Голосование пользователя

Корежило Ингвара, да так корежило, что как бы чего не хрустнуло, не сломалось. Не громкий крик духов тому был виной, не упавший бездыханным ясень битвы, не слова названной сестры древнего как море и земля существа. Корежило от предчувствия. Не так все это ожидалось, но так случилось, не к этому шли и не так как суждено все закончится. Не просто нить от цели уклонилась, вся спица, что судьбы человеческие вяжет сломалась пополам. Что теперь будет даже в Асгарде похоже не ведают, вот только к добру или худу все вопрос, большой вопрос, ни одному тингу не под силу его решить, любой ярл зубы обломает.

Когда Лешат слова говорил, а потом все ответ Ирии слушали, кузнец в мешке своем копался, вытаскивая дар свадебный от семьи жениха да для невесты, которая женой названа. Поэтому ли, то ли от общей заторможенности, не сразу понял тот кто правит драккарами по глади стальной, используя вместо весел щипцы да молот, что же именно произошло. А когда смог осознать уже поздно бросаться было. Права Бабочка, не сейчас его судьба решается, точнее сейчас, но это только самое начало.

- Какой уж премудрый, тут баран в стаде и тот бы ярлом по сравнению с трелом показался. Сказала же, подумайте, да только казалось что и так все видно и ясно. Обеты мы все соблюдем, не сомневайся. Давненько я их не исполнял, кто ж Молчуна в сваты позовет, но кое-что все-таки помню. А потом ты ложись, а мне уже не уснуть, посторожу ваш сон. Дух похоже больше не опасен, но в лесу и без него лиха хватает.

Скрипело тележное колесо, не хватило дегтя смазать.
Не хватило времени. Уходили в спешке. На рассвете. А небо хмурилось тучами и плакало дождем. И дом за спиной стоял с открытыми дверями. Будто ждал, что хозяева передумают и вернутся. Казалось невозможным уйти отсюда, где каждое дерево и каждая тропинка знакомы с детства. И чистые слезы неба мешались с солеными слезами Дарины. И мокрые русые пряди липли к коже лица. Ноги босые легко несли тело. Лапти она надела потом, когда вышли на большую дорогу, что вела «в греки».
Не путешествие это было. Шествовать по пути надо с гордостью, достоинством и не торопясь. Бегство, побег. Из привычного течения жизни в даль кромешную, неизвестность. И внутри было пугающе пусто. Даже мыслей толковых не было. Растерянность. Недоумение и тоска. Так в одночасье рухнул ее привычный мир. Под скрип тележного колеса.

Но человек без мира не может и Дарина начала собирать его заново, на новом месте. Странно все. Дома нет. Земли нет. Хозяйства нет. Жили в большом каменном доме, вместе с другими воинами. Отец получал злато за службу. Мать легко справлялась с хозяйством и без Дарины. Нечего ей было делать. Леса нет, чтобы силки ставить, мед собирать, да грибы с ягодами. Ни огород полоть - поливать не надо, ни скот кормить. Времени вдруг много. Даринка тогда языки учить стала. Тут основным был греческий, с него и начала. Еще арабских и хазарских слов нахватала, как ягоды в лукошко. И влюбилась. В коней. Тут стены каменные давят, а когда всадник скачет, то кажется таким свободным. Да и ретивое взыграло. Отец вон мечник знатный и то ездить не обучен. Вот и пропадала Даринка у конюшен. А лошади лучшие у сарацинов. Пускай они безумцы почище греков, зато коней тоже любят. Может и ездить научат?!

Бывают такие ночи, что не видно не зги. Темные, страшные. Когда низкие облака закрывают и луну и звездочки. Такое чаще зимой случалось, перед снегопадом. Хорошо еще, что ночью все дома. Не страшно, даже когда волки воют. А Даринка и летом как-то в лесу ночевала. Ушла за грибами, а там еще на лесную малину наткнулась. Сама не заметила, как далеко забрела. Кода спохватилась, солнце уже вниз покатилось как на санках с горы. Заспешила она тогда, заторопилась. Споткнулась, упала неудачно, ногу растянула. Родным потом сказала, лешак запутал. А что, может это он тот ствол сухой под стопу подложил? Дальше Дарина ковыляла с палкой, как старая бабка. В лесу ночевать пришлось. А тут как раз тучи низкие, грозовые ветром натянуло. И гроза, страшная. Тогда Дарика и промокла насквозь и страху натерпелась. Думала, что никогда ночи страшнее не будет. Ошиблась. Вот почему так, когда решишь, что лучше не бывает, он и не есть?! А плохое оно завсегда хуже прежнего бывает. Так девушка подумала, когда на Гераклею пал дождь огненный. Не помог греческим безумцам их бог. Зря они извинялись, каялись, морили себя голодом и безумствовали по всякому. А ей Мокшь не помогла. Может она осталась там, в родной реке за соленой водой?! Она тогда не побежала, стояла и смотрела на падающий огонь. Не от храбрости большой, от воли и разума Куда бежать, если неизвестно куда огнь падет? А греки, хазары, сирийцы, армяне и прочие бежали и кричали. Метались в панике. Будто не хотели попасть к своему убитому богу. Отец же с побратимами и сотоварищами боевыми все были на стенах. До матери же она добраться не успела.

В голове шумело, во рту была горечь, а тело было вялым и расслабленным. Дарина стиснула зубы, чтобы не застонать и медленно перевернулась на живот. Приподнялась, руками себя помогая, а потом села, спиной в прутья клетки уперлась. Жутко хотелось пить. А безумный грек с удовольствием говорил ей о рабстве. О том, что его уже продавали. Раб божий - уже раб. А этот Софрон раб трижды, телом, разумом и душой. Они не для того всем своим малым родом бежали от власти Бравлина, чтобы она здесь стала рабой сарацин. Даже если это будет принц или как-там сказал гречонок, калиф. Судя по вид арабки, она тоже не слишком радовалась. Дарина вытерла с лица соленый пот и сказала:
- Я не хочу.
Сейчас она была совсем одна, одна, против всего мира. Чужого мира. Его нельзя было принять и слиться с ним. Это значило потерять себя. Такой мир можно было только согнуть и сломать под себя, как делали росии. Но одиночество давило на плечи , будто небо опустилось вниз. И солнце светило как проклятое, выжимая из тела пот и силы.
В голове, больной от удара, мысли метались как зверек в силке:
- Я... одна. Не мы... Гой еси красна девица... Изгой... Давно... Как с Ирпени ушли... А теперь одна... Мама? Отец? Думать о том больно... А этот радуется... что в рабство попал... Грек, одним словом... А эта... лицо кажется знакомым... нет... может видела в городе, но не знаю... Ничего не знаю... Багдад?! Кажется это столица сарацинов... Плакать хочется... Нельзя... Я теперь за всех предков...
Девушка не собиралась сдаваться. Она решила, что не будет жить рабыней. Найдет способ освободится, рано или поздно. Сбежит, обманет, украдет, убьет, выкупит себя, но вернет свободу. А если не выйдет, то всегда можно поцеловаться с Мораной. Из всех своих сейчас невеликих сил Дарина выпрямилась как могла, у стенки клетки и вскинула голову. Сверкнула на грека и арабку своими зелеными глазами и повторила:
- Не хочу.
А потом спросила:
- Есть пить?

      Вернувшийся с арены Арчер обнаружил печальную картину.
      Один только виноватый вид Синьоры на коленях сказал ему всё.
      Кошки заскребли на душе Тамэтомо. Его раны – пустяки на её фоне.
      И при всех его достоинствах, было то, чего самурай никогда не умел.
      Утешать людей.
      Арчер живо припомнил, как Синьора подошла к нему вчера.
      И его честный дух сейчас требовал сделать нечто равноценное.
      Мужчина положил большую ладонь на собственный затылок.
      Угрюмые желваки ходили по лицу в такт его мыслям.
      – Здравствуй, – низко поклонился он Госпоже.
      Нужно ли было приветствие? Слугу сей вопрос не волновал.
      Стоило ли повторять вчерашний диалог? Нет, совсем нет.
      Можно легко добить остатки боевого духа чувством вины.

      Подумав, мужчина решил всё-таки быть естественным.
      Действовать так, как он привык. Неловко, но – искренне.
      Поэтому его большая фигура вскоре привстала на одно колено рядом с астральной напарницей. Лев с Рин устроили короткую перепалку, но Тамэтомо на ту внимания не обратил.
      – Могу ли я чем-нибудь помочь тебе, Синьора Сфорца? – спросил он с сочувствием в голосе, – терять братьев по оружию всегда тяжело, знаю по себе. Но также я знаю, что они старались изо всех сил, чтобы мы жили дальше, дали нам ещё один шанс продолжить эту войну. Не будем расстраивать их нашей печалью и почтим их память у себя дома. Мы ещё не побеждены!
      Арчер собирался проводить девушку до особняка.
      Может даже – на руках, если та это позволит.

Голова шла кругом. Казалось, что заколыхалась земля. Очень хотелось сесть. Лешат почувствовал, что стоит на пороге чего-то большого. Нет, огромного! Необъятного! Сейчас, вот прямо сейчас о нём пишут новую вису и подталкивают вперёд, мол, действуй, человечек и твоё деяние ляжет священными рунами на скрижали истории. Но не истории мира. И даже не истории викингов. Сейчас складывается твоя собственная история...

Казалось, в размышлениях прошло несколько минут, но на самом деле лишь секунды. Медленно, как во сне, Лешат подошёл к Игнвару, обхватил рукой его затылок и крепко прижался лбом к его лбу, глядя в глаза соратника. Теперь уже больше, чем соратника. Так ничего и не сказав (а к чему что-то говорить), вернулся к Ирии, на ходу делая надрез ножом на ладони и возвращая его за пояс. Подойдя к девушке аккуратно, одним пальцем приподнял ей подбородок и провёл рукой по её лбу, оставляя кровавый след. Затем оставил такой же след на лбу у себя.

- Ты моя. А я твой. До самого Рагнарока. Клянусь Одином, Вературюм. - Громко и отчетливо произнёс он. И хотя в глазах мужчины не было огня, они сверкали торжественным обещанием. - Мой брат Ингвар, воительница Ревдис и все боги Асгарда да услышат мои слова.

Безжалостный зной лета...

Пыль тысячи копыт...

Причудливые фантазмы перегретого ветра...

Солнце, нависшее над головой лезвием палача...

Иль, всё же, лезвие было б милосердней?..

********************

Сколько времени уже прошло?.. Месяц? Год? Столетие?..

Софрон того не ведал. Бессмысленно вести счёт, когда рассудок большую часть дня помутнён палящими лучами. Забвение во снах ночью, забвение в делирии днём - вот и вся его отрада.

Орошённая потом щека юноши прижимается к прутьям, глаза равнодушным взглядом окидывают местность, не приковываясь вниманием ни к чему конкретному. Монотонные равнины. Унылые холмы. Время от времени, караван проезжал мимо обескровленных деревень и городов, где можно было полюбоваться на запустелые виллы, обрушенные акведуки, и сожжённые арабами церкви. Оголённые кости разлагающейся Империи - обелены они, и отшлифованы временем и ветром.

Случалось, полуденный жар достигал апогея - и тогда в этих руинах Софрону чудились не виллы - но величественные дворцы, блестящие позолотой. Не остов акведука - но окутанные во мрамор монументальные статуи и колонны. Не выгоревшие церкви - но константинопольские базилики, всем своим видом внушающие благоговение перед Богом. И не Софрон он был - но Василевс, неторопливо движущийся на золотой колеснице впереди триумфа... И ликовала ему толпа... И был он окружён трофеями и златом... И был одет он в пурпур и пальмовые ветви... И воздавали ему на голову венец лавровый...

Касались губы его чаши с водой - и рассудок возвращался вновь, гоня прочь сладостный мираж. Возвращались вновь руины и разруха. И хотелось в эти моменты Софрону - не кричать, возопить: "О Рома-Мать, царица наша! Слезами омовенная, кровью напоенная! Изнасиловали тебя твои же сыновья, распродали на рынке варварам, словно последнюю шлюху! Плачьте, о августейшие и багрянорождённые! Плачь, Велизарий, меч римский! Плачь, Нарсес Армянин! Ни мечи, ни легионы ваши не смогли вернуть былую Империю - лишь отсрочить смерть её, ибо высокомерие и апатия разят сильнее стали!"

Хотелось - но...

********************

Но усталость и апатия быстро брали верх - и Софрон вновь отдавал себя воспоминаниям о прошлом. Единственное, что удерживало его рассудок от распада. Он вспоминал былые времена - вспоминал своих учителей, их наставления...

Вспоминал то, с какой пылкостью он декламировал труды Цицерона и Квинтилиана. То, с каким трепетом и завистью на него смотрели лучшие ученики школы. Воистину, ораторское искусство - высшее из добродетелей, ведь разве не сказано в Завете: "В начале было Слово"? Сколько царств было покорено не златом, и даже не железом - но Словом, сказанным нужным людям в нужное время? Разве не Слово Божие, сказанное пророками нашими, ставило на колени и фараонов, и царей, и низших из рабов их? Ежели Вера - ключ к Царствию Небесному, то Слово - ключ к душе человеческой.

Вспоминал он и о днях, проведённых до прибытия в Гераклею. Вспоминал об остальных подростках, бывших ему когда-то товарищами - ныне пленённых, как и он сам. Кого-то из них он даже лично выторговал. Сколько бы Софрон старался об этом не думать - но мысль об их судьбе прочно засела в его голове, и от неё душе становилось мерзко.

Вспоминал юноша и о своей цели. Он не собирался разделять участь иного рабского сброда, отдавшись наложником для плотских утех чернейшему из варваров. И, посему, рассказывал он спутникам своим в прохладе ночи истории о городах, мимо которых они проезжали. Рассказывал об Адане, древнейшей лишь после Рима из городов ромейских. Рассказывал об Эдессе, колыбели христианской, приютившей Ефрема Сирина и Фому Неверующего. Рассказывал и о Платоне, и о Протагоре, и о Диогене Лаэртском - обо всех и обо всём, о чём знал Софрон. А о чём не знал - выдумывал сам: бестолковые варвары, у которых мир ограничивается родной деревней, всё равно поверят.

Главное - рассказывал всегда неподалёку от ушей работорговцев. Ибо одну максиму за всю свою жизнь Софрон выучил наизусть: Хорош тот слуга, который ублажает тело господина - но лучшим будет тот, кто усластит и разум его.

********************

И вот, наконец, одним прохладным утром, за росяной дымкой Софрон узрел стены города, по богатству за весь пройденный им путь доселе не виданного. Купола мечетей блестели в лучах восходящего солнца, преломляясь в росе радугой. Многочисленные пальмовые сады в своей сонной идиллии повиновались мановениям ветра. Хоть этому городу и далеко до славы Константинополя - но даже юноше пришлось мысленно согласиться, что это гораздо большее, чем то, чего он ожидал от потомков сасанидов.

—О Багдад, величайший из городов! - воскликнул кто-то из его пленителей.

И хлопнул ромей радостно в ладоши, ответив без раздумий:

— Воистину, настолько же легендарный, каким его описывал Геродот! Обитель Кей-Хосрова, внука Кей-Кавуса, из чаши Джамшида испившего! Многая лета тому царю, который правит этой столицей мира!

И хоть слова Софрона были притворными, и знал он о Кей-Кавусе лишь из небылиц, услышанных от раба-перса, и плюнул бы с большим удовольствием этому Джамшиду, да прямо в варварскую чашу его... Однако же, радость его была неподдельной. Евнух не имел ни малейшего сомнения в том, что именно он будет жемчужиной предстоящего аукциона. Он знал себе цену. И, раз уж Божьим промыслом суждено ему было уподобиться пророку Даниилу - то он обязан сделать всё, чтобы эту цену заплатил сам Навуходоносор.

- Да я то что, меня дважды просить не надо... - буркнул Нэйт, уже двигаясь к лодке. По человечески выспаться так и не удалось, так что он был не очень доволен. Возможно, проведи он за решёткой ещё несколько недель - успел бы привыкнуть спать в любых условиях. Но, к счастью, заключение его длилось не так долго.

- Будет совсем здорово, если ты ещё по имени перестанешь нас называть, - добавил парень, готовясь помочь Аммосу залезть на борт. А по именам, как ему казалось, не стоит так открыто друг к другу обращаться, чтобы потом, когда дойдёт до разбирательства кто же сбежал, сложнее было докопаться до истины. Конечно, официально они уже были мертвы, но чем меньше народу знает правду, тем всё равно лучше. А то один брякнет другому, другой, глядишь, на волю выйдет, а потом храмовники чего-то разузнают... Хотя опять же: не они ли всё это затеяли? Блин... Ладно. Выйдем - тогда обмозгуем. Сейчас главное - сбежать.

Скатах ела не торопясь наслаждаясь едой и разговорами. Она давно ни с кем не общалась. Возможно там и тогда ей стоило иногда давать себе послабления и устраивать праздники. Тогда она могла бы стоять на своей холодной вершине высшего мастерства не одна. Впрочем, может дело в том, что не нашлось такого мужчины, который смог бы не то что ее превзойти, а просто встать рядом. Даже Кухулин и Диамайд, лучшие ученики, а чего там... Вот и сейчас, танцы уже начались, а никто из героев не спешил пригласить Ведьму теней на танец...
Женщина посмотрела на лучника, чуть удивилась, каких только обычаев не бывает в дальних странах и попробовала есть палочками. Получилось легко, но было не слишком удобно. Вилка лучше. Хотя в ее времени вполне можно было есть и просто руками, используя нож для мясных блюд.
Скатах пробовала новые блюда и растения, сочетая их с рыбой, морепродуктами и друг с другом.
Откусывала маленькие кусочки, и долго жевала.
Смешала себе несколько коктейлей.
Слушала музыку.
Улыбалась.
Жила.

  Впервые за вечер Сфено пожалела, что выбрала облегающее платье, а не привычный струящийся свободный наряд, который бы не стеснял движения. Но то было лишь мимолётное сомнение. Горгона инстинктивно вздрогнула, когда крепкая рука Марка легла на её обнажённую талию. Кожа мгновенно покрылась мурашками. Сфено сделала пару-тройку неуверенных шагов, прежде чем смогла довериться партнёру и позволить ему вести танец. Из головы не выходил вчерашний разговор с Сильваной про забытое чувство, когда от тебя не отворачиваются и принимают таким, какой ты есть. Марк же не просто не отвернулся, а вместо этого притянул к себе ещё ближе. И этот неожиданный манёвр пробил насквозь броню горгоны, оставив её в растерянности. Сфено украдкой посмотрела на стол, за которым остались остальные и Первая. Она не искала у Судьи одобрения, наоборот, желала осуждения. Хотела спрятаться за напоминанием, что всё это лишь притворство, когда твоя чудовищная натура – единственное, что навсегда с тобой. Стоит только Марку увидеть её дар и проклятье, неистовую ярость монстра, как вся сладкая иллюзия разрушится в миг.
  Сфено подняла взгляд на Марка и оступилась, но не в танце, а в душе. Мужчина всё это время смотрел на неё, и в глазах его она прочла такую уверенность, что её собственная пошатнулась вновь. Горгона попыталась скрыть своё смущение за улыбкой. В самом деле, если она хочет насладиться вечером, что может стать последним, то не следовало думать о завтрашнем дне. Её руки обвили шею Марка и длинные пальцы зарылись в волосах. И пускай всё вокруг растворится, а музыка несёт их двоих.

  Кира удовлетворительно коротко кивнула, услышав речь Бьянки. Какие-то мозги у девчонки всё же есть, смогла под ситуацию подстроиться, молодец. Рамонитка не сомневалась, что это всё напускное, но хотя бы так. Главное, чтоб в солдатку не заигралась, тогда и проблем не создаст, и домой живой вернётся. А вот после слов второй близняшки, Роситы, у старой воительницы возникло настойчивое желание развернуться и отправиться тут же к Самине, ставить Командору перед фактом, что, дескать, ничего хорошего не выйдет из всей этой затеи, лучше уж она одна отправится за этим таинственным ларцом, как-нибудь да управится, Рамона поможет. Была бы рядом Фиби, она бы точно смогла найти общий язык с двумя юными девами. Кира с трудом сдержала недовольный тяжкий вздох, отчего выглядела со стороны, будто не может откашляться. Но всё же, она не была наедине с этой бедой. Рамонитка перевела взгляд, что сразу потеплел, на Иолу. Вот та, что может стать нитью, крепко связав всех четверых. Пускай никого не обманет облик книжного червя, хоть самые скрытные книги да свитки раскрыли свои тайны перед ней, но любовь Ио безгранична и хватит в её сердце места всем сёстрам, а не только стопкам пыльных пергаментов. И в этом истинный талант Иоланды, но вместе с тем и её слабость.

  — Можете обращаться ко мне просто сестра Кира, – всё-таки выдохнув, воительница вновь обратила свой взор на Роситу и Бьянку. Даже думать не хотелось, кто из этих двоих принесёт больше хлопот, — Кинжал и паёк найдём, а вот ради рюкзака твоего не буду сестёр гонять. Всё необходимое тут соберём.
  Последнюю просьбу Роситы про лютню Кира никак не прокомментировала, делая вид, что будто и не было такого. Как и отвечать что-то про отдых не стала – тут уж как Богини распорядятся, благо все с оружием обращаться умеют, а большой беды вблизи Купола пока ждать не стоило.

  — Что-нибудь придумаем, – Кира подбодрила Иоланду, выслушав её. Рамонитка положила ладонь на плечо женщины, делая вид, что так удобней заглядывать в сундук.
  — И это всё? – голос был полон разочарования. Кира плотно сжала губы. Ситуация представлялась скверной: ни у кого из троих сестёр, вверенных в старые руки Киры, не было достаточного боевого опыта вне Купола. Их магические силы истощены, а известной информации – слишком мало. И в сундуке воительница на первый взгляд не обнаружила ничего примечательного, что могло бы помочь.

  Кира подождала, пока Иоланда аккуратно вытащит окровавленные бумажки, под которыми могло скрываться что-то ещё, и мягко, но настойчиво остановила руку библиотекарши, что потянулась к остальным трофеям. Рамонитке не только не хотелось, чтобы Ио лишний раз прикасалась к этой грязи, она опасалась, что омерзительные вещи могут навредить бывшей возлюбленной.
  — Дальше я сама.
  Слегка кряхтя, Кира уселась на землю, скрестив ноги, рядом с Иоландой и сундуком. Если в этом чёрном деле замешаны дэвы, то лучше не дожидаться, пока тебя снесёт смрадной волной. Глубоко и шумно вдохнув пару раз, рамонитка постаралась очистить голову от всех переживаний и сосредоточится на ларце. И всё же, не смогла удержаться, посмотрела ещё раз на Ио в поисках поддержки. Улыбнулась, кивнула сама себе и закрыла глаза. Сейчас они были ей не нужны.

Скрылись звёзды дарения, и онемела рука щедрости.
И обмелели моря доброты после Бармакидов.
Закатились звёзды сынов Бармакидов,
По которым вожак находил дорогу.

      Салих аль-Хасир

Цветок победы распускается точно маленькое солнце, и аромат его пьянит даже тех, кто в годы войны проявлял сомнение или равнодушие. Но пройдут торжества, и опадут лепестки цветка, и окажется, что война ничего не изменила, но лишь отворила врата десятку грядущих войн, и на смену спелому бутону придёт голый стебель, да затхлый дух приближающегося разложения.

Харун Ар-Рашид, могущественнейший из людей, низверг Бармакидов и присвоил себе их богатства, но победа та не принесла ему ни славы, ни почёта, не устрашила она врагов, но многих друзей побудила отвернуться.

Обрушила могучую пальму, вознесшуюся кроной выше всех, буря возмездия халифа, но в низинах тот смертоносный ветер отозвался лишь шуршанием листьев, единственным немым вопросом: "Зачем?"

Халид ибн Бармак был не только героем восстания Абу Муслима, приведшего к власти Аббасидов, и личным другом Ас-Саффаха, основателя династии — он также систематизировал систему сбора поземельного налога и комплектования армии в обновлённом Халифате. С его времен пошла традиция — Аббасиды и Бармакиды отдавали на выкармливание и воспитание детей друг другу.
При Аль-Мансуре Халид руководил строительством Багдада, за что был награждён при Аль-Махди пожалованием целого района города в управление — Шаммасии.
Яхья ибн Халид приходился лучшим другом Аль-Махди и воспитателем его сына Харуна. Когда Харун получал под командование армию, Яхья руководил ей ей. Когда Харун получал под надзор провинцию — Яхья был тем кто осуществлял управление. Яхья возвёл Харуна на трон, и шестнадцать лет верно служил ему на посту визиря, не случайно те времена мира, порядка и процветания именовали "веком Бармакидов".
Первенец Яхьи и молочный брат Харуна — аль-Фадл ибн Яхья — не только опекал наследника трона, будущего халифа аль-Амина, но годами выполнял роль пожарного, тушащего грозящие вспыхнуть очаги. Он сумел посредством переговоров подавить два мятежа Алидов, а также одно восстание в Хорасане, где ухитрился ещё и набрать регулярную армию — так появилась Аббасийя.
Джафар ибн Яхья успел побывать хранителем государственной печати, командующим гвардией, сахибом барида, начальником государственных ткацких мастерских и главой монетного двора, иногда совмещая несколько постов и на всех добываясь блестящих результатов.
Ещё два сына Яхьи — Муса и Мухаммед — побывали эмирами и хотя не достигли славы старших братьев, также не оставили по себе дурной памяти.
На предложение отправиться в ссылку, покинув темницу, все выжившие представители рода дружно ответили отказом: "Мы хотим лишь примириться с нашим халифом".

Бармакиды определенно не были теми, кто собирался свергать Харуна, в рассказанную народу историю об "изменнике Джафаре" не поверил никто.

"Зачем?" — звучал вопрос, и даже родные братья и сестры задавали его Повелителю Правоверных.
Тот сразу же мрачнел и отвечал туманно: "Если бы я узнал, что моей правой руке известна причина, я бы ее отрубил".

В отсутствии хоть какой-то внятной легенды, которую могли бы склевать дикие птицы народного любопытства, птицы эти пустились на поиски пропитания в сады халифа. Была сплетня относительно невинная, де, Бармакиды приняли ислам лишь внешне, а в душе оставались огнепоклонниками и даже предлагали халифу превратить Каабу, главное святилище мусульман, в храм огня. Даже эта история уже звучала для Харуна не очень хорошо, поскольку значила, что с его попустительства в течение шестнадцати лет страной управляли маги.
Но было кое-что, что народ обожал больше чем истории о вероотступниках — гаремные интриги.

Примерно в то же время, когда был казнен Джафар, скончалась сестра халифа — Аббаса — благочестивая старая дева возрастом глубоко за сорок. Народная молва незамедлительно приписала ей роковую влюблённость в красавца-перса, тайный брак, якобы заключённый по воле самого Харуна ар-Рашида со строгим запретом на плотскую близость, рождение запретного ребёнка, спрятанного в Мекке, и наконец, страшную месть Повелителя Правоверных за попранную честь рода Аббасидов убившего не только Бармакидов, но также сестру и племянника.

В этой истории, мигом подхваченной всеми, Харун ар-Рашид скорее напоминал рогатых мужей из базарных баек. Он был смешным.

Голова Джафара простояла на колу посреди моста через Тигр два года.

Потом халиф распорядился снять ее.

***

После шестнадцати лет мира и процветания, у Харуна ар-Рашида сложилась репутация миролюбивого и доброжелательного государя, обменивающегося посольствами со всеми державами вселенной, покровителя всех вер, почитателя наук и искусств, мудреца на троне...

Так об огромном слоне, пишущем на песке вязью, говорят — "До чего он умён!" — а когда слон сбрасывает дрессировщика и в бешенстве устремляется на толпу, недоумевают, приписывая внезапно открывшуюся кровожадность помешательству.

Харун вовсе не был миролюбив, смолоду душой его владело амбициозное желание сокрушить стены Рума, векового противника Халифата, войти в историю как величайший завоеватель со времён Умара ибн аль-Хаттаба! Не оттого ли так претил ему спокойный стиль управления Бармакидов, предпочитающих переговоры действию?

Едва закрылись двери камер Яхьи и Фадла Бармакидов, халиф обнажил меч Пророка против христиан. Поводом стало оскорбительное письмо, якобы полученное от царя Рума Никифора.

Тремя колоннами, войско Халифата вошло на христианские земли.
Тот поход закончился быстро — наскоро собранная армия оказалась не готова к большой войне. Мусульмане разрушили несколько пограничных крепостей, после чего подошли к Гераклее, хорошо укреплённому городу, и опустошили его окрестности, но прорваться за стены так и не смогли.
Харун вынужден был возобновить мирный договор, в Багдад сообщили о блистательной победе — но статус-кво уже был нарушен.

Император Никифор хорошо понимал, что Повелитель Правоверных вернётся, на сей раз снарядив масштабную экспедицию, — и оттого следующей же зимой нанёс ответный удар, поспешно отступив на Анатолийское нагорье с его резким климатом. Расчёт оказался верен, халиф тут же бросился в погоню с войском.
Началась долгая и кровопролитная война, осложняемая сперва морозами, а потом и весенней распутицей.
"Халиф вернулся после того, как был удовлетворён и зашёл так далеко как хотел", — написал о том походе придворный поэт Абу аль-Атахия.

Именно так всё представили народу — как очередную великую победу, после которой, однако, почему-то не был взят ни один город и не осталось свидетельств ни об одном большом сражении.

Харун отнюдь не собирался оставлять свои завоевательные планы, он готовился к броску на Константинополь. По приказу повелителя правоверных, по всему Халифату набирали войска и строили флот,

Однако, подлинная угроза Халифату исходила не с Запада, а с Востока.

Падение Бармакидов открыло дорогу во власть целой плеяде людей скорее покорных чем талантливых — таким был ставший визирем после случившегося хаджиб Аль-Фадл ибн ар-Раби, таким же был один из командующих Аббасийи, недолго занимавший должность эмира Ифрикии, Харсама ибн Айан, и, наконец, таким стал новый герой нашей истории — Али ибн Иса, главнокомандующий Абны, назначенный Харуном наместником Хорасана.

Из всех провинций Халифата, Хорасан заслуженно слыл наиболее двуликой и нестабильной. В руках опытного и мудрого управленца, каким был аль-Фадл ибн Яхья, Хорасан подарил Повелителю Правоверных пятидесятитысячное войско и огромные налоги, но в неумелых руках этот процветающий край сразу же вспыхивал.
За прошедшие полвека, Хорасан восставал пять раз — сперва под знамёнами "покровенного пророка" аль-Муканны во времена аль-Махди, затем под руководством последователей Муканны мухарримитов, потом следуя за красными флагами хуррамитов, далее под знамёнами хариджитов Хамзы ибн Адрака и наконец следуя за шиитским вождем, Алидом Яхьей ибн Абдаллахом.

Али ибн Иса обдумал всё это и занялся откровенным выколачиванием денег из местного населения и присвоением земли. Хорасан предсказуемо вспыхнул, вести о чем добрались до Харуна, но долго им игнорировались — ведь хитрый наместник всегда посылал в столицу обильнейшие дары.
Наконец, после "зимней войны", Харун все же выехал в Хорасан, чтобы лично ознакомиться с положением дел, но до Мерва — столицы провинции — так и не добрался. Али ибн Иса отправился навстречу, поднёс Повелителю Правоверных колоссальную сумму и убедил, что ситуация находится под полным контролем.

Посчитав вопрос решённым, Харун Ар-Рашид снова обратил взор на Запад — фатальная ошибка, которая стоила ему не только победы и единства страны, но и жизни.

***

Семнадцатого дня месяца Раджаба, в год сто девяностый Солнечной Хиджры, прекрасно подготовленная армия во главе с халифом вступила на земли Рума.

Практически без сопротивления, Харун ар-Рашид дошёл до Гераклеи, под стенами которой встал на месяц, безуспешными попытками штурма истощая собственные силы — повторялась история первого похода, но на сей раз, при войске было всё необходимое для длительной осады.

Катапульты обрушили на обороняющихся огненный дождь, и лишь когда повсюду в городе вспыхнул пожар, ромеи сдались.

Казалось, путь на Анкиру, Иконий и Дорилею — жемчужины Анатолии — открыт воинству правоверных, и мечта халифа о Константинополе перестаёт быть лишь мечтой...

Но победоносная армия джихада повернула назад.
Восстание в Хорасане, некогда проигнорированное халифом, разрослось и обрело предводителя — Рафи ибн Лейса, влиятельнейшего землевладельца и опытного военачальника.
Пока эмир слал в столицу красивые доклады, Самарканд и Бухара, крупнейшие центры северо-востока страны, поддержали мятеж.
Али ибн Иса лично выступил во главе войска — его разбили.

Когда к повстанцам примкнули жители Балха, стало очевидно — ситуация далеко не под контролем, увлёкшись Западом, Харун ар-Рашид рисковал потерять весь Восток своей огромной державы.

Итак, войско повернуло из под стен Гераклеи, ограничившись получением с ромеев контрибуции, едва ли превышающей месячный оклад халифских сахибов, и символическим обещанием "не восстанавливать крепости на границе", которое никто не собирался соблюдать.

В Константинополе падение Гераклеи даже не заметили, а едва арабы покинули христианские земли, император Никифор тут же перешёл в контратаку, совершая на земли Халифата беспрестанные набеги и приведя в порядок все потерянные крепости.

В Багдаде, как водится, были объявлены всенародные торжества по случаю величайшей победы.

Абу аль-Атахия отчитался подобающим случаю панегириком:
"Разве Гераклея не спела свою лебединую песню, когда на нее напал этот царь, чьим замыслам благоволило Небо?
Угрозы Харуна раздаются как раскаты грома. Его удары ужасны и стремительны, как молния.
Его знамена, неизменное обиталище победы, парят в воздухе, подобно облакам.
Эмир правоверных, ты победил! Живи и радуйся своей победе — вот добыча, а вот дорога домой"

Повелитель Правоверных, конечно, не отказался от своих амбициозных планов завоевания Рума — лишь отложил на пару лет.

Харун вёл себя как человек, у которого есть всё время мира.

Он ошибался.

Ну а мы, наконец, возвращаемся к нашим героям, среди которых, как увидит благородный читатель, появятся и новые, доселе слишком юные, чтобы вести о них повествование.

Итак, о вазир, прикрой веки свои и представь — пустынная дорога, войско, возвращающееся из под стен Гераклеи...

И одинокая обозная повозка с установленной на ней деревянной клеткой.

Она-то и привлечёт наше внимание...

***

— Эй, ты. Наконец-то ты очнулась.

Дарина с трудом разлепляет веки.
В голове шумит.

Напротив — безбородый юнец примерно того же возраста.
Рядом сидит девушка, по виду арабка.

— Это Мариам. Ее семья укрывалась на землях Империи, — поясняет паренёк, проследив направление твоего взгляда, — А я Софрон. И... нас везут чтобы продать в рабство в Багдаде!

Должно быть злые звёзды эмоций отразились в водоеме лица славянки, потому что Софрон развёл руками,

— Эй, всё не так страшно! Попадёшь к приличному человеку — и через несколько лет обретёшь свободу! Главное, веди себя хорошо — тогда в тебя вложатся и продадут на закрытом аукционе в богатом доме, может даже продадут принцу или халифу! Иначе попадёшь на рынок рабов где тебя вскладчину купят десять мужиков из низов и жизнь твоя станет... не такой веселой.

— Отькьюда ти знайш?

Нарушает повисшую тишину на ломаной эллинике Мариам.
Юноша усмехается.

— Всё просто. Меня уже продавали.

Он и в самом деле знал о чем говорил.

Теперь, о вазир, ты узрел новых героев нашей истории, пригубил, как пробуют молодое вино.
И хоть праведен твой дух, и ретив ты в молитве, может ли кто-то устоять и после одного глотка не выпить всё до конца?
Так пей же, благородный читатель, пей до конца, и знай, что не совершаешь греха ибо в отличие от вина, всякая история подвигает не к безумию, но к добродетели, а вместо яростного опьянения оставляет за собой светлую горечь.

Прими же три чаши, о вазир — и не будет в том ни греха ни вреда.

      ссылка

История VIII
Софрон


История IX
Дарина


История X
Мариам


Три героя вступают в нашу историю.
Три культуры.
Три веры.

Ромейский евнух верит, что сможет приспособиться к чему угодно, пройдя меж огней и даже не опалив волос — оправдается ли его вера?

Юная славянка открывает чуждый себе мир, который не вполне понимает, впервые выбирая между оставшимся позади своим и чужим настоящим.

Арабская девочка из секты повстанцев-дуалистов познаёт два лика свободы.

Ты видишь, о вазир? Узор всё шире, всё пестрее, всё ярче...

Ведь всем новым Троим предстоит быть купленными Четырьмя..

На миг их оглушил уже не рев древнего лесного духа, а сам Ингвар. Будто мало потрясений пришлось на их долю. В маленькой хижине его зычное воззвание раздавалось куда громче, чем снаружи. Дух Ингвару не ответил - то ли речь человеческую плохо разумел, то ли со смертными не общался.

Когда же заговорила Ревдис, обращаясь к хозяйке дома, та впервые отвлеклась от громоподобных криков и удивленно выслушала Бабочку.
- Не знала я, что ты столь мудра. Права ты, дочь Гудлейва: дом мой и я сама - суть сердца его. Истребить нас и погибнет дух лесной, перестанет дары живые требовать. А коли миром хочешь, не нарушая гостя клятвы, так тому тоже не бывать... - с горечью произнесла Ирия.

- Коли сердце кого выберет, - тут она замолчала, потупившись, на Лешата даже не взглянув и руку с его груди убрав, - тот по своей воле забрать его должен. Посему только первый способ остается. Следопыт ваш клятвы гостя не приносил, ему и выбирать.

  Коул взял с их стола кружку с кофе, потом аккуратно, даже немного неловко, сел за стол Кины, а шляпу из вежливости положил не на стол, а себе на колено.
  – Аааа, вы из Батон Ружа! – обрадовался он. – А то-то у вас акцент вроде ирландский, а вроде не совсем. Ну ясно. А я сам из Арканзаса. Из Магнолии, хотя вряд ли это вам чего-то скажет. Это так-то почти в Луизиане, до Шривпорта можно за пару дней доскакать на хорошей лошади. Ну так я о чем! – спохватился он. – Дело было так, мисс. Мы с товарищами перегоняли скот. Вернее... Вернее все было договорено заранее: мы должны были в Эллсворте просто забрать скот с купчей и отдать деньги покупателя Тимберлейку. И все. Но когда мы приехали, скот на месте был, а хозяина не было, только его работник. Он мне показался каким-то жуликоватым, не хотелось ему деньги доверять. Мы решили отогнать скот пока втроем в Канзас-Сити, а Дарру оставить, чтоб он подождал хозяина и утряс вопрос с деньгами и купчей. Но Эллсворт – городок такой... С душком, хах! Ну, вы, видно, и сами в курсе. Нехороший городок, чесслово. Вот у меня на сердце и неспокойно было, вроде как одного там Дарру кинули с местными пройдохами. Мы с товарищами дошли до Абилина, я смотрю, погода хорошая... я и решил, что они и вдвоем справятся, а сам надумал вернуться – мало ли, сколько там хозяина ждать придется? Поехал, думал здесь, в Салине, заночевать по дороге, а тут смотрю – Дарра навстречу идет! А Дарра узнал от вас, что его мошенники подставили, и тоже поскакал в эту сторону – по следу. И так мы тут все и оказались.
  Он наклонился поближе и понизил голос.
  – Сдается мне, никакие это не индейцы дядьку-то убили. Мы видели тело. Очень уж оно похоже на того парня, что нам скот отпускал. Я так думаю, это те двое его пристрелили, и нарочно скальп сняли, а сказали всем, что, мол, индейцы. Они же не знали, что вы Дарру предупредите! Думали, он если и обнаружит подлог, то уже побоится за ними ехать, а заодно и делиться не надо. Отморозки чертовы! Ммм.... простите меня за словцо, конечно! Ну и что получается? Получается, если это так, то значит, это их лошади сейчас на конюшне стоят, и значит, они оба тоже в городе. Ну, и выходит, есть шанс их накрыть. Я, конечно, понимаю, вы и так помогли очень, за что вам сердечное спасибо. Но я думаю, сами смекнете: нехорошо, что такие опасные люди будут по дорогам шастать. Сегодня они подельника своего убили, а завтра кого поприличнее. Выходит, эти души будут на нашей совести, а? Надо дело до конца дожать. Вот я и хотел вас попросить, чтобы вы нам помогли их вывести на чистую воду. К тому же, как ясно станет, что это они человека убили, то и дилижанс сразу дальше поедет. Вы ж на дилижансе путешествуете, так? А то вам ждать опять же. Что скажете? – он отпил кофе. – Поможете, мисс?

  Мистер Фоулман (хотя "Коул" ему подходило гораздо больше, для мистера ему спеси недоставало), предлагал тебе ни много, ни мало поймать убийц. Дело в любом случае – рисковое и серьезное. А тем более, если это твои вчерашние (а технически – даже сегодняшние) подельники.
  Но Коул при этом улыбался так легко, как будто говорил: "Мисс, да че тут думать? Да вы просто ставьте на нашу лошадь, не прогадаете!" Только что не подмигивал. Он вообще не выглядел, как человек, который взволнован.
  Ему-то, наверное, было легко улыбаться, а у тебя в этот раз выбор был даже сложнее, чем "пас-рэйз".
  Можно было и правда поверить и поставить на их с Даррой лошадь, что бы они там ни задумали. Или на свою собственную – и ничего не делать. Или даже с деланной меланхоличностью отказаться, а потом постучаться к Эвансу и Гилмору (или как их зовут-то на самом деле?) и быстренько предупредить.
  Любой вариант был рисковый.
  Эванс и Гилмор – ребята бывалые, наверняка сообразят, как улизнуть. Только вот, похоже, они оказались людьми гораздо опаснее, чем выглядели вначале. А вдруг они тебя тоже захотят убрать, как свидетеля?
  Ничего не делать? Ни во что не лезть? Можно. Но если мошенники тебя сдадут, Дарра с Коулом тебя потом легко найдут в этом городе – дилижанс-то еще когда пойдет. С другой стороны... про тебя в их разборках может вообще не зайти речь! Наверное, это было бы идеальным вариантом, да?
  И можно было помочь этим двум ковбоям. Тоже, наверное, опасно. И тоже Гилмор с Эвансом могут сказать: "Да это же она и рисовала купчую!" Зато ты будешь на стороне добра. Может, это хоть когда-то, хоть где-то засчитывается?

  И еще... как должна себя повести настоящая леди? Спросить-то и не у кого.


  Самый скользкий момент был пройден – дроувер так и не поинтересовался, как происходили обстоятельства узнавания чужой тайны. Собственно, в первую очередь именно для этого Кина и задала свой вопрос: отвлечь собеседника с прямого хода мыслей, переключить его на собственную историю, получить новые вопросы или повод для ответа и тем оставить проблемный аспект за бортом. И Фоулман повелся: повел свой рассказ о нехитрых ковбойских злоключениях, о волнении за Дарру, об Эллсворте и прочем.
  Но не успела картежница порадоваться, как гладко все проходит, как мужчина сначала огорошил ее новостью, что Гилмор и Эванс тоже в Салине и, мало того, их подельник убит! А, значит, единственная, кто знает в лицо и может указать на них, это она – опасная ситуация! К тому же этот Коул правильно говорил: оставлять таких людей безнаказанными нельзя: одно дело – облапошить кого-то, и совершенно другое – убить. Почувствуйте разницу, как говориться – хотя, если вспомнить изысканный садизм Кареглазого, не к ночи будь помянут, то еще неизвестно, что хуже.
  Но опять же, если будет суд, то доброе дело выйдет боком. А, значит, надо решить вопрос во внесудебном порядке, а, вернее, убедить эту парочку ковбоев, что обращаться к правосудию в такой ситуации – последнее дело. Вот только поверят ли, захотят ли играть в «серой» зоне, да и вообще, захотят ли слушать ее? Ведь, как ни крути, а участвовать в ситуации надо до конца, хотя бы для того, чтобы держать руку на пульсе, знать обо всем происходящем и, в случае чего, своевременно отбрехаться ото всех обвинений в свой адрес, чтобы в голове Фоулмана и Дайсона не зародилось бы даже тени подозрений, что мисс МакКарти как-то причастна к постигшему их несчастью.
  «Во-во, душенька, - добавила к мнению ирландо-дамского тандема Кина-с-рожками, - в конце-концов, Гилмор и Эванс за молчание тебе ни цента не заплатили, так что, сдав их, ты не идешь против совести! А, если поможешь этим двум, то, может, еще и заработаешь! К тому же ты же уже убийца, милая моя, чего тебе теперь менжеваться? А прикончив своими ли, этих ли охламонов руками двух негодяев, ты сделаешь доброе дело! А заодно, раз ты вспомнила о нашем общем знакомом, то и потренируешься, прежде чем отправишь его на тот свет. Ты же не оставишь обидчика безнаказанным, даже если он такой милашка и затейник? Давай, надуй в уши этим парням, пускай они прикончат мерзавцев и заберут свои деньги, а прочую добычу вы поделите поровну!»
  И, что самое паршивое, нельзя было сказать, что она не права.
  Побледневшая Кина отпила свой паршивый кофе, прикрывая лицо от взглядов мужчин в надежде, что они не увидят первые, самые яркие эмоции. Потом, совладав с собой, девушка севшим голосом продолжила:
  – О, Мадонна! Ужас! Если они еще и убийцы… Их точно нельзя оставлять безнаказанными, господа – с этим я соглашусь. Вот только…
  Скрестив перед лицом пальцы домиком, авантюристка негромким протяжным голосом продолжила, наполовину излагая пришедшие первыми мысли, наполовину импровизируя на ходу:
  – Если мы обратимся к шерифу… В Салине есть местный шериф? Если да, то где гарантии, что он не таков, как мистер Паркер, называющий себя, прости Господи, Сатаной? Тогда его просто подкупят, и мы останемся с носом! А даже если он честный служака, разве он посадит этих двоих под арест по одному лишь подозрению? Вряд ли. Будут проверять покойника на предмет того, из чего он убит, поедут к адвокату проверять, подписывал ли он этот договор… За это время господа не-Тимберлейк и не-Шеппард могут сделать с нами все, что душе угодно, хоть своими, хоть чужими руками. За такие деньги они будут биться до конца, и раз они убийцы… К тому же, даже если все ьбудет хорошо, сколько это времени займет? А если ваш визави приедет заключать сделку, а никого на месте нет? Вы согласны?
  Авантюристка, ставшая заложницей собственных принципов, подняла глаза на слушающих ее мужчин, посмотрела глаза в глаза сначала одному, потом второму:
  – Джентльмены, считайте меня глупой девушкой, ничего не понимающей в мужской жизни, но мне кажется, что решать вашу проблему легальным путем – тупиковый выход, который не помешает тем двоим нанести контрудар. Я, право дело, не призываю вламываться в их номер и всех стрелять, а потом бежать от шерифа с отбитыми деньгами, но рекомендую подумать, что можно еще сделать. Наказать убийц хорошо, но сначала надо сделать так, что вы вернете свое, а там уж мы можем связаться с шерифом, чтобы он удостоверился, что покойник стал не жертвой дикарей. Доктору там дать его осмотреть…
  – Кстати, – перебила себя Кина, поднеся палец к губам, - а если… Да нет, не выйдет, - дернула она уголком губ, - Я думала, что можно создать им проблемы с правосудием за убийство, но даже если мы докажем, что они прикончили своего подельника, то не сможем подтвердить, что деньги ваши, а не их… Нет, надо поступить так, чтобы вы получили свое, джентльмены, и более или менее быстро. И, желательно, так, чтобы эти двое или не узнали, кто их… кто восстановил историческую справедливость, или не имели возможности преследовать и причинить вред.
  А теперь, - девушка выдохнула, - готова выслушать, в чем и где я не права, джентльмены.


  Дарра, с самым умным видом на какой был способен, на протяжении всего разговора пытался показывать, что поспевает за ходом мысли леди-собеседницы, но в конце концов не выдержал и радостно выпалил, расплываясь в улыбке:
  – Так вы обокрасть их предлагаете, мисс Маккарти?
  Кина против воли улыбнулась в ответ, хоть и невесело:
  – Я призываю подумать над вариантами, мистер Дайсон. Вот, вы какой вариант видите? Мне, скажу откровенно, сомнительные варианты и самой претят, но я пытаюсь найти наиболее эффективный способ. К тому же почему вы это называете словом "обокрасть"?
  Дарра смутился было встречному вопросу, но, чтобы не выглядеть дураком, поспешил перебить Коула и вставить свои пять центов:
  – Ну так лучше же чем "ограбить"... Кстати! Я вот думаю, обокрасть-то их не выйдет. Ну то есть вернуть наше. Не такие они идиоты, чтобы деньги такие без присмотра оставлять, наверняка даже спать будут с ними под подушкой. А вот огра-абить... Кхм, ну то есть вернуть наше при помощи револьвера. Их можно. Нас двое и их двое. Ну или может даже трое.
  Сам себе подивился Дарра, только минут десять назад просивший Коула засаду в обращение к шерифу превратить предлагавший. Не иначе как близость леди в него смелость вдохнула? Или разговор так пошёл, что сказанное слово не вернуть? А, чего уж там, надо как на духу всё выложить.
  – Коул, а может мисс Маккарти права? Чёрт их знает, шерифов этих. Может и правда он нас замаринует вместе с ними в одной камере и разбираться не будет. А так-то мы же можем просто к ним в комнату подняться, если мисс Маккарти поможет, нет? Врасплох застанем!
  – Конечно, шериф их посадит! – возразил Коул. – Эти двое у него под носом грохнули человека! Главное, чтобы он нам поверил. А с вами – точно поверит! Вы меня простите за прямоту, но вы такая милая, я бы вам поверил, что бык-трехлетка отелился! К тому же, ну, мы-то с Даррой заинтересованная сторона. Но вы-то уж точно без всякого интереса в это дело полезли. Значит, ваше слово весомее. Просто без вас-то чего к шерифу идти... Может, он и разбираться не будет. А если вы пойдете, то точно... разберется хотя бы!
  Коул посмотрел на Дарру.
  – Ага, поднимемся. А дальше что, дверь ломать будем? Так если они в ответ в нас через дверь эту пальнут, то так-то в своем праве будут. Слушайте... – он немного подумал. – Неизвестно, как оно будет, в любом случае. Но вы ж поймите. Если мы к шерифу не обратимся, то в глазах любого судьи мы ж будем не лучше их. А если обратимся, а нам откажут – ну, тут другое дело. А то вот, положим, мы попадемся... И нас ведь спросят на суде: "А вы чего к шерифу не пошли?" И нам, чесслово, нечего будет сказать.
  – Так они сами откроют, если мисс Маккарти им зубы... – хотел было продолжить гнуть свою линию Дарра, но быстро сдулся под напором холодной логики друга.
  Как ни крути, а всё же получалось, что к шерифу идти было безопаснее.
  Вообще, если подумать, а что если эти двое всё же сопротивление окажут? Прям убивать их всё же? Тогда-то уж точно шерифу нечего сказать будет!
  – Мисс Маккарти, а может всё же правда к шерифу? Ну может он всё же не такой, как в Эллсворте? Не могут же они все такими быть.


  С вмешательством Коула девушка чувствовала себе Наполеоном на поле Ватерлоо, увидевшем армию Блюхера. И, как и Император французов, сдаваться все равно не собиралась, мигом построив мысленную картину диалога:
"  – Да это она нам нарисовала купчую!
  – Враки!
  – Тогда докажите! Ладно, почерк не ваш...
  – Evviva!
  – А-а-а... А она это делала в Келли'з Таверн, есть свидетели!
  – Свидетель, было такое?
  – Ну-у-у... Что-то она им писала и мило обсуждала.
  – Мисс МакКарти, вы арестованы по обвинению в соучастии в хищении крупной суммы денег!"
  Расклад выходил безрадостный, и Кина покачала головой. Поправив прическу - попытка выгадать время - она продолжила осторожно настаивать:
  – Джентльмены, я понимаю ваши опасения, но меня пугает сам факт того, что мы возлагаем все надежды на порядочность другого человека, который наверняка подвергнется искушению взяткой. Мистер Фоулман, я благодарю от всего сердца вас за комплимент, но, боюсь, шериф, если он есть, не вы. И нет никакой гарантии, что, разобравшись, он не поверит им, увидев и документ, и деньги. Леди послышалось, или она напридумывала Бог весть что из желания отомстить двум приличным джентльменам за... за что-либо: мало ли у тех двоих будет возражений? Я не против закона, но, боюсь, что он сразу будет использован против нас - не только вас, нас - и мы потеряем всякую надежду, получив еще и обвинение в клевете.
  Постучав пальцами по столешнице, Кина попробовала бросить еще одну "карту":
  – Вы говорили о двери, что станет помехой: верно! А если их выманить оттуда, хотя бы одного? Вы, как персона им неизвестная, стучитесь в номер, говорите "впша кобыла взбесилась, лягается и кусается". Вряд ли пойдут проверять оба: скорее всего, только один. Его в конюшне можно оглушить и связать, а дальше, pardonnez moi, как в романах: связать руки и под дулом пистолета привести к напарнику, чтобы тот открыл дверь сам. Вряд ли он начнет голосить "спасите-помогите", раз у самого за душой грешки, не так ли? А там уж три револьвера больше одного, не ожидающего опасности, к тому же.
  Допустим, у нас все получится. Будут ли они жаловаться шерифу, что их ограбили? Сомневаюсь. Попробуют вернуть деньги обратно? А если лишить их оружия и денег на него, и связать с кляпом во рту, так и оставив? Тогда, думаю, это уменьшит риски. Правда, придется срочно уезжать: и вам, и, если я пойду с вами, мне. А я, извините, без коня и не хотела бы возвращаться в Эллсворт...
  – Мисс, – ответил Коул, хмыкнув. – Тут не в порядочности дело. Вот, представьте, что вы – шериф. Будете вы разбираться с преступлением, которое не в вашем округе случилось? Я б не стал так-то. Но убийство-то, если было, было здесь, рядышком! Уж по этому-то обвинению он их обязан задержать, будь он хоть трижды мошенник. А то, что вы предлагаете... нууу... как мы проведем его под дулом пистолета мимо стойки отеля? А на конюшне люди? А во дворе? Да нас же тут же и упекут – и главное, слушать не станут! И залог внести нечем. И еще... Вы вот умеете человека с одного удара вырубить так, чтобы он кони не двинул? Я как-то не пробовал! Не доводилось! – он развел руками. – А положим, мы втроем как-то это провернем. Ну, и как вы уедете без лошади? Дилижанс-то из-за индейцев задержат еще на пару дней, как пить дать. Да и мы тоже... нам же в Эллсворт надо, Тимберлейка ждать. Чего вы так шерифа этого боитесь, чесслово? Вы ж не одна к нему пойдете! А подкупить... подкупить они его, конечно, могут. Только если он такой проходимец, так он скорее просто отберет у них все деньги. Это для нас, конечно, тож плохо, но шериф-то хоть никуда не денется с деньгами, а этих ищи потом по семи штатам!
  Коул запнулся.
  – И еще кое-что... я к тому что... я-то почти уверен, что это они. Но... всякое ведь бывает. А вдруг... вдруг не они? Получится, мы тогда невиновных людей прибить можем. А то и убить...
  От слов Коула, наголову разгромившего все ее планы, Кина густо залилась краской стыда, и даже начала нервно дергать ворот, словно одежда собиралась ее придушить. Мисс МакКарти было жутко неудобно, что в глазах незнакомцев она оказалась дура-дурой, и еще более неудобно было видеть себя такой в своих собственных глазах. Вроде не первый день в дороге, всякого насмотрелась – и так опростоволосилась.
  «Господи, ну какая же я глупая! Ну как так можно! – корила себя она, - Головой думать надо не только за картами, почему я этому никак не приучусь? Думай, думай, думай… Что бы мог предложить в такой ситуации мой демон-хранитель Лэроу? Какой бы он выход нашел? - а он бы нашел точно! Рассуждайте логически, леди, как и помочь ковбоям, и не уронить достоинства, и в тюрьме не оказаться!».
  Но, как на зло, ни одной разумной мысли в голову не приходило, а то, что было, едва ли заслуживало внимания. Допустим, подсадят ее напарники и помогут залезть в окно, допустим, она даже окажется в номере, когда мужчины спят. Как их обчистить, как искать тихо и в полной темноте, особенно если они держат деньги, допустим, на груди?
  Допустим, на следующий день она встретится с мошенниками и дружески пообщается с ними. Но идти в номер к двум мужчинам, даже зная, что придет отряд «спасителей» - это все равно стать практически падшей женщиной, что в глазах этих ковбоев, что в глазах всей Салины, а, самое главное, в своих собственных.
  А, значит, остается только согласиться и понадеяться на удачу, что ей удастся отбрехаться от обвинений, благо что почерк на купчей, не ее.
  Кина потупилась:
  - П-простите, я, наверное, вам совсем глупой кажусь? Я… согласна. Только как потом доказать, что это ваши деньги, ведь шериф слову, даже моему, вряд ли поверит. Но… я готова рискнуть, если вы так видите.
  Девушка отпила еще кофе, и не выдержала, дав слово тандему «ирландки» и «той, что с хвостиком». Солировала рациональность, маскирующая идею под «если бы, но…», а тон задавали попытка сравняться с Лэроу и боязнь правосудия:
  – Я еще подумала, что можно подружиться с ними, вместе выпить даже, может, и дождаться, чтобы они сами пригласили в гости, а там бы вы меня спасли… Но, боюсь, после такого и я сама в зеркало не смогу смотреть, даже зная, что это игра, и вы решите, что я совсем пропащая, раз готова на такое…
  При последнем предложении Коул подавился кофе и закашлялся.
  – Это, по-моему, перебор, – сказал он, когда пришел в себя. – Храбрости вам не занимать, мисс! Но, по мне, не стоит вам подвергаться такой опасности из-за наших денег.


  У Дарры не очень-то получалось добавлять разговору ценности, как, в общем-то, никогда толком не получалось вклиниться умело в общение родителей, братьев и сестёр, а позднее - ранчеров и ковбоев. А тут так вообще - мисс Маккарти как заведёт свою пластинку (как у Риггсов дома, с раструбом таким), так ведь не остановишь, да и поди попробуй леди остановить! Леди вроде как слушать надо. Хотя, честно говоря, было в её речи что-то суетливое и неопределённое, мятущееся, а в конце так и вовсе предложила она что-то странное.
  – Ну да, мисс Маккарти, это ж ведь мы можем и не успеть, мало ли, – кивнул Дарра, соглашаясь с Коулом, – Я-то думал вы просто постучитесь к ним и на разговор вызовете. Не могут же они леди дверь не открыть? А мы просто по бокам встали бы, уже с револьверами наготове, чуть он открывает, мы р-раз, и внутрь, ствол в шею, только пикни!
  Спохватившись, Дарра кашлянул и унял свою боевитость, а то эдак весь отель переполошить можно.
  – Ну в общем, я про что-то такое думал скорее. Правда, тут надо наверняка, чтоб уж точно быть уверенными, что это они. Хотя судя по тому детине, с которого скальп сняли, кто ж ещё это может быть? Только вот если бы вы, мисс Маккарти как-то опознать их смогли бы, эх. Ну и так выгадать, чтоб в коридоре никого. Хотя всё равно рисково, если они вдруг за оружие схватятся, не первый так второй, который вглубине комнаты будет. Тут или по-тихому, или через шерифа.
  А как ему доказать, что деньги не этим мошенникам принадлежат? Вот и мисс Маккарти те же сомнения испытывает.
  – А насколько долго он их задержит по обвинению в убийстве подельника? Может, если это на пару дней хотя бы, то кто-то из нас успеет сгонять в Эллсворт и обратно? Вот ты, Коул, у тебя лошадь посвежее-посильнее же. Надо только привести хоть какого-нибудь работника мистера Тимберлейка, который того в лицо знает. И всё, он подтвердит, что эти парни не он. Тогда уже можно и про деньги обвинять.

  – Да не, – ответил Коул. – Он их до суда задержит. Пока судья приедет, мы сто раз успеем в Эллсворт смотаться. Да и не брошу же я вас тут одних. Потому что... а вдруг с шерифом не выгорит? Давайте я пока узнаю, где его искать, а вы собирайтесь. Встретимся у конюшни. Мисс МакКарти, вы верхом умеете ездить? Если умеете, мы вам лошадь наймем, а если нет – придется вам к кому-нибудь из нас назад сесть. Надеюсь, шериф недалеко живет, и мы к нему затемно успеем. А то вон, уже и солнце садится.
  – Умею, – кивнула Кина, понимая, что петелька все глубже затягивается на шее, но уже не имея возможности по-совести вывернуться из ситуации, в которую сама себя загнала, – Что же, тогда мы будем ждать вас у конюшни.

***

  Когда вы втроем встретились у конюшни, Коул объявил, что шериф живет совсем неподалеку, всего в полумиле – от города.
  Увидев, что у ковбоев один револьвер на двоих, ты на всякий случай отдала им морской кольт – тот самый, "подаренный" мистером Паркером. У Дарры не было кобуры, так что он просто заткнул его за пояс, а короткоствольный кольт вернул Коулу.
  Солнце уже почти село – надо было торопиться, но и полмили вы проехали быстро, приехав к дому мистера Хоттса буквально "как стемнело".
  Шериф Хоттс не особенно обрадовался вашему приезду – встречать вас он вышел на всякий случай с ружьем 12-го калибра наперевес.
  – Мы к вам по делу, сэр! – сказал Коул.
  – Вы для начала кто такие? – спросил шериф, осветив ваши лица фонарем.
  – Да мы дроуверы. А это – мисс МакКарти.
  Шериф недоверчиво вгляделся в ваши лица.
  – Ладно, – сказал он. – Слезайте с лошадей, сдавайте оружие и проходите в дом.
  Джим Хоттс был невысоким, но оооочень коренастым мужчиной лет сорока пяти.
  Когда вы вошли в дом, то увидели, что из окна вас держал на мушке еще и парень лет двадцати.
  – Это Дарси. Дарси, поздоровайся с ними, – сказал шериф.
  – Чекак? – бросил Дарси с любопытством.
  – Поздоровайся нормально, не видишь, тут дама.
  – Здрасьте, – сказал Коул.
  – Потолок покрасьте! – вдруг грубовато ответил шериф, свалив карабины и револьверы в кучу на тумбочке. – Шпоры снимайте! Ковбои, мать вашу.

  В доме, при свете керосиновых ламп, ты смогла его рассмотреть – у него было простое, строгое лицо, крупный нос, высокий лоб и пышные усы. В волосах уже сильно пробивалась седина, но выглядел он очень крепким – как будто пинать его было все равно что пинать бревно.
  У шерифа была большая семья – четыре сына, причем двое – здоровенные лбы, и дочь, но жены было не видно. Наверное, он был вдовцом. Хозяйство его в темноте разглядеть было трудно, но по обстановке в доме чувствовалось, что человек, что называется, не бедствует: на комодах стояли нарядные тарелочки, на креслах были тюлевые накидки.
  – Агнесс, приготовь-ка нам кофе, – распорядился он.
  Вы расселись за столом. Дарси сел в сторонке в кресло, но ружье почему-то не убрал.
  – Ну, выкладывайте, что у вас за дело.

  Коул принялся объяснять. Мистер Хоттс сначала хмурился, потом задал пару вопросов.
  Потом он почесал подбородок и сказал:
  – Так. Давайте-ка еще раз. Кто кого и где убил и кто кого и где ограбил.
  Коул глубоко вздохнул и попробовал "разложить все по полочкам."
  – Ага, – сказал шериф, когда он закончил. – Я все понял. Ну, значит, поедем завтра утром в город. Конюшня в восемь открывается. К семи приедем, устроим им там засаду по всем правилам. Сграбастаем их и потолкуем как следует. Верно?
  Коул очень обрадовался.
  – Верно! – сказал он. – Совершенно верно, сэр!
  – Ну и хорошо. Теперь так. Дарси, поедешь к Перкинсам, скажешь им, чтобы завтра подгребали к конюшне. Ну и в двух словах об чем суть.
  – Как? – сказал Дарси. – Прям сейчас!? Так ночь на дворе!
  – Цыц! – отрезал отец. – Давай, сынок, шевели булками. И пусть Брет захватит свой "Генри".
  – Па, а че я!? Давай Фил поедет!
  – Тихааа! – прикрикнул шериф. – Ноги в руки и галопчиком!
  – Да там темно, как у нигера в заднице.
  – Ты давай еще поспорь со мной! – угрожающе сказал шериф Хоттс.
  Дарси вышел.
  – Вас, мисс... Мак... Макчто? А, ну да, МакКарти, я положу в доме, а вас, джентльмены, на сеновале.
  – А это... оружие-то можно забрать? – спросил Коул.
  Шериф пожал плечами.
  – Да берите, че ж нет. Агнесс, постели ей в угловой.

  Вы пожелали друг другу доброй ночи и шериф отвел ковбоев в сарай, где хранилось сено.
  Некоторое время ты просидела в компании Фила, который довольно нескромно разглядывал тебя с выражением "а ничо так штучка."
  – Кофе еще хатите? – поинтересовался он с улыбочкой. Кажется, у него не было крайнего зуба слева.
  Потом шериф вернулся, опять сел за стол и стал раскуривать трубку.

  – Мисс Мак... а че... МакКарти! Точно! Извиняйте, плохо фамилии запоминаю.
  Он выдохнул дым слегка на сторону, чтобы не обдать тебя им.
  – Эт самое. Я вижу, вы того.... дама образованная, с манерами, так что прошу простить, мы тут по-простому. Я к чему? Кхм...

  Шериф Хоттс стал мрачным до жути.

  – Фил, ну-ка выйди-ка отсюда! – сказал он строго.
  Его сын вышел. Он опять пыхнул трубкой.

  – Так вот, мисс... я вам признаюсь, как на духу.
  Шериф наклонился к тебе поближе, так что ты почувствовала запах табака, сильного мужского тела и немного – лошадиной упряжи.
  – Я, мисс МакКарти... ни хера тут не понял! – проговорил он понизив голос. – Я только вот увидел, что у одного из них револьверчик с дьяволом на щечке. Я слыхал, такой вроде был у маршала Паркера из Эллсворта. Так что если эти ребята – от него, и они вас, ну это... запугали там или что. Словом, принудили, чтоб вы поддакивали, а на самом деле это все их Эллсвортские мутные дела – то так и скажите. Я им живо рога обломаю. Я их в сарае запер, они у меня до утра никуда не денутся. Я про этого Паркера слыхал кое-что, так вот... здесь ему, мать его, не Эллсворт! – и забыв, что старается говорить тише, шериф Хоттс даже пристукнул внушительным кулаком по столу с зажатой в нем трубкой.

  Потом он снова выпустил немного дыма и продолжил спокойнее:
  – А ежели нет, и все так, как они говорят, то расскажите, что вообще про них знаете. А то они вроде дроуверы, а вроде и не очень похожи. Этот, Коул который, чего-то болтает много. Дроуверы – народ молчаливый. А второй, Дарра который – чего-то больно молчит. Хм. Хотя он вроде бы их видел, ему бы и говорить. А первый-то тех двоих не видел. Но видел какого-то третьего. Который сейчас в покойницкой в городе лежит. И его убили индейцы. Которых никто тоже не видел. Хотя говорят, что не индейцы. Короче! Я вижу, вы дама образованная. Объясните мне все коротко, понятно, и чтобы я все понял: где что было, зачем и кто свидетель. Без этих всяких. А то у меня голова и так пухнет, – он усмехнулся, и вдруг превратился в некоторое подобие радушного хозяина. – Надо бы выпить. Вы, кстати, выпить не хотите? Полрюмки, "чтоб засыпать не холодно было" – я так это называю.

  Тут он почесал за ухом и вдруг сказал:
  – О. Я забыл спросить. А вы сами-то откуда, да чем занимаетесь? Вы ж сами-то не жулик?

  Этот последний вопрос, тупой и даже неприличный в своей прямоте он задал так открыто и просто, что, кажется, нельзя было усомниться: шериф Хоттс – круглый дурак. Но проницательный взгляд серых глаз, которым он посмотрел на тебя, не оставил ни малейших сомнений – его интересовал не ответ на этот последний вопрос, а твоя реакция.

  Ты поняла, что шериф, конечно, не блещет умом, и, вполне возможно, правда не очень понял из рассказа Коула, что случилось.
  Но, возможно, кое-что все-таки понял.
  Потому что он был совсем не дурак. И ооооочень не любил, когда его пытались обдурить. И говорить с ним надо было четко и ясно. Еще четче и яснее, чем это делал Коул.

  В тот день я думала, что умру. Я смотрела на свою окровавленную ладонь, но не чувствовала боли, а страх, который чуть позже накроет меня с головой, только-только подкрадывался к маленькому сердечку. Мне было обидно, так обидно, что я ничего не чувствовала, кроме обжигающего сожаления к самой себе. Я же не сделала ничего плохого! Я же была хорошей девочкой! Я чтила и любила отца и мать, братьев и сестру. Я была послушной и делала то, что мне говорили. Но больше не буду я кружиться перед мамой в платье, которое она заботливыми и нежными руками перешивала для меня каждый раз. Не увижу её радостью, не почувствую тепла её мягких объятий. Больше не получу от отца ни кусочка сладкой дыни, не увижу его счастливое лицо, когда он подзывал меня с улыбкой и спрятанными за спину руками. Я всегда предлагала ему разделить со мной лакомство, зная, что отец откажется, а он всегда после этого улыбался ещё шире и ласково гладил меня по волосам. А теперь мать и отец будут проливать по мне горькие слёзы, и от этой картинки у меня у самой глаза тут же тяжелеют, и слезинки одна за другой бегут ручейками по щекам. О, милостивый Аллах, я не хочу умирать! Не увижу я Рая и не обнимешь ты меня. Ведь не поиграть мне больше в деревянных солдатиков, что достались мне от старших братьев. Не раскрасить игрушки алым соком зёрен граната, воображая, что это плохие сунниты. Не побегать с мальчишками за врагами нашими, не закидать камнями да не поджечь их дома. Ничего я не сделала, чтобы нечестивые ответили за свои злодеяния!
  Как в бреду я встала с кровати и откинула невесомое одеяло, что в миг тот было тяжелее любого красочного ковра Кархи. Я смотрела на красное пятно на светлой простыне и думала, что это единственное, что останется от меня. Будет ли мама хранить кусочек ткани или безжалостные воды смоют последний мой след? И тут я почувствовала, как по упругому бедру разливается тепло, как тягучей тёмной змейкой вытекает из меня кровь. Сейчас всё закончится, и я не успею попрощаться с мамой! Безжалостно рву непослушное одеяло, что никак не хочет поддаваться моим слабеньким ручкам. Но Аллах милостив: трещит, рвётся с надрывом ткань. Дрожащими руками не складываю, комкаю обрывки, чтобы запихнуть между ножек, не дать последним каплям жизни покинуть моё тело. А ножки не слушаются меня, а глазки, распухшие от слёз, не видят ничего. Не с первого раза мне удаётся выйти из комнаты, но даже тогда не могу понять, куда бежать мне. Не знаю, как дошла до мамы, помню только, как упала в её объятия и сквозь непрерывные рыдания говорила ей, что люблю её и чтоб она простила меня за то, что я сейчас умру. А вот лица мамы не запомнила, потому что тут же уткнулась к ней в грудь, но со мной остался её запах, что не мог скрыть ни один аромат из лавки отца – жареный лук и напоминающий орехи аромат кунжутного масла.
  Наверное, я тогда очень испугала маму. Она крепко прижимала меня к себе, слегка раскачиваясь, и ласково утешала, но слов я не могла разобрать. Когда силы оставили меня и я больше не могла реветь навзрыд, мама отстранила меня, и я наконец смогла заглянуть в её лицо. Оно оказалось слегка взволнованным и совсем не заплаканным. Я шмыгнула носом и приготовилась снова лить слёзы. Мама не любит меня! Она не будет горевать о моей смерти! Я вся тряслась от обиды, а внутри меня всё неприятно сжималось да скручивалось. Но тут моя мама сказала, что я не умираю. Словам её не поверила я, хоть и с надеждой ухватилась за них. Как это так, не умираю? Меня ждал долгий разговор, что закончился странно. В конце я кивнула, плотно поджав губки. Мне было не всё понятно из слов мамы, но две вещи я уяснила: я действительно не умирала и я не хочу в клетку. Я сжала кусочек маминого платья в раздумьях. Она просила не говорить отцу, но ведь отец любит меня! Отец же, как и я, не желает, чтобы нас разлучили! И отец хороший, зря мама в нём сомневается, он не ошибётся. Я поговорю с ним и он обязательно меня поймёт. С такими мыслями я ушла приводить себя в порядок, чтобы предстать перед отцом в подобающем виде. Я была настроена решительно. Перебирала в голове разные варианты, как начну рассказ свой. Что я хорошая девочка и знаю, что должна стать хорошей женой достойного человека. И что меня теперь можно выдавать замуж мне тоже мама объяснила. Но чтобы стать хорошей женой и не опозорить отчий дом, мне ещё многому надо научиться по хозяйству. Я обещаю, что буду усердно учиться и трудиться. А вот говорить, что мне хочется ещё среди мальчишек побегать, наверное, не стоит. Ведь когда я стану чьей-то женой, то не будут меня больше звать камнями покидаться в неверных. Не позволят звонко смеяться, наблюдая, как корчатся от боли плохие сунниты под градом ударов палок. Не будет больше ни милых подарков, ни забавных обещаний жениться. Я крепко сжала маленькие ручки в маленькие кулачки. Когда я пыталась быть серьёзной, все вокруг продолжали умиляться и приговаривали, что мой хмурый лобик и надутые губки очаровательны. Но сейчас всё должно быть иначе! Шумно выдохнув и настроившись на важный разговор, я пошла к отцу. Но стоило мне только его увидеть, как на глаза против воли снова навернулись слёзы, хоть и думала я, что все их выплакала. Я кинулась к отцу, забыв все подготовленные речи, и вымолвила лишь, что в клетку не хочу.

  А сегодня я и правда могла умереть. Сквозь шум, что разбудил меня, я услышала крики. Они были злыми и не нравились мне, потому что могли разбудить маму. Когда через небольшую щель увидела людей в чёрных тюрбанах да с топорами в руках, когда услышала их гнилые речи, как разозлись я! В груди моей всё так и заполыхало. Да по какому праву они врываются в дом хороших и достойных людей посередь ночи! Да с оружием и с угрозами! Негодованию моему не было предела. Нельзя было позволить им свершать зло в наших домах. Я побежала было к маме, но остановилась в полушаге от неё. Она, конечно, будет на моей стороне, и обязательно придумает способ, как прогнать плохих суннитов. Но сначала мама упрячет меня куда подальше, снова скажет, что мне ещё рано. Потом пойдёт к отцу, а к тому времени уже может стать слишком поздно. И не могу я сидеть в стороне! Эти люди были так добры ко мне, я должна позаботиться о них, как они заботились обо мне. Я помчалась на крышу полная намерений что-то сделать, но ещё не знала, что именно. Сердце бешено колотилось в груди, так и выпрыгнет. Лёгкие горели, но сил мне ещё хватит, чтобы крикнуть так громко, чтобы все меня услышали! Я хотела призвать всех на помощь, призвать всех на борьбу против злобных суннитов. Уже была готова выкрикнуть, что нападают на наших, что пора выходить из домов, но слова никак не желали вылетать из горла. И вспомнилась ночь, когда жгли Ячменный квартал. И вспомнились истории о тех, кто сражался за нас. И слова сами слетели с уст.
  — Помните жажду аль-Хусайна! – крикнула я, но голос мой юный потонул тут же в шуме. Я выпрямила спину и встала на цыпочки, чтобы казаться ещё больше. Я раскинула руки в стороны, набрала как можно больше воздуха в грудь и закричала вновь, — Помните жажду аль-Хусайна!
  Я кричала свой призыв раз за разом, срывая голос. Люди должны услышать меня! Люди должны откликнуться! Они должны выйти из своих домов и прогнать злых суннитов! Я не думала, что со мной может случиться что-то плохое, не боялась. Неистовая ярость питала меня, пускай я и не понимала до конца сути этой вражды. Сунниты были плохие, потому что не дали внуку Пророка сделать глотка воды, и этого было достаточно. Они – плохие, мы – хорошие. Я – хорошая, я не оставлю человека умирать от жажды. Я даже не прошла мимо чёрного неверного, что укрыли толстой шкурой и оставили под палящим солнцем. А ведь у меня не было с собой ни воды, ни монетки. Я – хорошая, потому что даже плохим суннитам дам напиться. Собственной крови.

Короткий обмен ударами Ханса и Эстебана был великолепным – Джозеф был неплохим фехтовальщиком по человеческим меркам, но не лучшим, если расценивать сражение на клинках именно как науку и талант, а не как состязание "у кого рефлексы лучше". Это играло большую роль в бою, и здесь у Охотников было очевидное преимущество, но в этом бою скорости реакции было просто недостаточно. Нужно было "видеть", куда придется очередной удар, чтобы иметь хотя бы шанс отклонить его. Самостоятельно с Эстебаном Джозеф бы точно не справился – решение Чертогов (или конкретно Ноттингема) послать именно Ханса, похоже, принималось не на ровном месте, и не в случайном порядке. Однако и он в одиночку бы не справился. Джозеф потянул меч из ножен, подготовившись присоединиться к бою. Они уже дали Эстебану все возможные шансы, последний был проговорен Хансом и звучал не сильно иначе, чем выразился бы сам Джозеф. И от каждого шанса Эстебан отказался. Похоже, осознанно. Дознаватель не был уверен, но ему казалось, что тот просто решил умереть в бою, а не полагаться на правосудие Чертогов по неизвестному обвинению.

Это не был бы честный поединок. Достоинство дуэли уже не соблюдается, когда против одного человека выступают двое. И, хотя Эстебан был отличным бойцом, разница между ним и действовавшими в паре Джозефом и Хансом не должна была оказаться достаточной, чтобы была хоть какая-то иллюзия равенства сил. Невольно дознавателю вспомнилась относительно недавно виденная театральная постановка, в которой крайне нелепыми выпадами лирический герой теснил лирического злодея и его приспешников, которые не менее нелепо отмахивались бутафорскими шпагами и упускали каждый выпадавший им шанс нанести удар в бесчисленное количество неприкрытых защитой героя мест. Сейчас же Эстебан не был героем, а Джозеф не упустил бы шанса ударить даже в спину. Долгим боем этот поединок стать не должен был.

Но он, внезапно, оказался куда короче.

Почему сработали слова Арлетты, Джозеф сразу не понял. Это заняло еще на несколько мгновений дольше, после того как проявились признаки пробуждения Зверя. Чудовища, сидевшего в каждом Охотнике. Одной из причин существования Дознавателей. И, судя по тому, насколько сильными были симптомы, чудом было то, что Эстебан сдерживался так долго и сохранял демонстрируемую им степень рассудка.

А потом цепочку логических заключений замкнуло, и в голове Джозефа будто бы вспыхнула искра, как в лабораториях Чертогов, когда один из экспериментаторов переключал массивный рубильник. Куда большую роль, похоже, сыграла сама Арлетта, чем ее слова. Эстебан был не молод, и наверняка в его прошлом была девушка сходных с охотницей лет, к которой он был привязан. Может быть, запретная любовь. Может быть, суррогатная дочь. Или, что несколько более вероятно, тоже охотница, которую он так или иначе потерял.

И, потеряв, утратил часть того, за что мог держаться во внутренней битве с Зверем. Наверное, потому он и странствовал пешком. В дороге Джозеф заметил, что Арлетта привязана к лошади, и, в какой-то степени, заботится о ней. Наверное, Эстебан решил отказаться от подобного спутника либо потому что не видел в нем подобного молчаливого собеседника, с которым можно хоть немного поговорить в пути, либо потому что, наоборот, не хотел навредить ему, если вдруг Зверь сорвется с цепи.

Или уже навредил…

Но, пока дознаватель предавался (пусть это и занимало секунды) размышлениям о лошадях, Эстебан предложил оборвать его жизненный путь Арлетте. Это было неожиданное предложение. Но Джозеф не был уверен, что справедливое. Ни по отношению к Эстебану, ни по отношению к Арлетте.

- Прошу прощения, милорд, но это мой долг.

Маска безразличия, которую дознаватель нацепил для боя, уже не нужна была. И лицо Джозефа отражало как минимум часть его настоящих эмоций. Сожаление, что через несколько мгновений Корпус окончательно потеряет одного из своих легендарных охотников. Уважение к человеку, который смог сдерживать Зверя так долго, и смог побороть его в тот самый момент, когда он более всего рвался наружу, всеми инстинктами стремясь выжить в смертельно опасной схватке. И решимость довести дело до конца – выполнить свой долг, каким бы мрачным он ни был.

- Не дело обычных охотников пятнать свои руки кровью других охотников, пока они люди и служат людям.

Даже в этот момент Джозеф не смог остановить себя, и не подобрать осторожные слова. Он не был уверен, что Эстебан питает сейчас особо теплые чувства к Корпусу, который, если отбросить все неизвестные обстоятельства в сторону, был прямой причиной того, что сейчас с ним происходило.

- И, если я правильно понимаю причины вашего решения, то еще меньше вы хотите, чтобы эта кровь осталась ее руках.

Он чуть повернул голову в сторону Арлетты. И, одновременно, в его руке блеснул кинжал Ханса.

- Позвольте мне.

Была еще одна причина – хотя прямо сейчас Эстебан контролировал Зверя, не было никакой уверенности, что он сможет это делать долго. И очень много сценариев, в который Арлетта допускала хоть малейшую ошибку, или даже не делала таковой, приводили к разрыву тех уз, которыми старый охотник сейчас удерживал внутреннее чудовище.

Отряд викенцев начал осторожно пробираться в сторону выхода. Грил, бросив тихо пару слов своим последователям, направился за вами. Какое-то время все шло по плану. Но уставшие, не спавшие почти сутки и перенапряженные, молодые викенцы начали делать ошибки. Запинаться о плавающие доски, спотыкаться. Анна запнулась и едва не ушла с головой под воду. Постепенно шум начал привлекать внимание заключенных, кто-то стал окликать их, кто-то подниматься.

- Але, чего там шум?
- Новички, вы там охренели совсем!
- Дайте поспать?

Ворота на входе распахнулись и показался человек в форме охранника "Искупления".

- Что у вас тут за шум? Все в порядке?

Грил издал очень долгую тираду на незнакомом вам языке.

Когда до заключенных начало доходить, что кто-то открыл внешние ворота, несмотря на темноту, начался абсолютный беспорядок. Все начали спрыгивать со своих плотов и лежбищ, путаясь и толкаясь в темноте, пытаясь понять, в какую сторону бежать.

Викенцам удалось добраться до приступки у ворот, где их встретил человек Норы с фонарем в руке и выпученными глазами.

- Вашу мать, сделайте что-нибудь! Если они все будут штурмовать лодку, она перевернется! Я тут прихватил ваш шмот, делайте что хотите?

- ЗАКЛЮЧЕННЫЕ! А НУ ПРЕКРАТИТЬ БЕСПОРЯДОК!

Сверху включился фонарь, осветивший беспорядочно дерущуюся толпу в темноте. Теперь их глаза все устремились на вас и ворота.

- МАТЬ УКАЗАЛА ПУТЬ ИЗБРАННЫМ! ИСХОД ПРАВЕДНИКОВ НАЧАЛСЯ! - заорал Иеремия, и обрушил на голову стоящего рядом с ним заключенного свою булаву из швабры. Вместе с ним "братья" кинулись на стоящих рядом. Люди Грила пытались сдержать натиск бегущих к воротам, но их было слишком мало, чтобы остановить их полностью. В творящемся пандемониуме они одни за другим прорывались вперед.

- Грузитесь в лодку, быстро! - кричал человек Норы, только аккуратно, не переверните её!

Грил сорвал тряпку со своей колбы с жуками. Он явно нервничал.

- Вам нужно разделиться! Пусть бойцы прикрывают отход, пока остальные грузятся!

Сам он явно не отказался бы быть в первых рядах.

Руки в цепях, ноги в цепях.
Мысли свободны.

Аыым размышлял, не обращая внимания на боль во всём его естестве.
Размышлял о тех временах, когда он был Аыымом-Леопардом.
О тех временах, когда он был свободен, когда он был дик, когда он был прекрасен и могуч.

Его поймали.
Его осудили, незаслуженно, мерзко, низко.
Его сломали.

По крайней мере, попытались.
Лишили его члена, свободы, светлого будущего.
Но создали и новое - в котором обагрится кровью семья его пленителя.

Аыым не собирался сдаваться.
Он больше не может брать женщин - но есть одна, что по праву уже принадлежит ему. И он заберет ее обратно.
Вырвет из лап властителя Аксума, коему, и всем его сыновьям, отрубит член, и затолкает глубоко в мерзкий зев, из которого вышел приказ обратить Аыыма в рабство.

И прочие услышат, и убоятся, и не станут впредь делать такое зло среди тебя; Да не пощадит его глаз твой: душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу.
Каждый вечер бормотал себе эти слова Аыым, не помня уже, когда успел их выучить.

Эти мысли, это предвкушение сладкой расплаты, держали Аыыма.
Никакие кнуты, никакие истязания, никакие крики, никакие цепи не смогут его сломать, пока впереди Леопард его души видит добычу, как бы далеко она ни была.

Но Аыым не был глуп, хоть и не был умён.
Он мог бы в любом момент броситься на своих пленителей, ублюдочных работорговцев. Он бы смог убить одного, или даже двух - но умер бы, не сделав более шагов.

Леопард умеет ждать.
Потому пока надо было мириться, терпеть. Ждать возможности.
И запоминать всех тех, кто заслуживает его мести.

***

Аыым смотрел на копта.
На его лживую мягкость, лживое сострадание.
В его глазах отражался не Аыым-Леопард, а мешок со звонкой монетой.
А, значит, и он для Аыыма не был человеком. И зверем не был, ибо зверь благороден и прямолинеен.

Перед Аыымом была грязь. Выгребная яма, из которой почему-то сочились слова.
Его лживый язык отбросов предлагал учить арабский.
Аыым готовил слова, которыми бы опустить его, дать понять, кто он есть на самом деле.

Но гыб понимал: этот ублюдок любит быть выше окружающих. Любит свою власть нас слабыми. Любит её показывать.
Любит наглядно показать, что будет с теми, кто ему перечит, дабы это было примером всем остальным.

Потому Аыым будет сильным.
И кивнет.

Пока над головой присевшей у ларца Иоланды строгая храмовница пытается установить с близняшками, по-умбрийски выражаясь, modus vivendi, в голове самой "ученой матушки" споро проворачиваются воображаемые шестеренки, формируя карту Мидгалии со всеми упомянутыми рядовой Роситой, дочерью Лады, пунктами.

Трофейные атласы внешнего мира, по которым рамонитка этот самый мир в основном изучала, не отличались, скажем прямо, особой точностью. Говоря откровенно, попытка пройтись по ним с циркулем, пытаясь сверить соотношение расстояний на бумаге со справочными сведениями о времени пути между разными городами, вела к полной путанице, и Иоланда давно уже потеряла веру этим картам, страдавшим к тому же очевидным разнобоем - судить по ним можно было лишь о самых общих очертаниях Понтии и Либии, о том, что Умбрия, очевидно, представляет собой далеко врезающийся в море полуостров, а Нумантия связана с Берберским Берегом относительно узким перешейком. Однако какое-то представление о географии окрестных земель она, конечно же, имела.



Располагавшийся на берегу Зеркала Торговцев богатый портовый город Массини имел в сочинениях митрианских жрецов образ весьма неприглядный - его клеймили как гнездо всевозможных ересей и пороков - и в этом была своя правда, с их-то точки зрения. Космополитичный торговый мегаполис (сорок тысяч населения - больше, чем во всех владениях Сестер), формально находящийся под рукой оксилонского герцога, постоянно бунтовал - то против своего сеньора, то и против самой церкви, в его стенах находили прибежище сторонники разнообразных синкретических культов (те самые "ереси" с точки зрения митрианского жречества), городская верхушка постоянно вступала в конфликт с герцогскими представителями по поводу своих старинных "вольностей", и как минимум трижды за последние два века Массини почти полностью уничтожался после очередного восстания. Однако проходили годы - и он снова возрождался из пепла, ненавидимый жрецами и феодалами, но необходимый им. Секрет могущества Массини был в его удачном расположении - у самого основания Виа Ильдеци, великой древней дороги, построенной еще в имперские времена, и соединяющей с морем внутренние области Мидгалии. Дороги, являвшейся главной торговой артерией всего королевства. Дороги, возле которой и возник двести лет назад постепенно расширяющийся Купол. Дороги, известной среди храмовниц Рамоны под название "Колея". Дороги, которую их четверке вскоре предстояло пересечь.

Память услужливо подсказывала Иоланде энциклопедический факт: от Массини до баронства Прив (с которым граничит ныне Купол) торговый караван на исправных повозках идет десять дней. Конный отряд без обременения в виде обоза, очевидно, одолеет такое расстояние за вдвое меньшее время. Пешая же группа, к тому же вынужденная идти не по самой Колее, да еще и ночами... Не нужно быть опытной путешественницей, чтобы понимать, что дело это долгое.

Однако до Хаакена, крупного города на востоке Мидгаллии, древней столицы королевства и места коронации его монархов, расстояние было куда большим. Однако в любом случае, как поняла углубившаяся в научные изыскания Ио, пока что расстояние между преследователями и преследуемыми не столь велико, чтобы обращаться к географии стран и континентов. Тут все карты в руки Кире, которая окрестные чащобы знает куда лучше жрицы. Наверное, надо будет встать на след - дойти хотя бы до мест расправы наемников над церковниками - а уж оттуда можно думать, где же планируют укрыться этим вечером косматые бандиты...

***

Крышка сундучка, изрядно заляпанного кровью снаружи, открывает, и взору четверки Сестер предстает его содержимое - также с обильными следами красного. Кира вспоминает, как Амира описывала, что от жрецов на холме остались лишь "кровавые кляксы" - в своем гневе Рамона была поистине страшна.

В сундуке находилось несколько амулетов со стилизованным изображением Солнечного Владыки - золотых или позолоченных, тут уж зависело от статуса и богатства конкретного клирика. Подобные "трофеи" группа Фиби, случалось, приносила из своих рейдов: за убитого жреца полагались неплохие надбавки к боевым дням. Заляпанные кровью палимпсесты были испещрены всякими хозяйственными заметками уже на тривиальном умбрике: что-то там про приход-расход золота, про вино и тому подобное. Туго завязанный кожаный мешочек в четверть ладони величиной был похож на ладанку, в которой, впрочем, могло содержаться что угодно - вплоть до волос из промежности какого-нибудь митрианского "святого", есть у них обычай подобное собирать и хранить. Некоторый интерес представлял треснувший надвое хрустальный (вроде как) шар, который мог быть особой фокусировкой или компонентом для какого-то ритуала - но визуальный осмотр его ничего примечательного не выявил.

Подняв голову, Кира бросила пару взглядов по сторонам. Отогнанные послушницы устроились на корточках в полусотне футов, пользуясь моментом для отдыха, и старались ничьего внимания не привлекать, а вот у Командоры с Амирой дискуссия явно кипела - храмовница не могла разобрать слов, но разговор явно шел на повышенных тонах, Самина что-то выговаривала своей помощнице, тыча ей пальцем то ли в грудь, то ли рядом, и совершенно не старалась сдерживаться, как с той же Кирой - похоже, ее, наконец-то, прорвало. Впрочем, судя по позе нумантийки, та не нуждалась особо в помощи, и временами, кажется, тоже огрызалась довольно резво.

Мерцают звезды в небесах. Изящная лодка скользит по гладким водам. Несется по масляной черноте Тигра, в которой танцуют редкие теплые огоньки окон и серебряный свет луны. И слезы катятся горьким ручьем, бегут по бледным щекам молодого принца.

Сегодня был прекрасный день. Долгий и отчего-то волшебный день. Таким он навсегда останется в памяти принца Камала. Последний день, когда в мире не было зла.

Отец утром направил его в мечеть Аль-Мансура с наказом отыскать великого мудреца и фатиха Аш-Шайбани и поступить к нему в ученики. И во всей огромной мечети, среди десятков ученых мужей его не оказалось — он не пришел сегодня, сказали юному принцу. И Камалу ничего не оставалось, кроме как вернуться домой, пошатавшись немного по богато убранным залам между кружками разных ученых. "Выбирай сердцем" — так говорили ему. Но Камал знал, что папа точно не одобрит, если он решит пойти в ученики к другому фатиху. Потому Камал просто придет в другой день. И будет слушать Аш-Шайбани, хотя и все прочие ученые без сомнения тоже очень мудры. В другой день.

Вот груз падает с плеч. Новый, совершенно свободный день встречает его. И принц Камал возвращается домой, чтобы чуть позже поехать с братьями на ипподром, играть в поло. Он плохо играет в поло, принц Камал, хуже всех своих братьев. Но он учится. Из игры в игру, из месяца в месяц. Над его неловкостью братья смеются пока, но он не обижается. Только шутит в ответ. Он научится. Как научился стрелять из лука. Как научился охотиться с соколом. Принц Камал упорен, он умеет терпеть — он всему научится.

Идет игра за игрой. И вот, когда солнце клонится уже к горизонту, шумная компания принцев оставляет коней слугам. Кто-то из них велит принести еды и вина. И скоро потомки племени Пророка сидят уже на устланной коврами земле и поднимают к розовеющим небесам кубки с райским напитком. И разливается звонкий смех — он на свежем вечернем воздухе пьянит не хуже вина.

Принцы скоро вернутся в Багдад. Вернется и Камал. Пьяный слегка, не желающий отходить еще ко сну, но отчаянно уставший, позовет он верного Касима и велит готовить лодку.

И вот изящная лодка скользит по гладким водам. В водах Тигра угасает зарево заката, небо на востоке уже черно, а на западе окрашено еще чудной палитрой тускнеющих красок. Принц Камал возлежит на груде шелковых подушек на носу лодки и подставляет лицо прохладному ветру. Он не владыка этого чудесного мира - только племянник того. Но он счастлив и будущее его прекрасно.

А потом солнце закатывается за горизонт и последние лучи его затухают за темной массой городских крыш. Ночь опускается на Багдад, но славный сиятельный Багдад отказывается подчиниться мгле - сотни и тысячи огоньков загораются в окнах домов. Сотни и тысячи огоньков пляшут в речных водах. И сверкают тускло каменья на перстнях, которыми унизаны тонкие пальцы принца Камала - он поднимает одну ладонь над собой и смотрит сквозь пальцы на вечерние звезды.

Минуты летят, обращаясь в часы. Верный Касим уже просит вернуться домой. Юный принц отмахивается от него.

Однако медленно, но верно тьма вокруг побеждает свет — все меньше огней в окнах, все чернее и непроглядней вода. И какое-то липкое неприятное чувство начинает прорастать сквозь дивную негу в душе. Предчувствие ли?

Когда принц видит впервые страшную картину, он отказывается верить глазам. Поднимается на локтях и смотрит вновь, не исчезло ли ужасное видение. Нет. Окровавленная голова несчастного Джафара ибн Яхьи предстает перед ним снова. Голова, отсеченная от тела.

— Прочь! — как белый призрак поворачивается к Касиму принц, и выдавливает из себя глухим шепотом: — Мы возвращаемся! Назад!

И несется лодка по масляной черноте Тигра. Прочь, прочь от страшного места. И слезы катятся горьким ручьем, бегут по бледным щекам молодого принца. Он знал визиря, хотя и мельком лишь. И знал халифа, своего дядю. Не слишком пусть хорошо, но все же считал того родным. Знал, что Харун и Джафар — как братья. А значит брат убил брата. И мысль эта рвет душу на части — как ужасен мир, как несправедлив, как мерзок, если возможно такое! Если не вечно братство, если любовь и дружба обращаются в смерть и кровь.

А разум его тем временем рисует картины новых казней и расправ — они неизбежны, если сам визирь, вчера осыпаемый дарами халифа и пивший с ним за старое братство, казнен темной ночью без всякого предупреждения. Иного не может быть — ужасам этой ночи не будет числа и увиденное станет только первым из них. Сколько братьев потеряет братьев еще? Сколько сыновей отцов, а отцов — сыновей? Как Аллах допускает такое! Как может наследник Пророка творить такое! Зачем луна и звезды светят еще этому миру, если он так безжалостен и жесток! Такой мир не достоин ни звона волн, ни закатных переливов небес. Ни великого Багдада, ни текущего сквозь его стены Тигра... Ничего не достоин.

Светлое пятно розового мрамора привлекает плывущий от чувств взгляд Камала. Дворец Бармакидов на реке. Еще горит свет в окнах. Безмятежная тихая музыка доносится из сада.

— Постой! — кричит Камал своему слуге, правящему лодкой, — Остановись у дома визиря!

И лодка замедляется, почти останавливается в водах реки. Камал собирается с силами и поднимается на ноги.

— Слушайте меня, потомки Бармака! Слушайте меня! - кричит он хрипло и голос его несется над рекой, — Я принц Камал, сын принца Вали, сына Повелителя Правоверных Мухаммеда аль-Махди! Слушайте меня!

Он пытается говорить четко и важно, сообразно значимости своих слов. Как вещают глашатаи. До дворца его голос все равно доносится слабым и далеким. Но вот видно движение в саду, видны фигуры в окнах.

— Собственными глазами я видел: визирь Джафар ибн Яхьи казнен! Джафар ибн Яхьи казнен! И голова его выставлена на мосту! Мне неведомо, какие преступления он совершил, но несомненно в глазах дяди моего они затмили луну и звезды! Значит гнев его затмит рассветное солнце! Страшитесь, потомки Бармака! Страшитесь!

И вот со странным удовлетворением видит Камал суету во дворце. Бегите же, Бармакиды! Бегите от гнева халифа, от его вероломных планов! Пусть рушатся они, эти планы, что черной тенью ложатся на славу дома Пророка и весь человеческий род. Пусть все спасутся! Пусть все живут! Вопреки всей мерзости мира. Вопреки всей силе и власти, которой не один смертный не достоин обладать. Вопреки всему.

Уже без сил Камал умолкает и падает снова на груду подушек.

— Вперед! Домой! — велит он Касиму.

И чувствует как с глубокой горечью мешается странное пьянящее счастье.

Сегодня Эзра впервые надел на голову ксута, сразу после того как главный раввин Багдада снял с руки и головы мальчика шимуша-раба и объявил что бар-мицва состоялась. Теперь и до смерти перебирая гдилим бар Моше или как говорили в большом Багдаде ибн Муса будет вспоминать подходящие к случаю строчки Торы и Талмуда, но сегодня, в первый раз, он будет перебирать гдилим и вспоминать самое важное что произошло в прошедшей мальчишеской жизни.

Семья Моше бар Ицхак жила в достатке когда родился Эзра, но когда родился Ицхак они уже были богаты, когда родилась Руфь они уже были безмерно богаты, а недавно появившаяся на свет Сара уже была не просто дочерью торговца, а члена тайного совета визиря. Мать Эзры рожала детей словно по планам б-га. Каждые 4 года на свет появлялся благословенный младенец. Так Ицхаку исполнилось 9, Руфь 5, а Саре год. Конечно у главы семьи были и другие дети, но это были дети рабынь и кроме денежной помощи никакого другого участия в жизни общины они не занимали, поскольку ни в коей мере не считались ее членами.

До 5 лет еврейский ребенок делает что хочет, а в семье бен Ицхака ест и пьет что хочет. Но в 5 лет Эзра понял, что его жизнь изменилась навсегда. Сначала в иешиве он получил хлыстом по спине за то, что ошибся всего лишь в одном символе при чтении отрывка из Торы. А уже буквально на следующий день ему разбил нос какой-то здоровенный подросток араб. Причем, как выяснилось из недолгой беседы, по ошибке, приняв его за шиита. Так мальчик получил сразу два урока. Первый, что все что ты делаешь должно быть не просто хорошо, а безукоризнено, а второй, что нужно много знать и много уметь, чтобы не пострадать даже будучи безвинным.

С этого дня Эзра прилагал все старания, чтобы учиться как следует, но как бы он не упорствовал хлыст еще много раз гулял по его спине и только на уроках счета он мог быть спокойным. Цифры словно посылались ему в голову свыше, давая ответ еще до того, как человек был способен их посчитать. И до 9 лет казалось что это и был его талант. Свободное же время, которого было не так много, потому что кроме учебы Эзре приходилось помогать в лавках многочисленной родни, он старался бывать в городе побольше, заводить друзей и приятелей. Это было не так сложно, потому что ему хватало знатности и денег, чтобы быть благосклонно принятым почти в любом доме. Конечно он никогда не ходил в кварталы караимов и антисемитов, но в остальном чувствовал себя спокойно.

Еще один урок дол ему приятель, знакомство с которым началось с зуботычины, а именно Салах ибн Мади. Эзра не был хилым, но его время целиком и полностью уходило на развитие знаний, а не на развитие мышц и обидеть его могли многие. Однажды он пожаловался на обидчика Салаху, без задней мысли, просто обида искала выход, а Салах предложил разобраться с обидчиком за смешную по меркам сына купца плату. Теперь мальчик знал, что за деньги можно купить не только товар или услуги, но и безопасность.

Довольно часто, по большей части по собственному выбору Эзра помогал дяде, Рувиму бен Ицхак. Тот занимался не самым почетным в общине делом, зато весьма прибыльным. Он торговал рабами и наложницами. Привозили их со всех краев непредставимо большого мира и маленькому бен Моше было очень интересно рассматривать их, знакомиться с их законами и обычаями. Именно из этой любознательности и родился бизнес, первый в жизни Эзры, который он начал в 9 лет.

Неудачная покупка, рабыня из Ромеи, которая оказалась слишком старой для тяжелой работы, а уж тем более для удовольствий. Но Эзра приметил, что она пользуется большим уважением среди других рабов и уговорил отца купить ее, тем более что стоила она, да почти ничего не стоила. Наблюдая за ней уже более подробно мальчик заметил, что та хранит у себя засушенные листья, довольно странные, которых Эзра никогда раньше не видел. Она добавляла их в еду, а еще делала из них настойки, которые давала больным рабыням. Допросив старуху Эзра узнал, что растение это зовется шалфеем и что оно имеет приятный запах, красивый вид, но ценится из-за того, что лечит множество болезней. Накопив небольшую сумму из карманных денег мальчик дал их работнику Рувима, который направлялся за очередными рабами на запад, наказав ему купить шалфея на все деньги. К возвращению каравана Эзра уже придумал что он будет делать. Часть он начнет продавать, а часть попробует посадить и сам выращивать. Ну как сам, точнее с помощью одного своего друга из под Багдада, полей у отца которого была вполне предостаточно, чтобы выделить маленький кусочек под посадку.

Впрочем прежде чем продавать Эзра опробовал эти листики на себе и друзьях. В пищу они особо не шли, да необычный привкус, но особо приятным его назвать нельзя. Правда пока он не попробовал добавить шалфей в жареную баранину низкого качества. Шалфей совершенно отбил неприятный привкус мяса, сделав его приятнее на вкус чем мясо ягненка. Впрочем лекарственные свойства вообще превзошли ожидания. Настой из этих листиков лечил кровоточащие десны, больное горло и даже выпадающие волосы. Вложения окупились сторицей, да и растение как оказалось благословенную землю Багдада полюбило как собственную и росло пышным цветом. К сожалению оказалось, что для того, чтобы сок набрался силы нужно более одного года, поэтому готовить из собственных листков удалось только через два года.

Как раз тогда его бизнес "накрыл" отец, узнав, что сын продает в его лавках и лавках его родственников странный товар. Причем узнал он об этом совершенно случайно, когда его приятель посетовал, что настой которым он покрывает голову, чтобы волосы перестали выпадать слишком быстро кончается. Последовал скандал, который завершился сначала поркой, а затем заключением взрослого договора. По которому Эзра бар Моше являлся поставщиком товара для Моше бен Ицхака в обмен на 50 процентов от выручки. Это было меньше чем раньше, зато объем продаж сильно вырос и в целом Эзра уже стал зарабатывать больше чем некоторые из взрослых членов семьи. Вот только тратить эти деньги ему не давали, откладывая их до того времени когда мальчику придет пора открывать собственную торговлю. Карманные деньги он продолжал получать, причем в гораздо большем размере чем раньше, потому что из старшего сына главы семьи он стал гордостью семьи.

Так и получилось, что к бар-мицве молодой игуди бевэль накопил приличный стартовый капитал. И теперь он строил планы по тому как быстрее закончить обучение и открыть собственное дело.

Бар мицва завершилась роскошным пиршеством, за которым не один рог был поднят за будущего великого купца. Вот только не планируй ничего наперед, если не хочешь прогневать б-га. То, что делало семью огромной силой в одну ночь превратилось в страшную беду. Отца арестовали и самое верное, что ему грозило это казнь. Способов спасти отца от казни было много. У молодого, но хваткого Эзры хватило бы и ума и друзей и денег, чтобы устроить побег из тюрьмы. Но тогда вся их семья стала бы изгоями. У ловкого на язык и знакомого с арабскими традициями подростка не было сомнений, что он найдет что сказать кади, для того, чтобы отца отпустили на свободу. Вот только и отец и его старший сын тогда навсегда станут изгоями для общины, а их род начнет медленно, но верно хиреть. Так что оставался только один способ, обратиться за помощью к общине.

Собрание общины началось и без этого повода. Могущественные бармакиды и все их сторонники оказались казнены или брошены в тюрьмы. На этом фоне арест одного из членов общины не казался главным событием, но Эзра был полон решимости не допустить этого.

- Ребе, позволь мне сказать слова в защиту отца моего. Сами стены синагоги, построенные во многом на его деньги не дадут мне соврать. Ты Руфь, вспомни, когда твоего мужа безвинно осудили и казнили, кто как не Моше бен Ицхак поддержал вашу семью и не дал ей пропасть в нищете, вспомни кто стоя на моем месте выступил за сбор средств вам в помощь. А ты Борух, вспомни как твой караван был разграблен, а ты сам пленен, и тебе оставалось только молиться о легкой смерти. Кто тогда пришел тебе на помощь и спас тебя от смерти? Моше бен Ицхак. А вы братья Коэны, вспомните как вы просили моего отца выпросить у визиря землю под строительство синагоги в новом квартале. И теперь вы все обсуждаете голову на мосту, а не жизнь своего собрата по вере. Я знаю как помочь отцу. Знаю кому и сколько надо дать, чтобы его отпустили и позволили уехать из страны. Я готов подхватить дело отца, а ему дать возможность рулить нашими делами в Синде или Ромее.

Тут надо сказать многие зашептались. Не Синд и не Ромея были главными странами поставщиками товара. Сейчас этот дерзкий мальчишка говорил что спасет отцу жизнь, но заберет у него дело. И это было единственной возможностью спасти это дело, поскольку останься изменник у руля, люди Халифа расправились бы с его лавками. В таком возрасте и так вырулить между всеми опасностями, к нему стоило присмотреться.

- Я не прошу у общины всю сумму, половину я внесу из того, что отец собирал мне для открытия собственного дела, но я прошу у общины дать вторую половину, чтобы соблюсти то, что говорится в Талмуде. Значение человека равносильно значению творения, всего взятого. Важны не рассуждения о доброй жизни, а добрые дела. Ребе, скажите свое слово, чтобы община могла решить.

Скука была для Леви тяжким испытанием. Возможно, даже более тяжким, чем сражение с парочкой людоедов в их собственном логове. Леви был не из терпеливых личностей, ему было невыносимо днями напролёт медленно плестись верхом, когда окружающий пейзаж не меняется часами, а потом мёрзнуть в чистом поле, стуча зубами, кутаясь в спальник и пододвигаясь как можно ближе к разведённому костру. Редкие деревеньки, встречаемые на пути, путешествие тоже не скрашивали - местные пускали охотников на постой с неохотой, особенно узнавая, что взять с тех особенно и нечего. Если уж кто и позволял переночевать в сарае, то это был просто верх человеческой добродетели. Обычно люди вообще запирались на все замки, затворяли ставни и притворялись, что никого нет дома. Иди, говорят, отседова, приблуда, самим тесно и жрать нечего.

Разговоры в пути немного скрашивали нудный переход, но трепаться сутками напролёт было не под силу даже такому, как он. Тем более что Сания после боя с людоедами как-то совсем приуныла и расклеилась - или совсем не хотела разговаривать, или раз за разом сводила все разговоры к тому, как дала в тот раз маху, лишилась оружия и чуть не лишилась ноги. Леви, как мог, пытался утешать напарницу, напоминая о том, как и сам крепко дал маху, налопавшись "жаркого"(до сих пор тошнит от одного воспоминания!), и пропустил несколько ударов "Джека", но в конце-то концов они оба были живы, а те твари были мертвы. Но, похоже, у Сании был какой-то свой, особый бзик на неудачах, и любая из них немедля порождала тяжкие сомнения в собственной профпригодности. Со временем это постоянное нытьё про то, как тогда надо было сделать, уже начало утомлять. Слава Единому, что в какой-то момент Сания вновь переключилась на кипучую деятельность, и начала приставать к Леви, чтобы он немного обучил её драться.

Ага, обучил. Сам-то уже, со своими пулялками, забыл, за какой конец меч держать, только с армии остались основы штыкового боя пополам с собственными приёмчиками. Но это было лучше, чем выслушивать, как Сания распекает саму себя, так что Леви, поневоле, был вынужден на это согласиться. Помашешься, бывало, найденными где-нибудь удобными палками - вот тебе и развлечение, и согрев какой-никакой.

Кеттерхол поддерживал в Леви боевой дух все оставшиеся полторы недели пути. В его воспоминаниях тамошнее пиво с каждым новым днём становилось всё вкуснее, а рыжеволосая официанточка становилась всё красивее. Оплатить все эти маленькие жизненные радости Леви смог благодаря тому, в тот вечер в трактире обретался один подозрительный тип. Едва только он увидел, как Леви хмуро подсчитывает оставленные ему Санией гроши, как тут же подсел рядом, угостил Леви кружечкой пива за свой счёт, справился о здоровье и успехах в нелёгком ремесле, да и начал помалу выспрашивать, что да как.

Леви так и не понял, кто был этот тип. Может, алхимик, балующийся запретными экспериментами. Может, торгаш-перекупщик, промышляющий на чёрном рынке. А может, и вообще какой-нибудь оккультист-еретик, практикующий мрачные ритуалы. Но если даже за ним и водились какие-то грешки, охотников человеческая преступность не интересовала совсем. Для Леви важно было то, что в его пространных, полунамекающих фразах прозвучали слова "я бы хорошо заплатил".

Этого парня очень интересовали Королевские Охотники, а особенно интересовали чудовища, которых тем удавалось убить, и извлекаемые из них редкие ингредиенты. Леви пару раз сталкивался с такими людьми в своей практике. Продавать что-то таким людям было незаконно и в какой-то мере даже аморально, но Леви был практичным человеком, совершенно нещепетильным в вопросе соблюдения правил. Вспомнив, что Сания говорила о ценности людоедских сердец, он придвинулся к тому типу поближе, дал пару ответных намёков, а потом показал из-под полы окровавленную тряпку, в которую был завёрнут один из трофеев. Незнакомец, не моргнув глазом, предложил шесть сотен за штуку, и Леви аж пивом поперхнулся, услышав цену. На кураже попробовал поторговаться, но незнакомец пошел в отказ, говоря, что большего заплатить не может. Зато предложил в нагрузку к деньгам кое-какие полезные в хозяйстве вещи - фонарь, верёвку и порох с капсюлями, что позволило бы Леви снарядить немного патронов из старых гильз. Леви всё ещё продолжал торговаться, и в какой-то момент незнакомец намётанным глазом определил среди снаряжения охотника армейский "Вессли" калибра .445, рукоятка которого торчала у Леви из кобуры. Он заявил, что у него есть расширенный барабан для этого оружия, и Леви тут же ударил с таинственным покупателем по рукам, и сгрёб всё, что тот выложил на столик, когда два окровавленных свертка перекочевали тому в саквояж. Напоследок довольный сделкой незнакомец сделал ещё один широкий жест, и оплатил им с Санией всю их выпивку, ужин, помывку и корм для лошадей. Вырученный гонорар Леви, как честный человек и хороший друг, разделил с Санией поровну, не став даже слушать очередных её причитаний о незаслуженности награды.

Прибытия в Гримфолд Леви ждал с нетерпением, но разочаровался он ещё до того, как они вместе с Санией проехали через крепостные ворота. Издали он напоминал Леви родные и ненавистные трущобы, где сам он рос ещё ребёнком, и откуда его, по счастью, вытащили вербовщики Корпуса. Но когда они проехали через ворота, разочарование сменилось тревогой, подобной той, что он испытывал на подходе к людоедскому логову. Как и тогда, ещё не понял, откуда нужно ждать опасности, но уже не сомневался, что опасность была.

Гримфолд, может и был городом небольшим, но всё-таки был городом. Более того, это был торговый узел, что было вполне логично, если присутствует выход к морю. Через него наверняка шли всякого рода товары, которые отсюда уже растекались по всему остальному королевству, да и рыболовный промысел какой-то тоже мог быть. Город таки застроили, а кто будет строить дома в пару этажей, если в городе живёт не так уж и много людей. Маяк вот отгрохали, собор со шпилем, ратуша есть, трактир - значит, жизнь тут когда-то была. Был налаженный поток, был свой ритм, свой ход. И этот город теперь выглядел так, будто совершенно опустел.
Ну, подумаешь, опустел, думал Леви, пока вёл Полковника мимо очередной заколоченной лавки и пригибая голову под скрипящей на ветру вывеской. Это Север, здесь идёт война, и до линии фронта рукой подать, вот и нарушилась отлаженная система. Поток товаров через порт и другие логистические цепочки могли прерваться и того раньше, в силу экономических или политических причин - мятежные конфедератские лорды вечно то эмбарго объявляли, то торговую блокаду, а Его Величество, конечно же, в долгу не оставался. Война, безработица, может ещё и мор - конечно отсюда съедут все, а первыми будут кто позажиточнее, а это торговцы, лавочники, ростовщики да ремесленники. Вот потому всё и закрыто. Но где, черт побери, бродяги? Пьяницы? Чернорабочие? Бродячие собаки с кошками? Крикливые тётки с безразмерными задницами и бородавками на носах, которые выплёскивают из окон помои из ведра, а потом собачатся с прохожими? Город выглядел не просто опустевшим, а натурально вымершим.

Семеро. Сюда отправляют семерых охотников Корпуса. А это значит, что Корпус ожидает здесь нечто совершенно исключительное, чего раньше никогда не бывало. Но что? В этой лягушачьей бумаге, которую Леви всучил координатор больше двух недель назад, не написано практически ни черта конкретного. А означает всё это либо то, что в Совете Магистров и сами не знают, чего тут можно ждать, либо то, что Старикан(так Леви про себя называл Магистра Герхарда) ведёт какую-то свою игру, втёмную используя своих пешек. Он-то, из всех Охотников, наверняка самый худший, потому что он, в довесок, ещё и политикан.

- Мда. - Протянул Леви, безрадостно взирая на заколоченные дома и разбитую, ухабистую дорогу. - Похоже, что наши большие шишки слишком поздно спохватились с этим городком. Кажется, тут уже всех местных съели, и можно разворачиваться и ехать домой.
Но домой ехать было нельзя. Даже если всех уже съели, нужны были сведения, кто именно съел, и как его убивать. Инструкция предписывала первым делом получить эти самые сведения у мэра, и Сания до въезда в город тоже гнула эту линию, заставляя Леви закатывать глаза и изображать невозможные моральные терзания. Слава Единому, что она в конце концов одумалась.
- Вот это по-нашему! - Одобрил Леви, немедля пришпоривая приунывшего Полковника. - Надеюсь только, что трактир тут не закрыт, как всё остальное. Если по прошествии часа я всё ещё буду трезвый, я брошу всю эту затею нахрен, свалю отсюда, завербуюсь во флот и уплыву куда-нибудь ко всем херам. И пусть попробует меня потом какой дознаватель отыскать!

Этот город - часть тебя, Салах ибн Мади ибн аш-​Шахид аль-​Лахми. Часть твоей кровной линии. Дворцы, мечети, шумные базарные ряды с народным гомоном и топкие набережные, куда сваливали отходы, покосившиеся лачуги и широкие проспекты. Город - это миллион жителей, с каждым не то что познакомится, увидеть всех не успеешь за всю жизнь. Во всем этом многообразии юный Салах ибн Мади рос и старался найти свое место в жизни.

Были у него победы и поражения. Была мечеть, где учили скучным вещам, но там было прохладно и спокойно. К сожалению, усидчивостью Салах не отличался, шалил, шумел и часто был порот. Была работа, но она утомляла, от нее ужасно болела голова и она приносила сущие гроши. Салах не хотел работать и всячески отлынивал. Был отец, владыка мира в детстве, превратившегося в жалкого неудачника, опозорившего великого деда, к юности Салаха. Опасаясь взбучек, юноша часто пропадал вне дома и конечно же нашел компанию таких же как он.

Воровал ли он финики с сада Хасид ибн Махмуда или подглядывал за купанием на женской половиной двора дворца аль-​Махди, везде находились фитьян, готовые поддержать его проделки. Он рано познакомился с вином и усладами женщин, и прочей красивой жизнью улиц, но также понял, что на всю эту жизнь требовались деньги, которые не добыть никакой работой и уж конечно не получить от отца или его прижимистых братьев.

Салах помнил того тучного мужчину, который в сумерках заходящего солнца показывал ему монеты тянулся к поясу своего халата. Помнил, как его нога опускалась мужчине на лицо, раз за разом. И монеты, блестящие в его руке, так много, как целый сезон под палящим солнцем гонять ворон. И удовольствие, которое дает победа, власть над другим человеком.

Нашлись и люди, которым требовалась помощь. Найти или проследить за человеком. Сказать, когда купец Ибрагим закрывает лавку, по каким дням принимает товар. Он даже пробовал просить милостыню, но был пойман местными нищими, которые объяснили, что это делать не стоит. От той науки у него остался шрам на ладони, которой он схватил за чужой нож. Так он учился, как быть полезным и в тоже время не влезть туда, откуда возврата не будет.

Салах рано понял, что несмотря на то, что ты сильный - всегда найдется посильнее тебя. Не одолев в честно бою запинают гуртом, натравят стражу или покажут железо. Поэтому он умел дружить. Давал взятку, чтобы стража отпустила попавшегося товарища. Приносил еду мелкому бездомному Абу ибн Бекиру, когда тот болел. Даже перед тем хилым еврейчиком извинился, когда понял что ошибочно принял его за шиита. С тех пор они не раз пересекались, гуляли вместе. С Эзрой было интересно, к тому же у него всегда были деньги, что особенно поднимало его в глазах Салаха. Салах как-то даже побил его обидчика за небольшую мзду. Но, к сожалению, близкой дружбы тогда не возникло, уж больно сильная разница в возрасте была у детей.

Идея отца отправиться в джихад не встретила у Салаха понимание. Нет, на словах он конечно отца поддержал, но идти в поход не рвался. Так что, когда патриарх семьи лично запретил Мади ибн Аш-​Шахиду ехать туда, только вздохнул свободно. Даже если отец и хочет отдать свою жизнь, убивая неверных где-то на краю мира, то это его судьба, а не судьба Салаха. Сестрам вон приходилось тайком денег подкидывать на сережки, когда отец грезил про победы над неверными. К тому же, Салаху нравился Багдад со всеми его достоинствами и недостатками, и он собирался прожить тут остаток своей жизни.

К своим восемнадцати лет Салах нарушил уже столько заповедей Ислама, что перестал считать. Почему же долг мусульманина — помогать попавшему в беду так сильно запал ему в голову. Ведь он всегда старался не рисковать понапрасну. Но к восемнадцати годам Салах уже научился просчитывать риски (хотя еще и был чертовски самоуверен) к тому же прекрасно знал все закоулки Багдада. В случайно встреченном беглеце Салех видел огромные возможности заработать. И сорочка это ерунда, зачем силой отбирать то, что сами будут просить отдать? Секундное замешательство и Салах махнул рукой.
- Следуй за мной и тихо.

Дворами, кругами и закоулками он провел беглеца через ночной Багдад в заколоченный лодочный амбар, где через отстающую доску стены можно было пролезть внутрь, и где в полусгнившей лодке он сам не раз ночевал, когда боялся приходить домой.
- Отдай мне свою одежду, я продам ее и принесу тебе что-то попроще. Никуда не ходи, завтра я принесу тебе еды. И скажи, кому подать весточку о тебе, достойнейший?

Одежду Салах конечно же не собирался продавать сейчас. Он спрятал ее в укромном месте, намереваясь продать позже, а беглецу принес лепешки, воды, рванину, чтобы прикрыться и новостей. Также он никуда не ходил, чтобы не рисковать понапрасну. И только потом, когда в городе стало потише, передал записку в один дом, а спустя еще неделю вывел беглеца на берег канала, где его уже ждала лодка.

ссылка

"Разве ты не видел, что солнце было больным,
А когда взошёл Харун, оно воссияло снова,
Везением Доверенного Аллаха Харуна, обладателя щедрости,
Харун — правитель, и Яхья визирь его"
    Аль-Мавсили

Эта история начинается в те дни, когда благословенный век Харуна ещё не близился к своему излёту, когда тело халифа ещё не подводило его, а вокруг не кружились, предвидя кровавое пиршество, стервятники.
Это история начинается девятнадцатого мухаррама, в год сто восемьдесят седьмой, когда прошло шестнадцать лет от правления Ар-Рашида, шестнадцать лет спокойствия, свободы от войн, чумы и всяких бед.
Эта история начинается тихой арабской ночью, в Багдаде, полном пышностью изысканной жизни.
Лунный свет серебром ложился на изумрудный купол дворца Аль-Мансура, и фонари стражей из шудры, словно светлячки, скользили по городским стенам , по узким улочкам, по чёрной воде каналов...

О Багдад, как описать тебя, светлое око мира? Ты пахнешь корицей, камфарой и гранатовым соком, в тебе твёрдость дамасских клинков, изящество синского нефрита, мягкость изысканнейшего румского шелка! Ты — сияние сарандибских самоцветов, ты — величайшая из жил асванского золота посреди пустыни, ты — поэма, вытканная ахмарским жемчугом на самаркандской бумаге, ты — синдский слон, пред которым склоняются львы!
Вообрази себе, вазир, бескрайние ряды резных ворот и украшенных зубцами башен, вообрази разноцветные купола, возвышающиеся над садами, полными пальм и кипарисов — такие дворцы возводили ещё жители древней Хиры, и как столетия назад, за высокими стенами, богачи прогуливаются по садам, усаженным лилиями, розами и белыми маками, силясь ночной прохладой отогнать дневной жар.
Кто знает, может прямо сейчас, в укромном закутке, образованном выступами неровной стены, айары прислонили нож к чьему-то животу, и напрасно случайный прохожий оборвёт горло — уши знати внимают лишь струнам ребаба, да голосам певиц, поющих стихи Абу Нуваса:

— О, как прекрасна эта ночь и как благословенна!
Я пил с любимою моей, любви пил кубок пенный.
Я поцелуя лишь просил - она была щедрее,
От счастья я в ее отказ поверил бы скорее!

Многозвучна арабская ночь, полна стрекотом цикад, звоном кубков и стонами влюблённых! Уже последний торговец закрыл лавку ставнями, и ученики ложатся спать на минарете, обмениваясь шутками о своём учителе, и странники разместились на ночлег в мечети, и обитатели квадратных одноэтажных домиков расстелили циновки на крышах, спасаясь от летнего зноя, и разнесся уже давно клич муэдзина:

— Аллаху Акбар! Нет бога кроме Аллаха и Мухаммед — посланник Аллаха! Спешите на молитву, спешите к спасению! Аллаху Акбар! Нет бога кроме Аллаха!

Но даже эту пестроту звуков не сравнить с дневным гомоном, со всепоглощающим шумом городской жизни.

Тиха арабская ночь!

Умолк Большой Базар в Кархе, голоса над которым днём разносятся будто воинства всех царей земли сошлись на последнюю битву, и Малый Базар в Баззе, где армяне, ромеи и евреи состязаются в алчности и сметливости.

Молчит Круглый Город, обитель катибов да мавали Высокой Службы, и квартал Басрийских ворот — дом шарифов, и лежащая за ним Шаркия — обитель ортодоксальных суннитов, и северные и западные кварталы, где обитают в основном солдаты из абны и аббасийи, и трущобы бедняков, и молитвенные хижины суфиев на окраине...

Лишь с рассветом Город Мира возродится вновь, лишь с рассветом...

Но что это?
Отчего по обе стороны стремительных вод Тигра горят огни?
Отчего освещены купола дворцов — и даже сам Дворец Блаженной Вечности Аль-Хулд сияет словно восходящее солнце?
Что встревожило восточный берег, кварталы Русафа и Мухаррим, где обитают принцы и высшая знать?

Ты проснулся той беспокойной ночью, о вазир, ибо что-то нарушило твой покой, и слышались тебе во мраке звон оружия, слабые мольбы умирающих, и виделись тени грядущей смуты...

Ты прислушался, и ничего не услышал, кроме ровного биения сердца Багдада.

В блаженный век ты живешь.
И это никогда не изменится.

Ты уснёшь, о вазир, уснёшь не ведая, что только что мир навсегда изменился.

***

Той ночью, Повелитель Правоверных Харун Ар-Рашид отдыхал со своим любимцем Джафаром ибн Яхьей в Аль-Анбаре, одном из предместий Города Мира.
Лилось алой рекой вино, среди армянских ковров восседали друзья детства на резных ложах из индийского тика, и вспоминали свою бурную юность.

Их связывала больше чем дружба — любовь. Не уподобляйся, о вазир, тем, чьи языки суть чёрные скорпионы, жалящие сами себя, не гадай, были ли то узы братства или противоестественная страсть, но довольствуйся тем, что эти двое прошли через многое и поверяли друг другу самые тайные мысли.

Бывали между двумя и ссоры.
Сколько раз защищал Джафар несправедливо осуждённых подозрительным и скорым на расправу Харуном? "Он больной старик, который скоро умрет!" — кричал на Повелителя Правоверных тот, кто был ему ближе родных братьев, когда тот решил бросить в темницу шиитского имама.
Халиф делал вид, что принимает этот довод, но после всё равно казнил того, в ком видел даже тень угрозы собственной власти.

И многое из того, что делал Джафар, сам Харун сделать не мог — Повелитель Правоверных побудил придворных присягнуть его малолетему сыну, лишь Джафар и лояльная ему хорасанская знать откликнулись на зов. В ту пору многие завистники и недруги названного брата халифа говорили, де, Высокая Служба велит, но лишь волю Джафара...

Ещё в дворцах Бармакидов собирались многие вольнодумцы — шииты, мутазилиты, суфии, хариджиты, христиане, иудеи, сабеи — и напрасно объяснял Джафар, что лишь призывает мудрых дабы те могли поделиться друг с другом идеями, ибо в споре двух мудрецов правы всегда оба...

Было и многое другое.
Было — и прошло.

Несколько недель назад, Харун помирился с Бармакидами — как с Джафаром, так и со своим молочным братом Фадлом и названным отцом Яхьей — и одарил их роскошными придворными одеждами.

Вспомнил мудрый властитель мира, что именно Бармакиды стояли подле него, когда он восходил на престол.
Именно их мудрые советы позволили ему умаслить армию, верную покойному брату Харуна, укротить восстание в Хорасане, примириться с Алидами, отладить сбор налогов по всему Халифату...

И пусть Бармакиды настаивали на передаче трона Абдаллаху — старшему сыну Ар-Рашида, в ущерб действующему наследнику Мухаммеду, разве не приняли они волю Высокой Службы?

Мир вернулся в семью, Харун и Джафар ели фисташки с ониксовых блюд, и вспоминали былое. Вспоминали прогулки вдвоем по ночному Багдаду, выезды на охоту, игру в поло на ипподроме в Ракке, голубиные бега...

Вспоминали они и объятия красавиц, которыми оба наслаждались вместе — вспоминали, как могут вспоминать лишь двое мужчин, приближающихся к четвёртому десятку, но не утративших при этом жар и дух юношества.

Вдохновлённый речами, Харун вдруг встаёт.

— Субхан Аллах, брат мой. Солоны воды памяти, приятные телу, но неспособные утолить жажду в зной. Пусть кругом зима и слякоть, слова твои как чернила поэта, отпечатались в душе моей и побудили припасть к источнику сладости. Знай же, что этой ночью я буду веселиться и желаю тебе того же.

Джафар тоже поднялся. Тень пробежала по красивому лицу его, но губы растянулись в улыбке.

— Да пошлёт Аллах тебе сыновей, старший брат, и да не омрачится радость твоя.

Халиф шутливо похлопал его по плечу

— Я не шучу, брат мой. Не будет мне ни радости ни покоя, если не буду я знать, что ты счастлив! Ступай же к себе, выпей вина и насладись женщиной! Таков мой приказ!

Бармакид поклонился, а после припал губами к пальцам друга.

— Как пожелает Повелитель Правоверных.

Стоило Джафару уйти, Харун сразу же помрачнел и уселся на своё место.

— Уберите всё.

Резко бросил он скрывающимся за занавесом подавальщицам.

— И пошлите голубя в Багдад. Пора.

Воистину, между сыном Махди и сыном Яхьи была любовь.

Но как мудро заметил поэт, три вида любви бывает:
"Любовь — связь, Любовь — лесть, Любовь — убийство".

***

На душе Джафара было неспокойно — слишком хорошо знал он нрав всего названного брата, и с лёгкостью распознавал притворную веселость. Вернувшись в свой шатер, мужчина какое-то время сидел в темноте без движения, и лишь после, словно смахнув с себя сонную негу, поднялся и начал готовиться ко сну.

— Посланец принёс слова Повелителя Правоверных!

Окликнул Бармакида снаружи слуга.

Харун послал подарки — вино, сладости, сушеные фрукты — и заодно приказал рабам ещё раз повторить, что приказывает своему названному брату радоваться этой ночью...

Пришлось в самом деле вызвать женщин с музыкальными инструментами и поэта Абу Заккара.

Вскоре, под ночным небом Двуречья разнеслась музыка и пение.

— Хотят люди чего-то от нас,
Не спят люди из-за нас,
Желают знать они,
Что мы скрыли.

Абу Заккар был стар и слеп, и всё же даже его голос прервался, столь тяжелым сделалось молчание сына Бармакидов, когда новый посланец от халифа принёс ещё больше сладостей и вина...

— Господин мой, Повелитель Правоверных оказывает тебе такой почёт! Отчего ты так печален?

— У меня дурное предчувствие. Он что-то задумал.

— Отгони свои страхи и предайся удовольствиям!

Вскоре шатер окружили вооруженные воины аль-Хассы, во главе с Ясиром аль-Рахла.

— Повелитель Правоверных зовёт тебя.

Коротко бросил тот евнух.

Названный брат халифа сразу же понял всё. Без особой надежды попросил он разрешения войти в шатер дабы оставить распоряжения, а получив отказ прямо спросил

— Какой приказ дал он тебе?

— Повелитель Правоверных хочет твою голову.

Джафар покачал головой.

— Он должно быть пьян. Берегись, возможно он вскоре пожалеет о своём приказе.

Это был хороший совет — Ясир явно задумался прежде чем ответить

— Мне не показалось, что он пьян...

В голосе евнуха явственно читалось сомнение.

— Не убивай меня до завтра, и я хорошо вознагражу тебя. Завтра же, если Повелитель Правоверных не изменит своего решения, делай что должен.

Не случайно, Джафар ибн Яхья по всему Халифату известен был своим красноречием.

Но после недолгого колебания, аль-Рахла покачал головой.

— Нет к тому пути.

— Тогда хотя бы отведи меня к Повелителю Правоверных и дай возможность оправдаться!

Продолжал давить Джафар, и на этот раз евнух кивнул.

— Это возможно.

Харун ждал в своём шатре, сидя на молитвенном коврике.

— Где голова Джафара?

Быстро спросил халиф вошедшего Ясира. Тот опешил.

— Я привёл Джафара...

Попытался произнести незадачливый слуга, но Повелитель Правоверных не дал ему закончить, мгновенно подскочив с места, словно потревоженный карканьем воронов леопард

— Мне не нужен Джафар! Мне нужна его голова!

И Харун Ар-Рашид получил желаемое.
Взяв отсечённую голову в руки, долго еще он осыпал ее оскорблениями, в кровожадном исступлении снова обвинял в обидах, о которых Джафар, будь он жив, и не вспомнил бы...

Ясир туповато переминался с ноги на ногу в ожидании награды, заметил евнух и то, что в шатер прибыли хаджиб Фадл ибн ар-Раби, военачальник Харсама и евнух Масрур, прозванный "Меченосцем его мщения".

Наконец, халиф обозрел всех собравшихся — в глазах его стояли слезы.

— Харсама. Доставь это, — он протянул голову какому-то рабу, — и тело в Багдад. Выставьте останки на трёх мостах, дабы каждый знал, что бывает с изменниками. Масрур, немедленно вели заковать в цепи Яхью и Фадла Бармакидов, а также всех, кто служит им.

— Всех, Повелитель?

Невольно переспросил Масрур — речь шла о тысячах человек.

— Всех!

Рявкнул Харун, и тут взгляд его застыл на Ясире, так и стоящем с окровавленными руками.

— И отрубите этому голову.

Махнул рукой халиф.

— Не могу смотреть на убийцу Джафара.

***

В ту ночь начинается наша история.

В ночь, когда Харун Ар-Рашид пролил кровь, что не смыть всей водой из четырёх рек.

В ночь, когда мы впервые встретим наших героев.

История I
Салах


История II
Камал


История III
Эзра


История IV
Ясмин


Четыре героя.
Четыре истории.

Простолюдин с душой воина в пучине городской жизни — до чего трудно решить, с кем именно следует сражаться!

Молодой и изнеженный принц, делающий первые шаги в жизни — уже чувствующий, что ему суждено властвовать, но пока не знающий, как именно следует управлять другими.

Юноша Избранного Народа, впервые познавший трудности выбора между личным процветанием и законами общины — сумеет ли он спасти своего отца?

Дева из сказочной страны, чья сказка началась и закончилась, уступив место суровой реальности — открывшая ноль обратится ли в ноль?

Всех четверых объединит отрубленная голова Джафара ибн Яхьи, выставленная на мосту через Тигр.

В ту самую пору, когда Салах ибн Мади выбирал между джихадом и кошельком, когда Камал ибн Вали озирался в поисках учителя под сводами мечети Аль-Мансура, когда Эзра ибн Муса впервые делал выбор между общиной и обществом, когда Ясмин бинт Амир переворачивала страницы книги, написанной на пальмовых листьях, в ту самую пору зачинались истории еще трёх героев, едва ли уступающих четырём, о которых сказано было выше.

История V
Зари


История VI
Аыым


История VII
Фарук


Пути Трех... скоро им предстояло столкнуться с путями Четырёх, сплестись в причудливый узор, превосходящий изяществом прекраснейших из армянских ковров.

Слушай же, о вазир, слушай и внимай!

Ты знаешь начало истории.
Ты захочешь узнать конец.

Сама Ирия, когда Лешат отказался от помощи, вернулась к котлу, задумчиво, будто вовсе забыв, что делает, положила себе похлебки, также задумчиво и вычерпала миску до дна. На вопрос Лешата лишь головой помотала да отмахнулась, мол, какой еще "бог". Мысли ее точно были не о боге, еде или отдыхе. Чем темнее становилась ночь, тем беспокойнее - Ирия.
Машинально потянулась она к травам, достала всё, кроме зверобоя, передала Бабочке, да принялась миски намывать. Движения ее были отрешенными и словно наспех. Она всё чаще поглядывала на дверь и будто места себе не находила.
Вот собрала Ирия все миски горочкой, едва обтерев от воды, да понесла на полку.

- ПРИВЕЛА? - зычный басовитый окрик раздавался за пределами домика, но будто со всех сторон разом. Ирия побледнела, с громким стуком выронила все миски, те разлетелись на черепки, а сама она закрыла руками уши и зажмурилась, как от сильной боли.
- ОТДАВАЙ! - голос обволакивал всё - лес вокруг, хижину, проникал сквозь стены, лез в щели и, закрывай - не закрывай уши, раздавался в голове.

- Нельзя вам здесь быть, да куда ж я вас на ночь-то дену, - зашептала Ирия и сразу из насмешливой властной хозяйки превратилась в напуганную съежившуюся девушку, которую тронь и без чувств упадет - так на нее действовал этот голос, грубый и совершенно неземной. Она по-прежнему не отнимала ладоней от ушей и побелела лицом еще пуще прежнего.

- ОТДАВАЙ! - тем временем снова потребовал голос. Только сейчас заметили путники, что поглотил этот голос все остальные. Смолкли песни Асгейра, крики и плач Ингваровой дочки.

Тогда. Удар красного копья вошел в тугую плоть дуба. Потом еще один, и еще. Быстрые и мощные они обрушивались на ствол молодого дерева один за другим. Все быстрее и быстрее. Но, недостаточно быстро. Темный ши посмел нападать на ее людей! На ее клан. Скатах смогла отогнать его, но не смогла убить. Она, уже убившая морского змея и сделавшая из его кости свое знаменитое копье! А тут, несколько стычек и все без толку. Она побеждала нечеловеческую тварь. Но в самый последний момент, в момент удара Га-Болга, ши ускользал. Уходил в тень, распадался падающими осенними листьями, улетал стаей ворон. Проклятое колдовство заклятой твари. Удар, удар, удар... Она должна его победить! Стереть с нечеловечески правильного прекрасного лица кривую усмешку. Перестать просыпаться от того, что ей снится его злорадный смех. Удар. Удар. Быстрее. Еще быстрее. От дуба уже летели щепки. Плевать, что руки налились свинцом. На боль и усталость. Пускай из под ногтей уже выступила кровь. Она должна стать сильнее. Должна убить рыцаря Неблагого Двора. Тварь, что посмела насмехаться над ней и ее искусством. Удар. Удар. И... Мир дрогнул. Прогнулся на миг под напором воли принцессы. Дыра в пробитом насквозь стволе. А руки Скатах только направляют копье вперед, направляя в острие толчок ног, вес тела, разворот корпуса, усилие мышц, волю, желание и мастерство. Причина и следствие поменялись местами. Змея времени укусила себя за хвост...

Сейчас. Скатах не знала, недооценил ее противник после двух побед в первый день турнира. Или понадеялся, что она будет драться с ним как Марк или Сфено?! Неважно. Воительница, как всегда, атаковала в полную мощь, не сдерживаясь и не откладывая силу и магию на потом. И этой мощи оказалось слишком много. Конечно, она не хотела развоплотить того, с кем вчера пировала. Но, какая ирония, Скатах не могла уже остановить собственную серию, когда увидела, что победит раньше. Она вложилась вся и не могла остановиться. Можно было только принять случившееся и склонить голову перед поверженным, провожая его туда, откуда Героическую душу выдернул ритуал его Мастера. И в этот момент Скатах поняла, что ее желание изменилось. Осталось только получить Грааль.

Значит, эффект местного тумана никуда не исчезал, начиная от морока у костра. Просто временно становился слабее... Или только казалось, что ослабевал?
Эмбер очень внимательно слушала рассказ подопечных. Изабелле послышалось что-то важное... Но ее не звали за собой огоньки? Интересно, для чего им было нужно разделять охотников... Или они вовсе не преследовали такую цель? Может быть, стоило подольше понаблюдать за ними? Скажем, не трогать оленя и посмотреть, что они сделали бы? Наверное, не начни огоньки угрожать, Эмберли так бы и поступила. Если уж они разумны, что им стоило высказать просьбу в ином тоне, не прогоняя ее?
Впрочем, уже не важно. Об этом случае нужно рассказать Арлетте и, возможно, другим охотникам. И обязательно показать всем голову оленя. Пока же уместно порадоваться, что никто не пострадал.

– Ты правильно поступил, Вильгельм, – кивнула Эмберли напряженному парню, и даже едва заметно ободряюще улыбнулась. – Изабелле в такой ситуации сопровождение было однозначно нужнее.
Она перевела взгляд на девушку, но решила не расспрашивать о том, что именно та слышала. Может быть, позже.
– А еще, кажется, ты стал единственным неподвластным этому странному туману, – в тоне Эмбер скользнуло уважение. – Мне тоже слышались в нем голоса. Хотя и не явственные, и не знакомые.

Фокус беседы наконец сместился на более материальные загадки. Хотя готовых ответов для подопечных у Эмберли и тут было не больше.
– Не вполне понимаю, что именно не поделили две эти твари, – охотница кивнула на выпотрошенные туши с разорванными глотками. – И вообще одну из них требуется еще изучить и описать... Но убили друг друга они сами.
Эмбер, вновь подняв за рог голову оленя, задумчиво заглянула ему в пасть.
– Впервые встречаю естественного врага вервольфа. Как видите, до сих пор у охотников есть шансы стать авторами новых страниц бестиариев. Чего только еще не породил этот мир... Будь мы посвободнее, имело бы смысл задержаться здесь и провести разведку получше. Но поблизости нет поселений, которым могли бы угрожать эти чудовища, и нас ожидают наши коллеги в Гримфолде.

Эмберли перехватила оленью голову поудобнее и безошибочно развернулась в сторону лагеря.
– Нужно проверить лошадей. А потом предлагаю поспать несколько часов и выдвигаться.

- Ты на них глянь еще раз? Сомневаюсь, что инструмет уцелеет дольше пары аккордов в таком то настроении.
Бьянка слабо улыбнулась. Розочка подтверждала свое имя - красный яркий цветочек, в любой компании и месте выделялась жизнью и задором.
Только вот Бьянка считала, что сейчас не время и не место. Атмосфера угрюмых дам начинала давить почти физически. И один из атмосферных источников уже обращался к ним.

Бьянка секунд пять смотрела на Киру после ее речи, молча, исподлобья. В прищуренном взгляде девушки можно было углядеть многое, в частности то, что пренебрежение и недоверие к ней она с готовностью отзеркалила на суровую даму. Но ее взгляд скользнул с Киры в сторону, как обычно бывает, когда вместо окружающего мира она сосредотачивалась на мире внутреннем. Прошло еще две секунды, и девушка выпрямилась по стойке "смирно"

- Так точно! Бардесса Бьянка, владею клинком , могу создавать пламя и иллюзии. Лечебные силы исчерпаны , длявосстановления необходим сон и отдых.

Без усилий девушка удержалась от взгляда на сестру. Не довольны, что дали бардессу вместо солдатки? Забыли, что лучшие актрисы - это барды? Да Бьë пять баллов вперед вашим дубовым девочкам даст в отыгрыше воительницы, а где не знает устава, там сымпровизирует.

  — Обеих верну живыми, – буркнула Кира в ответ на комментарий Самины. Воительница была недовольна решением Командоры навесить на неё обоих девок, но, стиснув зубы, промолчала. Спорить было без толку, потому что и возразить нечего. Кира предпочла бы посадить бардессу под замок, чтобы не мешалась под ногами, но та же точно сбежит за своей сестрой, а по пути ещё и наговорит лишнего из благих побуждений. Двоих их тут тоже не оставишь вместе по той же причине – будут искать помощи у других сестёр, чтобы спасти Аэлис. Так что придётся работать с тем, что есть. Была бы сейчас рядом Фиби, она бы нашла подход к девочкам. Но Кира просто не знала, что делать с близняшками, кроме как тащить за собой да следить, чтобы вперёд не лезли. В конце концов, всё выглядело не так мрачно. Кире было достаточно получить в помощь парочку храмовниц покрепче, и можно было бы позабыть о балласте.

  — Четверо? – на этот раз Кира не смогла промолчать. По ней было видно – она явно рассчитывала, что Самина выдаст ей больше сестёр, хотя бы двоих сверху. Храмовница ещё раз оценивающе посмотрела на близняшек, перевела взгляд на Иоланду и нахмурилась. Из-за появления Амиры её возражения отложились, и следовало надеяться, что не навсегда, потому что не иначе как с дурной вестью вернулась сестра, раз так себя ведёт. Как бы не случилось чего, что прямо сейчас выходить придётся. Кира проводила взглядом удаляющуюся Командору и покачала головой, погружаясь в мрачные размышления.

  — А? Да, ставьте, – повторила Кира за Иоландой и небрежно махнула рукой. Ларец и его содержимое сейчас волновали её меньше всего, но и игнорировать его было нельзя. Прочитав немой вопрос в глазах Иолы, храмовница утвердительно кивнула, отдавая разрешение на вскрытие сундука.
  — Так, вы двое, – Кира обратилась к послушницам, — Идите-ка, погуляйте где-нибудь недалеко в сторонке.
  Убедившись, что послушницы отошли на достаточное расстояние, воительница развернулась к своему отряду.
  — Во-первых, никаких вопросов, – сурово начала Кира, смотря на близняшек. Очевидно, хоть и Иоланда была формально её подчинённой на миссию, к ней эти слова не относились, — Не хотите лишиться языка – держите его за зубами.
  Воительница тяжело вздохнула и продолжила чуть мягче.
  — По крайней мере, пока за Колею не выйдем или не дам отмашку. Потом всё своё недовольство выскажите, если к тому времени не поумнеете. Во-вторых, Рамоны ради, никакой самодеятельности. Будет сказано лечь на землю и не отсвечивать – значит, так надо. Понятно? – это уже больше для бардессы было сказано, хотя Кира и не сомневалась, что солдатка может выкинуть что-то похлеще гражданской сестрёнки, если вопрос о спасении Аэлис встанет ребром.
  — Мы никуда не будем заходить, сразу отсюда пойдём. Если вам чего-то надо, сейчас говорите или потом не нойте. Заодно выкладывайте о себе всю важную информацию, чтобы потом не стало сюрпризом, что кто-то не умеет плавать или боится темноты. Только то, что действительно стоит знать, – храмовница перевела грозный взгляд с Бьянки на Роситу, вспоминая её любовь растекаться мыслью.

  Убедившись, что её слова хоть немного достучались до близняшек, Кира положила руку себе на лоб и устало начала его мять.
  — Ладно, Иола, что там в сундуке? У тебя осталось что-нибудь в запасе, чтобы прочитать возможные следы? И, Росита, что-то из этих вещей или похожее было в твоем видении?

Не успели противники вступить на арену, как яркая вспышка света захлестнула её! Поднялся сильный ветер, и магия забурлила вокруг – сильная, мощная. Древняя, древнее той что владела Катерина. Магия, которая спала до поры до времени в каждой Героической Душе. Кастер сразу поняла – кто-то из врагов открыл перед ними Зеркало Души. И когда солнце засверкало на шлемах и lorica segmentata принципов, когда взметнулись вверх дротики велитов, а вдалеке донеслось ржание коней эквитов, стало понятно, чьё.

Марк Клавдий Марцелл, претор, консул Римской республики и Меч Италии пришёл на бой.

Поле преобразилось – не было больше утоптанного песка и неказистых деревянных перекрытий. Ровная зелёная трава поднималась от земли, и, на сколько хватало глаз, простиралась степь, по которой когда-то маршировали легионы Марцелла.

Даже взмывшему вверх Персею стало не по себе – он побеждал чудовищ, терроризировавших города, но целые армии? Но отступать было поздно – ведь он пришёл сюда побеждать! Завоевать для Рин победу, а для себя – новую мечту!

– Давай же покажем им силу ветра и как быстро может сверкать лезвие моего меча, Пегас! — прокричал полубог, и его белоснежный конь засиял ещё ярче, отзываясь на заветные слова. — И только не отговаривайся, что позабыл как сметать пред собой любого! – чуть рассмеявшись, похлопал фыркнувшего коня шее. – Я рад, что ты со мной на столь далеких землях...

Всплеск силы переполнил тело Персея, мана, выплеснувшись наружу, растаяла в свете солнца золотистыми каплями. Сверкнув ярким белым лучом, Пегас спикировал на легионы снизу вверх, как молния, пущенная самим Громовержцем! Сейчас он был уже не полу-человеком – в нём остался только бог.

От удара копыт о землю треснула земля, тряхнуло весь полигон, и Персей, сжимая в руках светящийся радугой алмазный серп помчался сквозь строй, сметая всё на своём пути! Ни один удар, ни единый пилум не могли достигнуть его! А он рубил, рубил словно люди под копытами Пегаса были не более чем сорняками. И даже когда сам Марк вырвался в первый ряд, видя, что никто из его солдат неспособен остановить отмеченного богами – даже его удар Персей играючи отвёл, оставив в память о себе Сэйберу глубокий порез от плеча до бедра на груди Марцелла. Сэйбера отшвырнуло прочь силой, и Персей забыл о нём, потому что никто из смертных был не способен пережить удар, решив разделаться с легионами окончательно... Райдер был страшен в своём неумолимом великолепии, разя направо и налево.

Но когда он наконец остановился, когда свечение Пегаса чуть притухло, потому что постепенно истончалась магия, взывавшая к его настоящей силе, Персей мог с удивлением увидеть, что Марк всё ещё стоит на ногах.

А пока бились римлянин и эллин, на другой стороне боя столкнулись Катерина и Сфено. В котором графиня Сфорца совершила один непростительный просчёт.

Она.

Недооценила.

ЯРОСТЬ!!!

С которой противница желала убить полубога, отнявшего жизнь её сестры. Которую, видимо, копила в себе всё это время. И два удара стилетом, которые юркая магичка успела нанести, разбились о нагрудник горгоны, которая их даже не заметила. Потому что Безумие, охватившее Сфено в следующий миг стало ей настоящими мечом и щитом. Катерина не успела уже отпрыгнуть – всё больше свирепевшая от возникшей у неё на пути преграды в виде Кастер, Берсерк мощным ударом руки впечатала женщину в землю, а затем, словно недовольная результатом, дважды опустила клинок на манер копья, пригвоздив Сфорца, причём ярость, с которой она выдергивала клинок каждый раз, заставляло тело Кастер подпрыгивать над землёй, на манер мячика.

И в этот раз уже не успела Катерина призвать всю свою силу, и как бы отчаянно она не вливала ману в глубокие раны, оставленные мечом Сфено – яд разъедал их быстрее. Эту битву львица Романьи, увы, проиграла. Печати на её теле вспыхнули – и погасли.

А ставшая свободной горгона подняла голову – и вся сотня змей разом зашипела, увидев вдалеке Персея. Берсерк, не раздумывая, рванула с места – и была ничуть не медленнее Пегаса, упавшего до этого с неба! Порыв ветра разметал в сторону тела легионеров, и змеевласая в одно мгновение оказалась рядом с полубогом!

— ПЕРСССЕЙ! — прошипела Сфено, сокращая дистанцию. — Сссудьба идёт за тобой!

Лишь благодаря Пегасу, вовремя почувствовавшему опасность, Персей успел развернуться, выставить перед собой алмазный серп – и Сфено со всей своей мощью рывка напоролась на него, так что оружие, пробив золотую пластину доспеха, по рукоять исчезло внутри! И прежде чем Берсерк опомнилась, Пегас лягнул её в живот, отбрасывая прочь от хозяина!

Но Берсерк тут же вскочила на ноги снова и пошла в яростную атаку, не обращая внимания на собственные раны. Засверкал вновь алмазный серп, бросая блики на поле битвы, отражая одну атаку за другой. Искусен был полубог, но всё было тщетно – горгона буквально прорубалась сквозь его атаки. Ещё удар, ещё! И встретивший атаку изогнутого меча ярящейся горгоны серп просто рассыпается на части, а клинок Сфено прорубает Персея от плеча до седла, а Сфено, напрягая мускулы, разрубает его вместе с Пегасом! Конь испаряется в яркой вспышке маны, и поверженный полубог ничком катится по земле, постепенно рассыпаясь в золотистый пепел.

Волею Судьбы, змеевласая всё-таки свершила свою месть.

Тихо все. Ну, то есть, конечно же, относительно тихо - с тех пор, как Роберт оказался на этом диком - в плохом смысле этого слова - острове, в тишине ему, кажется, не довелось побывать ни разу. То стреляет кто-то, то что-то взрывается, то гудят движок какой-то. Что там за херь, кстати, катается-то?
- Короче, парни, как-то раз один мой знакомый решил сгонять к девочкам. Ну вы поняли, типа, туда-сюда, все дела...
Осторожно выглянув из-за "подоконника", сержант полуползком-полуприседом сместился к другой рукотворной дырке в местных интерьерах.
- А к нам в город как раз цирк приехал, в поле шатры свои ебучие разбили - все как положено...
Оценил обстановку с другой позиции, с иного ракурса - все, снова в путь.
- И, в общем, слухи пошли, что там местные эти, ну, кто они там, блять...
Утерев выступившую на лбу испарину - блядская жара, стоит пальцем шевельнуть, уже потеешь как свинья - пополз к противоположному краю их бастиона.
- Циркачихи, короче, клоунессы, жанглерши, в общем, кто-то разузнал, что они за доллар продают проход в первые ворота. Ну вы прикиньте - считай, как в кино четыре раза сходить.
В десятый, кажется, раз за последние минуты сплюнул осевшую на зубах пыль.
- Сука... Только не в кино. И, короче, знакомый слил с батиного "Форда" горючки галлонов шесть, может, продал его товарищу моего бати, выручил тот самый доллар, и пошел...
Добравшись до одного из входо-выходов, привалился спиной к деревяшкам, вытянул ноги.
- Так... И, блять... Короче, оказалось - реально, доллар даешь управляющему - и тебя запускают, типа, в такую темную комнату, в шатер, кабина предсказательницы, типа, и там на стул садишься...
Бросив быстрый взгляд на то, чего там такое громкое катается, тут же сунулся обратно.
- Темнота, все дела... И, короче, тебе там, ну, гадают, типа... Ну, короче, вы поняли...
На пару мгновений прижавшись затылком к бамбуку, прикрыл глаза, переводя дыхание.
- Так... И, типа, в общем, зашел он, сел - а там, реально, ну, типа, в темноте ему кто-то, ну, погадал, короче. Зубы, в общем, "Гарандом" его почистили. Ну и все, он довольный как Линкольн перед театром, выходит, такой, знаете, король жизни - за доллар-то...
Обратно пополз, загребая локтями мокрый от крови песок, вперемешку с засохшей грязью.
- И, в общем, задержался чего-то у этой палатки - ботинок заправлял.
Вернувшись на стартовую позицию, снова сел, опять ноги вытянул.
- А потом глядит - сзади, из-за шатра, тот мужик, управляющий, выходит, усы, такой, оглаживает, центы на ладони перебирает и, типа, "Доллар есть доллар, ребята".
Подхватив ладонью цевье ружейное, довернул ствол туда, к окну.

Прорываться вперед сейчас было бы равносильно самоубийству. Рассудив таким образом, Арлетта бросилась назад, пытаясь отделаться от навязчивого иллюзорного жжения меж лопаток. Неизвестный стрелок до сих пор атаковал только Джозефа, но что мешало ему в любой момент выбрать более доступную цель?

Девушка быстро отвязала лошадь и вскочила в седло. Вьюнок послушно сорвался в галоп, и Арлетта устремилась вперед верхом, по-прежнему безнадежно отставая от авангарда. Осенний ветер развевал волосы, глаза слезились, жеребец мчал неровно, то и дело перескакивая расщелины и булыжники. Ненавистная башня возвышалась впереди маяком, одинокий разрушенный страж никому давно не нужно равнины.

Прозвучал новый выстрел. Джозеф краем глаза увидел очередной фонтан земной крошки, сердце пропустило удар, и, немного запаздывая, пришла упоительная волна осознания – стрелок промахнулся снова.

Последний рывок, и Ханс привалился к замшелым камням постройки. Следующий выстрел почти слился с предыдущим в один, но тоже не достиг цели. Обернувшись, охотник увидел как рядом появляется Джозеф – целый и невредимый, теперь тоже в мертвой зоне стрелка. Отчаянный рывок обернулся внезапным успехом – торжество Ханса омрачал единственный факт. Этим фактом была Арлетта, которая во весь опор верхом мчалась к форту по равнине, и по-прежнему представляла собой оптимальную цель.

Медлить было нельзя – оставаясь под защитой укрытия, Вернер обогнул руины конюшни и вгляделся в ближайший пролом в стене. Сквозь пролом можно было попасть во внутренний двор форта, взлететь по лестничному пролету на башню и наконец добраться до окопавшегося стрелка. Оставалось одно “но” – на солнце поблескивало несколько тонких лесок, блокировавших пролом. Ловушки.

  - Продаст или нет, будет зависеть от многого. Этот "мистер Грил" кажется достаточно расчетливой личностью, чтобы учитывать риски со всех сторон, - Оуэн, проводив их гостя и убедившись, что других любопытных ушей вокруг не наблюдалось, обратился сразу и к Септу, и к остальным.

  - То, что он сказал пару фраз о Норе, на мой взгляд, мало что значит. Он мог посчитать, что полное молчание нам покажется неестественным, и выдать общеизвестные в их кругах сведения вперемешку со слухами и байками. Но твое предложение имеет смысл в любом случае.

  Здесь Оуэн, вспомнив про идею Айлинн, еще раз взглянул на принесенную Себастианом снедь и, не слишком церемонясь, отломил себе по куску хлеба и сыра, после чего кивнул Аммосу, предлая присоединиться к трапезе и ему. Возможно, разумно было бы сохранить припасы, но что-то подсказывало, что уходить с едой будет как минимум неудобно. А разделить пищу со спасаемым оборотнем, чьи зубы тифлинг вполне успел оценить, было полезно еще и для закрепления нормальных отношений.

  - Серьезные дела и доход, - это хорошо, - продолжил Оуэн, с аппетитом вгрызаясь в сыр, после тюремной жижи показавшийся необыкновенно вкусным. Мысль о том, что озвученная Грилом сумма была не такой уж впечатляющей, уже донес до окружающих Септ, поэтому тифлинг мимоходом обратился уже к Аммосу: - соскучился по своим?

Септ некоторое время смотрел в спину Грилу. После чего повернулся к Оуэну. Лишние свидетели при разговоре им были не нужны, особенно кто-то, кто мог бы нашептать лишнего их недавнему гостю. К сожалению, некоторые вещи, которые Септ хотел бы сейчас сказать, нельзя было говорить при Аммосе, но его присутствие было в некотором смысле даже полезным. Он знал о городе больше, чем все они вместе взятые, и на те вопросы, которые ему нужно было задать, должен был ответить без колебаний. А нежелание ответа также стало бы определенным знаком. Но прежде…

- Оуэн, можешь осмотреться? Лишние уши или глаза нам сейчас прямо совсем ни к чему.

Когда полукровка убедился, что их беседе никто не помешает, и что лишних ушей рядом нет, Септ, бросив взгляд на Эдваса, обратился к виккенцам. Конечно, он некоторое время колебался, думая, стоит ли "приоткрываться" перед особо важным полуоборотнем, но, взвесив за и против, решил, что это поможет им втереться в доверие, а не наоборот.

- Айлинн, ты, действительно, молодец. Но, перед тем, как отправимся отдыхать, я бы хотел сказать несколько вещей. Мистер Грилл существенно преувеличил свою значимость, набивая себе цену. И цену же он приуменьшил – он в состоянии заплатить больше. Насколько я понял, цена золотого тут и…

Септ запнулся, с трудом удержавшись от того, чтобы бросить взгляд на Аммоса. Он хотя старался вслушиваться во все разговоры, никак не мог вспомнить, говорил кто-то что-нибудь, что позволило бы сделать вывод, что они из одного и того же места родом. И решил не рисковать

- …там, откуда я родом, разная. И триста золотых может быть и приличная, но не такая большая сумма.

В этот момент глаза его были устремлены на Айлинн. После резни в Виккене Септ рассматривал почти все вокруг через призму функциональности, того, как это можно обратить в инструмент для достижения цели. Он смог исключить из этого своих собратьев и сестру по несчастью, но остальное… давалось с трудом. И деньги, разумеется, были исключительно инструментом. Мысль о том, что для остальных они могут быть чем-то другим в голову не приходила. До практически вот этого самого момента.

- И она сопряжена с значительным риском, который лишь увеличится, если мы решим далее с ним сотрудничать. Я не ожидал от него высоких моральных качеств, но был уверен, что про собратьев по Гильдии он будет молчать. И нас он продаст. Не сразу и не страже, разумеется. Может быть даже немного неохотно. Если хотим иметь с ним дела, то нужно подумать над способом это делать безопасно.

Он посмотрел на "спасаемого" полурослика. Немного лести, он должен быть на нее падок. И какое-то подтверждение о том, что пока основывалось на довольно шатких фактах и интуиции самого Септа.

- Мистер Аммос, вы же из Грастов, явно лучше нас знакомы с городом, это вообще норма в Гильдии, говорить о своих и браться за любую работу, даже поперек собратьев по цеху, или нам, скажем так, попалось гнилое яблоко?

  Манго
  Ганни ничего не отвечает на твои слова, только шевелится, припав к склону воронки. Крот и Уистлер тоже шевелятся, пихают тебя каблуками, выбираясь из неё через лаз.
  Достаешь гранаты – ребристые зеленоватые, с желтой полосочкой наверху корпуса.
  Клик! – шипит. Пошла!
  И еще одна – пошла!
  И еще... Да-дааах! – это первая взорвалась. И еще одна – пошла!
  Они улетают куда-то в небо, ты только примерно можешь прикинуть, какой силы должен быть бросок, чтобы гранаты легли где-то близко к япошкам.
  Да-даах!
  Все, последняя. Швыряешь её, чувствуешь пустоту, потому что гранат больше нет, и в этот момент пули снова горстью хлопают по земле впереди, а тебя бьет сзади в спину, в поясницу. Боль – тупая, почему-то не как будто тебя пронзило, а как будто вдарили чем-то тяжелым, вроде кулаком...
  Лежишь, стиснув зубы. Вроде не в позвоночник, но все равно. Ганни, наверное, сам-то не выберется – с простреленной ногой и рукой? Об этом ты подумал? А ты выберешься теперь?
  От поясницы расходится нехорошая ломота по телу. Пробуешь пошевелить пальцами ног в ботинках – вроде живые. Трогаешь ганни за плечо – за правое, здоровое. Еще разо...

  И понимаешь вдруг... не-не-не-неее!
  Переворачиваешь его на бок – так и есть.

  Кремень мертв. Пуля попала в грудь, видимо, из тех, что пробили землю. Струйка крови стекает вниз, прямо по пыльной куртке, и это как джем по земле – противное ощущение, когда видишь, как сладкое смешивается с пылью. Грязно как-то сразу на душе, липко.
  Бросаешь его, пробуешь выползти – копошишься в воронке, как червяк, как насекомое.
  Потом у тебя все же получается развернуться, несмотря на боль в пояснице, ползешь в лаз между разваленными бревнами, приподнимаешь, ожидая нового удара в спину.

  Нет, вроде прошел. Вроде жив.
  Пляж, море, чайки – "все как вы заказывали", только вместо чаек барражирует в вышине гидросамолет. Для него ваши страдания – непонятное шоу. Вглядывается себе и думает – чего они застряли на берегу-то?

  Отползаешь в сторону, под стеночку, под стеночку. Милкшейк лежит в песке, распластав руки, словно ящерица, смотрит на тебя вопросительно. По выражению твоего лица он не понимает, ранен ты, цел или вообще сейчас помрешь.
  – Все в порядке, сэр? – спрашивает он.
  С другой стороны от лаза – Крот и Уистлер.
  К тебе подбирается, пригнувшись, Дасти. С ним Скэмп, больше пока никого. Оба хмурые, оба знают, что "не молодцы".
  – Какие будут приказы? – спрашивает Дасти.
  Поясница болит, как будто ты старый дед и разваливаешься на части, немота и ломота. От места попадания расходится слабость, хочется прилечь.
  А японцы – в тридцати ярдах, засели в бетонных коробках. Молотить стали поменьше – может, это ты их расшугал гранатами, а может, патроны берегут, а может, просто никто не высовывается, вот и не стреляют почти.
  Вокруг пальба идет, и теперь уже явно, отчетливо слышно танки на левом фланге.

  Смотришь в сторону правого фланга, полулежа лицом к воде – оттуда кто-то лупит из винтовок, отрывисто, по одному выстрелу, видимо, быстро прячась после каждого выстрела. Блондин, наверное? Им отвечают – тоже не градом выстрелов, но и не робко. Потом ручник даёт длинную очередь, и выстрелы стихают.

  – Я говорю, что делать? – спрашивает Дасти. Лицо у него усталое и слегка потерянное. Он даже "сэр" тебя не называет – как-то не располагает обстановка, знаешь ли.
  Где его бойцы? Где вообще все? Кто держится? Кто сбежал? Кто отступил? Куда? Где их теперь искать?
  Что делать? Неизвестно. Ни в каком учебнике по тактике ты не прочтешь, что делать, когда ни хрена не понятно, ничего не видно, никто ничего не знает. Вы уже все проиграли, или еще нет? Япошки сейчас кинутся в атаку, и она будет последней, или еще пока нет? Будут подбираться к вам? Атакуют в другом месте?
  Что делать? У кого теперь спросить?

  Ни у кого. Надо было спрашивать, пока комендор-сержант был жив, теперь-то...
  Теперь ты – крайний, кому задают этот вопрос.

  Ты – старший в этом дурдоме, новенький главврач, и ты оказался без бригадира санитаров.
  Тот самый Кремень, помнишь, он назвал тебя "ебаным резервистом" в Новой Зеландии. Теперь он лежит в воронке. Скоро его засыплет песок, осыпающийся со стенки. Он погас. Как другие морпехи, которых ты не захотел или не успел узнать поближе. Гаснут одна за одной искорки. Был человек, и нет.

  "Поймите, вы скоро все сдохнете," – говорит вам этот остров. – "Поймите же. Прочувствуйте момент. Второго такого не будет. Вы сдохнете – и все. Скажите что ли что-нибудь на прощанье. Хотя... хотя какая разница – если все подохнут, то некому будет ничего никому рассказать. Вас как бы не было. Вас поделит на ноль. Вас всех как будто не было. Вас всех скопом проглотит небытие."

  Глухо и далеко раскатываются со стороны моря выстрелы пушек – это эсминцы из лагуны стреляют по берегу, не по вашему, по РЕД-3. Вжжж! – доносится рокот снарядов – Та-ба-дааам! – ложится залп.

  Не знаешь ты, что делать. Нет никаких готовых ответов.
  Знаешь только, чего нельзя делать.
  Нельзя сдаваться. Нельзя унывать. Нельзя геройски погибать. Нельзя делать вид, что ты воюешь один. Нельзя быть просто Френсисом. Нужно как-то собрать людей, как-то разобраться в том, что же происходит. Сказать им что-то короткое, важное, емкое.
  Что? Как?
  Никто теперь не подскажет, прости.
  "Давай сам теперь".

  Ах, да. И еще ты ранен.
  Как ни странно, боль вроде бы несильная. Но это так бывает – сначала несильная, а потом слабеешь и уже вообще никакой. Пытаешься ощупать рукой спину – очень неудобно, мешается амуниция, и любая попытка изогнуться, скрутиться – делает больнее.

  Чертов самолет. Чертовы пушки. Чертовы выстрелы. Чертова боль. Все отвлекает, а надо собраться. Ох как надо собраться...


  Крот
  Передаешь гранаты командиру, он бросает их одну за другой. Вы с Уистлером, как один запутавшийся в ногах таракан, пытаетесь как-то перевернуться на дне воронки, лишь бы не подниматься выше той черты, что отчеркивают японские пули.
  Не с первой попытки но удается.
  Уистлер проворнее – он лезет первым. Выбирается, видишь его ноги, его подошвы, его плечи в проеме. Успел.
  Лезешь сам. Пули вдруг чирикают по бревнам, голова сама втягивается в плечи.
  Ползешь, натыкаясь на оскаленные изломы бревен, острые, способные и руку пропороть. Все такое опасное тут вокруг. Такое нехорошее.

  Вылезаете из лаза, перекатываетесь вправо, то есть, если смотреть оттуда, откуда вы пришли, влево от пролома. Уистлер сидит ближе к лазу. Он ждет, как там Манго. Наконец, тот показывается – вываливается, еле двигаясь, перебирается на другую от вас сторону.
  Так, если разобраться, он ведь вас спас двоих. Если бы он гранатами япошек не отпугнул, может, они бы уже были тут...
  Ганни почему-то не видно.

  К вам на карачках подползают Дасти и Скэмп.
  – Копыта подберите, – ворчит Дасти и лезет мимо вас, поближе к лейтенанту.
  Скэмп остается рядом с тобой, осторожно прислоняется к кокосовым бревнам. На руке у него – свежая ссадина. И весь он какой-то запыленный. Все ваше отделение теперь – из одних "дасти". Да и вся рота... да что там, вся вторая мардив, кто до берега дожил.
  – Дали нам пизды, – говорит Скэмп слегка заплетающимся языком. – Слышь, Крот...
  Его взгляд скользит по воде, по песку, по вашим ботинкам. Потом он тычет пальцем в твою винтовку. – У тебя затвор песком забился, ты вообще видишь.
  Смотришь – и правда, забился. Нет сил потрясти, дуешь, переворачиваешь, в надежде, что пыль высыпется сама. Тянешь на себя – идет до половины, а потом всё.
  – Крантец, – комментирует Скэмп. – Давай патроны сюда, раз все равно винтовки нет. У меня не осталось почти.
  Он достает из кармана брюк свою плоскую фляжечку, болтает ею так, что слышно плеск.
  – Будешь? Там на двоих как раз. Надо добить, чтоб япошкам не досталось.

  "Хлебни, а то когда еще?"

  – Сука, ничего им не оставлю, – бормочет он зло. Он злится, и от этого ему, наверное, не так страшно. – Ничего, сейчас танки им дадут просраться...

  А ты... Ты теперь, выходит, безоружен. Тут и так люди долго не живут, а без оружия...
  А может, не в оружии сейчас дело? Все равно... в кого стрелять? Высунуться, чтобы тут же словить пулю? Глупо, учитывая, что у тебя болит голова и вообще ты сейчас стрелок так себе. Хотя в настоящем бою меткость, похоже, важное, но не главное.

  На комплимент Марка горгона ответила улыбкой, хотя красота сестёр, соперничающая с красотой богинь, в прошлом и оказалась губительна для них самих же. Улыбкой же Сфено встретила и жаркие объятия Катерины, ответно чмокнув девушку в щёку. Страстная итальянка своим открытым поведением и настроением разряжала обстановку, что трудно было углядеть в ней противницу, с которой, возможно, предстояло сразиться насмерть в недалеком будущем. Тамэтомо достался вежливый и изящный кивок головой, а Персею – короткий взгляд с хитрецой и хищная улыбка. На Айдане горгона задержала взгляд. Она впервые видела его без маски и была слегка уязвлена тем, что он всего лишь обыкновенный мужчина. В задумчивости горгона прикусила губу. Первое время Сфено ещё не раз за столом останавливала случайный взгляд на том, кому проиграла, но общая атмосфера непринужденности и веселья всё же накрыла её с головой.
  С заказом горгона не спешила, до конца не уверенная, что её нечеловеческий вкус смогут удовлетворить в таком месте. В самом деле, заказать сырое мясо было немного подозрительно, но Сфено посчастливилось выбрать что-то близкое – стейк прожарки extra rare. Несомненным плюсом выбора стала скорость готовности блюда, которое в итоге не разочаровало горгону. Кроме вкуса стоило отметить, что еда способствовала возвращению сил, что ощущалось-таки физически. И если длинный список блюд, перечисленных Катериной, Сфено поначалу не восприняла всерьёз, то теперь с удовольствием присоединилась к гастрономическому путешествию.

  Напитки лились рекой, разговоры не стихали, тосты шли один за другим. Но Балин, намеренно или случайно, поднял тему, что могла бы, не будь к этому и так все готовы, омрачить приятный вечер. Ведь для кого-то из Героев этот вечер мог стать вновь последним в новой короткой жизни. Но пускай на такое отвечают Мастера и Судьи. Может, расскажут чуть больше о своих планах на Слуг.

  — Любопытный факт. Скатах и Балин – оба из Британии, верно же? Марк и Катерина – из Италии. Персей и я – из Греции, – горгона подмигнула полубогу, словно хорошему приятелю, — Можно было бы предположить, что Тамэтомо и Айдан оба из Страны Восходящего Солнца, но это же не так?
  Сфено посмотрела на Айдана в ожидании ответа.

– Займи чем-нибудь нашу буйную подругу, пока я разберусь с меченосцем.

Блестящая на юноше броня не могла сравниться с слепящей красотой грациозного коня. Мирную картину прервал появившееся оружие, уже знакомое своим серповидным лезвием присутствующим. Райдер одарил змееголовую взглядом, сдерживая себя от броска на неё. Всё же Мастер ждала от полубога победы, а не бездумного гонения за призраками прошлого. Да и как же была прекрасна в мыслях картина обезглавливания того, чьи губы горгона целовала днём ранее...

Широкие крылья взметнули немного песка, отрывая хозяина и скакуна от земли. Парочка закружилась над полем, сверкая в лучах утреннего солнца. Всадник не торопился вступать непременно в схватку, решив насладиться мгновеньями и оглядеться с высоты. Две фигуры начали отдаляться всё выше и выше... Пока вскоре не начали странно двигаться по небу, явно что-то задумав.

Рога и когти – необычное сочетание. Добавить к этому понимание, как работает оружие, черную чудовищную кровь и в прямом смысле пламенный взор – выходило нечто в крайней степени странное.

Эмбер даже не могла бы сказать, уменьшало или усугубляло эту странность выяснившееся отсутствие прямой связи оленя с изумрудными огоньками. Да и... Отсутствие ли? Зачем-то ведь они привели ее сюда, хотя и не исчезли с его смертью, существуя, по всей видимости, самостоятельно.

И обладая некой волей.
Охотница настороженно оглянулась, вслушиваясь в звучащие из ниоткуда голоса. У огоньков явно были какие-то свои планы на тушу оленя. Единый свидетель, она поставит ящик бренди тому, кто сумеет объяснить ей происходящее.

Однако Эмберли не слишком впечатлил внезапно разлившийся в темной воде вокруг кровавый оттенок света неведомых созданий. Конечно, не трогать... Уйти, как же. И что, потом травить другим охотникам пустые байки о встреченном на болоте рогатом демоне, которого защищали телепатические огоньки? И как она посмотрела на него, зарезала и ушла? Нет уж, если обнаружен новый неизвестный вид – его нужно изучить. Арлетта со своими реактивами наверняка чего-то сможет добиться в этом. Целую тушу Эмбер, конечно, не дотащит до Гримфолда, но головы и сердца должно хватить хотя бы для части изысканий.

      Сцепив руки перед собой, Иоланда внимательно всматривалась в молодое лицо, внимая в рассказ Роситы. Временами она хмурилась, едва заметно кивала головой, будто бы отмечая какие-то вещи для себя, чтобы спросить их на будущее. Иола в том числе старалась остановить своё внимание на каждом из имён, не то копаясь в памяти, не то попросту запоминая их на будущее. Хотя, конечно, им уже и не пересечься с «отцом Флорианом» и его приспешником, раз по итогу их головы натолкнулись на землю без возможности увидеть свет.
      За последние несколько часов митриане и их вмешательство в жизнь Купола уж стали слишком частые... особенно, когда прежде никогда с ними не сталкивался. Сначала загадочное письмо, теперь — это. Даже самый большой скептик должен увидеть в этом с десяток совпадений, что уж говорить до Иоланды, видящей в этом ещё больше смысла.
      — Росита, — она подаёт свой голос в моменте, когда выдаётся пауза, — ты не помнишь имя, — Ио запинается, а затем задирает две руки в воздух, сгибая по два пальца пополам несколько раз, — важной церковной шишки или митриане его не называли?
      Вместе с этим она готовится ещё спросить и про самих наёмников, но Искра поясняет ей очевидное и здесь: что может разозлить людей ещё больше, неработающих на церковь, кроме как втянутость в их дела?

      Дальше разговор уже прошёл без перебивок, по крайней мере, со стороны служительницы. Она покивала головой на слова Киры, вслух только коротко отметив, что косматых ещё и немного — это тоже сыграет свою игру. В конце концов, пять человек пусть и отряд, но до сих пор неподготовленный к тому, что в их сторону выдвигается команда из...
      Иоланду берут с собой?
      Её глаза широко раскрываются, а сама она от неожиданности отступает на полшага. Светловолосая с мгновение тупит взглядом в землю, потом ведёт им выше, замирая глазами на Кире. Она ведь не ослышалась?
      Дело было далеко не в страхе или непонимании, где первый не был привит ей с самого детства, вынуждая Иоланду так или иначе ходить по грани и общаться с теми, кому не повезло больше, а второй исчезает, стоит только подумать о степени темноты, в котором оказались все сёстры, под Куполом или здесь. Рук не хватает, отправят кого угодно, кто может стоять на ногах и варить котелком, и всё же...
      Она «просыпается» от голоса Самины, когда женщина уточняет о возражениях. Иола сжимает губы в тонкую полоску, качнув головой, переключая своё внимание на вещи, принесённые прежде отошедшей Амире. Об этом она уж тоже вспоминала; казалось, что они стоят здесь совсем недолго, однако из-за того, как спешно менялось одно на другое, Иоланда чувствовала себя словно прошёл целый день.
      Четверо. Значит, бардессу тоже отправляют в отряде? Женщина морщит нос скорее непроизвольно, подумав о том, что может произойти, окажись они в неудачном положении. Умереть той, которая смотрела на свет не один десяток не так обидно, как той, что родилась совсем недавно. С другой стороны, они ведь даже не знают, с чем имеют дело. В голове вдруг снова вспомнилась история становления содружества и её основы; может, если речь идёт о порождениях Хаоса, иметь плечом к плечу одну из её представительниц, пусть даже такую молодую — это хорошая идея. Она смотрит на уходящую прочь главнокомандующую достаточно долго, чтобы задаться себе вопросом в голове: схожие ли у них мысли об этом или у Самины есть свои причины отправлять вторую Искру следом?
      — Ставьте, пожалуйста, — о себе Ио напоминает быстрее, чем храмовница, ведя рукой к земле. Вместе с тем, как ларец ставится на землю, женщина и сама сначала сгибается, а затем и вовсе присаживается к траве, положив ладонь на крышку, проведя по ней пальцами. Она смотрит на Киру снизу вверх, приподнимая бровь, тем самым, спрашивая разрешение. В конце концов, её назначили старшей; пусть Иоланда никогда не служила, тем более, под началом Киры... не хотела делать того, чего от неё пока не требовали.

Грил с интересом оглядел Эдваса и Септа, потом кивнул.

- Я вижу, мои друзья, что у вас сейчас действительно есть вопросы друг к другу, а не ко мне. Разумеется, у вас есть полное право все обсудить. С моей точки зрения, у нас будет возможность обсудить ваше вознаграждение, когда (если) мы отсюда выберемся, мы же не сразу расстанемся. Мне от вас требуется просто подтверждение: наше соглашение с вами в силе? Когда за вами придут, я на борту? Если да, то я предлагаю пожать друг другу руки, передохнуть и приготовиться хорошенько. Ах да.

Он открыл стеклянную колбу и ловким движением выхватил одного из жуков за лапки, чтобы не обжечься. Осторожно посадил его на плот. Плот был слишком влажный, чтобы загореться, поэтому жук, побрызгивая искорками, которые падали на поверхность и немедленно погасали, начал бродить туда-сюда.

- Если вам понадобится свет. Заходите погасить, просто киньте его в воду. У них короткий срок жизни, этот все равно отдаст богам душу завтра. Ну что, готовы заключить соглашение?

— Конечно, спрячу. А то ещё слишком залюбуетесь им и потеряете концентрацию, — насмешливо ответила Балину Первая. — Не хочу, чтобы Лев потом обвинял меня в том, что вы проиграете.

— Сильвана Левермонт, — повернулась она к Марку, — Не буду просить запомнить. Всё равно в этом нет никакого смысла.

* * *


— Личный транспорт? Хм... можно подумать, — кивнула Рин в ответ Айдану. — В конце концов, можно арендовать машину недорого. Не знала, что у тебя будут навыки вождения, Ассасин!



— Эдвин – имя, МакКинзи – фамилия, большой парень! — радостно пояснил Второй, возможно слишком радостно – всё-таки, выдержать пристальный взгляд Минамото, который кого угодно мог бы заставить понервничать, было не так-то просто. Тем не менее, какой-то "проблемы" бросавшейся в глаза Арчер в Судье не увидел. Разве что, слишком шумный и торопливый. Но впечатление человека "бесчестного" тот не производил.

***


Если шеф-повар и был удивлён заказами компании, то виду не подал, продемонстрировав достойный уровень профессионализма.

— Насчёт кабана, конечно, есть изрядные проблемы, но я могу предложить взамен запечённого целиком поросёнка в яблоках. Правда, придётся немного подождать. Зато будьте уверены, его размер вас не разочарует, — улыбнулся мужчина Балину. — Фазан... хорошо, птицу мы готовить умеем, и а любители "охотничьих" блюд у нас бывают.

— Принято, — кивнул Артур Айдану, записав и его пожелания. — Скромно, но со вкусом. Глинтвейн вам принесут почти сразу.

Возмущение Сфорца на тему горячих блюд было же встречено с ещё более широкой улыбкой, чем аппетиты Балина.

— О, вижу, леди из Италии. Да, в этой стране знают, как получить удовольствие от еды правильно, — усмехнулся Артур. — Всё будет сделано, сударыня. Не гневайтесь, что мы здесь едим обычно горячее вначале: наш климат немного отличается от вашего, поэтому приходится заниматься таким безобразием. Боюсь, ещё с павлинами будет беда: они нынче в красной книге, и меня посадят раньше, чем я приготовлю вам десерт. Надеюсь, я смогу вас подкупить карпаччо и салатом из осьминога? Или может быть "Пармиджана ди меланцане"?

— А вы, должно быть, недавно из Японии? Будет исполнено, —кивнул он Минамото. — Просто рис – как-то скромно... но будьте уверены, я постараюсь сделать его самым рассыпчатым и душистым. Если позволите, ваша итальянская соседка мне напомнила об одном блюде, которое вам может придись по вкусу: аранчини, рисовые шарики с начинкой из сыра и овощного рагу.

Меньше всех удивила, пожалуй, Скатах – но наверняка Артур ей за это был более чем благодарен. Конечно, любой шеф-повар жаждет восхитить своих гостей чем-то уникальным, но остальные уже подкинули достаточно задач – нужно же было на чём-то и отдохнуть душой! Так что Артур благодарно кивнул Скатах, сделав пометки в своём блокноте.

Последней была Сфено – она запросила extra rare стейк, чем, кажется, одновременно удивила и угодила Шону – это было самое "английское" блюдо из заказанного.

Наконец, приняв все пожелания, шеф-повар удалился. Он не стал обнадеживать, касательно сроков – заказы были достаточно обширны, а многое из того что было заказано, явно требовало именно лично его, Артура, рук.

Но гостей не оставили ожидать в одиночестве даже первого блюда: очень скоро на столе появились всевозможные закуски – от простеньких бутербродов с красный рыбой и черной икрой, до различных произведений искусства, на которых громоздились одновременно: оливки, помидоры, моцарелла, салат, укроп, чеддер и ветчина. Паштеты, разнообразие которых приближалось к бесконечности – несколько видов куриных, с добавками из специй, чеснока говяжьи с зеленью, свиные с перцем... Легкие фруктовые салаты из манго. маракуйи, апельсинов и клубники, более "тяжелые" овощные, в которых сверху щедро украшенные разноцветными листьями салата. Был среди них и салат из артишоков: для него Артур выбрал сыр фета напополам с пармезаном, и розовым перцем.

Раньше всех (если не считать стейк, заказанный Сфено) принесли рис в шариках, на которым ещё вился легкий дымок – на большом блюде, вокруг которого были расставлены плошки с различными соусами – от карри до какого-то йогуртно-чесночного, с необычным послевкусием. Затем к нему добавилось несколько видов птиц и заказанные Катериной супы и блюда Скатах. А следом под всеобщее ликование появилась целая свинья, занявшая целый стол, который пришлось добавить к уже выбранному. Над розовеющей корочкой кожи вился ароматный дымок с запахом специй, чеснока и яблок.

Предложение выпить за мастеров – тем более вместе, а не по очереди, смутило и Льва, и Тосаку.



— Спасибо! — хором отозвались парень и девушка, явно смущенные таким вниманием, но всё-таки чокнулись бокалами с остальными.

— Ну что, давайте есть? — предложил Лев со свойственной ему непосредственностью. — Господь, да благослови этот ужин, и тех, кто за него платит!

В ответ Тосака пихнула его локтём.

- Понятно, - кивает Самина, и Росита не может прочитать по ее лицу, узнала она имя мамы Лады или нет. Вообще, трагическая история Франки в свое время здорово нашумела, и Старшие Крепости вспоминают ее и до сей поры, однако тут все-таки другая контора, сильно ли их интересуют дела армейских?

- Я так понимаю, у мамы вы одни? - догадаться было легко, наверное: хотя в историях появления на свет Искорок бывали определенные частности, в основном к Аэлис с мольбой о дочерях шли с такими же обстоятельствами, как у Лады. - Что ж, сестра Кира, это несколько усложняет ситуацию: хотя бы одну из них тебе надо будет вернуть матери живой.

Росита видит, как морщится Командора, словно от физической боли. Стоящая чуть позади Кира этого не улавливает, однако она понимает другое: бардесса попадает в их отряд не только из-за своих магических и иных талантов. Не только из-за объективной безысходности ситуации, когда непонятно, где же брать подходящих Сестер. Самина отправляет девушку за Колею, чтобы избежать утечки информации - прячет концы, если по-простому. Логика - скверная логика, очень скверная! - в этом есть, раз уж решили и в самом деле идти в благой лжи до конца, и что толку, что саму ее, потерявшую несколько часов назад единственную дочь, должно от такого изрядно корежить?

Их будет четверо. Четыре игральные кости в кулаке. Чет-нечет, жизнь-смерть. Командора сделала ставку и сейчас решительно швырнет их за Колею... Да:

- Ладно, стр... - очевидно, Самина хотела сейчас выстроить всех четверых в одну шеренгу и через "становись-равняйсь-смирно!" довести им задачу, однако, бросив взгляд на собравшийся контингент, решила, что это будет выглядеть глупо. - Так, слушайте приказ временной главнокомандующей: в целях проверки сведений, полученных рядовой Роситой, дочерью Лады, сформировать сводный добровольческий отряд в составе: Старшая - храмовница Кира, дочь Мирьям, заместительница - сестра Иол...

Тут пришлось прерваться, ибо вдали появилась, наконец, Амира с ларцом, который по-прежнему несли те самые изгвазданные в крови послушницы. Эта смуглокожая девица в приталенной совсем не по-полевому форме и в неестественно крепко сидящем на стянутых в пучок волосах малиновом беретике издалека была опознана Роситой как канцелярская. Ординарка какая-нибудь или как их там в Храме именуют. Прервавшаяся на секунду Командора все-таки озвучила списочный состав их отряда из четырех Сестер, а затем прокомментировала:

- Имеются возражения или уточнения? Нет? Тогда сейчас прямо и оформим на бумаге. Давайте там уже шире шаг! Пять раз можно было смотаться до Старой Крепости за это время!

Приближающаяся Амира, кажется, попробовала ускориться - но делала это явно не слишком старательно, на вкус той же Роситы, которой и самой не раз приходилось бегать под таким вот начальственным цуком.

- Все принесла обратно? - спросила нетерпеливо Командора.

- Так точно, - Амиру, кажется, не слишком беспокоило или интересовало порученное, на ларец она даже не обернулась. - Сестра Самина, я могу поговорить с вами наедине?

- Чегооо? - недоуменно протянула Командора, однако тут она натолкнулась на взгляд помощницы - непривычно жесткий и упрямый. Кира знала Амиру как особу достаточно покладистую и не отличающуюся дерзостью - собственно, учитывая крутой нрав Самины, без покладистости и с гонором никто возле нее больше пяти минут не продержался бы. Должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы нумантийка смотрела в глаза своей начальнице вот так. И, кажется, обе пожилые храмовницы легко догадались, что же произошло.

- Ну добро, пойдем поговорим, - хмуро отозвалась Командора. - Так, сестра Кира, сестра Иоланда, мне нужно, чтобы вы еще раз изучили наши трофеи всеми доступными способами. И резвее, пожалуйста, время не ждет.

Самина и Амира ушли примерно в то самое место, где только что вела приватные переговоры с Командорой Кира. Повисшую не несколько мгновений тишину прервал смущенный кашель одной из порядком взмокших послушниц:

- Сестра Кира, так нам чего - ставить его или как?

- Вот уж теперь и не знаю, кто на самом деле слабее. Ты посмотри, что с ним творится, - всплеснула руками Ирия, нисколько не испуганная, указывая на Ингвара.
- А ну-ка вон давай отсюда, ишь! - взяв кованый ухват, она направилась в угол, где сидела дочь коваля. - Не твой дом. И не его. Вон! Кыш!

Девочка скривилась, будто вот-вот заплачет, да и правда захныкала. Точь-в-точь как дочь-малютка делала, стоило той упасть или пальчик о горячий котел обжечь. Она двигалась к выходу из теплого уютного угла и плакала.
- Холодно... - жаловалась малышка сквозь слезы. Тонкая рубашонка, вышитая руками Ингваровой жены, едва прикрывала колени.
Хозяйка избушки была безжалостна. Открыв дверь, она указала ухватом в непроглядную темень, а потом вглядевшись в ночь, крикнула кому-то, да так зло, с надрывом, словно там был самый злейший враг на свете:
- ПРОЧЬ!
- Расходились... - захлопнув дверь, она прислонилась к ней спиной. Тяжело дыша, Ирия будто не могла найти слов.

- Ты... - кивнула она Ингвару устало и как-то обреченно, - оружие ремешком завяжи, иначе вон, к этим, отправишься, - она показала ухватом на дверь.

- Одна ты сдюжишь, кажись, - хмыкнула она, оглядывая Ревдис с головы до ног. Не знала еще Ирия, как не знали соратники Бабочки, что уже несколько мучительно долгих секунд слышит она песню, что пели они вместе с Асгейром в дни своего летнего счастья. Молодой сильный голос мужа, в котором слышалась улыбка, раздавался за пределами домика, ждал, когда Бабочка подхватит. И в самом деле, сделай пару легких шагов, выйди наружу и увидишь родного, по кому сердце изболелось-истосковалось. Не заперта ведь дверь ветхого домика.

В глазах Септа проскользнуло разочарование. Он не ожидал, что тот выдаст хоть что-то о коллеге по цеху. Пусть этот цех и занимался не честной работой, а сомнительными делишками. Однако сказанное говорило достаточно и о Грилле, и немного о Норе. Оглашать свои выводы, разумеется, в присутствии самого Себастиана он не собирался. Это можно было бы сделать, но роль кнута в этой ситуации решил сыграть Оуэн, и, по правде говоря, Септ не был уверен, что прямо сейчас кнут им действительно необходим. Пока что для всех было лучше, что Грилл считал их обведенными вокруг пальца простаками – если что они ему и показали, то свою силу, но не свой ум. По крайней мере не весь. А именно он, похоже, должен был цениться тут превыше всего. Но и настраивать текущего собеседника против себя определенно не стоило – хотя тот явно уцепился за свой шанс покинуть это место, в случае конфликта он мог обратиться не только к своим дуболомам, но и к страже. А это сильно усложнило бы виккенцам жизнь. Впрочем, эту проблему, кажется, взялся решать Эдвас, хотя Септ и не был до конца уверен в его намерениях.

- Благодарю вас, господин Грилл. Как говорится, доверяй, но проверяй. И, задавая вопросы, хорошо знать хотя бы часть правильного ответа.

О прошлом Норы предстояло подумать позже. Сейчас же Септ собирался вежливо спровадить господина Грилла. Хотя часть последней фразы, судя по метнувшимся от Айлинн через Оуэна к Эдвасу глазам, предназначалась и остальным присутствующим.

- Нам нужно отдохнуть и обдумать дальнейшие действия. Не дальнейшего сотрудничества, но самого ближайшего предприятия. Всегда есть проблемы, которые лучше предусмотреть заранее. Если вы не против, то беседу нашу мы продолжим после отдыха и уже в более практичном и организованном ключе.

Несмотря на прожитые века и пролитые реки крови, Скатах в чем-то осталась обычной женщиной, которой хочется хорошо выглядеть. Тело у нее было отличным. Осталось его немного подчеркнуть одеждой. Правда длинные платья она не любила еще в бытность шотландской принцессой. Поэтому остановила свой выбор на более простой и удобной одежде. Наверное, ее можно было отнести к стилю «этника». Короткая юбка в клетку, в цветах ее клана, топ, расшитая бисером рубаха из льна с коротким рукавом, которую женщин не стала застегивать и макасины на ногах. Свою гриву волос Скатах оставила распущенной. Из украшений выбрала солнечный кельтский крест и браслеты. Ногти покрасила в синий цвет.
По дороге в ресторан она шла рядом с Балином, но не стала хватать его за руку, как Сфено Марка. Если рыцарь захочет, то сам предложит руку, а навязываться воительница считала ниже своего достоинства. Совместный ужин служил отличным доказательством того, что этот турнир совсем не смертельная битва, несмотря на заманчивый приз. Хотя, кто знает, возможно дальше им и придется убивать друг друга. А пока можно просто наслаждаться жизнью. Скатах уже успела оценить технику изменившегося мира. Теперь можно было не только петь самой или слушать выступление барда, а просто слушать записанную музыку. Так что Скатах по дороге шла в блютуз наушниках, знакомясь на ходу с современным искусством.
В ресторане она ответила на поцелуйчик Катерины и поприветствовала остальных соперников и их Мастерицу. Заказывать Скатах не торопилась, ей было интересно, что выберут остальные да и повторяться не хотелось. Заказ итальянки ее позабавил. Она засомневалась, что ей тут подадут лебедя или цаплю. Самой женщине хотелось попробовать то, чего в было в ее время, так как тут успели открыть кучу новых земель. Так что для начала Скатах заказала подать ей овощи в том виде, в котором повар хочет представить их вкус наилучшим образом. Ее интересовали томаты, картофель, кукуруза и сладкий перец. Основным блюдом воительница выбрала рыбу, тем более, что ее почти не просил. Конечно, морского чудовища люди ей предложить не могли, поэтому она скромно выбрала копченного угря, запечённую форель и «морское» ассорти из креветок, мидий, краба, кальмара и других гадов. Ну и на десерт тоже блюда из других стран и времен: тропические фрукты, шоколад и мороженное. Из напитков опять же что-то новенькое, вроде водки, текилы, виски и тоник для них.
Еще Скатах несколько удивило отсутствие нужной суммы у их Мастера. Это Лев такой растяпа или церковь несерьезно относится к турниру?! Оба варианта из разряда "ничего хорошего". Как Слуга она получила информацию о финансах современного мира. Удобно. Можно не таскать с собой тяжелое золото. Так что, Ватикан не догадался выдать своему человеку карту с неограниченным кредитом?! Серьезно?! Ну, пусть даже с ограниченным, что такое десяток или сотня миллионов, когда на кону стоит Грааль?!

      Если попробовать подобрать эпитет тому, как выглядел огромный Арчер рядом с миниатюрной Госпожой, то больше всего подошло бы слово «батя». Одежда – самая простая и удобная, а ещё демонстрирующая рельеф мышц и жил. Настрой – расслабленно-спокойный, отдающий безобидной снисходительностью к нраву милой маленькой магички. Непринуждённо блуждающая улыбочка на лице. Но в глазах при этом явственно читается взгляд пустельги, готовой чуть что – обрушиться с небес на любую угрозу, которой хватит наглости встать на пути Рин. Ну или не небес, а просто хотя бы с высоты собственного роста.
      Восстановление после боя пошло на пользу Слуге.

      – А Эдвин, это имя, или фамилия? – на всякий случай уточнил Слуга.
      Отношения этих двух магов выглядели для него достаточно близкими.
      Напоминая самураю о том, в чём он не смог реализоваться при жизни.
      И вот Арчер уже изучал МакКинзи, словно пред ним ухажёр его дочери.
      Тамэтомо вообще рассматривал вещи без всякой ложной скромности.
      Иногда даже с такой, почти что детской, непосредственностью.
      Особенно когда дело касалось машин, зданий, да ресторана.
      Никакие знания Грааля не заменят личный опыт у человека.
      – Вот это да! Чудеса-то какие, чудеса!

      Уже в ресторане, самурай не стеснялся своего внешнего вида.
      Среди аристократов он, кажется, был наименее аристократичным.
      Но самооценка Тамэтомо была такой же здоровой, как и он сам.

      Арчер уважительно, – с ладонью на сердце, – поклонился Балину; далее дал более простой приветственный поклон перед Марком и Львом. Щупать друг другу ладони – это всё-таки удел европейцев. Женщинам, включая Судью, Тиндзэй Хатиро также отвесил поклоны: немного, – достаточно в меру, – с налётом флирта. Чуточку задержался со взглядом на Сфено: непривычный к подобным платьям, Слуга слегка смутился. Наконец: покивал сотрудникам ресторана. Вроде бы никого не упустил?
      Послушал, что люди вокруг него хотят для себя.
      Задумался. Всё странное, заморское, не родное...
      – Риса кастрюлю и сакэ чашечку! – скромным басом заказал самурай.
      Правда: без особой надежды. Не похоже, что здесь японская кухня...
      Но и попробовать стоило!

      – Эм... Мальвазии?..
      Пришлось уточнить, о чём речь.
      И уже затем налить Синьоре бурый напиток.
      Приятному человеку не жалко сделать приятно.
      Минамото не гордый.

      Японец присоединился к Катерине с однозначным возгласом:
      – Согласен!

Томми во время переговоров с «ложно обвиненным» бандюганом, бывшим, скорее всего, мразью гораздо большей, чем рыжие плоды многолетнего кровосмешения, ожидаемо молчал. Да и к чему ему, остолопу рот лишний раз открывать? Только позориться зря. А среди виккенцев, к счастью, и так хватало и желающих поболтать, и, что куда важнее, умеющих говорить складно и по делу. Сам же, то ли «мастер Барнс», то ли «мальчик» после скоротечной драки с Шакли и отъема их плота вообще почти ни слова не проронил. Перекинулся только парой фраз с Бобом, когда тот принёс нож Спива. Поблагодарил, поинтересовался, будто бы невзначай, может ли тот плавать в реке, да предложил поближе к их плоту держаться. Ну, типа на всякий случай; мало ли что. Хотелось напрямую предложить оказавшемуся единственным встреченным в большом мире нормальным «человеком» таракану бежать вместе с ними, но, не зная, что на это скажут остальные, на приглашение Молчун так и не решился. Струсил, что его не поддержат, если уж быть совсем честным. Кеннета за возможность смыть грязь, конечно же, тоже поблагодарил, а потом затих на краю плота, погрузившись в мысли совершенно невесёлые.

Мысли Томми, как и он сам, были простоватыми, но от этого ничуть не менее печальными: Томми думал, что потерял себя. Что предал надежды родителей. Что проклятые «матушкины» фанатики и породившая их выгребная яма, гордо именуемая градом Касторажем, украли у него не только привычную жизнь, но и то, что делало его им. Его суть. Его душу. За последние пару недель он успел убить человека, потерять веру, с которой вырос, лишиться семьи, согласиться работать на преступников ради призрачной надежды отомстить, оттолкнуть от котла с едой невысокого мужичка со смешным, свёрнутым на бок носом, который, должно быть, сейчас тихо плачет где-то в темноте, скрученный голодом в бараний рог, и, наконец, схватиться насмерть за право просто сидеть на гребенном ящике в, мать его, трюме корабля-тюрьмы. Если уж это не история потери себя, то ничто нет. Молчун более не был Томасом Барнсом из Виккена, а кем был, хрен кто разберет, но вряд ли кем-то хорошим. У хороших людей, а конце концов, когда они смотрят на говорящее дерьмо вроде “мистера” Грилла, не возникает желания вцепиться ему в шею и сжимать ее до тех пор, пока не лопнут хрящи и позвонки.

Вервольфья кровь странно поблескивала в потустороннем изумрудном свете роящихся огоньков. Эмбер сноровисто работала кинжалом, то и дело кидая внимательные взгляды в сторону оленя. Меч лежал рядом, под рукой, достало бы и доли мгновения, чтобы подхватить его. Однако неведомая тварь лишь недвижно наблюдала за потрошением своей добычи, не делая никаких попыток защитить ее. Наверное, этому существу в самом деле недолго осталось...

Закончив с вервольфом, Эмберли прополоскала руки в ближайшей луже, успевшей наполнить оставленные ею же в болотистой почве следы. Все больше охотница склонялась к мысли, что убившее вервольфа создание – это демон. Для призрака у него слишком острые клыки. А для монстра...
Никакая самая сильная тварь не вела бы себя столь спокойно с такими ранами. А этот олень даже не проявлял признаков боли.

Эмберли поднялась, с мечом шагнув к оленю чуть ближе. Она старалась рассмотреть его плоть сквозь рваные дыры на шее. Понять, на кого он больше похож изнутри. Если у него есть кровь... Наверное, тело его все же материально. И тогда... Он умирает, это вопрос только времени. Сидеть с ним до утра, наблюдая агонию, охотница точно не собиралась. Оставалось лишь приблизить неизбежное. Мельком подумав, что со смертью оленя, наверное, исчезнут и все огоньки, что определенно осложнит дорогу обратно, Эмбер замахнулась мечом.

— Как вы носите на шее эту удавку и зачем? Чтобы за неё в драке было удобно хватать и тягать в стороны?
Марк тщательно изучил галстук со всех сторон, подумал, и выкинул тряпку прочь. Не нужно. От рубашки с воротником тоже отказался, шею нужно прикрывать в холодную погоду, чтобы не заморозить горло, а в остальное время оно только мешает. В итоге квирит просто позвал на помощь Льва и его волшебное зеркало, посмотреть, что сейчас носят люди в высших кругах... Округлившиеся в процессе изучения глаза римлянина выдавали, что результат его не столько радует, сколько повергает в шок. Хотя и достойные идеи тоже попадались, Марк в итоге остановился на том варианте, который современные люди называли заумным smart casual. Оно выглядело достойно и при этом не как одежда придуманная, чтобы доставлять человеку неудобства в движениях. В качестве символа богатства и статуса люди ныне чаще носили часы, нежели перстни и серьги, так что Марцелл добавил это последним штрихом к образу.

***

— Даже в мое время богу уже редко являли себя смертным. А твоя церковь и вовсе, творение рук людей и потому хочешь не хочешь, но дело в одно будет не в божественном провидении, а в человеческих страстях и эмоциях.
Марк пожал плечами.
— Если ты это понимаешь, то возможно и жребий пал на тебя не случайно. У богов очень своеобразное чувство юмора.

Когда к ним наконец-то вышла Сфено, как всегда, в зеленом, римлянин широко улыбнулся и слегка поклонившись, протянул руку.
— Сама Венера, уступила бы в соперничестве с тобой.
Дальнейшую перепалку с судьей от их стороны, Марк с минуту понаблюдал молча, но его спутница вроде была рада незваной гостье, а командир и Балин по ощущениям бухтели больше для вида, нежели всерьез в копья восприняли её появление. Так что сэйбер и сам расслабился.
— Минуту, друзья, представьте уже нам леди по имени. Не называть же её постоянно Первой. Да и капюшона больше нет.

***

— Лучший стол, Балин прав.
Лансер приятно удивил, столь рьяно взявшись за организацию заказа, да так, что Марк слушал и в целом, соглашался со всем, что услышал. Отличный выбор, отличный стол. Квирит отодвинул кресло для Сфено и сам присел рядом с ней.
— Кажется тут сделают что угодно, лишь мы попросим. Хоть мясо легендарного катоблепаса добудут. Есть особые пожелания?
Марцелл по очереди посмотрел на всех спутников, остановившись на горгоне. Самого квирита пока устраивало мясо с вином.

Они пришли первые, так что магов пришлось подождать. И пусть Сэйбер большинство из них видел, но на второго судью посмотреть было все равно интересно, тот импонировал сэйберу больше, чем их ведьм.
И тем забавнее было наблюдать, как отлегло на душе у Льва после появления магов и слов, что за них заплатят. И не только за них.
— Ничего страшного, даже если денег не хватит, я решу вопрос с хозяином в нашу пользу.

  Оставшись вновь одна, а точнее наедине с отравляющими мыслями, Сфено не могла найти покоя. Она плюхнулась на диван и уставилась в потолок, проигрывая в голове бой с Ассасином. Но вместо того, чтобы просто вынести выводы и поставить точку, горгона взращивала злость и отвращение к самой себе. Ногти на правой руке удлинились, превращая ладонь в когтистую лапу. Сфено почувствовала, как потраченная ранее энергия медленно возвращается в полупризрачное тело. Она провела когтями по дивану, лениво наблюдая, как упругий наполнитель спешит вырваться наружу из-под ткани. Обивка рвалась с характерным хрустом, совсем как человеческая кожа. Перевернувшись на живот, Сфено повторила коварное нападение на беззащитную мебель. Она не спешила, наслаждаясь каждой новой «раной» и растягивая удовольствия. Но вскоре под рукой не осталось целых участков, а горгона не успокоилась. Вскочив на ноги, она принялась хаотично царапать диван, выплёскивая на нём свои эмоции, пока один удар не разнёс его пополам. Пнув крупный обломок, что пролетел через всю комнату и врезался в стену, Сфено принялась громить всё остальное. Она опрокидывала и ломала всё, что попадалось под руку, даже настенные бра были вырваны с проводами. Только зеркало задержало её на мгновенье. Горгона посмотрела на собственное отражение на фоне устроенных ею же разрушений и жутко протяжно завыла, насколько хватило лёгких. Она ударила кулаком по зеркалу, но оно не рассыпалась, и теперь из множества осколков на неё смотрели бесконечные копии себя, которые она презирала. Не обращая внимания на порезы, Сфено продолжала яростно колошматить по зеркалу, пока последний осколок не упал на пол. И тогда, обессилив в миг, горгона сползла по стенке вниз и осталась лежать неподвижно в тишине и темноте.

  Из своей комнаты Сфено вышла в облегающем платье с открытой спиной и в цвет волос, собранных в пышный хвост. Кажется, современная мода «в обтяжку», если судить и по наряду, что девушка выбрала в прошлую вылазку, была ей по душе. Да и чувствовала себя горгона в такой одежде уверенно, без стеснения, будто всю жизнь в подобном и ходила. Изящные туфли на каблуке и позолоченные аксессуары грамотно дополняли образ, что наталкивало на мысль, что возможно Сфено кто-то помогал подбирать наряд для выхода в свет.
  Очаровательно улыбнувшись союзникам, Сфено подхватила Марка под локоть, намереваясь продолжить путь до ресторана рука об руку с мужчиной.
  — Да ладно, Лев, Сильвана тоже заслужила банкет. Мы же одна команда, – Сфено поддержала Судью. В отличие от своего Мастера горгона была искренне рада присутствию Первой, а также тем фактом, что хотя бы на один вечер она может открыться перед остальными.

Это был определенно, что называется, конфуз. Крайне неприятно, когда ты строишь планы, делаешь логичные во всем предположения, и все только для того, чтобы в итоге оказаться в дураках. Но если что Джозеф и знал, так это то, что на подобных эмоциях зацикливаться не стоит. Особенно в ситуации, когда по тебе стреляют. Или не по тебе – догадаться, специально Эстебан стрелял мимо или промахнулся, было невозможно.

Иронично было, что худшим вариантом здесь был лучший. Если Эстебан действительно мог по ним попасть, но при этом решил стрелять мимо, предупредительным. И это исключало ситуацию, в которой их цель попыталась бы снять их по одному и по-тихому. Сценарий, которого Джозеф опасался больше всего.

Поэтому, когда Арлетта подала голос, Джозеф сделал то, на что способно крайне малое количество людей, даже относящихся к категории атлетов. А именно – рывок бегом из позиции лежа. Ближайшее укрытие было достаточно далеко, чтобы этот маневр был рискованным, но он, равно как и перемещение метнувшегося тенью вперед Ханса, отвлекал внимание стрелка от алхимички. Будь Джозеф на месте Эстебана, он отдал бы приоритет приближающимся к нему угрозам, а не отвлекающему маневру. С другой стороны, равнозначным действием Джозефа на месте Эстебана было бы взятие Арелтты в заложники – благо тому даже приближаться, похоже, не было необходимости.

Похоже, мерилом того, насколько глубоко пал их объект охоты, будет судьба их спутницы…

- Ревдис.. - Смущённо произнес следопыт чувствуя, как губы растягиваются в улыбке. Пожалуй, стоило бы получать ранения почаще.

"Хочу, чтобы ты чаще улыбалась. Хочу, чтобы смеялась глазами. Хочу, чтобы то, что ты когда-то потеряла вернулось насовсем"

- Очень голодный. - Вслух произнес он, блаженно щурясь. Как будто ожидал, что его будут осыпать поцелуями, как делала это когда-то мама... Боги, как же давно это было...

А остальное он додумал уже прикрыв глаза. Но не переставая улыбаться.

- Все, Молчун. Закрепили. - Хрюкнул, подавившись смехом Лешат. - А никто даже и не догадывался, какие слова ты знаешь и как ты ими владеешь.

Как же здорово, что можно хоть на какое-то время забыть о том, что творится за порогом этого дома. Забыть о вечном холоде, живых мертвецах и всё редеющих рядах товарищей. Забыть о миссии...

Вспомнив о миссии, он слегка нахмурился и улыбка сама собой сошла на нет. Его кольнуло сожаление о Бьёрне, оставленном позади и погибшей Гейре.

  Горгона возвращалась на трибуну вместе с Первой в призрачном очеловеченном облике, сбросив как змея шкуру образ грозной воительницы. Горечь поражения обжигала сильнее яда Ассасина. Было трудно смириться с собственной слабостью, но ещё страшнее становилось от осознания, что не только она, но и Айдан дрался не в полную силу. На вежливый вопрос Мастера Сфено натянула улыбку, что всё равно вышла грустной, и незаметно сжала запястье Судьи. Если уж юный Лев находит в себе силы держать лицо, то она не имеет права разочаровывать его ещё больше.

  — Спасибо, – Сфено тихо поблагодарила Марка и покачала головой на его выпад в сторону Первой, — Она... всё нормально. Ты прав. Проиграли мы или нет, но славный пир заслужили!

  Девушка ещё раз заставила себя улыбнуться. Конечно, глупо было ожидать от благородных воинов, что они позволят себе в открытую упрекнуть горгону в поражении. Но сама она не могла так легко отпустить мысль, что не решилась выпустить чудовище наружу, что побоялась потерять себя. В прошлом это стоило Сфено жизни сестёр. Не повторяет ли она ту же ошибку?

  — Ах! Как я уже и говорила, одна победа сегодня всё-таки в моём кармане, – Сфено впервые после боя засмеялась, обнимая Катерину. Эта страстная итальянка умела заряжать окружающих своей жизнерадостной энергией. И всё же горгона отводила взгляд от части трибуны, где остались Айдан и Персей.

  У каждого человека есть отец, даже если он его не знает.
  Нет, не так.
  У каждого человека есть отец, и он его не знает.
  Отец – это всегда загадка, потому что он уже был, когда тебя еще не было. Каждый отец – это тайна. Ты никогда не узнаешь, каким он был до того, как встретил твою мать, чего он хотел от жизни, как смотрел на своего отца.
  Но пока ты юн, сколько бы ты ни бунтовал, сколько бы ни ходил в развалины, сколько бы ни мечтал о том, про что твой отец скажет "выброси эту блажь из головы", ты всегда будешь хотеть узнать эту тайну. Отец – это человек, который был там, где ты не был. Прошел там, где ты не проходил. Словно он – единственная твоя возможность заглянуть вперёд в книге твоей жизни, переписать несколько страниц. Что-то узнать заранее, что-то исправить, чего-то избежать, а что-то наоборот сделать наперекор.
  И подобно тому, как открывая книгу, мы верим, что в конце узнаем ответы на все вопросы, мы ждем, что однажды отец всё расскажет. Ну, пусть не всё... но что-то очень важное.
  Нет, не так.
  Самое важное.
  Что-то, что позволит тебе пройти дальше чем он. Взять больше, нырнуть глубже, залететь выше. Или просто быть человеком лучше.
  Свой секрет. Свою тайну. Свой смысл.

  А потом его просто больше нет – и всё. И оказывается, что жизнь – не книга, а просто чреда дней, и хотя в ней есть рождение и смерть, но на самом деле нет ни начала, ни конца. Жизнь – не полет стрелы. Жизнь – это веревка с узелками, вот и все. Хочешь – считай, не хочешь – забудь про них, всем в общем-то, все равно.

  Настоящий жизнь – не страдание и не наслаждение. Настоящий вкус жизни – это понимание, что она начисто лишена любого вкуса. Она теряет этот вкус в тот момент, когда мы понимаем, что мир не вертится вокруг нас. Даже наш собственный мир – и тот не вертится. Он вообще нас не замечает.

  Когда умирает отец – чувствуешь настоящий воздух жизни: безвкусный и бесполезный.
  Мудрецы скажут, что хороший человек умирает, чтобы мы помнили о нем. Но правильный ответ... правильный ответ: "Просто так".

  Это просто так вышибает из тебя дух, словно удар доской – тупой и бессмысленный. Время останавливается. Все что ты делаешь в этот момент – пытаешься дышать. Видишь себя со стороны – и перестаешь быть хорошим. Не становишься плохим, просто уже нет хорошего. Не становишься зрячим – просто больше не на что смотреть.

  Пытаешься дышать... а воздуха тоже нет.

***

  Шамси не знал, что ему делать. Он не смог даже зарыдать. Он вдруг потерялся.
  Он вытер сухие глаза и не то удивленно, не то виновато сказал:
  – Я не могу.
  Потом обхватил голову руками и сидел, словно задумавшись, но мысли его так метались, что толком он ни о чем не думал.

  Потом он вспомнил отца, и всё, о чем не успел спросить у него. Он даже не то чтобы хотел спросить.

  Потом он вспомнил, что его отец умер.
  Потом он вспомнил, что он теперь никто – не мальчик, не мужчина.
  Он подумал о том, что не знает, кто такой дядя Насрулло, а ведь это странно! Почему он никогда не приезжал, а теперь так быстро обеспокоился своими родственниками?
  Он мог быть плохим человеком, а мог быть хорошим, но он хотел быть на месте отца Шамси, и уже поэтому был хуже всякого плохого. Это как приставить голову верблюда к телу коня. И кто-то должен сказать ему об этом.
  И кто еще имеет на это право?
  – Мало прочесть фирман, чтобы стать моим отцом, – сказал он, разозлившись. – Ты права, наш мир мертв. Но мы не должны позволять ругаться над его памятью. Я хочу посмотреть в глаза Насрулло-эффенди. Если он человек недостойный – он ничего не должен получить, ведь так? Если он стервятник – то пусть летит в пустыню и клюет там трупы, а не нашу семью.

  Возможно, он и сам не вполне понимал, что говорил.

  Несколько центов никакому мальчишке платить не пришлось – сообщение можно было оставить у самого адвоката, мистера Шеппарда. Да-да, того самого Шеппарда, подпись которого ты так славно подделала. Он оказался довольно молод – и при этом с узкими щегольскими усами и в весьма приличном цилиндре.
  Адвокат, однако, практически поднял тебя на смех.
  – Мисс, – сказал он. – Я бы и рад вам помочь. Но нет даже предусмотренной законом формы, чтобы снять ваши показания. Ведь нету ни следствия, ни ордера, ни даже обращения в суд. Если вы хотите их преследовать – так надо пойти в суд. Если знакомые друзья хотят их преследовать – ну так пусть они идут в суд, а вы будете их преследовать. А так... вы понимаете, насколько двусмысленным будет подать в суд показания, составленные еще до заведения делая? И в любом случае вас, как свидетеля, необходимо будет привести к присяге. Вы ведь понимаете, что ни судья, ни присяжные не воспримут эти показания иначе, как ничего не значащую писульку.
  Впрочем, за три доллара он согласился составить такую бумагу, правда, без гарантии, что суд примет её к рассмотрению, а также подержать у себя в ожидании, "когда или если мистер Дайсон соизволит её забрать."

***

  Оставалось только собрать вещи и попрощаться с этим замечательным городом, который порой напоминал ад, хотя и был на деле обычным Канзасским захолустьем.
  В ожидании дилижанса, который самую малость задержался, ты провела где-то полчаса, пока тебя не окликнул мальчишка, который, узнав, что ты "мисс МакКарти", сообщил, что какой-то парень просил передать, что он за кем-то там едет, а ты чтобы написала какому-то Коулу. Что написать – это он забыл. А, еще добавил, что парень этот просил тебя назвать "уважаемой мадамой".
  Смысл послания, видимо, был несколько исковеркан, и потому немного от тебя ускользал. Какому Коулу? Что передать? А, возможно, мальчишка вообще всё перепутал.

  Вскоре дилижанс отправился. Будет, пожалуй, преувеличением сказать, что ты покидала Эллсворт с легким сердцем. Ну, хорошо, проехать Эбилин, не вылезая из дилижанса, вероятно, было как-то можно. Но вот что делать потом? Ты приедешь в Канзас-Сити... переселенцы давно разъехались. С тамошними шулерами тебе придется играть еще минимум месяц, пока ты накопишь денег на билет до Сент-Луиса, а потом до Батон-Ружа. Ведь это почти восемьсот миль! И это если повезет. Плюс, в этот раз у тебя не будет приработка в виде гитары.
  Ну, в общем, перспективы рисовались, мягко говоря, расплывчатые. Но все же ты снова была в движении, а это уже кое-что. Следовало приободриться и вместо уныния поселить в своем сердце надежду.

  Дорога на дилижансе заняла весь день до вечера, пока вы, наконец, не доехали до Салины. Пейзажи по дороге скорее выглядели уныло-осенними, чем живописно-осенними – холмы, прерии да рощи, так что большую часть поездки ты дремала, изредка подскакивая на кочках: к тому же кроме тебя пассажиров, к добру или к худу, не было.

  Здесь дилижанс сделал остановку на ночь, потому что сменных лошадей на полную запряжку не набиралось – не то две, не то три недавно заболели, и возница не решился ехать по такой (будем честны, довольно скверной) дороге с меньшей упряжкой, чем положенная шестерная. Оставалось надеяться, что в Эбилине лошади будут хорошие.

  Однако неприятности на этом только начались. Ты разместилась в отеле, маленьком и совсем не в твоем вкусе – его держал какой-то прижимистый шотландец, и тут в номерах не было даже зеркал. Кровать, шкаф, стул да столик для умывания – вот и вся обстановка крохотной комнатки. Что хуже, Салина была настолько маленьким городишкой, что тут не только в карты поиграть было негде, но и вообще никаких развлечений не было предусмотрено. Оставалось умыться с дороги, лежать на кровати и смотреть в потолок или же спуститься вниз и поужинать. Какое-то время пришлось подождать, пока твой не слишком крепкий организм отошел от дорожной трясучки и, прислушавшись к своим ощущениям, ты обнаружила ростки аппетита.
  Однако примерно в то же время ты стала прислушиваться, так сказать, не у внутреннему, а к внешнему миру, потому что на улице раздались крики и даже звуки, отдаленно напоминавшие народные волнения.
  Загадка разрешилась быстро – в окрестностях города какие-то полоумные индейцы напали на каких-то путников и кого-то зарезали или застрелили. От хозяина ты узнала, что даже мертвое тело в город уже привезли. Значило это, что твоя поездка дальше откладывается на... никто не знал на сколько, может, на два дня, а может, на три, а может, на все пять – зависит от того, как скоро солдаты, которых в Салине было десять человек, прочешут окрестности и доложат, что индейцев и след простыл – этим, чаще всего, заканчивались все попытки солдат найти индейцев.
  От нечего делать ты все же пошла поужинать. Выбор блюд не радовал разнообразием – тебе предложили стейк, либо стейк, а если непременно хочется чего-то пооригинальнее, то стейк будет отличным выбором.

  Выбрав третий вариант, ты получила свой стейк с кукурузой и картошкой на жестяной тарелке и еще кофе в эмалированной кружке – такая тут была посуда. Стоило это доллар.
  Стейк оказался немного жестковат, а картошка немного пережарена, но уж как есть.
  Сражаясь с этой грубой пищей, ты даже не сразу заметила, что к столу подошли два погонщика.

  – Мэм, – сказал один из них, держа шляпу в руках. – Вы ведь мисс МакКарти, верно? Вот мой партнер, Дарра Дайсон, он вас знает, – ты перевела взгляд на второго, и поняла, что да. Знает. – А меня зовут Коул Фоулер, к вашим услугам, мэм. Вы извините, что мы, так сказать, вторгаемся... вторгаемся. Мы бы не хотели вторгаться. Но видимо, Бог сделал так, что нам выпала удача встретить вас. Мистер Дайсон мне рассказал, в какую передрягу он попал, и что вы ему помогли. Но нам так важно понять, как все было, чтобы обратиться в суд? Вы не против, если мы составим вам компанию за ужином и попросим еще раз все обстоятельно рассказать? А мы в ответ будем рады угостить вас этим ужином.
  Он был постарше Дарры, ему было лет двадцать восемь, и акцент у него был не северный, а южный, а вот из какого штата... бог его знает, то ли Арканзас, то ли Миссисипи, а может, и север Луизианы. Выглядел он... нуу... да как типичный дроувер. Может, чуть-чуть поумней что ли? Не нищий, не богатый, хотя видно было, что одежда на нем такая, в которой работают. А говорил он несколько с усилием, ну, знаешь, как деревенский парень, который научился прикидываться приличным человеком, но понимает, что на самом деле все всё понимают, только ему самому так веселее, чем "Эу, слыш!?"

- Вероятность есть, но большой я бы её не назвал. Процентов 10-15? В первую очередь они займутся мной, разумеется. Если вы не будете афишировать вашу помощь в моем побеге, возможно, вы и вовсе избежите их внимания. Дальнейшее наше с вами общение после освобождения будет происходить через посредников.

На речь Анны Грил хмыкнул.

- Прошу прощения, юная леди, но у вас невеликий опыт в переговорах, по крайней мере, в тех кругах, в которых мы с вами сейчас вращаемся.

Он обвел руками жижу вокруг плота.

- Всегда стоит иметь при себе как кнут, так и пряник. Но, прошу прощения, если вас как-то напугал или задел, это не было моей целью, исключительно объяснить вам мое и ваше положение. По поводу того, что я могу вам предложить - вопрос резонный. Деньги - это самое простое. В золотой и серебряной монете, мелких драгоценных камнях, банковских векселях, как сочтете нужным. Думаю, что около трехсот золотых я мог бы собрать в скорое время после освобождения. Больше сразу - нет, мне потребуется помочь и моим друзьям тоже.

По меркам Викена триста золотых были умопомрачительными деньгами. Столько было только у отца Септа, да и то, если бы он продал существенную часть своей земли, чтобы их обналичить.

- Могу предложить товаром, почти любым. Оружие, алхимические зелья, инсектум или другие наркотики, что сочтете нужным, связи у меня налажены с производителями и импортерами. Что дальше. Информация? Могу найти вам человека в Блайте или королевских землях. Или вещь. Разумеется, доставить вам этого человека или вещь - это уже будет более сложная задача, требующая отдельной оплаты. Могу найти секреты и скелеты в шкафу той или иной особы. Члены королевской семьи и Королевские судьи, разумеется, не рассматриваются, жизнь моя меня тоже интересует. Наконец, могу найти вам "помощников" в том или ином деле. Кража, взлом... более радикальное решение проблем. Или, наоборот, эксперты по тем или иным вопросам. Но - не все сразу, разумеется. Хорошая работа сама по себе стоит оплаты.

В небольшом блокнотике Уильям отмечал месяцы и дни, прошедшие со времени его попадания во французский легион и сколько ещё осталось. В последнее время он заметил, что всё чаще забывал это делать – дни сливались похожие один на другой. Потом он сразу зачеркивал неделю или даже две. Правильно ли посчитал? Да к чему вообще это всё? Когда настанет срок, скажут, а раньше всё равно не отпустят. Ну знаешь ты, что до свободы осталась 1462 дня, а что толку? Четырёхзначное число терзает душу.

Он бы наверно и до встречи с Альбертом дни отмечал, если бы точно знал, когда она состоится, но он не знал, поэтому временное объединение их батальонов стало сюрпризом.

Их встречу он представлял совсем не так… Вроде бы обнялись, поговорили, но… Уил понял, что между ними с Альбертом теперь пропасть. И объятия вышли просто дружескими и даже немного неловкими, а не как… Ну не как раньше.

Простые вопросы, простые ответы, которые показали, что они стали совсем разными людьми.

Альберт вон теперь капрал и во французском легионе ему нравится. Казалось бы, Уилу за него порадоваться, но слишком уж он был не согласен с мнением Альберта и это мешало похлопать его по плечу и сказать: «Молодец, так держать!»

Что они делали хорошего, пока жили во франции? О, да ведь кучу всего… Писали пьесы и картины, давали работу нищим и развлекали людей своим искусством. Дружили и любили в конце концов… Что же в этом плохого? А что хорошего они делают тут?

Вели ли они правильную жизнь до того, как попали на эту войну? А кто устанавливает правила? Бог? Вроде бы убивать он тоже считает «неправильным», но во время войн об этом вечно забывают, и священники начинают благословлять «крестоносцев».

Уил был не согласен с Альбертом в том, что война войне рознь. Что до него, он бы уж конфедеративную армию предпочёл. Там можно было бы хотя бы убеждать себя, что защищаешь интересы родного штата и всё такое, хотя и это Уилу когда-то казалось недостаточной причиной убивать людей и рисковать своей шкурой. Потому он сейчас и тут, а не дома…

А всё же он понимал Альберта. Ему и самому не хотелось признавать, что ему НРАВИТСЯ чувствовать «братское плечо», распевать песни, идя в строю, пить крепкий кофе, сидя в лагере с сослуживцами вокруг костра. Атмосфера товарищества и единства, что царила тут действовала прямо-таки как заразные миазмы. Она настойчивым гулом в голове твердила: «оставь свои убеждения и идеалы, живи этим моментом будь здесь и сейчас, почувствуй, как сильны мы вместе, будь с нами, просто выполняй приказы и ни о чём не думай». Уил сопротивлялся этому изо всех сил. Быть может зря? Тоже был бы уже капралом и не испытывал бы никаких душевных терзаний.

В тот раз, каждый остался при своём и разошлись с тяжелым сердцем.

***

После разговора с лейтенантом Ламбером Уил при первой возможности забрал в штабе револьверы и решил больше не играть в неумеху на стрельбищах. Ему ведь вообще-то нравилось стрелять по мишеням, так почему бы не добавить себе в жизнь немного развлечений, раз уж всё и так всем понятно.

Как Уильям ни старался отгородиться ото всех, совсем «избавиться» от братства не вышло. Да и, сказать по правде, без обычного человеческого общения с ребятами вроде Танги, Жобером или Покорой пребывание тут было бы ещё более невыносимым. В Танги он видел какую-то опасную притягательность, с Жобером мог спорить до темноты и отбоя кто из писателей лучше и был готов слушать стихи в его исполнении хоть всю ночь, а Покора… Иногда он вызывал недоумение тем, как же можно быть таким тупым, но в то же время и странное умиление своей наивностью.

***

История с ранеными партизанами заставила всплыть в памяти одно давнее и незначительное событие из другой жизни.

Когда-то давно, когда Уил был ещё ребёнком, у них в доме развелись тараканы. Спустившись утром к завтраку, он застал нянюшку с туфлей в руке нещадно по этим самым тараканам лупившей.

– О, мастер О’Нил, – как ни в чем ни бывало, поприветствовала его она. – А я тут негодяев извожу. О, ещё один паршивец ползёт! Хотите сами его прикончить?

Уил вроде бы ничего не ответил, но она уже сунула ему в руку туфлю.

Таракан замер, будто специально для того, чтобы Уилу было проще по нему шлёпнуть.

Чувствуют ли тараканы страх? Успевают ли почувствовать боль, когда посторонний предмет касается их хрупкого панциря? Волнуются ли за них другие тараканы, если они не возвращаются?

Мальчик резко опустил туфлю. Тельце насекомого превратилось в плоское коричневое пятнышко.

Уил надеялся, что ответ на все три вопроса «нет».

Когда лейтенант Ламбер вызвал добровольцев для казни, Уил конечно же остался в строю, почему-то припомнив тот случай. Вот только мексиканцы не насекомые… Хотя умерли почти также безмолвно, как тот таракан.

***

Уилу тяжело давались караулы. Вроде бы и делать ничего не надо – стой себе и стой, но это безделье утомляло больше, чем рытьё канав или дневные марши по пустыне. Чтобы скоротать время, Уил придумывал у себя в голове истории, которые могли бы в иной реальности стать повестями или рассказами, но записывать их у него не было ни времени, ни возможностей.

Вот и сейчас, сидя в колодце с Покорой, пока его взгляд блуждал в темноте, мыслями он был далеко отсюда.

Это была история про человека «забывшего дорогу домой». Один молодой человек ушёл из дома, а когда захотел вернуться, на том месте, где должен быть его дом оказался совсем другой… И никто из соседей его не узнаёт, как и он их. Он метался от дома к дому, расспрашивая людей о знакомых местах, но везде натыкался на стену непонимания. А где же его родные края, люди, которые ему дороги? Существуют ли они ещё где-то?

Уил думал над тем, как закончить этот «мыслерассказ», когда Покора задал дурацкий вопрос про звёзды.

Когда он только познакомился с поляком, Уил думал, что у Покоры такой дурацкий юмор – задавать вопросы с очевидными ответами и смотреть, как дурачок-зазнайка всерьёз будет пытаться на них отвечать. Но потом, к своему удивлению, понял, что он и ПРАВДА не знает.

Уил начал рассказывать про звёзды… Почему бы и нет, может после армии у поляка хоть немного мозгов прибавится.

А всё же как же спать ночью хочется… «И зачем так сделано, что люди спят?» Задал Уил сам себе вопрос в стиле Покоры. Жалко рядом не было никого более умного, чтобы ответить на него.

Тут Покора задвинул про гнусности и забвение… Чего это он? Нет, Уил не думал, что будет так-то просто забыть всё что он увидел на этой дурацкой войне… Хотя он представлял, что наверно бывает и похуже. Например, когда к стенке ставят тебя, а не каких-то безымянных партизан, но тут и помнить останется недолго. Или когда кого-нибудь пытают, чтобы добыть важные сведения (этим при нём никому заниматься пока не приходилось)… Или когда гражданских мучают и изничтожают просто развлечения ради (он про такое слышал, но пока тоже Бог миловал).

Герильерос идут? Спросонья Уил подумал было, что это один из «интеллектуальных», не стоящих внимания вопросов, но уже через секунду понял, что означают эти слова и сон улетучился сам собой.
Кругом темнота. Уж не приснились ли они Покоре?

Но нет, вот тени… Сколько их? Трое? Четверо? Пятеро? А быть может остальных просто не видно.
И что же? «Извините, господа, но вам туда нельзя. Будьте так любезны удалиться в своё место дислокации»? Едва ли это сработает.

Сдаться на их милость? Уил уже видел, что его собственные товарищи делают с противниками. Почему бы Герильерос поступать иначе?

- Стреляй! – крикнул Покора. И Уильям послушался приказа. Потому что в этот раз от его выстрелов действительно зависела судьба: «Либо мы их, либо они нас». Потому что быть может подействовали слова лейтенанта Ламбера. Или же он хотел доказать Альберту, что тоже на многое способен? Так ли важна причина, когда на мушке чья-то жизнь?

Тени в темноте похожи на мишени. Можно просто не думать, что это люди. Уил и не думал, пока стрелял. Он не чувствовал страха от возможности скорой смерти и не чувствовал ненависти к тем, кого убивал. Лишь азарт и лёд в сердце, прочищающий разум и обострявший эмоции.

Выстрелить, перезарядить, стрелять ещё. Благодаря многочасовым тренировкам у Уила неплохо получалось перезаряжать винтовки в темноте почти на ощупь. Пальцы сами знали, что делать.

Когда Герильерос подобрались совсем близко к укрытию, Уил отбросил винтовку и выхватил револьверы. Он всегда носил их с собой с тех пор, как забрал из штаба.

Ещё 11 выстрелов меньше чем за минуту. Когда Уил нажал на спуск Лефошо в седьмой раз, в ответ раздался лишь щелчок. Барабан Смит-вессона тоже был пуст. Как бы там ни было, в этот раз никто не сможет обвинить Уила в том, что он не сделал всё, что должно.

В окружающей мгле со странными огоньками, кажется, незаметно растворился весь мир.
Оглянувшись в сером мареве, Эмбер осознала, что уже какое-то время не ощущает подопечных позади. Ну что за наказание с этими юнцами! Сказано ведь было – идти вслед! Куда они рассредоточились по болоту? Как их теперь собирать?! Охотница едва слышно скрипнула зубами, напропалую ругая себя за невнимательность. Не могла за столько дней привыкнуть, что за этими двоими надо следить в оба?

Густой туман хоронил надежды отыскать строптивцев быстро, а скользкая топь под ногами – незаметно и надежно. Эмбер в приступе ярости тихонько зарычала, понимая, что даже не представляет, в какую сторону направить поиски.

Надо было плюнуть на этичность и приказать им сидеть у костра? Так ведь, как пить дать, они и оттуда бы расползлись, словно слепые котята! Эмберли мысленно помянула верховного магистра очень нехорошими словами. Чтоб еще раз он сумел навязать ей такое ярмо!

Ярость, поклокотав еще немного, вдруг утихла, уступив место привычной холодной собранности. В конце концов, речь идет об инициированных охотниках, а не о парочке детишек. Если только они не прогуляли совсем уж все занятия – должны суметь хотя бы самостоятельно вернуться к костру. Попутно не попав в трясину и разобравшись, что делать, вдруг наткнувшись на какую-нибудь местную тварь. Эмберли им не наседка. А у Вильгельма есть даже фонарь!

Света вокруг тем временем стало больше – зеленые светлячки множились и будто звали куда-то, мельтеша прямо над головой. Что ж, необходимость разведки так никуда и не исчезла. Хотя здесь бы, конечно, не помешал еще кто-нибудь мозговитый – Арлетта, например – чтобы суметь получше проанализировать все свалившиеся скопом сведения и сделать уже хоть какой-нибудь вывод.

Предельно сосредоточившись на всех телесных ощущениях, чтобы в случае чего постараться не дать себе опять провалиться в забытье, накрывшее троицу охотников у костра, Эмбер осторожно продолжила движение по неверно расползающейся под ногами почве, прощупывая, проживая каждый шаг. "Леди Мария" в руке чуть опережала ее, пронзая дулом вязкую тьму.

Внезапно явившееся ее взору зрелище заставило Эмберли удивленно чуть отступить назад, словно вдавливаясь обратно в туман. Источник зеленых огней, кажется, был обнаружен. В их дрожащем свете, разбрасывающем трепещущие тени, охотница разглядывала невообразимое существо, прикидывая, как же сумела допустить настолько широкий пробел в своих знаниях содержимого бестиариев. Ничего похожего не получалось вспомнить и близко. Хотя если бы имелось хоть какое-то доказательство существования демонов, с которыми так тщательно борется инквизиция, Эмбер подумала бы, что это, очевидно... демон. Однако в любом случае перед нею, без сомнения, был очень серьезный противник. Был?..

Эта тварь убила вервольфа. Просто загрызла, разорвала. Можно представить, насколько опасна она сама... И все же интересно, кто именно за кем гнался? От этого косвенно зависит, интересуют ли этого монстра люди. Впрочем, нечего гадать. Все чудовища должны быть уничтожены. Если этот инфернальный олень даже не охотится на людей, странный морок, напавший на охотников в лагере, вполне может быть его влиянием. Необъяснимые огни на болоте появились точно из-за него.

Эмбер теперь скупо порадовалась, что Вильгельм и Белла где-то отстали. Одно дело – водить новичков на охоту на изученного василиска, от которого знаешь, чего ждать, и совсем другое – на ходу изобретать тактику затравливания твари, которой и название-то не припоминается. И лучше бы при этом не быть вынужденной распылять внимание на еще пару объектов.
Охотница медленно убрала револьвер, одновременно с тихим приглушенным туманом звоном извлекая из ножен меч. Ничего не зная о природе этого существа, она все же подозревала, что здесь больше подойдет посеребренный клинок, нежели стальные пули.

Девушка уже прикидывала, как подобраться ближе, куда бить и какие атаки, возможно, придется парировать... Но вдруг у нее мелькнула совсем другая идея. Раненая тварь вряд ли будет быстра, даже если захочет напасть. Можно немного понаблюдать за ней. Эмбер с мечом в руке неспешно направилась мимо светящегося оленя, не спуская с него глаз, к туше вервольфа на краю островка.

      Слова Рин звучали... необычно. Тамэтомо как-то особенно остро ощутил старомодность собственного мышления. Даже если бы его просто заставили драить полы в Особняке, его душевное равновесие немедленно вернулось бы в норму. Этот же ответ Госпожи смутил мужчину. Стоило признать: логика в нём есть. Разве что всё же немного не та, к которой привык древний самурай.
      – Пусть будет так, – произнёс, наконец, Арчер, – Госпожа милостива и я ценю это!

      И ведь, что характерно: прелестное щебетание синьоры подействовало... как обезболивающее, но для душевной раны стрелка. Доселе суровый, Тамэтомо при взгляде на подскочившую к нему Катерину подтаял аки мороженое под ярким летним Солнцем. А ещё эти словечки на чужом языке: они добавляли девушке шарма. Пусть даже не понимая их значения, Арчер угадывал смысл по интонациям.
      – Благодарю на добром слове, Синьора, – отозвался с улыбкой.
      Однако: Слуга вежливо отказался от кресла с вином.
      Он не искал себе ни оправданий, ни поблажек.

      Когда Балин обратился к нему со своим предложением, Тамэтомо также кивнул тому в ответ:
      – Полностью согласен.

      В дальнейших беседах Арчер участия не принимал.
      Сложные темы вроде магии и вовсе слушал в полуха.
      Просто пребывал рядом с Рин и наблюдал за сражениями.
      А оные получились на редкость интересными.
      И закончились победой Ассоциации.
      Арчер незаметно выдохнул.

Шумно выдохнув, Ковальски тряхнул тяжелой головой. А потом согласился с утверждением Уоррена.
- Тараканы и есть, Ронни.
И добавил.
- Суки.
Потом загрохотало что-то. Правда танк что ли? Сегодняшнее утро выдалось настолько насыщенным на всякую жуть, с дичью вперемешку, что Роберт бы уже ничему не удивился. Ну, может, только если б оказалось, что это, например, какой-нибудь катер, к которому зачем-то приделали гусеницы, и он теперь, вот, по берегу гоняет, стреляет во всех - тогда, может, еще и да. А так - нет.
- Просто суки...
Пальнул еще разок куда-то, куда - сам не особо понял. Пулемет вжарил потом. И вообще началось что-то такое, нездоровое. Как будто оно до того было "здоровым", ага. Смертельная усталость, с легкой толикой желания покурить: максимум из того, что почувствовал в этот момент "Хобо". Вот правда, как же все достало, от жары и до япошек.
- Не расс... Да блять!
Тяжелый калибр щепил бревна, всякая "древесная" дрянь сыпалась со стен и потолка. На живых, на мертвых: на всех. На разбитую мебель, на "пол", на гильзы, на крови темные пятна, что тут и там напоминали о том, какой ценой вверенное ему - Роберту Ковальски - отделение продолжало удерживать этот гребаный барак. И это чудо просто, что до сих пор никому ничего не отстрелили с момента последнего штурма, настоящее чудо, а не такое, как в книжках про всяких сказочных букашек пишут. Где вашим волшебным фонарикам до нашего-то "Лаки-​Страйка", с "Фермой" заодно. Выживать в этом Аду, магия и есть.
Но люди, в отличие от книжных жучков из детских историй, все таки имели свойство умирать. Особенно, мать их, если по ним стреляют из пулеметов, с перспективой забрасывания гранатами, штурма, всего этого. И люди, не в пример всяким зайчикам, которые в бабушкиных рассказах без устали скачут по полям, разыскивая сахарную морковку, они все же выдыхаются. Дело даже не в том, что мышцы от напряжения уже сводит, усталость - она не только в них, она еще и в мыслях, во всех этих способностях быстро думать, быстро делать.
У всего есть предел. И его отделение своего достигло, дальше будет только больше трупов. Но, сука, что делать-то?
- Так, парни.
Пусть кто-то скажет, что морпехи из "первого" ничего не сделали, да. Дай Христос, чтобы сержант в этот момент где-то рядом был, услышал. Дай Христос.
- Нельзя отходить - "бамбуки" так и будут давить, пока обратно в море нас не опрокинут. Не остановим их здесь, пизда всему.
За каждого следующего убитого, очевидно, на том свете с супер-командира, широко известного в узких кругах как "Держатель Золотого Сарая", будет особый спрос.
- Занимаем круговую! Ронни, Рили - вы на месте! Терренс, дуй назад, наблюдай - чтоб нас сзади не обошли! Джон! Ты давай сюда, выбирай окно - и гляди в оба!
Сам тоже у своей стеночки остался.
- Проверить оружие, приготовить гранаты! Никто не высовывается - смотрим больше, чем воюем! Если видно, что на штурм прут, сразу доклад!
Хотел было добавить, что "Заусенец" за старшего будет, если его самого убьют, да не стал уже нагнетать. Как-то поживем еще. Может быть.
- Вперед! Вперед!

Кобылу Дарра назвал бы Окуньком, если бы она была конём, конечно. А так пришлось Пылинкой-Дасти назвать — за серовато-белёсый окрас. Или, по хорошему настроению, Серпик, Дасти-мун — потому что на сером боку белое пятно полумесяц напоминало. Впрочем, во время погони точно не до благодушия Дарре было. Не пожалел он о более простой кличке кобылки своей, уж столько ругани на неё удобно ложилось!

"Да тя ж ветром сносит, глиста, не весишь ни черта, ааргх!"
"Ну чего не ешь-то ничего, дура-скотина, правда пылинкой стать решила?"
"У-у-у, скелетина, тебя б на одеялко, так ведь всё равно никчёмное выйдет, холодное!"

Ругань позволяла выпускать пар и чуть меньше волноваться перед грядущей встречей с мошенниками... или с отчаянием, в случае если встречи никакой не состоится вовсе. Хорошо даже в каком-то смысле, что кобыла Дарре досталась. На Окунька бы он так ругаться не смог.

Дело у Дарры в целом не сильно спорилось. Шло, так сказать, ни шатко, ни валко. Только повезло с одним - упустил время с другим. Чёрт его дёрнул про бинокли эти дурацкие выспрашивать! Хорошо хоть девчонки с направлением подсказали, и без той громадины своей обошлись, хех. Ей бы указателем работать, издалёче видать!

В общем, плюсов как будто бы было больше, и дорогу Дарра встретил в напряжённо-азартном состоянии. Послание мисс Маккарти передал, совесть чиста. Вот только в дороге чистым долго не останешься — сначала пыль дорожная на пот хорошенько так легла, затем выветрился мало-помалу азарт, а напоследок и мысли тревожные в сердце вгрызлись.

Его-дурака мисс Маккарти от гибели уберегла, а он куда лезет? Всю её заботу насмарку пустил! Леди это же ориентир такой, как там Коул говорил, маяк, да? Он ему-дураку светит-светит, а он прямиком на скалы! И ещё про совесть что-то там придумывает. Послание он передал. Пацана того не видел что ли? Передаст такой, как же.

Досталось на той дороге Пылинке ещё не раз и не два — не получалось иначе у Дарры успокоиться. Эдак совсем перестанет на Серпика отзываться. И всё же лучше с ветром в прериях переругиваться да тварюшку безмолвную понукать, чем через плечо оглядываться и терзаться. Нет, никак нельзя иначе. Жить и не мочь в глаза посмотреть Прикли, Рин-Дин-Дину и Коулу — это и не жить вовсе. Это ж не какие-то оседлые, перед которыми тоже стыдно может быть, но от которых хотя бы на другой конец страны убежать можно. Ковбои — то такие же как Дарра бродяги, дорогой вскормленные и дорогой кормящиеся. Куда от них убежишь? Дорога одна на всех — рано или поздно пресекутся.

Что до суда и угрозы какой-то уголовной, то про это в дороге особо не думалось — страшновато было, конечно, но не так, как в глаза товарищам-партнёрам смотреть. Не знал ведь ничего толком Дарра про то, как суды устроены. Или вообще государство, если уж на то пошло. Так-то, конечно, в детстве громкие дела на слуху были — про Дредда Скотта того же или Джона Брауна тем более, но там и вопросы-то были ого-го, ничего себе, цельное рабство негр смелый оспорить решил, а белый ажно мятеж поднял, устроишь тут суд! Только всё равно это где-то далеко было, а в фермерской-то общине всё обычно внутри промеж собой решалось, максимум - с арендодателем, тем же мистером Крюгером. Да в общем-то большинство проблем с ним и решалось, потому как проблемы обычно там, где деньги, а фермерам-то что между собой делить. Из-за Окунька даже никто в суд не пошёл! Потом на ферме у брата тоже как-то не до судебных процессов было — Пэдди только чуток про банки и ссуды рассказывал, и в его словах оно как-то просто всё звучало, честно что ли. Вот тебе закон-Гомстед всеобщий, вот тебе договор займа со сроками и суммами, как у людей почти, только проценты какие-то там сверху накидываются, типа доля за интерес, чтобы не просто так. В общем, понять можно, особенно ежели рукопожатие представлять, брата и какого-нибудь хлыща в пиджаке, ну ладно, с приятным лицом хотя бы. На ранчо Джей-Арроу Соединённые вообще всё просто было — вот хозяин, вот условия. Нравится — работай, нет — уходи. И то мистер Риггс во многих вопросах по-человечески навстречу шёл, даже закорючек никаких в бумагах не заставлял ставить. Какие уж тут суды? Сколько раз Дарра кукурузу да кур воровал по мелочи, и что-то никто ни про какой суд не вопил, только с ружьишек вдогонку палили, этда, это понятно. Или вот во время перегона из Техаса попробовал бы кто про суд заикнуться из-за суровых порядков мистера Киммеля или из-за рукоприкладства Плейнвью того же — на смех бы подняли. Да, если так посмотреть, обошёл Дарра все суды стороной по жизни.

И тут вдруг такое. Купчая какая-то поддельная, итить-колотить, бороду накладную не разглядел! Охренеть просто, и что же теперь, за такое в суд? Да в чём он-то виноват, Дарра Дайсон? Вон этих лже-Тимберлейков и ловите! Они кашу заварили, а Дарре расхлёбывать, ну как так-то? И вообще, не зря же он про свидетельство так ловко вспомнил в разговоре с мисс Маккарти! Вот написала же она его наверняка, там в отеле в Эллсворте лежит, часа своего дожидается, и там всё чин-чинарём! Ведь так? Ведь правда?

Всё равно под ложечкой-то посасывало. Неприятно так, мерзко, словно в потёмках блуждаешь и нет-нет на хлам какой-то наступишь, головой висанину какую зацепишь. Понимал внутренне Дарра, что не будет никто мошенников ловить, время своё тратить. А вот ущерб с кого угодно возместить — это да, у оседлых это так принято наверно. Чтоб без разбора, до кого дотянулись, того и схватили. Тяжело им-оседлым тянуться-то ведь. Мошенников-то и след остыл, а Дарра-дурачок — вот он, крутится-вертится, правоту свою доказать пытается. Ну уж очевидно же, кого крайним проще сделать, с кого всё стребовать. Так что ли законы их работают? Вот дерьмовые-то законы.

И всё равно это больше в голове было. Догадки, сомнения. А как на него Коул посмотрит и остальные ковбои, это Дарра прям прекрасно знал. С разочарованием посмотрят. Ни хрена не как на того, кто стампид остановил. Как на того, кого Пират за жопу укусил, только вместе с жопой ещё и деньги общие сожрал, и ускакал куда-то в прерии с мстительным ржанием. Как будто плохо его Дарра чистил да мало кормил! Что он этим уродам такого сделал?!

По всему выходило, не мог Дарра Пирата этого не выследить. Не мог не достать деньги из брюха его. Если придётся, даже разрезав. Сможет ли только? Тяжело же. Не коровы ж тупые, что детёнышей собственных на перегоне давят. А Окунька оставлять не тяжело было? А с индейцами да мексиканцами в гляделки играть? А с Недом Сибили драться?! Ух, бывали же передряги, выкарабкался же как-то!

И всё равно в глубине души Дарра чувствовал, что в этот раз всё как-то иначе. Серьёзнее. Ближе, не смотря на то, что мошенников и на горизонте не видать. Да, ближе. Потому что когда на одной чаше весов неизвестная добыча, а на другой — риск пулю схлопотать или по лбу получить, то и в гляделки ещё можно выиграть, и в пьяной драке победить. А вот когда конкретно большие деньги уже в кармане, тут совсем другая игра получается. Совсем не в гляделки.

Примерно о том же самом Дарре сказал и Коул, когда они неожиданно встретились в Салине.
Пересеклись-таки на дороге.

***

— Ну не надо, так не надо, чё сразу в бутылку лезть, — угрюмо отбрехался тогда Дарра, сунув руки в карманы и повернувшись полубоком, дескать всё, мир-мир, — А всё же не давал бы мне батя морквы после подзатыльников, так наверно невзлюбил бы его.

Сочувствие? К Коулу? Сочувствовать оседлому можно, что всю жизнь свою в одном месте смертушки дожидается. Потерявшим мужа Дейдре и братьев Брэди. Галливеру, ни за что ларьятом схлопотавшему, а потом и под копытами стампида сгинувшему. Мало ли кому! Жертвам, не агрессорам. Агрессор на то дел всяких начинатель, что как начал, так и закончить может, а захочет в обратную сторону "агрессировать" — так и сможет, он же своей жизни хозяин, не жертва же!

— А ты всё равно партнёр мой, хоть по-свински себя ведёшь спьяну, хоть Соком Тарантула спаиваешь, а всё равно стараешься правильно жить. Не знаю никого другого такого как Коул Фоулман. И не надо мне.

Развернулся тогда Дарра и ушёл, насупившийся и так и не понявший, к чему сильному сочувствие. Не было у Дарры такой монеты в кармане, а вот признания звенело мало-немало. Сколько было, всё выложил. С тяжёлой головой и лёгким сердцем из разговора вышел.

***

...А Коул всё-таки поверил! И подошёл-то обрадованный — в глазах горело, в голосе трубило, да и явно не хотелось ему чувства скрывать. Видно же было, что искренне беспокоился.

У Дарры сразу от души отлегло, даже обнять партнёра захотелось. Сдержался, всё ж таки дело первей, и дело то серьёзное донельзя. И запутанное. И новое появление мисс Маккарти в том же отеле, где и мошенники заночевать решили, ни разу его проще не делало!

Только к вечеру ближе, когда умный Коул всё разложил по судам да засадам, стало Дарре по-настоящему страшно. Не поверят ему! В доверии всё дело-то. Твой не твой проступок, поди докажи-ка, что не сам эту купчую купил у адвокатишки какого-нибудь, ему же дольку с добычи нарезав. И вот так просто. На два года. В тюрьму, прям настоящую, с прутьями и решётками, гнилой соломой вместо лежанки и баланды вонючей на обед. Завтраков и ужинов там, вестимо, не бывает же. Короче, ужас.

Первой мыслью было — да ну к чёрту этих сукины детей! Будь хоть трижды головорезами они, своего же подельника порешившими, что ж теперь, из-за страха перед ними с чистым именем распрощаться?

Мысль же вторая обернулась совсем иным вопросом. А что лучше-то, чистые руки или чистое имя? И Дарра на всю свою звеняще-трезвую голову так и не смог из себя ответ выдавить. Крючок спусковой наверное легче бы шёл в засаде, чем ответ этот. Дурацкая какая-то игра. Гляделки лучше, честнее. Драка пьяная и то краше. А тут как получается? У тебя украли, но всего лишь деньги, не жизнь же, так? Ну и чё ты тогда пыхтишь в затылок, нарываешься, ставки до дула у виска повышаешь? Обдурился — проиграл, смирись.

В этой игре будто надо было в свой черёд у других красть, нового дурачка искать, исподтишка бить (можно и не насмерть) и мутные схемы придумывать. Тьфу, мерзость. Как у тех самых-то выиграть, которые в первый раз тебя обыграли? Никак, получается. Шериф-то или их арестует, или тебя, и всё от его настроения что ли зависит? Ну и ещё от того, как язык подвешен у одной стороны, и у другой. И от доказательств ещё, свидетельств! Да вон же оно, свидетельство главное, сидит-стейк-ковыряет!

— Коул, давай может всё же к шерифу, а? — сглотнув, попросил Дарра партнёра, прямо как в детстве, когда Брэди предлагал за разбитую чашку родителям не признаваться, — Смотри, мисс Маккарти же тут оказалась, мы только вот её попросим с нами сходить, и всё. Она не этсамое, ну ты чего? Стала бы она мне тогда про ворьё это рассказывать? Просто наверно в этом же направлении ей ехать надо было, потому и вот. Меня как раз дилижанс обогнал один на дороге. А ещё она говорила мне, что её ограбили недавно. Может, как раз в Эллсворте и ограбили? Потому и не хотела там оставаться. Вроде так-то складывается. И тогда, если так, повезло же, не? Тем более она кстати про тамошнего шерифа, ну из Эллсворта, всякие ужасы рассказывала, что Сатаной сам себя кличет и вообще лютует. Может, она к нему пошла, а он её к дьяволу послал? Ну то есть он же сам, тьфу. Ох, лишь бы здешний не такой был.

Дарра прикусил губу и нахмурился.

А что если такой же? Может они вообще одна шайка-лейка. Если всё же риск пополам будет, может да, может нет — рискнуть тогда или нет? Или в засаду, как Коул предлагает? Только там ты и руками, и жизнью рискуешь, а с шерифом только именем. Далось оно тебе?

Как тут в отчаянии не посмотреть ещё раз на мисс Маккарти? На леди-маяк или тогда уж леди-гирю, что на нужную чашу весов опустится легонько так, и в нужную сторону склонит. И никакого риска тогда. И руки чистыми останутся, и имя.

— Всё ж таки она же леди, — со слабой надеждой сказал Дарра задумавшемуся Коулу напоследок, — или нет?

"Или всё, что ты мне рассказывал про них, партнёр, — лихая ложь и неуклюжая шутка, и нет никаких леди, одни простушки, шлюхи да мошенницы, и ты всегда это знал, и потому и Доротее всыпал, а перед той дамочой, что через грязь перебраться не могла, просто красовался, чтобы лично себя лучше почувствовать? И если так, партнёр... то может быть нету в чистоте рук такой уж ценности? Некого же тогда обнимать ими, некого."

– Дротики? Давай мне Кеннет. – отозвался старший из братьев Неттл в ответ на вопрос полурослика. Он больше привык к праще, но это лучше чем ничего.

***
Эдвас потом ещё некоторое время молчал, но появление Аммоса и если уж на то пошло жука-Боба вызвало в нём отклик. Если выброшенный нож он встретил удивленно поднятыми бровями, нет конечно он знал уже что это водное чудовище может говорить, но увидеть это воочию было совершенно новым для него опытом, то появление у их плота рыжего полурослика вызвало у полуэльфа неподдельную улыбку.
– Будем рассчитывать на твое слово. – кивнул он в ответ на обещание ощущая что, наконец, все оборачивалось в нужную им сторону.

***
Наконец, покачав головой в ответ на неуклюжую попытку Айлинн сделать вид будто она не собиралась проспать побег, Эдвас уже собирался подставить плечо "соне-вертихвостке", как вспомнил о словах Аммоса. И принялся ждать гостей. Так в итоге и оказалось. Мистер Грил со своими людьми последовал, с "предложением от которого невозможно отказаться" как иногда писали в книгах. Эдвас некоторое время слушал разговор спокойно, но потом о чём-то задумался на словах бандита-очкарика о роме. Он произнёс формулу заклинания и сосредоточился пытаясь вспомнить не успел ли его брат отпить из фляжки. Как ему сразу это в голову не пришло? Чёрт.

  Мрачный смиренно молчал. Ну, так все думали, потому что так видели. На самом деле ему стало лень упорствовать, и он решил заняться тем, чем заниматься полюбил – обдумывать, придумывать и додумывать. Мрачный смотрел на японские позиции поверх прицела Гаранда, полз за неуемным Борделоном, выслушивал перепалку его и Лесли, тоже, в общем-то, славного парня, а в то же время в его голове складывались буквы в слова, а слова в предложения вроде "командный состав использует огнеметчиков, как рядовых пехотинцев", "командиры рот не заботятся об обеспечении локтевой связи между подразделениями", "целесообразно поставить вопрос о формировании специализированных штурмовых подразделений, дополнительно укомплектованных...". И откуда столько мыслей набрался, спрашивается?
  Но все-таки не сдержался, и пока Борделон принялся за вязанки, Мрачный, демонстративно перетащив баллоны к себе и став приводить свою трубу к бою, заметил, правда, пресно, как бы между прочим:
  – Сэр, мы приданы пехотному взводу, и должны действовать по планам пехотинцев. Сами слышите, что там началось. Заноза и Мыло убиты, огнеметчиков нет, возможно, у пехотинцев сложилась нетерпимая ситуация.
  Но лейтенанту, похоже, было похрен. Ясен красен, две палки на лоб налепили – и уже пуп земли. Мрачный не стал обострять, лишь многозначительно кивнул головой, многозначительно моргнув: "Сэр, я выполню приказание офицера, но, разумеется, не премину рассказать об этом каждому, если кто-то начнет мне задавать вопросы".
  Но огнемет он уже не оставил. Хер вам. На все рыло. Гуталином. Ничего оставить нельзя. Тьфу.
  И снова началось ползание, брождение, шатание... Хорошо хоть песок, а если бы галька? От формы бы уже одни лоскуты остались. Да и с винтовкой и огнеметом идти было тяжеловато уже. Зачем и взял, спрашивается, надо было оставить.
  Оставлять, как выяснилось, не надо было. Надо было сделать простую работу. Прикрыть Борделона и Янга. Забавно. Каких-то полчаса (как казалось) назад Янг прикрывал Диаманти. Теперь наоборот. Интересно, что он чувствовал тогда? Сейчас-то понятно, не высыпаться в ботинки со страху – уже хорошо. А вот когда ты прикрываешь, от тебя зависит, будет жить штурмовик, или умрет, что чувствовал?
  Что ты чувствуешь сам, Серджио? Досаду. Сейчас их обоих обязательно прихлопнут. "Малым" обычно столько не везет. А здесь... Даже дымов запасти не смогли, саперы, мать их, инженерных ее величества войск.
  Ничего важного сделать Мрачный не мог. Максимум – хлопнул Янга по плечу и кивнул ему, словно приветствуя равного себе, идущего на смерть. И щелкнул предохранителем винтовки.
  Первый магазин всегда дрянной. Дергаешь головой то вверх, то вниз, не зная, прятаться или стрелять, ствол ведет, пытаешь за что-то зацепиться взглядом, но не успеваешь и попадаешь куда-то туда. За одну пачку кончился Борделон, а в голове мысли только про то, что вот бы сейчас хорошо автомат Томпсона или Джонсона, чтобы прям насыпать. А лучше М4 с гаубицей и огнеметом, нах.
  Мрачный успел вбить вторую пачку, пока Янг вылезал, и, вот честно, инстинктивно, он подался вперед, и стал уверенно работать в сторону еще одного вскрывшегося японского ручника, будто надеясь примагнитить на себя хоть что-то, что должно было прилететь в удаляющуюся фигурку с сумкой в руках. Правда, хватило его только на один заход, и дальше он отстреливался уже не так быстро и не так смело. Только тут дошло, что можно было бы попробовать создать завесу черным дымом от огнемета. Хотя тут вроде больше фланкирующие пулеметы опасны.
  Тьфу, бля. Щас всех по одному постреляют, а тебе все в солдатиков играть.

Охотники рассредоточились, завершив обсуждение. Ханс и Джозеф разбрелись в стороны, удаляясь от Арлетты на примерно равное расстояние. Образовав подобие перевернутого треугольника, они молча переглянулись, легли на землю и поползли.

Бледное солнце сияло в ослепительно чистом небе. Налетавший с севера ветер волновал пожухлую умирающую траву. Возвышавшаяся вперед каменная башня казалась давно оставленной, совершенно безжизненной. Мерзлая земля остервенело впивалась в колени и локти, лицо так и норовила разодрать разлапистая поросль немногочисленного кустарника, к одежде и волосам прилипали колючки.

Охотники продвигались вперед мучительно медленно – башня впереди вырастала с каждой минутой едва ли на дюйм. Ханс оставался в непоколебимой уверенности – внимательный наблюдатель на верхней площадке наверняка заметит распластавшиеся посреди равнины черные кляксы. Ханс не сомневался потому, что сам бы заметил. Уповать на неопытность Эстебана не приходилось, а значит оставалось только надеяться, что ни одна живая душа не наблюдала за равниной с вершины полуразрушенной башни.

Сбыться этим надеждам не было суждено. Хансу показалось, что на верхней площадке старого донжона что-то сверкнуло. В следующий миг пуля выбила неподалеку фонтанчик мерзлой земли, и, безнадежно опаздывая, прогремел выстрел. Глухим эхом рокот разнесся над пустынной равниной, а охотники, вскакивая, приходили в движение.

Мозг Ханса, как это часто бывало в моменты опасности, заработал со скоростью, опережавшей даже рефлексы. Не похоже, что стрелок ставил перед собой задачу убить – либо Эстебан ужасный стрелок, либо метил мимо нарочно. Не меньше трех сотен футов открытого пространства оставалось до способных выступить ближайшим укрытием построек у стен. Насколько бы быстрыми не казались охотники, даже им будет непросто обогнать пули.

Вернер отчего-то с самого начала этой авантюры не сомневался, что, в конечном счете, все придет к этому.

Крот надышался песка. Из-за всего этого ползания, окапывания и ныряния в ямки песок набился внутрь головы и теперь при самом незаметном движении начинал колоться так, что от боли в глазах темнело. Не песок, а толченое стекло! Колючая проволока. Сука, как же больно…

В какой вообще момент все пошло не так? Где и когда рядовой Армстронг так лихо облажался, что его занесло вот сюда, в долбанную воронку, под бочок к Манго? Мог бы как все нормальные люди… Ползти сейчас с парнями и отстреливаться. Прикрывать огнем. Дасти тоже наверняка не знал, что делать, но как-то он так всегда спокойно не знал, что было понятно: все непременно образуется, если просто делать свое дело. Крот вдруг ужасно обиделся на Манго за то, что тот не был Дасти.

Дело, меж тем, есть дело. Приказали — исполняй. Стиснув зубы (как будто от этого песок в голове хоть чуточку меньше шевелился!), Крот достал последние гранаты и передал Манго. Теперь надо было уходить, а это значило очень-очень много двигаться. От боли в голове затошнило. Господи, ну можно его не вот так убьют? Не когда он удирает ползком, наобум, не видя толком ничего перед собой.

Надо было поскорее к своим.

Ух, хорошо пошло! Сразу вылетели из головы дурацкие мрачные мысли о смерти, цепляющейся с пола за ботинки скрюченными пальцами, сразу легче на душе стало. Вот попади в такой момент пуля в сердце (почему-то чтоб именно в сердце), точно прямиком в рай отправишься, с таким-то воодушевлением как иначе?

К земле вот только гнёт что-то. Поднывающие от разгибания гранатных усиков да от стрельбы пальцы, отбитое прикладом плечо да истёртые переползаниями колени. Слишком много проклятого острова на одежде и коже — тяжёлый песок в складках, тяжёлая пыль в порах, тяжёлый смрад в лёгких. И сердце без пули. Пока тут, значит, пока в пекле. Зато хвост дьяволу прижали!

В дворовых потасовках Полу бывать доводилось нечасто (но всё же доводилось). Как-то так складывалось, что стороной такие дела его обходили, то гуляет он где-то не в том месте, пока товарищи с пришлыми отношения выясняют, то с семьёй куда-то сходить надо, и не отвертишься. Будто копились, дела-то эти дворовые, чтобы навалиться отовсюду уже здесь. И всё же да, почувствовался тот запал, почувствовался азарт, как когда камень в спину убегающим пацанам с другого района кидаешь, а у тех уже ноги в руках — не до ответок! А ты весь разгорячённый стоишь посреди улицы и орёшь в душе: "это моя улица!", а на лице гримаса, и корка из пыли и пота, и чешется всё, но ваще плевать.

И тут кто-то крикнул про гранату, а через пару секунд она напомнила о себе сама. Тряхнуло так, что Пол чуть сглатывать не разучился - так и застыл на полу со стиснутыми челюстями и горящим ртом, а потом понял, что и сглатывать-то нечем — в горле так сухо, что хоть обувь после дождя суши.

Незнакомые бойцы всколыхнулись, засуетились. Парень с веснушками предложил сваливать — Пол скорее по губам это прочитал, нежели чётко услышал (в ушах всё ещё гудело).

— Куда, куда!? — Пол схватил главного паникёра за рукав и прокашлялся, — Под пулемёт? Здесь надо держаться! Киньте лучше по гранате в окна! Если гады подкрались, хана им! Потом к окнам и занимаем оборону!

Он бы ещё мог чего-нибудь сказать, логику какую-то своеобразную подключить, аргументировать. Если бы всё это не в разгар такого жаркого замеса происходило. А так, когда с одной стороны гранаты рвутся, а с другой в оконный проём то и дело пули с диким визгом залетают, как-то не до рассуждений.

— А если ещё закинут, под труп суйте, их тут богато!

Пол только одно чувствовал — возвращаться ему смысла нет. Если там сейчас такой накат жёсткий, то пока он назад в Манго ползти будет, там уже или перебьют всех, или отобьются. А значит, лучше отсюда как-то общему делу поспособствовать, парней Блондина вот расшевелить как-то, занозой в боку для японцев стать! Если у них фланг один вражеский винтовками ощетинится и не схлопнется, наверно им и в центре наступать менее сподручно станет!

Янг пошел. Точнее, пополз. Это оказалось не так сложно, как он боялся. Если бы с него все начиналось — кто знает, может он и с места не смог бы сдвинуться, но он оказался как бы продолжением одного большого движения, начатого другими. Широкого жеста морской пехоты. Можно сказать, Айзек был той самой мышцей, которая оттопыривает средний палец, когда рука уже вскинута. Дело нехитрое. Конечно, ему нужно было еще встать и побежать через двадцать ярдов, но об этом Скрипач старался сейчас не думать: может, и не придется еще, чего загадывать. Вокруг жужжало, грохотало и хлопало совершенно неупорядоченно, и от этой безумной перкуссии у Айзека уже челюсть начало сводить. "Вот бы тишины," — подумал он — и тут же сердце ухнуло в желудок камнем в предчувствии беды. Не надо, не надо тишины! Ни тишины, ни темноты, ни покоя.

От воронки к воронке, ярд за ярдом, вдох за выдохом. Скрипач старался держаться того же курса, что и Борделон до него, потому что надеялся приметить, где тот упал. Чтобы вытащить его. После того, как подорвет пулеметное гнездо. Самому стало немного смешно — и как-то даже неудобно. Айзек был совсем не атлет, не капитан бейсбольной команды, никаких красивых блондинок, даже воображаемых, ему не светило. Он был не герой, и то, что на него свалился подвиг, казалось недоразумением, будто он занял чужое место.

Наверное, по-другому надо было на это смотреть. Скрипач — морпех, а это — его работа. Штаб-сержант сказал, что он достаточно для нее хорош. Именно он. Никакой ошибки тут быть не могло: Борделон назвал Айзека по имени. Айзека очень давно никто не называл по имени. Он даже как-то подзабыл, как оно звучит, а вместе с этим — и кто он такой. А тут вроде как вспомнил. И почему год назад записался в морскую пехоту — вспомнил тоже.

Двадцать ярдов. Встать и побежать. Скрипач прекрасно знал, что нельзя медлить. Это как сделать первый шаг на сцену или отодрать от раны бинт, лучше сразу. Вскочишь — и дальше уже все равно, куда и чего, везде смерть, вперед ничем не хуже, чем назад. И все же... так хорошо было лежать и дышать. Так славно слышать, и видеть, и чувствовать, и надеяться. Но где-то там, позади, с каждым выстрелом подставлялся Диаманти. Где-то там, впереди, может быть, зажимал рану штаб-сержант.

А, ладно, чего там. Улыбка, поклон, с первой цифры. "Прощание с пулеметом", солирует рядовой первого класса Айзек Янг.

Скрипач вскочил. Скрипач побежал.

Лэнгдон поморщился, потирая след от пощечины Анны. Замахал рукой на Томми.

- Та фарафо-фарафо! Уфпофойфефь уфе. Бефифе ффе хофите. Ффе рафно нофое бафафло доффафем.

Он торопился помочь братьям, видимо, действительно переживая за них.

Пока Томас помогал Лэнгдону втаскивать тела Шакли, Кеннет аккуратно снял у него с пояса сверток, в котором были самодельные дротики с лезвиями от раскладного ножа, вроде того, что им дала Нора. Их было три штуки. Дубинку с пояса стащить он уже не смог.

Септ помог Лэнгдону откачать братьев Шакли, перевернув их на бок и не дав захлебнуться. Тот лишь бормотал "фпафифо, фпафифо", мотая головой. Братья были слишком хорошо отделанные, чтобы как-то реагировать.

В итоге вся викенская компания отправилась на свой новый, трофейный плот (не то, чтобы он был как-то принципиально лучше старого, побольше немного, но зато стратегически расположен, и вообще, трофейный плот - это престижно!), где устроила помывку. Это действо (как и применение магии в бою) произвело на остальных заключенных, которые до этого напряженно следили за побоищем, глубочайшее впечатление. Мнения, впрочем, разнились. Пока одни цокали языком, бормотали "мне бы так! и пытались разглядеть фигуру Анны под облипшей одеждой, другие с опаской твердили что-то про волшбу и ведьмовство, а третьи и вовсе осеняли себя знамениями Матери и шептались: "черная магия! демонопоклонники!". Один из братьев Иеремии попытался даже начать какой-то теологический диспут на тему, не требует ли сей акт неминуемого божественного воздаяния, (осуществленного смертной рукой) но Иеремия пресек его, нанеся болезненный удар посохом из швабры по кумполу и сказав, что раз у них есть вода, то на то воля Матери, а волю Её обсуждать нельзя.

Так или иначе, скоро после помывки у них появились гости.

Первым возле нового плота вынырнул Боб и подплыл к Томми.

- Ты х-хотел поделить-чкс-ся с Бобом. Боб оценил жес-ст и поделит-чк-ся с тобой.

Он кинул на плот нечто вымазанное в грязи. Приглядевшись, Томми узнал в нем кинжал, который кинул Спив в начале боя. Это был не складной нож, а вполне приличный, с хорошим лезвием и костяной рукоятью, на которой был вырезан череп, в глаза которого были вставлены небольшие камушки красного турмалина. За такую вещицу можно было бы выручить неплохую сумму. Странно, что Спив решил его метнуть в начале боя. Возможно, он решил рискнуть, опасаясь сразу вступать в ближний бой, или сам надеялся заставить Боба найти его после.

После того, как Боб уплыл, к плоту дотопал Аммос, явно уставший от похождений по трюму, где вода была ему местами почти по грудь.

- Ну, народ, смотрю, ребята вы крутые. Если я правильно понял тебя, приятель - он глянул на Кеннета, - то я в деле. Если получится, отблагодарю вас как положено. Даю слово Граста.

Судя по тому, как гордо он его произнес, для него это явно имело значение.

- Замолвлю словечко за вас перед... дядей. Он за меня вам все оформит как положено, я у него любимчик. Но, чую, я не последний буду к вам проситель. Увидите.

Через некоторое время стражник наверху несколько раз ударил в железный колокол, проорав "Сонный час, ублюдки!" После чего погасил лампу, погрузив теперь трюм в полнейшую темноту. Викенцам пришлось осторожно сгруппироваться на плоту, чтобы не свалиться с него в темноте. Хорошо видел только Оуэн. Остальные заключенные устроились на плотах, обломках ящиков и бочек, прибились к ребру, кто-то так и продолжал плавать в темноте. Большая часть из них действительно собиралась спать, хотя некоторое еще обсуждали тихонько события дня. Братья Шакли потихоньку приходили в себя, постанывая, Лангдон носился вокруг них, пытаясь помочь и бормотал что-то совсем невнятное.

Неожиданно, темноту вдруг пронзил яркий огонек. Казалось, будто в темноте появился светлячок, который медленно начал проделывать путь к их плоту. Остальные заключенные шептались о чем-то, но не обращали особого внимания, видимо уже видев подобное. Когда огонек приблизился к плоту, викенцы увидели мистера Грила, который нес в руках стеклянную колбу с ручкой сверху, как у лампы. В ней сидело несколько крупных жуков, чьи панцири горели ярким огоньком. Не светились, а буквально горели, словно угли от костра. За Грилом в темноте двигалось двое его людей, оставаясь, впрочем, на расстоянии.

- Доброго вечера, господа и прекрасная леди! Прошу прощения за мое негостеприимство ранее, но мне необходимо было убедиться, с каким калибром людей я имею дело. Теперь все мои сомнения развеяны. Нам с вами есть что обсудить. Позволите ли мне стать гостем вашего нового убежища? Я пришел не с пустыми руками!

Он помахал свертком в другой руке. Насколько можно было разглядеть, в нем был кусок хлеба, сыр и горсть сухофруктов, а также фляга. Видимо, эту посылку Грил получил сегодня от стражников во время кормежки.

Скатах отхлебнула вина. Не то, чтобы оно было лучшим среди тех, которые она пила, скорее средним. Недостатки современной цивилизации и массового производства, если судить по тем знаниям. что она получила при призыве. Но дареному коню в зубы не смотрят. Ей доводилось пить и кровь и кое-что похуже.
- Катерина, называя меня богиней, ты одновременно делаешь мне комплимент и оскорбляешь. Но мне не хочется сердится на такую пылкую волшебницу. Поэтому попробую объяснить. Бог это воля и воплощение. Если ты смог сказать "Я есть" и стал им, стал Огнем, Молнией, Битвой или Страхом, да, ты бог. Иногда для этого не нужен даже ихор в крови. Я не такая. Ведьма страны теней, но не тень. Дева копья, но не копье. Титанида Сфено, - она кивнула змееволосой, - намного ближе к богам чем я.
Последовал еще один глоток.
- А еще боги зависят от своей земли, сейчас сказали бы эгрегора, и поклонения смертных. Стремясь стать сильнее, они приняли этот опасный дар и многие за него поплатились умалением, когда вера исчезла. Я же полагаюсь только на собственный разум, волю и силы. Так что по этому пункту тоже мимо.
Скатах сделала небольшую паузу, чтобы ее собеседники смогли зафиксировать мысль и закончила.
- Я была рождена женщиной от мужчины. Мать отняла меня от груди и я выросла из ребенка. Стремление к совершенству и бесконечные битвы привели меня к пределу возможного и я его перешагнула. Пусть я перестала быть человеком, но богиней от этого не стала. Можно долго спорить, как нужно называть такое существо, как я. Но проще звать просто по имени. Скатах. Без всяких богинь, ведьм и прочих напыщенных титулов.
Воительница рассмеялась. А потом не удержалась от небольшой шпильки своему Мастеру.
- Исходя из того, что я говорила о богах, твой бог явно не то, что было написано в старых еврейских книгах, а потом переврано и приукрашено. Я думаю, что ты сильно удивишься, когда с ним встретишься.

Самина внимательно наблюдает за рассказывающей подробности своего смертного видения Роситой. Чрезмерно внимательно. Смотрит в упор столь пристально, словно прожигает в ней взглядом невидимую дыру - и заглядывает куда-то вдаль и вглубь. В какой-то момент распинающейся военной кажется, что Командора слышит ее, но не слушает - это особенно наглядно оттеняли жрица и храмовница, на чьих лицах как раз было легко угадать предельное внимание и интерес. А Бьянка, бросившая мельком на Самину взгляд, вдруг вспоминает одну из погибших рамониток, проверенных и отправленных ею в сестринскую могилу. Ту самую, с пробитым стрелой глазом. Что-то такое было в ее мертвом лице, неуловимое сходство с неживой физиономией этой большой начальницы. Начальницы, что теперь принялась осматривать с головы до ног саму бардессу.

Стоящая чуть позади Кира улавливает перемену настроения Командоры - не по лицу, само собой, скорее, по осанке. Вспоминаются те страшные мгновения, когда потерявшая Лану мать стояла перед ее телом на одном колене, едва касаясь ладонью лица дочери. Она почти не осунулась сейчас, однако храмовница почувствовала, будто у Самины на время исчез тот самый стержень, который только что поддерживал ее, заставляя легко бросаться страшными словами о том, как она легко пожертвует собой и любой из Сестер. И, когда Кира предлагает вернуться обратно к холму, она вскидывает левую руку в останавливающем жесте, еще раз обводит взглядом рыжих близняшек с головы до пят, и задает совершенно неуместный и не относящийся к делу вопрос обеим:

- Как зовут вашу мать?

Заслышав речи Ревдис да предложение помощи получив, Ирия оживилась. Всегда интересно рассказать о том, что сам уже давно знаешь, но вдвойне интересно чужой опыт увидеть, что-то новое подсмотреть.
Всем известно, что за готовкой рассказывать проще. Она тотчас принялась за очаг: под висевшим на треноге котлом заплясало пламя, котел пополнился водой, душистой травой, аромат которой был Ревдис неизвестен, но от которого заурчало в животе - для аппетита, значит.
- Я родилась в этом доме, давно тут живу. Но источник ведьмин там всегда был. И весна в том заколдованном месте никогда не кончалась. Те, кто там плоды вкусил да воды испил, не возвращались больше, так и остались, проросли. Ну а те, кто вернулись, дары приносили: кто молод вдруг стал, кого болезнь оставила, да только вскоре к ним мертвые принимались наведываться. Шептать всякое, с ума сводить, - она вдруг замолчала и вперилась взглядом куда-то в угол.
- А куда же вы путь держите, коли тут никогда не бывали? - внезапно спросила Ирия, словно очнувшись.

От трав она отмахнулась, а сопение Лешата подсказало путникам, что их товарищ пошел на поправку. Бредить перестал и мычать, а значит, лечение Ирии подействовало.

- Я бы, пожалуй, ополоснулся, спасибо! - Нэйта не особенно взволновала стычка с братьями. Пусть и началась она в неожиданный момент, но сама по себе сюрпризом не стала, ведь братья заявили о своих намерениях, что называется, с порога. И раз старшие уже высказали всё, что считали нужным, Неттл не стал подкладывать язык. У него была мысль в качестве утешения предложить таки ребятам астрологический прогноз, но что-то ему подсказывало, что не оценят. И потом, какое это утешение: узнавать, что в ближайшее время твоя жизнь пройдёт под знаком петуха...

А вот магические штучки Кеннета телепат нашёл очень даже впечатляющими. Он не часто контактировал с халфлингом, и большинства его способностей не знал. Так что возможность сушить вещи заставила серое вещество мага шевелиться и выдать новую идею.

- А ты можешь так влагу на глазах сушить? Я думаю, так можно ослепить противника, пускай и временно, - идея была немедленно озвучена. Как Кеннет её воплотит, и воплотит ли в принципе - это уже его дело. Но если да, то понаблюдать будет в любом случае интересно.

- Только на мне не надо проверять, - попросил Нэйт на всякий случай и стал ждать своей очереди на мытьё.

  — Ах, нет, я говорю вовсе о не неудаче, – отмахнулась горгона от слов Персея. Кажется, она хотела добавить что-то ещё, но всё её внимание перетягивал вышедший на поле Ассасин. Катерина сильно потрепала Марка, так что участие Сфено в первом дне Турнире оставалось теперь вопросом времени.
  — Не сомнения погубят меня раньше, – наконец продолжила Сфено, — Но верь, что я не допущу, чтобы что-то или кто-то помешал нашим судьбам пересечься в последний раз.

  — Предлагаешь общий сбор? А что, хорошая идея! – Сфено согласилась на предложение Катерины, а затем с усмешкой посмотрела на Персея, — Ты же потерпишь меня ещё немножко?
  — Кажется, я сегодня не уйду без победы в любом случае, – прокомментировала горгона конец боя между Марком и Айданом, — Хотя победа на поле боя и ценнее победы в ставке.

  — Ты… – Сфено испустила вздох удивления, когда Скатах искренне её обняла. Воистину ей достались удивительные и благородные союзники. Горгона с улыбкой приобняла воительницу в ответ, — Спасибо. Но не держи зла на Марка. Он поступил так, как считал верным.

  Как будто желая показать пример, Сфено остановилась на полпути к арене рядом с возвращающимся на трибуны Марка. Горгона неожиданно прильнула к полупризрачным губам Марцелла, запечатлев на них короткий, но страстный поцелуй.
  — Это мне на удачу, – прошептала она и, не дожидаясь ответа, направилась к своему противнику.

Что Эдвас думал обо всем произошедшем? Да ничего в кои-то веки, он сейчас не думал. В голове зияла бездонная пустота. Возможно у него было облегчение от успеха, но где-то там глубоко выделяясь в пустоте как одинокая тусклая звездочка. Дело было даже не в том что он устал и его клонило в сон от полного желудка. Нет. Старший из Неттлов почему-то всегда думал что однажды настанет день когда он сможет снять с себя ежедневно мучавшее его проклятье, развеять его в чёрный прах, и тогда он заживет как остальные. Просто будет обычным. Сейчас, он сам не знал от чего именно, эта надежда рухнула. Ну правда, он не понимал о чем договариваются его товарищи с побитыми Шакли, не разбирал слов Септа или комментариев Анны перед пощёчиной. Несмотря на то что бой уже кончился, он все ещё слышал лишь незнакомые звуки вместо обычного для других вестерлинга. Такое бывало и раньше, верно. Иногда его проклятье словно воспылав ревностью не желало немедленно отпускать его из своих лап.

Наверное только сейчас Эдвас осознал как легко он может умереть теперь. Не в этой схватке, закончившейся победой столь быстро, так в следующей или в другой что будет за ней. А их теперь в их новой жизни будет много. Интуиция говорила об это довольно четко. А проклятье, несмотря на годы его кропотливых усилий, все такое же сильное как и раньше, не ослабло ничуть. Самоконтроль? Пфф... мертвому припарки, вот что это. И даже судьба забросившая его с братом в столь странное место ничего не смогла сделать с его невероятно живучим проклятьем. Оставалось смириться и жить дальше. Только вот мало понимать это разумом, это надо принять сердцем. А Эдвас совсем даже не хотел этого. Раньше как-то было не до того, а сейчас вот навалилось.

Полуэльф следил за другими и делал все что от него требовалось, насколько он это понимал по их жестам. Он пошел мыться вторым после Айлинн, хмуро кивнув Кеннету и почти не обратив внимание на облегающую фигурку бардессы мешковину. Это одиночество, то что только он способен понять и выдержать. Уже привык быть одиночкой среди веселой толпы. В этот момент Эдвас даже жалел что не был каким-нибудь поэтом, говорят искусство в этом случае отлично помогает. Ну или вино...

  Кира хотела было возразить что-то Самине, но… Во-первых, Командора была права. Просто вернуть ларец было под силу Кире с парой крепких сестёр, но они не знают, с чем на самом деле им предстоит столкнуться. Если взаправду к этому причастны дэвы, то дело не просто мерзко попахивает, а насквозь пропитано гнилью. Любая своевременная информация будет полезна и может спасти жизнь. А во-вторых, Кира не имеет никакого права повторять ошибки прошлого, решая за спиной у Иоланды еë судьбу. Только не после всей боли и несправедливости, которой она отплатила за любовь и доброту.

  — Значит, они не представляют, какой ценностью завладели. Это нам на руку, – Кира удовлетворительно кивнула, выслушав повторный доклад Роситы. На этот раз рассказ девчонки был менее эмоциональным и более щедрым на подробности.
  — Церковники наверняка ждут, что ларь должен прибыть в Хаакен, – воительница продолжила мрачнее, — Но весть о случившемся может разнестись куда быстрее, чем хотелось бы. И тогда в погоню вступит ещё одна сторона. Но пока у нас достаточно времени. У косматых разбойников не так много вариантов, какой дорогой держать путь. Мы их с лёгкостью нагоним, – Кира строго посмотрела на близняшек, ожидая, что следующие её слова им не понравятся, — Поэтому вместо того, чтобы отправиться за ними сломя голову, нам следует для начала подготовиться. Надо будет вернуться на холм.

  Кира не стала вдаваться в подробности, зачем именно надо возвращаться на поле боя. Если Самина решит, то сама озвучит цель девчонкам. Возможно, Кира просто чересчур переживает по поводу упомянутой Ио связи найденного письма и ранения Аэлис. Как хотелось, чтобы гнетущее предчувствие нехорошего оказалось ошибкой. Что все предосторожности будут напрасны, потому что возвращение ларца пройдёт легко и гладко.

Несколько дней назад мысль, которая мелькнула в голове Септа, показалась бы ему безумной. Да и сейчас он был уверен в том, что это ненормально. Однако… этот бой был не самым тяжелым или страшным из тех, в которых ему довелось участвовать. Но разум, как обычно мерзкий в своей дотошности, сразу же подкинул картину другого сражения. Крики убийц и их жертв. Рев чудовищ. Дым, поднимающийся над горящими домами. И фанатичный огонь в глазах людей, что преградили им путь. Руки, до этого стиснутые в замок во время беззвучной молитвы, разжались, и ладони поползли вверх, пока Хербаст не обхватил ими свои плечи, тихо опускаясь на плот.

Силу в этот момент демонстрировали другие. Они же и диктовали условия. А Септ пытался прогнать из головы образы прошлого, столь нелюбезно заполонившие ее. Не так он видел эту победу, когда недавно говорил об ее неизбежности остальным виккенцам. И свою роль в ней. Остальные диктовали условия побежденным, а он молчал. Даже полузаготовленная фраза вроде "я же говорил, что вы не хотите драться с нами" не желала срываться с губ. Но подняться в себе силы нашел.

- Оуэн, подойди, дай я посмотрю…

Это было необходимо. Септ раньше просто не оказывался в ситуации, где подобная просьба была бы обязательной. Не оказывался в ситуации, где нужно было бы контролировать силу, что текла через него. И никогда не задавался вопросом о том, как соотносится эта сила и роль священника в принципе. В Виккене, когда он кого-то исцелял, не было необходимости думать о том, что можно случайно вылечить кого-то не того, кто оказался рядом. Сейчас… сейчас Септ осознал, что призывая целительную энергию, он не может контролировать ее. Она не разбирала между хорошими и плохими, между теми, кто убивал и теми, кого убивали. Усилием воли можно было попытаться использовать ее более прицельно, но, сконцентрировавшись на этом, Хербаст понял, что это вопрос опыта, а не веры, и с моральными качествами как целителя, так и исцеляемых, это не имело почти никакой связи.

И приятным это откровение назвать было сложно. Непростым было и усилие воли, которым Септ остановил поток мыслей, который ринулся в очередную брешь в картине мира. Сейчас надо было сосредоточиться на происходящем вокруг, а не тонуть в философских размышлениях.

Поэтому он и отозвал полукровку подальше, чтобы случайно не исцелить Шакли. Шансы на то, что братья захотят драться прямо сейчас же, были не слишком велики, но рисковать было неразумно, если иметь в виду их главную цель в этой дыре. Ситуация, в которой им придется отлежаться до того, как их тело само приведет себя в порядок, устраивала Септа гораздо больше. Вот только, осмотревшись, он понял, что этого может и не случиться. Трюм был не самой лучшей средой, чтобы восстанавливаться от тяжелых обморожений, колотых и режущих ран и в лучшем случае ушибов, а в худшем – переломов.

Септ посмотрел в сторону, где находился отец Иеремия с его паствой. Кредо Матери Милосердной обязывало помогать страждущим. Достаточно абстрактно, чтобы вокруг этого могли находиться сотни лазеек, которыми, вне сомнения, пользовались в Касторэдже. Он не имел понятия о том, чего требовали остальные аспекты веры, но мог догадываться. И, как бы он ни поступил, с точки зрения Матери, он был бы прав.

Убедившись, что синяк от удара одного из братьев пропал, и проследив за тем, как глаза Оуэна реагируют на движение, чтобы убедиться в отсутствии (или успешном исцелении) сотрясения, Септ повернулся к затаскиваемым на борт Шакли. Тем уже подробно объяснили изменения в тюремной иерархии. И, по правде говоря, это было справедливым наказанием. Особенно с учетом того, что бывший статус братьям восстановить будет сложно, если вообще возможно. Правильным, по настоящему правильным поступком было бы просто пойти с остальными виккенцами обживать отвоеванный у братьев Шакли плот.

Но из головы в этот момент никак не желал уйти другой образ. И Септ чувствовал себя точно так же, как на мосту, когда он хотел дать жест Оуэну, чтобы тот перерезал горло одному из убийц, несмотря на данное тому обещание пощадить. И последствия этого. Йохан. Слова Септа и его милосердие убили солдата оккулярис. Но при этом его действия были правильными, потому что жизнь несчастного стала ценой за прозрение, пусть только начинавшееся. Рука Торнейджа не позволила Йохану пройти по дороге осознания ошибок и искупления. С Шакли, возможно, будет иначе.

А если и не будет, то ни сам Септ, ни остальные виккенцы от этого не пострадают. Пострадают ли другие? Будет ли лучше, если Спив и остальные умрут тут от заражения крови или гангрены? Забудут ли они помощь как некий позорный случай и вернутся ли к своим занятиям?

- Я… задержусь. Кеннет, мне нужна вода прямо сейчас. Я не хочу, чтобы они загнулись от ран или болезни. Пусть по своей вине, но после наших действий.

Он чуть замедлился, и понял, что сейчас звучит так же, как тогда, когда он некоторое время назад пытался убедить остальных идти драться. Так, как если бы он мог распоряжаться ими или имел какое-то право принуждать к чему-то. Он подошёл ближе к полурослику - Шакли слышать это было ни к чему. Но голос и выражение глаз Септа не обозначали факт, приказывали или утверждали - они просили.

- Пожалуйста.

Они были победителями. Но это не означало, что они должны были опускаться до того уровня, на котором сейчас находились побежденные. Справедливость уже восторжествовала, и сейчас они могли позволить себе милосердие.

– Есть вещи, что нельзя проконтролировать как не готовься ты к ним. Над чем-то не властны даже боги, – чуть охладив свой словесный напор и веселье, спокойно прокомментировал слова змееволосой. – Не задумывайся о неудаче, никогда. К чему это, Сфено? – обернувшись к полю боя, уселся на землю в знакомую позу. – Пред тобой должна быть лишь цель и уверенность в её достижении. Если тебя терзают мысли о разочаровании, то ты либо стремишься к ненужному, либо в тебе сильны сомнения. Соберись, ведь иначе тебя это погубит раньше, чем мой клинок.

От вида как клинок пронзил туловище Кастера, полубог вздохнул с ноткой грусти и кратко похлопал окончанию долгого сражения.

– Будет тебе, будет, – скромно улыбнулся возвратившейся союзнице. – Если кто ещё тут держался, то только ты, – юноша изобразил пару легких ударов в воздухе. – Выбила из этого меченосца столько сил, а как танцевала со второй культяпкой!

Ну вот пошли допрашивать сестру. Бьянка сжала кулаки, нахмурившись, но словно ощутила, как силы покидают ее руки, опускаясь куда то вниз, оставляя в груди ощущение бессилия.
Да кого я обманываю. Они все решили для себя, что это их дело, и буть ты хоть трижды волшебной феей в кувырке над водопадом, они тебя в свою песочницу не пустят, это их куличики.
Хотелось грязно ругнуться. Зачем она все это наговорила? Бье четко представила, как сильные руки ее крутят и кладут наземь, а в глазах сестры лишь вина, но она стоит и смотрит безучастно. Это для твоего блага, да? Да?

Сил не было. Даже капельки в виде искр выдавливались из полупогасшего огонька внутри как остатки меда из неудобного горшка... Нету нее аргументов.

  В какой-то момент третьего настоящего боя в жизни Оуэну стало смешно. После гоблинов и солдат Ордена - нелепые ругательства и возня в полумраке, где хорошо видел, похоже, только он сам, и все больше мазали, чем попадали по цели. Тем обиднее было аккурат после этой мысли наткнуться на кулак одного из братьев. Впрочем, мгновение спустя Оуэн был отмщен, а вскоре и предводитель рыжей банды отправился на дно искать себе развлечение. Пятившегося Лэнгдона полукровка сперва проигнорировал, убирая нож и аккуратно притрагиваясь к лицу в попытке оценить степень повреждений. По всему выходило, что до пыточных мастеров Ордена Милосердной кулаку Шакли было далеко, и парень с лёгким раздражением спрыгнул с плота. Достать из жижи откормленных на тюремной контрабанде братьев оказалось куда сложнее, чем отправить их в неё, и Оуэн не стал особо церемониться в процессе, в результате чего рыжие бандиты обзавелись ещё парой синяков и ссадин. Имущества они также лишились - виккенцы, к счастью, были благородны, но прагматичны. А когда Томас начал доносить до Лэнгдона новый трюмовой порядок, полукровка придвинулся к шепелявому и изобразил одну из своих любимых мрачных улыбок, иллюстрируя всю жестокость и несправедливость мира. Прилетевшая младшему Шакли пощёчина от Айлинн стала прекрасным дополнением к переговорному процессу.

  Так, отведя душу, виккенцы разобрались с основной проблемой и переместились на свежезахваченный плот. Разместившись на нем, Оуэн было решил озаботиться обыском, считая, что Шакли не могли не спрятать здесь что-нибудь ещё из имущества. Однако реальность внесла свои коррективы в планы молодого тифлинга. Кеннет, раскрывшийся с неожиданной стороны, внезапно стал источником чистой воды, и Оуэн ни разу не удивился, когда первой за его предложение ухватилась Айлинн. Вместо обыска плота парень задумчиво уставился на с энтузиазмом мывшуюся девушку. Волос, конечно, не хватало, но в целом представление было, пожалуй, даже более захватывающим, чем недавняя схватка. Сперва Оуэн было подумал, что их подруга вдохновилась успехами команды и решила приманить ещё одну группу, и хотел было уже сказать, что им вовсе не нужен ещё один плот, но, поразмыслив, решил никого не отвлекать и промолчал. Вечер в трюме определённо переставал быть томным.

Марк приложил руку к месту последнего укола, которым напоследок успела наградить его Катерина и покачал головой. Сам виноват, этого можно было избежать, будь он чуточку внимательнее. Всего секунда и в нагруднике лишняя дырка.
— Достойно. Я бы приказал своим легионам восславить твоё имя, но сегодня я здесь один.

Обернувшись к "трибунам" Марцелл отсалютовал мечом командиру, задержавшись на том взглядом, посмотрел на зеленоволосую, которой предстояло занять его место в случае поражения, а потом наконец повернулся к тому, кого волшебница из Ассоциации оставила напоследок. Видом был похож на наемника, а наемников Марк не любил.
Тем лучше.

— Марцелл готов встретить следующего бойца.

      Ей всегда нравилось заниматься монотонными делами: перелистывать тяжелые фолианты, выписывать длинные тексты, а вот и, кажется, нашлось ещё одно — пытаться вернуть хоть какую-то полезность доспеху, в одно мгновение готовое превратиться в бестолковую кожаную тряпку, если никто не попытается восстановить его. Углубившись в свои мысли, она не сразу поняла, как быстро пошло дело, стоило ей перестать отвлекаться. В самом деле, не было ей ни смысла стоять около двух близняшек, явно решающих важные вопросы меж друг другом или пытаться прочитать по губам то, что обсуждали Самина и Кира. Придёт её время и ей обо всём сообщат или, наоборот, отправят обратно в лагерь. Единственное, о чём успевает подумать Иоланда в параллели своему действию, когда в нос вновь ударяет запах медикаментов и крови — в порядке ли Шарлотта.
      Правильно ли она сделала, что оставила племяшку?
      В таком случае, стоило переживать не только о родной крови, но и об остальных сёстрах. Так или иначе, Иола знала: как бы не закончился разговор здесь, по итогу она окажется там, где будет наиболее полезной. Возвращаться обратно под Купол она не была намерена. Не так быстро.
      Она дёргает плечом тогда, когда слышит за своей спиной голос Командоры. Амулет на шее перестаёт светиться, стоит Иоле перестать читать заклинание. Да и, практически, делать этого уже не было никакого смысла: вот он, собранный заново, доспех Роситы мог послужить ей новую службу и, поэтому, поднимаясь на ноги, она кивает головой на секунду почувствовав укол совести от взора и тона Самины.
      — Д-да, конечно, — заикнувшись, произносит Иоланда, поднимаясь с земли и отряхивая коленки.
      Тут же она тряхнула светлыми волосами: дело сделано и по мнению самой Иолы, было полезно. Оказываясь рядом со всеми, Ио осторожно протягивает Росите её доспех, ничего не говоря, а следом отступает, оказываясь напротив неё. Несмотря на то, что она уже слышала частично историю девушки и, как казалось служительнице, успела разобраться в этом больше остальных, была не прочь пропустить знания сквозь себя ещё раз.
      Никогда не знаешь, что упустил; может, теперь ей удасться вспомнить что-то ещё, помимо уже имеющегося? Тем более... она бросила взгляд на Киру, задерживая его дольше необходимого: судя по всему, на неё сейчас рассчитывали куда больше, чем хотели бы.
      Не может же она подвести.

Неизбежной драки с рыжими Томми ждал, конечно, без особой радости, но и сказать, чтобы он был совсем против решить вопрос “прописки” силой, тоже было нельзя. Лезть на ножи, рискуя жизнью ради репутации и доставшихся им даром вещей, все так же не хотелось, однако доводы остальных виккенцев это нежелание перевешивали. Шакли, оказавшиеся не властителями трюма, а просто самыми наглыми его обитателями, прессующими слабых и растерянных, могли и не успокоиться, получив только часть вещей, могли помешать побегу и определенно рассматривались остальными сидельцами в качестве проверки на борзоту. Да и просто выместить на ком-то накопившиеся злость и обиду казалось идеей не худшей.

Сама схватка, правда, вышла какой-то скомканной и оставила у Молчуна неприятное послевкусие, так что об улучшении настроения можно было забыть. Будто молока летом жарки залпом хлебнул, недавно скисшего. Победа, да, но пока остальные дрались, он только потешно махал оружием, не в силах отличить смазанные полумраком силуэты братьев-свинопасов от пустого места. Так и промахал до тех пор, пока Оуэн, Эдвас и, кажется, Кеннет всех не положили. Будь жива Джозефина, померла бы, наверное, от стыда за такого ученика. Но, как бы там ни было, победа команды – это все равно победа, пусть даже и добыли ее без твоей помощи. Может потом когда-нибудь он всех выручит, а не все его. Может, конечно, и нет, но этого сейчас не угадать.

– Сучья мать твою так темнота, – прошипел Томми сквозь крепко сжатые зубы и зло сплюнул в воду, будто именно она была каким-то образом виновата в его неудачах.

Лэнгдон, проведший весь бой где-то на периферии, если он все правильно расслышал, как ни в чем ни бывало просил перемирия и возможности вытащить на плот своих братьев, так что Молчуну даже пришлось унимать возникшее вдруг желание взять того обеими руками за голову и бить о борт корабля пока не затихнет. Будто не эти уроды сюда с ножами пришли за данью. Будто они виккенцам перемирие дали бы, пойди драка как-то иначе. Но, с другой стороны, дать трем людям захлебнуться в нечистотах было как-то неправильно, да и внимание стражников трупы привлекут скорее, чем просто мордобой.

– Ладно, говорливый, мир так мир, – негромко пробурчал юноша, спрыгивая с их неказистого плота, и, направляясь к дрейфующему неподалеку Спиву. – Только теперь ваш плот – это наш плот. И есть у нас такой обычай: прописаться надо, поделиться своим барахлом. На поклон, правда, можете не ходить, а барахло мы сами возьмем. Ну, а если нет, пеняйте на себя.

На последних словах Молчун, подцепивший уже тело старшего Шакли за ногу, подошел к шепелявому любителю переговоров совсем близко и посмотрел сначала на него, потом на все еще зажатый в левом кулаке пружинный нож, лезвие которого было недвусмысленно направлено в промежность свинопаса, а затем снова на него:

– Идет?

Бой был короткий - и, к великому удивлению Кеннета, он пару раз довольно метко угодил непривычным ледяным потоком в Шакли.
Это не могло не радовать, но халфлинг старался не слишком сильно улыбаться. А то еще подумают, что ему нравится бить людей.

В любом случае, после коротких переговоров, большая часть вещей Шакли досталась виккенцам - только шипилявый не хотел делиться.
Впрочем, у Кеннета была идея, как и его можно было убедить.

Он подошел к последнему.
- Хей. - Окликнул он Лэнгдона. - Слушай сюда. Если этим твоим братьям понадобится свежая, чистая вода - приходи. Один, без оружия. С подарками. А то вам там стража их приносит - нам тоже хочется. И другим можешь рассказать. Понял? А пока, давай затаскивать твоих на плот, чтобы не захлебнулись.
После этого, убедившись, что последний Шакли воспринял информацию, принялся помогать.

Впрочем, Кеннет не был бы Кеннетом, если бы не имел желание присвоить что-нибудь: в конце концов, было крайне несправедливо, что пострадавший меньше всех Шакли не лишился ничего.

===

Уже на плоту, раньше принадлежавшем Шакли, Кеннет поинтересовался у товарищей.
- Может, кто-то помыться хочет?
Халфлинг, чтобы продемонстрировать, что имеет в виду, отошел на краешек плота, и создал над собой чистой воды.
Она обрушилась на Кеннета, обливая его и смывая слой мерзкой жижи, накопившийся из-за путешествий по местному говноводью.
После этого халфлинг так же сосредоточился, и его одежда и волосы в момент высохли.
- Вот так.

С комментарием Ханса по поводу того, что подобное расположение крепости было обусловлено прихотью аристократов Джозеф мог бы поспорить. Но, учитывая сквозящую в голосе угрюмого охотника неприязнь к дворянскому сословию не стал. Очевидно было, что в детстве или в процессе работы тот столкнулся с не самыми достойными представителями правящего класса, или, что было не менее вероятно, принадлежал к обычной прослойке вербовки Корпуса, и впитал немало предрассудков просто в силу своего воспитания до обучения в Чертогах. Предположение же Ханса о вариантах предполагаемого поведения было и разумным, и не самым правильным. Варианты не были равновероятными. И мотивация получивших метку…

Он уже было приготовил ответ, как на идею остаться позади отреагировала сама Арлетта.

И реакция ее была… интересной. Не столько своим содержанием, сколько искренностью, которая ощущалась в ней. До этого были моменты, когда Джозеф не мог понять до конца, говорит охотница то, что думает, или играет, и даже в моменты, когда он склонялся к первому, в ее действиях все равно оставался оттенок наигранности. Здесь возмущение, похоже, было настоящим. Но чем оно диктовалось? В словах Ханса была своя логика – Арлетта была самым уязвимым местом команды, и не подставлять ее под удар с самого начала казалось разумным решением. Только вот Джозеф был не согласен в том, что предложенный Хансом курс действий этому соответствовал. Однако алхимичка яростно защищала свою ценность для отряда. Настолько яростно, что за этим что-то должно было лежать. Личное. Либо идея, либо опыт. Скорее всего – опыт. О том, как относятся к дознавателям, Джозеф знал, но почти не задумывался о том, как относятся к алхимикам и инженерам. Похоже, это тоже оставляло определенный отпечаток.

- Арлетта, Ханс не предлагал отсиживаться в тылу. А временно разделить силы.

Он бросил взгляд на пологий склон холма.

- Это была бы не самая худшая идея, знай мы больше о способностях Эстебана. Но мы не знаем. И худший вариант при таком разделении – что он сможет пробраться по склону незамеченным, или будет замечен слишком поздно. И тогда сможет взять вас в заложники, чтобы попытаться манипулировать уже нами. И потом убьет, просто чтобы вывести из равновесия.

Джозеф повернулся к Хансу.

- Известие о нашем проигрыше Корпусу даст немного. Когда оно достигнет Чертогов, он уже сто раз успеет скрыться. Что касается возможности скрыться… в худшем случае он сделает это и так. Во всех остальных мы заметим, если будем идти вот так…

Дознаватель осмотрелся, поднял сухую палку и нарисовал на земле грубую схему склона, руин и предполагаемого маршрута.

- Я доверюсь вашему мнению про то, что нам не удастся или не удалось подобраться незамеченными. При такой формации я или Ханс сможем сдерживать Эстебана до того, как подойдут остальные, или же мы сможем добраться до Арлетты раньше Эстебана, если он выберет ее целью... В худшем случае, его нападение на одного из нас не останется незамеченным. К тому же, мы знаем о наших специализациях, а он нет. И это заставит его думать в рамках количества равных противников, а не приоритете атаки на более слабого в бою.

После чего повернулся к Арлетте.

- Вы сказали, что хотите попытаться уговорить его. Я надеюсь, что у нас будет шанс на это. Но, повторюсь, мне не нужен лишний риск. Цель – он должен сложить оружие и поехать с нами. У нас нет команды убить его на месте. И то, что ее нет, говорит о неоднозначности его ситуации. Вариант "почетной сдачи" с сохранением снаряжения нам не подходит, если мы не хотим дать ему шанс нанести удар в спину, задуманный или если он передумает. Исходите из этого.

Взгляд на лошадей.

- Лошадей мы действительно оставим где-то подальше. А если он все-таки обойдет нас и уйдет…

Джозеф улыбнулся.

- Не то, чтобы мы должны были взять его прямо здесь, сейчас и до завтрашнего дня. Мир не рухнет. Особенно в свете того, что непохоже, чтобы он как-то вредил простым людям напрямую.

  Манго, Крот
  Вы целитесь, понимая вдруг, как быстро приближаются они все – свои, чужие... холодок пробегает, потому что вы видите японских солдат. Вроде вы уже видели их сегодня, мельком или даже в прицеле. Вроде даже убивали... Но то был какой-то общий бой, суматошный, непонятный. А сейчас вы – как волнолом у них на пути, а значит, они пришли по вашу душу. И видеть целую "толпу" японских солдат сейчас... ну... как увидеть в воде акулу. Или гремучую змею в траве. Что-то такое, живое, что совершенно точно хочет тебя убить и имеет для этого все возможности. Сразу непреодолимое желание что-то сделать, да?
  – Погоди! – говорит ганни. – Подпустим! Пого...
  Но вы открываете огонь, как бы там ни было.
  – Нет! Не стреляйте! – кричит кто-то из морпехов, Дасти что ли? К счастью, они разбегаются в стороны, стараясь прикрываться блокгаузами, поэтому если аккуратно, то...

  Манго выстрелил первым: уверенная тяжесть автомата в руках, панибратский толчок в плечо, короткий лязг затвора.
  Тра-та-там! И еще раз: Тра-та-там! Гильзы полетели...
  Попал, кажется, он упал – желтовато-черный человечек, ты даже вроде видел пятнышки у него на груди, или это была пыль, что выбивает из формы пуля сорок пятого калибра? Нет, точно попал! Он и упал-то как-то, словно на столб налетел, растянулся!
  Переводишь на следующего. Жмешь.
  Тра-та-там! Есть, нет?

  Ты-дым! Дым! Дым! – это бьют винтовки Крота и Уистлера. Ты-дым! Крот смаргивает при каждом выстреле, почти и не видит, в кого стреляет. Есть, нет? Вроде бы, нет – бегут, как бежали... Вон тот особе...
  И вдруг он падает. И остальные падают. Они все падают там, между блокгаузами, залегают. Выходит, вы их остановили!

  Стреляете ещё – успеть бы побольше в них влупить, глядишь и вовсе откатятся. Самураи-то не такие храбрые оказа...
  Мелькают вспышки сквозь пыль, которую подняли ваши выстрелы – вы же над самой землей стреляли. Это они стреляют по вам. Почему их так плохо ви?...
  А, они залегли на позициях третьего отделения. На бывших позициях. Именно там, где отрыты окопчики.

  Пули летят вам прямо в лицо, над самой землей, с таким звуком, как будто вы сами летите на самолете в ночное небо, а навстречу проносятся падающие звезды. ЖЖЖЫХ! Ух йопта! ЖЖЖЫХ! Флипч! – это пуля попадает в землю перед вами, разбрызгивая песок, рикошетом или чем там еще уходит прочь, мимо вас.
  "Выше! Бля! Левее! Ух бля!"
  Тра-та-тах! – гильзы короткой струйкой выскакивают из затвора, весело и бешено, словно говоря, что надо отрываться, пока жизнь не закончилась, ведь она коротка.
  Жжжых! – так пули жужжат в ответ, и это страшно. И еще фырчат – фррр! Вы стреляете в ответ, кончаются патроны в магазине, в пачках. Звенят, вылетая вверх, пустые железяки. Затвор у Манго, щелкнув, встает на задержку. Он пригибается, вжавшись в склон воронки, чтобы перемкнуть магазин на полный.
  Все вроде ничего. Вроде, вы их прижали. Или они вас...

  Стреляете снова, четко отдавая себе отчет в том, что вас сейчас, наверное, убьют. Ну, сколько еще будет везти, когда по вам садят из винтовок с тридцати ярдов-то, а? Но может, не всех убьют, да?
  – Сука, – говорит Уистлер, тоже меняя пачку. – Почти убили. Что де...
  Манго пытается высунуться снова, земля под каблуком осыпается. Эх, и позицию в воронке особо не сменишь. Надо бы не в том же месте выглядывать, где раньше. Крот ведет огонь, полуослепший от пыли. Поблизости грохочут взрывы и еще какой-то мерзкий шипяще-гудящий звук, похожий, на... на огнемет похоже. Но это не тут, не у вас, это левее.
  – ЛАЖИИИСЬ! – орет ганни, словно сам не свой, скатывается к самому дну воронки.

  Раздается громкое, резкое тче-че-че-че-че-че!
  – Вниз! Вниз! – кричит ганни, цепляя Крота здоровой рукой, бросив карабин. Вы приникаете к склону. – Ниже, блядь!
  Пули хлопают по песку впереди вас, перед самой воронкой и пыль... пыль летит на вас, прямо из склона. Пули его пробивают насквозь.
  Тчам! – это одна из них недобро, суховато, как монетка по жестяной банке, щелкает по каске Крота. Голова его дергается.
  Вы сползаете к самому дну воронки, радуясь, что лейтенант выпихал из неё труп, потому что иначе вам не хватило бы места. Пули теперь не летят поверху – они пробивают слой земли у вас над головой, рыхлят её. Вы сидите, скорчившись, не понимая, как так, почему?
  У Крота в глазах опять все плывет. Очень больно – голова трещит, где-то над бровями все аж сводит от боли. Говорил же санитар, не ударяйся башкой. "Не послушал".
  Что, мать твою, происходит? Почему пули-то склон воронки пробивают?

  А очень просто – это японцы добрались до блокгаузов и... снова заняли их! И принялись прижимать вас из двух ручных пулемётов. Блокгаузы были повыше над землей, и выпущенные под углом сверху пули легко пронимают ярд сухого песка, из которого состоит ваш "типа бруствер". Да нет у вас никакого бруствера, воронка и воронка. А винтовочная пуля, даже японская, легкая – это винтовочная пуля, тем более с такой смешной дистанции. Она и руку оторвать к херам может.
  Тче-че-че! Тче-че-че! – сыпется пыль.
  Пауза.
  Один пулемётчик продолжает держать вас под обстрелом, другой, видимо, бьет по стене или ещё куда... хер разберет. Вы прижаты плотно, надежно, без шансов. Если япошки сейчас подползут – просто закинут вам гранатку – и привет. Они знают, где вы.

  Очереди становятся короче и реже, но пули все так же зловеще хлопают по задней стенке воронки или стукают о переломанные бревна. Там, в задней части воронки, есть лаз через береговую стену, образовавшийся, когда её подрывали, где бревна изломало. Через него, наверное, можно на берег пробраться, но в эти бревна пули-то и бьют.
  Если метнуться только, повезет, не повезет...
  Но даже если и повезет... люди Дасти... где они теперь? Кого тут организуешь-то под таким огнем?

  Пыль повсюду, вы все в пыли, и кажется, что вы пропитаны ею, как водой: она осела на лица, на форму, на ваши губы и веки, на щеки, на ямочки между ключицами под расстегнутыми куртками. Вы кашляете и едва видите лица друг друга, вжимаясь в склон у самого дна. Сжавшиеся комки мяса в мешках из материи цвета пыли. Вы – как котлетки, обвалянные в муке у хорошей хозяюшки. Слабо шевелящиеся котлетки, по счастливой случайности еще живые. Есть в этом какой-то непорядок, но, кажется, осталось только сковородку на огонь поставить – и все будет "как надо". Помрете вы, то есть.
  – Мы одни долго не продержимся, – говорит ганни. Ему с его ранами приходилось тяжелее всех – скорчившись, не имея возможности раненую ногу вытянуть. – Они на нас не пойдут. Кхааа! Они развернутся и скатают фланги. А нас тут так и будут держать, пока не выкурят. Лейтенант! Надо... Кха-кха! запросить помощь, срочно! У "Фокс" или у "Эхо". Или хоть, Блондин пусть развернется и атакует сбоку! Надо, блядь, что-то делать, слышишь!?

  Сначала показалось, что придется-таки ехать к загону Тимберлейка (само ранчо его было вдалеке от города) и расспрашивать там, потому что беглые расспросы прохожих ни к чему не привели.
  Но тут тебе повезло. Ты ехал по главной улице и спрашивал у всех встречных, не видел ли кто трех джентльменов ("Двое одеты прилично, а один вроде ковбой, парень, что у Тимберлейка работает, видели, куда поскакали? – Не, ничем не могу помочь"), когда тебя вдруг окликнули сверху.
  – Мальчик! Ты заблудился? Ты не нас ищешь?
  Ты поднял голову. Это были барышни, стоявшие на балконе "Куин оф Хартс". Той здоровенной бабы, которой испугался Рин-Дин-Дин, сегодня не наблюдалось. Ты спросил у дам, куда поскакали три всадника.
  – А на что они тебе? Давай лучше к нам! – крикнула одна из "фей".
  Ты сказал, что они у тебя украли деньги, вот вернешь их, тогда, может, и да.
  – Туда поскакали! – махнула рукой одна из "ненастоящих леди". – На восток, к Салине.
  – Мы будем ждать! – засмеялись остальные.

  Ты приободрился, заехал в магазин, купил бекона и сухарей, а также спросил, нет ли подзорной трубы или бинокля.
  – Бинокля нет, но вот подзорную трубу я вам организую! Всего тридцать два доллара! – ответил продавец в клетчатом костюме.
  Цена была несусветная! Продавец принялся подробно рассказывать тебе достоинства такой трубы, попутно выспрашивая, зачем она нужна, "чтобы лучше вам что-то посоветовать".
  В итоге через пять минут ты безоговорочно признал, что без трубы жизнь твоя бессмысленна и бесполезна, и все же согласился.
  – Ну, тогда с вас половина! Шестнадцать долларов! Можно даже пятнадцать! – обрадовался улыбчивый румяный дядька в клетчатом костюме и фартуке.
  Ты полез за деньгами, а потом спросил, почему, собственно, половина?
  – Так мне её заказать надо из Канзас-Сити. Через недели две привезут, самое большое!
  Проклиная этого румяного дурака, похитившего у тебя время, ты выбежал из магазина и вскочил в седло. Медлить было нельзя.

  Однако настичь мошенников оказалось непросто. Во-первых, уехали они по дороге, а следов на этой дороге было столько, что в глазах рябило. Какие из них нужные? Никаких особых примет их лошадей ты не знал, ну там, у какой подковы не хватает или что-то в этом роде... Не свернули ли они куда-нибудь? Черт его знает...
  Во-вторых, лошадь у тебя была все та же, купленная весной вместе Коулом в Денвере, а она и тогда звезд с неба не хватала, а за летний перегон и вовсе отощала и вес так толком и не успела набрать. Это было плохо. У тех ребят наверняка были хорошие лошади.
  Ты скакал по дороге, переходя то и дело на шаг, чтобы не заморить свою кобылку (кстати, как её звали?). А на горизонте – никого. Тебе попался дилижанс, ехавший навстречу, но он даже не остановился, когда ты поднял руку. Пришлось сделать привал, чтобы лошадь передохнула, ты решил перекусить, но сухари колом вставали в горле. Мысли о том, что будет, если ты их не нагонишь, сейчас не прогнал бы даже виски.
  Эх, был бы тут Коул, он бы как-нибудь разложил это дело по полочкам, что-нибудь придумал. Да и просто... Ну... он бы, наверное, хотя бы тебе поверил. А теперь кто поверит?
  Хотя теперь и Коул, наверное, не поверит.

***

  Ты вспомнил, как тогда сказал ему: "Слушай, ну хочешь щас по морде дам?"
  Он сначала ничего не ответил, потом посмотрел на тебя холодно, с неприязнью, и сказал медленно, слегка тряхнув головой:
  – Ну, валяй. Попробуй.
  И ты понял, что не надо пробовать, потому что ему и так не фонтан, а когда тебе и так не фонтан, драка выходит совсем другая. И один из вас легко может второму что-нибудь сломать. А скорее всего, сломается навсегда ваша дружба. Дружба – штука сложная, и в одних драках она только крепнет, а в других – разбивается, как хрустальная ваза.
  Не это надо было ему сказать. И не про то, что мол, давай поедем, извинимся. Что-то другое. Может, раз в жизни хотел он, чтобы ты ему посочувствовал. А ты... что-то совсем иное сказал. Возможно, лишнее.
  Больше он с тобой за всю дорогу до Эллсворта не говорил. Правда, в конце, уже уезжая, он сказал, мол, удачи, револьвер дал, сказал, что вернется за тобой. Но за что он переживал, за тебя или за деньги? Ведь за деньги так-то отвечали все четверо, в какой-то степени, верно?

***

  Но Коул не вернулся, и ты был один. Ты встретил на дороге каких-то погонщиков, они, кажется, припомнили, что видели всадников, но тех, которые были тебе нужны, или каких-то других – сказать не могли.

  Потом тебя обогнал дилижанс.
  Ты ехал дальше, думая, а собственно, ну вот увидишь ты их, и что сделаешь? Хорошо, если ты незаметно к ним подойдешь. Подкрасться, наставить на них револьвер. "Отдавайте деньги, сукины дети, я все про вас понял!" Отличный план. А если... если они тебя заметят? Тогда что? Втроем против одного? А если даже все выйдет по-твоему, но они деньги не отдадут... Скажут: "Ты что, парень, белены объелся, это не мы"! Стрелять? Сумки их перетряхнуть? А если в них денег не будет? Возможно, эта мисс МакКарти была права – не стоило так нахрапом на троих-то переть.
  Под вечер, когда солнце уже клонилось к закату, ты вроде бы услышал отдаленные выстрелы. Или показалось? Не, показалось, наверное.

  Потом, в сумерках, ты все-таки доскакал до Салины, изрядно утомив лошадку за сорок миль пути, но так никого и не нашел.
  Салина представляла из себя маленький городок, куда меньше Эллсворта – тут и тысячи человек не жило. Примечателен он был тем, что при нем находилось что-то вроде форта – пятнадцатифутовая стена из бревен, огораживавшая прямоугольник в сорок ярдов длиной и тридцать шириной. В стенах были прорублены бойницы. Форт этот использовался и против индейцев, и против партизан-бушвэкеров, налетавших на городок во время войны. Сам-то городок вырос вокруг торгового поста, который снабжал необходимым поселенцев и проспекторов, ехавших по тропе Смоки-Хиллс в Денвер с его золотыми приисками Пайка, да и с теми же индейцами тут торговали, выменивая на одеяло и порох бизоньи и оленьи шкуры и лошадей. Должно быть, тут закупался провизией мистер Риггс, когда гнал своё стадо еще перед войной.
  Вокруг форта лепились всякие постройки – конюшни, магазины, цирюльня, почтовая станция. Внутри палисада была расположена школа и казарма для солдат. И еще выделялся отель для проезжающих – небольшой и неказистый. Ты был тут не впервые – по дороге в Эллсворт вы эту Салину уже миновали со стадом. Тогда тебе показалось, что более тихого места и нет. А сейчас оно было ну прямо на ушах! Повсюду бегали возбужденные люди с оружием, скакали всадники, разгружались повозки. Дилижанс стоял у станции, лошади были распряжены. Ты увидел и солдат в синих мундирах, кажется, собирающихся в поход.
  Ты спросил у прохожего, что случилось.
  – А вы откуда? – спросил он в ответ. – Из Эллсворта ехали? И ничего не видели по дороге?
  Ты ответил, что ничего, все спокойно.
  – Ну повезло вам, значит! Шайенны напали пару часов назад на путешественников, прямо на дороге! Одного убили и оскальпировали. Но те отбились и привезли его труп. Я сам видел! Без скальпа!
  Выходит, это и были выстрелы, которые ты слышал.
  – Индейцы тут уже года два как успокоиться не могут – как их разворошили севернее, так они всё кочуют туда-сюда, воруют лошадей и скот. Шайенны, мать их. Мы думали, как перемирие подписали в шестьедсят пятом, так и все, а куда там! Только мы не думали, что они так далеко на восток заезжают. Всегда они если и нападали, то подальше, вдоль тропы Смоки Хилл. А теперь вона как! Совсем страх потеряли! Наших солдат-то всего десяток, поедут сейчас искать их. Сержант у них боевитый больно, не боится! А люди-то, кто проездом был, боятся! Дилижанс никуда не поедет теперь дня три, не меньше. Кто их знает, этих индейцев, это кажется, что их пятеро, а за холмом, может, еще сто! Слыхали, как Джулесберг сожгли три года назад? Ну, это далеко, конечно, было, в Колораде, ну а вдруг теперь у нас? Что будет, непонятно. Надо окрестные фермы оповестить.
  Мужичок еще что-то тебе твердил, но ты уже понял, что теперь след совсем затеряется. Ну кто в такой суматохе обратит внимание на трех человек, куда-то там поехавших? Все, пиши пропало. Не до "фальшивых Тимберлейков" теперь всем, теперь у всех индейцы на уме.
  Ты спросил, откуда известно, что это именно шайенны.
  – Да хрен его знает. Ну не шайенны, так дружки их какие-нибудь, арапахо. Кто ж еще-то?

  Ты привязал лошадь у первой попавшейся коновязи и задумался, что теперь делать. И почти сразу услышал:
  – Эу! Дарра! Ты как тут оказался? – это был Коул.
  Он подошел, обрадованный.
  – Ну че, сделал дело гуляй смело? Все в порядке? А я с полдороги назад завернул. Все равно уже немного осталось, они там и вдвоем... – тут ты помотал головой и он напрягся. – Что случилось!?
  И ты рассказал Коулу, что случилось. Он только хлопал глазами, пока тебя слушал, а потом сказал:
  – Жопа! – и задумался. – Не, Дарра, ты не серчай, но история больно мутная.
  Он подумал еще.
  – Не. Я-то тебе верю. Судья вот ни один не поверит. Какие-то два проходимца. Какая-то леди. Пришпилят тебе хищение в крупном размере, там все, что больше пятидесяти долларов в крупном идет. Улетишь на пару лет в какую-нибудь каталажку. Не, это дохлый номер. А че эта леди-то... если она такая вся распрекрасная, в суд с тобой не пойдет? Черт! Как же мутно всё! А че делать? Делать нечего. Ну, может, если сам заявишься в суд, поверят. Но... сам понимаешь, тут поручиться тяжело. Да. Но делать нечего. Ох, чтоб тебя, Дарра, я ехал весь день, только номер в гостинице снял, думал, высплюсь как следует, утром в этот Эллсворт приеду... А теперь-то с этими индейцами... как мы их искать будем? Не, я не хочу, чтобы мне скальп сняли. Он у меня, знаешь ли, не федеральная собственность, чтобы им разбрасываться.
  Он подумал еще.
  – Знаешь что? Надо выпить. А завтра с утра подумаем. А! Я чего шел-то! Я же на труп хотел посмотреть! Пошли, поглазеем.
  Ты сказал, что видел оскальпированного человека, и приятного в этом зрелище маловато.
  – Ну, а я не видел! Пошли, на улице подождешь меня. Сука, гробовщик дерет за показ пятьдесят центов. Из воздуха деньги! Вот был бы это кто-то из этого городишки, черта с два он бы деньги драл. А поскольку человек хер знает кто, то вот так. Пятьдесят центов – и любуйся.
  Вы дошли до дома гробовщика и Коул ушел смотреть тело на задворках, а тебя оставил у крыльца.
  Но не прошло и пяти минут, как он выбежал и позвал тебя внутрь:
  – А ну-ка давай и ты посмотри! Давай-давай!
  Пришлось идти смотреть, да еще и на пятьдесят центов раскошелиться.
  Труп лежал в гробу, волосы его были срезаны ножом. Никто не платил за приведение тела в божеский вид, только, наверное, гроб городишко и оплатил, так что гробовщик ничего и делать не стал – как привезли ему тело, так он его в ящик и пихнул, только руки сложил на груди. Да и опять же, чего людям показывать, если голову накрыть?
  – Че, не узнаешь? – спросил Коул. – Повнимательней глянь.
  Ты "глянул повнимательнее" и с удивлением понял, что лицо трупа тебе смутно знакомо. Это был... это был "детина"! Тот самый, что уговаривал вас деньги ему отдать у загона. Узнать его и правда было непросто – лицо-то перекосило то ли от страха, то ли от боли.
  – Как его убили-то? – спросил Коул у гробовщика, сорокапятилетнего скрипучего джентльмена с седыми волосами, выбивавшимися из-под цилиндра.
  – Застрелили в спину. Наверное, от от них на лошади спасался, а они вслед стреляли.
  – Из чего?
  – Из винтовки, наверное, из чего еще? Я пули не вынимал.
  – А чего не стрелами?
  – А чего, тебе надо, чтоб стрелами? У язычников теперь много этого добра. Сами понапродавали им, а теперь возопили от боли, заскрежетали зубами. Напродают винтовки... револьверы... С войны вон сколько осталось. А еще виски... Ножи да топоры. Спасибо хоть гаубицу им никто не додумался втюхать! А потом удивляются, "а чего не стрелами". Была бы моя воля, я бы им только библии продавал и иголки.
  – А на что им Библии? – озадаченно спросил Коул. – Они же ни хера читать не умеют.
  – А это не главное. Библия – книга столь великая, что клади её под голову каждый раз, когда ложишься спать, и божья благодать снизойдет сама. У вас вот есть Библия.
  – Сохрани Господь! – ответил Коул с сарказмом. – Я её еще чего доброго угваздаю. Я уж лучше так, послушаю умных людей вроде вас – прямо почувствовал сейчас, как благодать за шиворот полилась.
  Гробовщик с сомнением покосился на него.

  Вы вышли оттуда на воздух.
  – Ты понял? – спросил тебя Коул. Лицо его теперь поменялось: оно было какое-то помятое, встревоженное, почти растерянное.
  Ты сказал, что чего тут не понять! Концы в воду теперь из-за этих индейцев. Кто теперь докажет, что эти лже-Тимберлейк и лже-Шеппард вообще в Эллсворте были-то? Раньше хоть детину можно было как-то к стенке припереть. А теперь что? Уехал он из города и уехал.
  – Это-то да, – сказал Коул. – Но это не всё. Нет никаких индейцев. Они его и убили, чтобы не делиться, и чтобы концы в воду. Сняли с него скальп, красавцы, чтобы выдать за индейцев. Еще и переполошить всех, чтобы не до них всем стало. Вот же... Дарра, они очень опасные ребята. С ними надо ухо востро. Но... раз так, значит, они сами-то еще в Салине! Наверняка в отеле и остановились, в том же, где и я. Не могли же они и труп привезти, и сразу уехать? Это странно смотрелось бы, не? Вот что! Пошли-ка поужинаем, но сначала зайдем на конюшню.
  Вы зашли на конюшню.
  – Милейший, – сказал Коул пареньку, ворошившему сено. – Есть четвертак, которому неуютно у меня в кармане. И есть вопрос, который не дает мне покоя. Я хочу посмотреть на лошадей, на которых джентльмены ушли от шайеннской погони. Сколько их было-то кстати?
  "Их было трое, сэр." Две лошади были на месте, а третью, видимо, то ли убили, то ли угнали индейцы. Лошади и правда были подороже твоей – рослые такие морганы с сытыми мордами и толстыми хвостами.
  – Ладно, теперь пойдем поужинаем! – предложил твой партнер. – Только шляпу надвинь пониже. Нельзя, чтобы они тебя узнали.
  Вы пошли есть, но никаких лже-Тимберлейков в столовой не было: может, они уже успели перекусить, а может, им еду отнесли в номер, как "натерпевшимся".
  Зато ты внезапно увидел мисс МакКарти, задумчиво тыкавшую вилкой в стейк за соседним столом с видом настоящей леди.
  Ты поделился этим наблюдением с Коулом.
  – А она здесь откуда!? – поразился твой напарник. – Ничего себе! Так может, она их сообщник? Черт, что-то я совсем запутался.
  Он подумал, прихлебывая кофе.

  – Слушай, – сказал он вполголоса. – У нас два варианта. То есть три. Либо мы сейчас ищем шерифа, выкладываем ему все, и он, если нам повезет, арестовывает всю эту шайку, а если не повезет – нас с фальшивой купчей на руках. Либо черт с ним, с шерифом – завтра утречком раненько выйдем и устроим... засаду, блядь. И знаешь что, Дарра? Нам придется их нахер убить. Нельзя с такими опасными людьми цацкаться. Но это... опасно это... вдруг это и не они вовсе, а ты что-то путаешь? Ты ж их не видел? Не видел. Можем случайно не тех кокнуть. Я вообще-то... я вообще-то в людей никогда не стрелял, брат. И нас если что за это повесят, понял? А еще мы не знаем, по какой дороге они поедут. Но держу пари, что в Канзас-Сити они едут, куда еще-то? Тут больше и ехать, по-моему, некуда. Эх, мало мы про них знаем, конечно.
  Он задумался.
  – Или можем с этой мисс побеседовать уже по-другому. Спросить её, какого черта ей не хочется в суд-то идти с нами? И что она, собственно, знает? Тоже вариант. Может, и передумает. Правда, возможно, она с нами и говорить не захочет. Но что мы теряем? Вроде бы ничего, да?
  Он допил кофе.
  – Мы, конечно, все в этом деле замешаны получимся – и ты, и я, и Прикли, и Рин-Дин-Дин. Но так-то твоя башка под ударом, Дарра. Поэтому и решать тебе. Я схожу еще кофе возьму, а ты подумай хорошенько.

Слушая Киру, Самина периодически одобрительно кивает: определенно, жрица кажется ей подходящей кандидатурой для рейда. Однако душевные терзания самой Киры не остаются для нее незамеченными. Храмовница понятия не имеет, известна ли Командоре история ее отношений с Ио и последующего разрыва - определенную огласку это дело в свое время получило, однако прошло уж четверть века

- Если бы мы наверняка знали, что за задача будет перед вами стоять - встать на след, догнать, убить, забрать и принести назад... Вот только мы этого не знаем, Кира. Эта девочка похвалялась, что вернет ларец со своим десятком, вот только выпустить за Колею хоть десяток обычных гарнизонных вояк без такой как ты, сто раз ходившей в рейды - все равно что швырнуть в реку мешок слепых котят... Но и ты можешь оказаться так же слепа, если дело зайдет о книжной мудрости и всяких затейливых тайнах косматых. А мы не... - тут Командора озадаченно хмурится, но в следующую секунду впервые за сегодняшний день по-настоящему улыбается.

- Проклятье. Эта рыжая балаболка так запудрила нам мозги, что мы до сих пор толком не знаем подробностей того, что нам хотела донести Аэлис. Надеюсь, что именно Аэлис. Идем, вдвоем мы больше ничего не решим.

За время, пока храмовницы вели приватную беседу, Иоланда, пусть и не без проблем, связанных в основном с правильным подбором разрезанных кусков шнуровки, успешно восстановила доспех рядовой Роситы, пока та пыталась предложить сестричке глоток крепленого тарзассо (вроде так именовала этот сорт Нэссина подружка) - без особого, впрочем, успеха. Вопреки репутации своего содружества, Бьянка не относилась к числу записных выпивох, предпочитая, раз уж повод и в самом деле имеется, что-нибудь легкое и ароматное - вроде изготавливаемого лишь в сожженных ныне дотла Выперках нумантийского белого. В солдатской же фляге могло оказаться вообще что угодно - от безобидной домашней гнилухи до того легендарного бабкина крепляка, что настаивается, по слухам, натурально на курином помете: неприхотливость военных в плане "что сегодня пьем-с" была общеизвестна, и Ситу этот порок-достоинство не обошел стороной. К счастью, Командора и Кира как раз в этот момент развернулись, так что вопрос был снят: бардессе еще предстояло доказать, что она здесь находится не зря и сестренку одну во внешний мир не отпустит, а дышать при этом на начальство дрянным алкоголем вовсе не придавало ее аргументам дополнительной силы... Впрочем, храмовницы совершенно не намеревались к ней сейчас принюхиваться - все внимание Командоры было вновь обращено на младшенькую:

- Так, рядовая, - сказала Самина. - Давай-ка попробуем начать сначала, по порядку. Во-первых: что произошло в твоем видении? Зачем наемники прикончили жреца и отняли у него этот самый ларец? Во-вторых - кто они вообще такие? Происхождение, состав, вооружение? На каком языке говорили? Что тебе удалось понять?

Обернувшись к закончившей разбираться со шнуровкой и как раз латающей прореху под воротом колета жрице, Командора позвала:

- Сестра Иоланда, будь добра подойти и послушать - нам нужны твои знания и твой совет, - говорить храмовница старалась ровно, однако Ио различила в голосе определенное неудовольствие тем, что "ученая сестра" отвлеклась на какую-то постороннюю ерунду.

  Сфено по привычке плеснула воды в бокал, разбавляя вино. И когда настал момент осушить бокал, то успела пожалеть о старом обыкновении. Мир явно не во всём изменился к лучшему. Горгона с тоской посмотрела на Марцелла, но решила не спорить. В одном она была согласна: и люди совершают зверства чудовищней монстров. Даже в новой эпохе, когда боги и чудовища превратились в легенды и мифы, найдутся те, о ком будут говорить с ужасом и трепетом, презирать, бояться и ненавидеть. И всё же ни Марк, ни Скатах, ни тем более Лев в полной мере не сталкивались с чувством, когда тебя ненавидят не за твои поступки, а за твою сущность, просто за то, что ты есть. Одной рукой Сфено приобняла змею, ненадолго прижавшись к ней щекой, и прикрыла глаза. Кем бы не была Первая, её слова звучали пугающе правдиво. Это сейчас Лев наивно верит в лучшее. Но что он скажет, когда Сфено придётся выпустить наружу то, что её и погубило. И ведь это будет её осознанным выбором.

  Когда настал черёд расходиться, Сфено на выходе окликнула Первую. Возвращенная к жизни горгона страстно желала провести ночь перед предстоящими сражениями за каким-нибудь более приятным и расслабляющим занятием, но все эти споры о природе чудовищ и хищников оставили горькое послевкусие. В конце концов, зачем ворошить прошлое, если можно сосредоточиться на будущем. На том, как достигнуть заветной цели. А кто, как не одна из Судей, лучше других знает правила и тонкости Турнира? И кто не устрашиться остаться наедине с змееволосым чудовищем? Прихватив со стола непочатую бутылку вина и два бокала, Сфено прислонилась к стене рядом с Первой.
  — Одно из преимуществ не быть человеком – то, что их отравляет, для нас лишь лакомое угощение. Продолжим разговор в другом месте, Апостол?

На лице Эмберли не дрогнул ни один мускул. Недовольство Изабеллы не стоило внимания. Такова жизнь, девочка, ничего не поделаешь. Не всегда искомые сведения будут ждать тебя на блюдечке, только задай вопрос.
Хотя Эмбер сама не отказалась бы увидеть в письме верховного магистра хоть немного конкретики... Лгать же подопечным, будто она хорошо понимает, в чем дело, было бы попросту глупо. Да и зачем? Приедут – все увидят сами. Пусть имеют в виду, что далеко не ко всем заданиям охотники могут заранее подготовиться. Не такая уж и редкая ситуация – узнать, кто именно тебя ждет, только у логова твари.

Неспешная беседа между тем успела утечь дальше, открыв во всех смыслах неожиданные факты – к коим относились и способность Беллы к спонтанной откровенности, и предполагаемые особенности ее генеалогии.
Эмберли разделила скепсис Вильгельма. О фертильных охотниках она не слышала ни разу за годы в Корпусе. Был ли такой хоть один? Да чтобы еще и внезапно покинул службу, завел себе дом...
Очевидно, сама Изабелла не помнила этих событий и рассказывала, как обстояло дело, со слов матери. Что ж, вероятнее, что женщина придумала для дочери красивую сказку, когда та впервые задала вопрос, где же ее отсутствующий папа. Наверное, милый и вежливый охотник, получивший метку, – не худший вариант ответа. Интересно только, не благодаря ли этой истории Изабелла оказалась в Корпусе. И как к этому отнеслась ее мать.
Впрочем, не интересно. Дело сделано, прошлого не воротишь – и главное, не похоже, чтобы Белла хоть немного жалела о том, как повернулась ее судьба. Ее очевидно манит охота – открывающимися... возможностями. Точкой приложения талантов этой девушки. Как удивительно порой падает охотничий жребий... Но Белла, кажется, и вправду обрела с ним свое предназначение.

Эмбер вырвалась из странной задумчивости, когда вдруг осознала, что видит перед собой пустой потрескивающий от жара огня котелок.
Что такое?.. Как они смогли настолько отрешиться от действительности? Как она сумела настолько отвлечься?!

Проклятый туман не зря пахнул угрозой. Настолько притупить бдительность сразу троих охотников мог разве что... какой-нибудь яд? Но действие его отчего прервалось...

Теперь охотница словно вынырнула из-под воды – и как мир обрушивается на ныряльщика яркостью красок и четкостью звуков, так сейчас вновь ставшая явственной реальность обволокла ее кипой пропущенных сведений.

Туман словно стал еще гуще, и звериное чутье буквально вопило сейчас об опасности, хотя и непривычно отказывалось понимать, что эта опасность из себя представляет. Не важно. Вопль с болот, все еще остававшийся неузнанным, не оставлял сомнений в чудовищности своей природы. А гнался за этой крикливой тварью... вервольф?

– Тишина! – скомандовала Эмберли отчетливым шепотом, бросив лишь мимолетный взгляд на подопечных за спиной. – Оружие к бою. Наблюдаем.

До кормежки

Возвращался на плот Септ не то чтобы со спокойным сердцем, но как-то более уверенно себя чувствуя. Пусть то, как Иеремия вел себя, выглядело безумным, но за этим безумием имелся определенный смысл. И то, что этот смысл Хербаст мог не то, чтобы понять, но кое-как различить, странным образом одновременно пугало и успокаивало. Пугало – потому что безумие может быть заразно, и, как не только священник-целитель, но и как врач, Септ подозревал, что сейчас погладил вшивую собаку. Успокаивало – потому что он понял, что может что-то делать в этом месте. Он узнал полезные сведения. И пусть и косвенно, но поучаствовал в приобретении союзника – даже остальные не поняли пока, что Иеремия их союзник, и как можно его использовать. И то, что Септ думал о Иеремии в том числе и в таком ключе тоже пугало.

Но виду он не подавал.

Результат прогулок остальных был интересный. Когда Анна дошла до своего описания "Мистера Грила", он чуть заметно улыбнулся, поняв, что правильно прочитал этого "персонажа". Тот факт, что Аммос пока не решил, что ему стоит держаться именно их, был не слишком важен – зная Кеннета, можно было быть уверенным, что тот не зашел с козырной фразы "Аммос, мы тебя вытаскивать из этой тюрьмы пришли", а без чего-то подобного держаться новоприбывших у халфлинга-крысооборотня причин и не было. Порадовала и оценка главой Опасных братьев Шакли. Если она была искренней и правдивой, то при прочих равных у них было какое-никакое, но преимущество, если дело дойдет до драки. Хотя бы численное. С другой стороны, Грил мог и врать, по бесчисленному множеству причин.

Ответ на вопрос Айлинн нужно было дать… сжатый, наверное. Хотя остальные и могли выделить что-то из детального пересказа слов безумного священника, но Септ не уверен был, что сейчас тому время и место. Поэтому он начал с того, что легонько хлопнул Нейта по плечу.

- Нейт теперь у нас пророк, возможно, даже Избранный. Во всяком случае, в глазах отца Иеремии и его паствы. Которые пытаются предотвратить воплощение кошмара про небеса и богиню в жизнь, истязая свою плоть огнем и кровью. Того самого кошмара. Похоже, он довольно распространен в последнее время.

Он бросил взгляд в сторону проповедника. Надо было спросить, когда именно ему привиделся этот сон. Не похоже, чтобы особо давно. Иеремия сказал, что стражники бросили его сюда, когда им надоело его слушать. И вряд ли они терпели его годами.

- Но не то, чтобы повсеместно – вряд ли стоит об этом говорить на улицах. Потому что именно за это он тут и оказался. А еще он знал отца Громвелля. Вместе учились. И наш настоятель был другим человеком, хотя картины рисовать и тогда любил. Верил, что вдохновение свыше. Похоже, не перестал, зато другие поверили, что из других мест оно. Поклоняется он Матери, которая тут не только Милосердная, но и Праведная Судия, а также Праведная Воздаятельница.

Боль в голосе была почти не слышна. Почти. Но избавиться от нее было сложно – за одно мгновение нельзя взять и сбросить то, чему учился, и во что верил годами и с детства. Пусть Матерь никогда и не была к нему благосклонна… пояснять, что значит каждый аспект, он не стал – названия говорили сами за себя.

- На допросах нас спрашивали про Вовне. Так вот, это иные пространства, сотканные не из материи, но из эфира. И, возможно, пройдя сквозь них, можно добраться до мест, где живут боги и демоны…

Перспективы, да и сама идея подобного места, лежащего в пространстве душ, наполнила голос Септа чем-то, близким к благоговению. Но следующие слова будто бы обрубили его жестким ударом иронии.

- Касторэдж эти места колонизует. Изучает. Создает врата туда. Здесь живут очень… практичные люди. Но сейчас для нас это не важно. Еще он рассказал про оккуляритов. Сперва они защищали людей, но потом начали охотиться на врагов веры. А в последнее время, похоже, использовать инструменты самих "врагов веры".

Он на несколько мгновений задумался. Эта мысль не вполне укладывалась у него в голове, но священник, похоже, считал ее само собой разумеющимся фактом. К тому же, где-то в сказанном выше, в услышанном от священника, была какая-то еще взаимосвязь с событиями, которые привели их сюда. Брови Септа чуть сдвинулись к переносице, но потом выражение лица смягчилось – он решил, что просто не будет прямо сейчас ломать над этим голову, и продолжил пересказ.

- И они имеют какие-то дела с королевской семьей. Которую, похоже, некоторые считают самыми страшными грешниками. Эн была права. Пока что они для нас неприкосновенны. Да… а, и если понадобится, похоже, Иеремия со своими готов нам будет помочь. Сам он собирается сидеть здесь и проповедовать, но в избранность Нейта и необходимость для того нести слово в мир он верит весьма истово.

Во время кормежки

Это было… странно. Как и большая часть всего, что творилось в Касторэдже. Для кого-то, похоже, подобные события были банальностью, но Септ видел в них что-то иное. Сама свара за еду абсолютно вписывалась в атмосферу и места, и, похоже, города. Ее было недостаточно для всех, и те, кто мог взять больше, готовы были взять больше за счет остальных. Нет, не ожидал он того, что его попытка воззвать к эмоциям возымеет успех. Что слова окажутся не менее сильными, чем пинки и не менее продуктивными, чем ловкость. Что тяга к прекрасному есть и тут, на, казалось бы, самом дне всего ужасного.

Священные тексты говорили об этом. Но сейчас это казалось куда большим чудом, чем любая магия, на которую способен был Септ.

И поэтому странное безвкусное мясо показалось ему даже не лишенным какого-то собственного обаяния, чем-то напомнив тот момент, когда он сам себе купил обед в "Смеющейся Свинье" за свой счет. Однако это удовлетворение не помешало ему заметить, что "кормежка" банд происходит немного по-другому. Похоже, имелись заключенные и имелись Заключенные. И пока они вынуждены были кто каким образом добывать себе общую еду, статус вторых им не приобрести.

А нужно ли?

Этот вопрос появился будто бы из ниоткуда – Септ не задавал его себе, когда только оказался здесь. Нет, тогда он сразу подумал, что надо занять видное место. И пусть в этом главную роль играло то, что так было бы правильно, и пострадали бы те, кто этого заслужил. Но, похоже, это было не единственным мотивом. Черты характера, которые пробудились в нем после резни в Виккене, были пока не понятны самому Септу. И то, чего он еще хотел, кроме воцарения справедливости в этом тухлом гнилом мирке, нужно было понять. Чтобы принять или отвергнуть.

And Shakley Cometh…

Вот только погрузиться еще дальше в пучины самокопания Септу не дали. Он не заметил, как к ним подобрались головорезы Шакли, и, когда к ним обратился главный, внезапно понял, что беззубый довольно четко обозначил, что именно они должны были сделать. И чего они не сделали. Бандиты (хотя вроде как они сказали Эдвасу, что были торговцами, что тоже вызывало ряд вопросов, предположений и мало обоснованных выводов) дали им шанс прийти и выразить покорность дарами по-тихому. А теперь, когда они этого не сделали, пришло время публичного унижения.

Септ поднялся, неожиданно для себя поняв, что у него заломило спину (от сырости, что ли?), и посмотрел на спутников. Они не хотели этой драки, и даже после ободряющих сведений от Опасных, исход был ничем не гарантирован. Нужно было что-то делать, что-то решать… и тут за них все решила Айлинн. Слова, которыми она встретила братьев, исключали возможность договориться по-хорошему, оставляя лишь два варианта.

- Вы не хотите драться с нами…

Хотя Септ и хотел, чтобы его слова звучали угрожающе, голос подвел в самый неподходящий момент. Остальные виккенцы, похоже, просто готовились к бою, кроме, как всегда, невпопад задавшего вопрос Нейта. Хотя события с Иеремией и его " Церковью Надежды на Милосердие Святой Матери" заставили пересмотреть саму концепцию "невпопада" в отношении младшего Неттла. То, что тот не думал, как остальные, приводило зачастую к неожиданным результатам.

В любом случае, похоже, оставался лишь один вариант.

Где это было видано, чтобы маг доставал клинок, выходя на бой? Даже повидавший всякого Эль-Меллой вскинул бровь, увидев это, а Судьи как по команде подались немного вперёд, следя за странным поведением девушки.

Но вот засветились синим цепи Катерины, пробежав мозаикой по рукам и ногам, отпечатавшись на лице – это магия влилась в её вены, пропитала кожу, превратив в камень.

— Protettrice di Ravaldino не отступит! — прозвучал клич Сфорца над полем, и светлым маревом легли поверх заклинательницы сияющие полупрозрачные доспехи. Львица не рвалась в бой, приготовившись защищаться: время было на её стороне, как и силы.

Чего она не учла, да и не могла, не распробовав Скатах в бою – это какой мощью и скоростью может обладать воительница даже в таком состоянии. Несмотря на то что как и все прочие Слуги, Сфорца была способна видеть движение даже очень быстрых оппонентов, но наблюдать – не значит прочувствовать в битве. Первый удар ей удалось парировать – острие кроваво-красного копья взметнулось в небеса, на мгновение оставляя Лансера беззащитной – но реализовать не спела: противница по-звериному отпрыгнула в сторону, оперевшись на оставшиеся три конечности в позе волка, готовящегося к броску.

Первый удар лишь по счастливой случайности прошёл над головой пригнувшейся Сфорца – Скатах ещё не приноровилась к новому балансу тела, и у Катерины, несмотря на то что зачарованный организм приобрёл недюжинные скорость и мощь, едва хватило времени, чтобы увернуться.

Второй удар волшебный доспех отразил, но в центре удара появилась заметная паутинка трещин. А третий...

— Га-Болг: Парящее Копьё Пронзающей Смерти!

Копьё Скатах вспыхнуло красным пламенем! Фантазм, не знающий промаха, запылал в руках Ведьмы, и та направила сокрушающий удар точно в место первого удара! Чары Сфорца задрожали, и всё же дрогнули, осыпавшись кристалликами маны, но всё-таки уберегли Львицу из Форли от самого страшного. Тем не менее, под левой грудью начало растекаться ало-красное пятно в цвет копья, нанесшего рану. Теперь и её время стремительно утекало...

Стоило признать, Лансер сделала всё, что могла в этой ситуации – теперь уже она диктовала условия этой битвы.

– Характер настоящей амазонки... – прокомментировав действия мастера с Судьей как с каким-то мальчишкой, вернулся к шкафам и последующему чтению.

* * *

Подойдя к столу, заинтересованно открыл пачку сока и принюхался к содержимому. Довольно кивнув, наполнил свой бокал и тут же осушил его, приподняв бровь от удивления.

– Сладко, – оценив напиток, хмыкнул и наложил себе мясного салата с куском мяса и пиццы поверх.

Не став пробовать другие странно выглядящие напитки, налил себе и желающим алкоголь. Слова Второго он вынес спокойно, лишь на мгновенье прервавшись от приема пищи будто по телу прошёл разряд тока. И лишь доев хлебный треугольник с начинкой сверху, приступил к оценке противников.

– Прав ты, Второй, дева со змеями из моих времён, – хмыкнув, чуть изменился в лице, являя лёгкую встревоженность. – Слишком близких к моим годам жизни и деяниям. Видно сам Грааль решил подшутить надо мной и дал возможность схлестнуться с одной из горгон. Со старшей из них мне не доводилось сражаться, а среди сестёр лишь Медуза была носительницей губящего взгляда. Но смерть тому глупцу, что посчитает родственниц этого монстра слабыми существами. Каждая по рассказам была способна расправиться с множеством первоклассных воинов. И если вам нужен обещанный совет, то вот он: оставьте рубку змеиной головы на того, кто этим прославлен. А если жребий выпадет неверно, то держитесь на расстоянии и готовьтесь к беглому перебору ног, кружите и по возможности не встревайте в бой на расстоянии трёх рук.

Персей невольно вспомнил сражение, когда он познал настоящий страх, сжимающий лёгкие с сердцем и давящий на плечи неподъемным грузом. Никому он не ведал в подробностях о том с каким ужасом ему тогда приходилось биться. Сама аура на острове пыталась сломить его волю и заставить убежать, но ведомый своим пробивным характером он не сдался и лишь ускорился. До кончины своей он вспоминал тот день и в особенности выражение лица девы в миг, когда он рубил ей голову.

– Где одно семя проросло, там и другие могут, – испив несколько глотков алкогольного напитка, вновь нахмурился от вкуса и взглянул на мастера. – Рин, ты говорила о знакомой тебе Слуге. Есть ли в твоих знаниях имена всех ранее призванных Слуг?

Райдер желал вызнать как часто ранее призывались его современники и подобные горгонам личности. Полубог стал витать в эмпиреях, представляя встречу с младшей змеиноголовой. Осталось лишь выиграть и дождаться следующего зова к Граалю, и так до тех пор, пока не случится встреча.

Скатах пристально смотрела за боем, при этом она, конечно, уделяла больше внимания Арчеру ассоциации. Ведь именно с ним ей, может быть, придется сразится по ходу турнира. Конечно, брошенная монета может встать на ребро или зависнуть в воздухе. Но при разумном течение Турнира драться с Балином она была не должна. Хотя цепкий взгляд алых глаз подмечал недостатки и неточности в технике обоих бойцов. У Минамото оно была более совершенной, зато рыцарь брал свое так знакомой ей кельтской отвагой. В ответ на реплику Катерины она улыбнулась:
- Мы похожи с тобой, сестра моя. Чем противник сильней, тем слаще победа. Естественно, я была не уверена, что мы бы выиграли все четыре боя. Ведь кроме мастерства есть такие вещи как случайность, удача, судьба. Но выходить на бой стоит только за победой, над противником, собственными слабостями, страхами, неуверенностью. Только тогда ты сможешь сделать следующий шаг по пути мастерства.
Потом улыбка Скатах стала мягче, а из голоса исчезла сталь:
- Сольдо?! Видимо мелкая монета. Я держала в руках имперский денарий, но он был в мое время уже большой редкостью. Забавно было бы сравнить наши времена.

Победу Балина она приветствовала вскинутым кулаком и боевым кличем. Ну как боевым, так в четверть крика, свита, гула. Не так, чтобы голосом коней на полном ходу останавливать или командовать в разгар сечи.

  В этот раз Шамси уже не доставал саблю.
  – Ты метко стреляешь, – сказал он женщине-змее и не знал, что сказать ещё. И ничего не хотел сказать.
  Она говорила страшные вещи – про то, что может впрыснуть ему яд (и уж наверняка и правда может), но теперь он не верил, что она так сделает.
  Шамси слушал неторопливые слова, выводимые свистящим, насмешливым голосом, и вдыхал запах.
  Что искали они, мальчишки, в этих выжженных солнцем развалинах? Сокровища? Золото? А для чего им нужно было золото? Они были дети небедных родителей, мало в чем знавшие отказа. Они не вели войн, не торговали, не пытались перевернуть мир. На что им было золото? Ну вот, целая груда золота, и что? На него можно купить... что? Что-то, чего раньше у тебя не было? Так ведь всё было. Коня, доспехи, оружие? Чтобы что? Всякая мечта имеет цель. Они не мечтали о сокровищах. Они хотели почувствовать себя кеми-то, кем ещё не являлись. Испробовать на вкус опасность, приключения, азарт находки.
  Чувство, возникающее, когда ты нашел что-то, чего другие не видели, не знали, не понимали.
  Тогда, получалось, что он нашел?
  Получалось, что да. Когда еще и где он увидит женщину-змею, складывающую хвост кольцом вокруг его ног и смеющуюся над ним, но не для того, чтобы высмеять, а потому что ей весело? Когда кто-нибудь другой увидит?
  И запах миндаля, хвои и чего-то сладковатого, дурманящего разум...
  Шахи и торговцы набивают золотом сокровищницы, но не могут ни обрести счастья, ни унести это золото с собой в могилу. Единственная сокровищница, в которой хранится действительно сокровенное – это шкатулка нашей памяти. Дотронувшись до потускневших, но всё еще истинных воспоминаний, мы улыбнемся даже на смертном одре. Воспоминания – то, что принесет нам утешение тогда, когда всё золото мира окажется не нужным. Воспоминания – это то, благодаря чему в последний миг, умирая, мы скажем: "Я жил."

  Человеческий разум легко одурманить всякой ерундой. Разум мальчишки – тем более.

  – Хорошо, – еле слышно ответил он, наконец, разомкнув словно слипшиеся губы. – Я никому не скажу про тебя.
  Он взял кинжал и долго еще не мог сделать первый шаг к выходу.

  Потом Шамси все же стронулся с места, с трудом оторвав глаза от немигающих, неподвижных глаз Аминэ, и забыв поклониться за подарок, сжимая кинжал и даже не убрав его за пояс, направился к лазу. Но в последний миг, прежде чем покинуть это место, как знать, может, навсегда, обернулся и сказал, полоснув тяжелый воздух словом:
  – Не утрачу.

  Юность зажигает в нас огонь желаний, и пока он горит, мы живем не воспоминаниями. Воспоминания – такой же прах, как и все прочие сокровища. Они радуют нас тогда, когда пламя слабеет. Когда же оно горит, воспоминания – как яд, который горячит кровь и заставляет нас потерять покой и в смятении делать то, что породит новые воспоминания. Более яркие. Более сильные.
  "Я жил," – говорит человек, которому есть, что вспомнить. Но жизнь – это не сами воспоминания, а те поступки, которые их породили. Саксаул стоит тысячу лет, но он нем и ничего не помнит, ибо ничего и не сделал.

  "Я увижу её еще раз," – подумал Шамси, шагая по городу и разглядывая кинжал. – "Однажды. Обязательно."

  Голова его была тяжелой. В груди его что-то горело. Без сомнения, он был сильно и надолго отравлен коварным дэвом.

  — Ходила, – сухо подтвердила Кира. На этот раз она не обернулась назад, чтобы посмотреть на Иоланду. Холодный взгляд упёрся в Командору. Кира до последнего надеялась, что у Самины есть на примете ещё парочка верных сестёр. Не знает, откуда бы она их достала в такой ситуации. Все предыдущие разговоры о юных девицах и пожилых старухах, которым предстояло теперь защищать Купол, эхом отозвались в памяти. Она не смогла защитить Аэлис. Не защитила Фиби. Никого из своего отряда, нет, из семьи. И теперь, чтобы защитить Рамону, защитить тех, кто остался в живых, она должна пожертвовать последним светлым лучом в своей жизни? Нет, должен быть другой способ.
  — Ходила, но у Иоланды всё равно недостаточно опыта, – воительница поджала губы, не признаваться же сейчас, что так вышло в том числе из-за её эгоистичных побуждений, — Её боевые навыки, кхм, на низком уровне. Да и возраст, Самина. Время играет против нас. И в лучшее годы предстоящий поход был бы серьёзной проверкой выносливости, а уж без постоянных тренировок и пытаться нечего. Как жрица она проходила обучение и обладает внушительным арсеналом магии поддержки, но мы сейчас все истощены и, как я и сказала, время не нашей стороне.
  Кира не заметила, как тепло улыбнулась, вспомнив заботу Ио. Как молодая воительница пыталась скрыть от любимой недолеченные после очередной вылазки раны, а Ио, вскрывая обман каждый раз, грозно её отчитывала, но с особой нежностью и лёгкостью ласковыми прикосновениями исцеляла Киру.
  — У Иоланды другие таланты. Она очень умна, не просто от природы, а благодаря своему настойчивому, целеустремленному характеру. Я действительно думаю, что под Куплом кроме неё никто не способен прочитать ту тарабарщину, что мы обнаружили. Но её сила заключается не только в знании нераспространённых диалектов косматых. Она обучалась им сама, используя как накопленные труды в библиотеке, так и общение с беженками. Не могу даже представить, сколько всего она знает о мире за пределами Купола, побывав самой лишь в малой его части, – с каждым новым словом голос Киры становился всё мягче. Воительница даже не обратила внимания, как уводит разговор в неправильное для неё русло, — И, у неё отличная память, чтобы бы помнить обо всём, что она узнала.
  Только закончив свой ответ, Кира осознала, что Иоланда просто не заменима для подобной миссии. Возможно, им предстоит столкнуться с тем, что сможет разгадать только жрица. По крайней мере, в условиях спешки и под покровом тайны. Рамонитка знала, что Ио, пусть и не без колебаний, но удастся уговорить действовать именно так, как они решили, скрытно от Богини. Ио поймёт, может осудит, но поддержит. Но даже сейчас Кира не могла принять решение. Она не может сказать Самине, что Иоланде можно довериться. Потому что тогда Кира своими же словами вынесет приговор.

  Проскользнув мимо толкающихся заключённых, Оуэн все-таки смог вырвать плошку еды. За Шакли следить не пришлось - те в давку не полезли, получив индивидуальную передачу, и парень, пробуя на вкус местную баланду, невольно задумался, что ещё ценного и опасного могли передать братьям. Лук едва ли удалось сохранить здесь в нормальном состоянии - тетива отсыреет, да и кого здесь отстреливать? Возможно, дубинки наподобие тех, что достались виккенцам? Ножи? Проблемой могли бы стать копья или просто длинные шесты, но это выглядело уже слишком сложно. Впрочем, Оуэн предпочёл поделиться своей паранойей со спутниками, которые тоже были явно не в восторге от местного угощения.

  - Думаю, скоро можно ждать гостей. Все последние новости меня ещё больше убедили, - прогибаться перед братьями - плохая идея. В дальнобойном, думаю, у нас преимущество. В воде им сложнее уклоняться, да и не выглядят они опытными стрелками. Скорее, теми, кто предпочитает собственные кулаки. Держитесь за нами с Томасом и постарайтесь не угробить их насовсем.

  Шакли и вправду не заставили себя долго ждать. Старший вполне откровенно провоцировал виккенцев, и Оуэн, мрачно усмехнувшись после закономерного ответного посыла Айлинн, коснулся спрятанного складного ножа, напитывая его энергией. Пришло время неприятных сюрпризов.

Когда котлы были уже близко над уровнем воды в трюме, толпа резко рванула вперед. Викенцев едва не снесло, но они, заранее предупрежденные, тоже вписались в общий наплыв. Посуды никому не выдавали, но местные поумелистее соорудили себе из обломков бочек, ящиков и прочего плавающего хлама самодельные миски и черпаки, чтобы набрать серого жидкого месива в котле. Главная проблема была - занять место поудобнее.

Охранники вверху (среди которых, правда, не было Венды или Джоша, смеялись сверху и называли заключенных "свиньями, что рванули к бадье".

Как ни странно, викенцы сумели вполне вписаться в это общее человеческое буйство. Томми, Оуэн и Кеннет сумели проскочить между толпой и отхлебнуть из котла (или чужой миски), загребсти немного с собой. Анна сыграла на флейте для местных, получив миску с порцией. Эдвас обработал жутковато выглядящую язву на плече одного из заключенных, который поделился своей порцией с ним. Нэйт сумел прорваться вместе с Иеремией, который, лучась гордостью, выдал "избранному Богини" целое ведерко. Септ, стоя чуть в сторонке, описал группе заключенных красоту родного Викена, за что тоже получил свою порцию от ностальгирующих заключенных.

В итоге, группа вполне сумела наесться и даже получить немного лишней еды. Месиво было совершенно безвкусное, но его поглощение оставило едоков подозрительно насыщенными, что наводило на мысль о возможном магическом происхождении.

Боб, в ответ на предложение Томми, покачал усами.

- Эта шту-чк-ка чк-что когда вх-х-одит в вас, чк-что вых-х-одит, на вкус-с - одно. Поешь с-с-сам.

Набравшие еды и наевшиеся отползали от пустых котлов. Те, кому не хватило, несчастно пытались выловить из воды упавшие капли, рыдали или просто плавали в прострации. В общем забеге не участвовал Боб, которого жижа особо не интересовала. И группы Шакли и Грила. Вместо участия в побеге за котлом они дошли до верхних ворот в конце трюма. Появившиеся охранники кинули им несколько свертков. Смотря друг на друга, головорезы обоих вожаков осторожно подобрали пакеты и пошли к своим плотам. Никто не пытался им мешать.

Молодые узники успели немного отдохнуть и переварить жижу, но, к сожалению, долго отдыха им здесь не светило. Разобрав свой сверток и поев что-то выглядящее как галеты и сушеное мясо, Шакли, тоже переварив немного, направились к плоту новичков.

"Спив", здоровый мужик с собранными в хвост волосами и повязанным поверх тюремной робы шарфом, шел впереди с дубинкой в руках. Лэнгдон и еще двое братьев с виду вооружены не были, но кулачищи их выглядели серьезно.

- Ну что, молокососы, - крикнул старший Шакли, - вам тут, вроде, объяснили уже, как у нас все устроено. Пришло время делиться! Или нам придется взять свое развлечением с вами!

Он захохотал, что подхватили остальные.

Парочка подопечных с завидным энтузиазмом после столь долгого дня принялась за обустройство лагеря. Эмбер, внимательно прослушав обстановку и не найдя к чему придраться, наконец спешилась и огладила Граната. Да, пожалуй, увести молодежь от этой полянки дальше в сгущающуюся ночь было бы непростой задачей... Впрочем, найденное место вполне подходило для ночлега, ни к чему было бы зверствовать. Особенно когда даже заботы об ужине делегированы подрастающему поколению.

Еще раз проверив всех лошадей и обойдя поляну, Эмберли установила сигнальную сеть и подсела к костру. Забавно, как меняется риторика Изабеллы, когда ей что-то нужно... Охотница не взглянула на юную смену, полагаясь для улавливания оттенков лишь на слух. Странно, что Вильгельм на этот раз не влез с уточняющими дополнениями.

По-хорошему, ей откровенно плевать было на то, какими глубокими, загадочными и выдающимися личностями мнят себя эти двое. По своей воле Эмбер даже не тратила бы на них слов.
Но чувство долга и ответственность перед Корпусом не оставляли возможности выполнить это навязанное ей дело спустя рукава. Два новых охотника – это во всех смыслах ценный ресурс, и обращаться с ним нужно бережливо. Хотя бы на первых порах. Тогда впоследствии они смогут заматереть, набравшись опыта, и стать полноценными участниками вечной битвы. Пополнить не слишком частые ряды товарищей по оружию.
Эмберли мельком взглянула на лица Вильгельма и Беллы в пляшущих отблесках пламени. Они должны пройти боевое посвящение под ее руководством и вернуться живыми. Точка.

Легко ли это дастся ей самой? Навряд ли. Искать подходы к другим людям Эмберли никогда не прельщало, всякий раз усилия в этой сфере продиктованы были острой необходимостью. И сейчас родной Корпус поставил именно перед ней не самую простую задачу. Дали бы еще хоть каких-нибудь покладистых ребят... Но нет, из всего разнообразия выпускников были словно бы выбраны самые раздражающие.

Изабелла – чрезмерно ярко выраженная одиночка. Не то чтобы редкость среди охотников, но когда выяснится, что Корпус порой совершенно не считается с такой особенностью мировоззрения и частенько направляет на задания в группах, где жизненно необходимо действовать сообща... Это может обломать ей зубки. Не все коллеги будут столь же терпеливы, как Эмберли. Наверное, все же стоит подготовить девочку к такому раскладу.

Впрочем, как бы то ни было, за Изабеллу с ее прекрасными практическими навыками Эмбер была более спокойна. Но вот Вильгельм... Как его вообще допустили до трансмутации? Почему он не стал алхимиком или дознавателем? Очевидно же, что столкновение с тварями нос к носу – не его стезя. Хотя... Дай такому педанту место ближе к магистрам – и канцелярские червоточины поползут от него во все стороны разом.
Эмбер вздохнула. На охоте опасности от него не намного меньше. Надо будет ещё постараться вернуть его в Чертоги живым и целым...

– Отряд из восьми охотников – действительно большая редкость, – Эмбер кивнула, чуть разворачиваясь на бревне к подшефным.
Кто бы на самом деле знал, что вообще может их там ожидать... Но если уж в отряд включили и дознавателя, и алхимика, дело однозначно пахнет жареным. И хорошо, если это в итоге окажется монстрятина, а не человечина. Или хотя бы будут соблюдены правильные пропорции.

– Я думаю, – едва заметно усмехнулась Эмберли, – что нам там точно не придется скучать. В Гримфолде нас ждет что-то определенно интересное. И, вероятно... разнообразное.
В мыслях у нее крутились совсем иные эпитеты, но роль наставника, по мнению охотницы, заключалась в том числе в поддержании боевого духа, а не в запугивании.
– Вам повезло, досточтимые леди и лорд! – бодро выдала девушка, точным щелчком послав в костер скомканную в пальцах сухую травинку. – Никто из ваших однокашников не удостоился чести быть отправленными на действительно серьезное задание с самого начала. Рассматривайте эту поездку как уникальный опыт.

Ей самой во главе такого отряда предстоит получить опыт не менее уникальный. С другой стороны, за время в дороге можно будет успеть немного привыкнуть к командирской роли.

– Но не забывайте, что и по пути до Гримфолда в ожидании той самой "настоящей" работы стоит поглядывать по сторонам, – тон Эмберли вновь стал обыденно сдержанным, а взгляд словно растворился в окружающей костер непроглядной тьме. – Небрежный охотник – мертвый охотник. Бдительность и соблюдение дистанции не раз спасут вам жизнь. А если ты подпустил тварь на расстояние меньше дальности выстрела, Вильгельм – еще остается меч.

  На провокацию Судьи горгона горделиво вздёрнула подбородок вверх и сложила руки на груди. Пускай Сфено провела в новом мире мало времени, но, в том числе благодаря тем, кто её окружал, в ней успела поселиться уверенность, что тёмное прошлое осталось далеко позади. И даже несмотря на то, что слова Первой не были обвинением, они всё равно прозвучали как издёвка. Сфено едва заметно кивнула в знак благодарности Скатах, заступившейся за неё. На руках любого героя не меньше крови, чем на когтях чудовищ. Уж эту истину горгона хорошо усвоила. Оставлять Судью без ответа девушка не намеревалась, но, услышав ответ на свой вопрос, всё резко отошло на второй план.
  — Ты с-с-сказала Перс-с-сей? – зашипела горгона, подаваясь вперёд к Судье. Человеческое обличье вмиг растворилось словно мираж. Сфено грозно нависла над Первой, огромные змеи повылазили из-под волос и угрожающе потянулись к лицу, скрытому за шлемом. Ярость затуманила рассудок горгоны. Костяшки пальцев побелели, сжимая клинок. Лишь собственное, обезображенное злобой, отражение в шлеме Первой заставило Сфено отступить. Быстрым шагом она разорвала дистанцию с Судьёй. Та не могла не знать, что этот недогерой убил её сестру. Она сказала это специально, чтобы вывести горгону из себя. И у неё это получилось.
  — Значит, судьба решила преподнести мне подарок, – Сфено уселась на подлокотник кресла, возвращая себе самообладание. Она была величественна и спокойна, будто и не было никакой вспышкой гнева, — Давайте же поднимем кубки за это! За то, чтобы каждый смог получить то, что заслуживает!

  — Я искренне рада, что молва обо мне и сестрах сквозь время не стала просто ещё одной мрачной историей о том, как герой убивает чудовище, – продолжила Сфено, вспоминая слова Марка о дочерях бурного моря и северного ветра, — Когда-то мы действительно были прекрасны и могучи, что вызывало не только восхищение, но и зависть. И одна богиня прокляла мою младшую сестру, Медузу, превратив её в настоящее чудовище, – холодный взгляд горгоны на мгновенье задержался на Первой, — Мы ушли в добровольное изгнание, но даже этого оказалось мало. Нас не оставили в покое, и мы были вынуждены защищаться. И у этой истории нет счастливого конца. Этот Персей… Моя сестра ничего ему не сделала. Глупый юноша, который ради бахвальства пообещал принести голову монстра. В нём течёт сильная кровь, и всё же он не дрался с ней честно. Вместо этого Персей заручился поддержкой и дарами богов, и с их помощью не только убил мою сестру, но и смог скрыться от моего гнева.
  — А теперь мне выпал шанс отомстить. Но я надеюсь, что остальные призванные Граалем со стороны Ассоциации имеют больше чести и достоинства, чем Персей.

Отказ идти на прогулку от мастера встретил лёгким вздохом. Противиться решению не видел смысла, посчитав невозможность попасть в нужные места приемлемой причиной остаться в особняке. Не став обращаться в свой воинственный наряд, сместил взгляд к полкам с манящими корешками книг и уже заносил ногу для шага как...

... Неизвестный юношеский голос раздался в комнате, заставив полубога тут же оказаться в своих доспехах с серповидным оружием в руках, но без принятия какой-либо стойки. Райдер желал лишь заявить о своём присутствии и возможности в случае нужды броситься на защиту брюнетки.

Реакция Рин успокоила убийцу чудовищ, отчего тот снова принял повседневный облик. Вот только Персея напрягла не озвученная возможность гибели Судьи от Арчера или Ассасина, а его продемонстрированная способность обойти их и не попасться. Уже во второй раз один из Судей вызывал лёгкую смесь интереса и напряженности у полубога, привыкшего знать с насколько могучей личностью он имеет дело, будь та даже дружественной.

– Греческих? – вечная улыбка на мгновенье дрогнула от мысли, что придется встретиться с возможно знакомой личностью. – Имена могут дать нам преимущество. Не заявляю, что рубить головы соплеменников мне радостно, но от такой мелочи рука моя определённо не дрогнет, а уста без зазрения изрекут секреты победы кои знакомы мне.

Энтузиазм Катерины вновь смутил Рин, но в этот раз она быстрее восстановила своё самообладание.

— С-спасибо, — ответила она на похвалу Сфорца, всё ещё немного смущаясь. — А насчёт заведений...

— Вполне, хотя сейчас у нас обычно говорят "бар". Да... с едой этого мира вас точно следует познакомить! — приободрилась Тосака. — Но уже не сегодня, а после Турнира. Сейчас почти все заведения закрыты, а те что открыты... ну, не все из них достойны нашего внимания! И картинные галереи тоже вряд ли нас сейчас пустят...

— Но как только завтра пройдёт первый этап Турнира, то обязательно сходим! — торжественно пообещала волшебница.



— Хороший настрой! — послышался вдруг бодрый юношеский голос. Он принадлежал парню в белой куртке, чьё лицо было скрыто за синей маской. — А то я видел этих ребят от Церкви... у-у-у, там и Сэйбер, и два Лансера, и Берсерк! Наборчик у них для боевого столкновения подобрался прям... а у тебя тут кто?



— Стучать не учили? — мгновенно надулась Рин. — А если бы Арча тебя на подходе сбил или Ассасину попался? Я же тебя ещё не представила!

— Это Судья Два или Второй, — устала пояснила она оставшимся в комнате слугам. — Он один из судей турнира, только от нас. По идее должен помогать, а не врываться в комнаты с непрошенными комментариями... но уж какой достался. Всё ещё лучше Второй, да?



— То ли комплимент сделала, то ли что, — хмыкнул Второй. — Да, я определенно лучше Первой, А комментарии у меня полезные! У них там два кельтских героя, и два греческих. Собрали каре, ха? Ну ладно, не унывай, твои-то наверняка имеют пару тузов в рукаве?

Такая форма проведения боев не была для Скатах чем-то необычным, редким событием да, но совсем не уникальным. Она бы назвала его "Битвой-за-узкий-мост" или "Встреча-на-горной-тропе". Когда она еще была человеком и шотландской принцессой, то участвовала в нескольких таких стычках. Когда два отряда встречались в узком месте, так что одновременно мог сражаться только один боец. Другим приходилось ждать своей очереди, за его спиной, чтобы занять место павшего. Здесь же судьи устроили такое испытание искусственно.
- Давай, Балин! - поддержала она атаку Сейбера криком с трибуны, а потом повернулась паре рядом с собой.
- Я думала будет проще, обычный турнир на выбывание. Тогда мы могли бы просто одержать победы над своими противниками в первом туре, а потом между собой выбрать победителя. Например, броском монеты на "орел или решка". - улыбнулась Скатах.

Новый участник судейства знал их по именам, и потому удостоился определенного интереса со стороны рыцаря. Этот маг, наверное, сам мог бы оказаться в числе Слуг. Но здесь он был не одним из воинов, а одним из учредителей. Его делом, видимо, было следить за тем, чтобы не пострадали люди. По крайней мере, об этом можно было не волноваться. Хотя... Балин редко волновался о том, кто может попасть под меч. Безопасность зрителей была на совести самих зрителей, и наверняка никто из них не собирался становиться между ним и его противником.

Противник между тем выглядел интересно. Это был Арчер, а значит можно было ожидать, что он будет избегать ближнего боя. Мог ли он передвигаться достаточно быстро в такой броне? Возможно, но Балин был уверен - этот противник от него не уйдет. В ответ на приветствие Балин кивнул:
- Первый бой на турнире. Постараемся оправдать такую честь.
На самом деле, было неудивительно, что ему выпала честь начать турнир. Он всегда был из тех, кто атаковал первым. Вот и теперь, было бы странно, если бы его оставили на потом, и наверное Лев это чувствовал.

Мечи уже были в руках воина. В правой - длинный рыцарский меч с широкой гардой и, кажется, без каких-либо украшений. В левой - клинок меньше, больше похожий на гладиус, плохо сочетающий с классическим образом рыцаря. Второй клинок также был значительно темнее первого.

Лансер сорвался с места одновременно с прыжком Арчера, выставив мечи вперед и не отрывая взгляда от противника в воздухе. Будто он собирался поймать его во время приземления и проткнуть сразу двумя клинками. Тактика Арчера была именно такой, как Балин ожидал - разорвать дистанцию и атаковать издали. И потому рыцарь готов был преследовать оппонента и отражать мечами те стрелы, от которых не удалось бы увернуться. А вот когда противник приземлится... тогда начнется настоящий бой.

Увидев спускаемые в трюм котлы с едой, Томми сначала оживился, благо голод после пленения стал практически постоянным его спутником, но быстро осознал, что именно видит, и заметно скривился. Ни тарелок, ни ложек, ни даже какого-то подобия стола. Вообще ничего кроме, собственно, котлов, с неаппетитно выглядящей жижей. Так скотину кормят, а не людей. Хотя даже к скотине у нормального хозяина отношение лучше. Даже свиньям еду распределяют по корытам, чтобы все порцию получили, а тут, видимо, предполагалось за кусок биться с остальными арестантами.

Надо, наверное, было как-то сообща действовать, но это у виккенцев пока не очень хорошо получалось. Вот и сейчас Кеннет растворился в толпе оголодавших сидельцев, стоило только от него взгляд отвести, Айлинн принялась музицировать, а братья Неттлы и Оуэн все пошли условно в сторону кормёжки, но все порознь, явно не намереваясь добывать еду вместе. Сам Молчун, пусть и чуть запоздало, но тоже пошёл к котлам, подгоняемый требовательным урчанием в животе. Драться за объедки он желания не имел никакого, так что единственным вариантом было попытаться ужом протиснуться к «корыту» и успеть зачерпнуть плещущегося в нем варева.

      Арчер встал.
      – Прекрасно, – удовлетворённый контрактом отозвался он.
      Выпрямился во весь рост, выражая лицом хорошее настроение.
      И, кажется: смущение Тосаки определённо тронуло его!
      Взгляд груды металла как-то выразительно смягчился.
      «Ах, она ведь действительно всё ещё ребёнок...»
      Сочувствие проскользнуло в мимике Тамэтомо.
      Потому что на душе у него было всё-таки не очень спокойно.
      Даже в суровые времена Минамото-но, когда пацан лет десяти считался уже достаточно взрослым, чтобы взять в руки меч – использование детей и особенно девочек в конфликтах считалось крайней мерой. Но у Великой Чаши, видимо, совсем другое мнение и принципы выбора Хозяев. Арчер мог быть бесконечно несогласным, но какой в протесте толк, если ответом ему будет эпохальное безразличие? Жернова Судьбы слепо перемалывали людей.
      Но самурай хотя бы имел возможность вставить палку в её колесо.

      – О! Значит, моя Госпожа из Японии? Идеально!
      Воскликнул Тамэтомо, став ещё более довольным.
      Когда Катерина упомянула его, Слуга не мог не поклониться той в ответ.
      – Моё почтение, синьора Сфорца, – вежливо отозвался Арчер и, после небольшой паузы, на всякий случай поинтересовался, – я верно к вам обратился? Я бы не хотел спровоцировать конфликт на почве наших культурных различий. Ко мне вы можете обращаться, как Тамэтомо-сан.
      Немного подумав, самурай сдержанно добавил уже всем Слугам:
      – Я также рад познакомиться с вами.
      Разве что разделить воодушевление народа от желания Хозяйки не мог.
      «Должно быть, Акаши был великим человеком, раз уж сделал Хроники, дверь к которым можно открыть только Великой Чашей... Понятия не имею, что это. Но, видимо, очень важно»
      – Достойное желание, – просто и искренне заметил мужчина.
      В конце концов: воля повелителя для него практически закон.

      Размышляя о высоких материях, Арчер не упустил и Судью.
      Даже специально принюхался к воздуху: то ли иллюзия, то ли правда...
      «А почему она пахнет как суп в горшке, который на месяц забыли в погребе? Небось ещё и прячет под одеждой свою мохнатость с мошками? Оживший труп? Интересная здесь Церковь, однако»
      От озвучки вслух этих мыслей самурай воздержался.
      Не для того он стал аристократом, чтобы за чужой спиной злословить.
      Но вот неподдельное, и даже слегка благоговейное, удивление на лице Арчера, с каким он посмотрел на оттопыренный мизинец Кастера – бесценно. Уж что за страшные слова незнакомка высказала вслед ушедшей, но в свой адрес Тамэтомо услышать их, наверное, не хотел. Относительно судьи сам он сохранял нейтралитет. Причём довольно вооружённый, если приглядеться.

      Но вот нарушительница спокойствия ушла.
      Госпожа раздала указания. Стоило признать: вполне ценные.
      – Будет исполнено, – бескомпромиссно ответил сын Тамеёси.
      Фигура Арчера медленно размылась в воздухе.
      Он обратился в форму духа.
      Удобно быть Слугой.

      Вот бы он так умел тогда, в Сиракава-ден...
      Но в этот раз он той ошибки точно не допустит.

Ричард хотел трость. Нет, он страстно желал получить этот атрибут уважаемого джентльмена. А как иначе? Не спроста несколько недель Рик собирался с духом (или набирался наглости), чтобы озвучить просьбу отцу, а выдал её совершенно спонтанно. Эта была его меча, такая наивная детская страсть. Но когда отец, на удивление легко, дал согласие и привел в магазин – юный Мур растерялся как юноша с фермы, в жизни не видевший свет, впервые оказавшийся на балу. Кстати, на балах все было сильно проще и понятнее, а здесь, в лавке, средь всего многообразия молодой человек выглядел потерянным и ошеломленным. Он так и не решил какой именно набалдашник хочет, наивно полагая, что в магазине сможет выбрать из имеющегося ассортимента.

Но все было несколько сложнее.

Ричард еще не понимал, что владеть тростью – его Мечта. А мечта должна оставаться мечтой. Когда она воплощается в жизнь – это конец, её смерть. Неминуемая и неотвратимая. Что люди чувствуют, когда умирает мечта? Рик застыл в одном шаге от края, чего-то необратимого, хоть и не осознавал чего именно. В одном шаге. Одно решение, одно слово и он сам бросит последнюю горсть земли на могилу своей мечты. И он не мог найти в себе сил, чтобы сделать это. Рассеянно рассматривая трости, юный Мур не понимал, что именно с ним происходит. Черные и серые, с набалдашниками в виде птиц и животных, изогнутые, причудливые – все они были прекрасны, многие нравились, несколько он хотел взять в руки, но Ричард повернулся к отцу, посмотрел на него с печалью и несвязно пробормотал:

- Сэр, вы были правы. Мне еще рано владеть тростью. Может быть, после колледжа?

Но все же, все же… Когда-то Рик мечтал о трости. И тот момент наступил, когда мечта почти сбылась. Вот она – протяни руку и возьми, воплоти её в жизнь. Не оказалась ли она уже тогда в сырой земле, пусть и без последней горсти на могиле?

***

О, Ричард пытался стать достойным трости. Может быть он и не взрослел стремительно, но старался. И как старался! У Рика по-настоящему раскрылся талант к образованию, помноженный на невероятное усердие и фантастическую память. Выучив один язык, юный Мур глотал второй, потом следующий. Это оказалось не так сложно, ведь многие слова означали одно и то же, предложения строились схожим образом. Или Рику это только казалось? Освоив клавишные инструменты, Рик попросил у отца скрипку. И получил её! Потертую, старенькую, какого-то мастера прошлого или позапрошлого столетия из Кремоны, но для начинающего – именно то что нужно! Знание музыкальной грамоты и весьма неплохой слух позволили быстро овладеть новым инструментом, и хоть мастерства в его возрасте достичь уже было вряд ли возможно, Ричард без устали работал над плавным ходом руки и кисти, которой удерживал смычок. Занятия музыкой перемешивались разговорами с Бассом. Ричард жадно хватал каждое слово, принесенное братом из колледжа, и записывал, записывал, записывал, словно боялся, что память его подведет в самый неподходящий момент. И, как впоследствии оказалось, делал совершенно правильно, потому что посещения суда с отцом случались совсем не так часто, как хотелось бы юному Муру, и каждый такой визит был полон волнений и эмоций. К мистеру Росселини присоединился еще один учитель: вечно надушенный француз средних лет, со свисающим животом и ухоженными усами. Мсье Дюваль. Он время от времени надевал причудливую шляпу с пером и тогда неизбежно приковывал к себе всеобщее внимание. В искусстве танцев француз заметно уступал коротышке, но когда речь заходила о стойках, о выходе на исходные позиции или о том, как правильно пригласить даму на танец, о чем с ней говорить на балу или о том как себя вести в свете, – толстячка было не остановить. Десятки и сотни деталей, о которых он мог говорить бесконечно, попадали на благодатную почву в доме на Хьюгер-стрит. Миссис и мистер Мур, видя, как команда их только что спущенного со стапелей новенького брига, усердно чистит палубу, поднимает паруса и основательно готовится к плаванию, должно быть, пребывали в неописуемом восторге. По крайней мере какое-то время, до тех пор, пока Рик не начал становиться мужчиной. А это, будем честны, случилось несколько позже.

Все началось с любви, любови с первого взгляда, с первого шага, с первого па. Едва оказавшись на балу, Рик уже не представлял как можно жить без этого великолепия. Была ли причиной тому молодость или горячая юношеская кровь – кто знает, но после своего первого бала Ричард лишь удвоил усердие в занятиях с мистером Росселини и мсье Дювалем, лишь больше начал общаться с Фредериком Шоу и Эшли Хотторном, пытаясь разобраться как все устроено в высшем свете. Вся эта помпезность, общение и женское внимание. Да, он желал этого и усердно занимался, чтобы добиться успеха. Рик даже попытался опустить усы, но редкая юношеская поросль над губой выглядела нелепо, даже смешнее, чем шляпа мсье Дюваля. Через несколько месяцев после своего первого выхода в свет, на одном из балов, оставляя позади парочку юных леди в пышных платьях, пахнущих жасмином и лавандой, он услышал женское перешептывание за спиной: «Это же юный мистер Мур, лучший танцор Чарльстона». Насчет «лучшего» многие, конечно, могли бы поспорить, но Ричард все чаще начал чувствовать направленные на него безразличные взгляды юных и не очень (юных) леди(и не очень), в которых чувствовались то нотки заинтересованности, то ароматы желания. Для него и раньше получить отказ в танце было редкостью, но в какой-то момент Рик отметил для себя, что уже не помнил, когда ему отказывали в танце последний раз. И чем больше внимания ему доставалось – тем усерднее юный мистер Мур работал над собой. Раньше зацепка или соринка на рукаве, торчащие волосы или резкий запах лошади не вызывали у него такого негодования как сейчас. Такая, своего рода, педантичность, внимание к внешнему виду.

Ричард органично влился в это общество, в этот свет Чарльстона, который старательно делал вид, что не замечает его. Но юный мистер Мур не сомневался, что это, по правде сказать, не совсем так.

***

Когда Ричарда в первый раз пригласили в салон Ирвинов, он уже догадывался, что его заметили, что он что-то да значит и, по меньшей мере, вызывает некоторый интерес для части высшего общества. Но все равно, в тот первый раз, - это было что-то особенное. Своего рода признание, приглашение стать частью кружка, частью клуба. Такой изящный комплимент: «Мистер Мур, мы восхищаемся вами и почтем за честь, если вы разделите с нами этот вечер». И это было чертовски приятно.

Но все же без танцев это было… как если с истинного южного джентльмена снять цилиндр. Он все равно останется джентльменом, но... Впрочем, и в такой ситуации Ричард сумел найти себя и проявить таланты, в первую очередь исполнения на фортепиано. И открыть для себя много нового и бесконечно интересного. Это были люди, общение. Не такое, как на балах. Здесь можно было иногда немного расслабиться, позволить себе чуть больше, чем в строгой помпезно-официозной обстановке парадного зала. А еще поведение. Рик научился обращать внимание на детали. Вот взять то же фортепиано. Если Ричарда просили сыграть на “фортепьяно” – можно было сходу понять, что человек далек от музыки и, скорее всего, не отличит си бемоль мажор от ре минора. Ведь название музыкального инструмента состоит из двух слов, знакомых каждому с первых уроков музыкальной грамоты. «Форте» - громко, “Пиано” - тихо. А слышать вместо “тихо” слово “пьяно”… публика в салоне Ирвинов нередко делилась рассказами, как какая-нибудь юная леди из Вудленда или Саммервиля, впервые оказавшись на балу, называла известный музыкальный инструмент “громко-пьяно”. Дальше, чаще всего, следовали обсуждения допустившей такую ошибку леди, платья, прически и поиск подходящей для нее партии, не менее колоритной. Впрочем, разговорами о “пьяно-леди” общение, к счастью, не ограничивалось. Ричарду больше нравилось говорить о литературе, музыке и обсуждать последние значимые судебные процессы (особенно, если в них успешно принимал участие отец). А еще о политике. О, политика затянула юного мистера Мура настолько, что лучше бы этого не случилось.

Все началось в глубоком детстве, с пяток старого Джоша. Точнее, явилось на свет. И если поведение Ричарда родителям удалось исправить, даже на какое-то время изменить его взгляды, то сейчас, когда юный мистер Мур почувствовал твердый паркет под ногами, все то над чем отчаянно работали родители и учителя, рухнуло.

Именно в салоне Ирвинов юный мистер Мур проникся идеями Брекенриджа. Он стал для Ричарда в каком-то смысле идеалом, образцом, к которому нужно стремиться, и по пути которого можно пройти. Впрочем, открыто демонстрируя свою политическую позицию, юный мистер Мур был сыном своего отца и не спешил навязывать взгляды окружающим. Рик мягко, но уверенно, говорил: «Джентльмены, рабство есть благо, в первую очередь для самих негров» или «Нам совершенно точно нужно отделиться от союза». А еще он любил повторять: «Джентльмены, почему закон о беглых рабах не исполняют на севере?» Ах, если бы только эти разговоры так и остались разговорами! Уже через две недели после первого посещения салона, Ричард признался отцу, что хочет учиться на офицера. И не где-нибудь, а в Вест Поинте! Или хотя бы в Цитадели, но лучше все таки в Вест Поинте. А потом добавил: «Сэр, посмотрите что пишут в газетах. Бостонцы в очередной раз не позволили отправить раба в Алабаму, которого по решению суда должны были вернуть хозяевам. Они снова нарушили конституцию и отобрали нашу собственность!». Прозвучало признание скомкано, но в голосе Рика можно было почувствовать твердость, какую-то внутреннюю уверенность. Это как небольшой причал для рыбацких судов: сверху несколько небрежно связанных шатких досок, а снизу, под водой, вколоченные на пару-тройку ярдов в дно опоры и укосы.

Решение учиться на офицера хоть и было принято осознанно, но ему предстояло выдержать несколько испытаний. Шутка ли, юный мистер Мур мало что смыслил в военной науке и готовился к совсем другой жизни. В первую очередь Ричард вспомнил о чете Дентонов. Раньше его визиты случались нечасто, но теперь, загоревшись новой идеей, Рик посещал их не реже чем раз в месяц. Он с интересом рассматривал охотничье ружье и его механизмы, спрашивал как им пользоваться и даже попросил пострелять вместе с Дональдом по мишеням. И, конечно же, Ричард попросил научить его ездить верхом. Но эти визиты, это общение, может, и выглядели как воссоединение семьи, но все было намного сложнее. Дело в том, что это общество тяготило Рика. На одной чаше весов лежали родственные узы, но на другой – разные политические взгляды, разный образ жизни и разные цели. Разве мог Ричард представить, что прибудет на бал в сопровождении сестры? Нет, он конечно с удовольствием станцевал бы с ней кадриль, когда-то она чудно танцевала, но, простите, это как посадить раба за общий стол на званном ужине для гостей. Посадить-то можно, но как это воспримут окружающие? С другой стороны вряд ли Дентоны разделяли взгляды Ричарда, а потому некоторых тем в этом доме юный Мур избегал, стараясь сохранить ту когда-то прочную семейную связь, от которой, в общем-то, уже не так много и осталось, но за которую Рик почему-то держался. Даже если бы не его новое увлечение и новая жизнь, полная ярких моментов и удивительных открытий, он не порвал бы эту связь насовсем.

Но это было далеко не главное. Мнение четы Дентонов в отношении планов Рика на жизнь не имело значения. Совсем иначе обстояли дела в семье.

Ричард загорелся идеей, о которой когда-то мечтал Басс. Но брат хоть и не скрывал зависти, но поддержал это решение. Отец же отнесся поначалу с сомнением. Возможно, он ждал, что Рик передумает, перегорит или же напротив, утвердится в принятом решении. Матери же было все равно. И здесь стоит остановиться чуть подробнее.

Только ближе к 19 годам Ричард осознал, как сильно ему нехватало внимания матери. Басском был её первенцем, любимым сыном. Потом любимцем стал Цезарь, которому она отдавалась полностью. А Рик… Рик был еще одним сыном, одним из сыновей. Других. Любимых. Нет, она, конечно, искренне радовалась успехам Ричарда и переживала, когда у него что-то не получалось, но внимания уделяла ему сильно меньше. Часто он слышал фразы, наподобие: «Не сейчас» или «Давай поговорим об этом позже». А Ричарду нужна была мать, вот здесь и сейчас. И её не было. А когда появился Цезарь, миссис Мур встречалась с Риком за семейным ужином, когда приходили гости и на лестнице. Не удивительно, что новую идею Ричарда встретила она без особого интереса.

И все таки, долгое время мать была для юного Мура образцом. Не принимать же всерьез Элизабет и её поступок? А других женщин в доме на Хьюггер-стрит не было. Все изменилось, когда Ричард вышел в свет, но появился он там уже с багажом, с мнением. И мнение это весьма отличалось от того, что он увидел. А потому Ричард с присущим ему любопытством и усердием принялся заново узнавать, что из себя представляют дамы. Как отреагируют на то или иное действие, и что будет, если улыбнуться чуть более отрыто и добродушно и что случится, если наградить юную леди прохладным взглядом. В разговоры начал вплетать иностранные слова. Он изучал реакции и последствия своих осторожных попыток, не ограничиваясь дебютантками. О, мисс Вудс была настоящей загадкой, которую юный мистер Мур пытался разгадать не один месяц! Это было что-то вроде игры, которая немало увлекла Рика. Не обошлось и без нескольких разбитых сердец, но, откровенно говоря, Ричарду было все равно. Он вырос таким же сдержанным как мистер Мур, и таким же прохладным как миссис Мур. И думал, что так будет всегда. Но все изменилось в салоне Ирвинов.

Это случилось за фортепьяно, произведенного никому неизвестным немцем из Нью-Йорка по фамилии Штайнвег, когда место за музыкальным инструментом заняла Джейн Колвил. Впервые Рику захотелось взять в руки топор и разрубить в щепы поделку, которая оказалась недостойна композитора. Он мог часами смотреть на её руки, которые становились словно продолжением клавиш, в её закрытые глаза, на тонкую линию талии. Когда она говорила, Рик слушал и на лице его, всегда строгом и сдержанном, то и дело уголки губ ползли вверх. Это была любовь с первого ре минора, с первой сюиты. Конечно, он согласился разучить Венгерское рондо, а потом сам нашел несколько партитур для дуэта. Он писал ей стихи. Нескладные, неказистые, а потому все чаще делал это на испанском и французском. Позже, когда в руках Ричарда совершенно случайно оказался ноктюрн номер 3, он разучил его до совершенства, думая только о мисс Колвил. Но так ни разу его не сыграл в салоне. Слишком много эмоций вызвала эта мелодия, слишком много чувств пробуждала и слишком много говорила окружающим.

А потом он сделал ей предложение, и была роскошная свадьба, на которую собрался весь свет Чарльстона. Мисс Элла Вудс смотрела с нескрываемой завистью, а отец держал за руку Бетти. Эш с важным видом кивал гостям, а Фред стоял с молчаливым одобрением. Потому кто-то крикнул: «А я ведь говорил!». Затем новобрачным дарили подарки и все желали счастья, ведь разве союз, рожденный в любви, может оказаться несчастливым?

Так Рик мечтал много раз. И тогда, когда Джейн призналась в любви, так и случилось бы, но она ушла, а юный мистер Мур не остановил её. Потерял ли дар речи или решил позволить леди уединиться, коль она того пожелала, – кто знает, но одно он знал точно: останься тогда Джейн Колвил за доской для шашек – Ричард сделал бы ей предложение. Джейн, а вовсе не её солидному приданному.

Потом еще несколько раз Рик собирался сделать Джейн предложение, борясь с самим собой. Со своими чувствами и эмоциями, но их откровенный разговор так и не случился. Наконец, юный мистер Мур нашел выход. Он написал письмо для Джейн, которое много дней носил при себе, прежде чем отдать возлюбленной.