|
|
Скрипело тележное колесо, не хватило дегтя смазать. Не хватило времени. Уходили в спешке. На рассвете. А небо хмурилось тучами и плакало дождем. И дом за спиной стоял с открытыми дверями. Будто ждал, что хозяева передумают и вернутся. Казалось невозможным уйти отсюда, где каждое дерево и каждая тропинка знакомы с детства. И чистые слезы неба мешались с солеными слезами Дарины. И мокрые русые пряди липли к коже лица. Ноги босые легко несли тело. Лапти она надела потом, когда вышли на большую дорогу, что вела «в греки». Не путешествие это было. Шествовать по пути надо с гордостью, достоинством и не торопясь. Бегство, побег. Из привычного течения жизни в даль кромешную, неизвестность. И внутри было пугающе пусто. Даже мыслей толковых не было. Растерянность. Недоумение и тоска. Так в одночасье рухнул ее привычный мир. Под скрип тележного колеса.
Но человек без мира не может и Дарина начала собирать его заново, на новом месте. Странно все. Дома нет. Земли нет. Хозяйства нет. Жили в большом каменном доме, вместе с другими воинами. Отец получал злато за службу. Мать легко справлялась с хозяйством и без Дарины. Нечего ей было делать. Леса нет, чтобы силки ставить, мед собирать, да грибы с ягодами. Ни огород полоть - поливать не надо, ни скот кормить. Времени вдруг много. Даринка тогда языки учить стала. Тут основным был греческий, с него и начала. Еще арабских и хазарских слов нахватала, как ягоды в лукошко. И влюбилась. В коней. Тут стены каменные давят, а когда всадник скачет, то кажется таким свободным. Да и ретивое взыграло. Отец вон мечник знатный и то ездить не обучен. Вот и пропадала Даринка у конюшен. А лошади лучшие у сарацинов. Пускай они безумцы почище греков, зато коней тоже любят. Может и ездить научат?!
Бывают такие ночи, что не видно не зги. Темные, страшные. Когда низкие облака закрывают и луну и звездочки. Такое чаще зимой случалось, перед снегопадом. Хорошо еще, что ночью все дома. Не страшно, даже когда волки воют. А Даринка и летом как-то в лесу ночевала. Ушла за грибами, а там еще на лесную малину наткнулась. Сама не заметила, как далеко забрела. Кода спохватилась, солнце уже вниз покатилось как на санках с горы. Заспешила она тогда, заторопилась. Споткнулась, упала неудачно, ногу растянула. Родным потом сказала, лешак запутал. А что, может это он тот ствол сухой под стопу подложил? Дальше Дарина ковыляла с палкой, как старая бабка. В лесу ночевать пришлось. А тут как раз тучи низкие, грозовые ветром натянуло. И гроза, страшная. Тогда Дарика и промокла насквозь и страху натерпелась. Думала, что никогда ночи страшнее не будет. Ошиблась. Вот почему так, когда решишь, что лучше не бывает, он и не есть?! А плохое оно завсегда хуже прежнего бывает. Так девушка подумала, когда на Гераклею пал дождь огненный. Не помог греческим безумцам их бог. Зря они извинялись, каялись, морили себя голодом и безумствовали по всякому. А ей Мокшь не помогла. Может она осталась там, в родной реке за соленой водой?! Она тогда не побежала, стояла и смотрела на падающий огонь. Не от храбрости большой, от воли и разума Куда бежать, если неизвестно куда огнь падет? А греки, хазары, сирийцы, армяне и прочие бежали и кричали. Метались в панике. Будто не хотели попасть к своему убитому богу. Отец же с побратимами и сотоварищами боевыми все были на стенах. До матери же она добраться не успела.
В голове шумело, во рту была горечь, а тело было вялым и расслабленным. Дарина стиснула зубы, чтобы не застонать и медленно перевернулась на живот. Приподнялась, руками себя помогая, а потом села, спиной в прутья клетки уперлась. Жутко хотелось пить. А безумный грек с удовольствием говорил ей о рабстве. О том, что его уже продавали. Раб божий - уже раб. А этот Софрон раб трижды, телом, разумом и душой. Они не для того всем своим малым родом бежали от власти Бравлина, чтобы она здесь стала рабой сарацин. Даже если это будет принц или как-там сказал гречонок, калиф. Судя по вид арабки, она тоже не слишком радовалась. Дарина вытерла с лица соленый пот и сказала: - Я не хочу. Сейчас она была совсем одна, одна, против всего мира. Чужого мира. Его нельзя было принять и слиться с ним. Это значило потерять себя. Такой мир можно было только согнуть и сломать под себя, как делали росии. Но одиночество давило на плечи , будто небо опустилось вниз. И солнце светило как проклятое, выжимая из тела пот и силы. В голове, больной от удара, мысли метались как зверек в силке: - Я... одна. Не мы... Гой еси красна девица... Изгой... Давно... Как с Ирпени ушли... А теперь одна... Мама? Отец? Думать о том больно... А этот радуется... что в рабство попал... Грек, одним словом... А эта... лицо кажется знакомым... нет... может видела в городе, но не знаю... Ничего не знаю... Багдад?! Кажется это столица сарацинов... Плакать хочется... Нельзя... Я теперь за всех предков... Девушка не собиралась сдаваться. Она решила, что не будет жить рабыней. Найдет способ освободится, рано или поздно. Сбежит, обманет, украдет, убьет, выкупит себя, но вернет свободу. А если не выйдет, то всегда можно поцеловаться с Мораной. Из всех своих сейчас невеликих сил Дарина выпрямилась как могла, у стенки клетки и вскинула голову. Сверкнула на грека и арабку своими зелеными глазами и повторила: - Не хочу. А потом спросила: - Есть пить?
-
Его нельзя было принять и слиться с ним. Это значило потерять себя. Такой мир можно было только согнуть и сломать под себя, как делали росии. А если не выйдет, то всегда можно поцеловаться с Мораной.
-
Атмосферные тут славяне.
-
Хорошо атмосферу задаёшь - и респект как единственной из рабов, попытавшейся сбежать. От славянки ничего другого и не ожидалось))
-
Былинно-сказительный стиль повествования, славянское мышление - чудо, а не пост!
-
За смелость!
|
|
|
Безжалостный зной лета...
Пыль тысячи копыт...
Причудливые фантазмы перегретого ветра...
Солнце, нависшее над головой лезвием палача...
Иль, всё же, лезвие было б милосердней?..
********************
Сколько времени уже прошло?.. Месяц? Год? Столетие?..
Софрон того не ведал. Бессмысленно вести счёт, когда рассудок большую часть дня помутнён палящими лучами. Забвение во снах ночью, забвение в делирии днём - вот и вся его отрада.
Орошённая потом щека юноши прижимается к прутьям, глаза равнодушным взглядом окидывают местность, не приковываясь вниманием ни к чему конкретному. Монотонные равнины. Унылые холмы. Время от времени, караван проезжал мимо обескровленных деревень и городов, где можно было полюбоваться на запустелые виллы, обрушенные акведуки, и сожжённые арабами церкви. Оголённые кости разлагающейся Империи - обелены они, и отшлифованы временем и ветром.
Случалось, полуденный жар достигал апогея - и тогда в этих руинах Софрону чудились не виллы - но величественные дворцы, блестящие позолотой. Не остов акведука - но окутанные во мрамор монументальные статуи и колонны. Не выгоревшие церкви - но константинопольские базилики, всем своим видом внушающие благоговение перед Богом. И не Софрон он был - но Василевс, неторопливо движущийся на золотой колеснице впереди триумфа... И ликовала ему толпа... И был он окружён трофеями и златом... И был одет он в пурпур и пальмовые ветви... И воздавали ему на голову венец лавровый...
Касались губы его чаши с водой - и рассудок возвращался вновь, гоня прочь сладостный мираж. Возвращались вновь руины и разруха. И хотелось в эти моменты Софрону - не кричать, возопить: "О Рома-Мать, царица наша! Слезами омовенная, кровью напоенная! Изнасиловали тебя твои же сыновья, распродали на рынке варварам, словно последнюю шлюху! Плачьте, о августейшие и багрянорождённые! Плачь, Велизарий, меч римский! Плачь, Нарсес Армянин! Ни мечи, ни легионы ваши не смогли вернуть былую Империю - лишь отсрочить смерть её, ибо высокомерие и апатия разят сильнее стали!"
Хотелось - но...
********************
Но усталость и апатия быстро брали верх - и Софрон вновь отдавал себя воспоминаниям о прошлом. Единственное, что удерживало его рассудок от распада. Он вспоминал былые времена - вспоминал своих учителей, их наставления...
Вспоминал то, с какой пылкостью он декламировал труды Цицерона и Квинтилиана. То, с каким трепетом и завистью на него смотрели лучшие ученики школы. Воистину, ораторское искусство - высшее из добродетелей, ведь разве не сказано в Завете: "В начале было Слово"? Сколько царств было покорено не златом, и даже не железом - но Словом, сказанным нужным людям в нужное время? Разве не Слово Божие, сказанное пророками нашими, ставило на колени и фараонов, и царей, и низших из рабов их? Ежели Вера - ключ к Царствию Небесному, то Слово - ключ к душе человеческой.
Вспоминал он и о днях, проведённых до прибытия в Гераклею. Вспоминал об остальных подростках, бывших ему когда-то товарищами - ныне пленённых, как и он сам. Кого-то из них он даже лично выторговал. Сколько бы Софрон старался об этом не думать - но мысль об их судьбе прочно засела в его голове, и от неё душе становилось мерзко.
Вспоминал юноша и о своей цели. Он не собирался разделять участь иного рабского сброда, отдавшись наложником для плотских утех чернейшему из варваров. И, посему, рассказывал он спутникам своим в прохладе ночи истории о городах, мимо которых они проезжали. Рассказывал об Адане, древнейшей лишь после Рима из городов ромейских. Рассказывал об Эдессе, колыбели христианской, приютившей Ефрема Сирина и Фому Неверующего. Рассказывал и о Платоне, и о Протагоре, и о Диогене Лаэртском - обо всех и обо всём, о чём знал Софрон. А о чём не знал - выдумывал сам: бестолковые варвары, у которых мир ограничивается родной деревней, всё равно поверят.
Главное - рассказывал всегда неподалёку от ушей работорговцев. Ибо одну максиму за всю свою жизнь Софрон выучил наизусть: Хорош тот слуга, который ублажает тело господина - но лучшим будет тот, кто усластит и разум его.
********************
И вот, наконец, одним прохладным утром, за росяной дымкой Софрон узрел стены города, по богатству за весь пройденный им путь доселе не виданного. Купола мечетей блестели в лучах восходящего солнца, преломляясь в росе радугой. Многочисленные пальмовые сады в своей сонной идиллии повиновались мановениям ветра. Хоть этому городу и далеко до славы Константинополя - но даже юноше пришлось мысленно согласиться, что это гораздо большее, чем то, чего он ожидал от потомков сасанидов.
—О Багдад, величайший из городов! - воскликнул кто-то из его пленителей.
И хлопнул ромей радостно в ладоши, ответив без раздумий:
— Воистину, настолько же легендарный, каким его описывал Геродот! Обитель Кей-Хосрова, внука Кей-Кавуса, из чаши Джамшида испившего! Многая лета тому царю, который правит этой столицей мира!
И хоть слова Софрона были притворными, и знал он о Кей-Кавусе лишь из небылиц, услышанных от раба-перса, и плюнул бы с большим удовольствием этому Джамшиду, да прямо в варварскую чашу его... Однако же, радость его была неподдельной. Евнух не имел ни малейшего сомнения в том, что именно он будет жемчужиной предстоящего аукциона. Он знал себе цену. И, раз уж Божьим промыслом суждено ему было уподобиться пророку Даниилу - то он обязан сделать всё, чтобы эту цену заплатил сам Навуходоносор.
-
—О Багдад, величайший из городов! - воскликнул кто-то из его пленителей.
И хлопнул ромей радостно в ладоши, ответив без раздумий:
— Воистину, настолько же легендарный, каким его описывал Геродот! =D
-
Какой милый мальчик!) Одобряю, что не сдал девочек)))
-
Выбранный Триумф очень походит слогу -)
-
Национал-евнухизм цветет буйным цветом) Но красиво, да.
|
-
Паранойя среди викенцев, я смотрю, принимает признаки пандемии! Интересно, каким путем она передается?
|
-
Впрочем, может дело в том, что не нашлось такого мужчины, который смог бы не то что ее превзойти, а просто встать рядом. Вечная беда сильной женщины...
|
-
Чулр какое милашное =3
-
И пускай всё вокруг растворится, а музыка несёт их двоих. Красивый, поэтичный пост с борьбой чувств, эмоций и рассудка!
|
Кира удовлетворительно коротко кивнула, услышав речь Бьянки. Какие-то мозги у девчонки всё же есть, смогла под ситуацию подстроиться, молодец. Рамонитка не сомневалась, что это всё напускное, но хотя бы так. Главное, чтоб в солдатку не заигралась, тогда и проблем не создаст, и домой живой вернётся. А вот после слов второй близняшки, Роситы, у старой воительницы возникло настойчивое желание развернуться и отправиться тут же к Самине, ставить Командору перед фактом, что, дескать, ничего хорошего не выйдет из всей этой затеи, лучше уж она одна отправится за этим таинственным ларцом, как-нибудь да управится, Рамона поможет. Была бы рядом Фиби, она бы точно смогла найти общий язык с двумя юными девами. Кира с трудом сдержала недовольный тяжкий вздох, отчего выглядела со стороны, будто не может откашляться. Но всё же, она не была наедине с этой бедой. Рамонитка перевела взгляд, что сразу потеплел, на Иолу. Вот та, что может стать нитью, крепко связав всех четверых. Пускай никого не обманет облик книжного червя, хоть самые скрытные книги да свитки раскрыли свои тайны перед ней, но любовь Ио безгранична и хватит в её сердце места всем сёстрам, а не только стопкам пыльных пергаментов. И в этом истинный талант Иоланды, но вместе с тем и её слабость.
— Можете обращаться ко мне просто сестра Кира, – всё-таки выдохнув, воительница вновь обратила свой взор на Роситу и Бьянку. Даже думать не хотелось, кто из этих двоих принесёт больше хлопот, — Кинжал и паёк найдём, а вот ради рюкзака твоего не буду сестёр гонять. Всё необходимое тут соберём. Последнюю просьбу Роситы про лютню Кира никак не прокомментировала, делая вид, что будто и не было такого. Как и отвечать что-то про отдых не стала – тут уж как Богини распорядятся, благо все с оружием обращаться умеют, а большой беды вблизи Купола пока ждать не стоило.
— Что-нибудь придумаем, – Кира подбодрила Иоланду, выслушав её. Рамонитка положила ладонь на плечо женщины, делая вид, что так удобней заглядывать в сундук. — И это всё? – голос был полон разочарования. Кира плотно сжала губы. Ситуация представлялась скверной: ни у кого из троих сестёр, вверенных в старые руки Киры, не было достаточного боевого опыта вне Купола. Их магические силы истощены, а известной информации – слишком мало. И в сундуке воительница на первый взгляд не обнаружила ничего примечательного, что могло бы помочь.
Кира подождала, пока Иоланда аккуратно вытащит окровавленные бумажки, под которыми могло скрываться что-то ещё, и мягко, но настойчиво остановила руку библиотекарши, что потянулась к остальным трофеям. Рамонитке не только не хотелось, чтобы Ио лишний раз прикасалась к этой грязи, она опасалась, что омерзительные вещи могут навредить бывшей возлюбленной. — Дальше я сама. Слегка кряхтя, Кира уселась на землю, скрестив ноги, рядом с Иоландой и сундуком. Если в этом чёрном деле замешаны дэвы, то лучше не дожидаться, пока тебя снесёт смрадной волной. Глубоко и шумно вдохнув пару раз, рамонитка постаралась очистить голову от всех переживаний и сосредоточится на ларце. И всё же, не смогла удержаться, посмотрела ещё раз на Ио в поисках поддержки. Улыбнулась, кивнула сама себе и закрыла глаза. Сейчас они были ей не нужны.
|
Скрылись звёзды дарения, и онемела рука щедрости. И обмелели моря доброты после Бармакидов. Закатились звёзды сынов Бармакидов, По которым вожак находил дорогу.
Салих аль-ХасирЦветок победы распускается точно маленькое солнце, и аромат его пьянит даже тех, кто в годы войны проявлял сомнение или равнодушие. Но пройдут торжества, и опадут лепестки цветка, и окажется, что война ничего не изменила, но лишь отворила врата десятку грядущих войн, и на смену спелому бутону придёт голый стебель, да затхлый дух приближающегося разложения. Харун Ар-Рашид, могущественнейший из людей, низверг Бармакидов и присвоил себе их богатства, но победа та не принесла ему ни славы, ни почёта, не устрашила она врагов, но многих друзей побудила отвернуться. Обрушила могучую пальму, вознесшуюся кроной выше всех, буря возмездия халифа, но в низинах тот смертоносный ветер отозвался лишь шуршанием листьев, единственным немым вопросом: "Зачем?" Халид ибн Бармак был не только героем восстания Абу Муслима, приведшего к власти Аббасидов, и личным другом Ас-Саффаха, основателя династии — он также систематизировал систему сбора поземельного налога и комплектования армии в обновлённом Халифате. С его времен пошла традиция — Аббасиды и Бармакиды отдавали на выкармливание и воспитание детей друг другу. При Аль-Мансуре Халид руководил строительством Багдада, за что был награждён при Аль-Махди пожалованием целого района города в управление — Шаммасии. Яхья ибн Халид приходился лучшим другом Аль-Махди и воспитателем его сына Харуна. Когда Харун получал под командование армию, Яхья руководил ей ей. Когда Харун получал под надзор провинцию — Яхья был тем кто осуществлял управление. Яхья возвёл Харуна на трон, и шестнадцать лет верно служил ему на посту визиря, не случайно те времена мира, порядка и процветания именовали "веком Бармакидов". Первенец Яхьи и молочный брат Харуна — аль-Фадл ибн Яхья — не только опекал наследника трона, будущего халифа аль-Амина, но годами выполнял роль пожарного, тушащего грозящие вспыхнуть очаги. Он сумел посредством переговоров подавить два мятежа Алидов, а также одно восстание в Хорасане, где ухитрился ещё и набрать регулярную армию — так появилась Аббасийя. Джафар ибн Яхья успел побывать хранителем государственной печати, командующим гвардией, сахибом барида, начальником государственных ткацких мастерских и главой монетного двора, иногда совмещая несколько постов и на всех добываясь блестящих результатов. Ещё два сына Яхьи — Муса и Мухаммед — побывали эмирами и хотя не достигли славы старших братьев, также не оставили по себе дурной памяти. На предложение отправиться в ссылку, покинув темницу, все выжившие представители рода дружно ответили отказом: "Мы хотим лишь примириться с нашим халифом". Бармакиды определенно не были теми, кто собирался свергать Харуна, в рассказанную народу историю об "изменнике Джафаре" не поверил никто. "Зачем?" — звучал вопрос, и даже родные братья и сестры задавали его Повелителю Правоверных. Тот сразу же мрачнел и отвечал туманно: "Если бы я узнал, что моей правой руке известна причина, я бы ее отрубил". В отсутствии хоть какой-то внятной легенды, которую могли бы склевать дикие птицы народного любопытства, птицы эти пустились на поиски пропитания в сады халифа. Была сплетня относительно невинная, де, Бармакиды приняли ислам лишь внешне, а в душе оставались огнепоклонниками и даже предлагали халифу превратить Каабу, главное святилище мусульман, в храм огня. Даже эта история уже звучала для Харуна не очень хорошо, поскольку значила, что с его попустительства в течение шестнадцати лет страной управляли маги. Но было кое-что, что народ обожал больше чем истории о вероотступниках — гаремные интриги. Примерно в то же время, когда был казнен Джафар, скончалась сестра халифа — Аббаса — благочестивая старая дева возрастом глубоко за сорок. Народная молва незамедлительно приписала ей роковую влюблённость в красавца-перса, тайный брак, якобы заключённый по воле самого Харуна ар-Рашида со строгим запретом на плотскую близость, рождение запретного ребёнка, спрятанного в Мекке, и наконец, страшную месть Повелителя Правоверных за попранную честь рода Аббасидов убившего не только Бармакидов, но также сестру и племянника. В этой истории, мигом подхваченной всеми, Харун ар-Рашид скорее напоминал рогатых мужей из базарных баек. Он был смешным. Голова Джафара простояла на колу посреди моста через Тигр два года. Потом халиф распорядился снять ее. *** После шестнадцати лет мира и процветания, у Харуна ар-Рашида сложилась репутация миролюбивого и доброжелательного государя, обменивающегося посольствами со всеми державами вселенной, покровителя всех вер, почитателя наук и искусств, мудреца на троне... Так об огромном слоне, пишущем на песке вязью, говорят — "До чего он умён!" — а когда слон сбрасывает дрессировщика и в бешенстве устремляется на толпу, недоумевают, приписывая внезапно открывшуюся кровожадность помешательству. Харун вовсе не был миролюбив, смолоду душой его владело амбициозное желание сокрушить стены Рума, векового противника Халифата, войти в историю как величайший завоеватель со времён Умара ибн аль-Хаттаба! Не оттого ли так претил ему спокойный стиль управления Бармакидов, предпочитающих переговоры действию? Едва закрылись двери камер Яхьи и Фадла Бармакидов, халиф обнажил меч Пророка против христиан. Поводом стало оскорбительное письмо, якобы полученное от царя Рума Никифора. Тремя колоннами, войско Халифата вошло на христианские земли. Тот поход закончился быстро — наскоро собранная армия оказалась не готова к большой войне. Мусульмане разрушили несколько пограничных крепостей, после чего подошли к Гераклее, хорошо укреплённому городу, и опустошили его окрестности, но прорваться за стены так и не смогли. Харун вынужден был возобновить мирный договор, в Багдад сообщили о блистательной победе — но статус-кво уже был нарушен. Император Никифор хорошо понимал, что Повелитель Правоверных вернётся, на сей раз снарядив масштабную экспедицию, — и оттого следующей же зимой нанёс ответный удар, поспешно отступив на Анатолийское нагорье с его резким климатом. Расчёт оказался верен, халиф тут же бросился в погоню с войском. Началась долгая и кровопролитная война, осложняемая сперва морозами, а потом и весенней распутицей. "Халиф вернулся после того, как был удовлетворён и зашёл так далеко как хотел", — написал о том походе придворный поэт Абу аль-Атахия. Именно так всё представили народу — как очередную великую победу, после которой, однако, почему-то не был взят ни один город и не осталось свидетельств ни об одном большом сражении. Харун отнюдь не собирался оставлять свои завоевательные планы, он готовился к броску на Константинополь. По приказу повелителя правоверных, по всему Халифату набирали войска и строили флот, Однако, подлинная угроза Халифату исходила не с Запада, а с Востока. Падение Бармакидов открыло дорогу во власть целой плеяде людей скорее покорных чем талантливых — таким был ставший визирем после случившегося хаджиб Аль-Фадл ибн ар-Раби, таким же был один из командующих Аббасийи, недолго занимавший должность эмира Ифрикии, Харсама ибн Айан, и, наконец, таким стал новый герой нашей истории — Али ибн Иса, главнокомандующий Абны, назначенный Харуном наместником Хорасана. Из всех провинций Халифата, Хорасан заслуженно слыл наиболее двуликой и нестабильной. В руках опытного и мудрого управленца, каким был аль-Фадл ибн Яхья, Хорасан подарил Повелителю Правоверных пятидесятитысячное войско и огромные налоги, но в неумелых руках этот процветающий край сразу же вспыхивал. За прошедшие полвека, Хорасан восставал пять раз — сперва под знамёнами "покровенного пророка" аль-Муканны во времена аль-Махди, затем под руководством последователей Муканны мухарримитов, потом следуя за красными флагами хуррамитов, далее под знамёнами хариджитов Хамзы ибн Адрака и наконец следуя за шиитским вождем, Алидом Яхьей ибн Абдаллахом. Али ибн Иса обдумал всё это и занялся откровенным выколачиванием денег из местного населения и присвоением земли. Хорасан предсказуемо вспыхнул, вести о чем добрались до Харуна, но долго им игнорировались — ведь хитрый наместник всегда посылал в столицу обильнейшие дары. Наконец, после "зимней войны", Харун все же выехал в Хорасан, чтобы лично ознакомиться с положением дел, но до Мерва — столицы провинции — так и не добрался. Али ибн Иса отправился навстречу, поднёс Повелителю Правоверных колоссальную сумму и убедил, что ситуация находится под полным контролем. Посчитав вопрос решённым, Харун Ар-Рашид снова обратил взор на Запад — фатальная ошибка, которая стоила ему не только победы и единства страны, но и жизни. *** Семнадцатого дня месяца Раджаба, в год сто девяностый Солнечной Хиджры, прекрасно подготовленная армия во главе с халифом вступила на земли Рума. Практически без сопротивления, Харун ар-Рашид дошёл до Гераклеи, под стенами которой встал на месяц, безуспешными попытками штурма истощая собственные силы — повторялась история первого похода, но на сей раз, при войске было всё необходимое для длительной осады. Катапульты обрушили на обороняющихся огненный дождь, и лишь когда повсюду в городе вспыхнул пожар, ромеи сдались. Казалось, путь на Анкиру, Иконий и Дорилею — жемчужины Анатолии — открыт воинству правоверных, и мечта халифа о Константинополе перестаёт быть лишь мечтой... Но победоносная армия джихада повернула назад. Восстание в Хорасане, некогда проигнорированное халифом, разрослось и обрело предводителя — Рафи ибн Лейса, влиятельнейшего землевладельца и опытного военачальника. Пока эмир слал в столицу красивые доклады, Самарканд и Бухара, крупнейшие центры северо-востока страны, поддержали мятеж. Али ибн Иса лично выступил во главе войска — его разбили. Когда к повстанцам примкнули жители Балха, стало очевидно — ситуация далеко не под контролем, увлёкшись Западом, Харун ар-Рашид рисковал потерять весь Восток своей огромной державы. Итак, войско повернуло из под стен Гераклеи, ограничившись получением с ромеев контрибуции, едва ли превышающей месячный оклад халифских сахибов, и символическим обещанием "не восстанавливать крепости на границе", которое никто не собирался соблюдать. В Константинополе падение Гераклеи даже не заметили, а едва арабы покинули христианские земли, император Никифор тут же перешёл в контратаку, совершая на земли Халифата беспрестанные набеги и приведя в порядок все потерянные крепости. В Багдаде, как водится, были объявлены всенародные торжества по случаю величайшей победы. Абу аль-Атахия отчитался подобающим случаю панегириком: "Разве Гераклея не спела свою лебединую песню, когда на нее напал этот царь, чьим замыслам благоволило Небо? Угрозы Харуна раздаются как раскаты грома. Его удары ужасны и стремительны, как молния. Его знамена, неизменное обиталище победы, парят в воздухе, подобно облакам. Эмир правоверных, ты победил! Живи и радуйся своей победе — вот добыча, а вот дорога домой"Повелитель Правоверных, конечно, не отказался от своих амбициозных планов завоевания Рума — лишь отложил на пару лет. Харун вёл себя как человек, у которого есть всё время мира. Он ошибался. Ну а мы, наконец, возвращаемся к нашим героям, среди которых, как увидит благородный читатель, появятся и новые, доселе слишком юные, чтобы вести о них повествование. Итак, о вазир, прикрой веки свои и представь — пустынная дорога, войско, возвращающееся из под стен Гераклеи... И одинокая обозная повозка с установленной на ней деревянной клеткой. Она-то и привлечёт наше внимание... *** — Эй, ты. Наконец-то ты очнулась. Дарина с трудом разлепляет веки. В голове шумит. Напротив — безбородый юнец примерно того же возраста. Рядом сидит девушка, по виду арабка. — Это Мариам. Ее семья укрывалась на землях Империи, — поясняет паренёк, проследив направление твоего взгляда, — А я Софрон. И... нас везут чтобы продать в рабство в Багдаде! Должно быть злые звёзды эмоций отразились в водоеме лица славянки, потому что Софрон развёл руками, — Эй, всё не так страшно! Попадёшь к приличному человеку — и через несколько лет обретёшь свободу! Главное, веди себя хорошо — тогда в тебя вложатся и продадут на закрытом аукционе в богатом доме, может даже продадут принцу или халифу! Иначе попадёшь на рынок рабов где тебя вскладчину купят десять мужиков из низов и жизнь твоя станет... не такой веселой. — Отькьюда ти знайш? Нарушает повисшую тишину на ломаной эллинике Мариам. Юноша усмехается. — Всё просто. Меня уже продавали. Он и в самом деле знал о чем говорил. Теперь, о вазир, ты узрел новых героев нашей истории, пригубил, как пробуют молодое вино. И хоть праведен твой дух, и ретив ты в молитве, может ли кто-то устоять и после одного глотка не выпить всё до конца? Так пей же, благородный читатель, пей до конца, и знай, что не совершаешь греха ибо в отличие от вина, всякая история подвигает не к безумию, но к добродетели, а вместо яростного опьянения оставляет за собой светлую горечь. Прими же три чаши, о вазир — и не будет в том ни греха ни вреда. ссылкаИстория VIIIСофрон Держишься расслабленно. Чуть улыбаешься девушкам. Так же ты сдавался в плен — на всякий случай воскликнув по-арабски "Нет бога кроме Аллаха, и Мухаммед Пророк его" — Бог простит тебя за то, что ты сделал всё, чтобы сберечь свою бесценную жизнь. В конце-концов, как бы ни было слабо твоё безволосое тело, ты родился в числе избранных.
Ты — римлянин, что на эллинике, языке мудрости, звучит как ромей. Империя была создана Октавианом Августом в годы земной жизни Иисуса Христа, и далеко не случайно Сын Божий, Сын Человеческий, воплотился именно на ее землях, на земле последнего Царства! Вечного Рима... Вы — новый Избранный Народ, которому суждено править миром. Вы — носители Истинной Веры, Православия, не искаженного варварами с их грубыми манерами и примитивным наречием. Вы — единственные наследники славы и мудрости древних народов земли.
Порой от иноземцев-рабов слышал ты об их родных странах, и хотя губы твои улыбкой принимали их дикарские восторги, дух твой не мог не исполниться законным презрением.
— О Багдад, величайший из городов!
Распевался какой-то невольник. Ты внимательно слушал, а потом будто случайно осведомлялся: "Ну и сколько в Багдаде акведуков и питьевых фонтанов? Всего один? Да-да, конечно это ни о чем не говорит! А сколько на улицах установлено колонн, чтобы прикрывать нежную кожу прохожих от солнца? А сколько мозаик в арабских храмах? Кто такой Платон? Ладно, это слишком сложно... но правда ведь, что арабы не визжат пять раз на дню, причём в последний раз ночью?"
Ты слушал... и думал, до чего должно быть счастлив этот человек, не ведающий, что жил в грязи и дикости, в жалком подобии твоего родного Константинополя.
И каждый народ заслуживал твою греческую улыбку. Евреи... О чем можно вообще говорить с людьми, которые распяли Христа? Персы... Они давно утратили древнюю халдейскую мудрость. Армяне... Грязные монофизиты. Что говорить о франках и северянах? Ариане, язычники, варвары.
Лишь ромеи знают как на самом деле устроен мир, и лишь ромеи могут им управлять.
Почему же в таком случае вы лишились Сирии, Палестины, Египта и Африки, отбитых у вас арабами? Голубчик, задавать такие вопросы неприлично, но мы, ромеи, милостивый народ и готовы снизойти к вашей непроглядной тупости. Несомненно, имело место божественное вмешательство и наказание за грехи. Да-да, мы тоже грешны, удивительно, правда? Но нет народа скромнее, мы признаём свои грехи! Благочестивый басилей раз в год омывает ноги нищим. Способность признавать свои ошибки суть одна из наших добродетелей.
Поняли?
Молодцы. Хорошие варвары. А теперь идите и умрите за нас на восточной границе, сражаясь с писклявыми арабами.
***
Врожденный здравый взгляд на мир и его устройство, впрочем, не мешал тебе научиться заискивать перед варварами, используя их дикарство и предрассудки против них самих. К примеру, ты привычно лгал всем "я такой же невольник как и вы", хотя прекрасно знал, что по закону Империи сразу же после продажи тебя освободят в качестве компенсации за страшное увечье, которое ты получил.
Увечье? Благословение! Только дикари не знают — сам пророк Даниил был евнухом. Евнухи подобны ангелам, которые также не имеют пола, хоть и говорят о них "он". Быть подобным пророкам или ангелам — если это увечье то утверждающий подобное увечен от рождения, и не будет ему исцеления.
Ты помнишь операцию. Горячая ванна с солью, от которой расслабилось всё тело и тебя невыносимо стало клонить в сон. Немного коринфской настойки непента. Ласковые руки мужчины гладят твой живот, бедра, член... Ты улыбаешься как дитя от этих воспоминаний.
— Потерпи, Софрон.
Тихо произносит кастратор, и в тот момент ради него ты готов вытерпеть все муки Ада, до того ты счастлив! Небольшой нож чего-то там касается. Вода краснеет.
— Ай!
Коротко вскрикиваешь и дергаешься, когда мужчина делает что-то в твоей мошонке.
— Тихо, тихо...
Шепчет он, сам из "безбородых", и дает тебе отпить ещё немного непента прежде, чем помочь подняться из воды. Потом тебе остановили кровотечение. И пусть тебе было больно и плохо несколько месяцев, разве оно того не стоило?
Отныне ты сделался куда ценнее поскольку мог занимать многие должности, на которые "бородатых" не брали, потому что они склонны думать членом, а не головой.
Ещё благодаря операции ты навсегда остался красивым. На теле твоём не растут волосы, а на лице появится лишь юношеский пушок, волосы сделались густыми и шелковистыми, голос приятным и мелодичным, бедра широкими, руки и ноги длинными, лицо малоэмоциональным, характер спокойным...
Ну и кто после этого скажет, что кастрация не полезна? Только распутники, жаждущие — ах какая мерзость! — вбрасывать свои жидкости в тела женщин, чтобы из тех вылезали крикливые младенцы. Нет-нет, совокупление — это простолюдинам! И воякам, конечно, в силу врожденной грубости присущего им нрава.
В семье как явлении в принципе есть что-то неприличное.
***
Ты рос без отца и матери. Конечно, ты родился от женщины — у всех свои недостатки — но та имела достаточно ума, чтобы продать тебя добрым людям, что вырастили и обучали тебя. Тихая и ласковая речь, улыбка на лице, чуть согнутая спина и склонённая набок голова (ты очень высокий и такая поза позволяла смотреть на собеседника всегда немного снизу вверх) — всё это ты усвоил от учителей. "Не говори что думаешь, но думай что говорить" — таков был девиз вашей школы.
Другие дети до кастрации бывали и агрессивны и задирали тебя. Операция успокаивала их, и в общей спальне наконец воцарялась тишина.
Ты красиво говорил, красиво пел, красиво писал.
Через пару лет тебя собирались отдать ко двору...
Даже погубило тебя в результате то, насколько ты был хорош!
Один из учителей брал тебя с собой в поездку по стране. Вы прибывали в районы, где некогда велись боевые действия и было много нуждающихся, обездоленных, отчаявшихся. Предлагали хорошую цену за мальчиков. Иногда родители не видели своего счастья, тут-то ты и служил живой демонстрацией — прелестный, благовоспитанный, обученный искусству утонченной беседы.
"Здесь нет ничего кроме смерти. Но отдайте младенца нам, и его будет ждать величие..."
В этот год вы отправились в Гераклею...
***
И вот, ты в повозке, разъясняешь подругам по несчастью их перспективы и возможности.
Ибо ты щедр.
История IXДарина У вас не было храмов — вашим храмом был Мир. У вас не было свящённых книг — с вами обитали Боги. У вас не было царей — власть принадлежала Народу. Вы не верили в судьбу — с высшими силами у вас был Договор. Закон ваш — закон Разума. Вы — Славяне.
Иные народы страдали от буйства природы, другие тщетно пытались подчинить ее себе, вы же приспосабливались и подстраивались к ней, и брали лишь то в чем нуждались. Оттого-то вы выживали даже когда уходили в землю народы, почитавшие себя сильнее, мудрее и хитрее вас. Вы говорили о них: "Погибоша аки обре".
Так жили вы столетиями в своих деревянных крепостях, среди лесов и рек, ни в чем не нуждаясь от внешнего мира и ничего не стремясь ему дать. Само понятие "будущего", основное для христиан и мусульман, было вам незнакомо, желая сказать о предстоящем вы употребляли либо настоящее время, либо странную прочим народам формулировку: "Хотим". Оттого-то ваш язык считался трудным, а ну поди растолкуй по-булгарски: "Пришли булгары. Хотим все смертным боем помрети" — а значило это всего-то, — "Если придёте, булгары, то будем сражаться с вами до конца". И сами вы также с трудом осваивали прочие наречия — слишком глубока была мировоззренческая пропасть между вами.
Так было. Но есть — не так.
Чужеземцы не в силах были отравить землю вашу, которая суть вы есть, и оттого возжелали осквернить дух ваш. Они приходили из Итиля с сундуками, полными золотом и серебром, и едва касался человек тех богатств, так уже и помыслить не мог ни о чем ином. Просыпалась в нем жажда спасти свою жизнь не жертвой, как велит Договор, не хитростью, как велит Разум, не верностью товарищей, братьев своих по Народу, но панцирем. Ходил он по детинцу то сопровождаемый бряцаньем железа, то шелестом мягких тканей. И говорил он братьям своим: "Что моё то не ваше". Полнились добром сундуки его, и прочие, следуя его примеру, также предавались стяжательству.
И узнав, что есть с вас что взять, служители небесного хакана, хозяина Итиля, обрушили на вас свою беспощадную жестокость. И росии, мечи севера, приходили дабы принести вас и богатства ваши в жертву своим кровожадным богам.
Так было. Но есть — не так.
Обложили вас данью хазары, забрали у стяжателя часть его богатств, у мира же забрали последнее. Стяжатель же желая защитить оставшееся, ублажил росиев и поселил их на землях ваших.
Так Народ лишился власти, ибо сильный объявил себя каганом над слабыми, воинов же провозгласил детьми своими и другами. И судил тот человек не Разумом, но Волей, и Волю свою творил на остриях клинков северян. И веровал не в Договор, но в Вещь, и вещими себя окружал, что рекли не сущее, но должное.
Да славится Бравлин, каган Новоградский, и детинец его, и дружина его, и росии его!
И да проклят он будет.
Ибо уничтожил он Мир.
***
Имя твоё — значит "Дар" — потому что была ты желанна для отца и матери. Жили вы в хате за пределами городища, пахали землю, держали скот, всё прочее же брали от реки и леса. С детства учили тебя отличать съедобное от съедобного, рассказывали с какого дерева можно рвать кору, а какое ты лишь погубишь этим, на какого зверя можно охотиться, а на какого не след. В пять лет ты сама разделывала рыбу и училась плавать. В шесть лет ты научилась отличать съедобные грибы от ядовитых. В семь — впервые поставила силки. В восемь — впервые убила попавшего в силки кролика, освежевала его и приготовила. В девять — ты сделала это хорошо. В десять — разобралась в свойствах лечебных трав. В одиннадцать — была представлена Мокоши.
Ты помнишь, как одурманенная парами конопли вглядывалась в своё отражение в воде, и виделась тебе за спиной тень богини, что положила тебе на плечо руку. Ты порезала руку. Подарила воде несколько капель крови. Таков Договор.
С тех пор знала ты, пока ты рядом с водой — богиня с тобой.
Ручной блуд же у воды по малолетству не практиковала — рано тебе пока быть буякиней.
Потом пришел Бравлин.
И Мир рухнул.
***
Вода в море — мертвая вода. Нет в ней богини, не живут в ней тридцать девять сестер-берегинь. Дух той воды ядовит, оттого-то так скручивало тебя на чужеземном корабле, и выворачивало за борт, и истекала ты водой, и плевала кровью, и страдание испытывала великое.
Вы бежали. Бежали прочь от гнева Бравлина. В землю чужую. Землю неведомую.
Твой отец был воином. Всю жизнь не стремился он к злату, но чтил Народ, Разум и Договор, но всё же пришлось и ему продать свой меч. И кому продать? Грекам! Нет на земле народа подлее греков.
Слуги Итиля несут отраву для духа. Клинки Севера умерщвляют тела. Греки забирают всё без остатка. Там, куда приходит их Бог, не остаётся других богов.
Их страна поражала воображение невероятными постройками из камня, пестротой одежд, обилием украшений, и каким-то чудовищным, невозможным святотатством. Греки подчинили землю, убивая ее и оживляя через особое чередование полей, греки подчинили воду, текущую куда им надо по каменным аркам, греки заперли огонь в глиняных сосудах и лишь ветер пока не сумели укротить — хотя несомненно стремились и к этому. Они не уважали Мир и даже Богу своему не приносили жертв, но лишь требовали от него и требовали, а приезжим гордо рассказывали, что некогда сами же убили Его чтобы избавиться от долга перед Ним (возможно, ты что-то неправильно поняла, но это не точно).
В Царьграде ты провела лишь день. От шума болела голова. Слишком. Много. Людей. Слишком. Много. Камня. Слишком. Много. Всего. Слишком. Много. Слишком.
Отец сказал, что в земле, куда вас пошлют, будет лучше. В той земле и правда было Меньше. Но ее лучше.
Слёзы текут по твоим щекам, когда видишь ты непомерно огромные холмы с белыми головами, желтые равнины, где тебе незнакома была ни одна травинка, поля, где выращивали странные злаки...
Наконец, вы прибыли в "Ге-рак-ле-ю". Геракл это такой бог. Как ты поняла, до Распятого у греков было много богов и им приносили жертвы. Но греки убили их всех.
Правда, когда ты спросила, убили ли они Распятого последним, тебе объяснили, что Распятого убили не совсем греки, а хазары. Ты не поверила — греки казались тебе больше способными на это.
***
Гераклея была намного меньше Царьграда и после столицы уже не вызвала такого шока, смешанного с чувством, что тебя похоронили заживо в тысяче каменных гробниц. Здесь тоже было много и домов, и людей, но за высокими стенами хотя бы можно было различить рассвет или закат. И вода здесь была живая, а не из каменных труб и уж тем более не — бррррр — мертвая, соленая.
Ты прожила среди греков почти год. Твои подозрения полностью подтвердились — эти люди были совершенно безумны.
Они почитали Распятого потому что когда убили его (таки хазары пытались убить Распятого, но облажались, а убил его грек по имени Лонгин! А ты знала! Знала!) то тот вернулся с того света и обещал устроить всему миру кирдык. Греков такая перспектива видимо расстроила, но вместо принесения жертв им взбрело извиняться перед богом, что они и делали, но так делали что лучше бы не делали. Для начала, они пели хором, и ты в жизни не слышала ничего красивее этого пения, но потом узнала, что это песни мертвых богов, которых греки когда-то слушали и теперь подражали им, и ужаснулась от такого кощунства. Далее, они убивали свои тела тем, что не ели хорошую еду, не радовали богов соитием, а иногда и вовсе били себя плетьми — и зачем, спрашивается? И, наконец, в наиболее свящённом своём ритуале, они пили кровь своего бога и ели его тело. Что-то тебе подсказывала, что с такими извинениями, Распятый точно не простит греков, а скорее устроит всему миру кирдык пораньше, но греков такая перспектива кажется даже радовала, они буквально смаковали ожидание всеобщего конца, потому что до его наступления им было обещано, что они захватят весь мир.
Культ греков — это ужас какой-то!
Но как ты убедилась, у них был и другой культ. Делая что-то важное, греки всегда упоминали, что делают это для Империи, и твой отец по их мнению тоже служил не грекам, а Империи. Когда ты спросила: "Что такое Империя?" — ты узнала, что слово это значит "Власть". Но не просто власть, а единственная власть, тотальная, подавляющая.
Что за люди молятся на власть?! Греки пугали. Их могущество казалось невероятным.
Но как выяснилось, были и те, кто пугали самих греков.
***
Они пришли с юга, словно густой лес твоей Родины пришел в движение, или море устроило половодье, или вся саранча земли собралась в одном месте. Было в вашем языке одно слово, которого ты не понимала — Тьма. Родители говорили, что это "очень много" — как зёрен в амбаре или саранчи в плохой год. Но зерна и саранча были маленькие, а ты не могла представить Тьму людей, хотя в песнях и слышала, что такое бывало, когда приходили Обры.
Узрев войско Харуна ар-Рашида, ты узнала, что такое Тьма. Словно город шатров вырос за вашим городом.
Снова и снова лес копий наступал, и разбивался о каменные стены — двадцать семь дней и ночей. И пять раз в день те люди издавали страшный вой, а после дружно падали и бились лбами о землю.
За это время ты, конечно, узнала, что народ этот зовётся сарацинами, и что служат они главному врагу Распятого, имя которого греки не называли. В землю они бьются потому что кумир сарацинский обитает под землей, куда затаскивает молящихся ему, чтобы пожрать их и изжарить заживо.
Так себе перспектива, и ты не совсем понимала, зачем сарацины поклоняются такому богу, но в том, что жаждущие конца света греки боятся только народа, ещё более безумного чем они сами, была даже своеобразная логика.
Двадцать семь дней и ночей город держался. Ты рукоблудила у воды, и дарила воде кровь, надеясь что Мокошь услышит и поможет вам.
Потом сарацины колдовством обрушили на вас море пламени — и Гераклея пала.
Ты не знаешь где отец и мать. Может живы. Может и нет.
Ты пыталась защищаться — тебя ударили по голове.
Темнота. Дорога. Клетка.
Рабство.
И довольный грек, ведущий себя так, словно вам выпал лучший удел во вселенной.
Безумный народ.
История XМариам Во времена задолго до Ислама, когда Цари Царей господствовали над вселенной, жил величайший из Пророков — Заратустра, в котором воплотился Аллах. От него персам и всему миру достался свящённый Завет — Авеста. Но шли годы и персы возгордились. Они исказили смысл учения, дабы избавиться от ограничений, возложенных на них богом.
Тогда появился новый Пророк, воплощение Аллаха — Маздак. Он устранял собственность и освобождал из гаремов женщин, он раздавал поровну зерно и призывал к всеобщему миру. Маздак же принёс новый символ — красное знамя истины и свободы. Шахиншах Кавад поначалу признал Маздака, но после под влиянием знати убил его.
За это преступление, Свет послал арабам Мухаммеда, и те разрушили державу шахиншахов — но и сами арабы вскоре утратили лучшее в своём учении.
Одна лишь надежда оставалась для человечества — жена Маздака, Хуррамэ, спаслась и бежала в горы, где раскрывала народу истинное учение.
Так появились Хуррамиты. Так появились вы.
***
Вы верили, что в основании Вселенной лежит двойственность, что к всякой вещи существует ее противоположность. Поначалу две противоположности — Свет и Тьма — были разделены. Свет был царством покоя и гармонии, нематериального и совершенного. Тьма была царством материи и жажды смерти, ее безобразные творения были погружены в борьбу друг с другом.
Мир родился из столкновения Света и Тьмы, когда Тьма, позавидовав красоте Света, пожелала завладеть им и вторглась в него. Из того же столкновения родилась два божества — Управляющий Добром (Аллах) и Управляющий Злом (Иблис).
Управляющий Добром постоянно воплощается в великих людях дабы подвигнуть человечество по пути Света, но знатные и богатые влекут мир во Тьму.
Вы, Хуррамиты, ищете новые воплощения Аллаха и следуете за ними под красными знамёнами.
Так, вы последовали за Абу Муслимом, восставшим против Умайадов — но после предательски убитым Аббасидами.
Потом вы последовали за аль-Муканной и его "белыми одеждами" — но и их ждал разгром.
За вами охотились.
Твоим родителям, багдадцам от рождения, пришлось бежать в земли христиан, принявших вас отнюдь не из милосердия, а потому что жаждали использовать вас против мусульман.
И домом вашим была Гераклея.
***
Обитель Хуррамитов была небольшой, но очень сплоченной. У тебя было одиннадцать отцов, двадцать матерей и тридцать четыре брата и сестры — поскольку все мужья, жены и дети считались общими. Общим же было все имущество, а худшим грехом в вашей общине почиталось шкурничество и желание навязать волю одного всем.
Официально, вы шили ковры. Это были неплохие ковры.
С самого раннего детства тебя учили любви — любви ко всем людям, любви к нематериальному и вечному, к добру и справедливости. Тебя учили, что совсем скоро, Аллах пошлёт нового Пророка, и вспыхнет восстание, которое наконец сметёт Царство Мрака. Всё будет поделено поровну, наступит всеобщее счастье, радость и свобода...
Это было неплохо — когда тебе было лет девять или около того, и ты не вполне понимала, что видела. Но по мере того, как ты становилась старше, взрослые уже не так пристально следили за тобой, а может и сами в отсутствие долгожданного восстания, расслаблялись...
Когда вас укладывали спать, то в обеденной зале дома частенько воскуривали гашиш. Обычно, за вами оставляли следить кого-то из взрослых, да и дверь запирали, но потом роль взрослых начал исполнять кто-то из старших детей, больше занятых собой, а дверь...
Что же, однажды отлучившись по нужде ты нашла ее не запертой.
И шагнула внутрь, туда, где в облаках наркотического дыма сплетались десятки обнаженных тел.
Любой человек сказал бы — тебе рано было это видеть. И даже Хуррамиты с ним наверное согласились бы...
Но гашиш, приправленный вином, приносит равнодушие. Тебя просто не заметили. В тот раз. В следующий. И тот, что был за ним.
А ты смотрела на взрослых, выглядящих такими счастливыми...
Однажды, на тебя всё-таки посмотрел кто-то из отцов.
Он протянул к тебе свою жёсткую, волосатую руку.
***
Реки пламени.
Дорога. Повозка. Клетка.
Болтливый ромей, будто радующийся рабству. Угрюмая темноволосая девица с необычайно бледной кожей.
И ты — на перепутье.
Красная повязка припрятана там, где даже арабские палачи не додумались бы ее искать.
Три героя вступают в нашу историю. Три культуры. Три веры. Ромейский евнух верит, что сможет приспособиться к чему угодно, пройдя меж огней и даже не опалив волос — оправдается ли его вера? Юная славянка открывает чуждый себе мир, который не вполне понимает, впервые выбирая между оставшимся позади своим и чужим настоящим. Арабская девочка из секты повстанцев-дуалистов познаёт два лика свободы. Ты видишь, о вазир? Узор всё шире, всё пестрее, всё ярче... Ведь всем новым Троим предстоит быть купленными Четырьмя..
-
Красиво поданы религиозные взгляды и их разночтения, очень натурально и красочно!
-
Все такие разные, уникальные получились! Очень здорово!
-
Поражен, как можно выдавать красоту такими объемами так быстро.
-
"Ты пытался сбежать из Гераклиона, не так ли? Надо ж тебе было налететь на арабскую засаду - они и нас поймали, и варварюгу эту..."
Ты всегда умеешь подать не только разные точки зрения на одну и ту же ситуацию - но и другую атмосферу, другую культуру, другие понятия, каждое из которых по-своему их логично оправдывает. Ментальный плюс.
-
А мощно. И про ромеев, и про славян, и про ящеров и про Хуррамитов.
-
+ Продолжение не хуже начала.
|
|
Коул взял с их стола кружку с кофе, потом аккуратно, даже немного неловко, сел за стол Кины, а шляпу из вежливости положил не на стол, а себе на колено. – Аааа, вы из Батон Ружа! – обрадовался он. – А то-то у вас акцент вроде ирландский, а вроде не совсем. Ну ясно. А я сам из Арканзаса. Из Магнолии, хотя вряд ли это вам чего-то скажет. Это так-то почти в Луизиане, до Шривпорта можно за пару дней доскакать на хорошей лошади. Ну так я о чем! – спохватился он. – Дело было так, мисс. Мы с товарищами перегоняли скот. Вернее... Вернее все было договорено заранее: мы должны были в Эллсворте просто забрать скот с купчей и отдать деньги покупателя Тимберлейку. И все. Но когда мы приехали, скот на месте был, а хозяина не было, только его работник. Он мне показался каким-то жуликоватым, не хотелось ему деньги доверять. Мы решили отогнать скот пока втроем в Канзас-Сити, а Дарру оставить, чтоб он подождал хозяина и утряс вопрос с деньгами и купчей. Но Эллсворт – городок такой... С душком, хах! Ну, вы, видно, и сами в курсе. Нехороший городок, чесслово. Вот у меня на сердце и неспокойно было, вроде как одного там Дарру кинули с местными пройдохами. Мы с товарищами дошли до Абилина, я смотрю, погода хорошая... я и решил, что они и вдвоем справятся, а сам надумал вернуться – мало ли, сколько там хозяина ждать придется? Поехал, думал здесь, в Салине, заночевать по дороге, а тут смотрю – Дарра навстречу идет! А Дарра узнал от вас, что его мошенники подставили, и тоже поскакал в эту сторону – по следу. И так мы тут все и оказались. Он наклонился поближе и понизил голос. – Сдается мне, никакие это не индейцы дядьку-то убили. Мы видели тело. Очень уж оно похоже на того парня, что нам скот отпускал. Я так думаю, это те двое его пристрелили, и нарочно скальп сняли, а сказали всем, что, мол, индейцы. Они же не знали, что вы Дарру предупредите! Думали, он если и обнаружит подлог, то уже побоится за ними ехать, а заодно и делиться не надо. Отморозки чертовы! Ммм.... простите меня за словцо, конечно! Ну и что получается? Получается, если это так, то значит, это их лошади сейчас на конюшне стоят, и значит, они оба тоже в городе. Ну, и выходит, есть шанс их накрыть. Я, конечно, понимаю, вы и так помогли очень, за что вам сердечное спасибо. Но я думаю, сами смекнете: нехорошо, что такие опасные люди будут по дорогам шастать. Сегодня они подельника своего убили, а завтра кого поприличнее. Выходит, эти души будут на нашей совести, а? Надо дело до конца дожать. Вот я и хотел вас попросить, чтобы вы нам помогли их вывести на чистую воду. К тому же, как ясно станет, что это они человека убили, то и дилижанс сразу дальше поедет. Вы ж на дилижансе путешествуете, так? А то вам ждать опять же. Что скажете? – он отпил кофе. – Поможете, мисс?
Мистер Фоулман (хотя "Коул" ему подходило гораздо больше, для мистера ему спеси недоставало), предлагал тебе ни много, ни мало поймать убийц. Дело в любом случае – рисковое и серьезное. А тем более, если это твои вчерашние (а технически – даже сегодняшние) подельники. Но Коул при этом улыбался так легко, как будто говорил: "Мисс, да че тут думать? Да вы просто ставьте на нашу лошадь, не прогадаете!" Только что не подмигивал. Он вообще не выглядел, как человек, который взволнован. Ему-то, наверное, было легко улыбаться, а у тебя в этот раз выбор был даже сложнее, чем "пас-рэйз". Можно было и правда поверить и поставить на их с Даррой лошадь, что бы они там ни задумали. Или на свою собственную – и ничего не делать. Или даже с деланной меланхоличностью отказаться, а потом постучаться к Эвансу и Гилмору (или как их зовут-то на самом деле?) и быстренько предупредить. Любой вариант был рисковый. Эванс и Гилмор – ребята бывалые, наверняка сообразят, как улизнуть. Только вот, похоже, они оказались людьми гораздо опаснее, чем выглядели вначале. А вдруг они тебя тоже захотят убрать, как свидетеля? Ничего не делать? Ни во что не лезть? Можно. Но если мошенники тебя сдадут, Дарра с Коулом тебя потом легко найдут в этом городе – дилижанс-то еще когда пойдет. С другой стороны... про тебя в их разборках может вообще не зайти речь! Наверное, это было бы идеальным вариантом, да? И можно было помочь этим двум ковбоям. Тоже, наверное, опасно. И тоже Гилмор с Эвансом могут сказать: "Да это же она и рисовала купчую!" Зато ты будешь на стороне добра. Может, это хоть когда-то, хоть где-то засчитывается?
И еще... как должна себя повести настоящая леди? Спросить-то и не у кого.
Самый скользкий момент был пройден – дроувер так и не поинтересовался, как происходили обстоятельства узнавания чужой тайны. Собственно, в первую очередь именно для этого Кина и задала свой вопрос: отвлечь собеседника с прямого хода мыслей, переключить его на собственную историю, получить новые вопросы или повод для ответа и тем оставить проблемный аспект за бортом. И Фоулман повелся: повел свой рассказ о нехитрых ковбойских злоключениях, о волнении за Дарру, об Эллсворте и прочем. Но не успела картежница порадоваться, как гладко все проходит, как мужчина сначала огорошил ее новостью, что Гилмор и Эванс тоже в Салине и, мало того, их подельник убит! А, значит, единственная, кто знает в лицо и может указать на них, это она – опасная ситуация! К тому же этот Коул правильно говорил: оставлять таких людей безнаказанными нельзя: одно дело – облапошить кого-то, и совершенно другое – убить. Почувствуйте разницу, как говориться – хотя, если вспомнить изысканный садизм Кареглазого, не к ночи будь помянут, то еще неизвестно, что хуже. Но опять же, если будет суд, то доброе дело выйдет боком. А, значит, надо решить вопрос во внесудебном порядке, а, вернее, убедить эту парочку ковбоев, что обращаться к правосудию в такой ситуации – последнее дело. Вот только поверят ли, захотят ли играть в «серой» зоне, да и вообще, захотят ли слушать ее? Ведь, как ни крути, а участвовать в ситуации надо до конца, хотя бы для того, чтобы держать руку на пульсе, знать обо всем происходящем и, в случае чего, своевременно отбрехаться ото всех обвинений в свой адрес, чтобы в голове Фоулмана и Дайсона не зародилось бы даже тени подозрений, что мисс МакКарти как-то причастна к постигшему их несчастью. «Во-во, душенька, - добавила к мнению ирландо-дамского тандема Кина-с-рожками, - в конце-концов, Гилмор и Эванс за молчание тебе ни цента не заплатили, так что, сдав их, ты не идешь против совести! А, если поможешь этим двум, то, может, еще и заработаешь! К тому же ты же уже убийца, милая моя, чего тебе теперь менжеваться? А прикончив своими ли, этих ли охламонов руками двух негодяев, ты сделаешь доброе дело! А заодно, раз ты вспомнила о нашем общем знакомом, то и потренируешься, прежде чем отправишь его на тот свет. Ты же не оставишь обидчика безнаказанным, даже если он такой милашка и затейник? Давай, надуй в уши этим парням, пускай они прикончат мерзавцев и заберут свои деньги, а прочую добычу вы поделите поровну!» И, что самое паршивое, нельзя было сказать, что она не права. Побледневшая Кина отпила свой паршивый кофе, прикрывая лицо от взглядов мужчин в надежде, что они не увидят первые, самые яркие эмоции. Потом, совладав с собой, девушка севшим голосом продолжила: – О, Мадонна! Ужас! Если они еще и убийцы… Их точно нельзя оставлять безнаказанными, господа – с этим я соглашусь. Вот только… Скрестив перед лицом пальцы домиком, авантюристка негромким протяжным голосом продолжила, наполовину излагая пришедшие первыми мысли, наполовину импровизируя на ходу: – Если мы обратимся к шерифу… В Салине есть местный шериф? Если да, то где гарантии, что он не таков, как мистер Паркер, называющий себя, прости Господи, Сатаной? Тогда его просто подкупят, и мы останемся с носом! А даже если он честный служака, разве он посадит этих двоих под арест по одному лишь подозрению? Вряд ли. Будут проверять покойника на предмет того, из чего он убит, поедут к адвокату проверять, подписывал ли он этот договор… За это время господа не-Тимберлейк и не-Шеппард могут сделать с нами все, что душе угодно, хоть своими, хоть чужими руками. За такие деньги они будут биться до конца, и раз они убийцы… К тому же, даже если все ьбудет хорошо, сколько это времени займет? А если ваш визави приедет заключать сделку, а никого на месте нет? Вы согласны? Авантюристка, ставшая заложницей собственных принципов, подняла глаза на слушающих ее мужчин, посмотрела глаза в глаза сначала одному, потом второму: – Джентльмены, считайте меня глупой девушкой, ничего не понимающей в мужской жизни, но мне кажется, что решать вашу проблему легальным путем – тупиковый выход, который не помешает тем двоим нанести контрудар. Я, право дело, не призываю вламываться в их номер и всех стрелять, а потом бежать от шерифа с отбитыми деньгами, но рекомендую подумать, что можно еще сделать. Наказать убийц хорошо, но сначала надо сделать так, что вы вернете свое, а там уж мы можем связаться с шерифом, чтобы он удостоверился, что покойник стал не жертвой дикарей. Доктору там дать его осмотреть… – Кстати, – перебила себя Кина, поднеся палец к губам, - а если… Да нет, не выйдет, - дернула она уголком губ, - Я думала, что можно создать им проблемы с правосудием за убийство, но даже если мы докажем, что они прикончили своего подельника, то не сможем подтвердить, что деньги ваши, а не их… Нет, надо поступить так, чтобы вы получили свое, джентльмены, и более или менее быстро. И, желательно, так, чтобы эти двое или не узнали, кто их… кто восстановил историческую справедливость, или не имели возможности преследовать и причинить вред. А теперь, - девушка выдохнула, - готова выслушать, в чем и где я не права, джентльмены.
Дарра, с самым умным видом на какой был способен, на протяжении всего разговора пытался показывать, что поспевает за ходом мысли леди-собеседницы, но в конце концов не выдержал и радостно выпалил, расплываясь в улыбке: – Так вы обокрасть их предлагаете, мисс Маккарти? Кина против воли улыбнулась в ответ, хоть и невесело: – Я призываю подумать над вариантами, мистер Дайсон. Вот, вы какой вариант видите? Мне, скажу откровенно, сомнительные варианты и самой претят, но я пытаюсь найти наиболее эффективный способ. К тому же почему вы это называете словом "обокрасть"? Дарра смутился было встречному вопросу, но, чтобы не выглядеть дураком, поспешил перебить Коула и вставить свои пять центов: – Ну так лучше же чем "ограбить"... Кстати! Я вот думаю, обокрасть-то их не выйдет. Ну то есть вернуть наше. Не такие они идиоты, чтобы деньги такие без присмотра оставлять, наверняка даже спать будут с ними под подушкой. А вот огра-абить... Кхм, ну то есть вернуть наше при помощи револьвера. Их можно. Нас двое и их двое. Ну или может даже трое. Сам себе подивился Дарра, только минут десять назад просивший Коула засаду в обращение к шерифу превратить предлагавший. Не иначе как близость леди в него смелость вдохнула? Или разговор так пошёл, что сказанное слово не вернуть? А, чего уж там, надо как на духу всё выложить. – Коул, а может мисс Маккарти права? Чёрт их знает, шерифов этих. Может и правда он нас замаринует вместе с ними в одной камере и разбираться не будет. А так-то мы же можем просто к ним в комнату подняться, если мисс Маккарти поможет, нет? Врасплох застанем! – Конечно, шериф их посадит! – возразил Коул. – Эти двое у него под носом грохнули человека! Главное, чтобы он нам поверил. А с вами – точно поверит! Вы меня простите за прямоту, но вы такая милая, я бы вам поверил, что бык-трехлетка отелился! К тому же, ну, мы-то с Даррой заинтересованная сторона. Но вы-то уж точно без всякого интереса в это дело полезли. Значит, ваше слово весомее. Просто без вас-то чего к шерифу идти... Может, он и разбираться не будет. А если вы пойдете, то точно... разберется хотя бы! Коул посмотрел на Дарру. – Ага, поднимемся. А дальше что, дверь ломать будем? Так если они в ответ в нас через дверь эту пальнут, то так-то в своем праве будут. Слушайте... – он немного подумал. – Неизвестно, как оно будет, в любом случае. Но вы ж поймите. Если мы к шерифу не обратимся, то в глазах любого судьи мы ж будем не лучше их. А если обратимся, а нам откажут – ну, тут другое дело. А то вот, положим, мы попадемся... И нас ведь спросят на суде: "А вы чего к шерифу не пошли?" И нам, чесслово, нечего будет сказать. – Так они сами откроют, если мисс Маккарти им зубы... – хотел было продолжить гнуть свою линию Дарра, но быстро сдулся под напором холодной логики друга. Как ни крути, а всё же получалось, что к шерифу идти было безопаснее. Вообще, если подумать, а что если эти двое всё же сопротивление окажут? Прям убивать их всё же? Тогда-то уж точно шерифу нечего сказать будет! – Мисс Маккарти, а может всё же правда к шерифу? Ну может он всё же не такой, как в Эллсворте? Не могут же они все такими быть.
С вмешательством Коула девушка чувствовала себе Наполеоном на поле Ватерлоо, увидевшем армию Блюхера. И, как и Император французов, сдаваться все равно не собиралась, мигом построив мысленную картину диалога: " – Да это она нам нарисовала купчую! – Враки! – Тогда докажите! Ладно, почерк не ваш... – Evviva! – А-а-а... А она это делала в Келли'з Таверн, есть свидетели! – Свидетель, было такое? – Ну-у-у... Что-то она им писала и мило обсуждала. – Мисс МакКарти, вы арестованы по обвинению в соучастии в хищении крупной суммы денег!" Расклад выходил безрадостный, и Кина покачала головой. Поправив прическу - попытка выгадать время - она продолжила осторожно настаивать: – Джентльмены, я понимаю ваши опасения, но меня пугает сам факт того, что мы возлагаем все надежды на порядочность другого человека, который наверняка подвергнется искушению взяткой. Мистер Фоулман, я благодарю от всего сердца вас за комплимент, но, боюсь, шериф, если он есть, не вы. И нет никакой гарантии, что, разобравшись, он не поверит им, увидев и документ, и деньги. Леди послышалось, или она напридумывала Бог весть что из желания отомстить двум приличным джентльменам за... за что-либо: мало ли у тех двоих будет возражений? Я не против закона, но, боюсь, что он сразу будет использован против нас - не только вас, нас - и мы потеряем всякую надежду, получив еще и обвинение в клевете. Постучав пальцами по столешнице, Кина попробовала бросить еще одну "карту": – Вы говорили о двери, что станет помехой: верно! А если их выманить оттуда, хотя бы одного? Вы, как персона им неизвестная, стучитесь в номер, говорите "впша кобыла взбесилась, лягается и кусается". Вряд ли пойдут проверять оба: скорее всего, только один. Его в конюшне можно оглушить и связать, а дальше, pardonnez moi, как в романах: связать руки и под дулом пистолета привести к напарнику, чтобы тот открыл дверь сам. Вряд ли он начнет голосить "спасите-помогите", раз у самого за душой грешки, не так ли? А там уж три револьвера больше одного, не ожидающего опасности, к тому же. Допустим, у нас все получится. Будут ли они жаловаться шерифу, что их ограбили? Сомневаюсь. Попробуют вернуть деньги обратно? А если лишить их оружия и денег на него, и связать с кляпом во рту, так и оставив? Тогда, думаю, это уменьшит риски. Правда, придется срочно уезжать: и вам, и, если я пойду с вами, мне. А я, извините, без коня и не хотела бы возвращаться в Эллсворт... – Мисс, – ответил Коул, хмыкнув. – Тут не в порядочности дело. Вот, представьте, что вы – шериф. Будете вы разбираться с преступлением, которое не в вашем округе случилось? Я б не стал так-то. Но убийство-то, если было, было здесь, рядышком! Уж по этому-то обвинению он их обязан задержать, будь он хоть трижды мошенник. А то, что вы предлагаете... нууу... как мы проведем его под дулом пистолета мимо стойки отеля? А на конюшне люди? А во дворе? Да нас же тут же и упекут – и главное, слушать не станут! И залог внести нечем. И еще... Вы вот умеете человека с одного удара вырубить так, чтобы он кони не двинул? Я как-то не пробовал! Не доводилось! – он развел руками. – А положим, мы втроем как-то это провернем. Ну, и как вы уедете без лошади? Дилижанс-то из-за индейцев задержат еще на пару дней, как пить дать. Да и мы тоже... нам же в Эллсворт надо, Тимберлейка ждать. Чего вы так шерифа этого боитесь, чесслово? Вы ж не одна к нему пойдете! А подкупить... подкупить они его, конечно, могут. Только если он такой проходимец, так он скорее просто отберет у них все деньги. Это для нас, конечно, тож плохо, но шериф-то хоть никуда не денется с деньгами, а этих ищи потом по семи штатам! Коул запнулся. – И еще кое-что... я к тому что... я-то почти уверен, что это они. Но... всякое ведь бывает. А вдруг... вдруг не они? Получится, мы тогда невиновных людей прибить можем. А то и убить... От слов Коула, наголову разгромившего все ее планы, Кина густо залилась краской стыда, и даже начала нервно дергать ворот, словно одежда собиралась ее придушить. Мисс МакКарти было жутко неудобно, что в глазах незнакомцев она оказалась дура-дурой, и еще более неудобно было видеть себя такой в своих собственных глазах. Вроде не первый день в дороге, всякого насмотрелась – и так опростоволосилась. «Господи, ну какая же я глупая! Ну как так можно! – корила себя она, - Головой думать надо не только за картами, почему я этому никак не приучусь? Думай, думай, думай… Что бы мог предложить в такой ситуации мой демон-хранитель Лэроу? Какой бы он выход нашел? - а он бы нашел точно! Рассуждайте логически, леди, как и помочь ковбоям, и не уронить достоинства, и в тюрьме не оказаться!». Но, как на зло, ни одной разумной мысли в голову не приходило, а то, что было, едва ли заслуживало внимания. Допустим, подсадят ее напарники и помогут залезть в окно, допустим, она даже окажется в номере, когда мужчины спят. Как их обчистить, как искать тихо и в полной темноте, особенно если они держат деньги, допустим, на груди? Допустим, на следующий день она встретится с мошенниками и дружески пообщается с ними. Но идти в номер к двум мужчинам, даже зная, что придет отряд «спасителей» - это все равно стать практически падшей женщиной, что в глазах этих ковбоев, что в глазах всей Салины, а, самое главное, в своих собственных. А, значит, остается только согласиться и понадеяться на удачу, что ей удастся отбрехаться от обвинений, благо что почерк на купчей, не ее. Кина потупилась: - П-простите, я, наверное, вам совсем глупой кажусь? Я… согласна. Только как потом доказать, что это ваши деньги, ведь шериф слову, даже моему, вряд ли поверит. Но… я готова рискнуть, если вы так видите. Девушка отпила еще кофе, и не выдержала, дав слово тандему «ирландки» и «той, что с хвостиком». Солировала рациональность, маскирующая идею под «если бы, но…», а тон задавали попытка сравняться с Лэроу и боязнь правосудия: – Я еще подумала, что можно подружиться с ними, вместе выпить даже, может, и дождаться, чтобы они сами пригласили в гости, а там бы вы меня спасли… Но, боюсь, после такого и я сама в зеркало не смогу смотреть, даже зная, что это игра, и вы решите, что я совсем пропащая, раз готова на такое… При последнем предложении Коул подавился кофе и закашлялся. – Это, по-моему, перебор, – сказал он, когда пришел в себя. – Храбрости вам не занимать, мисс! Но, по мне, не стоит вам подвергаться такой опасности из-за наших денег.
У Дарры не очень-то получалось добавлять разговору ценности, как, в общем-то, никогда толком не получалось вклиниться умело в общение родителей, братьев и сестёр, а позднее - ранчеров и ковбоев. А тут так вообще - мисс Маккарти как заведёт свою пластинку (как у Риггсов дома, с раструбом таким), так ведь не остановишь, да и поди попробуй леди остановить! Леди вроде как слушать надо. Хотя, честно говоря, было в её речи что-то суетливое и неопределённое, мятущееся, а в конце так и вовсе предложила она что-то странное. – Ну да, мисс Маккарти, это ж ведь мы можем и не успеть, мало ли, – кивнул Дарра, соглашаясь с Коулом, – Я-то думал вы просто постучитесь к ним и на разговор вызовете. Не могут же они леди дверь не открыть? А мы просто по бокам встали бы, уже с револьверами наготове, чуть он открывает, мы р-раз, и внутрь, ствол в шею, только пикни! Спохватившись, Дарра кашлянул и унял свою боевитость, а то эдак весь отель переполошить можно. – Ну в общем, я про что-то такое думал скорее. Правда, тут надо наверняка, чтоб уж точно быть уверенными, что это они. Хотя судя по тому детине, с которого скальп сняли, кто ж ещё это может быть? Только вот если бы вы, мисс Маккарти как-то опознать их смогли бы, эх. Ну и так выгадать, чтоб в коридоре никого. Хотя всё равно рисково, если они вдруг за оружие схватятся, не первый так второй, который вглубине комнаты будет. Тут или по-тихому, или через шерифа. А как ему доказать, что деньги не этим мошенникам принадлежат? Вот и мисс Маккарти те же сомнения испытывает. – А насколько долго он их задержит по обвинению в убийстве подельника? Может, если это на пару дней хотя бы, то кто-то из нас успеет сгонять в Эллсворт и обратно? Вот ты, Коул, у тебя лошадь посвежее-посильнее же. Надо только привести хоть какого-нибудь работника мистера Тимберлейка, который того в лицо знает. И всё, он подтвердит, что эти парни не он. Тогда уже можно и про деньги обвинять.
– Да не, – ответил Коул. – Он их до суда задержит. Пока судья приедет, мы сто раз успеем в Эллсворт смотаться. Да и не брошу же я вас тут одних. Потому что... а вдруг с шерифом не выгорит? Давайте я пока узнаю, где его искать, а вы собирайтесь. Встретимся у конюшни. Мисс МакКарти, вы верхом умеете ездить? Если умеете, мы вам лошадь наймем, а если нет – придется вам к кому-нибудь из нас назад сесть. Надеюсь, шериф недалеко живет, и мы к нему затемно успеем. А то вон, уже и солнце садится. – Умею, – кивнула Кина, понимая, что петелька все глубже затягивается на шее, но уже не имея возможности по-совести вывернуться из ситуации, в которую сама себя загнала, – Что же, тогда мы будем ждать вас у конюшни.
***
Когда вы втроем встретились у конюшни, Коул объявил, что шериф живет совсем неподалеку, всего в полумиле – от города. Увидев, что у ковбоев один револьвер на двоих, ты на всякий случай отдала им морской кольт – тот самый, "подаренный" мистером Паркером. У Дарры не было кобуры, так что он просто заткнул его за пояс, а короткоствольный кольт вернул Коулу. Солнце уже почти село – надо было торопиться, но и полмили вы проехали быстро, приехав к дому мистера Хоттса буквально "как стемнело". Шериф Хоттс не особенно обрадовался вашему приезду – встречать вас он вышел на всякий случай с ружьем 12-го калибра наперевес. – Мы к вам по делу, сэр! – сказал Коул. – Вы для начала кто такие? – спросил шериф, осветив ваши лица фонарем. – Да мы дроуверы. А это – мисс МакКарти. Шериф недоверчиво вгляделся в ваши лица. – Ладно, – сказал он. – Слезайте с лошадей, сдавайте оружие и проходите в дом. Джим Хоттс был невысоким, но оооочень коренастым мужчиной лет сорока пяти. Когда вы вошли в дом, то увидели, что из окна вас держал на мушке еще и парень лет двадцати. – Это Дарси. Дарси, поздоровайся с ними, – сказал шериф. – Чекак? – бросил Дарси с любопытством. – Поздоровайся нормально, не видишь, тут дама. – Здрасьте, – сказал Коул. – Потолок покрасьте! – вдруг грубовато ответил шериф, свалив карабины и револьверы в кучу на тумбочке. – Шпоры снимайте! Ковбои, мать вашу.
В доме, при свете керосиновых ламп, ты смогла его рассмотреть – у него было простое, строгое лицо, крупный нос, высокий лоб и пышные усы. В волосах уже сильно пробивалась седина, но выглядел он очень крепким – как будто пинать его было все равно что пинать бревно. У шерифа была большая семья – четыре сына, причем двое – здоровенные лбы, и дочь, но жены было не видно. Наверное, он был вдовцом. Хозяйство его в темноте разглядеть было трудно, но по обстановке в доме чувствовалось, что человек, что называется, не бедствует: на комодах стояли нарядные тарелочки, на креслах были тюлевые накидки. – Агнесс, приготовь-ка нам кофе, – распорядился он. Вы расселись за столом. Дарси сел в сторонке в кресло, но ружье почему-то не убрал. – Ну, выкладывайте, что у вас за дело.
Коул принялся объяснять. Мистер Хоттс сначала хмурился, потом задал пару вопросов. Потом он почесал подбородок и сказал: – Так. Давайте-ка еще раз. Кто кого и где убил и кто кого и где ограбил. Коул глубоко вздохнул и попробовал "разложить все по полочкам." – Ага, – сказал шериф, когда он закончил. – Я все понял. Ну, значит, поедем завтра утром в город. Конюшня в восемь открывается. К семи приедем, устроим им там засаду по всем правилам. Сграбастаем их и потолкуем как следует. Верно? Коул очень обрадовался. – Верно! – сказал он. – Совершенно верно, сэр! – Ну и хорошо. Теперь так. Дарси, поедешь к Перкинсам, скажешь им, чтобы завтра подгребали к конюшне. Ну и в двух словах об чем суть. – Как? – сказал Дарси. – Прям сейчас!? Так ночь на дворе! – Цыц! – отрезал отец. – Давай, сынок, шевели булками. И пусть Брет захватит свой "Генри". – Па, а че я!? Давай Фил поедет! – Тихааа! – прикрикнул шериф. – Ноги в руки и галопчиком! – Да там темно, как у нигера в заднице. – Ты давай еще поспорь со мной! – угрожающе сказал шериф Хоттс. Дарси вышел. – Вас, мисс... Мак... Макчто? А, ну да, МакКарти, я положу в доме, а вас, джентльмены, на сеновале. – А это... оружие-то можно забрать? – спросил Коул. Шериф пожал плечами. – Да берите, че ж нет. Агнесс, постели ей в угловой.
Вы пожелали друг другу доброй ночи и шериф отвел ковбоев в сарай, где хранилось сено. Некоторое время ты просидела в компании Фила, который довольно нескромно разглядывал тебя с выражением "а ничо так штучка." – Кофе еще хатите? – поинтересовался он с улыбочкой. Кажется, у него не было крайнего зуба слева. Потом шериф вернулся, опять сел за стол и стал раскуривать трубку.
– Мисс Мак... а че... МакКарти! Точно! Извиняйте, плохо фамилии запоминаю. Он выдохнул дым слегка на сторону, чтобы не обдать тебя им. – Эт самое. Я вижу, вы того.... дама образованная, с манерами, так что прошу простить, мы тут по-простому. Я к чему? Кхм...
Шериф Хоттс стал мрачным до жути.
– Фил, ну-ка выйди-ка отсюда! – сказал он строго. Его сын вышел. Он опять пыхнул трубкой.
– Так вот, мисс... я вам признаюсь, как на духу. Шериф наклонился к тебе поближе, так что ты почувствовала запах табака, сильного мужского тела и немного – лошадиной упряжи. – Я, мисс МакКарти... ни хера тут не понял! – проговорил он понизив голос. – Я только вот увидел, что у одного из них револьверчик с дьяволом на щечке. Я слыхал, такой вроде был у маршала Паркера из Эллсворта. Так что если эти ребята – от него, и они вас, ну это... запугали там или что. Словом, принудили, чтоб вы поддакивали, а на самом деле это все их Эллсвортские мутные дела – то так и скажите. Я им живо рога обломаю. Я их в сарае запер, они у меня до утра никуда не денутся. Я про этого Паркера слыхал кое-что, так вот... здесь ему, мать его, не Эллсворт! – и забыв, что старается говорить тише, шериф Хоттс даже пристукнул внушительным кулаком по столу с зажатой в нем трубкой.
Потом он снова выпустил немного дыма и продолжил спокойнее: – А ежели нет, и все так, как они говорят, то расскажите, что вообще про них знаете. А то они вроде дроуверы, а вроде и не очень похожи. Этот, Коул который, чего-то болтает много. Дроуверы – народ молчаливый. А второй, Дарра который – чего-то больно молчит. Хм. Хотя он вроде бы их видел, ему бы и говорить. А первый-то тех двоих не видел. Но видел какого-то третьего. Который сейчас в покойницкой в городе лежит. И его убили индейцы. Которых никто тоже не видел. Хотя говорят, что не индейцы. Короче! Я вижу, вы дама образованная. Объясните мне все коротко, понятно, и чтобы я все понял: где что было, зачем и кто свидетель. Без этих всяких. А то у меня голова и так пухнет, – он усмехнулся, и вдруг превратился в некоторое подобие радушного хозяина. – Надо бы выпить. Вы, кстати, выпить не хотите? Полрюмки, "чтоб засыпать не холодно было" – я так это называю.
Тут он почесал за ухом и вдруг сказал: – О. Я забыл спросить. А вы сами-то откуда, да чем занимаетесь? Вы ж сами-то не жулик?
Этот последний вопрос, тупой и даже неприличный в своей прямоте он задал так открыто и просто, что, кажется, нельзя было усомниться: шериф Хоттс – круглый дурак. Но проницательный взгляд серых глаз, которым он посмотрел на тебя, не оставил ни малейших сомнений – его интересовал не ответ на этот последний вопрос, а твоя реакция.
Ты поняла, что шериф, конечно, не блещет умом, и, вполне возможно, правда не очень понял из рассказа Коула, что случилось. Но, возможно, кое-что все-таки понял. Потому что он был совсем не дурак. И ооооочень не любил, когда его пытались обдурить. И говорить с ним надо было четко и ясно. Еще четче и яснее, чем это делал Коул.
|
В тот день я думала, что умру. Я смотрела на свою окровавленную ладонь, но не чувствовала боли, а страх, который чуть позже накроет меня с головой, только-только подкрадывался к маленькому сердечку. Мне было обидно, так обидно, что я ничего не чувствовала, кроме обжигающего сожаления к самой себе. Я же не сделала ничего плохого! Я же была хорошей девочкой! Я чтила и любила отца и мать, братьев и сестру. Я была послушной и делала то, что мне говорили. Но больше не буду я кружиться перед мамой в платье, которое она заботливыми и нежными руками перешивала для меня каждый раз. Не увижу её радостью, не почувствую тепла её мягких объятий. Больше не получу от отца ни кусочка сладкой дыни, не увижу его счастливое лицо, когда он подзывал меня с улыбкой и спрятанными за спину руками. Я всегда предлагала ему разделить со мной лакомство, зная, что отец откажется, а он всегда после этого улыбался ещё шире и ласково гладил меня по волосам. А теперь мать и отец будут проливать по мне горькие слёзы, и от этой картинки у меня у самой глаза тут же тяжелеют, и слезинки одна за другой бегут ручейками по щекам. О, милостивый Аллах, я не хочу умирать! Не увижу я Рая и не обнимешь ты меня. Ведь не поиграть мне больше в деревянных солдатиков, что достались мне от старших братьев. Не раскрасить игрушки алым соком зёрен граната, воображая, что это плохие сунниты. Не побегать с мальчишками за врагами нашими, не закидать камнями да не поджечь их дома. Ничего я не сделала, чтобы нечестивые ответили за свои злодеяния! Как в бреду я встала с кровати и откинула невесомое одеяло, что в миг тот было тяжелее любого красочного ковра Кархи. Я смотрела на красное пятно на светлой простыне и думала, что это единственное, что останется от меня. Будет ли мама хранить кусочек ткани или безжалостные воды смоют последний мой след? И тут я почувствовала, как по упругому бедру разливается тепло, как тягучей тёмной змейкой вытекает из меня кровь. Сейчас всё закончится, и я не успею попрощаться с мамой! Безжалостно рву непослушное одеяло, что никак не хочет поддаваться моим слабеньким ручкам. Но Аллах милостив: трещит, рвётся с надрывом ткань. Дрожащими руками не складываю, комкаю обрывки, чтобы запихнуть между ножек, не дать последним каплям жизни покинуть моё тело. А ножки не слушаются меня, а глазки, распухшие от слёз, не видят ничего. Не с первого раза мне удаётся выйти из комнаты, но даже тогда не могу понять, куда бежать мне. Не знаю, как дошла до мамы, помню только, как упала в её объятия и сквозь непрерывные рыдания говорила ей, что люблю её и чтоб она простила меня за то, что я сейчас умру. А вот лица мамы не запомнила, потому что тут же уткнулась к ней в грудь, но со мной остался её запах, что не мог скрыть ни один аромат из лавки отца – жареный лук и напоминающий орехи аромат кунжутного масла. Наверное, я тогда очень испугала маму. Она крепко прижимала меня к себе, слегка раскачиваясь, и ласково утешала, но слов я не могла разобрать. Когда силы оставили меня и я больше не могла реветь навзрыд, мама отстранила меня, и я наконец смогла заглянуть в её лицо. Оно оказалось слегка взволнованным и совсем не заплаканным. Я шмыгнула носом и приготовилась снова лить слёзы. Мама не любит меня! Она не будет горевать о моей смерти! Я вся тряслась от обиды, а внутри меня всё неприятно сжималось да скручивалось. Но тут моя мама сказала, что я не умираю. Словам её не поверила я, хоть и с надеждой ухватилась за них. Как это так, не умираю? Меня ждал долгий разговор, что закончился странно. В конце я кивнула, плотно поджав губки. Мне было не всё понятно из слов мамы, но две вещи я уяснила: я действительно не умирала и я не хочу в клетку. Я сжала кусочек маминого платья в раздумьях. Она просила не говорить отцу, но ведь отец любит меня! Отец же, как и я, не желает, чтобы нас разлучили! И отец хороший, зря мама в нём сомневается, он не ошибётся. Я поговорю с ним и он обязательно меня поймёт. С такими мыслями я ушла приводить себя в порядок, чтобы предстать перед отцом в подобающем виде. Я была настроена решительно. Перебирала в голове разные варианты, как начну рассказ свой. Что я хорошая девочка и знаю, что должна стать хорошей женой достойного человека. И что меня теперь можно выдавать замуж мне тоже мама объяснила. Но чтобы стать хорошей женой и не опозорить отчий дом, мне ещё многому надо научиться по хозяйству. Я обещаю, что буду усердно учиться и трудиться. А вот говорить, что мне хочется ещё среди мальчишек побегать, наверное, не стоит. Ведь когда я стану чьей-то женой, то не будут меня больше звать камнями покидаться в неверных. Не позволят звонко смеяться, наблюдая, как корчатся от боли плохие сунниты под градом ударов палок. Не будет больше ни милых подарков, ни забавных обещаний жениться. Я крепко сжала маленькие ручки в маленькие кулачки. Когда я пыталась быть серьёзной, все вокруг продолжали умиляться и приговаривали, что мой хмурый лобик и надутые губки очаровательны. Но сейчас всё должно быть иначе! Шумно выдохнув и настроившись на важный разговор, я пошла к отцу. Но стоило мне только его увидеть, как на глаза против воли снова навернулись слёзы, хоть и думала я, что все их выплакала. Я кинулась к отцу, забыв все подготовленные речи, и вымолвила лишь, что в клетку не хочу.
А сегодня я и правда могла умереть. Сквозь шум, что разбудил меня, я услышала крики. Они были злыми и не нравились мне, потому что могли разбудить маму. Когда через небольшую щель увидела людей в чёрных тюрбанах да с топорами в руках, когда услышала их гнилые речи, как разозлись я! В груди моей всё так и заполыхало. Да по какому праву они врываются в дом хороших и достойных людей посередь ночи! Да с оружием и с угрозами! Негодованию моему не было предела. Нельзя было позволить им свершать зло в наших домах. Я побежала было к маме, но остановилась в полушаге от неё. Она, конечно, будет на моей стороне, и обязательно придумает способ, как прогнать плохих суннитов. Но сначала мама упрячет меня куда подальше, снова скажет, что мне ещё рано. Потом пойдёт к отцу, а к тому времени уже может стать слишком поздно. И не могу я сидеть в стороне! Эти люди были так добры ко мне, я должна позаботиться о них, как они заботились обо мне. Я помчалась на крышу полная намерений что-то сделать, но ещё не знала, что именно. Сердце бешено колотилось в груди, так и выпрыгнет. Лёгкие горели, но сил мне ещё хватит, чтобы крикнуть так громко, чтобы все меня услышали! Я хотела призвать всех на помощь, призвать всех на борьбу против злобных суннитов. Уже была готова выкрикнуть, что нападают на наших, что пора выходить из домов, но слова никак не желали вылетать из горла. И вспомнилась ночь, когда жгли Ячменный квартал. И вспомнились истории о тех, кто сражался за нас. И слова сами слетели с уст. — Помните жажду аль-Хусайна! – крикнула я, но голос мой юный потонул тут же в шуме. Я выпрямила спину и встала на цыпочки, чтобы казаться ещё больше. Я раскинула руки в стороны, набрала как можно больше воздуха в грудь и закричала вновь, — Помните жажду аль-Хусайна! Я кричала свой призыв раз за разом, срывая голос. Люди должны услышать меня! Люди должны откликнуться! Они должны выйти из своих домов и прогнать злых суннитов! Я не думала, что со мной может случиться что-то плохое, не боялась. Неистовая ярость питала меня, пускай я и не понимала до конца сути этой вражды. Сунниты были плохие, потому что не дали внуку Пророка сделать глотка воды, и этого было достаточно. Они – плохие, мы – хорошие. Я – хорошая, я не оставлю человека умирать от жажды. Я даже не прошла мимо чёрного неверного, что укрыли толстой шкурой и оставили под палящим солнцем. А ведь у меня не было с собой ни воды, ни монетки. Я – хорошая, потому что даже плохим суннитам дам напиться. Собственной крови.
-
Как красивой, уй! Кровью начинается, кровью заканчивается! Но как же эта кровь медово написана!
-
Много по каким причинам хорошо.
И не только потому, что выбор был сделан в пользу Аыыма
-
Ай какой пост! Дышащий свежестью весеннего ручья и пробуждающейся жизни, поющий голосом молодой птицы, впервые расправившей крылья и вылетевшей из гнезда! Мысли о смерти при месячных и это милейшее воспитание в духе религиозного фундаментализма на первый взгляд плохо сочетаемы друг с другом — но тебе удалось сделать так, что одно дополняет другое. Невероятно милый ребёнок!
-
Они – плохие, мы – хорошие. Я – хорошая, я не оставлю человека умирать от жажды. +
|
Короткий обмен ударами Ханса и Эстебана был великолепным – Джозеф был неплохим фехтовальщиком по человеческим меркам, но не лучшим, если расценивать сражение на клинках именно как науку и талант, а не как состязание "у кого рефлексы лучше". Это играло большую роль в бою, и здесь у Охотников было очевидное преимущество, но в этом бою скорости реакции было просто недостаточно. Нужно было "видеть", куда придется очередной удар, чтобы иметь хотя бы шанс отклонить его. Самостоятельно с Эстебаном Джозеф бы точно не справился – решение Чертогов (или конкретно Ноттингема) послать именно Ханса, похоже, принималось не на ровном месте, и не в случайном порядке. Однако и он в одиночку бы не справился. Джозеф потянул меч из ножен, подготовившись присоединиться к бою. Они уже дали Эстебану все возможные шансы, последний был проговорен Хансом и звучал не сильно иначе, чем выразился бы сам Джозеф. И от каждого шанса Эстебан отказался. Похоже, осознанно. Дознаватель не был уверен, но ему казалось, что тот просто решил умереть в бою, а не полагаться на правосудие Чертогов по неизвестному обвинению.
Это не был бы честный поединок. Достоинство дуэли уже не соблюдается, когда против одного человека выступают двое. И, хотя Эстебан был отличным бойцом, разница между ним и действовавшими в паре Джозефом и Хансом не должна была оказаться достаточной, чтобы была хоть какая-то иллюзия равенства сил. Невольно дознавателю вспомнилась относительно недавно виденная театральная постановка, в которой крайне нелепыми выпадами лирический герой теснил лирического злодея и его приспешников, которые не менее нелепо отмахивались бутафорскими шпагами и упускали каждый выпадавший им шанс нанести удар в бесчисленное количество неприкрытых защитой героя мест. Сейчас же Эстебан не был героем, а Джозеф не упустил бы шанса ударить даже в спину. Долгим боем этот поединок стать не должен был.
Но он, внезапно, оказался куда короче.
Почему сработали слова Арлетты, Джозеф сразу не понял. Это заняло еще на несколько мгновений дольше, после того как проявились признаки пробуждения Зверя. Чудовища, сидевшего в каждом Охотнике. Одной из причин существования Дознавателей. И, судя по тому, насколько сильными были симптомы, чудом было то, что Эстебан сдерживался так долго и сохранял демонстрируемую им степень рассудка.
А потом цепочку логических заключений замкнуло, и в голове Джозефа будто бы вспыхнула искра, как в лабораториях Чертогов, когда один из экспериментаторов переключал массивный рубильник. Куда большую роль, похоже, сыграла сама Арлетта, чем ее слова. Эстебан был не молод, и наверняка в его прошлом была девушка сходных с охотницей лет, к которой он был привязан. Может быть, запретная любовь. Может быть, суррогатная дочь. Или, что несколько более вероятно, тоже охотница, которую он так или иначе потерял.
И, потеряв, утратил часть того, за что мог держаться во внутренней битве с Зверем. Наверное, потому он и странствовал пешком. В дороге Джозеф заметил, что Арлетта привязана к лошади, и, в какой-то степени, заботится о ней. Наверное, Эстебан решил отказаться от подобного спутника либо потому что не видел в нем подобного молчаливого собеседника, с которым можно хоть немного поговорить в пути, либо потому что, наоборот, не хотел навредить ему, если вдруг Зверь сорвется с цепи.
Или уже навредил…
Но, пока дознаватель предавался (пусть это и занимало секунды) размышлениям о лошадях, Эстебан предложил оборвать его жизненный путь Арлетте. Это было неожиданное предложение. Но Джозеф не был уверен, что справедливое. Ни по отношению к Эстебану, ни по отношению к Арлетте.
- Прошу прощения, милорд, но это мой долг.
Маска безразличия, которую дознаватель нацепил для боя, уже не нужна была. И лицо Джозефа отражало как минимум часть его настоящих эмоций. Сожаление, что через несколько мгновений Корпус окончательно потеряет одного из своих легендарных охотников. Уважение к человеку, который смог сдерживать Зверя так долго, и смог побороть его в тот самый момент, когда он более всего рвался наружу, всеми инстинктами стремясь выжить в смертельно опасной схватке. И решимость довести дело до конца – выполнить свой долг, каким бы мрачным он ни был.
- Не дело обычных охотников пятнать свои руки кровью других охотников, пока они люди и служат людям.
Даже в этот момент Джозеф не смог остановить себя, и не подобрать осторожные слова. Он не был уверен, что Эстебан питает сейчас особо теплые чувства к Корпусу, который, если отбросить все неизвестные обстоятельства в сторону, был прямой причиной того, что сейчас с ним происходило.
- И, если я правильно понимаю причины вашего решения, то еще меньше вы хотите, чтобы эта кровь осталась ее руках.
Он чуть повернул голову в сторону Арлетты. И, одновременно, в его руке блеснул кинжал Ханса.
- Позвольте мне.
Была еще одна причина – хотя прямо сейчас Эстебан контролировал Зверя, не было никакой уверенности, что он сможет это делать долго. И очень много сценариев, в который Арлетта допускала хоть малейшую ошибку, или даже не делала таковой, приводили к разрыву тех уз, которыми старый охотник сейчас удерживал внутреннее чудовище.
|
|
Руки в цепях, ноги в цепях. Мысли свободны.
Аыым размышлял, не обращая внимания на боль во всём его естестве. Размышлял о тех временах, когда он был Аыымом-Леопардом. О тех временах, когда он был свободен, когда он был дик, когда он был прекрасен и могуч.
Его поймали. Его осудили, незаслуженно, мерзко, низко. Его сломали.
По крайней мере, попытались. Лишили его члена, свободы, светлого будущего. Но создали и новое - в котором обагрится кровью семья его пленителя.
Аыым не собирался сдаваться. Он больше не может брать женщин - но есть одна, что по праву уже принадлежит ему. И он заберет ее обратно. Вырвет из лап властителя Аксума, коему, и всем его сыновьям, отрубит член, и затолкает глубоко в мерзкий зев, из которого вышел приказ обратить Аыыма в рабство.
И прочие услышат, и убоятся, и не станут впредь делать такое зло среди тебя; Да не пощадит его глаз твой: душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу. Каждый вечер бормотал себе эти слова Аыым, не помня уже, когда успел их выучить.
Эти мысли, это предвкушение сладкой расплаты, держали Аыыма. Никакие кнуты, никакие истязания, никакие крики, никакие цепи не смогут его сломать, пока впереди Леопард его души видит добычу, как бы далеко она ни была.
Но Аыым не был глуп, хоть и не был умён. Он мог бы в любом момент броситься на своих пленителей, ублюдочных работорговцев. Он бы смог убить одного, или даже двух - но умер бы, не сделав более шагов.
Леопард умеет ждать. Потому пока надо было мириться, терпеть. Ждать возможности. И запоминать всех тех, кто заслуживает его мести.
***
Аыым смотрел на копта. На его лживую мягкость, лживое сострадание. В его глазах отражался не Аыым-Леопард, а мешок со звонкой монетой. А, значит, и он для Аыыма не был человеком. И зверем не был, ибо зверь благороден и прямолинеен.
Перед Аыымом была грязь. Выгребная яма, из которой почему-то сочились слова. Его лживый язык отбросов предлагал учить арабский. Аыым готовил слова, которыми бы опустить его, дать понять, кто он есть на самом деле.
Но гыб понимал: этот ублюдок любит быть выше окружающих. Любит свою власть нас слабыми. Любит её показывать. Любит наглядно показать, что будет с теми, кто ему перечит, дабы это было примером всем остальным.
Потому Аыым будет сильным. И кивнет.
-
Потому Аыым будет сильным. И кивнет. Действительно иногда сила нужна для простого кивка там, где хочется придушить.
-
Какой лютый чувак!
-
В этом посте много вкусностей! Прежде всего отмечу, что короткие, рубленные фразы, это именно то, как я видел мышление Аыыма. обагрится кровью семья его пленителя Вот вроде простенькая фраза, а прям попадание, потому что скорее всего с таких "визуальных" метафор началось человеческое мышление — Аыым представляет врагов в крови и проговаривает представленное. И после этого вдруг — такой мощный пантеизм И прочие услышат, и убоятся, и не станут впредь делать такое зло среди тебя Чувствуется, что мир для Аыыма ещё живой, и потому Бог=Мир. Это тоже очень круто, вот это вот "среди тебя" (я бы написал с большой буквы, вроде как первобытный человек на стенах пещеры рисует маленьких человечков вокруг большого, но это вкусовщина). В общем — я очень доволен! Отличный пост! И персонаж отличный!
-
Настоящий Леопард остаётся Леопардом даже выступая в цирке. Ауф.
-
Леопард умеет ждать. Страшно!
|
Пока над головой присевшей у ларца Иоланды строгая храмовница пытается установить с близняшками, по-умбрийски выражаясь, modus vivendi, в голове самой "ученой матушки" споро проворачиваются воображаемые шестеренки, формируя карту Мидгалии со всеми упомянутыми рядовой Роситой, дочерью Лады, пунктами. Трофейные атласы внешнего мира, по которым рамонитка этот самый мир в основном изучала, не отличались, скажем прямо, особой точностью. Говоря откровенно, попытка пройтись по ним с циркулем, пытаясь сверить соотношение расстояний на бумаге со справочными сведениями о времени пути между разными городами, вела к полной путанице, и Иоланда давно уже потеряла веру этим картам, страдавшим к тому же очевидным разнобоем - судить по ним можно было лишь о самых общих очертаниях Понтии и Либии, о том, что Умбрия, очевидно, представляет собой далеко врезающийся в море полуостров, а Нумантия связана с Берберским Берегом относительно узким перешейком. Однако какое-то представление о географии окрестных земель она, конечно же, имела. Четырехконечная звезда - Массини. Пятиконечная - Ильдеция. Черная кривая - Виа Ильдеци. Шестиконечная - Хаакен. Лиловый ромб - Купол. Располагавшийся на берегу Зеркала Торговцев богатый портовый город Массини имел в сочинениях митрианских жрецов образ весьма неприглядный - его клеймили как гнездо всевозможных ересей и пороков - и в этом была своя правда, с их-то точки зрения. Космополитичный торговый мегаполис (сорок тысяч населения - больше, чем во всех владениях Сестер), формально находящийся под рукой оксилонского герцога, постоянно бунтовал - то против своего сеньора, то и против самой церкви, в его стенах находили прибежище сторонники разнообразных синкретических культов (те самые "ереси" с точки зрения митрианского жречества), городская верхушка постоянно вступала в конфликт с герцогскими представителями по поводу своих старинных "вольностей", и как минимум трижды за последние два века Массини почти полностью уничтожался после очередного восстания. Однако проходили годы - и он снова возрождался из пепла, ненавидимый жрецами и феодалами, но необходимый им. Секрет могущества Массини был в его удачном расположении - у самого основания Виа Ильдеци, великой древней дороги, построенной еще в имперские времена, и соединяющей с морем внутренние области Мидгалии. Дороги, являвшейся главной торговой артерией всего королевства. Дороги, возле которой и возник двести лет назад постепенно расширяющийся Купол. Дороги, известной среди храмовниц Рамоны под название "Колея". Дороги, которую их четверке вскоре предстояло пересечь. Память услужливо подсказывала Иоланде энциклопедический факт: от Массини до баронства Прив (с которым граничит ныне Купол) торговый караван на исправных повозках идет десять дней. Конный отряд без обременения в виде обоза, очевидно, одолеет такое расстояние за вдвое меньшее время. Пешая же группа, к тому же вынужденная идти не по самой Колее, да еще и ночами... Не нужно быть опытной путешественницей, чтобы понимать, что дело это долгое. Однако до Хаакена, крупного города на востоке Мидгаллии, древней столицы королевства и места коронации его монархов, расстояние было куда большим. Однако в любом случае, как поняла углубившаяся в научные изыскания Ио, пока что расстояние между преследователями и преследуемыми не столь велико, чтобы обращаться к географии стран и континентов. Тут все карты в руки Кире, которая окрестные чащобы знает куда лучше жрицы. Наверное, надо будет встать на след - дойти хотя бы до мест расправы наемников над церковниками - а уж оттуда можно думать, где же планируют укрыться этим вечером косматые бандиты... *** Крышка сундучка, изрядно заляпанного кровью снаружи, открывает, и взору четверки Сестер предстает его содержимое - также с обильными следами красного. Кира вспоминает, как Амира описывала, что от жрецов на холме остались лишь "кровавые кляксы" - в своем гневе Рамона была поистине страшна. В сундуке находилось несколько амулетов со стилизованным изображением Солнечного Владыки - золотых или позолоченных, тут уж зависело от статуса и богатства конкретного клирика. Подобные "трофеи" группа Фиби, случалось, приносила из своих рейдов: за убитого жреца полагались неплохие надбавки к боевым дням. Заляпанные кровью палимпсесты были испещрены всякими хозяйственными заметками уже на тривиальном умбрике: что-то там про приход-расход золота, про вино и тому подобное. Туго завязанный кожаный мешочек в четверть ладони величиной был похож на ладанку, в которой, впрочем, могло содержаться что угодно - вплоть до волос из промежности какого-нибудь митрианского "святого", есть у них обычай подобное собирать и хранить. Некоторый интерес представлял треснувший надвое хрустальный (вроде как) шар, который мог быть особой фокусировкой или компонентом для какого-то ритуала - но визуальный осмотр его ничего примечательного не выявил. Подняв голову, Кира бросила пару взглядов по сторонам. Отогнанные послушницы устроились на корточках в полусотне футов, пользуясь моментом для отдыха, и старались ничьего внимания не привлекать, а вот у Командоры с Амирой дискуссия явно кипела - храмовница не могла разобрать слов, но разговор явно шел на повышенных тонах, Самина что-то выговаривала своей помощнице, тыча ей пальцем то ли в грудь, то ли рядом, и совершенно не старалась сдерживаться, как с той же Кирой - похоже, ее, наконец-то, прорвало. Впрочем, судя по позе нумантийки, та не нуждалась особо в помощи, и временами, кажется, тоже огрызалась довольно резво.
-
Ио у нас прям справочник) А за географическую заметку спасибо - коротко, четко и по существу!
-
описание отлично накладывается на карту!
|
Мерцают звезды в небесах. Изящная лодка скользит по гладким водам. Несется по масляной черноте Тигра, в которой танцуют редкие теплые огоньки окон и серебряный свет луны. И слезы катятся горьким ручьем, бегут по бледным щекам молодого принца.
Сегодня был прекрасный день. Долгий и отчего-то волшебный день. Таким он навсегда останется в памяти принца Камала. Последний день, когда в мире не было зла.
Отец утром направил его в мечеть Аль-Мансура с наказом отыскать великого мудреца и фатиха Аш-Шайбани и поступить к нему в ученики. И во всей огромной мечети, среди десятков ученых мужей его не оказалось — он не пришел сегодня, сказали юному принцу. И Камалу ничего не оставалось, кроме как вернуться домой, пошатавшись немного по богато убранным залам между кружками разных ученых. "Выбирай сердцем" — так говорили ему. Но Камал знал, что папа точно не одобрит, если он решит пойти в ученики к другому фатиху. Потому Камал просто придет в другой день. И будет слушать Аш-Шайбани, хотя и все прочие ученые без сомнения тоже очень мудры. В другой день.
Вот груз падает с плеч. Новый, совершенно свободный день встречает его. И принц Камал возвращается домой, чтобы чуть позже поехать с братьями на ипподром, играть в поло. Он плохо играет в поло, принц Камал, хуже всех своих братьев. Но он учится. Из игры в игру, из месяца в месяц. Над его неловкостью братья смеются пока, но он не обижается. Только шутит в ответ. Он научится. Как научился стрелять из лука. Как научился охотиться с соколом. Принц Камал упорен, он умеет терпеть — он всему научится.
Идет игра за игрой. И вот, когда солнце клонится уже к горизонту, шумная компания принцев оставляет коней слугам. Кто-то из них велит принести еды и вина. И скоро потомки племени Пророка сидят уже на устланной коврами земле и поднимают к розовеющим небесам кубки с райским напитком. И разливается звонкий смех — он на свежем вечернем воздухе пьянит не хуже вина.
Принцы скоро вернутся в Багдад. Вернется и Камал. Пьяный слегка, не желающий отходить еще ко сну, но отчаянно уставший, позовет он верного Касима и велит готовить лодку.
И вот изящная лодка скользит по гладким водам. В водах Тигра угасает зарево заката, небо на востоке уже черно, а на западе окрашено еще чудной палитрой тускнеющих красок. Принц Камал возлежит на груде шелковых подушек на носу лодки и подставляет лицо прохладному ветру. Он не владыка этого чудесного мира - только племянник того. Но он счастлив и будущее его прекрасно.
А потом солнце закатывается за горизонт и последние лучи его затухают за темной массой городских крыш. Ночь опускается на Багдад, но славный сиятельный Багдад отказывается подчиниться мгле - сотни и тысячи огоньков загораются в окнах домов. Сотни и тысячи огоньков пляшут в речных водах. И сверкают тускло каменья на перстнях, которыми унизаны тонкие пальцы принца Камала - он поднимает одну ладонь над собой и смотрит сквозь пальцы на вечерние звезды.
Минуты летят, обращаясь в часы. Верный Касим уже просит вернуться домой. Юный принц отмахивается от него.
Однако медленно, но верно тьма вокруг побеждает свет — все меньше огней в окнах, все чернее и непроглядней вода. И какое-то липкое неприятное чувство начинает прорастать сквозь дивную негу в душе. Предчувствие ли?
Когда принц видит впервые страшную картину, он отказывается верить глазам. Поднимается на локтях и смотрит вновь, не исчезло ли ужасное видение. Нет. Окровавленная голова несчастного Джафара ибн Яхьи предстает перед ним снова. Голова, отсеченная от тела.
— Прочь! — как белый призрак поворачивается к Касиму принц, и выдавливает из себя глухим шепотом: — Мы возвращаемся! Назад!
И несется лодка по масляной черноте Тигра. Прочь, прочь от страшного места. И слезы катятся горьким ручьем, бегут по бледным щекам молодого принца. Он знал визиря, хотя и мельком лишь. И знал халифа, своего дядю. Не слишком пусть хорошо, но все же считал того родным. Знал, что Харун и Джафар — как братья. А значит брат убил брата. И мысль эта рвет душу на части — как ужасен мир, как несправедлив, как мерзок, если возможно такое! Если не вечно братство, если любовь и дружба обращаются в смерть и кровь.
А разум его тем временем рисует картины новых казней и расправ — они неизбежны, если сам визирь, вчера осыпаемый дарами халифа и пивший с ним за старое братство, казнен темной ночью без всякого предупреждения. Иного не может быть — ужасам этой ночи не будет числа и увиденное станет только первым из них. Сколько братьев потеряет братьев еще? Сколько сыновей отцов, а отцов — сыновей? Как Аллах допускает такое! Как может наследник Пророка творить такое! Зачем луна и звезды светят еще этому миру, если он так безжалостен и жесток! Такой мир не достоин ни звона волн, ни закатных переливов небес. Ни великого Багдада, ни текущего сквозь его стены Тигра... Ничего не достоин.
Светлое пятно розового мрамора привлекает плывущий от чувств взгляд Камала. Дворец Бармакидов на реке. Еще горит свет в окнах. Безмятежная тихая музыка доносится из сада.
— Постой! — кричит Камал своему слуге, правящему лодкой, — Остановись у дома визиря!
И лодка замедляется, почти останавливается в водах реки. Камал собирается с силами и поднимается на ноги.
— Слушайте меня, потомки Бармака! Слушайте меня! - кричит он хрипло и голос его несется над рекой, — Я принц Камал, сын принца Вали, сына Повелителя Правоверных Мухаммеда аль-Махди! Слушайте меня!
Он пытается говорить четко и важно, сообразно значимости своих слов. Как вещают глашатаи. До дворца его голос все равно доносится слабым и далеким. Но вот видно движение в саду, видны фигуры в окнах.
— Собственными глазами я видел: визирь Джафар ибн Яхьи казнен! Джафар ибн Яхьи казнен! И голова его выставлена на мосту! Мне неведомо, какие преступления он совершил, но несомненно в глазах дяди моего они затмили луну и звезды! Значит гнев его затмит рассветное солнце! Страшитесь, потомки Бармака! Страшитесь!
И вот со странным удовлетворением видит Камал суету во дворце. Бегите же, Бармакиды! Бегите от гнева халифа, от его вероломных планов! Пусть рушатся они, эти планы, что черной тенью ложатся на славу дома Пророка и весь человеческий род. Пусть все спасутся! Пусть все живут! Вопреки всей мерзости мира. Вопреки всей силе и власти, которой не один смертный не достоин обладать. Вопреки всему.
Уже без сил Камал умолкает и падает снова на груду подушек.
— Вперед! Домой! — велит он Касиму.
И чувствует как с глубокой горечью мешается странное пьянящее счастье.
-
Красиво поэзия упрямства и покорности сплетается с мягкостью восстания против несправедливости!
-
Последний день, когда в мире не было зла. Знал, что Харун и Джафар — как братья. А значит брат убил брата. И мысль эта рвет душу на части — как ужасен мир, как несправедлив, как мерзок, если возможно такое! Если не вечно братство, если любовь и дружба обращаются в смерть и кровь.
Как Аллах допускает такое! Как может наследник Пророка творить такое! Зачем луна и звезды светят еще этому миру, если он так безжалостен и жесток! Такой мир не достоин ни звона волн, ни закатных переливов небес. Ни великого Багдада, ни текущего сквозь его стены Тигра... Ничего не достоин. Вот эту тему ты прямо очень хорошо считал, как-то так её современники и видели. Такое большое, коллективное: "Э! Э! Нормально же жили!" Харун и прежде не блистал милосердием, но тут он натурально устроил террор педаль в пол, причём против тех, кто вот прям точно предавать его не собирался. Ну и как пролог грядущей фитны это тоже восприняли. "Словно дни их по прелести ликования — Времена хаджа, праздника и единства".
-
Жестокий мир не заслуживает добряка-Хасима. Да будут кубы Аллаха к нему благосклонны)
|
Сегодня Эзра впервые надел на голову ксута, сразу после того как главный раввин Багдада снял с руки и головы мальчика шимуша-раба и объявил что бар-мицва состоялась. Теперь и до смерти перебирая гдилим бар Моше или как говорили в большом Багдаде ибн Муса будет вспоминать подходящие к случаю строчки Торы и Талмуда, но сегодня, в первый раз, он будет перебирать гдилим и вспоминать самое важное что произошло в прошедшей мальчишеской жизни.
Семья Моше бар Ицхак жила в достатке когда родился Эзра, но когда родился Ицхак они уже были богаты, когда родилась Руфь они уже были безмерно богаты, а недавно появившаяся на свет Сара уже была не просто дочерью торговца, а члена тайного совета визиря. Мать Эзры рожала детей словно по планам б-га. Каждые 4 года на свет появлялся благословенный младенец. Так Ицхаку исполнилось 9, Руфь 5, а Саре год. Конечно у главы семьи были и другие дети, но это были дети рабынь и кроме денежной помощи никакого другого участия в жизни общины они не занимали, поскольку ни в коей мере не считались ее членами.
До 5 лет еврейский ребенок делает что хочет, а в семье бен Ицхака ест и пьет что хочет. Но в 5 лет Эзра понял, что его жизнь изменилась навсегда. Сначала в иешиве он получил хлыстом по спине за то, что ошибся всего лишь в одном символе при чтении отрывка из Торы. А уже буквально на следующий день ему разбил нос какой-то здоровенный подросток араб. Причем, как выяснилось из недолгой беседы, по ошибке, приняв его за шиита. Так мальчик получил сразу два урока. Первый, что все что ты делаешь должно быть не просто хорошо, а безукоризнено, а второй, что нужно много знать и много уметь, чтобы не пострадать даже будучи безвинным.
С этого дня Эзра прилагал все старания, чтобы учиться как следует, но как бы он не упорствовал хлыст еще много раз гулял по его спине и только на уроках счета он мог быть спокойным. Цифры словно посылались ему в голову свыше, давая ответ еще до того, как человек был способен их посчитать. И до 9 лет казалось что это и был его талант. Свободное же время, которого было не так много, потому что кроме учебы Эзре приходилось помогать в лавках многочисленной родни, он старался бывать в городе побольше, заводить друзей и приятелей. Это было не так сложно, потому что ему хватало знатности и денег, чтобы быть благосклонно принятым почти в любом доме. Конечно он никогда не ходил в кварталы караимов и антисемитов, но в остальном чувствовал себя спокойно.
Еще один урок дол ему приятель, знакомство с которым началось с зуботычины, а именно Салах ибн Мади. Эзра не был хилым, но его время целиком и полностью уходило на развитие знаний, а не на развитие мышц и обидеть его могли многие. Однажды он пожаловался на обидчика Салаху, без задней мысли, просто обида искала выход, а Салах предложил разобраться с обидчиком за смешную по меркам сына купца плату. Теперь мальчик знал, что за деньги можно купить не только товар или услуги, но и безопасность.
Довольно часто, по большей части по собственному выбору Эзра помогал дяде, Рувиму бен Ицхак. Тот занимался не самым почетным в общине делом, зато весьма прибыльным. Он торговал рабами и наложницами. Привозили их со всех краев непредставимо большого мира и маленькому бен Моше было очень интересно рассматривать их, знакомиться с их законами и обычаями. Именно из этой любознательности и родился бизнес, первый в жизни Эзры, который он начал в 9 лет.
Неудачная покупка, рабыня из Ромеи, которая оказалась слишком старой для тяжелой работы, а уж тем более для удовольствий. Но Эзра приметил, что она пользуется большим уважением среди других рабов и уговорил отца купить ее, тем более что стоила она, да почти ничего не стоила. Наблюдая за ней уже более подробно мальчик заметил, что та хранит у себя засушенные листья, довольно странные, которых Эзра никогда раньше не видел. Она добавляла их в еду, а еще делала из них настойки, которые давала больным рабыням. Допросив старуху Эзра узнал, что растение это зовется шалфеем и что оно имеет приятный запах, красивый вид, но ценится из-за того, что лечит множество болезней. Накопив небольшую сумму из карманных денег мальчик дал их работнику Рувима, который направлялся за очередными рабами на запад, наказав ему купить шалфея на все деньги. К возвращению каравана Эзра уже придумал что он будет делать. Часть он начнет продавать, а часть попробует посадить и сам выращивать. Ну как сам, точнее с помощью одного своего друга из под Багдада, полей у отца которого была вполне предостаточно, чтобы выделить маленький кусочек под посадку.
Впрочем прежде чем продавать Эзра опробовал эти листики на себе и друзьях. В пищу они особо не шли, да необычный привкус, но особо приятным его назвать нельзя. Правда пока он не попробовал добавить шалфей в жареную баранину низкого качества. Шалфей совершенно отбил неприятный привкус мяса, сделав его приятнее на вкус чем мясо ягненка. Впрочем лекарственные свойства вообще превзошли ожидания. Настой из этих листиков лечил кровоточащие десны, больное горло и даже выпадающие волосы. Вложения окупились сторицей, да и растение как оказалось благословенную землю Багдада полюбило как собственную и росло пышным цветом. К сожалению оказалось, что для того, чтобы сок набрался силы нужно более одного года, поэтому готовить из собственных листков удалось только через два года.
Как раз тогда его бизнес "накрыл" отец, узнав, что сын продает в его лавках и лавках его родственников странный товар. Причем узнал он об этом совершенно случайно, когда его приятель посетовал, что настой которым он покрывает голову, чтобы волосы перестали выпадать слишком быстро кончается. Последовал скандал, который завершился сначала поркой, а затем заключением взрослого договора. По которому Эзра бар Моше являлся поставщиком товара для Моше бен Ицхака в обмен на 50 процентов от выручки. Это было меньше чем раньше, зато объем продаж сильно вырос и в целом Эзра уже стал зарабатывать больше чем некоторые из взрослых членов семьи. Вот только тратить эти деньги ему не давали, откладывая их до того времени когда мальчику придет пора открывать собственную торговлю. Карманные деньги он продолжал получать, причем в гораздо большем размере чем раньше, потому что из старшего сына главы семьи он стал гордостью семьи.
Так и получилось, что к бар-мицве молодой игуди бевэль накопил приличный стартовый капитал. И теперь он строил планы по тому как быстрее закончить обучение и открыть собственное дело.
Бар мицва завершилась роскошным пиршеством, за которым не один рог был поднят за будущего великого купца. Вот только не планируй ничего наперед, если не хочешь прогневать б-га. То, что делало семью огромной силой в одну ночь превратилось в страшную беду. Отца арестовали и самое верное, что ему грозило это казнь. Способов спасти отца от казни было много. У молодого, но хваткого Эзры хватило бы и ума и друзей и денег, чтобы устроить побег из тюрьмы. Но тогда вся их семья стала бы изгоями. У ловкого на язык и знакомого с арабскими традициями подростка не было сомнений, что он найдет что сказать кади, для того, чтобы отца отпустили на свободу. Вот только и отец и его старший сын тогда навсегда станут изгоями для общины, а их род начнет медленно, но верно хиреть. Так что оставался только один способ, обратиться за помощью к общине.
Собрание общины началось и без этого повода. Могущественные бармакиды и все их сторонники оказались казнены или брошены в тюрьмы. На этом фоне арест одного из членов общины не казался главным событием, но Эзра был полон решимости не допустить этого.
- Ребе, позволь мне сказать слова в защиту отца моего. Сами стены синагоги, построенные во многом на его деньги не дадут мне соврать. Ты Руфь, вспомни, когда твоего мужа безвинно осудили и казнили, кто как не Моше бен Ицхак поддержал вашу семью и не дал ей пропасть в нищете, вспомни кто стоя на моем месте выступил за сбор средств вам в помощь. А ты Борух, вспомни как твой караван был разграблен, а ты сам пленен, и тебе оставалось только молиться о легкой смерти. Кто тогда пришел тебе на помощь и спас тебя от смерти? Моше бен Ицхак. А вы братья Коэны, вспомните как вы просили моего отца выпросить у визиря землю под строительство синагоги в новом квартале. И теперь вы все обсуждаете голову на мосту, а не жизнь своего собрата по вере. Я знаю как помочь отцу. Знаю кому и сколько надо дать, чтобы его отпустили и позволили уехать из страны. Я готов подхватить дело отца, а ему дать возможность рулить нашими делами в Синде или Ромее.
Тут надо сказать многие зашептались. Не Синд и не Ромея были главными странами поставщиками товара. Сейчас этот дерзкий мальчишка говорил что спасет отцу жизнь, но заберет у него дело. И это было единственной возможностью спасти это дело, поскольку останься изменник у руля, люди Халифа расправились бы с его лавками. В таком возрасте и так вырулить между всеми опасностями, к нему стоило присмотреться.
- Я не прошу у общины всю сумму, половину я внесу из того, что отец собирал мне для открытия собственного дела, но я прошу у общины дать вторую половину, чтобы соблюсти то, что говорится в Талмуде. Значение человека равносильно значению творения, всего взятого. Важны не рассуждения о доброй жизни, а добрые дела. Ребе, скажите свое слово, чтобы община могла решить.
-
Вай дод, какой талантливый юноша из народа, избранного Богом Израиля!
-
Очень круто отыгрываешь культурный код.
-
Очень гармоничный пост получился!
|
Скука была для Леви тяжким испытанием. Возможно, даже более тяжким, чем сражение с парочкой людоедов в их собственном логове. Леви был не из терпеливых личностей, ему было невыносимо днями напролёт медленно плестись верхом, когда окружающий пейзаж не меняется часами, а потом мёрзнуть в чистом поле, стуча зубами, кутаясь в спальник и пододвигаясь как можно ближе к разведённому костру. Редкие деревеньки, встречаемые на пути, путешествие тоже не скрашивали - местные пускали охотников на постой с неохотой, особенно узнавая, что взять с тех особенно и нечего. Если уж кто и позволял переночевать в сарае, то это был просто верх человеческой добродетели. Обычно люди вообще запирались на все замки, затворяли ставни и притворялись, что никого нет дома. Иди, говорят, отседова, приблуда, самим тесно и жрать нечего.
Разговоры в пути немного скрашивали нудный переход, но трепаться сутками напролёт было не под силу даже такому, как он. Тем более что Сания после боя с людоедами как-то совсем приуныла и расклеилась - или совсем не хотела разговаривать, или раз за разом сводила все разговоры к тому, как дала в тот раз маху, лишилась оружия и чуть не лишилась ноги. Леви, как мог, пытался утешать напарницу, напоминая о том, как и сам крепко дал маху, налопавшись "жаркого"(до сих пор тошнит от одного воспоминания!), и пропустил несколько ударов "Джека", но в конце-то концов они оба были живы, а те твари были мертвы. Но, похоже, у Сании был какой-то свой, особый бзик на неудачах, и любая из них немедля порождала тяжкие сомнения в собственной профпригодности. Со временем это постоянное нытьё про то, как тогда надо было сделать, уже начало утомлять. Слава Единому, что в какой-то момент Сания вновь переключилась на кипучую деятельность, и начала приставать к Леви, чтобы он немного обучил её драться.
Ага, обучил. Сам-то уже, со своими пулялками, забыл, за какой конец меч держать, только с армии остались основы штыкового боя пополам с собственными приёмчиками. Но это было лучше, чем выслушивать, как Сания распекает саму себя, так что Леви, поневоле, был вынужден на это согласиться. Помашешься, бывало, найденными где-нибудь удобными палками - вот тебе и развлечение, и согрев какой-никакой.
Кеттерхол поддерживал в Леви боевой дух все оставшиеся полторы недели пути. В его воспоминаниях тамошнее пиво с каждым новым днём становилось всё вкуснее, а рыжеволосая официанточка становилась всё красивее. Оплатить все эти маленькие жизненные радости Леви смог благодаря тому, в тот вечер в трактире обретался один подозрительный тип. Едва только он увидел, как Леви хмуро подсчитывает оставленные ему Санией гроши, как тут же подсел рядом, угостил Леви кружечкой пива за свой счёт, справился о здоровье и успехах в нелёгком ремесле, да и начал помалу выспрашивать, что да как.
Леви так и не понял, кто был этот тип. Может, алхимик, балующийся запретными экспериментами. Может, торгаш-перекупщик, промышляющий на чёрном рынке. А может, и вообще какой-нибудь оккультист-еретик, практикующий мрачные ритуалы. Но если даже за ним и водились какие-то грешки, охотников человеческая преступность не интересовала совсем. Для Леви важно было то, что в его пространных, полунамекающих фразах прозвучали слова "я бы хорошо заплатил".
Этого парня очень интересовали Королевские Охотники, а особенно интересовали чудовища, которых тем удавалось убить, и извлекаемые из них редкие ингредиенты. Леви пару раз сталкивался с такими людьми в своей практике. Продавать что-то таким людям было незаконно и в какой-то мере даже аморально, но Леви был практичным человеком, совершенно нещепетильным в вопросе соблюдения правил. Вспомнив, что Сания говорила о ценности людоедских сердец, он придвинулся к тому типу поближе, дал пару ответных намёков, а потом показал из-под полы окровавленную тряпку, в которую был завёрнут один из трофеев. Незнакомец, не моргнув глазом, предложил шесть сотен за штуку, и Леви аж пивом поперхнулся, услышав цену. На кураже попробовал поторговаться, но незнакомец пошел в отказ, говоря, что большего заплатить не может. Зато предложил в нагрузку к деньгам кое-какие полезные в хозяйстве вещи - фонарь, верёвку и порох с капсюлями, что позволило бы Леви снарядить немного патронов из старых гильз. Леви всё ещё продолжал торговаться, и в какой-то момент незнакомец намётанным глазом определил среди снаряжения охотника армейский "Вессли" калибра .445, рукоятка которого торчала у Леви из кобуры. Он заявил, что у него есть расширенный барабан для этого оружия, и Леви тут же ударил с таинственным покупателем по рукам, и сгрёб всё, что тот выложил на столик, когда два окровавленных свертка перекочевали тому в саквояж. Напоследок довольный сделкой незнакомец сделал ещё один широкий жест, и оплатил им с Санией всю их выпивку, ужин, помывку и корм для лошадей. Вырученный гонорар Леви, как честный человек и хороший друг, разделил с Санией поровну, не став даже слушать очередных её причитаний о незаслуженности награды.
Прибытия в Гримфолд Леви ждал с нетерпением, но разочаровался он ещё до того, как они вместе с Санией проехали через крепостные ворота. Издали он напоминал Леви родные и ненавистные трущобы, где сам он рос ещё ребёнком, и откуда его, по счастью, вытащили вербовщики Корпуса. Но когда они проехали через ворота, разочарование сменилось тревогой, подобной той, что он испытывал на подходе к людоедскому логову. Как и тогда, ещё не понял, откуда нужно ждать опасности, но уже не сомневался, что опасность была.
Гримфолд, может и был городом небольшим, но всё-таки был городом. Более того, это был торговый узел, что было вполне логично, если присутствует выход к морю. Через него наверняка шли всякого рода товары, которые отсюда уже растекались по всему остальному королевству, да и рыболовный промысел какой-то тоже мог быть. Город таки застроили, а кто будет строить дома в пару этажей, если в городе живёт не так уж и много людей. Маяк вот отгрохали, собор со шпилем, ратуша есть, трактир - значит, жизнь тут когда-то была. Был налаженный поток, был свой ритм, свой ход. И этот город теперь выглядел так, будто совершенно опустел. Ну, подумаешь, опустел, думал Леви, пока вёл Полковника мимо очередной заколоченной лавки и пригибая голову под скрипящей на ветру вывеской. Это Север, здесь идёт война, и до линии фронта рукой подать, вот и нарушилась отлаженная система. Поток товаров через порт и другие логистические цепочки могли прерваться и того раньше, в силу экономических или политических причин - мятежные конфедератские лорды вечно то эмбарго объявляли, то торговую блокаду, а Его Величество, конечно же, в долгу не оставался. Война, безработица, может ещё и мор - конечно отсюда съедут все, а первыми будут кто позажиточнее, а это торговцы, лавочники, ростовщики да ремесленники. Вот потому всё и закрыто. Но где, черт побери, бродяги? Пьяницы? Чернорабочие? Бродячие собаки с кошками? Крикливые тётки с безразмерными задницами и бородавками на носах, которые выплёскивают из окон помои из ведра, а потом собачатся с прохожими? Город выглядел не просто опустевшим, а натурально вымершим.
Семеро. Сюда отправляют семерых охотников Корпуса. А это значит, что Корпус ожидает здесь нечто совершенно исключительное, чего раньше никогда не бывало. Но что? В этой лягушачьей бумаге, которую Леви всучил координатор больше двух недель назад, не написано практически ни черта конкретного. А означает всё это либо то, что в Совете Магистров и сами не знают, чего тут можно ждать, либо то, что Старикан(так Леви про себя называл Магистра Герхарда) ведёт какую-то свою игру, втёмную используя своих пешек. Он-то, из всех Охотников, наверняка самый худший, потому что он, в довесок, ещё и политикан.
- Мда. - Протянул Леви, безрадостно взирая на заколоченные дома и разбитую, ухабистую дорогу. - Похоже, что наши большие шишки слишком поздно спохватились с этим городком. Кажется, тут уже всех местных съели, и можно разворачиваться и ехать домой. Но домой ехать было нельзя. Даже если всех уже съели, нужны были сведения, кто именно съел, и как его убивать. Инструкция предписывала первым делом получить эти самые сведения у мэра, и Сания до въезда в город тоже гнула эту линию, заставляя Леви закатывать глаза и изображать невозможные моральные терзания. Слава Единому, что она в конце концов одумалась. - Вот это по-нашему! - Одобрил Леви, немедля пришпоривая приунывшего Полковника. - Надеюсь только, что трактир тут не закрыт, как всё остальное. Если по прошествии часа я всё ещё буду трезвый, я брошу всю эту затею нахрен, свалю отсюда, завербуюсь во флот и уплыву куда-нибудь ко всем херам. И пусть попробует меня потом какой дознаватель отыскать!
|
Этот город - часть тебя, Салах ибн Мади ибн аш-Шахид аль-Лахми. Часть твоей кровной линии. Дворцы, мечети, шумные базарные ряды с народным гомоном и топкие набережные, куда сваливали отходы, покосившиеся лачуги и широкие проспекты. Город - это миллион жителей, с каждым не то что познакомится, увидеть всех не успеешь за всю жизнь. Во всем этом многообразии юный Салах ибн Мади рос и старался найти свое место в жизни.
Были у него победы и поражения. Была мечеть, где учили скучным вещам, но там было прохладно и спокойно. К сожалению, усидчивостью Салах не отличался, шалил, шумел и часто был порот. Была работа, но она утомляла, от нее ужасно болела голова и она приносила сущие гроши. Салах не хотел работать и всячески отлынивал. Был отец, владыка мира в детстве, превратившегося в жалкого неудачника, опозорившего великого деда, к юности Салаха. Опасаясь взбучек, юноша часто пропадал вне дома и конечно же нашел компанию таких же как он.
Воровал ли он финики с сада Хасид ибн Махмуда или подглядывал за купанием на женской половиной двора дворца аль-Махди, везде находились фитьян, готовые поддержать его проделки. Он рано познакомился с вином и усладами женщин, и прочей красивой жизнью улиц, но также понял, что на всю эту жизнь требовались деньги, которые не добыть никакой работой и уж конечно не получить от отца или его прижимистых братьев.
Салах помнил того тучного мужчину, который в сумерках заходящего солнца показывал ему монеты тянулся к поясу своего халата. Помнил, как его нога опускалась мужчине на лицо, раз за разом. И монеты, блестящие в его руке, так много, как целый сезон под палящим солнцем гонять ворон. И удовольствие, которое дает победа, власть над другим человеком.
Нашлись и люди, которым требовалась помощь. Найти или проследить за человеком. Сказать, когда купец Ибрагим закрывает лавку, по каким дням принимает товар. Он даже пробовал просить милостыню, но был пойман местными нищими, которые объяснили, что это делать не стоит. От той науки у него остался шрам на ладони, которой он схватил за чужой нож. Так он учился, как быть полезным и в тоже время не влезть туда, откуда возврата не будет.
Салах рано понял, что несмотря на то, что ты сильный - всегда найдется посильнее тебя. Не одолев в честно бою запинают гуртом, натравят стражу или покажут железо. Поэтому он умел дружить. Давал взятку, чтобы стража отпустила попавшегося товарища. Приносил еду мелкому бездомному Абу ибн Бекиру, когда тот болел. Даже перед тем хилым еврейчиком извинился, когда понял что ошибочно принял его за шиита. С тех пор они не раз пересекались, гуляли вместе. С Эзрой было интересно, к тому же у него всегда были деньги, что особенно поднимало его в глазах Салаха. Салах как-то даже побил его обидчика за небольшую мзду. Но, к сожалению, близкой дружбы тогда не возникло, уж больно сильная разница в возрасте была у детей.
Идея отца отправиться в джихад не встретила у Салаха понимание. Нет, на словах он конечно отца поддержал, но идти в поход не рвался. Так что, когда патриарх семьи лично запретил Мади ибн Аш-Шахиду ехать туда, только вздохнул свободно. Даже если отец и хочет отдать свою жизнь, убивая неверных где-то на краю мира, то это его судьба, а не судьба Салаха. Сестрам вон приходилось тайком денег подкидывать на сережки, когда отец грезил про победы над неверными. К тому же, Салаху нравился Багдад со всеми его достоинствами и недостатками, и он собирался прожить тут остаток своей жизни.
К своим восемнадцати лет Салах нарушил уже столько заповедей Ислама, что перестал считать. Почему же долг мусульманина — помогать попавшему в беду так сильно запал ему в голову. Ведь он всегда старался не рисковать понапрасну. Но к восемнадцати годам Салах уже научился просчитывать риски (хотя еще и был чертовски самоуверен) к тому же прекрасно знал все закоулки Багдада. В случайно встреченном беглеце Салех видел огромные возможности заработать. И сорочка это ерунда, зачем силой отбирать то, что сами будут просить отдать? Секундное замешательство и Салах махнул рукой. - Следуй за мной и тихо.
Дворами, кругами и закоулками он провел беглеца через ночной Багдад в заколоченный лодочный амбар, где через отстающую доску стены можно было пролезть внутрь, и где в полусгнившей лодке он сам не раз ночевал, когда боялся приходить домой. - Отдай мне свою одежду, я продам ее и принесу тебе что-то попроще. Никуда не ходи, завтра я принесу тебе еды. И скажи, кому подать весточку о тебе, достойнейший?
Одежду Салах конечно же не собирался продавать сейчас. Он спрятал ее в укромном месте, намереваясь продать позже, а беглецу принес лепешки, воды, рванину, чтобы прикрыться и новостей. Также он никуда не ходил, чтобы не рисковать понапрасну. И только потом, когда в городе стало потише, передал записку в один дом, а спустя еще неделю вывел беглеца на берег канала, где его уже ждала лодка.
-
Практически благородный разбойник! =)
-
Отличный пост! Вот кстати — нарушить все заповеди, а потом внезапно помочь попавшему в беду с риском для жизни (пусть и не без выгоды для себя), это прям очень в духе мусульманина IX века. Ну и вот это светское: "Бать, какой Джихад, нам есть нечего!" — тоже)))
-
Не самый достойный путь для правоверного, но кто скажет, что смог бы сделать выбор лучше?
|
ссылка"Разве ты не видел, что солнце было больным, А когда взошёл Харун, оно воссияло снова, Везением Доверенного Аллаха Харуна, обладателя щедрости, Харун — правитель, и Яхья визирь его" Аль-МавсилиЭта история начинается в те дни, когда благословенный век Харуна ещё не близился к своему излёту, когда тело халифа ещё не подводило его, а вокруг не кружились, предвидя кровавое пиршество, стервятники. Это история начинается девятнадцатого мухаррама, в год сто восемьдесят седьмой, когда прошло шестнадцать лет от правления Ар-Рашида, шестнадцать лет спокойствия, свободы от войн, чумы и всяких бед. Эта история начинается тихой арабской ночью, в Багдаде, полном пышностью изысканной жизни. Лунный свет серебром ложился на изумрудный купол дворца Аль-Мансура, и фонари стражей из шудры, словно светлячки, скользили по городским стенам , по узким улочкам, по чёрной воде каналов... О Багдад, как описать тебя, светлое око мира? Ты пахнешь корицей, камфарой и гранатовым соком, в тебе твёрдость дамасских клинков, изящество синского нефрита, мягкость изысканнейшего румского шелка! Ты — сияние сарандибских самоцветов, ты — величайшая из жил асванского золота посреди пустыни, ты — поэма, вытканная ахмарским жемчугом на самаркандской бумаге, ты — синдский слон, пред которым склоняются львы! Вообрази себе, вазир, бескрайние ряды резных ворот и украшенных зубцами башен, вообрази разноцветные купола, возвышающиеся над садами, полными пальм и кипарисов — такие дворцы возводили ещё жители древней Хиры, и как столетия назад, за высокими стенами, богачи прогуливаются по садам, усаженным лилиями, розами и белыми маками, силясь ночной прохладой отогнать дневной жар. Кто знает, может прямо сейчас, в укромном закутке, образованном выступами неровной стены, айары прислонили нож к чьему-то животу, и напрасно случайный прохожий оборвёт горло — уши знати внимают лишь струнам ребаба, да голосам певиц, поющих стихи Абу Нуваса: — О, как прекрасна эта ночь и как благословенна! Я пил с любимою моей, любви пил кубок пенный. Я поцелуя лишь просил - она была щедрее, От счастья я в ее отказ поверил бы скорее! Многозвучна арабская ночь, полна стрекотом цикад, звоном кубков и стонами влюблённых! Уже последний торговец закрыл лавку ставнями, и ученики ложатся спать на минарете, обмениваясь шутками о своём учителе, и странники разместились на ночлег в мечети, и обитатели квадратных одноэтажных домиков расстелили циновки на крышах, спасаясь от летнего зноя, и разнесся уже давно клич муэдзина: — Аллаху Акбар! Нет бога кроме Аллаха и Мухаммед — посланник Аллаха! Спешите на молитву, спешите к спасению! Аллаху Акбар! Нет бога кроме Аллаха! Но даже эту пестроту звуков не сравнить с дневным гомоном, со всепоглощающим шумом городской жизни. Тиха арабская ночь! Умолк Большой Базар в Кархе, голоса над которым днём разносятся будто воинства всех царей земли сошлись на последнюю битву, и Малый Базар в Баззе, где армяне, ромеи и евреи состязаются в алчности и сметливости. Молчит Круглый Город, обитель катибов да мавали Высокой Службы, и квартал Басрийских ворот — дом шарифов, и лежащая за ним Шаркия — обитель ортодоксальных суннитов, и северные и западные кварталы, где обитают в основном солдаты из абны и аббасийи, и трущобы бедняков, и молитвенные хижины суфиев на окраине... Лишь с рассветом Город Мира возродится вновь, лишь с рассветом... Но что это? Отчего по обе стороны стремительных вод Тигра горят огни? Отчего освещены купола дворцов — и даже сам Дворец Блаженной Вечности Аль-Хулд сияет словно восходящее солнце? Что встревожило восточный берег, кварталы Русафа и Мухаррим, где обитают принцы и высшая знать? Ты проснулся той беспокойной ночью, о вазир, ибо что-то нарушило твой покой, и слышались тебе во мраке звон оружия, слабые мольбы умирающих, и виделись тени грядущей смуты... Ты прислушался, и ничего не услышал, кроме ровного биения сердца Багдада. В блаженный век ты живешь. И это никогда не изменится. Ты уснёшь, о вазир, уснёшь не ведая, что только что мир навсегда изменился. *** Той ночью, Повелитель Правоверных Харун Ар-Рашид отдыхал со своим любимцем Джафаром ибн Яхьей в Аль-Анбаре, одном из предместий Города Мира. Лилось алой рекой вино, среди армянских ковров восседали друзья детства на резных ложах из индийского тика, и вспоминали свою бурную юность. Их связывала больше чем дружба — любовь. Не уподобляйся, о вазир, тем, чьи языки суть чёрные скорпионы, жалящие сами себя, не гадай, были ли то узы братства или противоестественная страсть, но довольствуйся тем, что эти двое прошли через многое и поверяли друг другу самые тайные мысли. Бывали между двумя и ссоры. Сколько раз защищал Джафар несправедливо осуждённых подозрительным и скорым на расправу Харуном? "Он больной старик, который скоро умрет!" — кричал на Повелителя Правоверных тот, кто был ему ближе родных братьев, когда тот решил бросить в темницу шиитского имама. Халиф делал вид, что принимает этот довод, но после всё равно казнил того, в ком видел даже тень угрозы собственной власти. И многое из того, что делал Джафар, сам Харун сделать не мог — Повелитель Правоверных побудил придворных присягнуть его малолетему сыну, лишь Джафар и лояльная ему хорасанская знать откликнулись на зов. В ту пору многие завистники и недруги названного брата халифа говорили, де, Высокая Служба велит, но лишь волю Джафара... Ещё в дворцах Бармакидов собирались многие вольнодумцы — шииты, мутазилиты, суфии, хариджиты, христиане, иудеи, сабеи — и напрасно объяснял Джафар, что лишь призывает мудрых дабы те могли поделиться друг с другом идеями, ибо в споре двух мудрецов правы всегда оба... Было и многое другое. Было — и прошло. Несколько недель назад, Харун помирился с Бармакидами — как с Джафаром, так и со своим молочным братом Фадлом и названным отцом Яхьей — и одарил их роскошными придворными одеждами. Вспомнил мудрый властитель мира, что именно Бармакиды стояли подле него, когда он восходил на престол. Именно их мудрые советы позволили ему умаслить армию, верную покойному брату Харуна, укротить восстание в Хорасане, примириться с Алидами, отладить сбор налогов по всему Халифату... И пусть Бармакиды настаивали на передаче трона Абдаллаху — старшему сыну Ар-Рашида, в ущерб действующему наследнику Мухаммеду, разве не приняли они волю Высокой Службы? Мир вернулся в семью, Харун и Джафар ели фисташки с ониксовых блюд, и вспоминали былое. Вспоминали прогулки вдвоем по ночному Багдаду, выезды на охоту, игру в поло на ипподроме в Ракке, голубиные бега... Вспоминали они и объятия красавиц, которыми оба наслаждались вместе — вспоминали, как могут вспоминать лишь двое мужчин, приближающихся к четвёртому десятку, но не утративших при этом жар и дух юношества. Вдохновлённый речами, Харун вдруг встаёт. — Субхан Аллах, брат мой. Солоны воды памяти, приятные телу, но неспособные утолить жажду в зной. Пусть кругом зима и слякоть, слова твои как чернила поэта, отпечатались в душе моей и побудили припасть к источнику сладости. Знай же, что этой ночью я буду веселиться и желаю тебе того же. Джафар тоже поднялся. Тень пробежала по красивому лицу его, но губы растянулись в улыбке. — Да пошлёт Аллах тебе сыновей, старший брат, и да не омрачится радость твоя. Халиф шутливо похлопал его по плечу — Я не шучу, брат мой. Не будет мне ни радости ни покоя, если не буду я знать, что ты счастлив! Ступай же к себе, выпей вина и насладись женщиной! Таков мой приказ! Бармакид поклонился, а после припал губами к пальцам друга. — Как пожелает Повелитель Правоверных. Стоило Джафару уйти, Харун сразу же помрачнел и уселся на своё место. — Уберите всё. Резко бросил он скрывающимся за занавесом подавальщицам. — И пошлите голубя в Багдад. Пора. Воистину, между сыном Махди и сыном Яхьи была любовь. Но как мудро заметил поэт, три вида любви бывает: "Любовь — связь, Любовь — лесть, Любовь — убийство". *** На душе Джафара было неспокойно — слишком хорошо знал он нрав всего названного брата, и с лёгкостью распознавал притворную веселость. Вернувшись в свой шатер, мужчина какое-то время сидел в темноте без движения, и лишь после, словно смахнув с себя сонную негу, поднялся и начал готовиться ко сну. — Посланец принёс слова Повелителя Правоверных! Окликнул Бармакида снаружи слуга. Харун послал подарки — вино, сладости, сушеные фрукты — и заодно приказал рабам ещё раз повторить, что приказывает своему названному брату радоваться этой ночью... Пришлось в самом деле вызвать женщин с музыкальными инструментами и поэта Абу Заккара. Вскоре, под ночным небом Двуречья разнеслась музыка и пение. — Хотят люди чего-то от нас, Не спят люди из-за нас, Желают знать они, Что мы скрыли. Абу Заккар был стар и слеп, и всё же даже его голос прервался, столь тяжелым сделалось молчание сына Бармакидов, когда новый посланец от халифа принёс ещё больше сладостей и вина... — Господин мой, Повелитель Правоверных оказывает тебе такой почёт! Отчего ты так печален? — У меня дурное предчувствие. Он что-то задумал. — Отгони свои страхи и предайся удовольствиям! Вскоре шатер окружили вооруженные воины аль-Хассы, во главе с Ясиром аль-Рахла. — Повелитель Правоверных зовёт тебя. Коротко бросил тот евнух. Названный брат халифа сразу же понял всё. Без особой надежды попросил он разрешения войти в шатер дабы оставить распоряжения, а получив отказ прямо спросил — Какой приказ дал он тебе? — Повелитель Правоверных хочет твою голову. Джафар покачал головой. — Он должно быть пьян. Берегись, возможно он вскоре пожалеет о своём приказе. Это был хороший совет — Ясир явно задумался прежде чем ответить — Мне не показалось, что он пьян... В голосе евнуха явственно читалось сомнение. — Не убивай меня до завтра, и я хорошо вознагражу тебя. Завтра же, если Повелитель Правоверных не изменит своего решения, делай что должен. Не случайно, Джафар ибн Яхья по всему Халифату известен был своим красноречием. Но после недолгого колебания, аль-Рахла покачал головой. — Нет к тому пути. — Тогда хотя бы отведи меня к Повелителю Правоверных и дай возможность оправдаться! Продолжал давить Джафар, и на этот раз евнух кивнул. — Это возможно. Харун ждал в своём шатре, сидя на молитвенном коврике. — Где голова Джафара? Быстро спросил халиф вошедшего Ясира. Тот опешил. — Я привёл Джафара... Попытался произнести незадачливый слуга, но Повелитель Правоверных не дал ему закончить, мгновенно подскочив с места, словно потревоженный карканьем воронов леопард — Мне не нужен Джафар! Мне нужна его голова! И Харун Ар-Рашид получил желаемое. Взяв отсечённую голову в руки, долго еще он осыпал ее оскорблениями, в кровожадном исступлении снова обвинял в обидах, о которых Джафар, будь он жив, и не вспомнил бы... Ясир туповато переминался с ноги на ногу в ожидании награды, заметил евнух и то, что в шатер прибыли хаджиб Фадл ибн ар-Раби, военачальник Харсама и евнух Масрур, прозванный "Меченосцем его мщения". Наконец, халиф обозрел всех собравшихся — в глазах его стояли слезы. — Харсама. Доставь это, — он протянул голову какому-то рабу, — и тело в Багдад. Выставьте останки на трёх мостах, дабы каждый знал, что бывает с изменниками. Масрур, немедленно вели заковать в цепи Яхью и Фадла Бармакидов, а также всех, кто служит им. — Всех, Повелитель? Невольно переспросил Масрур — речь шла о тысячах человек. — Всех! Рявкнул Харун, и тут взгляд его застыл на Ясире, так и стоящем с окровавленными руками. — И отрубите этому голову. Махнул рукой халиф. — Не могу смотреть на убийцу Джафара. *** В ту ночь начинается наша история. В ночь, когда Харун Ар-Рашид пролил кровь, что не смыть всей водой из четырёх рек. В ночь, когда мы впервые встретим наших героев. История IСалах Этот город — часть тебя, Салах ибн Мади ибн аш-Шахид аль-Лахми. Часть твоей кровной линии. Ровно сорок лет назад, твой дед был в числе каменщиков, заложивших первые кирпичи в основание Дворца Золотых Врат. Когда же купол, зелёный как облачения праведников в Джаннате, вознёсся над городом, старик рыдал, ибо даже в родной Хире не доводилось ему видеть такой красоты... Поначалу, ваша семья была богата. Аш-Шахид Аль-Лахми возводил для знатных особ один хирский дом за другим — хирскими домами же называли особенно роскошные здания с тремя фасадами и купольным бахвом, украшенным зубцами. Город постоянно рос, руки у старого Шахида были, что называется, золотые...
Пока однажды, его не зарезал какой-то сумасшедший последователь Аль-Муканны.
Твой отец, Мади ибн аш-Шахид, был человеком совсем иного сорта. Как говорили, вечером, когда он был зачат, твой дед и твоя бабка случайно попробовали кушанья со стола чиновника, принесённые им в дар знакомым.
Мади любил вино, любил бренчать на ребабе и что-то петь, скорее эмоционально, чем красиво. Ремеслу он учился плохо, скорее в силу природной рассеянности, чем недостатка таланта, и быстро связался с Айарами.
В особенности же отличала его впечатлительность.
Порой на минбар восходил харизматичный ваиз, который потрясая руками обвинял шиитов в расколе фитны, когда порицал пьянство, разврат, лицемерие! Почему покровительствуемые не носят предписанные им одежды?! Почему мужеложцы соприкасаются устами на улицах?! Почему молодёжь увлеклась всем персидским?!
От таких речей у твоего отца сами сжимались кулаки.
— Машалла!
Кричал он, и многие подхватывали тот крик.
В общем, Мади ибн Аш-Шахид для одних слыл благочестивым человеком, ревнителем веры, а для других недалеким и необразованным простолюдином.
Для тебя он был отцом. Местами строгим и берущимся за палку, местами весёлым и добродушным.
Каждое утро ты целовал ему руку и вставал в почтительную позу, ожидая какого-нибудь указания на день.
— Вы, суд мирской! Слуга Аллаха тот, Кто судит нас, руководясь законом. Пусть жен не всех в свидетели зовет, Пусть доверяет лишь немногим женам.
Пусть выберет широкобедрых жен, В свидетели назначит полногрудых, Костлявым же не даст блюсти закон - Худым, иссохшим в сплетпях-пересудах.
Сошлите их! Никто из мусульман Столь пламенной еще не слышал просьбы. Всех вместе, всех в один единый стан, Подальше бы! - встречаться не пришлось бы!
Пели отец и его друзья хором, а ты выглядывал из-за занавеса.
С детства узнал ты силу единства. Когда Шииты подожгли твой родной квартал Ячменных ворот, ты вместе со всеми бегал за вёдрам к каналу тушить пожар — и очень огорчился, когда тебя не взяли мстить.
Правда, потом вы — ватага мальчишек — собрались и пошли в Карху забрасывать дома поганых шиитов грязью.
Но стоило бросить всего несколько комков, как навстречу вам высыпала другая ватага. Завязалась драка, в которой ты вдруг узнал, что оказывается превосходишь по силам большинство если не вообще всех сверстников!
И когда вы победили — какое же это было упоение, смешанное с болью от синяков и ушибов...
— Шиитские хинзиры, будете знать как поджигать наши дома!
Один из мальчишек "другой стороны", потирая разбитый нос, прямо-таки вылупился на тебя и со странным акцентом переспросил
— Ты че, решил мы шииты?
На всякий случай ты разок пнул его, но потом всё-таки осведомился
— А кто?
— Мы евреи!
— Но... это же Карха?
Побитый юнец расхохотался
— Это Базза! Карха южнее!
Настало время тебе смущаться.
— Ну... может вы тоже наш квартал подожгли?
Как-то неуверенно поинтересовался ты, но мальчик с разбитым носом только рукой махнул.
Неудобно получилось.
— Может вы знаете где шииты живут?
С максимальной вежливостью, на которую ты был способен после того как разбил человеку нос, осведомляешься. В ответ — вздох.
— Знаю где караимы живут. Надо?
— Кто?!
— Ну, караимы. Отступники.
— Они шииты?
Твой вопрос явно поставил еврея в тупик. Он подумал какое-то время и наконец честно признался.
— Не знаю. Может быть. Я спрошу папу.
На том и разошлись.
С шести лет в твоей жизни появились работа и школа.
Учился ты при небольшой районной мечети — своего рода центре жизни всех прилегающих улиц, втором доме каждому мусульманину... И это вовсе не преувеличение! В мечеть сходились по утрам люди обсудить все свежие слухи, торговцы днём прятали в ней ставни, которыми на ночь закрывали лавки, в мечети спали бездомные и, вот, учились дети... Учились, конечно, только основам арабского, на уровне достаточном, чтобы читать Коран, и счету, зато совершенно бесплатно!
Что до работы, ради неё отец вывозил тебя за пределы города и вёз вдоль бескрайних пшеничных полей.
Здесь тебе следовало раздеться до набедренной повязки, а то и вовсе догола, и забраться на вершину высокой усечённой пирамидки, после чего громко кричать и махать руками, завидев ворон.
На соседних полях тоже были пирамидки и дети — вы забавлялись перекрикивая друг друга и строя рожицы — но вообще работа была тяжелая. Целый день на чудовищной жаре... как же болела твоя голова...
Хорошо что ты был крепким, а?
Зато половину заработанного отец отдавал тебе — трать как хочешь.
Так проходило твоё детство, и понемногу ты пообвыкся. Теперь-то ты мог найти путь и в Карху, и в Баззу, и на поле у Куфской дороги. И если какой распутник предлагал тебе свои дирхемы, ты уже точно знал за что именно тебе их предлагают, а также на какое расстояние нужно отбежать от такого человека, чтобы кинуть в него камень и не быть пойманным.
Мальчишка становился подростком. Теперь вы уже вместе с отцом читаете Коран.
Заодно ты узнал, на что шли деньги, заработанные тобой в роли "живого пугала" — отец отправлял их в Тарс воинам джихада, от твоего имени!
— Видишь, Салах! Ты — хороший мусульманин! Иные избегают этого и во взрослой жизни, а ты делал с детства, и Аллах видел это!
Когда тебе исполнилось шестнадцать, отцу пришла в голову новая идея — самому отправиться в Тарс! Сразиться с неверными не деньгами, но силой оружия! И, конечно, несмотря на робкие протесты матери, Мади ибн Аш-Шахид призвал тебя поехать с ним!
Всей родне удавалось удерживать его два года. Патриарх семьи, один из братьев покойного Аш-Шахида, лично запретил ему ехать пока у его дочери, твоей сестры, не пойдёт кровь, и она не будет выдана замуж...
А потом... потом случилась та самая ночь.
Ты возвращался домой с пирушки, предвидя взбучку отца, и жевал бетель чтобы отбить запах вина, когда прямо на тебя из темноты выскочил человек.
Странный то был человек — одетый в одну лишь длинную рубаху, но из белого египетского полотна, которое, как ты знал, стоило сто динаров за кусок — больше, чем ты заработал за всю жизнь!
За ним явно гнались. С противоположного конца улицы слышался лязг оружия, за поворотом мерцали отсветы фонарей.
— Мальчик, мальчик! Где ты живешь?!
Вдруг схватил тебя мужчина, носящий на нагом теле целое состояние.
— Я служу Бармакидам! Я хорошо тебя награжу если спрячешь меня!
На вопрос "Знаешь ли ты Бармакидов", в Багдаде принято было отвечать "Знаю ли я кого-то кроме них?!" Конечно, ты знал, что Яхья ибн Халид — визирь халифа, а его сыновья, Фадл и Джафар, также занимают высочайшие посты и сверх того наставляют принцев. Пару раз ты даже видел на каналах огромные корабли Бармакидов,
Но ещё ты знал, что если кто-то гонится за человеком в рубашке из египетского полотна, то этот кто-то должен быть ещё опаснее своей добычи...
Всю твою жизнь отец учил тебя: что долг мусульманина — помогать попавшему в беду.
Всю твою жизнь улица учила тебя, что сунувшись не зная куда и зачем, можно оказаться в еврейском квартале — повезло тебе тогда что ты не забрёл с ватагой к Басрийским воротам, где обитали Шарифы. Какой был бы позор — бросать грязь в дома потомков рода Пророка!
И кто знает, если ты выполнишь свой человеческий и религиозный долг — в чей дом ты бросишь комок грязи?
История IIКамал
Тепло материнского тела. Аромат благовоний. Шёлковая женская одежда. Три истины есть в мире — нет бога кроме Аллаха, Мухаммед Пророк его, а Камал ибн Вали — счастливейший из людей!
Десять лет провёл ты на женской половине, вверенный заботливым рукам рабынь-христианок, которые омывали тебя с ног до головы, одевали, раздевали, нарезали тебе пищу мелкими кусочками, глотая которые ты точно не подавился бы...
Даже когда ты болел — а болел ты часто — всё что ты помнил была какая-то невероятная, всесторонняя нежность, окружающая каждый твой шаг и каждое слово.
Припал губами к материнской руке? "Ах какой хороший мальчик, как он любит свою маму!" Сломал игрушку? "Ах какой маленький воин растёт!" Шлепнул рабыню по заднице? "Ах, маленький шалунишка, сейчас ему ещё рано, но вот когда подрастёт!" Казалось, даже если бы ты обмочился, это стало бы поводом для всеобщей радости (может так оно и было, но такого раннего детства ты не помнил).
Тебе нравилось чувствовать всеобщее одобрение — может потому ты так быстро научился произносить "Нет бога кроме Аллаха, и Мухаммед Пророк его", а следом и "Во имя Аллаха, Всемилостивого и Милосердного" и ещё несколько славословий.
В мечети ты стоял рядом с матерью и пару раз слышал в свой адрес: "Ах, какая милая девочка!" Наверное, ты бы обиделся, если бы знал, что на это стоит обижаться.
С пяти лет у тебя появился учитель, Муса аль-Бухари.
Его стараниями ты понемногу начал читать по арабски, особенно же он старался натаскать тебя в заучивании Корана наизусть. С возрастом в программу вошли также счёт, поэзия, хорошие манеры, фарсийский и румийский языки.
Тут-то и открылась твоя феноменальная целеустремлённость! Говоря откровенно, ты был туповат, не говоря уже о том, что частенько пропускал занятия по болезни, и после возвращался уже совершенно позабыв всё пройденное. Но ты мог тысячу раз произносить суру, пока в какой-то момент не получалось идеальное курайшитское произношение! Довольный учитель также показал тебе как говорить на манер Бану Хузайл и Бану Тамим!
— Он станет выдающимся чтецом Корана!
Так говорил старик Муса о тебе. Дружное "Ах!" было ему ответом.
Твоя мать, Фатима бинт Харун ар-Рашид, смотрела на тебя с гордостью.
Был впрочем человек, который не ахал и не охал. Вали ибн Мухаммед аль-Махди. Твой отец.
У него было щелчное и нервное лицо, жилистое тело и очень крепкие волосатые руки. Когда принц Вали морщился, казалось, будто он сейчас не то сплюнет, не то чихнёт, а морщился он часто, в особенности глядя на тебя.
— Ну и как он льву голыми руками пасть порвёт, а?
Спрашивал отец, осуждающе глядя на твою мать. Та мигом из чего-то тёплого, мягкого, расслабленного, обращалась в напряженную струну и казалось, даже делалась выше.
— Твоё беспокойство понятно, мой мудрейший и досточтимый супруг! Но Камал болеет, как же взять его на охоту?
— Он всегда болеет. И его младшие братья уже давно не живут с тобой. Я в его возрасте уже стрелял птиц из лука.
Ты пробовал стрелять. Слишком тяжело. Больно ручку. А один раз даже тетивой порезался. Мама сказала это плохой лук и велела выпороть добывшего его раба.
— Поистине, нет рук сильнее и умелее твоих, возлюбленный муж! Но разве мог ты читать Коран тремя разными способами? Твой сын очень одарён! Знаешь ли ты, что сам дядя Ибрахим слушал его и говорил, что никогда не встречал столь сильного голоса в столь раннем возрасте? И дядя Харун тоже слушал его чтение! Прошу, о терпеливейший из мужей, подожди ещё совсем немного!
Тут принц Вали сдавался. А ты возвращался в мамину постель, зарывался щекой в ее тёплую грудь и плакал от счастья — одна только мысль, что тебя могут отсюда забрать, была немыслима.
На твой одиннадцатый день рождения, отец снова пришел в гарем. Снова состоялся разговор.
Но на этот раз — мать уступила!
Как подслеповатый подземный зверь, щурясь от солнца, впервые семенил ты с отцом за пределы дворцового сада. На тебе — грубое мужское платье, от которого вся кожа чешется. Тебе пришлось сесть на лошадь — от лошади дурно пахло, и она не понимала когда ты хлопал ее. Ослики куда смирнее, но когда ты сказал это отцу, он поморщился и больше ты ничего не говорил.
Вы приехали к набережной Тигра, откуда открывался вид на зелёный купол Дворца Золотых Дверей, и золотой — Дворца Блаженной Вечности.
— Знаешь кто ты?
Спросил отец.
Ты тут же отчеканил как по писаному
— Камал ибн Вали ибн Мухаммед аль-Махди ибн Абу Джафар аль-Мансур ибн Абуль-Аббас...
— Хватит! — перебивает отец (и напрасно, ты мог довести генеалогию до самого дяди Пророка!), — Ты ведь не понимаешь что всё это значит, да? Все эти имена...
— Наши благородные предки, мир им!
Принц Вали снова поморщился.
— Ты знаешь, что ты внук Повелителя Правоверных?
— Конечно, мой почтенный отец! Я глубоко сожалею, что не застал дедушку Мухаммеда, и утешаюсь лишь тем, что сейчас он лицезреет Аллаха, Всемилостивого и Милосердного! Если ты позволишь, отец, я могу назвать сто имен Аллаха, чтобы утешить твою скорбь по дедушке!
Ты очень хотел впечатлить папу. Но папа почему-то не впечатлился, а только спросил как-то с издевкой.
— И знаешь как устроен мир, выходит?
— Конечно, знаю! В самом верху цари-мулук, за ними визири, потом высокопоставленные — те, кого возвысило богатство, за ними — средний люд, возвышенный образованием! Все прочие — грязная пена, заболоченный ручей, низкие твари, способные думать лишь о еде и сне.
Принц Вали усмехнулся.
— А раз знаешь — подойди-ка вон к тому лодочнику, видишь, который к причалу подошел, и забери у него его лодку.
Тут тебя признаться обуял страх, но... мы ведь говорили, что ты был невероятно целеустремленным?
Ты подошёл в незнакомцу, и сразу же выдал.
— Ничтожный простолюдин, я принц Камал забираю у тебя твою лодку, ибо такова моя воля! Подчиняйся, или тебя накажут!
Лодочник посмотрел на тебя и ничего не ответил, невозмутимо продолжая крепить своё суденышко к причалу.
— Тебя высекут!
Не унимался ты,
— Тебе отрубят голову!
— О Аллах, какой злой ребёнок!
С удивлением проговорил лодочник, переводя взгляд на твоего отца.
— Прости его, Касим, он слишком много времени провёл с матерью!
Рассмеялся, подходя, Вали.
— А теперь запомни, Камал. Во-первых, это Касим, и мою лодку он не отдал бы никому, кроме разве что самого Повелителя Правоверных. Во-вторых, если ты хочешь чтобы Касим тебе подчинялся, тебе понадобится нечто больше чем пустые угрозы. И в-третьих, то что ты принц, не значит, что ты можешь вести себя как свинья. Понятно?
Так началась твоя жизнь с отцом. Новые наставники. Новые предметы. Верховая езда. Соколиная охота. Каллиграфия. Теперь тебя пороли за ошибки — и поскольку ты был скорее усидчив чем схватывал налету, пороли тебя часто, и заживали следы порки на тебе очень долго.
На четырнадцатый год жизни, принц Вали отправил тебя одного в мечеть Аль-Мансура, дабы ты учился там и лучше постиг Коран.
Тебе был дан наказ разыскать Мухаммеда Аш-Шайбани и слушать его, о чем бы тот не говорил.
Мечеть была не самым большим зданием из виденных тобой и определенно не самым красивым — огромное четырехугольное здание из кирпича с довольно скромной резьбой над входом и внутри — и всё же никогда прежде не встречалось тебе столько людей в одном месте!
Не меньше двадцати кружков по несколько десятков человек собрались в колоссальной зале.
Ты вежливо спросил первого попавшегося юношу, где найти Мухаммеда Аш-Шайбани, на что тот покачал головой
— Сегодня Мухаммед Аш-Шайбани не пришёл. Зато преподают Муаммар ибн Аббад, Ибрахим ан-Наззам, Дирар ибн Амр, Мухаммед ибн Аби Умейр! А вон там, в углу, преподаёт суфий! Выбирай сердцем!
Возможно, выбирать все же следовало головой.
***
В ту самую ночь, Касим катал тебя на лодке по Тигру. Ты лежал на дне и мечтал о великом будущем, когда приметил вдали, на мосту, какое-то движение. Группа освещённых фонарями людей в доспехах на "раз-два взяли!" поднимали высокий заострённый кол, на вершину которого что-то было насажено...
Юношеское любопытство взяло верх над осторожностью, ты пригляделся и явственно различил то, что воины шудры выставляли к завтрашнему дню на всеобщее обозрение.
Голову Джафара Бармакида.
История IIIЭзра— В Хорасане снова неспокойно. Али ибн Иса выжимает из края всё без разбору и даже отнимает землю у дехканов. Это безумная политика, и приведёт она лишь к одному — к войне.
— Визирь это понимает?
Мойше бар Ицхак, твой отец, только руками всплеснул. Каким бы ни был он большим человеком — богатый торговец, член тайного совета визиря, — есть разница между тем, что твоё мнение что-то значит, и что к тебе нельзя не прислушаться.
Ты, впрочем, едва ли понимал в столь тонких материях, и занимало тебя совсем другое — не быть выпоротым!
Старый учитель охотно обучал тебя Торе, а когда ты немного подрос, и Талмуду, и хотя из пятидесяти учеников ты был в числе если не первых, то вторых, хлыст частенько гулял по твоей спине и ягодицам.
В результате ты довольно быстро раз и навсегда узнал, где расположена Земля Обетованная, выучил Десять Заповедей, научился различать чистое и нечистое, усвоил правила воздержания от крови и поклонения идолам.
— «Проклят злословящий отца своего или матерь свою!» И весь народ скажет: «аминь». Проклят нарушающий межи ближнего своего!» И весь народ скажет: «аминь». «Проклят, кто слепого сбивает с пути!» И весь народ скажет: «аминь». «Проклят, кто превратно судит пришельца, сироту и вдову!» И весь народ скажет: «аминь».
Читал ты на языке предков. Но думал ты уже по-арабски, и невольно переводил на него в уме все максимы Торы.
"Каково быть евреем в Багдаде?" — спросил бы глупец. Но правда в том, что ты не жил за высокой стеной. Да, вы жили своими законами и все дела решали между собой, но никому бы и в голову не пришло закрыть тебя от окружающей жизни — с детства ты помогал старшим родственникам в их лавках, среди твоих друзей были два еврея, сириец, араб и армянин.
— Веселитесь, язычники, с народом Его! Ибо Он отмстит за кровь рабов Своих, и воздаст мщение врагам Своим, и очистит землю Свою и народ Свой!
Лишь повзрослев узнаешь ты, что оказывается существовали какие-то особые законы для евреев — никто из твоих родных и знакомых в общине не носил никакой специальной одежды, и уж точно последнее, чего ты желал, это начать поносить веру твоего друга-араба.
Просто вы жили по справедливости. Решали все вопросы голосованием мужчин, не доносили друг на друга, вместе платили налоги, не уводили клиентов друг у друга...
Это не значит, что вы все прямо-таки обожали друг друга! Семьи, занимающиеся одним делом, вовсю конкурировали и зачастую даже судились друг с другом у раввинов — но и ссоры проходили как-то... буднично?
Держись за своё, не удерживай общее, не присваивай чужое — разве арабы и все прочие народы земли жили не так же?
Всю жизнь тебе предстоит искать ответ на этот вопрос,
***
— Скажи, дитя, если ты продаёшь соль, и другой еврей тоже решил продавать соль, что ты сделаешь?
Считать ты уже умел неплохо.
— Снижу цену!
Хлыстик больно бьет тебя по спине.
— Нет, дитя. Ведь тогда и тому, другому придётся снизить цену — так пострадаешь и ты, и вся община. Помни — никогда не снижай цену ниже принятой в городе.
Слёзы скапливаются в глазах.
— Но я же разорюсь! Моя выручка снизится...
На этот раз учитель тебя не бьет.
— Созови общину. Объясни, в каком положении оказался. Помни, ты не один. Другие евреи войдут в твоё положение и запретят ему конкурировать с тобой. Если же и они не помогут, обратись в суд раввина. Но! — старик поднимает большой палец, — никогда не обращайся в поисках суда к гоям, или община изгонит тебя.
***
Как-то в ваш квартал ворвались мальчишки постарше, которые забросали грязью несколько домов, обзывая вас шиитами. Ты попытался выяснить ситуацию, но быстро получил в лицо и по ребрам, потому что был от рождения не слишком крепок физически.
Так ты вывел для себя римскую максиму, хотя конечно о римлянах знал только то, что они разрушили Храм — "когда говорит оружие, законы молчат".
А ещё ты осознал, что хоть вы и не прятались от внешнего мира, но все же определённым образом были отделены от него.
Внешний мир накатывал на вас как разлив Тигра — вода затапливала улицы, повинуясь собственной безумной воле, и никто толком не понимал ни почему это случилось, ни когда закончится.
Живущих вокруг вас раздирала вражда друг к другу.
Конечно, где-то были и ваши враги — отступники "караимы" — но вживую ты ни одного такого не видел.
***
Шли годы. Отец мрачнел, хоть торговые дела его и шли всё так же успешно — ты догадывался, что эта растущая мрачность связана с происшествиями в тайном совете визиря.
— Разделить Халифат — что за дурная идея?! Это верный путь к войне!
Возмущался Мойше.
— Так делали римляне.
Заметил его собеседник.
— Римляне! Все зло в мире от римлян!
Повторял отец арабскую поговорку, после чего к нему возвращалось спокойствие.
— Ладно. В конце-концов мы будем там чтобы всё пошло так, как должно идти.
Он ошибался.
***
В ту ночь за вами пришли. Пришли люди в черных тюрбанах и с оружием. Рабыня открыла им дверь — они тотчас же приказали твоему отцу следовать за ними.
"Приказ Повелителя Правоверных!"
На сей раз воды внешнего мира не просто поднялись. Они смыли весь дом.
И только ты мог что-то сделать. История IVЯсмин Была сказка и в сказке была девушка.
Далеко-далеко на востоке, под зелёными небесами, лежат бескрайние Кафские горы — созданная Аллахом из сердолика обитель лютого холода и снежных бурь. Единственные, кто способны выжить здесь — змеиный народ во главе со своей царицей, злые джинны, да горные великаны — смельчака же, желающего пересечь хребет ожидают пятьсот лет пути, лишь одолев которые, человек сумеет достичь пылающей Геенны...
Близ тех гор лежат многие страны — Хинд, бескрайние джунгли, населенные храбрыми язычниками, что бьются верхом на тысяче слонов, Синд — покрытые лесом холмы и плодородные долины, отвоенные правоверными, и Керман, где и начинается история нашей героини.
Как описать Керман? Представьте себе высокие, до небес горы — в действительности являющиеся лишь предгорьями Кафа — и лежащие у их оснований бескрайние степи, где растёт лишь трава и колючий кустарник. На западе той земли ещё есть жизнь, ибо местные персы научились выращивать лимонные и фисташковые деревья, а также достигли немалых успехов в разработке медной руды. Однако, восток Кермана принадлежит лишь джиннам, гуляющим по степи в облике пылевые бурь, джиннам — и белуджам.
Никто не знает, откуда пришли эти одетые в белое огнепоклонники, говорящие на своём языке, отдалённо напоминающем персидский, никто не может даже в точности сказать, когда именно поселились они в Кермана. Известно, что народ белуджей разделился на две части — балуч и куч — разница между которыми был в том, что первых равно арабы и персы именовали "пустынными разбойниками", а вторых "разбойниками горными".
Первые же — балуч — разделились ещё на семь кочующих племён, которые в свою очередь поделили кочевья между отдельными халками (родами) в каждом из которых было несколько гедамов (шатров). С годами верхушка белуджей приобрела скорее полукочевой образ жизни, и к началу нашей истории вожди (сардары) уже господствовали над вверенными им кочевьями из каменных крепостей...
В одной из таких крепостей и царствовал среди фруктовых садов и пальмовых рощ Амир из рода Мекрани — сардар племени Ширани. Большую часть жизни, вождь тот провёл в кровопролитных войнах, предлагая свой меч то мусульманам, то их соперникам в Синде, империи Пратихара, и неизменно возвращался с возами, полными золотом, самоцветами и богато украшенными доспехами.
Но вот однажды совсем иначе вернулся Амир — и не было при нем ни золота, ни самоцветов, ни расписных доспехов — а была лишь женщина, не говорящая ни на одном из известных языков.
Много слухов ходило о том, что именно случилось. Одни говорили, будто Амир одолел раджпутов, но те, следуя обычаям своего народа, предали себя и все свои ценности огню, и лишь одну женщину удалось захватить хитростью. Другие, напротив, утверждали, что гуджары сокрушили белуджей, но обошлись с Амиром и его людьми мягко, взяв клятву никогда не воевать с ними, которую и скрепили браком сардара и знатной женщины. Третьи и вовсе утверждали, будто Амир в гордыне своей задумал штурмовать Каф, а захваченная им женщина из змеиного племени. Находились и льстецы, утверждающие, будто дева та — сама Царица Змей...
Спустя восемь месяцев брака, у Амира и его третьей жены, носившей имя Датвати, но названной мужем Дильбар, родилась Ясмин. О ней также говорили всякое, будто появилась она из яйца, а с матерью общается лишь змеиным шипением — и если за первое девочка по малолетству не могла пояснить ничего, то второе могла бы опровергнуть совершенно уверенно.
Ее родным языком был белуджский. На нем она мыслила. А если порой и шептала матери на ухо: "Намасте!" — то лишь потому, что по обычаю белуджей, мать рассказывала ей истории о таинственной волшебной стране, которой правят сто царей, и если один сокрушает другого, то ставит на его земле колонну, и никто не смеет сломать той колонны и воздвигнуть собственную, пока не одолеет войско завоевателя или его потомка — рассказывала на совсем ином языке, том, который благородный Амир строго-настрого запретил...
Ясмин с детства усвоила одно — бог ее отца и ее самой, всемогущий Ахура Мазда, властелин асуров, сражается с богами ее матери, имена которых находятся под таким строгим запретом, что Дильбар даже в мгновения высшего бунтарства не смеет произнести их.
Традиционное пестрое платье скреплено золотой брошью на груди. Волосы под длинным, до пояса, покрывалом. Ясмин в самом деле напоминает цветок — она тянется к солнцу, к своему отцу...
От отца Ясмин узнала главную истину белуджей — кровь это всё. Ты принадлежишь к хакемзат — знати — и подлинно близки тебе могут быть лишь иные знатные особы, потомки одного из патриархов, в особенности происходящие от патриарха Ширани. Удел кочевников — чтить отцов и любить детей. Удел слуг — брат почитает брата, племянники почитают дядю.
Если тебя спросят кто ты — не называй имени. Ты — Мекрани. Ты — Ширани. Это всё, что ты есть. Это — твоё право.
Почувствовала себя избранной? Как зубы кусая спелый финик неспособны раскусить кость, так и тебе не дано до конца понять вторую истину.
Ты — женщина. Ты — ничто. Твой единственный удел это достойно служить своему роду, выйдя замуж за одного из мужчин этого рода. Если ты будешь плохой женой — ты опозоришь семью. Тогда ты будешь заслуживать только смерти, и если ты приползешь домой, то будешь валяться в пыли на пороге, пока милосердная родня не оборвёт твою жалкую жизнь ударом клинка.
Внимательный читатель воскликнет: "Но как же так! Ведь огнепоклонники всегда уважали и почитали женщин, даже даруя им высокое звание мобедов!" — может в эпоху величия Персии так оно и было. "Мужчинам властвовать, женщинам направлять", — фразу эту Ясмин слышала, но едва ли понимала ее подлинный смысл, ибо обитала среди кочевников, усвоивших Зороастризм в его искаженной, кризисной форме.
Может быть тем бы всё и кончилось... Не окажись Ясмин гениальной.
Читавшие историю Камала ибн Вали помнят, что тот откровенно не блистал умом, зато достигал своего настойчивостью, пробивая дорогу к истине как мужчина пробивает себе путь в лоно девственницы. Знайте же, что Ясмин относилась к тем, кому всё дается легко — она хваталась разом за несколько языков, выдавая пеструю мешанину из арабского, персидского и санскрита, она с легкостью перемножала и делила в уме числа, много и охотно читала всё и обо всем, и слушала бродячих сказителей, о чем бы те не говорили — но эта же лёгкость сделала ее рассеянной и непоследовательной.
Учителя, приставленные к ней, поражались! Вот, эта девочка с легкостью пересказывает историю белуджей с тех пор, как они обитали в районе Халеба прежде, чем были изгнаны оттуда арабами, а вот не может ответить на совершенно элементарный вопрос — кто сейчас правит в цитадели Кермана?
Как и все кочевницы, Ясмин ездила верхом — но ее прогулки нередко заканчивались тем, что разогнавшаяся девочка отрывалась от сопровождающих, благополучно терялась в степи и находили ее пару часов спустя, в зависимости от настроения, либо ревущей, либо гордо демонстрирующей всем пойманного скорпиона.
Она могла многое рассказать о ткачестве — но вот посадить ее шить значило получить плачущего ребёнка, в очередной раз всадившего себе иглу в палец. Знала наизусть кулинарную книгу — и сжигала даже самые простые блюда.
— Совершенство как человек, ничтожество как женщина.
Так сказал о ней один из учителей... и отчасти слукавил, конечно, ибо немногие могли сравниться с дочерью вождя Амира в очаровании.
Сам сардар свою дочь любил достаточно, чтобы прощать ей мелкие грешки. В конце-концов по идущей ещё со времён древнего Элама традиции ритуального инцеста, ей суждено было стать женой дяди или брата, а те в девочке тоже души не чаяли, ибо та хорошенько усвоила правило "Счастлив тот, кто желает счастья другим" — ну, или просто умела, когда нужно, состроить восхищенные глазки.
Ей простили даже ношение броши в виде змеиной головы с глазами-изумрудами — подарок матери.
Когда Ясмине было десять, Дильбар забеременела второй раз, но разрешиться от бремени ей уже было не суждено — женщина погибла, не то от болезни, не то от яда, не то укушенная змеей...
И более никто не говорил девочке шипящее: "Намас-сте".
***
Ты помнишь. Как-то раз в вашу крепость прибыл молодой ученый в поисках редких книг, которые, как он слышал, вождь Амир некогда добыл в Хинде. Заполучив потрепанные фолианты, мужчина задрожал, глаза его округлились, а с уст срывалось одно лишь слово: "Сокровище! Сокровище! Сокровище!"
С тех пор тот странный человек днями и ночами сидел в выделенных ему покоях и только и делал, что читал и писал, порой не прерываясь даже на еду и сон.
Тебя разбирало любопытство — что же такого он нашёл в этих книгах? Сама-то ты никогда не читала тексты из отцовской сокровищницы, хранимые там с прочими трофеями...
Как-то ты пробралась в кабинет учёного, и конечно тут же бросилась к рабочему столу.
Там лежали несколько открытых книг на пальмовых листьях, и заметки самого прибывшего к вам перса...
Присматриваешься. Увлекаешься. Сколько времени прошло? Мгновения? Часы?
— Что ты здесь делаешь?!
Окликает тебя учёный на плохом белуджи
— Эй?! Кто пустил сюда ребёнка?! Вы хоть знаете ценность этих книг?! А если бы она их порвала или пролила чернила?!
От злого голоса мужчины ты отшатнулась к стене. На лестнице раздался топот ног, в комнате же повисло молчание, которое ты робко и нарушила
— У Вас там ошибка...
Если бы взглядом можно было убить, ты бы умерла в ту же секунду. Твой голос дрожал когда ты заканчивала фразу.
— Sunuah не религиозный термин... Это число... цифра...
Потом тебя забрали. И хорошенько выпороли — строго, не как обычно.
Тем сильнее ты удивилась, когда учёный на следующий день пожелал увидеть тебя — сам!
— Ну и что это за цифра?
Ты все ещё была обижена за то, что тебя выпороли, но желание увидеть книгу перевесило всё
— После единицы в десятке. Перед единицей если десятичная дробь.
— Какая дробь?
Переспросил мужчина.
— Не знаю! — призналась ты, — Меня так мама учила! Цифру в начало. Потом другую вроде как часть от десятки. Единичку, двойку, девятку...
— И откуда была твоя мать?
— Из Хинда. Там все так считают!
На всякий случай уточнила. Ты-то уже знала от учителя математики, что так считать не положено хоть и очень легко.
— Ты поэтому умеешь читать индийское письмо?
Киваешь.
Учёный задумывается на какое-то время, потом указывает тебе на подушки, разрешая сесть рядом с ним.
— Как тебя зовут, дитя?
— Ясмин!
Почувствовав что тебя хвалят, ты впервые в жизни нарушила запрет и не сказала ни "Мехрани", ни "Ширани"
— Очень приятно, Ясмин. Я Мухаммед. И знаешь... давай прочитаем эти книги вместе?
Так ты познакомилась с Мухаммедом аль-Хорезми.
Уезжая, учёный дерзнул предложить твоему отцу отправить тебя учиться в Гундешапур, в академию Ифлатуна.
Это было явное оскорбление, и, и конечно, благородный Амир предложил гостю умолкнуть если тот не желает и далее испытывать свящённые законы гостеприимства.
Ты даже не подозревала, что благодаря твоей нелепой оговорке в науке появился "сифр" (цифра), который спустя столетия станет известен как число ноль.
***
В ночь падения Бармакидов, тебя не было в Багдаде. И все же эта ночь решила и твою судьбу.
Год держалась в осаде крепость, обстреливаемая из катапульт огромными валунами, каждый из которых с лёгкостью мог снести дом.
Год держалась — и пала.
Благородный вождь Амир выразил готовность подчиниться власти халифа, преклонил колени и целовал ногу эмиру Фарса.
Тот лишь усмехнулся — долгие годы пустынные разбойники нападали на Халифат, и конечно арабы успели вызнать две максимы, усвоенные тобой ещё в детстве.
— Повелитель Правоверных дарует прощение мятежникам, но потребует взамен сущую малость. Дань.
Так ты впервые столкнулась с требованиями Харуна Ар-Рашида. Требованиями, о которых сам халиф конечно не знал, но последствия которых тебе предстояло прочувствовать в полной мере.
Повелитель Правоверных потребовал тебя.
И отец согласился. Ибо благо рода для сардара выше привязанности к собственным детям, подобающей лишь простолюдинам.
— Ты выйдешь за перса знатного рода. Ты будешь ему хорошей женой. Ты примешь его веру. И дети твои последуют пути своего отца.
Так напутствовал тебя отец. И потом добавил, со всей тяжестью, которая только может быть в словах:
— Больше ты не Мекрани. Больше ты не Ширани. И...
На миг, лишь на миг, ощутила ты сомнение. Паузу. Так охотник стоя перед подбитой, но ещё живой птицей испытывает слабый укол человечности прежде, чем размозжить добыче голову камнем. Но сардар Амир был человеком из железа. Его сумели согнуть, но никогда не смогли бы сломать. В его мире не было места слабости.
— И больше ты не моя дочь.
Четыре героя. Четыре истории. Простолюдин с душой воина в пучине городской жизни — до чего трудно решить, с кем именно следует сражаться! Молодой и изнеженный принц, делающий первые шаги в жизни — уже чувствующий, что ему суждено властвовать, но пока не знающий, как именно следует управлять другими. Юноша Избранного Народа, впервые познавший трудности выбора между личным процветанием и законами общины — сумеет ли он спасти своего отца? Дева из сказочной страны, чья сказка началась и закончилась, уступив место суровой реальности — открывшая ноль обратится ли в ноль? Всех четверых объединит отрубленная голова Джафара ибн Яхьи, выставленная на мосту через Тигр. В ту самую пору, когда Салах ибн Мади выбирал между джихадом и кошельком, когда Камал ибн Вали озирался в поисках учителя под сводами мечети Аль-Мансура, когда Эзра ибн Муса впервые делал выбор между общиной и обществом, когда Ясмин бинт Амир переворачивала страницы книги, написанной на пальмовых листьях, в ту самую пору зачинались истории еще трёх героев, едва ли уступающих четырём, о которых сказано было выше. История VЗари Кто не видел Кархи — тот не видел Багдада. Представь себе, о вазир, базар базаров, базар, что больше всех земных городов! Да, Багдад суть сокровищница мира, но все сокровища, посылаемые в Багдад, попадают именно в Карху. Карха — дом тысячи запахов. Здесь пахнет камфарой и мускусом, амброй и ладаном, кунжутным и оливковым маслом, корицей и кардамоном, шафраном и гвоздикой, перцем и мускатным орехом, сандалом и сумаком, тмином и тимьяном, луком и чесноком, имбирем и лепестками розы, гашишем и опиумом, чарасом и бахуром... Карха — дом тысячи вкусов. Здесь на банановых листьях гостю подадут яблоки и айву, персики и яблоки, арбузы и дыни, виноград и оливки, финики и фиги, жёлуди и каштаны, всевозможные орехи, любые сорта мяса и рыбы. Также предложат ему сахарный тростник, съедобную землю из Хорасана, дамасскую спаржу и другие деликатесы... А десерты! Какие в Кархе десерты! Махаллаба и пахлава, кунаба и кутаифы... Если же гость желает готовить дома, то где как не в Кархе купить ему семьдесят четыре рецепта приготовления цыплёнка и сто — плова и рагу? Секрет приготовления фаршированных баклажанов и кабачков? (Нужно добавить лимонный сок — лимоны совсем недавно пришли из Индии) Карха — дом, украшенный тысячей ковров. Армянские и хирские, персидские и самаркандские, бухарские и синдские, сирийские и египетские — у каждой земли свой узор, у каждого узора свой ценитель. Ковры для пола, ковры для стен, ковры для молитвы, ковры для похорон, занавесы — и если бы для чего-то в жизни ещё не придумали бы ковра, пройдясь по Кархе ищущий несомненно нашел бы и его, ибо Карха — вместилище невозможного! Карха — арсенал для тысячи оружий. Синское и синдское, хиванское и хиндское, румийское и хазарское, сакалибское и франкское, дамасское и персидское — каждая рука найдёт здесь свой клинок! Карха — последнее пристанище зверей. Слоновая и бегемотова кость, рога носорога, оленя и яка, крокодилова кожа и черепаховы панцири, шкуры львов и леопардов, изысканные северные меха... Присмотрись, путник, Карха — кладбище. Живых зверей там впрочем тоже можно найти, от охотничьих собак из Йемена, до дрессированных ласок, с которыми ходят на лис, и даже охотничьих гепардов! И рабов тоже продавали в Кархе. Много слов сказали мы о Кархе, много — но не исчерпали и половины того, что можно здесь найти, ибо для перечня пришлось бы начать со всех существующих в природе типов дерева и камня, кожи и кости, металла и стекла... Нет, никому из живых не дано узнать Карху целиком — но каждый сможет найти там именно то, что ищет.
Здесь ты родилась — ибо хотя на земле тысяча тысяч вер, вселенский базар разделён между двумя из них, христианами и шиитами.
Первых было больше, и им принадлежала большая часть лавок — несториане и якобиты, армяне и копты, наконец, ромеи из иноземцев...
Нас, впрочем, куда больше интересуют вторые.
Ты происходила из рода профессиональных мятежников и выросла на историях о самых разных предках, сражавшихся едва ли не в каждом выступлении шиитов со времен выступления Али ибн Абу Талиба. "Помните жажду аль-Хусайна!" — восклицала ты на улице когда не достигла ещё и пяти лет.
Это была грустная шиитская история — когда Муавия узурпировал Халифат, аль-Хусайн, достойнейший из сынов Али, выступил против него. Имама окружили бесчисленные полчища врагов, умертвившие всю его семью, включая малолетнего сына, и всех воинов — но так велико было воинское мастерство внука Пророка, что никто не мог одолеть его! Наконец, после многочасовой битвы, аль-Хусайн пошёл к реке напиться воды — но тут в рот ему попала стрела, первая из тысячи. Тогда аль-Хусайн собрал свою кровь в горсть и вознёс к небу, дабы Аллах узрел его бедствия. Даже раненого, Умайды смогли убить имама только толпой. Отрубленная голова внука Пророка чудесным образом читала Коран и проклинала своих убийц — пока нечестивый халиф Язид не вогнал аль-Хусайну в рот палку. С тех пор шииты говорят: "Помни жажду аль-Хусайна" — как символ вечной ненависти и презрения к нечестивому врагу. Они не дали внуку Пророка и праведнейшему из мусульман выпить воды из Фурата, откуда пили даже собаки — вот с кем вы сражались.
И хотя сейчас шииты, включая твоего отца, внешне признавали Халифат Аббасидов (поскольку те также относились к Шарифам) — вся твоя семья знала, однажды имамат вернётся в руки Алидов.
Едва ли ты отдавала тебе отчёт в этом, тем более что слабо разбиралась в таких материях — но эта идея стала и частью тебя тоже.
Возможно, однажды ты даже сможешь отдать жизнь за веру и попадёшь в Рай где будешь лицезреть Аллаха!
Возможно. Пока что, впрочем, в Рай ты не особенно торопилась — слишком интересно было всё вокруг!
Твой отец, Фархад ибн Джафар, был скорее беден чем богат — по наследству ему перешло ремесло парфюмера, но поскольку Фархад не проявлял особых способностей в ремесле смешения эфирных масел, и неспособен был создать по-настоящему особенный аромат, закупались у вас в основном люди небогатые, готовые вылить на себя что угодно, лишь бы кожу не жгло и навозом не пахло.
Вы пытались едой простолюдинов — обжаренными в кунжутном масле кусочками курицы, которые заедали домашней лепешкой — однако, поскольку ты была ребёнком, родители частенько баловали тебя гранатом или фигами. Настоящим праздником было, когда отец приносил тебе кусочки арбуза или дыни — их продавали уже разрезанными и оттого подсохшими, но внутри был сладкий сок... По мере того как ты росла, мать перешивала тебе одно и то же платье, снова, снова и снова, а из игрушек у тебя были только несколько фигурок животных и солдатиков, с которыми играли еще два твоих старших брата и сестра...
И всё же — ты была счастлива. Более всего обожала ты бродить по торговым рядам Кархи, докучая торговцам вопросами о назначении того или иного предмета.
Мальчишку бы на твоём месте прогнали взашей заподозрив в намерении украсть что-то в лавке, а тебе даже порой давали какую-нибудь сладость в подарок...
Может тогда ты и поняла, что прямо-таки сверхъестественно красива?
Это просто. Чуть приподнимаешь уголки губ — и весь мир млеет от счастья, и готов отдать тебе что угодно.
Да, ты определенно была избалованным ребёнком. Папиной любимицей. Маминой любимицей.
Любую другую сильно наказали бы, увяжись она за взрослыми поджигать квартал Ячменных ворот и завопи среди ночи тонким голоском: "Помните жажду аль-Хусайна, нехорошие Сунниты!"
Тебя только поспешно увели и потом объяснили, что для Джихада сначала нужно подрасти.
Чем старше ты становилась, тем чаще к всеобщему умилению примешивалась нотка смущения. У тебя куда раньше чем у сверстниц начала расти грудь и расширяться бедра, раньше взрослело лицо...
Родители видели взгляды, которые бросали на тебя на улице люди с нечистыми сердцами. Как-то тебе строго-настрого запретили играть на улице и никакие уговоры не помогли — произошло это после того, как какой-то дядя предложил угостить тебя пахлавой в переулке, но соседи его почему-то побили.
Мальчишек отогнать было сложнее. Они буквально заваливали тебя подарками, наперебой заглядывали в щель между ставнями в надежде разглядеть тебя, и вовсю уверяли друг друга что непременно женятся на тебе.
Приближалась десятая твоя весна. Приближались перемены.
Перемены, приходящие с кровью.
***
Среди шиитских законов есть много тех, которые не могут не радовать благочестивого мусульманина — чего стоит один только принцип "духовное господствует над светским", под которым, наверное, подписалась бы даже половина самых что ни на есть ортодоксальных суннитов. Но местами благочестие испытывает верующих. То, что ты созревала раньше сулило немалую опасность, ведь по шиитским законам после первого кровотечения тебя следовало выдать замуж...
Молясь в мечети рядом с матерью, позади мужчин, ты то и дело ловила на своей растущей груди заинтересованные взгляды незнакомых мужчин, смысла которых не понимала. Скажем откровенно — тебе совсем рано было ещё думать о браке, о будущем, да и вообще о чем угодно, кроме кукол и учебы.
Вот то, что ты оказалась не дурой и уже неплохо читала Коран — вот это было достижение! И то что готовить научилась! И вышивать! Вы столько всего делали с мамой!
Это было твоё детство. Счастливое детство.
И когда у тебя впервые пошла кровь, и ты (конечно, напуганная, и уверенная, что умираешь!) в слезах прибежала с этим к матери, хотя мама и успокоила тебя, взгляд ее выражал тревогу.
— Слушай меня, Зари, слушай, как слушает ветер шепчущие пальмы, и верь мне, ибо я люблю тебя и желаю тебе лишь блага. Твой отец достойный человек, достойный и очень благочестивый — но именно поэтому стараясь поступить правильно, он может ошибиться. Не говори ему, что у тебя настали лунные дни, скрой это от всех.
Мать нагнулась к тебе, от неё пахло луком и кунжутом
— Иначе тебя заберут у нас. Многие желают того. Ты... подлинный подарок Аллаха, доченька, ты прекрасна как диковинная птица, и оттого многие мнят себя птицеловами и жаждут выбить тебя из гнезда и навсегда посадить в клетку. Ты понимаешь?
***
Как ни пытались родители уберечь тебя от любых встреч, одну встречу предотвратить им всё же не удалось. Ты как раз отпросилась под надзором сестры сходить послушать бродячего сказителя, рассказывавшего истории о любви и волшебстве, когда увидела здоровенного негра.
Тот темнокожий вовсе не привлёк бы твоего внимания, если бы почему-то не лежал на земле, накрытый здоровенным куском шерсти.
Летом. В Багдаде.
Лишь приглядевшись, заметила ты на его шее цепь, присоединенную к кольцу в земле — он попросту не мог подняться.
Тогда ты ещё не знала, что так наказывают рабов за провинности особенно жестокие работорговцы — выставляют на солнце, закутав в зимнюю одежду.
Зато ты осознала, что хотя негр и был очень большим и мускулистым, лицо у него безбородое — он едва ли был старше твоего старшего брата, который, как порой напоминал отец, когда его первенец зазнавался, "ещё мальчик".
Темнокожий человек тоже заметил, что ты смотришь на него.
— Воды.
Прохрипел он с чудовищным акцентом на арабском.
— Пойдём.
Потянула тебя сестра, которая в отличие от тебя уже знала что к чему
— Он раб и к тому же неверный. Если будем стоять здесь слишком долго, эта ворона нас сглазит.
А тебе, как назло, сразу вспомнился аль-Хусайн, которому жестокие Сунниты отказали даже в глотке воды.
Ты ведь не такая, да? Не такая?
Правда, воды ни у тебя ни у сестры не было.
***
В ночь, когда отмщение Харуна настигло Бармакидов, ты пыталась уснуть в материнской постели, когда внимание твоё привлёк звук с улицы. Треск дерева. Крики.
Осторожно, чтобы не разбудить мать, поднимаешься. Выглядываешь в щель между ставнями.
Соседний дом. Живущая там семья персов торговала молоком и часто угощала тебя всякими вкусностями, это отец той семьи, его брат и старший сын некогда отбили тебя у любителя "предлагать пахлаву", а когда ты расплакалась потому что хотела пахлаву, то купили тебе ее.
Вооруженные люди в черных тюрбанах. Рубят дверь топором.
Все обитатели дома высыпали на крышу и вовсю ругались со стражниками.
— Теперь-то ты не будешь оскорблять Абу Бакра и Умара!
Явственно различила ты в речи пришедших грабить и убивать воинов.
Абу Бакр и Умар... два человека, лишивших законной власти Али ибн Абу Талиба, супруга Фатимы, дочери Пророка.
Хоть ты и была ребёнком, ты не была дурой и могла сложить очевидное.
Нехорошие Сунниты. Пришли убивать правоверных Шиитов. Не дожгли вы их квартал.
История VIАыымБыло время, прекрасное время, когда человек с чёрной кожей ударив мотыгой в землю, обнаруживал золотоносную и самоцветные жилы, когда среди девственных лесов бродили львы, гепарды и огромные стада слонов, а реки и озёра полнились крокодилами и черепахами, когда почвы давали обильные урожаи, а женщины разрождались от бремени здоровыми и крепкими мальчиками.
Тогда человек с чёрной кожей возблагодарил богов за посланные ему дары. Он чеканил монеты из золота и украшал себя самоцветами, он истребил слонов ради драгоценной кости, а львов и гепардов ради ярких шкур, он снимал кожу с крокодилов и извлекал из панцирей черепах, он засеивал землю без разбора и продавал рождённых женщинами детей в рабство.
Все эти богатства текли на север, в страну людей полумесяца. Человек с чёрной кожей отдал их за мягкую ткань для своего тела, за сладостно пахнущие специи для своего языка, за белых шлюх для утоления похоти, за блестящие доспехи и острые мечи, которыми мог он убивать своих братьев...
Восседал он на резном троне, и горделиво почитал себя властелином вселенной. Он принял Распятого Бога, но лишь потому, что белые люди обещали ему за это бессмертие — и даже не думал соблюдать ни одной заповеди. Как тысячу лет назад, он держал нескольких жен,
На одного мужа приходились женщина, ребёнок, старик и калека — вот чем стал Аксум!
В такой земле родился ты, Аыым, родился в племени вай-то, что издревле обитало на озере Цана.
Много племён в Аксуме — копающие землю, укротители быков, разводящие коз, погонщики верблюдов, заводчики пчёл, ловцы рыб, варящие соль, режущие камень, плавающие за жемчугом и десятки других. Много путёй — и ни один не твой.
Ты — охотник на бегемотов.
Аыым-Леопард, называют тебя — потому что проходя испытание мужчины, ты прикончил этого пятнистого хищника.
Под жарким африканским солнцем, ты привык носить лишь небольшую повязку из кожи, скрывающую бедра спереди, да шкуру убитого тобой зверя на плечах. На плече твоём — копье с листовидным наконечником и тяжелым набалдашником с обратной стороны. Обычно этого достаточно, но порой ты используешь также гарпун, дротики и обсидиановый нож.
Доставшийся тебе путь — наилучший, ибо нет ничего прекраснее охоты на бегемота!
Сперва доблестные мужи на каноэ преследуют стадо, и особыми маневрами отрезают одного из чудовищных зверей от всех остальных. Потом дожидаются когда он всплывет и...
Десяток гарпунов устремляются к гигантскому противнику. Кровь окрашивает воду. Иногда бегемот ныряет, тогда остаётся лишь подождать, пока раны умертвят его или принудят снова всплыть. Но порой бегемот идёт в бой, и тогда нет врага опаснее! Огромная пасть, больше чем у любого другого зверя, с легкостью перекусывает и людей и лодки. Кругом треск дерева, визг женщин на берегу, рёв торжествующего чудовища...
Вот тут-то и настаёт твой час.
Одним прыжком оказываешься ты на голове бегемота, вонзаешь в него копье! Дух Леопарда в тебе рычит и скалит зубы! Когти твои цепки — не уйдёшь, зверь, не уйдёшь! Пусть Аыым-Леопард и стал мужчиной лишь несколько месяцев назад, пусть ему недостаёт опыта — не уйдёшь!
И зверь умирает от твоей руки.
Вечером, на пиру, получаешь ты дары — почетный кусок бегемотова мяса, покрытый резьбой костяной браслет, вырезанный из места, где копье пробило череп и кнут из кожи убитого чудища.
Священник гадал о твоей судьбе и сказал:
— Будет она связана с женщиной из рода богов. Ты защитишь ее жизнь, Аыым, она — твоё божество, и будет владеть тобой, ты же никогда не сможешь овладеть ей.
Как обиделся ты! Ты — и не сможешь овладеть женщиной!
Подскакиваешь, исполненный силы и грации леопарда, потрясаешь копьем, заголяешь могучий уд.
— Нет женщины в которую не войдёт мой бегемотов клык, слоновий бивень, мой ствол, мой дрын, мой член, мой хуй!
Ты пьян, конечно.
Ты герой.
И все тут же забывают о выходке. Все, кроме духов, шепчущихся в ночи.
***
Пот бежит по спине. Пыль стелется за тобой. На небе — молодая Луна, что приносит удачу.
Ты бежишь в соседнюю деревню, дабы отнести им засоленное мясо бегемота, украшения из кости и кожу. Это — почетное задание, ведь посланника принимают и чествуют три дня.
Вдруг, слух твой привлекает знакомый трубный звук. Это Негус — дух в обличье зверя, ибо нет слона больше и свирепее! Даже если бы хадани Дан'Эль, могучий царь, воздвигший себе победные троны по всей земле, не запретил охоту на слонов под страхом смерти, даже тогда бы ни один охотник не рискнул приблизиться к Негусу! Труби, хозяин холмов! Нет вражды между нами!
Но тут ты останавливаешься как вкопанный, потому что слышишь и второй звук. Женский визг.
Она бежит. Бежит со всех ног, преследуемая красноглазым Негусом — великий дух в бешенстве! Женщина спряталась в расщелине, и всё же ты успел рассмотреть ее, и никогда не встречалась тебе дева красивее!
Золотистая кожа, на вид мягкая как полированное дерево — как сладко было бы прижать такую к земле... Полная грудь с темными, точно созданными для твоих зубов, сосцами. Густые чёрные волосы, заплетенные в косы, так и просящиеся в твой кулак.
Тут-то вспомнил ты предсказание слуги Распятого Бога.
Взыграла юношеская кровь.
Несколько раз стукнул ты копьем о камень, привлекая внимание слона.
— Эй, Негус, выходи на бой! Аыым-Леопард вызывает тебя!
Гигант поворачивается. Ты скалишь зубы и шипишь.
Земля дрожит под ногами великого духа. Пена капает из его пасти. Бивни, все в запекшейся крови, сшибают одним ударом несколько сухих деревец, когда Негус устремляется на тебя.
Возносишь молитву Христу. Вскидываешь копье для броска.
И ты попал! Как попал! Прямо в красный глаз слона!
Сладкая радость победы сменяется проснувшимся рассудком. Теперь ты безоружен — а Негус, безумный титан Негус, несётся прямо на тебя, и даже быстрейший из леопардов не сумел бы отскочить от его удара...
Ты всё же попытался, в прыжке закрывая глаза. Удар. Грохот. Треск.
Подымаешь веки — ты всё ещё жив. Сильно ушиб голову и плечо, когда падал, но — жив!
С трудом встаёшь, чтобы посмотреть, что именно стало со слоном...
Негус был ещё жив. Лишившись глаза, он промахнулся — и врезался всем своим весом прямо в каменистую стену, обвалившуюся на него, и придавившую такими валунами, что даже силы могучего духа недоставало, чтобы сразу же поднять их.
Наружу торчит лишь часть головы с застрявшим в глазнице копьем. Молодая Луна приносит удачу. Сегодня, ты одолел бога — и одолеешь судьбу.
Встаёшь.
Всем весом наваливаешься на копье, пока оно целиком не оказывается в слоновьей голове.
Негус затихает.
***
— Ты богиня?
Спросил ты женщину, так и лежащую на земле — у неё была вывихнута лодыжка.
— Д-да...
С трудом отвечает она.
Тогда ты снял свою повязку.
— Я спас тебя. Ты принадлежишь мне.
Она не возражала.
Тело твоё придавило ее тело. Руки твои касались ее кожи, тёплой и мягкой. Пальцы твои зарывались в ее волосы, нежные как весенняя трава. Полные губы твои соединяют ваши дыхания — и ловят стон, когда твой могучий уд проникает в ее влажное и тугое лоно.
Движение бёдер — настойчивое, ритмичное, неуклонное.
Ее глаза — золотые по цвету, но сияющие как обсидиан — не мигая смотрят на тебя. Ты чуть сопишь, иногда издавая звериное рычание, когда кусаешь ей груди, и шею, и губы.
Дух Леопарда в тебе доволен. Он жаждет не просто овладеть ей — поместить, заклеймить как клеймят скот. Твоя богиня. Твоя женщина. Твоя самка.
Ты извергаешься в ее чрево, ощущая себя на вершине мира. В тот миг — ты Аыым-Царь, Хозяин Земли.
Чуть отдохнув, ты повторил то, что делал. И повторил ещё раз. И ещё — пока усталость и удовлетворение не принесли за собой непроглядную дремоту.
Разбудил тебя тычок древком копья.
Вокруг — люди, пешие и на верблюдах!
Один из них, одетый в белое, с венцом на голове, взирает на тебя взглядом Астара — жестокого бога-змея, которого почитал ваш народ прежде, чем принял Христа.
— Ты осквернил мою дочь.
Иной на твоём месте молил бы о пощаде. Но ты — Аыым — ты был рождён стать величайшим героем своего народа. Ты поднялся и храбро ответил за себя. Ты спас эту женщину и взял ее в жены, потому как такова твоя судьба. Ты не насиловал ее, но воля твоя соединилась с ее волей. Закон не нарушен — таково твоё слово!
Молчит властитель земли Дан'Эль. Молчит — и наконец отвечает.
— Всё так, ничтожный. Но ты умертвил слона — и тем нарушил закон. Да будет тебе известно, что дочь моя предназначалась Негусу в жертву, дабы мощью своей спас он царство от тысячи наступающих племен. Ты погубил Аксум — и участь твоя будет страшнее смерти.
***
Дорога на север — дорога в цепях. Острый нож для рубки мяса. Дух Леопарда в тебе рычит, шипит, скалится, пытается отмахиваться когтями — тщетно!
Лишь один союзник у тебя был — бог. Тот, кто всегда защищает героев — а ты ведь рождён быть героем.
Но в ночь перед тем, как тебя оскопили, случилось лунное затмение — как тысячу раз прежде, больная Луна оказалась при смерти. Вся земля пала перед богом на колени, моля его пощадить Луну и даровать ей исцеление.
На мольбы всей земли отвлёкся бог — и спас Луну, но не спас Аыыма.
Нож опускается на деревянную колоду. И когда тебя, скрученного веревками, отбрасывают в сторону, на той колоде остаётся тысяча поколений твоих потомков — целый род героев.
И сам ты больше не герой. Ты "Гыб" — этим словом в вашем языке зовут кастрированных баранов.
Рабство и кастрация — два удела столь страшных, что в ваших законах нет места ни одному из двух этих наказаний. Тебя подвергли обоим.
Может ты и преступил закон, но осудили тебя не по закону.
***
Ты болел. Ты умирал. Ты выжил.
Пленители заткнули рану свинцовым штифтом, теперь, чтобы помочиться, тебе следовало извлечь его и присесть на корточки как женщине.
Один из работорговцев, знающий ваш язык, сказал, ты должен учиться если хочешь быть хорошо проданным.
Ты молодой, крепкий, сильный. За тебя дадут хорошую цену в богатом доме. Но ты должен учить арабский — тогда какой-нибудь вельможа возьмёт тебя в свои аскари, в дружину чёрных воронов.
А иначе тебя продадут на солончаки в низовьях Двуречья, где ты будешь жить в сарае с сотней других поганых зинджей, которые по ночам будут ебать тебя в жопу за то, что у тебя нет члена, днями напролёт же ты будешь работать кайлом, ломая корку солончаков и лопатой вычерпывая то, что под ней, за что возможно получишь от господ лепешку.
Если бог будет милостив, однажды ты наступишь на незримую глазу трещину в солончаке, и соль проглотит тебя, растворив твоё тело без остатка.
Но раз ты здесь — ты же не думаешь, что тебе так повезёт?
— Понял?
Ласково осведомился один из тех, кто зовут себя коптами.
История VIIФарук Мир есть плоть, и законы плоти есть законы мира. Ты родился среди стонов и вздохов, среди влажных шлепков, напоминающих звук, с каким опускается нож мясника, среди жадных взглядов и продажных восторгов, среди обманчивой яркости тканей и фальшивых монет, среди срамных болезней и наркотического чада — родился в Дар аль-Кихаб, квартале шлюх, более того, даже в этом царстве плоти, тебе суждено было появиться на самом, самом дне...
Твоя мать, Азра, не была ни танцовщицей, ни певицей, не исполняла музыку и не развлекала благородных мужей беседой, но зарабатывала по два дирхема за ночь тремя отверстиями. Она уходила из дома под вечер, а утром возвращалась пьяная или одурманенная, со следами спермы на спине, животе и лице, нередко в синяках и следах от ременной плети.
В отсутствие родительницы, за тобой присматривали ее товарки. Ты помогал им по мере сил — подводил глаза, красил ногти, приклеивал накладные пряди, румянил лица, наносил ароматическое масло подмышками и в паху.
Много раз пытался ты выведать у матери тайну, стоявшую за твоим рождением. Поначалу, на вопрос "кто твой отец", женщина отвечала, что не знает, но чем старше ты становился и чем тоньше чувствовал ложь.
К примеру, почему Азра говорит, что ты родился в Багдаде, а ее сожительницы уверяют, что она прибыла в бордель с младенцем на руках, скрываясь от гнева изгнавших ее сородичей?
Других детей в борделе не было, так что в каком-то смысле у тебя было в разное время от двенадцати, до двадцати матерей — все они любили тебя и даже ухаживали за тобой во время твоих частых и неизменно тяжёлых болезней.
Но лишь одна могла поведать тебе кто ты. И ей становилось хуже.
***
Когда ты был ещё юн, мать приходила поддатой только "от друзей". Но с каждым утекающим летом, мгновения, когда Азра была трезва и в ясном рассудке, становились всё реже. За виноградным вином последовало изюмное, потом опиумная настойка. Все чаще, твоя мать пропадала в притонах курителей гашиша, где ее, доведя до совершенно невменяемого состояния, насиловали и выбрасывали на улицу полуголую.
Ты накидывал на неё покрывало
— Мама, мамочка, пойдём домой...
А она смотрела на тебя мутным, совершенно не узнающим взглядом и тянулись к твоим шальварам
— Д-дирхем... Или вина дай глотнуть... И н-ноги раздвину и з-задницу вылижу...
Сколько раз пытался ты бороться с ее пагубной привычкой. Прятал бутылки, просил помочь других обитательниц публичного дома, пытался поговорить — тогда мать впадала в дикую, неестественную ярость, ее лицо краснело, глаза начинали блестеть, дыхание оборачивалось тяжелым сопением
— Это ты во всем виноват, выблядок!
Вопила она, так охаживая тебя кулаком в висок, что ты падал на пол.
— Ты виноват!
***
На улице у тебя откровенно не ладилось. В младшем возрасте даже рабы запрещали детям играть с сыном шлюхи, когда же вы подросли, тебя мигом начали дразнить, пользуясь тем, что из-за природной слабости тела ты едва ли мог защитить себя.
— Эй, Фарук! Мы сегодня твою мамку наняли! Придёшь посмотреть? Накинем дирхем!
Кричали они. Ты не отвечал ничего — и в висок тебе прилетала коровья лепешка.
Потом тебя подтаскивали к ближайшей луже, оставшейся после дождя, и тыкали в неё лицом.
— Какой ты грязный, сын шлюхи! Ну да мы тебя помоем!
Потом каждый плевал на тебя.
Это был Джаханнам, Геенна.
И ты пылал.
***
Стоит ли удивляться, что образованием твоим никто системно не занимался? Ты и в мечети-то толком не бывал. Конечно, как все прочие, ты верил в Аллаха, временами слушал бродячих сказителей и проповедников, но едва разбирал даже отдельные буквы.
Всё изменилось когда тебе было около десяти.
Проповедник в красном тюрбане выступал на улице, но речи его отличались от того, что обычно можно было услышать в Дар аль-Кихабе — никаких угроз Геенной блудницам или обещаний умилостивить Аллаха по отношению к развратницам за скромную плату.
Вместо этого, мужчина говорил совсем, совсем иное.
— Какое дело Аллаху до брака? Разве Аллах суть не любовь?! Неограниченная любовь каждого к каждому! Разве не придумали запреты лицемеры, которые сами же первыми и вызывают вас, девы, в свои дворцы?! Они лгут всем, лгут, ибо Пророки всё ещё ходят по земле! Один из них был окружён ими, но обратился в столб света, и нынче вот-вот вернётся! Славься, аль-Муканна, скрытый под золотой маской! Славься! Вернись и очисти мир от порока и лжи, порождённых материей и плотью! Люди! Аллах любит всех вас! Аллах любит каждого! Откройтесь Аллаху и будете спасены!
Внезапно, взгляд проповедника падает на тебя.
— Ты! Ты, мальчик! Ты ещё чист и невинен! Не отравлен гнилью, содержащейся во всякой материи! Аллах любит тебя! Аль-Муканна любит тебя!
Он протягивает тебе ярко-красный пояс.
Примешь ли ты его?
***
Был в борделе один страшный человек — негр Бурдук, носящий плеть из бегемотовой кожи. Он не владел заведениями и женщинами, но управлял ими от имени владельца. Чем ниже падала твоя мать, чем реже выходила на улице, чем меньше зарабатывала, тем чаще ловил ты на себе недовольный взгляд Бурдука.
Как-то раз, когда Азра была в относительно трезвом рассудке, негр вызвал к себе вас с мамой. Обоих.
— Тупая шлюха!
Начал он, стоило вам войти в его покои.
— Ты стоишь нашему покровителю больше чем приносишь. Все что дают тебе на косметику, одежду и благовония, ты пропиваешь. Ты должна нам уже десять динаров!
Женщина тут же рухнула на колени, умоляя простить ее и обещая, что будет работать усерднее — Бурдук сделал ей знак придвинуться, а потом с размаху ударил кулаком в лицо
— А ну заткнулась, шлюха! Ты старая блядь и едва ли годишься на что-то, кроме как лежать под псиной или ослом для любителей таких забав! Но вот твой выродок — он может работать! И он будет работать или я сейчас же вышвырну вас обоих прочь!
Взгляд человека без души перемещается на тебя.
— Ты понял, шлюхин сын?! Мамка твоя шлюха! Значит и ты тоже шлюха!
— Не смей!
Взвизгнула Азра, хоть с уголка ее губ и текла кровь.
— Ты знаешь кто его отец, а?! Ты знаешь?! Ты хочешь осквернить тело потомка Пророка!
Негр заржал.
— Я христианин, тупая ты пизда! А если бы и был одним из ваших — знала бы ты сколько благородных Аббасидов торгуют жопой похлеще тебя!
Пути Трех... скоро им предстояло столкнуться с путями Четырёх, сплестись в причудливый узор, превосходящий изяществом прекраснейших из армянских ковров. Слушай же, о вазир, слушай и внимай! Ты знаешь начало истории. Ты захочешь узнать конец.
-
Прекрасные истории, каждая - как маленькая жемчужина, которые вместе обращаются в прекрасное ожерелье!
-
Да будут благословенны расуль пославшие тебе красоту, разлившуюся по абзацам прекрасного посла.
-
Великолепное начало истории! И да, непременно хочется узнать, чем всё это закончится!
-
За восточный слог За красивые истории За сложные выборы
-
А ведь круто-то как!
-
+1 здесь прекрасно всё)
-
+ Полетели.
-
Это Базза!
|
|
-
Видения былого и их проекция на текущий бой хороши!
-
И в этот момент Скатах поняла, что ее желание изменилось. Не только у Скатах!
|
|
-
- Ты на них глянь еще раз? Сомневаюсь, что инструмент уцелеет дольше пары аккордов в таком то настроении. Да ладно, всё не настолько же плохо xD
Не довольны, что дали бардессу вместо солдатки? Забыли, что лучшие актрисы - это барды? Да Бьë пять баллов вперед вашим дубовым девочкам даст в отыгрыше воительницы, а где не знает устава, там сымпровизирует. Бардессы лучшие <3
-
Да Бьë пять баллов вперед вашим дубовым девочкам даст в отыгрыше воительницы, а где не знает устава, там сымпровизирует. И не поспоришь же! Зато и сомнений никаких нет)
|
— Обеих верну живыми, – буркнула Кира в ответ на комментарий Самины. Воительница была недовольна решением Командоры навесить на неё обоих девок, но, стиснув зубы, промолчала. Спорить было без толку, потому что и возразить нечего. Кира предпочла бы посадить бардессу под замок, чтобы не мешалась под ногами, но та же точно сбежит за своей сестрой, а по пути ещё и наговорит лишнего из благих побуждений. Двоих их тут тоже не оставишь вместе по той же причине – будут искать помощи у других сестёр, чтобы спасти Аэлис. Так что придётся работать с тем, что есть. Была бы сейчас рядом Фиби, она бы нашла подход к девочкам. Но Кира просто не знала, что делать с близняшками, кроме как тащить за собой да следить, чтобы вперёд не лезли. В конце концов, всё выглядело не так мрачно. Кире было достаточно получить в помощь парочку храмовниц покрепче, и можно было бы позабыть о балласте.
— Четверо? – на этот раз Кира не смогла промолчать. По ней было видно – она явно рассчитывала, что Самина выдаст ей больше сестёр, хотя бы двоих сверху. Храмовница ещё раз оценивающе посмотрела на близняшек, перевела взгляд на Иоланду и нахмурилась. Из-за появления Амиры её возражения отложились, и следовало надеяться, что не навсегда, потому что не иначе как с дурной вестью вернулась сестра, раз так себя ведёт. Как бы не случилось чего, что прямо сейчас выходить придётся. Кира проводила взглядом удаляющуюся Командору и покачала головой, погружаясь в мрачные размышления.
— А? Да, ставьте, – повторила Кира за Иоландой и небрежно махнула рукой. Ларец и его содержимое сейчас волновали её меньше всего, но и игнорировать его было нельзя. Прочитав немой вопрос в глазах Иолы, храмовница утвердительно кивнула, отдавая разрешение на вскрытие сундука. — Так, вы двое, – Кира обратилась к послушницам, — Идите-ка, погуляйте где-нибудь недалеко в сторонке. Убедившись, что послушницы отошли на достаточное расстояние, воительница развернулась к своему отряду. — Во-первых, никаких вопросов, – сурово начала Кира, смотря на близняшек. Очевидно, хоть и Иоланда была формально её подчинённой на миссию, к ней эти слова не относились, — Не хотите лишиться языка – держите его за зубами. Воительница тяжело вздохнула и продолжила чуть мягче. — По крайней мере, пока за Колею не выйдем или не дам отмашку. Потом всё своё недовольство выскажите, если к тому времени не поумнеете. Во-вторых, Рамоны ради, никакой самодеятельности. Будет сказано лечь на землю и не отсвечивать – значит, так надо. Понятно? – это уже больше для бардессы было сказано, хотя Кира и не сомневалась, что солдатка может выкинуть что-то похлеще гражданской сестрёнки, если вопрос о спасении Аэлис встанет ребром. — Мы никуда не будем заходить, сразу отсюда пойдём. Если вам чего-то надо, сейчас говорите или потом не нойте. Заодно выкладывайте о себе всю важную информацию, чтобы потом не стало сюрпризом, что кто-то не умеет плавать или боится темноты. Только то, что действительно стоит знать, – храмовница перевела грозный взгляд с Бьянки на Роситу, вспоминая её любовь растекаться мыслью.
Убедившись, что её слова хоть немного достучались до близняшек, Кира положила руку себе на лоб и устало начала его мять. — Ладно, Иола, что там в сундуке? У тебя осталось что-нибудь в запасе, чтобы прочитать возможные следы? И, Росита, что-то из этих вещей или похожее было в твоем видении?
|
Не успели противники вступить на арену, как яркая вспышка света захлестнула её! Поднялся сильный ветер, и магия забурлила вокруг – сильная, мощная. Древняя, древнее той что владела Катерина. Магия, которая спала до поры до времени в каждой Героической Душе. Кастер сразу поняла – кто-то из врагов открыл перед ними Зеркало Души. И когда солнце засверкало на шлемах и lorica segmentata принципов, когда взметнулись вверх дротики велитов, а вдалеке донеслось ржание коней эквитов, стало понятно, чьё.
Марк Клавдий Марцелл, претор, консул Римской республики и Меч Италии пришёл на бой.
Поле преобразилось – не было больше утоптанного песка и неказистых деревянных перекрытий. Ровная зелёная трава поднималась от земли, и, на сколько хватало глаз, простиралась степь, по которой когда-то маршировали легионы Марцелла.
Даже взмывшему вверх Персею стало не по себе – он побеждал чудовищ, терроризировавших города, но целые армии? Но отступать было поздно – ведь он пришёл сюда побеждать! Завоевать для Рин победу, а для себя – новую мечту!
– Давай же покажем им силу ветра и как быстро может сверкать лезвие моего меча, Пегас! — прокричал полубог, и его белоснежный конь засиял ещё ярче, отзываясь на заветные слова. — И только не отговаривайся, что позабыл как сметать пред собой любого! – чуть рассмеявшись, похлопал фыркнувшего коня шее. – Я рад, что ты со мной на столь далеких землях...
Всплеск силы переполнил тело Персея, мана, выплеснувшись наружу, растаяла в свете солнца золотистыми каплями. Сверкнув ярким белым лучом, Пегас спикировал на легионы снизу вверх, как молния, пущенная самим Громовержцем! Сейчас он был уже не полу-человеком – в нём остался только бог.
От удара копыт о землю треснула земля, тряхнуло весь полигон, и Персей, сжимая в руках светящийся радугой алмазный серп помчался сквозь строй, сметая всё на своём пути! Ни один удар, ни единый пилум не могли достигнуть его! А он рубил, рубил словно люди под копытами Пегаса были не более чем сорняками. И даже когда сам Марк вырвался в первый ряд, видя, что никто из его солдат неспособен остановить отмеченного богами – даже его удар Персей играючи отвёл, оставив в память о себе Сэйберу глубокий порез от плеча до бедра на груди Марцелла. Сэйбера отшвырнуло прочь силой, и Персей забыл о нём, потому что никто из смертных был не способен пережить удар, решив разделаться с легионами окончательно... Райдер был страшен в своём неумолимом великолепии, разя направо и налево.
Но когда он наконец остановился, когда свечение Пегаса чуть притухло, потому что постепенно истончалась магия, взывавшая к его настоящей силе, Персей мог с удивлением увидеть, что Марк всё ещё стоит на ногах.
А пока бились римлянин и эллин, на другой стороне боя столкнулись Катерина и Сфено. В котором графиня Сфорца совершила один непростительный просчёт.
Она.
Недооценила.
ЯРОСТЬ!!!
С которой противница желала убить полубога, отнявшего жизнь её сестры. Которую, видимо, копила в себе всё это время. И два удара стилетом, которые юркая магичка успела нанести, разбились о нагрудник горгоны, которая их даже не заметила. Потому что Безумие, охватившее Сфено в следующий миг стало ей настоящими мечом и щитом. Катерина не успела уже отпрыгнуть – всё больше свирепевшая от возникшей у неё на пути преграды в виде Кастер, Берсерк мощным ударом руки впечатала женщину в землю, а затем, словно недовольная результатом, дважды опустила клинок на манер копья, пригвоздив Сфорца, причём ярость, с которой она выдергивала клинок каждый раз, заставляло тело Кастер подпрыгивать над землёй, на манер мячика.
И в этот раз уже не успела Катерина призвать всю свою силу, и как бы отчаянно она не вливала ману в глубокие раны, оставленные мечом Сфено – яд разъедал их быстрее. Эту битву львица Романьи, увы, проиграла. Печати на её теле вспыхнули – и погасли.
А ставшая свободной горгона подняла голову – и вся сотня змей разом зашипела, увидев вдалеке Персея. Берсерк, не раздумывая, рванула с места – и была ничуть не медленнее Пегаса, упавшего до этого с неба! Порыв ветра разметал в сторону тела легионеров, и змеевласая в одно мгновение оказалась рядом с полубогом!
— ПЕРСССЕЙ! — прошипела Сфено, сокращая дистанцию. — Сссудьба идёт за тобой!
Лишь благодаря Пегасу, вовремя почувствовавшему опасность, Персей успел развернуться, выставить перед собой алмазный серп – и Сфено со всей своей мощью рывка напоролась на него, так что оружие, пробив золотую пластину доспеха, по рукоять исчезло внутри! И прежде чем Берсерк опомнилась, Пегас лягнул её в живот, отбрасывая прочь от хозяина!
Но Берсерк тут же вскочила на ноги снова и пошла в яростную атаку, не обращая внимания на собственные раны. Засверкал вновь алмазный серп, бросая блики на поле битвы, отражая одну атаку за другой. Искусен был полубог, но всё было тщетно – горгона буквально прорубалась сквозь его атаки. Ещё удар, ещё! И встретивший атаку изогнутого меча ярящейся горгоны серп просто рассыпается на части, а клинок Сфено прорубает Персея от плеча до седла, а Сфено, напрягая мускулы, разрубает его вместе с Пегасом! Конь испаряется в яркой вспышке маны, и поверженный полубог ничком катится по земле, постепенно рассыпаясь в золотистый пепел.
Волею Судьбы, змеевласая всё-таки свершила свою месть.
-
Результаты боя, конечно, внезапны и удивительны - и тем они интереснее!
-
Подсчёты, конечно, зубодробительные! И описания сочные! Спасибо <3
-
РЕЗНЯ!
-
+ Крутая битва.
-
Красивый бой с неожиданной концовкой.
|
Тихо все. Ну, то есть, конечно же, относительно тихо - с тех пор, как Роберт оказался на этом диком - в плохом смысле этого слова - острове, в тишине ему, кажется, не довелось побывать ни разу. То стреляет кто-то, то что-то взрывается, то гудят движок какой-то. Что там за херь, кстати, катается-то? - Короче, парни, как-то раз один мой знакомый решил сгонять к девочкам. Ну вы поняли, типа, туда-сюда, все дела... Осторожно выглянув из-за "подоконника", сержант полуползком-полуприседом сместился к другой рукотворной дырке в местных интерьерах. - А к нам в город как раз цирк приехал, в поле шатры свои ебучие разбили - все как положено... Оценил обстановку с другой позиции, с иного ракурса - все, снова в путь. - И, в общем, слухи пошли, что там местные эти, ну, кто они там, блять... Утерев выступившую на лбу испарину - блядская жара, стоит пальцем шевельнуть, уже потеешь как свинья - пополз к противоположному краю их бастиона. - Циркачихи, короче, клоунессы, жанглерши, в общем, кто-то разузнал, что они за доллар продают проход в первые ворота. Ну вы прикиньте - считай, как в кино четыре раза сходить. В десятый, кажется, раз за последние минуты сплюнул осевшую на зубах пыль. - Сука... Только не в кино. И, короче, знакомый слил с батиного "Форда" горючки галлонов шесть, может, продал его товарищу моего бати, выручил тот самый доллар, и пошел... Добравшись до одного из входо-выходов, привалился спиной к деревяшкам, вытянул ноги. - Так... И, блять... Короче, оказалось - реально, доллар даешь управляющему - и тебя запускают, типа, в такую темную комнату, в шатер, кабина предсказательницы, типа, и там на стул садишься... Бросив быстрый взгляд на то, чего там такое громкое катается, тут же сунулся обратно. - Темнота, все дела... И, короче, тебе там, ну, гадают, типа... Ну, короче, вы поняли... На пару мгновений прижавшись затылком к бамбуку, прикрыл глаза, переводя дыхание. - Так... И, типа, в общем, зашел он, сел - а там, реально, ну, типа, в темноте ему кто-то, ну, погадал, короче. Зубы, в общем, "Гарандом" его почистили. Ну и все, он довольный как Линкольн перед театром, выходит, такой, знаете, король жизни - за доллар-то... Обратно пополз, загребая локтями мокрый от крови песок, вперемешку с засохшей грязью. - И, в общем, задержался чего-то у этой палатки - ботинок заправлял. Вернувшись на стартовую позицию, снова сел, опять ноги вытянул. - А потом глядит - сзади, из-за шатра, тот мужик, управляющий, выходит, усы, такой, оглаживает, центы на ладони перебирает и, типа, "Доллар есть доллар, ребята". Подхватив ладонью цевье ружейное, довернул ствол туда, к окну.
-
Стра-а-ашные истории сержант рассказывает, однако!
-
Ахахах) Плюс есть плюс, ребята!
-
Концовка была ожидаемая, но всё равно заржал
-
Завязка, кульминация, неожиданный финал.
|
|
|
Септ некоторое время смотрел в спину Грилу. После чего повернулся к Оуэну. Лишние свидетели при разговоре им были не нужны, особенно кто-то, кто мог бы нашептать лишнего их недавнему гостю. К сожалению, некоторые вещи, которые Септ хотел бы сейчас сказать, нельзя было говорить при Аммосе, но его присутствие было в некотором смысле даже полезным. Он знал о городе больше, чем все они вместе взятые, и на те вопросы, которые ему нужно было задать, должен был ответить без колебаний. А нежелание ответа также стало бы определенным знаком. Но прежде…
- Оуэн, можешь осмотреться? Лишние уши или глаза нам сейчас прямо совсем ни к чему.
Когда полукровка убедился, что их беседе никто не помешает, и что лишних ушей рядом нет, Септ, бросив взгляд на Эдваса, обратился к виккенцам. Конечно, он некоторое время колебался, думая, стоит ли "приоткрываться" перед особо важным полуоборотнем, но, взвесив за и против, решил, что это поможет им втереться в доверие, а не наоборот.
- Айлинн, ты, действительно, молодец. Но, перед тем, как отправимся отдыхать, я бы хотел сказать несколько вещей. Мистер Грилл существенно преувеличил свою значимость, набивая себе цену. И цену же он приуменьшил – он в состоянии заплатить больше. Насколько я понял, цена золотого тут и…
Септ запнулся, с трудом удержавшись от того, чтобы бросить взгляд на Аммоса. Он хотя старался вслушиваться во все разговоры, никак не мог вспомнить, говорил кто-то что-нибудь, что позволило бы сделать вывод, что они из одного и того же места родом. И решил не рисковать
- …там, откуда я родом, разная. И триста золотых может быть и приличная, но не такая большая сумма.
В этот момент глаза его были устремлены на Айлинн. После резни в Виккене Септ рассматривал почти все вокруг через призму функциональности, того, как это можно обратить в инструмент для достижения цели. Он смог исключить из этого своих собратьев и сестру по несчастью, но остальное… давалось с трудом. И деньги, разумеется, были исключительно инструментом. Мысль о том, что для остальных они могут быть чем-то другим в голову не приходила. До практически вот этого самого момента.
- И она сопряжена с значительным риском, который лишь увеличится, если мы решим далее с ним сотрудничать. Я не ожидал от него высоких моральных качеств, но был уверен, что про собратьев по Гильдии он будет молчать. И нас он продаст. Не сразу и не страже, разумеется. Может быть даже немного неохотно. Если хотим иметь с ним дела, то нужно подумать над способом это делать безопасно.
Он посмотрел на "спасаемого" полурослика. Немного лести, он должен быть на нее падок. И какое-то подтверждение о том, что пока основывалось на довольно шатких фактах и интуиции самого Септа.
- Мистер Аммос, вы же из Грастов, явно лучше нас знакомы с городом, это вообще норма в Гильдии, говорить о своих и браться за любую работу, даже поперек собратьев по цеху, или нам, скажем так, попалось гнилое яблоко?
|
Манго Ганни ничего не отвечает на твои слова, только шевелится, припав к склону воронки. Крот и Уистлер тоже шевелятся, пихают тебя каблуками, выбираясь из неё через лаз. Достаешь гранаты – ребристые зеленоватые, с желтой полосочкой наверху корпуса. Клик! – шипит. Пошла! И еще одна – пошла! И еще... Да-дааах! – это первая взорвалась. И еще одна – пошла! Они улетают куда-то в небо, ты только примерно можешь прикинуть, какой силы должен быть бросок, чтобы гранаты легли где-то близко к япошкам. Да-даах! Все, последняя. Швыряешь её, чувствуешь пустоту, потому что гранат больше нет, и в этот момент пули снова горстью хлопают по земле впереди, а тебя бьет сзади в спину, в поясницу. Боль – тупая, почему-то не как будто тебя пронзило, а как будто вдарили чем-то тяжелым, вроде кулаком... Лежишь, стиснув зубы. Вроде не в позвоночник, но все равно. Ганни, наверное, сам-то не выберется – с простреленной ногой и рукой? Об этом ты подумал? А ты выберешься теперь? От поясницы расходится нехорошая ломота по телу. Пробуешь пошевелить пальцами ног в ботинках – вроде живые. Трогаешь ганни за плечо – за правое, здоровое. Еще разо...
И понимаешь вдруг... не-не-не-неее! Переворачиваешь его на бок – так и есть.
Кремень мертв. Пуля попала в грудь, видимо, из тех, что пробили землю. Струйка крови стекает вниз, прямо по пыльной куртке, и это как джем по земле – противное ощущение, когда видишь, как сладкое смешивается с пылью. Грязно как-то сразу на душе, липко. Бросаешь его, пробуешь выползти – копошишься в воронке, как червяк, как насекомое. Потом у тебя все же получается развернуться, несмотря на боль в пояснице, ползешь в лаз между разваленными бревнами, приподнимаешь, ожидая нового удара в спину.
Нет, вроде прошел. Вроде жив. Пляж, море, чайки – "все как вы заказывали", только вместо чаек барражирует в вышине гидросамолет. Для него ваши страдания – непонятное шоу. Вглядывается себе и думает – чего они застряли на берегу-то?
Отползаешь в сторону, под стеночку, под стеночку. Милкшейк лежит в песке, распластав руки, словно ящерица, смотрит на тебя вопросительно. По выражению твоего лица он не понимает, ранен ты, цел или вообще сейчас помрешь. – Все в порядке, сэр? – спрашивает он. С другой стороны от лаза – Крот и Уистлер. К тебе подбирается, пригнувшись, Дасти. С ним Скэмп, больше пока никого. Оба хмурые, оба знают, что "не молодцы". – Какие будут приказы? – спрашивает Дасти. Поясница болит, как будто ты старый дед и разваливаешься на части, немота и ломота. От места попадания расходится слабость, хочется прилечь. А японцы – в тридцати ярдах, засели в бетонных коробках. Молотить стали поменьше – может, это ты их расшугал гранатами, а может, патроны берегут, а может, просто никто не высовывается, вот и не стреляют почти. Вокруг пальба идет, и теперь уже явно, отчетливо слышно танки на левом фланге. Смотришь в сторону правого фланга, полулежа лицом к воде – оттуда кто-то лупит из винтовок, отрывисто, по одному выстрелу, видимо, быстро прячась после каждого выстрела. Блондин, наверное? Им отвечают – тоже не градом выстрелов, но и не робко. Потом ручник даёт длинную очередь, и выстрелы стихают.
– Я говорю, что делать? – спрашивает Дасти. Лицо у него усталое и слегка потерянное. Он даже "сэр" тебя не называет – как-то не располагает обстановка, знаешь ли. Где его бойцы? Где вообще все? Кто держится? Кто сбежал? Кто отступил? Куда? Где их теперь искать? Что делать? Неизвестно. Ни в каком учебнике по тактике ты не прочтешь, что делать, когда ни хрена не понятно, ничего не видно, никто ничего не знает. Вы уже все проиграли, или еще нет? Япошки сейчас кинутся в атаку, и она будет последней, или еще пока нет? Будут подбираться к вам? Атакуют в другом месте? Что делать? У кого теперь спросить?
Ни у кого. Надо было спрашивать, пока комендор-сержант был жив, теперь-то... Теперь ты – крайний, кому задают этот вопрос.
Ты – старший в этом дурдоме, новенький главврач, и ты оказался без бригадира санитаров. Тот самый Кремень, помнишь, он назвал тебя "ебаным резервистом" в Новой Зеландии. Теперь он лежит в воронке. Скоро его засыплет песок, осыпающийся со стенки. Он погас. Как другие морпехи, которых ты не захотел или не успел узнать поближе. Гаснут одна за одной искорки. Был человек, и нет.
"Поймите, вы скоро все сдохнете," – говорит вам этот остров. – "Поймите же. Прочувствуйте момент. Второго такого не будет. Вы сдохнете – и все. Скажите что ли что-нибудь на прощанье. Хотя... хотя какая разница – если все подохнут, то некому будет ничего никому рассказать. Вас как бы не было. Вас поделит на ноль. Вас всех как будто не было. Вас всех скопом проглотит небытие." Глухо и далеко раскатываются со стороны моря выстрелы пушек – это эсминцы из лагуны стреляют по берегу, не по вашему, по РЕД-3. Вжжж! – доносится рокот снарядов – Та-ба-дааам! – ложится залп.
Не знаешь ты, что делать. Нет никаких готовых ответов. Знаешь только, чего нельзя делать. Нельзя сдаваться. Нельзя унывать. Нельзя геройски погибать. Нельзя делать вид, что ты воюешь один. Нельзя быть просто Френсисом. Нужно как-то собрать людей, как-то разобраться в том, что же происходит. Сказать им что-то короткое, важное, емкое. Что? Как? Никто теперь не подскажет, прости. "Давай сам теперь".
Ах, да. И еще ты ранен. Как ни странно, боль вроде бы несильная. Но это так бывает – сначала несильная, а потом слабеешь и уже вообще никакой. Пытаешься ощупать рукой спину – очень неудобно, мешается амуниция, и любая попытка изогнуться, скрутиться – делает больнее.
Чертов самолет. Чертовы пушки. Чертовы выстрелы. Чертова боль. Все отвлекает, а надо собраться. Ох как надо собраться...
Крот Передаешь гранаты командиру, он бросает их одну за другой. Вы с Уистлером, как один запутавшийся в ногах таракан, пытаетесь как-то перевернуться на дне воронки, лишь бы не подниматься выше той черты, что отчеркивают японские пули. Не с первой попытки но удается. Уистлер проворнее – он лезет первым. Выбирается, видишь его ноги, его подошвы, его плечи в проеме. Успел. Лезешь сам. Пули вдруг чирикают по бревнам, голова сама втягивается в плечи. Ползешь, натыкаясь на оскаленные изломы бревен, острые, способные и руку пропороть. Все такое опасное тут вокруг. Такое нехорошее.
Вылезаете из лаза, перекатываетесь вправо, то есть, если смотреть оттуда, откуда вы пришли, влево от пролома. Уистлер сидит ближе к лазу. Он ждет, как там Манго. Наконец, тот показывается – вываливается, еле двигаясь, перебирается на другую от вас сторону. Так, если разобраться, он ведь вас спас двоих. Если бы он гранатами япошек не отпугнул, может, они бы уже были тут... Ганни почему-то не видно.
К вам на карачках подползают Дасти и Скэмп. – Копыта подберите, – ворчит Дасти и лезет мимо вас, поближе к лейтенанту. Скэмп остается рядом с тобой, осторожно прислоняется к кокосовым бревнам. На руке у него – свежая ссадина. И весь он какой-то запыленный. Все ваше отделение теперь – из одних "дасти". Да и вся рота... да что там, вся вторая мардив, кто до берега дожил. – Дали нам пизды, – говорит Скэмп слегка заплетающимся языком. – Слышь, Крот... Его взгляд скользит по воде, по песку, по вашим ботинкам. Потом он тычет пальцем в твою винтовку. – У тебя затвор песком забился, ты вообще видишь. Смотришь – и правда, забился. Нет сил потрясти, дуешь, переворачиваешь, в надежде, что пыль высыпется сама. Тянешь на себя – идет до половины, а потом всё. – Крантец, – комментирует Скэмп. – Давай патроны сюда, раз все равно винтовки нет. У меня не осталось почти. Он достает из кармана брюк свою плоскую фляжечку, болтает ею так, что слышно плеск. – Будешь? Там на двоих как раз. Надо добить, чтоб япошкам не досталось.
"Хлебни, а то когда еще?"
– Сука, ничего им не оставлю, – бормочет он зло. Он злится, и от этого ему, наверное, не так страшно. – Ничего, сейчас танки им дадут просраться...
А ты... Ты теперь, выходит, безоружен. Тут и так люди долго не живут, а без оружия... А может, не в оружии сейчас дело? Все равно... в кого стрелять? Высунуться, чтобы тут же словить пулю? Глупо, учитывая, что у тебя болит голова и вообще ты сейчас стрелок так себе. Хотя в настоящем бою меткость, похоже, важное, но не главное.
|
|
-
Да и как же была прекрасна в мыслях картина обезглавливания того, чьи губы горгона целовала днём ранее... Жестоко 🥲
-
– Займи чем-нибудь нашу буйную подругу, пока я разберусь с меченосцем. Весьма и весьма неожиданное, но лестное предложение!
|
|
Сцепив руки перед собой, Иоланда внимательно всматривалась в молодое лицо, внимая в рассказ Роситы. Временами она хмурилась, едва заметно кивала головой, будто бы отмечая какие-то вещи для себя, чтобы спросить их на будущее. Иола в том числе старалась остановить своё внимание на каждом из имён, не то копаясь в памяти, не то попросту запоминая их на будущее. Хотя, конечно, им уже и не пересечься с «отцом Флорианом» и его приспешником, раз по итогу их головы натолкнулись на землю без возможности увидеть свет. За последние несколько часов митриане и их вмешательство в жизнь Купола уж стали слишком частые... особенно, когда прежде никогда с ними не сталкивался. Сначала загадочное письмо, теперь — это. Даже самый большой скептик должен увидеть в этом с десяток совпадений, что уж говорить до Иоланды, видящей в этом ещё больше смысла. — Росита, — она подаёт свой голос в моменте, когда выдаётся пауза, — ты не помнишь имя, — Ио запинается, а затем задирает две руки в воздух, сгибая по два пальца пополам несколько раз, — важной церковной шишки или митриане его не называли? Вместе с этим она готовится ещё спросить и про самих наёмников, но Искра поясняет ей очевидное и здесь: что может разозлить людей ещё больше, неработающих на церковь, кроме как втянутость в их дела?
Дальше разговор уже прошёл без перебивок, по крайней мере, со стороны служительницы. Она покивала головой на слова Киры, вслух только коротко отметив, что косматых ещё и немного — это тоже сыграет свою игру. В конце концов, пять человек пусть и отряд, но до сих пор неподготовленный к тому, что в их сторону выдвигается команда из... Иоланду берут с собой? Её глаза широко раскрываются, а сама она от неожиданности отступает на полшага. Светловолосая с мгновение тупит взглядом в землю, потом ведёт им выше, замирая глазами на Кире. Она ведь не ослышалась? Дело было далеко не в страхе или непонимании, где первый не был привит ей с самого детства, вынуждая Иоланду так или иначе ходить по грани и общаться с теми, кому не повезло больше, а второй исчезает, стоит только подумать о степени темноты, в котором оказались все сёстры, под Куполом или здесь. Рук не хватает, отправят кого угодно, кто может стоять на ногах и варить котелком, и всё же... Она «просыпается» от голоса Самины, когда женщина уточняет о возражениях. Иола сжимает губы в тонкую полоску, качнув головой, переключая своё внимание на вещи, принесённые прежде отошедшей Амире. Об этом она уж тоже вспоминала; казалось, что они стоят здесь совсем недолго, однако из-за того, как спешно менялось одно на другое, Иоланда чувствовала себя словно прошёл целый день. Четверо. Значит, бардессу тоже отправляют в отряде? Женщина морщит нос скорее непроизвольно, подумав о том, что может произойти, окажись они в неудачном положении. Умереть той, которая смотрела на свет не один десяток не так обидно, как той, что родилась совсем недавно. С другой стороны, они ведь даже не знают, с чем имеют дело. В голове вдруг снова вспомнилась история становления содружества и её основы; может, если речь идёт о порождениях Хаоса, иметь плечом к плечу одну из её представительниц, пусть даже такую молодую — это хорошая идея. Она смотрит на уходящую прочь главнокомандующую достаточно долго, чтобы задаться себе вопросом в голове: схожие ли у них мысли об этом или у Самины есть свои причины отправлять вторую Искру следом? — Ставьте, пожалуйста, — о себе Ио напоминает быстрее, чем храмовница, ведя рукой к земле. Вместе с тем, как ларец ставится на землю, женщина и сама сначала сгибается, а затем и вовсе присаживается к траве, положив ладонь на крышку, проведя по ней пальцами. Она смотрит на Киру снизу вверх, приподнимая бровь, тем самым, спрашивая разрешение. В конце концов, её назначили старшей; пусть Иоланда никогда не служила, тем более, под началом Киры... не хотела делать того, чего от неё пока не требовали.
-
Интересно наблюдать, как ситуация "раскачивает" нервы бедной Ио.
-
Иоланду берут с собой? Без такой рассудительной и внимательной к деталям барышни нам не справиться -)
|
|
— Конечно, спрячу. А то ещё слишком залюбуетесь им и потеряете концентрацию, — насмешливо ответила Балину Первая. — Не хочу, чтобы Лев потом обвинял меня в том, что вы проиграете. — Сильвана Левермонт, — повернулась она к Марку, — Не буду просить запомнить. Всё равно в этом нет никакого смысла. * * * — Личный транспорт? Хм... можно подумать, — кивнула Рин в ответ Айдану. — В конце концов, можно арендовать машину недорого. Не знала, что у тебя будут навыки вождения, Ассасин! — Эдвин – имя, МакКинзи – фамилия, большой парень! — радостно пояснил Второй, возможно слишком радостно – всё-таки, выдержать пристальный взгляд Минамото, который кого угодно мог бы заставить понервничать, было не так-то просто. Тем не менее, какой-то "проблемы" бросавшейся в глаза Арчер в Судье не увидел. Разве что, слишком шумный и торопливый. Но впечатление человека "бесчестного" тот не производил. *** Если шеф-повар и был удивлён заказами компании, то виду не подал, продемонстрировав достойный уровень профессионализма. — Насчёт кабана, конечно, есть изрядные проблемы, но я могу предложить взамен запечённого целиком поросёнка в яблоках. Правда, придётся немного подождать. Зато будьте уверены, его размер вас не разочарует, — улыбнулся мужчина Балину. — Фазан... хорошо, птицу мы готовить умеем, и а любители "охотничьих" блюд у нас бывают. — Принято, — кивнул Артур Айдану, записав и его пожелания. — Скромно, но со вкусом. Глинтвейн вам принесут почти сразу. Возмущение Сфорца на тему горячих блюд было же встречено с ещё более широкой улыбкой, чем аппетиты Балина. — О, вижу, леди из Италии. Да, в этой стране знают, как получить удовольствие от еды правильно, — усмехнулся Артур. — Всё будет сделано, сударыня. Не гневайтесь, что мы здесь едим обычно горячее вначале: наш климат немного отличается от вашего, поэтому приходится заниматься таким безобразием. Боюсь, ещё с павлинами будет беда: они нынче в красной книге, и меня посадят раньше, чем я приготовлю вам десерт. Надеюсь, я смогу вас подкупить карпаччо и салатом из осьминога? Или может быть "Пармиджана ди меланцане"? — А вы, должно быть, недавно из Японии? Будет исполнено, —кивнул он Минамото. — Просто рис – как-то скромно... но будьте уверены, я постараюсь сделать его самым рассыпчатым и душистым. Если позволите, ваша итальянская соседка мне напомнила об одном блюде, которое вам может придись по вкусу: аранчини, рисовые шарики с начинкой из сыра и овощного рагу. Меньше всех удивила, пожалуй, Скатах – но наверняка Артур ей за это был более чем благодарен. Конечно, любой шеф-повар жаждет восхитить своих гостей чем-то уникальным, но остальные уже подкинули достаточно задач – нужно же было на чём-то и отдохнуть душой! Так что Артур благодарно кивнул Скатах, сделав пометки в своём блокноте. Последней была Сфено – она запросила extra rare стейк, чем, кажется, одновременно удивила и угодила Шону – это было самое "английское" блюдо из заказанного. Наконец, приняв все пожелания, шеф-повар удалился. Он не стал обнадеживать, касательно сроков – заказы были достаточно обширны, а многое из того что было заказано, явно требовало именно лично его, Артура, рук. Но гостей не оставили ожидать в одиночестве даже первого блюда: очень скоро на столе появились всевозможные закуски – от простеньких бутербродов с красный рыбой и черной икрой, до различных произведений искусства, на которых громоздились одновременно: оливки, помидоры, моцарелла, салат, укроп, чеддер и ветчина. Паштеты, разнообразие которых приближалось к бесконечности – несколько видов куриных, с добавками из специй, чеснока говяжьи с зеленью, свиные с перцем... Легкие фруктовые салаты из манго. маракуйи, апельсинов и клубники, более "тяжелые" овощные, в которых сверху щедро украшенные разноцветными листьями салата. Был среди них и салат из артишоков: для него Артур выбрал сыр фета напополам с пармезаном, и розовым перцем. Раньше всех (если не считать стейк, заказанный Сфено) принесли рис в шариках, на которым ещё вился легкий дымок – на большом блюде, вокруг которого были расставлены плошки с различными соусами – от карри до какого-то йогуртно-чесночного, с необычным послевкусием. Затем к нему добавилось несколько видов птиц и заказанные Катериной супы и блюда Скатах. А следом под всеобщее ликование появилась целая свинья, занявшая целый стол, который пришлось добавить к уже выбранному. Над розовеющей корочкой кожи вился ароматный дымок с запахом специй, чеснока и яблок. Предложение выпить за мастеров – тем более вместе, а не по очереди, смутило и Льва, и Тосаку. — Спасибо! — хором отозвались парень и девушка, явно смущенные таким вниманием, но всё-таки чокнулись бокалами с остальными. — Ну что, давайте есть? — предложил Лев со свойственной ему непосредственностью. — Господь, да благослови этот ужин, и тех, кто за него платит! В ответ Тосака пихнула его локтём.
-
Гастрономически весьма вкусный пост)))
-
— Ну что, давайте есть? — предложил Лев со свойственной ему непосредственностью. — Господь, да благослови этот ужин, и тех, кто за него платит!
В ответ Тосака пихнула его локтём.
Орнул в голосину.
|
- Понятно, - кивает Самина, и Росита не может прочитать по ее лицу, узнала она имя мамы Лады или нет. Вообще, трагическая история Франки в свое время здорово нашумела, и Старшие Крепости вспоминают ее и до сей поры, однако тут все-таки другая контора, сильно ли их интересуют дела армейских?
- Я так понимаю, у мамы вы одни? - догадаться было легко, наверное: хотя в историях появления на свет Искорок бывали определенные частности, в основном к Аэлис с мольбой о дочерях шли с такими же обстоятельствами, как у Лады. - Что ж, сестра Кира, это несколько усложняет ситуацию: хотя бы одну из них тебе надо будет вернуть матери живой.
Росита видит, как морщится Командора, словно от физической боли. Стоящая чуть позади Кира этого не улавливает, однако она понимает другое: бардесса попадает в их отряд не только из-за своих магических и иных талантов. Не только из-за объективной безысходности ситуации, когда непонятно, где же брать подходящих Сестер. Самина отправляет девушку за Колею, чтобы избежать утечки информации - прячет концы, если по-простому. Логика - скверная логика, очень скверная! - в этом есть, раз уж решили и в самом деле идти в благой лжи до конца, и что толку, что саму ее, потерявшую несколько часов назад единственную дочь, должно от такого изрядно корежить?
Их будет четверо. Четыре игральные кости в кулаке. Чет-нечет, жизнь-смерть. Командора сделала ставку и сейчас решительно швырнет их за Колею... Да:
- Ладно, стр... - очевидно, Самина хотела сейчас выстроить всех четверых в одну шеренгу и через "становись-равняйсь-смирно!" довести им задачу, однако, бросив взгляд на собравшийся контингент, решила, что это будет выглядеть глупо. - Так, слушайте приказ временной главнокомандующей: в целях проверки сведений, полученных рядовой Роситой, дочерью Лады, сформировать сводный добровольческий отряд в составе: Старшая - храмовница Кира, дочь Мирьям, заместительница - сестра Иол...
Тут пришлось прерваться, ибо вдали появилась, наконец, Амира с ларцом, который по-прежнему несли те самые изгвазданные в крови послушницы. Эта смуглокожая девица в приталенной совсем не по-полевому форме и в неестественно крепко сидящем на стянутых в пучок волосах малиновом беретике издалека была опознана Роситой как канцелярская. Ординарка какая-нибудь или как их там в Храме именуют. Прервавшаяся на секунду Командора все-таки озвучила списочный состав их отряда из четырех Сестер, а затем прокомментировала:
- Имеются возражения или уточнения? Нет? Тогда сейчас прямо и оформим на бумаге. Давайте там уже шире шаг! Пять раз можно было смотаться до Старой Крепости за это время!
Приближающаяся Амира, кажется, попробовала ускориться - но делала это явно не слишком старательно, на вкус той же Роситы, которой и самой не раз приходилось бегать под таким вот начальственным цуком.
- Все принесла обратно? - спросила нетерпеливо Командора.
- Так точно, - Амиру, кажется, не слишком беспокоило или интересовало порученное, на ларец она даже не обернулась. - Сестра Самина, я могу поговорить с вами наедине?
- Чегооо? - недоуменно протянула Командора, однако тут она натолкнулась на взгляд помощницы - непривычно жесткий и упрямый. Кира знала Амиру как особу достаточно покладистую и не отличающуюся дерзостью - собственно, учитывая крутой нрав Самины, без покладистости и с гонором никто возле нее больше пяти минут не продержался бы. Должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы нумантийка смотрела в глаза своей начальнице вот так. И, кажется, обе пожилые храмовницы легко догадались, что же произошло.
- Ну добро, пойдем поговорим, - хмуро отозвалась Командора. - Так, сестра Кира, сестра Иоланда, мне нужно, чтобы вы еще раз изучили наши трофеи всеми доступными способами. И резвее, пожалуйста, время не ждет.
Самина и Амира ушли примерно в то самое место, где только что вела приватные переговоры с Командорой Кира. Повисшую не несколько мгновений тишину прервал смущенный кашель одной из порядком взмокших послушниц:
- Сестра Кира, так нам чего - ставить его или как?
-
что-то страааанное происходит!
-
Да уж, беда не приходит одна: и, кажется, Сите настала пора это понять.
-
Шушукаются там, понимаете ли! А нам гадать)
|
|
|
Несмотря на прожитые века и пролитые реки крови, Скатах в чем-то осталась обычной женщиной, которой хочется хорошо выглядеть. Тело у нее было отличным. Осталось его немного подчеркнуть одеждой. Правда длинные платья она не любила еще в бытность шотландской принцессой. Поэтому остановила свой выбор на более простой и удобной одежде. Наверное, ее можно было отнести к стилю «этника». Короткая юбка в клетку, в цветах ее клана, топ, расшитая бисером рубаха из льна с коротким рукавом, которую женщин не стала застегивать и макасины на ногах. Свою гриву волос Скатах оставила распущенной. Из украшений выбрала солнечный кельтский крест и браслеты. Ногти покрасила в синий цвет. По дороге в ресторан она шла рядом с Балином, но не стала хватать его за руку, как Сфено Марка. Если рыцарь захочет, то сам предложит руку, а навязываться воительница считала ниже своего достоинства. Совместный ужин служил отличным доказательством того, что этот турнир совсем не смертельная битва, несмотря на заманчивый приз. Хотя, кто знает, возможно дальше им и придется убивать друг друга. А пока можно просто наслаждаться жизнью. Скатах уже успела оценить технику изменившегося мира. Теперь можно было не только петь самой или слушать выступление барда, а просто слушать записанную музыку. Так что Скатах по дороге шла в блютуз наушниках, знакомясь на ходу с современным искусством. В ресторане она ответила на поцелуйчик Катерины и поприветствовала остальных соперников и их Мастерицу. Заказывать Скатах не торопилась, ей было интересно, что выберут остальные да и повторяться не хотелось. Заказ итальянки ее позабавил. Она засомневалась, что ей тут подадут лебедя или цаплю. Самой женщине хотелось попробовать то, чего в было в ее время, так как тут успели открыть кучу новых земель. Так что для начала Скатах заказала подать ей овощи в том виде, в котором повар хочет представить их вкус наилучшим образом. Ее интересовали томаты, картофель, кукуруза и сладкий перец. Основным блюдом воительница выбрала рыбу, тем более, что ее почти не просил. Конечно, морского чудовища люди ей предложить не могли, поэтому она скромно выбрала копченного угря, запечённую форель и «морское» ассорти из креветок, мидий, краба, кальмара и других гадов. Ну и на десерт тоже блюда из других стран и времен: тропические фрукты, шоколад и мороженное. Из напитков опять же что-то новенькое, вроде водки, текилы, виски и тоник для них. Еще Скатах несколько удивило отсутствие нужной суммы у их Мастера. Это Лев такой растяпа или церковь несерьезно относится к турниру?! Оба варианта из разряда "ничего хорошего". Как Слуга она получила информацию о финансах современного мира. Удобно. Можно не таскать с собой тяжелое золото. Так что, Ватикан не догадался выдать своему человеку карту с неограниченным кредитом?! Серьезно?! Ну, пусть даже с ограниченным, что такое десяток или сотня миллионов, когда на кону стоит Грааль?!
-
Так что, Ватикан не догадался выдать своему человеку карту с неограниченным кредитом?! Тоже негодую!
-
Скатах чудо как хороша, и с выбором нарядов, и с заказом еды, и, конечно, с вопросом финансовым)
|
Если попробовать подобрать эпитет тому, как выглядел огромный Арчер рядом с миниатюрной Госпожой, то больше всего подошло бы слово «батя». Одежда – самая простая и удобная, а ещё демонстрирующая рельеф мышц и жил. Настрой – расслабленно-спокойный, отдающий безобидной снисходительностью к нраву милой маленькой магички. Непринуждённо блуждающая улыбочка на лице. Но в глазах при этом явственно читается взгляд пустельги, готовой чуть что – обрушиться с небес на любую угрозу, которой хватит наглости встать на пути Рин. Ну или не небес, а просто хотя бы с высоты собственного роста. Восстановление после боя пошло на пользу Слуге. – А Эдвин, это имя, или фамилия? – на всякий случай уточнил Слуга. Отношения этих двух магов выглядели для него достаточно близкими. Напоминая самураю о том, в чём он не смог реализоваться при жизни. И вот Арчер уже изучал МакКинзи, словно пред ним ухажёр его дочери. Тамэтомо вообще рассматривал вещи без всякой ложной скромности. Иногда даже с такой, почти что детской, непосредственностью. Особенно когда дело касалось машин, зданий, да ресторана. Никакие знания Грааля не заменят личный опыт у человека. – Вот это да! Чудеса-то какие, чудеса! Уже в ресторане, самурай не стеснялся своего внешнего вида. Среди аристократов он, кажется, был наименее аристократичным. Но самооценка Тамэтомо была такой же здоровой, как и он сам. Арчер уважительно, – с ладонью на сердце, – поклонился Балину; далее дал более простой приветственный поклон перед Марком и Львом. Щупать друг другу ладони – это всё-таки удел европейцев. Женщинам, включая Судью, Тиндзэй Хатиро также отвесил поклоны: немного, – достаточно в меру, – с налётом флирта. Чуточку задержался со взглядом на Сфено: непривычный к подобным платьям, Слуга слегка смутился. Наконец: покивал сотрудникам ресторана. Вроде бы никого не упустил? Послушал, что люди вокруг него хотят для себя. Задумался. Всё странное, заморское, не родное... – Риса кастрюлю и сакэ чашечку! – скромным басом заказал самурай. Правда: без особой надежды. Не похоже, что здесь японская кухня... Но и попробовать стоило! – Эм... Мальвазии?.. Пришлось уточнить, о чём речь. И уже затем налить Синьоре бурый напиток. Приятному человеку не жалко сделать приятно. Минамото не гордый. Японец присоединился к Катерине с однозначным возгласом: – Согласен!
-
Никакие знания Грааля не заменят личный опыт у человека. Истинно так! Риса кастрюлю и сакэ чашечку! – скромным басом заказал самурай. Чудесная фраза)
-
И вот Арчер уже изучал МакКинзи, словно пред ним ухажёр его дочери. Милота :3
|
Томми во время переговоров с «ложно обвиненным» бандюганом, бывшим, скорее всего, мразью гораздо большей, чем рыжие плоды многолетнего кровосмешения, ожидаемо молчал. Да и к чему ему, остолопу рот лишний раз открывать? Только позориться зря. А среди виккенцев, к счастью, и так хватало и желающих поболтать, и, что куда важнее, умеющих говорить складно и по делу. Сам же, то ли «мастер Барнс», то ли «мальчик» после скоротечной драки с Шакли и отъема их плота вообще почти ни слова не проронил. Перекинулся только парой фраз с Бобом, когда тот принёс нож Спива. Поблагодарил, поинтересовался, будто бы невзначай, может ли тот плавать в реке, да предложил поближе к их плоту держаться. Ну, типа на всякий случай; мало ли что. Хотелось напрямую предложить оказавшемуся единственным встреченным в большом мире нормальным «человеком» таракану бежать вместе с ними, но, не зная, что на это скажут остальные, на приглашение Молчун так и не решился. Струсил, что его не поддержат, если уж быть совсем честным. Кеннета за возможность смыть грязь, конечно же, тоже поблагодарил, а потом затих на краю плота, погрузившись в мысли совершенно невесёлые.
Мысли Томми, как и он сам, были простоватыми, но от этого ничуть не менее печальными: Томми думал, что потерял себя. Что предал надежды родителей. Что проклятые «матушкины» фанатики и породившая их выгребная яма, гордо именуемая градом Касторажем, украли у него не только привычную жизнь, но и то, что делало его им. Его суть. Его душу. За последние пару недель он успел убить человека, потерять веру, с которой вырос, лишиться семьи, согласиться работать на преступников ради призрачной надежды отомстить, оттолкнуть от котла с едой невысокого мужичка со смешным, свёрнутым на бок носом, который, должно быть, сейчас тихо плачет где-то в темноте, скрученный голодом в бараний рог, и, наконец, схватиться насмерть за право просто сидеть на гребенном ящике в, мать его, трюме корабля-тюрьмы. Если уж это не история потери себя, то ничто нет. Молчун более не был Томасом Барнсом из Виккена, а кем был, хрен кто разберет, но вряд ли кем-то хорошим. У хороших людей, а конце концов, когда они смотрят на говорящее дерьмо вроде “мистера” Грилла, не возникает желания вцепиться ему в шею и сжимать ее до тех пор, пока не лопнут хрящи и позвонки.
-
украли у него не только привычную жизнь, но и то, что делало его им У Молчуна есть своя, очень мудрая философия - жаль, что он ее не озвучивает.
-
Вот так. У каждого персонажа свой внутренний мир, и абсолютно превратные представления о нем у других персонажей!
|
-
Ах, жаль, Арлетты здесь нет - встреча с существом, похожим на демона, ее бы точно не оставила равнодушной!
|
— Как вы носите на шее эту удавку и зачем? Чтобы за неё в драке было удобно хватать и тягать в стороны? Марк тщательно изучил галстук со всех сторон, подумал, и выкинул тряпку прочь. Не нужно. От рубашки с воротником тоже отказался, шею нужно прикрывать в холодную погоду, чтобы не заморозить горло, а в остальное время оно только мешает. В итоге квирит просто позвал на помощь Льва и его волшебное зеркало, посмотреть, что сейчас носят люди в высших кругах... Округлившиеся в процессе изучения глаза римлянина выдавали, что результат его не столько радует, сколько повергает в шок. Хотя и достойные идеи тоже попадались, Марк в итоге остановился на том варианте, который современные люди называли заумным smart casual. Оно выглядело достойно и при этом не как одежда придуманная, чтобы доставлять человеку неудобства в движениях. В качестве символа богатства и статуса люди ныне чаще носили часы, нежели перстни и серьги, так что Марцелл добавил это последним штрихом к образу.
***
— Даже в мое время богу уже редко являли себя смертным. А твоя церковь и вовсе, творение рук людей и потому хочешь не хочешь, но дело в одно будет не в божественном провидении, а в человеческих страстях и эмоциях. Марк пожал плечами. — Если ты это понимаешь, то возможно и жребий пал на тебя не случайно. У богов очень своеобразное чувство юмора.
Когда к ним наконец-то вышла Сфено, как всегда, в зеленом, римлянин широко улыбнулся и слегка поклонившись, протянул руку. — Сама Венера, уступила бы в соперничестве с тобой. Дальнейшую перепалку с судьей от их стороны, Марк с минуту понаблюдал молча, но его спутница вроде была рада незваной гостье, а командир и Балин по ощущениям бухтели больше для вида, нежели всерьез в копья восприняли её появление. Так что сэйбер и сам расслабился. — Минуту, друзья, представьте уже нам леди по имени. Не называть же её постоянно Первой. Да и капюшона больше нет.
***
— Лучший стол, Балин прав. Лансер приятно удивил, столь рьяно взявшись за организацию заказа, да так, что Марк слушал и в целом, соглашался со всем, что услышал. Отличный выбор, отличный стол. Квирит отодвинул кресло для Сфено и сам присел рядом с ней. — Кажется тут сделают что угодно, лишь мы попросим. Хоть мясо легендарного катоблепаса добудут. Есть особые пожелания? Марцелл по очереди посмотрел на всех спутников, остановившись на горгоне. Самого квирита пока устраивало мясо с вином.
Они пришли первые, так что магов пришлось подождать. И пусть Сэйбер большинство из них видел, но на второго судью посмотреть было все равно интересно, тот импонировал сэйберу больше, чем их ведьм. И тем забавнее было наблюдать, как отлегло на душе у Льва после появления магов и слов, что за них заплатят. И не только за них. — Ничего страшного, даже если денег не хватит, я решу вопрос с хозяином в нашу пользу.
-
— Ничего страшного, даже если денег не хватит, я решу вопрос с хозяином в нашу пользу. Даже не сомневаюсь, что у Марка получится!
-
Слушать Марка, его рассуждения и галантность - одно удовольствие!
|
Оставшись вновь одна, а точнее наедине с отравляющими мыслями, Сфено не могла найти покоя. Она плюхнулась на диван и уставилась в потолок, проигрывая в голове бой с Ассасином. Но вместо того, чтобы просто вынести выводы и поставить точку, горгона взращивала злость и отвращение к самой себе. Ногти на правой руке удлинились, превращая ладонь в когтистую лапу. Сфено почувствовала, как потраченная ранее энергия медленно возвращается в полупризрачное тело. Она провела когтями по дивану, лениво наблюдая, как упругий наполнитель спешит вырваться наружу из-под ткани. Обивка рвалась с характерным хрустом, совсем как человеческая кожа. Перевернувшись на живот, Сфено повторила коварное нападение на беззащитную мебель. Она не спешила, наслаждаясь каждой новой «раной» и растягивая удовольствия. Но вскоре под рукой не осталось целых участков, а горгона не успокоилась. Вскочив на ноги, она принялась хаотично царапать диван, выплёскивая на нём свои эмоции, пока один удар не разнёс его пополам. Пнув крупный обломок, что пролетел через всю комнату и врезался в стену, Сфено принялась громить всё остальное. Она опрокидывала и ломала всё, что попадалось под руку, даже настенные бра были вырваны с проводами. Только зеркало задержало её на мгновенье. Горгона посмотрела на собственное отражение на фоне устроенных ею же разрушений и жутко протяжно завыла, насколько хватило лёгких. Она ударила кулаком по зеркалу, но оно не рассыпалась, и теперь из множества осколков на неё смотрели бесконечные копии себя, которые она презирала. Не обращая внимания на порезы, Сфено продолжала яростно колошматить по зеркалу, пока последний осколок не упал на пол. И тогда, обессилив в миг, горгона сползла по стенке вниз и осталась лежать неподвижно в тишине и темноте.
Из своей комнаты Сфено вышла в облегающем платье с открытой спиной и в цвет волос, собранных в пышный хвост. Кажется, современная мода «в обтяжку», если судить и по наряду, что девушка выбрала в прошлую вылазку, была ей по душе. Да и чувствовала себя горгона в такой одежде уверенно, без стеснения, будто всю жизнь в подобном и ходила. Изящные туфли на каблуке и позолоченные аксессуары грамотно дополняли образ, что наталкивало на мысль, что возможно Сфено кто-то помогал подбирать наряд для выхода в свет. Очаровательно улыбнувшись союзникам, Сфено подхватила Марка под локоть, намереваясь продолжить путь до ресторана рука об руку с мужчиной. — Да ладно, Лев, Сильвана тоже заслужила банкет. Мы же одна команда, – Сфено поддержала Судью. В отличие от своего Мастера горгона была искренне рада присутствию Первой, а также тем фактом, что хотя бы на один вечер она может открыться перед остальными.
-
Отлично же
-
+ Во всем виновато зеркало. :)
-
Вскочив на ноги, она принялась хаотично царапать диван, выплёскивая на нём свои эмоции
Горгона в душе немножечко кошка С:
А вообще жестб, конечно.
-
Очень красив эпизод с зеркалом!
|
|
-
Внезапная сценка нежности и милоты!
-
Как будто ожидал, что его будут осыпать поцелуями, как делала это когда-то мама... Боги, как же давно это было...
Чёт я немного даже прослезилась Чертяка!
|
|
У каждого человека есть отец, даже если он его не знает. Нет, не так. У каждого человека есть отец, и он его не знает. Отец – это всегда загадка, потому что он уже был, когда тебя еще не было. Каждый отец – это тайна. Ты никогда не узнаешь, каким он был до того, как встретил твою мать, чего он хотел от жизни, как смотрел на своего отца. Но пока ты юн, сколько бы ты ни бунтовал, сколько бы ни ходил в развалины, сколько бы ни мечтал о том, про что твой отец скажет "выброси эту блажь из головы", ты всегда будешь хотеть узнать эту тайну. Отец – это человек, который был там, где ты не был. Прошел там, где ты не проходил. Словно он – единственная твоя возможность заглянуть вперёд в книге твоей жизни, переписать несколько страниц. Что-то узнать заранее, что-то исправить, чего-то избежать, а что-то наоборот сделать наперекор. И подобно тому, как открывая книгу, мы верим, что в конце узнаем ответы на все вопросы, мы ждем, что однажды отец всё расскажет. Ну, пусть не всё... но что-то очень важное. Нет, не так. Самое важное. Что-то, что позволит тебе пройти дальше чем он. Взять больше, нырнуть глубже, залететь выше. Или просто быть человеком лучше. Свой секрет. Свою тайну. Свой смысл.
А потом его просто больше нет – и всё. И оказывается, что жизнь – не книга, а просто чреда дней, и хотя в ней есть рождение и смерть, но на самом деле нет ни начала, ни конца. Жизнь – не полет стрелы. Жизнь – это веревка с узелками, вот и все. Хочешь – считай, не хочешь – забудь про них, всем в общем-то, все равно. Настоящий жизнь – не страдание и не наслаждение. Настоящий вкус жизни – это понимание, что она начисто лишена любого вкуса. Она теряет этот вкус в тот момент, когда мы понимаем, что мир не вертится вокруг нас. Даже наш собственный мир – и тот не вертится. Он вообще нас не замечает.
Когда умирает отец – чувствуешь настоящий воздух жизни: безвкусный и бесполезный. Мудрецы скажут, что хороший человек умирает, чтобы мы помнили о нем. Но правильный ответ... правильный ответ: "Просто так".
Это просто так вышибает из тебя дух, словно удар доской – тупой и бессмысленный. Время останавливается. Все что ты делаешь в этот момент – пытаешься дышать. Видишь себя со стороны – и перестаешь быть хорошим. Не становишься плохим, просто уже нет хорошего. Не становишься зрячим – просто больше не на что смотреть.
Пытаешься дышать... а воздуха тоже нет.
***
Шамси не знал, что ему делать. Он не смог даже зарыдать. Он вдруг потерялся. Он вытер сухие глаза и не то удивленно, не то виновато сказал: – Я не могу. Потом обхватил голову руками и сидел, словно задумавшись, но мысли его так метались, что толком он ни о чем не думал.
Потом он вспомнил отца, и всё, о чем не успел спросить у него. Он даже не то чтобы хотел спросить.
Потом он вспомнил, что его отец умер. Потом он вспомнил, что он теперь никто – не мальчик, не мужчина. Он подумал о том, что не знает, кто такой дядя Насрулло, а ведь это странно! Почему он никогда не приезжал, а теперь так быстро обеспокоился своими родственниками? Он мог быть плохим человеком, а мог быть хорошим, но он хотел быть на месте отца Шамси, и уже поэтому был хуже всякого плохого. Это как приставить голову верблюда к телу коня. И кто-то должен сказать ему об этом. И кто еще имеет на это право? – Мало прочесть фирман, чтобы стать моим отцом, – сказал он, разозлившись. – Ты права, наш мир мертв. Но мы не должны позволять ругаться над его памятью. Я хочу посмотреть в глаза Насрулло-эффенди. Если он человек недостойный – он ничего не должен получить, ведь так? Если он стервятник – то пусть летит в пустыню и клюет там трупы, а не нашу семью.
Возможно, он и сам не вполне понимал, что говорил.
|
Несколько центов никакому мальчишке платить не пришлось – сообщение можно было оставить у самого адвоката, мистера Шеппарда. Да-да, того самого Шеппарда, подпись которого ты так славно подделала. Он оказался довольно молод – и при этом с узкими щегольскими усами и в весьма приличном цилиндре. Адвокат, однако, практически поднял тебя на смех. – Мисс, – сказал он. – Я бы и рад вам помочь. Но нет даже предусмотренной законом формы, чтобы снять ваши показания. Ведь нету ни следствия, ни ордера, ни даже обращения в суд. Если вы хотите их преследовать – так надо пойти в суд. Если знакомые друзья хотят их преследовать – ну так пусть они идут в суд, а вы будете их преследовать. А так... вы понимаете, насколько двусмысленным будет подать в суд показания, составленные еще до заведения делая? И в любом случае вас, как свидетеля, необходимо будет привести к присяге. Вы ведь понимаете, что ни судья, ни присяжные не воспримут эти показания иначе, как ничего не значащую писульку. Впрочем, за три доллара он согласился составить такую бумагу, правда, без гарантии, что суд примет её к рассмотрению, а также подержать у себя в ожидании, "когда или если мистер Дайсон соизволит её забрать."
***
Оставалось только собрать вещи и попрощаться с этим замечательным городом, который порой напоминал ад, хотя и был на деле обычным Канзасским захолустьем. В ожидании дилижанса, который самую малость задержался, ты провела где-то полчаса, пока тебя не окликнул мальчишка, который, узнав, что ты "мисс МакКарти", сообщил, что какой-то парень просил передать, что он за кем-то там едет, а ты чтобы написала какому-то Коулу. Что написать – это он забыл. А, еще добавил, что парень этот просил тебя назвать "уважаемой мадамой". Смысл послания, видимо, был несколько исковеркан, и потому немного от тебя ускользал. Какому Коулу? Что передать? А, возможно, мальчишка вообще всё перепутал.
Вскоре дилижанс отправился. Будет, пожалуй, преувеличением сказать, что ты покидала Эллсворт с легким сердцем. Ну, хорошо, проехать Эбилин, не вылезая из дилижанса, вероятно, было как-то можно. Но вот что делать потом? Ты приедешь в Канзас-Сити... переселенцы давно разъехались. С тамошними шулерами тебе придется играть еще минимум месяц, пока ты накопишь денег на билет до Сент-Луиса, а потом до Батон-Ружа. Ведь это почти восемьсот миль! И это если повезет. Плюс, в этот раз у тебя не будет приработка в виде гитары. Ну, в общем, перспективы рисовались, мягко говоря, расплывчатые. Но все же ты снова была в движении, а это уже кое-что. Следовало приободриться и вместо уныния поселить в своем сердце надежду.
Дорога на дилижансе заняла весь день до вечера, пока вы, наконец, не доехали до Салины. Пейзажи по дороге скорее выглядели уныло-осенними, чем живописно-осенними – холмы, прерии да рощи, так что большую часть поездки ты дремала, изредка подскакивая на кочках: к тому же кроме тебя пассажиров, к добру или к худу, не было.
Здесь дилижанс сделал остановку на ночь, потому что сменных лошадей на полную запряжку не набиралось – не то две, не то три недавно заболели, и возница не решился ехать по такой (будем честны, довольно скверной) дороге с меньшей упряжкой, чем положенная шестерная. Оставалось надеяться, что в Эбилине лошади будут хорошие.
Однако неприятности на этом только начались. Ты разместилась в отеле, маленьком и совсем не в твоем вкусе – его держал какой-то прижимистый шотландец, и тут в номерах не было даже зеркал. Кровать, шкаф, стул да столик для умывания – вот и вся обстановка крохотной комнатки. Что хуже, Салина была настолько маленьким городишкой, что тут не только в карты поиграть было негде, но и вообще никаких развлечений не было предусмотрено. Оставалось умыться с дороги, лежать на кровати и смотреть в потолок или же спуститься вниз и поужинать. Какое-то время пришлось подождать, пока твой не слишком крепкий организм отошел от дорожной трясучки и, прислушавшись к своим ощущениям, ты обнаружила ростки аппетита. Однако примерно в то же время ты стала прислушиваться, так сказать, не у внутреннему, а к внешнему миру, потому что на улице раздались крики и даже звуки, отдаленно напоминавшие народные волнения. Загадка разрешилась быстро – в окрестностях города какие-то полоумные индейцы напали на каких-то путников и кого-то зарезали или застрелили. От хозяина ты узнала, что даже мертвое тело в город уже привезли. Значило это, что твоя поездка дальше откладывается на... никто не знал на сколько, может, на два дня, а может, на три, а может, на все пять – зависит от того, как скоро солдаты, которых в Салине было десять человек, прочешут окрестности и доложат, что индейцев и след простыл – этим, чаще всего, заканчивались все попытки солдат найти индейцев. От нечего делать ты все же пошла поужинать. Выбор блюд не радовал разнообразием – тебе предложили стейк, либо стейк, а если непременно хочется чего-то пооригинальнее, то стейк будет отличным выбором.
Выбрав третий вариант, ты получила свой стейк с кукурузой и картошкой на жестяной тарелке и еще кофе в эмалированной кружке – такая тут была посуда. Стоило это доллар. Стейк оказался немного жестковат, а картошка немного пережарена, но уж как есть. Сражаясь с этой грубой пищей, ты даже не сразу заметила, что к столу подошли два погонщика.
– Мэм, – сказал один из них, держа шляпу в руках. – Вы ведь мисс МакКарти, верно? Вот мой партнер, Дарра Дайсон, он вас знает, – ты перевела взгляд на второго, и поняла, что да. Знает. – А меня зовут Коул Фоулер, к вашим услугам, мэм. Вы извините, что мы, так сказать, вторгаемся... вторгаемся. Мы бы не хотели вторгаться. Но видимо, Бог сделал так, что нам выпала удача встретить вас. Мистер Дайсон мне рассказал, в какую передрягу он попал, и что вы ему помогли. Но нам так важно понять, как все было, чтобы обратиться в суд? Вы не против, если мы составим вам компанию за ужином и попросим еще раз все обстоятельно рассказать? А мы в ответ будем рады угостить вас этим ужином. Он был постарше Дарры, ему было лет двадцать восемь, и акцент у него был не северный, а южный, а вот из какого штата... бог его знает, то ли Арканзас, то ли Миссисипи, а может, и север Луизианы. Выглядел он... нуу... да как типичный дроувер. Может, чуть-чуть поумней что ли? Не нищий, не богатый, хотя видно было, что одежда на нем такая, в которой работают. А говорил он несколько с усилием, ну, знаешь, как деревенский парень, который научился прикидываться приличным человеком, но понимает, что на самом деле все всё понимают, только ему самому так веселее, чем "Эу, слыш!?"
-
Ну вот и начался танец на кончиках пальцев, где можно огрести с любой стороны, и надо просочиться по тонкой дорожке между желанием помочь, совестью, и целостностью собственной шкурки.
|
|
В небольшом блокнотике Уильям отмечал месяцы и дни, прошедшие со времени его попадания во французский легион и сколько ещё осталось. В последнее время он заметил, что всё чаще забывал это делать – дни сливались похожие один на другой. Потом он сразу зачеркивал неделю или даже две. Правильно ли посчитал? Да к чему вообще это всё? Когда настанет срок, скажут, а раньше всё равно не отпустят. Ну знаешь ты, что до свободы осталась 1462 дня, а что толку? Четырёхзначное число терзает душу.
Он бы наверно и до встречи с Альбертом дни отмечал, если бы точно знал, когда она состоится, но он не знал, поэтому временное объединение их батальонов стало сюрпризом.
Их встречу он представлял совсем не так… Вроде бы обнялись, поговорили, но… Уил понял, что между ними с Альбертом теперь пропасть. И объятия вышли просто дружескими и даже немного неловкими, а не как… Ну не как раньше.
Простые вопросы, простые ответы, которые показали, что они стали совсем разными людьми.
Альберт вон теперь капрал и во французском легионе ему нравится. Казалось бы, Уилу за него порадоваться, но слишком уж он был не согласен с мнением Альберта и это мешало похлопать его по плечу и сказать: «Молодец, так держать!»
Что они делали хорошего, пока жили во франции? О, да ведь кучу всего… Писали пьесы и картины, давали работу нищим и развлекали людей своим искусством. Дружили и любили в конце концов… Что же в этом плохого? А что хорошего они делают тут?
Вели ли они правильную жизнь до того, как попали на эту войну? А кто устанавливает правила? Бог? Вроде бы убивать он тоже считает «неправильным», но во время войн об этом вечно забывают, и священники начинают благословлять «крестоносцев».
Уил был не согласен с Альбертом в том, что война войне рознь. Что до него, он бы уж конфедеративную армию предпочёл. Там можно было бы хотя бы убеждать себя, что защищаешь интересы родного штата и всё такое, хотя и это Уилу когда-то казалось недостаточной причиной убивать людей и рисковать своей шкурой. Потому он сейчас и тут, а не дома…
А всё же он понимал Альберта. Ему и самому не хотелось признавать, что ему НРАВИТСЯ чувствовать «братское плечо», распевать песни, идя в строю, пить крепкий кофе, сидя в лагере с сослуживцами вокруг костра. Атмосфера товарищества и единства, что царила тут действовала прямо-таки как заразные миазмы. Она настойчивым гулом в голове твердила: «оставь свои убеждения и идеалы, живи этим моментом будь здесь и сейчас, почувствуй, как сильны мы вместе, будь с нами, просто выполняй приказы и ни о чём не думай». Уил сопротивлялся этому изо всех сил. Быть может зря? Тоже был бы уже капралом и не испытывал бы никаких душевных терзаний.
В тот раз, каждый остался при своём и разошлись с тяжелым сердцем.
***
После разговора с лейтенантом Ламбером Уил при первой возможности забрал в штабе револьверы и решил больше не играть в неумеху на стрельбищах. Ему ведь вообще-то нравилось стрелять по мишеням, так почему бы не добавить себе в жизнь немного развлечений, раз уж всё и так всем понятно.
Как Уильям ни старался отгородиться ото всех, совсем «избавиться» от братства не вышло. Да и, сказать по правде, без обычного человеческого общения с ребятами вроде Танги, Жобером или Покорой пребывание тут было бы ещё более невыносимым. В Танги он видел какую-то опасную притягательность, с Жобером мог спорить до темноты и отбоя кто из писателей лучше и был готов слушать стихи в его исполнении хоть всю ночь, а Покора… Иногда он вызывал недоумение тем, как же можно быть таким тупым, но в то же время и странное умиление своей наивностью.
***
История с ранеными партизанами заставила всплыть в памяти одно давнее и незначительное событие из другой жизни.
Когда-то давно, когда Уил был ещё ребёнком, у них в доме развелись тараканы. Спустившись утром к завтраку, он застал нянюшку с туфлей в руке нещадно по этим самым тараканам лупившей.
– О, мастер О’Нил, – как ни в чем ни бывало, поприветствовала его она. – А я тут негодяев извожу. О, ещё один паршивец ползёт! Хотите сами его прикончить?
Уил вроде бы ничего не ответил, но она уже сунула ему в руку туфлю.
Таракан замер, будто специально для того, чтобы Уилу было проще по нему шлёпнуть.
Чувствуют ли тараканы страх? Успевают ли почувствовать боль, когда посторонний предмет касается их хрупкого панциря? Волнуются ли за них другие тараканы, если они не возвращаются?
Мальчик резко опустил туфлю. Тельце насекомого превратилось в плоское коричневое пятнышко.
Уил надеялся, что ответ на все три вопроса «нет».
Когда лейтенант Ламбер вызвал добровольцев для казни, Уил конечно же остался в строю, почему-то припомнив тот случай. Вот только мексиканцы не насекомые… Хотя умерли почти также безмолвно, как тот таракан.
***
Уилу тяжело давались караулы. Вроде бы и делать ничего не надо – стой себе и стой, но это безделье утомляло больше, чем рытьё канав или дневные марши по пустыне. Чтобы скоротать время, Уил придумывал у себя в голове истории, которые могли бы в иной реальности стать повестями или рассказами, но записывать их у него не было ни времени, ни возможностей.
Вот и сейчас, сидя в колодце с Покорой, пока его взгляд блуждал в темноте, мыслями он был далеко отсюда.
Это была история про человека «забывшего дорогу домой». Один молодой человек ушёл из дома, а когда захотел вернуться, на том месте, где должен быть его дом оказался совсем другой… И никто из соседей его не узнаёт, как и он их. Он метался от дома к дому, расспрашивая людей о знакомых местах, но везде натыкался на стену непонимания. А где же его родные края, люди, которые ему дороги? Существуют ли они ещё где-то?
Уил думал над тем, как закончить этот «мыслерассказ», когда Покора задал дурацкий вопрос про звёзды.
Когда он только познакомился с поляком, Уил думал, что у Покоры такой дурацкий юмор – задавать вопросы с очевидными ответами и смотреть, как дурачок-зазнайка всерьёз будет пытаться на них отвечать. Но потом, к своему удивлению, понял, что он и ПРАВДА не знает.
Уил начал рассказывать про звёзды… Почему бы и нет, может после армии у поляка хоть немного мозгов прибавится.
А всё же как же спать ночью хочется… «И зачем так сделано, что люди спят?» Задал Уил сам себе вопрос в стиле Покоры. Жалко рядом не было никого более умного, чтобы ответить на него.
Тут Покора задвинул про гнусности и забвение… Чего это он? Нет, Уил не думал, что будет так-то просто забыть всё что он увидел на этой дурацкой войне… Хотя он представлял, что наверно бывает и похуже. Например, когда к стенке ставят тебя, а не каких-то безымянных партизан, но тут и помнить останется недолго. Или когда кого-нибудь пытают, чтобы добыть важные сведения (этим при нём никому заниматься пока не приходилось)… Или когда гражданских мучают и изничтожают просто развлечения ради (он про такое слышал, но пока тоже Бог миловал).
Герильерос идут? Спросонья Уил подумал было, что это один из «интеллектуальных», не стоящих внимания вопросов, но уже через секунду понял, что означают эти слова и сон улетучился сам собой. Кругом темнота. Уж не приснились ли они Покоре?
Но нет, вот тени… Сколько их? Трое? Четверо? Пятеро? А быть может остальных просто не видно. И что же? «Извините, господа, но вам туда нельзя. Будьте так любезны удалиться в своё место дислокации»? Едва ли это сработает.
Сдаться на их милость? Уил уже видел, что его собственные товарищи делают с противниками. Почему бы Герильерос поступать иначе?
- Стреляй! – крикнул Покора. И Уильям послушался приказа. Потому что в этот раз от его выстрелов действительно зависела судьба: «Либо мы их, либо они нас». Потому что быть может подействовали слова лейтенанта Ламбера. Или же он хотел доказать Альберту, что тоже на многое способен? Так ли важна причина, когда на мушке чья-то жизнь?
Тени в темноте похожи на мишени. Можно просто не думать, что это люди. Уил и не думал, пока стрелял. Он не чувствовал страха от возможности скорой смерти и не чувствовал ненависти к тем, кого убивал. Лишь азарт и лёд в сердце, прочищающий разум и обострявший эмоции.
Выстрелить, перезарядить, стрелять ещё. Благодаря многочасовым тренировкам у Уила неплохо получалось перезаряжать винтовки в темноте почти на ощупь. Пальцы сами знали, что делать.
Когда Герильерос подобрались совсем близко к укрытию, Уил отбросил винтовку и выхватил револьверы. Он всегда носил их с собой с тех пор, как забрал из штаба.
Ещё 11 выстрелов меньше чем за минуту. Когда Уил нажал на спуск Лефошо в седьмой раз, в ответ раздался лишь щелчок. Барабан Смит-вессона тоже был пуст. Как бы там ни было, в этот раз никто не сможет обвинить Уила в том, что он не сделал всё, что должно.
-
Ах-ха! Восхитительно!
Особенно понравилось: Ему и самому не хотелось признавать, что ему НРАВИТСЯ чувствовать «братское плечо», распевать песни, идя в строю, пить крепкий кофе, сидя в лагере с сослуживцами вокруг костра
Ну и финал конечно, да. Да и весь пост такой целостный, последовательный и увлекательный
-
никто не сможет обвинить Уила в том, что он не сделал всё, что должно Ad majorem Legio gloriam!
|
В окружающей мгле со странными огоньками, кажется, незаметно растворился весь мир. Оглянувшись в сером мареве, Эмбер осознала, что уже какое-то время не ощущает подопечных позади. Ну что за наказание с этими юнцами! Сказано ведь было – идти вслед! Куда они рассредоточились по болоту? Как их теперь собирать?! Охотница едва слышно скрипнула зубами, напропалую ругая себя за невнимательность. Не могла за столько дней привыкнуть, что за этими двоими надо следить в оба?
Густой туман хоронил надежды отыскать строптивцев быстро, а скользкая топь под ногами – незаметно и надежно. Эмбер в приступе ярости тихонько зарычала, понимая, что даже не представляет, в какую сторону направить поиски.
Надо было плюнуть на этичность и приказать им сидеть у костра? Так ведь, как пить дать, они и оттуда бы расползлись, словно слепые котята! Эмберли мысленно помянула верховного магистра очень нехорошими словами. Чтоб еще раз он сумел навязать ей такое ярмо!
Ярость, поклокотав еще немного, вдруг утихла, уступив место привычной холодной собранности. В конце концов, речь идет об инициированных охотниках, а не о парочке детишек. Если только они не прогуляли совсем уж все занятия – должны суметь хотя бы самостоятельно вернуться к костру. Попутно не попав в трясину и разобравшись, что делать, вдруг наткнувшись на какую-нибудь местную тварь. Эмберли им не наседка. А у Вильгельма есть даже фонарь!
Света вокруг тем временем стало больше – зеленые светлячки множились и будто звали куда-то, мельтеша прямо над головой. Что ж, необходимость разведки так никуда и не исчезла. Хотя здесь бы, конечно, не помешал еще кто-нибудь мозговитый – Арлетта, например – чтобы суметь получше проанализировать все свалившиеся скопом сведения и сделать уже хоть какой-нибудь вывод.
Предельно сосредоточившись на всех телесных ощущениях, чтобы в случае чего постараться не дать себе опять провалиться в забытье, накрывшее троицу охотников у костра, Эмбер осторожно продолжила движение по неверно расползающейся под ногами почве, прощупывая, проживая каждый шаг. "Леди Мария" в руке чуть опережала ее, пронзая дулом вязкую тьму.
Внезапно явившееся ее взору зрелище заставило Эмберли удивленно чуть отступить назад, словно вдавливаясь обратно в туман. Источник зеленых огней, кажется, был обнаружен. В их дрожащем свете, разбрасывающем трепещущие тени, охотница разглядывала невообразимое существо, прикидывая, как же сумела допустить настолько широкий пробел в своих знаниях содержимого бестиариев. Ничего похожего не получалось вспомнить и близко. Хотя если бы имелось хоть какое-то доказательство существования демонов, с которыми так тщательно борется инквизиция, Эмбер подумала бы, что это, очевидно... демон. Однако в любом случае перед нею, без сомнения, был очень серьезный противник. Был?..
Эта тварь убила вервольфа. Просто загрызла, разорвала. Можно представить, насколько опасна она сама... И все же интересно, кто именно за кем гнался? От этого косвенно зависит, интересуют ли этого монстра люди. Впрочем, нечего гадать. Все чудовища должны быть уничтожены. Если этот инфернальный олень даже не охотится на людей, странный морок, напавший на охотников в лагере, вполне может быть его влиянием. Необъяснимые огни на болоте появились точно из-за него.
Эмбер теперь скупо порадовалась, что Вильгельм и Белла где-то отстали. Одно дело – водить новичков на охоту на изученного василиска, от которого знаешь, чего ждать, и совсем другое – на ходу изобретать тактику затравливания твари, которой и название-то не припоминается. И лучше бы при этом не быть вынужденной распылять внимание на еще пару объектов. Охотница медленно убрала револьвер, одновременно с тихим приглушенным туманом звоном извлекая из ножен меч. Ничего не зная о природе этого существа, она все же подозревала, что здесь больше подойдет посеребренный клинок, нежели стальные пули.
Девушка уже прикидывала, как подобраться ближе, куда бить и какие атаки, возможно, придется парировать... Но вдруг у нее мелькнула совсем другая идея. Раненая тварь вряд ли будет быстра, даже если захочет напасть. Можно немного понаблюдать за ней. Эмбер с мечом в руке неспешно направилась мимо светящегося оленя, не спуская с него глаз, к туше вервольфа на краю островка.
|
|
Шумно выдохнув, Ковальски тряхнул тяжелой головой. А потом согласился с утверждением Уоррена. - Тараканы и есть, Ронни. И добавил. - Суки. Потом загрохотало что-то. Правда танк что ли? Сегодняшнее утро выдалось настолько насыщенным на всякую жуть, с дичью вперемешку, что Роберт бы уже ничему не удивился. Ну, может, только если б оказалось, что это, например, какой-нибудь катер, к которому зачем-то приделали гусеницы, и он теперь, вот, по берегу гоняет, стреляет во всех - тогда, может, еще и да. А так - нет. - Просто суки... Пальнул еще разок куда-то, куда - сам не особо понял. Пулемет вжарил потом. И вообще началось что-то такое, нездоровое. Как будто оно до того было "здоровым", ага. Смертельная усталость, с легкой толикой желания покурить: максимум из того, что почувствовал в этот момент "Хобо". Вот правда, как же все достало, от жары и до япошек. - Не расс... Да блять! Тяжелый калибр щепил бревна, всякая "древесная" дрянь сыпалась со стен и потолка. На живых, на мертвых: на всех. На разбитую мебель, на "пол", на гильзы, на крови темные пятна, что тут и там напоминали о том, какой ценой вверенное ему - Роберту Ковальски - отделение продолжало удерживать этот гребаный барак. И это чудо просто, что до сих пор никому ничего не отстрелили с момента последнего штурма, настоящее чудо, а не такое, как в книжках про всяких сказочных букашек пишут. Где вашим волшебным фонарикам до нашего-то "Лаки-Страйка", с "Фермой" заодно. Выживать в этом Аду, магия и есть. Но люди, в отличие от книжных жучков из детских историй, все таки имели свойство умирать. Особенно, мать их, если по ним стреляют из пулеметов, с перспективой забрасывания гранатами, штурма, всего этого. И люди, не в пример всяким зайчикам, которые в бабушкиных рассказах без устали скачут по полям, разыскивая сахарную морковку, они все же выдыхаются. Дело даже не в том, что мышцы от напряжения уже сводит, усталость - она не только в них, она еще и в мыслях, во всех этих способностях быстро думать, быстро делать. У всего есть предел. И его отделение своего достигло, дальше будет только больше трупов. Но, сука, что делать-то? - Так, парни. Пусть кто-то скажет, что морпехи из "первого" ничего не сделали, да. Дай Христос, чтобы сержант в этот момент где-то рядом был, услышал. Дай Христос. - Нельзя отходить - "бамбуки" так и будут давить, пока обратно в море нас не опрокинут. Не остановим их здесь, пизда всему. За каждого следующего убитого, очевидно, на том свете с супер-командира, широко известного в узких кругах как "Держатель Золотого Сарая", будет особый спрос. - Занимаем круговую! Ронни, Рили - вы на месте! Терренс, дуй назад, наблюдай - чтоб нас сзади не обошли! Джон! Ты давай сюда, выбирай окно - и гляди в оба! Сам тоже у своей стеночки остался. - Проверить оружие, приготовить гранаты! Никто не высовывается - смотрим больше, чем воюем! Если видно, что на штурм прут, сразу доклад! Хотел было добавить, что "Заусенец" за старшего будет, если его самого убьют, да не стал уже нагнетать. Как-то поживем еще. Может быть. - Вперед! Вперед!
|
Кобылу Дарра назвал бы Окуньком, если бы она была конём, конечно. А так пришлось Пылинкой-Дасти назвать — за серовато-белёсый окрас. Или, по хорошему настроению, Серпик, Дасти-мун — потому что на сером боку белое пятно полумесяц напоминало. Впрочем, во время погони точно не до благодушия Дарре было. Не пожалел он о более простой кличке кобылки своей, уж столько ругани на неё удобно ложилось!
"Да тя ж ветром сносит, глиста, не весишь ни черта, ааргх!" "Ну чего не ешь-то ничего, дура-скотина, правда пылинкой стать решила?" "У-у-у, скелетина, тебя б на одеялко, так ведь всё равно никчёмное выйдет, холодное!"
Ругань позволяла выпускать пар и чуть меньше волноваться перед грядущей встречей с мошенниками... или с отчаянием, в случае если встречи никакой не состоится вовсе. Хорошо даже в каком-то смысле, что кобыла Дарре досталась. На Окунька бы он так ругаться не смог.
Дело у Дарры в целом не сильно спорилось. Шло, так сказать, ни шатко, ни валко. Только повезло с одним - упустил время с другим. Чёрт его дёрнул про бинокли эти дурацкие выспрашивать! Хорошо хоть девчонки с направлением подсказали, и без той громадины своей обошлись, хех. Ей бы указателем работать, издалёче видать!
В общем, плюсов как будто бы было больше, и дорогу Дарра встретил в напряжённо-азартном состоянии. Послание мисс Маккарти передал, совесть чиста. Вот только в дороге чистым долго не останешься — сначала пыль дорожная на пот хорошенько так легла, затем выветрился мало-помалу азарт, а напоследок и мысли тревожные в сердце вгрызлись.
Его-дурака мисс Маккарти от гибели уберегла, а он куда лезет? Всю её заботу насмарку пустил! Леди это же ориентир такой, как там Коул говорил, маяк, да? Он ему-дураку светит-светит, а он прямиком на скалы! И ещё про совесть что-то там придумывает. Послание он передал. Пацана того не видел что ли? Передаст такой, как же.
Досталось на той дороге Пылинке ещё не раз и не два — не получалось иначе у Дарры успокоиться. Эдак совсем перестанет на Серпика отзываться. И всё же лучше с ветром в прериях переругиваться да тварюшку безмолвную понукать, чем через плечо оглядываться и терзаться. Нет, никак нельзя иначе. Жить и не мочь в глаза посмотреть Прикли, Рин-Дин-Дину и Коулу — это и не жить вовсе. Это ж не какие-то оседлые, перед которыми тоже стыдно может быть, но от которых хотя бы на другой конец страны убежать можно. Ковбои — то такие же как Дарра бродяги, дорогой вскормленные и дорогой кормящиеся. Куда от них убежишь? Дорога одна на всех — рано или поздно пресекутся.
Что до суда и угрозы какой-то уголовной, то про это в дороге особо не думалось — страшновато было, конечно, но не так, как в глаза товарищам-партнёрам смотреть. Не знал ведь ничего толком Дарра про то, как суды устроены. Или вообще государство, если уж на то пошло. Так-то, конечно, в детстве громкие дела на слуху были — про Дредда Скотта того же или Джона Брауна тем более, но там и вопросы-то были ого-го, ничего себе, цельное рабство негр смелый оспорить решил, а белый ажно мятеж поднял, устроишь тут суд! Только всё равно это где-то далеко было, а в фермерской-то общине всё обычно внутри промеж собой решалось, максимум - с арендодателем, тем же мистером Крюгером. Да в общем-то большинство проблем с ним и решалось, потому как проблемы обычно там, где деньги, а фермерам-то что между собой делить. Из-за Окунька даже никто в суд не пошёл! Потом на ферме у брата тоже как-то не до судебных процессов было — Пэдди только чуток про банки и ссуды рассказывал, и в его словах оно как-то просто всё звучало, честно что ли. Вот тебе закон-Гомстед всеобщий, вот тебе договор займа со сроками и суммами, как у людей почти, только проценты какие-то там сверху накидываются, типа доля за интерес, чтобы не просто так. В общем, понять можно, особенно ежели рукопожатие представлять, брата и какого-нибудь хлыща в пиджаке, ну ладно, с приятным лицом хотя бы. На ранчо Джей-Арроу Соединённые вообще всё просто было — вот хозяин, вот условия. Нравится — работай, нет — уходи. И то мистер Риггс во многих вопросах по-человечески навстречу шёл, даже закорючек никаких в бумагах не заставлял ставить. Какие уж тут суды? Сколько раз Дарра кукурузу да кур воровал по мелочи, и что-то никто ни про какой суд не вопил, только с ружьишек вдогонку палили, этда, это понятно. Или вот во время перегона из Техаса попробовал бы кто про суд заикнуться из-за суровых порядков мистера Киммеля или из-за рукоприкладства Плейнвью того же — на смех бы подняли. Да, если так посмотреть, обошёл Дарра все суды стороной по жизни.
И тут вдруг такое. Купчая какая-то поддельная, итить-колотить, бороду накладную не разглядел! Охренеть просто, и что же теперь, за такое в суд? Да в чём он-то виноват, Дарра Дайсон? Вон этих лже-Тимберлейков и ловите! Они кашу заварили, а Дарре расхлёбывать, ну как так-то? И вообще, не зря же он про свидетельство так ловко вспомнил в разговоре с мисс Маккарти! Вот написала же она его наверняка, там в отеле в Эллсворте лежит, часа своего дожидается, и там всё чин-чинарём! Ведь так? Ведь правда?
Всё равно под ложечкой-то посасывало. Неприятно так, мерзко, словно в потёмках блуждаешь и нет-нет на хлам какой-то наступишь, головой висанину какую зацепишь. Понимал внутренне Дарра, что не будет никто мошенников ловить, время своё тратить. А вот ущерб с кого угодно возместить — это да, у оседлых это так принято наверно. Чтоб без разбора, до кого дотянулись, того и схватили. Тяжело им-оседлым тянуться-то ведь. Мошенников-то и след остыл, а Дарра-дурачок — вот он, крутится-вертится, правоту свою доказать пытается. Ну уж очевидно же, кого крайним проще сделать, с кого всё стребовать. Так что ли законы их работают? Вот дерьмовые-то законы.
И всё равно это больше в голове было. Догадки, сомнения. А как на него Коул посмотрит и остальные ковбои, это Дарра прям прекрасно знал. С разочарованием посмотрят. Ни хрена не как на того, кто стампид остановил. Как на того, кого Пират за жопу укусил, только вместе с жопой ещё и деньги общие сожрал, и ускакал куда-то в прерии с мстительным ржанием. Как будто плохо его Дарра чистил да мало кормил! Что он этим уродам такого сделал?!
По всему выходило, не мог Дарра Пирата этого не выследить. Не мог не достать деньги из брюха его. Если придётся, даже разрезав. Сможет ли только? Тяжело же. Не коровы ж тупые, что детёнышей собственных на перегоне давят. А Окунька оставлять не тяжело было? А с индейцами да мексиканцами в гляделки играть? А с Недом Сибили драться?! Ух, бывали же передряги, выкарабкался же как-то!
И всё равно в глубине души Дарра чувствовал, что в этот раз всё как-то иначе. Серьёзнее. Ближе, не смотря на то, что мошенников и на горизонте не видать. Да, ближе. Потому что когда на одной чаше весов неизвестная добыча, а на другой — риск пулю схлопотать или по лбу получить, то и в гляделки ещё можно выиграть, и в пьяной драке победить. А вот когда конкретно большие деньги уже в кармане, тут совсем другая игра получается. Совсем не в гляделки.
Примерно о том же самом Дарре сказал и Коул, когда они неожиданно встретились в Салине. Пересеклись-таки на дороге.
***
— Ну не надо, так не надо, чё сразу в бутылку лезть, — угрюмо отбрехался тогда Дарра, сунув руки в карманы и повернувшись полубоком, дескать всё, мир-мир, — А всё же не давал бы мне батя морквы после подзатыльников, так наверно невзлюбил бы его.
Сочувствие? К Коулу? Сочувствовать оседлому можно, что всю жизнь свою в одном месте смертушки дожидается. Потерявшим мужа Дейдре и братьев Брэди. Галливеру, ни за что ларьятом схлопотавшему, а потом и под копытами стампида сгинувшему. Мало ли кому! Жертвам, не агрессорам. Агрессор на то дел всяких начинатель, что как начал, так и закончить может, а захочет в обратную сторону "агрессировать" — так и сможет, он же своей жизни хозяин, не жертва же!
— А ты всё равно партнёр мой, хоть по-свински себя ведёшь спьяну, хоть Соком Тарантула спаиваешь, а всё равно стараешься правильно жить. Не знаю никого другого такого как Коул Фоулман. И не надо мне.
Развернулся тогда Дарра и ушёл, насупившийся и так и не понявший, к чему сильному сочувствие. Не было у Дарры такой монеты в кармане, а вот признания звенело мало-немало. Сколько было, всё выложил. С тяжёлой головой и лёгким сердцем из разговора вышел.
***
...А Коул всё-таки поверил! И подошёл-то обрадованный — в глазах горело, в голосе трубило, да и явно не хотелось ему чувства скрывать. Видно же было, что искренне беспокоился.
У Дарры сразу от души отлегло, даже обнять партнёра захотелось. Сдержался, всё ж таки дело первей, и дело то серьёзное донельзя. И запутанное. И новое появление мисс Маккарти в том же отеле, где и мошенники заночевать решили, ни разу его проще не делало!
Только к вечеру ближе, когда умный Коул всё разложил по судам да засадам, стало Дарре по-настоящему страшно. Не поверят ему! В доверии всё дело-то. Твой не твой проступок, поди докажи-ка, что не сам эту купчую купил у адвокатишки какого-нибудь, ему же дольку с добычи нарезав. И вот так просто. На два года. В тюрьму, прям настоящую, с прутьями и решётками, гнилой соломой вместо лежанки и баланды вонючей на обед. Завтраков и ужинов там, вестимо, не бывает же. Короче, ужас.
Первой мыслью было — да ну к чёрту этих сукины детей! Будь хоть трижды головорезами они, своего же подельника порешившими, что ж теперь, из-за страха перед ними с чистым именем распрощаться?
Мысль же вторая обернулась совсем иным вопросом. А что лучше-то, чистые руки или чистое имя? И Дарра на всю свою звеняще-трезвую голову так и не смог из себя ответ выдавить. Крючок спусковой наверное легче бы шёл в засаде, чем ответ этот. Дурацкая какая-то игра. Гляделки лучше, честнее. Драка пьяная и то краше. А тут как получается? У тебя украли, но всего лишь деньги, не жизнь же, так? Ну и чё ты тогда пыхтишь в затылок, нарываешься, ставки до дула у виска повышаешь? Обдурился — проиграл, смирись.
В этой игре будто надо было в свой черёд у других красть, нового дурачка искать, исподтишка бить (можно и не насмерть) и мутные схемы придумывать. Тьфу, мерзость. Как у тех самых-то выиграть, которые в первый раз тебя обыграли? Никак, получается. Шериф-то или их арестует, или тебя, и всё от его настроения что ли зависит? Ну и ещё от того, как язык подвешен у одной стороны, и у другой. И от доказательств ещё, свидетельств! Да вон же оно, свидетельство главное, сидит-стейк-ковыряет!
— Коул, давай может всё же к шерифу, а? — сглотнув, попросил Дарра партнёра, прямо как в детстве, когда Брэди предлагал за разбитую чашку родителям не признаваться, — Смотри, мисс Маккарти же тут оказалась, мы только вот её попросим с нами сходить, и всё. Она не этсамое, ну ты чего? Стала бы она мне тогда про ворьё это рассказывать? Просто наверно в этом же направлении ей ехать надо было, потому и вот. Меня как раз дилижанс обогнал один на дороге. А ещё она говорила мне, что её ограбили недавно. Может, как раз в Эллсворте и ограбили? Потому и не хотела там оставаться. Вроде так-то складывается. И тогда, если так, повезло же, не? Тем более она кстати про тамошнего шерифа, ну из Эллсворта, всякие ужасы рассказывала, что Сатаной сам себя кличет и вообще лютует. Может, она к нему пошла, а он её к дьяволу послал? Ну то есть он же сам, тьфу. Ох, лишь бы здешний не такой был.
Дарра прикусил губу и нахмурился.
А что если такой же? Может они вообще одна шайка-лейка. Если всё же риск пополам будет, может да, может нет — рискнуть тогда или нет? Или в засаду, как Коул предлагает? Только там ты и руками, и жизнью рискуешь, а с шерифом только именем. Далось оно тебе?
Как тут в отчаянии не посмотреть ещё раз на мисс Маккарти? На леди-маяк или тогда уж леди-гирю, что на нужную чашу весов опустится легонько так, и в нужную сторону склонит. И никакого риска тогда. И руки чистыми останутся, и имя.
— Всё ж таки она же леди, — со слабой надеждой сказал Дарра задумавшемуся Коулу напоследок, — или нет?
"Или всё, что ты мне рассказывал про них, партнёр, — лихая ложь и неуклюжая шутка, и нет никаких леди, одни простушки, шлюхи да мошенницы, и ты всегда это знал, и потому и Доротее всыпал, а перед той дамочой, что через грязь перебраться не могла, просто красовался, чтобы лично себя лучше почувствовать? И если так, партнёр... то может быть нету в чистоте рук такой уж ценности? Некого же тогда обнимать ими, некого."
-
Интересно наблюдать, как жизненные обстоятельства закаляют Дарру, но как он ещё сохраняет юношескую наивность и честность!
-
Крутейший пост!
Ей бы указателем работать, издалёче видать! Я реально заржал)
На ранчо Джей-Арроу Соединённые вообще всё просто было — вот хозяин, вот условия. Нравится — работай, нет — уходи. И то мистер Риггс во многих вопросах по-человечески навстречу шёл, даже закорючек никаких в бумагах не заставлял ставить. Или вот во время перегона из Техаса попробовал бы кто про суд заикнуться из-за суровых порядков мистера Киммеля или из-за рукоприкладства Плейнвью того же — на смех бы подняли. Вот это очень клево подмечено. Да, люди попроще обходились без волокиты.
А вот ущерб с кого угодно возместить — это да, у оседлых это так принято наверно. Вот это противопоставление себя оседлым тоже очень понравилось. Я буквально сейчас писал заметку про крестьян, и как раз там касался разницы в мышлении. Дарра-то для любых "оседлых" по большому счету чужак, и на него их законность не очень-то и распространяется. Кому охота возиться с проблемами "не наших"? Их побыстрее бы решить да забыть.
А ты всё равно партнёр мой, хоть по-свински себя ведёшь спьяну, хоть Соком Тарантула спаиваешь, а всё равно стараешься правильно жить. Не знаю никого другого такого как Коул Фоулман. И не надо мне. Безмерно круто, ради таких фраз и стоило запилить ветку ковбоя)).
И если так, партнёр... то может быть нету в чистоте рук такой уж ценности? Некого же тогда обнимать ими, некого. И вот это тоже сильный вывод!
-
+ На леди-маяк или тогда уж леди-гирю,
-
Отличный пост, наполненный внутренними переживаниями и сомнениями, которые в общем то едва ли разрешились)
|
|
Мрачный смиренно молчал. Ну, так все думали, потому что так видели. На самом деле ему стало лень упорствовать, и он решил заняться тем, чем заниматься полюбил – обдумывать, придумывать и додумывать. Мрачный смотрел на японские позиции поверх прицела Гаранда, полз за неуемным Борделоном, выслушивал перепалку его и Лесли, тоже, в общем-то, славного парня, а в то же время в его голове складывались буквы в слова, а слова в предложения вроде "командный состав использует огнеметчиков, как рядовых пехотинцев", "командиры рот не заботятся об обеспечении локтевой связи между подразделениями", "целесообразно поставить вопрос о формировании специализированных штурмовых подразделений, дополнительно укомплектованных...". И откуда столько мыслей набрался, спрашивается? Но все-таки не сдержался, и пока Борделон принялся за вязанки, Мрачный, демонстративно перетащив баллоны к себе и став приводить свою трубу к бою, заметил, правда, пресно, как бы между прочим: – Сэр, мы приданы пехотному взводу, и должны действовать по планам пехотинцев. Сами слышите, что там началось. Заноза и Мыло убиты, огнеметчиков нет, возможно, у пехотинцев сложилась нетерпимая ситуация. Но лейтенанту, похоже, было похрен. Ясен красен, две палки на лоб налепили – и уже пуп земли. Мрачный не стал обострять, лишь многозначительно кивнул головой, многозначительно моргнув: "Сэр, я выполню приказание офицера, но, разумеется, не премину рассказать об этом каждому, если кто-то начнет мне задавать вопросы". Но огнемет он уже не оставил. Хер вам. На все рыло. Гуталином. Ничего оставить нельзя. Тьфу. И снова началось ползание, брождение, шатание... Хорошо хоть песок, а если бы галька? От формы бы уже одни лоскуты остались. Да и с винтовкой и огнеметом идти было тяжеловато уже. Зачем и взял, спрашивается, надо было оставить. Оставлять, как выяснилось, не надо было. Надо было сделать простую работу. Прикрыть Борделона и Янга. Забавно. Каких-то полчаса (как казалось) назад Янг прикрывал Диаманти. Теперь наоборот. Интересно, что он чувствовал тогда? Сейчас-то понятно, не высыпаться в ботинки со страху – уже хорошо. А вот когда ты прикрываешь, от тебя зависит, будет жить штурмовик, или умрет, что чувствовал? Что ты чувствуешь сам, Серджио? Досаду. Сейчас их обоих обязательно прихлопнут. "Малым" обычно столько не везет. А здесь... Даже дымов запасти не смогли, саперы, мать их, инженерных ее величества войск. Ничего важного сделать Мрачный не мог. Максимум – хлопнул Янга по плечу и кивнул ему, словно приветствуя равного себе, идущего на смерть. И щелкнул предохранителем винтовки. Первый магазин всегда дрянной. Дергаешь головой то вверх, то вниз, не зная, прятаться или стрелять, ствол ведет, пытаешь за что-то зацепиться взглядом, но не успеваешь и попадаешь куда-то туда. За одну пачку кончился Борделон, а в голове мысли только про то, что вот бы сейчас хорошо автомат Томпсона или Джонсона, чтобы прям насыпать. А лучше М4 с гаубицей и огнеметом, нах. Мрачный успел вбить вторую пачку, пока Янг вылезал, и, вот честно, инстинктивно, он подался вперед, и стал уверенно работать в сторону еще одного вскрывшегося японского ручника, будто надеясь примагнитить на себя хоть что-то, что должно было прилететь в удаляющуюся фигурку с сумкой в руках. Правда, хватило его только на один заход, и дальше он отстреливался уже не так быстро и не так смело. Только тут дошло, что можно было бы попробовать создать завесу черным дымом от огнемета. Хотя тут вроде больше фланкирующие пулеметы опасны. Тьфу, бля. Щас всех по одному постреляют, а тебе все в солдатиков играть.
-
Щас всех по одному постреляют, а тебе все в солдатиков играть. Серджио, конечно, раз за разом оправдывает свое прозвище.
-
вот так не успеешь оглянуться, а малого уже куда-то посторонний сержант уводит
-
Единственная надежда морской пехоты — что Диаманти выживет и сделает все по-нормальному!
-
Концовка топ. Сам пост тоже крут. Рационализация, эх.
|
-
Кажется, нас не хотят здесь видеть...
-
– “полное укрытие”: при стрельбе по неизвестному охотнику добавляется модификатор -15
Ага, партии без огнестрел и дистанционного оружия в принципе
|
-
Крот вдруг ужасно обиделся на Манго за то, что тот не был Дасти. Какая прелесть!
-
Дасти тоже наверняка не знал, что делать, но как-то он так всегда спокойно не знал, что было понятно: все непременно образуется, если просто делать свое дело. Аж тоже немного захотелось к Дасти
-
Крот вдруг ужасно обиделся на Манго за то, что тот не был Дасти И правда. Чего он?
|
Ух, хорошо пошло! Сразу вылетели из головы дурацкие мрачные мысли о смерти, цепляющейся с пола за ботинки скрюченными пальцами, сразу легче на душе стало. Вот попади в такой момент пуля в сердце (почему-то чтоб именно в сердце), точно прямиком в рай отправишься, с таким-то воодушевлением как иначе?
К земле вот только гнёт что-то. Поднывающие от разгибания гранатных усиков да от стрельбы пальцы, отбитое прикладом плечо да истёртые переползаниями колени. Слишком много проклятого острова на одежде и коже — тяжёлый песок в складках, тяжёлая пыль в порах, тяжёлый смрад в лёгких. И сердце без пули. Пока тут, значит, пока в пекле. Зато хвост дьяволу прижали!
В дворовых потасовках Полу бывать доводилось нечасто (но всё же доводилось). Как-то так складывалось, что стороной такие дела его обходили, то гуляет он где-то не в том месте, пока товарищи с пришлыми отношения выясняют, то с семьёй куда-то сходить надо, и не отвертишься. Будто копились, дела-то эти дворовые, чтобы навалиться отовсюду уже здесь. И всё же да, почувствовался тот запал, почувствовался азарт, как когда камень в спину убегающим пацанам с другого района кидаешь, а у тех уже ноги в руках — не до ответок! А ты весь разгорячённый стоишь посреди улицы и орёшь в душе: "это моя улица!", а на лице гримаса, и корка из пыли и пота, и чешется всё, но ваще плевать.
И тут кто-то крикнул про гранату, а через пару секунд она напомнила о себе сама. Тряхнуло так, что Пол чуть сглатывать не разучился - так и застыл на полу со стиснутыми челюстями и горящим ртом, а потом понял, что и сглатывать-то нечем — в горле так сухо, что хоть обувь после дождя суши.
Незнакомые бойцы всколыхнулись, засуетились. Парень с веснушками предложил сваливать — Пол скорее по губам это прочитал, нежели чётко услышал (в ушах всё ещё гудело).
— Куда, куда!? — Пол схватил главного паникёра за рукав и прокашлялся, — Под пулемёт? Здесь надо держаться! Киньте лучше по гранате в окна! Если гады подкрались, хана им! Потом к окнам и занимаем оборону!
Он бы ещё мог чего-нибудь сказать, логику какую-то своеобразную подключить, аргументировать. Если бы всё это не в разгар такого жаркого замеса происходило. А так, когда с одной стороны гранаты рвутся, а с другой в оконный проём то и дело пули с диким визгом залетают, как-то не до рассуждений.
— А если ещё закинут, под труп суйте, их тут богато!
Пол только одно чувствовал — возвращаться ему смысла нет. Если там сейчас такой накат жёсткий, то пока он назад в Манго ползти будет, там уже или перебьют всех, или отобьются. А значит, лучше отсюда как-то общему делу поспособствовать, парней Блондина вот расшевелить как-то, занозой в боку для японцев стать! Если у них фланг один вражеский винтовками ощетинится и не схлопнется, наверно им и в центре наступать менее сподручно станет!
-
Очень интересное сравнение, и интересно коррелирующее с мнением Манго.
-
Все мы знаем, кто на самом деле командует этой операцией
|
Янг пошел. Точнее, пополз. Это оказалось не так сложно, как он боялся. Если бы с него все начиналось — кто знает, может он и с места не смог бы сдвинуться, но он оказался как бы продолжением одного большого движения, начатого другими. Широкого жеста морской пехоты. Можно сказать, Айзек был той самой мышцей, которая оттопыривает средний палец, когда рука уже вскинута. Дело нехитрое. Конечно, ему нужно было еще встать и побежать через двадцать ярдов, но об этом Скрипач старался сейчас не думать: может, и не придется еще, чего загадывать. Вокруг жужжало, грохотало и хлопало совершенно неупорядоченно, и от этой безумной перкуссии у Айзека уже челюсть начало сводить. "Вот бы тишины," — подумал он — и тут же сердце ухнуло в желудок камнем в предчувствии беды. Не надо, не надо тишины! Ни тишины, ни темноты, ни покоя.
От воронки к воронке, ярд за ярдом, вдох за выдохом. Скрипач старался держаться того же курса, что и Борделон до него, потому что надеялся приметить, где тот упал. Чтобы вытащить его. После того, как подорвет пулеметное гнездо. Самому стало немного смешно — и как-то даже неудобно. Айзек был совсем не атлет, не капитан бейсбольной команды, никаких красивых блондинок, даже воображаемых, ему не светило. Он был не герой, и то, что на него свалился подвиг, казалось недоразумением, будто он занял чужое место.
Наверное, по-другому надо было на это смотреть. Скрипач — морпех, а это — его работа. Штаб-сержант сказал, что он достаточно для нее хорош. Именно он. Никакой ошибки тут быть не могло: Борделон назвал Айзека по имени. Айзека очень давно никто не называл по имени. Он даже как-то подзабыл, как оно звучит, а вместе с этим — и кто он такой. А тут вроде как вспомнил. И почему год назад записался в морскую пехоту — вспомнил тоже.
Двадцать ярдов. Встать и побежать. Скрипач прекрасно знал, что нельзя медлить. Это как сделать первый шаг на сцену или отодрать от раны бинт, лучше сразу. Вскочишь — и дальше уже все равно, куда и чего, везде смерть, вперед ничем не хуже, чем назад. И все же... так хорошо было лежать и дышать. Так славно слышать, и видеть, и чувствовать, и надеяться. Но где-то там, позади, с каждым выстрелом подставлялся Диаманти. Где-то там, впереди, может быть, зажимал рану штаб-сержант.
А, ладно, чего там. Улыбка, поклон, с первой цифры. "Прощание с пулеметом", солирует рядовой первого класса Айзек Янг.
Скрипач вскочил. Скрипач побежал.
-
"Прощание с пулеметом", солирует рядовой первого класса Айзек Янг. Дай Боже услышать эту увертюру до мажорного конца!
-
Шедеврально.
-
Скрипач живи!
-
За рывок!
-
Так и быть, Скрипач. Если выживешь, можешь подкатить к моей сестре.
-
Все гениальное просто. А это ещё и сильно.
-
Кто, если не ты, Айк
|
Лэнгдон поморщился, потирая след от пощечины Анны. Замахал рукой на Томми.
- Та фарафо-фарафо! Уфпофойфефь уфе. Бефифе ффе хофите. Ффе рафно нофое бафафло доффафем.
Он торопился помочь братьям, видимо, действительно переживая за них.
Пока Томас помогал Лэнгдону втаскивать тела Шакли, Кеннет аккуратно снял у него с пояса сверток, в котором были самодельные дротики с лезвиями от раскладного ножа, вроде того, что им дала Нора. Их было три штуки. Дубинку с пояса стащить он уже не смог.
Септ помог Лэнгдону откачать братьев Шакли, перевернув их на бок и не дав захлебнуться. Тот лишь бормотал "фпафифо, фпафифо", мотая головой. Братья были слишком хорошо отделанные, чтобы как-то реагировать.
В итоге вся викенская компания отправилась на свой новый, трофейный плот (не то, чтобы он был как-то принципиально лучше старого, побольше немного, но зато стратегически расположен, и вообще, трофейный плот - это престижно!), где устроила помывку. Это действо (как и применение магии в бою) произвело на остальных заключенных, которые до этого напряженно следили за побоищем, глубочайшее впечатление. Мнения, впрочем, разнились. Пока одни цокали языком, бормотали "мне бы так! и пытались разглядеть фигуру Анны под облипшей одеждой, другие с опаской твердили что-то про волшбу и ведьмовство, а третьи и вовсе осеняли себя знамениями Матери и шептались: "черная магия! демонопоклонники!". Один из братьев Иеремии попытался даже начать какой-то теологический диспут на тему, не требует ли сей акт неминуемого божественного воздаяния, (осуществленного смертной рукой) но Иеремия пресек его, нанеся болезненный удар посохом из швабры по кумполу и сказав, что раз у них есть вода, то на то воля Матери, а волю Её обсуждать нельзя.
Так или иначе, скоро после помывки у них появились гости.
Первым возле нового плота вынырнул Боб и подплыл к Томми.
- Ты х-хотел поделить-чкс-ся с Бобом. Боб оценил жес-ст и поделит-чк-ся с тобой.
Он кинул на плот нечто вымазанное в грязи. Приглядевшись, Томми узнал в нем кинжал, который кинул Спив в начале боя. Это был не складной нож, а вполне приличный, с хорошим лезвием и костяной рукоятью, на которой был вырезан череп, в глаза которого были вставлены небольшие камушки красного турмалина. За такую вещицу можно было бы выручить неплохую сумму. Странно, что Спив решил его метнуть в начале боя. Возможно, он решил рискнуть, опасаясь сразу вступать в ближний бой, или сам надеялся заставить Боба найти его после.
После того, как Боб уплыл, к плоту дотопал Аммос, явно уставший от похождений по трюму, где вода была ему местами почти по грудь.
- Ну, народ, смотрю, ребята вы крутые. Если я правильно понял тебя, приятель - он глянул на Кеннета, - то я в деле. Если получится, отблагодарю вас как положено. Даю слово Граста.
Судя по тому, как гордо он его произнес, для него это явно имело значение.
- Замолвлю словечко за вас перед... дядей. Он за меня вам все оформит как положено, я у него любимчик. Но, чую, я не последний буду к вам проситель. Увидите.
Через некоторое время стражник наверху несколько раз ударил в железный колокол, проорав "Сонный час, ублюдки!" После чего погасил лампу, погрузив теперь трюм в полнейшую темноту. Викенцам пришлось осторожно сгруппироваться на плоту, чтобы не свалиться с него в темноте. Хорошо видел только Оуэн. Остальные заключенные устроились на плотах, обломках ящиков и бочек, прибились к ребру, кто-то так и продолжал плавать в темноте. Большая часть из них действительно собиралась спать, хотя некоторое еще обсуждали тихонько события дня. Братья Шакли потихоньку приходили в себя, постанывая, Лангдон носился вокруг них, пытаясь помочь и бормотал что-то совсем невнятное.
Неожиданно, темноту вдруг пронзил яркий огонек. Казалось, будто в темноте появился светлячок, который медленно начал проделывать путь к их плоту. Остальные заключенные шептались о чем-то, но не обращали особого внимания, видимо уже видев подобное. Когда огонек приблизился к плоту, викенцы увидели мистера Грила, который нес в руках стеклянную колбу с ручкой сверху, как у лампы. В ней сидело несколько крупных жуков, чьи панцири горели ярким огоньком. Не светились, а буквально горели, словно угли от костра. За Грилом в темноте двигалось двое его людей, оставаясь, впрочем, на расстоянии.
- Доброго вечера, господа и прекрасная леди! Прошу прощения за мое негостеприимство ранее, но мне необходимо было убедиться, с каким калибром людей я имею дело. Теперь все мои сомнения развеяны. Нам с вами есть что обсудить. Позволите ли мне стать гостем вашего нового убежища? Я пришел не с пустыми руками!
Он помахал свертком в другой руке. Насколько можно было разглядеть, в нем был кусок хлеба, сыр и горсть сухофруктов, а также фляга. Видимо, эту посылку Грил получил сегодня от стражников во время кормежки.
|
|
|
|
|
|
|
-
Кира рассудительна и взвешена, и в словах, и в мыслях.
-
А во-вторых, Кира не имеет никакого права повторять ошибки прошлого, решая за спиной у Иоланды еë судьбу. Только не после всей боли и несправедливости, которой она отплатила за любовь и доброту.
Да.
|
Несколько дней назад мысль, которая мелькнула в голове Септа, показалась бы ему безумной. Да и сейчас он был уверен в том, что это ненормально. Однако… этот бой был не самым тяжелым или страшным из тех, в которых ему довелось участвовать. Но разум, как обычно мерзкий в своей дотошности, сразу же подкинул картину другого сражения. Крики убийц и их жертв. Рев чудовищ. Дым, поднимающийся над горящими домами. И фанатичный огонь в глазах людей, что преградили им путь. Руки, до этого стиснутые в замок во время беззвучной молитвы, разжались, и ладони поползли вверх, пока Хербаст не обхватил ими свои плечи, тихо опускаясь на плот. Силу в этот момент демонстрировали другие. Они же и диктовали условия. А Септ пытался прогнать из головы образы прошлого, столь нелюбезно заполонившие ее. Не так он видел эту победу, когда недавно говорил об ее неизбежности остальным виккенцам. И свою роль в ней. Остальные диктовали условия побежденным, а он молчал. Даже полузаготовленная фраза вроде "я же говорил, что вы не хотите драться с нами" не желала срываться с губ. Но подняться в себе силы нашел. - Оуэн, подойди, дай я посмотрю… Это было необходимо. Септ раньше просто не оказывался в ситуации, где подобная просьба была бы обязательной. Не оказывался в ситуации, где нужно было бы контролировать силу, что текла через него. И никогда не задавался вопросом о том, как соотносится эта сила и роль священника в принципе. В Виккене, когда он кого-то исцелял, не было необходимости думать о том, что можно случайно вылечить кого-то не того, кто оказался рядом. Сейчас… сейчас Септ осознал, что призывая целительную энергию, он не может контролировать ее. Она не разбирала между хорошими и плохими, между теми, кто убивал и теми, кого убивали. Усилием воли можно было попытаться использовать ее более прицельно, но, сконцентрировавшись на этом, Хербаст понял, что это вопрос опыта, а не веры, и с моральными качествами как целителя, так и исцеляемых, это не имело почти никакой связи.
И приятным это откровение назвать было сложно. Непростым было и усилие воли, которым Септ остановил поток мыслей, который ринулся в очередную брешь в картине мира. Сейчас надо было сосредоточиться на происходящем вокруг, а не тонуть в философских размышлениях. Поэтому он и отозвал полукровку подальше, чтобы случайно не исцелить Шакли. Шансы на то, что братья захотят драться прямо сейчас же, были не слишком велики, но рисковать было неразумно, если иметь в виду их главную цель в этой дыре. Ситуация, в которой им придется отлежаться до того, как их тело само приведет себя в порядок, устраивала Септа гораздо больше. Вот только, осмотревшись, он понял, что этого может и не случиться. Трюм был не самой лучшей средой, чтобы восстанавливаться от тяжелых обморожений, колотых и режущих ран и в лучшем случае ушибов, а в худшем – переломов. Септ посмотрел в сторону, где находился отец Иеремия с его паствой. Кредо Матери Милосердной обязывало помогать страждущим. Достаточно абстрактно, чтобы вокруг этого могли находиться сотни лазеек, которыми, вне сомнения, пользовались в Касторэдже. Он не имел понятия о том, чего требовали остальные аспекты веры, но мог догадываться. И, как бы он ни поступил, с точки зрения Матери, он был бы прав. Убедившись, что синяк от удара одного из братьев пропал, и проследив за тем, как глаза Оуэна реагируют на движение, чтобы убедиться в отсутствии (или успешном исцелении) сотрясения, Септ повернулся к затаскиваемым на борт Шакли. Тем уже подробно объяснили изменения в тюремной иерархии. И, по правде говоря, это было справедливым наказанием. Особенно с учетом того, что бывший статус братьям восстановить будет сложно, если вообще возможно. Правильным, по настоящему правильным поступком было бы просто пойти с остальными виккенцами обживать отвоеванный у братьев Шакли плот. Но из головы в этот момент никак не желал уйти другой образ. И Септ чувствовал себя точно так же, как на мосту, когда он хотел дать жест Оуэну, чтобы тот перерезал горло одному из убийц, несмотря на данное тому обещание пощадить. И последствия этого. Йохан. Слова Септа и его милосердие убили солдата оккулярис. Но при этом его действия были правильными, потому что жизнь несчастного стала ценой за прозрение, пусть только начинавшееся. Рука Торнейджа не позволила Йохану пройти по дороге осознания ошибок и искупления. С Шакли, возможно, будет иначе. А если и не будет, то ни сам Септ, ни остальные виккенцы от этого не пострадают. Пострадают ли другие? Будет ли лучше, если Спив и остальные умрут тут от заражения крови или гангрены? Забудут ли они помощь как некий позорный случай и вернутся ли к своим занятиям? - Я… задержусь. Кеннет, мне нужна вода прямо сейчас. Я не хочу, чтобы они загнулись от ран или болезни. Пусть по своей вине, но после наших действий. Он чуть замедлился, и понял, что сейчас звучит так же, как тогда, когда он некоторое время назад пытался убедить остальных идти драться. Так, как если бы он мог распоряжаться ими или имел какое-то право принуждать к чему-то. Он подошёл ближе к полурослику - Шакли слышать это было ни к чему. Но голос и выражение глаз Септа не обозначали факт, приказывали или утверждали - они просили. - Пожалуйста. Они были победителями. Но это не означало, что они должны были опускаться до того уровня, на котором сейчас находились побежденные. Справедливость уже восторжествовала, и сейчас они могли позволить себе милосердие.
|
|
|
-
Вечер в трюме определённо переставал быть томным А, по-моему, таковым он становится)
-
+
-
Взгляд существа с дарквиженом на бой существ без дарквижена при плохом освещении
|
|
Ей всегда нравилось заниматься монотонными делами: перелистывать тяжелые фолианты, выписывать длинные тексты, а вот и, кажется, нашлось ещё одно — пытаться вернуть хоть какую-то полезность доспеху, в одно мгновение готовое превратиться в бестолковую кожаную тряпку, если никто не попытается восстановить его. Углубившись в свои мысли, она не сразу поняла, как быстро пошло дело, стоило ей перестать отвлекаться. В самом деле, не было ей ни смысла стоять около двух близняшек, явно решающих важные вопросы меж друг другом или пытаться прочитать по губам то, что обсуждали Самина и Кира. Придёт её время и ей обо всём сообщат или, наоборот, отправят обратно в лагерь. Единственное, о чём успевает подумать Иоланда в параллели своему действию, когда в нос вновь ударяет запах медикаментов и крови — в порядке ли Шарлотта. Правильно ли она сделала, что оставила племяшку? В таком случае, стоило переживать не только о родной крови, но и об остальных сёстрах. Так или иначе, Иола знала: как бы не закончился разговор здесь, по итогу она окажется там, где будет наиболее полезной. Возвращаться обратно под Купол она не была намерена. Не так быстро. Она дёргает плечом тогда, когда слышит за своей спиной голос Командоры. Амулет на шее перестаёт светиться, стоит Иоле перестать читать заклинание. Да и, практически, делать этого уже не было никакого смысла: вот он, собранный заново, доспех Роситы мог послужить ей новую службу и, поэтому, поднимаясь на ноги, она кивает головой на секунду почувствовав укол совести от взора и тона Самины. — Д-да, конечно, — заикнувшись, произносит Иоланда, поднимаясь с земли и отряхивая коленки. Тут же она тряхнула светлыми волосами: дело сделано и по мнению самой Иолы, было полезно. Оказываясь рядом со всеми, Ио осторожно протягивает Росите её доспех, ничего не говоря, а следом отступает, оказываясь напротив неё. Несмотря на то, что она уже слышала частично историю девушки и, как казалось служительнице, успела разобраться в этом больше остальных, была не прочь пропустить знания сквозь себя ещё раз. Никогда не знаешь, что упустил; может, теперь ей удасться вспомнить что-то ещё, помимо уже имеющегося? Тем более... она бросила взгляд на Киру, задерживая его дольше необходимого: судя по всему, на неё сейчас рассчитывали куда больше, чем хотели бы. Не может же она подвести.
|
Неизбежной драки с рыжими Томми ждал, конечно, без особой радости, но и сказать, чтобы он был совсем против решить вопрос “прописки” силой, тоже было нельзя. Лезть на ножи, рискуя жизнью ради репутации и доставшихся им даром вещей, все так же не хотелось, однако доводы остальных виккенцев это нежелание перевешивали. Шакли, оказавшиеся не властителями трюма, а просто самыми наглыми его обитателями, прессующими слабых и растерянных, могли и не успокоиться, получив только часть вещей, могли помешать побегу и определенно рассматривались остальными сидельцами в качестве проверки на борзоту. Да и просто выместить на ком-то накопившиеся злость и обиду казалось идеей не худшей.
Сама схватка, правда, вышла какой-то скомканной и оставила у Молчуна неприятное послевкусие, так что об улучшении настроения можно было забыть. Будто молока летом жарки залпом хлебнул, недавно скисшего. Победа, да, но пока остальные дрались, он только потешно махал оружием, не в силах отличить смазанные полумраком силуэты братьев-свинопасов от пустого места. Так и промахал до тех пор, пока Оуэн, Эдвас и, кажется, Кеннет всех не положили. Будь жива Джозефина, померла бы, наверное, от стыда за такого ученика. Но, как бы там ни было, победа команды – это все равно победа, пусть даже и добыли ее без твоей помощи. Может потом когда-нибудь он всех выручит, а не все его. Может, конечно, и нет, но этого сейчас не угадать.
– Сучья мать твою так темнота, – прошипел Томми сквозь крепко сжатые зубы и зло сплюнул в воду, будто именно она была каким-то образом виновата в его неудачах.
Лэнгдон, проведший весь бой где-то на периферии, если он все правильно расслышал, как ни в чем ни бывало просил перемирия и возможности вытащить на плот своих братьев, так что Молчуну даже пришлось унимать возникшее вдруг желание взять того обеими руками за голову и бить о борт корабля пока не затихнет. Будто не эти уроды сюда с ножами пришли за данью. Будто они виккенцам перемирие дали бы, пойди драка как-то иначе. Но, с другой стороны, дать трем людям захлебнуться в нечистотах было как-то неправильно, да и внимание стражников трупы привлекут скорее, чем просто мордобой.
– Ладно, говорливый, мир так мир, – негромко пробурчал юноша, спрыгивая с их неказистого плота, и, направляясь к дрейфующему неподалеку Спиву. – Только теперь ваш плот – это наш плот. И есть у нас такой обычай: прописаться надо, поделиться своим барахлом. На поклон, правда, можете не ходить, а барахло мы сами возьмем. Ну, а если нет, пеняйте на себя.
На последних словах Молчун, подцепивший уже тело старшего Шакли за ногу, подошел к шепелявому любителю переговоров совсем близко и посмотрел сначала на него, потом на все еще зажатый в левом кулаке пружинный нож, лезвие которого было недвусмысленно направлено в промежность свинопаса, а затем снова на него:
– Идет?
-
И есть у нас такой обычай Правильно! Как аукнется... ДА и вообще - реакции Томми прелестны)
-
Хорош!
-
Хех. Красиво!
-
Будто молока летом жарки залпом хлебнул, недавно скисшего.
У Томми непереносимость лактозы чтоли? хм В целом за то что выступил как злой голос партии, в нужное время.
|
-
- Может, кто-то помыться хочет? Если Нэйт - избранный, то Кеннет после такого предложения - спаситель!
-
+
-
Нельзя просто взять и не пошарить по карманам!
|
С комментарием Ханса по поводу того, что подобное расположение крепости было обусловлено прихотью аристократов Джозеф мог бы поспорить. Но, учитывая сквозящую в голосе угрюмого охотника неприязнь к дворянскому сословию не стал. Очевидно было, что в детстве или в процессе работы тот столкнулся с не самыми достойными представителями правящего класса, или, что было не менее вероятно, принадлежал к обычной прослойке вербовки Корпуса, и впитал немало предрассудков просто в силу своего воспитания до обучения в Чертогах. Предположение же Ханса о вариантах предполагаемого поведения было и разумным, и не самым правильным. Варианты не были равновероятными. И мотивация получивших метку… Он уже было приготовил ответ, как на идею остаться позади отреагировала сама Арлетта. И реакция ее была… интересной. Не столько своим содержанием, сколько искренностью, которая ощущалась в ней. До этого были моменты, когда Джозеф не мог понять до конца, говорит охотница то, что думает, или играет, и даже в моменты, когда он склонялся к первому, в ее действиях все равно оставался оттенок наигранности. Здесь возмущение, похоже, было настоящим. Но чем оно диктовалось? В словах Ханса была своя логика – Арлетта была самым уязвимым местом команды, и не подставлять ее под удар с самого начала казалось разумным решением. Только вот Джозеф был не согласен в том, что предложенный Хансом курс действий этому соответствовал. Однако алхимичка яростно защищала свою ценность для отряда. Настолько яростно, что за этим что-то должно было лежать. Личное. Либо идея, либо опыт. Скорее всего – опыт. О том, как относятся к дознавателям, Джозеф знал, но почти не задумывался о том, как относятся к алхимикам и инженерам. Похоже, это тоже оставляло определенный отпечаток. - Арлетта, Ханс не предлагал отсиживаться в тылу. А временно разделить силы. Он бросил взгляд на пологий склон холма. - Это была бы не самая худшая идея, знай мы больше о способностях Эстебана. Но мы не знаем. И худший вариант при таком разделении – что он сможет пробраться по склону незамеченным, или будет замечен слишком поздно. И тогда сможет взять вас в заложники, чтобы попытаться манипулировать уже нами. И потом убьет, просто чтобы вывести из равновесия. Джозеф повернулся к Хансу. - Известие о нашем проигрыше Корпусу даст немного. Когда оно достигнет Чертогов, он уже сто раз успеет скрыться. Что касается возможности скрыться… в худшем случае он сделает это и так. Во всех остальных мы заметим, если будем идти вот так… Дознаватель осмотрелся, поднял сухую палку и нарисовал на земле грубую схему склона, руин и предполагаемого маршрута. - Я доверюсь вашему мнению про то, что нам не удастся или не удалось подобраться незамеченными. При такой формации я или Ханс сможем сдерживать Эстебана до того, как подойдут остальные, или же мы сможем добраться до Арлетты раньше Эстебана, если он выберет ее целью... В худшем случае, его нападение на одного из нас не останется незамеченным. К тому же, мы знаем о наших специализациях, а он нет. И это заставит его думать в рамках количества равных противников, а не приоритете атаки на более слабого в бою. После чего повернулся к Арлетте. - Вы сказали, что хотите попытаться уговорить его. Я надеюсь, что у нас будет шанс на это. Но, повторюсь, мне не нужен лишний риск. Цель – он должен сложить оружие и поехать с нами. У нас нет команды убить его на месте. И то, что ее нет, говорит о неоднозначности его ситуации. Вариант "почетной сдачи" с сохранением снаряжения нам не подходит, если мы не хотим дать ему шанс нанести удар в спину, задуманный или если он передумает. Исходите из этого. Взгляд на лошадей. - Лошадей мы действительно оставим где-то подальше. А если он все-таки обойдет нас и уйдет… Джозеф улыбнулся. - Не то, чтобы мы должны были взять его прямо здесь, сейчас и до завтрашнего дня. Мир не рухнет. Особенно в свете того, что непохоже, чтобы он как-то вредил простым людям напрямую.
|
Манго, Крот Вы целитесь, понимая вдруг, как быстро приближаются они все – свои, чужие... холодок пробегает, потому что вы видите японских солдат. Вроде вы уже видели их сегодня, мельком или даже в прицеле. Вроде даже убивали... Но то был какой-то общий бой, суматошный, непонятный. А сейчас вы – как волнолом у них на пути, а значит, они пришли по вашу душу. И видеть целую "толпу" японских солдат сейчас... ну... как увидеть в воде акулу. Или гремучую змею в траве. Что-то такое, живое, что совершенно точно хочет тебя убить и имеет для этого все возможности. Сразу непреодолимое желание что-то сделать, да? – Погоди! – говорит ганни. – Подпустим! Пого... Но вы открываете огонь, как бы там ни было. – Нет! Не стреляйте! – кричит кто-то из морпехов, Дасти что ли? К счастью, они разбегаются в стороны, стараясь прикрываться блокгаузами, поэтому если аккуратно, то...
Манго выстрелил первым: уверенная тяжесть автомата в руках, панибратский толчок в плечо, короткий лязг затвора. Тра-та-там! И еще раз: Тра-та-там! Гильзы полетели... Попал, кажется, он упал – желтовато-черный человечек, ты даже вроде видел пятнышки у него на груди, или это была пыль, что выбивает из формы пуля сорок пятого калибра? Нет, точно попал! Он и упал-то как-то, словно на столб налетел, растянулся! Переводишь на следующего. Жмешь. Тра-та-там! Есть, нет?
Ты-дым! Дым! Дым! – это бьют винтовки Крота и Уистлера. Ты-дым! Крот смаргивает при каждом выстреле, почти и не видит, в кого стреляет. Есть, нет? Вроде бы, нет – бегут, как бежали... Вон тот особе... И вдруг он падает. И остальные падают. Они все падают там, между блокгаузами, залегают. Выходит, вы их остановили!
Стреляете ещё – успеть бы побольше в них влупить, глядишь и вовсе откатятся. Самураи-то не такие храбрые оказа... Мелькают вспышки сквозь пыль, которую подняли ваши выстрелы – вы же над самой землей стреляли. Это они стреляют по вам. Почему их так плохо ви?... А, они залегли на позициях третьего отделения. На бывших позициях. Именно там, где отрыты окопчики. Пули летят вам прямо в лицо, над самой землей, с таким звуком, как будто вы сами летите на самолете в ночное небо, а навстречу проносятся падающие звезды. ЖЖЖЫХ! Ух йопта! ЖЖЖЫХ! Флипч! – это пуля попадает в землю перед вами, разбрызгивая песок, рикошетом или чем там еще уходит прочь, мимо вас. "Выше! Бля! Левее! Ух бля!" Тра-та-тах! – гильзы короткой струйкой выскакивают из затвора, весело и бешено, словно говоря, что надо отрываться, пока жизнь не закончилась, ведь она коротка. Жжжых! – так пули жужжат в ответ, и это страшно. И еще фырчат – фррр! Вы стреляете в ответ, кончаются патроны в магазине, в пачках. Звенят, вылетая вверх, пустые железяки. Затвор у Манго, щелкнув, встает на задержку. Он пригибается, вжавшись в склон воронки, чтобы перемкнуть магазин на полный. Все вроде ничего. Вроде, вы их прижали. Или они вас...
Стреляете снова, четко отдавая себе отчет в том, что вас сейчас, наверное, убьют. Ну, сколько еще будет везти, когда по вам садят из винтовок с тридцати ярдов-то, а? Но может, не всех убьют, да? – Сука, – говорит Уистлер, тоже меняя пачку. – Почти убили. Что де... Манго пытается высунуться снова, земля под каблуком осыпается. Эх, и позицию в воронке особо не сменишь. Надо бы не в том же месте выглядывать, где раньше. Крот ведет огонь, полуослепший от пыли. Поблизости грохочут взрывы и еще какой-то мерзкий шипяще-гудящий звук, похожий, на... на огнемет похоже. Но это не тут, не у вас, это левее. – ЛАЖИИИСЬ! – орет ганни, словно сам не свой, скатывается к самому дну воронки.
Раздается громкое, резкое тче-че-че-че-че-че! – Вниз! Вниз! – кричит ганни, цепляя Крота здоровой рукой, бросив карабин. Вы приникаете к склону. – Ниже, блядь! Пули хлопают по песку впереди вас, перед самой воронкой и пыль... пыль летит на вас, прямо из склона. Пули его пробивают насквозь. Тчам! – это одна из них недобро, суховато, как монетка по жестяной банке, щелкает по каске Крота. Голова его дергается. Вы сползаете к самому дну воронки, радуясь, что лейтенант выпихал из неё труп, потому что иначе вам не хватило бы места. Пули теперь не летят поверху – они пробивают слой земли у вас над головой, рыхлят её. Вы сидите, скорчившись, не понимая, как так, почему? У Крота в глазах опять все плывет. Очень больно – голова трещит, где-то над бровями все аж сводит от боли. Говорил же санитар, не ударяйся башкой. "Не послушал". Что, мать твою, происходит? Почему пули-то склон воронки пробивают?
А очень просто – это японцы добрались до блокгаузов и... снова заняли их! И принялись прижимать вас из двух ручных пулемётов. Блокгаузы были повыше над землей, и выпущенные под углом сверху пули легко пронимают ярд сухого песка, из которого состоит ваш "типа бруствер". Да нет у вас никакого бруствера, воронка и воронка. А винтовочная пуля, даже японская, легкая – это винтовочная пуля, тем более с такой смешной дистанции. Она и руку оторвать к херам может. Тче-че-че! Тче-че-че! – сыпется пыль. Пауза. Один пулемётчик продолжает держать вас под обстрелом, другой, видимо, бьет по стене или ещё куда... хер разберет. Вы прижаты плотно, надежно, без шансов. Если япошки сейчас подползут – просто закинут вам гранатку – и привет. Они знают, где вы. Очереди становятся короче и реже, но пули все так же зловеще хлопают по задней стенке воронки или стукают о переломанные бревна. Там, в задней части воронки, есть лаз через береговую стену, образовавшийся, когда её подрывали, где бревна изломало. Через него, наверное, можно на берег пробраться, но в эти бревна пули-то и бьют. Если метнуться только, повезет, не повезет... Но даже если и повезет... люди Дасти... где они теперь? Кого тут организуешь-то под таким огнем?
Пыль повсюду, вы все в пыли, и кажется, что вы пропитаны ею, как водой: она осела на лица, на форму, на ваши губы и веки, на щеки, на ямочки между ключицами под расстегнутыми куртками. Вы кашляете и едва видите лица друг друга, вжимаясь в склон у самого дна. Сжавшиеся комки мяса в мешках из материи цвета пыли. Вы – как котлетки, обвалянные в муке у хорошей хозяюшки. Слабо шевелящиеся котлетки, по счастливой случайности еще живые. Есть в этом какой-то непорядок, но, кажется, осталось только сковородку на огонь поставить – и все будет "как надо". Помрете вы, то есть. – Мы одни долго не продержимся, – говорит ганни. Ему с его ранами приходилось тяжелее всех – скорчившись, не имея возможности раненую ногу вытянуть. – Они на нас не пойдут. Кхааа! Они развернутся и скатают фланги. А нас тут так и будут держать, пока не выкурят. Лейтенант! Надо... Кха-кха! запросить помощь, срочно! У "Фокс" или у "Эхо". Или хоть, Блондин пусть развернется и атакует сбоку! Надо, блядь, что-то делать, слышишь!?
|
Сначала показалось, что придется-таки ехать к загону Тимберлейка (само ранчо его было вдалеке от города) и расспрашивать там, потому что беглые расспросы прохожих ни к чему не привели. Но тут тебе повезло. Ты ехал по главной улице и спрашивал у всех встречных, не видел ли кто трех джентльменов ("Двое одеты прилично, а один вроде ковбой, парень, что у Тимберлейка работает, видели, куда поскакали? – Не, ничем не могу помочь"), когда тебя вдруг окликнули сверху. – Мальчик! Ты заблудился? Ты не нас ищешь? Ты поднял голову. Это были барышни, стоявшие на балконе "Куин оф Хартс". Той здоровенной бабы, которой испугался Рин-Дин-Дин, сегодня не наблюдалось. Ты спросил у дам, куда поскакали три всадника. – А на что они тебе? Давай лучше к нам! – крикнула одна из "фей". Ты сказал, что они у тебя украли деньги, вот вернешь их, тогда, может, и да. – Туда поскакали! – махнула рукой одна из "ненастоящих леди". – На восток, к Салине. – Мы будем ждать! – засмеялись остальные.
Ты приободрился, заехал в магазин, купил бекона и сухарей, а также спросил, нет ли подзорной трубы или бинокля. – Бинокля нет, но вот подзорную трубу я вам организую! Всего тридцать два доллара! – ответил продавец в клетчатом костюме. Цена была несусветная! Продавец принялся подробно рассказывать тебе достоинства такой трубы, попутно выспрашивая, зачем она нужна, "чтобы лучше вам что-то посоветовать". В итоге через пять минут ты безоговорочно признал, что без трубы жизнь твоя бессмысленна и бесполезна, и все же согласился. – Ну, тогда с вас половина! Шестнадцать долларов! Можно даже пятнадцать! – обрадовался улыбчивый румяный дядька в клетчатом костюме и фартуке. Ты полез за деньгами, а потом спросил, почему, собственно, половина? – Так мне её заказать надо из Канзас-Сити. Через недели две привезут, самое большое! Проклиная этого румяного дурака, похитившего у тебя время, ты выбежал из магазина и вскочил в седло. Медлить было нельзя.
Однако настичь мошенников оказалось непросто. Во-первых, уехали они по дороге, а следов на этой дороге было столько, что в глазах рябило. Какие из них нужные? Никаких особых примет их лошадей ты не знал, ну там, у какой подковы не хватает или что-то в этом роде... Не свернули ли они куда-нибудь? Черт его знает... Во-вторых, лошадь у тебя была все та же, купленная весной вместе Коулом в Денвере, а она и тогда звезд с неба не хватала, а за летний перегон и вовсе отощала и вес так толком и не успела набрать. Это было плохо. У тех ребят наверняка были хорошие лошади. Ты скакал по дороге, переходя то и дело на шаг, чтобы не заморить свою кобылку (кстати, как её звали?). А на горизонте – никого. Тебе попался дилижанс, ехавший навстречу, но он даже не остановился, когда ты поднял руку. Пришлось сделать привал, чтобы лошадь передохнула, ты решил перекусить, но сухари колом вставали в горле. Мысли о том, что будет, если ты их не нагонишь, сейчас не прогнал бы даже виски. Эх, был бы тут Коул, он бы как-нибудь разложил это дело по полочкам, что-нибудь придумал. Да и просто... Ну... он бы, наверное, хотя бы тебе поверил. А теперь кто поверит? Хотя теперь и Коул, наверное, не поверит. ***
Ты вспомнил, как тогда сказал ему: "Слушай, ну хочешь щас по морде дам?" Он сначала ничего не ответил, потом посмотрел на тебя холодно, с неприязнью, и сказал медленно, слегка тряхнув головой: – Ну, валяй. Попробуй. И ты понял, что не надо пробовать, потому что ему и так не фонтан, а когда тебе и так не фонтан, драка выходит совсем другая. И один из вас легко может второму что-нибудь сломать. А скорее всего, сломается навсегда ваша дружба. Дружба – штука сложная, и в одних драках она только крепнет, а в других – разбивается, как хрустальная ваза. Не это надо было ему сказать. И не про то, что мол, давай поедем, извинимся. Что-то другое. Может, раз в жизни хотел он, чтобы ты ему посочувствовал. А ты... что-то совсем иное сказал. Возможно, лишнее. Больше он с тобой за всю дорогу до Эллсворта не говорил. Правда, в конце, уже уезжая, он сказал, мол, удачи, револьвер дал, сказал, что вернется за тобой. Но за что он переживал, за тебя или за деньги? Ведь за деньги так-то отвечали все четверо, в какой-то степени, верно?
***
Но Коул не вернулся, и ты был один. Ты встретил на дороге каких-то погонщиков, они, кажется, припомнили, что видели всадников, но тех, которые были тебе нужны, или каких-то других – сказать не могли.
Потом тебя обогнал дилижанс. Ты ехал дальше, думая, а собственно, ну вот увидишь ты их, и что сделаешь? Хорошо, если ты незаметно к ним подойдешь. Подкрасться, наставить на них револьвер. "Отдавайте деньги, сукины дети, я все про вас понял!" Отличный план. А если... если они тебя заметят? Тогда что? Втроем против одного? А если даже все выйдет по-твоему, но они деньги не отдадут... Скажут: "Ты что, парень, белены объелся, это не мы"! Стрелять? Сумки их перетряхнуть? А если в них денег не будет? Возможно, эта мисс МакКарти была права – не стоило так нахрапом на троих-то переть. Под вечер, когда солнце уже клонилось к закату, ты вроде бы услышал отдаленные выстрелы. Или показалось? Не, показалось, наверное.
Потом, в сумерках, ты все-таки доскакал до Салины, изрядно утомив лошадку за сорок миль пути, но так никого и не нашел. Салина представляла из себя маленький городок, куда меньше Эллсворта – тут и тысячи человек не жило. Примечателен он был тем, что при нем находилось что-то вроде форта – пятнадцатифутовая стена из бревен, огораживавшая прямоугольник в сорок ярдов длиной и тридцать шириной. В стенах были прорублены бойницы. Форт этот использовался и против индейцев, и против партизан-бушвэкеров, налетавших на городок во время войны. Сам-то городок вырос вокруг торгового поста, который снабжал необходимым поселенцев и проспекторов, ехавших по тропе Смоки-Хиллс в Денвер с его золотыми приисками Пайка, да и с теми же индейцами тут торговали, выменивая на одеяло и порох бизоньи и оленьи шкуры и лошадей. Должно быть, тут закупался провизией мистер Риггс, когда гнал своё стадо еще перед войной. Вокруг форта лепились всякие постройки – конюшни, магазины, цирюльня, почтовая станция. Внутри палисада была расположена школа и казарма для солдат. И еще выделялся отель для проезжающих – небольшой и неказистый. Ты был тут не впервые – по дороге в Эллсворт вы эту Салину уже миновали со стадом. Тогда тебе показалось, что более тихого места и нет. А сейчас оно было ну прямо на ушах! Повсюду бегали возбужденные люди с оружием, скакали всадники, разгружались повозки. Дилижанс стоял у станции, лошади были распряжены. Ты увидел и солдат в синих мундирах, кажется, собирающихся в поход. Ты спросил у прохожего, что случилось. – А вы откуда? – спросил он в ответ. – Из Эллсворта ехали? И ничего не видели по дороге? Ты ответил, что ничего, все спокойно. – Ну повезло вам, значит! Шайенны напали пару часов назад на путешественников, прямо на дороге! Одного убили и оскальпировали. Но те отбились и привезли его труп. Я сам видел! Без скальпа! Выходит, это и были выстрелы, которые ты слышал. – Индейцы тут уже года два как успокоиться не могут – как их разворошили севернее, так они всё кочуют туда-сюда, воруют лошадей и скот. Шайенны, мать их. Мы думали, как перемирие подписали в шестьедсят пятом, так и все, а куда там! Только мы не думали, что они так далеко на восток заезжают. Всегда они если и нападали, то подальше, вдоль тропы Смоки Хилл. А теперь вона как! Совсем страх потеряли! Наших солдат-то всего десяток, поедут сейчас искать их. Сержант у них боевитый больно, не боится! А люди-то, кто проездом был, боятся! Дилижанс никуда не поедет теперь дня три, не меньше. Кто их знает, этих индейцев, это кажется, что их пятеро, а за холмом, может, еще сто! Слыхали, как Джулесберг сожгли три года назад? Ну, это далеко, конечно, было, в Колораде, ну а вдруг теперь у нас? Что будет, непонятно. Надо окрестные фермы оповестить. Мужичок еще что-то тебе твердил, но ты уже понял, что теперь след совсем затеряется. Ну кто в такой суматохе обратит внимание на трех человек, куда-то там поехавших? Все, пиши пропало. Не до "фальшивых Тимберлейков" теперь всем, теперь у всех индейцы на уме. Ты спросил, откуда известно, что это именно шайенны. – Да хрен его знает. Ну не шайенны, так дружки их какие-нибудь, арапахо. Кто ж еще-то?
Ты привязал лошадь у первой попавшейся коновязи и задумался, что теперь делать. И почти сразу услышал: – Эу! Дарра! Ты как тут оказался? – это был Коул. Он подошел, обрадованный. – Ну че, сделал дело гуляй смело? Все в порядке? А я с полдороги назад завернул. Все равно уже немного осталось, они там и вдвоем... – тут ты помотал головой и он напрягся. – Что случилось!? И ты рассказал Коулу, что случилось. Он только хлопал глазами, пока тебя слушал, а потом сказал: – Жопа! – и задумался. – Не, Дарра, ты не серчай, но история больно мутная. Он подумал еще. – Не. Я-то тебе верю. Судья вот ни один не поверит. Какие-то два проходимца. Какая-то леди. Пришпилят тебе хищение в крупном размере, там все, что больше пятидесяти долларов в крупном идет. Улетишь на пару лет в какую-нибудь каталажку. Не, это дохлый номер. А че эта леди-то... если она такая вся распрекрасная, в суд с тобой не пойдет? Черт! Как же мутно всё! А че делать? Делать нечего. Ну, может, если сам заявишься в суд, поверят. Но... сам понимаешь, тут поручиться тяжело. Да. Но делать нечего. Ох, чтоб тебя, Дарра, я ехал весь день, только номер в гостинице снял, думал, высплюсь как следует, утром в этот Эллсворт приеду... А теперь-то с этими индейцами... как мы их искать будем? Не, я не хочу, чтобы мне скальп сняли. Он у меня, знаешь ли, не федеральная собственность, чтобы им разбрасываться. Он подумал еще. – Знаешь что? Надо выпить. А завтра с утра подумаем. А! Я чего шел-то! Я же на труп хотел посмотреть! Пошли, поглазеем. Ты сказал, что видел оскальпированного человека, и приятного в этом зрелище маловато. – Ну, а я не видел! Пошли, на улице подождешь меня. Сука, гробовщик дерет за показ пятьдесят центов. Из воздуха деньги! Вот был бы это кто-то из этого городишки, черта с два он бы деньги драл. А поскольку человек хер знает кто, то вот так. Пятьдесят центов – и любуйся. Вы дошли до дома гробовщика и Коул ушел смотреть тело на задворках, а тебя оставил у крыльца. Но не прошло и пяти минут, как он выбежал и позвал тебя внутрь: – А ну-ка давай и ты посмотри! Давай-давай! Пришлось идти смотреть, да еще и на пятьдесят центов раскошелиться. Труп лежал в гробу, волосы его были срезаны ножом. Никто не платил за приведение тела в божеский вид, только, наверное, гроб городишко и оплатил, так что гробовщик ничего и делать не стал – как привезли ему тело, так он его в ящик и пихнул, только руки сложил на груди. Да и опять же, чего людям показывать, если голову накрыть? – Че, не узнаешь? – спросил Коул. – Повнимательней глянь. Ты "глянул повнимательнее" и с удивлением понял, что лицо трупа тебе смутно знакомо. Это был... это был "детина"! Тот самый, что уговаривал вас деньги ему отдать у загона. Узнать его и правда было непросто – лицо-то перекосило то ли от страха, то ли от боли. – Как его убили-то? – спросил Коул у гробовщика, сорокапятилетнего скрипучего джентльмена с седыми волосами, выбивавшимися из-под цилиндра. – Застрелили в спину. Наверное, от от них на лошади спасался, а они вслед стреляли. – Из чего? – Из винтовки, наверное, из чего еще? Я пули не вынимал. – А чего не стрелами? – А чего, тебе надо, чтоб стрелами? У язычников теперь много этого добра. Сами понапродавали им, а теперь возопили от боли, заскрежетали зубами. Напродают винтовки... револьверы... С войны вон сколько осталось. А еще виски... Ножи да топоры. Спасибо хоть гаубицу им никто не додумался втюхать! А потом удивляются, "а чего не стрелами". Была бы моя воля, я бы им только библии продавал и иголки. – А на что им Библии? – озадаченно спросил Коул. – Они же ни хера читать не умеют. – А это не главное. Библия – книга столь великая, что клади её под голову каждый раз, когда ложишься спать, и божья благодать снизойдет сама. У вас вот есть Библия. – Сохрани Господь! – ответил Коул с сарказмом. – Я её еще чего доброго угваздаю. Я уж лучше так, послушаю умных людей вроде вас – прямо почувствовал сейчас, как благодать за шиворот полилась. Гробовщик с сомнением покосился на него.
Вы вышли оттуда на воздух. – Ты понял? – спросил тебя Коул. Лицо его теперь поменялось: оно было какое-то помятое, встревоженное, почти растерянное. Ты сказал, что чего тут не понять! Концы в воду теперь из-за этих индейцев. Кто теперь докажет, что эти лже-Тимберлейк и лже-Шеппард вообще в Эллсворте были-то? Раньше хоть детину можно было как-то к стенке припереть. А теперь что? Уехал он из города и уехал. – Это-то да, – сказал Коул. – Но это не всё. Нет никаких индейцев. Они его и убили, чтобы не делиться, и чтобы концы в воду. Сняли с него скальп, красавцы, чтобы выдать за индейцев. Еще и переполошить всех, чтобы не до них всем стало. Вот же... Дарра, они очень опасные ребята. С ними надо ухо востро. Но... раз так, значит, они сами-то еще в Салине! Наверняка в отеле и остановились, в том же, где и я. Не могли же они и труп привезти, и сразу уехать? Это странно смотрелось бы, не? Вот что! Пошли-ка поужинаем, но сначала зайдем на конюшню. Вы зашли на конюшню. – Милейший, – сказал Коул пареньку, ворошившему сено. – Есть четвертак, которому неуютно у меня в кармане. И есть вопрос, который не дает мне покоя. Я хочу посмотреть на лошадей, на которых джентльмены ушли от шайеннской погони. Сколько их было-то кстати? "Их было трое, сэр." Две лошади были на месте, а третью, видимо, то ли убили, то ли угнали индейцы. Лошади и правда были подороже твоей – рослые такие морганы с сытыми мордами и толстыми хвостами. – Ладно, теперь пойдем поужинаем! – предложил твой партнер. – Только шляпу надвинь пониже. Нельзя, чтобы они тебя узнали. Вы пошли есть, но никаких лже-Тимберлейков в столовой не было: может, они уже успели перекусить, а может, им еду отнесли в номер, как "натерпевшимся". Зато ты внезапно увидел мисс МакКарти, задумчиво тыкавшую вилкой в стейк за соседним столом с видом настоящей леди. Ты поделился этим наблюдением с Коулом. – А она здесь откуда!? – поразился твой напарник. – Ничего себе! Так может, она их сообщник? Черт, что-то я совсем запутался. Он подумал, прихлебывая кофе.
– Слушай, – сказал он вполголоса. – У нас два варианта. То есть три. Либо мы сейчас ищем шерифа, выкладываем ему все, и он, если нам повезет, арестовывает всю эту шайку, а если не повезет – нас с фальшивой купчей на руках. Либо черт с ним, с шерифом – завтра утречком раненько выйдем и устроим... засаду, блядь. И знаешь что, Дарра? Нам придется их нахер убить. Нельзя с такими опасными людьми цацкаться. Но это... опасно это... вдруг это и не они вовсе, а ты что-то путаешь? Ты ж их не видел? Не видел. Можем случайно не тех кокнуть. Я вообще-то... я вообще-то в людей никогда не стрелял, брат. И нас если что за это повесят, понял? А еще мы не знаем, по какой дороге они поедут. Но держу пари, что в Канзас-Сити они едут, куда еще-то? Тут больше и ехать, по-моему, некуда. Эх, мало мы про них знаем, конечно. Он задумался. – Или можем с этой мисс побеседовать уже по-другому. Спросить её, какого черта ей не хочется в суд-то идти с нами? И что она, собственно, знает? Тоже вариант. Может, и передумает. Правда, возможно, она с нами и говорить не захочет. Но что мы теряем? Вроде бы ничего, да? Он допил кофе. – Мы, конечно, все в этом деле замешаны получимся – и ты, и я, и Прикли, и Рин-Дин-Дин. Но так-то твоя башка под ударом, Дарра. Поэтому и решать тебе. Я схожу еще кофе возьму, а ты подумай хорошенько.
-
Дело принимает иниересненький оборот... для всех участников этой истории)))
-
Да-а, я прям увидел это как в кино. Натурально сцена прям, в меру длинная, но ничего лишнего. И напряжение это двойное в воздухе - они тут или нет? А с напарником недомолвка вышла и трещины пустила, или ещё нет? И как это скажется на деле? Напряжение. Аж скулы сводит.
-
Только шляпу надвинь пониже. Нельзя, чтобы они тебя узнали. - Он был в шляпе? - В шляпе. (с) "Тайна Третьей Планеты".
|
Слушая Киру, Самина периодически одобрительно кивает: определенно, жрица кажется ей подходящей кандидатурой для рейда. Однако душевные терзания самой Киры не остаются для нее незамеченными. Храмовница понятия не имеет, известна ли Командоре история ее отношений с Ио и последующего разрыва - определенную огласку это дело в свое время получило, однако прошло уж четверть века
- Если бы мы наверняка знали, что за задача будет перед вами стоять - встать на след, догнать, убить, забрать и принести назад... Вот только мы этого не знаем, Кира. Эта девочка похвалялась, что вернет ларец со своим десятком, вот только выпустить за Колею хоть десяток обычных гарнизонных вояк без такой как ты, сто раз ходившей в рейды - все равно что швырнуть в реку мешок слепых котят... Но и ты можешь оказаться так же слепа, если дело зайдет о книжной мудрости и всяких затейливых тайнах косматых. А мы не... - тут Командора озадаченно хмурится, но в следующую секунду впервые за сегодняшний день по-настоящему улыбается.
- Проклятье. Эта рыжая балаболка так запудрила нам мозги, что мы до сих пор толком не знаем подробностей того, что нам хотела донести Аэлис. Надеюсь, что именно Аэлис. Идем, вдвоем мы больше ничего не решим.
За время, пока храмовницы вели приватную беседу, Иоланда, пусть и не без проблем, связанных в основном с правильным подбором разрезанных кусков шнуровки, успешно восстановила доспех рядовой Роситы, пока та пыталась предложить сестричке глоток крепленого тарзассо (вроде так именовала этот сорт Нэссина подружка) - без особого, впрочем, успеха. Вопреки репутации своего содружества, Бьянка не относилась к числу записных выпивох, предпочитая, раз уж повод и в самом деле имеется, что-нибудь легкое и ароматное - вроде изготавливаемого лишь в сожженных ныне дотла Выперках нумантийского белого. В солдатской же фляге могло оказаться вообще что угодно - от безобидной домашней гнилухи до того легендарного бабкина крепляка, что настаивается, по слухам, натурально на курином помете: неприхотливость военных в плане "что сегодня пьем-с" была общеизвестна, и Ситу этот порок-достоинство не обошел стороной. К счастью, Командора и Кира как раз в этот момент развернулись, так что вопрос был снят: бардессе еще предстояло доказать, что она здесь находится не зря и сестренку одну во внешний мир не отпустит, а дышать при этом на начальство дрянным алкоголем вовсе не придавало ее аргументам дополнительной силы... Впрочем, храмовницы совершенно не намеревались к ней сейчас принюхиваться - все внимание Командоры было вновь обращено на младшенькую:
- Так, рядовая, - сказала Самина. - Давай-ка попробуем начать сначала, по порядку. Во-первых: что произошло в твоем видении? Зачем наемники прикончили жреца и отняли у него этот самый ларец? Во-вторых - кто они вообще такие? Происхождение, состав, вооружение? На каком языке говорили? Что тебе удалось понять?
Обернувшись к закончившей разбираться со шнуровкой и как раз латающей прореху под воротом колета жрице, Командора позвала:
- Сестра Иоланда, будь добра подойти и послушать - нам нужны твои знания и твой совет, - говорить храмовница старалась ровно, однако Ио различила в голосе определенное неудовольствие тем, что "ученая сестра" отвлеклась на какую-то постороннюю ерунду.
|
-
И всё же ни Марк, ни Скатах, ни тем более Лев в полной мере не сталкивались с чувством, когда тебя ненавидят не за твои поступки, а за твою сущность, просто за то, что ты есть И хотелось бы поспорить, но сказанное - горькая правда, как она есть.
|
|
До кормежки
Возвращался на плот Септ не то чтобы со спокойным сердцем, но как-то более уверенно себя чувствуя. Пусть то, как Иеремия вел себя, выглядело безумным, но за этим безумием имелся определенный смысл. И то, что этот смысл Хербаст мог не то, чтобы понять, но кое-как различить, странным образом одновременно пугало и успокаивало. Пугало – потому что безумие может быть заразно, и, как не только священник-целитель, но и как врач, Септ подозревал, что сейчас погладил вшивую собаку. Успокаивало – потому что он понял, что может что-то делать в этом месте. Он узнал полезные сведения. И пусть и косвенно, но поучаствовал в приобретении союзника – даже остальные не поняли пока, что Иеремия их союзник, и как можно его использовать. И то, что Септ думал о Иеремии в том числе и в таком ключе тоже пугало.
Но виду он не подавал.
Результат прогулок остальных был интересный. Когда Анна дошла до своего описания "Мистера Грила", он чуть заметно улыбнулся, поняв, что правильно прочитал этого "персонажа". Тот факт, что Аммос пока не решил, что ему стоит держаться именно их, был не слишком важен – зная Кеннета, можно было быть уверенным, что тот не зашел с козырной фразы "Аммос, мы тебя вытаскивать из этой тюрьмы пришли", а без чего-то подобного держаться новоприбывших у халфлинга-крысооборотня причин и не было. Порадовала и оценка главой Опасных братьев Шакли. Если она была искренней и правдивой, то при прочих равных у них было какое-никакое, но преимущество, если дело дойдет до драки. Хотя бы численное. С другой стороны, Грил мог и врать, по бесчисленному множеству причин.
Ответ на вопрос Айлинн нужно было дать… сжатый, наверное. Хотя остальные и могли выделить что-то из детального пересказа слов безумного священника, но Септ не уверен был, что сейчас тому время и место. Поэтому он начал с того, что легонько хлопнул Нейта по плечу.
- Нейт теперь у нас пророк, возможно, даже Избранный. Во всяком случае, в глазах отца Иеремии и его паствы. Которые пытаются предотвратить воплощение кошмара про небеса и богиню в жизнь, истязая свою плоть огнем и кровью. Того самого кошмара. Похоже, он довольно распространен в последнее время.
Он бросил взгляд в сторону проповедника. Надо было спросить, когда именно ему привиделся этот сон. Не похоже, чтобы особо давно. Иеремия сказал, что стражники бросили его сюда, когда им надоело его слушать. И вряд ли они терпели его годами.
- Но не то, чтобы повсеместно – вряд ли стоит об этом говорить на улицах. Потому что именно за это он тут и оказался. А еще он знал отца Громвелля. Вместе учились. И наш настоятель был другим человеком, хотя картины рисовать и тогда любил. Верил, что вдохновение свыше. Похоже, не перестал, зато другие поверили, что из других мест оно. Поклоняется он Матери, которая тут не только Милосердная, но и Праведная Судия, а также Праведная Воздаятельница.
Боль в голосе была почти не слышна. Почти. Но избавиться от нее было сложно – за одно мгновение нельзя взять и сбросить то, чему учился, и во что верил годами и с детства. Пусть Матерь никогда и не была к нему благосклонна… пояснять, что значит каждый аспект, он не стал – названия говорили сами за себя.
- На допросах нас спрашивали про Вовне. Так вот, это иные пространства, сотканные не из материи, но из эфира. И, возможно, пройдя сквозь них, можно добраться до мест, где живут боги и демоны…
Перспективы, да и сама идея подобного места, лежащего в пространстве душ, наполнила голос Септа чем-то, близким к благоговению. Но следующие слова будто бы обрубили его жестким ударом иронии.
- Касторэдж эти места колонизует. Изучает. Создает врата туда. Здесь живут очень… практичные люди. Но сейчас для нас это не важно. Еще он рассказал про оккуляритов. Сперва они защищали людей, но потом начали охотиться на врагов веры. А в последнее время, похоже, использовать инструменты самих "врагов веры".
Он на несколько мгновений задумался. Эта мысль не вполне укладывалась у него в голове, но священник, похоже, считал ее само собой разумеющимся фактом. К тому же, где-то в сказанном выше, в услышанном от священника, была какая-то еще взаимосвязь с событиями, которые привели их сюда. Брови Септа чуть сдвинулись к переносице, но потом выражение лица смягчилось – он решил, что просто не будет прямо сейчас ломать над этим голову, и продолжил пересказ.
- И они имеют какие-то дела с королевской семьей. Которую, похоже, некоторые считают самыми страшными грешниками. Эн была права. Пока что они для нас неприкосновенны. Да… а, и если понадобится, похоже, Иеремия со своими готов нам будет помочь. Сам он собирается сидеть здесь и проповедовать, но в избранность Нейта и необходимость для того нести слово в мир он верит весьма истово.
Во время кормежки
Это было… странно. Как и большая часть всего, что творилось в Касторэдже. Для кого-то, похоже, подобные события были банальностью, но Септ видел в них что-то иное. Сама свара за еду абсолютно вписывалась в атмосферу и места, и, похоже, города. Ее было недостаточно для всех, и те, кто мог взять больше, готовы были взять больше за счет остальных. Нет, не ожидал он того, что его попытка воззвать к эмоциям возымеет успех. Что слова окажутся не менее сильными, чем пинки и не менее продуктивными, чем ловкость. Что тяга к прекрасному есть и тут, на, казалось бы, самом дне всего ужасного.
Священные тексты говорили об этом. Но сейчас это казалось куда большим чудом, чем любая магия, на которую способен был Септ.
И поэтому странное безвкусное мясо показалось ему даже не лишенным какого-то собственного обаяния, чем-то напомнив тот момент, когда он сам себе купил обед в "Смеющейся Свинье" за свой счет. Однако это удовлетворение не помешало ему заметить, что "кормежка" банд происходит немного по-другому. Похоже, имелись заключенные и имелись Заключенные. И пока они вынуждены были кто каким образом добывать себе общую еду, статус вторых им не приобрести.
А нужно ли?
Этот вопрос появился будто бы из ниоткуда – Септ не задавал его себе, когда только оказался здесь. Нет, тогда он сразу подумал, что надо занять видное место. И пусть в этом главную роль играло то, что так было бы правильно, и пострадали бы те, кто этого заслужил. Но, похоже, это было не единственным мотивом. Черты характера, которые пробудились в нем после резни в Виккене, были пока не понятны самому Септу. И то, чего он еще хотел, кроме воцарения справедливости в этом тухлом гнилом мирке, нужно было понять. Чтобы принять или отвергнуть.
And Shakley Cometh…
Вот только погрузиться еще дальше в пучины самокопания Септу не дали. Он не заметил, как к ним подобрались головорезы Шакли, и, когда к ним обратился главный, внезапно понял, что беззубый довольно четко обозначил, что именно они должны были сделать. И чего они не сделали. Бандиты (хотя вроде как они сказали Эдвасу, что были торговцами, что тоже вызывало ряд вопросов, предположений и мало обоснованных выводов) дали им шанс прийти и выразить покорность дарами по-тихому. А теперь, когда они этого не сделали, пришло время публичного унижения.
Септ поднялся, неожиданно для себя поняв, что у него заломило спину (от сырости, что ли?), и посмотрел на спутников. Они не хотели этой драки, и даже после ободряющих сведений от Опасных, исход был ничем не гарантирован. Нужно было что-то делать, что-то решать… и тут за них все решила Айлинн. Слова, которыми она встретила братьев, исключали возможность договориться по-хорошему, оставляя лишь два варианта.
- Вы не хотите драться с нами…
Хотя Септ и хотел, чтобы его слова звучали угрожающе, голос подвел в самый неподходящий момент. Остальные виккенцы, похоже, просто готовились к бою, кроме, как всегда, невпопад задавшего вопрос Нейта. Хотя события с Иеремией и его " Церковью Надежды на Милосердие Святой Матери" заставили пересмотреть саму концепцию "невпопада" в отношении младшего Неттла. То, что тот не думал, как остальные, приводило зачастую к неожиданным результатам.
В любом случае, похоже, оставался лишь один вариант.
|
|
-
Этого юношу всегда интересно слушать, и интересно читать о его чувствах.
-
Персей невольно вспомнил сражение, когда он познал настоящий страх, сжимающий лёгкие с сердцем и давящий на плечи неподъемным грузом. Никому он не ведал в подробностях о том с каким ужасом ему тогда приходилось биться. Сама аура на острове пыталась сломить его волю и заставить убежать, но ведомый своим пробивным характером он не сдался и лишь ускорился. До кончины своей он вспоминал тот день и в особенности выражение лица девы в миг, когда он рубил ей голову. Персей раскрывается с неожиданной стороны! Это очень здорово!
|
|
В этот раз Шамси уже не доставал саблю. – Ты метко стреляешь, – сказал он женщине-змее и не знал, что сказать ещё. И ничего не хотел сказать. Она говорила страшные вещи – про то, что может впрыснуть ему яд (и уж наверняка и правда может), но теперь он не верил, что она так сделает. Шамси слушал неторопливые слова, выводимые свистящим, насмешливым голосом, и вдыхал запах. Что искали они, мальчишки, в этих выжженных солнцем развалинах? Сокровища? Золото? А для чего им нужно было золото? Они были дети небедных родителей, мало в чем знавшие отказа. Они не вели войн, не торговали, не пытались перевернуть мир. На что им было золото? Ну вот, целая груда золота, и что? На него можно купить... что? Что-то, чего раньше у тебя не было? Так ведь всё было. Коня, доспехи, оружие? Чтобы что? Всякая мечта имеет цель. Они не мечтали о сокровищах. Они хотели почувствовать себя кеми-то, кем ещё не являлись. Испробовать на вкус опасность, приключения, азарт находки. Чувство, возникающее, когда ты нашел что-то, чего другие не видели, не знали, не понимали. Тогда, получалось, что он нашел? Получалось, что да. Когда еще и где он увидит женщину-змею, складывающую хвост кольцом вокруг его ног и смеющуюся над ним, но не для того, чтобы высмеять, а потому что ей весело? Когда кто-нибудь другой увидит? И запах миндаля, хвои и чего-то сладковатого, дурманящего разум... Шахи и торговцы набивают золотом сокровищницы, но не могут ни обрести счастья, ни унести это золото с собой в могилу. Единственная сокровищница, в которой хранится действительно сокровенное – это шкатулка нашей памяти. Дотронувшись до потускневших, но всё еще истинных воспоминаний, мы улыбнемся даже на смертном одре. Воспоминания – то, что принесет нам утешение тогда, когда всё золото мира окажется не нужным. Воспоминания – это то, благодаря чему в последний миг, умирая, мы скажем: "Я жил."
Человеческий разум легко одурманить всякой ерундой. Разум мальчишки – тем более.
– Хорошо, – еле слышно ответил он, наконец, разомкнув словно слипшиеся губы. – Я никому не скажу про тебя. Он взял кинжал и долго еще не мог сделать первый шаг к выходу.
Потом Шамси все же стронулся с места, с трудом оторвав глаза от немигающих, неподвижных глаз Аминэ, и забыв поклониться за подарок, сжимая кинжал и даже не убрав его за пояс, направился к лазу. Но в последний миг, прежде чем покинуть это место, как знать, может, навсегда, обернулся и сказал, полоснув тяжелый воздух словом: – Не утрачу.
Юность зажигает в нас огонь желаний, и пока он горит, мы живем не воспоминаниями. Воспоминания – такой же прах, как и все прочие сокровища. Они радуют нас тогда, когда пламя слабеет. Когда же оно горит, воспоминания – как яд, который горячит кровь и заставляет нас потерять покой и в смятении делать то, что породит новые воспоминания. Более яркие. Более сильные. "Я жил," – говорит человек, которому есть, что вспомнить. Но жизнь – это не сами воспоминания, а те поступки, которые их породили. Саксаул стоит тысячу лет, но он нем и ничего не помнит, ибо ничего и не сделал.
"Я увижу её еще раз," – подумал Шамси, шагая по городу и разглядывая кинжал. – "Однажды. Обязательно."
Голова его была тяжелой. В груди его что-то горело. Без сомнения, он был сильно и надолго отравлен коварным дэвом.
-
Воспоминания – это то, благодаря чему в последний миг, умирая, мы скажем: "Я жил." Саксаул стоит тысячу лет, но он нем и ничего не помнит, ибо ничего и не сделал. Истинно восточная неторопливая мудрость, идеально вплетающаяся в канву истории!
|
— Ходила, – сухо подтвердила Кира. На этот раз она не обернулась назад, чтобы посмотреть на Иоланду. Холодный взгляд упёрся в Командору. Кира до последнего надеялась, что у Самины есть на примете ещё парочка верных сестёр. Не знает, откуда бы она их достала в такой ситуации. Все предыдущие разговоры о юных девицах и пожилых старухах, которым предстояло теперь защищать Купол, эхом отозвались в памяти. Она не смогла защитить Аэлис. Не защитила Фиби. Никого из своего отряда, нет, из семьи. И теперь, чтобы защитить Рамону, защитить тех, кто остался в живых, она должна пожертвовать последним светлым лучом в своей жизни? Нет, должен быть другой способ. — Ходила, но у Иоланды всё равно недостаточно опыта, – воительница поджала губы, не признаваться же сейчас, что так вышло в том числе из-за её эгоистичных побуждений, — Её боевые навыки, кхм, на низком уровне. Да и возраст, Самина. Время играет против нас. И в лучшее годы предстоящий поход был бы серьёзной проверкой выносливости, а уж без постоянных тренировок и пытаться нечего. Как жрица она проходила обучение и обладает внушительным арсеналом магии поддержки, но мы сейчас все истощены и, как я и сказала, время не нашей стороне. Кира не заметила, как тепло улыбнулась, вспомнив заботу Ио. Как молодая воительница пыталась скрыть от любимой недолеченные после очередной вылазки раны, а Ио, вскрывая обман каждый раз, грозно её отчитывала, но с особой нежностью и лёгкостью ласковыми прикосновениями исцеляла Киру. — У Иоланды другие таланты. Она очень умна, не просто от природы, а благодаря своему настойчивому, целеустремленному характеру. Я действительно думаю, что под Куплом кроме неё никто не способен прочитать ту тарабарщину, что мы обнаружили. Но её сила заключается не только в знании нераспространённых диалектов косматых. Она обучалась им сама, используя как накопленные труды в библиотеке, так и общение с беженками. Не могу даже представить, сколько всего она знает о мире за пределами Купола, побывав самой лишь в малой его части, – с каждым новым словом голос Киры становился всё мягче. Воительница даже не обратила внимания, как уводит разговор в неправильное для неё русло, — И, у неё отличная память, чтобы бы помнить обо всём, что она узнала. Только закончив свой ответ, Кира осознала, что Иоланда просто не заменима для подобной миссии. Возможно, им предстоит столкнуться с тем, что сможет разгадать только жрица. По крайней мере, в условиях спешки и под покровом тайны. Рамонитка знала, что Ио, пусть и не без колебаний, но удастся уговорить действовать именно так, как они решили, скрытно от Богини. Ио поймёт, может осудит, но поддержит. Но даже сейчас Кира не могла принять решение. Она не может сказать Самине, что Иоланде можно довериться. Потому что тогда Кира своими же словами вынесет приговор.
-
Две влюблённых пары. Четыре разных характера. И одинаковая попытка, хотя у каждой со своей спецификой.
-
Только закончив свой ответ, Кира осознала, что Иоланда просто не заменима для подобной миссии.
Вот кстати да - хорошая подводка вышла.
|
|
Когда котлы были уже близко над уровнем воды в трюме, толпа резко рванула вперед. Викенцев едва не снесло, но они, заранее предупрежденные, тоже вписались в общий наплыв. Посуды никому не выдавали, но местные поумелистее соорудили себе из обломков бочек, ящиков и прочего плавающего хлама самодельные миски и черпаки, чтобы набрать серого жидкого месива в котле. Главная проблема была - занять место поудобнее.
Охранники вверху (среди которых, правда, не было Венды или Джоша, смеялись сверху и называли заключенных "свиньями, что рванули к бадье".
Как ни странно, викенцы сумели вполне вписаться в это общее человеческое буйство. Томми, Оуэн и Кеннет сумели проскочить между толпой и отхлебнуть из котла (или чужой миски), загребсти немного с собой. Анна сыграла на флейте для местных, получив миску с порцией. Эдвас обработал жутковато выглядящую язву на плече одного из заключенных, который поделился своей порцией с ним. Нэйт сумел прорваться вместе с Иеремией, который, лучась гордостью, выдал "избранному Богини" целое ведерко. Септ, стоя чуть в сторонке, описал группе заключенных красоту родного Викена, за что тоже получил свою порцию от ностальгирующих заключенных.
В итоге, группа вполне сумела наесться и даже получить немного лишней еды. Месиво было совершенно безвкусное, но его поглощение оставило едоков подозрительно насыщенными, что наводило на мысль о возможном магическом происхождении.
Боб, в ответ на предложение Томми, покачал усами.
- Эта шту-чк-ка чк-что когда вх-х-одит в вас, чк-что вых-х-одит, на вкус-с - одно. Поешь с-с-сам.
Набравшие еды и наевшиеся отползали от пустых котлов. Те, кому не хватило, несчастно пытались выловить из воды упавшие капли, рыдали или просто плавали в прострации. В общем забеге не участвовал Боб, которого жижа особо не интересовала. И группы Шакли и Грила. Вместо участия в побеге за котлом они дошли до верхних ворот в конце трюма. Появившиеся охранники кинули им несколько свертков. Смотря друг на друга, головорезы обоих вожаков осторожно подобрали пакеты и пошли к своим плотам. Никто не пытался им мешать.
Молодые узники успели немного отдохнуть и переварить жижу, но, к сожалению, долго отдыха им здесь не светило. Разобрав свой сверток и поев что-то выглядящее как галеты и сушеное мясо, Шакли, тоже переварив немного, направились к плоту новичков.
"Спив", здоровый мужик с собранными в хвост волосами и повязанным поверх тюремной робы шарфом, шел впереди с дубинкой в руках. Лэнгдон и еще двое братьев с виду вооружены не были, но кулачищи их выглядели серьезно.
- Ну что, молокососы, - крикнул старший Шакли, - вам тут, вроде, объяснили уже, как у нас все устроено. Пришло время делиться! Или нам придется взять свое развлечением с вами!
Он захохотал, что подхватили остальные.
|
Парочка подопечных с завидным энтузиазмом после столь долгого дня принялась за обустройство лагеря. Эмбер, внимательно прослушав обстановку и не найдя к чему придраться, наконец спешилась и огладила Граната. Да, пожалуй, увести молодежь от этой полянки дальше в сгущающуюся ночь было бы непростой задачей... Впрочем, найденное место вполне подходило для ночлега, ни к чему было бы зверствовать. Особенно когда даже заботы об ужине делегированы подрастающему поколению.
Еще раз проверив всех лошадей и обойдя поляну, Эмберли установила сигнальную сеть и подсела к костру. Забавно, как меняется риторика Изабеллы, когда ей что-то нужно... Охотница не взглянула на юную смену, полагаясь для улавливания оттенков лишь на слух. Странно, что Вильгельм на этот раз не влез с уточняющими дополнениями.
По-хорошему, ей откровенно плевать было на то, какими глубокими, загадочными и выдающимися личностями мнят себя эти двое. По своей воле Эмбер даже не тратила бы на них слов. Но чувство долга и ответственность перед Корпусом не оставляли возможности выполнить это навязанное ей дело спустя рукава. Два новых охотника – это во всех смыслах ценный ресурс, и обращаться с ним нужно бережливо. Хотя бы на первых порах. Тогда впоследствии они смогут заматереть, набравшись опыта, и стать полноценными участниками вечной битвы. Пополнить не слишком частые ряды товарищей по оружию. Эмберли мельком взглянула на лица Вильгельма и Беллы в пляшущих отблесках пламени. Они должны пройти боевое посвящение под ее руководством и вернуться живыми. Точка.
Легко ли это дастся ей самой? Навряд ли. Искать подходы к другим людям Эмберли никогда не прельщало, всякий раз усилия в этой сфере продиктованы были острой необходимостью. И сейчас родной Корпус поставил именно перед ней не самую простую задачу. Дали бы еще хоть каких-нибудь покладистых ребят... Но нет, из всего разнообразия выпускников были словно бы выбраны самые раздражающие.
Изабелла – чрезмерно ярко выраженная одиночка. Не то чтобы редкость среди охотников, но когда выяснится, что Корпус порой совершенно не считается с такой особенностью мировоззрения и частенько направляет на задания в группах, где жизненно необходимо действовать сообща... Это может обломать ей зубки. Не все коллеги будут столь же терпеливы, как Эмберли. Наверное, все же стоит подготовить девочку к такому раскладу.
Впрочем, как бы то ни было, за Изабеллу с ее прекрасными практическими навыками Эмбер была более спокойна. Но вот Вильгельм... Как его вообще допустили до трансмутации? Почему он не стал алхимиком или дознавателем? Очевидно же, что столкновение с тварями нос к носу – не его стезя. Хотя... Дай такому педанту место ближе к магистрам – и канцелярские червоточины поползут от него во все стороны разом. Эмбер вздохнула. На охоте опасности от него не намного меньше. Надо будет ещё постараться вернуть его в Чертоги живым и целым...
– Отряд из восьми охотников – действительно большая редкость, – Эмбер кивнула, чуть разворачиваясь на бревне к подшефным. Кто бы на самом деле знал, что вообще может их там ожидать... Но если уж в отряд включили и дознавателя, и алхимика, дело однозначно пахнет жареным. И хорошо, если это в итоге окажется монстрятина, а не человечина. Или хотя бы будут соблюдены правильные пропорции.
– Я думаю, – едва заметно усмехнулась Эмберли, – что нам там точно не придется скучать. В Гримфолде нас ждет что-то определенно интересное. И, вероятно... разнообразное. В мыслях у нее крутились совсем иные эпитеты, но роль наставника, по мнению охотницы, заключалась в том числе в поддержании боевого духа, а не в запугивании. – Вам повезло, досточтимые леди и лорд! – бодро выдала девушка, точным щелчком послав в костер скомканную в пальцах сухую травинку. – Никто из ваших однокашников не удостоился чести быть отправленными на действительно серьезное задание с самого начала. Рассматривайте эту поездку как уникальный опыт.
Ей самой во главе такого отряда предстоит получить опыт не менее уникальный. С другой стороны, за время в дороге можно будет успеть немного привыкнуть к командирской роли.
– Но не забывайте, что и по пути до Гримфолда в ожидании той самой "настоящей" работы стоит поглядывать по сторонам, – тон Эмберли вновь стал обыденно сдержанным, а взгляд словно растворился в окружающей костер непроглядной тьме. – Небрежный охотник – мертвый охотник. Бдительность и соблюдение дистанции не раз спасут вам жизнь. А если ты подпустил тварь на расстояние меньше дальности выстрела, Вильгельм – еще остается меч.
-
И хорошо, если это в итоге окажется монстрятина, а не человечина. Или хотя бы будут соблюдены правильные пропорции. Леди знает толк в карательной кулинарии!
-
По-хорошему, ей откровенно плевать было на то, какими глубокими, загадочными и выдающимися личностями мнят себя эти двое. По своей воле Эмбер даже не тратила бы на них слов. Но чувство долга и ответственность перед Корпусом не оставляли возможности выполнить это навязанное ей дело спустя рукава. Два новых охотника – это во всех смыслах ценный ресурс, и обращаться с ним нужно бережливо. Хотя бы на первых порах. Тогда впоследствии они смогут заматереть, набравшись опыта, и стать полноценными участниками вечной битвы. Пополнить не слишком частые ряды товарищей по оружию. Эмберли мельком взглянула на лица Вильгельма и Беллы в пляшущих отблесках пламени. Они должны пройти боевое посвящение под ее руководством и вернуться живыми. Точка.
|
На провокацию Судьи горгона горделиво вздёрнула подбородок вверх и сложила руки на груди. Пускай Сфено провела в новом мире мало времени, но, в том числе благодаря тем, кто её окружал, в ней успела поселиться уверенность, что тёмное прошлое осталось далеко позади. И даже несмотря на то, что слова Первой не были обвинением, они всё равно прозвучали как издёвка. Сфено едва заметно кивнула в знак благодарности Скатах, заступившейся за неё. На руках любого героя не меньше крови, чем на когтях чудовищ. Уж эту истину горгона хорошо усвоила. Оставлять Судью без ответа девушка не намеревалась, но, услышав ответ на свой вопрос, всё резко отошло на второй план. — Ты с-с-сказала Перс-с-сей? – зашипела горгона, подаваясь вперёд к Судье. Человеческое обличье вмиг растворилось словно мираж. Сфено грозно нависла над Первой, огромные змеи повылазили из-под волос и угрожающе потянулись к лицу, скрытому за шлемом. Ярость затуманила рассудок горгоны. Костяшки пальцев побелели, сжимая клинок. Лишь собственное, обезображенное злобой, отражение в шлеме Первой заставило Сфено отступить. Быстрым шагом она разорвала дистанцию с Судьёй. Та не могла не знать, что этот недогерой убил её сестру. Она сказала это специально, чтобы вывести горгону из себя. И у неё это получилось. — Значит, судьба решила преподнести мне подарок, – Сфено уселась на подлокотник кресла, возвращая себе самообладание. Она была величественна и спокойна, будто и не было никакой вспышкой гнева, — Давайте же поднимем кубки за это! За то, чтобы каждый смог получить то, что заслуживает!
— Я искренне рада, что молва обо мне и сестрах сквозь время не стала просто ещё одной мрачной историей о том, как герой убивает чудовище, – продолжила Сфено, вспоминая слова Марка о дочерях бурного моря и северного ветра, — Когда-то мы действительно были прекрасны и могучи, что вызывало не только восхищение, но и зависть. И одна богиня прокляла мою младшую сестру, Медузу, превратив её в настоящее чудовище, – холодный взгляд горгоны на мгновенье задержался на Первой, — Мы ушли в добровольное изгнание, но даже этого оказалось мало. Нас не оставили в покое, и мы были вынуждены защищаться. И у этой истории нет счастливого конца. Этот Персей… Моя сестра ничего ему не сделала. Глупый юноша, который ради бахвальства пообещал принести голову монстра. В нём течёт сильная кровь, и всё же он не дрался с ней честно. Вместо этого Персей заручился поддержкой и дарами богов, и с их помощью не только убил мою сестру, но и смог скрыться от моего гнева. — А теперь мне выпал шанс отомстить. Но я надеюсь, что остальные призванные Граалем со стороны Ассоциации имеют больше чести и достоинства, чем Персей.
|
|
|
|
|
|
|
Арчер встал. – Прекрасно, – удовлетворённый контрактом отозвался он. Выпрямился во весь рост, выражая лицом хорошее настроение. И, кажется: смущение Тосаки определённо тронуло его! Взгляд груды металла как-то выразительно смягчился. «Ах, она ведь действительно всё ещё ребёнок...» Сочувствие проскользнуло в мимике Тамэтомо. Потому что на душе у него было всё-таки не очень спокойно. Даже в суровые времена Минамото-но, когда пацан лет десяти считался уже достаточно взрослым, чтобы взять в руки меч – использование детей и особенно девочек в конфликтах считалось крайней мерой. Но у Великой Чаши, видимо, совсем другое мнение и принципы выбора Хозяев. Арчер мог быть бесконечно несогласным, но какой в протесте толк, если ответом ему будет эпохальное безразличие? Жернова Судьбы слепо перемалывали людей. Но самурай хотя бы имел возможность вставить палку в её колесо.
– О! Значит, моя Госпожа из Японии? Идеально! Воскликнул Тамэтомо, став ещё более довольным. Когда Катерина упомянула его, Слуга не мог не поклониться той в ответ. – Моё почтение, синьора Сфорца, – вежливо отозвался Арчер и, после небольшой паузы, на всякий случай поинтересовался, – я верно к вам обратился? Я бы не хотел спровоцировать конфликт на почве наших культурных различий. Ко мне вы можете обращаться, как Тамэтомо-сан. Немного подумав, самурай сдержанно добавил уже всем Слугам: – Я также рад познакомиться с вами. Разве что разделить воодушевление народа от желания Хозяйки не мог. «Должно быть, Акаши был великим человеком, раз уж сделал Хроники, дверь к которым можно открыть только Великой Чашей... Понятия не имею, что это. Но, видимо, очень важно» – Достойное желание, – просто и искренне заметил мужчина. В конце концов: воля повелителя для него практически закон.
Размышляя о высоких материях, Арчер не упустил и Судью. Даже специально принюхался к воздуху: то ли иллюзия, то ли правда... «А почему она пахнет как суп в горшке, который на месяц забыли в погребе? Небось ещё и прячет под одеждой свою мохнатость с мошками? Оживший труп? Интересная здесь Церковь, однако» От озвучки вслух этих мыслей самурай воздержался. Не для того он стал аристократом, чтобы за чужой спиной злословить. Но вот неподдельное, и даже слегка благоговейное, удивление на лице Арчера, с каким он посмотрел на оттопыренный мизинец Кастера – бесценно. Уж что за страшные слова незнакомка высказала вслед ушедшей, но в свой адрес Тамэтомо услышать их, наверное, не хотел. Относительно судьи сам он сохранял нейтралитет. Причём довольно вооружённый, если приглядеться.
Но вот нарушительница спокойствия ушла. Госпожа раздала указания. Стоило признать: вполне ценные. – Будет исполнено, – бескомпромиссно ответил сын Тамеёси. Фигура Арчера медленно размылась в воздухе. Он обратился в форму духа. Удобно быть Слугой.
Вот бы он так умел тогда, в Сиракава-ден... Но в этот раз он той ошибки точно не допустит.
|
Ричард хотел трость. Нет, он страстно желал получить этот атрибут уважаемого джентльмена. А как иначе? Не спроста несколько недель Рик собирался с духом (или набирался наглости), чтобы озвучить просьбу отцу, а выдал её совершенно спонтанно. Эта была его меча, такая наивная детская страсть. Но когда отец, на удивление легко, дал согласие и привел в магазин – юный Мур растерялся как юноша с фермы, в жизни не видевший свет, впервые оказавшийся на балу. Кстати, на балах все было сильно проще и понятнее, а здесь, в лавке, средь всего многообразия молодой человек выглядел потерянным и ошеломленным. Он так и не решил какой именно набалдашник хочет, наивно полагая, что в магазине сможет выбрать из имеющегося ассортимента. Но все было несколько сложнее. Ричард еще не понимал, что владеть тростью – его Мечта. А мечта должна оставаться мечтой. Когда она воплощается в жизнь – это конец, её смерть. Неминуемая и неотвратимая. Что люди чувствуют, когда умирает мечта? Рик застыл в одном шаге от края, чего-то необратимого, хоть и не осознавал чего именно. В одном шаге. Одно решение, одно слово и он сам бросит последнюю горсть земли на могилу своей мечты. И он не мог найти в себе сил, чтобы сделать это. Рассеянно рассматривая трости, юный Мур не понимал, что именно с ним происходит. Черные и серые, с набалдашниками в виде птиц и животных, изогнутые, причудливые – все они были прекрасны, многие нравились, несколько он хотел взять в руки, но Ричард повернулся к отцу, посмотрел на него с печалью и несвязно пробормотал: - Сэр, вы были правы. Мне еще рано владеть тростью. Может быть, после колледжа? Но все же, все же… Когда-то Рик мечтал о трости. И тот момент наступил, когда мечта почти сбылась. Вот она – протяни руку и возьми, воплоти её в жизнь. Не оказалась ли она уже тогда в сырой земле, пусть и без последней горсти на могиле? *** О, Ричард пытался стать достойным трости. Может быть он и не взрослел стремительно, но старался. И как старался! У Рика по-настоящему раскрылся талант к образованию, помноженный на невероятное усердие и фантастическую память. Выучив один язык, юный Мур глотал второй, потом следующий. Это оказалось не так сложно, ведь многие слова означали одно и то же, предложения строились схожим образом. Или Рику это только казалось? Освоив клавишные инструменты, Рик попросил у отца скрипку. И получил её! Потертую, старенькую, какого-то мастера прошлого или позапрошлого столетия из Кремоны, но для начинающего – именно то что нужно! Знание музыкальной грамоты и весьма неплохой слух позволили быстро овладеть новым инструментом, и хоть мастерства в его возрасте достичь уже было вряд ли возможно, Ричард без устали работал над плавным ходом руки и кисти, которой удерживал смычок. Занятия музыкой перемешивались разговорами с Бассом. Ричард жадно хватал каждое слово, принесенное братом из колледжа, и записывал, записывал, записывал, словно боялся, что память его подведет в самый неподходящий момент. И, как впоследствии оказалось, делал совершенно правильно, потому что посещения суда с отцом случались совсем не так часто, как хотелось бы юному Муру, и каждый такой визит был полон волнений и эмоций. К мистеру Росселини присоединился еще один учитель: вечно надушенный француз средних лет, со свисающим животом и ухоженными усами. Мсье Дюваль. Он время от времени надевал причудливую шляпу с пером и тогда неизбежно приковывал к себе всеобщее внимание. В искусстве танцев француз заметно уступал коротышке, но когда речь заходила о стойках, о выходе на исходные позиции или о том, как правильно пригласить даму на танец, о чем с ней говорить на балу или о том как себя вести в свете, – толстячка было не остановить. Десятки и сотни деталей, о которых он мог говорить бесконечно, попадали на благодатную почву в доме на Хьюгер-стрит. Миссис и мистер Мур, видя, как команда их только что спущенного со стапелей новенького брига, усердно чистит палубу, поднимает паруса и основательно готовится к плаванию, должно быть, пребывали в неописуемом восторге. По крайней мере какое-то время, до тех пор, пока Рик не начал становиться мужчиной. А это, будем честны, случилось несколько позже. Все началось с любви, любови с первого взгляда, с первого шага, с первого па. Едва оказавшись на балу, Рик уже не представлял как можно жить без этого великолепия. Была ли причиной тому молодость или горячая юношеская кровь – кто знает, но после своего первого бала Ричард лишь удвоил усердие в занятиях с мистером Росселини и мсье Дювалем, лишь больше начал общаться с Фредериком Шоу и Эшли Хотторном, пытаясь разобраться как все устроено в высшем свете. Вся эта помпезность, общение и женское внимание. Да, он желал этого и усердно занимался, чтобы добиться успеха. Рик даже попытался опустить усы, но редкая юношеская поросль над губой выглядела нелепо, даже смешнее, чем шляпа мсье Дюваля. Через несколько месяцев после своего первого выхода в свет, на одном из балов, оставляя позади парочку юных леди в пышных платьях, пахнущих жасмином и лавандой, он услышал женское перешептывание за спиной: «Это же юный мистер Мур, лучший танцор Чарльстона». Насчет «лучшего» многие, конечно, могли бы поспорить, но Ричард все чаще начал чувствовать направленные на него безразличные взгляды юных и не очень (юных) леди(и не очень), в которых чувствовались то нотки заинтересованности, то ароматы желания. Для него и раньше получить отказ в танце было редкостью, но в какой-то момент Рик отметил для себя, что уже не помнил, когда ему отказывали в танце последний раз. И чем больше внимания ему доставалось – тем усерднее юный мистер Мур работал над собой. Раньше зацепка или соринка на рукаве, торчащие волосы или резкий запах лошади не вызывали у него такого негодования как сейчас. Такая, своего рода, педантичность, внимание к внешнему виду. Ричард органично влился в это общество, в этот свет Чарльстона, который старательно делал вид, что не замечает его. Но юный мистер Мур не сомневался, что это, по правде сказать, не совсем так. *** Когда Ричарда в первый раз пригласили в салон Ирвинов, он уже догадывался, что его заметили, что он что-то да значит и, по меньшей мере, вызывает некоторый интерес для части высшего общества. Но все равно, в тот первый раз, - это было что-то особенное. Своего рода признание, приглашение стать частью кружка, частью клуба. Такой изящный комплимент: «Мистер Мур, мы восхищаемся вами и почтем за честь, если вы разделите с нами этот вечер». И это было чертовски приятно. Но все же без танцев это было… как если с истинного южного джентльмена снять цилиндр. Он все равно останется джентльменом, но... Впрочем, и в такой ситуации Ричард сумел найти себя и проявить таланты, в первую очередь исполнения на фортепиано. И открыть для себя много нового и бесконечно интересного. Это были люди, общение. Не такое, как на балах. Здесь можно было иногда немного расслабиться, позволить себе чуть больше, чем в строгой помпезно-официозной обстановке парадного зала. А еще поведение. Рик научился обращать внимание на детали. Вот взять то же фортепиано. Если Ричарда просили сыграть на “фортепьяно” – можно было сходу понять, что человек далек от музыки и, скорее всего, не отличит си бемоль мажор от ре минора. Ведь название музыкального инструмента состоит из двух слов, знакомых каждому с первых уроков музыкальной грамоты. «Форте» - громко, “Пиано” - тихо. А слышать вместо “тихо” слово “пьяно”… публика в салоне Ирвинов нередко делилась рассказами, как какая-нибудь юная леди из Вудленда или Саммервиля, впервые оказавшись на балу, называла известный музыкальный инструмент “громко-пьяно”. Дальше, чаще всего, следовали обсуждения допустившей такую ошибку леди, платья, прически и поиск подходящей для нее партии, не менее колоритной. Впрочем, разговорами о “пьяно-леди” общение, к счастью, не ограничивалось. Ричарду больше нравилось говорить о литературе, музыке и обсуждать последние значимые судебные процессы (особенно, если в них успешно принимал участие отец). А еще о политике. О, политика затянула юного мистера Мура настолько, что лучше бы этого не случилось. Все началось в глубоком детстве, с пяток старого Джоша. Точнее, явилось на свет. И если поведение Ричарда родителям удалось исправить, даже на какое-то время изменить его взгляды, то сейчас, когда юный мистер Мур почувствовал твердый паркет под ногами, все то над чем отчаянно работали родители и учителя, рухнуло. Именно в салоне Ирвинов юный мистер Мур проникся идеями Брекенриджа. Он стал для Ричарда в каком-то смысле идеалом, образцом, к которому нужно стремиться, и по пути которого можно пройти. Впрочем, открыто демонстрируя свою политическую позицию, юный мистер Мур был сыном своего отца и не спешил навязывать взгляды окружающим. Рик мягко, но уверенно, говорил: «Джентльмены, рабство есть благо, в первую очередь для самих негров» или «Нам совершенно точно нужно отделиться от союза». А еще он любил повторять: «Джентльмены, почему закон о беглых рабах не исполняют на севере?» Ах, если бы только эти разговоры так и остались разговорами! Уже через две недели после первого посещения салона, Ричард признался отцу, что хочет учиться на офицера. И не где-нибудь, а в Вест Поинте! Или хотя бы в Цитадели, но лучше все таки в Вест Поинте. А потом добавил: «Сэр, посмотрите что пишут в газетах. Бостонцы в очередной раз не позволили отправить раба в Алабаму, которого по решению суда должны были вернуть хозяевам. Они снова нарушили конституцию и отобрали нашу собственность!». Прозвучало признание скомкано, но в голосе Рика можно было почувствовать твердость, какую-то внутреннюю уверенность. Это как небольшой причал для рыбацких судов: сверху несколько небрежно связанных шатких досок, а снизу, под водой, вколоченные на пару-тройку ярдов в дно опоры и укосы. Решение учиться на офицера хоть и было принято осознанно, но ему предстояло выдержать несколько испытаний. Шутка ли, юный мистер Мур мало что смыслил в военной науке и готовился к совсем другой жизни. В первую очередь Ричард вспомнил о чете Дентонов. Раньше его визиты случались нечасто, но теперь, загоревшись новой идеей, Рик посещал их не реже чем раз в месяц. Он с интересом рассматривал охотничье ружье и его механизмы, спрашивал как им пользоваться и даже попросил пострелять вместе с Дональдом по мишеням. И, конечно же, Ричард попросил научить его ездить верхом. Но эти визиты, это общение, может, и выглядели как воссоединение семьи, но все было намного сложнее. Дело в том, что это общество тяготило Рика. На одной чаше весов лежали родственные узы, но на другой – разные политические взгляды, разный образ жизни и разные цели. Разве мог Ричард представить, что прибудет на бал в сопровождении сестры? Нет, он конечно с удовольствием станцевал бы с ней кадриль, когда-то она чудно танцевала, но, простите, это как посадить раба за общий стол на званном ужине для гостей. Посадить-то можно, но как это воспримут окружающие? С другой стороны вряд ли Дентоны разделяли взгляды Ричарда, а потому некоторых тем в этом доме юный Мур избегал, стараясь сохранить ту когда-то прочную семейную связь, от которой, в общем-то, уже не так много и осталось, но за которую Рик почему-то держался. Даже если бы не его новое увлечение и новая жизнь, полная ярких моментов и удивительных открытий, он не порвал бы эту связь насовсем. Но это было далеко не главное. Мнение четы Дентонов в отношении планов Рика на жизнь не имело значения. Совсем иначе обстояли дела в семье. Ричард загорелся идеей, о которой когда-то мечтал Басс. Но брат хоть и не скрывал зависти, но поддержал это решение. Отец же отнесся поначалу с сомнением. Возможно, он ждал, что Рик передумает, перегорит или же напротив, утвердится в принятом решении. Матери же было все равно. И здесь стоит остановиться чуть подробнее. Только ближе к 19 годам Ричард осознал, как сильно ему нехватало внимания матери. Басском был её первенцем, любимым сыном. Потом любимцем стал Цезарь, которому она отдавалась полностью. А Рик… Рик был еще одним сыном, одним из сыновей. Других. Любимых. Нет, она, конечно, искренне радовалась успехам Ричарда и переживала, когда у него что-то не получалось, но внимания уделяла ему сильно меньше. Часто он слышал фразы, наподобие: «Не сейчас» или «Давай поговорим об этом позже». А Ричарду нужна была мать, вот здесь и сейчас. И её не было. А когда появился Цезарь, миссис Мур встречалась с Риком за семейным ужином, когда приходили гости и на лестнице. Не удивительно, что новую идею Ричарда встретила она без особого интереса. И все таки, долгое время мать была для юного Мура образцом. Не принимать же всерьез Элизабет и её поступок? А других женщин в доме на Хьюггер-стрит не было. Все изменилось, когда Ричард вышел в свет, но появился он там уже с багажом, с мнением. И мнение это весьма отличалось от того, что он увидел. А потому Ричард с присущим ему любопытством и усердием принялся заново узнавать, что из себя представляют дамы. Как отреагируют на то или иное действие, и что будет, если улыбнуться чуть более отрыто и добродушно и что случится, если наградить юную леди прохладным взглядом. В разговоры начал вплетать иностранные слова. Он изучал реакции и последствия своих осторожных попыток, не ограничиваясь дебютантками. О, мисс Вудс была настоящей загадкой, которую юный мистер Мур пытался разгадать не один месяц! Это было что-то вроде игры, которая немало увлекла Рика. Не обошлось и без нескольких разбитых сердец, но, откровенно говоря, Ричарду было все равно. Он вырос таким же сдержанным как мистер Мур, и таким же прохладным как миссис Мур. И думал, что так будет всегда. Но все изменилось в салоне Ирвинов. Это случилось за фортепьяно, произведенного никому неизвестным немцем из Нью-Йорка по фамилии Штайнвег, когда место за музыкальным инструментом заняла Джейн Колвил. Впервые Рику захотелось взять в руки топор и разрубить в щепы поделку, которая оказалась недостойна композитора. Он мог часами смотреть на её руки, которые становились словно продолжением клавиш, в её закрытые глаза, на тонкую линию талии. Когда она говорила, Рик слушал и на лице его, всегда строгом и сдержанном, то и дело уголки губ ползли вверх. Это была любовь с первого ре минора, с первой сюиты. Конечно, он согласился разучить Венгерское рондо, а потом сам нашел несколько партитур для дуэта. Он писал ей стихи. Нескладные, неказистые, а потому все чаще делал это на испанском и французском. Позже, когда в руках Ричарда совершенно случайно оказался ноктюрн номер 3, он разучил его до совершенства, думая только о мисс Колвил. Но так ни разу его не сыграл в салоне. Слишком много эмоций вызвала эта мелодия, слишком много чувств пробуждала и слишком много говорила окружающим. А потом он сделал ей предложение, и была роскошная свадьба, на которую собрался весь свет Чарльстона. Мисс Элла Вудс смотрела с нескрываемой завистью, а отец держал за руку Бетти. Эш с важным видом кивал гостям, а Фред стоял с молчаливым одобрением. Потому кто-то крикнул: «А я ведь говорил!». Затем новобрачным дарили подарки и все желали счастья, ведь разве союз, рожденный в любви, может оказаться несчастливым? Так Рик мечтал много раз. И тогда, когда Джейн призналась в любви, так и случилось бы, но она ушла, а юный мистер Мур не остановил её. Потерял ли дар речи или решил позволить леди уединиться, коль она того пожелала, – кто знает, но одно он знал точно: останься тогда Джейн Колвил за доской для шашек – Ричард сделал бы ей предложение. Джейн, а вовсе не её солидному приданному. Потом еще несколько раз Рик собирался сделать Джейн предложение, борясь с самим собой. Со своими чувствами и эмоциями, но их откровенный разговор так и не случился. Наконец, юный мистер Мур нашел выход. Он написал письмо для Джейн, которое много дней носил при себе, прежде чем отдать возлюбленной. Мисс Колвил,
позвольте заверить Вас в своей искренней дружбе, но, при всем уважении, я не могу выполнить Вашу просьбу. Я буду учиться на офицера и, если случится война, пойду сражаться, и буду сражаться в первых рядах, но не потому, что так велит поступить мне долг. Я сделаю это только ради Вас, мисс Колвил. Потому что за моей спиной - ваш образ, и он не позволит сделать мне ни одного шага назад. На моих устах - ваше имя, а в моём сердце - только Вы. Все о чем я мечтаю - чтобы Вы были счастливы. А когда мое обучение завершится и янки успокоятся - я буду принадлежать только Вам.
Я люблю Вас, мисс Колвил.
R.S. Moore Но перед этим, прежде чем отдать письмо, Ричард исполнил его. Исполнил для Джейн Колвил. Исполнил как в последний раз, не прерываясь, чтобы вытащить из нагрудного кармана платок и вытереть солёные капли с лица. ссылка
-
Характер настоящего южного джентльмена - и выбор жизненного пути такой же.
-
По-джентельменски трогательное и красивое признание. И вообще весь такой складный и легко читающийся пост. Здорово.
-
Отличный пост). Молодо, так сказать, зелено))).
Некоторые места особенно понравились!
Ричард еще не понимал, что владеть тростью – его Мечта. А мечта должна оставаться мечтой. Когда она воплощается в жизнь – это конец, её смерть.
Это была любовь с первого ре минора, с первой сюиты.
Это случилось за фортепьяно, произведенного никому неизвестным немцем из Нью-Йорка по фамилии Штайнвег, когда место за музыкальным инструментом заняла Джейн Колвил. Впервые Рику захотелось взять в руки топор и разрубить в щепы поделку, которая оказалась недостойна композитора.
Так Рик мечтал много раз.
|
-
Давай, Бьянка, покажи им всем, чего ты стоишь!
-
Потом , когда космачи отправятся жевать червей, они найдут уголок у тихой речки и уж тогда держись. А вот это уже удар, который не отразить)
|
|
|
На вопрос Эдваса Иеремия оживился.
- Ооо, сын мой, это очень интересный вопрос! Ты даже сам не знаешь, насколько ты глубоко его сформулировал. Реальное что-то это "Вовне" или нет... не одно десятилетие философы ломают головы... Но, я думаю, тебе нужно объяснение, понятное мещанину. Около ста лет назад, клерк по имени Хетерингтон Кваррус Мейб обнаружил в стоящем в своем офисе зеркале проход в иные миры. Пространства. Называй их как хочешь. Королевским ученым, магам и алхимикам удалось научиться скопировать этот эффект и создать врата, которые ведут... туда. Вовне. Иногда, говорят, такие проходы все еще возникают сами по себе, словно разрывы в реальности. Они появляются и работают только в Касторэдже, нигде еще. Исследователи, которые отправились Вовне, обнаружили там загадочные земли, заполненные разными чудесами, но и ужасных монстров и опасности. Корона создала Королевскую Компанию Вовне, которая занимается изучением этих мест. Удалось создать несколько колоний, где постоянно живут поселенцы из Касторэджа и отправляют обратно в город чудесные дары. Но многие среди нашей веры считают, что Вовне - это не какая-то далекая земля, куда перемещают магические врата. Это пространства иных сфер, тонкий эфир вместо материи. Возможно даже, это пространство, где обретают боги. Возможно, там находится Рай и Ад. И шастания жадных до сокровищ искателей навлекут на нас всех страшный божественный гнев, или призовут жутких монстров.
Впервые за весь разговор Иеремия выглядел неуверенным.
- Я... не знаю. В семинарии я зачитывался про Вовне, мечтал даже когда-нибудь посетить эти иные пространства. Но теперь, после моих видений, мне кажется, это все тщета. Нас всех ждет Страшный Суд и верная гибель - вот что важно. Откуда она придет - значения не имеет. Если Святая Матерь захочет стереть нас с лица Её земли, она найдет способ, разверзнет небеса, если потребуется. Магические врата ей для этого не нужны. Грехов же в Язве столько, что совершение их в иных мирах тоже вряд ли потребуется. Монстры.... монстры тоже все уже здесь.
Он помрачнел и помолчал.
Вопрос Септа про Орден заставил Иеремию встрепенутся.
- Орден Бедных Рыцарей-Оккулярис Милосердной Матери. Был создан для того, чтобы охранять святые места и сопровождать паломников несколько веков назад. Но, со временем, его сфера деятельности изменилась. Рыцари-Оккулярис стали искать еретиков и нечестивцев, уничтожать врагов веры. Все это достойно одобрения, однако... Последние десятилетия Орден сбился с пути. Его лидеры стали увлекаться разного рода ведьмовством, якобы, чтобы лучше знать своего врага. Теперь они якшаются с королевской семьей, как будто это не самые страшные грешники во всем городе!
Иеремия помотал головой.
- Я хотел бы, чтобы рыцари услышали мой взов и учинили правосудие над этой обителью греха, чтобы мы могли взмолить Матерь хоть о толике милосердия. Но, я боюсь, они сами уже погрязли в грехе. Нет, сыновья мои, праведники способны полагаться только на самих себя!
Эдвас задумался по поводу снов и видений. Насколько он мог вспомнить, в тех книгах и уроках отца Громвелла и отца Нэттла, Матерь посылала иногда знаки своим верующим, касающиеся семьи, урожая, погоды. В особо редких случаях она могла выразить свое недовольство особо грубым нарушением заповедей и устоев, наслав кошмарный сон, содержащий в себе требование покаяться и исправить ошибки.
Но он никогда не слышал о том, чтобы богиня угрожала неминуемой гибелью. Это шло в разрез с тем образом, который он знал, и даже с тем, который рисовал Иеремия.
...
После того, как Септ и Неттлы вернулись к основной группе, прошло немного времени, как вдруг свет, бьющий сверху резко усилился. Кто-то еще направил несколько фонарей внутрь трюма. Подняв глаза вверх, они увидели, как на лебедке в трюм спускается грузовой лифт, видимо, ранее использовавшийся для размещения грузов в трюм. На нем закреплено три котла с мутной жидкостью. Заключенные, за исключением Шакли и группы Грила, резко оживились.
|
|
-
в таком случае нам не стоит здесь задерживаться и следует выдвинуться по следу цели незамедлительно Ханс совершенно рассудителен и холоден, учитывая только факты и наиболее эффективный путь, и на мелочи не отвлекается.
-
Использование яда предполагает наличие надежного средства доставки вещества в организм объекта, - сказал он, и все охотники могли узнать цитату из теоретического курса. - В нашем случае мне представляется это избыточным. Настоящий профессионал – не только суров, но и харизматичен!
|
Уж насколько огромен по меркам людским Тамэтомо – даже ему удалось протиснуться в раскрывшийся пред ним разлом вечности. Едва лишь пламенный глас молодой колдуньи пробудил его ото сна длиною в тысячелетие, едва зрачки зажглись огоньком жизни – он поддался порыву да без раздумий вступил в неизвестность. Что, когда нестерпимо яркий свет сменился комфортной полутьмой, оформилась в залу с совершенно незнакомым, необычайным стилем и интерьером. И пусть задним умом Слуга впитывал в себя внушение извне – а сдержаться от удивлённого восклицания было практически невозможно. Громыхнули доспехи, когда Тамэтомо встряхнул пол шагом вперёд. – Где я?! – вырвался у него изо рта гром, приглушённым шлемом. Будто всего лишь мгновения прошли между смертью и призывом. Слуга поворотом головы описал дугу от стены до стены. Затем вдохнул полной грудью. Выдохнул. Снова вдохнул. Выдохнул. – Как хорошо снова дышать, – меланхолично пробормотал Арчер. Неожиданно встрепенулся: его лик резко опустился к левой руке. Та, в свою очередь, поднялась: в ней как влитой лежал лук. Мужчина вращал запястьем вверх-вниз; согнул туда-сюда локоть. Пускай этого не видно под шлемом, уже по голосу ясно: – На месте, родная, – он улыбался, счастливый. На слове «Арча» два центнера стали вздрогнули. Мужчина немедленно принял серьёзный вид, – свечение в прорезях глаз стало сильнее, – и внимательно уставился на ту, кто его призвала. Шлем скрыл то, как приподнялась бровь самурая. Губы слегка искривились, но не издали ни звука: за те слова, что готовы сорваться с них были, в его время следовала кара в виде отрубленной головы. Держащий осанку Арчер размышлял. О том, как подать себя, конечно же. Посмотрел на скромненького Ассасина; на воодушевлённую Кастера; на как-то очень уверенного в себе Райдера. Сверхъестественная интуиция, дарованная волшебным артефактом, подсказывала, что современные люди менее щепетильны в вопросах церемоний. Общество изменилось. Традиции пали. Сословия исчезли. Призванный Слуга сейчас не скован древним этикетом. И девушка пред ним – его единственный повелитель. Арчер выставил правую ногу вперёд, вновь встряхнув с металлическим лязгом пол. Затем медленно опустился, встав на левое колено. Склонившись перед Хозяйкой, локтем правой руки Слуга опёрся о выставленное колено, в то время как кулак левой вместе со сжатым в том луком упёрся в пол. Правая пятерня обхватила шлем – лёгким движением ладони Арчер обнажил голову с растрёпанным волосами каштанового оттенка. Смотря прямо в голубые глазки напротив себя собственными мерцающими бирюзовыми, с добродушной улыбкой мужчина громогласно объявил: – Я, Тиндзэй Хатиро Тамэтомо, сын Минамото Тамеёси и Самурай Клана Минамото, признаю тебя, Юная Леди, моей Госпожой! Я клянусь собственными волей и честью, что буду хранить верность тебе и сражаться за тебя, и твоё дело, до самого конца! – Слуга смиренно опустил лицо к полу, прикрыв веки с задумчивой улыбкой, – будет ли нам дозволено узнать твоё имя? И твоё желание к Золотой Чаше? Арчер не торопился вставать. Ждал реакцию Госпожи.
-
領主のいない人生に意味はない
-
Достойный и благородный самурай, и реакции соотвествующие.
Арчер не торопился вставать. Ждал реакцию Госпожи. Действительно, как еще может поступить самурай, вне зависимости от того, живы ли традиции?
-
+ Эффектно.
-
Великолепное приветствие Мастера!
|
|
-
меня зовут Скатах, и мне не нравится слово Слуга Скатах, конечно, хороша и горда, как и подобает одной из величайших героинь своего эпоса)
|
|
|
В одном из домов, сохранивших ещё облик викторианского Лондона, были задернуты все шторы. Комнаты с винтажным интерьером – мебель из чистого дерева, украшенная резьбой, атласная обивка, бронзовые подсвечники, и даже действующий камин, — всё тонуло в полумраке. Было два часа ночи, но за окном нет-нет да проезжала машина, но в самом доме было тихо, и только мерное тиканье часов нарушало эту благословенную тишину. — Так... ну в этот раз точно часы не спешат, — бормочет голубоглазая девушка в красной курточке, нервно поглядывая на часы. — Ну... можно начинать, наверное. Она бросает мимолётный взгляд в угол гостиной – там, прислонившись к стене, стоит фигура в чёрных одеяниях. Не получив никакого ответа, Тосака поднимается из кресла и отодвигает стол в сторону, поднимая ковёр. На полу уже аккуратно вычерчен её собственный знак призыва: таким пользовалось семейство Тосака с самого начала войны за Грааль. Но в этот раз всё будет иначе. Достав из кармана пригоршню драгоценных камней, Рин простирает руку над символами призыва. — Основа серебра и железа. Твердь из камня, готов меня вести Эрцгерцог Контрактов, И мой предок, мой великий Мастер, Швайнорг. Врата всех четырёх сторон света закройтесь. Магия плавит драгоценности, и они капельками маны капают на магический круг, растекаясь по аккуратно расчерченным линиям, напитывая его первыми крупицами силы. — Сойдите с Трона вниз, на распутье дорог, ведущие в Царство. Наполни, наполни, наполни, наполни, наполни! — вместе с магическим заклинанием круг вспыхивает зелёным светом, а капельки маны разбегаются теперь по нему словно круги от брошенного в воду камня. — Услышьте мои слова. Ваши тела будут подчиняться мне, а ваш меч будет определять мою судьбу. Услышьте зов Грааля, подчинитесь моей воле, и ответьте мне. — Чем сильнее круг напитывался силой, тем громче звучали слова Тосаки, а круг постепенно менял цвет из зелёного становясь красным. — Клянусь, я стану воплощением добра мира иного. Я стану крушителем зла мира иного! Пройдите через семь кругов Рая, выйди через три печати слов, спустись из круга запрета! И явитесь, стражи Врат Небесных! Разряды красных молний ударили над девушкой, пронзая круг в четырёх местах. Хлопнул взрыв, и порывы ветра разметали почти всю мебель в комнате. Столпы алой пальцы, поднявшейся от круга окружили Тосаку, сверкая в свете пляшущих молний. Магия забурлила, взметнулась вверх гейзером, и окатила комнату фонтаном искр. Все магические преобразования уместились в магическом круге: но их мощь и плотность была такова, что реальность буквально затрещала по швам, и Судья, стоявшая в тени, с интересом подалась вперёд. ... Разлом Реальности донёс воззвание Рин до четырёх спящих подле Трона героев. ... Первым услышавшим сквозь вечный сон воззвание девушки был Минамото. Этот клич всколыхнул в его памяти множество пережитых битв, и напомнил могучему лучнику кто он есть и в чём заключался его путь. Который, похоже, ещё не закончился. Итак, как честь для него не пустой звук – Арчер должен был ответить на зов. ... Следом голос девушки достиг ушей... очень странной личности. Айдан Райз, таинственный убийца. Известный Ассасин – это в некотором роде оксюморон, ведь если о нём кто-то узнал, следовательно его таланты весьма посредственны. О Райзе же современному миру не было известно ничего. Тем не менее, сотканный из сотен историй об тайных убийствах, Райз оказался заточён в Троне вместе с более известными личностями. Следовательно, где-то были те, кто о нём помнил? Об этом, возможно, ему и удастся что-то узнать. ... Третьей на зов мага откликнулась Львица Романьи. Грозная Катерина Сфорца услышала призыв от своей младшей коллеги – разница в мощи волшебников прошлого и настоящего была просто колоссальной. Но те менее, не ответить на зов было нельзя – он сулил не только пробуждение от вечного сна, но и возможность исправить ошибки прошлого. ... И, наверняка по какой-то иронии – известной одному лишь Граалю, – но четвертым на зов Рин пришёл Персей. Возможно, древнегреческий герой, под стать своему нраву решил, что это будет славная потеха – сразиться в бою ещё раз, возможно что-то привлекло его в образе будущей Хозяйки, но как бы то ни было, известный Крушитель Чудищ, решил явиться на зов представителя Ассоциации. И вот, в пламени магического огня, четверо Слуг вышли из круга, чеканя шаг как на параде. Возвышающийся под потолком Минамото, как миниатюрная копия Фудзи, двое мужчин среднего роста и женщина: в своём роскошном одеянии она идеально подходила убранству гостиной, но казалась совершенно чуждой остальной троице. Но так все присутствующие обладали магическими цепями, каждый понимал, что она здесь на своём месте, и не хотел бы оказаться у неё на пути. — О! Арча, — Рин ещё не до конца избавилась от акцента и "глотала" некоторые окончания. — Кастер, Ассасин и Райдер, правильно? Маг безошибочно определила четырёх попавших в её услужение Слуг. — Надеюсь, мы с вами будем отличной командой! Не беспокойтесь, я уже сражалась за Грааль, и теперь всё будет гораааздо лучше, так что мы обязательно победим! — на лице брюнетки нарисовалась самодовольная ухмылка. Которая быстро стерлась, когда послышался голос наблюдающей Судьи. — Третий, да? Это Церковь. Призыв прошёл по-честному, без подстав. Даже жаль, я надеялась перекусить лишним Слугой, если девчонка вздумает мухлевать. Впрочем... тут и так интересные экземплярчики попадаются, — из-за непроницаемой черной маски было непонятно, на кого в этот момент бросила свой взгляд Судья. — Но, в общем, мы принимаем их Призыв. — Это Судья, которая будет следить за ходом Турнира, — помрачнев пояснила Рин. — Одна из. Их теперь трое, от Ассоциации и независимый. Так что Ассасин! Никаких тайных попыток убить Мастера Церкви, хорошо? Только честный бой. У меня достаточно сил, чтобы поддерживать твои навыки на уровне.
-
Какое изящное начало битвы! И какой колоритный у нас призыватель)
-
Бедняжка Тосака, даже тут не вышло призвать Сэйбер...
|
-
я напомню, что я была в бою. И меня не ранили. Синдром выжившего, как он есть. А ещё разница в психологии солдата и гражданского. И от этого больно. В общем - очень сильный, достойный и достоверный пост.
|
|
Кира чувствовала, как закипала Самина, и как Командора себя сдерживает, подавляя эмоции. А Кира не отставала от неё. Каждое слово Самины больно хлестало, заставляло сжимать до боли кулаки, стискивать зубы, терпеть и не срываться в ответ, когда так близко соблазн выпустить всё недовольство наружу. Две старые женщины были на одной стороне – они обе хотели защитить и Купол, и Рамону, и остальных сестёр! Казалось бы, что между ними не должно было быть разногласий. И от того ещё обиднее, что Самина говорит так, будто Кира её оппонент, а не союзник. Возможно, если бы Кира могла взглянуть на себя со стороны, то увидела бы, что и её слова прозвучали так же обидно и больно, хотя никто из них двоих по-настоящему не хотел ранить друг друга. Но она не могла. Она была всего лишь человеком, пережившим самый ужасный день в жизни, и это было только началом кошмара. И то, что воительница была не одна в своём горе, не уменьшало её собственную боль.
Когда Самина прошипела «сдохни», внутри Киры всё лопнуло. Это, почему-то, оказалось последней каплей, переполнившей женщину. Как будто она только что не говорила Командоре, что добудет этот ларец любой ценой! Но Кира не сорвалась, а вместо этого почувствовала тревожную пустоту внутри себя. Может, Самина и готова пожертвовать любой из сестёр и собой в том числе, но готова ли Кира к подобному на самом деле? Рамонитка оглянулась через плечо, проскользив взглядом по милующимся рыженьким девушкам и остановившись на Иоланде, которая чуть в сторонке занималась починкой доспеха. Кто пойдёт вместе с Кирой за ларцом? Очевидно, юная Искра-солдатка, только она знает все подробности. Её сестра-прилипала точно захочет пойти, но придётся настаивать, чтобы её где-нибудь заперли, чтобы она тайком не увязалась. Элисса, Милана? Амира? Кому ещё Самина доверяет и кто не будет обузой? Нет, Кира не забыла об Иоле. Просто не хотела даже думать об этом. Даже после стольких лет, когда над Куполом нависла угроза, с которой прежде никто не сталкивался, Кира не могла примириться с мыслью, что ей предстоит подвергать жизнь Ио, милой Ио, опасности. Рамонитка была готова пожертвовать всеми, но не ей.
Возможно, заметив этот взгляд, а может и по другим причинам, но Самина смягчилась. Кира повернулась обратно к Командоре, вслушиваясь в ответ про пророчества, но не могла сосредоточиться. Лишь поняла, что у Самины этого ответа нет, только свои предположения. А ещё Кира поняла, что не смотря на разногласия с Командрой – она боялась не позора или уборки навоза до конца дней, не последствий, а самого предательства Рамоны, как будто предаёт не только сестёр, но себя, свою веру и идеалы, и с этим ей потом как-то жить, если, конечно, она выживет – не смотря на эти разногласия, Кира приняла решение. На разных чашах весов не только жизни двух богинь, но и остальных. Если они решат рассказать всё Рамоне, то богиня может попасть в ловушку и погибнуть, и тогда у Купола не останется ни Рамоны, ни Аэлис. Если тайком пойдут за ларцом – то сами погибнут и не спасут Аэлис. Но у Купола останется Рамона. Она сильная, она справится, Кира не просто верит, а знает это. Но этого не произойдёт, храмовница этого не допустит.
Только заметив, что Самина смотрит прямо ей в глаза, очевидно ожидая ответа, Кира вернулась из своих мыслей. И ответ у неё уже был готов. — Ты слишком много говоришь, – твёрдо начала храмовница, в её голосе не было грубости, только усталость и решимость, — Я сказала, что пойду за ларцом и буду молчать, если ты считаешь, что так надо. — И, – продолжила Кира после небольшой паузы, — Это и моё решение. Такой приказ никто не может «просто выполнить» – это уже сам по себе выбор.
-
рыдаааааю(((((
-
Рамонитка была готова пожертвовать всеми, но не ей. Кира и Росита такие разные, а мыслят сейчас в одном направлении, пускай и каждая по-своему.
|
Джозеф выслушал своих коллег и сдержанно улыбнулся. Хотя эта улыбка внутри была чуть более широкой – реакция коллег по охоте была не худшей из тех, с которыми дознавателю приходилось сталкиваться. И их предложения походили на те варианты событий, которые рассматривал сам Джозеф. И некоторые, которые он не рассматривал. Нельзя сказать, что они его очень обрадовали. Кивнув не предложение обойтись без титулов, он, тем не менее, добавил.
- Между нами. Но при людях мы должны поддерживать образ… Арлетта.
Хотя новость о том, что целью будет один из двадцатки лучших потрясла каждого из новых соратников Джозефа по-своему, но не похоже было, чтобы она их по-настоящему напугала. Реакцию Ханса было сложнее прочитать в этот раз, он явно погрузился в какие-то свои мысли. Вряд ли веселые – нечему радоваться, когда тебе приказали убить почти что легенду. Возможно, решение перейти сразу к практическим вопросам было попыткой уйти от этих мыслей. Или же просто чертой характера самого Ханса. Джозеф разделил бы шансы поровну, но, более вероятно, было что-то от обеих версий. Арлетта была шокирована, но очень быстро взяла себя в руки, и начала сыпать вопросами. Учитывая, то, какого склада ума требовала специализация алхимика, это было естественной защитной реакцией – попытаться выяснить максимум неизвестных, чтобы желаемая формула сошлась. Не только у Джозефа, но и у своей головы – она сразу же перечислила различные сведения, которых ее мысленному образу Эстебана, строившемуся на общедоступных сведениях, не хватало. Джозеф… понимал такой подход, ибо сам был не чужд ему. К сожалению, в жизни обычно этих неизвестных больше, чем в любом разумном алгебраическом уравнении.
- Эстебан, скорее всего, не знает о метке. Его действия не отличались от обычной процедуры Охоты. Выполнив работу в руинах, он должен вернуться в город.
Он помедлил.
- Но я не думаю, что встреча с ним здесь будет наилучшим вариантом. Города дают на удивление много шансов на побег, даже такие небольшие, как этот.
Это было сложно, но Джозеф умудрился поймать себя, и не назвать Эстебана дичью, объектом или целью Охоты в этом предложении.
- И, если охотник по-настоящему отринул и человечность, и честь, столкновение в городе может превратиться в побоище, от последствий которого Корпусу придется отмываться и откупаться долго. Поджоги, убийства ключевых фигур, заложники, случайные жертвы, провокации конфликта преследователей и местных стражей порядка… мы куда опаснее монстров, когда срываемся…
После этого последовала чуть более длительная пауза. Глаза дознавателя чуть расфокусировались, и будто бы смотрели сквозь зал на что-то, чего не могли видеть остальные охотники. Несколько мгновений спустя он все же взял себя в руки.
- Именно поэтому сведения о причине черной метки важны. Оно говорит о том, насколько пал охотник. И о том, каких последствий он ждет за свой проступок. Бывают ситуации, когда проступок может казаться не столь тяжелым, но его последствия будут катастрофичными достаточно, чтобы заслужить метку. Охотник может и не знать, что именно натворил, пока не получит метку. И бывают преступления, которые заслуживают ее сразу, и ожидание прибытия дознавателей сводит с ума, даже если охотник решил положиться на то, что его действия не будут расследованы и раскрыты.
На какую-то долю секунды в голосе почувствовалось подавленное раздражение. Верховный дознаватель своей лаконичностью или нежеланием вдаваться в подробности несколько затруднил задачу. Охотник посмотрел на стоявший перед ним пустой стакан на столе.
- Над пролитым молоком не плачут. Мы не знаем деталей. И опытный охотник может притворяться человеком, даже став внутри чудовищем. Ничего в нем не заметили местные особенного, но это ни о чем и не говорит. В моей работе приходится исходить из худшего, так как надежда на лучшее может очень дорого обойтись. Поэтому лучше считать, что Эстебан знает о проступке и притворяется.
Он не стал проговаривать еще одну мысль. Что худшим вариантом было то, что Эстебан утратил свою человечность, и сейчас немногим более чем чудовище, одержимое охотой и стремлением к выживанию.
- По той же причине ловля на живца… приказ предполагает, что мы поговорим с Эстебаном и предложим ему сдаться. В подобной ситуации дознаватель может решить, что разговор нецелесообразен, но этот мост мы перейдем, когда встретимся с ним. Пока что будем считать, что его можно убедить словами. Но я не собираюсь давать ему шанс заполучить заложника и рисковать потерять двух охотников вместо одного.
Это было более мягкой формой того, что Джозеф собирался сказать до этого. Использование разных вероятностных слов пусть и снижает властность и авторитет говорящего, но при этом позволяет избежать довольно резких моментов.
- Магистрат… решил не вдаваться в подробности. Волшебные кристаллы для мгновенного обмена сообщениями мне, увы, не выдали. Так что первое, на что мы можем рассчитывать, запросив сведения об Эстебане, это реприманд за необоснованное промедление*… при том, что скорее всего, к этому моменту мы с Эстебаном уже встретимся.
Джозеф вздохнул.
- Лучше всего, чтобы эта встреча произошла на наших условиях и в руинах. Хотя это очень громкое слово. Старый форт с башней и несколько прилегающих построек. Но Эстебан пока еще не вернулся оттуда, так что, возможно, проблема оказалась достаточно серьезной, чтобы увеличить наши шансы, если он не согласится решить вопрос миром. И, о решении вопроса…
Он повернулся к Арлетте.
- Я не настолько хорошо знаком с возможностями алхимиков, и, чтобы спланировать действия, мы должны знать умения друг друга и использовать их максимально эффективно. Что-то из вашей специализации может оказаться особо полезно в наших обстоятельствах?
-
Очень хороши эти рассуждения о том, что охотник может догадываться, что за ним придут, но маскироваться - ни Арлетта, ни я об этом не подумали.
|
Коул уклонился тогда от ответа, а потом будто самого себя избегать начал. Всё время в игре, в бутылке, в седле... Что ни говори, поменьше у них с Даррой стало дружеских бесед. Дарра же, не смотря на весь хмель в голове, хорошо запомнил тот вечер, когда Коул спустился по скрипучей лестнице после злого своего часа с Доротеей. Много было раздумий. И когда Коул с горечью посетовал на тогдашнее бездействие партнёра, молчал тот недолго. — Слушай, ну хочешь щас по морде дам? — нахмурившийся Дарра и сам был в тот момент не прочь получить сдачи, — Если аж спать не можешь как страдаешь, так давай потом в Канзас-сити заедем, извинишься перед ней, а? Цветов там купим, чего ещё они любят? Ну и как ты говорил, шоб не ругаться, не плеваться, себя не перехваливать. Грудь колесом, без суеты, спокойный и трезвый. И в бар тот. И сразу к ней, и... ну ладно, цветы там всё ж не в масть как-то, но можно другой подарок заготовить, платочек там или серьги посверкастее. Ну, что скажешь? Идея-батарея? К чему он тогда про батарею эту ввернул, он и сам толком не понял, просто наверно из кожи вон лез свои какие-то фирменные словечки уже заиметь наконец, чтобы щеголять перед парнями. А то вон как Коул языком владеет, как чего надо ответить, так ваще в карман не лезет. Дарра на фоне друга казался себе косноязыким и скучным, вот и думал-придумывал всякое. Батарея, оно ж даже звучит мощно! Сразу пушки в голову лезут, речь огнём подкрепляют. Или чушь какая-то? Хотел ещё Дарра предложить Коулу душу излить, но смолчал, посчитав, что не получится оно, ведь знал же Дарра, что там тогда у них за закрытыми дверями случилось. Побои, оскорбления и прочая грубость. И что с того, что выслушает Дарра заместо какого-нибудь святого отца эдакую исповедь? Это святой отец или, если уж на то пошло, любой другой незнакомый с ситуацией человек — это вот они могут как-то так среагировать свежо и чисто, что чувства Коула отразятся как в гладком зеркале и что-то в нём самом высветят и очистят. А Дарра-то уже сам весь в копоти, реакцию свою потратил в тот же роковой вечер, и вряд ли Коул её вообще запомнил, настолько блеклая она была. Удивление, недоумение и молчаливые сомнения, хороша реакция! А ещё стыд и горечь наутро, когда что-то там в нём умереть или родиться должно было. Семя-то вроде в почву души его упало, да только не засохло ли? Или если в памяти осталось, то вот тебе и влага? И может тогда из-за этого они с Коулом меньше общаться стали? Один от себя бежал, а другой себе навстречу. Не поговоришь особо на разных-то направлениях! Жаль, не закончилось ничем. Сколько ни думал Дарра о том, как поступить правильнее было, путного ничего надумать не смог, а потом и вовсе рубить мысли стал: что было, то прошло. Но про себя упорствовал: в следующий такой раз он ни другу, ни врагу спуска не даст! Да только будет ли он, следующий этот раз? А пока вообще ни разу не ясно, взросло ли то горькое семя, или нет. ...Кажется, не понравилась Коулу идея — не хватило снарядов батарее! Что-то ответил он Дарре, а потом замкнулся будто. Может, потому и согласился оставить Дарру в Эллсворте ? А то уж больно быстро согласился. Чего Дарра-то? Рин-дин-дин вообще сразу соскочил, и его кандидатуру чёт больше вообще не обсуждали. Как и Коула. Что за единогласное решение такое? Завидуют что ли, что он стампид остановил, не хотят с Даррой вместе работать? Пришлось Дарре застрять в неприятном этом городке. Вообще, ему вся эта история с продажей коней по объявлению сразу не понравилась. Где ж это видано, чтоб человек по буквам о чём-то там судил! Эт-тому мистеру Гордону чего хошь там в этих газетёнках понаписать могут же! Вот Прикли на него сам собой хорошее впечатление произвёл, он это умеет, если захочет, на то оно и глаза-в-глаза, рукопожатие! А буквы-то на бумаге все одинаковые, под каким углом не разглядывай! Вот что бы они всей командой делали, если бы по приезду на ранчо обнаружилось, что лошадки совсем не того качества? Что мистер Тимберлейк вместе с парочкой образцовых кобыл пяток паршивых втюхать простофиле какому вздумал? А что, с одним не сработает, завсегда другой найдётся, буквы-то они ж для всех одинаковые! А "знатокам" только время терять и требовать оплаты за впустую проделанный путь. Но как же репутация? А что репутация? Тяжело было пока ещё Дарре о репутации судить, когда он большую часть людей и мест в мире впервые встречал. Было у него стойкое пока что ощущение, будто так много всего и всех вокруг, что какой вообще смысл в репутации. Едешь в новое место, а там новые люди. И они тоже куда-то едут. Как всех упомнить? Детина тот, например, помощник Тимберлейка, тоже Дарре не понравился. Ну, он всем не понравился, так-то, но вот это его финальное решение расстаться с лошадьми, НЕ получив деньги, вот оно Дарру просто из колеи выбило. Пялился он на спокойную физиономию детины, будто бы безразлично наблюдавшего за тем, как ковбои табун из загона выводят, и глазам своим не верил. Это ж насколько надо работу свою не любить и не ценить, чтобы вот так вот каким-то проходимцам, которых ты первый раз в жизни видишь, ценный товар отдавать?! Ну да, у них вроде бы как объявление из газеты и имена всякие из писем хозяина знают, но всё равно, жутковато же должно быть вот так вот чужое богатство в третьи руки передавать на голом доверии. Ему вообще деньги-то показали хотя бы? Самому частью этой схемы доверия становиться Дарре тоже совсем не улыбалось. Ну какой из него кредит? Он ещё переволнуется и имена забудет, условия, оч-чень убедительно выйдет! Первое время, проведённое в отеле, Дарра как раз на повторение всей истории и убил, чтобы, значит, проходимцем-самозванцем для мистера Тимберлейка не выглядеть. А потом вдруг подумал, когда спина от лежания на кровати затекать начала, какая мистеру Тимберлейку вообще разница, чё там Дарра помнит, а чё нет, если он деньги получит? Хмыкнул Дарра и гулять пошёл. А лучше бы не ходил. Опасный городок, чтоб его ливень смыл! Ладно ещё пьяницы-часовщики, но тот однодолларовый кредитор Дарру не на шутку перепугал. Это потом узнал Дарра, что могли бы ему и Глазго Смайл оставить, пока в отключке валялся, и ещё не раз радовался, что на Кисс всё закончилось. Эх, найти бы этого гада да самому ему по носу врезать... Большую часть времени, проведённого в Эллсворте, Дарра в итоге просидел в одном исподнем в отеле, озлобленно чистя револьвер Коула и думая о том, что давно бы пора уже своим обзавестись. Не по-мужски как-то вечно у друга стрелять. Ждал Дарра прибытия мистера Тимберлейка почти как Второго пришествия Христа. Скучал ещё. Это вообще напасть была. В Эллсворте этом странно как-то люди жили. Половина как сонные мухи себя вели, ничем особо не интересовались, никуда лезть не спешили, даже двигались как-то медленно, неуклюже. А вот вторая половина ураганила вовсю, пела песни, пила горючую, палила в воздух и ещё куда-то там, в общем, отрывалась по полной! И даже было ощущение, будто две эти половины время от времени менялись местами. Странные люди, короче. И опасные. Одним словом, с гигантским облегчением вздохнул Дарра, избавившись наконец уже от чужих денег. Кольнул его вдруг стыд куда-то в сердце: радоваться, дескать, надо, что такое дело так по-взрослому провернул, и комар носа не подточил! Только вот радоваться не получалось. Было какое-то предчувствие дурное, да и витали в голове слова Прикли: "отдает ему доллары, подписывает купчую и за нами"... И почему Дарре подумалось, что подписывать не надо ничего? И мистер Тимберлейк со своим адвокатом странные такие, не потребовали никакой подписи. Хотя вообще, если подумать, зачем она нужна вообще? Не Дарра же покупал, не его же ведь деньги. Ох, понапридумывали векселей-купчих, голова пухнет! Пусть сами разбираются! На улице было посвежее, и Дарра с удовольствием потянулся, подставив лицо прохладному ветерку. — Мистер, — сзади появилась, смущенно улыбаясь, та кареглазая девушка из отельного холла, — не могли бы вы помочь мне перейти через эту ужасную грязь на дороге на ту сторону?– Конешн, – быстро выпалил Дарра, пытаясь скрыть смущение, вызванное неожиданностью такого обращения, – вам куда, говорите, в какую-какую сторону? — Вы очень любезны! — с легким ирландским акцентом поблагодарила девушка, — Вон к тому перекрестку, пожалуйста!Когда они перешли на другую сторону дороги, но не дошли ещё до угла дома, девушка все с той же мило-вежливой улыбкой произнесла: — Мистер ковбой, я настоятельно прошу встретиться со мной через тридцать минут в "Келли'з Таверн" — нам надо пообщаться по поводу вашей недавней сделки. Это в ваших же интересах. Не волнуйтесь, никакой засады или неприятностей там не будет. Ма-ма*?– Постойте, вы откуда об этом знаете? – переполошился Дарра, – я вас раньше нигде не видел! Мисс, вы, простите, кто будете? И почему сразу не хотите рассказать? Сказать, что он выглядел удивлённым, значило бы ничего не сказать. — Имеющий уши да услышит, — цитатой из Библии ответила незнакомка, — я вас тоже раньше не видела, но поняла, что вы — ирландец, как и я. Это раз. У меня есть, скажем так, долг совести перед одним ковбоем — и я отдаю его вам, потому что ему не имею возможности. Что же до вопроса, почему не сразу — не уличная это беседа, не так ли? Спасибо, что проводили, мистер... — в голосе явно послышался вопрос, — Надеюсь, что мы встретимся через полчаса.— Дарра Дайсон, - назвался он, нахмурившись, — Я-то хоть сейчас готов, дел никаких, свободен как ветер. А вот вы, мисс... Он прокрутил ладонь в кисти в сторону новой знакомой, будто свёрток разматывая, и приподнял одну бровь, намекая на вопрос, аналогичный не заданному ему. –... Странные вещи какие-то говорите, хоть и ирландка. Какой долг? Я-то здесь причём? Знаете, меня в этом городке совсем недавно чуть не ограбили. Дарра повернул лицо так, чтобы загадочная мисс могла получше рассмотреть синяк. — А теперь вы в какой-то кабак зовёте. Только если что, деньги-то я уже отдал, предупреждаю. Если всё ещё хотите поговорить, так давайте может я тогда сразу до места вас и провожу? Подожду, пока вы там свои дела уладите. Он попытался улыбнуться, но с содроганием вспомнил забравшего у него доллар мужика, коротко оглянулся и снова нахмурился. — Кина. Кина МакКарти, мистер Дайсон, — присела в книксене девушка. — Что вы деньги отдали, про то мне известно — именно поэтому я и хочу с вами пообщаться. Меня тоже ограбили, — развела она руками, — но мир не без добрых людей. И за добро, что сделал незнакомый человек мне, я делаю добро другому незнакомцу. Хотите считать меня юродивой, — одними губами улыбнулась Кина, — ваше право, я не настаиваю. А встречу всё-таки позвольте провести там, где вас об этом просит леди, — она чуть склонила голову, — и тогда, когда она об этом просит. И, возможно, эта просьба лишняя, и тогда я за нее извиняюсь, но постарайтесь в эти полчаса не злоупотреблять выпивкой, хорошо?Дарра какое-то время молчал, сосредоточенно изучая назвавшуюся леди девушку. Что-то изменилось в его отношении к ней после этого слова, но что именно он и сам, скорее всего, сказать бы затруднился. Вспомнилась почему-то та женщина из Топика, разговор с Коулом, Доротея и то, что Коул с ней сделал. Подумалось почему-то, что будь там эта Кина, не произошло бы всего того, что произошло. - Хорошо... мисс МакКарти, - наконец выдавил из себя Дарра, чуть прикусив губу и вместе с кивком головы дотронувшись до края шляпы, - Встретимся в Келли'з Таверн. Сколь ни велико было искушение последовать прямо за леди и ждать, пока она не соизволит перейти к сути дела, дыша ей в затылок (ну или в лоб, или в висок, неважно!), Дарра всё же заставил себя задержаться перед местом встречи и сделать неспешный круг почёта. Полчаса тянулись как полгода, а явившегося на странное свидание кавалера грызло любопытство пополам с сомнением. Ну что это могло быть? Хитроумная ловушка? Но зачем, денег-то у него уже нет, зачем он там этим бандитам, если они, конечно, его ждут? Да не, ну какие бандиты, с виду-то и салун как салун, не стали бы наверно прям там грабить, да и мисс МакКарти эта совсем на бандитку не похожа. "Тоже ограбили", сказала она. Может, мистеру Тимберлейку какая-то опасность грозит? Но тогда почему сразу не предупредила? От нагромождения загадок уже начинали побаливать виски, и Дарра решил не ждать условленного срока до последней минуты. Когда он зашел в Келли'з Таверн, Кина уже пила там кофе, задумчиво глядя в окно и рисуя пальцем на столешнице невидимые узоры. Увидев подошедшего юного ковбоя, она приветственно кивнула: — А, это вы, мистер Дайсон. Заказывайте себе напиток и присаживайтесь.Хорошо хоть ему её дожидаться не пришлось. Женщин с их туалетами и костюмерными нередко ждать приходится, а тут поди ж ты, даже не переоделась как будто. И чего тогда сразу не сказала? — Благодарю, но что-то мне, кхм, пить-то не хочется, — пробурчал Дарра немного недовольно, хоть и тихо, — тем более если разговор недолгий будет. Он присел за столик и, откинувшись на спинку стула, скрестил руки на груди. — Вы что мне сказать-то хотели? — Надо, мистер Дайсон, надо, — возразила ирландка. —Вы много видели людей в трактире, сидящих за пустым столом?Когда вопрос с напитками был решён (Дарра всё же взял и себе кофе), Кина изящным жестом отпила из чашки и, глядя куда-то в окно, начала: — Мистер Дайсон, для начала попрошу вас, чтобы вы ни услышали, не делать резких движений и не совершать необдуманных поступков. Держите себя в руках. Ну так вот, как я уже говорила, случайные люди иногда узнают случайные вещи. И я знаю, что ваши визитеры – не господа Тимберлейк и Шеппард, а парочка авантюристов, решивших облапошить некого мистера Гордона, приложив подложные бумаги. И, я так понимаю, у них все получилось, если судить по тому, как они со своими спутниками сорвались в галоп. Это, — она пожала плечами, — не мое дело в общем-то, но ирландцы должны помогать попавшим в беду землякам – этому меня научил один хороший человек. А другой хороший человек, тоже ковбой, — голос Кины дрогнул на миг, —помог мне, когда все отвернулись. Ответить ему любезностью я не могу, по могу попытаться помочь другому. Может, — улыбка вышла невеселой, — когда-нибудь круг замкнется, и кто-то протянет руку ему. Лицо слушавшего Кину Дарры успело перемениться в цвете раза три. Сперва позеленело, затем побагровело (тогда он с усилием положил крепко сжатые кулаки на столешницу, заставив свою чашку вздрогнуть), а в конце концов побелело. Он не сдержался и процедил сквозь сжатые зубы, наклонившись вперёд и даже перебив собеседницу где-то в том месте, где она невесело улыбнулась: — А что ж вы тогда сразу мне всё это не сказали-то!? Я бы может успел бы ещё их догнать! Он уронил голову на руки, больно ткнулся подбородком в стол и тихонько завыл, полностью пропустив последние слова Кины о замыкании круга. Ни о какой взаимопомощи ему сейчас точно не думалось. В голове плескалась ледяная паника, норовя затопить собой каждый-каждый островок благоразумия. — Мисс Маккарти, — на одном из самых упрямых островков вдруг вспыхнул маяк надежды, — а вы что-то ещё знаете? Под... услышали? Ну, про этих двоих. Может, куда они собирались? Я же если сейчас их как-то не найду, это же тогда получается... Дарра замер на полуфразе и отрешённо посмотрел в сторону скрипнувших от толчка очередного посетителя маятниковых дверей салуна. Представил на миг, как он-маленький оказывается между такими вот махинами, и те давят его как комара. Кина МакКарти тем временем тихонько выдохнула. — Именно поэтому и не сказала, — со всей убежденностью ответила она, — Вы бы их догнали, и что тогда? Они бы извинились и отдали деньги? Вы в это верите? Или, увидев ваш пистолет, спасовали, имея на руках весь стэк после того, как сделали рэт-хоулин? Эти двое, я видала, уехали не одни, а еще с каким-то джентльменом, здоровый такой детина – вы справились бы против трех стволов? Простите, мистер Дайсон, но я в этом сомневаюсь – они бы вас просто убили: это же Эллсворт!Мисс МакКарти склонилась над своей чашкой: — Я думала, как вам помочь, но… Погоня не выход, раз вы здесь один. А мистер Сатана, — она суеверно перекрестила рот по-католически, — местный шериф, таким делом заниматься не станет: он… Как вы думаете, хороший ли человек, который сам себя так называет? Так вот, единственное, что я могла, это предупредить, чтобы ваш наниматель не узнал обо всем первым, и не отыгрался бы на вас, и не дать вам совершить самоубийство, помчав за ними.— Так значит, вы ничего больше про них не знаете? Надежда в глазах Дарры таяла с каждым словом его собеседницы (при том, что не каждое он понимал должным образом). Рука его даже дёрнулась перекреститься вслед за её знамением, но замерла на полпути ко лбу. Он сглотнул и пробормотал себе под нос: — Детина... наверно тот... Губа его задрожала, и ему пришлось кашлянуть и прикусить её, чтобы не выдать страха. Глаза и без того бегали по всему интерьеру салуна, ни на одном объекте не в силах задержаться дольше чем на пару-тройку секунд. — Я хотел сказать, что видел одного такого на ранчо мистера Тимберлейка, продавца тех лошадей. Он такой, ну... Дарра вздохнул и, прищурившись, начал перечислять запомненные приметы того парня, что предлагал ковбоям передать деньги Тимберлейку через него. Через такое рациональное действие у него получилось хоть немного успокоиться. — Это он? Мисс МакКарти только вздохнула и пожала плечами, чуть разведя руки в стороны – больше ей к своим словам добавить было нечего. Когда же её спросили про третьего, она удивленно подняла бровь: — Да, вполне похож. Ваш знакомый? Тогда, боюсь, он в сговоре с теми двумя…— Да не знакомый, нет, говорю же, — Дарра опять нахмурился, но теперь хотя бы выглядел деловито, будто сумел нащупать хоть какую-то иголку в этом сгнившем стоге сена, — это работник мистера Тимберлейка, который нам лошадей продал. Ну не нам, а мистеру Гордону. Слушайте, мисс МакКарти, вы мне на самом деле очень помогли! Я же теперь хотя бы смогу рвануть на ранчо и расспросить про этого детину, кто он, где живёт. Может, он ещё там, вещички пакует? Вопрос прозвучал неуверенно, но всё же плохая надежда лучше никакой. Дарра привстал из-за стола и посмотрел на Кину сверху-вниз. — Скажите, пожалуйста, где я ещё смогу вас сегодня найти? Мне может понадобиться ваше свидетельство. Вы ещё долго будете в Эллсворте? — Интере-есно, — задумчиво протянула та в ответ, — это его самодеятельность, или его работодатель провернул эдакое мошенничество, чтобы остаться и при своем, и при деньгах? Это вполне в духе этого Богом забытого городка… Кстати, — вскинула она голову, — о вещичках. Мистер Дайсон, я видела, как этот типус уехал с теми двумя галопом. Не думаю, что он такой глупый и не собрал все вещички заранее. Я бы поставила сто долларов против цента, что у них все продумано, и не удивилась бы, что тут еще остались сообщники… Поэтому, собственно, я и не хотела, чтобы нас там видели вместе, да и в принципе не хотела бы, чтобы эти негодяи узнали, что я помогаю вам. Вы – мужчина, могущий за себя постоять, а я, — мисс МакКарти неловко улыбнулась, — только слабая женщина. Вообще, мистер Дайсон, я бы предложила вам подумать, поверят ли вам. Не все люди добрые, к сожалению, — она дёрнула уголком губ, — и предпочтут увидеть только дурное: так проще. И подумайте, прошу вас, сможете ли вы убедить ваших товарищей: вас же не одного эта сделка касается? А если даже поверят, как вы будете объяснять нанимателю, что не вы его обманули, а сами стали жертвой этого города?Дарра вынужден оказался зависнуть в несколько неудобной позе — наполовину вставшим из-за стола, но ещё касающимся краёв стула и столешницы. Эта Кина любила порассуждать о том, о чём её не спрашивали! — Да ясен конь, что никто мне просто так не поверит! — в сердцах выпалил он, присаживаясь обратно и обхватывая голову руками, — Потому и пытаюсь вызнать что-то про этих мошенников и спрашиваю, как долго вы тут ещё будете! Вы-то про обман рассказать сможете, ну, моим друзьям хотя бы, мистеру Тимберлейку. Только вы верно... вы верно не местная? Не может такого быть, чтобы такая как вы... ну, жили в... ну в таком месте. Он зарделся, вконец смутился и опустил взгляд в пол. Ну правда. В городке, где его сперва чуть не побили по пьяни, затем ограбили мелко, а затем по сути тоже ограбили, но уже крупно, в городке, где единственная добрая женщина была проституткой, подсказавшей чужакам-ковбоям дорогу, где опасность просто сочилась из стен и глаз, в таком городке просто не могло быть такой как эта Кина МакКарти. Такой... чистой, светлой и правильной. И плевать, что она в самом простеньком платье! Ограбили же, вот ведь какое дело, и тоже наверно не заступился никто... — Может вы бы тогда могли бы написать мне ваше свидетельство? — Потише, мистер Дайсон!, — просительно и негромко протянула мисс МакКарти, — Нам лишние уши не нужны!На этом девушка, подперев рукой подбородок, крепко задумалась, перестукивая пальцами по столешнице. Наконец, решив что-то и решившись, она протяжно продолжила: — Понимаете, юноша, я не уверена, что ваши друзья, и, уж тем более, мистер Тимберлейк выслушают меня, после чего попрощаются и отпустят. Когда на кону такие деньги, что стоит им задержать одну бедную маленькую Кину, чтобы она и судье, и контрагенту, и шерифу все рассказывала? И я не хочу знать, как они могут это сделать: "есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам" — и я не хочу, чтобы мне это потом снилось в кошмарах. А я, во-первых, действительно не местная и собираюсь расстаться с этим "милым", — в голосе ножом блеснуло раздражение, — городком, а, во-вторых, не хочу внимания вышеупомянутых достойных персон. Что же до свидетельства... — она снова взяла паузу, которую заполнила медленным питьем кофе, — то я могу его оставить, наверное, но... Вы уверены, что оно вам поможет? Не легче ли пообщаться с работниками отеля, видевших ваших гостей, и с товарищами этого вашего нечистого на руку и помыслы работника, и уже их показаниями подкрепить слова, а не письмом некой леди, кою никто, кроме вас, в глаза не видел?Слушая очередную порцию как будто нарочито спокойных рассуждений Кины, Дарра вновь переменился в лице. Вновь прищурился, только уже не только от воспоминаний, а ещё и пристально разглядывая лицо собеседницы. Как там она говорила? "...Спасовали, имея на руках весь стэк после того, как сделали рэт-хоулин?", так, кажется? А ещё про то, что местный шериф тот ещё сатана, а ещё что внимания лишнего не хочет. Даже хотя бы письменно свидетельствовать не хочет! Он посмотрел внимательно на её руки, на то, как ловко она чашку кофе берёт, как в остальное время их держит. Хотел было что-то сказать, но осёкся, отвёл взгляд в сторону. Леди, кажется, та ещё картёжница, слыхал Дарра о таких. Ковбои на привалах рассказывали, мол, бывают, такие девки, что мужика обыграют на раз-два, и не потому, что просто любят в карты резаться и постоянно это делают. А потому что с дураками играть садятся, прекрасно таких дураков различая. А вот дураки в них только миловидные лица и видят, за что и платятся. Не поверил тогда Дарра рассказам таким (совсем не подробным, если уж на то пошло), ну обыграла какая-то тётка Прикли разок, ну что с того, не повезло ему на раздаче. А теперь вот иначе на это дело взглянул. Думал же ведь ещё, что такое невинное создание делает в таком жутком месте? А она, как знать, не простофиль ли обыгрывает? Не иначе как те двое, что Тимберлейком да адвокатом его прикидывались, тоже жертвами её стали, вот так и довелось ей разговор их подслушать. Хотя зачем ей тогда Дарре-то их сдавать? Или это они её и ограбили, а она им так мстит? Наконец, поколебавшись, Дарра проговорил тихо: – Мне сейчас любая помощь пригодится. Вы скажите, если готовы написать. И тогда где вас найти вечером? А я пока разузнаю, что смогу. В глаза леди при своей просьбе он не посмотрел. Как будто разуверился в том, что она настоящая леди. Мисс МакКарти подняла очи горе, словно прикидывая что-то, покрутила в пальце выбившуюся из-под чепца прядь, прежде, чем запрятать ее. — Давайте вечером здесь же. Я запишу свои слова и передам вам. И подумаю, чем еще могу — и могу ли — помочь.— Благодарю вас, Мисс Маккарти! — вставая из-за стола, Дарра всё же не смог скрыть прорезавшуюся в голосе надежду. Из Келли'з Таверн он вышел как из оборвавшейся на самом интересном месте потасовки — глубокие частые вздохи, расставленные чуть в стороны кулаки, яростный и затравленный взгляд. Наконец-то можно было себя не сдерживать (странная леди-не-леди осталась в помещении), но вместо дикого рёва на весь городок хотелось сохранить силы для более адресной ругани. Вот только он даже имён этих подонков-мошенников не знал! Оставалось только себя за тупость и толстокожесть проклинать, а такое во весь голос не делается. Что касается плана действий, то самих действий в голове Дарры было куда больше, чем плана, и всё же он решительно намеревался следовать намеченному пути. Сперва доскакать до окраин города, попутно ища зевак и вообще людей, что могли видеть уезжавших. Может, там магазинчик какой или цирюльня? С хозяином поговорить, с зеваками этими, поспрашивать, хозяина магазина — о том, не закупался ли эдакий детина у него недавно едой на несколько дней пути, и если да, то не говорил ли, куда поедет, и вообще, что-либо. А зевак — о направлении, куда те трое час назад спешили. А в магазине бы ещё бинокль прикупить, если по карману выйдет, и тоже еды хоть на пару дней. Надо было ещё на ранчо мистера Тимберлейка заехать, расспросить про детину (хоть имя узнать, связи какие-то). Оставаться на ранчо Дарра точно не собирался и про то, что его обманули и деньги забрали, оповещать думал лишь в крайнем случае, если совсем там откажутся про детину этого рассказывать, и то с лошади, чтобы если что, уехать сразу. А то ну их, вздумают ещё задержать его до поры до времени. Но вообще... вообще Дарра решил по обстоятельствам действовать. Прям вот секундой жить, ну минутой. Если повезёт на след напасть ещё в городе, на окраине, то по следу и поедет, только едой и биноклем запасётся, и поедет. А ранчо... да и чёрт с ним тогда. А Кина... ну, ей весточку передаст тогда, через любого зеваку, а лучше пацанёнка какого поголоднее. "Уважаемая леди", — Да-да, балбес, так и скажи! "Уважаемая леди, мне повезло, я еду за ними, буду осторожен. Напишите моему партнёру Коулу Фоулеру обо всём, оставьте письмо в отеле, где я жил. Премного благодарен! Простите, что не лично, нет времени"И плевать, что один револьвер против трёх, на самом деле. Если прямо сейчас след не взять, уже ничто не поможет, вот как Дарра думал. А если не повезёт ему, тогда и будет думать. Вспомнилось вдруг, уже в пути, как фальшивый Тимберлейк сотку долларов отдельно в карман сложил. Это чтобы кому-то поскорее всучить, не иначе! Но кому? Сто долларов деньги немаленькие, это Дарра на своём хребте узнать успел. Но если вот так, то скорее всего это или взятка, или заготовка на покупку еды и снаряжения. Ну точно, или они всё же перед уездом в магазин заглянули закупиться (и это в первую очередь проверить надо), и деньги для этого, или кто-то в отеле знал их в лицо и был в доле, и тогда это ему плата за молчание. А то и, чёрт подери, настоящему адвокату деньги, тому, чьим именем они представились, и кто им, скорее всего, бланк купчей продал. Бумага-то там была ого-го, абы где такой не достать! Со вторым и третьим случаями сложнее, но тоже надо будет надавить попробовать. Вдруг расколются от неожиданности? От семнадцатилетнего ирландского парня никто никакой прыти не ожидает.
|
|
– Уф! – Шамси сел на камни и постарался вытереть саблю о песок. А то кровь гулей... порежешься такой саблей, а потом чего доброго сам превратишься в трупоеда! – Мы живы, – сказал он, поглядев на Джавада. – Вот так вот, брат. Боги помогали нам. Вот только поэтому мы и живы. Ты чуть не влетел в самое логово этих тварей. Нас с тобой спасло чудо. Он закрыл глаза. Нет, не чудо. И не боги. Боги, конечно, всегда помогают праведным, но стрелы-то пускали не боги. – Вот что, – сказал он, подумав. – Нам придется рассказать о том, как умер Захеддин. Его родители, может, и проклянут нас. Но лучше так. Иначе до конца своих дней они будут надеяться и вглядываться в лица невольников на базаре. Лучше им знать правду, потому что скорбь лучше, чем неизвестность. Махиджан-хатун так говорит. Если бы мы были мертвы, мы бы хотели, чтобы Захеддин сказал нашим матерям правду. Он был нашим другом, нельзя соврать и предать память о нем. Так что знаешь что? Я пойду попробую найти, что от него осталось, может, какой талисман или безделица или хоть край одежд. А ты – поспеши домой. Бьешься ты, как тур, славно, а бегаешь небыстро. Зачем нам вдвоем рисковать? Если что, я просто убегу от гули. А ты – ступай, не испытывай судьбу. Скоро увидимся. Мы вместе их победили. Мы теперь, считай, как братья. И он похлопал Джавада по плечу.
Но Шамси пошел искать не останки несчастного Захеддина, хотя этим стоило бы заняться. Но он подумал, что это уж как получится. Захеддин умер, и значит, никуда не убежит. А если гули утащили его куда-нибудь в своё гнездо, то что же? Идти искать его в самом их рассаднике? Ну нееет, хватит и одного мертвого юноши. Он решил вернуться к женщине-змее. Он плохо думал о ней, в то время как Аминэ спасла их с Джамалом. Следовало поблагодарить её. "Но что я могу предложить ей?" – подумал он. – "У меня ничего и нет. Ну, доброе слово лучше, чем ничего." Потом Шамси подумал, что доброе слово – это, конечно, хорошо, но что он просто хочет увидеть её снова, потому что это как... как... ну... ты видишь что-то такое, что бывает только в сказках, а потом думаешь – а может, его и не было? И не было никаких черно-карих немигающих глаз, смотрящих на него из-под тонких бровей. Всё это просто приснилось или напридумывалось от страха? Вот и Джавад же не заметил стрел. Почему? Может, их и не было?
Шамси вздохнул и подумал, что было. И что он знает, что было. И что он никогда не видел существа более загадочного и манящего своими тайнами.
Ну, а что ей сказать? "А что тут думать? Так и сказать! Ты спасла моего друга и меня! Я пришел, чтобы поблагодарить тебя. Что я могу сделать в ответ?"
А что она ответит? А она ответит: "Да ничего не надо. Дай-ка мне поспать." Действительно! Что может понадобиться от человека, чей век короток, той, которая жила здесь когда чьи-то там деды были в чьих-то там чреслах, а сам Шамси еще не существовал даже в виде, так сказать, предварительной задумки? "Ну и хорошо! Тогда я просто еще раз посмотрю на неё и уйду."
"А вдруг она скажет: теперь иди сссюда, короткошифущий, я выпью всю твою крофффь!" – подумал он. И понял, что улыбается. Нет, это слишком глупо. Да и зачем тогда... Или нет? Он замедлил шаг, но потом опять ускорил. Глупо не испугаться трупоедов и побояться женщины-змеи. Даже если она ядовита, поминает дэвов и стреляет, как на состязании.
Потом Шамси вспомнил Бахтияра-эффенди и что он говорил о женщинах и подумал: "Нет, не глупо. Только таких и стоит бояться. Красивых, ядовитых и с темными глазами. Таких, про которых хочется сказать себе, что это привиделось во сне, и попытаться забыть. Только на таких, наверное, и стоит взглянуть еще раз."
|
|
|
Кеннет
Аммос фыркнул и помотал головой в ответ на вопросы Кеннета.
- Мужик, никто здесь ничем не рулит. Чем тут рулить, продрисью этой с гнилыми бочками? Тут человек максимум месяц протянет, еще с этой жрачкой. Потом приходится орать часами, чтобы стража труп выловила. Шакли - дебилы, они думают, что если они наладили отношения с охраной, кошмарят тут местных, типа они круче всех. Ага, только их отсюда никогда теперь не выпустят, а здесь они даже с контрабандной жрачкой подохнут, ну через два месяца, а не один. Валить отсюда надо. Проще всего, если у тебя есть друзья на волне, которые тебе должны. Или которым будешь должен ты. Грил... мутный он тип. Хитрый, это да. Но он осторожный, не любит ни во что влезать, пока не прочувствует. В друзья ему сразу не набьетесь, он будет морозиться, пока не прикинет, чего вы стоите.
В ответ на предложение пойти на новый плот, полурослик пожал плечами.
- Я подумаю. Опять же, если ваш плот еще будет ваш и цел через пару часов. Без обид.
Септ, братья Неттлы
Троица имеющих около-религиозное образование викенцев отправилась в своеобразное паломничество к плоту в дальнем конце трюма. Проповедь к этому моменту уже закончилась, поэтому проповедник просто сидел на стуле и перебирал в руках деревянные четки. Трое из его "паствы" сидели на плоту со сложными лицами, видимо, пытаясь постичь какую-то религиозную медитацию. Выглядели они как уголовники, с разного рода угрожающими татуировками в виде кинжалов с розой вокруг рукояти и прочих мифических животных, шрамами на лице, но глаза их святились истовой верой.
Проповедник, с выбритой тонзурой, которая, видимо, из-за нажитого облысения, толком не зарастала, но с короной грязных, скомканных волос и козлиной бородкой был одет во что-то вроде балахона, но практически разорванного на груди и с подолом, превращенным в лохмотья. Видна была его плоть, богато покрытая религиозными символами и письменами. На спине были следы от ударов плетьми.
Возраст его определить было трудно, сначала казалось, что это старик, но по мере приближения у викенцев сложилось ощущение, что он на самом деле среднего возраста, просто его видок делает выглядящим намного старше.
Заметив приближающихся Септа, Нэйта и Эдваса, он зашевелился и произнес воодушевленным, высоким, но уверенным голосом:
- Братья, очнитесь! В наш скромный храм прибыли путники! Возможно, это пилигримы, ищущие света Матери в утробе этого зверя, ммм? Может быть, кающиеся грешники, желающие замолить грехи перед скорой смертью? Коли так, вы прибыли по адресу! Отец Иеремия всегда готов принять паству! Но предупрежу вас, если же вы обуяны грешными страстями и желаете посягнуть на скромное имущество сего храма, то, по заветам Матери, ждет вас быстрая и неминуемая кара!
Он достал самодельную дубину, представляющую собой палку от швабры, в которую были криво вбиты гвозди и ржавые штыри, но держал он её, будто церемониальный посох епископа из книг отца Громвелла. "Братья" тоже продемонстрировали заточки и самодельные кастеты.
|
В этом была какая-то жестокая ирония. Амбиции, которые двигали Джозефа вперед, даже не являясь отчасти его собственными, сейчас требовали от него более чем конкретного образа действий. Охотник, который был указан в записке, был выше рангом. Его смерть Сама собой, или, как говорили в отделе Корпуса, занимавшемся изобретениями различных странных устройств, автоматически, давала еще один шажок вверх. Доставка Эстебана живым давала последнему шанс оправдаться за его проступок, каким бы он ни был. Шансы на это были невообразимо малы – но, исходя из формулировки письма, они были. Далеко не все удостаивались варианта письма, в котором предусматривалась возможность взять живым. И, обычно, когда такая возможность предусматривалась, сам Джозеф старался ею воспользоваться. В этом был его долг перед остальными охотниками и, в куда большей степени, перед самим собой. Но, в конечном счете, письмо, подписанное Стефаном, было приказом на убийство. Или, по формальному, ликвидацию.
Ликвидация. Неприятное слово. Его правильней применять к чудовищам. Хотя Дознавателей тренировали не думать над приказами, Джозеф сомневался, что те из его собратьев по специализации, в которых оставалось хоть что-то человеческое, по-настоящему отказывались от размышлений. Они не подавали виду, выполняли приказ, вызывая неприязнь других охотников, которые видели в них скорее палачей, чем собратьев, но внутри… внутри каждого из них копился груз сомнений и неразрешенных вопросов. И это дело обещало стать одним из подобных для Джозефа. Письмо не содержало никаких подробностей, которые помогли бы понять, в чем была вина Эстебана. И были все шансы, что исполнивший приговор дознаватель о преступлении получившего черную метку никогда и не узнает….
В трактире дознаватель постарался занять самый темный и незаметный угол, поскольку и без того подложил свинью трактирщику фактом своего присутствия. Но зал был… более безопасным местом. Можно было бы без труда установить местом встречи номер, но там бы труп Джозефа и остался, если бы на приглашение прибыл Эстебан, и он был бы в настроении, которое подразумевало убийство на месте. Убийство. Думать об этом как о ликвидации значило обманывать себя. А джентльмен не лжет себе. И поэтому Джозеф не переоценивал свои шансы в случае столкновения с "ласточкой" без подмоги. К тому же, встреча в трактире была странной традицией. Может быть, когда-то, это демонстрировало всему честному народу, что Корпус здесь, и что он защищает. Сейчас же это в лучшем случае ополовинивало выручку владельца заведения, и нехорошим словам завсегдатаев, произносимым, как обычно, за глаза. Или же, быть может, эту традицию придумали как раз дознаватели, из соображений безопасности – чтобы охотникам сложнее было убить друг друга без свидетелей. Или, хотя бы, чтобы после убийства оставался явный кровавый след.
Невеселые мысли.
Но другие в голову не лезли. Самостоятельно действовать можно было лишь крайне осторожно, потому что Эстебан мог в любое мгновение вернуться из руин. Думать о том, что было бы, если бы Джозеф застал Эстебана в городе, тоже не хотелось. Действовать пришлось бы не очень благородно – скрываться, выжидая, пока прибудет подкрепление. Дознаватель подозревал, что при расспросах проявил недостаточно осторожности, но за эту ошибку, похоже, платить не предстояло.
Стакан с водой на столе был наполовину пуст. Дознаватель аккуратно взял его и в несколько глотков сделал его полностью пустым. И в этот момент в помещение вошли двое. Учащенное биение сердца и ускорение реакции, после которого показалось, будто на мгновение мир замедлился, выдало Джозефу его собственный страх. У него было не так много шансов против Эстебана, но против Эстебана с еще одним охотником… он не успел бы уйти, чтобы известить о новой опасности Корпус. Хуже группы отступников придумать что-то было сложно.
Но никто из вошедших "ласточкой" не был.
Первый, широкоплечий черноволосый мужчина с полуторным мечом на плече, привлекал внимание, на самом деле, глазами. Желтые, почти янтарные глаза были одним из признаков трансформации. Некоторые считали, что признаком близости охотника к Зверю, но дознаватели придерживались более объективных признаков. Если бы за небольшие… отклонения начинали убивать, то Корпус перестал бы существовать века назад. Недружелюбное приветствие, чем-то напомнившее первый удар в фехтовальном поединке, когда подразумевается учебное сражение с тренировочными шпагами и в полной защите, но при этом один из фехтующих к другому испытывает острую неприязнь и потому бьет куда сильнее, как в настоящем бою, заставило Джозефа внутренне одновременно улыбнуться и нахмуриться. С одной стороны, открытая неприязнь лучше, чем затаенная ненависть. С другой стороны, с этим надо как-то работать.
Вторая, невысокая, также черноволосая женщина, за то время, которые Джозеф мог ее наблюдать от входа до приветствия, сменила четыре выражения лица. Мимолетная сосредоточенность, которую человек без тренировки дознавателей не заметил бы, на входе. Момент, когда она заметила прошедшего прямо к столику дознавателя Ханса и его прямолинейное "приветствие". Его было сложнее считать, но, вроде бы, она ждала чего-то подобного от Ханса. Они прибыли одновременно, и, похоже, какое-то время ехали вместе – по меньшей мере это объясняло это ожидание. Дружелюбное выражение расположения для "трактирщика". Выражение облегчения и немного другого дружелюбия уже для самого Джозефа. Насколько каждое из них было искренним, Джозеф пока не знал. И не был уверен в том, что будет хуже – настоящая дружелюбность охотницы, или же способность жонглировать выражениями лица, не уступающая многим дознавателям.
Он вздохнул.
- Леди Арлетта, лорд Ханс уже представился, и вы это заметили. Если вы проголодались с дороги, можете перекусить. Что касается погоды и природы…
На мгновение дознаватель задумался.
- … мне нравится дождь, когда не нужно выходить из дома, и он стучит за окном. В остальном я предпочитаю умеренно теплую весеннюю погоду. Я люблю яблони в цвету в садах и хвойные леса. Я проделал почти тот же путь в Веллингтон при сходной погоде, ни природа, ни погода вокруг мне не понравилась. С лордом Хансом вы могли поговорить и о первом, и о втором во время вашего путешествия, и, я уверен, поговорили.
Дав несколько секунд впитать сказанное, Джозеф продолжил.
- Теперь, когда с этим разобрались, к делу. Охотник ранга четырнадцать, инсигния "ласточка", лорд Эстебан, получил метку. К сожалению…
Прозвучавшее в этот момент в голосе дознавателя сожаление было вполне искренним.
- …меня нет подробностей его проступка. Приказ требует убийства при попытке сопротивления, но… и возможность добровольной сдачи. Это достаточно необычно. Я предпочел бы последний вариант. Но шансы на это, увы, малы. Он прибыл в Веллингтон несколько недель назад, уничтожил вампиров в местном хуторе, два дня назад отправился в руины и пока не вернулся. Очевидно, что метка выдана за какой-то более ранний поступок, но он до сих пор действует как охотник. Представился своим именем. Выполнил работу.
Дознаватель нахмурился.
- Я не знаю, какую ошибку может допустить столь опытный и признанный охотник. Возможно, мы имеем дело с чем-то худшим, чем просто нарушение Кодекса. Но, скорее всего, мы об этом никогда не узнаем. Если в приказе решили не рассказывать, то это можно рассматривать как предложение не задумываться.
Он помедлил, дав всей этой речи уложиться в головах собратьев по Охоте.
|
(до строительства плота)
Септ закусил губу, чтобы не ответить Нейту нехорошо. Хотя молодой священник из братьев своих по профессии знал более-менее только отца Громвеля и отца Неттла, и то, насколько он по-настоящему знал первого, события поставили под вопрос, он не мог отделаться от идеи, что священник должен выглядеть иначе. Что символы Матери должны быть на книгах и одеждах, а не на плоти. Что использующий свою плоть как полотно человек должен быть не в себе, и спрашивать у него что-то неразумно. Что безумие может быть заразно – хотя в проповедях и священных текстах это обычно приводилось иносказательно, произошедшее за последние несколько дней и краткие мгновения, на которые Септ увидел город, заставили его задуматься о том, не может ли в некоторых случаях эта фраза иметь вполне буквальное значение. Что одному туда ходить не стоит, а разделяться прямо сейчас неразумно. Что притеснять других они будут не только ради выгоды, но и восстанавливая справедливость. Что, что, что… аргументы лились в голову Септа рекой, и их поток казался нескончаемым, и они казались неоспоримыми…
Но за речью Нейта последовали слова Оуэна, который описывал ситуацию с точки зрения бойца, и слова Томми, содержавшие мягкий, но ощутимый укор, который почему-то оказался особо болезненным. Септ не знал, почему, но почему-то ему казалось, что из них всех именно Молчун поддержит правильный путь. Возможно, не самый безопасный, но правильный. Септ открыл было рот, чтобы начать приводить свои доводы, пытаясь переспорить своих собратьев по несчастью, но потом замер. Глаза его расширились, как будто за спиной Томми он увидел открывающиеся врата в ад, а плечи сперва распрямились неестественно, как будто он хотел выгнуть грудную клетку до хруста хрящей, соединяющих грудину и ребра, а потом поникли. С трудом передвигая ноги, он дошел до стенки и оперся на нее, а затем стукнулся лбом о склизкое дерево.
На короткое мгновение он будто бы увидел себя со стороны. И остальных. Это было жуткое зрелище. Не сомневаясь ни на секунду в правоте своих действий, он гнал их к столкновению с неизвестной угрозой, которая могла оказаться за пределами их сил. Далеко за пределами. Он не думал о том, чего может стоить им его желание поступить правильно. Вершить правосудие в этом затхлом тюремном трюме, даже не разобравшись в том, что и как тут работает. Восстанавливать справедливость страхом и, если понадобится, кровью. И он готов был ломать сопротивление виккенцев – жестокими словами или даже действиями, ставящими их в безвыходное положение. Они не могли бросить его так же, как он не мог бросить их, и ввяжись он в драку с уголовниками, у них не было бы другого выбора, как помочь ему.
Осознание было похоже на ушат воды, но не просто метафорически холодной, но еще и вонючей. Септ ощутил не только холод ясности, но и склизкое, мерзкое отвращение к самому себе. Чем лучше он был того же Лорда-Паладина, если с такой же готовностью готов рискнуть жизнями людей, несравнимо более близких ему, чем солдаты Оккулярис были Торнрейджу? Во имя того, что было правильно, не взирая ни на какие последствия, с такой же фанатичной уверенностью в своей правоте, с которой умирали солдаты и рыцари во время атаки на Виккен? Он говорил себе совсем недавно, испытывая совсем другое отвращение к себе, что придется отказаться от соблюдения моральных правил, но при этом, когда дело дошло до настоящего испытания, стал непоколебимо на страже принципов, пусть и находя в оправдание аргументы, подходящие под ситуацию.
- Боги… Я… извините.
Септ полуобернулся, все еще опираясь рукой на стену. Получилось, что он будто бы прячет лицо немного за этой самой рукой. Он старался не подавать виду, но в его голосе чувствовалась боль.
- Есть то, как поступать правильно, и есть то, как мы можем. Как должны, чтобы выжить…
Он будто бы хотел что-то добавить, но потом, после явной борьбы, все же промолчал. Только добавил, бросив взгляд на Нейта.
- Давайте строить плот.
(во время постройки плота)
Даже после откровения стоять на страже, и видом своим (хотя Септ понимал, что он, скорее, для числа тут стоит, помогая куда более сурово выглядевшему Томми) отгонять любопытных и просто несчастных, которые желали присоединиться, но осмеливались попросить, было неприятно. Но это было то, что нужно было сделать. И, что немаловажно, это дало Септу возможность извиниться перед Эдвасом. Тот был куда более прав, чем Хербаст мог предположить. Не в том, что хотел видеть старого, неуверенного в себе Септа – эти слова были по-прежнему неприятны, но в том, что Септ был не готов. Уверенность в правоте затмила в глазах священника все, а тот, кто ведет, будучи слепым к своей слепоте, не может завести никуда, кроме как в бездну и мрак.
Когда очередной любопытный после сурового взгляда отполз в сторонку, убедившись, что больше никого не придется отгонять вот прямо сейчас, Септ повернулся к Эдвасу.
- Эдвас, ты был прав. Кругом прав. Я не готов. Может быть, это мудрость лет, но я сомневаюсь. Мудрость приходит с опытом, и не всегда годы дают его в той мере, чтобы делать правильный выбор.
Он скривился. Это был неверный подбор слов. То, что было правильным выбором, правильным выбором и оставалось, точка зрения Септа на это не изменилась. Просто он понял, чего мог бы это правильный выбор стоить.
- Нет, не правильный выбор, скорее, выбор верный для ситуации. Это не одно и то же. И, знаешь, я думаю, что это даже не вопрос священников. Более того, именно священники куда вернее сделают его правильно, а не верно…
Септ вздохнул.
- В общем, извини. И нам действительно нужен план. Хотя бы общий, пока не узнаем больше о том, что тут творится…
После этого он бросил взгляд на очередного подбиравшегося бедолагу. И отвел глаза вниз. Взгляд был недостаточно суровым – жалости слишком много. Оставалось надеяться, что в полумраке это будет выглядеть, как будто он угрожающе насупился. Это было почти физически больно – видеть, как подобно полуслепым щенятам или котятам, люди шарятся в этой грязи почти на ощупь, в то время как самому Септу достаточно было щелкнуть пальцами, чтобы в их жизни появился хоть какой-то настоящий свет.
- Томми, я… я не думал о вас. Только о…
Септ запнулся. Чтобы сказать то, что он хотел сказать Молчуну, нужно было немного покривить душой.
- …том, что считал правильным. Извини. Этого не повторится.
После чего слабо улыбнулся.
- Знаешь, я пытался. Несколько раз. Не в стенке на стенку, а так, по маленькой. И, как обычно, бросил…
И замолчал. То ли вспоминая, то ли не зная, что еще сказать. Скорее второе – видение счастливого Виккена сейчас сложно было представить, не вернувшись хотя бы на мгновение мыслями к кошмару резни, устроенной Оккулярис.
(визит Факли Дырозубого)
Когда плот был готов, Септ устало сел на него. Не то, чтобы он именно физически устал за время "караула", но, как и все остальные, он был измотан допросами, а поддержание видимости готовности дать отпор требовало от него сильных эмоциональных усилий. Это было противоестественно. Жестокость по отношению к явно плохим людям не требовала усилия над собой. Жестокость к мелким уголовникам, ставшим жертвами сперва местного "правосудия", а потом и порядков в корабле-тюрьме, вызывала почти физическое давление в висках.
Он потер их, и, когда поднял взгляд, увидел, как к ним шагает один из Шакли.
На мгновение перед глазами мелькнул подвешенный на дереве выпотрошенный гоблин. Септ мотнул головой, прогоняя очередной наплыв то ли праведного гнева, то ли чего-то, чему он еще не мог дать определения. Сейчас нужно было делать то, что помогло бы им выжить.
Например, попытаться понять, что вообще этот дырозубый говорит. Кажется, тут не просто последствия отсутствия половины зубов, но и еще какой-то акцент. Или нет? Так или иначе, говорил он максимально непонятно, потому что добрую половину ф-фукоф… звуков заменял у него "ф" самых разных форм и оттенков. Септ, по правде говоря, даже не подозревал, что можно так разнообразно эту букву проговаривать. Но самое общее было понятно. Младший (хотя судить тут было надо опасно – рассмотреть братьев Септ не успел, спасибо освещению, и молодо выглядеть можно и будучи старше всех, вопрос в том, как себя беречь) Факли предлагал "пропифафься" – что означало поделиться. Как и говорили, дань заплатить. И вариант предложил сразу, пустить на это Айлин.
Септ на мгновение сжал кулаки, стараясь сдержаться. Но потом медленно разжал их. С одной стороны, это не было чем-то невиданным здесь, судя по самому наличию предложения. С другой, мораль здесь не настолько пала, что подобное подразумевалось как что-то совсем естественное, о чем говорила оговорка Лэнфдона. Или же они просто настолько чужаками выглядели, что моральность с их лиц просто миротоком стекала, не оставляя сомнений у наблюдателей. Это было плохо – Септ понимал, особенно в виду недавнего откровения, что ими через это могут легко манипулировать те, кто поумнее. Кто поставит на то, что они не поступят как абсолютные ублюдки, и не прогадает.
Он прикрыл глаза. Нужно было что-то, чтобы успокоиться. Лихорадочный поток мыслей, желание продумать все наперед, прочувствовать моральность поступков задолго до их свершения, похоже, начинала сводить с ума, и недолго было вновь вернуться в то состояние рассудка, в которое Септ обещал не впадать Томми и Эдвасу. Но возвращаться мыслями к Виккнену не хотелось, а больше ничего…
Септ понял, что было еще что-то. Что не было связано с Виккеном, и с тем, что было после. Небо. Чистое звездное небо. Точки, мельтешившие перед закрытыми глазами, помогали представить его, и, потихоньку, они останавливались, превращаясь в узор созвездий.
Где-то там Эдвас вступился за Айлин, а потом попытался выудить что-то из уголовника. Айлин ожидаемо возмутилась тем, что ее восприняли как вариант дани, и, чуть менее, но все же ожидаемо, прошлась по самому Шакли за сам факт попытки наведения Неттлом-старшим хоть каких-то мостов. Приглушенные слова Эдваса, последовавшие за этим, Септ не расслышал. Но предложение Молчуна различил. И с неохотой разлепил глаза, сощурившись рефлекторно, чтобы свет не ударил по ним. Правда, свет и не ударил – полумрак трюма никуда не делся.
- Я думаю, ножи давать не надо. Не знаем мы, сколько у них оружия, и какое оно, может, мы им арсенал качественно обновим таким подарком. Да и подозрительно, что новеньким такое дали пронести. А склянки можно – нас я и так исцелю, а зелье просто так не выпьешь.
Голос его был так же приглушен, как Он посмотрел на Томми и Оуэна.
- Наверное. Вам виднее.
Оуэн, тем временем, пытался классифицировать местные группы плотовладельцев. В принципе, с ним Септ был согласен, но вот вызвавшая затруднения у полкровки группа у него имела куда более четкую ассоциацию.
- Опасные, Оуэн. Не просто мышцы, а еще и голова над ними. Не пошли сразу требовать дани с непонятно кого, а приглядываются. Оценивают.
Айлин же кипела от возмущения. Пропущенные слова чуть ли не специально для Септа повторила – в отвлеченном состоянии он, быть может, бубнежа бы и не услышал, но не сейчас. Вежливость не убьет. Ха. Эдвас, конечно, не самые удачные слова подобрал. Да и не самые… верные. Они были в той ситуации, когда, возможно, вежливость как раз могла создать неприятности. Или не могла. Самым плохим было то, что они не знали наверняка. Впрочем, про могильную табличку Септ услышал. И какая-то его часть сделала мысленную пометку, пусть и быстро закиданную другими его частями чувством вины, чести, отвращения к себе, целесообразности и прочего. Пометку о том, что если придет время поступить правильно, Айлин можно будет склонить на его сторону.
Кеннет, тем временем, выразил очень умную мысль. Что не факт, что Шакли-Факли тут главные. Это не отменяло проблемы дани, но могло дать альтернативные решения. Недовольный Лэнфдон ушел, походя отметив, что они совсем уж явно не городские, и сказав что-то неразборчиво нехорошее Нейту. После чего Септу захотелось поддержать Неттла-младшего. А то он то и дело дело предлагал, и то и дело его не слушали.
Но перед этим… Он посмотрел на Эдваса.
- Эдвас уже несколько раз говорил, что нам нужен план, и думать о нем нужно с последних действий, а не с первых. Мы втроем сходим к Милосердным, из них действительно, проще будет выудить что-то полезное. И Шакли, и Опасные, будут тянуть на себя одеяло, а к Полукровкам просто так не подберешься, похоже.
На лице Септа промелькнуло выражение жалости.
- А Кеннет как раз у халфлинга узнает, что да как. Подозрение есть, что он в курсе не хуже остальных, кто здесь за главного. И уже после этого приступим к плану. В частности о том, как будем отношения строить. Сейчас, боюсь, придется откупиться. Я попробую предложить часть своих чар и... еще кое-что. Но будет и потом…
-
+
-
Интересно Септ развивается
-
Ну тут труд титанческий, и обработка кучи событий, и эволюция персонажа, которая слегка подправилась и встала на нужные рельсы. Такие посты делают игру.
-
Монументальный пост. Все разобрано, все отрефлексировано и, самое главное, прошло через Септа, повлияв на него.
-
Что использующий свою плоть как полотно человек должен быть не в себе, и спрашивать у него что-то неразумно. Что безумие может быть заразно У Септа перед глазами человека замочили, аргументировав примерно тем же...
|
С каждым словом Киры лицо Командоры темнеет и мрачнеет, кажется, еще больше - хотя куда уже? Храмовница вдруг осознала, что та борется с желанием взять ее за плечи и встряхнуть так же, как она сама только что приводила в чувство молодую. И все-таки усилием воли Самине удалось удержаться: она по-прежнему помнила, что такие вспышки ей не по чину...
- Ты правда думаешь, я собираюсь что-то скрывать и заметать под ковер? Ты думаешь, я боюсь каких-то последствий после сегодняшнего? Боюсь, что меня пожурят, отправят в отставку или заставят до конца своих дней выгребать навоз из свинарников за иждивенский паек?! - словно пар из-под крышки кипящего котла, в ее голосе прорывался наружу отчетливый гнев. - Чтобы Купол выстоял - я готова пойти на все, на любой позор, готова прослыть преступницей и заработать ненависть и презрение хоть Богини, хоть всех Сестер. Чтобы Купол выстоял - я готова пожертвовать любой из вас, но собой - в первую очередь. Рискнуть доверием Рамоны - проклятье, да! Рискнуть ее жизнью - нет. А риск остается, ты этого не имеешь права отрицать. И это значит - ты обязана вернуться обратно с этим проклятым ларцом. Как угодно. Вывернись наизнанку - но вернись. Опозорься, преступи любые наши законы - но вернись. Сдохни - но сделай порученное, хоть ходячим трупом возвратись обратно!
Голос Командоры срывается в какое-то клокочущее шипение, ей явно с трудом удается не перейти на крик. И все-таки - неимоверная сила воли дает о себе знать. На вопрос о пророчестве она хмуро усмехается и продолжает куда более спокойным тоном, как ни в чем не бывало:
- "Ценное знание"? Ну да, ну да. Ты читала "Катрены Анаэрины"?
Кира не читала, хотя и слышала. В конце своей жизни Прима Анаэрина, основательница Коллежа, увлеклась составлением поэтической хроники будущего Купола, и многие из ее учениц восприняли оставшийся после ее смерти незавершенным сборник четверостиший как буквальное пророчество грядущих бед и побед Сестер - тем более, что некоторые из катренов, говорят, вполне подходили к случившимся в дальнейшем событиям.
- Так вот - я читала, и могу тебя заверить, что любые пророчества такого рода бесполезны - безотносительно того, настигло ли Приму и в самом деле некое мистическое озарение, или же она, как считала наша Верховная Жрица, просто здорово сдала к старости... Они хорошо накладываются на уже случившиеся события, постфактум, но вот руководствоваться ими в практической деятельности - тут точно ничего не выйдет. И если эта Корина высказала нашим Богиням нечто в подобном стиле... я прекрасно понимаю, почему они не сочли нужным делиться. Что пользы, если бы под Куполом образовалась очередная секта свидетельниц еще одного пророчества - вроде того кружка экзальтированных бардесс и их подружек, которые носятся с Катренами как с писаной торбой? - и тут она вскидывает взгляд, смотря прямо в глаза храмовнице.
- А может быть - Богини берегли нас? Берегли со всей материнской любовью от знания, которое могло принести вред? Я понятия не имею, потому что подробности мне неизвестны. Но я знаю одно: мы тоже имеем право беречь Рамону от того, что может ее погубить. Это и отличает нас от смертных внешнего мира: мы - не рабыни, страшащиеся наказания. Не псы, чья вера - лишь результат дрессировки. Мы - свободные Сестры, и разум дан нам для того, чтобы самим решать, что же принесет пользу Куполу, а что - вред. И я бы очень хотела, чтобы ты решила это для себя сама, а не просто выполняла приказ. Сама. Потому что даже Фиби тебе в этом не указ, храмовница.
Кира только сейчас поняла, что за маской одеревеневшей лицом и сердцем Командоры в ее душе сейчас идет тяжелейшая переоценка всех ценностей - еще с утра ни одна из них, верных учениц Богинь, и не подозревала, насколько же Аэлис и Рамона уязвимы. И холодком по спине промчалось осознание: сколько же Сестер сейчас сломалось и разочаровалось в идеалах и законах Купола - после увиденного сегодня? И сколько сломается, разочаруется, упадет в полное безверие, если не исправить хотя бы что-то в ближайшее время?
Вопрос, на который не хочется отвечать.
-
С вот теперь реально страшно. Благо, Сита по младости лет так глубоко не задумывается.
-
Вопрос, на который не хочется отвечать. Я всё думала, будет ли Кира для себя поднимать этот вопрос. Но нет, из неё получилась очень преданная храмовница, надеюсь х)
|
-
Простите меня, Берта, за этот маскарад Иногда умение отступиться не менее ценно, чем умение настоять на своём.
|
Старый тракт убегал все дальше на север. Неприветливые серые облака, казалось, нарочно не пропускали весь день скудные солнечные лучи - даже закат вместо ярких красок подарил лишь тускло-кровавое марево на западном краю неба.
Обстановка вроде бы призывала быть начеку, но вместе с тем однообразием своим постепенно притупляла бдительность. Дорога оказалась скупа на приключения. Эмберли так и не определилась, хорошо это было или плохо. С одной стороны, ей не пришлось волноваться за сопровождаемых новичков чрезмерно, а с другой – жаль, что не слишком много они сумеют вынести из первой охоты. Хотя и общение Эмбер в роли наставницы с этой парочкой, кажется, грозило ощутимо затянуться... Кто знает, что ждет их теперь, после нового назначения.
Конь под ней оступился, запнувшись о какую-то ямку. Девушку ощутимо тряхнуло, отчего моментально слетела задумчивость. Эмбер успокоительно потрепала утомившуюся за день животину по гриве, услышав в ответ довольное фырканье. Верным все-таки было этот решение. Не зря охотница пересмотрела пару десятков лошадей, прежде чем выбрала Граната – за мягкость аллюров, чтобы в долгих дорогах, подобных этой, позвоночник не грозил ссыпаться в сапоги. За покладистый нрав – с жеребцом не приходилось сражаться за главенство в критически важные моменты. А еще за отсутствие отметин на ногах, что позволяло меньше беспокоиться за его копыта.
Да уж, не хватало, чтобы еще и Гранат начал преподносить сюрпризы. Как будто мало было ей возни с юнцами. Да еще и мнящими о себе значительно больше сопоставимого с навыками. Когда Эмберли поручали этих двоих, никто не упомянул, что Вильгельм не уверен, с какого конца хвататься за револьвер. Неужели он каким-то образом умудрился прогуливать уроки стрельбы? Или... Кто же их вел у этого курса? Франтоватый Артур, неизменно обращающийся к своей "леди Марии" по имени? Мрачный Джонатан, так леденяще стреляющий взглядами из-под нависших бровей, что даже Эмбер становилось не по себе? Уже не важно. Важным оставалось лишь то, что парнишку на первой же охоте чуть не отравил василиск, а Эмберли нужно было следить не только за тварью, но и за безопасностью вверенного ей питомца Чертогов.
Впрочем, были и хорошие новости. Список имен членов формируемого отряда в письме верховного магистра не только удивил, но и порадовал Эмберли. Задержав взгляд на имени Арлетты в этом перечне, охотница тепло улыбнулась – почти незаметно, но знающему ее человеку была бы очевидна радость охотницы. Они виделись в столице пару месяцев назад, хорошо провели время отдыха, но с тех пор Эмбер почти не слышала вестей о подруге, и порой ловила себя на мысли, что скучает по ней. Как замечательно, что их направили на это задание вместе!
Приписка в конце письма, однако, заставила девушку слегка нахмуриться. Возглавлять отряд опытных охотников? Ей не по душе было даже водить по пустошам пару юнцов, а в Гримфолде, оказывается, ее ждет работа куда более сложная. Семь человек в подчинении. Герхард явно переоценивает Эмберли. Хорошо хоть, пятерым из них точно не придется на пальцах объяснять, почему перед охотой оружие нужно заряжать, а после – чистить. Эмбер еще раз мысленно пробежалась по списку. Итак... Пара охотников, чьи имена почти не вызвали узнавания – отдельным удовольствием будет изучать их на ходу, напарываясь на неизбежные подводные камни.
Джозеф, дознаватель... Лично с ним Эмбер познакомиться пока не довелось, но сама его должность уже говорила достаточно. Почему командиром отряда назначен не он? Тем более, учитывая цель. Все это выглядело довольно странно.
Леви, о котором – вернее, о некоторых его склонностях – Эмбер, кажется, смутно слышала... Да, от Арлетты. Но все же его тоже смело можно было приписать к незнакомцам.
Сания, которая, будучи ровесницей Эмберли, закончила обучение гораздо раньше и в годы ученичества казалась недосягаемо талантливой... Что же она представляет из себя сейчас?
И особенно цепляющий своим наличием Ханс. Как, спрашивается, руководить человеком, который дюжину лет назад учил тебя же владеть мечом? А сам он что скажет на это?
Эмбер сдержанно вздохнула, прекрасно понимая, что несмотря ни на что обязана справиться. Раз уж так решил верховный магистр... Что ж, на его приказ остается ответить только "есть". Хотя постскриптум о назначении командования был сделан вовсе не его рукой. Впрочем, слишком мала вероятность, что послание было перехвачено и изменено, ведь правда?
Между тем подошла пора позаботиться и о более насущных на сегодня вопросах. Охотница уже некоторое время присматривалась к обочинам тракта, прикидывая, где будет удобнее остановиться. Но когда взгляд ее упал на вполне подходящее с виду место, оказалось, что подумала она об этом слишком громко.
– Вильгельм, – совершенно спокойно произнесла Эмберли, однако нечто скользнувшее в ровном ее тоне, казалось, всколыхнуло в воздухе облако снежинок, тут же начавших неспешно опадать на оставшиеся на вытоптанной поляне редкие травинки, объяв парочку подопечных почти ощутимым холодом. – Ты абсолютно прав.
Разговор этот, конечно, вполне мог бы сложиться мысленно, как зачастую и принято у охотников, работающих вместе, и Эмбер могла бы нарочито проигнорировать реплику парня, намекая на нелепость последней... Но вывести ее из себя за минувшие дни не удалось даже этой дотошной занозе с натурой кислой, словно обратившееся в уксус вино.
– Изабелла, – ничуть не изменив интонацию, Эмбер обернулась к юной охотнице. – Напомни, что следует сделать, разбивая лагерь на незнакомой местности? Помимо разведки и подготовки места для огня, которое у нас уже есть.
Она ожидала услышать перечисление обыденных дел: распределения караульных, установки сигнальной сети, устраивания лошадей и заботы об ужине и питьевой воде. Справится ли уставшая девчонка? Или в ответ со своими поправками опять влезет вездесущий занудный очкарик?
Эмбер развернула коня, чтобы хорошо видеть обоих. Спешиваться она не торопилась, несмотря на все крепнущее желание размять уже наконец ноги. Охотница внимательно прослушивала, что творится вокруг. Насколько безопасна чаща вокруг милой полянки. И что несет пахнущий тревогой туман с топей по ту сторону тракта. Чутье редко ее подводило.
-
Отлично!
-
Да уж, возня с молодежью - то еще удовольствие )
-
За покладистый нрав – с жеребцом не приходилось сражаться за главенство в критически важные моменты. А еще за отсутствие отметин на ногах, что позволяло меньше беспокоиться за его копыта. Вот сразу чувствуется опытный лошадник)
А как еще хороши рассуждения об отряде!
-
Неприветливые серые облака, казалось, нарочно не пропускали весь день скудные солнечные лучи - даже закат вместо ярких красок подарил лишь тускло-кровавое марево на западном краю неба. – Вильгельм, – совершенно спокойно произнесла Эмберли, однако нечто скользнувшее в ровном ее тоне, казалось, всколыхнуло в воздухе облако снежинок, тут же начавших неспешно опадать на оставшиеся на вытоптанной поляне редкие травинки, объяв парочку подопечных почти ощутимым холодом. – Ты абсолютно прав. Класс!
|
Все прошло ровно так, как и рассчитывала Кейт. Ну вот не совсем так, но на что-то подобное она и рассчитывала, учитывая полное отсутствие любовного опыта. Не считать же за него то, что она пару раз, одним глазком, подсматривала за подружкой и ее мужем, когда не могла уснуть из-за страстных стонов и прочего шума на ранчо. Сложно рассчитывать на что-то другое, когда ты приглашаешь парня ночью в свою комнату, где кроме вас двоих никакого нет, да еще при этом и угощаешь виски. Может надо было Картеру тоже налить стопку?! Тогда, глядишь, прощание не ограничилось бы поцелуями. Так что когда Кейт позвала Дэна к себе, она прекрасно знала, чем это все закончится. То есть думала, что знала. Она, конечно не черта не умела. Но где-то ей помогал парень,а где-то тело работало само. Оно-то все знало с рождения. Кажется, это называлось инстинктом. Недаром все движения там простые. Она даже улыбнулась вначале, девушке показалось забавным как ее любовник выглядит без одежды. А эту «штуку» она первый раз видела так близко. Член у парня уже стоял и качался при движениях тела. И было очень странно знать, что он скоро окажется внутри ее тела. Потом стало не до улыбок. Губы в губы, и соприкосновение языков, внутри ее рта. А дальше... в общем-то ни для каких мыслей места в голове уже не осталось... И, когда все закончилось, несмотря на все грустные выводы и открытия, Кейт почувствовала себя какой-то завершенной, цельной. Почувствовала женщиной. Конец детства... И значит она не зря позвала Дена к себе.
(Здесь, будет еще текст, наверное.)
*** Уже одна, без Дэна, практикуясь за карточным столом, Кейт выучила несколько новых для себя, но старых как мир, трюков. Не шулерство в чистом виде. А так, мелкие хитрости, которые могут чуточку помочь наполнить кошелек. Пользуясь тем, что вещи тут были не дорогими, девушка чуть прибарахлилась, со своих скудных доходов. Во-первых она себе купила новое платье, а то ее ситцевое имело совсем уж простецкий вид и было совсем не новым. Во-вторых, новые чулки, и шляпку на закуску. Потом по дешевке приобрела маленький «дерринджер». Когда-то это была красивая игрушка с чернением и серебром, но к моменту попадания в руке Кейт успела изрядно поизносится. А ей что, не хвастаться же прикупила?! Главное, что механизм в порядке и стреляет, она проверила. Просто есть такие места, куда с ее револьвером не пойдешь, а эту «крошку» можно с собой и в кровать брать.
*** Мери умудрилось ее изрядно выбесить. Девушка-то и так не отличалась выдержкой и всепрощением, а эта сучка нагло пыталась всунуть свой нос в ее дела. Да не просто сунуть, а прямо указывать ей, что делать. Кейт испытывала большой соблазн вытащить свой револьвер и уткнуть этой Мэри ствол под подбородок. Чтобы почувствовала, змея, что ее жизнь зависит от одного движения пальчика мисс Уолкер. Сразу бы поняла. На кого стоит развевать пасть, а не кого нет. К несчастью, вокруг было слишком много народу, чтобы проделать такой трюк так, чтобы никто не увидел. Только это Кейт и остановило, пришлось ответить словами: - Мисс Маллиган, - оскалилась Кейт, - вы абсолютно правы в том, что "King of the Hills" мелковат для такой красотки как я. И я уже подыскивала себе место покруче. Но я не позволю всяким расфуфыренным мымрам, указывать мне, что и где мне делать или не делать. Так что вы просто вынуждаете меня выступить еще один раз, прежде чем вернуться к своим планам.
*** На следующее утро, после разговора с Маллтган Кейт встретила со стаканчиком виски. Нужно было опять что-то решать, а делать этого не хотелось. Но Ден как бросил ее тут, так и не показывался, сволочь. А ведь только он один на целом свете пока почувствовал, какое у нее классное тело. Может он уже в землю прилег отдохнуть, а она его тут дожидается?! Сходить, спросить у кузнеца? Вот еще, у нее есть гордость. И к Читему она пойдет только по делу. Значит надо было опять рассчитывать только на себя. Доллары трудно приходили, зато очень легко разлетались. И как-то это все на хрен не походило на «вздрючим Ад-на-колесах, ну вот нисколечко». Кейт отхлебнула из стакана и закусила куском варенной говядины. Вообще-то, ей хотелось сладкого, но леденцы из жестяной круглой коробки плохо подходили к виски. И хорошо, что тянуло на сладкое, а не на соленое. Замуж? Да не сильно-то и хотелось. Да и не за кого было. Не за работягу же со стройки. А кого-то богатого или просто хорошего не то что не было вокруг, но и на горизонте не мелькало. Не тот у нее сейчас был круг общения. Да и так-то, у нее типа был Дэн. Не то, чтобы он был особенно ее и особенно нужен. Но вдвоем было веселей. И можно было себя обманывать с чистой совестью, что ты кому-то нужна. Значит нужно было что-то уже сделать, а не сидеть на попе ровно. Сегодня немного выиграла, завтра немного проиграла. Пора было выиграть много, а лучше все. Но местный бордель отпадал не только по этому. Если бы Кейт хотела стать шлюхой, то и воровать не надо было и из родного города уезжать. Есть большая разница раздвигаешь ты ноги перед парнем, который тебе приглянулся, чтобы самой получить удовольствие, или перед тем, кто просто заплатил. Мери она послала, конечно, и вечером собиралась выступить ей на зло, как обещала. Вот только на танцах все равно нормальных денег не сделать, да и напарничка, дьявол его побери, это никак не заинтересует. Треть бутылки спустя, девушка решила пойти в салун. Там-то точно удастся разузнать хоть что-то интересное. Нужно будет только отделить пьяное хвастовство от ценной информации и можно будет с этим пойти к кузнецу. Не раздумывая больше Кейт пошла устраиваться на работу барменшей. Вот-прям-счас. По дороге она негромко и хрипло напевая сочиненную ей взрослую считалочку. One – my gun, Two – i do, Three – hanging tree, Four – last hour, Five – sharp knife, Six – dirty tricks, Seven – far heaven, Eight – bad fate, Nine – not fine, Ten – dead man. Да, больше мертвых мужчин *, больше выручка, больше процент. Хотя, это не главное. Нужно узнать что-то интересное и встретиться с Дэном. А то ее молодая плоть уже заскучала без объятий, поцелуев и секса.
|
- Да будет вам, хозяюшка. Говорю же, не голодные мы. - Вновь попытался отказаться от еды недоверчивый Леви, так и прочёсывая взглядом обстановку дома. Этот отказ стоил Леви некоторых усилий, поскольку запах готовящейся еды дурманил и кружил голову, заставляя давно не наполнявшийся желудок жалобно урчать. - Открыли нам средь ночи, уж и за это спасибо огромное. Но хозяйка была настойчива, и Леви всё-таки приземлился на стул. Оружие, однако же, не убирал, вопреки её словам - положил ружьё поперёк бёдер. Чувство близкой опасности никак не отпускало охотника, но его невероятно нервировало полное собственное непонимание, откуда эту опасность нужно ждать.
Леви внимательно следил за хозяйкой, пока она возилась со своими вкусно пахнущими горшочками и рассказывала, рассказывала о своей жизни. Слова лились рекой, складываясь в целую историю их с мужем и дочкой жизни. Слушая её, Леви с каждой секундой всё меньше верил в то, что от Берты исходит какая-либо угроза. Нет. Женщина совсем не была похожей на ведьму, людоедку или похитительницу детей. Она даже откровенно располагала его к себе. Простая, радушная, хозяйственная. Леви даже стало стыдно за все эти подозрения, нелестные слова и мысли, а особенно за то предложение просто застрелить женщину без разговоров. Черт возьми, он сам себя в тот момент вспоминал, и ужасался тому, каким больным психопатом он выглядит. А всё из-за чёртовой паранойи, разыгравшейся на фоне всех тех странностей, с которыми ему сегодня пришлось столкнуться. Что это с ним такое вообще? Последствия утраты человечности, которые настигают несмотря на все усилия? Деформация личности из-за войны, когда смерть таилась повсюду, где мог укрыться вражеский стрелок? Или обычный человеческий страх перед неизвестным, который и самого здравомыслящего человека делает напуганным животным и толкает на жестокие поступки?
А ещё Леви очень занимала история, рассказанная женщиной. Она вывалила её как-то сама собой - должно быть, испереживалась тут одна, когда дома только бесконечно молчащая дочь, а муж не вернулся из проклятого леса до наступления темноты. Если всё это было обманом и притворством, то невероятно мастерским и выверенным. Леви верил в эту историю. Пальцы руки, стискивающей приклад ружья, сами собой разжимались - но не до конца. - Да. Лесок у вас ещё тот. - Согласился Леви, поддерживая разговор. - Мы шли как раз по той дороге, которую вы упоминали. И как раз из Остина. В деревеньку Остроги. Странно, что вы про неё не слыхали. Но хоть шли мы по дороге, всё равно заплутали. Пошли по развилке налево, мимо того расщеплённого дуба, а спустя часа три блужданий вернулись к нему же. Попробовали другую тропу, и вот, пришли к вам. Странное дело, да?
И тут перед носом Леви оказался ужин. Охотник страдальчески прикрыл глаза, чувствуя, как рот переполняется слюной, а желудок требовательно урчит. Как, как, во имя Короны, Единого и всего генерального штаба, тут сдержаться?! Со вчерашнего вечера в Леви не было толком ничего, кроме алкоголя и сомнительного бифштекса, а тут перед ним поставили настоящий кулинарный шедевр. Охотники сильные существа, но за эту силу приходилось платить в том числе повышенным аппетитом. Даже полковой повар ему говорил: "Мак, ты сражается за целое стрелковое отделение, но жрёшь как добрая пехотная дивизия, так что до ужина пошёл нахер с кухни, пока я тебе вот этой здоровенной деревянной ложкой не переебал". - Да говорю же, не стоило... Ай, ладно. - Леви вздохнул. Ох, как он сейчас понимал лорда Хэнгри. Устоять было невозможно, и Леви отпустил ружьё, чтобы взять со стола ложку. - Вы, кстати, с мужем вашим, отчего так далеко в лес забрались? В деревне-то, поди, не хуже бы жилось. И люди другие, поговорить есть с кем И другие дети вот тоже, дочке вашей было с кем играть.
История, рассказанная дамой, наводила на нехорошие предположения. Неизвестное существо. Настораживающие изменения в лесу, сплошь некротического характера, как выразились бы корпусные яйцеголовые. Муж Берты, Джек, не вернувшийся в одну тёмную, безлунную ночь домой. И девочка, которая перестала разговаривать после того, как потерялась в лесу три месяца назад.
Девочка, которая странно себя ведёт. Напуганные лошади, которые страшатся близко подойти к дому. Таинственный амулет неподалёку, пугающе похожий на марионетку на ниточках. Уже почти поднеся покрытую мясным соусам картофелину ко рту, Леви вдруг опустил её обратно в тарелку, и как бы невзначай пристально уставился на ребёнка, прищурив глаза. - Лихо это нехорошо. - Произнёс Леви медленно и задумчиво, внимательно отслеживая реакции девочки. - Мы и правда умеем пользоваться оружием, госпожа Берта. И всякие лиха, которые заводятся в лесах, как раз по нашей части. Мы с леди Санией представляем Корпус Королевских Охотников. - Леви говорил, говорил, а сам продолжал внимательно наблюдать за Клавдией. - Мы ищем чудовищ. Находим их. И истребляем их. Беспощадно.
А потом Леви взглянул на свою напарницу. - По-моему, леди Сания, мы должны заняться этим делом.
|
Веллингтон. Типичный сонный городишко, кои щедро рассыпаны в провинциальных землях. Ханс достаточно повидал таких. Дремлют, устроившись на перине традиционных укладов, укрывшись одеялком благочестия. Но порой в процессе охоты это одеяло сползало, и под ним обнаруживалось истинное лицо города. Зависть. Ненависть. Коварство, какого устыдились бы упыри и волколаки, и блуд, заставляющий покраснеть даже суккуба. Уважаемые отцы, исправно чтящие Единого, а по ночам избивающие жен и насилующие дочерей. Любящие жены, травящие мужей беленой и аконитом. Почтительные дети, выгоняющие из дома дряхлых родителей, душащие их подушками ради наследства. Змеиный клубок интриг, добрососедский быт пауков в стеклянной банке. И главное, что беспокоит такие городки куда сильнее ячейки вампиров или угнездившегося в стоках риггера - любыми средствами сохранить маску благочестивой сонливости, не дать сползти укрывающему его истинное лицо одеялу. У нас тут такого никогда не было, господин охотник. Верните все как было, господин охотник. Делайте что хотите, господин охотник, но позвольте нам и дальше тихо жрать друг друга, не опасаясь, что это сделает кто-то другой. Кто-то чужой.
С такими тяжелыми мыслями въезжал Ханс в окрестности Веллингтона, привычно не обращая внимания на шарахающихся, тайком осеняющих себя крестным знамением, украдкой плюющих вслед местных. Обычное дело. В подобных местах не любят чужаков. А охотники, так уж выходит, чужаки вдвойне. Уже не люди, еще не чудовища, застрявшие посередине, чужаки и для тех, и для других.
Возможно, Ханс был слишком предвзят. Хватало, в конце концов, даже в таких городках приличных, хороших людей. Просто сказывался опыт, личная склонность к мрачному фатализму и пока неясный, но тревожный контракт с участием дознавателя. Вернер не любил убивать людей. Это противоречило самой сути его ремесла. Но на самом деле, если уж быть честным до конца, он боялся. Боялся того, каким восторгом упивается внутренний зверь, глядя на стекленеющие глаза покойников, ощущая горячую кровь на руках. Зайди по этой тропе чуть дальше, и следующий дознаватель может прийти уже за твоей головой. Корпус должен постоянно самоочищаться, это вбивали в головы адептов во время обучения, это подтверждала практика после инициации. Это было необходимое зло. Но нравилось ли это Хансу? Нет, Хансу это чертовски не нравилось.
Вернер отдавал себе отчет в том, что производит довольно мрачное впечатление даже на охотников, так что с попутчицей старался вести себя мягко, даже, страшное дело, пару раз улыбнулся. Это было несложно, девушка оказалась крайне миловидной и дьявольски обаятельной, а Ханс, хоть и был наполовину гончим псом Корпуса, на вторую половину все же оставался мужчиной. Он украдкой поглядывал на ее точеный профиль, пытаясь припомнить, не встречалась ли она ему в столице, в чертогах? Похоже, что нет. Такие запоминаются. Вероятно, Арлетта была из тех охотников, что больше работают головой, нежели клинком, потому что многих вчерашних адептов Ханс знал как раз по углубленному курсу практического фехтования против нелюдей, который он вел несколько лет. Девица, кажется, была не прочь пообщаться, и даже Единый не сумел бы упрекнуть ее в отсутствии попыток наладить контакт, но односложные ответы Вернера не располагали к непринужденной беседе, и остаток пути до Веллингтона охотники проделали в тишине.
Передав поводья Ветреницы парнишке-конюху, Ханс бросил ему монетку. - Лошадей почисти хорошо, фуража не жалей. Будет нужно, доплатим, - сказал он слуге и добавил, показав клыки, - Если что-то из поклажи пропадет - найду и съем.
Притороченный у седла тяжелый меч Ханс отстегнул и так, положив его на плечо, шагнул в полумрак постоялого двора. Заведение пустовало, так что на опознание контакта много времени не потребовалось. Не тратя время на плешивого хозяина, Вернер сразу проследовал к одинокой фигуре дознавателя, ибо никем иным единственный посетитель "Его величества Фридриха" быть не мог.
- Лорд Джозеф? - Вопрос не подразумевал ответа, был скорее данью вежливости. - Ханс Вернер.
Серебряная собачья голова на цепочке не оставляла пространства для разночтений и дополнительных пояснений, как и оленьи рога на инсигнии дознавателя. Не дожидаясь приглашения, Ханс сел, положил шляпу на стол, прислонил меч к стене и не мигая уставился на собеседника без малейшего намека на дружелюбие. Если охотников не любил простой люд, то дознавателей не любил вообще никто, даже другие охотники. Потому что дознаватели суть охотники на охотников, а быть дичью - штука неприятная. Сегодня они работают вместе, а за кем этот тип придет завтра? За Хансом? Арлеттой?.. Ханной?
-
Ах, какое описание внутригородских клубков змей! Аж до мурашек пробирающее!
-
Здорово! Особенно городок под одеялом благочестия классно вышел!
-
Ханс может менять фамилию с "Вернер" на "Роршах") ссылка
-
Ханс конечно колоритный тип, нравится 🔥
-
Чувствуется охотничий опыт)))
-
Чем-то напомнило сходу памятную фразу Холмса про то, что «в самых отвратительных трущобах Лондона не свершается столько страшных грехов, сколько в этой восхитительной и веселой сельской местности»
А так… интересно будет работать с таким персонажем, да, интересно…
-
За восприятие города!
|
|
|
|
Сания процарапала ногтем по карте маршрут "Остин-Остроги", глубоко вздохнула и выдавила из себя улыбку, взглянув снизу вверх на спутника.
- Погоди, свернуть всегда успеем. Нужно кое-что проверить. Тут, понимаешь ли, такое дело... - её взгляд, следовавший за мускулистой рукой Леви, поглаживающей Полковника с удивительной для вояки нежностью, невольно потеплел. Вставая, она улыбнулась стрелку опять, на этот раз от души.
- Карты ошибаются, ты прав. Но это всё-таки карта Корпуса, будь она неладна, - объяснила Сания, затем добавила с сарказмом: - Если верить ей, ты уже часа четыре как полощешь горло в трактире в Острогах. Если в этой дыре имеется трактир, в чем я имею честь усомниться.
Она снова нырнула в седельную сумку и вынырнула с карандашом в руках и двумя кусочками сахарку для лошадей.
- Заслужили, ребята, держите!
- Леви, клянусь задницей Корнишона, мы ехали на север, как и следовало! А заехали не пойми куда. И это странно. Сдаётся мне, дело не в карте.
- Глянь-ка сюда! - Неловкий взмах фонаря нечаянно послал луч света Леви прямо в глаза, на мгновение ослепляя.
- Ой, прости. Смотри-ка. Мы проехали около 20 миль с полудня, - она говорила, снова склонившись над картой и очертив круг от некой точки, в которую теперь тыкнула пальцем для наглядности. Работа, казалось, немного успокоила её.
- Вот, видишь. Если бы мы заблудились каким-то чудом, то в какую сторону бы не уехали, всё равно бы оказались где-то в приделах этого круга. Понимаешь? Тогда осталось бы найти какой-нибудь годный ориентир, чтобы понять, где именно. Только, я почти уверена, что мы не заблудись. То есть, заблудились, конечно, но не потому, что нечаянно свернули не туда или карта врёт. Леви, здесь дело не чисто! - в голосе Сании зазвучал энтузиазм, такой поворот, очевидно нравился ей больше, что собственная ошибка.
- Нам, пожалуй, ничего не остается, как отправиться по этой дороге. Ты опять прав, - она улыбнулась спутнику в третий раз и кивнула, запоздало соглашаясь. - Только у меня нехорошее чувство, что нас на нее заманили. Очень уж настойчиво приглашают. Так что, боюсь, с местными могут возникнуть проблемы. Будь настороже.
-
Хорошие слова, и клятвы правильные!
-
Отличный отыгрыш, Сания живая и яркая!
|
-
Воздух, недобрый, плотно пропитанный чарами и проклятиями, казалось, можно было потрогать и брезгливо отбросить на белеющий снег. Колоритное описание, яркое и заставляющее опасаться происходящего еще пуще, чем раньше.
|
Леви никогда не слыл большим интеллектуалом. Вполне заслуженно, как он сам признавал. Мозги его ещё с детства шевелились нехотя, с большим скрипом усваивая науки во времена обучения в Чертогах. Мальчишкой ещё, в те времена он невыносимо скучал на занудных уроках со строгими учителями, и ему не терпелось поскорее дорасти до отработки приёмов на манекенах, учебных спаррингов и прочих профильных занятий - уж там он себя покажет, ещё как! Большинство усвоенных знаний в его голове выветрилось, а остаток добила амнезия, так и не долеченная до конца. Но вообще-то, тупым он не был - скорее, недисциплинированным. Не умел он заставит себя думать и анализировать что-то, что ему совсем неинтересно. К чему, по мнению Леви, Королевскому Охотнику нужно учить, какой там по счёту Карл в каком бородатом году какой именно подписал Великий Статут? Ну, или там, в какой точке отрезка встретятся два летящих навстречу друг дружке с разной скоростью гуся? Или что надменный сальноволосый учитель получит, если смешает корень златоцветника и настойку полыни? Или что там на самом деле означает крылатая фраза "Aquĭla non captat muscas", и прочая такая чушь? Дело охотника - убивать всякую нечисть, дайте уже чертов меч, а лучше ружьё! А все эти знания лишь захламляют его голову, словно старый чердак. Вот и не задерживались в симпатичной ветреной голове Леви никакие ненужные, по его мнению, знания. Но, так-то, ум у него был, и даже воинская служба за полтора года не смогла ничегошеньки с этим поделать. И умом этим Леви пользовался. Он думал.
Да, думал. Всё это время, с самого начала думал, ещё когда только-только прибыл в Остин, дожидаться неведомую напарницу. Думал даже тогда, когда уместил у себя на коленях ладную девку, разносчицу в этом трактире, и шептал ей в самое ухо что-то такое, от чего она неприлично-громко хихикала и деланно, без всякого усилия, отпихивала бравого экс-карабинера от себя. Думал, даже несмотря на то, что в голове шумело от выпитого, а на столе перед ним, словно солдаты на смотре, выстроилась уже целая шеренга опустошённых деревянных кружек. А думал он вот о чём - уж до чего скорбная ситуация была с его памятью в последнее время, а всё ж не припомнил он такого случая, чтобы на дело отрядили сразу семерых охотников. Обыкновенно за глаза хватало двух-трёх - к чему больше-то? На четверых-пятерых и награда плохо делится, тем более что приходится отстёгивать половину Корпусу, так что чтобы послали больше трёх - это должно крепко запахнуть жареным. И что же такого случилось в этом их Гримфолде, что понадобилось сразу семеро? В подвале местной церкви завёлся сам Верховный Архидемон, повелитель Преисподней, и искушает местного священника злоупотреблять церковным вином? Шутки шутками, но рациональная сторона личности Леви вполне находила в таком раскладе повод для тревожного звоночка.
И всё же, Леви не тревожился - не имел такой привычки. Более того, даже предвкушал нечто интересное, что станет проверкой для его навыков. По правде говоря, руки-то у него чесались уже давно - всегда хотелось, фигурально выражаясь, прибить над камином башку какой-нибудь особо крупной дичи, чтоб было чем гордиться. Понадеялся вот недавно на вервольфа, про которого нарассказывали столько небылиц, а там... Эти волки лишь раздразнили впустую его адреналиновый голод. Суеверные селяне, по большому счёту, могли бы и сами справиться с десятком серых шавок, которые навели на них столько страху. Ну, зато они всё равно заплатили, хоть Леви и честно сказал, что никаким оборотнем там и не пахло - честные люди, и принципиальные, редкость в такое лихое время. Пребывать подолгу в задумчивости Леви тоже привычки не имел. А зачем? Думай - не думай, бойся - не бойся, а приказ выполнять надо. В этом и у армии, и у Корпуса была полная моральная солидарность. А покуда его не погнали в очередную забытую Единым дыру, можно было развлекаться дальше. Времечко летело, как птичка, полученный гонорар стремительно таял, а Леви выигрывал уже пятое состязание в "кто кого перепьёт" с местным мужичьём. На выигранное - тут же покупал пива для всех посетителей таверны. Трактирщик-то, небось, будет этот день ещё долго вспоминать - обогатился как никогда.
Когда прибыла Сания, Леви уже был удручающе-трезв. Это было раннее утро, деревня по большей части ещё спала, Леви лечил утреннее похмелье, плавно переходящее в новый этап пьянки. От гонорара к утру остались лишь гроши, которые он уже обратил в холодный, только что из погреба, кувшин с элем. Санию он ждал давно, ещё с момента, как услышал от координатора слово "охотница" - уж больно любопытно ему было, а красивая ли. И да, красивая, просто-таки столичная леди из высшего света! Чистое личико, ухоженная кожа, большие голубые глаза, а фигурка... О, что за искушение! Ну Леви-то сразу перья распушил, как полагается - как привстал, как улыбнулся самой обворожительной из своих улыбочек, как приподнял свою карабинерскую треуголку в галантном жесте, мол, так и так, не иначе я умер и попал в рай, что передо мною предстало такое ангельское создание... А дальше было одно разочарование. Сидеть и пить с ним Сания(так охотница назвалась) отказалась наотрез - вот прям сейчас ей подымай задницу, ружьё под мышку, и бегом марш в седло. И ни лесть, ни комплименты не действуют - девица знай себе краснеет, отворачивает разрумянившееся личико, а потом берёт себя в руки, сдвигает свои ладные бровки к переносице, хмурит взор и строго так требует не тратить время. Это же надо - из всех девчонок, служащих в Корпусе, именно ему попалась такая зануда и такая недотрога!
Ну, делать нечего, пришлось собираться. Торопливо допив из кружки и ещё отхлебнув из кувшина, Леви был утащен прочь от стола, на улицу, где всё-таки пришлось лезть в седло, верхом на старину-Полковника. Как отъехали от Остина, Леви попробовал вновь начать непринуждённую беседу. Получилось неплохо, первоначальное впечатление о Сании немного выправилось. Всё-таки не зануда. Не затыкает Леви на каждом шагу, слушает, в нужных местах восхищается, в нужных смеётся. Только вот всё равно недотрога! Чуть только попробуешь "прощупать почву" - а она сразу дичится. Разговор прерывает, лошадку свою пёстренькую пришпоривает, и проезжает чуть вперёд, дескать, мне ваше общество более неинтересно. Леви какое-то время молчит, конечно, и позволяет обоим ехать в тишине, но потом всё равно становится слишком скучно, и он снова выдаёт нечто типа "а зябко сегодня, леди Сания, не находите?" - и светский разговор начинается вновь.
Так охотники и скоротали первые сутки пути. Когда к концу подходили вторые, Леви уже рассказал Сании примерно половину своих забавных армейских историй(в них частяком фигурировали всякие неприглядные стороны жизни), и в процессе успел выдать с два десятка комплиментов разной степени приличия. Он знал, какая будет реакция, но как раз это и находил забавным - уж очень потешно было выводить скаутку из душевного равновесия в те моменты, когда она совершенно этого не ожидает. Но когда начал наступать вечер, поводов для смеха становилось всё меньше, а всяческие разговоры как-то сошли на нет. Сания всё больше беспокоилась, всё чаще и внимательнее рассматривала карту, вертя её и так, и эдак. Леви поначалу тоже подшучивал, но постепенно и ему становилось не до смеха.
Когда же Леви увидел дерево... Он бы сам себе в этом никогда не признался, но ему стало не по себе. Сколько бы он там ни подшучивал над Санией последние пару часов, он отдавал себе отчёт в том, что скауты вот так вот просто не ошибаются. Если уж по непрофильным предметам посачковать было можно, то свою специальность охотники, хошь-не хошь, а изучали досконально. Леви ещё не понял, как именно и в какой момент, но уже чуял, что парочка охотников попала в какой-то переплёт, из которого совершенно неясно как выпутываться. Но именно поэтому Леви натянул на лицо свою извечную расслабленную улыбочку, чуть обгоняя остановившуюся на дороге Санию. – Неужели, леди Сания, вам настолько понравились здешние красоты, что вы специально решили проехать в этом месте дважды, чтобы ещё раз увидеть сей прекрасный пейзаж? – С деланной чопорностью произнёс он, полуобернувшись к напарнице и придержав пальцами кончик треуголки. Слово "прекрасный" он прям выделил иронической интонацией. – Потому что, если мы не заблудились, больше у меня объяснений нет. Однако, взглянув на Санию, Леви понял, что сейчас ей не до глупых и немного издевательских шуточек. Девушка уже в сердцах бросила свою карту в землю, хотя до этого очень ею дорожила, и даже не давала Леви держать её в руках дольше пары секунд. – Спокойно. Не нервничай. – Леви попытался немного успокоить раздражённую охотницу. – Это же север, дьяволова задница как она есть. Когда тут последний раз был какой-нибудь картограф? Неудивительно, что карта устарела и по ней никуда толком не выедешь. Когда я служил в армии, у нас в штабе вообще все карты были устаревшие. Вот из-за этой чёртовой карты мы и заплутали. Но это же ерунда. Пустяки.
Леви подошёл поближе к охотнице, держа за поводья своего коня и поглаживая его по морде. - Дороги тоже просто так не появляются. - Рассуждал он вслух. - Обычно они ведут к тем, кто их протоптал. Куда бы мы ни пошли, куда-нибудь всё равно придём, а там уж сориентируемся. Мы же в прошлый раз влево повернули, так? Ну в этот раз свернём вправо. Может, и правда спросим дорогу у местных.
-
🔥
-
Хороший охотник, яркий такой и живой)
-
Мощный пост! Встала ночью водички попить и зачиталась!
-
У Леви шикарный живой и яркий концепт, а отыгрыш сходу ухватил атмосферу контракта 🔥
|
Сказать, что Шамси испугался – ничего не сказать! Рубишь их, рубишь, а они чего-то... не умирают! Как в кошмаре! Не то чтобы он когда-то видел, что бывает с человеком от удара сабли, но не так он представлял себе это, совсем не так! Зато и сомнений никаких не было, и преодолеть внутреннее сопротивление, от того, что надо ударить саблей по чему-то, похожему на человеческое – руке, шее, голове – оказалось просто. Такие эти гули были отвратительные! Всё как-то быстро завертелось, не было времени ни подумать, ни придумать план! Какой тут план! Игра в салочки со смертью! А ну как схватят и утащат, что тогда!? Остервенело отмахиваясь, он чувствовал горькую обиду на сбежавших Мусу и Махмуда! Дети осла и обезьяны! Как могли они бросить своих товарищей! Но очень скоро он узнал, как: когда им с Джавадом пришлось бросить Захеддина на растерзание чудовищ. Сам не свой от борьбы, от потери друга и от смертного страха, от жестоких царапин, оставленных шипами, Шамси вдруг понял, что остался один, и что самый громкий звук, который он слышит – это собственное тяжелое дыхание и стук сердца.
Отчаяние овладело им. Он прислонился к стене, сполз по ней и обхватил голову руками, думая, что же теперь делать... А что было делать!? Не могли же они его спасти! Что теперь скажут его родители!? Хотя... эта проблема, кажется, могла подождать. Тут до утра дожить бы.
Решив, что уныние во время беды – самый плохой из помощников, Шамси кое-как взял себя в руки и побрел на ворчание тварей. Этот шаг тоже дался ему нелегко – самому идти навстречу врагам, с которыми только что не справился? Но выбирать не приходилось. Толстяк-Джавад так смело дрался! Неужели оставить его одного с чудовищами?! Тогда он, Шамси, точно будет, как Муса с Махмудом. Вместе сражались, значит, и вернуться надо вместе, ну, хоть попытаться. Рассуждая так, Шамси приободрился, решился и полез в лаз.
– Ай! – вскрикнул он, когда понял, что перед ним еще какое-то чудовище. Про гулей он хотя бы слышал! А это что? Получеловек-полузмея! Он выставил перед собой саблю, потом замахнулся ею, решив, что прежней ошибки не совершит, и этому чудовищу сразу отрубит голову. Но не смог ударить. Виной тому был мирный, почти сонный голос, и черты лица, которые ничем не напоминали гулей. Разве может кто-то настолько прекрасный, быть воплощением зла? Шамси решил, что нет. Он опустил саблю. – Как тебя зовут? – сказал он. – Ничего я не хотел у тебя отнимать. Мы с друзьями думали, тут есть сокровища, которые давно никому не принадлежат. А нашли только проклятых трупоедов. Ему вдруг стало стыдно, что он вломился в чей-то дом и устроил переполох. "Маленький сарбаз", так и есть. Мальчишка. – Вообще-то меня зовут Шамси, – сказал он, ещё ниже опуская саблю, но убирать пока что не стал. А то вдруг она ядовитая? – Прости, что я разбудил тебя. Один мой друг уже погиб, а другой потерялся, когда мы убегали от гулей, я искал его и случайно залез в твоё... в твой дом. Разве ты не боишься жить с ними бок-о-бок? И как тебя зовут?
"Я разговариваю с женщиной-змеей," – подумал он. – "Как в сказке. И мне никто не поверит, если я выберусь отсюда живым." Потом он одернул себя: "Мне не разговоры надо разговаривать, а Джавада идти спасать... Только я все равно не знаю, ни где он, ни как ему помочь, ни как выбраться отсюда. Может, она знает?"
– Я таких, как ты, раньше не видел. Ты ядовитая?
-
Решив, что уныние во время беды – самый плохой из помощников, Шамси кое-как взял себя в руки и побрел на ворчание тварей Разумно, достойно, мудро - Шамси показал себя правильным юношей: не мальчиком уже, и не хвостом ослиным.
|
На предложение Томми не разделяться никто особо внимания не обратил, но, может быть, это и к лучшему. Идея разведать обстановку и спланировать дальнейшие действия, а не шляться от одного островка мусора к другому всей толпой, высматривая рыжего коротышку, была вполне здравой, так что совсем неудивительно, что пришла она не в его голову. Сам юноша, правда, не сразу понял, что происходит, и дернулся было следом за Оуэном, но быстро сообразил, что остальные виккенцы остались у дверей и так остался стоять чуть впереди группы, посматривая то на обсуждающих, что делать дальше, «своих», то на размытые тени кучкующихся в глубине трюма «местных», не проявляющих пока желания познакомиться с новенькими поближе. Пока.
Обратно подошёл только когда все снова собрались вместе и пришло время принимать хоть какие-то решения. Что, будем честны, оказалось совсем непросто, так как единством мнений у них не пахло ни до возвращения «разведчиков», ни после. Обычно тихий Септ агитировал идти драться на ножах с братьями Шакли, которых было аж четверо, и с которыми им вообще посоветовали не связываться, Айлинн свою мысль высказывала так быстро и витиевато, что Молчун никак не мог за ней поспеть, а Эдвас вроде как был готов убивать и тиранить, но так ничего конкретного и не предложил. Кеннет с Оуэном хотели собрать мусора на свой собственный мусорный плот, что, по крайней мере, было целью достижимой. Наконец, младший Неттл решил пойти прогуляться и «послушать дяденьку», будто ему десять было, а не шестнадцать, и вся ситуация его не очень то и касалась.
- Септ, ты без обид, но я тебя в стенке-на-стенку на день весеннего солнцестояния не видел, - беззлобно пробормотал Томми, поглядывая на молодого священника незаплывшим глазом. - Да и Эдваса, если на то пошло, тоже. Так что драться, получать кулаком по морде и нож в бок не вам, а мне и, наверное, Оуэну. И, не знаю уж, как на это Оуэн смотрит, но у меня с четырьмя здоровенными мужиками драться вообще охоты нет. Совсем.
- Если они на нас попрут - это другое. За хорошее дело можно и по лицу получить, и перед ножом не струхнуть, но жизнью рисковать ради сраного плота - это не по мне. Плот можно и самим смастерить, если всем вместе за дело взяться.
Закончив непривычно длинную для себя речь, Молчун отступил чуть назад и снова стал поглядывать в сторону остальных заключённых. Мало ли, что тем в голову придёт, а он все, что хотел, сказал уже. Или, если быть совсем честным, почти все. Все важное сейчас, по крайней мере, Утаил только то, что какая-то его часть была готова пойти по предложенному Септом пути. Готова выплеснуть всю накопившуюся боль и злобу на кого-то другого. Вцепиться в ближайшего рыжего здоровяка и рвать его до тех пор, пока тот не затихнет. Залить трюм кровью доверху. Рассказывать об этом товарищам он, конечно же, не собирался.
-
+
-
Рассказывать об этом товарищам он, конечно же, не собирался. В тихом омуте, как говорится...
-
Томми выглядит опорой группы. Не лезет на рожон - но на него всегда можно положиться.
|
По мере изучения трюма Оуэн укреплялся в мысли, что без собственного плота здесь делать нечего. А вот первоначальное мнение о том, что его придётся отбирать, изменилось. Во-первых, здесь хватало кусков и обломков древесины и разного хлама. Большая часть из них, вероятно, никуда не годилась, но собрать что-то, держащееся на плаву, можно было попробовать. Но главный аргумент был иной. Полукровка испытывал серьёзные сомнения в том, что они справятся вот так, сходу. Подтвердились эти сомнения и когда перед разведчиками вынырнуло гигантское разумное насекомоподобное нечто. Парень едва сдержался от нападения, - настолько внезапно и неожиданно появился этот таракан. Вынырнул, схватил что-то и скрылся в местной жиже. Почти сразу пришла мысль - сколько здесь ещё водится подобных... Обитателей?
Наконец, завершив прогулку, разведчики вернулись. Кеннет закончил краткое описание местных красот, и Нэйт рванулся к проповеднику, вызвав у Оуэна немедленно желание схватить младшего Неттла за шкирку и макнуть в жижу. По счастью, парня успела перехватить Айлинн, сам же Оуэн немного сместился, перекрывая Нэйту путь. Убедившись, что тот не вырвался из объятий эльфийки, Полукровка заговорил чуть приглушенным, но жёстким голосом:
- Во-первых, здесь лучше не разделяться. В местной воде водятся какие-то насекомые размером с телёнка. Один всплыл прямо перед нами, схватил что-то и скрылся под водой. Если такой утащит тебя, я не уверен, что мы тебя выловим. Возможно, они разумны и не нападают на других, но проверять это на тебе глупо. Дальше, если мы разбежимся по местным группам, мы не сможем отслеживать и контролировать, что с кем из нас происходит. Если кто-то из вас считает, что местные будут к нам добры, - дело ваше. Но действуя исходя из таких мыслей, вы можете подставить не только себя, но и всех остальных. Первое, что нам нужно, - плот. Идти к кому-то на поклон и достраивать чужое место - плохой вариант. Мы не сможем нормально общаться рядом с другой группой. Отбивать чужой плот - затея ещё хуже. Во-первых, никто не любит тех, кто сходу начинает менять порядок. Мы не знаем, какие у местных договорённости. У рыжих наверняка есть нормальное оружие, у остальных, скорее всего, тоже, как минимум, самодельное. Как поведут себя тараканы, если мы начнём драку, тоже неизвестно. Сейчас мы без нормальной защиты, двигаться в местной жиже сложно, да и видно здесь плохо. Будут тяжелораненые - это как минимум. А местная вода наверняка заразна. И, что важно, нападем первыми - потом будет куда труднее говорить с остальными.
- Поэтому, - Оуэн прочистил горло и продолжил, - лучшим вариантом будет собрать местный хлам обломки и ящики и сделать из них плот для нас. Разбиваться в процессе максимум на две группы. Расположиться так, чтобы было удобно отбиваться, если придётся. И уже потом начинать... дипломатию.
-
Доводы Оуэна звучат очень взвешенно - прям приятно слушать.
-
Оуэн в нашей разномастной пати холодный тип, но самый рациональный. Ну и да, за реакцию на таракана в посудной лавке спасибо, а то кто-то должен был поднять эту тему)))
|
|
-
У Нэйта, конечно, шило в одном месте, а в голове - без царя.
-
Вообще у Нейта вырисовывается интересный такой специфический образ. Я не знаю, куда оно придет, я не знаю, сделает ли это жизнь партии тяжелей, но я точно знаю, что это сделает ее интересней.
-
+
|
|
– Да делайте с этой нашей купчей что хотите, – сказал Гилмор. – Лошадь все равно издохла. Купчая теперь только для растопки и годится. – А сумму мы сами впишем. Вы не беспокойтесь, её часто в последний момент же вписывают. – А чего нам потом копаться? – спросил Эванса Гилмор. Тот замялся. Потом они послушали твои условия насчет сотни. – Ладно, – сказал Эванс. – Сто долларов согласны. Но тогда без десятки вперед, мисс. Вы нас тоже поймите. Нам-то резона никакого вас обманывать, а вы нас можете все же. "Коллега" толкнул его локтем. – Мой партнер не хотел вас обидеть, мэм. Просто так надежнее. Мы вам заплатим, только не сто, а девяносто. Нам так удобно будет, а вам хватит, я чувствую. – А че ты жмешься? Давай сто заплатим мисс. Ей вон деньги нужны. – А как мы... – Ой, из моей вычтете, ей богу. Слушайте, мисс. Мы вам заплатим сто. Просто тогда уже сразу после дела. Как обедалем, так сразу и заплатим. В ресторанчике нас подождите в отеле вашем. К полудню приходите туда. Мы быстро дело сделаем и там же вам заплатим. – Ну, соглашайтесь! В их словах был резон. Когда ты согласилась и вы пожали руки, они сказали: – Сумму напишите такую: три тысячи шестьсот долларов. Тут они переглянулись и стали посмеиваться. – Вот мы дураки! – сказал один. – Там же цена за каждую лошадь и каждого мула в перечне есть. Ты тоже этого не заметила. Потом проверила сумму, так и выходило – три тысячи шестьсот долларов.
Дело прошло как нельзя лучше. Несмотря на плохой свет и не самое лучшее перо, ты написала им такой документ, что любо-дорого посмотреть. Произведение искусства! Его даже захотелось никому не отдавать, а повесить в рамочку и наслаждаться его видом. Одна незадача – стены у тебя не было, на которой он бы так хорошо смотрелся. И дорога к обретению этой стены лежала, видимо, через сто долларов, которые должны были передать тебе два джентльмена с небезупречными манерами и дурными намерениями.
На следующий день ты "пошла отобедать в ресторан". Там они тебя и встретили, у Эванса была фальшивая борода, неплохо, кстати, сделанная. Так бы и не заметила. Она скрывала родинку на щеке. Спросили только: "Готово?" Все было готово. Глянули. – Комар носа не подточит. С ними был еще какой-то детина. – Он вот посидит с вами, чтобы вы не беспокоились, мол, мы уйдем. Все честно, мисс.
Они ушли. Ты видела сквозь застекленные двери ресторана, как они что-то попросили у консьержа, потом потопали наверх по лестнице. Детина молчал. Немного погодя вернулись. Гилмор тихонько сунул тебе деньги, сложенные вчетверо. Посмотрела – правда сотня.
– Удачи, мисс. Не задерживайтесь в городе, – сказал Эванс тихонько. И они ушли. Было слышно, как несколько лошадей поднялись в галоп на улице. Выходит, лошади у них тут же были. Сто долларов! Сто долларов. Сто долларов – это даже лучше, чем... Это лучше, чем почти всё. Можно отдать долг мистеру Огдену. Можно отыграться. Можно, кстати, просто уехать отсюда и попытать счастья в другом месте. Можно, пожалуй, даже и до Денвера попробовать добраться. А что?
Но что-то, наверное, природное любопытство, заставило тебя пойти на шаг, который таил в себе ловушку. Тебе захотелось посмотреть – какой-такой из себя этот болван, мистер Гордон из Миссури? Ты понимала, что если он проездом (а скорее всего так), то сейчас он спустится в лобби из номера, где они всучили ему эту купчую. Лэроу учил тебя хорошо, и ты готова была побиться об заклад, что узнаешь по выражению лица человека, который стал счастливым обладателем лошадей и мулов на такую солидную сумму. Ничего опасного в этом не было.
Ничегошеньки опасного. Просто дама сидит в лобби. Какая кому разница зачем? Дилижанс, йопт, ждет. Отдыхает после обеда. Ты вышла в лобби и села в кресла.
И узнала его по лицу.
Никакой это был не мистер Гордон. Это был... семнадцатилетний паренек-ковбой, с выражением облегчения на лице протопавший по ступеням своими каблукастыми сапогами. Нос у него был припухлый и красноватый, над левой бровью ссадина. Было понятно, как дважды два, что деньги это – не его, и что его сейчас нагрели двое пройдох, знаешь как? Ну... не так, конечно, как тебя на днях, но ненамного менее жестоко. Три тысячи шестьсо... ДА ОН РАСПЛАЧИВАТЬСЯ БУДЕТ ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ ЖИИИИИЗНЬ, КИНА! Это если сумеет сберечь доброе имя, если у него есть друзья, которые от него не отвернутся, после того, как станет известно, что юноша украл три тысячи шестьсот долларов. Потому что что еще они там в Миссури этом про него подумают, когда обнаружится, что купчая – вот она, только поддельная (ты все же первый раз старалась), и уж точно мистер Шеппард скажет, что ничего такого не скреплял! Он адвокат, он знает, как это доказать... А может быть, паренек этот испугается и убежит в другой штат и будет там красть лошадей, чтобы прокормиться. А может, в тюрьму попадет. Годика так на три-четыре, ага. А потом выйдет... совсееем другим человеком.
Но... тебя ведь это не касалось! Не ты ему фальшивую купчую впаривала, ведь так? Ты не виновата. Как там? "От этого я не стану бандиткой с большой дороги или злобной мошенницей…" Пфф! Конечно, нет, Кина! Какая же ты-то злобная мошенница! Ты просто просьбу выполнила, перышком поводила – да и всё. Жаль, что так получилось, но твоя вина-то в чем?
Ни в чем. Спроси десять Кин МакКарти, правильно ли ты поступишь, если сейчас промолчишь, и уж наверное все десять помнутся, и скажут, что правильно! Правильно. И потом, а кто сказал, что этот паренек – хороший человек? И предположим, вот что ты скажешь ему? Простите, вас тут обжулили, вы бегите там сами ищите их, у одного родинка на щеке. Можно и так. Только к Гилмору с Эвансом тоже нехорош получится – сто долларов взяла, а сама их выдала. Тогда получается, твои сто долларов надо тоже отдать что ли?
Ты не успела ничего ни сказать, ни сделать, прежде, чем он спросил у стойки, сколько должен за комнату.
И вот тут ловушка-то и захлопнулась. Он говорил с таким сильным ирландским акцентом, что поневоле вспоминался дедушка Хоган, и старый сарай, и бадья у колодца, и "шомызатица" и "нунывай, Кина". И еще бар "У Фредди". И касса взаимопомощи, которую ты безуспешно пыталась организовать. Никто в неё сбрасываться не стал. Фредди тогда сказал: "Не сработает, Кина. Не потому даже, что пропьем. Хотя пропьем. Но не в этом дело. Нам беду видеть надо. Вот когда беда, мы последнее отдадим. Но когда не видно беды... мы все бедовые, такой уж народ. А может, нам самим этот дайм нужнее будет, а? А мы отдадим непойми кому, неизвестно на что. Ты лучше если видишь беду – тогда и помоги, хоть пятицентовиком. Я видел, как пяти- и десятицентовиками ирландцу в поезде двадцать долларов насобирали. Это вот больше по-нашему будет." Потом помолчал, как будто недоговорив. Хмыкнул невесело и нехотя добавил: "Ладно, Кин, чего там. Это нам с братом и насобирали. Это я со шляпой шел по поезду, дырку в ней пальцем затыкая, чтоб монеты не высыпались. А ты думаешь, я всегда бар свой имел? Не-а. Всякое было. Есть что забыть. Кофе будешь пить?" И принялся натирать стойку, глядя в сторону, чтобы ты не заметила слезы в глазах. Брат его, ты знала, умер еще мальчишкой.
А тут беда-то была самая что ни на есть, только можно было её предотвратить...
А, может, я неправ? Может, не было никакой ловушки. Ну, ирландец. Ну, мальчишка. Пускай жизни поучится. Ты-то её тут в этом городе хорошо поняла, пусть вот он тоже поймет.
Или не надо так? Вопрос, на который никто кроме Кины МакКарти не ответит.
|
Кеннет и Оуэн начали осторожно обходить трюм, пытаясь оценить обстановку.
Трюм занимал довольно большое пространство, где-то сотню футов длинной и пол-сотни шириной. Посередине он был разделен поперечными ребрами, примерно на три больших части, хотя сами ребра едва торчали из воды. Некоторые островки были закреплены к ним, чтобы держаться на плаву.
Крупных островков было четыре. Один, плот из широких досок, закрепленный у ближайшего ребра, содержал четырех человек. Судя по схожим лицам, рыжеватым бородам с бакенбардами и комплекции, это были те самые братья Шакли. Оуэну, который лучше видел в темноте, бросилось в глаза, что по комплекции и цвету кожи они отличаются от большинства обитателей Касторэджа, что они видели, и больше походили на деревенских жителей, таких как они сами. Братья оживленного что-то обсуждали, ели сушеное мясо. У лидера, здорового мужика под два метра, с собранными в хвост волосами, под изорванной в лохмотья тюремной робе был повязан пурпурный шарф. Приглядевшись, Кеннет и Оуэн увидели у него какую-то бутыль.
Когда показались новички, братья внимательно изучили их с минуту взглядом, затем продолжили свое застолье.
На другом, довольно большом плоту из скрепленных ящиков сидела другая группа. Часть из них, пятеро, выглядели прожжеными уголовниками, со шрамами на лицах и татуировками, но они явно слушались человека, который на первый взгляд совершенно не был похож на преступника. Это был высокий, худощавый мужчина средних лет, сидевший, сложив ноги. С удивлением, Оуэн заметил, что он носил очки. Его соратники тесно его окружали, но от Кеннета и Оуэна не укрылся лучик света. Похоже, у этих людей был какой-то фонарь или другой источник света.
Двое викенцев пошли дальше, перебравшись через ребро. На нем сидел одетый в абсолютно оборванные лохмотья человек с погруженными под воду ногами, бормотавший под нос что-то невнятное. В отсветах от лампы сверху виднелись люди, держащиеся за бочки или ящики, пытающиеся ухватиться за ребра. Некоторым удалось собрать из обломков небольшой плот, на которым хотя бы можно было сидеть, свесив ноги в грязную воду. На Кеннета течением, создававшимся от раскачивания корабля на волнах реки, вынесло тело, которое просто плавало на спине в мутной жиже. Что это не труп, полурослик выяснил, когда наткнулся на него, и тело разразилось приступом брани.
На кривоватой конструкции из едва скрепленных обломков бочек, ящиков и досок сидели несколько индивидуумов. Один был похож на полуорка, хотя потоньше сложением, с вытянутыми руками и ногами. Другой выглядел с виду человеком, но лицо его было каким-то странно-сплюснутым, напоминая свиное рыло. Рядом сидели полурослик и гном.
На последнем плоту, ближе к другому концу трюма, сидел мужчина с выбритой тонзурой, напоминавшей отца Громвелла. Он был одет в совсем рваные лохмотья. Руки его были покрыты даже не столько татуировками, сколько шрамами, изображающие символы Святой Матери и какие-то письмена, на спине были следы от плетей. Он сидел на ящике и бубнил молитвы перед склонившейся на коленях паствой из трех человек.
Внезапно прямо перед Оуэном из грязной жижи вынырнуло существо, похожее на таракана размером с теленка. Никого из заключенных его появление не удивило, не вызвало интереса. Таракан что-то прострекотал, махая своими усами, схватил челюстями плавающий в воде кусок какой-то субстанции, после чего поплыл куда-то в темный угол.
Наконец, в дальней части трюма, обнаружился полурослик, сидящий на плавающем ящике. Он был один, но остальные заключенные держались от него на почтительной дистанции. Рыжие волосы были заляпаны грязью, но под описание он подходил.
На дальнем конце трюма на высоте где-то 20 футов над уровнем воды был мостик и другие ворота. Судя по всему, оттуда охрана могла спуститься вниз, если потребуется, с помощью веревочной лестницы.
Большая часть заключенных оглядела новичков и продолжила заниматься своими делами.
-
Какие колоритные зэка, однако!
-
Колорит!
-
+
-
Необходимые детали необходимы. И хороши. И аборигены Язвы - та еще жуть.
|
Ответ Бьянки, совершенно очевидно, не рассеял недоумения Командоры. Говоря откровенно, она сейчас не очень хорошо понимала, что, собственно, делать вот с этой залезшей по колено не в свое дело гражданской - опыт общения внутри храмовой и армейской иерархии не давал ответа. Кисть Самины дернулась было ладонью плашмя к земле в странном движении - Иоланде показалось, что та хотела демонстративно махнуть рукой, но в последний момент сдержалась, поворачиваясь уже к Росите. И, когда рядовая произнесла имя Элиссы, на лице Командоры впервые промелькнула тень удовлетворения - она кивнула, очевидно, радуясь тому, что именно следопытке довелось оживить и выслушать первые слова Искры. А вот когда солдатка упомянула имя Жанетт - Самина на мгновение скользнула взглядом по Кире. И храмовница вспомнила. Вспомнила, как на сегодняшнем совещании, проясняя масштабы потерь и пытаясь выяснить, сколько же профессиональных воительниц, не мобилизованных, осталось в строю, самозваная главнокомандующая спросила:
- А что у нас с деревенскими гарнизонами? Вроде бы кто-то поспел к началу сражения?
- Да, полусотня Жанетт с Лощины, - ответила берберийка-кавалеристка с изуродованным лицом, представившаяся как Джамала. - Только их всех на копья насадили. Те уроды в зеленом, которые орали "За Домен!" Нас они только флангом зацепили, а девчонок - их всех в землю втоптали...
Поморщившуюся в очередной раз от боли ротную поправила Дальфина:
- Не факт, что все убиты, но да - как подразделения полусотни больше нет, это точно.
- Дерьмово, - отозвалась Самина. - Ладно, кто у нас еще по списку имеется?
***
В общем, после новости об Элиссе Самина как-то успокаивается, и уже с деловым интересом осматривает шрам Роситы, терпеливо кивая в такт пояснениям жрицы.
- Таааак. Вот это уже интереснее. Вот с этим уже можно работать, - слова Командоры звучат как эхо каких-то совершенно непонятных покуда мыслей в ее голове. На предложение Киры она отвечает отрицательно:
- Нет нужды. Элисса - женщина умная, у нас с ней были кое-какие общие дела, а Милана во всем ее сестринским умом живет, они лишнего не сболтнут, я уверена, - Иоланда понимает, что Самина и в самом деле отлично знает следопытку, раз так легко просчитала ее реакцию там, в палатке. Начальниц самой Роситы она не упоминает по причинам, очевидным только для Киры, и храмовница догадывается, что Командоре сейчас настоятельно необходимо перевести тему с этого вопроса, дабы не шокировать и не деморализовать и без того выбитую из колеи военную.
Впрочем, вместо отвлекающего маневра Самина, кажется, предпочитает временное отступление: обведя взглядом собравшихся, она говорит:
- Так, оставайтесь пока на месте, нам с сестрой Кирой надо посовещаться, - и отводит подчиненную за пределы слышимости Сестер.
***
- То, что я тебе сейчас расскажу, - начинает Командора после явных колебаний, - Из ныне живущих и находящихся в своем уме смертных знаю только я, похоже. Так что пообещай мне, Кира, что и ты эту тайну унесешь с собой в могилу.
Сто лет назад Рамона и Аэлис предприняли поход в Брендею, где обитала в телесной форме одна очень древняя сущность - племенное божество бреннов по имени Корина. Митриане столетиями уничтожали ее последователей и истребляли саму память о ней и других богах ее пантеона, так что была надежда на возможность некоего союза между этой силой и Куполом - хотя бы по принципу наличия общего врага. Однако переговоры не удались - эта самая Корина заявила, что скорее примет развоплощение из рук митриан, чем станет сотрудничать с нами, нарушающими законы природы, что велят самкам ложиться под самцов... она была богиней плодородия, если что, так что результат неудивителен. Разговор был острым, дело едва не дошло до драки, но благодаря Аэлис удалось разойтись миром.
Однако, пока они говорили - эта самая Корина произнесла некое пророчество. Предсказание чего-то плохого, что должно было случиться с Куполом и с самими нашими Богинями. Подробности мне неизвестны, однако было, очевидно, в ее словах нечто, заставившее Рамону и Аэлис поверить. С тех пор их походы во внешний мир стали происходить куда реже, пока не прекратились вовсе - это многие уже заметили. И, когда случилась эта история со злосчастной Фатимой, Рамона сперва изъявила желание лично пойти в Скверный Лес и порвать пасть оборотню, но потом... потом мы решили организовать полноценный рейд, и его подготовка стала как-то затягиваться. И вчера Богиня поделилась со мной своими опасениями. Ее угнетало очень скверное предчувствие, и она опасалась за судьбу Купола. Поскольку мысли ее были поглощены оборотнем - она и отнесла свои предчувствия на его счет. Кто же знал тогда, что бояться стоило совсем другого...
А потом было вторжение, и Богини не могли не выйти на поле боя - даже знай они наверняка, что обречены. Столько времени береглись - и все зря... И я боюсь - самое плохое еще не случилось, Кира. Купол пока стоит, так что нам есть чего бояться. С этой девочкой и в самом деле произошло чудо, вопрос лишь в его природе. Видение может оказаться ловушкой. Капканом для Рамоны. Если эта информация проникнет под Купол, если Богиня узнает - никакие доводы, никакие наши мольбы не удержат ее от того, чтобы броситься туда, за наемниками и ларцом. Выйти из-под защитного барьера - и попасть под новый удар дэвов. Понимаешь?
Однако все может быть и правдой. Сочетанием случайностей и взаимных просчетов, что дало шанс рядовой Росите изменить нашу судьбу и историю. Отряд, конечно же, надо послать. Вот только проблема в том, что мы не имеем права отбрасывать и вариант с ловушкой. А значит, придется все делать в абсолютной тайне - и от Рамоны, и от Сестер, которым нельзя в полной мере довериться. Если митриане и в самом деле приготовили нам капкан - голову в него придется совать именно тебе, Кира. Других вариантов у меня нет.
-
Самина все-таки настоящая начальница, умеющая и думать, и принимать решения, и брать ответственность на себя.
-
Когда встречаешь упоминание знакомого НПС.
|
Ответом Поветрию был лишь громогласный смех Хора и выкрик Простачки. Без страха вышли они в свой последний бой, встав на пути у Зелёной Смерти. Усиленный стократ смех чародея заставлял воздух вибрировать, и если бы не новые силы, проснувшиеся в Броне – её бы чего доброго разорвало на части вместе с тварями, пришедшими из тумана. Но она стояла рядом с Героем в шутовских одеяниях, насмехавшимся над смертью, непоколебимая как Латник. А напротив них взрывались брызгами ядовитой дымки твари, пришедшие из-за окраины этого мира, оглашая громкими воплями долину – но эти вопли тонули в небытие, перекрываемые хохотом Хора. Казалось, не сдерживаемый теперь ничем и никем, он был готов стоять так вечно, отодвигая угрозу прочь. Лавиной рвались вперёд чудища, но их сметала его магия, отбрасывая прочь и не давая продвинуться по морозному полю ни пяди ближе. ... Но всё же, всё же их осталось двое, а как устоять двум, где не устояло уже пятеро? Проползло, прокралось, прорвалось Поветрие сквозь плотную звуковую преграду, схватило брошенное кем-то копьё, размахнулось и метнуло его с такой силой и яростью, что даже Простачка не успела встать на его пути. Зелёная Смерть нанесла страшный удар Хору, от которого он уже не оправился: ноги его подкосились также как у Латника, и он упал на колени, протягивая руки к чему-то позади мора... Хор заставил Поветрие пожалеть, если конечно оно вообще было способно испытывать чувства. В последний момент он высвободил все голоса, что были заточены в нём – даже свой собственный. Стократ усиленное эхо, в котором смешались теперь и плач, и смех, и боевой клич, и мольбы о помощи вырвалось наружу, и острыми лезвиями пронеслось сквозь ряды насекомоподобных чудищ, разрывая на куски каждую тварь. попавшуюся на пути. Казалось, Какофония Хора продолжалась вечность – постепенно стихая, снижая напор, пока наконец не затихло, и уже обычное эхо унеслось по горам куда-то прочь – вместе с истлевшим в одно мгновение телом чародея, чудака и Героя. На месте, где он пал, осталось лишь только маленькое, но приметное золотое колечко – для изящной руки той, кому он его так и не успел вручить, потому что голоса заставили его забыть об этом. И вот Простачка осталась одна. Одна, против орд Поветрия, хоть и мало было в ней от той Простачки, что начинала путь с Шестью. Теперь уж она могла больше – если бы она могла столько же раньше! Может, и не нужно было бы никому умирать? Но сейчас ей некогда было думать об этом, потому что на баррикаду, наспех сваленной из камней разрушенной крепостной стены, уже наползала первая моровая тварь, щелкая жвалами. Простачка смела её одним сильным ударом, отбросила прочь, обратно в туман из которого она вылезла, а навстречу ей уже ползло две. Она срубила и их, удивляясь, как легко и ладно в руке лежит теперь этот могучий топор, третью волну из четверых она отбила также легко... шестнадцать, тридцать, и всё больше, и больше... А Простачка всё стояла, не отступая, пока наконец не погребло её под грудой камней, которую обвалили на неё твари, подкопавшие баррикаду, и обернувшие силу стен разрушенной крепости против неё. Выточенные из гранита, куски крепостной стены погребли под собой защитницу, и Зелёная Смерть прорвалась через крепость Стражей, бурлящим потоком ринувшись дальше по долине... Ни Хор, ни Простачка уж не увидели, как загорелся последний маяк в столице. Прошёл целый день ещё после того, как Поветрие разрушило крепость до основания и начало пожирать Лимерик, пируя на его костях. Но оно не успело остановить ритуал: законы мироздания повернулись вспять, и яркое пламя хлынуло с семи башен, растеклось по воздуху в разные стороны, развеялось искрами по ветру, и каждая искра нашла ещё уцелевшие останки драконов в каждом уголке Дал Фиатах. Души драконов ответили на зов. Они возвратились из небытия, воспрянули от сна длинною в вечность, вдохнули жизнь в побелевшие от времени кости. И затопили мир огнём. 🎶ссылкаЛюди, в отчаянной попытке спастись, разбудили силы, которыми неспособны были управлять. Вернувшиеся Повелители Огня предали огню всё: и Поветрие, задрожав перед мощью настоящих хранителей этого мира, бежало прочь, спасаясь от силы, которую даже оно было не в состоянии поглотить. Ведь именно Огонь растопил когда-то чрево Праматери-из-Глубин, выпустив наружу силы, пребывавшие до этого в сладком сне в вечной темноте. Впрочем... последняя искра других богов, ещё теплилась в этом мире. В момент, когда сила первородного огня проникла обратно, эта искра, едва трепыхающаяся, будучи на грани затухания, впитала в себя эту новую, одновременно родную и чужеродную силу, усилив своё пламя. Когда Первый дракон пролетел над долиной, где раньше стояла крепость Стражей, испепеляя космических паразитов, курган из камней крепостной стены шевельнулся. Камни покатились с него прочь, один за другим, и в свете алеющего заката, в пылающем мире появилось новое существо, которое в будущем назовут Повелительницей огня. Опаленные крылья шлема теперь тоже напоминали рога на шлеме моровой вестнице; доспех сплавился в единое целое, превратившись в неразрушимую тюрьму. В этом существе уже ничего не осталось от Броны-Простачки: нет, она сгорела в ярком пламени, и переродилась в нечто столь же могущественное, сколь и бесстрастное. В следующие года она магией и мечом покорила Драконов, сделав их посланниками своей ярко пылающей воли. Усмирив их, она дала человечеству шанс: и в то же время отобрала у него Свободу. Люди сменили одних царей на одну царицу, которая стальной рукой правила многие века, и под её пятой склонились многие из народов Дал Фиатах. За спасение мира люди Лимерика – и не только они, дорого заплатили. ... Возможно, кто-то доберётся до долины Героев, и вытащит из камня могучий меч. ... Возможно, найдётся человек или иное существо, которое разыщет колечко Хора. ... Возможно, когда-нибудь неизвестный чародей или чародейка разгадают тайны, заключенные в Ледяном Древе. ... Возможно, кому-то передастся Взор Вестницы. ... Возможно, маска Молчуньи придётся ещё кому-нибудь впору. ... И, наконец, будут заново выкованы доспехи Латника. Тогда, может быть, правлению Повелительницы огня придёт конец.
-
Спасибо за игру.
-
Спасибо за игру! Заранее осознавая правила, получил тонну удовольствия, даже померев первым. Ну и следить за героизмом других и ужасами Поветрия было занимательно.
-
Шикарная игра!**
-
Это было офигенно! Задумка, подготовка, оформление, игра в целом! Спасибо!
-
Красивое, в меру пафосное, и безмерно интересное завершение истории!
|
|
-
Он так устал. Но упрямость, нечеловеческая упрямость, заставляет вновь перехватить обеими руками топор. Двинутся вперёд, навстречу первой волне напирающего тумана. Увидеть, как мгла оформляется в уродливых воинов, и с рёвом ворваться в поток, рассекая. Латник не сдался, он пока что не сломлен. Вот он - настоящий Герой с большой буквы, не сломившийся и несломленный.
-
F
-
AtlasAt-arms Can rest his weary bones The weight of the world All falls away In time
-
o7
|
Стоит после недолгой паузы Самине заговорить и задаться вполне логичным вопросом, как Иола негромко выдыхает. В самом деле начать нужно было с этого, а не ходить кругом; надолго женщина не позволяет себе находиться в этом состоянии: её можно было простить, учитывая, откуда она была родом. Ей даже кажется, что это и служит причиной, почему Командора говорит с ними мягче и проще, нежели чем с солдатками или рядовыми: откуда книжному червю знать процедуры и правильный военный слог? Иоланда уж открывает рот, чтобы ответить на вопрос воительницы, но негромкий голос бардессы перебивает её с мысли. Материнское беспокойство всплывает в сердце жрицы: если до этого заметить побледневшее лицо Бьянки и подкошенные ноги было практически невозможно в силу ситуации, теперь, на фоне всех остальных, её телодвижения едва ли уходили от внимательной Иолы. Она знает, что та не ищет её взглядом, полностью сосредотачиваясь на своей сестре, но окажись их глаза на одном уровне, то одна из сестёр увидела бы короткую, но подбадривающую улыбку служительницы. — Я покажу, — кивнув головой Самине, она дожидается, пока Искра отчитается, зовя её: — Росита? Я могу? Не видя нежелания со стороны девушки, она подзывает её к себе поближе, встав со стороны таким образом, чтобы и главнокомандующей Куполом было видно. Вытягивая на себя её грустно — а по-другому не скажешь, пока она не будет восстановлена — выглядящую броню, Иоланда осторожно берётся за её подбородок и тянет его вверх, предварительно высвободив пару верхних пуговиц для более удобного обозрения: — Он свежий, однако заживший, будто ему месяц. Я, к сожалению, не видела момент, когда Росита приходила в сознание, но при всём уважении к Милане и Элиссе, они не смогли бы добиться такого эффекта при помощи своей магии. Не знаю, кто на это способен здесь в принципе. К тому же, — беря Роситу за плечо, она острожно ведёт её кругом, разворачивая девушку спиной к Командоре. Ей приходится оттянуть ворот рубашки, но и в полузастёнутом состоянии хватает, чтобы дотянуть её до шрама и на спине, — видите? — она смотрит не только в этом моменте на Командору, но и Киру, словно если ей не поверит одна, то Ио сможет найти поддержку в глазах другой, — насквозь. И тут тоже самое. Возвращая воротник и плечи на законное место, она кивает Росите головой, когда осмотр её ранений заканчивается, как раз забирая внимание на её подбитую кожаную защиту. — Всё тоже самое можно увидеть и здесь: сквозное отверстие проходящее аккурат по важным для жизни органам, — она вздыхает, просовывая руку практически насквозь, махнув пальцами с другой стороны. Иоланда сжимает губы в тонкую полоску и недолго молчит. Девочка не должна была переживать такое. Никто не должен, но смотря сейчас на Искру, совсем молодую и полную энергии, несмотря на уставшее состояние, Иола уверена: такое не проходит без следа. Ей не хочется заглядывать наперёд, но... Лучше бы правда о том, что Росита видела тот свет и вернулась осталась только между присутствующими.
-
Ио являет собой редкое единство ученой мудрости и добросердечия.
-
Да, мудрость как сочетание знания и доброты.
-
словно если ей не поверит одна, то Ио сможет найти поддержку в глазах другой <3
|
|
Последние советы Джоша были полезными. Но, как и все остальное, в их правильности Септ собирался убедиться собственными глазами. Тюремщик не знал, на что каждый из них был способен. А Септ знал. Он помнил, как Кеннет проломил череп солдата камнем. Он видел выражения глаза Томми, когда тот по самое топорище вонзил топор в грудную клетку человека, который стоял между ним и его племянницами. Кровавые сопли, которые пускали жертвы Нейта из носа, ушей и глаз, он бы и хотел забыть, но не мог. И когда один из напавших на деревню бежал, Оуэн ни на секунду не колебался перед тем, как ударить его в спину. Возможно, не каждый из них обагрил руки в крови (увы, у Септа не было возможности пока поговорить о том, что было после того, как они расстались на мосту), но все они прошли сквозь кошмар, после которого мелкие бандиты, промышляющие контрабандой, вымогательством и грабежом других пленников, не казались чем-то серьезным. Джощ, похоже, имел шкурный интерес в этом деле – потому как контрабанда существовать в тюрьме могла лишь с молчаливого, но не бесплатного благословения охранников. Септ скривился при мысли о том, что даже с тех жалких пожитков, что выдала им Нора их "советчик" хочет поживиться… сестричкой? Впрочем, если подумать, то ни Джош, ни Венда не знали, чем именно одарила их спасительница. И в этом месте, похоже, подобное поведение и попытки содрать за уплаченное еще какую-то долю были в норме вещей. Куда больше Септа беспокоило то, что Джош сказал про санитарную обстановку, и, в особенности, с каким безразличием он отреагировал на возможное появление трупа. Смерти в трюме были настолько обыденны, что большего подобное событие и не заслуживало? На короткое мгновение Хербаст будто бы провалился в озеро воспоминаний, в то, с каким почтением и уважением в Виккене относились к похоронам, и насколько эмоционально они воспринимались. Когда уходил кто-то знакомый (а других в деревне, по сути, и не было), это всегда было болью, но, одновременно, он отбывал к Матушке… Венда закончила со стрижкой, и, наконец, пленники смогли ощутить Язву. Ощутить. Увидеть, услышать, почуять, осязать… тошнотворный запах, исходивший, хотелось верить, от реки, а не от места, в которое их вели, был лишь предвозвестником явившегося им кошмара. Кожа ощутила влажное прикосновение тумана, а глаза… Септ споткнулся и замер, ибо, несмотря на то, что он готовил свое сердце к любому ужасу, увиденное казалось невозможным. Сравнимых размеров улей, построенный безумными пчелами, был бы жалкой пародией на то, что смогли сотворить люди. То, в чем они жили. Это зрелище заставляло не только поверить в то, что тут действительно живут тысячи тысяч человек, но и внутренне закричать от ужаса при мысли о том, в каких условиях они живут. - И это… г-г-город человеческий... Септ пробормотал себе под нос что-то, потом понял, что мешает остальным, и побежал дальше. Что-то было в этой фразе от старого, лишенного той странной, порожденной пережитым уверенности Септа. Он понял, что он видит далеко не весь Касторэдж, и что враг его не только привык к этому месту, но обладает существенной властью над ним. Но не это пугало Хербаста, а тот путь, который нужно было пройти, чтобы подобную власть получить здесь. И в подобных мыслях Септ почти пропустил стычку с Бартом. Точнее, то, что стражником, вступившим в сговор с заключенным, был не Джош, а Барт. "На подсосе". Что бы это ни значило, контекст был очевиден, равно как и интонации. Это было мерзко, но, мысленно извинившись перед Джошом за конкретно это предположение, Септ переосмыслил угрозу, которую могли представить эти Шакли. Для побега. Приняв к сведениюслова о том, что попытка уплыть без лодки смерти подобна (исходившее от вроде бы реки амбре не давало причин усомниться в этом), Септ отметил на мысленной схеме корабля место побега и начал готовиться к тому, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица, оказавшись в том, что тут называлось тюрьмой. Однако, когда глаза привыкли к полумраку трюма, он с трудом сдержал рвотные позывы. Это была какая-то новая реакция, но такая, к которой, кажется, в Язве придется привыкнуть. Реакция на то, что люди могут сделать с другими людьми, до какого состояния низвести их, и в каком состоянии держать. Даже если весь Касторэдж не был Язвой, то это место – определенно было. Если ткань бытия источалась злом, как учили некоторые догматы Матери Милосердной, и во что, похоже, верили и Оккулярис, то чтобы открылась дверь в ад, тут достаточно было легонько постучать. - Как люди могут делать… это? В дрожащем голосе Септа чувствовалась боль и ярость. - Как? Ярость была вызвана не только зрелищем людей, втоптанных, чуть ли не буквально, в грязь и дерьмо. Ее причиной было то, что он понял чуть лучше тех, кто напал на Виккен, и кто выполнял приказ. Потому что прямо сейчас лицезрел цену, которую Касторэдж был готов платить за жизнь, пусть и заключенных. И Касторэдж был тем еще скупердяем. Глаза священника метались по трюму, руки сжимались и разжимались. Под конец, стиснув кулаки до побеления костяшек пальцев, он медленно открыл их. - Прежде чем что-то делать, нужно отдохнуть. Граст… Перед тем, как это сказать, Септ оглянулся и понизил голос, чтобы имя не достигло лишних ушей. -…еще несколько часов тут пересидит и без нас. А вот для беседы с ним и всего, что будет потом, мы должны быть готовы. Он посмотрел на островки, стараясь не задерживаться взглядом на сидящих в мутной жиже и плачущих людей. Не получилось. - Боги, это просто более медленная казнь… сколько их просто не выходит отсюда… Если эта тюрьма для не особо опасных преступников, то сюда кидали и за относительно малые проступки. Которые, скорее всего, совершали те, кто был не готов к подобному. И именно они смотрели пустыми взглядами в темноту или плакали от боли осознания своего будущего. А те, кто был более готов… что ж, они занимали островки… - Плотов мастерить не будем. И вряд ли тут есть место, где можно спрятаться. Незанятое. Он мысленно сосчитал островки, на которых сидели те, кого можно было подвести под абстрактное понятие "громилы" или "бандита". Так было легче. Все они были жертвами, но тех, кто будучи жертвой делал жертвами других, было жалко чуточку меньше.
- Айлинн, скажи, пожалуйста, число от одного до …* Дождавшись ответа, он кивнул в сторону соответствующего числу островка. - Туда… попробуем просто согнать, но если дойдёт до ножей, постарайтесь не убивать, но не беспокойтесь за раны. Вылечу. Нейт, без кровавых соплей в этот раз, пожалуйста.
|
-
Ну ты монстр, конечно, режешь без ножа
-
А по щекам все еще струились слёзы. Настоящее умение Шута - последней фразой поставить все с ног на голову.
|
Казалось, давно уже не осталось в мире угрозы, против которой придётся объединяться Героям. Поветрие развеяло это убеждение, заставив их вновь вспоминать, каково это – сражаться плечом к плечу. За это знание пришлось заплатить дорогой ценой, отдав Зелёной Смерти Вестницу и Меча. Теперь Латник почём зря не рвался вперёд, удерживая возросший напор на всём протяжении долины, отражая напор не сходя с места. А поверх него, безумно хохоча, Хор устроил настоящее извержение, изобразив из себя вулкан – из рук его били вверх гейзерами потоки пламени, утопив замерзшую от вьюг Стужи до этого долину в огне. И среди всполохов огненных заклинаний шагали безмолвные ледяные воины Стужи, сдерживая основной поток зелёного тумана своими телами. Казалось, уж теперь-то инициатива на стороне защитников: заклинания Хора жгли то, что прорывалось сквозь неизменно поднимаемые Стужей ряды, а Молчунья точечно уничтожала любые попытки Поветрия обратиться в что-то такое, что могло бы преодолеть тройную преграду, призванную сдерживать её – будь то это образы стрелков, магов или очередная попытка тумана обратиться гниющим подобием дракона. Под таким напором даже Вестница Поветрия отступила, затерявшись среди ядовито-зелёных теней, растворившись в этой дымке тумана так что Молчунье никак не удавалось отыскать её в суматохе боя – приходилось появляться там, где это было более необходимо. Но зато и отряду НикРоан теперь было где развернуться – Латник никуда не уходил, как и большинство Героев, и солдаты Простачки сосредоточились на флангах, облегчая Латнику сдерживание тех небольших ручейков тумана, что прорывались сквозь морозную гвардию Стужи и огненные реки Хора. Брона взяла на себя левый фланг, а Руперту-Старику доверила правый: его серой масти конь почти смешался с туманом, и до Простачки иногда лишь долетали его громогласные приказы. Казалось, Герои и примкнувшие к ним люди нащупали ту точку, к которой приложив усилия, они могли сдерживать Поветрие сколь угодно долго. Ложь. У всех способностей есть предел. Будь Молчунья настоящей повелительницей над Пространством и Временем, ей бы не составило труда изменить ход событий, обратить его вспять. Но её способности были ограничены; на том уровне, что давали ей возможность соперничать с Мечом или Вестницей в поединке. Но не с двумя сразу. Поветрие же, впитав в себя силу и мастерство одного и скорость и точность другой, было быстрее и смертоноснее. Поймав момент, когда тень Молчуньи перенеслась далеко вперёд, туман вновь выплюнул из себя искаженный образ Вестницы. Как молния она промчалась по правому флангу, сметая прочь ледяную армию, подбрасывая отдельных её солдат вверх, и лишь отмахиваясь копьём от огня Хора. Как тростинки скосил её двузубец правый фланг и она оказалась под стенами крепости. Но не они были её целью, но прежде чем стало понятно, кто именно, было поздно. Сверкнуло изумрудной молнией копьё... Стужа внезапно ощутила резкую боль в груди. Словно две пчелы ужалили одновременно: ледяное тело притупило боль, и только когда волшебница обратила взгляд вниз, она увидела, что из неё торчит древко копья, ушедшее в грудь больше чем наполовину. Сначала её бросило в дикий жар: это по телу побежали, искрясь, зловещие тёмно-зелёные огоньки Поветрия. Ещё немного – и она станет кормом для космической саранчи... И тогда Стужа вновь обратила свою силу против себя, как это сделала уже однажды, с целью сохранить себя от течения времени. Только теперь уже не пыталась она спасти себя, а лишь навсегда остановить этот проклятый огонь, пожиравший сейчас её тело... Волшебница заискрилась, окруженная мириадом снежинок, и над Крепостью вновь взошло солнце: только теперь оно было полно ледяной синевы, не дающее тепло, а наоборот, отнимающее, и все кто смотрел на него жмурились не только от яркости его света, но и от холода, резавшего глаза. Рассыпались прочь ледяные воины, но ледяной ветер, поднявшийся с севера, отбросил Поветрие прочь, и Моровую Вестницу тоже; в тот же миг подле неё оказалась Молчунья, обезглавив убийцу одним удачным ударом. — We are the future, — шепнуло Поветрие Молчунье, обратив невидящие прорези шлема, через которые сквозил Голод, на неё. — Surrender, little thing. А в долине вдруг выросло дерево из чистого льда: оно появилось на месте, где копьё пронзило Стужу, и поднялось выше крепостных стен, искрясь и сверкая в лучах уже поднимающегося настоящего солнца, но не таяло. А вслед за ним, раскинувшим ветви над долиной, поднялись на месте ледяных воинов сотни и тысячи белоснежных цветов, будто бы выточенных изо льда. И хотя отброшенное к самым горам Поветрие в этот раз никуда не отступило, не рассеялось при свете дня прочь, но идти по этому бескрайнему морю снежных цветов оно не могло так же быстро, как шагало по траве: своей жертвой Стужа успела задержать армию Зелёной Смерти, дав им небольшую передышку. Вот только теперь осталось уже из Шести героев половина, а отряд Простачки из всего дрэнга едва ли мог отсчитать двадцать человек. И кроме того, не было больше среди них её правой руки, Старика. Тело его осталось где-то на поле, похороненное под снежными цветами Стужи. Но некогда было предаваться горечи, и уж тем более думать о том, чтобы их похоронить как подобает: вдалеке уже маячили тени Поветрия, вновь преобразившегося. Теперь они напоминали Латнику ледяных великанов, вот только вместо голов у них была пустота – зато тело будто было создано из сотен кричащих на разные лады лиц. Их пустые глазницы слепо смотрели в разные стороны, а рты были раскрыты в беззвучном стоне. Простачке показалось, что некоторые лица – и, о Покровители, особенно одно из них! — её до боли знакомы...
-
Красиво получилось. И то, что Вестница защитила Стужу, и то, что её искажённый образ её и погубил.
-
Все страньше и страньше, все страшнее и страшнее.
-
Очень красиво
|
|
|
Вид города произвёл на Нэйта смешанное впечатление. В целом, ему было... интересно? Мрачновато - да. Но интересно. Вид громоздящихся зданий, подмеченных им не сразу, но лишь после того, как он поймал взгляды друзей, всколыхнул целый ворох мыслей в любознательной голове. Количество жителей города, озвученное ранее тюремщиками, было до сего момента лишь цифрой. Теперь же перед Неттлом было наглядное представление. И, надо сказать, оно впечатляло. Видимо, для роста города не доставало места, раз люди селились так плотно. Но даже подобной плотности не хватило бы, чтобы разместить всех. Следовательно, город должен быть таким повсеместно. Гигантский лабиринт с тысячами закутков, которые можно исследовать бесконечно. Пожалуй, он бы и исследовал, если бы не нужно было есть, спать и бороться за собственную жизнь.
И ещё этот запах... Хотелось верить, что остальной город пахнет иначе. По опыту обучения у тёти Сорши Нэйт знал, что со временем к зловонию привыкаешь, и мозг начинает попросту игнорировать то, что является, по сути, фоном. Но кто его знает, сколько это займёт времени. Да и некоторые пары вдыхать бывает попросту опасно.
От витания в облаках мага отвлёк молчаливый тычок охранника.
- А вы наслаждаетесь? - поинтересовался Нэйт у Джоша в ответ на пригласительную реплику. Они ещё не успели пообщаться в достаточной степени, но узнику казалось, что мужчина вполне доволен своей жизнью. Всё-таки: постоянное общение с новыми интересными людьми, достойная плата за работу... Если не спускаться к пленникам, то и запах не должен сильно беспокоить. Не говоря уж о тайнах, скрываемых водой.
Упоминание её опасностей вновь раззадорило воображение. Почему нельзя туда соваться? Что-то не так с самой водой? Или там водится что-нибудь опасное? Джош сказал, что видел как туда кто-то упал. Интересно! Нэйт тоже взглянул бы! Но сам соваться он туда не будет. Вот если бы туда кто-нибудь случайно свалился... Это был бы неплохой опыт. Для наблюдателя.
- А та вода, что на дне трюма - она не опасна? - спросил юноша напоследок, не особо надеясь на ответ. Опять же: судя по тому, что люди старались сидеть на мусоре, а не прямо в воде, можно было предположить, что да. С другой стороны: ранние упоминания антисанитарии давали повод думать, что в эту воду попросту испражняются... Тоже ничего приятного. Желание аккуратно потыкать в воду пальчиком, возникшее первым, вдруг уступило место брезгливости. Нэйт даже машинально обтёр руки об "одежду", предоставленную им.
- Нам бы какую-то обувь высокую, чтобы не ходить по этой гадости, - высказал он своё мнение. К несчастью, взять обувь было негде.
- Мы будем с кем-то драться или попробуем спрятаться? - уточнил он дополнительно, - Не думаю, что тут есть много удачных мест.
|
Смыв грязь и кровь, и, переодевшись в относительно чистое, Томми почувствовал себя пусть капельку, но увереннее. Цельнее. Будто снова собой стал после недели пребывания в горячечном бреду. Соображать быстрее он, правда, все равно не стал, и все вопросы, которые хотелось задать охранникам, задали до него, что, впрочем, было и неплохо. Сидя на колченогом табурете позади всех, слушать Джоша было даже сподручнее. И запоминалось легче. Полезного тот сказал не так уж и много, но то, что всё в этом их Кастораже крутится вокруг и по воле золотых “сестричек”, Молчун таки уяснил. Монеты так монеты. Осталось только понять, как их заработать тому, чью совесть никто не торопится покупать.
Уверенность и собранность его, однако, испарились, стоило им только выйти наружу, сменившись оторопью и…страхом. Кастораж с его домами-мусорными кучами, непереносимой вонью, маслянистым смогом и заполненными нечистотами каналами оказался столь непохожим на все, что юноша видел в своей жизни, что ощущался чем-то нереальным. Ненастоящим. Невозможным. Плодом безумного ночного кошмара, обретшим плоть по воле неизвестного архитектора. В итоге весь путь до арестантского блока он так и прошел с отвисшей челюстью и выпученными в испуге глазами, шарящими вокруг в поисках хоть чего-то привычного. В поисках, надо сказать, тщетных.
В трюм Молчун спустился первым, надеясь, что, глянув на его рожу, хоть кто-то из местных решит не докапываться до новичков. Не то, чтобы после нескольких дней допросов и лицезрения своего нового обиталища он выглядел как-то особенно грозно, но всяко суровее Нейта или Айлинн. Ну, и если сразу будут бить, то тоже пусть его. Иллюзий по поводу пользы, которую он мог принести в деле вызволения оборотня из полузатопленной плавучей тюрьмы, молодой охотник, ясное дело, не испытывал.
– Предлагаю сначала найти этого рыжего хрена, – негромко бросил Томми через плечо, не отводя ни на мгновение взгляда от забитого то ли кровожадными бандитами, то ли такими же как они неудачниками трюма. – И давайте не разбредаться. Куда один – туда все.
-
Уверенность и собранность его, однако, испарились, стоило им только выйти наружу, сменившись оторопью и…страхом Самая адекватная реакция!
-
– Предлагаю сначала найти этого рыжего хрена, – негромко бросил Томми через плечо, не отводя ни на мгновение взгляда от забитого то ли кровожадными бандитами, то ли такими же как они неудачниками трюма. – И давайте не разбредаться. Куда один – туда все.
Я даже подумать не мог, что подобная базовая мысль окажется буквально через несколько ходов настолько актуальной.
|
В тот миг, когда Поветрие обратилось чёрным драконом, Стужа почувствовала дыхание смерти на своей коже. Но встретившись взглядами с ядовито-зелёными, безжизненными глазами твари, маг не испытала страха. Вместо него отвращение смешалось с восхищением. Глупо было обманывать себя, что Поветрие это не просто Чума. Оно обладало не только мощью, но и разумом, но за его опустошающими поступками не было Цели. Оно не пришло в этот мир ради чего-то. Оно просто нуждается в пище, чтобы жить. Полчище паразитов. Почти совершенных паразитов. В последние мгновения не жизнь промелькнула перед глазами Стужи, пока та падала вниз. В её голове, оказывается, было столько вопросов, на которые только предстояло найти ответы! А потом появилась Она. Стужа почувствовала приближение Вестницы ещё до того, как та вскочила на чёрного дракона. Её появление стало ответом на вопрос, который был настолько очевиден, что не произносился вслух. Она – Вестница, что всегда несёт благую весть. И она не позволит Поветрию сегодня победить. Намерение Вестницы было несомненным. И всё же, даже зная, что будет дальше, Стужа не смогла уйти. Даже когда поле боя погрузилось во тьму, маг осталась на месте. Прикрываясь ледяным щитом – он выглядел как игрушка по сравнению с сияющим щитом Вестницы – Стужа смотрела, как умирает Надежда. Как только зелёная дымка рассеялась и Стужа убедилась, что это конец, она, не теряя времени, умчалась в крепость. Сегодня не только Простачка будет писать, склонившись над пергаментом в ночи. Маг исписала множество листов, систематизируя то, что узнала о Поветрии, но не было в её записях ни одного нового ответа. И всё же это было лучше, чем ничего. Предчувствуя, что новых страниц может больше не появиться, Стужа запечатала свои наработки, чтобы передать их в Столицу. И может быть совместно с теми, кто бьётся над той же загадкой, что и она, удастся предположению придать твёрдую форму ответа. Только не она уже узнает ответ, а… Стоило только подумать о нём, как Шут тут же объявился. И Хор был прав. Стужа хотела увидеть ещё одну смерть Героя. Только не на поле боя, не отнятую Зелёной Смертью. И это должно было быть осознанным выбором, а не самопожертвованием в пылу сражения. В этот раз маг ничего не ответила Шуту. Она погрузилась в раздумья. После её смерти только Хор сможет разобраться в том, что и почему здесь происходит. Оставались Латник и Молчунья, и Стужа отправилась на их поиски. И первыми она нашла Латника и девушку, что отправили с Героями. — Никто из вас двоих не уйдёт, – вмешалась Стужа в разговор, — Семь огней, по одному на каждого. Даже твоё пламя, Латник, не зажжёт сразу две жаровни. Нет, он не согласится. Даже не видя под шлемом лица воина, Стужа чувствовала, что Крепость его дала трещины. Даже если Латник и был готов к смерти, он хотел бы умереть в сражении, как Меч и Вестница. Он не поверит, что жертва будет не бессмысленной, как и всё это сражение. Была ещё Простачка, но маг, несмотря на ранее сказанные слова, сомневалась, что её силы хватит. Поэтому даже и не думала о ней. И если бы не заданный ей вопрос о судьбе шлема, то так бы всё и оставалось. — Мне не нужны символы, чтобы помнить. Но я помню, что они важны для людей. Как Меч, что остался в камне поле боя, будет символом храбрости и достоинства для многих поколений, так и шлем Вестницы станет реликвией, что продолжит дарить Надежду в самые тяжёлые времена. Ты можешь его использовать, если в тебе или твоих людях угаснет свет Надежды. Но Вестница видела в вас огромную силу, ваши горящие сердца. И вам не нужен её шлем, чтобы доказать это. Стужа развернулась, закончив разговор, и отправилась на поиски Молчуньи. Её найти было трудней всего. И всё же, магу это удалось. — Ты та, что истинно предана Королевству. А я не та, кто может отдавать тебе приказы, но я смиренно прошу тебя послужить Королевству в последний раз. Я не могу обещать, что твоя жертва станет не напрасной. Но если есть хотя бы малейшая вероятность сохранить жизни тех, что продолжают сражаться бок о бок с нами, ты готова её упустить? Опасаясь, что Поветрие и в этот раз может перенять силы Героев и направить против них же, Стужа решила не создавать больше угроз, способных перевернуть ход сражения одним своим появлением. Вместо этого маг создавала бесконечные куски льда, постепенно придавая им форму воинов. И иногда куски тел, павших за две битвы, вплетались в ледяные скульптуры, образуя омерзительные образы...
|
Хлое.
Ранее в сериале.
***
Сейчас.
Арманд подтвердил завершение поединка двумя хлопками, и взглядом указал на вторую пару. Как верно заметил Густав, их бой продолжался, и, кажется, развязка была не так уж близка. Теперь и он, и Хлоя поняли, почему в начале занятий Дио выглядела несколько удивлённой, если не сказать обескураженной. Видимо, она предполагала, что Уайет-старший — последователь талонской (а вообще говоря, союзной) школы фехтования, коим представителем являлась и она сама. Несмотря на определённые аналогии, а иногда и прямые сходства, вроде манеры держать оружие в почти полностью выпрямленной руке, принципиально отличалась работа ног.
Когда схватка накалилась, и основной целью стала победа, Анначиара отбросила уроки и стала характерным образом двигаться «в линию», лицом в лицо, чередуя резкие "наскоки" колющими ударами с таким же отступлением назад. Уильям напротив, как и учил отец, двигался по кругу, наступая слева и справа, ожидая удобный момент и угол для атаки, не отдавая явного предпочтения ни уколу, ни удару. Интересно и то, что, в отличие от зеркального вооружения Хлои и Густава, Дио отдала предпочтение достаточно длинной шпаге с узким лезвием, в то время как Уайет-младший вооружился парой — клинком и кинжалом.
Что и говорить, оба оказались весьма компетентными фехтовальщиками, так что технический уровень капитана и старосты на их фоне выглядел скудновато. Хотя ничего удивительного и странного в этом не было; фехтование здесь — своего рода изысканный спорт для отпрысков состоятельных людей. Густав, в свою очередь, изучал приемы боя с холодным оружием с утилитарно-солдатской точки зрения, а в родных краях Шварценберг подобное «высокое фехтование» просто не имело смысла по причине совсем иного уровня военного дела.
А ещё говорят, что именно в драке, в бою человек по-настоящему искренен. И, если следовать этой логике, Хлоя и Густав могли сделать выводы насчёт парочки. Вот что они знали о них до этого момента? Да почти ничего. Кто-нибудь ещё? Пожалуй, помимо прочих, Густав знал чуть лучше Чеддарда. Но это «лучше» того рода, что отлично от нуля, но всего лишь единица. Ещё его, вроде бы, заинтересовала Фернанда, но хоть сколько-то существенно он с ней общался в понедельник. И... на этом всё. Про Хлою и говорить нечего. Смотрящий на мир их глазами, тихо подсматривающий ход мыслей мистер С. столь же тихо рассмеялся.
Дио больше атаковала, чем защищалась. Яростно, с напором, очень уверенно — и ей это шло. Уильям чаще защищался, но не от того, что владел клинком хуже. Ловкий, как мангуст, а когда атаковал, то так же злобно, как хорёк. Оба сейчас позабыли свои студенческие амплуа. Уайет-младший играл роль эдакого сонного студента, умного, но ленивого, но всё же действующего, когда это действительно требуется. Среди парней он казался наименее мужественным...ну, если позабыть про Эрика. Беловолосая — будто образчик благородства и рассудительности. И, кажется, слишком мужественная для девушки. Наблюдая за очередным выпадом Анначиары, как-то вспомнился курсирующий коридоры Университета о том, что на одной дуэли она не просто победила врага, а, натурально, убила. Подростки и молодые люди в Талоне, из числа «золотых», регулярно кидали друг другу вызовы на дуэль, но в большинстве случаев всё заканчивалось даже без царапин. Такая была мода; и чем чаще жандармы выгоняли дуэлянтов из уютных сквериков Квартала Иерархов, тем охотнее они это делали. Кулачные бои казались им недостаточно изысканными, ну а игры в мяч явно предназначались для дворовой шпаны. В общем, история умалчивала причины дуэли, но финал был известен: оппонент Дио не только скончался на месте ввиду смертельной раны, но и лишился головы. Причем события произошли последовательно, а не прямо-взаимосвязанно. Поговаривали и о том, что тогда Дио впервые застали играющей в мяч, а спортивным снарядом выступала, соответственно, голова противника. И, как писали в одной паршивой газетёнке, «выводы делайте сами».
Про Уильяма была известна лишь какая-то самая общая муть. Сын богатого и влиятельного человека, при том имеющий некие разлады с ним, хоть и неясного происхождения. Скрытый. Его визитная карточка — внештатный журналист «Вестника». О таком ты всегда знаешь меньше, чем он о тебе. В общем...
И тут щиты дуэлянтов вспыхнули, угасая; оба застыли в конечной точке удара. Судя по тому, как кончик рапиры уткнулся под ребро у сердца, а шпага легла на шею, они только что убили друг друга. — Че... —...рт!
И рассмеялись, шутливо поклонившись и поблагодарив за поединок. Арманд вновь два раза хлопнул, фиксируя окончание второй дуэли. — Полагаю, что на сегодня вполне достаточно, — его взгляд на секунду остановился на Хлое. — Это ознакомительное занятие, и, по-моему, оно и без того вышло перегруженным. Думаю, в следующий раз будет не лишено смысла поменять пары. В заключении я хотел бы сказать, что клинки — это, безусловно, замечательные вещи. Но помните, что всякую вещь нужно применять в уместный момент. Рапира не остановит пулю, а вот магия — вполне. В свою очередь, взмахи палочкой неизбежно проигрывают мечу на ближней дистанции. Вы можете возразить, но суть в том, чтобы быть готовым к любому повороту событий.
***
— Я надеюсь, я не подпортила тебе костюмчик перед вечером? — Дио, подойдя к Уильяму, придирчиво осмотрела его приталенный коктейльный пиджак, и взмахом ладони смела несуществующую пылинку. — А знаешь, он тебе очень идёт. И вот эти вот подтянутые к локтям рукава... только вот, предплечья остаются какими-то пустыми. Сюда вот, на правую, на безымянный палец, какое-нибудь кольцо, или перстень. А на левую... может быть, легкую цепочку? Такую, знаешь, неброскую.
— Учту твои советы, — с тенью улыбки кивнул Уайет-младший. — А ты что же, сегодня не идёшь?..
— Нет, — разворачиваясь к Густаву и Хлое, кинула Дио. Она пошла к ним, и продолжила уже спиной: — Все эти званные приемы и балы так скучны. Особенно бал-маскарад, на котором все и так друг друга знают, несмотря на маски. К тому же, у меня нет подходящего спутника... или спутницы. А вы что, — поравнявшись с капитаном и старостой, Анначиара уже обратилась непосредственно к ним. — Не идёте? Ах, ну да. Я тут подумала... раз уж я сама не иду, то, может быть, — она достала из кармана некий плотный и узкий листок бумаги, протянув. — Вы захотите заглянуть туда сегодня? Не пропадать же добру. Как раз на предъявителя, — она взглянула на Густава. — И его очаровательную спутницу...
|
|
Джош хмыкнул в ответ на вопросы, видно было, что отвечать ему лень, но, видимо, вторая часть оплаты полагалось, если викенцы выживут и успешно выберутся, поэтому интерес в его выживании у них был.
- Охрана редко спускается вниз. Если какая-то массовая драка, разве что. Но если труп будет - заключенные начнут орать, чтобы его забрали. Там, как бы это сказать... не очень с санитарной обстановкой. Поэтому лучше без трупов. Вы не хотите, чтобы охрана спустилась вниз и начала разбираться. Самый опасные? Это будут братья Шакли. У них тоже есть контрабанда. Я бы советовал не связываться с ними, вы тут собрались день-два провести, а не всю оставшуюся жизнь. Они с вас потребуют дань, дайте им что-нибудь из того, что вам подкинула Нора. А насчет Граста - вы его ни с кем не перепутаете. Рыжий халфлинг с бровями как жирные черви и лицом, будто он - внебрачный сын королевы.
Когда Венда закончила со стрижкой, охранники повели вас сначала в коридор, а затем - в открытую дверь, на палубу.
Вы впервые оказались на свете дня со времен Викена. Правда, особо свет вас не ослепил. Небо было затянуто тучами, из-за чего казалось, что на улице царят сумерки, хотя, судя по пробивавшимся отдельным лучам, была середина дня.
Первое, что вы почувствовали - это запах. Запах был омерзительный. Пахло человеческими выделениями, мертвечиной, какими-то алхимическими субстанциями. Джош и Венда подгоняли вас к краю палубы, откуда вы смогли взглянуть на воду.
Вы находились на старым транспортном корабле, который, как и было вам сказано, соединен с другими мостиками и переходами. Он стоял на якоре в реке, вода которой была черной, с зеленым отливом. Казалось, что это какое-то грязное масло, а не вода. На борту корабля оставались грязные разводы там, где его омывали воды реки. Вода была абсолютно непроглядна.
Вокруг реки царила смесь водянистого тумана и смога, с запахом жженого угля и чего-то более отталкивающего, навевающего воспоминания о зельях, которые варила тетушка Сорша.
Сначала вам показалось, что вы видите горы через смог. Лишь немного приглядевшись, к вам пришло осознание: вы видите дома. Весь берег был покрыт строениями, которые напоминали буйство сошедших с ума муравьев, чья королева велела им построить не один муравейник, а целую стену из них. Некоторые здания выглядели величественно, другие производили впечатление, будто из возводили из кучи мусора, этаж за этажом, каждый из которых не походил на нижний, и непонятно было, как этот домик карт еще не рухнул.
Вдали вы видели мосты и отведенные от реки каналы, но вся береговая поверхность, насколько вы могли видеть, была покрыта этой безумной застройкой. От некоторых построек валил дым, смешивающийся с чадом.
- Добро пожаловать в Касторэдж, - саркастически произнес Джош, - наслаждайтесь вашим пребыванием.
Их повели к пристроенным к борту лесам с лестницей, ведущей вниз. Там стоял еще один охранник в серой стеганой шапке и курил трубку, вглядываясь в мутные воды. Увидев Джоша и Венду он встрепенулся.
- Эй, Джош! Чего вы возитесь с этим мусором? Зашвырнули бы их в трюм, и все тут. Вы там их на королевский бал решили нарядить?
Джош спокойно прошел мимо него, доставая из кармана монету. Не "сестричку" - серебряный квадрат, который вы нашли на наблюдательном посту.
- Да задолжали они одному серьезному человеку, он не хочет, чтобы они просто так сгнили, пока не отплатили долг, - он кинул охраннику монету в ладонь. - А, ну ладно, смотри там. А то с этими рыцарями начальство на стреме, приколов не поймет. Венда, а ты что молчишь? Рот занят? Ахахаха!
Венда молча продемонстрировала ему неприличный жест, который знали даже в Викене.
Когда вы начали спускаться по лестнице, она вдруг заговорила, низким грудным голосом:
- Ублюдок может нам все поломать. - Барт-то? - ответил Джон, - пиструн он свой может поломать. Все знают, что он на подсосе у братьев Шакли. Если он заложит нас, мы заложим его, все проиграли. Сам виноват, что не взял нас в долю, какого хрена, спрашивается, мы его должны брать? Обойдется "cтолбом".
Вода маячила рядом с вами, за небольшим бортиком. Прыгнуть особой проблемы бы не составило, но Джош помотал головой: - поверьте, клянусь Матерью Милосердной, вы НЕ хотите туда. Я как-то видел, как туда сиганул заключенный. Бррр...
Вы, наконец, спустились по лесам и попали на небольшой деревянный док с причалом, который пока что был пуст. Там же в борту корабля были встроены ворота с металической решеткой.
Джош развел руками:
- Вот тут я буду этой ночью. В теории. На самом деле здесь будет человечек в комплекте случайно выброшенной за борт формы, со своей лодкой. Все поняли?
Он начал открывать ворота.
Венда смерила вас мрачным взглядом:
- Не обосритесь.
Ворота открылись, и они затолкали вас внутрь.
Вам предстал трюм большого транспортного корабля. Никакого деления на камеры здесь и близко не было. По вашим оценкам, здесь было пол-сотни заключенных, если не больше. Дно трюма покрывал где-то по лодыжку слой мутной воды, но часть заключенных собрала из какого-то мусора небольшие островки, где они и ютились своими группами. Те, кому места не нашлось, сидели в воде, кто-то плакал, кто-то просто был в полной прострации.
Единственное освещение - тусклый свет фонарей на верхней палубе, который светил из проделанного отверстия прямо вниз, оставляя отсветы на на стенах.
Перед вами стояло две задачи. Первая: найти Граста. Вторая: в идеале, найти какое-то место, где вы можете просидеть день, не купаясь в омерзительной маслянистой вонючей жиже.
-
Нельзя обосраться...
-
Добро пожаловать в Касторэдж
-
Нда. Интересно, это у нас сейчас "тут хуже не бывает" для Язвы, или дальше будет очень конкретно хуже?
-
Мерзенько тут у вас.
-
Обстановочка, конечно совсем неприятная. Зато как подана!
-
+
|
Поток слов от собравшихся в одном месте женщин заставляет Командору закипеть еще сильнее. Определенно, не таких объяснений она ожидала. На включившуюся в разговор Бьянку женщина смотрит с каким-то пренебрежительным недоумением: что это вообще такое и чего ей надо? Да и жрица явно говорит что-то не то, по лицу Самины это становится понятно с первых фраз. Когда же рот снова открывает Росита - тут Командора уже готова показать не самую привлекательную сторону своей натуры, властным начальственным криком заткнув фонтан каждой из перебивающих друг друга Сестер.
Но Кира все-таки успевает раньше.
Рамонитка и сама, возможно, не поняла, что же сделала правильно в рамках армейской логики. Храм, конечно, является полноценной военизированной организацией, однако в силу малого количества воительниц в подразделениях и специфики самих этих подразделений, в нем куда большее значение придается неформальным отношениям. На многие вещи в плане субординации, само собой разумеющиеся для той же Старой Крепости, в отряде Фиби, с его почти семейными устоями, смотрели с пренебрежением - что порядком бесило, кстати, Самину. А вот Росита... атакованная Росита сразу же распознала в Кире правильного унтер-офицера - фигуру, что во всех армиях всех миров и времен является связующим звеном между собственно офицерами и личным составом. Плох тот командир, что самолично орет на бойцов, а уж тем более рукоприкладствует (последнее, конечно, вообще не про вооруженные силы Купола, а так... вообще: косматым друг дружку в зубы тыкать кулаком обычное дело). У нормального офицера для этого есть специально обученные люди - и после того, как сестра-десятница после очередного залета всласть на тебя с подружками прокричится - Старшая гарнизона уже совершенно спокойным тоном озвучит полагающееся дисциплинарное взыскание. Большому начальству вообще самолично орать по чину не полагается - и ротные Старой Крепости, позволявшие себе такое в отношении личного состава на людях, вызывали брезгливость не только у рядовых, но и у других Старших.
В общем, в данной ситуации Кира здорово выручила свою начальницу - теперь уже не просто Командору, а главнокомандующую всеми силами Купола (до того недалекого, очевидно, момента, когда вскроется обман). Ее вспышка успокоила саму Самину, уже набравшую воздуха, чтобы всласть проораться, но теперь потихоньку выдохнувшую. Дождавшись, пока все взгляды вновь устремятся на нее, она, наконец, начала свою речь.
- Так, пока сестра Кира не вытряхнула тут из всех дух, - благодарный кивок в сторону храмовницы. - Давайте-ка проясним некоторые вопросы. Первое: какие у тебя, ученая сестра, доказательства того, что военная была... мертвой? Сама она говорит о том, что ее ранили, насколько я поняла. Самопроизвольное, или по божественной воле воскрешение из мертвых - это звучит сильнее, чем если ей дали по голове и она в бреду увидела Богиню. Вот с этого и стоило начать.
Переведя взгляд на Роситу, она продолжила:
- Второе: кто еще успела услышать от тебя эту увлекательную историю? Точнее - кто еще сумела понять и осознать, что ты увидела и узнала, пока была... "без сознания"? Не смей врать мне - это крайне важно, - давление, с которым Самина упирала на каждое слово, указывало на то, что этот вопрос заботил ее сейчас больше всего.
- И, наконец, третье: что здесь вообще делает бардесса? - зрелище сестринских обнимашек определенно добавило Командоре недоумения по этому вопросу. - У нее тоже были какие-то чудесные видения?
|
Несколько раз Шамси ловил себя на мысли, что нету здесь никаких сокровищ... но даже если и нету – да и ладно! Не за деньгами же он пришел! Ну, на что ему деньги? Нет, конечно, лишними они никогда не бывают, но ведь старшие наверняка всё отберут. У него вообще никогда денег при себе не водилось. Зачем? Иное дело – крепость. Крепость – это история. Как кто-то её выстроил. Как кто-то оборонял. Как кто-то последним уходил отсюда или умирал от ран в тени этих стен – и некому было закрыть ему глаза. Кто? Как? Почему? На все эти вопросы тут могли быть ответы, а могло их и не быть. Золото и серебро везде, наверное, было одинаковое, а вот история... история у каждого места своя. И, пожалуй, больше всего Шамси хотелось найти истлевший скелет в пробитых доспехах, перед котором будет лежать осыпающийся, ломкий пергамент, а в нем мертвец-то всё и поведает. И можно будет представить – каким он был при жизни? Хороший человек или плохой? Надеялся, что кто-то когда-то найдет его рукопись мертвеца, или же нет? А тогда зачем писал?
И потому Шамси страшно расстроился, когда увидел лунопоклонников. Уж эти-то наверняка всё что можно вынесли, а значит, не будет никакой истории. Сейчас Захеддин их прогонит, они даже если и знают что-нибудь, то ничего не успеют расска...
– О! – вскрикнул он, увидев перекошенные лица и зубы. Гули! Ни одного гуля он и в жизни не видел и вообще не думал, что они существуют. А они... существуют! Да еще какие настоящие! Да еще и с какими зубами! Оторопь брала от их вида, и от того, как они бросились на мальчишек. Но вот из-за того, что дергались они, словно марионетки, не похожи они были на людей, а похожи на что-то противное и опасное, вроде паука. Такого, что хочется раздавить поскорее. Если бы у Шамси было время поразмыслить, он все равно решил бы драться – бегать от таких тварей по лабиринту, да ночью, да ещё и не зная, где тут входы, а где выходы – это не самое разумное. Но в тот момент ему было не до разумности. Он просто не мог поверить, что человек или существо, похожее на человека, может выстоять против оружия. Он пробовал во дворе хоть подойти к Бахтияр-эффенди, когда у того в руках была палка. Даже втроем пробовали, вдвоем. Не, никак. Человек с оружием и человек без оружия – это как лев и буйвол. Буйвол-то, конечно, боднуть может, но никто на него не поставит и медной монеты.
– Эй! Вы что?! У нас есть оружие, а у них нет! Убьем их! – крикнул Шамси, поднимая саблю.
|
Когда Иоланда представляла девочек, Кира всё ещё была в недоумении и не понимала, что происходит. На словах о том, что одна из близняшек была на самом деле мертва, воительница подсобралась. Стало быть, не показалось ей тогда. А теперь Иоланда говорит, что рассказ Роситы может быть как-то связан с письмом, а значит и с ужасами, что описаны в нём. Кира нахмурилась. Она чувствовала, что надо внимательно выслушать девушку. Но когда Росита начала свой доклад, старой воительнице пришлось сдерживать себя в руках, чтобы теми самыми руками не хлопнуть себя по лбу. То есть всё же, не была мертва, а просто потеряла сознание! А дальше… дальше Кира с трудом заставляла себя продолжать слушать доклад или всё же уместнее его обозвать рассказом. Сначала увидеть Аэлис, очевидно находящуюся сейчас под опекой Рамоны, потом увидеть косматых – похоже, юной деве сильно досталось по голове! Оно и не удивительно, ведь Росита выглядела почти как труп, когда её несли на носилках.
Кира, непроизвольно повторяя за Саминой, уставилась на Иоланду. Она тоже ждала разъяснений, но, в отличие от Командоры, питала безграничное доверие к жрице и была уверена, что Ио, милая Ио, не просто так привела девушек. Возможно, им требовалась какая-то помощь. Или, наоборот, раз они Искры, то могли предложить свою – но какую? – помощь раненной Аэлис. Связи с найденным письмом косматых затерялись на втором плане, Кира выдумывала на ходу новые соломинки, за которые можно было уцепиться, чтобы помочь Иоланде. Но всё же, сначала надо было выслушать жрицу.
А вместо жрицы вдруг решила высказаться вторая близняшка. Каждая сестра сегодня переживала своё горе по-своему. И Кира ожидала, что ей в ближайшее время придётся столкнуться лицом к лицу с сёстрами, убитыми горем. Им будет больно, они будут плакать, впадать в истерику, отрицать, замыкаться в себе. Но воительница не была готова, что некоторые из них настолько обезумят, что потеряют рассудок. Или, может быть, это Кира на самом деле сходит с ума, и ей всего лишь привиделось, что одна близняшка решила при старших обнять свою сестру, пока та заявляет, что у неё важные сведения, не терпящие отлагательств. Воительница покачала головой, сбрасывая наваждение, но оно никуда не исчезло. Надо было что-то предпринять, пока Самина не взорвалась и под раздачу не попала сама Ио.
— Во-первых, отставить телячьи нежности! Вы пришли на доклад или на премьеру бардовского представления? – громко рявкнула Кира и сурово посмотрела на рыжих сестёр. Оставалось надеяться, что у девочек в голове ещё осталось чему шевелиться, и они отлипнут друг от дружки. — Во-вторых, рядовая Росита, кто будет ответственным, а кто будет наказан – решать не тебе. Как и указывать, у кого какой долг, – воительница сосредоточила взгляд на Росите. Кира говорила жестко, но намерения преследовала только благие. Уж лучше она, чем Командора. С каждым новым словом рамонитка приближалась к рыженькой, грозно нависая над ней, но вместе с тем и прикрывая её своей спиной от Самины, — В-третьих, ты только что доказала, что ты всего лишь солдатка. Солдатка без мозгов и с длинным языком. Солдатка, которая возомнила, что лучше других знает, в каком состоянии находится противник и что именно может повлиять на безопасность всего Купола.
— Оглянись вокруг и скажи, что ты видишь! – Кира бесцеремонно схватила Роситу за плечи и развернула девушку в сторону лагеря, из которого та пришла с сестрой. Воительница прижала рыжую спиной к своей груди, но хватку не ослабила. Кира сомневалась, что Росита в такой ситуации сможет понять её намерения. Но сейчас её задачей было попытаться сохранить диалог между всеми сторонами любыми способами, — Наверное, ты видишь десяток, а то и два, боеспособных сестёр, готовых по одному твоему слову отправиться в погоню! А знаешь, знаешь, что вижу я? Я вижу ряды трупов, множество отнятых жизней, зияющую рану на теле Купола. Я вижу сестёр, которые давным-давно заслужили покой и отдых, но сейчас выкладываются из последних сил, чтобы сохранить то, что осталось. Я вижу совсем зелёненьких девушек, ещё не готовых к тому, что уготовлено им завтра, но которых ты, рядовая Росита, готова позвать на смерть, не задумываясь о том, как потом будешь смотреть в глаза их матерям и сёстрам, когда они не вернутся вместе с тобой.
Кира тяжело выдохнула и отпустила девушку. Возможно, она слегка переборщила. Но это был ещё не конец. — Так, – воительница повернулась обратно к Самине и Иоланде, — Иоланда, поправь меня, пожалуйста, если я что-то не так поняла. Каким-то образом Аэлис передала Росите, одной из своих дочерей, информацию, что она, точнее какая-то её часть, заперта в неком ларце, что находится в руках наёмников. Это первая часть. А вторая заключается в том, что ты считаешь, что это напрямую связано с тем, что косматые связались с дэвами, а значит и с тем, что произошло на поле боя. Верно?
Проговорив наконец-то всё вслух друг за другом и собрав картинку в воедино, Кира снова нахмурилась и серьёзно посмотрела на Самину. — Я уже высказывала свои сомнения, что у этих уродов вряд ли бы хватило собственных сил, чтобы подчинить хоть сколько-то могучую сущность. По крайней мере, пока мы не узнаем больше, нам не стоит списывать со счетов любую информацию.
-
ну всё, я влюбилась по новой!
-
С каждым новым словом рамонитка приближалась к рыженькой, грозно нависая над ней, но вместе с тем и прикрывая её своей спиной от Самины Ух, Роситу прям пробрало испугом в этот момент!
-
Как я уже сказала - мув очень крутой и умный, ты прямо красавица.
|
Неспешными движениями, скрестив руки на груди, Стужа растирала предплечья, чтобы согреться. Она не сразу заметила за собой этот жест, ставший давно для неё непривычным. Её взор, как и её мысли, были устремлены вперёд за горизонт, в ещё далёкий, едва различимый серый туман, испещрённый зелёными вспышками. Казалось бы, если даже магический взгляд Вестницы не мог разглядеть природу Поветрия, то Стуже и подавно не стоит тратить на это время. Но именно загадка, отсутствие ответов, была так желанна и притягательна. Стужа тянулась к Зелёной Смерти будто мотылёк к огоньку. Маг бесшумно вдыхала тяжёлый воздух полной грудью. Маленькие изящные ноздри подрагивали от возбуждения. Пока ей были доступны для изучения только запах Чумы и горький привкус, что он оставлял во рту, но для начала и этого было достаточно. Чем труднее даётся разгадка, тем дольше наслаждение. Ироничное наблюдение, что именно Смерти удалось пробудить в Стуже вкус к жизни. Только вот, надолго ли? Ответ на этот вопрос маг знала, и он ей был совсем не по душе. Когда Хор потревожил Стужу, та промолвила лишь: «Не мешай». В голове Хора царил бардак и маг уже забыла, когда оставила надежду поговорить с тем, кто когда-то был единственным, с кем было интересно вести беседы. Его больше не существовало, а место его занял Шут. Стужа демонстративно отвернулась, но Хор не собирался отступать. Единственным способом победить предсказуемую назойливую напасть было просто её переждать. И чтобы хоть как-то себя развлечь, маг создавала незамысловатые ледяные руки, тянущиеся за Хором вслед с целью поймать негодника за лодыжки. Но им удавалось лишь дотянуться до пяток, чтобы, дотронувшись до них, затем осыпаться множеством острых осколков. Осколки звонко падали на каменный пол крепости, разбиваясь на ещё более мелкие кусочки. Хор улетел, а Стужа продолжала смотреть на остатки своего творения. Осколки льда переливались кровавым цветом в лучах заходящего солнца. Маг знала, что жизнь их недолговечна, но не давала им растаять. Она способна сделать так, чтоб льды не таяли вечно. Стоя плечом к плечу с остальными Героями, Стужа наблюдала приближение Поветрия. Вокруг ледяного мага распространялась аура холода, которая, впрочем, ни для кого из Шестерых не представляла ни малейшей угрозы. Но с каждым мгновением холод усиливался, а вскоре и вовсе окружающие физически ощутили пульсацию ледяного воздуха, напоминавшую замедленное биение сердца. Тёплое дыхание живых выходило из уст клубками пара. Небо, почерневшее от серого тумана, заволакивало новыми тучами. Пошёл снег. Мелкие снежинки, которые в большинстве своём таяли ещё в воздухе, лишь изредка поодиночке долетали до земли. Ветер, до этого едва развевавший плащи Героев и флаги крепости, усиливался. Пока он ещё лениво разносил в стороны пушистые хлопья снега, покрывая крепость ровным белым ковром. Приближалась буря. Стужа продолжала неподвижно наблюдать. Драгоценное время, выделенное на разгадывание тайны, стремительно утекало, а маг не приблизилась к ответу. Ещё до прибытия в крепость Стужа искала ответы, но никакие с трудом найденные обрывки информации её не устраивали. Она не была готова смириться с мыслью, что только Огненные Цари способны выжечь Зелёную Смерть. Не только огонь является воплощением древней магии. Но даже будь это знание истинным, оно не отвечало на вопрос, что породило Поветрие. Когда Глашатай Зелёной Смерти объявился, Герои стояли в снегу уже по щиколотку. Ветер метался и бился, готовый сорваться с натянутой до предела цепи. Мягкие снежинки превратились в жёсткие колючки, способные порезать кожу. За всё время Стужа, не носившая ни шлема, ни маски, не изменилась в лице, будто и сама была неживой статуей изо льда. И только когда поток Чумы хлынул, маг, едва заметно оскалившись, взмыла в воздух. Она вознеслась высоко над крепостью, расправив руки в стороны, немного за спину, как крылья. И с силой, преодолевая только ей известное сопротивление, свела их обратно и выставила перед собой. Буря, подчинённая воле Стужи, направляемая ею на врагов, разразилась. Уже не снег, а град сыпался с неба. Снежный шторм мощными вихрями грянул на поле битвы. Контролируемый магом он захватывал фланги, оставляя проход для Героев вперёд. Но в конечном итоге всех на этом поле боя ждёт одинаковый конец. Каждый прочувствуют на себе ярость снежной стихии. И всё будет выжжено льдом.
|
Латник исподлобья наблюдал за ползущей стеной тумана, чуть склонив голову. Уже много часов его не покидало ощущение, что новая опасность отличается от всех прочих. Что-то особенно зловещее сквозило в слухах, что опережали продвижение зелёного мора. Что-то смутно тревожащее слышалось в тишине, которую породили замолчавшие боги.
Латник не подавал виду, привычно излучая уверенность. Принял крепость у коменданта, проводил вереницу солдат долгим взглядом. Так будет лучше – гарнизон только мешался бы под ногами, отвлекая внимания. Латник знал, что постарался бы сохранить жизни солдат. Знал, насколько это было бы непросто в присутствии таких, как Стужа и Хор.
Привычно громкое бахвальство Меча показалось неуместным, излишним.
– Не спеши, – негромко предупредил, бросив быстрый взгляд на Меча.
Лишние слова ни к чему, слишком долго они сражались бок о бок.
Вопросы Хора Латник оставил без ответа. Словно напрочь забыв о присутствии остальных, он наблюдал за туманом. Древко топора со стуком упёрлось в замшелые камни, латная перчатка опустилась на гребень стены.
Глаза твердили одно, обманывая смутными силуэтами за мглистой завесой, но Латник много десятилетий назад научился не столько смотреть, сколько чувствовать. Он чувствовал непреодолимую мощь, что пожирает всё на пути, накатывает на одинокую крепость свирепыми волнами. Он чувствовал слившуюся воедино силу героев, что упрямо вздымается на пути одиноким утёсом. Он чувствовал древнюю энергию крепости, что веками была сокрыта в замшелых камнях. Он сам был крепостью, несокрушимым щитом на пути морового поветрия.
– Боги молчат, – эхом прошептал Латник.
Он наблюдал за отделившимся от океана зелени глашатаем, заглянул в жадно распахнутую пасть существа. Почувствовав немыслимый безграничный голод создания, покачал головой.
Глашатай поднимает руку, и из тумана к подножию стен в едином порыве устремляются тысячи. Латник оборачивается и сквозь прорезь забрала смотрит на остальных. Изнывающего в нетерпении перед началом боя Меча. Хора, который, кажется, даже в такие моменты не способен заткнуться. Безразличную и безупречно прекрасную Стужу. Привычно тихую и сосредоточенную Молчунью. И… Женщину, которая выглядит на этом празднике смерти чужой.
Латник улыбается старым знакомым, соратникам – друзьям из времён, которые не помнит большинство из ныне живущих. В его улыбке и тоска, и решимость, и она, как всегда, растворяется, никем не замеченная, под железным забралом. Латник перехватывает обеими руками топор и ставит носок железного сапога на зубец. Он догадывается, почему молчат боги.
-
В его улыбке и тоска, и решимость, и она, как всегда, растворяется, никем не замеченная, под железным забралом. Красиво переданы чувства человека-без-лица.
|
"...Из года в год всю бесконечно долгую жизнь я вижу один и тот же сон. Это не те страшные сны, которые заставляют простых людей просыпаться в поту и с колотящимся сердцем - нет, моё сердце бьется ровно, как морской прибой. Но от этого мне не легче.
В этом сне я снова стою перед войском, пришедшим на битву. Я смотрю на лица солдат и вижу их вначале нервные, но с каждой минутой все более уверенные улыбки, горящие взгляды - все они направлены на меня, они ищут во мне примера, опоры. Ведь они верят, что мне ведомы пути к победе и славе, что я поведу их в легенду...
А я спешу запомнить каждого, пока ещё есть время. Чьи глаза среди этих сегодня закроются навсегда? Чья надежда сегодня обернется злой правдой и горьким разочарованием напоследок? Их переполняет азарт и жажда подвига - меня же переполняет усталость и горечь, ведь я знаю заранее, что я не сумею спасти их. Искорки жизни в их глазах подобны звёздам - и они гаснут во тьме один за другим, постепенно оставляя меня одну в темноте. Сумерки наступают неуклонно, как морской прилив - а разве можно пронзить копьем море? Что толку в легендах, если их некому и незачем помнить?
Становится холоднее - и теплее уже не станет. Я сжимаю в руке древко копья и сейчас оно кажется мне клюкою нищенки, а не оружием богини. Кажется, в самую последнюю битву мне придется отправиться в одиночестве и хорошо если я еще буду знать, ради чего мне сражаться..."
...Мысли Вестницы вернули ее в реальность - в Крепость Стражей, к пяти другим великим защитникам королевства. Было бы правильнее сказать "к шести" - но воительница понимала, что Простачка не ровня ей и другим полубогам Лимерика, хотя и могла бы ей стать со временем. А времени-то уже не осталось - кто бы мог думать, что этот холодный час из дурных снов однажды наступит?
Хор, вечный насмешник и несчастная жертва собственного разбитого, как цветной витраж, на куски разума, снизошел до Вестницы и заговорил с ней, пересыпая горькие остроты притворными восхвалениями - Вестница усмехнулась и покачала головой в крылатом шлеме, но невольно опустила свой взор, потому что Хор намеренно или невольно попал в самую точку. Она в самом деле сама постоянно держит себя в узде, ибо... страшится заглянуть в будущее слишком ясно и далеко. Она не просила об этом даре и он стал для нее не столько оружием, сколько тяжелым бременем. Иногда ей даже хотелось быть как Меч и просто идти в сечу без лишних мыслей, не заглядывая наперед, но она попросту не могла позволить себе этого. Её удел - предвидеть и поступать... правильно. Сейчас это звучит как издевка. Как ни поступи, а хорошо уже больше не будет.
Добровольная слепота. Верность и Долг. Вот и всё, что она осмелилась позволить себе вместо сладкого упоения собственной силой и знанием. Всё то, что многие по наивности принимают за смелость и благородство. Или же это они и есть? Вестница чувствовала себя заблудившейся и безмерно уставшей.
– Интересно и страшно... - повторила Вестница, провожая взглядом шута. И подумала: а ведь нет разницы, с какой стороны выстроенных тобой стен ты находишься. Везде будет... интересно и страшно, пока всё не закончится.
Воины стройными колоннами покидали крепость. Да, правильно будет увести гарнизон прочь. Всё равно им не выстоять, это будут напрасные жертвы. Даже Шестеро идут на эту битву, как на плаху - а что говорить о простых смертных. Но внимание Вестницы привлекла перепалка у самых ворот. Что это? Самовольное подкрепление?
На бледном лице Вестницы мелькнула столь редкая в последние дни улыбка - несмотря на скопившуюся в ее душе горечь от пережитых потерь, наивная отвага людей, идущих на смерть с надеждой выжить и победить, всякий раз завораживала её. Это было нечто такое, что трогало ее сердце и вместе с тем словно было укором самой воительнице, ведь легко быть отважной, будучи почти божеством, а жизни этих людей хрупки, словно огоньки свечей на ветру. И за каждым из них, быть может, стоят дети, возлюбленные, родители, братья и сестры. Смогла бы сама Вестница поступить так же, не будучи такой одинокой? Она сомневалась в своем ответе.
Она направила своего коня к Простачке и Руперту-Старику.
– Приветствую отважных воинов Лимерика. - прозвучал ее высокий голос, звенящий как только что вынутый из ножен стальной клинок. Взгляд Вестницы, скрытый маской, уставился на Старика: - Надеюсь, вы понимаете, что ждет вас под стенами этой крепости? Эта битва может оказаться для многих последней. Те, кто не уверен в своей решимости, должны покинуть эту крепость без промедления.
Она еще хотела добавить: "А остальные - за мной!" - но промолчала, поскольку в этот раз пошедшие за ней точно не будут иметь никаких шансов выжить. Пришло время идти вперед в одиночестве.
Натиск Поветрия Вестница встретила верхом за стенами крепости. Её взор был направлен в гущу врагов, чтобы определить в ней уязвимые места боевых порядков, которые можно рассечь стремительным натиском и тут же отпрянуть прочь, чтобы вновь ужалить и снова уйти от ответа. Изматывая и оттягивая на себя силы врага в чистом поле, ты можешь ослабить натиск на стены - оборона крепости начинается за многие мили от нее самой. А еще она зорко следила за тем, где будут рубиться Латник и Меч, чтобы вовремя бить во фланг тех из врагов, что набросятся на них обоих.
И тогда, быть может, вместе они продержатся достаточно долго, чтобы Стужа и Хор успели сотворить свои самые сильные чародейские чудеса.
|
Люди любят тянуться к знаниям. Они ищут ответы на вопросы, вопросы на эти ответы, и вновь, и вновь, и вновь…
Хор нашел их все. В его голове были все ответы. Кроме одного: какой из ответов был его собственным. Или правильным, если уж на то пошло.
Хотя и на это ответ был, как ему подсказывала его часть: все они были правильными. Любой ответ на любой вопрос был правильным - и неправильным. Любая истина в мире была истиной и ложью. Любая ложь в мире была истиной и ложью.
Например, “Герои всегда побеждают”.
Хор захихикал.
Перед ним человек, обычный человечек, коих в Хоре были миллиарды, передавал свою власть Герою. Стульчику. Столику? Хор нахмурился. Двери? Сторожевой собаке? Забору? Замку? Черепахе? Броненосцу? Стальной обшивке? Ах! Латнику. - Да-да! Латнику! - довольно провозгласил Хор. Его радовало, что он вспомнил свой ответ.
===
Когда знаешь все ответы - хочется ими делиться.
Хор подлетел к Стуже. Облетел вокруг неё несколько раз, создавая за собой шлейф из разноцветных снежинок. - Королева Льда, Королева Знаний. Ты и сейчас думаешь о том, что в Поветрии - смерть и знания. Знания и смерть. Забавно, правда? Льды тают. Знания - тоже. Знания тают под светом новых знаний, бесконечно, раз за разом. Стоят ли они хоть чего-то, если в конце концов все они неверны? Хор облетел разок еще вокруг Стужи. Рассмеялся. Улыбнулся. Заплакал. - Мне тут подсказали, - голос Хора внезапно был серьезен и нормален - словно из далекого прошлого. - Что ты была моей ученицей. Или уже не мой. Или уже не была. Замолчал ненадолго. И рассмеялся во все горло, улетая от нее.
Следующими были Латник и Меч. Подождав, пока Латник проводит уползающих черв… а, простите. Это люди. Точно, люди! Две руки, две ноги, одна голова. И столько надежд. Но не важно! - Знаете, что будет, если Неостановимый Меч ударит Непреодолимого Латника? А я знаю! Хор вновь расхохотался, в этот раз почему-то басом. - И знаю, чего не будет. А у вас лишь один шанс узнать. Стоит ли умирать без ответа? На этот вопрос у вас ответа нет. Шут перевернулся вниз головой. - Всё в этом мире перевернулось с ног на голову! И только мы, только мы, видим его как он есть и как его больше нет! Грустным голосом дальше он продолжил: - Вас никто не ждет. И если умрут все - вас даже не останется в памяти. Никого не останется. Последняя фраза была произнесена максимально серьезно. После нее Хор, не переворачиваясь обратно, медленно удалился от Латника и Меча.
- Тихая!.. Хм. - Хор нахмурился, приземлился, сел на землю. В голове его проносились бесконечные версии. - Ах! Молчунья! Как тебя сложно найти… А если тебя нельзя найти, то есть ли ты на самом деле? Маг залетел в часовенку к убийце, смеясь, как театральный злодей. - Ах! Хах! Хах! Вот я тебя и нашел! Твой самый страшный страх! Замолк резко. Продолжил высоким, почти девичьим голосом: - Я боюсь людей! Но я верна себе и своему Королю! Я буду убивать за него, я исчезну за него! Живу лишь для него! Хор перешел на серьезный голос. - Живешь ли ты? Кто ты? Где ты? Когда ты? Что ты? Человек? Герой? Мимолетное виденье, гений чистой пустоты? После тебя останется дорога смертей и пустота. Рассмеялся. - Но пустота никогда не остается пустотой. Пустота жаждет наполниться. А теперь молись - но тебе никто не ответит.
Голоса, перекрикивая друг друга, спорили, кто же будет следующим: первым кандидатом в итоге был выбран Охотник. После дальнейшего обсуждения, единогласным голосом самого Хора было принято решение, что такого Героя сейчас нет.
Потому Хор направился к к Вестнице. - О первая из равных! О равная из первых! О несущаяся на смерть героиня в сияющем доспехе! - начал маг возвышенно, но потом остановился, словно опомнившись, и продолжил уже обычным, даже разочарованным голосом. - А, ошибся. Это просто Вестница. Хор рассмеялся - неприятным, действующим на нервы смехом. - Всегда вперед. Никогда назад. А иногда весь просто надо сделать ма-а-аленький шажок назад - и картины рисуются! Крупнее, подробнее, полнее. Коням цепляют шоры, чтобы видеть лишь вперед. Но ты нацепляешь их себе сама. Зачем? Маг словно серьезно задумался над вопросом, потирая подбородок своей маски. - Ах! Чтобы видеть только то, что хочешь! Или нет. Секунду. Ты же и так видишь всё, сквозь любые преграды и границы. Кроме тех, что делаешь себе сама. А там, по ту сторону… интересно. Хор рассмеялся. - И страшно. После чего полетел осматривать замок, ради интереса. Игрушечный такой, слово из пряников! Пряничный домик, для пряничных людей. В котором они прячутся от пряничных врагов в пряничном мире.
Но почему-то во дворе была еще одна фигура. Хор неуверенно подлетел к Простаку. Облетел, внимательно осмотрел со всех сторон. - А ты кто? Я не помню таких. А, он помнит, - Хор махнул рукой куда-то в сторону. - Оруженосец. Для Героев. Задумался. - Зачем? Героям не нужен оруженосец. Нам ничего не нужно. Нам не нужна ни слава, ни еда, ни сортир! - Остановился. - Ладно, мне тут подсказывают, что слава может быть кому-то нужна. И от еды бы они не отка… Так, хватит мне мешать! Хор пару раз стукнул себя по голове, после чего прочистил горло. - Кхм. Кхм. Вот. Но ты же - человечек. Маленький, слабенький. Маленькое ничтожество. Подлетел поближе, приблизился своей маской прямо к лицу Броны. - Удачи. Только и сказал он, потрепал ее по голове заботливо, и улетел на стену - смотреть на приближающегося врага.
-
Да уж, безумие и мудрость сплетаются в Хоре неразрывно!
-
-
Мне понравился индивидуальный подход к каждому -)
-
концепт персонажа открывает почти безграничный креативный простор, и здесь, на мой вкус, реализация вышла исключительно годно
-
Самому скромному человеку
-
Люди любят тянуться к знаниям. Они ищут ответы на вопросы, вопросы на эти ответы, и вновь, и вновь, и вновь… Хор нашел их все.
Жуткая перспектива, если задуматься!
Хор вышел классный, хорошо разбавляет наши торжественно-героические позы, речи и мысли порцией здоровой иронии.
-
За философичность!
-
Замечательно
|
Меч стоял на крепостной стене, глядя вниз. Отесанные камни под его ногами, первые листья, сорванные с деревьев, травинки, чудом угнездившиеся между камней, шепот ветра, небо над головой: все повторяли одно и тоже.
Ты умрешь здесь. Ты умрешь.
Твоя кровь обагрит эти камни, умоет траву. Твое тело будет кормить стервятников. Черви будут копаться в твоем черепе, ползать по твоей покрытой ржавчиной броне.
Ты умрешь здесь. Так решено судьбой. Другого выбора нет.
Ты умрешь.
Под опущенным забралом Меч улыбался.
Разве есть еще лучшее место в мире, чтобы умереть? Среди величайших Героев этой земли, на поле брани против самого страшного врага? Пожертвовать собой, чтобы спасти мир от чудовищной гибели, навсегда завоевав себе место в легендах?
Он никогда не скрывал своих амбиций. Настоящий Герой должен быть безупречен во всем, в бою, в езде, в охоте, в музыке, в любви. И в смерти, конечно. Особенно - в смерти.
Подойдя к парапету, он окликнул уходящих защитников крепости.
- Не печальтесь, друзья мои! Вы оставляете свой дом в надежных руках. Одного Латника хватило бы обезопасить его. Достаточно лишь поставить нашего увальня в воротах!
Он рассмеялся приглушенно через шлем.
- Шесть же из нас не оставят им ни шанса. Но не расстраивайтесь и об упущенном шансе на славу. Каждому дана ноша по его силам. Придет и ваш час встать на защиту королевства, и я уверен, что вы его не упустите. Об одном лишь прошу, друзья. Когда соберетесь вы за вином, - пусть это будет вино, эль - напиток пейзан, - поднимите бокал в мою честь! И расскажите своим детям о том, как Меч стоял здесь со своими товарищами. Пусть мальчики мечтают о том, чтобы стать такими же как он, а девчонки жалеют, что не выдались возрастом, ха-ха!
Отсмеявшись, он посерьезнел.
- Расскажите им, как Меч смотрел смерти в лицо. И смерть моргнула.
Он поднял свое оружие, давшее ему имя и отсалютовал уходящим воинам.
....
План боя для него был достаточно прост. Латник наверняка примет удар на себя, в шутке про него была лишь доля шутки. Пока же Меч будет ожидать своего момента. И когда враг упрется в непроходимое препятствие, тогда он прыгнет в гущу врагов и начнет собирать кровавую жатву. Сколько голов он успеет снести? Сотню? Тысячу? Так мало времени. и так много нужно успеть.
Враг был омерзителен, но они с Латником справлялись и с худшим. Или не справлялись. Не важно. Какой бы облик не принимали враги, не было ни плоти, ни эфира, который его меч не разрезал бы, такова была его сила.
Оставалось только держать оружие в руках и ждать момент...
|
Дорога. ОбщееСемеро всадников во весь опор мчатся по мощёной дороге, загоняя лошадей. Солнце ещё высоко, и его лучи освещают бескрайнее море зелени, раскинувшееся справа и слева от дороги. Ветер колышет траву и из-за холмистости местности кажется, что на путников с разных сторон надвигаются волны. Вдалеке уже видны стены крепости Стражей: высоко вверх уходят башни цитадели, наползая друг на друга как камни горной гряды. Вот уже виднеется полукруглый барбакан над воротами... Но ни пронзительная безоблачная синева, нависшая над холмами и горной грядой, защищающей эту долину, ни сами холмы, старше самого королевства Лимерик, ни величественный вид крепостных стен, созданных кажется великанами, не могут отвлечь отряд от дурных мыслей. Поветрие пришло в Лимерик, и не было от Зелёной Смерти как его ещё называют, спасения. После него оставались только обуглившиеся, но явно не от обычного огня, трупы, словно обглоданные каким-то чудовищным зверем. Не нашлось ещё тех, кто побывал достаточно близко, чтобы рассказать, что происходит на самом деле, когда наплывает чёрно-зелёная мгла на поселение, оставляя после себя лишь смерть и руины. Как остановить этого противника, когда Покровители молчат? На этот вопрос не было ответа, и задача Шестёрых состояла в том, чтобы выиграть для этого время. Затрубил горн, возвещая прибытие подкрепления; лязгнули стальные прутья решетки и ворота крепости Стражей открылись. Шестерым не было нужды представляться; седьмую же пропустили вместе с ними – если уж она едет вместе с героями, которых знают в каждом уголке королевства, нет причин чинить ей препятствия. К тому же, командор крепости был извещён о прибытии героев. Более того: ему было приказано вверить в руки Шестерых её, а самому вместе с гарнизоном в сжатые сроки покинуть. Если Шестеро выстоят, то они справятся и без горстки солдат; если же нет – армии Лимерика будет дорого каждое копьё. Когда опустилась решётка за последним прибывшим, во внутренний двор начали стекаться солдаты из казарм. Поток воинов в отполированных до блеска кирасах и шлемах всё прибывал: даже дозорные побросали свои посты, невзирая на риск наказания, ведь командор появился одним из первых. Но сейчас было не до уставов и догм, ведь в крепости появились те, кого ещё их родители называли полубогами. В едином порыве благоговения, гарнизон крепости Стражей преклонил колено перед семью стоящим в центре двора отрядом. Хотя последняя из них, Простачка, всё ещё была ближе к тем, кто склонил голову перед ними. Когда кастелян поднялся, произошла небольшая заминка: он не знал, кому именно должен передать крепость, и не решался сказать и слова, боясь прогневать стоявших перед ним полубогов. Этот, уже немолодой мужчина, явно не трусивший в бою, сейчас находился в смятении, пораженный величием тех, о ком обычно слышат лишь сказки и легенды. Наконец, преодолев собственную растерянность, он подошёл к Латнику и заставил себя произнести церемониал передачи крепости. Затем в простых словах объяснил, где что находится – скорее по инерции, чем правда верящий в необходимость того что Латнику или Мечу, скажем, может потребоваться столовая. После этого непродолжительного разговора гарнизон стал готовиться к выходу из крепости. Уже вечерело; закатное солнце сейчас раскрашивало золотом останки большой башни на холме неподалёку. Когда-то, там находилась крепость королевства, существовавшего на этих землях до Лимерика. Монументальное строение, уходившее почти под облака, было ключом к землям, как ныне крепость Стражей, перенявшая часть названия от этой древней постройки. Да и сейчас, утратив своё былое величие, почти разрушенная до основания, этот реликт прошлого служил временным форпостом для Лимерика. Но сейчас это казалось ещё и знаком свыше: лучи солнца как бы напоминали народу Лимерика, что даже самые крепкие стены однажды разрушаться, что даже самые сильные царства ждёт забвение. И от этих мыслей становилось только неуютнее. Солнце ещё не успело сесть, а нестройные ряды защитников крепости уже выходили через её главные ворота. Лязгая металлом, задевая копьями зубья решетки, они выходили друг за другом на ту же дорогу, по которой недавно примчались семеро. Вдруг, размеренное движение было нарушено: послышались голоса, ругань и топот множества копыт. На мгновение крепость будто ожила, очнулась от сонной дремоты и наполнилась звуками. Наконец, пробившейся к солдатам Простачке удалось выяснить: это самовольно прибыл отряд конницы под предводительством Руперта-Старика. Подчинённые НикРоан ослушались указания и прибыли под стены крепости чтобы встретить опасность плечом к плечу. ЛатникПеред тобой склонился человек. Для многих отнюдь не малый по значимости: командор целой крепости, "ключа" к землям Лимерика. Выполняющий с тобой в общем-то, одно и то же дело. К таким снисходят даже короли. Но ты почти не замечаешь его, для тебя нет разницы между ним и рядовыми солдатами, что склонились здесь также во множестве. Перед тобой он – лишь один из многих, не важно, сколько стоит за ним людей. Но, может быть из-за близости надвигающейся угрозы – а ты чувствуешь её, о, ещё как чувствуешь, даже не обладая взором Вестницы или знаниями Хора! — что-то в нём задевает те струны души, что ещё не окончательно превратились в гранит. И вот перед глазами встаёт образ самого тебя, когда-то дающего присягу королю. Но даже здесь разница: если тут склоняет колено простой смертный, то тогда всё было с точностью до наоборот – клянясь в верности монарху, ты уже чувствовал, что в твоей власти разрушить замок до основания, сравнять с землёй, если потребуется. Но ты никогда не задумывался об этом, если уж говорить начистоту: вера в то, что людям нужен защитник, что они заслуживают, чтобы кто-то встал грудью за них, чтобы они процветали – сделала тебя тем, кто ты есть. И вот: перед тобой человек, который думает, что от его слов есть какая-то польза. Ты сам – настоящая цитадель. Воплощение крепостной стены. А уж две крепости как-нибудь найдут общий язык. МечТревога. Она повсюду: среди травы, переливающейся под порывами ветра, таится за холмами, витает в воздухе. Что-то страшное грядёт, и все твои шесть чувств обострились, призывая – не бежать, ты забыл когда последний раз вообще отступал, а не двигался вперёд, но быть настороже. Самый худший страх – неизвестность. Самый опасный противник – про которого ничего не знаешь. Это прописные истины, можно сказать неизменные концепции, во всяком случае, этого мира. Можно обойти крепость, пока Латник разбирается с командором. Осмотреть стены, дозорные башни. Примериться к прочности решеток и ворот. Но даже то, что крепость может выдержать полноценную осаду и остаться даже невредимой, не успокаивает тебя. Страх пытается проникнуть в отточенный за десятилетия ум. И вместе с ним – приступ азарта, которого ты давно не ощущал. Как в тот раз, когда вы с Латником выслеживали последнего инеистого великана. Чудище было размером с хорошую гору и успело пару раз угостить вас крепкими ударами своих кулаков, обжечь морозным дыханием – но всё равно сгинуло, опрокинутое и обезглавленное мощными ударами. Что бы ни приближалось – оно может быть последней твоей охотой, пусть. Потому что, да не прогневаются боги, это определенно будет охота славная. ВестницаТебя обволакивает зеленоватый туман, но вместо обычной прохлады он приносит чувство тяжкого удушья, будто это и не туман вовсе, а крепкие цепи. Сквозь его пелену не пробиться даже твоему Взору. А затем приходит вспышка боли. Удары сыпятся отовсюду, ты бьёшься отчаянно, отбивая, уклоняясь, парируя. Но всё заканчивается каждый раз одинаково – что-то вгрызается в броню, прогрызает её насквозь и впивается в живот. Яркая вспышка боли и ты умираешь. Это видение приходит вновь и вновь. Не всегда о тебе и не всегда ты одинока: это может быть гибель Стужи, Хора, Меча – любого из шести. Иногда ты видишь, как поочередно погибаете вы все. Что бы ты ни делала, это не изменить. Но образ врага каждый раз зыбок и нереален, и всё это кажется странным сном – всё-таки, твой Взор неспособен по-настоящему предвидеть будущее, он лишь даёт возможность ясно видеть и предугадывать некоторые вещи. Странные, расплывчатые ведения могут и не предсказывать будущее, а быть лишь игрой разыгравшегося воображения. Но то, как часто они приходят – не может не настораживать. А может быть, это просто кошмар? Но как давно тебе снились кошмары? Кажется, с момента как ты взяла в руки копьё, в этом мире не осталось вещей, способных тебя напугать. СтужаХолодно. Почему-то тебе было здесь очень холодно, холоднее, чем в северных ледяных пустошах, куда ты пришла медитировать в надежде разрушить власть времени над собственным телом. Это было тем удивительнее, что ты вообще-то давно должна была потерять чувствительность к стихии, которую полностью подчинила себе. И вот, загадка! Тебе вновь холодно. Увы, загадки хватает всего на пару мгновений для развлечения: ответ ведь на самом деле на поверхности. В озноб тебя бросает от любопытства: что же это за Поветрие, откуда оно пришло и что его породило? Вот и всё, что тебя занимает. Хор, Великий Дурак, если бы не пытался объять необъятное, наверное мог бы сейчас что-то припомнить. Но, увы, вместо того чтобы как ты совершенствовать меру, которой стоит измерять остальной мир, он прыгнул выше головы и сломал себе шею. Так что придётся тебе самостоятельно разобраться в природе этого явления: и в кои-то веки, за многие десятилетия, тебе не скучно. Пожалуй, даже хорошо, что вся эта тайна достанется тебе целиком! И даже если цена этого – смерть, единственная цена, которую тебе бы не хотелось платить, ты без колебаний двигаешься с остальными на встречу с Зеленой Смертью. Пусть боги молчат, пусть тревожным выглядит теперь даже синее небо, нет в этом мире ничего, способного остановить тебя в твоих изысканиях. ХорГолос мужчины: Милорд! Наши люди голодают! Голос царственной особы: Пусть! Нет в моём феоде слабых духом! Пройдёт чума, пройдёт неурожай! Шут: И сгинут все, ты так и знай! Голос царственной особы: Кто там ропщет? Дайте палок! Шут: Ой! Ой! Голос женщины: Снова все поля побиты градом... Неизвестный голос: Здесь не град прошёл, поверь... Голос ученого мужа: Горе нам! Гневятся боги! Неизвестный голос: Этих нет уже давно... Хор голосов: Кто же это?! Неизвестный голос: Саранча! На разные лады кричат в твоей голове голоса, то выстраиваясь в стройную пьесу, то превращаясь в фантасмагорию и абсурд. Ты привык к этому: это давно стало частью тебя. Ты даже способен разбираться в этих искаженных образах, гротескном отражении реальности. Даже когда разум полностью поглощён очередным представлением, ты способен выделять из него отдельные элементы. Вот женщина в скромном платье, с наползшими на лоб прядями, закрывающими лицо, с плаксивым голосом – это на самом деле грозная воительница, Вестница. Этот разговаривающий стол – сегодняшний образ Латника: вчера он был в образе медведя. Разум вырывает из небытия образы, вновь возвращая им реальные силуэты – реальные ли, правда? Кто знает, может быть нам только хочется видеть рыцаря в сияющих латах? Но всё это лишь забавные каламбуры, упражнения в софизме, перед тем, что за пьеса играет перед тобой сейчас. В ней явно есть какой-то смысл, больше смысла в том, что ты едешь по дороге к крепости Стражей, больше смысла чем в самой каменной твердыне. Да и во всём остальном. Что-то важное пытается достучаться до тебя, и ты не можешь не разыгрывать диалог на разные лады вслух, выплескивая видение наружу. МолчуньяНикто и не заметил наверное, как ты исчезла сразу после церемониала, едва расслышав, где на территории крепости находится часовня. Здесь, в тихом местечке, наедине сама с собой, ты смогла наконец успокоить своё сердце в молитве. Ты давно уже перестала быть той, вздрагивающей от каждого шороха, неуверенной девочкой. Переросла свои страхи, если не сказать – пережила; но сегодняшнее путешествие вдруг снова вернуло тебя в детстве. Что-то страшное надвигается, ты чувствуешь это также ясно, как пятеро остальных: ведь их эмоции ты ощущаешь как свои собственные. Покосившееся строение, явно видавшее лучшие времена, явно ещё не до конца отремонтированное, судя по валяющимся по углам деревянным обломкам, всё ещё не утратило своей успокаивающей магии. Мягий закатный свет струится через окошки, падая на алтарь Лунной Девы, одной из Покровителей Лимерика, и статуи святых с кроткими лицами как будто улыбаются тебе. Вместе с молитвой постепенно возвращается и душевное равновесие, хотя и примешивается к нему странное ощущение неестественности: но оно было с тобой с тех пор, как ты поклялась династии Лимерика в верности. Лучшая убийца королевства, истово молящаяся перед алтарём. Странная картина, но в будущей битве тебе потребуются все твои силы, ты должна будешь выложиться полностью: надо вновь подчинить разбушевавшиеся эмоции. В конце концов, ты ведь не даром прозвана Молчуньей – даже в самой жаркой битве ты не теряешь ледяного спокойствия, а твоя рука разит беспристрастно. Простачка— Вот как хошь, а мы никуда не уйдём, — продолжает упрямо втолковывать тебе Руперт, опираясь на гарду меча всем телом. — Заладила тут, "можем умереть, можем умереть". В первый раз, что ли? Даже вон эти не против. Седой воин бросает взгляд в сторону Меча и Латника. — Ну подумай, что ты тут одна без своего отряда делать будешь? Им вино разносить? А так всё-таки, ну, надежнее. Что-нибудь придумаем, ты ж головастая у нас. И эти, всё-таки, уж сколько лет живут. А если я там буду, у меня сердца на месте не будет, вот как хошь. И ведь действительно: не хочется его отсылать. Даже если среди собственного отряда ты уже герой, то рядом с Шестью чувствуешь себя слишком... простой. Простачка или Простак – так и закрепилось за тобой это прозвище. Потому что шестеро – настоящие полубоги. Даже просто находясь поблизости чувствуешь силу, исходящую из них. Несмотря на то что ты настоящий воин, а тело твоё хорошо тренировано, ты уверена, что даже Стужа или Хор, которые не выглядят полагающимися на грубую силу оружия, способны одолеть тебя в дуэли на простом оружии. И это по-настоящему жутко. По двум причинам: должны ли существовать подобные вообще? И: неужели и ты можешь стать когда-то такой же, как они? Впрочем, это вряд ли. Если Шестеро не выстоят сегодня, то завтра уже не наступит. А пока: надо понять, оставлять ли здесь Руперта-Старика и свой отряд. ПоветриеМелкие дела позволяют немного отвлечься, ускорить течение времени – большей частью для Простака, конечно. Для остальных это всё равно что один блик солнечного луча; когда приходит время все семеро, подчиняясь странном наитию (хотя НикРоан скорее просто последовала за шестеркой) оказались на смотровой площадке, обращенной к южному предгорью. Всё пространство – от гор до ближайших холмов, утонуло в непроглядном сером тумане, в котором то и дело вспыхивают ядовито-зелёные прожилки. Шестеро – чувствуют вдруг сильнейшее напряжение в воздухе. Их противник столкнулся с собственной силой героев: с силой, которая так велика, что уже не помещается в тела, и разливается прямо в воздухе. Именно она теперь служит непреодолимым барьером для этого странного тумана, и пока кто-то из них жив, дальше Зелёная Смерть не пройдёт. Особенно остро ощущает это Латник, чьи способности буквально созданы для того чтобы вставать у угрозы на пути. В какой-то момент от бескрайнего марева отделяется небольшое облачко и подплывает совсем близко к стенам. С каждым мгновением приближения к крепости, оно теряет свою бесформенность, приобретая силуэт человека. Или, вернее, чего-то похожего на него – раскрытая пасть напоминает оскал голого черепа, от неё буквально разит неутолимым голодом. Голодом, способном пожирать не просто скот или людей, но целые миры. Силуэт по-прежнему зыбкий, и каждый в нём видит перетекающие из одного в другой собственные образы, вызывающие омерзение. — Thy gods art dead, — свистящим шепотом, по какой-то удивительной причине долетающим до шестерых с такого расстояния, сообщает Поветрие. — Thou art shalt vanisheth too. "Глашатай" поднимает вверх руку и поток оформившегося в подобных ему существ лавиной обрушивается с предгорья на стены крепости.
-
Голос Безумца: Мы все умрем! Нашему времени, нашей эпоха, нашему миру приходит конец!
Голос Здравомыслящего: Да.
-
Ах, какие красивые картины рисуются, живые, объемные! И как хорошо передается дискомфорт Простачки!
-
Да начнётся славная битва!
|
Пока Оуэн приходил в себя, - клейма, оставленные жрецами после их долгой и утомительной для обеих сторон "работы" над правой рукой, продолжали ныть, хотя на присутствие тени никак не повлияли, - спутники уже успели обозначить массу вопросов. Как логичных и уместных, так и откровенно глупых. Тяжело вздохнув, полукровка поднял оставшийся нож и взял слово:
- По делу лично у меня вопросов больше нет. Вопросов, не касающихся задачи, у нас у всех, думаю, хватает, но вам не кажется, что их лучше задавать в другой обстановке? Например, когда мы выживем и выберемся отсюда.
Сейчас для Оуэна воспоминания о прошедшей в деревне жизни отошли куда-то на второй план. Он и сам хотел узнать у собеседницы многое. Например, не знакома ли она с Джозефиной, - но понимал, что на данный момент у них не та позиция. За ними долг, и лишние услуги только добавят цену, которую позже придётся заплатить. Перенесенные пытки, меж тем, сместили фокус внимания с мирной жизни на вопрос выживания, предотвращения повторения опыта и желательной мести всем ответственным. Сейчас Оуэн как никогда чётко осознавал, что деревенские проповеди о Милосердной Матери оказались несостоятельны. Что до Громвелла, - ему парень тоже задал бы несколько вопросов. И попутно применил бы что-нибудь из недавнего арсенала жрецов. И все-же, прежде чем приступать к задаче, Оуэн решился уточнить ещё одну важную деталь, на этот раз личного характера:
- Элеонора, раз вы беспокоитесь о том, что нас могут разыскать с помощью магии, думаю, стоит этим поделиться, - Оуэн медленно, насколько позволяли затекшие от оков конечности, пошевелил правой рукой, кивнул на тень и продолжил: - когда те фанатики обнаружили мою... особенность, они загорелись ещё большим... энтузиазмом. И в конце своих экспериментов оставили на мне две отметины. На бедре и под лопаткой. Я бы не стал смущать вас такими подробностями, - Оуэн мрачно усмехнулся, - но я сам кое-что смыслю в арканном искусстве. Возможно ли, что с их помощью нас смогут отследить?
В целом, полукровка осознавал, что подобный риск действительно реален, и Элеонора могла предпочесть избавиться от проблемной личности вместо поисков иного решения, но в будущем, - а Оуэн хотел, чтобы оно у него было, - умалчивание могло привести к куда худшим последствиям, поэтому парень спокойно ожидал реакции наемницы.
-
Очень интересный вопрос. Не только Айлинн, но и я, как игрок, о таком не подумала.
-
Оуэн всегда рационален, что существенно отличает его от остальной банды)
|
Рука Септа замерла над символом Милосердной Матери, как будто что-то не давало ему коснуться этого знака. Затем, спустя несколько секунд, лицо священника ожесточилось, и пальцы сомкнулись на дереве. До боли сомкнулись. Некоторые вопросы еще нуждались в ответах, и на один из главнейших могла дать лишь встреча с кем-то из Ордена. В других обстоятельствах. До тех пор…
Голос Норы заставил его отвернуться от схематичного изображения женской фигуры с свертком и посохом. Он понимал Неттлов, но при этом, похоже, они еще даже не начали понимать глубины трясины, в которой они все оказались. Трясины, в которой они двигались, будучи связанными друг с другом, и неосторожный шаг одного мог погубить всех. Он выпрямился.
- Нейт, хватит.
Обвел собравшихся взглядом. Подбирать слова было очень сложно. Точнее, было сложно подобрать не злые слова. Подобрать те слова, которые они ожидали бы услышать от Септа, каким он был до того, как в Виккен пришли убийцы из Оккулярис.
- Прошу вас, думайте, перед тем, как говорить. Мы только из петли вылезли, а вы уже умудрились нашу спасительницу вывести из себя.
Он не стал озвучивать, что если бы весь этот побег не был важен для загадочного нанимателя, возможно, выход Норы из себя словами бы не ограничился.
- Наши жизни зависят от этого. Я ничего не знаю о Касторэдже, но увидел и услышал достаточно, чтобы понять – за неправильное слово тут можно умереть. Даже не поняв, что это слово – неправильное. Пока мы не разберемся, будьте осторожны в словах и поступках, как если бы от них зависела жизнь каждого из нас. Это не так далеко от истины.
После чего повернулся к Норе. Привкус проповеди, которым были пропитаны его слова, сходил с губ, но недостаточно быстро. Один вопрос у него оставался.
- Бомжи, которые на нас похожи. Их тела. Откуда они?
Он не собирался жить с какой-нибудь успокоительной ложью. На его совести уже была минимум одна смерть – бедного Йохана, которого он, похоже, смог в чем-то убедить, за что от расплатился головой. Буквально. Если кто-то еще умер, чтобы Септ жил, он хотел это знать.
- Это не повлияет ни на что, но я должен знать.
Я. Не мы. Первый раз за всю беседу Септ спрашивал или говорил именно от своего лица. Просил что-то для себя.
-
Подобрать те слова, которые они ожидали бы услышать от Септа, каким он был до того, как в Виккен пришли убийцы из Оккулярис А Септ меняется. Постепенно, но обоснованно. И мне, если честно, немного страшно, куда его заведет путь.
-
Ну а чо она?!
-
У Септа пока самый высокий уровень интеракций с окружающим миром и сеттингом
|
Что же, по крайней мере, Росита приняла к сведению слова, сказанные лекаркой, только легче от этого не стало. С другой стороны, речь была совсем не о том, каким образом Искра подавала информацию. По взгляду Самины... можно было предположить, что любое сказанное юной солдаткой, если и будет принято к сведению, то в очень смутном варианте. Внезапно для себя Иоланда и вовсе задалась вопросом, правильно ли она поступила? Не спросив разрешения, не посоветовавшись заранее, наверное, к Командоре и в другое любое время нельзя было подойти и начать рассказывать теории, — вполне правдоподобные, но! — что уж говорить во время войны. В конце концов, она повидала многое, она смыслила в том, в чём большинство не видели никакого смысла, но оступилась здесь? Поверила на слово, хотя прежде руководствовалась тысячными проверками, пересчётами и анализами? Женщина даже оступается, делая небольшой шаг назад, чувствуя, как под прямым взглядом Самины атмосфера вокруг, — а может быть только для неё — становится более напряжённой да тяжелой настолько, что Иоланде приходится едва заметно глубоко выдохнуть. Она коротко смотрит на Киру, возвращает себе потерянное из под ног равновесие, а затем вслушивается в слова молодой солдатки ещё раз. Нет. Не может быть? Если прежде Иоланда могла только предполагать, что именно видела Росита и о чём хотела поговорить с Командорой, то сейчас она слышала историю прямо из уст, предварительно удивившись, что никто не попросил её отойти в сторону: дело ведь пусть и не требовало отлагательств, едва ли было для всеобщих ушей. Если на Бьянку она могла закрыть глаза, — сёстры, особенно близкие настолько, насколько могла заметить Ио, делились между собой практически всем — то на себя или Киру... совсем нет. Однако сказать, что Иоланда была разочарована? Расстроена? Она смотрела не на Самину, пилящую её взглядом, а словно сквозь неё; служительница была совсем не здесь. Неужто всё сходится? Письма так и оставшиеся в её руках нашлись глазами Иолы ещё раз, и под аккомпанемент Искры, она вчитывалась в слова Клемента по новой, взяв оригинальное писание. «...для служителя Митриоса твоего уровня...» — каков шанс, что именно Лучано смог заполучить некий артефакт, который должен был стать наградой или, возможно, преподношением? В конце концов, может быть и от обратного: приняв к сведению слова своего учителя, он хотел спасти Культ... «...по слогам деревенщинам из числа "отцов-надзирателей".» — а что на счёт них? Культ, который одновременно и боится и, при этом, недолюбливает Отцов как таковых. Росита говорит о наёмниках и, разумеется, первое, о чём думает Иоланда — что если именно по делу оппозиции фанатиков Митриоса, узнавших об их планах или, чего хуже, о силах дэвах и их возможностей, они решили воспользоваться артефактом? Или уничтожить его, учитывая их нелюбовь к поклонникам Хаоса. «Властелин тела и души». — Властелин тела и души, — шепчет она себе под нос, едва шевеля губами, ведя пальцами по написанному тексту. Если то, что говорит Росита — это правда... И если то, что думает Иоланда — это то, что произошло на самом деле, то речь уже идёт не только о косматых с силой, которая может побороть и уничтожить Купол, причиняя боль всему, что будет встречаться на их пути. Речь идёт о том, чтобы лишиться одной из половинок их собственного сердца, каждой сестры здесь — Аэлис, что останется сначала запертой, а после — уничтоженной во благо разрушения. Она поднимает взгляд на Самину вновь, но не сразу, а когда между вопросом к Иоланде проходит несколько бесконечных секунд. Уже и Бьянка успевает озвучить свою мысль, — жрица смотрит на неё краем глазом с удивлением, ведь не у каждого, даже у самой Иолы, не находится сил ответить главнокомандующей так просто — а она молчит. — Потому что они — наша прямая связь с Аэлис, — начинает она, и если раньше в её голосе была неуверенность, сейчас Иоланда отдаётся на сто процентов своей теории, — послушайте. Клемент писал о неком Повелителе, «Властелине тела и души». Что будет, если поработить Хаос и, главное, что нужно для того, чтобы это сделать? Нужна смелая плата для этого, — она щурит взгляд, задавая пусть риторический, но вопрос, — как на счёт души и сердца богини? Купол боролся с дэвами десятилетиями, артефакт, на секунду, имеющий внутри себя одну из самых важных частей нашей с вами жизни — это то, за что будут бороться любые неугодные, которым требуются дополнительные силы, чтобы побороть нас. Она делает паузу, но только чтобы продолжить вновь: — Или уничтожить его, учитывая, на что способны Отцы-Надзиратели только по фактам, о которых я знаю. Так или иначе, какой бы мотив, я считаю, — она делает здесь небольшое ударение; по Иоланде видно, что если Самина, или стоящие здесь, не примут её сторону, она готова взять за свои слова полную ответственность, но едва ли её можно переубедить в сказанном: — Если есть малейший процент того, что сказанное Искрой — правда, мы должны проверить это. Иоланда была уверена в одном: никому и никогда под Куполом не захочется знать, что случится, если одна из богинь погибнет. Тем более... не своей смертью.
|
Терренс. Вниз. Словно путешествие по кругам "Инфьерно", возможное существование которого так будоражит неокрепшие умы отдельных хиспанцев. А чего? Что "Гиена", что безвременно почивший "Бизон" - чем не демоны? Достаточно представить, чем бы закончилась встреча с таким созданием простого смертного: заблудшего рейдера или какого-нибудь неудачливого наемника, чтобы стало ясно - всем демоны. Они, вроде бы, насколько помнишь все эти теологические хитросплетения сюжетов, тоже ангелы, только немного подпорченные. Чудовищные, абсолютно нечеловеческого вида, бесконечно далекие от "мирских проблем" прислужники настоящих, а не выдуманных небожителей, которые не силами творения, но финансовыми рычагами меняют лики Миров не хуже Старого Бога. - Вторженка. Гудит, выдавая, как может показаться неискушенному слушателю, многократно ускоренную бессмыслицу, динамик по ту сторону активированной тычком стопы переборки. Только чуть раскрывается - тут же проскальзываешь меж расходящихся треугольников, закрываешь. - Говорит командор Окамото. И, надо отметить, говорит очень быстро. Скорость воспроизведения где-то "икс-шесть", не ниже: не для всех запись, а только для тех, кто сможет ее разобрать. Для тебя, например. - Я предлагаю тебе закончить бой и сдаться. Мгновение на "подумать". Мины уже в шахте, не видишь, но знаешь: текущие полноводной рекой в анализаторы данные со сканеров привычно становятся эрзац-ощущениями. - На почетных условиях. Без допросов и изъятия платформы. Даю свое слово. Рвануть еще ниже уже не успеешь, только вбок - в зал, который под залом, который под залом, в котором не так давно вы обменивались любезностями со "Снеговиком". - Мне уже известно, что мы коллеги. С формальностями разберутся наши руководители. Кэндзи Окамото - который "начальник "Азура"" - точно, видела его фото. Седой, с залысинами и морщинами, щеголяющий кривыми, прокуренными до желтизны зубами и в целом, как говорят, выглядящий "на свои годы", что в корпоративной среде редкость. Потому, что может себе позволить. Наверное, если чье-то слово здесь и имеет хоть какой-то вес, то только его. Уж точно не Риваса, не говоря об ученых, которые на период чрезвычайной ситуации - согласно протоколам безопасности - вообще превращаются в условное имущество, которое требуется всячески спасать, но никак не слушать. - Тебе предоставят челнок и выдадут останки твоего спутника. Если взвесить все "за" и "против", предположение о том, что Ортега все таки не справился, при прочих равных, похоже, плавно перестает быть предположением. - С одним условием: ожидающий тебя крейсер велийцев должен будет немедленно покинуть систему. С силой вдвигаешь в паз раздражающе медленно поднимавшуюся дверь, ведущую в смежную лабораторию. И уже переступая условный порог, слышишь как одна из "самоходок", где-то там, за спиной, мягко спрыгивает на закрытую "крышку", не спеша подрываться. Ждет? - Считай, что закончишь партию вничью. Других предложений не будет. И утыкаешься в натекшие сплошной массой, от края до края - так, что только крохотный, в метр, пятачок у выхода остается свободным, массивы все еще чуть слышно похрустывающей, но уже напрочь закаменевшей иммобилизирущей пены. - У тебя есть минута.
-
А вот теперь действительно сложный выбор, самый тяжелый, наверное, за всю игру.
-
Лезут и лезут, а потом в комплексах люди пропадают
|
Как ни крути, но когда ты ничего не знаешь, ничего не умеешь, а мир твой ограничен стенами поместья, ты невольно будешь стараться вести себя так, как ведет твой отец. Ты будешь противоречить ему в малом. Ты будешь говорить себе, что одно сделаешь лучше него, другое – мудрее, в третьем будешь добрее, а в четвертом пойдешь дальше. Тебе будет казаться, что это-то и есть главное. А это – всего лишь детали. Главным-то как раз и будет, что ты меряешь мир по его мерке, подобно тому, как в математике пространство измеряется по отложенным линиям. Он и есть – та линия для твоего мира. Когда ты вырастешь, ты узнаешь, как тяжело было сделать лучше, как более мудрое решение становится очевидным, лишь когда принято неверное, как доброта легко оборачивается против того, кто её проявил, и как страшно зайти дальше той отметки, до которой, как тебе казалось, так легко дойти. И ты станешь таким, как твой отец. Немного другим, но... это – всего лишь детали.
А если отца рядом нету? О, а вот тогда у тебя проблемы. Выбирай что хочешь, любое мерило. Мамино? У неё есть вообще какая-то линия, или она настолько мягка, что ты её и не заметишь? Твоего учителя фехтования? "Придворного математика"? Твоей будущей учительницы танцев? Да никого из них. Ведь все они по сути равны, и только отец, приведший тебя в мир, подлинный авторитет. А с ними... с ними ты будешь заниматься тем, что весело! Или интересно. Или не слишком сложно.
Сшибать саблей арбузы со столбов, или слушать, что же находится за стенами поместья, в котором ты вырос и знаешь каждый угол... Ну что может быть интереснее? В пекло математику с геометрией! В пекло древние языки! Кто сказал, что они пригодятся в жизни? Какой вообще будет твоя жизнь? Ты не знаешь – и не хочешь загадывать. Ты лишь веришь, что она будет интересной, захватывающей, увлекательной. Что в ней будут красивые люди, красивые места, красивые поступки. В ней будет много солнца, радости и азарта.
Жизнь – это праздник, который прогонит скуку.
Что может прогнать её лучше, чем поход в древние руины? Что встретится там? Что откроется? Неизвестное.
Неизвестное всегда кажется таким манящим, таким сладким, пока ты не узнал, что уют родного дома, беззаботность детства, изобилие и безопасность – не то, что даётся в мире бесплатно и всем.
|
Если Молчун и собирался стоически вытерпеть все тяготы и невзгоды, которым предстояло выпасть на его долю, планы эти пошли псу под хвост так же стремительно, как и вся остальная его жизнь. В первый день он еще пытался бодриться, убеждал себя, что никто не станет брать пленных лишь для того, чтобы уморить их в пути, и даже позволил себе мгновение радости, узнав, что двойняшки спаслись, но первый день сменился вторым, второй третьим, ну, и так далее. Время текло мимо вялой рекой, подобно той, по которой их везли словно скот в темном трюме, и с каждым днем Томми становился все более замкнутым и мрачным. Не помогало и то, что к духоте, волнению за близких и, чего уж таить, страху сначала прибавилась качка, от которой он блевал так часто, что чуть не издох, потом голод а потом еще и побои.
И не сказать даже, чтобы Молчун как-то особенно рьяно защищал неизвестно чем провинившегося перед черно-красными Громвела. Скорее уж наоборот. Священник для Томми был никем, и, знай он хоть что-то, выложил бы все, как на духу. Но вот со знаниями, как раз, были проблемы. Юноша не понимал даже, о чем его спрашивают. Вообще. Что за вовне? Что за дамба? Что за сонмы ангелов и дьяволов? Что вам вообще надо, суки? Он не мог рассказать правду, не мог соврать, не мог убедить вопрошающих черт знает о чем выродков, что просто, мать его, охотник, а не колдун. Не мог сделать ничего, что остановило бы руку с плетью. Будь Молчун в одной из приключенческих баек вроде тех, что иногда рассказывала, подвыпив, Джо, или в одной из баллад Айлинн, выдержал бы пытки как Мужчина (прям, вот, с большой буквы), параллельно осыпая ведущих допрос тварей едкими колкостями, а потом освободился бы и бежал, но реальность оказалась от баек и баллад довольно далека. На третий, кажется, день он даже отвечать уже не мог, а лишь мычал что-то сквозь слезы, пока уставший от несговорчивости орденский исступленно лупил его плетью. На четвертый стражники нашли его в камере в том же месте, на котором оставил вчера, свернувшимся на полу и испуганно скулящим, стоило только открыть дверь. На пятый, а может на шестой или седьмой его повели на казнь.
Боль, ужас и унижение выпили Томаса Барнса до дна, оставив лишь покрытый синяками и ранами каркас, так что, когда повешение сменилась диким предложением поработать на какого-то неизвестного мужика, он даже выговорить ничего не смог. Лишь беспомощно смотрел на то ли спасителя, то ли дельца, берущего скот задешево, мутным взором единственного не заплывшего от удара глаза, пока его головой не кивнул Томми-Молчун. Не тот Томми, что вырезал племянникам зверушек из корней и тайком водил их в лес посмотреть зайчат, а тот, что с теплом вспоминал мгновение, когда его топор проломил грудину орденского солдата. Тот, который хотел это мгновение повторить. Тот, который хотел мести.
|
-
А Сита и не подозревает, какие тучи над ее головушкой сгущаются)
-
стынут жилы конечно под таким взглядом
|
|
- Дяденьки, я вам всё расскажу, вы только мне скажите какое учение правильное. Так будет проще рассказать обо всех отличиях. Меня кроме дяди Громвелла никто ничему и не учил. Откуда мне знать как правильно? - попав на допрос Нэйт уже был готов выложить всё, что знает, и делать всё, что скажут, лишь бы от него поскорее отвязались. Реакция была вполне естественной, но тем хуже становилось пленнику, чем понятней становился тот факт, что быстро всё не кончится.
При всей своей склонности к рационализму, долго сохранять спокойствие парень не смог. Постоянные избиения раздражали. Вернее, раздражала невозможность их прекратить: дознаватели рассчитывали услышать некую "правду", дать которую Нэйт в принципе не мог, так как настоящая правда, та, к которой он привык, от неё отличалась. А даже если он что-то и рассказал бы, его бы всё равно избили из расчёта, что он сказал не всё.
Лучшее, что он мог придумать: цитировать книги Громвелла. За это его били чуть меньше, хотя бы потому что в книгах было довольно много информации, и часть из неё красно-чёрные побоялись бы упустить. Наверное... Неттл так уговаривал сам себя. На самом деле он не знал каким избиениям подвергаются товарищи. Но от осознания, пусть и не подтверждённого, что мучают не его одного, становилось легче. А от того, что его мучают чуть меньше остальных - вдвойне.
Но детская психика есть детская психика, и мальчишка в конце концов сломался. Пройдя все стадии принятия, он уже готов был к любому исходу, так что приговор его не особо испугал. Скорее ввёл в замешательство, ведь он помнил разговор рыцарей, когда их паковали. Передумали? Может, отец знал больше, чем они, и раскололся? Нашли Громвелла? Да мало ли что... В любом случае, интересно будет взглянуть на Рай. Вряд ли там хуже, чем в казематах.
Однако, Рай откладывался. Опять кому-то что-то от них было надо.
- Вы знаете, мне хочется сказать, что по моему мнению вы в сговоре с этими вашими окулярисами, - заявил Нэйт, которому было уже всё равно, - И они просто хотят выудить из нас больше информации, давая надежду и ограниченную свободу действий. Но можно подумать, у нас есть выбор. Единственное, чего я хотел бы знать: за что нас называли еретиками? Мы просто выращивали яблоки и варили сидр. Тут одно из двух: либо мы не знаем чего-то об отце Громвелле. Либо с нами как раз всё нормально, а вот местные священники всех обманывают. И с моей точки зрения второй вариант выглядит более правдоподобно.
|
|
Дышать через нос в глухом мешке было практически невозможно. Даже со свободным ртом там не хватало бы воздуха, но конвоиры еще и оставили кляпы, опасаясь колдовства, и, скорее всего, пагубного воздействия еретических слов, кое-как протянуть до конца дороги. Возможно, они также опасались дать возможность пленникам переговариваться. Или просто выполняли приказ. Хорошее оправдание для чего угодно. Скорее всего, сопровождающих виккенцев солдат Ордена серьезно наказали бы, если бы кто-то из пленников задохнулся, и эта мысль даже немного утешила Септа, когда он понял, что задыхается. Но теперь, когда у него в жизни впервые появилась настоящая цель, он не мог позволить всему закончится вот так. И поэтому он повалился набок, захрипел, насколько хватало остатков воздуха в мешке и легких, и начал тянуться руками к шее. Несколько тычков алебардами не заставили его остановиться, и, после непродолжительного спора, охранники все-таки сняли мешки. Причем не только с него, но и с остальных.
Все те же пятеро. Это не было совпадением. Какой ложью ни была бы пропитана проклятая душонка Лорда Паладина, он откуда-то знал про сны. И поэтому мог быть прав насчет загадочной печати Вовне. Сипло втягивая воздух, Септ водил глазами из стороны в сторону, пытаясь найти способ сбежать. Способа не было – проклятый Орден позаботился о том, чтобы не оставить на это и шанса. Поняв это, Хербаст откинулся на стенку повозки и зарычал сквозь кляп.
Ничего нельзя было сделать. Только сидеть, трястись на кочках, и ждать приближающихся пыток. Что именно подразумевалось под изучением гадать было не обязательно – у настолько больных ублюдков, как организаторы нападения на Виккен, любое исследование наблюдением и опросами не могло ограничиваться. И они, похоже, были достаточно опытны в своем мразотном деле, чтобы все шло по их плану – их титулы звучали весьма впечатляюще, и, наверное, значили высокий статус в организациях, если не высший. Хотя поначалу Септ хотел верить, что провидение даст ему шанс расквитаться, реальность медленно и с жестокостью убивала эту надежду. Еще больнее было от того, что похожие мысли Септ читал, или думал, что читает, в глазах остальных.
Но была одна вещь, которую Септ хотел сделать, прежде чем их убьют. Особенно с учетом того, что их, скорее всего, «изучать» будут по-отдельности. Поэтому, когда их решили покормить и напоить, тем самым освободив рот, он посмотрел на Томми.
- Живы.
Оставалось надеяться, что Молчун поймет, о ком идет речь. И не важно, что сделают конвоиры потом с Септом за попытку говорить. Не убьют же. Нужен для «изучения».
Не убили. И даже кормить не перестали и поить. Похоже, конвоиры сами понимали, насколько малы шансы заключенных на что-то. И, как оказалось, они были правы. По дороге шанса бежать не предоставилось, не случилось его и потом. А затем начались допросы.
Септ не пытался врать. По большей части. Это казалось чистым безумием, но цели допрашивающего и допрашиваемого частично совпадали. Хербаст не менее человека в маске хотел понять, что именно делал в Виккене отец Громвелл, и какой счет недо будет предъявить ему при встрече. Но при этом он брал основную ответственность на себя – он, под конец, был учеником Громвелла. Но еще больше Септ хотел понять то безумие, которое заставило Орден на деревню.
В идеальном мире пленник бы обвел дознавателя вокруг пальца, играя на его несомненно очевидных слабостях как на музыкальном инструменте, и узнал бы многое, если не все, а потом, при помощи загадочных союзников вовне или собственной изворотливости, бежал бы, чтобы использовать узнанное против злодейской организации.
Однако мир был не идеален. В мире пленник был уставшим, измотанным, сомневающимся во всем парнем, которого только пара лет отделяла от понятия "подростка". В мире между допросами в камеру приходили "исследователи", накачивавшие пленника зельями и щедро бравшими у него кровь. В мире дознаватель был достаточно опытным, хотя, похоже, не в меньшей степени безумным, и не стремился ни дать ключик к своей душе, ни раскрывать в вопросах лишнего.
И, что особо важно, в мире не было загадочного союзника, который спас бы пленника, устроив ему героический побег.
А сам Септ сбежать не мог. У него не было времени на молитву, у него не было даже времени сосредоточиться. Хотя у него было небольшое преимущество надо остальными, заключавшееся в способности исцелять травмы, полученные при допросе, он был не в состоянии направить божественную силу так, чтобы он смогла помочь ему бежать. И поэтому, оказавшись на помосте, перед однозначно предсказывающими дальнейшую судьбу петлями, он мог только прокричать проклятие в адрес Рыцарей-Оккулярис:
- Будь прокляты эти ублюдки, ложные служители Мат…
Мешок, накинутый на голову, заглушил дальнейшие слова. Но, судя по доносившимися из него звукам, вряд ли это были те слова, которые виккенцы ожидали бы услышать от Септа. Потом затянутая на шее петля приглушила их еще сильнее, хотя Септ даже с удавкой на шее не замолчал.
А потом мешки сняли. И, поняв, что ситуация переменилась, Септ сразу же заткнулся. В том числе и потому, что болело горло. И начал слушать предложение Норы. Из которого следовало две вещи. У них был шанс выжить и расквитаться. И в городе были люди, которые были готовы очень грубо вмешаться в планы Лорда Паладина Торнрейджа и его приспешников. Торнрейдж. Теперь Септ знал имя.
Губы сами собой растянулись в улыбке. Усилием воли Септ согнал ее с лица, надеясь, что все взгляды в этот момент были направлены на Нору.
- Мы согласны.
Вряд ли кто-то из виккенцев хотел «переигрывать». Но даже если кто-то готов был на это, Септ не собирался… он оборвал свою мысль.
- Первый вопрос. Можем задать остальные наедине и не в удавке?
-
+
-
Очень хорошие первые шаги персонажа в новом мире, когда еще висит груз прошлого, но уже появились, так сказать, проблески будущего.
-
Кажется, даже несгибаемого Септа ситуация начинает ломать. И показано это очень тонко и изящно.
|
Путешествие из Викена осталось в памяти узников загадочного Ордена смазанным пятном. Первую часть они ехали в закрытой повозке, мешки с них сняли, когда конвоиры заметили, что пленники начали практически задыхаться. Один раз повозка остановилась, их выпихнули на землю, сняли мешки. Место было незнакомое, какая-то грунтовая дорога, жидкая рощица из нескольких деревцев, поле вокруг. Им дали отдышаться, пару глотков воды из бурдюка и галету, после чего отправили обратно в повозку.
Через неизвестное количество часов их снова выгрузили, на этот раз, с мешками на головах. Подталкиваемые древками алебард, они перешли по мостику на какую-то деревянную основу. Рядом шумела вода. Не сразу до викенцев дошло, что они на корабле. Никто из них ни разу не путешествовал таким образом, только читали в книгах и слушали рассказы Джо.
Однако, разнообразием следующий этап путешествия не похвастался. Их быстро загнали трюм, где было еще хуже, чем в повозке, затхлый воздух, качка. Сколько они времени провели здесь, сложно было сказать. Возможно, несколько дней. В качестве отсчета времени можно было наблюдать лишь визиты охранников с водой, едой и за сральным ведром.
Но и этот этап путешествия тоже закончился. На них снова надели мешки, а на ноги - кандалы. Вывели наверх, на палубу, после чего - перевели по мостку куда-то, а затем - снова вниз. Когда с них сняли мешки и кандалы, пред ними предстали небольшие одиночные камеры, которые, когда-то, возможно, были каютами.
Как ни странно, пленители даже продемонстрировали некую заботу. Их облили водой, чтобы смыть нечистоты, после чего выдали новую одежду - холщовые робы и штаны. Дали прилично поесть - каша с суховатым, но все-таки хлебом, а не галетами. После чего дали отлежаться в камерах, на грубоватых матрасах, но лучше, чем в телеге или трюме.
Но вот дальше начался ужас.
Опять же, сложно было сказать, сколько времени они провели на этом этапе. Несколько дней, наверное. По одному охранники выводили из камер в допросную, где начиналась экзекуция. Дознаватель в черной матерчатой маске бомбардировал одними и теми же вопросами: "Где находится Громвелл?" "Какой ереси он вас учил?" "Кто является его непосредственными учениками?" "Какие внешные силы спонсировали его ересь?" и так далее. На попытки молчать, кидаться оскорблениями или шутить он отвечал ударами палкой или плетью, не смертельными, но болезненными. Попытки дать честный ответ его не удовлетворяли, приводили к новым вопросам и тому же результату.
На повторных допросах к старым вопросам добавлялись новые, носящие более. так сказать, метафизический характер. "Как именно Громвелл собирался открыть путь Вовне?" Какие темные знаки зашифрованы в его письменах и картинах?" "Каким темным силам он возводил хвалу?" "Какие сигналы от этих сил вы получали во снах и видениях?"
Под конец они и вовсе приобрели какой-то безумный характер, как будто дознаватель сам постепенно сходил с ума. "Кого из сонма Ангелов Громвелл хотел низвергнуть, а из сонма Дьяволов - вознести?" "Какой нечестивый рай для своих последователей он хотел построить Вовне?" "Собирался ли он размыть Дамбу, чтобы уничтожить Касторэдж, или уничтожить её, чтобы стереть с лица весь мир?"
В перерывах между допросами вас посещали маги в черных одеяниях и серебряных масках. Они брали у вас анализы крови, заставляли пить какие-то непонятные зелья, бормотали странные заклинания. Один из них почти всегда присутствовал при допросах, но молчал, лишь сверля вас взглядом сквозь маску. В перерывах между допросами вас посещали маги в черных одеяниях и серебряных масках. Они брали у вас анализы крови, заставляли пить какие-то непонятные зелья, бормотали странные заклинания. Один из них почти всегда присутствовал при допросах, но молчал, лишь сверля вас взглядом сквозь маску.
Особое внимание у последних вызвал Оуэн. Его тень не была особо заметна в процессе перевозки, но когда её заметили, юношу едва не сожгли живьем. Успокоили, как ни странно, именно маги Оккулярис, но они же в итоге и возились с ним больше других, подвергая странным процедурам, практически оттеснив дознавателя. На левом бедро и под правой лопаткой ему выжгли странные небольшие клейма в виде оккультных символов. В итоге к концу Оуэну уже хотелось звать обратно дознавателя, чтобы спрашивал "Где Громвелл" и бил плетью.
Когда казалось уже, что разум викенцев не выдержит этого непрерывного давления и издевательства, все вдруг кончилось. Вас снова сковали кандалами, надели мешки на голову, куда-то повели. Вы слышали обрывки какого-то разговора, кто-то кому-то что-то поручал, договаривался о сроках отправления.
После долго блуждания по мосткам и палубам, вас завели в какое-то помещение и поставили на помост, зафиксировали ножные кандалы. Сняли мешки. С удивлением, вы обнаружили, что черно-красных нигде нет. Рядом с вами стояло двое, мужчина и женщина в грязной серой форме, с дубинкой и кинжалом на поясе. На рукаве у них была нашивка с изображением кандалов на фоне мачты корабля и подпись "Искупление". Они завели вас на помост и спустили сверху петли. Напротив вас стоял крупный лысый мужчина в кожаном фартуке с листом бумаги, который он начал зачитывать.
- По повелению... Лорда Паладина Торнрейджа... Ордена Бедных Рыцарей-Оккулярис Милосердной Матери.... подтвержденному приказом Королевского Судьи Блэкбрайра... именем Её Королевского Величества... за грехи ереси, колдовства, богохульства, измены и заговора против Касторэджа.... сии субъекты... эээ... прочерк вместо имен, кхм.. приговариваются к смертной казни через повешение! Приговор привести в исполнение немедленно!
Охраники начали натягивать вам обратно на голову мешку и затягивать на шею веревки.
Казалось, время остановило свой ход. Прошла минута, две.
Внезапно, с вас стянули мешки, хотя петли остались затянуты вокруг шеи. Рядом с палачом стояла женщина, лет около тридцати, хотя, сложно было ответить точнее из-за её непривычно бледного цвета кожи. Она была одета в кожаную куртку и брюки, темные волосы собраны в хвост. Узкое, вытянутое лицо, орлиный нос. Небольшой шрам на правой щеке заставлял вспомнить Джо. Она держала в руке трубку и затянулась.
Палач выглядел очень нервым, трепал руками лист бумаги, оглядывая пол. Охранники все еще стояли рядом с вами, взявшись за оружие наизготовку.
Выпустив облако дыма, женщина обратилась к вам.
- Сюрприз! Прошу прощения за этот спектакль, но нужно было убедить ваших приятелей из Ордена Оккулярис, что все прошло по их велению. Понимаю, что вы сейчас немного на взводе, но я попрошу вынуть ваши головы из задницы, и послушать меня внимательно. От этого зависит ваша дальнейшая судьба.
Она еще раз затянулась трубкой.
- Меня зовут Элеонора Шанк. Нора сойдет. Я работаю на одного влиятельного человека, которому приглянулась ваша судьба. Бедняжки из какой-то забытой богами деревни, которую фанатики из Ордена Оккулярис зачем-то спалили, а вас - притащили сюда, пытали, а теперь, вот, велели вздернуть, да еще трупы им отправить, для дальнейшего изучения. Говорят, они и после смерти допрос могут провести. Ну да ладно, не будем тут байки трепать, времени у нас мало. Короче, грустная история, но плакать я бы из-за неё не стала, в Язве таких больше чем крыс, а уж крыс у нас - тьма тьмущая. Но вот какое дело, во-первых, мой наниматель имеет кое-какие свои терки с Орденом, а во-вторых, ваше появление тут представляет собой уникальную возможность. Вы - люди новые, никто в Язве вас не знает. За счет этого вы можете много чего сделать. Поэтому предложение от моего нанимателя простое. Вы соглашаетесь работать на него. За это вы получите жизнь сейчас, дальше - возможность сбежать, потом - шанс на месть. Но не свободу. За спасение вы будете принадлежать моему нанимателю. Он не склонен разбазаривать средства на вложения, которые не окупаются. Вам придется поработать на него какое-то время. Сделаете все, что от вас требуется - получите денежки, место в городе, информацию об ублюдках, благодаря которых вы сюда загремели. Поверьте, это едва ли не лучшая сделка, которую я видела в своей жизни. Ну а если вас такой вариант не устраивает, всегда можно переиграть.
Она сделала рукой жест, будет затягивает петлю на шее.
- Ну что, какие мысли? Если есть вопросы, могу ответить, но повторяю, время у нас не бесконечное, так что торопитесь с решением.
|
Теперь, держа в руках два пергамента, — оригинальный и переписанный ею же, но в чистом переводе для понимания остальных — Иоланда во главе их небольшой группы, юркнула сразу за угол небольшого тента, в котором они всё это время находились, отправляясь на поиски Командоры. Благо, идти было совсем рукой подать. Она ведь совсем не думала, что окажется в такой ситуации. Когда служительница, сидя в повозке, размышляла о том, какие будут её первые действия на фронте, Иоланде в целом было сложно найти себе место. Да, конечно, она все ещё была на служение Рамоне, — и останется до своей смерти — в теории знала, чем можно занять себя во время непредвиденных баталий, спасая жизни сестёр — чем, собственно, и занялась в первую очередь! — и всё равно... не предполагала, что окажется здесь. Когда впереди замаячили две фигуры, она в последний раз посмотрела на Роситу и Бьянку, будто бы оценивая их внешний вид. Короткий взгляд на её доспех: почищенным лучше он, конечно, не сильно стал, тем более, пока он остаётся в непригодном состоянии. Уже оборачиваясь обратно, смотря прямо, она негромко произносит: — Я потом помогу восстановить его, а пока пусть служит доказательством твоих слов, — потому что, Иола была уверена, вопросы и необходимость к таковому у них точно появится. На Киру она обращает внимание быстрее, едва заметно улыбаясь; ничего не могла с собой поделать, и это далеко не к разговору о чём-то прошлом. Иоланда всегда хваталась за знакомые лица, а когда последние ещё и занимали достаточно важную роль в её жизни — и подавно. Так или иначе, серьёзное выражение лица возвращается к ней в момент, когда обе женщины задаются вполне логичным вопросом: Зачем Иоланда потащила за собой двух молодых сестёр? — Да, перевод готов, — она кивает головой. Иоланда тут же начинает мысленно себя ругать: могла бы и поаккуратнее, попонятнее да и в целом, побыстрее. И несмотря на то, что у неё были свои причины, — обе они стояли чуть позади Иоланды — спустя столько лет она так и не научилась быть к себе менее критичной. Впрочем, вслух всех непрошенных извинений не произносит: Командора не похожа на человека, которому последние были нужны. — Это — Росита из «Вересковой Лощины» и Бьянка из Коллежа. Они — сёстры-близнецы и... — она делает небольшую паузу, посмотрев на девочек сверху вниз, — Искры. Я встретила их только что обеих в палатке и она, — Ио указывает на солдатку, а затем на секунду замолкает, пытаясь подобрать корректное слово для того, что видела сама. Женщина хмурится, отчего меж бровями у неё появляется ещё более глубокая складочка, чем обычно, а затем на выдохе, Иоланда выплёвывает: — Судя по ранениям, была мертва. Или в крайне плохой кондиции. Я самолично осмотрела её, Командора, можно осмотреть и броню девочки: насквозь. После такого не выживают. Однако, далеко не лечебные силы сестёр смогли вытащить её с того света. И думаю... — она слегка топчется на месте, а затем хлопает двумя пергаментами о свои ладошки прежде, чем протянуть последние Самине: — Я не знаю деталей, — она настояла что расскажет обо всём только вышестоящему начальству — но мне кажется, это может быть связано с содержимым этого письма и ситуации в целом. Пожалуйста, выслушайте её. Она замолкает на мгновение, чтобы посмотреть на рядовую и с короткой, подбадривающей улыбкой, приподнимает бровь, наконец, предоставляя возможность девушке заговорить: — Росита?
|
Суббота.
Густаву.
Чёртова пыль. Она так и норовила залезть в глаза, проникнуть в нос, и частично скрыть противника, оставляя лишь движущийся силуэт впереди.
При этом нос страдал особенно. Накануне обошлось без утирания кровавых соплей, но всё-таки Джек неплохо засадил ему, в результате чего перед сном Густав обнаружил засохшие кровавые корки. Когда он вернулся домой, верный Джеб всё понял, с иронией усмехнулся и принёс тряпку с завернутым льдом. Возможно благодаря этому на следующее утро Шарборро не обнаружил на лице разбухшую картофелину. Но всё-таки дело того стоило: оценив, что к концу поединка новичок стоит на ногах (пусть и сам остановил бой), а не распластался от первой же подачи, Рей посчитала, что он подходит. И, как известно, ничто так не сближает людей, как хорошая драка, поэтому, помимо возможности заниматься у Саватье, он также познакомился с остальными присутствующими, хоть и поверхностно.
Пока он только притронулся к верхушке айсберга. Рей и Джек часто работали в команде; по профессии оба были так называемыми «частными контракторами», или, проще говоря, наёмниками. Но в данном случае речь шла не только о наёмных бойцах, хотя двое относились именно к категории «мускулов». Они выполняли поручения разного рода, часто не вполне легального, а иногда и вовсе. Их заказчиками были как частные лица, так и организации. Они действовали через посредников, обычно предпочитая вести дела с кем-то конкретным и постоянным. Таким человеком и был Мефодиус. Когда-то «магистр» сам вертелся в этом ремесле, как они, но теперь вышел в условную отставку — в его возрасте уже как-то не солидно мотаться по городу в поисках девки, которую выкрали конкуренты некоего предпринимателя.
Иногда выполнение контракта не проходило бескровно, и тогда контрактор ковылял к Виктору, чтобы тот его зашил. В деликатном деле нужен человек, которому ты можешь доверить своё повреждённое тело, и который не будет распространятся о том, как и при каких обстоятельствах ущерб был понесён. Именно таким человеком и являлся Виктор. Помимо прекрасного хирургического образования, он хорошо разбирался в алхимии — в той её части, которая позволяла перешагнуть ограничивающие барьеры природы.
Густав припомнил слова мадам Таре о том, что «обычному человеку с вампиром не справится». Ключевое тут «обычный». Наёмники старались делать так, чтобы это слово к ним не относилось, и в ход шло всё, что только возможно. Поэтому Густаву оставалось только догадываться, с чем и с кем им приходится иметь дело. Сейчас для них он являлся чужаком, не говоря уже о том, что учился в Университете (а Университет давно стал аппендиксом Коллегии, с которой у «контракторов», как и вообще с законниками, были непростые отношения по понятным причинам). Так что дверку ему открывать не спешили. С другой стороны, Шарборро понимал, что его потихоньку брали в оборот, присматриваясь. Но пока что Густав никому ничего не должен, и в этом смысле был свободным человеком.
Он выставил шпагу перед собой, отплевываясь от пыли и встречая удар. Сфера щита неприятно потрескивала, выдавая своё наличие маленькими всполохами молний, пробегающих тут и там. Староста оказалась непростым соперником, и её появление здесь могло показаться даже удивительным. Впрочем, несколько удачных ударов Густав тоже нанёс, так что и её защита немного просела. Мистер С. мысленно тихо посмеивался, но без злобы и умысла. Он заверил Густава, что не будет помогать Хлое, как и ему самому. Да и потом, хоть Шарборро и почти не знал старосту, что-то ему подсказывало, что девушка ни за что не согласиться на такой грязный приём.
***
Хлое.
Кажется, её мысленный сосед пребывал в полном восторге после её похода за нарядами накануне. Он почти ничего не сказал по этому поводу, но его настрой частично передался и ей. Впрочем, хорошее завершение пятницы омрачилось ночным событием. На следующее утро мистер С. извинился, объяснив, что произошло. Как бы то ни было, случившееся дало ей пищу для размышлений — любопытную и страшную одновременно.
Она ещё некоторое время ощущала жжение на запястьях, и даже кислый вкус табака на губах. Но эти ощущения вскоре рассеялись. Да, это всего лишь сон, но всё было таким настоящим... теперь ей предстояло подумать и решить, хочет ли она дальше экспериментировать с этим, и стоил ли ей постоянно держать при себе жетон. И хотя мистер С. ничего не добавил по этому поводу, подспудно Хлоя понимала, что её опыт — особенный. Это не то, что случалось с каждым носителем.
В размышлениях она добралась до Университета, и на одной из тренировочных площадок для магии обнаружила Сашу и Шарля. Парню магия давалась не так хорошо, как ей, но по крайней мере лучше, чем тому же Чеддарду, которому он навалял на их первом практическом занятии. Хлоя знала, что Пэттс не менее упорна в учёбе, чем она, поэтому выбор казался логичным. Но, наблюдая за ними со стороны, она не могла не заметить, что в этом было что-то ещё. Говоря откровенно, лицом Саша страшна, как чума и война, хоть тельцем в некоторых местах вышла удачнее, чем сама Шварценберг. Тем не менее, всё еще было непонятно, что такого в ней нашёл Шарль. Возможно, таким образом он просто расплачивался за те обиды, которые нанёс ей в первые дни знакомства. Возможно, тут было что-то ещё. Как бы то ни было, отыграв практическую сторону и убедившись, что на следующей неделе она покажет хороший результат, Шварценберг перешла ко второй части плана на сегодня. Припомнив список дополнительных занятий и то, что курсы по фехтованию вёл куратор, она направилась к стадиону.
Где и обнаружила не только мистера Уайета, но ещё и Густава, а также Дио и Уильяма. С двумя последними всё было ясно и так: эти договорились как-нибудь скрестить клинки ещё в самый первый день. А ей, старосте, будто самой судьбой выпало столкнуться с капитаном.
***
Всем.
Несмотря на видимый почтенный возраст, Арманд двигался, будто мальчишка. Он прекрасно владел целым спектром клинков, и не было никаких сомнений, что запросто распишет любого желающего и не желающего в два счёта. На нём были особые фехтовальные перчатки, с широкими крагами, но при этом достаточно тонкой выделки, чтобы свободно, точечно управлять клинком.
Старомодные техники владения мечом и другим подобным оружием канули в лету вместе с доспехом, который долгое время царствовал на поле боя. Латы теперь чаще украшали коридоры и комнаты старинных особняков, чем тело владельца. Хотя в Осколках они были всё еще в ходу, в том числе и в тех краях, откуда родом Хлоя. Как следовало из слов и демонстраций мистера Уайета, современный бой на клинках стал более математичен, геометричен и формализован, чем когда-либо. Всё в этом деле крутилось вокруг кругов и углов, по которым, словно по шашкам, двигался боец. Удары делились не просто на колющие и рубящие, но и по типу траектории движения самой руки: удар от плеча, от локтя и от кисти. Крайне важно было и то, как боец ставил и перемещал ноги. Набор движений и техник также зависел и от оружия, будь то одиночный клинок или «двойка» — клинок в ведущей руке, и оружие-компаньон во второй. Как казалось, сам бой напоминал некий ребус или паззл, который было нужно сложить, но итогом становилась не картинка, а поверженный враг.
Ношение оружия в стенах Университета запрещалось, но тренировки и занятия являлись исключением из правил. При этом тренироваться предстояло с настоящим, без дураков, оружием. На невысказанный вопрос о том, как бы им так не переубивать друг друга, куратор ответил просто, продемонстрировав связку поясов с небольшими коробочками-бляхами на них. Эти магические устройства в последний момент защищали тело владельца, окутывая его невидимым щитом, но для пущей эффективности каждый пропущенный удар карался чувствительным разрядом — почти так же больно, как и настоящая рана. Когда закончилась первая часть занятия, в ходе которой они отрабатывали удары самостоятельно под присмотром куратора, они перешли ко второй, практической.
Так и выпало, что Густав и Хлоя сошлись в поединке. С собой мистер Уайет притащил целый арсенал разномастного оружия, так что каждый мог выбрать себе клинок или два по вкусу. Несмотря на то, что защитные пояса надёжно защищали владельца, в первые мгновения затея казалась очень сомнительной. Но после первых попыток сомнения развеялись. Победителем признавался тот, кто первым разрядит щит противника в ноль. Но был подвох: у пояса имелся некий резерв на случай непредвиденных обстоятельств. Официальным же признаком разряда щита считалась вспышка, после которой бой прекращался.
Первые моменты прощупывания оппонента и пробы пера закончились, так что теперь дело принимало серьёзный оборот. Под солнцем, на ставшей пыльной площадке, дуэль была почти такой же, как и реальная.
|
|
Молчун…молчал. Молчал и сидел неподвижной кучей тряпья с безвольно склоненной к груди головой. Будто не живой человек, а просто кукла, брошенная хозяином за ненадобностью. Не рычал сквозь кляп, не вращал дико глазами на налетчиков, не силился разорвать стягивающие руки путы и даже не клялся страшно отомстить. Ничего не делал. Не было у него ни на что ни сил, ни, честно говоря, желания.
Грядущую большую беду Томми почуял сразу же, как пришёл в себя на торговой площади. Не догадался, что именно случится, не сложил в голове очевидные, вроде бы, факты, не вырвал нити правды из разговоров главарей черно-красных выродков, а именно почуял каким-то сугубо животным чувством. Так загнанный волк понимает, что направленный на него арбалет несёт смерть, так осиротевшие твоей рукой лисята начинают верещать, когда их несут топить, так ленивый неповоротливый хряк вмиг оживляется, стоит только подойти к нему со свиноколом. Так Молчун знал, что небытие дышит ему в лицо, и что сделать с этим он ничего не может.
Хотелось помолиться в тщетной глупой надежде, что высшие силы явятся и спасут невинных, но молитв кроме адресованных Матушке Томми не знал, а молиться ей было выше его сил. В конце концов, будь она и правда милосердной и всесильной богиней, не позволила бы убивать виккенцев во имя себя. А раз позволила, то или не богиня она вовсе, или, что скорее, не милосердна она и не справедлива. Глупо, пожалуй, вообще было верить в сказки бати Эдваса. Нет ничего и никого изначально справедливого в этом мире. Нет рая для «хороших», нет высшей правды, нет никого, кто заступится за тебя, если ты сам не сдюжил, а вся справедливость - это только та, которую ты сам принес. Которую принёс на лезвии клинка и в сжатом кулаке. Сильный живет, слабый умирает. Жаль только, что Томас Барнс слабым оказался.
За такими вот мыслями Молчуна и застала новость о том, что конкретно его жизнь лидер нападавших решил сохранить, а вот односельчан признал бесполезными и приказал казнить. Всех, кто не представлял «ценности». То есть навесил на живых людей ценники, как в мясной лавке, и решил, что окорок и колбасу можно с собой взять, а вот кости суповые пусть в яму выгребную идут. Вот тебе и бескрайнее милосердие Матушки от ее золоченого прислужника.
Отвращение от осознания происходящего подступило к глотке Томми рвотным позывом, но, к ужасу своему, под тонкой пленкой омерзения плескалось облегчение и чуть ли не радость. Живой. Он выжил. Он проснётся завтра. Он будет есть, увидит солнце, почувствует ветер на лице. Отомстит, если сможет. Конечно. Да, конечно, Томми, говори себе, что рад возможности отомстить, если так будет проще свыкнуться с тем, что чувствуешь. Ну и сука ты, Томми…
|
Все.
Один за другим, викенцы, связанные, избитые, возвращенные лечебной магией с грани смерти, так или иначе, пришли в себя. Стоя на коленях на торговой площади, с кляпами во рту. Звуки боев стихли, пожары догорали. Собравшиеся солдаты проводили перекличку и выясняли потери.
Семеро молодых жителей деревни стояли отдельно, спиной с полусгоревшей "Cмеющейся Свиньи". На другом конце площади стенали остальные викенцы, охраняемые строем солдат.
Кроме охранников, следивших, чтобы они не ерзали на коленях и не поднимали слишком голову, было рядом несколько людей. Все тот же рыцарь-командор, мужчина лет около пятидесяти, с обветренным лицом воина, шрамами на лице и переломанным носом. Коротко обстриженными волосами и бородой цвета соли с перцем. Лайнелл Мортенсен, высокий и худощавый мужчина с тонким аристократическим лицом и светлыми, аккуратно расчесанными по бокам кудрявыми локонами, кривился на руку, видимо, исцеленную магией, но все еще беспокоящую. Чуть поодаль стоял мужчина в черном балахоне с позолоченным шитьем и красными оккультными символами, который, однако, был распахнут, и под ним виднелась мифриловая кольчуга. Капюшон был спущен, и маска висела на поясе, в результате чего было видно его лицо: лысый мужчина с аккуратно подстриженными усиками. На шее его был шрам, будто кто-то пытался перерезать ему горло. Он общался о чем-то тихо с рыжеволосой девушкой в темной куртке с красными разрезами на рукавах. Маски на ней не было, но Кеннет узнал в ней поймавшую его магичку.
Все разговоры закончились, когда на площадь выехала группа всадников. Рыцари в латах с флагами с символом их ордена. Но возглавлял их человек в доспехах по-настоящему роскошных, с чернением, позолотой, буквально покрытых разного рода символами, словно целый магический манускрипт. Табард из шелка с замысловатыми геральдическими узорами, бархатный алый плащ с меховой оторочкой.
Лицо его тоже выражало совершенство: красивый мужчина средних лет, с идеально уложенными по бокам волосами цвета вороного крыла, аккуратными усами и бородкой. Его зеленые глаза с интересом изучали все происходящее.
Солдаты, рыцари, маги, все стянулись к площади. Даже огры, которых оказалось аж трое, бубня что-то под нос прибыли сюда.
- Лорд Паладин Оккулярис!
Красно-черные преклонили колено перед своим лидером. Приняв их знак почета, наслаждаясь которым он провел пол-минуты, Лорд Паладин обратился к воинам.
- Братья и сестры! Вы выполнили сегодня долг перед Милосердной Матерью, Касторэджем и Королевой! Все жертвы принесенные были ненапрасны! Сегодня великий день! Вражеские козни были сорваны, наш город в безопасности, а в наших руках - священное знание, которое позволит обезопасить его, победить еретиков и нести свет истинной веры в земли иные и Вовне!
Речь была встречена всеобщими возгласами.
- Однако наша задача еще не выполнена. Продолжайте сохранять бдительность. Мы должны осуществить задуманное до конца, иначе проклятая змея, которая едва не вызрела у нас на груди, все еще может укусить нас! Продолжайте службу!
Рыцари вернулись к своим делам, а мужчина спустился с лошади с помощью одного из младших рыцарей и направился к группе лидеров.
- Почтенный Рыцарь-Командор Хальштатт. Почтенный Лорд Аркан-Оккулярис Ритт. Мистер Мортенсен.
Трое поприветствовали его еще раз.
- Я жду доклада об успехе нашей операции.
Командир рыцарей шагнул вперед первым.
- Мой Лорд Паладин. Зачистка деревни закончена. Жители под нашим контролем, пытавшиеся бежать - уничтожены. Возможно, нескольким удалось скрыться, я отдал приказ всадникам прошерстить окрестности. Но все персоны, обозначенные вами как имеющие значение - в наших руках. Деревня подготовлена к окончательному уничтожению. Осталось решить вопрос с пленными. К сожалению, мы понесли потери существенно больше, чем ожидалось. Четырнадцать братьев и сестер погибли, еще больше получили ранения.
Он опустил голову.
- Я готов понести любую ответственность за этот провал.
Лорд Паладин благородно развел руками.
- Рыцарь-Командор, не печальтесь. Вы выполнили свой долг. Мы были предупреждены о том, что сия деревня - обитель греха и порока. Местные культисты, колдуны и злодеи представляли серьезную опасность. Братья и сестры погибли за правое дело, осознавая свой долг. В контексте всей операции, потери приемлемые. Кроме того, насколько я понимаю, основные потери среди рядовых братьев и сестер, не посвященных рыцарей и служителей Аркан-Оккулярис? - Так точно. Рыцарь-лейтенант убит в патруле на окраине и брат Аркан-Оккулярис погиб от стрелы во время последней битвы. Остальные - рядовые братья и сестры и сержанты. - Хорошо. Я уверен, что вести о нашем успехе благоприятно подействуют на наши усилия по набору новых членов в Орден. Позаботьтесь о телах наших убитых, они заслуживают должного погребения, и мы не должны оставить следов. Лорд Аркан-Оккулярис Ритт, мистер Мортенсен?
Лысый маг и наемник сменили рыцаря.
- Мистер Мортенсен здесь прекрасно выполнил свою задачу, - начал маг, - он вместе со своим подручным сумел изобразить художника, оказаться в церкви в момент атаки и убедить "отца Неттла", - духовный сан Ритт произнес с явными кавычками, - в том, что он не имеет отношения к нападению. В итоге ему удалось нанести скрытый удар и занять контроль над церковью. Неттл в наших руках, записи Громвелла и его работы - тоже, все в полной сохранности. - Мистер Мортенсен, у вас не было проблем с вашей, кхм, легендой?
Наемник пожал плечами.
- Нет, Лорд Паладин. Я сказал, что сначала займусь карандашными набросками, скетчами перед основной работой. Даже выполнил пару. Вот, взгляните.
Он показал лидеру лист бумаги.
- Мммм... а ведь неплохо! Получилось очень убедительно. Вы учились рисовать, мистер Мортенсен? - Было дело, в юности. Отец настаивал на моем изучении искусств. Я учился игре на клавесине, рисованию и танцам. - Уверен, все оказалось полезным в вашей профессии. Какие-либо проблемы в церкви? Подозрительные события? - Нет, Лорд Паладин. Разве что картины эти действуют на нервы. Кажется, будто эти ангелы все смотрят на тебя. Но никаких голосов я не слышал, если вы это имеете в виду. - Хм. Хорошо, пусть будет так. Лорд Ритт, а это, я так понимаю, те молодые люди, о которых шла речь?
Лорд Паладин подошел ближе к вам. Лицо его показалось подозрительно знакомым, как будто вы видели его где-то.
- Да, это они. Их связь с Громвеллом подтверждена моими предсказаниями и докладами агентов. На них сильная печать Вовне - сильнее, чем на Неттле. Возможно, Громвелл ставил на них какие-то эксперименты. Скорее всего, они сами не знают, что с ними происходит, но силы из темных сфер уже проникают в их разум через видения и сны. Нужно их внимательно изучать. Разум, тела. - Разумеется, мой друг, разумеется.
Неожиданно, к вам пришло осознание. Вы видели "Лорда Паладина". Тогда он был выбрит и пострижен по-другому, но это тот самый джентльмен, который приезжал посмотреть на картины Громвелла и хотел их купить, а затем прислал "художника".
- Что насчет работ Громвелла? - Я провел магический анализ, пока что они достаточно латентны, хотя скрытый потенциал пока трудно оценить. Картины забрать не составит труда, а вот фрески нужно снять с помощью специальной техники, если мы не хотим их повредить. Мои ученики должны справиться за несколько часов. Вы доставили свинцовые контейнеры, которые я просил? - Разумеется, мой друг, разумеется. Итак, в целом, успех, успех... - Лорд Паладин!, Рыцарь неожиданно обратился к своему лидеру. - Один из наших братьев был захвачен в плен и допрошен этими людьми. Он сообщил нам, что они вели себя странно... но выглядели так, будто действительно не в курсе ереси Громвелла.
Лорд Паладин ущипнул ус.
- Были или не были они в курсе, это не имеет значения. Вы знаете, какой опасной ересь может быть. А наш брат, я боюсь, попал под искушение дурных сил. Боюсь, мы не можем это просто так оставить, угроза слишком велика. Позаботьтесь об этом, рыцарь-командор.
Рыцарь отошел и обратился к своим воинам. Через некоторое время, принесли бывшего пленного и поставили на колени его же товарищи.
- Твое имя, брат? - Й..Йохан, мой Лорд Паладин. - Ты позволил взять себя в плен этим людям, брат Йохан? - он указал рукой на вас. - Их.. их магия и силы были сильны... но они были шокированы тем, что произошло... они молились Матери... - Зло может принимать любой облик, брат Йохан. Ты был научен этому при поступлении в Орден. Ты позволил своему разуму ослабнуть и быть зараженному темными силами. Вина на этом лежит на мне, я послал тебя в эту обитель зла неготовым. Прости меня, брат. Рыцарь-командор? - Лорд... Лорд Па...
Рыцарь взмахом меча снес Йохану голову. Мортенсен отступил назад, чтобы кровь не попала на его туфли.
- Благодарю, рыцарь-командор. Прискорбная, но неизбежная необходимость. Распорядитесь позаботиться о теле. Итак, мои друзья, нам стоит закончить наше задание. Лорд Ритт, займитесь эвакуацией работ. Прозекутор-Оккулярис Мински!
Он подозвал стоящего вдали красно-черного, в облегченной броне, черном плаще с капюшоном.
- Займитесь перевозкой особо ценных пленников. - В Светлую Цитадель, мой Лорд Паладин? - Нет. Мы не можем вести туда всех подряд, только Неттла и работы Громвелла. Привлечет ненужное внимание. Этих... - он кивнул на вас, - отправьте их на "Искупление". У меня есть договоренность c Королевским Судьей Блэкбрайаром. Тюрьма послужит нашим целям в качестве скрытого места для изучения этих... субъектов. - Да, мой Лорд Паладин. Мы можем воспользоваться рекой, чтобы добраться быстрее. - Прекрасно, прекрасно. Рыцарь-Командор? - Лорд Паладин? - Полевые допросы завершены? - Большей частью. - Закончите их. А потом - завершите нашу работу в деревне. - ... Лорд Паладин? - Мы не можем вести с собой всех жителей деревни подряд. Отберите тех, кто может представлять некую ценность. Остальных - уничтожьте. Сожгите все дома, убейте всех, кого мы не возьмем с собой. - Лорд Паладин! Там же женщины... дети.... - Все поражены чумой ереси и зла, рыцарь-командор. Поверьте, мы сделаем им услугу, если освободим их от их несчастного существования. Угроза слишком велика. Воспользуйтесь ограми, если потребуется. Они все еще под нашим контролем. Убитые ими тела будут убедительным доказательством. - Я...но... да, Лорд Паладин.
Рыцарь склонил голову.
- Хорошо. Тех, кто еще могут быть нам полезны, но не представляет особого интереса, отправьте в наш полевой лагерь. Мы сможем их переправить в Цитадель, когда это станет возможным. Или - ликвидировать, когда в них пропадет нужда. - Да, Лорд Паладин. - Прекрасно, друзья. Прекрасно. Если кто-то из жителей скрылся в лесах, скорее всего, они погибнут там от голода, как дикие звери. Но даже если выживут, их слова не будут иметь значения. Репутация Ордена безупречна. Если им хватит смелости обвинить нас в чем-то, мы быстро разберемся с сбежавшими крысами. Да, так и будет. Друзья, поверьте, сегодня великий день. Первый шаг к началу нашей истинный победы, к триумфу нашей веры! Пройдемте в церковь, я хочу взглянуть на наши трофеи. Пощадите, кстати, церковь. Прекрасная архитектура. Может быть, мы сможем её переосвятить в будущем. - Лорд Паладин.... - Ах да, мистер Мортенсен. Ваше вознаграждение у казначея, все как оговорено. Я надеюсь, в будущем мы сможем воспользоваться вашими услугами. Но я прошу вас пройти со мной в церковь. Вы - человек не чуждый искусству, как выяснилось. Нам с вами будет что обсудить. Удовлетворите мою небольшую просьбу? - Кто платит, тот и заказывает музыку, - пожал плечами наемник. - Прекрасно, прекрасно. Пойдемте, друзья!
Группа отправилась к ступеням церкви, а вам на головы надели мешки. Были слышны команды солдат и панические вопли ваших земляков, но скоро глухо завязанный мешок скрыл и заглушил их. Вас схватили и потащили куда-то, после чего загнали, судя по всему, в какой-то крытый вагон.
Остатки деревни, где вы провели всю свою жизнь, залитые кровью и огнем, так и ушли от вас не поправившись, в темноте и тишине...
-
+
-
Мощно
-
Подробное, красочное завершение пролога, заставляющее персонажей по-настоящему сопереживать происшедшему и ненавидеть виновников случившегося. Замечательный пост, и вдвойне замечательный с учетом того, что в оридже все это дается пробросом в полторы строчки)
-
Без шуток, крутой финал пролога. Адовый экспириенс персонажей, теперь в любой ситуации можно с этим моментом сравнивать степень кринжа и ужаса. Как лакмусовая бумажка развития героев, все по уму.
-
Здесь мог бы быть спойлер про персонажа, но его не будет. Вместо этого скажу, что это один из лучших постов Крыса эвар. И как пост он достигает абсолютно всех целей - хорошо написан, вызывает эмоции, дает необходимую информацию. Вообще вся эта затея со вступлением более чем окупилась. Одно дело - враги сожгли родную хату в предыстории, другое дело - все это пережить уже в игре, персонажем.
|
-
Чей-то голос услышал Нейт, через пелену надвигающейся смерти услышали его и остальные викенцы при смерти. Finita la commedia! Теперь начинаем второй акт - трагедию!
-
Видения у него... наркоман...
|
Поляна, на которой очутились кузнец да воительница можно было назвать обычной, только если глаза закрыть и больше никуда на всем белом свете не глядеть. Верно место это многие годы питалось соками, взгляду человеческому не видимыми, словно пролила здесь свою кровь сама Сиф. Оттого, куда не взгляни, всё источало силу, дотоле не виданную.
Цветы вдруг стали до того яркими, что резало глаза. Птицы, казалось, не просто свистели да чирикали, а что-то пели на неизвестном древнем языке, повторяя одни и те же слоги то громче, то тише. Земля дышала: то поднималась, то опускалась медленно морщинистая сухая ее грудь. От этих медленных волн кружилась голова. Деревья, что росли вокруг и которым повезло плодоносить и цвести круглый год, тихо шелестели листвой и шелест этот, больше похожий на шипение, сливался со странной песней - заклинанием птиц, убаюкивал и делал мысли медленными. У подножия стволов, источая горьковатый аромат, прячась в мягкой траве, покачивались шляпки грибов*, ядовито красные, пурпурные, голубые. Приглядевшись, можно было увидеть сеточку сосудов под яркими шляпками, по которым, словно кровь, струились из-под земли сверкающие нити силы, что захватила эту поляну раз и навсегда. Словно золотые волосы богини плодородия, глубоко проникающие в недра земли и несущие оттуда мощь, неподвластную человеку.
Ревдис видела, как эти золотые сосуды сетью разбегаются под землей, напитывая всё живое, проникая в сердце водоема, расходясь к корням, протягивая нити к ним с Ингваром, словно чувствуя, что там, внутри двух человеческих тел уже поселились капли силы, связывающей всех воедино.
Ингвару же открылось, что яма в земле, через которую они оказались здесь, никуда не делась. Зияла то ли берлогой, то ли широкой полостью под корнями деревьев, что окружали поляну, да только не забыл он еще, как летели все трое кубарем вниз. Вдруг теперь наверх карабкаться придется? Под землей, что пронизана корнями, пропитана странным элексиром богов, делающим всё вокруг невероятно живым и ярким.
|
- Ладно, сестра Иоланда, - до поры молча сидевшая на небольшом походном стульчике Элисса грузно поднялась, уступая место Жрице. - Вижу, раненая в надежных руках, а дальше вы сами разберетесь. Пойду-ка я Милану нагоню, забыла ей сказать, чтобы меньше языком мела за дело ваше, оно, по всему видать, важное и секретное. Бывайте, в общем.
Уже откинув полог палатки, следопытка оборачивается, обращаясь к Росите:
- Ты, военная, как будешь Самине докладывать - лучше говори по-уставному, без этой самой... поэзии. Она тетка резкая, и крепко не любит, когда ей по мозгам зазря ездят. Не начни там опять - матушки-бабушки, веточки-корешочки... - не дожидаясь ответа, она вышла на улицу.
Пока Иоланда споро и не заботясь о каллиграфических изысках переписывала доставившее ей столько пищи для размышлений письмо, Росита с посильной помощью Бьянки одевалась и приводила себя в порядок. Засохшая корка крови на сорочке, в волосах, да и на коже - все это крайне скверно отмывалось обычными средствами, однако Бьянка обладала магическими способностями, полезными не только в театре или на поле боя, но и в быту. В конце концов, настоящая бардесса обязана содержать себя в порядке, однако сейчас Сите пришлось напоминать едва вышедшей из кататонии сестренке, какими заклинаниями та владеет. Очистка волос и одежды от крови оказалась не сказать чтобы идеальной, однако теперь рядовая Старой Крепости уже больше напоминала живую девушку, а не восставший из могилы труп. Вот с доспехом все оказалось куда хуже: целительницы в процессе оживления тяжело раненой военной распороли шнуровку кожанки так, что теперь ее можно разве что таскать в руках. Увы, с этим вопросом магия обеих Искорок ничего поделать не могла...
***
Самина в ответ на последние слова Киры недоуменно нахмурилась, и та, наконец, поняла, что она имела в виду. Не Рамона выбрала ее, а Фиби. Это отчего-то было важным для Командоры, и храмовница вдруг подумала, что отношения ее жены с Саминой могли быть даже куда сложнее, чем виделось ей самой. Впрочем, этот вопрос явно не стоило подымать здесь и сейчас - слишком болезненным было любое воспоминание о живых и здоровых еще этим утром боевых подругах... Наверное, именно поэтому их разговор угас - дальше он не обошелся бы без упоминания о личных потерях. Две пожилые женщины так и стояли молча, дожидаясь Амиры или Иоланды, пока жрица не появилась в сопровождении двух уже знакомых Кире девушек - той самой просившей помощи бардессы, и ее сестры, бледноватой на вид, однако самостоятельно передвигающейся и явно раненой далеко не так тяжело, как показалось храмовнице при первой встрече.
- Закончила с письмом-то? - нетерпеливо спросила Иолу Самина. - А эти здесь зачем?
Выражение лица у Командоры было озадаченно-выжидающим. Она, очевидно, ждала объяснений.
-
отличный совет от элиссы! :) тоже подумала в своё время, что самине должно «понравится» как заливает росита каждый раз.
-
Не начни там опять - матушки-бабушки, веточки-корешочки... - не дожидаясь ответа, она вышла на улицу. Уела она этим Роситу, еще как уела)
-
Не начни там опять - матушки-бабушки, веточки-корешочки... х)
|
Эдвас, Нейт, Анна, Томми.
Грог нервно прикусил верхнюю губу.
- Проследить за такой оравой несложно, если они разобьют лагерь... я не знаю. Подобраться-то мы сможем, но устроить побег толпе народу, женщине, детям?
Джо хмыкнула:
- Да нам бы самим отсюда свалить, мы сейчас тут за собственной смертью проследим!
Тем временем, события у церкви продолжали разворачиваться. Из встречающей делегации вышел один из рыцарей, постарше, чем остальными, с коротко стриженными волосами и бородой цвета соли с перцем.
- Господин Мортенсен. Надеюсь, ваша работа выполнена должным образом?
Наемник, спустившись, кивнул ему.
- Основная цель захвачена. Ваши произведения искусства, уж не знаю, на кой они вам сдались, в целости и сохранности. Гражданские плюс-минус целы.
Рыцарь кивнул солдатам, которые направились по лестнице вверх.
- Хорошо. Ваша оплата будет произведена по возвращении в Касторэдж. Лорд Паладин Оккулярис также хочет поговорить с вами.
Лайнелл поморщился.
- Я бы предпочел обойтись без церемоний - Речь не идет о церемониях, - ответил рыцарь, - вы были в большей опасности во время этого задания, чем могли подумать. Лорд Паладин Оккулярис заботится о вашей духовной безопасности.
Лицо наемника не было видно вблизи, но его выражение лица наверняка могло бы заставить скиснуть все деревенское молоко. Однако он вдруг вздернул голову, в сторону вас.
- Боюсь, Рыцарь-Командор Оккулярис, за нами кто-то наблюдает.
Командор схватился одной рукой за меч в ножнах, другой подал сигнал солдатам направиться в вашем направлении.
Лицо Джозефины побледнело, и она с яростной усмешкой, которой шрам придавал зловещий вид, выскочила из укрытия.
- Не думала я, что ты на старости лет свяжешься с фанатиками и детоубийцами, Лайнелл! - Джозефина Пельтье. Не думал, что ты выберешь подобное место для своей пенсии. Не в твоем вкусе.
Перепалку прервал Грог, взявший рыцаря и наемника на прицел.
- Слушайте. Я не знаю, кто вы такие, зачем вы пришли. Забирайте все, что вам нужно в церкви.
Он промолчал несколько болезненных секунд.
- Забирайте отца Неттла. Только оставьте нам женщин и детей.
Рыцарь покачал головой.
- Боюсь, такие условия я не могу вам предложить. Леди Пельтье, насколько я понимаю, вы родом не из этого забытого Матерью места. Я предлагаю вам такую сделку: если вы убедите своих спутников сложить оружие, вы можете уйти отсюда. Я не могу обещать, что никто из них не пострадает, но я сделаю все возможное, чтобы невинные не были затронуты праведной карой. - Да черта с два!
Ситуация обострялась, и явно грозила превратиться в побоище в любую секунду.
|
После того, как Джо подавила его не особо впечатлительную попытку бунта и отделения от группы, Молчун, кажется, совсем потерял тягу к самостоятельности, и просто шел, куда скажут. Не было у него на что-то другое ни сил, ни, честно говоря, желания. Усталость и шок заставляли чувствовать себя выжатым досуха, а нахлынувшая при виде горящего Виккена ярость ушла без остатка, оставив лишь странное пустое ощущение где-то в груди. То, что происходящее вокруг все так же больше походило на ночной кошмар, чем на реальность, тоже, конечно, не придавало ни уверенности, ни надежд на то, что все как-то разрешится.
Так он и тащился следом за остальными, вскидываясь при каждом громком звуке, и, хмурясь тем сильнее, чем больше разрушений и трупов им попадалось по пути. Сам вид мертвецов Томми как-то не особо трогал, но с каждым телом и каждым горящим домом осознание того, что никакой привычной жизни у него уже никогда не будет, проникало все глубже и глубже, пока не стало настолько отчетливым, что он даже негромко выругался. Все, конец. Конец всему. Никаких больше разговоров с Грогом у костра в глухом лесу перед возвращением в деревню с добычей, никаких танцев в день летнего солнцестояния, на которых он, правда, и так всегда стоял особняком, никаких вечеров в “Смеющейся свинье” под песни Айлинн. Ничего. Как бы ни закончился сегодняшний день, завтра, если завтра вообще наступит, будет первым со смерти родителей днем, который он не знает, как прожить.
С такими вот мыслями Молчун смотрел на собравшихся у церкви черно-красных, снова чувствуя, как закипает внутри злоба, но, на этот раз, не тянущая в бой, а жаждущая мести. Не наказания, не воздаяния и не справедливости, а именно мести. Подсказывающая, что, в отличие от того дня, когда он осиротел, за сегодня есть кому отплатить. Отплатить кровью за кровь, перекрыв счет в стократном размере. Но, судя по всему, не прямо сейчас, так как даже всегда уверенная в себе Джозефина явно не пылала желанием схватиться с появившимся на ступенях франтом и ждущей его свитой.
- Проследим за ними? - не особо уверенным голосом предложил Томми, переводя взгляд с наемницы на Грога в попытке понять, кто из них сейчас главный. - Ночью можно будет попробовать наших освободить.
-
Очень достоверная и персонажная реакция!
-
Озвучил мысли моего персонажа просто Все, конец. Конец всему. Никаких больше разговоров с Грогом у костра в глухом лесу перед возвращением в деревню с добычей, никаких танцев в день летнего солнцестояния, на которых он, правда, и так всегда стоял особняком, никаких вечеров в “Смеющейся свинье” под песни Айлинн. Ничего. Как бы ни закончился сегодняшний день, Ну и в целом, я знал что Молчун "тёмная лошадка". Молчит-молчит, а потом как скажет-скажет. Отлично
|
|
-
Клетка держала зайчишку и хранила еë. Теперь зайчишка была сама по себе Пост, полный милоты и подступающего безумия!
-
Ту добрую и чувственную личность, что Бьянка всегда держала в клетке из дисциплины и самоконтроля больше ничего не сдерживало.
Когда персонаж раскрывается буквально и в самом прямом смысле.
|
Ей было холодно. Прямо как тогда. Беседа с Сердцем оставила Майю опустошённой, не дала ответа на самый главный вопрос, взамен заложив предчувствие, что всё куда хуже, чем можно было бы предполагать. Проморгавшись от последних видений, она вдруг поняла, что обнимает себя за плечи, пытаясь не то согреться, не то унять дрожь. Но дрожи на самом деле не было — и холода больше тоже, он отступил спустя секунду после того, как Сердце попрощался с нею, вернув в реальный мир. Однако было полное непонимание, что делать с новообретёнными воспоминаниями. Или не воспоминаниями даже, ведь нельзя помнить то, что ты лично не пережила. Это сон. Которому, к тому же, не хотелось верить. Майя ни с кем не разговаривала, избегая встречаться взглядом с одноклассниками. Чужие дела ей резко стали неинтересны, размышления над собственным будущим поглотили её настолько, что она пропустила мимо ушей почти всё, что сказал куратор, и едва не забыла, что ей ещё предстояло встретиться с господином Дженовезе.
К счастью, мастер Лоренцо сам её нашёл. Он, должно быть, хорошо понимал, каким потрясением могла оказаться встреча с Сердцем, и очень умело отвлёк её от проблемы, которую здесь и сейчас Майя всё равно не в состоянии была решить. Обсуждение предстоящего бала и поход по магазинам по-настоящему вернули её к реальности: что бы там ни пророчил Сердце, но у Майи ещё оставались и более насущные дела. И цели, которые лежат прямо пред ней и к которым она потихоньку проложит путь, шаг за шагом. Под руку с мастером Лоренцо, если придётся. На кого-то же ей нужно опираться эти первые несколько шагов? Так, под руку, они этим вечером прошли от одной витрины к другой. В сумках Майи оказалось бальное платье с открытой шеей и спиной, тёмного красного цвета с вышитым чёрным рисунком, своими завитками похожим на изморозь. Лоренцо сразу остановился на нём, когда увидел, как контрастирует оно и как подчёркивает её белую кожу. С платьем соседствовали туфли в тон, Майя с трудом могла назвать их настоящей обувью, учитывая, что они едва ли скрывали её стопы, держась лишь на паре ремешков, а на каблуках такого размера с непривычки она чувствовала себя немного неустойчиво. Тут же была и белая маска, закрывающая половину лица, прорези для глаз отделаны по контуру вереницей красных камней, пространство вокруг них оплетали золотые лепестки и насыщенные розовые бутоны, края отделаны мягкими перьями, за которыми прятались две тонкие ленточки. Помимо этого на дне сумок в изобилии покоились футляры, банки, коробки с кремами, лаками, пудрами, помадами и всем, что мастер Лоренцо посчитал необходимым иметь своей спутнице. О деньгах никто из них не заикнулся, и Майя приняла его заботу как должное, подозревая, что цена за эту невысказанную сделку будет озвучена Лоренцо позже, когда (или если) тот сочтёт нужным. Оставалось гадать, что такому человеку, как господин Дженовезе, может потребоваться от Майи, и загадка эта изрядно будоражила её воображение.
За день она вымоталась так, что с заходом солнца упала на кровать почти без сил и не заметила, как уснула. Ей снился ночной лес, утопающий в дымке. Он был спокоен, не таил в своей глубине опасности и тревоги, не напоминал о плохом, лишь лениво покачивая макушками и стряхивая наносимый с предгорий холодный серебристый песок. Застрявшие в еловых ветках ломти промёрзшего снега отливали зелёным и оранжевым от пляшущего в тёмном небе северного сияния. Переливы зелёного и оранжевого бежали и по её лицу, пока Майя неподвижно смотрела вверх.
Тёплое рыжее пятно упало ей на глаза, когда служанка распахнула шторы и позвала:
— Вставай давай. Ты мне вчера наказала не будить тебя совсем рано, ну так уже девять. А дел на сегодня много...
— Опять ты, — хрипло отозвалась Майя, закрываясь от солнца одеялом. — Поди прочь.
— Грета, — напомнила Грета, с силой стаскивая одеяло и обнажая растрёпанную и сонную девушку, впопыхах соскребающую с подбородка засохшую дорожку слюны. — Вставай. Я тебе ванну приготовила.
Майя заставила себя сесть и потянулась. Грета настойчиво на неё посмотрела, намекая, что уже готова убирать постель, а кое-кто сидит тут и ей мешает. Клятая «прислуга» с ней вообще не церемонилась, чувствуя полнейшую защищённость, пока присматривала за своей подопечной по указке самого Князя, и именно «не церемониться» было его последним приказом. Грета к тому же толковала его как-то слишком вольно. А помимо прочего наверняка ещё и следила за ней, отправляя отцу доклады, пока Майя на уроках и не знает. Но Майя всё знает: доверять крысе нельзя, а при удобном случае лучше найти повод и отправить обратно домой. Стыдно сказать, Грета даже являлась ей родственницей — из тех, что ни к чему не пригодны, кроме как греть воду и менять постельное бельё, — однако ничто в её облике не выдавало их сходства. Грета кругом была обычная и скучная, не такая красивая, не такая умная, но при этом донельзя серьёзная, и больше походила на их старосту Хлою. Майя, мягко говоря, её недолюбливала. Не старосту, Грету. Хотя и старосту тоже, но это разговор отдельный.
Спорить и ломаться дальше, пытаясь обратно отобрать одеяло, было бессмысленно. Да и, честно говоря, с рутиной Майя сама хотела разобраться побыстрее: едва вспомнив, что её ждёт сегодня вечером, она тут же ощутила прилив энтузиазма, вскочила и прошлась по комнате, разминаясь.
— Прибралась, я смотрю, — на глаза ей попалось бальное платье на вешалке, аккуратно расставленные на туалетном столике и избавленные от чрезмерно цветастых упаковок макияжные принадлежности. Зеркало вычищено до того, что её заспанное отражение пугало Майю своей невозможной реалистичностью. Неизменным со вчерашнего вечера остался только её рабочий стол. — А это что? Выкинуть нельзя было? И новые где?
На столе, поверх открытых тетрадок и учебников, лежали остатки разодранного розового бутона, изломанные и подвявшие за ночь лепестки разбросаны тут и там.
— Откуда я знаю, что с ними делать, — недовольно отозвалась Грета, взбивая подушку и хлопая по ней так, будто хотела пришибить. — В прошлый раз убрала, так у тебя истерика началась.
— Поговори мне ещё, — Майя скривилась, отворачиваясь от неприглядной картины на столе, и направилась прочь из комнаты. — В тот раз нельзя было трогать, а сейчас можно было.
— Ну вот видишь, тебя ещё поди пойми, — Грета со вздохом подошла к столу и принялась собирать лепестки в руку, добавив, когда Майя уже была в дверях: — И чего ты их потрошишь каждый раз? Их в вазу ставят и всё. Любуются. Никто не делает... вот этого.
— Так пахнут лучше, — послышалось из-за двери. — Новых купи.
Эту розу она купила вчера у цветочника, когда уже возвращалась домой. Выбор к тому моменту был небольшой: ассортимент цветочной лавки по соседству с одной из крупнейших талонских гостиниц прямо напротив набережной улицы стабильно раскупался каждый день. Ей, можно сказать, повезло. А можно сказать, это судьба, и цветок должен был попасть ей в руки, он был той самой связующей частью между реальностью и тем местом, где они встретились с Сердцем. И Майя запускала в бутон пальцы, разламывая пополам и выворачивая наизнанку, словно пытаясь найти в нём подсказки.
«Надеюсь, роза вам понравилась».
Она не понимала, что это должно значить. Погружаясь в тёплую воду, Майя решила, что это теперь неважно, вчерашние неопределённость и трепет отошли на второй план перед тем, что её ждало впереди, погасли, увяли, как лепестки, которые Грета собирала в кулак.
|
|
|
|
-
Значило ли это, что скрываемые им внутренние демоны особенно ужасны? И, мнится мне, эти догадки могут оказаться в чем-то правдивы.
|
Эдвас, Нейт, Анна, Томми.
Михаель кивнул Эдвасу, вытаскивая из мешка припасы, раздавая их прибежавшим детям. Поморщившись, Грог откуда-то выудил небольшой мешок, куда свалили мясо и галеты. Видно было, что сыну пекаря тяжело, но ответственность его мобилизовала. Обхватив детвору руками, он повел их в сторону мостка.
Молодые викенцы вместе с Джо и почувствовавшим себя бодрее после зелья Грогом, двинулись направо, стараясь обходить центральную площадь у стоявших у берега ручья домов.
Зрелище было не особо радующее. Часть домов сгорела, у многих были выбиты двери или видны были следы борьбы. Периодически, хотя не у каждого дома, но все-таки встречались тела мертвых или умирающих. Осмотрев стонущего Берта Минселла с раной в груди, Джо мрачно покачала головой. Через несколько минут дышать он перестал.
За ручьем были фермы и большой дом, практически поместье Хербастов. Когда-то были. Все это было практически полностью уничтожено, вместе с яблоневыми садами. С ужасом викенцы обнаружили еще одного огра, буквально ходившего и ломавшего яблоневые деревья и швырявшего их в стороны. Солдаты держались от него на почтительном расстоянии, но агрессии монстр и они друг к другу не проявляли, что было одной из многочисленных загадок нападения.
Добрались до стоявшей на окраине у ручья кузни. Особого удивления лежащее тело кузнеца, Мартина Боснера, сжимавшего кузнечный молот со следами крови и мозгов лежащего рядом солдата, не вызвало. Его подмастерья, тихого парня по имени Тим, видно не было. Сама кузня частично сгорела, поддерживающие навес над наружной мастерской столбы обрушились, навес прогорел, его щелях торчалинаковальня и разбросанные инструменты.
Отсюда, двигаясь по окраине деревни, викенцы приближались к холму с церковью. Солдат они избегали. Однажды, когда патруль из троих солдат слишком близко, Джо и Грог дали команду молодежи спрятаться, а сами заняли позицию. Первый солдат поймал стрелу в глаз, второго Джо сбоку пронзила мечом, пока третий пытался понять, что происходит, Грог выбил его новой стрелой. Схватка заняла не более десятка секунд. Тела отряд спрятал возле стоящей рядом хижины.
Наконец, они добрались до до дома, из-за которого открывался вид на церковь. Однако, обстановка там не выглядела особо радующей.
Перед церковью образовалось что-то вроде делегации. Там стоял несколько рыцарей в латах с чернением, красных табардах, один из них сжимал флаг с символом глаза на фоне крылато-рогатого щита. Явный носитель магии в черном облачении с капюшоном с вытканными красными ритуальными символами и серебряной маске, сжимавший посох. Несколько персонажей в более легких доспехах, красных накидках с капюшонами cо странными мечами как у рыцаря на мосту, длинные эфесы обмотаны красно-черным шнуром.
Вся эта группа собралась возле лестницы, ведущей к церкви, рядом с караулом солдат, как будто ожидая какого-то почетного приема.
И вот он случился.
Двери церкви открылись, и оттуда вышел высокий, вытянутый человек в черном фраке поверх рубашки с кружевным воротом и рукавами. Он держал на плече шпагу. За ним одетый попроще тип тащил, к ужасу викенцев, отца Неттла. Его руки были связаны за спиной, на лице были следы побоев.
Грог взял в руки стрелу из колчана.
- Джо, мы не можем так это оставить. Мы должны попытаться!
Но наемница сосредоточилась на франте впереди.
- Черт, Грог, это Лайнелл. Я знаю его. Плохая была идея сюда идти! Валить нам отсюда надо!
|
|
Ранее в сериале.Мистер Уайет вышагивал в своей обычной манере, сложив крупные бугристые руки за спиной в замок. Он скосил взгляд на девушку, когда та обратилась с расспросами: — Будет отставать, всё верно. Весь трюк в том, чтобы объединить базовые знания и навыки общего курса магии с тем, что даёт одно из направлений. Следующая неделя будет у вас непростой, ведь помимо выбора Традиций, госпожа Альба и господин Мардук начнут вам преподавать стихийную магию помимо прочего. Огонь, вода, земля и воздух — один из этих элементов доминирует в студенте, но не ограничивает от постижения остальных. А после этого — ещё и эфирные, такие как свет, тьма, дух и материя, и тут история повторяется, — куратор лукаво улыбнулся, а Хлоя почувствовала, как с каждым словом он побрасывает землю и камни на крышку гроба под названием «учёба». — В рамках Традиций изучается то, что является синтезом или частным проявлением чего-то из это списка. В свою очередь, программа каждого направления ориентируется на то, что в моменте осваивается на общем курсе, плюс, занятия проводятся в группах, и всё имеет свои сроки — поэтому, даже будь на то желание, нет никакой возможности подгадывать обучение под каждого студента конкретно. Как я и говорил, если вы не хотите проблем в дальнейшем, будет лучше всего, если вы определитесь с выбором на следующей неделе, так что в последующий понедельник уже будет понимание, кто-что выбрал. Официально занятия по направлениям начинаются в с первого понедельника мая; в этом году с шестого мая, насколько помню. Это и есть рубежная дата, к которой студент должен решить и поставить точку. Но ещё до формального старта студенты начинают знакомиться с будущими коллегами, мастером-наставником, изучают дополнительные материалы по дисциплинам выбранных Традиций и так далее. Если студент не может сделать выбор самостоятельно, то решение за него принимает Университет — правда, совсем не тот, что хотелось бы. Сценарий, при котором студент отчисляется по такому поводу, исключительная редкость, но исключать его нельзя, простите за каламбур, — их группа прошла особо охраняемую секцию, и теперь шли по склону коридора прямиком на поверхность. — Что же до вопросов моего обучения, верно первое: я не учился в Университете, и у меня совсем нет магических способностей. Даже самая простая аркана является непостижимой вещью. Но с миром магии и её акторами я знаком очень хорошо, и судьба так сложилась, что моя супруга некогда окончила Университет. И хоть я не преуспел в делах магических, я, пожалуй, смог достичь иного. Сейчас я председательствую в попечительском совете Университета, и некоторые приятные вещи, вроде бесплатных обедов — результат моих инициатив. Нет ничего плохого в том, чтобы знать друг о друге что-то большее, чем только имя, — мистер Уайет чуть склонил голову и располагающе прикоснулся к козырьку шляпы. === К речи Хлои, а затем и Густава, одноклассники отнеслись по-разному, но никто не остался безучастным. Некоторые выслушали с кислой рожей, держа руки в карманах, другие потуплено и смущенно опустили глаза к полу, а кто-то зарделся так, словно его отчитывал преподаватель. Разумеется, мало кто из них задумывался о том, что и для говорящих всё не так просто. Смотря на них, Хлоя понимала, что ей ещё только предстоит завоевать доверие и уважение, став при этом не парией и белой вороной, но лидером. Чуть позже, оказавшись в кабинете мистера Уайета, их разговор нашёл продолжение. Судя по настроению, куратор одобрял её заинтересованность в деталях: — Знаете, тут в дело вступает неформальная часть отношений. Все преподаватели являются членами Коллегии... за исключением меня... и, как правило, принимают во внимание успехи студентов вне класса. Помимо практических знаний, вы зарабатываете не только деньги, но имя и репутацию. Вы, скорее всего, после окончания Университета, тоже захотите вступить в Коллегию. Только представьте, какой багаж опыта у вас может быть к этому моменту. Некоторые из студентов становятся настоящими университетскими звёздами, и их слава делает им оценки. Так что да, влияет. Но это не означает, что нужно жертвовать домашними заданиями и просыпать занятия ради выполнения поручений, — в последних словах промелькнули строгие нотки. *** Сейчас.Закончив со своими обязанностями старосты, Шварценберг вернулась домой. Ну или то, что называла домом. Верхняя из брошюр на её столе глядела как-то приветственно своей цветной печатью. На первой странице значилось: «Магическая Традиция: Страж»Ниже красовалось изображение некой женщины в доспехах под стать рыцарским. На подписи значилось: «архимаг Альтеза Йоко, основательница Традиции» От едких комментариев Сердца девушка перешла к краткому описанию: «В основе Традиции Стражей лежат те постулаты и принципы, что были заложены давным-давно в курсе подготовки оперативников Магического Надзора — полиции старой Империи, стоящей на страже магического мира. К моменту возникновения общемирового конфликта, названного Второй Войной, часть сотрудников этого своеобразного магического ордена Империи перешли на сторону коалиционных сил, призванные остановить притязания Манахора на покорение всего мира. С собой они принесли принципы подготовки боевых магов, кем в сущности и являлись оперативники Надзора; в дальнейшем их знания были дополнены и развиты уже на базе Университета, что и превратилось в конечном счёте в данную Магическую Традицию: само название как бы апеллирует к её происхождению. Синергия изучаемых Стражами дисциплин позволяет многократно увеличить физический потенциал человека, превращая его в опаснейшего бойца, а твердый и ясный разум способен напрямую манипулировать физическими объектами, равно как и использовать чистую Энергию, придавая ей определённую форму и свойства. Обе дисциплины подразумевают активные физические тренировки, развитие боевых искусств и навыков, определенные медитативные практики и развитие общей дисциплинированности, призванные улучшить понимание и контроль своего тела, его мощь, чистоту разума, а также связь между ними...» Продолжая читать, Хлоя между делом посмотрела на соседнюю страничку: далее следовало описание Фантомов. Он умолк, осёкшись.
|
Уилу не спалось. Он лежал уже несколько часов, глядя в брезентовый потолок. Сна ни в одном глазу, хотя вечером казалось, что смертельно устал. Он сел, наощупь надел ботинки и, стараясь не шуметь, чтобы никого не разбудить, вышел из палатки. Закурил. Надо же, сколько звёзд. Впрочем, ни они, ни что-либо ещё Уила уже давно не радовало. Иногда он думал, а не попробовать ли выбраться из лагеря и скрыться в пустыне? Умрёт, но зато наконец-то всё это закончится… А может повезёт и случится какое-нибудь чудо? А так… Тянуть эту лямку ещё 4 года, а потом что? Он не представлял, как будет смотреть в глаза родным, если всё же доберётся до дома, который стал уже далёким воспоминанием. «Я уехал, чтобы не участвовать в войне на родине, но случайно застрял на 5 лет на другой, к которой вообще не имею никакого отношения. Почему? А, да просто мы с кузеном решили пожениться и нас обманули». Срам-то какой… То, как они с Альбертом оказались в легионе, казалось такой постыдной глупостью, что щёки каждый раз пылали едва он об этом думал. И как они могли на такое купиться и поверить хоть на секунду? Свадьба двух мужчин… И через тысячу лет такому не бывать! И всё же он с трепетом вспоминал тот единственный вечер, когда считал, что действительно возможно узаконить их союз на небе и на земле. Для Альберта это оказывается было важно. Уил с удивлением слушал его рассказ про курицу и про Мерседес. – Долорес взяла бы на себя наш общий грех? Значит её бессмертная душа тебя ничуть не волнует? Сам Уил не считал, что это так работает, но ему стало стыдно от того, что он не понял Альберта. Разве не должен он с полуслова читать его мысли? Он обещал себе постараться быть более чутким. Жаль, что такая возможность больше не представилась. Думал ли Уил сам о том, что то, чем они занимаются – прямая дорожка в ад? Бывало… Но им было так хорошо вместе, что он гнал от себя эти мысли как назойливых мух. Ну а после поспешного бегства из Парижа это и вовсе потеряло смысл. Грех убийства наверняка тяжелее желания любить и быть любимым. Так что если курица и поможет, то теперь только Альберту. А этот Винсент Д’Элонэ… Человек без души. Альберт открыл перед ним сердце, а тот втоптал его в грязь. Целоваться при всех было, конечно, безумием. Уил тогда почувствовал, что его сердце замерло, будто разучившись биться. И Уил не мог сказать, от страха ли или от странного запретного удовольствия делать это вот так при всех. Разум говорил: «Как можно, перестань!», а грешник внутри кричал: «Да, давай ещё!» А всё же… Если бы в Мексике и правда можно было бы жениться двум мужчинам, смыло ли это с них грех? Или такой брак был бы всего лишь формальностью, позволяющей надуть государство с налогами? А, какая разница… Всё равно это лишь выдумка одного подлеца, который готов продать в «рабство» не только двух молодых людей, но наверняка ещё и собственную матушку в придачу. Сколько он получил за их с Альбертом контракты? Больше 30 серебряников или меньше? «Гори в аду!», - не раз повторял сквозь зубы Уильям, шагая бесконечно долго по мексиканским пустошам. «Если встретимся ещё раз, я помогу тебе там побыстрее оказаться». Интересно, что подумал Дюнуа, когда они не явились в назначенное время? Отплыл ли сразу или подождал непутёвых пассажиров хоть пол часа? Уильям, когда их арестовали, то и дело тянулся в карман за часами, заставляя каждый раз напрягаться лейтенанта Дардена (вдруг там ещё один револьвер). В итоге тот сказал ему держать их в руке, раз уж время ему так важно. Уил следил за стрелками, подбирающимися к полудню так, как потерпевший крушение на необитаемом острове смотрит на проплывающее мимо судно, которое было так близко, но не заметило его. А вдруг, Дюнуа увидев, что они задерживаются, пойдёт в гостиницу, узнает, что они в беде и поможет? Но чудес не бывает. Контрабандист наверняка решил не упускать удобный прилив из-за двух балбесов. Поняв, что помощи ждать неоткуда, Уил начал высматривать возможность удрать, но сперва было слишком сложно (их даже в туалет одних не отпускали), а потом просто некуда. Попытки объяснить, что всё это страшная ошибка, само собой, ни к чему не привели. Так и началась их служба. Поначалу Уил и Альберт решили, что будут бойкотировать приказы. Зачем кому-то солдаты, которые не делают, что говорят? Но пара дней без еды, и они поняли, что скорее умрут тут не от жары и вражеских пуль, а от голода и «на волю» их точно не отпустят. Некоторые новобранцы отнеслись к их выходке пониманием, некоторые выказывали презрение и за глаза насмешливо обзывали «сосунками» и «маменькиными сынками». У командиров и потом находились поводы придраться, но с тех пор Уил с Альбертом хотя бы ПЫТАЛИСЬ выполнять что требовалось. В армии Уила бесило всё: жизнь по расписанию, смотры, переходы и патрули, тяжелый физический труд, невкусная еда и, пожалуй, больше всего, невозможность ни на секунду остаться одному. В учебке было тяжело, но это не шло ни в какое сравнение с тем, когда их разделили с Альбертом. Даже попрощаться нормально не дали. Уж эту поблажку – служить вместе они могли оставить? Или их главная цель – сломать жизнь целиком и полностью, чтобы не осталось ни единой капли надежды и радости? Образцовым солдатом Уил не стал. Всё что связано с физическим трудом у него неважно получалось, да он не очень-то и старался. Стрелять он, пожалуй, мог бы хорошо, но специально мазал, чтобы… Да он сам толком не знал почему. Показать, что ему тут не место? Не отсвечивать перед командирами? Не вызывать у сослуживцев зависть тем, как он хорошо стреляет? С сослуживцами отношения и так не складывалось. Историей о том, что Уил подписал документы по ошибке никто не проникся (это они ещё не знали, какие документы Уил ДУМАЛ, что подписывает). Он и сам в друзья никому не набивался. От этого их «Братства» просто тошнило. Honneur et Fidélité*? Вы же просто выполняете приказы. Своей кровью платите за чьи-то амбиции. И More Majorum** будете гнить в сырой земле. *Честь и верность (фр.) **По обычаю предков (лат.) И то и другое – девизы французского легиона. Сказочка о бравых вояках от сержанта Грабнера тоже не произвела на Уила впечатления. Во-первых, он сомневался, что эта история не вымысел – слишком уж она казалась неправдоподобной начиная от соотношения сил противников, заканчивая чудом выжившим барабанщиком. Во-вторых, даже если и правда, за что они в итоге умерли? За кучку золота, которая им даже не принадлежала? Ладно, за БОЛЬШУЮ кучу золота, но что толку, если их матерям пришлось хоронить сыновей. Хоть медальки-то дали посмертно? Уильям припомнил как их собственный отряд впервые попал под пули. Он даже не успел понять, что произошло. Спрятался за какой-то ящик. Услышав приказ, Уил выстрелил пару раз никуда особо не целясь и не рассчитывая попасть. Тогда им повезло – никто не был ранен, впрочем, противники тоже ускакали невредимыми. Потом, в других перестрелках у него БЫЛА возможность стрелять более прицельно, но мысль о том, чтобы убивать по приказу казалось отвратительной, и он специально стрелял в молоко. Если уж убивать кого, то того, кто это точно заслужил (Винсента Д’Элонэ, например). А эти бедолаги с другой стороны… Кто знает, быть может, они оказались на этой войне также случайно, как и сам Уил. Он не испытывал к ним ненависти. Что будет, если встанет выбор он или они? Наверно выберет себя из чувства жалкого животного самосохранения. А впрочем, нужна ли ему ещё эта жизнь? Порой казалось, что всё хорошее уже прошло и ничего подобного больше не будет. Так может и ну её? Пока Уил не был готов окончательно сдаться, но надолго ли?
-
Мистер О'Нил не изменяет себе).
-
И через тысячу лет такому не бывать! Но будущее рассудило иначе)
А вообще, конечно, из поста видно, что Уилл прямо-таки попал в свой персональный ад.
-
Отличный пост органично продолжающий историю персонажа и раскрывающий её вроде бы и с новых граней, но на самом деле лишь подчёркивая то, о чем ранее было упомянуто вскользь или намёками
|
— Ещё кое-что. — Задержал Густав класс после обращения Хлои. — Буквально на минутку. Как вы знаете, соревнования не за горами, а участвовать мы в них обязаны всем классом. Все до единого. Если кто-то отвалится, то он просто подведёт остальных и оставит их в меньшинстве, так что прошу отнестись к этому очень серьёзно. Кое-какие наброски у нас уже есть, но они никогда не заменят настоящие тренировки. А чтобы получить максимальное число информации за раз и подстроить эту часть студенческой жизни под удобный для всех график, необходимо, чтобы все определились с традициями. Преподаватели, разумеется, говорят, что ограничений по времени нет и вам некуда торопиться, но вы сами понимаете, как оно бывает… в идеале я планирую устроить первую тренировку уже на следующей неделе. Там же определимся с проблемами и путями их решения. Аурель, надеюсь у тебя уже будет что сказать по поводу поручения, за которое ты взялся. Может быть половина из вас уже определится с направлением к тому моменту. Если что, сразу сообщайте об этом мне или Дио. На этом всё, всем удачи! Сам Густав со своей Традицией определился точно. Разговор с Сердцем был… странным. Он мог показаться пустым, но фактически помог принять одно из ключевых решений. *** — У меня уже есть некоторый опыт в таких делах, господин Арманд, — заверил Густав. — Не сомневайтесь. Пара проблемных везде найдётся, но глупых у нас точно нет. Густав застыл на секунду. Вспомнил, что ему прошептало Сердце прямо перед этим разговором. Он на секунду выпал из ситуации и почувствовал, как под одеждой проявилась гусиная кожа. Курсант поспешил прогнать странные мысли. — Эм… в общем мы с моей помощницей уже сделали некоторые наброски, но настоящая работа запустится только после очных встреч. Понадобится некоторое время, чтобы все разбрелись по Традициям… Ваша помощь также будет на первых порах неоценима. *** Вечером пятницы Густав обдумывал планы на выходные. Сидел в кресле и разглядывал надетый на серебряную цепочку значок, что никак не давал ему покоя. В этот момент к нему подошёл Джеб. — Босс… Тут принесли почту. Две новости. Одна — сносная, вторая — очень плохая. — Давай начнём с того, что получше… Половинчик протянул одно из писем. За авторством некоего Флавия Круса. Ему следовало отдать должное. Для человека, который до поступления в училище мог спать в свинарнике, а перья использовал только для того, чтобы ковыряться в носу, сейчас он мог писать очень развёрнутые предложения без орфографических ошибок. Сотник всегда говорил, что хулиганы и беспризорники способны очень быстро обучаться, если дать им почувствовать в этом необходимость. Письмо Флавия было преисполнено иронией и издёвками, понятными лишь воспитанникам хайгардского училища, а между строк читалось искреннее любопытство к текущему положению дел Густава. Флавий много сетовал на то, что после Густава словно бы что-то случилось и за ним вслед начали расходиться с направления многие другие. « Аулуса вообще взяли в командование легиона. Якобы главным по лошадям там будет. Мне кажется брешут и его завербовали для чего-то серьёзного. С Хостусом вообще не поверишь: просто исчез однажды. Старшие ничего про это не говорят. Все шепчутся про арканитов и что он от ихней муштры скоро вздёрнется. Из наших вообще мало кто остался... <…> …а со мной всё просто. Ничего необычного не предлагают и я за это благодарен. Я хочу нормальных вещей. Стать пехотным офицером, как хотел, дожить до того, как Хайгард снова перейдёт реку в Великий Лес, а там уж… трахать пленных эльфиек, резать эльфов и прочее отребье — вот это жизнь! Нордов тоже можно чуть-чуть порезать, но это даже неспортивно…» Хотя письмо в основном касалось дел текущих, оно пробудило целый ворох воспоминаний. Не самых приятных в том числе. Хотя не то чтобы в военной стезе особо есть место для приятного. Это было так давно. Кажется, Густаву тогда было в районе лет четырнадцати... В кладовой было много пыли. Она окутывала весь пол словно шерстяное одеяло. Забивалась в ноздри и попадала в лёгкие. Он начинал судорожно кашлять, хотя и без того задыхался от усталости. А лишние движения головой были опасны. Слышно, как напрягаются шейные позвонки, готовые не просто треснуть, а разлететься в труху. В такие моменты стоило быть осторожным. Из «двойного нельсона» часто выходят инвалидами.
— Что… сука… бензин кончился? — У Флавия также сбилось дыхание, но сил у него ещё было на два точно таких же поединка. Победных, разумеется. Он надавил на шею Густава ещё сильнее. — Бенз кончился, да?.. И что теперь?! Я же что угодно могу сделать. Сверну тебе шею, а никто никогда и не узнает… кто именно. Оприходовать тебя? Вот уж точно голубая кровь… Повезло вам, достопочтенный, что вы не в моём вкусе!
Флавий ослабил хватку, обхватил огромной ладонью, похожей на медвежью лапу, затылок оппонента и впечатал его лицом в пол. Поднялся, оттряхнул мундир. Уже стоя в дверях, кинул напоследок: — Хорошо подумай, прежде чем разевать на меня пасть в следующий раз, блондинчик. Очень хорошо подумай.
***
Спустя две недели Густав сидел в увольнении на скамье одного из набережных парков. Смотрел на океан, медленно поглощая мерзкую сигарету с кучей смолы.
— А вот и ты.
Фигура Хостуса в чёрной академической форме возникла как из ниоткуда. На выходные мало кто разбредался далеко от училища, так что было непонятно, была ли эта встреча случайной. Зная Хостуса, это казалось маловероятным.
— Гус, всё хочу поинтересоваться. Что это за говно? — О чём ты? — Изобразил непонимание Густав. — Ну, вчера. И вообще. Ты же вроде не куришь, нет?.. А, впрочем… Не ты ли первый себя бил в грудь, что Флавия и его жополизов надо прижимать? Я так понимаю планы резко поменялись. Незачем к ним придираться, можно и подвинуться. И вообще неважно, кто будет главным. Да и должности никакие нам не нужны, пропустим вперёд настоящие таланты… — Слушай, просто я подумал тут. Ну я явно не справлюсь. Знаешь, иногда даже такие мысли приходят, что училище — это вообще не моё. — Ах вон оно что. — Хостус поднял брови. — Ссыкуешь его что ли? — Нет. — Курсант выдохнул горький дым, задумался и понурил голову. — Просто стоят ли все риски того? Подставлять собственную голову, ещё и брать ответственность за остальных. А кто сказал, что я действительно лучше, чем Флавий?
Хостус сверлил его взглядом молча, лицо его постепенно стало серым и угрюмым, глаза чуть закатились от смеси плохо читаемых эмоций. Наконец он развернулся и вскинул руки, чуть разведя их в стороны.
—Ладно! — театрально протянул он. — Поговорим с кем надо. Отправят тебя домой к маме. Ты не переживай, мамы — они всё прощают. Расскажешь ей душещипательную историю про злого деревенщину, задавившего твою военную карьеру. Она всё поймёт. Да и для самого себя ты явно уже сотню оправданий придумал… — Я не говорил, что собираюсь уходить! И невозможно это. — Потому я и говорю, что обсужу всё с нужными людьми. Придумаем тебе какой-нибудь диагноз. Падучую вот изобразить не особо сложно. — К чему ты сейчас так всё утрируешь? — Всего-то объективно гляжу на ситуацию, — Хостус вернул взгляд к сокурснику. — Ты надёжный товарищ, Гус. Сообразительный, хоть и на год меня младше. Помог мне достаточно. Видимо мне и пришла пора возвращать долги. Просто представь, как ты годами напролёт ходишь под Флавием. Мне будет невыносимо больно на такое смотреть. Конечно наша профессия такая… частенько приходится подчиняться более тупым людям. Но бля, Флавий?!
Хостус смачно сплюнул в сторону и начал уходить в сторону города.
— Ты только одно пойми, Гус. Человек может уехать куда угодно. А вот то, что уже случилось… оно из человека никогда не уедет. Многие и в безвыходной ситуации стараются сделать всё, чтобы потом на жалеть. А здесь-то…
Закончив, он только печально выдохнул, да махнул рукой.
***
Оставалось всего три недели до показательных выступлений. Что-то вроде экзамена для всей центурии. Предстояло поделиться на четыре группы, каждая со своим условным командиром. Лидерская позиция некоторых не оспаривалась и устанавливалась естественным путём. В училище можно было встретить самых разных людей. И дворян, которых готовили к службе с пелёнок и сынов прославленных простолюдинов, что буквально выросли внутри легионерских формирований. Было даже несколько образцов с крайне мутной и непонятной историей и совсем уже не детским взглядом, даже на самых первых годах обучения. Как минимум с двумя «командирами» определились однозначно, а вокруг оставшихся двух назначений начался форменный бардак. Флавий, кажется, планировал разом взять под опеку оставшиеся пятьдесят человек и невозбранно раздавал им приказы, периодически грубо и громко ругаясь и перекидываясь табуретками с Хостусом и парой других активистов. Густав не вмешивался и словно бы стал равнодушен ко всему происходящему. Несмотря на собственное предупреждение, главному нарушителю спокойствия его инертность сильно мозолила глаза. Устав это терпеть, Флавий однажды перегородил ему дорогу. Подёргал за ремень пальцами, громко присвистнул.
— Достопочтенный… — укоризненно обратился он к Густаву, — это не дело. Корсеты затягиваются гораздо туже. — Тебе почём знать, Флавий? — Курсант грубо отпихнул его руку. — Орки не носят корсетов, а я сильно сомневаюсь, что в своей жизни ты раздевал кого-то ещё. Флавий побагровел, завязалась оживлённая полемика, прерванная внезапным ударом основания ладони по носу здоровяка. Тот удивлённо хрюкнул, яростно втянул брызнувшую в носовые пазухи кровь и прижал Густава к стене, осыпая его голову градом ударов. Ощущения у Шарборро были такие, словно его сбила телега, а пропущенный в голову разложил цвета на тысячу дополнительных оттенков. Но сам он смог нырнуть Флавию под рёбра и, кажется, нащупал печень. Они повалились в партер, Густав, действуя практически инстинктивно, схватил Флавия за руку и закрыл его в «треугольник». Тот, впрочем, и не думал останавливаться.
— Хватит! Я же сломаю тебе руку! — СРАЛ Я НА ЭТУ РУКУ! ЕБАШЬ!
В смятении Густав выгнул захваченную конечность под неправильным углом, но в последний момент остановился. Разжал захват, словно возвращая долг. Голова закружилась, в глазах поплыло…
***
Днём позже. Тренировочное поле. Красный, как помидор, центурион. Вены от злобы вздулись и шевелятся, как живые. Сжимает в руках истёртый батог. Напротив него два опирающихся друг на друга тела, покрытые синяками и трясущиеся, как болеющие Паркинсоном старики.
— РАЗ! ДВА! РАЗ! ДВА! РАЗ! ДВА! РАЗ! ДВА! РАЗ! ДВА! РАЗ! ДВА! РАЗ! РАЗ! РАЗ!.. РАЗ!.. ДВА! РАЗ! ДВА! РАЗ!.. Ра-а-аз!.. ДВА! РАЗ! ДВА! РАЗ! ДВА! РАЗ! ДВА!
Каждый глоток воздуха как божественная амброзия. Всё тело вопит от боли, мышцы горят огнём и с каждым движением кажется, что они вот-вот оторвутся, а суставы вылетят из орбит. Одежда пропиталась потом и прилипла настолько, что снять её выйдет только вместе с кожей.
— Какой же ты мудила… — чуть не плача, прошептал Флавий. — Баронет, твою мать…
Мгновение и ему на спину, рассекая воздух, приземляется батог. Аж эхо слышно.
— НАЧИНАЕМ С САМОГО НАЧАЛА, УБЛЮДКИ! ВЫ ДУМАЕТЕ ОТ ВАС КТО-ТО ОТСТАНЕТ? КРУС, ВЫПРЯМЛЯТЬСЯ ДО КОНЦА! ШАРБОРРО, ПЯТКИ НЕ ОТРЫВАТЬ, А НЕ КАК БАБА ССАТЬ САДИТСЯ! ЕЩЁ ХОТЬ ОДИН ЁБАНЫЙ ЗВУК И БУДЕТЕ СОСАТЬ ДРУГ ДРУГУ ПО ОЧЕРЕДИ, ПОКА НЕ ПРОСЛЫВЁТЕ САМОЙ СЛАДКОЙ ПАРОЧКОЙ ВО ВСЁМ ХАЙГАРДЕ! РААААААААААААААЗ! ДВАААААААААААА! РАЗ!!! ДВА-А-А! РА-А-А-АЗ! ДВА-А-А-А-А! « А тебя правда определили в Талон? Ну и позорище. Только начал думать, что ты, может, нормальный мужик, но всё сразу же встало на свои места. Будешь там теперь как бабка варить в котле жабьи яйца, плесень и кожу тритона, а потом продавать всяким идиотам как лекарство от всех болезней. В народе таких как ты не любят. Слышал ещё, что там смешанное обучение, мол тёлки вместе с мужиками. Можно только гадать, какой безмускульной плаксивой тряпкой ты станешь всего через год. Боюсь представить, за что тебя так наказали, но, видимо, заслужил.
Искренне соболезную вашей матери, Флавий Крус
P. S Будешь в Хайгарде — отправь весточку. Хоть ремминского вместе бахнем.» Густав отложил письмо в сторону, откинулся на кресле и глупо улыбнулся. — Ну и ну. То есть второе письмо должно меня удивить ещё сильнее? — О-о-о, поверьте, босс. Оно очень короткое, но… не в бровь, а в глаз, как говорится. Курсант поперхнулся, едва увидев оформление конверта. Долгих лет, мой любимый кузен!
Я долго размышлял над всеми нашими беседами и наконец созрел: ты всегда был прав! Мне надо что-то делать со своей жизнью! Разумеется, я не буду излагать все подробности в письме. Это сюрприз! Но поверь мне, в какой-то момент произойдёт нечто великое! И ты обязательно будешь этому свидетелем!
-
Местами ржал как конь, разок слёзку вытер. Очень круто.
-
Хлоя так и не решилась всех подгонять с выбором сразу после Сердца, а Густав молодец - не стал миндальничать.
-
Суров.
|
|
В бою Нэйт, обычно спокойный и способный из эмоций поддаться разве что любопытству или радости, испытывал нечто для себя новое. То гнев, затаившийся в глубинах его подсознания, прорывался наружу. Они посмели напасть на дом! Посмели убивать близких! Сильное желание убить в ответ, вполне осознанное в отличие от той стычки с гоблинами в лесу, захлестнуло мальчишку, и высвободилось, направляемое намерениями мага на одного из нападающих солдат.
Сам Неттл в тот момент почувствовал будто бы они с воином обмениваются мыслями? Нет, не совсем... Скорее чем-то более примитивным. Намерениями, эмоциями... Страхами. Солдат почему-то боялся брата. А ещё Нэйт не ощутил в нём жажды крови. Мужчина был готов убить, но не особенно хотел этого. Это немного отрезвило псионика, и он вдруг вспомнил бой в лесу. Там сила была на их стороне. Здесь ситуация была обратной. Это печалило парня, но также заставляло задуматься о том, что если в тот раз они не дронули, разрушая лагерь зеленокожих и пользуясь правом сильного, то странно ждать, что эти люди дрогнут. Если у детей была цель, значит, она есть и у пришельцев. Нападение происходит не без причины...
К несчастью, солдат не выдержал того, что Нэйт передал ему в ответ: из глаз, носа и ушей бедолаги текла кровь, а значит, скорее всего он не жилец. И потому расспросить его о причинах не представлялось возможным. А тут ещё и глава отряда подлил масла в огонь, напав на брата. Ярость вернулась. И пролилась на новую жертву. Право сильного это плохо?! Чихать! Они нападают на нас. Мы - защищаемся. С их точки зрения правы они. Но и мы не уступим! Ещё посмотрим, кто тут сильнее!
И они посмотрели, и выяснилось, что дети. А потом брат побежал на помощь деревенским, и Нэйту ничего не оставалось, кроме как бежать следом.
- Спроси почему они называют нас еретиками, а сами тоже молятся Милосердной Матери. Это ерунда какая-то... - попросил он у остающихся с пленником ребят.
Затем они помчались на помощь. К счастью, в деревне ещё сохранялись небольшие очаги сопротивления. Значит: не всё потеряно. Обнаруженные дядя Грог и тётя Джозефина успешно давали отпор негодяям, что не могло не обрадовать мальчишку. Ещё радостнее сердце его забилось, когда фехтовальщица заявила, что папа повёл людей спасаться в церкви. Увы, Грог быстро осадил его.
- Мы когда на гоблинов ходили, нашли там чей-то наблюдательный лагерь и записку, в которой говорилось про деревню, - упавшим голосом заявил Нэйт, - А ещё в ней упоминался отец Громвелл. Они называли его еретиком. А когда мы прибежали назад, то называли еретиками и нас. При этом, если я ничего не путаю, они сами молятся Милосердной Матери. Я ничего не понимаю. Что вы нам не рассказали?!
Последнюю фразу Неттл младший произнёс едва не плача. Что-то в сложившейся ситуации явно было неправильно, но он никак не мог понять: что именно. Заметив, наконец, рану Грога, он полез в котомку и достал оттуда ранее найденное волшебное зелье.
- Возьмите, дядя Грог. Только скажите: то, что я видел во сне - это взаправду? И кто тогда плохие: они или мы?
|
После знакомства с сердцем Катона чувствовал себя довольно странно, но решил не бежать впереди телеги и оставить себе время на подумать как минимум до понедельника, просто выкинув из головы тройственность выбора. Но, выбор настиг его буквально по выходу из Университета. Он, внезапно, осознал, что в общем то у него нет каких-то важных дел и, более того, нет старших, которые укажут ему что делать, да и вообще, он внезапно оказался предоставлен сам себе. Найдя взглядом Густава, Аурель тихо хмыкнул, чувствуя себя тем самым тупым лбом про которых «Капитан» говорил на обеде. Тех, которым надо указать: что делать, как делать, когда делать. Иначе... быть беде. А впрочем и ладно. Парень подошёл к Неласир.
— Ну что, как ощущения? Открылись великие глубины бездны прозрения? — акробат ухмыльнулся, — Я вот думал, что там и сдохну. Отвратительные ощущения.
— Что до субботы, тут и встретимся. Ну, как пары обычно заканчиваются. Я с городом ещё не особо познакомился, так что, боюсь, иные адреса могу и не найти. А тут и часы есть, удобно.
***
Добравшись домой, раньше чем обычно, Аурель сходу перемахнул через забор к соседям.
— Дядь Генри! — парень приветливо махнул рукой седому плотнику, — Как вы?
Дядя Генри и его жена Ребекка были глубоко пожилыми людьми, и очень хорошими, судя по тому, что «подаренный» Коди дом остался под их присмотром в относительной целостности. Их дети уже давно выросли, многие имели собственные семьи и своих детей, пахали на заводах, либо уходили на промысел в море. Так уж получалось, что хоть всё большое семейство и жило либо в городе, либо рядом, регулярно навещать родителей дети просто не успевали. Руки Генри всё еще крепко держали что топор, что стамеску, но в остальном, былая сила потихоньку его покидала. Поэтому Аурель нашёл себе средство… заработка? Да не, не совсем. Он просто брал самую тупую и тяжёлую работу, что могла накопится в соседской семье за неделю, и вкалывал как проклятый. Хоть дров наколоть, хоть доски пилить, хоть бы и все бочки водой наполнить или грядки перепахать. За это получая скромную, но достойную оплату. В этот раз, через четыре часа пота, это была миска каши, два фунта картофеля и дюжина яиц. Половину яиц он заточил вечером, а другие были для иных дел. Может, это и выглядело смешно, учитывая, что идя вечером четверга домой, парень искренне боялся за свою жизнь, а его рука то и дело тянулась к кинжалу: такая-то куча деньжищ! Но это другое было, вот.
***
В субботу утром он ополоснулся, причесался пятернёй, захватил немного денег (своих), и отправился на свидание. Первое из двух. Ну, почти. Он собирался зайти к Мисти, потому-что, во-первых, надо было сказать спасибо, во-вторых, был вариант что она поможет с зельями. Либо сама, либо через знакомых. В сумку он затолкал аккуратно завёрнутые с тряпку яйца и картофель. На этот раз пришлось идти пешком, а не бегом.
В крошечном магазинчике Мисти всегда пахло необычной смесью трав и благовониями, а от количества различных оккультных символов, подвесок, да и прочего, в чём Аурель (возможно, пока) не разбирался, разбегались глаза.
— Привет! — Катона улыбнулся и принялся выкладывать на стол гостинцы, — Как дела идут?
Глупый вопрос, и так было ясно, что неважно.
— Слушай, если бы не ты, я бы вообще не знаю, что там делал. Просто жуть, мне кажется у меня за месяц мозги спекутся.
Немного поболтав на отвлечённые темы, и всё-таки убедив девушку забрать свежий и самый что есть натуральный продукт, Аурель перешёл к делу.
— В общем, слушай, мне зелья нужны. Специфичные, для тренировок. Я бы может кого в Университете поискал, но, пока клиент щедро платит, я решил к тебе сначала зайти. Если у тебя возможности нет самой сделать, так может ингредиенты тогда? Вон у тебя сколько всего тут висит без дела. Если рецепт нужен, ты скажи где поискать, я в Университете найду и притащу, вот.
***
Ну а дальше второе свидание. Перед которым студент зашёл в торговые ряды и, недолго думая, купил большую бутылку местного красного вина, кусок копченой грудинки и скромный треугольник сыра. Такой вот планировался романтический ужин. Почему? Да потому, что если центр города был чист и красив, то вот окраины, через которые приходилось бегать на учёбу, его уже утомили. Хотелось на пляж, к морю.
— Привет! — Аурель поднялся со ступенек, встречая эльфийку, — Скажи, тебе нравится Талон?
|
Молчун, преисполненный неизвестно откуда взявшейся уверенности, что на этот то раз он точно сумеет достать вертлявого стрелка, уже почти опустил топор на удачно подвернувшийся затылок, когда Оуэн ловкой подсечкой сбил того с ног, подводя черту под скоротечной схваткой. Добить копошащегося под ногами черно-красного ублюдка хотелось безумно, но воспитанник Джозефины явно хотел взять врага живьём, так что вместо того, чтобы развалить тварь надвое, будто березовое поленце, Томми лишь припечатал пяткой тянущуюся к выроненному мечу пятерню, похожую на огромного отвратительного паука. Припечатал, правда, с удивившим даже его самого чувством глубокого удовлетворения. Будто жил он ради того, чтобы слушать, как кости всякой сволочи под его ногой хрустят.
Шумно выдохнув через стиснутые до ломоты зубы, Молчун с некоторым трудом, но все же разжал сведенные злобной гримасой челюсти, аккуратно крутанул ноющим после попадания болта плечом и оглядел поле боя, усеянное трупами непонятных налетчиков. Оглядел и…и будто не трупы изрубленные увидел, а пару курей, хорьком задушенных. Ну, Беллу, пожалуй, было жалко; хорошая была псина. А этих вот скотов нет. Они же, строго говоря, даже людьми не были. Скорее уж взбесившимися животными, вроде волков, что особенно лютыми зимами подходят к деревне совсем близко в поисках собак, детей и одиночек. Мерзостью, что носит человечьи лики, чтобы скрывать свою грязную суть. Выродками, пришедшими убить их родных.
Сестры! – хлестнула словно пастуший кнут внезапная мысль, так резко вырывая Томми из странных размышлений о природе их врага, что он даже сжался немного, будто от реального удара, ощерив зубы в поистине зверином оскале.
Но это все длилось лишь на мгновение. Хватит. Прочь размышления, прочь раздумья, прочь эту пугающе-странную тянущую тоску по мгновению, когда ощущаешь, как лезвие топора, входит во врага. Встряхнуть головой, сплюнуть наземь, насупиться, как ни в чем не бывало, и вперед. Где-то там в деревне Роза, Элли и мальчишки еще могут быть живы, а значит его путь лежит туда.
– Там наши еще бьются, я слышу, – то ли прохрипел, то ли просипел Молчун, выдавливая слова между тяжелыми вдохами. – Я к ним, а потом к своим. Идемте все. Может еще сдюжим, если это ворье все такое же убогое, как эти пятеро.
Ждать, что решат остальные (ну, кроме Кеннета, которого уже как след простыл), он готов не был, и поэтому почти сразу зашагал на звуки боя, стараясь хоть немного усмирить горящие после часового забега по лесу легкие и выровнять дыхание. Остановился только раз, отойдя уже шагов на пять, и как-то очень грустно посмотрел на остальных через плечо:
– Не вышло у нас как в приключении, да?
-
Не вышло у нас как в приключении, да? Сколько же горькой иронии и правды в этой фразе!
-
Я давно хотел сказать это, но Молчун офигенен.
|
-
Стопроцентно персонажный поступок!
-
+
-
Кеннет верен себе. В буквальном смысле. За что и пострадает, ибо нафиг разделять партию, особенно ради сокровищ!
|
-
Словно сироты из приюта Викена. Мысленно парень родных уже похоронил, но ещё не смирился с потерей. Хорошо сказано, прочувственно.
-
Блин, положение Эдваса, который буквально не понимает из-за своего проклятья, что сейчас происходит, действительно жуткое!
-
Хорош. Даже немного обидно, что сейчас нет возможности остановиться и погрузиться в осознание ситуации коллективно. Но все хорошо крушение привычного мира отыгрывают индивидуально - по всему спектру реакций возможных.
-
+
|
Девчушке не сиделось, а оно и понятно: не сами косматые в предложениях Роситы беспокоили Иола, а вот когда та начала произносить такие вещи, как дэвы и Митриос, жрица напряглась. Вот уж совпадение так совпадение. Письмо, зажатое в руке негромко хрустнуло под костяшками пальцев, напоминая о том, зачем женщина сюда пришла. — Иоланда, — не в первый раз воительница обращалась к священнослужительницы не по имени из уважения да и, возможно, незнания. Седоволосая кивает головой, по очереди останавливая взгляд на обеих девушках, после задерживая его на служившей, — зовите меня Иоландой. Я услышала тебя, Росита. Ты права: мои рассуждения и размышления здесь ни к чему. Однако... Наконец, она подходит к столу, выуживая всё необходимое для переписи: склянку с тёмной жидкостью, длинное перо и несколько пергаментов. Она подтягивает к себе поближе свечу, освещая себе текст, прочитать который могла только она сама. Последнее, что она говорит прежде, чем начать выводить, немного размашистые в силу отсутствия времени, буквы, это: — Доедайте и допивайте, Бьянка, будь добра, помоги сестре одеться, — командовать Иоле явно не к лицу, поэтому говорит женщина с доброй половиной мягкости в голосе, больше прося, чем требуя. Она замолкает на мгновение, нахмурив брови. Иоланда намеренно не показывала удивления от произнесенного Роситой, что не означает, что она не думает об этом каждую секунду. Сама Рамона будет видно свела Иолу с девочками, которые так сильно были повязаны с происходящим и с найденным им письмом, — и дайте мне пять минут. Боюсь это, — жрица кивает головой, в сторону исписанного вдоль и поперек пергамента, — крайне плотно связано с тем, что ты успела поведать и нам, Росита. Я отведу вас к Командоре. Дело, действительно, более не требует отлагательств. И больше не желая тратить ни секунды, Иола опускает голову к листам, начиная торопливо, строка за строкой, переносить собственный перевод письма от Климента на, пока ещё, пустой пергамент, полностью сосредотачиваясь на своих действиях.
|
Септ хотел верить, что это был кошмарный сон. Но не мог. Он не для того себя приучал даже думать правду, чтобы отрицать жуткую реальность. При этом какая-то часть сознания все равно старалась убедить его, что происходящее слишком хорошо подчиняется логике сна, чтобы быть правдой. Примерно с того момента, как они обнаружили более целый вариант записки, которую загадочные наблюдатели послали своему загадочному руководителю. Или, если быть более честным с собой, с момента, когда он увидел столб дыма над деревней. Удача с запиской вписалась в эту картину задним числом уже, хорошо подтверждая сам принцип нарастания кошмара.
Ведь как работают по-настоящему жуткие сновидения? Сперва невозможно сказать, что ты спишь. Все вокруг кажется обычным, за исключением, может быть, небольших деталей, которые сознание во время сна не улавливает, и которые почти невозможно вспомнить при пробуждении, но которые точно были. Затем в этом обычном мире происходит какое-то необычное изменение, недостаточно сильное, чтобы разрушить иллюзию реальности, но способное поколебать ее. И обычно это изменение к худшему. Не всегда понятно, каким именно путем, но к худшему. Сначала не кажется, что эти изменения как-то подконтрольны спящему, и сознание продолжает послушно следовать воле незримого сценариста сна. Но потом, когда эти изменения начинают происходить все чаще, когда тонкий покров нормальности срывают таившиеся за ним ужасы, та часть разума, что отвечает за самостоятельность, за потребность в выборе, начинает пытаться вырваться из оков сновидения, уже понимая, что творится что-то не то, но именно в этот момент происходит самое страшное – осознание беспомощности. Ты открываешь дверь, ведущую из комнаты, только чтобы оказаться на другой ее стороне, смотрящим на свою же собственную спину. Ты поворачиваешь голову, немного, чтобы не затылок видеть, а половину своего лица краем глаза, и видишь свои же искаженные страхом черты.
Или не свои. Иногда сон меняет не только то, что творится вокруг тебя, но и тебя самого. И в повернувшемся ты уже не узнаешь себя.
И все это время, наряду с ощущением необходимости что-то сделать, чтобы вырваться из кошмара, в подсознании начинает формироваться одна мысль, которая звучит примерно так: "ничего нельзя сделать".
Септ редко видел кошмары. И вообще чаще всего забывал сны вскоре после пробуждения. Но те, что запоминал, он запоминал хорошо. А те, что забывал, он пару раз пытался записать до того, как они стирались из памяти. И не потому, что думал, что там было что-то интересное. Нет, это было какое-то нездоровое любопытство относительно того, как события, записанные его рукой, исчезали из воспоминаний, и буквы будто говорили обо сне другого, не имевшего к самому Септу человека. После пары попыток он перестал это делать – слишком жутким ему, по размышлениям, начал казаться результат.
Но это не имело отношения к происходящему, в отличии от логики кошмара. Которой все последовательно следовало.
Обычное совершенно утро, нарушенное загадочным сновидением, которое он запомнил, что было необычным, но не невероятным событием для самого Септа. Затем его, из всех потенциальных кандидатов на деревне, отобрали для охоты на гоблинов. И как-то так оказалось, что большинство (а, если потрясти остальных, то наверняка и все) видели тот же сон, что было уже куда более маловероятным совпадением. Мало того, что они видели один и тот же сон, так и оказались вместе на одном и том же задании. В ходе похода на гоблинов они начали сталкиваться с жуткими картинами, которые уже выбивались из привычного им образа мира, вроде выпотрошенного гоблина. И это сдабривалось мелкими деталями, которые подкрепляли иллюзию, но могли находить объяснения в памяти Септа – та же эмблема другого аспекта Матери Милосердной. Они нашли обрывки записки, а потом, когда они не восприняли ее содержимое, которое должно было вернуть их в деревню, они нашли записку целиком, и это было слишком большой удачей, чтобы быть чем-то естественным. Это был повтор события по нарастающей. Сперва выпотрошенный гоблин, небольшой лагерь, кусок записки. Потом битва с гоблинами, лагерь побольше, целая записка. И с этого момента события потекли уже независимо от Септа – что он мог сделать, прочитав строки, предвещавшие какую-то зловещую "операцию"? Он бежал, бежал вместе с остальными, бежал, срывая дыхание до хрипа и рези в горле, когда увидел столб дыма над деревней. И то, что он увидел, было тем моментом, когда кошмар срывает покровы и предстает во всей своей красе. Как еще было описать это?
Как описать смерть, жуткую и бессмысленную тех, с кем прожил всю жизнь? Как описать ту боль, которая пронзила сердце Септа, когда он понял, что многие из его братьев были среди тех, кто стал бы сражаться? Сражаться, только для того, чтобы быть убитыми – происходящее не давало строить каких-либо иллюзий относительно того, насколько односторонней была эта резня. Как описать то жуткое междумыслие, когда видишь одно, но губы шепчут заветное "а быть может" про другое?
Преграда на пути в виде моста и солдат на нем возникла будто бы из ниоткуда. Септ, не привыкший к долгому, беспрерывному бегу, еле стоял на ногах, и, когда они остановились, он остановился вместе со всеми, согнувшись, тяжело дыша и упираясь руками в колени ног. Слова, которыми рыцарь и его солдаты обменивались доносились до него как будто сквозь колокольный звон, раздававшийся где-то в области висков. Он уловил лишь часть их, и четче всего последнее предложение рыцаря. Предложение сдаться. Он попытался ответить на него, но из его горла донесся лишь хрип.
А потом стало слишком поздно. Считанные мгновения спустя он стоял посреди плававших в собственной крови солдат и смотрел на бедную Беллу, которой раскроило череп. Так же, как какое-то время назад топор Молчуна раскроил череп одному из гоблинов. Руки его сжимали святой символ, но он был даже холоднее, чем обычно, напоминая Септу об его лицемерии. Странно, насколько дерево может быть холодным. И это чертовски хорошо вписывалось в логику кошмара. Потому что Виккен сейчас сжигали во имя Матери Милосердной…
Он оторвал взгляд и посмотрел поверх плеча выжившего солдата на горевшую деревню.
- Ничего. Нельзя. Сделать.
Если это был сон, то Септ уже видел его исходы. Это не был героический триумф, это была бесславная смерть от араблетных стрел или под ударами конных рыцарей здесь, в этом пылающем аду. Или они могли попытаться бежать сквозь лес. Сон преобразил бы этот побег – беглецы казались бы маленькими, в то время как деревья выглядели бы гигантами. Их бы преследовали, но как только они вышли бы из укрытия леса… они не настолько быстры, чтобы скрыться от всадников. Их бы убили. Утыкали стрелами или порубили в куски.
Если это был не сон… Септ поймал себя на том, что та часть, которая убеждала его в нереальности происходящего, похоже, одержала победу. Если не в войне за его разум, то, по меньшей мере, в нескольких сражениях. Если это был не сон, то у Септа еще был выбор. Его взгляд опустился на солдата. Солдат не хотел умирать.
- Но ты хочешь жить. Куда вы забираете пленных? И были те, кто сопротивлялся по настоящему…
Голос Септа сорвался, и кипевшая внутри него боль прорвалась наружу.
- …а не так, как те, кого вы, ВО ИМЯ МИЛОСЕРДНОЙ МАТЕРИ, забиваете как скот?
Это было важно. Прямо сейчас они ничего не могли сделать, если Грог, Джозефина и остальные были мертвы. Ничего, если не считать попытку смазать собой клинки всадников. Но если лучшие люди Виккена где-то сражались, или вообще были выманены из деревни, это могло изменить ситуацию. Септ знал, что цепляется за соломинку, но это было лучше, чем лететь спиной вперед в пучину отчаяния и безнадежности.
-
Ожидаемо классно
-
+
-
Красивое переплетение ощущений сна и реальности.
-
Отличные отсылки и в целом рефлексия. Рефлексивные персонажи, когда они правильно прописаны - это топ
|
Как- то год назад, после очередного острого разговора за закрытыми дверями, Фиби покинула кабинет Командоры, и, оказавшись на улице, высказала Кире мысль, которую, видимо, уже довольно долго гоняла в голове:
- Знаешь, такие, как Самина, наверное, нужны Куполу... вот только до времени ее лучше бы хранить где-нибудь в сухом и темном месте, под замком. Может даже, в гробу, как упыря какого-нибудь, - жутковатое сравнение ее развеселило. - Да, до времени хранить где-то в строгой изоляции, чтобы она никому не могла испортить ни жизнь, ни настроение. Но если вдруг, не дай Богини, случится что-то страшное - треснет земля, разверзнутся небеса, загорятся леса вокруг Купола, а на нас полезут миллионные орды косматых, если никто не будет знать, что делать и куда бежать - вот тогда мы ее достанем из гроба, обдуем от пыли, встряхнем - и она сразу примется за дело, и все исправит. Не пожалеет ни себя, ни нас, но сделает все на совесть и как надо.
Этот застарелый конфликт двух невероятно сильных женщин, прирожденных начальниц, начался задолго до знакомства Киры и Фиби. Старшая "сумеречных сук" была нежно любима своим подразделением, она словно источала круглые сутки неистощимую позитивную энергию, от которой питался весь отряд - шутливые подначки, поднимавшие настроение воительницам, забота и готовность драться за любые нужды и интересы своих хоть с самой Верховной Жрицей, слова, для каждой подчиненной разные, но всех заставляющие чувствовать себя нужными и полезными группе... Не стоит удивляться, что женщины, разменявшие пятый десяток, совершенно искренне звали ее Мамой. Командора, со своими мелочными на первый взгляд придирками, с отсутствием малейшей душевной теплоты даже к собственной дочери, казалось, проигрывала супруге Киры во всех отношениях. Однако Фиби, лучше всех в храме знавшая свою старую однокашницу, все-таки пусть нехотя, пусть иносказательно, но признавала, что хоть в чем-то Самина была лучше нее...
И вот небеса разверзлись, а земля треснула. Фиби ушла, оставив Киру вдовой, Аэлис может уйти, оставив Сестер сиротами. Момент истины настал, и вряд ли стоит сомневаться в провидении, позволившем из всех больших начальниц на поле боя уцелеть именно Командоре. Однако остается вопрос, право ли было это провидение в отношении Киры?
Время покажет.
***
Самина явно не удивлена возражениями Киры, однако последовавшая за ними клятва заставляет ее посмотреть на подчиненную по-новому.
- Эти слова очень тяжело весят, - качает она головой. - Будь уверена, я их запомню. Что же касается остального... Ты знаешь принципы сестринства. Даже соотношение потерь в тысячу к одной для нас неприемлемо. Однако мы всегда несли эти потери, и шли на них сознательно - именно ради будущего, которое строим. Война - это всегда цепь плохих решений, выборов между ужасным и чудовищным. Рамона сегодня оставила нас наедине с баронским войском, потому что не могла допустить второй серой волны. Ей пришлось выбирать между жизнями сотен Сестер и самим существованием Купола. И как знать, не придется ли тебе, глядя в глаза пятнадцатилетней девчонке, говорить "умри сейчас ради меня, потому я ради тебя умереть не имею права"? Это реальность жизни Старшей в тяжелые времена. Я не желаю тебе прочувствовать и пережить это самой, но... и мне, возможно, придется сделать выбор, который поставит тебя перед подобными вопросами.
Поджав губы, Командора на несколько мгновений замолчала.
- Я уже давно так ни с кем не говорила. Разве что с Рамоной. Так что - спасибо, что осталась на ногах. Теперь я понимаю, почему она выбрала именно тебя.
-
Флешбеки у тебя всегда здоровские <3
-
Командора крайне колоритным персонажем получается, и очень соответствующим своей должности.
-
одновременно и радуюсь, и рыдаю, когда ты пишешь от лица фиби :(
-
Работа над взаимодействием с нпс сложная штука. Аплодирую
|
Она смотрит в спину уходящей воительнице, на мгновение щурясь от света за её силуэтом, а уж затем переводит взгляд обратно на Роситу, приступая к осмотру. Как Иоланда предполагала, воркование со стороны девушки — правда не той, которую она спросила, но да будет — начинается практически сразу. Оно не действует раздражающе или отвлекающе: в конце концов, если бы это было важно для самой служительницы, она не стала бы пытаться найти диалог с молодежью, а то и вовсе попросила бы их обеих помолчать. — Молодые совсем, — кивает она сама себе в размышлениях, произнося очевидное вслух. Хотя, когда Иоланда сама была такого же возраста, то считала от обратного. Да, возможно, у неё не было такого же опыта, как у старших и всё же девушкой Ио считала себя самодостаточной и взрослой, готовой брать такую же ответственность, как и люди вдвое, а то и втрое старше её самой. Не то, чтобы так думали вокруг неё, но и не запрещали. — Солдатка, значит, и бардесса, — она усмехается себе под нос каким-то своим мыслям вновь, правда, улыбка с её лица быстро спадает — это Иоланда доходит до шеи девушки, замедлившись. Сказала бы, что чертовщина какая-то, да совсем не об этом была речь: магия да и только. А что это, Рамона, иначе? Иоланда, конечно, большую часть своей жизни наслаждалась перекладыванием бумажек из стороны в сторону, но это не означало, что она вовсе была обделена картинами в своей голове ужасных смертей сестёр или, наоборот, косматых. Да и историй наслушалась явно с горсть, чтобы понимать, что здесь к чему. Иоланда настолько погружается в необходимость подтвердить всё, хватаясь и за одежду Роситы, и вновь осматривая её спину, шею и грудь, что не сразу обращает внимание, что вторая девушка стоит рядом бледнее луны вот-вот готовая подкоситься. Замечает, впрочем, и тут же делает шаг в сторону, несколько раз кивая головой на желание солдатки успокоить Бьянку: — Присядь, действительно. На, — она похлопывает себя сначала по поясу, стягивая оттуда бурдюк, а затем, тряхнув своей юбкой из стороны в сторону, выуживает сверток из кармана, — там вода. И дольки поешь, они внутри, — предотвращая нежелание пойти ей на встречу, она добавляет, осторожно тряхнув молодую за плечико, — знаю что тяжко и не хочется, но надо. Ты тоже поешь, — она едва заметно морщит нос, — алкоголь — это неплохо, но начнём с чего попроще. Наконец, осмотревшись, Иоланда делает полшага назад, складывая руки на груди. Она поворачивает голову на Элиссу и хмурит взгляд ещё сильнее. Иола не сомневается, что первоначальный осмотр, который провели сёстры, сбил их столку точно так же, как и жрицу. Со знанием дела или нет, с верой в слова девочки — это не имело никакого значения, потому что не каждый увидишь то, с чем столкнулась Росита. Солдатка из Вересковой Лощины точно была мертва: люди попросту не выживают после такого! Невозможно! А а теперь вот — целехонькая да разве что со шрамами, что является её меньшей проблемой. — Что же, — после небольшой паузы произносит Иоланда, переводя свой взгляд обратно на Роситу, — ты действительно не умираешь. Больше. Не пойми меня неправильно, но я видела и знаю многое, но с таким... своими глазами встречаюсь впервые. Что, впрочем, не означает, что я тебе не верю, — Ио сжимает губы вместе, постучав пальцами по сжатым на груди локтям. Чуть тише она добавляет, — совсем даже... наоборот. Понимая, что им никуда не дёрнуться сию секунду так или иначе: теперь нужно дождаться или коллегу Элиссы с ответом о начальницы Искры, либо возвращения самой Командоры — может, стоит, отправиться обратно на место, где они разошлись, так сказать, пойти им на встречу? Иола делает ещё несколько шагов прочь, а нащупав спиной стол, по итогу, облокачивается на него, так и держа руки на груди. — Вот только вопросов у меня меньше не стало. Понимаете... — Иола на мгновение теряется, поднимает голову вверх к висящей над головами лампочке, продолжая говорить, — вам придётся потерпеть мои размышления вслух. Могущество, которым наделена Аэлис — всем ведь известно, насколько это правда даже без преувеличений для красивого слова. Ты говоришь, она была вся в крови и ранена? При этом, ей нужно было передать с тобой какую-то весть? В таком случае, возможно одни из последних своих сил она вкладывала в то, чтобы помочь тебе — это мы видим, раз ты находишься здесь. Однако, — выпуская локоть, Иоланда задирает палец, — получилось ли у неё сделать это полностью? Шрамы на твоём теле — прямое доказательство, что что-то пошло не так. Она морщит нос сильнее. — И это может быть только началом. Мы по прежнему не знаем, что произошло или происходит с Дарующей Жизнь сейчас. Всё, что я говорю, конечно, сплошные теории, но я знаю, как может быть тяжело слышать даже их: однако чтобы что-то получить, нужно ведь сначала отдать? Я имею ввиду — закон равноценного обмена никто не отменял, верно? И... — она запинается, — я не думаю, что божественное вмешательство работает как-то иначе. Иола вздыхает, запуская руку обратно под мантию, выуживая оттуда письмо, полученное раннее. Свою задачу она попрежнему намерена выполнить, но даже её последняя мысль... по шее женщины роем пролетают неприятные мурашки — это ведь работает и в их сторону. Что, если у Культа действительно получится обуздать неведомую силу и, главное, означает ли это, что у них есть что-то — или будет — настолько мощное и стоящее, что может стать ценой?
|
Молчавший до последнего Эдвас, наклонившись прошептал брату, совершенно забыв что тот его даже не понимает теперь: "..." . Шипение и резкие гласные походили на змеиный язык, взывавший ко всем скользким гадам в округе. Полуэльф готовился морально к тому что нужно было сделать дальше и словно сами собой проносились в его сознании перипетии обратного пути в охваченный бедой Викен.
Известие про то, что кто-то считает учителя Громвелла еретиком, пересказанное ему Нэйтом и подтвержденное разорванной кем-то запиской — мягко говоря огорошило тогда полуэльфа. Он пораженно качал головой и не находил слов, чтобы передать всю нелепость этих обвинений. Серьёзных, между прочем, обвинений. Матерь Милосердная никогда не поощряла в своих верующих отступления от канонов и наказывала за чертой жизни слишком своевольных, но надо сказать раньше Эдвасу и в голову не приходило, что этот аспект веры можно применить и к самим верующим. Ведь есть не только нормы общества что следует почитать, но и традиции служения самой богине. Этот новый взгляд на казалось бы привычную вещь несколько пугал и вызвал какое-то странное ощущение неправильности происходящего. Насупившийся полуэльф хотел было обсудить все это непотребство с Септом и даже открыл было рот, но не смог тогда произнести ни слова. Правда, в этот раз, проклятье винить было не в чем: Эдвас, следом за остальными, в тот момент заметил жирный столб дыма над далеким домом. Сердце забилось набатом и следуя порыву остальных, старший из братьев Неттлов, тоже изо всех сил поспешил туда. Ведомый одной лишь простой мыслью – увидеть своими глазами. Убедиться что приемные родители живы.
Но путь был относительно долог или немилосердно короток? Чем дальше, тем больше остывал первый запал эмоций ослепивших Эдваса, его теперь словно бросило в холодную зиму от собственных мыслей. Ему вспомнилось как он сегодня проснулся от кошмара весь в поту, с ходящей ходуном грудью — он свалился со своей кровати на ледяной пол. Сам этот вещий кошмар, начинавшийся как удивительное погружение в картины ушедшего учителя, заставил его тогда замереть с широко открытыми глазами и с дрожью перебирать в уме все посетившие его образы, один за другим. Сияющий свет и коса в руке. Обжигающее болью пламя уничтожающее нечестивые создания в том аду. Никто не останется безнаказанным за чудовищное осквернение. Свет должен победить! Рай должен быть восстановлен - любой ценой... Он ещё тогда не мог понять свои сомнения в последний момент перед пробуждением. Теперь же, на пути домой, все вдруг стало ясно. Он еретик, вслед за учителем, для кого-то и он еретик. Эта мысль холодила его душу словно ушат ледяной воды попавший за шиворот. Комната у Эдваса небольшая, но отдельная и где-то даже уединённая. Раньше тут жил Нэйт, но после того как он стал чудить, родители переселили его ближе к себе — чтобы всегда был под присмотром. Тогда, утром Эдвас даже был рад что они больше не соседи как в детстве и брат не видит его таким. Перепуганным? Озадаченным? Смущенным своей реакцией и тем насколько он отличался от обычного, спокойного себя. Полуэльф встал на ноги — обтерся простынёй, оделся и как ни в чем не бывало пошёл завтракать, едва лишь смог совладать со своим проклятьем. Давно уже он не спал так много и все не забыли пошутить над внезапно заделавшегося Нэйтом Эдваса. Но даже во время еды с братом и Аделаидой(отец уже успел уйти в часовню спозаранку), ему ещё чуть мерещились отголоски обжигающей боли в груди или отзывались эхом слова звучавшие в его голове под конец. Но главное, то что он и сам не осознавал до этого момента — легкое сомнение. В послании было сомнение, тогда Эдвас принял его за свои собственные эмоции насчёт сна. Но это тоже было частью видения, будто богиня сомневалась праведник ли он. Или грешник? Или не он — весь Викен.
Нельзя сказать что по пути назад полуэльф предвидел ту резню и ужас что предстали перед ними, едва ребята поднялись на последний пригорок, откуда открывался вид на объятую племенем и лязгом стали деревню. Но бледное лицо Эдваса поддерживающего под локоть Анну почти не изменилось, лишь немного осунулось. Он был почти готов это все увидеть, словно отражение вспомненного им сна. Ужасные видения упали в пруд его разума и погрузились на дно не вызывая волн, но ещё больше подпитывая леденящий холод охвативший его душу. В этот холоде гасли чувства и даже ярость перерождалась из огненной в ледяную. В холодную решительность отомстить. Не доброе предчувствие терзавшее его всю дорогу набирало силу и обретало краски. Вот его наполовину старый дом горит. Вот убитая мама, которую он не мог так назвать ни разу как ни старался. Вот задохнувшийся в пожаре отец, неподвижный и прикрывший лицо руками. Вот раздавленный ударом огромной палицы огра брат... нет, вот же он — идёт спотыкаясь с ним рядом. Все это лишь его страхи вылезшие наружу. Это не правда. Может быть не все правда...
Они все словно ведомые на заклание овцы шли к охваченной резней деревню, а Эдвас все вспоминал сегодняшнее тихое утро и не мог оторваться от встававших перед глазами картинами мирной жизни. Ему теперь казалось что прошли долгие годы с того момента как к ним прибежал совсем ещё мелкий Ангус Беарнс и передал записку от Дикого Грога. Он сам тогда уже убедил себя что ночным кошмарам лучше оставаться там где и положено — в темноте ночи, среди воя полночного ветра. Потому он рассудительно кивнул прочитав записку и наградил гонца куском припрятанного от завтрака пряника, а сам поспешил в свою комнату окрикивая на ходу Нэйта который наверное опять валял дурака, чтобы проверить свой походный рюкзак и заложить в него еды на пару дней вперед. Собирать в него походный скарб Эдвас начал ещё в тот день, когда узнал что отец Громвелл собирался уходить. Утром он верил что ему выдалась хорошая возможность отрепетировать свой собственный уход. Он тогда снял со стены свое единственное оружие — копьё, которое единственное было достаточно простое для его рук, как безжалостно и, увы, справедливо припечатала его десятью годами раньше Джозефина. Понимая что этого недостаточно чтобы защитить себя в путешествии, Эдвас так же скопил денег на броню — лучшую что он смог достать в деревне, подрабатывая то тут, то там по мелочи. Копьё-то ему подарил отец, причём с долгим и красноречивым напутствием что оно должен стать скорее дорожным посохом, чем пьющим кровь инструментом. Теперь казалось что сама судьба смеялась над их с отцом наивностью! Ведь он и сам верил что все будет так как сказал главный священник прихода. Копьё все ещё было для него посохом, но теперь Эдвас жалел что не попал тогда в гоблина и не убил его. Может это бы достаточно закалило его, чтобы пойти и отомстить прямо сейчас.
Солдаты говорившие о них впереди заставили ученика Громвелла вздрогнуть и замедлиться. Но брат не обращал внимания на его осторожные жесты. Все они подошли к мостику и лишь тогда замерли, задыхаясь от жгучей боли в легких. От сводящей мышцы ног усталости. Эдвас погруженный в воспоминания и мысли не заметил даже когда он успел так устать. Словно это все происходило не с ним.
Остальные были не лучше. Даже Белла тяжело дышала, высунув розовый язык набок.
"Это плохо, очень плохо" — понял Эдвас чувствуя как снова сжимается у него в груди невидимая пружина и как слова указавшего на них странным мечом рыцаря постепенно превращаться для него в тарабарщину. Но и дураку было ясно что означает этот жест. Бросайте оружие или умрете. Запах дыма щекотал ноздри и солнечный свет казалось померк в этот момент. Эдвас ухватился за плечо брата, не давая тому сделать какую-нибудь глупость. Может быть это было лишь оправданием и по-настоящему полуэльф пытался доподлинно проверить что тот Нэйт что сейчас размазывал по лицу сопли был настоящим. А не тот, которого раздавило страшным ударом в его воображении. Или может быть посеревшему Эдвасу нужна была опора, чтобы удержаться на ногах и не рухнуть на колени. Он сжал губы в тонкую линию и порывисто вздохнув пообещал сам себе, что если даже он сам не спасется сегодня, хотя бы брат переживет этот день.
Теперь оставалось понять как этого добиться. Арбалеты в руках у солдат вызвали болезненные воспоминания об смерти мистера Беарнса. Нужно было создать защиту от стрел для него, Эдвас знал что делать. Но этого было мало — его магия лишь немного размывала фигуру, нужно было заставить врагов прежде промахнуться. Взводить арбалет долго. Нэйт успеет достаточно удалиться, чтобы никто из убийц не сделал прицельный выстрел. Решено.
"Предупредив" брата, Эдвас сделал вид что обращается к врагу, краем глаза заметив как тянет из петли топор Молчун и кричит что-то сбоку Айлинн.
– ... – он говорил на абиссале, но не мог ничего с этим поделать — лишь надеяться, что даже такая, искаженная, формула этого древнего воззвания сработает и враги замешкаться пытаясь разораться что именно он говорит. Сердце билось быстро-быстро, каждую секунду ожидая хищных щелчков арбалетов. Лунная Богиня должна была дать ему силу, он умел правильно звать её силы. Она всегда ему покровительствовала.
-
Красивый пост, по-настоящему правдоподобно передающий и тревогу, и весь ураган чувств, обуревающих Неттла-старшего. Спасибо за него!
-
Хорош, без шуток. Есть некоторые своевольности, но ок, я не против доработки сеттинга игроками, если это не как-то делается для абуза или идет наперек. Все по теме.
-
+
|
Кира слушала Командору. С каждым новым предложением морщинки на лбу становились глубже и отчётливей, пока не сложились в большой страшный бугор. Останься сейчас Ио рядом, непременно бы сказала Кире перестать хмуриться, даже если бороться таким хитрым способом с морщинами уже поздно. Но как тут держать под контролем своё лицо, когда Самина говорит немыслимые вещи – идти на компромиссы с косматыми! Кира обещала взять на себя ответственность, защищать Купол, помогать сестрам не только мечом, но никак не поддерживать или даже продвигать идею торговли с заклятыми врагами!
— При всём моём уважении, Самина, ты… – Кира не договорила, лишь устало покачала головой из стороны в сторону. Правая ладонь легла на лоб, с силой растирая кожу, пытаясь разгладить непокорные морщины. Воительница боялась поднять взгляд обратно на Командору. Старшая говорила правильные вещи, хотя бы местами. Да, правила игры поменялись. Да, сегодняшняя трагедия – результат наших же ошибок. Мы были самонадеянными и неподготовленными. Со всем этим Кира была согласна, пускай и готова добавить «но» к каждой части. И самым важным «но» было, что у Купола другой путь. Мы не прогнёмся под косматых даже на время, даже зная, что всё это только ради великого будущего.
— Я понимаю, что есть время обнажать меч и есть время держать его в ножнах, – Кира предприняла попытку смягчить свои слова, — Но сегодняшний кошмар – это не победа наших врагов, я уверена, что они тоже заплатили жестокую цену. И они тоже не быстро залижут свои раны. Мы не допустим, чтобы трагедия повторилась. Ты возразишь мне, что говоришь о нескором будущем, глядишь куда дальше и хочешь, чтобы я была готова делать также. Но я не могу представить то, что ты описала. Я вижу совершенно другое будущее Купола.
— Может, в чём-то наши взгляды не совпадают, но знай, что я приложу все усилия, принесу любую жертву, чтобы защитить Купол. И раз уж ты не собираешься в ближайшее время лишать нас своего бесящего очарования, то будь уверена, что я не подведу тебя, – несмотря на то, что Кира постаралась закончить речь на шутливой ноте, голос женщины был строг. Её последние слова – это искренняя, пылкая клятва верности. Пока Самина будет Командорой, Кира будет выполнять её приказы, как сильно она не была бы с ними не согласна.
-
Я понимаю, что есть время обнажать меч и есть время держать его в ножнах Почти старый мудрый Экклезиаст, однако!
-
Дорого стоит такая клятва, ох, дорого...
-
настоящая сестра!
|
Когда гоблины бросились врассыпную, Септ выдохнул. С облегчением. Кровь пролилась, но не так много, как могло бы быть. И до того, чтобы ему пришлось чьи-то раны лечить, тоже не дошло. Но все же его мутило при виде трупов. Глубокие порезы от мечей, из которых кровь уже не лилась, а вытекала, казались проломами в реальности, которые вели в какую-то другую жизнь. Невольно вспомнилось сновидение – в идиллический мир, пусть со своими тревогами и неприятностями, ворвалось нечто мерзкое, от чего хотелось отмыть руки. Ибо он тоже приложил их к подобному исходу.
Септ повернул в руке символ Матери Милосердной и посмотрел на него. Затем на гоблинов. Губы прошептали какое-то слово, но потом, будто стряхивая наваждение, священник пошел вперед, осматривая тела. Однако сразу же было понятно, что выживших среди них не осталось. Да и если бы осталось, то с такими-то ранами полагаться можно было только на магию, свертка с всякими целебными штуками и инструментами, который Хербаст прихватил из своего «приключенческого набора», явно не хватило бы. При виде одного из гоблинов, с раскроенным почти пополам черепом, Септ немного позеленел. Хотя прибитый к дереву гоблин выглядел более мерзко, его смерть не была недавней, и на какую-то секунду Септу показалось, что он чувствует задержавшийся около тела дух, вопивший о мести.
Показалось.
Нэйт, который сперва что-то там по земле повозил пальцами, а потом один из них лизнул, не показался.
- Нейт, ну вот зачем? Ты хоть представляешь, чего можешь нахвататься? Как с земли, так и с… как тебе вообще такое в голову пришло?
Он подошел, взял, не особо церемонясь, вытер краем одежды замаранные руки. После чего осмотрелся. Картина, в которой этих гоблинов естественным образом растаскали бы на части звери, может быть, и была приятной взору какого-нибудь ценителя равновесия в природе и законов леса, но Септу она казалась отвратительной.
- Надо похоронить.
Кивнул он в сторону ближайших трупов. Однако при себе у него лопаты не было, поэтому он отправился дальше вместе с остальными, в лагерь. Жалкий, надо сказать, лагерь. Неудивительно, что они воровали всякие вещи из Виккена. И, невольно, Септ задумался о том, насколько может быть жизнь хуже, чем в их деревне. Точнее, насколько вольготно и хорошо они жили в своей деревне. Возможно, стоит об этом потом с Кеннетом поговорить. Потом. Сейчас есть более важные дела.
Похоже было, что сходная мысль пришла в голову Молчуну – остальные были более озабочены обыском лагеря. Септ помог оттащить трупы к ямам, в которых гоблины, похоже, спали. Хотя помощь его была не то чтобы идеальной – силой священник никогда не отличался. Но вот и сбросить с себя ответственность за процесс не мог, хотя какая-то часть его постоянно напоминала, что если бы победили гоблины... если бы всех их убили гоблины, то вряд ли они озаботились бы похоронами. Не то, чтобы Септ много знал о зеленокожих, но ему казалось, что скорее они озаботились бы поиском дров и приправ.
Какие-то молитвы из канона Милосердной Матери читать над этими могилами было неправильно. Но и оставить их без последних слов Септ не мог. Поэтому он встал за могилами, и звучно, пытаясь подражать голосу Неттла-отца, который каким-то образом всегда умудрялся заполнять своими словами все помещение церкви, хотя говорил и не так уж громко, произнес:
- Пусть ваши бренные тела не станут добычей злых духов, и пусть ваши души не будут держаться за этот мир, ибо их ждет дальнейший путь. Пусть они отправятся туда, куда говорит ваша вера, и пусть ваши боги воздадут вам по заслугам.
После чего Септ осенил себя уже знаком Матери, и, наконец, обратил свое внимание на происходящее в лагере. Точнее, на демонстрировавшего свою находку Кеннета. И перехватившую бумажку Айлин. Будучи занят Нейтом, а, затем, гоблинскими похоронами, Хербаст не заметил, что и певица заплатила за битву свою цену. Кажется, она старалась выглядеть куда более крепкой, чем себя ощущала, но размазанная по скулам тушь и смятый, заляпанный ею же берет, выдавали ее. Точнее, выдавало даже не это, а то, что она, похоже, не замечала ни того, ни другого.
И, возможно, не вполне осознавала угрозу, раз говорила об отмечании. Слова самого Септа, которыми он обосновал несколько десятков минут назад отсутствие необходимости возвращаться в деревню, оставались неактуальными, но вот сердце ощутило приближение чего-то дурного. Слово «еретик» звучало зловеще. Более того, оно заставило Септа задуматься, а что они вообще знали об отце Громвелле? Так много, но при этом, похоже, так мало. Одного слова (правда, в связке с существенными возможностями того, для кого это слово было написано), было достаточно, чтобы поставить под сомнение столь многое в жизни Септа, что ему стало страшно.
И он помнил, чем является символ на пуговице, печати и мече теперь уже Кеннета. Но в задачу священника входит не только забота о душах паствы, но и об их разуме. И отягощать собравшихся дополнительными терзаниями по поводу того, что за ними следили представители или последователи церкви Матери Милосердной же, пусть и другого аспекта ее, он не стал. По крайней мере, он не собирался этого делать до того момента, как сам не понял бы, как к этому относиться.
- Есть немало религий. Некоторые могут считать почитателей любого чужого их пантеону бога еретиком. И даже в рамках одной веры могут быть разные течения. Для нас отец Громвелл не еретик, для кого-то…
Он показал на мертвую птицу.
- …для кого-то он еретик. И этот кто-то обладает очень серьезными возможностями, чтобы из-за этого организовать такую слежку. И какую-то операцию… так что да, пойдемте отсюда поскорей.
-
Если никто не укажет Айлин на испорченный макияж, то Септ сделает это. Но только если никто не укажет. Он стесняется.ссылка
-
Очень глубокий, очень разноплановый пост, чередой сцен фактуризирующий персонажа. Спасибо за такие посты!
-
Быстро поднятое не считается упавшим
-
Септ подозрительно правильный
-
+
-
За вживание в образ!
|
|
-
Вроде ничего пугающего и не написано - а меж строк чувствуется опасность, исходящая от юноши.
-
Я когда вот это прочитал, немного офигел. Похоже, у каждого в этой группе "простых деревенских ребят" есть свои заморочки.
|
|
-
До дрожи пробирающий пост. Молчание, эмоции, мысли - все сплетается воедино, и от этого становится страшно.
-
Мощнейший отыгрыш кататонии, да.
|
|
|
|
В ответ на просьбу Ио Элисса ощутимо хмурится, косится в сторону Роситы и озабоченно поджимает губы. До Иоланды доходит, что с тем уровнем потерь, который она увидела собственными глазами, велика вероятность гибели что Старших юной Искорки, что ее подружек-сослуживиц, а этот момент поднимать в присутствии ослабшей и едва держащейся в сознании, судя по виду, воительницы - так себе идея.
- Добро, - с неохотой кивает она. - Насчет найти начальство в этом бардаке - ничего не обещаю, но можно поспрашивать по палаткам. Гарнизон Вересковой Лощины? Мил, займись.
Тон Элиссы в обращении к младшей сестре оказывается каким-то привычно-командным, и та без вопросов покидает палатку. А Иоланда тем временем приступает к осмотру раны Роситы. И сразу же понимает, почему именно к ней свелся разговор.
Жрице вспоминается избитый анекдот. Приходит на осмотр к аэлиситке престарелая воительница, раздевается до пояса - и та видит у нее на груди шрам от колотого ранения. Аккурат напротив сердца. И шрам от выходного отверстия - сзади, на спине. Арбалетным болтом насквозь. На резонный вопрос, как такое может быть, воительница отвечает: "Ох, сестра, сердце у меня в ту минуту просто в пятки ушло..."
Проблема, впрочем, даже не в самом характере ранения, хотя копье или острие меча, так вошедшее между ключиц, не оставляет шансов выжить (если, конечно, не применить моментально целебную магию). Проблема была в том, что эта самая смертельная рана зарубцевалась, и сейчас на горле Роситы зиял багрово-фиолетовый узловатый рубец, напоминающий чем-то жуткий второй рот. Шрамы такого рода образуются на теле в обычных условиях за несколько недель, если пренебречь наложением швов. Иоланда пыталась как-то рационализировать для себя происходящее и объяснить без привлечения излишних сущностей - ну, например, можно разрезать аккуратно кожу на горле, не задев артерий, и в итоге через месяц-другой добиться подобного эффекта, верно? Однако, еще раз вспомнив анекдот про сердце в пятках, она поднимает измазанные в засохшей крови волосы солдатки вверх... и нащупывает сзади, аккурат между четвертым и пятым позвонками шейного отдела, небольшой шрам от выходного отверстия.
Иоланда даже отвлекается на то, чтобы изучить кожанку и найти на ней следы удара. Итак, копье косматого этим утром прошило насквозь легкий доспех воительницы, вошло ей в горло, распороло все встретившиеся на пути артерии и трахею, и вышло самым острием сзади, разорвав позвоночник. Девушка после такого совершенно гарантированно и достоверно должна была умереть. И объяснение о небывалых жизненных силах, коими как будто обладали Искры, тут явно не подходило: Ио слышала массу историй о чудесах живучести некоторых Сестер, вроде той лежавшей два дня болоте с арбалетным болтом в голове следопытки, что в итоге самостоятельно вернулась к своим и прожила еще пару десятков лет, однако никакие чудесные способности к регенерации в этом случае помочь не могли. На воскрешение с помощью божественной магии это было столь же непохоже - шрамы месячной давности были для такого процесса совершенно нехарактерны.
- Видишь? - негромко спросила Элисса, и Иоланде стал понятен тот тон, с которым отставница произнесла слово "тяжелораненая". Лукавила ли девочка, или же просто не понимала до конца, что с ней произошло: ни о каком "тяжелом ранении" речи здесь точно не шло. Рамонитке явно предстояло либо пересмотреть устоявшиеся представления о медицине и способностях человеческого организма, либо... принять рассказанное военной хотя бы как рабочую теорию.
-
Это поразительное умение - так переплетать веселое и грустное.
-
Описание раны. Просто детальность... Вау
-
Согласна, описание раны удалось!
|
Где-то в глубине души Септ чувствовал, что проблема по-настоящему не решена, что она ушла глубже – какие бы слова он ни подобрал, выплеск накопившегося на душе у Кеннета и реакция на это не могла обойтись без последствий. И, если что-то срочно не сделать, то эти последствия окажутся нехорошими. Дурное в душе, оно как сорняк, впивается и растет, высасывая соки из окружающей земли, и не давая вырасти хорошему. Священник бросил взгляд на шагающего чуть впереди Кеннета, будто пытаясь понять, насколько глубоко этот сорняк в него врос. Затем быстро отвел глаза, чтобы не этот взор не поймали. Взгляд он такой, иногда чувствуется, особенно если пристальный.
Что делать? Подумав еще немного, он решил, что по возвращении нужно будет поговорить с остальными, чтобы сделать для халфлинга что-нибудь хорошее. Септ пока не знал, что именно хорошее, но сделать это надо было.
И Оуэн. Хотя боль на душе у Кеннета казалась большей, что заставило тифлинга так реагировать? Так болезненно. Возможно, он сам не понимал, что ранит окружающих своей резкостью. Ведь у него тоже не было родителей, только Джозефина. Септ не слишком близко знал Оуэна, но в деревне каждая семья или «семья» была известна. И не видеть друг друга совсем было практически невозможно – так что Септ, бегая на свою очередную работу, иногда видел, как сосредоточенно отрабатывает удары ученик Джозефины. С самой бывшей наемницей или один. И не казалось, что, тренируясь один, Оуэн халтурит – наоборот, он выглядел… еще более сосредоточенным, видящим перед собой какую-то непонятную Септу цель.
Еще подумав, Септ решил, что нужно будет что-то хорошее сделать и для Оуэна. Только понять бы, что. Для этого надо было поговорить с его приемной матерью, наверное. И для этого лучше всего подошла бы Анна – вот, даже рапиру заимела, которой залихватский на боку щеголяет. Оторвав взгляд от пресловутого бока, который как раз появился около Кеннета и что-то говорил… в смысле Анна что-то говорила полурослику, и Септ решил немного отстать, чтобы невольно не подслушать их беседу.
Вот за такими мыслями и прошла дорога – гоблины-то оказались не так далеко, и следы их присутствия, и даже расположение, были довольно заметны. Дым там, дым здесь, переговоры… хорошо бы, кто-то знал гоблинский язык, но шансы на это были бесконечно малы.
Септ покрепче стиснул символ, но вместе с деревом стиснулось его сердце от предчувствия фальши. Закусив губу, он слушал предложения остальных. Айлин предложила пристукнуть тех кто слева по-быстрому. Эвадс наколдовал чего-то на камешки и заподозрил ловушку. Нейт предложил капкан и действовать по классической военной теории. А Кеннет просто растворился в кустах. Хербаст с трудом сдержал сперва ругательство, а затем оклик. Оставалось надеяться, что полурослик не сделает ничего необдуманного.
Оуэн, тем временем, предложил то, чем Кеннет, похоже, решил заняться - подобраться по-скрытному и напасть. Молучн пока молчал, и Септ почувствовал себя неуютно. Как член отряда, не предлагающий ни идей, ни приносящий какой-то немедленной пользы. В сложившейся ситуации, казалось бы, это было глупо, так думать и такое чувствовать, но он ничего не мог с собой поделать. И потому начал быстро придумывать, чем бы помочь. И, кажется, придумал:
- Я… я буду молиться, чтобы помочь вам. Только о чем вот? Матушка точность любит…
Септ нервно улыбнулся. Это было странно – так вот стоять, и говорить, что ты будешь молиться, чтобы кто-то лучше кого-то убивал. Он знал, что это сработает, но все равно...
- Вот, я еще защитить кого-то смогу, если будет ближний бой. Только недолго, минуту примерно, может, приберечь это?
Взгляд его забегал между теми, кто больше всего на роль эту подходил – Молчуном и Оуэном.
-
Септ представляется действительно самым духовно чистым и благородным из всего отряда.
-
Правильно! Молись и кайся!
-
+
-
Не уверен что я понимаю Септа, но пост хорош рассуждениями.
|
|
|
-
Да и вообще хлипко, странно было думать об этих уродливых малышах как об реальной угрозе. Но это было необходимо, иначе любая ошибка дорого обойдётся. Может быть не ему, но кому-то из тех кто с ним рядом. Эдвас разумен и правильно осторожен.
|
-
Приходилось доверить свою судьбу парящей бирюзовой башне с памятью поколений и довлеющим взглядом Князя. Эта церемония всё больше напоминала ей таинство заключения контрактов. Только ещё целый зал лишних глаз. Красивая сцена вышла. И, если я правильно читаю между строк, весьма опасная для Майи.
-
Хлое также может быть интересно, где эти огромные магические тестикулы, правда, Хлоя?ссылка
|
|
|
Всем.До среды добрались легко, и новое заключалось в том, что студенты познакомились с предметами, хоть и не имеющие к ней прямого отношения, но затрагивающие оную косвенно. Геометрия, арифметика, некоторые разделы алгебры, астрономия и кое-что из физики — всё это упаковано таким образом, чтобы дать ученикам необходимо-достаточные сведения по теме. С одной стороны, "нулевой" курс давал знания как таковые, не зацикливаясь исключительно на магическом. С другой, та же геометрия применялась в начертательных разделах магии: выверенные по градусам углы, ровные окружности и математическая симметрия были просто необходимы, в противном случае арканные фигуры становились совершенно бесполезны. Астрономия была важна, так как положение небесных объектов прямо влияло на эффективность определённых аркан и дисциплин, а без понимания законов природы будущий маг просто не мог в полной мере, по-настоящему глубоко понимать, на что способна магия в принципе, и где проходят границы возможного. Общеобразовательный курс не учитывал знания конкретного студента, принимая за данность то, что обучающийся умеет лишь читать, писать и считать на пальцах. Поэтому кто-то откровенно скучал, лишь изредка подключаясь к уроку. Так, например, Шарборро ещё в училище освоил математику и геометрию, потому что она использовалась в артиллерийском деле, так что по-настоящему он вникал лишь в астрономические нюансы. Другие скорее проходили ранее пройденный материал, как Хлоя и Майя, а вот кто-то, вроде Саши и Фрейи, начинали с чистого листа. В общем и целом класс разделился на три части: тех, кто получил классическое образование, и потому плевал в потолок, тех, кто что-то знал, но далеко не всё, и бедолаг, на чью голову свалился полноценный большой предмет. Преподаватели понимали, что у каждого отдельная история, поэтому не возражали, если уверенный в своих знаниях студент листал учебники и пособия другого предмета. В четверг студиозусы столкнулись с ещё одной «волшебной» новинкой, а именно курсом, посвященным разнообразным чудовищам, сверхъестественным существам, а так же объектам живого и неживого мира, имеющим магические аспекты — «Mystica Omnia». Предмет вела мадам Альсина Тарé, и ранее она встречалась ученикам лишь между делом, в коридорах между занятиями и на обеде в большом зале. Мадам Таре обладала впечатляющими формами, сочетая их с узкой талией, что для женщин такой конституции было редкостью: как правило, они всё же сопровождались лишним весом. Воздушное белое платье придавало ей особый вид; пожалуй, так могла бы выглядеть хозяйка какого-нибудь дамского клуба. Манера речи и общения тоже отличалась спецификой; слегка панибратская, но не переступающая черту. Таре точно знала, какие проблемы, интересы и вопросы бывают у девушек того возрастала, что присутствовали в классе. То же самое можно сказать и про парней. Наверное, в этом смысле её предмет был самым простым, а лекции она сопровождала шутками и обыденностью жизни, избегая строгих «кирпичных» лекций, но не теряя элегантности слога. — Магия Талона — что корень валерьяны для кота; к ней стремятся существа сверхъестественной природы. Да, люди тоже обладают ею, но мы всё же делаем отступ, рассуждая о духах, демонах и, скажем, вампирах. Вот и поговорим, пожалуй, о последних. Талон — настоящий рассадник этих забавных зверушек. Род вампиров так же разнообразен, как дешёвые бульварные ужасы по десять центов, и точно также их объединяет что-то одно. Кровь, понятное дело! Вот, скажем...мисс Пэттс, что вы знаете о вампирах, кто это? Сидите, сидите, не нужно вставать!.. — Ну...это как бы такие упыри...то есть ожившие мертвяки, и-и...ну, ещё они пьют кровь по ночам...у людей. Кто, в общем, самоубийцы, и ещё, говорят, колдуны могут после смерти стать вампирами...вот тут у нас, например, недавно чуть было... — Китнисс одёрнула Сашу за платье, предлагая ей заткнуться. — Великолепно!.. Так, кто ещё? Ну-с?.. Может быть вы, мисс Халль?.. Майя могла бы и сама прочитать лекцию на эту тему. Любой, кто родился и жил в княжестве, был не понаслышке знаком со стригоями. На свете существовало множество тварей, и стригои успешно претендовали на верхнюю строчку хит-парада. Поданные князя вели лютую и беспощадную войну с этими монстрами на протяжении вот уже много лет, а началась она задолго до рождения Майи и нынешнего Князя. И проблема стригоев лежала тяжёлой ношей не только на одном лишь Княжестве. Майе ничего не оставалось, так что она вкратце описала, что к чему. — Прекрасно. Да, стригои, это, конечно...как видите, у нас уже два примера, и оба имеют право на жизнь, простите за каламбур. Отметим, что вампиры Союза стоят особняком. Это очень социальные существа, в первую очередь благодаря человеческой основе. Они называют друг друга Сородичами, но кровные родственники подчас являются худшими врагами — и вампиры Союза регулярно подтверждают эту мысль. Для удобства, в дальнейшем эту породу будем именовать именно так. Вампиры на страницах книг представляются романтическими фигурами, полные трагизма и внутреннего конфликта, а также темы проклятия. В заведениях попроще рекомендуют не путать палец с кое-чем иным, и это верно: любой из них увидит вовсе не белоснежную тонкую шейку мисс фон унд цу Шварценберг, а коктейльную трубочку в бокале томатного сока. Так и человек бывает гурманом, восхищаясь эстетикой блюда, его вкусом и манерой подаче. Некоторые из блюд являются любимейшими; иногда набрасывается, жадно поглощая, а иногда смакует, откусывая немного и неспеша. Возможно, они даже что-то говорят в процессе. Но чувственная любовь?.. Это заблуждение сгубило многих, и продолжает губить. Они не боятся чеснока, а серебро несколько болезненнее стали. Солнце? Весьма неприятно, подчас смертельно, особенно вампир вздумает позагорать на пляже. Голова с плеч? На этом история ночного странника завершится. Вам также стоит обратить внимание на арсенал магии элементов, отдавая предпочтение пламени и молнии: безотказное средство. Но в остальном...увы, обычному человеку с вампиром не справится, потому как бестии быстры, а в физической силе молодой вампир не уступит и почтенному эльфу, как наш мистер Элрандиль. — Ненавижу вампиров... — пробормотал эльф, внимательно осматривая узорчатые рисунки на пластинках ногтей. — К счастью, мои булочки, талонские вампиры — очень культурные граждане, и за столом себя ведут прилично. Если вы угодили на ужин к злодею, то, возможно, не стоит отказывать джентльмену или леди, особенно если вас приглашают по-доброму и красиво. С вас много не убудет, вы останетесь в живых и не превратитесь в одного из них. Если же вас тащат на трапезу грубо и без спроса, то бейтесь за свою жизнь, потому что убежать вам вряд ли удастся. Сообщество вампиров пытается не допускать эксцессов, но промахи случаются. Могу вас обнадёжить лишь тем, что подобные уроды — обычно молодые и голодные, так что при должном уровне подготовки, держа голову холодной, вы сможете дать отпор. Говоря о компетенциях, лучшими вампироборцами среди магического сообщества являются светлые и тёмные маги, а также фантомы. Важно помнить, что сталкиваясь с вампирами, вы не сталкиваетесь с Нежитью, и нет смысла выискивать чары, поддерживающие подобие жизни. Говоря же о кровоядных вообще, заметим, что в Талоне обитает несколько видов. Сообщество вампиров любезно борется со своими жестокими родственниками, потому что не желает повторения историй, наподобие той, что случилась много лет тому назад в Готтсбурге. Борьба идёт с переменным успехом, так что вечером и ночью, оказавшись в тёмном переулке, держите ушки на макушке. Когда вы оказываетесь один на один с хищником, важно понимать, кто именно перед вами. Поэтому далее мы поговорим о других разновидностях и обсудим, что делать, если у вас не оказалось при себе серебряных пуль, и почему в некоторых случаях они совершенно бесполезны... *** Важность и торжественность пятничного свидания с Сердцем подчеркивалась присутствием ректора Университета, который не смог присутствовать в день официального зачисления из-за какой-то важной заграничной поездки. Ректором был не кто-нибудь, а сам Фридрих Морнау, и значительность сей фигуры сложно переоценить. Председатель Высшего Совета Коллеги, действующий архимаг, герой Второй Войны — человек невероятной воли и таланта, что сошелся в схватке тет-а-тет с самим Манахором. Легенда во плоти. Сложно описать силы, что столкнулись в тот момент; плавился воздух, а земля разошлась пропастью в несколько миль, обнажив кипящее нутро. Даже тот факт, что в той битве за спиной Морнау стояли все тогдашние члены Совета и даже королева-ведьма эльфов, никак не умаляло заслуги, ведь даже так силы в лучшем случае были равны. С тех пор прошли столетия. Фридрих из молодого мужчины превратился в пожилого человека. Впрочем, несмотря на внешние изменения, его шаг и движения оставались крепко выверенными, как и взгляд, а голос и слова — ясными и чистыми. Он не обладал какой-то особой внешностью или манерой одеваться, что скорее подкупало. Не зная его и просто встретив на улице, никогда не подумаешь, что перед тобой человек, в совершенстве овладевший всей мыслимой и немыслимой магией. Явление ректора вызвало овации и приветственные восклицания, а кто-то в избытке чувств проронил и слезу. Торжественная процессия начала свой путь от площади перед главным входом; во главе следовал ректор, представители Коллегии, преподаватели и важные университетские функционеры, а следом — новички, во имя порядка сопровождаемые старшекурсниками. Они направились в подземные секции, но шли не тем путем, как это было, скажем, при посещении занятий по алхимии. Как говорили, Сердце может постоять за себя, и оно охраняло Университет, но люди не остались в стороне, поэтому попасть в его вотчину без особого разрешения Высшего Совета было невозможно. Для защиты Сердца были предприняты беспрецедентные меры, включающие многоэтапную систему допусков и охранных механизмов и чар всех мастей. За исключением особых случаев, Палата открывалась лишь раз в году. Мастер Мардук рассказывал, что из себя представляет Сердце; воображение рисовало большой кристалл, но мало кто думал, что настолько. Сердце оказалось настоящей бирюзовой горой с прожилками, чья вершина скрывалась где-то во тьме свода пещеры. Внутри перемещались, перемешивались слои, будто кристалл внутри был твёрдым и жидким одновременно. Оно мерно покачивалось, паря в нескольких метрах над полом; По многочисленным металлическим конструкциям и цепям, охватывающих кристалл, пробегали всполохи разноцветных энергий. Сердце дышало, как настоящее. Оно то становилось ярче, то притухало, и иногда издавало странные низкочастотные звуки, порой жуткие в своем утробном подобии. Исходящий от кристалла поток Энергии ошеломлял, и казалось, что сейчас ты способен на что угодно. Эйфория могущества кружила голову. Ректор и основные бонзы заняли места на смотровой площадке-балконе, наблюдая за церемонией. Ответственные кураторы вместе со своими подопечными остались внизу. Как и обещал мистер Уайет, их классу выпала честь быть первыми. И, разумеется, максимальное внимание было приковано к тому ученику, что сделает первый шаг. — В этом нет ничего серьёзного и страшного, — напомнил куратор, суровым взглядом осматривая студентов. — Нужно просто встать точно под центром Сердца, вот там, где яркое свечение, и далее всё случится само, — он указал в точку, где ниспадающий поток свечения был почти что ослепляющим. — Ну? Кто первый? Смелее...
|
- Наша деревня, Кеннет. Наша. Даже если для тебя она не твоя, о чем мне жаль тогда.
Септ, до этого сидевший над клочками бумаги и будто съежившийся, чтобы не попасть под разгоравшуюся ссору. Но казалось, что та не собирается утихать. Даже, как обычно, яркая вспышка Анны не заставила внезапно образовавшихся противников пожать друг другу руки.
- Правда жаль.
И Хербаст-младший не притворялся. Он буквально ощущал вину перед Кеннетом, что не заметил этого раньше, и что многие не заметили, что не было виной Септа, но все равно почему-то бередило душу. Он мог бы сказать, что им всем есть, что терять, если события обернутся каким-то невообразимо кошмарным образом, но не стал, потому что это задело бы сироту-полурослика еще сильнее. Затем повернулся к Оуэну. Он уже сожалел, что проговорился про то, насколько эта находка может быть важнее гоблинов. И еще больше о том, что не подумал о том, о чем подумал, слушая перепалку.
- Не отвлекающий они маневр, просто под руку наблюдателю подвернулись, когда забрели в окрестности, вот тот и решил… припугнуть. Но не это важно.
Дальше Септ смотрел в основном на остальных «приключенцев», хотя иногда переводил взгляд на Оуэна.
- Грог говорил, что те, кто способен оружие в руках держать, или еще как в бою подсобить, как раз настороже будут. Ибо так и предположили, что гоблины – это отвлечение внимания, и цель это деревня. И даже если, назовем их "наблюдатели", что-то замышляют, неожиданностью это не будет. И не думаю я, что мы тут что-то сильно изменим своим присутствием или предупреждением. А вот без тебя, Оуэн, у нас проблемы могут быть. Будут, точнее. Не все, как ты, уверенно клинком владеют.
Слово было подобрано специально - было в Оуэне что-то, чего не было в самом Септе. Готовность забрать жизнь, возможно? Молодой священник вздохнул.
- По мне, так смысла нет поворачивать, и тут тоже время тратить, над загадками раздумывая. На обратном пути подумаем. И волками друг на друга смотреть, во имя Матушки, не надо! Мы сейчас друг на друга полагаться должны, спины друг другу прикрывать, и не важно, что мы думаем о других вещах. Историю с веником и прутьями мне пересказать?
Последнее было неслабой угрозой, ибо отец Неттл ОЧЕНЬ ЛЮБИЛ рассказывать притчу о том, как сложно сломать веник, и легко отдельный прутик. В каждой третьей, если не второй проповеди ее пересказывал, на разные лады и под разными приправами из обстоятельств.
-
Блин, Септ глубокий чел, конечно
-
Все по делу
-
Септ действительно преисполнен сострадания - достойный юноша.
|
Иоланда помнила, как в своё время начинала свою учёбу: спокойная, рот открывающая только тогда, когда необходимо, работала девушка без лишних вопросов. Ей нравилось пытаться всё расставлять по полочкам, а малейшая торопливость вынуждала не только саму Иолу, но и людей вокруг неё создавать вокруг сплошной беспорядок. А ведь она велась! Раскидывались книжки, расплывалась кляксой тушь, в стороны летели и перья, что приходилось то и дело наклоняться под стол, а с удачей Иоланды — схватывать шишку на макушке. Она предпочитала находиться со схожими по характеру личностями, по крайней мере, когда речь касалась работы. В какой-то мере, если брать в пример её и Киру... что же, они явно были плодами с разных деревьев. С возрастом не сказать, что Ио привнесла в свою жизнь больше хаоса. Отнюдь. Импульсивность в некотором плане окаменела, давая место постоянству. По уже продуманной структуре, с точно отмеченным планом в голове, Иоланда шла вперёд к своим целям, практически всегда зная, что её ожидает впереди, — помимо очевидной смерти, как и всех их — однако... Она не сдерживается от того, чтобы притянуть к вискам указательный и средний палец, несильно вжимая их в кожу и потирая круговым движением. Кажется, за секунду жрица даже умудряется забыть, что стоило бы удивиться: сначала от картины окровавленной Аэлис, следом осознания, что девушка зовёт последнюю матерью не в первый — видимо, и не последний — раз, а значит, получила или ну слишком сильный удар, отбив голову либо перед ними — самая настоящая Искра. Интересно, будь сама Иоланда помладше, задело бы её такая формулировка? Не встречавшая Искр вживую прежде, она, тем не менее, была наслышана о дочерях Богини, дарующей жизнь даже с одной родительницей. Острые на язык, бросающиеся из крайности в крайности молодухи уж явно закатывали бы глаза, но Иоланда что прежде не чувствовала укола ревности; едва ли кого-то Аэлис любила больше, а кого-то — меньше. А вложенная в них сила должна, в понимании Иоланды, расцениваться как шанс на спасение, а не вызывать сплошную зависть. Видимо, вот он — признак здорово удивления во всей красе. Жрица одёргивает себя от таких простых, абсолютно поверхностных мыслей, возвращая свой взор в сторону раненой. — Подо... — срывается едва слышная попытка остановить поток мыслей девушки, только путающий при этом своим краснословием. Бестолку. Со следующим моментом Иоланда тихонько вздыхает, кивает головой и сжимая губы в тонкую полосочку, не перебивает ни первую, ни вторую уже до самого конца. Ну дела. Иоланда вновь перехватывает в руки письмо, больше на подсознательном уровне неготовая раскидываться важными «уликами» направо и налево. Убирая последнее в небольшую сумку на своём ремне, она неслышно прокашливается, делая шаг в сторону Искр. Двух так стало бы, что звучало в её голове ещё более удивительно, чем когда прежде она не сталкивалась ни с одной. Было бы глупо не поверить. Нет, не в то, что девочке приснилось странное видение — это вполне очевидная реакция мозга на долгое нахождение бессознательном состоянии и всё же... теперь, когда её голова была заполнена вопросами культистов, дэвами и не порабощенной силой, сама того не ведая, Иоланда будто бы пыталась свести одну тонкую полоску судьбы с другой, осторожно переплетая их между собой, неуверенная, что на это имеет право и силы. Может быть, это и неправильно, и вполне возможно, что всё произнесённое воительницей и бардессой вперемешку — не имеет никакого значения для Купола и их жизни. Но что если это не так? — Так, — на секунду её взгляд становится строже, когда она смотрит на Бьянку, — я понимаю, что сейчас в тебе пылают эмоции, но о каком клейме сумасшедших идёт речь? — Иоланда своим тоном явно даёт понять, что в понимании поставленной просьбы о помощи никому не поможет скрытая агрессия в сторону старших, — а Ио была вправе считать себя таковой в силу, хотя бы, возраста — и тут же склоняет голову, смягчаясь в выражении, — вы обе. Не переживайте. Я вижу по вам, что времени у нас... — она специально останавливается, ставя ударение на последнее слово. Когда речь не касалась общения и общего развития, Иоланда практически всегда работала в одиночку, предпочитая взваливать всё на свои плечи, а делегированием подзадач занималась только тогда, когда от неё требовала от этого более высшая инстанция. Как там говорится? «Хочешь сделать хорошо — сделай сама»? С другой стороны, одно дело — делать, потому что знает и видеть, что тебя в этом все поддерживают, но не хотят вмешиваться, потому что не позволяешь сам. А другое — это не получить нужной помощи в момент, когда она требовалась больше всего. Ей так хотелось, чтобы девочки поняли, что она действительно была готова помочь им. — Не очень много, но не торопитесь там, где можно остановиться. Можно... — она поворачивает голову к Элиссе, коротко ей улыбаясь, замирая на женщине своим взглядом, — попросить вас найти её старших или отправить кого-то на их поиски? В конце концов, если они будут знать, что... — она внезапно поворачивает голову к лежащей на кушетке, приподнимая бровь: имя бардессы в воздухе прозвучало и она смогла ухватить его, а вот второй... — Искра? Их отряда жива, думаю, это уже будет хорошо. Я не могу быть уверенной в том, сколько у Командоры и её отряда займёт времени вернуться с поля обратно, но я самолично должна встретиться с ней проще. Она выуживает уже прежде использованный на своей племяннице комплект целителя, — больше в качестве морального помощника, — развязывая кожаные верёвки и готовая, в случае необходимости, воспользоваться чем-нибудь из него, опирается руками на кушетку. — Ты знаешь, когда мчишься, всё равно всегда всё мимо пролетает. Я тебя пока осмотрю, ладно? — она смотрит коротко на Роситу и получая её согласие, подступает ближе в одночасье заправляя рукава длинной рубахи повыше, чтобы не мешались, а сама наискось смотря на Бьянку. Иоланда, может и показательно пропустила мимо ушей её тёплое обращение к сестре, но заострить на этом внимание — заострила. Она молчит с мгновение, но чуть тише добавляет, — тяжело вам, обеим, должно было даться всё, что вы пережить успели здесь. Значит, ты из Коллежа? Моя племянница — Шарлотт, может быть ты знаешь её, тоже из ваших. Сколько вам лет-то обеим?
-
Из Ио получается прямо хорошая такая материнская фигура.
-
Ио очень аккуратно подошла к вопросу, с нужными словами и действиями: как сапер к бомбе замедленного действия)
|
|
Отряд начал изучать загадочный лагерь.
Септ и Айлинн довольно быстро осознали, что обгорелые обрывки бумаги принадлежал к разным листам. Некоторые выглядели гораздо более грязными и старыми чем другие. Белла подошла к ним и начала аккуратно обнюхивать место у края выкопанного убежища. Проследивший за ней Оуэн обнаружил на земле следы чего-то, похожего на птичий помет. Видимо, у местных обитателей была клетка с какими-то летучими гонцами.
Бумагу кто-то изорвал в клочья и тщательно сжег в костре, поэтому особо много выудить не удалось.
С трудом Сетп и Анна собрали куски того, что выглядело как сердцевина одного из листов:
ЖАТЬ НАБЛЮ ВЕЛЛ ОСТАЕ ЛЕННО СООБ
Другой обрывок был с края и выглядел более свежим.
ЧАТА ГЕНТА АГЕРЬ
В это время Кеннет, осматривая следы на краю укрытия вдруг понял, что они ему что-то напоминали. Три следа, с характерным надавливанием. Два под коротким углом, против друг друга, третий под длинным поперек. Это тренога, на которую было установлено что-то длинное и вытянутое. Судя по различающимся бороздам от следов, устройство могло как-то двигаться на зафиксированной треноге.
Сделать дальнейшие выводы, сопоставив следы с местом не составило особого труда. Это была большая, установленная на треногу подзорная труба. К югу от холма раскидывала сначала сосновый лес, который, по мере спуска, постепенно спускался березняком. Прямой дороги к деревне здесь не было, так как пришлось бы идти в гору среди густо заросшего леса. Но к горизонту холм начал редеть. Казалось, приглядишься еще немного - и увидишь ручей, через который они перешли. А за ним и основная дорога к развилке до Лонг Стэнтона.
Септ изучил клеймо на мече. Сначала оно не казалось знакомым, но затем он вдруг вспомнил, что видел похожий щит, правда, с явно более отчетливо прочерченными крыльями в церкви, на одной из старых икон, принесенных основателями часовни, еще до отца Громвелла. Отец Громвелл, кажется, говорил, что это один из символов Матери Милосердной как защитницы порядка, но в Викене этот символ почти не применялся.
Нэйт в это время просто обходил окоп, пытаясь найти что-нибудь интересное. И ему повезло. В одном месте он обнаружил, что земля явно была недавно прикопана. Разрывшив землю, он вытащил аккуратно сложенный плотный сверток, в котором была завернута коробка. В нем было две бутылочки с красноватой жидкостью, моток веревки, фонарь и банка масла для него. Кроме того, там было несколько монет. Пара крупных, странных, восьмиугольных монет из меди, и одна серебряная, квадратная. На ней будто было отчеканено что-то вроде башни.
-
Да уж, осмотр дал больше вопросов, чем ответов!
-
Что-то мне сейчас вся эта ситуация с обрывками очень напомнила тот момент из «Графа Монте-Кристо», где аббат Фариа показывал Эдмону обрывки завещания Спада и восстановленный им самим кусок
|
|
Да уж, ремонт бы церкви не помешал. В другой ситуации Септ подождал бы, но и выход, предложенный Нейтом, был неплох. Бросив из-за плеча сына настоятеля взгляд на написанное, он кивнул. Конечно, кое-что Нейт додумал – прямо признались в схожем сновидении только еще Кеннет и Эвадс, ну и еще лицо Айлинн, можно сказать, тоже призналось. Хотя, возможно, это было только удивление услышанным рассказом. Оуэн молчал, Молчун молчал, да и сам Септ был достаточно осторожен в выражениях. - Нет, я с тобой. Только по дороге к Редмейну забегу, за лепешками. Оставаться в церкви смысла особо не было, поэтому, бросив взгляд на незавершенный образ ангела с косой, он вышел вслед за Нейтом, навстречу приключениям. И, забежав в таверну и сообщив старшему брату, что, как было недавно написано на некоей восковой табличке они «идут на гоблинов», и присовокупив, после обеспокоенного взгляда, что их чуть ли не больше числом, чем этих зеленых монстров, он купил пару лепешек на дорогу, и лишь немногим позже младшего Неттла прибыл к месту сбора. На котором тоже задержаться не пришлось. Пара напутственных слов от Грога, и вот они по идут по лесу, все отдаляясь и отдаляясь от спокойствия и безопасности Виккена. Правда, сам лес тоже особо тревоги не внушал, и пробивающиеся сквозь кроны деревьев лучи солнца приятно согревали, а осенняя листва приятно похрустывала под ногами, но еще не липла, как это бывает, когда ее опадает слишком много. Сперва, поддаваясь импульсу, Септ поддавал ногой любой более-менее крупной кучке листьев, оказавшихся на его пути, вместо того, чтобы обойти или перешагнуть через нее. Потом, заметив, что каждый раз от этого почему-то потряхивает еще и Барнса, перестал. Хотя, конечно, сомневался, что гоблины устроили засаду или пост, или просто поставили часового где-то совсем рядом с деревней. На выходе из деревни Септ достал старенький компас, и сверялся с ним чуть ли не каждые пять минут. Хотя для остальных могло показаться, что про три сосны он шутил, стоявшая за этими его словами ситуация была несколько более необычна. И хотелось верить, что компас, подаренный ему специально ради подобных обстоятельств, сможет помочь избежать подобного конфуза. В свободное от сверки время он глазел по сторонам – потому что особо больше ничего делать в лесу не умел. Он, конечно, в последнее время был завсегдатаем Гроговых посиделок у костра, и на охоты с ним ходил, но так, чтобы серьезно заниматься следопытством – ни-ни. Но лес продолжал оставаться лесом, и первоначальное ощущение доброжелательности окружающей природы начало размываться в ее же монотонности. И в голову опять начали лезть не самые приятные мысли. В основном всякие истории об искателях приключений. Конечно, опытные приключенцы, попав в засаду или неожиданную ситуацию, сразу же показывали слаженность, командную работу и, пусть изредка и немного расходившийся из-за личных взглядов, но единый подход к решению проблемы. Но Септ имел небольшой опыт, говоривший ему о том, что как минимум он сам к подобной импровизации не способен. И потому, через какое-то время после начала пути, он озвучил вопрос, который, скорее всего, донимал не только его одного: - Ну, найдем мы этих гоблинов. А дальше что? Что мы с ними делать-то будем? То есть Грог, конечно, говорил, припугнуть, шугануть, что собак боятся они. Но надо какой-то конкретный план придумать. И на тот случай, если не мы их, а они нас найдут первыми, тоже.
|
— Полный? — негромко переспросил Пол, не глядя на лейтенанта Уоткинса.
Перед глазами рваным парусом хлопнул весь комок эмоций последнего часа, словно в смотанный улиткой пожарный шланг резко воду подали, и сразу на полный напор, словно специально, чтоб шланг — в решето, чтоб ничего не тушить. Пожар-то вон какой. Все сдохнем. Уже всё равно как бы.
"Полный пиздец" в такой ситуации от кого угодно другого услышать — нормально, даже естественно, пожалуй. Но от лейтенанта? И почти ничего больше? Нахера он вообще тут нужен тогда?! Не врубается он, где тут пулемёты... Врубаловку ему не выдали...
— Сползать? — Блондин дождался и прямого взгляда. Вздрогнул? Показалось?
Полу вспомнился Инджан, призраком каким-то дурацким проявился вдруг в контурах Блондина; на таком же расстоянии разговаривали они совсем недавно в "люкс"-воронке. Может воды ему дать попить, чтобы в голове прояснилось? Инджану, правда, не помогло. Убило Инджана. Вот так же сползать послали, и всё, Пол даже не заметил тогда, голову пригнув под обстрелом. Только сейчас дошло, что то тело неподвижное, в том месте лежащее, где он Инджана видел в последний раз — это Инджан и есть, только мёртвый. А теперь что, очередь Слипуокера? Порочный танец приказа и смерти. Кружатся до упаду, кавалеры без кавалеров.
— Тя контузило? — Пола аж перекосило от омерзения, эдак глянуть — сам будто контуженный! А вглядеться — добела обозлённый, — Приказ комроты поддержать атаку, а она уже вот-вот! А у вас там окна! Туда! Смотрят! Как вы отсюда их гасить будете?!
Пол даже вцепился в предплечье Уоткинса, как если бы собирался повернуть его в указываемом направлении, но на деле наоборот — чуть притянул его к себе и неожиданно прошептал с хрипящим присвистом:
— Полный пиздец — у нас. Снарядами прямо по взводу, кто выжил — в атаку, а они по нам в контру. Ротой, не меньше, прям штыками и гранатами, там знаешь щас сколько трупов? Я сам — двоих, хотя посыльный, от командира ни на шаг. И знаешь чё? Снова атака. Снова мы. А наших там — дюжина или около. Весь удар приняли, пока вы тут песок ебали. Не поддержите, одни останетесь.
Пол сам не заметил, как перешёл на подрагивающий от напряжения полукрик.
— Прям щас надо, слышишь?! Вперёд, и гранатами, чтоб наверняка. А от пулемётов справа дымом прикрыться. Кончились дымовухи, мою вот возьмите.
Он с остервенением всунул свою единственную M22 в руки Блондину.
-
Гроза лейтенантов
-
Тут уж если цитировать, то весь пост. Дроздовски в своем гневе чудо как хорош!
-
polska strong kurwa
Конкретно так наехал, на все три стресса).
-
Сливокер разошелся))
-
За экспрессию!
-
Весь удар приняли, пока вы тут песок ебали
|
Клонис в изнеможении осел у стены. Сидеть так было гораздо удобнее, чем лежать в воронке или за стеной. Заодно можно было с шикарной высоты в целый метр осмотреть те пятьдесят ярдов пляжа, которые уже сумела забрать его рота. Не нравилось Клонису молчание за стеной. То ли убежали япошки, то ли попрятались. Вот пойдем мы в атаку, а они там готовые, окопались и ждут у пулеметов. Плохой расклад. Но оставаться на текущих позициях расклад еще более скверный. Дасти сейчас как ящерица на песке. Вроде и закопался, но с любого возвышения будет как на ладони. Вон те звуки мотора вдалеке. А как будет это, например, танк японский. Как приедет и встанет он вон за тем сараем. А пулемет у него на полтора метра над землей будет. И все эти ложбинки, куда забились морпехи, ему прекрасно сверху видны. И постреляет он не торопясь всех их, крестами красными помечая, где кто лежал. Лучше уж пусть до развалин доберутся, там защита будет. Но вообще, если танк вражеский приедет, то что с ним делать - тот еще вопрос.
Вон, в одной из воронок, дальней, лежит рядовой 1-го класса Брэйди Остин, он же Кюрасао. А какого черта он там лежит, когда его отделение должно быть в барраке справа. Крикнул ему - Кюрасао! Ползком ко мне!
Будет моим резервом. Куда бы его разместить? Взгляд лейтенанта упал на бугорок японской пулеметной позиции, которую с таким трудом загасила его рота. - Слышь, Смайли. Сползай-ка вон туда. Только прежде чем лезть, убедись, что там живых япошек не осталось. Глянь чего там интересного, гранаты может или пулемет.
Посыльный уполз к холмику, а Клонис достал фляжку с теплой водой и сделал глоток. Поймал взгляд Дасти и передал фляжку ему. Посмотрел, как сержант пьет, и вздохнул, глядя на часы. Время давно вышло. - Дасти, слушай задачу. Сейчас Уистлер поставит дымовую завесу между вами и тем сараем слева. Вы пойдете вперед, ползком, поняли? Голову не поднимать и не залипать. Тебе надо достигнуть развалин и там закрепиться. Парни слева и справа тебя прикроют, потом уже ты их. Там, за развалинами, вроде бы работал вражеский пулемет. Тебя он достать не сможет, развалины мешать будут. Как доползете - забросайте его гранатами. Гранаты есть? Гранат не жалеть! Я думаю, это последняя наша атака на сегодня. Закрепитесь - сразу окапывайтесь, да и руины укрытие неплохое дать должны.
Дасти сделал глоток, хотел вернуть флягу, но Клонис махнул рукой, усмехнулся. - Забирай. С парнями под развалинами все и разопьешь, ага? Бурбон де Тарава, люкс эдишн. Готовьсь!
Достал из поясной сумки цилиндр последней дымовой гранаты и, хлопнув по плечу, передал ее Уистлеру. - Уистлер, как пулемет начнет стрелять, так сразу, без команды кидай ее так, чтобы дымом закрыть Дасти от барака слева. А потом посматривай куда-то в сторону Винка, как бы с той стороны не пришел кто из япошек.
Пнул ногой по ноге Парамаунта. - Парамаунт! Глянь вот тот барак напротив бунгало Хобо. Япошки гранаты к Хобо только оттуда закидывать могли. Как дам команду - сразу жги его очередями. Стены там тонкие, насквозь пройдешь. Ну или кто сам появится, тут уже сообразишь. - Сэр, там бревна. Не пробью. - Фак. Ну тогда просто бей всех, кого увидишь в прицел. Вон, окошко там в торце вроде, маленькое. Туда отгрузи, чтобы не высовывались. - Понял.
Потом посерьезнел и скомандовал, бросив взгляд на часы. - Дасти, морпехи, вперед!!
Убедившись, что морпехи поползли, дал команду Парамаунту. - Пулемет, по бараку беглый огонь!
*** Как началась стрельба и от Клониса уже что-либо перестало зависеть, он снова откинулся к теплому бетону блокгауза и как-то опять поплыл. Но голова, хоть и со скрипом, работала. А что, если и вправду танк? Тридцаткой его не взять. Бронебойных гранат у нас нет. Надо что-то сделать, а то умирать потом от собственной тупизны будет особенно обидно. - Ей, Уистлер, - потянул его Клонис за китель, - давай-ка я сам посмотрю туда, а ты ползи к Манго. Скажи, Клонис мотор слышал там, у япошек. Пусть посадит кого-то за пятидесятку. Больше у нас ничего танк не пробьет, а гранат нет. Только тихо, ему лично скажешь, чтобы без паники, понял? И это, не отвлекайся ни на что, выслушай, что Манго скажет и ползи ко мне обратно при любом раскладе. Действуй.
Перехватил карабин поудобнее и стал поглядывать в сторону позиции Винка, чтобы если япошка вылезет какой, то пострелять по нему. Ну, хотя бы в его сторону, не убью, так отпугну хоть.
|
Рик любил смотреть в окно. Иногда он видел там призрак свободы, тень того – чего он был лишен. Да, юный Ричард был абсолютно убежден, что детство его – тягостно и полно страданий. Он, конечно, понимал, что отпрыски негров живут совсем иначе, но, упаси Господь, где негры и где чета Мур? Даже думать об этом вместе сродни святотатству. Но наблюдая за тем как ребятня кружит у дома на Хьюгер-стрит, как бегают друг за другом знакомые, бросают грязь и дурачатся, Рич ощущал себя обделенным, лишенным чего-то, что ему отчаянно необходимо, чтобы дышать полной грудью. Конечно, прогулки на свежем воздухе входили в распорядок дня юного Мура… в котором родители уже видели подрастающего джентльмена, но, черт подери, а можно хотя бы не сразу, не в десять лет? Оказалось, что нельзя. Нравственность, стиль, манеры – они были во всем. Ими околотили Рика со всех сторон и сверху водрузили огромное ДОСТОИНСТВО. Прижали, придавили. Словно маяк, который указывает путь к гавани, родители видели в детях, в будущем, образец для общества. Но не только видели, они усердно работали над этим и делали все и даже больше, чтобы вырастить настоящих леди и джентльменов. Не удивительно, что у них получилось. А еще получилось сломать Ричарда, его мечты, желания и выбросить счастливое детство в залив. Почти удалось. Но… любовь к родителям не утонула, не опустилась на илистое дно. По всей видимости, сэр Юджин Мур и миссис Кристина Мур приложили достаточно усилий. У них был план и следовало его придерживаться. Тогда он, Ричард, придет к успеху. А если не верить собственным родителям – тогда кому верить? И взрослеющий джентльмен верил. Как верили Бас и Элизабет. В ежедневный распорядок дня входили занятия танцами и музыкой, правилам этикета, точные и гуманитарные науки. В еще совсем юном возрасте Рич любил шутить над старым Джошем: грязью в него кинуть, то облить ледяной водой, а как-то раз он поднес к пяткам спящего добряка тлеющую лучину. Ору было на весь дом. И орали все: Рик, Юджин, Джош. Юный Ричард никогда не видел отца таким… несдержанным. С тех пор занятиям по праву в семье Муров выделялось особое место. Решили ли родители обучить детей обращению с рабами, или приняли тот самый план – кто знает, но времени свободного с того случая у детей почти не стало. С рассветом в дом на Хьюгер-стрит приходил Луиджи Росселини, весьма скромного роста итальянский эмигрант, которого дети в семье между собой прозвали коротышкой. Никто не знает, чем он очаровал мистера Мура, но выглядел этот человечек весьма непрезентабельно. В странного покроя сюртуке с затяжками и в неизменно грязных штанах, ходил он в дом Муров пешком. А что творилось с его волосами! Рик и Бас не раз спорили, какого зверька коротышка носит под жесткой шляпой. Единственно достойным восхищения в его образе был изумрудно-зеленый шейный платок, небрежно повязанный вокруг шеи. Но стоило ему снять верхнюю одежду, привести себя в порядок и выйти в колонный зал первого этажа, насквозь пронзаемый лучами утреннего солнца, как этот человек преображался. Быть может, учителем он и был посредственным, но искусством танцев владел как никто другой в Чарльстоне. Луи знал все па и щедро приправлял речь французскими и итальянскими словечками. Дети Муров, попеременно, ходили меж колонн в Сицилийский Круг и гранд-марше, подпрыгивали в лансье и польке, кружились в вальсе и котильоне, ставили бесконечные кадрили и контрдансы, не упуская вирджинский рилл. Но все это, конечно, случилось много позже, после нескольких лет бесконечных утомительных занятий, изучения движений, шагов, прыжков и стоек. После 11 начиналось обучение наукам. Именно обучение, потому что учителя садили детей за стол, часто по очереди, потому что занятия чередовались, а материал для изучения был разный, открывали книги и объясняли каждый параграф, каждую теорему и каждый закон, чтобы на следующий день спросить и выяснить насколько материал усвоен. И если не усвоен – процесс повторялся. Танцы хоть немного позволяли Ричарду развлечься, но науки тяготили его не меньше чем Баса, особенно каллиграфия. Единственное, к чему питал хоть какой-то интерес Рик, было правоведение. Да и то потому лишь, что… ну не поймет же отец. И Ричард старался, и даже достиг в нем некоторых успехов. Чего не скажешь о музыке. О, в музыке юные леди и джентльмены блистали. И причина тому была проста. Бёзендо́рфер. Он был едва ли не самостоятельным членом семьи, угольно-черный, лакированный, на толстых резных ножках с колесиками, обитыми войлоком. И обращались с ним много лучше чем с неграми. В семье звали его сэр Бёзендо́рфер, но это было неправильно! Людвиг всегда поправлял: “Не «ё», дети. «ö». Как öстеррайх.” В английском языке не было ни такой буквы, ни такого звука, поэтому если запомнить звучание у детей еще кое-как получилось, то с написанием его имени частенько случалось даже не ошибки, а недопонимание. И никогда его не называли просто “рояль”. Им расплатился с мистером Муром один торговец, который ввозил предметы искусства и оказался главным героем весьма нелицеприятной истории в порту Чарльстона, из которой, не без деятельной помощи Юджина, выпутался. Детали тех событий, как и многих других, остались мало кому известны, отец редко рассказывал о своих клиентах, но со дня триумфального прибытия в дом Муров Бёзендо́рфер стал больше чем просто музыкальным инструментом или предметом интерьера. Еще бы! Мало того, что вносили его в дом исключительно белые наемные рабочие, но и к прибытию специально разобрали часть стены, ни в дверной, ни в оконный проемы этот исполин ручной сборки не помещался. Ломать стену все же доверили неграм, но и только. Рик даже поставил синяк под глазом Баса, а тот в свою очередь разбил губу Ричарду – дети не поделили кто первый займет место композитора. Ах, если бы они тогда знали! С тех пор этот джентльмен в идеальном иссиня-черном фраке прочно занял главенствующее место в колонном зале дома Муров. Но каким бы совершенным ни был сэр Бёзендо́рфер, обучить детей музыке он бы не смог. Если бы не Людвиг Нойманн. Этот респектабельный джентльмен был эмигрантом в первом поколении из Ёстеррайхской империи. Он называл себя последователем классической венской школы, что бы это ни значило, и давал уроки высшему свету Чарльстона, за что брал просто немыслимые деньги. Но он был лучшим, это признавали все в городе, и мог диктовать свою цену. Цена его услуг для четы Муров была символической. Каждый раз, приходя в дом Хьюгер-стрит, Людвиг снимал фрак, подходил к сэру Бёзендо́рферу, брал в руки цилиндр и несколько минут крепко держался за него, уперев взгляд в позолоченную надпись. Затем он садился и начинал играть. Нет, не так. Он не играл. Он растворялся в музыке. Пальцы его легко срастались с клавишами, становясь их продолжением, а затем также легко разделялись. В те минуты, ожидая учеников, Людвиг уносился куда-то далеко. Австриец закрывал глаза и немного покачивался в такт мелодии. Его никто не видел таким, а если и видели – то случайно. Зато слышали, и еще как! Нередко прохожие на улице останавливались, чтобы дослушать очередную сонату или симфонию. А то и послушать следующую! Но все они спешили разойтись, когда начинались занятия с детьми. Может быть кто-то из них и думал, что боль в ушах – это единственное, что может быть неприятного в обучении искусству музыки, но большинство, пожалуй, вовсе о том не думало, полагая, что вот сел композитор за фортепиано, или пианино, или рояль (прохожим же все одно, без разницы на слух), и либо у него все получается и все такие “ва-а-ах”, либо не получается и все думают “фи-и-и”. А между этими “ва-а-ах” и “фи-и-и” разверзся настоящий ад и в нем не было чертей. Только один дьявол и имя ему - Людвиг Нойманн с небольшой тростью в руках, почти такой же элегантной как отцовская, но с блестящим шаром на навершии, в котором можно было увидеть свое отражение. А еще в этом аду был сэр Бёзендо́рфер. И в него падали дети Муров каждый день. Вообще-то в доме на Хьюгер-стрит не принято было бить детей. Конечно, им иногда доставалось. Реже – доставалось крепко, когда, например, малолетний Ричард подпалил пятку старому Джошу. Но никогда, никогда детей не били по пальцам и по тому месту, через которое вообще-то и принято вдалбливать любую науку. Но музыка – совсем другое. Мистер Нойманн имел некоторые «привилегии» и пользовался ими в полной мере. Наверное, многие из случайных прохожих думали, что играть на музыкальном инструменте – это “вооружиться” им, то есть сесть или взять его, и “играть”, то есть нажимать на клавиши, перебирать струны, водить смычком или дуть, зажимая пальцами нужные отверстия или придавливая рычаги. Мистер Нойманн имел совершенно иное мнение на этот счет! Занятие начиналось с того, как правильно подходить к сэру Бёзендо́рферу. И с этим-то не было никаких проблем. Затем нужно было правильно сесть на стул, пододвинуть его, поставить правую ногу на педаль, и, казалось бы, что может быть проще? Но плотный удар тростью по руке между плечом и локтем или по ноге выше колена каждый раз указывал на ошибки. Нельзя просто выбросить ногу вперед, нельзя нажимать на педаль и, упаси Боже, двигать, левой стопой. Нужно плавно вынести правую вперед так, чтобы она нежно опустилась на лапку, при этом не задирая ногу слишком высоко. Руки – о, это не кнут скотовода и не половая тряпка. Когда композитор готов начать - они должны описать ровную арку и замереть над вступительными аккордами так, чтобы подушечки едва касались клавиш. Голову нужно держать прямо, смотреть ровно перед собой. Ерзать, трясти ногами, чесаться, кашлять и еще несколько десятков естественных вещей – нельзя. Напоминание об этом стремительно следовало при каждой оплошности. И лишь затем, выдержав несколько секунд, композитор начинал исполнять шедевры мировой культуры. Но дети Муров не были композиторами, они были учениками. Да и выдающимися талантами не обладали. Так, способности, в большей или в меньшей степени. Но это и не было столь важно. Талантлив ты или нет – каждый композитор начинает с гамм. На самом деле нет, все начинается с музыкальной грамоты, но этой науке детей Муров обучили еще до появления дьявола во фраке. Так вот, после того как Рик научился правильно подходить к сэру Бёзендо́рферу, занимать место композитора и готовиться к исполнению, в аду начинало припекать по-настоящему. Гаммы на три октавы вверх и вниз, токкаты, этюды, циклы этюдов. Особенно нравилась мистеру дьяволу Железная дорога. Не та, которая в Бостоне или Нью-Йорке, а которая в ре миноре. Её Ричард научился исполнять поистине виртуозно. Но чего это стоило! Синяки на руках не проходили несколько недель. Если играть нужно в миноре - значит в ми…но…ре... Если форте - значит ФОРТЕ. Если легато - значит легато, если стаккато - значит ста! кка! то! И никак иначе. Холодная трость раз за разом напоминала о том, что сделано и сыграно неправильно, а мистер Нойманн объяснял как играть правильно, но делал это очень редко. И не от большой лени или самодурства, а потому что и так все было понятно. Искусство, настоящее искусство, требует усидчивости, предельной концентрации, усердия и упорного труда, труда и еще раз труда. И если с последним у Ричи все было ок’ей, то с остальным… Не редко юный Ричард представлял, как берет в обе руки отцовскую трость, с широкого замаха опускает её на спину Людвига, а затем плавно, почти грациозно ставит правую ногу на спину поверженного дьявола и взымает руки вверх в победном жесте. Насладиться победой, даже в мечтах, ему не давала все та же холодная трость с шаром и следовавшая затем боль в предплечье. А затем… сюиты, кантаты, сонаты, симфонии, а когда заканчивалось занятие… Все, конечная таковая черта! На следующий день - тушите свечи. Реприза. Но музыка занимала в доме Муров хоть и важное, но не главенствующее место. По меньшей мере у юного Ричарда. Вечерами он пропадал в книгах, у отца была богатая библиотека, а когда попадалась такая возможность – проводил время с Басом на улице, на набережной, на площади, и это были лучшие моменты в жизни! Брат рассказывал о войнах и оружии, а Рик - о пиратах и древних греках, которые уже тогда знали рабов-негров. Оба делились тем, что почерпнули из книг, что видели и услышали. Иногда братья спорили, иногда даже дрались, но оба ценили друг друга и знали, что они – самые близкие люди. И даже Элизабет не разрушила эти узы, хоть и бросила зловещую тень и развела на какое-то время братьев в стороны. Но это случилось не сразу. Поступок Элизабет Мур... это трудно описать словами. Это был удар, который, вольно или невольно, изменил жизнь в доме на Хьюгер-стрит, сломил спину уже немолодому льву, который когда-то лишил детства Рика. Но если отец действовал во благо, то Бет-Ли не думала ни о ком, кроме себя. И это было самое мерзкое. Семья отвернулась от нее, вычеркнула из жизни Муров. И Ричи, видя, как постарела мать, каким рассеянным стал отец, искренне считал, что этого мало. Еще бы! Мать всегда занимала особое место в жизни Рика. И времени, проведенного с матерью, ему остро нехватало. Кристина следила за хозяйством, за рабами, за мужем, за учителями. Конечно, за детьми тоже. И она их любила! Поправляла шейные платки, гладила по волосам и целовала перед уходом, но, Господи, эти мгновения… Она не могла дать больше. Или могла? Пока не родился Цезарь, ведь могла? Или до поступка Элизабет? После побега дочери мать перестала следить за собой. Нет, конечно, она одевалась соразмерно своему положению, мыла руки, укладывала волосы и умывалась. Но сначала на ней перестали появляться изумительные броши и заколки, которые придавали её образу невообразимый чарующий шарм. Потом она начала оставлять в шкатулке серьги и кольца, а дальше… Кристина часто запиралась в комнате и плакала. Она не рассказывала, что творилось у нее в душе. Вначале Ричи был уверен, что виной тому предательство. Но потом все стало несколько сложнее. Отец напротив, всегда готов был провести время с детьми. Да, его было мало. Но вечерами он часто сидел в кресле, курил, читал газеты и разговаривал с сыновьями. И чем старше они становились – тем душевнее проходили те часы. Рик обожал отца, видел в нем образец джентльмена, свет, на который нужно лететь и к которому нужно стремиться. А еще он был добр. Не то что Людвиг, которому, конечно же, попустительствовала мать. Теми вечерами Юджин рассказывал удивительные истории о дальних странах, о торговцах, о кораблях и о промышленности. На самом деле Рику было все равно что слушать. Лишь бы этот голос не прерывался, лишь бы снисходительная улыбка не покидала его лицо. Время в кабинете с отцом было незабываемым. Его хотелось провести снова и снова. Предательство Элизабет все изменило. Юные Ричард и Баском задумали убийство. Дональд должен был умереть, тогда Бет-Ли вернется в семью и все будет как прежде. Так они считали. И подошли к задуманному со всей обстоятельностью, со всем усердием и знаниями, которые в них вложили учителя. Браться сразу сошлись, что оружием убийства должен стать пистолет. Он небольшой и его легко спрятать, но долго не могли определиться с типом. Они несколько раз ходили в оружейный магазин. Брали в руки разные модели, примеряли, расспрашивали про каждый, и Дуглас, старый шотландец с большим пятном у левого глаза, тряся морщинами, охотно рассказывал юным Мурам про каждый заинтересовавший братьев пистолет. Он был словоохотливым дядькой, а поговорить доводилось редко. Бас считал лучшим выбором кольт Уокер, за счет большого калибра. Рик настаивал на деринджере, кольт для него был тяжеловат. В итоге каждый остался при своем, вопрос с оружием отложили. Убить Дональда должен был Ричард, а Баском – подтвердить, где Ричи был во время убийства, если дело пойдет плохо. Он был старше и ему должны были поверить. Потом Баском напросился на собрание милиции Чарльстона. И, конечно же, взял с собой Рика, посмотреть как взрослые мужчины проводят время. Но суровые дядьки с усами и бородами и солидные джентльмены стреляли в основном из ружей, ходили строем и готовились в общем-то совсем не к тому, что задумали братья. Но в первый раз уши у Ричи заложило от выстрела именно там. А еще ему дали подержать настоящее двуствольное ружье. Заряженное! В общем приключение вышло знатное, но то зачем братья шли они не получили. Какое убийство может быть без разведки? Было решено, что Рик съездит на ферму к Дональду и узнает обстановку. И тут-то случилось сразу несколько событий. Сначала Ричард случайно увидел, как горничная Мэри плакала на груди у Джоша. Не то чтобы ему было дело до отношений рабов, но Рик никогда не был обделен некой долей любопытства. Он несколько раз подслушал разговоры негров и выяснил, что все они, кроме кучера, весьма расстроены бегством малышки Бет-Ли, как они её называли между собой. Но именно что расстроены. По какой-то причине рабы любили сестру. Своенравная и импульсивная, она никогда не относилась к прислуге как-то особенно. Скорее наоборот! Свысока, подчеркнуто высокомерно, но сдержанно. Она была холодна, всегда. Возможно ли, Элизабет стала для непутевых домовых работников символом, за которым они хотели следовать? Стала тем, кем стал отец для Рика? Кто его знает. Почти сразу после этого Ричард имел долгую, обстоятельную и откровенную беседу в комнате матери, из которой вышел в состоянии подавленном, если не сказать больше. Тот разговор он оставил в себе, но от задуманного не отказался. О поездке к сестре он никому, кроме Баса, не сказал. Не то чтобы Рик собирался делать из этого секрет. Если бы его спросили за семейным ужином где он был – Ричард дал бы прямой и честный ответ. Но сам рассказывать о том не желал. Это случилось в воскресный день, после службы в церкви. Родители отлучились по делам, а Ричард нанял багги и отправился на крошечную ферму с двумя рабами и лохматой собакой, как он думал. На ней еще, должно быть, жили Дональд и когда-то любимая сестра Лизи. О, сколько мыслей обернулось в голове Рика за время поездки! Первоначальный план узнать обстановку на месте оказался позабыт. Гнев вытеснил все чувства. Ричард в свои неполные 15 жаждал заглянуть в глаза Дентона и обвинить его в… в том что он вор, разбойник, негодяй, который не думает ни о ком кроме себя! Что он обманщик, обольститель и лжец. Сжимая кулаки до побеления, юный Мур представлял, как обвиняет сестру в том, что она уничтожила их жизнь, что погубила родителей, измарала честь семьи и не будет ей прощения ни на земле, ни на небе. Но все они испарились, стоило Ричи увидеть Бетти и счастливую улыбку на её лице. Взгляд сразу скользнул вниз, на живот. Вроде бы, нет, талия на месте. Его пригласили отужинать. Элизабет интересовалась как живет семья. Рик отвечал на неудобные вопросы кратко, нехотя. Не врал, и выходило неловко. О себе говорил охотнее. Брат осторожно интересовался жизнью Дентонов. Беседа получилась скомканной. Было и несколько теплых слов, воспоминаний о детстве. Ричард своими глазами увидел, что так жить тоже можно. Так люди живут. И, вроде бы, счастливо. Стоило ли это счастье всего того, что случилось с семьей Муров после? Рик не переменил мнение, не стоило. Но выбор был сделан, и его мнения не спросили. Прощание получилось таким же, как и ужин. Неловкое. Нелепое. Странное. Дональд проводил Ричи до багги. Попрощался. Ричард пробормотал благодарность за ужин и пообещал застрелить мистера Дентона, если тот причинит боль Лизи. Должно быть, угроза прозвучала забавно из уст четырнадцатилетнего юноши, но Дональд отлично владел собой. Еще Рик ввернул какую-то любезность на прощание и уехал. Идея убийства Дональда выгорела сама собой. Толи вопросы отца про визиты в оружейный магазин насторожили братьев, толи поездка к Дентонам, а может оба о повзрослели наблюдая как на глазах стареют родители. Кто знает. Много лет спустя, если бы Рика спросили что он думает о той затее, он отшутится бы. Как мальчишки, вооружившись палками и воображая себя пиратами, бегут на абордаж брошенного дома - испанского галеона. Но кто знает что на самом деле случилось в те дни после поездки. С уверенность можно сказать лишь то – что место в сердце Ричарда для Элизабет осталось. И что-то там теплилось, упрямо тлело и не угасало. Еще дважды Рик ездил к Дентонам. Он хотел убедиться, что с Лизи все хорошо. О Дональде же он старался не думать. Ну живет и живет. И пусть его. Господь осудит по делам. Да и о сестре со временем вспоминал все реже. Тем более в доме появились совсем другие заботы. Баском, после неудачи с поступлением, окунулся с головой в учебу. Его было не узнать! Детские мечты о военной карьере не прошли, но говорить о них брат не желал. Его интересовало правоведение и будущее. Должно быть, так он хотел поддержать родителей, а может себя, ведь благополучие семьи дало трещины не только в отношениях. И Рич следовал примеру старшего брата. Идея поступить на один курс виделась ему великолепной, восхитительной. Они могли бы помогать друг другу, делиться опытом, а потом организовать какое-нибудь юридическое бюро братьев Мур или R&B Company. А потом… потом можно было взять в компанию Цезаря и стать лучшими во всем Чарльстоне. Во всей Южной Каролине! Выглядело как план, причем неплохой. Но разговор с отцом разрушил планы. Вернее, заставил их пересмотреть. Все еще было не так плохо. Родители разве что сильно сдали, да судьба младшего брата вызывала беспокойство. Нужно было всего лишь немного подождать, приложить еще немного усилий. Двум уже почти мужчинам под силу спасти положение семьи. Ричард предложил как поступить, и Баском согласился. Братья пришли к отцу в кабинет. Говорить должен был Рич. - Сэр, мы приняли решение. – официозно начал Рик и сразу смутился. Говорить почему-то было трудно, не смотря на то что все решено и никто из братьев не остался обижен. – Мы будем поступать оба, и если у Баскома получится – я буду готовиться еще год. Но у меня есть просьба, если позволите, сэр! – Рик посмотрел на носки ботинок, а затем продолжил смущенно. - Я усердно учился. Не могли бы вы начать брать меня на заседания? Практика стала бы отличным продолжением моего образования и с ней я смогу стать лучшим на потоке. Мне этого нехватает, сэр. – на этот раз Рик замолчал надолго. И только когда Юджин открыл рот, выпалил, словно опаздывая на поезд. – А еще я хочу трость. Как у вас, только не со львом, а… вы можете выбрать сами, сэр. Ну пожалуйста, па…
-
Не пост, а самый настоящий рассказ, маленькая жизнь со взлетами и падениями. Ах, этот сэр Бёзендо́рфер! Ах, эти страсти с предательством с последующим переосмыслением! Ах, это чувство семьи и семейственности! По больше всего я, да и мисс МакКарти тоже, очарованы уроками музыки. Это само по себе уже соната принятия искусства душой!
-
+ Отлично.
-
Очень крутой пост.
В нем много классного, но мне хотелось бы отметить две вещи.
Во-первых, рояль)))). Вернее, не рояль, а учителя музыки. Это очень крутая метафора общества той эпохи. Ограничения. Держи руки правильно, спину правильно и мысли правильно. "В нравственном плане будь композитором, а тапер из тебя и так получится." Это метафора крута еще и тем, что она понятна современному человеку – в музыкалке-то все были или хотя бы слышали. А воспитание в викторианскую эпоху – это как бы "музыкалка во всем."
А во-вторых, я просто хотел отметить, что самое сложное в таком формате игр для мастера – это первый пост. Когда надо и что-то интересное про детство персонажа рассказать, и "не изнасиловать" его концепт своими "гениальными идеями." И я, например, сознательно описал отца, чтобы было от чего отталкиваться, но сознательно не описывал мать, чтобы ты это взял на себя. И так и вышло. Пост мало того что интересный, с кучей классных деталей, он еще и наполняет первый пост, как ветер парус (или наоборот, сейчас не так важно, у кого парус, а у кого ветер))) суть во взаимодействии). Это круто.
-
Юные Ричард и Баском задумали убийство. С первого поста и уже криминал. :))) Ну правильно, чего тянуть-то.)))
А вообще пост классный.
-
Дети это воспитание, дааа. Очень круто уроки описаны и отношение там к ним, всё такое. С почином. Доброе начало. Вообще круто, если уж напрямую говорить.
|
- Тихо, тихххо ты, опять отключишься же, - озабоченно комментирует Элисса попытки Роситы встать, однако быстро понимает, что пытаться ее удержать - значит сделать еще хуже. - Ничего, военная, теперь еще лет сто дымить будешь. Вот только...
И тут начинает свой рассказ Росита.
Лицо младшей сестры престарелой следопытки, Миланы, приобретает выражение полнейшего непонимания. Взметнувшиеся было вверх в очередном приступе изумления брови бессильно опускаются, и она лишь оглядывается с надеждой на Элиссу, которая должна вот это все объяснить и разжевать. Калечная воительница же, наблюдая за разговором Искорок и нежданно вернувшейся рамонитки, выпрямляется, чуть отступает и с хмурым видом скрещивает руки на груди. Первое, что она поняла - тот очевидный факт, что близняшки пылают друг к дружке совсем не сестринскими чувствами. Влюбленности такого рода не были под Куполом большой редкостью для отроковиц, однако считались признаком сердечной незрелости, и о подобных эпизодах не распространялись даже в содружествах самых свободных нравов. Будь у старушек построже с воспитанием - они могли бы и возмутиться сцене, устроенной Искрами, однако казарменная жизнь очень хорошо приучает не совать свой нос в чужую постель и чужие дела: без умения вовремя отвернуться или выйти, как прекрасно знала Росита, выживание в тесных кубриках Старой Крепости бывает откровенно затруднительным. Впрочем, рассказ девушки о встрече с "мамой Аэлис" в любом случае сразу же заставляет забыть о всяких несущественных подробностях личной жизни близняшек.
Репутация Искр под Куполом была... известно, какой. Одни Сестры снисходительно-иронично отмахивались от претензий дочерей одной матери на родство с Богиней, других это откровенно выводило из себя, однако большинства эта тема напрямую не касалась. Верующие в Рамону и Аэлис могли по-разному толковать те или иные моменты их учения, в рамках единой религии под Куполом возникали зачастую весьма неортодоксальные направления - и, в отличие от внешнего мира, их никто не записывал в "ереси" и не пытался давить в зародыше, так что и убеждения части Искр в своей божественной природе многие воспринимали именно как религиозные. Другое дело, что мало у кого из непричастных вызовут энтузиазм проповеди маленькой группы чародеек об их личной избранности и особости. В общем, на практике среди подобных Росите и Бьянке было мало таких дурочек, что выходили бы на площадь и орали во весь голос "я - дочь Богини!", однако именно такие получали свою долю весьма спорной известности и влияли на отношение к Искрам в целом...
Иоланда машинально вслушивалась в слова близняшек, отмечая детали. "Старшая гарнизона Жанетт" - значит, девочка из кадровых воительниц, ибо эта самая Жанетт, если ей не изменяла память, со своим подразделением стояла в Вересковой Лощине. Эту деревушку Иола посещала лет семь назад, прослышав, что там живет одна из носительниц аутентичного бреннского языка - доимперского наречия Мидгаллии, превратившегося со временем в тайную речь друидов. Увы, ее путешествие оказалось погоней за призраками, так что, убедившись в этом, она попросилась заночевать в расположении местного гарнизона (трактиром для путешествующих по служебным делам, вроде тех, что существовали в Выперках и Старой Болотине, эта деревушка за малыми размерами так и не обзавелась). Быть может, Иола даже видела мельком эту девочку, хотя сомнительно - очень уж молоденькой она выглядит, два-три года на службе, не больше. Эти детали, впрочем, явно не имели критического значения на фоне всего сказанного про видение и "маму Аэлис". Искры, стало быть. Вторая близняшка, бардесса со знаком Коллежа на одежде, очевидно, тоже была свято убеждена в своем божественном происхождении. Хм, бардесса? И тут невидимые шестеренки в голове Иолы, гоняющей параллельно диалогу здесь и сейчас совсем другую мысль, словно щелкнули, встав в нужное положение. Она вспомнила.
Одержимость дэвами является зачастую порождением отчаяния и страданий. Женщина, насилуемая взводом озверевших наемников до смерти, кричит от боли и бессилия, богохульствуя - и открывает свою душу безумной сущности, что уничтожает разом всех обидчиков. Другая, обвиненная в ведовстве, сгорает заживо на костре, и призывает порождения Хаоса в свое тело, выжигая вместе с собой пару городских кварталов. Подобные случаи, впрочем, исчезающе редки, обычно одержимость принимает формы относительно скрытые, однако отчаяние все равно является ее основной первопричиной. Отчаявшиеся же женщины часто бежали в направлении Купола, где униженным и обиженным всегда предоставлялся приют и убежище. И это превращалось в проблему, если с обидами и унижением беженки несли в себе зародыш одержимости. Скверные и кровавые случаи с участием одержимых привели в то время к созданию при Храме Рамоны специального отряда, занимающегося проверкой всех новых Сестер - и отряд этот спас в свое время немало жизней. Однако в какой-то момент эта угроза сошла на нет. Новые одержимые попросту перестали появляться в окрестностях Купола. Почему именно в те годы - оставалось нерешенным вопросом уже лет восемьдесят. Однако сейчас, увидев знак Коллежа на одежде одной из близняшек, она вспомнила о версии, которую продвигали как раз там: дело в том, что исчезновение одержимых совпало по времени со становлением содружества Анаэрины и с появлением в Закуполье существенного количества бродячих бардесс. То есть некоторые из последовательниц Преславной Примы считали, что присутствие бардов вызывает у отродий Хаоса ужас, заставляя тех держаться подальше от места их пребывания - ссылались они при этом на старые бреннские легенды и туманные места из знаменитых Катренов - сборника стихов основательницы Коллежа, которые многие почитали как пророчества. Версия эта выглядела, мягко говоря, натянутой и неубедительной, но проблема была в том, что оба Храма так и не смогли выдать за эти годы внятного объяснения феномену исчезнувших одержимых, так что и этот момент в истории Купола оставался вопросом личной веры.
Тем временем Элисса, прокашлявшись, подала, наконец, голос - обращаясь, что неудивительно, к вошедшей и вмешавшейся жрице Рамоны:
- Послушай, ученая сестра... Иоланда, верно? Ты, я вижу, женщина бывалая, в божественном смыслишь всяко лучше нас, темных. Так что помоги уж рассудить, что да как, раз так вовремя зашла. Но попервой, прежде чем мерековать за это дело, глянь-ко на рану нашей болезной - очень уж она меня удивила... А ты, "тяжелораненая", повремени-ка бежать сломя голову: надо будет для Купола - мы тебя и на закорках куда положено снесем, а пока подбородок вверх задери и дай жрице себя осмотреть...
***
Самина удовлетворенно кивнула, хмуро усмехаясь.
- Я тоже надеюсь, что не понадобится. Лет десять я бы еще вас всех побесила... Однако, на тот случай, если меня разжалуют и отправят убирать дерьмо в конюшнях пожизненно - ты должна кое-что уяснить. Правила игры теперь, после этой бойни, круто меняются. То, что произошло сегодня - результат наших ошибок, нашей самоуверенной экспансии без оглядки на собственные силы. Не знаю, какие резоны были у культистов, но они сумели собрать такую силищу лишь по одной причине: потому что мы наглухо перекрыли Виа Ильдеци. Перекрыли дорогу, которая связывает Южную и Центральную Мидгаллию, тем самым заставив обратить на себя внимание... раньше времени. И заплатили за это жестокую цену. Теперь же - теперь нам придется искать контакты и компромиссы с косматыми. С теми из них, кто заинтересован в компромиссах и любит... да хотя бы золото, больше, чем ненавидит нас. Придется учиться говорить и торговать там, где раньше было достаточно умения быстро резать глотки. Не то чтобы от Командоры храмовых воительниц в этом деле много зависело, но, став большой начальницей, ты должна будешь научиться мыслить как истинная Старшая. Понимаешь?
|
|
-
Нэйт такой, я не знаю. Умильный? :?
-
В таком случае я оставлю ему сообщение. Это важно, но читать можно. Главное чтобы он прочёл. Очень обстоятельный и вдумчивый подход не мальчика, но мужа!
|
-
с таким настроем можно и несколько дней подряд на "войну с гоблинами" собираться Эт мы можем, любим, умеем, практикуем!
|
- Я не суеверный, - ответил Септу Грог, - если какие неприятности и случатся, то выпадут они, я думаю, на службу гоблинам. Нет, Кеннет, травок мне не надо, дело сделайте, потом уже травками займемся. Тетушка Сорша, я думаю, достанет все, что надо, она - травница уже покруче меня.
Томасу он ответил:
- За березами, там есть пройти прямо и немного направо, будет лощина такая. Подозреваю, что там они и окопались, черти. Любят всякие щели. Следы вели в ту сторону.
Когда отряд, вместо отправления на дело, начал планировать расползаться по деревне, Грог нахмурился.
- Детишки, вы это. Время не теряйте. Вам ведь еще придется два часа туда, два часа обратно. А я хочу до заката увидеть вас здесь.
Время было за пару часов до полудня, так что Грог, возможно, преувеличивал, но кто знает, сколько времени займет дорога.
...
Айлинн и Оуэн прибыли на небольшое тренировочное поле, которое Джозефина разбила рядом со своей фермой. Здесь, на потрепанных изрядно манекенах и деревянных "мечах" желающие получали уроки самозащиты. Рядком собралось несколько парней из батраков отца Септа с испуганными выражениями. Джозефина, женщина с загорелой кожей и темными, кудрявыми волосами, скрывающими заостренные уши, могла бы считаться красавицей из-за аккуратных, точеных черт лица, если бы не шрам, рассекавший её лицо от подбородка почти до левого глаза.
Она с размахом хлопнула деревянным мечом по заднице одного из парней, заставив того вскрикнуть.
- Ну что это такое! Это вы так собрались родную деревню защищать! Да вы, увальни косолапые, кувшин молока до дома не донесете. Я даже не знаю, что с вами делать, учить драться, или проще научить вас танцевать, надеть на вас медвежью шкуру и устроить ярмарку.
Полуэльфийка вытерла свободной рукой пот с лица.
- Ладно. Перерыв на полчаса. Идите, выпейте воды, умойте лицо. Потом начнем заново.
Увидев Оуэна и Айлинн, она подошла к забору.
- Оуэн, Аня. Вас же Грог старый хотел отправить черт знает куда по делам.
Услышав запрос, она хмыкнула, переводя взгляд с приемного сына на девушку.
- Ах рапиру тебе, девочка. А умеешь ли ты ей пользоваться? Не проткнешь ли себе что-нибудь?
После небольшой паузы, она кивнула.
- Ладно, будет тебе рапира.
Джозефина ушла в дом и вернулась через несколько минут, неся оружие в руках. Оуэн мог видеть, что это не самое редкое оружие в её коллекции, с довольно простой гардой, без вычурности и украшений.
Она протянула оружие эфесом вперед к Айлинн, но отдернула его, когда та потянулась за ним.
- Знаешь, почему я тебе даю это оружие, девочка? У меня есть лучше. Но эта, она пила кровь. Забрала жизни.
Женщина внимательно осмотрела лезвие.
- Такое оружие само знает, что делать. Но помни. Это не игрушка. Эта вещь убивает людей. Или гоблинов. Но чаще - людей. Взяв её в руки, может так случиться, что тебе придется делать вещи, о которых ты пожалеешь. Никогда не забывай об этом. Можешь не возвращать её, оставь себе. Ты уже большая девочка, тебе нужно что-то, чтобы позаботиться о себе. Оуэн тебе подскажет, как ухаживать за ней. Оуэн, на два слова.
Буквально оттянув его под руку на пяток шагов, Джозефина прошептала ему в ухо
- Я тебя всему научила, остолоп ты мой, что знала. Приглядывай за этой девчушкой. Если с ней чего случится, от того, что она решит, что с рапирой может лезть куда угодно - ты мне за это ответишь. Береги её как себя. Лучше себя. Понял?
Когда Оуэн отошел обратно к девушке, Джозефина продолжила:
- А гоблины, что гоблины. Грог вам уже все прожужжал, поди. Хитрые это твари. Мелкие, сами по себе не очень опасные, но хитрые. Опасайтесь ядов, ловушек, засад. Держите ухо востро, будьте все время начеку. Если выйдете на них в честном бою, скорее всего, они разбегутся, большего вам и не надо. Но до честного боя еще надо добраться. Ну все, идите, а то Грог сейчас сам за вами придет.
...
Септ и Нейт пришли к часовне Святого Алмана. Почему она так называлась, если честно, никто из них особо не знал. Какой-то был праведник, служивший матери Милосердной. Церковь назвали основатели Викена, и чем они конкретно руководствовались, не знал даже отец Громвелл, который сам был не из Викена.
Церковь была не очень большая, но, в отличие от большинства домов в деревне, сделана из солидного кирпича, покрытого сверху гладкой облицовкой. Основатели деревни не поскупились на её отделку. Местами, однако, облицовка отвалилась, обнажив красные кирпичи.
Войдя внутрь, Септ и Нейт увидели Лизу, служку, которая помогала отцу Неттлу следить за церковью. Вот и сейчас она подметала метлой пол под лавками. Отца Неттла не было на месте.
Когда её спросили о его местонахождении, она ответила:
- Прошу прощения, Нейт, но твой отец занят и просил его не беспокоить. Помните, месяц назад приезжал господин, который интересовался фресками и картинамиотца Громвелла?
Смутно оба что-то такое припоминали: редкое событие по меркам Викена. Приехал экипаж с неким солидно одетым человеком, который, однако, не тратя время на разговоры, сразу о чем-то отправился говорить приватно с отцом Неттлом, после чего быстро уехал, оставив за собой лишь пересуды.
Ничего подобного Нейт не слышал. Отец лишь сказал, что гость интересовался картинами, не более того.
- Этот господин хотел купить картины. Но отец Неттл отказался. Недавно, с последними купцами, он передал письмо о том, что хочет прислать художника, который перерисует картины. Сейчас этот художник прибыл, сразу после того, как вы отправились за поручением к мистеру Грогу. Сейчас они в кабинете у отца Неттла, обсуждают условия, на которых художник будет работать. И будет ли вообще. Отец Неттл скзал, что это очень деликатный разговор, поэтому просил его не беспокоить.
Она добавила голосом потише.
- Если все получится, церковь получит солидное пожертвование. Может быть, получится организовать ремонт. Но отец Неттл не хочет, чтобы художник как-то мешал службе, поэтому не согласится просто так.
С довольным видом от осознания обладания столь ценной информацией и её передачей другим, она продолжила мести пол.
Нейт и Септ смогли также изучить фрески и картины. В целом они напоминали первую часть сна: идиллические поля и луга, фигуры праведников, которых ведут ангелы к свету. Но во сне они выглядели будто искаженными сонной логикой: слишком сахарными и благостными, делая разрыв на контрасте совсем уж демоническим.
Фигура ангела с косой присутствовала на некоторых изображениях. Они уже вспоминали объяснения отца Громвелла про косу. На самом деле, самая большая картина в деревянной раме, возле алтаря, изображала именно этого ангела, но была не закончена. Отец Громвелл уехал по каким-то важным делам, оставив картины вместе с церковью на попечение отца Неттла, обещая вернуться и закончить работу. Тем не менее, за прошедший год никаких новостей от него не было
-
Но эта, она пила кровь. Забрала жизни. Вот вроде простое действие - передача оружия. А пробрало до глубины души.
-
Джозефина тоже зрит в корень
-
Все же, это пока лучший мастерпост. Отдельный респект за Джозефину))
|
Сны Оуэн видел часто и самого разного содержания. В основном - обычный быт, отраженный в каком-нибудь искаженном виде. Такое и запоминать не стоило. Реже случались сны с чем-то ярким и запоминающимся, вроде путешествий в неизвестных краях словно из книг Джозефины, тетушки Сорши или отца Громвелла. Или другими картинами, теми, что видятся после свиданий с девушками. Или яростными сражениями, - такое тоже бывало, особенно когда днем несколько часов с мечом в руке проводишь. Сегодняшнему же сну было словно неоткуда взяться, - слишком уж необычными были происходящие в нем события, и, пробудившись, Оуэн с минуту лежал, удерживая перед глазами огненную косу, перечеркнувшую разлом. К Милосердной Матери он относился... неоднозначно. С одной стороны, уж ему-то грешно было жаловаться на жизнь, - что Джозефина, что остальные взрослые по большей части относились к нему как к любому другому уроженцу Викена. Сверстники - те по-разному, но и здесь Оуэна, в целом, все устраивало. И все-равно становиться праведником и воздавать хвалу богине что-то не тянуло. Может быть, поэтому во сне он ощущал себя чуждым тому светлому, безмятежному и умилительно-пасторальному месту, в котором пребывал. А вот открывшийся разлом был, несмотря на всю внешнюю отвратительность, чем-то близок и знаком. Дотянувшись до ставни и впустив в комнату солнечный свет, Оуэн, как смог, набросал в тетради очертания разлома, богиню с косой и паучиху, после чего отправился умываться.
Приведя себя в порядок и наскоро перекусив, Оуэн было собрался прогуляться к лесу, но попался на глаза Джозефине, направившей его прямиком на встречу с Грогом. Подумав, юноша прицепил к поясу доставшийся в наследство клинок, с которым в последнее время старался не расставаться, захватил походный рюкзак и направился к назначенному месту.
Придя одним из последних, парень кому-то кивнул, кому-то - махнул рукой, а после превратился в слух, впитывая речь Грога. Команду тот подобрал достаточно сильную, но вот упоминание хобгоблинов и багбиров заставило напрячься. Тем временем Нэйт начал свой рассказ, и Оуэн по реакции понял, что сон его оказался вовсе не уникальным. Может, он вообще всей деревне приснился? Или только его сверстникам? Как бы там ни было, обсудить сновидения они еще успеют, а пока Грога заваливали ворохом вопросов, Оуэн мельком оценил, кто что с собой захватил из оружия, и поинтересовался: - Кому еще что-то от Джо нужно захватить? Я тоже пойду, проверю, чтобы годное было, - и, уже отойдя от Грога, поинтересовался у Анны: - Так значит, гоблинов рапирой ты только пугать собираешься?
|
Пробуждение в холодном поту не было чем-то необычным для Септа. Бывало и хуже. Несколько раз он просыпался от собственного крика, в каком-то застывшем промежутке между сном и бодрствованием, когда не понятно, что именно происходит, и от чего настолько страшно. Но в этот раз, лежа на мокрой, измятой простыне, и пытаясь заставить скрюченные пальцы заставить перестать стискивать ткань, он все помнил хорошо. Слишком хорошо - обычно сновидения оставались в забытьи, или стирались из памяти спустя минуты, если не секунды после того, как Септ приходил в себя.
В этот раз он пересчитал поперечные балки, удерживавшие крышу (так как семья была большой, мест даже в немаленьком доме Хербаста-старшего на всех не хватало, и Септу отвели каморку на чердаке), затем осмотрел зарисовки, которыми были заполнены стены, поднялся, потянулся… и все равно помнил все детали, да так четко, будто бы кто-то вырезал их у него перед глазами. Надежда, что спуск вниз и полная горсть свежей, колодезной и холодной воды поможет забыть также оказалась тщетной. И даже обжигающий холод, который заставил Септа заорать, когда он просто окатил себя из ведра, не помог разорвать связь между сном и памятью.
Похоже, этому образу суждено было остаться с молодым Хербастом надолго. Игнорируя удивленные взгляды родственников и прочих домочадцев, он гордо последовал обратно к себе, оставляя мокрые следы на полу и мелко дрожа (что мешало выглядеть так, как будто бы ничего выдающегося не произошло, и «вообще, не на что тут смотреть»). У лестницы, похоже проснувшийся еще раньше Люсьен стоял с каменным лицом, держа в руке полотенце.
Старшему брату (одному из семи!) Септ немного завидовал. В отличие от него самого, Люсьен был достаточно уважаемым человеком в деревне, и поговаривали, что несмотря на наследный характер передачи дел, свойственный для Виккена, столярная мастерская перейдет именно ему, а не шалопаю Горнаму. Учитывая фиаско, которое потерпел Септ со своими не-совсем-прямыми столами в свое время, это была маленькая, но очень индивидуальная шпилька судьбы. К тому же, хотя сам Септ лицом был не дурен, Люсьен был не дурен и всем остальным - осанка, мускулатура и хищная грация делали его весьма популярным среди девушек деревни.
- Обычное утро?
В тоне Люсьена кто-то чужой не увидел бы ничего, кроме абсолютной невозмутимости. Это была та интонация, которой спрашивают «неплохая погода сегодня?», а не встречают выбежавшего на улицу и зачем-то облившего себя водой брата со странностями.
- Совершенно ничего странного…
Септ протянул руку за полотенцем. Несколько секунд они стояли рядом, держась за кусок ткани, но в итоге первым сдался Септ, расхохотавшись. Люсьен, которому, судя по подрагиванию уголков глаза, тоже сдерживать себя давалось с трудом, присоединился.
- Давай, сушись, и бегом к столу. Каша остынет, и не как в прошлый раз.
В прошлый раз каша, которую всем наливали одновременно, почему-то была холодной у Септа. Добавка, правда, оказалась нормальной. Стуча босыми ногами по дереву, молодой священник взбежал вверх по лестнице, на ходу стягивая промокшую рубаху. Внутри, закрыв дверь, он переоделся. Хотя память о сне никуда не делась, Люсьен сделал то, что у самого Септа бы не удалось - заставил своего младшего брата переключить внимание.
Некоторые люди деревни считали, что Септ - это этакая паршивая овца Хербастов, от которой те бы с радостью избавились. Но на самом деле Септа любили, и сам Септ любил свою семью. Хотя бы за то, что большая часть ее принимала его таким, какой он есть - они имели куда больше опыта с его «странностями», и потому понимали, что они относительно безвредны.
Завтрак, помывка посуды и последующий поход по поручению матриарха Хербастов за покупками не только поднял настроение Сепу, но и не дал ему вернуться к мыслям о странном сне. А, когда Морнис, пробегая мимо к таверне, где он подрабатывал, набираясь опыта (с тайным, как знал Септ и еще полдеревни, желанием составить однажды конкуренцию Редмейну), сообщил, что Грог хочет видеть его по какому-то важному делу, так и вовсе все мысли вылетели из головы. Потому что важными делами Грог регулярные походы за добычей в лес не называл, на памяти Септа, никогда.
Вот оно, мгновение, которое Септ всегда ждал, его шаг в страну возможностей и приключений!
Ну, не всегда, но это дела не меняло. Сейчас он этого мгновения ждал. Поэтому он не просто побежал на место встречи, а забежал домой и, накидав в рюкзак всякой всячины, похвастался всем встречным, что у Грога для него есть особое задание, и только тогда уже, в полной готовности, прибыл на назначенное место встречи.
Почти не опоздав даже. Поприветствовав всех и ответив на приветствия (кого-то он знал лучше, как тех же Неттлов, кого-то хуже вроде Молчуна, Оуэна или Кеннета, кого-то хотел узнать получше, но не решался, судя по залившей после приветствия Анной лицо краске), он замер в ожидании, готовясь услышать что-то невероятное - своей близостью, эпических историй, мифов и сказаний он и от Громвелла слышал немало, но это происходило с ним самим, здесь и сейчас, чем и было ценно.
Слушал он Грога разве что не подпрыгивая. Однако потом, когда охотник дал время на раздумья и вопросы, в сердце Септа начало закрадываться сомнение. Не то, чтобы он боялся приключения или гоблинов. Точнее, он боялся гоблинов, но только если бы встретился с ними один - драться он не умел, и те редкие драки, в которые он попадал до своего ученичества у Громвелла заканчивались всегда не в его пользу. Но та компания, которую охотник собрал, похоже, могла постоять за себя. Другое дело, не станет ли сам Септ этому отряду помехой?
Он начал подбирать слова, чтобы как-то объяснить это Грогу, не представив себя при этом трусом, но тут Нейт начал рассказывать свой сон. Точнее, его, Септа, сон. Со стороны могло показаться, что юного священника просто подменили - будто готовился читать молитвы на свадьбу, а пришлось говорить слова из писания на похоронах. И теорию Кеннета, что это все проделки самого Неттла, он не мог разделять - хотя бы потому что считал свою силу воли достаточно крепкой, чтобы заметить подобное вмешательство.
Да и, надо сказать, было в сновидении что-то такое, что Нейт измыслить способным не казался. И мысль эту озвучил брат Нейта - попутно признавшись, что ему тот же сон приснился. Правда, объяснение, которое придумал старший Неттл, Септа тоже не вполне устраивало. Знак Матушки о чем? Что такого сотворили жители Виккена, чтобы играть какую-то роль в событиях, которые имели достаточно апокалиптический характер - буквального вторжения ада в рай?
И почему тогда это видение было послано не всем, и даже не тем, кто был ближе к Матушке, чем собравшиеся? Чужая душа - потемки, но не своя…
Септ вздохнул. Реакция Грога была понятной, а его предсказание того, что скажет отец Неттл - вполне правдоподобным. И потому, вместо того, чтобы донимать охотника вопросами, он достал записную книжку из рюкзака и начал зарисовывать что-то, позволив остальным донимать охотника вопросами вместо него. И за это дело, разумеется, взялась Анна, задав, как показалось, все вопросы мира. Увы, в процессе ответа на эти вопросы Грог поставил его перед довольно сложным выбором, но после колебаний этот был выбран менее эгоистичный вариант.
И потому, когда от собравшихся отделилась экспедиция за рапирой, он все-таки обратился к Грогу.
- Мастер Грог, я не то чтобы трушу, хотя есть немного, но что если выйдет… ну, как обычно? Я не хочу подставить кого-то своими… странностями. Охота одно дело, но тут ставки побольше.
С одной стороны, он понимал, что охотник, наверное, выбирал людей не просто так, и все учел. Но то ли что-то в нем хотело, чтобы Грог его приободрил, заверив, что без него ничего не выйдет, то ли беспокойство за остальных просто требовало задать этот вопрос.
-
Ох, и описание сна, и ход мыслей Септа - все описано превосходно!
-
Так как мне просто физически невозможно описать всех НПС в деревне, очень нравится, когда игроки берут на себя вписывание лакун так, чтобы они вплетались в мое полотно, образуя некое общее, цитируя Джордана, так сказать, Плетение. Очень приятно потом смотреть на такой коллективный сторителлинг.
|
|
-
Жалко Кейю, конечно... Но, выбирая бой, я предполагала такой результат, хотя и надеялась на иное.
|
-
Speak, brother!
-
Ещё он чувствовал что его брат, как всегда, умеет создать проблемы на ровном месте. Ну что ему стоило прежде обсудить все спокойно и между собой, а не при Диком Гроге? Вот прямо в точку! А рассуждения умные, тут не поспоришь.
|
-
Дядь, дай чо пожрать-то. Нам идти черти знает куда, а мы не жрамши. Ну. Я не жрамши. Яблоко не в счет, этим растущий организм не прокормить. Ох уж этот молодой растущий организм!
|
|
Конец лета в Викене. Лучшая пора. Работа в знойную жару - уже позади. Промозглые ветра сырой осени, мороз и снега зимы - еще впереди. Скоро новый урожай, скоро праздник Яблочного Спаса, когда отец Неттл посвятит плоды во имя Матери Милосердной за её доброту и божественную помощь. Яблочные пироги и сидр до набитого как бочонок желудка, пляски у костра всю ночь напролет. Ускользающе короткая, но такая нужная благодать, время, ради которого стоит трудиться, стоит жить.
Но не все спокойно в этом раю. Иначе на окраине деревни вас не собрал бы главный деревенский охотник, Дикий Грог.
Мужчина уже подходящего к концу среднего возраста, с каштановыми волосами с седыми нитками, собранными в хвост волосами и густой, но подстриженной по краям бородкой, курил трубку, опершись плечом на ограду. Рядом с ним сидела одна из его гончих, целиком черная, значит, Белла.
- Аха, юнцы! Я вас уже заждался. Ну что там у нас, - он затянулся из трубки, - хотели вы у меня приключения? Ну что, получите.
Вы слышали уже несколько дней, что за пределами деревни были какие-то проблемы, какие-то возможные неприятности, но совет деревни пока держал язык на замке, не рассказывая подробностей даже своим родным и близким.
- Итак. Приключение. Все как в книжках, которые вы таскали у отца Громвелла, храни его Матушка Милосердная. В лесу к западу от нашей деревни, через ручей, завелись гоблины. Сначала сам не верил, но нашел помет и мусор от этих паршивцев. Запах ни с чем не спутаешь. Сами по себе они не то, что опасны, но очень паскудные твари. Судя по следам, их не больше десятка. На деревню в открытую они не полезут. Но могут напасть на кого-то одинокого на окраине или в лесу. На ребятишек. Утащить что-нибудь. Мистер Хербаст жаловался, что кто-то у него тягает яблоки опять, но у меня чувство, что это какие-то наши местные гоблины. Нивуни или кто-то еще.
Он просверлил Кеннета взглядом.
- Короче, соседи нам такие не нужны, совсем нет. И я бы пошел и сам бы с ними разобрался. Но...
Его до этого вполне жизнерадостное лицо посерьезнело.
- Есть у нас еще кое-какие.... проблемы. Хардинг, рыбак, приперся, заявляя что кого-то видел на берегу. Сам он алкаш страшный, поэтому я не поверил, но жена его утверждала, что он прямо чуть ли не обделавшись пришел. Посмотрел я и..., - он поскреб бороду, - есть там какие-то мутные следы. И что мне не нравится, явно по размеру не гоблинские. Слухи в последнее время ходят нехорошие. Общался я на днях с охотниками из Фен Диттона, - одна из соседних деревень от Викена. Вторая по близости. Лонг Стэнтон ближе, но народ там еще более замкнутый, и с чужаками почти не общается, - говорят, видали они каких-то чуть ли не великанов в лесу. Ерунда, конечно, какие у нас великаны. Но ребята они нормальные, не совсем пьянчуги. Я слышал, что гоблота иногда служит тварям покрупнее. Какие-нибудь хобгоблины, багбиры, прочие уроды. Так что я боюсь, что весь этот гоблинский табор может быть отвлекающим маневром. Пойду его искать, а в это время кто-то нападет на деревню. Мы посовещались советом и решили: с гоблинами пойдете разбираться вы. Рябята вы уже взрослые, все способные по-своему. Не надо их там всех вырезать и уши приносить. Просто шуганите их, прибейте пару. Они трусливые, сами убегут. Боятся собак. Можете взять с собой Беллу - он указал на гончую, - одну собаку я вам дам. Только тогда извольте её вернуть целой. Если нужны какие-то вещи или оружие, могу подкинуть, но в меру.
Охотник затянулся и окинул взглядом деревню.
- А мы с Джо, отцом Неттлом, десятком батраков мистера Хербаста и прочими способными людьми пока будем наготове. Проучим, если это чей-то трюк. Ну а если нет, вернетесь нам героями, будете кормиться в "Смеющейся Свинье" забесплатно месяц. Только - берегите себя. Если что пойдет не так - лучше возвращайтесь в деревню, никакого геройства. Приключенцы не всегда герои. Герои всегда помирают в конце концов, на то они и герои. А приключенцы иногда уходят на покой.
В его глазах промелькнуло слегка мечтательное выражение.
- Ну что, задача ясна? Нужно что-нибудь?
-
Да уж, с такими снами никакое "доброе утро!" не поможет) Зато начало дня хорошее!
-
Нужно что-нибудь? Мне нужен спирт.
-
Не понимаю, о каких яблоках речь. Какой-то поклёп.
-
+
-
Если знать, что из себя представляет Блайт, то сон становится куда более понятным и пророческим. Но мы не знаем, и в этом своя прелесть. Ну и да, трогательный milk run для персонажей первого уровня.
|
Кира не может сдержать неуместной, слишком уж широкой улыбки, когда Иоланда задерживается перед уходом, чтобы поделиться трогательным напутствием. Они ведь расстаются всего минут на десять, а жрица прощается с ней как тогда, в прошлом, когда Кира уходила одна на задания. Но в этот раз всё будет по-другому. Храмовница никогда не искала смерти, как бы это не выглядело со стороны для других. Просто, она уверена в своих силах. Сегодня был единственный раз, когда Кира хотела бы умереть. Умереть в бою рядом с Фиби. Всего несколько утомительно долгих часов назад воительница сказала бы по-другому: умереть вместо жены. Но, пройдя через болезненные страдания и осознав, что это только начало длинного пути без любимой, ей не хотелось больше желать такой участи своей дорогой Фиби. И всё же, Кира смогла если не оставить насовсем, то хотя бы далеко упрятать раздирающие её чувства. Будь возможность и не будь ответственности за другие дела, она бы кинулась порезать десяток-другой косматых, выпустить свою ненависть и скорбь. И это не было бы самоубийством, ведь храмовница знала, что выдержит, что победит. Но то, с чем они могут столкнуться, если написанное в письме правда, пугало храбрую воительницу. Аэлис, возлюбленную Рамоны, ранили не простые смертные. И каким бы жгучим не было желание отомстить за богинь, Кира понимала, что предстоящая битва не будет обычной. В этот раз воительнице придётся довериться Ио по-настоящему, позволить ей быть рядом и принять её помощь. Откинуть страх и сомнения потерять близкого человека. Просто… просто она этого не допустит.
Слушая Командору, воительница кисло улыбалась. Да, Самина говорила правильные вещи, с которыми Кира была согласна. Досрочное посвящение было хорошей идеей, а в сложившихся обстоятельствах взять в резерв пенсионерок – необходимая мера. Но командовать ими храмовнице не хотелось, потому что ну что она, в самом деле, сможет с ними сделать? Это Фиби была прирождённым лидером, способной объединять разных сестёр и каждой находить то занятие, в котором раскрывались лучшие качества каждой женщины. Да и с такими вводными данными восстановить разведывательно-наступательный отряд вряд ли получится, а ничего другого Кира и не умела. А потом стало ясно, куда клонит Командора. Даже намёк на улыбку исчез с лица храмовницы, когда Самина всерьёз решила порассуждать вслух о том, что Кира может стать новой Командорой.
— Гхм, – рамонитка сдержала первое импульсивное желание отказать Самине, ответить о несостоятельности её идеи. Как минимум, она бы проявила неуважение к Командоре, к её решениям. Но была ещё одна причина. Кира уже сделала выбор в пользу Купола, в пользу жизни.
— Спасибо. Это большая ответственность, – храмовница поблагодарила Командору за проявленное доверие, — Я… Я надеюсь, что в ближайшее время Храму не понадобится новая Командора. И я не уверена, что сейчас готова к такому тяжёлому бремени. Но я не оставлю ни Храм, ни Купол. Я буду делать то, что должно.
|
|
|
|
-
Ох уж эта игра эвфемизмами! Главное - быть на одной волне, и тогда варпа с два кто поймет! А Альвий понимает, и не только в этой игре, но и в ситуации в целом.
|
Пробовать глубину реки обеими ногами было чертовски глупой затеей, но пустые нарекания еще никого не перенесли по ту сторону стен тюрьмы. Что толку теперь винить себя за неосторожность, опрометчивость и чрезмерную горячность? Хотя… Иногда Джо таки пытался заякорить себе на подкорке мысль о том, что впредь нужно быть более терпеливым. Думать, складывать, не гадать, а предусматривать. Черт, это старость, м? Джо усмехнулся, к слову сказать, улыбка теперь довольно часто появлялась на скупом лице бандита. Пусть и не такая открытая, как у нормальных людей, потому как походила эта улыбка на какой-то кривой шрам. Можно было сказать, что кто-то просто вскрыл ножом лицо Джонсона, как вскрывают консервную банку. Криво, сбоку, та похер. Но! Да, Джозеф улыбался, а не скалился и по большому счету ему было плевать как это выглядело ну и все такое. Он просто не так грузился как раньше.
Мужчина, опершись спиной о щербатый отвес тюремной стены, ощутил знакомую прохладу. Она плавно, даже нежно прошла от лопаток до крестца и обняла за пояс. Однако то жаркое лето, три года тому назад, он почему-то сразу вспомнил и представил воочию, будто и не было позади него толстой кладки.
Вопрос. Еще. Снова вопрос. Духота, зал и эти сраные парики и пот, струящийся из-под них. “Вы убили Шелдона Пёрселла?”... Нет, он тогда спросил: “Вы убили Шелдона Пёрселла из этого револьвера?”. Ага, точно, так и спросили. Ему на миг показалось настолько лицемерным все это заседание, что он едва не блевонул! Так просто все было в этой фразе, мол, самое-то главное, из этого ствола стреляли или нет? А что убили человека – ну дык бывает, верно? Черт. Потом вроде спрашивали, сколько всего убил – тоже такое, вот если меньше дюжины, то вроде и не плохой парень, а если больше – ну падаль редкостная! Не-а, ребята, первый кровник навсегда вас меняет, бывает, что кто-то эти изменения принять не может и вовсе. Мысли, тревоги и раскаяния разрывают сознание и терзают бедолагу так усердно, как голодный пес грызет оброненный в пыль мосол. Другие же – наоборот, просто принимают это мироощущение как утреннее озеро принимает в себя человека, захотевшего окунуться еще когда дымка стелется у самой поверхности глади водной. Медленно ли быстро, с брызгами или плавно, словно нож в масло, но озеро поглощает тело, и войти можно лишь единожды, словно навсегда изменившись…
Джо фыркнул и снова улыбнулся. Воспоминания иногда казались ему забавными. Самым не забавным, что ему пришлось узнать, так это то, что семь лет это охренеть как долго. Что же такое тюрьма? Многие сразу почувствуют на конце языка такие слова как “взаперти”, “решетка”, “несвобода”, да-да, все верно… Но если глубже, если глянуть глазами Джо, того кто там побывал, то можно с уверенностью сказать: тюрьма это самая гнусная иллюзия, какая только есть в мире, тюрьма – сосредоточение амбивалентности. Пройдут сотни лет, и если она останется, то никак не изменится, в этом Джо был уверен на все сто. Но чтобы понять что же в ней такого парадоксального, следует пройти через три пункта, которые врезались в сознание Джонсона. Во-первых, тюрьма это режим. Ну вот ты – Джо, обычный человек, оказываешься в полной власти других людей. Есть, спасть, ходить, говорить – все четко по регламенту, который утвердили и при этом так сильно насрав на твое мнение, насколько это возможно. Плевать, ты должен делать так, иначе получай, мразь!
Во-вторых, тюрьма это такое место, где ты – и это наверное самое странное ощущение, что испытал Джо – не остаёшься наедине. Спать - вдвоем, отдыхать под присмотром, работать толпой, всегда есть кто-то, который пусть и не смотрит на тебя, но ты его явно ощущаешь рядом. Остаться по настоящему одному – роскошь, и да, Джо конечно слыхал о том, что бывало люди сидели в одиночке и сума сходили от одиночества, но эт тоже перебор. До хруста зубы ломая друг о друга, Джозеф порой вспоминал бескрайнюю степь и солнце в зените, а вокруг… только орел и ветер под его крыльями или с тоской вспоминал ночь, её луну, костер тихо потрескивающий, койота, что глотку надрывает вдали.
Ну и конечно, в-третьих, тюрьма это неприятное место потому, что это бухта разбитых судеб. Сколько людей тут потеряли свои жизни? Кто-то, быть может, попал сюда еще младшим чем Джо, кто-то гораздо старшим, но каждый кирпич этих стен был пропитан их ощущением безвозвратно потерянных дней. Лет. Их забрали у них, выхватили как ловкий стрелок выхватывает револьвер, фьють – нет пары месяцев, фьють – уже пары лет. И все, тут не скажешь “я все понял, я больше не буду”, о нет, дружок. Тут у тебя забирают одно из самых ценных – время. Его забирают и при тебе же просто выкидывают. Это наверное похоже на то, как у путешественника отбирают флягу с драгоценной водой и просто на его же глазах выливают, тупо в песок. Их не вернуть никогда, вообще, понимаешь?
Поначалу Джо пребывал в таком… ощущении ожидания. Ну вот его привезли, его камера, так, окей. Столовая, раз в неделю купаться, работать – ага, но это все, как бы так, ну пока что, понимаешь, на первое время, да? Месяц прошел, ты вроде привык, обтерся, завел пару знакомых, огрёб пару раз от охранников, но так, не сильно, жаловаться не на что пока, но все равно, все как в день приезда. В гостях, все еще не веришь до конца, все как будто не с тобой. Сидишь с краю кровати, потому что оно же не твое, а на самом-то деле твое-твое, только ты еще не знаешь об этом, вернее не веришь. Вроде не на долго. Сильно было когда прошел год. Неожиданно хлестко. Все еще “на чемоданах”, а потом бац – год прошёл, тю-тю. Да как так, мать его, что, правда? Целый год? ГОД? Сука, да я же только вчера приехал, ну как же так? О да, многие сейчас начнут елозить мол, да херня все это, время наоборот тянется медленно и будут отчасти правы. Вот тут то и открывается вся жуть этой заколдованной страны – тюряги: здесь все белое и черное одновременно. Все, от начала и до конца. Слова – ложь, говорят что друг, а потом пыряют в почку украдкой, в углу темном, потому как продали за “пуд соли”. Поступки – обман, потому что каждый миг ты делаешь вид, маску: ты никогда не должен быть собой, иначе пропал – тебя сожрут как креветку без чешуи, засунут свои грязные ручонки тебе в душу. Вывернут, изгадят и наплюют, всем насрать что тебе больно, тут каждый сам за себя, тут нет приятных джентльменов, увольте-с. Да все, все тут противоречиво, это самый жуткий обман, что, мол, тюрьма это сидеть, нет уж. Время течет медленно, как сопля из носа того выпивохи в углу бара. Он, чтобы не упасть, только и смог что упереться рожей в край стола, так что на щеке завтра будет виднеться багровый рубец от бороды до лба. Медленно текут деньки, ох как медленно, как представить только… Семь. Лет. А кому и больше, десять, пятнадцать, просто жуть, двадцать, да, но потом представляешь, что все ЭТО твоя жизнь. Она проходит только тут, с утра и до вечера, каждый день. И начнут они мелькать, да так быстро, что уши закладывает. Оглянешься – десяток уж пробежал, а ты вроде как только вчера въехал, только спальное получил и с соседом познакомился… Только на краешек кровати присел посидеть, так, на время. Отдельными пятнами на фоне всего это кошмара были те дни, тьфу, часы, когда приезжала Мари. Ну или письма, тоже супер, на все сто, ага. Но и тут, сука, та же срань – Джо выходил и, видя мать, словно попадал в другой мир, в мир где все хорошо. Можно было для красного словца сказать, что он забывал обо всем на свете, о тюрьме, и эти часы пролетали как один миг. Не, чет сдвинулось в мозгу Джо наверное, потому что в эти моменты он не забывал ни на миг, где он находится. В эти моменты особенно больно и горько было буквально физически ощущать как текут сквозь пальцы, как песок, минуты до того, как ты вернёшься в клетку. Обратно. Джо был, конечно, благодарён ей, что не забыла. Это да, не она была виновата во всем этом, так что к ней вопросов ноль в итоге, только благодарность. В итоге, когда Итан увидел рожу Джо, то его можно было легко описать как мужчину, вынужденного разменять третий десяток лет в самом ненавистном месте в мире. Исхудавшего крепко, на тюремных харчах не поправишься, да и работа не курорт. Слова выбраться, выйти, побег… о чёрт. На миг у него аж голова закружилась и в глазах поплыло все. Твою ж мать, с трудом “придавливая” эмоции, он тогда внимательно посмотрел на давнего товарища. Джозефу еще почудилось, что он почувствовал ветер на своем лице, но это лишь этот придурок Итан расхохотался ему в лицо. Джо дернул рукой, отгоняя наваждение и без промедления дал согласие на “операцию”.
Да – буду должен. Да – англичанин так себе кредитор. Но свобода того стоит, уж поверьте. И это не было решением с бухты-барахты, много бессонных ночей Джо провел пялясь в потолок и раздумывая, взвешивая, данное согласие. Особенно мыслей прибавилось, когда Билли Ягер вывалил свою порцию новостей с оружием и побегом… Да что ж они, сговорились что-ли? Хороший этот парень, Ягер, да… Но как бы ни хотел Джозеф уйти от пути, где он должник чокнутого англичанина, ему не удавалось “стать на путь” товарища немца, с которым они совершат побег… Нет, это глупый риск, примерно такого же сорта, как тот, в который он ввязался с Гарри. Быть “хорошим” парнем, не сдавать парня и верить что они револьвером и шилом проложат дорогу к свободе, казалось полной чушью. И это, еще не говоря о том, что сев на лошадь по ту сторону стен, ты как бы на свободе, да, все супер, но ты по-прежнему прямо возле того места, где тебя подстрелят как сурка за пять секунд. Бежать, чтобы сдохнуть, прям мечта. Но сдать парня придется, хреново конечно, подло, ага, но знаете, что хуже? Пойти на поводу у жалости и сесть задницей на кактус, выкинуть еще четыре года жизни или сдохнуть у ворот этого сраного “Застенка”. Вот что.
Другой вопрос: что с Гарри? Сантиментов Джо не испытывал, вот поверьте. Ох, батюшки, залезу в задницу с долгами лишь бы вытащить старину Гарри, я ведь виноват в том, что он сел на дольше и пошел паровозом. П-ха! Джо снова улыбнулся, потом даже засмеялся. Что б его, но во главе были совсем другие мысли. Во-первых, если удастся вытащить этого оболтуса, то он станет должником Джо. Конечно, можно было сказать, что Джозеф лишь возвращает должок, ведь это он его сдал тогда, но так думать не хотелось, то было тогда, а свобода вот она, сейчас. Во-вторых, тогда Гарри не “спргынул”, сказал “да” и все – мужик, такого иметь за спиной огромная роскошь сейчас. Ну и в конце концов, работать в паре всегда легче, так что долг отдавать будет проще. Получалось Три Плюса против Одного Жирного, мать его, Минуса. Джо хотел на свободу. Больше всего на свете.
-
Джо усмехнулся, к слову сказать, улыбка теперь довольно часто появлялась на скупом лице бандита. Пусть и не такая открытая, как у нормальных людей, потому как походила эта улыбка на какой-то кривой шрам. Можно было сказать, что кто-то просто вскрыл ножом лицо Джонсона, как вскрывают консервную банку. Криво, сбоку, та похер Пробирающее сравнение! Да и весь пост страшный таким подспудным, нутряным страхом от осознания, каково там быть.
-
Блин, Физ!... неимоверно круто!!! Я последнее время крутые посты разбираю на цитаты, чтобы игрокам было видно, что мне понравилось. Но тут... тут я даже не знаю, что выделить, потому что что ни абзац – то какая-то сильная мысль или "красивое" место.
Триумфально вернулся в модуль!!!
-
С блестящим возвращением! Рад видеть, что ты в порядке. Надеюсь, всё и правда не так плохо. Пост же - интересен, рассуждения о течении времени и природе тюрьмы сильно описаны. Изменения в персонаже тоже чувствуются, что не может не интриговать) что же дальше?
-
Сильно! И здорово раскрывается внутренний мир персонажа, его трансформация и рождение чего-то нового. Очень интересно!
-
С возвращением!
Так вышло, что читаю я этот пост в больничке. И как раз сегодня, выполняя команды медперсонала мне думалось, что больница в целом чем-то похожа на тюрьму: живи по графику, делай, что скажут, сделаешь что не так - и наругать могут. И тоже пришли эти мысли про время, утекающее сквозь пальцы. Ужасное ощущение. Ну я понимаю, что сравнение в целом не корректно потому что я-то тут с определённой целью и всего на пару дней, но в общем плюсик за синхронность мыслей и отыгрыш тягучей безнадёги.
|
|
|
Разрешено идти, отчего жрица даже... будто бы чувствует некое облегчение. Дело не в том, что ей было трудно общаться с более старшими по званию, но к полевым условиям нужно было ещё привыкнуть. Это, в конце концов, было далеко позади для Иолы: ночлеги в палатках, переписывание бумажек на коленке, да даже драки при необходимости — об этом женщина уж давно забыла! А одна мысль, что ей удасться поработать с переводами, даст ей возможность сделать глоток чего-то привычного. Вернёт, так сказать, в колею. Пожалуй, учитывая, что происходит вокруг них... это звучало действительно неплохо. Иоланда не тратит лишних секунд, разве только задерживается около Киры на долю мгновения, осторожно перекладывая руку на её предплечье: — Будь осторожна, ладно? — поджимая губы, Иола смотрит на неё пронзительным взглядом голубых глаз, чуть задирая подбородок выше из-за разницы в росте, но тут же смягчается в лице, опуская ладошку. Конечно она волновалась. Какая разница, сколько лет прошло? Разве это имело когда-то значение? Сердце Иоланды всегда пропускало лишний удар, когда жрица слышала имя Киры параллельно какому-либо из «опасных», по её мнению, дел. Сейчас так вообще всё было слишком непостоянным. Она коротко прощается с Командорой, желая им обеим сил Рамоны, и торопиться покинуть полянку, отправляясь назад. По пути она морщит нос: как будто бы она пропустила что-то важное, пока вчитывалась в бумаги, но надолго эту мысль в голове не оставляет, сосредотачиваясь на своих размышлениях, крепко сжимая в руках пергамент. Ах как бы ей хотелось сейчас совсем на секунду оказаться среди запыленных книжных стеллажей, старых фолиантов, а то и собственных записей, может быть ей что и удалось вспомнить? Язык — это одно, но содержимое письма до сих пор не давало ей покоя...
Повезло: сесть есть куда, однако торопливость свою она преуменьшает, начиная двигаться более плавно, стараясь не задевать ничего на своём пути. Она оглядывает людей внутри: и «пациентов», и тех, кто помогает последним встать на ноги, — Элисса была здесь и Иола взглянула на неё мягче — осторожно кивая головой каждому, кто встречается с ней глазами. Иоланда толком не спрашивает разрешения, но при этом дёргает бровью в удивлении: судя по тому, что раненых начали приносить уже сюда, значит, места в основном лагере уже и нет. Плохо дело. От одной мысли, сколько павших окажется после пересчёта, сдавливает сердце, отчего ей приходится мотнуть головой из стороны в сторону. Не сейчас. Подумает об этом кошмаре перед сном, если у неё, конечно, вообще получится поспать в ближайшем будущем. — Я займу часть... — всё же решает убедиться в том, что никому не помешает, она обращается к Элиссе вновь, а затем замолкает, широко раскрывая глаза. Сначала она не обратила внимание толком на происходящее на койке: слёзы девочки, впивающуюся в плечи второй, едва разборчивый лепет, но затем... Встретила Аэлис? «Мама всё рассказала»? О чём она говорит и что за весть, которая, судя по всему, едва ли выглядит счастливой учитывая серьёзные интонации девушки на койке, что не может просчитать правильное количество пальцев? — Командора собирается отправиться обратно на поле... прошедшей битвы, но вскоре вернётся, — она хмурит брови прежде, чем замолкает, неуверенная в том, что вообще имела право выпалить планы вышестоящего «начальства» так легко и первым встречным, однако рот открылся сам по себе раньше, чем она Иола успевает подумать. Жрица так и застывает не усевшись на стул, пусть и успевая положить полураскрытое письмо на столешницу. Её лицо становится более строгим: так действительно не шутят. — Что ты имеешь ввиду под «я встретила Аэлис»? — Иола делает паузу, — Аэлис здесь уже нет, как и Рамоны. Когда ты её встретила? — Иола вновь сжимает губы, морщась, как будто от неприятного укола в подреберья. Учитывая, что Иоланда прибыла позже, высказывать такое в стопроцентном мнении она не могла: в самом деле, не видела же, как богиню отправились спасать под Купол, но слухов успела набраться достаточно, чтобы поверить сёстрам. А эта девочка утверждает обратное?
-
А одна мысль, что ей удасться поработать с переводами, даст ей возможность сделать глоток чего-то привычного. Вернёт, так сказать, в колею. Действительно, ничего так не успокаивает, как привычное и знакомое дело. Ио действительно оказалась в крайне непривычной для себя ситуации - да еще и неожиданная встреча с давней любовью!
|
-
Наверное, Ревдис, ослабевшая от кровопотери, вновь предложит в жертву себя Ты знала! Я действительно рассматривала такую мысль)))
|
Самина кивает, выслушав соображения Иолы:
- Думаешь, эти твари заварили кашу, которой и сами могут подавиться? Что ж, будем иметь в виду. Так, ладно. Ты будешь мне непременно нужна, когда сюда притащат наши трофеи, а пока... минут десять у тебя есть, можешь и в самом деле заняться переписыванием... - Кира почувствовала, что Самина вполне охотно отпускала жрицу обратно в госпиталь, а это могло означать лишь одной - предстоит еще один разговор наедине.
И в самом деле, дождавшись, пока Иоланда их покинет, Командора обратилась к своей храмовнице:
- Я думаю над тем, как сейчас быстро и неотложно закрыть наши потери. Можно устроить досрочное посвящение двум старшим потокам послушниц - всем, кто старше четырнадцати. Это, получается, девять новых храмовниц. Если вернуть с пенсии тех, кто еще способен доспех нацепить и добежать до врага... Где-то пара дюжин мечей у нас будет. И этими яслями-богадельней я думаю поставить командовать тебя, Кира.
Устало прикрыв глаза, она продолжила:
- Только Рамона знает, что со мной будет, когда все вскроется. Но, думается мне, ничего страшного. Все страшное уже случилось, и каждая из нас, тех, кто выжили - теперь на вес золота. Какой уж там трибунал Совета Старших... Однако, может статься, Храму понадобится новая Командора. И других вариантов, помимо тебя, я не вижу. Так что, пока я при власти и силе, хочу понять, насколько ты готова к этому бремени. Потому что тебе придется забыть о мечтах вдоволь хлебать кровь косматых. Легко жить и умирать, отвечая лишь за собственную жопу, Кира, но о такой жизни теперь даже и не думай. Думать тебе придется о другом: как восстановить ударную силу Храма, имея под рукой... да ты сама уже поняла, кого.
***
Хоть Иоланда и в самом деле могла работать с бумагами в полевых условиях, все-таки большая столешница, на которой умещаются оба локтя, и приличное седалище под задницу являлись для нее существенным условием нормальной умственной деятельности - тем более с учетом возраста. У жрицы не было особых возможностей исследовать госпиталь за прошедшие часы, однако она подозревала, что небольшая палатка в центре как раз и являлась чем-то вроде походной канцелярии или штаба аэлиситок - а значит, именно там и можно поработать с документами. Однако какие-то разговоры были слышны уже и из-за этого полога - видимо, место оказалось также занято. Ну да ладно, вряд ли раненых Сестер станут размещать прямо на походном столике, так что место приткнуться и тихо поработать Ио себе все-таки найдет...
Сопли, слезы и слюни текут по лицу приходящей в себя Роситы, и обнимающая ее сестренка никак не помогает выровнять дыхание. Признаться, в какой-то момент юная воительница понимает, что буквально задыхается в объятих близняшки - и чувствует, как ту начинают оттаскивать от ее груди:
- Да успокойся ты, малахольная, придушишь же сестренку! - легкий шлепок по щеке. - Эгей, военная, глаза распахни! Живая уже, живая! Смотри на меня. Пальцев сколько?
Перед слезящимися глазами Ситы возникает искалеченная ладонь, и бедная солдатка вряд ли способна понять, три пальца ей суют под нос или все-таки шесть. Бьянка продолжает хлюпать носом. И в этот момент боковым зрением вернувшаяся к жизни дочь Аэлис ловит острый луч света - это откинула полог и всматривается в происходящее Иоланда. Столик со складным стулом, как она заметила сразу же, все-таки не заняты, раненую разместили на порядком искалеченном лежаке, непонятно зачем оказавшемся в этой походной канцелярии.
-
Так что, пока я при власти и силе, хочу понять, насколько ты готова к этому бремени. Тяжко будет!
-
Да уж, у девочек свои проблемы, маленькие и не очень, и одна глобальная. А если подумать, сколько после боя теперь проблем у Купола в целом - волосы на голове дыбом встают.
|
Лешат, Ингвар, Ревдис
Девчонка безжизненно болталась на руках у Ингвара, но кузнецу не досуг было проверять, дышит ли та. Согнувшись под тяжестью своей ноши и ее тела, он едва мог бежать. Если вскоре не найдется какая-нибудь берлога, где можно, наконец, отдохнуть, долго он не протянет.
Следопыт запомнил путь, который указывала им птица и направление, куда та направилась, да вот беда - именно оттуда и топал йотун. Земля вибрировала и содрогалась, почти сбивая с ног, деревья, которых чудовище не щадило, пробираясь за добычей, принялись ломаться и падать. Против такого ни одно оружие не подействует, только магия или другой такой же йотун. Да еще и ожоги принялись мучать Лешата, стоило девчонке потерять сознание. Теперь боль от них стала едва ли не сильнее, чем до ее появления - может, прихватил мороз, а может, близость опасности, напротив, разгорячила кровь.
Кровь и не думала останавливаться, руку стоило бы завязать, да куда там - разве было у Ревдис время рыться в пожитках и искать нужные травы? Бежать, бежать наугад в неприветливый лес. Искать знаки от богов и не находить. Думать о потерянном времени, о шагах, что могли бы приблизить их к вёльвам, а не отдалить. Бежать придется в ином направлении, делать огромный крюк, но к этим горестным мыслям добавились еще две: слишком обмякшее тело Кэйи, глаза ее, едва прикрытые веками и отсутствие Бьёрна.
Бьёрн
Когда перстень оказался на пальце, в кожу и мясо под ним что-то вгрызлось, причиняя боль, как от укуса кота. Камень тут же окрасился красным. Перстень стал мерцать и, наконец, стал гореть красным цветом, сжимая палец, подстраиваясь под его толщину.
Конечно, йотун побежит туда, где больше добычи. Что ему маленькая точка, которая, пригнувшись, удалялась от места хольмганга, теряясь под заснеженными ветками деревьев. Йотун топал с той стороны, куда улетела птица, на поляне Бьёрна тоже не ждали с бочонком эля, трое его бывших соратников с бывшей рабыней, один за другим бежали по новому маршруту, который следопыт, возможно, прокладывал наугад. Путь Бьёрна лежал в единственном направлении, где он не встретил бы всех вышеназванных. В том, где находилась крепость. Не худший выбор - вернуться обратно. Да еще с таким кольцом.
-
Сильный мастерпост от сильного мастера.
-
Практически параолимпийские игры - забег инвалидов, как он есть)
|
|
-
Приятно видеть, когда персонаж продолжает действовать в своей парадигме, и поступает так, как ему должно.
|
-
Правильно, есть время бегать и суетиться, а есть время посидеть и подумать головой. Ну и, конечно, мягкая ирония Альвия мне очень нравится!
|
Уильям смотрел на удаляющийся берег Франции. Доведётся ли когда-нибудь ещё побывать в Старом Свете? Или же он видит Европу в последний раз? Что он знал точно, так это то, что Париж его изменил. Для Уильяма образца 1861 тот человек, который сейчас стоял на палубе показался бы незнакомцем. Тот Уил понятия не имел, как чувствуют себя после пол бутылки рома или после травок, которые курили у Дардари, не знал, каково это самому зарабатывать себе на жизнь, он никогда не ходил в оперу и не просиживал дни в очередях в государственном учреждении, не тратил баснословные суммы в заведениях Куртия, не ходил зимой пешком через пол города потому что потратил последние деньги на театр, не умел стрелять из револьверов и, главное, никого не любил и никого не убивал.
Как же их выручил тогда Леру… Если бы не он, то неизвестно куда бы они с Альбертом из Сен-Дени отправились… И главное на чём? Уильям после случившегося впал в какой-то ступор и, если бы пролётки рядом не оказалось, наверно так и стоял бы там до сих пор. Да и куда им было ехать в таком виде? Перепачканным кровью, кофе и рвотой. Хороши бы они были, заявившись в какую-нибудь гостиницу: «Не найдётся ли у вас номера для джентльмена и его дамы?».
Прощаясь с Жаном на вокзале, Уилу хотелось не только пожать ему руку, но и обнять… В знак благодарности… Но это, наверно, слишком странно будет, да и что Альберт подумает? – Спасибо вам Жан, – в итоге просто сказал Уильям, пожимая ему руку, – за то, что поехали со мной и за то что не оставили в трудные дни… – Спасибо… – повторил он ещё раз и приложил руку к стеклу, когда поезд тронулся, унося их с Альбертом к морю.
***
Уил тайно надеялся, что в Гавре им попадётся корабль до Нассау и удастся повторить в обратном порядке их путь в Европу – посетить знакомые места, а быть может и снова поплавать вокруг островов. Но выбирать особенно не приходилось – до Мартиники, так до Мартиники. Оно и к лучшему, к чему эта глупая ностальгия?
В пути Уильям страдал от тесноты и скуки, Альберт от морской болезни. Уил как мог пытался облегчить его страдания, но что тут сделаешь? Даже по палубе из-за пронизывающего ветра не погуляешь. Впрочем, чем южнее продвигался корабль, тем становилось теплее. Впереди ждало вечное лето, ром и море свободного времени.
Впервые с начала проблем с театром Уил вздохнул с облегчением и снова почувствовал себя «человеком». Ну в смысле обеспеченным человеком, который может позволить себе всё что захочет, каким он и был всю сознательную жизнь, кроме последних нескольких месяцев во франции. Всё что захочет, за исключением билета до США… С этим было не так просто, но в остальном они могли снова снять приличное (почти роскошное) жильё, покупать дорогой алкоголь и… А больше тут толком и заняться нечем было.
Поняв, что уплыть из Гаваны быстро не получится, Уил был за то, чтобы тратить деньги более разумно – неизвестно, насколько они тут застряли, но Альберт настаивал, что если уж Уильяма волнуют финансы, то лучше озаботиться добычей денег, а не их сохранением. Звучало разумно... Уильям предложил попробовать работать в порту. – Серьёзно? – Спросил Альберт, приподняв бровь. – Ну а что? Нормальная честная работа.
Работать в порту поначалу было даже весело… Первые пол часа… Двигать ящики было слишком уж тяжелым и монотонным занятием, а когда Уил с Альбертом решили, что пора отдохнуть и перекурить, их окликнули, заявив, что когда корабль загрузят, тогда и покурят, иначе судно опоздает к отплытию. Пришлось вкалывать ещё пару часов без перерыва. Ко всему прочему, в тот день Уила чуть не придавило упавшими с верхнего яруса тюками и Альберт в прямом смысле слова спас его, удержав их падение на пару секунд, чтобы Уил успел убраться в сторону. – Ну что, всё ещё хочешь работать в порту? – Спросил Альберт, затягиваясь сигаретой, и давая прикурить Уильяму, когда им, наконец, разрешили сделать перерыв. Уил лишь ухмыльнулся и поджал губы, давая понять, что ноги их в порту больше не будет (ну разве что когда найдётся судно, готовое доставить их в Америку).
*** После того, что случилось во Франции Уил подумывал, что неплохо было бы изложить произошедшее в новой пьесе, а быть может романе… Но не писалось. Дело было то ли во вдохновении, то ли в совершенно не подходящем для интеллектуальной работы распорядке дня. Почти каждый день он просыпался с тяжелой головой, кое-как приводил себя в порядок, потом завтракали с Альбертом, завтрак плавно перетекал в обед… В первое время они ещё околачивались в порту и на пристани, пытаясь найти место на судне, но спустя месяц приходили туда всё реже. За обедом начинали пить Джин-Сауэр, чтобы освежиться, потом переходили к рому и становилось уже не до пьес и романов.
Альберт снова начал играть в карты. Хотя что значит «снова играть»? Он прекращал-то только пока их корабль был в пути и то, должно быть потому что колоды с собой не было. – Ты правда хочешь вернуться за карточный стол после того, что было в Сен-Дени? – Спросил его Уильям, когда Альберт собирался присоединиться к очередной партии. – Там вышло недоразумение. – Хорошенькое недоразумение, что тебе чуть палец не отрезали… Альберт лишь пожал плечами. – Ну тогда я тоже поиграю, пожалуй. – Сказал Уил
Зачем Уильям на самом деле пошёл с Альбертом? Уж точно не чтобы заработать лишних несколько долларов. И развлечение на вечер он какое-нибудь уж нашёл бы. Ему хотелось защитить Альберта. Если нельзя отгородить от карт, то хотя бы будет рядом если что-то пойдёт не так. Уил проверил револьверы, прежде чем идти – теперь он всегда носил с собой оба: Лефошо во внешнем кармане (он был даже рад, что знающие люди наверняка догадываются что скрыто под тканью) и неприметный Смит-Вессон во внутреннем (а вот о нём не полагалось знать никому, пока он не понадобится). Два – лучше, чем один, как показал опыт.
Что касалось игры, правила покера он в целом знал, но знать правила и уметь играть – две совершенно разные вещи. Разумеется, Уил первым же вышел из игры, проиграв стек, но даже не расстроился – другого он и не ждал. Уил пошёл играть с Альбертом и в следующий раз. Снова проиграл. – Если так пойдёт и дальше, мы обанкротимся, – в шутку сказал потом Альберт. – Ну тогда научи меня играть так чтобы не проигрывать, – ответил Уильям. – Хочешь научиться? Ну давай попробуем…
К удивлению Уильяма, Альберт рассказывал больше не про карты, а про людей. Как понять, что человек блефует? У кого и впрямь хорошая рука, но он пытается не задирать ставки, чтобы остальные не спасовали? Кто будет идти до конца даже с парой шестёрок, а кто сбросит чуть что? У Уильяма получалось играть всё лучше и лучше.
Играть с Альбертом на деньги было глупо, потому как у них был общий бюджет. Поэтому играли на... Много чего эээ... менее материальное: стопки водки, желания, одежду, что была на них надета... И это неизменно уводило их от игры к другим занятиям...
Больше, чем играть Уилу нравилось вертеть карты в руках, тасовать колоду и проделывать с ними всякие трюки. – Да из тебя так и шулер получится, если потренируешься. – Сказал как-то Альберт, глядя на карточный фокус, которому обучился Уильям по книге, купленной на блошином рынке. – От таких фокусов до передёргивания карт один шаг. Ну уж этим Уил точно заниматься не собирался.
Уил странно чувствовал себя за столом. Он так и не научился полностью увлекаться игрой, как это делают большинство тех, кто желает испытать удачу в картах. В первую очередь он был тут чтобы поддержать Альберта если тот попадёт в беду. Он всё время ожидал подвоха от остальных игроков. Будто кто-то из них в любой момент мог бросить карты и достать из-под стола револьвер. Уил и свой держал наготове, уговаривая себя, однако, что это всё глупости, конечно. Альберту не повезло тогда связаться не с теми ребятами, но это не повод подозревать всех остальных. Не все вокруг бандиты и мошенники. И всё же, Уил понял, что теперь не доверяет людям и это навсегда останется шрамом на его душе.
Не только у Уила было желание защитить Альберта. Обратное, кажется, тоже было справедливо. Он сбился со счёта, сколько раз Альберт вступался за него если что-то шло не так и сколько испанской ругани с английским акцентом местные услышали из-за этого в свой адрес. Уила это немного выводило из себя – он и сам может за себя постоять, если потребуется.
А уж что касается той истории с плантатором, которому Альберт и вовсе врезал… Уильяму тогда ХОТЕЛОСЬ, чтобы разговор принял более крутой оборот. Он представлял, как ответит что-то в духе: «Что вы сказали?», а тот: «Что слышала, красотка». Слово за слово и у Уила появится вполне легитимный повод пустить в ход оружие, чтобы защитить свою честь, не так ли? Ледяные искорки начали зарождаться в груди. Он представлял, как этот грубиян осядет на пол с аккуратной дырочкой промеж глаз.
Но Альберт не дал этой картине стать реальностью. Его удар по челюсти плантатора отрезвил Уильяма, будто и ему самому попало. Уил испугался собственных мыслей. Что же за человеком он стал?
Ещё один похожий эпизод произошёл в пивной. Уже не слишком трезвый Уил, упав на дощатый пол, поначалу даже не понял, что произошло. А когда понял… Это тогда на корабле в похожей ситуации он был готов договариваться, молчать и терпеть. Тогда он жил по принципам: «Ударили по левой щеке, подставь правую и больше не связывайся с этими придурками». Теперь… Теперь в кармане был заряженный револьвер, которым он неплохо умел пользоваться. Теперь он точно знал, что МОЖЕТ убить если возникнет такая необходимость и почему-то каждый раз, когда он подходил к этому «краю» он ХОТЕЛ чтобы такая необходимость возникла. Уил поднялся с пола. Оглядел себя и испачканную одежду. Отряхнул колени, хотя это мало помогло.
Альберт уже решил, что без его защиты Уильям не обойдётся… Конечно… Куда же без него. Целовать мостовую эти ребята явно не хотели. Рука Уила сама собой легла на гладкую рукоять револьвера. Типа с ножом обезвредить первым. Потом убрать того, что собрался драться стулом. Третий - напоследок.
Третий: И много он уже убил? Альберт: При мне – двоих. – Троих. – поправил Уил. Все затихли и уставились на него. Он смотрел на нормандцев тем самым взглядом, которому учила Сара - просто и прямо. Сейчас он понял, что этот взгляд может не только просить. Ещё им можно сказать что-то вроде: «Я не шучу. У тебя три секунды, чтобы убраться или я за себя не ручаюсь», и ни у кого не останется сомнений, что это правда.
Несколько минут спустя, отправляя в рот стопку анисовой водки, Уил думал, а согласился бы он на водку, если бы рядом не было Альберта, который хлопнул его по плечу, сказав: «Ну ладно… Будет… Пошли.»
Этот инцидент не стал причиной кровопролития, зато привёл к знакомству с капитаном Дюнуа.
«Не хотите немного заработать?», – сразу понятно было, что он не тюки в порту тягать предложит. Уилу этот вопрос показался подозрительным и всё же капитана выслушали. Деньги это хорошо, но ещё лучше то, что он предлагал замолвить слово перед другими судовладельцами, а это шанс наконец-то убраться из этого богом забытого места. Должно быть прежний Уил от должности телохранителя отказался бы – раз капитану понадобились люди, готовые прикрывать спину, то явно он собирался в Веракрусе не на пляже греться. Но новый Уил хотел себя испытать и не так сильно ценил свою жизнь. За Альберта он переживал больше… В общем, на предложение согласились и ударили по рукам.
– А мы ведь скоро уедем отсюда. Даже не верится. – Сказал Уил, когда они вернулись в свой номер и наполнили бокалы. – Верно, и это стоит отметить, – ответил Альберт.
Уил думал о том, что в Америке всего этого уже не будет. Не будет попоек, свободы и вседозволенности, безумных ночей с Альбертом... Нужно наслаждаться этим здесь и сейчас так, будто завтра не наступит.
Эту ночь Уил запомнил плохо. Откуда Альберт взял курицу и главное зачем? А вот он режет ананас тем самым ножом, которым ему чуть не откромсали палец. Пупок вместо стакана? Альберт, щекотно! Но и очень приятно тоже…
*** Как Уильям представлял себе работу телохранителя? Револьвер наготове. Любая тень готова убить твоего клиента. В вас постоянно целятся со всех сторон или, как минимум, угрожают ножами, которые тут висят на поясе каждого мужчины.
Реальность была даже разочаровывающей… Приличные места… Большую часть времени приходится околачиваться во дворах асиенд вне видимости нанимателя.
А ещё нельзя выпивать... Уил только сейчас осознал, что похоже у него проблемы с алкоголем. Раньше он считал, что пьёт просто потому что хочет, но сейчас, когда Дюнуа ввёл сухой закон, понял, что пил потому что не мог не пить (во время плавания, когда выпивки тоже почти не было, неприятные ощущения он списывал на морскую болезнь). Альберт, судя по всему, чувствовал себя примерно также. Пульке, которая вроде как дозволялась, не очень-то помогала. Слишком слабая и при её тошнотворном вкусе выпить сколько-нибудь приличное количество не выходило. Попробовав пару раз, Уил решил ограничиться водой и страдать.
Два дня прошло в томительном трезвом безделье, когда на третий день воображение Уильяма, наконец, немного приблизилось к реальности.
Выслушав предупреждение контрабандиста, они с Альбертам переглянулись. «Стоило ли вообще соглашаться на эту работу?» – промелькнуло в голове Уильяма. Но теперь-то что об этом думать.
Пришедших мексиканцев Уильям почему-то сразу начал рассматривать не как покупателей и переговорщиков, а как противников. Трое натрое значит? Дюнуа: Что-то на испанском. Мексиканцы: Возмущаются. Дюнуа: Возражает. Мексиканцы хватаются за ножи. Уильям выхватывает пистолет, стреляет в голову тому, что ближе к Дюнуа. Тот, что сидел с ними за столом вскакивает и выбивает револьвер из рук Уильяма. Альберт валит его с ног каким-то хитрым приёмом Савата. Уил достаёт Смит-Вессон из внутреннего кармана, стреляет и попадает прямо в глаз третьему мексиканцу, оставляя на его месте уродливое кровавое пятно. Через несколько секунд, до того, как кто-то успел разобраться что к чему, всё кончено.
Вот что промелькнуло у Уильяма в голове, но ничего из этого не произошло. Мексиканцы не схватились за ножи. Альберт разрядил обстановку меткой фразочкой, пусть она и осталась без ответа. Дюнуа договорился о чём собирался. Уильям сидел с натянутыми до предела нервами и револьвером наготове, готовый пустить его в ход если придётся. Ну и ещё немного боялся за Альберта…
В общем, встреча Дюнуа закончилась хорошо, чего нельзя сказать об их с Альбертом вечере.
Посиделки в кабаках не были для них с Альбертом диковинкой. И то, что в таких заведениях можно встретить девушек, не обременённых социальными нормами, тоже не новость. Мерседес крутилась вокруг них с того момента, как они вошли в заведение. Но Уил дал ей понять, что они здесь не за «этим» и она вроде бы отстала. Но вот стоило ему отойти на четверть часа…
Когда Уил увидел «цыганку» на коленях Альберта, ему захотелось схватить её за волосы и спустить с лестницы. Но он не сделал этого, а когда Альберт увидел и позвал его, развернулся на каблуках и вышел. Уил зашел по дороге в ещё какое-то заведение, Купил бутылку текилы, заперся у себя в номере и пил в одиночестве весь вечер прямо из горла.
Кажется Альберт стучал к нему и что-то говорил, но Уил не мог сказать наверняка. Быть может показалось.
Он то впадал в забытьё, похожее на сон, то приходил в себя и снова прикладывался к бутылке. Закончил пить только на следующий день и то в основном лишь потому, что текила закончилась.
Следующее утро вместе с дикой головной болью принесло и мысли об Альберте. Значит одного Уила (ну и Мэри в нагрузку) ему всё же недостаточно? Он когда-то говорил, что с женщинами всё иначе… Ему этого не хватает? А не слишком ли эгоистично со стороны Уильяма в таком случае обижаться и устраивать скандалы из-за того, что Альберту захотелось женского тепла?
На эти темы он размышлял пол дня, а потом решил помириться с кузеном. Чтож, если ему хочется и женщин – пусть. Альберт не его собственность… И они никогда не договаривались о том, что у Альберта (или у Уила) никого больше не будет. Стиснув зубы, Уил был готов с смириться с Мерседес, если это так важно для Альберта.
Ещё через несколько часов, которые ушли на то, чтобы привести себя в порядок, Уил постучал к кузену в номер. Тишина. Спустился вниз. Опять играет… Альберт неисправим.
Мерседес, к счастью, нигде нет. Оно и к лучшему. А это что за мужичок? Не видел его раньше…
Уил подсел за стол и решил вести себя так, будто они с Альбертом и не ссорились: – Добрый вечер. Можно к вам присоединиться? А на Альберта Уил посмотрел взглядом, в котором читалось: «Давай забудем всё, что произошло.»
|
-
Самоотверженность до конца - славно и достойно.
-
Быстро речь-то у него разрастается, надо ж Эдак нас скоро будут ждать философские диспуты!
|
|
-
Очень интересный конфликт намечается! И вдвойне интересный тем, что оба персонажа действуют вполне в рамках своей социокультурной и исторической идеологии, просто подходя к ситуации с разных точек зрения.
|
|
– Да, конечно, – ответил Майкл. – Конечно, мисс МакКарти. Приличных гостиниц тут, кажется, всего две – я остановился в "МакКормак боардин хаус". Там еще ниже по улице есть вторая, она вроде бы побогаче, но мне там хозяин не понравился. Он на крысу похож, по-моему, если вы позволите такое сравнение! Тогда, если вы не против, я вас жду в "МакКормак". Она вооон там. Сорок минут мне хватит, ваш "красавец" будет в лучшем виде. Буду очень ждать вас! – он дотронулся до шляпы и зашагал прочь.
Пожалуй, его предложение было к лучшему – не очень-то хорошо для репутации встречаться с мужчиной в твоем отеле. Там и так про тебя, наверное, шептались.
***
Через сорок минут вы сидели в тяжелых креслах с кожаной обивкой и пили кофе, а вычищенный, смазанный и заряженный револьвер с дьяволом на рукоятке лежал перед вами на столике. Майкл был только на первый взгляд не самым проницательным человеком, и потому история о том, что ты лишилась всех своих вещей, его несколько напрягла. – А как же... – хотел спросить он... и осекся. Некоторое время он молча думал. – Я просто... – начал он опять. "Всех чемоданов и платьев!?" – читалось в его распахнутых голубых глазах. – "Это как и почему?" В его картине мира ты была не очень похожа на человека, который ставит такие вещи на кон в карточной игре. А прочих вариантов оставалось не так много: пожар (но пожара в городе не было), дилижанс перевернулся (но об этом наверняка тоже бы говорили), мисс МакКарти обокрали (в таком случае, кто и КАК он украл все платья?). Тут взгляд его упал на револьвер, и он подумал, что, возможно, действительно, люди-то не врааали. Возможно, действительно револьвер этот был револьвером мистера Паркера. И значит, произошло что-то... что-то весьма странное. Что-то такое, что не описывают словом "досадная неприятность".
Но проявлять любопытство по отношению к делам леди – это не то, что пристало джентльмену. А Майкл Огден был все же не из тех людей, для кого тебе надо было выдумывать невероятную историю об утраченном багаже. – В сущности, – сказал мистер Огден, – подробности – это совсем не моё дело, верно, мисс МакКарти? Чертовски неприятная история! Весьма вам сочувствую. Я полагаю, докучливые расспросы – не то, что вам сейчас нужно. Он слегка отвел глаза, но ты успела прочитать по его лицу, что он... нет, не то чтобы о чем-то догадался. Но представил много всего. Много такого, что могло случиться "с этой славной мисс МакКарти" в довольно мерзком, отвязном и даже по меркам Эбилина опасном городке. На лице его, обычно беззаботном, сначала отразилась тревога, а потом оно стало чертовски напряженным. У него даже скулы резче очертились. Ты поняла, что он вполне мог себе напредставлять чего угодно, и дело тут было не в разыгравшейся фантазии. Скорее в том, что его чистые голубые глаза видели в жизни и такое, от чего, вероятно, чуть не выцвели. Что, черт возьми, каждый раз, когда этот парень хлопал в ладоши после твоих выступлений, это делало его лучше не в фигуральном, а во вполне жизненном смысле – он в эти моменты забывал нечто весьма нехорошее. И ты поняла, почему тогда он подарил тебе двуствольный дерринджер – чтобы ничего из этого нехорошего никогда с тобой не случилось и не коснулось. Где-то полминуты у него ушло на то, чтобы побороть желание закурить, и на то, чтобы сказать себе: "Да это просто догадки, Майкл! А даже если и так... или не так... Тебя в это лезть не просили." Тогда лицо его снова разгладилось. – В любом случае, мисс МакКарти, – осторожно сказал он, допив кофе, – если вам нужно чем-то поделиться или о чем-то попросить, даже о чем-то... необычном, вы... вы всегда можете на меня рассчитывать. И на то, что я буду нем, как могила. А если не нужно – то тем более. В этом случае – даже как две могилы, это уж точно. Со всеми нами бывают жизненные неприятности, и полагаю, они всегда – личное дело того, с кем они случаются, ведь так? Однако в любом случае, я подумал, возможно, вы не будете против, если я предложу вам денег взаймы? Чтобы выправить ваши дела, в чем, я не сомневаюсь, вы, конечно, преуспеете. На любой срок, который вы сами сочтете для себя необременительным. Скажем, на год или на два. Получив твое согласие, он сказал, запуская руку в карман: – У меня, к сожалению, большая часть наличных осталась в Эбилине, но есть с собой пятьдесят долларов банкнотами. Вот. По тому, с какой поспешностью он их вытащил, ты поняла, что мысли его в этот момент были скорее направлены в сторону опасений, что ты можешь отказаться, а не в сторону "так, сколько мне надо предложить, чтобы осталось еще на пару раз зайти в "Киун оф Хартс"?" Когда ты спросила его, на какой адрес прислать деньги, он улыбнулся. – Ну, я живу в Эбилине, все там же. Я, честно говоря, пока не решил, куда поехать зимой. А кстати... я задержусь в Эллсворте еще дня на четыре. Если вам понадобится помощь или совет, по любому поводу – вы сможете найти меня здесь, в "МакКормак". А позволите ли узнать, где вы остановились?
***
С такими деньгами уже можно было поиграть. Играть в твоем собственном отеле после всех событий как-то не очень тянуло, так что ты направилась в "Келли'з Таверн". Это был кабак из довольно непритязательных, со стойкой из обструганных, но не отполированных досок, с колченогими стульями и потертым фортепьяно, сохранившим следы транспортировки методом "эта махина так забавно звучит, когда наша повозка подпрыгивает на ухабах, да, Гарри?" Похоже, мебель для этого места покупали на распродаже по дешевке.
И вот тут тебя ждал не очень приятное открытие. Дело в том, что ты привыкла играть на суммы побольше, чем пара долларов. Кто-то скажет, что от размера анте или лимита игра не меняется – все так же рассчитываешь вероятности выигрыша, все так же блефуешь. Но когда привыкаешь, что десять долларов – не деньги, а так, минимальная ставка, когда нормальная игра – это сотня другая на кону, а лучше бы тысяча, оказывается, что играть со ставками по пятьдесят центов – сложновато. Потому что перестаешь чувствовать, что они представляют для других игроков. "Господи, на пять долларов играем! Рэйз, конечно, сейчас дойдем до двадцати, и он спасует. Нет, даже на пятнадцати спасует," – так ты думаешь. А потом запоздалая мысль: "Ой, а у него же весь стек – десятка!" А противник уравнивает, нервничает, идет вверх неохотно – вот-вот спасует, но все-таки принимает вызов. А потом – шоудаун, и оказывается, что у него был фулл-хаус, потому что пять долларов для него – солидная сумма, и он торговаться за пятерку начинал, уже имея этот фулл-хаус. И смотрит на тебя большими глазами: "Леди, вы с ума сошли поднимать до десяти с одной парой на руках!?" В общем, первый вечер прошел с переменным успехом, но в итоге от пятидесяти долларов у тебя осталось сорок.
На второй день удача тоже не повернулась к тебе сияющим ликом – осталось тридцать два доллара. Но зато, когда игроки разошлись, и ты осталась одна, думая, что все идет не совсем в ту сторону, куда надо, к тебе подсели за столик два джентльмена. Джентльменами их можно было назвать с натяжкой – они были похожи на рэнч-хэндов, но во всяком случае, они вели себя крайне вежливы, насколько позволяли их, скажем прямо, весьма простые манеры. Была примерно половина одиннадцатого, всем приличным людям пора было отправляться спать, но ты подумала, что, возможно, ещё удастся отыграться на этих дураках. Это было бы весьма кстати. Только играть они не собирались. – Мэм, – сказал один из них, с родинкой на щеке. Ему, должно быть, не было еще и тридцати. – Тут такое дело... у нас к вам есть одно предложение. Скажите, вы же в Эллсворте проездом? Пожалуй, ты бы и говорить с ними не стала – не очень приятно опять получить предложение "поработать в одном заведении". Но не было в них ни наглости, ни развязности, с какой дамам предлагают что-то подобное. Напротив, они говорили очень осторожно, даже, можно сказать, слегка смущенно. Они представились. Звали их Гилмор и Эванс. – У вас хороший почерк? – спросил Эванс, тот самый, с родинкой на щеке. "В каком смысле?" – Мы подыскивали человека для одной работенки. Очень простой. Мы бы хотели попросить вас... эт самое... ну, про наш разговор – никому. Хорошо? – Да! А если вы согласны, мы вам все расскажем, – предложил Гилмор. Гилмор был чуть постарше, у него были живые глаза проныры, короткие усы и серая щетина. Кажется, брился он неделю назад или около того. Ну, за спрос денег не берут, как говорится.
Дело заключалось вот в чем: Гилмор и Эванс хотели, чтобы ты написала для них один документ. Вернее даже не написала с нуля, а скопировала купчую с уже готовой, но с некоторыми изменениями. В той купчей, которую они тебе показали, речь шла об одной лошади ценой сорок пять долларов, которую мистер Тимберлейк продавал мистеру Гилмору. Документ составил и заверил адвокат Шеппард. А написать купчую надо было на целый табун лошадей и мулов – голов в тридцать, с перечислением пород и возрастов: мятый список с описанием пород, примет и клейм, сделанный корявым подчерком, прилагался отдельно. Под цену оставить пустое место ("это мы сами впишем"). Однако нужно было скопировать подпись этого самого мистера Тимберлейка, покупателем же указать какого-то мистера Гордона. Задача осложнялась тем, что у них был всего один бланк, а больше они покупать их в Эллсворте не хотели, чтобы не вызывать подозрений. Но была писчая бумага, чтобы ты потренировалась при необходимости. – Можете написать купчую своим подчерком, а можете каким другим – это неважно, – сказали они. – Можете поставить подпись адвоката Шеппарда или любого человека из головы. Любой фамилии. Главное, чтобы чисто и красиво. И более-менее правильно. Только попытка всего одна – у нас один бланк-то. – Да, а платим так: пять долларов вперед и ещё сорок-пять – как сделаете, а мы обтяпаем дельце. Управиться хорошо бы сегодня. Тогда завтра все получите! Вы где остановились? О, прекрасно! Мы как раз там где-то перед обедом и обтяпаем все, сразу вам и заплатим. Ну как? Мисс, соглашайтесь!
Дело представлялось, в общем, кристально ясным – почерк у обоих, видимо, был настолько ужасный (судя по каракулям, которыми был выведен список лошадей), что сами подделать купчую они никак не могли – никто бы не поверил, что адвокат так отвратительно пишет. Тебя они выбрали, потому что ты и правда походила на человека с хорошим почерком, но при этом и на человека, который может согласиться на подобное мероприятие – ведь ты играла в карты уже второй вечер подряд. "Ну, наверняка не ради удовольствия леди пошла трепать колоду в "Келли'з Таверн", ну ей-богу!" А главное, раз ты проездом – то скоро уедешь отсюда, и никто никогда нигде тебя не отыщет. К тому же женщину будут подозревать в мошенничестве, пожалуй, с меньшей вероятностью, чем мужчину, да и от самой тебя неприятностей ждать вроде бы не приходилось. Почему они не хотели, чтобы ты вписала цену? Ну, тут могло быть несколько причин, но скорее всего просто не желали, чтобы ты знала сумму. Ты спросила, кто такие Тимберлейк и Гордон, одного из которых (или обоих) они явно собирались облапошить. – Да это вообще неважно! – сказал Эванс. – Ну почему ж. Леди хочет знать, – возразил Гилмор. – Нам от вас, мисс, скрывать это незачем. Мистер Тимберлейк разводит лошадей тут, неподалеку. А мистер Гордон торгует ими в Миссури. В Канзас-Сити, кажется. Люди как люди. Да вы не беспокойтесь, мисс. Ничего особенного. Никакие они не воротилы. Просто один очень удачно продал лошадей другому. Тот, стало быть, собирается их продать теперь на разные ранчо, фермы и на линию Баттерфилда. Ничего особенного. Денег у них у обоих в достатке, не будут они нас потом по всем штатам искать. Да и кто докажет, что это подделка? Вы подпись хорошо сделайте, главное, и все отлично будет. А ваше имя так вообще нигде и никак не всплывет. Вы-то ничем не рискуете. Ну. Совсем, мисс, вообще ничем. Считайте, пятьдесят долларов, которые упали с неба за то, что ваша матушка научила вас красиво выводить буковки, хах! – "красиво выводить буковки" тебя учила не матушка, а мсье Лануа, твой учитель, которого нанимал папа, но это были так, детали. – Видите, мы ж даже нарочно имени вашего не спрашиваем. Ну, никакого риску!
Пятьдесят долларов тебе бы сейчас очень пригодились для игры – можно было бы уже сразиться с нормальными ставками, не попадая в глупые ситуации. Да и вообще, с ещё пятьюдесятью долларами ты почувствовала бы себя куда увереннее. Возможно, даже успела бы быстренько отыграться и вернуть деньги мистеру Огдену. Задача представлялась не такой простой, как на первый взгляд: с одного раза начисто написать канцелярским языком купчую, пусть и имея перед глазами шаблон не так просто. С другой стороны – во время своих путешествий ты не раз писала письма, почерк у тебя был ровный и красивый, в общем, шансы, кажется, были. А даже если не получится и ты просто испортишь им бланк... ну, что поделать? Они были готовы к такому риску. Тут надо сказать, что в лошадях ты не понимала практически ничего, и вероятно, не смогла бы отличить пятилетнюю кобылу от десятилетней. И даже не знала, что стоит дороже, лошадь или мул? Но несмотря на это, ты совершенно точно понимала, что аферу Гилмор и Эванс задумали не на пару сотен – речь шла явно о тысяче или двух. Может, надо больше попросить? Или не наглеть?
-
Да уж, вот такого поворота ни я, ни Кина не могли даже предугадать! Но этот новый виток возможностей нам, безусловно, еще как любопытен!
|
|
-
Не сложней, чем решить, с какими изумрудами - нежно-шартрезовыми: эмиратскими или насыщенно-вердепомовыми: тоже эмиратскими, но из другого месторождения - цеплять сережки на очередную деловую встречу с очередным очень важным и неимоверно полезным человеком О, это не самая простая задача - ведь под украшения надо еще и платье построить, причем так, чтобы оно коррелировало с настроением!
|
Вот так вот, морпех. И даже спасибо тебе за винтовку не скажут. И даже не потому, что за ней приполз не очень приятный тип типа Мрачного. А потому что нефиг тут. Был бы живой, стрелял бы сам из нее. А так – отдай товарищу. А уж почему ты умер – уже никто разбираться не будет. Даже эти мысли не было смысла думать – свежепреставившийся рядовой морской пехоты уже был обыскан, и надо было ползти назад. – О-о-о, вот это уже веселее. – прокомментировал работу пулемета Мрачный, наскоро обтирая винтовку рукавом. Да и вообще жизнь стала налаживаться. Капрал заменил пачку полной, разложил свой нехитрый скарб возле себе, собираясь взять высокую цену за бюджетную недвижимость на побережье. А япошки чет не шли. Не шли, и не шли. Не шли, и не шли. У Серджио чуть ладони не свело, так он вцепился в Гаранд. А они, суки, не идут. Ну надо же. Че, все, что ли? Пробзделся дух сыновей Аматерасу? Или как их там, ёп. Странно все это. Мрачный уже откинул голову на стенку блокгауза, начал отворачивать крышку фляги Ушастика, а чего-то адреналин не отпускал. Вот вроде пить пытается человек, а видно, что ему, чтобы сменить флягу на винтовку, меньше секунды надо. Пока пил, увидел, что Крота, по ходу, убило несильно. Ну в смысле вообще не убило. Ну понятно. Пришлось думать, как его выносить. Если тащить, так ползком, а тут и так всего три человека. И вообще, донесем ли, надо понять, чего у него тут. Окрик невесть откуда взявшегося Клониса также неожиданно, как и его явление, привело капрала в чувство. Какое тащить-то. – Малой! Тащи Крота сюда, под стенку! Кюрасао, прикрой их. Давай живее. Да и вообще, надо огнемет разбирать. Пока откручивал шланг, да пока закрывал вентили, Диаманти, повернув голову, заорал в ответ: – Командир! (хер вам, япошки, а не звание) Здесь один – убит, один – ранен! Кроет только Кюрасао! Я ухожу! Но перед тем, как уйти, он достал из противогазки гуталин и, замарав палец, вымазал на оставляемом баллоне: "ПУСТОЙ". Подумал, и прибавил на втором: "ПОЧТИ". – Малой, давай вспоминай, где баллоны оставил. Забирать надо на ходу, пока время есть.
|
Это было очень странно. Стрелять перестали. Хотелось думать, что это "наши победили" (хотя какая тут победа, одна иллюзия), но Винк почему-то уверен не был. А вдруг все? Вдруг он один с Домино и Уистлером остался в этой воронке сидеть? И справа затихло все потому что там уже японцы?
Учитывая, что позиция была у них уже обнаруженной, хорошего было в этом мало. Не отрывая глаз от прицела, он отдал "приказ" – хотя по-настоящему тут он особо командиром не был, но спиной видеть, что в настоящим момент сидящие с ним в воронке испытывают Вилли не мог, а гадать или рассчитывать на лучшее не стоило. Не в этот день. Моги и сглупить.
- Не высовываемся. Уистлер, как там вообще была обстановка, до того, как сюда прибежал?
Промедлив мгновение, и немного нахмурившись, Винк пояснил.
- Нам тут, как видишь, ничего не видно, что происходит.
Только слышно. А сейчас совсем не. Пугать парней пришедшей в голову мыслью он не стал. Однако почти сразу же после затишья (или не сразу же, время чувствовалось как-то неправильно слишком большую часть боя, чтобы спокойно задумываться об этом) откуда-то сзади раздался голос Клониса. Клонис был жив, и, похоже, звал Уистлера, и, кажется, даже не пребывал в том состоянии, которое можно было бы понять как объективно или субъективно пораженческое.
- Эх. Ну хоть живы. В общем, Уистлер, давай к Клонису, осторожно, по прямой назад в окопы и до стенки, если косоглазые не стреляют, не значит, что не выцеливают.
Молодец, Винк, приободрил! Мысленно отвесив себе не первый за этот день подзатыльник, пулеметчик продолжил.
- Спереди прикроем.
Чего-то большего обещать, к сожалению, он не мог.
- Скажи Манго, если он там, что у нас тут с флангов дует. Особо слева. Хотя те, кого мы подстрелили, шли как раз налево. Мы тут, конечно, перекрыли сектор, но они глубже в зарослях могут перебираться. С них станется и там окопаться. И про нашу позицию они знают, будут планировать вокруг.
Мысленно пожелав удачи, Винк яростно вперил взгляд сквозь прицел в чертовы пальмы, будто желая там мысленным усилием создать японца, чтобы срезать его и не дать ему застрелить превращенного в "посыльного" Вистлера.
|
|
Огонь потихоньку стих и Клонис понял, что атака японцев, кажется, отбита, причем Хобо выстоял, не побежал. Был конечно риск, что они там все мертвы, но японцы из него также не показались, так что скорее всего выстояли. Клонис чувствовал, что надо атаковать, пока враг растерян и не перегруппировался. Того же мнения придерживался и Донахью, который подполз к Анджело и стал уверенным голосом командовать. - Ты возглавляй наступление по центру. Я бы одновременно ударил Дасти и Сиреной, но посмотри по ситуации - на передке виднее. Винк пускай продолжает прикрывать фланг, Парамаунт, - он дернул головой на второй пулеметный расчет, - двинется к правому углу левого блокгауза и будет работать оттуда. Я остаюсь здесь, контролировать ход боя. Слипа пошлю к Блондину, узнать, что у него, так что мне нужен один из твоих посыльных. Твои советы? Приказ был ясен, и Клонис кивнул головой - Я бы атаковал только по центру, но ты прав, гляну поближе, - он хлопнул пулеметчику по плечу - Парамаунт, собирайте пулемет и давай ползком за мной. Меняем позицию. - Добро, - выпустил клуб дыма Донахъю, - тогда ты им и передай, как доберешься до блокгаузов. Надо только фланговых уведомить. - Сделаю. Вон вижу, там Смайли ползает. - Тогда удачи, Анджело, - лейтенант протянул руку коллеге, - Я в тебе и наших парнях не сомневаюсь. Клонис крепко пожал лейтенанту руку и, убедившись, что парамаунт и его люди готовы к передвижению, махнул рукой. - Давай ползком за мной.
*** Песок был жаркий и норовил залезть во все прорехи в форме. Вылезать из воронки было очень страшно, особенно первому. Ведь еще стреляли, хоть и не очень активно. И вроде бы впереди наши, и справа никого, но все равно жутко. Ползешь и думаешь, а может вот сейчас? Нет, вроде не сейчас? О, выстрел, твой? Нет, вроде не твой.
Дополз до блокгауза, и сел, привалившись спиной к нагретому камню, огляделся. Дасти и второе отделение лежало в песке за блокгаузом и в импровизированных ямках. Тут же нашелся Смайли. Ухвати последнего за локоть, лейтенант крикнул командиру отделения. - Дасти, доложи что тут у нас! Правый угол блокгауза освободите, сейчас пулемет поставим. И будем атаковать развалины впереди. Сейчас сколько время? Так, 11:11. Фух, я думал полчаса полз. Короче, через пять минут начнем атаку, готовьтесь.
- Смайли, бегом к Хобо, скажи, что мы атакуем развалины, пусть поддержит огнем. И узнай у него какие потери в отделении. Потом ко мне ползком, ясно?
Проводил взглядом посыльного и увидел торчащие баллоны огнеметчиков. Заорал злобно. - Диаманти, Янг, какого лешего вы еще там?! Я вам отдал приказ отступить на КП, вы что там оглохли? Давайте немедленно, отходите и огнемет заберите свой. Выполнять!!!
Убедившись, что огнеметчики его услышали, развернулся к барраку слева, где должен был быть Сирена. Баррак был недалеко, но все равно крикнул. - Сирена, ты как? Как там парни? Сколько у тебя народу? Противника видишь? Сейчас пойдем в атаку, прикрой огнем, понял?
Собрав руки рупором крикнул куда-то в сторону, где должна быть позиция Винка. - Уистлер! Давай ко мне!
Хотел глянуть на позиции противника, но передумал. Учитывая, что он развел тут довольно большую суету, из-за блокгауза Клонис решил не показываться. Явно командные крики могли привлечь внимание вражеских стрелков и они еще чего доброго застрелят лейтенанта, который решит высунуться для рекогносцировки. Но все же прислушался. Где-то там на позициях японцев его коллега сейчас занимается тем же самым - пытается организовать разбежавшихся при неудачной атаке бойцов. Прислушался, прикидывая где они могут собираться.
-
Вот она - правильная и здоровая офицерская инициатива! Клонис - правильный, разумный командир.
-
Вот сразу видно, батя в здании
-
Огонь потихоньку стих и Клонис понял, что атака японцев, кажется, отбита, причем Хобо выстоял, не побежал. Был конечно риск, что они там все мертвы, но японцы из него также не показались, так что скорее всего выстояли
Приказа умирать не было
|
|
Смерть — это довольно обидно, особенно когда тебе 18. Столько всего в мире замечательного, что ты уже не успеешь: завести собаку, прокатиться за рулем новенькой машины, посмотреть на Большой каньон, попасть в Высшую лигу, поцеловать девчонку… Только для этого всего нужно воображение, а Крот был уверен, что с воображением у него туго. Поэтому о смерти никогда особо не задумывался. Конечно, умереть можно, что тут удивительного. Это немного как в детстве: вот сейчас зажмурюсь — и вы все исчезнете, совсем-совсем, будете тогда знать!
Только вот Перри зажмурился, а мир не исчез, он остался тут, большой, подвижный и шумный. Исчезал сам Крот, понемногу растворяясь в темноте. Да, на войне умирают. Он вспомнил сгорбившуюся фигурку над пулеметом. Острые позвонки, распустившуюся грязную обмотку. Или вот Мыло. Крот даже не сразу сообразил, что его друг теперь тоже годится в качестве примера. Такое с каждым может случиться, они с Чероки знали, куда шли. Крот вдруг представил себе, как Скрипач заботливо склоняется над ним, чтобы навсегда закрыть глаза. Его затошнило.
“Ты ползти можешь?”
Крот вздрогнул.
— Да! Могу! — отчаянно крикнул он.
Постой, я еще не умер, не трогай меня! И тут же сообразил, что никто его вообще-то не трогает, а очень даже наоборот. Вот сейчас Скрипач двинет — куда там? к бараку, он сказал? — а Крот останется здесь.
— Ой, подожди! Я не…
Крот вспомнил еще кое что. Обжору, стонавшего на солнцепеке, лежащих вповалку раненых и одинокого санитара, которого на всех явно не хватит. Пикник клуба аутсайдеров. Если сейчас выяснится, что от Крота теперь никакого толку, если его выкинут на скамейку запасных, то это навсегда. Скэмп ему этого уже не забудет. Может потом, когда все кончится, они встретятся на улицах Сан-Франциско. Скэмп, весь загорелый и в медалях, и Крот — убогий слепой калека, который сидит у остановки, протягивая в пустоту консервную банку. И Скэмп посмеется и бросит туда окурок. Вот сука! Нет, на такое Крот не подписывался! Надо просто немного подождать, это песок в глаза попал, сейчас проморгаться только. Вроде и стрелять пока перестали. Он отлежится немного в своем окопчике, и все с ним будет нормально. Пусть себе ползет Скрипач. Но ведь барак совсем недалеко, проморгаться можно и там. Нет смысла торчать тут, у всех на виду. Это был мерзкий, трусливый голосок, но Крот позволил себя уговорить.
— Скрипач, у меня глаза что-то… Не вижу, где барак. Вообще не вижу.
-
Богатая, однако, у Крота фантазия!
-
У-у-у Скэмпи скотина какая!
-
Скэмп, весь загорелый и в медалях, и Крот — убогий слепой калека, который сидит у остановки, протягивая в пустоту консервную банку. И Скэмп посмеется и бросит туда окурок. Вот сука! That's my boy!)
|
|
|
|
Что вдруг случилось!? Почему японцы прекратили атаку!?
Вам могло показаться, что все, что делают парни из роты "Гольф" – бессмысленная кровавая возня. Приказы не выполняются, решения – меняются на ходу, и непонятно, какие лучше, а какие хуже. Что ж, в бою обычно так и бывает.
Но бой – это не просто обмен ударами. Это две чаши весов, две копилки, в которые стороны бросают монетки. Кто-то удачным решением докидывает сразу десять долларов, а кто-то – пятицентовик. Однако бывает так, что пригоршня мелочи перевешивает полновесный золотой.
Атака японцев была начата, как прощупывание. Командир, которому её поручили проводить – кайгун-шёса (лейтенант-коммандер) Одзаки не очень хорошо понимал, насколько актуально сейчас атаковать почти вдоль берега роту "Фокс". Из-за авианалета его солдаты пропустили момент, когда надо было это делать. Поэтому, пока остатки берегового гарнизона старались зажать второе и третье отделение в блокгаузах, а также удержать барак, который штурмовали парни Хобо, Одзаки решил наступать частью сил фронтально, но послать на свой правый фланг "к пирсу" двух разведчиков, а часть сил придержать в резерве.
Сначала американцы выкурили противника из развалин, но дальше не двинулись. Одзаки расценил это как признак слабости, и после короткого минометного обстрела приказал атаковать. Объединившись с отступавшими из развалин бойцами, его солдаты пошли вперёд. В бой также включились пулемёты 7-го отряда из "кармана", дотянувшиеся огнем до парней Блондина.
А двух разведчиков срезал Винк из своего пулемёта. Где находится его позиция – было непонятно. И можно ругать её, а можно похвалить – Манго и Клонис расположили Винка ОЧЕНЬ ПРАВИЛЬНО. Оттуда он отсекал перемещения врага вдоль фронта, там его нельзя было толком достать, не захватив бараки впереди, да и обстреливать берег фланговым огнем в случае прорыва он смог бы.
Одзаки решил, что самая сильная позиция – это барак, где засел Сирена. По нему он приказал открыть огонь на подавление из пулемётов, и оставил небольшой резерв для штурма, а остальных бойцов бросил вперед через развалины и бараки на фланге Хобо.
И напрасно Винк переживал, что его директриса короткая и японцы обойдут её в глубине острова. Такой маневр провернуть было можно, но, во-первых, долго, а Одзаки сражался не сам по себе – он старался поддержать атаку на основание пирса. А во-вторых, это было не так просто – обходя один пулемёт можно запросто попасть под другой, да и атака на "Фокс" тогда вышла бы с фронта, а не во фланг. Возможно, Винку казалось, что он просто сидит в яме и ничего не делает, но на самом деле его огневая точка была центром, вокруг которого крутился весь бой роты "Гольф". Глаз бури. Так бывает.
План у Одзаки был прост – ему надо было захватить барак Хобо и два блокгауза, или хотя бы блокгаузы. Это для вас они были почти бесполезны. Его бойцы оттуда могли бы перекрестным огнем легко подавить ваш опорный пункт в воронке, а потом не идти вперёд, рискуя напороться на фланкирующий огонь, а взять барак Сирены ударом вправо – точно так же, как раньше это сделал сам Сирена ударом влево. И уже оттуда забросать гранатами позицию Винка.
Хобо, удерживая свой барак, мог бы мешать этому плану стрельбой во фланг, но... он не смог бы держать и фронт, и фланг. Так или иначе, его бы тоже продавили. Его позиция была тоже важна – во-первых, захватив его барак, японцы бы взяли под перекрестный огонь Блондина, во-вторых, получили бы позицию, с которой смогли бы отбивать контратаки роты "Эхо", а в-третьих, конечно, Мрачному с его ребятами в своих окопчиках было бы тогда не сдобровать – их спас бы только ОЧЕНЬ быстрый отход. Тогда неминуемо пал бы центр.
Что было бы, если бы ему все это удалось? Да ничего хорошего! Может, "Фоксы" успели бы, отбив свою атаку, перегруппироваться и прийти "Гольф" на выручку, а может, и нет. Тогда Манго с бойцами прижали бы огнем из блокгаузов к самой воде, а потом взяли коротким штурмом.
Но и Хобо, и Мрачный со Скрипачом и Кротом, и Дасти с Ганни (которого, как позже узнают лейтенанты, в этом бою ранили), вцепили в свои рубежи зубами. Японцы, возможно, могли бы пойти на штурм и перебить их всех, но Одзаки хорошо понимал, что если пулемётов нет в первой линии – они во второй, и потери будут такие, что ни ударить во фланг "Фокс", ни дожать морпехов на кромке океана он не сможет – придется ждать подкреплений. Так что он решил наступать не спеша, выдавливая американцев постепенно. И у него почти получилось.
Но два бойца докинули свои пятицентовики очень вовремя. Когда парни Хобо стойко встретили атаку, и несмотря на превосходство противника, оказали достойное сопротивление, если бы замешкавшийся в бункере рядовой Лобстер не открыл огонь по штурмовавшим их японцам, первое отделение скорее всего погибло бы в полном составе или отступило. А если бы Слипуокер из своей винтовки не ранил капрала Тоёду, который метал, как заведенный, одну гранату за другой, третье отделение как пить дать побежало бы – и Парамаунту просто не смог бы накрыть развалины и сарай огнем на подавление – он срезал бы своих.
Неплохо выступил и сержант Сирена – хотя японцы так и не начали атаку на его барак, ему хватило ума если не поддержать оборону в центре, то хотя бы удерживать барак и не совершать необдуманных шагов. Да, иногда настоящий морпех – это тот, кому говорят: "Стой здесь, правда, ты сейчас умрешь, наверное, но очень надо, чтобы ты тут стоял," – и кто продолжает стоять.
В общем, потери японцев, если не считать штурмовавших барак Хобо, были небольшими, примерно вровень с морпехами (к которым надо добавить потери Блондина). Да и пулемёт Парамаунта, хоть тот и сбил им настрой, было чем заставить замолчать. Но дожать один единственный взвод "Гольф" они все же не смогли по весьма прозаической причине – у них стали кончаться боеприпасы и гранаты. Соседняя атака, на основание пирса, уже захлебнулась, и Одзаки приказал прекратить штурм. Все равно по его мнению марин-юдаям деться было некуда. Его солдатам надо было перегруппироваться, поднести боеприпасы и гранаты, пощипать американцев ещё артиллерией – а там видно будет.
Эта маленькая победа не была решающей и осталась, по большому счету, не замеченной. Но на самом-то деле она была чертовски важной! И каждый из вас добавил к ней свою горсточку мелочи.
Вы спросите, а что думали морпехи о лейтенанте Манго? Вот, смотрите-ка, и посыльный у него стреляет, когда хочет, и капрал его приказов не слушает, и сам он "где-то там", пока ганни тут, с нами... Ничего особо не думали. Не до того им было. Во-первых, вообще-то, не все знали, что ротой командует он. А те, кто знали, думали только, что раз пока они всё ещё живы, значит, Манго, наверное, что-то делает правильно, а этого им было в тот момент более чем достаточно.
-
Когда не только умно, но и интересно, это вдвойне ценится.
-
Да уж, бой получился напряженный! Для парней на передовой - особенно, а для Манго скорее психологически, но от этого ему не проще. И все это - заслуга мастера, который своими постами умело воздействует сразу на все органы чувств, и описывает все натурально и достоверно, да еще и логично, так, что веришь - так действительно могло быть.
|
Пробежавшись еще раз по тексту глазами, Иоланда решила обратить внимание не на саму историю с дэвом, не на то, что же хотел сказать автор письма своему ученику, а на форму, в которую он облек свои слова.
Упоминание открытым текстом в непочтительном тоне Отцов-Надзирателей - жуткой карательной структуры Культа, наводящей ужас на всю Понтию - казалось, убеждало в том, что переписка идет между людьми из самых высоких кругов. Иоланде приходилось читать рассказы беженок, чудом вырвавшихся из лап этих изуверов и нашедших приют под Куполом, однако ей было известно так же, что эти самые Надзиратели представляют существенную угрозу и для самих митрианских жрецов. Периодически внутри иерархии Культа случались жестокие чистки, в ходе которых одна группировка пожирала другую, а также массу простых клириков, поэтому животный ужас перед карателями разделяли почти все митриане. Почти. Человек, отзывающийся об Отцах-Надзирателях как о безграмотных деревенщинах и тупых костоломах, явно не испытывал перед ними никакого страха.
Однако в этих фразах Ио виделось нечто откровенно нарочитое, будто специально бьющее в глаза - для приватного письма. Когда же речь заходит о дэве и великом деле, за которое взялись великие люди - тут Климент словно начинает стесняться в выражениях, будто прекрасно понимая, что его слова все-таки прочтут посторонние, а в конце и вовсе переходит на некий шифр, ключом к которому служат общие воспоминания - неразгадываемый код для двоих. Он будто отчаянно пытается предупредить ученика, что дело-то на самом деле насквозь гнилое и грозящее гибелью - но может это сказать лишь в достаточно туманных выражениях...
Знания Киры о дэвах были, мягко говоря, неполными. И тому имелась веская причина: не только она лично, но и остальные храмовницы не сталкивались с порождениями Хаоса уже, наверное, лет восемьдесят. В материальном мире, как она знала, эти чудовища проявляют себя, в основном вселяясь в поддавшихся их влиянию смертных, наделяя их невероятными силами и сводя с ума - вроде так. Но происходит это крайне редко, и случается в основном с людьми совершенно отчаявшимися и находящимися без того на грани. В землях под властью косматых обвинения в служении дэвам или одержимости, судя по тому, что говорили в Храме, являются чаще всего родом пропаганды - так, служители двух самых влиятельных религий в известном мире, митриане и зиядиты, столетиями обвиняют друг друга в дэвопоклонничестве. И, разумеется, Отцы-Надзиратели в странах Понтии уничтожают врагов - Культа или своих личных - чаще всего по этим мотивам.
Что касается Купола... В давние времена бывали случаи, когда женщины обезумевшие, одержимые нечистыми духами, приходили в Закуполье - и случались истории жуткие и кровавые. Для служительниц Рамоны, тех, первых, что созидали Храм на заре истории Сестер, это было существенной проблемой. Однако в какой-то момент, по непонятной причине, одержимые среди беженок совершенно перестали появляться. Как будто окрестности Купола перестали быть для них чем-то привлекательными. Говорили о том, что это Богинь боятся мерзкие твари, что близость Купола действует на них угнетающе... Наверное, так оно и есть. К тому времени, как Кира приняла свою присягу, сестры, вживую сталкивавшиеся с дэвьей одержимостью, уже ушли на заслуженный покой - а сейчас, наверное, уже и не осталось живых свидетельниц тех времен.
Хмуро выслушавшая до конца перевод Иоланды, Самина прокомментировала:
- Хорошо. В смысле, хорошо, что мы знаем, с чем можем столкнуться и в каком направлении думать. А так дерьмово вообще-то. Косматые, конечно, не лучше дэвов, но от косматых хотя бы знаешь, чего ожидать. В любом случае, если кто и может почуять отродья Хаоса и выйти на их след - так это мы с тобой, Кира.
Храмовница поняла, что подразумевает Командора. Пусть она никогда в глаза не видела дэвов, однако была обучена, как и все воительницы Рамоны, входить в особое состояние сознания, позволяющее выслеживать как одержимых, так и живых мертвецов, если таковые вдруг появятся на границах владений Сестер. Сработает ли этот навык так, как нужно - Кира пока не знала, однако проверить где-то в знаковых местах определенно стоило.
- Улики, сестра Самина, - осторожно напомнила Амира о сундучке с собранными ею предметами, который также можно было исследовать божественным чувством храмовниц.
- Ты еще здесь? - спросила с оттенком удивления Самина, и ее помощница, прекрасно ориентирующаяся в переменах настроения Командоры, незамедлительно отозвалась:
- Уже нет, - и поспешила ретироваться за трофеями, столь необдуманно отправленными в штабную палатку.
Проводив Амиру взглядом, Самина сказала:
- Подождем пока здесь, нужно будет проверить вещи митриан. А затем - придется возвращаться к холму. Понюхать, так сказать. Только придется быть осторожнее, Кира, если дэвы и в самом деле там хорошо наследили - нас с тобой может вывернуть с непривычки... Ладно, разберемся. Что касается тебя, ученая сестра - ты определенно пригодишься в этом расследовании. Так что, если имеешь какие соображения - прошу, мы тебя с интересом выслушаем.
По голосу Командоры было сложно догадаться, но, кажется, Иоландой она была вполне довольна.
***
Услышав слово "Искра", Элисса поморщилась, будто прожевала добрый пучок щавелевых листьев.
- В смысле - Искра? - не поняла Милана.
- Так называют тех, кто считает себя дочерьми Аэлис, - объяснила Элисса.
- В смысле - дочерьми? - продолжала не понимать Милана: все-таки подобные Росите и Бьянке девушки были явлением довольно редким.
- Я тебе потом расскажу, - таким тоном мама пытается перенести разговор с маленькой дочкой, услышавшей где-то "взрослые" слова и приходящей с вопросом: "Мама, а как можно прыгнуть на пальчики? Они же сломаются?" - Ладно, будем с нашими головняками по очереди разбираться. Давай-ка мне пока бурую соль.
Перед тем, как откупорить пузырек с неким порошком, Элисса плотно обмотала лицо косынкой, затем вытряхнула на смоченную предварительно корпию несколько крупинок (от которых тут же потянулась струйка дыма), и поднесла эту самую бурую соль к носу неподвижной Роситы.
С первым же вдохом Искра сначала захотела выблевать легкие. Затем - высморкать мозг. Потом ей показалось, что вместе со слезами растворяются и вытекают ее собственные глаза. Ощущение, будто тебе залили в носоглотку раскаленный металл вперемешку с кислотой. Она слышала о подобных снадобьях, гарантированно ставящих на ноги находящихся глубоко без сознания воительниц. На солдатском жаргоне эта штука называлась, кажется, "в ухо с правой", ибо зачастую первым же побуждением ожившей пациентки было зарядить своей спасительнице по щщам. Неудивительно, что имеющая боевой опыт Элисса рефлекторно отпрянула в сторону, дабы не попасть под горячую руку. Вот только... не подействовало. И это шокировало старую следопытку еще сильнее, чем первое обследование Роситы.
- Опять не поняла, - проговорила она.
- Может, протухла, соль-то? - предположила Милана.
- Сказала бы я, что у тебя протухло, - с неожиданной злобой отозвалась Элисса. - Еще раз!
Новый кусочек корпии смачивается спиртосодержащей жидкостью, количество крупинок, насыпанных на нее, оказывается вдвое больше прежнего, от поднявшегося дымка режет очи у самой старушки, и она снова пробует привести в сознание бедную Искру - едва отдышавшуюся и отошедшую после предыдущего вдоха. Росита страшно кашляет, сгибается на походной кровати пополам, широко распахнув залитые слезами глаза... и только после этого понимает, что произошло.
Она снова контролирует свое тело.
-
Да уж, что история о дэвах, что о нас, болезных, равно хороши!
-
Вот вроде и знаешь, что Росита оживёт, но всё равно переживаешь!
|
-
Рауш, конечно, получился выше всяких похвал - он, хоть и богат на чувства и эмоции, не ставит их вперед долга, а действительно действует, исходя из блага своей страны, оказавшись одним из немногих "белых рыцарей" в Архангельске. И, конечно, не могу отметить и сами твои посты, неизменно яркие и красочные.
|
Вроде ничего не изменилось. Пыли на дороге было побольше, чем на ранчо, на за полгода на западе девушка успела к ней привыкнуть. Как и к жужжащим мухам, которые носились за коровами, быками и лошадьми. И солнце все так же было красным на закате. Вот только, блядь, она снова осталась одна. В который уже раз. Вот он Запад, под ногами, покоряй, не хочу. Но вот что-то не сильно хотелось. Кейт молча смотрела на дорогу. Настроение было ни к черту. Хотя целоваться ей понравилось и обниматся тоже. Может потому, что Картер ей нравился. - Вот почему некоторые мужчины такие недогадливые. И правильные. Досталось же подруге счастье! А ведь могли бы жить втроем. Может стоило предложить Сьюзьке?! Ага, вот уж бы она обрадовалась, - тут в мыслях девушки проскочило несколько ругательств, связанных в основном с естественными способами воспроизводства и неестественными видами секса. - Ну не могла же я ему прямо сказать «возьми меня», блядь. У меня своя гордость есть. Не шлюха и не негритянка. Ладно, пусть тогда дальше беситься, раз такой недогадливый. Эх, Картер, Картер... как можно быть таким страстным и бесчувственным одновременно. Правильным, прости Господи ! Ведь я таяла и текла как воск у горящей свечи. Достаточно было просто подтолкнуть меня на дно повозки, без всяких слов о любви. И плевать было бы, сестры мы с Сью или нет. Сама тоже хороша! Но я же не догадывалась, что он сможет остановиться. Да что теперь-то?! Эх, коряво все получилось...
А колесо в повозке скрипело. Заднее, левое. Противно так. Вроде и не сильно, но раздражающе. А в небе висели несколько крестов парящих птиц, то ли хищники, то ли стервятники. Местную природу Кейт на ранчо и в окрестностях некогда было изучать, ну, кроме крупного скота. Возница тоже попался какой-то хмурый и неразговорчивый дядька в годах, который за всю дорогу удостоил ее не более дюжины слов. Впрочем. Это не мешало ему иногда оборачиваться и пялиться на фигуру Кейт. На ранчо Си- Овер- Даблью - Бокс она хорошенько отъелась на мясной диете и хорошо округлилась в нужных местах. По собственным ощущениям после голодной и холодной дороги она прибавила минимум десяток фунтов веса, а может и все полтора. Так что когда возница оборачивался, Кейт радовалась, что носит с собой заряженный револьвер. Ей хотелось то кричать, то плакать, то выхватить свой «флотский» и разрядить его в воздух, камни, птиц, небо, солнце, Бога, Дьявола и всех присных его. Но дорога была длинной и скучной, так что уже через час Уолкер успокоилась и только без всякого желания и азарта смотрела в даль. Сто миль оказались не только долгими, но еще и скучными. И никаких индейцев, только кони отмахивались хвостами от мух и слепней. А вовремя не смазанное колесо повозки все скрипело.
Форт Морган оказался той еще дырой. Кейт остановилась там потому, что никак не могла решить, куда податься дальше. Можно было добраться до Денвера, но что там делать?! Или свернуть в сторону Хелл-он- Улисса, вот только она не шлюха, а танцовщица... Между тем, шестьдесят долларов оказались не такими уж большими деньгами. За неделю простоя Кейт лишилась четверти этой суммы, за жилье, еду и выпивку. Да, на второй день она купила бутылку сладкого вина. Как то, которое они распили с Киной на том чертовом пароходе «Султанша». Она первый раз в поездке на Запад вспомнила о своей случайной подружке, с которой так и не увиделась в Сент-Луисе. Где она сейчас бродит?! Так что мысль поиграть в карты родилась частично из этого воспоминания о девушке, которая собиралась стать профессиональной картежнице. Ну, и, конечно еще от вечеров с Картером и Сьюзькой, у которых она выиграла целую кучу спичек. Ну и скука с азартом сыграли свою роль. Это оказалось удивительно легко. Не сложнее, чем на спички. Тем более мужчины за столом были слегка поддатые, да еще и не воспринимали ее серьезно. Даже когда начали проигрывать. Да и играли они, честно говоря, еще хуже Картера. По крайней мере Кейт смогла пару раз их прочитать. В одном случае не купилась на откровенный блеф, а в другом вовремя спасовала. Хотя на руках после торгов был хороший такой трипс девяток. Просто почувствовала что-то и бросила карты на стол «рубашками» вверх, не открывая. Правда одна из них зацепилась за стакан и чуть не перевернулась. А вот один из солдат, с роскошными баками и в полу расстегнутом на груди синем мундире, остановиться не сумел и пошел с парой тузов до конца. То есть вытряс все остатки не пропитого жалования рядового. У и закономерного проиграл кузнецу, у которого собрался целый «стрит».У этого массивного дядьки Кейт взяла реванш через раздачу. Ей пришла пара «двоек», шестерка и дама с королем. Девушка скинула все кроме пары, а потом на первой замене замене получила еще двойку. Так что на последней смене Кейт даже не удивилась, когда добрала недостающую карту для каре.
А вот следующим вечером все пошло наперекосяк. То карта не шла, то шла, но у других игроков комбинации были еще лучше. И чем больше она проигрывала, тем сложнее было сосредоточится. Будто она опять попала в холодную реку и никак не может справится с течением. И мелочи, которые раньше не бросались в глаза. Так и норовили отвлечь. Расшатанный, заляпанный жиром стол чуть косил, стул под задницей противно скрипел, стоило перенести вес, а жужжание мух безумно раздражало. больше Кейт даже хлебнула виски в перерыве между раздачами. Думала. Что это поможет . Не-фи-га! Когда денег стало совсем мало, девушка гордо бросила «ол-инн»! И спустя пару минут едва удержала слезы. Криво улыбнулась и вышла на улицу. Вот какого хрена! За постой еще на пару дней она заплатила, и куда деваться потом? И денег, чтобы отыграться, не было. Уолкер подумала, было, что надо в следующий раз делать заначку. Но потом усмехнулась звездам. Нет! Она всегда будет идти до конца, каким бы он не был. А доллары, да дьявол с ними! Найдутся. Если нужно будет, она украдет, или кого-нибудь ограбит, или убьет. Но не будет голодать, не будет шлюхой и не танцевать за с парнями за жалкую мелочь. И идет оно все лесом. Как там говорили в Виксберге, кому суждено быть повешенным, тот не утонет, Но как же не повезло сегодня, блядь. В это время в ноздри проник запах табака. Она и не заметила, как ее победитель вышел покурить и пристроился рядом. Спустя минуту выяснилось, что намерения у него вполне понятные. Кобель, везучий. Или он передергивал карты?! В любом случае настрой Кейт был таким, что она с удовольствием ткнула стволом револьвера в его живот. У нее самой от этого мурашки пробежали по спине. По той самой, которую этот Дэн типа Браун прижал к деревянной стене сарая. Взаимное напряжение тел. И... притяжение. Не как с Картером, по другому, но похоже. То, что так легко ощутить и так трудно передать словами. Она почувствовала, как твердый торс мужчины чуть сплющил ее грудь, ощущения в своих сосочках и тепло тела, несмотря на разделяющие их ткани рубахи и платья. А потом собственные пальцы на рукояти револьвера и легкое сокращение мышц живота в которые уперся ствол. Да, это не по банкам и бутылкам стрелять. Одно движение пальчика на спусковом крючке и он будет умирать долго и мучительно. Но этот мутный Дэн хорошо себя повел. Только немного ослабил давление, хотя мог потерять все. * Все случилось будто само собой, н раз, два, три. Как в детской считалочке. Раз. Рука парня идет медленно пошла к карману и внезапно, как бросок змеи, схватила ее револьвер. Два. Кейт нажала на курок и моргнула. Три. Выстрела не было. Она удивленно опустила глаза вниз и увидела палец Дэна, который зажало механизмом. - Я его чуть не пристрелила?! И свидетелей нет. Доказывала бы потом, что это была самооборона..., - подумала она. Резкая боль в собственном пальце смыла удивление, а револьвер покинул ее руку и улетел в темноту. - Да, пушка из которой не можешь выстрелить становится бесполезной как луна из сыра, - промелькнуло в голове. Но когда он подхватил ее на руки и его нос и глаза оказались близко - близко, Кейт процедила: - Выстрелить можно и завтра, и... послезавтра. Был бы повод. Нет. Она почему-то его совсем не боялась. Не после войны, голода и «Султанши». В какой-то момент она даже захотела, чтобы мужчина дал ей этот повод себя застрелить. Вот прямо сейчас дал. Но Не-Браун оказался настоящим южанином. В хорошем смысле этого слова. Потом он говорил, а она молчала. Просто смотрела на него и молчала. Даже и не сказать, что что-то думала и прикидывала. Просто будто снова оказалась за невидимым столом и на руках полный отстой. И непонятно, с кем играешь. С Дэном, Богом. Дьяволом, сучкой - судьбой или сама с собой?! Револьвер она засовывала обратно в свою своеобразную кобуру долго. Он почему-то все время цеплялся за край разреза платья и не хотел лезть внутрь. Обиделся на хозяйку, что-ли. После этого мятые доллары она просто зажала в кулачке. Звезды нагло подглядывали, но они же никому ничего не скажут, правда? Даже если их вызовут в суд. Кейт почувствовала, что молчание затягивается и выпалила: - Ол - инн, Дэн, ол -инн. Поехали на восток. Чё, наверное там не хуже, чем на западе, севере или юге. Кейт сделала короткую паузу, во время которой почувствовала, как будто с плеч свалился невидимый груз и добавила. - Пойдем ко мне в номер. Там еще полбутылки недопитой, напарничек. Поговорим.
-
Все круто, и игра слов тоже, но вот это: Звезды нагло подглядывали, но они же никому ничего не скажут, правда? Даже если их вызовут в суд. Это маё у-уажэниэ!
-
А Кейт растет, взрослее становится. Но по-прежнему остается порывистой и импульсивной - и это подкупает.
|
-
Действительно, путь Маши - это страда русской женщины на братоубийственной войне, тот самый тяжёлый путь, немногими избранный, когда женщина вставала на защиту всего, что ей дорого. А то, что при этом она осталась леди, а не стала мужичкой- бесценно.
|
-
А Бьёрн опасный человек. Гораздо более опасный, чем Ревдис может себе представить.
-
Кайф, когда отыгрыш соответствует заявленному характера Мощная получается сцена
|
|
9 сентября 1918 года. Где-то на участке Вологодско-Архангельской ж/д линии.
– Подъем. Баранов, стройте колонну в две шеренги. А-тставить ба-зар!!! Кульда! На правый фланг! Это появились командиры, начальники, и личный состав уже несчетного количества красноармейских частей, меньше часа назад "перешедший в расположение частей СВУОЗ РККА", не успевший даже нормально согреться, был поднят неуемным, настырным, наглым, хамовитым, скандальным, упертым командиром диких латышских стрелков-держиморд для торжественной встречи. Все было уже позади. Неуверенная попытка лично прорваться в деревню для помощи комиссару, фактически посланным Фрайденфельдсом на заклание. Отчаянный бросок под толпу отступающего стада красноармейцев с винтовкой на перевес, как шлагбаумом, точная очередь прямо за спиной прямо между одиноким латышом и ордой одичавших криевсов, пришедших в себя не то из-за страха наловить в спины свинца, не то от горящего безумного взгляда усатого комвзвода, орущего благим матом. Смачный удар стволом Кольта прямо в зубы пьяному начколонны, просравшему все свое воинство. Ожесточенные очереди трофейного Виккерса, научившие интервентов, что в данном случае преследование выйдет себе дороже. Две бессонные ночи и постоянное ожидание выстрела в спину. Трое павших красноармейцев, чьи раны не позволили вынести длинный лесной переход. Последний сухарь, разделенный со стоявшими в охранении псковичом, упрямо тащившим винтовку с гранатометом и питерцем, чье имя Вацлавс так и не запомнил. Теперь все это воинство опять было среди своих. Латыши, стоявшие первыми, держали марку, и два пулемета, один свой и один трофейный, лежащие перед строем, говорили об их делах безо всяких слов. Рядом стояли рязанцы и петроградцы, спаявшиеся в одно целое. Колонна из скобарей и партизан стояла, как быки в поле, а глаза их битых командиров горели местью, но команды сейчас отдавал комвзвода: – Становись! Ра-няйсь! Атс-та-вить! Ра-няйсь! Смир-на! Равнение на-право! Несмотря на еле гнущиеся ноги, с трудом смотрящие перед собой красные глаза, Фрайденфельдс уверенно держал спину и старался тянуть ногу, и руку держать у козырька. Ничьи злые взгляды не мешали ему ярко обозначать тот стержень, который всегда есть в военных, действуют ли старые или новые уставы. И уж точно никто не мешал ему доложить так, как он считал нужным: – Товарищ командир отряда! Командир пулеметного взвода Латышской пулеметной команды Фрайденфельдс! В пулеметном взводе на лицо шесть человек, два пулемета! Всего в частях, принятых мной под свое командование, на лицо... Договорить он не успел – все слова были выжаты из взводного мощным объятием от старшего командира, говорившим обо всем безо всяких докладов. Фрайденфельдс же, несмотря на всю лиричность момента, и бровью не повел. Только отошел, как и положено, в сторону, и смотрел в лица своих солдат, пока перед ними начали стихийно выступать командиры и комиссары. Бровью, может, Вацлавс и не повел, но все его лицо светилось от торжественности. А в глазах отчетливо читалось чувство непобедимости.
-
Идеально для эпилога!
-
Товарищ "фон дер Фельс", конечно, молодец: вот уж несгибаемый из несгибаемых. При этом не баран, прущий на пролом, а мужчина умный и даже дальновидный. А ты сам, в свою очередь, прекрасно такие типажи отыгрываешь - как по мне, так у тебя выходят действительно образцовые военнослужащие. Спасибо за игру, привнесшую в нее такой колорит!
-
Сделал все, канешн, неправильно, но командира сыграл правильного. Человек-ракета - человек-парадокс. А если серьезно - спасибо за игру!
|
|
-
Уиллем действительно человек-в-чужой-шкуре. Но человек правильный, чувствующий, умеющий не только смотреть, но и видеть. Человек, который все равно оставался человеком, даже посылая людей на смерть, даже рискуя собой. И это сам по себе немалый такой показатель. А тебя я хочу поблагодарить за прекрасные посты, очень жизненные, душой наполненные, и то, как ты дал в сухость исторической хроники самое натуральное сердцебиение жизни. Спасибо!
|
-
Как персонаж, Виктория, конечно, была огонь. Такая харизма, такая энергия, громадье планов - самая натуральная пламенная большевики. А Нина, как игрок, ответственная и находчивая, даже в такой архисложной ситуации. Да, к тому же, пишущая стабильно качественно, хорошо и интересно. Рада была видеть тебя в Архангельске, и надеюсь увидеть вновь!
-
Вика, кстати, была крута. Жаль, что не получилось ей наворотить большего.
|
Схватка - это всегда быстро. Война, она долгая, а когда вот так, лицом к лицу, все решается секундами. Есть враг, есть ты: один из вас должен исчезнуть, чтобы второй мог уйти. - Сука... Думал ли "Хобо" о том, что у того японца тоже были родные? Что его ждали? Что он, может быть, так и не успел написать того самого - главного в жизни - прощального письма? Что он тоже боялся? Что тоже хотел его убить? Нет. Конечно же, нет. Удар, еще удар. Затем рывок, за ним - другой. Опять. И вновь, и снова, раз за разом. Убить или умереть? Умереть, но убить! А потом, когда Роберт напрочь потерял и счет времени, и, как ему казалось, сам контроль над собственным телом, ставшим просто тряпичной - с той лишь разницей, что вместо тряпья набилось мяса, костей и кровавой злобы - куклой, один единственный выстрел враз, мгновенно, вернул его в "здесь" и в "сейчас". - Что?.. Унтер упал первым, сержант - за ним. Вдох, потом выдох. Живой? - Блять... Одну ладонь на пол, вторую - на распоротый бок. Это первое. Утереть лицо рукавом: пыльно-соленым, пропитанным кровью и потом. Второе. Третье - винтовка. Любая, лишь бы целая. Что поближе, та и лучше. Нашарить, ползая по бараку не хуже луговой собачки, подтянуть к себе, проверить на "раз-два". Все. - Кто живой?.. Скрипит голос, царапают горло слова. - Гранаты в окна! И действительно, кто - живой? Хоббса убили, ебаные твари. Остальные? Ньюмэн? Живой - с гранатой, вон, возится. Уоррен? Тоже живой, хорошо. Шен? Ранен? - Шен, сука. Терренс! Подъем! А сам, сам-то лежит. - Держать оборону! Так, кто там дальше? Паркер? Тоже живой, тоже с гранатой. Еще лучше. Тренчард? Ранен? - Блять, Тренчард... Подползти поближе, повернуть, осмотреть, под затылок ладонью подхватить. - Энтони? Ты чего, брат? Ты... Кровь. Ее столько, что не нужно заканчивать Университет Небраски в Линкольне для того, чтобы понять - "Красотка Джейн" умирает. - Тони. Ты это... Перевязать, а не разговоры разговаривать! - Ты не дури... Первая помощь? Что-то же должен помнить! - Сам напишешь. Слышишь, Тони? Разодрать форму - собственную ли, японскую: не суть - на жгуты-лоскуты. - Слышишь? Перетянуть морпеха, зажать раны. Чтоб хоть как-то остановить эту долбанную красноту. Хоть чем-то, хоть ненадолго, хоть чуть-чуть. - Ты только не умирай.
-
Утереть лицо рукавом: пыльно-соленым, пропитанным кровью и потом. Как сам там побывал.
- Ты только не умирай. Если кто-то говорит тебе это, когда ты умираешь, значит, наверное, ты жил не зря.
Спасибо за пост!
-
По-настоящему проникновенно. Даже добавить ничего не могу: все звучит прям по-живому.
-
Пронзительно!
|
-
Пожалуйста, Ио, скажи, что ты ошиблась! Ты извинишься и мило улыбнёшься, мы все выдохнем и когда-нибудь потом будем вспоминать этот момент как шутку. Но Кира знала, что Иоланда не ошибается в своей работе. Сильный момент пограничных чувств. Правильный.
|
|
Строка за строкой, Иоланда медленно продвигалась по тексту перед своими глазами, меняясь в лице. От любовной отписки на непривычном наречии оно взяло поворот на сто восемьдесят градусов, сбивая Иоланду с толку только сильнее. Перед её глазами ненамеренно появляются придуманные образы людей, от которого и которому было написано письмо. Честно говоря, чем дальше она читает, тем менее ей нравится то, что она видит. А главное то количество вопросов, что возникает в её голове, по мере перемещения глаз по строкам не становится меньше, а ответов — не прибавляется. Митриос? Кубадан? Кому служат переписывающиеся, какое... — Рамона, какое зло они пытаются обуздать, — меж строк произносит Иола себе под нос, перекладывая бумагу из руки в руку, перехватывая пергамент пальцами поудобнее да нахмурившись только сильнее. По крайней мере ей удаётся сфокусировать своё сознание не на желании оскорбиться от непривлекательных обращений к сёстрам, но неком культе, порабощении сил, которые явно не предназначены для того, чтобы мирно существовать, — едва ли это было возможно впрочем, учитывая кто являлся врагами сестринского общества. Кажется, совсем наоборот. Иоланда доходит до конца письма, несколько раз повторяя в своей голове имя адресанта. Кто он, Климент Венетский? И что здесь происходит? Наконец, отрываясь от текста и поднимая глаза вверх, она заметно сбитая с толку, смотрит на Киру. Когда-то это выражение лица Ио вызывало усмешку на лице молодой воительницы. По крайней мере, сама Иоланда каждый раз встречалась с расплывающейся улыбкой Киры, когда та видела, что что-то не выходило у жрицы с первого раза, будь то прочтение текстов, сопоставление переводов слов или долгие исследования, которые могли окончиться какой-то глупостью; потратить несколько недель на изучение материала для того, чтобы узнать, что старый и неизведанный ранее никем пергамент не ответы на вопросы Вселенной, а рецепт какого-то поваренка, который не придумал ничего умнее, чем скрыть последний под половицей. Иоланда всегда громко вздыхала, тихо возмущалась и лишь с ещё большим непониманием смотрела на Киру в такие моменты. Картинка из прошлого исчезает перед глазами так же быстро, как появляется, а по спине роем пробегают мурашки, вынуждая Иоланду едва заметно одёрнуться. Взгляд её перемещается на Командору, а нутро даже чувствует небольшой укол совести от мысли, что даже секунда была потрачена впросак. — Дайте подумать... — произносит она совсем тихо, а вместо того, чтобы вновь уткнуться лицом в письмо, поднимает подбородок выше, к небу и закрывает глаза. Почему-то так обращаться к своей памяти, выискивая и сопоставляя факты было куда проще. Иола снова шепчет себе под нос одними губами слова, выдёрнутные из письма, словно это поможет ей собрать паззл воедино, а про себя только злиться, что у них нет больше никакой другой информации, кроме этого клочка. Пусть и жадная до того, чтобы раскрыть всё здесь и сейчас, Иола старается не зацикливаться на мысли, что Лучано повезло сильнее: он был тем, кто спрашивал вопросы, а она та, которой приходится их сейчас выдумывать их и прикладывать к письму Венетского, словно вкладыши в детскую игру и формами разных размеров. Подходит или нет? А главное, даст ли это зацепку, узнать что-нибудь ещё?
-
Иола старается не зацикливаться на мысли, что Лучано повезло сильнее: он был тем, кто спрашивал вопросы, а она та, которой приходится их сейчас выдумывать их и прикладывать к письму Венетского, словно вкладыши в детскую игру и формами разных размеров. Подходит или нет? Красивое сравнение. Да и сам момент осознания хорош.
|
А как было бы с Джудит? Этот вопрос потом ещё долго не давал Дарре покоя, постепенно растворившись только где-то на просторах Техаса. Вот всё-таки как бы оно было? Нежнее, жарче или просто лучше? Неужели точно так же?!
И не было бы разницы, пьян ты или нет, один всего добился или с помощником, ноют ли костяшки пальцев и все те отбитые в драке места, или тело пышет здоровьем и тянется, тянется... к чему? Дарра не был уверен, что его прям так уж сильно тянуло к Фанни. Она была интересная, да, тёплая и приятная, да, пожалуй даже красивая, в том самом естественном понимании, что возникает в голове при взгляде на цветочную клумбу в солнечный день при хотя бы неплохом настроении. Только вот Фанни не была цветком. И самое главное, Фанни не была Джудит.
Она двигалась уверенно, она говорила непринуждённо, она думала, что знает, чего хочет человек перед ней. А ведь он и сам не знал. Он непроизвольно вздрагивал, когда она касалась его там, где ещё не касался никто, он терял счёт времени, завороженно глядя в её зрачки, сливающиеся в полумраке с радужкой, он так хотел "сначала сравнить", хотя и понимал, что это невозможно! Ну не мог же он хотеть последовавшей за близостью пустоты?!
С Фанни было интересно, тепло и приятно. Блаженно, как от славной помывки после долгого рабочего дня. И одновременно лихо, как на лошади в галопе — всасывающаяся в кровь прямо через ветер скорость и полное отсутствие мыслей кроме "да, да, вот так! А ещё быстрее можно? А ещё?!"... Совсем неплохо, в общем. Да всё, что угодно, только не плохо! Плохо стало без неё. Примерно так же, как было каждый раз, когда жалкие дюймы до касания руки Джудит проваливались в непреодолимую бездну, когда в её взгляде читалось непонимание, и разговор расклеивался на какую-то требуху сплетней, когда она по обыкновению должна была появиться на пастбище со вкусными гостинцами, но вместо неё на горизонте вырисовывался кто-то другой.
Дарра вышел от Фанни спокойным и грустно-мечтательным.
Куда тяжелее далось ему расставание с мисс Риггс. Невыносимо прощаться, не глядя в глаза, словно заранее вычёркивая человека из жизни. Она попросила вернуться и рассказать о Сан-Франсиско, но Дарра ещё до окончания её фразы знал, что будет обходить проклятый город за десять миль. Даже разочарование и досада мистера Риггса, славного мистера Риггса, давшего Дарре шанс в его новой жизни, било не так больно, как эти недоумевающие хлопки ресниц девушки, отчаянно пытающейся подольше не догадаться, из-за чего этот забавный милый паренёк выбрал уехать, хотя мог бы оставаться веселить её дальше. Видать, и правда счастливая у неё была жизнь, если не заставляла её отрывать от себя куски по-живому.
Большим облегчением было оставить ранчо "Джей-Арроу Соединённые" за спиной. Пускай Дарра лучше никогда не узнает, как было бы с Джудит, если при том не узнает и каково стало бы без неё.
***
Как бы сытно ни жилось Дарре у Риггсов, дорога захватила его с головой, наполнила его лёгкие каким-то особенным, сладким воздухом, развеяла все те тревоги, что скопились в его голове, пока он отъедался, работал, влюблялся и страдал. Как же приятно было снова хлебнуть лекарства для продления жизни — вернуться в движение! Когда не возвращаешься туда, где был час, день, неделю назад — словно саму смерть вокруг пальца обводишь. Следы путешественников малы, легки и недолговечны, оседлые же будто добровольно обувают ноги в капканы. Похожий на гроб дом в похожем на кладбище городе? Нет, спасибо. Ковёр из трав и вечно свежий ручей? Да, пожалуйста! Разве не лучше самому быть движением, а не памятью о нём, вбитой в рамочку и повешенной на пыльной стене?
Как ни странно, наивный настрой не вышел из Дарры ни когда они с Коулом поиздержались в пути и бесхитростно голодали, ни когда ждали исхода молчаливого противостояния с индейцами, ни когда выкручивались из мексиканской западни. Все эти угрозы были словно от какой-то другой смерти, той, которую ищешь и находишь сам, той, что будто бы потому чуточку добрее, что даёт тебе шанс подготовиться к страшной встрече. Наткнуться на злых индейцев в пути? Ну не пумперникель Шульцевский слопать, конечно. Но быть подстреленным в неожиданном ночном налёте после месяцев упорного труда? Что может быть хуже? В конце концов, Дарра не слышал, как кричал Пэдди, когда его мучили и убивали, а труп его выглядел хоть и ужасно, но ещё умиротворённо. Лучше чем бледный, болезненный, бесконечно долго балансирующий на краю Брэди.
Так что на прекрасный дивный мир вокруг смотрел Дарра не иначе как с улыбкой, урчащему брюху отвечал весёлым насвистыванием, далёким индейцам — озлобленно-азартным прищуром, а близко подкравшимся мексиканцам — лёгким оскалом. Ружьишко-то всё-таки было заряжено.
А может, дело было ещё и в том, что странствовать вдвоём оказалось куда легче и приятнее, чем в одиночку. И поговорить можно, и помолчать, зная, что ещё одна пара глаз высматривает возможности там, где не видишь их ты.
Поначалу везло. То дорогу кто добрый подскажет, то солнышко сверху улыбнётся, то горизонт безопасной своей чистотой порадует. Броди по свету сколько влезет, так-то! Если бы только не удача, переменчивая как сам ветер. Сегодня ты зверушку какую-нибудь подстрелил и сыт-счастлив, а завтра, поди ж ты, ни единой твари божьей поблизости! Уяснил Дарра быстро, что между поселениями да разными станциями почтовыми путь прокладывать всё ж таки выгоднее, чем как он тогда — без ничего да по голой прерии да по следам, что один чёрт дождь смоет! Домики-то так просто не смоет, это только Денвер наверно такой невезучий.
А где домики, там можно и курицу по дороге цапнуть. Ничем эти кражи в сущности не отличались от детских кукурузных "закусок", когда Дарра таскал вкусные жёлтые початки с чужих полей. Фермеры всё равно с лишней кукурузинки или цыплёнка не разорятся — мишень для индейцев на темечке нарисовав, по колоскам да пёрышкам не плачут!
Нет, Дарра не утратил уважения к чужому труду — помнил же, как сам за мечту брата пахал, как у тех же Риггсов научился-таки от честно выполненной работы удовольствие получать. Просто он... лис тех вспомнил. Брал столько, чтобы только прямо сейчас прокормиться, потому как питаться-то всё равно как-нибудь надо. Получится с курой — хорошо, а пальнут вслед — всё честно, дешёвая пуля да риск дорогую жизнь потерять на одной чаше весов, несчастная тушка средней клювастости на другой, плюс-минус равно. Всё ж таки не целое стадо скота, не голод и не разорение.
***
— И что, в этом Аламо прям все-все померли? — спросил Дарра Коула с лёгким недоверием, — а откуда тогда все рассказы? — Да не знаю, — Коул пожал было плечами, но тут же продолжил рассуждать — кто говорит, всех перебили, а кто — что баб да негров пощадили. Мексиканцы хоть те ещё звери бывают, но всё ж не чистокровные индейцы какие-нибудь, так что... К тому же после Сан-Хасинто пленных было немало, они поди и рассказали нашим.
"Да и индейцы разные бывают", — хотел заметить Дарра, но смолчал, в очередной раз с грустью вспомнив тёмную ночь и полные страха, боли и неуверенности стоны Брэди.
Странно, конечно, было слышать про "наш славный Техас". Не клеились что-то все эти истории и виды пустынные с какой бы то ни было "нашестью". Конечно, оно тут всё в Нью-Мексико (да и позднее в самом Техасе) на Колорадо отчасти похоже было, но и Колорадо-то вон до сих пор толком не доосвоено, ну раз там краснокожие как у себя дома, кхм. Ну да. Они ж у себя дома как раз. Но, чёрт возьми, Аламо-то это когда было?!
Коул подсказал, что лет тридцать назад.
Ну вот. И что, как вот это вот всё такое недостаточно зелёное, недостаточно заселённое и вообще какое-то недостаточно родное уже тогда могло быть нашим? Настолько, чтобы прям костьми ложиться. Да ещё против таких головорезов!
Вспомнилась почему-то слава Джона Брауна. Вроде как тоже жил настоящий человек, боролся, хотя мог бы в потолок плевать. А потом хлоп, и нет человека, и сразу как-то будто и не было ничего. Но потом бац — и аж целая война с прослейверами, после которой рабов, наконец, освободили. Может оно всегда так? Кто-то яркий и неугомонный должен подняться, чтобы тыщи зароптали?
Хотя вот про Брауна хотя бы песню сложили душевную, а про парней из Аламо? Коул такой не знал. Словно в этих суровых краях одного призыва помнить было достаточно. Словно посреди таких пустошей всё равно не было ничего другого, достойного запоминания.
Потом Дарра как минимум дважды порадовался тому, что успел узнать эту историю. Играть в гляделки с индейцами и мексиканцами легче, когда помнишь, что до тебя кто-то в этих краях уже выходил из этой жуткой игры на своих условиях.
***
А Сан-Антонио Дарре понравился! Даже странно, что такой милый город так походил названием на имя кровожадного Санта-Анны. В честь одного и того же святого их что ли прозвали? Да, впрочем, какая разница.
Что-то такое наверно и ожидалось в конце выстраданного пути — большое, непонятно-красивое и знакомое-но-непривычное. Конечно, на самом деле таким символом финала станет чуть позже гигантское стадо лонгхорнов, но тогда Дарра просто не мог перестать крутить головой по сторонам, пытаясь запомнить все эти белые, сливающиеся с маревом от жары, дома, всех этих южан, кажущихся большими из-за пончо, шляп с действительно широкими полями и отбрасываемых ими длинных теней, всю эту петушино-бойцовскую крикливую суету, сменяющуюся благолепной тишью сиесты.
В Сан-Антонио всё было не такое, как в степенно-практичной Айове. Взять хотя бы местных жителей — ну чисто колдуны да ведьмы! Если и работают, то где-то за закрытыми дверьми и ставнями, а вообще такое чувство, будто деньги из воздуха делают, что все эти лошади, кони и коровы с быками были здесь испокон веков, а местные просто их нашли и стали продавать, совсем не дуя в ус! Нет, Дарра, конечно, понимал, что скотоводчество тоже по-своему тяжелый труд, но всё ж не такой, как землю пахать и от милости природы зависеть. Опять же, в Айове, например, такого количества скота никто отродясь не видал, а здесь стада из сотни-другой коров были будто бы нормальным делом (встречались такие Дарре и Коулу по пути не раз и не два). Бесятся местные с жиру, музыку свою бренчат тут и там, одеждой щеголяют — через одного-двух все то с пёстрыми угловатыми узорами, то какие-то амулетики носят и побрякушки, даже в гривы и хвосты коням их заплетают, и даже если в остальном босяк босяком, всё равно смотрятся броско и держатся лихо, грудь колесом, рукам покоя не дают — жестикулируют как припадочные. И бормочут, бормочут все что-то непонятное, то по-мексикански, а то и даже по-английски, и всё равно стоишь и как дурак глазами хлопаешь.
Взять хоть женщину ту, Мэри-Люси-Тапси. Ну колдунья же! Старая, а как посмотрит призывно — аж в дрожь бросает, Фанни такой взгляд и не снился. Но при этом с мужем, и дом есть, ну то есть вряд ли шлюха какая-нибудь бывшая. Вон как тот мексиканец о ней заботился! И аж из самого Сан-Франциско, ну ничего себе! Откуда она могла знать, что этот город для Дарры значит? И как это она здесь так далеко на юге оказалась, если даже такие прожжённые бродяги как Дарра с Коулом в пути чуть было копыта не отбросили? А если ведьма, то они ж это, летать умеют. А мужика этого приворожила, получается. А шлюха что, не может быть ведьмой? Да не, некогда ей наверно. А у этой племянник ещё какой-то в тюрьме... А что если это просьба-задание такое? Найти этого узника и, ну, освободить, например? А если рукой махнуть, то проклянёт? И ураганом каким-нибудь в самый этот самый Сан-Франциско зашвырнёт?
Да, местных Дарра не то чтобы побаивался, но на первых порах точно смущался, с готовностью и благодарностью уступая общение с ними Коулу. Может из-за этого как раз и не получилось у него перед мистером Киммелем выступить достойно?
***
— Коул... — Дарра смущённо подёргал партнёра за рукав, — Спасибо там, ну, что договорился. Мне б в голову не пришло всё так разложить по полочкам. Круто ты это, короче.
На отходняке после заключения договора до Дарры не сразу дошло, что если бы не Коул, он бы сейчас вообще понятия не имел, как быть. Так его накрыло это осознание, что даже слова путаться от волнения стали. Вот как же ж так? Вроде два с лишним месяца ехал и ехал по этим прериям, готовился, так сказать, мысленно к этому великому перегону, мир новый поглощая, а потом столько всего пережил, что в какой-то момент раз! И забыл напрочь, зачем вообще едет куда-то. Вымотала дорога, как ни крути. Хорошо, что Коул не подвёл и таким другом оказался.
И Дарра не то что Сок Тарантула ему окончательно простил в тот момент, а во что бы то ни стало решил такое доверие оправдать. Не хватало ещё, чтобы из-за каких-то его оплошностей такого славного парня без денег оставили, которые он к тому же под конец их пути ещё и в подарок обратил вместо займа (святой, ну просто святой)!
Потому наверно и не испугался Дарра, когда сам перегон начался. В голове уже достаточно пусто было после неудачи с боссом и триумфа человеческой доброты в лице друга. Как раз местечко для всех премудростей освободилось!
Запомнил Дарра и как всех-всех лошадей зовут, и где у кого в команде какое место, и кто-что на нём делает, и с каким опережением надо тут-там работать, чтобы другие как раз к важному моменту с тобой поравнялись (когда стадо поворачивать надо было, например), и как ветеранам не перечить, а именно что помогать, делая то, чему уже научился, и как себя вести на раздаче еды и при её потреблении, и почему повар-куки* по сути важнейший после босса человек у ковбоев.
Вообще, Герби Дарра нравился. Какой-то он добродушный был, в отличии от большинства суровых ковбоев, в обществе которых Дарра какое-то время чувствовал себя немного самозванцем, принятым не столько за умения, сколько потехи ради и заступничеству благодаря. Герби же был не такой, шутковал, подбадривал, усталые потуги Дарры изобразить что-то на скрипке похваливал. А потом даже повадился обучать Дарру знахарству! — Укусила змея? Шо лыбишься, их тутова полно! Мчи сразу к корове, на худой конец куру хватай, ну или совсем если край, то коня своего. Режь кусок мяса потолще и к укусу прикладывай! Кровь и плоть, пока ещё не совсем отмерли, часть яда в себя оттянут. Ну иль луковицу хотя б примотай. А потом молочая завари и пополам с виски внутренности промой! Так-то.
От Герби Дарра узнал, как использовать пепел, муку и паутину для остановки кровотечения (и как ту же паутину добывать грамотно, чтобы и быстро, и не комкалась сильно), как спать с вложенной в носки разрезанной луковицей ("увишь, как почернеет наутро, всю заразу впитает!"), как унимать боль от ушибов отваром из коры ивы (в Техасе росла так называемая чёрная ива), как вить нити для зашивания ран из промоченного в виски ("шоб от заразы") конского волоса, как лечить кашель сиропом-тодди из вольной смеси лука, чеснока, лемона, мёда, кофе, полыни и, конечно же, виски, и ещё много чего другого.
— И вообще чеснок почаще жуй, а пополам с перцем-халапеньо так вообще сплошная польза!
Где-то половину россказней повара Дарра вынужденно счёл байками (как-то стыдно было переспрашивать и уточнять, когда такой матёрый дядька что-то такое спорное про силу стейка против змеиного яда говорит), но на всякий случай запомнил, а более убедительно звучавшую половину и вовсе накрепко на ус намотал.
Ещё Дарра с Джошем общался, по сути как изгой с изгоем. И да, не то чтобы другие их реально куда-то изгоняли или прям сторонились, напротив — Дарра чувствовал, что эти вечно сердитые и мучимые работой люди на самом деле где-то в глубине души благодарны каждому в команде просто за то, что каждый делает хоть что-то, чтобы облегчить всем жизнь. Просто у ковбоев не принято было давать поблажки — жизнь не даёт, а они что, не по жизни ходят? Нет, ковбои этой самой жизнью дышали, и потому любому, кто не мог себя поставить или за себя постоять, за честь считали влепить славный условный подзатыльник, просто чтобы не расслаблялся и не забывал, какое великое в сущности дело они все вместе делают и какой великой жизнью живут.
И хоть Дарра, к собственному сожалению, себя пока что истинным ковбоем не считал, но самой сохранившейся в нём жалости был в тайне рад. Ещё не заматерел он в этом жутком перегоне настолько, чтобы не подбадривать Джожа после того, как какой-нибудь Плеинвью задирал его просто потому, что мог, как и сама жизнь могла в любой день обрушить на Джоша песчаный смерч, пинок сдуревшей от чего-то лошади или какую-нибудь болезнь.
— Шкуру вы поди не так зачистили, как они привыкли, — объяснял Дарре Джош причину агрессивного поведения гостей фермы Дайсонов, — Ещё, сам говоришь, они женщину искали, а ты им про еду какую-то, и не сейчас, а потом. В торговле так нельзя. Хоть бы показал, что выращивали. Вот с флягами наверно угадал, вода всегда пригодится.
Джош много чего рассказал Дарре про то, как ведут дела индейцы. Про известные большинству жесты, про самые ходовые слова торгового языка, про племя мобиль, от диалекта которого многие из них и происходили. Эти бы знания, да пораньше! Может, и удалось бы не допустить того налёта...
Впрочем, грустить у Дарры не было ни времени, ни сил, ни, честно говоря, желания. Наконец-то он занимался настоящим делом! Он двигался куда-то в своём странствии и работал одновременно! Что вообще может быть лучше?! Конечно, неприветливые ковбои, ветераны этого тернистого пути, не сильно помогали влиться в команду, но, с другой стороны, и не шибко-то мешали. Они шли словно бы чуть в стороне, настолько рядом, чтобы суметь оценить вероятного собрата по достоинству, но достаточно далеко для того, чтобы он всему по-настоящему нужному научился сам. И это было... честно! Немного жестоко, весьма рисково и очень достойно. Все шишки (кроме той малости, что брали на себя партнёр-Коул и отдельные добряки-по-праздникам Джош и Герби) оставались у Дарры, но и все реальные заслуги признавались за ним как будто бы безоговорочно. Никто особо их не отмечал, не хлопал радостно по плечу и не угощал припрятанным виски, но Дарра читал во взглядах молчаливое одобрение, и оно грело кровь сильнее любого самогона.
С каждым пережитым днём Дарра чувствовал себя даже не просто более своим в этом кругу повидавших жизнь мужиков, а более близким к пониманию самой этой сложной жизни. Так было до того момента, пока жизнь не решила устроить Дарре экзамен.
***
Стампид ужасал и восхищал одновременно. Не как великое творение рук человека — красиво сложенный дом или ладно организованная работа, а как великое движение самой природы. Как в детстве, тогда связанном лишь с одной коровой — ожившая стихия, ливень, потоп, бурлящий поток вышедшей из берегов реки! Только теперь это была не равнодушная прозрачная жидкость, а полная дикой паники красная сущность жизни, не вода с небес, а кровь тысяч животных! Громогласный рёв — дрожью в самое нутро, хватка стального кулака на кишках и надрывный шёпот угрозы: "не дёргайся, а то сам как дёрну".
Но Дарра дёрнулся, бездумно сорвавшись в галоп и не почувствовав ничего кроме щемящего сердце задора. Да, да, вот так! А ещё быстрее, громче, страшнее и безумнее можно? А ещё?! Стальной кулак блефовал — холодная рука в скрипящей перчатке принадлежала самому Дарре, и только он решал в тот момент, оправдать ею своё малодушие, или же поддержать решимость.
Он видел, что стало с Галливером, но в тот миг, когда тот скрылся под массой прущего вперёд скота, вспомнил лишь спокойную суровость негра, исправно работавшего и стойко вынесшего ларьят Плейнвью. Эти ковбои сами открыли в прериях именно такую школу. Сделай сам и получи своё, выдержи удар судьбы и отыграйся на ней сполна. Дарра промчался мимо.
А как же Коул? Вдруг эти беснующиеся коровы опрокинули его так же, как Галливера?!
Жуткая вспышка молнии высветила для забывшего обо всём Дарры не ближайшую участь друга, а его вероятную дальнейшую судьбу. Стадо разбежится по округе, и его будет уже не собрать, уж точно не в изначальном количестве. А значит, не видать денег ни мистеру Киммелю, ни тем более остальным ковбоям. И Коулу! Добряку и ловкачу Коулу, поручившемуся за Дарру и великодушно простившему ему долг, опять придётся голодать и побираться!
Дарра оправдает его доверие. Остановит стампид.
-
Я опасалась, что все эти треволнения введут Дарру в уныние, а он молодец - сохраняет позитивный настрой. Да еще на подвиг решился!
-
Ну что тут скажешь! Дарра возмужал на перегоне, а ты, как автор, пока писал этот пост. Это НА ГОЛОВУ круче всего, что было раньше (хотя раньше тоже было круто). Текст в разы чище и сильнее, очень серьезный, солидный такой даже.
Вот прямо после такого поста хочется сказать персонажу не "Неплохо, Дарра, неплохо", а "так держать, мистер Дайсон!"
А как было бы с Джудит? А вообще-то круто начать пост с такого вопроса! И не найти ответа).
Она попросила вернуться и рассказать о Сан-Франсиско, но Дарра ещё до окончания её фразы знал, что будет обходить проклятый город за десять миль. Топ!
Даже разочарование и досада мистера Риггса, славного мистера Риггса, давшего Дарре шанс в его новой жизни, било не так больно, как эти недоумевающие хлопки ресниц девушки, отчаянно пытающейся подольше не догадаться, из-за чего этот забавный милый паренёк выбрал уехать, хотя мог бы оставаться веселить её дальше. Пушка!
Наткнуться на злых индейцев в пути? Ну не пумперникель Шульцевский слопать, конечно. Как к месту всплыли пумперникели!
Так что на прекрасный дивный мир вокруг смотрел Дарра не иначе как с улыбкой, урчащему брюху отвечал весёлым насвистыванием, далёким индейцам — озлобленно-азартным прищуром, а близко подкравшимся мексиканцам — лёгким оскалом. Ружьишко-то всё-таки было заряжено. Супер-топ!
Брал столько, чтобы только прямо сейчас прокормиться, потому как питаться-то всё равно как-нибудь надо. Получится с курой — хорошо, а пальнут вслед — всё честно Жизненно!
Может оно всегда так? Кто-то яркий и неугомонный должен подняться, чтобы тыщи зароптали? Крутая мысль, и круто, что ты не стал её заворачивать в какую-нибудь мишуру. Она вот так и должна быть высказана – четко и просто.
Потом Дарра как минимум дважды порадовался тому, что успел узнать эту историю. Играть в гляделки с индейцами и мексиканцами легче, когда помнишь, что до тебя кто-то в этих краях уже выходил из этой жуткой игры на своих условиях. Same as the previous.
А Сан-Антонио Дарре понравился! Даже странно, что такой милый город так походил названием на имя кровожадного Санта-Анны. В честь одного и того же святого их что ли прозвали? Да, впрочем, какая разница.
Что-то такое наверно и ожидалось в конце выстраданного пути — большое, непонятно-красивое и знакомое-но-непривычное. Классное сравнение и классное противопоставление, и классно отмеченный конец пути...
И Дарра не то что Сок Тарантула ему окончательно простил Тут я чуть не расплакался)))).
— Шкуру вы поди не так зачистили, как они привыкли, — объяснял Дарре Джош причину агрессивного поведения гостей фермы Дайсонов, — Ещё, сам говоришь, они женщину искали, а ты им про еду какую-то, и не сейчас, а потом. В торговле так нельзя. Хоть бы показал, что выращивали. Вот с флягами наверно угадал, вода всегда пригодится. Мне понравилось место с поваром, и круто, что ты узнал настоящие рецепты, я сам половины из этих трюков не знал!)))), но вот это – это топ! Очень правильно и круто. Вот как-то так бы индеец ему бы и объяснял! Верю!
Никто особо их не отмечал, не хлопал радостно по плечу и не угощал припрятанным виски, но Дарра читал во взглядах молчаливое одобрение, и оно грело кровь сильнее любого самогона.
С каждым пережитым днём Дарра чувствовал себя даже не просто более своим в этом кругу повидавших жизнь мужиков, а более близким к пониманию самой этой сложной жизни.
Так было до того момента, пока жизнь не решила устроить Дарре экзамен. Yeaaaah!
Как в детстве, тогда связанном лишь с одной коровой — ожившая стихия, ливень, потоп, бурлящий поток вышедшей из берегов реки! Только теперь это была не равнодушная прозрачная жидкость, а полная дикой паники красная сущность жизни, не вода с небес, а кровь тысяч животных! Громогласный рёв — дрожью в самое нутро, хватка стального кулака на кишках и надрывный шёпот угрозы: "не дёргайся, а то сам как дёрну". Просто чистый восторг!
Он видел, что стало с Галливером, но в тот миг, когда тот скрылся под массой прущего вперёд скота, вспомнил лишь спокойную суровость негра, исправно работавшего и стойко вынесшего ларьят Плейнвью. Эти ковбои сами открыли в прериях именно такую школу. Сделай сам и получи своё, выдержи удар судьбы и отыграйся на ней сполна. Дарра промчался мимо. На добивашечку.
Дарра оправдает его доверие. Остановит стампид.
И вот, в этот момент, после всего этого поста, я верю, что Дарра именно так бы и поступил. Потому что ему 17 лет, он не умеет читать и писать, он не был в Сан Франциско, но он кой-че повидал и кой-че понял, и в посте это отражено. И это круто!
Продолжительные аплодисменты. Мистер Дайсон! Айова! Настоящий ковбой!
|
И остановившиеся на несколько мгновений носилки снова тронулись в сторону госпиталя.
Услышав о содержимом первых строк письма, Самина скривила губы в том самом выражении, от которого, по словам покойной Фиби, у любой молоко в сиськах скиснет. По счастью, любоваться этим могла лишь давно привыкшая и приспособившаяся к начальнице Амира: Ио с головой ушла в чтение, а Кира как раз отвлеклась на разговор с юной бардессой.
"...Впрочем, мой милый, прости старика, что отвлекаюсь на эту лирику. Поговорить я хотел совсем о другом. В своем письме ты задавал вопросы, на которые сам же и отвечал, делился сомнениями, которые сам и развеивал. Могу ли я дать тебе из своего затвора хотя бы один дельный совет по великому делу, за которое взялись столь великие люди из Иерархии? Вряд ли. Я могу лишь, как всегда, поделиться с тобой знанием.
Разумеется, для служителя Митриоса твоего уровня нет ничего предосудительного в том, чтобы порабощать дэвов и пользоваться их услугами. Морализаторство по этому поводу оставим безголовым костоломам, что сдирают кожу с припадочных баб, возомнивших себя "ведьмами", и всем этим читающим по слогам деревенщинам из числа "отцов-надзирателей". Я обратил внимание на другое. В своем письме ты упомянул имя твари, которое вы употребляете в обиходе - Кубадан. Так он назвался после того, как был покорен, верно? Не скажу, что мне пришлось долго ломать голову над расшифровкой - для знатока Священного наречия отсылка вполне очевидна: ваш раб зовет себя Xuda-wang. "Повелитель". "Властелин тела и души", если буквально. И это меня тревожит куда больше тех вопросов, что задавал ты сам. Догадываешься, почему? Не сомневаюсь, что да - ты был моим лучшим учеником за все эти годы.
Порождения Хаоса органически отвергают любую организованную иерархию, живя подобно диким животным - и имена самых сильных дэвов переводятся обычно как Хищник, Пожиратель, Ужас, Ярость - но среди них нет никаких "владык" и "повелителей". Старая притча: чем отличается волк от Пастыря, если оба они употребляют овец в пищу? Очевидно - властью. Волк не организует и не устраивает жизнь стада, не заботится о его благополучии - он просто приходит, убивает и жрет. И опасность сил Хаоса является их же главной слабостью - слабостью, которой мы, Иерархия, легко способны управлять во славу Митриоса и к пользе его Культа.
Полагаю, ты уже понял, почему твое письмо меня так... озадачило и заинтересовало. Развить мою исходную посылку, полагаю, ты сумеешь сам - просто вспомни, что я сказал тебе в ночь твоей четырнадцатой годовщины, когда ты впервые сумел излиться без помощи рук, сопоставь с прочитанным - и пусть Солнечный Владыка хранит тебя на пути верного ему служения.
Твой друг и учитель Климент Венетский."
***
Четверка ополченок с носилками, наконец, оказалась среди палаток госпиталя. Ажиотажа их появление, прямо скажем, не вызвало - в этот момент подошедшие чуть раньше отставницы и прочие наспех собранные Сестры были слишком заняты наведением подобия порядка - наконец-то появилась возможность уделить внимание и впавшим в кататонию аэлиситкам. Каких-то успехов в помощи ученицам Дарующей Жизнь добиться не удалось, но их хотя бы стащили всех в одно место, чтобы не приходилось постоянно переступать через недвижные тела с безразличными лицами. Вряд ли Бьянке удалось бы в этой ситуации быстро добиться помощи, однако имя Элиссы сделало свое дело - ей указали на пожилую дородную простоволосую крестьянку, устало утирающую пот со лба уже промокшей насквозь косынкой. Угадать ее военное прошлое было бы сложно, если бы не бьющие в глаза приметы вроде отсутствия двух пальцев на левой руке и шрама под нижней челюстью. Привычно отдающая распоряжения командирским голосом, бывшая следопытка нахмурилась увидев нуждающуюся в помощи Роситу, видимо, собираясь объяснить, что мертвых оживлять не умеет, однако все-таки нащупала пульс раненой... и нахмурилась еще сильнее.
- Так, тащите-ка сюда ее, - указала она на ближайшую палатку, а затем, вложив два пальца искалеченной руки в рот, коротко свистнула:
- Милана! Сумку с алхимией нашу принеси!
Притопавшая с массивным баулом женщина показалась Бьянке удивительно похожей на Элиссу - не столько внешностью, сколько повадками. Шрам у нее, правда, был другой - от виска к уху, и пальцы вроде бы все целые, в остальном же они походили на сестер по крови почти так же, как Бьянка с Роситой.
- Промыть надо, - прокомментировала Милана, пока Элисса ножом распарывала шнуровку доспеха раненой.
- А то я не в курсе, Мил, - отмахнулась беспалая, и вскоре Росита почувствовала, как на шею ей льется отдающая спиртом и полынью холодная жидкость. А дальше - дальше последовало долгое молчание.
- Не по-ня-ла, - по слогам произнесла, наконец, склонившаяся над телом юной Искры Элисса. - Это как вообще? Так, вы трое - идите-ка на улицу и помогите нашим жриц таскать: бабоньки уже притомились порядком.
Заглянувшая через плечо Элиссы Бьянка, кажется, отчасти уловила, чему удивилась старушка. На горле ее сестренки не было никакой раны, из которой, по идее, и натекло столько крови. Зато между ключиц отчетливо виднелся уродливый багрово-пурпурный шрам. Толстый и узловатый, какие бывают, если не пытаться зашить порез и пустить заживление на самотек.
Когда в палатке остались только две старые следопытки и близняшки, Милана снова прокомментировала:
- Не, это точно не магия. После магии шрамов не остается.
- Сама вижу. Так, дорогая моя, - обратилась Элисса к Бьянке. - Ты ее сестра, правильно? Вот теперь объясни-ка мне то, что сама я объяснить не в состоянии. Прежде чем нам думать, что с ней делать дальше. И если это вы решили подшутить над старушками - я вас обеих отделаю так, что родные мамы не узнают, Рамоной клянусь.
Судя по интонации - эта женщина, насмотревшаяся в своей жизни и на страшные ранения, и на трупы своих подруг, сама преизрядно обожженная жизнью, пребывала в состоянии полного... изумления.
-
Да уж, изумления там у всех навалом... Практически "Ревизор", немая сцена)
-
Про шрам хорошо получилось, интересная загадка для остальных!
-
почему всё это письмо звучит как «я люблю тебя, а ну кстати, порождения хаоса в качестве рабов — это супер тоже, убивайте там всех»
|
-
И в ее глазах плескалось солнце Финал, конечно, пробирающий до дрожи!
-
Пусть никто не признает этого... пусть в следующем бою я могу отправиться на телегу. До последнего вздоха я буду хранить жизнь своих сестер.
Да.
|
– Договорились, – сказал Альвий, – и затушил лхо. Хотя если можно пораньше – я только за. Но пришел к вам я, так что и решать вам. Я буду один, одет так же и со стиком в руках. Я предъявлю лигатуру. Он выслушал речи магистрата. – Я полагаю, – ответил он, – что пояснять мою логику будет иметь смысл после того, как вы убедитесь, что я не жулик, который решил поиграть в Инквизицию. Альвий поймал себя на мысли, что Шульц-Нейман ему не верит. И это ему очень понравилось. Он, кажется, попал именно к тому человеку, к которому хотел. Это не означало, что все получится, но означало, что как минимум его не спалят по-глупому. В духе: "Ты прикинь, что тут было? Пришел какой-то мрачный хер и прикинулся инквизитором!" А если бы Нейман сам сидел у кого-нибудь на подсосе у кого-нибудь серьезного и брал взятки, он бы сейчас очень обрадовался и просто окружил бы Альвия заботой и помощью. Этого не произошло. Это был хороший знак. Не. Шульца-Нейман – страшный зануда. Он все проверит, он во всем удостоверится. И, конечно, приставит за Альвием хвост. И может быть, даже арестует и допросит уже по-серьезному. Нормально так допросит. А потом, возможно, извинится. И Альвий не сможет его упрекнуть. Альвий будет его после этого недолюбливать, и никогда они не подружатся, но зато будут друг другу доверять, и это будет куда важнее. "Ну, посмотрим, как вы варите такую кашу, коллега!" – сказал себе Альвий. – Был рад оказаться полезным, – ответил он на конспиративное прощание магистрата. И это было тоже хорошее прощание. "Уведите этого дурака отсюда, он ничего не знает, только время моё терял", – так это прозвучало, или хотя бы могло прозвучать. И именно так было и надо. Профессионал – профессионален в мелочах. И значит, тут надо не спалить Лотту и других членов группы. Значит, сегодня надо поработать в одиночку. Альвий собирался скинуть сообщение в общий канал: "На сегодня встречи отменяются. Работайте по индивидуальным задачам. Буду держать в курсе," – уже набрал его, но помедлил. А че, можно же и спалить. Все равно они будут знать, если через них лицензию получать. Ладно, решу. Потом кинул персоналочку для инквизитора. "Контакт установлен. Проверяют. Возможна слежка. Прошу отправить лигатуру из моего номера посылкой. Жду предложений по месту, где можно забрать." Лотта, вероятно, поймет. Ни черта не надо арбитрам знать ни кто она, ни где её гнездо. Надо было бы – уже знали бы и его бы про неё спросили. Да не, к энфорсерам можно сходить. И одного из коллег светануть. Опасно? Да не особо... но торопиться не будем. Альвий удалил уже набранное сообщение. "Сначала схожу сам, посмотрю, что к чему, потому уже отстучу ему весточку, мол, что к чему." Он набрал Дезидери новое сообщение: "Вопрос с лицензией в работе. Сообщу."
|
|
Пожалуй, Кира чересчур пристально наблюдала за Иоландой, когда та погрузилась в сложные хитросплетения чужого языка. Но в действиях воительницы не было грубого умысла. Если при встрече рамонитка держала вид, что пришла к Иоле вместе с остальными только по срочному делу, хоть и не скрывала облегчения, что жрица жива и невредима, то сейчас у Киры появилась возможность рассмотреть свою первую любовь поближе. Так она отмечала про себя, что морщинки нисколько не испортили красоты Ио, и даже грязь и синяки не способны это скрыть. Глаза же жрица заискрились энергией от восторга, совсем как у молодой девчушки. Взгляд заскользил по мягким чертам лица, и Кира невольно сравнивала их с острым, таким непохожим профилем Фиби. И всё же, время не щадило никого, кроме богинь. Некогда пухлые, манящие губы превратились в сухие жёсткие пергаменты наподобие тех, с которыми работала библиотекарша. Прислушиваясь к негромким словам, иногда непроизвольно слетавших с этих самых губ, Кира поморщилась. Письмо оказалось всего лишь отвратительным любовным посланием. Это не похоже на то, что хотела найти Самина. Они зашли в тупик. До кучи ещё и озадаченный взгляд Ио… Кира представила, как они сейчас нелепо выглядят. Пришли такие важные, оторвали от помощи раненным, и всё для того, чтобы узнать в какой позе один косматый берёт другого косматого и сколько раз! От досады ладони воительницы сжались в кулаки, она поспешила развернуться, чтобы не выдавать своего разочарования и не отвлекать тем самым Иоланду.
И надо было именно в этот момент рыжей девчонке обратиться к храмовницам. Кира была на грани, чтобы тут же не сорваться на грубый ответ. Ах, у них раненая! Конечно, мы сейчас же ей поможем, у нас же тут нет ещё десяток сестёр, тоже нуждающихся в помощи, только вас и ждём. Поэтому тут и стоим в сторонке, ничего не делаем. Но слишком много обстоятельств разом не дали закипающей воительнице выпустить свои эмоции наружу. Во-первых, рыженькая была далеко, а рамонитка не намеревалась надрываться и кричать ей в ответ. Во-вторых, не хотелось снова словить суровый взгляд Самины, заставлять её сомневаться в выборе Киры как опоры. И в-третьих, нельзя было допустить, чтобы выставить себя перед Иоландой в ещё более ужасном свете.
— Если поспешите, то может в лагере перепадёт чего-нибудь, – коротко бросила Кира, когда носилки поравнялись с храмовницами, и кивком головы указала в сторону палаток. На этом она хотела уже было развернуться и закончить разговор, но взгляд остановился на той самой раненной сестре. Близняшки. Рамонитка стиснула зубы. Перед глазами промелькнули лица потерянных сегодня боевых сестёр и последним из них была отрубленная голова Фиби, валяющаяся на земле словно мусор. Боль от потери близкого человека вновь мертвой схваткой вцепилась в сердце. Будь прокляты косматые твари! Кира перевела взгляд на вторую рыжую сестру, что просила помощи. О таких они совсем недавно говорили с Командорой. О молодых, в чьих руках скоро окажется судьба Купола. Их долг, долг Киры, Самины, Иоланды, Амиры и других заключался в том, чтобы защитить юных сестёр, таких как Шарлотта, таких как эти рыжие близняшки. И они подвели их.
— Спросите Элиссу, – уже мягче добавила Кира, а затем вопросительно посмотрела на Командору. Хотелось добавить, что она могла бы, с разрешения Самины, проводить их, всё же с храмовницей рядом их вряд ли поставят в конец очереди ожидать. Тут от неё всё равно нет толку, ведь с переводом письма она никак не могла помочь. Но ни ей поддаваться мимолётным слабостям и решать, кто больше достоин такой драгоценной в этот момент целебной магии. Вместо всего этого рамонитка ещё раз взглянула на раненую и ужаснулась.
— Прости, но кажется, что ей уже не… – договорить Кира не смогла. Девушка на носилках не выглядела раненой, скорее мёртвой. Сомнения закрались в мысли рамонитки. Ладно бы, если тут была только родная сестра, тогда можно было списать всё на отрицание смерти близкого человека. Но чтобы все остальные ввязались в это?
-
Взгляд заскользил по мягким чертам лица, и Кира невольно сравнивала их с острым, таким непохожим профилем Фиби. И всё же, время не щадило никого, кроме богинь. Некогда пухлые, манящие губы превратились в сухие жёсткие пергаменты наподобие тех, с которыми работала библиотекарша Очень красивое сравнение - прям квинтэссенция Киры в одной мысли!
-
Хорошая эволюция эмоций.
-
Как вы это делаете, я вообще ума не приложу.
|
Что ж, настало время рассказать вторую часть этой тяжелой истории, леди и джентльмены. Я немного набросаю вам в общих чертах, как тут всё будет, чтобы вы потом не говорили: фу, зачем вы такое придумали, мистер? Попрошу! Я только описал то, что взаправду было с мисс МакКарти в Эллсворте. С учетом того, кто такая мисс МакКарти и что за место – Эллсворт. Унылый пролог типа того, где про стек, но не про стек. Про стек я уже рассказал, пришло время других историй.
История долгая, а леди и джентльмены наверняка уже задаются вопросами. Кто-то, кому в кайф её страдания, загадывает, сколько раз Кина МакКарти окажется в этой части без чулок или без панталон? Хоть в них, как мы помним, у каждой дамы был разрез, так что их можно и оставить без ущерба для происходящего. Понимаю этих ребят. Кто-то, кто смотрит на практическую сторону вопроса, прикидывает, сколько у неё будет в конце наличных денег? И этих понимаю. А кто-то, если за неё переживает, даже спросил бы, насколько грустной будет эта часть истории? А этих понимаю больше всех.
Ладно, не томитесь. Вот ответы. Просто чтобы вы, опять-таки, поняли, какого рода будет эта история.
Чулки и панталоны... В одной сцене без чулок. В одной – с приспущенными панталонами. И ещё в одной – и вовсе голой, как античная Венера, йопт. Деньги... Пять долларов серебром – она же думала, что ей этого хватит, чтобы отыграться? Вот и отлично, как просила. Ну, и ещё горсточку мелочи пяти- и десятицентовиками, жизнь, так и быть, подкинет. А часть эта будет кое-где даже более грустной, чем предыдущая. В одном месте даже небо заплачет.
Но давайте начистоту. Всех вас, как бы вы ни были настроены, интересует по сути всего один вопрос. "Сколько раз"? Сколько раз милую, сладкую, неопытную карамельку МакКарти в этой части истории жестко отдерут, оттарабанят, превратят в послушную куклу, отдебютируют, заставят обслуживать, покроют, как кобылу, устроят с её телом сражения со звучными названиями, изнасилуют и просто трахнут во все отверстия. Это ж Старый Запад, и не просто Старый Запад! Это Эллсворт, мать его, The Wickedest City in the West! Тут всё должно быть "ух"! Бодро, по-жесткому. Кто-то со сжавшимся сердцем подумал сейчас: "Да хватит с неё и трех ковбоев, ну, пожалуйста". Понимаю их. Кто-то, подняв брови, скажет себе под нос: "Пфф! Дюжину, не меньше. И парочку негров бы...". Понимаю и их. Кто-то, из тех, кто следил за историей и стилем повествования, предположит: "Один-два раза, но зато на все деньги, так что мало не покажется". Этих ребят понимаю лучше всего. Окей, раз вам интересно я в конце даже "статистику" приведу – сколько раз, в какие места и сколько денег она получила бы за то, за что здесь не получит и цента. Ну и, конечно, леди и джентльмены, испытает ли она при этом хоть один экстаз. Все данные будут, ма пароль.
Прошлая часть истории, прямо скажем, не блистала красивым окружением. Помнится, там был безвкусный номер в отеле: в той сцене было много слез, сигарного пепла и рычащего "р". Был какой-то сарай на окраине. Были ручей, луг и грязная придорожная канава, где фигурировал "дядя Оуэн". И прогон между заборами, где фигурировали три ковбоя. Я бы хотел сказать, что в этот раз будет что-то поприличнее, хотя бы комната в борделе "Куин оф Хартс"... но... не, даже её не будет. Куда Кине в бордель-то? Она ж у нас леееееди. А что будет? Будет очень тяжелая сцена в сарае, где кое-кто будет очень стараться держать себя в руках, но в какой-то момент все же разрыдается в сопли. Кстати, там же будет недолгое время фигурировать бутылка виски из конца предыдущей части, хотя её хозяин уже уйдет. Будет сцена в одном отеле – ну, уже лучше, хоть не в грязи. Хотя это как посмотреть: там будет фигурировать Барри, бритый наголо бугай с перебитым носом, и упоминаться сражение за Грэнд-Галф. И ещё одна сцена – а вот эта уже будет прямо в грязище, у станции дилижансов. Слез на эту сцену кое-у-кого уже не хватит, поэтому заплачет небо. Ну, и четвертая. Этой сценой уже не Кареглазый, а сама жизнь почешет мисс МакКарти за ушком.
А ещё в этой части истории будет о том, что такое "перепасовочка по-техасски", что такое "делямур по-французски", и немного о том, что же такое настоящая леди и насколько далеко до неё было Кине МакКарти, шулеру и братоубийце. Вопрос риторический, пожалуй, но всё же для исторической достоверности упомянуть его надо, особенно после всех её злоключений. И ещё – четырнадцать револьверных выстрелов на сдачу.
Стойте! Выстрелы? Откуда тут выстрелы?! Запахло Благородным Героем!? Дешевой мелодрамкой? К сожалению или к счастью, я не очень люблю жанр дешевой мелодрамы, он, на мой вкус, плохо сочетается с духом Старого Запада. Но черт побери... Честно, леди и джентльмены? Решал бы я – я бы махнул на это рукой.
Я вам признаюсь, как на духу – мне очень нравится Кина. Даже чисто как женщина: лебединая грудь, ямочки над ягодицами... хотя на самом деле... не это в ней главное, совсем не это. Возможно, я даже её полюбил. И может это какое-то помешательство, а может, просветление...
И поэтому... Эх, горел бы этот Старый Запад огнем... хотелось бы мне написать, что явился Герой. Эдакий благородный рыцарь с револьвером, горячим сердцем и голубыми глазами! Непременно южный аристократ, навроде майора Деверо. Чтоб прискакал на красивом белом коне, расшвырял их всех, всех перестрелял, завернул её в свой красивый плащ, а потом плечом высадил все захлопнувшиеся для неё двери. И спас честь Кины! Потом сказал бы ей: "Ну, как вы, Мисс МакКарти?" – или что-то в этом роде. Смело и решительно поцеловал прямо в губы! И она тут же опять стала бы леди, и ей опять принесли кофе в номер... и все остальное. Потом, конечно, как бывает в мелодрамах, свадьба, большое ранчо, большое стадо, и дети, которых никогда не ударят родители. Но... увы! Я не могу, и в этом месте я едва не начинаю плакать. Потому что это – ваще не мелодрама. Ох, куда там... Это – история другого рода. Это...
Лютая! Жесть! Посреди! Канзаса! Из тех! Что! Вряд ли! Заканчиваются! В теплой! Постельке! С чашечкой! Кофе мля! ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛА, МИЛАЯ?! Вижу по глазам, что поняла.
Ну, так раздевайся, чего тянуть? Чулки оставь, если хочешь.
Итак, раз из песни слова не выкинешь, леди и джентльмены, не получится его туда и впихнуть. Будем смотреть правде в глаза: Герою там в тот день взяться было неоткуда. Майор Деверо был мертв. Чарли Аден – тоже. Джеффри Лежон – вообще в Луизиане. А Найджел Куинси – однорукий калека. Лучше всего на эту роль подошел бы Майк Огден. Но он был в тот день в 60 милях в Эбилине и, естественно, ничего не знал. Хотя если бы я ему рассказал, что происходит, он примчался бы за сутки... Короче. Героя не было, а у трех ковбоев, которые подвалили к Кине в прогоне, были на неё совсем другие планы. А выстрелы... да, честно говоря, это ж Канзас 1867 года, вы разве забыли? Всё банально: просто какие-то дураки устроили пальбу хер знает где хер знает из-за чего. На судьбе Кины эти выстрелы несильно сказались. Конечно, совсем без завалящего недогероя Кина не останется – один второстепенный персонаж все-таки поверит ей. Но даже он в какой-то момент вполне справедливо назовет себя соплей, балбесом и тряпкой, а потом довольно быстро покинет эту историю. К тому же этот болван и растяпа допустит оплошность, которая поставит под угрозу Кину и её (прости, Кина) аппетитную задницу.
Это жизнь, мисс МакКарти! Это Запад.
В этой части истории Кина МакКарти, её поступки, слова и даже мысли будут взвешены, измерены, и она получит свой вердикт. Не от меня, а от жизни, хотя я добавлю пару слов под спойлером.
Мне останется лишь в конце, исходя из вердикта, сообщить вам ответ на вопрос "сколько". Ну и ещё будет у меня к самой Кине один вопросик, но это так, мелочи.
Запомните – четыре сцены. Сарай. Отель. Станция дилижансов. Тюрьма. Да, ещё там главная улица Эллсворта затесалась пару раз... Но это чисто для атмосферы: просто один раз на Кину брызнет грязью из-под повозки, а в другой Киночка-апельсиночка по ней и трех шагов пройти не успеет... Рррррррр! Обожаю Старый Запад! Обожаю гребаный Эллсворт! Так посмотришь – дыра дырой... А на деле – ад, где даже был свой Сатана!
Мисс МакКарти в конце прошлой части выбрала быть настоящей леди. Посмотрим же, надолго ли у неё хватит пороха в Эллсворте.
Ладно. Пора начинать фанданго. Bets are made, there are no more bets, miss McCarthy. *** Итак, джентльмены спросили мисс МакКарти, что она выбирает – пятьдесят центов или глоток "красноглазки". А ты ничего им не ответила. Тыжледи! Как и подобает леди, выпрямила спину и подняла подбородок. И красиво заплакала. И они... прониклись тем, как ты посмотрела мимо них и выпрямила спину? Пффф, да вы смеетесь, что ли?! – Какая ты скучная, красотуля! – сказал тот, что был с бутылкой. У него был техасский акцент. – Её величество красотуля не удостоила нас ответом! – заржал другой. И у него тоже. – Детка, ну ты чего такая кислая? Такая холодная? Ну, мы же шутим! Да, партнер? – Красотуль, а если доллар? Улыбнешься? Ты не улыбнулась. Они развели руками. – Молчит! – он убрал монету в карман. – Молчит. – А молчание... – А молчание? Они оглянулись по сторонам. – Вон там, ага? – Ага. – А молчание означает... Че, партнер, означает молчание? Как наш босс говорит? – Молчание означает: "Даааа!" И с этим ликующим "дааа!" они схватили тебя под руки и потащили в сарай. Не тот, который был с утра, но оооочень похожий. Ты не пыталась сопротивляться, но пыталась держать подбородочек. Сначала получалось. Но когда они втолкнули тебя в сарай... Ох, начался раф-эн-таф по-техасски. В сарае те двое, что были повеселее, уже не церемонясь, сорвали с тебя остатки платья, разодрав его пополам ("Упс! Извини, красотуль!"), многострадальную сорочку ("Ммм, ничо так близняшки!") и замызганные чулки (просто молча). Панталоны оставили – уж очень тебе шли бантики. А потом они стали толкать тебя друг другу, как деревенские мальчишки, которые хотят как следует напугать приличного мальчика, случайно оказавшегося среди них, и "передают" его по кругу. Похоже, детство у них было не сахар, и после сегодняшнего утра ты понимала, почему. Только они были уже не мальчишки, которые не знают, с какой строны взяться за тебя. Эти всё-всё хорошо знали. Вот тогда, Кина, ты натерпелась. Ох, сколько было в них кипучей мужской энергии, задора и дубового техасского юмора... – Почему ты ходишь такая грязная? Тебе не говорили, что надо чаще мыться? Грязная девочка! – Давай хоть поцелуемся, раз я тебе сразу понравился! – Какие бантики! М-м-м! А губки можешь тоже бантиком сделать? – А теперь будешь виски? Виски для девочки-ириски! – Ну, не жмись, чего ты? Покажи моему партнеру ирисочку! – Мур-мур-мур! Не шипи, помурчи, как кошечка, я за ушком поглажу! Ой, это не ушко, надо же! – Милая, ты больше любишь быть снизу или снизу? – Как тебе больше нравится, грубо или нежно? Я нежный, когда трезвый! Партнер, я сейчас трезвый? Они лапали тебя... везде. Ты скрестила руки на груди, но ты что, правда думала, что они их не смогут оттуда убрать? Ты поднимала голову повыше, а они всей пятерней растрепывали твои красивые волосы и пригибали её пониже. И при этом, проявляя некоторую противоречивость характера, свойственную техасцам, оооочень хотели, чтобы ты стала повеселее. – Да не замжимайся, мы потом заплатим! Все по-честному! – Милая... ну чего ты! Ну, давай, улыбнись нам! – Чего ты такая зажатая? – Сверху льдышка, а внизу горяченькая! Потом они вдвоем стали просто хором кричать: – У-ЛЫБ-НИСЬ! У-ЛЫБ-НИСЬ! Господи, как трудно было тебе тогда не разреветься, и сдавшись, не улыбнуться: жалко, сквозь слезы. Или не крикнуть: "Перестаньте! Хватит! Ну, пожалуйста!" Чего стоило сжать губы в нитку и не издавать ни звука? Слезы катились по щекам, но ты не рыдала, и лицо твое было не сморщенным, а гордым. Хотя рот, конечно, предательски кривился. А потом они устали с тобой цацкаться, Кина. Ты посмотрела на них и поняла, что техасцы... это не подарок. Очень может быть, что они тебя сейчас начнут просто бить. В живот. Кулаком. Со словами "Будь милой, ссука, поняла-нет?" Кажется, подобная идея витала в воздухе. Но они не стали – они были в хорошем настроении, хоть ты и "вредничала". Вместо этого они обняли тебя с двух сторон – один за талию, другой за плечи и повернули к своему другу. – Детка... наш друг чего-то загрустил. Он классный парень! Его зовут Шон. Давай ты улыбнешься ему, чтобы он тоже улыбнулся. Мы тебе дадим... пять долларов серебром! М-м-м? За улыбочку и за всё остальное! Но и тогда Кина МакКарти не улыбнулась. Обойдутся. Кина! Что ты делаешь? Это техасцы! Они ломают мустангов, а ты – не мустанг! Ты правда думаешь, что они не сломают гордую двадцатилетнюю девочку? И так уже изрядно поломанную... Пфф! – Не хочет, – сказал один с сожалением. – Нет, сэр! Не хочет, – сказал другой. – Слушай, Шон... Если настроения нет, может, за остальными нашими сгоняешь? Скажи, мол, тут бесплатно ириски раздают! – сказал "первый". Второй хохотнул. – Да, а мы пока льдышечку эту разогреем маленько. Это было как раз то, чего тебе стоило бояться больше всего. – Да. – А Джима позовем? – Негра? Ну, как-то это... неправильно, нет? Зачем нам негр-то? – Ну, я не знаю, она ж такая несговорчивая. Наверное, негра хочет. – Да, Шон, и Джимми тоже зови! – Ладно, – ответил Шон. – Ну что, кто первый, партнер? Может, в орлянку разыграем? – он снова достал из кармана ту монетку. Монетку, которая могла бы достаться тебе, если бы ты не заигралась в леди. – Деточка, последний шанс. Улыбнешься нам? О, как же ты была в этот момент близка к тому, чтобы улыбнуться! Хотя бы уголками губ. Но... тут Шон внезапно выступил на все деньги. Он сказал с кентуккийским акцентом: – Парни. Идите, погуляйте без меня? А? Они так удивились подобному предложению, что бросили тебя на солому в углу. – Ну-ка, красотруль, передохни немного. Ты сразу машинально забилась в угол, тяжело дыша, прижав колени к груди и закрыв рукой разрез пантолон. Надежда! Сейчас он им скажет, чтобы тебя отпустили! Он тебе поможет... наверное... Техасцы вопросительно посмотрели на Шона. – Я щас не понял? – сказал тот, что был с бутылкой. – Эт че было, Шон? – Ну, идите, погуляйте! – повысил он голос. – Мне с ней поговорить надо. – Но... мы все хотели с ней поговориииить!!! – покатились со смеху его друзья. Как же они оба ржали! Аж сарай трясся! – Как там... Это свободная... – один из них пытался выбрать между "страна" и "дырка". – Ириска! – Я знаю. Я это... прошу вас. – Как-то некрасиво, друг! – Ну. Вот я и прошу вас. По-дружески. Они снова удивленно посмотрели на него. – А в чем дело? – Да ни в чем. Хороший день, не будем ссориться, а? Ну, надо мне. Они подумали. Но Шон в последнее время ходил "чет смурной". А настроение, несмотря на твою несговорчивость, у них было хорошее. – Ну, это странное поведение, приятель. Это странно. Но... в общем-то... ссориться из-за этой подзаборки? Правда, глупо как-то. – Скажем, за Шоном будет должок, да? – нашелся другой. – Да, идет! – согласился Шон. – Спасибо, друг. И бутылку оставь, ладно? Я заплачу, на вот... – Да, ладно, бери так, чего уж... че я себе, еще не куплю? – Лан, пошли, тут в городе ещё много девчонок и посвежее. Шон, видно, любит грязнуль, ах-ха-ха! Пока, красотуля! – До скорого, ирисочка! Мы тут ещё на три дня задержимся! Заскучаешь – приходи сама. И техасцы ушли, а Шон остался. С одной стороны это было неплохо – один не трое. С другой стороны, зачем он их выпроводил? Зачем ему бутылка, и что он с ней собирается делать – опять тебя виски поить? Снова стало тоскливо, как тогда, когда Оуэн на дороге разглядывал твои кружева. Но Шон для начала просто сел рядом с тобой на солому и привалился спиной к стене. Вот твой шанс! Вскочить и убежать! Ага, глупость какая... Куда убежать-то? Уже не просто в рванье, а голой? Голыми ногами по земле, закрывая грудь от всего света, под свист прохожих бежать опять в кусты у ручья? Нет, лучше поплакаться, надавить на жалость... Но ты же выше этого. Ты же у нас, Кина, леди, а не ириска какая-нибудь! Таким было твоё решение. Поэтому вот что было дальше. – Ты успокойся, – сказал он. – Я это... Ты успокойся, ладно? Я просто поговорить. Ты представила, сколько их таких, которые "просто поговорить", будет отныне в твоей жизни под забором. Дальше по логике наверное они переходят к "убери руки, я только посмотреть", потом к "не кричи, я только потрогать", а потом к "не плач, я ж пятерку заплачу." Не очень ты ему доверяла после этих двух дней и перепасовочки, которую устроили его друзья. "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты!" Он отпил немного виски и протянул тебе бутылку: – На, глотни что ли тоже? Тут ты уже не смогла смолчать и сказала, что нет, мол, спасибо, но не хочется что-то! Шон не настаивал. Он замялся, как будто не зная, с чего начать, достал папироску, но всё никак не закуривал. – Слышь, а ты это? Из Луизианы? Или француженка что ль? Я-то сам из Канзаса, только не из Эллсворта. А родился в Кентукки. И тут ты стала примерно догадываться, что сейчас будет. Ой ё-ё-ё... Ещё один затейник нашел себе француженку! Если бы Кина МакКарти была из 21-го века, она бы, наверное, не выдержала и закричала в отчаянии: "Да господи боже мой!!! Чего вы все так к моему акценту-то доебались?! Новоорлеанка я, новоорлеанка!!! По слогам вам повторить?! И вообще я итальянка, а может даже в последнее время больше ирландка!!! Почему все тут так мечтают непременно трахнуть француженку!? Это в Эллсворте фетиш какой-то что ли!?!?!?" Но просто на дворе был 19-й век, и французские цыпочки были фетишем во всем гребаном мире! Эбилин был Королевой Скототорговли, Сан Антонио – Королевой Техаса, а Париж – Королевой Высокого Стиля, и всё там было, согласно слухам, по высшему разряду, так, как не бывает ни в прериях, ни в нищем Техасе, ни даже в, мать его, Сан-Франциско. "Ля виль де лямууур", йопт! Ну, нетрудно понять, что дальше будет. Вот как раз этого "делямура по высшему разряду" он теперь и попросит. А при товарищах просто стеснялся. Наверное, это в целом был не самый плохой вариант. Вот сейчас он скажет: "Ну ты знаешь там... Парле-ву... Ля-ля-ля там, че там? Я забыл как там эт называется... Ну ты знаешь! Короче это... ртом сделай всё – и отпущу," – и закурит свою папироску. И нарочито небрежно расстегнет ремень – приступай, мол, цыпа. А попросит он это все, скорее всего, не чтобы насладиться, а чтобы потом говорить другим дроуверам у походного костра: "Поймал я как-то одну французскую цыпу в Эллсворте... ну и заставил её... эт самое!" И дальше в зависимости от настроения либо "...веееещь!", либо "...да, знаете, парни, ничем не лучше бабы из... из какого-нибудь Нового Орлеана, скажем, хах!" Проблема была в том, что нууу... во-первых (по счету, но не по важности)... ты не умела. Такие умения, знаешь ли, не входят в набор того, чему мамы и даже всякие мутные мистеры Лэроу обучают юных леди! А во-вторых (а по важности во-первых), несколько минут назад ты решила быть леди до конца. Так что перебьется как-нибудь. – Нет, я не француженка. Я из Луизианы. – Тебя как звать? – Кина. МакКарти. – А я Шон. Пирс, – он убрал папиросу, так и не прикурив, и положил тебе руку на плечо. И по этому объятию ты поняла, что дело тут не в "дёлямуре", а про француженку, может быть, спросил и просто так, чтобы хоть что-то сказать. Потому что, ну, не так обнимают девушку, когда подкатывают. Это объятие было таким, как будто ему самому сейчас довольно неуютно. И тут случилось нечто мальца из ряда вон выходящее. Такое, чего ты никогда не видела. В Эбилине ты видела бухих ковбоев. Танцующих ковбоев. Хохочущих ковбоев. Хмурых ковбоев. Храпящих на улице ковбоев. Дерущихся ковбоев. Ковбоя, играющего на трубе. И даже однажды видела ковбоя, который целовался со своей лошадью. Но... Ты никогда не видела плачущих ковбоев. А он, здоровый, сильный парень, прижал тебя к себе очень крепко, уперся лбом в твоё плечо и зарыдал, как ребенок, горькими-горькими слезами. И слова посыпались из него, как чечевица из дырявого мешка. – У меня сестра есть... – говорил он, всхлипывая. – Как ты... тоже шляется по этим городам, спит со всеми подряд... Я её нашел... Говорю, ты что! Поехали... поехали домой! Па тебя простил давно... А она мне – мне и так хорошо. А я... я ничего... ничего не сделал... понимаешь? А что я мог... сделать-то? Он, видно, страшно стыдился всего этого, и не мог рассказать о ней даже девке из борделя, потому что даже та могла презрительно скривиться: "Пфф! Подумаешь! Давай, пореви ещё тут, дурачок. Знаешь, сколько я таких историй слыхала?" Но ты была в его глазах на таком дне, что вообще уже ниже некуда, и только ты могла его понять. Так он думал. С залитым слезами лицом он схватил бутылку и ахнул её об стену. – Всё от этой дряни! Всё вот от неё! Мы как... как животные... от неё все становимся. Зрелище было странное, и честно говоря, я думаю, не очень приятное. Ты, конечно, ему сочувствовала, но, во-первых, тебе бы самой кто посочувствовал, а во-вторых... чего это он равняет тебя со своей сестрой? Ты терпела это какое-то время, а потом, осторожно высвободившись, надела чулки и сорочку, потому что было зябко. А когда он умолк, стала рассказывать, что с тобой-то было вообще-то не так! Что ты не такая. Что ты была тут проездом, играла в карты позавчера, и два больных на голову урода напоили тебя через силу, жгли сигарой, надругались, изрезали платья, а после хозяин не стал разбираться и выбросил из отеля на улицу без пенни в кармане. Ты-то не виновата! Как Бог свят! "И вообще, Шон... я не просто девушка приличная, я – леди. Я уж точно никогда ничем таким не занималась," – вот таким, если коротко, был смысл того, что ты ему сказала. Да, может, ты где-то оступалась. Но знаете... кто у нас тут без греха, где ваши камни? Нет никого? Нет. А значит, ты никогда не признаешь, что ты – как его сестра. Никогда. Ты же ле... Ох, Кина... для многих людей леди заканчивается там, где заканчиваются платья. А дальше... Мне не хочется об этом рассказывать, но дальше был трудный момент. *** Пока Шон тебя слушал, он немного пришел в себя. Он высморкался на солому, вытер лицо тыльной стороной ладони, и дослушал, не перебивая. – Че, правда? – спросил он, недоверчиво сощурившись. – Да ну?! А ты, Кина, не врешь? Ты почуяла тонны сомнения в его голосе. Как думаешь, сколько подзаборных девок рассказывают эту старую, как мир, побасенку, чтобы их отпустили и ещё и монетку подкинули? Сколько говорят: "правда, не вру" и хлопают ещё красивыми, ещё не испитыми глазами? Он был обычный парень, он открыл тебе душу, а ты ему – баааасенку в ответ... Это, знаешь ли, чертовски неприятно! Кто бы тебе поверил-то, а? Где таких людей найти на свете? Если растрепанная девка, найденная под забором в драных чулках, мягким голосом рассказывает тебе, какая она "настоящая леди", ты поверишь ей, раз даже собственная сестра – плохая? Нет ведь! А на Западе, ты уже это поняла, честность была вообще-то в цене, и люди ооочень не любили, когда им врали в глаза. Он сжал губы так, что они побелели. Как я уже говорил, он был крепкий парень, а кулак у него был, должно быть, увесистый. И кулак этот вдруг... тоже сжался. И правда, увесистый. Упс.... не-не-не-не! Ты поняла, что если он ударит, то это будет не пощечина аля-Марко, который ни хрена путного руками в жизни не делал (хотя и трепался, что был кочегаром). Шон своими сильными руками тягал коров и лошадей на веревке. Ой-ёй-ёй! Если Шон тебя ударит... ну так... не "для ума", а от души... ты же сейчас в душу ему плюнула считай... ... ...то он тебе челюсть нахер сломает. А че? Сомневаешься? "За сестренку". За то, что ты нагло врешь, что лучше неё. А на самом деле хуже – как раз потому что врешь! Потом, когда ты будешь уже без сознания, он сплюнет, выругается и уйдет. – Ну так че? Че молчишь, Кина? Это правда, всё что ты сказала? Да? – медленно и недоверчиво проговорил Шон. "Да не, не сломает. Да не, не ударит. Да не... О, боже... сейчас ударит!!! Да, Господи! Да что ж мне так не везет-то?!" Увы! Но вот так. Не пришла карта. Ну как, есть желание проверить? Нет? Тогда... тогда единственным выходом теперь было спасовать. Потому что, давай смотреть правде в глаза, как бы ты выжила с переломом челюсти, деточка? Какой пастор Даффи? Какая мисс учителька? Ты ведь так даже ГОВОРИТЬ не сможешь. Поможет тебе тогда ирландская смекалка? Итальянская горячность? К тому же тебе позавчера в отеле Кареглазый очень доходичво объяснил, что должны выбирать такие "леди", как ты, при игре в пас-рэйз. А сейчас, если ты не спасуешь, тебя не за грудь будут щипать, и даже не сигарой в ногу тыкать. Ну, нет у тебя челюсти запасной в кармане! У тебя и карманов-то нет... "А как тут пасовать-то? Что сказать-то хоть?" Ну, тут появились твои демоны, сели на плечи, как два ворона, и нашептали в уши. *** Что же они тебе шепнули? Что делать? Как спастись? Да очень просто! Тебе всего-то надо отыграть назад до самого Парижа. Пролепетать несмело: "Ну, не то что совсем неправда, но да, я... чуток приукрасила! Шон, ты не злись, мне просто очень... Я просто не ела два дня... Нет! Погоди! Дослушай... Я... давай я тебе по-французски все сделаю, а? В смысле ртом. Это тааак приятно! Ты ж не пробовал, наверное! Ты только не бей меня, пожалуйста, ладненько? Ложись поудобнее, закури, успокойся... Я даже ремень тебе сама расстегну. А потом сам решишь, сколько денег дать, хорошо?" Немного особой женской магии, милая улыбочка... Потом надо будет сказать с кокетливым смущением: "Все говорят, что у меня это хорошо получается!" – и всё, ты уже почти в безопасности, ты теперь ничем не лучше его сестры и признала это. Но "почти" в такой игре – не считается. Ты давай уж, милая, "на все деньги". Стрельни глазами – как в кабинете у подполковника Миллса. Там ты ведь тоже спасала свою жизнь, да? Стрелять глазами – это-то ты прекрасно умеешь. Картечью – пли! И Шон оттает. Как не оттаять? Он же не особо злой-то, если честно, так, парень, как парень. Просто ты его задела за живое. Но... тыжкрасотка. И губы у тебя – просто мечта, хоть нижняя и распухла немного. Кто откажется от такого?
Ну, а дальше уж разберешься как-нибудь! В нижнем клубе, как и в верхнем, сначала все были дебютантками: "Пардоннэ-муа мою неопытность, мсье Пирс". Говорят, некоторым мужчинам это даже нравится... Вот такой будет твой "первый раз". Первый "клиент". Все через это проходят, мисс МакКарти. Но ты же жизнь свою спасаешь. Никто не осудит, мы полагаем. Да, придется потерпеть. Да, неприятно будет улыбаться до самого конца, пока он не уйдет, молча отсчитав и сунув тебе в ладонь.... а может, целых пять баксов серебром?! В твоем положении – отличные деньги. Правда, вряд ли после такого "делямура" он чмокнет тебя хотя бы в щечку, но это, наверное, тебе и не нужно.
Господи, как же это всё отвратительно... как ты это вытерпишь?
Но ты вытерпишь. О, ты не просто вытерпишь! Ты. Будешь. Ему. Улыбаться. Даже. Когда. Он. Возьмет. Тебя. За. Волосы. И. Отдебютирует. Твои. Нежные. Губы. По полной! Улыбайся глазами. Выдай ему в этот момент всю "картечь", на которую способна. Всю итальянскую страсть. Всё своё ирландское обаяние. И пусть у тебя во рту будет для Шона Пирса столько карамели с апельсином, что она льется по подбородку, милая.
Мерзко?
Ауууу! Очнись! Тебе по словам повторить? Нижняя! Челюсть! Очень! Пригодится! Кине! МакКарти! Чтобы! ВЫЖИТЬ! ТЫ ПОНЯЛА НАС!? Милая. Всем будет лучше, если он не останется в твоей памяти, как Мистер-Пирс-хук-с-правой, а вместо этого запомнит тебя, как Француженку-Кину-для-делямура-рот-разину.
И... ты ведь сама думала, что забеременеть от кого попало – не вариант. Особенно от такого "классного парня", как Шон. Было? Было. Так чего ж тогда?
Но это-то так, чепуха! Было и кое-что ещё, даааа.
Знаешь... все, что случилось там, в сарае, и потом ещё, в отеле, и ещё потом, через пару дней, в грязи около станции дилижансов, и в тюрьме, было последствием твоих выборов и твоего поведения в жизни. По-настоящему важны не столько дороги, которые мы выбираем, сколько то внутри нас, что заставляет их выбирать. Оно и определяет, леди ты, или так... поиграть в леди решила.
"Нет, никогда бы Кина МакКарти так не сделала!" Оооой... да неужееели! Правда?
А давай-ка, Кина, вспомним... нееет, не Батон Руж, который ты помнишь! Подумаешь... Давай вспомним то, что ты пыталась забыть. Ночь на "Султанше", когда Найджел Куинси толкнул тебя в темноту с леера весьма неподобающим способом. Что ты тогда подумала? Мы все помним, Киночка. Напомнить тебе? "Для итало-ирландки своя жизнь была дороже морали и благопристойности." Это не твои мысли? О, мы их запомнили, милая. Маленькое зернышко, из которого выросло всё остальное. Бедный Найджел толкнул тебя в бездну.
Это было в тебе всегда. Не рассказывай нам, какая ты "настоящая леди". Ты... ты сама очень хорошо понимаешь кто ты. Сказать? Девушка, у которой не кавалеры, а клиенты.
Так что хватит, заигралась ты в леди. Улыбочку на лицо, быстренько вешай ему лапшу на уши, расстегивай ремень – и вперёд, дебютировать со всей итальянской страстью и ирландской находчивостью. И живо осваивать "высокий стиль". Да, чуть не забыл. Не вздумай протошниться, пока он не уйдет! И слово "сплюну" забудь сразу – это может его разозлить... Ладно, потом, так и быть "мисс учителька с больным зубом" даст тебе кусочек мыла – вымоешь рот, а пока – терпи и обслуживай. Вот что сказали демоны, будь они неладны. И еще добавили: И про "Куин оф Хартс"... подумай хорошенько. Лучше туда все же прийти ногами раньше, чем приползти на брюхе позже. *** Ох, как бы хотел я сказать, что ничего этого не было. Что ты осталась леди до конца. Что у тебя были другие выходы... Что это не привело тебя в отель, где был бугай с перебитым носом... Но... ты ведь сама сомневалась в своем статусе, разве не так? А какие тут ещё могли быть выходы? Либо "рэйз" – и сломанная челюсть, либо уж "пасовать" до самого Парижа. А знаешь, что самое обидное в этой части истории? Ну да, задела ты его. Но вообще-то Шон Пирс был и правда простым донельзя, но я б сказал, неплохим парнем, который никогда не бил женщин. Он НИКОГДА и НИ ЗА ЧТО тебя бы не ударил. Да, может, твои слова и резанули его там где-то по живому.... Но он был ну совсем не такой, как два его приятеля-техасца! Они его даже партнером-то не называли. Так, пару перегонов вместе сделали, вроде, он им понравился. Работал хорошо... Однако откуда тебе было это знать? Тебя два дня подряд мужчины только и делали, что обижали. А тут крепкий парень из Кентукки сжимает губы, сжимает кулак, смотрит волком... А Кентукки – штат суровых лошадников и обжигающего глотку бурбона. Всё, сейчас прихлопнет бедняжку-Кину. Испугалась ты. А кто бы не испугался? Что ж, из песни слова не выкинешь (и ещё пару раз за эту историю я употреблю это выражение). Итак, в сарае, на прелой соломе, Шон Пирс стал для испуганной Кины МакКарти первым... кем, леди и джентльмены? Я, пожалуй, не стану описывать, как это выглядело. Не буду искать отвратительно-забористых эпитетов, чтобы вы почувствовали запах, вкус, ритм, звук. Не буду рассказывать, как Шон, случайной фразой задел её высокие чувства в процессе. Не буду уточнять, смогла ли Кина МакКарти тогда дотерпеть до конца или всё-таки упала на солому и разревелась в сопли от отвращения к себе, как когда-то старина Джетро Хейл в сосновой роще. И каким голосом тогда Шон Пирс сказал: "А ты вообще на мою сестру-то не похожа совсем. Просто... красивая тоже." И погладил ли её по голове. И чмокнул ли в щечку, прежде чем уйти, так и не насладившись до конца, но все же оставив ей из жалости пятерку серебром. Но я не стану всё это описывать, потому что... Уоу, уоу, уоу! Полегче, а? Ну-ка, погодите... ... ...потому что я описываю то, что было, а ничего этого вообще-то не было. Почти ничего. ... ... ... Да! Из песни слова не выкинешь, это правда. Но я говорил не о слове на букву "к" – "клиент". Я, вообще-то, говорил о слове на букву "л" – "леди". НИЧЕГО ЭТОГО МИСС КИНА МАККАРТИ, КОНЕЧНО, НЕ СДЕЛАЛА. Черта с два мисс Кина МакКарти спасовала бы в том сарае! Да ещё и перед каким-то там Шоном Пирсом... перед какими-то там демонами... Нет, сэр! Ни за что. Вы очень плохо знаете мисс МакКарти, если так о ней подумали. И не в стыде было дело. А в том, что она НЕ ИГРАЛА в леди. Она, может быть, и сомневалась, но это вообще-то нормально, сомневаться в себе, когда твои пути тернисты, а перспективы туманны. А так-то она, конечно, была леди. Почему я это утверждаю с такой уверенностью? Ну, об этом позже, но я в этом давно уже не сомневаюсь. Испугалась ли Кина? Ну да, ещё бы! Но вы правда думаете, что эту храбрую девушку мог настолько напугать вид сжатого кулака, что она променяла всё самоуважение на пять долларов серебром и неприятный привкус во рту на сдачу? Пффф! Non, monsieur! Тебе было страшновато, конечно, даже, пожалуй, страшно. Но на вопрос жизни "пас или рэйз?" ты ответила "рэйз!" И в тот раз, в отличие от партии с доном Мигелем, ты рисковала, но не блефовала. Ну что ж... Выбор принят... Bets are made. There are no more bets. Куда же это тебя привело? *** Хотя под его испытующим взглядом, так хотелось сказать что-нибудь другое и как-нибудь иначе, Кина МакКарти с достоинством подняла подбородочек и с искренностью, от которой у неё подрагивали губы, ответила: – Да, это – чистая правда, мистер Пирс. Всё. До последнего слова. И посмотрела на него так, как умеют только настоящие леди. Даже если они остались без юбок посреди, мать его за ногу, Эллсворта. И мистер Пирс... хотя какой мистер? Просто Шон. Шон вспомнил твою гордо выпрямленную спину там, у забора. И как ты молчала. И как смотрела мимо них. И твои тихие, торжественные слезы. Он в тот момент, у забора, думал о своей сестре, и потому не заметил, что... что это было красиво. Без всяких. А если б заметил, то, может, и сказал бы своим приятелям-техасцам: "Уоу, уоу, уоу! Парни! Полегче, а? Ну-ка, погодите... Детка, че случилось?" И сейчас он вспомнил всё это, и понял, насколько это было правильно, красиво и естественно, если все было именно так, как ты говоришь. Да... стыкуется. Не ведут себя так уличные девочки. Да и все остальные не ведут. Только леди. Он был очень простой парень, но настоящих леди в своем Кентукки встречал, и, знаешь ли, всегда снимал перед ними шляпу. Он всегда их очень уважал. – Че, правда? – спросил он ошарашенно, совсем другим тоном. – Ох, черт... ой, извини. Не буду больше ругаться. Ну и делаа... Потом кивнул. – Да я верю, че уж там. Итак, в сарае, на прелой соломе, Шон Пирс стал для испуганной Кины МакКарти первым человеком, который поверил ей за два последних дня. *** Шон покачал головой, дескать, ну и влипла! Ошибочка вышла, простите, мисс! И потом лицо его изменилось снова. Разительно. С ошарашенного на ооооочень решительное и злое. – Так а хер ли я рыдаю-то тут, как никчемный придурок!!! Сопля! Балбес! Тряпка! – крикнул он. Дал себе пощечину и вскочил на ноги. – Ну-ка одевайся и пошли отсюда! Как отель назывался? Ты сказала, как он там назывался, но тяжело вздохнула. – Меня туда не пустят, Шон. Мне сказали, чтобы я там больше не появлялась. – Да? Ну, эт мы ща посмотрим! Одева... а, у тебя ж одежды нет. Он сорвал с себя свой рабочий пиджак, накинул тебе на плечи, схватил за руку, и потащил из сарая. И вы пошли. Ох, как вы пошли! *** Вы вышли на главную улицу, но там была грязь... а ты в одних чулках... ты замешкалась. – А... ой... я не подумал. Он на секунду тоже замешкался, словно думал, не снять ли для тебя ещё и свои сапоги, но потом сделал кое-что как по мне более правильное: подхватил тебя на руки и понес прямо через грязь, остервенело расшвыривая её сапогами, словно она была живая и вчера по своей злой воле липла к тебе. Люди смотрели на вас с удивлением, потому что ковбой нёс на руках оборванную девку: не тащил, закинув на плечо, как трофей, похлопывая по попке, не волочил по грязи за шкирку, как пойманную воровку, а нес, завернув в свой рабочий пиджак... "как, йопт, королеву какую"! Всем даже интересно стало, это что за представление такое? Кто-то хохотнул. – Во даёт! С балкона одного дома засвистели. С балкона другого дома раздался завистливый женский голос: – Милый, а меня так поносишь? Я тоже хочу! – Ща, размечталась, спешу и падаю, – проворчал Шон себе под нос. Тут сбоку возникло какое-то плюгавое хайло. Это был небритый, мерзкий мужичишка, у которого под пиджачком не то что жилетки, а даже и рубашки не было – только фланель от бельевой пары. – Да щего ты ш ней так цсатскаешься? Тщай не принцсешка! – насмешливо прошамкал пьяница, почесывая живот. Шон, не останавливаясь, держа тебя одной рукой (ты тоже держалась за его шею), другой рукой яростно пихнул этого мужичка в цыплячью грудь. Тот охнул, отшатнулся и упал спиной в поилку для лошадей, где плавали осенние листья. И знаешь что, Кина? Смешки-то со свистом враз смолкли, вот что. А вы пошли дальше. И пришли в отель. В тот самый. *** Там Шон, не выпуская тебя из рук, долбанул ногой в двери, которые застонали на петлях, но открывались они наружу. Тогда он долбанул ещё раз. Ты сказала, что, мол, зачем ломать, можно же открыть или позвать... – Нет, пусть сами откроют! – упрямо ответил он. – Пусть сами откроют, Кина! И после третьего удара их и правда открыли. Тогда он вошел и осторожно поставил тебя на пол рядом со стойкой. Хозяин тебя даже не узнал. Но лицо у него приобрело весьма кислое выражение: "Парень, нахрен ты мне её сюда притащил? В амбаре с ней не нагулялся?" – Мне надо снять комнату, – сказал Шон, достал, не глядя, из кармана жилетки стопку серебряных долларов, в которую затесалась даже парочка золотых квортер-иглов, и брякнул её на стойку. – У нас тут со шлюхами нельзя, – прохладно ответил из-за стойки хозяин. Шон секунду молчал, играя желваками. – Значит так, – начал он, заводясь. – Это – моя сестра. У тебя в отеле, крыса, её на днях напоили и обокрали. А ты выбросил её на улицу, гнида! Он вытащил револьвер и с оглушительным металлическим грохотом ударил им по стойке, так что колокольчик жалобно звякнул. На стойке осталась царапина. – И если ты, крыса, ещё раз скажешь при ней слово "шлюха", следующий удар будет по твоей поганой крысиной башке! ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ?! Увы, увы... эта история – не мелодрама. Хотя отель и был "лучшим в городе", и хозяин позиционировал его, как "приличный", Шон был не первый, кто откалывал здесь подобные номера. Поэтому в отеле имелся вышибала. Он заглянул в лобби из ресторана на шум – огромный бритый наголо бугай с перебитым носом. Ты его позавчера не видела. – Хозяин? – гнусаво пробасил он, и кивнул на Шона. – Че, помочь с ним? У вышибалы тоже был револьвер, но он его пока что не трогал. И Шон... Шон посмотрел на свой, как тебе показалось, с досадой, и почему-то... убрал его в кобуру. – Че, носатый, можт, на кулачках? – спросил он. Бугай пожал плечами и кивнул. Не особо дружелюбно, так, знаешь, с видом: "Да мне по херу, как тебя валить, уебок". И оба медленно, не спуская друг с друга глаз, сняли пояса с оружием. Во дураааак! ЗАЧЕМ!? Шон поставил ноги чуть пошире и медленно, как следует, размял шею. Он весил раза в полтора меньше, но даже не подумал отступать. Вышибала спокойно ждал, что скажет его хозяин и... пялился на твои бедра. Шон же исподлобья посмотрел на вышибалу, провел костяшками пальцев у себя под губой, а потом сказал тебе спокойно: – Кин, отойди чуть в сторонку, – и добавил, подмигнув, – Чем больше шкаф, тем громче падает. Шон был сейчас похож на ладного бычка-лонгхорна (хоть и был из Кентукки) перед сшибкой с огромным горбатым бизоном. Невозможно было поверить, что этот парень пять минут назад рыдал у тебя на плече. Ты поняла, что сейчас, похоже, кому-то из-за тебя "разобьют лицо о стойку". Или как раз сломают одним ударом челюсть. А скорее вообще свернут шею и кадык нахер вырвут. Ты видела, как проходят похожие драки. Ни хрена это не задорные потасовочки. И не благородные поединки в стиле джентльменов-аристократов и кареглазых злодеев из романов. Сейчас два крепких мужика будут, круша лобби отеля, с хрустом ломать друг другу хребты. Один – потому что получает за такое баксов тридцать в месяц, а больше ничего и не умеет. А другой – из-за Кины МакКарти. Не знаю, возбуждали ли тебя подобные зрелища, думаю, что нет. Но ты все равно ничего не сможешь сделать. Ты лучше правда... отойди чуть в сторонку от греха, Кин. А лучше было бе тебе, наверное, тогда сбежать. Потому что хоть Шон и был крепкий парень, шансов у него, кажется, было маловато. И бизон с перебитым носом уже собирался, растоптав лонгхорна, кивнуть в твою сторону и сказать гнусавым басом: "Хозяин! Че, её тож наказать?" А рядом с ним ты была даже не как английская кобыла по сравнению с жеребцом-Джетро. Рядом с ним ты была, как овечка по сравнению как раз с бизоном. Эх... Зачем Шон револьвер-то убрал!!! Так у него хоть шансы были... Я хотел бы написать, что ты схватила деньги со стойки и ланью кинулась бежать оттуда ко всем чертям, бросив этого дурака! Правда, пришлось бы сразу перейти к сцене у станции дилижансов, а она грустная... Но. Ты. Была. Настоящая. Леди. Ты сама это выбрала, и, кстати, не сегодня. Ты выбирала это много раз, просто сегодня вопрос встал ребром. А Шон решил за тебя биться. Не хочет стрелять... ну, он мужчина! Может, ему виднее. Но бросить его? Да черта с два мисс Кина МакКарти его бы там бросила, в этом отеле! Нет, сэр! И ты осталась. Оглянулась, ища хоть вазу какую-нибудь, хоть метлу... Может, когда они будут кататься по полу, жахнешь вышибалу чем-нибудь по голове. Не было вазы. Ничего не было под рукой. Не пришла карта. Да и хозяин тебя, слабую девушку, в оборот возьмет, если надо будет. Ну тогда ты, как леди, выпрямила спину, подняла голову и бросила Шону ещё спокойнее, чем он тебе про шкаф: – Давай, Шон. Сделай его. Господи, как же круто это прозвучало! Ну что ж... Mr. Pierce. Miss McCarthy. Bets are made. There are no more bets. ... Шон его не сделал. *** А Шон бы его, кстати, сделал! Во-первых, дрался он будь здоров, это стрелком он был весьма средним. Так что шансы-то были, несмотря на разницу в весе. Однако до твоих слов – ещё вопрос, кто победил бы. А вот когда Кина МакКарти сказала: "Сделай его", у Шона как будто крылья выросли. Он бы в этот момент двух таких бизонов на тушенку перемудохал, а уж одного и вовсе бы в бифштекс с кровью превратил... Пффф! Это был даже не вопрос, мисс МакКарти! Но... кое-что ему все же помешало. Дело в том, хозяин был человек... практичный. Он привык вести бизнес в Эллсворте: он и не такое повидал. Крысой назвали? Пфф, подумаешь. Его больше интересовало, как оплатить царапину на стойке. Шон оценивал взглядом бугая, которого звали Барри, и думал, валить его хуком в челюсть или ломать колено ударом каблука. Барри пялился на твои бедра, и уже в общем-то в силу своих нехитрых умственных способностей представил, что с тобой сделает (там был бы даже не Дип-Боттом, там было бы сражение при Грэнд Галф). А хозяин... хозяин оценивал взглядом стопку монет на стойке. А там было, между прочим, долларов пятнадцать! Сейчас два этих задиры тут ещё лобби ему расколошматят... Убытки и, прямо скажем, не очень-то хорошая реклама для отеля, который позиционировал себя, как приличный (хотя, конечно, ни хера таким не был). Короче, все это могло привести к ещё большим убыткам... А так-то. Ты что – первая шлюха, которую к нему в отель под видом сестры привели? Ну, снимет сейчас этот парень номер на ночь. Ну, поплескается с тобой в ванне. Ну, оттарабанит тебя пару раз. И уедет! Подумаешь, велика беда. Терпимо. Потом тебя опять можно будет на улицу выкинуть, наверное. – Барри, всё нормально! – сказал хозяин, подняв руку в успокаивающем жесте. – Все о-кей. Отдыхай! Эй, мистер! Ну чего вы так завелись-то? Я ж не знал. Извиняюсь, вышло недопонимание. На сколько хотите номер снять? – А на сколько тут хватит? – кивнул Шон на стопку монет. – На неделю с полным пансионом. – Значит, на неделю. – Ну, и хорошо. – Ключ гони! – Хорошо, сэр. А могу я вежливо попросить вас больше не размахивать револьвером у меня в отеле? – Да, – сказал Шон и нервно заржал. – Он у меня так-то... не заряжен был. Я вчера по банкам стрелял с парнями. И зарядить забыл! – так вот почему он его убрал... – Тем более, чего им размахивать? Кстати, нужны патроны, капсюли? У меня есть штук двадцать лишних. У вас какой калибр, сорок четвертый? Ещё полдоллара накиньте только. – Ага, сорок четвертый. Да, нужны. А это... ванну ещё можно в номер? – Можно и ванну, как раз воду нагрели почти, – сказал хозяин и подумал: "Это он ко мне её удачно привел". – На одного или на двоих? – На одного. – Шестьдесят центов, – кивнул хозяин и подумал: "Че, неужели и правда сестра?" – И кофе. – О-кей, это всего-навсего дайм. – Хорошо, вот ещё два доллара, хватит этого, получается, на всё? Принесёте в номер? И поесть что-нибудь. – Хватит. Всё принесём. – И ещё это... платье нужно... и там это... бельё там. Туфли... Ну, что полагается девушке. – Если деньги есть, решим вопрос. – Сколько? – Ну... это удовольствие недешевое. Долларов двадцать пять бы, сэр. А лучше все тридцать. Девушке много всего полагается. Шон порылся в кармане, достал смятые бумажки. – Вот, кажется, тут хватит. Ток побыстрее. – Отлично! – хозяин был страшно доволен. – Само собой. Ну что, всё хорошо, сэр? – Угу. – Разобрались? Всё о-кей? – Да. – Она же правда ваша сестра? – Двоюродная. – Ну, и хорошо. Так может вам тогда два номера? Или с раздельными кроватями? – Не, не нужно. Я уеду скоро. – Ну, как скажете. Вот тут распишитесь? – За неё? – Да можно и за себя, как хотите. – Эт самое... – он неожиданно потерял весь задор и явно засмущался. – А "Шон" с какой буквы пишется, просто с "эс" или с "эс" и "эйч"? – Просто с "эс". "Эс"-"и"-"эй"-"эн". – А, черт, точно. Забываю всегда. А "Пирс" как, не напомните? – Да пишите, как слышится. – Не, ща, – он зачем-то достал из кармана расческу, посмотрел на неё (зачем?) и вписал имя в гостевую книгу. Тут ты спросила, а можно и тебя вписать? Ну там, через черточку хотя бы. А то знала ты этого жука. – Да, почему нет-то? Вот, пожалуйста. Ты вписала своё имя. В строчку, где в графе "оплачено дней" стояла цифра 7. Тебе не мерещится? Нет. Не мерещится. – Вот ключ. Вам вверх по лестнице и направо. Приятного отдыха, сэр... эээ... Приятного отдыха, мисс! Если что надо – сообщите. – Спасибо. *** Ты сидела в жестяной ванне посреди номера и поливала на себя теплой водой из ковшика. Он сидел в кресле в углу и заряжал револьвер, старательно вдавливая рычажком пули в каморы барабана. Почему-то ты чувствовала, что от него можно не закрываться. Да и чего он там не видел? Ямочек? И потом, если честно, он скорее теперь смущался больше, чем ты, и если и смотрел на тебя, то украдкой. Это был другой номер, целый. На стенке тикали часы. – А что запомнила? Ты пожала мокрыми плечами. – Одного зовут Джетро, он повыше ростом, футов шесть. Серые глаза. Лет тридцать пять. Все время сигары курит. Другой... помоложе, пониже, смазливый, глаза карие, с прожилками такими желтоватыми. Рукоятка револьвера из слоновой кости. Жилетка у него красивая и сапоги. Оба при часах. – А больше ничего не запомнила? – спросил он, достав из кармана горсточку капсюлей. Выронил один, тот закатился под кресло. – А, чер... ой, извини пожалуйста, не буду больше ругаться. – Он не стал его поднимать. Ты задумалась. Вспомнила две монетки, зажатые в пальцах, ухмылку. Голос Кареглазого: "Вспоминай меня почаще, милая." "Шон, ты их сразу узнаешь, потому что они очень плохие люди!" – могла сказать ты. Но вместо этого сказала: – У того, который помоложе, на перчатке обрезан указательный палец. – Понял. Ты сказала, что даже не знаешь, в какую сторону они поехали. – На станции, может, вспомнят. Ребята приметные. Ты сказала, что, может, в одиночку не надо ехать-то за ними? – Не хочу никем рисковать, – ответил он. – И потом, время уходит. – Кивнул на тикающие часы. – На моей стороне будет эта... внезаптность, во. Ты промолчала. Ты не очень верила, что парень, который не помнит, заряжен ли у него револьвер, сможет что-то противопоставить тем двоим. Даже если на его стороне и будет "внезаптность". Они были страшные, злые и матерые. А он – хороший и смелый. Но хорошим и смелым иногда быть мало. Почему он вообще собрался за ними ехать? Какое ему было дело? Пока ты мылась, он успел, пусть и украдкой, разглядеть не только твою лебединую грудь, или бедра, на которые так запал Оуэн, или ямочки на спине чуть повыше ягодиц, на которые запал бы любой. Их он, конечно, тоже заметил, но дело было не в них. Он был не из тех, кто уже представляет, как поднимет денег, купит стадо, построит дом и там будет с тобой жить. И как ты нарожаешь ему дочек, которых отец ни за что, никогда не выгонит из дому. Не-е. Он успел разглядеть в тебе такое, из-за чего думал, надевая капсюли на брандтрубки: "Кто она, а кто я! Пфф... Простой дроувер!" Да, Шон Пирс был парень проще некуда. Но и не дурак, и воображение у него было. Надевая капсюли на брандтрубки, он представил тебя в той, в другой, в только твоей жизни, где ему нет места, в "верхнем клубе". Как ты на закате пьешь чай в плетеном кресле, и руки у тебя в тонких перчатках, а рядом играет какая-нибудь Музыка, а не бренчит раздолбанное фортепиано. Или как ты сидишь в каком-нибудь салоне или ресторане, шикарном и очень достойном. А он стоит на улице под дождем и заглядывает в окно. Он представлял себя на улице, во-первых, потому что не знал, как там внутри всё должно выглядеть, а во-вторых, потому что... ну зайдет он, и что? Постоит, как дурак, помолчит, и уйдет? Господи, он имя-то своё правильно написать не мог... А ты, наверное, даже книги читала иногда. Но он верил, что мир, в котором есть леди вроде тебя, лучше, чем мир, в котором нет, вот и всё. И даже одному шляться по улице под дождем в нем лучше, и лет до пятидесяти без конца гонять по прериям коров – тоже лучше. Можно в любой момент просто подумать: "А интересно, где сейчас мисс МакКарти? Мисс она ещё или уже чья-то миссис, вышла замуж непременно за достойного, порядочного джентльмена? И что она делает? Улыбается или нет? Наверное, теперь она уже все это забыла и иногда улыбается. Или вдруг вспомнит иногда, как я в двери ногой лупил, нет-нет, да и улыбнется эдак краешком губ," – и подумав так, улыбнуться самому. Потом его время вышло, потому что он надел все капсюли на все брандтрубки. Тогда он крутанул барабан, убрал револьвер в кобуру, встал, и очень смущенно положил на столик пять долларов, несмело, потому что боялся, что ты рассердишься. – Ты не подумай чего... Это я в долг! На всякий случай оставлю. А то ты без денег совсем. Отдашь когда-нибудь... потом, когда нетрудно будет. Ну, я поехал! До встречи, Кина! То есть... мисс МакКарти, – потом спохватился, словно что-то вспомнил, достал из кармана расческу и положил рядом с монетами. – Ещё вот я подумал... Я тебе расческу оставлю. Все равно я всегда пятерней причесываюсь. А ты же так не сможешь, пятерней-то. Ну, всё. Это жизнь, мисс МакКарти, это Запад. Кто-то отбирает все твои деньги, ломает тебя сапогом, как гитару, и ещё и за ушком у тебя чешет, чтоб добить. Потом кто-то, видя в тебе только тело, оценивает часик в полдоллара, устраивает перепасовочку в сарае и говорит: "Не зажимайся, милая, чего ты? Лучше помурлычь!" А потом кто-то из-за одного твоего взгляда или кивка, думает: "Настоящая леди! За неё и подохнуть стоит!" Едет черте куда и садится в этом "черте где посреди ни хера" за стол – играть в игру, в которой можно легко проиграть руку, колено или глаз. Он берет свою жизнь, не раздумывая, кидает на стол и говорит: "Эу, уроды! Джетро, или как там тебя... Олл-ин, йопт!" Не заради того, чтобы поиграть с тобой в "палки-дырки", не за то, чтобы посмотреть, как ты снимаешь кружевные панталоны и прогибаешь изящную спину, а просто за то, чтобы отомстить любому, кто посмел тронуть тебя пальцем. Потому что для него жить в мире, где никто даже не попытался это сделать, гонять в нем по прериям коров до пятидесяти лет... "Нахер оно сдалось-то мне?" И такие люди на Западе тоже были. И их, поверь, было больше, чем на Востоке. И после такого уж точно никто не сказал бы про Кину: "Пфф! Жизни девочка не знает." А вот дальше... дальше даже я (редкий случай) не могу с уверенностью сказать, что произошло. Потому что тысячи женщин на твоем месте сказали бы: "Спасибо за все, Шон, и удачи!" или даже "Давай, Шон! Сделай их!" – и продолжили бы поливать себя водой из ковшика. Тихо радуясь, что самый ужас – позади, что перспективы туманны, а путь тернист, но можно будет как минимум выспаться в теплой кровати. Да и просто хотя бы неделю пожить в мире, где есть все то, к чему ты так привыкла. Чистые простыни. Обеды по часам. Кофе в номер. В верхнем мире, где ты, просыпаясь утром, знаешь, что сегодня тебя не оприходуют пьяной толпой на прелой соломе. Не, спасибо ему, конечно! Он был хороший парень, этот Шон Пирс. Но хозяин – барин! Большой уже мальчик, сам себе голова. Хочет ехать – пусть едет. Он – мужчина. Это его выбор. Ведь положа руку на сердце, кто он? Простой дроувер. Никто. Один из тысяч. Ну что он сделал такого? Один раз повел себя по-человечески, по-мужски. Не струсил. Молодец, конечно, но... разве не так с тобой положено себя было вести? Тыжледи, да? И ты знала его меньше часа. Но... я рискну предположить, что все было немного не так. Ох, это были тяжелые два дня! Ох, как тебе досталось! После этих двух дней прикосновения мужчины были последним, чего тебе хотелось – вообще, любого мужчины. Ну, может, чтобы обняли, да и то... И Шон, конечно, совсем тебе не подходил. Он был не урод, но и не красавец – обычный, ничем не примечательный ковбой. И глаза у него были не голубые, а так... не зеленые даже, а зеленоватые. Он даже ни одного комплимента тебе не сказал, потому что не умел. Да он и сам всё это понимал. Но я рискну предположить, что ещё больше, чем прикосновений, ты не хотела, чтобы этот парень ехал вот так, наобум и там умер, глупо и бессмысленно, в холодной грязи. У тебя же под рукой, увы, был всего один способ его переубедить. И когда он надел все капсюли на все брандтрубки, крутанул барабан, встал, положил пять долларов и расческу на столик и сказал своё "ну, всё!" – ты вот что сделала. Ты положила ковшик, медленно поднялась из ванны, и встала во весь рост, опустив руки вдоль тела (было зябко, но ты не дрожала). И сказала, чтобы он не уезжал, а остался. Леди просит, мистер Пирс. С твоих плеч стекала вода. Он никогда не видел картину Ботичелли "Рождение Венеры". Но если бы увидел теперь, после того, как посмотрел на тебя, стоящую в жестяной ванне посреди безвкусного номера в убогом отеле, то сказал бы тем двоим своим товарищам из Техаса про полотно, которому нет цены: "Знаете, парни, в жизни она намного красивее. Пошли отсюда." Он взял полотенце, подошел к тебе и бережно завернул тебя в него. Потом упрямо мотнул головой: – Да не боись за меня! Я вернусь. Если не найду их за три дня, тогда вернусь сразу. Я скажу внизу, чтоб тебе вещи вернули, которые ещё не продали. Ты промолчала. Но это молчание говорило больше, чем любые слова. – А знаешь, – вдруг ответил он, усмехнувшись и качнув головой. – А ты вообще на мою сестру-то не похожа совсем. Просто... красивая тоже. Ты опять промолчала. Не было сил на картечь, на "немного особой женской магии", как ты умеешь. – А можно...? – спросил он робко. ссылка Жизнь шире правил, которые устанавливает общество. Бывает один случай на тысячу или даже на миллион, когда надо быть именно настоящей леди, чтобы сказать мужчине, которого ты знаешь от силы час, не "кто избавит меня от этого хама?!" а как раз "тебе все можно." Ух! Надо быть настоящей леди: так посмотреть на него и так кивнуть, чтобы он понял всё это без слов и правильно. Даже если ты всего час назад изо всех сил пыталась доказать, что ты не пятидоллоровая подзаборная шлюха, а он только что положил пять долларов на столик. Была ли в целом мире ещё хоть одна женщина, которая бы это смогла? Навряд ли. Но у тебя, конечно, получилось. И если бы вы оба были кем-то другими, он бы, наверное, отнес тебя на кровать и, как знать, может это были бы лучшие минуты в его жизни. Пусть даже ты бы только молча смотрела в потолок. Но ты была той, кем была, и он был тем, кем был. И лучшие минуты в его жизни уже случились, когда он нес тебя по улице, завернутой в пиджак, а потом колотил сапогом в эти чертовы двери, словно во врата рая, из которых по ошибке вывалился ангел и не может попасть назад. В рай, где ключами заведует не апостол Петр, а хозяин с крысиной мордой. Короче, он не отнес, и смотреть в потолок тебе не пришлось. Он только несмело, очень нежно, почти не дыша, чтобы не обдать тебя запахом виски, прикоснулся губами к твоей щеке. Как будто бабочка крылом дотронулась. Потом он подержал тебя за руку несколько секунд, дотронулся до шляпы и молча ушел. Ты ещё услышала, как бодро топают его каблукастые ковбойские сапоги на лестнице. Можно ли сказать, что он влюбился в девушку, с которой провел меньше часа? Не знаю. Так, наверное, не бывает. Все же нужно хотя бы часа два... Да и не мелодрама это. Но можно ли сказать, что он полюбил тебя за этот час... на всю оставшуюся жизнь? Не знаю. Может, и да. Черт его знает, что это с ним случилось... Помешательство? Или наоборот, просветление... Но что-то очень мощное с ним произошло. Помощнее, чем "делямур по высшему разряду" со всеми француженками на свете... Конечно, проведя рядом с Киной МакКарти этот час, он не стал ни рыцарем, ни Героем, ни южным аристократом. Но он стал лучше, чем был вчера, это-то уж точно. В общем, Кине МакКарти, несмотря на всю её красоту, обаяние и особую женскую магию, все же не удалось остановить Шона Пирса, упрямого, как ладный бычок-лонгхорн. Но зато, может быть, когда она слушала, как топают на лестнице каблукастые сапоги, ей открылась истина о том, кто такие на самом деле настоящие леди и зачем они нужны. И тогда, на случай, если все было так, ну, или примерно так... я прошепчу ей это на ухо. Слушай, Кина. Леди – это не манеры, не репутация, не то, как ты держишь вилку, голову или спину, не то, где в твоей родословной затесался или не затесался граф, породистая ли у тебя шейка и так далее. Вернее... вернее все это вместе и ничего в отдельности... Это просто признаки, по которым люди их отличают. Но на самом деле это нечто гораздо большее и более сложное. И простое. Очень важное и нужное.
И не в замке ни в каком дело... "хозяйка замка" – это традиция. Хотя... не только... Но мы поговорим об этом перед входом в тюрьму. А на самом деле... Да ты можешь сама мыть полы у себя дома! Или играть в карты! Или пить виски вместо шампанского!
Не это по-настоящему важно, вот совсем.
Быть леди – значит быть больше, чем просто женщиной. Выглядеть, совершать поступки и вести себя так, как не ведут "обычные женщины". Быть музой этого мира. Делать его таким, чтобы мужчинам в нем хотелось жить, а не выживать, понимаешь? Чтобы они хотели становиться лучше, чем были вчера. И делать что-то кроме ветхозаветного "плодитесь и размножайтесь."
Роль леди – показывать этому миру, что такое достоинство, красота, жертвенность, принципы, стиль... Быть маяком посреди этого... не ада... не рая. Просто мира.
Звучит сложновато, пожалуй. И люди простые этого даже не осознают. Они лишь копируют поведение друг друга, подавая тебе руки снимая перед тобой шляпы, и разбивая кое-кому лица о барные стойки... но это и делает их лучше. Им нужен кто-то, кто будет выглядеть так, чтобы подумалось: "Да, я буду вести себя лучше рядом с этой дамой, чем веду обычно. Потому что она такого достойна." А если по-простому: леди – это та, кто дает нам вдохновение на хорошие поступки. И всё.
"А, ну понятно!" – скажет какой-нибудь умник. Какой-нибудь болван в цилиндре, с золотым пенсне и красивой тростью. – "С этим надо родиться или тебя должны так воспитать. И тогда у тебя оно само получается. Это называется "порода". А Кина.... Кина разве настоящая леди? И отец у неё – фальшивый граф. И мать – дочка фермера. И потом,в Батон Руже-то... Было? Быыыло."
Что ж ему, убогому, ответить-то, а?
"Само, говоришь? – отвечу я. – А ты, йопт, попробуй, мудень!!!
Попробуй-ка остаться "немного богиней", когда ты – всего лишь слабая смертная женщина. Когда у тебя, так же, как и у любой торговки с базара, бывают "эти дни." Когда тебя так же, как всех, укачивает в дилижансах. Когда у тебя так же, как и у всех, может пахнуть изо рта перегаром. Когда тебе так же, как и всем, в двадцать один год отчаянно хочется целоваться и миловаться с красивыми мужчинами. Когда тебе так же, как и всем, надо платить за отель. Попробуй-ка сделать то и так, что и как не смогли бы тысячи обычных женщин. Попробуй-ка выйти замуж за безразличного тебе человека, чтобы спасти семью, и при этом не быть выданной папенькой, а самой суметь привлечь его, не потеряв достоинства. Попробуй-ка не превратиться в обиженную девочку, топающую ножкой, когда "все настояяяяящие леди Нового Орлеана" жестоко над тобой поиздевались. Попробуй-ка не сдать подполковнику Миллсу майора Деверо, просящего помощи, когда у твоего мужа проблемы с деньгами, и вообще этот муж скоро, может быть, с тобой разведется. Попробуй-ка не струсить и выстрелить в своего брата за то, что он оказался нижайшим из подонков. Попробуй-ка позвать к себе в каюту на "Султанше" оборванную Кейт Уолкер, а не красавчика Найджела Куинси. Попробуй-ка хранить верность майору Деверо, пока из письма не станет известно, что он мертв. Попробуй-ка, прочитав это письмо, которое убило самого лучшего деда, самого лучшего старика-ирландца на свете, не опустить руки, а пообещать себе, что зло, мля! Должно быть! Наказано! Даже если в подписи у него мелькает заксобрание штата Луизиана!!! Попробуй-ка ответить дону Мигелю, проиграв ему почти все деньги, так красиво, как ответила Кина, что он сразу подумал: "Да не, позвать её снова, конечно, стоит. Чего это я? И вообще некрасиво как-то с этим стадом получилось. Недостойно настоящего кабальеро. Лучше было бы, если бы я проиграл." Попробуй-ка, после того, что было в Батон Руже, приехав в Эбилин, уже через неделю не запрыгнуть в постель к такому славному Чарли Адену.
Попробуй-ка плюнуть в карие глаза с желтыми прожилками, когда перед лицом раскуривают сигару, а на тебе только чулки, рваная сорочка и прожженные панталоны.
Попробуй-ка остаться "немного богиней, делающей этот мир красивее", после того, как два охеревших от виски и вседозволенности жеребца покрыли тебя, как кобылу. Попробуй-ка остаться ею, когда толпа мальчишек травила тебя, как собаку. Попробуй-ка выбрать достоинство на грязной обочине и не бухнуться на колени перед мужиком с кнутом в руках, который думает только о том, как бы эдак тебя позатейливее оттарабанить. Попробуй-ка остаться ею, когда к тебе подошли три ковбоя навеселе и предложили на выбор пятьдесят центов или веселуху с толпой обрыганов. Когда потом простой техасский парень, смеясь, говорит "не зажимайся, улыбнись!" и запускает мозолистую ладонь тебе в разрез панталон, и всё, что ты хочешь – это разреветься, но гордо поднимаешь голову и сжимаешь губы. Зная, что если ты не будешь милой и приветливой – он может и разозлиться... и ударить тебя кулаком в живот со словами: "Будь милой, ссука, поняла-нет!?" Техасцы – они, знаете ли, не подарок.
Попробуй это все, умник сраный. А потом расскажешь нам, само ли это у тебя получилось или, мать твою, ЭТО ТРЕБУЕТ ВСЕ-ТАКИ ОПРЕДЕЛЕННЫХ УСИЛИЙ!?"
Знаешь, Кина... я повторю это ещё раз. Все что случилось в этот день там, в сарае, и потом ещё, в отеле, и ещё потом, через пару дней, в грязи около станции дилижансов, было последствием твоих выборов в жизни. Но важны не дороги, которые мы выбираем, а то внутри нас, что заставляет их выбирать.
Леди и джентльмены! Зная все это, вы правда удивились тому, что Шон Пирс, разглядев, какая перед ним Женщина, потерял голову и поехал за неё драться? Пффф! Господа, вы серьезно!? О чем вы, право слово... Кина МакКарти была, может, и не ангелом, но уж точно ЛЕДИ. ВЫСШЕЙ. ПРОБЫ. Точка.
Да, конечно, вопрос встал ребром в октябре 1867-го в Эллсворте. Но черт возьми... жизнь УЖЕ испытывала Кину МакКарти на это СТОЛЬКО раз, что я не сомневался – она справится и в гребаном Эллсворте!
Быть леди очень сложно, Кина. Особенно на Западе. И ты будешь ошибаться много раз. Потому что ты смертная женщина со своими слабостями. Но ты, все же, пожалуйста, будь ею, как бы тебе ни было тяжело. Потому что ты очень нужна этому миру. Потому что без тебя, без таких как ты, мы постепенно превратимся в стаю обезьян, несмотря на все наши гигантские 4-трубные пароходы, винчестеры .44-40, паровозы 4-4-0 и прочие придумки. А потом... а потом станем бесцветными, как бедняга Джетро Хейл. Видит Бог, только такие, как ты, могут уберечь нас от этого.
Если тебе для этого надо играть в карты – играй в карты. Если тебе для этого надо иногда нарушать закон или нормы морали – нарушай их. Если тебе для этого иногда надо стрелять в людей или обманывать – ну, что ж... стреляй... обманывай! Не забудем, что некоторые люди вообще-то это заслужили. Да господи! Да, я скажу и это: если тебе надо или очень захотелось с кем-то переспать... Я не тот, кто тебя упрекнет. Можешь даже поезд ограбить разок или два! Мир многообразен. Бывают леди среди жен фермеров, леди среди преступниц, даже, прости господи, леди среди проституток...
Главное, кем бы ты ни стала, не забывай, что ты – леди, и что ты нам очень нужна. В любом веке. В любом штате. В любом городе.
Без таких как ты – всё, finita. Шон Пирс, может, и не знал, как пишется его имя, но это-то он знал твердо, или хотя бы хорошо чувствовал. Потому и не раздумывая решил драться с Барри, потому и выложил свою получку за полтора месяца, потому и уехал, поцеловав тебя в щеку.
И ещё, Кина... прости нас за всё.
...
И особенно прости меня за конец этой тяжелой истории. В ней есть ещё две сцены, но я извиняюсь только за следующую. На станции дилижансов.
Потому что, увы, из песни слова не выкинешь, как бы мне ни хотелось. Это слово на букву "ш". Шоудаун. Почти, как в покере, Кина. Но не в покере. *** Короче говоря, хотя я и стараюсь описывать только то, что точно было, я не могу точно сказать, как там было у вас двоих. Я только точно знаю, что он тогда уехал. Он стремительно вошел в твою жизнь, как в прогон между заборами, а вышел через час так же стремительно, оставив в ней деревянную расческу с криво выжженными буковками S. Pierce, капсюль на полу под креслом, пять баксов серебром, и может, что-то ещё, чуть более ценное. Парень, как парень... Увидитесь ли еще с ним однажды? Вряд ли... он же так... второстепенный персонаж тут. А мне пора рассказать вам о том, что случилось у станции дилижансов. Это грустная и короткая история. Ну, поехали. Прошло два дня, после того, как уехал Шон. Это был твой пятый день в Эллсворте, считая вечер, когда все с тобой и случилось. Ты помылась в ванной, ты выспалась, ты поела. Тебе принесли одежду и вещи: некоторые – твои собственные, а некоторые – купленные на деньги Шона. Тебе даже кофе в номер приносили, а бугай-вышибала больше на тебя не пялился. В первый день и второй день после возвращения в верхний мир нос из номера ты старалась не высовывать. А потом на пятый твой день в Эллсворте и на третий в отеле кое-кто встретил у станции дилижансов двух мужчин. В этой истории их зовут Бесцветный (но на самом деле его звали Джетро Хейл) и Кареглазый (а вот как его звали – пока неизвестно). ЕТИШКИНА-ТИШКА, КИНА! ВСЕ ТАК ХОРОШО ЗАКАНЧИВАЛОСЬ!!! ЗАЧЕМ ТЫ ПОШЛА ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ НА СТАНЦИЮ ДИЛИЖАНСОВ?!?!?! И как ты думаешь, Кина, что там произошло, в грязи у станции дилижансов? На станции дилижансов, рядом с магазинчиком и конюшней, Джетро и Кареглазый со смаком превратили её из леди высшей пробы в кого?... А потом бросили там, и три пьяных алкаша устроили над её телом что?... ... ... ... Екнуло, мисс МакКарти? Я думаю, уже нет. ... ... ... Ведь я задал Кине правильный вопрос. А, правда, зачем? Зачем-зачем... Да просто она мимо станции к школе шла, чтобы с "Мисс Учителькой" поговорить. Она ж собиралась. А вот и нет. Мисс Кина МакКарти была не только леди высшего разряда, сногсшибательной красоткой и классным игроком. Она ещё и прошла школу мистера Лэроу. А школа мистера Лэроу – это в том числе отличная память. Кина очень хорошо запомнила, что сказали те два техасца перед тем, как удалиться. Я напомню: "До скорого, ирисочка! Мы тут ещё на три дня задержимся!" Так что все три дня для надежности она безвылазно просидела в отеле от греха подальше. Пила кофе и отходила. Но главное, я думаю, никто бы уже ничего не смог сделать с её "статусом", после этих двух дней в Эллсворте. Ни кареглазые, ни голубоглазые, ни Оуэны, ни демоны, ни две дюжины ковбоев. Такой был смысл этой истории, леди и джентльмены. Разве что... разве что сам Сатана. Но про это позже. *** И потом, я и не обещал нигде, что в сцене на станции есть Кина МакКарти. Но сцена-то была. Это вообще-то было не в Эллсворте. Кареглазый и Джетро давно уехали оттуда. А станция... я даже не помню, как она называлась. Она и не в городе была ни в каком – просто "промежутка": гостиничка, амбар, каретный двор, конюшня, магазинчик. "Черте где посреди нихера". Вот там, рядом с магазинчиком и конюшней, всё и было. А извинялся я за то, что... в общем... прости, Кина, но... но ты больше никогда не увидела Шона Пирса и ничего не услышала о нем, где бы ни спрашивала. Если вообще спрашивала, конечно. И он... он не гонял коров по прериям до пятидесяти лет, иногда задумчиво улыбаясь, отчего переставал быть похожим на бычка-лонгхорна. ссылка Потому что на этой станции был не твой, а его шоудаун. Там и прозвучали обещанные четырнадцать револьверных выстрелов. *** Через два дня Шон почти случайно наткнулся на них, потому что у их дилижанса сломалась ось. Шоудаун случился без долгих расшаркиваний и вызовов, но все же пару слов они друг другу сказали. Вот как это было. Он узнал их по перчатке Кареглазого с обрезанным пальцем и по сигаре, зажатой во рту у Джетро, который снова стал Бесцветным. Однако было пасмурно, и Шон стоял недостаточно близко, чтобы разглядеть, какие у них там прожилки в глазах, и всё ещё немного сомневался: мало ли на Западе серьезных мужиков в красивых жилетках и с револьверами, у которых рукоятки из слоновой кости? А уж часы точно кто только не носит. Да и вырез на перчатке может сделать себе любой. Шон не был на войне, но он не был и желторотиком, и знал правило: "Сначала – стреляй, потом – разбирайся." Знал, что стрелять – это не как целовать леди, и разрешения спрашивать не надо. Но он просто не хотел ошибиться и наломать дров, как наломал дров его па, выгнавший из дома родную дочь. Он выгнал её из-за того, что она по слухам с кем-то там замутила – от неё пахло виски, отцу этого показалось достаточно. И когда Шон узнал, что ничего у его сестры ни с кем тогда ещё не было, он и сам ушел из дому и стал погонщиком, а потом встретил... мисс Кину МакКарти. И когда разглядел, какая перед ним Женщина, его зеленоватые глаза слегка расширились от изумления. И вот прошло два дня, и он стоял на полустанке "черте где посреди ни хера", трезвый и собранный. И "парочка-два-подарочка", Кареглазый и Бесцветный, тоже были там. А небо собиралось плакать. Mr. Pierce. Bets are made. There are no more bets. – Эу, ты Джетро? – крикнул им какой-то парень с деланой веселостью. "Парень, как парень," – подумал Бесцветный и выплюнул изжеванную кочерыжку от потухшей сигары в грязь. "Не нравится он мне! Вроде парень, как парень... а какой-то слишком трезвый," – подумал Кареглазый, и как бы невзначай повернулся к незнакомцу боком. – Да, – отозвался Бесцветный нехотя. – А кто спрашивает? – Да неважно. Я только передать кое-что, – ответил парень-как-парень, уже заведясь, как тогда у стойки в отеле. Кареглазый и это почувствовал. В принципе, можно было уже стрелять, но... вдруг это Железная Дорога хотела что-то передать и прислала какого-то придурка? – От кого? – спросил Кареглазый, напрягшись и ощущая, как приятно защекотало нервы, как шарашит в мозг адреналин, как зудит палец в вырезе перчатки. Если не считать жестоких игр с неосторожными двадцатилетними мисс-карамельками, он жил именно ради таких моментов. "Я ща его шлепну. Одной пулей. В живот ебну, чтобы помучился. Ну давай, бычок, доставай свой револьвер," – так думал Кареглазый. Да, ты его зацепила недавно из дерринджера, но за четыре дня царапина затянулась и подсохла, он был уверен в себе. А Джетро ни хер-ра не почувствовал. И тут парень-как-парень второй раз в этой истории выступил на все деньги. Он крикнул: – From miss Kyna McCarthy! И что-то у Кареглазого ёкнуло внутри от неожиданности. И красивые, хищные, нахальные карие глаза с янтарными прожилками расширились от изумления. И он... чуть-чуть промедлил. Эффект "внезаптности". – Эт кто вообщ...? – начал спрашивать Бесцветный озадаченно, упустив миг, когда Шон и Кареглазый дернулись за револьверами. Они вдвоем начали стрелять почти одновременно. Та-тах! Та-тах! Та-та-тах! Тах! Тах! (короткая пауза) Тах! Та-тах! Тах! (пауза подлиннее, целится) Пах! Со стороны смотрелось чертовски быстро. Шон раньше никогда в людей не стрелял, да и в целом стрелок был средний, но в тот миг он оказался в ударе: из четырех выпущенных им пуль, в Джетро попало две, в кареглазого – одна. Пятую и шестую он выпустить не успел. Джетро стрелял в незнакомого парня-как-парня, уже сам лежа на земле. Они с Кареглазым стреляли, пока у них не закончились заряды, потому что какой-то этот "придурок" был слишком уж резвый! Из десяти их пуль в Шона попало шесть, и он умер почти сразу, там же, где и упал, в грязищи и кровище. Но ему не было себя жаль: в последние растянувшиеся мгновения, зажмурившись и до скрипа стиснув зубы, он вспоминал, те пять минут, когда нёс тебя по улице Эллсворта. – Черт возьми... нахера он... че он до меня-то домотался!?... – прохрипел Джетро, корчась в той же грязи. Кареглазый из них троих был единственный, кто остался стоять на ногах. Он все понял, но объяснять не стал. Он, не глядя, убрал в кобуру свой револьвер с рукояткой из слоновой кости, достал чистый носовой платок, прижал его к ране и сказал негромко: – Вот ссука, – то ли про пулю, то ли про Шона, то ли про тебя. Но, держу пари, не про Шона и не про пулю. – Джетро, ты как? – Херово, партнер, херово!!! – прорычал Бесцветный. Бесцветный пережил Шона где-то минут на двадцать... или на полчаса... Одна пуля пробила бедро, расколов кость, а другая – печень. В общем, он умирал примерно столько же времени, сколько провел в постели с Киной МакКарти. Пуля сорок четвертого калибра в печени – это не только смертельно, это ещё и дико больно. Джетро было намного, нет, не так, НАМНОГО больнее чем Кине МакКарти, когда она всхлипывала под ним и кусала губы. Однако, как и Шон, Джетро тоже не чувствовал большого беспокойства по поводу того, что умирает, скорее наоборот. "Сдохну – значит сдохну. И правда, че там... пора, наверное." Тогда, в отеле, он сполупьяну плохо запомнил твоё имя, и между приступами боли он силился понять, зачем парень-как-парень начал стрелять ни с того ни с сего, и кто такая эта "мисс Кина МакКарти". Он не вспомнил бы, если бы Кареглазый не раскурил для партнера последнюю сигару и не вставил ему в губы, которые уже обметало. Пыхнув сигарой и прикрыв глаза (с быстро гаснущим наслаждением наркомана), Джетро всё вспомнил. – А-а-а... вон оно че... – хрипло простонал он и посмотрел на Кареглазого. – Ну че, мудень?! "Доиграл" ты с ней, да?! "Не бери в голову", да?! Кареглазый задумчиво пожал плечами, не зная, что ответить. Да ничего можно было уже не отвечать. В отличие от Шона, когда Джетро стал отходить, то постарался вообще ничего не вспоминать из своей жизни. Он только твердил про себя: "Простите меня все... Простите меня все... " – но за три года с шестьдесят четвертого он натворил такого, что заплакать по себе в этот раз уже не смог. Потом в конце он ещё добавил: "И ты тоже прости, Кина МакКарти..." И умер совсем. *** В общем, ты больше никогда не увидела ни Шона Пирса, ни Джетро Хейла. Их закопали там же, неподалеку, в одной могиле, потому что начался сильный дождь. Никому в хрен не уперлось под этим октябрьским дождем везти за несколько миль на кладбище двух безымянных дураков, устроивших пальбу хер знает где и хер знает ради чего. Никакая газета про их перестрелку ничего не написала. За октябрем всегда приходит ноябрь, а за ноябрем – зима. Весной никто уже не смог вспомнить даже место, где их похоронили. Помнили только, что одного звали то ли Джеффри, то ли Джетро, а другой... другой оставил свою расческу тебе, поэтому никто не знал, какую фамилию написать на табличке, и обошлись без неё. К лету же забыли и это. А Кареглазый, когда доктор зашивал ему рану, больше что-то совсем не был уверен, что хочет ещё раз увидеть тебя и почесать за ушком. Он дико злился. Он злился из-за того, что чуть не дал какому-то придурку пристрелить себя, злился из-за того, что Джетро умер так глупо, и больше всего злился из-за того, что вы вдвоем с этим парнем-как-парнем испортили весь его безупречно разыгранный спектакль. Возможно, он после этого даже немного "раскис". На время. Встретились ли вы снова? Увидела ли ты ещё раз однажды красивое лицо и карие глаза с янтарными прожилками? Узнала ли его имя? Что ты тогда почувствовала? В какие игры вы сыграли? У кого в этот раз на руках оказались четыре валета, а у кого сигара? Вот это вопрооооосы! Но... с этим мы не будем забегать вперёд. *** Прошло три дня из семи оплаченных – был вечер твоего пятого дня в Эллсворте, считая тот, когда ты приехала. Ты лежала в теплой кровати под одеялом. На столике стояла чашка с кофе. Под вечер пошел дождь. Он все лил и лил, барабаня по стеклу. ссылка Небо Канзаса плакало по Шону Пирсу? Да не, какое там... парень, как парень. Просто затяжной осенний дождь. Это ж не мелодрамка. *** К шестому дню в Эллсворте из твоих старых вещей тебе вернули пустой чемодан, кое-какие галантерейные и косметические штучки и ещё некоторые мелочи... Дневник, правда, не вернули, скорее всего кто-то уже пустил его на растопку или курево. Остальное, что уцелело, можно было, наверное, поискать по магазинам. Ремингтон не нашли, но вместо него хозяин отдал тебе старую, разболтанную перечницу двадцать второго калибра. Правда, без патронов. Такую же, из какой ты убила Марка Дарби. Ещё раньше тебе купили и принесли в номер платье – ситцевое, конечно, довольно скромное. Туфли. Шляпку. Зонт. Несколько пар чулок, панталоны (без бантов, прости), пару сорочек, петтикоты вместо кринолина, пелерину, перчатки. В таком наряде ты не выглядела, как "настоящая леди", хотя и была ею. Зато и как подзаборная шлюха не выглядела. Обычная скромная девушка. Сколько времени ушло на то, чтобы ты вернулась если не в верхний клуб, то в верхний мир? Месяцы? Годы? Ну, примерно сорок четыре минуты с момента, когда к тебе подошли ковбои и до момента, когда ты опустилась по самые ямочки над ягодицами в горячую ванну и немного замерла, чтобы привыкнуть к горячей воде. Ну и потом пара дней, пока с вещами для тебя разбирались. *** На шестой день в Эллсворте (на четвертый в отеле) ты пошла поискать "мисс Учительку". Как-то страшновато было сразу проиграть пять долларов, оставленные Шоном, и хотелось разузнать насчет путей отступления. "Мисс Учительку" звали Рэйчел Моррисон. Она была старше тебя на пять лет, а показалось, что на десять. Старая дева. Она была некрасива и раньше, а в Эллсворте, кажется, окончательно засохла. Но что-то в ней было такое... Настоящая леди? Не, вряд ли. Но спину держала она умела. Она одарила тебя внимательным оценивающим взглядом и пригласила на кофе. Работы у неё для тебя не было. Денег она тебе дать не могла. Совет у неё был один: "Уезжайте отсюда, как только сможете." Потом ваши глаза встретились. Ты прочитала в её глазах... много всего. Не уверен, что ей приходилось хоть раз так же тяжело, как и тебе. Но, кажется, как происходит перепасовочка в сарае, она знала не понаслышке. Вы доооолго смотрели друг другу в глаза. – Есть три доллара, мисс МакКарти. Это на черный день, – ответила она. – Если совсем край будет... ну... приходите. Ты ушла оттуда и на следующий день решила все же поставить пять долларов на кон. Но жизнь ещё разок проверила тебя на прочность. На следующий день (седьмой в Эллсворте и пятый из оплаченных) ты вышла из отеля, направляясь в другое заведение с играми, и к тебе подошел молодой мужчина со звездой. Он вежливо поздоровался, приподнял шляпу, назвался Норманом Хессом, помощником маршала Паркера, и сказал: – Вы мисс МакКарти, верно? Мы тут услышали, что вас обокрали. Шансов поймать преступников, конечно, немного, но нельзя опускать руки, верно? Нам для ордера нужно уточнить несколько вопросов. Можете зайти в офис? Ты спросила, где этот офис? – Я вас провожу. Я понимаю, почему ты туда пошла. Хесс выглядел очень солидно. И все же, Кина. И все же... НУ ЗАЧЕМ ТЫ ТУДА ПОШЛА?!?!?! Хотя был ли выбор... может, и нет. А теперь настало время последней сцены в тюрьме. Эта сцена настолько дикая и безумная, что я спрячу её от глаз людских под спойлер. Ибо там мы увидели и услышали... кое-что, что было слишком даже для Эллсворта! Самого отвязного города на Западе. Но прежде чем приступить к сцене, я хочу поговорить о вопросе, который мы уже обсудили, и все же в нем остались для меня неясные моменты.
Тут я вступаю на зыбкую почву предположений. Да простит меня за это мисс МакКарти.
Дело в том, что в её биографии и правда были места... ну такие... которые все же не очень стыкуются с образом леди. Некоторые из них можно списать на особые обстоятельства. Измена мужу. Спишем на любовь. Леди что, не может влюбиться? Первая любовь, по-настоящему чистая, когда ещё не понимаешь, что это, думаешь, ах, это должно быть интрижка, а потом Нат заваливается с фальшивой бородой, и оказывается, что это, господа, Любовь! "Семь пьяных ночей"... ну ладно, это предосудительная глупость. Поцелуйчики с лейтенантиком? Туда же. Та мысль на "Султанше", которую поминали демоны... спишем на панику, да и ситуация была из ряда вон! Ей-богу, самая большая катастрофа на речном транспорте!!! Я бы с ума там, наверное, сошел, если бы пережил такое, а мисс МакКарти ничего: закинулась лауданумом – и вперёд, Запад покорять. Мистер Лэроу и его холодный взгляд... ну, он тогда же сам всё объяснил: любопытство, доверие и желание следовать уговору. Качества вообще-то неплохие, хоть раздеваться первой действительно не стоит. Но черт побери... БАТОН РУЖ, ЙОПТ!!! На первый взгляд все понятно – двойной удар, смерть Ната и дедушки. А на второй – не особо. Вы меня простите, мисс МакКарти, но что-то это странный способ погоревать для южной леди – отдаться какому-то проходимцу, лица которого вы теперь даже не помните. А общение с падшими женщинами??? Зачем? Откуда? Почему? Сами пишете, что понимали – не пристало это леди. А общались. Как так?
Так можно ли при детальном рассмотрении по-прежнему считать, что мисс МакКарти была леди ВЫСШЕЙ пробы? Думаю, да. Почему? Потому что леди – это хозяйка замка. Я сейчас не об этих старых постройках из камня и земли. Я о Замке Души. Вот душа – её можно представить, как большой дом. Когда леди выходит замуж, она обычно вручает ключи от этого дома своему избраннику. Но что если она не замужем? Или муж таков, что ключи ему отдавать не стоит? Ну тогда леди сама носит эти ключи, конечно, и следит за порядком в этом доме. Ведь у кого ключи – тот и прав. А кто жил у неё в этом доме?
Я предположу, что там народу-то было много. Почему? Потому что вот смотришь – мисс МакКарти. А если глянуть назад? Камилла Д'Арбуццо – юная итальянская графиня (сейчас неважно, настоящий ли титул), которая рано созрела и быстро подросла, а средиземноморский буйный нрав... не испарился. Камилла Тиел – склонная к авантюрам предприимчивая шпионка. Просто Кина – внучка просто Хогана (Вот это вот: "Хватит сопли размазывать, Киночка!" – это наверняка она). Кина МакКарти, шилл одного благородного жулика (её все помнят). Ну, и так далее. И господи прости, вы меня извините, конечно, мисс, но у вас там в этом доме попадались такие персоны... Есть одна, например, которая ввернула такоооое! "Поразительная греховная сладость, тот самый запретный плод во всей своей отталкивающей красе." Вроде красиво, хоть и сомнительно... но мы все знаем, кто это сказал. Та дамочка, которую детвора окрестила (злобно, но метко) Грешницей-скворешницей. Я не хотел её упоминать, но и игнорировать её я все ж не могу. А ещё наверняка есть и француженка. Ведь Новый Орлеан – это не чопорный Бостон или Петербург, это, черт возьми, – американский Париж. А Париж... "э ля виль дамуууур". По высшему разряду, да.
И я не могу помыслить, что то, что случилось в Батон Руже и вправду было сделано с согласия мисс Кины МакКарти, леди высшей пробы. Все же у меня оно не вяжется. Я представляю это так. Вот есть Дом, а в нем есть гостиная. И там все эти дамы, некоторые из которых друг друга не переваривают, сидят и пьют чай или кофе, общаются, может даже вяжут теплые носки (просто Кина которая). А главная – леди. Хозяйка. И она строго смотрит, чтобы дамы НЕ ШАЛИЛИ. А ещё в комнате есть ширма – та самая, про которую говорил мистер Л. И вот... и вот умирают два самых любимых человек в жизни Кины. И что делает леди? Нет, она же не может рыдать при всех! Но слезы требуют выхода. Она борется с ними, а потом бросает ключи на стол и говорит: "Дамы, прошу меня простить, но мне надо все-таки отлучиться на сутки. Решите сами, кто побудет главной, мне сейчас не до этого. Прошу еще раз простить!" А потом идет за ширму и рыдает там так, что у меня сердце разрывается.
Я НИСКОЛЬКО не сомневаюсь, что все дамы знали, кто ХОЗЯЙКА. И обычно, даже если им доставались ключи, не шалили. Так, пара эпизодов только и была. И потому мисс МакКарти была, конечно, леди Высшей Пробы. Но вот иногда...
Вот кто в Батон Руже взял ключи после короткой потасовки? Я не знаааааю! Но вряд ли просто Кина, внучка Хогана МакКарти. А кто общался с "порченными голубками" в Эбилине? Уж наверное не хозяйка замка, уж не знаю, зачем она отлучилась тогда. Во всяком случае, это моё предположение. Дайте мне пощечину "для ума", если я ошибаюсь. Но иначе мне трудно объяснить историю, которая произошла на пятый оплаченный день, то есть ровно на седьмой день пребывания Кины МакКарти в Эллсворте.
И честно говоря... черт бы с ними! Ну есть там где-то грешница эта с дурацким прозвищем, которое, увы, приклеилось так, что другие дамы за чаем вставляли шпильки о скворцах. Ну, вылезала она пару раз на свет божий и творила какое-то непотребство. Ну... сути это не меняло – Кина делала мир и мужчин гораздо лучше!!! Это было главное.
Но в этот раз... ууу... такое полезло... и так... Ну, а теперь к тому моменту, когда помощник Хесс довел мисс МакКарти до офиса маршала Паркера. То есть, до тюрьмы. Ой че ща буууудет... слабонервные – закиньтесь лауданумом, а лучше вовсе не читайте. В тюрьме был ещё один помощник, мистер Элисон, тоже довольно молодой парень, одетый попроще, и всего один узник. Заключенный этот выглядел, вероятно, как дикий гуннский воин, захваченный римлянами и брошенный в клетку (собственно, он и сидел в клетке за решеткой), ибо одежда его была грязна, на лице – шрам от разбитой бутылки, сальные рыжеватые патлы свисали до плеч, глаза сверкали гневом, а под ногтями собралась вся флора и фауна короткотравной прерии. Неизвестно, кто дал ему виски, но он был неплохо так алкоголизирован. А может, его туда упрятали недавно, и пары алкоголя не успели выветриться. Когда ты вошла, и помощник Хесс пододвинул для тебя стул, узник потянул носом воздух, раскрыл рот с кривыми и гнилыми зубами и изрек: – Шлюха! Ты с возмущением посмотрела на мистера Элисона. – Извините мэм, – сказал он. – Дуглас, закрой пасть! Ну ты и сама догадалась, что сказал этот джентльмен, ибо изрек он свою коронную фразу в этой истории. – ШЛЮХ НАДО ТРАХАТЬ! – рявкнул он громовым голосом. – Ну-ка заткнись, а то я те ща нос сломаю! – строго сказал помощник Элисон. – Прошу простить, мэм. Дуглас несколько раз ударил руками по прутьям клетки, зарычал и попытался через прутья дотянуться до подола твоего платья. Он стоял в клетке на коленях. – Ну, подойди же! Ну, подойди чуть-чуть! – бормотал он. Потом Элисону надоело, и он с размаху ударил заключенного сапогом по пальцам второй руки, которым тот обхватил один из прутьев. Дуглас заревел скорее от гнева, чем от боли, и разразился проклятьями. В твой адрес в том числе. – ПАСТЬ ЗАКРОЙ! – рявкнул помощник Элисон. – Мэм, вы извините, вы не бойтесь. Маршал сейчас придет. Если этот болван ещё откроет рот, я его живо успокою. Помощник Хесс походил туда-сюда, потом вдруг извинился перед тобой и сказал: – Дела служебные, мэм. Я коротко переговорю с напарником. И принялся шептать что-то на ухо Элисону. И тот сделал лицо "ааааа, дошло!" и, не стерпев, с любопытством покосился на тебя. Ты поняла, что тут что-то не так, и надо бежать. Но когда ты уже решилась подняться, чтобы объявить помощникам, мол, я в другой раз зайду к маршалу Паркеру, а сейчас у меня неотложные дела, о которых я внезапно вспомнила, вошел сам мистер Паркер. Он был почти шести футов ростом, между тридцатью и тридцатью пятью годами, плечист, усат, но с некоторой щеголеватостью, а не как обычно: такого сорта люди часто отращивали себе усы, переходящие в бакенбарды, и всё обязательно невероятного размера – для солидности. Но нет, у него на лице всё было вполне пристойно. – Добрый день, мисс?.. – сказал он. – МакКарти. – Это мисс МакКарти, про которую я вам говорил, – ответил помощник. – Ааа, та дама... Почему кофе не предложили? Бестолочь. Пройдемте ко мне в кабинет, мэм. И ты поняла, что маршал – пройдоха, каких поискать. Знаешь, как? А они не напряглись, когда он назвал их бестолочью. Они все тут понимали, что это – дешевый театр. Но ты, позвав на помощь все своё мужество и женственность, пошла в этот кабинет, потому что поняла, что дорога из офиса лежит через него, а по-другому ты на улицу не попадешь – не выпустят. Там поначалу все было прилично: он предложил тебе стул. Кабинет был неожиданно большого размера. С одной стороны стоял его письменный стол, за которым и сидел маршал, а с другой – бильярдный, только половинного размера. Видимо, маршал (или предыдущий хозяин кабинета) раньше любил потренироваться. Любил – потому что бильярдный стол сейчас наполовину был завален самыми разнообразными вещами – книгами, бумагами, свечами в подсвечниках, тетрадями, засохшими чернильницами и так далее. Даже треснувшее пенсне там валялось. Маршал поставил поставил кофейник на маленькую печурку в углу и сел за свой стол. Ты тоже села. – Вы хотели о чем-то сообщить? – начал он. Ты сказала, что вообще-то нет, вроде бы у него были к тебе вопросы. – Ну, там в отеле что-то было, вроде вас ограбили, – он потер пальцем веко. – Вы говорите, а я запишу с ваших слов. Просто нужно передать судье, чтобы ордер выписали. Ты подумала и начала рассказывать. Ну, вдруг Кареглазого и Джетро поймают или хотя бы опознают! Выпишут ордер, кстати... так-то неплохо было бы. Хоть узнаешь фамилии. Ты, конечно, за шесть дней сообразила и в гостевой книге нашла фамилию Джетро Хейла, но фамилию Кареглазого... там было их слишком много, фамилий. В каком он останавливался номере? Портье не помнил, а хозяин делал вид, что не помнил. И потом, наверняка Кареглазый каким-нибудь "Джоном Смитом" записался, гад. Маршал, макая стальное перо в чернильницу, заполнял бланк и изредка задавал уточняющие вопросы. ЕСТЕСТВЕННО, ты не стала рассказывать, что тебя изнасиловали. Так, сказала, что с тобой обращались грубо. – Трахнули? – вдруг спросил он сочувственно. Ты помотала головой. – Оттарабанили? – спросил он ещё более сочувственно. Ты опять покачала головой, немного удивленно. – Может, отодрали? – спросил он так проникновенно, как будто был врачом, а не маршалом. В голове снова раздался голос Кареглазого: "...сейчас у нас с мисс МакКарти будет любовь, чистая, как..." К горлу подкатил комок. Захотелось вдруг разрыдаться прямо там и молча кивнуть. И чтобы маршал Паркер тебя обнял и сказал: "Ну-ну-ну! Ну бывает, чего уж... это жизнь..." Предательски скользнула по щеке слезинка. Но. Ты. Была. Леди. Ты сжала губы и покачала головой. Ты никогда не призналась бы в этом маршалу Паркеру. – Ох, о чем я только думаю! Вы простите мне мою назойливость. Заработался. Больше у меня вопросов нет. Подпишите, пожалуйста. Он протянул тебе протокол. Глядя на эту буроватую бумагу сквозь пелену как оказалось не до конца выплаканных слез, ты скользнула взглядом по... И ПРОСТО ОХРЕНЕЛА, ПРИЧЕМ СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ КОГДА ЧИТАЛА ПИСЬМО МИШЕЛЯ!!! Думаешь, там были какие-то искаженные факты, что-то такое? Не-а. Это был контракт. По. Которому. Мисс Кина МакКарти. Устраивалась. На работу. В бордель. "Куин". "Оф." "Хартс"! И ещё должна была выплатить мистеру Юджину Паркеру долг в 500 долларов США. А условия... условия были такие, что тебе пришлось бы проработать там... ууу... года два? В режиме "мальчики, встаньте в очередь" и "да какие выходные-то?" – Подписывай, – сказал Паркер твердо, но спокойно. – Вы с ума сошли?! – спросила ты искренне. У тебя даже слезы высохли. – Объяснить? – ЧТООО!? – Объяснить, спрашиваю? – ... (ты просто хлопнула глазами) – Без проблем, мисс МакКарти. У меня вот тут кое-что есть ваше... – и он достал из ящика стола... ТВОЙ ДНЕВНИЧОК. – Я смотрю, вы классный игрок. Шулирничаете или честно играете? – Что за шутки? – Да мне до пизды, если честно. Ты ж профи? – Я? – "Я", йопт! Ты же профессиональный игрок? – Нет, я... – Не лги мне больше, ссука! Пришлось кивнуть. Потому что, во-первых, вечер (хотя был ещё не вечер, просто такое выражение есть) как-то уж больно резко перестал быть томным. К тому же... ну какой любитель такие дневники ведет? Правда как он докажет, что дневник твой? Ну, через хозяина отеля, возможно... Но ничего он никому не собирался доказывать. – Любителей я не трогаю. Но все профи в этом городе должны мне платить. Ты, видимо, собиралась меня надуть, так что... Я, в общем, посмотрел, о каких суммах речь. С тебя пять сотен. Для ума. – Но я же не знала... – Да все так говорят. Неважно это. Знала, не знала... Играла? Играла. Неделя прошла. Можно было и узнать, не? – Но причем тут ваш этот "Куин оф Хартс"? – А мне что, ждать, пока ты отыграешься? – Так дайте мне денег, я тут любого обыграю!!! – закричала ты. – А зачем? Ты же шлюха. Хесс видел, как ты перед отелем валялась, когда тебя выкинули. Он тебя и срисовал неделю назад. Справочки навел. Упс. – Я же вам рассказала всё. Меня ограбили. – Да я по глазам вижу, как тебя там грабили, – улыбнулся он. – Все должны быть на своем месте. Я маршал – я в офисе. Ты шлюха – ты в борделе. – А почему вообще я должна вам платить? – возмутилась вдруг ты. А правда, почему? Пусть с такими претензиями в суд идет. – А, я понял. Девочка! Жизни ты не знаешь! – сказал мистер Паркер. – Ты в городе неделю. Ты не поняла, что это за город и кто я? – Вы – бандит? – спросила ты. Он от души расхохотался. – Эллсворт – это ад, деточка. А я в нем – Сатана. Такие дела. С этими словами он достал из кобуры флотский кольт тридцать шестого калибра и продемонстрировал тебе его рукоятку из слоновой кости, на которой был выгравирован черт с хвостом и рогами. – Послушайте, мистер Сатана, – сказала ты. – Подумайте о своей выгоде! Хотите я вам тысячу принесу? И гораздо быстрее, чем в этом глупом контракте. Я здорово играю, правда. Я их тогда обыграла. – Я уже подумал, – сказал он. – Ничо, ничо. Так ты не убежишь далеко. – А если я отказываюсь? – спросила ты на всякий случай. – Смелый вопрос! – сказал мистер Паркер. – Смелая маленькая мисс... Тогда смелая маленькая мисс познакомится с одним человеком. – С судьей? Он опять рассмеялся, не так громко, но все равно искренне. – Нет, зачем же. С Дугласом. Вы уже шапочно знакомы? Познакомитесь чуть ближе. Он-то будет рад, но насчет тебя не уверен. Что выбираешь, милая? Я тебе кофейку налью. Выпей, подумай. Тут ты поняла, что этот паровоз будет ездить по кругу долго. Ну, не подпишешь ты, откажешься, предположим, тогда... – А я говорю, шлюх надо трахать! – донеслось из соседней комнаты, а потом "закрой пасть" и звук удара. Вот именно. У дяди Дугласа угля много, а если и не хватит, таких дядь Дугласов в этом городе ещё найдут. Не таких колоритных, конечно. Но все равно, ты будешь, как локомотивная система 4-4-0... ой, ладно, не надо снова. Ты выпила кофе. Ты обвела взглядом комнату. "Ладно, – подумала ты. – Ладно." Ты была уже не та, что в третий день в Эллсворте, в прогоне между заборами, и знала, что проработай хоть десять лет в этом проклятом "Куин оф Хартс" уже не превратишься в бесцветную и останешься леди. Высшей пробы. И может, жизнь подкинет выход, как подкинула западню. Какого-нибудь Шона, сданного тебе жизнью в одной руке с этими техасцами. Но как тяжело было себя заставить БУКВАЛЬНО РАСПИСАТЬСЯ В ТОМ, ЧТО ТЫ ПАДШАЯ ЖЕНЩИНА. Ты с тоской обвела комнату глазами. Если бы ты этого не сделала, ничего, что было дальше, не случилось, наверное, хотя случилось бы что-то другое. Но... ты сделала. На бильярдном столе лежали разные предметы. И в том числе – колода карт с точно такой же рубашкой, как та, которой вы играли с Лэроу, когда ты раздевалась. И ещё несколько подобных мелочей, которые напомнили тебе его. Ну, всякой всячины, с которой путешествуют разные жулики. "За ширму!" – вспомнила ты. – "За ширму!" И ушла за ширму. То есть, это леди, хозяйка замка, ушла за ширму со словами: "Дамы, мне надо передохнуть. Не шалите." А прочие дамы остались. И ключи от замка тоже остались на столике. Дамы столпились вокруг столика. Кто из них взял ключи? Я могу только предполагать, но... Но начался форменный дурдом. Даже хуже, чем после того, как тебя напоил виски Кареглазый. Ох, мне не хочется это описывать, но придется. Потому что все так и было и Кина МакКарти была в этот раз абсолютно трезвой. Она пожала плечами и посмотрела на Юджина Паркера. И улыбнулась ему со словами: – Ну ладно! Господи, как мне хочется сказать, что эта улыбка была милой. Или развязной. Или легкой. Или холодной. Или ещё какой, есть тысячи слов... но подходит только одно. Прости Кина. Я вымою рот с мылом после этого слова. Улыбка, которой ты улыбнулась мистеру Сатане была совершенно блядская. Потом ты взяла перо и подписала контракт. *** А что случилось дальше? Ты встала со стула. – Вот и славно, – сказал маршал Паркер. – А теперь пошли знакомиться с дядей Дугласом. – Как? – изумилась ты. – А так. – Но я же выбирала!!! Я выбирала!!! – И я выбирал. – В смыыыысле? – Выбирал, как тебя наказать. Не забыла? Я не только Сатана. Я закон, мисс МакКарти. Я определяю наказания в этом городе. – За чтоооо? – За что?! – расхохотался маршал Паркер. – За вранье! Тебя неделю назад оприходовали два мужика, которых ты сама пустила в номер. Ты ещё и кончила наверняка раз пять! Ну, по крайней мере, что-то вроде удовольствия ты точно испытала, не во время, так после. А ты мне лапшу на уши вешаешь, что ничего не было. И слезки. Господи. Какая ж ты шлюха! И жалкая врунья. И будешь наказана. – Ладно, – ответила ты. Или это была уже не ты? – Я поняла. Заслужила, возможно. Да уж... но почему Дуглас? Почему вы сами меня не накажете? Все же мне кажется, я для него слишком хороша. Но ладно. Дуглас так Дуглас. Но почему например не вы сначала сами, а потом Дуглас? Я что, некрасивая? – и снова улыбнулась... так же. Мистер Сатана посмотрел на тебя с выражением: "Даже не пытайся." – Пффф! Я люблю женщин опытных. Вижу, что ты на меня запала, но не переживай. В "Куин-Оф-Хартс" тебя маленько обучат, и я зайду как-нибудь. – А я хочу сейчас! – сказала ты игриво. – Мистер Сатана, я хочу сейчас. Я, может, никогда за деньги этого и не делала, но хочу попробовать с вами первым. У Дугласа ж денег все равно нет. Может... – ты оперлась ягодицами о бильярд. – За пятерочку? Она мне пригодилась бы... – Я ж тебе уже сказал, – наклонил он голову. – Хватит вилять. Ничего ты не вывиляешь. Как я сказал, так и будет. – Ну, а с чего вы взяли, что я неопытная? – спросила ты. – Ты же сама сказала, что у тебя не было клиентов, – пожал он плечами. – Ну и что? Мне двадцать один год. Я вышла замуж в пятнадцать, а мужу изменяла с шестнадцати лет! – резонно возразила ты. – Че? – не поверил он. – Брехня. – Момент! Я вам докажу! – ответила ты. И твоя рука нырнула под платье. Как бы мне хотелось сказать, что это все была игра, и рука твоя вынырнула из-под платья с Ремингтоном модели 95 или хотя бы с разболтанной старой перечницей, и ты наставила пистолетик на мистера Паркера, и он сдулся. Но ты бы не успела. Со звуком "Крлик!" он наставил на тебя свой кольт тридцать шестого калибра (с дьяволом на рукоятке слоновой кости). Дуло упиралось тебе почти в ямочку между ключицами. – Замри! – сказал он. Настал твой черед хохотать. – Испугались? – не замерев, спросила ты, зачем-то шевеля рукой под платьем. – Дура, – ответил он. – Я и пристрелить могу. И ни хера мне за это не будет. – Да это не то, что вы подумали! Можно я руку достану? – Ооооочень медленно, – разрешил он. Ты достала руку ооооочень медленно. Ничего в ней не было. – Я подойду поближе? Вы пистолет мне уприте в голову. Он так и сделал. Ты подошла. А потом ооооочень медленно поднесла пальцы ему к носу. И он почувствовал твой запах. И даже увидел, что пальчики-то блестят. – Кобылка-то в поре! – сказала ты и подмигнула. – А ваш жеребец? – Мой жеребец за кем попало не гоняется! – На привязи его держите? – Цыц, дура, – сказал он. – Юбку подняла. Ты подняла юбку. Но там ничего на подвязке не висело – ни ремингтона, ни даже перечницы двадцать второго калибра. Да и подвязки самой не было. – Ладно, – сказал он. – Я тебя обыщу. И он тебя обыскал. И потрогал, но не более того – не хотел пачкать о тебя руки. Он был уверен, что у тебя где-то припрятан пистолет. Но ты сделала такие глаза: "Фи!" – как будто была оскорблена подобным предположением. – Странно, – сказал он. – Лан, неважно. Короче! Не убедила. Мало ли прошмондовок мокнут при одной мысли о настоящем мужике? Пшла. Дуглас ждет. Ирландка-Мак-Карти-что-то-там-на-бильярде положила ключи на стол. Ключи взяла... Ох ёёёё... Ключи, Кина, взяла Грешница-скворечница. – Ну, зачем так сразу! – сказала она. – Может вам, мистер Сатана, чего-то любопытного хочется. Румяные булочки, горячий шоколад. Как в Денвере? – Че? – спросил Паркер. Он в Денвере не бывал. – Че, че, хер через плечо! – ответила грешница. Потом сказал: – Ну, чего ты недогадливый такой... – Давай яснее! – Яснее не проблема! Момент! Ты развязала тесемки панталон и спустила их до колен. Потом повернулась к нему спиной, легла грудью на бильярдный стол и задрала юбки. Кина, я бы хотел ввернуть что-нибудь изящное. Типа там... "холмы наслаждения раздались в стороны"... ля-ля-ля... ямочки... но я вынужден сказать это прямо, чтобы даже Шон Пирс (слава Богу, что он этого не видел) понял, что произошло. Кина МакКарти раздвинула свои аппетитные, бесстыжие, итало-ирландские булки. – Неделю назад два жеребца нашли это весьма авантажным. – Каким-каким? – удивился мистер Паркер. Ты извернулась и посмотрела на него. – Трахнули меня, – сказала ты. – Оттарабанили сучку. Отодрали кобылку прямо в зад, – и при этих словах карамель с апельсином чуть не закапала у тебя изо рта прямо на бильярдный стол. – И как, понравилось? – спросил он. – Сначала не очень, – призналась ты. – Мужчины уж больно видные, да и грубоватые. Но потом... Потом вот ровно как вы сказали. Потом я почувствовала... что что-то в этом было. Мечтаю повторить. Вы как, мистер Сатана? Он сглотнул и провел языком по губам. – Ой, я забыла! – крикнула ты и убрала руки, и "холмы" сошлись обратно. – Вы ж меня наказать хотели! Накажите прямо сейчас, а? Знаете такое выражение: "Сделать, чтобы розы распустились?" – Не, я такого чет не слышал. – А это очень просто! – ты со всей дури шлепнула себя по ягодице. – Только посильнее бы. М-м-м? Дальше, Кина, некоторое время в комнате раздавались шлепки, а грешница-скворешница говорила что-то вроде: "Ой!", "Да!", "Ещё!", "Сильней!", "Да сильнее же!", "Вот так!", "Ох!", "Хорошо!" и "Да-а-а!" – Ну как, распустились? – Я бы сказал, что да! – Столько роз и ни одного шипа! И по звуку ты поняла, что он расстегивает штаны. Но он делал это левой рукой, потому что в правой держал револьвер, и немного замешкался. И в этот момент ты выскользнула, отпрыгнула на пару шагов и опустила юбку. Он поднял пистолет и направил тебе в лоб. – Че за шутки!? – не понял он. – Так это на десяточку уже потянет! – Чего? – Ну как же... разве в борделях не так? – Ну... бастед! – усмехнулся он. – Там не совсем так, но примерно. Ладно. Я мог бы и бесплатно, но... правила есть правила, согласен. А я должен охранять правила. Только у меня налички нету тут, в этом городе у меня все в кредит, деточка, и твоя задница тоже. Но я те занесу потом туда. Идет? Ты мило засмеялась. – Конечно! Но давайте не торопиться. – Чегооо? – спросил мистер Паркер. Оооочень недовольно. – Че значит не торопиться? Ты давай-ка поторопись, пока я не передумал. А просто ключами завладела Француженка. – А я вам не говорила? Я так-то из Луизианы. Но вообще-то... вообще-то я француженка наполовину. Пари э ля виль дамууууур! М-м-м? – Не, не особо. Есть тут у нас одна французская девка, но чет она костлявая больно. – Да она врет вам. Вы её накажите. А я – нет! "Делямур по высшему разряду." "Высокий стиль", мистер Сатана. Не желаете для разминки? – Че ты плетешь? "Что ж он такой недогадливый? Техасец что ли?" – подумала ты с досадой. Вроде нет. Открыла рот и подразнила его языком. Потом, чтобы до него точно дошло, уперла язык в щеку и совершила несколько движений. – "Указатель ему что ли нарисовать. Со стрелкой. Трахни меня в рот." – Аааа, – сказал он. – Ща пятнадцать попросишь. Знаю я вас, шлюх. – Вовсе нет. Я сама обожаю! – ответила ты. – Это так. Для разминочки. Хотите? Бесплатно. Комплимент от заведения самому суровому маршалу Канзаса. Адское удовольствие. Нуууу... понравится – мелочи накидаете на чай? – Слушай, – сказал он, усмехнувшись. – На хера ты в карты играешь? Ты в этом "Куин оф Хартс" впишешься на раз-два. Там бабы в основном довольно унылые. А ты ничо так. Карамелька прямо. – Мсье Паркер, мне долго вас уламывать? – спросила ты застенчиво. – Хотите я на колени встану? – Валяй! – милостиво разрешил он. И тут твои демоны посмотрели на тебя с неодобрением. "Кина, хер ли ты унижаешься? – спросили они тебя. – Ну он же все равно тебя потом Дугласу отдаст. И ещё прикажет, чтобы ты ему делямур делала. Ну глупо же!" "А хочется! – ответила ты им. – Пора дебютировать. Вы лучше вот что. Вы видите, у него там в глазах тоже демоны? Так вот, парни... сделайте их!!!" "Да не вопрос, мисс МакКарти!" – ответили твои демоны. Ангелов в комнате не было. *** Через несколько секунд ты стояла на коленях перед маршалом Паркером готовая дебютировать, причем забесплатно. – Ой, а можно просьбу? – спросила ты. – Чего? – Я просто... Вы это... "пардоннэ-муа мою неопытность". Я поскольку недавно стала это делать, дико распаляюсь в процессе. – И че? – Можно я себя рукой буду трогать? – Да трогай, почему нет-то? – Спасибо! Вот вам за это, чтобы вид был интереснее! – и ты вывалила из платья "близняшек". – Вы бы знали, как в этих корсетах неудобно. Так и дышать легче. – Ты очень много болтаешь! – сказал он. – Проблем из-за этого не было? – С женщинами – да, с мужчинами – нет, – ответила ты, хитро улыбаясь. – Только вы не мешайте, я знаю, как по науке всё сделать, чтобы всё ух было! Ля мето́д! Надо начинать с подразниваний. Понимаете меня? – Хорош болтать! – сказал он. – Правильно, сэр! Я лучше покажу. Тут ты слегка застонала и прикусила губу, потому что начала ласкать себя. Все это... заводило. А второй рукой ты взяла его... да. Но это ещё не считалось. Это шло по разделу "предосудительные глупости". Мистер Паркер был... твердым, как... ща подберу... В 1867 году компания Паркер по производству ручек и карандашей еще не была основана, но если бы она взяла через полвека слоган "Наши грифели твердые, как мистер Паркер в руке мисс МакКарти" – было бы слишком длинно, но остроумно. Ты посмотрела вверх, тяжело дыша. И жахнула картечью из глаз на все деньги. Тут демоны сели тебе на плечи и сказали: "Кин, готово, мы их перемудохали в тушенку." И они не врали – Маршал Паркер уже капитально на тебя запал. И ты с наслаждением поняла, что "делямуром" дело не ограничится. Будет всё. Всё-всё. *** Ох, прости Кина, но дело в том, что в Эллсворте жизнь действительно взвешивала и измеряла тебя. И когда ты отвечала на вопрос техасца в прогоне, твоя задача была не угадать, а не соврать. А ты солгала нам. Ну какая же ты леди-то? Ты шлюха, пусть и начинающая. Ты изменила мужу в шестнадцать лет, ты отдалась незнакомцу в Батон-Руже, ты целовалась с лейтенантом янки, ты Ты раздевалась перед Лэроу и готова была отдаться ему. Кстати, между нами, зря сама ему это не предложила. Зря после игры в Чикаго сразу поехала на Запад, а не пошла в в его номер и не прошептала, слегка смущаясь: "Мистер Лэроу, я вся горю и не знаю, что делать." Он был, конечно, не бычок, не бизон, и не жеребец, но он знал что делать! Своими опытными, тонкими, чуткими пальцами шулера он бы тебя не на седьмое, а на пятьдесят второе небо отправил, с флоришами и джогами и двойным подъемом из колоды. Он умел это блестяще, и куда там майору Деверо... Хах, это как профи и дилетант! Лэроу бы легко тебя соблазнил, между нами. Но он был джентльмен старой закалки, и придержал коней из уважения к жалким остаткам леди в твоей душе. А ещё Найджел Куинси и твои мысли на "Султанше"... Ну, короче, думаю, все понятно. Поэтому, честно? Я без всякого сожаления закончу эту сцену. Потому что ты ведь сама с самого начала хотела, чтобы было сладко, греховно и красиво. Но это Старый Запад. Тут все что красиво – про леди. А про шлюх... Ну, сначала будет ещё ничего, хотя и больно, потому что в тюрьме ты только хорохорилась, а так-то ни хера не умела. Паркер отделает тебя в хвост и в гриву, но тебе даже немного понравится. Потом – Дуглас, там будет неприятно, но быстро – он тебя давно ждет. Но, кстати, по итогу ты станешь-таки ирландской невестой и паре зубов скажешь "адьё, дорогие, мне будет вас не хватать". Ну, а потом тебя на ошейнике, как сучку, отведут в "Куин-оф-Хартс" (как демоны и обещали, на брюхе приползешь), и года полтора так точно ты проработаешь именно там. И, кстати, именно там тебя встретят некоторые персонажи большой истории про поезд, которому не повезло. Осталось описать это в подробностях, с отвратительно-забористыми эпитетами ведь леди и джентльмены, за некоторым исключением (моё уважение тем, кто его составляет), собрались именно ради них. *** Паркер так запал на тебя, что даже позволил тебе некоторое время подурачиться и подразнить его, высунув язык: болтать им в полудюйме от, посматривая то и дело наверх. То и дело постанывая. И ещё ты сказала на всякий случай, вспомнив, как говорил хозяин отеля с крысиной мордой: – Могу я вежливо попросить вас убрать пистолет от моей головы, мсье Сатана? Нам обоим так будет удобнее. И дальше... ох... прости Кина. Мне все же придется описать запах, звук, ритм и вкус. Запах от него был... ну, не розы, но по сравнению с Дугласом, я полагаю, желтые техасские розы. И ты решила, что потерпишь. А звук был... необычный. Некоторые шлюхи, когда делают "делямур", издают чавканье. Некоторые – чмоканье. Некоторые делают это бесшумно, а некоторые плотно прижимают губы, так что образуется вакуум, и звук получается – как будто пробка вылетает откуда-то. У всех своя "ля мето́д". Но когда мистер Паркер положил руку тебе на затылок и взял за волосы, чтобы отдебютировать твои губки... А, стоп... ещё нет. Сначала ты подняла на него глаза и сказала: – Мне уже так хорошо! Но я хочу помолиться! Я католичка! – карамель с апельсином уже практически текли у тебя по подбородку. – А я методист. Приступай! – сказал он и нажал на твой затылок. И раздался звук... ох... необычный. Он был... Кина, он был божественный. Ни одна из шлюх, которых драл в рот мистер Паркер не издавала такого звука. Ни одна в целом мире, ма пароль!!! Ну, ты догадалась, да? Я очень на это надеюсь. Звук был такой, что описывать ритм и вкус мне уже не придется. Из песни слова не выкинешь. Наконец-то, это слово на букву "к". ... ... ... Это был звук "крлик!" И за секунду до того, как ты бы стала дебютанткой в делямуре, в "близнецов" мистера Паркера снизу уперлось что-то неприятное, твердое и холодное. Он немного растерялся. Ой, да все бы на его месте растерялись! – Раз-два-три-замри! – сказала ты. Кто-то в этой комнате в этот момент очень сильно удивился. У кого-то очень сильно сжалось в одном месте. – Я все же помолюсь, мсье Сатана! – сказала ты игриво. – Ремингтон и сыновья – иже еси на небеси! – По звуку вроде перечница Шарпса двадцать второго калибра, – сказал мистер Паркер, сглотнув. – Милая! Ты эти игры кончай! – Может, и так, – пожала ты плечиком. – Я в оружии не очень, мсье Сатана, я больше по картам, зато в карты любого тут обыграю. Но вам-то не все равно? Четыре патрона по .22 или два по .41 на два ваших шарика... разлетятся, как мороженое. Я люблю мороженое, кстати. А вы? – Не, я больше виски, – ни с того ни с сего ответил он, не успевая следить за твоей мыслью. У него слегка пересохло в горле. – Давай не делай так, а? И тут я просто аплодирую тебе. Ты очень быстро училась. Ты задала ему вопрос... крайне неуместный в данных обстоятельствах. – Милый! А что хочешь? Воды или виски? И когда он непроизвольно задумался, прежде чем ответить "виски, канешн, йопт", левой рукой ты даже не вырвала, а просто забрала его морской кольт. И тоже наставила на него. В живот. А правую руку убрала. И он так и не узнал, Ремингтон 95 это был или перечница Шарпса 22-го калибра. Что было дальше? Не так важно на самом деле. Ведь главную мысль все поняли, я надеюсь. По словам для непонятливых: КИНА! МАККАРТИ! БЫЛА! ЛЕДИ! ВЫСШЕЙ! ПРОБЫ! А НЕ ШЛЮХА! ссылка А то, что иногда там ключи ходили по рукам в её душе... Ну, ходили. Иногда так было надо. Но в целом вопрос закрыт. Выдыхайте, леди и джентльмены. *** – Ну и что ты собираешься делать? – спросил маршал. – В соседней комнате – два моих помощника. Ты посмотрела ему в глаза. Что он там прочитал? Что увидел? Он увидел двух демонов, сидящих у тебя на плечах. Они пересели на его плечи и шепнули ему в оба уха что-то такое, после чего он сказал с тоской: – Ой, ёёёё... Пожалуйста... Не надо. Следовало решить, что с ним делать. Сначала он при тебе сжег договор с твоей подписью. Вернул дневник. Подписал разрешение играть в Эллсворте без налогов. Ты была леди, поэтому поить его виски и устраивать "фанданго" все же не стала. Да и помощники в соседней комнате... опасненько. Спросила про деньги. – Честно нет! – сказал он, не блефуя. – Все в банке. У меня ж в Эллсворте всё в кредит. Вот только... мелочь! – порылся в карманах и вывалил пригоршню пяти и десятицентовиков. Ты сгребла их в кошелечек к тем пяти долларам, что оставил Шон. А дальше... Дальше тебе пришла в голову одна грязная мыслишка. Как мне кажется, средиземноморского происхождения, до того она была лихая. Потому что чисто как женщина ты все же была очень сильно неудовлетворена. Можно было сесть на бильярдный стол, развести ноги, подобрать платье, и уперев морской кольт (с дьяволом на рукоятке слоновой кости) в его башку, отдебютировать его усатый рот. Эллсворт – ад! Ты приехала сюда неделю назад, и через неделю сам сатана в этом аду "отлизал тебе ириску"! Ну не круто ли!?!? Не так ли покоряют Запад?! Но... ты не стала этого делать. Может, и круто. Но ты была леди, ты взяла у него деньги (пусть там и на пару долларов не набиралось), а твоими учителями были майор Деверо и мистер Лэроу. Деверо как-то своим примером очень доходчиво объяснил тебе, что настоящей леди дела финансовые и романтические с одним и тем же мужчиной смешивать не пристало. – Че ты со мной делать-то будешь? – спросил он хмуро. Ты прошептала ему на ухо, что. – Пффф! Да легко! – сказал он, очень обрадовавшись. – Только... Можно я штаны хоть надену... засмеют!!! – потому что все остальное он делал со спущенными штанами, и жеребец его был уже на привязи. Ты кивнула. – Слушай, а можно вопрос? – спросил Паркер у самой двери кабинета. – Где ты его все-таки прятала? Не могла же ты...? Нууу... Ну, перечницу ещё ладно. Но Ремингтон 95? Да и перечницу... опасно же... – Но-но-но! – ответила ты. – Попрошу! Я леди! У леди должна быть хоть какая-то тайна, нес-па? – Ладно. – Только после вас, мсье Сатана. *** Вы вошли в соседнюю комнату. Ствол револьвера упирался мистеру Паркеру в спину, но помощникам это было не видно. – Шлюх надо!... – Эллисон не выдержал и жахнул Дугласа в лицо через прутья клетки. Раздалось мычание. – Джентльмены, прошу встать! – сказал маршал, обращаясь к сидевшему Хессу. Тот удивленно посмотрел на него, и поднялся. – Мы все совершили большую ошибку. Сейчас я со всей уверенностью заявляю, что мисс Кина МакКарти, является леди высшей пробы, а наши грязные подозрения абсолютно беспочвенны, и мне стыдно за них. Я прошу вас повторить эти слова во избежание дальнейших недопониманий. И они повторили. Но Дуглас не унимался! Он в последний раз в этой истории повторил свою коронную фразу. А возможно, вообще последний раз... – Мисс МакКарти, – разочарованно цикнул маршал. – Пожалуйста, оставьте нас. Нам надо побеседовать с этим болваном, а вам это зрелище будет неприятно. – Я возьму это на память? – спросила ты, показав его револьвер. – Разумеется. – Спасибо. Хорошего дня, джентльмены, – сказала ты. Но уже у выхода обернулась и сказала: – А это вам, мсье Паркер. У вас там валялось на бильярдном столе. Я хотела взять на память, но раз вы отдали мне ваш револьвер, не претендую! Так что... вспоминайте меня почаще. И дальше сделала довольно дерзкую вещь. Но по двум причинам. Во-первых, ты была леди, и нужно было, чтобы мистер Паркер стал хоть чуточку, но лучше. А для этого нужно было, чтобы он хорошо тебя запомнил, и помнил всю жизнь, что он всего лишь Юджин Паркер, а никакой не сатана. А если по-простому, обычный узколобый мужик, который не то что в Париже, а в Денвере – и то не был. Ему стоило это помнить. А во-вторых, твоим учителем был мистер Лэроу. А он как-то сказал: "Человек, которого вы обманули, в идеале должен испытать что-то вроде ярости пополам с восхищением." И ты бросила ему – что? Правильно! СЕРЕБРЯНУЮ СПИЧЕЧНИЦУ С КРЫШКОЙ НА ПРУЖИНКЕ! Пахла она в тот момент "кобылкой МакКарти в поре," да уж, из песни слова не выкинешь. И пока мистер Паркер осознавал сей факт и подбирал с пола челюсть, которую ты снесла ему надежнее, чем сделал бы это Шон Пирс, ты с большим достоинством удалилась из офиса. *** Я обещал привести статистику... Ну, типа там сколько, в какие места... Но с тобой на главной улице Эллсворта в тот день произошла ещё одна встреча, которая могла её поменять. Ты шла вдоль улицы в отель и увидела на противоположной стороне поилку для лошадей, в которой плавали листья. И повинуясь неведомому порыву, может, вспоминая Шона, а может, просто досадуя на что-то, ты зашвырнула в неё пистолет Юджина Паркера. Как ни странно, ты попала – пистолет булькнул и пошел ко дну. Но тебе вообще в этот день удавалось ВСЁ, так что не странно. И ты пошла прочь. Через минуту ты об этом пожалела, но было поздно отыгрывать наза... Хотя... А почему поздно-то? Ты почти сразу же решила, что погорячилась. Чего вещами разбрасываться? Да и неудобно перед мистером Паркером – взяла на память его пистолет, а какие-нибудь бродяги его в поилке найдут. Скажут, ещё, мол, по пьяни маршал потерял. Ты пошла через улицу на другую сторону, но так как мысли твои заняты были... много чем, на тебя чуть не наехала фермерская повозка, затормозившая в последний момент и обдавшая тебя грязью. Грязь, правда, лишь слегка запачкала подол платья. – Куда прешь!? – крикнул кто-то с козел и, не подозревая об этом, практически дословно процитировал Мишеля Тийёля. – Разиня, йопт! Корова недоношенная! Ты подняла голову и увидела... Оуэна. Он сидел на козлах будучи с легкого, уже до половины выветрившегося похмелья. Вместе со всеми своими демонами. Они, видно, все же выхлопотали у Дьявола его "следующий раз." Но ты была уже кем-то другим, не той Киной, которая стояла в канаве, стыдливо закрывая грудь и бантик на панталонах. Ключи от за́мка взяла ирландка. Дальнейшее я не смогу процитировать при всем желании. Ты выдала такую "ирландскую балладу", в которой фигурировали бизоны, великие равнины, дядя Дуглас и некоторые другие персонажи этой истории, что Оуэн опешил. У него уши свернулись в трубочку и завяли, как лопухи. Ты гордо выпрямила спину, подняла подбородок (как и положено леди) и пошла к поилке. По главной улице покоренного Эллсворта, думая о нем: "Да какой это ад? Дыра дырой, если честно." А Оуэн... Он тебя даже не узнал. Он почмокал губами и поехал дальше. Намного медленнее. "Ух! Ругается, как сапожник, а поди ж ты! Настоящая леди!" – подумал он. – "Да и правильно ругается. Зря я так на неё накричал. Не надо в городе так быстро гонять на повозке. А то вдруг ребенок из переулка выскочит... или даже собака... чего хорошего собаку раздавить?" И, таким образом, благодаря тебе он стал чуточку лучше, чем был вчера. Ведь ты же была леди! Ты делала мужчин лучше... просто иногда необычными способами. Вот и подошла к концу эта длинная, тяжелая история, которая произошла в самом отвязном городе Запада, Эллсворте, и ни разу не мелодрама. Пора начинать новую историю о Кине МакКарти. Но сначала... Итак, леди и джентльмены, обещанная статистика. Ни разу. Ни в какие. Нисколько. Ни одного. Леди и джентльмены, вы просто вдумайтесь. Двадцатиоднолетняя девочка попала в Эллсворт и на второй же день осталась в одном рваном белье на улице. Изнасилованная, униженная и ограбленная. А потом раздобыла себе платье, номер в отеле, горячую ванну, обыграла местного плутоватого маршала с помощью безобидной спичечницы и забрала его мелочь и револьвер!!! И отправила в могилу одного из своих обидчиков. И ВСЕ ЭТО ЗА НЕДЕЛЮ С МОМЕНТА, КОГДА ОНА ПРИЕХАЛА В ГОРОД! Ну, у меня ни хера не хватит слов, чтобы описать, насколько она была крута!!! Да что я то? Тут даже мистер Лэроу молча похлопал бы в ладоши, потому что не нашелся бы, что сказать. Я считаю, она покорила этот город, как и полагается в истории о старом Западе. БОДРО И ПО-ЖЕСТКОМУ! И остался вопросик от меня. Но я думаю, что прежде чем перейти к моему занудному вопросу надо сделать вот что. ... ... ... ...? Эу, уроды...Пардоннэ-муа... Леди и джентльмены! Перед вами выступала Мисс Кина МакКарти! Внучка Хогана МакКарти! ЛУЧШАЯ ученица мистера Лэроу! Аплодисменты, йопт!!!!!!!!!!!!!! И ещё разок! Мисс Кина МакКарти! Урожденная Графиня Дарбуццо! Ваши аплодисменты!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! И в третий раз! Мисс Кина МакКарти! Луизиана, Новый Орлеан! Леди высшей пробы! АПЛОДИСМЕНТЫ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! А теперь пост-скриптум вопрос от мастера Для того, чтобы задать мой занудный вопрос, мне надо раскрыть, что произошло в следующие пять минут жизни Кины МакКарти.
Итак, ты шла по улице Эллсворта. В руке у тебя был мокрый револьвер маршала Паркера. Подмышкой – дневничок. На тебе – слегка запачканное грязью ситцевое платье. Под ним – оооочень сильно неудовлетворенное молодое женское тело. В кошелечке пять долларов серебром с мелочью. На плечах сидели демоны, почтительно склонив головы перед настоящей леди, которой ты, безусловно являлась. Путь твой был тернист. Перспективы твои были туманны. Где-то в душе дамочки всё еще решали, кому пока что подержать ключи от за́мка. А навстречу тебе из-за угла, насвистывая "Луизианскую красотку", вышел вдруг...
Кареглазый с подбитым крылом?
Не-а.
Майкл Огден, Настоящий Герой. Правда, он не был аристократом, зато у него был револьвер, горячее сердце и голубые глаза. В мелодрамах такой герой всегда появляется вовремя. Но... ты уже поняла, какого рода была эта история.
– О, мисс МакКарти! – сказал он, опешив. Вообще-то джентльмену не пристало общаться с дамой на улице, но Майкл обожал тебя настолько, что пренебрег условностями, к тому же встреча была такой внезапной... И к тому же, вы же были в Эллсворте. А ты уже поняла, что это за город. – Доброго дня! А я думал, вы в Денвер поехали... А меня мистер МакКой сюда по делам прислал. Как вы, мисс МакКарти? Не в духе? Оу, это у вас морской кольт? Чей-та он мокрый весь? То, что он морской, не значит, что его надо мочить. Ну-ка дайте-ка! Ух ты! С дьяволом на рукоятке! А говорили, что такой только у Юджина Паркера есть, здешнего маршала. Врали выходит! Он взял его и покрутил в руках. – Его просушить, почистить и смазать надо. Хотите, я для вас сделаю?
И вот мой вопрос. Он не дает мне покоя. Он прямо-таки спать мне не дает. ВОТ ЧТО ТЫ ТОГДА СДЕЛАЛА!?
- Холодно сказала, что тебе некогда, и с достоинством попрощалась с ним? - С выражение лица, какое положено настоящей леди высшей пробы, поблагодарила за заботу, отдала револьвер и предложила перенести беседу в более подобающее место? - Припала к его плечу, рыдала, била его маленькими кулачками в грудь и всхлипывала: "Майк, почему ты не приехал раньше?" - Залепила ему охренительно звонкую средиземноморскую пощечину ("от души", а не "для ума"), приказала убираться, а потом впилась в губы поцелуем прямо на улице? - Обложила его матюгами? - Жахнула в него картечью из темных глаз? - С ирландской практичностью попросила тридцать долларов взаймы? - Прошептала ему на ухо, что ещё у тебя мокрое в этот момент кроме морского кольта? А через пять минут разложила Майка, как пасьянс, на кровати в номере, и я уж не знаю, кто там из вас, что и кому чистил и смазывал? - Попросила его кое-кого для тебя пристрелить при случае? - Просто молча пожала плечами и ушла?
Или... почти что все пункты по списку, как вы любите, мисс МакКарти? Ооо, вы дерзкая! Вы можете!
В сущности, ты настолько нравилась Майку, что его бы привел в восторг любой вариант.
Однако ответьте мне на этот вопрос, мисс МакКарти! Ответьте, очень вас прошу! Видит Бог, рассказав эту тяжелую и жизненную историю, которая вовсе не мелодрама, я заслужил хотя бы знать этот ответ.
-
Пост этот - настолько сильные эмоциональные качели, что я просто одновременно в восторге и ужасе. Очень сильный, очень прошибайщий текст, до дрожи и глупых радостных улыбок, облегчения и страха. Он настолько многограннен, настолько насыщен и хорошим, и плохим, настолько полон неожиданностей, что я просто поражена - в хорошем смысле, естественно. У меня просто слов нет, чтобы выразить весь восторг, поэтому спасибо, просто спасибо - это было неповторимо.
-
Сижу... собираю по полу челюсть от того, как там Кина дебютировать собралась... Думаю "ну ничего ж себе", а тут "НИЧЕГО ЭТОГО МИСС КИНА МАККАРТИ, КОНЕЧНО, НЕ СДЕЛАЛА!" )))
Ну хотя "дебют" в тюрьме был очень близок, но всё же я рада за Кину, что "Ни разу. Ни в какие. Нисколько. Ни одного."
А хэппи энд в конце прямо-таки растопил моё сердечко... ))
-
На первой трети поста меня чуть не стошнило, и я с озлоблением бросил чтение где-то на полчаса. На второй трети я ехал в метро и украдкой утирал слёзы. А в конце меня накрыло, и я загрустил по как минимум трём разным причинам. Последние спойлеры открывать не стал.
-
Лучший пост, который я читал на дме
-
Вот теперь я всерьёз хочу поиграть в то что ты водишь, потому что если уж у меня захватывало дух когда я читал, то даже представить не могу что было с игроком, свой персонаж ближе же, ухх! Боюсь только у меня скилла не хватит, но всё равно если выдастся шанс попробую!
А еще чувствуется с каким драйвом ты это писал! Прям не оторваться. Хочу так же!
-
Он успел разглядеть в тебе такое, из-за чего думал, надевая капсюли на брандтрубки: "Кто она, а кто я! Пфф... Простой дроувер!" Аж слеза навернулась
-
+ Еще круче чем предыдущий пост.
-
Минусы: - рояль, он же бог из машины. - в конце Кариеглазый, вывернувший из-за угла должен был пристрелить их обоих. Ну, это же Техас. - адское злоупотребление эмоциональными качелями. Аж до каждого абзаца доходит. туда-сюда, туда-сюда. И так постоянно
Плюсы: + адски выверенная история с завязкой, подвязкой, увы- вязкой. Кульминация, эндшпиль, подводящей итог под всей историей, связывающий воедино каждый эпизод. Каждая сцена на месте и каждая сцена стала вкладом в финал. + дух эпохи. Я аж достал из закромов опаску. + Хорошая история, в которую вплетены не только приключенческие мотивы, но и социальные вопросы. Будучи изданным на Диком Западе, этот роман произвол бы фурор и бурные обсуждения. Я бы купил.
-
Дичайший пост. В хорошем смысле, даже в отличном
-
Чем больше я читаю то, что Босс пишет для женских персонажей тем сильнее я радуюсь что играла у него только кроссполом.
|
-
Неожиданный ход, но, право дело, интересный!
-
абсолютная неправда! Вот когда-когда, а видя страдания других выходцы с Мальфи по-настоящему возбуждаются. Особенно когда страдают их недруги а причину вызвали наблюдающие за страданиями.
|
Видимо хуже не будет... Мариша стоически отнеслась к поджогу в гостиной, который сама и инициировала. Хоть какое-то тепло действительно было необходима. Убедилась, что сажа не попадет в библиотеку, и на этом успокоилась.
— Это же алхимия... — удивилась Цепиш, — Алхимия! — удивилась громче, — Кто же ей занимается на виду?
Но стоило согласиться с Домиником, что вряд ли это комнатка работала сутки на пролет. Оглядела мужчину, и пока он не ушел, всучила ему экстракт Сумеречноцвета, один из трех. На всякий случай. Береженого охотника и Свет бережет.
Как она это узнала? Вопрос о природе знака сбил Цепиш с толку.
— Это был знак. Предзнаменование, — подняла палец вверх, чтобы было более понятно, — Его природа происхождения не ясна, но думаю именно их видел Генрих описываемый в дневнике, когда упоминал о знамениях возвращения 'их', — выделила интонацией последние слово, и покачала головой, мол не нужно спрашивать "Что за их? И кто это?"
— Что же до спокойного времени... — вспомнила один из первых вопросов, — то, пожалуй, оно было около года назад, именно тогда впервые появился туман в городе.
Поделилась тем не многим, что узнала беглому просмотру записей в библиотеке.
— Ситуация со знамениями совсем не смешная, как вам может показаться. Как и ремонт башни, шаг более серьезный, чем видится. Охотники за нечестивыми — это символ королевской власти и силы в вопросах борьбы с неясным. А башня символ Охотников в городе. И, как это не грустно, но туману старая смена проиграла. А значит, показала всему Лосмору, — остановилась и задумалась, — всему выжившему Лосмору, — добавила важное уточнение, — слабость королевской власти, — перешла на громкий шепот, оглядевшись.
— А когда слаба власть Короля, это повод слепо отдаться другой, умоляя о спасение, — прошлась взглядом по обложке книги, что листал спутник, — старым богам, или другой нечисти, в том числе которая уже могла сгинуть на яву, но не в умах людей.
— Об этом тоже поспрашивайте... О силе, которой взывают горожане о спасение, кроме Света, либо выделяя кого-то из святых Света более-других. Может даже больше самого Света, — закончила задумчиво.
Моргнула, возвращаясь в реальность.
— Записей учета умерших, а тем более безумцев действительно может не быть. Но вот записи о поступлении средств от королевской казны, и выдачи из них жалования охотникам, быть обязаны. Это ваше поле боя с драконом, ознакомьтесь с ними обязательно, — дала последний совет.
Возможно последний... Мариша явно проявляла способность увеличивать число дел, чем дольше Доминик оставался рядом с ней.
|
|
Фара оказалась очень милой - даже предупредила охотниц, что не стоит отпирать двери незнакомцам. Анабель понимающе покивала, подавив улыбку. Конечно, лучше не открывать. А еще лучше - вовсе из Лосмора уехать и фибулу от плаща отстегнуть, так наверняка будет безопаснее. Но если тут и в самом деле неспокойно и днем - как же, интересно, город не выделил стражу для охраны безоружных монахинь? Им ведь, пожалуй, еще и устав запрещает защищаться чем-то иным кроме засова на двери. С другой стороны, ко всем стражников не приставишь...
Белль, размышляя обо всем этом, тем не менее внимательно слушала плавно текущую негромкую речь Фары. Немного странно это... Нет, все понятно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, но все же на поиски личной встречи с местными тварями может уйти некоторое время, так почему бы хотя бы не перечислить заранее, что уже известно жителям? Впрочем, быть может, на беседы о творящемся в городе у монахинь существуют ограничения...
Ничего, настоятелю от подобных вопросов будет отвертеться сложнее - он не сможет пенять на начальственные запреты. Улыбнувшись на прощание Фаре, Анабель цепким взглядом окинула довольно роскошную келью, особое внимание уделив попытке неприметно разглядеть полуготовый чертеж на столе.
- Святой отец, - легко кивнула охотница в ответ на приветствие настоятеля. - Анабель дю Дестан, Ирмингард фон Ашерслебен. С основными формальностями было покончено, и девушка с нежной улыбкой приготовилась вести становившуюся далее непредсказуемой беседу. - Не скромничайте, прошу вас. Вы, полагаю, осведомлены гораздо более нашего - мы прибыли в город чуть более полусуток назад.
Охотница словно бы поискала взглядом, куда присесть, на деле оценивая реакцию Донована на это действо - насколько он расположен вести долгий разговор, и насколько вообще заинтересован в рассказах?
- По нашим наблюдениям, охотников в городе не было относительно давно, и жители пребывают в некотором... смятении, - Белль бросила быстрый взгляд на Ирму, ожидая, что в случае необходимости та изменит взятый вектор. - Я думаю, было бы полезно - для нас, в первую очередь, но и не в последнюю для лосморцев - сообщить людям, что охотники прибыли, и опасаться нас точно не стоит. "И хорошо бы не разбегаться от задаваемых вопросов, а оказывать посильное содействие гвардейцам". Вслух, разумеется, Анабель лишь с завораживающей улыбкой мягко добавила: - Видите ли, святой отец, мы уже успели столкнуться с неким... обидным непониманием. Прошу вас, убедите ваших прихожан, что мы и наши коллеги здесь с целью защитить их. И, как люди еще не вполне погрузившиеся в местный быт, нуждаемся... в подсказках. Нам были бы полезны любые сведения, которые здесь смогут нам дать - судя по всему, неприятности в Лосморе весьма и весьма разнообразны, складывается впечатление, что даже чтобы лишь познакомиться с ними, понадобится время, которого мы не можем позволить себе терять впустую - за этим стоят человеческие жизни. Так на что вы посоветуете нам обратить внимание в первую очередь?
|
-
Хороший зачин текста, прям викингский-викингский.
-
Ох, блин. Первый абзац в самое сердечко)) лучше и не скажешь
|
Рвануло - потрепало. Потом снова рвануло. Хоббса убили. Был Лэндон - и нет. Кого еще? Кто? Ньюмэн? Паркер? Тренчард? Кто еще? Пыльный барак стремительно превращался в братскую могилу. Их братскую могилу. Дальше - больше. Дальше - хуже. Больше и хуже. Да? Верно? Так? - Сука... Подзаклинившие от жары, пыли, взрывов и беспрестанной пальбы "шестерни" мыслей, наконец, провернулись, и в какой-то момент - когда япошки уже были готовы хлынуть внутрь - "Хобо" вдруг со всей возможной кристальной четкостью, доступной его изрядно растрясенным утренними обстрелами и подрывами мозгам, осознал, что сейчас, возможно, умрет. Вот, прямо по-настоящему, возьмет - и умрет. Что его, Роберта Ковальски, не станет. Что он, со всеми его мыслями, надеждами и желаниями, со всеми планами, вообще со всем, просто перестанет "быть". Исчезнет. Как уже исчезли многие. Как еще исчезнут многие. С осознанием ушел страх. Зачем бояться того, чего не миновать? - Сука... Скорее выдох на слове, чем слово на выдохе. - Сука... Нет, страх все же не исчез до конца, но как-то разом померк, когда мир начал терять краски, а зубы заскрежетали о зубы. - Сука. Потом "Хобо" поднялся на ноги. - Сука! Потом перехватил винтовку поудобней - скорей как дубинку, чем как то, что может стрелять. Вытравило враз человеческое, одна первобытность осталась. - Сука!!! А потом начал без жалости к себе, к оружию и - тем более - тому, кто встанет на его пути, изо всех своих сил втыкать ствол, приклад - что угодно - во все, что хоть как-то напоминало ему врага. - Сука!!! В лицо, в тело, по рукам, по ногам. Чтоб, сука, кости в муку. Чтобы кровь - в потолок. Чтоб умыть и умыться. Сломается "Гаранд"? Штык! Штык сломается? Голыми руками давить тварей, топтать их, зубами грызть. - Сука!!!
-
В вечность!
-
May the God's love be with you
-
Время собирать камни. И пули. И души.
-
Всему есть свое время, и для каждого дела под небом есть свой час: время рождаться и время умирать; время сажать и время искоренять; время убивать и время исцелять; время разрушать и время строить.
А вообще очень живой, натуральный пост, передающий то, что внутри Хобо.
-
Подзаклинившие от жары, пыли, взрывов и беспрестанной пальбы "шестерни" мыслей, наконец, провернулись, и в какой-то момент - когда япошки уже были готовы хлынуть внутрь - "Хобо" вдруг со всей возможной кристальной четкостью, доступной его изрядно растрясенным утренними обстрелами и подрывами мозгам, осознал, что сейчас, возможно, умрет. Вот, прямо по-настоящему, возьмет - и умрет. Что его, Роберта Ковальски, не станет. Что он, со всеми его мыслями, надеждами и желаниями, со всеми планами, вообще со всем, просто перестанет "быть". Исчезнет. Как уже исчезли многие. Как еще исчезнут многие. Круто. С осознанием ушел страх. Зачем бояться того, чего не миновать?Еще круче). Я бы добавил пропуск между этими двумя абзацами. Но и так зашибись). Хобо - топ). А представим тех, кто это все понял ещё на корабле, ещё по сеточке спускаясь...
|
-
Пола беспокоят практически те же проблемы, что и его лейтенанта)
-
Отличный пост!
Начиная от как будто на спор против всей роты стрелял
И до — Сэр, так мы стреляем?
нет б** ежей рожаем (с) один пост со сценой высадки Monty
|
А ведь они были по одну сторону баррикад. Боролись, так сказать, с врагами монархии бок о бок. От осознания этого Машу едва не передернуло. Даже находиться в одном помещении с Судаковым было противно: и такие, как он, работали на государя? Чем же он лучше солдат, которые насиловали девушек в Петрограде?
Горечь пополам с гневом подобно болоту засасывали Марию Карловну. Она пока еще держалась на плаву, из густой вонючей жижи торчал нос, глаза, уши. Ими она и будет слушать крики узников. Глазами же - смотреть, как из них вместе с кровью выходят последние крохи самообладания и надежды на жизнь. А что? Сама отдала приказ вести их в тюрьму, сама теперь и смотри, не отворачивайся. Маша всегда была к себе строга, теперь же и вовсе превратилась в эдакого тирана, ещё чуть - и станет Судаковым. Когда-то ведь и он был пухлощеким мальчуганом, гонявшимся за бабочками. Когда он понял, что может безнаказанно отрывать крылья живым людям? Может как раз в ее возрасте. Не поздно становиться палачом, Маша. Человеком - может быть. Но не палачом. Туда всегда дорога открыта, особенно сейчас, когда отверзлись врата в преисподнюю и лезет оттуда всякий мерзкий гад.
Невзирая на обувь, Мария Карловна облокотилась на стол, в аккурат напротив Сундукова и ядовито усмехнулась: - На одной стороне работаем, Иван Филлипович, - не мигая, сообщила она в глаза палачу. - Или я ошибаюсь? - Ведите задержанного Балдориса Петра Ансовича, - не дав возможности определить, риторический ее вопрос или нет, Маша выпрямилась, да на тюремщиков больше не глядела. Ей еще предстояло собраться перед встречей с тем, для кого она теперь - такая же тюремщица.
*** Когда Петра привели, Иессен не без облегчения отметила, что в этой комнате он впервые, а значит, был еще шанс, что сегодня отсюда он выберется невредимым. Почему ей так этого хотелось, при том, что латыш мог оказаться действительным врагом? Маша ответа не знала. Знала только, что после знакомства с Судаковым на добрых и злых теперь людей делить перестанет. Здороваться она тем не менее не стала, сразу к делу перешла. - Петр Ансович, пообщались мы с Хайновичем, - сделала театральную паузу Маша, - и прежде чем я его позицию вам изложу, повторите еще разок, чем вы там с американцами менялись? А то я только часы, шубы, меха припоминаю. Да игрушки с самогоном. Кстати, чьи это вещи, тоже напомните.
Маша начала издалека, так сказать, всего-то с кражи, тогда как к выявлению классовых врагов стоило подготовиться морально или хотя бы дождаться, когда Вера, внезапно растерявшаяся, возьмет себя в руки и тоже ввернет в нужный момент шпильку, подловив Петра там, где она не сможет.
-
Маша всегда была к себе строга, теперь же и вовсе превратилась в эдакого тирана, ещё чуть - и станет Судаковым. Когда-то ведь и он был пухлощеким мальчуганом, гонявшимся за бабочками. Когда он понял, что может безнаказанно отрывать крылья живым людям? Может как раз в ее возрасте. Не поздно становиться палачом, Маша. Человеком - может быть. Но не палачом. Туда всегда дорога открыта, особенно сейчас, когда отверзлись врата в преисподнюю и лезет оттуда всякий мерзкий гад.
Правильные вопросы задает Мария Карловна. Но на него ни у меня, ни у кого бы то ни было на него нет ответа. Ведь чем страшнее времена, тем больше дурного вылезает наружу в людях.
|
-
Не считая моего ворчания насчёт кубов сама-то боевая сцена вышла довольно динамичной и наряженной.
-
Яркий пост, все учитывающий и играющий сразу на всех чувствах персонажей.
|
— В Лосморе теперь всегда есть чего опасаться, — грустно замечает Фара. — Если к нам придёт нуждающийся, мы всегда готовы отпереть дверь для просящего. Но, увы, добродетель в это время может обойтись дорого. Поэтому вас, не связанных клятвой Святой Вероники, я прошу воздержаться от того, чтобы открывать дверь если не уверены, кто за ней стоит. К сожалению, большего я вам сказать не могу: кроме того что с недавних пор людей, достаточно смелых, чтобы открыть дверь незнакомому человеку, начали находить мёртвыми. Целые семьи... Тут речь её оборвалась – похоже, переживания слишком захватили монахиню. — Я провожу вас к настоятелю, — совладав с собой наконец, Фара приглашает вас подняться по лестнице наверх. Из-за прикрытых дверей, ведущих куда-то видимо в кельи на первом этаже и трапезную, доносится едва слышимый молитвенный шепот. — Что же до рассказать... прошу простить, госпожи гвардейцы; я не знаю, что могла бы рассказать вам, чего вы не увидите собственными глазами. Разве что, если вы ещё не столкнулись, я предостерегу от прогулок по ночам. Ночь – и так опасное время, когда Свет слабнет больше всего, но в Лосморе она особенно опасна. Этот Туман... — голос её опускается до шёпота. — В нём таится что-то ужасное. Он сводит людей с ума. Иногда и меня посещают странные видения, словно всё это – просто затянувшийся сон... Тут она опять умолкает, но в этот раз по-видимому не из-за нахлынувших эмоций. Просто вы оказались у двери, ведущей, по-видимому в кабинет настоятеля. Фара трижды стучит о деревянную дверь своими тонкими пальцами. В полумраке они кажутся ещё тоньше и невольно кажется, что вот-вот они сломаются от такого неосторожного с ними обращения, как игрушка из хрусталя. — Кто там? — доносится голос из-за двери. Спокойный, ясный, совсем непохожий на тревожный голосок Фары. — Настоятель, это две охотницы на нечестивых, — почтительно отвечает монахиня. — Они просили встречи с вами, я не решилась отказать. — Пусть войдут, — ответствует голос. Убранство кабинета ярко контрастирует с голыми стенами первого этажа. Здесь есть и гобелены, и расстелен ковёр; стены загромождены шкафами с причудливыми статуэтками и книгами. В одной угадывается высокая статная женщина в одеяниях жрицы, но почему-то со знаком луны на груди. Она подпоясана искривлённым мечом, напоминающим полумесяц. В середине комнаты стоит широкий стол, за которым сейчас стоит человек, что-то увлеченно чертящей на бумаге. Когда звуки ваших шагов достигают его ушей, он наконец поднимает голову. Это мужчина средних лет; ещё не старый, хотя седина тронула его голову. Вопреки ожиданиям, он не носит бороды, только усы – и если бы не епископские одеяния, то его можно было бы легко принять за дворянина. — Гвардейцы, — он делает легкий поклон. — Фара, оставь нас, если что-то понадобится, я тебя позову. Отпустив монахиню, он обходит стол, чтобы оказаться между ним и вами, и вопросительно разводит руки. — Итак, чем же обязан вашему визиту? Сразу признаюсь, хоть это и не красит церковного мужа, но о происходящем в городе я имею пожалуй столько же представления, сколько и вы.
-
Мы обязательно разгадаем тайну Тумана!
-
Да уж, контингент тут... специфический, так сказать.
|
Уильям чувствовал себя как во сне. Будто лихорадка ещё не полностью прошла.
Ну а разве могло быть в реальности, что он в женском платье разъезжает по Парижу с Леру, да ещё направляется в один из самых «плохих» районов, где горы мусора и разбитые окна – естественная часть пейзажа, где люди смотрят друг на друга будто волки и в любой момент готовы вцепиться в глотки.
Быть может надо только проснуться чтобы это всё закончилось? Сейчас он откроет глаза, нальёт себе стакан воды, Альберт спросит «что случилось» и они рука об руку снова заснут в безмятежном покое. Проснутся в своей большой французской квартире (в той, что на бульваре напротив церкви), пойдут в какое-нибудь кафе-шантан с друзьями. Альберт похвастается новыми рисунками, Уил расскажет об успехах в работе над новой пьесой, французы будут спорить о политике, а они с Альбертом маяться от приятной скуки, тихо переговариваясь за их спинами и тайком соприкасаясь ногами под столом.
Но нет, уже добрались до нужного адреса, а «сон» не прошёл.
– Не подъезжайте слишком близко, Жан – попросил Уильям. – Остановитесь за квартал или два. Лучше им не знать, что вы со мной. – Держите, – Прежде чем вылезти из коляски, Уильям передал Леру то самое письмо, которое привело их сюда. – Если я не вернусь через пол часа, езжайте в полицию, расскажите им обо всём и передайте это.
Вылез из пролётки. Почувствовал дыхание холодного ветра на горящих щеках. Холод приятно бодрил. Собственные каблуки гулко стучали по брусчатке, подчёркивая пустынность улицы. Вот нужная арка.
Короткий разговор с «консьержем» («Борода» – один). Голос немного подвёл, и первая фраза получилась «хрипловато». Ну да ладно, может у «мадемуазель» простуда.
Подошёл кудлатый молодчик («Шарф» – два). К какому Рене? А к какому звали? Борода побежал проверять улицу… Оставалось надеяться, что Жан будет достаточно далеко, чтобы его не посчитали компанией Мэри.
Лестница… Лестницы для Уила-Мэри представляли некоторую сложность. Попробуй ка пройти так, чтобы и не наступить на подол и не засветить нижние юбки (а то и ноги), и чтобы смотрелось изящно… Сложно, но кое-как справился. Вроде Шарф ничего не заметил, только поторапливал идти быстрее. Сам бы попробовал в таком наряде…
Комната, где двое играют в карты («Колпак» – три, «Глаз» – четыре). Интересно, Альберт именно тут с ними играл? Или они уже потом его сюда приволокли? Да и здесь ли он?
Эти двое, вопреки этикету, вставать перед дамой не спешили. И кофе не предложили… Ну и ладно, не очень-то и хотелось.
Зато предложили (или приказали?) сесть. Уильям сел. Он предпочёл бы остаться на ногах, но это не то, из-за чего стоило начинать с ними спорить.
Ещё и курят? Интересно, люди из этого круга просто не знают, что перед дамами не курят, или делают это нарочно? Уил сейчас и сам покурить не отказался бы…
А вот и про Альберта речь зашла. «Может придёт…». Это «Может» Уил посчитал едва ли не за оскорбление. Он правда сомневался? Или просто хотел бы верить, что не придёт, чтобы уберечь от опасности? Нет уж! Не всё же тебе одному головой рисковать в эти дурацкие карты играя. Оставалось только надеяться, что обоим удастся уйти отсюда живыми и Альберт усвоит урок, что лучше зарабатывать как-то иначе.
«Кто Рене?». Все? Так разве бывает? Бессмыслица какая-то, ну да ладно, Рене так Рене.
«Кто ты?». Ох, если бы вы знали… Лучше бы прямо не отвечать, но если настаиваете… Пусть будет «невеста».
«Друг в коляске?» - чёрт, Леру всё же обнаружили. Только бы его не тронули – этого ещё не хватало.
Двое ввели в комнату Альберта: Шарф и ещё один… («Бородавка» – пять). Живой, слава богу. Руки связаны… Интересно, он пробовал применить на них свой сават? Что ему пришлось тут пережить, пока не приехал Уильям?
«Деньги…» – опять эти проклятые деньги. А нету денег. Pardonnez-moi. Уил не ожидал, что они бесцеремонно вырвут сумку из рук, поэтому не сумел удержать её как следует. Одним секретом в комнате стало меньше.
Взгляд Альберта, призывающий к бегству... Неужели думаешь, я тебя тут оставлю? Либо мы уйдём вместе, либо не уйдём вообще.
«Ты полная дура?» – Да нет… Разве что дурак, да и то вряд ли… Разве можно назвать дураком человека, который хочет спасти любимого? А вот Альберт, конечно, дурак, что с вами связался, ну чтож с того? Вслух Уил ничего не ответил.
Полотенце? А полотенце зачем? Ах вот зачем… Когда на столе появился нож, всё внутри у Уильяма похолодело. Ему казалось, что он боялся и до этого, с того самого момента как сюда пришёл, но вот теперь он испугался по-настоящему. Все члены будто сковал лёд. Холод подобрался и к голове, сделав сознание кристально чистым. Уил будто стал лучше видеть, ощущать больше запахов, чувствовать в тысячу раз сильнее, время стало тягучей патокой. Когда жизнь (не обязательно собственная, но того, кого ты любишь) в опасности, она будто концентрируется. Как если испарить воду из кофе, напиток станет крепче, так и ощущения «на грани» без нормального течения жизни становятся острее.
«Не надо…». А вот и к нему попытались применить силу. Рука Бородавки отдёрнулась как от огня. Нашёл что-то чего не ожидал? Кажется ещё одним секретом меньше. Чтож, пора тогда открыть и последний. Уил боялся, что очень уж неудобно будет выхватывать револьвер из декольте. А нет, нормально…
Бородавка: «Сука! Убила меня!» Когда уже убили не разговаривают. (Минус 1)
Колпак: «Ах ты…» На даму со стулом? Похоже этикет вам совсем не близок. (Минус 2)
Шарф. Схватил со спины. Это ты зря… Блин, ухо заложило. (Минус 3)
Глаз. Почти дуэль. Промазал. Теперь моя очередь. (Минус 4)
Борода: «Что слу... о-о-о!» Да так… Вечеринку устроили.
О! А вот и кофе. Что, всего лишь в руку мало было? Чёрт, последний патрон жалко… Что? Уже уходите?
В книгах обычно один герой говорит что-то другому, держа того на мушке. У Уильяма никакого желания говорить не возникало. В целом он предпочитал улаживать вопросы словами, а не пулями, но время для слов заканчивается, когда пистолет достаётся из кобуры, сумочки, декольте или где он там был.
Каждый выстрел будто взрывал маленький ледяной фейерверк где-то в груди. Уил чувствовал себя так, будто играет на сцене. И страшно, и волнительно одновременно и будто это уже не он, а персонаж, вызванный к жизни умело написанным сценарием, картонными декорациями и особым освещением. А неплохая пьеса могла бы получиться, не правда ли?
Уил подумал, что, если он когда-нибудь напишет пьесу или роман с перестрелками, его герои тоже будут убивать молча. Изюминка, так сказать.
Патроны закончились. А впрочем, есть ещё второй револьвер. Борода: «Не надо!» Уил презрительно смотрел на Рене-Бороду, склонившего перед ним колено. Я тоже говорил не надо…
– Где деньги? – Коротко спросил Уильям. – Н… Не знаю. Уил выстрелил прямо промеж глаз. Чтож… Теперь это не дуэль, а просто убийство. Внутри горел азарт. Наверно именно это испытывает охотник, убивающий добычу.
Уил навёл револьвер на Колпака, пытающегося ретироваться, и повторил вопрос: – Где деньги? Он не ответил, а только продолжал ползти. Уил нажал на спуск. Теперь пуля вошла «как надо», продырявив и колпак, и голову.
– Где деньги? – перевёл ствол на лицо Бородавки, прижимающего окровавленную руку к животу. Тот кивнул на комод. Уил, не опуская оружия, подошёл к комоду и дёрнул дверцу. Заперто. – Ключ? Бородавка кивнул на Глаза. Уил подошёл к телу на стуле, залез к нему в карман – пусто, в другой карман – есть!
Уил открыл дверцу. В основном какие-то побрякушки… Наличности не так много, как он ожидал. Уильям набил ассигнациями и монетами сумочку. Остальное трогать не стал.
- Пошли, - бросил он Альберту, на ходу убирая оба револьвера, и направился к выходу. Ах да, у него же руки связаны… Взяв ТОТ САМЫЙ нож, Уил полоснул по верёвке, стягивающей кузену руки. Зачем-то положил нож в сумочку.
На улице Уильяма начало трясти так, что зуб на зуб не попадал. От холода? Может быть… А впрочем, едва ли. Живот зашёлся в спазме. Уил согнулся пополам, опираясь рукой о стену, и его стошнило. Рвота забрызгала платье Уила и ботинки Альберта.
Чёрт, неужели это сделал он? Убил минимум троих, да и остальные двое неизвестно выживут ли. И главное КАК убил. Да, быть может сперва стрелял лишь защищаясь, но потом… Потом они ведь были безоружны, пытались спастись, а Уил их застрелил. БАМ и всё. Человек, который жил тридцать лет прекратил своё существование по одному движению пальца. Оправдывало ли Уильяма то, КАКИЕ это были люди? Вряд ли. Что-то в библии нет заповедей «не убий, но если убьёшь похитителя, грозящего отрезать кому-то пальцы, то ладно». Он был в ужасе от того, что сделал. И ещё больше от того, что ему это понравилось!
Леру, увидев их, подъехал поближе и они залезли в коляску. Там, сидя рука об руку с Альбертом и даже не глядя, куда его везут, Уил думал, как поступил бы, будь у него шанс вернуться в прошлое и понял, что ради Альберта не задумываясь сделал бы это снова. Он того стоил. Ценнее него у него нет ничего в жизни.
-
А Уилл-Мэри весьма опасен! Так хладнокровно, так математически рассуждает в бою - и такие эмоции после. Шарман, шарман!
-
Понравилось, как ты превратила реплики в пьесу))).
|
Покинув палатку и отойдя чуть в сторону по уже хорошо утоптанной тропе, четверка рамониток остановилась, чтобы держать совет. Поток телег и добирающихся своим ходом раненых к этому времени уже практически иссяк, и Ио с облегчением отметила, что, похоже, выстояла на своем посту практически до конца, перевязав всех нуждающихся. Однако вопрос о том, зачем к ней пожаловала Командора, оставался открытым, пока та не протянула ей несколько слегка испачканных в крови бумаг с вопросом:
- Ты можешь это прочитать?
Взяв в руки грязные листы, Иоланда, еще не сфокусировавшись на буквах, машинально начала вычислять язык текста, с которым ей предстояло познакомиться. В основных наречиях Понтии рамониток натаскивали очень качественно (при участии, к слову, той же Иоланды, регулярно читающей свой курс послушницам младших ступеней). И, понятное дело, Самина вряд ли искала бы ее по всему полю боя ради какой-то ерунды. Алфавит умбрийский, стандартный, без диакритики. Значит, точно не мидгардские диалекты, а жаль, в этом деле она навострилась еще с молодости. Любопытно, вот это сочетание - tg - на странице встречается десятки раз, практически диграф. Ба, так это венетский!
Машинально вспомнилось, что она знала о языке и области его распространения. Космополитический портовый город на восточном побережье Умбрии, Венети еще со времен Старой Империи отличался стремлением к самобытности и особой атмосферой. Ну и еще - изобилием ересей митрианской веры, которые свирепо подавлялись официальным Культом, однако до конца, кажется, не были изжиты и по сию пору. Собственно, эти самые ереси и стали причиной того, что Иоланда смогла изучить венетский хотя бы в письменном его варианте: еще в молодости она обнаружила в библиотеке Храма толстенный том Солнечной Книги - главного священного текста митриан на венетском. В догматах Старой Перуги сам по себе перевод этой книги с умбрика на иные языки был неслыханным кощунством, так что легко было догадаться, как фолиант попал под Купол - наверняка с какой-то ныне безвестной беженкой, чудом спасшейся от преследований. Дальнейшее для неутомимой исследовательницы было делом техники: сопоставляя текст в томе на венетском и такой же - в томе на прекрасно ей знакомом умбрике, она смогла научиться пусть не говорить, но с грехом пополам хотя бы читать на новом языке. С чьей-то точки зрения - пустая забава и зря потраченное время, но вот сейчас Командора смотрит на нее так, словно от ее умений зависит судьба всех Сестер под Куполом.
Сосредоточившись, жрица начала продираться через порядком, признаться, позабытые слова наречия, к которому не возвращалась уже лет двадцать.
"Дорогой Лучано!
Я отвечаю тебе на нашем родном языке не из стремления к конспирации - ты, слава Митриосу, уже достиг статуса, который позволяет не бояться, что твоя переписка попадет в руки к костоломам из числа Надзирателей. Просто сейчас, на закате дней своих, я тешусь приятными воспоминаниями о наших милых ночных играх, когда мы сбрасывали с себя, наконец, маски наставника и ученика, отшвыривали в сторону невыносимо скучную грамматику высокого умбрика и обожали друг друга со всей страстью истинных венетцев..."
И, пока Иоланда строку за строкой одолевала это, очевидно, глубоко личное письмо (в некоторых местах, признаться, больше реконструируя и додумывая, чем, собственно, читая), от места захоронения павших Сестер в сторону рамониток приближалась четверка девушек с носилками. Бьянка легко узнала в стоящих у тропы жриц и храмовниц. А жрицы и храмовницы, как она помнила даже сейчас - это целебная магия.
То, что так необходимо ее любимой сестренке, чтобы прийти в себя.
-
При прочтении письма сразу вспомнилось классическое: О, Венеция, город влюбленных! Ты - подлунного мира венец! Жарче тысячи Солнц раскаленных, Здесь горение юных сердец.
-
Собрались сестрички вместе :3
-
оу май вот это письма
|
-
Настоящий офицер - пришел в себя сразу, как враг атаковал, и сразу принял деятельное участие в схватке!
-
Первый абзац - просто блеск!
|
Тебе был двадцать один год, и к этому возрасту "Кина МакКарти" успела очень много. Побывала в сложном, несчастливом браке, шпионила, узнала, что такое любовь и что такое предательство. В неё стреляли солдаты янки, она сама стреляла в упор в близкого до того момента человека, она видела смерть. Она чуть не сгорела, чуть не утонула, чуть не поймала шальной заряд картечи в салуне "Аламо". Она обыгрывала и проигрывалась, сидела обнаженной перед холодным взглядом мистера Лэроу, видела Восток и Запад, Канзас и Техас, реки и прерии, паровозы и пароходы, роскошные салоны и дешевые кабаки. Она танцевала на балах и работала на ферме, играла на гитаре в пабе и выигрывала целые сражения, посещала оперу и петушиные бои. Можно было бы шутя найти дюжину барышень её возраста, которые не испытали бы все вместе и половины этих эмоций! И всё же Кине был всего двадцать один год, и несмотря на все её приключения, кое-кто сказал бы: "Пфф! Жизни девочка не знает." Пожалуй, они были бы не совсем правы... Но как бы там ни было, пора рассказать ещё одну историю о Кине МакКарти, после которой никто уже так не скажет. Может показаться, что эта история – о двух джентльменах с дурными намерениями и непростым прошлым, которых мисс МакКарти вполне справедливо решила поставить на место. Или о городе Эллсворт и его жителях. Или о добре и зле. Или об ангелах, демонах и маленьком атласном бантике. Или о пятидесятицентовой монете и полуквартовой бутылке виски. Или о том, что общего между воинами племени кайова и обычными канзасскими... Но нет, на самом деле эта история – о том, что такое "настоящая леди" и что значит быть ею. Или не быть. Что лежит в основе? Гордо поднятая голова? Безупречная репутация? Душевная красота и жертвенность? Гордость и достоинство, в конце концов... Или же красивое платье и хорошие деньги? В какой момент кончается леди? Или настоящая леди не кончается никогда, пока бьется сердце? А что остается от неё, когда Запад, этот по-своему красивый, но безжалостный край, заберет всё лишнее, когда его темная вода "что-то поднимет к поверхности, а что-то смоет, как шелуху"? Какой станет леди "без всего наносного?" Или нас всех жестоко обманули? Не бывает никаких леди, все это сказка, а есть только женщины побогаче и женщины победнее? А все остальное – условность, придуманная богатыми, чтобы отличаться от бедных? Однажды эти вопросы, некоторыми из которых мисс МакКарти уже задавалась, встали перед ней ребром. И история эта о том, какой ответ она нашла. ... Если вообще нашла? *** Ты проснулась от того, что опускавшееся к горизонту осеннее солнце через окно пощекотало твоё лицо. И ещё что-то его щекотало. Это что-то оказалось белым перышком. Тебе было так плохо, что пошевелившись, ты решила больше пока не шевелиться. Лучше всего твоё состояние можно было описать словом "хмарь." Болело... такое ощущение, что у тебя болела вся Кина МакКарти целиком. Ты провела языком по губам. Во рту было очень гадко и сухо, как в пустыне. "ПИТЬ!" – чуть не простонала ты в голос. Оказалось, что ты лежишь на полу, а рядом стоит кувшин для умывания. Ты протянула руку, стараясь не опрокинуть его, подтащила к себе и жадно напилась, но воды там оставалось на донышке. Потом ты попробовала вспомнить, чем закончился вчерашний день. "Я приехала в Эллсворт. Я пошла играть в курительную комнату. Там были... Ой... Четыре вале... Я в него стреля... Ой... Пас-Рэйз... О-о-о-о... Не присни...? О, боже..." – и тебя стошнило: сухо, одной слюной. Прокашлявшись и вытерев губы, ты попыталась встать... А что было-то? Ох! Из всех наших историй, пожалуй, эта – самая длинная. *** Итак, игра с Кареглазым и Бесцветным "перестала приносить удовольствие", и ты решила воспользоваться своим дерринджером. Ты аккуратно подобрала юбку, нащупала пистолетик и зажала его в кулаке. В этот момент ты почувствовала, что одно дело – стрелять по мишеням, а другое – по людям, которые могут и в ответ выстрелить. Ты не знала, есть ли у них револьверы, потому что они весь вечер сидели на другой стороне стола, но раз у тебя есть, почему у них нет? Мужчины на Западе редко ходили безоружными. И это было не как с Марко. Там у тебя были личные счеты, кураж и ярость. Сейчас ничего этого не было. Про тот раз многие сказали бы: "А как Кина МакКарти должна была поступить?" В этот раз были варианты. Да, деньги были для тебя важны, но... это всего лишь деньги, верно? Ладно, ты же убивать их не собиралась! Припугнешь, если что – в руку пальнешь. Этого хватит. Предательски кольнула мысль: "А они-то? Они если что... тоже пугать будут? А вдруг они – правда бандиты, которые тебя убьют? Вот прямо насмерть? Насовсем?" Ладно, ставки сделаны, чего уж теперь. – Ну так что? – спросил Кареглазый, усмехнувшись. – Доставайте, что там у вас, чего уж! "Он сейчас про карту или про пистолет?" – подумала ты. А товарищ его ничего не сказал. Напрягся или тебе показалось? Всё! Ты выдернула из-под стола руку с дерринджером, на лету взводя тугой курок, но одновременно с этим, и даже чуть раньше, Бесцветный наставил на тебя револьвер. Крлик! – щелкнул его курок. – НЕТ! – крикнул Кареглазый и дернулся в сторону, пытаясь, наверное, отвести его оружие. Из-за этого резкого движения, вероятно, ты и выстрелила сразу – все было так быстро!.. Патрон у твоего дерринджера был не очень мощный, но и не игрушечный, и в небольшой комнате "Ремингтон" тявкнул почти оглушительно: Чпах! Ты целилась Кареглазому в правую руку, но из-за того, что он дернулся, попала... куда-то не в руку – он схватился правой рукой за бок и сморщился, сжав зубы. Пуля вошла в стену у него за спиной и оставила там дырку. Повисла тишина. Кисленький запах пороха витал над картами и банкнотами. Напарник Кареглазого смотрел на тебя. Ты держала в руках дымящийся пистолетик и была ещё жива – уже хорошо. – Взведешь – убью, – сказал Бесцветный тихо и невыразительно. – Замри. Ты враз ощутила, что не просто "взведешь", а вообще двинешь пальцем – и всё, темнота и Страшный Суд. Или если он хотя бы прочитает что-то похожее у тебя в глазах. Это у Кареглазого в голове гулял ветер и затевались какие-то игры, а Бесцветный был, похоже, дядя простой. Его револьвер смотрел на тебя, не шевелясь – здоровенный армейский кольт сорок четвертого калибра. Тебе было видно смазанные не то салом, не то воском каморы барабана, видно и зрачок ствола, нацеленного прямо в твой лоб, и рука его с револьвером выглядела, как голова змеи, поднявшаяся снизу и готовая ужалить. – Ууупс! – простонал Кареглазый, всё так же морщась, но пытаясь улыбаться. – Джетро! Поспокойнее! Это недоразумение. Все погорячились. Леди, зря вы так, ей-богу! Он, похоже, пока не умирал. – Партнер, ты как? – спросил аккуратно Бесцветный. – Кажется, между рёбер, – ответил Кареглазый, осторожно пощупав бок под разорванной жилеткой безымянным пальцем. – Навылет? – Может, и вскользь. Пустяки! – он взял стакан и разом допил все, что там было, стукнул им по столу, скрипнул зубами и вытер губы тыльной стороной левой ладони. – Ну-ка, что тут у нас? – с этими словами он протянул руку и даже не вырвал, а скорее взял у тебя пистолет, а потом, держа на ладони, рассмотрел, как следует. Наверное, ты могла бы что-то предпринять, но чутье подсказало, что дразнить Бесцветного не надо – дашь ему повод, и за тобой в Канзас не люди Мишеля приедут, а сразу ангелы Господни прилетят. – Симпатичный "ремингтончик". Вам его матушка с собой дала? – спросил Кареглазый уже своим обычным развязным голосом, как будто не в него ты только что стреляла. – Перламутровые щечки не хотите на него поставить? Вам бы пошло! – отщелкнул фиксатор, "разломил" стволы и вытряхнул на стол гильзу и неиспользованный патрон. – Леди, вот серьезно! Переборщили! – укоризненно проворчал Бесцветный, убирая свой револьвер. Взялся за сигару, но потом передумал. Послышался стук в дверь у тебя за спиной, а затем она со зловещим тоненьким скрипом приоткрылась на несколько дюймов. – Я слышал выстрел. Что-то случилось? – осторожно спросил портье. И тут ты поняла, что это не спасать тебя прибежали люди, а, похоже... сажать в тюрьму! Это тебе всё было понятно – мужчины нарываются, надо их охолонить, а если уж достаешь оружие, будь готова стрелять. Вроде, все правильно... Но как выглядела эта ситуация для окружающих? Ты стреляла в человека. За картами. Ты чуть его не убила. У него есть свидетель. У тебя – ни единого. А ещё у тебя карта, которую могут найти. Уже никто не будет разбираться, из какой она колоды... В тюрьме ты ещё ни разу не бывала, и вряд ли это будет романтичная темница. Возможно, выпустят под залог. Долларов в пятьсот-семьсот? Неприятно, но... а точно выпустят? Но Кареглазый прижал локтем пятно на жилетке, спрятал окровавленную руку под стол и сказал: – Да, все в порядке! Дама показывала нам свой пистолет и случайно выстрелила. – Он кивнул на дырку в стене, оставшуюся позади него. – Мы заплатим за ремонт. – А, вооон оно что, – протянул портье с сомнением. И ты услышала два щелчка – это коридорный, похоже, снимал со взвода дробовик. Видимо, такие сцены случались в этом отеле не первый раз. – И за беспокойство заплатим, не переживайте, – улыбнулся Кареглазый. – Что-нибудь ещё требуется? – Бутылку бурбона... мы все понервничали, хах! Я пока оставлю пистолет леди у себя, чтобы больше не было эксцессов, – он поболтал твоим "Ремингтоном" в воздухе, держа его двумя пальцами, как увесистую серебристую рыбку. – Ну хорошо, – успокоился портье. – Хорошего вечера, господа. Дверь закрылась. Кажется, тюрьма откладывалась. – Вот и всё! – сказал Кареглазый, доставая чистый платок и заталкивая его куда-то под жилетку. – И всего дел-то! – Ты точно в порядке, партнер? Хочешь, гляну? – Да, пустяки, говорю же. Как комарик укусил, – хотя ты почувствовала, что нет, не "как комарик": больно ему было. Но, возможно, бывало и побольнее, и намного. – Ну, смотри сам! – тебе послышалось непонимание в голосе Бесцветного. Как будто сказать он хотел чуть больше, что-то вроде: "Партнер! Ты чего творишь?! Тебя чуть не пристрелила какая-то пигалица! Нахера ты дергался?! Ну хлопнул бы я её – и всё. Обалдуй!" Кареглазый снова взглянул на тебя. – Вы поразительная маленькая леди! – сказал он и шутливо погрозил пальцем. – Я не верил, что вы выстрелите. Джетро, похоже, разбирается в людях куда лучше меня! Мне следовало вовремя вспомнить, что у роз есть шипы, не так ли? Но стрелять в нас, конечно, не стоило, мда. Что же нам теперь с этим, – он кивнул на игру, – делать? Повисла нехорошая тишина. Тут Кареглазый комично хлопнул себя по лбу. – Да ведь я ещё могу сказать пас, верно? Перед такой красотой и храбростью не стыдно пасовать. Вот и джентльмен в клетчатом костюме подал прекрасный пример! Как считаете, мисс? Ты сказала, что если это всех устроит... – Но есть условие! Вы выпьете, и не просто, а – по-западному. Ага? Иначе как я пойму, что вы на меня не в обиде? Не выстрелите в меня при случае снова, а? О, вы – дерзкая! Вы можете! Ну так как? Ты, вероятно, подумала, что, может, с удовольствием выстрелила бы, и даже не один раз. Но вместо этого спросила, как это ещё, "по-западному"? Он встал, взял стаканы двумя пальцами, чтобы не испачкать их в крови, прихватил бутылку, в которой ещё много оставалось, потому что пили они довольно сдержанно, и обогнув стол, подошел к тебе. Стаканы звякнули друг об друга, когда он их поставил. – "По-западному" – значит, по-настоящему, мисс. – Кареглазый с гулким звуком выдернул пробку. – А по-настоящему – значит от души. Как же ещё? Ты приготовилась сказать, что это все прекрасно, но вообще-то ты пила шампанское, а шампанское с бурбоном не очень дру... Но он не стал слушать и не стал наливать его в стаканы – вместо этого он схватил тебя под челюсть, сжал руку, чтобы губы и зубы твои разошлись, запрокинул тебе голову и стал заливать в тебя виски! С тобой никто никогда так грубо не обращался. Ты не могла встать, зажатая между стулом, столом и своим стальным кринолином, ошарашенная этой выходкой. Вечерний кринолин примерно такого размера. Такие узкие "колоколообразные" кринолины в 1867 были самыми модными, кстати – огромные и пышные уже отошли. А в следующем году появятся первые турнюры. Виски лился и брызгал на платье, на шею, в декольте, на стол, на пол. Ты захлебывалась, кашляла, мотала головой, но он держал крепко, и все лил, и приходилось глотать. Виски обжигал горло и язык, и ты зажмурилась, чтобы он не попал в глаза. Сколько он влил в тебя, а сколько расплескал? Полпинты? Пинту? Больше? Меньше? Даже Джетро, посмеиваясь, все же сказал: – Партнер! Перебарщиваешь! А он только приговаривал: – Вот так! Да-а-а! От души! Большой глоток для маленькой леди! Когда бутылка опустела, он оставил тебя в покое, посмотрел на неё против лампы, вылил последнюю каплю себе на руку и слизнул с неё. Но ты этого не видела: ты кашляла, плевалась, пыталась отдышаться и не сблевать сразу же, облокотившись на стол. – Посидите. Отдохните. Вы справились с честью! Тут Джетро не выдержал и торопливо закурил, но тебе было не до него. Ты поняла, что комната совершает какие-то танцевальные движения вокруг твоей головы, а голоса резонируют в ней, и все доходит чуть погодя, даже твои собственные слова. Дедушка Хоган показывал тебе кое-что насчет того, как пить на скорость... но даже его бы после шампанского такая порция, вероятно, уложила. Непослушными руками ты притянула свои деньги, тщетно пытаясь их зачем-то пересчитать, потом стала убирать. – Помочь? – спросил Кареглазый участливо. Ты помотала головой. Пришел портье. "Позовите на помощь!" – хотела крикнуть ты. А получилось: – Пзвв... на... мап... щь... – Что-что? Ты хотела встать, но чуть не свалилась со стула. – Леди слегка перебрала на нервах! – сказал Кареглазый. – Не волнуйтесь, мы ей больше не нальем, хах! – Ну, смотрите, джентльмены, – коридорный пожал плечами, оставил виски и снова ушел. – Карта-то была у вас? – спросил Кареглазый, двигая бесполезный дерринджер к тебе по столу. Ты снова помотала головой. Не дождется, чтобы ты ему рассказывала! Пора было идти спать. Но тут тебя затошнило очень сильно. Ты замычала, прижав ладонь ко рту, снова попыталась встать, чтобы дойти до номера, схватилась за спинку стула. – О-о-о, это бывает! Джетро! Помогай, леди плохо! – Кареглазый сгреб со стола карты в карман, прихватил бутылку, и, всё ещё морщась, взял тебя под локоть. Джетро, калшлянув, подхватил с другой стороны, они вывели тебя на подкашивающихся ногах из курительной комнаты и повели по коридору. – Куда? – спрашивал Кареглазый. Ты кивала в сторону своей двери, а внутри всё уже подступало. – Ключик? Где у нас ключик? Ключ выпал у тебя из рук и зазвенел по полу. – Держитесь, мисс! И вы втроем ввалились в номер. – Сюда! – сказал Кареглазый, взяв таз для умывания. – Смелее! Тебя ещё никогда не тошнило при посторонних людях, но тебе было так плохо, что выбирать не приходилось. – Вот, молодцом! Джетро, не кури в номере, пожалуйста! – Ладно-ладно. *** Кто же они были, эта "парочка-два подарочка"? Жулики? Мошенники? Аферисты? О, нет! Хуже, мисс МакКарти, намного хуже. Значительно позже, повидав таких типов, ты догадалась, кто были эти двое – в 1867-м таких людей в Канзасе было ещё мало, да и потом их никогда и нигде не было особенно много. В Эбилине же они не появлялись, потому что этот город "держал" Джо МакКой, а его не трогали. Бесцветный и Кареглазый были стрелками, но в 1867 году никто бы ещё не назвал их "ганфайтеры", "ганмэны", "ганслингеры" – таких слов, порожденных позже массовой культурой, просто пока не употребляли. Эти двое были из первого послевоенного поколения стрелков, которое еще не успело спиться, перестрелять друг друга и закончить свою жизнь в петле, передав эстафету молодым. Хотя, говорят, такие люди встречались и до войны. Но после войны по понятным причинам их стало побольше, к тому же они кое-кому резко понадобились. Стрелок – это вообще очень широкое понятие, а именно этих двоих назвали бы "железнодорожными агентами". Наверное, они работали на Канзас Пасифик, а может даже и на Юнион Пасифик. Бывало, что они занимались охраной – либо важных поездов, либо важных людей. Бывало, что им поручали навести порядок "в двадцатимильной зоне" если там кто-то бузил, воровал лошадей или ещё как-то мешал строить дорогу. Но основная их функция, за которую им и перепадали хорошие деньги со стола Большого Папы, была другой. Они были "решалами" — неофициальными представителями, наезжавшими на людей, у которых было то, что Дорога хотела себе: земля или бизнес. Они "уговаривали" людей это что-то продать, уступить, подарить или, в особо запущенных случаях, делали так, чтобы это "досталось Дороге в качестве наследства". Если ты думаешь, что все под них охотно прогибались – то нет: в 1867 году Железные Дороги ещё не превратились во всесильных монстров, которым люди боялись перечить. Тогда ещё каждая их сделка легко могла закончиться грохотом дробовика. В перерывах между заданиями они играли в покер в Хелл-он-Уиллс или в похожих местах, не переставая, благо было на что: им платили долларов по сто пятьдесят в месяц и премиальные за удачные сделки. Скорее всего их отпустили ненадолго отдохнуть и выпустить пар. Может, в Денвер. А может они ехали уже из Денвера. Или же у них было там какое-то задание, но вряд ли – Денвер пока находился вне сферы интересов Дороги. В конце-концов, могло быть и так, что они оказались временно "в бегах", если очередная сделка получилась слишком похожей на обычное убийство, и Дорога приказала им пока что не мелькать в Небраске. Они были партнерами, но Кареглазый был поумнее, похитрее, и занимал в паре ведущую роль – он обычно вел переговоры, а Джетро прикрывал спину. Кареглазому очень нравилась рисковая работа, а Джетро просто уже втянулся. Джетро-то был по натуре не злой, но злым его сделала война. Кареглазый же был очень злой еще с детства, и в этом был виноват его отец. Когда ты проблевалась в заботливо подставленный таз для умывания, то, конечно, сказала, мол, спасибо джентльмены, теперь я хочу спать, оставьте меня. – Как спать?! Как это спать, мисс?! – обиженно возмутился кареглазый. – А мы!? Выпейте-ка воды! Или виски? – и нахально подмигнул. Этот вопрос, такой простой и такой нелепый, несколько сбил тебя с толку. Ты была слишком пьяной, чтобы вместо "ммм.... воды..." сказать: "Пошли вон отсюда!" Хотя... изменило бы это что-нибудь? Когда ты напилась прямо из кувшины для умывания, начался просто форменный дурдом. *** Эта часть ночи слиплась в твоем сознании в один сплошной ком из каких-то двусмысленных фраз, в которых Кареглазый был мастер, намеков, игр в слова, нелепых телодвижений и заразительного, непроизвольного смеха. Сначала вы перевязывали рану Кареглазого – рана была и правда чепуховая: содрало кожу, может, слегка цепануло мышцу, а виски, наверное, притуплял боль. Потом вы пили за то, что никто сегодня не умер (за это стоило выпить, "как считаете, мисс?"). Потом - за твой выигрыш. Потом зачем-то спорили о том, который час, хотя у них у обоих были часы. Потом обсуждали... моду?... Или нет? Потом опять пили. А может, всё это было в другом порядке – ты не помнишь. Ты очень плохо соображала и скоро основательно "поплыла". Когда у тебя прояснилось в голове, ты обнаружила себя в очень двусмысленном положении и подумала: "Стоп! Почему я сижу на кровати, без кринолина, а кареглазый расшнуровывает мой корсет*!? И почему я ещё и улыбаюсь в придачу!?" *Корсет, если что, носили ПОД платьем. Если у тебя платье с открытыми плечами, что соответствует вечерней моде 1867, то ему для этого надо было, ни много ни мало, запустить руку тебе за шиворот. Ты крикнула: – Перестаньте! – вырвалась, вскочила, дернулась к двери, запуталась в собственных ногах и длинном подоле платья, и упала на ковер. – Ой! Не ударились, мисс? – спросил кто-то из них озабоченно. Ты попробовала встать и сказала, все перепутав: – Кто избавит вас от меня? Хамы! – Но мисс! – сказал кареглазый, широко раскрыв глаза. – Вы ведь сами попросили ослабить шнуровку! "Ах, мистер незнакомец, в этих корсетах невозможно дышать!"– это разве не вы сказали две минуты назад? Тебя тут же переклинило, потому что ты вдруг вспомнила, что... вроде бы да, было дело... или нет? Или это он сказал, а ты поддакнула? – Ну, куда вы в таком виде-то ночью? Возвращайтесь к нам! – сказал он и похлопал по кровати. – С нами же весело! Ты посмотрела на себя, посмотрела в сторону двери, посмотрела в сторону кровати. До кровати было ближе. И потом, правда... А куда идти-то и что там говорить? Стучаться в другие номера пьяной, держась за стену? Спуститься в лобби и пытаться там что-то кому-то объяснить? А это точно будет не хуже? А что объяснять? "У меня в номере сидят двое мужчин, с которыми мы играли в карты, а потом я в них стреляла, потом сама их пустила, потому что меня стошнило... так получилось, в общем..." Какой бред! Но главное, он был прав, негодяй: с ними и правда было почему-то весело! Или это так виски с шампанским действует, когда тебе двадцать один год? И ты, немного помешкав, поползла по ковру назад, что было уж совсем неподходяще. Но что ещё было делать? – Мы рукоплещем вашему решению! – Чего-чего делаем? – переспросил партнера Джетро, качая головой. – Рукоплещем, Джетро, рукоплещем. Тебя немного отпустило, а в желудке улеглось, и вместо страха или беспокойства накатила мощная эйфория. Появилось навеянное алкоголем чувство, что мужчины-то – отличные, что вечер – хороший. Тебя чуть не убили, ты чуть не убила, чуть не потеряла всё, но заработала... кучу денег! Надо же как-то нервы успокоить? Или это всё тебе кто-то подсказал... Ой, да что такого-то! В Батон-Руже, помнится, и не такое было, мда-а-а... А то, что ты без кринолина и корсет распущен... пффф! Перед Лэроу ты вообще голой была – и ничего, не померла! А то, что эти двое у тебя в номере сидят? Предосудительно, да, но... никто ж не узнает! Завтра они уедут в одну сторону, ты в другую – фьють! Зато этот кареглазенький – оказался такой миииииилый... Разве не он остановил своего хмурого напарника? С риском для жизни! Разве не он всё легко и непринужденно решил со стрельбой в отеле? Когда он поил тебя виски, казалось, что он – грубый и злой мужлан. Но, во-первых, ты его подстрелила! А во-вторых, он тысячу раз извинился! А во-третьих, теперь-то такиииие комплементы делает... Ты даже заявила: – Сразу видно, вы не из Техаса! Я права? – Восприму это как комплимент, мисс, – с чинным поклоном ответил он. – И надеюсь, моя радость не оскорбит ваших знакомых техасцев. Если они у вас есть, хах! А они у вас есть? Временами на тебя находило желание пооткровенничать, и ты им о чем-то рассказывала... ну, чепуху всякую, конечно, ничего важного, никаких тайн. И даже, кажется, пыталась петь и играть на гитаре, но быстро сбивалась, забывала слова, ноты... Они смеялись. Примерно в это время Кареглазый и узнал твоё имя, не называя своего. Хотя, возможно, он его называл, но ты забыла. Но вряд ли – он вообще не любил своё имя никому называть. Или представился "Джоном Смитом" каким-нибудь... Тебе было в это время немного тошно от выпитого, но всё же... ах, хорошо так на душе! И им тоже было хорошо. Но по-разному. Бесцветный перестал быть бесцветным, и ты увидела, как он улыбается, как глаза его оживают. Из-за бурбона и из-за того, что он смотрел на тебя – красивую, пьяную, молодую, беззаботную и легкую – он на время забыл то, о чем обычно, словно фоном, помнил всегда, каждую минуту: когда ел, когда курил, когда играл в карты или сидел в сортире. Он забыл, как два года подряд стрелял людям в лица и в животы, потому что на них была форма другого цвета. Забыл, как выгонял семьи из домов и сжигал эти теплые, живые дома, потому что так приказали. Забыл, как протяжно кричала, умирая, его любимая серая лошадь с разорванным гранатным осколком брюхом, мучительно раздувая розоватые ноздри. И даже забыл, как он, весь перемазанный кровью, ошалевший от боли и ужаса, орущий невесть что, большими пальцами выдавливал кому-то глаза в сырой, пахнущей потрохами и порохом, заваленной трупами стрелковой траншее. И ещё много, много всего. А главное, он забыл, как потом, в июне того же шестьдесят четвертого года, в девственно чистой сосновой роще на берегу реки приставил себе пистолет к виску и, глотая слезы, текущие по небритому подбородку, сказал: "Простите меня все!" Зажмурился – и, последний раз поколебавшись, нажал на спуск. А чертов пистолет дал осечку. Это был первый раз с десятилетнего возраста, когда он, здоровенный, сильный мужчина, сержант федеральной кавалерии, плакал навзрыд. После того дня он уже больше не мог заплакать, да особенно и не старался, а живые серые глаза его стали бесцветными и ничего не выражающими, кроме раздражения или ярости. Но сейчас он это всё забыл на время и улыбался. Так бывало нечасто. Кареглазый же просто был в предвкушении, на кураже – весел, бодр и остроумен. Он тоже побывал на войне, но ощутил её, как увлекательное кровавое приключение. Он был сын небедных родителей, в детстве выклянчивал у отца дорогие игрушки и рано понял, что ломать их, чтобы позлить отца, ему нравится больше, чем играть в них. Он злил отца не потому что хотел, чтобы тот именно злился, а потому что силился вызвать у него вообще хоть какие-то чувства к себе. Потом он вырос, начал играть в карты и в людей, и его снова потянуло вызывать у других эмоции – особенно страх, злость и боль. И нравилось ломать этих людей, подобно игрушкам, и чувствовать, что на него в этот момент смотрит кто-то больший, чем отец, но такой же равнодушный. Иногда он говорил с богом, как с отцом: "А это ты проглотишь, па? Проглооотишь. Ты все проглатываешь. Но я надеюсь, что ты хотя бы будешь морщиться, когда будешь это глотать, хах!" А потом он уже и с богом перестал говорить, и просто ломал красивые жизни, как красивые вещи. Люди с 1865 в США уже больше не продавались, но он был северянин и вообще противник рабства. Потому что если человек раб – то какой вообще смысл-то? Ломать надо свободных! Он давно не играл как следует, и встретив за столом румяного, глупого и доброго "клетчатого", собирался поиграть с ним. Но тут в комнату вошла ты. И практически с первого взгляда он понял, что не встречал в жизни женщин свободнее, чем эта дерзкая, хорошо играющая, рисковая, свежая, только вылезшая из ванны, изысканная, солено-сладенькая мисс МакКарти. Он правда ещё не знал, как тебя зовут, потому что на Западе за столом игроки обычно не представлялись, но уже знал, что хочет играть в тебя и только в тебя, а "клетчатый"... пусть катится, так и быть, повезло ему! Теперь он только мешался бы. А когда ты выстрелила в Кареглазого, и он понял, что всё ещё жив и толком не ранен, то чуть не потерял голову от ощущения: "Да, хочу!" Наверное, если бы отец и мачеха хоть немного любили бы его, он бы тоже умел любить, и тогда он вместо всей этой отвратительной игры влюбился бы в тебя до одури. И может быть ты стала бы для него ниткой, по которой он выкарабкался бы из своей ямы. Ямы где увяз, не замечая краев. Но родители его не любили, а война ещё добавила, а потом добавила и Железная Дорога. И потому тебе правильно показалось, что с головой он не совсем в ладах, но ты не поняла насколько: к двадцати девяти годам из скверного мальчишки он превратился в хладнокровного убийцу, безжалостного насильника и ебнутого на всю голову садиста. Если бы у тебя было побольше опыта, ты, возможно, смогла бы получше понять, какого сорта этот красивый парень, и, может быть, вовремя ужаснувшись, успела бы убежать из курительной комнаты, а может даже отдала бы им не только деньги, которые лежали на кону, но и вообще все, которые у тебя были, лишь бы отстали! А может, прочитав его мысли, ты бы рассвирепела и сразу попыталась прострелить его наглухо поехавшую башку. Но это было опасно – Кареглазый-то ради своих игр готов был рискнуть и подставиться, но их все же было двое, и Джетро мог "не понять шутки". Кареглазый не торопился и даже медлил, потому что знал по опыту, что чем дольше будет растягивать прелюдию, тем сильнее его накроет в конце, когда он скажет последнюю реплику в своей пьесе. Он ещё не знал названия, не продумал все детали, он импровизировал на ходу, но последнюю реплику уже знал. – Смотрите-ка! – сказал Кареглазый и достал колоду. – Мисс, это – настоящее западное развлечение. Здесь его пробовали все, и даже замужние дамы. Говорю, как на исповеди! Смысл прост: мы разыгрываем партию в блэкджек, кто выиграл – выбирает, кому с кем целоваться. – Какой ужас! – ответила ты, еле ворочая языком. – И какая странная игра! Нет, я в такое играть не буду. Мне нельзя! Я леди! – Да это шуточная игра! – ответил он. – Вот представьте, вы выиграете – и целоваться придется нам с Джетро! Ну, смешно же! Это же Запад – тут люди так веселятся! Непосредственность! Пока ты вспоминала, как тебя в Далласе целовал молодой лейтенант янки, Кареглазый сдал всем по карте. Тебе пришли валет и двойка. У валета были карие глаза. А, нет, показалось. – Ещё? – Да что вы, с ума сошли?! Я не буду в такое играть! – все же сказала ты. – Да мы просто посмеемся, мисс! Да просто скажите "хит" или "стэнд". – Я не играю... но, предположим, хит! – ответила ты, засмеявшись. – Хит! – сказал Джетро, тоже смеясь. Тебе пришла пятерка. Семнадцать – можно и остановиться. – А теперь? Хит или стэнд? – Кареглазый сдал вам ещё по одной. – Хит, хит, – кивнул Джетро. – Ну, опять-таки, просто предположим... хит! – решила ты рискнуть. Пришла тройка. Двадцать! – Бастед! – бросил карты Джетро. – М-м-м! А у меня блэкджек! – сказал Кареглазый, показывая даму, шестерку, четверку и туза. – Надо же! Никогда мне в него не везет, а сейчас повезло. Ну, Джетро, готовься! Джетро захохотал глухим, прокуренным смехом и смущенно пригладил усы. Кареглазый встал. – Партнер, ты мне нравишься, но не настолько! – сказал Джетро, качая головой и чуть не плача от смеха. – Ну что? Пожалеем Джетро? – спросил он тебя. – Нет, джентльмены, – ответила ты. – Вы как хотите, но... Это никуда не годится! – имея, конечно, в виду, что... – Слыхал, Джетро? Как хотим! – Кареглазый обнял и стремительно, долго, нескромно поцеловал тебя. Поцелуй у него был, как... ох, как ликер пополам с бренди. Будь здоров, в общем! Куда там лейтенантику янки... А пахло от него, кроме виски, хорошо выбритым лицом и какими-то духами. С ума сойти, духами! Где он духи-то взял в этой дыре!? Но бренди там или не бренди – без разницы! Ты, конечно, дала ему пощечину... правда, не то чтобы сразу и не то чтобы очень сильную. Такую... чтоб знал! "Для ума!" – как называла это твоя мать, беззлобно наказывая рабов. – Вы – нахал! – О-о-о-о! – сказал он, прижимая руку к щеке и, подув на пальцы, комично сделал вид, что обжегся о место удара. – Вот это было крепко! По-западному! Поздравляю, мисс, вы, кажется, окончательно освоились! Вы играли ещё, потому что теперь-то чего уж... Ты даже, кажется, целовалась с Джетро. Он вообще-то сначала отнекивался, но это был раунд, когда ты выиграла, и ты настояла (надо же было Кареглазого позлить?). Правда, от Джетро так разило сигарами, что потом ты отплевывалась, но он не обиделся. Потом Кареглазый всем налил. – Нет-нет! – сказала ты. – Ну, последнюю? – поднял он брови. – За Запад! За трансконтинентальную железную дорогу! За штат Канзас! За то, что у самых красивых роз – самые острые шипы! М-м-м? Ты твердо решила: "За шипы – последняя"... После неё тебя и стало "рубить", ты не могла ровно сидеть и падала буквально через каждые пять минут, смешно извиняясь перед ними и говоря, что пора спать. И вот тогда кареглазый решил, что пора начинать "фанданго". *** Кусок ночи примерно в полчаса твоя память милосердно не сохранила. Память возвращалась к тебе с того момента, когда Джетро, сам уже плоховато соображавший, сидя на кровати и широко расставив ноги, держал тебя между ними на краешке, заломив твои руки за спиной. А Кареглазый сидел перед тобой боком, развалившись в кресле и положив ноги в красивых сапогах на ночной столик. На тебе были только чулки, панталоны и надорванная сорочка, из которой выглядывала грудь. – Пас или рэйз? – спрашивал Кареглазый. – Это тоже такая игра, милая. Пас или рэйз? – Рэээ... рэйз... – сонно отвечала ты. – Подумай ещё, – говорил он и с силой щипал тебя за сосок. Ты вскрикивала и просыпалась. – Господи!!! Что?! – Пас или рэйз!? – Рэ... Пас, господи, пас! – Кина – молодчина! – он гладил тебя по щеке. – Теперь скажи. "Кина очень плохо вела себя сегодня" – Кина была... вела... ооочщ... хрщщ... – ты роняла голову. – Ааа! – вскрикивала, просыпаясь от боли. – Что? Что сказать?! Потом Джетро надоело – курить без рук было неудобно. – Партнер, – сказал он с ленцой. – Ты чего такой злой? Ты такой злой, потому что трахнуть её не успел? – В смысле не успел!? – Кареглазый опешил и даже уронил ноги со столика. – Да всё уж, она заснет сейчас. – Кто заснет?! Она!? Да она меня хотела весь вечер! Вот смотри! Он выхватил у Джетро изо рта сигару, раскурил как следует... и ткнул в твоё бедро, прямо через панталоны! Повыше колена, на внутренней стороне, где кожа понежнее. Ты взвилась, как ракета, и Джетро с трудом тебя удержал. – Э! Э! Ну так-то зачем! – укоризненно сказал он. – Перебарщиваешь, партнер. Кареглазый не обратил на эти слова внимания. Теперь он знал, что его пьеса, которую он сейчас писал у себя в голове, и одновременно ставил и играл в этой комнате, называется "Мисс Кина МакКарти", и действие в ней подошло к кульминации. И глядя тебе в глаза, он произнес, стряхивая пепел прямо на ковёр: – Ну-ка, милая, скажи: "Ах, мистер незнакомец, я мечтала о вас всю мою жизнь!" От боли ты пришла в себя, и теперь хорошо поняла, что это уже не "пас-рэйз". Наверное, из 21-го века эта фраза звучит даже как-то невинно. Мол, надо сразу сказать, конечно, зачем страдать из-за какой-то фразы? Всем же понятно, что если ты попала в такую ситуацию, скажешь, что угодно... Но Кина МакКарти родилась в 19 веке, знала правила игры и ставку. В этой фразе было прекрасно всё: от "мистера незнакомца" до "всей жизни". Потому что леди может поддаться порыву. Леди может допустить ошибку. Леди может иметь любовника, двух, трех – жизнь многообразна, а кто без греха-то? Но для настоящей леди это все – трагедия, драма и обстоятельства судьбы. То есть, может, в душе-то и нет, но на людях – только так. Игры в поцелуйчики, снятый корсет, ползанье по ковру – все это проходило по разряду "предосудительные глупости." Но НИКОГДА настоящая леди не должна была признаваться никому, что мечтала, да еще и всю жизнь, отдаться незнакомцу в городе, в который приехала даже не утром. Ну хорошо, положим, любовнику, наедине, в шутку, ты могла бы такое сказать. Но с вами-то был Бесцветный! Джетро сам был человек простой, он не очень в этом во всём разбирался, но вы вдвоем с Кареглазым поняли друг друга предельно ясно: Джетро был свидетелем, а сказанное такое при свидетеле... у-у-у-у-у... Короче, фраза расшифровывалась так: "Я всегда была падшей, порченной и ненастоящей. Делай со мной что хочешь. Тебе все можно." Такие вещи леди лучше было не говорить даже с приставленным к голове пистолетом, с ножом у горла и с петлей на шее. Иначе она вылетала из клуба мигом. Кина МакКарти могла поступить только одним образом. Она набрала в рот слюны, в которой, наверное, было больше виски, чем самой слюны, и плюнула прямо в карие глаза с янтарными прожилками. Как же иначе-то? Увы, этот плевок его скорее обрадовал, потому что он означал, что Кареглазый в тебе не ошибся, не зря дал в себя выстрелить, не зря устроил вот это всё. Что ему в конце будет "ух"! – Серьезно? – спросил он, раскурил как следует сигару и выпустил несколько колечек в потолок. – А ещё подумать? И у вас началась игра, в которой, к сожалению, банк метает тот, у кого в руках сигара. Наверное, излишне говорить, как страшно, когда тебе двадцать один год, у тебя роскошные волосы, нежная кожа и глаза, прекрасные, как ночное небо, а кто-то перед лицом раскуривает даже не папиросу, а толстую вонючую десятицентовую сигару, которой только что тыкал тебе в бедро. А самым жутким, наверное, было то, что... в книгах в такие моменты пишут, мол, "лицо его поменялось – теперь он напоминал демона, бууууу!" Да нет. Не поменялось его лицо никак. С одинаковой улыбкой час назад он рассказывал, как прекрасны твои глаза, а теперь с такой же улыбкой стряхивал пепел с сигары. Только тон голоса чуть изменился. – Может, хватит? – спрашивал Джетро. – Не, тут принципиальный вопрос, дружище! – отвечал кареглазый. – Подожди, я тебя прошу. Это же важно! Вряд ли ты вспомнишь, сколько сопротивлялась и говорила: "Нет! Нет, ни за что! Никогда." Увы, ты играла в эти игры первый раз, а Кареглазый – не первый. Он ощущал извращенное, противоречивое желание – чтобы ты сломалась и чтобы подержалась ещё немного. Он то уговаривал, то дразнил тебя: – Да просто скажи! Что тут такого-то! Я же знаю, что это так. Просто скажи – и все. – Почему не сказать, если это правда? Ты же для этого и приехала на Запад. Разве нет? – Ты только что по полу ползала. Не помнишь? Разве леди себя так ведут? Но я же не в упрек, послушай! Тебе было весело, всем было весело... Скажи, и мы отпустим, и опять всем будет хорошо и весело. – Ой, какая же вы, мисс, вредная! Какая вы упрямая! Упрямая, плохая, взбалмошная девочка. Ты заставляешь меня заставлять тебя! Зачем это нам с тобой? Или тебе всё это нравится? А? А!? Я прав? – Ну, ну... давай по одному слову! Скажи, "ах, мистер..." – и хватит. Ну? Ну? А я тебе воды дам глотнуть. Или лучше виски? Что выбираешь, милая? Ты в тот момент очень не хотела ещё виски, буквально всеми клеточками тела. И очень хотела спать. И была пьяная, напуганная и беззащитная. Поэтому в конце концов в комнате все же прозвучало "заветное": – ...всю... мою... жизнь... И он почти зажмурившись от удовольствия, кивнул, почувствовав точку излома и услышав, как хруст этого излома эхом отозвался в его пустом, холодном, не способном любить сердце. – Кина – молодчина! И чего было упрямиться? Все, Джетро, кури! *** Он забрал тебя у него и бросил на кровать, лицом вниз. Ты нашла подушку и стала засыпать, решив подумать завтра о том, как тебе теперь с этим жить, и где взять мыло, чтобы вымыть рот после этих слов и после его поцелуя. И все же немного радуясь, что жестокий дурдом, в который превратился опасный поначалу и приятный в середине вечер, закончился. – Да ладно. Я не это имел в виду, – сказал Джетро, нехотя, видимо отвечая на какую-то реплику из их спора, который ты пропустила. – Пошли уже. – Как это пошли? Дама просит, а я уйду? Это не по-мужски, Джетро. Нет, сэр! У нас сейчас с мисс МакКарти будет любовь, чистая, как горный воздух, и сладкая, как швейцарский шоколад. – Ну, ты мне-то не заливай. Не пробовал ты швейцарский шоколад, партнер. – А какой? Французский? Как правильно называется то, что мы пили тогда в Денвере? Горячий шоколад, да? – он стянул с тебя панталоны и с полминуты разглядывал всё то, что так хотел увидеть весь вечер, пока ты сидела за карточным столом. Потом сказал, смеясь, – Джетро, а я, похоже, влюбился! Джетро кивнул на тебя. – Остыл твой шоколад, влюбленный. Пойдем. – Мы щас подогреем! – Кареглазый хлестнул тебя по ягодицам с такой силой, что ты враз проснулась и прикусила губу от боли, вжавшись лбом в подушку. – С самого утра мечтал о горячем шоколаде! – сказал Кареглазый, быстро, порывисто раздеваясь и слегка морщась от боли в боку. Джетро покачал головой, дескать, "вот тебе делать нехер, партнер", и сел в кресло, сам не зная, почему. Он бы ушел, наверное, но, во-первых, он не очень хорошо понял, что сейчас произойдет, и думал, что "партнеру" самому быстро станет неинтересно забавляться со спящей – в чем удовольствие? Во-вторых, он хотел спокойно докурить. А в-третьих... в-третьих, такие люди, как он, конечно, не ходят в театры, но сидят до конца на спектаклях, даже если они разворачиваются в стрелковой траншее под огнем или в номере отеля посреди Канзаса. – И тебе останется! – услышала ты, опять проваливаясь в сон. Но спать не дали: кто-то начал тебя бессовестно лапать там, где даже такой смелый любовник, как майор Деверо, не позволял себе прикасаться к твоему телу, и грубо совать в тебя ловкие пальцы. Ты ворочалась и отпихивалась пятками. – Не надо! – говорила ты сквозь сон. – Отстань! Прекратите! Я спать хочу. А потом что-то навалилось на тебя и прижало к заскрипевшей кровати. Стало тяжело дышать. Ты враз проснулась, напуганная, беспомощная. – Милая, ты же француженка наполовину, да? – горячо прошептал над ухом Кареглазый. От него по-прежнему приятно пахло духами и чисто выбритым лицом, но тебе было не до того. – У тебя французский акцент? "Это он новоорлеанский за французский принял," – догадалась ты. – Ново... орлеААААААА! ААА-м-м-м... Крик оборвался, когда он зажал тебе рот рукой. Он сказал: – Знаю, что ты без ума от меня, милая, но давай не будем весь отель будить! Он терзал тебя резко, глубоко, так, что даже ему самому было немного больно, и ещё болью отдавалась рана в боку – он стискивал зубы от этой боли, и распалялся ещё сильнее. А когда он видел, что ногти на твоих маленьких пальцах впиваются в твои же маленькие ладони, это нравилось ему больше всего. В эти моменты он чувствовал, что его боль – твоя боль. Через наполненные до краев страданием, слезами и мычанием двадцать минут, в течение которых ты узнала, как нежен и ласков был с тобой Мишель Тийёль, Кареглазый наконец, слез с тебя, сытый и слегка усталый. – Ты прелесть, что за вишенка, Кина МакКарти, – сказал он, почесав у тебя за ушком. Потом почти ласково шлепнул по ягодице, будто ставя печать, и начал одеваться. Но это был первый акт пьесы, а запланирован был и второй. Он поиграл в тебя, он хотел теперь поиграть... в Джетро! Раньше он этого не делал, потому что в Джетро играть было ооочень опасно. Но именно поэтому он чувствовал, что это должно быть ну ооочень круто! – Джетро, дама ждет! – сказал Кареглазый, застегнув жилетку и закуривая папиросу. – По-моему, дама спит, – хмуро ответил Джетро. Это было не совсем так, но недалеко от истины. А у него что-то пропало настроение. Когда кареглазый только начинал забавляться с тобой на кровати, его напарник не особо напрягался, потому что ему казалось – ну что такого, "пощекочет" партнер девочку немного и отстанет. Ты же стреляла в него? Стреляла. Мог он получить за это небольшую компенсацию? "Имеет право, так-то". Но когда ты закричала от боли, Джетро разом опять вспомнил всё, что лучше бы давно забыл. – А мы сейчас разбудим! – сказал Кареглазый. – Да не надо, партнер... – Ты, что отказываешься? – Да пошли уже... – Как это так!? Посмотри, какая вишенка! Не? Не нравится? Смотри, сейчас в её саду распустятся розы! – кареглазый стал быстро хлестать тебя ладонью по ягодицам, чтобы они покраснели. Боюсь, что ты так обессилела, что даже не протестовала. – Смотри, сколько роз, и ни единого шипа! Джетро, конечно, видел кокетливые ямочки внизу спины и изящной формы ноги, и запал на всё это, как запал бы любой. Но он перешел черту, а ты была всё ещё там, за этой чертой, и ему почему-то не хотелось протягивать руку из-за неё и трогать тебя, замаранную, но все ещё тускло светящуюся. Он не смог бы это объяснить Кареглазому, поэтому просто крикнул: – Перестань, а!? Кареглазый перестал, но не сдался. – Румяные булочки и горячий шоколад. М-м-м-м... Или что, старость не радость, друг мой? – Да не... – Джетро! Я тебя не узнаю... А-а-а! Дошло! Ты после меня брезгуешь что ли!? – Да нет, я... – Точно нет? – Да точно, точно, чего ты пристал!? – Ну... ты мой партнер, и ты ведешь себя странно. Я же должен тебе доверять, так? – Да просто... она же девочка ещё, ну посмотри на неё! Как-то оно... – Так самый сок! И она сама говорила, что мечтала, ты слышал! – Про меня не говорила. – О, один момент! – он схватил тебя за волосы и задрал твою голову над подушкой. – Ми-ла-я! Скажи-ка мистеру Джетро: "Ах, мистер Джетро, я мечта..." – Перестань, а!? Я по-хорошему прошу! – снова крикнул Джетро, трезвея и злясь. – Как скажешь. Но ты понял идею. Она скажет что угодно кому угодно. А ты мнешься, как... – Да слушай, она же ничего такого не сделала, чтобы так-то вот... – Джетро, опомнись! Она в меня стреляла! – Да она уже спит! Она же пьяная, как... Я так не люблю. – Милая! Ты не спишь? – он хлестнул тебя ещё разок, очень сильно, чтобы ты точно вскрикнула. – Уже не спит, Джетро. Ждет и надеется. – Черт тебя дери! Че ты пристал-то ко мне? – Слушай... тебя уломать сложнее, чем её было, ей-богу! – А на хера ты меня-то уламываешь?! Че ты пристал ко мне, а?! – ощетинился Джетро. – Да я не пристал, я просто не хочу, чтобы между нами оставалась недосказанность. – Нет никакой недосказанности. – Так что, тебе её жалко? Девку, которая мне чуть легкое не продырявила? Жалко? Серьезно, да? А может, ты влюбился? А? А?! – Чего-о? Да нет, я просто... – А-а-а-а... вот оно что! Понимаю-понимаю! Ты раскис, старина! – Кареглазый щелкнул пальцами, как будто сделал открытие. – Ты раскис. Ты раньше... При слове "раскис" Джетро "снесло ветром шляпу". Может, оно у них что-то обозначало между собой. – Ох, как ты достал-то, меня, а!!! – страшно рявкнул он и поднялся с кресла. – Ладно!!! – Другое дело! Р-р-р-р-р! Узнаю тебя, парррр-тнёррррр! – изобразил Кареглазый твердое, рокочущее "р" Джетро. – Сделай одолжение, заткни пасть!!! – Для тебя – все что угодно, – Кареглазый занял его место в кресле и снова закинул ноги на столик. Джетро разозлился не на тебя, но досталось тебе – с ним было ещё больнее и жестче. И от кареглазого хотя бы пахло приятно. От Джетро разило дешевым сигарным табаком так, что этот запах пробивался даже в твой проспиртованный мозг. Иногда от остервенения, он не попадал, и входил "куда положено", но всё равно было больно. Может быть из-за того, что он сильно злился, или из-за того, что был старше Кареглазого, пытка затянулась. Ты уже даже не могла кричать – только стонать и всхлипывать, и когда всхлипывала громко, он ничего не говорил, но рычал от злости и вбивал тебя в кровать всем телом. В эти моменты ты ощущала, какая ты маленькая и мягкая без платья, кринолина и корсета, и какой он большой и злой. Он был, как огромный, матерый, ещё сильный чалый жеребец лет десяти: беспородный, у которого из-под гнедой масти пробивается серебристый волос, и который кроет испуганно ржущую тонконогую годовалую английскую кобылу. Или как рассвирепевший серый кот, который давит лапой мышь. Наконец, он с хриплым ревом доскакал до финиша и отлип от тебя. – Ништяк, – сказал кареглазый и похлопал несколько раз в ладоши. – Сорвал все розы, выпил весь шоколад! Мой друг Джетро в форме! Без сомнений! Ну, я был прав? Вишенка что надо? – Пош-шел ты!!! – ответил старший, тяжело дыша. Тебе было, мягко говоря, не до них. Ты была одновременно опустошена, и в то же время немного счастлива, что твоё истерзанное тело оставили в покое. А у них там всё раскалилось. Молодой поиграл в Джетро, а Джетро был попроще, и он всей этой херни не понимал, но почуял, что им сманипулировали, и закусил удила. – Ну че, доволен!? – прорычал он, застегивая штаны и надевая перевязь с револьвером. – Успокойся, – твердо сказал Кареглазый. – Я спросил, ты доволен, партнер!? Ты, мать твою, доволен теперь, а!?!?!? – Я говорю, успокойся. – Что ещё сделать, чтобы ты от меня отстал!? Кого ещё надо выебать, убить, обыграть!? – Да никого. Всё путем. – Путём, говоришь!? Путём, да!? Если бы ты не была так обессилена и пьяна, то наверное, сейчас бы испуганно забилась в угол, потому что почувствовала бы, что в комнате вполне могут раздаться выстрелы. Но Кареглазый знал своего напарника хорошо, и знал, что делать – он протянул ему бутылку. – На, выпей. Джетро, еще раз выругавшись, выпил из горлышка, вытер усы, выпил ещё – и подуспокоился. Чиркнул спичкой, жадно прикуривая. – Ладно, – сказал он. Помолчал. Посмотрел на тебя, свернувшуюся клубком и уже почти спящую пьяным сном на пропитанной слезами подушке. С быстро потухающим наслаждением наркомана выдохнул дым. – Черт, такая девочка красивая, а? Не повезло ей с нами. – С нами всем не везёт. Так уж повелось, старина. – Это да. Пошли спать что ли? С утра на дилижанс. – Ты иди. – А ты что, не наигрался? – Не доиграл. – Чего-о? – Не доиграл, говорю. – Чего не доиграл? – С ней не доиграл. – В смысле? – Ну, знаешь, как в картах. Я сегодня хотел "клетчатого" докрутить "до скрипа", а тут она вошла. Сбила настрой. Его я отпустил, а её не отпущу. – А что ты с ней ещё хочешь сделать? – Да так... Не бери в голову. Ничего такого. Джетро опять помолчал. Потом сказал с подозрением: – Партнер. А ты точно не перебарщиваешь? – Я всегда перебарщиваю. Такой уж характер у меня, – Кареглазый пожал одним плечом. – Уже не перекроишь. В тот момент, тебя ещё мог бы спасти Джетро. Кареглазый чувствовал, что с ним все же хватил лишку: и с этим "раскис", и с "вишенкой что надо", с хлопаньем в ладоши. Эх, если бы только Джетро уперся сейчас рогом, опять завелся бы и рявкнул: "Все, хватит с неё, я сказал!" Тогда Кареглазый отыграл бы назад, оставил бы тебя в покое и не стал "доламывать", как растоптал когда-то ногами в блин уже сломанную, но все еще красивую игрушечную бригантину. Но Джетро очень устал. А главное, он сдался. Он сдался уже давно, три года назад, когда в сосновой роще смог нажать на спуск в первый раз и не смог во второй. А вместо этого расстрелял весь барабан в воздух и, когда револьвер стал впустую клацать бойком по бесполезным капсюлям, швырнул его в реку, упал на землю, обхватил голову руками и завыл в голос от бессилия, жалости и ненависти к себе. Он выл, пока не охрип, он бил руками по земле и рвал траву, а потом выбился из сил и только тихо стонал, ворочаясь под сосной. Он так и не простил себе ни эти "малодушные" выстрелы в воздух, ни этот вой, ни это бессилие. Не было в целом свете никого, кто сказал бы ему: "Джетро, ты же не виноват! Ты же хороший парень! Так вышло! Но ты-то не виноват!" Под грузом этой вины, мнимой или настоящей, он сломался, махнул на всё рукой и растворил всё хорошее, что в нем осталось в виски, сигарном дыме и мелких страстишках карточных игр. "Должен был сдохнуть. Не сдох – значит, не сдох. По херу теперь всё. Приказа "раскисать" не было," – так он про себя решил. И потому частенько ему вдруг становилось безразлично то, что минуту назад имело смысл. – Ладно, – сказал Джетро. – Ты только не проспи. – Мне тут на полчаса работы. – До утра тогда. – А, да, слушай, дружище, ты это... Можешь червю этому, коридорному, за дырку в стене заплатить? Ну, от её пули. – Могу. – И чаевых там насыпь нормально? Я отдам. Сделай сейчас, чтоб не забыть, ладно? И иди спать. – Ладно. Кина МакКарти уже спала и не знала, что с ней, напоенной дешевым бурбоном до рвоты, гнусно обманутой, сыгравшей во всю эту мерзкую игру и проигравшей больше, чем какие-то пять тысяч долларов, дважды изнасилованной, ещё можно как-то "доиграть". Но оказалось... Ох. Оказалось, что ещё как можно, Кина, ещё как можно... Джетро вышел из номера, Кареглазый спокойно докурил, затушил папиросу о ручку кресла, встал. Посмотрел на тебя ещё разок. – Нет, пора и честь знать! – хмыкнул он себе под нос. А потом достал из кармана опасную бритву и бесшумно открыл её. *** Последнее твоё воспоминание о вчерашнем (вернее, уже сегодняшнем) дне было смутным. Кто-то тряс тебя и твердил: "Проснись, Кина, проснись!" – Ох, дайте поспааать, – сказала ты измученно, с трудом разлепив губы. Но он тебя ещё потормошил, и ты поняла, что пока не откроешь глаза, спать тебе не дадут. Комната была залита тусклым предутренним полумраком. – Что ещё?... – Смотри! – сказал он. Лицо его расплывалось. У тебя перед лицом он держал руки в тонких кожаных перчатках, у одной был зачем-то обрезан указательный палец. В каждой руке было по монетке в пять центов. – Это тебе. Вспоминай меня почаще, милая. – Ссс... пасибо... – сказала ты. Или ничего не сказала, а просто молча отрубилась и уже не увидела, как он посылает воздушный поцелуй. Точно не помнишь. *** Итак, мы дошли до того момента, как ты очнулась на полу в своей комнате, в одном чулке и сорочке – более на тебе ничего не было. Ты попробовала подняться на ноги – и со второй попытки это получилось. Потом твой взгляд наткнулся на треснувшее зеркало. Ты, пошатываясь, подошла ближе и заглянула в него. Оттуда на тебя посмотрело какое-то чучело – красные глаза, распухшая губа, растрепанные волосы... Ты моргнула несколько раз, и по ответному морганию поняла, что эта женщина в зеркале, видимо, все же Кина МакКарти. Потом ты обвела взглядом номер. Монетки лежали на столике. А остальной номер... остальной номер был разгромлен вхлам: зеркало треснуло, занавески были сорваны (поэтому солнце и светило тебе в лицо), даже обои в паре мест ободраны, а легкий сквозняк гонял по полу перья из смертельно раненой подушки. Одно как раз и пощекотало твою щеку перед тем, как ты проснулась. Ты очнулась на полу неслучайно. Твой огромный чемодан (вычищенный вчера коридорным), валялся в углу раскрытый, как будто у него при виде тебя отвалилась челюсть. Твой саквояж был выпотрошен. А на кровати высилась груда одежды. Ты вытащила из этой кучи прожженные сигарой панталоны. Потянула носом воздух – кто-то вылил на гору тряпья остатки виски из бутылки, лежавшей теперь на ковре. На нем, кстати, были пятна. Ты надела панталоны и второй чулок, чувствуя, как всё внизу стонет, и жжёт, и зудит. Потом взяла корсет, покрутила в руках – завязки были спороты. Взялась за платье – разорвано, вернее, тоже вспорото. Ещё одно платье, любимое, лучшее – изрезано в лохмотья. Дорожный кринолин из китового уса – изломан. На гитаре – обрезаны струны, а корпус – разломан. Надо ли уточнять очевидное? Твоих денег, конечно, нигде не было. Короче, он не оставил тебе ничего, кроме панталон, чулок и двух монеток по пять центов. Как ты раньше думала: "Ради дела я готова пройти по городу голой?" Ох, нет, пожалуй, это был не тот костюм, в котором стоит отправляться на прогулку по Эллсворту... *** Было бы уместно, наверное, сесть и как следует прорыдаться за всё сразу, но, во-первых, слишком мутило, а во-вторых... А во-вторых в дверь постучали! Это был портье. Он сказал, что уже четвертый час, а расчет вообще-то в двенадцать, и что надо оплатить следующий день или съезжать. Ладно, разберемся. Ты сказала ему убираться к черту, но потом все же попросила захватить оттуда горячую ванну и кувшин чистой воды. Потом взяла ключ, выбросить который Кареглазый все-таки забыл, хоть и собирался, и заперлась на всякий случай. Потом оделась в то из платьев, которое было наименее изорванным. А, черт... Все равно было видно и кокетливые кружевные панталоны, и чулки, и то, что сорочка рваная. Петтикоты были похоронены где-то под грудой белья, наверняка в таком же состоянии, как и все остальное. В таком виде даже нос высунуть из номера было страшно. В следующий раз портье пришел с хозяином. Они попросили тебя открыть дверь. Нельзя было, чтобы они видели тебя в таком состоянии! Ты сказала, что тебя обокрали... и чтобы они позвали маршала или шерифа. За дверью всё затихло. – Но заплатить-то вы можете? – спросил хозяин. – Сейчас нет, я же говорю, меня обокрали. Пауза. – Но ванна-то...? – спросил хозяин. – Вода же остынет. Ты поколебалась. Но ванна... горячая ванна... это было слишком заманчиво! И ты сказала "да", отперлась и сняла с двери крючок. Эта ошибка была роковой, хотя если подумать, она мало что изменила в твоей судьбе – у них же был свой ключ, да и выломать такую дверь они бы смогли, просто не хотели. Хозяин вошел в номер. Он посмотрел на тебя, на номер, потянул носом воздух, потом снова посмотрел на тебя. – Дело серьезное, – сказал он. – Надо идти к маршалу. Прямо сейчас, мэм. – Но я не могу пойти в таком виде. – Правильно! Но и тут его ждать не следует. Пойдемте, я вас отведу... – Куда? – В другую комнату, там хотя бы почище. Там вам будет лучше и спокойнее. Пойдемте-пойдемте! – А где ванна? – Да там как раз и стоит! – Мисс, кто это всё сделал? – спросил портье. – Те двое. С которыми я играла. – А-а-а... а как они в номер-то попали? Что ты могла ответить? – Погоди-ка с вопросами, парень. Не видишь, даме плохо! Они, поддерживая тебя под локти, спустились по лестнице. Слава богу, в лобби никого не было. Хозяин кивнул коридорному. Все так же держа тебя под локти, они двинулись... к дверям? – Эй! – крикнула ты, вяло упираясь. – Куда вы меня... Тут они перестали ломать комедию и грубо вытащили тебя на крыльцо. – Значит так, – сказал хозяин. – Вещи я конфискую за ущерб. И чтобы я тебя здесь больше не видел. Исчезни! Поняла? А то хуже будет! Всё, пошла. И они кинули тебя с размаху с крыльца прямо в ту самую жирную, холодную, вязкую канзасскую грязь. Ты провалилась в неё почти по локти, брызги попали на лицо, и кончики растрепанных волос оказались в грязи. Матерь Божья! – Исчезни! – повторил хозяин. Дверь закрылась. Всё просто – ему не нужна была такая реклама отеля, который позиционировался, как "приличный". Шлюха (а выглядела ты сейчас именно так) напилась, видимо, проигралась в карты, палила в людей из пистолета и в пьяном отчаянии разгромила номер. А потом отказалась платить и заявила, что её обокрали. Ой-ёй-ёй-ёй-ёй! Это для тебя все было ясно: "Вы что, идиоты?! Я что, свои платья сама изрезала!?" А для них это была мутная история, в которой неинтересно разбираться: "А кому это вообще могло понадобиться? И зачем? Бред какой-то. Ладно, люди, а тем более женщины, и не такое спьяну творят." Проще сделать вид, что ничего вообще не было. А те двое... во-первых, они уже далеко. Во-вторых, они-то вроде были более-менее приличные, вон, даже дырку в стене, и ту оплатили, а уж сколько коридорному на чай дали! А в-третьих, хозяин на раз выкупил по повадкам, что с такими людьми, как они, задираться может выйти себе дороже. В общем... Какой шериф? Какой маршал? Ничего не было. Ты заявишь кому-то, что тебя обокрали? Эммм, попробуй! Кто тебе в таком виде поверит? Надо просто вымарать тушью твоё имя в гостевой книге, продать вещи, сделать ремонт... и забыть. Разбираться? Чтобы что? Рядом никого не было, но вдалеке на улице бродили какие-то люди. Они покосились на тебя, но никто не поспешил, чтобы подать руку. Наверное, похожие сцены в этом городе периодически случались. Хотя, может это было и хорошо? Подойдут, а ты – при полном параде: в драном платье, в грязи и перегаром разит... ой, мамочки... Представь эту же улицу в октябре и чуть более пустой – на ней всё и было. Ты с трудом выкарабкалась из грязи. Там, на главной улице Эллсворта, на веки вечные сгинули в буром месиве твои красивые туфли. Искать их тогда показалось тебе безумием. Минут десять спустя ты об этом пожалела, но было уже поздно отыгрывать назад... *** Споткнувшись и чуть ещё раз не упав, ты все же добралась до проулка. Из окна дома над головой доносился гомон голосов и смех. Был бы здесь Лэроу, он бы придумал что-нибудь, сказал бы тебе: "Мисс МакКарти, ни за что не берите это в голову! Слова – это просто потревоженный воздух! За ширму, за ширму и сидите там пока! А я улажу дело с отелем." Был бы здесь Фредди, он бы обнял тебя, вот такую, как есть, грязную, и сказал бы: "Не унывай, Кина! Не унывай! Ты же ирландка! Мы не унываем, это у нас в крови! Знаешь ведь, я тебе говорил: у всех людей семь смертных грехов, а у ирландцев всего один – уныние!" Был бы тут был Майк Огден, он бы в недоумении раскрыл свои светлые голубые глаза, набросил бы тебе на плечи плащ, прижал бы к себе и не отпускал бы, пока ты не выплакалась у него на плече, гладил бы по голове, приговаривая: "Ну-ну-ну...". А потом, сказав: "Мисс МакКарти, вы подождите тут, я мигом!" – спалил бы нахер этот отель (и полгорода, если понадобится), достал бы тех двоих из-под земли, застрелил бы их, повесил и ещё раз застрелил уже у тебя на глазах. Был бы хоть кто-то! Но никого не было. Ты была тут одна. А это был даже не Эбилин. Это был, мать его, Эллсворт – город с дурной славой. ссылка*** Тебе срочно надо было вымыться. Но как? Ты не знала, где тут колонка, в каком доме можно попросить помощи, а какие лучше обходить стороной, и даже десять центов остались в номере. Но ты вспомнила, что проезжая вчера на дилижансе, видела ручей, берега которого поросли кустами в нескольких местах. Вообще-то это был не ручей, а Смоки Хилл Ривер, но шириной она тут была метров шесть от силы. Босая, полуодетая, бочком-бочком проходя в щели между домами, где пахло мочой и валялись разбитые бутылки, ты вышла из города к ручью и спряталась в кустах на берегу. Хоть бы никто за тобой не увязался! Нет, вроде никого. На берегу пахло тиной и палым листом. Ты разделась, вошла в ручей. Стоял октябрь, и хотя воздух был теплый, градусов двадцать пять, вода была, конечно ледяная – она резала холодом. В кожу впились тысячи иголок. Но надо было смыть с себя всё это. Темная вода напомнила тебе страшную ночь на Миссисипи: 1865-й год, пароход "Султанша". Ты, вероятно, ещё не до конца понимала, что с твоей жизнью только что произошла катастрофа сравнимого масштаба, "взрыв котлов." Стуча зубами, ты зашла по пояс, смыла грязь с рук, с кончиков волос. Опустила в воду лицо, даже с некоторым с наслаждением омыла распухшие после игры в "пас-рэйз" соски. Поколебавшись немного, жадно напилась – аж зубы заломило. Оскальзываясь по глиняному склону, ты вылезла на берег. Жаль, что там не было художника с кистью, потому что в этот момент ты, даже мокрая и дрожащая, смотрелась невероятно красиво: оскорбленная людьми американская речная нимфа из какого-то непридуманного никем мифа. Увы, платье постирать не удалось – в мокром ты замерзнешь, совсем без платья тоже... Сколько оно сохнуть будет? Да и куда ты пойдешь без него? Не ночевать же тут, в кустах... По ночам было градусов восемь. Снова оделась в грязное, прямо на влажное, заледеневшее тело. Господи, как холодно. Как больно. Как унизительно. Как одиноко. После этого ты села, обняла себя за плечи, сжала колени, и дрожа, стала думать, что же теперь делать. Соображалось плохо – одновременно и мутило, и очень хотелось есть. На секунду подумала – утопиться бы! Но ручей был мелкий, ты сразу представила, как одеревеневший труп потом найдут ниже по течению, подцепят багром, вытащат... И тыча пальцами в кружево на панталонах скажут: "О, смотри-ка, ещё одна шлюха всплыла." При этих мыслях сразу перехватило горло, ты поняла, что это слишком ужасно. Нет. Ты встала и тихонько пошла к городу. В сумерках на окраине нашла какой-то сарай с сеном, не запертый. Спряталась в нем, залезла в сено и лежала в оцепенении, пока не заснула. Надо было набраться сил, как-то это всё переварить, пережить. В сарае пищали мыши (почти как у дедушки, только там летучие были), но людей в Эллсворте ты, вероятно, боялась больше. И правильно. *** Тебе приснился Лэроу. – Qui n'as pas ni loi ni doi? А? – спросил он насмешливо, качая головой. – Я у вас взяла четыре тысячи! – вспомнила ты. – Простите, я в таком виде... – Вздор! – сказал он. – Нарушайте правила дерзко... Кто они были, кстати? – Пехотинец и кавалерист, – вздохнула ты. Он подошел к тебе. Ты дотронулась до него. Вы о чем-то говорили. Он обнял тебя. Что-то у него там внизу упиралось тебе в живот, нажимало. "Он? Мистер Лэроу?!" – Что поделаешь! Вы слишком любите играть, как и я. А всякое действие, – он поднял палец в воздух, – рождает противодействие! – Да? А почему вы... – Я сдал себе восьмую пять раз, а вы не заметили. Но потом уехали от меня. Закономерный итог, не так ли? – Мистер Лэроу, а вы можете прекратить это? – Прекратить что? – спросил Лэроу, озадаченно. Ты проснулась, потому что что-то действительно настойчиво тыкало тебя чуть ниже пупка. Это была палка. Над тобой стоял мальчишка, лет десяти-двенадцати, и осторожно тыкал ею в тебя. Очевидно, он по малолетству понял известное выражение об "игре в палки-дырки" слишком буквально. Под левым глазом у него был пожелтевший уже синяк. "Это его отец так", – догадалась ты. Губа рассечена. "А это мама приложила." Он насторожился, увидев, что ты открыла глаза. Ты прогнала остатки сна, поднялась на ноги, отряхнула прилипшее сено. Ты очень сильно замерзла, но была жива. – Доброе утро, – сказала ты, подышав на руки. – Ты грешница? – спросил он. – Как в Библии? Надо было сваливать, пока он родителей не позвал. Всё понятно тебе стало с этим городом. Он был из того места в Библии, где Бог сильно разозлился. Ты не ответила, а пошла оттуда быстрым шагом. – Грешница! Грешница! Грешница-скворешница! – закричал тебе вслед мальчишка. – Тю-лю-лю-лю-лю! Он бросил тебе в спину несколько комьев земли, и ты побежала бегом. *** Укрылась ты все в тех же кустах у ручья, немного согревшись на бегу. Ничего, скоро солнце взойдет, станет потеплее. Ты посидела, снова размышляя о том, куда же теперь пойти и что делать. Задумалась, а потом услышала, как ярдах в двадцати тявкнула собака. – Бадди, след! – крикнул знакомый, звонкий мальчишеский голос. – След! Ищи! Ищи! Этот малолетний гаденыш собаку привел. Ты посмотрела вокруг... палку бы взять. Палки не было, но ты нашла хороший камень по руке. Сейчас кинешь в него, он отстанет. Ну что, сидеть ждать, пока с собакой тебя найдет? Или выйти из кустов? Гаденыш. Ты разозлилась. Хотя, стоп! А вдруг он тебе поесть принес? Это было бы ох как здорово – под ложечкой сосало! А вдруг это яичница с беконом? Сухари? Да хоть яблоко бы... Может, с камнем погодить? Ты выглянула из-за кустов... и обомлела. Он был не один – он привел друзей. – Вот она! – крикнул он, показывая пальцем. Их было шестеро, мальчишек от восьми до тринадцати лет. Они смотрели на тебя, ты смотрела на них. Ну, и личики. Банда. – Как тебя зовут? – спросил один. – Мисс МакКарти, – ответила ты, призвав на помощь все достоинство, которое у тебя ещё оставалось. – Не лги! – крикнул самый первый. – Никакая ты не мисс! Ты грешница. Полагаю, что как девушка, знакомая с Законом Божиим, ты резонно заметила, что может и грешница, но Господь велит прощать, и кто без греха, пусть первый бросит камень. Может, они в церковь ходят? Дальше подал голос картавый, с оттопыренным ухом – за него его, похоже, часто таскали. Он отвесил такую реплику, от которой у тебя холодок пробежал по спине: – Она не гъешница. Она шъюха. Дядя Дугъ-яс гово-ит, шъюх надо т-ыахать. – Твой дядя Дуглас вечно ходит алкоголизирррованный! – с гордостью за то, что знает умное слово, и за то, как звонко у него получается "р", сказал другой, самый маленький. А, понятно: сын врача или аптекаря, нахватался у папы. – Не умничай, – огрызнулся картавый. – Нет, – сказал самый первый, с собакой. – Она грешница! Она сама так сказала. Фух, это всё же лучше. Библия учит прощению, в отличие, похоже, от дяди Дугласа... Но черта с два: – А грешниц наказывают. Давайте её накажем! Эта идея всем понравилась, и они пошли на тебя, злые, жестокие, привыкшие к травле дети фронтира. Не виноватые в том, что в их когда-то тихом городке насилие и разврат вдруг резко стали нормой. И что в тех местах из Библии, которые цитируют пастыри, постоянно кого-то наказывают. Ты не захотела выяснять, как именно тебя будут наказывать за чужие прегрешения. И хоть за тобой и водились кое-какие грехи, ты швырнула в них камень и бросилась бежать через луг. Они побежали за тобой. – Тю-лю-лю-лю-лю! – кричали они и смеялись. Собака лаяла. Ты бежала долго, потом наколола пятку и упала. Может, отстали? Обернулась – они спокойно шли в отдалении, но заметив, что ты упала, поднажали. Ах, ну да, у них же собака. Они тебя всё равно найдут. Они гоняли тебя ещё с четверть часа, может быть, воображали себя индейскими охотниками или наоборот кавалеристами генерала Крука или генерала Кастера. Ты запыхалась. Надо было менять тактику. Ты пошла к дороге. Тогда они спустили собаку. Собака была маленькая, лохматая и не очень злая: она только прыгала вокруг тебя и заливисто лаяла, но ты боялась, что если побежишь – она тяпнет за икру. Ты замешкалась, и тогда они тебя нагнали. У них были в руках комья земли, они начали обстрел из всех орудий в стиле адмирала Фаррагута, а ты в отчаянии закрывала лицо руками. Спасибо, что не камнями кидали, как в Библии! Потом они стали быстро тебя окружать. В глазах у них горел азарт. – Заходи справа! Пит – ты слева! Они прижали тебя к канаве у дороги и столкнули в неё. Ты уж совсем выбилась из сил и осталась лежать там, не поднимаясь. Канава была неглубокая, может, по колено или чуть глубже, но с крутыми склонами. Хорошо, что за прошлый день земля немного подсохла, и в канаве не было воды. Дети стояли над тобой и совещались. – Как мы её накажем? – В Библии их побивали. Давайте её побьем. – Меня отец ремнем порет. Значит, и её так же. – А есть ремень? – Нет... – Можно прутом! – Нет, она грешница! Надо из Библии наказание! – Там голову кому-то отрезали и на подносе принесли. – Да, было. – Ты че, дурак, это святой был, который крестил. А отрезали из-за грешницы как раз! – А, точно. – Это место пастор Даффи читал, когда маршал ранил помощника из-за грешницы. "ДА ЧТО ЭТО ЗА ГОРОД!?" – подумала ты. – "Маршал стрелял в своего помощника из-за девки? Чт... Что-о-о!?" – А на прошлой неделе одного дядю вываляли в перьях! – ох, вот это поворооот... – Кто знает, где деготь взять? – А перья где возьмем? – Подушка нужна... – Да... – На конюшне деготь есть! Я знаю, где ведерко украсть. – Надо костер развести, чтобы горяяячий стал... Но это, конечно, они хорохорились, а может, нарочно тебя пугали. Победило, как всегда, привычное. – В Библии в перьях тоже не валяли. – Может, все-таки просто выпорем? Пороли, видимо, их тут всех, даже мелкого из аптеки. А может, нормальные дети, которых дома не бьют, просто в таких бандах по улицам не бегают? – Ладно. – Сейчас ты у нас покаешься, грешница. Помните, как пастор Даффи кричит? ПОКААААЙТЕСЬ, БЛУДНИЦЫ ВИВИЛОНСКИЕ! – передразнил тот, самый первый, гладя собаку между ушами. Все засмеялись. – У меня ве-ёвка есть, – сказал картавый. – Давайте свяжем ей у-уки сначава! – Пит, а Пит, наломай прутьев быстренько! – Аг-а-а-а! – злорадно сказал Пит. Веревка была ненастоящая: тоненькая, похожая на шнурок, в ярд длинной, и ты представила, с какой силой они перекрутят тебе ею запястья, чтоб было "надежно". Но они не очень хорошо знали, с какой стороны взяться за дело, поэтому малость замешкались. Они спустились в канаву, ты машинально стала отодвигаться от них, отползая спиной вперед по дну и не сводя с них глаз, пока не уперлась в того, который стоял позади. – Оп-па! Попалась! – сказал он, и нажал ладонями на твои плечи. Шесть пар деловитых, худых мальчишечьих рук, с грязными ногтями. Эти руки, наверное, поджигают муравейники, стравливают жуков с пауками, привязывают кошкам к хвостам консервные банки... Сложно было понять, воспринимают они тебя, как взрослую, или как большую девочку, над которой по каким-то странным правилам взрослых можно безнаказанно издеваться почти как угодно. Знаешь, Кина, что общего между воинами племени кайова и обычными канзасскими ребятишками, которых бьют родители? И те, и другие абсолютно лишены пощады к пленникам. Именно это ты прочитала у них в глазах. Ты теперь понимала, откуда взялась жестокость в волонтерах Чивингтона, которые на Сэнд Крик по слухам рубили саблями индейских женщин с грудными детьми. Волонтеры же были вот примерно такими "детьми", прошедшими всё это, только лет на пять-семь постарше, сильнее, злее и с саблями. Ты-то хотя бы была белой, а индейцы – вообще никем. Ты слышала, как трещит куст, из которого Пит выламывает им всем по розге, и понимала: ох, как они будут тебя пороооооть! Со свистом! А сын аптекаря будет бегать, толкаться и говорить: "Дайте и мне! Дайте посмотреть"! Когда его к тебе подпустят, там уже особо нечего будет наказывать. Раз по двадцать на шестерых... сто двадцать ударов... На каком ты начнешь "каяться" в голос, прекрасно зная, что это абсолютно бесполезно, потому что дело тут вовсе не в покаянии? Придумают они что-нибудь ещё, когда им надоест или просто бросят тебя здесь? А руки развяжут? Или так и оставят лежащей лицом вниз в канаве: подходи, кто хочет, бери, что хочет? И ещё, если помнят, как выводить буквы (тут вся надежда на сына аптекаря), оставят записку: "Грешнитса-скварешнитса". Но почему-то ты не могла себя заставить даже заплакать или сказать им хоть что-то. Словно они были не люди, а зверьки, а перед зверьками ты же не будешь плакать или упрашивать их, даже если они собираются тебя съесть. Однако в любом случае Бог, если он есть, был все же не в восторге от их интерпретации Священного Писания – даже раньше, чем они тебя связали, раздался стук повозки. Слава Богу! План с дорогой сработал! *** Это была обычная фермерская повозка, кажется, порожняя. Мальчишки на время оставили тебя в покое и стали смотреть, кто едет. – Это дядя Оуэн! – крикнул один из них. Повозка остановилась рядом. – Доброго дня, сэр! – сказали мальчишки нестройным хором. Очень вежливо, чтобы этот дядя Оуэн поскорее уехал. – Эу, малышня! Вы почему не в школе?! Мальчишки переглянулись. – Так это... Нет занятий! У мисс учительки зуб разболелся! – соврал один. – А-а-а... – сработало, похоже. – А это кто там у вас? – Да это, сэр, так там... – Кто это, я спросил? – Это гъешница, сэл! Мы её это... наказываем. – Чего-о-о? Он спрыгнул с повозки, посмотрел на тебя и хмыкнул. – Значит так, малышня! К этой "грешнице" не подходите больше. От неё заразиться можно. Поняли? – Да, сэр, поняли. – Лан, бегите. – Куда? – Валите отсюда я сказал! – рявкнул дядя Оуэн, избавляя тебя от стаи маленьких мучителей. В последний момент ты увидела, как изменились их лица – обычные, испуганные дети, никакие не зверята. Мальчишки, как мальчишки. Они кинулись прочь – только пятки засверкали. Собака помчалась за ними. – И ты к детям не подходи, поняла меня? Ему было лет тридцать пять, он, наверное, жил здесь ещё до того, как пришла в город скототорговля. Высокий лоб, широкие плечи. И лицо, вроде, не злое. И, Слава Богу, Оуэн был абсолютно трезв, вероятно, в виду раннего часа! Это был шанс... Ты набралась смелости и поднялась на ноги. – Сэр, меня зовут мисс Кина МакКарти! Он заржал. – Да я вижу, да. Её величество королева Британии, ешки-мандавошки! Ах-ха-ха! – Это правда! Меня многие знают в Эбилине. – Да уж я не сомневаюсь! – Я была в вашем городе проездом из Канзас Сити в Денвер. – Вот и ехала бы себе... – У вас в городе меня обокрали и... – И что? Слова "меня изнасиловали" в те времена, если к ним не прилагались негры, индейцы, батальон солдат или тяжкие телесные увечья, означали примерно: "Здравствуйте, я – падшая женщина, скажите, где расписаться." Ты это знала. – И выселили из гостиницы. – Правильно сделали, я бы тоже выселил! – у него в голове никак не прорисовывалось, что это сейчас ты выглядишь, как оборванная уличная девка с распухшей губой, а ещё позавчера была прекрасно одетой, богатой, эффектной дамочкой, перед которой снимали шляпы и приносили кофе в номер. – Ещё раз к детям подойдешь, получишь вот этого! – он достал из-под козел и сунул тебе под нос ременной кнут. Ты сглотнула. Это был ни черта не прутик. – А теперь брысь отсюда! И в общем, в этот момент ещё можно было убежать. Но, наверное, так не хотелось снова остаться одной в мире с мальчишками, мышами и бродячими собаками, и страшновато, что если Оуэн тебе не поверит, то и никто никогда не поверит. Ты предприняла ещё одну попытку. Глупо было бы говорить, что ты картежница, или ехала получать наследство, но можно было сказать, что ты музыкант! Не идеально, но хотя бы можно же доказать! – Мистер! Я музыкант. У меня в номере была гитара! Это можно проверить. Я не вру! Помогите мне! – Слушай, музыкантша, – он наклонился и вдруг ловко схватил тебя за ухо. Ты вскрикнула от боли. Никто никогда не хватал тебя за ухо. Он вытащил тебя из канавы на дорогу. – Зубы мне не заговаривай. Я знаю, кто ты. Поняла? Ты хотела кивнуть, но тогда бы, наверное, ухо оторвалось, так что ты только хлопнула глазами. Вдруг он, не дождавшись ответа, отпустил тебя, так что ты попятилась, чуть не оступившись. Ты не сразу поняла, что случилось. А случилось вот что: Оуэн, который до этого момента кроме презрения и некоторой жалости ничего к тебе не испытывал, внезапно разглядел, что вообще-то под грязным платьем – сногсшибательная двадцатилетняя красотка, сладкая, как апельсиновый джем. Немного потрепанная, но это как спелое яблоко "с бочком" – "пойдет"! Ты заметила этот приторный взгляд, будь он неладен, какой бывает у мужчин, глядящих на доступных женщин. Когда-то за один такой взгляд ты бы влепила пощечину, но, похоже, такой ход мог закончиться печально. Не надо было год учиться премудростям Лэроу, чтобы понимать, о чем он думает: прямо в канаве, или на пустых мешках, лежащих в повозке, или где в сторонке? И ещё, возможно, надо ли заплатить, или и так сойдет. Ты замерла, как лань, почуявшая опасность, готовая сорваться с места. Но ты знала, что если бросишься бежать, он, наверное, бросится за тобой и легко догонит – босую и почти два дня ничего не евшую. – Кина, значит? – Мисс Кина МакКарти, – повторила ты тихо, едва дыша. – Да понял я. Герцогиня драная, вот ты кто. "Графиня вообще-то," – подумала ты, но, вероятно, вслух от греха говорить не стала. Он посмотрел на твою грудь, едва прикрытую тряпками, в которые превратил твое платье Кареглазый, и ты невольно прикрыла её рукой. Тогда взгляд его скользнул по бедрам. Он почесал небритый подбородок. Вообще он был, конечно, не твоего типажа, но и совсем не урод – в нем чувствовался мужчина с руками и головой, который не прочь поработать и тем, и другим. Была бы ты девушка попроще да встреться вы на танцах, может, даже запала бы на него... Но ты была той, кем была. Ты поняла, что его первый порыв прошел, и в душе у него началась борьба ангелов и демонов. Ангелы говорили: "Да зачем тебе это надо? Ещё правда заразишься чем-нибудь... Потом опять же, ты ж женат! А если дети увидят?" Демоны говорили: "Смотри, какие бедра. У твоей жены таких нет. Запусти ей руку... да, туда прямо! Просто потрогай для начала." Да, он малость забалдел от твоих бёдер. Ангелы сказали: "А если она сопротивляться будет? Ты что, изнасилуешь её, Оуэн? Ты никогда ещё..." Но демоны возразили: "Пфф, зачем насиловать!? А кнут тебе на что? Разок приголубишь "для ума" – она всё поймет и будет шелковая и даже ласковая." Тогда ангелы сказали: "Эй, Оуэн, ты чего, рехнулся, а!? Какой кнут!? Ты что – всё уже, совсем тю-тю!? Кто бы она ни была, она – голодная, замерзшая, беспомощная девушка у дороги. Октябрь на дворе!!! И ты вот так вот... Ты чего? Что с тобой не так, мать твою!? Господь всё видит, Оуэн!" Но у демонов был ответный железный аргумент в духе эпохи: "Раз в канаве валяется, значит, заслужила! Пользуйся, если не дурак. С ней можно делать всё, что хочешь. Всё-всё, Оуэн." Потом демоны добавили еще один аргумент, покруче, персональный: "А помнишь, тебе было двадцать лет, ты ещё в Канзас не переехал и был не женат... Была там девчонка на танцах, такая насмешливая... и ты ночами так мечтал... волосы намотать на кулак... и прочее? А хочешь сейчас так? Так хватай эту "мисс МакКарамельку" за ухо и веди в кусты! Смотри, волосы какие! Этой "Кине" столько же лет, сколько ей тогда было. Удачно! А со спины – так вообще не отличишь. А мы повозочку посторожим, м-м-м?" Тут он, размышляя обо всем этом, медленно облизнул губы кончиком напряженного языка. Он сделал это ооочень нехорошо. Тебе прямо тоскливо стало от того, как он это сделал. Ангелы промолчали. Тяжело спорить с тем, что пятнадцать лет лежало в памяти, зарастало-зарастало, да не заросло. Демоны сказали: "А ещё... ты тоже заметил, да? У неё, похоже, французский акцент! Ох, она штучка. И она голодная, как верно заметили джентльмены с крыльями из проигрывающей команды. Дай ей поесть. А потом она всё сама сделает. Француженки – они умеют! У тебя никогда француженки не было и не будет. У тебя только Мэри Энн, в веснушках и дура. Что, не так? "Моя дура в веснушках!" – ты сам так и сказал почтальону, когда вы выпили лишку. И постарела, кстати. А эта... эта – карамелька. Имя-то какое выбрала... Кина... Кина – слаще апельсина! Потекла слюна? То-то, брат. Себя-то не обманешь." Почти все эти мысли, хотя и не так подробно, ты читала, как в открытой книге, на его простом, деревенском лице, которое менялось то в одну, то в другую сторону – он то немного отводил глаза, то снова впивался ими в тебя. И когда он и правда жадно сглотнул, стало жутковато. Он ещё раз окинул твою фигуру взглядом, и взгляд его зацепился за... Позавчера на тебя впервые направляли револьвер, и это было страшно. Но, наверное, никогда, ни раньше, ни позже, никакие наведенные стволы не требовали от тебя столько мужества, чтобы стоять и не бежать прочь, сколько потребовалось тогда, в октябре 1867 года. Когда Оуэн, самый обычный канзасский фермер, который и жене-то изменял всего пару раз по пьяни, вдруг заметил, на боку у твоих уже порядком уляпанных в грязи и траве, прожженных сигарой панталон кокетливый бантик из атласной ленточки. Второй бантик с другой стороны был кое-как прикрыт платьем, а с этой вот, не спрятался... Есть такое выражение – раздевать взглядом. Неизвестно, какие там струны у него в душе задел этот бантик, но он так завелся, что взглядом тебя не только раздел – он сделал им с тобой уже вообще всё. Взглядом он устроил с твоим телом Первое Сражение при Дип-Боттоме, Битву За Воронку и Второе Сражение при Дип-Боттоме, вопреки истории выиграл их все и прошелся по твоему Петерсбергу победным маршем. Взглядом он тебя выпивал, съедал и выплевывал косточки. Взглядом он тебя разрывал по всем швам. Его взгляд был как костер, в котором ты, как личность, таяла ледышкой и исчезала без следа. Бежать было опасно, а стоять перед ним было невыносимо. В его ошалевших глазах ты прочитала столько всего... Но ты была сильная. Ты все же не упала на колени прямо на обочине и не стала, закрыв рукой этот чертов бант, бормотать дрожащими губами, глядя на него снизу вверх: "Оуэн, ну, пожалуйста, ну, не надо!" Тем более, что это бы вряд ли бы помогло. Ты чувствовала, что он сейчас опаснее даже, чем Кареглазый. Кареглазый играл в мерзкую, тупую игру, смысл которой был в том, что люди говорят, делают и испытывают не то, что хотят, и из-за этого переживают сильные эмоции, которые он чувствует и кайфует "как в детстве, только сильнее". Это, конечно, наносило людям раны, но они зарубцовывались, зарастали, и может, через несколько месяцев или через год, через сто горячих ванн и триста спокойных, тихих ночей, ты была бы уже почти как прежде. Оуэн же ни в какие игры не играл, а в мире его демонов ты была куском послушного нежного мясца, который либо подчиняется, либо ему делают очень больно, после чего никаких своих желаний у него остаться не должно. После такого ты могла надолго превратиться в бессловесную куклу, в которую если не вдохнет кто-то очень добрый новую жизнь, то обычные люди будут трепать, трепать... пока не затреплют окончательно. Это был бы страшный конец. Хотя скорее всего так далеко ты в тот момент не заглядывала. Ангелы его тогда уже только устало пожали плечами: "Ну, ты решай, Оуэн. Ты – мужчина, ты и решай. Не говори потом, только, как Адам, мол, это всё она, блудница эдакая, яблоками трясла, это не я, мол, виноват..." Потом он на секунду опустил веки. А когда он их поднял, то посмотрел, наконец, не на кружева, а в твои глаза. Что он там прочитал? Ты непроизвольно вздрогнула – такой разительной была перемена. Всё ещё колеблясь, он сказал: – Давно ела? – Давно. Он порылся под козлами, достал сверток, протянул тебе, старательно избегая смотреть вниз. Ты засомневалась, но голод был сильнее, и ты осторожненько взяла этот сверток. – Мой обед между прочим, – проворчал он, решив, что ты брезгуешь и немного обидевшись. – Ты не шлялась бы тут. По этой дороге скот гоняют. Сама понимаешь. Ковбои после перегонов шалые. А ты... вон какая. И не одета почти. Не все такие добрые, как я. Будь ты итальянкой не наполовину, а полностью, я думаю, ты могла бы не сдержаться и крикнуть: "Добрый, как же! Так меня напугал, гад! Отстань от меня! Отвали! Уйди! Ублюдок, сволочь! Видеть тебя не могу! Панталоны ему кружевные не понравились... НЕТ У МЕНЯ ТЕПЕРЬ ДРУГИХ! Карамель ему с апельсинами подавай! Дип-Боттом ещё этот... Какой же ты урод, Оуэн! Убирайся домой, к жене! Или лучше иди в ваш вшивый бордель, сними там себе шлюху, и пусть она поскачет на тебе и вытрахает у тебя из головы всю эту прокисшую дрянь! Которая заняла в твоей башке всё то место, где у нормальных людей сострадание! Или, если слабо, иди напейся и проспись!" – и ещё много всяких слов, которые, конечно, не красят леди. Но полагаю, что более практичная ирландка зажала итальянке рот, и ты просто кивнула. Потом он добавил неловко: – Ты это... извини, что я тебя за ухо. Это, пожалуй, зря было. Ты кивнула. – Ты... и вообще тоже... извини! И за герцогиню тоже. И за кнут. Это все не нужно было. Ты не ходи тут больше. Иди там в городе в "Куин оф Хартс**". Там таким как ты спокойнее все-таки. Я бы подбросил... но мне тут на поле надо! Да тут и пешком недалеко. День хороший. Один из последних, наверное. **Игра слов – может означать и "Королева сердец", и "Червонная дама". Его отпустило. Он уже спокойно посмотрел вверх, в осеннее канзасское небо, на тяжелые, медленно плывущие облака. Другой человек. Если ангелы существуют не только у нас внутри, они тоже смотрели на него оттуда и пожимали друг другу руки в своем пафосном небесном клубе (кто сказал, что ангелы – не джентльмены?). А где-то под землей его демоны зашипели гремучими змеями и свернулись в клубок до следующего раза. "Следующего раза у тебя не будет, придурок! – пообещали они. – Последний шанс. Прямо сейчас хватай её за шкирку, выдавливай из неё всю эту карамель и слизывай, пока не затошнит! Ну, давай!" "Да уже тошнит... Ну и ладно, пусть не будет никакого следующего раза", – угрюмо огрызнулся на них Оуэн, и они совсем затихли, перестав баламутить хвостами мерзкое, забродившее варево его темных желаний. Ты почувствовала, чего ему всё это стоило, что он может быть, будет неделю ходить, как в воду опущенный, а может быть, сегодня же вечером запьет по-серьезному. Разрываясь примерно пополам между "о, Господи, я чуть её не..." и "а черт! Жаль, что все-таки не...". Но он был тоже сильный, он справился, и это было главным, а в свертке, который он дал, кроме еды, кажется, была ещё и горсточка надежды. – Мне ехать надо. Прощай. Он забрался на козлы и уже взял вожжи, но обернулся напоследок и, с любопытством прищурившись, спросил: – Слушай, а это... ток честно! Ты француженка наполовину, нет? – Нет. Я из Луизианы. – А-а-а, вон оно что. Далёко занесло. Ну, прощай. Кина. Он чмокнул губами, и повозка заскрипела, чавкая по грязи. Она ещё не скрылась из виду, когда ты развернула сверток и набросилась на еду, как бешеная. ссылка*** Содовые крекеры, бекон, кусок пирога с курицей, яблоко ("с бочком", но спелое – пойдет!) – ты проглотила их, почти не замечая вкуса. Куда дальше? Эта дорога вела в две стороны, но смысла идти в поле не наблюдалось. Ты пошла назад, в Эллсворт. В город ты вернулась ещё краше, чем была: "платье" – в следах от комьев земли, на чулках – травяная зелень, один чулок так вообще всё время сползал – подвязку потеряла, пока бегала от мальчишек. Но ты, наконец, поела, и в голове немного прояснилось. Ещё побаливало кое-где от художеств Кареглазого и его напарника, но тебя больше не мутило и не было слабости в теле. Господи, хоть что-то хорошее произошло! Надо было обдумать, что делать дальше, собраться с мыслями. Хотя городок и был совсем небольшой, ты его не знала. Ты опять прошла немного задними дворами. В просветах между домами было видно людей, но они оттуда вряд ли бы тебя заметили и разглядели. Ты села на землю между какими-то невысокими, по пояс, заборами, так что тебя стало вообще не видно с главной улицы, закрыла лицо руками и попыталась как-нибудь выбросить из головы Оуэна с его демонами и подумать о своем положении. Этот кусок – мысли Кины о ситуации, которые я на свой страх и риск сюда вставил, поскольку я думаю, что персонаж представляет мир и расклады лучше, чем игрок. Если я где-то что-то не так написал, и на твой взгляд она бы так думать не стала – говори, поправлю или уберу. Могу вообще убрать весь кусок и оставить полностью на твоё усмотрение. Но советую хотя бы с ним познакомиться, поскольку если Кина здесь в чем-то и ошибается, то несильно. Итак, какие варианты у тебя были?
Просто выйти на улицу и сказать: "Людиии! Помогииитеее! Меня обокрали!" Опасно. Оуэн все же был прав – не все такие добрые, как он, не у всех тут вообще хоть какие-то ангелы где-то там остались, похоже. Большинство пройдет мимо, а некоторые, которые не пройдут, лучше бы прошли...
Пойти к маршалу или кто тут есть. Уже лучше. В принципе, было бы у тебя платье почище и не такое изорванное, ты бы так сразу и сделала, наверное. Но что будет дальше? Он поверит хоть одному твоему слову? Очень вряд ли. Если он хороший, правильный мужик (что сомнительно) – он арестует тебя за бродяжничество, отмоет и накормит в тюрьме, и предпишет больше в город не возвращаться. Теоретически, если денег у него много или есть дочь твоего возраста, он может дать денег на дилижанс до Эбилина. Долларов пятнадцать. Для тебя прежней – копейки. При его зарплате долларов в шестьдесят или восемьдесят – солидные деньги. Показаться там в таком виде в Эбилине будет отвратительно, но это, кажется, самое меньшее из всех зол, которые с тобой могут произойти.
Если же маршал – обычный человек, не слишком хороший, не слишком плохой, то денег он не даст, а просто выставит из города, ну, может, плащ какой старый выдаст. Тогда...
...Тогда, Кина МакКарти, скорее всего ты умрешь. Ты поняла это ясно, как день. Тебе грозит не только позор. Тебе грозит смерть от голода, холода и болезней. Октябрь на дворе. Один сильный дождь – и ты заболеешь. Один сильный заморозок – и ты покойница. Ты представила свой труп у дороги или в стогу с примерзшими к земле волосами. Бр-р-р!
Если же нет, и маршал – пройдоха, что более вероятно, то могут быть варианты разной степени подлости. Он может тебя избить просто для смеха. Он может бросить тебя за решетку на потеху каким-нибудь алкашам (тогда, возможно, ты познакомишься с "алкоголизированнным дядей Дугласом") или своим помощникам и смотреть. Он может сдать, продать или отдать тебя в местный бордель, смотря как это у них в Эллсворте заведено.
Короче, маршал – небезопасный вариант, и все же есть шанс через него добраться до Эбили... И тут ты задумалась, и поняла – ох, не факт, что если ты попадешь в Эбилин, твои проблемы решатся. Да, Эллсворт был городом нехорошим... Но в некоторых отношениях он несильно отличался от Эбилина, Салины, Бакстер Спрингс... да и от любого города вообще. На дворе был девятнадцатый век, и Лэроу был прав – это был век, когда людям полагалось стыдиться своих чувств, особенно плотских желаний. Оуэн стал таким неслучайно, а потому что убирал их в чулан раз за разом, пихал в самый дальний угол. Да, на фронтире многое становилось явным, и свободы было побольше, и люди были искреннее: попади в такое положение сосед или соседка, "дядя Оуэн" и даже "дядя Дуглас" отдали бы, возможно, последний бушель кукурузы, чтобы помочь. Но эта искренность сейчас играла против тебя, потому что люди в Канзас не с неба упали, они приехали с Востока. И в целом в голове у них была примерно такая схема: - Той, что в клубе настоящих леди, протяни руку, поддержи под локоть, помоги, снимай перед ней шляпу, а главное, не демонстрируй по отношению к ней ничего неприличного, иначе однажды другие мужчины разобьют тебе о барную стойку лицо – и будут правы. - С той, что вне клуба, но живет по правилам, имеет твердую репутацию честной женщины – с ней можно попроще, но принцип тот же: все свои грязные желания спрячь подальше. - С той же, кто сильно нарушил правила, валялся на улице, позволял мужчинам лишнее – с ней делай что хочешь и твори что хочешь... ну, разве что не убивай, хотя никто и не заплачет, если её труп найдут на окраине. Но главное – не верь ни одному слову, всё – ложь! В мире викторианской морали она – вне игры, за флажками. У неё там свой, "нижний клуб" с нашими чертями и бесами. В нем можно делать всё то, о чем в верхних нельзя даже заикаться. И в каком ты теперь "клубе" будешь, если сойдешь с дилижанса в таком вот виде? Это когда ты была приличной, чистенькой и благоухающей, Майкл Огден и другие джентльмены были от тебя без ума. Вчера, может, и казалось, что они будут любить тебя любой, а после встречи с Оуэном – уже были сомнения. Как сказал один писатель, которого Кина МакКарти вряд ли читала, хотя он и умер всего пятнадцать лет назад: "Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит." Полюбят они тебя черненькой? Когда Майк Огден увидит мисс МакКарти "в новом амплуа", что он предпримет? Со словами "Господи боже, как зовут покойника, который это с вами сделал?" завернет её в плащ и будет отпаивать кофе с бренди, пока она не начнет опять осторожно улыбаться? Или в недоумении скажет: "Оу. А какая была приличная с виду юная мисс!" – и отвернется, спрятав глаза? Или возьмет да и разложит у себя в номере на кровати, как пасьянс (думаешь, он никогда не мечтал об этом?). А потом: "Ладно, Кина! Поживи пока тут, если хочешь." Или разложит не в номере, а даже где-нибудь в повозке на мешках за салуном "Аламо"... За ним такого не водилось, но ты разве знаешь, какие у него там демоны в голове? Он же их не показывал. Они наверное у него голодные на твой счет – страсть! Вообще-то он был "хороший парень", и на него всегда можно было положиться. И ангелы у него были тоже ого-го, и ты бы поставила на его ангелов, даже не имея ни одной пары на руках. Но тут не только в нем дело. Вот представь, что ты приедешь, а его там ПРОСТО НЕ ОКАЖЕТСЯ! По любой причине. Да просто уехал на неделю, МакКой его послал куда-нибудь. Что тогда? Какая за тобой будет слава к тому моменту, когда он вернется? Сколько лиц ему придется разбить о барную стойку, чтобы хоть немного восстановить твою репутацию? Одно дело – отстоять честь леди, другое – драться из-за слов... которые к тому моменту будут уже правдой. А если его в процессе этого восстановления какой-нибудь дебил застрелит, как Адена? Круто тогда будет на его могиле надпись читаться: "Тут покоится Майкл Огден, человек, который вступился за падшую женщину, но не рассчитал своих сил." Короче, ехать в Эбилин – это тоже серьезный риск. Ты когда-то надеялась на брата, и вон что вышло, а понадеявшись на Эбилин, могла обжечься ещё и посильнее. В Эллсворте тебя никто не знает и думает просто: "Ну, девка и девка!" А там, окажись ты на улице, каждый будет смотреть и думать: "О-о-о-о, кем мисс МакКарти-то оказалась. Во дела!" Эти взгляды тебя просто спалят дотла. Это сорокапяти-или-сколько-там-летнему Лэроу, которого никогда не брали насильно в дешевом номере отеля два раза подряд и которому ничего не прижигали сигарой (хотя кто его знает, при его профессии), хорошо было разглагольствовать про то, что стыда нет, про "ширму внутри", но тебе-то всего двадцать один!!!
Да, Кареглазый, придумывая, как "доломать" твою жизнь, хорошо разбирался в людях. Где он теперь? Трясется сейчас себе в дилижансе, и с наслаждением думает, что неплохо будет ещё разок тебя встретить, может, весной, заглянуть в глаза, и если в них ещё будет теплиться жизнь, придумать новую игру, позабористее?
Но вернемся к вариантам, которые Кина МакКарти, вероятно, перебирала в голове.
Можно было поехать не в Эбилин, а в Батон Руж, где лежит в банке тысяча долларов. Только на дорогу до Батон Ружа уйдет... от сотни до полутора! А ещё надо по дороге что-то есть... Что такое не есть два дня – ты теперь знала. Ты представила, каково это: зимой на миссисипском пароходе быть одинокой безымянной палубной пассажиркой – без денег и голодной. Как и что тебе там могут предложить и найдешь ли ты в себе силы отказаться... Короче, надо бы долларов под двести. Увы, есть только одно место, где ты сможешь их заработать сейчас – тот самый "Куин оф Хартс". Ну, хотя, наверное, в этом городе таких мест несколько, разных по уровню. Там у тебя будет более-менее теплая постель, что уже плюс, а то что-то у Кины уже ноги мерзнут в одних сырых чулках. Бордели бывают разные, но тебе, жалкой оборванке без платьев, без украшений, скорее всего подойдет лоу-энд: каморка, тусклая свеча, привет-пока, "сапоги снимать не стал, ребята"... Да нееееет! Ты молода и пока ещё красива, так что может, будет и поприличнее, и даже с номером не хуже того, где все с тобой и случилось. Большую часть денег, раз сама пришла, будут забирать – в этом же и смысл борделя. Но кое-что перепадет и тебе, к тому же... ты слыхала в Эбилине, что господа поприличнее оставляют девушкам "на чай": будешь стараться – будут и чаевые. Тогда накопишь на билет быстрее. Вспомнилась расфуфыренная кокетка в Техасе, которая ставила ночь с собой в сорок долларов. Во сколько теперь ночь с тобой можно поставить? Десятка? Двадцатка? Или уже пятерка? Кажется, что-то там такое звучало между восемью и пятнадцатью, когда ты интересовалась... Итак, рано или поздно ты накопишь денег. Рано... или поздно? Ну, скажем, доллара три-четыре с клиента. Это сколько... пятьдесят-шестьдесят мужчин? Пока ты заработаешь двести долларов, сколько бесцеремонных рук успеет тебя потрогать? Сколько холодных глаз презрительно ощупает? Сколько пьяных губ будет целовать? Сколько грубых слов ты услышишь? Сколько раз тебе будут давать пощечины, обижать, "делать так, чтобы розы распустились", называть "прелесть, что за вишенкой" и чесать за ушком, устраивать "сражения при Дип-Боттоме"? Сколько на десять человек окажется нормальных, скучных мужиков, а сколько будет больных на голову "затейников", и в ответ на "пожалуйста, не надо, мне так больно!" ты услышишь "заткнись, шлюха, я за это заплатил"? Сколько раз, когда к горлу будет подкатывать комок, хозяева скажут: "Почему не улыбаешься? Ну-ка, будь повеселее и поприветливее." Сколько слез, лауданума и дешевого виски ты проглотишь, пытаясь все это забыть хоть на час? А представь, как кто-то, кто помнит тебя по Эбилину, зайдет в этот "Куин оф Хартс", увидит тебя с губами в помаде, с голой грудью, как у него от изумления вылезут глаза из орбит, и как потом, вернувшись в Эбилин, он скажет: "Ребята! А вы знаете, где сейчас мисс МакКарти? Хотя какая она теперь мисс... Я-то думал она в Денвер поехала! А она..." Останется к тому моменту, как ты соберешь около двух сотен, хоть немного даже не от "графини Д'Арбуццо", а от "мисс МакКарти"? Ты точно не превратишься в Карамельку-Кину-за-пятерку-ноги-раздвину? В Красотку-Милли-за-десятку-и-Джону-и-Вилли? В Ирландку-МакКарти-разыграем-на-бильярде? В грешницу-скворешницу? Или ещё хуже... в Бесцветную. Как Джетро. Тебя вообще в Батон-Руже, в банке, узнает кто-нибудь? Как ты тогда докажешь, что ты – это ты? Останется. Не превратишься. Узнают. Ты сильная. Для начала заработаешь хотя бы долларов пятьдесят, потом остальное доберешь в карты, может быть. Если не отнимут. Но лучше бы как-то без всего этого обойтись, честное слово! Только как?
Еще какие варианты? Куда ткнуться?
Можно попробовать просто пойти на станцию дилижансов. Если среди возниц найдется сердобольный парень, он тебя подкинет хотя бы до Эбилина. Вполне возможно "не даром", это да. Или, может, согласится передать кому-нибудь весточку! Но пока за тобой приедут, надо будет как-то выживать... Поправочка: если приедут, Кина. Если приедут. Хотя на станции дилижансов тоже всякие люди бывают. Там такой, наверное, большой амбар для сена... Тебя там могут запереть и даже привязать. Когда будут подъезжать дилижансы, ты будешь кричать: "Помогитеееее!" Будут примерно такие диалоги: "А это кто там у вас? – А это так, бродяжка какая-то, ходила тут подворовывала, мы её подобрали, кормим из милосердия. Выпускать вроде как не очень – опять воровать начнет... Кстати, не хотите с дороги повеселиться за доллар, пока лошадей меняют? – А можно посмотреть на неё сначала? – Конечно! Она вам будет плести, что она леди, что её обокрали, но вы не верьте: она всем эту сказочку рассказывает. – Мда. Что-то она у вас какая-то затрепанная. Хотя... ладно, вот доллар. – Подержать её вам, чтоб не трепыхалась? Она бойкая, чертовочка! – Да не надо, я справлюсь. – Ну, тогда приятного аппетита, сэр!" Ну, хотя бы не смерть... И потом, конечно, все же вряд ли так всё будет... Но "Куин оф Хартс" надежнее. Там тебя хотя бы точно кнутом не отходят, "чтобы присмирела".
Когда-то ты мечтала о монастыре... Можно попробовать пойти к священнику, точно! Как его там, пастор Даффи, "покайтесь, блудницы вивилонские"... Беда в том, что ты католичка, а здесь не Техас и не Луизиана, где испанские миссии в каждой деревушке. Церковь тут, наверное, либо баптистская, либо методистская. Как он поймет, что ты католичка? О-о-о, поверь, поймет! Ты же, как профи в картах, научилась понимать, у кого сколько денег и кто какого сорта игрок? Так и он, даже если священник и не очень, все равно своего рода профи: наверняка легко отличит евангелиста от квакера, баптиста от лютеранина, а епископальника от католика. И в лучшем случае он соберет паству, проорется как следует, вращая глазами и размахивая Библией, и потом ты будешь в слезах (иначе не поверят) перед всеми каяться в настоящих грехах и в том, чего не было, отрекаться от сатаны и от мессы. Затем тебя возьмут на поруки, примут в какую-нибудь семью и наставят на путь истинный. Если в этой семье будет строгая жена, всё будет уныло, но неплохо – ты, кстати, работать на ферме немного умеешь, что плюс. Один вопрос – всю жизнь тебе там что ли на них пахать? Если же там главный в доме – мужик... ну... уверена, что он в стиле Оуэна благородно примет жуткую смерть, захлебнувшись слюнями, когда в соседней комнате будет спать эта "двадцатилетняя Киночка-апельсиночка"? Или где-то самое большое через неделю (потому что хоть раз-то за неделю накидается) он начнет "наставлять тебя на путь истинный" в амбаре каждую долгую зимнюю ночь, пока не надоест, а потом, когда карамели с апельсином в тебе не останется, выкинет или отдаст соседу. Или не отдаст, и неизвестно ещё, что хуже... А если у тебя от него будет ребенок, что тогда? Но, может, раньше ты украдешь у них лошадь и сбежишь... куда? Хотя и не факт что всё обернется именно так! Пастырь обычно не сильно отличается от паствы. Если пастор Даффи – пьющий, то спьяну он, возможно, "устроит католичке её любимую мессу", а потом вытолкает обратно на улицу. "Господь простит тебя за то, что ты соблазнила священника. К нему теперь взывай, дщерь лукавая!" Бр-р-р! Не, ну его к черту, этого пастора Даффи...
Можно попробовать по ночам воровать, а днем прятаться по сараям. Может, шалаш какой-нибудь соорудить получится или хижину найти. Сначала своровать одежду с бельевой веревки, потом лошадь... На первый взгляд, план неплохой. На второй – в чужой одежде ты тут – мишень: платья соседей все наверняка хорошо знают. Без платья лошадь (где бы еще и седло украсть, и уздечку) тебе несильно поможет. И даже с платьем... до Эбилина, если уж поставить всё на Майка, миль шестьдесят. Проедешь ты в таком состоянии шестьдесят миль верхом? Ой, вряд ли. А скорее всего, даже если попытаешься, то по дороге, в Салине, тебя арестуют, потому что если девка в платье не по размеру, одна, в октябре, едет куда-то на лошади, не надо быть детективом, чтобы понять, что лошадь ворованная. А конокрадов-неудачников в Канзасе обычно вешают, Кина. Можно украсть деньги. Только... где, как, у кого? Как при этом не попасться – без опыта, без напарников? Да и вообще жить на улице – так себе план. За октябрем всегда приходит ноябрь, да и городишко маловат.
Ещё можно украсть веревку и... просто повеситься в сарае каком-нибудь. Вариант грустный, но, скажем так, рабочий.
Всё, нет больше вариантов, все перебрала. Ты стоишь на маленьком пятачке, а вокруг, куда ни глянь, пропасть. Чтобы пройти на другой край, тебе придется протанцевать по вершинам скал, изранить об них ноги, и скорее всего все равно суждено сорваться вниз и разбиться. Раньше, даже после "Султанши", такого ощущения не было. Ты всегда могла пойти... ну, хоть в прачки, я не знаю. Да хоть петь на улице с кружкой у ног! Сейчас ни в какие прачки тебя не возьмут, и петь заставят совсем другие песенки.
Или все же есть над этой пропастью какие-то мосты, а? Может, помолиться? Господь надоумит? Но долго думать о мостах тебе не пришлось. *** – Эу! Че-как***? – спросил кто-то. Ты открыла глаза. ***Обычное в те времена приветствие "How do you do?" на Юге (а потом и вообще на Западе) сократилось до "Howdy!" (произносили обычно "Хоо-ди!", глотая "у") Всё. Приехали. "Конечная остановка поезда, леди!" К тебе не спеша подошли три ковбоя, им было лет по двадцать пять-двадцать шесть. Вероятно, в этот прогон между заборами они свернули совершенно случайно, потому что, как и ты, не знали город или просто гуляли. День ведь и правда был хороший для октября. Один из них протягивал тебе на раскрытой ладони пятидесятицентовик, а в другой руке – плоскую полуквартовую бутылочку с виски, из тех, что возят в седельной сумке для таких вот прогулок. – Что выбираешь, красотуля? Глоток "красноглазки" или полдоллара? Это "красотуля" прозвучало так похабно, что ты поняла – речь сейчас не о подаянии. Вот так: не двадцатка, не десятка, не пятерка, и даже не доллар. На улице это стоит пятьдесят центов на троих, потому что зачем платить за то, что можно даром? Просто они заключили пари! Он и один из его приятелей смотрели с любопытством, наверное, заранее поспорили, что ты выберешь. Их, похоже, сильно расстроил бы ответ "ничего" – ведь как тогда понять, кто выиграл? И если даже Оуэн не поверил тебе, разве эти поверят хоть одному слову? "Падшая краса – лживые уста". Третий был из них старше всех, глаза он отводил, но читалось на его лице не сострадание, а презрение. И досада что ли, навроде: "Ну вот, опять, ещё одна." И стыд. Уж что-что, а стыд ты в других распознать умела. Ребята выглядели хорошо – помытые, побритые, чистенькие. Наверное, они пригнали вчера вечером своих коров, отоспались, поели как следует, почистили перья и искали теперь приключений. А нашли тебя – ты и была их приключением, или по крайней мере отличным прологом. Они были слегка выпивши, но так, для настроения. Может, из этой бутылочки как раз и глотнули все по разу. И совершенно точно они были те самые, "шалые", про которых Оуэн и говорил. Вчера они отдыхали, сегодня – заказывали музыку. Жаль, гитара твоя свое отыграла, да-а-а. Ну, раз не было гитары, "красотуля", значит, сейчас "и споешь, и спляшешь, и цветочек нам покажешь." Ты прикинула, что может быть, это будет прямо здесь, но вряд ли – даже для них это было бы перебором. Скорее они отведут тебя в какой-нибудь сарай (может, как раз в тот, где ты сегодня проснулась) или пустующий загон для скота, и там по очереди, на прелой соломе, с шутками-прибаутками, ни в чем себе не отказывая... Но потом, я думаю, до тебя резко дошло, что эти трое – это была так, лишь вершина айсберга твоих проблем. Ведь стадо обычно гонят человек десять. Вот стоит одному из них сбегать за напарниками по команде... или просто кто-то увидит, что происходит, и спросит, как в анекдоте про ирландца, который рассказывал тебе Фредди ("Это частная драка, или каждый может поучаствовать?")... И тогда вполне может собраться дюжина или две дюжины желающих. И этот паровоз с вагонами будет ездить по кругу час, два, может, больше. Угля хватит надолго, а ты будешь, как локомотивная колесная схема 4-4-0: первый час на четвереньках, второй час на четвереньках, а потом уже никакая. Если ты ничем не заразишься и не залетишь, это будет чудо. Если не умрешь со стыда – тоже. Какие уж тут ширмы... В общем, если у тебя и был ангел-хранитель (они вообще существуют?), то он был идиот, да еще и пьяный, потому что вместо героя-спасителя привел тебе этих ребят. Конечно, каждый в отдельности был лучше, чем Кареглазый... Скорее всего, парни, как парни... Но, учитывая обстоятельства, это ещё как посмотреть.
-
Прекрасный текст. Браво. Наверное самый сильный кусок этой игры на текущий момент!
-
Жуткая жуть! Но цепляющая - очень качественный, сильный пост, бьющий по эмоциям.
-
+ Нда, это не просто "леди в беде", тут бед как из мешка просыпалось.
-
Я просто в шоке!
У меня теперь появилась шкала пиздецовости ситуации, где 0 - всё идёт своим чередом, 1 - то, что произошло с Киной. По моему остальным персонажам её не переплюнуть.
Такими темпами ей придётся заводить список кого убить, как Арье Старк.
-
За волшебную биографию!
-
по хорошему, на этом историю надо было закончить, тогда сюжет бы получился цельным и законченным. Дальше - только агония, если не применять "рояли из куста.
|
|
Манго, Клонис, Слипуокер, Инджан
Огнемёт и правда подал голос, но пока не видно было, чтобы кто-то где-то укрепился. Наоборот, кажется, фигурки морпехов из блокгаузов выбежали. Он упали на землю, начали стрелять. Потом стрельба стихла. Из воронки было не очень хорошо видно, что происходит, но когда твоя голова на уровне земли, чуть приподнятая над бруствером, из такой позиции в принципе видно плохо. Каждая кочка, каждая неровность закрывает... ну, не полмира... но прилично. Потом Манго заметил ганни – Кремень бежал куда-то на левый фланг вдоль блокгауза. Добежав до края, остановился, снова залег. Из-за барака, в щель между ним и блокгаузом, стало расползаться пятно белёсого дыма – кто-то бросил дымовуху. Что там происходило? Кто с кем воевал, кто побеждал? Справа, по крайней мере, было видно, что морская пехота наступает – чего-то там захватывает и преодолевает. Морпехи, кажется, взяли барак, что находился подальше, в глубине, за правым блокгаузом. Это было уже кое-что! Атака постепенно развивалась. Там хлопали гранаты, сначала в самом бараке, потом, видимо, в следующем. Потом какой-то морпех вылез из окна, подобрался к маленькой будке, стоявшей слева от сруба. Морпех осторожно, крадучись, обошел его. Грохнуло – и из сарая понесло дымом и пылью. "Зачистил. Молодец." Можно было придумать, куда двинуть пулемёт. Но оставались вопросы без ответов. Почему морпехи не залезают в блокгаузы? Почему копают песок между ними? Это Ганни приказал окопаться? И куда тогда пулемёт воткнуть-то? В барак? В блокгауз? За блокгауз? Или тоже ему позицию какую оборудовать? И вообще, пора или не пора? На учениях – там всё было понятно: подали знак какой-нибудь условный, значит, закрепились, можно менять позицию тяжелого оружия. А тут было ни черта вообще не понятно, кто где мельтешит и какой момент правильный.
Зато было более-менее видно развалины, чуть-чуть дымившиеся в паре мест – это их капрал из огнемёта подпалил. Японцы оттуда, похоже, свалили, но чувствовалась в этой груде почерневших кокосовых брёвен какая-то нехорошая угроза. Бараки были просто срубами – зачистить, подорвать, идти дальше. А эта куча – какой-то непонятной, и оттого угрожающей.
Примерно в это время Клонис стал более-менее приходить в себя.
Инджан Уистлер и Инджан выбрались из воронки и поползли туда, откуда стрелял японец, снятый поляком. Вернее, вы перевалились через бруствер из мешков с песком – уже изрядно изорванных пулями и осколками, и скатились в канаву, которая изображала у японцев траншею. А потом уже куда-то там поползли. – "При обнаружении угрозы в бой не лезьте," – то ли повторил, то ли передразнил Манго Уистлер. – Ага. Конечно. А если бой сам к нам полезет – тогда что? – он двинулся первым. Вы стали пробираться по канаве. В ней попадались японские трупы. Они были нестрашные вроде – все равно их наполовину забросало землей и пылью, и после артобстрела они выглядели, как давно забытые в песке тряпки. Пока вам не пришлось ползти прямо по ним. Ползать по людям вообще непривычно, а уж по мертвым... Чувствуешь коленкой ребра, пальцы руки или лицо – неожиданно не отзывающееся ни на что лицо. Желтовато-бурые кочки, которые оказываются людьми. Страшно было не от того, что у них были раны – ран-то было не видно толком. Страшно было, потому что наступил – упс! человек! – а потом как будто отмыкают контакт: "Нет, больше не человек." Бегало, говорило, жило, отвечало, даже стреляло в тебя, может быть, пока ты брел по воде. А теперь – нечто непонятное... Не как мертвый, которого хоронят – для всех он человек. А как кусок... как туша коровья, только тушу-то забили, чтобы что-то с ней сделать – съесть там... А это зачем? Зачем нужно, чтобы они не исчезали, а лежали вот так, и вы по ним ползали? Низачем. Просто так. Чтобы вам херовей было. Уситлер в какой-то момент достал тонко лязгнувший штык из ножен и стал тыкать им во всех японцев, которых вы находили. – Готов! Готов! Готов! – приговаривал он. Потом перестал – надоело. Затем он выглянул за бруствер, убедился, что не стреляют, и заглянул за другой, "передний" бруствер, который стал задним, когда вы захватили позицию. Между этим "передним" бруствером" и стенкой из бревен, на фут или пару футов поднимавшейся над землей, было пространство, и в нем вы и нашли японца, в которого стрелял Слипуоукер. Вы поглазели на него, но долго рассиживаться не стали. – Готов, че, – вынес вердикт Уистлер и даже присвистнул. – А Слипуокер мастак стрелять, оказывается. А на стрельбище ни бе, ни ме. А тут – на-ка! Под глаза прямо, как на десять долларов стрелял. Пошли что ли? Стой! Вы оба пригнулись. – Там один жив кажется. Ну-к, посмотрим! Вы осторожно приподнялись. Дальше, в канаве, лежал японский солдат, как и все, присыпанный песком. Он лежал на спине, глаза его были закрыты, но он еле заметно дышал, и песок на груди его вздымался. У него были пропотевшие, слипшиеся черные волосы, выбивавшиеся из-под сползшей набок каски, и смуглое лицо, а возраст... молодой. А точнее было непонятно. Он не видел вас, а может, и не слышал. Он только дышал, а рука его слабо шевелилась, как раздавленное насекомое. И сам он похож был на насекомое, вдавленное чьим-то огромным сапогом в канавку между досками пола. А вы всё ещё смешно ползали по этим доскам, по этим канавкам, словно надеясь, что сапог вас минует. – Ну че, ебнем его для порядку? – спросил Уистлер. – Давай, открой счет уже. А то че... помрешь и не ухлопаешь ни одного. Этот за пол-япошки сойдет, наверное.
Вы вернулись к воронке с лейтенантами чуть позже, когда начался обстрел.
Всем Манго уже собирался куда-нибудь отправить пулемётный расчет, но тут началось какое-то нездоровое шебуршание в бараке справа. Там кто-то что-то закричал, а потом внутри стали рваться гранаты, а из окон толчками выбрасывало дым, пыль и щепки. Выходит, япошки подошли с той стороны к бараку? Так может, пулемёт тут оставить? Если они барак займут, то на фланге окажутся, как их там сдерживать? И тут же кто-то засвистел в глубине японских позиций, под пальмами, в свисток, а чуть погодя несколько мин хлопнулось прямо перед вами, между блокгаузами. Обстрел был короткий, точный, но несильный. Одна мина хрустко ударила в бетонную крышу правой коробки, подняв с неё пелену мелкой пыли, зависшую на короткое время в воздухе, как магически возникший туман. Опадающие бетонные крошки даже до вас долетели.
А потом началась японская атака, которую предсказывал Клонис. Но началась она не с того, что самураи побежали, размахивая мечами, а с того, что на передовые позиции обрушился просто град пуль. Поднялась стрельба, такая частая и торопливая, что, казалось, ответные выстрелы морпехов в ней захлебываются. Это был как диалог, в котором одна сторона не дает другой высказаться. Сухо колотил откуда-то из-за развалин станковый пулемёт, звенел частыми очередями ручной (кто-то там очень споро подавал стрелку магазины), стрекотало что-то совсем легкое, кажется, из самих развалин. А винтовки хлестали, перекрывая друг друга. Стреляли не по вам – вас, наверное, пока никто и не заметил. Но даже над вами пули свистели часто, щедро, не оставляя сомнений, что это не разведка боем. Японцы явно подтянули подкрепления – они пошли сразу и на центр, и на правый ваш фланг, и как там справлялся Блондин (если ещё был жив) – было непонятно.
Черт, да вообще было ничего не понятно! Понятно было только, что по центру какая-то жопа, а на фланге сейчас то ли Хобо будут убивать, то ли он кого-то будет убивать, то ли (и это наиболее вероятно) – оба процесса будут идти параллельно.
Хаоса подбавил вдруг оживший слева пулемёт Винка, расположившийся в воронке – дал две-три короткие очереди, и снова замолчал. В кого? Зачем? Что он там увидел?
Вы сидели в воронке, и надо было что-то решать. – Так что? Куда, сэр? – спросил Парамаунт. – Или огонь открыть? Сэр? Ему, видно, передалось общее ощущение, что бой идет нешуточный, нужно делать хоть что-то.
-
отлично, мы снова в игре!
-
Пошла жара! Теперь Франческа над картой сидит, голову ломает, как поступить. Приятное ощущение!
|
|
-
– Даже смерть ничему тебя не научила. Знай, что я веду поддерживаю диалог от имени Хальвдана в своей голове И он очень остроумный!
-
Очень по-викингски нахальный и самоуверенный тип. Но мне нравится)
|
|
Первую половину пути пешком Мариша провела в крайне дурном расположение духа.
Каков же наглец?! Практически пообещал ей явиться к утру. Всё же, уклончивый ответ девушка восприняла как "скорее да", чем "скорее нет".
Благо хорошая прогулка способна творить чудеса, да и вид самой башни весьма вдохновил Цепиш. Само строение было добротным и основательным, что не сказать о конюшне. А вот внутренний упадок принес разочарование...
Встреченную гниль и пыль дворянка рассматривала, морща носик и пристально щуря глаза, будто перед ней предстал кровный враг.
Пока девушка не дошла до библиотеки.
— Доминик, вы только посмотрите на это сокровище среди кучи хлама! Это книги и во множестве! - раздался восторженный голос девушки, увидевшей место в новом свете, — Пожалуй если навести порядок...
Прошла внутрь, обратив первую очередь внимание на лист прижатый книгами. Ознакомилась.
— Судя по отсутствию слоя пыли, мы пришлю сюда не первыми, но... — приподняла лист рассматривая и хмурясь, — Что за дурной тон использовать библиотечные тексты для записок и...
Взяла дневник, пролистала.
— Это кошмар! Катастрофа! Кто-то выдрал страницу из книги...
Хотя это был дневник… и только это прощало святотатца.
— И что за почерк? Я понимаю, страх наведенный мороком, горе от утраты товарищей и безумие, но даже это не повод доводить почерк до такого ужасного состояния. Глазам больно!
В целом, на этом Мариша решила умерить количество праведного гнева, да и настроение её значительно поднялось. Тем более, кроме библиотеки её ждало маленькое приключение, и кропотливая работа.
Грехом было не попробовать найти казну старых охотников. В тайне девушка надеялась, что начертанные символы охотников, повернутые острием меча, образуют дорожку из указателей для того, кто знает, что искать. Либо другой не менее захватывающий способ ведет к тайной комнате, подобной той, что открывалась в её родовом замке, если повиснуть на подсвечнике и вдавить камень. Скрип древнего механизма грел уши. Попроще, но тоже приятно, были тайные ниши между стенами, находясь в которых, можно было подглядывать через глаза картин. Правда, необходимость таскать табурет утомляла. Да и члены семьи и прислуга, не то чтобы начинали когда её не видно заниматься чем-то новым.
Более скучным вариантом было углядеть не естественную потертость каменной плитки или доски. Самое печальным же, пожалуй, было бы, если все накопленные богатства прошлой смены заканчивались их жалованием. Прям как у текущей.
За всеми этими поисками стоило составить смету работ, если не по стоимости, то хотя бы по требуемым материалам и зонам работы. Девушка сняла клинок с ножнами, став использовать как палку, проверяя доски на крепость, исследуя каждый уголок башни. И да...
— Доминик! Пожалуйста, растопите камин в гостиной. Я здесь надолго.
После оценки имущества в целом и поиска средств на восстановление хозяйства можно было приступить непосредственно к работе с текстами. Её было в достатке.
|
-
Может, конечно, сегодня какой-то необычный день, праздник какой-нибудь, или что-то в этом духе... А может, у местных священников какое-то свое понятие о ценностях святой Вероники? Но внутрь попасть так или иначе было бы неплохо, а то так и останется лишь придумывать новые догадки. Правильно, есть время для размышлений, а есть для действия.
|
Я вот посмотрел на последний пост, который написал Франческе, и подумал, а не непосильную ли я задачу выдал по поводу "Какой была репутация? Что ты рассказывала о себе?"
Итак, я поделюсь своим видением вопроса, которое в деталях может быть ошибочным, но в целом близко к правде (и потом оно мастерское).
Вопрос будет такой:
Что такое статус леди на Востоке и на Западе на примере Камиллы Тиел и Кины МакКарти И не просто леди, а Настоящей Леди.
Вообще-то это надо было написать в самом начале, но я тогда ограничился веткой про этикет, чтобы во всем этом не увязнуть.
Итак, статус настоящей леди (особенно на юге) – это принадлежность к некому "элитному клубу". Когда я говорю клуб, я не имею в виду заведение конечно, а именно сообщество. Этот клуб определял: круг общения, нормы поведения, привилегии. Кто туда попадал? Можно было бы сказать: кто-кто, жены и дочери богатых мужчин! Но дело было не совсем так... Да, конечно, молочница или прачка туда попасть не могла, потому что уровень достатка должен был быть таким, чтобы леди было "чем командовать". Леди – это же "хозяйка замка". Если она в этом "замке" сама полы моет, то это... нутакое. Но денег для этого было решительно недостаточно: нужны были манеры и репутация. За оооооочень большое состояние мужа дамы могли потерпеть у себя в клубе чью-нибудь жену, но не более того. Манеры – это нормы поведения, благодаря которым за даму не будет стыдно, куда бы её ни пригласили: - Просто воспитанность – вот всё то, о чем я писал в начале. Как держать спину, как держать голову, какого размера кусочки стейка отправлять в свой красивый рот красивыми движениями. - Образованность – не надо было быть доктором наук, но нельзя было быть невеждой. Например, в Новом Орлеане совершенно точно положено было говорить по-французски, ну просто как иначе-то? - Ухоженность – что включало бледную кожу, кстати, и в общем тоже зависело от денег. - Внешний вид – понятно, что не всемогли следовать моде, но был некий базовый гардероб, без которого обойтись было нельзя, например, я полагаю, кринолин, я думаю, леди не могла обойтись только петтикотами, разве что в сельской местности. - Сохранение лица в любой ситуации – спина ровно, подбородок куда надо, спокойный голос). - Гостеприимство – на Юге уметь разбиться в лепешку перед гостями было традиционно очень круто. - Некоторые политические взгляды, разумеется. - Жертвенность.
Естественно, манеры настоящей леди приобретались с трудом, если ты не выросла в семье настоящей леди и тебя не научила мать. Это хорошо передается словом "порода".
Репутация – это: - С кем ты общаешься, кто в твоем ближнем круге, что известно о твоих родственниках - Какие ошибки ты допускаешь, нарушаешь ли правила и есть ли в чем тебя упрекнуть - Какие про тебя ходят сплетни ну, и т.д.
Вопрос, который меня на самом деле интересует: ощущала ли Кина МакКарти себя "настоящей леди"?
Чтобы это понять, мне кажется, стоит разобраться, как на неё смотрели со стороны.
Итак, её мать – дочь Хогана МакКарти (мы понимаем, какие у него были манеры), попала в этот клуб вместе с её отцом, втеревшись туда бочком-бочком и постояв у дверей. Просто у её мужа была плантация, он вроде как был граф (и при этом нос не задирал), а если и только прикидывался, то неплохо, и еще и "доблестно воевал", что всегда хорошо. Его звали в гости, а значит, звали и её. Не забудем о том, что они после свадьбы переехали из-под Батон Ружа к самому Новому Орлеану, то есть были новыми в этой местности, и вся история о том, что брак-то был по залету, а граф-то был надсмотрщиком на плантации, как-то сильно не теребилась. С кем не бывает? Беглый граф с романтическим прошлым погулял с дочкой фермера, а потом взял, женился и привез с войны состояние! Любопытная история со счастливым концом – очень в духе Америки, страны больших возможностей. Для сельской местности её вполне хватало. "Фил Дарби – молодец, что скажешь! С деньгами, с удачей и с принципами."
Флора Дарби никогда в этом местечковом клубе не блистала, но ей хватило ума не выделяться невежеством и постепенно перенять хотя бы часть манер и повадок. Кроме того, она насмотрелась на настоящих леди на плантации Лаура (где жила, пока Фил был на войне), и, я думаю, составила мнение. А поскольку она жила в сельской местности, "клуб" там был небольшой, и с не такими уж строгими правилами, "труба пониже, дым пожиже". Эти манеры – как вести себя за столом, как одеваться, как держать спину и голову, как танцевать, как говорить – она привила дочери, как смогла. Не будем о том, чего ей это стоило.
Потом Камилла училась у подруг, дочерей ваших соседей.
Потом она вышла замуж, и так разом попала в сам Новый Орлеан. Тогда, зимой 1861-1862, она была дебютанткой – девушкой, которая выходит в свет первый год, и все оценивают: ну как она, годится ли для клуба, и для какого из его кругов, повыше или пониже. Строго говоря, дебютантки обычно были девушки незамужние, а Камилла выскочила замуж в 15 лет, что было даже для Луизианы ну очень рано.
Что было в её пользу? - То, что её отец вроде бы граф какой-то и воевал - ок. - То, что её муж богат, и хотя сам не особо "породист", вел себя мило и всем нравился. - То, что она была юна - если она сама понимала, что "мне бы сначала послушать, что другие скажут" – за это делали скидку, потому что все сами были когда-то дебютантками. - То, что началась война - я полагаю дамы постарше "военных" дебютанток, которые "не узнают, как это – по-нормальному", жалели. - И я думаю очень сильно в её пользу была история о том, что она "вышла замуж чтобы спасти папину плантацию". Вот это было очень в духе эпохи, и сколько этих "настоящих леди" сами кого-то... спасали. - Красота. Красота всегда в плюс.
Что было не в её пользу? - Не очень крутое воспитание именно в плане как и какую вилку держать - ну не умела просто мама сама с детства. Я думаю, она её напутствовала при отъезде в Новый Орлеан в стиле "Милая, говори там поменьше, побольше слушай". - Не бледная кожа (отец итальянец). - Какая-то страшно мутная история с её братом. Но вроде бы семья от него отреклась, так что "замнем для ясности, леди, и не будем это мусолить." А может, они вообще и не знали, что у неё есть брат. Кстати, ровно поэтому он и пришел почти ночью – потому что днем его могли и не пустить в приличный дом.
А что с майором Деверо? Само по себе его внимание было, безусловно, в плюс. Ну, то есть, я полагаю, никто не знал об их связи наверняка, но на уровне намеков это обсуждалось. И наверняка трактовалось "скорее в пользу." Ну, просто потому что это было круто! Часть их думала: "Вот бы и мне этого майора на полчасика хоть!", а часть думала: "Ох, когда мне было двадцать четыре, Нат тогда был капитаном, я с ним тоже, знаете ли... испила чашу греха..." И прощали. Потому что Новый Орлеан все же – это вам не чопорный Бостон, Лондон или Петербург! Какой смысл кавалерам проявлять "дерзкую галантность", если дамы совсем "не алё"?))) А дерзкую галантность тут любили. Тридцатилетний майор подкатил к шестнадцатилетней дебютантке, а она не устояла? Девушку это не красит... НО КТО БЫ УСТОЯЛ, тем более, что точно мы и не знаем, леди – Деверо был явно не трепло, раз ему шпионить потом поручили.
Короче говоря, в итоге про Камиллу решили: окей, красива, неглупа, манеры... удовлетворительные, репутация - соу-соу... пока сойдет! Не для самого верха, конечно, но... сойдет, в общем, поглядим-ка, будет ли она дальше ошибаться.
Однако, вскоре, в мае 1862 (напомню, что ты вышла замуж той же зимой 1861-62), Камилла сильно запятнала свою репутацию, принимая у себя янки в непростой момент. Но... Камилла не выпала из клуба автоматически насовсем: несмотря на надписи на доме, которые у неё оставили самые отмороженные представительницы "клуба" (не лично, конечно), никто не мог сказать: "Камилла Тиел реально спала с подполковником Миллсом". Это были только сплетни, и ВСЕ это понимали. В общем, ей объявили временный бойкот, так сказать, "чтобы одумалась, чтобы другим было неповадно, и чтобы нам было нескучно." По ходу того, как дела Мишеля выпрямлялись (а дела с янки он вел секретно), постепенно Камилла должна была попасть "под амнистию"... Принималось во внимание тяжелое положение семьи. Я думаю, кое-кто говорил: "Леди, а мы с миссис Тиел не переборщили тогда?"
НО! Вместо этого она выбрала клуб офицерских жен при миссис Бэнкс, и леди Нового Орлеана, мягко говоря, охренели от такого выбора. Однако следом за войной и генералом Бэнксом, в город пришла политика (потому что по сравнению с Батлером генерал Бэнкс был так-то "еще ничего"). Большая часть высшего света была за Юг, но какая-то ведь и за север? Камилла, конечно, была в чужом лагере, но не вешала на дом звездно-полосатый флаг, не делала ничего экстравагантного, ну, просто в этот офицерский клуб жен ходила... плохо! Но... все предполагали, мол, скучно девушке одной дома сидеть, не понимает, что творит... А кто-то, возможно, даже думал: "Мы сами её на это толкнули." К тому же из Нового Орлеана победа Севера казалась вполне реальной. А может, тогда будет как раз круто сказать: "Ну, я, во всяком случае, о миссис Тиел ничего плохого не говорила с 1862 года! А тогда-то говорили все, чего уж..." Короче, это был сложный вопрос, и всё оставили, как есть, пока не станет ясно. При богатом муже даже если бы её поперли из этого клуба с концами, в городе Камилла могла бы жить примерно как и жила... ну, её бы не звали на кофе и игнорировали, делали мелкие гадости... скучно, грустно, плохо, но тоже, так-то, не то чтобы трагедия трагедией.
А потом она пропала. При загадочных обстоятельствах, ходили слухи... самые разные. Но это уже было неважно для статуса – она же пропала! Какой статус? Чей? Правда, был статус Мишеля, но это другой вопрос, там уже вмешивался бизнес. А потом Мишель и вовсе пролил некоторый свет на связанные с ней события, так сказать, на самый их краешек. Это скорее сказалось на его репутации (как и было задумано), чем на её, потому что её уже давно никто не видел. Пообсуждали чуть-чуть – и ладно. Все равно точно ничего не было известно (хотя отношение к смерти майора Деверо Камилле кое-кто и не простил). Короче, вопрос о том, что с ней делать, "в клубе" она или нет – просто не стоял за неимением объекта обсуждения. Мишель был несчастный, но хороший и крутой (во время войны помогал Деверо!), его жена чего-то там по юной несмышлености наворотила с этими янки, еще брат её какой-то мутный затесался, которого толком никто не знал... "Скорее всего, она надурила по ошибке, вернется – ну тогда и будем с ней разбираться, может, так и быть, простим... или нет... не до неё! Да и не вернется она – она ведь в розыске. И потом, была война... где-то сгинула, наверное. А у нас тут и так проблем выше крыши," – такого мнения было общество. А проблем и правда было много. После войны... многое изменилось у всех.
Если бы они знали, что Камилла РЕАЛЬНО ШПИОНИЛА в этом клубе офицерских жен, я полагаю, они бы её носили на руках, потому что это было НУ ОЧЕНЬ КРУТО.
Но это они. А что же Камилла? Камилла попала к Лэроу, и он, как смог, доточил её манеры в Сент-Луисе, в Чикаго, да и в городах попроще. В плане манер она стала однозначно "классом повыше" своей матери, на голову, а то и на две. В то же время он был жулик и прямо говорил об этом. А связываться с жуликом для леди было, конечно, не комильфо так-то.
Потом она попала на фронтир. Там никто не знал ни про Новый Орлеан, ни про Деверо, и вообще люди были проще. Как на неё смотрели в разных штатах? В Техасе сказывалась удаленность – Кина была с Востока, а поэтому уже интересна. Даже если она что-то и делала не так, люди, кроме самых искушенных, думали: "Ну, на востоке так и принято, наверное, как она делает". Из Остина люди могли навести о ней справки у знакомых на Востоке, но в других городах... вряд ли. В Канзас Сити отношение было похуже среди "знатоков" и "членов местного клуба", потому что Кина "водилась с нищими ирлашками", "играла в карты с переселенцами" и "бренчала в пабе", но Канзас Сити был так-то большой деревней, и, скажем, для тех же ирландцев во многом хватало её платьев и осанки. Ну, а в городе типа Эбилина одно её дефиле по улице, было конечно, в каком-то смысле даже чем-то вроде небольшого зрелища))). Послабее перестрелки между Аденом и Холтом или когда проходил Джо МакКой, но уж точно интереснее, чем драка Коротышки и Верзилы. Люди, которые видели эту потасовку, наверняка говорили, что это происходило "ПРИ ТАКОЙ ДАМЕ". Там вообще женщин было... не то чтобы много. А тут – такая птица!!! Ух!!!
Короче, в целом на западе случайные люди воспринимали Кину, как шикарную даму, с манерами и достоинством, в красивой одежде, соответствующей статусу, знающую, как эту одежду носить, что говорить, а что не говорить, что делать, а что не делать, и какого размера кусочки стейка отправлять в свой красивый рот. Репутация, даже если и складывалась, то не сразу – "кумушки", может, и "болтали", но ни у какого случайного встречного не возникало сомнений,что "это – НАСТОЯЩАЯ ЛЕДИ, йопт. Без всяких."
За этот статус Кина пользовалась всем набором привилегий, который шел в комплекте к клубу. Поданные руки. Поднятые шляпы. Пропустить без очереди. Затушенные сигары. "Давайте я донесу ваши вещи". "При даме не выражаются." Придержанные двери. "Посторонись, разиня, леди идет!" "Вот ваш кофе в номер (думаете, его всем приносили?), почистить вам чемодан бесплатно?" – и так далее. Так просто было принято. А, и ещё: "Простите, мисс, что я при вас ебнул этого увальня башкой о барную стойку. О, и мой французский тоже, мои извнения!"
Причем я не уверен, что она даже в принципе замечала эти привилегии: возможно, принимала, как должное, а возможно и с внутренней благодарностью. В каком-то смысле на Западе, где полно неожиданных ситуаций и кхм... технических сложностей, они-то и были важны, а не то, позвали тебя в гости кумушки или нет. Не будем углубляться сейчас в то, откуда эти привилегии взялись, хотя это интересная тема. Сейчас нам достаточно, что в целом это была просто норма поведения мужчин – и все тут. Форма уважения к тому, что "настоящая леди" ходит с гордо поднятой головой и делает этот мир прекраснее. Как маяк. Как ориентир для всех. Стоп! "А были какие-то "ненастоящие" леди?" Да, это – женщины уважаемые, но не из клуба, попроще. Миссис Уолкер, приемная мать Кейт, например. Или мисси Риггс – жена ранчера, человека с деньгами и с большим домом, которая, впрочем, в этом большом доме готовила обед на девять человек. И... с ними можно было так не церемониться, хотя некоторые приличия соблюдать требовалось. Хотя они тоже назывались "леди", "мисс", "миссис" из вежливости, но это были не совсем "настоящие леди", не из элиты, и можно было про них сказать и "тоже мне леди!" И если ты вел себя с такой дамой, как с настоящей леди, на Западе это само по себе был уже красивым, ненавязчивым и легким подкатом))). "Он со мной, как с леди какой! Ух! Вирджинец, что ли, или я ему понравилась?" - думала, возможно, какая-нибудь мисс-учителька в Канзасской глуши. А для Кины МакКарти – норма.
Где проходила граница между "настоящей леди" и "так, просто женщиной"? А не было на Западе четкой границы. На Востоке все было понятно – как сказало общество, так и считается. Считаем миссис Тиел из наших – значит, так и есть. Но на Западе этих "настоящих ледь" было раз два и обчелся... поэтому люди решали... Ну, по внешнему виду в основном. И ещё по репутации, сложившейся независимо в каждом городе. - "Так-таааак... Приехала... играет в свои карты... завела любовника... поет в кабаке... может, она ненастоящая? Не-не-не, никаких контактов с ней, а то мы и сами будем ненастоящими," – могли подумать одни. И оповестить мужей. - "Ммм, красиво приехала, а как говорит! А манеры! А нам есть в чем её упрекнуть? Только карты? Хм... похоже это настоящая леди, дамы! Вот бы она пришла к нам как-нибудь в гости... мы бы с ней о погодах побеседовали!" - могли подумать другие. Конечно, карты чуть-чуть автоматически сбивали корону набекрень, потому что где карты (особенно покер в казино, а не дружеская развлекательная игра у кого-то дома) – там жульничество, а где жульничество – там ложь, а "настоящая леди" – это во многом про правдивость, про истинность. Но... многие тогда играли в карты! И не все понимали, что Мисс МакКарти – профессиональный игрок, и приехала в этот город ИМЕННО играть в карты, а не так, проездом полюбопытствовала, потому что нравится ей играть. И да, покер - была все-таки мужская игра... но тем не менее, сам по себе покер – не смертельно. Особенно после войны, когда жизнь многих южных леди дала трещину, и надо было выкручиваться. Выкрутилась вот так? Не красит, но и не приговор репутации.
И вот мы подходим к главному.
Была ли Кина МакКарти настоящей леди на самом деле? Ощущала ли себя ею в глубине души? Мне кажется, изначально да, по крайней мере, я почувствовал это, слушая, как откровенничая с подругой, она говорила о семье и земле. Это были очень важные вещи в жизни леди. Ведь леди – "хозяйка замка". К тому же, как я понял, её здорово увлекла история "я – потомок графов, надо соответствовать". Кроме того, её, безусловно, именно так воспринимал майор Деверо! Иначе вопрос "или деньги, или романтические отношения" для него бы не стоял. Но ощущала ли она себя так потом, в новой жизни, согласившись раздеться перед Лэроу (что было таким, немного... "посвящением в жулики")? Или складывая стопками монеты за столом в салоне парохода или в кабаке? Это важный вопрос, который, безусловно, полностью на усмотрение Франчески.
|
|
-
Лес ожидаемо встречает нас загадками, интересными и подозрительными!
-
Очень красивый литературный пост.
-
атмосферно
|
Усевшись на переднее сиденье кара Сифре уже было подумал что его надежда на спокойную поездку до церемонии пропала втуне и ему придётся всю дорогу развлекать таксиста, однако тот вёл себя довольно тихо. Даже слишком тихо для человека такой профессии: разве что временами косясь на священника, отчего Сифре поневоле волновался, чувствуя что где-то допустил досадную ошибку.
Как оказалось — это действительно было так. Информация об особых таксах для священников заставила Сифре поморщиться — так проколоться на элементарной детали было очень неприятно. Следствие работы в спешке, но тут уж ничего не поделаешь, благо что священнику даже не пришлось придумывать объяснение своему невежеству. Впрочем, информацию о церковных таксах он на всякий случай запомнил.
- Ну что, Рейнал, – степенно произнес Сифре выйдя из кара, – надеюсь тебе удалось найти ещё хоть что-то по нашей цели?
Выслушав краткую выжимку приведённую Рейналом и сделав мысленные закладки на заинтересовавших его моментах, священник кивнул головой и задумчиво хмыкнул.
- Что же, пока что наш покойный ничем меня не удивил, – протянул Сифре. – Типичный представитель знатной молодежи, не знающий меры ни в веселье, ни в употреблении веществ расширяющих сознание, ни в трате денег, ни, разумеется, в половых связях. А вот то что рядом с ним были кое-какие другие фамилии уже наводит на мысли. А что думаешь ты, Рейнал? – добавил он глядя на толпу людей желающих если не попасть на процессию, то хотя бы увидеть её краем глаза.
У Сифре это зрелище вызывало отвращение. Чем этот прожигатель жизни заслужил такие пышные похороны, кроме того что он принадлежал к именитому и богатому роду? Почему с такими почестями хоронят умершего молодым гомосексуалиста, когда куда более достойные люди не имеют ни могилы, ни гробницы? Что этот Сингх вообще сделал для блага Империума? И для чего вообще существует Ордо Фамулос, если в результате их кропотливых евгенических работ знать Империума всё равно зачастую представляет собой лишь бесполезную, жрущую как не в себя ресурсы и финансы, надстройку.
Покачав головой и отбросив эти бесплодные и даже вредные мысли, Сифре шагнул вперёд, с опытом заработанным благодаря годам жизни в мире улье проскальзывая через толпу зная что Рейнал идёт за ним следом.
Ожидаемо, пройти через охрану не составило большого труда, но вот с выбором дальнейшего курса действий было несколько сложнее. Скорбящие разделились на неравные группы и от Сифре требовалось грамотно лавировать чтобы придерживаясь единой версии своего знакомства с покойным не вызвать острую неприязнь у одной из этих групп. Было бы куда проще всем наплести с три короба, но по опыту священника — в такой паутине лжи было проще простого запутаться самому. Лучшая ложь была правдой с определённой точки зрения.
Чтобы подобраться к ближним родственникам Сифре использовал неприкрытую лесть. Он нахваливал покойного, всячески изображал скорбь, сокрушался про величину потери которую понесла Раджа в его лице. Ну а то что у покойного были какие-то малозаметные прегрешения было фактом и вовсе незначительным — человеку свойственно грешить, такова уж его природа, однако пред Господом нашим Императором Раджван предстанет с гордостью и величием достойными великого рода Сингкхов. Сифре в целом всячески тешил самолюбие Сингкхов и выражал горе от утраты одного из их членов в столь юном возрасте, впрочем стараясь не переигрывать.
В общении с друзьями покойного Сифре сместил акценты. Сначала он постарался подбодрить стушевавшуюся при его виде молодежь, намекнув что знал покойного может и не очень давно, но зато очень близко, если не сказать тесно. Он с печалью в голосе восхищался покойным и глубиной его познаний особых духовных практик, от которых менее стойкие духом и телом могут испытывать смятение. И, разумеется, священник выражал горькую печаль от того что не успел посвятить его в некоторые таинства и что подающий такие огромные надежды человек ушел так рано. А ещё Сифре оставлял достаточно таинственных недомолвок и откровенных намёков в своих словах что не заметить их мог разве что глухой, ну или полный идиот.
С дальними родственниками покойного Сифре общаться не стал, вместо этого решив напоследок поговорить со всякими должностными лицами прибывшими на мероприятие по долгу службы. С ними он священник держался поспокойней, задавал общие вопросы не говоря ни о чём конкретном и аккуратно прощупывал почву, внимательно слушая собеседников. Вдруг те возьмут, да и сболтнут промеж строк что-то интересное?
|
Немного пояснительной информации Я не знаю, как у тебя с покером, и читала ли ты пост про карточные игры на Западе, так что в начале этого поста я немного уточню пару терминов, чтобы ты (или читатели) точно понимали, о чем речь. К тому же, в изначальном посте про карточные игры этого не было, я добавил это недавно, так что уточню это здесь. Если ты всё это и так хорошо представляешь – то сорри за занудство, просто если не знаешь, то будет непонятно, что в посте происходит. Но в любом случае читателям это будет полезно.
Итак, важным понятием в покере является стек – это те деньги (или не деньги), которые ты кладешь на стол перед игрой. Сейчас это фишки, но в описываемый нами период фишки были далеко не везде, да и играли где попало, а не только в казино, и частенько просто на наличные. Смысл стека в том, что в кармане у тебя может быть сколько угодно денег, но за одну игру, т.е. сдачу твой стек – это все деньги, которые ты можешь использовать (и, соответственно, сколько ты можешь выиграть или проиграть). Естественно, выигранные деньги сразу добавляются в стек, кроме того, при необходимости ты можешь между сдачами доложить денег в стек из кармана или кошелька (или из декольте, че уж). А вот забирать деньги из стека, пока ты не выходишь из игры нельзя – это называется "рэт-хоулин" ("слазать в крысиную нору") и оооочень порицается. Смысл в том, что выиграв, надо дать возможность выиграть и другим. Конечно, тебя не схватят за руки и не будут насильно заставлять вернуть деньги в стек, но с тобой могут отказаться играть. Кроме того, считалось крайне некрасивым выходить из игры сразу после крупного выигрыша, не давая остальным шанса отыграться. Такое поведение называлось "хит-энд-ран" или в более поздние времена going south (типа ограбить кого-то и сбежать в Мексику). В заведении с несколькими столами иногда можно было забрать выигрыш у одного стола, пойти играть к другому, а вернуться к своему не раньше, чем через час. В общем, правила были разные, но в любом случае хит-энд-ран воспринимался, как comme il ne fault pas, bad manners и no hagas eso, señora! В общем случае это строго не запрещалось, но зависело от правил конкретного места и конкретной компании. В какой-нибудь случайной игре с незнакомыми людьми, конечно, можно было удалиться, оставив позади волнующий аромат духов и кислые рожи оппонентов, но репутация есть репутация – с постоянными соперниками это могло закончиться тем, что "мисс МакКарти, канеш, красотка, но больше в игру мы её не принимаем". Также выход из игры мог обговариваться заранее. Например, садишься за стол, и выйти из-за него, если ты выигрываешь можно не раньше определенного часа. А если проигрываешь – пожалуйста, после любой сдачи, спасовать и идти, даже не дожидаясь шоудауна, если уж ты так расстроена.
Стек у разных игроков в те времена неформализованных игр мог быть разным. Чаще всего определялся минимальный стек для вхождения в игру, ну, а максимальный – это уж твоё дело: по сути максимальный стек только ограничивал сколько ты готов проиграть другим игрокам и сколько мог выиграть за одну сдачу. Соответственно "олл-ин" означало, что ты ставишь весь свой стек, когда его не хватало до колла (уравнивания) – и претендуешь на столько денег из пота, сколько он составляет (в этом случае делался сайд-пот, если игроков было несколько). Ну и, конечно, если в стек добавлялись какие-либо ценности, их стоимость положено было заявить (и получить на неё согласие) до того, как ставить.
Еще пару слов надо сказать о лимитах. Дело в том, что максимальный стек, конечно, не ограничивался – твое дело, сколько денег класть на стол, и вроде бы все только рады, что ты готова так много проиграть. Но в не очень дорогих играх, где люди не планировали выигрывать или проигрывать все состояние, их, естественно, быстро задолбал бы человек, который постоянно ставил бы больше, чем у них есть денег в стеке, заставляя их постоянно либо пасовать, либо идти олл-ин. Такая игра была бы для них слишком нервной и неинтересной. Поэтому иногда вводились ограничения на размер максимальной ставки. Например, и это был самый простой и естественный вариант, максимальная ставка могла быть ограничена размерами пота, половиной или его двойным размером. Вот пока раздавали карты и шли предварительные торги, все накидали в пот, понемногу, скажем, пятнадцать долларов на круг. И вот дальше максимум, до которого могут дойти основные торги – пятнадцать долларов. Таким образом она привязывалась к анте (или к блайнду, но, по-моему, блайнд появился позже, а в 19 веке использовали анте. Если интересно, разница в том, что анте – это маленькая ставка, которую кладут все перед входом в игру, формируя пот, а блайнд – когда это делают не все, а обычно два игрока следом за дилером, а остальные уже могут посмотреть руку и сразу спасовать, либо уравнять до блайнда и войти в игру. Правило анте жестче – если ты пасуешь, ты ВСЕГДА теряешь сколько-то денег. Блайнд немножко раскачивает игру туда сюда, стимулируя сыграть то одного, то другого игрока. Сейчас блайнд – это классика для холдема, но тогда холдема не было, времена были суровыми – кидай анте или вали из-за стола. Но это так, незначительные детали. Также максимальная ставка могла быть просто ограничена суммой. Анте полдоллара, максимальная ставка пять, например. Были ещё всякие более сложные системы, типа спрэд-лимита, скользящего ограничения, которое повышалось со временем. Но я не думаю, что в те времена, когда мир был проще, и ещё не существовало ни сплита, ни лоу-болла, люди с этим заморачивались. Да оно нам и особенно не важно. Также лимит был хорош при играх с незнакомыми людьми, от которых не знаешь, чего ждать. Хотя бы какое-то время в такой ситуации хорошо поиграть с ограничением, а то вдруг они все шулеры? Ну и, конечно, бывали безлимитные игры, ноу-лимит. Ноу-лимит означает, что ставить можно хоть весь стек. Тебя, конечно, как профессионального игрока, больше всего привлекают игры без лимита.
– Да ну что вы, какие деньги! – запротестовал мистер Биклз. – Ну что вы, мне не трудно. Подумаешь. Право слово, мисс МакКарти, ну не надо. Что я, за могилой не присмотрю? При этом ты почувствовала, что для тебя теперь тридцать долларов – это так, на булавки, а для него – солидная сумма. Может, поэтому он и отказался? – Насчет отпевания – это я не знаю, я позже приехал. Но уверен, что да, всё было чин-чином. В Дональдсонвилле есть римская церковь, старая, ей лет сто небось. Её ещё испанцы, говорят, построили. Это теперь там одни нигеры, а раньше был приличный город. Так я сам-то, если честно, методист. Это ничего? Потом он услышал, что ты хочешь купить ферму и удивился очень сильно, но удержался от вопросов. – Конечно, как вам будет угодно, мисс. Мистер Крэнстон живет не тут, а выше по течению, в Батон-Руже. Спросите на пристани, его там многие знают. Для него, наверное, это выглядело странновато – сначала продали, теперь обратно выкупают... кто этих богатых разберет? Ни в Муншайне, ни в Дональдсонвилле банка не было. Муншайн был маленьким не городком даже, не поселком, а каким-то хуторком что ли, образовавшимся вокруг магазина и пивной. А Дональдсонвиль когда-то был гнездом плантаторов, где они жили в своих усадьбах, и даже давным-давно побыл три года столицей штата, потому что Новый-Орлеан показался приезжим англичанам "слишком шумным". Но, конечно это было абсурдно, и вскоре столица вернулась туда, где ей и положено было быть. Дональдсонвиль, впрочем, продолжал процветать. Однако во время войны здесь обосновались конфедератские "рейнджеры" (то есть бандиты, которые считали себя военными). Рейнджеры в основном беззастенчиво грабили местных, но иногда, видимо, в поисках острых ощущений, нет-нет да и постреливали по канонеркам адмирала Фаррагута. Этот джентльмен, как ты знала, шутки шутить не любил, и однажды, потеряв терпение, не разбираясь, кто прав, а кто виноват, приказал жителям эвакуироваться, а затем разнес городок бомбами и высадил десант, который сжег всё, что осталось, на пятнадцать миль вдоль берега реки. После чего местные "вежливо попросили" рейнджеров вести "войну" где-нибудь в другом месте. Потом Батлер, продвигая свой проект об освобождении негров, устроил здесь лагерь для беглых рабов, которые построили земляной форт, а кормились с плантаций, конфискованных в округе. Форт выдержал штурм, предпринятый рейнджерами, и это был чуть ли не первый случай, когда чернокожие сражались бок-о-бок с белым гарнизоном. В этом форте негры в итоге и поселились, и теперь это был настоящий негритянский город. Говорили даже, что скоро выберут они своего мэра, и "уж наверняка нигера". И, забегая вперёд, так оно и вышло через пару лет. В общем, куда катится старая добрая Луизиана! Но мы вернемся к твоей поездке в Батон Руж. Оди Крэнстон оказался типичным саквояжником-янки. Ферму он тебе продавать отказался. – Почему же? – спросила ты. – Назовите цену! – Потому что я не для того её покупал, чтобы продавать сейчас, – пожал он плечами. Он был практичный человек. – Но цену-то хоть можете назвать? – Леди, – сказал он. – просто для того, чтобы вы отстали от меня. Я спекулирую землей. Сейчас эта земля ничего не стоила, потому что к ней ведь прилагались налоги, которые надо было выплатить, и которые старик МакКарти не платил. Вот лет через пять будет понятно, сколько она стоит на самом деле. Тогда и приходите! Обсудим. Ты сказала, мол, а нельзя как-нибудь пораньше-то? – Как вы мне надоели! – закричал он. – Пять тысяч! Пять тысяч вас устроит? Пять тысяч наличными или оставьте меня в покое! Ну, никаких манер! Пять тысяч за ферму дедушки были, конечно, астрономической суммой, и их у тебя не было. Пока что. В Батон Руже ты нашла банк и сделала в нем вклад на имя Кины МакКарти. Банк теперь тоже принадлежал янки, но клерки в нём были пока южане. – Вы родственница старого МакКарти? – удивились там. – Вот так штука! Хорошо, конечно, можете сделать вклад под пять процентов годовых. Возможно, учитывая ваши новые "взаимоотношения" с Мишелем, так светиться не стоило. Но, с другой стороны, какое ему дело до тебя, пока ты не в Новом Орлеане? У него там сейчас и своих забот хватало по горло. Уладив все эти дела, ты задумалась о том, куда же конкретно поехать. И раз уж ты спустилась на двести миль по реке на юг, то решила для знакомства с Западом сначала поехать в Техас – благо он был близко и туда можно было легко (хотя и недешево) добраться. Было лето, а лето в южной части Луизианы – время лютое, уж кому, как ни тебе, прожившей в ней без малого всю жизнь, было это знать? Ехать в Хьюстон на дилижансе – под проливными дождями, умирая от изнуряющей жары и рискуя среди тамошних болот подхватить лихорадку? Нет, спасибо! Вместо этого ты поехала по реке на север – из Батон-Ружа на пароходе до слияния Ред Ривер и Миссисипи, а потом вверх по Ред Ривер. В этих местах ты раньше не была, а ведь именно в её долине шли бои, когда вы с Деверо задурили голову Бэнксу насчет складов хлопка. Река была довольно мелкая, особенно летом, большие пароходы по ней не ходили, а на маленьких играть было не с кем. За неделю, за которую пароходы несколько раз садились на мель, ты добралась до Шривпорта, села там на дилижанс... ...И дальше жизнь полетела, набирая обороты. Маршáлл, Даллас, Уэйко, Остин, Сан-Маркос... ты двигалась сначала на Запад, а потом на юг, к Мексиканской границе, стараясь играть в каждом городе. В одних городах тебе нравилось, и ты задерживалась на месяц, в других – нравилось не очень, и ты уезжала через пару дней, где-то везло, а где-то нет. Иногда тебя принимали в игру сразу и с готовностью, а иногда – весьма осторожно, даже нехотя. Наконец, ты добралась до Сан Антонио, и здесь решила пока что остановиться: во-первых, потому что ты немного устала от пыльных дорог и трясучих дилижансов, а во-вторых, потому что этот город стоил того, чтобы в нем задержаться. Столица Техаса была в Остине, ворота – в Хьюстоне, а сердце – безусловно здесь. Во-первых, здесь находился старый форт при миссии Аламо – символ, который превратил разномастную толпу в людей, говоривших: "Я – техасец!" Форт ты, конечно, посмотрела – ну, ничего особенного, развалины и развалины, хотя разок мурашки по коже побежали, когда ты представила, как здесь приняли последний страшный бой ребята Тревиса. Развалины Аламо в 1854 году. Оборона Аламо. Картина более поздняя, но 19-го века. Ну, понятно, что всё это выглядело не так, потому что штурм был ночной, но реалистичная картина выглядела бы, как квадрат Малевича с дорисованными вспышками выстрелов))). Зато накал борьбы передает! А ведь это было всего тридцать лет назад... а мир с тех пор изменился до неузнаваемости: столько произошло событий, столько войн! Сэм Кольт сделал свой первый револьвер, Фил Дарби сделал Камиллу Д'Арбуццо, потом мистер Лэроу сделал из неё Кину МакКарти... да чего там, в 1836 сам Техас из республики сделали штатом! Потом он вывалился из союза, потом был насильно впихнут обратно... Однако вернемся к Сан Антонио. Во-вторых, это был очень красивый город. Если красота Чикаго определялась его современностью и культурным уровнем, то красоту Сан Антонио, как и Нового Орлеана, задавали, безусловно, традиции и смешение стилей. И если в Новом Орлеане сошлись в основном французская, англосаксонская и креольско-негритянская культуры, то здесь перемешались испанская колониальная культура, культура Нижнего Юга, немецкая (о, немцев здесь было много!), и, конечно же, культура техано. В широком смысле словом техано называли любых жителей Техаса испанского происхождения, которые жили в нём ещё до войны 1845 года, да и вообще любых "наших мексиканцев". Но корнями это слово уходило в глубину веков – оно произошло от слова "тайшас", которое на языке племени каддо означало "друг" или "союзник". Дело в том, что в Мексике в какой-то момент власть захватила одна из групп испанцев в союзе с несколькими ацтекскими племенами. Две эти группировки активно поддерживали друг друга и сражались с общими врагами, в числе которых были племена липанов (от которых произошли апачи липаны), коахуилтеков и хуастеков, а также и с некоторыми белыми, неугодными правителям. Многие белые и индейцы бежали от них на север, и этих-то беженцев, стоявших в оппозиции к испанцам, каддо и называли "тайшас". Они заселяли равнины южного Техаса и занимались в основном скотоводством. Но всё это было в те века, когда люди ещё грезили Эль-Дорадо, когда Испания правила миром. Уже давно милая Франция переломала злой испанской империи ноги в тридцатилетней войне, уже давно в Европе поделили Испанское наследство, уже и Францию, едва успевшую забраться на высокий трон первой в мире Империи, свергла оттуда Британия, уже и Мексика отделилась от Испании, провозгласила независимость и отстояла это право в войнах. Прошло лет триста, если не четыреста. Империи появлялись и исчезали. А техано оставались техано. Ты уже чувствуешь, сколько всего тут было намешано и какую мощную поросль выдал этот коктейль? Представь себе город, где в одной толпе стоят обстоятельный бюргер, дикси-бой в соломенной шляпе, гордый техано в сомбреро, и все они считают себя настоящими техасцами! В общем, город был, что называется, колоритным. Здесь продавалось вкуснейшее немецкое пиво, а на соседней улице проводились петушиные бои (как-то одна из политических партий в Сан Антонио серьезно погорела, попытавшись их запретить). Здесь жива была ещё не вытравленная саквояжниками старая белая аристократия, а рядом с ней смуглые техано с индейскими глазами и испанскими усами обсуждали бой быков. И все эти люди сходились на громких, шумных, веселых фанданго с хлопушками, фейерверками, разбиванием пиньяты и, разумеется, танцами под игру и пение мексиканских оркестров. В-третьих, Сан Антонио был богат. Нет, с Чикаго его, конечно, было не сравнить, здесь и жило-то всего тысяч десять человек. Но вот в пределах Техаса для игрока в покер это было отличное местечко! Город во время войны занял двойственную позицию, тут было много сторонников севера, и, возможно, поэтому военная администрация прессовала жителей Сан Антонио не так сильно, как население северного Техаса, в котором ты побывала до этого. Во время войны он оставался важным транспортным узлом, и если в самом конце, в 1865 тут и произошел сильный всплеск преступности из-за дезертиров, то сейчас уже было поспокойнее. Через Сан Антонио шла значительная часть сухопутной торговли с Мексикой, а вокруг него на пастбищах паслись большие стада – здесь был крупнейший рынок скота в регионе. Короче говоря, тут был средний класс! А для тебя как раз средний класс и являлся хорошим источником дохода. Я рассказал о том, как ты ехала. Но как ты играла? Здесь всё было непросто. Теперь тебе приходилось все вопросы решать самой. Выяснилось, что Лэроу очень хорошо научил тебя играть, всего за год сделав игроком если не высшего класса, то серьезным соперником в любой игре, особенно честной. Научил он тебя также разбираться в людях и их эмоциях (а заодно и в своих). Однако то ли не не захотел, то ли просто не успел научить, как вести жизнь профессионального игрока. А это была отдельная наука. Да, в Чикаго (с его помощью) ты добилась того, что тебя приняли в хорошую игру. Да, ты вроде как побыла "главной", принимающей решения в паре. Но всё же техническая сторона вопроса – все финансы, доходы, расходы, а также и подсказки куда идти, кому и что там говорить – оставались на нем, да и сам он всегда был при тебе – респектабельный, учтивый, надежный. Он только дал тебе на зубок попробовать эту часть, и дальше, в свободном полёте, тебе пришлось учиться на ошибках. Игры, в которые ты играла, делились на три типа. Во-первых, были будничные игры – это были игры завсегдатаев друг с другом в каком-нибудь баре или отеле, где карты были разрешены, реже в казино. В мало-мальски значительных городах и даже городках такие игры можно было найти если не в каждый день, то почти в каждый день. Костяк игроков составляли местные мужчины – ранчеры, преуспевающие фермеры, лавочники, цирюльники, содержатели отелей, прачечных, конюшен, доктора, почтальоны, адвокаты, клерки, офицеры гарнизона, городские маршалы, мелкие издатели. Игроки они были в основном средние, если не сказать средненькие. Встречались, правда, и залетные господа, которые провели в городе от пары недель, а среди этих залетных – и профи, но редко: пускали в такие игры в основном людей, к которым уже хоть немного присмотрелись. Частенько бывало, что игрока в такую игру рекомендовал бармен. У тебя, конечно, было тут некоторое преимущество: "Леди с востока, м-м-м!" – всем хотелось узнать, как пахнут твои духи, что ты будешь пить и что думаешь об их городе. Эти игры были для участников не столько способом заработка, сколько развлечением и формой социализации – за ними обсуждали погоду, новости, зубоскалили, перемывали кому-нибудь косточки, шутили и дурачились. Ты не сразу поняла, что секрет успешного заработка в этих играх, как это ни странно, заключался в том, чтобы... регулярно в них проигрывать! Люди составляли такие партии для интереса, повезёт-не повезёт, "ну, кто же выиграет сегодня?" А когда с тобой всегда не везёт – в чем же интерес тебя в них пускать? "Леди, конечно, шикраная, но спасибо, мы и издалека на неё посмотрим лучше, а то что-то как-то скучновато каждый раз проигрывать." Стек в таких играх обычно был от десяти до пятидесяти долларов (бывало, что и меньше десятки, но в такие копеечные помойки ты не встревала – только время терять), анте – от квотера до доллара, и часто играли с пот-лимитом. Надо было иногда проигрывать весь стек до последнего доллара – это всеми запоминалось – и примерно помнить, в компании с какими людьми это произошло, а с какими – давно не происходило. В остальные дни желательно было выигрывать немного, около половины стека, ну, а иногда (когда подходило время оплаты в отеле) можно было и попытаться обыграть всех разок, и собрать на круг долларов двадцать или тридцать. Игроки-то твои доходы не подсчитывали, им достаточно было помнить, что "вообще-то я как-то эту дамочку обыграл!" – а ты в целом выходила в плюс. Ещё в таких играх хорошо было польстить игрокам, подбодрить проигравшего, а если выиграла много – ни за что не "заползать в крысиную нору", а играть ещё хотя бы час, немного проиграть из выигранных. Вообще-то всё это было довольно скучно, а когда за столом попадались 1-2 более-менее профессиональных игрока и 3-4 местных простофили – очень трудоемко: надо было не подставиться с одними и контролировать других. Бывало и так, что никто из завсегдатаев на будничную игру не приходил, а собирались одни заезжие профессионалы вроде тебя, втроем, реже вчетвером. Это были, конечно, злые игры – в них играли обязательно с дилером*, потому что иначе со сдающим никто бы играть не стал: какой вообще смысл? Для тебя, не владевшей техникой "глубоких манжетов" эти игры обычно заканчивались плачевно. Ты попыталась немного научиться сама, вспоминая, как Лэроу советовал прятать карты в шляпке, и пару раз это даже получалось, но... лучше было не рисковать. *В том смысле, что один из игроков, сдавая карту, пропускал круг. Больше всего будничных игр было зимой, когда люди помирали от скуки, а меньше всего – весной и осенью, когда сельскохозяйственные циклы набирали обороты, а вместе с ними начинались крутиться колеса любого бизнеса, от грузоперевозок до лесозаготовок, и на игры у многих честных тружеников просто не хватало времени. Играли в таких играх чаще всего в дро, либо в шотган (он же ролл-эм-ап) – нечто среднее между дро и стадом, когда часть карт открывалась после сдачи, но до торгов. Иногда в шутку играли в анаконду – когда каждый выбирал карты, которые передавались партнеру слева – но это были уже совсем несерьезные, дружеские игры на центы. Стад был для этих ребят сложноват, хотя играли и в него, но чаще в пяти-, чем в семи-карточный. Поначалу всё это создавало для тебя некоторые трудности – все же с Лэроу вы больше налегали на семи-карточный вариант, относительно новую и самую популярную игру у профессионалов, но аналитическая база у тебя была хорошая, и вскоре ты легко разобралась с выигрышными стратегиями в дро, тем более, что они были попроще. В целом такие игры приносили более-менее стабильный доход, но небольшой, долларов сорок-пятьдесят в месяц. В хороших отелях, в которых ты жила, этого едва хватало на оплату, собственно, комнаты и стола. Но были и другие расходы: ещё долларов десять в месяц уходило на горячую ванну раз в два дня (ты же леди!), сколько-то на прачечную, на парикмахера, на дилижансы, на развлечения, да и на спиртные напитки (а что же, трезвой сидеть, пока эти тугодумы решаются на свою ставку в 5 долларов?). Кстати, а что ты пила (кроме настойки опия и кофе, конечно)? Хороший вопрос! Понятно, что, самым подходящим напитком для леди было шампанское или вино, но летом холодное шампанское (как и холодное пиво) в Техасе было не достать... А тёплое шампанское... фи! Хорошее вино делали в Калифорнии и на севере, но что туда, что оттуда довести его было непросто. Иногда привозили отличное вино из Латинской Америки, но, что называется, по праздникам. В Техасе вино тоже делали, но оно тут было похоже на португальское, со слишком сильным ягодным акцентом, а ты, вообще-то, привыкла в Новом Орлеане к французским винам... Бурбон и виски? Во-первых, несмотря на дедушкины "уроки", ты всё же была барышня стройная, и виски был для тебя крепковат. Тебя не вело от стопки другой, но на Западе смаковать виски (а тем более бурбон) в те времена было не принято – его пили шотами. Собственно, как раз потому, что он здесь не отличался хорошим вкусом – обычно это была та ещё косорыловка, а привозной стоил дорого. Для леди это не очень подходило, к тому же в жару... Был ещё шерри-бренди из Испании. Но он, как и французский коньяк, был дороговат и встречался на юге редко – это был все же напиток северян с их холодными руками и каменными сердцами. Был и обычный, дешевый бренди, но тебе для него не хватало усов и пары ходок до экватора и обратно на торговом пароходе. Ликёры? Тебе было уже не восемнадцать лет, чтобы пить сладкие ликёры за карточным столом. Короче, оставались коктейли! До войны самым популярным был коктейль из виски с сахаром – его тогда еще не называли олд-фешн, а так и называли: сахар-и-виски или биттер-слинг (если в нем был горький ликер) или сода-слинг, но чаще говорили "сделай классику" или "сделай как в старые добрые". В стакан клали сахар, растворяли его в содовой, капали биттер или вермут для вкуса, а сверху лили ржаной виски и перемешивали. Чтобы сгладить сивушный запах приправляли это всё мускатным орехом, иногда апельсиновой цедрой или долькой – и готово. Если был лед – это было совсем хорошо. Но в шестидесятых "классика" уже всем приелась, и в ход пошли коктейли с ликёрами, в том числе с твоей исторической родины (если понимать её шире, чем Сардиния или Пьемонт). Коктейль Милано-Торино так понравился американцам, посещавшим Милан, что его там стали называть Американо, и под этим названием американцы увезли его к себе на родину, как подцепленную на чужбине заморскую невесту. Американо состоял из кампари, какого-нибудь вермута послаще, содовой, если была, и дольки лимона. Это было как раз по тебе – не слишком крепко, горько-сладко, как твоя жизнь, и весьма модно. Был коктейль Бренди Круста – он был страшно популярен в Новом Орлеане во время войны (собственно там-то его и изобрели), и, должно быть, тебя прошибала ностальгия, когда ты его заказывала. Его делали из бренди, вишневого мараскино, оранжевого кюрасао, лимонного сока, сахарного сиропа и капельки ангостуры. И обязательно – "иней", сахарный ободок по краю бокала. Ах, Новый Орлеан, ты был так сладок, как жаль, что ты оказался предателем! Если надо было взбодриться, ты заказывала Порто Флип – бренди, рубиновый портвейн, взболтанный яичный желток и мускатная крошка сверху. Его пили без льда, иногда и по утрам. Порто Флип был хорош, когда надо было сказать себе: "Так, Киночка, улыбайся, что-то ты раскисла. Вчера тебе не везло, да. А сегодня повезет!" Если же наоборот хотелось успокоиться и выпить кислого, хорошо подходил Виски-Сауа, хотя его тоже ещё никто не называл Виски-Сауа. Ты просто говорила: "Виски-лимон" – и бармен знал, что делать. Если он был молодой, он ещё уточнял: "С белком или без белка?" – "Без белка!" – смеялась ты. – "Я что, похожа на мужчину?" Если были свежие лаймы, отлично шел Каролинский Пунш на ямайском роме и тростниковом сиропе. А в холодное время подавали подогретый пунш или тодди на бренди, виски или дешевом вине. Ну и, конечно, в жару на юге хорошо заходил британский джин с "индийским" тоником. "Заодно для здоровья польза!" – шутили бармены, намекая, что тоник помогает от малярии. Малярии у вас своей и без Индии хватало, это да. Естественно, всё это роскошество (а также новые платья, шляпки, перчатки, ну... кому я рассказываю!) требовало больше денег, чем жалкие полсотни в месяц, которые ты зарабатывала в будничных играх. Поэтому всеми правдами и неправдами (ну, ладно, пока ещё не всеми) ты старалась попасть на игры особые, по приглашениям. Это были игры богатых господ и профессиональных игроков, иногда регулярные, иногда нет. Велись они в частных домах или в отдельных комнатах или же под них выделяли отдельный стол в казино, а иногда вообще на вечер снимали целый бар! Играли в них крупные скотоводы, владельцы баров, пивоварен, фирм, специализировавшихся на грузоперевозках, офицеры янки от полковника и выше, издатели "главной газеты в городе", шерифы богатых округов, правительственные агенты, в том числе по делам индейцев, судьи, члены городского совета и заксобрания штата. Да что там говорить, на Западе на таких играх можно было запросто встретить и сенатора, и не обязательно бывшего! Это была местная элита. Такие игры тоже были формой социализации, но несколько другого рода. Тут никто не болтал во время сдачи о погоде, пили более умеренно, и ты заметила, что такие сходки были как бы нейтральной территорией. Двум серьезным людям было порой неуместно звать друг друга на переговоры – кто приходит, тот, стало быть, оказывается немного в положении просителя. И вообще, так бывает, что назначать встречу для переговоров по какому-то отдельному вопросу – уже означает излишне обострять этот вопрос. А в такой вот вечерок, после карт, кто-нибудь мог сказать: "Сенатор, побеседуем наедине?" или "Господин мэр, не желаете ли покурить со мной сигар в отдельной комнате?" Удобно и ненавязчиво. Стек в этих играх мог быть разный, но понятно, что занятые люди не встречались ради игры на пятак. Обычно для вхождения в игру требовалось от пятисот долларов, иногда и от тысячи. Игры эти велись чаще всего до определенного часа, до которого выходить из игры было нельзя, только если ты проиграл весь стек. Зато после него уже можно было делать хит-энд-ран, пока серьезные господа, выйдя из-за стола, общались на интересующие их темы. Секрет был в том, чтобы выиграть не в начале, а ближе к заветной "золушкиной полночи", потому что несколько часов отпасовываться не получилось бы – с анте в десять или двадцать долларов ты бы растратила выигрыш, просто пасуя направо и налево. Твоя природная красота и приобретенный шарм, а также опыт шпионской игры, изрядно помогали получить приглашения на такие игры, но все равно ты была мелковатой фигурой для подобных сборищ. В каком-то смысле ты в таких играх служила "украшением стола" – элегантная молодая дама, которая ещё и соображает хорошо. Однако тут нужна была хорошая легенда, чтобы выглядеть достаточно респектабельной – жуликов богачи не любили, хотя хорошие, честные профессионалы при деньгах были в фаворе. Короче говоря, это был не тот случай, когда действовало правило "не задавай вопросов – не услышишь лжи": богатым господам хотелось знать, кого они принимают у себя в доме. Поэтому такие игры в твоем активе можно было пересчитать по пальцам: одна была в Маршалле, парочка в Остине, парочка в Сан-Антонио. Зато эти игры были практически безопасными – там не напивались допьяна, не скандалили, не выделывались перед тобой почем зря, чем простые техасцы иногда грешили. Если же тебе и делали неприличные намеки (что, увы, случалось, ведь ты была красива, молода и без кавалера), то они оставались намеками, и их можно было "не понять" как с улыбкой, так и с холодной неприступностью настоящей леди, в зависимости от настроения и царящей атмосферы. Такие игры были обычно безлимитные, долгие, серьезные, с хорошо продуманными ставками. Игроки там собирались сильные, обычно эдакие полу-профи и один-два профессионала. Конечно, ты целый год только и делала, что играла в покер, но и они были не лыком шиты – в основном это были сорока и более летние мужчины, которые имели многолетний опыт игры. Обычно там играли без дилера, если только дело не происходило в казино, но сильно мухлевать было нежелательно – эти люди могли за такое наказать будь здоров, а не просто перестать с тобой играть. На играх по приглашениям тебе случалось как выиграть порядка тысячи, так и проиграть порядка полутора, а чаще всего ты выходила в плюс (или в минус) на несколько сотен. Но всё равно каждая такая игра была событием – ты перед ними хорошо высыпалась, надевала лучшее платье, делала свежую прическу, очень аккуратно наносила тени, чтобы не переборщить, в общем, старалась соответствовать. Игры по приглашениям от времени года не зависели, а зависели от того, как шли дела и как часто было принято собираться у богатых игроков в этом городе или в этой местности. Могли они проходить и раз в месяц, и несколько раз в месяц, и раз в полгода. По приглашениям обычно играли в стад – богатым джентльменам хотелось игры, в которой больше зависит от мастерства, и меньше от случая. И, наконец, были "дикие игры". Это были игры в казино, где собирались абсолютно незнакомые люди, частенько бывшие в городе проездом или на короткое время. Ковбои, возницы, экспедиторы, бизнесмены, старатели, какие-нибудь скучающие денди, проходимцы, даже проститутки классом повыше... короче говоря, кто угодно. В этих играх и стек, и анте могли быть любыми по соглашению игроков – сложившейся практики не было. Случалось, что ты с ожесточением сражалась за банк в сорок долларов, а случалось, что на столе на круг в общей сложности лежало тысяч так десять-двенадцать, не считая часов, цепочек, запонок, перстней, револьверов с перламутровыми рукоятками, брошек и даже золотых самородков. И вот тут уже "школа Лэроу" помогала, хотя, надо сказать, публика на Западе отличалась от той, с которой тебе выпало играть на пароходах. Там было обычно по одежде уже ясно: "это – голытьба", "это – золотой барашек", "это – жулик, выдающий себя за бизнесмена", "это – настоящий бизнесмен". Здесь же всё было не так понятно, и одетый в драную жилетку бородатый мужик мог, только что проиграв тысячу долларов, крякнуть и выложить на стол ещё тысячу, а расфуфыренный господин в цилиндре и белых перчатках сникнуть, проиграв полсотни. Многие наблюдения приходилось пересматривать. А встречались и совсем новые типажи, от которых ты вообще не знала, чего ждать, и так и не могла раскусить. Этим дикие игры были интересны. Но порой они были и очень неприятными из-за разного рода происшествий. Народ за ними, прямо скажем, часто пил многовато, и происходило... всякое. Ты видела пару жестоких драк, и это были ни черта не веселые залихватские потасовки. Выглядели они крайне некрасиво: в одной из них человеку откусили ухо, а в другой разбили голову бутылкой. А в Далласе (и это было, пожалуй, единственное, чем тебе запомнился этот маленький пыльный техасский городок) ты узнала, как непрезентабельно в реальной жизни выглядит выражение "бить канделябром": канделябром при тебе человеку сломали пальцы. Бывали и просто нелепые выходки, например, однажды ты слышала, как за соседним столом какая-то шлюха без всякого стеснения пыталась поставить на кон ночь с собой, причем оценила её в сорок долларов! Джентльмены, конечно, подняли её на смех. Тебя пока что конфликты из-за игр миновали. Бывало, что к тебе привязывался какой-нибудь пьяница, но в Техасе обычно хватало твердого "нет" и ледяного взгляда. А вот когда ты уехала из Техаса... Однако, не будем забегать вперёд. Сколько удавалось заработать в диких играх? По-разному... но в них часто был какой-либо подвох – мухлеж, обман, и, к сожалению, частенько – сговор с дилером, поскольку шли они обычно в казино. Поэтому выиграть в них много получалось редко, а проиграть было легко, и надо было держать ухо-востро. К тому же, ты была женщина, леди, и если против тебя мухлевали мужчины, ты, конечно, могла отказаться продолжать игру, но не за канделябр же тебе хвататься? Кстати, о техасских мужчинах! Вот не зря лучшими кавалерами считались мужчины из Вирджинии, а вовсе не из Штата Одинокой Звезды! Техасцы были по-своему галантны – ещё бы, ведь женщин в Техасе было меньше, чем мужчин. Но если в Новом Орлеане в моде была была галантность на французский манер: элегантная, с изящными комплиментами и легкими, шуточными прикосновениями, короче, как у майора Деверо, то в Техасе галантность была... ...как бы её назвать поточнее... Дубовой! Мужчины здесь были подчеркнуто вежливы, легко откликались на просьбы, но были не особо предупредительны, не очень инициативны и крайне немногословны: они не умели красиво говорить, не умели поддержать беседу, заговорить тебе зубы и очаровать. Они умели только две вещи: сохранять лицо и "выделываться" перед тобой. Если же они и решались на что-то большее, то бывали обычно ну уж слишком прямолинейны. Почему так было? Наверное, потому что этот край был слишком суров для изящных ухаживаний – последние десятилетия тут шли настоящие войны, то с Мексикой, то с команчами, и у мужчин выработалась привычка, что "наше дело показать товар лицом, а потом четко обозначить намерения, а дальше женщина пусть сама выбирает". Выделывались они, кстати, обязательно как-нибудь тупо: либо демонстративно пили, либо норовили задраться с кем-нибудь, либо начинали хвастать, причем хвастать уныло – размерами стада, стоимостью чего-нибудь, ну, и так далее. В какой-то момент ты поняла, что если в твоем присутствии вспыхивает ссора, не относящаяся к картам и как-то слишком резко развивающаяся в сторону "вали отсюда" или "пойдем выйдем", то это из-за тебя. Это всё было смешно, но быстро приелось. Техано из тех, кто побогаче, были интереснее – они отличались некоторой витиеватостью слога, но все равно их ухаживания были... тяжеловесными что ли? Зато было в них, в этих потомках идальго и древних индейских вождей, что-то загадочное, глядящее на тебя из глубины веков, что такое, чего они сами не сознавали... В Сан Антонио у тебя завелись знакомые, прежде всего Сэнти. Сэнти (от Саньтьяго) был техано, лет сорока, худой, высокий, с проворными руками, очень умный и взвешенный. Как и ты он был профессиональным игроком, но ещё специализировался на дипломатии: он разруливал всякие разногласия между американцами и мексиканцами, а иногда и немцами (некриминального свойства, упаси боже! У него даже и револьвера-то не было), выступал третейским судьей или консультантом, прощупывал почву, в общем, старался оказаться всем полезным. Впервые вы встретились за карточным столом в казино "Лоун Стар", и началось ваше знакомство с того, что он проиграл тебе почти двести долларов. Будучи отличным переговорщиком, он быстро разобрался, кто ты и какие позиции занимаешь. После этого он заключил с тобой сделку – ты не будешь лезть в его постоянные компании, а он введет тебя в те, которые все равно сам посещает редко. Кроме того, он пообещал отвести тебя на игру к дону Мигелю, мол, там будет интересно. Сэнти был очень полезный человек – с ним можно было обсудить не просто городские новости, а кто как играет, кто как сыграл и почему. Он был, конечно, себе на уме, но не жадный, как говорится: "Возьми свои, отдай чужие". Кроме него в Сан Антонио было, наверное, полдюжины мужчин, которые, если ты хотела сесть за игорный стол в их присутствии, на немой вопрос в глазах остальных игроков "кто эта эффектная дамочка и стоит ли с ней играть?" говорили: "О, это мисс МакКарти! Всё в порядке, я за неё ручаюсь". Что касается музыки, то техасцам твоя гитара очень даже понравилась! Однако одно дело – поиграть в удовольствие, для знакомых, а другое – зарабатывать этим деньги на сцене. До сцены ты не добралась – у тебя тут была большая конкуренция в виде мексиканских оркестриков и сольных исполнителей, которых уже начали называть марьячи, и которые, мягко говоря, демпинговали. Дело в том, что в войне в Мексике (да, в Мексике, вообще-то, уже пять лет как шла война, в которую ещё в самом начали "с ноги" залетела наполеоновская Франция со своим Иностранным Легионом наперевес) наметился перелом. Федеральное правительство, разобравшись с конфедератами, почти открыто поддержало Хуареса, и французы теперь отступали. Вместе с ними отступали и деньги, и намечались "расстрелы и повешения". Видя такое дело, многие музыканты решили поехать в Техас или Калифорнию, пока на родине всё не уляжется и не утрясется. Им не улыбался расклад, когда какой-нибудь налакавшийся мескаля, оборванный повстанец, наставив на них пистолет, скажет: "Что выбираешь, амиго? Кто из нас поиграет на своем инструменте?" Кроме того, ты не знала местный репертуар: классическая гитарная музыка и ирландские баллады – это, конечно, хорошо, но вот закажут джентльмены какую-нибудь "Желтую Розу", которую тут музыканту положено знать – а ты не в курсе... Ну и, конечно, время выступлений в общем совпадало со временем, когда люди играли в карты, и выбирая одно, приходилось жертвовать другим, а карты теперь для тебя были основной работой. На этом фото дело происходит в Дакоте в 1890 году, но я уверен, что суть не изменилась. Это вот типичная "дружеская игра" на фронтире. *** И вот, в октябре, случилась очередная игра у дона Мигеля, куда ты через Сэнти получила приглашение. Кто это был такой? Дон Мигель был крупным скотоводом-техано. Вообще-то в Сан Антонио большинство мексиканцев и немцев были скорее бедны либо среднего достатка, а деньги были в основном сосредоточены в руках у белых. Но дон Мигель был другое дело! У дона Мигеля были огромные пастбища, большая гасиенда в колониальном стиле за пределами Сан Антонио и унаследованные от отца вместе со стадами твердые убеждения в отношении того, как настоящий кабальеро себя вести должен, а как не должен. Поэтому его нельзя было встретить в Сан Антонио в кабаке, пьющим среди "черни" или играющим на гроши. Но, разумеется, на гасиенде ему сильно не хватало общения – он скучал. И для того, чтобы было с кем пообщаться, он и завел у себя "карточные вечера" по приглашениям несколько раз в год. Не то чтобы он сильно любил карты или был очень азартен, однако он признавал их "игрой достойной, не дающей мозгам забродить." Собирались у него в основном одни и те же люди, десять человек – его соседи, знакомые и те, кого ему советовал позвать Сэнти. Сперва играли за двумя столами, а хозяин только общался с кем-либо из гостей и наблюдал за игрой. Лишь позже, часу в седьмом, когда половина игроков решала, что хватит с них проигрышей на сегодня, другая половина встречалась за третьим столом, где сидел хозяин. Что-то вроде отборочного тура на чемпионате! Приглашали туда игроков хороших, но обычно все же непрофессиональных, так как игра была дружеская. – Игра безлимитная, – предупредил тебя Сэнти, предварительно рассказав всё это, или по крайней мере то, что касалось игры. – Приезжайте! Дон Мигель будет очень рад с вами познакомиться! Он – очень порядочный и приятный человек, кабальеро старого образца. Ни в каком Сент-Луисе вы таких уже не встретите, бьюсь об заклад. Тут он тебя не обманул – когда ты подъехала, сидя в нанятом багги, к воротам гасиенды, то увидела очень красивый, идеально выбеленный каменный дом, сад, в котором росли розы и ворковали павлины, пруд в этом саду, и бог знает что ещё! Было тепло, но не слишком жарко – градусов двадцать шесть по Цельсию. Дон Мигель, который был вдовцом, вышел встречать тебя лично. Ему было около пятьдесят лет, он был одного с тобой роста (то есть, скажем прямо, небольшого), в отличной форме, слегка кривоног, с ухоженной бородой клинышком и задиристо топорщившимися усами. Было заметно, что у него горячий нрав, усмиренный, однако, воспитанием и жизненным опытом – он умел быть сдержанным. Дон Мигель галантно предложил тебе руку, отвесил несколько витиеватых комплиментов (он хорошо говорил по-английски, хотя и с акцентом), отметил, что для него большая честь принимать у себя в доме настоящую леди с Востока (Бог мой, это было приятно!), и с превеликим достоинством повел в свой дом, на открытую террасу, под навес, где стояли угощения, и играл мексиканский оркестр. Несмотря на напыщенность хозяина, публика здесь собралась довольно простая – скотоводы, торговцы, парочка фрахтовщиков, один серьезный адвокат и отставной генерал-южанин – ни мэров, ни судей. Некоторых из них ты знала по играм в городе, некоторых – нет. Но техасцы постарались приодеться – генерал щеголял в мундире с начищенными пуговицами, адвокат носил золотое пенсне, а галстуки и официальные костюмы надели даже те, кого ты в них с трудом могла бы представить раньше, а некоторые даже специально (о, боги, наконец-то!) помыли головы и побрились. Это соответствовало обстановке – тут даже слуги нацепили какое-то подобие то ли мундиров, то ли ливрей. Сразу играть никто не начал – сначала вы сидели и общались. Конечно, ты была в центре внимания. Ты поняла, зачем Сэнти тебя позвал – ну когда и как ещё в это общество можно было ввести женщину? Дон Мигель был от тебя в страшном восторге, особенно когда узнал, что ты католичка: он поднимал за тебя тосты и всячески обхаживал, должно быть, вспоминая молодые годы. Он был, конечно, страшно старомодным, но шарма ему было не занимать. Сэнти явно ему очень угодил этим приглашением. Непринужденные беседы велись где-то в течение часа. Потом хозяин хлопнул в ладоши и объявил: – Синьорита, синьоры, не пора ли нам вспомнить, зачем мы сегодня собрались? Прошу всех в дом. Тут уж ты поняла, почему игра была безлимитная – здесь в основном соревновались не в том, кто лучше играет, а в том, у кого больше денег. Это было золотое дно. Дон Мигель, конечно, слегка хитрил – на правах хозяина он подсаживался то за один стол, то за другой, и наблюдал за игроками. Он почти ничего не говорил, только иногда, после шоудауна, отпускал короткий комментарий, вроде: – Какая неудача! – Браво! – Умно сыграно! – Поздравляю, синьорита! Начальный стек за "нижними" столами был по три тысячи! У тебя наличных, не считая тысячи, оставленной в Батон Руже, было четыре тысячи. Соответственно, одну ты оставила про запас, а на три других вполне могла уверенно сыграть. Играть здесь привыкли неторопливо, и ты, быстро разобравшись, кто есть кто, обыграла и генерала, и адвоката, и фрахтовика – всех за вашим столом кроме Сэнти. У вас обоих оказалось по шесть тысяч в стеке. – Последние полчаса перед главной игрой! – объявил хозяин. Вы с Сэнти немного посражались с переменным успехом, но решили в бутылку пока не лезть – никому не хотелось пропустить "десерт". А дальше пятеро выигравших из десяти стали играть с хозяином. Первоначальный стек у дона Мигеля был в пять тысяч. Он клал перед собой во время игры какую-то серебряную штучку – то ли медальон, то ли брелок от часов. Было бы странно думать, что он использует её, как ставку – она и стоила-то, наверное, долларов пять от силы. Кажется, на ней было выгравировано клеймо и коровья голова. Ты решила, что это, наверное, его талисман – у всех свои причуды. В Сан Антонио ты видела человека, который после успешной сдачи целовал свой перстень. Игра пошла по нарастающей. Дон Мигель больше не делал тебе комплиментов. Он был слишком осторожен – ты его легко переблефовывала. Кажется, через час он начал тебя побаиваться. Ты сосредоточилась на остальных игроках. Один из них выбыл, увеличив стек Сэнти на пару тысяч, а твой на тысячу долларов. Стек дона Мигеля за это же время уменьшился на тысячу. Теперь у тебя было семь тысяч, а у него – чуть меньше четырех. И ты решила раскрутить хозяина. Вы стали играть, и осторожно, ненавязчиво, дошли с ним до ставки в тысячу, а потом и в две. Карта у тебя была не самая лучшая, но и не пустые руки – стрит с семерки до валета. Но дело тут было не в картах. Несмотря на весь шарм дона Мигеля, на всю его "броню" и умение держаться, ты прочитала, что он не может позволить себе проиграть женщине совсем, так, чтобы ты вывела его из игры: соседи будут это обсуждать, ему будет это крайне неприятно. А перед каждым кругом он так долго думал, что ты понимала – у него там тоже далеко не ройял-флэш. Улыбочка, легкий, едва ощутимый подкольчик – и ты повысила до четырех тысяч. Ему надо было идти олл-ин и с высокой вероятностью выбывать, либо пасовать. Ну, наверное, он мог бы выложить на стол ещё пять тысяч, но... это было бы не в его стиле. Игра-то уже шла к концу – ему придется торопиться, наверстывать, он начнет ошибаться... Нет, он явно не был настроен пополнять стек! Ты мило улыбалась, а внутри у тебя все говорило: "Ну спасуй, ну спасуй же, дон Мигель! Отыграешься на других, вон, Фрэнк Аллен, твой сосед, дуб дубом, проиграет тебе наверняка тысячу или две. А мне дай мои две – и я буду довольна." И расчет был хороший. После этого можно было бы на пасах из вежливости "раздать" долларов пятьсот, а там уже и игра закончится, и ты унесешь с собой восемь с половиной тысяч. ВОСЕМЬ С ПОЛОВИНОЙ ТЫСЯЧ АМЕРИКАНСКИХ ДОЛЛАРОВ! "Нооооо, синьорита," – сейчас по-доброму усмехнется дон Мигель и бросит карты на стол. Он должен был спасовать. Он не мог перебить твою ставку и не мог позволить себе выбыть. Так? И все бы так и было, если бы не эта маленькая серебряная штучка. По правилам покера в игре можно использовать только те деньги, которые лежат на столе – ты это знала. Поэтому изрядно удивилась, когда он небрежным жестом кинул её в центр и сказал: – Повышаю. – Что, простите? – Я сказал, что повышаю, синьорита. – А что вы поставили? Люди переглянулись. – Своё стадо, – сказал дон Мигель, глядя на тебя как ни в чем не бывало. Ты взяла эту побрякушку в руки, рассмотрела повнимательнее, а на ней было вычеканено: "3000 коров" и стояло его клеймо. Ты сказала, что вы играете не на коров, а на доллары. – Но коровы – это и есть доллары, – сказал дон Мигель. – Все в этой комнате знают, что у меня отличные стада, все в этой комнате знают, что рыночная цена одной коровы – четыре доллара. – Это так, – поддержал его Сэнти. – Вот в Луизиане валютой является хлопок, а в Техасе – скот. Ты сказала, что не знала о том, что он собирается их поставить, и надо было бы об этом сказать заранее. – Весьма сожалею, синьорита, – ответил дон Мигель, – Но о том, что я привожу на игру своих коров, знали все кроме вас. Мне жаль, что вы не полюбопытствовали раньше. Выходило, что он сейчас поднял ставку на двенадцать тысяч – Но мне не нужны коровы! – сказала ты. – Что я буду с ними делать, дон Мигель? Разводить что ли? Никто не засмеялся. – Ну хорошо, я понимаю. Вам они, конечно, ни к чему, прелестная мисс МакКарти, – усмехнулся дон Мигель. – Но если вы не желаете возиться с их продажей, вы их даже не увидите. С учетом того, что вы не знали, о чем идет речь, и не выражали заранее своего согласия, я предлагаю такой вариант: эти господа с готовностью купят их у вас по два доллара за голову, если согласятся заплатить вам наличными прямо в этой комнате. Такие условия все принимают? И вот тут все возбудились до крайности! Ты ничего не понимала в коровах, но хорошо понимала, что по такой цене их купит кто угодно, просто с руками оторвет. А эта серебряная фишка лежала на столе весь вечер, и формально Дон Мигель вполне мог ею воспользоваться. Дон Мигель сейчас специально занизил их стоимость, причем выглядело это не так, что господа за столом его кредитуют, а именно так, что он несет все риски. У всех глаза прямо-таки загорелись, один из них даже по волосам своим провел с видом "что делается!" – Хах! Что ж, это прекрасное предложение! – воскликнул Сэнти, и все с ним согласились. Но Дон Мигель только что очень сильно просчитался. Он хотел, чтобы ты, в виду явной для него убыточности, не смогла не принять его ставки, потому что все вокруг её бы поддержали – и эта часть плана сработала. Но в то же время он хотел, чтобы приняв её, ты подумала, а потом спасовала. А ВСЕ ТЕПЕРЬ ЗА ЭТИМ СТОЛОМ СТРАСТНО ХОТЕЛИ, ЧТОБЫ ТЫ СЫГРАЛА И ВЫИГРАЛА! Очень-очень хотели. И если ты бы это сделала, то стала бы в Сан Антонио легендой и весьма популярным человеком среди всех, кто сейчас сидит за столом. Лицо дона Мигеля было не озабоченным, не напряженным, а слегка даже весёлым. Но в глазах его ты читала отчаянное: "Синьоритааааа! Пасуйтеееее! Пасуйте ради Господа Нашего Иисуса Христа и Девы Марии, умоляю вас, как католик католичку!" Спасовав, ты бы потеряла четыре тысячи, но у тебя бы осталось три – то же, с чем ты сюда пришла, и ещё, может, полчаса или час, чтобы нащипать тысячу с Фрэнка Аллена, да и дон Мигель в благодарность наверняка подкинул бы тебе сотен пять. Но... как было не поддаться такому искушению и не сыграть-то? Тебе двадцать лет, а пятидесятилетний дон ставит против тебя своё стадо. И хочет, чтобы ты спасовала. И если ты выиграешь, ты прямо в этой комнате обналичишь скот, и получишь четырнадцать тысяч! Ты смело сможешь выкупить дедушкину ферму, заняться музыкой, поехать куда хочешь, может, даже уже начать думать, как бы там разобраться с ненавистным муженьком. Ты с достоинством кивнула и сказала одними губами: – Олл-ин, – и двинула на середину стола весь стэк. Тысячи "убитых оленей" поскакали навстречу трем тысячам живых техасских лонгхорнов! Люди вокруг ахнули и замерли, повскакали с мест, стоящие перегнулись через сидящих, фрэнк Аллен принялся яростно теребить свои бакенбарды, даже всегда спокойный Сэнти аж ус прикусил. Вы открыли карты. Стрит с семерки до валета. И... крестовый флэш с пятерки до девятки! Ты проиграла. У всех раздался стон разочарования. Лонгхорны затоптали оленей. За этим стоном и за этим "топотом" никто, кроме тебя, не заметил, как с облегчением выдохнул дон Мигель. Стада его были, конечно, побольше трех тысяч голов, но все же проиграй он, это был бы по его бизнесу серьезный удар. – Было очень приятно, синьорита, – сказал он тебе позже. – Я буду просто счастлив снова видеть вас у себя в доме. Хотя ты не была уверена, что будь он менее воспитан, он не сказал бы что-то вроде: "Дева Мария сохрани меня от этого дьявола в юбке! Эту бешеную ирландку к моему дому больше не подпускать на пушечный выстрел!" *** У тебя была ещё тысяча долларов (кстати, в этот момент ты очень сильно пожалела, что другая тысяча лежит в банке в пятистах милях к Востоку, а не под рукой), и нужно было начинать сначала. Ты поехала на Восток – за почти полгода ты подустала от Техаса, а зимой он, вероятно, был довольно унылым, даже Сан Антонио, и особенно когда финансы поют романсы, чего уж там. Через Хьюстон ты добралась до Миссисипи и решила пару месяцев пособирать деньги на речных играх – они были привычные, знакомые, ты даже расписания пароходов иногда вспоминала по памяти. Но тут оказалось, что после перерыва в несколько месяцев, проведенных на суше, путешествия в одиночку на кораблях вызывают у тебя ночные кошмары ещё похуже, чем те, что были раньше. Когда в коридоре кто-то хлопал ночью дверью, ты просыпалась с диким криком, вскакивала и выглядывала из каюты в одной сорочке, только чтобы убедиться, что корабль не горит, на полном серьезе ожидая почуять запах гари или услышать треск пламени. Потом ты ещё долго приходила в себя, обняв колени в каюте, прислушиваясь к ровному гулу корабельной машины, и не в силах заснуть, дрожащими руками капала забытый было лауданум в стакан с водой. Однако маленькие дозы тебя уже не брали, а после больших настроение, конечно, поднималось, но ты начала плохо играть – слишком рисково и со случайными ошибками. Обидно проиграв так несколько раз противникам, которых ты вполне заслуженно считала не более, чем жертвами, ты поняла, что надо выбирать – карты или пароходы. Ты добралась до Сент-Луиса, но и там не снискала успеха – в этом чопорном, слишком приличном, слишком немецком городе одной, без мужчины, без убедительной истории, без мало-мальских связей и рекомендаций получить приглашение в высшее общество было трудно, а "будничные" игры обычных горожан были слишком незначительными, чтобы "прокормиться" – со средним классом тут было не очень, а немцы вообще не очень любили покер, а играли в свой дурацкий скат. Скат был игрой не азартной, а с фиксированным выигрышем и проигрышем, как какой-нибудь бридж или червы. Короче, вообще не то! В казино же в Сент-Луисе было полно профессионалов, и, как тебе показалось, всё давно поделено между ними и дилерами. Ну, или тебе просто не везло. В общем, тебя там нехило так обчистили. Ну что, ехать на север, в Чикаго? А вдруг Лэроу ещё там... что ты ему скажешь? "Извините, я взяла ваши четыре тысячи, но у меня ничего не вышло? Я как мисс Грейвз, только послабее оказалась"? Но раскисать было рано: у тебя вполне оставался шанс на ещё одну попытку попробовать Запад (а заодно и себя) на прочность. Ты поехала в Канзас Сити. Если представить Великие Равнины как огромное ранчо, то Канзас Сити был, безусловно, воротами этого ранчо. *** До сих пор многие люди, и даже американцы (и даже один американский президент, не будем показывать пальцем), часто думают, что Канзас Сити находится в Канзасе (и даже является его столицей), хотя на самом деле он расположен в Миссури, у самой границы Канзаса. По законченной всего год назад ветке железной дороги Пасифик Рэйлроад (будущей Миссури Пасифик, первой железной дороги к Западу от Миссисипи), ты пролетела на поезде через разоренный войной, обнищавший и жалкий Миссури, который получил от северян на всю катушку за неспособность определиться со стороной в войне. На картинке, конечно, перебор зеленой травы для декабря, но во-первых, она хорошо подходит по пейзажу, во-вторых, атмосферная, а в-третьих, на ней очень правильный локомотив 4-4-0, тогда именно такие использовались. Ты сошла с поезда в декабре на вокзале, с пятьюстами долларами за душой, полная тревоги и надежды. Ты огляделась. И подумала: "Матерь Божья, ну и деревня!" Однако это впечатление было верным лишь отчасти. Если Чикаго походил на серьезного бизнесмена в расцвете лет, смело глядящего в будущее, а Сан Антонио – на скотовода-техано слегка из прошлого, то Канзас Сити выглядел, как молодой, нацеленный на успех юноша. Город развивался. Тут, конечно, всё ещё вспыхивали застарелые тёрки между северянами и южанами, когда ребята с одной улицы напоминали ребятам с другой улицы с помощью кулака или даже ножа, кто, кого именно и сколько раз "джейхокнул" во времена даже не войны, а ещё Кровавого Канзаса. Но в основном люди были увлечены амбициозным проектом, обещавшим превратить Канзас Сити в крупный региональный центр не хуже Сент-Луиса: мост Ганнибал, первый железнодорожный мост через Миссури! Город выиграл грант на постройку этого моста у Левенуорта меньше года назад, и народ повалил сюда толпами. Вокруг моста всё и крутилось, работы не прекращались даже в зимнее время. На этом фото главная улица Канзас Сити в 1867 году. Может показаться, что город был ни о чем, но на самом деле это не так – он был уже тогда в несколько тысяч жителей и очень оживленный, просто малоэтажный. Вот Канзас-Сити в 1869 (уже построен мост) – понятно, что из-за моста он вырос, но всё равно видно, что городок-то значительный. Кроме того, в городе был один из крупнейших на Среднем Западе рынков сельскохозяйственной продукции, сюда часто приезжали фермеры, и как-то незаметно для всех он разросся до размеров Сан Антонио и постоянно прирастал. Да, это пока что была деревня, которая, однако, на глазах превращалась в город, причем современный и красивый. Для тебя же, как для игрока, важнейшим был тот факт, что рядом с Канзас Сити пролегали все основные пути на Запад – Орегонская Тропа, южная почтовая линия Баттерфилда и Тропа Санта Фе. И поэтому, разумеется, тут было много переселенцев, спешащих на Запад. Вернее, уже не спешащих – зимой накапливались те, кто либо приехал заранее ждать караванов по Орегонской тропе, либо опоздал на "осенние" и застрял в городе, либо по каким-либо причинам повернул назад с полдороги и временно вернулся к цивилизации. Да, переселенцы были люди семейные. Да, у них было не так много денег. Но обеспечить их всех работой Канзас Сити, как ни старался, не мог, а деньги им были очень нужны, чтобы не истратить припасенное на дорогу. И поэтому они играли в карты. Бог мой, уж лучше бы они этого не делали! Разумеется, Кина МакКарти была не одна такая умная – зимой в Канзас Сити слетались стервятники, и начиналось "заклание ягнят". Игры "переселенцы против шулеров" регулярно заканчивались понятно в чью пользу. Ты была не на вершине этой пищевой цепочки, но хотя бы на правильном конце от середины. Вступая в драку, ты зачастую возвращалась в номер, зализывая финансовые раны, но всё же игра стоила свеч, и постепенно, в режиме "шаг вперед, два назад, три вперед" твои дела стали выправляться. Играли тут прямо на постоялых дворах при конюшнях и каретных дворах, переполненных переселенцами, в которых продавали нехитрые закуски и паршивый виски. Ещё играли в недорогих кабаках, где отдыхали строители моста – там были ниже ставки, но и шулеров меньше. Правда, на сдачу к играми с переселенцам шли жизненные драмы – однажды человек, которого ты (ну, не в одиночку, правда), обыграла, с каменным лицом встал из-за стола, вежливо попрощался с вами, а потом вышел и застрелился за углом. Но изредка бывали и обратные истории – например, когда выигравший триста долларов молодой парень, подняв зажатые банкноты в кулаке прокричал "Аллилуйя!", поцеловал их, а уже на следующий день стало известно, что он женился на девушке, чья семья вместе с ним ожидала караван. По слухам юноша зарекся когда-либо ещё брать в руки карты, ведь оказалось, что он играл на сумму больше пяти долларов впервые в жизни! Кроме того, тебе очень повезло с пабом "Фредди'з Файнест". Так случилось, что узнав, что ты зарабатываешь на жизнь игрой в карты, хозяин отеля, где ты остановилась, какой-то дубоголовый мужичок, с подачи жены от греха подальше выселил тебя посреди зимы. Ты переехала в другой отель, первый попавшийся, поменьше и похуже, но там не было полного пансиона, а были только завтраки. Выйдя оттуда на улицу, ты обнаружила буквально в соседнем квартале паб "Фредди'з Файнест", где подавали стью, свиную вырезку, омлет и суп по-фермерски, короче говоря всё, что надо голодному человеку, не слишком притязательному по части кулинарных изысков. У тебя в животе было пусто, и ты съела стью с поспешностью, которая больше подходила внучке Хогана МакКарти, чем дочери графа Д'Арбуццо. Паб был очень простой: без зеркал, кучи портретов и памятных вещей на стенах, без медной штанги для ног внизу стойки, и без красивых стульев. Но зато стью было отменное! Кроме того, за соседним столиком ты увидела завсегдатая с футляром от флейты подмышкой, и спросила его где он играет. Он сказал, что здесь же, в пабе, только не сегодня, а по субботам. В Ирландии тогда музыки в пабах ещё не было, максимум пение, потому что там пабы по-прежнему были всего лишь пивными. Но в Америке это было не то чтобы принято, но нормально, потому что здесь паб был не только местом сбора, а ещё и уголком далекой родины, к которому хочется прикоснуться, чтобы не раствориться, не потеряться, не забыть, кто ты, в переулках гигантских неприветливых городов и на просторах Великих Равнин. Ты решила узнать, не получится ли поиграть здесь. Ты ждала, что хозяином окажется старый ирландец вроде твоего деда, и будет вот это вот всё, начиная от "шомызатица" и заканчивая "шент-луиш так шебе городищще". Ничего подобного! Хозяином был улыбчивый молодой человек лет так двадцати восьми, по совместительству бармен. Услышав, что ты "Мисс Кина МакКарти" он хмыкнул и сказал: – Я боюсь, это слишком серьезно для моего скромного заведения! У нас тут все по-простому. Предлагаю такую сделку – сегодня обед за мой счет, но отныне – просто Кина и просто Фредди. Идет? "Фердди'з Файнест" был главным местом сборища ирландцев Канзас Сити, а ирландцев среди строителей тогда хватало. Тут в карты не играли, но зато тут были три неписанных правила: - Ирландец – свой. - Ирландцев наполовину – не бывает. - Бармен всегда прав, если он ирландец. Вообще-то, гитара не входила в традиционные ирландские инструменты, а играли в подобных заведениях почти исключительно на скрипках, волынках или флейтах, ну, в крайнем случае на концертине... Но соблазн заполучить такую красивую даму, аккомпанирующую пусть и на гитаре, по субботним вечерам, да ещё и с голосом, был слишком велик. Другая проблема заключалась в том, что ты не играла раньше в ансамблях, но эту проблему Фредди решил – днём, когда посетителей было мало, вы немного поупражнялись, и ты поняла что к чему. Кроме тебя музыкантов было двое. Скрипача звали Демиан, он был молодой веселый чернявый парень, а флейтиста – Фин, он был сильно старше вас обоих, с седой бородой, серьезный и нелюдимый. Но почему-то ладили они очень хорошо, как строгий дядюшка и беспутный племянник. Сцены в пабе не было – вы играли за столом, но как же это было душевно! В помещении на сорок мест вас, бывало, собирались послушать человек, наверное, сто! В "Фредди'з Файнест" было не продохнуть. Особенно круто у вас получалась баллада "Бреннан с болот". Это была песня о знаменитом ирландском разбойнике (таких людей в Ирландии называли хайвэймены), который ограбил мэра Кэшела, а потом попался, но его выручила жена. И на строчках: ...Она достала дробовик Из под своих одежд– Демиан, который немного умел исполнять разного рода акробатические трюки, одной рукой спрятав скрипку за спину, бросался на пол, на выставленную вторую руку, змеей приникал к доскам и делал вид, что заглядывает тебе под платье, словно интересуясь, не прячешь ли ты там дробовик. Народ просто ухахатывался с этого коленца! Но, кстати, что касается неприличных намеков, люди тут были простые и при этом, вопреки расхожим стереотипам об ирландцах, хорошо воспитанные. Они к тебе относились с легким благоговением (с Фредди-то и с музыкантами ты была на "ты", но для остальных ты выглядела "птицей высокого полета", которая на время залетела в их сарай и красиво поёт, за что ей большое спасибо). Они даже не пытались к тебе подкатывать, при этом были за тебя горой, и не могло быть и речи, чтобы кто-нибудь здесь тебя обидел. Платили тебе немного – пять долларов за выступление, плюс в кружку желающие накидывали вам около пяти-шести долларов. Это были, конечно, копейки... Но в месяц получалось двадцать пять на человека! В те годы пол-америки, знаешь ли, жило на такую или меньшую зарплату! К тому же, по субботам у вас был бесплатный обед, бесплатное пиво и бесплатный кофе. И не только по субботам. Ты помнишь, как, пропустив завтрак в отеле, потому что накануне закончила играть в четыре утра, входила в паб, бледная, заспанная, разбитая. – Омлетик или суп? – спрашивал Фредди. Ты кивала, мол, сам выбери, а? – Ну как, выиграла вчера? – спрашивал Фредди. Ты мотала головой. – Ну, тогда кофе за счет заведения! – говорил он. – Не переживай. Может, плеснуть туда бренди? Ложечку? Капельку? М-м-м? Ты вздыхала и кивала. И поневоле улыбалась. – А-а-а, иди ко мне за стойку, я тебя обниму, пока жена не видит! – говорил он. Потом он ставил на стойку кофе, сахар, смотрел тебе в глаза и говорил: – Как зовут ирландца, которого пули не берут? – Как? – Рик О'Ши! – и подмигивал. – А вот ещё. Пожарные приезжают тушить паб. Вытаскивают оттуда ирландца и спрашивают, как начался пожар. А он им: "Я не знаю! Он уже горел, когда я забежал выпить кружечку-другую!" А вечером ты шла играть и выигрывала. Так, играя в карты и выступая в пабе, ты провела в Канзас Сити остаток зимы и весну. Правда, с серьезными играми по приглашениям как-то не складывалось – сложно бренчать в пабе на гитаре по субботам, а по воскресеньями изображать респектабельную леди, а с казино в Канзас Сити было пока туговато. Но зато... зато тебе там было хорошо. И возможно, в тот момент это было важнее. Так или иначе, к концу июня у тебя за душой было порядка восьмисот долларов, опять-таки, не считая тех, которые лежали в банке... уже кое-что, ведь когда ты приехала в Канзас Сити после трат на пароходы и нескольких проигрышей твои финансы сократились до пятисот. К лету переселенцы разъехались, играть стало не с кем. Более того, в один прекрасный, а вернее ужасный день, Фредди объявил, что решил продать заведение и уехать. – Мой дядя в Бостоне разбогател и открывает гостиницу, ему нужен управляющий, вот он и позвал меня! – признался он честно. – Это большое дело, к тому же семейное. Как я откажусь? Было понятно, что без самого Фредди паб Фредди'з уже будет не очень Файнест. Демиан тоже нашел работу где-то в другом месте. Что же делать? Ты об этом и спросила хозяина. – Кина, ты же картежница! Езжай дальше на Запад. Ты сказала, что в Ад-на-Колесах не хочешь, там, наверное, опасно одной. – И не надо! Попробуй Денвер! Люди рассказывают, там в последнее время пошло-поехало дело. А ещё лучше – попробуй все города до Денвера. Особенно Эбилин. Ты слышала про Эбилин? Ты сказала, что не слышала. – Не тот, который в Техасе, а тот, что в Канзасе. Ты все равно не слышала. – А что, и рекламу в газете не видела? Господи боже мой, Фредди, какую ещё рекламу? – Ну как же! Эбилин! Джо МакКой, ля-ля-тру-ля-ля! Ты сказала, что это дыра, где, наверное, и тысяча человек не живет, на кой она тебе? – Ну, конечно, дыра. Но в этой дыре Джо МакКой построил загоны на тридцать пять тысяч голов скота, и договорился протянуть туда боковую ветку Канзас Пасифик. – И что? – Ну, а то, что у нас, в Миссури, тропа Шауни перекрыта. Мы больше скот техасский, видите ли, гнать через Миссури не разрешаем. Клещи, мол, у них, неподходящие. А это значит, что все ковбои ломанутся сейчас в Эбилин. И будут продавать там скот по рыночной цене, а не по той, которую захотят перекупщики, потому что иначе ковбои сами смогут сесть на поезд и довести своё стадо хоть досюда, хоть до Чикаго. Понимаешь? Перекупщики, конечно, поскрипят, но денежки выложат. Ты представь, сколько в этом Эбилине будет пьяных дураков и денег одновременно? Резон в этом был. Ты попрощалась со своими ирландскими друзьями, собрала вещи, переправилась на пароме через Миссури и села на дилижанс. И наконец-то, спустя год после ухода из под крыла Лэроу, ты попала на НАСТОЯЩИЙ Запад. Лет через десять его везде начнут называть диким, но ты-то помнишь, что в шестидесятых его никто не называл, хотя он, конечно, уже был таким. *** Эбилин встретил тебя... экхм... оригинально. Возница помог тебе спуститься с подножки, сгрузил твой багаж (прямо в пыль, ага, спасибо большое), и дилижанс укатил дальше по своим дилижансовским делам, а ты стала смотреть, куда бы, собственно, направиться. Мимо проходил человек, высокого роста, в шляпе, с бакенбардами, вроде бы приличный. – Прошу прощения, сэр... – Прощаю! – весело отозвался он. – Эмм... сэр, вы не подскажете... – Подскажу-оближу, укачаю-накачаю! – пьяной скороговоркой выпалил он и захохотал. – Мисс, а вы с Востока, да? Ха-ха-ха-ха! Хотите пинту целебной настойки или полфунта любви? Настойка дешево, любовь так вообще даром, ха-ха-ха-ха! Ты слегка оторопела от такого "здрасьте". И тут между вами вклинился какой-то плотный коротышка, в смешном картузе, надвинутом на уши. Он оттер тебя плечом, словно не заметив, и сразу принялся наезжать на верзилу слегка писклявым и очень злым голосом: – Я тебе говорил, чтобы ты здесь не шлялся?! Я тебя предупреждал?! – Ну, положим, говорил! – верзила упер руки в боки. Он высился, как башня. – И че? – И то! – гаркнул коротышка, и чуть ли не встав на цыпочки одним мастерским ударом в челюсть усадил здоровяка в пыль! Но на этом дело не кончилось. – Говорил! Говорииил! – твердя эти слова, коротышка начал избивать ошалевшего верзилу сапогами. По голове. Тот повалился на бок и захрипел. Ты видела драки в Техасе, но... там-то дрались незнакомцы из-за карт, а тут... – Н-на! – крикнул мелкий, и ты увидела, как в пыль брызнули выбитые зубы. – Отдохни теперь! – Кхм... Простите, сэр... – сказала ты, всё ещё надеясь, что тебя проводят до отеля или хотя бы укажут путь. Вы стояли посреди улицы, мимо проезжали повозки и всадники. – А вам чего? – рявкнул коротышка, повернувшись к тебе, и только тут увидел, что перед ним леди. – Да, я просто отель искала... – О-о-о, ну извините! – истерично поклонился он, раскинув руки в несколько театральном поклоне. "Простите за то, что я тут вам вид на наш город испортил! Было бы, йопт, на что смотреть!" – читалось в его позе. – Добро пожаловать в Эбилин, мэм! Эбилин – Королева среди скотоводческих городов! – сказал он и резво зашагал прочь. Короче, начало было "воодушевляющее". Однако Фредди в своих прогнозах не ошибся – Эбилин 1867-го был городом коров, загонов и ковбоев, резко поднявших СТОЛЬКО денег, сколько они никогда в руках не держали. То есть пьяных, лихих и готовых играть в покер. То что надо! К сожалению, к шальным деньгам прилагалось насилие. Не то чтобы люди палили друг в друга регулярно, но дураков с револьверами хватало. В ночи иногда раздавалась пальба, топот копыт, дикие крики, пьяные песни, ругань, звенели разбитые окна. Причем хорошо, если звенели они не в вашем отеле. Бывало, что стрельба раздавалась и днем: какой-нибудь подвыпивший лихач, встретив на пути пижона в красивом костюмчике, доставал пушку и предлагал ему "станцевать", стреляя под ноги в ритме пьяной польки. Иногда пуля попадала в ногу. "Упс! Переборщил я, приятель." Да и убийства тоже случались – именно тут ты увидела, как убивают прямо за карточным столом. Один мужчина с весьма запущенной бородой у тебя на глазах истыкал здоровенным, жутко выглядяшим ножом Боуи очень приличного на вид господина лет сорока пяти, а потом распорол лезвием рукав на трупе и обнаружил под материей червонную даму. Знаешь, как наказали убийцу? А никак. Шулеров не любили, к тому же у господина в руке под столом оказался револьвер, который тот, видимо, успел вытащить из сапога, но не успел использовать. Что было дальше? Пришел какой-то мужик со звездой, спросил, что случилось, ему объяснили, и бородатого даже в тюрьму не отправили. И всё равно шулера тут были через одного, но, правда, дилерам хватало денег, получаемых с фаро, монте и блэк-джека, и мошенники их прикормить пока не успели, поэтому игры с дилерами от казино были, в основном, честные. Именно в Эбилине ты поняла, в чем главная разница между Востоком и Западом. Она была вообще-то не в стрельбе, не в насилии, не в коровах и не в ковбоях. Глубинная разница заключалась в том, что на востоке всё красивое было ярким, все будничное – скучным и унылым. На Западе – ровно наоборот. Всё яркое здесь на поверку оборачивалось дешевкой и показухой, мишурой, на которую ловили ничего в жизни не видевших простаков. Зато обычное, серое, будничное, могло скрывать в себе печать сильного характера, ту силу, отвагу и искренность, которой не найти было теперь, после войны, на Востоке. Взять хотя бы те же загоны, которые построил Джозеф МакКой. Ну, казалось бы, да, большие, и что? Ведь это просто дощатые заборы! А не так всё было просто! Ведь если посмотреть пристальнее, даже доски сюда привести через глушь, прерии и дикие места было трудно и рискованно. Нанять фрахтовиков, убедить железнодорожников, договориться с властями округа, уболтать пол-Техаса, кого надо – бортануть, кому надо – не отдавить ноги... Но он сделал, он построил, он рискнул. И на том месте, где год назад был жалкий, нищий поселок с всего одной (!!!) крышей, крытой не дерном, а черепицей, вырос целый город! Как волшебный цветок, на который человек подул – и он распустился. Да, цветок оказался колючим, а аромат его немного отдавал кровью, но зато он был настоящий и живой. Вот какая история стояла за этими ладно сколоченными загонами, где толклись лонгхорны (может быть, те самые, дона Мигеля, которые ты так и не выиграла год назад в Техасе). И в этом был весь Запад. Люди тут преодолевали трудности и огромные расстояния, боролись с природой, с индейцами, с выродками из собственного числа, дичали, но все же оставались людьми, становясь при этом гораздо более искренними, чем жители Сент-Луиса, Чикаго или Нового Орлеана. И ещё – чуждыми всякой вычурности. На Востоке человек, переживший, скажем, снежную бурю, которого попросили бы об этом рассказать, не затыкался бы полчаса! На Западе он сказал бы: "Да-а-а, пришлось несладко, навалило снега вчера порядочно. Слава Богу, я жив!" – и весь сказ. Не потому что снежные бури были здесь обычным делом, а потому что не рассказ был ценен, а сам человек – то, что ты его знаешь, видела (и может быть даже трогала), то что история была правдивая, а человек – жив. Ты помнишь, как в одном салуне, "Прэйри Рест" или как-то так, тебе подавали кофе, черный, как паровозная сажа, крепкий, как сжатый кулак кузнеца. Сначала он тебе не нравился, ты не понимала – зачем его так заваривать? А потом поняла – потому что кофе должен человека прошибить, сделать ему "ух"! Это что-то вроде безалкогольного виски. Потому что кофе тут пили не для вкуса, а чтобы настроиться на борьбу с природой, миром и вообще с кем понадобится. И однажды ты поняла, что если вернешься на восток, то будешь скучать по этому "невкусному" кофе, в котором, согласно знаменитой присказке "не должна тонуть подкова". Было что-то неповторимое в том, как ощущался его аромат, как поднимался над ним пар, когда ты брала в руки, прости господи, даже не чашку, а жестяную кружку, потому что заказанные хозяином чашки разбились по дороге где-то между Канзас Сити и Топекой. Что касается игр, то они тут были сразу и дикими, и будничными – мест для игры было немного, потому что сам город-то был небольшой: тысячи на две жителей. Дорогу ещё только строили, но загоны постепенно заполнялись, но люди уже съезжались сюда с каждым днем, перекупщики принимали стада у перегонщиков, и все они пили, и играли, чувствуя первые капли денежного дождя, который скоро должен был хлынуть ливнем. Получалось, что в каждой игре были и завсегдатаи, которых ты хорошо знала, и новые люди. Это было интересно! Игр по приглашениям тут не было в принципе, потому что в городе не было "элиты". То есть она была, но... Короче, раза три ты просто играла за одним столом с Джо МакКоем, потому что он не считал зазорным перекинуться в карты с жителями "его" города, вот и всё! Ему тут помимо загонов принадлежали банк, отель и офис. К сожалению, у меня только его фото в старости. Тут ему за полтинник, но в 1867 году МакКою было тридцать лет. Ты играла много, с азартом, иногда обжигаясь, но сделав выводы из своих прежних ошибок, чаще оставалась в плюсе. Что касается манер, то само собой, низкопробной публики В Эбилине имелось в достатке. Бывало, что тебя хватали за руки и куда-то тащили, а бывало, что и не за руки. Ни в Техасе, ни в Канзас Сити такого не бывало, в вот в Эбилине – ещё как. Это было не слишком приятно. К счастью, Фредди перед твоим отъездом, научил тебя фразе, которую должна произносить леди на Западе в подобной ситуации. Не надо было ни визжать, ни кричать "помогите" – в казино, которые часто соседствовали с борделями, мужчины частенько не обращали на такое внимания, мол, подумаешь, какая-то "порченная голубка" ломается, и вообще, "это какие-то разборки, неизвестно кого, неизвестно с кем, зачем в них лезть"... А надо было сказать громко, звонко и с достоинством, практически рявкнуть: – Джентльмены! Кто избавит меня от этого хама?! При твоей внешности даже для людей, которые видели тебя впервые, это работало, как сигнал военного горна: "Тревога! Рота в ружье! Тут обижают настоящую леди!" Фраза эта производила замечательный эффект. Обычно мужчины всей толпой выбрасывали твоего обидчика за двери прямо в пыль, а следом выбрасывали его шляпу. А однажды после этой фразы человеку, который к тебе приставал, без особых церемоний с размаху разбили лицо о барную стойку. И потом извинились... перед тобой, естественно! Но хватало и весьма приятных кавалеров, причем они могли быть из какого угодно штата, но чаще всего из Теннеси, Вирджинии или Северной Каролины. Многим из них твоё общество очень импонировало, и в этом было просто разительное отличие от Востока. Там ты была, мягко говоря, нетипичным человеком – молодая девушка, одна, играет в карты... А кто поручится, что она не... не кто угодно! Здесь это никого не волновало. Честно говоря, мало кто спрашивал о твоем прошлом – тут вообще о прошлом спрашивать было не очень принято, разве что если вы были уже хорошо знакомы. Более того, ответ: "Я бы не хотела об этом говорить" – вполне устраивал большинство. Ты была красива, неглупа, не ханжа – что ещё нужно, чтобы наслаждаться твоим обществом?! Был например такой человек, как Майкл Огден – он был из Вирджинии, лет на пять старше тебя. Он работал на МакКоя, занимался этими самыми загонами, следил, чтобы скот в них содержался как надо. Майкл играл на небольшие суммы, пожалуй, хуже чем ты, но проигрывал тебе всегда так, что было понятно – ему ПРИЯТНО тебе проиграть, а выигрывая у тебя он то ли взаправду чувствовал легкую неловкость, то ли очень здорово её изображал. Он очень любил, когда ты пела – его голубые глаза становились при этом такими мягкими, светлыми, и он всегда коротко разводил руками перед тем, как похлопать, дескать, ну да, что тут скажешь, искусство! В случае чего на него можно было положиться. Он же подарил тебе маленький пистолет – двуствольный карманный ремингтон "Модель 95". – Если позволите, мисс МакКарти, у такой пчелки как вы должно быть жало! – сказал он в шутку. И не добавил какой-нибудь обидной глупой фразы, вроде "только помните, что оружие – не игрушка", как будто ты была маленькая. Был ещё Чарли Аден – теннесиец, постарше, лет тридцати, с красивыми усами – не толстыми, не тонкими, а в самый раз к его волевому подбородку. Это был профессиональный игрок, и очень хороший, но играл он, насколько ты знала, исключительно честно, без всяких флоришей и выкрутасов, так любимых жуликами. Некоторые шулера из-за этого даже считали его простаком и, бывало, жестоко ошибались. А вот при игре в кости он, говорят, трюкачил, и к столам с костями его дилеры подпускать боялись. Но он и не рвался. – Все эти игры в кости – чистое мошенничество, – говорил он. – То ли дело старый добрый покер! Вы с ним сражались много раз за одним столом. Он играл, если честно, посильнее тебя, но не на голову, относился к тебе, как к игроку, с уважением, и в то же время мог и поддеть. Только не как Лэроу, а так, что можно было ответить той же монетой, а можно – вообще не отвечать. Что-то вроде: – У вас такие прелестные руки, но за столом вы постоянно выпускаете когти. Или: – После такого блефа, мисс МакКарти, я не знаю, можно ли верить ирландцам в принципе! Если он видел, что ты не в настроении, он присылал тебе в отель цветы – анонимно. Вернее, ну, как анонимно... "Это от джентльмена в полосатой жилетке. Он велел пожелать вам доброго утра", – говорил портье. Полосатые жилетки носило полгорода, но кто ещё это мог быть? И кто ещё, кроме Чарли, мог, неизвестно какими способами, достать для тебя розы в Эбилине? К сожалению, с Чарли произошла нехорошая история. Это случилось уже осенью, когда, наконец, Канзас Пасифик в сентябре дотянула до города свою ветку и с огромной помпой прибыл первый паровоз. Денег, коров, людей, виски и стрельбы в Эбилине стало ещё больше, а ставки в твоих играх выросли и уже доходили до тысячи. Точно не знаю, какой год, но где-то в это время. Это 1870-й, соответственно, дели на 3, то что ты тут видишь)))). Первый паровоз приезжает в Эбилин. Ты там, в этой толпе. Так в этот поезд грузили скот. Справа в шляпе – Джо МакКой. Это - отель МакКоя, он назывался "Дроуверз Коттедж". Это фото 1867 года, по сути его достраивали при тебе. Как-то раз в салуне "Аламо" к нему прицепился один юнец, Йен Холт, который занимался непойми чем и непойми у кого работал. Это был крикливый неприятный тип, с длинными волосами, которому, в общем-то, стоило преподать урок. Но он хвастал, что в войну был у Куонтрилла в партизанах, и один человек говорил, что да, он там и правда был, хотя подробностей не знал. Об отряде Куонтрилла ходила очень нехорошая слава – все там сплошь были головорезы и убийцы. – Господи, да какой он головорез!? – говорил Чарли. – Просто хвастун. Мало ли у кого он там служил... У него руки трясутся, когда он карты в них берёт, а уж револьвер-то! Вы что, ребята, настоящих убийц никогда не видели что ли? Чарли и Холт сразу невзлюбили друг друга, а Холт, к тому же, сильно ему проигрался. И так дошло дело до единственной "настоящей" дуэли в Западном стиле, прямо на улице, которую ты видела своими глазами в Эбилине. Они вдвоем стояли у стойки и спорили вполголоса, а потом Холт сказал чуть ли не на весь зал: – Ну, мистер, после таких словечек либо вы признаёте, что вы – лживый, грязный, трусливый болван, либо доставайте револьвер, коли он у вас не для красоты болтается, и идем-те на улицу. Чарли пожал плечами. – С тридцати шагов устроит? – Устроит! – Оставь долларов пять на гроб у бармена, – посоветовал Аден спокойно. Они вышли – и все вышли за ними. Соперники разошлись. – Готов? Чтоб никто не сказал, что я застрелил тебя просто так. – Да! Чарли выхватил револьвер и наставил на противника. Но Холт выстрелил первым, от бедра, очень-очень быстро... слишком быстро... Слишком быстро, чтобы попасть! Он стрелял, и стрелял, и стрелял – и выпустил все пять зарядов, а Чарли не сделал ни одного выстрела, только целился – и всё! Когда патроны у Холта в барабане кончились, Чарли опустил оружие и спокойненько, но бодро пошел на противника, насвистывая "Бонни Блю Флэг". Хойт чертыхался, пытался перезарядить револьвер, но револьвер был капсюльный, а зарядить даже один патрон, вдавить пулю рычагом, найти капсюль в кармане, надеть его, провернуть барабан в нужную позицию – всё это занимало время, и делать это надо было сосредоточенно. А Холт не мог не смотреть на приближающегося противника, и на ощупь никак не мог надеть капсюль на брандтрубку. Короче говоря, раньше, чем его револьвер оказался заряжен, ствол армейского кольта Адена уперся юнцу в лоб. Тому ничего не оставалось, кроме как бросить бесполезное оружие. – Ну что, оставил пять долларов-то бармену? – спросил Чарли, выдержал драматическую паузу и от души врезал Холту стволом револьвера, мушкой, по щеке. Хойт вскрикнул, схватился за неё, и вы увидели между пальцами кровь. И по другой щеке его Аден тоже приложил мушкой.** **Такое называлось pistiol-whipping, иногда для этого даже затачивалась мушка. Боль, должно быть, была страшная, потому что Хойт упал в пыль и под свист и улюлюканье толпы пополз прочь. Чарли дал ему прощального пинка, подобрал его револьвер, зашвырнул кому-то на задний двор, и вернулся в "Аламо". На следующий день вы с Чарли встретились за карточным столом. Так вышло, что ты пришла раньше и села на его обычное место, спиной к стене. Когда он подошел к столу, кто-то сказал: – Чарли, увы, леди уже заняла твой насест! Он рассмеялся и сказал, по-теннесийски растягивая слова и вставляя в эти промежутки "р" где надо и где не надо: – Я сажусь спиной к стене, чтобы видеть, не пройдет ли по залу красивая девушка. А поскольку самая красивая леди в Эбилине уже за столом, мне это ни к чему! Кто-то после такого даже присвистнул со значением, навроде "тили-тили-тесто, жених-и-невеста!" Чарли даже бросил в его сторону осуждающий взгляд, дескать, ну кто свистит при даме, деревенщина! – О, я вижу, мисс МакКарти, вы времени зря не теряли, – заметил Чарли с усмешкой, оглядывая "поле боя" и выкладывая деньги в стек. У теннесийцев аппалачский акцент выходил так, как будто слова были довольно твердым печеньем, которое надо как следует разжевать перед собеседником, а жуют настоящие джентльмены не торопясь, и в этом самом было что-то невероятно милое. Пока какой-нибудь господин из Новой Англии своей скороговоркой выдавал три фразы, Чарли Аден говорил одну, зато если он говорил её тебе, он успевал приложить к ней две улыбки ради одной твоей. – Да уж! – ответил какой-то погонщик. – Леди-то с зубками! Видно, что из большого города! – и все снова засмеялись. Чарли взял карты. Ты подумала, что бы такое ответить и стоит ли вообще что-то отвечать, усмехнулась про себя, подняла глаза и вдруг увидела, что за спиной у Чарли стоит кто-то в плаще и надвинутой на лоб шляпе. Денёк был дождливый, и ты не удивилась этому. Однако слова застряли у тебя во рту, когда этот кто-то поднял из под полы ружье с отпиленными стволами. Это был Йен Холт. Раньше, чем кто-либо успел что-либо сказать или сделать раздалось страшное КРА-ААААХ! – как будто скала обвалилась в пропасть. Повисла звенящая, пахнущая порохом тишина. Чарли упал вперед, на стол лицом. Вернее, тем что от него осталось. – У меня тут ещё заряд! Всем сидеть! Убью! – крикнул Холт. Язык у него заплетался – то ли от виски, то ли от страха. Никто не пошевелился. Никто ничего не сказал. – Вот так и сидите! – он вышел, пятясь, и хлопнул дверью. Несколько человек переглянулись, кивнули друг другу, встали из-за столов и направились к выходу, надевая плащи, беря у стойки оставленные там карабины и на ходу проверяя барабаны. А ты сидела, даже не заметив, что одна из картечин попала в стену в футе от тебя. Твое платье было забрызгано его кровью, и карты в руках тоже, и даже на щеке была кровь. Два человека подхватили Чарли за плечи и куда-то поволокли. Кто-то подал тебе чистое полотенце. Кто-то взял тебя под локоть и отвел в номер. Холта вскоре поймали и повесили. Но Чарли от этого не воскрес. *** Какое-то время ты отходила от этого случая. Потом решила на некторое время покинуть Эбилин – ещё не все сливки были тут сняты, но не было настроения пока что продолжать играть тут. Ты разложила в номере на столике все деньги, пересчитала... и сначала даже не поверила! Пересчитала ещё раз – нет, всё верно! У тебя было три тысячи с небольшим! Неплохо, очень неплохо, даже здорово! Решив вернуться в Эбилин, может быть, зимой (должны же будут ковбои, когда последний перегон закончится, что-то делать с деньгами!) ты отправилась дальше на Запад. До Денвера от Эбилина пролегала почтовая линия почти по прямой. Ехать туда сразу выходило дороговато, но можно было остановиться в нескольких городках по дороге, посмотреть, что происходит там, возможно, наиграть на билет. В общем, в начале октября, ты сошла с очередного дилижанса в городке под названием Эллсворт. По сути это был Эбилин в формате "труба пониже, дым пожиже" – здесь тоже были загоны для скота, перекупщики и всё, что шло с ними в комплекте, только станции ещё не было. Однако при этом за Эллсвортом ходила дурная слава. Почему-то этот городок называли "самым развращенным городом Запада". Лет так через пять возникнет даже поговорка: Abilene, the first, Dodge City, the last, but Ellsworth the wickedest. Пока про Додж-Сити никто слыхом не слыхивал, но про Эллсворт уже так говорили. Ты приехала сюда под вечер, и твои впечатления от города начались с того, что ты... провалилась по щиколотку в жирную грязь. Ты сразу же решила, что слухи о городе преувеличены, и это просто дыра. Господи Иисусе, ну и грязища, какой ужас! Самим-то не противно в таком месте жить?! Оставив чемоданы в грязи (а что делать?), ты кое-как выбралась из неё и дошла до ближайшего отеля, благо возница по твоей просьбе и остановил свою колымагу напротив него. Как он назывался? Сейчас уже не вспомнишь. Портье послал какого-то бездельника за твоими вещами, показал тебе номер, на удивление приличный, хотя и довольно безвкусный. Ванну! Ужин и кофе в номер! Почистить чемоданы и мои туфли***! ***Если что, туфли, конечно, не на шпильках. Туфли тогда были очень удобные, но на каблуке, да. – Все будет исполнено. Что-нибудь ещё, мэм? Ты спросила, где тут играют в карты. – А вам так, развлечься, или вы с интересом? – спросил портье. – А что? – Ну, у нас в отеле играют. Внизу, в баре, есть игра, но там так, по маленькой. А ещё есть игра в курительной комнате, тут, по коридору. Если хотите, я поговорю с джентльменами. С ума сойти, у них даже курительная комната тут есть! Ну надо же! – Поговорите. Но сначала ванну. Ты приняла ванну (блаженство), приоделась, приободрилась, выпила кофе, собралась с мыслями и пошла в эту курительную комнату. При твоем появлении мужчины, их было четверо, затушили сигары. Приятная неожиданность! Вонять, конечно, сразу не перестало, но все-таки, кто-то заметил, что в комнате леди! Снизу доносилось бренчание раздолбанного фортепьяно. Ты спросила, на сколько играют. – Мы играем по-крупному, мэм. Вас предупредили? – Да-да. Во что и на сколько? – В пятикарточный дро. Вход полторы тысячи, анте сотня, без лимита. Игра до полуночи. "ОГО!" – подумала ты. Эллсворт начал нравиться тебе чуточку больше. Даже в Эбилине случайно зайти в такую игру было удачей! – Устраивает. Ты села и дело пошло. Как я уже сказал, игроков было четверо. Двоих ты раскусила быстро – один был хмурый скотовод, из перекупщиков, не очень матерый, не очень умелый. Другой – ну, явно хозяин преуспевающего магазина, тут без вариантов. Это был такой позитивный розовощекий мужчина в клетчатом костюме, и чувствовалось, что в этом же клетчатом костюме, с передником поверх него, он и стоит за прилавком и отпускает кофе и муку домохозяйкам, нахваливая свой товар. Он выглядел приятно. С ними было всё ясно, это была для тебя легкая пожива. А вот двое других... А вот... черт знает, кто они были! Они не были ковбоями. Они не были бизнесменами. Они не были адвокатами или клерками. Они были похожи на наемных управляющих каким-то небольшим, но важным предприятием, вроде Майкла Огдена, но... но было в них и что-то совсем другое. Чувствовалось, что они оба играют хорошо, но не профи, вернее, карты для них явно не были основным заработком. И ещё ты поняла, что оба сейчас в свободном полёте – хорошо заработали и ехали куда-то, а поиграть сели по дороге. И они... не были напарниками по игре. Они не всегда пасовали друг перед другом, хотя чаще играли против кого-то, чем вдвоем. Никаких сигналов друг другу не подавали, в игре особо никак друг друга не поддерживали. И даже, честно говоря, было непонятно, друзья они или просто люди из одного теста. Тасовали они просто, сдавали четко, без дурацких флоришей, без дешевых джогов в стиле дедушки Хогана. Нормальная, хорошая игра. Один из них был постарше, глаза у него были серые, бесцветные. Он явно очень хотел курить и слегка раздражался, что при тебе все решили этого не делать. Второй же был молодой под тридцать или около того, с красивым, гладко выбритым лицом без усов, с интересными глазами – карими с янтарными прожилками. Глаза у него были смеющиеся, и сам он был весь такой слегка нахальный, уверенный в себе. От таких ещё обычно бабы без ума, а им самим хоть бы хны... наверняка самовлюбленный, но достаточно умный, чтобы эту самовлюбленность не пихать куда попало. Такие мужчины тебе за карточным столом попадались редко, да и вообще в жизни встречались нечасто. За столом пили, но умеренно. Джентльмены пили бурбон, для тебя нашлось шампанское, не ледяное, но хотя бы прохладное. Вы обчистили перекупщика в два счета на пару с кареглазеньким. Его стек, в котором и так было за две тысячи, подрос до трех с половиной, а твой – до двух. Потом ты принялась за "полосатого" и чуть не расчехвостила его в пух и прах. Он проиграл, доложил денег в стек, опять стал играть и соскочив в самый последний момент: остался где-то с восьмьюстами долларами, не став принимать последнюю ставку. У тебя теперь было три семьсот, у кареглазого четыре. Неплохо! Но до полуночи ещё оставалось больше часа. – Иногда нужно вовремя спасовать! – сказал клетчатый, докладывая деньги в стек. – Правильно, джентльмены? – Аминь, – согласился бесцветный. – Иногда нужно вовремя встать из-за стола! – вдруг хохотнул кареглазый. Это было подано, как шутка, впроброс, но грубовато, и клетчатый костюм, который, кажется, был чувствительный малый, напрягся, так что усики у него встопорщились. – Что? – Что? – Вы сказали... мне показалось... – Он сказал, что надо вовремя встать из-за стола, – вдруг повторил бесцветный ровно, почти без выражения, с легким раздражением. – М-м-м... в смысле? – А что? – улыбнулся даже как-то ласково кареглазый. – Вы меня выпроваживаете? – А вам так показалось? – Нет, но... – Да нет, конечно, Господи Иисусе! – рассмеялся кареглазый. "Господи Иисусе" прозвучало так, как будто он только что похлопал Господа по плечу. – Что вы в самом деле? – Но я просто... ладно... не важно... просто вы сказали... и я подумал... – Да, сказал!!! – и вдруг ты услышала металл в голосе кареглазого. Чистый свинец. Такой свинец, что клетчатый аж вздрогнул. – Ну, вы же не имели в виду... – жалко улыбнулся он, – что... Кареглазый отложил карты, подпер щеку кулаком и уставился на клетчатого взглядом, мол, ты что, придурок или прикидываешься? Тот смешался, потом вскочил, уронил стул, поднял, буркнул: – Удачи, мэм! – и ушел, хлопнув дверью. – Решил оказать ему услугу! – улыбнулся кареглазый. – Его же жена ругать будет, если он все до цента проиграет. Как считаете, мисс? Ты ничего по этому поводу не считала. – Продолжим. – А вы не против, если я закурю? – спросил бесцветный. – Джетро, это некрасиво! – деланно возмутился кареглазый, первый раз назвав его по имени. Значит, все-таки знакомы. Человека, с которым только что познакомился, не называют по имени. – Ну да, ну да. Игра пошла втроем, вернее, ты по очереди играла с ними, когда кто-то из них сдавал, а когда сдавала ты, они отпасовывались. Ты видела, что они не передергивают: карты тебе шли нормальные, средние. Да и вообще... ну, не профи они были! А потом тебе пришло каре на валетах. Играл против тебя кареглазый. Вы быстро доторговались до полутора тысяч, он поднял до двух, и тогда ты повысила на все – примерно столько у него на руках и оставалось. Он явно блефовал. Ну что у него там было? Три короля? Дамы поверх троек? Что-нибудь такое. Он вообще, как ты заметила, любил поблефовать не меньше тебя. А каре на валетах – это круто! – Сдается мне, леди слегка улучшила свою руку, – сказал он вдруг всё так же нахально. – Что, простите? – удивилась ты. Но он как будто бы говорил не с тобой. – У леди должна быть серьезная карта, чтобы так повышать. Что если она пришла к леди не из колоды? – На кону серьезная сумма. Я бы не исключал такую возможность, – пожал плечами бесцветный. – Леди, в такой ситуации нам ничего не остается, кроме как обыскать вас! – рассмеялся кареглазый. – Предложение весьма фривольное! – заметил второй. – Но не лишенное смысла. Проблем было две. Во-первых, это была "шутка-да-не-шутка": кареглазый говорил с такой развязностью, с какой обычно девушкам куда доступнее тебя втирали что-то вроде "ой, да не ломайся! первый раз что ли?" Ты не могла даже представить, что тебе такое и так сказал бы покойный Чарли Аден или Огден или вообще кто угодно в ладах с головой. Он что, действительно собирался тебя обыскать?! А во-вторых, у тебя, если честно, и правда была припрятана карта, еще давно, про запас. Спрятана она была хорошо. Это был туз червей, к текущей руке он ничего не добавлял, и он был из другой колоды, правда, с такой же рубашкой, но чуть темнее... Короче, если бы его нашли, это даже вроде как и нарушением правил бы считаться не могло – носишь ты карту и носишь, может, тебе так нравится? Ну, в общем... Как-то это всё было... Некрасиво! И за бренчанием дурацкого фортепиано твоего "Джентльмены! Избавьте меня от этого хама!" никто бы внизу не услышал. Да и кареглазый не выглядел, как человек, лицо которого легко разбить о барную стойку. Он выглядел, как человек, который чужие лица об неё разбивает. Он с любопытством ждал, что ты сделаешь. Твоего хода. В этот момент ты поняла, что ему плевать на три тысячи, он сейчас играет не в карты, а в тебя. Ему страшно интересно, как ты будешь выкручиваться. Он в чем-то был, как Лэроу, только хуже. Недобрый, взбалмошный, развращенный Лэроу в молодости. Надо было что-то ответить, и ответ: "Джентльмены, а вы не охренели с такими шутками?! Играйте или пасуйте!" – явно не разрядил бы ситуацию.
-
+ Оу, дело дошло до покера!
-
Это нечто, конечно. И текстом восхититься, и за похождениями неотрывно следить, и чувствовать персонажку, и сопереживать ей - всего в достатке. Вся игра прекрасна, но этот пост, равно как и ковбойские похождения Дарры, один из лучших!
-
И как ты только придумываешь штучки вроде "Подскажу-оближу, укачаю-накачаю! " o(≧▽≦)o
А ещё мне нравятся "взгляды в прошлое". Например, история Эбилина и окрестных городков с кучей деталей вроде фотографии отеля, строящегося при Кине и упоминании какие акценты были приняты в этой местности. Прямо страшно представить сколько всего ты перекопал, чтобы это написать.
|
|
Путеводный шпиль грел душу всю дорогу к цели. Анабель, не забывая внимательно смотреть и по сторонам, по пути шутила, что, может быть, еще и удастся сбежать из квартала нобилей к практически родным пенатам. Но подтвердиться изволили недавние опасения.
Белль погрустнела, оглядывая остатки некогда явно добротной Башни. Почему Гвардия и город это допустили? Почему не торопятся восстанавливать законное пристанище охотников, если те здесь так нужны?
- Я бы тоже хотела жить здесь, - согласилась она с напарницей. - И это действительно было бы гораздо привычнее, чем соблюдать порядки призрачных хозяек. Жаль, что собственных средств на восстановление целой Башни не хватит, даже если скинуться ввосьмером. - И да, мне все больше нравится идея привлечь к меценатству местных богатеев... - кивнула девушка в продолжение и нынешнего, и вчерашнего разговора. - Но все равно пусть лучше занимается этим мэр. Нам, судя по всему, дел и без того найдется.
Зато чудом сохранившаяся библиотека привела Анабель в полный восторг! Пусть и не сумела ответить на главный вопрос... Тот факт, что книги здесь были рукописными, навел на мысль, что в Лосморе вполне могут быть и другие, помимо невиданного охотницами прежде загадочного тумана, очень локальные явления - и вскоре упоминания о незнакомых тварях действительно нашлись. - Кажется, здесь вообще творится какая-то чертовщина... - пробормотала Белль, захлопывая очередной бестиарий. - Слишком много всего и сразу.
Искомые же сведения обнаружились вовсе не в библиотеке. Что могло говорить как об их относительной свежести - раз не успели никуда перекочевать из личных записок, так и об убийственной мощи тумана - раз нашлись в единственном месте у, возможно, единственно выжившего. Хотя в тексте их предшественник упоминал, что охотников оставалось несколько...
Анабель лишь молча кивнула рассуждениям Ирмингард, не найдя, что добавить. Она старательно перечитала обнаруженные скудные записи несколько раз, тщательно запоминая. Не то чтобы эти сведения очень уж помогли, но, возможно, чуть позже удастся понять их получше. А еще хорошо бы как-то предупредить об опасности тумана коллег.
- Ирма, мы не знаем, куда расквартировали всех остальных. Но они наверняка придут сюда в ближайшее время. Надо оставить этот дневник на видном месте, чтобы другим не пришлось его искать. Как насчет конторки в библиотеке? Там и посуше вроде будет, - Белль бережно закрыла тетрадь, готовясь отнести ее к другим книгам. - А еще я думаю, нам надо начать с визита в церковь. Местные еще даже не знают, что мы уже прибыли, пусть священники им сообщат - это и их подуспокоит, и нам работу несколько облегчит.
|
|
Тут грохочет, там хлопает, а там, вон, вообще шипит. Добавил и своего "баха" в окружение. - Сука... Ругнувшись чуть слышно после, мягко говоря, не самого результативного гранатометания, снова за "монолитом" барачной стенки укрылся. - Наступают, Терренс. Глянув на товарища, кивнул в довесок к словам. Чтоб наверняка. Раз наступают, значит все в порядке. Раз есть, кому. И есть, куда. И вообще. - Наступают. Напряжение растет, бегут струйки пота по спине. Так оно обычно в бою и бывает, когда между "пиздецом" и "полным пиздецом" вклинивается момент относительного затишья, но все - и ты, и парни вокруг, и япошки - понимают, что это ненадолго. Ничего не понятно, но страшно. А потом захлопало справа. Вот и конец затишью, самое время для "ПП". Пока не по их сараю, уже что-то. Прелюдия? - Тише, Уоррен, блять! Это уже "Заусенцу", едва ли не громче его собственного выкрика. - Хочешь, чтобы нас эта... Как ее... Роза эта Токийская на островах своих ебаных ус... Стук очереди заставляет прикусить язык. Прелюдия закончилась, всех просим на танцпол. Мгновение на то, чтобы решить - бежать или остаться. Да нет мгновения, на самом-то деле. Рефлексы бьют молниями, обгоняя неспешные "повороты" мыслей-шестеренок. - Всем укрыться!!! Так, чтоб крабы на берегу в песок зарываться начали. - Держим строй!!! И добавил, от себя. - Бля!!! А потом, потом метнулся-упал за нары - подальше от японских "подарков", ногами к ним. Не прямо "потом", конечно, в процессе уже, но все же больше "потом". Уши зажал ладонями, по возможности. И скорей осознал как состоявшийся факт, чем додумал в результате долгих и мучительных измышлений. Был приказ занять барак? Был. Был приказ приготовиться к обороне? Был. Приказ есть приказ. Потерять эту "коробочку" - открыть фланги ребятам из второго взвода. И не только им. Все. Сбежать, отступить - обречь кого-то из морпехов на смерть. Остаться - да, сука, тоже обречь кого-то из морпехов на смерть. Мучался ли сержант с выбором? Туда ли? Сюда ли? Нет, не мучался. Он просто остался там, где ему было приказано оставаться. И думать о том, правильным ли был его выбор, "Хобо" не собирался. Он собирался убивать японцев. Проявить щедрость и раскидать в окна оставшиеся гранаты, например. А потом, потом будет видно.
-
Наступают, Терренс. При этих словах некая оперативница дернулась нервно) А вообще - очень хороший и реалистичный пост, достоверный своим сумбуром.
-
- Хочешь, чтобы нас эта... Как ее... Роза эта Токийская на островах своих ебаных ус...
-
Так, чтоб крабы на берегу в песок зарываться начали.
Да, лучше заранее подумать об этой серьезной угрозе для личного состава
-
- Хочешь, чтобы нас эта... Как ее... Роза эта Токийская на островах своих ебаных ус... !!!
|
Как только ты назвал имя, остальные барышни разочарованно потеряли к тебе интерес. Конкуренция! Вы поднялись по лестнице. – А куда ты меня тащищь? – спросила Фанни игриво и немного насмешливо. А правда, куда? Ты же здесь был первый раз и не знал, где какая комната. Смешно сейчас было бы завалиться к Коулу, например. Ты немного растерялся. – Третья справа. Вы зашли. Там все было уже не так красиво, как внизу – печка, лампа, простенькая кровать, жесткое кресло, сильно проще, чем в зале. – Сапоги снимай. В углу был деревянный холуй, и ты справился с этой задачей, хотя тебя и слегка шатнуло, когда ты наклонился – виски и удар по голове давали о себе знать. – Помой руки там. Пока ты мыл их в тазу для умывания, который стоял на столике, Фанни села на кровать, пошарила под ней рукой и достала полупинтовую бутылочку. – Я выпью, не против? Ну, раз ты выпил! Для настроения, – она подмигнула и потом коротко приложилась к горлышку, сморщилась. – Ну, чего стоишь, раздевайся! Одежду вон туда вешай. Ты разделся, повесил всё на такую деревянную штуку по пояс тебе высотой, что-то вроде палки с перекладинами, только красивой, отполированной. Было нежарко, но и не холодно – в печке, кажется, дотлевали угли. – Ложись, – кровать заскрипела. Девушка подкрутила лампу, и комната, и так тускло освященная, погрузилась в мягкий полумрак, огонек едва бился под стеклом. Она откинула волосы назад, подвязала их чем-то и легла рядом. – Откуда ты? – спросила она, погладив тебя по груди, на которой и волосы-то толком пока не росли. Ты сказал, что из Айовы. Она спросила как оно там? Ты сказал, что уж попроще, чем здесь, индейцы по крайней мере скот не воруют. – А здесь как оказался? Ты рассказал, как вы купили ферму, как работали на ней, как приехали индейцы, как ты потерялся в прерии, как нашелся, и как отвозил на ферму волов. – Ты их считай спас, целых волов привез! Через полтерритории**! – она покачала головой. – Не страшно было? Ты сказал, что нестрашно, чего уж там, вдвоем-то да на лошади. Она провела тебе рукой по лбу. – Расскажи, как ты подрался с этим... с кем там? – С Недом Сибили? – Да-а. Ты начал рассказывать. – Стоп-стоп, придержи коней. А из-за чего драка-то была? Ты немного смутился, но потом рассказал, что предложил ему соревноваться, а он тебя обидел. Она прильнула к тебе ближе, всем телом, ты почувствовал её грудь, её запах. – Только и всего? И больше ничего? – она взяла твою руку и потянула в разрез своих панталон, таким же манером, как до этого Хелен. Ты сбился. – Ты рассказывай, рассказывай. И ты сбивчиво рассказал, что у Сибили есть конь, и серебряная пряжка, и он сын богатых родителей, и поэтому Джудит на него смотрит больше, чем на тебя. – Кто такая Джудит? Ты сказал, что это дочка мистера Риггса. – Вы целовались? Ты ответил, что нет ещё, даже вроде и намека не бы... И тут она тебя поцеловала, так неожиданно, как будто вы сейчас не трахаться собирались, а сидели на лугу и смотрели на облака. И её рука сползла с твоей груди на живот, и ты ощутил внизу что-то такое странное, как если бы тебя ударили, но приятное. Спроси тебя сейчас, какие её губы были на вкус – ты бы не смог описать... И сколько вы целовались не помнил. Она оторвалась от тебя, а ты даже потянулся за ней губами. Ещё! – Ляг пониже. Она залезла на тебя, снова распустила волосы, качнула головой, так что они рассыпались по плечам, и это было так красиво, как будто она была не отсюда, а из бог весть какой сказочной страны. Она опять наклонилась, наползла на тебя, посмотрела тебе в глаза, и ты почувствовал, какие эти глаза холодные, но красивые, и какие у неё теплые руки, и теплое все, чем она к тебе прижималась. – Ты хорошо целуешься, – сказала она, провела пальцем тебе от губ по шее, к ямочке, где сходились ключицы, потом оперлась на кровать одной рукой, а другой шарила где-то внизу, спокойная, теплая, как вода, когда тебя в детстве мыла мама. – М-м-м-м! – протянула она, когда нашла, что искала. Она взялась за тебя покрепче, и ты почувствовал, как там, внизу, упираешься во что-то нежное, но неподатливое. А потом она напряглась на секунду и опустилась ниже, и надвинулась, как ровно севшая на голову шляпа. И ты понял, что первый раз вошел в женщину. Она двигалась над тобой, то приникая к тебе губами, то отдаляясь, то кладя тебе руку на щеку, а ты лежал и не знал, что делать, и ничего делать не хотел. – Ты читал "Алису в стране чудес"? Это новая книжка! – крикнула она, тяжело дыша. – Нет, – ответил ты. – А что? – Я тоже не читала! Но там было это... "смена чашек"!!! Ты хотел спросить, что это, но не успел – она вдруг повалилась на бок, потянула тебя сильно, резко, и ты подчиняясь её движению, повернулся вслед за ней. Вы перекатились по кровати, и ты внезапно для себя оказался сверху, всё так же оставаясь в ней. Она положила руку тебе на затылок и сказала: – Ну, теперь давай! Потом, когда всё закончилось, и ты упал рядом с ней на кровать, опустошенный после первой близости, ты ощутил то, что чувствуют почти все мужчины в этот момент. Пять-десять секунд тебе было хорошо, а потом к этому хорошо добавилась пустота. Пропала магия. Только что ты был её мужчина, она – твоя женщина, вы были одни во всем мире, и вдруг – всё, стоп. Кто ты? Кто она? И главное, зачем ты здесь? Это была не то чтобы брезгливость, но какое-то ощущение сродни брезгливости, потеря смысла, потеря близости. Захотелось встать, одеться и уйти. Ты не ждал такого. Ты отодвинулся от неё, перевернулся на спину, отвел от неё глаза, уставился в потолок. Да, было хорошо. Но это что, стоит десять, или сколько там, долларов? Вот это всё – зачем? Не в смысле зачем вы только что делали все эти странные движения, а вообще всё – зачем этот дом, эта комната, снимание сапог, сидение в кресле с бокалом, из которого ты и отпить-то не успел? Зачем Денвер, зачем, сука вообще весь мир, если вот это – это всё? Хотелось, было – а теперь не хочется и нету. Обидно даже как-то. – Ца-ца-ца, – сказала Фанни, усмехнувшись и снова шаря под кроватью. – Накрыло, милый? Ничего, сейчас отпустит. На, глотни. Сейчас всё пройдет, расслабься. Расскажи лучше ещё что-нибудь, пока отдыхаем! Или хочешь я тебе расскажу? *** Ты проснулся утром, с неприятным ощущением во рту, в голове и в животе, ты чувствовал, что тебя мутит. Но в то же время что-то в тебе изменилось со вчерашнего вечера, и это было... не то чтобы приятно... просто ты стал немного другим – не тем, кем был раньше. Фанни потрясла тебя за плечо – она была уже "одета", то есть в каком-то платьишке поверх белья, а сверху накинула шаль. – Дар-раа-а! – снова потрясла она тебя за плечо. – Вставай, тебя там партнер зовет. Ты вылез из кровати. Из-за штор пробивался свет, в печке потрескивали дрова, пустая бутылка лежала на боку. – Ты нормально? Тебя тошнит, милый? Ты сказал, что нормально. – Было здорово! Заходи ещё как-нибудь! Удачи тебе! И ты ушел, грохоча ковбойскими сапогами по лестнице. Коул внизу миловался со своей рыжей на диване, обняв её за талию, тапёр подметал пол, а больше никого не было. В комнате при свете дня не чувствовалось ничего ни уютного, ни волшебного – кресла, фортепьяно, бутылки в баре. А картины на стенах и вовсе смотрелись пошло. Магия ушла отсюда, видимо, чтобы вернуться с первыми лучами заката. – Ну, как тебе Фанни? – спросила рыжая, лениво, для порядку "стрельнув" в тебя глазами. Коул кивнул тебе на столик, где стоял стакан пива. – На опохмелочку махни, легче станет. И поехали! Он поцеловал свою бабу, что-то шепнул ей на ухо, она кивнула, дескать, да-да, все вы так говорите. – Обязательно! – сказал он обиженно. Она опять кивнула, дескать, заливай-заливай, но потом смягчилась, чмокнула его в щеку и поправила на нем шляпу. – Береги себя. *** В городе на конюшне вы купили лошадь за тридцатку – мерина-восьмилетку, видавшего виды, но пока ещё не помирающего от старости – и седло, тоже весьма потертого вида, но не развалюху. Остаток пришлось потратить на всякие принадлежности: скребок, уздечку, сумки, флягу и запасную подкову. Это добро всё было новенькое. – Ещё ножик тебе нужен! Что ты за ковбой без ножика-то, а? – сказал Коул, и вы купили грин-риверовский нож* длиной дюймов восемь, тяжелый. На этом твои деньги уже совсем кончились. – Ничего, доберемся как-нибудь! – говорил Коул. – У меня деньги ещё есть. Хотя погуляли мы вчера, брат, знаааатно! Ты че хоть, как? Хорошо было? Ладно, поехали на ранчо, нам же ещё обоим Риггс за работу должен. *** Когда вы явились на Джей-Арроу (а вернулись вы к обеду, оба слегка мутные с похмелья), мистер Риггс был на работе (вместо вас). Миссис Риггс и мисс Риггс смотрели на вас, как на покойников. – Они думают, он нас ругать будет, – сказал Коул. Вы нашли его на пастбище Луг Подкова. – Где вы пропадали? – спросил ваш хозяин. Звучало это примерно как "вы хотите что-нибудь сказать перед повешением". Потом он заметил, что ты едешь на новой лошади, а рабочую держишь в поводу. – Чья это у вас лошадь? – Это, мистер Риггс, наша лошадь, Дарра её в Денвере купил. А мы хотим расчета, – ответил Коул прямо и дотронулся пальцем до шляпы. – Ааа... вот оно что, – сказал мистер Риггс, и скулы у него обострились над усами. Он даже по этим усам провел рукой. – А что значит "мы"? Может, Дарра за себя скажет? Ты сказал, что тоже требуешь расчета. – Ну, ясно, – ответил он. – Могу я узнать, чем вызвано это решение? – Да в Техас хотим поехать, скот гонять. А Дарра вон мир посмотреть. А то он даже не знает, в какой стороне Техас! – Техас в той стороне, – махнул рукой мистер Риггс. – И там, Дарра, нет ничего хорошего. Там только выжженные прерии, жажда и команчи. Команчи – это не шайенны. Шайенны, конечно, тоже не подарок, но команчи тебя бы просто убили. Ты это понимаешь? – Да чего вы его пугаете! Ну, есть там команчи, и что? Люди скот гоняют, деньги зашибают, а вы так говорите, как будто там каждый второй по прериям без скальпа скачет! – возразил Коул. – С тобой-то всё понятно, – сказал мистер Риггс. – Я отсюда чувствую, как от тебя разит. А мальца ты зря на юг тащишь. Ничему он там не научится, кроме как виски пить да безобразничать. – Ой, многому он здесь научится! – снова не полез за словом в карман Коул. – Ладно, – сдался мистер Риггс, видя, что ты не колеблешься. – Отговаривать не буду. Но ты, Дарра, вспомнишь Джей-Арроу, когда несладко придется. Поехали, рассчитаю. – Пока, парни! – крикнул Майкл, который слушал разговор, махнув шляпой. – Дарра, не ссы там, в Техасе! Захочешь бабу закадрить, убедись, сначала, что это не корова! – Ты давай за стадом следи, – ответил ему Коул. – И Кору не обижай. А то я вернусь и надеру тебе уши! – он уже не боялся говорить такое при хозяине. – Это которая? Рыжа... – начал Майкл. – Цыц! – прикрикнул мистер Риггс и поскакал к дому. Деньги он вам выдал честь по чести, за каждый день, что вы отработали в этом месяце. Миссис Риггс и Джуди вышли узнать, в чем дело, а когда узнали, стали прощаться. – Побываешь в Сан-Франциско, Дарра, вернись потом, расскажи! – сказала Джудит. Нельзя сказать, что она была расстроена, хотя и не то чтобы веселилась. Просто, всё, что она делала, она делала с улыбкой – и прощалась тоже. Видать, счастливое у неё было детство – в достатке и родительской любви, не то что у тебя. А миссис Риггс пожелала вам удачи, хотя видя, как сердит её муж, сделала это потихоньку, без особой "помпы". И вот так, даже без прощального обеда, ты и покинул Джей-Арроу Соединенные, где провел полтора года и научился кидать ларьят, танцевать скуэр и кое-чему ещё. *** Путь ваш лежал на юг и был длинным, как не знаю что. Вы ехали сначала вдоль Склистых гор, через Колорадо Спрингс до самого Пуэбло – а это сто тридцать миль. Но то была только так, разминочка. В Пуэбло Коул спросил, как проехать в Техас по тропе Гуднайта-Лавинга. Ему сначала сказали, что он поехал не в ту сторону, и надо было ехать через Канзас. Но потом один мужик хлопнул себя по лбу и объявил, что да, есть теперь тропа вдоль реки Пекос. По ней вы и отправились на юг. Честно говоря, переход этот был довольно опасным, и то, что вам по дороге не открутили головы, пожалуй, было небольшим чудом. Но с вами могли произойти вещи и похуже – вы могли заблудиться и помереть от жажды и голода. Возможно, роль сыграло то, что вы выглядели, как двое бродяг, с которых нечего взять – у тебя даже винтовки не было, а у Коула была старенькая хокеновская винтовка, которая видала, наверное, ещё техасскую революцию. Итак, ваш путь проходил по тропе, проложенной меньше года назад Чарли Гуднайтом и Оливером Лавингом, когда два этих джентльмена c отрядом из полутора дюжин погонщиков прогнали по ней две тысячи голов скота, чтобы накормить голодающих индейцев навахо в резервации Боске Редондо. Правительство купило у них только тысячу голов, и остальных они погнали ещё дальше, до самого Вайоминга, выручив за всю операцию баснословные двенадцать тысяч долларов. Об этой истории даже в газетах писали. Только Чарли Гуднайт воевал с индейцами, сколько себя помнил – он был бывшим техасским рейнджером, а вы-то были двумя балбесами. Лошадка тебе досталась спокойная, даже слишком, понурая и квелая. Раскочегарить её хотя бы на крупную рысь было иногда непросто, а уж на кентер – ещё сложнее. Все твои деньги ушли на лошадь и снаряжение, а то, что заплатил мистер Риггс, ты отдал Коулу, потому что он занимался вашим "продовольственным снабжением". Питались вы... как бы это сказать... нерегулярно, иногда раз в день, а иногда и весь день оставались голодными, так что, казалось, кишки прилипают друг к другу. Но доехав до человеческого жилья, отъедались как следует. Был один забавный случай, когда вы въехали в Тринидад. Это был городок, в котором жили шахтеры, вкалывавшие на расположенных рядом угольных шахтах. Коул сказал тебе: – Дарра, я тут задержусь чутка, ты поезжай вперёд, там, где последние дома видишь? Там лошадь поднимай в галоп и скачи сколько можешь и так быстро, как можешь. Ты спросил, зачем. – Дарра, – спросил Коул с хитринкой, даже ласково. – Ты что выбираешь: хорошо поужинать или чтобы тебя отмудохали злые шахтеры по почкам? Делай, что говорю. Твоя кляча поплелась вперёд, по пыльной (было начало апреля, земля подсохла) улице, на которой здесь и там были разбросаны коровьи лепешки и клевали что-то куры. Подъехав к последнему дому – мазанке из глины с облупившейся штукатуркой, ты обернулся, и увидел, что Коул, пришпорив свою кобылу по кличке Голубка, пронёсся по улице и, свесившись с седла на полном скаку, схватил рукой одну из кур. – Гони! – крикнул он издалека, нахлестывая бока Голубки длинным концом повода. Вы проскакали три мили, как ошпаренные. – Ничо, из-за одной курицы никто за нами гоняться не будет, – сказал Коул. – Ну, видал, как я? Они там все опомниться не успели. На, держи, ощипать надо! – он протянул тебе птицу. Ты взял её в руки, а она вдруг ожила, трепыхнулась, клюнула тебя и с кудахтаньем выскочила из рук. – Дарра, в погоню! – крикнул Коул. – Ужин убегает! Он попытался проделать тот же трюк второй раз, но свалился с Голубки, едва не свернув себе шею. Курица выпорхнула у него из рук, оставив пару перьев на память. – Ах ты дрянь! – крикнул он. – Дарра, стреляй! А у тебя же не было ни ружья, ни пистолета. Вы начали ловить её, но курица никак не давалась. Вы бегали за ней, расставив руки, пытаясь загнать друг на друга, пока не увидели, как на окраине города поднимается пыль. – Горнист, труби отступление к чертям собачьим! – крикнул Коул, со второй попытки вдевая ногу в стремя. – К врагу пришла подмога! Так вы и не поужинали в тот раз. – Ничо, – сказал Коул философски, заваривая кофе на вечернем костре (вы заночевали в прерии). – Мы проиграли битву, но не проиграли войну. В кавалерии что главное? Вовремя смыться! Но это была ещё хорошая часть пути. Потом вы перешли горы через перевал Ратон и заехали в какую-то такую глухомань, где, кажется, каждый камень с интересом поглядывал на ваш скальп. Вы ехали на юг, а весна наступала с юга на север, поэтому день ото дня становилось теплее, только ночами ещё было свежо. Ландшафт поменялся – земля стала бурой, а скалы – цвета охры. Росла тут в основном кустарниковая полынь – знаменитый степной сейджбраш. Несколько пейзажей, чтобы представлять, как выглядит Нью-Мексико в этой части. Сэйджбраш. Кажется, чуть ли не первый вестерн, в котором снялся Джон Уэйн, назывался Sagebrush Trail. Настырный ветер задувал вам пыль в лицо, вы частенько ехали, замотав лица платками и затянув ремешки на шляпах под самый подбородок, а ветер хлопал их полями и тянул так, как будто хотел оторвать вам головы. Никакие дилижансы тут не ходили, никакие поселки не стояли, да и дороги, если честно, как таковой не было. Так, виднелось что-то: то ли коровы натоптали, то ли индейцы нассали, то ли вообще случайная проплешина. Только один раз вы повстречали стадо голов в пятьсот, которое гнали вислоусые мужики в жестких шляпах с низкими тульями, в перчатках с желтыми крагами и в сапожищах с огромными шпорами в виде шестнадцатиконечных звезд. Коул поболтал с их главным. – Во, видал? – спросил он. – Это техасцы. – А мы в Техасе? – спросил ты. – Не, мы в ебаном Нью-Мексико**, – весело отозвался Коул. – А почему тогда не новомексиканцы? – спросил ты. – Да хер его знает, – пожал он плечами. – Наверное, решили, что лучше уж быть старыми техассцами, чем новыми мексиканцами. Ты бы хотел, чтобы тебя называли мексиканцем? Я бы тоже нет. Ты спросил, почему? – Господи, деревня, ты что, не в курсе про войну? Пять тысяч мексикосов Санта Анны осаждали двести человек в старой испанской миссии Аламо. Два раза ходили мексиканцы в атаку, навалили горы трупов, а только никак. Санта Анна разозлился, вставил своим офицерам пистон в одно место, нахлобучил им по шляпам, и приказал для устрашенья играть Эль Дегуэло. Давай, скажи, что ты и про Эль Дегуэло ни разу не слышал! Есть такая музыка мексиканская, "Марш головорезов" по-нашему. Чтобы значит, не ждали пощады. Ну, офицеры его кое-как по трупам погнали солдат в третий раз, в ночную атаку. Ворвались все-таки внутрь и убили там всех. Зарезали полковника Тревиса, Джима Боуи, всех! Остался один только чертяка Дэви Крокетт, весь израненный. И вот поставили они его на колени перед Санта Анной, а Крокетт смотрит на них эдак свысока и только что не поплевывает. Ну, Санта Анна ручкой сделал, мол, пусть живет, поговорите с ним, надо же, чтобы кто-то сказал: "Крепость сдается, пощадите, синьор". Офицер ихний говорит ему, мол, проси пощады, тогда помилуют. А Крокетт сначала смерил генерала взглядом, и говорит: "Это что ль Санта Анна? Я думал, он повыше ростом. Ну, если говорить о пощаде, то мои условия такие: если вы меня отпустите, сложите оружие и соберетесь в одном месте, я, так и быть, отведу вас к президенту Хьюстону и он, наверное, большинство из вас помилует". А потом так задумчиво добавляет: "А впрочем, Сэм – человек вспыльчивый... так что обещать ничего не могу!" Санта Анна разозлился и приказал его тоже убить. Но каков ответ, а?! После такого ответа и умирать не обидно! А ты спрашиваешь... Да ни один техасец не захочет, чтобы его называли мексиканцем после такого ответа! Ты спросил, а за что война-то была? – Как за что?! За Техас, йопт! Ты спросил, а чей был Техас. Коул чуть не поперхнулся. – Дарра, ты, главное, у техасцев такой херни не спроси! Техас. Всегда. Был. Наш! Понял? Даже когда тут кроме голожопых индейцев никого не было. А через несколько дней вы все-таки встретили тех самых "голожопых" индейцев. И ты поневоле узнал, как чувствовали себя парни в старом форте Аламо. Первыми их заметил ты. Ну, вернее, как и почти всегда в прериях на юге, заметил не их, а пыль. – Ни хрена эта пыль мне не нравится! – сказал Коул. – Поскакали резвее, только чтоб лошадей не загнать. Вы скакали, наверное, с полчаса, переходя то на рысь, то на галоп, пока твоя лошадь не начала отставать. Можно было уже различить, что индейцев четверо. – Етишкина-тишка! – сказал Коул. – Что, блядь, делать-то будем? Ты не знал. Во всяком случае вы оба понимали, что вариант "поторговать" тут вряд ли уместен к обсуждению. К великой удаче, вам подвернулся пригорок со скалой наверху. Он высился, как продолжение небольшого кряжа, как последняя его "капля", и подобраться к вам скрытно было неоткуда – вокруг рос только низенький сейджбраш, да и то редкий. Вы привязали лошадей к какому-то злобному растению, похожему на дикобраза – то ли кактус, то ли хрен его поймет – несколько "шапок" которого, как назло, росло с той стороны, где падала тень. Такое: Коул достал винтовку, дал тебе свой револьвер на всякий случай, а сам стал стрелять, каждый раз тщательно прицеливаясь и чертыхаясь. Он выстрелил раз пять, ни разу, конечно, не попал, но индейцы остановились. Трое остались караулить вас, а один поехал куда-то. – Сучонок! За подмогой поскакал! – сказал Коул. Ситуация была отчаянная. Вы понимали, что с такими лошадями, как у вас, индейцы перебьют вас в прерии своими стрелами, как котят. Индейцы сели в кружок под деревцем на практически недосягаемом для пуль расстоянии – их, кажется, жара вообще не напрягала. Воды у вас было немного, и Коул её почти всю отдал лошадям – вы сделали только по глотку. Подождали с час, но индейцы были там. – Ты что в жизни не успел сделать? – спросил тебя Коул. – Было у тебя желание, что прямо жалко, что не сделал? А хотя че я... у тебя вся жизнь – одно неисполненное желание... Эх, брат, попали мы. Ладно, хоть с девчонкой покувыркался напоследок. Уже не так обидно, а? Он помолчал, всматриваясь до боли в глазах в темные фигурки вдалеке. – Был бы у них гребаный индейский горнист, сейчас бы Эль Дегуэло как раз нам затянули... Потом он устал смотреть вдаль. – А я вот думал жениться... Думал, ща с Даррой денег заработаем гору. Поеду куда-нибудь, может, в Денвер, а может, не в Денвер... куплю магазин... а, херня это всё! Знаешь, вот честно если!? Я всю жизнь хотел себе крутого коня! Не, не просто там хорошего, а такого... Чтобы белый, ослепительно белый, и чтобы серебро у него на уздечке сверкало, и чтобы девки рты аж открывали, а пижоны всякие от зависти язык проглотили. А ноги чтобы точеные, и на седле чтобы тоже серебром, и всякие мексиканские побрякушки на груди. Благородного такого коня, чтобы, етишкина тишка, на нем работать было как бы сродни богохульству, понимаешь? Вот у Сибили есть конь, красивый, но не такой. У него конь добрый, но рабочий. А этот – чтобы только призы брал на скачках, шутя, и чтобы все ранчеры, кто лошадей разводит, в очередь выстраивались к нему с кобылами со своими. Мда... Подождали ещё. И вдруг индейцы поскакали куда-то во весь опор! – По коням! – крикнул Коул. – Может, они нас заманивают, конечно... Ну, сейчас и узнаем! Всё равно ни хрена мы тут не высидим! Вы вскочили в седла, готовые сорваться в последнюю скачку, и тут Коул придержал тебя за плечо. – Их, может, спугнул кто-то. Или что-то. Может, другие индейцы или команчерос... Слышь, давай потихоньку поедем. Всё равно нам от них не уйти если что. А так эти, новые, может, нас не заметили ещё. Не будем пыль поднимать. И вы поехали то и дело оглядываясь. Индейцев в тот день вы больше не видели, может, они решили, что с двух бездельников да ещё с такими дохлыми лошадьми и одной винтовкой на двоих взять нечего, а настроя биться за скальпы у них не было. Или их и правда кто-то спугнул – племена часто воевали друг с другом. – Слышь, Дарра! – сказал Коул вечером, когда вы отдыхали на жесткой земле, положив седла под головы (дежурили по очереди). – Мы сегодня второй раз родились, понял? В жизни так везёт раза два или три. Давай не спи, дежурь как следует. Глупо будет дурачком накрыться после такого. Ух, Дарра! Всякое в жизни было, но вот так вот никогда я с ней не прощался, как сегодня. А ты молодец! Ничего так держался. Больше вы по ночам не зажигали огонь, а спали так, на холодной ещё земле: днями было до плюс пятнадцати, а вот по ночам градусов семь-восемь, не больше. Был апрель, трава постепенно зеленела, по кустам щебетали степные птички. В какой-то момент у вас закончилась вся провизия. Хорошо хоть вы не сбились с пути и не очень страдали от жажды – собственно, тропа Гуднайта-Лавинга и была проложена между мелководными горными речками и источниками. Живность тут водилась – кабанчики-пекари хрюкали и шуршали в зарослях, но хер их было там поймать, даже с винтовкой. Поначалу-то вам с Коулом удавалось подбивать тетеревов или кроликов, но после встречи с индейцами вы боялись палить в прерии. Вы не ели уже трое суток. Но однажды вы увидели в прерии небольшое стадо диких мустангов. Их вожак, пегий жеребец с длинной гривой, гонял кобыл с жеребятами то туда, то сюда, то и дело поднимая голову и прислушиваясь. – А ну-ка! – сказал Коул. – Подожди-ка тут! Он погнался за мустангами на своей Голубке и нагнав одну, отбившуюся от стада кобылу, накинул ей петлю на шею. – Так вернее будет! – сказал он, вернувшись и ведя упирающуюся лошадь на веревке. Она была маленькая, злая, с длинными, не подпиленными зубами, скалила их, как собака и храпела, раздувая ноздри и поджарые бока, на которых проглядывали ребра. Вы зарезали кобылу, спустили кровь вниз по склону, а потом съели лошадь, как индейцы, без соли и приправ, зажарив самые жирные куски на костре из сухих веток кустарника. Мясо было жесткое, недожаренное, но с голодухи оно показалось не хуже говяжьего стейка! После ужина вы посмотрели друг на друга и ужаснулись – щеки и руки у вас были в крови, как у людоедов. – Зато брюхо сыто. Потом вы закоптили на костре полсотни полосок конины, бросили растерзанный труп лошади в прерии и поехали дальше. Над вами уже кружили грифы, и засиживаться с такой "рекламой" не хотелось. Эти жесткие, вонючие бурые полоски, отдававшие кровью и дымом, на вкус похожие на разрезанный ремешок, вы и жевали до самого форта Самнер, даже когда мясо начало портиться. В форт Самнер вы, изнуренные дорогой, обалдевшие от тухлой конины, пошли к коменданту. Тот сказал, что не может дать вам сопровождение, но на днях придет торговый караван, а потом он отправится обратно в Форт Кончо вдоль Пекоса, и вот караван уже будет с охраной. Вы решили добираться дальше с караваном, передохнули денек-другой и дали лошадям отъесться зерном, перековали расшатавшуюся подкову на ноге у Голубки, да и сами поели нормальной еды и купили табачку. В эти пару дней вы почувствовали, что солнце уже начинает припекать – ночи всё ещё были прохладные, но днём было жарко. Одежда и ваша уже порядком сносились. К счастью, что Техас, что Нью-Мексико были в те времена нищебродскими областями, и Коул задешево купил вам какие-то мексиканские серапе, в серую с оранжевым широкую полоску. Они были не новые, но... это же серапе! Чему там рваться-то? Рукавов нет, даже по краю бахрома, в общем-то, как раз для того чтобы было не видно, что край этот обтрепался. К тому же, в них было тепло ночью и не так жарко днем, как в обычном плаще. Там же он купил тебе карабин и три десятка патронов с медными гильзами. Карабин был забористой системы, какой ты никогда не видел – чтобы зарядить его надо было опустить скобу, и тогда вверх над затвором поднималась полочка для патрона, и туда патрон надо было вставить капсюлем вниз, вертикально. Патроны были в форме... кхм... ладно, сам реши, в форме чего! Зато карабин был легонький, удобный. – Этот карабин придумал один генерал янки, – сказал Коул. – Говорят, генерал он был херовый, зато карабины придумывал хорошо. Берна... Берни... забыл я. Короче, отличный карабин. Карабин был немного ржавый, но затвор работал нормально. Ещё в форте Самнер Коул подрался с солдатом – хрен его знает, из-за чего, ты так и не понял, почему оба вдруг завелись. Оба дали друг другу по роже, сцепились и основательно поваляли друг друга в пыли, мутузя кулаками. А потом устали и, видимо, остыли. Они расцепились, отползли друг от друга, и, сидя в пыли, стали переругиваться. – Сдавайся! – сказал Коул. – Сам сдавайся! – сказал солдат, парень чуть помоложе него. – Ты сдавайся, тебе тяжелее пришлось. – Тебе тоже тяжело пришлось. – Ладно, давай тогда я сдаюсь, а ты ставишь мне виски! – неожиданно предложил Коул. – Нет, давай я сдаюсь, а ты ставишь мне виски! – тут же подхватил идею солдат. – Если ты сдаешься, то так и говори: "Сдаюсь!" Тогда ты, раз проиграл, и ставишь виски! – снова перевернул всё с ног на голову Коул. – Что? – Что? – Так ты сдаешься? – Ты же у нас хотел сдаться! Тут за солдатом пришел его сержант, схватил его за шиворот, рывком поставил на ноги, и мирный договор так и не был подписан. – Если бы не сержант, я бы тебя ещё взгрел! – крикнул ему Коул вслед. – Я бы тебя ещё и не так взгрел, – буркнул солдат. – Цыц! – крикнул усатый сержант, и тебе вдруг нестерпимо захотелось спросить, нет ли у него дяди и не разводит ли этот дядя скот близ Денвера. – Пожалел его, – сказал Коул, вставая и отряхиваясь. – Сдавался все-таки уже. Боже мой, понабрали желторотиков на мужскую работу! Даже сдаться – и то толком не могут. И эти люди защищают нас от индейцев. Черт побери! Драный сержант! Ещё цыцкает мне тут! Аромат виски уже щекотал мои ноздри победителя, йопт! Ты чувствовал аромат виски, Дарра? Одна шлюха мне однажды сказала умную вещь: мол, от мужчины должно на четверть пахнуть дорогим табаком, на четверть дорогим бурбоном, на четверть дорогой кожей, и на четверть потом. Он понюхал рукав своей рубашки. – Черт, а от нас с тобой лошадьми пахнет. Ну и ладно, что нам теперь, стесняться что ли! Пошли, ещё один вечер проведем в трезвости и унынии. Но однажды мы купим себе бутылку скотча за тридцать, мать их долларов США! И будем пить её весь вечер, курить эти долбаные сигары с колечками из золотой бумаги, а на коленях у нас будут сидеть две пташки в одних панталонах. И, клянусь всеми ебучими кактусами гребаной территории Нью-Мексико, они будут моложе, чем гребаный скотч! Они будут мило щебетать, и, мать их, восхищаться, что им достались два таких роскошных джентльмена, а мы будем кормить их клубникой с рук! Вот так всё и будет! Просто надо потерпеть немного. В форте Самнер никаких "пташек" отродясь не было – это было суровое военное поселение, в котором жили охреневающие от скуки солдатики, сторожившие резервацию Боске Редондо, в которой свирепствовали голод и болезни. Агенты в форте были все сплошь жулики, которые, не особо стесняясь, обворовывали индейцев, так что в прошлом году апачи мескалеро плюнули на договор с белыми и свинтили из резервации, и там остались только навахо. С тех пор кавалеристы из форта лениво гоняли мескалеро по окрестным равнинам, а если натыкались на команчей или кайова, то и сами улепетывали обратно в форт что есть мочи. От Денвера до Форта Самнер вы проделали четыреста миль! Заняло это у вас три недели с гаком. И хорошо ещё, что Коул немного ездил по прерии раньше и ни разу сильно не заблудился, потому что как следует расспросил тех техасских погонщиков про путь. Объятия милой Фанни, смех Джудит, грустная улыбка Дей – всё это промелькнуло где-то в другой жизни и казалось тебе теперь сладким сном, от которого ты очнулся в Нью-Мексико. Мир превратился в бесконечную пыльную равнину, где если было можно встретить женщину, то какую-нибудь мексиканскую старуху разве что, такую же колючую и высушенную, как и местный кустарник... Ты бы лучше с кактусом стал обниматься! Оказывается, в Колорадо прерии были ещё ничего... приятные! С караваном вы двинулись вдоль Рио Пекос, и поначалу это показалось немного веселее – есть с кем поговорить, есть люди. Но погонщики были существами нелюдимыми: "По сторонам смотри!" – ворчали они. Все боялись нападения индейцев – мулы были для них лакомой добычей. Здесь местность была чуть более обжитая – мимо вас иногда, обгоняя или летя навстречу, проносились дилижансы, едущие в Калифорнию. – В Сан-Франциско твой едут! – говорил Коул. – Да шучу я, шучу. До Сан-Франциско там ещё три локтя по карте из того места, куда они едут. Караван пересек Пекос у Хорсхед Кроссин, но вы там от него отделились и двинулись дальше по дороге Смита-Уитинга. – Так все перегоны закончатся, пока мы доберемся! – ворчал Коул. – Не хочу я через форт Кончо ехать! Там кругаля придется давать через Остин. А в Остин нам не надо. Вы поехали по дороге на восток, в маленький городок Увальде, рядом с заброшенным военным постом Кэмп Леоне, заросшим пеканом. Тут повсюду рос этот пекан, а ещё мескит. – Дарра, ты к этим кустам не подходи! У них шипы. Занозишься – всё, капец. Нарывать будет, распухнет палец или там что. Я видел как-то. А прикинь, какие-то люди через эти заросли скот гоняют! Не, техасцы, канеш, ребята дубоголовые, но лихие! Их об колено не перешибешь. Ты спросил, ну это-то уже Техас? – Да уж давно! – сказал Коул. – Миль сорок на юг вон туда – и будет Рио Гранде. А за ней уже Мексика. А потом как раз из-за таких кустов мескита в узком проходе между крутым склоном лощины и скалой навстречу вам и вышли три человека – в выгоревших на солнце серапе, в больших обтрепанных соломенных шляпах. В руках у них были здоровенные ножи с закругленными концами – мачете, а у главного – ржавая двустволка. Коул успел выхватить револьвер и наставить на них, но они никак на это не отреагировали, главный даже ружье не поднял. Они смотрели на вас и улыбались не очень добро, а Коул смотрел на них со смесью тревоги, ненависти и торжества. – Буэнас тардэс, синьоры! – сказал главный, лет сорока, показывая ровные белые зубы. – Данос ту динеро, пор фавор. Мисамигос ий-йо тенерос мууууча амрэ! – он сказал это "муууча", как будто посмаковал кружку пульке, местной рыготины, которую в Мексике называли пивом. – Пор фаво-ор! – Пор фавор?! – переспросил Коул. – Да в жопу себе свой фавор... – начал было он, но видимо что-то прочитал в их жадных, смеющихся глазах. – ДАРРА СЗАДИ! Ты обернулся, уже с карабином наизготовку, и увидел, что к вам подкрадываются ещё двое – у одного в руках был топор для колки дров, а у другого – вилы или что-то вроде них. Они были совсем близко, ярдах в трех, когда ты наставил на них карабин. Они замерли. Ты замер. Всё у всех замерло и сжалось. – Сколько их там? – спросил Коул, сглотнув. Ты сказал, что двое. Ты первый раз в жизни целился в человека, при этом понимал, что убьешь одного (а скорее только ранишь) – и второй убьет тебя. Но из них двоих умирать не хотелось никому, а ранения без врача – это ж скорее всего отложенная смерть. Эти двое не улыбались – они были хмуры, с худыми, злыми, смуглыми лицами, похожие на псов или крыс. – Ну чё, кабальерос? Предлагаю ничью! – сказал Коул. – Мы поехали, вы потопали. Чоп-чоп! – Но интьендо! Но интьендо, синьор! – с деланой досадой заговорил улыбчивый: ты этого не видел, только слышал. – Ах, но интьендо? Ну, тогда передай-ка привет своей мамаше! Мы с ней на днях нежно полюбили друг друга за немножко динеро! Нет у меня теперь динеро, у мамаши попроси! Компрендэ?! – сказал Коул, явно сам не свой, заводящийся, на диком кураже. Мексиканец что-то заворчал угрожающе, но одновременно и испуганно. Ты чувствовал спиной, что там сейчас происходит – глаза в глаза, вожак против вожака. Вышло недоразумение – мексиканцы не смогли вас сразу убить, а вы не могли перебить их, потому что оставшиеся в живых вас бы зарезали. Коул хотел уехать без драки, но для этого надо было показать, что вы не боитесь, а мексиканцу было обидно вас так просто отпускать, и он хотел, чтобы вы испугались и хоть что-то отдали. Или подставились. Всё висело на волоске: дернется кто-нибудь – и пойдет потеха. Мексиканец ещё что-то сказал. – А?! Че, я не понял?! – вдруг торжествующе крикнул Коул, и голос его чуть не сорвался. Кажется, он победил. – Интьендо теперь, да?! Дарра, не бзди, я пальну в воздух, пугну их. Сухо щелкнул выстрел, пуля завизжала, отскочив от скалы. – Транкила! Транкила, синьор! – нехотя заговорил мексиканец, видимо, отступаясь. – Транкила? Сам давай транкила отсюда! С дороги свалил! – прикрикнул Коул. И потом добавил, – Дарра, я твой повод возьму, не дергайся, держи их просто на прицеле. У тебя уже начал уставать бок – ты сидел, развернувшись через левое плечо, и держа карабин на локте. – Аделанте! Аделанте! – сердито сказал мексиканец. Твоя лошадь медленно пошла вперёд. Ты всё держал и держал их на мушке, а бандиты медленно удалялись, провожая тебя взглядами. Один часто моргал, другой не моргал вообще, как змея, при этом лица у обоих не менялись – настороженные, хмурые и более ничего не выражающие. – Сука, что за страна! Что за народ такой! – выдохнул Коул, когда вы отъехали. – Ты че, как, живой? Фффууу! Вот что значит гребаное федеральное правительство! Рейнджеров техасских больше нету, этих гонять некому. Нищеброды, ходят тут... а ведь чуть-чуть – и развесили бы наши с тобой кишки прямо на меските. *** Запыленные, уставшие, голодные, вы ввалились в Увальде и долго пили мутную воду, черпая её по очереди ведром в глинобитном колодце, выпивая от силы десятую часть, а остальное проливая на себя. Увальде был основан белыми в пятидесятых, но жили тут сейчас в основном мексиканцы. – Комида! Комида! – приставал ко всем Коул, но они качали головами. Ты спросил его, он что, говорит по-испански? – Да три слова всего и знаю: комида, но компрендэ и чика-гуапа. Ты спросил, что они значат. – Комида – это "еда". Но компрендэ – "не понимаю". А чика-гуапа... ща. Покажу. Коул посмотрел по сторонам и увидел идущую по площади женщину. Ей было лет тридцать, а может, и сорок – у мексиканок не разберешь. Она была в белой рубахе, в поношенной цветастой юбке, с вязанкой хвороста на плече и с секачом в руке. У неё были большие губы, большие темные глаза и платок на голове, а ещё сильные, загорелые руки и морщинки вокруг смешливых черных глаз. Была ли она красива? А черт его знает. Пожалуй, нет. Коул подошел к ней сбоку, встал подбоченясь, так что она машинально повернула к нему голову. – Ай-яй-яй! Синьорита! – протянул Коул, подняв руку, словно выступал со сцены, и сокрушенно качая головой. – Ла чика гуапа! Ай-яй-яй! Женщина запрокинула голову и захохотала. – Синьорита! – Коул сложил пальцы в щепотку, поцеловал их кончики и раскрыл, а потом прижал руку к сердцу. – Ай-яй-яй! Ла чика гуапа! Шоб я сдох, ну?! Она громко сказала пару фраз с каким-то неясным упреком и нескрываемой иронией и ушла, кажется, то ли страшно довольная, то ли просто смеющаяся над двумя американцами. Вы ничего не поняли из её слов, сели отдохнуть, смочив шейные платки водой и прислонившись спиной к колодцу. – Переборщил с пальцами, может... – пожал плечами Коул. – Уф. Устал я что-то. Осталось миль сто до Сан Антонио. Зато Сан Антонио, брат... Там здорово. Не то что эта дыра. Здесь даже бабы страшные, как... – Ой-е! Гринго-о-ос! Бен аки! – закричал вам кто-то. Вы обернулись: это была всё она же, стояла, уперев руки в бока. Через пять минут за деревянным столом под навесом вы уплетали яичницу с гуакамоле и кукурузными лепешками, а женщина болтала что-то без умолку, горячо обсуждая вас с ещё двумя старыми мексиканками, то смеясь, то чему-то печалясь. – Беру швои шлова нажад! – говорил Коул с набитым ртом, кивая в её сторону. – Ошень даже нишево так леди... я бы даже это самое... ну, ты понял! Приударил бы! *** А Сан Антонио неожиданно оказался прямо-таки нереально прекрасным городом! Во-первых, он был большим, но не слишком – тут жило десять тысяч человек, и это не считая окрестных ферм. Во-вторых, тут было красиво: дома были изысканные, старые, времен испанского владычества, а новые – аккуратно отштукатуренные, ладные, не то что в Денвере. На улицах – немецкие пивные и чистенькие мексиканские кантины. Было казино, сквозь большие застекленные окна которого вы видели какие-то причудливые колеса с буквами, рулеточные аппараты и столы-ящики для игры в кости, обитые сукном. Женщины ходили по улицам в белоснежных чепцах и вполне кокетливых шляпках. В-третьих, город этот жил! Куда-то спешил, чего-то хотел, о чем-то спорил, чему-то смеялся: главная площадь ( плаза) кишела повозками, дилижансами, людьми, вымирая только в полдень, во время сиесты. А ещё на ней был фонтан, в котором вода струилась с тихим журчанием. Всё это так контрастировало с убогими улицами Денвера и Де-Мойна и аскетичными, унылыми площадями гарнизонных городков при фортах, а что у тебя дух захватило. Там жизнь напоминала шевеление червей в разлагающемся трупе лошади, а тут – настоящая жизнь, как полет птицы! Та самая, сладкая и красивая! Ни один город, который ты раньше видел, не годился Сан Антонио в подметки!!! Так, неужели, Сан Франциско ещё красивее!? Ваше путешествие из Денвера в Сан Антонио заняло два с половиной месяца – вы выехали с Джей-Арроу в двадцатых числах марта, а в Сан Антонио въехали на первой неделе июня (сильно припозднившись и рискуя остаться без работы), отмахав вдвоем больше тысячи миль. В дороге вы потратили все твои деньги, полученные от Риггса, а ещё и деньги Коула: большую часть его сбережений за четыре года работы на Джей-Арроу. В основном они ушли на еду, кофе и корм лошадям, но ещё и на одежду, твой карабин (ну, он-то стоил пять долларов и ещё полтина за редкие теперь патроны) и всякие мелочи. Но ещё немного долларов у него оставалось, и на них вы как следует помылись, как следует побрились (у тебя за время путешествия выросла реденькая щетина на щеках, ты первый раз брился в цирюльне), как следует поели и выпили по кружке душистого немецкого пива – не ледяного, конечно, но такого вкусного, что аж под языком ломило. А уж потом, чистые и сытые, пошли искать работу. Ты спросил у него, сколько ты ему должен. – А хер с ним, ещё считаться будем! – сказал он. – Я же тебя не просто так позвал, а мир посмотреть. Это же деньгами не оценишь. Давай считать, что просто я их потерял или ты у меня их выиграл, и забудем. Деньги, Дарра, как приходят, так и уходят. Это у богатых деньги к деньгам вечно подлипают, а у нас, у голодранцев, они вечно сквозь пальцы утекают. Так какая разница? Ну, вернешь ты мне их, ну трахну я на них ещё пять разных шлюх или выпью сто стаканов виски или сколько там... Что это изменит так-то? Мы проделали охрененно большой путь. Поставим в нем на этом точку и посмотрим, что нам дальше готовит жизнь. Не может же она ни хера нам не готовить? С этой мыслью вы и стали искать работу. Сначала вы бесцельно слонялись по улицам, держа лошадей в поводу, и спрашивая про перегоны, но вам говорили, что все уехали неделю, две или три недели назад. А потом произошла сцена, как в кривом зеркале отразившая ту, что произошла в Мексике. Ты вдруг услышал женский голос: – Какой красивый мальчик! Тебя в жизни никто не называл красивым, но ты на всякий случай обернулся. Женщина действительно обращалась к тебе. Она стояла, опершись руками на забор около обычного сельского дома, и смотрела на тебя, словно бы любуясь. Она была одета вполне прилично, неброско, но щеки у неё почему-то пылали. А ещё ей было явно за пятьдесят – лицо её было в морщинах, но сохранило какую-то неясную, развязную привлекательность. – Мэм! Добрый день! А не подска... – начал Коул. – Я Мэри! – сказала она с вызовом и сразу смутилась. – Хотя что это я... я ж Люси теперь. А, к черту! Я Мэээээ-ри! – она поманила тебя пальцем. – Подойди-ка, милый. – Мэм, нам бы это самое... насчет... – Не мешай! – капризно оборвала его женщина и снова обратилась к тебе. – Какой ты красивый. А я из Калифорнии! – она глядела на тебя пристально, нескромно и многозначительно улыбаясь, и это совсем не вязалось ни с её обликом, ни с её возрастом, ни с тем, как выглядел её домом. – Ты был в Калифорнии, малыш? Я из самого гребаного Сан-Франциско! Шик, скажи? – она засмеялась. – Таа... Тапси... Хаус... на холме. М-м-м-м! Если не был, то уже там и не будешь! – и вдруг из глаз её покатилась слеза, а потом и другая. Она виновато развела руками. – Снесли Тапси-Хаус. И Челси умерла. Вот так и жизнь моя прошла, мальчик. Пора сносить, да? – губы её задрожали, она прижала платок к глазам почти театральным, вычурно-глупым жестом. На пороге дома показался пожилой мексиканец. – Люсия! – крикнул он скорее обреченно, чем сердито. – Ну, ты опять к людям пристаешь? Перестань, прошу тебя. Он вышел к забору и взял её под локоть. Она перестала плакать, одним движением вытерла глаза и пьяно мотнула головой. Только тут ты догадался, что женщина была, что называется, "в дрова". – Мужлан! Обожаю тебя! Только называй меня Мэри! – сказала она ему с жаром и попыталась впиться в него поцелуем, но он её мягко отстранил. – Джентльмены, прошу простить! – смешался он. – Очень неловко. Извините! – и потом, уже построже, сказал жене, – Пошли в дом! – А мы насчет работы... – Какой ещё работы? У меня нет работы! – насторожился он. – Мы искали, где тут нужны люди на перегоны. – А! Не знаю, попробуйте в "Желтой розе" спросить. – Спасибо! – Извините! – А мой племянник сидит в тюрьме! – крикнула, пошатнувшись, эта то ли Люси, то ли Мэри, когда он её уже уводил. – Вы передайте ему привет при случае! Он такой хороший... Он самый лучший! А они его... Муж принялся ей что-то шепотом выговаривать, и вы поспешили уйти. – Какая странная дама! – сказал Коул. *** "Желтая роза" оказалась пивной для погонщиков и возниц грузовых повозок. В неё не пускали ни мексиканцев, ни негров, ни метисов – только белых. Ты спросил, а почему тогда не "Белая роза"? – Да это ж Желтая Роза Техаса в смысле! – рассказал Коул, тыча пальцем в вывеску. – Ну, короче, когда Санта Анна взял Аламо, он двинулся на север, а Сэм Хьюстон пошел ему навстречу. Они должны были сойтись при Сан Хасинто. Но тут, накануне, к Санта Анне в палатку явилась женщина невиданной красоты, и отдалась ему. Хьюстон об этом не знал, но он напал на мексиканцев рано утром, неожиданно, и Санта Анна, утомленный горячей ночкой, проспал битву! Пока то, пока сё, его армию разбили без командира за четверть часа! Сбежал в одних портках, а потом хотел в толпе затеряться, только техасцы его распознали, потому как он один во всей армии носил шелковое белье, прикинь? Ну, а леди, получается, так сказать, пожертвовала женской честью ради родины. Кто она была? Одни говорят, что это была девушка по имени Эмили Вест. Другие, что никто не знает её имени. А третьи, что вся армия знала, как её зовут, но из уважения называли её с тех пор только Желтой Розой. Короче, я на самом деле не знаю, почему желтой. Может, потому что в Техасе люди разводят желтые розы? Или потому что белая – это как бы чистота, красная – страсть, а желтая... ну... честь? Жертва? Хер знает, я в цветах не особо разбираюсь. Лан, пошли! Пива хочется. Вы направились внутрь, и потолкавшись какое-то время, узнали, к какому человеку вам надо. Он сидел в углу, читал газету, а перед ним стояла наполовину пустая кружка. Вы подсели за столик. – Да, это я искал погонщиков, – сказал он. У него были русые усы, тяжелая челюсть и плосковатое лицо, а лет ему было под сорок. Серьезный дядька! У них было что-то общее с мистером Риггсом, но мистер Риггс был немного как папаша, чувствовалось, что если он и накажет, то для порядка, потому что добра вам, обалдуям, желает. А этот дядька, мистер Брэт Киммель, был строгий, но в другом смысле – даст по шее без предупреждения, и так даст, что навсегда запомнишь. Тяжелый у него был взгляд, тяжелая рука, да и сам он на фоне мистера Риггса казался каким-то налитым что ли. Он взял у официанта полотенце и вытер им вспотевшую шею. – Скот гоним на север, по тропе Шауни, четыре тысячи голов. Сейчас мои парни стадо тут собирают по окрестностям, выходим через пару дней. Для полной команды нужно ещё двое-трое. Плачу сорок баксов в месяц, плюс кормежка. Повар есть. – В Миссури погоним? – деловито осведомился Коул. – Ты че, газеты не читаешь? – спросил мистер Киммель. – Мы сюда из Денвера приехали. Спустились по тропе Гуднайта, потом до Пекоса и через весь Техас считай. Не очень-то много газет нам попалось на глаза, мистер! – Понятно. Поясняю. Миссурийцы, во-первых, не хотят, чтобы мы скот через их землю гнали, а во вторых, там нынче джейхокеры. – Кто? – спросил Коул. – Это индейцы такие? – Нет, дезертиры всякие. Ублюдки и недобитые конфедераты. Их никак всё не отловят. Короче, мы стадо гоним по тропе Шауни, но не по основной, а по ответвлению на Бакстер Спрингс, так что в Миссури мы не въедем. Из Бакстер Спрингс доведем в Канзас-Сити, там я его сдам заказчику, он со мной рассчитается, а я с вами. Так что, хотите? – Да, – пожал плечами Коул. – Мы за этим сюда и приехали. – Ну тогда пошли, – сказал мистер Киммель, допивая пиво и нахлобучивая шляпу. – Глянем, что вы за ковбои такие, из Денвера. Он кинул на стол монетку, махнул рукой парочке своих друзей за другим столиком, и вы вместе пошли куда-то. Как оказалось – к загону с коровами на окраине города. Таких коров ты прежде не видел – они не были похожи ни на джерсийских, ни на херефордских, а похожи были на лошадей с рогами, до того худые и костистые. Но вот зато рога были у них – у-у-у-у-у! У одного бычары рога были вообще такие, что ты бы расставленными руками не дотянулся до их концов. Вам вывели бычка поменьше, но всё равно рогастого. – Кто первый? – спросил мистер Киммель. – Я, – ответил Коул, уже сидя в седле и разбирая ларьят. – Ну, посмотрим, как быстро ты его вернешь в загон! – сказал босс, и один из ковбоев хлестанул быка по задней ноге плеткой. Бык ринулся вдоль пустыря, в сторону пастбищ, вскидывая крестец и обиженно мыча. Коул поскакал за ним и сделал всё так же, как когда показывал тебе – веревка хлопнула об ноги скотины, захлестнула их и вдруг обвила петлей. Гребаная веревочная магия! Коул подтащил сопротивляющегося, спотыкающегося быка назад. Вся операция заняла у него от силы минуту – животное даже до конца пустыря добежать не успело. – Принимайте работу, мистер Киммель, – сказал он и дотронулся до шляпы. – Умеешь, – ответил тот хладнокровно. – Сам-то откуда? – Арканзас. Но я в Техасе на ранчо работал, до войны ещё. – А зовут как? – Коул Фоулер. – Хорошо, Коул Фоулер. Ты принят, – сказал мистер Киммель, смачно харкнул на руку и протянул её. И коул сделал то же, только перчатку сначала с руки стянул. Они пожали руки. – Теперь давай молодой, – сказал Киммель. – Его Дарра зовут, – поделился повеселевший Коул и похлопал Голубку по шее. – Да хоть президент Вашингтон. Пока я не увижу, как он арканит скот, он никто. Давай, молодой, веревка есть? Тебе дали ларьят, ты приготовился. Ты решил не выпендриваться и кидать на рога – так было проще. Но вдруг оказалось, что петля маловата для широки техасских рогов. Бык убежал. Ты погнался за ним, кинул ещё раз, потом ещё – только с третьего раза накинул, и то петля затянулась криво – на один рог наделась полностью, а за второй только зацепилась. Ты повел его к загону, он упирался и мотал головой. – Эй, молодой, или как там тебя... ты в курсе, что ты так корове похлипче мог бы шею свернуть? – спросил Киммель, забирая у тебя веревку. – Ладно, всё. Гуляй. Тебя не брали. А Коула брали. Ты понял, что останешься в ближайшее время в Сан Антонио. Оно бы, может, и неплохо, но без денег... С другой стороны, хороший или плохой, ты теперь ковбой. Пока люди едят коров, а коровы бродят по неогороженным пастбищам, ты всегда будешь нужен. Но ты все же ощутил, какой этот край страны суровый. Техасцы, команчи, мексиканские бандиты... будет вообще кому спину-то прикрыть? Тут всё было в разы жестче, наверное, потому что сама земля была жестче, словно наброшенная на скалы простыня. Вот Коул тогда сказал, что так, как вам повезло с команчами, везёт два-три раза в жизни. Но тебе-то уже везло – когда ты выбрался всё-таки из прерий в Колорадо и когда попал к мистеру Риггсу. А сейчас повезёт найти кого-нибудь... да хотя бы просто нормального? И ещё ты подумал: а тебя точно на работу-то возьмут здесь, в этом штате, где, небось каждая девчонка умеет долбаный ларьят на рога лонгхорну набрасывать. – Босс, это... такое дело... мы вместе нанимаемся. Либо оба два, либо никого, – сказал вдруг Коул. Мистер Киммель обернулся на него, достал ножик, плитку табаку и отрезал себе кусочек. Пожевал. Потом пожал плечами. – Ну, прекрасно. Как скажешь! Тогда свободны оба. – Сэр! Ну, он же быка-то привел! Ну, все когда-то начинали! Ну, вы-то в его возрасте уже мастером были что ли? Я тоже не был! – сказал Коул. – Ему лет-то... сколько тебе лет? Ты сказал, что семнадцать. – Это меня не касается, – ответил мистер Киммель и сплюнул в пыль бурую жижу. – А он умеет на скрипке играть! Хоть парней развлечет. На перегоне же скучно. У него и скрипка есть. – Хоть на фортепьяне. Я нанимаю дроуверов, а не скрипачей. Если он такой хороший скрипач – так пусть идёт в кабак и там пиликает. – И ещё погоду знает. Приметы всякие! Он знаете как погоду предсказывает? Будь здоров! – Он хлипкий какой-то, – сказал один из его помощников. – Да это мы с ним схуднули просто слегка, пока добирались. Жратвы не было. А так он стойкий. Он в марте подрался с Недом Сибили и в нокдаун его отправил. – С Недом Сибили? Я про такого не слышал! – засмеялся кто-то. Но Киммелю эта история почему-то понравилась. Он щелкнул ножиком и убрал его в карман жилета. – В нокдаун, говоришь? – переспросил он. – Ага, – закивал Коул. – Ну, чего вы, мистер Киммель? Вам же два человека нужны. – Два, а не полтора. – Так кто-то должен лошадей вести. Поставим его рэнглером. Ему в самый раз будет. – Рэнглер у меня уже есть, – пожал плечами Киммель. – ВООБЩЕ ИДЕАЛЬНО! – воскликнул Коул. – Тогда они смогут меняться, и оба быстрее научатся! Мистер Киммель посмотрел на Коула со странным выражением то ли удивления, то ли пренебрежения, то ли ещё чего. – Мистер Фоулман, – сказал он вдруг подчеркнуто вежливо. – Вам когда-нибудь говорили, что вы много болтаете? – Мужчины – да, женщины – нет! – ответил Коул, и все погонщики с готовностью заржали в голос. Все уже поняли, что тебя возьмут, и на самом деле все хотели, чтобы тебя взяли – всем хотелось слушать скрипку вечерами у костра вместо завывания койотов. Но все молчали – не лезли Киммелю под руку. – Проблем из-за этого ещё не было? – спроси Киммель, снова переходя на ты, и даже улыбнулся. Выглядело это очень странно – как будто дубовая колода треснула. – Че молчишь? – Так это... пытаюсь болтать поменьше! – и все снова засмеялись. – Как там тебя... Дарра... ты ирландец? Ты сказал, что да. – Ну, ладно. Но если он меня не устроит, я его оплату из твоей вычту, Коул. То есть, за еду оба скатаетесь, понял? – Да понял, чего не понять, – ответил Коул. – Дарра, тебе буду платить тридцать в месяц. По рукам? Киммель плюнул на руку и протянул тебе. Такой уж обычай. – Добро пожаловать в команду. – А с лошадьми как? – спросил Коул. – Все лошади в ремуде общие, кроме моей и вон его, – он кивнул на одного из ковбоев. – У меня такой порядок. Но я вам выдам залог – если с лошадью что-то случится, пока она будет под другим седоком, то и деньги останутся у вас, а нет – вернёте мне в конце. На том и порешили. За Голубку мистер Киммель пообещал двадцать пять долларов залога, а за твоего мерина – только пятнадцать, уж больно он отощал на техасской траве, пока вы добирались до Сан Антонио. – И парни... Купите одежду себе поприличнее, а то вы в этих драных мексиканских тряпках непойми на кого похожи! *** Пару дней вы прожили, слоняясь по Сан Антонио. Денег на девчонок и дорогие заведения у вас не осталось, так что вы сняли комнаты в дешевом отельчике, ели фахитас в мексиканской кантине, и развлекались, как могли – ходили по городу и глазели на петушиные бои (эта забава была прямо-таки визитной карточкой города), на товары в витринах, на изящные колоннады старых гасиенд, лакомились продававшимися на улице сладкими тамалес. А ещё съездили посмотреть на развалины той самой миссии и форта Аламо – они были рядышком с городом. Эти пара дней безделья были очень своевременными – вы выдохнули и приободрились после опасного, голодного, унылого перехода из Денвера. Но потом Коулу надоело, он опять пошел в "Желтую Розу." Босс сидел там же на том же месте. – Чего хотел? Выступаем завтра утром, – сказал он. – А можно ремуду посмотреть? – спросил Коул. – Надо же с лошадьми познакомиться. Киммель пожал плечами, мол, разумно. Вы нашли нужный корраль на окраине, и один ковбой, Рич по кличке Рин-Дин-Дин, показал вам, какие лошади ваши и чего от них ждать. В основном это были простые рабочие лошадки – в основном морганы, но попадались и низкорослые мустанги, недобро косившие на вас глазами, и была пара хороших лошадей, получше, чем Голубка: один был конь Киммеля, мерин, помесь араба с берберской породой и, наверное, с какой-то ещё, и Коул присвистнул – это была правда дороговастая лошадка, она легко потянула бы долларов на двести. Вторая – помесь квортера с какой-то индейской породой, с темными, умными глазами и смешной челкой. – Это кобылка Прикли, – сказал Рин-Дин-Дин. – Он у босса правая рука, ходил уже с ним по ответвлению на Бакстер в прошлом году. Зовут её Джуно. Самая хорошая лошадь тут, не считая боссового красавца. Очень хорошая, я лучше лошади для работы не встречал. Но вы её не берите, если не приперло, Прикли сердиться будет. – А твоя которая? – А вон та, с пятном на башке. – А как зовут? – Да никак не зовут. Мы её купили в форт Уэрт по дороге сюда, я её чет и не назвал даже. – Ну, давай придумаем. – Ну, давай. – Это же кобыла? – Ну, да. – Ну, так Звезда! – Нееее, Звезда уже есть. Вот та, помоложе. Да и какая она звезда... – А почему тебя самого-то так зовут? – Меня зовут Ричард Ринггольд, Ар-Ар. Дик Ринггольд, но дразнили Рин-Дингольд, а потом перешло в Рин-Дин-Дин***. – Тогда Дина! – сказал Коул. – Легко запомнить. – В самый раз, пожалуй. – Дарра, а ты чего ворон ловишь? Запоминай. Тебе же их гнать. Ты как про них говорить будешь? "Вон та, с пятном на башке"? Так всех не упомнишь. Ты спросил, зачем их помнить-то? – А, всё увидишь, – сказал Коул. – Запоминай давай. Потом, по дороге в отель он сказал: – Не хотел тебя пугать раньше времени, но ты настройся серьезно. Перегон – это, брат, не шутка. Поверь, то, что мы с тобой из Денвера ехали – это так, прогулочка была, не считая пары эпизодов. На перегоне мы попотеем. И знаешь, я вот на перегонах-то сам не был, но говорил с парнями, которые были. На перегоне песчинка в сапоге превращается в камешек. Не запомнил, как лошадей зовут – потом намучаешься. Перед перегоном надо от всего освободиться, из-за чего намучиться можешь. Перегон – это дело серьезное. И в последнем он был прав. *** Следующая неделя была одной из самых тяжелых, что ты помнил. И хорошо, что вы проехались до этого по прерии, и ты знал, что от неё ждать, потому что чего ждать от перегона ты не знал. Это было не сравнить с работой на ферме, не сравнить с работой на ранчо, да вообще ни с чем... Хотя не. Стоп. Это было похоже на то, как черти в аду вкалывают на Сатану! Началось всё с того что ты увидел его – СТАДО. Я сказал стадо, как будто бы это было что-то обычное, ну, охватываемое взглядом. Но поначалу когда ковбои собрали его, ты просто смотрел, раскрыв рот. Четыре тысячи коров заполонили всё от края до края мира бесконечной рекой, то сужавшейся, то разливавшейся. Они выглядели не как стадо, а как нескончаемый поток, как косяк рыбин, толкущихся на мелководье. Четыре тысячи лонгхорнов! Четыре тысячи голов бредущего неизвестно куда тупого, бодливого, упрямого, четвероногого мяса. Ты просто представить себе не мог, сколько же это в стейках или хотя бы в долларах. Ты ведь и считал-то так себе... – Дарра, не зевай! Ты ремуду гонишь сегодня! Тебе Крэк покажет, где твоё место. Место твоё оказалось в сторонке, очень удачно на первый взгляд – пыль из-под копыт, которая поднималась над прерией несусветным покрывалом, тебя не накроет. И вообще тебе показалось, что все просто и зря Коул что-то там вещал – подумаешь, табун лошадей гнать! Лошадей у вас было голов тридцать. И с ними и правда было проще, чем с коровами – они были поумнее, не разбредались, а шли себе и шли. Первый день вообще прошел без проблем – ехали и ехали. Вечерком вкопали шесты, взятые из повозки, вокруг табуна, натянули на них веревку, и так и оставили на ночь этот веревочный корраль. Но вот на второй день начались сложности: ковбоям постоянно нужны были свежие лошади. Иногда тебе казалось, что они специально подъезжают, чтобы пофилонить, дескать, лошадь надо сменить. Чет не выглядели их лошади изможденными! А тебе каждый раз приходилось доставать из табуна нужную и принимать уставшую, после того, как очередной дроувер их переседлывал. Ты даже поворчал, чего вы сами-то себе лошадей не достанете? – Ты поумничай ещё, зелень! – сказал тебе Прикли свирепо. – Шевели мозгами и работай! А на третий день тебя поставили дрэгом. Но тут надо рассказать, как шло стадо и кто какие обязанности выполнял. Итак, в команде было десять человек: - Босс Киммель, - Повар Герби – второй по авторитетности человек, после босса, - Прикли – старший погонщик босса, у него никакого формального звания не было, но все его слушались. - Шесть линейных работников, в том числе Коул и Рин-Дин-Дин. - И два рэнглера – то есть вы с Крэком, которого так звали за привычку лузгать подсолнечные семечки, которых у него были вечно полные карманы. Рэнглерами называли младших, неопытных ковбоев. Места назывались так: впереди шли пойнты. Главным пойнтом был либо босс Киммель, либо Прикли. Они менялись каждый день, пока один вел стадо вперёд, второй объезжал его вокруг и смотрел, как у вас дела. Секрет был в том, что в стаде имелся один "ведущий бык" – у вас это был спокойный, флегматичный рыжий бычара по кличке Мистер Кортес. Остальное стадо постепенно привыкало брести за ним. Главный пойнт следил за тем, чтобы этот бык шел, куда надо, ну и в целом за тем, куда идёт стадо, а боковые – за тем, чтобы первые ряды коров образовывали "голову" хорошей формы. Это была физически несложная работа, но очень ответственная. Если бы главный пойнт сбился с пути – всё это несметное полчище коров могло бы забрести хер знает куда – поэтому абы кому его не доверяли. Боковых пойнтов обычно держали двух, но вы обходились одним. Позади пойнтов, условно говоря "на передних углах" стада (у которого, конечно, не было никаких углов), то есть, если проехать от ведущего быка треть дороги вдоль края стада к его хвосту, ехали два свинга. Свинги были тоже важными ребятами – они следили, чтобы фронт стада не растягивался, а также помогали пойнту, когда требовалось стадо завернуть – чтобы оно делало это медленно и плавно, а не смешивалось и не начинало давить само себя. Это тоже была очень ответственная, но хорошая работа – пыль в основном летела мимо них, назад. Ещё на треть к хвосту ехали с каждой стороны по одному флэнку. Флэнк смотрел, чтобы в задних рядах не было сильной давки, и чтобы основная масса стада не разбредалась по бокам, завидев сочную травку. Вот там уже помотаться приходилось основательно. Туда чаше всего ставили негра Галливера, Коула и Рин-Дин-Дина. И, наконец, в самом конце стада, ехали два дрэга – один из них обычно был либо Джош-индеец, либо какой-нибудь провинившийся ковбой. А второй – либо Крэк, либо ты. Дрэг просто подгонял отставших коров. Это была наименее ответственная и самая физически трудная позиция, потому что, во-первых, за стадом тянулся шлейф пыли, а во-вторых, шлейф навоза. Вонь стояла не то чтобы убийственная, но за день она надоедала – начинало казаться, что ты вообще не понимаешь, есть запах или нет, и это бесило. Однако, когда я говорю "просто подгоняли" – это не значит, что подгонять было просто! Потому что в растянувшемся стаде на четыре тысячи голов постоянно кто-то отставал, и приходилось носиться туда-сюда через пыль, вглядываться в её облака, настигать тупоголовую корову, гнать её свистом, гиканьем, шляпой или концом повода к стаду, а если она упрямилась или пугалась и бросалась наутёк – накидывать ларьят и тащить лошадью "домой через не хочу". Коровы, надо сказать, не стремились облегчить вам задачу. В общем-то, это не сильно отличалось от того, как вы гоняли мелкие стада на ранчо у Риггса, только тут из-за того, что стадо было огромным и постоянно двигалось, приходилось крутить башкой и мотаться галопом туда-сюда вдоль него, а если тупанёшь, то пока будешь возвращать одну отставшую, отстанут и другие. Морока! А если сверху это всё припорошить пылью – у-у-у... К тому же на ранчо вы работали каждый в своём темпе, и можно было похалявить, притормозить, поподкатывать к приехавшей на пастбище Джуди и вообще передохнуть. Здесь же в постоянном напряжении вы носились вокруг стада по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки, без перерыва на обед – вы ели только утром и вечером. ...А ещё сгоняй пару раз к ремуде лошадь поменяй. Менять надо было обязательно, и не когда лошадь уже всё, а когда она ещё живчиком. Потому что кормить лошадей было некогда, некому и нечем – вы не могли с собой ещё и сена с зерном на тридцать голов тащить. Лошади паслись по ночам и жили на этой ночной траве весь перегон, а с такой кормежкой лошадь не может отпахивать столько же, сколько человек, которого она носит. ...А ещё пересчитай коров вечером– поначалу это казалось тебе абсолютно невозможным, но потом Рин-Дин-Дин научил вас с Коулом считать их сотнями, помогая себе двумя пальцами. ...А ещё ночная смена, когда надо не спать и высматривать в ночи индейцев или джейхокеров, позарившихся на скот или лошадей. Кстати, да, чужие незнакомые лошади из ремуды тоже добавляли проблем. Одно дело – та лошадка, к которой ты привык за месяцы пути из Денвера: ты её знал, она тебя знала, вы оба знали, что звезд с неба не хватаете, и были в целом друг другом довольны. Морганы и Голубка тоже хорошо себя вели, а если тебе случайно перепадала Джуно – это был целый праздник. Но такое произошло только раз или два за перегон – Прикли очень сердился, если кто брал его лошадь, а уж лошадь босса не брал никто. Куда чаще тебе доставались мустанги, и это было сущее наказание. Мустанги, конечно, были объезженные, но хитрые, и так как ездил ты средне (ну, по ковбойским меркам, конечно), они это чувствовали. Стоило дать слабину – они могли вытворить что-нибудь: дернуться в сторону, заупрямиться, встать на свечку без спросу – ты был у них "любимым" ковбоем по части свечек. И говорить им "будь хорошим мальчиком" было бесполезно – они все до одного были очень, очень плохими мальчиками и девочками. Да, сука, о чем я!!! Форменные бандиты и бандитки о четырех копытах они были – так тебя изводили! Одного из них, со шрамом через храп, звали Пиратом, и он был самый злой, самый дерзкий и самый непослушный. Один раз он тебя сбросил к чертям, а в другой – когда ты вел его в поводу, невероятным образом изогнул шею и очень больно укусил за жопу. – За кобылу тебя принял! – пошутил Рин-Дин-Дин. Болело адски, ощущение было, как будто Пират откусил тебе к чертям пол-жопы, как крокодил какой! Ты бы его пристрелил (Пирата, а не Рин-Дин-Дина), если бы не ощущение, что этим ты подведешь всех ребят и больше всех Коула, который за тебя поручился. Скрипка... ты про неё забыл с того момента, как отдал повару. Ты выматывался так, что по вечерам падал на землю, пристраивал голову на седло и засыпал, как убитый, а утром буквально отлеплял себя от жесткой земли и шел прилепляться к очередной кляче. – Держись, Дарра! – говорил Коул. Ему было тоже непросто, кстати, но полегче – он и ездил получше, и лошадь у него была резвее, если доставалась своя, и сам он был старше, опытнее и выносливее. – Скоро проще станет! – Да не станет проще! – смеялся Эл Плэйнвью, заносчивый, безжалостный ковбой, лихой наездник и неприятный, жесткий тип. – Не обнадеживай пацаненка! – Проще быть и не должно! – говорил босс. – Если ты не устал, значит, честно деньги не заработал. Усталостью надо гордиться. – Станет-станет, – говорил Коул. Однажды ты так вымотался, что заснул прямо во время ужина, с миской в руках. Вот, пожалуй, единственное, что было неизменно хорошо – так это жрачка, чак на языке ковбоев. Она была простая, сытная и незамысловатая, может, не такая вкусная, как у миссис Риггс, без всяких соусов, зато как надо посоленная, как надо поперченная, и иногда менялась – то рис вместо бобов, то бобы вместо риса, то картошка, то горох. Неизменной оставалась только говядина, потому что повозку для подбирания телят ещё не изобрели, а стадо "роняло" по дороге десятки телят. Ни подбирать, ни выкармливать их ни у кого не было времени, Герби отправлял в котел или на вертел тех, которых вы ему привозили, а остальных... За вашим стадом бежали стаи койотов и летели стаи грифов. Молодые, полуслепые телята были им доброй поживой. Надо сказать и о поваре. Босс был головой команды, а Герби – её душой. Ему было лет пятьдесят, он выглядел таким оптимистичным бородатым мужичком с десятью руками, который всё успевал и никогда не жаловался, да ещё и шутками-прибаутками сыпал направо и налево. – Дарра, отгадай загадку. Старый ковбой въехал в городок в пятницу, и выехал через три дня, и опять в пятницу. Как ему это удалось? – Не знаю, – отвечал ты, подумав. – Его лошадь звали Пятницей!**** На, возьми кусок пирога, сынок, лучше соображать будешь! О, пироги он готовил отменно! Он был вам вместо мамы. Нытиков, конечно, не любили, но если что случилось или просто хотелось поговорить – с ним это всегда было можно. Ехал он рядом с ремудой, подальше от пыли, "на фланге", в своем новеньком вагончике. Вагончик так и назывался – чак-вэгон, "жрат-фургон". Придумал его конструкцию все тот же Чарли Гуднайт, и придумал гениально. Задний борт у этого вагончика откидывался, и образовывал "стол", на котором можно было готовить, разделывать и шинковать, а все полочки с едой и ящички были прямо перед глазами. Под днищем повозки был поддон, называвшийся "живот опоссума", в который Берги собирал попадавшиеся по дороге дрова и бизоньи лепешки, а потом разводил из них огонь во время привала. Вы тоже привозили ему топливо, если находили. Вообще работа у него только на первый взгляд казалась проще вашей – ему надо было просыпаться раньше всех, мыть за вами миски после завтрака (после ужина вы делали это сами в особом корыте), готовить всё точно в срок, ухаживать за мулами, быстро собираться и сниматься, чтобы не задерживать стадо, а по вечерам – даже обгонять его и искать место для привала. И, конечно, следить за запасами воды и топлива. В вагончике помимо припасов, везли бочку с водой, голландскую жаровню*****, револьверы (у тебя револьвера не было, но ты хорошо представлял, как "приятно" мотаться за коровами по прерии с двух-фунтовой железякой, хлопающей тебя по бедру), скатанные постели, патроны, подковы, иголки с нитками и вообще все личные вещи, даже деньги многие хранили в нём же. Ну, а ты хранил скрипку. А ещё там перевозились лекарства, и Герби знал множество рецептов "народной медицины": как приготовить отвар из Индейского Табака, куда какие листья прикладывать, что на чем настаивать. Он был мастер на все руки: мог человека постричь, побрить и даже однажды вырвал Рин-Дин-Дину разболевшийся зуб щипцами. С вагончиком был связан нехитрый свод правил: – Не подъезжай к нему верхом с наветренной стороны, а лучше вообще не подъезжай. – Не трогай ложки-поварешки без спросу и не используй "стол" повара без разрешения. – Если повар зовет – все бегут есть бегом, опоздавших не ждут. – Ешь пальцами, если хочешь – еда чистая, вылизывай тарелки, если надо – повару только приятно будет. Главное – молча, все разговоры потом. А вот еду на тарелке не оставляй – иначе в следующий раз получишь меньше. – Кому не нравится еда – тот либо молчит, либо готовит себе сам. – Последний кусок можно взять только когда все остальные разошлись или закончили есть. – Если наливаешь себе кофе, а кто-то крикнет "Человек на раздаче!" – налей всем желающим. Это была вроде как игра, и даже Эл Плэйнвью нехотя подчинялся её правилам. Надо сказать, что хотя команду босс наполовину собрал в Техасе, настоящий техасец в ней был только один – Плэйнвью. Он вообще-то был объездчик – он и продал боссу мустангов. Ему просто надо было в Канзас-Сити, вот он и нанялся, чтоб "порожняком" не ездить. Почти на всех, кроме Прикли, Босса и ещё одного парня, он смотрел, как на коровье говно, особенно на вас с Крэком, на негра и на индейца. С негром Галливером он даже однажды подрался. Ну, как подрался... Хлестанул его ларьятом по роже так, что тот упал на землю – на этом драка и кончилась. Даже здоровенный Галливер с ним связываться побоялся. Драки в нерабочее время не запрещались, просто особенно ни у кого на них не оставалось времени, ну, и пределы надо было знать – за нож не хвататься, лежачих не бить. Спиртное было строго запрещено, карты разрешены только вечером, но всем так хотелось спать, что никто не играл. Ты помнишь эти теплые, душные техасские ночи, когда встав отлить, видел безбрежное звездное небо и слышал тоскливый, тревожный вой койотов и меланхоличное разноголосое пение. Это пели ковбои, которые следили за стадом. Оно звучало, как перекличка – один дроувер выводил голосом куплет какой-нибудь песенки, потом подхватывал другой. – Пение успокаивает коров, – сказал тебе Рин-Дин-Дин. – А успокаивать их надо. Иначе может случиться стампид. – Что? – не понял ты. – Стампид. Ну, гон. Когда всё стадо вдруг берёт и несётся само не знает куда. Это и днем-то жуть, а ночью так вообще караул! Ты такого никогда не видел? Вот молись, чтобы так это и оставалось. Я видел однажды. Знаешь... я однажды видел женщину-навахо с отрезанными грудями и губами. Так вот, я бы лучше на неё ещё раз посмотрел. Стампид – это страшнее, парень! Ты попробовал представить этот стампид и не смог. В отличие от изуродованной женщины навахо. Джош был индейцем, но ненастоящим. В смысле, он был индейцем кикапу. Его родители жили в резервации, родители его родителей жили в резервации, и он не умел стрелять из лука и не умел читать следы, как индеец. Зато он знал торговый язык, на котором общаются все племена. Над Джошем все смеялись, часто поддевали, хотя казалось бы, почему? Он был чуть старше Коула, и работник хороший, честный, добросовестный. Но просто всем этим парням было несладко, а когда несладко, хочется кого-нибудь "ущипнуть", чтобы отвлечься. Они задирали его по очереди. – На хера ты в ковбои-то пошел? Воровал бы лошадей, как все индейцы, – говорил Плэйнвью. – Как дела в резервации, вождь? – спрашивал его Коул. – Кикапу уже начали штаны носить? – Мне один навахо говорил, что все женщины кикапу – шлюхи и спят с команчи. Это правда? – Ты снял хоть один скальп? Ну хоть маленький такой? Гы-гы-гы! Но Джош переносил всё это, молча, и лицо его при подколках становилось не воинственным, не гордым, чего все ждали от индейца, а грустным и немного жалким. Только один раз он сказал с вызовом: – В резервации голод и болезни. Моя тётя умерла от голода, а мой маленький брат – от холеры. Я стал дроувером, чтобы однажды начать водить туда стада. Я не хочу, чтобы они голодали. В чем наша вина? Кикапу голодают, потому что агенты обворовывают нас, а правительство врёт. Наш народ никогда не хотел воевать и обворовывать соседей, а хотел стать, как белые – возделывать землю и разводить скот. Потому что мы не злые. Но белые всегда считают добрых слабыми. Почему? – Потому что так и есть. Аминь! – сказал Плэйнвью и щелкнул себя по полю шляпы, была у него привычка так делать, когда он что-то утверждал. – Значит, если мы станем, как белые, мы тоже станем злыми? – допытывался Джош. И на этот раз ему никто не ответил: слышно было только, как Крэк остервенело лузгает свои семечки. – Ты нас ненавидишь? – спросил тихонько Рин-Дин-Дин. Джош посмотрел на него пристально и не сказал ни да, ни нет. *** Ты пропустил момент, когда стало легче – то ли в конце второй недели, то ли в начале третьей. Во-первых, ты притерпелся, а во-вторых, притерпелся скот. Коровы уже так привыкли каждый день брести за Мистером Кортесом, что стали отставать реже. Лошади тоже присмирели, чуя, что за выкрутасы можно и кулаком в зубы получить. Все вы вошли в ритм, как команда корабля, которая тянет канат. Ииии–ррраз! Ииии–ррраз! Так, на ииии–рраз! вы и одолевали переходы, переправы, повороты стада. И где-то, наверное, в это же время тебя настигло осознание, почему эти люди считают, что перегоны – это намного круче, чем пасти коров на пастбище у мистера Риггса. Почему Коул хотел в них поучаствовать, почему потащил тебя за тысячу миль через три штата, и почему рэнч-хэнды – это все же "младшие братья" дроуверов, и получают на пятерку, на десятку или на полтора десятка долларов меньше. Потому что вы делали невозможное. По безлюдной прерии, где всё и вся сходило с ума от жары (уже заканчивался июнь) вы гнали ту самую "бесконечно большую" массу коров на север, преодолевая утомление, пыль, жажду, слепней, реки, вонь стада и собственный страх. "Безлюдная прерия". Вообще-то это Льяно Эстакадо, то есть сильно западнее, чем идёте вы. Но короткотравная прерия – она и есть короткотравная прерия. А это просто где-то в Техасе. Вы были героями. Обычными такими героями, которых никогда по заслугам не оценят. Так, отсыплют денег щедро, но и не горы золотые. Но вы гоните стадо, потому что его нужно отогнать, потому что кто-то его ждет, а кто-то будет потом есть эту говядину, а если вы не отгоните – не отгонит никто. И вы делаете эту сложную, выжимающую все соки из человека работу, и не ноете. Потому что вы – мужчины. Настоящие мужчины. Возделывать землю может, в принципе, каждый, вон даже кикапу – и те пытаются. Разводить свиней может каждый. Рубить лес или класть шпалы может каждый, кто топор или шпалу эту поднимет. А гнать стадо через голую прерию – не каждый. Тут нужен характер. Тут нужен стержень. Тут нужно сказать себе: "Не бзди! Раз прошел здесь Гуднайт, Чисхольм или Лавинг, значит и мы пройдем и проведем упрямых лонгхорнов, как бы они ни выделывались." Словно корабль, лавирующий между мелей и рифов и везущий зерно в осажденный город. Как те парни, что шли драться с Санта Анной после Аламо. Как Льюис и Кларк, разведывавшие Америку для нескольких поколений потомков. Кто угодно такое не сможет! И за внешней грубостью и лихостью дроуверов ты разглядел, может, самое главное – что ты им свой. Ты прошел посвящение, ты не скис, ты не сдался. Да, тебя сбрасывал на землю Пират, и ты стонал, отбив спину. Да, ты криво метаешь лассо. Да, коровы срать хотели на твой слабенький посвист, и приходится чуть ли не пинками гнать их обратно к стаду. И да, тебе говорили: "Это делай так, а это так не делай, дубина." Но никто не говорил: "Дарра – никудышный ковбой" или "Дарра – слабак", даже Плэйнвью! Ты был юнгой на этом корабле, но ты был частью экипажа, а не балластом, который не жалко и за борт сбросить. Ты был своим. Здесь, в прерии, где лошадей каждое утро били коленями в живот, чтобы потуже затянуть подпругу, где коровам подсекали петлей ноги "чтоб не выебывались", где телят бросали на съедение хищникам, где все задирали индейца просто за то, что он индеец, не было любви. Но тут было братство. Ты был не "эй, ирландская морда, поди сюда!" Ты был дроувер – а значит, достоин пусть минимального, но уважения. А так-то, по-честному, тебя хоть кто-то уважал раньше в жизни, не считая тех трех индейцев, что поделились едой в Колорадо? Однажды вы сидели вечером, покуривая папироски – тихие полчаса, чтобы переварить ужин, потом спать, потом – ночная смена. – Эу, Джош! – позвал кикапу техасец. – А скажи... И вдруг ты, сам не ожидая от себя такой смелости, перебил его: – А хотите я вам на скрипке поиграю? И все сказали: "Да!" – всем давно надоело издеваться над Джошем, это делали-то уже скорее по привычке. Ты взял скрипку и стал пиликать свои незамысловатые мелодии, а ковбои наперебой говорили: "А это можешь сыграть? А это?" Они напевали мелодии, и ты как мог подбирал их на слух – получалось плохонько, но получалось! Они пели, смеялись, а Рин-Дин-Дин выкидывал уморительные коленца адской джиги под завывания твоей скрипки, весело топая сапогами по сухой земле, как будто весь день не ехал флэнком, а потом ещё не считал коров, получив нагоняй от Прикли за двух отбившихся тёлок. И не слышно было осточертевших всем кайотов, и даже индеец Джош смеялся. *** А потом настал день, когда ты посмотрел на небо и понял – будет дождь. Не, даж не так: будет гроза. – Какая тут гроза в июле, дурачок! – сказал тебе Прикли. В Техасе твои приметы обычно работали через раз – какие-то да, а какие-то нет. Но ты уже провел на юге несколько месяцев и сейчас был уверен. Правда, ни одной грозы за эти несколько месяцев не было... – Да, дождь будет, – сказал босс, сам неплохой знаток погоды, осматривая небо. – Но вряд ли гроза. И ехать все равно надо. Дождь прибьет пыль, это хорошо. – Я люблю работать в дождь! – подхватил Рин-Дин-Дин. Вы свернули лагерь и поехали. А тучи надвинулись быстро, как несметное небесное воинство, как стадо серых, злых быков. Горизонт от края до края заволокло, и было видно только небольшую полоску чистого неба, а всё остальное смотрелось мрачно и величественно. Порывистый северный ветер истерично рвал с лиц платки, с макушек – ваши стетсоны, и уносил облако пыли куда-то в сторону. У всех песок скрипел на зубах. – Начинается! – крикнул Прикли. Ты в этот день был рэнглером, а потому смотрел больше с любопытством, чем со страхом. Лошадей-то уж всегда собрать можно, их же не четыре тысячи. Упали первые капли. Громыхнул пока ещё далекий гром, и лошади в ремуде прижали уши, а Джуно выпрямила свою красивую шею и встревоженно посмотрела на север, туда, откуда ползли тучи. – А, черт! Плохо дело! Разделите стадо и укройте в лощинах! – крикнул мистер Киммель и поскакал вдоль линии дроуверов. Но вы не успели. В последние минуты перед бурей гром начал шарашить так, словно ты оказался на войне, на поле боя под Виксбергом, под жерлами двадцатифутовок конфедератов, там, где твой покойный брат бросил истекающего кровью Кита Донахъю. И ты понял, почему он его там бросил. Не шарпшутеры его там напугали, а беспомощность перед масштабом происходящего. Вдалеке сверкали какие-то чудовищные молнии. Драба-бааам! Ба-бааам! Ба-ба-бааам! – прокатывалось по прерии снова и снова. Лошади сбились в кучу: мустанги фыркали и скалили зубы, а кобылы испуганно приседали крупами к земле, жалкие, потерянные. Команда попыталась разделить стадо, но это было непросто. Лонгхорны вращали налитыми кровью глазами, упирались, мычали. На вас опустилась Тьма – стало сумрачно и страшно. А потом гроза обрушилась на стадо так же яростно, как Господь Бог на Содом и Гоморру. Вода хлынула разом, без раскачки, как будто небо опрокинулось. Капли забарабанили по натянутому тенту чак-вэгона, неистово стали хлестать по крупам лошадей, дождь заливал вам лица несмотря на шляпы. Земля превратилась в чавкающее, булькающее месиво из травы, воды и навоза. И вдруг всё вокруг стало на секунду белым и бесцветным. Ты не сразу понял, что это, а потом увидел такоооооое... Ослепительная до синевы в глазах молния прочертила темное небо над головой совсем рядом, и с треском ударила прямо в Мистера Кортеса! И пошла, пошла бить сгрудившихся вокруг него бычков и коров. Цепная, мать её, реакция! Если бы кто-то рассказал тебе, что так бывает, ты бы не поверил, но ты видел это собственными глазами – молния рикошетировала от коровы к корове. БАБАААААААМ! – врезал гром над самым ухом. Запахло озоном и паленой шерстью. – МММыыууууу! – истерично замычал какой-то бычок, сходящий с ума, потому что произошедшее не могло вместиться в его коровьи мозги. – Ммммыыыыыуууу! – и побежал куда-то, смешно размахивая толстым хвостом, который тоже, похоже, сошел с ума, причем отдельно от своего владельца. – М-м-м-м-м-м-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-у-у-у-у-у! – вторило ему стадо, и это мычание обреченных заглушило шум дождя. И ты услышал гул, жуткий, неимоверный, нарастающий, сначала только услышал, а потом и почувствовал, как дрожит земля под копытами стада. Коровы пришли в движение, взволновались и побежали по прерии в едином порыве, и не было силы, способной остановить их. Ваша команда отличалась от корабельной тем, что везла "в трюме" своё живое море. А теперь ты увидел шторм на этом море. Это был стампид. Как завороженный ты смотрел, на стадо, которое захлестнуло животное желание спастись, и все четыре тысячи коров, или сколько их там теперь уже осталось, устремились в одну, случайно выбранную сторону. Не в силах прогнать оцепенение, ты у, увидел как Галливер оказавшийся у них на пути рогатой стихии, попытался развернуть лошадь и что-то крикнул, но невозможно было за шумом дождя и топотом тысяч копыт разобрать, что именно. А может, он просто кричал от страха? В секунду негр вместе со своей лошадью исчез под массой четвероного мяса, поверх которого громоздился и покачивался лес неуклюжих рогов. – Мммыыыу! – "спасааайсяяяя!" – стучала кровь во взбунтовавшихся коровьих сердцах. Дроуверы заметались, крича друг на друга. Под не перестающим хлестать дождем, в грозовом полумраке, они пытались что-то предпринять – ты не понимал, что именно. Мог ли ты, семнадцатилетний мальчишка-рэнглер, хоть что-нибудь сделать тогда?
-
+ Романтика, ну и все остальное.
-
Да уж, настоящая ковбойская баллада!
-
Я помню, говорил когда-то не так давно, что плюсы к такого невероятного уровня игре должны быть по-хорошему-то размером с сами посты. Так вот...
Если вам исполнилось 18 лет и вы готовы к просмотру контента, который может оказаться для вас неприемлемым, нажмите сюда.
НЕТ, О Боже, нет! Простите меня!! Я был не прав, нет, за что?! Я беру их назад, беру свои слова назад, эмоциональный отклик лучше развёрнутого, конечно лучше! Простите! Не-е-ет, нет, ну нет, чёрт дёрнул, бес попутал, леший сглазил! А-а-а-а! Я не хоте-е-ел, меня неверно поняли! Простите, извините! Не-е-ет!!!111 Короче, пост за*бись. Я хотел откинуться на подушку и закурить, но пока читал, сигарета прогорела до пальцев и выжгла мою заячью душонку, страшащуюся отвечать на такие крутые посты.
-
Посты теперь не только писать по неделе надо, но и читать тоже по неделе(^▽^) Но я люблю много читать. (⌒‿⌒)
Из запомнившегося и особенно понравившегося...
Случайная встреча с Тапси... Надеюсь Fiz вернётся и эта часть истории получит развитие.
Абзацы про "А гнать стадо через голую прерию – не каждый." - по хорошему пафосные так что гордость за Америку просыпается.
Было интересно узнать, как были устроены перегоны.
Ну и последний фрагмент про взбесившихся коров просто бомбический.
|
Когда пятерка лучших воинов выстроилась перед ярлом Хельги, когда раздались вопросы, смех, клятвы и ни единой жалобы или попыток избежать незавидной участи, вождь еще сильнее нахмурился. Стоило ли жертвовать вот так своими людьми из-за прихоти старого конунга? Неужели безумные кровожадные старухи способны дать хоть какой-то вразумительный совет? Отряд состоял из самых выносливых и нужных Эрве Ордал людей но, отправляя их в лес Йотунов, вождь Хельги не мог рисковать и оставить в крепости ни единого из них: они были нужны друг другу в этом походе. А ему самому только и оставалось, что отвечать на вопросы.
- Солнце многие дни не показывает свой лик, мы не можем сеять, кормиться дарами моря, дети мрут еще в чревах своих матерей. Какое еще знамение нужно, чтобы желать окончания Рагнарёка? У конунга снова родился мертвый наследник, а прошлого старухи забрали в уплату за помощь, - Хельги смотрел без усмешки, хмуро. От Ревдис не укрылся взгляд вождя, мельком брошенный на нее при словах о детях. Они оба знали то, что мужчина или женщина, не выносившая ни разу ребенка, увидеть не смогли бы. Хильд, дочь конунга, отдавшая предпочтение службе в Эрве Ордал участи наследницы, вот уже месяц как округлилась лицом и стала бледнее обычного. Поэтому ли, но ее не было сегодня среди пятерки избранных вождем.
- Как видите, помощь от старух так и не пришла... , - горькая усмешка вождя возвещала о неверии в способность вёльв что-либо учинить, чтобы остановить гибель всего живого. - В послании конунг пишет лишь о том, что уродины задолжали ему совет. И просит не отправлять к старухам свою дочь... - ярл Хельги всегда отличался честностью. По тому, как упал его голос, стало еще яснее, что поход предстоит тяжелый. - Наверное, гонцы должны были рассказать больше, но первый погиб во льдах фьорда, а второй на наших глазах.
- Я никогда не видел старух, - задумчиво продолжил вождь в ответ на просьбу Ревдис дать им совет. - Не был у них в гостях. И не отправлял туда своих людей, - он обвел тяжелым взглядом собравшихся. - Известен лишь путь, что ведет в их лес. Следопыты начертали карту и клялись, что она точная, - с этими словами Хельги поглядел на Лешата, в глазах мелькнули помимо воли веселые искорки. Тот знал, что подобные карты рисовали, сверяясь с рассказами прежних следопытов, чтобы по возможности не встречаться с обитателями леса Йотунов, частью которого и был Вёльвбринн или. как его называли, Кровавый лес.
- Говорят, что уродины знают все ответы и общаются с богами. Я не верил в это, пока не сбылось их пророчество о том, что мир потонет во льдах. Также молвят, что если принесенные дары им понравятся, то помощь не заставит себя ждать. Потому твой вопрос, - он пристально посмотрел на Бьёрна, - не лишен смысла. Как видишь, младенец их не устроил,- без улыбки, прищурившись, Хельги посмотрел на своего человека внимательно, прежде чем озвучить задание, которое под силам было лишь ему, - Раздобудь им что-то повкуснее. Но и тут я не советчик - о поселениях на востоке следопыты ничего не говорили. Да и кто бы стал селиться в проклятом лесу, полном чудовищ.
В завершении своей длинной речи Хельги устало потер лицо заскорузлыми, красными от холода ладонями. Видно было, что в нем продолжали бороться присягнувший конунгу ярл крепости и всегда радеющий за своих людей вождь
-
Хильд, дочь конунга, отдавшая предпочтение службе в Эрве Ордал участи наследницы, вот уже месяц как округлилась лицом и стала бледнее обычного Вот после такого Ревдис точно не отступится.
|
-
И куда, интересно, среди ночи подевалась хозяйка. Что, если и она - призрак? Хорошая теория, имеющая право на существование!
|
Уильям идет по проходу церкви. Всё будто в тумане. На скамьях много людей. Французские друзья: Клотье спорит с Дардари, Леру чему–то хмурится. Трупа театра в полном составе: карлик треснул толстяка, сидящего в ряду перед ним по голове и притвориться что не он. Здесь и родственники из Саванны тихо о чем-то переговариваются. На первом ряду справа семья Альберта. Слева его собственная. Мать и отец держатся за руки. А вот и Альберт. Стоит перед алтарём в белом фраке. Уил встал рядом и заметил, что и сам весь в белом... В белом платье невесты, а видно плохо не из-за тумана, а потому что лицо закрыто вуалью. – Готовы ли вы взять эту леди в жены? – спрашивает священник. – Да. – Твёрдо отвечает Альберт. Он никогда ни в чём не сомневается… – А вы готовы принять этого джентльмена в мужья? – Обратился священник к Уильяму. Повисло молчание. Зал затих. Уил не был готов к тому, что ему придётся что–то говорить. Это точно его спрашивают? Все смотрят на него. Тишина затягивается. Надо что-то сказать… – Да… – Едва прошептал он, почти беззвучно шевеля губами. Священник принял ответ: – Объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловаться. Альберт и Уил повернулись друг к другу. Альберт аккуратно, будто боясь порвать, поднял вуаль с лица Уила. Приблизился чтобы поцеловать… – Да они же оба мужчины! – Раздался из зала возмущённый голос Леру. Его подхватили другие и церковь наполнилась криками. Все вставали со своих мест и направлялись к молодожёнам. В руках гостей откуда–то появилось оружие: ножи, вилки, у кого–то даже лопата. Голоса слились в единый и начали скандировать: «умри», «умри», «умри». «У меня же есть пистолет», – вспомнил Уильям. Он выхватил свой Смит–Вессон (и откуда он взялся в свадебном платье?) – Ты правда будешь в них стрелять? – Альберт в удивлении приподнял брови. – Там же твои отец и мать. А ведь и правда. Вот они – прямо перед ним. У отца в руках вилы и кричит он громче всех. Уил не опускает револьвер, но и стрелять не хочет. Толпа настигает. Вилы вонзаются в живот. Уил проснулся и сел на кровати, хватая ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба. – Всё в порядке? – сонно спросил Альберт, приподнявшись на локте. – Да. Просто кошмар приснился. Уил встал и прошёл до комода, на котором стоял графин с водой. Налил себе бокал и выпил залпом. На Уильяме не было одежды, но он уже не смущался перед Альбертом. После всего что между ними было это выглядело бы попросту глупо. Уильям хотел посмотреть сколько времени, но понял, что часы остались в его комнате. Хотя они и спали иногда вместе, спальни у них всё ещё были отдельные. Было не очень удобно хранить вещи не там, где ночуешь, но Уил не решался попросить у Альберта разрешения переехать сюда насовсем. Уил вернулся в постель, прислонился к Альберту и положил голову на его плечо. Почувствовал, как под одеялом Альберт нашел его руку и сжал крепко, но нежно. Уил закрыл глаза. Всё же хорошо, что они есть друг у друга. – Сегодня мы идём на плэнер! – объявил Альберт поутру за завтраком. – Куда-куда? – На плэнер. Ну рисовать на природе, – пояснил Альберт. – А, ну да, ты же у нас теперь великий художник, – усмехнулся Уильям. – Великий – невеликий, mais pourqoi pas*? *а почему бы и нет Учитывая, что театр всё равно простаивал, а других дел вроде бы не намечалось (денёк можно и без репетиций обойтись), Уил согласился провести весь день в блаженном безделье. Поехали в Венсенский парк. Уил уселся читать «отверженных» под раскидистым клёном с пожелтевшими листьями. Альберт долго выбирал место, где расположить мольберт и в итоге встал так, чтобы на картину попало дерево Уила. – Ты что, меня рисовать собрался? – А что? Уил пожал плечами. Пусть рисует что нравится. В парке пробыли до самого вечера. Отдельные фрагменты из отверженных Уильям зачитывал вслух: – «Окна этих комнат выходили на окрестные пустыри. Все здесь было темно, безобразно, грустно, сумрачно: в доме хозяйничали сквозняки из-за щелей в кровле и в стенах. Интересная и живописная особенность этого рода жилищ — чудовищные размеры пауков». – Господи, я бы повесился, если мне пришлось так жить! – высказал свои мысли Альберт. – Так пол Парижа живёт. – Только какой в этом толк, если не получать от жизни удовольствия. Иногда Уил уставал сидеть и вставал пройтись, а Альберт закрывал от него картину, говоря, что пока не готово смотреть нельзя. Впрочем, и когда солнце уже клонилось к горизонту, изменив все краски вокруг на сочные цвета заката, картина всё ещё не была закончена, должно быть потому, что они очень уж много дурачились друг с другом вместо того, чтобы заниматься делом, но Альберту надоело рисовать и он начал убирать пастель. – Сейчас-то посмотреть можно? – спросил Уильям. Ему и правда было очень любопытно что получилось. – Ладно уж, смотри, – снизошёл Альберт. Краски на полотне были намного ярче, чем те, что природа использовала в действительности. Все осенние тона смешивались и переплетались друг с другом словно в танце. Юноша сидел под деревом с книгой в руках подогнув под себя одну ногу и вытянув другую – «И правда на меня похоже», – подумал Уил, – «Только вот над анатомией ещё поработать» – поза выглядела немного неестественной, но что тут удивительного – Альберт только учится. Лицо на картине Уильяму показалось куда женственнее его собственного. Он правда так выглядит или это фантазии кузена? – Ну, что скажешь? – спросил Альберт. – Из тебя выйдет толк, если будешь тренироваться. Неплохо получилось. Кстати о тренировках, пойдёшь завтра со мной в тир? Уильяму показалось хорошей идеей совместить приятное (проведение времени с Альбертом) и полезное (оттачивание навыков стрельбы). А впрочем, стрелять ему тоже нравилось и ходил в тир он зачастую не чтобы учиться. Особенно стрельба помогала восстановить равновесие, когда на душе не всё спокойно, как было тогда, после дня рождения, когда Альберт вроде и стал ближе, но совсем не таким, как его себе представлял Уильям. Тогда они оба пытались делать вид, что ничего особенного не произошло, при этом внутри кошки скребли. Уил пытался избавиться от ощущения, что Альберт его использовал, с головой уйдя в дела театра, написание пьесы и занятия стрельбой. Они тогда и вместе-то почти бывать перестали. Палец на спуске и ясная мишень перед глазами помогали освободить голову от дурных мыслей. Решиться на что-то такое второй раз было непросто. Да Уильям и не решался – как-то само-собой получилось. Примерно через неделю после того памятного дня Уил вернулся домой поздно. Альберт спал на диване в гостиной. Его рука свесилась на пол. Он выглядел беззащитным и милым. Уил принёс одеяло и накрыл его. Залюбовался спящим любимым лицом и отметил, какой он красивый: мягкие, короткие, слегка вьющиеся волосы, длинные ресницы, ямочка на подбородке, пухлые чувственные, слегка приоткрытые губы. Не удержался и поцеловал. Альберт ответил на его поцелуй и снова будто весь мир растаял для Уила. Поцелуй из нежного постепенно стал страстным. Альберт перевернулся, подмяв Уильяма под себя, рванул рубашку, так что пуговицы разлетелись по комнате. Провёл рукой от живота до шеи, из уст Уила вырвался стон. Удерживая Уильяма за подбородок, Альберт поймал его взгляд: – Je pensais que tu ne viendrais pas, ma miette.* *Я уж думал ты не придёшь, моя крошка. И не давая ничего ответить, накрыл его губы своими. Было почти как тогда – и больно и сладко одновременно. И ради второго Уил, пожалуй, был готов терпеть первое. В тире Уил показал Альберту как заряжать оружие, как целиться. Тот нечастый момент, когда можно прикасаться к нему на людях, не опасаясь вызвать каких–то подозрений. Поразив мишень несколько раз подряд, Уил передал револьвер Альберту. Тот долго примерялся и целился. В итоге промазал все 6 выстрелов. – Ну и ладно, в городе, как мы уже выяснили, сават всё равно лучше револьвера, а в кого ещё стрелять-то? Эта бравада выглядела так, будто Альберт был недоволен тем, что Уил оказался в чём-то лучше него. Уильяма это задело и в тир он Альберта больше не звал. Стрелять получалось всё лучше и лучше. Однажды Уил 6 раз подряд поразил игральную карту, что ему самому казалось почти невозможным. Получив похвалу от мсье Делора, он спрятал то что осталось от карты во внутренний карман – на удачу. От предложения француза выпить не отказался. За рюмочкой Уил рассказал историю о том, как на них напали в Марселе и что спасла их тогда совсем не стрельба. – Так вот о чём я… Быть может кузен прав? Что думаете, мсье Делор? – Ситуации бывают разные, – отвечал тот, – если не получилось тогда, не значит, что не пригодится потом. Да и подготовка сейчас у вас лучше. А ваши с кузеном способности могут дополнять друг-друга. Вдвоём вы горы свернуть сможете. Сказанное мсье Делором ободрило Уила. Пусть Альберт думает что хочет. Вернувшись домой, Уильям застал в квартире всю французскую компанию. Передавая бокал за спинами остальных Альберт закатил глаза, давая Уилу понять, что «опять о политике спорят». Ну хоть разворачивайся и уезжай – придумать что-то скучнее трудно. «Линкольн!», «Джефферсон!» «МакКлеллан!» – да какая разница, лишь бы уже прекратили стрелять. – Господа, господа, предлагаю закончить эту тему, – осадил всех Альберт, которому спор тоже изрядно поднадоел. – Лучше посмотрите, какая чудесная картина давече вышла из-под моей кисти. Альберт вынес из комнаты, которую теперь использовал как мастерскую, недавний осенний пейзаж (или, вернее сказать, портрет?) Уил нахмурился. Ему нравилась сама картина, но из-за особой «мягкости», с которой он там получился, он считал её слишком личной. – Не стоило её показывать. – Сказал чуть позже Уил, когда удалось перекинуться парой слов с Альбертом наедине. – Это почему? – Потому что в твоих глазах я выгляжу не так, как меня видят остальные. В тот же день, среди набросков, которые Альберт дал всем посмотреть, Уил заметил в руках Леру изображение «Мари» (или Мэри, как он называл её по-английски). В сердце шевельнулось беспокойство. Не так уж похоже и вышло. Они ведь не заметят? Французы разошлись рано напрочь переругавшись друг с другом. Уильям чувствовал себя так, будто выдержал осаду в средневековой крепости. И когда друзья начали его раздражать? Он с момента своего прихода с трудом удерживался от того, чтобы не сказать «посиделки закончены, расходимся», но это уж слишком невежливо было бы. Уил блаженно уселся на диван. – Лучше встречаться с ними в других местах, – высказал свои мысли Уильям, – оттуда хоть уйти можно, когда надоест. – Ага, например, у Дардари? – усмехнулся Альберт, садясь рядом. Он явно намекал на особенных характер встреч у этого любителя востока. Уил вспомнил тайные прикосновения и безудержный смех. – Ну да, как у Дардари. Уил дотронулся до колена Альберта и провёл по бедру, подражая тайному движению в гостях у француза. Сейчас это можно было делать не таясь. Хотелось дотрагиваться до Альберта снова и снова, а ещё лучше заключить в объятия и никогда не выпускать. Уил стянул с кузена галстук. Хотел было помочь Альберту избавиться от рубашки, но тот перехватил его руку. Уильям почувствовал укол страха. Он не хочет? Скажет что-то вроде «уймись, поиграли и хватит»? – Что насчёт косметики и локонов? – Спросил Альберт. – Я думал ты не хочешь, чтобы я переодевался. – А я и не про платье. Просто тушь и всё такое… Тебе идёт. Я буду ждать у себя. Альберт поднялся, чмокнув Уильяма в щёку. Подведя глаза и закрутив волосы, Уильям пытался оценить своё отражение в зеркале. В мужской одежде косметика казалась неуместной. Переоделся в домашний халат. Чтож, если Альберту так нравится… Подойдя к его двери Уил замешкался на секунду – он всё ещё не привык входить к Альберту без стука даже при том, что иногда и сам тут теперь спал. Он слышал, как колотится собственное сердце и волновался точно актриска перед выходом на сцену. Альберт читал на кровати тоже в домашнем халате и сразу же отложил книгу, как только Уильям вошёл. «Три мушкетёра». Уж не изобразить ли Констанцию? Остановившись сбоку от кровати Уил сделал книксен, снова примеряя на себя роль леди, как учила мадам Живо. – Могу ли я вам доверить судьбу королевы и мою жизнь? – Понятия не имею о чём ты. Я до этого ещё не дочитал. Но мне нравится, когда твоя жизнь в моих руках. С этими словами он привлёк Уила к себе, дёрнул за пояс халата так, что тот слетел. Оставшись обнаженным, Уил почувствовал, себя беззащитным. Хищные искорки во взгляде Альберта пугали... Пугали каждый раз, когда появлялись. Приходилось напоминать себе, что это все тот же Альберт и он умеет быть не только таким. – Ta vie est entre mes mains*, – переиначил Альберт фразу на французский с какими-то нотками жестокости в голосе. * Твоя жизнь в моих руках. И Уил подумал, что так, пожалуй, оно и было… Так оно и было… – À genoux*, – скомандовал Альберт, положив руки Уильяму на плечи и надавив сверху. * На колени. Уил, пожалуй, мог бы упереться и не подчиниться, но ведь тогда он не услышит и чарующего «Mon ange», а ради этого он на многое был готов. Альберт выпрямился над ним в полный рост. Он сбросил свой халат. Его набухшая мужская плоть оказалась прямо напротив лица Уильяма. – Sais–tu ce que je veux, coquette*? – Спросил Альберт, возвышаясь над ним как башня. * Ты знаешь, чего я хочу, кокетка? Чтож… Уил догадался… Раз он уже зашёл так далеко, почему бы не сделать и это? Он ласкал Альберта так, как волны ласкают песок: то накатываясь на берег, то возвращаясь в морские пучины и стремясь разбудить древний подземный вулкан. В каком–то смысле это было похоже на поцелуй… «Que veux–tu, ma chérie*?» – спрашивал потом Альберт, когда его внутренний зверь, получив добычу, снова засыпал где–то внутри. * А ты чего хочешь, дорогая? И угадывая мысли Уильяма с полуслова, целовал его шею, грудь, живот. Ласкал, заставляя спину выгибаться. А руки комкать одеяло, пока и энергия внутри Уильяма не находила выход. Едва не больше этих ласк Альберта, Уильям любил лежать, положив голову на его плечо. Будто бы после сплава по бурной реке, течение выносило их лодку на гладь горного озера и в этом была особенная близость уже не тел, но душ. На следующий день состоялась судьбоносная встреча с послом. Точнее это уже потом Уильям понял, что она была «судьбоносная», а тогда он просто старался показать их театр с лучшей стороны и считал, что не так, так эдак, разрешение им дадут, потому как дело и яйца выеденного не стоит. Когда пришёл конверт с ответом из мэрии, Уил с приподнятым настроением подумал «ну наконец-то» и почти уверенный в положительном решении посла разломил печать. Сперва Уилу показалось, что он неправильно понял канцелярский французский. Перечитал ещё раз. Да нет, что ещё, чёрт возьми, могло значить «ЗАПРЕЩАЕТ ЗАНИМАТЬСЯ ТЕАТРАЛЬНОЙ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ В ПАРИЖЕ». Уил со злостью ударил ладонью по столу, так что дерево зазвенело, а по всей руке прошла волна боли, пнул ногой ни в чём неповинный стул. Альберт вышел из своей мастерской с мелком в руках посмотреть, что случилось. Уильям молча передал кузену письмо. Говорить сил не было – в горле стоял ком. Кулаки сжимались в беззвучной злобе. Вот и всё. Остаток дня Уил пролежал на диване смотря в потолок, прокручивая раз за разом диалог с послом и думая, почему так случилось. Что он сказал такого, что привело к закрытию театра? Или чего не сказал? Сперва Альберт старался Уильяма не трогать, потом попытался утешить в своём репертуаре: «Не беспокойся так, на мои выигрыши проживём». Уильяма это разозлило ещё больше сразу по нескольким причинам. Во-первых, Альберт выигрывал куда меньше, чем они тратили. Во-вторых, это слишком рискованно. В-третьих и, пожалуй, в главных – он не хотел быть финансово зависимым от Альберта. – Выпей, полегчает, – Альберт поставил бокал с вином на журнальный столик возле Уильяма. – Они отказали нам не из–за театра. – Что? – Переспросил Альберт. Уильям сел. – Не в театре дело, а в нас вот что! Почему ты думаешь этим занялся сам посол? Да он же Янки! Уехав во францию в самом начале войны, Уил не привык делить американцев на «чужих» и «своих». Но сейчас, подумав хорошенько, понял, что посол ведь северянин… А они южане… Значит враги вроде как получается? А впрочем… Какая разница. Это дела не изменит. Так считал и кузен. – Родителям бы написать бы надо… Денег, чтоб прислали. Они, вроде, не бедствуют, – сказал Альберт и Уил был вынужден с ним согласиться. На следующий день он написал родителям обстоятельное письмо о том, что их дело потерпело крах. Он описал всё как есть: и требование надуманного разрешения и визит к послу. Даже про бегство управляющего упомянул. Разве что про «изюминку» театра по-прежнему не рассказывал. Уильям занёс письмо на почту и поехал в Куртий. Все собрались на репетицию, но вместо этого Уил сам вышел на сцену. – Спектаклей больше не будет, – объявил он. Театр закрывается. – Как же так? – возмутился толстяк. – Нам с кузеном запретили вести дела во франции. – А деньги? – вспомнил карлик о самом главным. – Заплачу всем сколько обещал. А на этом всё. Освободите комнаты до вечера. Уил с поникшим видом спустился с подмостков. Он в последний раз оглядел свои владения. Вот занавес, который они покупали с Альбертом. Вот доска, которая всё время проваливалась и пришлось договариваться с плотником о ремонте. Эти рисунки в фойе Уил купил на каком–то блошином рынке, а Альберт недавно обещал нарисовать другие… Но уже не нарисует. Странно, и когда это второсортное заведение успело стать таким родным и близким его сердцу? Выходя из театра, он в последний раз оглянулся на вывеску «театра диковин». Прощайте, братья Уильямс… Покончив с театром, Уил решил навестить Жана Леру. – Вы одни? Удивился тот, открыв дверь Уильяму? Это и правда было необычным. В гостях Уила было почти невозможно застать без Альберта, да ещё и когда пьянки не намечается. Квартира француза была обставлена по-холостятски скромно, но со вкусом. Никаких кинжалов и ковров на стене, как у Дардари. Никаких изысканных, но немного «кричащих» интерьеров, как у них с Альбертом. – Как ваш театр? Дали разрешение? – Спросил Леру Уил уныло покачал головой: – Рассчитал сегодня наших актёров. Театра больше не будет. – Жаль. Своеобразное было заведение, но по-своему интересное. Хотите что-нибудь выпить? – любезно предложил Жан. – Нет, я вообще-то по делу… Помните, Жан, вы предлагали работу? Попереводить что-то на английский? Если можно, я бы взялся… – Простите, но я другим её отдал… – сожаление Леру выглядело искренним. – Жаль. Ну если вдруг что–то такое появится, имейте меня в виду, – сказал Уильям. Он не стал долго злоупотреблять гостеприимством француза. Был ещё один способ, которым он мог бы достать денег, но на это нужно время… Вернувшись домой, Уил снова взялся за свою пьесу. Он стал проводить очень мало времени с Альбертом и очень много в своём кабинете за письменным столом. Ещё с неделю пытались жить почти как раньше, но очень быстро стало понятно, что ещё чуть-чуть и они просто не смогут оплачивать счета. Точнее Уильяму стало понятно, а вот Альберта ещё долго пришлось убеждать. – Смотри, – Уильям тряс у него перед лицом цифрами, выписанными на листе бумаги в аккуратные столбцы. – Чтобы жить как раньше, надо чтобы ты своими играми по 100 франков в день «зарабатывал». Это даже теоретически невозможно. Ещё через неделю Альберт был вынужден признать факты и сдался. Предупредили хозяйку апартаментов, что съезжают в конце месяца и начали искать новую квартиру. Альберт норовил выбрать если не шикарный вариант, какой был у них сейчас, то всё равно дорогой. Уильям подводил баланс и спускал его с небес на землю, пока не остановились на двух маленьких комнатах. – Кажется у графа Монтекристо примерно такая же камера была, – высказал мнение о комнате Альберт, когда впервые её увидел. Это было конечно же преувеличением, но, если сравнивать с их прошлым жилищем, не сильным. Уильяма больше всего смущало отсутствие бытовых удобств в квартире. В уборную приходилось ходить по тёмному длинному коридору, в который выходили двери всех комнат на этаже, а о мытье в тазу и вовсе лучше не вспоминать. Чтобы остаться на ночь в комнате Альберта тоже речи теперь не шло – кто-нибудь из соседей или горничная могли бы это заметить. Уил с печалью наблюдал, как что-то медленно увядает в Альберте. Не было в нём уже того блеска и задора… Он всё ещё пытался рисовать, но теперь им порой приходилось выбирать купить ли пастель или ужин. Предпочтение обычно отдавали второму. Да и от самих от картин, которые всё чаще были нарисованы углём, теперь веяло мраком и безнадёжностью: однообразные серые дома, низкое свинцовое небо. Пора золотой осени миновала и с деревьев облетели листья. «Я бы повесился, если мне пришлось так жить…» – Уил надеялся, что это тогда просто к слову пришлось, но на всякий случай старался пореже оставлять Альберта одного. К началу декабря пьеса была готова. Уил переписал всё начисто, вот только даже сам перечитывая понимал, что его французский далёк от идеала. Он как раз был в комнате Альберта и зачитывал ему отдельные фрагменты своей рукописи, когда пришёл Леру. Жан – был единственным из их французских друзей, кто продолжил общаться с ними, когда закончились деньги, и американцы сразу же стали «людьми не их круга». Иногда он вот так как сейчас заходил в их жалкое жилище и приносил что-нибудь выпить. Когда пропустили по рюмочке анисовой водки, к которой, как и к другим крепким напиткам, Уильям так и не смог привыкнуть и пил лишь за компанию, а не ради удовольствия, Альберт спросил Леру: – Дружище Жан, быть может, Вы поможете Уильяму? Нужно чтобы кто–то, для кого французский родной, отредактировал его пьесу. – Не бесплатно, конечно, – добавил Уильям, испугавшись, что сейчас и Леру развернётся и уйдет. – Сейчас у нас денег нет, но как насчет процента от суммы, которую получим после её постановки? Скажем… Десять процентов? Уильям понятия не имел много или мало. Сколько заплатят за постановку? Окупят ли эти 10% редакторские услуги? Пока своим писательством он заработал ровно 0, а 10% от нуля – тоже ноль получается… – Но, я ведь не понимаю ничего в этом. – Сказал Жан. – Да там и не нужно ничего понимать просто переписать немного так чтобы фразы естественнее звучали, – попытался уговорить его Альберт. – Простите, но словесность не в сфере моих интересов… Попробуйте найти того, кто справится с этим лучше, – твёрдо отказал он. Уильям всерьёз размышлял, кто бы мог взяться за редактуру и так ничего и не придумал. Из их друзей Клотье наверно мог бы этим заняться, но, учитывая то, что он «исчез с горизонта» из-за их бедности и то, что они не сошлись во взгляде на репертуар театра ещё раньше, на него, пожалуй, не стоило рассчитывать. В общем, Уильям решил отдать пьесу как есть, понадеявшись на то, что за год он выучил французский достаточно, чтобы это выглядело сносно. Поставят, так поставят, а нет… Оставалось надеяться, что отец пришлёт деньги и почта не слишком задержится. Свои последние деньги Уил потратил на билет в Камеди Франсез и вовсе не ради развлечения, как можно было бы подумать. К тому же «Ифигению в Авлиде» он уже видел. После спектакля он попытался было пройти за кулисы, куда его предсказуемо не пустили. Тогда он передал охраннику записку и спустя десяток минут его пригласили пройти. Уильяму нравилась обратная сторона сцены. Лёгкий запах пыли, приглушённый свет, люди, деловито снующие туда-сюда. Именно здесь в суете и тесноте рождается магия, которую видят зрители. Он наслаждался тем, что мог находиться тут, пусть и в роли случайного странника. Уил постучал в дверь со скромной табличкой и получил приглашение войти. – Давно не виделись, месье О’Нил. – Да. А вы, я вижу, так и не послушали моего совета и всё ещё тут? Она махнула рукой. – Всем нам в жизни страшно что-то менять, не так ли? Как ваш театр? – Закрылся. – Вот как? Неужели публика его разлюбила? – Нет, политики постарались. – Жаль. И вы сдались? – Пришлось… Уилу не нравилось куда заходил этот разговор, и он решил перейти к делу: – Мадемуазель Бернар, я, сказать по правде, пришёл к вам по делу… – О нет, а я думала вы решили просто навестить меня, – она рассмеялась своей шутке и Уил тоже улыбнулся. – С моим собственным театром уже ничего не поделать, но мне не хотелось бы совсем оставлять это ремесло. Я написал пьесу… Я подумал… Быть может вы могли бы направить её тому, кто оценит её по достоинству и поставит на сцене? Он не стал многословно убеждать её, а лишь пристально посмотрел на неё, ожидая ответа, от которого зависела, быть может, их с Альбертом судьба. – Тот самый взгляд, которому я вас научила да? А вы способный ученик… – Так вы поможете? Она подошла к нему почти вплотную и посмотрела в глаза так, как какой-нибудь энтомолог разглядывает особо редкую бабочку. Не знай она его секрет, Уил подумал бы, что Сара хочет его поцеловать. – Сложно отказаться, когда на тебя вот так смотрят. Знаете, это и на меня работает. Давайте вашу пьесу. Я сделаю, что смогу. Из театра Уильям вылетел будто на крыльях. Он сам себя убеждал, что радоваться нечему. Пьесу ещё никто не обещал поставить, а уж тем более заплатить за это денег. И всё же сердце ликовало, чего не было уже давно. Уил, светясь изнутри дошёл до стоянки наёмных экипажей и тут понял, что, заплатив за билет на спектакль, забыл отложить деньги на обратный путь. Можно было бы доехать, попросить кучера подождать и вынести деньги, но в последнее время Альберт всегда где-то пропадал вечерами, а у Уильяма их и в комнате не осталось. Чёртова бедность. Уил сжал кулаки в карманах в бессильной ярости. А ведь ещё недавно он носил по паре сотен франков на всякий случай. Ничего не попишешь. Придётся идти пешком и хорошо, что Смит-Вессон в кармане. Револьвер Уилу, к счастью, не пригодился, а вот одежда потеплее была бы кстати. Пока он шёл в своё жалкое жилище, разыгралась непогода. Хлестал дождь вперемежку со снегом, а ветер, бьющий прямо в лицо, не обращал внимания на поднятый до носа воротник, пробирался внутрь и поселялся внутри костей. Руки в тонких перчатках закоченели даже несмотря на то, что Уильям прятал их в карманы, пальцев на ногах он уже не чувствовал. На середине пути Уил забыл куда и зачем идёт – сосредоточился лишь на том, что после очередного шага нужно делать ещё один. Когда добрался до дома у него едва хватило сил стянуть с себя мокрую одежду и, сжимая зубы, чтобы они не стучали от озноба, укутаться в одеяло, которое было холодным как лёд и вовсе не грело. На следующий день Уил проснулся с жаром. Приходя в себя в полу-бреду он неизменно видел рядом Альберта. Тот то клал Уилу мокрую повязку на лоб, то укрывал лишним одеялом, то пытался влить ему в рот бульон. Кажется врач приходил, но Уил не запомнил этого человека и что он говорил, а может и вовсе померещилось. Через несколько дней Уильяму начало становиться лучше. Он был всё ещё слаб, спал по пол дня и не хотел есть, но во всяком случае начал осознавать действительность. Альберт уходил только на ночь, а днём бывало ложился к нему под одеяло и согревал своим теплом. Иногда Альберт читал вслух: — Конфедерация ввела воинскую повинность, — объявил он, сидя с газетой в постели Уильяма. — Значит правильно сделали, что уехали… — ответил Уильям. Альберт промолчал. На следующий день, вернувшись с улицы, Альберт сиял. – Посылка от твоего отца, открывай быстрее. – Открой ты, – попросил Уил. Ему всё ещё было тяжело что-то делать. Не церемонясь, Альберт разорвал почтовую бумагу. Внутри обнаружился пухлый конверт с ассигнациями. Неужели все проблемы решены? Можно будет снять нормальную квартиру… Возможно не такую как раньше, но уж по крайней мере с душем. Пачки банкнот высыпались на кровать. – Что это? «Доллары конфедерации?» – спросил Альберт, разглядывая одну из них. – Ну деньги есть деньги, да? Альберт сразу же отправился в банк, чтобы обменять полученные доллары на франки. Быстро вернулся. Уселся за стол, подперев лоб ладонью. Уил, пожалуй, ещё никогда не видел его в более расстроенных чувствах. – Ничего не вышло, Уил. Во Франции это просто бумага… А что в письме? Уилу хотелось хоть чем-то утешить кузена, но какие слова тут помогут? – Пишет у них всё хорошо. Зовёт вернуться. – Вернуться? А мобилизация? – Вроде как если в семье больше 20 рабов, то 1 мужчина может остаться. В комнате ненадолго повисла тишина. – Может вернёмся, а? – предложил Альберт. В его голосе будто слышалась мольба. Уил и сам об этом думал, как прочитал письмо. И правда, что им теперь делать в Париже? Его пьеса? Так то что её поставят ещё большой вопрос. Работать они не умеют (да на приличную жизнь и не заработаешь), бизнес теперь не откроешь… – Давай вернёмся, – согласился Уил. Казалось, на этот разговор и чтение письма ушли все силы. Он тяжело повалился на подушки. Кажется опять жар… – А деньги на дорогу откуда возьмём? – Не беда! – сказал Альберт, щелкнув крышкой часов. – Я знаю, где их достать! Считай, к утру билеты будут у нас в кармане. Всё у него просто… Но возражать не было сил и Уил только кивнул. Альберт подошел, закутал Уила поплотнее в одеяло, дотронулся губами до лба и провел по щеке рукой. – Je t'aime, – сказал он по-французски. В груди что–то ёкнуло. Даже накатывающая дремота отступила. Почему сейчас, когда собирается уйти? В душе нарастало беспокойство, но даже с этим червячком тревоги, от слов Альберта внутри разливалось тепло. Уил подумал, какой же он был дурак если считал, что для Альберта их отношения лишь игра. – Я люблю тебя, – прошептал Уил в ответ по-английски. Он хотел добавить ещё «не уходи» или хотя бы «будь осторожен», но голос предал его, а Альберт захлопнул за собой дверь. Уил проснулся от того, что солнце ласкало его лицо. Потянулся и открыл глаза. Впервые со встречи с Сарой он чувствовал себя почти здоровым. Сколько времени? Уже полдень наверно. Альберт вернулся и решил его не будить? Уил кое-как оделся. После болезни он ещё чувствовал слабость во всём теле. Постучал в комнату Альберта – никто не ответил. Может спит? Есть хотелось ужасно. Уил спустился в общую комнату. – Завтрак уже прошёл, месье О’Нил. – Сказала внизу горничная. – Да, я знаю. А вы не видели кузена? Он должно быть вернулся рано утром? Она пожала плечами: – На завтрак не приходил. Уил собирался пойти обратно в свою комнату, но она окликнула его и предложила разогреть сэндвичи. Он с благодарностью согласился. На обратном пути снова постучал в комнату Альберта, на этот раз настойчивее: разбудит – плевать. Тишина. Уил снова почувствовал себя нехорошо. Разделся и лёг. А что если Альберт так и не придёт? Он отогнал от себя эти мысли. Уил не заметил, как снова заснул, а проснулся от стука в дверь. Это он! Вскочил и, как был, в кальсонах и мятой рубашке, распахнул дверь. Но это был Леру. – О, простите за мой вид, – опомнился Уильям, – Я думал это кузен… – К сожалению, это всего-лишь я, – улыбнулся Леру. – Принёс вам польской перцовки, – сказал он, ставя бутылку с золотистой жидкостью на столик. – При болезни – самое то. Уил пытался немного привести себя в порядок – надел за ширмой брюки, пригладил волосы рукой. – Вижу идёте на поправку? – Спросил Леру, разливая перцовку по рюмкам. А кузен ваш где? Уил пожал плечами: – Я бы тоже хотел знать… Уил сделал глоток и поперхнулся. Господи, что же у Леру всё крепкое такое? Всю рубашку залил. Француз засуетился и начал извиняться, подскочил к шкафу. Уил хотел сказать ему, чтобы не трогал дверцу, но всё ещё не мог говорить из-за попавшей не в то горло перцовки, а Леру уже распахнул шкаф, увидев то, что ему видеть совсем не следовало. – О! – сказал он. – Вы где–то тут ещё и даму прячете! Ничего себе. Он закрыл шкаф и смутился. – Простите, – смутился он. – Глупо! Зачем я полез в ваш шкаф без спросу? Ужасно! Уил не знал, что сказать и красный от стыда пытался придумать оправдание тому, как женское платье попало в его шкаф, когда стекло разлетелось вдребезги. Камень, отскочив разок от пола, выкатился на середину комнаты. – Ну и район! – посетовал Леру. – Мне стыдно за моих соотечественников. А впрочем, всякое отребье найдется в любой стране. Уил открыл раму и выглянул в окно, пытаясь разглядеть того, кто кинул камень. Ничего не увидел – улица уже опустела. Пригляделся к «снаряду» и заметил, что к камню примотана шпагатом записка. – А, так это здесь так почту приносят! – пожал плечами Леру. Самообладание француза впечатляло. Уил размотал верёвку и прочёл записку: Ваш друг А. задолжал нам денег. В случае, если его судьба вас волнует, советуем принести их через неделю. Если жизнь А. вам дорога, не обращайтесь в полицию, так как это может иметь необратимые последствия. PS: Ваш друг сейчас в добром здравии. Если через неделю денег не будет, в следующем письме мы пришлем его ухо. Затем – финал.Уила прошиб холодный пот. Доигрался… Дрожащими руками он передал Леру записку. Леру помолчал, потом положил Уилу руку на плечо и сказал: – Мужайтесь, мой друг. Если вы пойдете, я могу пойти с вами. Остолбенение сменила злость. На Альберта, за то, что он, кажется, вполне осознавал как рискует и всё равно пошёл. На полицию за то, что в Париже она совершенно никчёмная и ни на что не способная. На друзей, которые, если не считать Леру, оставили их в беде. На посла, который запретил им заниматься делом из-за политики. На отца, который вместо нормальных денег прислал конфедеративные доллары. На самих конфедератов, которые развязали войну. На тех, кто похитил Альберта, в конце концов. Неужели правда существуют люди, которые ради денег могут отрезать человеку ухо и даже убить? Уильям стукнул кулаком по столу так что подпрыгнули и звякнули пустые рюмки: – К чёрту неделю. За эту неделю они что угодно с ним сделать могут. Уилу было невыносимо представлять как Альберт сидит связанный в каком-нибудь подвале. – Жан, я благодарен вам за это предложение и было бы действительно хорошо если бы вы поехали со мной. Но не через неделю, а прямо сейчас. Денег всё равно взять неоткуда, так что… Уил решил уточнить роль Леру: – Вам не придётся рисковать. Просто подождёте в экипаже, пока мы с Альбертом не вернёмся, а если меня не будет слишком долго, то вызовете полицию. Если готовы пойти со мной, подождите снаружи и наймите пролётку. Оставшись один, Уил распахнул шкаф. Оглядел оборки и белые кружева. Чтож… Что за Альбертом придёт леди они не ожидают и это может сыграть на руку. Уильям закончил облачение. Посмотреть, что получилось было нельзя – ростового зеркала у него не было. Оставалось надеяться, что получилось сносно. К счастью, уже начинало темнеть и Уил надеялся, что недостатки в облике, которые он допустил, скроет ночь. Краситься пришлось у маленького зеркальца возле входа, куда свет из окна добирался с трудом. От перенесённой болезни лицо было бледным, а на щеках наоборот пылал румянец – для дамы идеально. Волосы заняли больше всего времени, но и с ними как–то удалось справиться. Правильно ли он поступает? Если что, бегать в таком платье будет куда сложнее. А впрочем, бегун из него и в мужской одежде так себе. Наспех собрал вещи. Вряд ли они с Альбертом сюда вернутся. Закинул в чемодан два комплекта дорожной одежды, черновик своей рукописи, альбом с рисунками Альберта, который тот забыл в комнате Уила. Подумав немного и решив, что осталось достаточно свободного места, положил в чемодан «отверженных» как память о том, что они и сами стали «отверженными». Ну и самое главное… Смит-Вессон. В коридоре Уил встретил горничную. Что он скажет, если она его узнает? Опустил глаза и прошёл мимо. Леру стоял неподалёку от входа. Уил направился прямо к нему. Протянул руку, затянутую в белую перчатку ни то для рукопожатия ни то для поцелуя. А впрочем, он не удивился бы если Леру ему руки не подал. И даже не расстроился бы – не до того сейчас. – Мари – сестра Уильяма, – представился он, чтобы Леру знал как к обращаться к этой «даме». –Если вы готовы, нам лучше поспешить.
-
Как всегда прекрасно!
Вот знаешь, иногда ты додумываешь какие-то элементы мира не так, как я их себе представлял, но когда я читаю, я вижу, что не хуже, а то и лучше, чем у меня в голове))). Возможно, это и есть совместное творчество).
-
Переплетение бытовых проблем и романтики - просто великолепное! Как и их описание) В общем, текст я читала с превеликим удовольствием!
|
Тошнота подступила, стоило им выйти в коридор. Что-то в том, как отговаривал их пугливый Воюшин, было подозрительным и одновременно предостерегающим от того, что ей, доброй душе, могло быть не по силам. Теперь она словно бы сама шла на казнь, едва переставляя ноги. Озираясь по сторонам, Маша наблюдала, как меняется обстановка, а вместе с ней сердце опускалось всё ниже в пятки. - Вера, - схватив коллегу за руку, она потеряла дар речи, увидев, как волокут окровавленного человека. Да так ничего и не смогла сказать. А что пугало ее больше - жестокость, которая царила здесь или то, что именно она, Маша, могла стать причиной этой жестокости - так и не поняла. Еще замелькала тревожная мысль, даже сожаление, что, увидев тюрьму раньше, она не отправила бы сюда допрашиваемых, а это уже говорило о ее непрофессионализме и чрезмерной мягкосердечности. Неподходящий кандидат она, ох неподходящий. На ватных ногах добравшись до кабинета, она пропустила вперед Веру, словно желая выкроить себе секунду-другую, чтобы перевести дыхание.
Неожиданный сноп света, бивший ей навстречу из кабинета, давал надежду, но был лишь приманкой. Оказавшись внутри и взглянув на присутствующих, Мария Карловна сразу догадалась, что дело плохо и ждать милосердия здесь не придется. Как ни странно, манеры находившихся здесь мужчин и откровенная насмешка и враждебность Судакова, помогли ей взять себя в руки. Подавляемый гнев придал смелости. И хотя Иессен и чувствовала себя как загнанная в угол кошка, она двинулась в наступление.
- Мария Карловна Иессен, - отчеканила она, строго взглянув на Судакова и задержав многозначительный взгляд на сапогах, лежащих на столе. Громкий голос не шел ни в какое сравнение с ее жалостливым "Вера" там, в коридоре. Маша прошлась по комнате, сцепив руки за спиной и оглядывая с хмурым интересом татарина, инструменты, стул посреди комнаты. Содрогаясь от омерзения и злости, она сжимала пальцы в замок, что было сил, чтобы не заметили, как они дрожат.
- За руки наши не переживайте. Мы руками не пользуемся. У нас иные методы. В частности сейчас у нас появились сведения, которые заключенный должен подтвердить или опровергнуть. Оба этих исхода приведут нас к разным подозреваемым и к определенному ответу его склонять не нужно. Это может повредить нашему расследованию. Я понятно изъясняюсь?- Мария перестала расхаживать по комнате, остановившись напротив начальника кровавого процесса. - Ваш человек может отдохнуть. Пусть не отходит далеко, но и допрос нам не портит, - строгий учительский взгляд Маши, сжатые в осуждающую ниточку бледные губы, и громкий стук каблуков, которыми она будто старалась выколотить из этого места всю душу, последние капли сил, собранные, чтобы сделать еще рывок - всё это сейчас составляло образ какой-то другой женщины, не Маши, не Марии, не дочери адмирала Иессен. Женщины, которая осталась одна. Женщины, которая поступилась принципами ненасилия. Это отравляло Машу сильнее кровавых пятен на полу, садистов, наслаждающихся страданиями своих жертв и этого страшного места.
|
|
Бьянка и Росита. День Боли и Гнева. Сестринская могила.
Два года назад Бьянка и ее однокурсницы готовили свой дипломный спектакль - финальный совместный проект, по итогам которого они получали статус полноправных бардесс.
В большинстве сестринских содружеств выпускные экзамены такого рода, как правило, носят индивидуальный характер - каждая ученица демонстрирует свои собственные знания и умения, и по итогам испытаний решается, в каком статусе она войдет во взрослую жизнь. Но Коллеж имел свою специфику: хотя к старшим курсам каждая будущая бардесса избирала определенную специализацию, однако истинная последовательница Анаэрины обязана была в должной мере владеть всеми свободными искусствами, поэтому свои дипломы они получали по результатам совместной работы. Театральная постановка, сочиненная и сыгранная с нуля, давала возможность раскрыться всем их навыкам: поэтическим, музыкальным, хореографическим, магическим, в конце концов, организационным: для массовки в спектакль привлекались те самые участницы деревенской самодеятельности, которых Бьянка и ее сокурсницы натаскивали на практике.
Тема спектакля была не слишком оригинальной - героическая и трагическая история Восьмого Рейда Свободы, когда не меньше трех десятков воительниц и храмовниц погибли в лесах Оксилонии, прикрывая путь колонны беженок. Сохранив в целом известную из боевых донесений фабулу, будущие бардессы сдобрили ее пафосными стихотворными диалогами и монологами, зажигательными танцами с мечами, живописными декорациями и эффектными магическими фокусами - словом, всеми положенными атрибутами увлекательного зрелища. Зритель, плохо учивший историю в школе, должен был до конца надеяться, что главная героиня, командующая сводным отрядом рамонитка Катарина (в исполнении белокурой красавицы Шарлотты) останется все-таки жива, что помощь придет - напрасно, увы: храмовница в конце погибает, пронзенная десятком вражьих мечей, но перед смертью в финальной четырехминутной арии, орошая подмостки потоками иллюзорной крови, она завещает Сестрам свою любовь к Куполу и Богиням, уверенная в победе и торжестве их святого дела... Словом, такой себе, не хватающий звезд с неба спектакль воспитательного жанра, к которому многие бардессы, чего греха таить, относились с нескрываемой иронией. Однако выпускницы были вполне довольны - постановка получалась добротная, особенно для студенческого проекта, и Бьянка надеялась на высокую оценку их общего и индивидуального мастерства, и на то, что в итоге попадет в труппу Летнего Театра, минуя утомительную стадию сельских праздников: уж что-что, а ее часть работы, связанная с магическими спецэффектами, была исполнена на высшем уровне, такого разнообразия чар не было даже у специалисток с двадцатилетним стажем. Спасибо маме Аэлис за уникальное магическое наследие...
И вот, наконец, наступает день премьеры - ставятся декорации, переодеваются актрисы, последние наставления получает массовка. Но тут в гримерку заходит наставница курса, прима Элеонора, и огорошивает их известием о том, что на спектакле будет присутствовать последняя из оставшихся в живых воительниц, участвовавших в том походе. Это шокировало всех: Элеонора славилась своей любовью к нестандартным задачкам и обожала ставить учениц в неудобное положение, из которого надо изящно и лихо вывернуться (важнейшее качество для бардессы), однако такого удара выпускницы не ожидали даже от нее. Девушки почувствовали себя малолетками, застигнутыми за каким-то постыдным делом, перед глазами настоящей участницы той кровавой истории всех их выдумки, сюжетные повороты, магические эффекты - все это показалось чем-то нестерпимо позорным и нелепым. Паника охватила и Бьянку, и всех ее сокурсниц, и лишь остатки бардовской гордости позволили им все-таки выйти на сцену и начать представление. На остатках воли и самообладания, как ей показалось, они и отработали весь спектакль - хорошо еще, что игравшие косматых девчонки из массовки с накладными бородами были не в курсе ситуации, и падали под ударами мечей главных героинь со всей старательностью, пока эти самые главные героини ломали глаза, косясь на зрительниц и пытаясь уловить презрительно-недоуменный взгляд той самой престарелой воительницы, перед которой они ломали эту нелепую комедию...
И все-таки представление дошло до своего завершения. Беженки были спасены, а смертельно раненая рамонитка, стоя на одном колене и опираясь на свой меч в окружении полчищ поверженных врагов, пропела финальную арию, и ее душа, наконец, покинула истерзанное тело со всеми положенными визуальными эффектами, за которые отвечала, само собой, Бьянка. А после выхода на поклон за кулисы вновь пришла Элеонора, и привела с собой ту самую воительницу, встречу с которой с таким содрогание представляли себе юные бардессы последние пару часов. Однако реакция этой старушки, назвавшейся Адиной, потрясла их куда больше, чем сам по себе "сюрприз" от наставницы.
Бабушка Адина, как оказалось, побывала в театре впервые - и была потрясена до глубины души. Размазывая слезы по морщинистым щекам, эта бывшая солдатка, давно оставившая военную службу ради крестьянской жизни, причитала только: "Какие же теперь в армии замечательные девчата, какие храбрые, сильные, смелые, а в наше-то время..." Из разговора с ней выяснилось, что малокультурная и с трудом освоившая в свое время грамоту женщина не только приняла за чистую монету условности театрального представления, но и не смогла соотнести происходящее на сцене со своей собственной жизнью, посчитав, что нынче вот так воюют и умирают защитницы Купола. Готовившиеся к строгому разбору своей постановки на составные элементы со стороны наставницы и Старших Коллежа, юные бардессы впервые в своей жизни столкнулись с подлинным катарсисом и узнали реальную силу искусства.
Итоговый разбор, на котором выпускницы все-таки получили порядочно на орехи, состоялся потом, хотя в целом все прошло благополучно - Бьянка вместе с дипломом получила ожидаемое назначение в Летний Театр, еще три девочки, в том числе и Шарлотта, также сумели перепрыгнуть через стадию деревенских праздников, однако впечатления, полученные от встречи с Адиной, оказались столь сильны, что смазали даже радость от завершения обучения и вступления во взрослую жизнь. И на ночной попойке в честь всех этих событий девушки очень долго спорили об искусстве, его силе воздействия и значении в жизни Купола. Показательно, что к утру, как выяснилось, они уговорили меньше половины приготовленного заранее вина...
***
Лет через пятьдесят, когда повзрослеют внучки тех, кто выжил и погиб на поле у Выперок, об этой битве сочинят величественные поэмы, пронзительные баллады, вдохновляющие пьесы - и девочки, которые будут расти в те прекрасные времена, наверное, станут отчаянно жалеть, что им не повезло родиться так поздно, не довелось стоять плечом к плечу с легендарными воительницами прошлого, не пришлось лично задать трепку косматому воинству и стать героинями Купола. Через полвека, несомненно, так и будет. Потому что самые жестокие раны все равно заживают. Потому что жизнь все равно продолжается, даже когда кажется, что она кончилась.
Эта мысль не давала Бьянке сойти с ума сейчас, в окружении сотен тел павших Сестер, пока к железистому вкусу крови, так явственно ощущающемуся на языке, подмешивался сладковато-тошнотный аромат разложения. Это только кажется, уверяла себя бардесса, слишком мало времени прошло даже для жаркого июньского дня - и все равно она продолжала дышать через рот, периодически продавливая вниз подступающий к горлу ком.
Вопросами жизни и смерти под Куполом ведали, как известно, жрицы Храмов. Похороны погибших в бою возглавляли, как правило, рамонитки, умерших же от старости отправляли в последний путь ученицы Аэлис. Бардессы участвовали в этих церемониях больше на подхвате, например, пели соответствующие случаю прощальные песни (далеко не все храмовые сестры обладали приличными вокальными данными). Однако сейчас, после ранения Аэлис и ужасающих потерь среди жриц Рамоны, именно Коллежу пришлось взять на себя задачу погребения павших в самой жестокой битве за всю историю Купола.
Сводный отряд ополченок Первопоселения, в который была включена практически в полном составе труппа Летнего Театра, поспел к полю боя в переломный момент, когда атаковавшие строй косматых Сестры погибали в полуокружении, зажатые с трех сторон, а Рамона разбиралась с засевшими на холме церковниками. Они, ясное дело, без колебаний ринулись вперед, на выручку своим, но вряд ли могли бы оказать существенную помощь - слишком чудовищную массу войск пригнал сюда мидгалльский король, возможно, под Куполом вообще не было столько здоровых и боеспособных женщин, чтобы уравнять силы. Однако в сражение вмешалась Рамона, расправившаяся с угрозой митрианских жрецов и ворвавшаяся с тыла в ряды бородачей кровавым смерчем. Смерч - это в буквальном смысле, облако кровяных телец поднималось следом за разрубающей туши мужиков Богиней на десятки футов вверх, оставляя в воздухе характерный железистый привкус. Но кое-какую картину произошедшего в те минуты Бьянка составила лишь потом, из разговоров со своими коллегами, на поле боя же у нее не было времени рефлексировать - нужно было жечь живьем тварей, покусившихся на жизни ее Сестер, щедро сея смерть силой, полученной от рождения и приобретенной за долгие годы учебы в Коллеже. Она и жгла, ибо даже сейчас, когда чаша весов окончательно склонилась на сторону защитниц Купола, косматые все еще яростно сопротивлялись, нанося потери неопытным ополченкам. Метнувшаяся вперед, безрассудно размахивая шпагой, Шарлотта, ее сокурсница и гениальная арфистка, глупо теряет правую руку, и тут подбежавшая к ней для оказания помощи Бьянка понимает, что исчерпала свои магические силы, и кровь коллеге она может остановить лишь подручными средствами. И, пока она кое-как перематывает руку впавшей от болевого шока в прострацию Шарлотте, пока, пытаясь перекрыть шум сражения, зовет кого-нибудь с болеутоляющими снадобьями - бой откатывается куда-то в сторону вместе с запаниковавшими космачами и разъяренными Сестрами. Для Бьянки на этом сражение закончилось.
***
- Лита, дочь Эльмы и Гудрун, Вторая Копейная рота! Славная Сестра, мы запомнили твое имя! - провозглашает глубоким контральто стоящая над котлованом с мертвыми телами Ирис, актриса Летнего Театра, прославившаяся, впрочем, куда больше своими балладами, чем сценической игрой - самая, быть может, узнаваемая бардесса на сегодняшний день. Замотанное в рогожку тело передают вниз и укладывают рядом с соратницами, а возглавляющая церемонию бардесса уже читает, словно по партитуре, следующее имя из списка.
Решение хоронить погибших на месте, в удачно подвернувшемся недокопанном котловане под оросительный пруд для виноградников, которыми славились Дальние Выперки, было на самом деле выбором из двух зол. В условиях неизвестности, когда очередная атака косматых могла смести хлипкие заслоны Сестер на восточной дороге, обезумевшие от горя матери и жены, прорвавшиеся сюда за телами своих родных, могли довести дело до полной катастрофы. Удержать же их могла лишь божественная сила. И такая сила была у Рамоны, ушедшей с телом Аэлис под Купол. И, пока ополченки, взявшиеся за заступы и лопаты, наспех расширяли яму под огромную сестринскую могилу, бардессы занимались проверкой тел, сортировкой на опознанные и неопознанные, составлением списков погибших и руководили непосредственно погребением. Среди тех, кто обходил новые и новые поставляемые с поля боя трупы, была и Бьянка.
Она наклоняется перед очередной воительницей с пробитым, видимо, стрелой глазом, и подносит к ее губам полированное лезвие кинжала. Большинство ее коллег пользуются для этого карманными зеркальцами, однако Бьянка забыла свое в театре во время торопливых сборов. Впрочем, красивый и очень дорого выглядящий клинок служит отличной заменой зеркальцу - прежняя хозяйка, Ирис, постоянно использовала его, чтобы поправить челку изящным движением, заставляющим биться чаще сердца едва ли не половины труппы...
Из них с Ирис могла бы получиться очень красивая пара, как дружно утверждали практически все в театре - и плевать на девятнадцать лет разницы в возрасте. После двух недель ухаживаний Бьянка все-таки сдалась - интерес к жгучей брюнетке с пробирающим до самой сердцевины контральто привел ее в постель певицы, под одним одеялом с которой мечтали оказаться, наверное, сотни, если не тысячи Сестер. Правда, дальше начались обычные для мимолетных связей Искры дела: стареющая бардесса имела на нее весьма серьезные виды, а ее юная пассия, удовлетворив свое любопытство, быстро охладела к подруге. "Не знаю, кто засел у тебя в сердце, Бьянка, - выговаривала Ирис любовнице, - но ты сейчас не здесь, не со мной, и я так не могу, прости. Лучше ищи способ снова сойтись с той, память о ком у тебя осталась на запястье. Если я могу хоть чем-то помочь в этом - скажи, я все сделаю. Просто прекрати притворяться вмерзшим в лед бревном, я знаю, ты умеешь быть другой..."
Проницательность Ирис здорово испугала Бьянку: по одной татуировке угадать величайшую любовь ее жизни - в этом было что-то сверхъестественное. Они расстались по-доброму, прощальным подарком певицы и стал тот самый кинжал с отполированным в зеркало лезвием, однако именно после этой скоротечной связи на запястье Бьянки появился широкий кожаный браслет, каким по ее просьбе обзавелась и Росита.
И сейчас, проверяя тела погибших, бардесса старательно отгоняла от себя мысль, что подразделение Роситы могло поспеть к месту сражения. Пограничный гарнизон, скорее всего, удерживает позиции в Лощине, ибо вдруг накат пойдет и с той стороны? С чего им соваться к Выперкам-то? Да даже если они и выступили... сколько оттуда маршировать-то? Сестренка говорила - можно за день ноги оттоптать, пока до Купола доберешься...
Лезвие поднесенного к губам солдатки кинжала остается таким же холодно-блестящим. Что и неудивительно: в пробитой глазнице Бьянка легко угадывает кусочки разорванного стальным острием мозга. Большинство тел здесь вовсе не нуждается в подобной проверке по очевидным причинам, однако бардесса проверяет дыхание каждой погибшей: ей страшно стать причиной того, что какую-то Сестру похоронят заживо. Увидев наличие смертной бирки на запястье, она командует паре ополченок нести тело к походному столику за спиной Ирис, где составляются списки погибших для родных, которые с вестовой будут вскоре отправлены под Купол.
- Милана, дочь Тиры и Анны, Вторая Копейная рота! Славная Сестра, мы запомнили твое имя! - и очередное тело опускается на дно котлована...
Возгласы Ирис и собственные передвижения Бьянки среди тел создают некий парадоксальным образом успокаивающий ритм, заставляют сосредоточиться на важном деле, отвлечься от страшных мыслей, однако продолжается это недолго. В нескольких шагах от себя он слышит голос коллеги - нумантийки Мануэлы:
- Ох, дэвья с... Бьянка? Нет, Бьянка, не подходи, - осознав, что зря раскрыла рот, Мануэла с расширенным глазами, зажав рот рукой, смотрит на приближающуюся и пока еще ничего не понимающую Искру, отступая на несколько шагов и едва не спотыкаясь об очередное тело. Нумантийка старается отвести взгляд, но Бьянка уже поймала его направление, с холодеющим сердцем догадываясь, что же произошло. Сперва она видит знакомую шевелюру. Свою. Затем - свое-не-свое лицо сестры, в брызгах крови. Много крови, залившей шею, грудь и волосы.
Окровавленная Росита лежит среди трупов со смертной биркой на запястье.
- Ох, твою налево, - успевает произнести хватающаяся за голову Мануэла.
-
Умирать сложно? А вот хрен - сложнее терять близких. А вообще мастерски передан переход от прекрасных бытовых сцен к простым, и потому ужасным похоронным мероприятиям.
-
Вот так в начале поста хочется вернуться и поиграть за Ясену в театре. Потом незаметно ловишь на мысли, что как хорошо сплетены нити судеб героинь, как всё тщательно и с заботой подобрано. А к концу поста, как и всегда в последнее время, снова сплин завезли.
|
|
Отбить свой багаж у Ирмы Белль не удалось, но несмотря на категоричный отказ, девушке все равно было неловко так напрягать напарницу. Ничего, в следующий раз надо быть расторопнее, только и всего. Ирмингард, наверное, думает, что Белль переломится от чемодана. Пуа!
- Я думаю, она все же видит, - так же шепотом возразила Анабель тем временем на замечание о слепоте Марты. - Иначе как поняла бы, что за письмо мы ей показали? Впрочем, устраивать разборки точно было бы не ко времени. Да и кто знает, сколько им предстоит провести времени под этой крышей, к чему портить отношения с управляющей?
Тем более, что комната оказалась вполне уютной - во всяком случае, местные с мэром во главе явно не хотели бы, чтобы охотники простудились на сквозняке или отлежали мышцы в неудобных постелях. - Пожалуйста! - с милой улыбкой успела добавить Анабель к указанию Ирмы о дополнительном улучшении условий их быта, надеясь, что это повысит на него шансы.
Теперь же следовало наконец получше познакомиться с окрестностями, кои при взгляде из окна кареты оставили неоднозначное впечатление. Перед выходом на улицу Белль зарядила карабин, заняв затем оговоренную позицию в арьергарде.
Пустынность квартала и шелест дождевых капель, срывающихся с полей шляпы, старательно пытались навести на мысли о безопасности окружения... Но все же не сумели притупить бдительности охотниц. Белль тихонько фыркнула на шутку Ирмингард, добавив сожаления, что о своих планах нечисть не соизволила предупредить заранее.
Однако когда дождь оборвался совершенно внезапно, а небо очистилось словно по мановению руки, дальнейшие шутки пришлось отложить. Белль зябко поежилась, наблюдая за странным туманом, - и замерла, из-за плеча Ирмы разглядывая призрак дерева впереди. - А я думала, что прочла достаточно бестиариев... - еле слышно проговорила охотница, стараясь получше запомнить окружение видения. - Ты знаешь, что это, Ирма? Такого ей видеть еще не приходилось, и сошло бы любое подходящее объяснение... Как хорошо, что оно нашлось. Мстительный дух? Бьен! Анабель не имела представления, с чего Ирма это взяла, но узнавать, кажется, времени не было. Оставалось либо поверить напарнице - либо нет.
- Поняла, - поразмыслив над этим всего мгновение, твердо прошептала девушка, бесшумным выверенным движением снимая карабин с плеча. - Попробуем отойти.
-
- Поняла, - поразмыслив над этим всего мгновение, твердо прошептала девушка, бесшумным выверенным движением снимая карабин с плеча. - Попробуем отойти Самое важное в командной работе - не пререкаться в критических ситуациях. После - можно) И я очень рада, что персонажи понимают это и нашли общий язык!
|
Поездку в Лосмор нельзя было назвать слишком долгой и скучной, и всё же Натали казалось, что чем ближе охотники к своему новому дому, тем больше замедляется время вокруг. Когда девушка получила назначение, она первым делом собрала всю доступную информацию о городе и своём будущем партнёре. И о том, и о другом ходило множество слухов, и большая часть из них наверняка не имела ничего общего с действительностью, но это ещё только предстояло выяснить. На первый взгляд Бастин выглядел ровно таким, каким его ожидала увидеть Натали – громадный зверь, покрытый шрамами, с хмурым взглядом. Одного взгляда на мужчину было достаточно, чтобы тихо порадоваться, что он твой союзник, а не противник. С последнего раза, когда охотница видела Громилу, утекла как будто целая вечность, хотя на самом деле прошла всего пара-тройка лет. Натали не была до этого знакома с ним лично, но такую колоритную фигуру в рядах гвардейцев трудно не знать. Те, кому удалось послужить с ним бок о бок, рассказывали абсолютно противоположные отзывы о Бастине. Кому-то он казался невыносимым, другие же чувствовали себя за ним, как за каменной стеной. И когда мужчина галантно предложил руку Натали, чтобы та легко взобралась в карету, и назвал её по имени, в сердце девушке затеплилась надежда, что ей всё же повезло. Конечно, особых иллюзий молодая охотница не питала. В неспешном разговоре она убедилась, что Бастин тоже навёл справки о будущем месте назначения, хотя может что-то он просто знал до этого. Возможно, мужчина поступил так же, как и она, поинтересовавшись и о свой спутнице заранее. Но к сожалению, ему не удалось рассказать ничего нового о Лосморе поверх того, что уже разузнала Натали. А разговора о жутких убийствах, что им предстояло раскрыть, они оба пока избегали. Что толку обсуждать, когда никто ещё ничего не знает, только опасную трясину сомнений разводить.
— Долгих дней и приятных ночей, – вежливо поприветствовала трактирщика девушка, но взгляд её ожесточился. Не хотелось сразу с порога нарываться на неприятности, но и оставаться в стороне было неправильно. — Не нравится мне всё это, но лучше заранее выяснить, какие у них тут порядки, чтобы потом не оплошать сильнее, – шепнула она Бастину, а затем продолжила разговор с хозяином заведения, — Прошу прощения, нам бы хотелось как-то отблагодарить возницу за долгое и нелёгкое путешествие. Возможность просохнуть у камина да кружка чего-нибудь горячего мне кажется подходящей наградой. Но ваша реакция была такой… резкой. Позвольте узнать, в чём же дело?
~~~
— Да, судя по рассказам, ночь – это лучшее время, чтобы познакомиться с настоящим Лосмором. Думаю, даже недолгая прогулка по городу расскажет нам больше, чем потраченные часы на поиск чего-то схожего в книгах. Отсутствие языков у жертв слишком крохотная зацепка, чтобы начинать с неё, – согласилась Натали с предложением Бастина, когда они сели ужинать.
|
-
злобы. Ему даже в голову не приходит, что это пытка. Вот и крутобокая железная тварь тоже не терзалась сомнениями. Она просто дышала и, как Лернейская гидра, губила все живое своим дыханием Хорошие сравнения, яркие и образные!
-
Оно не было даже злым, это существо. Паук оставляет связанную жертву медленно умирать, растворяясь в кислоте, не из мелочной злобы. Ему даже в голову не приходит, что это пытка.
-
Ну вот, я-то думала Крот копнет за себя и за того парня (который Айзек)
|
-
Не переживайте, мадам, мы не станем буянить и водить девиц, клятвенно обещаю! И правда! Девушки уже сами завелись)
-
мы не станем буянить и водить девиц, клятвенно обещаю! Вторая часть обещания нарушена с порога. Как долго продержится первая?)
|
Мерный скрип колес экипажа тонул в тумане, вместе с ним всё сильнее на девушку находило чувство расставания с детством.
Как ни странно, но смена родового замка на стены пансионата, не сильно изменила жизнь Мариши в целом. Как в отчем доме её учили отвечать за хозяйство, так тем же она занялась и на новом месте, помогая воспитателям и наставникам в организации внутренней жизни учебно-воспитательного заведения.
На новом месте ждала свобода, когда над головой не стоял никто, ни чтобы ни контролировать, ни чтобы прикрыть. Фраза "в связи со смертью нашего последнего защитника", в переданном письме вызывала у девушки легкую улыбку, описывающую всю прелесть ситуации как её, так и жизни Охотников, в целом.
Шлем девушки покоился сбоку, открывая вид спутнику на лицо. Сама Цепиш разговоров не заводила, вылавливая сцены пейзажа из вечернего тумана, так ностальгически напоминавшем о родине. Порой переводила взгляд на задумчивое лицо Доминика, в те моменты, когда он отвлекался от мира внешнего погружаясь во внутренний и разглядывала, разглядывала и разглядывала. По опыту пересеченья в учебе и общим разговором Делароз знал, что такой пристальный взгляд не признак увлеченности девушки, а скорее черта характера нарушать такт приличий.
— Меня поражает форма ваших очков и сама идея механизма наложения линз друг на друга.
Да... порой случалось и такое. Фраза подвешенная воздух, за которой ни шло ничего более. Мариша вновь отворачивалась в сторону окна, предаваясь своим размышлениям.
Пустынный город соответствовал слухам бродившим о нем. Приветствовал их только туман и тени бросавшиеся прочь, словно от света. Всё в нем будто спало, проникнувшись благословением местной святой так сильно, что уже и не мечтало о пробуждение.
Их путь закончился. Экипаж остановился. Цепиш потянулась кошкой, разминая тело. Застегнула плащ, подобрала волосы черной лентой, одела шлем. Размеренность сего действа походила на ритуал.
Втянулись в новое жилище. Мариша привычно в уме отмечала, где следует прибраться, сколько человек гостями сможет разместить жилище, случись такое и насколько удобно устроен внутренний интерьер.
Обернулась, вслушиваясь в "приветствие" от соседа.
— Сегодня в Вас нужды более нет, — ответила кучеру, расплачиваясь, — Завтра с утра, я хотела бы посетить Охотничью башню, или то, что от неё осталось.
Задержала перед носом кучера монетку предоплаты уже за новую поездку.
Когда вопрос того, идти ей или ехать был решен, вернула внимание партнеру.
— Доминик, как вы относитесь к тому, чтобы вместе прогуляться познакомиться с соседом, пока дом будет протапливаться?
|
Музыка цвайхавера закончилась и Кейт, улыбнувшись на прощание крепкому белобрысому парню, незаметно вытерла пот со лба. Ткань платья на спине тоже была мокрая и липла к коже. Дышалось тяжело, «Эдельвейс» был битком набит народом, да еще несло табачным дымом от трубок и сигарет тех сейчас кто пил, а не танцевал. Кавалер, имя которого она даже не пыталась запомнить, успел во веря танца, словно случайно, прихватить мозолистой ладонью ее грудь. А его вторая рука во время вальса так и норовила опуститься с поясницы пониже. Да, и целых три комплимента. Получалось как раз по пятицентовой монетке за комплимент. Прямо обидно до чего дешево. Вот если бы с каждого танца ей шел хотя бы доллар, о, тогда бы они со Сьюзькой давно накопили денег на билет. Почему в Сент-Луисе нет золота и золотоискателей? Нет, как только будут денег на билет, надо отсюда уезжать. Иначе придется все-таки мыть посуду. Работать шлюхой Кейт все еще решительно не хотела. Тут к ней подошел следующий парень, который изо всех сил старался быть или, хотя бы, казаться джентльменом. Правда при его нескладной фигуре, а он оказался выше девушки почти на голову, это у него получалось плохо. Ну, и, конечно, этот кавалер взял ей и себе «шипучку». Эту пародию на игристое вино Уолкер любила меньше всего, она и само-то шампанское не жаловала. Лучше уж чай с глотком сидра для запаха. Тоже та еще бурда, но хоть слаще. Вообще тридцать с лишним раз хлебнуть за вечер было тяжело. Того и гляди из ушей сочиться начнет. А сходить попудрить носик, значит пропустить танец и заработать меньше. Неудивительно, что Кейт при таком питье сильно потела от веселых танцев. Тут заиграли райландер, и сразу стало не до размышлений и разговоров. Парень под музыку ухватил Кейт а обе руки и стал крутить вокруг себя. Размытых лиц круговорот вокруг. Потом Кейт прыгала и хлопала под музыку. И думала при этом о том, чтобы жетончики не выскочили из кармана, а то потом не соберешь. А потом следующий парень и следующий жетон. И посетители вокруг пьянеют прямо на глазах. Да и сама Кейт давно навеселе. Глоток, глоток и глоток, и вот спирт уже горит в крови и желудке. Танцы, танцы до упада, и если уже падаешь, все равно танцуешь. Только тогда приходится покрепче держатся за парней, а они и рады. И так, пока не закончиться вечер. Работа вместо удовольствия. И приклеенная к губам улыбка...
Честно сказать маленькая Кейт мало что запоминала из рассказов и проповедей преподобных, да и из уроков в школе. Но вот сложилось у нее твердое убеждение, что древние цари и герои обожали жечь свои собственные корабли и рушить мосты, чтобы было некуда возвращаться. И у нее сейчас тоже самое! Вся жизнь девушки прошла около Большой Реки и она первый раз уезжала от нее так далеко. На Запад! Йохоу! Первые подозрения, что это будет сложно начались еще в холодном поезде. Отдавать Сьюзке ее же сьюзкину муфточку и мерзнуть решительно не хотелось, приходилось каждый раз буквально отрывать пушистость от сердца. От этого сразу мерзли руки, а пар изо рта выходил, что с муфтой, что без. Вот не мог этот олух Шрайфогель потерять кошелек летом?! Путь от Сент-Джозефа не мог бы присниться Кейт и в кошмарном сне. Хотя ей было легче, чем подруге, после того как она выжила на улицах в последний военный год. И все равно, было тяжело. Бегать искать кто подвезет от городка из десяти домов, до местечка из пяти. Иногда просто стоять у выезда в грязи с поднятой рукой и улыбаться, может кто-то возьмет в свою повозку. Иногда, казалось, что проще дойти до следующего места ножками, но одежда. И, особенно, обувь девушек к этому была решительно не приспособлена. Деньги таяли, словно снег в тепле. Кейт пыталась заработать как могла, то есть пела хриплым голосом и танцевала. Иногда за это даже что-то давали, кроме улыбок и слов. Еще, по старой памяти, она прихватывала что-то чужое, но только если это было совершенно безопасно и можно было отговориться «Нашла, думала брошенное лежит». Один раз приобретя плохую репутацию Кейт твердо решила больше не попадаться, и не рисковать из-за мелочи. Сьюзи вон сама кошелек не вернула, чем она хуже? Тем более, что у них все было на двоих: дорога, холод, голод и неизвестность впереди. Если в Сент-Луисе они подружились, то по пути на запад стали практически сестрами. Когда вместе преодолеваешь сложности и спишь в одной постели это сближает, может и получше чем кровное родство. Иногда хотелось решить вопрос с деньгами самым простым путем, но Кейт держалась. Может она немного и воровка, он точно не шлюха. Единственно, она расцеловала так и не представившегося бородатого хозяина магазинчика в Форт-Кирни,который, неожиданно, выступил в роли местного святого. Потом Кейт не раз воспоминала его спасаясь от холода внутри бизоней шубы. А загустевшая от холода сладкая сгущенка, которая липла к ложке, казалась лучшим блюдом на свете. В какой-то момент Кейт, во время пути а очередной телеге, стало казаться, что они никогда и никуда не доедут, и всю оставшуюся жизнь проведут в пути до этого богом забытого Джусельберга. Будут скитаться по Западу пока не умрут от старости или не замерзнут. Захотелось поднять голову к низкому ночному небу с тяжелыми тучами и завыть как зверю. Но потом наваждение сгинуло, и девушка прижалась поближе к телу подруги, чтобы сохранить побольше тепла.
После этого пути ранчо Си-Овер-Даблью-Бокс оказалось просто землей обетованной, даже не пришлось добираться сорок лет. Да и Картер Уоррен ей сразу понравился, настоящий пионер, прямой и решительный, но не без галантности. Было в нем что-то первобытно правильное, от чего сердце Кейт начинало биться быстрее. Так что она искренне завидовала Сьюзке. Особенно ночами, слушая через стену ночные звуки из спальни молодоженов. Ей самой уже хотелось замуж, аж невтерпеж было. Да не за кого тут было. Такая красотка как она не для работников. Приходилось ждать железную дорогу. За исключением этого, все было «зашибись», если использовать словечки Картера. Крыша над головой, тепло и бесплатная еда, так что даже деньги были не особо нужны. Кейт помогала подруге по дому и ухаживать за скотиной. Последнее было для дочери лавочника делом непривычным и не слишком нравилось, так что она больше напирала на домашние дела. Ну и в карты резалась до упада, а что еще делать. При этом она нет-нет да поминала Кину, которая тоже отправилась играть, да и заигралась где-то на просторах Нового Света. Получалось у нее хорошо, так что скоро она скопила целую горку спичек, хоть продавай. Вот только такая жизнь леди, которая и в чем не нуждается, как-то резка пошла наперекосяк после беременности Сьюз. Точнее с того ее момента, когда они с Картером перестали заниматься любовью. После этого не замечать и игнорировать взгляды мужчины уже не получалось. А там и до прикосновений дело дошло. Когда мужчина облапил ее сзади, она вполне почувствовала его напряжение, сквозь ткань брюк и платья. Причем Кейт видела, что и лихой Картер сам не считает заигрывание с подружкой беременной жены правильным. Только поделать с собой ничего не может. Слишком привык добиваться своего. В общем Кейт поняла, что пора сматывать удочки и плыть в другое место. Не хотела она портить счастье своей подруге, с которой столько вместе пережила, да и ссорить ее с муженьком ненужной и болезненной правдой. Неправильно это было. Не так как в разных душеспасительных брошюрках пишут, а просто неправильно. Хотя и хотелось, что уж тут себе врать. Правда и уходить с ранчо без гроша в кармане девушка не хотела. Поэтому, уже вечером после обнимашек с ружьем и его хозяином она предложила Картеру сыграть на желание. И на естественный вопрос какое, ответила: - Куколке нужен револьвер! Ты же меня стрелять учишь, значит мне свой нужен. У тебя же он явно не один, а мне и старый сойдет. Она подмигнула мужчине и добавила: - Но ты же можешь и выиграть. А на следующий день пришлось говорить со Сьюзькой. Кейт ее аккуратно обняла, прижавшись грудью к груди и ощущая через ткань выросший живот. - Прости, - сказала, - Не могу я уже ждать, пока сюда железная дорога женихов привезет! Пойду себе искать своего Картера миссис Сью Уоррен , - и улыбнулась. - Загостилась я у вас. Вот будет у меня дочка, точно назову Сьюзен. Ну и попросила у подружки немного денег на дорогу. - Я отдам. Пришлю с письмом. А может и в гости буду ездить, если устроюсь неподалеку. Потом выбрала время поболтать наедине и с Картером. Он был мужчина прямой, поэтому и говорила с ним девушка прямо. Ну, почти. - Картер, ты же не мормон?! - спросила, - значит тебе одна жена положена, а не две. Так что давай, довези меня до Джулесберга, а дальше я сама. А так как ты хороший, да еще меня кормил - поил полгода, то там в городе и попрощаюсь с тобой хорошо. Очень уж ей хотелось попробовать наконец мужчину и Картер представлялся для этого хорошим выбором. Один раз не считается, да и Сьюз никто не расскажет, так как на ранчо из города гостей ни разу не бывало. Ей же легче будет, что муж выпустит пар и перестанет на некоторое время бесится, лезть на стену и стрелять в индейцев. Девушка понятия не имела где искать свое счастье, так что решила в городе доверится судьбе. В ту сторону куда подвезут, туда и поехать.
-
В общем Кейт поняла, что пора сматывать удочки и плыть в другое место Рисковая девка, ей-ей!
- Картер, ты же не мормон?! - спросила, - значит тебе одна жена положена, а не две. Так что давай, довези меня до Джулесберга, а дальше я сама. А так как ты хороший, да еще меня кормил - поил полгода, то там в городе и попрощаюсь с тобой хорошо. Очень уж ей хотелось попробовать наконец мужчину и Картер представлялся для этого хорошим выбором. Один раз не считается, да и Сьюз никто не расскажет, так как на ранчо из города гостей ни разу не бывало. Ей же легче будет, что муж выпустит пар и перестанет на некоторое время бесится, лезть на стену и стрелять в индейцев. Оригинальное и почти соломоново решение!
-
Вообще тридцать с лишним раз хлебнуть за вечер было тяжело. Того и гляди из ушей сочиться начнет. А сходить попудрить носик, значит пропустить танец и заработать меньше. А загустевшая от холода сладкая сгущенка, которая липла к ложке, казалась лучшим блюдом на свете. Обожаю такие детали.
Картер, ты же не мормон?! Картер: Теперь я понимаю этих странных ребят...
Куколке нужен револьвер! А вот это вообще топ. Звучит, прямо как название главы или новеллы в цикле или серии в сериале))))
-
попрощаюсь с тобой хорошо.
С почином. :)))
Ну точнее почин будет уже наверно уже в следующем посте, но вы поняли. ))))
Смелое решение для незамужной девушки.
|
-
Здравствуй, мир моей мечты, Не знала я, что это ты!
-
И вот она, атмосфера с первых строк!))
|
Словоизвержение Роситы заставляет Дарующую Жизнь улыбнуться печальной улыбкой, которая напоминает Искорке о маме Ладе. Те моменты из непостижимо далекого детства, когда пятилетние близняшки возвращаются домой после игры в войнушку, вовлекающую всех деревенских девочек, и Бьянка начинает отчитываться занятой ощипыванием курицы родительнице обо всех их сегодняшних удивительных приключениях, в которых она, понятно дело, играла ключевую роль. Именно она, будущая бардесса, возглавила штурм замка косматого барона, поубивала всех бородатых злодеев, освободила принцессу, которая была у этого барона женой, а потом на ней же и женилась. И тут завороженно слушавшая рассказ милой выдумщицы и воображули Росита до слез возмущается: они ведь с Бьянкой только вчера играли в невест и твердо решили пожениться, как только чуть-чуть подрастут, откуда вдруг между ними появилась какая-то принцесса? Мама Лада улыбается, споласкивая руки, но в глазах ее даже пятилетняя Сита легко распознает и страх, и затаенную боль. Гораздо позже она расскажет дочерям свою трагическую историю любви, пока же... пока она просто пытается подобрать слова, объясняющие, почему сестричкам по крови не положено жениться друг на дружке.
И что-то такое же затаенное и сокрытое Искра могла разглядеть в глазах Аэлис - хоть Росите было уже и не пять лет. Впрочем, молодая воительница приняла это на счет тех ужасов, что могли ожидать ее при воскрешении: как она ни хорохорилась, а очнуться в шести футах под поверхностью земли все-таки страшновато...
Дарующая Жизнь осторожно погладила по волосам уткнувшуюся в ее плечо Ситу, почувствовавшую глубокий вдох своей Богини, и, наконец, прошептала:
- Я тоже люблю тебя, дочь.
Сперва Росите показалось, что она ослышалась. Никогда еще Аэлис не называла ее так вслух. Да и никого из Искр за всю историю Купола. Впрочем, точно так же она ни разу не возражала, когда Росита или Бьянка звали ее мамой. Компромиссы такого рода были основой существования Купола, и многие, казалось бы, ребром поставленные вопросы Богини оставляли без ответа. Во всяком случае, до поры до времени...
- Люблю, горжусь и надеюсь. Что ж, надо спешить - лучше тебе прийти в себя раньше, чем... - было понятно без дальнейших объяснений, что, как бы ни шло время в этом странном месте, каждая секунда промедления приближает тело Роситы к могиле. - Садись так, и смотри мне в глаза. Что бы ни произошло дальше - не отводи взгляда и не дергайся. Боюсь, у меня всего одна возможность вернуть тебя к жизни.
Богиня и ее дочь садятся друг напротив дружки, Росита впивается жадным и сосредоточенным взглядом в лицо Аэлис - и лицо это начинает будто приближаться к воительнице, при этом оставаясь на месте. Или это удаляется куда-то заповедная полянка из ее воспоминаний? Странная оптическая иллюзия, которую сложно описать словами - будто видение из сонной предрассветной грезы. Однако через несколько мгновений ощущение реальности происходящего возвращается, когда зрачки Дарующей Жизнь неестественно расширяются, а лицо искажает гримаса боли:
- Не отводи взгляд! - хрипит она, а из раны снова фонтанчиком начинает бить кровь. - Не отводи взгляяааааад!!!
Крик ее, исполненный родовых мук и смертной агонии одновременно, оглушает Роситу, чувствующую, как рвется невидимая пуповина, связывавшая до этого момента две потерянные в неведомом измерении души - и ее отбрасывает за край той самой воображаемой поляны а сознание снова как будто гаснет...
***
Два ощущения вернувшегося тела обрушиваются на лежащую среди трупов сестер по оружию и косматых воительницу. Первое - нехватка воздуха в легких, какая бывает, когда, например, падаешь на спину с дерева, и из тебя буквально вышибает дух. В детстве неугомонной Росите довелось так приложиться во время игры в разведчиц, и это чувство запомнилось надолго. Рефлекторно Искра пытается что есть мочи втянуть воздух сквозь приоткрытые губы - и добивается частичного успеха. У нее хватает сил на полвдоха, и, кажется, смерть от удушья ей пока не грозит - однако это единственная реакция, которой удается добиться от, по всем ощущениям, несомненно собственного тела. В остальном она оказывается как будто парализованной - никакая попытка пошевелить руками, головой, даже просто моргнуть не дает результата.
Последнее оказывается существенной проблемой, потому что умерла Росита с широко распахнутыми глазами, и сейчас эти глаза, высыхающие на воздухе, невыносимо резало - до полной невозможности что-либо различить. Она не знает, сколько пролежала так вот, не моргая, и сколько времени ей осталось до того как глаза полностью высохнут, но животная паника уже подступает к сознанию девушки, драгоценного воздуха в легких перестает хватать - однако тут Сита слышит характерный скрип тележной оси, фырканье лошади, а затем знакомый, за шесть лет учебки намертво врезавшийся в память голос:
- Здесь всех собираем пока. Рил, Абель - подносите тела сюда сначала, потом позакидываем. Токо - бери бирки, я буду диктовать...
Сестра Эжени. Наставница учебного отряда Роситы. Ее голос сопровождал Искру все отрочество. По ее команде она становилась "смирно" и "вольно", отрабатывала приемы с оружием и наматывала круги вокруг тренировочной площадки, принимала пищу и оправлялась... А теперь, похоже, именно Эжени выпало руководить сбором тел павших воительниц, большинство из которых она и готовила к сегодняшнему бою.
Над головой лежащей на спине Роситы появляется размытое пятно - и ладонь неизвестной проводит, наконец, по глазам, закрывая их к облегчению Искры. Затем эта неизвестная пытается разжать пальцы павшей воительницы, которые, как оказалось, по-прежнему намертво сомкнуты вокруг рукояти рапиры. Впрочем, силенок у юной курсантки определенно не хватает - а может, ей просто не нравится касаться трупа.
- Сестра-наставница! Она... не отдает! - плаксиво-испуганным голосом комментирует свою неудачу девочка, и в дело вступает Эжени, которая молча, без обыкновенных для нее колкостей, извлекает оружие из руки Роситы и вгоняет ей же в ножны:
- Там пускай разбираются, - комментирует она. - Записывай: Росита, дочь Лады.
- Лады - и?.. - переспросила еще одна курсантка, судя по голосу, явно держащаяся куда достойнее сокурсницы. - А, поняла, из беженок.
- Нет, не из беженок, - отмела наставница самое очевидное предположение, почему у женщины Купола может быть всего одна мать. - Долгая история, грузите давайте...
Руку Роситы обвязывают веревочкой - очевидно, со смертной биркой, подростки подхватывают павшую воительницу за ноги и в подмышках, и в это мгновение, расшевеленная, она ощущает, как пропиталась едва подсохшей кровью одежда на груди, ворот, да и волосы тоже. Пусть чудовищная рана от копья косматого и зажила милостью Аэлис, однако сомнений в ее состоянии у похоронной команды не возникает. Обращаются с телом Искры бережно, но все-таки куда менее аккуратно, чем обходились бы с ранеными Сестрами: парализованная воительница при погрузке чувствительно прикладывается затылком о борт телеги, а затем на нее наваливают еще один ряд трупов.
- Сестра Эжени, а почему воительницы не носят какие-нибудь бумаги, чтобы их вот так опознать можно было? - спрашивает одна из курсанток.
- Потому что это армия, - устало отвечает наставница. - Вы копья и щиты в полевых выходах по два раза на день умудряетесь просрать, а выдай вам с собой документы...
- Ну, тогда какие-нибудь жетоны, из дерева, а лучше кованые, на цепочке, - не отстает девчонка.
- Ага, и за цепочку эту вас всех ко мне приковать, чтобы не про... Ладно, трогай давай, до вечера надо хоть пару сотен перевезти. Пшел!
Всхрапнув, получивший по крупу битюг потянул натужно скрипящую телегу с поля боя.
|
- Мистер Лэроу, и все же. Вы упомянули об Игре, когда у человека можно получить… скажем так, что-то нужное, действуя не по заранее продуманным правилам, а вдохновенно, придумывая способ на ходу. Вы привели историю с цыганской цепочкой: ее, в принципе, можно отнести к тому, что вас привлекает больше карт, верно? Но это случайность, удача, которой сумел воспользоваться находчивый человек. А что о том, что можно спрогнозировать «на берегу»? Мне, честно говоря, мало что приходит в голову. Например, - воздев очи горя и сморщив нос, - Кина медленно начала рассуждать, - можно запастись рекомендательными письмами от уважаемых людей Юга – не важно, подлинных или нет, а там уже ездить по городам и поместьям недовольных, организуя антиправительственные ячейки, которые будут готовиться к вооруженному выступлению по команде, и собирать взносы на… ну, например, диверсию. – Неплохо, неплохо, – сказал Лэроу. – Но опасно. Мой вам совет, если играете в такие игры, не играйте в них с государством. Человек, которого вы обманули, в идеале должен испытать что-то вроде ярости пополам с восхищением. Государство же никогда не восхищается ничем. За антиправительственные ячейки вас вздернут за попытку мятежа, и судей не смягчит тот факт, что это все понарошку. Но, к примеру, можно было бы сделать так: один человек, скажем, я, приезжает в город, и продает фальшивые сертификаты на недвижимое государственное имущество, например, мосты, депо, дороги, и так далее, от лица правительства Конфедерации в изгнании. Их, конечно, никто не берет – Конфедерация-то проиграла! Он, пожимает плечами и спокойно уезжает в соседний город. И тут, по пятам за ним, приезжает другой человек, скажем, вы, и в большой ажитации спрашивает, не проезжал ли тут продавец этих сертификатов. Над вами смеются и спрашивают, зачем они вам, а вы показываете свежую газету (разумеется, поддельную), в которой написано, что армия Конфедерации при поддержке, я там не знаю, армии Франции, уже пересекла границу с Мексикой. Человек пять дураков обязательно бросятся за продавцом сертификатов. Просто потому что: "А мало ли, а вдруг! Конфедераты явятся, а у меня тут – ЦЕЛЫЙ МОСТ! И купил я его за какие-то триста или четыреста долларов!" Такой трюк безопасен и может сработать – ведь что газета, что сертификат по сути – это просто бумага, на которой напечатаны какие-то буквы! Никто не вправе вас посадить за то, что вы продали человеку бумагу с печатью, которая не является подделкой существующей, а просто ничего не значит. Ну, то есть, конечно, посадить могут, но при некотором опыте шанс отбрехаться есть.
***
Но вот ты отделалась от Лэроу с его Игрой, и поехала снова на юг. Впервые ты путешествовала одна, но при этом имела возможность давать щедрые чаевые, и тебе нужен был носильщик, чтобы таскать чемодан, набитый платьями. Хорошая жизнь начиналась! Спустившись по Миссисипи, ты вскоре добралась до Дональдсонвилля, где оставила чемодан в отеле – зачем он тебе на ферме? – прихватив только легкий саквояж. Оттуда – в Муншайн, а там уже до дедушкиной фермы было рукой подать. Здорово было, наверное, подкатить к ограде в нанятом новеньком багги, а не как в прошлый раз, пешочком.
А из-за забора на тебя вдруг с любопытством посмотрел незнакомый человек в соломенной шляпе, который копался на грядках. Одет он был простенько, скромненько, и ты подумала, что дед, может, взял работника? Ну, с чего бы вдруг, но, может, после твоего приезда ему одиноко стало сидеть на ферме, вот и разжился собутыльником? Ты спросила, где Хоган МакКарти, хозяин фермы. – Добрый день, мисс. Так он умер полгода назад! – сказал человек, прислонив грабли к забору. – Это теперь ферма Оди Крэнстона, а я – арендатор. Меня зовут Роберт Биклз. Если вам так угодно, называйте меня Боб. Вы – внучка Маккарти, да? Ты сказала, что да. – Хотите кофе? Ты спросила, что вообще произошло, и почему это теперь ферма Крэнстона? – Как, то есть, в смысле? – очень сильно удивился Боб. – Его дочь продала. То есть, в смысле, ваша матушка, с аукциона. Она прислала поверенного, он и обтяпал дельце. Она ей по наследству досталась. Завещания-то Хоган не оставил. Но желающих купить было мало – тут же глушь, хоть землица и хороша. Так что ферма, наверное, задешево ушла. А вообще я точно не знаю. У Биклза была жена и двое детей лет десяти. Ты спросила, от чего умер дед. – Вот этого я вам не скажу! Должно быть, от старости. Собака его всё выла и выла, вот люди и пошли узнать, что случилось. А то и не узнал бы никто. Тут же и похоронили, рядом с женой. Я за ними ухаживаю, а то не по-людски. Он отвел тебя на могилу.
Как же так?
– А кстати! – сказал Биклз, когда вы вернулись в дом, и ты уже собиралась уходить. – Я тут нашел жестянку с письмами. Её почему-то поверенный не забрал. Может, вам нужна? Я человек аккуратный, всё сохранил.
В старой жестянке из-под кофе была от силы дюжина писем. Большинство было старые, от твоей матери и ещё от каких-то людей, о которых ты даже никогда и не слышала. Может, дед на них и не отвечал даже. Свежих писем было два – одно твоё, а другое, смятое... от Мишеля!!!
Ты разгладила бумагу и вчиталась.
И ПРОСТО ОХРЕНЕЛА!!!
"Многоуважаемый мистер МакКарти! – писал твой муж. – К глубокому сожалению ваша дочь, миссис Дарби, не нашла в себе сил ответить на ваше письмо, и попросила меня сделать это за неё."
А дальше там было ТАКОГО ПРО ТЕБЯ ПОНАПИСАНО!!! У-у-у-у...
Оказывается, не падай, в то время как мистер Тиел оказывал всякое содействие майору Деверо, храбро боровшемуся за дело юга, ты водила предосудительную связь с янки и всячески бросала тень на имя семьи. А в итоге... О, боже... Предала дело юга и раскрыла личность майора янки! В результате чего, он и погиб. А после этого в ходе ссоры застрелила родного брата, чему есть неопровержимые доказательства.
Дед твой знал, что Марк мертв, но не знал, как он погиб (всё же о таких вещах ты ему не рассказывала). И эта история, а также осознание, что "пряталась ты не от янки, а от правосудия", после такого ужасного преступления, видимо, подкосила его и без того ослабленное алкоголем здоровье. И он скоропостижно скончался. Смерть его, таким образом, была на совести Мишеля.
В конце Мишель писал, что несмотря на тяжелую душевную рану, которую ему нанесло твоё предательство, он продолжает принимать деятельное участие в делах твоей семьи, и что миссис и мистер Дарби находятся в добром здравии, и живут вместе с ним в Новом Орлеане, вместе с другими своими, более достойными детьми.
Внизу стояла подпись. Но там было написано не просто Мишель Тийёль, как твой муж подписывался раньше. Там стояло "член законодательного собрания штата Луизиана Майкл Тиел". И ты поняла, что произошло.
Из газет ты знала, что в сентябре прошлого года генерал Бэнкс уехал из Нового Орлеана, а значит, уехал и его штаб. И Мишель снова сменил сторону! Теперь ОН был герой шпионского подполья Нового Орлеана в недавней войне, а ты – враг и предатель. Казалось бы, такая история раз и навсегда ставила крест на политической карьере – шутка ли, какой скандал, жена убила брата и сбежала неизвестно куда! Однако расчет был дерзким, но верным – по-видимому, именно сейчас это делало его в глазах людей не слабее, а сильнее – человек устоял на ногах после такого предательства своей жены! Человек боролся! Человек будет бороться дальше! Из набросанных строк, из почерка, из воспоминаний, на тебя смотрел какой-то не тот Мишель, которого ты знала. Не тюфячок, а настоящее политическое животное, которое ещё и умудрилось куда-то там избраться. И ты почувствовала, что ему не то что деда – тебя будет не жалко раздавить, если понадобится. Стоит ли пытаться восстановить своё имя? И как? Ведь беда всех секретных операций – они потому и секретные, что никто не знает, как там дело было. Вот приедешь ты в новый Орлеан (предположим, тебя даже не осудят за убийство), расскажешь всю правду – и что дальше? Кому больше захотят поверить женщины, которые травили тебя за одно только приглашение в дом янки: тебе или мужу? Кто ты для них – сумасшедшая убийца брата? Кто подтвердит твои слова? Нат мёртв! Полковник Миллс и майор Дэннисон? Где их теперь искать, а главное, они точно захотят ворошить старое и рассказывать всем, как одного провела девчонка, а другой, на минуточку, был виновен в государственной измене? Твой отец? Он по крайней мере знал, что Мишель на самом деле водился с янки... или тот тоже наврал ему, что это всё было только прикрытием?
Если ты хотела когда-нибудь вернуться в Новый Орлеан и отомстить Мишелю, нужны были большие деньги, чтобы отыскать людей, которые были в курсе происходившего (может, какие-то друзья Марко? или же кто-то ещё?) и могли убедительно дать показания. Возможно, оно того стоило. Твоя семья живет с Мишелем и с его подачи наверняка считает тебя предательницей. Вилла Д'Арбуццо теперь в его руках. Твой дед умер из-за него! Можно ли стерпеть такое?! Зло должно быть наказано, а правда – восторжествовать!
Или стоило оставить прошлое в прошлом? Всё забыть? Дождаться, пока по закону Мишель сможет с тобой развестись (в том, что он это сделает, ты не сомневалась) – на это требовалось по законам штата 6 лет раздельной жизни. Не лезть в колеса политики.
Или всё же помнить... Быть может, однажды у тебя появится оружие, которым ты сможешь нанести ему удар. Быть может... однажды...
|
Фрайденфельдс
Фрайденфельдс бросился через лес, и с криком поднялись вслед за ним латыши и, — не виделось, но чувствовалось, — и слева застреляли, закричали, поднялись в атаку калужане. Выстрелов в ответ не было, и Фрайденфельдс, миновав примеченное дерево, побежал дальше. Хлестнула по щеке влажная еловая ветка, замелькало перед глазами, а вокруг вопили, стреляли, с хрустом бежали через ельник, и вот мелькнуло что-то в просвете между деревьями — чёрный пулемёт на треноге, а рядом с ним две фигуры в шинелях, молотящие что-то на земле будто цепами.
— Стой! Стой! Свои! — закричали откуда-то из леса, от пулемёта бойцам Фрайденфельдса, беспорядочно стрелявшим вперёд. Карповцы, — понял Фрайденфельдс, — они уже здесь.
Тяжело дыша, Фрайденфельдс остановился, оглядываясь. Всё тот же лес вокруг, еле просматривается река справа. Но вокруг, и спереди, и слева — везде серые русские шинели, куда-то бегущие, что-то кричащие, показывающие куда-то. Вдруг на Фрайденфельдса выскочил Карпов — всё с тем же наганом в руке.
— Вышибли, товарищ Фрайден! — захлёбывающимся от восторга дискантом зачастил он, ошалело глядя на Фрайденфельдса. — Мы взяли пулемёт, вот он! — показал он в сторону. — Я сам не понял, сколько их было, но, кажется, немного! С десяток, не больше! Они даже в ответ выстрелить не успели!
— Взяли! Взяли одного! — донеслось рядом. Фрайденфельдс оглянулся: двое бородатых красноармейцев волокли растрёпанного безоружного, простоволосого молодого солдата в странной форме — американской, понял Фрайденфельдс. На оливковой штанине повыше колена у солдата расплывалось тёмное пятно, он затравленно кидал взгляды по сторонам.
— От они чем палили, гады! — показывал другой боец на аккуратно разложенные в рядок под ёлочкой ружейные гранаты на длинной ручке. — Экую штуку выдумали-то!
Мухин
— Ох ты ж, матерь Божья… — остановился на пороге сеней Расчёскин, когда Мухин повернулся к нему раненым ухом. Похоже, он только сейчас заметил, что Мухин ранен. На мгновение на лице Расчёскина отразилось сомнение, но затем он, досадливо поморщившись, бухнулся на колени рядом с Мухиным.
— Ты ж весь в кровище, Кронштадт, — сказал он, принимая из рук Мухина полотенце. Мухин провёл рукой по колючей и липкой щеке под раненым ухом — и действительно, на вымазанных в грязи пальцах остался красный след. — Чёрт, пакет в шинели остался… Ну давай хоть так замотаю…
Неразборчиво ругаясь под нос, Расчёскин принялся прилаживать полотенце к голове Мухина — но коротко оно было, едва хватало в охват головы, узлом затянуть не получалось. Прошипев что-то под нос, Расчёскин закусил полотенце зубами за узкую сторону, надорвал, разодрал руками на две узкие полосы, принялся связывать их между собой.
— Обходят нас с той стороны, — показал он на выходящие на юг окна горницы. — Сейчас прижмут и хана! А вы чего зырите? — зыркнул Расчёскин на примолкших хозяев, жмущихся друг к другу у печки. — Сейчас дружки ваши английские вас и расхреначат из пушек!
Связанными между собой полосами из полотенца голову кое-как перетянуть получилось. Пошатнувшись, Мухин поднялся с пола, прошёл в сени, пригнув голову под низкой притолокой. Выглянул в дверь: виденный раньше двор с пристреленной собакой, сараи впереди, раскисшая в грязи улица и, не успел он рассмотреть ничего подробнее, как вжикнуло, и в чёрные брёвна рядом с дверью ударила пуля — Мухин не заметил, откуда стреляли, отпрянув за косяк.
— На скотную половину, — повторил Расчёскин, вместе с ним вышедший в сени. — Здесь глухо всё, а скотные ворота к реке выходят — кустами к плёсу выйдем. Не геройствуй, Кронштадт, ляжешь тут ни за медный грош.
-
Да уж, ситуация непростая - красноармейцам надо очень осторожно решать, что делать. Война, как она есть - и не поспоришь!
-
|
На стыке всех четырёх участков, которые делят город на охотничьи угодья, стоит одинокая башня с флигелем. Вытянувшись на три этажа вверх, она соперничает своим шпилем с часовнями по соседству. В ней давно никто не живёт, но даже так никто не решается проникнуть в неё и тем более – что-то похитить. Сокровища Охотников, несших дозор до вас, остаются по-прежнему нетронутыми, хотя ветер гуляет по комнатам, и а старые лестницы противно скрипят, угрожая вот-вот обвалиться.
Раньше верхушка башни использовалась как наблюдательный пункт: теперь, учитывая плотную застройку Лосмора, от такой роли мало толку – но её всё ещё можно использовать как обсерваторию в наблюдении за звёздным небом. Провалившийся крыша конюшен нуждается в ремонте; холодные каменные стены, увитые снаружи плющом, надобно как следует протопить, а кое-где побитые витражи окон – остеклить заново.
И всё-таки, даже в таком состоянии, это здание ощущается как что-то... родное. Может, дело в потрёпанных флагах с гербом гвардии. Может, из-за библиотеки, которую собрали прежние охотники. Может... может, почему-то ещё. Но при взгляде даже на заброшенное жилище, почему-то вспоминается поговорка "дома и стены помогают".
Во всяком случае, здесь точно есть много полезного: обширная гостиная с камином для совещаний, комнаты, где можно разместить человек десять при желании, мастерская, библиотека... и даже клетки для почтовых птиц. Не говоря уж об удобном расположении, и надёжных – почти крепостных – стенах основного строения.
Первыми это уютное место посетили Ирмингард с Аннабель. Башня встретила их молчаливым укором: опустевшие бойницы окон грустно косились на улочку, как бы говоря пришедшим: "Как же вы допустили это?". Увы! Даже две охотницы бы не смогли в одиночку восстановить это место – тут требовались руки мастеровых, и не одни. Да и пользы от этого места, увы, толком не было – чтобы сделать его крепостью, надо было постараться, а перебравшиеся отсюда охотники явно забрали всё необходимое. Можно было найти самое простое оружие в комнатах – но у девушек было уже своё, проверенное.
А вот библиотека была здесь богата книгами – всё-таки, такую библиотеку девушки не привезли бы даже вдвоём, выкинув из походных сундуков всё остальное. Все эти книги были рукописными; и хотя большинство записей охотницам было знакомо, были здесь и новые твари, о которых ни Аннабель, ни Ирмингард никогда не слышали. Увы: о Тумане здесь как будто ничего не было.
Впрочем, после некоторых поисков, в одной из комнат, Аннабель с Ирмингард обнаружили следующие записи. Буквы здесь прыгали в безумной пляске – судя по всему, человек писал в крайнем возбуждении
... Сегодня на окраине города снова видели этот таинственный туман... его легко спутать с обычным, разве что привлекает внимание его неестественная густота: такого ещё ни один из нас не видел.
... Когда мы подошли поближе, чтобы выяснить, не служит ли он прикрытием для какой-нибудь твари, нас объял страх, такой, какой я испытал впервые...
Дольше всех продержался тогда Генрих. За это он поплатился: когда мы вернулись в башню, у него случилось помутнение рассудка.
Он кричал о том, что видел знаки... знаки того, что "они" возвращаются. Но кто были эти "они" – он не смог объяснить даже когда пришёл в себя.
(Несколько дат пропущены)
Вот уже неделю как этот туман заполняет не только окраины города, но и его северную и восточную часть. Мы не можем выходить по ночам, и прячемся как звери по норам. Те, кто отваживаются зайти в туман, больше уже не возвращаются.
Мы должны придумать средство против него, иначе...
Последний лист оторван; кажется, кто-то унёс его с собой.
|
Тяжёлый день. Потом ещё один, а за ним ещё один. Дни переходят в недели, недели в месяцы. А месяцы слились в одну большую зиму. И чем дальше - тем хуже. Есть ли конец у этого безрадостного сказания?
Из последнего похода Лешат вернулся один. Он не смог принести ни тел товарищей, ни их останков, ни даже их снаряжение - только чёрные вести. Чёрные как неотвратимо надвигающееся будущее. Нас осталось всего девять, вождь. Сказал, опустил голову и нетвёрдой от усталости походкой отправился в общий зал - где натоплено - чтобы свалиться в беспамятстве и проспать почти полутора суток. Только раз проснулся - закинуть в себя миску похлёбки почти не открывая глаз, выбранить повара - и снова уснул. С каким удовольствием Лешат возвращался в сны, которые были куда красочнее реальности! Зелёная трава, голубое небо, бурые лисицы и пёстро жёлтые наряды женщин, готовившихся к празднику весны. И тем сильнее он ненавидел пробуждения - ведь как бы ни было натоплено мороз уже, казалось, навсегда въелся в кожу, а суровые лица товарищей, наверное, навсегда разучились улыбаться!
Но время блаженного сна закончилось. Кто-то заботливо снял с него меховую куртку и сапоги, развесив их у очага, и переложил его на тюфяк набитый соломой. Кажется, удалось даже немного согреться, перед тем как приступать к ежедневным обязанностям. Если уж в крепости - завсегда найдётся работа. По большей части на кухни - что-то, а готовиться мужчина умел и относился к этому делу очень основательно. Готовить его научил один раб, а Лешат с удовольствием поглотил это знание и не стеснялся им пользоваться.
Готовить теперь нужно было только на девятерых...
Похлёбка с мясом на всех. Ничего нового. В основном, только это и ели. Был у Лешата один секрет. В похлёбку он добавлял сосновые иглы - от того похлёбка немного горчила и приятно пахла. Вкуснее всего она была обжигающе горячей. Ещё одно знание - горечь и жар придавали вкусу особую остроту. Посреди процесса готовки в кухонное помещение ввалился Фольк и объявил, что в крепость пожаловали гости, а значит готовить нужно было больше. Стоически восприняв эти вести, Лешат на правах повара велел ему принести ещё замороженного мяса, ведро воды и котёл побольше, предварительно, вымыв его в снегу. А когда товарищ исполнил указания, взял с него слово, что Фольк расскажет всё, что узнает о гостях и расскажет ему.
И с энтузиазмом принялся за работу.
***
Одно из преимуществ порченой крови в том, что она не бьёт молотом в голове, не слепит, не кружит в невиданной ярости. Берсерком Лешату не стать было никогда, но мужчина не слишком от этого огорчался. Шедший (а вернее наконец возвращавшийся-таки) в гостевой дом мужчина остановился, вслушиваясь в слова песни и краем глаза уловил исказившееся от ярости лицо Фолька. С силой положив руку тому на плечо, словно пытаясь развеять наваждение, вызванное песней, он продолжал молча слушать, одновременно удерживая на месте товарища.
Дверь отворилась и навстречу вышел вождь. Таким мужчина видел его редко. Живостью мимики вождь никогда не отличался. Но сейчас его лицо казалось не более живым чем камень крепости. Приветственное слово замерло на языке Лешата, а когда за его спиной раздался крик, следопыт слегка вжал голову в плечи. Его рука всё ещё лежала на плече Фолька и он почувствовал, что здоровяк тоже вздрогнул.
- Заходи. - Лешат придержал дверь для товарища и после этого обвёл неспешным взглядом всех находившихся в зале, слегка задержав взгляд на смелой (а может быть глупой?) певунье. Очень холодный, нужно сказать, взгляд. - Доброго дня. Всем.
-
С каким удовольствием Лешат возвращался в сны, которые были куда красочнее реальности! Зелёная трава, голубое небо, бурые лисицы и пёстро жёлтые летние наряды женщин, готовившихся к празднику весны Красиво переданы ощущения человека, измотанного ставшей вечной зимой!
|
|
|
Диего тяжело и прерывисто дышал. Первые секунды стычки сильно обескуражили его и теперь он в некоторой растерянности обдумывал свои действия. Вся проблема была именно в недостатке информации. Увы, у юного идальго не было широкого опыта грязных боев на узких улочках, как у этих подонков, и он уступал им в численности. Вот только они не учли одного момента - он был Диего Аламмо дель Кастельмарра. Он был сыном своего отца. А отец всегда говорил, что следует быть бесстрашным. Ну да, вот только как? Ведь это всего лишь слова, но как научиться бесстрашию? Вот попадешь в такую ситуацию, когда тебя могут поколотить, так зачем сопротивляться, когда лучше уступить?
И именно для таких случаев и пришлось отцово наставление. Да. Это опасно, ты, сын мой можешь быть побит. Ты можешь быть изувечен, ты даже можешь быть убит. Ты можешь бояться этого и многого другого. Вот только хоть единожды поддавшись своему страху, ты превратишься в жалкое ничтожество. Сможешь ли ты посмотреть в глаза другим? А что ты будешь говорить самому себе, Диего? Сможешь ли ты себя уважать, если ты проявишь трусость? Ты - мужчина. Ты - идальго. Ты встречаешь опасности лицом к лицу. Будут бить - бей сильнее. Нет меча - бей палкой. Нет палки - бей кулаками, грызи зубами. Бейся.
Слова, будто отец был с ним рядом и шептал их ему, пронеслись у него в голове. Он собрался. Он оценил обстановку. Их двое, и еще один. И, может, еще кто-то. Нужно действовать стремительно. Нужно их сбить с толку. " -Судари, я вас понял, давайте обойдемся без насилия. Вот, пара монет и мы разойдемся миром..." - сделав вид, что он испугался, Диего подошел ближе, как будто доставая деньги из-за пазухи. " -Сейчас я заплачу тебе монетой, которой ты достоин, pendejo!" - негромко добавил он, с последним словом срываясь в яростную атаку.
Они загнали его в угол, как крысу, и сейчас они пожнут результаты своих действий.
*****
" -Ты силен, спору нет. Вон, как Рамон упал. А твои умения вызывают уважения. Но ты серьезно думаешь, что добьешься много чести, побеждая тех, кто младше тебя? Ох, каков герой, на коне и в блестящих латах, тренировался всю жизнь, чтобы одолеть немногих кастильских отроков!" - на ломанном гасконском громко ответил он. Подчеркивая свои слова, он издевательски медленно похлопал ему. Впрочем, всему надо было знать меру, а то Робер и правда обидится, но вот поддеть его не мешало.
"Я согласен. И если я проиграю - то сделаю это строго, как и оговорено и не будет мне в этом никакого позора, ибо никто не посмеет сказать, что я нарушаю свое слово. Но каково будет тебе, друг мой, в этой ситуации?" - распалялся Диего, пока слуги готовили все необходимое для сражения. Возможно, Робера проберут его речи и это даст кастильцу то небольшое преимущество, что поможет в бою.
Он был Кастельмарра, и он не бежал от вызова. Если судьбе было угодно послать ему такого соперника, он смело глянет тому в лицо, сидя на коне. Может, он проиграет, как его братья, и придется пойти на унизительное пари. Но это был вызов. А Кастельмарра от вызова не бежит.
*****
Чему Диего был рад - так это новым лицам. Не все из них были приятными, но Господь явно побаловал его, щедро одарив того своей милостью! Столько девиц. Да и все прекрасны, как на подбор! Крутясь среди них, оказывая знаки внимания то одной, то другой, Диего чувствовал себя, как волк, что пробрался в загон овец. Определенно, будь он мавром, собрал был всех да увез куда-нибудь в Гранаду, чтоб жениться. Так или иначе к каждой девушке, что не брезговала проводить с ними время, Диего пытался найти свой подход.
Более всех молодого Кастельмарра впечатлила Армель. Неуловимо напоминая ему свою мать, находчивая, инициативная и за себя постоять сможет - ну прямо мечта, а не девица! С такой не забалуешь, но Диего любил вызовы. Что толку, если жена смирная овечка и слова поперек не скажет и не понять, что у нее на самом деле на уме. Тогда как вот - с такой сразу понятно ее к тебе отношение что-то не так - и она берется за оглоблю и ты уже сам невольно задумываешься о своем поведении. Естественно, он был приучен не поднимать руку на женщин, но вот пикировать с ними словесно - еще как. У него был живой пример - общение его родителей, что часто бурно ругались, сразу же после этого мирясь и живя душа в душу. Невольно Диего желал такого же, и, возможно, именно потому-то он оказывал особое внимание Армель.
Диего почти десять минут расписывал отцу о том, какая интересная младшая из дочерей де Пойнтера и какие у нее интересные идеи, какой чудесный норов и какая она в целом чудесная. Отец слушал с непроницаемым лицом, иногда кивая, иногда лукаво посматривая на своего сына. Вполне возможно, он понимал его эмоции, возможно и он когда-то был таковым, а теперь его отпрыск идет по тому же пути.
*****
" - Так-то, матушка. И я думаю ответить ему согласием." - закончил свою речь Диего, глядя на насупившуюся донну Марию. Предваряя ее бурю эмоций, что должна была неизбежно последовать за его речью, он тут же продолжил. " - Ведь посуди сама, так я многому научусь, заведу полезные знакомства с новым родственником, а то и, глядишь подружусь с ним. И сколько еще друзей у меня будет! А еще заработаю много-много денег и привезу тебе что-нибудь из Гаскони? Хочешь новое платье? Или..." - он не договорил, как попал в обьятия причитающей женщины, твердившей о том, что не нужны ей никакие богатства, ибо все ее богатство - это дети и семья.
" - Вот что, Мария, пусть Диего едет, коли решил." - высказался отец, появившийся в дверях. "- Пусть на мир посмотрит, да себя покажет, зря чтоль такого красавца растили, а?" - улыбнулся он. " - Так ведь не один, а с де Пойнтером поедет, он за ним и присмотрит - не чужой ведь теперь человек! Он должен рано или поздно упорхнуть из гнезда, и пусть он знает, что он всегда может вернуться - и тут мы ему будем рады!" - присоединился отец к семейной сцене, обнимая жену и сына. " - Ну ладно, пойдемте к гостям, негоже оставлять их без внимания, а заодно и скажем всем о твоем решении, Диего...я хотел сказать, кабальеро дель Кастельмарра" - с улыбкой потрепав сына по волосам, сказал дон Эстебан.
-
Сможешь ли ты себя уважать, если ты проявишь трусость? Ты - мужчина. Ты - идальго. Действительно - идеальный идальго. И пост очень хороший, соответствующий и персонажу, и его духу.
-
За храбрость и отыгрыш настоящего кастильца во всех ситуациях)
|
Вы стали играть. Игра быстро увлекла тебя, и ты через некоторое время с удивлением обнаружила, что нет-нет да и забываешь, в каких экзотических условиях она происходит. Несколько сдач вы вы сыграли почти наравне – спички то перекочевывали из его кучки в твою, то наоборот: ни дерзких блефов, ни высоких подъемов ставки, ни глупых ошибок. Но Лэроу не дал тебе окончательно расслабиться. – Я вот всё думаю, а почему вы, собственно, разделись? – спросил он вдруг, тасуя карты. Ты спросила в ответ, в смысле "почему"? Он же сам тебе сказал так поступить! – В этом и дело. Я сказал, ну и что? Вы меня едва знаете, вы пришли ко мне в номер и ни слова не возразили мне. А вас, между тем, не назовешь натурой покорной. И ладно бы я вас убедил или уговорил, но вы даже спорить со мной не попытались. Ни слова толком не возразили. Разве это не странно? Он пожал плечами. – Знаете, мисс МакКарти, меня не очень интересуют деньги, иначе я выбрал бы другую профессию. Меня не очень интересуют карты – это довольно скучная материя. Меня не особенно интересует политика. Но люди, люди меня всегда интересовали! Вот взять вас? Что это? Откуда в вас взялась мысль, что раздеться в номере едва знакомого мужчины, потому что он так сказал – это допустимо? Тяга к греху? Нет, я бы заметил. Страстное желание научиться играть? Да ведь вы и так умеете, пусть и на любительском уровне. Будете меня вскрывать? Ты уравняла ставку, вскрыла его – и неожиданно для себя проиграла. – Мне говорили, что во мне есть некоторый магнетизм, который действует на женщин, как гипноз, – сказал Лэроу несколько, как тебе показалось, хвастливо, и отдал тебе карты, чтобы ты их сдала. – Но, думаю, это – полный вздор. К тому же, вы не похожи на тех, на кого действует чей-либо магнетизм. Или вы поспорите с этим? – спросил он, пасуя, как только взглянул на карты. Он болтал, не давая тебе опомниться, а кучка твоих спичек становилось всё меньше. Вероятно, он так тебя отвлекал от игры, и если да, то у него получалось – не реагировать, когда говорят о тебе, сложно, тем более когда сидишь в одних чулках. – Кстати, знаете, что будет, когда у вас закончатся спички? Ты не знала. Лэроу вгляделся в твоё лицо, самодовольно прищурился и сказал: – Аааа, Боже мой! Я нашел ответ. Вам нравится само чувство стыда! Греши и кайся. Чем сильнее грех, тем слаще покаяние! Ох уж эти католички! Это был, пожалуй, перебор. Хотелось ответить ему что-то хлесткое, весомое, сбить с него спесь, но чтобы это звучало действительно сильно, надо было выиграть, а выиграть не получалось. Было ощущение, что этот жук вообще не блефует. Или ему так везет? Ты стала следить, не прячет ли он карты в рукавах, но Лэроу, перехватив этот взгляд, засмеялся, медленно снял сюртук и демонстративно засучил манжеты. – Ну что, последняя сдача! Что поставите потом, мисс МакКарти? – спросил он издевательски. Ты не знала. – Что ж, значит, потом и разберемся! – и он тебе подмигнул. И сдача действительно была последняя – ты её тоже проиграла. И что дальше? И вдруг он переменился у тебя на глазах, с него вмиг слетела веселая колкость. – Играете вы неплохо, – вдруг сказал он. – Для любителя, во всяком случае – так прямо отлично. Но все же у вас не было и шанса. Ты высказала предположение, что он, наверное, использовал фальш-тасовки, или, может, карты краплё... Его открытые карты с последней сдачи лежали на столе, он кончиком пальца тронул одну, и ты увидела, что под ней лежит другая. – Я просто сдавал себе каждый раз по восемь карт – четыре вместо трех в начале. А вам семь, – заметил Лэроу, пожав плечами. – Вскрываясь, подкладывал её под другую, а когда сдавали вы – чаще пасовал. Вот и всё. Вы ни разу не просмотрели внимательно на мои карты после шоудауна. Это было так просто, что ты сначала не поверила своим глазам. – Вы поняли, что я хотел вам этим сказать? Ты сказала, что да: надо быть внимательнее, стыд мешает замечать даже самые простые... – Да к черту стыд! – махнул он рукой. – Я не пытаюсь научить вас не быть обманутой. Я пытаюсь научить вас, как обманывать. Вот составляющие хорошей схемы. Неверные ожидания. Сильные эмоции. Оппонент знает достаточно, чтобы искать, но ищет не там, где надо – надежнее не слишком сложный трюк, а слишком простой. Это работает везде, не только в картах, карты – это так, для примера. Хотя, конечно, вы правы, в обратную сторону урок тоже работает. К черту стыд, к черту всё, что внутри вас. То, что внутри вас – от этого вы не избавитесь, и это нестрашно. А страшно – когда оппонент навязывает вам любые чувства. От них нужно отгораживаться, как... как ширмой! – он отвернулся. – Каждый раз, когда это почувствуете, вспоминайте эту ширму, за которой так уютно и мерзкий мистер Лэроу не может проникнуть за неё своим холодным взглядом и ощупать ваше прекрасное тело. И никто не может. У вас есть такая же ширма внутри, за которую никому нельзя лезть, если вы не пустите. Пока вы не пустили за неё человека, его слова – это просто потревоженный воздух. Теперь одевайтесь. Как? Все это было чтобы продемонстрировать такую простую вещь?! – Пффф! Лучший способ убедить – дать убедиться, – усмехнулся твой "учитель". – Скажи я вам, что вы не заметите, как я пять раз раздам себе лишнюю карту, вы бы не поверили! Некоторые вещи нужно ощутить изнутри, чтобы понять, как они работают. Ну, или, возможно, я – бессовестный сладострастник, которому нравится играть с обнаженными дамами, и я придумал всё это просто чтобы посмотреть на вас в одних чулках. Выбирайте ту версию, которая вам больше нравится! – он принялся набивать спичками свою маленькую серебряную спичечницу с крышечкой на пружине. Ты спросила, а как же быть со всем, что он тут наговорил, про стыд, и про католиков, про восемнадцатый век, и так далее? – Конечно, это полный вздор. Я просто нёс первую пришедшую на ум чепуху, – пожал он плечами. – Ваша вера тут не причем. Вы сделали, как я сказал, потому что вам было любопытно, потому что следовали уговору и потому что вы доверяли мне! Вот и всё. Вы готовы обманывать, но обладаете способностью доверять. Если вдуматься, это отличное сочетание качеств для работы в паре. Чуть погодя Лэроу добавил: – Хотя мой вам совет – никогда сами первой не раздевайтесь, тем более в чужом номере. А впрочем, это не моё дело, да и, возможно, я просто отстал от жизни! Сейчас так принято? – не удержался он, чтобы не вставить шпильку. – Что поделаешь, мы стареем и наши правила устаревают вместе с нами. Чтобы не молчать, одеваясь, ты спросила его, почему он считает карты скучной материей. – Потому что в правила карточной игры с самого начала уже заложено согласие расстаться с деньгами. В процессе игры мы только устанавливаем финальную сумму и решаем, где нарушить правила, а это – вещи технические. Вот заставить человека расстаться с деньгами без каких-либо заранее придуманных правил, без априорного согласия – вот это Игра! Может быть, вы однажды это сами поймёте. Ну, или нет! И тогда вам надоест старый добрый Лэроу, и вы уйдёте. Риск, на который я согласен! – и он опять засмеялся. – Будете мадеру? За рюмкой он рассказал тебе ещё кое-что. – Хотите ещё один пример классической схемы? Однажды мой, хм... знакомый повстречал цыгана. Цыган предложил ему купить золотую цепочку, явно ворованную. Он запросил за неё шестьдесят долларов, но мой знакомый стал торговаться и снизил цену до тридцати пяти. Он вручил цыгану стодолларовую купюру, тот отсчитал сдачу, и цепочка сменила владельца. Нужно ли говорить, что цепочка оказалась фальшивой – оловянной, покрытой тонкой позолотой, и цена ей была доллара три от силы. Ты спросила, в чем же тут схема? Цыган просто впарил бедолаге фальшивый товар в десять раз дороже настоящей цены. Хорошо ещё, что на шестьдесят не согласился! – Так-то оно так, – кивнул Лэроу. – Только стодолларовая купюра была тоже фальшивая. А вот шестьдесят пять долларов сдачи – настоящие. Цыган заподозрил бы неладное, если бы мой родственник согласился, не торгуясь. Возможности человека ограничены – когда он устремляет всё своё внимание на что-то одно, он пропускает другое. Ваша задача – направить его внимание на это "другое". И это тоже причина, по которой карты скучны – ведь часть внимания всегда сконцентрирована на самой игре. Ты оделась, и он начал объяснять основы карточной игры. Для начала он стал рассказывать, как выиграть честно. – А зачем? – спросила ты. – Вы же сами сказали, что я неплохо играю. – Видите ли, мисс МакКарти, – ответил он. – В тридцать пятом году, когда я был робок и молод, я стал свидетелем того, как в Виксберге разъяренная толпа повесила четырех шулеров. Вероятно, бог, если он существует, пытался намекнуть мне, чтобы я не мухлевал в карты, но соблазн оказался сильнее меня. Однако в моей жизни кроме игры, в карты и не только, вероятно, ничего интересного не будет, а в вашей ещё может. Так что рекомендую вам прибегать к уловкам только в самом крайнем случае. Я нашел странную иллюстрацию к этому событию. Она с каким-то намеком, но я не вполне уловил, в чем он. Тут помимо повешения происходит кулачная драка, пытки негров, бой на ножах и убийство за карточным столом. То ли это изображение того, в чем провинились повешенные, то ли "шулеров мы вешаем, а сами-то хороши!" Любопытно. И вообще, игра в покер имеет две стороны – для одних это удовольствие и наслаждение риском, для других – не более, чем работа. Если вы хотите наслаждаться риском, то желаю вам удачи, но так вы будете проигрывать. Если вы хотите научиться этой игре, как работе, то увидите, что стабильный заработок исключает и большую часть риска, и большую часть удовольствия. Что ж, приступим. Я приготовил для вас блокнот, возьмите его. Кое-что из того, что я говорю, придется записать. Он объяснил тебе, как рассчитываются вероятности выигрыша с той или иной рукой, и научил, как прикинуть их грубо, но быстро, зная открытые карты оппонента. – Однако это – полдела. То, что вы получили сейчас – голые вероятности, без учета того, что игрок, который дошел с вами до шоу-дауна, вероятно, сделал это не с пустыми руками. Поэтому сейчас мы их усовершенствуем. Для этого нам понадобится обсудить типы игроков. Ты сказала, что помнишь типы – он их называл на пароходе: профессионалы, азартные любители и показушники. – Ну, все несколько сложнее, – ответил Лэроу. – Это были типы, с помощью которых мы определяли, стоит ли вообще с ними играть или нет. Есть и типы, которые описывают стиль игры. Основных – пять. "Петух". Петух клюет всё, что оказывается у него под носом. Петух обычно сам не повышает, не увидев всех улиц, но как только увидит у себя хотя бы пару – так у него крылья и отрастают, и он мнит себя птицей и хочет непременно сыграть. У него есть запал драться до конца, но слабые когти, и нет понимания, когда нужно остановиться. Петух редко блефует, поэтому блефовать против него не стоит, однако пока он не дошел до седьмой улицы, его легко отпугнуть ставкой. С ним не надо играть сложно, он сам убьется об вас, если у вас есть, чем защититься. При умеренно хорошей руке делайте большие ставки – и вы его зажарите и съедите. Просто следите за его открытыми улицами – чаще всего если в них что-то есть, и он сильно повышает – у него сильная рука. А если нет – то нет. Следующий тип – "кот". Кот аккуратен, не делает резких движений, никогда не угадаешь момент, в который он прыгнет, но если прыгает – всегда накрывает лапой мышь. Это – сложный противник, они будут часто сбрасывать, но если следуют за вами по пятам или поднимают сами – сбрасывайте при малейшей неуверенности. Как говорится, если черный кот перешел дорогу – уйди с улицы на соседнюю. Коты – перестраховщики. Они не блефуют почти никогда, не потому что боятся, а потому что без хотя бы средней руки не доходят даже до шестой улицы. Если у вас средняя рука и не жалко денег – поторгуйтесь один круг после седьмой. Но на второй не заходите с ними никогда – кот не пойдет на второй без хотя бы стрита, а чаще всего у него фулл-хаус, да ещё и такой, какой вы не прочитаете из открытых улиц. Зато его просто отпугнуть до седьмой улицы. "Охотник". Охотники, как известно, склонны к преувеличениям. Охотника надо ловить на слове – он будет сразу вешать вам лапшу на уши о том, какие у него сильные карты. Это человек, который на пятой улице начинает повышать, как ненормальный, с одним королем или парой троек на руках. Он тоже плохо сбрасывает. Знаете, вот вы, мисс МакКарти, девушка завлекательная, перед вами мужчины часто распускают хвост – вот он как раз из таких. С охотником надо играть, представив, что вы – девушка приличная, ни на какое его хвастовство не вестись, пока у вас не будет хорошей руки. Наплюйте на то, что вы ему отдадите, пасуя между пятой и шестой улицей. Когда вы припрете его к стенке стритом, он отдаст вам ВСЁ с лихвой, поверьте. И никогда не блефуйте с охотником, вообще никогда. Просто будьте аккуратны, внимательны – и всё, рано или поздно вы поймаете его на вранье. Однажды я раскрутил охотника на шесть тысяч долларов, которые он поставил на пару тузов и пару троек – у меня было три шестерки, и я играл, как будто ангел прошептал мне его карты на ушко. И ещё два типа, "пехотинец" и "кавалерист". Пехотинец – это выдержанный парень. Это "кот", который играет чуть смелее обычного кота, но так же аккуратно. Он не дергается, он четко знает, при каких картах ждать до шестой улицы, при каких – начинать торги только после седьмой, до скольких гоняться, а до скольких не стоит. Его сила в том, что он часто сбрасывает в начале, но если не сбросил – идет до конца, даже если рука слабовата. Вот кот – с ним ты знаешь, что если он зашел на второй круг после всех улиц, то всё, у него что-то есть тяжелое. А у пехотинца – нет, не знаешь. Скорее всего есть. Но не факт! С пехотинцем опасно сходиться врукопашную, он почти всегда готов к бою. Но если не готов – ты об этом не догадаешься. А "кавалерист" – это тот, кто бьет вас, пока вы слабы, но не бьет, когда вы сильны. Натан Бедфорд Форрест, если вы понимаете, о чем я. Он похож на охотника, но его байки – не для того, чтобы потешить свою самолюбие, а чтобы потешить ваше. Он очень хорошо читает ваши сомнения, и давит, давит, если он почувствовал момент – он зайдет и на третий круг, и зайдет смело. Кавалерист – это тот, кто блефует и смотрит на реакцию. Пехотинец агрессивен после седьмой улицы, а кавалерист – до седьмой. Но после седьмой он не бросается на укрепления в лоб, понимаете? Он развязный, но резко становится аккуратным, как только чувствует, что ввязался в бой. Кажется, что так легко проиграть все деньги... Да нет же! Он перебивает своими уверенными ставками вас в самом начале, хотя у него ещё ничего нет. А потом, так и не собрав сильной руки, спокойно сбрасывает, не кидаясь грудью на редуты. Правило кавалериста: "Я проигрываю битву, отступая перед корпусами, но выигрываю войну, когда дивизии разбегаются от моей роты." И выигрывает он её, мисс МакКарти, потому что на карточном поле боя корпуса собираются редко. Он вдруг посмотрел на тебя, улыбнувшись, как не улыбался раньше. – Если ты хочешь зарабатывать, Кина, ты должна стать "кавалеристом". На сегодня – всё. Он первый раз назвал тебя по имени, и в следующие вечера уже не называл так, а только "мисс МакКарти". Но зато он начал шутить. Шутки его часто были в виде подколок, такого рода, которых не ожидаешь от благообразного мужчины лет под пятьдесят. Иногда ты смеялась над ними, иногда чувствовала, что был бы он помоложе, ты бы треснула его чем-нибудь, а иногда – и то, и другое. Бывало, что он пародировал встреченных вами людей, бывало, что подшучивал над твоим акцентом, а бывало, что и над людьми вокруг вас. А потом – напускал на себя всё тот же холодный, подчеркнуто вежливый стиль, и было трудно поверить, что ещё утром он стащил ложку, подложил её в карман официанту, с возмущением потребовал другую, а потом подложил ему же в другой карман. Лэроу развлекался – в этом, похоже, был смысл его жизни. Но в отличии от других людей, которые тратят её на развлечения, его развлекала та игра, которую он придумывал сам. Вы играли ещё много-много раз. Играли, и ты вслух объясняла свои действия. Играли, и он прикидывался игроком одного из типов, а ты должна была определить, "кот" он сейчас или "пехотинец". Он назвал тебе другие типы, которые были подтипами предыдущих, основных: был там и "рыбак", и "палач", и "клиппер". Вы играли у него в номере, у тебя в номере, в каютах пароходов, в купе поездов, на пристани, положив карты на крышку чемодана, за завтраком, после обеда, перед самым ужином, до рассвета и даже в экипаже. Карты со старым дизайном. Сам дизайн, как следует из надписи, 1890-х, но вот компания, которые их выпускала, была основана в 1867. Особенно меня радует дама с хлыстиком))). – Блеф не должен быть результатом ваших карт или вашего настроения или ставок игроков в этой игре. Блеф должен быть ответом на поведение других игроков в ходе всего вечера, – говорил он. – Смотрите на то, как они играют. Но прежде всего смотрите на то, как сбрасывают. Когда человек повышает – это может быть обман, но когда он сбрасывает – это всегда искреннее. Он должен быть невероятно сильным игроком, чтобы сбросить хорошую руку специально, чтобы запутать вас. Я таких встречал, может, пятерых за всю жизнь. Смотрите, сбрасывает он до шестой улицы или после, повышает ли сам перед сбросом, сбрасывает ли после пятой. Запоминайте такие вещи. Запоминайте, кто ведет себя обыкновенно, а кто необычно. Однажды ты спросила его, когда тебе можно будет играть на деньги. – А я вам запрещал? – спросил он. Ты сказала, что он ведь не даёт тебе денег. – А почему вы не просите? – спросил он. Но таковы были правила, на которые вы договорились! Он не выплачивает тебе содержания до того, как пройдет год. – Мисс МакКарти, вроде, смысл был в том, чтобы я научил вас нарушать правила, а не следовать им? – усмехнулся Лэроу. – Вы выполняете обещания, это хорошо. Но мы же с вами жулики! Конечно, обманывать меня было бы ошибкой. Но уж точно моё слово – не нерушимая скала. Переубедите меня, на худой конец, сманипулируйте так, чтобы я рад был повестись. Пробуйте, только осторожно. Правила, господи ты боже мой! Вы же обожаете их нарушать, разве нет? Ты спросила, из чего это так очевидно. – Фальшивое имя, – пожал он плечами. Ты спросила, с чего он взял, что у тебя фальшивое имя. – Вы из Нового Орлеана, причем из небедной семьи, – ответил он. – Ваши родители были люди практичные, судя по вашему характеру. В Новом Орлеане девочке они дали бы имя, которое похоже на французское, на случай, если ей придется выходить в свет или замуж за француза. Мэри, Элизабет, Дороти. "Кина" же звучит по-французски, как начало вопроса. Например, qui n'a pas ni foi ni loi?* – пошутил он. Потом, когда вы освоили игру (это заняло несколько месяцев), он стал учить тебя обману. – Мисс МакКарти, запомните навсегда: никаких устройств. Никогда. Крапленые колоды – только при игре с простофилями, и лучше крапить прямо во время игры ногтем. Потому что всё это улики – а пойманных с поличным вешают или бьют. Нам остаются сигналы для парной игры и фальш-тасовки для любой. В рукаве вы карту с вашими платьями не спрячете, увы, оставьте это мужчинам. Но есть много других способов использовать платье – особенно в сочетании с муфтой. Все будут думать, что вы прячете их в муфте, а вы спрячете в прическе, например. Но это потом, для начала хватит с вас и фальш-тасовок. Тут для тебя открылся целый мир. Дедушка показал тебе простейшую тасовку, в которой колода делилась на четыре части, внешне выглядело, как будто они тасовались, а на самом деле верхняя часть оставалась неизменной. Дед даже не знал, что придерживание "снятой" части колоды безымянным пальцем называется джогом. – На четыре части делят только дилетанты. Все же видно! – укоризненно сказал Лэроу. – Однажды я играл в Калифорнии в брэг, и там какой-то венгр сделал "четверочку" так неумело, что остальные участники были оскорблены этим. Ему отрезали безымянный палец за такие низкопробные фокусы. Остальные делали хотя бы "шестерочку", просто из уважения друг к другу. Ты узнала, что такое "Пальма", "Подъем", "Флориш", "Лестница", "Вольт" и много чего ещё. Смысл был всегда один – чтобы ранее замеченная карта оказалась там, где тебе надо, и была роздана либо тебе, либо напарнику. Но это было только начало, как ни странно, самая простая часть. Потом вы разработали (ну, у Лэроу уже была готовая система) язык, которым могли "переговариваться" и сообщать друг другу о своих картах или о картах соперника. Язык это был хитрый – комбинациям или картам там соответствовали слова, причем были особые слова и жесты, переводившие вашу "беседу" в режим, при котором они что-то значили. Например, "досадно", "так-так", или складывание карт на столе особым образом, или взгляд на игрока справа и обращение к оппоненту слева или накручивание пряди на палец. Самое любопытное было в том, что тебе не обязательно было что-то говорить Лэроу, чтобы отправить ему "послание", ты могла заказать у официанта бокал вина – и он понимал, о чем речь. Одни слова, употребленные во фразе обозначали комбинацию, а целые фразы – руку, например, по первым буквам каждого слова, которое обозначало ту или иную карту. Вначале ты сказала, что это слишком сложно, и ты не запомнишь НИКОГДА! Потом оказалось, что это куда проще, чем двойной подъем карт из колоды. На это тоже ушло несколько месяцев. За эти месяцы ты играла – играла и честно, и нечестно, Лэроу говорил, с кем можно, а с кем не стоит. Бывало, что ты проигрывала, а бывало, что и он. – Карта капризна, – говорил Лэроу. – Иногда надо просто вовремя остановиться. И никогда не брать в голову. Удачи не существует, мисс МакКарти. Судьбы не существует. Бога... ну, на бога я не замахиваюсь. Но я знал одного человека, который отвечал на вопрос "почему тебе идет такая хорошая карта?" – "потому что я молюсь перед игрой!" Я не знаю, молился ли он взаправду, но то, что он был мастером эффектных флоришей – это факт**. Так и пролетел этот год – за бесконечными тренировками, повторением пройденного, разучиванием, закреплением, практикой. Вы наведывались в Сент-Луис нечасто, поэтому поддерживать переписку было трудно. От дедушки пришло одно письмо – он явно написал его не сам, а надиктовал кому-то, до того ровный был подчерк. Письмо было короткое – он говорил, что всё выяснит. Больше писем от него не было – ни одного. Может, не дошли, а может... да всё, что угодно могло случиться. От Кейт тоже было письмо и тоже короткое. Она написала, что едет с подругой, которая выходит замуж по переписке, в Колорадо, в окрестности Джулесбурга. Про Джулесбург ты знала из газет – это был тот самый городок, который сожгли дотла вышедшие на тропу войны шайенны в феврале, ещё до твоего бегства из Нового Орлеана. Кейт, видимо, была девушка рисковая. Точнее адрес она пока указать не могла – "где-то в окрестностях Джулесбурга". С помощью настойки опия тебе удалось справиться с кошмарами. Опий был спасением – чтобы хорошо осваивать карточную премудрость, нужна была чистая голова, а для этого необходимо было как следует высыпаться. Раз в неделю ты разводила настойку, выпивала стакан – и жуткие сны, в которых ты видела, как языки пламени лижут руки несчастных, отступали. Аппетит улучшился. Опий выглядел, как идеальное решение – он приносил умиротворенное спокойствие, даже веселость. Лэроу об этом знал – ведь тебе нужны были деньги на настойку, пусть и гроши. Он относился к этому с пониманием – о катастрофе на "Султанше" писали в газетах много. – Лауданум – это "виски для женщин", – шутил он. Ты присмотрелась к нему получше, и решила, что его слова о "скучности" игр – это, вероятно, какая-то странная поза. Он столько рассказывал об игре в карты, столько припоминал случаев, столько знал трюков и хитрых приемов, что ты была уверена – от карт он, должно быть, без ума, или хотя бы они владели его разумом, когда он был моложе. И кроме того, он мало чем увлекался помимо карт. В веселые дома он не ходил (хотя иногда мило и довольно невинно флиртовал с дамами на твоих глазах), пил мало, может, пару рюмок или около того. Он читал газеты, но не слишком внимательно, скорее просматривал их. У него были какие-то дела, в которые он тебя не посвящал, видимо, со старыми знакомыми – всеми до одного приличными, благообразными людьми, но, кажется, ничего серьезного. Но было кое-что, что тебя удивляло. Казалось, что та часть, которая началась до игры в карты, теперь почти не использовалась. Игра в карты, такая, которой учили тебя, не подразумевала обмана помимо ловкости рук и обмена информацией. Конечно, ты чувствовала себя проще и увереннее, зная, что чувствуют люди по отношению к тебе, что они из себя представляют, и так далее. Но казалось, что те месяцы, которые ты провела, угадывая, кто перед тобой – были стрельбой из пушки по воробьям. Это не особенно помогало выиграть. Зачем в таком случае он обучил тебя этому? Ты задала этот вопрос. – Это что-то вроде фундамента, – пожал плечами Лэроу. – Рано или поздно это пригодится. Есть практика, когда вы делаете именно то, чем будете заниматься дальше. А есть практика, когда вы набираетесь опыта, просто глядя на мир другими глазами. Этот опыт впитывается в вас сам, но он не впитается, если вы не будете знать то, о чем я рассказывал. Не переживайте, пригодится. Но что-то говорило тебе, что все не так просто. Была весна шестьдесят шестого, и до конца первого года вашего "сотрудничества" оставался месяц с небольшим, когда однажды вечером он постучал в твою дверь, вошел, и, спросив разрешения, сел в кресло. Ты спросила, не случилось ли что-то. – Ничего, – ответил он. – Я решил, что вам пора перейти на новый уровень. Ты спросила, в каком смысле. – Думаю, вы и сами догадались. Раздевайтесь! – сказал он. – Шутка, шутка! Я пришел, чтобы сказать, что завтра мы едем в Чикаго. Ты спросила, почему именно туда? – Чикаго был юн и неопытен, а сейчас окреп и стал силён. Мы не успели оглянуться, война отвлекла нас – а у него уже выросли усы, мускулы и носит он цилиндр вместо мальчишеской матросской шапочки. Вот и вы тоже... как бы это сказать. Оперились! Обменяли некоторое количество времени на некоторое количество опыта. Пора проверить, на чего он стоит, не так ли? Вы поехали в Чикаго на поезде. Раньше ты тут не была. Чикаго был теперь и правда огромным городом, больше, чем Новый Орлеан, и возможно даже больше, чем Сент-Луис. Его огромные фабрики ещё не изгадили красоту озера Мичиган, и тебе, никогда не видевшей моря, оно казалось безбрежным океаном. О, как поднималось над ним солнце, рассыпая драгоценные блики по тронутой ветром воде! Да и сам город мог удивить. Здесь были не только фабрики и не только паровозные депо и бесконечные линии железных дорог, терминалы, склады, водонапорные башни, цистерны, пристани... да, впрочем, этого добра хватало. Но была опера! Были десятки парков, занимавшие сотни акров земли. Были экипажи, и их было столько, что рябило в глазах. Были театры, оранжереи, здания, выстроенные "как в Париже", ажурные перила мостов через реку Де-Плейнс (которая называлась так, потому что текла "с равнин"). Если не заходить в заводской район у порта, Чикаго был как Новый Орлеан, только с французским лоском, а не с французской развязностью, а также без болот, бесконечных дождей и убийственной жары. Чикаго был гораздо строже (без пышновато-пошловатой колониальной архитектуры), но в то же время посвежее. В нем было меньше напускного и больше настоящего. Это был город дела, но он не забывал думать и о внешнем виде. – Посмотрите вокруг. Чувствуете за всем этим тайну? – поделился с тобой Лэроу и перешел на шепот. – Главная тайна: почему до сих пор столица Иллинойса – Спрингфилд, а не Чикаго? Заговор республиканцев, не иначе! Первым делом вы заказали тебе новое платье – теперь уже на твой собственный вкус и дороже всех предыдущих, а также посетили городские достопримечательности. – На первый взгляд получить приглашение в приличное место в городе, где тебя никто не знает, сложно, – пояснил Лэроу. – Хах! Гораздо сложнее в городе, где тебя знают хорошо, как вы понимаете. Ты спросила, что вы здесь будете делать. – Здесь мы сыграем в одну любопытную игру, – сказал Лэроу. – Признаться, вы отлично освоили всё за этот год. В Чикаго вы будете главным в паре, а я побуду шиллом. Как вам такое? Конечно, сначала ты испугалась – мало ли что! А вдруг ты всё испортишь? Но, конечно, Лэроу не собирался полностью устраняться от принятия решений. Ты говорила ему, что делать – он делал. Найти места, где играют в карты – готово. Вывести тебя в свет, завести знакомства – выставки, благотворительные вечера, театры – готово. Подать тебе сигнал, за какой стол садиться – сделано. Ну, а дальше – осталось только применить навыки, иногда советуясь с ним. Вы играли в клубе "Аметист", и в казино "Четыре звезды", и в отеле "Леди Озера". И там-то, в "Леди Озера", и произошла Встреча. Вы с Лэроу пришли в разное время, как люди, лишь слегка знакомые друг с другом. Поиграв за разными столами, вы оказались за одним. Там же была и девушка, представившаяся "мисс Грейвз", ей было лет двадцать пять, она была красива, как греческая богиня, весела и непринужденна. Но когда она посмотрела на Уильяма, на секунду маска слетела у неё с лица, и ты поняла, что она – это ты, а ты – это она. То есть, та, которая была до тебя, которая "уехала покорять Запад". Потом она справилась с собой. Лэроу улыбнулся ей в ответ. Он сразу согласился на игру: он делал вид, что с ней не знаком, а она делала вид, что не знакома с ним. Ты быстро поняла, что это ни в коем случае не дружественная игра старых знакомых, а смертный бой двое на двое. "Леди Озера" был пафосным местом, где игроки покупали себе модные керамические фишки, зал был залит светом газовых фонарей, а карты сдавали дилеры в коротких сюртуках с вензелями и в козырьках. В виду последнего факта тасовки и подрезки не работали, а можно было полагаться только на обмен сведениями. Но у "мисс Грейвз" тоже имелся шилл – развязный парень чуть старше неё, брюнет, выглядевший глуповато, что было, конечно же, тоже очередной маской. Он был "пехотинец" – играл в основном хорошие руки, но играл так, что у тебя каждый раз ёкало, когда он начинал торговлю, а ты сидела с одной парой на руках. "Мисс Грейвз" была "кавалеристом". Примерно через сорок минут остальные двое участников были обыграны в пух и прах и бежали от вашего стола, как от чумы. Вы остались вчетвером, и игра стала осторожной, "на кончиках пальцев", как называл такое Лэроу. Было понятно, что тот язык, который Лэроу практиковал с тобой, был не тот, которым он пользовался ранее с "мисс Грейвз", но и она со своим напарником выдумала собственный. Лэроу и "мисс Грейвз" отчаянно пытались разгадать шифры друг друга, а потому пользовались ими редко. Потом вдруг что-то треснуло – и оба, Лэроу и "мисс Грейвз" начали говорить колкости друг другу, одну за другой. И почти в каждой было зашифровано послание или тебе, или её напарнику. Их обоих забавляло это хождение по краю – это была игра над игрой. Эмоции бурлили, а из кучи долларов, лежавшей на столе, от одной пары к другой переходили крохи. Никто не ошибался. И только под утро, часа в четыре ночи, когда все вы устали, когда за вашим столом сменился второй дилер, Лэроу вдруг рискнул. Он, видимо решил, что понял их послания. "Мисс Грейвз" что-то сказала после седьмой улицы, брюнет ответил, она немного поторговалась и спасовала. Дальше торги резко пошли в гору. Лэроу поставил почти всё, что у него было, а брюнет ещё поднял ставку. – Уравниваете? – Замрите, – ответил Лэроу неожиданно для всех. – Что? – Замрите и послушайте меня. У вас, молодой человек, на руках сейчас восемь карт. Либо устали вы, либо наш дилер. – Какого черта? – Мисс Грейвз только что сообщила вам своей невинной фразой, что на руках у неё туз. У вас же на руках их было три: два я вижу на открытых улицах, и один на закрытой. Вы своей фразой попросили её спасовать, потому что с тем тузом, который вы добавили к этим трем, у вас получилось каре. – Мистер, вы, видимо, очень устали, и несете какую-то околесицу. У меня семь карт. – Я вам предложу, молодой человек, два варианта. Вы сейчас спасуете и оставите половину фишек нашему дилеру, который помолчит об этом инциденте, а мы оставим ваши карты не открытыми и откроем новую сдачу свежей колодой. Либо мы посмотрим, так ли белоснежны ваши манжеты внутри, как и снаружи. – Дедуля, ты меня сам что ли заставишь их показать? – насмешливо спросил парень, который был довольно рослым. Ты глянула на Уильяма и только сейчас заметила, что одну из рук он держит под столом. – Да, только Отче Наш сначала прочитаю. Сэмюэль Кольт, иже если на небеси, – продекламировал Лэроу и все отчетливо услышали из-под стола металлический щелчок. Оружие в "Леди Озера" было строго запрещено, и напряглись все, включая вашего дилера. Это место было настолько приличным и сверкающим, что сама мысль о выстрелах и пороховом дыме здесь казалась неуместной. Брюнет побледнел, подумал и... спасовал. – Аминь! – сказал он негромко, кивнув с деланой улыбкой. – И правда, что-то я устал! Немного джина с содовой мне не помешает. Прогуляюсь к бару! Хорошей игры, леди и джентльмены. "Мисс Грейвз" хорошо владела собой, но даже она не смогла сдержать досаду, когда Лэроу, дождавшись, пока брюнет отойдет, кинул на стол серебряную спичечницу с крышкой на пружинке. – Les absents ont toujours tort,*** – сказал он. – Но тем не менее: я так понял, на спички вы, мисс Грейвз, с ним ни разу не сыграли? Зряяя! Мисс Грейвз продолжила играть с вами какое-то время: она билась отчаянно, но против двух противников, действовавших заодно, ей было не выстоять. Вы выиграли у неё две трети оставшихся денег, прежде чем она сдалась. Но прежде, чем она ушла, Лэроу поклонился ей, сгреб фишки со стола, бросил одну дилеру и тоже пошел в бар. "Мисс Грейвз" сидела, устало подперев лоб рукой. – Он хорош, конечно, – глядя вслед Лэроу, сказала "мисс Грейвз" тебе, а может, и не тебе вовсе. Прятаться уже не было смысла, а может, у неё пропало желание. – Даже слишком. Старая гвардия и все эти манеры... Но когда карты ему надоедают, он начинает заниматься всякой чепухой, – она бросила это зло, с разочарованием. – Я такое не люблю. Я люблю деньги, а не то, что он вокруг них накрутил со своей Игрой. Потом она бросила на тебя последний взгляд, уже неприкрыто неприязненный, отчего её красивое лицо сделалось противным, и сказала: – Прощайте! – и ушла. Ты так и не поняла, для кого было всё это разыграно – для тебя, для неё или для самого Лэроу, и даже не поняла, знал ли он заранее, что она здесь будет, или нет. Вы взяли экипаж и поехали в отель. Выигрыш был ого-го – под десять тысяч долларов, из них почти четыре были у тебя в кошельке, уже обменянные на наличные. Но твой напарник не выглядел обрадованным. Наоборот, ты в первый раз за всё время увидела Уильяма Лэроу грустным: не холодным, не хмурым, не презрительным, а разочарованным, слегка даже потерянным. Словно генерал, который дал трудный "бой за избушку лесника" и вроде бы победил, а теперь смотрит на поле сражения и думает, за то ли дело он сражается, и, может быть, хотел бы даже сдаться, но понимает, что некому теперь отдать саблю. – Как вам Чикаго, мисс МакКарти? – спросил он устало. – Понравился? Или может, вы хотите посмотреть другой город? Нынче чем дальше к Западу, тем больше денег на кону и тем больше дилетантов. А, может, вам хочется в Европу? Париж – сейчас тот самый город, от которого пляшут все остальные. А я, признаться, подустал от покера. Что это было? Благословение покинуть его и отправиться в одиночное плавание? Ведь Лэроу сам говорил тебе, что нарушать правила – это хорошо. Или что-то другое.
-
Боже, это настоящий авантюрно-приключенческий роман, а не игровой пост! Я в диком восторге от поста, безграничном!
-
Первые полтора эпизода - настолько хрестоматийный гайд по соблазнению, что я подумываю, что ты саппортом в РМЭС работал)
-
Ну это, безусловно, высший пилотаж. Персонаж учит персонажа игре и Игре, а мастер учит игроков и читателей - игре... но как знать, быть может и Игре тоже.) А если и не учит, то это просто охренительно интересное и увлекательное чтиво.
-
+ Просто чистый восторг.
-
Пока читала вспомнились тесты из журналов. Народе "а какой ты покерный игрок".
А вообще очень харизматичный дядечка получился.
|
|
-
Эх, надо, надо взять у Лотты расходные. А то придётся у следующего бармена чек просить, мол, расходы на сбор информации, к оплате кассой Инквизиции. Планетарный налог включён в стоимость. Звучит как план!
|
Спасение пришло моментально: просить дважды никого не пришлось. Иоланда позволяет себе коротко выдохнуть, немного дёрнуться в спине, а затем тут же приняться за дело. Точнее, пытается развернуться в нужном ей направлении, подумать, что ей нужно для успокоение несчастной племянницы, как всё делают за неё. Женщина даже не успевает сделать несколько шагов прочь, как слышит неродную, но известную ей речь, а после — тишина. По крайней мере, больше не слышны крики и вопли Шарлотты, выбивающие саму Ио из колеи. В конце концов, последнее, что она хотела — это осознавать, сколько боли переживает и ещё придётся пережить девушке, достаточно драматичной, чтобы увидеть в произошедшем законченную жизненную главу. И едва ли голос Иоланды, успокаивающий и подающий надежду на светлое будущее будет ей не то, чтобы ей нужен. Или даже услышан. — Ну всё-всё, — ей приходится чуть ли не отмахнуться от помогающих; не девчонка десяти лет, может справиться сама! Она поправляет потрёпанные волосы, наспех в несколько быстрых движений заплетая пряди в широкую косу, а оставшееся заправляет за уши. Думать о чём-то большем у неё нет ни сил, ни желания. Кто в таком состоянии да месте вообще может размышлять о чистом теле, набитом животе или крепком сне. Иоланда грузно вздыхает, а затем осторожно кивает головой всем помогающим, останавливая свой взгляд на Кире. Едва заметно уголки её губ тянутся вверх, морщинки возле глаз собираются в более частые складки, и на короткое мгновение в её глазах можно прочитать явное облегчение; она шепчет тихое приветствие. Живая. Глупо было думать, что трясясь в тележке на пути до границы, она не перечисляла в своей голове имена всех, кто должен был оказаться на первой линии встречи с врагом. Так всегда происходило, сколько она себя помнила. Иоланда задирала голову к небу, особенно, когда последнее было тёмным и лишь звезды напоминали о том, что глаза её ещё открыты, и каждой видимой искре на своде присуждала своё имя. Как бы глупо это не звучало, но ей казалось, что так Иоланде удаётся быть... что ли ближе. Или хотя бы иметь что-то общее; подними человек голову с другого места, и он ведь тоже увидит ту же самую звезду. Хотя кто в своём уме подумает об Ио точно так же? В голове, впрочем, застревает другой вопрос, вынуждающий и без того волнующееся сердце подскочить прямо к горлу. Люди вместе с Кирой не похожи на её отряд, а главное... она не видит Фиби. Неужели они разделились? С благодарностью она смотрит и на Элиссу, но в разговор между ей и командорой — что же, грубить той Иоланда совсем не хотела и теперь несколько виновато тупила взглядом при осмотре женщины — не вступала. Зато нашла в себе силы подойти к Шарлотте и осторожно приложить руку к её плечу, осторожно поглаживая девушку большим пальцем несколько раз. — Всё будет хорошо, — только и поспевает, что сказать старушка не до конца уверенная, что племянница действительно услышит её голос. Она склоняется для того, чтобы оставить на её лбу короткий поцелуй, а следом кидает взгляд на её руку. Надо переделать, пока всё не стало ещё хуже. — Я рада тебя видеть, — она говорит это совсем тихо, когда оказывается подле Киры, выдёргивая пару свежих бинтов да обрабатывающего средства. Иоланда задерживает взгляд на лице женщины, бегая по знакомым, далеко не забытым чертам лица, отмечая ссадины и синяки на видных местах, — ты не ранена? — Кто, как не воительницы способны скрывать даже самые серьёзные повреждения, лишь бы сохранить достоинство и честь перед своими сёстрами, показывая им свою способность защитить каждую. А ведь Иоланде хотелось отдать тоже самое в ответ. Ио уж было открывает рот, чтобы задать волнующий и вспыхивающий то и дело в её сознании вопрос, но поток мыслей перебивает никто иная, как командора, далеко без предложения, а прямого приказа. Иола смотрит на неё явно не без удивления. Она? — Хорошо, — ей не нужно много времени на размышления, — и не то, чтобы ей оставляют выбора — однако следом она произносит, — дайте мне только закончить с ней, — Иоланда кивает на Шарлотту, а затем тянется к плохо перебинтованной руке, — и я присоединюсь, раз дело не терпит отлагательств. — Ей не приходится уточнять вслух очевидное: её явно введут в курс дела о происходящем и о причинах, почему именно Иоланда должна пройти вместе с ними, а не кто-либо другой. Ей только и оставалось поверить, что в необходимость доделать начатое ей разрешат. Женщине не хотелось указывать на желание помочь по причине родства: каждая из сестёр здесь была важна и ей был необходима помощь в той же мере, что и Шарлотте. Однако... это — её семья. Её кровь. И последнее, что она хочет — это чтобы девочка запомнила, как в нужный ей час и в нужный момент никто из родства не оказался рядом с ней даже на толику секунды.
-
Неужели они разделились? Даааа, разделились :(
-
Однако... это — её семья. Её кровь. И последнее, что она хочет — это чтобы девочка запомнила, как в нужный ей час и в нужный момент никто из родства не оказался рядом с ней даже на толику секунды. Самый правильный, самый верный подход, очень хорошо, к тому же, подчеркивающий персонажа.
-
Женщине не хотелось указывать на желание помочь по причине родства: каждая из сестёр здесь была важна и ей был необходима помощь в той же мере, что и Шарлотте. Однако... это — её семья. Её кровь. И последнее, что она хочет — это чтобы девочка запомнила, как в нужный ей час и в нужный момент никто из родства не оказался рядом с ней даже на толику секунды.
Да.
|
Много слез и крови утекло, пока мать и дочь, оказавшиеся за гранью жизни, все-таки успокоились и смогли продолжить эту странную беседу.
- Я не знаю, Сита, - покачав головой, ответила Аэлис на поток вопросов дочери. - Когда поднялась та серая волна, я... я больше почувствовала, чем поняла, чем она грозит нам. Не просто смерть - исторжение душ на вечные муки. У меня не было идей, как можно вас всех защитить, так что я просто... просто решила остановить ураган голыми руками. И, кажется, у меня получилось.
Дарующая жизнь зажмурилась, прижав окровавленные пальцы к вискам, будто вспоминая.
- Ларец - видимо, это моя темница. Нет, скорее, дверь от нее. Дверь в иные планы, куда меня отправили митриане. Был сон. Кошмар, в котором я оказалась как бы в середине смерча. Смерча из тысяч душ погибших на поле брани. Наших. Их. Бесконечный хоровод корчащихся от смертной боли лиц. А потом... Потом я увидела нечто... кого-то похожую на меня, будто часть моей собственной природы, и инстинктивно... как будто ухватилась и притянула к себе. Это... это была ты, Сита. Я не понимала, что происходит, была совсем не в себе. Поэтому ты и оказалась здесь.
Нежно улыбнувшись, Аэлис кладет ладонь сверху на руку Роситы.
- Моя защитница. Я горжусь тобой. Всеми вами, кто не дрогнул, когда меня не стало, и сорвал планы этих нелюдей. Не знаю, что именно они задумали, помимо всегдашней цели уничтожить нас, но, определенно, все у них пошло наперекосяк. Гнев любящих женщин страшнее любой черной магии. Я тоже видела то, что произошло на дороге.
Закрыв глаза, Дарующая Жизнь опускает голову и на полминуты замолкает - словно размышляя над очень нелегким решением.
- Ты права, нам сейчас нужно помочь своим. И я... я могу попробовать вернуть тебя назад. Это непросто, но я по-прежнему Богиня, а ты - ты моя Искорка. Вот только... вернуть тебя я могу лишь в твое тело. А что с ним сейчас - не имею представления. Быть может, его уже успели зарыть, и тогда тебя ждет лишь новая страшная смерть заживо похороненной, - ее саму передергивает от мысли об этом. - Но даже если повезет - я не знаю, как могут отреагировать Сестры. Истинное воскрешение - редкая вещь в нашей истории, а восставший труп, каким они тебя увидят... это может сильно напугать. Но я не знаю другого способа донести нашим то, о чем мы знаем. Если они не захватят этот ларец, пока он находится недалеко от Купола - тот может в итоге попасть в руки, для которых он предназначался. И чем это обернется для Купола...
Аэлис умалчивает о своей судьбе, но несложно понять, насколько жизни Сестер зависят от ее собственной. Если под Куполом перестанут рождаться дочери - Купол исчезнет через поколение. Если Сестры станут продолжать свой род подобно животным - Купол перестанет быть Куполом. Какую цену не заплатишь за то, чтобы это предотвратить? Однако Дарующая Жизнь никогда не приказывает. Выбор, от которого зависит история их общины, должна сделать и озвучить она, Росита, простая солдатка из удаленного гарнизона где-то в северных буревалах.
-
Каждый раз, когда думаешь, что сильнее пробрать не может - новый пост и новые мурашки по хребту. Да уж, перспективы по всем пунктам открываются... невеселые, скажем так.
-
Что то боязно, насколько высоки ставки. Это выходит история может свернуть не туда?
|
Альвий не стал донимать расспросами парня. Хотя это для нас с вами он был парень, а для любого сотрудника он был младший сотрудник, то есть, неопытный, ненадежный пока ещё. Скорее всего он просто отмолчится, боясь сболтнуть лишнее – тут и местные его наверняка прессуют, мол, старайся лучше (для порядку по началу дерут всех), и сам Альвий с не самой приветливой рожей выглядит, как дяденька, который потом скажет: "Господин Магистрат, а чего это у вас Северин, ну, лопоухий который, чет много болтает с посторонними! Вы его это, по голове за это погладьте и отпуск вне очередной представьте. Шучу, шучу. Нет, что болтает не шучу," – или как-то в этом роде. Спросишь Северина, а он ещё минуту будет обдумывать ответ, а потом такой: "Нормально!" Ну и зачем воздух сотрясать? Лучше просто осмотреться, подумать, как тут у них дела идут. Ну, конечно, как всегда, но что-то может быть и не как всегда, а? Мало ли... Не так на тебя смотрят. Не так воду у "родничка" пьют. Не так по коридорам бегают. Всякое бывает. Дойдя до нужного кабинета, Альвий отпустил Северина кивком, дескать, "свободен". Потом он вошел к магистрату. Надо бы, конечно, улыбнуться в тридцать два зуба, сделать красивый поклон... а, нет, не надо, это же арбитрат. Тут все всегда ко всем заходят с озабоченно-кислой рожей, если начальник – то слегка надменной, а если подчиненный – то слегка взъерошенной. Да, Альвий по опыту знал, что бывалый агент, даже если он абсолютно лыс или идеально прилизан всё равно умеет сделать "взъерошенное" лицо. Можно ещё поморгать, дескать, бегаю, как секундная стрелка, вот, глядите, у меня даже в глазах как будто стрелки: тик-так, тик-так, тик-так. Бывалое начальство этой херней, конечно, не обманешь, но это уже что-то вроде хорошего тона – даже если результатов нет, показывай, что это не твоя вина. Потому что однажды надо будет найти виновного, а как это сделать? Кто не показывал – того и... это самое. Назначат.
– Альвий, – сказал он, подходя к столу. – Не против, если я сяду? – и сразу сел. "Ладно, не будем крутить вокруг да около." – К сожалению, я намеренно в целях маскировки ввел в заблуждение персонал. Я здесь не чтобы сообщить о нарушении, а чтобы попросить помощи. Я занимаюсь расследованием в интересах... Альвий сделал паузу. Типа, давай, Шульц, давай, Нейман, соображай, кто такие номера откалывает не ради шутки? Повисла пауза. – Думаю, понятно, да? – сказал легат и начертил в воздухе заглавную литеру. – Ага? Решил, что кричать на всё управление сразу не надо и грамотой с печатью светить не надо везде подряд. Выбрал вас, потому что был хороший отзыв по служебной линии. Ну и... отдел расследований – тут же во всех арбитратах самые умные люди сидят, верно? – немного иронии, которая, вроде и не ирония. Понимай, как хочешь, магистрат. – Так сказать, повышенное доверие. Курите? Он выволок на свет порт-сиагр, открыл и положил на стол. Надо было дать Шульцу вместе с Нейманом немного пережевать услышанное. – Чтобы немного разрядить обстановку – это не проверка, нам просто нужна помощь. Сколько раз это "нам" выручало. "Нам" всё делает проще. Я – это дядька в плаще, "ну хер знает, вроде печать у него есть" и так далее. А "мы" – это несусветная махина ордосов. "Вы" (и немного "я" в прошлом) – это арбитрат. И оно как бы создает два уровня – две гигантские глыбы, "мы и вы", которые и взглядом не окинешь, и "я и ты" – не последние люди, но, как бы это сказать... Масштаб не сопоставим. – Я понимаю, непривычно, когда в твоем кабинете тебе задаёт вопросы какой-то незнакомый человек. Мне было бы неприятно. Так что я отвечу для начала на ваши. Я только хотел прояснить... И вот тут надо дать человеку выбрать, он с кем хочет иметь дело, с Инквизицией или с Альвием Юлием? – Мы на вы или на ты?
|
- Да! Да! Да! - закричал маленький Людвиг и запрыгал от радости, - Привези мне польский меч! Привези мне польский меч!
Иоганн сделал важный (пуще прежнего) вид и пообещал непременно привезти. Потом вскочил ловко на коня и первым тронулся в путь. Отец еще раз наклонился к маме и поцеловал ее в щеку на прощание. Затем пустил своего скакуна вперед вслед за старшим сыном. За ним последовала скромная свита. А все махали им в след и кричали счастливые пожелания. И Людвиг тоже кричал долго и звонко, скакал на месте и размахивал яркой красной тряпицей, привязанной к палке. А алое папино знамя плыло вперед, все дальше и дальше, пока не исчезло наконец за темной массой деревьев.
На некоторое время воцарилась какая-то странная, отчего-то тоскливая очень тишина.
- Идемте же домой. - сказала матушка, взяла Бригитту и Людвига за руки и повела в замок. Они пошли за ней послушно, а за ними потянулись старшие сестры. Стали расходиться по домам и селяне. А Людвиг все размахивал маленьким своим красным флажком, но почему-то теперь выходило это не так задорно. Он подумал немного и стал дергать маму за рукав и просить ее вышить на флажке лилию.
***
Следующий день выдался особенно пригожим. Ярко светило солнце и пели птицы. Людвиг проснулся поздно и обнаружил, что мама его просьбу исполнила и на флажке его появилась аккуратная желтая лилия. Почти как настоящая, почти как на папином знамени, хотя там она и объведена была блестящей золотой нитью.
Первым же порывом Людвига было, конечно, показать свое новое знамя брату. Но... Брата не было, брат уехал вместе с папой в далекие земли, чтобы брать в плен польских рыцарей и забирать у них их мечи... Это было обидно, это было обескураживающе. Он не мог теперь увидеть такое замечателное и красивое его, людвигово, знамя! А сам Людвиг не мог сразить в бою какого-нибудь польского рыцаря и тем завоевать себе славу... Что тоже было обидно.
В конце концов Людвиг пошел показывать знамя с лилией старшим сестрам. Оно им понравилось, да. Но дальше дело не зашло - знамя ведь нужно было для того, чтобы с ним играть, а сестры если и играли, то только в свои глупые девчачьи игры, где места для знамен особо и не было. А последнее время не играли даже в них, а только болтали друг с другом и обсуждали какую-то непонятную ерунду. Чуть лучше дела обстояли с Бригиттой: уже немного позже любимый оловянный рыцарь Людвига под тем самым знаменем сочетался браком с ее любимой куклой... Что было немножечко странно. Впрочем, разлучать оловянного рыцаря и тряпичную куклу у Людвига с тех пор не поднималась рука. Однако в целом Бригитта хотела только сидеть внутри, а Лювиг рвался наружу, если не в лес и поля, то хотя бы во двор замка. Там можно было бы играть во что-то дельное (например в войну крестоносцев и сарацинов, войну крестоносцев и балтов или, в конце концов, войну крестоносцев и иберийских мавров - в нормальные игры), а внутри были только куклы. Были еще оловянные рыцари, с которыми тоже можно было бы играть во что-то интересное (в войну!), но они Бригитте не особенно нравились.
День сменялся днем, месяц месяцем. Подошло к концу лето, все суровые оловянные рыцари обзавелись мягкими кукольными супругами. Людвиг же откровенно скучал. И по брату с отцом, и просто от безделья. А потому все больше и больше времени стал проводить в тренировках. Упражнения ему стали заменять игры, тем более что приставленные к нему наставниками папины кнехты сами видели как мается их подопечный и старались эти упражнения по возможности разнообразить. И вот скоро Людвиг стал ныть о том, что его тоже надо отправить в помощь папе и брату, ведь там он им теперь со своими новыми умениями непременно пригодится. И сам себе добудет польский меч!
***
В один ненастный осенний день, когда за окном выл холодный метущий пожухлые листья ветер и моросил нескончаемый мелкий дождь, Людвиг сидел на ступеньках одной из винтовых лестниц замка, кутался в теплый плед и возился тихо с игрушками. Был это в высшей степени неприятный день и игры как-то не задавались, а вот теперь слышались из зала, куда выходила лестница, тревожные голоса: мама говорила с каким-то проезжим купцом, выспрашивала у него новости.
- Комтуров пленили всех! Рыцари Ордена полегли! - доносился из зала взволнованный мужской голос. Людвиг сразу напрягся: говорили о войне и новости явно были не самые лучшие. Он непослушной рукой отложил в сторону игрушечного коня на колесиках, которого только что катал по шершавой ступеньке, замер и навострил уши. Сердце его забилось чаще.
Проезжий купец же продолжал:
- Немцев поляки пытали долго, кожу с них драли, никого не пожалели! Нет больше Ордена, нет защиты нам от поганых язычников!
Холодок пробежал по спине Людвига. Не верил он своим ушам... Впрочем, и правильно! Людвиг даже возмутился. Ведь не может же такого быть! Не могли убить папу и брата! Он схватил холодными руками плед, закутался в него как в плащ и сбежал вниз по лестнице в зал.
- Все ты врешь! - закричал он на обернувшегося к нему удивленного купца, - В польских землях тоже рыцари и они никогда бы так не поступили! А ты, проходимец, порочишь рыцарскую честь! Вот!
Мама, с лицом мертвенно бледным, поднялась со своего места, крепко взяла Людвига за руку и увела его прочь. Потом, уже когда негодяй-купчина уехал, мама долго плакала. А вместе с ней плакали сестры Людвиг же только пытался их как-то утешить и все кричал, что быть такого никак не может. Ведь польские рыцари не хуже вестфальских, и таких жестокостей почем зря чинить не будут - так ведь папа говорил. Да и разве пропадали когда-то славные фон Корфы в таких передрягах? Поляки, конечно, рыцари не хуже немецких, но Герман фон Корф ведь и не простой немецкий рыцарь - он потомок самих Каролингов, победителей драконов, сарацинов и поганых нейстрийцев. Не посмеют поляки никогда такую кровь лить!
Кричал он об этом так долго и так упорно, что в конце концов и сам свято в это поверил. А потому, когда папа уже зимой вернулся домой и рассказал о том, что Иоганн попал в плен, но его скоро выкупят, Людвиг только лучился от удовольствия.
- Вот, я же говорил! - так он говорил и обнимал крепко папину ногу.
-
все суровые оловянные рыцари обзавелись мягкими кукольными супругами. Очень яркий, трогательный и немного горький момент. А вообще ко второй половине поста видно, как ты расписался, и какой броской и видной стала речь.
-
Прекрасный пост! Гоноровый герр рихтер растет)
|
< Потрёпанный листок бумаги, пожелтевший от времени. В некоторых местах перо проткнуло бумагу, в левом углу видны расплывшиеся капли чернил. На листке изображена бесформенная мешанина из конечностей человеческих тел – руки, ноги, лица, застывшие в беззвучном вопле. Линии растянутые, постоянно загибаются в различные узоры, словно художник был не в себе. Складки помятой бумаги отбрасывают дополнительную тень, и изображение кажется чуточку живее, чем должно бы.>
На равнинах Итиль в это время года очень ветрено. Мы были тогда в этой деревне, в одной из многих приютившихся там среди неприветливых полей, полных камня, так что вспахивать эту землю тяжело. Когда я прибыл туда с ещё пятью людьми, от населения осталась едва ли половина. Другая, пораженная неизвестной болезнью, пожирала сама себя. Они не могли остановиться, находя какое-то упоение в том, чтобы рвать зубами собственную плоть. Кому-то везло больше, и они умирали во сне, сгорая как свеча. Мы могли лишь прекращать страдания, и гадать, какой ветер принёс это проклятие.
А потом и нам пришли эти сны. Когда мы обессиленные валились с ног, они обволакивали нас, вдыхая в изможденное тело крупицу жизни. Я не помню их содержание; а если б и помнил, предпочёл бы забыть. Потому что теперь я знаю, что они означают. Поначалу они были приятны, и мы просыпались отдохнувшими, полными сил. Но чем дальше, тем больше они походили на болезненные видения – мои друзья просыпались в горячке посреди ночи, покрывшись испариной, и лопоча какую-то бессмыслицу.
Мы поняли, что это лишь первый симптом болезни, когда Петер сорвался в истерику. Он отказался куда-либо идти, сев за стол и начав запихивать в себя еду с таким рвением, словно не ел неделю. На следующий день у него началась горячка, и он не смог больше встать с постели.
Сколько мы ещё держались, пытаясь как-то помочь этим людям? Я не помню. Мои изыскания привели меня в пещеры неподалёку от деревни. Меня влекло к ним в слепом отчаянии, к тому времени я – по какому-то неведомому провидению, единственный, кто ещё стоял на ногах – уже потерял всякую надежду вылечить это, и лишь надеялся хотя бы обнаружить причину этой заразы. Возможно, я решил, что это испарения со дна пещеры? Уже и не помню, что руководило моей волей тогда.
Спускаясь по гранитным коридорам, я не мог отделаться от ощущения, что за мной кто-то следит. Факел едва мерцал во тьме катакомб, и пляшущие на стенах тени сливались вместе с каменными узорами в причудливые картины. Моему воспаленному сознанию представлялись одни только чудовища, пялящиеся на меня со стен, ощерившиеся в, сколь беззвучном, столь же и безумном хохоте.
В какой-то момент, пещера так расширилась, что всё потонуло во тьме, и только небольшой островок света над головой продолжал выхватывать отдельные кусочки каменного пола у меня под ногами. Не знаю, зачем я зашёл так далеко – видимо, отчаявшись, я решил сгинуть здесь, упав в какую-нибудь расщелину. Потому что после того что я видел, такая смерть была бы милосердной. Но вот странное бормотание выдернуло меня из лабиринта собственных мыслей. Оно заполнило мертвую тишину пещеры, вытеснило все образы из головы, погрузив меня в состояние подобное сомнамбулическому. Я шёл твердо, уже не на ощупь, словно обрёл способность видеть в темноте; и в то же время я с ужасом осознавал, что не знаю, куда иду, что моё тело действует по чьей-то зловещей воле, а не по моей собственной.
Наконец я попал в грот, где в стенах неизвестная сила выточила сотню дыр: мой факел выхватывал их из темноты одну за другой, благо (о нет, совсем не благо! Почему, почему он не потух ещё тогда?) горел также ярко, как и при входе в эти катакомбы. Я набрался смелости – потому что бормотание с тех пор усилилось, превратившись в настоящий гул, раскалывающий мою голову – и заглянул в одну из этих природных бойниц. Я закричал, но крик застрял у меня в горле от осознания страшной правды: это было не чьё-то бормотание. Гул издавало разлившееся море человеческой плоти, сотни, тысячи рук, голов, ног, и других частей тела смешались в бесформенную массу, которая монотонно тянула "а-а-а" и молотила по стенам и самой себе, словно пыталась прекратить собственные мучения. Мне показалось, что в полумраке там промелькнуло лицо Петера...
Меня вдруг захлестнул знакомый жар – сначала он придал мне сил и бодрости, но затем всё сильнее разгоралась во мне и жажда, и голод, и похоть, и я был уже готов рвать на себе плоть зубами, лишь бы насытиться... но тут моя рука соскользнула по граниту и я покатился вниз. Страшная боль прорезала моё сознание, гранитный выступ рассёк мне руку от ладони до локтя, и вместе с тем разорвал страшную цепь, которую набросило на меня существо. Очертя голову я бросился прочь из пещеры, я бежал, ударяясь в темноте о углы пещеры и выступавшие камни, и живительная боль от этих ударов придавала мне сил.
Только через месяц я смог прийти в себя – я так и не помню, как мне удалось выбраться из пещеры, и временами я всерьёз спрашиваю себя: а я ли выбрался из пещеры? В старых архивах, написанных в прошлую эпоху, я нашёл лишь отрывки, едва заметные намёки на увиденное мной, словно автор сам боялся писать об этом. Тогда я наконец узнал одно из имён этого существа, хотя по правде сказать по силе оно равняется богам, о которых пишут эти же трактаты: Алчная Плоть.
|
Ход ІІ. 1411 – 1418 гг.
Долгих два года не было отца дома. Война – дело небыстрое. Зато вернулся он со славой, на новом коне и с тугим кошелем – взял выкуп за плененного крестоносца.
Уж сколько тут было радости! Завидев отца, младший брат твой выбежал навстречу, кричал что-то радостное. Еще бы, отец вернулся!
Долго Славомир рассказывал про войну, славных польских и литовских рыцарей, великого короля Ягайло и мудрого литовского Витовта. Говорил, что чуть ли не всех магистров и комтуров Ордена в плен взяли с Божьей помощью.
*****
После Грюнвальда появились у вас соседи – Подъяблонские. За доблесть в бою пожаловал им Ягайло шляхетство, земли, а с ними и герб – Слеповрон, как и у вас, Красинских.
Были эти Подъяблонские очень уж гордые своим возвышением. Да и отец твой их привечал, уважение оказывал, пиво наливал и на охоту вместе ездил. Было Подъяблонских шестеро: отец, Кшиштоф, лет сорока, жена Мария, двое детей его, Петр и Гневомир, чуть тебя старше и двое дочерей, Мария и Барбара.
И как-то так сложилось, что не прошло и пары лет после Грюнвальда, как стали Подъяблонские уже не как к старшему шляхтичу, но как к собутыльнику да равному себе товарищу к твоему отцу ездить.
А потом случилась первая в твоей жизни война. И из-за чего! Из-за дерева!
*****
Был у вас во владении небольшой фруктовый сад в миле от Красного. Яблони, груши да несколько слив там росли, местные кметы за садом ухаживали, а вся ваша семья каждое лето объедались сладкими фруктами, а на зиму делали наливки, вкуснее которых не было во всем прекрасном Мазовье. Зело Славомир был охоч до пьянящих напитков, и пусть редко напивался, но пил понемногу каждый день, причмокивая и усы вытирая.
И вот получилось так, что землемеры королевские так отмерили, что Подъяблонским земли как раз у границы вашего сада достались. Ну, королевская воля это вам не хрен собачий, то все поляки знают.
А спустя несколько лет почти ровно на меже выросла яблоня. Да какая! Плоды давала сочные, сладкие, ветви под ними гнулись едва ли не до земли. Пришлось отцу твоему даже местных селян отгонять, чтобы не собрали всё. Да только беда в том была, что половина плодов на вашу землю падала, а половина – на соседскую.
Сначала, конечно, ваши соседи отшучивались. Мол, поделим, чего уж, то, что на нашей земле упало – то наше, а прочее забирайте, мы к тому претензий не имеем. Но сама яблонька-то на вашей земле росла! Вот и потребовал твой отец, чтобы шляхтичи новые яблоки собирали да ему отдавали, а он уж по-соседски, им чего-то отдаст или может сидром угостит.
Тут уж Кшиштоф Подъяблонский взроптал.
- Чего это, -говорил, - Я со своей земли должен тебе яблоки отдавать? Упали на мою землю, значит мои! - Но яблоня-то, - возражал твой отец, - В моем саду растет. - А это уж, зацный пане, мне без разницы, - фыркал Кшиштоф, - Раз на мою землю яблоки падают, то и собирать их мои кметы будут.
Вот так и случилось, что из-за одной яблоньки два шляхетских рода друг друга возненавидели люто. В церкви не здоровались, на дороге встречаясь за мечи держались и волком глядели.
Бурлили шляхетские страсти, пока в 1415, в октябре, как раз когда английский круль Генрык французов при Азенкуре громил, у вас своя война не началась.
Ваши кметы поймали кметов Подъяблонских – те, дескать, хотели яблоньку потрусить. Ну, ваши-то посильнее будут – проучили соседских селян, да и отпустили.
А спустя пару дней уже вашу чернь подстерегли и поколотили. Знамо дело, из-за кметов ссориться шляхте не пристало, потому собрался твой отец, тебя взял, Рослава и поехал к соседям – конфликт селянский улаживать.
Да только не приняли вас, только из окон посмотрели насмешливо.
А потом и вовсе одним утром обнаружили вы, что яблонька-то ваша вырыта да на землю Подъяблонских пересажена!
С той поры не проходило и месяца, чтобы вы соседям или они вам капости какой не учинили. То селян ваших они нагайками побьют, а то твой отец их теленка уведет. Всей округе вскоре стало ясно, что Красинских и Подъяблонских за один стол сажать нельзя, в одном шинке гулять они не будут, да даже на одном поле, прошу прощения, до ветру не сходят.
Вот и окрестили вашу ссору «Яблоневой войной» местные шляхтичи. Ясно дело, посмеивались они и над вами, и над соседями вашими, но про себя, ухмылки в пивной пене пряча. Знамо ведь, что честь шляхетскую задеть легко.
*****
И вот однажды на главной площади Красного ты увидел двоих сынков Подъяблонских. Были они старше тебя, крепче, а уж гонору у них – куда там краковским шляхтичам! А как тебя увидали, сразу крик подняли. - Эй, это же ублюдок пана Славомира! Эй, парень, а твоя матка часом не курвой была? Или может монашкой? То-то батька твой про нее не говорит! Ты курвий сын получается, аха-ха!
Оглянувшись, ты увидал, что вокруг десяток кметов да еще и ксендз на это смотрит. Не вмешиваются: знамо дело, шляхтичи ссорятся, мужики в сторонке стой.
А хуже всего, что за спиной у тебя Рослав, смотрит на обидчиков хмуро. - Может, братику, батьку позовем? – говорит брат, - Они вон какие крупные…
***** Проводя много времени в костеле, ты усвоил многие прописные истины. Что сарацины тоже в одного Бога веруют, но не в того, что вы, добрые христиане. Что на востоке есть русины – те вроде и христиане, но священников в золото рядят и не Рим, но Константинополь слушают. Хуже всех, понятно, еретики: эти, зная веру истинную, злонамеренно действуют, Христа отрицая и жертвой его пренебрегая.
- С ортодоксом или сарацином дела вести можно, - наставлял тебя отец Анджей, - Они заблуждаются, но к Господу идут, пусть и торною тропою. Можно и с балтами али иными язычниками общаться – эти Пана Бога не знают, а потому и греха не имеют. Но если откажутся в Него уверовать – вот тут их должно наставлять всеми средствами. Но еретики… эти хуже гадюк! Зная Бога, отрицают Его, хулят и плюют в светлый Его лик.
Вскоре эти знания тебе пригодятся.
***** В лето Господне 1418 твой отец в одном из шинков повздорил с Подъяблонским. Случилась драка, Славомиру вышибли глаз, он же сопернику вашему отрубил нос.
Долго шляхта о том гудела! Сходились на том, что спор ваш дурацкий и решить его надо в доброй драке. Многие соседи ваши, и Пшебижинские, и Пшепюрские, и даже вечно нелюдимые Ландоские готовы были арбитрами выступить, по всей справедливости вас рассудить.
И в вашем доме голову ломали: как спор решить. Матушка твоя, женщина упрямая, говорила так: - Не дело нам из-за прихотей этих вчерашних холопов гордость свою шляхетскую ронять. Надо с ними в честном бою сойтись, показать, кто тут герба Слеповрон шляхта! - Цыц, баба! – говорил отец, поправляя повязку на глазу, - Они бойцы добрые, а к тому же много их.
Вот так и думали вы, почесывая затылки да хмурясь. А меж тем спор ваш с соседями огромную роль в твоей судьбе сыграть должен был.
|
- Больно... - невидящий взгляд Аэлис скользит в пространстве, не упираясь ни во что конкретное, и Дарующая жизнь совершенно не реагирует на слова Роситы. Заветная тайная полянка близняшек будто расплывается, оставаясь в то же время достаточно реальной и осязаемой - во всяком случае, тем боком, которым Росита все еще касается земли. И тут выражение лица мамы-богини меняется на удивленно-встревоженное:
- Вы куда... вы куда меня тянете?! Вы кто та... - она захлебывается кровью, которая начинает не просто литься из раны - бить струйкой прямо в руку потрясенной Росите, и образ Аэлис перед глазами ее Искры истаивает, словно сон внутри сна, заставляя ее снова терять остатки памяти и собственной личности...
***
По дороге к Виа Ильдеци движутся трое - тучный и плешивый сорокалетний жрец Митриоса в скверно сидящей кольчуге, прислужник Культа, подбирающий на бегу полы длинной рясы, и навьюченный мул. Точнее, "движутся" можно сказать лишь про двоих из компании - жрец неудобно сидит на покрытой лишь чепраком спине животного, упираясь ногами во вьюки, и бедному четвероногому очевидно не нравятся эти дополнительные двести с лишком фунтов на спине. Осел, пожалуй, встал бы намертво при подобной нагрузке, однако лошадиное наследие дает полукровке необходимую покорность для того, чтобы, спотыкаясь и пуская пену, двигаться вперед, пока столь же запыхавшийся прислужник хлещет по крупу, пытаясь одновременно не запутаться в собственном одеянии.
- Быстрее, кретин! - как ни устали мул и прислужник, но самая красная рожа, самые налитые кровью глаза, самое дикое выражение лица среди всех троих именно у толстяка-жреца, плюющегося фразами на мидгалльском. - Стегай эту тварь! Не отставай! Если сельди догонят нас - они скормят тебе твои собственные яйца! И всё окажется зря! Всё!
- Отец Флориан, - задыхающимся голосом жалобно произносит прислужник. - Ноги отнимаются... не могу больше...
- Так подыхай тогда, болван! - жрец пытается хлестать мула сам, по холке и крупу, тот начинает метаться, прихрамывающий сзади прислужник пытается направить его вперед, так процессия продвигается еще на несколько сотен футов, пока их не останавливает насмешливый оклик на мидгардском:
- Притормози-ка, святой отец, жопу натрешь.
Усмехаются появившиеся будто из ниоткуда вооруженные арбалетами и клинками мужчины в яркой одежде всех цветов радуги: кислотно-зеленые куртки с широкими рукавами, голубые штаны, малиновые береты - воплощение безвкусицы и уродства. Контрастируют с попугайскими цветами лишь черные ленты на рукавах. По повадкам и говору похожи на наемников. Во всяком случае, на челядь какого-нибудь феодала или ополченцев они смахивают куда меньше.
На мгновение жрец теряется, растерянно осматриваясь, прислужник судорожно всхлипывает, едва не врезавшись в круп мула. Всего вояк пятеро. Арбалеты трое из них держат у ноги, разряженными, четвертый поигрывает однолезвийным кордом, зато последний со взведенным болтом направляет оружие как бы чуть в сторону от товарищей и митрианских клириков - впрочем, поза показывает его боеготовность.
- Ааа, солдаты? Солдаты, вы должны сопроводить нас в Хаакен, к пресви...
- Мы не солдаты тебе, мразь долгополая, - холодно прерывает жреца один из наемников, тот самый, с кордом, тридцатилетний широкоплечий шатен с клиновидной бородкой и небольшим шрамом под левым глазом. Мы - вольные ландскнехты Черной Банды, и подчиняемся только своему оберсту и гауптманнам. А гауптманнов и оберста сегодня не стало. Не стало по вашей милости, твари поганые. Столько парней положили ни за грош...
В глазах жреца мелькает понимание того, в какую же ситуацию он попал. Воины, которых служитель Культа воспринимал как покорных псов, наверное, и бывшие такими до сегодняшнего сражения, пока им исправно платили по счету и обещали богатую добычу, сейчас выглядели голодными волками. И волки эти учуяли поживу. Взгляды двух мужчин сошлись, они поняли друг друга, так что вопрос состоял теперь в том, кто быстрее...
Шатен бросился наземь как раз в тот момент, когда из вскинутой руки жреца вырвалась вспышка света, прошедшая мимо цели и попавшая в стоявшего позади низкорослого рыжего наемника, что завопил от боли, выронив оружие и пытаясь потушить охватившее его невидимое пламя. Вовремя среагировал державшийся наготове здоровяк-блондин, моментально вскинув арбалет и разрядив его жрецу прямо в середину груди. Тяжелый болт, который при должной удаче насквозь прошивал рыцаря в латном доспехе, буквально вышиб тушу клирика из седла, заставив мула испуганно зареветь и взбрыкнуть.
- Не надо! - послушник инстинктивно бросается на колени, чем лишь облегчает работу для мечей ландскнехтов. Все заканчивается в считанные секунды. Матерится и богохульствует, сидя на земле, порядком осмаленный божественным огнем рыжий детина, кто-то удерживает мула, скидывая наземь вьюки, кто-то обшаривает труп жреца - и грабеж идет так слаженно и отработанно, словно и это ландкнехты тренировали годами наряду с приемами стрельбы и строевого боя...
- Что дальше, Гуннар? - спрашивает по-мидгардски шатена удачливый арбалетчик.
- Дальше? Дальше начнется охота там, вверх по дороге. Тех, кто побежит сейчас в Ильдецию, будут травить как зверье. Местные бароны со всей челядью, а может даже и вилланам разрешат попробовать кровушки... Мы же, когда сюда шли, ни в чем себе не отказывали. Помните ту деревушку, на границе Тарзаса? Так что теперь, без защиты короля и Культа, мы для них тоже... законная добыча. Может, местные и договорятся как-нибудь, но нам на севере точно смерть.
- О, гляди, мужики! Сундучок-то какой украшенный! И тяжелый. Точно с золотом, а то и с каменьями. Ключа не видели на туше? Ничего, сейчас я его... - один из мародеров прикладывается топориком к извлеченному из вьюка деревянному ларцу, намереваясь его взломать, но Гуннар останавливает его резким окриком:
- Стой, придурок! Ты что, про магические ловушки церковников не слышал? Мы тут все костей не соберем! - белобрысый великан в этот момент подходит, хватая за ворот незадачливого взломщика, и отшвыривает от ларца подальше.
- Наш единственный шанс вылезти из этой жопы живыми - отправиться на юг, к Массини. Туда вести о наших подвигах дойдут еще не скоро. Идти придется по ночам, как по вражеской территории. Ни с кем не связываться, ни к кому не прибиваться. Мы здесь сами по себе. Пока нужно найти место, чтобы отсидеться и отдохнуть дотемна...
- А с ларцом что делать? - спрашивает белобрысый великан.
- Возьмем с собой, - чуть помедлив, отвечает Гуннар. - В Массини хватает умельцев, которые смогут его вскрыть. Мула тоже прихватите - хоть на мясо пойдет, если по лесу с ним тащиться морока будет...
***
Росита вновь обретает свою личность - здесь, на полянке, лежа рядом с обнаженной Аэлис. Взгляд Дарующей Жизнь вновь становится осмысленным, она с удивлением смотрит на юную Искру - уже, очевидно, видя ее и понимая, кто перед ней.
- Росита? - только две женщины под Куполом уверенно различали близняшек. - Ты? Что случи... О нет.
Она садится, не обращая внимания на обильно стекающую по груди и животу кровь.
- Значит, ты погибла. Как и многие другие. Но почему именно ты оказалась здесь? Эта мерзость... она поймала меня, и должна была также взять в плен Рамону. Похоже... все дело в крови. Моя кровь в твоих жилах. Прости, Сита... - воительница видит, как по щекам ее Богини катятся абсолютно человеческие слезы.
-
До мурашек пробирает, когда представляешь себя на месте персонажки.
-
Сюжет понесся так, что меня аж укачало
|
Слипуокер, Инджан, Манго, Клонис – Лейтенант, ну вы-то куда? – едва не хватает Манго за рукав Парамаунт, увидев, что комроты взял поудобнее автомат. Он говорит это укоризненно. "Ебаный в рот, всё это ради того, чтобы башку прострелили не тебе! Что мы потом делать будем тут? Без тебя, с Клонисом в состоянии "мама, я опять напился в дрова", с одним Блондином и ганни?" – слышно в его голосе. – Не надо, сэр! Давайте я, я подстрахую! – звенящим, несмотря на все обстрелы, юношеским голосом почти просит Смайли. Семнадцать лет, голубые глаза, "давайте я", как будто за сигаретами сбегать. – Да, лучше Смайли! – поддерживает его Парамаунт. Ну да, можно, конечно, сказать, "не-не, я сейчас возьму автомат, застрелю снайпера, потом остальных япошек, потом возьму Тара..." А, нет, нельзя. Они правы. Если тебя убьют, спираль выжигающего разум пиздеца пойдет на новый виток.
Считаете до трех. Раз! Оба проверили винтовки, хотя и так уже проверены были. Погладили одновременно спусковую скобу. Там в передней её части такая пумпочка металлическая, если её не чувствуешь, значит, предохранитель не выставлен. Два! Все трое вдруг поняли, что сейчас уже. Три! Парамаунт придержал вас за плечи на всякий случай, чтобы вы одновременно с тем полоумным парнем из третьего взвода не полезли. А то как он отвлечёт-то?
Инджан Лезешь по песку, лихорадочно чувствуя, как тонут в нем ботинки, как слишком неуклюже, слишком медленно получается. Сейчас ухлопают. Шаг-шаг-шаг-шаг-шаг! Вдруг вспомнил – надо петлять. Рванул влево, вправо. Смешно со стороны, наверное, как ты топчешься туда-сюда, кидаешься, как в юморном немом фильме. Так хочется посмотреть налево, обернуться – может, целятся в тебя. Смысла в этом никакого, но так хочется! И зачем перед расстрелом глаза завязывают? А то убьют – и пропустишь момент.
За спиной грохает выстрел – шадааах! Дергаешь, оступаешься, вскакиваешь. Больше нет выстрелов. То есть, конечно, со всех сторон стреляют, но сзади не слышно больше. – Готов! – слышишь крик Смайли. Кто готов? Японец? Слипуокер? Лейтенант этот их? Падаешь, враз обессилев. Не стреляют.
Слипуокер Инджан вылезает, и Парамаунт подталкивает вас к краю воронки, хотя вы уже и сами рванули. Плюхаетесь на склон, утопив локти в песке, целитесь в никуда. Что там? Кто там? Берег. Бой там кипит где-то, за пальмами, за серой коробкой блокгауза, за чем-то ещё. Трассы мелькают, неизвестно кто и куда долбит из пулемётов. Отвлекают только. Видишь лицо и винтовку – видишь внезапно, резко, похолодев. Лицо спокойное, отрешенное, смуглое. Ствол винтовки плавно следует за чем-то. За Роббинсом! Берешь его на мушку, выбираешь свободный ход, но мушка пляшет. Ты – не великий стрелок, нормальный, но, как говорится, в бою скидывай со среднего результата десять очков. Но тут же ярдов тридцать, не промажешь! Или? Он сидит между мешками и стеной. Он замечает тебя и поворачивает винтовку на тебя. Один глаз у него зажмурен. Он спокоен, или тебе так кажется? Что ты помнишь? О чем думаешь в этот момент? Думаешь ли о том, как говорил инструктор? "Представь, что ты тянешь на себя тросик, тянешь к себе за плечо. Дернешь слишком сильно – тросик порежет палец. Не дергай, а тяни!" Или все-таки дергаешь? Ша-дах! – грохает винтовка, бьет в плечо отдача, механизм выбрасывает гильзу, которая катится на дно воронки, к сотням таких же, уже втоптанных в песок или только нападавших и ещё блестящих.
Ты не понимаешь, попал или нет, только как что-то отлетает от него. Какой-то кусочек, ты даже не можешь сказать, какого он цвета, может, побольше монеты. И чувствуешь укол какой-то что ли – будто бы так неправильно. Как будто ты разбил фарфоровую чашку. Даже не разбил, а она упала и кусочек откололся, и кажется, будто можно приставить на место, но оказывается, что нельзя, и никакой клей не поможет. Странный кусочек. Он исчезает – раз, и нет. – Готов! – кричит Смайли.
Оба сползаете на дно воронки. – Точно? – спрашивает Парамаунт. – Точно! – говорит Смайли. – Прямо в башку. Я даже выстрелить не успел. – Молодец. Уистлер присвистывает. – Сэр, – подает голос Гловер. – Может, надо зачистить там? Может, там ещё такие же есть? Гловер – пулемётчик. Ему легко говорить "зачистить". Хрен его пошлют.
Уистлер лезет посмотреть, что там наверху. – Инджан, ползи назад! – кричит он. Несколько секунд – и Роббинс в воронке.
– Наши у блокгауза кучкуются, – сообщает он всем. – Ганни распоряжается. О, гранаты пошли! Да-даааах! Да-да-дааах! – Сейчас, наверное... – Уистлер не успевает договорить.
Вы все слышите этот звук. В нём воедино слиплись гул, шелест, шипение, свист, верещание и потрескивание и бог знает что ещё. Возможно, даже не все понимают, что это, но Манго, конечно, понимает. Такой звук издает при стрельбе огнемёт.
Клонис Наблюдаешь всё это как будто со стороны. В ушах всё ещё какая-то гадкая хрень, вроде липкой, но не сладкой ваты. Все происходящее осознаешь медленнее, чем оно происходит. Понял, что Слипуокер в кого-то стрелял, когда он уже сполз на дно воронки.
-
Пронзительный осколок. Паланика почему-то вспомнил: "Мне хотелось уничтожить всё прекрасное, чего у меня никогда не будет... ...Избивая этого мальчишку, я хотел всадить пулю между глаз каждой вымирающей панде, которая не хочет трахаться, чтобы спасти свой род, каждому киту или дельфину, который сдаётся и выбрасывается на берег."
И да, это не про эту ситуацию совсем, но само чувство, будто уничтожил что-то прекрасное – есть.
-
– Лейтенант, ну вы-то куда?
С козырей
-
за атмосферу!
-
За уважение к жизни офицера.
-
Это безусловно прям интересный психологический момент - желать что-то сделать, полезть впереди планеты всей, но не иметь к тому морального права и в итоге сидеть ровно и кусать локти.
|
Усталый, перенасыщенный переживаниями разум вновь отказывался воспринимать действительность. Кира плелась вслед за Саминой, но мысленно убегала подальше от кошмара. Не думать ни о смерти Фиби, ни о судьбе Иоланды, ни о других павших сестрах и разрушенных жизнях оставшихся живых. Слишком много! Казалось, что этому не будет конца. Казалось, что лучше было умереть самой. Воительница не привыкла проигрывать и терять близких, она не понимала, как жить дальше. Словно послушная овечка сейчас Кира могла только слушать приказы своего пастуха, Командоры. Эта отстранённость помогала не сойти с ума, не впасть в отчаянье. От безысходности к воодушевлению, и снова падение в бездну, и снова вверх, обратно обрести надежду. Ни Кира, ни её эмоции не находили себе места. И даже после душераздирающего крика рамонитка не сразу возвращается в реальность, на инстинктах бежит за Саминой под тент и застывает на входе. Ио! Живая! Невредимая! Самое страшное сомнение было развеяно, и воительница выдохнула про себя. Теперь она могла осознать увиденное полностью, что Иоланда валяется на земле, пытаясь справиться с орущей - для Киры как будто бы где-то далеко, не здесь – блондинкой. Детали, что не сразу уловила, бросались в глаза: взъерошенные волосы, раскрасневшееся грязное лицо, опухшее ухо. Что стало с тобой, моя милая Ио? Жрица была не в своей стихии – библиотекарь, окруженная запуганными девочками вместо любимых и знакомых книг. Не церемонясь, воительница ринулась вперёд на помощь. Наконец-то она могла действовать, почувствовать себя нужной, стать опорой. Поймав настрой и забыв об усталости, Кира одним резким движением вытащила обезумевшую бардессу из-под Иоланды, чтобы после уложить на койку. Когда подтянулись и остальные, помогая фиксировать ноги, рамонитка стояла у изголовья, крепко держа поднятую искалеченную руку девушки. Кира внимательно наблюдала за действиями Иолы, чтобы сразу же помочь, если понадобится сделать что-то ещё. Наверное, на месте жрицы воительница не сдержалась и вырубила бы несильным ударом раненную подопечную, чтобы та утихла и не сопротивлялась. Но присмотревшись, узнала в молоденькой девочке Шарлотту. И в этот момент сердце Киры сжалось, представив, какого сейчас должно было быть Иоланде. Хотелось как-то поддержать, что-то сказать, но ничего не приходило на ум, всё казалось каким-то нелепым и неподходящим. Так молча и стояла Кира, и лишь глаза могли отразить её переживания.
-
От безысходности к воодушевлению, и снова падение в бездну, и снова вверх, обратно обрести надежду. Да уж, когда такие эмоциональные качели - не сорваться в истерику непросто.
-
сердечко екнуло от «моя милая ио» спустя столько лет :(
|
– Доброй ночи, – согласился Альвий. Интересный вышел разговор. Если она его дурила – то мастерски, а если нет, то... необычный она инквизитор, необычный. Альвий, не торопясь, съел сэндвичи и допил рекаф, размышляя над раскладом. Возможно, это обычное задание, и он просто перестраховывается. Ну и хорошо, если так! Потом, зная, что где-то двадцать минут будет бодряком, а через тридцать минут свалится с ног и заснет раньше, чем голова коснется подушки, распаковал вещи, разложил по комнате и запомнил, где что лежит. Ну, на всякий случай! Долго умывался, чувствуя, как вода течет по лицу, глядя на отражение равнодушного, слегка надменного лица. В зеркало нужно смотреть почаще – нужно знать, во что ты превратился. Нужно не бояться заглянуть себе в глаза. После он прочитал молитвы и заснул быстро, почти мгновенно. Так их научили засыпать в схоле.
– Утро доброе! – приветствовал он инквизитора, подняв брови. И опять это чувство нереальности. Выходишь в коридор – а там инквизитор в полотенце. К этому вообще можно привыкнуть? "Ладно, может, у этой истории два конца, и если рассказывать её с другого, там будет: "Выходишь утром в коридор, а там легат с зубной щеткой в руках." Тоже, знаете ли, то ещё соседство."
Завтрак в номере его не порадовал. Неприятное ощущение по коже – кто-то заходил в его комнату без спроса. Ничего не трогал, нигде не рылся, но заходил. Без спроса. И ушел без спроса. Без особого аппетита он съел и выпил всё, словно это был паёк с точно отмеренным врачами арбитрата количеством белков и углеводов для агента. А может, так оно и было?
На рикше ему ездить понравилось – кажется, так было меньше шансов убиться вдребезги, если сравнивать со стилем вождения Лотты. "Интересно, а есть миры, где в этих возильщиков переделывают сервиторов? Дороговато, наверное, но наверняка есть. Они, наверное, ещё и не болтают."
Дворец – это всегда родное место. Потому что... да потому что они все одинаковые! Нет, должно быть, более типовой планировки, как во дворце арбитрата. Даже у военных специфики больше. Почему так? Потому что война разнообразна, а Закон один. Кто-то скажет, что как же, законы-то на разных мирах разные. Это так, но... но Закон – один. Остальное – тонкости.
– Цель визита – сообщение информации о противоправных действиях. Подробнее раскрыть не могу. Б/с. Вот карточка. "Бывший сотрудник" – так принято говорить, но все знают, что это – полная бессмыслица. Бывший арбитр – это как бывший убийца. Может, он сейчас не убивает, но уже не станет кем-то другим. Ты перешел черту – и дважды это сделать нельзя, и исправить, изменить – уже ничего нельзя. Как грех входит в твою душу, так и Служение оставляет на ней отпечаток. Необратимость. Альвий заранее прикинул, к кому попроситься. К главному – могут не пустить. Да и подозрительно. Экономические – хорошее прикрытие, но там, возможно, уже всё схвачено у лордов Раджи. Всегда если есть во дворце коррупция, начинается оттуда. "Убойники" – это хорошо, но у них всегда дел по горло, не стоит их дергать почем зря. Благочиние – туда-то ему и надо, но в первый день... пришел... и сразу туда... уууу! Если кто сольет – заподозрят сразу. Следственный отдел – самое то! К ним много разных информаторов ходит, легко затеряться среди них. И подкупают следаков последними. Да и знают они больше всех, если уж на то пошло. Люди умные, найдут, что посоветовать.
"Наличие запрещенных веществ и оружия." Альвий по привычке двумя пальцами вытащил стаб-револьвер из кармана плаща и продемонстрировал. – Для самообороны.
|
|
-
Ну знаешь, вместе молились и бичевали друг друга истязая грешную порочную плоть… Ох уж эти совместные ночные бдения и флагелляции!
-
Когда я говорил что хочу отыграть священника любящего трогать маленьких мальчиков - я имел в виду вовсе не это! Здесь предполагается что я трогал взрослого космоиндуса! Это возмутительно!
|
|
Далеко не молодой возраст вынуждал задумываться Иоланду, дочь Ислы и Эдны, задумываться о смерти. Какой она будет для неё? Женщина часто подшучивала над собой, сидя в библиотеке и щурясь от неяркого света тысячной подходящей к концу своей жизни свечи, что здесь и настанет её конец. Среди книг, шуршащего пергамента, перьев и чернил. По крайней мере, представлять свой исход как-то иначе становилось с каждым годом всё сложнее... что уж говорить о том, чтобы оказаться поддерживаемой чьей-нибудь крепкой рукой возле кровати, когда тело издаст последний вздох. А боялась ли она смерти? Иола верила, что только глупец последней не боялся. В конце концов, это означает, что людям есть, что терять. Возможно со стороны она выглядела как человек, в жизни которого чего-то недостаёт, но она по-свойски была счастлива. По крайней мере, уж точно довольна собой и тем, как протекают её годы. Кто-нибудь мог бы подумать: «смирилась», но вслух шутил так редко: взгляд женщины всё сказал бы за себя, и заткнуть язык за пояс захотелось бы побыстрее от стыда. И всё же, все эти рассуждения никогда не сравнятся со взмахом бабочки в Текрурской Саванне, что дошло ураганом до Норгарда: так выглядели для неё события, с которыми пришлось бороться всем до последнего; Иоланда не планировала оставаться в стороне, когда война не то, чтобы наступала на пятки, но нещадно прыгала поверх, откалачивая последние силы, вынуждая тебя взвыть от боли. Несмотря на попытки ожидать худшее, она никогда не думала, что всё будет настолько плохо.
Белоснежные волосы, заплетенные ещё в пределах Купола, давно растрепались и время от времени мешали Иоланде, отчего женщине приходилось нервно откидывать косы назад. В какой-то момент она и вовсе оторвала лоскут от своей юбки, лишь бы подвязать их, освобождая лоб со скатывающимися то и дело капельками пота. Иола не обращала внимание на то, что тело её на пределе: руки заламывало, ноги подкашивало, спина и поясница явно не скажет ей спасибо за все часы, проведённые в сгорбившемся виде; как о таком можно было думать, когда тебе снова и снова подкладывают очередную сестру да ещё такую молоденькую, не знающую жизни и вот-вот планирующую оставить последнюю на счастье врагам? Вот и она не могла, полностью сосредоточиваясь на своём деле и делая всё возможное, чтобы облегчить чужую боль. Она ещё не мертва, она даже не ранена! А значит может продолжать работать на благо. И всё же сердце даёт течь, когда среди незнакомых, но близких по духу лиц, появляется её родная кровь. Её кожа становится ещё бледнее и ей требуется пусть с десяток, но секунд, чтобы проморгаться и прийти обратно в себя. Лепетание племянницы отрезвляет, вынуждает дёрнуться к девушке быстрее, чем тело Иолы вообще способно было позволить, отчего та неровно спотыкается, но удерживает себя на ногах. Она молчит, окидывает взглядом бедное дитя, оценивая состояние. Ненамеренно жрица чувствует укол в подреберье. Она знает, что глупо думать, будто бы Шарлотту обошла судьба оказаться на фронте и всё равно не может отделаться от ощущения, будто будь сама Иоланда моложе, сильнее и достойнее, смогла бы заменить родственницу на поле битвы. Как она вообще там оказалась? Мысль об остальных — кто ещё был среди воительниц, браво защищающих их жизни? — не поспевает добраться до сознания Иоланды и слава Рамоне: сейчас её рассуждения ни к чему бы не привели. — Тише дитя, спокойнее, — сквозь боль, подступившую к горлу, стараясь вложить в свой тон тепло, произносит Иоланда, бросая взгляд на перемотанную руку и стараясь осмотреть девушку с ног до головы: может быть, есть ещё что-то, на что необходимо срочно бросить все силы? — надо перевязать. Она, должно быть, уже потеряла слишком много крови и если её не остановить, то... — но договорить Иоланда не поспевает, оказываясь перебитой племянницей. Её глаза раскрываются шире и вместо того, чтобы дёрнуться по инерции прочь, Иоланда практически накрывает своим телом Лотту, лишь бы не дать ей покалечить себя полностью: — Не дайте ей перебить свою руку ещё сильнее! — Иоланда вместе с остальными принимается утихомирить бесноватую бардессу, явно впавшую в после-шоковое состояние; какую же боль она испытывает! Чем крепче пальцы Иолы сжимают её, чем сильнее она нажимает на плечи, пытаясь прижать девушку спиной к кушетке да поднять руку повыше, тем самым спасая последнюю от бестолковых движений вокруг своей оси, тем больше ей хочется спросить в тысячный раз у Аэлис, которая больше не может им ответить и Рамоны, явно делающей всё возможное и без того, чтобы отвечать на вопросы рядовых служительниц: «Как им справиться с этим?»
|
"Кадровость" перестает удивлять. Да и накатывает-то уже после, когда заканчивает пленка событий бешено наматываться на бобину твоей судьбы. Сначала ты ползешь - в песке, подгоняемый страхом. Потом, не успев толком выдохнуть, радуешься появлению Ганни. Потом бежишь. Потом не бежишь. Щелк-щелк-щелк. "Есть, сержант!" - ответ на все вопросы. Универсальный, так сказать. Да и проще так. Делать, а не думать, оно вообще, всегда и везде, как кажется, проще. Тебе говорят, ты делаешь. Все. К бараку? К бараку! Занять, приготовиться, пасти? Занять! Приготовиться! Пасти! А потом Ганни уходит. Точнее, конечно, убегает-уползает, но это уже мелочи. Незначительные детали, так сказать. Как пара травинок на пейзаже, где изображены какие-нибудь яблоки, на скатерти посреди лугов родной Небраски разложенные. Там главное - фрукты. А здесь главное - убивать "бамбуков". За все хорошее, против всего плохого. Легко и просто. Да, "Хобо"? Да. Барак захвачен, барак - это хорошо. Стоит ли развивать - фактически ничего не зная о том, что происходит вокруг, а потому: еще сильней рискуя жизнями других бойцов - успех? Или сделать практически ровно то, что было приказано, держать позицию? Поступить так, а не иначе. Сделать то, а не это. Не отправлять "Аборигена" за всякой фигней неизвестно куда, как вариант. Сказать ему: "посиди-ка ты, Джасти, здесь, да не высовывайся без нужды". Да? Сука. - Морпехи, круговая оборона! Огонь по готовности! Видите собаку - стреляйте! Один барак - точно наш. Но чего там с другими? Вон с тем, что впереди маячит, например. - У кого есть гранаты - пару-тройку штук в ту халупу, что напротив! Хоббс - прикрой парней, если что! Так. И сарай - про него тоже не забываем. На всякий-пожарный. - И в ту хибарку - вон, перед руинами - тоже одну! Подполз сам к окошку поближе. Так, чтоб не только рассмотреть "цель" второго взвода, но и пальнуть в ее сторону вариант был. - А я тут пока... Оружие проверив - чтоб заряжено, чтоб все как надо - вдохнул-выдохнул. - Помогу.
-
Битва за "Barracks" Занять оборону в том бараке, что уже перешел под контроль Соединенных Штатов Америки.
В голос
-
"Деимпериализация Таравы" - это хорошее, звучное слово!
|
|
Лёгкий ветерок шевелил ветви, которые лениво покачивались и теряли свой цветастый наряд, признавая вступление королевы-осени в свои права. Листва расстилалась разноцветным ковром - золотым, красно-медным, бледно-зеленым, шелестя под ногами ножек, обутых в прелестные сапожки с серебряной вышивкой по бокам. Миловидная девчушка лет десяти с тем наивно-серьезным выражением лица, что свойственно детям, занятым важным только им делом, осторожно шагала вдоль расстилавшейся вокруг громады лесного парка.
- Боля, Боля, где ты? Ну хватит, я устала! Больше не хочу прятки... Боля! - зазывала девочка, оглядываясь по сторонам и уже всхлипывая. Изредка похрустывал тонкий лёд, когда она ступала в лужицу воды. Седые дубы скинули свой летний наряд, буки вторили им, и лишь молодые тисы еще зеленели кругом, скрывая от вгляда маленькой кудрявой путешественницы, что скрывается за их стволами. Вдруг резкий хруст ветки спугнул ее, заставил обернуться и вскинуть руки вверх для защиты.
- Ага, попалась, Славка! Тебе водить, сестренка! - ровесник девочки, совсем еще юный отрок, радостно улыбающийся от удавшейся каверзы, весело расхохотался, схватив сестру в объятья и закружив среди взметнувшейся в воздух листвы.
- Брось, не хочу! Ну их, твои прятки - пойди догони тебя. Нечестно... А еще я замерзла, - надула алые губки Добыслава, как звали девочку, но быстро заулыбалась и сама, когда брат накинул ей на плечи меховой полушубок да принялся согревать ладони дыханием: - Бежим домой, Боля, а? Няня поди уж испекла пироги с черникой. Ммм, страсть как люблю. Идем, а?
- Ладно, неженка, твоя воля, - махнул рукой разгоряченный потехой отрок и быстро схватил ее за руку: - Бежим скорей... а то угощения не достанется!
***** - Еще, а ну, бери разбег! Не стыди меня, сын, смелее! - раздался в округе звучный мужской голос, которому пристало бы повелевать воинскими порядками на поле битвы, а не тревожить птиц, что сейчас в тревоге порскнули с каменных зубцов замковых стен. Вотчина сия была скорее башней, донжоном, который необходимо окружать крепостью и широкой стеной, со рвом, барбаканом и хитрыми машикулями башен, но здесь был только широкий частокол возле господского поместья да сама башня - по сути своей форбург, окруженный постройками для слуг, конюшней и садом. Владелец громогласного гласа был под стать - широкоплечий и властный манерами всадник в охотничьем камзоле и сапогах из крепкой воловьей кожи, восседал сейчас на крепком анлалузце да знай себе покрикивал, отдавая команды другому всаднику, совсем еще юноше.
- Хорошо, Болеслав! Так! Крепче держи копье, сжимая его, а не хватайся, как утопающий! Ослабь поводья, правь шпорами! - повелительно прикрикнул он вновь и досадливо поморщился, когда увидел, как артачится конь под рукой пылкого, но неумелого покамест еще сына. - Стоит ли так истязать юношу, пан лыцарь? - на правах старого и доверенного слуги, которому позволяется больше, чем прочим, робко вымолвил главный ловчий владетелю - знали этого рыцаря здесь, наезжавшего домой совсем изредка, не иначе как ясновельможный пан Карл Глоговский, верный рыцарь короны, хоть и немец по крови. - Ничего, Збышек, пусть учится... Усердия парню не занимать, да и двужильный он, сам же знаешь - авось скоро многих за пояс заткнет, помяни мое слово. Сделаю я из него доброго рыцаря, коль даст Бог и Святая Дева. Ты лучше скажи псарям, чтобы готовились к охоте - не зря ж я вернулся, порадуйте своего господина, - только и усмехнулся в густую бороду рыцарь.
***** - Фюрст, Фортуна, ату его! - Когда здоровенный секач вломился в кусты, что только жалобно захрустели под весом огромной покрытой щетиной тушей, и вывалился на просеку, охотничьи псы сплоховали и замешкались, а вельможный князь Генрих Румпольд покрепче перехватил длинное древко рогатины и взметнул ее навстречу зверю. Лезвие скользнуло по шкуре, окавшейся слишком толстой для того, чтобы косой удар смог вскрыть ее - тут нужен был точный замах и попасть нужно навстречу, в упор на движение секача, чтоб он сам насадил себя на сталь и древко. Копье обиженно хрустнуло в руках охотника и переломилось как соломинка. Конь дико заржал в предсмертной агонии, когда огромные острые клыки вепря порвали его брюхо, упал, придавив всадника.
Тут бы ему и конец, но на кабана ринулся второй охотник. Пышущий энергией и азартом молодости юноша, широкоплечий и сильный, он сжимал в руках копье - единственное, что сейчас отделяло зверя от двоих людей, ведь остальные спутники князя были саженях в двуста в лесу и не успели бы на подмогу. Молодй охотник побледнел, на щеках его четко проявились скулы, выдавая напряжение охотника, но он не сделал шага назад. Быстро вскинув руку с копьем, он приготовился к броску...
|
Болеть было скучно и неинтересно, а когда Кина отправилась к своему картежнику, еще и одиноко. Ей было почти не о чем говорить с другими спасенными. Нет, можно было разок выслушать историю о чудесном спасении и сравнить с тем, что пережила сама. И все. Кейт, чтобы не выбиваться из общества, иногда рассказывала слезливые истории о войне и несчастьях, которые обрушились на ее семью, но это не доставляло девушке никакого удовольствия. И, конечно, она не словом не обмолвилась о том, что ей приходилось брать взаймы без возврата чужие вещи, дрова и еду. Все было совсем не так, как когда они пили и болтали с любительницей гитар и чемоданов. Кто бы мог подумать, что этот плавучий чемодан их спасет. Кейт вообще хотела забыть ужас огня-и-воды, да и всю эту последнюю военную зиму как страшный сон. Иногда девушка целыми часами лежала на койке и смотрела в стену. А они в палате были белесыми и тусклыми, нагоняя дополнительную тоску. Не помогла даже бутылка домашней настойки, которую привез ее соседке по палате какой-то джентльмен с юга. Кейт нагло выпросила себе большую часть напитка, чтобы «лечиться от мигрени». Вот только вместо приятной легкости и расслабления на самом деле заработала ту головную боль, от которой якобы собиралась лечиться. Может напиток был не так хорош, или его было слишком много, начале Кейт тосковала от плохого самочувствия и воспоминаний, а потом от того, что осталась одна и не слишком представляла чем заниматься. Раньше все было просто, она собиралась содержать семейную лавку, и, даже расширить ее. Встречать брата — капитана, благосклонно принять ухаживания одного из местных парней, конечно, лучшего, выйти за него замуж и родить парочку ребятишек. А теперь все было как в тумане. Во время войны и оккупации она просто выживала, не думая о том, чем заняться завтра, так как нужно было просто пережить сегодняшний день и не замерзнуть ночью. Вот и лезло в голову всякое. И что-то ни один из мемфиских джентльменов не взялся ухаживать за тощей полуутопленницей. К тому же Кейт после холодного купания не только кашляла. Но и мерзла почем зря, а еще на нее временами накатывали просто дикие приступы голода. Словно вытянувшееся тело пыталось наверстать все не съеденное им за последний год. Но все, рано или поздно, кончается. Так что поеживающаяся девушка после утреннего завтрака вышла из больницы с тощей и почти пустой сумочкой. В которой была зубная щетка, начатый кусок мыла, который она по старой привычке прихватила без спроса, и зеркальце, которое досталось от одной сердобольной вдовы. В кошельке были пятнадцать долларов северян, восемь серебром и семь бумажных и билет на пароход. Вот честно, девушка бы предпочла не приближаться к мутной воде, а поехать на поезде. Только ее мнения добрые мемфисцы забыли спросить. Нетвердой походкой Кейт сделала первые шаги в новую жизнь. Первым делом она посетила ближайшие магазины, где девушку очень неприятно удивили цены. Что, коробок спичек за пять центов?! Да она прекрасно помнила, что перед войной продавала их за два. Цены на еду выросли еще больше. Все же какие-то покупки сделать пришлось. Во-первых, билет третьим классом за пять долларов шестьдесят центов не включал питание. Так что Кейт купила с собой галет, лакричных леденцов, сушенных яблок и банку сгущенного молока. Так же пришлось приобрести расческу, чтобы содержать волосы в приличном виде. Во-вторых, она не могла явиться к давней подружке с пустыми руками. Так что для Сьюзен были приобретены симпатичный шарфик и соломенная шляпка в южном стиле. Ну, и, последнее, девушка бы посчитала себя неблагодарной сучкой, если бы ушла не поблагодарив своего спасителя. Конечно, мужчина спасал Кину, а она шла только довеском, но без его участия она бы просто сгорела не добравшись до воды. Так что для мистера Куинси была приобретена бутылка бренди. Которую Кейт отправила ему в палату с коротенькой запиской. Больше ее в Мемфисе ничего не держало. И она осторожно отправила на пристань. Видимо Господь на небе решил, что одного взорвавшегося парохода ей хватит, два будет уже перебором, так что до Сент-Луиса она добралась без происшествий. И, даже, в конце пути уже без содрогания смогла смотреть на знакомую с детства Миссисипи.
Сент-Луис оказался огромным городом. Но Уолкер его размеры, большие дома и толпы народа не сколько подавляли, сколько раздражали. Если бы не омнибуы, то ей пришлось бы неизвестно сколько плестись по бесконечным улицам в этот «голландский городок». По старой привычке девушка прикинула, что это неплохое место для того, чтобы выходить «случайно» прихватив чужие вещи. Вот только поразмыслив, Кейт от этой идеи отказалась. Слишком опасно, для того, чтобы заниматься этим постоянно. Это скорее для парней. В случае чего можно бросить чемодан или другую добычу и пуститься наутек, а в платье так не побегаешь. Карманницей она тоже не была. И совсем уж не хотелось попадаться на новом месте, где о Кейт-воровке никто не знает, где она чистенькая и невинная. Здесь побоями и собакой дело могло не кончится, а в тюрьму жутко не хотелось. Да и владельцы омнибусов наверняка как-то страховались от любителей легкой наживы. Короче девушка решила, что будет использовать омнибусы по их прямому назначению, а не как место опасной работы. Воссоединение с Сьюськой получилось эпическим. Кейт прямо почувствовала себя актрисой на большой сцене в главной роли, когда они обнимались, а зрители кругом восхищались и аплодировали. И было чертовски приятно, что ее, пусть и на ломанном американском, называли красавицей и предлагали пиво. Пива она не хотела. А вот комплиментов не слышала уже давным - давно, так что даже почувствовала, как кровь приливает к лицу. Наверняка все вокруг видели, как она покраснела, но сейчас, в объятиях давно потерянной подружки, она ничего не стеснялась. Немцы вообще оказались забавными людьми. Тот же Шнайдер даже из пивной умудрился сделать что-то вроде завода или паровозного депо. Только тут часы и не заправляли паровозы углем и водой, а заправляли мужчин пивом, мясом и капустой. Так что засыпая в каморке Сьюзки под крышей, девушка в первый раз, после суматошного, пьяного разговора с Киной, почувствовала себя не одинокой. И это было очень приятно.
На следующее утро вымахавшая и раздобревшая на бесплатных харчах подружка упорхнула на работу в пивную, а Кейт осталась дома. Пару дней она отдыхала и прикидывала свои шансы. Ей хотелось всего и сразу. Замуж и на работу. Второе вынужденно, так как жалкие семь долларов, с которыми она достигла города святого Луиса, таяли очень быстро. Потом состоялся этот ее разговор со Шнайдером, где ее в очередной раз назвали красоткой. И, после некоторых колебаний, Кейт попросила его переговорить со своими знакомыми. Раз уж петь она больше не могла, то почему бы не потанцевать?! По крайней мере это не так рискованно, как воровать, и оставляет массу свободного времени чтобы искать еще какую-то работу. Тем более. Что ей надо было еще как-то отыскать Кину, которая обещала научить ее играть в карты. Что до репутации, то хуже, чем в Виксберге быть уже не может. К тому же платная партнерша по танцам, это не проститутка. Да и где еще найдешь место лучше танцев, чтобы посмотреть на парней и себя показать. Если она такая красотка, то может ее и замуж позовут. А то, что туда ходят в основном немцы, так они на первый взгляд люди работящие и не плохие. Ну не белье же ей стирать в конце концов?! А работать в лавке, девушка прекрасно знала эту кухню изнутри, там и у хозяев-то, если это не крупный магазин, выручка небольшая, что уж говорить о наемном персонале. К тому же хозяин еще приставать начнет или командовать... ну ее к черту такую работу. А танцы это красиво, под музыку и свобода, да и Сьюзьку объедать перестанет. Идея подруги выйти замуж по переписке показалась Кейт немного странной. А вдруг этот Картер Уоррен окажется не таким красивым, как на фотографии, и не таким хорошим, как сам себя расписал?! Что тогда делать, возвращаться обратно в Сент-Луис? Искать другого парня на Западе? После одного броска в неизвестность, Уолкер была как-то не готова прыгнуть еще раз. Так-то на словах она поддержала подругу, что идея неплоха, но при это предлагала накопить для поездки денег побольше. При этом и расставаться со Сьюзен она не хотела. Так что решила пока просто потянуть время. Вдруг она найдет своего принца прямо тут?! Вот буквально на следующих танцах.
-
Здорово!
Воссоединение с Сьюськой получилось эпическим. Кейт прямо почувствовала себя актрисой на большой сцене в главной роли, когда они обнимались, а зрители кругом восхищались и аплодировали. И было чертовски приятно, что ее, пусть и на ломанном американском, называли красавицей и предлагали пиво. Пива она не хотела. А вот комплиментов не слышала уже давным - давно, так что даже почувствовала, как кровь приливает к лицу. Круто! О чем-то таком я и думал!
И вообще очень классный пост.
Вдруг она найдет своего принца прямо тут?! Вот буквально на следующих танцах. ))))))))))))))))))))))))))
-
Очень натурально вышла юная девушка, буквально выброшенная в чужой город.
|
— Вот как?.. — всё удивление мальчишки выразилось в виде лишь затянувшейся в этот раз паузы. — Изуна, ты подтверждаешь это?.. Последовали короткий кивок и отрывистое "Да, мой господин", вызвавшие очередную задумчивую паузу. Юный Цубаса тяжело вздохнул, явно не зная, что предпринять. Мальчик переводил взгляд с одного своего освободителя на другого, размышляя. Наконец, он снова сжал кулачки и произнёс: — Встаньте! Сейчас я не знаю, какое решение принять, но время ещё, полагаю, есть. Отправимся в Хитоми-но-Ко, я уже давно хотел бы вернуться туда. Там остались советники, которые помогут мне. Изуна, тебе как наследнику Адзути, пока твоя судьба не решена, я поручаю устроить дела замка и подготовить мой отъезд. Вы же, — даймё повернулся к остальным. — Отдыхайте. Три дня пролетели как один миг: пусть судьба пятерых ещё висела на волоске, уже не нужно было скрываться в тени. Оставалось лишь безропотно ждать своей участи. Тем более что Акуме и Касуми, поочередно дежуривших у постели Индзя, было не до беспокойств. А Тоётоми ни на шаг не отходила от молодого господина, сопровождая его всюду. Единственное, что, наверное, омрачало пребывание в замке – это то, что Каге так и не нашли. Ни в темницах, ни в тайных комнатах, и Изуна клялся, что никто в замок Тишина не возвращалась. Видимо, их бой с синоби так и останется тайной. Возможно, они всё-таки убили друг друга, а возможно Тишина всё-таки справилась с Тенью, но не сочла необходимым об этом кого-то извещать. Наконец, приготовления к отправке были готовы. Со стороны это на целый караван: три повозки, в одной из которой лежал ещё не пришедший в себя священник, и с десяток всадников. Процессия тронулась в путь. На четвёртый день вдали показались башенки Хитоми-но-Ко. Стоял ясный день, и раскинувшиеся перед замком поля отливали изумрудно-зелёным. Крестьяне трудились на пашнях: когда паланкин Цубасы с родовым гербом в виде иероглифа, обозначающего инструмент, проезжал мимо полей, многие из них останавливались, чтобы поприветствовать государя. Солнечные лучи заставляли щуриться, а легкий ветерок приятно дул в лицо, принося прохладу. Казалось, вместе с юным лордом в провинцию возвращалась жизнь. Прошло ещё несколько дней – на этот раз мучительно-долгих, потому что подошло время решения вашей судьбы. В конце концов, лорд Цубаса призвал вас в тронный зал (Индзя к тому времени уже очнулся окончательно и был в состоянии двигаться). По бокам у трона, в сущности – большого деревянного стула с богатой спинкой, восходящее напоминающей солнце, выстроились все советники. Только одно место – известно, чьё – пустовало. Сам Аки уже окончательно сменил простое серое кимоно на богатые красно-золотые одежды. Он поднял руку, давая знак, что сейчас скажет свою волю. — Встаньте! Я, лорд Цубаса Аки, правитель провинции Хан, говорю свою волю, — и тут его лицо впервые за всё время озарила искренняя детская улыбка. — Первое: я милую вас всех. Изуна, ты следовал воле своего отца, как и подобает хорошему сыну. Вы четверо следовали по зову сердца – и чести! Поэтому я не вижу повода для казни. Однако, ты Изуна, должен будешь искупить свою оплошность верной службой. Поэтому... Юноша ткнул пальцем на пустующее место советника. — Я назначаю тебя двенадцатым советником дома Цубаса! Ты будешь самым младшим, но надеюсь своей верностью докажешь, что достоин большего! И не забудь поблагодарить просивших за тебя спасителей! Изуна на какое-то время застыл, явно не веря своим ушам. Но быстро сообразив, что к чему, склонился перед Аки до земли, и послушно занял пустующее место. Затем даймё повернулся к остальным. — Ну а вы, чего хотите вы, освободившие меня? Выслушав ответы четвёрки, Аки слегка нахмурился. Он был явно удивлён такой простотой их запросам. — Хм... ладно, я что-нибудь придумаю! Спасибо вам всем, чувствуйте себя гостями в моём замке... но вам двоим, — он кивнул Акуме и Каору-Юрэй, — скоро уже приступать к своим обязанностям! Помните об этом! Что ещё тут можно рассказать? С тех пор над провинцией Хан, конечно, сгущались тучи: не бывает такого, чтобы в одночасье возвратились мир и спокойствие. Но Цубаса Аки-доно правил мудро: преданный ему Изуна давал дельные советы, и при этом ни разу в жизни не воспользовался положением из личной выгоды. В конце концов, ему даже возвратили в полное владение замок Адзути. Не остался забыт и Мицухидэ, который пожертвовал отряду героев мешочек золотых императоров. Эта услуга воздалась ему сторицей, и он в последствии занимал важное положение казначея при дворе Цубасы. И, разумеется, юный господин примирил всех с капитаном Томамурой: да тот и сам был рад простить бывших "заговорщиков". Но что же остальные герои этой истории?.. 『 Юрэй – Страж 』Главное желание Тоётоми Каору было исполнено – она осталась при Цубасе Аки-доно как телохранитель. Тем более, теперь, когда со смертью Каге (все как-то сразу согласились считать, что он погиб), клан Тени перестал существовать и новому лорду была нужна новая тайная стража. И хотя стиль Тоётоми, несущей бремя призрачного воина Ии Наомаса, был куда более свирепым и агрессивным, свою службу она несла с полной самоотдачей, заслужив репутацию грозной мечницы. Со временем, она организовала новую тайную гвардию при даймё, которая выслеживала заговорщиков и неверных лорду людей. Ирония! Когда-то сама считавшаяся заговорщицей, она теперь охотилась на других, нарушивших клятву верности. И не раз её в одеяниях нового отряда видели на пыльных дорогах провинции, отправлявшейся в дальние уголки бросить вызов очередному вассалу, выразившему непокорность Аки-доно... Но всё остальное время, она была как вторая тень, неотделима от правителя, навсегда оставшегося ей младшим братом. Даже когда Цубаса выбрал себе жену, и у них родился наследник, даже когда руки её уже с трудом могли держать меч – она была надежной опорой своему господину. В давно заброшенном склепе, находящемся в провинции Хан, где лежат все поколения семьи Цубасы, на один каменный гроб больше, чем положено – это могила ныне неизвестной мечницы, в награду за свою верную службу похороненная рядом с даймё, которому отдала всю свою жизнь. 『 Акума – Клятва 』Если Юрэй стала тайным клинком молодого господина, то Акума наоборот, стал явным. Самурай-богатырь при правлении Аки-доно возглавил уже целое войско. Тем более что, прослышав о произошедшем, некоторые соседние правители решили, что это их шанс присоединить к себе лакомый кусочек; они решили, что новый правитель слишком слаб, что семья Цубаса неспособна защитить своих людей. Акума доказал, что они ошибались. Подобно яростному урагану, он налетал на позиции врагов, сметая всё на своём пути. Теперь уже и соседние провинции заговорили о том, что на службе у юного правителя теперь есть настоящий они в облике человека. Уже не только стать и доспех порождали эти слухи, но и достижения новоиспечённого генерала. Никто не знает, каким по-настоящему был его конец. Кто-то говорил, что он погиб в битве, как всегда мечтал. Кто-то говорит, что дожил до глубокой старости, и, в негодовании из-за отсутствия достойного противника, в одиночку отправился сражаться в горы против исполинского ёкая, Иппон-Датары. Но каким бы ни был его конец, вне сомнения он был достойным. И на многие столетия, в сказках провинции Хан остался образ богатыря-самурая в чёрных доспехах. И где бы в нём ни была нужда – он всегда придёт на помощь. 『 Индзя – Вера 』Один только сюгэндзя ведал, через что ему пришлось пройти в те дни, когда он лежал без сознания. Увы, он так об этом никому и не рассказал: лишённый же мирских желаний, он ушёл из замка Хитоми-но-Ко, не попросив у лорда Аки ничего. Но тот нашёл способ отблагодарить таинственного спасителя в маске: он разослал в разные стороны гонцов, несущих весть: кто помогает человеку в странной маске – помогает самому лорду Цубаса. Сам же Индзя изменился после этого события. Впрочем, своему отшельничеству и духу странника он не изменил: но стал явно сильнее, собранней. Внутри него поселилась гармония, поставив его в один ряд с многими прославленными мастерами боевых искусств. И естественно, добрые дела его не прошли бесследно – в конце концов, у него появилось достаточно последователей, в том числе достаточно настойчивых и упорных, чтобы стать его учениками. И пусть его имя, в конце концов, затерялось в вихре времён – таковая участь, увы, ожидает многих. Но для того, кто знает историю о Озёрном сямисэне, изображение мастера-основателя со странной маской вместо лица, из книжки "Боевые искусства охотников на ёкаев", покажется подозрительно знакомым... 『 Касуми – Храм 』Касуми, которая также незаметно покинула замок Хитоми-но-Ко, как и Индзя, однако успела оставить о себе добрую память. В её честь – и честь Сира-но хеби, Цубаса Аки однажды повелел воздвигнуть храм на высокой горе, где жрица могла бы совершать богослужения, никем не потревоженная. Увы, историй о Касуми сохранилось меньше всего. Оправдывая своё имя, она подобно дымке растворилась в веках... впрочем, кто знает? Может быть, добрая половина сказаний о доброй жрице, пришедших из других провинций – о ней: ведь могла же она просто назваться другими именами, подчиняясь прихоти направлявшей её Белой Змее? В чём можно быть точно уверенным, так это в том, что ками наверняка не оставила свою верную последовательницу без внимания. И уж те, кто отправились на Высшие Небеса, наверняка видели в замке Белой Змеи, приветливую девушку с сострадательным взглядом, сидящую по правую руку от Сира-но Хеби. На земле же остался стоять Храм-на-горе. Может быть даже сама Касуми когда-то всё же отслужила в нём пару служб, даже будучи уже забытой, будучи не хозяйкой, а простой монахиней. Но даже несмотря на уединённость среди лесистых скал провинции Хан, несмотря на тысячу ступеней, которые должны были преодолеть монахи и паломники – в нём ещё много столетий спустя курились благовония и возжигались ритуальные свечи во славу ками-покровительнице страждущих. И есть пожалуй одна маленькая особенность, которая напоминает нам о жрице: с тех пор некоторые изображения Сира-но Хеби изображают девушку не с задумчивым взглядом, но жалостливо склонившим, словно скорбящей о несовершенстве мира.
-
Я не могу ставить плюсики, но могу выразить хотя бы текстом мою благодарность мастеру и игрокам за это приключение. Я прекрасно провел время благодаря вам, было весело.
-
Это была очень красивая и музыкальная история, действительно построенная в лучших традициях славных деяний в японском стиле. От начала до конца мастер выдерживала стиль, давая возможность и отыграть персонажа, и чуть отдохнуть, и замереть в напряжении. Финал же каждого из персонажей читается словно маленький роман, в котором, как мне кажется, дано ровно то, что хотел каждый из игроков. В общем, я, записавшаяся в игру последней, уже после ее старта, ни разу не пожалела о сделанном выборе. Спасибо!
-
Еще один хороший модуль позади. Спасибо!
-
Хороший модуль.
|
Ход I. 1401 – 1411 гг.
Основатель твоего рода, Вавржента, был гетманом у князя Конрада I. Тогда же или чуть ранее получили вы герб Слеповрон.
Род ваш был столь стар и знатен, что даже Грифичи и Пясты, на что уж известные, и те выказывали вам уважение как равным.
Ты был сыном Славомира из Красного. Внебрачным сыном, что уж греха таить, нажитым еще в те времена, когда Славомир не женился. Впрочем, шляхтич сына признал и взял к себе, а вот матушку твою прогнал. Ты ее не знал, считая созданием полумифическим. В вашем майонтке в целом не говорили о матушке.
У тебя был сводный брат Рослав – младше тебя на пару лет, он был законным и тем выгодно от тебя отличался. Его матерью (а твоей мачехой) стала Стефания из Горце, хрупкая и невероятно красивая женщина.
Славомир, твой отец, пренебрежительно относился к слабому полу, зато своих детей обожал.
- Держи крепко, сынку, - учил он тебя ловить рыбу, - Не торопись. Подожди, пока карась сам клюнет, а потом – подсекай!
Славомир любил рыбалку и охоту. Местные кметы претерпевали от его увлечений больше всех, ведь именно им приходилось получать по спине, ежели в реках мало рыбы – знамо дело, чернь всё выловила! А уж охотиться в лесах около Красного – и подумать не моги!
Зато тебя и Рослава отец таскал на охоту регулярно. Конечно, вы не убивали зверей, но были будто причастны к общему делу. Отец же наоборот – лично выходил с копьем на вепря и радовался каждому трофею.
- Вот настоящее мужское дело! – говаривал он, попивая пиво из расписанного кубка после очередного удачного выезда.
*****
Ваш дом стоял в Красном, как раз узкими окнами выходя на сельский майдан. Два этажа, добротная крыша, глубокий погреб – чего еще мог желать местечковый шляхтич?
Позже ты, конечно, поймешь, что жили вы бедно. Но в детстве всё представлялось иначе: тебя любили и уважали кметы, тебе улыбался отец Анджей, местный ксендз, а сельский староста однажды даже подарил тебе игрушечного вепря.
- На счастье малому панычу!
Церквушка в Красном была небольшая, зато каменная. Отец Анджей служил тут едва ли не каждый день.
Он был молод, улыбчив и обожал детей, не делая различия между панскими и кметскими. Часами Анджей мог рассказывать о Страстях Христовых, про деяния апостолов, древних жыдовинов и Ерусалем – золотой город, где похоронен был Сын Божий Езус и где восстал он из мертвых, смертью смерть победив.
Ксендза в селе любили. Подносили ему то десяток яиц, то кувшин молока, то буханку хлеба, спрашивали совета про жизнь свою нелегкую. Уважал его и Славомир, ходил на причастие и исповедь каждый месяц. И вас, детей своих, с собой тащил, и жену. Так и повелось, что в последнее воскресенье каждого месяца ходили вы пешком, с непокрытой головой, в церковь на службу, каяться во грехах и слушать наставления. *****
Стефания из Горце, твоя мачеха, была женщиной практичной. А потому донимала мужа вопросами о том, кто же наследует ему. Ты был старшим, но внебрачным. Рослав – младшим, но законным. Понятно ведь, за кого выступала Стефания?
Впрочем, для тебя и Рослава это не значило ровным счетом ничего. Вы были вместе: в краже яблок из сада старосты, в обрушении амбара противного Северина Мельника, в попытках украсть улей с пасеки (ох, как болели потом пчелиные укусы!).
Рослав был младше тебя, но остр на язык, сметлив, зорок.
- Бежим, братику, Северин близко! – именно Рослав был тем, кто мог заметить приближение опасности и вовремя предупреждал тебя. И если получали вы по заднице отцовской рукой – то вместе. Отец же всегда объяснял, за что наказывает.
А вот матушка тебя откровенно не любила. Ты был не ее крови, а потому в глазах Стефании считался ребенком второго сорта.
*****
Крестьянские дети, коих много было в твоем окружении, считали тебя паном и даже подчинялись твоим приказам! То ли родовое умение повелевать, то ли еще что, но ты быстро обнаружил, что кметам приказывать легко и просто. Даже тридцатилетние мужики идут выполнять твою волю, если достаточно уверенно ее до них донести. Кто посмеет ослушаться паныча?
***** В 1409 году отец отправился на войну. Бились с тевтонами – ужасными немцами, желающими захватить польские, Богом данные, земли.
Вы остались с матерью, которая сразу же принялась наводить свои порядки.
- Ян! Пойди забор подправь! - Ян! Иди коров пасти! - Ян! Совсем кметы от рук отбились, должны твоему отцу уж две гривны а не платят! Пойди собери у них!
С каждым днем задания для тебя усложнялись. А если ты не мог их выполнить – получал по заднице. Конечно, не так сильно била мать, как отец, но зато – куда чаще.
А вот Рославу не доставалось ни разу. Он сочувствовал тебе, но поделать ничего не мог – слишком боялся матушку.
|
Иоланда. День Боли и Гнева. Госпиталь.
Под Куполом не было более искусных целительниц, чем жрицы Аэлис.
Есть и в других содружествах Сестры, не чуждые медицинского искусства и целебной магии, однако чары и умения следопыток Крепости, бардесс Коллежа и даже учениц Рамоны оказывались откровенно слабым подобием сил, которыми Дарующая Жизнь наделила своих последовательниц. Не стоит и говорить о том, с каким уважением и любовью относились к аэлиситкам обитательницы Купола что в повседневной жизни, где те держали в своих руках жизнь и здоровье каждой Сестры - от новорожденных девочек до угасающих бабушек, что в боях и походах, где "никто не умирает, пока я на ногах!" Впрочем, нужно было попасть и в самом деле в отчаянное положение, чтобы увидеть кричащую эти слова жрицу Аэлис: последовательницы Дарующей Жизнь вели себя в быту так, словно находились у постели тяжелобольной. Успокаивающая интонация мягких и тихих голосов, плавные движения, готовые в любой момент перерасти в рывок на помощь агонизирующей сестре, неисчерпаемая забота во взгляде - служение придавало им ту неотмирность, которой, как казалось Иоланде, были начисто лишены те же рамонитки. Впрочем, она охотно допускала, что этот взгляд весьма субъективен, и последовательницы ее собственного пути выглядят в глазах аэлиситок не менее чудными и странными.
На жриц Дарующей Жизнь не надеялись - под Куполом все отлично знали, что они не подведут, пока живы. И, когда мидгалльская армия вторглась во владения Сестер - весь Храм поднялся во главе со своей Богиней. По отработанному плану боевые жрицы включались в состав строевых подразделений, в тылу же ставились платки и тенты большого полевого госпиталя. Целебной магии в столь жестокой и масштабной сече вряд ли хватило бы даже у аэлиситок, так что наготове у полевых санитарок были бинты и корпия, целебные мази и зелья - все, что поможет вернуть домой живыми как можно больше воительниц. Войска только разворачивались в боевые порядки - а Храм уже готов был к самому серьезному испытанию в своей истории.
И все рухнуло в одно мгновение, когда пала Аэлис.
***
Иоланда, разумеется, подлежала мобилизации по линии Храма Рамоны в случае полномасштабной войны, как и все посвященные жрицы, однако... однако пятидесятипятилетняя библиотечная бабушка явно не была первой на очереди для доставки к полю боя. Подвод для транспортировки личного состава катастрофически не хватало, и, ясное дело, первыми в очереди были храмовницы и боевые священнослужительницы. Топать же от Храма к Выперкам на своих двоих... и в лучшие годы это было для ученой жрицы незаурядным подвигом, а уж теперь - вряд ли она доберется к месту сражения хотя бы к вечеру. Ее время определенно прошло - это особенно остро чувствовалось сейчас, когда подгоняющие подчиненных начальницы боевых отрядов и групп безразлично скользили взглядом по стоящей в стороне Иоле, которой хватило ума не путаться под ногами загруженных оружием и снаряжением молодых храмовниц. Так-то и без путанья под ногами дел хватало: надо было сбегать в свою келью, извлечь из подкроватного сундука чешуйчатый доспех, последний раз подгонявшийся, дай Рамона памяти, лет пятнадцать назад, убедиться, что сидеть он стал на ней даже свободнее, достать кинжал и аккуратно попробовать пальцем остроту лезвия, при этом не порезаться, и, самодовольно улыбаясь своей сегодняшней ловкости и удаче, нелепо уронить на ногу окованным набалдашником боевой посох - прямо до слез из глаз...
В общем, к тому моменту, как Иоланда вернулась к тренировочной площадке Храма, откуда отправлялись подводы и верховые - большая часть транспорта, вместе практически со всем начальством, уже убыла на восток, и на открытом пространстве оказались без каких-то особых предписаний, что делать дальше, полтора десятка престарелых жриц, горевших желанием служить Куполу, но неспособных добраться к полю боя без того, чтобы не растерять по дороге изрядную долю своих костей. Пока судили и рядили, совещались и возмущались, мимо прогромыхала загруженная мешками с крупой, котлами, котелками и прочим кухонным скарбом телега, которой правила храмовая повариха Одетт, в компании пары послушниц из наряда по столовой. Война войной, а кушать будущим победительницам косматых что-то надо - и Ио не упустила возможности воспользоваться шансом, вцепившись в борт с просьбой подбросить до Выперок. Повариха, весом превосходящая субтильную жрицу раза этак в два с половиной, скептически окинула ее взглядом, однако вовремя вспомнила о некоторых услугах по переводу старинных рецептов и мелкой бумажной возне, которые Иоланда некогда ей бескорыстно оказала, так что никто из остающихся не успел отреагировать, а "библиотечная бабушка" уже примостилась в пространстве между мешком с пшеном и мешком с мукой, отмечая с некоторым неудовольствием, что левая половинка задницы будет к концу пути совершенно белой.
Она еще не знала, что вряд ли даже вспомнит об этом по прибытии.
***
А потом был форменный ад.
К сражению жрица, само собой, не поспела. Когда телега доехала до границы Купола, и их встретил первый тыловой кордон, увидев эмблемы Рамоны, ее и обеих послушниц армейские буквально выдернули на землю, сразу же отправив в госпиталь аэлиситок. По дороге Иоланда узнала жуткую историю с ранением Дарующей Жизнь, после которого все ее посвященные ученицы впали в состояние, похожее на кататонию. В госпитале среди палаток и тентов на земле сидели десятки жриц с погасшими и безразличными взглядами. Храма Аэлис не стало, однако некогда было даже скорбеть по этому поводу: ее, Иоланды, помощи ждало множество раненых, которым теперь могли помочь лишь в срочном порядке подтягивавшиеся из тыла рамонитки - старушки в отставке и пятнадцатилетние послушницы, те, кто не попали в страшную мясорубку боя с королевской армией и имели какие-то магические силы и умения, чтобы отчасти компенсировать невосполнимую потерю последовательниц Дарующей Жизнь.
Целебные чары были исчерпаны практически сразу. Зелья и снадобья, которые выгребались из медицинских сумок впавших в ступор аэлиситок, также вскоре оказались израсходованными, и в ход пошли немагические средства - по счастью, в бинтах и шинах недостатка не было. Иоланда потеряла счет времени в промывании и перевязке жутких рубленых и колотых ран, в успокаивании стонущих от боли раненых воительниц - по большей части не профессиональных солдаток, а мобилизованных ополченок, еще с утра и не мысливших, что им придется браться за оружие. Руки начали ощутимо дрожать - не от стресса, само собой, от чисто физической усталости. И в тот самый момент, когда Ио решила выдохнуть и в очередной раз сполоснуть пальцы, в палатку занесли ее племянницу, Шарлотту.
Самая младшая из многочисленного потомства ее кузин, двадцатидвухлетняя девочка была первой в их "клане", пошедшей путем Анаэрины, однако успехов в Коллеже она добилась прямо-таки выдающихся. В ее возрасте, миновав стадию кочевания по деревням, войти в оркестр Летнего Театра и стать в нем ведущей арфисткой - это было безусловное достижение. А уж получить на первому году работы персональный концерт, пусть и на небольшой площадке в городском саду Первопоселения - это, знаете ли, не просто "выдающееся достижение". Дочь Изабеллы была одной из немногих бардесс Коллежа, виртуозно владевших "трехрукой" манерой исполнения, используя для игры на арфе создаваемую при помощи магии кисть, и это позволяло исполнять ей специфические композиции, которые двумя данными богиней руками просто физически невозможно сыграть.
Мать не чаяла души в своей младшенькой, однако Иоланду очень много в поведении юной бардессы коробило. Прежде всего - невероятное самомнение и какая-то присущая лишь творческим личностям душевная черствость. Девочка сызмальства относилась к своим родственницам со снисходительным пренебрежением, считая их недостаточно культурными для задушевных бесед и вообще сколько-нибудь интересного времяпрепровождения. Странным образом сколько-то уважения она испытывала лишь к тете Ио, которая в свое время здорово поднатаскала ее в ходе учебы по языкам внешнего мира. На семейных торжествах, где собирались многочисленные дочери и внучки Иделлы и Изабеллы, она вела себя так, что у рамонитки всплывало в голове выражение из языков внешнего мира: "почтила нас своим присутствием". Когда дочери и племянницы Изабеллы, большей частью простые и без претензий женщины из трудовых содружеств, собирались большой и дружной компанией чинить маме-тете забор, перекрывать крышу или еще как-то помогать по хозяйству - Шарлотта отказывалась без каких-то вежливых отговорок, честно говоря, что ее нежные ручки не предназначены для столь грубого труда. Сестер это несколько раздражало, но мама стояла за младшенькую горой, так что до поры до времени отношения с ней выяснять не спешили.
Да, ручки свои бардесса берегла, и Иоланде сложно было вспомнить, заставала ли она племянницу хоть раз за какой-то тривиальной работой вроде принести пару ведер воды из колодца или дров из поленницы. Тоненькие и цепкие пальчики музыкантки были истинной гордостью Шарлотты, хватать ими топор или молоток являлось форменным кощунством. Шпагу или меч? Быть может, в качестве легкой разминки или развлечения, не стоит налегать на оружие слишком усердно, иначе заработаешь неуместные для арфистки мозоли...
***
И сейчас Шарлотта лежала перед ней, а на груди ее покоилась правая культя, наспех и крайне непрофессионально перетянутая и замотанная. Кисть бардессы была срублена чуть выше запястья, наискось, и тряпки, которые намотали на рану принесшие девушку товарки, уже порядком пропитались кровью. По своей воле или нет, арфистка все-таки в тяжелый для Купола день взяла в руки оружие - и жестоко поплатилась.
- Тетя Ио? - затуманенный взор и расширенные зрачки повернувшей голову к рамонитке Шарлотты свидетельствовали о том, что ее уже опоили каким-то обезболивающим отваром. И действие этого отвара (белладонна, скорее всего) было столь сильным, что бардесса ничуть не удивилась присутствию родственницы, считая ее, очевидно, частью какого-то наркотического морока. - Тетя Ио? Как так-то? Как это вот так? Вот как это так?
Заплетающимся языком она задавала один и тот же вопрос, качая головой из стороны в сторону, как вдруг - настроение ее моментально изменилось. Пронзительно завизжав, девушка забилась на лежаке, колотя культей по деревянной доске.
- Держите ее! - одна из пятнадцатилеток, чье имя Иоланде некогда было даже узнать, попыталась обхватить плечи бардессы, но куда там - та продолжала биться и орать на одной ноте свое страшное утробное "Вааааааа!".
Надо было срочно что-то предпринять.
-
Кошмар передан до мурашек...
-
Страшно. И до мурашек правдоподобно.
-
мне так грустно за то, что им всем приходится проходить через этот ад : (
|
|
|
|
|
|
-
Вот эта игра вокруг географии Крейса вышла, конечно, весьма поэтичной и лиричной, за что отдельное мое мерси!
|
|
|
В глазах гостя из третьего взвода чёрные точки сомнений и белые блики решимости. Он вроде не трус, этот парень со странной кличкой, но Тарава в равной степени ненавидит и трусов, и смельчаков. Он будто бы правильно делает, отрешаясь от всего и на пару секунд обращая взор внутрь себя. Как минимум один раз Тарава уже пощадила, а может просто не заметила притворщика, лунатика или психа — пускай это повторится, пускай из этого хаоса родится хоть какая-то система...
...Слипуокер вздрогнул и сглотнул, не в силах вспомнить, о чём только что думал. Наверно, желал Инджану удачи. Как-то так это наверно выглядит, когда скребёшь ложкой надежды по дну самой дорогой банки с чем-то получше джема.
Рядом сказал что-то второй лейтенант, который суровый, первовзводный, Клонис. Что-то про карабин? Ничего себе ему досталось! Пол поспешил перевести взгляд на Манго. Тот кивает, подтверждает, даже рассчитывает на него! Вот оно как, вот ведь как! С такого даже приосаниться не зазорно, как будто до капрала повышение временное получил. На пару минут, на пару выстрелов. После такого мысли умные, почти-сержантские волей-неволей транслировать начнёшь.
— Смайли, — Пол позвал собрата-посыльного и одновременно ткнул кулаком ближнего Гловера, младшего, обращая на себя внимание обоих, — сцепитесь мож лесенкой, рука-за-плечо, рука-за-ремень, колено-к-колену, чтоб наш бегун по вам пулей выскочил, а то вдруг замешкается.
Вспомнились вдруг крайние учения, новозеландские. Вспомнилось, с какой лёгкостью этот парень крутил колесо на турнике, как лихо подтягивался на стенке. Этот замешкается, как же! Пол же тогда чуть шею не свернул, на ходу продолжая следить за всеми Инджановскими коленцами — ну вот сейчас, ну вот теперь грохнется... ну ладно, тогда сейчас! Нет? Да сколько ж это уже оборотов?! Ну правильно, он тогда-то про него и спросил товарищей, кто мол такой да как так наловчился. И только кликуху-то и запомнил. Странная она всё-таки, азиатское что-то или индейское?
Ничего, уточнит ещё про её корни, спросит и имя, и про хитрость турниковую (а то у самого Пола после малярии дурацкой колесо никак не выходило). Сейчас вот только снайпера косоглазого грохнут да продвинутся чуток, да закрепятся. Вот сейчас.
Вдохновлённый приятным воспоминанием Слипуокер кивнул с запоздалой улыбкой Инджану и, дождавшись его выхода "на сцену", поспешил следом — встал на склоне воронки в полный рост и упёр винтовку в плечо, но смотрел пока не через прорезь прицела, а так, поверх. Сначала взгляд вольный, потом уже рабочий. А потом довольный.
-
смотрел пока не через прорезь прицела, а так, поверх. Сначала взгляд вольный, потом уже рабочий. А потом довольный. Красивый финал хорошего поста!
|
|
-
развитие осуществляется путём накопления количественных изменений в предмете, что приводит к выходу за пределы меры и скачкообразному переходу к новому качеству
-
Несложно представить, сколь щемящи и сколь дороги для Флоры эти воспоминания!
|
|
Манго, Слипуокер, Инджан, Клонис
Манго Перебираетесь в воронку. Парамаунт, вместе с Гловерами дают пару очередей по бараку – видно, как пули горстью отскакивают от бревен куда попало или втыкаются в них, заставляя щепки встать торчком. А Винк и Домино, схватив пулемёт, ползут вперёд. Это вообще не совсем то, что ты приказывал – ты приказывал пулемётам открыть огонь. Но Кремень, который с тобой тут же в воронке, видя, что ты не знаешь, кричать Винку или нет, говорит, взяв тебя за плечо. – Нормально! Нормально! Пусть ползёт! Там наши рядом. Эй, вы трое! – отпускает тебя. – Смотреть в оба, вон туда, налево! Прикрывать расчет отсюда, мало ли кто в бараке покажется. Если что – прижать! А ты уже видишь, что бойцы поползли вперёд, не спеша, не слишком уверенно, но ползут, ползут морпехи! – Я на правый! Там надо наших поторопить, вон они в сарае этом засели. Слушай! – наклоняется к уху. – Нужен ротный Ка-Пэ! Выбери место! Понял? Выбери место, где он будет. Мэтьюс, прием, слышишь меня! Парамаунт, всматривавшийся уже посмелее в то, что там делается впереди, оглядывается, кивает. – Бейте не по бараку, а левее. Барак я закрою с Хобо, а второй взвод справа пойдет, понял? Давай, смотри в оба, по своим не попади! Парамаунт кивает, дескать, всё будет в лучшем виде. Снова к тебе. – Я пошел! Расшевелю правый фланг, а потом в центр. Ты двигай пулемёт второй, когда закрепимся, следи, чтобы наших не накрыли, кто в блокгаузах остался. Чувствуешь, что он на нервах, сильно на нервах, ты словно видишь, как под лобной костью у него пульсирует что-то такое, что пытается ничего не упустить. Ты никогда не видел Кремня таким напряженным. Ганни перехватывает карабин и, выпрыгнув их воронки, перекатившись за стену, бежит в сторону правого фланга, пригнувшись и придерживая каску.
Слипуокер Берёте не мушку барак, тот, что левее блокгауза. Вспоминаете всё, что там говорили – как не дергать спуск, как держать винтовку. – Видишь что? – шепчет Смайли. Ты видишь, как ползут, словно вши по листу желтой бумаги, Винк и Домино. Видишь покачивающиеся кроны пальм. Видишь темные прямоугольники окон. – Вот и я не вижу, – шепчет Смайли и сглатывает.
Инджан Ползешь под стенкой, по дороге припоминая, как там этот Блондин выглядит. Невысокого роста, такой слегка даже смазливый, с ямочкой на подбородке. Ему, наверное, лет двадцать шесть или двадцать семь, перед самой войной выпустился. Все-таки, как ни крути, богатым в этой жизни всегда достается лучшее – офицеры, кроме тех, кто из сержантов выбился, все с высшим образованием, на родительские деньги. У кого карьера, у кого бизнес, у кого сеейное дело. У тебя же – хер да ни хера по жизни, всегда так было и всегда так будет. Всё, что тебе отведено – скрести пузом по песку и докладывать. Рвется в воде снаряд, мокрая песочная плюха падает тебе на плечо, попадая на щеку. Фух, спасибо, что не осколок. – Боец, прием! Ты так до сочельника будешь ползти! – слышишь голос ганни над собой. – Роббинс! Кончай валяться! Пригнулся и побежал! Кажется, он сейчас тебя пнет. Вставать? Ну уж нее... встаешь, и быстро. Морская пехота так устроена – когда ганни приказывает, тело само как-то сначала делает, а потом уже голова додумывает, надо было сделать или нет. И бежишь, согнувшись и гадая, мелькает сейчас твой затылок над стеночкой или нет. Но бежать недалеко – вот они, бойцы второго взвода, сгрудились у блокгауза. Спрашиваешь, где лейтенант Уоткинс. – Пригнись, дебил! – шикает капрал. – Тут он! Уоткинс выглядывает из какой-то ямы. – Чего тебе? Передаешь приказ. – Ясно! Взвооод! Приготовиться к атаке! Родригес, Вэнс, гранаты приготовить! Первое отделение – к левому бараку. Второе – к воронке и прикрывать, потом взять правее. Третье – в резерве, прикрывает отсюда! А ты уже чешешь назад. Поднимается стрельба из всего, из чего только можно, люди кричат что-то нечленораздельное, и ещё стучит пулемёт там, откуда ты стартовал. Добегаешь, перемахиваешь через стенку. Докладывать? Да можно не докладывать – уже видно, что второй взвод идет в атаку, что-то там взрывает, палит во все стороны, орёт. Можно передохнуть под перестук "Браунинга". Ту-ту-тум! Ту-ту-тум! – и с тихим звоном катятся на дно воронки гильзы.
Клонис Милкшейк наклоняется к тебе. – Что? Не понял! Что! Он успокаивающе прижимает тебя руками. – Тише! Не надо, не дергайтесь пока. Тише! Там лейтенант Донахъю командует. Всё под контролем. Он оглядывается, ища помощников, но рядом никого нет. – Я вас до воронки сейчас. Вы там с ним сами. Сейчас-сейчас! Он приподнимает тебя, накидывает непослушную твою руку себе на шею, подхватывает подмышку. Ноги расползаются, как будто ты сильно пьян. – Сейчас-сейчас! – с натугой говорит он и тащит тебя. Через стенку и бруствер из мешков вам не перебраться, но в том месте, где вы тогда подорвали стену, чтобы получилась воронка, перебраться можно. Он тащит тебя, кряхтя от натуги, несколько метров. Вы скатываеетсь в воронку, он придает тебе более удобное положение. Тело как чужое, но боль ты чувствуешь. Уже хорошо, как говорится. В воронке Манго, Слипуокер, Уистлер, Смайли и пулеметчики – Парамаунт и братья. Пулемёт коротко стучит, посылая куда-то очередь за очередью. На дне воронки – уже целая куча гильз. Одни дымятся, другие, воптанные в песок, уже нет. В воронку скатывается ещё один морпех – тот, что нашелся перед самым обстрелом. Роджерс что ли? Робертсон? Пытаешься вспомнить.
Всем, и особенно Манго. Видно, что ганни своё дело сделал: пока первое отделение стреляло из сарая на берегу, второй взвод сблизился и взял барак. Какой-то япошка там крикнул что-то, рвались гранаты, но вроде все хорошо. И даже ещё там что-то захватывать кто-то побежал. Неплохо! Первое отделение тоже побежало через открытое пространство. Свист... разрыв! Нет, встали, опять бегут. Все или не все? Ганни пропускает других вперед, залезают в барак, там внутри выстрелы. Всё, всё кончено – правый фланг прикрыт. Ганни машет рукой Парамаунту, кричит, чтобы тот прекратил огонь. Потом ползет через открытое пространство к блокгаузу, исчезает за ним. Огнеметчики и бегавшие за рюкзаками морпехи всё ещё ползут к блокгаузам. Что там Сирена? Что Дасти, Брукс? Ни черта не разобрать. Зато видно, как Винк с пулемётом скатился в воронку и обстроился. Слипуокер, Уистлер и Смайли выдыхают – никто там, в левом бараке, не появился. Левый фланг... ну, можно сказать, тоже прикрыт, хотя ещё пехоты бы там не помешало. Да и барак бы проверить. Слева по-прежнему идёт бой. Спереди, где блокгаузы – тоже стрельба, пожиже, но тем не менее, там началась перестрелка, это понятно. Откуда там стреляют япошки – пока неясно: постройки и пальмы загораживают, а по звуку, когда вокруг такой концерт, хрен поймешь.
Вжик! – памф! – перед носом у Манго проносится что-то настолько злое и быстрое, что он не сразу понимает, что же это было такое... Фонтанчик взлетает у самого локтя Уистлера на краю воронки. – ЛАЖИИСЬ! – гаркает Парамаунт. Это – пуля весом 9 грамм, остроконечная, легкая, пролетевшая в два с половиной раза быстрее звука. Вы все пригибаетесь, сползаете пониже. – Сучий потрох, чуть руки не лишил! – возбужденно сообщает Уистлер. Но ты, лейтенант, знаешь, это не его пуля была, а твоя. Кто-то хотел тебе мозги вышибить, но повезло. – Слева стреляли, – говорит Смайли тихо. – Да ежу, блин, понятно. А откуда? Смайли неуверенно пожимает плечами. Может, еще один недобиток, а может... а может, кто угодно и откуда угодно, мать его! Это гребаная Тарава! Тут везде опасно всё время! Тут со всех сторон, из каждой щели может выглянуть раскосая смерть и утащить тебя в ад, будь ты хоть рядовой, хоть лейтенант, хоть полковник, мать его, Шуп. Может, это вообще с пирса снайпер!!! Кто знает!? И что делать?
– По-ол, у тебя в амфибии непло-охо тогда получи-илось, – говорит Гловер-младший, по-южному растягивая слова. Дурные они оба все-таки.
-
Тарава - это минимум два "С": суматоха и смерть.
-
– По-ол, у тебя в амфибии непло-охо тогда получи-илось, – говорит Гловер-младший, по-южному растягивая слова.
Крутая сцена с южным акцентом вышла. Так живо это можно представить. Да и вообще весь пост огонь!
|
|
|
— Мои? — растерянно переспросил оглушённый недалёким взрывом Уиллем, пытаясь понять, о ком идёт речь, о шотландских стрелках или о русских ополченцах, — Д-да, позови их.
Какая в самом деле разница, кого звать? Нужно больше жизни. У заполонивших дом старосты мертвецов невыносимо пустые взгляды.
...Ещё на подходе к избе почувствовался остро какой-то рубеж, незримая черта — в траектории пули, чуть не подстрелившей бородача с белой повязкой, в натужном выкрике "болос", в стекольных брызгах разбитого окна. Мирная жизнь покрылась трещинами и начала рассыпаться прямо на глазах у Поллока, и как ни кричал он "стойте, это наши!", как ни махал предупреждающе руками, как ни вскидывал бестолково револьвер на неразличимую за всеми укрытиями цель, остановить жуткую энтропию было невозможно. Когда-то она лишь упоминалась в газетах и письмах, а теперь сочилась из воздуха эхом непрерывной пальбы, хрипло смеялась в лицо.
Начало боя на деревенской улице вспомнилось Уиллему в сравнении почти что порядочным спортивным состязанием, диким вариантом крокета, где странной формы шары нужно было загонять в тела соперников без всякой очередности ходов, где все махали молотками не покладая рук, не успевая утирать с лиц кровь. Почему-то казалось тогда, что правила всех вполне устраивали. Сейчас сама мысль о правилах казалось абсурдной.
Схлопотавший первое ранение в штурме янки шёл прямо перед Уиллемом — эта пуля должна была достаться ему. Он бы никогда не догадался начать палить в дом прямо через закрытые окна, он бы просто никого через стекло не увидел, он всё ещё был чужим на настоящей войне. Почем он вообще ещё жив? Это такая похвала за старание? Прокрутившаяся лишь на один оборот мясорубка остановила свой шнек прямо перед комендантом, а он, вместо того, чтобы отшатнуться и начать протискиваться к выходу, остался на своей роковой черте.
— Т-ты, наверх, — ткнул Уиллем кулаком в плечо пулемётчика, — Держи переправу.
Выронившему винтовку ополченцу комендант подал новое оружие — трофей из ещё не остывших пальцев одного из вторженцев. Странно, никакой ненависти к красным он так и не почувствовал, только раздражение с ядром из сожаления. В смерти они ничем не отличались от защитников деревни, издали и не разберешь, кто у кого в какой момент пришёл что-то отнимать. Просто груда неподвижных холодных тел. Просто почему-то люди, будто разом обезумев, решили начать убивать своих сограждан, словно на дворе какое-то дьявольское средневековье, как если бы это древние англосаксы под своим проклятым знаменем дракона пришли бы жечь и убивать шотландцев! Бред. Просто бред.
"Довооружитесь, и к окнам" — лишь жест без уверенности в понимании, без желания быть понятым. Уиллем с трудом убрал так ни разу не выстрелившее оружие в кобуру, вздохнул тихо и слабо, на минуту стал тенью самого себя. Замер напротив Марии и её горя.
Обязан ли он был уберечь её отца, бабушку? Сохранить её дом? Мирный образ жизни? Не было у коменданта таких приказов, не давались им такие обещания, только непонятный, нелепый огонёк незнакомого доселе долга пожирал изнутри грудь. Тлел он с того момента, когда девушка вцепилась в него пальцами после своей трагедии, а он не отвернулся. Теперь огонёк пылал, грозясь сжечь дотла что-то доброе, милое и трепетное, скрытое за гербовой рукой с мечом. Долг сохранить будущее.
— Нужно уходить, — выдавил из себя Уиллем, не сразу осознав, что говорит по-английски, что из русского в голове остались только рубленные команды и ругательства, — Ему уже не...
Отец Марии был жив. Протянутая почти бессознательно рука нащупала пульс на шее. Наверно, ему крепко досталось прикладом по голове, но рана не стала фатальной. Пока не стала.
— Есть кто в медицине понимает? — Уиллем оглянулся на союзников, — Надо перевязать раненых, и этого тоже осмотрите, живой ещё.
Он не стал пояснять, почему нужно распыляться на гражданских. Это или и так понятно, или в разгар боя не объяснишь.
— В-вода, — вспомнилось всё же одно словечко, — И вот ещё, вот так.
Декоративное полотенце или просто ткань с вышивкой под замысловатым названием "ручш-ник" попалась Уиллему на глаза весьма кстати. Он сдёрнул со стены белый отрез с вкраплением красной нити, подал Марии, жестом показал, найдя взглядом её глаза, что надо бы обмотать голову отца, а до того промыть. И улыбнулся. Сам не понял как и почему, но улыбнулся искренне, и в этот момент взорвись очередной снаряд прямо в центре избы, Уиллем Поллок без колебаний признал бы себя счастливым. Мария была жива. Хотя бы она. Он успел вовремя.
-
Страшно, когда вокруг кипит война. Но вдвойне страшно, когда она касается близких. И по Поллоку это превосходно, прямо-таки достовернейше видно.
|
Рабочие совещания всегда утомляли Киру. И Фиби это прекрасно знала, зовя с собой супругу только в исключительных случаях. Сейчас некуда было себя деть, но и от воительницы никто не требовал собранности и вовлеченности. Какое-то время рамонитка честно пыталась слушать о многочисленных потерях, нынешней обстановке и дальнейших планах, ведь, возможно, в этих самых планах придётся участвовать. Но каждый раз мысли предательски сворачивали с намеченного пути. Всё происходящее снова становилось кошмаром, который должен прекратиться, как только Кира проснётся, откроет глаза. Слишком спокойно, неестественно выглядела реальность.
— Обязательно получится, – Кира не сомневалась, что Рамона найдёт способ спасти Аэлис. По-другому просто не могло быть. Называй их Богинями или нет, это не отменяет того факта, что эти двое обладают воистину впечатляющими силами. В том числе и поэтому рамонитка не верила, что произошедшее как-то сильно подорвёт авторитет Рамоны и Аэлис среди жительниц как Купола, так и Закуполья. Многие «божества» приходили в этот мир, но сменялись другими. Кира никогда не интересовалась подробностями, но была уверена, что этому способствовала мужская природа, гордыня, взывающая к поискам способов покорить абсолютно всё, даже собственных лжебогов. Наверняка кто-то из косматых искал возможность ослабить «божественные» сущности, пленить, убить. Но это всё про другой, чужой мир. Дарующая Жизнь восстановится, а вместе с ней и вера остальных.
— Они сконцентрировали против нас свои низменные желания, жажду власти, ненависть. Вот, что произошло. А нам стоит перебить всех, кто причастен к этому, кто осмелился осквернить нас своим чёрным колдовством. Показать, что их божок не защитит их от нас, – новая вспышка гнева и боли моментально разгорелась ярким пламенем внутри воительницы. Но поймав взгляд Самины, Кира поспешила успокоиться, пускай и давалось ей это с трудом, — Прости. Да. Да, я понимаю, что ты хочешь сказать мне.
— Ты хорошо показала себя перед остальными, – Кира печально улыбнулась. Как много под Куполом удивительных и сильных женщин. Рамона, Командора, Фиби… Все они были и есть опорой остальным. Теперь и Кира должна стать опорой, хотя бы попытаться. Не подвести Самину, чтобы та не подвела остальных, — Похоже, у тебя уже есть план, не так ли?
|
|
Уильям уже давно ничего не писал в дневнике. Он, ещё будучи мальчишкой, решил, что не будет записывать то, что не хочет, чтобы кто-то прочитал. А в последнее время только об этом ему и хотелось писать. Впрочем, все эти истории находили отражение в его пьесе. Даже то, что произошло между ними с Альбертом на день рожденья Уильяма.
Уил отложил перо и положил голову на руки, будто решил спать прямо за столом. Со сном, кстати, тоже было неважно, вот он и писал всю ночь, стараясь вымотать себя настолько, чтобы забыться под утро.
- Ну может хотя бы у неё получится… - вслух сказал он, хотя был в кабинете один. Он думал о героине пьесы… А, впрочем, глупо отрицать, что с ней он олицетворял себя, но это только Альберт бы понял, да и то не факт. Она – талантливая, но бедная актриса. Он – женатый хозяин театра. Она любит его. Он её использует. Смогут ли они быть счастливы? Уил ещё не придумал концовку, но чувствовал, что хэппи энд вряд ли возможен.
Он вздохнул, сел ровно и перечитал последнюю страницу. Она пристально смотрит на него и задувает лампу. Комната освещается только лучами заходящего солнца. Он встаёт, подходит к ней и страстно целует. Его руки уверенными движениями развязывают корсет. Платье падает к ногам. Он берёт её на руки, несёт к постели, наваливается сверху…
Уил почувствовал, что кровь прилила к щекам лишь от воспоминания о том, на чём основана эта сцена. Он покачал головой, скомкал лист и бросил себе за спину. Такое не поставят в приличном театре. В темноте зрителям будет мало что видно (или в такой сцене это наоборот хорошо?), да и платье (он теперь по опыту знал) снять не так просто. Нет, надо как-то иначе написать.
Пьесовый жанр Уильяма немного разочаровывал. Весь сюжет надо было передать только диалогами. Никаких пространных описаний, мыслей и чувств героев. Ещё и приходилось задумываться о том, как это поставить. Может всё же переложить уже написанное в роман? Нет, после того, как он, можно сказать, связал свою жизнь с театром, после знакомства с Сарой хотелось бы увидеть своё творение именно на сцене. А значит нужна пьеса.
Уил вспомнил тот вечер, который стал прообразом этого отрывка и то с чего всё началось: нелепое клетчатое платье, смех кузена. Уильям улыбнулся. Сейчас и ему тот наряд из Ниццы казался забавным. Но в тот момент хотелось провалиться сквозь землю. Если можно умереть от стыда, тогда он, кажется, был к этому ближе всего.
– Как ты... зачем ты... о, Боже! – Воскликнул Альберт еле сдерживаясь от смеха. Уил хотел защищаться и сказать, что и сам видит, что идея дурацкая, но слова застряли в горле и когда Альберт просил его встать то так, то этак, он повиновался, изо всех сил стараясь казаться женственнее.
Кузен заикнулся про «давай наймем тебе одну» и Уил уж было подумал, что он опять про проституток. Не то чтобы сильно ошибся, хотя именно мадам Живо имела особую специализацию.
После первой встречи с ней Уила никак не покидал один вопрос: неужели полноватая, улыбчивая мадам Живо в молодости тоже работала эээ… «Ночной бабочкой»? Или работает до сих пор для «любителей»? Как у них это устроено? Продвигаешься по карьерной лестнице и вот к сорока годам у тебя свой публичный дом? Или же она сразу взялась за этот «бизнес» с другого конца?
Когда она впервые пришла к ним в дом и Альберт начал рассказывать ей о «театральных целях», Уил не знал, куда деться от стыда (снова) и всю встречу смотрел то себе под ноги, то на руки. Всё что говорил кузен так неправдоподобно звучало, что казалось ясным, что она уж точно догадается зачем НА САМОМ ДЕЛЕ нужен маскарад. Может и догадалась, но предпочла сделать вид, что нет. Услышав сумму, которую мадам Живо требовала за свои услуги, Уил опешил. Сколько-сколько? Не дороговато за один визит? Было неловко, что Альберт тут же заплатил из своих денег. В конце концов, платье же для Уильяма. Но кузен наотрез отказался брать деньги, когда мадам Живо ушла.
А потом эти уроки переодевания… Уилу вспомнилось, что когда мадам Живо пришла для первой примерки с двумя саквояжами, он поверить не мог, что женщины надевают на себя всё это ОДНОВРЕМЕННО. А ещё причёска, макияж... Да степень доктора получить проще, чем запомнить, как это правильно носить.
- Ну что же, примерите, Мсье Ониль? – спросила, наконец она, закончив раскладывать все эти вещи по его кровати (кровать под ними было не видно). Уил нерешительно кивнул и она вышла из комнаты. Он старался относиться к ней как к доктору. Ну не запрещать же ему себя осматривать, если что-то болит? Так и тут. Ей приходилось видеть его не совсем в приличном виде и прикасаться чтобы что-то показать или поправить. Впрочем, она была настолько деликатна, и они столько времени провели за этим странным занятием, что вскоре смущение Уильяма перед ней сошло на нет.
В этот раз надев платье и всё, что к нему прилагалось, он почувствовал и какое-то внутреннее преображение. Будто он уже и не он вовсе… Он думал, что каждый раз, когда надевает женские вещи придётся стискивать зубы и переступать через себя, но ему это даже нравилось. Нравилось не столько притворяться женщиной, как быть кем-то кроме себя.
Кто эта незнакомка в зеркале? Неужели он? Она… Полюбит ли её Альберт или это всё зря? Он не сразу снял платье даже когда проводил мадам Живо. Надо попробовать «обжиться» в таком виде. Хотелось закурить и он было потянулся за портсигаром, но потом подумал, что леди бы курить не стала. Так… А в туалет как ходить? Когда услышал звук отпирающейся двери (вернулся Альберт), Уил спрятался у себя в спальне и не позволил ему увидеть, что получилось. Пока рано.
Когда на следующий день не удалось даже приблизиться к такому идеалу, Уильям было разозлился и хотел всё бросить. Но уже переодевшись в обычную одежду и наткнувшись в гостиной на Альберта вспомнил для чего всё это делает и написал мадам Живо. За её визиты платил теперь сам. Через несколько раз стало получаться преображаться вполне сносно.
А потом наступил день рождения. Уил заранее решил, что если уж переодеваться перед Альбертом, то именно тогда. И если передумает в этот раз, то больше уже никогда не решится.
К счастью, на пирушке Альберт не настаивал и легко согласился отпраздновать вдвоём. Начали так, будто это семейный ужин – выпили, перекусили. Уил оценил пистолет (особенно гравировку), показал «новый трюк», выхватывая его и одновременно крутя на пальце. Вряд ли этим методом стоило пользоваться в боевой ситуации, но выглядело круто.
Всё же не зря Уильям тренировался последние месяцы в Тире. Его усилия заметил даже мистер Делор и дал несколько дельных советов. Не то чтобы он все их понял... Пояснение про «девушек» и что там с ними надо делать, например, прошло как-то мимо него. Но в целом стрелять стало получаться намного лучше и появилась внутренняя уверенность. С новым пистолетом тоже надо будет потренироваться…
Когда Альберт спросил про развлечения, Уил решил, что самое время сделать то, к чему так давно готовился. Наверно актёры за сценой перед премьерой спектакля чувствуют себя примерно так же, как Уильям тогда. Он причёсывался и одевался тщательнее чем на «репетициях» и при этом всё равно казалось, что всё не идеально. Когда было готово, Уил несколько минут стоял за дверью собираясь с духом. Что если он опять рассмеётся? «Ну значит просто забудем о переодеваниях», - убеждал себя Уильям. Он сделал уже достаточно эм… Странных вещей и если Альберт не отвернулся от него до сих пор, вряд ли закончит их дружбу от того, что увидит Уила в платье, которое, в отличии от первого, сидит довольно неплохо, да и мадам Живо он сам пригласил.
Набравшись смелости, Уил повернул ручку двери и зашёл в гостиную – будто прыгнул в холодную воду. Встретившись взглядом с Альбертом, он с удовольствием отметил, что в этот раз вместо смеха у него отпала челюсть от удивления.
Уил прошёл через комнату, стараясь двигаться и главное чувствовать себя так, как учила мадам Живо. - Серьезно... это ты? – спросил Альберт. – Ну то есть, я вижу, что это ты. Но если ты, который на самом деле ты, сейчас тоже выйдешь из комнаты, и окажется, что ты прятал там эту леди всё это время, я не удивлюсь, – добавил он потрясенно. - Ну ваш друг всегда найдёт чем занять себя наедине, неправда ли? – Уильям лукаво улыбнулся. Говорить нараспев. - Ну что же, мистер О’Нил нальёте и мне бокальчик? – Уил удовлетворённо наблюдал, как кузен суетливо и, едва не уронив бутылку, налил шампанское в новый бокал. - Благодарю. Держать бокал кончиками пальцев, мизинец слегка отогнуть. Уил сел. Спину прямо, плечи опустить. Исполнять все советы мадам Живо требовало от него всех умственных сил, хотя он не делал ничего особенного. Наверно надо очень много практиковаться, чтобы быть леди не задумываясь. - Как мне теперь тебя называть? – спросил Альберт. - Зовите меня Мэри.
Уильям взял куда более официальный тон, чем тот, с которым они общались обычно и будто заново знакомился с Альбертом. - Мистер О’Нил, быть может прогуляемся? – Уил-Мэри и сам не ожидал(а) от себя такого вопроса, но мысль о том, что они с Альбертом будут идти по улице рука об руку как пара заводила. Альберт удивлённо поднял брови. - Только до конца улицы и обратно. - А давай! – согласился кузен.
Ещё спускаясь по лестнице и старательно приподнимая юбки, чтобы на них не наступить (в этом надо бы потренироваться), он подумал, что будет, если они встретят знакомых? Его переодевание не меняло черт лица, и он выглядел как женская версия себя же. «Скажу, что сестра Уильяма», - решил он и перешагнул через порог двери, любезно открытой Альбертом.
Почти сразу же пожалел о том, что предложил такую авантюру. Казалось все смотрят только на него. Вон тот извозчик чего уставился? А нищий на паперти вместо своих банок явно его разглядывает. Прошедшая мимо леди бросила взгляд. И господин на другой стороне улицы смотрит так, будто что-то знает. - Ну же, идём? – обратился Альберт к «Мэри», застывшей на пороге, и предложил свой локоть, чтобы за него было удобно ухватиться. Уил вцепился в его руку, будто это был спасательный круг для утопающего. Ну с ним вроде не так страшно…
Чем дальше шли, тем больше Уильям привыкал к своей новой личине. Полицию ещё никто не позвал и на смех не поднял, а если прохожие о чём-то и догадываются, оставляют это при себе. Уил надеялся, что, если такие и есть, думают они всё же «какая странная леди», а не «погляди, переодетый мужик». – Зайдем в кондитерскую! – предложил Альберт. И не успел Уильям возразить, что тесные помещения не для него – там в замкнутом пространстве вблизи уж точно кто-нибудь что-нибудь заподозрит, как оказался внутри. Глупо было сразу же выходить – это бы лишь привлекло внимание. Придётся ждать, пока Альберт купит что хотел и тщательно исполнять заветы мадам Живо. – Что-нибудь приглянулось, мадемуазель? Уил резко поднял глаза. Чуть за спину себе не посмотрел в поисках «мадемуазели», но до него вовремя дошло, что это же к нему обратились. Уил пытался найти во взгляде приказчика следы насмешки или осуждения, но видел лишь учтивость по отношению к даме. - Да, лимонных тянучек, пожалуйста, - сказал Уил как можно мягче. Альберт добавил их к своим покупкам, разумеется, не позволив леди платить. Если так пойдёт, придётся увеличить долю Альберта в их бюджете, раз уж ему приходится за двоих рассчитываться. «Обманув» приказчика, Уил почувствовал себя куда увереннее и назад шёл почти не стесняясь, а на губах играла улыбка.
- Ну, не так уж плохо получилось? – Спросил Уильям, когда они вернулись, и получил в ответ похвалу. - Вообще-то это довольно любопытно. Будто не ты, а сам мир немного меняется. Совсем другой «угол зрения», – объяснил он, что чувствовал там на улице, - в начале страшно было и казалось, будто только на меня все и смотрят, а потом вроде ничего. Уил ужасно устал от постоянного напряжения и необходимости держать себя как дама, так что сейчас ослабил внимание и, наверно выглядел уже не так женственно, как в начале. Надо собраться. В конце-концов весь этот театр для одного зрителя и именно сейчас начинается самая важная часть спектакля.
Пожалуй, в том, что произошло дальше благодарить (или винить?) нужно Сару Бернар. Ведь именно она открыла Уильяму «секрет взгляда», которым он тогда впервые и воспользовался. - И как она тебе? По-моему, играет так себе, а барышня интересная! – сказал Альберт о ней в экипаже, когда они ехали с вечеринки, где с ней познакомились. А Уильям принялся горячо доказывать, что она-то как раз играла хорошо, это остальные скверно. И вообще у неё большое будущее и о ней рано или поздно заговорит весь мир. - Да ты никак влюбился, - посмеялся тогда Альберт. Уил махнул рукой – всё равно не поймёт.
Влюбился-то Уильям уже давно и далеко не в Сару. И что же, актриса с великим будущим, работает твой совет? Ещё как!
Этот поцелуй, который подарил ему Альберт, когда умер искусственный свет, не шёл ни в какое сравнение с тем мимолётным прикосновением, на которое решился когда-то Уильям. Казалось, что он длится вечность и эта вечность прекрасна. Уил впитывал в себя запах Альберта, прикосновения его рук, ощущение его тёплого и крепкого тела рядом со своим.
Когда завязки корсета ослабли, дышать стало легче. Но и червячок страха пошевелился в мозгу: что если вся магия именно в платье? Впрочем, пока Уил колебался, Альберт действовал. Панталоны долой. Его рука ТАМ? Сказать по правде, фантазии Уильяма не шли сильно дальше поцелуев и ласк. Напор Альберта обескураживал, но Уил подумал, что, пожалуй, у него больше опыта. Он лучше знает, что делать.
Альберт повалил Уила на кровать и оказался сверху. Тяжесть мужского тела возбуждала так, что по позвоночнику бежали мурашки. А потом он надавил… И… Это уже не было приятно, а лишь больно и… Стыдно.
Уил запаниковал, попытался оттолкнуть, что-то сказать – не тут-то было. Альберт лишь схватил его руки так, что теперь он не мог двигаться, а когда Уил попытался вертеть головой, то и этой возможности его лишил. Так вот что чувствуют женщины? Слабые и беспомощные? А потом пощёчина. Слёзы сами собой брызнули из глаз не от боли, а от обиды. Зачем он так? Не оставалось ничего другого, кроме как терпеть, глотая слёзы.
Но Уил и не заметил, как движения стали более плавными, почувствовал пальцы на своей щеке. Показалось даже, что сейчас он извинится и поцелует. Не извинился, не поцеловал. Но это уже казалось неважным. В глубине его существа снова нарастало удовольствие, пока не заполнило каждую частичку его тела. Это была будто обратная сторона боли. Альберт уже не держал руки, но и Уильям теперь хотел его не оттолкнуть, а прижать как можно ближе к себе. Обхватил его плечи, выгнулся дугой и закричал.
Уил чувствовал себя опустошённым. Не хотелось вообще ничего, а впрочем… Разве что лежать так головой на плече Альберта целую вечность. Закурить? Почему бы и нет. - Ну и как тебе… Понравилось? - как бы между прочим спросил Уил. Сил притворяться уже не было, поэтому несмотря на остатки косметики на лице, говорил он как обычно. - Ммм… Ну да, а тебе? – Скорее да, чем нет, хотя я бы предпочёл, чтобы ты меня не бил. Уил испугался своему ответу. Вдруг Альберт подумает, что тогда лучше и вовсе отдалиться?
Уже позже кузен рассказал, что имел в виду под «ну да». И это расстроило Уильяма, хотя он попытался не показывать своих чувств. Он бы предпочёл, чтобы Альберт был только «ангелом». «Да нет, не хочу никого звать», - ответил на его предложение. Уил бы слукавил, если бы сказал, что никогда не думал о других мужчинах. Бывали случаи, когда он испытывал возбуждение, увидев красивого парня в салоне и даже оценивал «с этой точки зрения» их французских друзей. Но он ни с кем из них не хотел быть так, как с Альбертом. Нет, он не хотел видеть в своей спальне кого-то третьего. И дело вовсе не в том, кто сверху.
Тем вечером Уильям пошёл один прогуляться по той же дороге, что они ходили в его день рождения вдвоём. Интересно, узнает ли его приказчик в мужской одежде. Хотелось проверить и плевать если да. Уил зашёл в кондитерскую. - Лимонных тянучек, - попросил он. Приказчик взвесил товар и отдал пакетик как ни в чём ни бывало. Не узнал.
Возвращаясь домой Уил зашёл в костёл, что возвышался напротив их дома. Тот самый у которого он подобрал карлика. Уильям не был религиозен, но сейчас хотелось посидеть и подумать. Тишина церкви подходила для размышлений как нельзя лучше.
В будний день в здесь было пусто. Эхо шагов отражалось от стен. Он сел на скамью недалеко от входа. Закинул в рот тянучку. Кисло-сладкий вкус наполнил рот. Кисло-сладкий… Прямо как ощущения после той ночи с Альбертом. А тянучки всё же не плохи. Ну и что, что Альберту нравится так… Не так уж больно было, можно и потерпеть, а потом и вовсе хорошо. Но… Что всё это значит для Альберта? Одолжение? Игра? Развлечение? Больше всего на свете Уильям хотел бы услышать от него «Я тебя люблю». Но на это не приходилось рассчитывать, верно? И всё же зато он рядом. Когда он жил с родителями в церковь ходили каждое воскресенье. Куда он катится сейчас? Быть может правы люди? Такие как он противны Богу и обществу и не заслуживают существования?
*** Уильям вынырнул из пучины воспоминаний. Небо уже посветлело настолько, что можно было читать без лампы. Он задул её. Надо поспать хоть пару часов. И в театр зайти… Что-то давно Буле ничего не писал.
Сон всё равно не шёл. Проворочавшись час, Уильям оделся и, не став будить Альберта, поехал в Куртий. Он никогда не бывал тут так рано. Ему нравилась сонная тишина улиц. Прохожих почти нет, лишь дворники метут улицы, убирают мусор, который оставило после себя вчерашнее веселье. Воздух кажется чище и свежее. Несмотря на бессонную ночь он чувствовал себя необычно бодро.
Дошёл до театра и, увидев заколоченную дверь, не поверил глазам. Холодок пробежал по спине. Это ещё что такое? Приставы пришли за разрешением, а его не оказалось? Ну а взятка что? Не сработала? А почему Буле ничего не написал? Обошёл здание. Чёрный ход открыт. Взбежал на второй этаж, перепрыгивая через ступеньку. Толкнул дверь в комнату Буле. Пусто. Распахнул дверь «общежития». Подумал было, что и тут никого нет, но потом что-то шевельнулось в груде тряпья на одной из коек. Карлик!
Уил подошёл и со всей силы пнул ногой кровать так, что та с жалобным лязгом сдвинулась. - Вставай! Что тут произошло?! – бесцеремонно разбудил Уильям своего «сотрудника». Карлик сел и по-детски потёр глаза кулачками. - Аааа… хозяин явился… - Рассказывай! Где все? Где Буле? Почему дверь заколочена? - Уехал ваш Буле… - Куда уехал? - Да мне почём знать? Взял денюжки, получку нашу и тюююю… Кстати… Получка-то будет? - А остальные где? Карлик пожал плечами: - Да разошлись кто куда. Жить-то надо на что-то. Надо бы их собрать. А то того, мсье Ониль... тоже разбегутся. Уил кивнул. Дал карлику 50 франков: - Собери всех. Скажи, что всем заплачу за сентябрь, как только вернутся. А тебе ещё сверху за труды и… Верность.
Из театра Уил направился прямо в полицию. Там даже не стали врать, что «постараются». А прямо заявили, что свои деньги он вряд ли когда уже увидит. Зачем вообще нужна эта полиция? Они хоть с чем-нибудь справиться могут? Насчёт разрешения Уильям заверил, что когда театр снова откроется оно будет (оставалось надеяться, что это правда). Кстати, а открыть без буфета-то его можно?
Сколько часов Уильям обивал пороги мэрии – не сосчитать. Впервые придя туда, Уил попытался сразу же пройти к нужному кабинету. Но люди в коридоре заявили, что вообще-то все туда и, если у него есть дело, надо занять очередь и ждать. Просидев час и не наблюдая перемен, Уил спросил у джентльмена рядом: - А когда примерно нас примут? Тот усмехнулся: - В первый раз, да? Ну когда-нибудь примут.
Уил промучился в очереди весь день. То сидел на «заботливо» расставленных стульях, то ходил взад и вперёд по коридору, курил сигареты одну за другой, заменяя этим и обед, пересчитал людей в очереди несколько раз. А когда настал конец рабочего дня, вышел чиновник и как ни в чём не бывало сказал: «На сегодня всё». В смысле всё?! - Извините, но мне нужно… - начал было Уил. Тот отмахнулся от него как от мухи. - Месье, всем тут чего-нибудь нужно. Вас много, а я один. Приходите завтра и занимайте очередь пораньше. Уильяма переполнял гнев. Ещё чуть-чуть и кинулся бы на этого чинушу с кулаками.
Однако разрешение получить было всё же нужно, поэтому Уильям пришёл и на следующий день. В этот раз сделал над собой невероятное усилие и поднялся как нельзя раньше (часов в 9). Однако коридоры уже в это время были забиты людьми. Да во сколько они приходят, чёрт возьми? В этот раз он взял с собой книгу, чтобы было не так скучно, но от чтения постоянно отвлекало шаркание людей, разговоры, необходимость следить за тем, чтобы никто не влез в очередь перед ним. К обеду он понял, что и сегодня ловить тут нечего и сам ушёл. Кажется нужно приходить ещё раньше, но тогда уж проще вообще не спать. Интересно, а даму пропустили бы без очереди?
В третий раз Уил подошёл к дверям мэрии в 6! И даже в такую рань он не был первым. Люди стояли кучками у ещё закрытых дверей. Как же это унизительно. На этот раз удалось попасть в кабинет столоначальника к полудню. - Ваше дело будет разобрано примерно… Через неделю. - А побыстрее никак? - Никак. Когда Уильям стоял в очередях, ужасно раздражали люди, приходящие «только спросить». Но не сидеть же снова весь день чтобы просто узнать готово у них разрешение или нет. Да и что они вообще там делают так долго? Написать бумагу минут пять займёт. Но ни через неделю, ни через две дело не сдвинулось с мёртвой точки. А потом, после очередной бессонной ночи и длиннющей очереди заявили, что нужно записаться на встречу с послом. Да посол-то тут причём? Но надо, так надо…
Встреча с послом была назначена через неделю после того, как обнаружилась проблема с театром. Уильям уже настроился на то, что придётся опять несколько дней провести в очередях, но, к своему удивлению, попал к послу без особых проблем. Мда, французам есть чему поучиться у американцев.
Уильям думал это будет обычный клерк, пусть и званием повыше, и такого помпезного кабинета не ожидал. Серьёзно? Этот министр лично разбирается с делами каждой забегаловки? Или их разрешение какое-то особенное?
Дождавшись приглашения, Уильям сел в кресло. Среди всей этой чопорной мебели он казался самому себе маленьким и незначительным.
Рассказать о себе и о театре? Мы просто бежали от войны чтобы в армию не загребли и не убили, а потом подобрали каких-то уродов, чтобы они зарабатывали нам денег, кривляясь на сцене с непристойными представлениями… Такой рассказ вряд ли бы понравился министру, но и лгать не хотелось. Уильям попытался говорить правду, насколько можно, но местами лукавя и приукрашивая. Главное, посчитал он, сказать, что министр хочет услышать, а не то, что есть на самом деле.
Уильям рассказал примерно следующее: «Мы с кузеном приехали во Францию учиться. Изучали французский, театральное дело, основы ведения бизнеса… Ну и театр открыли в качестве практики. Да, там не совсем обычные актёры. Но ведь чтобы бизнес был успешным должна быть изюминка? К тому же и наши актёры занимаются теперь честным ремеслом вместо попрошайничества. Социальный проект, можно сказать. А разрешение… Сказали, что оно нужно чтобы торговать едой и напитками в театре. Что за театр без буфета.» Добавил на всякий случай, что ему очень жаль отвлекать такого важного человека таким пустяковым делом (немного лести не повредит). Подойдёт ли такой ответ или их дело обречено?
Уильяма раздражало с какой лёгкостью воспринял новость Альберт. - Альберт, но это же не пустяк. Неужели ты хочешь всю жизнь зависеть от родителей или от шального везения? Впрочем, Уил не стал спорить, пусть делает как знает. А вот своей семье про деньги писать не стал. Неловко было после того, как рассказал им, что зарабатывает теперь сам, да и вообще… Не всё так плохо, верно?
Театр не работал уже 2 недели. Уильям решил, что подождёт ещё две и если разрешения так и не будет, то откроет театр, но без буфета. В нём ведь вся проблема?
Ездил теперь туда каждый день, чтобы всё контролировать. В бывшей комнате Буле оборудовал кабинет. Даже ночевать там пару раз оставался. Нового управляющего нанимать не спешил. Пожалуй, ему даже нравилось, что театр снова отнимает столько сил – это спасало от меланхолии по поводу их с Альбертом отношений.
Что же до платья… На переодевания теперь не было ни сил, ни времени, да и хоть опыт получился любопытным, делал он это только ради Альберта, а раз ему не надо… Отправил платье и прочие вещи мадам Живо на стирку, а когда она их вернула, запер на ключ в шкафу.
-
Великолепно подано то, как мечты, став явью в искаженном варианте, причиняют не радость, но боль, но и такая радость все равно бесценна. Очень, очень проникновенно написано.
-
Отличный пост).
Но самый топ, конечно, вот это: – Скорее да, чем нет, хотя я бы предпочёл, чтобы ты меня не бил. )))
|
-
Они не бросили Найи, но как будто между собой решили, что эта проверка – проверка лишь для неё одной. Испытание её разума и силы характера. Если должна - значит, могу.
|
|
|
Альвий никогда не молился истово, скорее аккуратно. Пылающая вера больше подходит священнику, а не дознавателю. Да и вообще, Юлий знал, что его служение – не в молитве, оно – в работе. "Все мы держим ответ перед ним", – сказал лорд Эр, но ответ разный. И Юлий догадывался, что когда он попадет на суд, он не спросит "горячо ли ты молился, дознаватель?" Он спросит: "Сколько еретиков ты поймал? Сколько дел раскрыл? Как ты послужил Мне?" Но все же помолиться было надо, потому что... Да потому что надо всегда помнить, кому ты служишь, вот почему! Молитва – это как снятие пистолета с предохранителя перед стрельбой, часть обязательная. А если ты не молишься – значит, ты отломал свой предохранитель, и можешь таких дел наворотить! Поэтому молись аккуратно и говори: "Я помню, кому служу. Я помню о смирении. Я помню о долге. Я помню, что дело моё важно только потому, что служит Твоему делу. И я прошу помощи, потому что самая малая Твоя помощь сделает больше, чем самые старательные из моих усилий."
Что касается стиля вождения инквизитора Лотты, то Альвий увидел то, что видел и раньше: она импульсивна, склонна действовать, срезая углы. В большинстве организаций, где вся деятельность была зарегулирована инструкциями, такой подход осуждался. Но Инквизиция для того и создана, чтобы срезать углы – слишком тупые и слишком острые. Тут важен результат. А результат – они доехали и они живы. То, что внешне выглядит, как взбалмошность, может на самом деле быть склонностью к нестандартным решениям, а ведь склонные к стандартным решениям люди предсказуемы и чаще попадают в ловушки.
"Зачем я об этом думаю?" – спросил себя Альвий, идя по коридору. Затем, что я не знаю, почему меня послал Конклав на самом деле. То есть, да, конечно, если тут растет культ, и мы его вскроем, вопросов не будет – дело сделано, операция проведена. А если это кто-то копнул под Лотту и её начальство? "Нужна поддержка? Вот тебе поддержка, дорогая, целого легата с печатью прислали. Что, ничего не нашел? Какой сюрприз! А не имитацией ли бурной деятельности ты тут занимаешься? Мол, мне и на Радже хорошо, оставьте меня здесь, тут РЕАЛЬНО нужен целый Инквизитор, а не дежурный сервитор. А ещё и группку выделите! А на самом деле это всё чепуха и преступное безделье и расходование кадров. Легат Альвий, вы там были, какую характеристику можете дать?" – и какого ответа от него будут ждать? "Да она даже водит, как ошалевший от безнаказанности сын губернатора!"
Выглядело правдоподобно, и еще более правдоподобно, учитывая, что Лотта устроила его здесь, в кофейне, рядом с собой, буквально через дверь. Как говорится, держи друзей близко, а проверяющих – еще ближе! "Только я ведь не проверяющий. Я занимаюсь расследованием, а не интригами." Но, как говорится, если ты не занимаешься интригами, не удивляйся, что они занимаются тобой. Ведь одно дело, когда тебя послали шпионить за инквизитором, и это – приказ, за который кто-то несет ответственность. А другое, когда нет. Бывает же, что волна вдруг повернется вспять. "ВЫ ЧТО, ОХРЕНЕЛИ ДРУГ ДРУГУ ПАЛКИ В КОЛЕСА СТАВИТЬ!?" – и так далее. Старая песня. И тогда тот, кто всё это задумал, на голубом глазу скажет: "Какие палки, ваша светлость?! Легат Альвий, ну ка скажите, какой приказ вы получили? – Оказать содействие в расследовании. – Ну, и какие ко мне вопросы, ваша светлость? Это легата Альвия спрашивайте, зачем он там за ней шпионил." Никогда так не было, и вот опять, в общем.
Так всегда хочется просто делать работу, но всегда надо держать в голове, что это может быть не просто работа. А как иначе? Затем и держат. Печать легата кому попало не дают. И в идеале, надо бы понять, что инквизитор об этом думает.
– Отличные покои, лучшего я не могу и желать, – сказал Альвий по привычке без выражения, тем бесцветным голосом, каким учат арбитров рапортовать о чем угодно (потому что твои эмоции начальству не нужны). Он поставил чемоданы. – Я бы выпил рекаф или что-то в этом роде. Я ничего не успел заказать в заведении. Было не до этого! – легат еле слышно хмыкнул. – Команда собралась... с интересными особенностями, – поделился он своим наблюдением, неспешно выговаривая слова.
|
-
"Укусил - ушел, уперся - лег" (с)
-
Очаровательный, очаровательный бой двух барышень!
|
Много лет спустя ты будешь вспоминать эту сцену в отеле в Ницце с теплотой, но тогда у тебя что-то ёкнуло в животе и ты почувствовал, как пот выступает на спине, а руки начинают немного дрожать. – Боже, Уил! – кузен явно хотел засмеяться и с трудом удерживался. – Как ты... зачем ты... о, Боже! Он провел рукой по лицу, качая головой и не зная, смеяться ему или смеяться ещё сильнее. – Прости, но... это смешно, ну правда... это как... как... я даже слов подобрать не могу! Извини... Дааа, ты полон сюрпризов, кузен! Тебе стоило большого труда не убежать куда-нибудь, но бежать-то особо было некуда – в коридор что ли? В таком виде? Ты сделал непроизвольное движение рукой. – Нет, подожди! – вскрикнул Альберт, по-прежнему сдерживая смех. – Подожди... я... извини, я не хотел обидеть, но просто это... я... я ценю что ты... НО ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ, ПОЧЕМУ ПЛАТЬЕ ТАКОЕ ДУРАЦКОЕ!? – и он все-таки прыснул, очень искренне, что, наверное, было самое обидное. – Нет, подожди, не снимай! Ты бы сделал что-то – ответил ему, разозлился, вспылил или прогнал его или даже заплакал, или всё сразу, но тебя удержало тонкое, хрупкое ощущение, что вы оба чувствуете одно и то же: вам обоим неловко, но вы оба, и он и ты знаете, что если он просто посмеется, а ты просто переоденешься – это будет трещина навсегда. И он должен был сейчас найти какие-то слова, которые примирят тот факт, что ему смешно и странно видеть тебя в платье, и что он очень не хочет тебя обидеть, не хочет быть тем, кто тебя осудит, посмеется и оттолкнёт. – Знаешь, – сказал он, наконец справившись со смехом, – в конце-концов, ты же театральный человек. Пишешь пьесы, ставишь... В этом же, наверное, нет ничего такого, что ты захотел переодеться! В Древней Греции вообще все роли в театре играли мужчины! Он взял тебя за руку. – Я... нет, меня не задевает... если тебе нравится. Но просто если уж... то надо как-то как следует, я не знаю. А это выглядит просто странно и смешно. Хотя... хотя... в темной комнате тебя можно перепутать с женщиной. И вообще, ну-ка, встань эдак поувереннее. Сделай как будто ты веер держишь! Наклони немного голову! Посмотри в сторону, как будто ты актриса или я не знаю... хозяйка салона! Ты не очень хорошо знал, как это надо изобразить, но как-то уж изобразил. – А не так плохо! – сказал Альберт. – Просто понимаешь... это, ну... не в платье одном тут дело. Они не такие как мы, понимаешь? Они ходят по-другому, стоят по-другому. Но ты, может быть, и смог бы это изобразить. Он вдруг просиял. – А давай в Париже наймем тебе одну... я её знаю, уверен, она бы могла! Мадам Живо её зовут, она любит, чтобы всё затейливо было, у неё в заведении даже сцена такая есть для выступлений. Уж она-то болтать не будет. Она тебе объяснит, как... тут надо грим ещё, лицу как бы мягкость форм придать. У тебя могло бы здорово получиться! А платье можно тоже через неё заказать, чтобы слухи не пошли. Через неё, поверь, и не такое заказывали. Тебе бы, наверное, синий цвет пошел, а не эта уродливая клетка. Господи... Уильям, готовую одежду-то вообще носить нельзя! А уж... Я пойду, открою вино, давай выпьем. За творческие успехи!
***
И вот теперь, в Париже, ты стоял на балконе с актрисой, имени которой никак не мог вспомнить, а спросить было вроде неудобно. Она выслушала тебя внимательно, кивнула. – Спасибо. Мне надо было это услышать от вас, – и улыбнулась несколько загадочно, и в то же время очень дружелюбно. Потом сделала паузу, разглядывая ночное небо – облаков почти не было, и звезды рассыпались по неблсводу, как холодные, даже для императоров слишком дорогие бриллианты. – Я пообещала открыть вам секрет. У вас, Уильям, очень проникновенные глаза, хотя вы их и прячете. Вот мой вам совет – если вы хотите чего-либо добиться от человека, просто посмотрите ему в глаза. Знаете, Шекспир говорил, что глаза – зеркало души. У большинства людей глаза тусклые, а их взгляд ничего не значит, и они глазеют направо и налево, и никому от этого ни горячо, ни холодно. А у вас глаза – глубокие. Если вам что-то нужно от человека – попытайтесь просто сказать ему об этом как можно спокойнее и посмотреть в глаза. Как можно спокойнее! Не заискивайте, не давите, не смейтесь притворным смехом. Просто сделайте это спокойно. А можете и вовсе ничего не говорить, если всё и так ясно! Многие люди спасуют просто потому, что не смогут вынести ваш чистый взгляд. Хотите верьте, хотите нет, уж я в этом разбираюсь. Ты засомневался, как может почти девочка, твоя ровесница, разбираться в таких вещах, но, в конце концов, она ведь была актриса. Может быть, она была права? Вы вернулись к общей кампании, и вскоре карусель веселого общения вас разделила. Только по дороге домой, когда вы с кузеном ехали в пролетке, ты спросил, как её зовут. – Сара. Боре... Бернар? Бернар, – сказал Альберт, припомнив. – И как она тебе? По-моему, играет так себе, а барышня интересная!
***
Мадам Живо, которую пригласил к вам в дом Альберт, была полной, живой, улыбчивой женщиной лет сорока, не очень красивой, но очень располагающей к себе. Больше всего она напоминала слишком деятельную мать семейства, и уж никак не содержательницу веселого дома. Вы сели в кресла, познакомились и выпили кофе. – Так что же, месье, вам нужно от меня? – спросила она. – Видите ли, мадам, – сказал Альберт, как ни в чем не бывало. – У нас просьба весьма деликатного свойства. Нам нужно, чтобы вы научили моего друга, как сойти за женщину. В театральных целях. – В театральных целях? – переспросила она. – Ну да. Видите ли, он пишет пьесы, и иногда мы читаем их по ролям дома с друзьями. И там, ну, попадаются женские роли, и нам нужно для погружения в образы, чтобы их читал мой кузен. Нам нужно сшить для него платье и... чтобы вы дали ему несколько советов. Чтобы все выглядело убедительно. Но мы хотели бы, чтобы это было... конфиденциально. – А, вот как! – сказала мадам Живо, пристально, как тебе показалось, посмотрев на вас обоих. – Да, и мы подумали, что вы могли бы нам помочь. Мадам Живо расплылась в улыбке, игриво мерцая глазами, наклонилась к вам и заговорщицки положила свои руки на ваши, лежавшие на подлокотниках. – Жентльмены, – сказала она, полушепотом. – Вам крупно повезло. Ведь я просто обожаю театр! Она ободрительно хлопнула по вашим рукам и вновь откинулась назад, взяв чашку с недопитым кофе, а потом как бы невзначай бросила: – Триста франков вперёд, и я всё сделаю в лучшем виде! Альберт заплатил, не торгуясь, мадам Живо обмерила тебя портновским метром, который вы приготовили заранее, и удалилась, ещё раз заверив вас, что всё будет сделано как надо.
***
Между тем надо было что-то делать насчет разрешения. Решили, что в мэрию пойдешь ты, как директор "театра". В мэрии ты сполна хлебнул французской бюрократии. Во-первых, тебе пришлось сидеть в оооочень длинной очереди просителей – в душном коридоре, где пахло потом, нюхательным табаком и едой, потому что люди, кажется, приходили сюда подготовленными просидеть весь день, но добиться своего. В первые два раза ты даже не дошел до столоначальника, который должен был принять от тебя прошение. Во-вторых, когда на третий раз ты, наконец, добрался до заветной двери, твоё прошение серьезно озадачило чиновника. Он явно не знал, что с тобой делать. Он заполнил какие-то гербовые бумаги и заверил тебя, что дело будет, безусловно, разобрано, но не очень быстро. Через неделю. И всё. Ты приходил пару раз справляться о том, что там по делу, но никакого определенного ответа не получил. Каждый поход был довольно-таки мучительным мероприятием: духота и болтовня действовали на нервы, а волокита страшно раздражала.
Гораздо интереснее шло дело со стрельбой. Ты ходил стрелять в небольшой тир, расположенный рядом с оружейным магазином мсье Делора. Тир этот был предназначен для того, чтобы покупатели могли в нем научиться заряжать оружие и опробовать его. Помогал им в этом долговязый улыбчивый детина, которого мсье Делор обучил заряжать охотничьи ружья и револьверы, но о том, как стрелять, он имел только общие представления. – Наводите ствол на цель, мсье. Целитесь. Там такая мушка есть, вот она должна быть на цели. И нажимаете! Вуаля! – объяснял он. Но однажды мсье Делор, увидев, как ты пытаешься выхватить револьвер из кармана, подошел к тебе. Вы разговорились. Ты поведал свою историю, упомянув, как дрался на дуэли. – Да, увы! – сказал Делор. – Париж сейчас место небезопасное. Эпоха дуэлей, увы, ушла в прошлое. Но поверьте, гораздо чаще можно услышать о том, как человек подстрелил сам себя, чем как он кого-то ухлопал. Это оттого, что люди волнуются. Перед тем, как выхватывать оружие, вдохните и выдохните. И делайте это плавно. Всё надо делать плавно. Сделайте плавно, осторожно, крепко, но нежно, как если бы имели дело с девушкой. Сделаете плавно тысячу раз – и "быстро" получится само. Всё дело в практике! Дал он тебе и несколько советов о том, как лучше попадать в цель. – Весь секрет в том, как вы нажимаете на спуск. Прицелиться – дело нехитрое, и силы у вас в руке вполне достаточно. Встаньте-ка боком, левую руку положите на пояс, за спину. Ага. А теперь представьте, что не вы нажимаете на спуск, а к вашему пальцу привязана веревочка, и за неё тянет кто-то, кто стоит у вас за спиной. Ваш невидимый друг, или, если хотите, ангел-хранитель. У вас это кто, святой Гийом? Пускай он! Так вот, он тянет за ниточку, тянет, а выстрел пусть для вас самого произойдет сам, неожиданно! И ещё попробуйте посильнее надавить на рукоять средним пальцем. Да, вот так! Всё это казалось довольно нелепо – с чего вдруг ты будешь точнее попадать в цель, надавливая на рукоятку средним пальцем? И поначалу такие манипуляции стоили тебе больших усилий. А потом, спустя несколько раз, ты вдруг начал попадать, да так, что сам не поверил. С десяти шагов. С двадцати. И даже с тридцати! – Вот это другое дело! – радовался мсье Делор, причмокивая губами. – Да у вас, юноша, талант! Я вам в следующий раз вместо мишени карту пришпилю, посмотрим, что от неё останется.
***
Альберт относился к твоей стрельбе скорее снисходительно – он видел, как ты обращаешься с пистолетом в жизни, и сомневался, что в трудной ситуации ты сможешь использовать его. Тем временем мадам Живо прислала записку, что всё готово. Альберт хотел присутствовать при твоём обряжении, но она сказала, что это дело деликатное, и попросила его не мешать. Она притащила с собой целый ворох вещей и еще саквояж, и это было так обстоятельно, что ты даже почувствовал себя неловко. – Мсье Ониль, – сказала она. – Вы, как я вижу, человек увлекающийся. Поэтому я спрошу вас, вы хотите перевоплотиться слегка, или, так сказать, в полном объеме? Ты спросил, в чем разница. – Разница в том, что мало надеть одно платье. Нам с вами понадобится целый день, но зато вам понравится результат. Я это гарантирую! Мадам Живо слов на ветер не бросает! И это было правдой. Тебе пришлось переодеться за ширмой в чулки и панталоны. К чести мадам Живо, она была серьезна и деловита, и, в отличие от Альберта, и не думала над тобой смеяться. Вы надели корсет, нижние юбки, туфли. – Если шнуровать не очень туго, вы можете это сделать и сами. А ну-ка, попробуйте! Оказалось непросто, но у тебя были ловкие пальцы. Корсет, конечно, мешал дышать, но жить, вроде, было можно – пока мадам Живо не надела на тебя нижние юбки, накрахмаленные так, как будто это были скорее доспехи, чем одежда. – Очень важна аккуратность. Любая небрежность будет смотреться странно. Помните, что женщины, увы, вынуждены быть вдвое аккуратнее мужчин. После этого вы занялись волосами. – Парик – это хороший вариант, если у вас нету времени. Но у вас и свои волосы весьма красивы. Их можно завить в локоны – это будет выглядеть весьма авантажно. Я покажу вам, как сделать это без всяких раскаленных стержней – понадобится только бумага и вода. Я вам объясню идею, а сделаете вы сами. Немного локонов спереди и накладной шиньон сзади: по-моему лучше не придумаешь! Ты пришел в замешательство от того, как она ловко расчесала и стянула тебе волосы: казалось, что кожа на лбу натянулась от этих манипуляций, как холст на мольберте. – Теперь лицо. В вашем случае главное – сделать ровно столько, чтобы это не выглядело вульгарно. Лучше меньше, чем больше! И она прошлась пудрой по твоим щекам, объясняя, как её наложить, чтобы черты стали более мягкими. – Румянами не пользуйтесь. Вы должны смотреться скромно, но слегка горделиво. Представьте, что у вас есть тайна, непростая тайна, но вы несёте её, как крест, как ношу. Румяна тут ни к чему! Никакой помады! А тушь... тушь определенно пригодится! И ещё сто пятьдесят тонкостей. Потом вы надели платье, у неё нашлись и особые подушки, чтобы очертить силуэт декольте. – Теперь, мсье Ониль, слушайте меня очень внимательно, – проговорила она, огладив складки платья. – Быть женщиной – значит нести тяжкую ношу – значит везде быть второй, но сохранять достоинство. Эту ношу мы принимаем со смирением. Поэтому держать себя надо не так, как держат мужчины. Мужчины при ходьбе расправляют плечи, прижимают подбородок, руки держат впереди, грудь выставляют напоказ – это нужно, чтобы придать себе решительности и продемонстрировать основательность. Вам же надлежит спину держать прямо, но плечи опустить. Голову склонить, но лишь слегка, со смирением, а не с целеустремленностью. Мужчины тяготеют подбородком вниз, смотрят же прямо. Ваш подбородок пусть лишь немного следует за вашим взглядом, а взгляд опустите! Но шея не должна горбиться. Шея должна держать голову ровно и хорошо, и в то же время оставаться мягкой. Это нелегко, но у вас получится. А вот это, – она дала тебе бархотку, – скроет особенности вашего горла. Либо используйте шарфик. Теперь пройдитесь по комнате. Присядьте. И ещё сотня наставлений о том, как садиться, как вставать, как ставить ноги, как держать руки. – Вы должны смотреться скромно, но слегка горделиво, – не уставала она повторять. Наконец, видя, что ты утомился, она закончила. – У вас отлично получается, – заверила она тебя. – Но, конечно, мастерство полного перевоплощения не приходит легко. Если мне будет позволено вам это предложить, я бы рекомендовала поупражняться самостоятельно неделю или две, а затем я приду к вам и скажу, что еще нужно поправить. Это будет стоить всего пятьдесят франков. А все вещи, которые я принесла, можете оставить – они уже включены в цену. Если же вы хотите перевоплощаться по щелчку пальцев, я советую вам выбрать себе женское имя и называться им про себя. Голос же у вас довольно мелодичный, но если желаете, мы поработаем и над голосом. Теперь желаете ли вы, чтобы я помогла вам разоблачиться? Она ушла, а ты остался перед зеркалом. На тебя оттуда смотрел... смотрело... смотрела? Да, пожалуй, смотрела. Ты нахмурился - и она нахмурилась. Ты улыбнулся - и она улыбнулась. Ты слегка приоткрыл рот - и её губы разомкнулись. Ты медленно повернулся, пытаясь найти изъян, пытаясь увидеть что-то такое, что закричит: "Глядите, это – переодетый мужчина!" И не нашел. И еще вдруг заметил то, о чем говорила Сара – у этой девушки в синем платье, с немного нескладной фигурой, и правда был глубокий, пронзительный взгляд. Мадам Живо брала дорого, но брала не зря.
К сожалению, волшебство рассыпалось уже на следующий день, когда ты попытался повторить все сам – нет, не то, не так, криво, не по-настоящему... Как ловить решетом воду! Альберту решил пока ничего не показывать – рано. Нужно было во всем разобраться.
За упражнениями и походами в мэрию тебе стало на время несколько не до театра – в конце концов, разве не для этого ты нанимал Буле, чтобы получить возможность делать то, что тебе хочется? Он отрапортовал запиской, что взятка успешно дадена, и все в порядке. Теперь ты чаще всего гулял по городу один, присматриваясь к женщинам: как они ставят ногу или как говорят друг с другом, как смеются, едят или как строят глазки. Тебе открылся настоящий новый мир! Раньше ты волей-неволей воспринимал их скорее как соперников, теперь ты чувствовал в них незримых, тайных союзников, которые могут, пусть и невольно, тебе помочь.
Высидев в мэрии новую очередь (вот была бы потеха нарядиться в дамское платье и прийти туда!), ты узнал, что мэр затрудняется дать ответ по этому делу и требует разрешения посольства. Надо было записываться на прием, а это – опять терять время, которое можно было провести с большей пользой. Ты решил отложить свой визит ненадолго... а может, и вообще не ходить? Раз всё улажено!
Мадам Живо заходила ещё несколько раз и нашла твои успехи выдающимися. Возможно, этой похвалой она хотела подбодрить тебя, а возможно, что это была чистая правда. Она рассказала тебе, что если произносить фразы слегка нараспев, твой голос вполне сойдет за то, что у женщин называют "грудной". В другой раз она принесла с собой несколько флаконов духов – чтобы дать тебе попробовать, и посоветовала "Герлен" с тонким ароматом сирены и роз ("духи этого мастера использует сама императрица!"). Кажется, её и саму увлекал процесс твоего перевоплощения.
И тут... случился твой день рожденья! Дома в Америке вы не особенно праздновали дни рожденья – отец считал, что уместнее собираться на Рождество (День Благодарения ещё не вошел в моду) и праздновать всем вместе. Но Альберт сказал, что раз вы на чужбине, нельзя отказывать себе в таком поводе! Он хотел было собрать пирушку, но ты отказался. Это ведь был... отличный повод, чтобы попросить себе подарок, не так ли? Альберт подарил тебе маленький английский револьвер – Смит-Вессон. Он был пятизарядный, чуть длиннее ладони, разламывался пополам вверх стволом, и был лишен этих дурацких шпилек – патроны были гладкие, без всяких выступов. – Тебе он будет больше по руке! – сказал кузен. И это, кстати, была правда – такой ты мог легко носить даже в кармане брюк или во внутреннем кармане. И ещё он был страшно красивый: блестящий, никелированный, с щечками из слоновой кости, с литерами W. O. на рукоятке. Револьвер был в коробке из черного дерева, выложенной красным бархатом, и смотрелся, как дорогое ожерелье или браслет или орден. Вы выпили вина, и Альберт спросил, как ты хочешь развлечься. Был только обеденный час и ты попросил его оставить тебя одного на время. "Сейчас или никогда?" Ты затянул корсет, закрутил локоны, проделал те самые тысячу и одну манипуляции, которым научила тебя мадам Живо. На это потребовался, наверное, час... но нельзя было торопиться! Ты вышел в общую комнату едва дыша, боясь посмотреть на кузена, боясь, что Альберт, как тогда, снова засмеется. А он... не засмеялся. – Серьезно... это ты? – спросил он. – Ну то есть, я вижу, что это ты. Но если ты, который на самом деле ты, сейчас тоже выйдешь из комнаты, и окажется, что ты прятал там эту леди всё это время, я не удивлюсь, – добавил Альберт потрясенно. Он даже встал, как тебе показалось, растерянно – ведь в присутствии дамы сидеть не полагалось. Ты заговорил, произнес несколько фраз – он молчал. Ты сел в кресло, взял бокал, пытаясь унять дрожь в пальцах. Всё это был хороший знак – Альберт был не из тех людей, кого легко смутить. – Как мне теперь тебя называть? – сказал он наконец, словно в шутку, и пробормотал, – Ай да мадам Живо, черт бы её побрал...
И тогда ты предложил ему действительно безумную вещь – пройтись вдвоем по улице. "Только до конца улицы и обратно". Альберт, который, ты знал, был склонен к риску и авантюризму, сразу же согласился. Эту прогулку ты не забудешь никогда: ты держал его под руку и старался не смотреть на людей вокруг, потому что было ощущение, что они ВСЕ НА ТЕБЯ СМОТРЯТ. Что кто-то засмеется, покажет пальцем или просто посмотрит с миной: "Не пойму, что с этой девицей не так?" – Зайдем в кондитерскую! – предложил Альберт. Ты хотел остановить его, но он увлек тебя быстрее, чем ты смог что-то предпринять. Он что-то покупал там, то ли ириски, то ли пирожки. Ты уставился в витрину, глядя на банку с какими-то сахарными леденцами. – Что-нибудь приглянулось, мадемуазель? – спросил приказчик. Приказчик! Человек, который с порога привык выкупать на раз, кто перед ним, чего хочет и на сколько его можно раскрутить, назвал тебя мадемуазель! Не в шутку! Это было уже слишком. Вы гуляли до вечера, и никто ни разу не хохотнул, не скривился, не прищурился с мерзенькой хитринкой. Для всего города Парижа с его извозчиками, прохожими и полицейскими ты был "мадемуазель".
Вы вернулись домой, не до конца веря в то, что всё прошло именно так – как по маслу. – Это было блестяще! – сказал Альберт, смеясь. – Ты был просто великолепен. Я такого и представить не мог там, в Ницце. Ну, а что ты чувствовал? Вы заспорили, что пить дальше, вино или ром? Сошлись на роме, но только немного. Ты помнишь этот бархатистый, пряный, сильный вкус, как он пощекотал горло и подбадривающим теплом скользнул внутрь, ближе к животу.
Ты посмотрел на него. – Что? – спросил Альберт, напрягшись. Ты просто смотрел на него – и всё. Прямо как советовала Сара. – В смысле? – пробормотал он, немного смутившись. Ты пожал плечами. Или пожала? – Хочешь сказать, пора это снять? – он кивнул на платье. У вас была керосиновая лампа, которая висела на стене. Ты подошел и задул её. Комната теперь освещалась только садящимся солнцем, от которого оставалась лишь мягкая зарница на облаках. Потом он сказал: – Серьезно? И ты опять ничего не ответил. Потом он встал, шатаясь не от рома, и поцеловал тебя.
Солнце ещё отбрасывало этот умирающий свет на облака, когда вы оказались в его спальне, на застеленной кровати. Ты первый раз чувствовал язык другого человека у себя во рту, и это было настолько упоительно, что ты немного потерял голову. То, что ты раньше вымучивал, о чем только мечтал и робко пытался приблизить, непостижимым образом вдруг шло само собой. Ты только ощущал, что он делает это не через силу, порывисто, без сомнений, торопясь, но не торопливо. Вы распустили завязки корсета, и пока ты отвязывал неуклюжие нижние юбки и думал, снимать платье или всё же нет (а вдруг вся магия именно в нём?), Альберт куда-то подевался, а потом оказался со стороны твоих ног, и ты резко, с тем ощущением, как если бы вбежал в воду, а вода оказалась холоднее, чем ты думал, понял, что он снял с тебя панталоны и видит все, что у тебя под платьем. И он дотронулся до тебя чем-то холодным, скользким – ты напружиненно вздрогнул, но это была только его рука. У тебя дух захватило, когда он провел пальцами где-то там, где ты сам до себя никогда не дотрагивался. Другая его рука скользнула по твоему бедру, и ты замер, ожидая, что он отдернет руку в разочаровании – ведь бедро-то у тебя уж точно не как у женщины. Но он вместо этого оказался над тобой, он согнул твои ноги в коленях, через платье, ты помнишь, как зашуршала материя, и он снова поцеловал тебя, но это был другой поцелуй – яростный и какой-то требовательный. Прижимаясь к тебе животом, он прошептал, слегка даже угрожающе: – Ну, ты сам захотел! Он надавил, и сначала это было приятно настолько, что мурашки побежали до самых кончиков пальцев, но почти сразу стало неудобно, как будто... как будто ты сел, прислонившись боком к столу, стол давит тебе в бок, и ты, повинуясь естественному желанию, пытаешься отодвинуться... но не можешь! А столешница давит всё сильнее. И ты начинаешь немного паниковать, потому что это больно и странно. Ты попробовал слегка отстранить его, что-нибудь сказать, но слова застряли в горле – то ли от стыда, то ли от боли. А он, большой, тяжелый, сильный, был сверху, он схватил тебя за руки, прижал их к постели, и начал двигаться сильнее. Ты запрокинул голову, ёрзая по одеялу мешавшимся шиньоном, но он схватил тебя за подбородок и заставил держать её ровно. И это было почему-то очень стыдно: ты почувствовал, как возбуждение ушло, и твоя плоть обмякла, стала слабой и безвольной, а его плоть наоборот была твердой, и сильной, и безжалостной. Ты почувствовал, как слезы катятся по щекам, а он вдруг дал тебе пощечину! Это была и не пощечина даже – он скорее легонько хлопнул тебе по щеке, но в этом жесте было что-то настолько хозяйское, собственническое, что ты перестал сопротивляться, понимая, что теперь это не закончится, пока он не захочет. Ты только мог выше задирать колени – казалось, что тогда это не будет так невыносимо. Он вдруг начал напирать медленнее, словно спохватившись, дотронулся тыльной стороной ладони до твоей щеки, но больше не целовал тебя. Ты провалился в странное состояние, в котором беспомощность смешалась с гаснущей обидой, и тебе осталось только дышать. И так и пропустил момент, когда начал замечать, что его тело трется об твоё, и это вообще-то приятно. Тебе стало ещё больше невыносимо, но по-другому – было больно, но боль была ничто по сравнению со странным томительным ощущением внизу, нарастающим, как ком. Ты снова очень сильно захотел, чтобы это поскорее кончилось, но не так, как раньше – не прекратилось, а дошло до конца. Тебя буквально скрутило вокруг этого ни на что не похожего, мерзко-сладкого, болезненного зуда, предвкушения подступающего чего-то. Всё тело заволновалось, ты ощутил, как дрожат кончики пальцев на ногах, как напрягается грудь. Пальцы рук стали царапать по покрывалу, пытаясь захватить хоть кусочек его глади, чтобы сжать с неистовой силой, чтобы как-то выдавить эту истому наружу. Страшно захотелось дотронуться до себя, схватиться, сжать, тереть – ты вдруг осознал, что снова дико возбужден – но это было невозможно, потому что Альберт лежал на тебе и мешал. Ты обхватил его плечи, выгнулся дугой, шея напряглась в судороге... И ты закричал.
Ты лежал, чувствуя скользкую влажность внизу, истощенный, еле живой, ты едва мог говорить. Альберт лежал рядом, чуть отстранившись, но твоя голова была у него на плече. – Давай выкурим по сигаре? – предложил он мягко, словно немного извиняясь. – Мы же ещё мужчины? Нам же ещё можно сигары? Произошедшее было не то чтобы приятно... скорее как будто ты сел в первый раз на лошадь, а она понесла и скинула тебя, но запомнился тебе не ушиб, а восторг скорости, свист ветра в ушах. Такое могло обескуражить... но было чувство, что ты толком не понял, не распробовал, как это было. Что это как табак или кофе – первый раз ты кашляешь или не вполне понимаешь, зачем это пьют взрослые, а потом, может быть, без этого уже не сможешь?
Ты спросил у Альберта, понравилось ли ему это всё. Он ответил, что да, но ты почувствовал, что за этим ответом кроется нечто большее. Потом, уже в другой день, ты пристал к нему с расспросами, и как он ни запирался (видимо, чтобы тебя не обидеть), однажды все же признался тебе. – Понимаешь, это как... словом, знаешь, во всём этом не было ничего приятнее, чем видеть, как ты морщишься, а потом кричишь. Это... двойственное чувство. Как будто я же сам отвел тебя в спальню, а потом тебя же за это наказываю. С женщинами это не так – женщины знают, чего хотят, и это просто зов природы и в лучшем случае пошлая игра. Но с тобой, Уил... это как будто бы я одновременно и демон, и ангел. Часть меня хотела, чтобы тебе было хорошо, а часть – чтобы ты пожалел. Мне хотелось... Только не смейся! Мне хотелось слизывать твои слезы со щек, узнать, какие они на вкус. И мне хотелось гладить тебя по голове и утешать, но что-то останавливало. Это... Он задумался. – А хочешь, попробуй сам! Я знаю одно заведение... я могу привести кого-то к нам домой, ты сам это сделаешь с ним. Ты хоть поймешь, что я имею в виду. Альберт усмехнулся. – И знаешь... платье очень красивое, но... ты можешь больше его не надевать. Важно, что это ты, а не что на тебе надето. Потом он вздохнул. – Голова идет кругом, если подумать, куда мы зашли, да? А что надо делать, когда голова идет кругом? Правильно! Надо выпить!
***
За этими событиями ты пропустил момент, когда понял, что с театром что-то не так. Раньше ты всегда приходил и забирал выручку сам, а в этот раз попросил Буле прислать её вам, собираясь в соответствии со своим планом разделить на три части. Но Буле вдруг не ответил на твою записку. Это было странно.
Ты приехал в Куртий и сначала ничего не понял. Почему двери заколочены? Потом зашел с черного хода – внутри был только карлик. От него-то ты и узнал, что театр неделю как закрыт, а мсье Буле мистическим образом исчез вместе с супругой. Как, в смысле, то есть куда? А так! Прихватил 500 франков (об этом ты догадался сам, было несложно сложить два и два), выручку за сентябрь и скрылся в неизвестном направлении! – А получка-то будет? – спросил карлик. – А то все разошлись, когда он сбежал. Надо бы их собрать. А то того, мсье Ониль... тоже разбегутся. Ты пошел в полицию. В полиции сказали, что, конечно, поищут его, но надежды мало – неделя прошла, знаете ли. Кстати, а у вас там разрешение какое-то положено было достать? Вы достали?
Альберт отнесся к этому известию спокойно. – Ой, да ладно! – сказал он. – Сейчас получим это дурацкое разрешение и найдем нового человека. Главное, не расстраивайся по пустякам! Если что, я и в карты могу заработать, там чем больше вкладываешь, тем больше получаешь! Но вот что стоит сделать – так это написать родителям. Пока дойдет туда, пока обратно... Глядишь, к тому моменту деньги пригодятся. Денег у вас (по крайней мере, у тебя) и правда оставалось... не так много. Поездка вышла дороговатой, опять же мадам Живо влетела в копеечку, неудачная взятка тоже обошлась дорого, да и в целом ваш образ жизни был не слишком экономным. Деньги пока что были, но без работающего театра ты чувствовал себя неуютно. Нужно было как-то решить вопрос с посольством.
В посольстве тебе сказали, что по твоему делу тебя почему-то будет принимать сам министр (так назывался посол – "Министр Соединенных Штатов в Америке при дворе Тюильри"). Ты попал к нему не сразу, но и таких мучений, как в мэрии, не было – чувствовалась американская пунктуальность и четкость. Ты вошел в его кабинет и поневоле оробел: интерьер был ужасно чопорный, с тяжелыми креслами и массивным столом, с глухими торжественными портьерами. На столе стояло пресс-папье в виде орла. Посол был крупным мужчиной лет пятидесяти или даже шестидесяти, с крупными чертами лица – нос у него был похож на картошку, сверху – густые кустистые брови, а на мощном подбородке – ямочка. – Итак, мистер О'Нил, – сказал он, указав тебе на кресло. – Я весь внимание. Расскажите мне о себе и о вашем театре, всё, что сочтёте нужным. Что это, собственно, такое, театр или цирк? Какого рода представления вы там даёте?
-
Безумно эстетичный пост! Я в коем-то разе не знаю, как все описать словами, но это просто такое тонкое изящество, такая грация слов и их баланс, что слов нет, лишь чистый, неприкрытый восторг!
-
Я не рассчитывала на такие подробности, сказать по-правде. Ну... Назвался груздем, полезай в кузов. Придётся соответствовать. )))
|
Предоставив Лотте возможность пояснить все те нюансы что он опустил, Сифре лишь молча кивал в подтверждение её слов. Всё же отлов колдунов был одной из сложнейших задач с которой приходилось сталкиваться священнику, хотя бы потому что колдуны могли очень сильно отличаться замашками и предусмотреть все варианты просто не было возможности.
- Главное соблюдать осторожность и не перепутать инструменты колдуна с наборами красок обычной уличной шпаны которая раскрашивает стены похабными рисунками, а колдовские капища со всякими тайными клубами где примерные мужья собираются в компании себе подобных чтобы распить алкогольный дистиллят подальше от своих семей и благоверных, – улыбнулся Сифре чтобы немного сгладить серьёзный тон Лотты.
- Ну и следует помнить, что опытные колдуны могут быть в курсе этих своих недостатков и действовать соответственно чтобы купировать их, – на более серьёзной ноте закончил он.
Слова Лотты о предыдущих обвиняемых Сифре встретил со слегка приподнятой от удивления бровью. Он-то думал что прошлых ориентовцев судил светский, а не церковный суд. Лотта конечно говорила что кого-то отправили на костёр, но вот только Сифре временами сталкивался с практикой когда арбитры иногда отдавали тех кому подписали смертный приговор церковникам для исполнения приговора. Эдакий знак доброй воли и сотрудничества между этими ветвями власти Империума.
- А я бы побеседовал с их церковным защитником, – протянул Сифре. – Знаете, у нас на Гиспалисе есть традиции в чём-то схожие с его манерой защиты. Мы стараемся спасти души приговоренных, а потому не позволяем огню гореть слишком уж жарко, чтобы еретик успел как следует покаяться в своих прегрешениях пред смертью. И дрова сухие кладём, чтобы от дыма сознание не терял, – добавил он улыбнувшись краешками губ. – А какую им епитимью назначили, не в курсе?
Кто знал, может это был ключик к сердцам кое-кого из здешней знати. Изобразить понимание для Сифре не составляло проблем. А иногда всё что нужно людям — это другой понимающий их, но совершенно посторонний человек.
- А ты, Натаниэль, главное не читай эти книжечки без моего присмотра. Лучше будет если ты и вовсе оставишь их у меня на хранении до необходимости, подальше от ненужных соблазнов, – строго заметил Сифре Натаниэлю.
Сам он давно уже избавился от желания совать нос в такого рода тексты без крайней на то необходимости. Иногда даже безобидные и не влияющие на ум знания могли лечь очень уж тяжким грузом.
- Прекрасный план действий, Альвий, – отозвался Сифре в ответ на предложение арбитра. – Значит на том мы и остановимся, – добавил он оценив то, что легат всё же был готов идти на сотрудничество ради общего дела.
Вот уж в чём, но в исполнении своего долга выпускникам Схолы Прогениум отказать было нельзя. Хоть Альвий и выглядел дуболомом, но возможно с ним ещё можно будет наладить контакт. Если же нет — то Сифре прекрасно владел одной полезной дисциплиной для отвлечения назойливого внимания, которую так любили преподавать между делом в Схоле Прогениум, пусть сам он там и не учился.
- Нам сначала, так или иначе, следует забрать вещи, Рейнал, – откликнулся Сифре на слова своего друга. – Но вот потом я предлагаю воспользоваться предложением Натаниэля и эту ночь переждать у него. Дальше уже мы переместимся на съёмную квартиру.
Предложение благословить ячейку было встречено Сифре с лёгким удивлением. Он не ожидал такой благочестивости от служащего арбитрата — всё же эта компания была довольно приземлённой — но не подал и виду.
- Разумеется, Альвий, – абсолютно серьёзно ответил он. – Не бывает неуместного момента для благословения именем Господа нашего Императора, – добавил Сифре и поднявшись с дивана сложил руки в аквиле.
Помолчав несколько секунд, Сифре начал негромко читать молитву на звенящем Высоком Готике. Молитва, что была прекрасно слышна стоящим рядом с ним аколитам, несмотря на весь грохот музыки.
- Benedicite, omnia opera Imperatoris, Imperatore; laudate et superexaltate eum in saecula.
- Benedicite, caeli, Imperatoris, benedicite, angeli Imperatore, Imperatoris.
- Benedicite, aquae omnes, quae super caelos sunt, Imperatore, benedicat omnis virtutis Imperatori.
- Benedicite, Imperii, Imperatoris, laudate et superexaltate eum in, saecula.
- Benedicite, sacerdotes Imperatore, Imperatoris, benedicite, servi Imperatore, Imperatoris.
- Benedicite, spirits et animae iustorum, Imperatoris, benedicite, sancti et humiles corde Imperatoris.
- Benedictus es in Aurum Solium et laudabllis el gloriosus in saecula.
|
-
красивые слова, которые она не произнесла, а лишь улыбнулась Очень хорошо получается играть на контрасте - одной нужны слова и необходимость их выговорить, а другой - чувства, оставшиеся молчаливыми. Прям очень жизненно!
|
|
— Ммгммм, — донеслось откуда-то со стороны Скрипача, поскольку едва он попытался открыть рот, туда тотчас набилась Тарава.
Технически Айзек был жив, но толку от этого было сейчас немного. Вот он попал в ад и пережил ад, но вместо того, чтобы почувствовать себя, наконец, морпехом, превратился в дрожащий сопливый комок. Страшная мысль поразила Янга в этот момент. А что если "быть морским пехотинцем" — это и означало орать от ужаса под обстрелом, вжиматься в землю, хрипеть от боли. Просыпаться по ночам от кошмаров. Знать больше мертвых людей, чем живых. Захлебываться кровью в тысячах миль от дома.
Может, когда воевавшие на Гуадалканале говорили ему, что он не один из них, они мысленно добавляли "и радуйся, пока можешь"?
Ну, теперь Айзек не мог.
— Баллоны целы. Адама убили, — бесцветно сообщил Скрипач, откашлявшись. Про Адама — это не Мрачному (тот и сам видел), а самому себе, чтобы свыкнуться с фактом. Значит, их всего двое осталось. Диаманти и он. Их и раньше было как бы двое, но по-другому. Айзек подполз к Мылу, зажмурился, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, после этого решительно открыл глаза и, закусив губу, осторожно потянул за шнурок догтагов. Влажный коричневый песок на груди Олсоппа зашевелился, и выглядело это жутко, будто что-то собиралось выбраться или прорасти из кровавой каши. Айзек отцепил один жетон, замер, пытаясь сообразить, обо что вытереть его и руки. Почему-то использовать дангери Мыла казалось невежливым. В итоге, Скрипач кое-как соскреб кровь песком, а песок отряхнул о штаны. Жетон он пока что сунул в карман. Может, у Мыла в кармане точно так же лежал сейчас жетон Занозы, но проверять Айзек не собирался. У кого к концу дня окажется его собственный? Может, у Диаманти. Такая вот цепочка, звено за звеном, будто один за другим морпехи похлопывали друг друга по плечу. "Ну, я пошел, а ты еще поживи."
Наконец Скрипач закрыл Адаму глаза и поправил очки. А то промахнется еще мимо Райских Врат, или куда ему там. Зрение-то у него и правда было не очень.
На этом, Айзек был вполне уверен, подвиги для него на сегодня закончились. Лейтенант мог сам наваливаться всем вместе, сколько ему вздумается, выбивать зубы и имитировать атаки. У Скрипача в планах было выкопать у стены ямку, забиться в нее и тихонько выть.
-
Лейтенант мог сам наваливаться всем вместе, сколько ему вздумается, выбивать зубы и имитировать атаки. У Скрипача в планах было выкопать у стены ямку, забиться в нее и тихонько выть. Весьма натурально, однако!
-
Замечательно).
-
Браво! Очень натурально. Уверен, что так всё оно и было!
-
Адама убили
Bastards
-
*обнимаит Аййзека
-
едва он попытался открыть рот, туда тотчас набилась Тарава
"В кругу друзей не щёлкай клювом" или как там было в той древней рекламе.
|
|
-
И действительно - Келегос умеет быть разным. Я бы даже сказала, неожиданно разным. И это приятно, и делает, к тому же, его личность более цельной.
|
|
Сирена – А парни как же?! – кричит Газолин. Но тут в окно снова влетает что-то неприятно-металлическое, тупо бьет в стену, и он сникает, забивается в угол, обнимает винтовку коленями и ждет, тяжело дыша, запрокинув голову. Гра-ах! Гра-ах!
Крот, Инджан, Скрипач, Винк, Слипуокер, Мрачный Снаряды падают один за одним. Земля дрожит.
Чувство времени исчезает. Сколько вы лежите так, прикидывая: "В меня!? Не в меня!?" Ба-бааам! Фух, пронесло. Секунды напряженного прислушивания – когда полетит следующий. Шорох по воздуху, похожий на жужжание и рокот и свист одновременно – вжжжж... Его не так-то легко разобрать после того, как барабанные перепонки чуть не лопнули несколько секунд назад, но хочется, рефлекторно очень хочется услышать, ведь за этим шелестом – смерть. Он нарастает и вместе с ним нарастает напряженное ожидание. Мозг сжимается вокруг мысли: "НУ ЧТО!? НУ ДАВАЙ УЖЕ, НУ ДАВАЙ! В МЕНЯ ИЛИ НЕТ!?!?!?!" А он жужжит все сильнее, и вдруг жужжание обрывается перед ударом и мозг уже просто сжат в точку: "СЕЙЧАС КАК ДАСТ! СЕЙЧАС ПОСЛЕДНЯЯ СЕКУНДА МОЕЙ ЖИЗНИ! СПАСИТЕ! ЖИТЬ! ЖИТЬ! ПОЖАЛУЙСТА!" ТРАБА-БАААХ! – рвется зараза так близко, что воздух шевелит волосы. "...йоптвоюмать... пронесло..." Ффу... ффу... ффууууу.... Хочется дышать, плакать или просто свернуться в клубок и полежать, и пусть там что угодно уже происходит вокруг... Но опять, опять слушаешь – где следующий? Летит? Нет? Может, всё?
...вжжжж...
"СУКА, НЕЕЕЕТ!"
БА-БАААМ!
Неееет... ффу... ффуу... ффууух...
...вжжжж...
БУ-БУУУМ! Тык-тык-тык! – стальными кусочками по бревнам.
– Мама. Мамочка. Мама, – твердит Уистлер, зажимая уши обеими руками. Ушастик прижимает каску к голове сверху, видно его грязные ногти, видно, как он хлопает глазами, как свисает с губы слюна – он весь обратился в слух.
Вжжж... ХАДЫЫЫЩЬ! – поднимается позади фонтан воды. – ХАДЫЫЫЩЬ! И чавкающе шлепает что-то рядом. – Мммммм... – стонет Мыло. – Мммм... Он переворачивается на бок. Некоторые из вас, кто лежит поближе, видят, что он в крови – распороло осколками грудь, пробило живот. Кровь густая, липкая, льется щедро. Он пытается дышать, хрипит.
Вжжж... Головы в песок. "Только не в меня!" БУ-БУУУМ! Поднимаете головы. Всё, уже не пытается дышать Мыло. Застыл в кровавых подтеках, маленький, потерянный, треснувшие очки сползли на подбородок. Раны забросало песком, кровь пропитывает его, кажется, что засыхает на глазах. Скоро совсем засохнет на жаре.
Справа по песку кто-то ползет. Некоторые из вас оборачиваются – это Абориген. Куда он сквозь такой ураган? Аборигена зовут так из-за загара, но не только. Есть в нем – в фигуре, в ухватке, во взгляде – что-то дикое, природное, хищное, как у большой ловкой обезьяны. Абориген хватает винтовку, пробирается дальше вдоль ряда ваших ботинок. Добирается до раненых, бесцеремонно сдирает с кого-то из них пояс с патронташем, застегивает на себе, потрошит у других подсумки, засовывая пачки золотистых патронов себе в карманы. Глаза у него сумасшедшие, он никого не слушает. Поворачивается к Клонису. – Лейтенант! Там Хобо пополз! – не уточняет даже, куда. – Я к нему! Что!? К нему я! Лезет опять вдоль стенки, не слушая ответа, упертый. Храбрый, как черт.
Разрыв встает ярдах в двадцати от него – он тыкается в песок, застывает. Убит? Нет, приподнялся, дальше шурует! Вжжжж... И вы, те, кто смотрит ему вслед, видите, как снаряд рвется прямо там, где он. Его даже не разрывает, его расплескивает, как будто он – лужа, временно находившаяся в вертикальном положении. Абориген разлетается крупными брызгами, и от него ничего не остаётся, ну, может, пятно на бревнах, отсюда не видно. Видно только, что пыль оседает. Вы с утра насмотрелись на трупы, но это другое. Абориген даже не убит. Его просто не стало. – Ебааать... – истощенно стонет Уистлер.
Что-то стукает по дереву, но не как осколки, а размеренно. Стук! Стук! Стук! Это Москит бьется головой в каске о стену.
Вжжжж....
Клонис, Манго Вы лежите вместе со всеми, вжимаясь в песок, он так же, как и всем, лезет вам в рот. Шелест снарядов и визг осколков так же, как и всем, раздирает душу, взрывы так же бьют по ушам. Но вы чувствуете кое-что ещё, до чего нет дела остальным. Сейчас ветер уносит не только пыль и песок, поднятые в воздух разрывами гранат, он уносит вашу офицерскую власть. Страх, от которого пересыхает во рту, сжимается горло, ноет живот, дрожат руки и ноги – он сейчас сильнее ваших лычек, сильнее всего, что вы можете сделать с морпехом. Только что люди по вашему приказу шли грудью на выстрелы, штурмовали пулемётную точку, готовились штыками убивать врага лицом к лицу, и все сомнения снимал принцип, на котором строится любая армия: "Они – офицеры. Им – виднее." А сейчас – нет, что-то треснуло, что-то переломилось. Вы оба – неплохие офицеры, а первое, чему учится и что узнаёт на службе строевой офицер – чувство собственной ВЛАСТИ. Своему отделенному и даже взводному сержанту морпех может сказать: "Да пошел ты!" – и это будет залет, но сержант тут тоже виноват – значит, как-то не так он выстроил отношения, как-то не так с личным составом работал, не так себя поставил. А вы – вы офицеры. Если вам морпех сказал "да пошел ты" – это преступление против закона войны. Нет, не против того, который написан в книжках, а против того, который возник вместе с регулярной армией. Того закона природы, по которому армия, в которой есть офицеры, а есть все остальные, будет при прочих равных всегда бить армию, где все равны. Равенство делает из армии вооруженную толпу. Иерархия делает из неё машину. И в этом ваша власть. Вы говорите ползти – они ползут. Говорите бежать – бегут. Машина иногда едет не туда, но она едет. А сейчас машина не поедет. Взбреди кому-то из вас в голову сказать: "Бойцы, в атаку!" и НИКТО не поднимется, даже не почешется. Вам обоим не по себе от этого ощущения. Да, всегда есть проблемные типы, всегда есть эксцессы, и под пулемёты тоже не каждый кинется по вашему приказу. Но кто-то вызовется добровольцем, кто-то разозлится, кто-то захочет вам помочь, а кто-то просто послушный. Активные люди найдутся, остальные подтянутся. Сейчас – не так, потому что каждый непроизвольно думает одно и то же: "Меня здесь нет. Я маленький. Я крошечный. Меня вообще нет. Я песок. Пожалуйста." А песок не выполняет приказы, песок просто лежит. И вдобавок к тому, что чувствуют все остальные, вы ощущаете эту начальственную беспомощность. Это что-то вроде внезапного приступа импотенции – только что всё работало, а теперь вдруг обвисло, и вам страшно, что так теперь будет всегда, до самой смерти. Это новый, неизведанный вами доселе страх: "А что если когда обстрел уже стихнет, и вы отдадите приказ, морпехи и тогда его тоже не выполнят?" А смерть не за горами, если ничего не поменяется – потому что у этих японцев, этого гребаного рикусентая, похоже, стоит будь здоров. Они-то и без приказа умирать готовы. И значит, надо подождать, пока люди придут в себя хоть немного, потому что – вы это знаете – каждый невыполненный приказ – гвоздь в крышку гроба вашего авторитета. Каждый невыполненный приказ – это трещина в дисциплине, начало конца подразделения, начало его превращения в ту самую вооруженную толпу. Надо ждать.
Красотка Джейн Морпехи падают, сначала вповалку, потом каждый старается лечь именно на землю. Пониже, пониже! Бууум! Бууум! Бадаааах! – грохает снаружи. Хряь-рясь-рясь! – осколки пробивают стенку, сыплются щепки. С хрустом выламывает доску из стены. Все молчат, вслушиваются, непроизвольно приподняв головы от циновок на полу. Вжжж... Граа-ах! По сараю проходится опять этот страшный хруст, осколки пробивают обе стены, рикошетируют, впиваются в доски. С хлестким хлопком кому-то попадает по рюкзаку. – Цел? Пауза. – Вро... вроде бы даа. И тут – треск, такой, как будто халупу разнесло, сверху валятся сухие листья, планочки. Все ахают, и – ГРАААААХ! – бьет совсем рядом, за стеной, сарай словно приподнимается и перепрыгивает на несколько дюймов. – Аааа... – выдыхает кто-то. Смотрите наверх – граната, видимо, задела крышу, но взрыватель от этого не сработал. Пронесло. Вас бы убило всех, с гарантией. Пронесло!
Хобо, Ферма Вам – страшнее всех. Вы – на открытой местности. Над головой проносится шквал за шквалом. Земля под вами – стол, который дрожит от ударов. Каждый взрыв – килограмм тротила, а может, и больше. Роете руками песок – ну хоть чуть-чуть пониже бы. Это движение – непроизвольное, естественное желание каждого на вашем месте. Под ногти набивается раскаленный песок. С шипением падает осколок – на излете. Другие пролетают, фырча, едва не задевая спины. Гра-аах! Гра-ааах! Граа-аах! Падает какая-то доска сбоку от вас, понимая ещё пыль. Пыль вокруг, много пыли. Гра-ах! – позади. Шмякается что-то круглое, как футбольный мяч, с легким металлическим не звоном даже, а стуком. Как кастрюлей по песку хлопнуло. Фрррр! Фррр! – еще осколки. Пыль оседает. Это – не футбольный мяч, не кастрюля. Это – голова Аборигена в каске. Рот растянут в застывшем крике, глаза зажмурены, вместо шеи – лоскуты кожи и какой-то требухи. Зубы ровные, красивые, а на щеке – длинная кровавая борозда снизу вверх. Сутулый кашляет, как ненормальный, корчится, прижимая руки к животу, потом снова распластывается, словно упав ниц. Лежите дальше.
-----------------------------------------------------------------
Всем Вы прижаты, подавлены, разбиты. Вы в таком состоянии, что любой вопрос, любые слова, любая реплика, если она услышана, доходит до мозга с задержкой. Проходит несколько секунд, прежде чем вы понимаете, что сказал парень в метре от вас. Сколько это длится? Две минуты? Пять минут? Десять минут? Время оторвало взрывом, изрешетило осколками.
И вдруг – пауза. Никто не поднимает головы – нахер надо. Тишина. Ваши отбитые барабанные перепонки фиксируют новые звуки – винтовочная стрельба слева, пулеметные очереди. Стреляют близко, у основания пирса. Посмотреть что ли, что там?
Вжжжжж...
"Да твою мааа..." – ТРА-БА-ДАААХ! Вздрагиваете, чувствуя, как быстро захватывает сердце отступивший было страх, перехлестывает сознание новой волной.
Снова пауза. Наверное, это были последние, не успевшие упасть... Опять проносятся над островом самолеты – на этот раз они сбрасывают бомбы. Взрывы грохают впереди ярдах в ста, но такие мощные, что вздыбленную землю и обрывки пальмовых листьев видно даже отсюда. Потом вторая четверка проходит, поливая что-то там из пулемётов. Может, заткнули пушки-то!?
Фух. Всё. Манго смотрит на часы – десять сорок три.
Вжжжжж...
И опять – Гра-ах! Гра-ах!
На той стороне снаряды тоже не бесконечные. Сколько каждая пушка расстреляла по вам за этот короткий налет? Тридцать гранат? Сорок? Теперь, подавив вас, они перешли на "беспокоящий огонь". "Беспокоящий огонь" – это только звучит как-то неопасно, вроде бы решили нас побеспокоить, а мы такие не беспокоимся. Чего беспокоиться-то? Для этого же и стреляют, нервы потрепать, да? Нет. Беспокоящий огонь – это красноречивое послание от японцев: "Да, марин, мы довольны, что ты лежал, притворяясь ветошью. Продолжай лежать. А для самых храбрых напоминалочка – высунься, и тебе башку нахер оторвет. Не гарантированно, конечно, но так... пятьдесят-на-пятьдесят. Поставишь на это свою жизнь?"
Всем у стены
– Сволочи! – говорит Уистлер дрожащими губами, – Сволочи! – и непроизвольно всхлипывает.
Вжжжж... Ба-бааах! – вздымается и опадает пыль между вами и блокгаузами впереди. Морпехов там особо-то и не видно. Где они? Спрятались? Убиты? Смешаны с песком?
Что делается на левом фланге? Атака? Стрельба по-прежнему продолжается, где-то за крайним из блокгаузов.
Что делать?
Вжжжж... И граната взрывается перед стеной прямо напротив вас, разбрасывая мешки с песком во все стороны. Она грохает так, что вы все вздрагиваете до клацанья зубов. Мрачный, Скрипач, Инджан и Крот чувствуют, как их толкает в бок, вжимает в землю, но несильно, потом сверху сыпется песок – и только. Манго и Слипуокер, лежа рядом, уткнувшись друг в друга, почти обнявшись, чувствуют, как их мгновенно приподнимает, отрывает от земли и толкает в сторону, перекатывая одного через другого. Это больно, но боль – как будто ударили в уже отбитое место. В ушах – резкий звон. Оба хватают ртами воздух, тупо уставясь друг на друга, приходя в себя, полуживые, полузасыпанные песком, с серо-зелеными лицами. Целы всё-таки, синяки не в счет, но надо немного отдышаться. Стена аж треснула, бревна выворотило. Ух, йопт! А где Клонис? А лейтенант Клонис чувствует, как что-то бьет его по голове и швыряет прочь, как тряпичную куклу. Он не успевает ощутить даже падения. В глазах круги множатся с нулями, одни светло-зеленые, другие фиолетовые, третьи желтые, они мельтешат, меняют форму, раскрываются цветками, возникают друг из друга. Остальные видят, как Клониса отбросило аж до самой воды. Сотней всплесков опадает в неё песок и щепки.
Клонис Сознание возвращается постепенно. Спина – мокрая, вот первое, что ты понимаешь. Потом понимаешь, что тебя тащат. Потом немного становится видно голову в каске над тобой. Кажется, ты лежишь. – ...Ааа... ...ыыы... ...эээ... – гудит голос. – Эээ? Эээ? Ы-ыте! Ы-ыте!
Прохлада. Щеки, у тебя есть щеки! Руки... Ноги... Пытаешься пошевелиться, и приходит ощущение... его сложно описать: как будто всё тело – странная конструкция на пружинках, трогаешь её осторожно, а она ходит ходуном, шатается и трясется. И все же руки и ноги на месте. Ранен ты или нет? Это Милкшейк над тобой. –...ак ...ыы ...эр? ...эр? Его холодные, мокрые пальцы трогают твои щеки. Или это щеки мокрые?
Пытаешься ответить, мол, я жив, просто не слышу, и встречаешь дикое сопротивление. Сопротивляется язык, губы, даже шея. – Уууу.... ммм... уммм... – всё, на что тебя хватает. Поднимаешь руку – она не слушается, дрожит, как у старика. – Сэр. Сэр. Вас тряхнуло! – доносится глухо, хотя Милкшейк, судя по тому, как он разевает рот, орет. Подташнивает от его голоса. А может, просто подташнивает? И тошнит так мерзко – как будто желудок где-то в груди. Ну слава богу, хотя бы слышишь. Он показывает тебе пальцы. – Сколько? – ...В... ...в... ...вааааа... – это всё, на что тебя хватает вместо "два". – Хорошо!
Хобо, Ферма Стихает обстрел. Может, поживете еще.
Ферма Ты лежишь, и тебе плохо и хорошо одновременно. Плохо от того, что было. Хорошо, от того, что вроде всё. Нет, не всё. Непроизвольно поворачиваешься на бок, сжимаешься в комок, подтягиваешь колени. "Всё, всё, всё," – говорит тело, – "расслабляемся. Все-все-все." Ничего не хочешь, только лежать вот так бы и лежать. Ни в укрытие, ни в атаку, ни домой уже даже. "Только бы лежать и не двигаться." Оцепенение. Кто-то тыкает в спину. "Не-не-не", – говорит тело. – "Не-не-не! Не реагируй, пожалуйста, дорогой, Джон." Выключись, как вытащенный из розетки тостер. Выключись. "Нам с тобой туда не надо." Но все же понимаешь – там сержант. Хобо. Не кто-то.
Хобо Смотришь исподлобья в сторону барака. Там никого не видно, как и раньше, но они там могут быть. А может, они там, но в таком же состоянии, как и вы? Непонятно. Ничего непонятно. Пыль, всюду пыль – в глазах, во рту, в ушах, в рукавах дангери, в ботинках даже, блин! Спасибо каске, в волосах вот только нет, хотя ты не уверен. Сутулый лежит, не шевелясь. Жив? Толкаешь его тихонько ботинком. Поднимает голову, смотрит на тебя сплевывая песочек. Кивает, моргая, дескать, я тут, я с тобой, я попробую. Ферма лежит на боку, отвернувшись от тебя, как разобидевшаяся жена в кровати. Хотя какая жена? Ты же и женат не был. И он не был. И Сутулый не был. Тыкаешь Ферму тоже, рукой, в спину, тихонько. Ноль реакции. Потом ещё разок. Не сразу, с задержкой, Ферма двигается, но как-то через силу – как будто поеживается. Но вроде бы не ранен. Чего он?
Красотка Джейн Подутихло – рвется, но уже не так часто, подальше от вас. Жить можно. Но все равно все четверо – ты, Заусенец, Землекоп и Лаки-страйк – лежат, не поднимая головы: ёбнет – и пригнуться не успеешь. От сержанта – ни слуху, ни духу. От Аборигена – тоже. Первым не выдерживает Лаки – он подбирается к окну и выглядывает. – Наши там лежат. Вроде, живые, – говорит он, снова опускаясь на циновки. – Хотя не уверен. Сержант вроде шевелился. Ребята, надо назад потихоньку, за стену. Тут – решето. Нам всем очень повезло. Надо рассредоточиться. – Не-не, – возражает Землекоп. – Наше место – тут. Сказали тут сидеть. Землекопа ещё раньше ранило в шею, и поэтому он держит голову набекрень, а голос у него немного придушенный, с усилием. Это выглядит и звучит смешно, но вам не до смеха. – А сержант? А если его ранило? – говорит им Заусенец. – Надо к нему! Ты, – он кивает Землекопу, – сиди тут и прикрывай, а мы поползем. Может, их вытаскивать надо, и быстро!
Сирена Сидите. Минута идет за минутой. Иногда аккуратно, из глубины барака, посматриваете в окно – японцев вроде не видать. Из бункера за окном, куда ты отправил Брукса и Лобстера, доносятся выстрелы, крики. Взрыв гранаты? Хер поймешь, все вокруг утюжит. Потом – ничего не доносится. Взрывы снарядов становятся редкими. И начинает ясно доноситься бешеная стрельба слева – от пирса. – Там бой, – говорит Газолин. – Это япошки атакуют. Молотят винтовки, бьют пулемёты – и наши, и японские. Это очень близко от вас, не вот прямо за стенкой, но близко, в считанных десятках ярдов. – Сержант, надо делать что-то! – с тревогой говорит Газолин. Ноздри у него раздулись от напряжения. Он перехватывает винтовку поудобнее.
-
Как же я рад, что Ферма и Хобо живы!
-
Блять, "Абориген"
-
Вот ни разу ее была под артобстрелом, но когда читаешь этот пост, прям все натурально своей шкурой чувствуешь.
-
Да, война это ад. Что заявлено в идее и названии модуля, то и сделано, причём сделано ювелирно, как бы ни чуждо было это тонкое, изящное слово ужасам и хаосу войны.
-
Ура, мы пережили еще 10 минут боя!
-
Ого!
-
Машина иногда едет не туда, но она едет. Дела идут, только непонятно куда!
-
Они убили Мыло. Сволочи! Т.Т
|
В ответ на извинения священника Альвий сдержанно кивнул, дескать, "не возражаю". У кого-то манеры, у кого-то субординация, какая разница? Пока отец Экзуперанси рассказывал о колдунах, тщеславии и гордыне, Альвий достал из багажа дата-планшет, проговорил одними губами литанию и введя пароль, начал раскидывать метки для формирования таблицы. В ответ на вердикт священника он кивнул, а в ответ на его комментарий Скай усмехнулся и ответил: – Ставлю бутылку, что ещё будут жертвы. Почему? А потому что у людей наверху тоже есть чутье. Если бы на запрос Лотты там ответили: "Ну вот у тебя там есть отдыхающие, их и привлекай, и вообще отстань от нас!" – то скорее всего это чепуха. А если послали ещё двоих? Троих? Да ещё и сдернув совсем не с курорта (он вспомнил недописанный отчет, по которому прослушал записей допросов на шесть оборотов терры чистого времени и который пришлось отложить) – значит у кого-то сработала чуйка. "Не нравится мне это... Да, подстрахуем коллегу!" Люди с плохим чутьем наверх не пробиваются. Упражнения. В сочинительстве. Ох-ох-ох. Но Альвий никогда не относился к коллегам пренебрежительно. У них свой профиль, у него свой. Это нормально, не все проходят подготовку следователя. У каждого – свой талант. – Теперь так. Насчет увлекательности. Смысл того, что мы делаем сейчас – чтобы вы держали в голове, чем это может быть, и искали косвенные признаки или их отсутствие. Колдун это был, артефакт, демон – это важное, но не главное. Главное – зачем он сделал такую "бессмысленную" вещь. Если кто-то думает, что наша задача – найти убийцу бестолковых мажоров, так он ошибается! Альвий обвел группу глазами, типа "ну вы же так не думали, правда же?" – Наша задача, как и всегда – предотвратить экстренную ситуацию планетарного или системного масштаба. На ранней стадии. "Серьёзная организация", если она есть, могла появиться совсем недавно. И если это так, то от глаз инквизитора, – он кивнул в сторону Лотты, – она как раз не ушла: мы же здесь и уже работаем! Наша первейшая и главная задача – не прошляпить эту организацию, пока не стало поздно. Если это одиночка, и он перещелкает ещё человек пять-шесть мажоров – это чепуха, а вот если организация планирует поднять панику, восстание, убить кого-то важного или сделать что-то похожее, наша задача – вовремя забить тревогу. Он положил в центр стола, дата-планшет на котором каждый смог увидеть прорисованную схему. – Смотрите сюда. У нас четыре основные гипотезы, по которым раскладываются мотивы. 1) Это может быть организация. 2) Это может быть колдун-одиночка. 3) Это может быть заказное убийство. 4) Это может быть несчастный случай. Несчастный случай и заказное убийство мы разрабатываем в последнюю очередь. Почему? Несчастный случай – вряд ли несет крупные последствия. Приоритет – низкий. Заказное убийство – маловероятно. Таких редко убивают на заказ одного за другим. Исключение – если таким образом организация финансирует свою деятельность. Но – вряд ли, это для них – лишнее привлечение внимания. В Драгоценных Кварталах полно способов достать деньги более незаметно. Остаются личный мотив и организация. И сейчас мы, – и он выделил это "мы", – как раз подумали над их косвенными признаками. Никто не положит нам на блюдечке указание на прямые признаки – поэтому вы должны знать, какие косвенные признаки искать. Поймать убийцу – хорошо. Понять, что происходит – важнее! Личный мотив одиночки... может быть. Однако опять-таки, колдун, каким бы сильным он ни был, не будет вынашивать Большой План, не выстраивая вокруг себя группу единомышленников, только если он безумец. А если он такой Большой План не вынашивает – он не так для нас интересен. Но тем не менее, разберем косвенные признаки. Месть – все жертвы не просто хорошо знакомы убийце, а близко знакомы. Не похоже, как я понял, это уже отработали. Развлечение – да, возможно, кто-то просто играет в колдунишку и пугает до смерти случайных людей. Косвенный признак – это дилетант, а значит, он будет ошибаться. Но... четыре раза без осечек... так чисто? И потом, пугать абсолютно случайных людей тоже не так интересно, как своих знакомых. Признак – скорее всего хоть немного убийца их знал. Проба пера – кто-то заимел силу и пытается понять, как ею управлять. Зачем? Например, для убийства кого-то действительно важного. Тут особых косвенных признаков, на первый взгляд, нет. Но... важные люди планетарного масштаба как правило носят хоть какую-то защиту от подобного. Хоть какую-то. Если так, то и у убитых она должна была быть. Какая? Ладно, это было для разминки. Теперь по крупняку. Организация – это, дамы и господа, наша ПРИОРИТЕТНАЯ группа мотивов. Ритуал – это может быть ритуал с целью призыва или усиления, если убийства совершены с помощью демона. Например, некоторые демоны, убивая определенных жертв, могут наращивать силу. Косвенные подтверждения, которые мы можем найти: - Ну, собственно, время убийства. Смерть в полдень, всегда в полдень. Это само по себе похоже на часть ритуала. - География. Места убийства образуют что-то любопытное? Крест, многоугольник, литеру, спираль... Кто-то наложил их уже на карту станции? - Личности. На первый взгляд это – случайные люди. А кто-нибудь проверил генеалогию? Что там по крови-то? Древние роды затесались, возможно, у всех... Проверяли? - Даты. На первый взгляд – полная разноголосица. Месяц между первым и вторым, потом короткий перерыв в пять дней, потом около 3 недель. А кто-нибудь смотрел положение планет в системе в эти дни? Астрологические карты... Кстати, собственные карты жертв. - Дома. Мы все смотрим на людей. А было ли что-то общего в местах их проживания? Заметьте, это убивало их только дома, всегда дома. Ищем сходство по домам. Устранение свидетелей – эти люди случайно узнали то, что не должны были знать. Они – никто, просто кого-то очень нервирует, что они приблизились к его тайне. – Тут два косвенных признака налицо – девушка была в библиотеке, а Джеральд занимался страховкой. Через его руки могли проходить какие-то странные сделки, отмывание денег и так далее. Двое других – вступили, куда не надо, а потом дали заднюю. Или сделали то, что от них было нужно, затем их убрали. Как там у классика... – Альвий пощелкал пальцами, припоминая. – "Огрин сделал своё дело, огрин может уйти?" Ладно, неважно, думаю, вы поняли. – Еще возможные косвенные – что за страховая, кто клиенты. – Здесь нужно искать общих знакомых. Например... например, я не знаю, при кремации здесь собирается кто-то, кроме родни? Если да, то нужно попасть на похороны Раджвана. – Услуги, которые они кому-либо оказывали. Пожертвования. Выступления... Что-то такое. Несчастный случай – организация не собиралась их убивать, что-то вышло из-под контроля. Или нарочно убили одного. Или двух. А дальше пошла цепочка. Что тут может быть важно? Связи у этих людей могут быть не кластерные, а "через рукопожатие". Джеральд мог не знать Арслана, но знать Элизабет и Раджвана. Ищем в первую очередь связи между "соседями". Запугивание – низкая вероятность. Но тем не менее косвенные признаки – скорый отъезд со станции знакомых убитых из того же социального слоя. Говорили, что массовый отъезд и паника не начались. А точечно? Кроме того быстрые, невыгодные сделки на крупные суммы. Крупные пожертвования. Политика – сомнительная версия, политические убийства имеют быстрый эффект. Пока отметаем. Альвий ткнул в планшет. – Копируйте, кому нужно на свои, дополняйте, если есть мысли. А, ну и... Он вбил ещё слово под основным списком и посмотрел на Лотту. – Ещё это может быть западня на Инквизитора. Но тут просто надо подумать про личную безопасность. Тщательнее. Он пожал плечами, потом снова повернулся к остальным. – Это была установочная часть. Теперь по полевой работе. Главная направление полевой работы на данный момент – "Ориент". У нас есть четырехчасовые пропуска, что неплохо, но в плане расследования они нам мало дадут. Особенность привилегированных классов – они подпускают к себе тех, кто интересен им самим. Наблюдая с расстояния, мы много не нарасследуем. Давайте вместе подумаем, как мы можем их привлечь. Ближе всех, очевидно, может подобраться Лорд Эр – он и сам сойдет за аристократа при желании. Но опять таки, лезть к ним самому без очевидной пользы, которую он может принести – всегда будет подозрительно. Прикрытие врача... тут нужны рекомендации. Врачей без имени в Драгоценных Кварталах вряд ли жалуют. Я предлагаю попробовать антиквариат. Что я имею в виду? Станции много лет, тут богатая местная культура. Обычно в крепостях арбитров на таких станциях скапливается ОГРОМНОЕ количество конфиската. От старых карамультуков и кинжалов, которые на момент конфискации были самым современным оружием, а сейчас – просто раритетное барахло, до книг, изымаемых целыми библиотеками, статуэток, показавшихся подозрительными обычному патрульному, и так далее. Не всегда кто-то из родственников вообще заявляет желание что-то из этого вернуть. И обычно это – никому не нужное в арбитрате барахло, которое хранится в так называемом "музее". Короче, завтра я загляну в Форт Юстиции. У меня есть пикт-рекордер, я скину вам на планшет, что там есть интересного и что они могут отдать. А вы, Лорд Эр, попробуете завести знакомство в каком-нибудь клубе любителей антиквариата, уверен, тут такие есть. Придумывать ничего не надо: "один ваш пациент сказал, что может это достать за троны." Вы сами при этом можете особо не разбираться в предмете, просто хотите подзаработать. Это – хороший способ завести знакомства и получить пропуск внутрь – как поставщика таких штук. Альвий развел руками. "Да и троны на операцию подтянутся." – Далее, вы, святой отец. Для вас, как мне представляется, лучший способ привлечь внимание богатой публики – проповедь. Договоритесь прочитать её, сделайте её экстравагантной и новаторской, ориентированной именно на богатых. Что если вас захотят пригласить прочитать ещё одну проповедь там, внутри? Или даже сделать духовником, раз у вас... интересные, необычные взгляды. Будет просто отличнейшее прикрытие, а заодно и источник информации, которую не рассказывают на приемах. Он посмотрел на Скай и Рейнала. – А у нас с вами самый простой вариант – бойцовские клубы. Владеете рукопашным боем? Можем сыграть в паре: кто-то из вас – боец, я – отставной арбитр, который, решил поднять тронов, привез вас в систему и выставил на бой. Будете хорошо драться – будет нам и внимание со стороны богатых. Кто готов? Он пожал плечами. – Ну и как дополнительное задание на ком-то остаётся порт – привоз артефактов, которые потенциально могли быть орудием убийства. Плюс – разработка озвученных косвенных в инфосистеме. Кто возьмется? И в качестве фонового задания для всех – думайте, кто будет следующим. Любую зацепку, улицу – прогоняйте через эту идею. Да, сейчас мало данных пока. Да, скорее всего - не поймем. Но – работайте в эту сторону головой обязательно. Скажем, нашли совпадение в астрологических картах – пробуйте найти, у кого похожие из живых людей их круга. Альвий вспомнил, что собирался заказать рекаф, но официант уже ушел. Да и варп с ним. – Вроде, всё. Вопросы, мнения, пожелания?
-
Обычно я стараюсь что-то процитировать, но тут... Не весь же пост вставлять? В общем, сразу видно - настоящий головастый следак!
-
Вот это я понимаю, пришло Начальство С Планом. За серьёзную подготовку.
|
-
кому-то из них попало в руки что-то запретное, хорошенько так ударило по и без того скудному умишку, и тот возьми и начни сводить счеты с реальными и придуманными обидчиками. Причем по любым поводам, даже самым мелким: кто-то наступил ему на приеме на ногу, кто-то на аукционе купил вещичку которую тот хотел сам, кто-то увел любовницу или любовника
Но это уже совсем другая история...
-
“Пожалуй все-таки Арбитрат. Такт и грация словно у столь любимых ими кибер-мастиффов”, – усмехнулся он про себя, вспоминая как ему приходилось пару раз уходить от этих тварей. – “Надеюсь что хватка и упорство у него тоже под стать им.” Вот прямо не в бровь, как говорится, а в глаз!
|
Вопрос Лотты оказался довольно непростым, и выигрывая время на обдумывание Сифре снял очки и достав шелковую тряпочку из кармана принялся протирать их, размышляя как бы лучше ответить. К счастью инквизиторша не торопила его и даже сама отбежала за ещё одним пополнением.
Услышав зубодробительно-казённую речь новоприбывшего священник на мгновение даже прекратил полировать линзы очков и с лёгким удивлением посмотрел на Альвия. Он говорил не тоном человека, который хотел работать вместе с остальной группой — Лотта подогнала им очередную сестру Александру, только на этот раз со значком и отношением “я начальник — ты дурак”.
Что ж, по крайней мере он хотя бы вёл себя честно. Будь Альвий хоть немножечко умнее — попытался бы прикинуться дружелюбным типом чтобы втереться в доверие, но похоже это не входило в должностные инструкции намертво вбиваемые в выпускников Схолы Прогениум. Пусть Альвий и не успел ещё поделиться с членами группы своим трагичным прошлым, для Сифре не составляло особого труда догадаться откуда он такой красивый взялся на службе Ордосов.
Имя на высоком Готике, служба в Арбритрате — мало кто ещё мог относительно легко призвать на помощь отряды арбитров — отсутствие манеры разговора и расслабленности характерных для знати, общение через губу, общая надменность и кое-какие характерные обороты речи рисовали вполне чёткую картину выпускника Схолы.
Причём, судя по реакции Натаниэля, удивлен такому пополнению был не только Сифре, а резкий ответ Альвия лишь убедил священника в правильности своей оценки. А вот Лотте происходящее похоже что нравилось. Священник даже задумался — она следовала старому как Терра принципу “разделяй и властвуй” или просто хотела чтобы иерархия в её временной ячейке установилась сама собой?
Впрочем, возможно действительно следовало вмешаться, благо что ему задали вопрос, на который Сифре ещё не дал ответа.
- Спокойней, Натаниэль. Я полагаю Альвию действительно виднее кому лучше руководить, – улыбнулся Сифре. – И раз уж он решил взять на себя всю ответственность за это непростое дело, то нам следует лишь возблагодарить Императора за ниспосланный нам дар, – продолжил он почти не соврав.
В конце концов доля истины в словах этого дуболома и вправду была, и раз уж в него полетят все шишки при разборе полётов, всё что оставалось сделать ячейке леди Комнины — это подчистить за собой следы, чтобы у Альвия не было никакой возможности накропать отчёт где он выставит себя самим Сангвинием, а остальных содомитами-слаанешистами.
- Что же до вопросов, то прошу меня простить, Альвий, но у нас на Гиспалисе дамам во многих вопросах отдаётся приоритет, и раз уж мисс Лотта задала мне вопрос первая, то на него я сначала и отвечу, уж не обессудьте, – вежливо продолжил Сифре.
- Колдунов отличить от простых смертных, по крайней мере на первый взгляд, куда сложнее псайкеров-несанкционатов. Они действительно не используют энергии эмпиреев напрямую, а потому проявление их сил может быть куда менее заметным, однако… – Сифре ткнул пальцем в потолок.
- Всё это колдовство и ритуалы, особенно у начинающих колдунов и не имеющих обучения у кого-то из более опытных собратьев по их тёмному ремеслу, оставляет след на теле и душе практикующего. Так что самый банальный способ опознать такого малефикара — это поискать на его теле характерные для воздействия эмпиреев мутации, – пояснил священник.
- От опытного взгляда не ускользнут даже менее заметные признаки чем искаженные конечности, поплывшие черты лица или изменённые глаза. Главное не поручать это дилетантам, которые не отличат родимое пятно от глаза на языке, – добавил он, с лёгким расстройством вспоминая как излишняя ретивость некоторых дилетантов вооруженных лишь книжными знаниями только мешала своевременному нахождению колдунов и ведьм.
- Если же колдун был более осторожен и обучен нежели типичный практик этого тёмного ремесла, то тогда стоит обращать внимание на интерес ко всякого рода эзотерике, причём с обеих сторон. Таким людям нередко бывают интересны как и тома с запретным содержанием, так и имперские реликвии чьё осквернение, – Сифре поморщился — сама мысль об этом была ему противна и вызывала горечь во рту, – может усилить их колдовство.
- Ещё одним признаком я бы назвал… тщеславие и гордыню, – продолжил священник, вспоминая случаи когда он сталкивался с подобного рода типами. – Даже те кто колдует тайно, соблюдая осторожность и не выдавая свою деятельность внешними проявлениями, всё равно нередко подвержены этому греху. В своих глазах они, подобно псайкерам, зачастую считают себя выше других смертных и почти всегда готовы продемонстрировать это, пусть даже окольными путями. Они будут намекать, ехидно комментировать и язвить в разговорах о всевозможной эзотерике, всячески демонстрируя более глубокое понимание этого предмета чем у человека его статуса должно быть. Помнится как-то раз я поймал за руку одного такого колдуна специально проявив вопиющее невежество в вопросах эзотерических, и тем самым вызвав у малефикара по-настоящему праведное возмущение и гневную отповедь, – закончил Сифре усмехнувшись.
Он находил весьма ироничным что при всех громких заявлениях даже самые могущественные колдуны нередко подвержены таким человеческим грехам.
- Надеюсь я ответил на ваш вопрос, – подвёл итог Сифре, заказав у официантки бокал хорошего вина, чтобы промочить горло. – Теперь к вашим вопросам, Альвий, – добавил он качнув бокал в сторону легата.
- Я склонен считать что причина смертей имеет под собой сверхъестественную природу, но о чём-то более конкретном говорить пока не готов. С равной вероятностью это может быть и умелый псайкер, и опытный колдун, и даже порождение эмпиреев в телесной оболочке… хотя насчёт последнего я всё же сомневаюсь. Такие существа редко умеют действовать тайно и скрывать свои проявления от глаз обычных людей… если не работают в привязке с кем-то, разумеется. Но пока что я склонен считать что мы противостоим одиночке — вряд ли настолько серьёзная организация в Драгоценных кварталах ушла бы от взгляда нашей многоуважаемой мисс Лотты, – Сифре кивнул инквизиторше с тенью улыбки на лице.
-
- Что же до вопросов, то прошу меня простить, Альвий, но у нас на Гиспалисе дамам во многих вопросах отдаётся приоритет, и раз уж мисс Лотта задала мне вопрос первая, то на него я сначала и отвечу, уж не обессудьте, – вежливо продолжил Сифре. Какой Версаль, Йопт! Очко в пользу экклезиархии))))
-
Спокойней, Натаниэль. Я полагаю Альвию действительно виднее кому лучше руководить Вот чего у Сифре не отнять - так это умения лавировать и быть осторожным. С равной вероятностью это может быть и умелый псайкер, и опытный колдун, и даже порождение эмпиреев в телесной оболочке… И умения рассудительно отделять зерна от плевел, когда надо, и не спешить с выводами, когда еще не все известно - тоже.
|
Встреча двух друзей стряхнула угрюмую тишину с Эрве-Ордал. На шум вышли еще пара стражей, но те только быстро окинули взглядом пришедших, кивнули Хильд, подольше задержались, любопытствуя, на Бабочке, да и исчезли внутри. Туда, откуда они появились, вскоре шагнули трое: дочь конунга, ее подруга да пожилой Гудгерд.
Конь же подошел познакомить одноглазого с Ингваром и Сваном. - Сражались бок о бок да оба живы остались, - подытожил он короткое представление. Одноглазого в основном так и звали, хотя имя у того было попроще да звучало зычно, особенно в бою - Эрик. - Пировать тут не придется, а? - толкнув Одноглазого в бок, заржал Конь. Тот мигом посмурнел и кивнул. - Некогда нынче пировать. На днях трое не вернулись из леса. Нас всё меньше, а подмоги нет. Да что это я, в самом деле? - встрепенулся он. - Не иначе размяк от встречи с тобой, - он дружески ткнул Коня кулаком в бок. Однако слова Одноглазого нашли благодарные уши. Бьёрнсон, что не проронил ни слова за весь путь, вдруг спросил хрипло: - Сколько вас? - Теперь девять, - оценивающим взглядом смерил его Одноглазый. - Стало быть, лишний топор не прогоните? На что намекал Бьёрнсон, было нетрудно понять, но ведь он клятву конунгу давал. Как же так?
*** Изнутри башня была столь же неприветлива. Неласковый серый камень, изморось на стенах, огромный грубо собранный очаг посередине, низкий стол человек на двенадцать, котел с каким-то варевом на треноге и тяжелый сладковатый запах эля. Тут же стояли плошки и кружки - небольшим числом. Либо стражи делили промеж собой посуду, либо каждый носил свою миску с кружкой при себе. Никто не зазывал их к столу. Никто и не сидел за столами. Видимо трапеха давно завершилась или еще не начиналась. Хильд привычно присела к огню, взялась за миску, наполнила ее споро из котла и протянула Гудгерду. Затем наполнила одну для Ревдис. Потом положила похлебки и себе. Из миски тянуло густым, сытным, мясным и отчего-то хвоей. Горячее варево и на вкус было таким же сытным и приготовлено так, словно только его неизвестный стряпчий и умел собирать. Сердито, грубо, сытно и вкусно - что еще требуется, когда на еду мало времени, а вылазки за стену дуют в спину ледяным ветром и грозят лишить последних сил.
Вопреки сложившемуся образу, нелюдимый Хельги появился у костра и, тоже получив из рук Хильд свою порцию, сел рядом со всеми, быстро выхлебав всё до донышка. Теперь он уже не скрываясь, глядел на Бабочку. - Ты Асгейра жена, - утвердительно и строго сказал он наконец. Хильд вскинулась, словно хотела остановить, но тот продолжил. - Странно, что ты не вспомнила, как я на вашей свадьбе мёд пил. Неужто так сильно потрепала меня служба?
-
Ты Асгейра жена, - утвердительно и строго сказал он наконец. Хильд вскинулась, словно хотела остановить, но тот продолжил. - Странно, что ты не вспомнила, как я на вашей свадьбе мёд пил. Неужто так сильно потрепала меня служба? По больному бьешь! И это чудесно)
|
|
|
-
Гадание на рекафной гуще.- Окружающим было продемонстрировано донышко чашки, на котором крупинки рекафа сложились в причудливые картинки. -Поработаем - узнаем! Тоже, на самом деле, способ узнать правду. Или что-то, на правду похожее.
|
-
Красивый бой, динамичный, яркий и продуманный. Я бы так качественно описать рукопашную двух жестянок не сумела бы)
-
Готов. прямое поражение органического ядра.
А затем к органическому ядру подползает вирус, и на этаже всем снова весело)
|
-
Само озеро дышало мистической силой, только сила эта спала – ожидала своего часа Тайны, а вместе с ними и идеи, все множатся!
|
Задание – это всегда предвкушение. Что будет? Что там будет? Абсолютно неважно, простое оно или сложное, абсолютно неважно, насколько выполнимо. Каждое задание – это новая страница в книге. А всё, что между ними – просто пыль, затерявшаяся между страницами. Однажды книгу поставят на полку навсегда, но буквы сохранятся. И однажды её откроют. Потому что Империум вечен. А пыль... пыль так и будет никому не интересна. Лотта была, как и раньше, как бы это сказать... немного несерьезной. Но у каждого – свои маски. Все инквизиторы получают инсигнии не просто так, с этого момента они несут на себе бремя ужасающей силы и отблеск великого света. Так что если инквизитор перед тобой извиняется и целует в щеку – не стоит думать, что он чувствует себя виноватым или испытывает к тебе симпатию. Это такая игра, мол, сделаем вид, что мы с тобой почти на одном уровне. Не надо игру принимать всерьез. – Прекрасные духи, – сказал Альвий. – Это местные или привозные? Комплименты не были его коньком, а в духах он не понимал ровным счетом ничего. Но так надо. Это тоже такая игра. Как будто у агентов есть что-то, кроме долга. Как будто они люди в обычном смысле этого слова. Когда твои враги – худшие обманщики во вселенной, без умения играть в такие игры не справиться.
Музыка и бешеное перемигивание ламп подействовали оглушающе, настолько, что Альвий едва удержался, чтобы не скривить губы. – Ничего страшного! Я обожаю такие места! – пытаясь перекричать бит, ответил он на "варп знает где" Лотты.
"Сейчас, ещё немного, и приземлимся." А то уже чемоданы руки оттянули.
***
Сев в кресло, Альвий обвел всех собравшихся своим холодным, неприятным взглядом. Он сейчас не был ни презрительным, ни буравящим, ни сильно заинтересованным. Скорее взгляд врача, которого вызвали в чужую больницу для срочной операции, и вот он входит в операционную и смотрит, а какие вообще инструменты у них тут есть. – Приветствую, – сказал он, достал из внутреннего кармана портсигар и вставил стик в мундштук. Перчатки он при этом не снимал. – Итак, я легат-инвестигатор Альвий Юлий, – щелкнул крышкой печатки на левой руке, демонстрируя её агентам. – Хотя формально вы мне не подчинены, вы все понимаете, что привлечение легата-инвестигатора означает высокий уровень важности происшествия. Не хочу, чтобы не было недопонимания. Формально вы мне не подчиняетесь. Но помните: если об этой операции спросят там, – он показал пальцем наверх, в невзрачный потолок этой дыры, – мой рапорт – это тот документ, который туда уйдет. И с высокой вероятностью, если потребуется личный рапорт, мы поедем отчитываться с командующим операцией вдвоем, – он многозначительно посмотрел на Лотту. "Извини, дорогая в этот раз не просто "дайте агентов погонять". Раз послали меня, значит, дело серьезно". – Выводы делайте сами. Он поднял мундштук двумя пальцами руки, по-прежнему затянутой в перчатку, но не донёс его до рта и снова обвел всех взглядом, в этот раз, исключая Лотту. – В то же время вы, как я понял, агенты разноплановые, и каждый в своем деле разбираетесь хорошо. Кто-то лучше в одном, кто-то лучше в другом. Поэтому, а также поскольку формально каждый член группы – самостоятельный игрок, мы не будем выстраивать жесткую иерархию. Но, как человек, несущий в случае провала наибольшую ответственность, а также способный привлечь для группы наибольшую поддержку в виде подразделений Адептус Арбитрес, я буду координировать общие действия группы на низовом уровне. Рассматривайте мои слова, как настоятельные рекомендации, которым вы можете не следовать, но возможно, однажды вам придется обосновать свой отказ, и обосновать очень, очень хорошо. Не передо мной, – многозначительно поднял брови Юлий.
И только после этого он чиркнул зажигалкой и долго, медленно затянулся, ловя первый и самый сильный расслабляющий "удар" лхо-смеси. Это означало, что официальная часть закончена.
– Ну что, как насчет поработать? Так как я прибыл позже большинства, я попрошу у каждого дать ответ на два следующий вопроса. Первое. Как я понял, у нас нет ни одной гипотезы, кроме того, что это, возможно, проявление демонических сил. Недостаточно данных, верно? Но давайте наметим хотя бы предварительные версии, чтобы обозначит области поиска. Политические убийства? Ритуальные? Проба пера? Месть? Социальный подтекст – раз уж все убитые из богатых семей? Что их ещё объединяет? И второе. Кто будет следующей жертвой? Есть мысли? Губы Альвия изобразили подобие улыбки. – Ну, смелее, кто первый? Если нет идей – так и скажите. Мы не на аттестации, я оценок не даю. "Пока не даю", – могли услышать в последней фразе остальные агенты. Он поискал глазами официанта, чтобы заказать себе рекаф, но не увидев никого из слуг поблизости, решил просто подождать, чтобы не перекрикивать музыку.
-
Вот сразу видно и арбитра, и начальственную закалку. Именно такого мне и не хватало!
-
Новое начальство не разочаровывает! Аж форточку открыть захотелось!
|
Войлоков быстро наклонился, подобрал упавшую сумочку, но Ротт её не забирала (похоже, вообще забыла про такой пустяк как какая-то там сумка), и путеец продолжал сжимать сумочку в руке, послушно следуя за растерявшейся и возмущённой женщиной, испытывая неимоверное смущение из-за того, что стал причиной такой её растерянности. А ещё из-за того, что внезапно поймал себя на таком же ощущении по отношению к Ротт, какое чувствовал несколько минут назад по адресу Ивана и Автонома: Агнесса Фёдоровна показалась ему испуганным, расстроенным, разочарованным ребёнком.
Тут к ним подскочило белозубое чудо с кошко-новостями, и рабочий невольно улыбнулся и бодро кивнул в ответ на приветствие Насти. Потом он сел, куда приказали, и его бодрость с весело-беспечной моментально сменилась на деятельно-горькую. Войлоков молча, продолжая глядеть в лицо Агнессе Фёдоровне, выслушал медицинское резюме. Подняв глаза на Родиона, классная дама встретила его внимательный и вдохновенный взгляд. Когда женщина договорила, большевик предпринял попытку вернуть сумочку владелице (руки его подрагивали от волнения) и заговорил горячим шёпотом, время от времени невольно срываясь в приглушённый голос: - Товарищ Ротт, Вы же образованная... Вы же умная, образованная женщина, а повторяете всю эту антибольшевистскую чепуху, не разобравшись. Сами корите интеллигентов, что нахватались по верхам - а сами то же самое. Да Вы ж видите, какой балаган везде! И сами, поди, не хуже моего понимаете, сколько везде сволочей-приспособленцев, которые любой ярлык на себя натянут, под любое знамя приползут, только бы чай с сахаром хлебать да баб... С языка едва не сорвалось, и Войлоков в горячности происходящего полумашинально оборвал себя, "съехал" с койки, чтобы снизу вверх заглянуть в лицо врачу, продолжая: - Вы честная, принципиальная - и думаете, что все такие? Ни хрена. Таких-то мало как раз, очень мало. Он с силой выдохнул, понимая, что слова не успевают за мыслями и начинается перескакивание с одного на другое, а связки между этими перескоками Ротт наверняка не улавливает. - Так я говорю: прихлебателей и подстилок - как грязи. Была тут Советская власть - так они примазывались к Советам. А как ушли отсюда большевики, так и они, поди, перелицевались сразу. Нет? Вы тут живёте, Вам это виднее. А сколько ещё... знаете... после войны. Там-то сразу видно, кто гниль, а кто нет. И в тюрьме тоже. А так вот, на воле - ты поди разбери его, большевик он, просто сбившийся с верного пути, или сволочь приспособленческая, или озверевший на войне как бешеная стерва, или просто дурак, сорока. Вы говорите, что Америка, что там хорошо живут. Что простые люди там хорошо живут. А я видел сегодня, как их пригнали сюда на убой как скот. Это, что ли, "хорошо", по-Вашему? Вы думаете, американские буржуи примчались сюда помогать, бить гадов-большевиков? Вы раскиньте мозгами! Им это к чему? Какой им резон? Зачем им нам помогать? Да они ж за грязь нас держат! Насмотрелся я... Язык у них английский? Навидался я англичан. А знаете что на самом деле творится? Пригнали сюда этих желторотиков - на убой. Плевать им потому что! Войлоков сообразил, что совсем сбился, и проговорил медленнее и тише: - Потому пригнали, товарищ Ротт, что им - буржуйской их власти - плевать, сколько таких телят тут поляжет. Им одно только важно - чтобы у нас тут не получилось власти рабочих, батраков и крестьян. И пусть тут хоть все эти мальчишки полягут - оттуда новых пришлют, а потом ещё пришлют, и ещё. Потому что если у нас тут получится власть рабочих, то - они ж понимают - у них там тоже полыхнёт. И везде полыхнёт. Потому они и задёргались все. И шлют сюда простаков этих, а те и рады стараться. Я и сам такой был. Ходил воевать - а за что воевал-то? И они - за что? Родион выпрямился, не замечая боли в ноге, и стал медленно подниматься. - Никуда я отсюда не уйду. Хотите сдать меня - ну, сдавайте. А я найду, кто меня языку обучит, и объясню им, за каким чёртом их сюда приволокли. На посудине красивой привезли. С шиком. В кинематографе будут показывать - видел я, как аппарат ставили. ...Вы же в гимназии учили, поди, логику?.. Я их не могу так бросить. Это всё равно что кучу детей бросить на штыки. А Вы - что? будете наблюдать, как их - тёмных олухов деревенских - тут на кишки размотают? Или пойдёте и растолкуете им, как оно всё на самом деле? Вам проще, чем мне, - Вы язык их хоть немного знаете. А я не бельмеса. А всё-таки я пойду и буду им разъяснять. А уж это Вы сами для себя решайте: помогать мне или нет. Взгляд Войлокова, в котором горела ненависть по отношению к классу эксплуататоров, потеплел - железнодорожник теперь смотрел на Агнессу Фёдоровну сверху вниз, ничего конкретного от неё, в общем-то, не ожидая, но и не желая, чтобы она решила, будто его обвинительные слова свидетельствуют о неприязни к ней. Неприязни не было. Было только сожаление о том, что его выгоняют и у него совсем нет времени, да ещё вернулось нежелание навязываться. - Пойду я. Извините, что побеспокоил и так... - Войлоков махнул рукой, не находя верного слова, - расстроил, в общем.
Он двинулся к выходу. Теперь надо было искать Джейкоба. Теперь надежда только на него. Родион восстанавливал в памяти словесный портрет, чувствуя, как за точными словами описания всплывают перед внутренним взором и черты облика жизнерадостного еврея-переводчика. Войлокову вдруг представилось, как Гольдман нарывается на шрапнель и как его живой, чёрный взгляд подёргивается мутной плёнкой, и Родион скрипнул зубами от досады. Очень мало времени у тебя, товарищ Войлоков. Времени мало, а работы много. Остаётся надеяться только на то, что несмотря на его упрямство, Ротт не заявит на него белым. Но рассчитывать на это, надеяться на это - нельзя. Нужно работать быстрее. Войлоков размышлял о том, с какого боку было бы удобно подкатиться к Джейкобу. Притворяться он не умел - и знал это. Но и выложить всё вот, как сейчас Ротт, - тоже нельзя. Нужно как-то осторожно подобраться. А как? Было о чём поразмыслить, разыскивая казармы янки. Сам интерес к Гольдману тоже ведь надо как-то объяснить... Тут, впрочем, была надежда, что объяснить-то будет достаточно только то, что он не понимает по-английски, а дальше - кто знает? - может, как раз Гольдмана и дёрнут, нехай переводит...
-
Есть одна загадочная тема, К нашим относящаяся душам: Чем безумней дряхлая система, Тем опасней враз ее разрушить. *** Возглавляя партии и классы, Лидеры вовек не брали в толк, что идея, брошенная в массы, - это девка брошенная в полк.
|
Кира лежала на земле среди трупов, тяжело ловила ртом воздух и не могла пошевелиться. Но в движении и не было нужды. Конец. Дальше ничего нет, ничего не имело смысла. Просто закрыть глаза и никогда больше их не открывать. Это было невозможно. Закрывая глаза, Кира отчетливо видела, как к её ногам летит голова Фиби. Видела безжизненный взгляд голубых очей жены. Снова и снова она читала в нём то упрёки, то сожаление, то жалость. Ужасное видение, которое ещё долго будет преследовать воительницу в самых жутких кошмарах, ведь она осталась жива. Бессилие, отчаянье, злость – всё смешалось и навалилось тяжким грузом. А голубое небо резало глаза. Ведь небеса были равнодушны к тем, кто ходит по земле. Слёзы текли тонкими ручейками, на большее не хватало сил. Мысли превратились в кашу, невозможно сосредоточиться хоть на чём-то. И в этом Кира находила спасение. Не думать. Не закрывать глаза. Смотреть наверх, пока не ослепнешь. Эта боль выжжет всё остальное. Заглушить чувства. Всё равно не получается. Грудь судорожно поднималась от всхлипов. Ещё немного и Кира начнёт кричать в пустоту, чтобы выпустить страдания наружу. А пока ладони сжимались в кулаки, впиваясь ногтями в плоть. Надо держаться. Но зачем? Для чего? Всё по кругу.
Из этой ловушки без помощи не выбраться. Но ты здесь не одна. Ты слышишь? Слышишь голоса других девушек? Живых девушек. Жизнь продолжается. Мир продолжает жить. Без Фиби. Без других. Но с тобой. Ты – жива. И ты нужна другим. Кричи, бейся в истерике, освобождайся от оков. Но живи. Живи ради Фиби. Живи ради остальных. Живи ради себя.
Всё ещё как в тумане. Не по-настоящему. Мрачный сон. Кира вместе с остальными среди трупов. Не одна. Ходит, помогает. Не важно. Точнее, очень важно, но это она осознает потом. А сейчас просто двигаться, пытаться жить. Всматривается в мёртвые знакомые лица. Нет, надо сосредоточиться на живых. На тех, кому можно помочь. Вот ещё одно когда-то прекрасное, а теперь бледное и обезображенное лицо, вражеская стрела попала аккурат ей в глаз. Хочется отвести взгляд, но не получается. Потому что тогда придётся встретиться взглядами с Командорой. Кира не могла ответить себе, почему она боялась этого. Кажется, что это гораздо страшнее, чем смотреть на труп молодой девочки. Знакомый голос – Рамона. И снова воительница не может найти в себе смелости, чтобы поднять голову. Молча слушает, но не слышит. В голове эхом отзывается «не погибла»… «есть надежда»… Почему такая несправедливость. Нет, даже в самые тёмные минуты и в самых отдалённых закоулках души Кира не думала о том, что Аэлис выжила незаслуженно. Но всё это возвращало теперь уже вдову к разрушающим и бесполезным размышлениям, почему Фиби, а не кто-то другой.
Голос Самины не сразу выводит Киру из собственных тягучих размышлений. Ей не хочется отвечать. Старая воительница лишь печально качает головой, что-то отрицая. — Я… – голос сел. Кира громко и яростно кричала, когда сражалась с косматыми. — Я хочу отомстить. Я хочу убить их всех. Я хочу заставить их страдать, – тихий голос полон звонкой злости. — Я с тобой, только если ты дашь мне всё это, – только сейчас Кира поднимает голову, чтобы посмотреть в лицо Командоры. Это жестоко и низко, дерзить и давать слабину в такой момент. Ей нужна помощь, как и Самине. Сёстры должны держаться друг дружку, помогать. Но воительница не может позволить Самине или кому-нибудь ещё просто посадить себя где-нибудь в Храме и делать вид, что всё хорошо. Только не так, пожалуйста. Кира должна сражаться. Кира должна отомстить.
-
Но воительница не может позволить Самине или кому-нибудь ещё просто посадить себя где-нибудь в Храме и делать вид, что всё хорошо. Только не так, пожалуйста. Кира должна сражаться. Кира должна отомстить. Правдоподобно - и потому цепляет.
-
Живи ради Фиби. Живи ради остальных. Живи ради себя.
|
– Ты же не врач, а меня и так вылечат. Я тебя найду в Сент-Луисе, – сказала Кейт. Планам её в этом отношении не суждено было сбыться! Отель "Маркграф" в Сент-Луисе ты нашла без проблем, а вот мистер Лэроу, который там обедал, тебя сначала не узнал. – А вы, мисс, собственно, кто? – спросил он аккуратненько, явно стараясь отделаться от тебя, не сильно обидев. Твой ответ поверг его в изумление. – Вы выбрались с того злосчастного парохода! Поразительно! – он развел руками. – Прошу меня простить, я, признаться, во-первых, вас уже и не ждал, а во-вторых, вас в этом платье не узнать... Садитесь, отобедайте со мной и расскажите, как это вам удалось! Вы пообедали (что было весьма кстати, при твоих скудных финансах). – А есть у вас родственники или знакомые, у которых можно остановиться? – спросил он. Твой ответ, что нет, нету, вызвал у него досаду, которую он не пытался скрывать. – Дело в том, что я уже составил другой план. И даже кое-с-кем договорился, – он, видимо, тебя уже похоронил. Он пожал плечами. – Но, во-первых, мы с вами и правда договорились раньше, а во-вторых, пожалуй, я не могу оставить вас в таком бедственном положении. Ладно, слушайте. И он рассказал тебе, в чем заключалось дело. Вы должны были заключить устный контракт. – Конечно, это просто формальность! – заверил он тебя. – Вы в любой момент сможете отказаться, да и я тоже. Смысл в том, чтобы вы представляли, на что соглашаетесь, и осознавали ответственность – свою и мою. А условия были такие. В течение года тебе предстояло обучиться. Все расходы предприятия ложились на него, все доходы отходили ему. От него требовалось обеспечивать тебя одеждой, едой и всем необходимым, что может понадобиться, от тебя – сущая чепуха: делать всё, что он говорит беспрекословно. – Видите ли, – пояснил он, словно извиняясь. – Не хотел бы вас пугать, но думаю, вы должны это четко осознавать. Дело, которым вы хотите заниматься – противозаконно. Из-за него и вы, и я, можем попасть в тюрьму, а при некоторых обстоятельствах, которые при моём мастерстве и вашем старании не возникнут, понести более суровое наказание. Пока вы не опытны, ваша деятельность должна мною контролироваться. Затем, в течение года, он обещал, выплачивать тебе содержание – о размере которого вы договоритесь в конце первого года, если ни одна из сторон не захочет расторгнуть контракт. Он сразу предупредил, что это содержание будет небольшим, однако основные расходы по-прежнему будут находиться на нем. И только потом, на третьем году, вы заключили бы (опять-таки при обоюдном желании), новое соглашение, по которому вместе будете делить прибыли и убытки в пропорции, о которой условитесь. – А сколько, например? – спросила ты. – Например, три к одному, – уточнил он. – Это обычная практика. Выглядело это всё одновременно смешно: два жулика (назовем вещи своими именами) договариваются, как бизнесмены какие. Но в то же время и крайне серьезно. И у тебя не было сомнений, что мистер Лэроу, мать его, только говорит, вот, мол, вы в любой момент сможете "соскочить", а на самом деле всё будет не так просто. Но что было делать? Вернуться к Кейт ни с чем? Да и видела ты Сент-Луис – это был большой город. Не факт, что она нашла бы тебя здесь. А если бы нашла, что дальше? – Мисс МакКарти, вы меня простите, что я подвергаю вас этой крючкотворской процедуре. Увы! Я не молод и уже имел неудовольствие обжигаться в подобных вопросах. Поэтому умоляю вас не делать обо мне поспешных выводов. Порой то, что продиктовано опытом, кажется людям юным нелепым или излишним. Видите ли, мы с вами – не друзья, не родственники и не спутники на жизненной дороге. Мы – партнеры. Вы поймёте в своё время, что это значит. Пока же вам следует запомнить, что выгода партнера – всегда ваша цель, кроме тех случаев, когда она сокращает вашу собственную выгоду. Ну, короче, ты согласилась. Ладонь у Лэроу была мягкой, сухой и проворной, а рукопожатие легким, как будто он брал рукой цветок, чтобы вставить его в бутоньерку. Он поселил тебя в "Маркграфе" в отдельном номере, достаточно просторном, чтобы ты не чувствовала себя стесненно, достаточно скромном, чтобы понимать, что ты партнёр на мели, ни больше, ни меньше. Но кровать здесь всё равно была удобнее, чем койка в госпитале в Мемфисе, ванна горячее, а губка мягче. В тот же вечер пошли к портному. Лэроу проявил недюжинные познания в женской моде, выбрал для тебя материал, цвет, покрой, фурнитуру, спросил, конечно, твоего мнения, но было видно, что решение принимает здесь он. В качестве дорожного платья он заказал тебе темно-охряное, для вечера – зеленое, ярко-изумрудное (яркие анилиновые цвета всё ещё считались лучшим, что может надеть дама), и ещё одно, по поводу которого ты беспокоилась больше всего. Это было атласное и очень дорогое платье, цвета нежного розового лепестка, с очень красивыми лентами и оборками. Ты переживала, что оно не будет сочетаться с цветом волос. – Ещё как будет, – заверил тебя портной. – Увидите! Потом вы пошли по магазинам, где Лэроу пришлось ещё потратиться на... да на всё, от кошелька до гребней. Ведь у тебя не было при себе буквально ничего! Даже саквояж пришлось покупать. – О, у вас есть украшения! Это славно! – похвалил псевдо-доктор. – Это очень славно. Но мы добавим к ним пару серёг. И вы добавили. Было смешанное ощущение, что то ли незнакомый добрый дядя делает тебе подарки, то ли богач наряжает шлюху для дорогого борделя. Если что-то и могло скрасить это чувство – то лишь подчеркнутая тактичность и даже некоторая отстраненность "кавалера". Он задавал тебе вопросы. – Вы курите? – Какие духи вы предпочитаете? – Вы носите перчатки из шелка или из кожи? Странно это было или нет – он вообще не задал тебе ни одного вопроса по поводу того, откуда ты и почему оказалась одна в паре штатов к северу от своего родного города. Эту тему он тактично обходил, спросил только, не находишься ли ты где-то в розыске. Ты сказала, что точно не знаешь, но, возможно, в Луизиане, а, возможно, нет. Его это, кажется, вполне удовлетворило. Далее несколько дней, пока шились платья, тебе предстояло томиться, пока Лэроу решал свои дела, пропадая целыми днями. Ты пожаловалась ему на скуку, и он подарил тебе маленький стальной шарик, отполированный до блеска. – Гладкий? – спросил он. Шарик как шарик. – Гладкий. – На нём восемь царапинок. Найдите хотя бы четыре. Научитесь отличать их одну от другой. А если не получается – делайте для начала вот так, – он зажал шарик мизинцем у основания ладони, сжал пальцы, а через долю секунды, выдавил его движением пальцев и зажал большим и указательным. – Это просто. И про левую руку не забывайте. И ещё – потренируйте память. О, это ещё проще. Берёте книгу, любую, хоть библию, хотя лучше какой-нибудь роман. Я вам принесу. Читаете любое место десять раз, одну страницу целиком – и повторяете вслух всё, что запомнили, как можно точнее. И так пока не получится. Потом выбираете другое – наугад. И пытаетесь снова повторить, только уже с девяти раз. Главное – упорство. Так ты и сидела, как дура, перекатывая шарик целыми днями, он упрямо выскакивал в самом конце. Чушь какая-то. Один раз тебе померещилось, что ты нащупала на нем царапину, но, видимо, показалось. Спускалась, обедала в отеле. Гулять одной, как леди, тебе не полагалось, да и не в чем было – не в этой же страхолюдной робе. Пришлось зубрить книжку, это оказался Стендаль, "Пармская обитель". Лэроу заранее выяснил, что ты её не читала. В общем, всё это оказалось совсем не так увлекательно, как выглядело сначала. Пару раз вы ещё выходили за всякими покупками – туфли, муфта (впереди было лето, но вечерами даже в мае на реке могло быть прохладно), сетка для волос, чепчик, корсеты, рубашки, чулки, подвязки, даже, прости Господи, панталоны. Эти вещи Лэроу при всей своей дотошности предоставил выбирать тебе самой. Потом привезли платья – и это вознаградило тебя за ожидания. Да, в Новом Орлеане умели шить платья, но такого портного у тебя не было. Платья сидели, как будто ты была статуей, которую скульптор высек вместе с платьем. – По-моему, прекрасно! – высказался твой партнёр. – А вам как, мисс МакКарти? А дальше началооооось. Во-первых, вы пошли на званый вечер – вот так вот сразу! Вечер давал какой-то городской чиновник, как туда достал приглашение Лэроу, было неизвестно. Ты, естественно, не знала никого, но от обилия мундиров, фраков и золотых лорнетов порядком оробела. Всё же Мишель, как ни крути, в ТАКОЕ высшее общество вхож не был, и вообще Ново-Орлеанское общество отличалось куда более раскрепощенными нравами. Северянам не хватало вкуса, но чопорности у них было на три Луизианы! После вечера Лэроу сказал, что вы ходили туда, потому что ему надо было обтяпать одно дело, и заодно посмотреть на то, как ты будешь себя держать. Иии... он сделал тебе на следующий день много замечаний – о том, как сидеть, как говорить, как отвечать, как есть и даже как вставать из-за стола. Когда твоя матушка – дочь фермера, папа – фальшивый граф, а муж – торговец хлопком весьма средней руки, оказывается, что значительная часть этикета прошла мимо тебя. – Это важно, – сказал Лэроу. – Вы должны уметь быть кем угодно. В сущности, быть птицей высокого полета так же сложно, как изображать отребье низшего пошиба. Но вам, мне кажется, удастся научиться и тому, и другому. Вы посетили ещё один званый ужин, не такой важный, и там уже ты держалась гораздо увереннее. Когда гости разошлись по залам, тебя даже попросили что-нибудь спеть! – Неплохо. Есть ещё над чем поработать, но неплохо! – прокомментировал Лэроу. А потом в один прекрасный день вы сели на пароход и отправились в путешествие по реке. Думаешь, ты играла там в карты? Да как бы не так! – Как зрителя, вас в мужской салон не пустят. А как напарник, вы мне пока что будете только мешаться и быстро примелькаетесь, – ответил на твой вопрос Лэроу. – Мне нужно раздобыть денег на наши дальнейшие... операции. Но уверяю, вам будет, чем заняться! И тут он не соврал. – Обманывая человека, а игра в карты является ничем иным, как узаконенным обманом, вы должны определиться с четырьмя пунктами. Обман есть несбывшееся ожидание действия или бездействия, либо неожиданное действие или бездействие, идущее вразрез с той системой мнений, которая сложилась у жертвы в голове. Итого, вам надо ответить на четыре вопроса. Эти вопросы: "Кто он?" "Кто для него я?" "Чего он ждет?" "Чего он не ждет?" Затем вам надо принять два решения: "Ожидая или не ожидая чего, он сможет принести вам выгоду?" – это первое. И второе: "Что вам надо сделать, чтобы привести его в это состояние?" Жизнь такова, что часто у вас не будет много времени обдумывать это, поэтому на четыре первых вопроса, вам надо отвечать быстро, достаточно точно и с таким прицелом, чтобы привязать ответы "чего он ждет" и "чего не ждет" к вашим последующим действиям. И вы... стали "угадывать" людей. Всех, кто встречался вам на палубе, вы оценивали с разных сторон: чем он занимается, есть ли у него деньги, с какой целью он путешествует. Ты научилась отличать коммивояжеров от торговцев, клерков – от инженеров, и даже холостяков от мужчин женатых, но скрывающих этот прискорбный факт. К некоторым из них вы подходили и, завязывая знакомства, проверяли свои догадки. Лэроу требовал, чтобы ты определяла, как эти люди относились к тебе: с любопытством, с интересом, с пренебрежением, с равнодушием (зачастую показным) или даже с вожделением (зачастую скрытым). Затем добавилась ещё одна "игра" – ты заходила в мужской салон под каким-либо предлогом (например, утверждала, что перепутала ключи от своей и его каюты – Лэроу представлял тебя своей племянницей). За то короткое время, пока он "искал" ключ и менялся им с тобой, твоей задачей было окинуть взглядом его соперников и рассказать ему, с какими людьми он играл. – Игроки на пароходах делятся на четыре категории, – объяснил он. – Профессионалы. С ними неинтересно – много они не проиграют, только если не сильно пьяны. Люди, играющие, чтобы убить время. С этими непросто, но работать можно. Азартные любители, которым больше негде поиграть. Это – "хорошие" соперники. И, наконец, моты, которым хочется прищегольнуть, кому-то что-то доказать или показать. Это – "золотое дно". Таких надо хватать и обрабатывать, пока их деньги не утекли к нашим коллегам. Твоя роль снова поменялась – теперь ты изображала девушку, не знакомую с ним, которая приходила в салон, чтобы поиграть, и – какая жалость! – быстро проигрывала небольшую сумму, прежде чем удалиться. Задача оставалась та же, только более сложная – определить типы игроков, постараться понять их состояние, желания, и чего они ждут от тебя и друг от друга. Ты поняла, зачем вы так долго возились с людьми на палубе – люди в игре замыкались, старались не выдавать своих чувств, но научившись определять "на глазок", кто есть кто, тебе уже проще было раскусить их в этом измененном состоянии. И тебя он учил изображать разные состояния. То ты должна была целый день выражать к нему презрение, то почтительность, то ревность, то отвращение. А потом настроение должно было меняться "по команде" – иногда на диаметрально противоположное. А сам Лэроу внушал тебе... А ничего. Он был просто аккуратный, корректный, ничем не примечательный джентльмен. Он не шутил, не рассказывал ни историй о себе, ни историй из жизни. Он был – тайна за семью печатями, невскрытая карта. Он никогда над тобой не смеялся, не подкалывал, не делал комплиментов, кроме, скажем прямо, достаточно дежурных. Вы проплавали три месяца – от Миннеаполиса до Батон-Ружа и от Сент-Луиса до Канзас-Сити. Это было увлекательно, хотя и утомительно. Это было любопытно, хотя порой и наскучивало. Но Лэроу за все четыре месяца не научил тебя НИ ОДНОМУ КАРТОЧНОМУ ТРЮКУ. И однажды – это было, когда вы ждали пароход в Дэвенпорте, на границе Айовы и Илинойса. Ты все-таки высказалась по этому поводу за обедом. Пароход должен был прийти завтра утром, так что время у вас было. – Хорошо, сказал он. Поиграем в номере. Вы поднялись к нему в номер – там был небольшой столик, чем-то напоминавший тот, за которым ты пила кофе в "гостях у брата". Он достал колоду и сказал: – Раздевайтесь. Жест и предложение были настолько противоположными по смыслу, что ты несколько опешила. Не этого ты ожидала от мистера Лэроу. Он пожал плечами. – Вы хотите научиться играть? Видимо, такова была цена. Ну, в конце концов, остановиться сейчас было бы глупо. Или нет? Он демонстративно отвернулся. – Так, наверное, будет проще. Это не совсем то, что вы подумали. Помните, что я говорил? Всё для выгоды партнера. Раздевайтесь. Выбери (продолжение поста можешь прочитать, а можешь не читать – как тебе больше нравится!): - Да ты послала его к черту вместе с его контрактом! Пошел он к черту! Ещё один! (в этом случае продолжение поста я удалю)))) Не, лучше уж ты дальше как-нибудь сама по себе. - Ты поколебалась, но все же решила, что надо значит надо. Что-то в нем внушало тебе мысль, что если Лэроу не допустил ни одной двусмысленности по отношению к тебе за четыре месяца, тут всё не так просто. Ты все же отошла за ширму, расшнуровала корсет, сняла платье, с шуршанием скользя по бедрам, упали на пол петтикоты. Потом набралась смелости и вышла из-за ширмы. Распечатанная колода лежала на столе. – И рубашку тоже снимайте. И панталоны, – сказал он, скользнув по тебе холодным, безразличным взглядом. Ты помнила равнодушный взгляд супруга, но это было какое-то иное равнодушие. – Знаете ли вы, мисс МакКарти, – заговорил Лэроу, снова отвернувшись, – что эпоха, предшествовавшая нашей, век восемнадцатый, был веком страстей? Хотя его порой и представляют, как век галантности, в ту пору не было большего греха в глазах общества, чем излишняя скромность. На всякий случай ты спросила, снимать ли чулки. – Как хотите, – пожал он плечами. Потом медленно повернулся. – Можете сесть. Ты села, обнаженная, только волосы были всё ещё убраны в прическу. – Волосы тоже распустите, – попросил он. Ну, если ему так нравится... – Так вот. Из механики Ньютона нам известно, что любое действие порождает противодействие. Чем сильнее преследовалось что-либо в какой-то эпохе, тем ярче оно проступает в следующую. Понимаете меня? У тебя слишком сильно билось сердце, чтобы что-то понимать. Отдаться мужу, даже нелюбимому – это неприятно, но это долг, в конце концов, за который тебя никто не осудит. Отдаться любовнику – это порыв страсти, это зов сердца (и в Новом Орлеане это тоже осудили бы, кхм, не все). Но сейчас ты сидела голой перед, в сущности, незнакомым мужчиной, от которого можно было ожидать чего угодно. Он смотрел на тебя умными, холодными глазами, как на картонку с намалеванной червовой дамой, и от этого взгляда мурашки бежали по спине и краснели щеки, как сердечки на той самой карте. Это было нечто полностью противное твоему воспитанию, твоей вере, всему, чему тебя учили мать, свет и церковь. Казалось, ты сейчас была выставлена на обозрение даже не как человек, а скорее, как неприличная картина, непотребный товар или позорный секрет, и самое главное, выставила себя сама, словно продавец, которому никто не обещал купить его собственность. Поэтому неудивительно, что от тебя ускользал смысл слов, особенно, мать её за ногу (как сказал бы дедушка), смысл упоминания Ньютоновской Механики, и почему из-за неё ты должна всё это переносить. Что, черт побери, имеет в виду этот... этот... можно ли его было называть теперь джентльменом? – Страх быть опозоренным и стыд – вот сильнейшие чувства нашей эпохи, – подытожил он. Со страхом вы быстро справитесь – когда убедитесь, что я – ваш партнер, и бояться меня нечего. Страх у вас пройдет через... через полчаса. А вот стыд будет вас преследовать ещё очень долго. Он пожал плечами. – Когда вы, мисс МакКарти, победите стыд, сработанный в девятнадцатом веке, вы сможете победить любое чувство. А чувствам за карточным столом не место. Сдавайте. Семикарточный стад, пожалуйста. Играть будем на спички, – он высыпал из кармана горсть на стол и разделил на две равные кучки. – Спичка – десять долларов. Он мельком заглянул в свои карты. – У вас ведь хорошее воображение? Когда вы хотя бы на пять минут забудете, что пришли в номер к мужчине, добровольно разделись догола и сидите здесь с распущенными волосами, представьте, пожалуйста, что за спиной у меня стоит ваша матушка. Или ваш отец. Или духовник. А когда и это не вызовет у вас непроизвольных движений и жара в области щёк, представьте, что они стоят там все и обсуждают вас. А когда и с этим справитесь, представьте, что там стоят ваши дети. Даже если их у вас нет. Повышаю на десять, – и он кинул спичку в центр стола. И вдруг спросил: – Вы не против, если я закурю*?
-
Он был просто аккуратный, корректный, ничем не примечательный джентльмен.
О нет! Это же очередной мужчина моей мечты!
-
Столько разных поворотов, столько интересного и непознанного, столько заставившего меня засмущаться, как игрока даже, что я не знаю, что сказать, кроме восторга. Разве что постараться написать пост хотя бы в половину такой же великолепный, как этот!
-
На мой взгляд, это лучший на сей момент пост в ветке Камиллы и один из лучших постов в игре. Такой характер, такая подробность, такой невероятно выверенный стиль обучения... Что тут скажешь. Да ничего. Такого эпизода не постыдился бы ни один классик мировой литературы.
|
|
|
Идзя обошёл дом, но так и не заметил в нём ничего подозрительного для дома, который стоял в глубокой глуши. Ну разве что для одних женских рук он был в весьма приличном состоянии. Но чувство неестественности упрямо не покидало сюгэндзя, и после непродолжительных блужданий, он, как зачарованный, вернулся в главную комнату. По какому-то наитию поддел сандалией одну из циновок и замер. Под полом явно что-то прятали, судя по расположению досок. Но лезть туда, не спросившись хозяйки... дело явно не очень хорошее. Да и незаметно это проделать не получится. Монах всё-таки решил залезть в схрон: там он обнаружил потрёпанные ножны старого меча. Стоило ему только коснуться их – как тело пронзило неприятное ощущение. Эта вещь была очень старой, очень могущественной и очень зловещей. Судя по лезвию, на которое нельзя было взглянуть без дрожи, оно несло на себе отпечаток когда-то совершенного преступления. Такие клинки ценились и одновременно их боялись: они давали большую силу тем, кто брал их в руки – и большие несчастья. * * * Отряд уже приближался к выходу из леса: впереди их ждала дорога, поселения, где можно было наконец передохнуть. Судя по тому как мог предположить опытный странник Индзя, до замка Адзути оставалось совсем ничего - может быть, день-два пути, и надо было только позаботиться о том, чтобы, собственно добраться. На этом отрезке пути, в непосредственной близости от ставки Нурарихена, уже можно было не сомневаться в том, что будут и подосланные убийцы, и ещё кто-нибудь. Каге и Акума, во всяком случае, после некоторых совместных размышлений воина и синоби пришли именно к такому выводу, основываясь на личном опыте. Регулярные войска отправлять – сомнительно, особенно в том, как это подать юному Цубасе, а вот наёмников отправить проще простого, назначив награду за голову из личных средств. Однако не успел отряд выйти к опушке, как до вашего уха долетел ни то протяжный стон, ни то вскрик. Протяжный, высокий, он словно умолял о помощи – и особенно сильно отозвался в сердце Касуми, которая даже не смотря на предостережения Мей, по-прежнему была тверда в своих намерениях помочь кому бы то ни было. * * * И вот казалось бы, чего стоит мастеру тайдзюцу и человеку-горе удержать Касуми от ошибки – да только не вышло ничего, жрица вспорхнула подобно бабочке, сделала пару шагов по воздуху, и Индзя только едва пальцами подол её кимоно погладил. А Акума, зазевавшись, и вовсе не успел что-то предпринять. В итоге пришлось за жрицей поспешить вглубь леса опять: протяжный зов вывел последовавших за Касуми на прогалину, где на большом камне восседал звавший на помощь. Забыла Касуми, что уж слышала однажды эту странную песню, да Индзя мог слышать, и даже Акума: на таком ёкае нёсся в битву они, позавидовавший успехам последнего. Мало кто знал и мог похвастаться тем что видел, цутиноко, дожившего до двухсот лет – тот превращался из змеи в ящерицу с четырьмя мощными лапами. По-прежнему коварный и быстрый, он подстерегал путников на дороге, хватал их и утаскивал в лес. А пение его было обманкой, призванной приманить беспечных путешественников поближе к себе. И вот сейчас это чудище, массивное, блестящее в рассветных лучах, пробивавшихся через плотине кроны деревьев, синей чешуёй, готовилось плотно позавтракать. Сверкнул хвост, и ящер-ёкай пропал из поля зрения на секунду, но в следующий же миг словно вырос из-под земли и уже брал разгон, чтобы поддеть Касуми своим рогом. В тоже время вбежавший на поляну Идзя понял, что сейчас в него может прилететь мощный хвост чудища.
-
По-прежнему коварный и быстрый, он подстерегал путников на дороге, хватал их и утаскивал в лес. А пение его было обманкой, призванной приманить беспечных путешественников поближе к себе. Й-е, я собрала нам проблемы!
|
Бархатно-густая и непроглядная ночь висела над Кисловодском. Валентин Капустин лежал навзничь на мостовой, цепляясь пальцами за округлые орудия пролетариата, к сожалению, намертво сцеплённые сейчас между собой. Красное домино, распластавшееся на мостовой, как растоптанное казачьём знамя демонстрантов, зияло неровными разрывами, сквозь которые проглядывала то волосатая нога, то костистое плечо, то нательная рубаха — впрочем, такая же красная, как и домино. Валентин Капустин был идеологически последователен в выборе гардероба.
Валентин Капустин лежал навзничь, уткнувшись скулой в гладкий округлый бок булыжника, отдающего накопленное за жаркий день тепло, и видел сон. Во сне не было ни жандармов, ни тюрем, ни каторги, ни даже царя (обычно Валентин Капустин видел царя во сне каждую ночь). Но в этот раз сон был иной.
Во сне был южный приморский городок, васильковая голубизна огромного, будто поднимающегося выше земли моря, золотое перемигивающее облако солнечных искр, и в середине его — качающаяся на волнах рыбацкая лодочка со спущенным парусом, с тёмным силуэтом человека, деловито выбирающего сеть. Он глядел на эту лодочку с высокого известнякового утёса, из серебряных зарослей дикой маслины, приложив одну руку козырьком ко лбу, а другой перебирая горячую от солнца шерсть на холке старого пса, шумно дышащего рядом. Поодаль хлопало и трепыхалось под жарким, будто печным ветерком бельё на верёвках, тянуло со степи головокружительно густым полынным запахом, к которому примешивались терпкие запахи кухни и жареной рыбы в масле.
— Мойша! Мойша! — донёсся до него басовитый женский голос. — Иди же кушать, фиш уже готов!
Он обернулся — в глазах сразу померкло — и белёные стены рыбацкой халупы, развешанные на шестах сети, пробковые поплавки, мраморная белая пыль, всё потонуло в сизой солнечной мгле, и последнее, что он успел запомнить из сна, были собственные слова:
— Иду, мамеле!
— и Валентин Капустин проснулся.
«Кто я? — подумал он. — Кто я только что был и кто я сейчас?» С замирающим ужасом он потянулся рукой за пазуху и с облегчением нашёл, что искал: стальной щербатый цилиндрик, выточенный когда-то декабристом Луниным. Болванка на месте. Если болванка на месте, значит, я — Валентин Капустин. Я Валентин Капустин. Нет никакого Мойши, нет и не было никогда. Есть я, Валентин Капустин. Я революционер, анархист, эсер, большевик и террорист. Чёрт, как же болят рёбра. Царь-медведь, эстетический террор, — быстро и уже привычно перебирал привычные штампы Валентин Капустин, — анархизм, пролетариат, красное домино, листовки, жандармы, болванки, бомба.
Бомба, выкинутая вместе с Валентином Капустином на улицу, лежала рядом, имея жалкий вид: торцовая крышка её отвалилась, вокруг натекла лужица воды.
Опять воду налил вместо керосина. Я же ненавижу воду. Зачем я наливаю всякий раз в бомбу воду? Откуда этот дикий сон про море, про эту чудовищную массу воды? Отставить, товарищ Капустин, — осёк он сам себя. — Заниматься психоанализом по методу венских шарлатанов мы будем после свержения самодержавия. Сейчас надо думать о борьбе.
Застонав от боли во всём теле, Валентин Капустин кое-как поднялся на ноги и печально посмотрел на бомбу. Затем подобрал её, взвесил на руке и…
— Мы пойдём другим путём, — решительно произнёс Валентин Капустин и, широко размахнувшись, метнул бомбу в медведя как раз в тот момент, когда…
|
-
"Бамбуковый демон" и "мертвая вода" - это душевно!
-
Ясно кому, мертвецы не сохнут - мертвецы пухнут. Мертвой водичкой разжиться, ага Йуп
Ну и план, конечно, как всегда. Мечта, а не план.
-
Стратегическая военная операция вооруженных сил США против войск Японии в ходе Второй мировой войны, в узком кругу известная как операция "Сарай". Начало.
Господи, как же я смеюсь) Удачи нам, чо.
|
Кира. День Боли и Гнева. Поле боя.Пару недель назад Фиби подошла к Кире, держа в руках разлинованную грифелем маленькую дощечку - свой личный календарик: - В этот раз всего два дня, слушай, - показала она жене табличку с зачеркнутыми числами. - Точнее даже - полтора. У мамы моей тоже как раз в этом возрасте месячные прекратились, да. Похоже, все, я официально старушка. Могу теперь совершенно законно сидеть на лавочке, щелкать каленые орешки и щемить вас, бестолковую молодежь, потому что в мое время... Фиби весело рассмеялась, не отказав себе в удовольствии чмокнуть Киру в щечку, но прекрасно знающая супругу храмовница легко различила в беззаботном хохоте нервные нотки. Что поделать: этот период в жизни каждой женщины является, мягко говоря, непростым - сколько ни готовься к неизбежному. Кира последний год была особенно нежна и деликатна с женой - в быту, в общении, в постели, да и сама Фиби хорошо держалась, однако болезненные ситуации все-таки случались, и положение обострял тот факт, что, глядя на любимую, она начинала осознавать конечность собственной фертильности. Не так уж много времени оставалось у стареющей воительницы для того, чтобы получить благословение Аэлис зачать дочь. А первые роды в ее возрасте - дело сложное, что и говорить. Сложное и тяжелое. Ученицы Дарующей Жизнь наверняка будут все эти месяцы держать ее под неослабным контролем... - Ну, не хмурься, девочка моя, ты сильная и здоровая, все у тебя получится. У нас получится, - исправилась тут же Фиби, и Кира в очередной раз удивилась тому, как за эти годы они научились читать мысли друг дружки. - Этот рейд - последний, я уже Самине рапорт написала, а она, ты знаешь, рада от меня избавиться. Мадлен пока справится, а там мелкая подрастет - ей самая дорога в командиры, и пошла Самина со своими загонами в... Дело, на котором должна была завершиться карьера семейной пары храмовниц, касалось обитающего в лесу восточнее Выперок барона-оборотня, точнее - трагедии самочинного похода отряда молодых рамониток и примкнушей к ним аэлиситки под предводительством двадцатипятилетней жрицы Фатимы. Эта самая Фатима последние месяцы безвылазно обреталась в Закуполье, так что заговор ее прошел не только мимо Старших, но и мимо Богинь. Никто не понимал, что же она такого посулила молодым девчонкам, как убедила их зайти в лес в нарушение всех инструкций и приказов - но факт есть факт: четверка Сестер сгинула бесследно. Аэлис была твердо убеждена, что они погибли все до единой, даже "хуже чем погибли". Неосторожно брошенная при ученицах фраза привела к тому, что в обоих Храмах поползли слухи об изнасиловании - с самого начала этой истории с бароном Ойлем по Закуполью ходили легенды о жутких волчарах размером с быка, с вечно стоячими мужскими отростками длиной в пару футов, что бродят под пологом леса, прозванного Скверным, и страстно желают совокупиться с зашедшими в их владения Сестрами. Что в этих рассказах основывалось на реальных свидетельствах, а что было больными фантазиями мужелюбок, теперь уже сложно разобрать: после первых столкновений с явно находящимися под контролем ликантропа хищниками Рамона запретила боевым группам заходить в лес без ее ведома. Однако сама Богиня в последние годы очень редко покидала Купол по непонятной Кире причине, и эту проблему, не требующую быстрого и неотложного решения, все откладывали и откладывали... пока самовольный поход и гибель группы Фатимы не оставили выбора: Рамона твердо вознамерилась пойти в лес в сопровождении самых сильных и опытных своих учениц, чтобы уничтожить эту мерзость лично. Не стоит удивляться, что к этому походу были привлечены и Фиби с Кирой - может, силы у них были уже не те, но что касается опыта и чутья на опасность - кто мог тут поспорить с женщинами, убивавшими врагов Купола без малого тридцать лет? Так или иначе, рейд в Скверный Лес должен был стать для них последним. Храм их, само собой, без работы не оставит - Фиби вот хочет уйти в хозяйственную часть и заняться плотницким ремеслом: одна из ее мам состояла в строительном содружестве, да и в целом руки у жены растут из нужного места. Кира ближайшие годы планировала посвятить воспитанию дочери (или дочерей? Аэлис добра, да и время еще есть...) Но даже материнство не является препятствием для легкого труда на благо Купола - хотя для той работы по перекладыванию бумажек с одного стола на другой, над которой так иронизировали боевые Сестры, придется заняться активным самообразованием. Возможно, придется чаще встречаться с Иоландой, и даже попасть под ее командование: она сейчас в библиотеке вроде большой начальницы... За эти годы Кира, конечно, не раз прокручивала в голове события тех дней, что разрушили их с Ио отношения. Одним из самых терзающих вопросов был - почему Богини не остановили ее попытку устроить идиотскую и обреченную на провал интригу? Далеко не всегда Рамона и Аэлис уважали право каждой Сестры совершать жестокие ошибки, и в случае угрозы сестринству часто вмешивались в повседневную жизнь Купола - но только не в ее случае. Определенно, они знали и видели в ее душе нечто такое, что обрекало любовь к Ио на такой вот бесславный конец, и неудивительно: та Кира, какой она была в свои двадцать два, оказалась не готова к супружеству. И понадобилось самой себе разбить сердце, отвратить от себя чудесную девушку, которая все равно была для нее слишком хороша, чтобы повзрослеть и созреть для новой любви, любви на всю оставшуюся жизнь. Единственное, что ее царапало все эти годы - одиночество самой Ио. И эти терзания здорово сердили Фиби: - Отставить кусать себя за жопу, рамонитка! Слов нет, однажды ты поступила с ней по-свински, но это не делает тебя ответственной за всю ее жизнь! Она живет так, а не иначе, потому что ей так нормально, а не потому что ты ее морально искалечила! Что за самомнение такое вообще - думать, что без тебя девчонка взяла и закончилась? У нее родственников целая рота, подруги, книги, занятия ученые - была б я настолько занятой, у меня бы и сил не осталось тебя под одеялом тискать... Аргументы были так себе, но Ио, кажется, и в самом деле обрела определенную гармонию в жизни. Их отношения остались ровными и благожелательными, хотя куда больше общалась с первой любовью Киры ее жена, постоянно после рейдов обращаясь за консультациями либо, напротив, давая ученой сестре некие полученные в поле полезные сведения. Контролирует состояние - догадалась храмовница, которой и в голову не могли прийти ревнивые мысли. Фиби словно прикрывала ее с этого направления, чтобы первой узнать, если Иоланде все-таки плохо одной и причиной этому является Кира. Не сказать, чтобы две ее большие любви стали прямо близкими подругами, однако взаимным уважением, несомненно, прониклись. "Вот это голова, - говорила под впечатлением очередного разговора с Иоландой Фиби. - Если наша библиотека, не дай Рамона, сгорит к дэвам, она по памяти все восстановит, дай только время." Так и шли годы ее новой жизни. Рейды во внешний мир, тренировки новобранок, драгоценные минуты уединения с любимой, очередные рейды... Отряд, ставший для Киры не столько второй семьей, сколько органичным продолжением первой, теперь уже был вполне жизнеспособным, и после ухода Старшей и ее заместительницы продолжил бы свою успешную деятельность по наказанию косматых, а для супружеской пары стареющих рамониток начинался новый этап их отношений, с новыми заботами и радостями... Так должно было быть, если бы не случился тот самый день, в который оборвались жизни сотен Сестер... а сломались, наверное, многих тысяч. *** Кира вместе со своим отрядом была одной из немногих, воочию увидевших, что же произошло с Аэлис. Они стояли в центре выстраивающегося поротно войска Сестер, рядом с обеими Богинями, напротив горящих Выперок, в которых еще продолжалась резня и казни, а со стороны уходящей к Виа Ильдеци дороги тянулись и тянулись бесконечные ряды косматых на подмогу уже стоящим на противоположном конце поля королевским солдатам. Уже в тот момент было очевидно, что армия митриан превосходит наспех собранные силы Сестер в несколько раз, однако сомнений в победе ни у кого не возникало: Рамона и Аэлис будут рядом с ними, так чем же косматые могут их напугать? Однако сами Богини были серьезны и насторожены, пристально глядя на вершину одного из холмов на правом фланге королевской армии, у самой дороги. Рамона как раз подозвала Самину, Командору своих храмовниц и непосредственную начальницу Фиби и Киры, указывая ей в том направлении, как вдруг обосновавшиеся на холме жрецы Митриоса начали действовать. С середины поля, разделявшего два войска, вдруг поднялась волна серого праха, высотой в два человеческих роста, двинувшаяся со страшной скоростью вперед, на защитниц Купола. В этот момент растерялись все - не только простые воительницы, не только самые искусные ученицы Рамона и Аэлис, но и сами Богини. Рамона выдернула из ножен кинжал, засиявший синим цветом, пытаясь, видимо, сплести некое защитное заклинание, но она явно не успевала, ей нечего было в этот момент противопоставить непонятной силе, несущей... определенно, смерть, ибо что еще могли нести косматые колдуны Сестрам? И в этот момент, когда растерянные воительницы готовы были дрогнуть, вперед, навстречу серому праху, метнулась Аэлис, не обращая внимания на предостерегающий оклик возлюбленной, метнулась, воздевая вверх руки - и серая волна не поглотила ее, а... будто была поглощена самой Дарующей Жизнь. Высокая стена праха буквально схлопнулась, стянулась к крошечной на ее фоне белой фигурке Богини, и исчезла без следа. И в этот момент истошно, на разрыв связок завопили все присутствующие в войске аэлиситки. Что было дальше, Кира помнила урывками. Количество потрясений в те минуты, видимо, перегрузило ее чувства, и мозг под непосильной ношей пытался вытошнить из памяти лишнее. Оправившись от шока и поняв, что с Аэлис произошло нечто страшное, Рамона набросила на всех Сестер чары ускорения и усиленным магией голосом скомандовала атаку. Это был, конечно, порыв гнева и ярости, но не только: наперерез рванувшим вперед защитницам Купола Богиня устремилась к проклятому холму с засевшими на нем жрецами, понимая, что одним убийственным заклинанием магический арсенал косматых может далеко не исчерпываться, и надо успеть не дать им сотворить новую серую волну. Впрочем, этого Кира уже не видела и не понимала, несясь рядом с Фиби вперед со скоростью скаковой лошади, врубаясь в бронированные ряды мидгалльских пешцев и щедро сея смерть своим двуручником. Никакого правильного сражения "строй на строй" не получилось - бой разбился на мелкие схватки, имеющие подавляющее численное превосходство косматые давили массой и обходили с флангов, сестры падали одна за другой, и в тот момент, когда Фиби скомандовала жене бежать, у Киры не оставалось никаких шансов на спасение - она могла лишь крутить двуручник, не подпуская к себе врагов. А дальше случилось то, что так отчаянно хочется не помнить - хоть умерев, хоть сойдя с ума. Ее Фиби погибла, лишилась головы от топора косматой твари, и вместе с ней погибли все надежды, желания, мечты самой Киры. Наверное, в этот момент ее можно было брать голыми руками, и мужики не упустили бы такой возможности, однако тут в их тылу раздались крики ужаса, и над рядами королевского войска взметнулся самый настоящий кровавый смерч - это Рамона, расправившаяся, наконец, с главной опасностью, исходящей от митрианских жрецов, пробивалась к своим - и одновременно с ней ударили по врагу подошедшие из Первопоселения ополченки. И не было времени скорбеть и убиваться - была лишь возможность вдоволь проливать кровь дрогнувших и запаниковавших косматых... Кира окончательно потеряла счет времени и не могла с уверенностью сказать, сколько длилось сражение - пятнадцать минут или полтора часа? Кажется, они одержали победу, вот только плохая это была победа. Не слышно было торжествующих кликов, лишь стоны, проклятия и плач. Когда схлынула боевая ярость и чары Рамоны, когда не осталось силы в ногах, чтобы преследовать косматых тварей, ни в руках, чтобы их рубить - она рухнула наземь, задыхаясь от веса доспеха и надеясь умереть от разрыва сердца, ибо у нее оставалось причин жить дальше. Однако тренированное тело сыграло с Кирой злую шутку, отказав в спасительной и милосердной смерти. Непонятно, сколько она пролежала в таком состоянии, прежде чем появились послушницы-рамонитки, оказывающие помощь раненым и проверяющие тела - и вместе с ними пришло нечто, похожее на чувство долга: как могла она, даже не раненая ни разу всерьез, валяться на земле, жалея себя, когда вокруг было столько нуждающихся в помощи? Не обращая внимания на собственные многочисленные порезы, Кира стала помогать раненым вместе с молодыми девчонками, щедро расходуя скромные целительные силы, дарованные ей Рамоной, пока не исчерпала свои способности к закрытию ран полностью. Идя по своим следам назад, ища нуждающихся в помощи, она и набрела на место последнего боя своего отряда, куда сносили трупы павших рамониток. И там, над телом Ланы, Кира увидела ее мать - Командору Самину. Они с Фиби были одногодками, жили в юности в одной келье, укрывались одним одеялом, однако более разные характеры представить себе просто невозможно. Длинная и худая, словно жердина, рано поседевшая и как-то иссохшая, Самина всем своим внешним видом соответствовала характеру невыносимо требовательной сухой педантки, строгой придиры, от которой невозможно дождаться теплого слова. "Она умудряется поблагодарить за службу перед строем так, что у девчонок молоко в сиськах от тоски скисает" - как верно подметила острая на язык Фиби. И вместе с тем - была в ее поведении и суровая справедливость: Командора никогда не требовала от своих храмовниц знать и уметь того, чего не знала и не могла она сама, поэтому, даже разменяв полвека, она не бросила изнурительных воинских упражнений и не уставала учиться. Удивительно, что у такой сухой корки была в свое время жена, и даже родилась дочь - впрочем, длилось ее семейное счастье недолго, и уже лет пятнадцать она не жила с супругой вместе, хоть до формального развода дело так и не дошло. Что там и как - Кира никогда особо не интересовалась, пока не выяснилось неожиданно, что молодая восемнадцатилетняя жрица, определенная к ним в отряд по настоянию Фиби, оказывается, дочь Самины. Командора, мягко говоря, была не в восторге от такого следования по ее стопам, ибо семейственности и всякому карьеризму за счет родственных отношений в Храме, как она сама неустанно твердила, места нет. Соответственно, ее собственной дочери не полагалось не то что никаких поблажек - совсем наоборот, во время каждого строевого смотра Лана подвергалась особенно суровой проверке. "Сестра Фиби, будьте добры объяснить на досуге своим подчиненным, что подобное состояние подметки ведет в дальнем рейде к фатальным последствиям." "Сестра Фиби", которую тыкали в чуть потертую подметку молодой девчонки, разумеется, злилась, иногда даже дерзила, а пару раз ходила разбираться к своей начальнице за закрытыми дверями. Кабинет командоры обладал неплохой звукоизоляцией, но когда две однокашницы начинали выяснять отношения, орать друг на дружку и бить по столу кулаками - даже в приемной дрожали письменные приборы, Кира видела сама. Единственная, кто не испытывала по поводу своего угнетенного положения никакого беспокойства - это как раз сама Лана, девочка на редкость покладистая и спокойная, полюбившаяся сразу всей группе, где каждая воительница годилась ей в матери. Кажется, именно ее не хватало отряду Фиби, чтобы окончательно превратиться в настоящую семью... И вот теперь над телом Ланы стояла на одном колене сгорбившаяся и осунувшаяся мать, разом постаревшая лет на десять. Сложно было представить о чем она думает, о чем жалеет, что хотела бы исправить. Или, наоборот, не так уж сложно? Горе всех потерявших на этом проклятом поле своих жен, дочерей, матерей - оно ведь одинаковое, в сущности, одно на всех. Простая ты воительница, Командора... или Богиня. Как раз в этот момент мимо них шла такая же осунувшаяся и погасшая где-то внутри Рамона. Остановившись рядом со своими ученицами, она выдавила не своим голосом: - Я... я под Купол. Там сейчас тоже очень тяжело и страшно. И... Аэлис... Попробую сделать что-нибудь. Она не погибла сразу, значит, есть надежда, - и она поплелась дальше, то ли не имея сил, то ли не считая себя вправе давать сейчас какие-то наставления своим последовательницам. Но, как ни странно, именно такое ее поведение заставило ожить Самину. Встав на ноги, она скомандовала послушницам: - Уносите, - заметив наблюдающую за ней Киру, дождалась, пока не останется посторонних, и обратилась к подчиненной: - Когда-нибудь у нас будет очень много ночей, чтобы орать от боли, рыдать в подушку, раздирать себе в кровь лица, горевать как положено. Но сейчас мы такой роскоши не имеем. Сейчас мы с тобой, похоже, остались в Храме самыми старшими. И не только в Храме. Скажи, Кира, ты здесь? Ты со мной?
-
Эпично получилось, монументально и качественно.
-
Столько моментов! Начинаешь читать с улыбкой, но знаешь же, что всё закончится печально. И всё равно до последнего хочется верить. Нельзя к такому быть готовым.
|
Терренс. Молнией метнувшись ввысь - сквозь пламя, под треск пылающего вокруг хлама: кипит и растекается пластик, шелестит скручивающаяся пепельными бурунами ткань, щелкает, рассыпаясь колкой крошкой, стекло - цепляешься мириадами биопластиковых "ножек" за мельчайшие неровности и шероховатости покрытия, вминаешь себя в угол, теряешь объем, становишься частью местечкового пейзажа. - Тварь! Отбросив куда подальше сначала резко обесценившиеся магазины, а потом и снабженную частичкой управлящей "кожи" винтовку, понимаешь вдруг, что противник лукавит: все эти "яростные окрики" уязвленного в самое сердце зверя издает вовсе не сам оперативник - место размещения источника практически не меняется от реплики к реплике, в то время как сейсмодатчики уже фиксируют тяжелую поступь платформы буквально - вот - в районе входа. - Все! Дрон-сателлит? Возможно. Хитрец такой. - Равно! Ну да, точно. Пока железка горланит угрозы, ее хозяин крадется к цели. Хотя, где "крадется" и где "бизон"? - Найду!!! И тут же - спрессовано все в считанные доли терции - идет трещинами, выгибается ломаными кусками, а потом и вовсе разлетается внутрь шрапнелью осколков целый сектор стены где-то там, справа от тебя. Грузная и тяжелая, в два с лишним метра вверх и в стороны, но все еще человекоподобная, напоминающая скорей огромный и угловатый, разукрашенный черными и серыми росчерками скафандр, чем что-либо еще, фигура. Заметно подкоптило ее, даже опалило. Толстые - с тут и там забившимся в стыки нагаром - твердосплавные раструбы внахлест закрывают конечности, а дутые шарнирные полусферы - суставы. Тяжелые, подпаленные наплечники - на каждом: по грузному "кирпичу" небольшой реактивной системы залпового огня - толстой черепицей лежат на неправдоподобно широких плечах, крупные горизонтальные пластины нагрудника формируют монолитный каркас кирасы, куполообразный гермошлем с бесчисленным множеством крохотных линз-визоров, практически сплошь покрывающих всю его поверхность - на голове. На первый взгляд может показаться, что это человек в моторизированном бронекостюме. На деле же, от человека в этой штуке - только мозг, да и тот глубоко спрятан в укрепленной сфере, которая, в свою очередь, утоплена в недрах усиленного по кругу "брюха". Вот тебе и слабое место. А вот "в башню", наоборот, бить практически бесполезно: она хоть и кажется "застекленной" и хрупкой, на деле же представляет собой практически монолитно литой кусок кинетоустойчивого пластика. Маячит в центре груди, на плитах баллистической защиты, схематическое изображение вписанной в шипованный круг бычьей головы, в фас. Привет, "Матадор"! - Муэре!!!
-
Привет, "Матадор"!
То ли Маршак, то ли Барто, не могу нагуглить, но там было как-то так:
Я хочу быть матадором. Но не просто, А с мотором! Если разозлится бык – Я залезу в грузовик.
-
Динамично, ярко, живо - ну просто красота же!
|
-
Коль желаешь испить воды – подойди, та, что светит в ночи, и даже вечность отступит перед тобой Пост, великолепно передающий хрупкость и силу.
|
Мухин
Перетащив пулемёт за стену дома и опустив треногу наземь, Мухин оглянулся и сам удивился, сколько людей, как оказалось, уже вокруг него — стоя за пулемётом, он не видел, как набегали они с речного берега, перебегали мостик, разбегались по огородам, домам, а вот теперь увидел — какие-то люди в шинелях тащили через мостик «максим» на станке и патронные ящики, другой, в папахе, высоко подняв винтовку, высаживал прикладом раму окна избы напротив, ещё трое, крестьянского вида, но с красными лентами на шапках и с винтовками, пригибаясь, шлёпали по грязи куда-то мимо телеги. Взгляд зацепился за двоих, в облепивших тело мокрых нерусских мундирах, простоволосых, с чернявыми лицами, — эти двое как раз выбрались с поросшего осокой плёса и прошлёпали (из сапог с каждым шагом толчками выплёскивалась вода, на голенище налип пучок водорослей) к стене той же избы, у которой стоял Мухин. Брякнувшись под стену, они что-то закричали друг другу, но Мухин не мог разобрать, что — в горящем левом ухе тонко и оглушительно звенело, будто рядом кто-то приложился молотом по чугунной рынде. «Элленьшигек», «гепушька» — разобрал Мухин странные слова, когда повернулся к ним правой стороной. Точно так же, одной лишь правой стороной, Мухин слышал частый треск стрельбы вокруг. Однако сейчас, за углом дома, было безопасно.
Отчаянно мутило и больше всего на свете хотелось устало опуститься, как вот эти басурмане, на траву, прислониться к тёмным, старым брёвнам избы и сидеть так день, два, неделю, до наступления мировой Революции — но Мухин заставил себя подняться и заглянуть в разбитое, щерящееся гребёнкой осколков окно. Стол с керосинкой и чугунком, покрытые циновками лавки, кубоватая печка, ухваты, горшки, утварь. Дощатые полати под низким потолком, городской комод с тёмным зеркалом, какая-то олеография на стене. И как будто не сразу обнаружилось, не сразу выхватил глаз несколько бледных, как очищенные картошины, лиц — две бабы в платочках, девка, белобрысый мальчик в длинной домотканой рубахе, бородатый старик, прижимающий полотенце к окровавленной голове, — все, сгрудившись на полу у печки, цепляясь друг за друга, оцепенело и молча таращились на заглядывающего в окно Мухина. Расчёскина видно не было.
Мухин отпрянул от окна, оглянулся ещё раз. Валко тащат пулемёт по ухабам. Иностранцы у стенки лопочут что-то на своём — «менькёрбе», «лёвесет». Бегут люди. Кто-то плюхается в грязь у телеги, дёргает затвор мосинки, припадает к прикладу щекой. Где-то между избами промелькнуло и скрылось красное знамя. И вдруг глаз выцепил знакомую фигуру — верзила в каракулевой папахе с разукрашенным кинжалом на поясе. Фукс, ищуще вертя головой, вышагивал от моста к телеге с маузером в руке. Кривоватый мужичок-переводчик Трошка всё так же был рядом — семенил за Фуксом, тоже вертя головой, но скорей от страха, вжимая голову в плечи. Фукс что-то орал всем вокруг — Мухин не слышал, что, — тыкал стволом маузера в разные стороны и вообще имел вид человека, который твёрдо намерен здесь всеми командовать. Мухина он то ли не замечал, а то ли не узнавал.
И тут сквозь звон в ухе прорвался протяжный посвист, нарастающий и уплотняющийся в пронзительный визг, и, когда уплотнился до высшей точки, вдруг смолк на мгновение, а после этой моментальной паузы — разорвался грохотом, взметнулся чёрным фонтаном огня, земли и брёвен на том месте, где в сотне шагов стояла изба, за которой ранее промелькнуло и скрылось знамя. Собственно, изба и продолжала стоять, но с вывороченным, будто откушенным углом, с повисшей на обломке бревна рамой и занавеской, с проглядывающей внутренностью, — печкой, лавками, опрокинутым столом, — так же жутко и неестественно выглядящей, как требуха распоротого человека. Вокруг избы копошились и беззвучно разевали рты несколько человек, уползал куда-то в огород полный бабий зад, обтянутый ситцем, прижимал руки к животу распластавшийся на земле простоволосый боец.
Фрайденфельдс
— Отделкомов у них нет, кажется, — неуверенно сказал Карпов. — Я только что командование принял!
Дальнейшие распоряжения Карпов слушал с оторопелым выражением, будто говорящим: «Неужели это я должен всё это сделать, всеми командовать? Неужели сейчас — натиск, напор, штыковая? И успех всего этого — только от меня зависит? И если я ничего в этом не понимаю, как мне сделать правильно, чтобы всех не подвести? Не знаю, как, но расскажите мне, товарищ латыш, я обязательно сделаю, как надо!»
— Ага, ага, — мелко кивал Карпов на каждое слово Фрайденфельдса. — Обхватываем, — повторил он за латышом, облизнув растрескавшиеся губы. — В штыковую, и жмём к речке. Ясно. Так точно. Сделаю, чего не сделать!
Юноша, конечно, храбрился, но Фрайденфельдс отметил — слушая указания, Карпов не побледнел, как побледнел бы трус, а густо раскраснелся. Волнуется? Конечно, ещё как. Первый раз, к гадалке не ходи. Запомнил сказанное? В голове у него сейчас кавардак: дай бог, чтобы десятую часть запомнил. Может натворить глупостей? Запросто. Струсит? Нет.
— Псковичи! — не закричал, а взвизгнул Карпов, рывком вставая с земли и высоко поднимая руку с наганом. — За Республику, за свободу, за мной! — и в пандан к его словам над головой грохнули, в этот раз одновременно, две гранаты, просыпав на землю ворох хвои и куски коры. Взрывов Карпов, кажется, даже не заметил, быстро зашагав вглубь леса, хлопая своими планшетками по бёдрам.
— Давай, давай, двигай, — заторопились толпившиеся рядом псковичи, оглядываясь по сторонам в ожидании следующей гранаты. Пригибаясь, отряд потянулся за уже скрывшимся в лесу юным командиром. «Гусёныш экий резвый-то, не поспеешь», — донеслись до Фрайденфельдса насмешливые слова протопавшего мимо псковича.
Псковичи скрылись вслед за Карповым, гранаты бахнули ещё раз — теперь сильно левее: видимо, гранатомётчики переводили прицел туда-сюда наугад. Карпов в бой пока не вступал, и Фрайденфельдс выжидал, как вдруг за спиной, совсем близко, грохнул винтовочный выстрел.
Фрайденфельдс и остальные бойцы у пулемёта оглянулись и увидели, как сквозь ельник продираются несколько человек. Первым разлаписто шёл взмыленный, будто только из бани, ражий лысый мужик с «противогазными» короткими усиками, в расстёгнутой на вороте гимнастёрке (проглядывала густая шерсть на груди), без ремня, с обрезом мосинки в руках. Бешено рыскнув глазами по сторонам, лысый уверенно, но не вполне твёрдо двинулся к Фрайденфельдсу, передёргивая затвор обреза и раздражённо отмахиваясь от дамочки в мужской одежде, цепляющейся ему за рукав.
— Где этот щенок?! — дико заорал лысый, переводя взгляд то на Фрайденфельдса, то на остальных пулемётчиков. — Васенька, не надо! — умоляюще причитала дамочка, едва поспевая за лысым.
Дамочка была молодая и субтильная, стриженная под мальчика, и в мужской одежде — кожанка, сапоги, шаровары, — выглядела почти пареньком-подростком. Но Фрайденфельдс такого типа модерновых партбарышень уже видал и знал — это никакая не профреволюционерка вроде товарища Пластининой, эта ещё год-другой назад была какая-нибудь гимназисточка с томиком Надсона под подушкой. Когда б не революция, так и щебетала бы по гостиным, как канарейка, но повернулось так, что бывшие висельники из подполья стали хозяевами жизни, и вот, некоторые провинциальные полуинтеллигентные барышни решили — натянем-ка мужские шмотки, покрасуемся на митингах и партсобраниях уездного города, как в прежние времена в ресторанах и городском саду, пособираем на себя взгляды новых хозяев жизни, захомутаем какого-нибудь из них — а потом кое-кому из нас не повезёт обнаружить себя в архангельских болотах, цепляющейся своему Васеньке за рукав.
Вслед за лысым Васенькой и дамочкой поспевали ещё пятеро бойцов крестьянского вида, таких же как псковичи.
— Где он?! — рычал лысый, не обращая на дамочку внимания и подступая к Фрайденфельдсу. — Vodovozovs, — удивлённо сообщил Фрайденфельдсу Верпаковскис.
-
— Ага, ага, — мелко кивал Карпов на каждое слово Фрайденфельдса. — Обхватываем, — повторил он за латышом, облизнув растрескавшиеся губы. — В штыковую, и жмём к речке. Ясно. Так точно. Сделаю, чего не сделать!
Юноша, конечно, храбрился, но Фрайденфельдс отметил — слушая указания, Карпов не побледнел, как побледнел бы трус, а густо раскраснелся. Волнуется? Конечно, ещё как. Первый раз, к гадалке не ходи. Запомнил сказанное? В голове у него сейчас кавардак: дай бог, чтобы десятую часть запомнил. Может натворить глупостей? Запросто. Струсит? Нет.
Проза о гражданской войне
-
Колоритны описанные господа, ой как колоритны!
-
На самом деле плюс больше за следующую сцену-постановку. Прям от души эпизод вышел, согласен.
|
-
но вот у Натаниэля для подобного слишком уж умное лицо, – хохотнул он, после чего плутовато развел руками и повернулся к Натаниэлю. – Извини дружище, но это и правда так. Рейналу пора начинать давать уроки о том, как скрывать ум)
-
- Ненавижу, блять, умных культистов, – процедил сквозь зубы Рейнал Какой ты у нас чувствительный, Рейнал. Каких найдём, тех и сжигать будем!
-
Главное чтобы культист не выглядел как-то так: Иначе хрен мы его прибьем. У него и община за него, да и сам он будет твёрже гвоздей что забивают в гроб.
|
-
Самоуверенность и головокружение от успехов коварные враги и они низвергли множество людей… и не только их, – подвёл итог Сифре. Вот прям мудрые рассуждения - и картинка выходит очень яркой и правдоподобной.
-
Хороший у нас священник, выразительный!
|
|
Не для нас они стараются, ой не для нас… — И верно, не для вас! — тут же встрял Лопата. — Для них! — указал он на толпу, но более не перебивал.
— Вы, товарищи, понимаете, что она несёт? — задушевно обратился Лопата к слушающим, когда Гера закончила говорить. — Я вот что-то не очень! Какие-то англичане должны прийти к нам помогать, французы какие-то… Вы много здесь англичан-то видели, в Нижнем? Совсем барышня завралась, уж и придумать ничего складней не может. А я скажу вам, почему она такую чушь мелет: потому что о главном-то говорить ей перед вами стыдно! Да, барышня, стыдно и неудобно! — сверкнул Лопата глазами из-под очков в сторону Геры.
Гера тем временем видела, как Лазарев отделился от кучки эсеров (те пытались закрикивать Лопату, но выходило это у них менее стройно и слаженно, чем у большевиков) и начал протискиваться сквозь толпу к бугру. Лопата, увлечённый своей речью, этого, однако, не замечал, продолжая разглагольствовать:
— А я скажу, товарищи, что главное, о чём барышня эсерка говорить не хочет! Не хочет говорить она о том, что партия эс-эр — это партия против царя, верно, но это не партия против капиталиста! Эсеры хотят царя свергнуть — и это правильно, в этом мы с ними заодно! — а как свергнут, кого они всем нам на шею посадят? Капиталиста посадят! Хорошо оно для пролетарьята? Вот почему эсеры не хотят поместья жечь, вот почему и против фабрикантов ничего не говорят!
— Брехня! — не выдержал кто-то из эсеров, стоящих в толпе. — Говорим! — Не говорите! — гремел Лопата, потрясая кулаком. — За мелких буржуйчиков, за хозяйчиков говорите только! — Где ты был, когда мы на баррикадах стояли?! — надрывались в толпе.
А на это-то Лопате крыть было нечем, вспомнила Гера, — незадолго до дебатов Колосов рассказывал, что Лопаты во время сормовского восстания в Нижнем не было: он ездил на какую-то эсдековскую конференцию и всё пропустил (потому-то и остался на свободе). Но Лопата, вместо того чтобы оправдываться, сам пошёл в наступление.
— Кто вас учил такие вопросы задавать?! — загремел он. — Чтобы шпик всё запомнил и в дело занёс? Такие вопросы под цугундер наших товарищей подводят! И вот барышня эсерка такие же вопросы задавала — а почему? Потому что она в революции недавно и правил конспирации ещё не знает? Может быть! А может быть и иначе! Не провокацией ли это пахнет, товарищи?!
Лазарев тем временем уже протолкался через толпу к бугру, где путь ему перегораживало ограждение из двух эсеров — Колосова и Шаховского — и двух эсдеков: шкета-еврейчика Генки, ранее спрашивавшего у Геры с Варей пароль, и ещё одного, незнакомого. Незнакомый эсдек сразу подался к Лазареву, останавливая, но тут Шаховской, только и ждавший этого движения, навалился на него сзади, пригибая к земле — против крупного, по-бычьи сложенного Шаховского у эсдека не было шансов. Завидев это, Генка тут же сунул руку в карман своей потёртой кожанки, и тут же в его руку вцепился двумя своими Колосов. Генка сдавленно и как-то по-собачьи взвизгнул, а Колосов продолжал, стоя спиной к бургу, оттеснять его, давая Лазареву пройти. Второй эсдек уже лежал на земле, а прижимающий его к земле Шаховской что-то неразборчиво шипел ему в ухо, тыча окладистой бородой в щёку. Толпа растерянно глядела на эту стычку, не понимая, стоит ли вступаться за эсдеков или, может быть, помогать эсерам. Лопата осёкся на полуслове, машинально поправив очки на носу. А Лазарев с несвойственной для его пожилого возраста прытью уже взбирался на бугор.
— Товарищи! — сходу начал Лазарев, вставая между Лопатой и Герой. — Споры — это хорошо! Споры — это то, в чём рождается истина! А вот когда споры переходят в ссору, в потасовку, — говорил Лазарев это, будто и не замечая, что потасовку устроили его собственные сопартийцы, — это уже отнюдь нехорошо! Кому мы на руку играем? Царским опричникам, больше никому! Давайте все вспомним, какой день мы сегодня отмечаем! День солидарности, единства трудящихся! Разве годится в такой-то день собачиться? Давайте вспомним, какого принципа придерживаются обе наших партии в своих отношениях друг с другом! Принцип этот, товарищи, такой — «Врозь идти, вместе бить!»
Кто-то из числа расположившейся в углу двора «больницы», наконец, разглядевшие, что случилось у бугра, возмущённо подались было вперёд, чтобы вмешаться, но их останавливали свои же товарищи — переводить мимолётную стычку в полномасштабную драку стенка на стенку значило бы уронить себя в глазах собравшихся рабочих. «Отдай пушку!» — тем временем шипел Генка на Колосова, прячущего отобранный пистолет себе за пазуху. «После митинга отдам», — успокаивал его Колосов, удерживая за плечо. Шаховского и его поверженного противника тем временем разняли и, удерживая под руки, принялись выводить с митинга — эсдек протестовал, а Шаховской, кажется, был весьма доволен исходом. Оставшиеся у бугра рабочие выжидающе глядели на Лазарева, как бы говоря своим видом — «мы понимаем, забава кончилась, давайте теперь о серьёзном».
— И вы двое! — Лазарев взглядом строгого учителя обвёл Геру и Лопату. — Нашли о чём спорить, о немцах! Да разве немцы сейчас важны? Важно, что вот, товарищей наших в декабре расстреливали на баррикадах! Что «копейку» рабочие-стекольщики отменить не могут — вот что важно! Что поборами и штрафами их администрация гнобит — это важно! Уж ни вы, товарищ Лопата, ни вы, товарищ Кассандра, — не за поборы и не за штрафы, надеюсь? А раз так, товарищи, ну-ка сейчас оба пожмите руки друг другу, чтобы показать — пускай мы и не согласны друг с другом в чём-то, но в том, что для рабочего здесь и сейчас важно — согласны, и друг с другом вместе готовы работать для освобождения трудового класса!
Лопата исподлобья смотрел на Лазарева из-под очков, очевидно, понимая, что, продолжи он сейчас гнуть свою линию, собравшиеся воспримут это только как мелочную склочность. Поэтому Лопата, всё ещё хмурясь, протянул Гертруде руку.
|
|
Манго, Клонис Совещаетесь подробно, как следует, обсуждаете план будущей атаки. Ещё карточки огневые бы вычертить, кроки местности сделать – и будет всё, как на учениях. Одна беда – всё время кто-то отвлекает. Мешают закончить, поставить какую-то логическую точку в немного затянувшемся совещании. То пехотинец этот, из воды вылезший, докладывается. То Слипуокер идею свою предлагает, вместо того, чтобы к Винку резво метнуться. Идея, если честно, здравая – носилки нужны. Плохо даже не то, что раненым больно – им и так несладко будет. Хотя носилки могут спасти жизнь, это тоже верная мысль, но дело даже не в этом: пока ещё людей хватает, чтобы носить раненых, но надолго ли это? А если их перестанет хватать, Милкшейк очень быстро упарится один их таскать. Упарится – это на маневрах не страшно, там это скорее даже цель: "Пинта пота на учениях экономит галлон крови в бою" и все такое. Но это уже бой! По плану у вас же должно было быть шесть санитаров на роту, а тут получается, что один на неполную... Хотя, может, у Блондина тоже кто-то есть?
На правом фланге слышится гроздь взрывов – это хлопают ручные гранаты. Наверное, парни Хобо шарахнули по кому-то. Вокруг вас все время кто-то ползает – кстати, морпехи из второго отделения. И без оружия почему-то. А, за рюкзаками, похоже, приползли.
– Я задачу понял, – говорит Блондин. Без всяких "сэр", вы ж оба лейтенанты. Но и без выебонистости: нормальным голосом говорит, а не "понял я твою говнозадачу, наполеон, хренов." Как и ожидалось. Потом слушает вместе с Манго рассказ рядового Робертса и предложение Дроздовски. Кремень пока что молчит, немного нетерпеливо, как вам кажется. "Это все здорово, приказы-то какие?" – написано у него на лице. Возможно, это значит, что план хороший. А возможно, что он руководствуется максимой "солдат может пережить столкновение с противником, но план – вряд ли". А может, просто считает, что не надо новоиспеченному командиру свои умные мысли выкладывать, чтобы с толку не сбивать. В трудной ситуации плохой приказ – как правило лучше, чем никакого. Если б он был уверен, что Манго полную чепуху городит – то и сказал бы, а раз не городит, то и чего лезть, сбивать с толку? Чтобы ещё минут десять думал и обсуждал?
Часы Винка на руке у Донахъю тикают.
|
|
|
|
|
|
Сколько ни дёргался Уиллем при каждом удачном, как ему казалось, выстреле союзников, болос продолжал строчить как заговорённый. С другой стороны, из-за того, что янки рассредоточились вдоль заборов и начали просачиваться меж домов, кровавая жатва вражеского пулемёта тоже усохла до злого и бодрого, но всё же ручейка. Все вокруг стреляли, стреляли и стреляли, и как будто бы не могли никого убить, что шло вразрез с началом боя, когда на глазах у Уиллема погибло не меньше десятка человек за какие-то жалкие несколько секунд. Сам Уиллем теперь только и успевал, что головой по сторонам крутить. Ситуация развивалась то резкими рывками, то убогой вознёй.
Несколько своих перевалилось через забор — лихо, быстро, только что там с ними потом стало? А тут какой-то бледный парень едва ярд прополз, с открытого места до раздёрганной пулями поленницы. Там поодаль сразу трое американцев, сговорившись, привстали разом над укрытием и дали красивый слитный залп, но куда он там попал, попал ли вообще куда-то — загадка, спасибо хоть эти трое успели обратно спрятаться, пока ответный огонь не пробарабанил по стенке дома за ними. Рядом кто-то сдавленно всхлипнул, и тут без сомнений, одним трупом больше, но точно ли? Может, только ранило? А что там надо тогда, выносить его куда-то назад? Да некуда же! Почему комендант ничего не знает о медпунктах обороны?!
Да потому что не его ума дело. Уиллем сглотнул и, пересиливая дрожь, всё-таки сумел взять себя в руки. Самое важное сейчас — развитие боя, и эти лишние минута-другая раненым погоду не сделают, а вот всех своих спасти могут или обречь. Так, так, трупы в оливковой форме — боль на потом, а рядом проклятый пулемётчик, мечется между суетящимися целями, как будто не может толком выбрать, какое направление отсекать, а ещё явно нервничает под огнём. Хорошо, значит, осталось дождаться успеха фланговых манёвров, уж тут-то на американцев можно положиться, у них не на жизнь, а на смерть драка, должны выложиться!
— Капитан! — Уиллем схватил Мура за рукав и дёрнул, привлекая внимание, — Возглавьте одну из фланговых групп, ту, что ближе к мостику. Кинжальный огонь по переправе! И добейте пулемётчика, хоть гранатами, хоть как!
Он едва успел договорить, как над головами просвистели снаряды орудий бронепоезда. Дьявол! Наверно радисты запросили поддержку, он же послал их вперёд, они должны были размотать свой проклятый провод и установить радиостанцию в одном из домов.
Уиллем привстал на полусогнутых, вытянул голову и, тиская револьвер побелевшими от напряжения пальцами, заозирался. Где, где длинный серый хвост слепой мыши, сжирающей незримыми небесными зубами и своих, и чужих без разбору? Он должен успеть добраться до радистов и выяснить, куда собираются бить пушки!
-
Очень живое восприятие происходящего хаоса, и очень натуральное непонимание и осознание одновременно.
-
И добейте пулемётчика, хоть гранатами, хоть как! Прально, так и надо! ;)
|
Раньше у неё не было ничего подобного. Пусть Иоланда выглядела всего лишь беспокойной, желающей уверить Киру и дать ей ответы, которые помогут найти спокойствие для её сердца, тем не менее, жрица была удивлена собственной открытости. Одно дело — думать о своих чувствах, прикладывать их к собственным различным образам: защитницы Киры, хозяйки и хранительницы очага, страстной возлюбленной, а другое — признаваться во всём вслух, подтверждать это не только своей заботой, внимательностью и беспокойством, но и словом, звучащим в воздухе словно клятва. Иола погружается в тишину; на долю мгновения священнослужительница забывает как дышать, отчётливо чувствуя поднимающийся к горлу страх за неизвестную ей реакцию от Киры, которая ждёт её на слова светловолосой. Иоланде даже начинает казаться, что зря она так, особенно, когда чувствует ослабленную хватку на своем запястье. Инстинктивно она, наоборот, тянется обратно, хватаясь своими пальцами за её; Иола выдыхает только тогда, когда Кира заговаривает. Оковы, крепкой хваткой сцепившие её сердце, мгновенно опадают. Всегда. Она не сдерживается от того, чтобы хохотнуть воительнице прямо в губы, перехватывая её щёки освободившимися руками и целуя девушку так, словно это был их последний раз. Да только это было только началом. Началом! С одной стороны, это — не первый раз, когда Иоланда думает об их будущем. Что с того, что сегодня Кира подарила ей подарок и они обе, кажется, пришли к мнению, что являются немаловажными персонами в жизни друг друга? Однако, наверное, именно такие.... простые, но искренние моменты, обладают максимальной силой в отношениях между людьми. По крайней мере, несмотря на все недосказанности, распри между ними, всё ведь исходит от одного — желанию дышать одним воздухом. Неудивительно, что если эти мысли громкими размышлениями пролетают в голове Иоланды, Кира будет тем человеком, который окажет им услугу и озвучит их первой вслух. Иоле только и остаётся, что хмыкнуть, прикусывая губу в загадочной улыбке и отвести взгляд в сторону. Действительно, что им мешает? Опуская ладошку от шеи возлюбленной, Иоланда молчит. По ней видно, что причина далеко не в предложении Киры: глаза священнослужительницы искрятся пуще прежнего, но она, тем не менее, погружается в короткое размышление, пытаясь представить максимальное количество сценариев и исходов. — Я хочу этого не меньше твоего, Кира, — мягко говорит Иоланда, вновь перекладывая ладонь на запястье девушки на случай, если она решит подскочить с места прямо сейчас, — но, — её грудь вздымается от тяжелого вздоха: почему ей кажется, будто она преподносит плохую весть? — Как ты смотришь на то, чтобы не подождать, но подготовиться? Поделиться этим с людьми, которые нам дороги. В конце концов, это — самый счастливый момент в моей жизни и я бы, — она улыбается шире, — хотела крикнуть об этом как можно громче ради благосклонности моей семьи и друзей или на зависть всем неугодным. Иоланду не воспитывали должной миру, по крайней мере, ей так казалось. Свои обязанности перед родительницами, перед служительницами и коллегами, Кирой, сёстрами и Куполом, Рамоной: она выбрала сама, потому что это — её жизнь. И есть большая разница между «должна» и «хочу». Ей бы побеспокоиться, вернуться к их разговору, убедившись, что они обе на одной стороне, но к чему лишние размышления, если ей уже поклялись в вечном сосуществовании рядом? Разве это — не обозначение, что Кира приняла её желание быть как можно ближе, даже, если в её представлении это может быть опасно? — Обещаю, ты не заметишь, как пролетят эти дни, — поглаживая мягкую кожу, она широко и ехидно улыбается, оборачиваясь на здание храма позади себя. Иоланда прикидывает, прикрывая глаз, а затем подхватывает мешочек с её «завтраком», отталкивается от ступеней и тянет за собой следом Киру, — и докажу тебе это. Пойдём. Пойдём скорее, пока никто не заметил, как я сбегаю! Её звонкий смех вспыхнувшей вспышкой отражается от каменных стен, а следом — разбегается по всей округе. Только с Кирой она позволяла себе быть такой: свободной и открытой. Так останется и на всю оставшуюся жизнь: в эту секунду она верила в это больше всего на свете.
-
— Обещаю, ты не заметишь, как пролетят эти дни,
Обещаю, вы не заметите, как пролетят эти годы)
-
По крайней мере, несмотря на все недосказанности, распри между ними, всё ведь исходит от одного — желанию дышать одним воздухом. И это - правда из правд.
-
Так останется и на всю оставшуюся жизнь: в эту секунду она верила в это больше всего на свете. Нам остаётся только верить.
|
Вот уж пятый день, как звонко стучали Эллочкины каблучки по паркету недавно построенной для Разумовских дачи. Матушка который год была нездорова, мучилась несварением, изжогою, нрава стала желчного и едва выносимого, потому Папа приобрел для любимой Мама дачу прямо в Кисловодске в непосредственной близости к целебным источникам. Поскольку же все сестры и братья Эллочки были заняты своими семьями, ей одной выпало счастьице сопровождать болезную матушку на курорт - поправлять расшатанное здоровье.
- Говорила я твоему Папа, что я пуще Геленджик уважаю, - раздражалась за завтраком Настасья Тихоновна. - Так он мне заявил, мол, дача в Геленджике у царя-батюшки. Негоже. Подумают, что Разумовский царю подражает и отставку мигом дадут. А Феденьке нельзя в отставку. Тебе домик ещё не справили, - как это обычно бывало, настроение маменьки сменилось спустя рюмочку кисловодской лечебной пополам с водкой. Эллочка мило сморщила носик. Домиком звался трехэтажный доходный особняк в Петербурге, до которого ей не было никакого дела, покуда тот означал приданое, а следовательно и замужество.
Щеки ее впрочем порозовели и она едва дождалась окончания завтрака. Подхватив Фуфу да примерив белое платьице не без помощи горничной, девица отправилась на утренний променад. Пятый день она вовсю трудилась, подогревая любопытство соседей и устраивая загадку из своего появления на курорте. То спрячет свою кукольную головку под кружевным зонтиком и прогуливаться изволит. То в экипаже чинно едет, только крошечная ножка в белом башмачке изредка видна. А иногда вечерком, когда соседи на террасах потчуются чаем, Эллочка намеренно затевает домашний концерт, к неудовольствию Маман, жившей на курорте отшельницей и желающей блаженной тишины и покорности дочери. Звонкий голосок далеко разносится, только обладательницы сего прекрасного вокалу не видать - ох уж и загадочная особа прибыла в Кисловодск. И красоты неописуемой. И таланту.
Нынче же у Эллочки была идея посмелее. Явиться в сие прогрессивное заведеньице минут на пять, не больше, спросить "Не тут ли дает концерт мадмуазель Разумовская?" и получив однозначное "Нет", опечаленно и изящно удалиться, сказав напоследок "Жаль. Мадмуазель - истинный талант". Насчет последнего эпитета Эллочка уверена не была. От жадности ей захотелось сказать и про красоту, и про чувственность, и множество кавалеров юной мадмуазель-певицы, но в "напоследок" всё это не вмещалось. Эллочка кусала губки и злилась на Фуфу за беспечность, с которой та носилась за мотыльком.
От дачи до избранного ресторана было минут десять вечернего променаду, однако девица всё равно приехала в экипаже, развернула кружевной зонтик, хотя уже смеркалось, прелестнейше покинула своё временное убежище и нарочито медленно добралась до входа, позволив созерцать легкую белую фигурку случайным прохожим. Фуфу одобрительно тявкала. Разумовская навела справки у горничной насчет популярности сего места и была приятно удивлена наличием там сеансов сверхъестественного роду, модных в Петербурге
Сложив зонтик и дождавшись, когда перед нею отворят дверь, Эллочка впорхнула внутрь, чувствуя, как сердце трепещет в груди., что предвещало не иначе как "вечернее приключение известного характера", как любил изъясняться батюшка, говоря про похождения своего коллеги. Да и дебют в Кисловодске ведь, как-никак. Увидав с порога медведя, Разумовская, уж на что не отличалась сообразительностью, однако тут сразу поняла, что заводить разговоры о "талантливо-чувственной мадмуазели" похоже не стоит. Любопытство девицы в свою очередь не позволило ей тотчас уйти и уже в следующий миг она оказалась за столиком, с бокалом шампанского в одной руке и отчаянно рычавшей Фуфу в другой. Причины такого безобразия она заметила не сразу.
- Фуфу, фу. Фу, Фуфу!- мило выпячивая вперед губки, сюсюкала Эллочка и крепко держала рвущуюся навстречу коту собачонку, внешностью чем-то отдаленно напоминающую свою хозяйку.
|
-
- Не понимаете... И я не понимаю. Ведь мы там!... а вы тут!... мы... а вы! Иэххххх!...
Эх, да вообще! Жгёт душу ротмистр, всю правду по-гусарски рубает...
-
- Excuse me, sir, what do you mean: "yob tvoy mat"? - "Умрём за царя и отечество!"
-
Лейб-гусары пьют одно Лишь шампанское вино!
-
Инфернальный кукиш — это сильно!
|
|
Утро для Константина Апполинарьевича началось с "Боже, Царя храни!" в чьём то басистом исполнении, громовыми раскатами прокатившемся по всем комнатам арендованой квартиры, пробравшись даже за закрытые двери. С трудом разлепив глаза и не в силах оторвать гудящую голову от подушки, изрядно подгулявший вчера по случаю приезда купец, сиплым от пересохшего горла голосом позвал: - Анисим! Максим! Где вас черти носят?!
Тут же, как по волшебству, пение прекратилось, двери распахнулись и комната наполнилась людьми. Кроме горничной, шустро внёсшей в спальню резной поднос,на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, набор рюмок и водка в объемистом графинчике, при виде которого Константина Апполинарьевича передёрнуло, в комнату вошли двое его приказчиков: Анисим и Максимка, городовой и, что особенно удивило, поп.
- Доброго утра, барин - поклонились приказчики, городовой, несколько конфузясь, кашлянул в рукав, а поп озарил всех крестным знамением.
- Батюшка...зачем? - в первую голову осторожно осведомился Константин Апполинарьевич, кое как переведя себя в сидячее положение и нисколько не удивлённый присутствию городового, посколько приезд явно отметили с размахом. - Батюшка Александр с утра уже ждёт, вы-с с ним намедни в ресторации изволили договориться, что желаете просыпаться под Его Императорскага Величества гимн, а голос у батюшки Александра трубный, как у архангела Гавриила, и будет сие и православно и самодержавно. За то, обещались ему триста рублёв на церкву пожертвовать.
- Обещал, значит сделаю - и вправду что то припоминая из вчерашнего, ответил Константин Апполинарьевич - То Богоугодное дело, да и гимн диво хорош вышел, самому царю-батюшке послушать не зазорно бы было. - Благодарствую - раскатистым басом поблагодарил поп - Так что, назавтра приходить? - Мммм...нет, уж лучше я к Вам в церкву загляну. Свечку угодникам поставлю. Присаживайтесь, батюшка - не побрезгуйте трапезой нашей. - Благодарствую и за это - снова поблагодарил поп, дождался пока Анисим нальёт и подаст ему рюмку водки, лихо махнул её в рот, крякнул и тут же закусил поднесённым грибочком. От этого зрелища кадык Константина Апполинарьевича непроизвольно дёрнулся и многоопытный Анисим тут же и перед ним поставил рюмку, вопросительно глянул на городового, но тот только развёл руками, негроко выдохнув "Служба", но на выпиваемую купцом водку посмотрел полным тоски взглядом.
Приняв рюмочку, К.А. шумно потянул воздух, выдохнул, почесал живот и покорясь неизбежному, удручённо махнул рукой Максимке: - Рассказывай, что былО.
Максимка и Анисим, неизменно бывшие при КА почти что постоянно, были здоровенными плечистыми мужиками из староверов, с коими КА имел много дел по части золота, и при всех их достоинствах имели и недостаток - они не пили. С одной стороны, это помогало избежать многих бедствий, с другой стороны, после каждого загула они, укоряя и словами и взглядами, рассказывали ему о его похождениях, многие из которых вспоминать не хотелось. Вот и сейчас, слушая про вчерашнее, КА мученически дёргал глазом и лишь иногда прерывал рассказ уточняющими вопросами. Чего стоила хотя бы пьяная пляска в обнимку с телеграфистом на лужайке перед телеграфом под звуки какой-то праздношатающейся гармоники! Гонка за какими-то девицами визжащими от ужаса! Попытка подраться с буфетчиком в ресторации! Разбрасывание зеленого лука по полу той же ресторации. Разбитие восьми бутылок белого сухого "Ай-Даниля и прочие безобразия. - Закуски разные — полтинник! - монотонно перечислял Максимка съеденнное и попорченное - Икорка — три рубля! Водка — пять рублей! — Ого! - непроизвольно вырвалось у КА — Девочки — двадцать пять рублей! — Ну да… — Музыка — пятьсот рублей! — Как… какая музыка? — Это вы, господин хороший, им в рояль опростаться изволили-с! - вступил в разговор мявшийся до этого городовой - Ресторатор очень сильно ругался. Рояль заграничный, Беккер. Его теперь, c такой то славой, только на свалку.
- Это с какой такой славой?! - мигом вскипел КА - Ежели они, скоты, не понимают порыва души русской, то нечего и открывать завеления в России-матушке. Ишь, Беккер у них! Мне што Беккер, что Гамбс - всё одно - не наше это, не родное! Анисим! Ресторатору выдай тышшу рублёв, нехай два Беккера купит, на случай если я ещё в его поганое заведение зайти решу, прости Господи меня грешного - покосился КА на попа, на что тот лишь благолепно улыбнулся.
Максимка продолжил повествование, и не то от монотонного голоса его, не то от водочки, КА начало клонить в сон. Но вот что то вновь царапнуло слух: - Постой-ка! Повтори ещё раз! - Затем, на развалинах часовни... - Часовню тоже я развалил? - робко уточнил КА - Нет, это было до вас, в XIV веке - успокоил КА отец Александр - Слава те Господи - размашисто осенил себя крестным знамением КА - Не довёл до греха старого греховодника.
Вскоре список пригрешений закончился и КА вопросительно поглядел на городового.
- Ништо, господин хороший, бывает - махнул тот рукой - Это то ещё ничего. Тут, бывает, их благородия гуляют - не заметят как полгорода сожгут.
-Так, а ты тут тогда ч-чего?
- Дак, Вы сами вчера пожелали себе меня в проводники "по злачным местам города и окрестностей". Я, было, отказался, но вы больно убедительны были. "Катеньку" сунули лично мне, да десяток для господина обер-полицмейстера, чтоб, значит, поспособствовал. И вот, я тут, в вашем распоряжении до конца вашего пребывания в Кисловодске. Господин обер-полицмейстер велел передать, что если ещё чего надо будет- обращайтесь-с, подумает что можно-с сделать.
- Вот, приятно иметь дело с толковыми людьми - обрадовался КА , придя в совершейнейше благодушное распоряжение духа- Не то что с некоторыми! Сразу видно - культурный город. Ну, тогда, как тебя звать то? Афанасий? С нами отобедаешь, да там и расскажешь, что тут посмотреть можно интересного. Анисим, скажи, пусть несут что Бог послал.
В этот день бог послал Константину Апполинарьевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок. За обедом, Афанасий рассказывал о заведениях города Кисловодска, упомянув в их числе и ресторан "У Шустовского"
- У Шустовского? - оживился КА - Не родня ли тем Шустовым, что коньяк делают? Ох они и затейники были, как свой товар расхваливать придумали! Наняли значит, студентиков, идут те в ресторан и требуют коньку Шустовского, и ежели нет такого, устраивают скандал и погром. От греха стали все рестораторы себе в меню их продукцию вводить. Вот, придумщики, язви их в душу! Простите батюшка. Так что, не из них?
- Того не знаю, но заведение солидное. Всё как положено. - Ну, тогда первым делом к нему и заглянем!
После обеда отец Александр распрощался, получил от КА деньги на церковь и провожаемый: "И часовенку восстановите, что ей впусте стоять-то? Не по христиански это!" распрощался. КА же, с помощью приказчиков, стал собираться. Одетый в ослебительно-белый чесучевый костюм-тройку, вкупе с роскошной, моржовой кости тростью и пошитыми на заказ туфлями, выглядел Константин Апполинарьевич, как и подобало купцу миллионщику - солидно и роскошно. Анисим же с Максимом предпочли остаться в своих красных рубахах и чёрных жилетках , синих полосатых штанах и сапогах "гармошкой".
Вызванный экипаж уже дожидался у ворот дачи, и приняв пассажиров, помчался к заведению Шустовского. Вывалившиеся из него люди, всю дорогу развлекавшие себя забаными подробностями вчерашнего вечера, весёлою гурьбой прошли в распахнутые швейцаром двери и тут же из недр заведения послышался медвежий рёв и радостный крик Константина Апполинарьевича: - Мишка, брат ты мой косолапый, дай-ка я тебя заломаю! Ай Афанасий, ну уважил!
-
Рябчика и ананас себе закажи, твоё степенство, — так говорит тебе товарищ Капустин!
-
— Музыка — пятьсот рублей! От души +1
-
Хорош! Только кушать после поста захотелось(
-
Глыба
-
Хороши Константин Апполинарьевич, ой как хороши - настоящий широкой души купец!
|
Василий, прибыв в ресторан со своим хозяином, Николаем Афанасьевичем – давним коллегой Шустовского, сейчас занимал своё законное место на столике у стены. Будучи прекрасно-ужасающего облику, отлично подходящему к антуражу и вкусам владельца заведения, Василий пользовался некоторыми преференциями. Как-то: выделенное местечко и обязательное блюдечко со сметаной, только сегодня поставленной на кухню. Пачкая свою мордочку в благословенной белизне, кот размышлял о вечном. Собственно, о сметане.
"Да-с, вот, положим, сметана – это вещь. Давеча, Никола Афансич две крынки приказал нам поставить, мррр. Одну уже скушавши: стало быть, осталась ещё одна. Да-с... а то нынче понапишут всякой зауми в книгах, посмотреть – посмотришь, полистать – полистаешь, и так пакостно на душе становится, тьху. Как будто вместо сельди тебе рукколу подсунули, господи прости. Эх, а раньше-то книги были... переплёты сальцем смазывали, такая и для души, и для тела пользу даёт-с."
Кот отвлёкся от своих необыкновенно важных дум, и ткнулся плоским носом в блюдце, налепив на шерстку ещё один слой сметаны. Почему-то ему доставляло необычайное удовольствие потом слизывать эту кисловатую жижу с себя. Словно и он сам был – сметана. Единяясь с, по глубоко личному убеждению Василия, царицей всех вещей и материй, кот достигал высшей ступени просветления – сытости.
Царственное столование Василия было прервано шумом в парадной. Притащился Капустин, что немедленно заставило черного котяру ощериться, и распушить щеткой хвост. Этого содомита он знал хорошо, тот на вокзале листовки раздавал. Грамотный Василий сумел прочитать оттуда два слова, которые ему не понравились – по их звучанию сразу было понятно, что сыт ими не будешь, а то и, не дай боже, ещё и без сметаны останешься.
"Вот из-за таких-то элементов и наблюдается повсеместное падение нравов, да-с," — продолжал развивать теорию Василий. — "Вот ежель б он вместо водки своей сметану употребил, сразу бы пакостничать расхотелось, и с жандармами заигрывать. После сметаны только одного и хочется – прилечь, а не режимы свергать. Безобразие-с"
И, дабы выразить своё презрение к новому посетителю, Василий громко и требовательно мявкнул. Мол, смотрите, люди добрые, что происходит, в уважаемое заведение какие-то неблагонадежные лица заглядывают.
-
Этого содомита он знал хорошо, тот в порту листовки раздавал. Листовки, может, и раздавал, а вот деревянными изделиями не торговал! Мы, социалисты, такой содомией не занимаемся (я коммерцию, конечно, имею в виду).
-
Единяясь с, по глубоко личному убеждению Василия, царицей всех вещей и материй, кот достигал высшей ступени просветления – сытости. Васенька прав!
-
Этого содомита он знал хорошо...
-
Воистину котики поднимут охваты любой игре;)
-
Солидный зверь
-
Не кот - настоящий падишах!
-
Досточтимый Василий, примите крест к сметане.
-
Был бы у меня такой кот - я б, может, и на ДМчик не пришёл никогда...
|
Кисловодские граждане не читают газетный «Дневник происшествий»; кисловодские граждане одолеваемы иными заботами; кисловодские граждане страдают почками, печенью, прободением желудка и половым бессилием. Об этих мы распространяться не станем. Оставим этих несчастных наедине с их горем. Эти несчастные пьют один нарзан и не интересуются «Дневником происшествий». Если принять, что всё в мире имеет смысл, непонятно, как судьба дозволяет существовать в таком месте, как Кисловодск, людям, пьющим один нарзан. По мнению Валентина Капустина существование трезвенников в Кисловодске есть наибесспорнейшее доказательство отсутствия Бога, а, следовательно, допустимости в том числе и террора — в особенности к вышеупомянутым людям. Но оставим пока и Валентина Капустина. С его теорией мы познакомимся чуть позже. Те же граждане, что интересуются «Дневником происшествий», могли прочесть в нём такие заметки: «Месяца такого-то, дня такого-то. Со слов фельдшерицы N. N. мы печатаем о загадочном происшествии: вечером месяца такого-то, дня предыдущего за таким-то, проходила N. N. у нарзанной галереи. Там, у галереи, заметила N. N. странное зрелище: у галереи металось и пело камаринскую красное домино; на лице домино была чёрная маска».
«Месяца такого-то, дня следующего за таким-то. Со слов школьной учительницы М. М. извещаем почтенную публику о загадочном происшествии; учительница М. М. давала утренний урок; школа окнами выходила на улицу; вдруг в окне закружился столб пыли; учительница вместе с резвой детворой подбежала к окну; каково же было смущение класса и классной наставницы, когда красное домино, находясь в центре им поднимаемой пыли, плясало камаринскую и делало странный жест, будто выхватывая из невидимых ножен несуществующую шашку, высоко подымая её над головой и вкладывая обратно в ножны. В школе занятия тотчас прекратились…»
Читатель уже догадался, что красным домино был не кто иной, как Валентин Капустин. Валентин Капустин проводил эстетический террор. Эстетический террор был собственной теоретической новацией Валентина Капустина. Валентин Капустин был видный теоретик террора, особенно когда бывал пьян. В эти часы он много и глубоко размышлял о трёх материях: а) что его существование в Кисловодске оправдано; б) о терроре; и в) о третьей материи, о коей я стыжусь говорить, но упомяну лишь, что в размышлениях о ней часто возникал голубой мундир. Но — молчок о том. Вернёмся к размышлениям Валентина Капустина о терроре. «Мало уничтожить буржуазию физически, — размышлял Валентин Капустин в своей конспиративной каморке на чердаке, которую снял за бесплатно, угрожая хозяйке бомбой, — буржуазию надо уничтожить морально». По этой причине Валентин Капустин, закончив размышлять, облачался в красное домино и выходил на улицы Кисловодска, где громко распевал революционную камаринскую. Несчастливые свидетели сего действа не донесли до репортёров слов камаринской, так как а) находились в потрясении ума, иногда необратимом; б) слова из-под маски было плохо слышны; в) Валентин Капустин бывал изрядно пьян и пел неразборчиво. Впрочем, ни одна из этих трёх причин не мешала Валентину Капустину исполнять под революционную камаринскую его фирменный танец, главной фигурой которого было выхватывание символической шашки из иллюзорных ножен на поясе, вздымание ея высоко вверх и вкладывание обратно в ножны. Сие, по мнению Валентина Капустина, изображало готовность революции поочерёдно проявлять насилие и милосердие. Что же это была за камаринская, которую распевал Валентин Капустин на пыльных улицах Кисловодска, не исключая и нарзанной галереи? Эта камаринская была посвящена Кисловодскому городскому жандармскому управлению, в сокращении К.Г.Ж.У. Валентин Капустин выбрал эту песню для проведения эстетического террора не случайно: у него были особые отношения с жандармами. Отнюдь не провокация, о нет: в идейном смысле Валентин Капустин был чист. Валентин Капустин был грязен в ином смысле. Но — молчок, молчок! Не будем фраппировать публику. Лучше приведём текст сей камаринской. Внемли, Эвтерпа! «КГЖУ», революционная камаринская Сочинение членов Крестьянского союза(на мотив Village People — YMCA ссылка) Товарищ! Коль ты к стенке припёрт, Знай, товарищ! Оставайся ты твёрд! Знай, товарищ! От жандармских ты морд Не кривись и не пе-чаль-ся!
Товарищ! Пусть ты аресту не рад, Знай, товарищ: есть один каземат, Там товарищ тебе каждый и брат И с тузом буб-но-вым ха-лат!
Так весело сидеть в К.Г.Ж.У! Так весело сидеть в К.Г.Ж.У! Там баланды нальют, В кандалы закуют, Будешь протестовать — изобьют!
Так весело сидеть в К.Г.Ж.У! Так весело сидеть в К.Г.Ж.У! Перестук на заре, От параши амбре, И стоит эшафот на дворе!
Товарищ! «Варшавянку» запой! Знай, товарищ! Этой славной тропой, Мы, товарищ, все пойдём за тобой, Но не спеши кри-чать ты «До-лой!»
Ведь не товарищ, а тамбовский ты волк, Коль забываешь ты свой истинный долг И считаешь, что, коль долог твой срок, Скучен бу-дет те-бе сей о-строг!
Так весело сидеть в К.Г.Ж.У! Так весело сидеть в К.Г.Ж.У! Голодовки и плеть, Темна карцера клеть, Где совсем легко околеть!
Так весело сидеть в К.Г.Ж.У! Так весело сидеть в К.Г.Ж.У! На часах казаки, И чугунны замки, И висит петля из пеньки!
Сегодня Валентин Капустин, облачившись в красное домино, направился для проведения эстетического теракта в самое логово буржуазного водяного общества — общества, которое Валентин Капустин имел основания ненавидеть сразу за каждое из его определений. Напомним, что Валентин Капустин до омерзения души ненавидел воду. Пребывание в Кисловодске для него было каждодневной пыткой; эту пытку Валентин Капустин выносил стоически. В этой пытке Валентин Капустин видел страдание за народ. Душевную боль за народ Валентин Капустин глушил водкой, которую отчего-то не ненавидел. Водка выражала русскую самость, а истинный революционер — отнюдь не русофоб, что там ни болтай черносотенная печать. Валентин Капустин давно промотал на водку всю партийную кассу, которую дали ему товарищи на сбережение, и теперь добывал водку методом экспроприации: подходил в красном домино к трактирщику, грозил ему бомбой или начинал распевать революционную камаринскую. Эффект имели оба способа. Поэтому не стоит удивляться, что Валентин Капустин, появившись в ресторане «У Шуставского» уже в изрядном подпитии, тут же погрозил встречающему его медведю бомбой и предложил ему вместе сплясать камаринскую. Видимо, Валентин Капустин ожидал, что у медведя где-то есть водка. Должна была быть. В медведе Валентин Капустин также чувствовал неизбывную русскую самость.
-
Валентин Капустин проводил эстетический террор.
Дело В.Капустина живее всех живых! Даже вот буквально на этом самом сайте...
-
«Мало уничтожить буржуазию физически, — размышлял Валентин Капустин в своей конспиративной каморке на чердаке, которую снял за бесплатно, угрожая хозяйке бомбой, — буржуазию надо уничтожить морально». +1 Капустин укусен невероятно
-
Без комментариев
-
Как тут не поставить плюс?! Незабываемый какой-то персонаж, не развидеть-не забыть)
-
Больно читать историю Капустина, смеёшься до судорог, будто тебя болванкой в афедрон оприходуют.
-
"Истинный террорист должен быть слегка пьян и до синевы выбрит... или наоборот?"
-
Но — молчок, молчок! Не будем фраппировать публику. Ох уж эти фраппирующие публику эсеры с бомбами!
|
Кисловодскъ. Утомленный Солнцемъ курортъ. Поблизости от ресторана "У Шустовскаго"....Великое дело - слава. Можно не быть богатым, можно не пленять красотой или удалью, но суметь при этом ухватить птицу-славу за хвост и у тебя тотчас открывается тысяча возможностей, ибо твоего общества сами ищут тысячи "друзей". Не стоит, конечно, обманываться насчет их искренности и бескорыстия: это честный бартер, ты им, они тебе. Но тем не менее сделки сии бывают чрезвычайно выгодными, хотя никогда не знаешь, какие последствия будут у внешне невинного предложения. Как говорится, "если тебе кажется, что ты заключил удачную сделку с Дьяволом, пересчитай для начала свои пальцы, конечности и ближайших родственников". Николай Васильевич Шустовский был тертый калач и не всякому дьяволу было дано обвести его вокруг пальца. Он десятки раз попадал передряги, судился, был сам под судом, женился, разводился, а всё ж таки неуклонно приумножал капитал, пока тот не стал совсем уж неприлично и непомерно огромен. В такие моменты обычно в жизни человека (который, как известно, предполагает, пока Всевышний располагает насчет него) происходит НЕЧТО: крах, смерть, драматичный (как в водевильных пьесках) поворот в личных делах, конфискация имущества в казну или еще что. Но в случае с Шустовским разочарованная публика вынуждена была наблюдать всего-навсего досрочную передачу дел сыновьям Николая Васильевича и, очевидно, львиной доли капиталов заодно, в то время как себе Шустовский-старший оставил лишь небольшую долю заработанных (если его махинации можно назвать "работой" - тут бы бомбисты-анархисты и эсеры с нами поспорили) деньжищ. Но оставил он себе и то, чего его лишить не мог ни один судебный пристав на свете - свою странную и немного зловещую славу. В то время как большинство ресторанчиков в Кисловодске всячески пытались придать себе дух наигранной легкости и беспечности, ослепляя отдыхающих блеском столового серебра, веселенькой музыкой и очаровательными кокотками из "постоянных" при заведении, "У Шустовскаго" манил к себе совсем иными настроениями и оттенками. Здесь было откровенно мрачновато и, словно чтобы подчеркнуть этот хтоническо-макабрический настрой, ресторан встречал гостей рыком медведя Михаила - домашнего любимца самого хозяина и заодно вышибалы. Дальше их ждала узкая, как крышка гроба, дверь в столь же тесный коридор, за которым был гардероб, а потом и общий зал, также окутанный полумраком. Гостям предоставлялись различные виды кальянов, восточных напитков включая кофе, абсент, опиум и многие другие вещи, которые далеко не везде в Кисловодске можно было найти. То и дело можно было найти на мягких диванах и креслах впавших в состояние полного оцепенения бледных кавалеров и дам, узкими зрачками уставившихся на вас, словно на привидений. Также вы всегда могли найти тут всевозможных проходимцев: цыган и цыганок, явных разбойников и иных скользких типов, таинственных людей обоего пола с мистическим реквизитом, непризнанных изобретателей и юношей бледных со взором горящим - словно Шустовский нарочно собирал тут самых странных и необычных типов из толпы отдыхающих, что наводняли Кисловодск ежегодно. Причем вели себя все эти типы практически всегда вполне пристойно и тихо, за чем наблюдал сам хозяин и его работники, включая косолапого Мишу. Словом, настрой тут всегда царил самый таинственный и волнующий какие-то темные и древние струнки в душе. По субботам, как знали все мало-мальски опытные завсегдатаи, "У Шустовскаго" устраивала "сеансы" так называемая Мадам Месмер - то ли вещунья, то ли шарлатанка, то ли из Парижа, то ли из Житомира, то ли любовница, то ли платоническая муза самого хозяина. Что именно творилось на сих сеансах было тайной, мраком покрытой, ибо очевидцы предпочитали многозначительно молчать, однако слухи ходили самые загадочные в диапазоне от рассказов про свальный содомский грех после гашения свечей до жутких повествований об оживлении мертвых и другой дьявольщине. Как оно было на самом деле - Бог ведает, но с учетом что полиция ресторан не прикрыла до сих пор, скорее всего враки это всё и Мадам наверняка была лишь самой прозаической актрисой в образе медиума, ведь подобный типаж в последние годы был крайне популярен по всему свету и неизменно приносил успех. Настал очередной субботний вечер. Сверчки затянули в потемках свои песни и мотыльки начали пляску в свете газовых фонарей. Кисловодск погрузился в очередной вечерний кутёж, сладкий как сахарная вата, и пьяный, как шампанское, в то время как в заведении Шустовского близился час, когда всех, кроме самых важных гостей и близких друзей Мадам Месмер и "хозяина" попросят на выход, ибо начнется очередной "сеанс"...
-
Превосходно!
-
+1 Как же ты хорош))
-
Россия, которую мы не заслужили, но которую мы потеряли.
-
Кисловодск погрузился в очередной вечерний кутёж, сладкий как сахарная вата, и пьяный, как шампанское
С почином!
-
"У Шустовскаго" манил к себе совсем иными настроениями и оттенками Какие оттенки, такая и публика: шарманная и неординарная.
|
|
|
|
|
Величественный фьорд принял семерых воинов подобно хозяину, что не откажет путнику в беде, но и лишнего куска мяса тому не предложит. Подаст крепкого эля, но не оставит ночевать у очага. Испросит странника о нуждах его, но более речей молвить не станет. Лёд под крепкими ногами не трещал, снег мирно похрустывал. А если назад не глядеть, можно было вообразить, будто то обычный поход за рыбой. Вот сейчас старший топнет в том месте, где её водилось много еще с незапамятных времен, полетят осколки льда, открывая воду и радостно сверкая на солнце, как раньше. Затрепещет рыба, тусклым блеском чешуи радуя поймавшего ее. И на миг почудится, будто не было за плечами всех этих лет, будто самому старшему из них не больше шести зим и озябшие ручонки крепко держат жирное агонизирующее рыбье тело, боясь выпустить добычу. Столб огня не приближался и был едва ли больше костра, ежели издали смотреть, но и меньше не становился, а стало быть разрастался и поедал фьорд заживо. Семеро шли друг за другом, готовые подхватить провалившегося под лед в любой миг. Однако помощь не потребовалась. Продолжал хрустеть снег. Продолжал молчать лёд. Солнце по-прежнему пировало в одиночку в своих чертогах. Так шел час за часом. Привал решили не делать, чтобы не испытывать милость богов. Видимо, приняли они в дар тело Скёгги и не гневались более, насылая беды. Сумерки еще не затуманили воздух, а на горизонте показалась скала, что сразу бросилась в глаза своей высотой. Стоило приглядеться получше и становилось понятно, что такую величину она обрела еще и за счёт крепости, с венчавшей её башней. Шаг Хильд против воли ускорился, когда она увидела место своей службы. - Уже близко, - раздался её голос. По приближении к Эрве Ордал стало ясно, что их заметили. На самом краю крепостной стены в полный рост вырос крупного телосложения воин. Хильд вскинула в воздух кулак, ещё и ещё раз. Воин что-то коротко крикнул и из узкой бойницы тотчас же выпростались две крепкие веревки. За них следовало держаться, поднимаясь по ледяной поверхности скалы и вбитым в промерзшую почву деревянным кольям. Сумерки застали их во время подъёма. Путь наверх показался труднее и дольше пройденного днём: веревки скользили, опасно натягиваясь и грозясь лопнуть, колышки, что были точно ступени, не вызывали никакого доверия и замедлили подъем в крепость, насколько это было возможно. Да и пониматься сразу всем вместе было опасно, всякий из них ждал, пока путь наверх окончит предыдущий. Наверху приём их ждал далеко не столь радушный, как в домах Стурсонов. Хельги, вождь Эрве Ордал, угрюмый бородач с внушительным ножом на поясе, молчаливо взирающий с высоты своего роста на гостей крепости - вот и вся встреча. Хильд поднималась одной из последних и теперь вышла вперед, прижав к груди кулак, чтобы поприветствовать Хельги поклоном. - Мы ждали вас вчера, - вместо долгих речей хрипло пробасил тот и оглядел прибывших, чуть дольше задержав взгляд лишь на Ревдис. В глазах его почудился Бабочке проблеск узнавания. - Фьорд горит, - коротко отозвалась Хильд. Разговорчивостью стражи Эрве Ордал не отличались. Быть может раньше, до службы, говорила дева поболее. Кто знает. - Огненный змей отнимает у нас фьорд. Пришлось идти лесом. Ни о битве с волками, ни о гибели славного воина Хильд не сказала, будто бы это было неважно. По крайней мере, для Хельги. Описание Хельги Нестарый еще мужчина. Усталый угрюмый взгляд, будто Хельги вечно настороже и подозревает во всяком человеке врага. Бородат. Неровно и небрежно стрижен, будто бы тем самым внушительным ножом на поясе. Высок ростом, крепок и сутул. Одет скромно, не носит доспехов, лишь плащ с волчьим мехом выдает в нем вождя, а может и манера держаться. Из оружия виден лишь вышеупомянутый нож. Описание Эрве Ордал Город-форт, застывший в хвосте Длинного фьорда. Последний форпост на пути Леса Йотунов.
Это внушительная каменная крепость, застывшая на гребне скалы. На макушке высокой башни лежит жертвенный камень, со сложенной просмоленной древесиной. Каждый житель Длинного фьорда с замиранием поглядывает на Восток, опасаясь что когда-нибудь эта древесина вспыхнет, возвещая наступление Йотунов.
Здесь живут могучие воины и быстроногие следопыты, патрулирующие подступы Леса Йотунов и не редко заходящие в чащу. Они посвятили свою жизнь защите всех городов, а те добровольно платят им дань и выбивают их имена на рунических камнях.
-
Величественный фьорд принял семерых воинов подобно хозяину, что не откажет путнику в беде, но и лишнего куска мяса тому не предложит. Подаст крепкого эля, но не оставит ночевать у очага. Испросит странника о нуждах его, но более речей молвить не станет. Очень яркое, и очень подходящее и миру, и стилю повествования сравнение!
-
Атмосферно)
-
Тут все вкусно, да еще и музыкальное сопровождение)
|
|
|
— Я тоже думаю, что брешет, — презрительно бросил Никанор в ответ на замечание Геры. — Да я… — быстро дыша, проскулил николаевец и, не сумев закончить, сбился на совсем уж жалобное: — ну пожалуйста… не надо…
На это никто ничего не сказал: желания ругаться после недавней свары больше ни у кого уже не было.
— Спички есть. Погоди, сейчас подумаем, — хмуро ответил Анчару рыжий Борька, доставая из кармана мятый коробок. — Данька! — окликнул он своего товарища, понуро бредшего прочь по заснеженной улочке. — Данька, чёрт тебя дери! Подь сюда! Да иди, тебе говорят!
Данька остановился, вскинул на товарищей потухший взгляд и медленно побрёл обратно. Какое-то время казанцы тихо совещались между собой. Балакин и Чибисов стояли рядом, всё ещё настороженно глядя на железнодорожников. Зефиров снова, постукивая зубами, принялся приплясывать на одном месте и дуть на руки. Пленный николаевец, боясь подниматься со снега, бегал глазами с одного на другого.
— В общем, так, — посовещавшись, сказал Борька. — Этого, — указал он на пленного, — надо судить рабочим судом, мы так решили. Стрелять его здесь — дело подлое, мы так не поступаем. Отпускать его, однако, тоже никак невозможно: он рабочее дело предал. Если он тебе нужен, чтоб мину заложить, так бери, но дай честное революционное слово, что приведёшь на Казанский вокзал.
Николаевец, кажется, и дышать позабыл, по-собачьи глядя то на Анчара, то на Борьку.
— Сдашь там его товарищу Ухтомскому или товарищу Мазурину, уж кого найдёшь, — продолжал Борька. — Мазурину? — вдруг подал голос Зефиров. — Володьке, что ль? Он у вас там? — Угу, — мрачно кивнул Борька. — Ууу, тогда молись, дружок, чтоб Ухтомский на месте был, — с ухмылкой наклонился к пленному Зефиров. — У Володьки-то с тобой разговор короткий будет… — Никаких коротких разговоров, — перебил его Борька. — Рабочий суд значит рабочий суд. По справедливости всё должно быть.
Анчар и Гертруда вспомнили, где уже слышали фамилию Мазурина — утром Медведь рекомендовал его как одного из вожаков революционеров на Казанской железной дороге, и мандат, выписанный Анчару, был адресован как раз Ухтомскому и этому Мазурину.
— Если боишься, что до Казанского вокзала не доберёшься, я с тобой пойду и дорогу покажу, — продолжал тем временем Борька. — Остальные вон пускай пока наших ищут, а то и мы по пути кого встретим: тоже лучше будет, если я с вами пойду. Ну как, честное слово дашь? И вы тож, — окинул он взглядом Геру и Балакина с Чибисовым. — Нам-то что, — пожал плечами Чибисов, видимо, и за Балакина говоря. — Рабочий суд дело хорошее, а так — как сами знаете. Он ваш, с железки, что хотите, то и делайте. Я стрелять не стану, это пожалуйста, а на вокзал вести не обещаю. Мы с Сёмой, — кивнул он на Балакина, — как дело выполним, к Сущёвке пойдём, наша дружина там.
|
|
|
-
Сын змея внимательно смотрел как дева проламывала наст и простукивала лед под ним. Вокруг разлетались снопы белесых комков и крупинок, словно было у нее не древко копья в руках, а самый настоящий кузнечный молот. Красивое сравнение.
|
-
Пусть разбираться с тем, что она натворила сейчас будет завтрашняя Бьянка Пост получился чувственным
-
Удалось-таки сломать лед в отношениях! Бьянка, перестав слишком много думать, сразу стала очаровашкой)
-
Пусть разбираться с тем, что она натворила сейчас будет завтрашняя Бьянка.
Жизненно)
-
очень круто читается сравнение между обычными военными и видение роситы глазами бьянки
|
Хильд кивнула, соглашаясь, и Бабочка, приготовив копье, начала неспешным кошачьим шагом змейкой двигаться вперед, осторожными ударами проверяя лед. Все было чисто, удары были глухими. Удостоверившись, дева отошла еще чуть дальше, повторив проверку. И снова прежний результат. Заправив выбившуюся прядь за ухо, она проверила третью точку, отстоявшую от отряда на полсотни шагов вперед. Вновь лед отозвался глухим звуком. Сочтя, что исследованного достаточно, Гудлейва дочь вернулась к спутникам своим, степенно доложив: - Крепок лед в местах, проверенных мной, и можно верить, что хлад столь же надежно сковал его по всему фьорду. Мы не провалимся под его толщу, а поступь наша будет смиряться снежным покровом и толщей стекла зимы. И ежели у змея этого слух не как у зайца, он поступи людской не услышит. Однако я бы взяла на себя смелость предложить идти вперед, держа дистанцию в три десятка шагов меж каждым из нас, чтобы звуки не сливались воедино, множась и расширяясь. И чтобы если мы ошиблись, - пожала она плечами, - чудище не сожрало и не утопило всех одним движением.
Старик топал вперед и топал, проминая сапогами с каблуком из китовой кости рыхлый снег, покрывший берег и реку, да изредко оглядываясь на зарево багровых теней, преследующее их по пятам, и уже наверняка захватившее в свои объятья покинутый отрядом кусок суши. Когда воительница, подруга дочери конунга взялась деятельно проверять лёд, он только одорительно хмыкнул. Недурно соображает, хорошая соратница Хильд. Когда девушка закончила, Гудгерд заговорил.
- Мудрые слова, дева мечей, - с искренним уважением, изменив лишь слово в прозвании Ревдис, пробормотал хольдар и склонил седую голову в знаке вежливости: - Пойду первым коли окажете честь мне, хирдманны, старику не так зазорно умирать в воде, колб будет судьба, царство Ньерда мне не кажется слишком уж хуже чертогов Всеотца. Дева щита, буду рад, если следом двинешься ты - ежели провалюсь, не сомневаясь обруби веревку верным ножом Скегги. Идем, побратимы?
Старик обернулся к суровым воинам неподалеку.
|
|
-
А чё? Роли распределены, можно работать!
-
Вы должны мне две бутылки амасека. "Мне нужны твоя инсигния, твой парикмахер и твой амасек." Скай – барышня с характером)))
|
|
Хотя Винк и заебался таскать мешки, это было лучшим, что случалось с ним на этом проклятом острове. Объективно, субъективно и вообще неоспоримо. Потому что, пока он это делал, никто не пытался его убить, никто не убивал других морпехов, и можно было забыть все и отдаться тупой физической работе. Посмотрел на мешок. Присел. Ухватился. Поднял. Понес. Положил. Вернулся. Присел. Ухватился. Поднял. Понес. Положил. Вернулся. Повторять, пока не заебешься. Таскать на карачиках, конечно, паскудно, после этого и спину рвет, и мышцы ног спереди, но это кое-как отвлекает от мыслей о произошедшем. От ощущения, что ты виноват в том, что Подкову убили. Который жизнь спас тебе, и не раз. А ты его подставил, не послав Манго с его охеренным планом куда подальше. Или хотя бы не объяснив, что пулеметом гнездо не напугаешь, и что чтобы подавить, надо стрелять долго и с оттяжкой, а если стрелять долго и с оттяжкой, то по своим попасть можно, можно своих заставить на последнем рывке залечь – пулеметная пуля она такая, на траектории огня свой-чужой не разбирает.
Куча мыслей, куча оправданий, куча объяснений… а Подковы больше нет. Вышибли мозги Подкове, потому что заранее об этом Винк не подумал. Подчинился приказу. Выполнил, блядь, приказ.
Казалось бы, повидал за службу немало смертей, и сам постоянно по лезвию ножа ходил. Казалось бы, должен был давно очерстветь. И даже малец случилось, сердце не рвало жутко, как в первый раз, когда люди погибали. Но вот то, что человек, который тебя понимал, который думал так же, как ты, и который тебе жизнь только что спас, откинулся из-за твоего нежелания сказать нет, вызывало совершенно непередаваемое чувство.
- Да, Подкова всё…
Лицо Винка пыталось не выдать эмоций. Или было неспособно их выдать. Возможно, все эмоции, которые были, оно выдало в тот промежуток, который был между тем, как отряд Клониса прорвался к бункерам, и тем, как Винк обнаружил себя таскающим мешки. Радость выветрилась, когда, вопреки науке и практике боя подавив из "тридцатки" укрепленную позицию вражеских пулеметчиков, он увидел, что Подкову отбросило на дно их неглубокого окопчика. Который должен был стать их неглубокой же могилкой. Оскал победы, яростный и торжествующий сошел на нет, когда он понял, что командира ранило. Страх и беспокойство сменились ужасом, который быстро сошел на нет в какую-то мертвую апатию, где зачем-то Винк думал про вывалившиеся мозги Подковы, что их надо оставить в каске, а не собирать. Тот момент, когда эмоции переходят какой-то барьер, уступая место просто созерцанию и каким-то вспышкам полуразумных выводов и поступков. Винк не знал, сколько он длился. Он был уверен, что в какой-то момент уткнулся лицом в грязь и заорал, но никак не мог понять, когда именно. Все было в тумане. Возможно, там же, в окопчике. Возможно, спустившись уже к Манго и остальным, после того, как отрапортовал командиру о выполненной задаче. Возможно, позже, когда Манго уже убежал. Там же, во время рапорта, выветрилась и злость с лица. На себя, на Манго, на японцев… Вилли был почти уверен, что когда он спустился обратно, к остаткам их отряда, он выглядел как человек, который готов убивать.
Но он никого не убил. Слова лейтенанта прошли, как пуля над головой – вроде бы были, но не попали, и хорошо. Может быть, Манго хотел как-то утешить или приободрить, но в тот момент кроме странного слияния созерцательного спокойствия и злости Винк ничего особо не ощущал, и что бы Донахью ни говорил, изменить это состояние он не мог. Отчасти из-за своей вины в произошедшем, отчасти из-за того, что чувства Вилли были направлены вовнутрь.
Винку было не суждено умереть в этом бою. Но из-за его ошибок умирали другие. Из-за его действий умирали другие. Из-за его бездействия умирали другие. Может быть, он бросился бы помогать зашивать шею Болоньезе (или что там санитар делал), но он не знал, просто не знал, что делать. Единственное, что он мог сделать, что могло не навредить, что могло как-то пробиться сквозь ступор – это помолиться. И то, он, похоже, это сделал, собезьянничав с Милкшейка, который явно что-то такое шептал, работая ножом сейчас. Сам бы не додумался, не было мыслей тогда. Если кто-то наверху смотрел, может быть, ему придется это по вкусу. Он рваным, механическим движением достал из кармана блокнот, оставляя на нем грязные следы, пролистал, пока не нашел что-то подходящее.
- Господь, о Опекающий людей! О устраняющий беды! Исцели, ведь Ты – Исцеляющий. Лишь ты исцеляешь. Исцели так, чтобы целительная сила Твоя попала прямо в цель.
Что-то наверху могло услышать. Но избавиться от ощущения, что Болоньезе тоже поплатится за то, что Винк выжил, у пулеметчика никак не получалось. Даже когда Милкшейк закончил, он просто смотрел частично на раненного, частично сквозь него, и лишь чей-то толчок заставил его частично выйти из ступора. И ползти собирать пулемет и ленты.
Дважды. Пулеметное отделение перестало существовать, превратившись в одинокого пулеметчика. Где-то был Флаин-Фиш, но где именно? Его отправили вместе с группой Физика, а что случилось дальше Винк не знал. Он попытался было расспросить, равно как и про Флориду-Кида, которому советы давал, кажущиеся теперь столь бессмысленными перед лицом того, что их встретило на берегу, но тут уже подбежал Смайли, с приказом, не настолько самоубийственным на этот раз. Мешки таскать.
И так вот он и оказался занят физической, освобождающей от мыслей работой. Присел. Ухватился. Поднял. Понес. Положил. Пот в три ручья, спина уже чувствует, что пора бы перерыв сделать. В порту вот мешки таскал. Правда, там было понятно, чаще всего, когда стрелять начнут. Участие было не обязательным, правда. Тогда Винк, не будучи еще Винком, ценил это гораздо меньше. Но перерыв – это мысли. А думать не хочется. И Домино свои дурацкие вопросы задает. Выберемся. Не выберемся.
- Выберемся. Наверное. Как судьбе будет угодно.
Не ложь, но и не правда. Винк помнил последний расклад, который делал, но не помнил, откуда он взялся. Был ли он вообще. Как раскладывал карты после гибели Подковы он не помнил, но больше времени особо и не было. Зато значения карт в голове светились, будто огнем.
- Шут. Восьмерка кубков. Двойка пентаклей, обратная Колесница.
Он устало кинул мешок на землю, и чуть было не выпрямился, но потом вспомнил о снайперах. Потому плюхнулся на землю задницей и потянулся, руки не высовывая из укрытия.
- Безрассудство, которое может окупиться. Если кто скажет, что это не про нас, я ему по роже съезжу. Но при этом мы вроде как должны верить, что это окупится, и идти вперед, чтобы обрести совершенство. Дословно из трактовки. Я думаю, что победа тут имеется в виду.
Последние слова он произнес, прикрыв глаза, будто читая смыслы на память.
- Это самая мощная карта из возможных, Домино. Может, судьба улыбнется нам. Без артиллерии, без огнеметов, без базук, без танков же мы взяли этот гребаный берег!
Последние слова вырвались чуть громче, чем должно было быть. И в них было чуть больше эмоций, чем Винк думал, что в нем осталось.
- Кубки говорят о разочаровании, попытке уйти в себя, сбежать от ситуации. Пентакли это внутренняя борьба, попытка сохранить разум в нашей ситуации, я бы сказал. Крышей не поехать. Они не перевернутые были, так что мы хорошо с этим справляемся, видимо. Обратная колесница говорит, что если мы соберем яйца в кулак, то победим. Вот как-то так.
Стэнтон посмотрел на набросанные сейчас рядом с ними мешки. Пока что они на укрепленную позицию не походили.
- Ладно, мы тут даже близко не закончили. И это, Болоньезе глупо подстрелили, высунулся не вовремя. Не будем повторять его ошибку.
-
Да хорошо написал, люди же разные. У всех разные реакции, и это круто, что Винк не шаблонный, а по-своему чувствует всё. Пусть даже для Слипуокера места не нашлось в посте (хотя он был рядом и шансы Болоньезе выжить повысил), но всё равно крутой пост!
-
Очень настоящий и реальный в плане эмоций пост, передающий действительно сильные чувства персонажа во всей их мешанине.
-
Там было что-то о том, что пост у Альфы не пишется. Да ну тебя! xD
-
Таскать на карачиках, конечно, паскудно, после этого и спину рвет, и мышцы ног спереди Битва за Тараву, когда тебе за 30.
|
|
|
|
Пока раскладывались и выясняли кто будет командовать приполз Диаманти. - Сэр, приказ выполнен. Двоих ублюдков мы мочканули. Надо будет при переходе в глубину обратить внимание на канаву. На нашем участке вроде всё, а вообще еще могут прятаться. А наступающие проворонили. Вот так. Жду дальнейших распоряжений. - Молодец, капрал. Пока распоряжений нет, отползайте к своему снаряжению и готовьтесь к атаке. Сейчас приползет подполковник и чую пойдем выкуривать япошек из развалин. Подполковник не заставляет себя ждать, излагает план. Клонис молча слушает, кивая. Задача понятная, что было сделано до этого, было не зря. Уже неплохо. - Разрешите, сэр? Лейтенант Клонис, первый взвод. У нас много раненых, есть тяжелые. У нас только один медбрат, амфибию с тремя тяжелыми я отправил на корабль час назад, но она так и не вернулась. Если у вас есть связь с кораблем, разрешите просить прислать нам еще медиков и эвакуационные машины для раненых. Донахью быстро освоился с ролью комроты. Да, ему всегда этого хотелось, так что все карты в руки. Начинает раздавать указания - Начнем с малого: Анджело, с тебя разведка переднего края – надо понять, что да как там происходит, и что мы можем. Больше всего меня беспокоят развалины – насколько оттуда можно безнаказанно вести огонь по нам, и можем ли мы как-то отвечать? - Сделаем. Но я и сейчас скажу - смогут. Чтобы нам занять развалины, нужно занять не только бараки слева, это мы сделаем, но и бараки справа, которые сейчас пулеметный расчет Парамаунта держит. Если не сделаем этого, то один пулемет за этим бараком нам в бок упрется и всех положит. Укрытий сбоку там не видно. А из развалин стреляли точно, похоже что пулеметом на станке - все пули веером на одном уровне летели. - Кроме того, прошу у тебя двух легкораненых прикомандировать к пулеметным расчетам – у них потери большие в подносчиках. - Выделю. - Еще надо где-нибудь под крышей лазарет организовать, чтобы тяжелые, но транспортабельные, были в одном месте и под солнцем не пеклись. - Предлагаю использовать для лазарета здание, где сейчас находится первое отделение моего взвода, - Анджело указал рукой на восток - В него, конечно, еще стрелять могут, но от жары раненые начнут умирать гораздо быстрее, чем от пуль врага. А минометный выстрел настигнет равновероятно, что тут, что там. Клонис достал планшет с уже нарисованными условными обозначениями домиков, добавил еще парочку. - Так, Джордан сказал, что слева от нас Эхо продвинулось на сорок ярдов, значит захватили первый ряд барраков. Значит удар справа нам не угрожает. - Пока что я вижу это так: «два-один» и расчет Винка начинают перестрелку с джапами впереди, вперед не продвигаются. Второй взвод и «один-один» атакуют справа от руин сарайчик за ними, «три-один» и расчет Парамаунта их прикрывают. Здесь меня сильно беспокоят бараки второй и третьей линии справа от развалин, а также возможные пулеметные гнезда там и в джунглях впереди – есть риск оказаться на простреливаемом пятачке. - В этом случае рискуем попасть под огонь своих. Вот смотри. Вот тут и тут. Давай чуть по-другому. Задачи в целом остаются те же. Пулеметный расчет Пармаунта, 4-1 пройдется по бараку справа, хорошо так, на весь короб. Как только они закончат стрелять, отделение Хобо, 1-1 пойдет вперед и займет барак. Если вдруг будут вести огонь из глубины справа, от сгоревших, то в поперек бегущих еще пойди попади, а 4-1 сможет прикрыть. Тот же самый трюк проделаем слева. Расчет Винка, 4-2, причешет барак, а отделение Брукса, 1-2, займет барак справа. И обязательно проверить, что за горб там за бараком. Это может быть такая же точка, как та, что мы едва взяли. Только смотрит, например, вправо. Тогда ее надо будет взорвать. И вот только тогда уже можно 1-3 приказывать занять позиции под развалинами. Там уже их фланги будут прикрыты. Вот, смотри схему. - А если танк дадут, то мы его прямо тут, через воронку запустим. Пусть атакует между блокгаузов до развалин. А Дасти его прикроет. *** Тем временем узнал, что нашелся Абориген. Лейтенант порадовался и решил, что как чуть выдохнем, надо будет расспросить его подробно. Пароходу после перевязки приказал оставаться с ранеными и помогать Милкшейку. А потом Милкшейк и Мыло притащили Джелли. Он был совсем плох, пуля пробила легкое, он еще дышал, но на губах уже выступила розовая пена. Милкшейк только виновато отвел взгляд на вопрос Клониса. Тогда тот отпихнул санитара, который прижимал ткань к ране и скомандовал. - Я подержу, займись Шерлоком, у него есть шанс дотянуть до амфибии. Жарко то как, но воду нужно беречь. Сделал лишь пару глотков. Мы попали в дерьмо, но пока я держусь, все вокруг под контролем. Все под контролем и мы не развалимся. Мы всех победим и вышвырнем япошек с Тарравы прямо в ад. Как было на Соломовых островах. Было жестко, но мы справились. Справимся и сейчас.
|
-
Так или иначе, это было необходимо, и, обмотав колокольчик тканью, чтобы тот не звенел, сюгендзя отправился вслед за остальными. Маленькая, но очень показательная предусмотрительность!
|
|
-
- Я надеюсь разговаривать нам придётся не при помощи обмена записками. Мне одного такого раза хватило, – отозвался Сифре, вспоминая случай как они с Рейналом охотились на псайкера с аномально острым слухом, и как они обменивались записками, чтобы ненароком не выдать свои планы тому уродцу. Разумно и... разумно! Да и вообще Сифре действует очень четко, явно имея в голове картину/алгоритм действий.
|
|
|
-
Нет. Вы совершенно не успокоили меня, но, думаю, отговаривать вас не имеет смысла Одна фраза - но как хорошо показывает персонажа!
|
|
|
От души - гребаный "Москит" - поползав и вдоволь - гребаное все - побегав, сержант, как ему показалось, снова "поймал" то самое странное состояние, кадр-за-кадром, когда поток событий - ярких, важных, значимых, тревожных, пугающих и одному Христу известно, каких еще - обрушивался на него неудержимой лавиной, не позволяя ни в полной мере понять, ни толком осознать: чего, как, почему, зачем. Оно и понятно, хоть за время службы Роберт немного привык к тому, что в жизни бывает не только фермерская рутина, но когда самыми яркими событиями "до" являются редкие поездки с отцом на грузовике, стрельба по фазанам из старинной двустволки, сжигание гигантских отвалов кукурузной соломы по осени, первый глоток виски, украденного из отцовского "шкафчика для лекарств", да тот год, месяц, день, час и миг, когда Д. Коннелли впервые позволила взять себя за руку, то, да: взрывы, пальба, японцы и, как апофеоз всего, смерть тех, кто воюет рядом с тобой, да, они могут слегка впечатлить. Тряхнув все еще слегка "тяжеловатой" после внепланового отключения головой, Ковальски обернулся, дернувшись как от удара током, когда услышал знакомый голос. - Что?.. Мысли о том, что "Абориген" мертв, он, вместе с много чем еще, старательно отодвигал куда-то на задворки сознания, благо реальность постоянно подкидывала занятий, но только сейчас, когда выяснилось, что Тревино жив, он вдруг остро понял, насколько этому рад. И насколько ему от этой новости разом стало легче. - Джасти, сукин ты сын! Живой. Приобняв и похлопав друга по спине, указал ему куда-то вглубь хижины. - Располагайся. Не "Хилтон", конечно - но... Сигареты, сбивчивый обмен последними новостями: того убило, этот свихнулся. А тут и япошки, суки, снова оживились. - Тихо, бойцы... И сам на полушепот перешел. - Бамбук на голос пальнуть может. Обвел взглядом товарищей. - У кого есть гранаты, готовьте пару. По команде - туда. Остальным залечь. И... Тони!.. Красотка, чтоб тебя! Залечь - это залечь. Не лезь пока, сейчас настреляешься. Глянув осторожно в сторону оккупированного "рисом" барака, закончил мысль. - И... Блять, о чем я вообще говорил? Короче, как рванет - есть шанс, что мы этого кролика сразу уложим. Свернув крышку с фляжки, между делом пригубил ее раз-другой-третий. Вода хоть и теплая, с металлическим привкусом малость, зато вода. Оп - уже и пусто. Ничего. Будет еще, найдется - вон сколько поубивало. Как знал прямо, как чувствовал. Хорошо, когда ожидания соответствуют действительности? Не всегда. Утерся рукавом, нормально. - Если нет, - сегодня, сука имперская, обойдемся без пленных, - если побежит, если просто выскочит или поползет куда: по херу, гасим. Не переставая опасливо посматривать туда, где засел враг, хлопнул капрала по плечу. - А ты, это, ты отдохни пока, Джасти. Мы сейчас тут... Улыбнулся вдруг для себя самого неожиданно. Жив товарищ, отличные дела. Выдохнул. - Так, парни. Гранаты на "три". Раз, два...
-
Неплохое расписание у этой вечеринки! Хоть кто-то дело делает, пока офицеры лясы точат!
-
Эх, все лучшие вечеринки сезона мимо меня!
-
Душевно так, хорошо, эх.
|
Знакомая "светлая" сторона стены. Айзек нашел ровно то место, где он сидел до этого, по приметному узору царапин на выщербленной пулями древесине, привалился к бревнам спиной. Вот, дорогая вселенная, я вернулся живой, а ты беспокоилась, глупая.
Жарко. Пот собирается под каской, крупными каплями стекает по лбу, по вискам, разъедает глаза.
Скрипач вымок насквозь, Скрипач извалялся в песке, и ему кажется, будто это Бетио соскребает с него жалкие остатки человеческого наждачкой. "Да подожди ты, само облезет," — думает Айзек.
Да, слишком много всего, и Айзеку хочется... да ничего не хочется. Нет, неверно. Ему хочется ничего. Чтобы никаких звуков, никаких ощущений, никаких мыслей. И, боже, пожалуйста, никаких запахов. Кажется, дангери насквозь провоняла — как бы это описать, чтобы без вульгарщины? — скажем так, Таравой. Вот бы сейчас разбежаться — и нырнуть в прохладную воду с головой. Почувствовать... точнее, перестать чувствовать. Жару, жажду, усталость, вес собственного тела. Спрятаться на глубине, перестать существовать.
Айзек лениво поворачивает голову, задумчиво смотрит на собственный рюкзак. Надо бы что-нибудь съесть: он толком не ел с самого утра, и желудок у него сводит от голода. Но при мысли о том, что нужно будет что-то класть в рот, жевать и — главное — глотать, у него снова подкатывает к горлу. Впрочем, на этот счет можно не беспокоиться. Что у него там в желудке? Песок и батончик?.. Да черт с ним, с батончиком. Пусть валит на все четыре стороны. Ну, не на четыре, это было бы невежливо по отношению к сидящему рядом Диаманти. Тем не менее.
Скрипач отхлебывает из фляжки, чтобы избавиться от мерзкого кислого привкуса во рту, и только тогда понимает, что все это время умирал от жажды. Вода отвратительная — теплая, отдающая металлом. (Почему металлом? А, это он прокусил щеку, пока извивался там под японцем, и даже не заметил). И все же Айзек пьет, глоток за глотком за глотком за глотком, и никак не может остановиться. "Надо было обшарить того, одноглазого," — отрешенно думает он, будто обыскивать трупы — это самое обычное дело. Впрочем, наверняка у японцев какая-нибудь неправильная вода. Японского вкуса, цвета и запаха. Не полезет.
Краем глаза Скрипач наблюдает за капралом. Тот только что убил человека, и куртка у него в чужой крови, но его это, кажется, не слишком беспокоит. Впрочем, по Мрачному трудно понять. Возится себе с огнеметом. Надо бы встать и помочь. Спросить, все ли в порядке. Выслушать что-нибудь язвительное или насмешливое в ответ. Сейчас, еще минуточку.
Вот он, Айзек Янг, сидит рядом с убийцей. Что бы сказала мама? Ничего не сказала бы, наверное. Посмотрела бы так, как умеет только она, поджала бы губы и отвернулась. Айзек всегда завидовал этому ее умению отвернуться от того, что не вписывается в твою картину мира. Вычеркнуть, заклеить обоями оттенка "лунный свет", забыть — и так, пока вселенная не одумается. Он пробует поджать губы — вдруг в этом вся штука? Нет, не помогло. Может, закурить? Назло маме?
Айзек поворачивает голову в другую сторону. Еще убийцы. И там, за стенкой, десятки их. Сотни. Тысячи. Есть ли на этом пляже вообще еще такие, как он, ущербные, с условно чистыми руками? Смайли? Наверное. Лейтенант Донахъю, может быть? Хотя — и Скрипач чувствует, что губы у него теперь поджимаются как бы сами собой, без сознательного усилия — это как сказать. Если выбирать между пулеметом и голосом лейтенанта, еще неизвестно, какое оружие более смертоносно.
Или Мыло! Мыло точно ничем не лучше Скрипача. Хотя... Айзек щурится, прикладывает ладонь ко лбу козырьком. Рукав у Адама в крови. Да что ж такое. Предатель. Надо бы спросить, где Заноза.
До рюкзаков морпехов из третьего отделения всего пара шагов, и Айзек зачем-то пытается угадать, которые из них принадлежат Джоку и Гусю. Вон тот — Скэмпа, это он запомнил. Этот — Крота, ближе всего к нему. Скрипач сглатывает. Как они там, на солнце, без пайков и всего остального? Айзек прислушивается к себе.
Устал. Страшно. Плохо. Пусть все закончится. Пусть все закончится. Пусть все закончится.
(Не успел. Не смог. Не дотянул. Даже человека убить не осилил, а еще консерватории кончал.)
Теперь Айзек накручивает себя сам, и это даже немножко приятно — хоть какая-то иллюзия контроля.
— Капрал, я бы оттащил рюкзаки ребятам из третьего? У них там ни еды, ни бинтов, — Малой заискивающе улыбается Диаманти, склонив голову к плечу. Мол, понимаю, что ты уже устал меня выколупывать из задницы, но вот что поделать, люблю пышные формы. — Одна нога здесь, другая там!..
Мрачный смотрит на него так, что не нужно даже никаких слов. И все-таки произносит:
— Тут сиди целиком. Я скажу – тогда и поползешь. Смотрю, баллоны совсем не давят?
Ожидаемо. Но Айзек, если честно, и не ему это говорил. Лейтенанты совсем рядом, Скрипач прекрасно слышал, как они цапались из-за Смайли (может, поэтому и мама вспомнилась, чем-то похоже на их разговоры с отцом). Видел, как улыбался, получив командование, Манго (помолиться бы, но с молитвой едва ли не хуже, чем с водой, начнешь — и трудно остановиться). Значит, и лейтенанты его слышат и видят. Для Диаманти, может, Скрипач и ценный ресурс, уникальный даже. А для лейтенантов — просто какой-то морпех, второй… а, нет, третий слева. К тому же инициативный. Грех такого не послать куда-нибудь таскать или катить.
Так от него будет хоть какая-нибудь польза.
— Думаешь, я бы не справился сам? — тихо (вот это офицерам слышать не обязательно) спрашивает Айзек у Мрачного. Спрашивает скорее с любопытством, чем с обидой, досадой или беспокойством. Как у специалиста по тому, чтобы справиться.
— Ну, япошку убил не ты. Это минус. Япошка тебя застал врасплох. Еще минус. Не зассал, что пошел. Это плюс. Не дал себя сразу убить. Тоже плюс. Как-то так. А вообще, мы тут не на охоте. Чей последний выстрел. В сводке пишут, сколько все убили, а не кто больше всех. Понял? А вообще, скажу, нормально пока идет. Не так худо, как могло бы быть.
Айзек кивает и отворачивается. Плюс на минус, ноль без палочки. Опять — в который уже раз за последние пять минут, стрелок, блин, нашелся — щелкает затвором карабина. Везде песок. Может, оно и хорошо. Все уйдет в песок, и следа не останется.
|
|
Манго, Клонис Передышка. Морпехи поползли, выполняя приказы. Пулемётчики Парамаунта сначала отползли за стенку вместе с первым отделением (то ли они просто на нервах не поняли приказ, то ли попытались свалить за компанию с пехотой, то ли их сбило с толку "все слышали?" Фермы), но тут же поняли свою ошибку и вернулись обратно к воронке, где и заняли оборону, на этот раз установив пулемёт вправо. Парамаунт распорядился взять несколько мешков с песком, и их положили вместо бруствера – так расчет чувствовал себя спокойнее. Винку пришлось ползать дважды – с пулемётом и с патронными коробками. Атака обошлась не так дорого, как могла бы, но и не дешево – погибли Джок, Гусь, Умник и Счетовод, пулеметчик. Джелли был ранен так тяжело, что не мог говорить – пуля пробила легкое. Он умирал. Из первого отделения ранен был только Землекоп. Рана была неопасная – пуля чиркнула его по шее, но задела только мышцы. Шею ему перевязали, но теперь наклонять голову он не мог, а значит, не мог толком целиться. Почти все остальные были контужены взрывом гранаты, но несильно – в основном просто стали на время хуже слышать. Ну, и Москит слегонца поехал кукухой, и придет ли он в норму, можно было пока только гадать. Во втором ранили Шерлока и Ушастика. Шерлоку сломало кость чуть выше колена, он не мог ходить, и вообще был очень плох. Кроме того, осколок попал в живот, но не глубоко. Ушастику осколок вошел пониже колена, но осколок был маленький, и парень его даже не сразу заметил, а добежал вместе с Сиреной аж до самого блокгауза, кидал гранаты в пулеметное гнездо и только потом почувствовал, что "что-то мешается". Теперь он прихрамывал, но клялся и божился, что это чепуха. В третьем отделении ранены были тоже двое: Скэмпа посекло осколками, правда несильно, он теперь сидел, яростно куря сигарету и делая вид, что ему это нипочем, а Бандит выковыривал их у него из плеча и спины. Кроме того, Пароходу распахало щеку (он чуть не остался без глаза) и пробило плечо. Пароход от всего этого сильно приуныл и всем видом намекал, что ему надо скомандовать "полный назад" и отправить в тыл. Только тыла поблизости не было. Раненого пулемётчика, Болоньезе, и ещё одного бойца, которого Слипуокер вытащил с нейтралки, Милкшейк тащить куда-либо наотрез отказался. – Могут не выдержать. Там носилки нужны. Носилки в роте были, но все они... остались в амтраке у капитана Хилла и в какой-то из лодок. Где они находились теперь, оставалось тайной, покрытой пылью и снарядной окалиной, а может быть даже парой метров океанской воды. С боеприпасами было пока что неплохо: оба пулемёта расстреляли всего по полкоробки патронов. Дасти сказал, что у него израсходована от силы четверть патронов и, может, треть гранат, только дыма совсем не осталось. У Брукса было примерно так же по патронам, а гранат оставалось ещё в избытке. Только парни Хобо, паля из воронки, потратили около трети боезапаса, но и у них гранат было порядочно. Ружейные гранаты тоже имелись во всех отделениях. Смайли вызвался добровольцем сбегать на левый фланг, и пока он туда пробирался, справа пришел Кремень. – Ну, как у вас тут, джентльмены? – приветствовал он офицеров. – Япошки что-то готовят, я уверен. Мы держимся, считай, по берегу. А вы что? Продвинулись? Он бегло осмотрел позиции и одобрил их. – Хорошо! Пулемёты стоят хорошо. Надо больше мешков переложить с переднего бруствера на задний. Но потом он кивнул на солдат, копошившихся у блокгаузов. – Там позиции не очень – слишком открытые. А если обстрел? – Смайли возвращается, – сказал кто-то. Смайли и правда возвращался, то и дело поправляя каску, и не один – с ним был ещё один морпех. Лицом он походил на мишку, причем имел что-то неуловимое и от плюшевого мишки, в каких играют девочки, и от злобного медведя из леса с вот такенными когтями. – Это кто с тобой? – спросил Кремень, когда до них оставалось ярдов десять. Смайли испуганно обернулся на своего спутника и почему-то не ответил. Наконец вы поняли, что перед вами офицер. Не, не просто офицер – целый подполковник. Ну, на берегу он в каске, канешн. А самое удивительное было, что этого подполковника вы не знали. Вы скажете, что ж тут странного? Нельзя же знать всех... но подполковников в дивизии было не так много, к тому же, не мог же это быть офицер из шестого полка, например. А кто тогда? – Подполковник Джордан, – сказал он мягким баритоном. – Представьтесь. Вы представились, и Кремень тоже. – Я из четвертой дивизии, – добавил Джордан. Тут вы догадались – подполковника придали вашему батальону, как наблюдателя – бывало такое, для обмена опытом. Ну и времечко он выбрал, чтобы опытом обменя... – Я временно принял командование два-два. Это ясно? Хорошо. Кто командует ротой? – Командир роты – капитан Хилл, – ответил Кремень торопливо. – Мы не знаем, где он. Возможно его снесло западнее, или же он... – Я вас не спрашиваю, где капитан Хилл! – отрезал вдруг спокойный, даже добродушный до этого момента Джордан. И в момент с его лица слетело всё, что напоминало плюшевого мишку, а осталось только то, что напоминало гризли. – Я спрашиваю КТО. КОМАНДУЕТ. ВАШЕЙ. РОТОЙ! Ответить было нечего. – Значит, ваша рота уже час в бою, и без командира? Какая прелесть. Ещё офицеры в роте есть? – Второй лейтенант Уоткинс, – нехотя доложил Кремень. – Он командует вторым взводом на правом фланге. – Замечательно. Значит так, сейчас комендор-сержант проводит меня на позиции второго взвода. Я там осмотрюсь и вернусь сюда с лейтенантом Уоткинсом. Сами между собой решите, кто будет командовать ротой, пока не найдется ваш Хилл. Это ясно? Хорошо. Сержант, показывайте дорогу.
|
Правильно говорят: "Густым туманом стелется дорога Судьбы, и только ками видят весь путь". Так и люди, сегодня собравшиеся в одном из додзе Внутреннего Дворца Хитоми-но-Ко, наверняка и помыслить не могли, что соберутся вместе. И если командир одного из отрядов семьи Цубаса, по прозвищу Акума, и юная телохранительница Юрэй друг друга знали хотя бы издали, то вот третий человек, представившийся как Индзя, был во дворце пришлым. Впрочем, когда он говорил о необходимости спасти Аки, глаза его загорались и речь звучала искренне: сюгэндзя внушал доверие, а заговорщиков слишком мало, чтобы пренебрегать любой помощью. Увы, но непросто было разглядеть сквозь паутину лжи, сплетённую Нурарихеном, его истинные. Только чистое сердце было способно на это: и хотелось верить. что собравшиеся здесь им обладали. Все вы полны решимости что-то предпринять. Хотя и увели лорда Аки под предлогом прогулки и отдыха в замке Адзути, выглядел он потерянным и удивлённым при отъезде. А потом вдруг пошли письма-приказы из Адзути, якобы за его подписью – где ж это видано? Но остальные советники при юном даймё молчали как рыбы, запуганные Нурарихеном. Увы, главный зачинщик накануне неожиданно разболелся. По дворцу пошли слухи даже, что его отравили: но проверить их не было возможности. Главный лекарь семьи Цубаса, Догэн, заперся с больным и запретил кому-либо появляться на пороге, чтобы не мешать лечению. Вряд ли он собирался умертвить старика по наитию Нурарихена – скорее, наоборот, пытался бороться за его жизнь. Но, как бы то ни было, ещё вчера их было пятеро – а теперь один болен, а четвертый где-то пропадает. Тревожно, и даже чай в горло не лезет, не говоря уж о сакэ. Беда вот в том, что все советники позапирались у себя в комнатах, отгородившись от внешнего мира сёдзи. Только младший из всех, Мицухидэ Йоко, ещё не боится принимать приходящих к нему за советом. Но многое ли он сможет?.. А последним приказом, пришедшим из Адзути, ещё и запрещено теперь кому-либо покидать Хитоми-но-Ко. Якобы для того чтобы держать замок в безопасности до приезда лорда Аки обратно – но вы-то прекрасно понимаете, что, похоже, Паук прознал про ваши дела и стремиться воспрепятствовать вашим попыткам вернуть Цубасу Аки обратно. Впрочем, после отъезда, в замке остался совсем небольшой гарнизон, едва-едва дотягивающий по численности, чтобы выставить на каждой стене по дозорному. Так что у ворот должно быть совсем немного людей, а остальные ещё пока подтянутся... Там, правда, наверняка дежурит самолично Сингэн Томамура, комендант замка. Грозный воин, но против четверых ему даже с помощью парочки подручных не совладать. Скорее всего. В общем, выбираться – нужно. Как говорили на востоке Империи: "Сакура вся в цвету". В смысле – момент давно пришёл. Однако не успели вы собраться и выходить, как в комнату вошёл слуга Такеши, гокэнина, который был организатором вашей дружной компании. За ним следом входит очень красивая девушка – а письмо, протянутое слугой, раскрывает немного её личность. Это Касуми, пишет старик-гокэнин, когда-то давно обязанная покойному лорду Сабимару за то что спас её от смертной казни. В вашем путешествии она будет не менее полезна, чем любой из вас. Подпись стоит его, печать – тоже: в подделке сомневаться не получится, тем более что и слуга, принесший весть заслуживает доверия. К тому же как минимум трое из вас не понаслышке знакомы с долгом чести: а долг Касуми перед семьёй Цубаса, похоже велик соразмерно риску, если не более. И хотя девушка не выглядит стоящим бойцом, её одеяния и бумажные амулеты подсказывают. что сила её кроется в другом; а маг Оммёдо – пожалуй, единственное дополнение, которого не хватало вашему отряду.
|
Значит, действительно для неё! Подарок! Она не даже не пытается сдержать широкой улыбки и несколько раз кивает ей головой прежде, чем обернуться к Кире спиной, попутно поправляя широкий подол юбки, стараясь не наступить на белые ткани, а затем и вовсе дёргает последний чуть на себя, задирая и зажимая его между коленок: только сейчас она понимает, насколько прохладнее было в здании библиотеки и насколько жарче было находиться под открытым солнцем. Да и Кира не делает эту ситуацию проще, пусть и в хорошем смысле этого слова. Сердце мгновенно разгоняется до беговой скорости, отчего ей приходится несколько раз вздохнуть да закусить губу, чтобы не сдать саму себя; девушка и прежде не отказывала себе в том, чтобы коснуться Иоланды, обласкать поцелуями, а для священнослужительницы каждый раз — как в первый. Волосы, которые она придерживала одной рукой прядями выскальзывают из пальцев: это Иола пытается сделать несколько дел одновременно, пытаясь погладить не то за ухом, не то у щеки саму Киру, грузно хихикнув. — Мысль «рано или поздно вернуться обратно на работу» с тобой превращается в «поздно» с каждой минутой, — она посмеивается и разворачивается обратно, стоит пока ещё прохладному металлу перестать ёрзать спереди и закрепиться в одном положении. Девушка опускает взгляд, пальцами свободной руки перехватывает кулон и разглядывает его с несколько секунд прежде, чем кладёт ладошку на коленку Кире. Она смотрит на неё молчаливо, но уже по одному взгляду на неё можно было увидеть всё то тепло, ту нежность и благодарность, которые она испытывала. И как ей так повезло быть любимой ею? Как Иоланда смела себе отказывать в том, чтобы быть рядом с ней? Дело ведь было далеко не в подарке, — хотя едва ли она могла подобрать слова для описания степени приятности от его получения — а в том, как обходилась с ней воительница всё это время. Словно всегда под защитой. Неудивительно, что ей хотелось отплатить ей тем же. — Знаю, — утвердительно замечает Иоланда, — Спасибо. Я... я не знаю, — она опускает взгляд к подарку ещё раз, поджимает губы в улыбке, а затем со вздохом качнув головой, продолжает, — не знаю, чем я заслужила его и тебя. Она уже вот готовится для того, чтобы сдвинуться вперёд и поцеловать Киру, что описало бы всё, что она чувствует без слов, однако та вспыхивает своим звонким голосом так резко и неожиданно, что Иоланда так и замирает в полуприсядке, осторожно возвращаясь на своё место. Едва ли в громких словах о чувствах, любви и будущем Иоланда видела слова инфантильного максималиста; девушки Купола выходили замуж и раньше, а если брать Иолу, то, наверное, разница в возрасте и вовсе будет велика. Другое дело, что она никуда не торопилась прежде: жена, дети, одна крыша над головой — это всё придёт. Что никогда не заставит её отказаться сейчас. Она разворачивает ладошку так, чтобы иметь возможность сжать пальцы возлюбленной в ответ. — Что же ты... — она запинается, когда тема резко перепрыгивает с одного витка разговора на другой, вынуждая её слегка наморщить нос, — не даёшь мне и слова вставить, Кира, — пусть слова и звучат с оттенком упрёка, на деле, задевать или обижать своей строгостью девушку Иоланда совсем не хотела. Ей только и остаётся, что вздохнуть. Не вяжется. Вот они — говорят о любви и лёгких совсем не хватает для того, чтобы задержать столько воздуха, чтобы иметь возможность дышать свободно, а в следующий мир Иолу словно облило холодной водой из огромного ведра, отчего она едва заметно тянет плечами, пытаясь высвободиться от неприятного ощущения. — Чтобы выполнять свою работу, Кира, как и полагается служительнице Рамоны. Благодаря патрулированию — хотя едва ли у меня язык повернётся назвать разговоры с несчастными с той стороны «патрулированием» — я смогу получить информацию для своих исследований и, в том числе, помочь нашим новым сёстрам, — она морщит нос, проговаривая каждое слово с особой аккуратностью, пытаясь донести свою мысль до Киры так, как и прежде. Она знает, откуда пришёл этот внезапный вопрос. Видит её волнение, знает, как та переживает каждый раз, представляя худшее. Однако разве самой Иоланде проще? Кира сильная, но настолько, чтобы справиться без её помощи? — К тому же, так я смогу быть немного ближе к тебе в том числе, — было бы глупо скрывать от неё правду. Она смотрит на темноволосую, а затем опускает взгляд к их коленкам, осторожно расправляя складку платья, надетого Кирой явно не без повода, замолкая. Ненадолго, впрочем. — Я ведь тоже люблю тебя. Ты хочешь жениться? Я — твоя, Кира, делай что хочешь и ты знаешь это. Хочешь семью и детей? Я хочу этого больше всего на свете, — её пальцы посильнее сжимают её руку и Иоланда поднимает на неё взгляд, смотря ей прямо в глаза: — Но или ты будешь здесь со мной, — лишь на мгновение она смотрит словно не на неё, а сквозь, чтобы вернуться к её лицу вновь, — или я с тобой там. Другого варианта, если мы хотим, чтобы всё получилось, нам не дано. Она ведь понимает Иолу? Кира ведь услышит и поймёт? Неосознанно жрица тянется к кулону на своей шее, сжимая тот посильнее, как если бы последний смог дать ей ответы, дать ей силу. Это ведь не просто подарок, верно? Это — признание, которое она сможет пронести сквозь года.
-
Самозабвение, рождающее эгоизм, драма любви на пределе - реально молодчинки обе, спасибо.
-
Едва ли в громких словах о чувствах, любви и будущем Иоланда видела слова инфантильного максималиста; девушки Купола выходили замуж и раньше, а если брать Иолу, то, наверное, разница в возрасте и вовсе будет велика. Другое дело, что она никуда не торопилась прежде: жена, дети, одна крыша над головой — это всё придёт. Хорошие мысли, от сердца идущие.
Но или ты будешь здесь со мной, — лишь на мгновение она смотрит словно не на неё, а сквозь, чтобы вернуться к её лицу вновь, — или я с тобой там. Другого варианта, если мы хотим, чтобы всё получилось, нам не дано. А вот и он, поворотный момент при разнице желаний, когда все прочее - одно на двоих.
-
Неосознанно жрица тянется к кулону на своей шее, сжимая тот посильнее, как если бы последний смог дать ей ответы, дать ей силу. Весь пост огонь, но отдельные детали шикарны!
|
— А, да, конечно, я принесла кулон не просто так! Но позволь, я надену его на тебя? Повернись, пожалуйста, – Кира растерялась. Ещё и ответный комплимент Ио смутил девушку сильнее обычного. Ей была необходима небольшая заминка, прежде чем перейти к планируемому разговору. Иоланда не взяла в руки кулон, и воительница пыталась понять, что за этим скрывается. Значит ли это, что возлюбленная пока не приняла подарок? Может, он показался слишком дорогим и ей неудобно? Она знает и ждёт, что последует дальше, и думает, что украшение – часть предложения? Столько предположений и ни одного ответа! Но ведь на самом деле всё не так. Ну, или не совсем так. Кира запуталась. Кулон – это подарок от чистого сердца. Чтобы дальше не произошло, он должен остаться с Ио.
Когда Иоланда развернулась и убрала волосы, Кира не смогла удержаться. Она прислонилась губами к обнаженной белой шее, сначала один раз, потом ещё, немного смещая поцелуи. Заскользила к мочкам ушей, застывая, вдыхая аромат женского тела. Тёплый нос щекотливо тыкался в шею. Волнение сменялось возбуждением. Руки покрылись бесчисленными мурашками, слегка тряслись. Сейчас бы оказаться где-нибудь подальше от чужих глаз, от этой лестницы и библиотеки! Повалить подругу на мягкую траву, снять многослойную одежду, покрыть всё тело поцелуями! Впиться в её нежные губы, ласкать тугие груди, сжимать упругие ягодицы. Предаваться беззаботной и беззастенчивой любви и страсти, а не вот это вот всё. И с чего вообще Кира решила, что разговор лучше всего проводить посреди бела дня, вот так вот неуклюже? Ах да, конечно, она боялась не выдержать собственных мыслей и напряжения. Тревога вернулась. Почти беззвучно щелкнула застёжка цепочки. Кулон опустился на грудь Ио.
— Ты же знаешь, что я помню, когда у тебя день рождения, – Кира понимала, что подруга своим мягким и игривым тоном просто старается поддержать её, снять волнение, перевести разговор в простую плоскость. Но это не помогало. Наоборот, вызывало слабое раздражение. Хотелось, чтобы Иоланда была более взволнованной, радостной, благодарной! Чтобы с трепетом приняла подарок. Но так ли на самом деле себе представляла всё Кира? Тогда бы это была не её Ио, нет. Это всё неуверенность говорит внутри неё. Грызёт изнутри, ищет причины. Вот поэтому разговор должен состояться как можно раньше.
— Ио, моя милая Ио, послушай меня! – девушка взяла за руку подругу, сжала. Говорила мечтательно, взволнованно, с жаром. Не первый раз Кира заводила подобный разговор, но сейчас было по-другому, чувствовалась настойчивость и, возможно, даже нотки требовательности в голосе, — Я люблю тебя. Люблю. И я хочу провести с тобой рядом всю оставшуюся жизнь. Ты же знаешь это. Я хочу, чтобы у нас родилась прекрасная дочурка, нет, даже две. Только представь, какими красавицами и умницами они будут! Прошу тебя, пойдём к Аэлис…
— И я слышала, что ты записалась доброволицей в пограничные патрульные отряды. Зачем? – пылкая речь Киры закончилась недовольным вопросом. Бессмысленно было повторяться, что она против участия Ио в боевых действиях. И что обе девушки одновременно не смогут продолжать строить свои карьеры, если перейдут к следующему шагу отношений.
-
Много красивых моментов: Руки покрылись бесчисленными мурашками, слегка тряслись. Это всё неуверенность говорит внутри неё. Грызёт изнутри, ищет причины.
-
люблю уже киру за то, как она пытается заговорить одновременно обо всем на свете!
|
Праздник урожая... Ощущение такое, что это время для нее стало каким-то совсем другим. Девушка вспоминала о прошлом без ностальгии. Отправка в Коллегию для нее была судьбоносной , изменившей не только ее образ жизни, но и само восприятие мира. Даже вернувшись в родные края, она остро ощутила себя чужой среди этих дев земли, живущих трудом и потом. Это был честны труд, Бьянка признавала его важность , однако не могла избавиться от чувства что это слишком...просто?
Руки бардессы такие чистые и мягкие. Бьянка вообразила, что этими руками она берет мотыгу и идет в поля и вздрогнула. Да уж...
- Ты с нами, Бьянка? - окликнула девушку Палли, одна из актрис этой маленькой провинциальной труппы, контроль над деятельностью которой так легко отдала в ее руки наставница Тиана. Неудивительно. Сколько раз во время постановки "Сказки" она мысленно закрывала глаза руками - девочки постоянно допускали совершенно глупые ошибки! Бьянке приходилось применять собственные методики воспитания актерского мастерства, разработанные буквально на лету. К счастью, дело двигалось.
Ну а Палли, похоже, твердо решила стать ее подругой, потому как постоянно вилась рядом с ней и пыталась вовлечь ее во все свои увлечения. И не сказать, чтобы Бьянка была против - бардесса должна уметь справляться с поклонниками.
- Да. Задумалась просто. Палли, давай пойдем на мельницу в другой раз. Сестра меня звала ... - девушка задумалась и не стала продолжать. Увидев немного надутые губы Пал, Бьянка улыбнулась своей милейшей улыбкой, которую она репетировала перед зеркалом часами, и положила ей руку на щеку, - Ну ну, чего ты. Еще успеем. Посмотрим, может мы и после праздников увидимся.
Покинув на этом просиявшую дилетантку, Бьянка отправилась домой.
Видеть мать было приятно, но до порывистых проявлений чувств она не опускалась. Впечатление о человеке состоит не только из ее поведения на работе. Про себя девушка подмечала и реакцию знакомых. Да, я теперь такая, элегантная, с прямой спиной, сдержанная и импозантная... Ха. Все это едва не рассыпалось в труху из-за одной упрямой особы.
Росита - цветок ее сердца. Который врос в него, опутал корнями и нагло уселся прямо в центре, как бы говоря: "А вот не выдернешь". Ах Росита, ну как же так... Такие близкие отношения не будут поняты или приняты другими Сестрами. И ладно были бы они просто сестрами - можно было сбежать на другой конец купола, где их никто не знает, но они же близняшки, все СЛИШКОМ очевидно.
Бьянка знала наверняка. Следуя своему кредо, она рассмотрела чуть ли не каждую возможность. Она не сомневалась, что ее сестрица едва ли серьезно задумается о будущем, но она так не могла. Правда об этом Росите знать не обязательно.
+++
И как оно так вышло? Бьянка была уверена, что сможет ограничить свою близость с сестрицей, потакая ее желаниям в определенных пределах. Даже татуировку сделали парную, ради чего пришлось выдержать этот взгляд ехидной Наджибы. Так и хотелось магией нарисовать у нее на лбу какую-нибудь зверушку колючую... И все же вышло так как вышло. Бьянка опустила взгляд на лежащую рядом Роситу и ее щеки вспыхнули румянцем. Милая, безбашенная и ничуть не грубая, несмотря на свою солдатскую выправку. Ох, Богини, и почему она просто не может не видеть сестру такой замечательной?
- Не надо о смерти, Роси... Все умрет, когда наступит время, если мы не позаботимся о сохранении... Ох, сестра, я не могу думать ясно, когда ты так близко! - Бьянка отвела взгляд от сводящих с ума глаз любимой сестры, положив ладонь на ее руку. Да, она наверняка может постараться сильнее и удержаться от соблазна этой безнадежной близости.
Но Бьянка не хотела стараться. Первый раз в жизни.
-
- Ты с нами, Бьянка? Да. Здорово, что ты с нами.
-
Но Бьянка не хотела стараться. Первый раз в жизни. Красивый итог всем метаниям и сомнениям. Да и сам пост чудно показывает, как эмоции пытаются держать в узде и к чему это все равно приводит.
|
Мухин
Жирная, бугристая грязь с длинными мутными лужами в тележных колеях, серо-зелёная трава, заросли бурьяна у чёрной бревенчатой стены — всё крутанулось волчком и рухнуло Мухину в лицо, когда он повалился наземь.
Раз, — считал Мухин, — тяжёлый топот ног, пыхтение, пистолетный выстрел. Два: винтовочные выстрелы за спиной, уханье пушки совсем издалека, стрекот пулемёта, неразборчивые вопли, приглушённый огненный жар в ухе, будто льют кипятком через три слоя ваты. Три: ещё пистолетные выстрелы, глухое падение, слабый плеск, стон совсем рядом, пулемёт замолк. Четыре: грохот, дребезг откуда-то совсем близко сверху, и на Мухина посыпались стеклянные осколки. Против воли Мухин открыл глаза и сперва не понял, что видит перед собой.
Совсем рядом с ним, в паре шагов, в грязи лежало что-то вроде свиной туши из мясной лавки — бледная, рыхлая куча плоти, в которой сперва было не разобрать округлого плеча, подвёрнутой толстой руки, бритого мясистого затылка, складок на боках, россыпи родинок по верху спины, и только через мгновение мозг сложил в уме картинку и стало понятно — это Шестипал недвижно лежит ничком в грязи, выронив винтовку. Мёртвый? Вдруг стало понятно — мёртвый.
Вспомнилось, вспышкой промелькнуло к чему-то — яркий, будто стеклянный осенний день, Красное Село, разгромленный сарай, колода с топором и отрубленной петушиной головой, вкусный запах варёной пшёнки и дыма, Шестипал пудовыми кулачищами мутозит кого-то из товарищей, а на Мухина с матершиной налетает другой красногвардеец. Это в прошлом октябре было.
Собственно, там, в Красном Селе, Мухин с Шестипалом и познакомился. Слышал о нём и раньше, — об этом шестипалом все в Красной Гвардии слышали, а познакомился только в конце октября, на Пулковских высотах. Когда атака казаков Краснова — представлявшаяся такой жуткой, а оказавшаяся чистым шапито, — захлебнулась и стало понятно, что продолжения не будет, Мухин с братишками пошли пожрать к полевой кухне на окраине Красного Села. Седой и Живчик там тоже были, а вот юнги Петрова не было: чёрт его знает, где он шлялся в те дни. Там у разбитого артиллерией сарая сидели, как бездомные собаки у стены, красногвардейцы в рабочих куртках, свитерах и картузах. «Ты чего, и есть тот шестипалый?» — спросил кто-то из матросов, хотя Шестипал как раз держал ладони над костром и второй большой палец его был виден всем. «Ну», — по-коровьи промычал Шестипал, которому этот вопрос задавали уже в тысячный раз. «А чё, дрочить удобно такой рукой?» — нагло лыбясь, спросил кто-то. «По морде бить удобно», —прогудел Шестипал, не задумавшись: подобные вопросы ему тоже задавали в тысячный раз, и ответ на них у Шестипала был давно готов. В общем, закончилось всё потасовкой, но без оружия и особой злобы — так, поваляли друг друга в грязи, а потом, как повар крикнул, что каша с курой готова, пошли шамать все вместе, утирая расквашенные носы. Все тогда были рады, что Краснова отогнали, вот и не злились друг на друга сильно. А настоящая фамилия у Шестипала, — вдруг подумалось к чему-то, — была то ли Мочалин, то ли Маркелов… нет, не вспоминалось.
Бахнуло над ухом совсем близко, и только тогда Мухин перевёл взгляд на телегу и увидел, как валится наземь тот самый блондинчик с квадратиками на шапочке. Это Расчёскин, высадив стекло прикладом и длинно выставив ствол мосинки из окна деревенского дома, выстрелил почти над Мухиным. Блондинчик уже бежал прочь, но не успел далеко убежать. Двое его товарищей по-заячьи, пригибаясь, улепётывали к ближним огородам, оставив пулемёт, а из садов с другой стороны улицы тоже палили им вслед какие-то люди с винтовками — с трудом понималось, какие, так всё звенело и крутилось в голове, а в ухе начинало разгораться, будто кто-то дул на сидевший там уголёк. Мухин поднял маузер, два раза пальнул вслед убегавшим — один упал, но непонятно, от его ли пули, от чужой ли.
Мухин снова оглянулся на замершего в грязи Шестипала и разобрал, что за ним, чуть подальше, в длинной оставленной тележным колесом луже лежит ещё один человек: седой, в перемазанной грязью серой от воды рубашке, городских брюках с помочами, с карабином в руках — Тюльпанов. Пожилой слесарь был жив: он, по-ящеричьи извиваясь, полз прямо в луже, загребая локтями мутную жижу. Ранен он, что ли, или просто залёг и отползает? Ранен, ранен: на правом боку на серой мокрой рубашке проступает кровь.
— Ваня! — просипел Тюльпанов, по-собачьи глядя на матроса. Рядом с Тюльпановым вжикнула пуля, подняв фонтанчик мутной грязи: По Мухину, кажется, не стреляли, а вот Тюльпанов оставался на середине широкой улицы, с дальнего конца которой всё палили.
Вдруг что-то сдвинулось в голове, будто один рычажок гладко зашёл за другой, повернув шестерёнку, и наконец вспомнилось — Мотыгин. Максим Мотыгин.
Фрайденфельдс
— Ja, komandieri, — ломким голосом откликнулся Верпаковскис. По-русски он вообще говорил плохо и не любил, но всё-таки знал достаточно, чтобы понять приказ, и с Барановым, наверное, смог бы объясниться. Не мешкая, он тут же скрылся в лесу.
— Сказано вам, в цепь, тля питерская! — зло шикнул Дорофей Агеев на Рахимку, Бугрова и Зотова, которые побаивались удаляться от пулемёта — он в их представлении давал какую-никакую, а защиту. — Туды, туды! — ткнул он пальцем в разные стороны леса.
Когда бойцы скрылись за елями, в поле зрения Фрайденфельдса остались только Кульда, Землинскис, Калиньш, Пярн у пулемёта, с ними растерянный юнга Петров да двое бойцов в непосредственной близости — один калужанин из той троицы, что били на хуторе питерца Зотова, рыжий, рябой: его имени Фрайденфельдс сходу не припоминал; другой — Живчик: этот не залёг, а сидел спиной к ёлке, как был. Живчик злобно зыркал по сторонам и матерился под нос: пистолета у него не было, винтовкой он пользоваться не мог и, видимо, полагал, что, если враг появится перед ним, придётся испепелять его взглядом.
На какое-то время всё вблизи стихло: из-за реки стрекотал, потом притих пулемёт, наперебой палили винтовки и доносились крики, ещё более издалека так же ухала артиллерия. Кульда, присев за еловым стволом, принялся суетливо поправлять на шее своё нелепое кашне из наволочки. Землинскис лежал за пулемётом и зачем-то тихо цокал языком, изображая из себя то ли хронометр, то ли метроном. Калиньш придерживал ленту. «Мне что делать-то тут?» — шёпотом спросил присевший рядом на корточки Петров, опасливо поглядывая на латышей. Калиньш скосился на него и криво ухмыльнулся, но ничего не сказал. Сидевший рядом Пярн звучно хлопнул севшего на щеку комара, а затем снял фуражку и яростно поскрёб себя по макушке. Потом он, будто перед зеркалом, аккуратно пригладил засаленные светлые волосы и только собирался надеть фуражку обратно (ещё бы, небось, и выровнял, взявшись за тыльную часть и козырёк, будто гвардейский офицер какой), как где-то впереди, за деревьями, глухо хлопнуло, сверху просвистело и тут же бахнуло.
Граната бахнула где-то высоко в верхушках елей и сильно позади, но все равно бойцы вжали головы в плечи, заоглядывались было — но тут бахнула ещё одна, тоже на безопасном расстоянии. Ружейные гранаты, — понял Фрайденфельдс, — артиллерию им и не требуется наводить, у них своя ручная есть. Сейчас ещё полетят.
А Пярн тем временем-таки надел фуражку и — да, хладнокровно выровнял, взявшись за тыльную часть и козырёк, будто гвардейский офицер какой.
|
Временами Иоланда всё равно задумывалась, как здесь оказалась. Вспоминала, как на первых порах смотрела в сторону Киры с толикой сочувствия и умиления на её попытки понравиться ей, но никак с мыслями о необходимости или желания сделать несколько шагов в её сторону, приоткрыть дверь, проверить, что же под ширмой. О девушке ей никто не рассказывал да и сама Иоланда была не из тех, кто шерстил по углам, выискивая и вслушиваясь в чужие сплетни, точно так же, как взращивая от себя последние с нуля. Она ни о чём не жалела — несомненно, оборачиваясь назад, когда «сдалась» воительнице без копошащегося тонкого голоска сомнения. Разумеется, временами на неё надавливала разница в возрасте или положении, сфере деятельности, но разве это имело какое-то значение, если они всё равно смогли найти общий язык? Ей нравилось осознавать, что несмотря на разность мнений на какие-то вещи, она могла оставаться собой. Впрочем, на этом размышлении взгляд Ио на секунду темнеет; точно? Однако наскоро непрошеные мысли отправляются в угол, где их не будет видно за чем-то более светлым, родным и любимым. Сейчас ей совсем не хотелось портить настроение ни самой себе, ни девушке напротив, которая стала считывать эмоции Иоланды куда лучше прежнего. — Нет, не сильно, — она улыбается шире и на поцелуй её руки, тянется к месту, куда положила ладонь изначально, оставляя заслуженный ответ, — даже хорошо, что отвлекла: сама же вечно говорю, что работать без отдыха — это идея не из лучших. С особой благодарностью она принимает её гостинцы, тихо шепча слова благодарности и качая головой: нет, не обедала — и не говорит этого вслух намеренно, думая, что это может разозлить Киру. Или, хотя бы, расстроить. Вместе с этим ей приятно осознавать эту заботу. «Почему ты не поела?», «Ты будешь чувствовать себя плохо!», «Ты простынешь» — это тот тип заботы, который передавался им всем через матерей и которой они будут учить своих детей. Иной раз это может надоедать, — она не спорит — но так ли это мешает на самом деле? Медленно она двигается следом за девушкой и присаживается на ступеньки, осторожно придерживая мешочек, — раз уж с кремом, негоже будет всё испортить! — не сдерживая вскинутых выше бровей. На какую тему? О чём Кира? Успеть задать вопросы вслух — она не успевает, потому что едва ли ей кто-либо даёт шансы. Ей только и остаётся, что внимательно вслушиваться в её слова, стараясь не упустить ничего важного. Она бегает взглядом по лицу воительницы, замечая непрошеные морщинки на её лбу, видит, как дёргается улыбка, ходя то вверх, то вниз от беспокойства за что-то, что она решает не озвучивать. Единственное, что не может понять Иоланда — это хорошая нервозность или нет? Ей стоит начать волноваться? Появившийся перед глазами кулон ни с чем не помогает, но вынуждает её отложить булочки в сторону, разворачиваясь к Кире всем корпусом. — Очень красивый, — соглашается она с ней с мягкостью в голосе, но руку не протягивает: не звали, впрочем, наклоняет голову чуть вперёд, с любопытством заглядываясь на блестящий кулон. Подобного лично у неё не было, но Иоланда, несомненно, видела такого рода вещи не только в книгах, засматриваясь на очередные зарисовки прежних времён от забранного у врагов, например, или созданного собственными руками, трудом и потом. От комплимента белёсые щеки мгновенно вспыхивают розовыми пятнами, но Иола не отводит смущённого взгляда. — Ты ведь не просто так принесла мне на него посмотреть? — Немного с ехидством спрашивает она, но не замолкает, — что за повод, милая? Сначала булочки, теперь — кулон, — она оглядывается по сторонам, будто это поможет найти ей ответ, — у меня сегодня день рождения? Праздник? У меня уже есть ты: ты — мой праздник. Так что же ещё?
-
Знать, когда надо уметь слушать, а когда говорить - бесценно.
-
ты ж моя сладкая булочка!
|
|
|
Жаркая июньская ночь стала для Киры бесконечной пыткой. Переворачивалась с одного бока на другой, натягивала одеяло по уши, аккуратно освобождая лишь одну ногу, а потом снова отбрасывала покрывало, лежала голой и смотрела в потолок, безуспешно считая воображаемых белых овечек. 42… 43… 45… 44… Опять сбилась со счёта. Вдалеке появился необычный барашек, а верхом на нём знакомая фигура. Зверь стремительно уносил красивую светловолосую девушку с цветочным венком на голове. Сомнений не было, то была Ио. Она сидела боком, свесив ноги в пустоту, а в руках была, как всегда, книга. Ио настолько увлечена чтением, что не замечает, как Кира отчаянно пытается окрикнуть подругу. Или это ветер уносит её слова, мешает приблизиться к столь желанной, но далёкой цели?
Простынь промокла насквозь от пота. Все мысли были только о завтрашней встрече. Наутро чувствовала себя так, будто и вовсе не сомкнула глаз. Долго и критично разглядывала себя в небольшое настольное зеркальце. Еле заметные потемнения под глазами казались огромными и страшными мешками после затяжной пьянки. Вьющиеся волосы не собирались ни в приличную косу, ни в хвост, а в распущенном состоянии бесили неопрятными волнами. Кира запустила сразу две ладони в тёмные космы и со злостью взъерошила их. Всё было не так, как она хотела! За долгую ночь она успела сотни раз проиграть в голове сценарий сегодняшнего дня, но ни разу не задумывалась, что её сломает собственное отражение в зеркале. Пара быстрых шагов к письменному столу, упругая грудь подскакивает в такт. На столе записка «Ты мои звёзды и Луна, моё Солнце, Я буду любить тебя, даже когда высохнут моря» Какая безвкусная пошлость! Кира безжалостно комкает бумагу и отправляет её на пол, к другим отвергнутым вариантам. Хорошо, что Иоланда не видит, как она расточительно относится к ценному ресурсу под Куполом. Этой мысли хватает, чтобы поругать саму себя и собрать весь мусор с пола. Теперь это будут черновики, ещё есть немного времени, чтобы придумать пожелание, достойное Ио. Накинула одеяло на плечи, уселась на стул, поджав одну ногу. Начала выводить слегка неровные буквы, от усердия высунув кончик языка. Каллиграфия никогда не была сильной стороной Киры. Несмотря на то, что часто, если не сказать ежедневно, девушка где-то отмечалась или писала рапорты, почерк был ужасный, про него ещё говорят «пишет как курица лапой». Но сейчас Кира старалась, переписывая раз за разом одни и те же слова, пока их форма не удовлетворяла требовательную девушку. Когда закончила, долго смотрела на чёрные буквы, затаив дыхание. Выдохнула. Осторожно взяла коробочку с украшением, боясь ненароком уронить, достала серебряный кулон. Он и правда красивый, стоит потраченного. Но где-то в глубине души поселилась неясная тревога, понравится ли он Иоланде? Стараясь отбросить сомнения, бережно вложила маленькую записку. Коробочка тихо хлопнула крышечкой. Теперь можно было и собираться.
К выбору наряда Кира подошла со всей ответственностью. Сегодня всё должно быть идеально. Примерила ещё с вечера подготовленное платье, не слишком нарядное, но и не повседневное, слегка облегающее, подчеркивающее фигуру, но не стесняющее движения. Ио не так часто видела любимую в платьях и юбках, так как воительница предпочитала штаны. И не только из-за практичности, Кира считала, что её фигура смотрится нелепо в чём-то другом, поэтому чувствовала себя неуверенно в таких нарядах. Но Иоланда считала наоборот, поэтому будет ещё один приятный сюрприз! Только с причёской в итоге решила не заморачиваться, просто заплела пару тоненьких косичек у лица. Улыбнулась своему отражению в зеркальце. Всё будет хорошо!
Перед встречей с возлюбленной предстояло перекусить. Совершенно не хочется, чтобы важный разговор происходил под аккомпанемент урчащего животика, и без того от нервов крутит. По пути Кира захватила пару любимых Ио пирожных с заварным кремом. Воительница была уверена, что подруга вновь засиделась за книгами и пропустила обед. Всё же, так будет лучше для них обеих, если Иоланда просто продолжит работать в библиотеке. Она не будет подвергать себя опасности и сможет уделять много времени их будущей дочери. А до этого времени Кира будет уберегать её от рискованных заданий, как например, недавняя вылазка в замок косматого. Это стоило парочку обещаний, несколько боевых дней, но в целом командование с пониманием отнеслось к её просьбе. Может, на самом деле это было и не такое страшное задание, но сама мысль о том, что Ио могут ранить, причиняла невыносимую боль. Кира не представляла, как она сможет сосредоточиться на поле битвы, зная, что где-то там её подруга, и что она, возможно, в опасности. Или в случае, если Иоланду отправят не с ней, а с кем-то другим. Сидеть дома в неизвестности, терзаться переживаниям и беспомощностью. О таком не могло быть и речи! Тем временем Кира чуть не забыла про цветы. Придётся сделать крюк через поле, предстояло найти голубые колокольчики под цвет глаз Ио, белые ромашки и что-нибудь зелёное для пышности. Простенько и со вкусом.
И вот уже Кира стоит перед входом в библиотеку, не решаясь войти. Язык онемел, мысли спутались. Влажной рукой щупает коробочку в кармане. Может, лучше попросить Ио повернуться спиной, притронуться к её бархатистой светлой коже, перекинуть копну волос на одно плечо и застегнуть кулон, а потом завести разговор? Нет, всё-таки хочется видеть лицо и реакцию Ио, когда она увидит подарок. Встать на одно колено, как это сделала от переизбытка чувств Раиса? Некоторым девушкам под Куполом этот жест понравился. Из-за волнения Кира забыла абсолютно всё, что планировала. Ещё пару мгновений, и она была готова уйти, чтобы собраться и привести голову в порядок.
— М-м, привет, – встрепенулась, услышав знакомый голос. Пути назад нет. Перехватила руку Ио, поцеловала, потёрлась своей щекой. Мягко улыбнулась. Всё будет хорошо! Рядом с такой женщиной не может быть по-другому. — Да, знаю, ты меня не ждала, надеюсь, что не сильно отвлекла тебя от дел, – затараторила Кира, теряясь в присутствии любимой. Протянула букетик, — Это тебе. И пирожные. Твои любимые. С кремом. Ты обедала? Присядем? — Я знаю, ты не очень любишь эту тему, – девушка присела на ступеньки библиотеки, утягивая за руку любимую. Речь получалась не очень, не могла что ли с чего-то другого начать? — Но сначала, у меня для тебя есть подарок. Ну, кроме пирожных конечно, ха-ха, – попыталась сменить тактику, но было поздно. Уже не получается скрыть волнение. Никто не предупреждал, что это так сложно. У них крепкие отношения, всё и без этого идёт к своему логическому и естественному развитию. Наверняка, Ио уже обо всём догадалась. Догадалась же, да? Надо поспешить, пока не затянулось и не превратилось в нечто ужасное. Дрожащими руками Кира достала коробочку из кармана, раскрыла её перед Иоландой. — Красивый, правда? – небольшая пауза, будто ожидает одобрения. Кажется, что если Ио сейчас просто ответит «не очень то и красивый», то ад развернётся на земле, весь мир Киры рухнет. Конечно, Ио так не скажет. Но вдруг он ей действительно не понравится, и её слова будут неискренними? Кира напряженно смотрит на подругу, пытаясь уловить её настроение. Дело же тут было совсем не в украшении. — Красивый, как и ты, моя Ио.
-
Какие шарманные мандраж и подготовка к свиданию!
-
Какая же милаха все-таки, прямо мой типаж)
-
такая она волнительная булка! очень чудесная!
|
|
|
Клонис ругнулся на пулемет справа, который едва не покрошил его бойцов, но ругаться лейтенанту надо было на себя самого. Просил прикрыть, точных целей не поставил, вот, получите прикрытие. Распишитесь. Благослови Господи руку пулеметчика, что вовремя остановился. Тем временем план минимум (уничтожение пулеметного гнезда) был выполнен. Да и вообще как-то стихло. Надо было думать, что дальше.
Вариантов было три: атаковать дальше, расширяя вклинивание в оборону противника и не позволяя ему закрепиться, отступить на исходные и закрепиться на том месте, где бойцы находятся сейчас. Отступать, терять захваченные кровью позиции было жалко, особенно блокгаузы, которые могли бы быть очень серьезными узлами обороны противника, будь у него чуть больше сил на этом направлении. Наступать тоже было неразумно - фланги открыты, Кремень отошел, Андерсон наступает, но насколько успешно пока не понятно. Надо бы дождаться результатов его действий. Захватывать дом слева от блокгаузов было рискованно. Пространство между блокгаузом и домом простреливалось из японского пулемета в глубине. Проще было контролировать его из пулемета Парамаунта. А вот второй блокгауз надо было срочно блокировать до того, как дым над развалинами совсем рассосется.
- Дасти! Бегом к правому блокгаузу, залечь за ним и никого к нему не подпускать. Раненых ко мне за забор.
Через забор тяжело перевалился штаб-сержант Борделон и доложил, что взорвал блокгауз. Клонис уважительно пожал ему руку. - Впечатлен вашей доблестью, штаб-сержант. Передайте Андерсену, что мы залегли под блокгаузами и не будем давать им стрелять по вам. А дома вон там слева будем держать под пулеметным огнем, так что они тоже для вас будут безопасны. Пусть как захватит эту линию пришлет ко мне связного, чтобы мы договорились бить дальше вместе.
Борделон уполз, а на его место приполз лейтенант Донахью, которого Клонис чертовски рад был видеть. Быстро обсудив ситуацию, офицеры практически единодушно решили, что надо зафиксировать позиции и провести доразведку местности перед ними. А пулеметы выгоднее собрать в центре вместе, чтобы иметь возможность контролировать как дома слева, так и справа от позиций пехоты. Клонис приступил к раздаче указаний, отправив ползком Смайли к Бруксу, Уистлера к Дасти, а до Хобо дошел сам.
- Брукс! Занять позицию за левым блокгаузом и в пулеметной точке. Доклад по потерям и боекомплекту. Раненых ко мне за забор. - Дасти! Занять позицию за правым блокгаузом. Доклад по потерям и боекомплекту. Раненых ко мне за забор.
Доползя до края воронки Клонис кинул пару лопат пулеметчикам и приказал солдатам. - Первое отделение. Покинуть воронку, отходите к мне! Где Хобо? Полез за Москитом? Блять! Ферма, ты пока за него. Собирай парней, оружие и за стену. Пересчитайтесь, придите в себя, перевяжитесь. Как закончите - ползите вдоль забора и займите ближайший сарай, вон тот в десяти метрах от вас.
Что касается гибели Ами, то Клонис ничего особенного не почувствовал по этому поводу. То, что централизованного командования не осуществляется, уже не являлось для лейтенанта новостью с момента прибытия на пляжи Бешио. Но, по мнению Анджело, это не являлось оправданием пассивности. Он так и сказал на это: - Приказ "дойти до другого края острова" никто не отменял, Донахью. Ами жалко, но он выполнил свой долг. А теперь наша очередь выполнить свой. И по возможности сохранить как можно больше жизней морпехов.
Ну а прибывшего Милкшейка Клонис отправил стабилизировать и перенести в "госпиталь" Болоньезо на старую позицию пулеметчиков. Т.к. свободных посыльных больше не осталось в помощь ему был отправлен сапер Мыло, все одно взрывать прямо сейчас ничего не надо было. И только тут лейтенант забеспокоился. Где же наши огнеметчики?
|
Терренс. Замыкается "трек", возвращаясь к своему же старту. А мысль об этом, едва зародившись, уже скачет бешеным кроликом, возбуждая и без того возбужденные ворохом всяких боевых подсистем нейроны, строя ассоциативные связи, дергая вспышки-образы воспоминаний, ставших чем-то вроде погребенных под слоями амнезийного песка антикварных ценностей. Хотя, чего ценного, скажем, в пространном ощущении, что есть дороги извилистые, а есть прямые словно "Меч Определения" из стримингового сериала, название которого ты не забывала даже, просто сразу не запомнила: забавным показалось то, что главный герой - то ли и правда сказочный эльф, то ли постчеловек с острыми ушами - каждый раз, втыкая его в новую цель, получал неизменный ответ на лезвийном дисплее, "МЕРТВ". Вообще на заднем плане - на "панельках", разумеется, а не с помощью театральной медиасистемы: бродящие по квартире рыцари, пусть и голографические, могут здорово отвлекать - много чего крутилось, создавая тот самый "фоновый шум", позволяющий хоть как-то смириться с очередным вечером, проведенным в гордом, как хотелось думать, одиночестве. Бутылочка европейского бордо, подаренный самой себе после выезда в один из засекреченных Комплексов - и стараниями генной инженерии навсегда оставшийся котенком - Ксимен, "Далия" - не в меру самостоятельная "система управления жилищем", редкие разговоры с Мией, да и чего греха таить, с Виктором тоже: все это, намеренно или нет, в меру сил и возможностей, но делало твою жизнь лучше. Множество мелких факторов, монолитно спрессовываясь в "уют", плюс собственная сила воли: все это позволяло тебе жить, а не существовать. Кто сказал, что у прекрасно спроектированных, способных одним манипулятором открутить танковую башню машин не может быть депрессии? В биологическом бессмертии есть свои плюсы, этого не отнять. В целом, их так много, что на общем фоне поначалу меркнут кажущиеся совсем незначительными минусы. Тоска, например. Не та, которую могут породить однообразие или монотонность, нет - что-то, что сидит гораздо глубже, что-то, в чем несравнимо больше силы. "Все временно, госпожа Терренс. Все, за исключением Вас - помните об этом": так говорил корпоративный психотерапевт. Бесталанный нахлебник с дипломом престижного университета и кипой сертификатов на допуск к работе с брейнерами, делавший ровно то, чего от него и ждали - пестовавший эго оперативного состава, убеждавший "сверхлюдей" в том, что они и правда сверхлюди, оправдывающий любые методы решения поставленных руководством задач. "С. Линг". Хороший специалист, но как человек, конечно, просто навоз. Короткий экскурс в собственное прошлое обрывается и гаснет так же быстро, как до того разгорелся. Едва успеваешь забраться обратно под фюзеляж, шмыгнув и протиснув сначала себя, а потом и трофейную винтовку сквозь узкий лаз, как сверху на ставший "крышей" бок катера там, по отношению к твоей позиции "снаружи", падает что-то очень массивное. Или "кто-то" и "вспрыгивает". Мгновенно сводишь двигательную активность в ноль, рефлекторно прижавшись плечом к спинке кресла и замерев в объятьях мягко обволакивающего все и вся геля. - Бичи-бичи-бичи... Скрипящий мужской голос резонирует от стен зала, гулом - как из бочки - отзывается в недрах кабины. Так в Ренго кошек подзывают. - Ты где, пантерочка? И тут же снова поминаешь психотерапевта. Они ведь всюду одинаковые - в плане, в штате Корпорации. Кто-то, ты например, их не слушает. А кто-то - очень даже. Как эта штука, вот там, наверху. - Бичи-бичи-бичи.
|
Эммануэль всегда, ещё с детства вызывала во мне два жгучих желания — обладать и переиграть. В сущности, оба желания были одним, сразившись раз для забавы этой женщины, я не желал делать этого впредь, но желал, чтобы она оказалась моей забавой. Мне хотелось ее, что уж там — очень хотелось. Ласки Лючии хоть и были приятны, не давали такой желанной разрядки, и чувствуя пальчик госпожи фон Либвиц на своих губах, я еле удерживался, чтобы не прижать ее к себе, так крепко как смогу... Это было что-то дикое, хтоническое, инстинкт самца, чувствующего, что самка уже потекла, что ее нужно только поставить в позу и жестко оттрахать, награждая шлепками и базарной бранью...
Должно быть, так и поступали все, кто окружал Эммануэль. И именно поэтому, я должен был сдержаться. Поддамся — и стану "одним из", еще одним любовником с которым "всё ясно". Были ли другие, способные противостоять чарам госпожи фон Либвиц? Этого я не знал, зато точно знал, что если я в самом деле хочу добиться чего-то существенного, то не должен искать близости с ней — нет, я должен оставаться недоступен, что для таких людей подобно меду для насекомых... Проявлю твердость — и однажды это Эммануэль фон Либвиц захочет меня.
По крайней мере, такую причину формулировала рациональная часть моей души.
Была и другая причина, может быть, куда более важная. Я выбрал женщину, и более не считал себя свободным изменять ей. Пусть у нас ещё не было близости в полном смысле этого слова — Лючия доверилась мне.
Я с ней так не поступлю.
Поэтому, на этот раз я решаю сыграть в игру более тонкую чем в прошлый раз — не игнорировать совершенно сексуальность Эммануэль, не подчеркивать свою незаинтересованность. Нет, на сей раз я хочу изобразить (да и изображать-то не придётся), подавленное желание, скрытое за маской чести и верности. Предстать кавалером, которого каждая женщина желает для себя. И наконец, Я хочу подарить госпоже фон Либвиц достаточно чистого и незапятнанного мальчика, чтобы она потекла от мысли, что сможет меня развратить...
Самоуверенно? Возможно.
— Разумеется, я исполню Ваше поручение, госпожа.
Отвечаю с жаром.
— Но есть обстоятельство, которое я скрыл от Вас, хотя Вы, наверное и догадались о нём. Я влюблён в Лючию Альвиницци. Воистину, счастлив Ваш удел, моя владычица, ибо Вы можете получить абсолютно всё и всех кого полюбит Ваше сердце — но для меня, человека маленького, добиться внимания этой девушки стоило большого труда, я имею на ее счёт самые серьёзные намерения и надеюсь связать с ней мою жизнь. Потому позвольте мне дерзость — обратиться не к владычице, но к женщине. Прошу, подарите мне всего один день, чтобы попрощаться с возлюбленной! Разрешите привести ее к Вам, выступить в ее глазах тем рыцарем, который может просто познакомить свою даму с могущественнейшей женщиной в мире. Боль разлуки будет сильна для нас обоих, так позвольте смягчить ее хотя бы прощанием! Окажите такую честь влюблённому юноше.
Я поднимаюсь с колена только чтобы поклониться ещё раз.
Один день и аудиенция для Лючии. Вот моя цена, и эту цену себе я знаю.
Скажете, это немного? Но разве каждая женщина не хотела бы в глубине души, чтобы мужчина попросил у владычицы не замки, не титулы, не золото, но лишь день с любимой и возможность сделать для нее этот день незабываемым?
А Эммануэль — женщина. Тот, кого она сочтёт достойным мужчиной, получит и замки и титулы, и золото.
Ну и конечно легкий оттенок интимности в моем тоне должен навести ее на мысль — "когда-то этот юноша смотрел так же и на меня, и угли эти можно раздуть"...
Да, пожалуй я действительно очень самоуверен.
***
Лишь подойдя к двери нашей с Лючией комнаты я позволяю себе сбросить маску "Амадей фон Рейнеке, рыцарь в сияющих доспехах". На лице моем отражается то, что я в самом деле чувствую. Грусть. Штирланд... как же это далеко! И сейчас! Почему сейчас?! Кой варп меня воообще дернул просить аудиенции у Эммануэль?
Моё рацио знает — это глупые мысли. Если я справлюсь с заданием госпожи фон Либвиц, то несомненно ее награда не ограничится помощью в исследованиях.
Правителям приходится быть щедрыми — иначе подданные начинают заглядывать через забор в сторону более щедрых владык.
Но сердце... В сердце вонзили шпильку для волос. Затем ещё одну, и ещё...
— Это катастрофа.
Честно признался я Лючии.
— Я знал, что просто не будет, но... Это катастрофа. Я думал она снова будет флиртовать со мной и призывать к близости — к этому я был готов, уж что-то, а отказывать я умею. Если бы этим всё и кончилось! Но... Она отправила меня в Штирланд. Такова ее цена за помощь нам. И я не мог отказаться — это бы похоронило всю нашу работу...
Прижимаю возлюбленную к себе, целую — крепко, надрывно.
— Штирланд... Боги... Лючия... Как же я счастлив с тобой. Каждый день, каждое мгновение — дар для меня...
Провожу ладонью по щеке. Смотрю как в последний раз, стараясь запомнить каждую черточку дорогого лица...
— Милая моя... Любимая...
Касаюсь губами лба.
— Прости. Прости, что должен вот так уехать... Всё, чего я смог добиться для нас — один день... Лишь один — большего мне не дали.
Чуть помолчал.
— Есть и ещё кое-что... Я попросил у Эммануэль аудиенцию для нас. Она обещала оказать тебе покровительство, взять под крыло. Я представил тебя как своего соавтора... и свою возлюбленную. Я... хочу позаботиться о тебе. Я не знаю что ждёт меня в Штирланде, но если со мной что-то случится на службе у курфюрста — у тебя будет прямой доступ к женщине, которая будет мне обязана, и сможет исполнить любые твои желания. Может, даже, поможет поступить в университет.
Касаюсь лбом лба. Дыхание сбилось. Мои руки чуть дрожат.
— Это всё, что я смог сделать для нас... Прости, что так мало...
Чуть отстраняюсь. Взгляд. Глаза в глаза.
— Я люблю тебя.
Это последний день. Возможно, я скоро умру. Некоторые вещи попросту некуда откладывать на потом...
Я прижму Лючию к себе и попытаюсь на сей раз раскрыть божественную раковину.
Но я останусь рыцарем до конца. Нет — значит нет.
|
-
Офицер Коллинз, не откажете в сигарете? И ведь, не зная ситуации, и не поймешь, на какие жертвы идет Маша!
|
|
Найти Иоланду тем, кто оказывается в залах сестринской библиотеки впервые не так легко: она не пряталась намеренно, но оказываясь под сводами книжного храма с самого утра и работая в одиночестве, количество изданий или различных фолиантов увеличивалось с каждым часом, пряча девушку за ними, словно за каменной стеной. Разве что только макушка время от времени появлялась, когда она, наконец, сдвигалась с места после продолжительного переписывания очередной нужной ей страницы или выпрямлялась в спине, тем самым пытаясь растянуть затёкшие мышцы. Коллеги же, как и служительницы храма знали: Иола следовала маленьким, едва заметным ритуалам, но если обратить внимание на её распорядок дня, отслеживая её действия, не трудно было увидеть, насколько она была — безумна? — постоянна. Одно и то же время для того, чтобы переступить порог рабочего места, равное количество книг в руках, тот же самый стол, что и всегда. Иоланда не устраивала вокруг себя хаоса, а порядок платил ей в ответ лёгкостью и быстротечностью дня. Только почему-то не сегодня и совсем не с этими переводами. Едва ли это могло расстроить Иоланду; она билась над очередным проектом больше, чем планировала, но знала, что когда закончит — это будет чувствоваться большой победой, важным вкладом в общественный строй. Жрице не нужна была похвала со стороны, — может разве чуть-чуть — ведь с самого детства ей прививали знание о том, что каждое действие тянет за собой последствия. Только в её руках имеется та сила, чтобы они положительно влияли на мир, а не наоборот, как это делало большинство. Особенно тех, кто жил с Куполом и сёстрами во вражде. К тому же, дело могло бы идти многим медленнее, если бы Иоле в подмогу дали кого-нибудь ещё. Не то, чтобы работать в паре или группе она не любила, но спросить её напрямую, предпочла бы пыхтеть в одиночестве. Как уже говорилось, она любила организованность, а вместе с ним — чтила правила и следовала системе, зачастую, придуманную и удобную для неё же самой. Чем больше людей, тем больше необходимо доносить эту мысль снова и снова. Не то, чтобы сёстры в своём роде были неугомонны или непослушны, что не мешало выбирать Иоланде трудиться над пособием одной. Возможно, ещё одна причина заключалась в том, что будет приятно видеть своё имя на справочнике в единичном порядке. Она вкладывала в свою сферу деятельность много сил и надеялась, что это было заметно не только самой девушке, а лесть ещё никому не вредила. В своих мыслях она не замечает, как утро сменяется на обеденное время, а затем часы и вовсе срываются в бег, приближаясь к полднику. Скрип пера под рукой, запах пергаментов и пухлых книжек на безграничных полках и лишь негромкие переговоры где-то вдали от стола, за которым сидела Иоланда, успокаивают. Неудивительно, что в очередной раз она забывает даже поесть, сосредотачиваясь настолько, что слышит голос, обращающейся к ней бардессы не сразу. Ио несколько раз быстро моргает, так и замирая над пергаментом с рукой наперевес, правда, дёргает последнюю в сторону так быстро, насколько может: не хватало бы поставить ещё и кляксу между строчками, начиная всё заново. — Кира? — Иоланде приходится проговорить про себя мысль Клодетт ещё раз. Только с её губ срывается имя возлюбленной, как светловолосая расплывается в кроткой и мягкой улыбке, а в уголках её губ появляются едва заметные морщинки. Пришла. А зачем? Тем более, без предупреждения. Девушка оглядывает разложенные на столе материале, взвешивая необходимость убрать их, освобождая поверхность или нет, — она ничего не сказала? — наспех спрашивает рыжеволосую жрица, всё же начиная возиться в желании подсобрать всё имеющееся в одну кучу. Так по помещению раздаётся несколько глухих хлопков — это Иоланда закрывает старые фолианты, а за булькающий звук отвечает встряхнутая в руке баночка с чернилами, вместе с пером отставленная от края стола, чтобы никем не быть задетой. Впрочем, папку со своей собственной работой она складывает и готовится перехватить вместе с собой. — Не ты ли? — ей только и удаётся, что негромко прыснуть себе под нос, устремляя прямолинейный взгляд на Клодетт, явно сказавшую немного лишнего. Впрочем, задуматься над её словами — Иоланда задумывается. Запрыгивать с разгону на руки Кире она ещё не пробовала и, честно говоря, с трудом представляла, насколько возможным это может быть. Сомнений в том, что её возлюбленная поймает Иолу не было, а вот насчёт того, чтобы не споткнуться по мере сокращения взятого для разгона расстояния — вот где нужно было усомниться. Или это не она то и дело щеголяет по дому с перебитыми и синеющими коленками, выделяющимися многим сильнее из-за белоснежной кожи, от неудачных ударов об невысокие табуретки и скамьи храмовой библиотеки? — Спасибо, что сказала. Если кому-нибудь понадобятся книги, а ты ещё будешь здесь, скажи, чтобы брали без промедления, но я, так или иначе, ещё не закончила. — С букетиком. Мысли её, несмотря на сказанное, были уже далеко отсюда. Долго гадать о поводе и причине прихода Киры она себе не позволяет, тихим, но быстрым шагом покидая привычную тихую гавань. Мягкими лучами солнце обнимает её лицо и плечи, вынуждая Иоланду на секунду зажмуриться, морща курносый нос, стоит ей оказаться на улице неслышно шурша длинными юбками. Другое дело, что на сердце становится ещё теплее: вот она, её милая Кира, действительно стоит здесь с цветами наперевес, улыбаясь каким-то своим мыслям. Сейчас Иоланда чувствовала как никогда, что жизнь её разделилась на «до» и «после» встречи с воительницей и с каждым днём она всё больше привыкала к ней, думала от рассвета до заката, любила, вверяя себя всю. — Кира, — зовёт Иоланда девушку тихо, предварительно оказавшись за её спиной и делая шаг в нужную сторону, — я не ожидала, что ты придёшь, — осторожно она тянется ладошкой к её щеке, тут же дёргая уголками губ вверх, устремляя свои светлые глаза на неё, бегая взглядом по ставшим родными чертам лица, — что не делает меня менее радостной от этого, — и после короткой паузы, чуть склоняет голову в бок, с лёгкой усмешкой добавляет: — Привет?
|
Увы, гитару пришлось бросить ещё в коридоре – огонь лизнул её, и лак загорелся. Но чемодан ты упрямо дотащила с собой до борта, хоть он и мешался, задевая о стены. В этом чемодане было, как ни крути, почти всё, что у тебя есть.
Кое-как, чуть не поскользнувшись, ты поставила одну ногу на леер – это было ограждение в виде "заборчика", нужное как раз для того, чтобы никто не упал за борт. Куинси поддержал тебя под локоть – ты поставила вторую ногу и почувствовала себя птичкой на жердочке. Только без крыльев. Внизу страшно трещало пламя, словно в предвкушении. Ты уцепилась рукой за столб, на котором держалась крыша галереи, чуть согнула ноги, чтобы оттолкнуться ими. Нет, не долетишь! Не долетишь до воды! Тут Найджел сделал то, чего вообще-то, по мнению наиболее достойной части общества, не должен был делать никогда и ни под каким соусом, и даже если бы черти и вправду повалили из преисподней и подступали к вам с вилами и вертелами. Он положил руку тебе на ягодицу. "О, господи! Что за чушь! Тут пламя, ужас, люди умирают!? Неужели кто-то обращал внимание на такие вещи!?" Ещё как обращали! Когда несколькими минутами раньше (чего вы с Кейт, конечно же, не видели), посреди бушевавшего пожара, один из освобожденных офицеров, лейтенант Джо Эллиот, вбежал с мужской части салона на женскую, пытаясь добраться до кормы, его встретил окрик некой благовоспитанной дамы: "Что вам здесь нужно!? Покиньте эту часть салона!" – воскликнула она. Это был девятнадцатый век, и такие, как она, поддерживали нравственность, как могли, иначе мир давно погрузился бы в хаос разврата и безверия. Но, конечно, не у всех людей мозг был поражен благовоспитанностью в крайней форме – большинство мужчин, наблюдай они эту сцену из безопасного положения, сказали бы, вероятно, что-то вроде: "Хах! Смело, мистер Куинси!" Так или иначе, Куинси был не слабак – толчок даже левой рукой (правая у него была обожжена) вышел сильным: он метнул тебя, как спортсмен метает молот. С именем Господа на устах и печатью греховного прикосновения на теле ты полетела во тьму ночи, сжимая в руке чемодан. В тот момент, когда траектория полета изменилась со "скорее горизонтальной" на "о боже, я что уже падаю!?" поняла, что пламя осталось позади, а ты спаслась.
А потом как раз и начался настоящий ужас.
В воде оказалось полным полно людей: ты упала даже и не в воду, а на плотный частокол чужих голов, заехав по одной из них чемоданом и больно ударившись о другие. Чертовски больно. К сожалению, это было неизбежно – когда пара тысяч человек пытается спастись с тонущего корабля вплавь, какое-то время вокруг него яблоку негде упасть. Люди завыли, замычали, некоторые пошли на дно, а другие разомкнулись в стороны, и ты мгновенно оказалась в воде. И испытала чудовищный холод! То, что ты не умела плавать – было плохо, но если бы и умела – это тебе не сильно бы помогло: вода была ЛЕДЯНАЯ!!! Никогда ничего подобного ты не испытывала – это был не холод "эй, ты, как там тебя, подкинь дров в камин!", и не холод "дедуля, можно мне ещё одно одеяло!?" и даже не холод "какая сырая, противная подворотня!" Это был холод: "АААААААААААААААААА! МНЕ ОЧЕНЬ БОЛЬНО! ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕКРАТИТЕ!" Принято говорить, что холод кого-то там сковал, но тут он скорее впился в тебя, сдавил горло и перехватил дыхание. Было трудно сознавать, что такие страдания может причинять просто прихоть природы – казалось, что это непременно кто-то очень разумный и очень злой мучает тебя специально. Очень хотелось кричать и умолять его перестать, но, во-первых, ты все же ещё не сошла с ума, а во-вторых, ты не могла вымолвить и слова – ты задыхалась, ты шумно и часто дышала, вздрагивая и отплевываясь. К счастью, от боли и шока ты только сильнее вцепилась в ручку чемодана обеими руками, и потому не пошла на дно в первые пять секунд. Полупустой чемодан оказался плавучим, как спасательный буй. Правда, к нему потянулись жадные руки других нуждающихся, и это было плохо – чемодан не мог спасти всех. Они хватали его за углы и тянули к себе, они наваливались на него, но чемодан, подвижный, как тюлень, нырял под воду, не ожидавшие этого люди тоже ныряли и обычно уже не всплывали. И ты каждый раз погружалась по самую макушку вместе с ними, но тебя-то он вытягивал. Эти нырки изматывали и сильно пугали тебя – каждый раз, оказавшись под водой, не имея возможности ни вдохнуть, ни даже разглядеть что-нибудь в темной мутной толще, ты боялась, что уже не окажешься наверху. Но скоро место рядом с тобой немного расчистилось – самый отчаянные и глупые пошли ко дну. Потом за чемодан уцепилась еще одна рука – женская. Но этой женщине хватило ума не наваливаться всем телом, а только немного перенести на чемодан вес – так он помогал держаться на плаву и тебе, и ей. Это была Кейт! Даже на ручке нашлось место двоим. Какое-то время вам удалось продержаться, не опускаясь в воду с головой. Ты отдышалась. Холод никуда не делся, но первое ошеломление прошло, и тогда ты поняла, что можешь даже говорить, пусть отдельными словами, пусть они тяжело прорывались через сведенную судорогой гортань, но ты можешь что-то сказать ей.
Пароход куда-то делся – было видно зарево, а его самого – нет. Потом ты почувствовала, что вас сносит течение, и подумала: "Ого! Как хорошо! Может, ещё вынесет куда-нибудь, а не просто тут на середине реки замерзнем." Мыслей о том, чтобы куда-то плыть у тебя даже не возникло – ты и так шевелилась с трудом. Боль из ошеломляющей постепенно стала привычной, тупой, ты вдруг почувствовала, что... засыпаешь. Страшно! Заснешь, отцепишься от чемодана, очнешься, когда уже тонуть будешь – а всё, поздно!
Но ещё страшнее стало, когда чемодан вдруг начал булькать и погружаться в воду сам. Видимо, вода все же как-то просочилась в него, а может, размыла клей, которым были склеены его досочки. Это был конец, и ты бы, не умея плавать, точно погибла бы, если бы не Кейт. Кейт схватила тебя сзади, подмышки, сказала на ухо не паниковать, ни в коем случае не хвататься за неё, а дрыгать руками и ногами в воде. Она тебя куда-то повлекла. Легко ей было говорить – не паниковать! А ты почувствовала себя, как несчастный, не умеющий летать птенец, зависший над жидкой бездной! Не на что опереться! Не за что схватиться! Как эта девчонка держалась на воде – ты в принципе не понимала, хотя и знала, что некоторые люди и вправду умеют плавать.
Ты не сможешь сказать, сколько продолжался этот ужас – вы извивались в воде безо всякого толку, ты теряла силы, иногда погружаясь с головой, задыхалась, захлебывалась, тянулась вверх, безуспешно пытаясь нащупать ногами дно. Дна не было. Растрепавшиеся волосы залепляли глаза, а если бы не залепляли – все равно вокруг была тьма, Миссисипи еле-еле освещалась лунным светом, когда месяц показывался в разрывах облаков. Потом вдруг Кейт дернула твою руку, дотянула её до чего-то твердого, что плавало на воде и за что можно было держаться. Деревянное. Какая-то деревянная штука. Ох. Совершенно обессиленная ты ухватилась за эту штуку, но Кейт не унималась. Она с плеском вылезла на эту здоровую доску, а потом втащила туда и тебя. Доска изрядно качалась от ваших движений, и чтобы не перегружать одну сторону и не соскользнуть в воду (вы обе были так измучены, что понимали – соскользни, и, наверное, точно утонешь), вы легли валетом – ноги к голове, голова к ногам. Так вроде места хватало.
Ты помнишь что в последующие минуты, а может, часы, впала в забытье. Доска, медленно поворачиваясь, плыла по Миссисипи. Над вами клубились темные облака, между ними проглядывала безжалостная, холодная луна, и свет её саваном накрывал тебя и Кейт. Сначала ты дрожала, потом могла только дышать. Тело остывало, постепенно деревенело. Ты не могла пошевелить пальцами на ногах, а руки сжала в кулачки и сунула подмышки – машинально, так не было сильно теплее.
Над водой разносились жалобные крики, люди звали на помощь, но их было всё меньше и меньше – один за другим они смолкали. Потом послышались выстрелы – раскатистые, далекие. Тебе даже показалось, что это только мерещится – какие выстрелы? Кто и в кого тут будет стрелять? Ты умирала. Раньше ты была как крохотный огонек, который бьется всё слабее и слабее. Теперь уже пламя не билось – остался только уголек по имени Кина МакКарти, погребенный под слоем золы, едва теплый. Кто и зачем раздует его? Мысли в голове застывали одна за другой недодуманными, словно студенистое желе, как будто кто-то вылил тебе в мозг банку клея. Ты знала только, что если заснешь – умрешь, но в том, почему умирать нельзя, уже не была уверена. Иногда Кейт несильно толкала тебя в бок, словно проверяя, жива ли ты ещё. Ты вяло толкала её в ответ.
Потом Кейт оживилась, стала звать на помощь. Ты разобрала плеск вёсел во мраке, тоже попыталась что-то крикнуть, но выдала только какое-то тихое подвывание. К вашей доске, качавшейся на легкой волне, подплыли двое негров. Они схватились за неё. Один что-то говорил. Они тоже начали кричать.
Потом всё стихло.
Потом снова кричали – ты только слушала в оцепенении. Потом негр остался один – ты даже не заметила, как второй куда-то соскользнул.
Потом Кейт опять кричала. Тебе было уже, в общем, всё равно. Ты не чувствовала рук, не чувствовала ног, не чувствовала живота и спины. Ещё могла шевелить руками, но не понимала, шевелятся они или нет – только видела, что вроде да. Когда тебя втащили в лодку, ты была окоченевшая, как бревно.
***
Дальше было забытье, помнишь только отдельные картинки, словно вырезанные на медной доске и отпечатанные в журнале. Спинка кровати. Хлопнувшая дверь. Бородатый человек в золоченом пенсне. Тебя несут на носилках. Чистый белый передник. Солнечные лучи из окна, в которых плывут мельчайшие пылинки.
***
Ты пришла в себя в больнице, в Мемфисе, на следующий день, к вечеру. Было большое помещение – на двадцать коек или около того, на каждой лежало по человеку. Ты была очень слаба – никогда не помнишь, чтобы приходилось испытывать такое. Руку к голове поднести было и то тяжело. Приходили медицинские сёстры, кормили тебя бульоном с ложки, поили теплой водой с разведенным сахаром (горячий кофе пока было нельзя). Спросили твоё имя, записали. Приходил врач, коротко осмотрел тебя, поправил грелки. Улыбнулся, сказал, что всё, вероятно, будет хорошо. Быстро ушел, озабоченный состоянием других пациенток. Прошло пять дней. На третий ты смогла уверенно встать на ноги. На пятый чувствовала себя почти здоровой. За это время шесть женщин в вашей палате умерли. Ты – нет.
В этой же палате ты нашла Кейт – у неё был сильный жар и кашель. Врач сказал, что это, вероятно, уже неопасно, но может быть надолго.
Вместо обгоревшего и изорванного тебе дали новое платье – простое, ситцевое. А ещё белый чепчик, шерстяную шаль, нижние юбки и белье, перчатки: горожане всё это принесли вам в дар. Ты стала похожа на обычную горожанку со Среднего Запада. Здесь была столовая, в ней ходячим пациентам давали обед – суп, кукурузу, кофе из жестяного кофейника, вареные яйца. Все глядели на тебя сочувственно, все рады были помочь. Денег своих ты не нашла – может, они выпали из кармана, когда ты спасалась, или их смыло, или они размокли. Но украшения, спрятанные под платьем, уцелели.
Ты вышла на улицу – светило солнце, мир был прекрасен, ничто не напоминало о кошмаре той ночи, кроме пузатого парохода у пристани. Мемфис весь цвел – это был город, который неслыханно обогатился в войну, снабжая контрабандным виски южан в Арканзасе. Назначенные федеральными властями муниципальные чиновники тоже нагрели на этом руки. Обычный большой южный город на Великой Реке – занятой, деловой, со свистками паровозов и складами хлопка. Бросалось в глаза только обилие свободных негров – они ходили по улицам толпами, селились в особых районах. Положение их было непростым, и ты так и не поняла, потому ли, что федеральные власти не уделяли им внимания, или потому что местные саботировали все попытки их как следует обустроить.
Здесь тебе, похоже, нечего было делать.
-
Страшная по эмоциям, но поразительно яркая картина! А еще непростые выборы, заставляющие крепко задуматься.
-
+ Как нечего делать? Ждать пока выпишут из больницы спасительницу и каждый день делать ей блинчики со сгущенкой кленовым сиропом.
-
С именем Господа на устах и печатью греховного прикосновения на теле ты полетела во тьму ночи
Только так и стоит летать
|
Нащупал оружие - живем. Проверил, пощелкал - хотя, чем там особо щелкать-то - всяким, продул: пойдет. А тут и стрельба на нет сошла. Осмотрелся, головой, словно свинцом залитой, из стороны в сторону ворочая. Как танк - башней, но не танк. И не башней, да. Контузило, похоже. Подумав мимоходом, что могло быть и хуже, заметил "Счетовода". Свой - чужой, разницы нет: все они были морпехами, все разом варились в гребаном котле этой гребаной войны. Гребаная война, гребаный остров, гребаное все. Кивнув мертвецу - мол, спасибо тебе: я увидел и понял, что ты для нас сделал, я тебя запомнил - осмотрел бегло выживших. Этого посекло, того посекло, тот с края на дно воронки хряпнулся, "Землекоп" вообще обоссался. Да хоть бы и "кукурузы в закрома отсыпал", позицию-то держит. Удивил Роберта, впрочем, не этот факт, а тот, как он сам в штаны не напрудить после всей этой круговерти пляжной умудрился. И вздумай сейчас кто хохотнуть над "Землекопом", Господь свидетель - нашлось бы у сержанта сил прикладом в дышло сунуть. - Не высовываемся! Хрипло как-то вышло, ну да ладно. - Держим позицию. Крикнул сначала, песком на зубах скрипнув, закончил почти шепотом. Все и так все понимают. Да и Тарава, вон, тоже наверняка понимает, что никуда мы отсюда не денемся. Жрет по одному, смакует. Этого дернет, разжует, того утянет, разорвет. Алабамский аллигатор, выросший до масштабов, достойных нанесения на карту. Чужое, все чужое. И что-то со всем этим не то, причем в самой сути, в основании, фундаменте или корнях: кто знает, что там "на дне" у этих островов. Вельда Холлоу, вспомнилось же. А хотя, почему бы и нет? Люди ж живут повсюду, так почему бы и злу этому, "земляному" - покатав мысль под сводами гудящего черепа, Ковальски снова вспомнил того писателя, который про всякую дичь писал - не жить? Древнее зло, дремлющее где-то в забытых всеми местах. А потом кто-то очень важный - всякие аристократы, главы экспедиций, адмиралы какие-нибудь - решает, что было бы неплохо отправить в такие места каких-нибудь условных "морпехов", да и подергать зло за щупальца. Вдруг не проснется? Но оно, зло, всегда просыпается. Люди же, люди необучаемы. Как, например, долбанный, "Москит". - Москит! Джонни, мать твою! Назад! Сунувшись из уютной ямы чуть, попытался образумить парня. То, что стрельба стихла, еще не значило, что в окрестностях закончились бамбуковые дьяволы. Могло статься и так, что у окрестных бамбуковых дьяволов просто закончились цели. Хорошо, что всегда найдется добряк, готовый исправить ситуацию. - Назад! Застрелят же, сука!.. Полуобернувшись, глянул на оставшихся - никто больше не решил москитнуть? - Все на месте! - Поколебавшись секунду, добавил. - У кого есть дым - дайте по курсу ебучего Москита! Что та завеса для пулемета? Справа налево, да сверху вниз полоснет очередью - и весь разговор. - Когда япошки начнут по нам гвоздить - придавите огнем! Не "если", а "когда", Роберт, все правильно. Не "если", а "когда". - И еще... Тряхнуло даже от осознания того, что снова придется голову в пасть дракону совать. - Если меня или Москита срежут, все на месте, все на позиции - никаких ебаных каруселей из трупов! Это приказ.
-
План, конечно, шикарен своим изложением, равно как и отвлеченные рассуждения.
-
Прекрасный пост. Да и вообще Хобо крут!
-
И вздумай сейчас кто хохотнуть над "Землекопом", Господь свидетель - нашлось бы у сержанта сил прикладом в дышло сунуть. От души.
-
Нет покоя сержанту Ковальски <__<
-
Сержант: никаких ебаных каруселей из трупов!Подчиненные:
|
|
Что тут сказать — у меня наступил медовый месяц. Поначалу я несколько тревожился на тему того, что работа простаивает… потом плюнул. Столько лет в жизни моей была только одна женщина — Работа, Работа, Работа… Теперь я чувствовал за собой моральное право насладиться временем с Лючией. Припадать к ее губам, обнимать, проводя ладонями вдоль ног, бёдер, талии, спины… Иногда осторожно касаться груди…
Хотя между нами ещё не произошла близость, госп… моя возлюбленная уже обратилась для меня в самую главную из исследуемых мной земель. Я всё пробовал впервые — осторожно прикусывал мочку уха, целовал шею и плечи, вдыхал запах чистого тела, смешанный с легким ароматом духов… И когда там, в театре, я впервые прикоснулся к ней ладонью там, где никогда не решился бы коснуться прежде… Сердце стучало как бешеное. Дыхание сбилось.
Как же я хотел ее! Но я помнил о просьбе подождать — и догадывался, что видимо тилеанка еще девственна. Как бы важен для меня ни был этот момент, для неё он — точка невозврата. Потому хотя с каждым днём я и набирался смелости сделать чуть больше, едва даже не услышав, а разглядев в ее глазах, что перехожу черту, я отступал. Снова возвращался к блистательной романтике… Я был готов потерпеть.
Мне нравилось радовать Лючию. Делать для неё тысячу приятных мелочей — дарить цветы, набрасывать небольшие стихотворные экспромты, расчёсывать волосы, просто помогать… да с чем угодно! Глядя на неё, я невольно расплывался в улыбке, отмечал про себя какие-то мелкие детали внешности. Какого цвета ее глаза? На какую породу дерева более всего походит ее кожа? Или может на камень?
Прежде, даже отверни милая мои ухаживания, я, пожалуй, больше переживал бы сам факт неудачи, но теперь… теперь я чувствовал, что в руках моих невероятная ценность, которую нужно сберечь.
Я в самом деле влюбился.
Сколько в этом новом чувстве было стихийного, а сколько осознанного? Набросился я на первую подвернувшуюся под руку женщину, или в самом деле нашёл свою половинку?
В иное время я бы несомненно думал об этом. Но сейчас мне не хотелось думать. Я был счастлив.
Потому приглашение Эммануэль прогремело громом среди ясного неба. Будет художественным преувеличением сказать, что я вовсе забыл об аудиенции с курфюрстом, но мои мысли были явно заняты другим. У меня не было плана разговора, не было схемы, вариантов действий…
Скорее меня волновало то, что однажды Лючии придётся вернуться в Тилею… Или мне придёт пора уезжать в колонии…
Но я не хочу терять ее! Нашлось бы мне место у неё на Родине? Понравилось бы там? А если бы даже милая решила отправиться со мной в Люстрию… готов ли я обречь ее на такое? На скавенскую чуму, бешеных людоящеров, жестоких друхиев, коварных вампиратов…
Прежде, я выбирал как человек, которому нечего терять, которого ничто не держит. Теперь… планы следовало корректировать.
Но что еще хуже, я не знал, чувствует ли Лючия нечто сходное. Серьезно ли для неё то, что между нами?
Бенедетто ведь рассказывал — романы для тилеанок в порядке вещей. Не рассматривает ли Лючия нашу связь как просто изысканное развлечение, от которого она однажды преспокойно вернётся к другим романам с прекрасными морячками, о которых уже сложат песни. А Амэ — ну любила когда-то одного, мы с ним ездили в Альтдорф…
Я опасался такой легкости, хоть никогда и не решился бы заговорить о подобном. Вместо этого я окружал Лючию заботой вдвойне, втройне…
«Я тебя не потеряю…» — так чуть ли не выл в мыслях.
— Каким же я был дураком…
Шепнул как-то на ухо
— Так долго закрывался от этих чувств, говорил себе, что всё просто игра. Лючия, милая Лючия… как же ты прекрасна.
Провёл ладонью по внешней стороне ноги. Чуть задержался на бедре. Заглянул в глаза.
— Ты делаешь меня счастливым, словно тёплое южное солнце в моих руках… Знаешь, в моей жизни никогда не случалось ничего лучше… светлее…
И уж конечно, как и всегда, конечным адресатом всех моих чувств становился Пауль. Если раньше у Лючии «были свои достоинства» то теперь она обратилась в моих рассказах едва ли не в живое воплощение Мирмидии. Насколько большинство женщин были злобными существами — настолько же она была хороша.
— Видишь, Пауль, почему важна осторожность! Улыбался я — Если у тебя голова на плечах то боги пошлют тебе Дар. Для меня таким даром стала Лючия.
Временами, оставаясь наедине с собой, я делал то, чего не делал давно. Я молился, благодаря Мирмидию и Верену за то, что послали мне возлюбленную…
Молился бы тилейским богам любви — но их имена мне были неизвестны.
Так. Амэ. Соберись. Аудиенция. Тебе нужен план. Тебе нужен план.
«Я приехал сюда помочь» — хорошее основание, но само по себе оно уязвимо. Вот скажет тебе Эммануэль, мол «хотел бы помочь — ушел бы в армию, трус!» — и что дальше?
Нужно быть осторожнее. С госпожой фон Либвиц вообще нужно тщательно выбирать слова…
— Благодарю Вас, госпожа, что согласились меня принять…
Поцеловал руку. С легким смущением отметил, что слишком много целовал Лючию — поцелуй вышел каким-то… не таким, каким всегда. Обычно я просто подносил руку к губам.
— Я уже говорил, что Вы — наилучшая правительница, о которой только может мечтать подданный, потому скажу прямо, в Альтдорф меня привело исключительно беспокойство за Вас. Мой друг Андрей — достойнейший человек, и сейчас он проливает кровь на полях сражений, но мне невыносима была мысль, что Вы окажетесь здесь в окружении всех этих дворян, их улыбок и кинжалов. Вся эта смута, неизвестность, неопределенность… Я здесь чтобы служить Вам, располагайте мной как хотите, а если этот маленький человек совсем бесполезен Вам, так хоть позвольте быть рядом, чтобы закрыть Вас собой если кто-то из курфюрстов решит переломить исход выборов не словом, но клинком. Такова моя цель.
Я преклонил колено.
— Потому я смиренно прошу простить меня за то, что не отправился в армию, не отравился, даже зная, какое бесчестье рискую на себя навлечь. Если в Ваших глазах мой приезд покрыл меня позором — скажите лишь слово — и я сейчас же галопом пущусь обратно и запишусь в самую скверную часть, чтобы кровью смыть последствия моего поступка. Но уверяю, единственное, что движет мной — лишь верность Вам. Независимо от обстоятельств. Моя жизнь, моя честь — всё в Ваших руках.
Склоняю голову.
— И если таково будет Ваше слово… со мной прибыла девушка, Лючия фон Альвиницци. Мой соавтор в научной работе, о которой Вы столь любезно спросили. Я вовлёк Лючию в эту поездку. Прошу, не распространяйте Ваш гнев на неё и окажите ей покровительство — без меня она здесь останется совсем одна.
|
-
А Валин-то прав как никогда! Посмотрим, что решит принц, когда соберет в войско всех, кого только сможет!
|
Всем Пулеметчики поползи вдоль забора, старательно пригибаясь и стараясь не извалять своё грозное оружие и патроны в песке. Позади всех корячился Болоньезе с коробкой ленты, то и дело приваливаясь плечом к бревнам. Потом Винк улегся поудобнее, упёр пулемёт, достал зеркальце и поднял его над укрытием. Видно в него было чуть менее, чем ничего – маленький квадратик на фоне голубого неба. Солнце нехило бликовало, и один раз Винк поймал солнечный зайчик в глаз. Но постепенно он все-таки нашарил пулемётное гнездо. Как раз в этот момент в него залетела кинутая кем-то граната. Пулемётчики исчезли. Граната взорвалась, хотя и как-то не особо сильно – Винк ждал, что пыль повалит из гнезда столбом, а она... повалила, но как-то хиленько, как будто... И тут пулемётчики, как по волшебству, опять появились у пулемёта и открыли огонь. Винк подумал, что ошибся, и граната, наверное, разорвалась где-то за гнездом. Да, наверное, так оно и было. Но тут к вам подобрался Уистлер – посыльный от Клониса. – Сэр, лейтенант Клонис требует поддержать его огнем! – крикнул он с расстояния в несколько ярдов, и тут же пополз обратно. Возможно, Винку стоило бы просто подождать, пока морпехи сами разберутся с пулемётом, раз уже до гранат дело дошло, но... японский пулемёт, несмотря на гранаты продолжал стрелять, а приказ есть приказ. Винк знаками показал, что хочет перелезть и установить пулемёт в канаве за мешками с песком. Подкова кивнул.
Показываешь ему пальцы: три... два... один! Переваливаетесь через бревна – оказываетесь в ложбинке между мешками и стеной на берегу. Места тут мало, мешки стоящему человеку, наверное, по колено. Переваливаетесь ещё раз. Смотришь, как пулемёт – вроде ничего, не черпанул песка. Вы в маленьком окопчике – тут вроде бы должен был быть японский пулемёт, но япошки, похоже, как-то оттащили его назад, не бросили. По крайней мере гильз под ногами – с тысячу, наверное, и пустые ящики японские. Жарили отсюда как положено! Окопчик прямоугольный, маленький – по пояс от силы. Со стороны моря мешки и бревна защищают хорошо, но вот со стороны острова защиты почти нет. – Давай! – Подкова ставит треногу, держит её руками, сжимает, не смотрит даже не тебя. Он прищуривает один глаз, наверное, от страха – вдруг по вам прямо сейчас и хлестанет. Ставишь пулемёт в треногу, некогда выставлять вертикальную наводку. Сидишь на коленях, чувствуя ими горячий песок. Следом за вами пыхтит Болоньезе. Всё, ты готов стрелять, Подкова держит ленту, торчащую из затвора. – Цель пулемёт! Длинными очередями! Открыть огонь! – командует он зачем-то, как на учениях. На таком расстоянии планка тебе не нужна – просто ловишь цель в перекрестье. Нет, все же надо зафиксировать по верти... Пулемётчик чешет по вам – пули шквалом бьют прямо по этому несчастному, жалкому одному ряду мешков, что укрепляет ваш край окопчика. Жмешь на спуск – надо бить в ответ! Пулемёт грохочет – Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Страшно за выстрелами не услышать свою смерть! – Ниже! Ниже чуток! Крутишь колесико. Там что-то замолчали. Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Жмешь – не стреляет. – Затвор оттяни! Выкидываешь плохой патрон резко, взвинченно, жмешь опять. В ответ свистит, хлопает, откалывается позади кусок бревна. А, черт! Стреляешь, чуть наклонив голову в сторону – хоть посмотреть, что там, а то ведь из-за вспышек ни хрена не видно. Видишь трассеры, уносящиеся к бугорку из земли – это-то и есть вражеская точка. Видишь там вокруг залегших морпехов и фонтанчики – есть, попадаете по бугорку хотя бы! Хоть что-то! Тебе попасть надо в щелку над землей сантиметров пятнадцать – японцы даже головы оттуда целиком не высовывают – им не нужно. А ты – по грудь высовываешься, потому что ваша позиция не подготовлена. Подкова сучит ленту на вытянутых руках, тоже скукожившись в страшно неудобной позе – лишь бы быть ниже. Ты – цель номер один. – Ложись! Ложись, бля! – орет вдруг он. Повинуясь команде (он все же командир), бросаешь пулемет и прячешься под срез окопа. Опять чутьё Подкову не подвело – пули рвут мешки так, что оттуда струями вылетает пыль и песок. Зло бьют по противоположному краю, прошмыгнув над вашими головами: и там тоже песок ручьями сыплет. – Погоди! Погоди! – он держит руку у тебя на шее. – Там кассета двадцать патронов! Сейчас будут заряжа... Шви-шви-шви-шви! Шмяк! Шпах! Стук! – это все по вам, черт. – Давайогонь! – выдыхает он в одно слово. Хватаешь ребристую рукоятку, жмешь спуск, а он держит ленту. Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-ба-ба-ба-ба-ба-баам! – Придержи, перегреется! Ждешь секунду. Ствол дымится. Видишь там, за этим дымком – точку. Пулемёт их видишь, японцев самих не видишь. – Всё, бей! Бей! Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-бах! Па-ба-бах! Ба-ба-ба-баам! – Хорошо! Хорошо! Так же ещё! Болоньезе добирается до вас с коробкой, открывает её, держит наготове. Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! Па-ба-бах! Па-ба-бах! Ба-ба-ба-баам! Дак-дак-дак-дак-шви-дак-шви-шви-дак-дак! – это в ответ стригут. Почти сливаются в единое свист пуль и стук очередей. – Бей, бей! Они вслепую! Па-ба-бах! Ба-ба-ба-баам! Па-ба-ба-ба-ба-ба-баам! – Молодец! Молодец! Попал кажется! Дай остыть немного! Болоньезе выглядывает из-за обреза окопа. Ты целишься, палец уже на спуске! И вдруг видишь, как за пулемётной точкой поднимается, согнувшись, какой-то морпех – не великан ростом, довольно щуплый. Если бы ты мог разглядеть, ты бы знал, что это Лобстер, чешет на фоне редеющей дымовой завесы. – СТОП! Не стреляй, дурака зацепишь! – нажимает тебе на плечо Подкова. Правильно нажимает – ты чутка оглох от этой долбежки. – Момент! Вы его сейчас... чуть не срезали. Фух, ты вовремя остановился. Дак-дак-дак-дак! – ответные пули шквалом проходятся по вашей позиции. Одна у тебя буквально около локтя выбивает землю из мешка, оставляя на нем рваную дырку. Прячешься, пережидая ещё строчку. Подкова лежит на дне окопчика. Поворачиваешь его немного – три дырки в лице: правее носа, в подбородке и во лбу. Маленькие черноватые дырочки, оттуда струйками бежит кровь, как на распятии. Замечаешь мельком, как сзади из-под его каски что-то вывалилось и густо полилось красное, скользкое. Отчетливо понимаешь – затылка у него больше нет, там кровавое желе вместо затылка в каске. Предусмотрительно оставляешь её на голове, чтобы не собирать этот студень потом. Хотя зачем его собирать-то? Кашляет кто-то. – Акхы! Акхы! Болоньезе. Обеими руками горло зажимает – и здоровой, и больной. Бинт, успевший грязным стать, теперь весь в крови.
– Сдохни! Сдохни мразь! Сдохни уже! – кричат оттуда, откуда в вас стреляют, по-английски. Слышишь беглый бой винтовок – Шадах! Шадах! Шададах! Шададах! Шадах! Пулемёт японский замолчал. Всё. Смотришь – на краю их гнезда морпехи. Вдруг понимаешь всю суть истории – ты реально сейчас подавлял этот ебаный пулемёт. Ты, наверное, кого-то ранил или убил из расчета. Ты мешал ему стрелять по парням Андерсона. Но вот только и морпехам, подобравшимся к нему с флангов и кидавшим гранаты перед этим, ты тоже мешал подойти, отпугивая своими трассерами. Ближний, мать его, бой. Стоило оно того? Стоила жизнь Лобстера жизни двух твоих товарищей? Где те весы, на которых это взвесят? Нигде.
– Акхы! Болоньезе, кажется, умирает.
|
Нда, иногда отсутствие ответа, является прекрасным ответом само по себе. Выражение лица Кейт представила, что ей придется буксировать новую подружку к берегу вплавь и ей поплохело. Вот как-то не верилось, что все те люди, которых на пароход набилось больше чем селедок в бочке, оставят им лодку. Она видела войну и еще прекрасно помнила, что от обстрела спасаются каждый сам по себе. Имеет значение только кровное родство, семья, дети, родичи, вряд ли кто-то уступит место в лодке двум незнакомым юным леди. Да и опоздали они, учитывая сколько народу пробежало по коридору перед ними. Еще эта красотка не спешит. Девушка негромко зашипела, как будто спускают пар из котла. Вот как эти олухи умудрились его взорвать?! Глаза Кейт расширились от удивления, когда она увидела как ее новая берет с собой гитару. На взорвавшемся пароходе! Она уже открыла было рот, чтобы высказать Камилле, все что она думает, но быстро захлопнула. Пусть лучше тащит гитару, чем паникует, кричит и поминает погубленные ей души. Тем более., гитара же вроде плавает, вот и отлично, можно будет цепляться за нее, как за спасательный круг. Она шагнула вперед, за порог. Еще шагнула. Побежала, таща за собой подружку. По покачивающемуся коридору. Миссисипи продолжала тащить сломанную людскую игрушку на своих холодных ладонях - волнах. Эх, был бы сейчас июль, или август, водичка была бы в самый раз. Тощая Кейт стремилась вперед, толкаясь от палубы всем телом, протискивалась между телами, отталкивая, продираясь. Чтобы выйти наружу. К огню, мать его! Девушка закрылась рукой и моментально оглохла. Только через мгновение поняла. Что от собственного визга. Какая страшная ирония, огонь на воде, плавучий костер,барбекю из заживо горящих людей. Наверное так выглядит ад. Война была не такой страшной. Кейт не могла смотреть на горящих людей и отвернулась. Пламя пугало и подавляло, на его фоне беглянка почувствовала себя летящим к горящей свечке мотыльком. Один осторожный взмах крылышек и жизнь закончиться, останется только дымящийся уголек. Кейт не могла понять, сколько они метались на дымном уголке в безуспешных поисках выхода. Секунды... казалось, что целую вечность. Горячую, жаркую, безжалостную. Кей уже была готова, как загнанный зверь, броситься в сторону борта и воды, прямо через огонь. Без надежды и практически без шансов, поставить жизнь на двойное зеро, что пролетит живой через огонь. Не понадобилось. Спас дружок Камиллы. Вот же скромняшка, так и не сказала вчера, что у нее тут любовник. Дальше все было отрывками... Мокрое одеяло, как броня монитора... Жертва гитары, казалось, что лопнувшая струна все гудит и гудит... Судорожный кашель от попавшего в горло дыма... Случайный ожог на лодыжке. Не прикрытой ни платьем. Ни одеялом... Добрались... борт... река... жизнь... Надо будет потом сказать мужчине «спасибо»... Камилла, несмотря на чемодан, успешно вылетела за борт и скрылась из глаз. Наверное Кейт, легкая и без груза, долетела бы до родной речки и сама. Но отказываться от помощи не стала, дура что ли?! Полет. Удар. Перехватило дыхание от шока. Обжигающий жар сменился ледяной водой. Сердце, казалось, остановилось на миг. Или не казалось. Но пошло снова. И люди кругом, со всех сторон,как початки кукурузы в кипящей воде. Кейт билась, рвалась, извивалась, судорожно глотала воздух. Передвигаться удавалось только рывками, от человека к человеку. И до чистой воды было еще далеко. Чемодан! Он а не гитара стал спасением. Не зря Камилла его тащила. И кто получается дура?! Попыталась в темноте и отблесках огня найти взглядом глаза подруги. Не получилось. Холодно, холодно, холодно... Все движения идут через силу. Будто Кейт стала из живой девочки деревянной куклой, как Пиннокио. Людей вокруг становилось меньше. Иногда ноги Кейт касались ног Камиллы, их скрюченные и судорожно сжатые когти-пальцы вцепились в одну ручку чемодана, а бока соприкасались. Больше чем сестры, над холодной бездной. А Миссисипи получала тела одно за другим. И вокруг постепенно становилось свободно. Наверное, стоило пожалеть утопленников. Посочувствовать, но не было сил даже на то, чтобы жалеть себя. Наверняка, если бы чемодан не потонул, то лягушка Кейт не сбила бы масло. А так пришлось двигаться, чтобы спасти не умеющую плавать подругу. До этого, девушка еще никого не тащила из реки, поэтому, наверное, схватила Камиллу неправильно. Поэтому она больше барахталась, чем тянуло дергающееся тело. К счастью, дверь с покойником практически сама наплыла на них, пришлось только совершить небольшой рывок. А потом еще один, чтобы забраться наверх. И, последний, чтобы помочь выползти подруге. И все. Силы кончились, эмоции кончились, словно выгорели или утонули. Кейт просто лежала на спине. Живая. И не верила, что все это произошло. Не верила, что выжила. И смотрела вверх, на мерцающие звезды. Опустошенная. Такого не было даже в подвале, и во время болезни, или было, но немного не такое. Лодка, была чудом и спасением. Но не было сил расстаться с подругой. Не сейчас, не в последний момент, бросить ее, после того, что они пережили вместе. - Я ее не для этого спасала, чтобы предать, - подумала девушка прижимаясь поближе к Камилле «деревянным» и холодным телом. Негр после этого, просто уже не вызвал никаких ярких эмоций. Даже, тот самый. Да, поломал жизнь Саю. Но пропал-то брат на войне. Да и не было сейчас у Кейт желания мстить и убивать. Силы были, чтобы поднять и опустить ногу, чувств не было. Если бы решила уплыть, сбросила бы, чтобы не создавать риска для Камиллы. А раз осталась, то и он пусть цепляется. - Будет распускать руки или попробует залезть тогда спихну, - решила про себя Кейт, - а так, пусть цепляется. Может еще сам утопнет. Дальше в было как в тумане, руки, голоса, что-то еще...
|
|
Соображал Айзек все еще очень плохо. В голове звенело, в глазах плыли рубиновые пятна: зрение отказывалось фокусироваться на изуродованном теле. Слишком много красного, откуда в человеке столько красного? "Это мы сделали, — осознал Скрипач с ужасом и немного даже с какой-то неуместной гордостью. — Это я сделал. И даже если бы передумал сейчас — ничего уже не исправить, не вернуть, не собрать." Ствол карабина, направленный куда-то в сторону японца, ходил ходуном. Руки-то у Айзека не дрожали — руки у него никогда не дрожали — просто он трясся весь целиком. Может, он и промахнулся бы даже с двух метров. Может, он промахнулся бы и с двух шагов. Может, он бы не смог выстрелить. Но этого мы никогда не узнаем: кто-то тяжелый навалился на Скрипача со спины и вжал в землю.
Тут следует пояснить, что это был далеко не первый случай, когда с Айзеком что-то такое происходило. Наверное, поэтому и испугался он очень не сразу. Сначала накатила апатия, поднялась к горлу злость, но не такая, от которой сами самой сжимаются кулаки, а вот эта, тоскливая и бессильная, от которой начинает предательски щипать в глазах. Да, дружище, никогда такого не было — и вот опять. Кричать бесполезно, уж это Янг знал наверняка. Никто не услышит, а кто услышит — вожмет голову в плечи и прошмыгнет мимо, ускорив шаг. Этих вопли только раззадорят или разозлят. Нет, тут два варианта: прикинуться мертвым или попытаться хоть пару раз врезать кому-нибудь как следует. Разбить затылком нос, прокусить руку, пнуть по колену… Все равно, конечно, потом побьют, но зато в другой раз, может, и не захотят связываться. Жаль, руками драться нельзя, пальцы надо беречь. А то…
А то что?
Это ведь уже год как его и только его руки. Кому какое дело, если он разобьет костяшки в кровь или, как в том фильме, выдавит кому-нибудь глаза. Он ведь морпех, он…
…Только теперь Скрипач вспомнил, кто он и где он, только теперь по-настоящему испугался — и замычал, задергался, закрутил башкой, пытаясь врезать японцу каской по лицу. Чего он там нашептывает? "Сдохните тихонько, будьте так добры, если вам не трудно, большое аригато?" Ну уж извините. Неудобно, конечно, отказывать в такой малости, но идите, пожалуйста, на хуй. Нож! Дотянуться бы до ножа, резануть по грязным пальцам, зажимающим рот. А если не выйдет, в кармане есть пилочка для ногтей. Только бы глотнуть еще воздуха, только бы протянуть еще немного, а дальше… дальше как пойдет.
-
И этими губами ты дуешь в саксофон!
-
Бей, бей, бей!!!
-
Ох уж эти пилочки для ногтей! Оружие последнего шанса!
-
Руки-то у Айзека не дрожали — руки у него никогда не дрожали — просто он трясся весь целиком. Топ!
"Сдохните тихонько, будьте так добры, если вам не трудно, большое аригато?" Угу, оно).
А если не выйдет, в кармане есть пилочка для ногтей. А лучше, чем ничего-то!
|
Терренс. Ненавистной взвеси тут мало, но даже тех ее концентраций, что вьются в окружающей газовой смеси, хватает на то, чтобы создавать помехи сканированию. Хорошая все же штука, жаль только работает в обе стороны. Протиснувшись ближе к раздающим важные команды серьезным людям, чувствуешь, что овал левого визора, разбрасывая частицы нагара, скользит прочь из обугленной глазницы, жмется к колотой каменной крошке, скользит вперед точно самая настоящая змеиная голова, мягко покачиваясь на эластично вьющемся бронированном кабеле своего нейрошнура. А вместе с ним расслаивается - будто верный "Ру", как в старые-добрые времена, вывел картинку с камеры прямо "в мысли" - и полотно окружающего тебя мира, делясь на часть статичную и часть, словно транслируемую от первого лица какой-нибудь высокотехнологичной гадюки. Бледнеет шарик-на-ниточке, проступает крапинками пыли, сливаясь с тем, что его окружает, меняясь и прячась, прежде чем осторожно сунуться за вертикальную боковину арки, открывая вид на застенки - тупиковое, габаритами примерно в три метра по каждому из направлений, ответвление коридора, со ставшим уже привычным - металл, керамика, светильники под потолком - оформлением. Ближайшая оконечность упирается в обломки вашего "такси", дальняя - в слегка оплывшую, в ходе застывания просевшую потеками массу уже знакомого тебе иммобилизатора, перекрывшую проход так, что муравей жвало не просунет. Стены тоже залиты, но не сплошь, а двумя заметно просевшими по центру в форме дверных арок кляксами, каждая на расстоянии в два с половиной, плюс-минус, метра от "твоей" переборки. И пол тоже, но уже почему-то сплошь, неравномерно волнистым - как волны от струи запенивателя разбегались, так и застыло - слоем покрыт. - Цербер в активе, сэр. А вот и личный состав. Голос перестает быть чужим, ведь теперь ты знаешь как то, кто это говорит, так и то, откуда. Не в том плане, что изо рта, в смысле, а "визуал" долбанных "стражей лабиринта". Минотавры недоделанные. Оба в уже виденных тобой на ныне покойной "С. Миллс" боевых скафандрах, вооружены, обвешаны гранатами, но, на первый взгляд, особой опасности не представляют. Тот, который, судя по нагрудной планке "ОФИЦЕР / М. БАСКО": реноглезец чистой воды, смуглый и темнолосый, с плазмометательной - плавно и "мыльно" штампована из темно-серого пластика, с прячущим в своих недрах магнитную катапульту волнообразным стволом, раскладным Т-образным прикладом, пристяжным бункером для хранения полусотни "пончиков": тороидальных микро-ловушек для удержания плазмы, и тактико-вычислительным блоком на борту, который мог бы дать форы паре-тройке молодых СБ-шников из твоего отдела - винтовкой на боку. Тычет с важным видом пальцем в подключенный к змеящемуся по полу дата-кабелю наладонник, мини-командир настоящий. Второй, "М. ОФИЦЕР / Х. ЭРВЕНДО": тех же кровей, что и старший товарищ, с автоматическим дробовиком, таким же в точности, который остался на верхнем ярусе у тела их коллеги валяться, парой полуавтоматических пистолетов в набедренных кобурах, и каким-то просто неприличным количеством взрывчатки на себе. Тоже с "тыкалкой", координирует что-то. Все там же - шесть и семь с половиной метров - все те же. - Птичка? Готова побиться об заклад на свой месячный оклад с этими непрофпригодными пиявками на теле Корпорации, что речь идет о той самой "Гарпии". - Да. Можете сказать "спасибо" доброте госпожи Терренс за это. - Принято. Отдельно подмечаешь гуманоидные фигуры, валяющиеся "по правому борту", ближе ко входу, и раскинувшиеся в позах, указывающих на то, что их туда подтащили за ноги. Трое, под плотной, угольно-черного цвета пленкой. Идентичны параметрами как друг другу, так и виденным тобою ранее реплицированным охранникам - крепкие, рослые, плечистые, прямо в "скорлупе" и со снаряжением. Две целиком, а одна то ли без одной руки, что в стороне бугром виднеется, то ли без двух. Явные трупы. - Баско, Мастеру-пять - на связь. Клац-клац. Сняв и считав требуемые сведения - от габаритов помещения до точек размещения вражеского персонала - "всевидящее око", лезет назад, возвращаясь на свое законное место, после чего мироздание вновь становится монолитно-единым. Все. Есть время наблюдать, а есть время действовать. Верно? Верно. План прост. Чем проще, тем надежней: прыжок на ближайшего. Убить. И, уже без акробатики, отстрел кисти-копья в того, что чуть подальше. Убить. - Баско, Мас... Вминаются ставшие враз когтями пальцы в напольное покрытие, звенят привычно, вытягиваясь струнами, тросы-натяжители вдоль хребта, пульсируют от накопленной потенциальной энергии. Рывок. Хруст. Предательски трещит битая плитка под манипуляторами, когда, змеей вывернувшись из "норы", бросаешься на того, что ближе - офицеру. - ...Те... И он, даже не успев понять, что произошло, внезапно лишается головы. Щелк. Левая рука подсекает его шею раздвинувшейся и вытянувшейся в форменный короткий меч левой ладонью - от кадыка до основания затылка. Позже, долей секунды меньшей, чем требуется колибри на взмах крылом, сознание фиксирует сработку сразу нескольких - цилиндров шесть на поясе чужом болталось - ручных изопенных "фрагов" там, где только что находилась вторая цель. Дистанционные взрыватели, получив нейрокоманду от пользователя, активируются мгновенно и синхронно, вмиг топя фигуру корпората в отвалах спасительной голубоватой пены, что треща, накатывает на все и вся вокруг, подхватывает, не давая упасть, обезглавленного мертвеца, заставляет тебя достойным рекорда скачком отступить ко входу, жмет к нему, грозя "залепить", и, фактически полностью затопив помещение, замирает, пузырящейся, чуть потрескивающей массой только тогда, когда в твоем распоряжении остается буквально "прихожая", в метр шириной. - Мастер-три - всем! Танго! Танго!!! Бубнит-кричит выживший там, в глубинах синеватых "вспузырений". - Виз - пантера! Пантера!!! Танго! Всем - танго!!!
-
Весьма неожиданный поворот, но весьма интересный. И заодно слова, заставившие вспомнить "Эклессиаст", что вообще превосходно.
-
Главное в работе корпоративного охранника - быть бдительным и не терять голову в критических ситуациях.
|
|
За три года до...
Плодовая Неделя в нынешнем сезоне выдалась на редкость теплой и солнечной.
Понятное дело, что светлый праздник урожая, с народными гуляньями и официальными церемониями, никто бы не определил на время слякотное и промозглое, однако в этом году вторая половина сентября была похожа скорее на нежаркий август, чем собственно на первый месяц осени - к радости всех жительниц сельского Закуполья, для которых Плодовая Неделя была главным событием года. В Первопоселении и поселках ремесленниц, где жизнь не так крепко привязана к смене сезонов, завершение полевых работ отмечали без особого энтузиазма, в качестве традиции, скорее. Но здесь, в Старой Болотине... да, здесь к этим дням привязано очень многое. На них назначаются свадьбы, к ним же приурочивают ритуалы зачатия дочерей, да и торжественное принятие юных Сестер в основные деревенские Содружества происходило именно на Плодовую Неделю. И близнецы Бьянка и Росита, оказавшиеся на малой родине в эти дни, очень остро ощущали, насколько же оторвались от деревенского ритма жизни.
Росита приняла присягу вместе со своим учебным отрядом еще в мае, однако до последних дней обреталась в Старой Крепости в непонятном статусе, пока где-то в штабе гуляли документы с назначениями для вчерашних курсанток - и только четыре дня назад она узнала о том, что направляется в удаленный гарнизон в северных буревалах, а пока имеет аж целых трое суток увольнения для посещения родного дома и матери. Преизрядное везение на самом деле: для курсанток, особенно деревенских, получить отпуск в Плодовую Неделю было особым поощрением, и ради этого, бывало, впахивали целый год - Сите так ни разу и не удалось заработать подобной награды.
Бьянке же только предстояло окончить свой курс в Коллеже, и в деревню она попала на практику - помогать местной любительской труппе и курирующей ее наставнице, бардессе по имени Тиана, девушке буквально на четыре года старше ее самой, но за недолгое время взрослой жизни явно уставшей от сельского быта и находившей утешение лишь в своем будущем Великом Творении. У каждой сколько-нибудь амбициозной бардессы есть в планах Великое Творение - неважно, театральная постановка, поэма или изваяние, главное, что оно должно перевернуть то ли с ног на голову, то ли с головы на ноги все господствующие под Куполом представления об искусстве, и показать всем этим старым кош... простите, уважаемым Сестрам из Совета Старших Коллежа, как надо на самом деле работать пером, резцом или смычком. Словом, Тиана с большим удовольствием передала все обязанности по кураторству, которые только можно было, юной практикантке, пообещала с легким сердцем, что, если не будет проблем, Бьянка получит от нее высший балл, и почти перестала появляться на репетициях. Справедливости ради, у девчонок и так все было организовано достаточно сносно, и студентке оставалось лишь вплотную заняться своей непосредственной специальностью - постановкой спефэффектов. Тут, скажем прямо, юная Искра проявила себя в полной мере, вызвав восторг Сестер, которые могли видеть подобное лишь на сцене Летнего театра в Первопоселении, да и то, уточняла про себя Бьянка, далеко не в каждой постановке. Простенькую комическую пьесу с переодеваниями под названием "Сказка о третьей невесте" пришлось буквально переписывать на ходу - труппа подкидывала все новые и новые идеи, как встроить фокусы и иллюзии Бьянки в действие, и премьера в первый день Плодовой Недели оказалась в высшей степени эффектной. Девушки были в таком восторге, что даже не обиделись, когда выяснилось, что магия Искры оказалась едва ли не самым главным действующим лицом на сцене - хорошее на самом деле качество, среди болезненно честолюбивых бардесс подобные вещи воспринимаются куда тяжелее. Словом, практика вроде бы формально еще продолжалась, но последние дни, как раз совпавшие с увольнительной Роситы, Бьянка скорее догуливала, чем дорабатывала. И это было в высшей степени славно.
Торжественный сбор всей семьи вместе, деликатные и целомудренные обнимашки и чмоки при маме, удивление, что с последней встречи обе так мало изменились (да, это не первые годы отрочества...), прогулка по деревенской ярмарке (называвшейся так лишь по традиции - никакой коммерцией здесь и не пахло), вольности гражданской жизни и Нормальная Еда, леденец на палочке, в который так по-детски вцепилась соскучившаяся по простым радостям бытия Росита... Не так уж скоро близняшки морально дозрели до мысли повторить те взрослые вещи, которые не положено проделывать друг с дружкой сестрам по крови. Лишь на третий день, с утра, они отправились "на пикничок" в свое тайное место в паре лиг от деревни.
***
Первая бутылка вина распита, первый порыв страсти удовлетворен, и близняшки лежат на покрывале, влажном от пота и иных следов недавних любовных игр. Сита, уткнувшись правой щекой в плечо старшей сестренки, щекочет подушечками пальцев упругий животик Бьянки, заставляя бардессу улыбаться, щурясь сквозь полуприкрытые глаза. На запястье шаловливой левой руки младшенькой близняшки виднеется свежая, вчерашняя татуировка. Покрасневший участок кожи вокруг растительного узора слегка болит, когда трешься им о ткань. Такой же рисунок украшает и лежащую расслабленно правую руку Бьянки. Татуировщица-берберийка Наджиба, чьи лоб, щеки, рукава, шея, в общем, все доступные обозрению части тела были забиты затейливыми орнаментами, лицами и даже целыми картинами, желая, видимо, смутить близняшек, пояснила с улыбкой, что парными тату такого рода украшаются, как правило, возлюбленные - однако настойчивая Бьянка уцепилась за слова "как правило", и в итоге добилась того, что "очень-очень-очень близкие подруги" тоже могут себя так обозначить. На том и сошлись, потратив целый вечер на выполнение симметричных рисунков, которые сливались в один, если особым образом взяться за руки...
Схлынувшее с первой взаимной разрядкой возбуждение оставило после себя ленивую истому - сквозь которую, впрочем, пробивались тяжелые мысли. Когда-то очень давно, после того, как они впервые поддались взаимному влечению, явившаяся Росите Аэлис посмотрела на нее без какого-либо упрека, лишь с печалью и сочувствием:
- Просто пообещай мне, Сита: как только Бьянка захочет уйти - ты сразу же отпустишь ее. Это моя единственная просьба. Ты свободна в своем выборе, я запрещаю тебе лишь единственное: причинять сестре боль.
Больше за прошедшие годы Дарующая Жизнь и ее непризнанная людьми дочь не говорили об этой любви - незапрещенной и неразрешенной, не имеющей будущего, но никак не уходящей в прошлое. В сущности, и между самими близняшками каких-то серьезных разговоров о ждущем их впереди почти не происходило - избегать таких бесед было легко, имея перед собой неясные перспективы впереди, собственную несамостоятельность и зависимость от воли начальства, одинаковую что для воительницы, что для бардессы. Однако теперь, находясь на пороге взрослой жизни, невольно начнешь задумываться о том, что же станет через годы - с тобой, с ней и с вами...
|
|
За последние недели, мы с Лючией сблизились. А как иначе? Она терпела мои пьяные выходки, помогла мне с Андреем и согласилась помчаться со мной за тридевять земель бросив брата только чтобы в весьма стесненных и совершенно не сравнимых с Корво Бьянко закончить книгу, на титуле которой ее имя даже не будет значиться. От каждого из этих пунктов, госпожа Альвиницци кажется не приобретала решительно ничего кроме головной боли и понять, чего именно она добивается, я не вполне мог… Впрочем, я лукавлю. По паре обмолвок я понял, что по какой-то причине Лючия «действует семейственно и тянет другого независимо от его талантов, что становится для неё бедой» — да, я тоже умел слушать. И всё же объём сыплющихся на меня благодеяний был таков, что даже такой мизантроп как я невольно проникся и потихоньку стал оттаивать.
Обычно, все наши разговоры были о том, что связывало нас — то есть о работе. Колонии, колонии и ещё раз колонии. С тех пор как у нас начались свидания, я временами спрашивал о Тилее и что-то рассказывал о себе.
Теперь… всё несколько изменилось. Совершенно незаметно для меня мои вопросы всё сильнее стали касаться самой Лючии — ее семьи, ее взглядов на жизнь, ее историй, ее мечтаний. Иногда я спрашивал ее о брате, но тоже как-то… по-личному.
Она как будто стала ещё одной землей, которую мне следовало описать — климат, границы, полезные ископаемые, население…
Изменились и мои рассказы. Например, я показал Лючии эльфийский меч и впервые в жизни совершенно честно рассказал когда и при каких именно обстоятельствах я его приобрёл. Рассказал и о том, как мы с Фердином переломили исход целого сражения — и, пожалуй, опять же впервые, в этой истории прозвучал легкий оттенок гордости.
«Я что же, рисуюсь?» — тут же одернул я себя и, кажется, покраснел.
Близость была для меня чем-то новым, так что, подозреваю, краснел я довольно часто. Ведь в Корво Бьянко я всегда приезжал при полном параде — а в комнате гостиницы ходить как на приёме не то, что не получалось, а было попросту неуместно. Там я мог быть непричесанным, неумытым, пахнущим крепким мужским потом — и каждый раз, когда в такой момент я замечал взгляд Лючии, то краснел, и обыкновенно старался, с разной степенью успешности, исправить то, что видел в самом себе как «дефект».
Постоянно сожительствуя с госпожой Альвиницци, не мог я и владеть собой так хорошо как раньше. Если на меня нападала грусть, я был грустен, если мне хотелось посмеяться — я рассказывал, что именно меня так рассмешило. Всё это до того не походило на мои протокольные вопросы о текущих событиях, которые я задавал с настойчивостью судейского секретаря («Должен. Показать. Небезразличие.») что пожалуй в эти дни я мог бы предстать перед Лючией совсем другим человеком.
Уже не столь напоминающем портрет с обложки собственной автобиографии — «Амадей фон Рейнеке на коне и в благородный профиль».
Это… смущало. Возвращались детские страхи на тему того, что я где-то чем-то выдам свою искаженную природу.
Был у смущения и иной аспект.
Я ведь совершенно здоровый физически молодой мужчина, возле которого каждую ночь спит молодая и красивая девушка. Каждое пробуждение рядом с ней — а вставал я рано — превращалось в целую комедию относительно… кхм… некоторых особенностей мужской анатомии. Сказывалось ещё и то, что репродуктивные системы моего тела чем-то напоминали паровую машину — без возможности спустить пар котёл начал ощутимо нагреваться и беспокоить меня.
Я плохо спал, а когда спал то не всегда контролировал свои движения. Один раз я проснулся сжимая Лючию в объятиях, да ещё и лицом к лицу, так что… клапан парового котла упирался куда-то… в неё.
Слава Мирмидии, она спала, и я, пунцово-синий, смог аккуратно перевернуться на другой бок и сделать вид, что так и задумано! (Или Лючия притворялась спящей, чтобы не смущать меня? Она может)
Последним звоночком стали мои беседы с Паулем.
Иногда, хоть и не так часто как раньше, у нас находилось время поговорить наедине. И в моих речах произошли определенные перемены. «Женщины конечно зло, но некоторые меньшее зло чем другие…» «Лючия несколько отличается от всех женщин, в лучшую сторону, конечно…» «Не могу не признать, что у женщин есть определенные достоинства. Взять вот Лючию…»
В общем, я вёл себя на манер страны, которая после долгой и кровопролитной войны заключила с соперником выгодный договор и теперь пытается объяснить собственному населению почему «те мерзавцы» вдруг стали «дорогими партнерами».
Очевидно, между мной и Лючией была некая… назовём это «проблема». Слово не лучше и не хуже чем любое другое. И, конечно, я понимал, что эта «проблема» если ее запустить, даст о себе знать. Однажды я расслаблюсь достаточно чтобы позволить госпоже Альвиницци что-то заметить (и это при условии что она до сих пор ничего не заметила) и тогда разговор будет проходить уже не на моих условиях.
Проблема в том, что я вообще не представлял каковы именно их себя «мои условия»! Я вообще не знал как мне подступиться к такой беседе!
То, что вышло в итоге представляет собой позор дипломатического искусства не только моего, но и всего рода фон Рейнеке. Мои предки, бароны, должно быть лица себе прошибли ладонями. С размаху.
Само начало оцените: «Лючия, думаю, есть серьёзный разговор»
— Не знаю заметила ли ты…
(Да весь Нульн заметил!!!)
— Что между мной и женщинами есть некое напряжение.
(Да причём тут это?!)
— Я привык не доверять людям, и так получилось, что с женщинами были связаны не самые лучшие мои воспоминания. Например, когда мне было четырнадцать…
(Ты что ей, всю жизнь свою собрался рассказать, балда?!)
— Меня разыграли и довольно жестко. Мой брат.
(Да что ты несёшь?!)
— Да что я несу… В общем, Лючия, мы с тобой сильно сблизились. И если тебе захочется того же, я думаю мне бы хотелось попробовать… по-настоящему, понимаешь?
(Она решит что ты ее клеишь) (Не то, чтобы ты ее не клеил) (Просто нужно как-то подчеркнуть что ты не только трахнуть ее хочешь!)
— Кажется ты… важна для меня. Как друг…
(Ты сейчас серьезно?!)
— Но не только. Ты… нравишься мне. Как женщина…
(Опять не туда! Ты бы ещё сиськи ее похвалил! Даже не думай!)
— Но и это не всё. Я знаю, что наверное мало что могу тебе дать, но если могу хоть что-то… то мне хотелось бы это сделать и… заботиться о тебе, понимаешь?
(Да тебя бы даже пьяный гном сейчас не понял!)
— Кажется, я… люблю тебя.
(Молодец. Сказал-таки. Я сейчас иди и застрелись нахер после такого позорища)
— Я пойму если ты не чувствуешь того же. Это… не помешает.
(Это охренеть как помешает!)
— Вот.
***
Конечно, для меня это было впервые. Я вообще не представлял как говорят о такого рода вещах! Что впрочем, совершенно не оправдывает меня — мои преподаватели риторики услышав такую речь наверное бы рыдали. А потом велели мне убираться туда, откуда я вылез.
Примерно такой реакции я по правде и ждал от Люсии. Проигрывая то, что потом стало этим разговором, в уме, я набросал целую вереницу ответов от «ты конечно очень милый…» и «вообще-то у меня есть…» до «мне нравятся женщины» и просто «ты что, пьяный?»
И нет, всё это я ухитрился выдать совершенно трезвым.
На фоне тягот моей личной жизни, о которой я привык думать, что ее не существует, впечатление от столицы Империи слегка смазалось.
Даже основной вопрос «посмотреть город или пытаться работать» я рассматривал теперь в контексте «какое впечатление то или иное моё желание произведёт на Лючию».
Временами хотелось биться головой о стену, настолько эта самая голова не понимала, что у нас здесь важный рабочий выезд, а не медовый месяц. Мне невероятно хотелось показать ей город, который я сам ни разу не видел — парки, дворцы, храмы, музеи, театры!
Или как сказала бы моя воспалённая близостью Лючии голова: «Разделить это с ней. Сделать Альтдорф нашим городом. Найти в нем наши места».
В общем я заготовил очень серьёзную речь о том, что отношения отношениями, но пора бы вернуться к работе.
Погулял для храбрости. Пришел. Вдохнул.
— Лючия, здесь мы много не наработаем, и пока нас не приняла Эммануэль, сами перспективы работы перед нами мягко говоря туманные. Как ты смотришь на то, чтобы пока наше будущее не прояснилось, немного посмотреть город? Я никогда прежде здесь не был…
-
Беседы с Паулем, подсвечивающие при этом самого Амэ и его взгляды в динамике - это, конечно, что-то с чем-то!
|
|
-
Попытавшись повторить движения Равиндера, Сифре приступил к трапезе, втайне радуясь что успел перекусить до визита сюда — он ценил что его собрат следует аскезе как и должно человеку веры, но охотиться за еретиками Сифре предпочитал на полный желудок. Для этого он даже завёл привычку таскать в кармане пару батончиков пищевых рационов. На вкус они были как бумага, но позволяли обмануть желудок и дать организму нужное количество калорий. Верно. Предусмотрительность - наше все.
|
|
|
|
|
—…Всё дело в масштабах того, что попадает к нам в руки, понимаете? Я всегда извлекаю из этого максимум. Дайте мне человека, и я сделаю его знаменитым. Дайте мне деревню, и она будет процветать. Дайте бумагу, чернила и надежных совавторов, и я создам трактат о колониальной экспансии человечества. То есть мы создадим, конечно.
Оговариваюсь. Я не привык к столь неформальным беседам с кем-то кроме Пауля. Мне приходится выбирать слова, и это нормально, но в живой беседе на это часто нет времени.
— Сама жизнь есть ничто иное, чем наше свободное волеизъявление. Если у Вас в руках есть монета, и Вы хотите стакан вина, Вы велите слуге принести вина. И наслаждаетесь изысканным вкусом. Но здесь-то и закрадывается несовершенство жизни. Что делать, если у Вас нет монеты? А ведь чем сложнее и изощреннее Ваши желания, тем более редкие ингредиенты требуются для его осуществления. К примеру, вопреки моей глупой оговорке, я бы никогда не справился с трактатом о колониях без Вашей помощи. Умер бы над книгами.
Короткий смешок
— Несовершенство жизни бывает глобальным — если я знаю, как сделать некую деревню преуспевающей, это вовсе не значит, что мне в самом деле кто-то даст эту деревню в управление. Так, например, наша работа не состоялась бы, не поступи я в университет. Но бывает и персональным. К примеру представьте, что на мое любезное предложение поработать вместе, Андрей ударил бы меня прямо в нос. И никакого трактата о колониях. Вот почему, Лючия, я со временем покину Старый Свет. Кем я стану здесь — достаточно просто предсказать при минимальных знаниях. Я это вижу, и мне это не нравится. Но вот кем я стану там… Это вопрос намно-ого сложнее. Впрочем, кажется, Вы заскучали. Мои извинения. Временами, я бываю довольно болтлив, хотя обычно Пауль — единственный мой собеседник. Не считая моих дорогих друзей, конечно. Не представляю, что бы я без вас делал. Без Андрея, без Бендетто, и конечно без Вас, Лючия. За нашу дружбу.
Поднимаю стакан.
— Но довольно обо мне. Прошу, расскажите мне о Мирмидии. Мне безмерно интересна тилейская религия. Кто знает, возможно Вы даже сделаете меня прозелитом!
Госпожа Альвиницци была родом из совсем другого мира. Более свободного мира, более хаотичного. Из ее рассказов, я понимал, что мне бы в Тилее вероятно не понравилось — слишком много лишних эмоций для человека, чья личная жизнь ограничивалась пятью минутами бесшумного движения ладонью за ночь и ещё пятью минутами тщательного отмывания рук.
И о чем спрашивается здесь слагать песни? Как наличие свидетеля, или, вернее, соучастника, сделает потребности плоти чем-то прекрасным?
В конце остаётся лишь грязь на бедре.
На самом деле, я боюсь ее, этой госпожи Альвиницци. Это странное чувство впервые посетило меня, когда Бендетто рассказал мне о моём сокрушительном дипломатическом провале. Я ошибся, неправильно оценил ситуацию, и в итоге вляпался — да, легко, но всё же вляпался. Таковы вводные. Но вот что та пестрая палитра эмоций, которые я испытал узнав о своей ошибке, была страхом, я понял не сразу.
Я категорически не воспринимал людей если не имел рычагов давления на них. Взять Андрея — мне было чем его прижать если возникнут… осложнения. И уж точно мне было чем прижать бедненького маленького Бендетто.
А вот с его сестрой вышла ошибочка. Мой расчёт строился на том, что Лючия желала поступить в университет дабы реализовать свой потенциал, но как оказалось, для неё это было чем-то вроде каприза аристократки.
Наша работа не была для неё билетом в жизнь — скорее любимым хобби, занятным боковиком от чего-то ещё.
А значит, у меня катастрофически отсутствовали на неё рычаги. Я не мог прижать ее если что-то случится.
Даже наоборот, в известной степени я зависел от неё — ведь я привык к удобствам Corvo Bianco и профессионализму девушки.
А теперь зависел ещё и в вопросе репутации. Я сам подарил ей досаднейшую историю о том, как «тот мужеложец лишь изображает роман со знатной иностранкой».
Потеря контроля пугала меня и вгоняла в паранойю. Сейчас мы на одной стороне, но что если это изменится?
Эммануэль фон Либвиц и ее «как там нога твоего дяди» повлияли на меня сильнее чем я готов был бы признать.
Наверное поэтому я начал позволять себе с госпожой Альвиницци немного более откровенные разговоры, чем со всеми остальными. Чуть больше рассказывал о себе. Вежливо попросил о возможности когда мы наедине обращаться друг к другу по имени.
В такой доверительной интонации, в демонстративно открытой спине, для меня заключалась стратегия защиты — если я не мог обезопасить себя держа в руках привязанную к чьей-то шее петлю, то демонстративно привязывал ее к собственной.
Разве не так же я поступал с Эммануэль? «Ты — госпожа, вот моя жизнь, распоряжайся ей».
От меня не должно исходить даже тени угрозы. Покажи дающую руку и спрячь берущую — так я жил. Но если вдруг оказывается, что мне нечего дать, а значит и нечего отнять… Что делать в такой ситуации я пока не знал. Ужасная, мерзкая ситуация.
Какая-то звериная интуиция подсказывала мне, что ответ связан с Бендетто. Ведь в отличие от меня, люди не живут в пустоте. У них есть те, о ком они по-настоящему заботятся, и для Лючии это брат.
Я не могу навредить ей, но я могу навредить ему. Это неестественная мысль — ведь я не собирался делать ничего подобного. Но каким-то странным образом мысль эта успокаивала меня.
Я был в опасности, да. Но ещё я был опасен. Я мог в случае чего заставить считаться со мной, да, я набросил петлю на собственную шею: но горе тем, кто попробует ее затянуть.
Если бы ещё где-то лежали рычаги давления на Эммануэль… Но подобные рычаги были разве что у курфюрста аверландского.
Мариус Лейтдорф, конечно, выбрал момент как нельзя хуже для моей работы. Потом, когда (если) госпожа курфюрст — в варп феминитивы — вернётся, ее канцелярия наверняка будет завалена прошениями за все месяцы или даже годы войны. И прошения эти будут из разряда «дом сгорел, родных убили, помогите». А тут Амэ со своими книжками.
Да тролль с ним с эльфийским! Работа встанет! Отказаться от призыва я не смогу, да если бы и выбрал пустить свою репутацию под откос — без Андрея всё будет явно куда труднее, и потом, в мирное время, мне обязательно припомнят как я «отсиделся». Если, конечно, не арестуют раньше. А сколько война продлится, как я и сказал, не знает никто. Может месяц, а может это очередная смута лет на дцать.
Как человек, бывавший на войне, я мог сказать, что армия воплощает в себе буквально всё, что я ненавидел в жизни, но и как избежать службы не навредив при этом моей репутации, я не знал.
Следует уметь признавать поражения и в данном случае господин Лейтдорф сбил меня с небес на землю.
Впервые за очень долгий срок я не знаю, что мне делать. Знаю только, что мне следует с кем-то поговорить и на роль эту нашёлся только один кандидат.
— Как видите, Лючия, я потерпел поражение. Теперь я в ловушке — если отправлюсь в армию, то снова вернусь к тому, с чего начал и к чему дал себе слово не возвращаться. Откажусь — получу клеймо похлеще того, которым меня едва не наградила молва.
Да, при всем том страхе, который я испытывал всякий раз в ходе наших встреч, я парадоксальным образом испытывал к Лючии симпатию, хоть и не совсем ту, какую мужчина испытывает к женщине. Фигурально выражаясь, я не хотел залезть к ней под платье — но мне нравилось само платье.
К тому же, я был слегка пьян. Или не слегка.
— Столько лет планирования — всё насмарку. Хотите расскажу историю? Начало ее вы знаете — я рос в маленькой крепости в окружении солдатских сыновей. И, как, возможно, догадываетесь, это была довольно одинокая жизнь. Вокруг меня было много людей, но никто из них не был похож на меня. Но вот однажды в нашу крепость приехали два ребёнка извне. Мальчик и девочка. Дети эти превосходили меня по рождению, но я тогда не вполне осознавал насколько, и, признаюсь, несколько наивно, подумал — наконец-то я найду себе друзей. Настоящих друзей, как в романах. Тех, что обмениваются письмами в разлуке. И знаете, что было дальше? Мальчик вызвал меня на дуэль с боевым оружием. А девочка смотрела как мы сражались, и улыбалась.
Оскаливаюсь, впервые за очень долгий срок давая выход старой боли.
— Так мы и познакомились с Эммануэль. Едва ли эта встреча что-то значила для неё, просто ещё одна деревенщина, сын мелкого вассала, но для меня она навсегда определила status quo. Мальчики желают со мной подраться, а девочки посмеяться, глядя на поединок. В тот раз я выиграл. Но если бы и проиграл, и был бы ранен, даже очень тяжело — всё было просто забавой, понимаете, Лючия? Все мои действия, как бы тщательно я их не продумывал — просто забава. Порой я удивляюсь, как сильно то, с чего мы начинали, определяет наш путь.
Залпом опрокидываю ещё чашу вина.
— Я помню обиду, которую испытал когда Леос меня вызвал, а Эммануэль «великодушно разрешила» бой. Я вырезал из себя ту часть, которая ждала, что мы с мальчиком и девочкой поиграем вместе. Выжег ее с корнем. Когда мы снова встретились, я дал ей понять — она может заставить меня драться ради ее забавы, но она никогда не заставит меня сражаться ради неё. Это была гордыня, конечно. Мне нужно было играть, изображать ветер в голове, неловко нахваливать ее грудь и делать вид, будто хочу того же, чего хотели все в той зале. Но я хотел дать ей понять, что вижу ее. Что ни одна ее улыбка, ни одно ее слово больше не обманут меня. Она в силах приказать мне умереть за неё, но не заставит жить ради неё. А скоро я и вовсе покину ее владения, и хотя она вряд ли даже заметит это — я освобожусь, вздохну свободно. В Новом Свете я сам мог быть курфюрстом, мог быть королем, мог быть богом!
Чаша со стуком опускается на стол.
— А теперь знаете, что мне придётся сделать? Ехать в Альтдорф и там ползать на брюхе перед ней, чуть не умоляя, чтобы она заметила меня и позволила быть для неё достаточно полезным, чтобы потом все забыли о моем отсутствии на войне — и, смешно сказать, просто позволили мне и дальше заниматься тем, чем я уже занимаюсь! Мне придётся снова драться с мальчиками для забавы очень, очень капризной девочки. Значит ли это, что с моих восьми лет я не сделал вперёд ни единого шага? Или просто пропасть, разделяющая меня и ту девочку, так велика, что шаги мои подобны шагам муравья, пытающегося пройти из Бретонии в Великий Катай? Я не знаю.
Тут в моем усыплённом вином рассудке что-то проясняется. Я понимаю, что едва ли не изливаю душу тилейке, раскрывая нечто такое, о чем я никогда и никому не говорил. Причём еще и относительно действующего курфюрста! Да-да, той самой, что людей на плаху отправляет! Что дальше? «Мальчик под повозкой»? «Мальчик в спальне?» «Мальчик, на поле боя поджимающий к себе раненую руку?» «Уже не совсем мальчик, ищущий себе друзей среди тех, кого можно использовать, а при случае и прижать?» Или я начну предлагать ей пожениться и наплодить поколение сероглазых богов, которые захватят Люстрию? Не, пора приглушать этот фонтан.
Когда я произношу следующую фразу, мой голос звучит чуть более ясно.
— Ладно, я наговорил Вам всякой ерунды, за которую потом мне будет стыдно. На самом деле это всё была… сильно затянутая преамбула. Важно лишь то, что я собираюсь в Альтдорф. Работать в местных библиотеках и заодно лиз… целовать подол платья госпоже курфюрсту, чтобы нам после войны позволили спокойно закончить нашу книгу.
Улыбаюсь, на сей раз вполне искренне.
— Хотите поехать со мной, Лючия? Мы неплохо сработались и в Альтдорфе мне бы пригодилась Ваша помощь — с библиотеками, конечно, не с поцелуями подола платья. Думаю, посреди войны Нульн станет куда менее гостеприимным местом чем обычно, особенно если будет осада. Представлю Вас госпоже курфюрсту как моего друга, соавтора и незаменимого партнера. Можем взять с нами Бендетто — ему наверное тоже будет тяжело в… нынешних условиях.
***
С Андреем, я говорил уже трезвым. И это тоже был искренний, хоть и менее экспрессивный разговор. Неизвестно, сколько будет продолжаться война — месяц или десять лет. Наша работа должна быть продолжена. Я не могу позволить себе попасть в армию на годы. Нет, в Альтдорфе я возможно смогу сделать что-то, чтобы эта война закончилась поскорее и без пролития рек человеческой крови другими людьми.
Но я уважаю выбор Андрея. Я прошу его беречь себя. Это самое главное на войне — выжить.
Не лезть напрасно на рожон. В связи с этим у меня к нему есть просьба, ну, или предложение. Ему ведь всё равно, где именно служить? Это не его война — это долг чести, и этот долг необходимо выполнить.
И есть одно место под названием форт Роткирхен. Там комендантом служит мой отец.
Мне было бы куда спокойнее если бы моя семья присмотрела за моим лучшим другом — а мой лучший друг на этой войне присмотрел за моей семьей.
К тому же, я напишу родным письмо, чтобы Андрея приняли так, как будто домой вернулся я сам и попрошу отца определить его на пост, соответствующий его благородству духа и рыцарскому достоинству.
Разумеется, я не могу настаивать, если сердце моего друга жаждет битвы и отправки на передовую.
И в этом случае — мой старший брат, Адальберт, служит в войсках курфюрста, в рядах рыцарей Империи. Мой средний брат, Людвиг, служит в элитном отряде «Молниеносных».
Не примет ли Андрей от меня хотя бы письмо к одному из них с просьбой ходатайствовать о его, Андрея, зачислении в ту же часть?
Я знаю моих братьев, они сделают все возможное. И знаю, что в бою у моего лучшего друга будет плечо, на которое он сумеет опереться.
-
Чудно, конечно, наблюдать за тем, как Амадея эмоционально шарашит в разные стороны - и при этом все остается в гармонии.
|
|
Продрогший, мокрый, проклявший свою инициативу и себя, Мухин вылез на берег, стряхивая водоросли с сапог. Теперь он, наверное, совсем не походил на гордого моряка, буревестника революции – а походил на опустившегося бич-камера, как говорят англичане: матроса, списанного на берег, в перерывах между запоями и драками делающего вид, что пытается наняться хоть на какое судно. Даже усы его повисли, как флаги под дождем. – А, черт бы тебя распрострелил! – бормотал матрос свкозь зубы. Гранату утопил... вымок... теперь одна ночовка под открытым небом – и привет, всплывешь кверху килем, покашляешь немного, а там. Печальный конец. Ветер ещё этот... Родная земля, что ж ты не помогаешь! Но зато и злости прибавилось! Сейчас дадим гадам за всё – за речку, за ветер, за то, что по лесам шлялись так долго. Двинули вперёд, пристрелили собаку... – Дура! Зачем!? – горячо прошептал балтиец. "Собаку-то за что? Собака не китаец все же..."
Выглянул и увидел – вот она цель. И его увидели. Да всё против нас!!! Комиссар в секунду сложил два и два – сейчас развернут пулемёт, обстреляют, прижмут градом пуль, а эти с переулка подтянутся с тыла – и всё, кранты. Амба. "Щи съ мясом и кашею" из них сделают. Ну что, товарищ Мухин, готов помирать?! Или назад, через речку, под пулями, а!? Как, водичка, в самый раз для повторного купания!? – Да в пизду... Куда ни кинь, всюду клин. Шанс был только один, призрачный, как спасательная шлюпка в тумане: захватить пулемёт и отбить атаку из переулка. – Расческин, назад! Бойцы! За мной! – гаркнул Мухин, и усы его агрессивно встопорщились. – В штыки! Кричи громче!!!
И ринулся за угол, сжимая винтовку холодными пальцами. Кровь бросилась в лицо, в животе заныло, челюсти стиснулись сами, но усилием воли Мухин разжал их. Челюсти и глотка сейчас – оружие не меньше, чем винтовка. Эти, за пулемётом, не знают, сколько их тут, не знают, что пятеро. Пусть думают, целый взвод обошел по речке с фланга! "На ура вас возьму, гады!" Ох и рожа у него сейчас, наверное была – из тех, что не малюют на батальных полотнах.
Стараясь не думать о том, что это последняя секунда его жизни, Мухин со штыком наперевес заорал во всю пролетарскую глотку, чувствуя, как колотится сердце, как превращается Иван Мухин из человека в бешеного зверя. Он кричал дико, страшно, из нутра, брызжа слюной, как та собака, которая только что заходилась на них лаем: – УРРРРРРРРАААААААААА!!! УРРРРРРРРАААААААААА!!! РРРРАААААААААА!!!
|
|
Прежде всего, я, конечно, поговорил с Паулем. Серьезно поговорил. Честно говоря, я не рассчитывал, что каждое моё слово окажется достоянием нульнской улицы, и теперь вынужден был исправлять собственные ошибки.
— Пауль, дорогой, свет знания безусловно суть благо, но помимо того, каковы вещи есть, есть и то, какими они выглядят. И это второе — намного важнее. Представь например, что твой друг забрал у тебя яблоко и съел. Ты подошёл к нему на улице и ударил его в лицо — весьма заслуженно! Но что увидят прохожие? Юношу, который напал на другого юношу! И если скажешь ты перед всеми, мол, у меня забрали яблоко — кто будет свидетелем твоей правоты?
Я улыбаюсь, давая юноше возможность понять, что ситуация в самом деле получится паршивая.
— Или вот представь себе женщину. Она несомненно зла — но что видят все остальные? Яркое платье, полную грудь, кроткий взгляд. «Как она благочестива и прелестна!» — говорят все. И если ты скажешь о ней что дурное, по крайней мере публично, что подумают о тебе? Ревность в истине похвальна, но прошу, помни о том, что вещи могут быть восприняты совсем не такими, какие они есть. Потому, как говорил один из императоров древности — «не говори что думаешь, но думай, что говоришь».
Я налил ему немного вина, чтобы он не слишком расстроился от такой отповеди.
— Ведь зачем мы говорим, Пауль? Каков в целом потенциал наших слов? Среди твоих знакомых много тех, кого ты считаешь круглыми дураками, но если ты скажешь им, что они дураки, если даже приведёшь к тому все аргументы — разве они убедятся в этом? Нет. Они всего лишь обидятся на тебя. Мы говорим не только ради утверждения истины — мы говорим, чтобы всем нравиться. Скажи круглому дурню как мастерски он вырезает деревянные свистульки, и не говори, что он круглый дурень — он будет счастлив, и, возможно, сделает что-то для тебя в будущем.
Легко касаюсь груди юноши.
— Здесь — в тебе может гореть пламя праведного гнева. Но здесь
Указываю на его губы
— Должен быть лишь мёд. Даже по отношению к женщинам. Особенно по отношению к ним. Так, если змея заползёт к тебе в постель, ты не должен дергаться, пытаться сбросить ее или убить — ведь тогда она ужалит тебя, и ты умрешь. Но выжди без движения, без звука — и она уползёт. Понимаешь?
Я надеялся, что сумел объяснить основы.
А репутацию и в самом деле следовало поправлять. Честно говоря, по правде я думал попросту игнорировать слухи. Ну говорят и говорят. В конце-концов я уеду. Но мысль о том, что это может повредить защите моей диссертации в дальнейшем, заставила меня изменить мнение.
Тут-то и пригодилась Лючия. Я относительно честно объяснил ей характер моих трудностей (умолчав лишь о том, что причиной их стала моя нелюбовь к женщинам) — мол, некие нехорошие люди распускают обо мне порочащие слухи, мне так-то плевать, но это может дурно сказаться на судьбе нашей работы, чего я позволить категорически не могу, в связи с чем и придумал следующий план.
Госпоже Альвиницци следовало несколько раз появиться со мной в публичных местах, где я бы тщательно изображал ухаживания за ней. Дарил бы подарки, читал стихи, брал за руку, может даже насозидал бы что-то моей даме. Со стороны самой Лючии требовалось вежливо принимать мои ухаживания, но подчёркнуто держать дистанцию. Ну и конечно — чего я не сказал прямо, но на что намекнул — в обществе быть чуть женственнее.
Поначалу это следовало делать несколько раз в неделю. Потом — для поддержания легенды — где-то раз в месяц.
«Но Амадей» — воскликнет Лючия, — «Я конечно ценю нашу работу, но не настолько!»
Тут-то я и вложу в мышеловку сыр.
«Как несомненно госпожа Альвиницци знает, поэты порой скрывают свои имена за ложным именем — псевдонимом. Конечно, не в наших силах поместить женское имя на обложку нашей работы, не столько из наших предубеждений, сколько из царящих в обществе. Но госпожа Альвиницци могла бы придумать мужское имя, которое не было бы ее именем, но всё же принадлежало бы только ей. Если госпожа Альвиницци в самом деле тяготеет к научным занятиям, то создавать работы под псевдонимом для неё — единственная возможность публиковать что-то. И появление этого нового имени на титуле книги, которую мы несомненно сделаем выдающейся — чем не заявка на все возможные успехи в будущем?»
Я, конечно, говорю всё это исключительно как друг, единственно из благожелательности и веры в то, что талант должен уважаться независимо от пола. В конце-концов нами правит женщина — кто мы такие чтобы отказывать прекрасному полу в способностях?
Андрей, Бенедетто, сама Лючия — всем я готов предложить самое лучшее. Готов помочь в осуществлении их желаний.
Я хороший друг.
Но наша работа важна для меня. Наша работа — это дар человечеству. Великий подарок, который мы делаем будущим поколениям. Ведь за колониями будущее, и каждый в Империи, кто заинтересуется Новым Светом или Арабией, будет начинать путь с нашей книги.
Я не позволю каким-то слухам помешать нам. Не позволю нашей книге стать «книгой того мужеложца».
Моя просьба — такое же вложение в работу, как и всё остальное. И в «ухаживаниях» своих я несомненно буду знать меру, в какой прилична такая игра по отношению от юноши к девушке. Если же госпожа Альвиницци волнуется о своей репутации и потенциальных брачных партиях, то пусть не беспокоится.
— Слухи исчезают вместе с человеком. Не сейчас, но через несколько лет, меня здесь уже не будет.
Конечно, я рисковал испытывая так одного из моих соавторов. Лючия была полезна даже когда не выступала ширмой моей личной жизни. Ее отказ несомненно поставит под угрозу уже сложившуюся модель сотрудничества, так что я старался быть как можно осторожнее в словах.
Вообще, в отличие от Андрея, я всегда помнил что передо мной девушка. Вставал если она вставала. Снимал шляпу если она появлялась и никогда не снимал при ней перчаток. Придерживал дверь. Не выражался, не повышал голос. Если я был не согласен с какими-то ее идеями, то никогда не говорил «нет, это чушь» (как мог, особенно если был сильно не в духе, сказануть Андрею или Бенедетто — правда, потом всегда извинялся), но всегда говорил «это интересная мысль, но следует ее тщательно обдумать». Если соглашался, то делал это уважительно. В отличие от Пауля фразочки в духе «неплохо… для женщины» я предпочитал оставлять в голове.
Забавно, но со всеми ними я прежде всего пытался понять, чего они хотят. Вот Андрей вероятно хочет заработать себе имя — иначе не пошёл бы в университет. Бенедетто просто не хочет быть один, ему важно чувствовать сопричастность и то, что его воспринимают всерьёз. Лючия же хочет быть мужчиной. Желаниям всех троих я готов был содействовать по мере моих скромных возможностей.
Что же до клинка, здесь я вынужден был последовать тому сценарию, который до последнего не желал реализовывать.
Разве что, от официального прошения по здравому рассуждению всё же решил отказаться. Вместо этого, я написал частное письмо, выдержанное к не столь строгих тонах — по моим меркам, разумеется.
Я рассыпался в извинениях, что отрываю владычицу от дел правления на свои мелкие дела, долго и пространно желал долгого правления, и , наконец, припоминал госпоже фон Либвиц ее благожелательность ко мне в прошлую нашу встречу (где-то здесь вставлен ещё тонкий комплимент ее красоте).
Мои ученые занятия, имеющие целью возвысить славу нашего благословенного Сигмаром владения как величайшего в Империи центра мудрости, столкнулись с известными трудностями в свете незнания мной эльфийского языка.
Я слышал, что специалисты в данной области есть в Имперских Коллежах — но как госпожа курфюрст несомненно знает, корпоративный дух порой весьма неблагожелателен к чужакам.
Если я просто попрошу у магов возможности посещать отдельные лекции в их учреждении, то вероятно получу отказ.
В связи с этим я (ещё абзац пространных извинений) нуждаюсь в помощи владычицы, ибо слово ее в Нульне закон для всех.
Я покорнейше прошу предоставить мне рекомендательное письмо для предоставления в магический коллеж о моем зачислении туда в качестве вольнослушателя, с предоставлением мне права посещать отдельные занятия, посвящённые эльфийскому языку.
(Ещё абзац пространных благодарностей в случае, если госпожа курфюрст сочтёт возможным и желательным удовлетворить мою просьбу)
(Подпись)
(К сему письму прикладываю сочиненную мной оду госпоже фон Либвиц и надеюсь, что она найдёт мои скромные поэтические опыты развлекающими)
С одой меня занесло, признаю. Но я, как и всегда, решил, что просить не давая ничего взамен — дурной тон.
Так что, пользуясь своим недурным образованием и, кажется, недурным вкусом, я потратил несколько вечеров на создание оды госпоже курфюрсту, где упомянул и ее красоту, и таланты, тактично обошёл стороной вопрос террора, зато упомянул помилованных заговорщиков, завершив всё крещендо, посвящённым милосердию правительницы, ее любви к подданным и заботе о будущем всего владения.
Получилось, кажется, неплохо.
|
Мухин:
Какое-то время казалось, что вот-вот, и течение подхватит Мухина, каждый шаг в охватывающей тело, перехватывающей дыхание толще воды давался тяжело, ноги тонули в вязком дне, — но вот, наконец, дно пошло вверх, и уже скоро Мухин, хлюпая сапогами с навязшими на них соплями водорослей, выкарабкался на глинистый бережок за старой баней, мажа ладони и колени в полужидкой грязи.
На воздухе сразу стало даже холодней, чем в воде, — мокрая одежда липла к телу как ледяная плёнка, малейший ветерок пробирал до костей, против воли дробно колотили зубы. Вылезающие вслед за Мухиным из реки красноармейцы выглядели не лучше — мокрые, продрогшие, отплёвывающиеся, с сосульками слипшимися волосами.
— К-куда? — отхаркиваясь, прохрипел голый до пояса и бледный от холода Шестипал, озираясь по сторонам с винтовкой в руках. Мухин извазюканной ладонью указал на ближайшую избу, и побежали туда.
Перебрались через низкую изгородь из кривых серых палок, пробежали по пустому, неряшливому двору: капустные грядки, рядок смородинных кустов, серый бурьян по углам, завалинка, покрытая выцветшим мокрым ковриком, рыжий от ржавчины обруч от бочки под ногами, тележное колесо со сломанной спицей, свежие следы от пуль в чёрных брёвнах дома. Окна темны, никого не видно. Уже подбегали к крыльцу, и тут из будки рядом с ним выскочила, гремя цепью, рыже-бурая псина — скаля жёлтые, как у курильщика, зубы, принялась бешено лаять на красноармейцев, порываясь соскочить с цепи. Не останавливаясь, Артюхов пальнул в неё от бедра: собака, скуля и повизгивая, упала на землю, дёргаясь в агонии.
Стуча зубами, остановились у угла дома, выглянули за угол направо — да, вот пулемёт, тут! Мухин увидел — поперёк деревенской улицы поставлена распряженная телега, а сбоку от неё на земле примостился пулемёт на треноге. У пулемёта — несколько человек в иностранной форме. Один, вероятно, заслышав лай пса и близкий выстрел, смотрел как раз в сторону Мухина и, встретившись с ним взглядом, бешено захлопал по плечу своего товарища у пулемёта, показывая рукой и лопоча что-то на своём. Мухин отпрянул обратно за угол, и тут его толкнули в бок.
Это был Расчёскин. Ни говоря ни слова, он указал налево по деревенской улице, откуда скорым шагом приближались люди с оружием в руках — один, другой, третий, а вскоре уже и десяток появлялись из-за поворота широкой, тонущей в жирной грязи деревенской улице, настороженно оглядывались. Не дожидаясь, пока солдаты их заметят, Расчёскин отпрянул назад, хлюпая сапогами, взбежал на крыльцо дома и дёрнул ручку двери, жестом показывая — «За мной!».
Фрайденфельдс:
Фрайденфельдс со своей позиции видел, как Мухин с добровольцами вошли в реку, пересекли её и выбрались на противоположный берег. Тем же занимались и барановцы справа от моста — там тоже, видел он, красноармейцы один за другим лезли в воду, кто-то уже и выбирался на травянистый берег с другой стороны — но тут же по ним начали стрелять откуда-то из домов и огородов. Один из пересекших реку барановских бойцов, лёжа, широко размахнулся и метнул гранату — взрыва не последовало. Другие барановцы, не желавшие лезть в воду, стреляли по огородам с опушки леса; знаменоска с красным флагом и командир в чёрной коже тоже куда-то подевались. Издалека, со стороны станции, раз за разом бухала артиллерия. Калужане и латыши лежали под ёлками, настороженно поводя стволами вслед за фигурами Мухина и добровольцев, пока те не скрылись за углом избы. Оставшиеся в охранении питерцы вертели головами, не зная, то ли всматриваться в лес, где ничего не происходило, то ли следить за другим берегом.
— Люди! — вдруг громко зашептал Рахимка над самым ухом Фрайденфельдса, показывая в лес. Фрайденфельдс оглянулся и действительно увидел, как между серо-зелеными еловыми ветками промелькнула и тут же скрылась за деревьями чья-то фигура, а сбоку от нее — еще одна. Кажется, неизвестные шли сюда и отряд Фрайденфельдса пока не замечали: их, сидящих и лежащих в лесу без движения, заметить было, конечно, сложней, чем Фрайденфельдсу — неизвестных.
|
-
В непростой ситуации оказался декурион! А вообще мне нравится, какими живыми выходят неписи, каждый со своим подходом, своими чувствами и эмоциями, интересами и стремлениями.
|
|
|
|
Конечно, слова Эммануэль меня не обманули — да, наверное, и не должны были. То, что она помахала перед моим носом утраченным фамильным титулом, несомненно не было случайностью, мол, «будешь мне верен, и тогда возможно мы пересмотрим некоторые допущенные в прошлом ошибки». Последующие события только подтвердили — меня проверяли на верность, и судя по всему проверкой оказались удовлетворены. Жалел ли я, что не попытался сбросить с госпожи маску, хотя и дал понять, что понимаю ее намеки? Ни на миг. Кто я был в сущности такой, чтобы с наследницы курфюрста срывать покровы, да ещё при первой же встрече?
Новости о Леосе я также воспринял двояко — с одной стороны, если он не затаил на меня обиду, это действительно хорошо. С другой… да, пожалуй, как человек, который ничего не забывает, я действительно считал любой инцидент исчерпанным лишь когда не останется тех, кто будет помнить о нем.
Последующие события показали, что я выбрал правильную линию поведения — оказывается, будущая курфюрст готовила террор.
Предвидел ли я? Нет.
Оказался ли готов? Как показала практика — да. Моя модель построения взаимоотношений работала на удивление здорово, выяснилось, что если поменьше болтать, не заводить сомнительных знакомств и в целом не подставляться, то власть имущие могут позволить мне существовать по крайней мере в относительном спокойствии за собственную жизнь, если, конечно, то что осталось можно было именовать жизнью.
Теперь у меня по крайней мере были друзья. Или лучше сказать, коллеги? Избранная мной модель общения с Андреем и Бенедетто имела свои недостатки — хотя я был в общем-то честен, если не считать нескольких умолчаний, наша «рабочая» дружба и правда больше напоминала деловое сотрудничество. Иногда мы говорили, конечно, кто и откуда приехал, у кого что за спиной, могли разделить друг с другом чашу хорошего вина… но и только. У меня не было чувства, что если я попаду в настоящую переделку или по каким-то причинам наше сотрудничество прервется, то я зачем-то буду нужен моим «друзьям».
Но за неимением лучшего…
Положа руку на сердце, я не был уверен, что, собственно, в принципе способен на это «лучшее». Если не считать, конечно, Пауля. К мальчику я в самом деле привязался, и едва ли мог представить свою жизнь без наших бесед.
— Представляешь, они снова говорили мне о женитьбе. Я не обижаюсь, знаю, что они желают мне только добра… Но скажу честно, Пауль, женщины — самые хитрые существа в мире.
Почему-то теперь, когда я говорил о женщинах, мне всегда вспоминалась Эммануэль в ее красном платье. Плотная грудь, прижимающаяся ко мне. Особенно часто этот образ приходил ко мне по ночам, что приводило меня в бешенство. Казалось бы, что такого, мужчина желает женщину? Но это была часть меня, которую я не мог контролировать, часть, которая подвигала делать сущие глупости.
Написать ей стихотворение? Увидеться? Пригласить на танец? Рассказать что-то, чего никому не рассказывал?
«Ты спятил, Амэ?!» — тут же взрывался я сам на себя, — «Да она же пачками людей на эшафот отправляет! Вот зачем, скажи, зачем ты ей сдался?! Что она сможет извлечь из этого?! А я тебе скажу что. Дурня, одна штука. Не так мало, кстати. Дурни пригодны к отправке во всякие авантюры, за которые нормальный человек не возьмётся. Но Амэ, ты же не кретин! Сделаешь такое — и сам себя уважать перестанешь, не говоря уже о том, что наверняка станешь персонажем для шуточек в ее ближнем окружении».
— Изобразить беззащитность… Улыбаться… Смеяться… Вести себя так, словно им в самом деле есть до тебя дело, понимаешь? Когда они говорят, то они… знают слова. Знают, что сказать так, чтобы ты почувствовал себя… чем-то большим, чем ты есть. Чтобы тебе захотелось раскрыть им что-то… Но это обман, Пауль. За этими красивыми глазами — пустота, мрак, математика.
Я грустно смеюсь. Вообще, я чувствовал, что мои отношения с другими людьми совсем мало зависели от поступков этих-самых людей. Скорее, происходящее напоминало шахматную партию в моей голове. Довод за, довод против. Ход, контрход.
— Женщина, Пауль всегда заведомо знает, чего или, что уж там, кого она хочет. И получает что хочет. Если по каким-то причинам это не ты — или, например, ей в твоём лице нужен верный слуга, то хоть ты в лепешку разбейся, в лучшем случае удостоишься сочувственной усмешки. А ты рано или поздно разобьёшься в лепешку, потому что видя ее так близко, ты желаешь ей обладать. Она ведь так красива, так умна, там изысканна, так восхитительно хитра… Одним словом, завтра или через год ты наделаешь глупостей. Единственный способ этого избежать — вовсе не видеть женщину.
Иронично, но при всех этих сентенциях именно я стал инициатором того, чтобы привлечь женщину — другую женщину — к работе над нашим общим проектом.
Я предвидел тяжелый разговор с Андреем и потому заранее заготовил аргументы — когда мы издадим наш труд, то несомненно разделим поровну все доходы от тиража, как финансовые так и репутационные. Женщина в качестве соавтора для нас безопасна потому что точно не лишит нас части того, что наше по праву. А на троих делить заметно проще чем на четверых.
— К тому же посуди сам, друг мой. Если позовём кого-то со стороны, то получится, будто мы в нем нуждаемся. Он сможет выдвигать условия, гнуть пальцы. Что до Лючии, это она нуждается в нас, понимаешь? У неё точно не будет больше другого шанса проявить себя. Мы сделаем ей одолжение.
Я не без хитрецы подмигиваю
— К тому же, молодая и горячая тилейка. Эта загорелая кожа, темные волосы, полная грудь… У тебя в этих землях есть будущее, Андрей. О тебе скоро будут говорить как о ведущем знатоке колониализма в Нульне. И могу сказать тебе, правда, по книгам, не по личному опыту — любое будущее выглядит лучше если в нем есть тилейка.
Этот разговор был для меня чем-то… чуть более личным чем обычно. И не потому, что я живописал товарищу прелести женщин, которых наедине с Паулем крыл почём зря, и уж точно не потому, что объяснял выгоды. Нет, самой личной частью была случайная оговорка «у тебя есть будущее», «о тебе будут говорить».
Первый раз, когда я слегка приоткрыл перед кем-то мои планы.
Второй раз случится в диалоге с мэтром Лоренцом, на сей раз вполне запланировано.
— Я хочу выучить эльфийский.
Сказал я вполне твёрдо.
— То, что нам доступно — лишь переводы. В подлинниках должно быть намного больше — Ултуан это без преувеличения морская столица мира. Представьте, сколько эльфы успели написать путевых заметок, на которые ни разу не смотрел человеческий глаз! Я даже не уверен, что если что-то на эльфийском случайно попало в библиотеку Университета, оно было должным образом изучено. Наши знания в основном касаются Севера, Люстрии и Арабии, но эльфы раскроют перед нами Наггарот и Южные Земли! Мы окажемся на шаг ближе к составлению навигационной карты, где не будет белых пятен! Возможно, Вы могли бы помочь мне с поиском учителя?
Сказанное мной не было ложью. Лишь о том, что на мысль эту навели меня восстановленные руны на древнем клинке, я предусмотрительно промолчал.
Если вдруг по каким-то причинам, мэтр Лоренц не сможет помочь мне с этим, но например сможет подсказать книги, которые в принципе были написаны на этот счёт (но, например, отсутствуют в библиотеке) — я наберусь смелости и попрошу о помощи… Эммануэль. А что, наговорила, бабонька, с три короба? Ну мы тебе и припомним «расположение, оказанное нам и нашим научным изысканиям в прошлом».
Я даже официальное прошение заготовил и подложил как приманку здоровенную мышь — фигурально выражаясь, конечно — мол, изучаю возможные торговые перспективы в отношении Атель Лорена. Вот только испытываем острую нехватку относительно книг, посвящённых вопросу…
Но без острой необходимости, я не собирался прибегать к этому козырю. Правители ведь люди занятые. Так разок попросишь о какой-нибудь ерунде, а потом твоё прошение о помиловании уберут в долгий ящик, мол: «А, он наверное опять книжки в камеру просит!»
В общем, я жил примерно так же как и жил. Мне хватило ума не выступать против змеи с женской головой (и кое-чем ещё от женщины), но и доносительство я считал чем-то ниже своего достоинства.
Я честолюбив — не собираюсь делать вид, что это не так — но я не собирался вымаливать подачки доносами.
Мой мир уже был шире, чем у большинства людей когда-либо будет.
Если я захочу что-то получить — я возьму это. Дело остаётся за малым — ограничить себя в желаниях относительно того, получение чего от меня не зависит.
И наступит спокойствие.
|
По коридору вместо чертей побежала толпа взбесившихся носорогов. Камилла их не увидела, потому что как только она приоткрыла дверь её тут же кто-то невольно захлопнул своим телом, толкнув девушку обратно в каюту, отчего она снова столкнулась с попутчицей. В другой ситуации Кина Маккарти бы долго потирала плечо, а может, даже и заревела бы – толчок был чувствительный, синяк точно останется – но сейчас такое поведение не очень соответствовало напряженности момента! Тут в пору было порадоваться, что не по голове дверью получила! Кейт между тем закричала, затараторила новой подруге в лицо (чувствовался запах... ммм... паров алкоголя). Голос у неё был и так с хрипотцой, а тут так вообще, скажем прямо, суровый для столь субтильной барышни. – Надо бежать! Вот-прям-счас! Мне брат говорил, который почти капитан. Почти наверняка все загорится. Бери только ценное и легкое. Мы же не хотим сгореть! Тут она на секунду замолчала и спросила, как о чем-то очень важном: – Ты плавать-то умеешь?! В жизни Камиллы до сих пор не было более несущественного вопроса. Плавать? Для леди? Господи, да она и купаться-то в реке никогда не ходила – не принято это было, ещё утонешь. И вообще, там раздеваться надо, на кой черт это? Да и где в Новом Орлеане купаться? А рядом с плантацией – это даже не к лицу, будут ещё подглядывать из кустов. Опять же, где? В мутной воде Миссисипи или какого-нибудь байю? Чтобы тина, ряска и ил по щиколотку! А ещё, прости господи, пиявки!!! К тому же, на плантации у вас была купель, эдакий бассейн, в котором в жаркий день можно было посидеть и почитать книжку в прохладе – очень приятно. Но чтобы плавать? Зачем!? А затем, что пароходы тонут, дилижансы переворачиваются посреди реки, поезда проваливаются сквозь мосты, и вообще, мир, если покинуть отчий дом и пойти странствовать – жутко опасное место, тут можно и умереть. Просто так. Короче говоря, ответ на свой вопрос Кейт вполне смогла бы прочитать в расширившихся глазах луизианской барышни.
Но делать было нечего – вы кинулись в коридор, Кейт – первая, ты – за ней. Пассажиров там уже было не так много, пришлось кое-где потолкаться, но Кейт хорошей скаковой кобылкой летела вперёд, отпихивая саквояжи и тела пассажиров первого класса, за что в другой ситуации её высадили бы в первом же порту, и ты бежала за ней, словно подружка сумасшедшей, которой только и остаётся говорить "извините!" ошалевшим пассажирам.
Забег этот длился от силы минуту, вы бежали, подобрав юбки, в сторону кормы, навстречу отчетливому запаху гари. И вот, когда вы добежали и распахнули перед собой большие двустворчатые двери... А, боже лучше бы вы не высовывали носу из этого проклятого коридора, потому что ад, если он существует, и правда был тут!
Но вернемся немного назад, чтобы узнать, почему случилась такая страшная беда! Что произошло!?
Пароход, на котором вы отправились в это обреченное закончиться трагедией путешествие, назывался "Султанша" и совершал рейс из Сент-Луиса в Новый Орлеан и обратно. Капитаном его был Джеймс Касс Мейсон, человек весьма предприимчивый. По пути пароход пристал в Виксберге – это было несколько дней назад, когда Кейт ещё не собиралась никуда, а спокойно наслаждалась со своей "бандой" украденными из лавки деликатесами. В Виксберге квартирмейстер гарнизона, капитан Рубен Хэтч, сделал капитану Мейсону предложение, от которого нельзя было отказаться! В городе скопилось огромное количество освобожденных из концентрационных лагерей конфедерации солдат и офицеров союза, которых требовалось доставить домой. Платили за это неплохо: по 2 доллара 75 центов за рядового и по 8 баксов за офицера. Беда была в том, что кроме проклятой богом "Султанши" по реке в этом месте постоянно ходили только два больших парохода – "Паулина Кэролл" и "Оливковая ветвь". Если бы рейсы были более регулярными, такого скопления солдат не возникло бы, но где много людей, там предприимчивый человек всегда ищет способ заработать. Хэтч предложил Мейсону уладить дело так, что на обратном пути на Султаншу взойдет 1400 человек! Огромные деньги! Ну, разумеется, за небольшой откатик, как у деловых людей это принято. Жадный капитан согласился, при том, что пассажировместимость его судна была всего 676 пассажиров. И вот, на обратном пути ("Султанша" помимо пассажиров развозила по Миссисипи газеты со статьями об убийстве Линкольна, так как телеграфные линии в этой местности все были уничтожены в ходе войны), пароход принял всю эту толпу. Вы думаете, человеческой жадности есть предел? Нет! Пока Мейсон совершал свой рейс, Хэтч подсуетился, а кроме того, и без его усилий возникла путаница в бумагах, в результате узники сразу нескольких лагерей оказались в Виксберге одновременно. Как было решить, кому из них ждать, а кому отправляться? Офицеры махнули рукой. Короче говоря, когда пароход тяжело отвалил от причала в Виксберге, на борту находилось... по разным оценкам... выдохните, сядьте... От ДВУХ ТЫСЯЧ ЧЕТЫРЕХСОТ до ДВУХ ТЫСЯЧ ШЕСТИСОТ ЧЕЛОВЕК!!! Эти безумные тысячи людей были впрессованы в пространство примерно 80 на 12 метров, пусть и на разных палубах. Путешествие само по себе было адским, но люди так хотели поскорее вернуться домой...
А у "Султанши" между тем были технические проблемы: один из котлов ещё во время путешествия вниз по реке дал трещину. Второй механик Клеменс наложил шов, но это было, так сказать, "временное решение". Однако Капитан наотрез отказался от починки до совершения рейса – людей мог перехватить другой пароход. Главный инженер корабля Нэйт Уинтрингер договорился хотя бы взять на борт отфильтрованную воду в Мемфисе. Там же примерно 200 человек, не выдержав скотских условий, а может, просто опоздав к рейсу, сошли на берег и не вернулись на борт. Это были счастливчики, вытянувшие главный лотерейный билет в своей жизни.
Пароход теперь шел вверх по реке – Миссисипи разлилась из-за дождей, и течение было сильным, машины работали на износ. Отфильтрованная вода стала заканчиваться, и пришлось закачивать воду из реки – взбаламученную дождями, с "песком и глиной" пополам. Фильтры забились, а капитан выжимал из машины больше и больше лошадей, и пароход упрямо полз вверх, к Сент-Луису. Ночь была темная, ветреная, прохладная, но капитан верил в свою удачу.
А тем временем в машинном отделении нарастал кризис: отяжелевшее сверх всяких расчетов судно раскачивалось при маневрах (оно маневрировало, огибая мели и стараясь выгоднее встать к течению). Эти покачивания были не ощутимы для пассажиров, но все четыре котла были связаны трубками, в результате чего при каждом наклоне вода устремлялась в котлы одного борта из котлов другого. Пока уровень воды был высоким, ничего страшного в этом не было. Но по мере того, как вода испарялась, уровень её становился всё меньше, а металл котлов грелся всё сильнее. Новую же воду подавать в большом количестве боялись из-за засорения фильтров. И в результате при очередном наклоне вода сначала отхлынула с правой стороны, а потом прихлынула назад. Прихлынув, она соприкоснулась с накалившейся стенкой, и при этом испарилось её чуть больше, чем котел мог выдержать. Стрелки ошалевших приборов скакнули и... В два часа ночи машины сказали "с нас хватит", и правый котел взорвался "на все деньги"! Давление в нем было такой силы, что взрыв разворотил машину, и её куски, подброшенные паром, как выстрелом из гигантской пушки, просто... снесли капитанский мостик вместе с жадным капитаном! Многих людей оглушило и скинуло в воду, многих обожгло, обварило паром и просто убило взрывом. К счастью, стойки второй палубы выдержали, и пароход не сложился, как карточный домик, но взрывом вырвало опоры дымовых труб, и они завалились прямо на толпу несчастных с адским скрежетом, который и услышали из каюты девушки. Одна труба рухнула на надстройку и свалилась за борт, а другая опрокинулась на носовую палубу, и жуткий вопль людей, которые в последний миг поняли, что их сейчас раздавит огромной раскаленной железной башней как раз и навел Камиллу на мысли о каре Господней. Может, это она и была?
Но и на этом беды не закончились: машина левого борта каким-то чудом продолжала работать на полных оборотах. В образовавшийся пролом в палубе в середине корабля провалилось дерево, а топливо из угольных ям разлетелось по всему кораблю. Всё это мгновенно загорелось. А из-за того, что корабль сохранял ход, встречный ветер превратил пожар в огненный вихрь, двигающийся по кораблю со ужасающей скоростью, лижущий лакированные панели и сжигающий людей, как мошек, пролетающих сквозь костер.
Это было настоящее инферно посреди черной, молчаливой, угрюмой реки.
Вы выбежали и увидели, что дальше палубы нет... внизу была яма из поломанных досок, всяческого мусора, в который превратилось содержимое кают, и человеческих тел. Человеческие тела лежали повсюду, они горели у вас на глазах: одни корчились, другие просто серели, чернели за секунды, как будто их терзала фантастическая, неведомая болезнь. Языки пламени в несколько ярдов длиной вырывались из щелей и устремлялись в чернильные небеса, выбрасывая снопы искр. И было жарко, как в пекле. Нет. В пекле было жарко, как здесь. Вы ощутили такой жар, что тут же всё тело покрылось потом, а на лице пот сразу же высох, и вы поняли, что если ещё минуту будете смотреть на этот огонь, у вас сгорят брови, волосы, глаза и вообще всё. Вы отступили назад, в коридор, но там было уже нечем дышать, вы обе начали кашлять, прикрывая рты руками. Воздух был горячим и злым. Это была смертельная ловушка. Вам обеим суждено было погибнуть в свои юные годы страшной огненной буре. Люди кричали на все лады "Помогите!", "Потушите огонь!", звали Господа и всех святых, но никто никому не отвечал – они кричали от страха, не понимая, что никому в этом столпотворении ни до кого нет дела. Шлюпка? Какая шлюпка, её сожгло, оторвало, разбило, унесло, а может, она оторвалась и сейчас дрейфовала где-то... Преодолевая ужас, вы открыли двери ещё раз – и сразу закрыли! Страшный выбор – задохнуться или сгореть... Обе перспективы "невероятно заманчивы". – Кинааа! Кинааа! – закричал вдруг знакомый голос. И ты увидела посреди коридора щурящегося от жара Найджела Куинси. Он кричал в отчаянии, совсем обезумев, а в руках он держал... одеяла! Он вдруг заметил тебя – и вы побежали навстречу друг другу. – Слава Богу, вы живы!!! – заорал он, и ещё что-то неразборчивое: пламя уже гудело где-то под вами так, что не разобрать было. – Надевайте на голову! Кто это!? А, все равно. Он протянул второе одеяло Кейт. – За мной! Там есть проход! Вы побежали, слабея с каждым шагом, кашляя, еле разбирая в дыму дорогу. Одеяла были облиты водой, вода сразу стала испаряться – вы обе дымились. Но так хотя бы можно было хоть немного дышать, ещё хоть минуту! Дымились волосы и у Куинси, как дышал он, лучше было не думать. Он распахнул дверь в какую-то каюту и отпрянул, остолбенев. – Нет! Не сюда! Где же она! – в отчаянии завопил он и закашлялся. Кашляя, он наугад открыл ещё одну дверь и, махнув вам рукой, ринулся в неё. Не чувствуя ни рук, ни ног, только адский жар, вы последовали за ним. Каюта была разрушена взрывом, но пол ещё держался, а вот в стенке в соседнюю каюту, внешнюю, со стороны борта, был пролом. Куинси расширил его: действуя подхваченным кувшином для умывания, он отбил пару досок. При этом он не переставая кашлял, как больной туберкулезом, и шипел от боли. Потом он торопливо бросил кувшин, и ты заметила, что ладонь его приобрела цвет плохо прожаренного стейка – кувшин был накален пламенем. Вы протиснулись в пролом, выскочили дальше и оказались на внешней галерее. Тут было всё так же жарко, но по крайней мере можно было дышать. Вы глянули вниз через заграждение, а там был снова огонь – палуба горела. Надо было прыгнуть с трехметровой высоты, перелететь полоску горящей нижней палубы метра полтора шириной, чтобы оказаться в воде и непременно утонуть. И всё это – с дурацким одеялом на голове. – АААА!!! – вскрикнул Куинси, которому горящая головешка упала на плечо. Все вокруг, и живое и неживое, трещало, плавилось, искажалось и корчилось. Под вашими ногами страшно тлели черно-красные угли с кулак размером. Пламя подбиралось со всех сторон. – Прыгай первая! – закричал он. – Забирайся на леер! Я тебя подтолкну! Ты увидела его лицо – грязное, закопченное, растрепанное, увидела и успела подумать, что у тебя сейчас такое же. Его глаза сверкали, как у сумасшедшего, рот перекосился, а роскошные черные волосы обгорели, голова прямо дымилась!
-
О, Мадонна! Ощущение кошмара и ада на земле передано восхитительно - аж до мурашек.
-
Отлично написано! Эпика
-
Ах, это приятное чувство, когда читаешь пост Босса и думаешь "ну все, трындец", а потом видишь, что следующий абзац начинается с "Но и на этом беды не закончились"...
|
Айзек смотрел, смотрел и все никак не мог перестать смотреть — очень долго, три секунды, а может пять минут, а может час. А когда его наконец отпустило, сполз по стене и ткнулся в бревна каской. Мир качнулся, подкатило к горлу, и Скрипач наконец понял, зачем люди придумали бессмысленные, казалось бы, ругательства. Для таких вот случаев, когда боишься лишний раз рот открыть, чтоб случайно не сблевать или, хуже того, не зарыдать в голос. И все же очень тянет высказаться, потому что — ну а что ты еще можешь сделать?
У бараков ничего толком было не разобрать: не видно было крови, не слышно звуков, с которыми пули прошивали тела, но Айзек только что сидел с этими людьми рядом, и это делало все настоящим. Более настоящим, чем труп под пончо в десяти ярдах. Более настоящим, чем изуродованные пальцы Болоньезе. Скрипач знал, что у Скэмпа прилип песок к правой руке, чуть повыше локтя. Только что видел, как Гусь морщит нос от сигаретного дыма. Слышал, как Джок прохаживается насчет какой-то худощавой евре... Господи Всевышний! Вот так ляпнешь что-нибудь, а это окажется последним, что ты скажешь. Кроме, может быть, "а-а-а-а-а-а-а".
Одно радовало. Еще на "Зейлине" Скрипач немного волновался: вдруг он, будучи не совсем настоящим морпехом, не сможет "умереть за Родину"? Так вот, насчет этого можно было расслабиться. Умереть за Родину оказалось очень легко и доступно каждому, вот выжить за Родину, похоже, было той еще задачкой.
С Таравы вело два пути: простой и маловероятный, и желающих проводить Айзека по первому маршруту было полно. Теперь японцы мерещились ему повсюду — во всех окнах, за всеми камнями и кустами, он не удивился бы, если б оказалось, что джапы начали выскакивать из-под земли прямо у них под носом. Надо что-то делать. Надо что-то делать. Срочно надо что-то делать, а то...
(А то что?)
(А то придется думать.)
Скрипач вцепился в рукав Диаманти.
— Кх... кха... кхапрал, — с третьей попытки осилил он. — В Гуся... в отделение Дасти стреляли от стены, вон оттуда, — Айзек кивнул влево. — Я точно слышал, — добавил он, чтобы у Мрачного не осталось никаких сомнений. Уж на слух Скрипач не жаловался.
Ясное дело, с этим нужно было разобраться немедленно, пока командирский голос лейтенанта Клониса не резанул и по их именам, будто ножницы Атропос по нитям судеб. (У-у-у, мойра хренова.) Никак нельзя было соваться за стену с японским стрелком за спиной: на спине у огнеметчиков находились баллоны с напалмом, требовавшие деликатного обращения. Да и Дасти там у бараков как на стрельбище. Диаманти должен был это понимать. И все-таки на всякий случай Айзек озвучил очевидное:
— Кому-то нужно слазить посмотреть.
И опять же, дураку было ясно, что этим "кем-то" являлся Айзек. Скрипач даже покрутил головой — нет, никого подходящего больше не было, все кончились. Но за сегодняшний день Янга столько раз уже подсекали, что он решил не пускать дело на самотек:
— Мне, например. У меня карабин и гранаты. Не с огнеметом же лезть.
Можно было, конечно, просто молча сигануть за стенку, и Айзека почему-то так и подмывало именно это и сделать. Вообще-то, он отлично умел слушаться. Всю жизнь только и делал, что слушался свою не очень худую, но и не слишком толстую маму. Но вот один поцелуй красотки-Таравы (с терпким вкусом песка, с нотками ужаса и бессмысленной гибели) — и вот, на тебе, пошел по наклонной.
— Все равно мне умирать молодым, — совсем уже зря добавил Скрипач. — Не в смысле... а в смысле у меня фамилия... Ну ты понял... Ладно, забудь.
-
Как всегда много всего прекрасного:
Так вот, насчет этого можно было расслабиться. Умереть за Родину оказалось очень легко и доступно каждому
И опять же, дураку было ясно, что этим "кем-то" являлся Айзек. Скрипач даже покрутил головой — нет, никого подходящего больше не было, все кончились.
Теперь японцы мерещились ему повсюду — во всех окнах, за всеми камнями и кустами, он не удивился бы, если б оказалось, что джапы начали выскакивать из-под земли прямо у них под носом. Надо что-то делать. Это особенно ценно, учитывая, что ни одного японца Айзек до сих пор вблизи не видел. Да даже издалека не факт, что видел.
-
Срочно надо что-то делать, а то...
(А то что?)
(А то придется думать.)
Вот это прям чудесно!
-
Срочно надо что-то делать, а то...
(А то что?)
(А то придется думать.)
В голос рассмеялся)
-
Война - дело молодых
|
|
Мрачный после нерешительного ответа Мура Поллок слегка посветлел лицом, выслушав предложение лихого лейтенанта. А там ещё и русские быстро кандидата на передовое артиллерийское наблюдение нашли. Нормально. Пока ещё работает машина военная. Пока ещё вокруг есть деятельные люди.
— Хорошо, капитан, берите вот этого, как вы сказали, Арнович, унтера? Идёте вместе с унтером Гергивом в деревню. Возьмите южнее, держитесь построек и внутренней стороны речушки, ну, о стороны станции и деревни, и осторожнее у мостов, болос могут воспользоваться ими. Оставьте там хотя бы по несколько человек, чтобы хотя бы предупредить остальных могли, а лучше — задержать их, если так и будет. Просто на охранение мостов, понятно?
На Вечорека Уиллем смотрел шесть долгих секунд, губу грыз, думал, решался. Наконец, кивнул: — Возьмите малый отряд, человек семь, не больше, людей мало, не могу взводами разбрасываться...
Совсем как оправдание прозвучало! Зачем эти сопли, к чему они тем, кто пойдёт на такое рисковое дело? Им уверенность нужна, напутствие, а ещё лучше...
—...Возьмите один из пулемётов с бронепоезда, выделите кому покрепче. Без станка работать будет хуже, но в лесу должно быть что-то для импровизированного упора, найдёте там какой-нибудь ствол или корень помассивнее. Удачи с этим ударом, лейтенант. Нам надо сбить им кураж, посеять панику. Не сможете захватить позиции — просто отстреляйте ленту и уходите, пускай сами суетятся и выделяют людей в поиск и тыловое охранение. Слышите, сильно на рожон не лезьте! Гранат тоже захватите побольше, помогут при налёте и отступлении, если что. Ну, вперёд.
Как же тяжело всё-таки посылать других в бой, оставаясь самому позади, под прикрытием брони и охраны из храбрых морпехов! Впрочем, на то этот парень и вызвался сам, что хочет прославиться, а добровольцы на то и добровольцы. Что-то из этого должно получиться! Нельзя просидеть весь бой в глухой обороне.
— Так, сейчас отстреляемся ещё на пару минут, и возьмём перерыв на перемещение. Отъедем немного южнее, за мост, всё равно тут больше некого прикрывать, а болос могут попытаться просочиться там. Запрём поездом мост, не сунутся!
В остальном оставалось надеяться на крепость духа защитников всех рубежей. Пока что они держались, а противник... противник же не может атаковать вечно! Когда-то же у него закончатся силы!
Или закончатся раньше сами защитники.
На самом деле, у британцев, американцев, французов и не-красных русских просто не было иного выхода. Сдаться, погибнуть или победить, и что-то подсказывало Уиллему, что капитуляция после таких потерь у болос не пройдёт бескровно. Смог бы он сам сохранить жизни своим врагам, потеряй в наступлении почти всех товарищей из хотя бы даже одного только своего взвода?
Уиллем не знал и не хотел проверять это на деле.
|
|
|
|
Подкова ничего не ответил ни Слипуокеру, ни Манго, ушел в себя, замкнулся. Вместе с Винком они перетащили пулемёт и коробки с лентами левее, "за сарай", хотя до его продырявленной пулями стенки было еще несколько ярдов. Раненый совсем расклеился – было видно, что там, на ничейной земле, он держался изо всех сил, чтобы не потерять сознание, не сдаться, а теперь, в относительной безопасности, ему уже ничего не хотелось. Он начал ронять голову. От идеи куда-то его перетаскивать без носилок Манго сам отказался, когда понял, что второго перемещения тот может и не пережить. Пить ему было нельзя, и Подкова только помочил ему губы пальцем из фляжки. И все немного расслабились, почувствовали, как свалилась с плеч гора психологического напряжения, ожидания близкой смерти – своей или товарища, и все раскисли немного, стали равнодушными к происходящей вокруг большой битве. Только Болоньезе оставался деятельным. – Эй, не спи, не спи парень! На, держи! – он потрепал раненого по щеке, закурил сигарету одной своей здоровой рукой, прикурил от неё еще одну и всунул подстреленному морпеху в зубы. – Говорить тебе лучше не надо, а ты кивай. Я буду спрашивать, а ты кивай, ага? – Болоньезе полез к нему за шиворот, достал медальон. – Так, что тут у нас? Дж. Макконнахи. Ирландец, да? Я так и думал. Кивни если ирландец. А лет тебе сколько? Двадцать два? Что? Нет? Двадцать три? – и так далее. Слипуокер не успел бы сползать за санитаром до начала атаки, но Милкшейк уже полз к вам сам, чтобы забрать Шорти и Обжору, которых третье отделение оставило около ваших позиций. Слипуокер столкнулся с ним, и еще Умником, по дороге у стены. – Из-под огня вытащил? Молодец! Ну давай, посмотрю, конечно! – согласился Харлок. Осматривая раны, док нахмурился. – Держите его в сознании. Так. Надо плазму. Он достал стеклянную бутылочку, развел порошковую сыворотку водой, поставил катетер и вручил бутылочку Слипуокеру. – Держи вот так, повыше. Только над стеной не поднимай. Попозже ещё проведаю вас.
– Док, – вдруг прохрипел Макконнахи. – Дай моо... мооорфий. Это были первые слова, которые вы от него услышали. Он попросил это так жалобно, с такой детской надеждой, как будто сын просил у отца купить ему хот-дог, на который нет денег, ведь санитарам морфий не полагался. – У меня всего три ампулы... – замялся Халок и отвел глаза. Вы понимали, почему он мнется. Морфий выдавали только офицерам медицинской службы, значит, он где-то раздобыл его нелегально, раздобыл ДЛЯ СВОИХ. А это был парень из другой роты. Морфий, может, будет нужен, чтобы облегчить страдания кому-то знакомому. – Дай, – попросил Макконнахи. – Ну, дай, а? Лицо его с черными кучерявыми волосами, прилипшими ко лбу, вдруг стало детским-детским, хотя он был постарше многих тут, явно за двадцать лет. Оно исказилось гримасой боли и обиды, сигарета вывалилась из губ, а из глаз покатились слезы. – Ладно-ладно, – быстро согласился Милкшейк, покраснев от стыда. – Только ты не вздумай потом умереть, понял? – отчитал он морпеха, как строгая тётка. – Как будут носилки – вытащим. Скоро, скоро их доставят уже на берег, – было видно, что он врет как умеет, то есть плохо. Раненый молча кивнул, застонал, когда иголка воткнулась в кожу, кивнул ещё раз, дескать, спасибо, задышал часто, весь съежившись от боли сразу во всем теле, ожидая, когда она откатит хоть от одной из ран. – Бля! – сказал, стиснув зубы, Болоньезе, мотнул головой и принялся грязными пальцами вытирать ему слёзы. – Ты держись! Держись только! Вот это вот Слипуокер! Это он тебя вытащил! Настоящий псих! Работает в Голливуде, прикинь!? После войны сразу поедем к нему в Голливуд! Он там всех знает! Кто твоя любимая актриса!? – Хеее... хееее... хееееди! Лааа!.. Ламаааар! – провыл рядовой Макконнахи, снова плача. – А, знаю! Брюнетка такая курносая! "Алжир", "Шумный город", "Леди из тропиков", да-да-да! Она тебе точно автограф даст! Понял!? Будет классно! Не умирай, а то все пропустишь! – Она вроде немка, – мрачно заметил Подкова. Болоньезе посмотрел на него, как на дебила.
Макконнахи провалился в полудрему, и сразу началась атака. Справа стали рваться те же мины или гранаты, которыми щедро сыпали на берег, когда Манго ползал к Андерсону. Потом застучали и пулемёты. Пули опять засвистели, теперь не над головой у вас, а перед вами, через ничейную землю. Подкова посмотрел на Манго испытующе. "Может, не будем так тупо помирать?" – читалось в его глазах. – "Может, как-то по-другому надо?"
|
Есть странное состояние, между сном и явью, когда ты вроде проснулась, я вроде и нет. Мир еще расплывается кругом, но в нем неожиданного четко и явно начинают проявляться какие-то вещи, которые в обычной жизни и не замечаешь. Вроде тиканья часов, которые отсчитывают секунды твоей грешной жизни. По молодости девушка еще не знала, что в такие моменты губы бывало шепчут "я тебя люблю" или "я тебя не люблю". Но не Кине же ей было признаваться в любви?! Сейчас же Кейт, всем кожей. всей плотью, а может и душой почувствовала страшную дрожь и трепет корабля. Раненного. Смертельно?! И сразу, вместе с переходом в явь, пришел страх. Война никуда не делась из памяти девушки. Слишком недавно она закончилась, слишком явные оставила следы внутри. И первым порывом путешественницы было спрятаться под кровать. Не так уж глупо на самом деле во время обстрела. Погреб, конечно, лучше. Но если дом деревянный и нет риска, что обвалятся тяжелые перекрытия, кровать тоже сойдет. Не от прямого попадания, понятно. Но от шрапнели сойдет, ядро, если не вгрызается в землю, рикошетирует, а не катиться по земле, да и разрывной снаряд кидает осколки вверх и в стороны. Поэтому и в бою, безопасней всего во время обстрела лежать на земле. Вот только она остановилась после первого же рывка, когда перешла в положение сидя на кровати, одетой и помятой. К счастью, выпившая Кейт не нашла сил на то, чтобы раздеться. и теперь ей не надо было терять время, чтобы натянуть свое, почти приличное, облачение. - Какая, мать вашу, война?! Кончилась она, нафиг. И некому палить по пароходу. - мелькнуло в голове. А потом там, огнем в ночи, всплыли откровения пропавшего брата. Несмотря на его исчезновение, Слай до сих пор оставался в душе девушки самым значимым и любимым человеком из всех, живых и мертвых. А он говорил, как опасны пожары на этих пыхтящих посудинах, особенно, если еще и котел взорвался. У Кейт не было никаких оснований в это не верить. Поэтому, она быстро, хоть и чуть неловко, поднялась на ноги, оперевшись для этого обеими руками на кровать. И громко зачастила для новой подруги. С громкостью голоса. несмотря на хрипоту, у бывшей певуньи все было хорошо. - Надо бежать! Вот-прям-счас! - Мне брат говорил, который почти капитан. - Почти наверняка все загорится. - Бери только ценное и легкое. - Мы же не хотим сгореть! Сама Кейт точно не хотела. Не для этого она выжила в войне, холоде, голоде и болезни. А на веру Кины ей было, по большому счету, плевать. Ну, католичка. Зато подружка. Мало ли у кого какие недостатки. Достаточно посмотреться в зеркало. А потом, после небольшой паузы. Кейт вздохнула и у нее оказалось в легких достаточно воздуха на самый главный вопрос: Очень простой. Это было не "что-делать", "где-взять-миллион-долларов", и, даже, "ты-меня-любишь". Она спросила подружку: - Ты плавать-то умеешь?!
-
Кейт вздохнула и у нее оказалось в легких достаточно воздуха на самый главный вопрос: Красивый подвод к самому основному)
-
- Ты плавать-то умеешь?! Да, это было здорово)
|
|
|
Прошло полгода, и разум мой не то чтобы успокоился — а как-то выровнялся. Я привык к постоянному шуму, к чехарде всё время куда-то спешащих людей, научился ориентироваться на улицах, выучил, где и что можно дёшево и одновременно качественно купить… Временами, на меня всё ещё нападала грусть, но чаще беззлобная. Да и грустью-то это ощущение сложно было назвать, скорее это было… чувствование. В такие моменты я вспоминал дом, вспоминал всё прожитое, улыбался и в то же время чуть не плакал. Сейчас мне казалось, что я был чрезвычайно легкомысленным — вот если бы я тогда посвятил все силы учёбе, то сейчас не приходилось бы постигать во многом азы… Такие моменты чувствования разрывали меня на части, и большая часть того, что составляло суть моих мыслей могла качнуться в совершенно непредсказуемом направлении. Я мог вдруг сделаться замкнутым и раздражающимся от малейшего вмешательства в мою святочную рутину, общительным и жизнерадостным, мог вдруг вспомнить старые амбиции и предаться ресентименту или попросту впасть в ностальгию.
— Однажды, Пауль, я покажу тебе Роткирхен. Рассказывал я в такие моменты моему слуге. — С высокого холма открывается такой вид… Представь, с одной стороны высокие горы, подножья которых тонут в зелени, а вершины словно сделаны из серебра. С другой — виднеются бескрайние виноградники Ротхаузена! Это очень математически правильное зрелище — виноград высаживают идеальными рядами, и каждый виноградник всегда окружён стеной. Представляешь — огромные территории целиком из правильных квадратов и линий. А если приглядеться, то на севере можно увидеть Рейквальд — тоже зелень, но темная, мрачная, зловещая. Там я впервые встретил зверолюдов — ещё мальчишкой, не старше тебя. Отец предложил мне выбор, карнавал или охота…
Вдруг замолкаю. Перед внутренним взором встали сразу два образа — маленький мальчик, в ужасе сидящий под телегой и уродцы в огромных банках. Нет-нет… Уродцев я ведь увидел совсем недавно — когда сходил в кунсткамеру в Нульне. Решился посмотреть в глаза своему страху. Особенно запомнился мне младенец с необычайно раздутой головой и широченными открытыми глазами. Родись я таким — отец верно бы не сомневался.
— Карнавал или охота…
Задумчиво повторяю. Пауль уже знает — иногда я впадаю в такое оцепенение, когда мысль опережает слово. Я работаю над этим.
— Так о чем это я? Ах да — мы попали в засаду. Собирались поохотиться, а чуть сами не стали добычей. Наверное с тех пор, мой друг, я и не доверяю веселью. Если бы не дядя Вольф и мой отец, я бы тогда не вернулся из леса.
Я любил Пауля — может потому, что рядом с мальчиком я ощущаю, будто весь опыт моей ранней юности имеет хоть какую-то ценность. Оглядываясь назад, могу сказать, что пожалуй куда сильнее местных порядков и студенческих обычаев, меня угнетало одиночество.
Я слишком привык к тому, что в Роткирхене был для всех вокруг «самым-самым» и здесь, оказавшись в окружении людей, смотрящих на меня как на деревенщину без роду и племени, откровенно растерялся,
Пауль напоминал мне о доме. Напоминал тех мальчишек, с которыми мы однажды залезли в катакомбы и ходили по костям… Я жалел, что отдалился от них будучи подростком. Очень жалел. Часто думал, какими они сделались мужчинами. Взять хоть Фрица Трещетку — он ведь погиб, Фриц.
— Он был очень храбрым. Шёл за мной по костям… А я… Даже на похоронах стоял и думал… не намокнет ли под дождем повязка на руке! Гребаная повязка!
Я вдруг понимаю, что говорю это вслух. Что голос мой, обычно такой уверенный, дрожит, в нем слышатся едва ли не слёзы.
— Прости, Пауль. Я забылся. Порой о том, как много значил для нас тот или иной человек, мы узнаём спустя годы после того, как его потеряли.
Может быть поэтому мне сложно заводить друзей. Внутри меня есть много потайных комнат, куда я не готов впустить никого. Для всех вокруг у меня готов образцовый образ самого себя — почтительный сын, усидчивый студент, бесстрашный истребитель гоблинов, всегда лидер, всегда на коне и в благородный профиль…
Мне казалось, что если вдруг эта картина даст трещину, если вдруг рухнет, то все увидят другого меня.
Ребёнка-мутанта, боящегося растущих на руках волос. Испуганного мальчика под телегой. Беспомощного подростка, дрыгающего бёдрами в объятиях демона Нургла. Дрожащего солдатика, прижимающего к себе раненую руку, как собака поджимает хромую лапу. Честолюбца, умеющего придумывать игры, но злящегося, если в них не хотят играть. Равнодушного друга — не потому ли я отчасти раскрывался лишь перед Паулем, что только он всецело от меня зависел? Меланхолика, снова и снова переживающего о чем-то утраченном, чего сам толком не умел назвать. Злого юнца, у которого на самом деле не так много врагов, но которому жизненно необходимо находить себе всё новых и новых, чтобы было оправдание для отгораживания от мира высокими стенами. Во мне было много таких лиц. Если их увидят — хоть кто-то увидит — меня отвергнут.
А друг по природе своей всегда однажды да увидит хоть что-то в подобном духе. Я хорошо себя контролирую, но даже я не могу контролировать себя всегда.
Каждый, кто сходится со мной однажды разочаруется во мне — в этом я был уверен. Разочаруется и предаст меня. Выберет что попроще, попонятнее. Или, что ещё хуже, начнет играть в принятие.
— Ах, милый Амэ, ну кто бы в четырнадцать лет не обоссался под повозкой при атаке зверолюдов?
А я бы рычал про себя. Ведь я не обоссался. Я был напуган, но я не обоссался.
Я не был слабым. Никогда.
И я зубами глотку перыгрызу каждому, кого заподозрю хотя бы в мысли об обратном.
Я желал построить себя, камень за камнем, написать мазок за мазком. Сделать парадную картину столь мастерской, что со временем она не только заменит реальность, но и станет реальностью.
Тогда у меня, конечно, появятся друзья. Но… одиноко-то мне сейчас. И было что-то во мне, чего Пауль не мог мне дать. Глупая потребность в равном — и хотя я по опыту знал, что этот путь ведёт к дуэли, всё же не мог сдержаться и не сделать хотя бы пару робких шагов.
Я очень долго присматривался к одиночкам. Наверное, во мне говорил сноб, но я опасался запятнать себя дружбой с кем-то… сомнительным. Например, именно репутация Таннера и Хедингера остановила меня от сближения с ними, ведь их слава мужеложцев неизменно перекинулась бы и на меня. Что самое смешное — я желал однажды провести ночь с мужчиной. Не то, чтобы это жило в моих ночных грёзах, но мне было любопытно — где-то в одном ряду с «побывать с эльфийкой». Но вот прослыть мужеложцем — для меня было всё равно что вылить на парадный портрет «Апофеоз Амадея фон Рейнеке» ведро помоев. Хотя я считал, что мне надлежит выглядеть равнодушным к мнению других, за один косой взгляд в мою сторону я готов был затаить на кого-то обиду.
По сходным причинам я долгое время не решался подойти к тилейцу. Если он слывёт неудачником, не перейдёт ли и на меня это слово? Вот только здесь вмешивалось любопытство — мне так хотелось услышать про Тилею из первых уст! Немного подумав, я решил дать ему шанс.
Лишь с Андреем фон Рауковым всё было хорошо. Он чем-то напоминал мне Фредина — и это было хорошо. Порой я скучал по гному, а в особо сентиментальные моменты даже жалел, что ещё отправился с ним истреблять чудовищ.
Дело за малым — повод. Да, мне нужен повод с кем-то сойтись.
Это ведь тоже часть парадного портрета — можно быть одиноким, но никогда нельзя показывать, что ты одинок. Что тебе хоть кто-то нужен. Напротив, на мой взгляд вернее всего было создавать в людях ощущение, будто это им от меня что-то нужно.
Выход нашёлся быстро — совместное исследование. Нужно что-то военное, чтобы провинциал фон Рауков мог себя проявить, но при этом не слишком военное, чтобы тилеец не почувствовал себя неуютно. И, конечно, связанное с землеописанием — главной звездой в нашем совместном проекте должен был быть я, и это не обсуждалось.
— Колонии.
Это слово стало главным. Тилея ведь торговая держава, верно? Значит по идее тилеец, который не понимает как ходит корабль и как продавать и покупать — не тилеец? И конечно колонии это всегда применение силы. Причём встречаются условные Людоящеры по большей части с простыми провинциальными парнями, в такие экспедиции от хорошей жизни не идут.
— Я задумал обобщающее исследование, посвящённое типовым методикам создания и развития колоний… С этого начать. — …Я был на войне один раз, но мой опыт в этой области далёк от идеала… — …К сожалению, я довольно смутно представляю себе что такое корабль и как он ходит. А ещё что происходит с колониальными товарами и как колонии снабжаются. — …в связи с этим мне необходим соавтор. Я буду очень благодарен твоей помощи. — …согласен? — Ещё я собираюсь позвать в дело… — …надеюсь ты не против?
Что-то мне подсказывало, что Нульн не Мариенбург — специалистов по освоению Люстрии и Южных Земель здесь должно быть не так много.
Конечно, меня смущало то, что моя работа окажется в известной степени зависима от других.
Да и вообще — впускать в свою жизнь людей, которых я не знаю…
«Это лишь на время» — говорил я себе — «Я ведь не проведу в Нульне всю жизнь»
Мой интерес к колониям имел не только фиктивные причины. Я много думал над тем, что говорил мне мэтр Лоренц — о том, что ждёт, а точнее не ждёт меня в Старом Свете. Помощник преподавателя при университете — не этого я хотел от жизни!
Но Люстрия или Нехекхара — неизведанные земли — вот они таили в себе возможности! Там всем было бы безразлично откуда я пришёл. Там я мог бы быть тем, кем здесь желал казаться!
Возможно даже — но эту мысль я произносил с приличной долей самоиронии — там я мог бы стать королем…
Там, где мэтр Лоренц видел лишь сугубо познавательный интерес, я находил не только сухие факты, при всей их занятности — я видел возможности! Преподаватель не одобрял такого подхода, так что этой частью с ним я не делился. Из меня в самом деле был очень внимательный исследователь. Я даже готов был разделить с наставником его мечту об экспедиции…
Но на каждую новую страну я всегда смотрел немного взглядом завоевателя. Исследование береговой линии? А вот в этой бухте можно было бы высадиться. Путевые заметки? Города, народы, сокровища, потенциальные опасности.
К тому же я конечно любил упражняться на Пауле в описаниях прелестей Роткирхена, но из записок путешественников я прочёл о многом, что определенно желал однажды увидеть своими глазами!
Пирамиды мертвецов и людоящеров, бескрайние пески Арабии, джунгли, где воздух влажный настолько, что им трудно дышать, а за каждым деревом может скрываться здоровенная хищная ящерица!
Я не просто собирался писать о колониях. Я искал себе возможное пристанище. Пока что — если ничего не получится здесь.
И — ещё одно свидетельство моей закрытости — Андрею и Бендетто я тоже вовсе не собирался рассказывать о конечной цели. Да, они будут работать в военном штабе потенциального будущего королевства из одного человека, но для них моё повышенное внимание «как добыть в Нульне танк и как довезти его за океан если он нужен колонистам» должно иметь лишь теоретический характер.
Даже мой меч оказался косвенно связан с исследованием. Я решил всецело положиться на совет мэтра Лоренца — у инженеров по сравнению с коллекционерами был ещё и тот плюс, что никто из них точно не захочет забрать моё оружие себе. К тому же у меня была заготовлена легенда, якобы этот меч я изучаю для научного проекта.
Как видите, у меня почти для всего была готова история.
Оказалось, я такой не один. История была и у госпожи фон Либвиц.
В то, что она в самом деле меня помнит, я конечно не поверил ни на миг. Когда это было — и насколько незначительным был тот эпизод для госпожи! Нет, конечно она показывает власть. Не удивлюсь, если она всем такое говорит при первой встрече, мол «смотри, я могу узнать о тебе всё, особенно не напрягаясь. А ещё я не упоминаю про твои секреты, но конечно знаю и их». Противное ощущение. Как будто кто-то влез пальцами во внутренности и немного в них покопался.
— Госпожа знает обо мне больше, чем я сам о себе знаю, и точно знает то, о чем я втайне надеялся, что все забудут. Я был юн и глуп, приняв вызов Вашего брата — и надеюсь, что однажды смогу верной службой Вам и Вашему дому загладить вину.
Отвечаю с коротким поклоном. Не хватало ещё чтобы она всем напомнила «Эй, это он побил моего брата!» Того и гляди Леос возжаждет реванш и будет скандал. Но я стараюсь не выдать беспокойства.
— Поистине, Вы станете мудрым и сильным курфюрстом, раз так хорошо знаете своих будущих подданных, даже столь незначительных. Вы очень добры ко мне — благодарю, я и в самом деле доволен всем, как насколько мне известно довольны и мои родные. Несомненно в том есть прямая заслуга Вашего отца, под прозорливым правлением которого подданные благоденствуют. Уверен, когда я напишу родным, что Вы в милости своей не забыли их, они будут столь же счастливы узнать об этом, как я в этот миг.
Когда наследница курфюрста приглашает с ней выпить — отказываться нельзя, даже если она приглашает, простите, в сортир. Да, оказавшись в Нульне, я пожалуй многое узнал о своём месте в мире, вызови меня Леос фон Либвиц сейчас, я вероятно пал бы ниц и предложил милостивому господину просто прикончить меня если такова его воля, ибо я скорее умру, чем подниму руку против того, кому должен и желаю служить.
Так что я конечно же могу ответить лишь одно.
— Госпожа делает мне честь, желая говорить со мной. Надеюсь, моя история сможет развлечь Вас и хоть отчасти оправдать интерес к моей скромной персоне.
Однако, отойдя с Эммануэль я не буду спешить с рассказом. Власть — это право спрашивать. Служение — невозможность не отвечать. Если «история» только повод что-то мне приказать, то я конечно же приму приказ. Если же госпожа в самом деле желает услышать обо мне, то я конечно найду что рассказать. В сущности важнее не что, а как. Очень, очень осторожно.
Да, был на войне. Гоблины свирепы, но войска господина курфюрста стойки, а дружба с гномами крепка. Да, теперь живу в Нульне. Как же прекрасен город — несомненно, благодаря мудрому управлению! Да, обучаюсь в университете. Абсолютно всем доволен и уповаю на то, что однажды смогу направить свои таланты на служение дому Либвиц так, как госпожа того пожелает.
Осторожнее чем с историей следует быть только с комплиментами. Их делать конечно нужно — ведь госпожа девушка. Не заметив ее красоты, я нанесу ей оскорбление. Но следует помнить — хуже не сделанного комплимента только плохо сделанный. Изучая этикет я запомнил один курьёз, гость в ответ на предложение хозяйки попробовать устрицу ответил: «госпожа, зачем мне устрица когда у меня есть Вы?!» — больше его в этот дом не приглашали.
Если представится возможность выразить восхищение красотой и при этом не сесть в лужу — это следует сделать. Если нет — не следует.
|
|
Элизабет.
Темные глаза японки кажутся сейчас почти черными - и в памяти откликается жутковатый кадр из фильма про страшную видеозапись, снятого на её далекой экзотической родине. То же контрастное сочетание белых одежд, белой кожи - и черных глаз, черных волос. Черное, белое, черное, белое - как шахматная доска или рябь на огромном телеэкране, сквозь который Юрико, не отрываясь, глядит на тебя. Ты словно в темнице, только вместо кирпичей она выстроена из покрытых рябью экранов. В Царстве Белого Шума.
– А, это ты. – на ее бледном личике появляется острый уголок насмешливо-пренебрежительной улыбки. Какое-то время Юрико молча изучает тебя и, хотя она неподвижна, ты чувствуешь, как незримые щупальца её мыслей протягиваются в твою сторону, вкрадчиво изучая твои ментальные защиты. Каждая из Силенто, кому повезло выжить достаточно долго, познает это искусство: прятать сокровенные мысли, уводить в сторону мнимым бредом, притворным оцепенением. И никогда, НИКОГДА не показывать, чего ты боишься на самом деле.
Но она отступает. Тебе кажется, с некоторым сожалением - будто бы сломать тебя и заставить давиться слезами было бы лучше. Может быть дело в том, что ты достаточно опытна, чтобы отразить хотя бы первые пробные выпады, а может быть в том, что ты лишь тень Госпожи и Юрико едва ли забудет об этом. Время бросить открытый вызов еще не пришло - вот в чем дело, быть может?
За спиной ведьмы мелькает напоминающий паука силуэт. "Режиссёр", ее прирученный кошмар. Белесый экран, заменяющий ему голову, на мгновение поворачивается в объектив, формируя своего рода "зеркальный коридор", только с помощью экранов. И ты видишь, как в нем отражается твое лицо. Слишком испуганное, чтобы быть твоей точной копией - зрачки расширены до предела и в них отражается пара "двоек". Не верь глазам своим, Бетти, всё это ложь! Все Силенто манипулируют иллюзиями, но Юрико больше многих любит сплетать из них сети для разума.
– Что тебе надо, маленькая прислужница? – пренебрежительно хмыкает ведьма. – Вернее, твоей... Госпоже. Никогда не поверю, что ты по собственной воле осмелишься вот заявиться ко мне! У неё... есть ко мне какое-то предложение?
|
|
|
Селена лежала в воде, прямо в середине озера, и размышляла. Благодаря способностям, выученным у Силенто, она могла совершенно её не бояться – и находила в этом тонкую иронию. Её тело поддерживалось водой, словно она лежала на невесомом матрасе. Руки девочка держала на груди, сжимая меч, и походила на короля Артура со старых картинок, когда воды несли его в Авалон. Волосы, смешавшиеся с водорослями и ставшие оттого нежно-зелёного оттенка, расплылись в стороны, окружив голову Селены импровизированной кувшинкой. Выглядело так, будто у неё из головы буквально проросли водоросли.
Эта прихоть у Селены появилась задолго до того, как она стала Королевой, странная и непонятная с одной стороны привычка лезть в воду, которая тебя и убила, и щекотать нервы, балансируя между явью и грёзами, рискуя утонуть если только ослабить внимание или наоборот, сконцентрироваться на ситуации слишком сильно. Но с тех пор как риск утонуть – реальный риск – исчез, Селен находила в этой иллюзорной щекотке нервов какое-то извращенное успокоение. Восприятие, которое работало там, в мире живых, здесь очень быстро замещалось извращенной логикой этого странного мира – точнее, отсутствие оной. А если нет, то очень скоро Город перемалывал тебя. Те, кто цеплялся за нормальность, здесь не выживали.
Впрочем, сейчас мысли вечно юной теперь Вичхаус были обращены не внутрь себя. Она даже не думала о собственной свите, в особенности о Бетти – о, эта милая Бетти, кажется, погруженная в себя больше, чем Королева, а если б не именование себя "Бетти", то ещё и вызывавшая бы у Селены дурные ассоциации с сестрицей, а ныне её правая рука. В конце концов, в Городе каждый был сам за себя и Селена, хоть и была в прошлом когда-то пригрета (ещё одно слово звучащее иронично среди заболоченных озёр и водоёмов) одной из старших Силенто, поощряла в своих подопечных самостоятельность.
Но с некоторыми задачами справиться было под силу только новой Королеве. Например, с загадками Города. Никому Селена не открыла главную свою тайну. Она всё ещё надеялась выбраться отсюда, разгадать последнюю загадку этого места и покинуть его. Но без знаний Той, Чьё Имя Забыто, Селена сделать не могла. Вернее, может и могла, но то, что она не понимала мотивы поступка Незнакомки, её немного раздражало. Несмотря на то что понимать законы этого места делом было опасным для разума, а подчас и невозможным, Селена не любила чего-то не знать.
Подождёт Мятежница. Подождёт Бесноватая. Сейчас ей нужна главная – бывшая главная – ведьма.
И потому погружалась мыслями в бездонные воды Озера, чтобы проникнуть в тайны прошлой Королевы. Разгадав её, она уже по-настоящему сможет носить корону...
-
Волосы, смешавшиеся с водорослями и ставшие оттого нежно-зелёного оттенка, расплылись в стороны, окружив голову Селены импровизированной кувшинкой. Выглядело так, будто у неё из головы буквально проросли водоросли. Ну разве не красота?
Зато теперь понятно, почему в том числе Селена стала Королевой - благодаря своему подходу к ситуации.
|
Элизабет.
"Здесь нужно бежать со всех ног чтобы просто оставаться на месте!" - эти слова отлично подходят не только к сказочному Зазеркалью, но и к реальному миру, если ты младшая из семьи Остин. Здорово, если тебе нравится бежать куда глядят и если у тебя это хорошо получается, но когда с этим не задалось, когда ноги ломятся от усталости и ты задыхаешься от нехватки кислорода - обычная жизнь вполне может показаться адом. У всех свои слабые места - и твоим оказалась неспособность драться за место под Солнцем.
В сказках, конечно, безобидная принцесса-белоручка может и пальцем о палец не ударить, всюду-то её выручат и подвезут чудесные помощники и благородные рыцари. Но где их отыщешь, всамделишных? На твоей памяти никто так и не стал твоей надежной опорой. Зато ты не раз видела, как помогали тем, кому помощь по-хорошему не так была и нужна - гордым, заносчивым, острым на язычок, жадным до чужого внимания и восхищения, лишь притворявшимся скромницами. Им подавали руки, за ними таскали ранцы, за них даже дрались за школой, а они сами обычно лишь посмеивались над ищущими их одобрения, хотя несомненно испытывали от происходящего определенное удовольствие. Иногда закрадывалась мысль: попробовать бы хоть капельку, как это, оказаться бы на их месте!
Может быть поэтому тебя так привлекла Госпожа - что если она послужила воплощением этой несбыточной мечты, позволяя хотя бы немного "погреться в лучах славы", раз уж нахальства самой влезть на её место у тебя не нашлось? К счастью, она была достаточно снисходительной (или же достаточно практичной), чтобы не гнать тебя и не обижать ради забавы, поэтому на какое-то время тебе удалось найти спокойную гавань и забыть о том, что нужно бежать со всех ног в темноте, где не видно корней и камней, так и норовящих попасться тебе на пути...
Но всему хорошему приходит конец. Госпожа оставила тебя, растерянную и ошеломленную, в одиночестве. Наедине с теми, кто долгое время воздерживался от насмешек просто потому, что ты была своего рода ее собственностью. Их испытующие взгляды вновь обратились на Элизабет Остин, заставляя ее сердце трепыхаться и замирать от ужаса.
Одобрение - яд, настоящий яд, особенно для таких как ты. Убойный наркотик, на который подсаживаешься враз и уже не мыслишь без него жизни. Ради этого ты даже совершила в своем роде смелый, хоть и безумный поступок. Перед тем, как ты потеряла сознание, ты даже успела увидеть, как побледнели и испугались девочки из "клуба темных искусств"...
Довольно приятное было чувство, пожалуй. Но и оно оказалось мимолётным, а потом тебя с распростертыми объятиями заброшенных мертвых домов встретил Город. Жуткое, тёмное место, о котором едва ли догадывались те, кто играл в ведьм там, "наверху".
И тебе снова пришлось бежать со всех ног, потому что кое-кто сразу положил на тебя глаз.
|
|
|
У меня снова болит голова. Люди. Боги, сколько людей! После двухсот человек родного Роткирхена и, может, тысячи в Ротхаузене, Нульн казался мне ульем разбуженных пчёл — нечто подобное я испытал только когда мы с Фрицем на спор сбили камнями странного вида гнездо, и внезапно, над разбитым «врагом» поднялось что-то вроде небольшого облака очень, очень злых ос… В Нульне все спешат по своим делам, и в то же время относятся ко всему с каким-то болезненным вниманием. Упаси Сигмар увидеть знакомого и не раскланяться! Чуть замешкался — какой-то прохожий врежется в тебя, увидев, что ты при оружии, извинится — и хорошо если потом ты не обнаружишь пропажу кошелька! Дома всё было… проще. Спокойнее. Сколько раз сидел я на стенах форта, и вглядывался в закатное солнце… Я пытался подобрать ему описание, но мне не хватало слов. Этот розоватый оттенок, который одновременно оранжевый и в то же время, по краям, несёт в себе нотки красного… «Закат, как девичья щека»? Нет, непонятно. «Стыдливый закат?» Понятно, но содержит неправильную эмоциональную подоплёку — я ведь пытаюсь облечь в слова красоту… И сколько радости — тихой, юношеской радости — было когда я наконец находил искомое! «Терракотовый закат» — вот оно! Не идеально, маловато розового, но хоть какую-то частичку истины ухватили слова.
В городе — нет времени созерцать. Нет времени искать идеальную формулировку, точное выражение. Здесь хочешь жить — вертись! Обзаводись связями — друзьями, врагами, случайными знакомыми, покровителями, теми, кому ты покровительствуешь — потом тасуй людей меж категориями как колоду карт. Ссорьтесь, миритесь, влюбляйтесь!
Шум, шум, шум… Как. Же. Много. Шума!!!
Голова болит. Болит голова. Я ненавижу город. Ненавижу узкие улочки и высокие стены домов, за которыми не видно солнца — но даже в полдень, когда солнце прямо над головой, я ненавижу вездесущую жару, от которой негде укрыться.
Я ненавижу местный уклад — люди как муравьи! Они собираются в кучки, и кучка делает что-то, что всегда, чем бы они ни занимались, принимает форму пьянки, в сильном подпитии борется с другими кучками, раскалывается, собирается снова. А главное — люди подсаживают друг друга. Всюду рукопожатность, всюду ничтожество стоит на плечах ничтожества, и глядя сверху вниз считает, что и в самом деле сделалось выше.
Боги, каких усилий мне стоит сдерживаться. «Не ткнуть эту свинью кинжалом в пузо…»
Это не входит в мои письма родным. Нет, я пишу как хорошо в университете, как я стараюсь, как меня высоко оценивают преподаватели… Я лгу?
Никогда.
Странное дело — я ненавижу Нульн, но при этом уже через несколько месяцев едва ли мог бы представить себя где-то, кроме этого города. Большой город придаёт жизни необычайную интенсивность, насыщенность. Как-то сразу начинаешь ощущать, что Роткирхен, при всех его достоинствах, находится где-то далеко на обочине жизни. Туда хорошо ехать умирать, а я пока что ещё хотел жить, хоть и сомневался, всё сильнее сомневался, в перспективах этой жизни.
Мэтр Лоренц был прав, тысячу раз прав — я это понимал. Но по правде, если я чувствовал, что со мной пытаются сблизиться, я просто не знал, что делать. Вопросы, волнующие меня, были настолько далеки от обыденности других студентов, что любая беседа с моим участием принимала одну из трёх форм — либо я что-то увлечённо рассказывал, либо кто-то о чем-то говорил, а я кивал, либо мы что-то обсуждали, причём по делу. Я замечал, что между собой студенты говорят как-то иначе. У них есть… общий фон что ли? Один говорит фразу, а другой думает нечто сходное. Они могут передразнивать преподавателей, обсуждать общих знакомых, ругать торговца, заломившего слишком высокую цену, спорить, разбавляет ли трактирщик вино…
Это… простые разговоры. Болтовня. Но почему-то именно болтовню я и не мог освоить. Не мог даже толком сдержать скучающего вида.
Нет, мне нужен был этикет. Четкое понимание иерархии в разговоре — если я выше, то я говорю, а со мной говорят, когда я спрашиваю. Если я ниже — я молчу когда не спрашивают, и говорю только когда от меня хотят, чтобы я говорил. Мне нужны детально прописанные обращения — к кому, как, когда. Поклон. Снять или надеть перчатки. Встать когда встаёт дама. Сесть если приглашает старший, в противном случае остаться стоять. Я этому учился. Это правила!
А пьяная компания, где говорят все и никто никого не слушает… это Хаос. Да, тот самый Хаос — который с большой буквы и на севере.
Вот только люди — или по крайней мере нульнцы — думали иначе. Для них то общение, которое я так любил, со всеми поклонами и расшаркиваниями, выступало будто подготовкой к «настоящему» общению, сопровождающемуся обильными возлияниями и подчёркнутым пренебрежением к нормам этикета.
Как же я их ненавидел… Эта… злость. Сильная злость. Она въелась в моё мясо, в мои кости, пропитала глаза и сердце.
Временами я думал: «И чего вы все, ничтожества, будете стоить если столкнётесь с ордой гоблинов?! Чего вы будете стоить?!» Но и это была противная мысль, потому что я понимал, что вероятно никто из моих заочных недругов ни разу в жизни не увидит зеленокожего, а если вдруг сойдутся звёзды и какой-нибудь Вааагх явится в их дом, даже тогда они уйдут с радостью от того, что хотя бы успели повеселиться, в то время как я сам обреченно взираю на всё с обочины.
Если я вдруг умру — что мне будет вспомнить в последние дни? Как я сидел и смотрел?!
Рука сжимается в кулак. До боли, до дрожи, до рези в старом, оставленном безымянным гоблином, шраме.
Я ощущаю бессилие. А я ненавижу чувствовать себя бессильным.
Возможно, выбери я военную службу, что-то бы пошло иначе? Но я вспоминаю рассказы Людвига о службе в пистольерах… нет, было бы только хуже. Армия как женщина — смотришь на неё издалека и она кажется красавицей, но вблизи всегда найдёшь в лице один или два недостатка.
Теперь — что впереди? Жизнь частного учителя или помощника преподавателя? Кажется, к тому и правда всё идёт.
Раз я не выдержал. Рассек ладонь древним клинком. — Если в тебе правда есть сила — вот моя кровь, приходи, я готов…
Но кажется, меч мой всё же создали эльфы. Никто не пришёл.
Может потому, что я родился под Луной Морра, мне всегда казалось, что между мной и потусторонними силами существует какая-то связь. Теперь и этой связи я был лишён.
«Ненавижу», — шептал я тихо-тихо, когда был уверен, что никто не слышит, отдаваясь тихому, но исступленному бешенству, — «Ненавижу… Ненавижу… Ненавижу…»
А на следующий день снова надевал улыбку. Завтракал, неизменно приветливо обходясь с хозяевами дома и моим юным слугой, которого даже понемногу пытался научить читать. Отправлялся на лекции.
Голова высоко поднята. Пусть знают, что не сломали меня.
Раз мэтр Лоренц так любезен, что собирается помочь мне — что же, основные силы я отдам изучению его предметов. Выгрызу зубами своё. Я не то, чтобы любил людей, но умел быть благодарным за хорошее отношение. И преподаватель, который в отличие от многих, отнёсся ко мне по-человечески, быстро стал одним из самых любимых.
Середина зимы. Новый праздник. Я словно кожей ощущал выжидающие взгляды. Прогнусь я, или нет? Сломаюсь или нет? Жаль нельзя оскалить перед ублюдками зубы, зашипеть словно зверь. «Я родился под кровавой Луной! Под Луной чудовищ! Как думаете, что будет если я дойду до края?!»
Нет. Это мой путь. Я пройду его до конца.
Временами, я сожалел, что так и не подошёл к Леосу. Когда-то, я смотрел на него как на человека другой породы, мечтал обрести в нем друга — и помнил это. Но я помнил также, что тогда он вызвал меня на дуэль. Временами я даже думал, что он воплощает в себе всё то, что я ненавижу. Поистине жизнь иронична и двулика — нас более всего влечёт именно то, что мы сильнее всего отторгаем.
Так случилось и с госпожой фон Либвиц. Я не думал, что мы увидимся снова. И уж точно не ожидал, что… вот так.
«Зачем ей это?» — не понимал я, — «Зачем выставлять своё тело на всеобщее обозрение? Зачем заставлять думать о себе как о женщине? Ты ведь курфюрст! Ты можешь быть почти богиней!»
Я ярко представлял себе это. Полупрозрачные драпировки носилок, в которых восседает неподвижная фигура. Мрачное, торжественное шествие, безмолвное и в то же время полное приветственных возгласов.
Зачем подчёркивать в себе женщину, когда можешь быть богиней?
Разве что… Короткий вздох. «И ты, Эммануэль. Ты тоже сдалась порядкам этого сброда. Ты приняла, что они всегда будут видеть в тебе лишь… тело. И это тело ты позволяешь им лицезреть. Может быть, иногда ты отбираешь себе любовников? Даришь одну ночь — и вышвыриваешь за порог».
Я не мог отрицать, что такая «почти-нагота» была красивой. Пожалуй, в таком платье Эммануэль напоминала портрет возлюбленной художника, которую тот решил написать обнаженной. Такую картину вешают в самой дальней комнате, укрытую занавесом. Ее наблюдают в уединении, словно святыню.
Как отвратительно и в то же время возбуждающе — смотреть как святыню выволакивают в общую залу трактира, как в винном чаду всякий сброд тянет к ней свои лапы…
В этом определенно есть эротика — просто другая. Злая, лишённая нежности эротика. Как в порванном платье или увядшем цветке.
Стоит сказать — у меня не было женщин. С того самого первого раза, я скорее сторонился их.
Такое внезапное возвращение… Да, я верно сказал: «Нас более всего притягивает то, что мы сильнее всего отторгаем».
Когда Эммануэль подходит ко мне, я невольно задерживаю дыхание. Я понимаю, что точно не сбегу — и в то же время осознаю, что катастрофически не знаю, как себя вести.
Как и всегда в таких случаях, я скрылся за непроницаемой броней этикета. Поклон. Поднять голову. Смотреть в глаза — не дай боги опустить взгляд ниже.
— Амадей фон Рейнеке, госпожа. Вряд ли Вы помните, как с господином курфюрстом посещали мою родную деревушку много лет назад, но тогда я имел честь познакомиться с Вами. И моя жизнь всё так же принадлежит Вам.
-
А пьяная компания, где говорят все и никто никого не слушает… это Хаос. Да, тот самый Хаос — который с большой буквы и на севере. Ах, как же много еще предстоит узнать Амэ!
|
Слипуокер Слипуокер вскочил, ухватил раненого за воротник и за ремень и попробовал тащить. Это была ошибка: ничего не вышло – безжизненное тело просто проворачивалось по песку, и он сдвинул его на сантиметр или два. Пришлось схватиться за ремень рюкзака, на плече, и тянуть одной рукой изо всех сил, как сумасшедшему. Дым ветром прижимало к земле, и пулеметчик, хотя и не видел цель ясно, хорошо видел, что кто-то там копошится. Он начал стрелять почти сразу, но чтобы не тратить патроны зря, стрелял короткими. Несколько пуль с громкими хлопками ударили в рюкзак парня, и даже дымок от тлеющей материи показался. Рюкзак порвало в клочья, лямка, за которую тащил раненого Слипуокер, порвалась, и он упал на песок. Это, наверное, и спасло ему жизнь – несколько пуль просвистело над головой. В кино, конечно, Слипуокер видел, как вокруг человека, по которому стреляют, встают фонтанчики песка, но тут было не так – было слишком близко, и пули просто проносились мимо. Или попадали. Он схватил раненого за руку и потащил, понимая, что вряд ли успеет. В следующий миг он увидел, как из-за стены высунулся Манго, кинул гранату, схватился за автомат, и даже успел дать очередь, прежде чем Подкова утянул его вниз. По бревнам, по мешкам с песком, тоже ударили пули, так яростно, что пыль брызнула вверх. Слипуокер побежал дальше, но лучше сказать побрел – раненый волочился за ним. Раненый вдруг закричал – может, в него попали, а может, просто от того, что его потащили и ему было больно. В любом случае, кричит – значит жив. Потом вскрикнул сам Слипуокер – заболела ляжка, как будто что-то ужалило. Это придало сил, и протащив раненого последние два ярда, он свалился через стену, мучительно думая о том, как сильно его подстрелили, и живой ли ещё этот парень или нет. Там он стал свидетелем следующей сцены.
Манго Манго был не виноват в том, что происходило – потому что сам отдал Клонису пулемет и больше половины своих бойцов. Но морпехам было всё равно – раз отдал, значит, наверное, тот лучше знает, что там происходит. Когда лейтенант выдал свою тираду, Подкова глянул на него с выражением: "Ты что, вконец ебанулся?!" Только что они с Винком оттянули на себя огонь пулемёта, на несколько секунд, даже не на минуту, и то чуть не погибли. Пулемётчику, расположенному ярдах в ста, довернуться на них не стоило вообще ничего – чуть ствол повернуть, и всё, салат с креветками. А этот тут раскомандовался... Но Подкова был уверен, что Манго сейчас прикажет что-нибудь делать им троим, например, менять позицию, или... А этот сумасшедший швырнул ещё одну дымовуху. Граната улетела довольно далеко, подальше, чем было первое гнездо. Но когда лейтенант подхватил тяжелый автомат и дал очередь в сторону того самого "бугорка", Подкова не выдержал и кинулся на него. Он наполовину толкнул его, наполовину повис на нём, схватив за плечо и заставив пригнуться – и очень вовремя: пули градом посыпались на бревна баррикады и засвистели над головой. Швить! Швить! Швить! За каждым этим швить – выбитые мозги и или простреленные легкие. – Ты идиот! Ты псих! Он специально побежал, чтобы ты не подставлялся! Ты что, не видел, как Ами убили?! Ты идиот! – захлебываясь, запальчиво выговаривал ему Подкова, одновременно чувствуя, как толкается внутри неуверенность – никогда старательный, в общем, морпех, не стал бы так говорить с офицером, если бы не оказался в такой ситуации, но теперь-то что – и ощущение, что здесь уже, на поле этой яростной битвы, не действуют те правила, которые безотказно работали в казарме, а если и действуют, то не так. – Ты сдохнуть хочешь?! Хочешь сдохнуть, а!? Ты же сдохнешь, и мы останемся вообще без никого!!! Слипуокер псих, но он-то за себя, а ты... Что ты там с автоматом своим сраным сделаешь!? Ты идиот! Да пошел ты!!! – выкрикнул он, сорвав каску и долбанув ею по стене. – Э, полегче, друг, – заметил Болоньезе, по-прежнему обнимавший, словно ребенка, свою раненую руку. – И ты пошел, однорукий бандит, бля! – бросил ему Подкова. – Вам всем нахер жить надоело! Когда вы поймете, что это не кино! Не кино про героев!
Всем Крича друг на друга они даже не сразу заметили, как Слипуокер скатился через стену и стащил за собой раненого. Раненый был плох. Слипуокер рассматривал что-то у себя на внутренней стороне бедра. – Цел? – спросил Болоньезе. Дроздовски был цел: пуля пробила мешковатые морпеховские брюки, но еле чиркнула по ноге и оставила буквально царапину, содрав кожу. Дюйм вправо – могла бы перебить артерию или кость. Шесть дюймов вверх – и Дроздовски остался бы без яиц. – Ну ты и псих! – восхищенно сказал Болоньезе. – А этот как? – спросил Подкова, кивая на раненого. Тот был весь в крови – изрешетило его там, на ничейной земле, знатно, но вроде бы новых дырок не прибавилось. Болоньезе здоровой рукой стал шарить в нём, ища аптечку. – Тебя как зовут? Ты кто? Раненый не ответил – только покачал головой. Ему даже говорить было тяжело. Он был, наверное, из роты "Фокс" – никто из вас не помнил его фамилии. Подкова осторожно снял с него рюкзак и положил ему под голову.
-
Бой а ла натюрэль. Аж пробрало.
-
Ух, мощно! И да, Подкова прям всё то высказал, что я от лица Слипуокера хотел, но постеснялся))) А Подкова прям от души! Ух, красавец. Но вообще все красавцы. Прям так как-то спокойно и душевно всё это отыгралось. Здорово, просто здорово.
зы: а + к морали всем будет за то, что раненого вытащить удалось живым?)
|
|
|
-
Идеи есть, и даже инструмент, похоже, тоже: весь вопрос в том, как и когда их применить.
|
Палящие пушки сотрясают не только бронепоезд и, как кажется, мир вокруг, но прежде всего самого Уиллема. Упругая вибрация охватывает ступни и поднимается к поясу, к сестрице-панике, уже давно пританцовывающей в хребтине тщедушного девятнадцатилетнего тела. Это танец дьявола, и он манит как альтернатива бездумной погибели. Кажется, такие громогласные хлопки не могут закончиться хорошо, что вот-вот какой-нибудь снаряд разорвётся в стволе или прилетит сюда откуда-то из леса со стороны приберегших резервы болос. И что-то подшкурное вопит: "спасайся, беги!", а что-то подкостное скалится, дёргает в проклятый танец. Лучше бояться и терпеть, чем бежать и трепетать...
...Комендант вскочил на ноги как пружиной подброшенный. Встал невольно на цыпочки, вытянулся, качнулся в сторону, будто мог увидеть результаты первых выстрелов на далёкой южной станции. Ух как бабахнуло! К подсознательному страху перед сокрушительной мощью гигантских орудий примешались и детский задор, любопытство, щепотка злорадства. Дескать вона чего у нас есть! И что вы против такого выкинете, а?
Болос выкинули храбрость, упорство и манёвры, и это понимание того, что противник всё-таки не бежит, роняя обувь, от первых раскатов гнева бога войны, отрезвляло. Пришёл капитан, назвавшийся Муром, доложился так, что лучше бы не докладывался. До двух пульрот!
— С возвращением, капитан, — надо было хоть что-то сказать, чтобы протолкнуть неприятный комок сомнений вниз по горлу, — У нас тут полроты капитана Донахъю и морпехи охраны бронепоезда, один взвод я послал в усиление связистам, пробирающимся в деревню.
Проговорить цели свершенных мероприятий откровенно помогло — в голове чуть прояснилось.
— Вот что, капитан, сэр, у нас там сильные позиции в деревне, слышите? Наш пулемёт. И есть резервы в виде ваших людей. Ускорьте перегруппировку. Надо будет или подкреплять наших в деревне, или охватить этих лесных болос с фланга. Как глубоко они там засели? А если от деревни считать? Снова в лесу сориентироваться сможете? На этот раз будете знать, куда и зачем идёте — возьмёте чуть правее и ударите им во фланг, пока они втянулись в бой на окраине! Но если оцениваете состояние роты недостаточно высоко для такого манёвра, то я просто пошлю вас в саму деревню. В окопах и домах должны будете удержаться!
Тут Уиллему пришла в голову ещё одна мысль.
— ...К тому же мне надо будет доставить туда наводчика. Мистер Арнович! Что у нас с корректировщиками, лишние есть, хотя бы один? У нас вот-вот установится связь с деревней, там нужен будет и человек от артиллерии. Донахъю! Организуйте пару человек в эскорт корректировщику! А вы, Арнович, пушкарям передайте: по станции много не палить, как там кстати? Пусть доложат о результатах через ещё минуту огня.
Он снова повернулся к Муру.
— Ну что, капитан? Возьмёте реванш в лесу?
|
|
|
|
Меня зовут… впрочем, вы и так знаете. Больше никаких представлений. Ломать стиль — так сразу. Есть повод. Я прошёл войну.
Забавно, насколько быстро понимаешь, как мало орду жаждущих крови гоблинов волнуют твои подростковые переживания и тонкая душевная организация. В этом отношении Фредин был для меня словно искаженным зеркалом — проницательный читатель уже догадался, что мне не очень-то хотелось сражаться, мой же спутник, напротив, жалел, что не оказался на передовой. Ему хотелось славы, признания, и это я мог понять, ему хотелось быть со своим народом, а не с людьми, которые наверное будут смотреть на него как на «второй сорт», и это я тоже мог понять. Должно быть, окажись я в сходной ситуации, я поступил бы так же.
Впрочем, не оказался ли я в самом деле в сходной ситуации? Ведь мне приходится избегать опасных решений от рождения. Да, сходство определенно есть. Просто… приводит к противоположным выводам. Не потому ли я не взял с собой в бой древний клинок?
Опережу возможные вопросы — да, я об этом пожалел. Пять гоблинов! Я думал что там и останусь! Снова почувствовал себя маленьким мальчиком, прячущимся под повозкой от страшных зверолюдов.
Тело действовало почти автоматически — выпад, блок, выпад… И вот, вокруг меня лежат пять тел — а я этого даже не замечаю! Как собака прижимаю к себе раненую руку, в глазах чуть не слезы — меня никогда раньше не ранили вот так… Я умру? Наверное я умру? А если тот гоблин отравил оружие? Меня трясёт тем сильнее, что сквозь порванные звенья кольчуги, плотный гамбезон и бегущую кровь я не могу рассмотреть рану. Умом я понимаю, что она всегда кажется больше и опаснее чем есть, но… Боги, как же больно… И страшно. Боль и страх это наверное одно и то же?
Я не могу идти дальше. Я не из тех героев что израненные проносят донесение до конца. Я нормальный человек, который горюет о собственных ранах сильнее, чем радуется поверженным врагам. Только бы не потерять руку. Главное не потерять руку!
Сначала я, припомнив уроки дяди Вольфа, перетянул руку выше повреждённой части какой-то холстиной и промыл рану из фляжки.
Мелькнула запоздалая мысль — может теперь отпроситься у отца в тыл? Попросить заменить меня кем-то?
К сожалению, я двигался не в том направлении. Донесение я вёз гномам. А они в свою очередь решили, что я отлично подхожу на роль героя сражения. И я понимал, что если сейчас откажусь, то это будет в лучшем случае позор для семьи. Ситуация такая — помри, но выполни приказ. Я едва пережил пятерых, а там, куда мы идём, их скорее всего будет больше. «Я скоро умру» — мелькнула мысль. Вот в тот момент я пожалуй и исцелился от подростковой грусти. В миг, когда вдруг понял как сильно хочу жить.
И я не мог подвести отца. Не мог прослыть трусом. Я шёл на смерть, искренне не понимая, разве за этим я родился? За этим было столько лет подготовки? Чтобы умереть в шестнадцать лет в первой битве?
А потом… ничего не говорите, я сам в шоке. Пятнадцать врагов, две бомбы. И я ухитрился выжить и даже не подорваться! Наверное я и правда бился с отчаянием раненого загнанного зверя, с безумием человека, знающего, что его послали на смерть. Я не знал, что могу так сражаться. Зато знал, что больше никогда не окажусь на поле битвы, по крайней мере, по своей воле. Война это не моё. Катастрофически не моё.
Краем глаза я видел Фредина, когда мы шли в последний бой — он был счастлив, что сумел проявить себя. Был в нем какой-то азарт, отчаянная решимость врубиться в гущу врагов и орудовать топором до тех пор, пока врагов не останется. Даже пробей копье его грудь, и тогда храбрый гном думал бы лишь хватит ли его угасающих сил на то, чтобы ударить ещё раз, забрать ещё одного зеленокожего с собой… И многие солдаты такие. Чуть не кишки наружу, а они продолжают идти вперёд. Не замечая боли. Не думая, что будет дальше.
Во мне нет этого азарта. Поэтому я не воин. На победном пиру я думал лишь о том, воспалится ли рана.
В тот день я впервые упился в хламину. Кажется, я даже предложил Фредину побрататься — я чувствовал, что выжил только благодаря ему (хотя уроки дяди Вольфа конечно тоже не прошли бесследно). Интересно, у юного дави бродили сходные мысли на мой счёт?
Наутро голова болела так, что я решил впредь проявлять умеренность в спиртном. Что не говори — я не умел терпеть боль, откуда бы она не исходила.
Я снова дома. Рука зашита и перевязана. Лекарь говорит что скоро даже можно будет снять швы. Я сомневаюсь. Во снах я вижу как рана открывается, а из неё бежит чёрная кровь. Просыпаюсь в холодном поту, с сильнейшим желанием снять повязку, хотя бы заглянуть под неё, проверить… Нет. Нельзя. Ее все равно завтра поменяют. Спи, Амэ, спи… Но сон не идёт. Которую ночь подряд. Под глазами появились синяки.
Но вот — нет больше повязки. На руке остался лишь крупный шрам. Пропал конвульсивный тремор пальцев. Постепенно, сон возвращается. Я не знаю, насколько прочен мой рассудок — но схватку с ордой зелонокожих он очевидно пережил.
Настаёт новая глава. Город встречает меня как чужеземца — и как чужеземец я вступаю в него. Больше никакого стыда — древний клинок занял законное место на моём поясе. Я прошёл войну. Я выжил. Переживу как-нибудь и то, что одет не по последней моде.
Университет подарил мне нечто, чем я никогда не обладал ранее. Свободу. Здесь я мог сам организовывать свою жизнь — сам решать, какие лекции посещать, сам определять где жить, кто будет прислуживать мне. Мир словно дал мне шанс ответить перед самим собой на несколько очень важных вопросов, и главный из них — как всё будет выглядеть когда не будет отца, мамы, дяди Вольфа, не будет друзей детства и напряженного взгляда полевого командира…
Как я организую жизнь, когда буду предоставлен сам себе без каких-либо дополнительных оговорок?
Как оказалось — на удивление спокойно. Возможно, сказалось то, что я снова чувствовал ответственность. Я — провинциал. Семье стоило больших усилий отправить меня на обучение. Эти усилия я должен был оправдать. Не проматывать содержание. Не кутить. А может быть даже суметь в ходе курса добыть себе стипендию.
Каждый раз, когда мне казалось, что что-то идёт не так, я возвращался мыслями на поле боя. Вспоминал кровь, бегущую из раненой руки. Вспоминал мысль: «Я скоро умру».
Нет. Не так уж всё и плохо.
Со студентами у меня не то чтобы ладилось… но и не то, чтобы не ладилось. Наверное, я просто вошёл в тот период моей жизни, когда люди стали мне не очень-то нужны. Если меня приглашали, то я конечно из вежливости не отказывался, но пил мало, говорил мало и садился всегда спиной к стене. Да и истории у меня были мягко говоря на любителя. Одной довольно короткой кампании хватило на три десятка баек, большинство которых включали в себя «с какой силой нужно ударить чтобы перерубить шею гоблина одним ударом» и «почему если на тебе доспехи то обоюдка это не так уж и плохо». Это хорошие истории. Они заставят десять раз подумать того, кто захочет надо мной подшутить. Чувства юмора у меня кстати тоже нет.
В каком-то смысле я сознательно строил образ провинциала и аскета с примесью военщины. Довольно малопривлекательного человека. Мужчины, женщины — я не хотел сближаться ни с кем.
Иногда сближаться было ещё и опасно. Так было с сыном курфюрста. Что-то мне подсказывало, что Леосу фон Либвицу не слишком понравится, если ему сказать что-то в духе: «Привет, я Амэ, помнишь как я унизил тебя при сестре и всех слугах?» Кхм… будет лучше позволить юноше забыть тот досадный инцидент, а может и того, кто в него был вовлечён. Если повезёт, то так и случится.
Тем более я сейчас довольно сильно изменился — пренебрегая походами к брадобрею из соображений экономии, я частенько ходил с трехдневной или даже недельной щетиной.
Больше всего я опасался, что меня ограбят. Деньги я прятал…
Серьезно? Вы ждёте что я напишу, где я прятал деньги? Обойдётесь.
Может быть я даже преувеличивал степень угроз, мне грозящих. Горожане и трактирщики казались мне ворами, сокурсники — знатнюками, все получившими легко и потому не ценящими того, что имеют.
«Не доверяй никому, Амэ»
Повторял я себе каждое утро.
И вылезал из комнаты как когда-то в Рейквальде из под повозки.
|
|
|
|
|
Как Мухин и ожидал, калужане энтузиазма не проявили: Дорофей Агеев потупил взгляд, встретившись со взглядом матроса, а Ерошка сам зыркнул в сторону товарищей — сидите, мол, не высовывайтесь. И, столь же ожидаемо, первыми вызвались питерцы.
— Я пойду, — первый сказал Максим Шестипал. — Я тоже, — тут же присоединился к нему Нефёд Артюхов. — Ладно, я с вами, — хмуро сказал Тюльпанов, тяжело поднимаясь с земли, хотя по пожилому слесарю было видно, что лезть в ледяную воду ему отчаянно не хочется. — Я тоже пойду, — хлопая глазами и сам, видимо, не до конца понимая, куда идти, встрял юнга Петров. — Сиди уж, марафетчик, — устало хлопнул его по плечу Седой, останавливая юношу.
Седой тоже вызвался было идти, но Мухин сказал ему, чтобы тот оставался здесь за старшего, и матрос спорить не стал. Мухин оглядел остальных питерцев, но несостоявшийся мародёр Зотов, вечно простуженный Бугров и глупо пялящийся на товарищей Рахимка вызываться добровольцами не собирались, понуро отводя взгляд. Латыши от пулемёта наблюдали, не вмешиваясь, молчали и калужане.
— Вызываюсь, — неожиданно донеслось из-за спины. Это рябой и лопоухий калужанин Саша Расчёскин, уже скинувший шинель, сейчас торопливо стягивал через голову линялую, в пятнах пота косоворотку, обнажая тощую спину. Про него говорили, что он на фронте был разведчиком, — припомнил Мухин. Всё помалкивал-помалкивал, а сейчас гляди-ка — вызвался добровольцем. Оголившись до пояса, Расчёскин, дрожа от холода, принялся цеплять себе на пояс шинельный ремень с подсумками. — Санька… — с неясным выражением окликнул его Ерошка Агеев с земли. — Цыц, Ерошка, — отозвался Расчёскин. — Слышь, шестипалый, сапоги не сымай, — деловито обернулся он к Шестипалу, который по примеру Расчёскина уже скинул свою замызганную куртку и сейчас собирался разуваться. — Небось не утонешь, а босиком много не навоюешь.
Мухин и четверо добровольцев спустились к речке, настороженно следя за домами на той стороне. Никого не было видно — только серые сараи, косые изгороди, заросшие огороды, тёмные избы. Вражеский пулемёт притих, но захлебнулась и атака отряда Баранова — через мост переть уже опасались, хотя кто-то и пытался пересечь реку за мостом — но Мухину с берега это было не разглядеть. Да и думать об этом было нечего — пора было лезть в воду.
Уже подступая к тихо струящейся чёрной воде в зарослях осоки, Мухин почувствовал, как тянет от воды погребной, колодезной стужей. Не так с морем: бывает, что море холодное, и на широкой полосе берега всё тоже тонет в промозглом, сыром тумане; бывает и наоборот, что море холодное, а на пляже пригревает солнце, и море с берега обманчиво кажется ласковым и тёплым. С рекой иначе — если она холодная, она честно об этом предупреждает всякого, но предупреждает уже у самой воды, обдавая волглым холодком у глинистого бережка. Стуча зубами от холода, добровольцы остановились у воды. Переглянулись. Все по примеру Расчёскина уже скинули верхнюю одежду — Шестипал разделся до пояса, обнажив крупное, рыхлое и бледное тело, другие — до нательных рубах. «Ну, буде ждать-то», — обернулся Расчёскин на остальных и первый решительно зашёл в воду.
Студёная вода тяжело хлынула за голенища сапог, когда вслед за Расчёскиным и Мухин вступил в реку, нетвёрдо переступая по полужидкому, студенистому дну, затянутому зелёными колыхающимися водорослями, протянутыми по течению как русалочьи волосы. По мере того как Мухин заходил в реку глубже, ноги, бока, потом грудь обжигало холодом: дыхание перехватывало, нутро сжималось, скулы деревянели, крупно стучали зубы. Чем дальше, тем сильнее било в правый бок ледяной струёй течения: идти становилось всё сложнее.
Товарищи шли рядом — Мухин видел, как слева и спереди, высоко подняв винтовку над головой, бурунцами взбивает воду Расчёскин — голый до пояса, но в пехотной фуражке без кокарды, со сбившимися за спину латунным крестиком и чёрной иконкой на цепочке. На покрытом гусиной кожей боку Расчёскина виднелась бледная звёздочка шрама — вот лизнула её мыльная сизая волна, ещё раз лизнула, и скрылся шрам под водой: вода доходила до пояса, затем до груди, а они не прошли ещё и середины реки.
Сзади послышался шумный плеск — Мухин оглянулся и увидел, как над водой появилась кашляющая и отплёвывающаяся голова Тюльпанова. Матерясь, Тюльпанов с брызгами поднялся из-под воды, вытащил из воды карабин, попытался поймать слетевший картуз, но не смог — он, качаясь, как мячик на волнах, быстро уплывал прочь.
Пронзительная стужа от воды лизала бока, толща свинцово, тяжело плещущейся воды поднялась совсем близко к лицу, захлёстывая уже плечи, подбираясь к подбородку, отчаянно давило течение, грозя свалить с ног, — а было всё ещё неясно, уйдёт ли дно ещё ниже или вот-вот пойдёт вверх.
-
нетвёрдо переступая по полужидкому, студенистому дну, затянутому зелёными колыхающимися водорослями, протянутыми по течению как русалочьи волосы. – мастер художественного слова))).
А если серьезно, как всегда крутой язык!)
-
Колоритнейшие описания! Настолько, что прямо чувствуется все, что написано, буквально кожей.
|
-
И правда - атмосферно. Даже более чем) В общем, мне нравится: особенно то, что все, в принципе, логично.
|
|
Я — Амадей фон Рейнеке, сын герра Фридриха фон Рейнеке, происходящего из древнего баронского рода. Наша семья, к сожалению, пока что не имеет возможности вернуть некогда пожалованный нам титул — но пусть это вас не смущает. Мы никогда не хотели чужого, но за своё будем стоять до конца.
Не буду ходить вокруг да около. В моей жизни произошли существенные перемены. Я познал женщину. Я познал войну. Я навсегда покинул дом.
Смешно сказать — так желавший быть признанным всеми взрослым, когда это наконец случилось, я испытал что-то вроде… разочарования что ли. Мне почему-то казалось, что быть взрослым — как встать во весь рост. Что не просто изменится что-то вокруг меня, но и я сам каким-то магическим образом поменяюсь, сделаюсь сильнее, увереннее, избавлюсь от сомнений в выборе пути.
Оказалось, быть взрослым — это ответственность. Вот отец спросил, с каким подразделением я хочу воевать. Спросил. Моего. Мнения. Да разве же я понимаю, где я нужнее и полезнее?!
Нет, я не показал моего замешательства. Напротив, я с уверенным видом изложил отцу мои соображения. В последние годы я усиленно изучал этикет, а насколько известно мне — у гномов «Обиды» возведены едва ли не в культ. Стало быть, вероятно я справлюсь с переговорами лучше многих.
Что тут сказать — говорил я куда увереннее чем ощущал себя. Ведь это же война! Настоящая война! А ну я что-то перепутаю? Где-то ошибусь? Что-то сделаю не так? Или случайно обижу какого-нибудь гнома?
Я не чувствовал себя готовым. Совершенно не чувствовал.
Не был готов я, как оказалось, и к другому. Моя первая женщина была больше меня раза в четыре. Я чувствовал себя рядом с ней маленьким мальчиком, который попал в наложники к троллихе. Куда бы я не посмотрел, везде была рыхлая, водянистая как земля на болоте, кожа. Впрочем, можно ли было назвать это кожей? Я часто видел как на кухне взвешивают куски мяса. Вот на что это было похоже. И сходным с тем, что происходит на кухне, образом, это было ещё и грязно. Помню, как кончил на неё — а она даже не вытерлась полотенцем.
Семь секунд острого наслаждения — и несколько часов, в течение которых я словно пугало, непрочно прибитое к столбу, продолжал болтаться с каждым порывом ветра, пока ветер наконец не сорвал меня, не повалил наземь пустые обноски…
Нет, это было ново, это было странно — но наверное в тот первый раз что-то во мне треснуло и сломалось. Какой-то образ рыцаря, желающего спасти прекрасную даму. Теперь, едва я представлял в мечтах совершаемые герром Амадеем подвиги, как снова слышал «Иди сюда, мальчик», и меня передергивало.
Больше в бордель я не возвращался. Перестал и ловить взгляды юных служанок.
Плоть — это что-то отвратительное, и тысячу раз я был прав, что ни с кем не говорил об этом.
Иронично, но единственное, что получилось у меня по-настоящему хорошо, так это строительство свинарника. И даже тут нашёлся подвох, как выяснилось, отец лишь хотел показать что даже если я довёл себя до боли в пояснице, даже если приложил какие-то чудовищные усилия, результата может и вовсе не быть.
Отменный урок, пап. Прям метафора всей моей гребаной жизни.
Я отстранялся. С каждым годом всё сильнее. Мне хотелось спрятаться, скрыться от людей за вежливыми поклонами и легкими полуулыбками. Больше не оставаться перед ними обнаженным, не идти к ним с открытой душой… Даже от друзей детства я в значительной степени отстранился. Слишком уж хорошо они знали меня. Слишком ясно видели все мои ошибки.
Прежде, я часто пренебрегал перчатками. Теперь они заняли место на моих руках как вторая кожа.
Кажется, я где-то ошибся. Что-то в жизни моей пошло не так. Может, зря я так долго тренировался с мечом? Зря разучивал тонкости истории?
Что принесла мне вся моя показная смелость? Меч, который я даже накануне войны не решился никому показать?
Будущее пугало. Если я ошибался раньше, то могу ошибиться и вновь. Хуже того, там, в далеком Нульне, мне не у кого будет спросить совета, я буду предоставлен лишь сам себе…
Глупенький, наивный Амэ. Ты прыгал на краю уступа и сам не заметил как сорвался в бушующее море.
«Первая любовь» — говорят романы. Чушь это всё. Куда важнее — «первая нелюбовь», первое отторжение. Миг, когда наконец ясно как день видишь, что несчастен, что это не изменится.
Всё опостылело.
Я не знал, почему продолжаю пытаться. Почему держу спину ровно, а голову высоко поднятой. Может, думал что если делать всё как прежде, то никто не заметит, что происходит у меня внутри. Двигаясь по инерции, я просто слепо выполнял составленные когда-то планы, готовился к поступлению к Нульнский университет.
Что потом? Да кто его знает…
Объективно говоря, других путей у меня просто не было. Военная служба меня не влекла, чтобы разбираться в инженерии, нужно было с детства основной упор делать на освоении цифр и черчения.
Возможно, университет освободит меня от шума жизни, заменив его шуршанием книг.
Древний клинок я, впрочем, решил прихватить с собой. Так, на всякий случай.
|
Когда Манго произносил свою пламенную речь, про дивизию, про семпер фай и про все остальное, людей вокруг него было уже не так чтобы много – Слипуокер, Винк, раненый Ньюпорт, Болоньезе с отстреленным пальцем и Подкова. Первое отделение уже уползло по приказу Клониса. Ньюпорту с его раненой спиной было не до речей, Болоньезе смотрел устало, а Подкова – немного даже зло. Подкова был после Винка самым старшим во всем взводе, ему было двадцать шесть лет, а по глазам можно было дать и тридцать. Подкова вырос на ферме близ Литтл-Рока в Арканзасе. Прозвище своё он получил за то, что когда морпехи, ещё в штатах, в учебке, нашли на полигоне ржавую подкову, и во время передышки принялись от нечего делать набрасывать её на торчащую из земли палку, шутя всех обыграл. Это был жилистый парень, который, в отличие от большинства мальчишек вокруг, немного повидал жизнь: он был женат, у него был маленький сын и ещё старый трактор. И сейчас он смотрел на Манго с выражением лица: "Ну че ты лепишь-то мне тут?! Какая дивизия!? Какой семпер-фай!? Какая паника!? Кто тут паникует? Тут все в таком отчаянии, что на панику уже сил нет. Залетели всем батальоном прямо головой в навоз – ну так и скажи, мол, пиздец нам, парни, и надо держаться, да и замолкни уже, и без тебя тошно. Я ж не дурак, я вижу, что ты ничего не знаешь, так же как и любой тут." Вслух он, конечно, ничего не говорил, только нервно тёр губы и нос тыльной стороной кулака, словно зажимая себе им рот, а из-под каски видны были только его злые, недоверчивые глаза фермера, который уже понял, кто в этой ситуации лошадь, на которой все и вспашут.
Болоньезе же смотрел на Манго совсем по-другому: устало, загнанно, но с надеждой – чувствовалось, что ему и больно, и поджилки трясутся от страха, но все же спокойнее, когда хоть кто-то хоть что-то говорит уверенно, да даже когда вид делает! Вряд ли он вслушивался в слова офицера, только бездумно кивал после каждой фразы, дескать, ага, именно так, сэр! Как же иначе, сэр!
Когда у Слипуокера с Манго вышла размолвка, оба они, и Винк тоже, просто молча глядели на спорящих рядового и первого лейтенанта. – Ну чего, мы на стену тогда пулемет ставим? – деловито спросил Подкова, садясь на корточки, когда они закончили. Пулемет на станке на стене было не закрепить, но за ней лежали мешки с песком, и можно было упереть задние лапы треноги в стену, а переднюю – в мешки. Но это было бы все равно неустойчиво – проще было просто положить тело пулемета на стену и палить, оперев на неё, наудачу. Но, в общем, это было неважно. – И направо чешем, прикрываем его? Винк, готов? Подкова теперь обращался к Манго уже без всяких "сэр". Охуел там рядовой Сипуокер или нет, Манго сделал все, как тот сказал, а значит, наверное, Слипуокеру виднее. А значит, Манго и правда не особо знает, что делать. "Все сходится," как говорится. И потому Донахъю почувствовал, что спрашивает его Подкова не потому, что ему что-то ясно, а потому что он, Подкова, вроде как должен бы прикрыть Слипуокера, и поставит пулемёт, и кинет дым, и будет из него стрелять, и для всего этого приказ ему не нужен. Он спрашивает, потому что Манго сейчас единственный, кто может отменить эти смертельно опасные мероприятия и сказать: "Нет, сидите под стеной, как сидели, только бросьте дым."
Слипуокер не стал дожидаться, когда морпехи водрузят пулемет на стену, подставившись под огонь. Он успел перехватить взгляд Болоньезе – сочувственный, но вместе с тем немного прощальный что ли. Дескать, крут ты парень, жаль, что конец тебе пришел. После этого Пол, сжимая пистолет, легко перебросил своё тело через стенку и перекатился к сараю. Никто не стрелял, он запрыгнул внутрь. Изнутри стало сразу видно, насколько сарай изрешечен пулями – в полумраке солнечные лучи проникали через сотни дырочек в его стенах и косыми ниточками тянулись к полу. Сарай был маленький и пустой – тут никого не было, только сложенные у стены стопками циновки из соломы, а также пара жестяных ведерок, лопата и пожарный багор в углу. Ведра были тоже прострелены, а у лопаты черенок перебит пополам пулей. На противоположной стороне окошек не было – только дверной проем, завешенный болтающейся на веревочках циновкой, тоже простреленной. Подобравшись к проему по-пластунски, Слипуокер выглянул из под нижнего края этой циновки – впереди ничейная земля, пальма, морпех, а дальше – бараки. Даже окна у япошек были обшиты рамами на какой-то свой, чуждый европейцу манер. Врага видно не было, на этот раз никто не перебегал. Раненый всё ещё шевелился, кажется, пытался повернуться на животе, а может, это он так корчился от боли.
– Дым-то бросать сначала? – уточнил для порядка у Манго Подкова, уже продевая палец в кольцо дымовой гранаты. "Эх, ма, ну давай, попробуем!" – щелкнуло у него в глазах.
|
|
Уиллем почувствовал, что в какой-то момент у него начала разрываться голова. Пальба там, выстрелы тут, то одно передают по уходящему в неизвестность проводу, то другое, ещё и рыжие гонцы всякие так некстати под руку лезут со своей фамильярностью (наглому янки комендант обороны просто кулаком махнул, иди, дескать). Свербящий зуд в затылке. Почти различимо для слуха вибрирующая боль в висках. Незримая тяжесть на темени.
Когда всё стало настолько невыносимо сложным? Это же просто удар с двух сторон, и какая-то сильнее, опаснее — там и нужно отвечать, всего делов-то! Вот только как понять, где врагов больше, где надо защищаться активнее? И не проспал ли неопытный командир уже начавшуюся кульминацию боя?
— Стреляем, — устало кивнул Поллок Арновичу и, поморщившись, добавил, — Но только если наблюдатели подтверждают противника "перед окопами".
Николсу он напоследок передал что-то совсем обрубленное: — Тут на севере опять какая-то история... не разберу, проверяю. Палить пока будем по вашим проблемам на станции. Всё, давай.
И, передав трубку радиостанции русскому артиллеристу, крикнул уже хрипло и ни к кому конкретно не обращаясь: — Да узнайте же, что там в деревне! Вон по той тропке связисты ушли, нагоните их и поторопите, защитите, чтобы добрались до домов целыми и невредимыми! Выделить на это один взвод. Мне нужна связь и усиление позиций в деревне! Командира отступающих из леса сюда на доклад!
По-хорошему надо было обращаться к этому капитану, Донахъю, но Уиллем уже просто едва различал лица. Впрочем, на то и погоны с нашивками — они-то как раз узнавались. К чёрту, и так передадут. Надо присесть.
Комендант пристроился на первом попавшемся ящике и тяжело вздохнул. Было тревожно. Вдруг он уже проиграл? Вдруг на настоящей войне это так и выглядит: далёкие перестрелки, бравурные реляции одних и озадаченность других, часть сил где-то в мясорубке, остальные — в протухшем резерве, всё распылено, никакой концентрации, никакого понимания реального положения дел. Действительно ли болос на станции выдохлись? А эти, в лесу, просто отвлекающий манёвр? Или главный удар? Может, Малые Озёрки вот-вот захватят, может, всё уже зря. Как же проще, наверно, было бы отстреливаться из окопа по приближающимся силуэтам! Проще и страшнее? Сложно сказать. Наверно, лучше, когда мускулы всего тела болят, а не одна голова. Хуже, когда в голову всё же прилетает.
И это ещё при том, что у противника нет своих пушек. Да, их сам Уиллем определённо передержал в рукаве. Артиллеристы говорят, есть риск повредить железную дорогу. Даже если так, может, оно и к лучшему. Может, болос хотя бы будет сложнее перекидывать с юга свои подкрепления. Может, их всё же хоть что-то напугает.
-
Вдруг на настоящей войне это так и выглядит: далёкие перестрелки, бравурные реляции одних и озадаченность других, часть сил где-то в мясорубке, остальные — в протухшем резерве, всё распылено, никакой концентрации, никакого понимания реального положения дел. Да уж, война внезапно повернулась иной стороной: не веселой прогулкой и не гниением в окопах, а беспорядком и организованным хаосом вокруг.
|
При появлении Хайновича вдруг всплыли в голове верочкины слова, сказанные про Петра: "Он – не сторонник действующей власти. Но вот противник ли?". Пожалуй, про Абрама Хайновича эти слова были как нельзя кстати. Эдакий типчик, и вашим и нашим, предстал перед девушками во всей своей красе. Мария же сызнова, как по накатанной, скользнула на свой наблюдательный пост, коим был нейтралитет, без эмоций, без предсказаний или предположений, что помогало держать голову в холоде и отмечать перемены в облике собеседника. Более того она весьма уютно расположилась на стуле - в ее усталых ногах правду искать не приходилось.
- Доброго дня, капрал. Мария Карловна Иессен, - представилась Маша, отмечая, как странно звучит в этих стенах ее полное имя. Будто огромную хрустальную люстру внесли в каморку, где и огня-то не сыщешь, чтобы поджечь сразу полсотни свечей. - Как вы понимаете, мы не просто так здесь и вынуждены, к тому же, говорить вне протокола. Вы, господин Хайнович, вполне вправе не отвечать, однако же мы скажем вам то, что наверняка не скажут ни англичане, ни американцы, подданным которых вы являетесь, пока дело не примет совсем уж скверный оборот. Господин Хайнович, скажите, вы догадывались, что привлекли к торговле с американцами членов большевистской ячейки?
Мария Карловна говорила открыто и честно, потому что считала эту версию - одной из десятка вероятных "правд", которую никто из них наверняка, увы, не знал. А потому юлить и выдумывать, как скрыть обман, ей не приходилось. По этой версии выходило, что бедняга капрал - эдакий дурачок-простачок мог запросто позвать отовариваться своих шапочных знакомых, не зная их истинных намерений. Звучало так, словно сам Хайнович - благодетель и желал лишь добра и денег, а вот, угодил в историю, из которой, возможно, выберется сухим при помощи вот этих двух милых барышень.
-
Хитрый еврей против контрразведки - сюжет вполне классический. Вот только сотрудники КРО на сей раз поумнее коллег. Мария Карловна, вон, сразу начала строить правильную линию... скажем так, пока что опроса.
|
|
Меня зовут Амадей фон Рейнеке, и я не собираюсь ничего говорить о моем возрасте. Я больше не ребёнок — этого Вам должно быть достаточно.
Говорят, быть подростком значит «знать как сделать всё правильно — и поступить наоборот». В какой-то степени это действительно так — если считать, что «правильно» это то, как велят поступить самопровозглашенные взрослые. Не то, чтобы я не понимал. Папа, мама, дядя Вольф — все они помнят меня, когда я был ещё меньше чем колесо телеги. Теперь я вырос — а им сложно это заметить. Сложно принять, что маленький Амэ оказывается своё мнение имеет, и закономерно хочет, чтобы к этому мнению прислушивались.
Но разве я не доказал, что могу поступать логично? В восемь лет, я избежал политического скандала! Так ловко всё разрулил! Это не повод заметить, что я способен на большее, чем просто кланяться «да, отец»?
Или момент нападения зверолюдов. Разве я струсил? Ладно, плохой пример. Честно говоря, я чуть не обосрался. Когда тварь упала передо мной, я не мог пошевелиться. Лишь неотрывно смотрел на неё в каком-то диком ужасе...
Помню свои мысли. Как мерцание. Я замечал шерсть, копыта, рога, видел, как бежит кровь... «Я мог родиться... таким?» «Это значит быть воином?» «Зачем они напали на нас?» «Оно двинулось, двинулось!»
Нет. Оно не двинулось. Наверное, оно было давно мертво. Но мне казалось, что страшный зверолюд вот-вот посмотрит на меня своими жуткими глазищами, поползёт ко мне.
Меня бил озноб. Ладно, я определённо не был бесстрашным. Бесстрашный бы помог своим — с оружием в руках, как надлежит мужчине. Но когда я вылез из под телеги — разве на моем лице была хоть слезинка? Хоть одна?
Нет. Даже в восемь лет, Амэ знал как держать себя, хотя видит Сигмар, в мыслях было только: «Мамочка... Мамуля... Сигмар, пусть мы вернёмся живыми...»
Что говорят взрослые? «Подростки делают ошибки».
Не отрицаю, ошибки у меня были. Например, та история с клинком, окружённым костями мертвецов.
Я же не тупой. Я знаю, что наверное брать его не следовало. В 1248 году, живые мертвецы с юга вторглись в Империю из-за каких-то похищенных у них реликвий. Тоже, кстати, весьма древние. А ну схвачу я этот клинок, и тут случится вторжение? Или он правда проклят...
Да честно говоря я и не собирался забирать этот клинок насовсем! Но войдите в положение меня восьмилетнего! Я перебрал буквально все возможные причины по которым артефакт следовало забрать! Вдруг мне послал его Сигмар? Или, например, сюда спустятся какие-то другие дети, и один заберёт клинок не будучи готов к тому, что может ожидать? Надо отдать его взрослым — так я решил, когда забирал его.
Но... не отдал. Спрятал.
Мне нравилось иногда доставать его и поигрывать им, нравилось фантазировать, каким был его владелец. Длинные и тонкие кости — может это был эльф? А если скавен? Тогда это точно опасный клинок...
Но время шло и кажется, я не ощущал никаких последствий древнего проклятия. В форте не начали массово умирать при подозрительных обстоятельствах люди, и даже поросёнок, забравшийся в мою постель, был вполне себе в порядке когда я в последний раз его видел.
Так что Амэ если и ошибся, то не смертельно! А точнее сказал — принял рискованное решение. И вообще, если бы он был уверен, что может об этом с кем-то поговорить и при этом точно не лишиться клинка, он точно поговорил бы! Так что сами виноваты!
Одним словом — даже если тогда я ещё был мал, то сейчас уже точно не был ребёнком. Я был готов идти в жизнь! Готов открывать двери, которые передо мной закрывали! Я повзрослел!
Например, с годами я чуть отошёл от военного искусства. Нет, я всё так же безумно уважал стратегию, и считал, что в мире, где охота может превратиться в битву со зверолюдами на выживание, владеть оружием определённо стоит.
Но, пожалуй, военная стезя это всё же не то, чего я хотел... Я понял это в тот день в Рейквальде, когда ехал домой, а отец, дядя Вольф и все остальные были все в крови. Я был безумно рад, что нас всех не перебили, но чувствовал, что не хочу... убивать.
Я не слабак! Если на меня нападут я смогу защитить себя! Если мне бросят вызов, я приму его! Но я видел как Людвигу нравится военная служба, и чувствовал, что мне самому она никогда не будет настолько симпатична.
Потому-то с тех пор я и стал обращать больше внимания на учение. Логика была проста — я ведь был дворянином и имел определённые амбиции. А значит я должен быть готов общаться с другими дворянами. Чтобы не было как с наследницей курфюрста — она что-то говорит, а я ни в зуб ногой, деревня...
Наверное в то же время я начал понимать, что не останусь в форте Роткирхен навсегда. Раньше как — если я представлял себя королём, то сидел в кабинете, похожем на папин. И вокруг были мои братья, и друзья, и мама, и папа...
А теперь я вдруг со смесью грусти и предвкушения почувствовал, что жизнь моя вероятно пройдёт где-то совсем в другом месте. Потому что вот что меня ждало здесь? Занять место отца? Это вероятно предстоит старшему брату. Людвиг вероятно продолжит службу в полку. Нет, однажды мне придётся покинуть дом.
Конечно, я не стану меньше любить родных. Просто делать это буду издалека.
Но вот чем я займусь — этого я пока не знал. Честно говоря, я вообще довольно смутно представлял, чем в принципе может заниматься дворянин, и действовал больше по наитию.
Наитием же я руководствовался, когда Людвиг предложил «познать женщину». Здесь стоит отдельно упомянуть некоторые детали, которые обыкновенно не обсуждают в кругу приличных людей.
Когда я сказал, что повзрослел, я имел в виду не только мои возросшие интеллектуальные способности. Менялось и моё тело. Начали расти волосы на лице, груди, подмышками и в паху — и да, я был уже достаточно взрослым, чтобы это не вызвало панику. Пережил я и страннейший опыт, когда часть тела, о которой я обыкновенно вспоминал только в уборной, вдруг сделалась твёрдой и заметно выпирающей... Я всегда был сообразительным и быстро разобрался, что делать в таких случаях и как извлекать из моего состояния приятные ощущения.
Но я никогда не обсуждал это. Ни с кем. Даже когда парни начали делиться, что мол «оказывается вот для чего нужны девахи» — я всё больше слушал.
Ладно, разок мы с Фрицем под стащенное с кухни винцо убедили одну девчонку, дочку служанки, показать нам что у неё «там», клятвенно, и вполне искренне обещав, что никому не расскажем, а заодно подарим ей пару безделушек — но и тогда главным вопросом было «и отсюда ты писаешь?!» И уж точно не было никаких касаний.
Однако, после того случая я начал замечать, что моменты «набухания» как-то подозрительно связаны с мыслями о женщинах, в частности об окружённой тёмными волосиками «раковине». Было в ней что-то красивое, гармоничное, манящее...
Раньше девочек хотелось только спасать от орков, зомби — ну, вы помните. Теперь их хотелось касаться. Например, когда у меня пробились волосы на руках — пока светлые, бесцветные — я вдруг заметил, что у девочек такого нет.
Наверное, у них очень мягкая кожа...
Много раз я думал как подступиться к той или иной девочке. Думал, признаюсь, совершенно по-детски... «А может сыграть с ней в кости? С условием что если проиграет то даст потрогать...» «Или обмен? Дам потрогать если ты дашь...» «Или позвать на свидание, а в конце?»
Но всякий раз меня останавливал страх провала. Я слишком хорошо знал, что среди подростков любая неудача быстро становится известна всем. «А он мне предложил тако-ое!» — и все в ответ — «Фуууу, извращенец!» Ещё хуже если в разгар «свидания» девица вдруг завизжит. Это какой же скандал будет...
В общем — я был готов лазать в древние подземелья и ходить по костям, готов был драться на дуэлях и даже отбиваться от злобных зверолюдов, но одна мысль о том как пробраться сквозь три слоя ткани, прикрывающих заветную ракушку, приводила меня в отчаяние.
Тут никакая стратегия не в силах была помочь.
И вот, Людвиг, сам того не зная, предложил решение! Оказывается, даже среди женщин есть коллаборационистки, которые сами, добровольно, за определенную плату готовы пустить куда надо!
Нет, серьезно, вы знаете хоть кого-то, кто отказался бы от такого приглашения?!
Но вот мой вопрос после согласия, пожалуй, достоин быть включённым в анналы истории.
— А она не залетит?
Я не помню у кого подслушал эту фразу. Кажется, у кого-то из старших. Двое солдат говорили о бабах, один рассказывал о своей, а другой всё задавал этот вопрос... Что значит «залететь» я тогда ещё не вполне знал, точнее пребывал в полной уверенности что речь о свадьбе. Ну, типа «залететь как птица в гнездо», мол, ты меня того, а теперь женись. Я не был уверен, что дело обстоит именно так — но в исполнении солдата вопрос звучал очень внушительно, а значит речь определённо была о чем-то важном.
И, наконец, мы добрались до главного!
Свинарник. Когда отец поручил мне это, а дядя Вольф сказал, что это тест — я чуть не подпрыгнул от восторга!
Наконец-то! Папа заметил что Амэ вырос! Теперь-то ко мне будут прислушиваться! Свинарник?! Да я вам целый форт построю!
Войско! Слушай мою команду!
Во-первых, что мы имеем. 1. Я очевидно не умею строить свинарники. 2. Даже если бы умел, в одно, простите, рыло (ситуация оправдывает такие метафоры), я его точно не построю, тем паче за сутки.
Значит нужно делать самое главное. Организовывать процесс!
Для начала — понять масштабы проблемы. Сколько у нас вообще свиней? Свинарник должен быть больше, чем текущее количество — ведь свиньи имеют тенденцию размножаться. В идеале бы как-нибудь уточнить у папы, не собирается ли он закупать ещё свиней.
Далее следует найти кого-нибудь, кто точно умеет строить свинарники. Провести измерения, там, составить план, прикинуть, куда и что приколачивать, обьяснить в общих чертах как надо работать и чем. Честно говоря, я полагал, что «помоги пожалуйста» для людей, которых я знаю с детства, вполне достаточно, но я готов был докинуть ко всему этому ещё «за мной не заржавеет, буду должен» если увижу сомнения.
Потом надлежит собрать бригаду рабочих. Она у меня уже есть — Фриц, собирай банду! И да, за мной опять же не заржавеет, да и вообще, я всегда вам всем помогал.
Ребята — «сыны рабочие», инструмент в руках держать умеют. А если не умеют, так знают кто умеет и подскажут если что. Плюс рабочей молодёжи — местами она готова работать за еду (ладно, скорее за бухло). А найденный в прошлом пункте «главный по свинарникам» если что присмотрит и покажет как надо.
Пункт четыре — самый мой нелюбимый. Даже при правильной организации работы с личным составом, войско пошлёт меня «собирать ракушки» если я сам не буду участвовать в процессе. Придётся работать.
Пункт пять — побеседовать с мамой. Объяснить масштабы возникшей проблемы и то, что личный состав следует как-то вознаградить. Может мама согласится отпустить с кухни немного вина и каких-нибудь закусок получше для лучших строителей свинарников всея Роткирхена?
По завершении работ, конечно.
Стратегия! Кто самый умный? Амэ самый умный!
А вы говорите «подросток».
|
|
Холодный ветер, холодный пот. Всадники приближаются. С визгом взлетают разящие стрелы. Полуденное солнце скрывается за пушистым, словно плюмаж на шлеме Луция, облаком. Молодая трава покрывается кровью. Это Север, дети великих детей. Здесь не расправит крылья римский орёл. Лишь пленников в цепях приведут в эту жестокую землю, где сгинут они, поднося варварам чаши — и даже если вернутся на Родину, вы увидите в их глазах, увидите, словно заходящее солнце... Часть их души Север забрал навсегда. Хрустят под лошадиными копытами тела. И не молят о спасении умирающие — лишь о быстрой смерти. Есть ещё те, кто сражается, те кто стоят. О, Татион — скала, неподвластная буре! Пеший иль конный — никто не сумел одолеть! Ранен четырежды. Снова красный — твой запылённый воинский плащ — будто из красильни только что. Рим! Смотри! Смотри через море, сквозь лес! Смотри — как мы за тебя умираем! Отпрянули варвары, бросают верёвки, как рабочие повязывают стволы деревьев, прежде чем дернуть, все вместе. Пал Татион. Луций! Не стар ты в тот день! Бьешься как молодой! Сполна сквитался за призраков Мурсы — не с врагами, с собой. Больше не будет измены. Смотришь — не дышит. Глаза, устремлённые в Небо. Иль на тебя? Непонятно. Уходит Тамар, уходит как женщине должно уйти — непознанной. Выбор её — ты — до последней стрелы, до последнего сна. Кашляет Марк в кустах. Ждать велел Эрвиг. Многоопытный — будет погоня, бежать значит сгинуть. Нет, стоит скрыться в подлеске, где конь не пройдёт. Переждать. День. Ночь. День. Только бы кашель не выдал... Несите весть. Последнюю весть — нет дороги на Север! Ни римлянину, ни эллину, ни готу. На Севере царствует Смерть. Луций идёт — на своих ногах. Лицо как камень холодный — только бюст изваяй, и времени век непокорен будет, агент императорский по делам особым. Вокруг — повозок тысячи. Палатки, шатры. Бродячий город, с каждой зимой надвигающийся как вал, на плодородные южные земли. Вокруг — всадники с иссечёнными лицами. Показывают пальцами — без презрения. Вы хорошо сражались. Вдали — златоглавый шатер. Преклонись, преклонись перед Сыном Неба. Небесный каган — сам как целый мир, или может как демон, что целый мир пожрал. Он ходит с трудом, к земле тянет многосытое брюхо. Он смотрит — как волк, как медведь, насытившийся, но всё ещё алчущий крови. Указывает рукой — священник, переводи. Переводи, Марк Кальвин из рода Домициев. — Небесный Каган дарует вам жизнь, римляне. Позволит вернуться домой. Идите и расскажите зелёным землям, что белый пепел покроет их поля, что голубые реки окрасятся кровью, что тысячи тысяч коней проскачут по телам их жён и детей. Идите и скажите, что нет владыки под Небом выше чем Небесный Каган. Что во имя Бескрайнего Синего Неба осквернит он ваши храмы, низвергнет идолов ваших, поместит семя своё во чрево ваших дочерей, прежде чем вспороть им животы. Идите — скажите — отныне ваша Империя не будет в безопасности, ибо сегодня начинается закат её последних дней. Так сказал Небесный Каган! Звенит оружие. Гремят щиты. Бьют барабаны. Ревут рога. И люди подхватывают рёв словно звери. Война идёт. Последняя война. И конца её не увидят ни те, кто начал её, ни дети их, ни внуки. Чем же закончились ваши истории? Луций Был вечер. Морские волны неспешно перестукивали друг о друга лежащую на берегу мелкую гальку — затем с шипением отшатывались, словно огромная кошка, и снова бросались вперёд. Мужчины возлежали на открытой террасе, купаясь в лучах персикового закатного солнца и потягивая выдержанное фалернское вино. — Никогда не думал, что буду радоваться отставке. Софроний усмехнулся и подал знак рабыне-флейтистке. Над берегом разнеслась протяжная, чуть грустная мелодия. — Знаешь, когда я понял, что всё? Когда принёс Августу твой отчёт о гуннах. Ты просто в лоб написал — «они идут на юг». Знаешь, что сказал Валент? «Разберёмся с готами, а там и до гуннов доберёмся» — разобрались... Бывший магистр оффиций чуть покрутил в руках чашу. Вино как танцовщица откликнулось, сделав несколько пируэтов по кругу, а после застыло. — Хотя нынче с гуннами чуть ли не целуются, знаешь? Они теперь в римской армии. «Уннигард» — гуннская стража. Говорят, варвары боятся их больше чем римлян. Впрочем, что я всё о политике. Поистине, старому псу сложно учиться новым трюкам. Поднимаю эту чашу за тебя, друг мой! Презид провинции — это немало, но для тебя, я уверен, и это не предел.
Софронию и верно грешно было жаловаться на какую-либо несправедливость в отношении одного из вас. В 382 году, сразу по окончании войны, твой начальник получил от Феодосия пост Praefectus urbi Константинополя, и отбыв годовой срок удалился в почетную отставку, сохранив за собой номинальное присутствие в Сенате. Что до тебя, ты обзавёлся пурпурной полосой на плаще. Пока что — лишь клариссим, отправляющийся в первое назначение. Но отбыв пару лет президом ты станешь спектабилем. Надежные люди утверждали, что в 386 году освободится место консуляра Сирии, и что пара слов в нужное время Августу принесёт эту позицию тебе.
Ты — герой. Твой отчёт о гуннах позволил римлянам лучше понять этот жестокий народ, найти ключи к их алчным сердцам, превратить врага в союзника...
За такими речами тонул тот простой факт, что твой доклад в принципе стал кому-то интересен только когда гунны внезапно объявились под Адрианополем. Всего этого можно было избежать.
Если бы только к тебе прислушались.
Конечно, в новой жизни тоже есть проблемы. Валерия совсем отбилась от рук и снова сбежала из дома — она пошла в тебя, эта девочка. Её можно провести, но невозможно провести дважды одним способом. Луций Младший хочет в службу. Это проблема? Или нет? Жена как никогда ласкова — но ты понимаешь, она опасается что появится ещё одна сарматка. Как будто можно заменить Тамар.
Временами, ты вспоминал тех, кто были с тобой в том походе. Где они теперь? Ты не знаешь.
Может оно и к лучшему. Больше ты не агент по особым поручениям. Ты сенатор. Презид провинции.
Пусть Империю спасают молодые.
Закончив службу спектабилем, Луций Цельс Альбин в конце жизни вернулся в Испанию, где привёл в порядок семейные поместья. Дом свой он построил на холме, получившем с тех пор его имя.
И ещё много веков Династия Скорпионов ощущала тяжелую руку первого из них. В XIV веке Луций и Руис столкнутся в последний раз, руками своих потомков. Родриго Бланк и Рамона де ла Регера упокоят готского колдуна навсегда.
Династия Скорпионов просуществовала до XVI века, когда последний Бланк пропал без вести в Новом Свете. Как говорят — он бросил вызов самому Бескрылому Антариэлю, дабы раз и навсегда прекратить его влияние на мир.
Итоги той попытки нам неизвестны.
Гектор Некоторые души приходят в мир добровольно, дабы бороться со злом. Твоя душа — определённо одна из таких.
Ты должен был погибнуть на Севере. Почти все погибли. Ты вернулся. Ты должен был погибнуть под Адрианополем — твою часть перебросили для обороны столицы.
Ты должен был погибнуть... Но в жизни не бывает четких правил.
Вернулся. Восславлен был. Гектор Марк Татион, старший трибун легиона. Уже не просто солдат — военачальник. Позднее сенатор!
Слуги готовили тебе еду, стирали платье. Когда ты становился на постой в городе, местная курия предоставляла в твоё распоряжение дворец или виллу. Любая женщина почла бы за честь удостоиться твоего внимания.
— Я пью за здоровье настоящего римлянина!
Восклицает кто-то на пиру.
— Ave!
Отвечают гости. Ты на почетном месте. Оглядываешься — словно в оцепенении. Они пьют в твою честь.
Благородные сенаторы и всадники, те, кто даже не смотрели на тебя большую часть твоей жизни — теперь они наперебой сватают тебе своих дочерей...
Этого ли желал ты? Этого ли желала твоя душа? Нет. Не этого.
Ты пришёл сражаться. Пришёл бороться со злом. Медовые речи, воздаваемые почести, вино...
Ведь не ради этого всё затевалось! Ты воин Рима! Ты должен сражаться!
Вместо этого — политика. За готов ты или за гуннов? Рим балансирует меж двух этих огней, поддерживая то тех, то других. Те и другие ходили по римской земле, получали участки для поселения...
Временами ты видел издали Эрвига, Аспурга, даже Тингиза... все они служили Риму. Потом что-то менялось, и внезапно оказывалось, что Рим вместе с гуннами воюет против готов или вместе с готами против гуннов.
В годы твоей юности ведь было не так! Вы громили германцев, потом громили сарматов, потом персов... Или если громили вас — вы собирались с силами! Поднимались! Изгоняли варваров прочь или добивались их полной покорности — и уж точно не заигрывали со всеми подряд чётко зная, что в конце этого пути ждёт предательство!
Что-то менялось. Рим менялся. Теперь господствовали дипломаты.
— Вчерашний враг может завтра стать союзником, должно лишь умиротворить его должным образом...
И кругом интриги. Разные придворные клики отстаивают то, во что не верят, если чей соперник вдруг высказался в пользу союза с готами, так сей человек сразу же начнёт петь дифирамбы гуннам. Иначе никак. Никак?
Ты не знал. Может ты поговорил бы об этом с Луцием, но он уехал консуляром в Сирию. Может поговорить с Марком? Но Марк — мятежник, поддержавший восстание против Империи, восстание, которое ты давил...
Тебе приказали креститься. Так и сказали: «Верь во что хочешь, но креститься обязан» — приказ есть приказ.
На рубеже столетий, тебя снова перевели на восток. Дукс Арабского Лимеса. Спектабиль.
Как-то раз, ты поехал осматривать позиции и вас подловила группа налетчиков-арабов. Ты был уже не так крепок, и всё же никогда не уступил бы этим варварским псам! Обнажаешь клинок, бросаешься прямиком на предводителя. Вдруг что-то знакомое видишь.
Кругом песок. Темные глаза смотрят на тебя. В руках врага — копьё. Фейруза! Снова? Возможно ли?
Нет. Это мужчина. В расцвете сил, умелый в воинском искусстве. В юности ты справился бы. Но никто не становится моложе.
Вы обменялись ударами. Ты лишил противника глаза. Он лишил тебя жизни.
Ан-Нуман Одноглазый, «Сын Львицы», закончил то, что когда-то под Ктесифоном начала его мать.
Голубое небо. Горячий ветер заметает тело твоё песком.
Всю жизнь ты боролся со злом.
Стало ли меньше зла в мире? Стало ли?
ФейрузаТы смогла убедить славян, что римляне дадут за вас с Аттией больше гуннов. Дадут им безопасные земли для поселения. Ты солгала. Не в первый раз и вероятно не в последний. Вас отвезли обратно к кораблю, где Саваг, хорошенько поразмыслив, решил всё же предоставить решать твою судьбу Аврелиану — и согласился доставить домой всех без исключения.
Ты вернулась в Империю раньше всех. Раньше Эрвига и Марка, уж точно раньше Луция и Татиона. Может поэтому тебя успели наградить — официально признать твой статус союзницы и сразу же бросить в бой против готов в составе арабского подразделения.
Было нелегко. Многие погибли. Та война не завершилась победой.
Но и поражения ты не стала ждать. Предательство Луция многому тебя научило, заставило повнимательнее приглядеться к покровительствующему тебе Аврелиану и наконец задать в лоб наиболее трудные вопросы.
«Собирается ли Рим вообще помогать тебе отбить твоё по праву? Если собирается, то когда? На какую численность войск можно рассчитывать?»
Флавий Тавр Аврелиан был умным человеком. Он не ответил «нет». Раньше это бы сработало, но сейчас важно было лишь то, что ты не услышала однозначного «да».
Рим не собирался помогать тебе. К тому же вернулся Альбин, в прошлом грозивший тебе судом. Ты не стала ждать. Взяла всё, что сумела скопить в качестве гостьи Аврелиана, наняла корабль и бежала — в Палестину, а оттуда домой...
Домой!
Босыми ногами ходила ты по горячему песку. Закашливалась от пыли, занесённой в горло ветром — и не могла сдержать улыбку. Иногда — не так важно, как умирать. Важно сделать это дома. Слышать родную речь.
В глубине души ты знала, что эта последняя попытка будет стоить тебе жизни — и испытала почти что удивление, когда выяснила, что оказывается тебя не так-то просто убить.
За годы, что тебя не было, шахиншах отстранил Лахмидов от власти и поставил в Хире персидского наместника Ауса ибн Каллама. Твоё копьё пронзило его грудь. Началась война.
Война долгая, кровопролитная, война, сплотившая семью. Не было больше дяди Амра, убившего твоего отца — а сын его, Имру, пострадал от фарси так же сильно, как и ты. Двоюродный брат предложил тебе браком покончить с кровной враждой и вместе выступить против шахиншаха.
Ты согласилась. В ту пору Фарсу лихорадило. Шапур Великий умер — права его наследника были не бесспорны. Началась война — и Хира была в числе десятков шахров, выступивших против Ктесифона.
Снова шла ты в бой, снова руки твои покрывала кровь, снова фарси бежали, едва слышали имя твоё... Фейруза, Львица Хиры, Безумная Царица...
Ты всё же обрела свой трон. Вернула твоё по праву. Познала наслаждение победы — шахиншах Ардашир унижен был и свергнут.
И словно победа очистила тебя, внезапно для всех твоё чрево вдруг зачало и родило живое дитя! Дитя божественной крови, что получило имя Ан-Нумана.
Упоенная, но не удовлетворённая, баюкала ты младенца, и мечты твои устремлялись дальше и дальше. Ты не довольствуешься тем, что унизила шахиншаха в бою, нет, ты, царица Хиры, добьёшься независимости всех арабов от фарси. Ты сплотишь их под знаменем новой веры, веры, открывшейся пока лишь тебе, веры в Божественного Скорпиона, в Серебро Зимы, в Антареса... Ночами бродя среди звёзд, рассказывала ты ангелу свои грезы. Если дать ему другое имя, имя бога арабских язычников, имя Эла, то многие поверят...
Бог-Скорпион печально улыбнулся тебе. Он уже знал, что в этот самый миг заговорщики заносят серебряный кинжал над твоей грудью.
Ты умерла во сне — и не заметила своей смерти.
В 399 году, юный Ан-Нуман унаследовал престол своего отца — и обнаружил бешеный нрав матери. За тридцать лет царствования, он совершил двадцать набегов на Римскую Империю. «Львица кормила его кровью» — говорили о нем. Потом твоё прозвище перешло на него. Ан-Нуман, Лев Хиры. Тот, кто взял в плен тысячу римских воинов, а затем закопал их всех по шею в песок. В одном из сражений ему выбили мечом глаз, и Лев Хиры стал «Одноглазым Львом».
Об Ан-Нумане говорили, что он говорил с ангелами и втайне исповедовал что-то, в чем современники видели христианство. Был ли твой сын одним из Скорпионов — или тем, кто восстановил кровавый договор с джинном? Кто знает.
Но царствование Ан-Нумана Одноглазого стало временем расцвета Хиры, когда город красотой своей мог сравниться с самим Ктесифоном, а дворец Аль-Хаварнак, как говорили, превосходил роскошью все дворцы вселенной.
Кровь твоя жила. А значит, в каком-то смысле, жила и ты.
Прощай, Фейруза аль-Лахми. Львица Хиры.
Аспург Возвращение к гуннам. Возвращение домой. Пленником ступил ты на северный берег Дуная — в следующий раз ты ступишь сюда уже вождем. «Аспург Благородный» — так прозвали тебя римляне, ибо во времена, когда готы и гунны раздирали Империю, ты убедил языгов остаться нейтральными, не поддерживать в той войне никого. А когда война закончилась, именно через тебя римляне пытались договариваться с гуннами, конечно же хорошо оплачивая твои рискованные посольские действия.
В 384-388 гг. ты сумеешь выбить для гуннов, аланов и, конечно, языгов, выгодный военный контракт — и примешь участие в войне против римского узурпатора Максима — после того как его отец хотел казнить тебя, это было в некоторой степени личным.
Домой ты вернулся баснословно богатым — и единогласно был избран верховным вождём всех языгов. Римляне даровали тебе почетный титул военного магистра. Твои жёны носили жемчуг, тамга твоих детей была сделана из золота. То было время расцвета гунно-римского союза — и языги под твоим началом сумели пройти меж молотом и наковальней.
«Аспург Мудрый» — так называли тебя во дни старости. В последний раз ты выступишь на войну в 394 году.
Август Феодосий для борьбы с язычником Евгением призвал в своё войско все народы вселенной — были в той армии гунны и готы, аланы и языги, арабы и армяне. Тогда в последний раз повстречал ты Эрвига, уже сделавшегося военачальником римской армии. Дружба между вами выдержала десятилетия, и идя вместе в бой, вы оба не оглядывались, зная, что другой непременно прикроет спину. Ты этого не знал, но и по другую сторону тоже сражались старые знакомые — за Евгения выступил Марк Контаренон.
Битва была тяжёлой. Казалось, поражение неизбежно. Но вы победили — два друга, языг и гот, пили из одной чаши на пиру. Это была ваша последняя встреча.
Эпоха уходила. Гунно-римский союз дал трещину. Новый Небесный Каган, Улдин, подобно Булюмару жаждал господства над вселенной. В 401 году, готские мятежники вторглись в страну гуннов. С ними был Эрвиг. Тингиз Зур лишил жизни твоего старейшего друга. Спустя всего год та же судьба постигла и тебя — памятуя о твоей дружбе с римлянами, Улдин послал Тингиза отрубить тебе голову, что тот и сделал.
В память об Аспурге Мудром, языги установили идол. Долгие столетия каждый степняк, что проезжал мимо идола, оставлял что-то в дар каменному предку — козу, стрелу, дитя. Уже и забыто было кто ты есть, уже и племя твоё растворилось в море кочевых племён — а степняки всё продолжали оставлять стрелы у Аспург-Камня.
Долго простоял тот камень, пока однажды не ушёл наконец в землю. В 1980 году Аспург-Камень раскопал советский археолог В.С. Титов, включивший находку в свою книгу «Археология Венгрии».
Эрвиг Гунн оказался хитер. Однажды, он улизнул. Не то, чтобы у тебя были силы расстраиваться. Ты был голоден. Ты подозревал, что заблудился. День за днём вёл больного римского паренька на юго-восток, пока однажды по невероятной удаче вы не достигли места корабельной стоянки...
Корабля не было. Никто не ждал вас. Иной испытал бы отчаяние. Но не ты. Ты лишь крепче сжал зубы.
Спустя несколько недель вы объявились в Таврике — оборванные, бородатые, но живые. Ты знал, что здесь живут готы — и не прогадал. Вам удалось раздобыть корабль. Вернуться домой...
Здесь оказалось, что привезённый тобой куриал вёз какую-то очень ценную бумагу. Настолько ценную, что за этого задохлика тебя буквально завалили золотом! И пригласили на службу в армию — конечно, ты согласился!
Первым испытанием твоей лояльности стала готская война. Тогда многие твои соплеменники дезертировали, чтобы сражаться за своих. Ты принял решение связать свою судьбу с Римом — и не прогадал! Храбрость, сметливость и непререкаемая верность принесли тебе славу, богатство и высокие чины.
В основном воевать приходилось с готами. В какой-то момент, посреди боя ты с удивлением заметил, что не чувствуешь с этим грязным сбродом ничего общего. Ты был римлянином. Ты чувствовал себя римлянином.
Должно быть нечто подобное ощущал и Аспург. Много раз вы встречались — два друга, вместе прошедшие Ад. Два вождя, ведущих свои дружины в бой — во славу Рима.
В 394 году во славу Рима ты в очередной раз сражался с римлянами. Битва была невероятно тяжёлой, десятитысячный готский корпус был истреблён почти целиком. Один миг ты запомнил ярко — светловласый муж бросился на тебя с копьём. Вдруг застыл как вкопанный — Эрвиг?
Ты ударил его мечом. Ты вообще не привык сомневаться в бою. Лишь потом вспомнил, где же видел его, видел ещё юнцом, когда волок его, полумертвого, сквозь леса Готии. Ты убил Марка Аврелия Контаренона. Что же — можно сказать забрал жизнь, которую сам подарил.
Не было скорби, не было грусти. Был пир победный, и стук чаши о чашу. Были девы, похожие словно сестры — холодные сердцем, горячие телом.
Лишь одно не давало тебе покоя — твоя месть гуннам так и не свершилась. В 401 году ты оказался заложником чужих решений. Твой командир, военный магистр Гайна, поднял бунт против Империи. Вы потерпели поражение — и тогда Гайна, опасаясь, что его выдадут Августу собственные люди, выбросил последнее колено. Словно великие вожди древности, призвал он вас против гуннов, пересечь Дунай, отбить страну Ойум, край ваших предков!
Ты огляделся вокруг — с этими людьми ты прошёл десятки битв. Если умирать — то бок о бок с ними.
Было много схваток. Победы. Поражения.
Призрака прошлого убил ты — и призрак прошлого убил тебя. Тингиз Зур, Кошмар Севера, оставил стрелу в груди твоей.
Готы сложили о тебе песнь, что ходила от Таврики до Иберии, и лишь когда потомки Фейрузы аль-Лахми низвергли память о народе твоём в небытие, песнь та была забыта.
Тингиз Вы сокрушили Империю. Ты был там в тот день. Ты вёл авангард, посланный Небесным Каганом даже возвестить начало Великой Войны. Огнём и мечом прошли вы по зелёным землям юга. Низвергнутые знамёна. Истреблённые легионы. Тысячи рабов.
В степь вернулся не Тингиз Гейр, но Тингиз Зур. Непобедимый вождь. Готы и сарматы, славяне и германцы — все дрожали перед тобой! Когда Эрвиг Гардерихсон повёл дружины дабы вернуть древнее царство своих предков, ты положил конец этому пути. Когда вождь языгов Аспург Мудрый начал сомневаться в верности кагану — ты лишил его головы.
Ты вёл вторжение в Галлию! Ты давил восстания гревтунгов и аланов!
Ни мечу, ни луку неподвластный — как и весь народ хунну! Но у римлян было и ещё одно оружие, оружие, тебе неизвестное. У римлян был стиль. Тонкий стержень для письма из кости или металла. Тот стиль, что поверг гуннов, принадлежал Луцию Цельсу Альбину. Находясь в плену, он подмечал детали, фиксировал закономерности.
«Хоть ряды гуннов и кажутся бесконечными», — писал магистриан, — «Они многократно уступают рядам покорённых гуннами народов... Посей смуту меж ними, и гунны не смогут воевать с Римом»
После первого вторжения, много раз собирались вы начать Великую Войну. И всякий раз вынуждены были отложить свои планы — то одно то другое племя вдруг вновь вооружалось, обретало союзников, получало помощь наемников из-за рубежа. Год или два приходилось вылавливать мятежников по лесам и холмам, а после всё повторялось с начала.
«У гуннов много вождей», — продолжал Луций, — «И хотя главный вождь является для них фигурой культовой, почти богом, многие захотят оспорить его место, получив к тому достаточно золота и оружия...»
После смерти Булюмара, место кана оспаривалось его сыновьями. Долгая распря привела к тому, что вместо одной орды стало несколько орд — одна такая ушла на юго-восток, где была истреблена совместно персами и римлянами.
«Гунны не знают вина и масла. Жизнь их сурова и лишена радости, оттого и они суровы и радость ненавидят...» — ты не помнишь, когда впервые увидел чарку с вином в руках гунна. Это казалось сущей мелочью. Каждый ведь пьёт что хочет, верно?
Знал бы ты к чему это приведёт — отрубил бы ту первую руку. Бочками и обозами ехало с юга вино. Пир за пиром устраивали гунны в честь побед. Вожди строили себе дома и заводили гаремы.
Временами они все ещё гадали по кости на благоприятный исход войны. Но знамения были неблагоприятны. Напротив, если римляне просили вас о помощи за звонкую монету — знамения обычно были наилучшими. Так и тебе несколько раз случалось воевать за Империю.
«Гунны суеверны. Подкупи гадателей — и непобедимые степняки станут лишь ордой пьяных и вечно режущих друг друга варваров»
Но Луций ошибся. В этом — в главном — ошибся. Вы пережили все испытания. Нерушимые — как прежде. Вас можно споить вином, можно обмануть речами колдунов, можно рассорить с миром — и что же?! Это всё?!
Прошло время, и воцарился сильный каган. Улдин — старший внук Булюмара, начинавший как союзник Рима, даже оказавший помощь Империи в истреблении готов Радагайса, но едва упрочивший власть — явивший истинные помыслы. Указал Улдин на солнце — и нерушимую клятву дал, что не успокоится, покуда не покорит всё, что оно освещает!
Ты уже был стар, но в тот день трепетал от радости как молодой. Великая Война началась.
В 408 году по римскому счислению, вы вторглись в земли Рима. Вы сокрушили все войска, посланные против вас. Даже стены городов — и те научились вы низвергать, используя магию пленных римских шаманов.
Наконец, император выступил против вас. Войско встало напротив войска. Ничтожества снова молили вас о мире, обещая золото — вы презрительно отвергли их мольбы.
Потом ты умер. Последнее, что ты помнишь — острие гуннского меча, вдруг родившееся из груди.
Ты упал, и земля приняла тебя.
Поход Улдина 408 года завершился катастрофой — римляне подкупили гуннские отряды. Сказались тридцать два года промедления, гунны, пришедшие под Кастра Мартис были уже не теми, кто некогда наводил ужас на вселенную. Они научились пить вино, строить комфортные деревянные дома, носить одежду римского производства. Со многими вождями Империя установила связи. В итоге Улдину с немногими верными пришлось бежать обратно за Дунай, где его и нашла смерть в лице гунна Харатона, ставшего новым каганом.
Первый Гуннский Каганат раскололся — часть племён ушла на римскую службу, где стали известны как элитная конница «Уннигард», часть племён перешла на службу к готам. Ряды вернувшихся в степь сильно поредели, начиная с эпохи Харатона большую часть приближенных каганов составляли этнические готы и германцы.
Это ослабшее гуннское государство будут преследовать военные неудачи и косить чума.
В последний раз гунны поднимут голову только в середине V века, когда к власти придёт Аттила. Но его правление окажется полным провалом — неудачи походов 447 года на Константинополь, похода 451 года в Галлию и похода 452 года в Италию, вкупе с преследующей гуннов чумой, истребили весь цвет гуннской аристократии. Катастрофические потери и отсутствие дани после этих походов привели к тому, что сильно ослабшие гунны лишились авторитета у покорённых племён. Когда в 453 году умер Аттила, то участь народа гуннов была решена.
Уже в 454 году восстают германцы — в битве при Недао гибнет Эллак, ставший каганом старший сын Аттилы. Поражение в этой битве привело к восстанию не только всех германских племён, но также готов и славян, до тех пор остававшихся лояльными.
Младшие сыновья Аттилы делят между собой остатки войска. У них остаётся лишь жалкий клочок земли у Чёрного моря, примерно соответствующий Бессарабии, отнятой Россией у турок в ходе русско-турецких войн.
В 466 Денгизик и его брат Энрак, сыновья Аттилы, попытались поступить на римскую службу, а когда получили отказ, то начали войну. Империя загнала гуннов в окружение — прорваться смог только Денгизик, с небольшим отрядом ещё три года партизанивший, пока не был пойман и казнен.
В 469 году голову Денгизика отправили в Константинополь.
Это был конец.
Кальвин Верная служба и польза от неё твоему хозяину — ведут к свободе. Даже у гуннов. Ты долго служил голосом Тингиз Зура. Свобода застала тебя врасплох.
Тебя — уже вполне владеющего местным языком, уже обзаведшегося паствой из тех, кто готовы были слушать...
Вернуться или остаться? Господь ничего не делает просто так, и не просто так отправил тебя в эту дикую землю. Но сейчас судьба твоя — в твоих руках. Не тоскуешь ли ты по дому, Марк Домиций Кальвин? Не желаешь ли снова увидеть святых наставников? Сказать своё слово в бушующих диспутах о вере?
В тебе были амбиции. Во всех они есть.
Но служение твоё стояло неизмеримо выше этих амбиций.
Ты остался. Поселился среди славян, уже как свободный человек. Проповедовал им — и с радостью смотрел как посреди деревень поднимаются первые церкви.
Лишь раз посетил ты Империю — дабы быть помазанным в епископы земли, жителям которой ты проповедовал.
Это была долгая и спокойная жизнь, посвящённая служению другим. Одно беспокоило тебя в преддверии смертного часа, ученики твои хоть и тверды в вере, и наставлены тобой в латыни и в греческом, но так малочисленны...
В языческой стране обитая, не растворятся ли они в варварском море, не сгинут ли? Смогут ли донести до конца факел, который ты зажег, принести Крещение в земли Севера?
На всё воля Божья.
Марк Домиций Кальвин скончался в 422 году от Рождества Христова.
Созданная им христианская община в Археймаре хоть и будет невелика, но продолжит своё существование. Поскольку ты был единственным христианским миссионером известным местным, они называли христиан «Кальвинянами». Но их потомки уже с трудом выговаривали «Кальвин», постепенно зазвучавшее как «Кивин» и переставшее обозначать лишь христианскую диаспору, но ставшее именем всех живущих на этой земле.
В IX веке «Кияне» (что стало сочетанием произношения твоего имени и слова «христиане») уже будут по названию рода своего именовать Археймар просто «Киевом».
В 882 году Киев будет захвачен новгородским князем Олегом и станет столицей первого Русского государства. В 988 году один из правителей этого государства, русский князь Владимир, наконец крестит Русь, исполнив мечту Марка Домиция Кальвина.
АделфАделф выжил. После всех мытарств, терзаемый смертельными ранами — всё же выжил. Его подобрали местные и укрыли от гуннов. На одном из привалов, наблюдая невидимые за римским отрядом, они видели, как ты лечил раненых, и сочли, что такой человек может быть им полезен.
Ты прожил на Севере жизнь спокойную и свободную, завёл семью с красивой женщиной, вырастил детей и умер уважаемым человеком.
Долго ещё местные будут вспоминать чудо-лекаря к которому стекались со всех окрестных деревень и от которого живыми возвращались чаще чем мертвыми.
Похоронили тебя на Иэкомовой горе. Язык и здесь сотворил чудо — спустя несколько поколений «Иэкомова» стала «Щекомовой», и наконец сделалась просто «Щекавицей».
Так Аделф войдёт в местный фольклор под именем «Щек». Иронично, но потомки сделают тебя-язычника в своих сказаниях братом христианина — Кальвина-Кия. АттияСвобода.
Что сравнится с ней? Лишь благодарность той, кто эту свободу подарила.
О госпоже говорили много плохого, и сама она никогда этого не отрицала, но ты твёрдо знала, что обязана Фейрузе многим и уже как свободная женщина добровольно продолжала служить ей долгие годы.
Когда госпожа отплыла на восток, и здесь ты сопровождала её.
Но впереди была война, и раз чуть не оставив кости в чужом краю, ты совсем не желала испытывать милосердие Его второй раз. Вот почему в земле палестинской, ты сообщила Фейрузе аль-Лахми о своём решении покинуть её, если конечно она ничего не имеет против.
Вы тепло попрощались, и в благодарность за годы верной службы, Фейруза щедро одарила тебя — даже слишком щедро. Теперь ты могла бы купить и дом и землю...
Но сердце твоё желало не этого. Много раз слышала ты об обителях, где люди обитают во Христе, умы и сердца свои обращая на помощь больным и бедным. Не совсем монастыри в полном смысле слова, хотя были там конечно и монахи.
К одной такой общине парабаланов близ Антиохии и примкнула ты, раздав беднякам что имела.
Дважды встречала ты тех, с кем некогда шла в земли гуннов. В первый раз — когда по улицам Антиохии проносили в паланкине консуляра Луция Цельса Альбина — он не заметил тебя в толпе. Во второй — когда тебе выпало омывать мертвое тело Гектора Марка Татиона, убитого на арабской границе. Сам дукс Лимеса так и не узнал, что его похоронили по христианскому обряду, хоть и без отпевания — в ту пору так еще делали.
Господь послал тебе долгую жизнь, полную бушующих вокруг бурь и спокойствия в сердце. Ты, родившаяся при арианине Констанции, возросшая при язычнике Юлиане и молодость проведшая при арианине Валенте, могла воочию лицезреть как Христианство сделалось единственной религией Империи, как возвысились и были низвергнуты гунны...
Мир стал другим и жизнь в середине V века была для родившейся в IV веке словно сон.
Аттия скончалась в 456 году. Тамар Стрелы Тингиза стали для Тамар смертельными. Тело её было передано аланам для погребения. В смерти она стала едина со своим народом.
Эохар гибель сестры возложил на римлян. С отрядом, включающим в себя готов и гуннов, он перешёл Дунай, но был разбит Грацианом и погиб в бою.
О вас сложили песню — чужеземец забрал дочь вождя в рабство, аланы пришли за ней, но злодей-римлянин умертвил свою молодую жену. В гневе, аланы бросились на бесчисленные полчища врагов, брат убитой прорвался к предводителю римлян и зарубил его, но и сам погиб, поражённый тысячей стрел.
Потомки Эохара помнили эту песню — и почитали наравне с основателем своего рода его сестру Тамар.
Твоё погребение будет раскопано советскими археологами, которые опознают его как сарматское женское захоронение номер 456.
«Молодая женщина. Воительница — тело погребено с оружием (акинак сарматский, церемониальный). На теле сохранились остатки одежды (римского производства). Смерть наступила в результате двух ранений стрелой (гуннская тип 1). Костяные наконечники остались в ранах и также были найдены.
Предположительно — погибла в ходе гунно-сарматских войн третьей четверти IV столетия»
АрхипСтав царицей Хиры, Фейруза распорядилась изготовить и поставить в храме язычников статую Архип-сарбаза, лучника, спасшего жизнь царице. Долгое время, к этой статуе совершались подношения.
Хотя Архип предал общину митраистов, языческие боги, которым он долгое время был верен, не знают слова «отступник». К тому же он развлёк их, этот храбрый лучник! Наблюдать за ним было всегда интересно!
И хотя милосердие чуждо старым богам, существуй они в самом деле, кто знает, не заслужил ли Архип Элизий?
Как бы то ни было, статуя простояла в Хире, периодически меняя святилище, до самого разрушения города арабами-мусульманами.
И лишь с восходом ислама забыты были сказания о том, как румский лучник спас Львицу Хиры, когда ту продали в рабство жестокие румы, отдал жизнь свою за ту, кого даже не знал, ибо узрел и узнал в той женщине величие.
Имя Ар-Рахиба было стерто из истории вместе с именем Фейрузы аль-Лахми. КлавдийНа остров где был казнен Клавдий ещё много столетий свозили смертельно больных из всех окрестных деревень — считалось, что дух убитого здесь когда-то лекаря мешает болезням покидать остров. В настоящее время этот остров до сих пор носит название «Карантинного» хотя время и река и сделали из одного островка два.
Клавдия не ждали похороны по христианскому обряду, не был он и отпет. Но многие спасённые им молились за упокой души его, вот почему ничего не скажем мы о посмертие или Спасении души лекаря.
Велико милосердие Господа.
Сохранились и медицинские труды Клавдия, но подобно трудам его отца они в более позднюю эпоху были ошибочно приписаны Тиберию Клавдию Квирине Менекрату, лекарю I века новой эры.
В Средние века эти труды активно использовались на арабском востоке, а в эпоху крестовых походов и Салернской школой.
К сожалению в настоящее время все имеющиеся списки считаются утраченными.
Записи о Клавдии сохранились также в гримуаре Тиеста Метаксаса. Из гримуара потомки узнали о существовании такого человека, о том как жил он и как умирал.
Несколько авторов из Оксфорда в конце XX века издали статью: «Клавдий Квирина: гений IV века против римского авторитаризма»
Статью широко обсуждали в узких кругах. ВалерияПроблемный ребёнок Луция оказалась достаточно проблемной, чтобы сбежать из дома второй раз. Не сильно доверяя отцу после его поступка, девушка сменила имя и осела в Александрии, где обучалась философии и магии.
Валерия считалась большим знатоком египетских древностей, её гностические идеи, сочетающие Христианство и язычество притягивали к ней учеников среди мистиков начала V столетия.
Подобно Тиесту Метаксасу, Валерия создала собственный гримуар, в настоящее время служащий одним из источников по ранней гностике.
Разгром языческой общины Александрии в 391 году не коснулся её.
Как говорят, она пропала где-то в египетской пустыне, в поисках знаний пытаясь забраться в запечатанную гробницу одного из фараонов. Флавия Яд, подмешанный Львицей Хиры не убил Флавию. Затяжная болезнь сошла на нет.
Верная жена, любящая мать — такой запомнят её. Пока Аврелиан боролся за власть над Империей, которую в какой-то момент даже получил, Флавия помогала больным и сиротам, строила храмы, больницы и приюты.
Может ей и не удалось полностью стереть с фамилии навлечённый отцом позор, но по крайней мере Лупицину вспоминали уже не только как «дочь того-то».
И — что тоже было немалым достижением — её не запомнили по участию в придворных интригах или разного рода скандальных историях.
После смерти Аврелиана в 418 году, Флавия удалилась в монастырь. Ей суждено было пережить супруга всего на год.
КонтаренонМарк Аврелий Контаренон по возвращении в Империю так и не нашёл себя ни в аппарате магистра оффиций, ни на Востоке вообще. Ему глубоко претила политика Феодосия, запретившего язычество.
Марк нашёл себя в Медиолане, где поступил на службу в Священную Скринию, под началом Флавия Евгения — а на самом деле к языческому подполью, готовящему восстановление Империи на древних началах согласия с сенатом — и старыми богами.
Когда магистр скриний Евгений с помощью военачальника Арбогаста сделался императором — юный Марк Аврелий Контаренон состоял императорским секретарём.
По собственной воле вступил он в ряды войска накануне решающей битвы на реке Фригид.
Сражение началось успешно — войска Евгения полностью истребили авангард Феодосия.
Марк заметил некогда спасшего ему жизнь Эрвига на поле боя, и окликнул его — но гревтунг не узнал Контаренона и снёс ему голову.
Это уберегло потомка консулов и императоров от позора поражения и мучительной казни.
ТиестТиест Метаксас не вернулся в Империю. Говорили — сгинул, пропал без следа. Можно и так сказать.
«Рим — часть проблемы, а не решение» — решил чародей. Какое-то время он провёл на Севере. Учился у местных шаманов.
Но потом духи поманили его к себе и Тиест последовал за ними, последовал далеко на восток, в страну Син, похожую на Рим как зеркало, отраженное в зеркале...
Здесь Метаксас постиг законы истории. Две силы господствовали над ней — центробежная и центростремительная. Люди жаждут того, чего не имеют. Будучи разобщены они тоскуют по единству, а будучи едины желают свободу и своеобразия.
Таков жребий рода человеческого — Империи собираются и распадаются.
Страна Син распалась на шестнадцать варварских держав. Так распадётся и Рим. Но однажды соберутся новые Империи, и тоже будут страдать от своей громадности, пока не распадутся и не соберутся вновь, никогда не повторяя что было, но всегда подобные былому.
Над магией — господствует сходный жребий. Она не исчезает. Она вращается в воздухе, пронзает землю и воду. Она движется.
Уходит оттуда где используют её слишком сильно. Приходит туда, где о ней ничего не знают.
Магия — есть чудо, а люди должны верить в чудеса. Это — тоже человеческий жребий.
Не магия следует за тобой. Ты следуешь за магией.
И в Горах Бессмертных Саньшань завершился твой путь.
Лишь гримуар, оконченный до конца, отправился на Запад по Шелковому Пути.
Книга та как говорят обладала собственной волей, сама находила своих владельцев и покидала их. Много раз попадала она в библиотеки и исчезала из библиотек, многие читавшие её ручались, что словно слышали голос, говорящий с ними.
Чтобы стать бессмертным — следует стать идеей. Ибо всякий голос должен быть услышан.
ТребонийПрогнозы Требония Пульвиса о судьбе Империи не оправдались — она простояла ещё больше тысячи лет. Но Луций сам того не зная создал Требонию имя. Долго ещё в аппарате магистра оффиций ходила история о багауде, желающем разрушить Империю, внедрившемся в армию и вступившем в сговор с варварами для достижения своей цели.
Подлинная история Требония вскрылась лишь спустя годы, когда на Запад попал гримуар Метаксаса, подробно излагающий, что произошло на самом деле.
Имя Пульвиса было очищено — хотя едва ли кто-то тогда уже помнил кто такой был этот Пульвис. АтаульфАтаульфа освободили из рабских колодок соплеменники, но едва ли он сумел воспользоваться этим даром судьбы. В 378 году, движимый жаждой мести, он собрал шайку головорезов и попытался совершить ночной налёт на виллу бывшего господина, дабы перебить его семью и детей.
Чего Атаульф не знал, так это того, что Луций уже вернулся. Скорпион встретил врагов с оружием в руках и расправился с бывшим телохранителем.
На этот раз рядом не было Тамар, чтобы спасти жизнь тервинга ударом по голове. ЭйтниЭйтни продолжила свою войну против Рима. Она примкнула к багаудам — повстанцам, веками сражающимся против Империи. Всякому завоевателю вы указывали путь, всякому мятежнику давали оружие, всякому узурпатору рукоплескали.
В 408-411 гг. всю Галлию охватило восстание, подготовке которого ты посвятила жизнь. Чтобы подавить это восстание, Августу Гонорию пришлось вывести из Британии последние оставшиеся войска.
В 410 году римскому владычеству над твоей Родиной навсегда пришёл конец.
Когда тебя всё же поймали, когда тащили к костру, духи шептали тебе: «Больше они не вернутся»
ИосифКрещеный еврей Иосиф Сайфер вёл своё дело с умом и не упуская должной выгоды. Однако, Луций так и не простил ответственному за снабжение самовольного бегства из отряда.
Безлунной ночью на исходе 380 года, Сайферу постучали в дверь неизвестные.
Тело так и не нашли. Летом 377 года, восстание готов охватило все балканские провинции Империи. Август Валент со всей армией выступил против варваров, но потерпел сокрушительное поражение под Адрианополем из-за внезапно появившейся в тылу армии гуннов, заключивших союз с гревтунгами. Сам император был ранен, нашёл убежище в каком-то доме. Его заперли внутри и подожгли здание. Властелин Вселенной ушёл в погребальном огне по примеру далеких предков. Смерть Валента ознаменовала конец веротерпимости в Римской Империи. На Востоке к власти пришёл фанатичный христианин Феодосий. На Западе низложил юного Валентиниана II фанатичный же язычник Евгений. Армии язычников и христиан сошлись на реке Фригид — победу Феодосию принесли отряды готов и гуннов, прежде умиротворенных им. Язычество было официально запрещено. Царствование Феодосия, прозванного христианами Великим, продлилось несколько месяцев и ознаменовалось окончательным разделением Римской Империи на Западную и Восточную. Западная Римская Империя оказалась в руках военачальников, оспаривающих друг у друга власть над слабыми императорами. Эта держава будет постепенно угасать — различные варварские племена будут делить римскую землю, создавая свои примитивные королевства. Вестготы и остготы, вандалы, аланы и свебы, франки и саксы — словно черви вгрызутся они в ещё живое тело. Будут у угасающего Запада и победы. Отброшены будут гунны на Каталаунских полях. Но под конец Запад будет ждать бесславнейший из концов — последний император умрет от старости как частное лицо на Востоке. Наследников ему так и не назначат. Восток переживет нашествие гуннов и других варваров. Здесь дело Феодосия попадёт на благодатную почву, и начнётся стремительное возрождение Империи под эгидой подлинно Вселенского Христианства. В кровопролитных войнах возвращены будут Италия и Африка, возвращена будет часть Испании. Даже независимые варварские короли формально вновь признают верховенство римского императора. Императоры считали себя наместниками Христа на Земле — в Большом дворце государи сидели на маленьком стульчике подле гигантского трона, приготовленного для Господа Воплощенного. В VI веке будет казаться, что кризис Империи был чем-то временным, что совсем скоро римляне, теперь именующие себя по эллински ромеями, снова будут властвовать над всеми народами земли. VII век навсегда похоронит эту мечту. На Западе поднимет голову франкское королевство Карла Великого. Во дни наивысшего расцвета, Карл поможет Папе Римскому, до тех пор бесправному слуге Римского Императора обрести независимость и собственное королевство, за что Папа объявит Карла Императором Запада. На Востоке из песков Аравии явятся дикари на лошадях и верблюдах, объединённые Пророком под знаменем новой веры — ислама. Арабский Халифат низвергнет Персию Сасанидов. Константинополь, Новый Рим, не падет и тогда — арабы обломают зубы о неприступные городские стены, две осады завершатся ничем. И все же Халифат оторвёт от Империи такие провинции как Египет, Сирию, Африку... Каролинги и Халифы сделают то, что казалось невозможным — разорвут с двух сторон средиземноморское единство. Пока Средиземное море было внутренним морем Рима, Империя была непобедима — даже утратив один берег, римляне с лёгкостью могли собрать колоссальные силы на другом берегу. Теперь мир изменился — Империя навсегда утратила Рим. Власть Августов отныне охватывала Балканы, Малую Азию и юг Италии. У этой Империи были свои периоды возрождения, когда римские знамёна вновь поднимались над Антиохией, в Армении, в Неаполе — были и периоды упадка, когда власть римских императоров оказывалась ограничена Константинополем, под стенами которого бушевали варвары. Даже эта ослабленная Империя пережила всех своих врагов — распалась держава Каролингов, распался Арабский Халифат, пали державы викингов на Руси и в Сицилии. Но на смену этим врагам пришли новые — Франция, Священная Римская Империя, турецкие султанаты. До самых последних дней, Римская Империя не забывала о своём праве на вселенское господство. В Средние Века, когда уже давно решали свои дела Англия и Франция, когда испанцы боролись за возвращение у мусульман своих земель, Константинополь словно существовал в другом мире — на страницах хроник до сих пор жили «франки», «алеманны», «иберы», «гунны», «скифы». В 1204 году, когда французские рыцари осаждали Константинополь, император был всецело поглощён предсказаниями своих придворных колдунов, клянущихся, что совсем скоро Римская Империя вернёт все свои земли и вновь будет господствовать над вселенной. Город был взят и сожжен. Европейские бароны распилят державу на феоды. Даже тогда остатков римского духа хватит, чтобы спустя полвека изгнать захватчиков. В Константинополе возродится династия Палеологов — поглощенная внутренними распрями и дворцовыми интригами. Это совпадёт с новой волной продвижения мусульман в Европу. Город за городом, турки-османы будут отбирать земли Империи. В 1453 году, они в пятый раз осадят Константинополь. Последний император — Константин XI — ушёл в бою как подобает римлянину. Римская Империя прекратила своё существование. Многие державы обращались к наследию Рима ещё когда Империя существовала — но и после её конца «римское наследство» оспаривали друг у друга германский император и французский король, испанские монархи и турецкие султаны, всё сильнее погружающаяся в анархию Польша и молодая, набирающая силу Россия. В умах и сердцах Рим стал не просто ещё одной империей — он стал символом Империи вообще, архетипом государства как такового. Даже в землях, никогда не входивших в состав Рима — у русских, арабов, шотландцев, индусов — живет память о державе, раскинувшейся на трёх континентах, протянувшей руки так далеко, что в разные эпохи имперские дипломаты добирались до таких удалённых территорий как, например, Китай, ставший чем-то сходным с Римом для Восточной Азии. Вплоть до конца XIX века анализ римского опыта и римской культуры будет основой политической и исторической мысли. В истории Рима будут черпать вдохновение консерваторы и либералы, даже зарождающиеся коммунисты отыщут своих героев в лице восставших рабов. Только в XX веке «римский опыт» уйдёт из массового сознания — по меткому выражению Адриана Голдсуорти, первое и единственное, что подавляющее большинство людей XXI века узнает за всю жизнь про Римскую Империю — она пала. Даже заинтересованные историей люди часто говоря «Римская Империя» в действительности представляют себе Позднюю Республику. С Поздней Римской Империей и вовсе отождествляется фильм «Гладиатор» Ридли Скотта, в действительности повествующий о событиях II века новой эры. О самом-самом же Позднем Риме достаточно сказать, что для него в историографии был придуман абсолютно неисторичный термин «Византия», и когда Магистр как-то спросил у не самых глупых юношей что это такое, они сказали «Греция». Рим — наиболее длительно существующая Империя в истории человечества. Титул этот у неё могут оспаривать разве что китайцы, так что сделаем оговорку — существующая непрерывно, никогда не переживавшая периоды полного и окончательного распада или не оказывавшаяся целиком под властью чужеземцев. Почему же эта Империя погибла? Эдвард Гиббон считал, что Рим погубили христиане и евреи, из-за влияния которых были забыты нравы и порядки древних римлян, возникла тирания, и история Империи стала историей непрерывного гниения вплоть до 1453 года. Собственно именно воззрения Гиббона обычно можно встретить в массовой культуре — есть великий языческий Рим, Цезарь-Август-легионы, потом к власти приходят христиане и остаётся какой-то «поздний Рим» который бьют все кому не лень. Основания такого взгляда закладывали языческие авторы начиная с III века. Но на практике такой взгляд не выдерживает критики. Современные историки внимательно исследовали те «быт и нравы древних римлян», которые по Гиббону были основанием благополучия Империи и обнаружили много интересного. Например, что языческие верования и даже основа имперской идеологии — Императорский культ, имели свои объединительные пределы поскольку не содержали в себе никакого догматизма. Казалось бы, это же хорошо?! Каждый может верить как хочет! Но именно это делало Империю катастрофически уязвимой к религиозным расколам — Христиане и Митраисты обладали перед язычниками тем преимуществом, что могли доходчиво объяснить простому человеку как устроен мир, дать непротиворечивый ответ на все основные вопросы, в то время как язычники могли предложить только двести разных толкований двухсот разных философов. В позднем язычестве, кстати, наметилась тенденция к унификации, так называемому «солярному монотеизму», но это во многом осталось лишь декларацией. Двести первым толкованием. Что же до «нравов древних римлян» то они со временем оказались просто чересчур оторваны от социальной реальности. Например, представление о том, что родовитость человека равносильна его добродетели породило практически все социальные взрывы II-III веков, когда старая знать намертво зарубилась с талантливыми выдвиженцами из армии. «Нравы» оказались недостаточно гибки, чтобы обеспечить эффективное управление огромной Империей не представляющее собой непрерывного конфликта населения Италии с этой-самой Империей. И то, чем все закончилось — римская знать осталась вариться в своём маленьком мирке, когда управление Империей буквально уехало от них в Константинополь — это возникло не на пустом месте. До эдикта Каракаллы (212 года) крайне небольшая часть населения Империи обладала даже гражданством — в результате многие жители Рима, считающие себя римлянами, таковыми не признавались. Тенденции в римской культуре носили объективный характер — они возникли как ответ на вполне конкретные проблемы Империи, приведшие в конце концов эту Империю к распаду в III веке и служили средствами преодоления этого распада. Проще говоря, Гиббон спутал причину и следствие. В чем же тогда основная причина? Очень осторожно попытаюсь предположить — в развитии. Когда Рим только начинал поднимать голову, его окружали достаточно примитивные в общественном отношении царства. Даже Карфаген или эллинистические монархии не создали ничего, подобного римскому праву, римской идеологии, римской армии. После вхождения в состав Империи, провинциальные элиты с самого начала обладали известной долей автономии — почитали своих богов, сами управляли своими городами. И богатели, богатели, богатели... Империя — это выгодно. Империя позволяет купцу из Египта спокойно торговать с Британией. И если поначалу, в I - II веках Рим был центром Империи и формально и фактически, то в дальнейшем ощутимо начал отставать. На первый план стали выходить наиболее экономически успешные или сильные в военном отношении регионы — основные армии стояли в Галлии, основное экономическое развитие пришлось на восточные провинции. При этом изначально в Римскую Империю было заложено неравноправие, перекос в стороны итальянской знати, которая эту Империю и построила. «Регионы» периодически бастовали против Рима, как это было в III веке, когда Галлия на Западе и Пальмира на Востоке попытались пересмотреть вопрос о центре Рима. Вопреки расхожему заблуждению, ни Галльская Империя ни Пальмирское Царство никогда формально не отделялись от Империи — они лишь претендовали на первенство в ней. Императоры реагировали на меняющуюся фактическую обстановку — перенос центра политической жизни в Константинополь был просто закреплением уже случившегося «поворота на восток». В V веку образовалась уникальная историческая ситуация, когда «дотационные регионы» Запада повисли грузом на богатом Востоке. Просто чтобы было понятно — Восток пересобирал Империю шесть раз. Шесть раз, Карл! Естественно, в умах восточной элиты в определенный момент возник проект «передать полномочия на места» — зависимого пояса государств к западу от Балкан. На измученном варварскими нашествиями Западе были сходные чувства — каждый варварский дукс хотел решать проблемы своего племени, а не плыть непойми куда непонятно зачем. Желательно, чтобы при этом он ещё и получал «за дружбу» денежку от Константинополя. Бывают в истории моменты когда интересы разных действующих лиц не просто не совпадают — они противоположны. Военная знать хочет получить землю и стать феодалами. Высшая бюрократия хочет прижать армию, чтобы сидела тихо и ждала указаний. Церковь хочет чтобы повсюду царило единогласие и лавирует между теми и другими — насмерть зарубаясь с каждым, кто хоть на миг лаял в сторону церковной собственности. История позднего Рима начиная с V века — это история именно такого конфликта элит, растянутого на столетия момента, когда Флавий Лупицин и Флавий Аврелиан уже не будут союзниками, а будут прямыми конкурентами за власть в Империи. Собственно, большая часть жизни Аврелиана и прошла в борьбе за власть с разными военачальниками. В XIII веке это будет все так же актуально — катастрофические события 1204 года возникнут почти исключительно потому, что опасаясь власти военачальников высшая бюрократия напрочь развалила армию. Рим начал падать когда стоящие во главе Империи потянули её в стороны, оказавшиеся несовместимыми. Теория модернизации учит нас, что в основе лежали конечно объективные экономические процессы — по всей Европе знать садилась на землю и крупные территориальные образования распадались на более мелкие. Римская Империя адски долго сопротивлялась исторической инерции — в X веке (!!!) государство было ещё абсолютно унитарным. Сказалась буквально тысячелетняя традиция централизации, пока на Западе феодалы слали своих королей эротическим маршрутом, Империя била своих военачальников по рукам. Кризис XI века поставил точку в этой государственной традиции — в XII веке Империя распалась на феоды, сначала в рамках единого государства, а потом и вовсе окончательно развалилась. Римскую Империю убило историческое развитие. Убила деглобализация, если угодно искать конкретного виновника. Завершить основную часть игры я хочу цитатой из Теодора Моммзена, получившего Нобелевскую премию по литературе за свою «Римскую Историю». Моммзен обладал типом личности очень близким Риму — он был либеральным роялистом, совмещающим мечты о республике с германским национализмом и верностью кайзеровской монархии. Если кому-то вдруг не понравилось мое объяснение причин падения Рима —Моммзен этими причинами считал то, что включив в свой состав большое число варваров и возложив на них защиту границ, Рим не сумел их культурно переработать — Рим погубили варваризация армии и пацифизм элит. Римский народ отошёл от войны, возложив свою защиту на варваров, и неизбежно оказался под игом. Главной же причиной падения и вовсе стал упадок воинской дисциплины. Но нам важно не это. Вот что Моммзен писал в 1902 году: «Ещё и сегодня мы продолжаем смотреть снизу вверх на достижения того времени — геополитическую стабилизацию и, несмотря на все злоупотребления властей, относительное благосостояние народных масс при лучших императорах. Время, когда рядом с каждой казармой стояли термы, нам ещё неминуемо предстоит пережить в будущем, как ещё и многое, что было в ту эпоху» Предсказанная Моммзеном эпоха очевидно наступила. Мы живем в ней. Мы познали геополитическую стабилизацию, благосостояние, сытость и покой. Может потому местами Лимес смотрелся так современно, потому что новые римляне — это мы. Но современная история движется подчас в совершенно бешеных исторических ритмах. То, что прежде занимало порой столетия, проносится перед нашими глазами за год или два. И кто знает, познав величие Рима — не познаём ли мы и его падение?
-
Это было... монументально. А еще - безумно интересно, причем следить за своим персонажем было ничуть не более любопытно, чем за прочими. А еще, что тоже не отнять, в игру аккуратно включено много интересной матчасти, о которой я не знала. Так что огромное спасибо - за все, за каждую строку!
-
Монументальный пост, как и положено окончанию великой игры. Спасибо огромное, это был шикарный опыт.
-
Спасибо за эту историю. И за то, что нашел в себе силы поставить в ней точку
-
Спасибо! Очень интересный опыт
-
За грандиозный и трагический финал эпической истории!
-
Спасибо за игру!
-
+ Твоё погребение будет раскопано советскими археологами, которые опознают его как сарматское женское захоронение номер 456. «Молодая женщина. Воительница — тело погребено с оружием (акинак сарматский, церемониальный). На теле сохранились остатки одежды (римского производства). Смерть наступила в результате двух ранений стрелой (гуннская тип 1). Костяные наконечники остались в ранах и также были найдены.
-
Крутое завершение эпичного модуля. Часто когда модуль завершается до запланированного финиша, чувствуешь сильную скомканность, но здесь этого нет из-за крутой проработки финальных историй БУКВАЛЬНО ВСЕХ. Отдельно, конечно, доставляют вот эти вот "Могила номер 4".
Спасибо за игру и за всё.
-
Поздравляю с завершением такого большого труда. По сути почти книга полу-интерактивная, а не игра/модуль. И это при такой толпе народа, при многих экспериментальных штуках, при разной вне-игровой турбулентности. В общем, хорошо, что до конца довёл. Лимес по сути уникальный модуль, при всех его плюсах и минусах, он дал игрокам в том числе и то, что ни один другой ролевой проект не давал. Ну по крайней мере из тех, которые я знаю.
-
Действительно.
-
За труд и талант. Отличный пост, отличная игра.
-
За финал. За то, о чем я сегодня говорила - восхищаюсь теми, кто способен довести игру до завершения. Тем более такую игру!
-
В конце концов Тиест нашел то что искал. Заслуженный отдых в конце пути.
-
Спасибо за игру!
-
Эпично и замечательно.
|
|
|
Меня зовут Амэ. Мне восемь лет.
У меня есть папа и мама.
Папа — очень большой и сильный рыцарь! Он — комендант форт Роткирхен и сражается с настоящими живыми мертвецами во славу Сигмара, Империи и курфюрста Виссенландского. Когда я вырасту то хочу быть как папа. Таким же уверенным в себе, надежным, всегда знающим, что делать.
Мама — самая добрая и красивая! Я ее очень люблю, но обижаюсь если про меня говорят, что я «мамин». Почему-то правильно быть «папиным» — я не совсем понимаю, почему, но молчу. Так значит так. Я очень люблю обнимать маму. Я вообще люблю обниматься, но я не хочу чтобы про меня говорили что я «обабился», поэтому делаю это только наедине. Обнимаю маму — а она рассказывает мне истории о рыцарях, северянах и некромантах.
Когда я вырасту, я хочу быть Императором, но всё смеются, когда я это говорю, поэтому я перестал это говорить и теперь говорю что хочу быть как папа, потому что мама по секрету рассказала мне, что многие великие императоры были как папа, рыцарями! А потом прославили себя подвигами, так что ими все восхищались и поднесли им корону.
Я хочу корону. Очень хочу. «Его Величество Амадей фон Рейнеке» — ведь звучит, а? Нельзя Империю? Ладно. Согласен на Бретонию. Да что ты ржешь?!
Посмотрим как ты будешь ржать когда на форт Роткирхен нападут живые мертвецы, и только мой клинок спасёт всех... И на победном пиру в мою честь, я буду есть столько шоколада сколько захочу и пить сладкий компот из смородины.
Что? Ты не знаешь что такое живые мертвецы? Айн момент! Объясняю! Амэ всегда всем и всё объяснит!
Живой мертвец — это как если вымазать Фрица сажей и одеть на него пять рубашек. И шоб рычал, вот так вот: «Буээээээ!» А если посадить его кому-нибудь на плечи и дать в руки подушку или пустой мешок то будет орк! Только орки ревут: «Рррррав!» — и игры с ними и с зомби разные. Я сам их придумал. Я часто придумываю игры. Например, если играть в орка, то Фриц припрятывает деревянный меч, садится на кого-то и пытается нас поймать. Мы бегаем от него и ищем меч. Если Фриц кого поймал, то садится ему на плечи и игра продолжается. Правда, мы с Фрицем — хитрющие... Он мне заранее рассказывает где меч спрячет. Я нахожу его и повергаю орка! В зомби играть проще, но там нужна девочка. Фриц пугает ее — а я спасаю. «Не бойтесь, прекрасная леди! Я — Амадей фон Рейнеке, рыцарь форта Роткирхен! В руках моих клинок, именуемый Дающим Победу! Во имя ваше я повергну этого живого мертвеца, а после Вы подарите мне поцелуй!» — иной раз, правда, игра не шла как надо. Девочку приходилось ловить, а потом утешать если она плакала. Ещё я придумал игру в демона, но родители сказали, что в демонов не играют, иначе что-то плохое придёт ночью и схватит за ногу. Не играют так не играют! Но если ты тихонько прокрался к кому-то ночью и схватил его за ногу, то это игра в «демона». Ну, так, к слову. Правда главное быстро убежать, особенно если пугаешь девочку. Вообще-то девочек пугать неправильно, но они смешнее пугаются. Но это я так. Никто не играет в «демона». Как Вы могли такое подумать?!
У меня много друзей, но почему-то временами я чувствую себя одиноким. Может потому, что это я всегда изобретаю игры, всегда рассказываю истории, всегда придумываю смешные прозвища, а когда это пытаются делать другие то у них это выходит скучно и не интересно.
Поэтому я начал выдумывать себе друзей. Друзей, которые были бы похожи на меня. У меня есть солдатики — я каждому дал имя, каждому придумал историю.
Это моё любимое занятие — разыгрывать истории. Часы напролёт я могу передвигать фигурки, говорить за них на разные голоса. Вот злобный герр Жумберт фон Бах — он рыцарь, но плохой. Он хочет забрать себе всех красавиц, всё золото и стреляет молниями! С ним сражается Людвиг фон Эйнк, доблестный рыцарь Империи.
Неразрешимое противоречие моих историй — Жумберт фон Бах такой хитрый и могущественный и придумывает такие хитрые планы, что иногда история повисает без окончания. Его вроде бы нужно победить, но я не могу придумать как герр Людвиг сбежит из темницы, где прикован тысячей цепей.
Вот и выходит что Жумберт фон Бах в конце сидит на троне. Иногда мне кажется, что он заслуживает этого — ведь это же надо так хитро всё придумать! Герр Людвиг при всех его достоинствах порой бывает простоват...
Не всех красавиц нужно спасать. Особенно если один из твоих врагов — злая колдунья Алгана, способная превратиться в кого угодно. Женской фигурки у меня не было, так что приходилось выкручиваться — обычно в роли Алганы выступал путник в капюшоне с закрытым лицом. Кто его знает, что у него там под капюшоном, да?
Порой я пробовал переносить истории моих фигурок в игры с друзьями. Но как-то не заладилось. Мы всё время спорили кто будет Жумбертом фон Бахом и никто не хотел быть Алганой.
Я возвращался к своим фигуркам.
Дяде Вольфу не всегда нравилось когда я с ними играл.
Что? Я ещё ничего не рассказывал про дядю Вольфа?! Исправляюсь!
Дядя Вольф мне не родной дядя, но самый лучший. Его я тоже очень люблю, хотя иногда обижаюсь на него, когда после тренировок у меня болят руки и спина, а он говорит что так и надо, потому что это значит быть мужчиной. Я не люблю когда у меня что-то болит. Почему у девочек не должно ничего болеть?
Так вот, фигурки! Поначалу дядя Вольф убирал их от меня на верхнюю полку. Но потом он как-то обмолвился что есть такая «стра-те-ги-я».
Это та штука благодаря которой маленький отрядик героев побеждает огромную орочью орду. Оказывается, дело не только в том, что ты хорошо сражаешься! Ещё важно поставить мортиру и стрелков на возвышенность, а копейщиков у ее подножия. Или заманить орков в узкое место. Или ещё как-то использовать местность...
«Дядя Вольф, я не понимаю, можешь показать?» — указываю на ящик с фигурками. Через пять минут мы уже играем вместе. Окружаем орочью орду (в роли орка на этот раз снова Алгана, то есть та фигурка в капюшоне).
Я так полюбил стра-те-ги-ю, что подсел на уши буквально всем. Это стало моим любимым словом — так вот благодаря чему фон Бах и Алгана так часто побеждали герра Людвига, хотя герр Людвиг был непобедимым воином!
Стратегия позволяет тебе когда ты маленький, как Амэ, завалить здоровенного орчару, и может даже однажды стать Императором.
В этом было что-то волшебное.
Единственное, что связывало мир внутри моей головы с миром наяву, высказанное и невысказанное, мечты и реальность.
Я полюбил истории о битвах древности. Особенно я любил чертить на песке квадратики — например, папа расскажет о каком-нибудь легендарном сражении, а я потом по памяти расчерчу себе где стоял такой-то отряд. И может быть явлюсь к отцу за разъяснениями если чего-то не понял.
Правда, и здесь было одно неразрешимое противоречие.
Дело в том, что я буквально жил в военном форте и видел солдат — как они строем ходят, приказы выполняют. И дядя Вольф часто говорил, что это и есть война — тебе дают идиотский, заведомо невыполнимый приказ, а ты думаешь как его выполнить.
Это мне не нравилось. Сильно не нравилось. В переводе на язык дяди Вольфа я был «избалованный барчук» — я не хотел ходить строем и выполнять глупые приказы, я хотел гарцевать перед строем на имперском грифоне и раздавать умные приказы!
— А чего ты хотел, мальчик? Хочешь командовать — научись подчиняться.
Сказал дядя Вольф. Честно — я не понял. Вот в упор не понял.
Командовать и подчиняться это же противоположные вещи! Как это связано? Ну да, многие глупые приказы даются потому, что командир не знает как работает строй или как использовать местность — в этом отношении великие поражения разбирать было не менее интересно чем великие победы — но можно же знать такие вещи заранее?
— Не всё можно выучить по книгам.
В ответ на мои возражения ответил дядя Вольф. Признаться, тогда я не понял и этого.
Однако, чувствовал какую-то сермяжную правду в этих словах. Ведь «строем ходить» приходится буквально везде! Взять хоть этикет! Как кланяться, как руку целовать, куда девать при этом полу плаща. «А не всё равно?» — нет, как оказалось не всё равно.
Про математику и говорить нечего, ее придумали демоны. «А как иначе понять, сколько у пистольеров патронов или исчислить сколько фуража потребно лошадям?» — интересовался хитрый коморник Бодо.
Ну да и я тоже хитрый!
— У меня будут писари! Пусть они и счисляют!
— А если ошибутся? Кто проверит их? И в разгар сражения у воинов раз — и кончатся пули!
Не уступал коморник.
— А орки вот они. Это что ли «стра-те-ги-я»?
Я почувствовал что терплю поражение, и схватился за последнюю соломинку
— А я накажу писарей!
Аргумент был слабый и разбит был мгновенно.
— Что же, мальчик, потерянное войско тебе это не вернет.
— Но я же не виноват! Это писари!
Кажется, у моих воображаемых пистольеров в этот момент и правда закончились пули.
— В поражении виноват всегда военачальник. Он в ответе за всё и всех.
Я подумал что-то неприличное и засел за цифры. «Стра-те-ги-я» требовала от меня каких-то совершенно нечеловеческих жертв. Сигмар, если есть в мире справедливость — пусть это будет не зря...
Так. Про папу сказал, про маму сказал, про дядю Вольфа сказал, про друзей, настоящих и выдуманных, сказал, про учителей сказал, даже про девочек мельком упомянул, хотя демонов всуе поминать не полагается.
Пора рассказать и про Девочку. Одну конкретную Девочку.
Я уже упоминал, что временами чувствовал себя одиноким. И когда в жизни моей появлялся новый человек — на минуту или навсегда — я всегда внимательно смотрел на него.
Дети курфюрста были событием потому, что они пришли откуда-то из другого мира. Они сами казались чем-то потусторонним и оттого родным. Я смотрел на них во все глаза — на большое платье Девочки, на колет Мальчика.
Я уже знал, что мой папа комендант, и других детей комендантов никогда не видел. Но может быть поэтому я ощущал одиночество? Может где-то в глубине души дети курфюрста — что-то подобное мне?
Девочку я побаивался — она была на год старше, а из-за большого платья казалось что и на три. На Мальчика смотреть серьёзно было трудно — он был младше меня, а значит, по всем Роткирхенским понятиям «мелюзгой». Потому девочка как нечто стихийно опасное вызвала несравнимо больший интерес, и вызов застал меня врасплох.
Что уж там — пожалуй я и правда смотрел слишком уж пристально, силясь что-то прочитать за голубыми глазами.
Ситуация складывалась паршивая. Так-то драться с мелюзгой довольно унизительно, а с этим золотым ребёнком ещё и опасно — а ну я его поцарапаю! Это же наверное вой до Луны будет! Да и «под-текст» какой-то аховый — это же семья нашего сюзерена! Но при мысли отказаться или вовсе поддаться, моё самолюбие откровенно бунтовало.
Я посмотрел на дядю Вольфа, ища подсказку. Посмотрел на Девочку. Та сказала мол «недостойно обнажать оружие до начала поединка». Значит от меня ждут согласия?
Ну конечно. Я воспринял всё слишком серьёзно. Детям курфюрста заняться нечем, вот они и выдумали себе забаву...
Папа же сказал мне их развлекать?
— Господин мой, моя семья служит твоей семье поколениями, и связана клятвой никогда не поднимать оружие против сюзерена — клятвой, которую я глубоко почитаю. Единственное желание моё — сражаться за дом Либвиц и во имя его. Потому если ты желаешь скрестить со мной клинки, я прошу сестру твою, госпожу Либвиц, милостиво дозволить мне посвятить этот поединок ей — ибо именно служению ей как наследнице вашего славного рода, будет посвящена моя жизнь.
Я опустился перед Девочкой на одно колено, словно прося благословения.
Вот пусть и решает, драться нам с ее братом или нет. Если откажет — я всегда смогу сослаться на неё, мол, госпожа наследница курфюрста прямо запретила мне сражаться во имя ее. Если согласится — опять же, ну что мне было, ослушаться наследницу нашего сюзерена?
Кажись работает всё же эта самая «стра-те-ги-я».
Впрочем, я в любом случае собирался быть крайне осторожен. Я понимал, что если я этому шестилетнему карапузу случайно нанесу что-то серьезнее маленькой царапинки, то проблем не оберёшься. В идеале бы вовсе его разоружить.
Риск, конечно. Но практика показала, что я готов был рисковать. Вот, например, когда Фриц нашёл старый и страшный ход — каких усилий мне стоило не показать, как сильно я перетрусил! Я ведь слышал истории о старых катакомбах, о скавенах, прогрызающих туннели под землёй и даже под океаном... И что ещё важнее — слышал истории о маленьких мальчиках, которые лазали куда не надо, и потом не возвращались.
А ну там что-то... такое?
Если бы я сам нашёл этот ход, то, конечно, забыл бы о том, что отыскал его. Ибо нечего.
Но теперь я оказался в ловушке. Ну запрещу я Фрицу туда лезть. Дальше что? Я был, конечно наивен, но не настолько, чтобы считать, что меня в самом деле кто-то послушает. «Конечно, мы не будем играть в «демона»» — плавали, знаем.
Можно, конечно, пойти одному и принести себя в жертву во имя товарищества. Так поступил бы герр Людвиг.
Одному. Пойти. В холод и темноту. К скавенам, древним зомби или буквально чему угодно ещё. Нет, тут моя смелость обнаружила собственные пределы.
Оставалось только возглавить поход! Самое время применить «стра-те-ги-ю»!
— Дело сие весьма опасно, друг мой, и потому во имя Империи и Сигмара я принимаю командование им.
Но раз уж идём — идём по моему. Раздобудем больше одного фонаря, верёвку. Чем-нибудь вооружимся — у меня есть меч, но и остальным стоит прихватить с собой хотя бы ножи. Наконец, не стоит идти в столь опасное предприятие не взяв с собой обед.
— И последнее. Мама рассказывала, в таких подземельях легко заблудиться. Мы должны придумать как будем делать метки, чтобы потом найти дорогу обратно — а вдруг там целый лабиринт!
Единственное перед чем мог отступить мой страх — это азарт, увлеченность. Я твёрдо намерен был спланировать этот поход так, чтобы мое войско вернулось из него, может быть даже с трофеями.
В тот миг я казался себе самым умным человеком на свете. Ну ладно, может вторым самым умным человеком на свете — самый-самый умный придумал бы как обьяснить остальным почему этого делать не следует, причём так, чтобы они в самом деле послушали.
Может — потому что я сомневаюсь, что такой человек есть.
Мы ведь дети. Если нам сказать что внизу дракон, мы с горящими глазами спросим: «Где?!»
Пожалуй, я всё же был весьма и весьма уверен в себе.
Когда приехал карнавал — я радовался как и все, чувствовал настоящий восторг! В конце-концов там наверное столько всего интересного!
Когда отец сказал, что не хочет, чтобы я шёл, было больно. Больно, потому что обстоятельства моего рождения настигали меня не то, чтобы часто.
Ну, Вы знаете. Обстоятельства. Те, из-за которых при мне лучше не упоминать слово на букву «м». Когда у меня появляется прыщ, я нервно прощупываю кожу. Когда я впервые сознательно обратил внимание на волосы в носу — была паника! Пару дней я очень внимательно рассматривал носы всех встреченных за день — есть там волосы или нет?
Уже не помню от кого, я услышал, что в Нульне есть целый музей младенцев на букву «м». Всех их убили, а теперь выставляли на потеху публике. Те же, кому повезло остаться в живых, оказывались в цирке... или на карнавале.
Мое воображение ясно рисовало голос циркача: «А сейчас родившиеся под луной Моррслиб!»
Я передернулся, и решил, что не пойду на карнавал.
К тому же, должен же кто-то присмотреть за отцом! Да и охота — истинно мужское занятие! Чего я там не видел?!
Ну, Вы поняли.
-
Когда ты применяешь стра-те-ги-ю!, оно конечно верно, но когда к ней прилагается еще и так-тика с эдак-тикой, то все становится втройне замечательно! А если прибавляешь к черным буковкам на белом фоне талант - так становится вообще прекрасно!
|
|
|
-
даже если Вы меня уничтожите, Империя это легко переживёт, так что не нужно себя ограничивать. Ваша деятельность для человечества куда важнее моей. Очень спорная сентенция! И весьма возмутительная для Марии.
|
|
-
Вот уж точно, человек предполагает... Я рассматривала несколько возможных вариантов событий, но о таком даже подумать не могла. Зато как интересно следить, как внешние ситуации меняют персонажа!
|
|
|
|
|
|
|
Чисто — понял Фрайденфельдс, вместе с бойцами выйдя на старую позицию. Оставшихся на берегу убитых и раненых интервенты уже убрали, — только тот, что свалился в реку, там и оставался, камнем застыв в пенистой чёрной воде. Никого не было видно ни в огородах, ни в шевелящихся под холодным утренним ветром кустах. Мёртвая, тихая деревня.
Как и было приказано, латыши принялись устанавливать пулемёт под ёлку: со стуком поместили тело на станок, Землинскис улёгся за пулемёт, клацнул шатуном. Слева и справа, кто на колене, кто на пузе, располагались калужане: поводили стволами мосинок, выискивали цели: никого. Питерцы с растерянным видом принялись располагаться полукругом, прикрывая тыл, сами, похоже, не понимая, от кого — все уже как-то само собой принимали, что на этой стороне речки безопасно. Рахимка и Зотов улеглись было вместе с калужанами, чтобы стрелять по той стороне реки — бестолково расставляющий своих бойцов Тюльпанов закричал на них, принялся показывать, куда идти, в какую сторону смотреть. Живчика усадили спиной к ёлке шагах в пяти позади пулемёта — тот, баюкая раненую руку в грязной перевязи, ругался сквозь зубы, что даже нагана у него нет, чтобы стрелять, ежели вдруг чего.
Фрайденфельдс отвлёкся на минуту, чтобы направить на нужное место осоловело мнущегося на месте Лёшку Петрова, и пропустил тот момент, когда пулемёт без команды застрочил.
— Между домами! — по-русски, чтобы поняли калужане, закричал Землинскис, останавливая очередь. Бросившись к пулемёту, Фрайденфельдс вгляделся по направлению, указанному Кульдой, и действительно увидел на той стороне реки движение — несколько фигур перебегали в узком промежутке, открывающемся между сараем почти на самом откосе речки и чёрным, большим крестьянским домом. Перебежали, кажется, все: слишком узок был промежуток и слишком далеко противник, чтобы, не пристрелявшись, попасть.
— Окна держите, братцы! — прогудел с земли Ерошка Агеев, прильнув щекой к прикладу мосинки.
Окна изб хмуро глядели из-под грязно-белых резных наличников, кое-где занавешенные белым домотканым полотном, кое-где просто тёмные как омут: ни огонька внутри, ни человека. Никто не спешил вылезать под выстрел и из-за углов, шагах в трёхстах справа пустовал деревянный мост, мерно потрескивала стрельба издалека, с юга. На короткое время всё замерло: молчал пулемёт, тупорыло уставившись из-под ёлки, молчали калужане, распластавшиеся с винтовками на сером усыпанном еловыми иглами и шишками песке, нервно оглядывались в их сторону питерцы, вглядывающиеся в чересполосицу сумеречного леса, — и тут справа бахнуло.
Сначала одиноко бахнул пистолет, где-то не очень близко, и уже через мгновение до отряда донесся гул множества голосов, кричащих что-то мощно, нечленораздельно и слитно, как кричат, когда поднимаются в атаку. И действительно, справа, в том месте, где реку пересекал мост, показались люди — в шинелях, в куртках, в бекешах, с папахами, фуражками и картузами на головах, — выбегающие из лесу с винтовками в руках. Кто-то палил, задрав ствол вверх, кто-то просто с криком летел к мосту и берегу. Было похоже, что бойцы построились на опушке и выбежали из лесу цепью, но цепь почти сразу поломалась — никому не хотелось лезть в холодную воду, и чуть не половина цепи, сгрудившись, побежала к мосту. Когда первая цепь со стрельбой и криками уже почти достигла реки, из лесу показалась вторая, отличная от первой тем, что вдалеке, почти у того места, где кромка леса закрывала обзор Фрайденфельдсу и Мухину, появился знаменосец с красным флагом — а приглядевшись, можно было увидеть, что это женщина: в длинной серой юбке, чёрной кожанке и алой косынке на голове, она остановилась посреди луга, активно махая над головой красным флагом и крича что-то товарищам — слов издалека, в общем гуле было не разобрать, но и без того было ясно: зовёт бойцов в атаку.
Первые бойцы уже со стрельбой и криком выскочили на мост, рванули по нему на тот берег — и тут с той стороны загрохотал пулемёт. Красноармейцы бежали по мосту плотно, сбившись в кучу, являя собой идеальную цель для пулемётчика — и Фрайденфельдс видел, как были скошены первые атакующие, добравшиеся уже до середины моста, как упали на заезженное деревянное полотно моста следующие за ними, как переваливался кто-то через перила, бросаясь в воду.
Бодро начавшаяся атака враз захлебнулась: подбегавшие к мосту из леса попадали на землю, принимаясь без разбору палить куда-то за мост. Женщина-знаменоска тоже упала было на траву, но быстро поднялась сначала на колени, а потом и на ноги и снова принялась, крича что-то, махать красным флагом — уже не над головой, а параллельно земле, напоминая этим какую-то тореадорку. Из лесу всё ещё продолжали, уже без всякого порядка, выбегать люди — один из них, весь в чёрной коже, бежал с высоко поднятым над головой пистолетом и стрелял из него в воздух, поднимая бойцов в атаку. Пулемёт всё ещё молотил длинной очередью по мосту, по лужку за ним, но левей, кажется, не доставал, и бойцы — кто пригнувшись, кто на четвереньках, — подползали к невысокому глинистому бережку. Сзади набегали другие, и первые, подступившие к реке, заходили в воду. Высоко подняв винтовки над головами, они быстро погружались до пояса, затем до груди, до шеи — кого-то сносило течением, кто-то, бултыхаясь в белых бурунцах, выпускал винтовку и принимался по-собачьи грести к берегу, кто-то, оставаясь на ближнем берегу, продолжал палить в сторону другого берега. Знаменоска махала флагом, командир палил из пистолета, бойцы пёрли через чёрную воду, невидимый вражеский пулемёт молотил по мосту и лугу, Кульда и остальные вопросительно оглядывались на Фрайденфельдса. Надо было что-то решать, и быстро.
|
-
Интересный персонал здесь получается, конечно. И в принципе, чую, с окружением будет интересно взаимодействовать.
|
|
|
|
|
Ждать тяжело. Вздрагивать от каждого взрыва "беспокоящего обстрела" на фоне обсуждающих его товарищей. Слушать виновато-фаталистичные реплики раненых без возможности как-то им помочь. Знать, что совсем рядом, в тридцати ярдах, лежит ещё один такой, и вот его-то на самом деле спасти ещё можно, по крайней мере от шальной или прицельной пули. Знать и не двигаться с места. Что тут сделаешь? Приказа-то не было, а дураков и подавно. Рядовое дело маленькое; рыпаться — верная смерть. А верное безумие лучше?
...Снова жахнуло где-то неподалёку, и Пол сжался ещё больше, упёрся спиной в стенку, подтянул колени почти к самому подбородку, перечеркнул винтовкой грудь. И всё равно меньше осколка не стать, как не складывайся. Достигнут минимальный размер морпеха-в-укрытии. Дальше только ты и время. Ступор.
Ожидание как тиканье часов в темноте бессонной ночи. В окно барабанят редкие капли дождя, грохочет недалёкая гроза, но шторм может настигнуть или пройти мимо, а тиканье всегда рядом, внутри головы. Тянет встать на звук, просто чтобы понять, сколько осталось до утра, но на пути — углы мебели, можно запнуться за ботинки, врезаться в дверной косяк. Лежишь под могильной плитой сомнений, пока не сверкнёт молния, не высветит стену с проклятыми часами.
...Словно сам собой возникший рядом лейтенант просто излучал энергию. План меняется, эти туда, те сюда, и главное, теперь будто бы всё кристально ясно, совершенно понятно! Блеснула цепочка, потянула взгляд к циферблату. Прошло всего несколько минут.
Значит, долгое царство ночи. Значит, сон. Закрыть глаза и ждать команды на мечту о бое, о броске к победе.
...Пулемётная очередь срезала подполковника, новая — тех, кто запоздало заслонил собой его падение, ещё одна — пытавшихся помочь. Эти молнии били уже прямо в дом, этот гром оглушал роковой вестью: ты моргнул и проспал жизнь, пока что не свою, но чью-то важную, а шторм уже над самой головой. Подъём!
Зазвенел будильник нервной речи Донахъю. "Отставить панику!" — так не зови её. "Хрен нас япошки отсюда выкурят!" — так поди помешай им! "Наша дивизия не будет ждать, когда мы здесь подохнем!" — так вызови подкрепление, твою мать!!!
Слипуокеру яростно захотелось треснуть Манго по темечку и он уже даже почти подобрался, сменив позу и отложив для удобства винтовку, как трезвонящий новые и новые приказания "будильник" выскользнул из объятий и пребольно ударил в падении мизинец — лейтенант справился об итогах новых наблюдений, и рядовой автоматически ответил.
А потом... будильник жалостно треснул и словно сломался, выдав совсем невразумительную трель вместо чёткого сигнала побудки. И Слипоукеру стало по-настоящему страшно. Их всех ждёт забытье без сновидений, они все всё проспят, атаку, отступление, любой ураган, который похоронит их под руинами любого дома! Кто их разбудит, теперь, когда главного часовщика не стало!
— Сиди и командуй, — прорычал Пол в лицо Фрэнсису и, сглотнув ругательство, протянул вперёд раскрытую ладонь, — Пистолет. Я пойду. До сарая перекачусь, внутрь через окно, винтовка мешать будет.
Попутно рядовой остервенелыми движениями второй руки сдёргивал с себя патронташ-бандольер вместе с запасными гранатами, снимал с пояса фляги, противогазную сумку со словариком и писчими принадлежностями.
— Дыму мне киньте справа, в барак я сам гранату метну. И потащу. А вы стреляйте.
В голове стало пусто, почти тихо, только стук крови в висках, но теперь не как тиканье часов, а как бодрый темп ритмичной музыки. Пол глянул на Винка и невольно усмехнулся смене ролей. Теперь его очередь прикрывать.
-
А потом... будильник жалостно треснул и словно сломался, выдав совсем невразумительную трель вместо чёткого сигнала побудки. И Слипоукеру стало по-настоящему страшно. Их всех ждёт забытье без сновидений, они все всё проспят, атаку, отступление, любой ураган, который похоронит их под руинами любого дома! Кто их разбудит, теперь, когда главного часовщика не стало! Очень лиричные образы, конечно. И сам пост весьма хорошо отображает состояние взвинченного, нервного бойца.
|
|
|
|
Вдвоем в каюте было в самый раз – еще чуть-чуть и вы бы мешали друг другу. Официант, который в другой ситуации посмотрел бы на тебя, просящую у него два лафитника, предосудительно, в сложившихся обстоятельствах отнесся с пониманием. Пришлось, правда, все равно дать ему десять центов чаевых, чтобы он вспомнил, что есть ещё, возможно, один шкаф с посудой, из которой господа в первом классе её ещё не затребовали себе в каюты. Вы пили ликёр по-разному – ты-то хотя бы знала, что это такое, понимала, что по-хорошему он должен быть на несколько градусов холоднее, да и что пить его слишком быстро не стоит. Но для твоей гостьи, в недавнем прошлом, как оказалось, голодавшей, сладкий Амаретто показался чем-то вроде конфеты. Она опрокидывала рюмку за рюмкой и вскоре язык у неё развязался настолько, что ты узнала о ней... много всего. Что её зовут Кейт, что от роду ей семнадцать лет, что она росла в приёмной семье, что никогда раньше не покидала Виксберг, не считая визита к подруге. А подруга теперь живёт в Сент-Луисе, вот и решила её навестить. Она рассказала, что Виксберг после осады стал плохим местом, что Кейт выживала, как могла, что у неё был брат, который, похоже, пропал на войне, кстати о брате! Она рассказала тебе, какой он из себя, и как они ходили по реке Язу (какая-то здешняя речушка, приток Миссисипи), и как-то их чуть не убил какой-то беглый негр и не съел аллигатор, а ещё... Ликера было уже на донышке, когда ты поняла, что твоя юная собеседница спит, привалившись плечом к стенке каюты. В каюте был крохотный столик, на который вы и поставили бутылку, а ещё стул и кровать. Теперь Кейт (как представилась девушка) спала на твоей кровати. Так-то вы могли и вдвоем на ней поместиться, и хотя это создавало определенные неудобства и было не совсем прилично (что уж там, совсем неприлично), но куда приличнее, чем юная девушка, проводящая ночь на палубе в окружении солдатни и, страшно сказать, негров, причем негров свободных. Так что можно было сказать, что такой твой поступок был бы многими одобрен, как несомненно укрепляющий мораль. Было, должно быть, часа два ночи, и тебя, отвыкшую на ферме у дедушки от богемного распорядка, клонило в сон. В каюте был крохотный тазик для умывания и кувшин с водой, и ты поглядела в зеркало и почувствовала приятную прохладу воды на разгоряченных алкоголем щеках. Ты увидела себя, Кину МакКарти. С одной стороны, между тобой и этой Кейт было мало общего. Ты, так сказать, припадала к груди высшего общества, ты шпионила на конфедерацию, ты умеешь петь, ты уже столько всего успела! С другой же, если разобраться, ваша дальнейшая судьба не так сильно различалась. У вас было несчастливое прошлое и туманное будущее. Вот взять тебя. Ты на корабле, совершаешь путешествие вникуда, в Сент-Луис, в котором ты никого не знаешь, вообще никого. Ты вроде бы замужем, и в то же время нет. У тебя нет детей, и, кстати, наверное, не будет – а откуда? Как и за кого ты выйдешь замуж? И где? Кто женится на девушке с крайне сомнительным прошлым, без приданого, без даже такой штуки, как доброе имя? Ну, желающие найдутся, но вряд ли они устроят тебя. Вернуться домой? Можно, но что там думают об убийстве твоего брата? Его квартирная хозяйка видела тебя. Ты совершенно точно под подозрением.
Вообще, положа руку на сердце, ради чего тебе жить, Кина МакКарти? В чем смысл твоего существования на земле? О чем ты думала в этот момент, глядя на своё отражение? Какие вопросы задавала самой себе? Какие бы ни задавало, отражение в зеркале молчало. А потом треснуло и осыпалось осколками. Господи! Да что там зеркало. Весь мир треснул!!! И всё полетело к чертям!!!
Ты когда-то очень давно (казалось, что в прошлой жизни, а ведь пяти лет ещё не прошло) слышала пушечный выстрел – весной 1862 года во время взятия Нового Орлеана береговая партия с канонерки "Покахонтас" водрузила флаг над монетным двором, и когда толпа жителей попыталась его снять, канонерка вдарила по ним из пушки. Мамфорда, которого потом повесили по приказу генерала Батлера, даже ранило осколком кирпича. Ну так вот, ты запомнила тот раскатистый, но далекий грохот, похожий на хороший летний гром. А сейчас раздалось совсем другое: раздался рёв, как будто прямо по дну Миссисипи земля раскололась и оттуда вырвался сам Сатана. Тебя швырнуло на кровать, прямо на Кейт, которая от грохота уже проснулась и непонимающе захлопала глазами. Вы ударились лбами, по счастью несильно. А рёв и не думал затихать, и вслед за ним раздался скрип, скрежет и ужасный металлический грохот. И возопили тысячи голосов в ужасе и смятении – и они и правда вопили на все лады от боли и дикого, животного страха, ибо, хотя ты об этом и не знала, но догадывалась, пламя преисподней прямо сейчас пожирало их, а огромные корабельные трубы, выломанные с корнем, давили несчастных, сгрудившихся на палубе, словно мошек.
Исходя из всего, что ты знала в девятнадцать лет о пароходах, мироустройстве и жизни вообще это могло быть только одно – Конец Света. Нешуточный, самый что ни на есть настоящий, как у Иоанна. Возможно, Бог осердился на американцев за то, что конфедерация проиграла? Если так, то тебя наверное, ждал рай (ты же была за хороших!), или по крайней мере чистилище (потому что, Бог-то знал, что деньги за свою помощь ты все-таки брала). Если же нет, и конец света был плановым, то тебе грозило адское пламя. Ведь ты была обманщица (а кто только что мухлевал в карты?), прелюбойдейка и братоубийца, и разве ты раскаялась во всех своих грехах? И разве исповедала их? И разве причастилась святых таинств? Но возможно, всех этих мыслей у тебя в голове не было, а просто было дико страшно – ведь огромные рогатые демоны прямо сейчас разрывали корабль на части и поглощали грешников.
Всё происходящее просто не могло быть творением рук человеческих.
-
+ О, мы дождались, а Мастер молодец.
-
Возможно, Бог осердился на американцев за то, что конфедерация проиграла? Если так, то тебя наверное, ждал рай (ты же была за хороших!), или по крайней мере чистилище (потому что, Бог-то знал, что деньги за свою помощь ты все-таки брала). Если же нет, и конец света был плановым, то тебе грозило адское пламя.
От такого описания конца света я в восторге!
|
-
Реакция богобоязненных испанцев попавших в Индию:
-
Приятно видеть, как игрок уловил посыл и поддерживает картину мира!
-
А то не знаю как тебе, но мне хочется хорошенько пройтись по местным трущобам в компании наших славных гиспальских терциеров и спалить здесь все к фраговой матери А потом прикурить от огнемета, пожать плечами и задумчиво так: "А хер знает, может, и симпатичная была станция..."
|
|
– Да я идиот что ли под эту жестянку лезть! – ответил Скэмп, хмыкнув. – Одна мина сверху, она в песке просядет – и пиздец! Раздавит, как котлету. – Зато от осколков защищает, – заметил Пароход. – Угу, конечно. – Конечно.
Манго, отобрав у Винка часы и раздав свои указания, пополз вдоль стены вправо, и за ним двинулось второе отделение, а первое, вернее, оставшиеся от него Подкова и Винк со своими лентами и коробками, продолжали лежать здесь вместе с пехотой и Слипуокером. Над пляжем то и дело рвались снаряды и мины (или гранаты, хер их разберет, вот эти мелкие, от которых Скрипач и прятался под машиной). – Чет как-то беспорядочно кидают, да? – спросил Крот. – Это называется беспокоящий огонь, стратег, – заметил Дасти. – А, понял. Ну и как ты, сержант, обеспокоен? – хмыкнул Бандит. – Не дождешься. – Вот дед говорит, уходить отсюда надо. Его обеспокоили видать! – кивнул он в сторону Винка. Дасти пожал плечами. – Че там карты твои говорят? То же, что все и так видят, да? – Да отстань от него. Шорти между тем начал бледнеть. Это заметили. – Ну как, повоевал? – У него шок. – Может, накрыть его? Как в фильме, – вспомнил кто-то учебный фильм о первой помощи. – Да на кой? Тут и так солнце жарит, скоро запечемся, как картошка. – И то правда. – Шорти, ты как? – Ничего, – ответил тот тихо. – Тебя знобит? – Нет. Ногу дергает вот. – Ну ты упрись, главное. На вот, воды попей. Сейчас сам видишь, непонятно. Как будет машина, отправим назад. – Да я тут полежу, не надо, ребята. Вы занимайтесь... воевать же надо. – Да пока всё равно ни черта непонятно. Курить хочешь? Шорти помотал головой. Опять ухнул взрыв. Справа, вдалеке, пошло бахать и ухать и строчить. – Это "Эхо" прорывается. – А мы сидим.
Но сидеть пришлось недолго – скоро прибыл посыльный, Умник, и передал приказ Клониса – двигать в его расположение. – А с ранеными что? – спросил Дасти. – Не сказал. – Черт. Ребята, – Дасти повернулся к Обжоре и Шорти. – Останетесь здесь, ладно? Обжора, присмотри за ним. Мы там разузнаем, что к чему. – Не таскать же вас туда сюда. Еще неизвестно, куда пошлют, – поддержал сержанта Тристи. – Вернетесь? – спросил Обжора. По лицу Дасти было видно, что он очень хочет сказать: "Да." Но он ответил: – Не знаю, брат. Но тут вон пулемётчики, позаботятся если что. – Ладно, давай, удачи, парни. – Удачи, – выдавил из себя Шорти. И пехотинцы поползли вдоль стены вправо, вместе с огнеметчиками, а Умник – влево. Остались только Слипуокер, Винк, Подкова, Счетовод, их пулемёт и четверо раненых. – Я одной рукой как-нить, – сказал Болоньезе. – Коробку-то я смогу нести. Даже и две. – Ну смотри сам, – ответил Подкова. – Оно, конечно, нам пригодилось бы. – Только стрелять, наверное, не смогу. – Ну что ж делать.
Скоро следом за Умником вернулся лейтенант Донахъю. Немного погодя справа раздался оглушительный взрыв и поднялось облако пыли. Хоть взрыв и был далеко, ярдах в восьмидесяти, если не в ста, до вас долетел даже песок, поднятый им в воздух, и забросал разложенные карты Винка. – Ничего себе рвануло! – Дааа... – Сэр, это что там такое? Это наши?
Слипуокер между тем выглянул из-за стены, и увидел... нет, он не увидел пулемётное гнездо или ещё что такое. Он увидел все то же самое – обглоданные осколками пальмы, бревенчатые бараки с пулевыми отметинами, провалы окон. И вдруг заметил шевеление – на земле между левым бараком и сараем у береговой стены кто-то лежал и шевелился. Япошка!? Нет, не япошка! Морпех! Ему, похоже, повезло – вокруг него валялись срезанные пулями или осколками пальмовые листья, вот его среди них пулемётчик японский и не заметил. А может, специально добивать не стал? Боец слабо шевелил ногами. Слева и справа от него лежали несколько трупов. Парень оказался на простреливаемой полосе между берегом и постройками. И похоже он был ранен. А до начала атаки – еще минут десять, как сказал лейтенант, и он там, вполне возможно, истечет кровью. Но лезть за ним – самоубийство. Или нет? А, черт его знает. Парень обречен. Или? Да разве вытащишь его оттуда? Тут на любое шевеление вжарит пулемёт – и хана.
А в это время со стороны моря, чуть левее вас, к берегу упрямо шла ещё одна амфибия. Но видимо в гусеницы ей что-то попало – она лязгала, ревела, но не шла вперёд. Тогда из неё выпрыгнули несколько фигурок, должно быть, дюжина, и двинулись к берегу. Первым бежал высокий морпех с пистолетом в ру... Манго узнал его. Все узнали его. Это был подполковник Ами. Амфибия остановилась ярдах в ста пятидесяти или около того от берега, но даже с такого расстояния вы разглядели поджарую фигуру бывшего капитана футбольной команды и узнали лицо под каской. А кричал он что-то про "ублюдков", что-то задорное, залихватское. Они почти добежали до разрыва в еле видной из-под воды проволоке, и тут строчка фонтанов взметнулась рядом с ними. Подполковник взмахнул рукой и упал. К нему кинулись другие фигурки, полдюжины, а другие полдюжины побежали назад, к амфибии. Двое человек ухватили тело, потащили... японский пулемет снова взбил воду вокруг них. Одна очередь, другая. Из семи их стало пятеро, потом четверо. Потом трое. Эти уже не бежали, они пытались плыть, гребя каждый одной рукой. Пулеметчик отстал от них – видимо, нашел цель получше. Они выбрались на пляж левее вас, ярдах в пятидесяти, туда, где залегла "Фокс", и поползли, подтягивая за собой тело. Явно мертвое тело. Только что на ваших глазах был убит ваш командир батальона.
Батальон остался без командира. Может показаться, что это просто слова, ну, подумаешь, без командира и без команди... Нет, не просто слова. Смысл их в том, что теперь некому даже делать вид, будто он знает, что происходит. Надо будет отходить – вы об этом не узнаете, некому скомандовать. Надо будет идти вперед – тоже. На всем вашем пляже нет старшего офицера, а может, нет и на соседних – вы не знаете, ведь связи с ними нет. Вы – как дети, которых бросили посреди улицы, где носятся туда-сюда автомобили, а вы не знаете правил. Взрослых рядом нет. Вы все погибнете. Никто не придет на помощь. Что будет дальше? Вы пойдете в атаку на эти пулеметы? Ну хорошо, даже, может, захватите бараки. Потом кончатся патроны. Ночью японцы прижмут вас к морю, окружат и утром перережут тех, кого не добьет артиллерия. Грохает шрапнель. Этот остров – ваша могила.
Вроде бы, если так посмотреть – вас много. Рота "Фокс", рота "Гольф", рота "Эхо"... а на деле – вы одни. Вас бросили в аду на съедение чертям. – Вот же ж... – начинает фразу Подкова и не находится, что сказать.
|
|
|
С учетом обстоятельств — всё не так уж и плохо.
Вы ещё живы. Вас не били, не насиловали, не заставляли пешком плестись за худой как смерть единственной лошадью... Да и просто найти людей наверное всяко лучше чем бессильно наблюдать, как тают с каждым днём прихваченные из лагеря припасы...
Не так уж и плохо — и всё же едва ли есть повод для радости.
Холод ледяными зубами грызёт по-женски тонкие кости. Живот скручивает — вас кормят всего раз в день. Здесь нет дорог, а почва до того бугриста, что повозку качает сильнее, чем корабль в бурю, толком не удаётся поспать.
Память услужливо напоминает — дальше будет хуже. У вас обеих уже был этот опыт. Вы точно знаете — вас везут на продажу.
...
Архип умер на второй день — его крепкое тело долго противилось смерти, лихорадочный бред сменялся моментами прояснения, в которые лучник что-то говорил и даже шутил, но под конец стрела Аспурга сделала своё дело.
Вы сложили погребальный костёр и прикрыли глаза мертвеца монетами — ни одна из вас не знала, как хоронят митраистов, зато вы обе знали, как хоронят язычников.
Сырые ветки никак не хотели разгораться.
Костёр вас и выдал — из-за деревьев появились грязные, бородатые, ободранные люди. Они не говорили ни на латыни, ни на греческом, ни на арабском, ни на гуннском, а их собственное наречие заметно отличалось от языка готов, из чего вы сделали вывод, что перед вами один из тех народов, что пока не вышли на сцену истории — славяне.
От аланских работорговцев, с которыми имела дело Фейруза, их отличала своеобразная вежливость — наставив на вас свои короткие копья, мужчины провели вас в свой лагерь, где их ждали такие же грязные и ободранные, разве что не бородатые, женщины и дети. В лагере вас накормили той же бурдой, что ели все в племени, и только потом ограбили.
Вместо хорошей римской одежды выдали достаточно тёплое рубище и пару одеял.
Тем же вечером, племя явно обсуждало, что с вами делать — даже не зная языка, по постоянным взглядам и жестам в вашу сторону вы понимали, что часть мужчин хочет оставить вас, а часть, напротив, надеется продать, поскольку два лишних рта это очень, очень много...
Несколько раз прозвучало слово «хунну». Судя по всему, те, кто настаивал на продаже, в конце-концов победили — вас не разделили и не отдали новым владельцам, а следующим днём племя выдвинулось на север...
Что было дальше — вы знаете. Тряска, бурда раз в день, ночной холод.
Могло быть и хуже.
В иной ситуации, вы конечно сумели бы сбежать — но Фейрузе становилось хуже. Едва поднимаясь на ноги, она чувствовала, как мир вокруг начинает кружиться, и в себя приходила уже на земле — что до Аттии, без госпожи ей просто было некуда идти, особенно босой и по лесам.
Племя двигалось на север, день за днем. Путь к новой жизни — если, конечно, это можно было назвать жизнью.
...
Деревня. Новые, ещё не успевшие покоситься, мазанки, с крышами из свежей соломы — всё настолько кричит о процветании, что нет никаких сомнений, год или два назад, здесь было лишь пепелище...
Бородатые мужчины громко говорят друг с другом. Женщины и дети тычут в вас пальцами и тоже что-то говорят.
— Римлянин!
Вдруг уловили вы знакомое слово в речи одного из пленителей.
— Римлянин!
Радостно согласились остальные.
Вас повели на окраину деревни, к единственному старому дому. Селяне обступили дверь полукругом, старик, по виду главный, постучал.
— Римлянин! Гунны! Римлянин!
Уловили вы. Дверь открылась. Показался темноволосый мужчина средних лет, ничем не отличающийся от бородачей, встреченных раньше, кроме разве что странного оберега на груди, в виде кожаной пластинки с каким-то символом.
— Римлянин! Римлянин! Римлянин!
Загалдели селяне, периодически указывая на вас пальцами. Хозяин дома окинул вас усталым взглядом и вдруг вполне осмысленно спросил без всякого акцента.
— Латынью владеете?
Он, несомненно, римлянин. Но... здесь?
-
Едва поднимаясь на ноги, она чувствовала, как мир вокруг начинает кружиться, и в себя приходила уже на земле О-ох, вот не везет же Фейрузе... Зато жива - и то хлеб.
-
Неожиданно. И очень приятно видеть продолжение истории
-
+ Хорошо что ты "зарядил батарейки".
|
|
9:45 Лейтенант Клонис и лейтенант Донахью встретились у забора как раз напротив изрешеченной будке на сваях. За Клонисом полз еще один морпех, который, как помнил Манго, был у Клониса посыльным и носил прозвище "Умник". Клонис был явно рад увидеть знакомое лицо.
- Привет Френсис! Живой! Что там у тебя случилось, почему отклонился с курса? По плану ты должен был высаживаться радом с нами, прикрывать мне спину - Анджело махнул куда-то себе за спину, где стояли две амфибии его отделений.
Офицер и неразговорчивый штаб-сержант поползли вперед. Змеей переползая за баррикадой, Манго нервно кусал кубы и тяжело дышал, убеждая себя, что все будет правильно, что Клонис не станет валять дурака и что первая в его жизни наступательная операция, где он сразу стал сам себе голова, не окончится крахом. Уверенности не было ни на цент, так что лейтенанту оставалась только вера, не подкрепленная ничем, кроме надежды на удачу.
Вскоре Донахъю почти нос к носу столкнулся с командиром первого взвода, прибывшим на совещание с посыльным. Неуверенно улыбнувшись, офицер приподнялся на локте и вытер рукавом лоб под каской, ответив приглушенно:
- Живой-живой, куда я денусь… Рад, кто ты тоже цел, Анджело. А высадка… Куда уж занесло под обстрелом: остальная часть моего взвода вообще пропала. Надеюсь… - он не закончил, суеверно побоявшись озвучить свои мысли. - Но не об этом речь. Слева «Фокс» в атаку на поле скоро пойдет, мы должны их прикрыть и расхерачить блокгауз, что поближе к тебе. Сидеть ждать ротного или комбата бессмысленно – минометы нас всех положат. Надо наступать, хочешь-не хочешь. – сделав упреждающий взмах рукой, пулеметчик коротко и быстро обрисовал известную ему диспозицию неприятеля и обрисовал свои силы.
- Есть идеи? Я предлагаю под прикрышкой пулеметов идти с двух флангов – от меня идет Дасти с огнеметчиком, а ты и подрывник, - он кивнул назад на штаб-сержанта, - пойдете справа, соответственно. Я же буду стараться подавить джаповские пулеметы и переносить огонь по необходимости.
Клонис нахмурился и потянулся в карман. Похлопав по нему и убедившись, что сигарет нет, он чертыхнулся и передвинул планшет на колени. Внимательно выслушал Донахью и уточнил - Так сколько под твоим началом солдат сейчас, не считая отделения Дасти? Одиннадцать, я правильно понял? И два пулемета, так?
- То, что наступать надо - это не обсуждается, со всеми аргументами согласен. Но твой план мне видится слишком лобовым. Идти в атаку с наших позиций это самоубийство. Справа пулеметная точка, в глубине по минимуму три пулемета. Атакующих просто смахнут, как крошки со стола. Вот, смотри, что я обнаружил.
Клонис достал из планшета лист с корявыми рисунками и условными обозначениями. - Вот тут у японцев разрыв в оборонительных траншеях и там же слепое пятно для пулеметов. Я взорву там забор, в воронку посажу пулеметчиков. Они закроют сектор, и мы сможем оттуда атаковать вправо, до дома, и гранатами выкурим пулеметчика за домом. А там сможем и по прямой до блокгауза и взорвать его. Так вот, в воронку я хотел посадить парней с БАРами. Но если ты пойдешь со мной, то мы сможем посадить туда твой пулемет, и тогда наша позиция сразу станет гораздо сильнее, смекаешь?
- И еще. Если у тебя есть раненые, то у меня есть прикомандированный медик, он сможет перевязать их. К сожалению, я уже отправил амфибию с самыми тяжелыми на корабль, но надеюсь, что они скоро вернутся.
Недвусмысленное прихлопывание по карманам не укрылось от глаз Манго – как курильщик курильщика, он хорошо понимал Клониса, так что, пока его визави рассказывал свое видение атаки, вытащил из кармана пачку и прикурил две сигареты, одну оставив себе, вторую отдав собеседнику. Склонившись над листом, он дополнил схему информацией, полученной от Слипуокера и, не отрывая взгляда от бумаги, выдохнул через нос струйку дыма:
- Ага, ясно. При таких раскладах мой план действительно подлежит некоторой корректировке: у нас из средств подавления два наших пулемета, джаповский «дятел», - Фрэнсис, как и многие не понюхавшие пороху, исправно старался называть технику в соответствии с жаргоном ветеранов, словно тем самым хотел приобщиться к их опыту, - с неустановленным количеством патронов, и твои два BAR'а. Негусто, н-да… Но зато действительно имеет смысл сместить одну пулеметную позицию, куда ты указал, а вторая пускай остается на месте, чтобы прикрывать атаку Дасти – предлагаю, что они пойдут, как мы разложим пулемет за домом. Мои их прикроют огнем по вот этому, - он указал на местоположения предполагаемого пулемета, обозначенного условной цифрой «один», - мы с твоими ручниками будем контролировать сектор и блокгауз до тех пор, пока вы не подойдете к нему вплотную. Так мы заставим узкоглазых распылить силы на оборону и прикроем фланг основной атаки.
Стряхнув пепел, Манго чертыхнулся и сдул с бумаги серые кусочки: - Медик – это хорошо. Раненые есть, но, вроде, без тяжелых, эвакуировать никого не надо. Пускай он пока займется левой группой, пока первой скрипкой заиграет правая: после боя работы у него, боюсь, прибавится.
- О, благодарю - Анджело затянулся, на миг закрыв глаза. Выдохнул через нос, помолчал некоторое время, рассеяно глядя на берег. Не такой уж и далекий взрыв быстро вернул его в реальность.
- Послушай, атака слева вообще бессмысленна до подавления пулеметов справа. А если мы их выбьем, то проще уж будет через прорыв атаковать, нежели в лоб. Отделение Дасти мне будет нужно на прикрытие, так что я его забираю к себе, и огнеметчиков тоже. Я планирую начать через пятнадцать минут, - Клонис глянул на часы - сейчас 9:45, значит в 10:00. Успеешь прислать пулеметный расчет?
Лейтенант повернулся к своему спутнику и приказал
- Умник, быстро ползи к Дасти и скажи чтобы немедленно тащился к нам со всем отделением и приданными специалистами. Скажи, что это мой прямой приказ! И если он задержится еще хоть на минуту, я лично приползу к нему и выбью дурь у него из башки.
- Diavolo! – в раздражении обыкновенно спокойный агент «United Fruit» перешел на более экспрессивные ругательства тех аборигенов, с кем работал долгое время. – Нет у нас пятнадцати минут! «Гольф» атакует в девять пятьдесят, а рассинхронизированная атака ничего не даст – нас перебьют по частям! Стой, ретивый, не спеши!
- В прикрытие у тебя пулемет будет, и он решит то, что может решить одно отделение. А второй пулемет с неполным расчетом кто прикрывать будет? Их единственный джап с гранатой заткнет же. Плюс мы с без пехоты не возьмем контроль над левым флангом, и нас могут обойти и расстрелять вне секторов обоих расчетов! Понимаю, это твои люди, но не консолидируй все в один кулак – может боком выйти. Бьем сначала хуком справа, а потом, подавив пулемет, добавляет слева! – Манго нервно хлопнул по земле, словно призывая ее в подтверждение своих слов. – Нам некогда спорить – цейтнот.
Анджело вздохнул, еще раз глянул на часы и покачал головой.
- За пять минут по-любому не успеем. Пока туда-обратно сползаем, пока взорвем. Так что лучше дай знать Андерсену, что атака откладывается до десяти ноль ноль. Насчет остального - с тобой согласен. Без прикрытия пулеметы очень уязвимы. Так что оставлять кого-то слева бессмысленно. Давай ударим вместе в слабой точке, и заодно уберем пулеметы с фланга Андерсена, чтобы он смог атаковать не умывшись кровью.
Манго скрипнул зубами:
- Если не успеешь ты – лучше и вправду приказать отложить. Пускай твой, - кивнул он в сторону Умника, - сползает так быстро, как может только, к Андерсену, и передаст приказ лейтенанта Манго отложить атаку ввиду обнаружения твоего взвода и подготовки к одновременной атаке.
Затушив сигарету о землю, Донахъю продолжил:
- А мы как раз покумекаем. Я очень не хочу собирать силы в кулак – у косоглазых есть где-то группка с коленными минометами, и большое скопление им накрыть будет легче, чем рассредоточенный огонь – это мой главный довод против мощного удара в таких условиях. К тому же, заняв левый сарай, мы сможем взять под огневой контроль тот сектор.
Клонис бросил взгляд за спину лейтенанта Донахью, где под забором сгрудилась большая группа военных, среди которых, Анджело кажется узнал пару солдат его взвода.
- Ты опасаешься минометов, но примкнул к большой группе морпехов первой волны? Как-то не клеится. Ну и тут мне кажется достаточно морпехов. Не вижу, чтобы мое отделение что-то тут поменяло. А вот там, за мной, только мои бойцы. Там они будут нужнее.
Было видно, что Клонис по этому вопросу принял решение и его уже не сдвинешь.
- Поэтому и опасаюсь, что примкнул и получил подарочков на Рождество сверху! – огрызнулся Донахъю. – К тому же мы еще не начали атаки, чтобы вызвать со стороны джапов повышенный интерес. – закусив до боли губу, лейтенант в задумчивости поднял взгляд к небу, обрезанному краем каски. В душе его боролись два противоречивых чувства: желание упереться рогом и продавить свою позицию и понимание того, что Клонис упрямо вцепился в свою идею, и пытаться сдвинуть его с места – только терять время, которого и без того катастрофически не хватает.
В бессилии вжав кулак в теплый песок, Фрэнсис пожевал слова и, поморщившись, выдавил: - Хрен с тобой, пехота-то твоя. Пошел я тогда передислоцировать своих орлов – оставлять расчет в гордом одиночестве бессмысленно.
Согласившись с Клонисом, Манго успокаивал себя тем, что его сослуживец уже понюхал пороху, и знает, что делает. И пускай его план не самый лучший, но пока еще приемлемый. Остается быть мудрее и не спорить, а исполнять свой долг со всей самоотдачей: запомнят по делам, прикончат – поделом.
- Спасибо Френсис, - сказал Клонис, видя что лейтенант сдался под его аргументами, - я знаю что для тебя это важно, так что если все получится, то я скажу капитану что это ты план придумал, ок?
- Нам сначала дожить надо, чтобы доложить хоть кому-то. – буркнул Донахъю. – И сделать все так, чтобы потом не смотреть в пол и слушать, «какой мудак это придумал». Ладно, я назад, собирать людей и перебазироваться к тебе. Сержант, - повернулся он к саперу, - вы идете с лейтенантом Клонисом.
- Штаб-сержант, - обратился Клонис к спутнику лейтенанта Донахью, - простите, не услышал вашу фамилию и какой у вас приказ?
- Штаб-сержант Борделон, - ответил морпех. - Приказ какой вот лейтенант отдаст, такой и будет, сэр.
- Так, а я правильно понял, что ты сапер и у тебя есть взрывчатка?
- Так точно!
- Тогда ползи за мной. Умник! Ты ползешь с лейтенантом Донахью, он покажет где искать комендор-сержанта Андерсона. Передай ему, что рота "гольф" постарается выбить фланкирующие его пулеметы справа. Начнем через пятнадцать минут, скажем в 10:10, чтобы точно все успеть. У тебя часы есть? Сверь с моими и сверь с часами Андерсена. Передай еще, что как будет взрыв и наши пулеметы заработают, так значит и сигнал к его атаке. Понял? Тогда быстро, в темпе к Андерсену и ко мне обратно передашь что он сказал.
-
Хорошее совместное планирование грядущего боя!
-
Ммммм, планы :3
-
- Спасибо Френсис, - сказал Клонис, видя что лейтенант сдался под его аргументами, - я знаю что для тебя это важно, так что если все получится, то я скажу капитану что это ты план придумал, ок?
- Нам сначала дожить надо, чтобы доложить хоть кому-то. – буркнул Донахъю. – И сделать все так, чтобы потом не смотреть в пол и слушать, «какой мудак это придумал». Жизненно.
|
— Kamerad Lett! — сходу обратился к Фрайденфельдсу Фукс, видимо, ожидая, что помощи Трошки в разговоре с латышом не потребуется. — Ich bin Fuchs, Sie müssen von mir gehört haben.
Фрайденфельдсу же было вовсе не до biedam vācietim. За время драп-марша он успешно накрутил себя, что вроде и надо побыстрее, но что и надоело отступать, и все такое прочее, в общем, был глубоко погружен в себя. Больше спотыкался, чем отступал, так что подвыдохся немножко за день, да и вообще за последнее время. Даже устал удивляться, только посмотрел непонимающим взглядом на злостного нарушителя формы одежды (по форме больше-то и понял, что немец) и для начала его отшил (все равно половины слов не понял по давности годов), обратившись к Мухину:
- Комиссар, это что еще за явление? Или белая пропаганда про немецких наемников, оказывается, не того,.. как это... не-без-основательна? – Никак нет! – откликнулся Мухин. – Это наш немцок, большевик, я партибилет видел. Фукс. Говорит, из отряда Баранова, – он пожал плечами. – Мы на них в лесу натолкнулись. Что дальше будет? Может, договорятся сейчас командиры, да и ударят по интервентам вместе?
Знакомый предбоевой азарт, унявшийся было, снова заговорил в душе моряка. "Вот бы и ахнули!" - подумал он, но решил, как говорится, "разумением не смущать начальство." Кто его знает, сколько там у этого Фукса людей, может, ты да я да мы с тобой.
– Немец-большевик? Забавно. – под нос пробубнил Вацлавс и, шумно выдохнув, снова проигнорировал немца: – Стрелки – развернуться, контролировать сторону, откуда мы вышли. Пулеметчики, проверить расход, доложить.
И только сейчас все-таки решил поговорить с "явлением", потому что уже отмазок было не придумать.
– Ich habe nichts... über Sie und Baranow... эээ... хёрен, да... хёрте, гехёрт... gehört. Entschuldigung, mein Deutsch ist schlecht.
И тут до взводного дошло:
– Слушай, Мухин, как же вы с ним разговаривали, если он по-русски ни бельмеса? — Дык я переводил-то, — выступил из-за спины Фукса Трошка. Фукс оглянулся на своего помощника с облегчением: было видно, что без этого кривоватого и неказистого мужичка немцу-большевику в этих местах никуда. — Troschka, übersetz! — распорядился Фукс и начал бойко частить по-немецки, бегая глазами с Фрайденфельдса на пулемёт.
— Мы тут это, — оживлённо жестикулируя, почти без запинки пересказывал Трошка, хоть и скорей объяснял своими словами, чем передавал речь Фукса, — мост перейти собирались, а вы из пулемёта жарить начали, мы и остановились. А раз у вас тут пулемёт (Фукс действительно указал на максим), вы их сейчас должны прижать к земле, прикрыть нас, так сказать. А мы через мост вдарим, деревню возьмём и в самый тыл англичанам выйдем! — на этих словах Фукс азартно пристукнул кулаком о свою изгвазданную в грязи ладонь.
Глаза Мухина загорелись. "Ну же, командир!" – говорил его взгляд. – Умные все стали, я смотрю, — Фрайденфельдс хмыкнул и, почесав щетину, спросил: – Спроси, сколько у вас людей. Или вы вдвоем деревню брать собрались?
Здесь помощь Трошки даже не потребовалась: переводчик только раскрыл рот и обернулся на своего командира, как Фукс гаркнул: — Skolko? Batallion! Похоже, Фрайденфельдс умел художественно хмыкать по любому поводу. В этот раз он хмыкнул уже недоверчиво и, не стесняясь, высказался: – Ну у меня вон все бойцы, что есть, а вроде как пулеметный взвод считаемся. Сколько у вас конкретно людей, стрелков? И потом уже он задумался. Если действительно есть какой-то отряд Баранова, и этот отряд размером действительно с батальон, что, конечно, сомнительно, но возможно, то, видимо, придется просто взять под козырек. А кто там еще такой этот Баранов есть?..
— Towaritsch Lett, — проникновенно сказал Фукс, беря Фрайденфельдса за плечо, — Zeit ist goldwert, wir sollten nicht mehr trödeln! Usnere Kameraden, — он показал куда-то в сторону, откуда всё так же глухо доносились звуки боя, треск пулемётов, винтовочные хлопки, — jetzt sterben dort! — Никак невозможно нам мешкать, — перевёл Трошка, — отряд Филипповского там погибает, помогать им сейчас надо. И так-то, — добавил он уже от себя, — мы до рассвета вдарить были должны, а вона уж солнце-то…
Солнце действительно уже поднималось выше, косо светило через ёли, окрашивая лес в блаженный, очень мирный утренний цвет.
— Эр фрагт вифиль фон унс хабен вир, — спросил Трошка у Фукса. — Keine Sorge, wir haben einige hundert Männer, — быстро сказал Фукс. — Нас несколько сот, — перевёл Трошка. — Питерцы, псковичи, интернационалисты вот, — кивнул он на Фукса.
Следившие за разговором Тюльпанов и остальные васильеостровцы переглянулись. «Наши здесь!» — читалось на их лицах. Вацлавс наконец-то перестал хмыкать, но выразил недовольство по-другому, вскинув сильно прищуренный взгляд на толмача. Уж каких слов немецких латыш и не знал, но вот слова "Филипповский" колбасник точно не произносил. Кажется, кое-кто позволяет себе художественный перевод сказанного. И, кажется, знает порядочно. Слишком много сосредоточено в одной личности. Вместе со всем осознанным, испытание переводчика тяжелым взглядом давало время обдумать все выше сказанное. "Несколько сот", конечно, сказал, как... Ну вот как требовать веры от неконкретных людей. Впрочем, иного выхода все равно нет. Если их хотя половина от одной сотни. – В любом случае, если действительно имеется старший командир, то я обязан ему подчиниться. И я выполню это. Однако мне необходимо доложить, что произошли некоторые изменения в обстановке на фронте, нам удалось кое-что разведать за время движения. И, раз речь идет о переподчинении, то я должен это доложить старшему командиру. Лицо Фрайденфельдса было очень невозмутимым, и речь он держал с достоинством. — Ихь мусс дас цум командирен мельден, — быстро перевёл Трошка. — Ich bin ein Komandir! — возмутился Фукс. — Wenn du etwas hast, — вперился он глазами в Фрайденфельдса, — melde dich bei mir, und dann müssen wir anfangen. Sofort! Zeit, Zeit, Zeit! — Фукс энергично застучал себя пальцем по запястью, на котором, однако, вместо часов был наручный компас. — Wir sind bereits zu spät! — Товарищ Фукс сам командир Рождественского интернационального отряда, — перевёл Трошка, — докладывайте ему, и нам нужно срочно выдвигаться, мы и так запоздадли! — Wir können alles verlieren, wenn wir unentschlossen sind! — нетерпеливо добавил Фукс. — Нельзя медлить, впросак попасть можем, — перевёл Трошка. – Извините, но я не вижу ни отряда, ни ваших полномочий. Вацлавс довольно нервно сглотнул, расстегнул шинель, засунул под нее левую руку и стал ковыряться в нагрудных карманах гимнастерки. Все это время он говорил: – К интервентам ночью прибыло подкрепление. Мы видели товарный поезд, не меньше десяти вагонов, с тремя орудиями на платформах. В Малые Озерки вошло около роты солдат, причем не англичан и не французов. Их мы и обстреляли, и, наверное, гарнизон сейчас наготове. Наконец Фрайденфельдс достал то, что хотел – сложенный вдвое листок бумаги, а там штамп СВУОЗ, печать, "Удостоверение". Пред''явитель сего есть действительно командир пулеметного взвода Латышской пулеметной команды ФРАЙДЕНФЕЛЬДС Вацлавс Дзинтарсович, что подписью и печатью удостоверяется. Очевидно, неуемный латыш ожидал того же от соратника по Интернационалу. — Mein Trupp ist da, wir sind nur Aufklärung, — ответил Фукс, махнул рукой куда-то себе за спину и внимательно выслушал сбивчивый перевод Трошки, поспевающего за словами Фрайденфельдса.
Фукс, не глядя, передал удостоверение Фрайденфельса Трошке. Тот, по-полуграмотному шевеля губами, принялся читать, а затем, возвращая бумагу Фрайденфельдсу, обернулся к Фуксу: — Машиненгевертрупляйтер, дер аусвайс ист ин орднунг. — Gut, — нетерпеливо откликнулся Фукс. — Wir haben keine Zeit für Papierkram. Später werde ich dir alle Papiere zeigen, die du brauchst, aber jetzt brauche ich eines von dir: bedecke uns mit Feuer, wenn wir die Brücke überqueren. — Потом вам товарищ Фукс любые документы покажет, — перевёл Трошка, — а пока нам надо будет, чтобы вы их к земле прижали, когда мы в атаку пойдём. Через мост-то. — Wir gehen jetzt, — добавил Фукс, уже собираясь уходить. — Wir zählen auf dich, Kamerad, lass uns nicht im Stich. — Мы пошли, — перевёл Трошка. — Рассчитываем на вас, товарищ, не подведите нас, этсамое.
"Так и так они в атаку пойдут!" – подумал Мухин, недобро глядя на Фрайденфельдса. – "Так что ж мы, сидеть и смотреть будем? Или в лес уйдем, по грибы по ягоды?! Давай уж, решайся, морда латышская. Думай, как ловчее будет их прикрыть." – А у вас у самих-то пулемётов нету что ль ни одного? – спросил он вдруг "гостей". – Из одного много не навоюешь. Да и патронов бы! — Четыре пулемёта! Патронами сочтёмся! — крикнул Трошка, оборачиваясь на ходу: Фукс уже широко шагал прочь, махая рукой остальным своим разведчикам, о чём-то в сторонке разговаривавшими с питерцами. Разведчики, быстро подхватив винтовки, поспешили за Фуксом и скрылись в лесу.
Повисло короткое молчание. Бойцы выжидательно посматривали то на Фрайденфельдса, то на Мухина, то друг на друга.
— Надо поддержать германцев, братва, — болезненно морщась, сказал наконец Живчик, с усилием поднимаясь с земли. — Всё лучше, чем тут по лесу шататься.
Кто-то закивал, кто-то в задумчивости промолчал, не возражая, однако.
— Братцы, братцы, — вдруг подал голос Нефёд Артюхов. — Я насчёт атаки-то ничего, я только сказать хочу одно, чтоб вы знали все. Я тут с этими, — кивнул он в сторону, куда ушёл Фукс с бойцами, — побалакал. Они сказали, гнилое дело у них там. — Что значит гнилое дело? Ты ясно говори! — обернулся к нему Тюльпанов. — Да как сказать-то… — замялся Артюхов, — там эти ребята, они наши, питерские, кстати, так вот они говорят, что у этого их Баранова там бардак в батальоне. Бабы какие-то, пьянство, немцы эти ещё… Я сам толком не понял, только понял, что… ну, в общем, толком ничего не понял. — Не понял, так и помалкивай! — грозно вскинулся на него Тюльпанов. — Я предупредить только… — пожал плечами Артюхов.
В этот момент из-за леса, откуда-то издалёка, через всё ещё доносящуюся пулемётную стрельбу, донёсся протяжный, жалобный паровозный гудок.
-
у этого их Баранова там бардак в батальоне. Бабы какие-то, пьянство, немцы эти ещё… Не бардак, а революционный порядок!
|
|
|
Уже давно мерещилось Хильд глухое рычание. Она теряла его в скрипе полозьев, в тихих разговорах соратников, а когда воцарилась тишина и только снег шуршал под быстроходными лыжами, она стала слышать и надрывное дыхание. Оглядевшись по сторонам обыденно, так, словно бы рассматривала местность на предмет удобного места для стоянки, она с содроганием увидела и светящиеся огни, которые не сулили ничего приятного. Да и как можно было надеяться на приятное, когда со всех сторон окружён пособниками волков- деревьями да оврагами.
Историю эту передавали из уст в уста: будто старый Стур, давно отошедший от дел, на охоте погиб. Будто волки на его добычу позарились, и последний бой дал великий Стур вовсе не человеку.
А вот чего не передавали никому, да и не знали толком, так это про маленькую Хильд, что с дедом и добычей осталась. Первый слишком немощен был, устал на охоте, а вторая - мала, но уж больно просилась.
Хильд не помнила, как хлынула из разорванного горла кровь, как до хруста сжалась морщинистая широкая ладонь на шее одного из волков, как закрылись дедовы очи, спокойно смотревшие на внучку, что посаженная им на сук, держалась крепко за ствол могучей сосны.
Хильд помнила только, что волки опасны. Воспоминание это угнездилось где-то глубоко в среброволосой голове и стоило девчонке углядеть волка или пса, она пятилась и дрожала, а то и бледнела на глазах, покуда не падала ничком.
Сейчас, увидев лесных тварей, что волков покрупнее были, Хильд лишь сделала шаг назад, чувствуя, что рука все не может нащупать меч, но не отрывая взгляда от вышедшей им навстречу троице. Увидев ее шаг, чудища оживились. Когда зашевелились остальные хирдманы, волки ощерились и стало ясно бывалому Гудгерду, а затем и остальным, что тех, кто неподвижно стоял, они будто не видали и за опасность не почитали.
Однако движущееся препятствие не чета движущемуся и слагающему угрожающие висы. Заслышав вису Скегги, твари ощерились и пошли в атаку. Медленно, грузно двинулись на тех, кто не стоял на месте.
-
Хильд помнила только, что волки опасны. Воспоминание это угнездилось где-то глубоко в среброволосой голове и стоило девчонке углядеть волка или пса, она пятилась и дрожала, а то и бледнела на глазах, покуда не падала ничком. Такие эпизоды и черточки делают персонажа и живее, и колоритнее.
|
|
Шорти выглядел откровенно плохо.
Тогда, под обстрелом, Айзек не особенно разглядывал, что там у него, куда и как. Не то чтобы нарочно... хотя... нарочно, конечно, чего уж там. Пока они с Пароходом тащили Замору в укрытие, было не до того. Под амтраком — слишком темно. Но сейчас-то деваться было некуда. Рану перевязали, но не оставалось сомнений, что в ближайшее время Шорти на своих двоих никуда не пойдет. "Ощущение, как будто мы сачкуем", — это ведь он говорил? Вот и повоевал морпех. Бессмыслица какая-то. Все это — месяцы в лагере, дюжина учений, тысячи пройденных километров, пересеченный океан — все это ради... ради... Ради чего?
Вот где ужас-то.
Не-ет, если уж сдохнуть на этом острове, то хотя бы так, чтоб мрачный жнец, глядя тебе в глаза, сказал "А-а-а, это ты!", а не "Э-э-э, а ты вообще кто?"
Погруженный в такие героические мысли, Скрипач чуть не пропустил вопрос Скэмпа мимо ушей. Но все-таки не пропустил. Скэмп начинал ему нравиться своими последовательностью и целеустремленностью: если уж решил до кого-то докопаться, то шел к цели, не видя препятствий. Возможно (прикидывал многоопытный Айзек) рано или поздно все-таки придется с ним подраться. Но в хорошем смысле. Эта перспектива отторжения не вызывала: Скэмп выглядел как человек, который проставляется после драки. Может, удастся развести его на лимонад, а от пары синяков еще никто не умирал.
— С чего бы нам задохнуться? — брови Скрипача аж уползли под каску. — Тебя-то с нами под амтраком не было.
Слипуокера Айзек сразу узнал. Ну... не совсем его, скорее, его руки. С памятью на лица у Скрипача было не очень, а в касках вообще все выглядели одинаково. Зато руки он не забывал. Тем более такие характерные, как у поляка. И Винка он тоже вспомнил. Заулыбался, подполз поближе.
— Слушай, Винк, по-моему, перевернутое солнце было все-таки не про армаду, — поделился своими наблюдениями Айзек, дождавшись паузы в докладах. — По-моему, оно все-таки было про тщеславие, невежество и облажавшуюся разведку. И с шестеркой ностальгии ты прямо в точку попал. Не знаю, как вы, а я уже скучаю по "Зейлину"... Винк раскладывал карты на то, как пройдет высадка, — пояснил Скрипач для Слипуокера.
Тут он заметил Болоньезе с его повязкой на руке и слегка позеленел.
— Господи, что тут у вас творится...
-
Эх, "Скрипач"
-
Дерзкий Айзек
-
Хорошая трактовка предсказания задним числом)
-
Не-ет, если уж сдохнуть на этом острове, то хотя бы так, чтоб мрачный жнец, глядя тебе в глаза, сказал "А-а-а, это ты!", а не "Э-э-э, а ты вообще кто?" Это топ.
|
Хотя всем, кто лежал, вжавшись в песок, или как Диаманти полз, не страшась разрывов, или как Скрипач старался спрятаться под машиной, продолжительность обстрела показалась ого-го какой, весь путь до того места под стеной, где сидели пулемётчики, занял у всех не больше пяти минут. Прибыли они, конечно, не все сразу – те, кто тащили раненых, отстали, но первые – Скрипач, Мрачный и Манго – своими глазами увидели, как пулеметчики изрешетили домик на сваях. Парамаунт доложил лейтенанту: – Сэр, там, похоже, снайпер вражеский сидел. Это он по нам стрелял. Он Болоньезе ещё ранил, в руку, вроде не особо серьезно. Его Винк вычислил. Домино же вернулся не один, он привел с собой "языка", то есть рядового Дьюрана по кличке Умник. – Сэр, я от лейтенанта Клониса... о! Дасти! – отвлекся он, увидев сержанта за плечом у Манго. – Тебе приказ со мной идти, к лейтенанту! – потом он спохватился и вернулся к офицеру. – Мы там высадились, правее, с лейтенантом Клонисом. Захватили вражескую позицию. Лейтенант послал меня спросить, видели ли вы капитана Хилла? Или подполковника? У нас пока ни с кем связи нет... Что передать?
А в это время морпехи почувствовали небольшую передышку. Ребята Дасти наконец устроили полноценный перекур. – Скрипач, ты нахуя под машину-то полез? – спросил тебя лениво Скэмп. – Как вы там не задохнулись? – Да это я полез, – ответил ему Пароход. – Сука, там тесно так! – Да ещё бы.
– После такого никто не уцелеет! – кивнул Ветчина на будку. – Интересно, зачем им тут эти будки. – А может специально, чтобы в спину из них стрелять. – Глупо. Просекли – и сразу все. – Глупо не глупо, а одного на троих они разменяли, – возразил Подкова. – Винк, у нас по ходу все подносчики из строя вышли, – он кивнул на зеленеющие в песке, словно что-то веселое и травянистое, коробки с лентами. – Надо командиру сказать. Я скажу.
– Лейтенант, так мы это... к Клонису? – спросил Дасти наполовину утвердительно. В небе, метрах в сорока, над морем, разорвалась одиночная шрапнель. – Ой нахер! – простонал Тристи. – Мне и тут зашибись. – Помолчи.
Все бойцы немного расслабились. Ну да, только что валили мины или что там? Только что чуть не убили. Да ладно! Кусок стены есть, сиди да кури сигаретки. Парни-то не знали, что им скоро идти в атаку. Хотя, может, и не идти? Это уже как лейтенант Манго решит!
-
Ситуация, конечно, так себе, но шансы-то есть!
-
Игра продолжается, ура товарищи! п.с. карта классная
|
|
-
- Если ты прав, нам очень повезло. Стоять в одном строю с Отцом Битв и Недругом Турсов - большая честь, и не так важно, что некому будет сложить об этом сагу.
Истинный викинг
-
Похоже, мы прокатились на санях по крыше дома самого Ёрмунганда Хороший вывод!
|
Старик кряхтя выбрался из почти разбитых саней и позволил бондам местного властителя - дяди достойной девы Хильд, увести себя в Длинный Дом. Каменные стены Лейкангера ему не нравились, но выглядели надежно, как сами горы - за них черному змею Хель не проникнуть. Лишь бы сама владычица Подземного мира не явилась, услышав мысли, в которых поминают ее имя. Гудгерд сплянул под ноги, начертал в воздухе охранный жест, прогоняя беду.
После на старого хольдара напала тоска по былым дням и солнцу - даже и ему уже осточертел дальше некуда холод, пробирающий до костей, и его вечная спутница - тьма небес. Гудгерд сел на лавку, поставив подаренное копье возле левой руки, а вещи сложив сохнуть у очага. В доме здешнего хевдинга весело потрескивал огонь, разгоняя печали, за столами теснились люди, их негромкий многоголосый гул, словно шум пчелиного улья, убаюкивал старика. Он нехотя ел и пил - для его старого жилистого тела не требовалось много пищи.
Неподалеку устраивались соратники в нелегком походе - гигант, что назвался Сваном, заговорил с другим незнакомым воином - невысоким, не выше самого Гудгерда, но широкоплечим и сильным на вид.
Гудгерд поднялся с места, морщины на лице старика разгладились: - Стур, ярл Лейкангера! Все мы, что собрались здесь, поклялись своим именем стать твоей родственнице верной дружиной, и слово свое сдержим! Если здесь найдутся верные хирдманны, что готовы разделить великую судьбу - кинь кличь среди них, о ярл! Я видел уже больше шести десяков зим, и пелена, скрывающая мир Богов уже не так плотна передо мною! Я вижу, ясно как день, что не зря соединили Норны не знающего поражений медведя, мужа, что наделен благом Фрейра, злодея, что неистов в бою и топор, алчущий крови врагов. Лисица бежит той же дорогой, что и дева битвы, и всё это сулит нам верный успех! Слава тебе, ярл и твоей племяннице, прекрасной и отважной Хильд! Sköll!
Он вскинул руку с рогом эля, призывая осталньых разделить эту здравницу.
*********************** Выпив и переведя дух, старик присел, здороваясь с теми воинами, что помогли им на льду: - Блага вам, воины, Гудрегд Славный благодарит вас за помощь. Как звать тех, кто вовремя пришел на выручку дочери нашего конунга?
-
Лишь бы сама владычица Подземного мира не явилась, услышав мысли, в которых поминают ее имя. Гудгерд сплянул под ноги, начертал в воздухе охранный жест, прогоняя беду. Это действительно был бы не самый приятный визит!
-
Пост хорош, бесспорно. Спасибо, что обратил внимание на мои слова, здорово когда в группе понимание))
|
-
Отяжелевшие тучи вот-вот рухнут и все семеро станут первыми, о ком расскажут, будто их решимость спасти мир не понравилась богам, у которых были иные планы. Н-да, это было бы неприятным, но весьма убедительным знамением!
|
-
Лошадок-то за что?(
-
Красивое описание столкновения, достойныеи звучащие аутентично речи.
-
Тот момент, когда азартно хочешь попробовать померяться силой с монстром диковинным, а с другой думаешь так типо, ну не получилось, так н получилось)))
|
Терренс. Замерев на несколько терций, прислушиваешься. И явственно различаешь примерно там же, откуда буквально секунду назад раздался звон, только чуть - на метр-полтора - поближе, мягкий гул крохотных электродвигателей, поскрипывание торсионных пружин, похрустывание скручивающихся и раскручивающихся натяжителями многожильных микротросов, приводящих в движение почти беззвучно проворачивающиеся суставчатые шарниры, укрытые облегченными листами армопластика. Довольно крупная и массивная машина, которая просто из-за своих веса и габаритов - в отличие от тебя - не способна быть абсолютно бесшумной, относительно медленно и предельно осторожно переставляя манипуляторы, скорей крадется, чем шагает вдоль по тоннелю точно по направлению к тебе. Вторая "Мантикора"? Не многовато ли вражеской техники на один вечер? Или сейчас день? Не суть. Нет, тут нечто другое. Вероятней всего, судя по шелесту термоустойчивых "юбок" работающих в холостом режиме маневровых турбин, это "Гарпия" - моторизированный полетный костюм. Как крылатый монстр из древних мифов, ага. Мельче и легче танкетки, уже больше броня-на-человеке, чем человек-в-броне, но недооценивать эту штуку, разумеется, не стоит: по-своему опасна, невзирая на то, что сконструирована для ведения боя в "двойном режиме": грунт-атмосфера, и там и там проигрывая узкоспециализированным аппаратам. В штате Комплекса, припоминаешь, две их. Значит, охрана пожаловала, не спецназ. Да и не стали бы СБ-шники отправлять мини-истребитель фактически на убой - ведь все же не противник тебе эта штука: ни разу не ликвидатор брейнеров, чистой воды охотник на челноки, с легкой пехотой заодно - а вот местечковая "стража", за неимением иных ресурсов, вполне. Меняется, между тем, акустическое сопровождение твоих злоключений: гитарных переборов рокот, на хиспанский манер, заунывной песни, на хиспанском же, гулкое эхо. Из каждого динамика каждого устройства на ярусе, его, динамик, имеющего, разом играть начинает - запоздалая звукомаскировка для "птички". Как говорят: поздно синтоликвор менять, когда нейроузлы закисли. Понимаешь внезапно для самой себя: что-то в этой музыке есть. Что-то неуловимо, ускользающе знакомое, что-то, что тянет струны ассоциаций куда-то туда, в темный омут липкого забытья, что окутало, накрыло твою память непроглядным саваном. И прежде, чем ты успеваешь понять, о чем именно тебе напоминают латинские распевы - вспышка. - Я, может быть, скажу банальную вещь, госпожа... Бесчисленное множество серебряных колечек - достаточно мелких для того, чтобы невозможно было увидеть, что они скрывают, но достаточно крупных для того, чтобы возможно было предположить - формирующих твое длинное, металлическими волнами раскатывающееся по мраморному полу "официальное" платье, мягко позвякивает в такт каждому шагу, словно дополняя этим звоном аккорды играющей фоном мелодии. - Но иногда для того, чтоб подняться повыше, хватает и того, чтобы просто не иметь никакого веса. Рудольф Гринти, начальник СБ подразделения холдинга "Hydratec" в Протекторате Велия, граничащем - пусть и через "полосу" в полтора десятка диких, никем не контролируемых звездных систем - с Ренго, оказавшийся невысоким и невзрачным, малость полноватым, немного лысоватым, совершенно ничем не примечательным мужчиной, намертво застрявшим где-то между "средних лет" и "пора на заслуженный отдых", оправляет свой простенький твидовый пиджак и широким жестом удивительно крепкой, словно закоптившейся на палящем зное кисти указывает в сторону полотна, парящего в паре-тройке сантиметров от шитой лакированной сосновой доской стены. - Взять хотя бы вот эту мазню. Взгляд цепляется за до боли знакомые росчерки на матовой парусине. "Хищная невинность Пожирателя" за авторством Альфреда Золя. Кажется, тебя и правда преследуют вещи, созданные рукой этого терранина. - Абсолютно бесталанная безвкусица, но модная. Звонко щелкает заскорузлыми пальцами. - Оп - и она уже висит в вестибюле центрального офиса. Пару мгновений пожевав тонкие губы, безопасник кивает, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями. - Да, полная ерунда. Так вот, насчет вашего вопроса...
-
Бесчисленное множество серебряных колечек - достаточно мелких для того, чтобы невозможно было увидеть, что они скрывают, но достаточно крупных для того, чтобы возможно было предположить - формирующих твое длинное, металлическими волнами раскатывающееся по мраморному полу "официальное" платье, мягко позвякивает в такт каждому шагу, словно дополняя этим звоном аккорды играющей фоном мелодии. Красивое платьице!
"Хищная невинность Пожирателя" за авторством Альфреда Золя О, Ритан, он меня преследует!
|
-
Мне кажется, самое трудное теперь будет для тебя - выбрать, за что браться в первую очередь За голову браться, за что же еще)
|
Винк – Да откуда я знаю-то, блядь! – чуть не плача огрызается Болоньезе. – Покажи руку-то. Дай перевяжу. – Ща. Подкова рвет пакет, прижимает к тому, что осталось от руки пулемётчика. Один палец откромсало совсем, он висит на лоскутке кожи. Подкова отрезает его ножом. Другой просто в крови. – Аааа! – Болоньезе стучит каблуком по песку. – Сука! Сука! Кровь стекает на песок, впитывается темнеющими крапинками, быстро засыхая на жаре. И тут тебя как будто озаряет – нет, это не осколок. Это пуля. Не было взрывов. По вам стреляли. Но откуда??? Вы лежите под стеной. Ты оборачиваешься на Слипуокера, который сейчас пытается что-то там высмотреть за барьером, ты проверяешь свою догадку. Да, ты не видел, как попала пуля, но ты помнишь, где и как он вставал в отделении амфибии, прежде чем ты прыгнул. И ты видишь след на его каске, с ЛЕВОЙ СТОРОНЫ. И понимаешь. Стреляли сзади. ... Не вообще сзади. А сзади от вас. Со стороны моря. И где-то явно рядом! Это точно. Но, мать твою, откуда именно?! Бросаешь взгляд. Где засел этот гад?! Хитрый какой, постоянно не палит, дал вам забыть уже про него, но это наверняка он! И Ньюпорту поэтому в рюкзак попало. Где же он?! Выбери: - Ты догадался, где он сидит (напиши, где). Схватил карабин и открыл огонь. - Ты догадался, где он сидит (напиши, где). Развернул пулемёт и открыл огонь. - Ты не понял, где он сидит, но поделился догадкой с остальными.
Бросок не нужен.
Слипуокер Высовываешь голову из-за спасительной стены. Зачем вообще япошки её тут построили? Специально для вас, что ли? Потом понимаешь, что если бы не стена, вам бы и вылезать из амфибии, наверное, не пришлось, а так... Но всё это лишние мысли. Ты видишь примерно то же, что видел Манго – бревенчатые бараки, бетонные блокгаузы, пальмы, проглядывающий сквозь них край ВПП. Ты видишь поднимающийся к небу дым вперемешку с пылью – они всё ещё клубятся в воздухе, видимо, после бомбардировки, не всё осело. И где-то за этой завесой тебе мерещится океан. Вот к нему-то вам и надо – это была ваша задача на первый день, добраться до того берега, разрезать оборону острова пополам. Теперь... теперь никто не уверен, что вы куда-то сдвинетесь с этого пляжа. Если вообще до вечера доживёте. Вдруг видишь... Манго Андерсон кивает и сразу же закуривает одну. Это его немного успокаивает. – С этим блокгаузом я и сам разберусь, не в нём дело. Япошки хитрые. Блокгаузы у них не столько огневые точки. Они в основном не из них бой ведут. Но это – опорные пункты, за ними наверняка укрытия, может, боеприпасы. Тот, правый блокгауз – центр их позиции. Если ты его взорвешь, они решат, что направление удара перенесли на центр. Развернутся, приготовятся, возьмутся за тебя. Тут мы и прорвемся. Если мы займем кромку летного поля – оттуда их позиции будут вдоль простреливаться. Им будет сложнее. Да и третий батальон нам поможет, если у Кроуи дела лучше идут. Понял? Охает опять взрыв, на этот раз, в стороне, за стеной. – Да сколько ж сука можно!? Робинсон! РОБИНСОН!!! – орет ганни, как будто Робинсон в состоянии как-то решить проблему. – Я! – Найди этого штаб-сержанта, пошли сюда. – Есть! Когда ты показываешь пустое запястье и говоришь про часы, ганни смотрит на тебя взглядом, выражающим нечто среднее между "да мне похуй, хоть солнечные часы тут на песке себе нарисуй" и "понабрали вас таких идиотов, по объявлению что ли?" Потом качает головой, но ничего не говорит. Ты офицер, это твои проблемы. – Девять тридцать три сейчас. Ща, погоди, ща. Вдоль стены к вам ползет морпех. У него крупный, норовистый нос, сильный выдающийся подбородок, оттопыренные уши и голубые глаза. – Здесь, – говорит он тихо. Вид у него словно отрешенный, как будто всё, что происходит – обстрел, раненые, сама ситуация – его не касается. – Это лейтенант Донахъю из роты "Гольф". Пойдешь с ним, понял? – Так точно. – У тебя заряды остались? – Так точно. Один. – Пойдешь с лейтенантом, сделаешь, что прикажет. – Есть. – Задайте им там. Поможете нам, потом мы поможем вам. Начинаем в девять пятьдесят. И свяжитесь с "Эхо", может, Хилл у них. Если жив ещё. Так, ну, вроде перестали кидать. Давайте, только осторожно. Ползёте по берегу в противоположном направлении – ты, а за тобой, тот сапёр, штаб-сержант. Доползаете дотуда, где пряталось третье отделение. Тут вся земля "в дырах" – от этих минометов остаются даже не воронки, а не пойми что, то ли ямки, то ли подпалины. Но бросали тут густо – стонут раненые, кто-то кого-то перевязывает. Какой-то совсем молодой морпех выползает из-под амтрака. Ты его фамилии так сходу не помнишь, но лицо знакомое – тоже, видимо, сапёр. – Скрипач, за мной! – говорит ему штаб-сержант. – Твои баллоны там валяются? Баллоны не теряй. Ползёте дальше. Скоро уже то место, где ты оставил Слипуокера, Парамаунта и остальных. Только амфибия ваша, кажется, уехала.
-
Если ты его взорвешь, они решат, что направление удара перенесли на центр. Развернутся, приготовятся, возьмутся за тебя Ох, прямо-таки в осиное гнездо придется руку сунуть!
-
Если ты его взорвешь, они решат, что направление удара перенесли на центр. Развернутся, приготовятся, возьмутся за тебя. Тут мы и прорвемся.
Блин, Андерсон дофига умный и знает, какой блокгауз надо брать :D
Твои баллоны там валяются? Баллоны не теряй.
К чему мне все красотки ВеллингтОна? Ведь я давно иной любовью пьян. В моей душе навеки два баллона. Знакомьтесь: Иоганн и Себастьян.
|
-
Эх, вот бы сейчас тут была матушка или нянюшка с их умением лишь парой-тройкой слов надавать молодым рассорившимся ребятишкам по жопе так, словно дюжиной розг прошлись. Зато сразу никаких ссор, все стоят, дуются, но друг к дружке не лезут. Мудро! Жаль, что взрослые и самостоятельные люди считают, что сами решат все лучше)
|
Кейт ушла не оглядываясь. От разрушенного дома. Холода, голода, отчаяний и дурной славы воровки и побродяжки. Побоев, дразнилок,укусов собаки, побоев и таскания за волосы. От их нелепой шайки, которая ее спасла. Разбитых и сгоревших надежд и мечтаний о будущем в лавке, мимо которой будет проплывать на пароходе бравый капитан Сайрус. При мысли о любимом брате, девушка вздрогнула и на миг остановилась. Провела тыльной стороной ладошки по лицу. Наверное это соринка в глаз попала. Она же уже большая, чтобы плакать. Потом Кейт передернула плечами, гордо скинула голову и стала протискиваться к трапу. Отстояла очередь, сунула краденные деньги за проезд и оказалась на нижней палубе. Там снова пришлось протискиваться, к носу. Кейт хотела смотреть на огромную реку впереди, не оглядываясь на оставленный город, где прошла практически вся ее сознательная жизнь. Было, прошло, аминь! На самый нос пробраться не удалось но хотя бы это был борт недалеко от него. О, на борту она просто оттаяла душой. Здесь было шумно, наверное, даже слишком шумно, но точно без скучной и опасной тишины. Давно нужно было сбежать из Виксберга. Если бы не надежда дождаться Сая, Кейт бы тут столько не высиживала. На борту парохода она снова стала «юной мисс» и «довочкой», а не попрошайкой. Несколько раз ее руки словно сами собой порывались прихватить то, что плохо лежит. Но она каждый раз себя сдерживала. Опыт Виксберга подтвердил, в этот раз не считалочку, а поговорку «Bad news travels fast». Поэтому для себя Кейт решила, что если и будет делать когда-то плохие вещи, в смысле те, что другие считают плохими, то только не там где живет. И никогда — никогда больше не будт попадаться. Ведь разница между «замарашкой» и «мисс» только в головах людей вокруг, сама-то она одна и та же. Так что Кейт улыбалась и благодарила, благодарила и улыбалась. Уплетала за обе щеки нехитрое угощение и как не мола наесться. Казалось бы, живот уже полый, после тех сухарей и кусочка высохшего сыра, причем было не понято,что зубам было легче разгрызть, но как отказаться от варенной кукурузы?! Кейт рассказывала всем кто готов был слушать жалостливые истории про войну. Даже правдивые. Только не упоминала, каким именно образом выживала. Пробовала даже петь песенки, своим хриплым голосом. Конечно не конфедерацкие, а самые обычные. Оказалось, она помнит и такие. - Жизнь-то налаживается, - думала она, - налаживается. Вот только про брата вспоминать себе запретила. Может это покажется странным, но тот самый негр оказался всего лишь неприятным воспоминанием, а не страшным. Причем неприятным больше тем, что на нем закончилось счастливое детство. Другие янки, и белых было большинство, стреляли в его брата и убили па и ма. После всего, что Кейт переживала в войну и после нее, детские страхи потеряли свою силу и власть. Ей давно уже не снились негры и аллигаторы в ночных кошмарах. А этот сумасшедший, он уже получил свое, когда сидел в лагере. И черт с ним, только настроение воспоминаниями испортил. Просто надо держаться от него подальше, как от опасного пса. И лучше повыше, туда где побогаче, туда негр и сам не полезет. Вряд ли он ее вообще узнал, но лучше не рисковать. И так бочком — бочком, протиснулась между людьми, шустрой змейкой скользнула по переходу между палубами и очутилась ближе к небу, чем к воде. А вид отсюда оказался еще и лучше. Случай с майором Самуэлем Грином отложился в памяти девушки как пример того, что чудеса все таки случаются. И не в ее положении отказываться от протянутой руки помощи. Тем более ее предлагает леди ненамного старше ее самой. Путница улыбнулась этой самой ирландке Кине и с благодарностями приняла ее предложение. Может ей тут тоже неуютно одной, на пароходе забитом солдатами? Ликер показался отличным средством преодолеть некоторое стеснение и неравенство. Почему бы двум прекрасным леди не выпить по рюмочке, другой, или третьей. Так что Кейт сама не заметила, как начала болтать.
-
Ликер показался отличным средством преодолеть некоторое стеснение и неравенство. Почему бы двум прекрасным леди не выпить по рюмочке, другой, или третьей. Так что Кейт сама не заметила, как начала болтать. И ведь не поспоришь же!
|
|
-
Как по мне, аргумент неплохой! А Трещетка молодец, не боится отстаивать свое мнение!
-
Идите вы к пирсу, сэр!
-
Трещотка молоток).
-
А ведь логичные вещи говорит)) Ну и настрой такой, верю, одним словом. Battle fatigue практически.
-
Ощущение крайней усталости хорошо передано
|
С этим священником лучше не дискутировать. Прицепился же! И как ему дать понять, что отвлекает? Впрочем, успокаивает тоже, как ни странно. Наверно, для полного комфорта разве что ещё какого-нибудь старосты местного не хватает и представителя простого мирного населения... Марии? Но только чтобы вели себя так же уверенно как этот бородач! Ох, Уиллем-Уиллем, о чём ты думаешь? Гражданские на войне? Не место им тут, не для них все эти нервы, все эта кровь и страх. И всё же, будь она тут, рядом, под защитой брони, пушек и солдат, было бы действительно спокойнее.
Уиллем резко выдохнул носом, пробуждаясь от некстати нахлынувшей задумчивости. Кивнул коротко святому отцу, хлопнул переводчика по плечу и пошёл к заработавшей станции связи. Ожидание не означает полного бездействия. Ха-ха, ври кому другому!
По пути комендант осадил парочку связистов, вздумавших зачем-то тянуть свой провод ещё и в лес:
— Эй! Вы куда? Там позиции нет, рота Джо возвращается или сюда или в деревню! Да, тяните провод в деревню, в обход леса или по опушке хотя бы!
Дьявол их надоумил соваться в стреляющие заросли. Отсюда ушёл под напором истовой проповеди, а вот поди ж ты, на тех, кто её не слушал, накинулся. Много бы они там насвязывали в этом лесу.
Николсу Поллок отвечал так:
— С тыла угрозы пока нет, а подкрепления для деревни я собрал в кулак. Если эти болос всё-таки сунутся, артиллерия накроет их пока они будут перестреливаться с окраиной, я только и жду, чтобы они себя обнаружили! Рота Джо выходит из леса, нет смысла за него держаться. Как станет чуть яснее тут, я сразу или пошлю их тебе, или укреплю деревню! Если у вас там передовые позиции сданы, могу навести пушки на них! До станции уже должны были добраться русские корректировщики, давайте там по обстановке, как договорим, уступлю им канал, пусть договорятся с пушкарями. Если станет совсем жарко, накроем по оставленным позициям, с небольшим перелётом, чтобы по домам не попасть! Держитесь! Докладывайте об изменениях! У нас ещё есть резервы!
Эх, не опоздать бы с введением их в бой. Но ведь станция ещё держится...
— Как там с боеприпасами для пулемётов? Если заканчиваются, могу прислать патроны с бронепоезда, тут их вроде бы с запасом. Ну, давай.
На соблюдение уставных обращений и выполнение протоколов связи уже не хватало нервов. Да и зачем они? И так вроде всё понятно.
Прибыл гонец, хитрая рыжая морда. Хотя новости хорошие принёс... вот только что получается, атака с севера была всё-таки отвлекающим манёвром? А он увел на него главный козырь — бронепоезд?!
— Давай обратно к Джо, уточни по потерям и скажи, чтобы отходили в деревню на юг, если бой уже совсем стих, только пусть пару человек вперёд пошлют предупредить, а то там русские, могут случайно пальнуть. Но если бой продолжается или возобновится, пусть оттягивают болос сюда!
Получается, опять ждать? Вот мука, проклятье! Но не идти же самому в кровавый лес. Если и не убьют, то ничего не узнаешь ведь.
Уиллем дождался пока по радиостанции договорят русские и раздражённо выхватил у одного из них трубку и рук.
— Соединяй со станцией! ...ну что там у вас, как обстановка? На севере пока тихо!
И, зажав переговорное устройство ладонью, обернулся на Арновича:
— Спросите их, уточнили координаты или нет? Могут стрелять по окопам у станции?
-
Ох и непросто Уиллу приходится! И тут не напортачь, и там, да еще прочуй, потому что данных не хватает, как лучше!
|
"Началось." А что началось-то? И главное — когда закончится?
Откуда стреляют? По кому? По нему, Айзеку? За что? Кому он сдался? Ерунда какая-то.
Рвануло совсем рядом, кто-то закричал. Как же страшно, когда так кричат. Скрипач, кажется, впервые в жизни страстно вдруг захотел стать меньше. Он сжался, стиснул зубы, опустил голову. Айзек бы и в песок ее воткнул, будто страус, но так далеко не уползешь. А нужно было ползти. Только бы не отстать от Диаманти.
Диаманти знал, что делать.
Крик оборвался, и эта заполненная тишиной дыра в месиве звуков ударила по ушам сильнее взрыва.
(Как же страшно, когда перестают кричать.)
Почти тут же второй партией взвыл Шорти. Айзек помотал головой, будто пытался вытряхнуть крик раненого из ушей.
Это не к нему.
Хорошо, что они с капралом заранее все это обговорили. У Скрипача есть его работа. У Шорти есть все его отделение. Каждому свое. Может, именно это настоящее мужество — делать то, что должен. И верить, что остальные тоже не подведут. Звучит логично. Он ведь, кажется, что-то такое и сказал этому... как же его... Шерроду. Тогда, на "Зейлине", тысячу лет назад.
Диаманти скомандовал "Вперед!", и Айзек последовал за ним, как привязанный. Весь его мир сузился до полоски между песком и краем каски, в которую попадало только чуточку ужасов войны и ботинки капрала. Мысль, что можно ослушаться или, скажем, бросить баллоны, даже в голову ему не пришла. Мрачный — заместитель Бога (на время, пока Айзек с Господом в натянутых отношениях), а с напалмом Скрипач вообще почти сроднился за эти несколько часов. Да он скорее бросил бы дышать, чем напалм.
...Именно поэтому Айзек чрезвычайно удивлен, обнаружив себя совершенно без баллонов, но зато рядом с Шорти.
— Потанцуем? — с жалкой улыбкой произносит он. Вот бы сейчас кто-нибудь выстрелил ему в голову, чтобы он наконец заткнулся. Шорти не выглядит как человек, который в ближайшее время сможет с кем-то станцевать. — Я поведу, — добавляет Айзек, пытаясь ухватить рядового поудобнее. Потому что если выставлять себя идиотом, то уж хотя бы полным.
Пожалуй, в этот момент Скрипач не очень боялся смерти. Он бы, наверное, предпочел умереть под обстрелом, нежели узнать, что капрал имеет сказать по поводу положенной на его приказ большой толстой блокфлейты.
-
Он бы, наверное, предпочел умереть под обстрелом, нежели узнать, что капрал имеет сказать по поводу положенной на его приказ большой толстой блок-флейты Вот уж не ожидала от Скрипача такой храбрости!
-
#Айзекжыви
-
— Потанцуем? — с жалкой улыбкой произносит он
-
(Как же страшно, когда перестают кричать.) +
-
Страшно, когда кричат, страшно, когда перестают. Да-а, цепляет. Ну и с "потанцуем" хорошо вернулся пас)) Клёвый Скрипач клёв!
-
как обычно прекрасно)
|
|
– Удачи и тебе! – сказал Бри тебе вслед. И пошел. А смотрел он тебе вслед или нет – этого ты не видела. Не догадалась даже письмо брату оставить, чтобы он, если вернется, тебя в Сент-Луисе искал. А впрочем, вернется ли он? Если мог вернуться, почему весточку не подал? Пароход, между тем, стоял себе у пристани и стоял. Пароход был нарядный, как невеста – покрытый лаком, белый, может, пару лет всего по реке-то и ходил. Когда в другой жизни вы с братом глазели на пароходы, ты таких больших вроде и не видела, разве что издалека. Да, если честно, ты вообще никогда на пароходе не была. А таких красивых – так точно не видела. Три его палубы нависали одна над другой, как накрахмаленные юбки у барышни, которая приподняла кринолин, и из-под верхней видно вторую, а из-под второй – третью, ну, или как слои у торта. У него было две большие трубы и два колеса в белых кожухах. Но портило его то, что туда выстроилась какая-то несусветная очередь. Ты столько народу не видела с того дня, как в Виксберге военные раздавали еду. Ты встала в очередь, затесалась среди солдат, чтобы тебя местные не узнали. А они, похоже, не очень-то пока и искали. И вот вся эта толпень загрузилась на пароход. У солдат брали фамилии и подписи, которые они вносили в особую книгу, а с тебя ещё и денег попросили. Ты разместилась на нижней палубе. Разместилась – это громко было сказано. Тут были коровы, которых какой-то недотёпа вез в Сент-Луис продавать, и тут были какие-то сопливые дети, но больше всего тут было солдат. И всё это были солдаты янки. Все они были веселы, голодны и оборваны. Стояли они так плотно, что тебе и сесть было некуда – ты могла только стоять у поручней. А солдаты всё прибывали и прибывали. Стюард снял цепочку, запиравшую проход на вторую палубу, и люди повалили туда – они бы её порвали, вероятно, если бы он этого не сделал, и не потому что вздумали бунтовать, а потому что слишком много их тут было. Все ждали, когда же пароход отчалит, но все были рады. Скоро, прислушавшись к говору, ты поняла, почему. Это были освобожденные пленные солдаты янки. Ваши держали их в Кахабе, в Мейсоне, в Андерсонвилле, и по их обтянутым кожей лицам, выпавшим зубам, поседевшим волосам, фурункулам и вшам, мешками весящей форме, ты поняла, что с ними там, в этих лагерях, не церемонились. Но они были счастливы – они ехали, наконец-то, домой. Многие были взяты в плен ещё в 1862 году, кто при Фредериксберге, кто при Гейнс-Милле – и ты вспомнила знакомые названия из писем, которые писал Сай. Может быть, он стрелял в этих людей. Может быть, они стреляли в него. Другие попали в плен не так давно – кто-то год назад, кто-то два года. Это была гражданская война, "война для всех желающих", настолько же жестокая, насколько и неестественная. Милосердие на ней соседствовало с кровожадностью, благородство – с коварством, холодная ненависть – с братской скорбью. На любом этапе этой войны с любой стороны можно было сдаться в плен и быть отпущенным под честное слово, а можно было получить пулю, петлю или отправиться в "тюремный лагерь" – так назывались эти огромные морильни, где люди дохли, словно мухи. Ты сама повидала войну – обстрелы, голод, болезни, смерти... но только глядя на эту несустветную толпу изможденных людей поняла, насколько она была долгой и ужасной – по тому, каков был контраст между их физическим состоянием и их весельем. К тебе они относились очень хорошо – называли "юной мисс" или, кто постарше, "девочкой", делились той скудной едой, которая у них была – сухарями, вяленым мясом, орехами, сыром, давали и воды (воду на корабле выдавали понемногу, и надо было долго стоять в очереди), нашли тебе и одеяло почище, ведь был конец апреля – не лучшее время для ночовки на открытом воздухе, тем более с реки тянуло сыростью. Река, кстати, разлилась – утром (на пароход ты села вечером, а отчалил он ночью, когда ты уже спала), ты видела, как кое-где перелило дамбы, затопило плантации. И все равно на корабле было душно – такой плотной была толпа. Спать тебе пришлось буквально зажатой между двумя спинами синего сукна. Но в общем путешествие проходило неплохо – ты познакомилась со многими солдатами, ведь делать, кроме как поболтать, всё равно было нечего. Здесь собрались люди со всей Америки – из Кентукии и Огайо, из Теннеси и Западной Вирджинии, из Индианы и Мичигана. О войне им рассказывать не хотелось – нахлебались они её досыта. Они рассказывали тебе про свои города, какими их помнили, про свои штаты, про то, чем занимались. Кто был сапожником, а кто кузнецом, кто лавочником, как твои родители, а кто клерком, кто фермером, а кто пивоваром. Чем они так отличались от ваших мужчин в Миссисипи? Акцентом? Так прошло двадцать пятое апреля. А двадцать шестого ты испытала неподдельный ужас. Неподалеку от вас разместилась военнопленных негров. Были они спокойными, не задирались, не лезли ни к кому, держались особняком. А потом один из них на тебя посмотрел. Ты сначала подумала – похож. Ведь все негры немного на одно лицо. Но тут он повернул голову, отвечая на какую-то реплику соседа, и ты увидела на голове у него шрам, вокруг которого даже и волосы расти перестали. Здоровенный шрам. И уж ты-то знала, кто его оставил. Ты и оставила. Это был тот самый нигер, что попался вам с Саем на Язу, тот самый, что являлся тебе ночью в кошмарах. Хуже всего было то, что ты не могла ничего сделать в такой толпе. Конечно, и он не мог тоже, но... кто его знает, как там дело в Сент-Луисе повернется? А вдруг он выследит тебя и захочет отомстить? Кто тебя защитит? Чем ты защитишься сама? Чтобы быть от него подальше, ты решила залезть повыше – на самый верх, на третью палубу, где жили богатые каютные пассажиры. По ночам из их салонов и кают мягко светили лампы, и говорят, у них там был буфет, где еду продавали за деньги. Ты поднялась на третью палубу, и вечер двадцать шестого провела там, на "площадке для прогулок". На следующий день, вечером пароход пристал к берегу в Мемфисе. Там множество солдат выкатилось на берег в поисках еды, и стало поспокойнее. Ты посмотрела сверху на пристань – негры собрались около неё, и твой, кажется, тоже был там. Нет, в Мемфисе сходить ты не стала. К тому же, тебе нужно было в Сент-Луис. Пока команда выгружала на пристань мешки с сахаром, пришел вечер, и солдатня вернулась. Опять стало душно, опять тела сгрудились везде, где только можно. Ты никак не могла заснуть, да и не хотелось спать – и так всё утро проспала. Солнце садилось, а пароход всё никак не отшвартовывался. И тут тебя окликнул женский голос. – Мисс...? Ты повернулась – это была девушка, можно даже сказать, молодая леди. Одета она была не то чтобы богато, ближе к зажиточной сельской девушке, но что-то в её облике – то ли осанка, то ли взгляд, то ли манеры – выдавали, что она из самого что ни на есть "высшего", етить его, общества. Скажем так, её легко было представить в платье и пороскошнее! Ты же по сравнению с ней выглядела, скажем прямо, оборванкой. Она приветливо с тобой поздоровалась, представилась Киной МакКарти и позвала к себе в каюту, дабы избавить от неудобства нахождения в мужской толпе, и всё такое. Говор у неё был довольно странный – высокопарные новоорлеанские словечки на французский манер сочетались с каким-то диковатым ирландским говором, так что было не очень-то и понятно: то ли она из маленького города, то ли из большого. Скорее всего она жила в каком-нибудь Батон-Руже или, может, Хелене, или что-то вроде такого, но при этом строила из себя невесть что. Глаза у неё были карие, с хитринкой, а волосы, плотно уложенные под простой шляпкой (у тебя-то вот даже и шляпы не было, даже чепчика) – темно-каштановые.
-
Всегда интересно взглянуть на себя со стороны!
-
+ - Эта Кина вдруг показалась тебе такой милой. Страшно милой! А каюта такой уютной после палубы. Страшно уютной. Непреодолимо захотелось её поцеловать! какие интересные опции, для нецелованной девчонки. :)
|
- Не дрейфь, - добродушно оскалился Дойчи на реплику Зубастика, - на пляже смуглые девчонки уже подают писко панчи* и все ждут только нас! Дойдем, сядем в шезлонги с холодным стаканом в одной руке руке и горячим догом в другой, позагораем... и всего-то надо, прогуляться по пирсу, я!?
Пока шли по кораллу, Билли перестал дрожать и кашлять, сердце прекратило безумную пляску и к нему вернулось прежнее расположение духа. Только на губах выступила белая корка соли от проглоченной морской воды и очень хотелось пить. А еще больше хотелось выбраться, наконец, из этого сраного океана на что-то твердое и сухое, пускай это будет даже пирс, пускай даже под обстрелом снайпера.
"Вот будет у меня, наконец, опора под ногами, мы еще посмотрим кто из нас тут снайпер," - с каким-то животным удовольствием думал Смит, предвкушая, как всадит пулю в незримого японского стрелка. Дойчи не имел ничего против ни японцев в целом, ни против конкретного снайпера, но за утро он натерпелся столько, что банально хотелось кому-то вломить.
Даже полная раненых амфибия не сильно подпортила настроение рядового, это ведь война, он знал, что тут могут ранить и даже убить. И кого-то наверняка убьют, не бывает так, чтобы война совсем без жертв. Этот фатализм, который можно было ошибочно принять за безразличие, сейчас помогал сохранить спокойствие и не дергаться каждую секунду от мысли "а что если меня?" Если так, ну, что делать, значит так. Наверное, именно это Дойчи и пытался объяснить Флаин Фишу, когда тот стал докапываться по поводу Счетовода, да только красноречия не хватало. Вот он переживал за О'Нила, а теперь тот был где-то на берегу, а они с Паркером по пояс в воде и по шею в дерьме, причем в трех ботинках на двоих. Может, Счетоводу уже оторвало голову, а может он попивает холодную водичку из фляжки, пока резерв тает под огнем японского пулемета. И может никому из них не суждено добраться до берега. А может, наоборот, пока они доковыляют по пирсу до берега, вся заварушка уже кончится и из всего первого отделения выживет один Дойчи. На хрена гадать, все равно не угадаешь.
Поэтому Билли и не гадал. Пригнулся, когда начали стрелять. Поднялся. Выслушал команду Физика. Кивнул, все также без лишних слов, и, вдохнув поглубже, сиганул, насколько хватило сил, через канал, подняв волну брызг.
-
на пляже смуглые девчонки уже подают писко панчи На пляже и писк, и визг, и панчи, это да.
Этот фатализм, который можно было ошибочно принять за безразличие, сейчас помогал сохранить спокойствие и не дергаться каждую секунду от мысли "а что если меня?" Это один из классических подходов, и один из моих любимых)))
Поэтому Билли и не гадал. Пригнулся, когда начали стрелять. Поднялся. Выслушал команду Физика. Кивнул, все также без лишних слов, и, вдохнув поглубже, сиганул, насколько хватило сил, через канал, подняв волну брызг. Возможно, путь к успеху.
-
Дойчи не имел ничего против ни японцев в целом, ни против конкретного снайпера, но за утро он натерпелся столько, что банально хотелось кому-то вломить. И это совершенно оправдано! А еще приятно видеть в посте много ярких деталек того времени, придающих посту колорит и натуральность.
-
Жизнерадостный Дойчи жизнерадостен) Хотя я не понял, как это он ничего против конкретного снайперов не имел?! Это ж конкретный снайпер!))) Но вообще милота, конечно.
-
- Не дрейфь, - добродушно оскалился Дойчи на реплику Зубастика, - на пляже смуглые девчонки уже подают писко панчи* и все ждут только нас! Люблю такие детали). Отчасти, кстати, угадал, ждут. Причем что те, что эти))).
Вот он переживал за О'Нила, а теперь тот был где-то на берегу, а они с Паркером по пояс в воде и по шею в дерьме, причем в трех ботинках на двоих. Может, Счетоводу уже оторвало голову, а может он попивает холодную водичку из фляжки, пока резерв тает под огнем японского пулемета. И может никому из них не суждено добраться до берега. А может, наоборот, пока они доковыляют по пирсу до берега, вся заварушка уже кончится и из всего первого отделения выживет один Дойчи. На хрена гадать, все равно не угадаешь. Ощущение, которое я старался передать! Рад, что ты поймал!
|
|
-
Но ты посмотрела в Бездну, а Бездна посмотрела в тебя.
Открылся портал — и то, что явилось с другой стороны было куда страшнее даже чем великан... Да уж, эта легенда и до этого была страшной, и становится все ужаснее и ужаснее.
|
То ли перепрыгнув, то ли перевалившись через борт, Винк упал, приложившись, к счастью, о песок, перекатился… давая место Дроздовски… вот только тот не прыгал. Вилли закусил губу. Вот и прикрыл, оказывается. Несколько боев научили Винка, что есть только настоящее и будущее, о прошлом под пулями задумываться нельзя. Позволишь чувству вины, что ты выжил, а тот, кто тебя прикрывал, словил пулю, замедлить хоть на секунду, сам за ним отправишься. И жертву его напрасной сделаешь. И ничего не достигнешь.
Но это чертовски сложно.
- Пол! Блядь, скажи мне, что живой!
Винк задержался. Надо было ползти к стене, гранаты и мины у японцев закончатся еще не скоро, но он задержался. И пополз только когда понял, что не насмерть. Каким-то чудом. Возможно, кто-то все-таки смотрел сверху на морпехов. Вот только с неба летели не молнии на японцев, а снаряды самих японцев. Стэнтон едва успел добраться до укрытия, как где-то слева и сзади громыхнуло разрывом.
Хотя он и не видел, что происходит сзади (перебираясь ползком и стараясь как-то уберечь голову и одновременно не похерить песком механизм пулемета сложно оборачиваться, да и испытывать удачу Винк второй раз не хотел). Но при этом, двигаясь, орал остальным, чтобы тоже к стене ползли. Потому что мало ли как у кого кочерыжку переклинит под пулями. А если случайно кого контузит, то лучше пусть он на голос команды идет, чем тупит, пока его какой-то косоглазый выцеливает.
- К стене! Все – к стене!
И все добрались к стене. Правда, Ньюпорта подстрелили, но не насмерть. Манго уполз куда-то вбок, там, где еще группа амтраков была. И это натолкнуло Винк на мысль. Когда лейтенант обратно двинулся, Вилли крикнул (опасаться, что кто-то ненужный услышит, не приходилось)
- Сэр, надо уйти с места, где амтраки ехали. Они ж по их окружению мины и наводят!
Стена хотя бы скрывала их от пулеметчиков и наводчиков. Он обернулся, будто желая что-то показать, как сидящему рядом Болоньезе внезапно оторвало фляжку и палец. По идее, этого не должно было случиться. Они были в гребаном укрытии, и ничего рядом не взрывалось. Ну, настолько рядом и настолько сейчас, чтобы вот эта хрень произошла.
- Блядь! Откуда стреляют?
Винк, рефлекторно упавший на землю после этого происшествия (не то, чтобы он и без того был целью высокого профиля), закрутил головой, чтобы понять, как такое вообще могло произойти. Если их кто-то видел, то вот его офигенно умное предложение теряло смысл, у япошек был другой наводчик. Во рту пересохло, а чертова фляжка была в рюкзаке. Хотя может к дьяволу это, вон, Болоньезе попытался…
-
Потому что мало ли как у кого кочерыжку переклинит под пулями. А если случайно кого контузит, то лучше пусть он на голос команды идет, чем тупит, пока его какой-то косоглазый выцеливает. Разумно, обоснованно, да и в принципе многие действия и реакции идентичны тем, что планировала я)
|
Просьба Александры оказалась гораздо более сложной, чем могло показаться сначала. Казалось бы, что может быть проще - сходи туда, отдай письмо, получи ответ и дело с концом. Но у богатых было слишком много свободного времени и слишком мало дел, от чего они начинали накручивать бесконечные усложнения на самые простые дела, просто чтобы побольше времени потратить на любое действие. Все началось с необходимости переодеться. Нет, это не было неожиданностью, Фенрия сама завела об этом разговор, но вот наряд, который подобрала фамула? Срань Императора, как они это носят?! В длинных полах робы путались ноги, широкие рукава цеплялись за все подряд, одежда висела на плечах - с таким же успехом рыжая могла напялить на себя мешок и ходить в нем. Единственное утешение, под полами свободного одеяния можно было легко спрятать оружие, а одно упоминание фамилий хозяек салона (девушка довольно натурально возмутилась самому предположению, что она, невинное дитя и послушница, позволит себя облапать кому-либо кроме самого Императора! Леди Лавланэ будет шокирована, если узнает о подобном!) отбило у патрульных всякое желание проводить обыск.
К сожалению, одеждой испытания не ограничились. Последовавшие за покупкой одежды косметические процедуры напоминали изощренную пытку, которую, хотя бы, нужно было вытерпеть всего раз. Фенрия немного лукавила, изображая полное неведение относительно смысла подобных манипуляций, Тави, исповедовавшая их набожнее Имперского культа, рассказывала подруге о каждой и даже приглашала присоединиться, но для девушки они так и остались чем-то загадочным и практически бессмысленным. Какой смысл долго обрабатывать ногти пилочками и лаками, если уже через час они собьются о рукоять ласгана? Девушка не брезговала косметикой, но какие-то вещи были просто излишни. Вот и сейчас, выйдя из салона и почувствовав, как румяна начали покалывать щеки, Фенрия тайком стерла пудру и, глянув на себя в отражение витрины, убедилась, что да, так гораздо лучше.
Последним испытанием было время. Эти люди, кажется, совсем никуда не спешили. У них что, вечность впереди? Предоставленная сама себе в ожидании ответа, девушка мгновенно начала скучать. Прошлась по парку туда-сюда, пригляделась к зданию. Нужно ли будет сюда проникать? Вря-яд ли. Нет, конечно, внутри хватало ценностей, но обносить салон после визита туда была слишком палевно. А если Александра решит, что нужно проникнуть на разведку, вот тогда и будет время спланировать операцию. Гораздо больше рыжую заинтересовал парк. Он казался таким чуждым, таким неестественным на космической станции со своими кустиками, деревцами и лужайками, что никак не укладывался в голове. Кому-то пришло в голову навезти земли, насажать растений, нарисовать на своде уровня небо, чтобы такая вот девица как Фенрия могла прохаживаться тут и вдыхать ароматы чего там положено вдыхать. Зачем проводить все эти сложные манипуляции, когда металлические стены и потолки были ничуть не хуже, для рыжей так и осталось тайной.
Оставив попытки понять причуды богатых (и это ее называли варповым отродьем! Вот кого надо сжечь, хватай да тащи на костер), Фенрия решила хоть немного заняться делом - отыскать адреса интересующих ее заведений. Конечно, ждать, что в инфосети Раджи будут расписаны способы добраться до криминального дна станции, не приходилось, но, как успела понять девушка, тут кичились своей испорченностью и мерой порочности, так что отыскать наводки на наиболее злачные места, откуда уже можно будет двинутся дальше, труда составить не должно было.
Получив в руки заветное письмо с ответом, Фенрия отбила сообщение Александре, что все прошло успешно и двинулась в обратную сторону, только задержавшись на КПП ненадолго.
- Временный пропуск? - уточнила она у постового, - В смысле, не разовый, как сейчас, а до времени приема?
Возможно, из всего этого обмена корреспонденцией, все же, будет польза.
Оставив позади драгоценные кварталы, девушка нашла укромное место, где можно было переодеться, стянула с себя ненавистную робу, аккуратно свернула ее и убрала в рюкзак, из которого достала свой комбинезон, который и натянула поверх армированного скинсьюта, с которыми рыжая не расставалась даже во сне. Закрепив кобуру с пистолетами, Фенрия загрузила схему Раджи и отправилась проверять адреса, которые добыла ранее.
|
|
|
Запоздало поняв, что трещат и закручиваются, гарью становясь, не только языки пламени, но и его собственные волосы на его собственной руке, зашипел Ковальски не хуже гаснущего огня, тряхнул кистью раз-другой. Да только чего сделаешь-то уже? Унимается пожар, прячется под металл, умирает. То ли от железок, то ли от огнетушителя, то ли от самого морпеха воняет жженым пером, какой-то химической дрянью: от чего именно, так, сходу, не понять. Тяжело дышать отчего-то, в голове шумит. - Я, это... Не понятно к кому обращаясь, закашлялся сержант, к глазам ладони прижав на пару мгновений - чтоб не выскочили, ага - вздохнул полной грудью. Снова откашлялся, в море плюнул. - Все, короче, погас движок. В воду влез, за кузов амфибии прячась - так и так вымокнуть придется, так какая разница, поздно или рано? Еще покашлял, просморкался, продышался. Легче ж? Кажется, да. - Дэнни, чего там? Надо к песку двигать... И тут увидел "Хобо", что на войне слова убивают не хуже пуль и осколков, со штыками заодно, когда им же "призванный" боец японским свинцом угостился. - Сука, ебаный я ишак... Ползи, морпех! Не тормози!!! Чего делать-то? Не бросать же, помрет ведь к чертям. - Дым, у кого есть дым? Запоздало прикинул, а оно вообще в воде работать будет? Или на себе ее, гранату эту, запалить? И кто там целый у нас? - Заусенец, Джейн! Каждого взглядом нашел, убедился, что слышат и слушают. - Я за пацаном! Вы, оба - смотрите в оба! Берег! Сраная стена, ебучий лес! Прикрывайте! Скрипнув зубами, винтовку свою в кузов сунул попутно. Сейчас она на хрен не нужна, только намокнет или потеряется. - Держись! Слышишь?!? Я сейчас!!! Это уже барахтающемуся на мелководье крикнул. А потом на четвереньках, прямо по дну, пополз к нему же. Если нашлась граната дымовая до того, то на рюкзаке ее перед этим закрепил и "раскурил". А если не нашлась, то как есть, так и пошуровал.
-
Ковальски, не расходуй мне последний нерв!
-
Как-то это... чувственно, натурально. Пробирает
-
Это героически.
-
И тут увидел "Хобо", что на войне слова убивают не хуже пуль и осколковХобо – простой парень. Увидел, что кто-то умирает, побежал сам, на верную смерть практически. Респект.
-
- Держись! Слышишь?!? Я сейчас!!! Ковальски, конечно, парень отчаянный.
-
Живи, Ковальски, живи! Эх, кулак кусаю!
|
Манго, Слипуокер, Винк – Есть! – кивает пулемётчик амтрака, приготовившись. Слипуокер, как и задумал, поднимается над бортом, стреляет куда-то в сторону пальм. Ему не страшно. Ша-дах! – звонко, с азартом лягается винтовка, соскучившаяся по стрельбищу за время плавания. – Ша-дах! Ну всё, отвлек, пора и честь зна... – что-то бьет его с такой силой, что он спотыкается, взмахивает руками и падает внутрь амфибии, выронив оружие. Но Манго и Винк уже не видят этого – в этот момент они, один за другим, перемахивают через борт и приземляются на песок, рядом с телом Тугодума. Тому уже не поможешь – под головой растекается темное пятно. Готов. Как и было задумано, они откатываются в сторону, и Манго ждёт, полезут ли за ним бойцы. Слипуокера между тем ощупывают товарищи. Он... цел. Японская пуля попала в каску, чиркнула, оставив вмятину, как на плотной бумаге. Ещё бы немного и... в ухе немного звенит, но вроде ничего. – Везучий, – цедит сквозь зубы Парамаунт. – Эх! – Теперь ему лезть первым. Прыгает следующим, а за ним и остальные – Домино, Счетовод и Болоньезе. Шахтер остаётся с братом – они снимают пулемёт и прячутся. И вовремя – следующая пуля свистит над головой. – Пошли! – рявкает Подкова. Почти на голову предыдущим вываливаются капрал, братья-пулемётчики, немного опомнившийся Слипуокер, подталкиваемый сзади Ньюпортом. – Ай! – кричит Ньюпорт, падая. – Ты чего? – Там это, – говорит он. – Это. В спину. – Ранило!? – Да, кажется. – Кажется!? – Не знаю! Подкова перепиливает ножом лямки рюкзака, переворачивает мальчишку. На спине кровь. Он рвет на нём форму. – Ноги чувствуешь? – Вроде. – Че вроде!? Чувствуешь или нет? – Чувствую! – Да пошевели. Ньюпорт неуверенно сучит ботинками по песку. – Погоди, ща перевяжу. Она рюкзак прошла, вроде несильно, между рёбер. – Спасибо. – Пожалуйста, йопт! Лейтенант тем временем осторожно подползает к стене. Пули со свистом летят куда-то... летят. Кто-то кричит. Хер знает, что происходит, стрельба идёт активная. "Стрельба идёт активная". Так написали бы в учебнике или в уставе. Но тут чёт ни черта всё не по учебнику и не по уставу. И это твой первый бой! Какая к черту активная?! ЯПОШКИ БЕШЕНО ПАЛЯТ СО ВСЕХ СТОРОН! Пули с треском входят в дерево, с визгом рикошетируют от стальных поверхностей амфибий, хлопают по песку, чмокают по воде, жужжат в воздухе по одной и стаями. Стреляют не в тебя, но кажется, что если поднимешь голову над стеночкой, сразу несколько пуль обязательно продырявят твою голову просто случайно. Пересилив себя, все же выглядываешь, совсем чуть-чуть, не высовывая носа, только глаза. Окидываешь поле своего первого боя взглядом. Сразу за стеной – мешки с песком образуют что-то вроде неглубокой траншеи – это была японская позиция. Чуть левее – гнездо, в котором пригорюнился замолчавший японский пулемёт с до половины расстрелянной жесткой кассетой, торчащей вбок из затвора. Там же, кажется, тела расчета, но видно плохо за мешками. Прямо перед тобой – деревянный сарай, весь изрешеченный пулями, словно медовые соты, кажется чихни – и развалится. За ним, подальше – два длинных барака из кокосовых бревен, и пальмы, пальмы, пальмы, многие оборванные, словно облысевшие женщины. Около каждого барака – по сараюшке поменьше. Почти между бараками – воронка, неглубокая, но широкая. Бараки явно – просто дома, в них большие просторные окна – ещё бы, в здешнем-то климате. В окнах никого не видно. А вот подальше влево и вправо – по приземистому строению из серого бетона: эти больше похожи на блокгаузы. В них окна поменьше и в самом их виде есть что-то неприятное, как в крепком парне из портового района, который смотрит на тебя исподлобья, и ты понимаешь – сейчас может ударить, просто так. Самих японцев там ты не видишь, но они там. Наверное. А вот морпехов слева видишь, мертвых, между стеной и бараками. Вдруг замечаешь одного живого – он ползет к ещё одной воронке, рядом с блокгаузом. Ему остаётся метр, когда вокруг него начинает плясать песок, а тело его дёргается, отлетают какие-то кусочки, лоскутки, он вздрагивает от попаданий. В решето. Убили. Пулемётчик ещё добавляет для верности короткую – тело уже даже не дергается. Стреляли, кажется, справа. Ты смотришь вправо, и тут в бревно у тебя рядом с головой с уханьем входит пуля, и сразу вторая. Прячешь голову. Прижимаешься к стене спиной. О, блин. Было близко. Лучше не выглядывать в этом же месте. Лучше вообще отползти. Ползешь немного влево, в ту сторону, где людей больше. Прислушиваешься. И вдруг понимаешь, как это выглядит. Япошек отбросили от берега, вернее, просто убили всех, кто оборонял берег. По крайней мере на этом участке – справа доносятся взрывы гранат, наверное, там ещё штурмует кто-то... Но тут – нет, стена взята. Но либо у японцев был четкий план, либо кто-то очень опытный и умелый связал их оборону в узел. Их пулемёты бьют справа, кажется, из-за блокгауза, бьют во фланг, почти вдоль берега, простреливая эти жалкие тридцать ярдов между стеной и бараками. И кажется, ну что там тридцать ярдов – фигня, бросок гранаты. Но... не всё так просто. Другие япошки сидят в глубине, с пулемётами и винтовками, и в просветы между строениями, а может, и из самих строений, прикрывают стену напротив этих пулемётов. Любого, кто высунется, они сбреют, как бритвой. "Взаимноприкрывающие позиции" – так это называется по-умному. Те япошки, что погибли здесь, у стены, просто купили время, чтобы организовать эту систему огня в тридцати-сорока ярдах от берега с учетом направления атаки. И черта с два вы её прорвете. Эта позиция, как сложный узел – тянешь за один конец, в другом месте затягивается туже, вот и всё. Если бы они просто встретили вас фронтальным огнем, ну, фигня-война – вы бы как-нибудь сломили их лобовой атакой: вас же больше, наверное, да и винтовки скорострельнее... а так... пока у их пулеметчиков есть патроны, вас хоть целый полк тут на ста ярдах собрать и бросить вперёд – во фланг они перестреляют любое количество атакующих, просто как фишки домино. Тут танк нужен! Желательно, не один. Или минометы. А лучше бы крейсер. Или разбомбить их к чертям. Но ни танка, ни минометов, ни крейсера у вас нет, и где там Уэлл-Уэлл со своей рацией – тоже неизвестно. Остается ждать, верно? Проползаешь несколько метров в сторону, просто чтобы не сидеть там, где высовывался и тебя заметили, и вдруг сталкиваешься лоб в лоб, почти буквально, с ползущим тебе навстречу морпехом. Это рядовой Басс, Бандит, из первого взвода Клониса. У него за плечом маячит ещё один, из того же взвода. – Донахъю! – говорит он удивленно. – Это... а мы там, через два амтрака. Сидим пока. У стены всё равно места нет. Нас Дасти послал тут посмотреть, что происходит. Не знаешь, где Клонис? Тут подползает по песку ещё один боец, незнакомый. – Лейтенант! – говорит он, видя лычку у тебя на воротнике. – Вы же лейтенант? Меня послал сержант Андерсон, найти офицеров. Вы же из роты "Гольф", да? Сэр, вы можете со мной? Тут недалеко. Андерсона ты знаешь – это комендор-сержант из роты "Фокс", не такой бывалый вояка, как Кремень, но тоже ничего. Оставив Парамаунта за старшего, ты ползешь вдоль стены за рядовым. – Так нам что Дасти передать? – спрашивает тебе вслед Бандит. Фото стены. Понятно, что сейчас через неё никто не прыгает, но хорошо видно толщину брёвен. Вот ещё фото с морпехами у стены. Это фото с РЕД-1. Видно, что стена тут не достроена, и лежали морпехи там поэтому на пузе. Манго Ползёте вдвоем с рядовым, буксуя локтями в песке, сжимая оружие. Спустя пятнадцать ярдов ты понимаешь, что имел в виду Бандит: люди лежат у стены, как ломти на прилавке, один к другому, раненые вперемешку со здоровыми, оглохшие, напуганные, безразличные, настороженные. Вы ползёте мимо их ботинок. Кому не хватило места – прячутся за амтраками, вжавшись в песок. Лежат убитые – в основном ближе к воде, некоторые плавают лицом вниз. Но и у стены валяется несколько: переползаешь через труп морпеха, сжимающего в руках винтовку – наверное, хотел пострелять, высунулся, и тут его и убило – несколько дырок в груди, как на мишени – а товарищи втащили его обратно. Его глаза смотрят в небо, не мигая, хотя солнце светит убийственно ярко. Чувствуешь животом его мертвое тело. – Сэр! Сэр! – окликает тебя кто-то. Поворачиваешь голову – у стены сидит парень лет семнадцати, у него нет кисти руки, культя замотана бинтом, вся покраснела. Он тычет ею в тебя. – Меня ранило! – говорит он со странной интонацией, словно озабоченно, с тревогой смотрит на тебя испуганными серыми глазами. – Меня ранило, сэр! Ты вдруг каким-то чутьем понимаешь, ЧТО он имеет в виду. "Меня ранило! Я не просто так отсиживаюсь тут, я не испугался! Меня просто ранило, я дальше не пойду, но я не просто так! Я не испугался!" – и он очень боится, что ты ему не поверишь. А боли он ещё не чувствует, боль придёт потом. – Успокойся, – говорит кто-то рядом. – Не обращайте внимания, сэр. У него шок. Вы ползёте дальше. На берегу, ярдах в десяти грохает взрыв – забрасывает вас песком. Он не очень мощный, но кто-то стонет, зажимая рану. – Санитар! Ползёте ещё немного. Слышишь, как с нотками истерики в голосе какой-то боец, вжавшись в стену рассказывает товарищу, почти смеясь: – Дюпре выбрался на берег, добежал до стены, и спрашивает: "Где линия фронта?" Опоздать боится! А капитан ему: "Пригнись, идиот, ты на ней стоишь!" Вдруг твой проводник трясёт за плечо морпеха, который лежит на боку, спиной к вам. Морпех поворачивается. Это Андерсон. – Ганни! Я нашёл лейтенанта из роты "Гольф"! – Молодец! – кричит Андерсон громче, чем нужно. – Молодец! Лежи пока тут. – Двигается, давая тебе место у стены. Заползаешь между ним и тем, кто тебя сюда довел, упираешься спиной в его рюкзак, чувствуешь твердую лопатку на нём. – Сигареты есть!? Мои промокли, – спрашивает тебя сержант. Серьезно?! Он тебя из-за сигарет позвал?! Тебя, офицера?! А, нет, тьфу ты. – Капитан Моррис убит, – продолжает он. – Наши все офицеры убиты, остались только Дюпре и Барр, но Барр ранен. А у вас что? Он ещё больше мрачнеет, услышав, что ты понятия не имеешь ни где Хилл, ни где Тэгерли, ни где Кремень, ни где Голландец, ни где Ами, ни где хоть кто-нибудь в этом дурдоме без главврача! И что у тебя десяток пулемётчиков и может ещё отделение Дасти, в котором неизвестно сколько человек осталось – и всё. – Вы же между нами должны были высадиться... – грохает ещё взрыв. – Ссука... слушай, мы попробовали сунуться к основанию пирса. Там сапёр один, сержант, подкрался и подорвал взрывчаткой два пулемётных гнезда, мы почти прорвались, но тут нас начали справа косить. Кусок берега по центру РЕД-2 ещё не взят. Когда с берега открыли огонь, мы отклонились немного влево, а "Эхо" немного вправо. Мы думали, вы возьмёте то, что в центре, но чего-то ваших не видно, только вот ты и ещё там какая-то одна амфибия приплелась, кажется. Не знаешь, чья? Ты не знаешь. – Слушай, надо джапов выковыривать. Мы попробуем дымом прикрыться и к пирсу рвануть, но хер с два поможет, они и через дым всех перебьют. Сносит быстро, вдоль берега, – он морщится. – Слушай, возьми там берег, в центре, между плацдармами, и прижми их с фронта, отвлеки. Прижмешь? Я тебе дам сапера того, у него взрывчатка осталась. Взорвешь крайний блокгауз, понял? Вот тот, серый. Хоть попытайся. Нам надо установить связь с батальоном Кроуи и с "Эхо". Если не установим, они нас окружат постепенно. Понял? Прикрой мой правый фланг. Если получится – свяжись с "Эхо", узнай, как у них дела. Хотя, подозреваю, такая же хуеверть, как и у нас. Что за жопа-то, первый лейтенант, сэр, а? Откуда такая жопа вдруг раскидистая? – риторически спрашивает он. Вместо ответа слышите нарастающий рокот в небе. На самолеты что-то не похоже. – Пригнись!!! Вжимаетесь в песок под стеной, почти обнявшись. Страшно грохает над головой два раза, словно молния в дерево долбанула. По-театральному так грохает, эффектно, бьет по ушам, закладывая их. Сразу за взрывами – резкий шорох по песку и многократный плеск, словно "кусок" дождя упал на землю без медленного начала, без раскачки, как будто его вынули из середины дождя и уронили вам на головы. Кто-то стонет. Потом грохочет ещё в стороне, снова в небе. И ещё – опять дважды, почти одновременно. – Шрапнель! С южного берега бьют! Тут всё нахер пристреляно, как в грёбаном тире! – со злым отчаянием говорит Андерсон. Бабахают взрывы на земле – пожиже, вразнобой, но много, слева и справа. – Ты меня понял? – кричит комендор-сержант. – Только вместе надо, иначе нет смысла. Начнем через пятнадцать минут. Успеешь? Часов у тебя, кстати, нет... Винк, Слипуокер А вы лежите под стеной, около амфибии, у вас тут под стеной места много. Подкова закончил перевязывать Ньюпорта, тот валяется на животе. – Че, болит? – Ага. – Сильно? – Вроде нет. – Ну, раз вроде, значит, нет. Че, может, назад тебя посадить? – Не, я лучше тут. Как я туда заберусь? – Ладно, лежи. Сверху жарит солнце, впереди равнодушно качаются ободранные пальмы, со всех сторон кто-то стреляет и что-то взрывается. В море, ярдах в тридцати от берега, позади вас, коптит небо амтрак, кто-то там его зачем-то тушит, идиот. По амтраку щелкают пули, морпехи прячутся за ним, еле высовываясь из воды. – Там Стэчкин что ли? – спрашивает Парамаунт. – Может быть... – Не повезло. Справа (вернее, слева, потому что в основном вы сидите спиной к стене) слышны резкие хлопки гранат, просто до черта, один за другим. – Во наваливает кто-то! Пулемётчик "Грязной Герти" перебрасывает вам, не высовываясь, пулемёты и коробки с боеприпасами. – Интересно, че там Флаин-Фиш с Дойчи. – Наверное, ждут, пока амтраки вернутся, а Физик их по ФИЗО задрачивает. – Гы-гы-гы! Амфибия заводится. – Всё, парни, до скорого! – она начинает отрабатывать назад, лязгая гусеницами и плюясь в вас песком. – Давай, мороженого привези в следующий раз! – Ага, непременно! – глухо откликается водила из своего короба. Пятясь, бронетранспортер откатывается в лагуну. По нему щелкают пули, но, видимо, япошкам пока не до него. – А наш лейтенант не испугался, молодец, – говорит Ветчина, выдувая из затвора пулемёта песчинки. – А то бы сидели сейчас в этой банке консервной тоже, как дураки. – Слипуокер молодец. А то бы лежал сейчас наш лейтенант с дырой в башке. – Точно. – А Тугодум поспешил – и всё. С другой стороны пляжа, ближе к пирсу, начинает ухать и грохать, но вас это словно не касается. Сюда оттуда осколки не долетят. Пулемёты стучат дальше, совсем недалеко, но вам на них тоже начхать. Вы "в домике". Но грохот стоит знатный – снаряды раскатисто ухают в воздухе. – Накройте его что ли пончо. А то чё он на солнце прямо. – Точно, печёт будь здоров. Болоньезе достаёт фляжку, делает несколько жадных глотков. – Не налегай. – Ладно, – он закручивает крышку, но вдруг останавливается, глядя на раненого. – Льюис, попьешь? Неведомая сила выбивает у него фляжку из рук, отрывая палец. – Ай! Аааа, бля! – он зажимает руку между ног, весь сжавшись. – Что такое? – Это че? – Рука! – Осколок? – Да откуда я нахуй знаю-то!
-
Вот действительно: не пост, а фильм. К тому же заставляющий крепко думать.
-
Фух, хорошо-то как, что удачу перебросил! А вообще атас, конечно, творится. Есть ощущение, правда, немного непонятного рваного ритма, типа один ход короче, другой длиннее, и вообще чувства времени нет будто. Но это наверно даже хорошо, жизненно) В остальном всё больше начинаю/продолжаю верить, что даже до второго дня никто не доживёт)))
-
Карта!
-
Сам пост отличный, но карта - карта просто нечто
-
Не знал, что ты еще и так рисовать мастер.
-
Этот пост открыл мне дверь в новый мир, где я немножко понимаю, что тут происходит (ну, минус всякие мелочи, да). Опять же, карта. Карты все делают лучше.
Отмечу также, что амтрак Сирены на этой карте на фоне прочих немытых рож выглядит как тизер к календарю с полуголыми морпехами.
|
-
Продуманный, логичный, а, главное, реальный к реализации план.
-
Чувствую, натерпится Александра с "сироткой"
|
ссылкаСерые облака нынче висели клочьями, цеплялись за горы, останавливались и снова, как ни в чем не бывало, продолжали свой путь. Солнце изредка подглядывало за жизнью внизу сквозь образовавшуюся в небе брешь и нелюдимо пятилось обратно. И даже это было добрым знамением - светило не показывалось в землях Турогва Конунга уже год. Не обласканная теплом земля очерствела, покрылась, словно морщинами, застывшей коркой грязного льда и не могла родить людям пищу. Море было более щедрым на гостинцы - лёд не уходил с его поверхности третий год, но рыба под ним водилась отменная, иной раз даже приносившая в белёсом брюхе дары ушедших на небеса богов - разноцветные морские камни, которые умельцы города плавили, превращали в украшения. Говорят, такой камень хранил нашедшего его от хворей и мучительной смерти. Леса, изобилующие дичью, сегодня были особенно щедры: трэли без остановки носили добычу, убитую охотниками. Морские глубины тоже не стали скрывать от людей еду: жирная толстобрюхая сельдь и масляно поблескивающая в тусклом свете костров форель аппетитно исходили соком. На их аромат, казалось, и стекались с окрестных земель жители Бифроста. На альтинге* сегодня соберётся много людей: угостить их - первая задача конунга Турогва. Над второй же у него было время подумать: ровно три года. Сейчас Конунг Турогв, невозмутимый и привычно угрюмый, восседал на массивном резном троне, приветствуя скупыми кивками появляющихся на альтинге гостей. По правую руку от него сидела старшая дочь - воительница Хильд, давно покинувшая отчий дом, чтобы жить в Эрве-Ордал; по левую - юная жена, немногим старше дочери, бледная и поникшая: на днях она родила конунгу двойню, долгожданного наследника и ещё одну дочь, третью. Мальчик вскоре умер, а девочку забрали вёльвы, обвинив ту чудовищем, убившем брата-продолжателя рода, и завладевшим его силой. Последний альтинг был зимой, где решили дождаться лета, и, если земля снова откажется рожать, спросить богов. Лето было едва ли теплее зимы: земля под ногами хрустела тоненькой коркой льда, в небесах извивались ночные радуги, лёд во фьорде по-прежнему долбили, чтобы поживиться дарами моря, пар рвался изо рта днём и ночью, звери ожесточеннее охраняли леса и свою добычу. За прошедшие шесть лун не вернулись Горм, Велунд и Рорк - славные добытчики, коих Конунг Турогв поил пивом со своего стола. Вепрь, что сейчас равнодушно поворачивался на вертеле в ожидании людей, изъязвивших желание сказать своё слово на альтинге, был изловлен молодыми охотниками, которые ещё не заслужили таких почестей. Хирд, самый младший из них сейчас помирал в горячке от страшных ран - прежде чем погибнуть, зверь распорол ему весь бок до рёбер и сизой требухи. Видать, сами боги потребовали жертву в обмен на красавца-вепря. *** Наконец настал тот час, когда во дворе возле Длинного Дома загорелись костры когда дары природы стали съедобны, а собравшиеся уже испили хмельного мёда. Чувствуя, что долг гостеприимного хозяина выполнен, Конунг Турогв поднялся. Тишина воцарилась в Доме. Час, когда правитель всех жителей Бифроста скажет Слово. - Вы терпеливо ждали середины лета, - пронёсся над головами его внушительный бас. Конунг был уже немолод, но голос его будто принадлежал тому Турогву, что сел на резной трон двадцать зим назад после кончины брата. - Я исполнил обещание, собрав вас здесь. Я говорил с богами вчера ночью. Мой вопрос был о грядущем. Вот, что они мне ответили, - он помолчал, не зная, как воспримут его слова собравшиеся. - «Грядущее сокрыто», -голос Турогва Конунга стал торжественным, однако выглядел он вовсе не радостно. - Ждать нового ответа богов мы не станем. Некому станет ждать ответа, если зима продлится еще год. Потому слушайте волю вашего Конунга, о славные жители Бифроста: вёльвы снизошли до моих просьб, они спросят богов и укажут путь. «Шестеро храбрых пусть явятся с даром, коль внимать желают гласу Небес» - такие вести я получил от них неделю назад, когда они…пришли за моим сыном и дочерью, - на этих словах жена Конунга побледнела сильнее, а губы ее скривились, словно она собиралась заплакать. Вёльвы редко соглашались помочь и никогда не являлись днём, посему ходили легенды, что они уродливы и алчны. - Сейчас пусть выйдут шестеро, что желают говорить с вёльвами и узнать слово богов первыми. Моя дочь Хильд укажет вам путь. Воины и следопыты из Эрве-Ордал редко заходили на территорию Вёльвбринн, леса вёльв, всякий раз рискуя не вернуться из дозора. Оттого честь, выпавшая Хильд, была велика, а также показывала ее достойной дочерью Конунга, хотя, поговаривают, сам Турогв желал ей другой судьбы. Звенящая тишина вновь воцарилась на альтинге. Все ждали, кто первым выйдет в центр, предстанет перед правителем.
|
-
Первое, что ощутила Маша, был неприятный укол, то ли совести, то ли стыда за разыгрываемый ими фарс; вторым же пришло облегчение - можно прекратить, оставить выдержку, хватку бульдога, разжать зубы, ослабить оскал. Даже плечи машенькины опустились, словно груз с них свалился какой. Наверное, это действительно единственно верная реакция в такой ситуации.
|
|
Накануне дня, когда отряд покидает лагерь Луций, зовет Тиеста к себе в шатер и знаком приглашает лечь. – Ну что? – спрашивает он. – Тебя можно поздравить, мистик. Судьба тебя любит. Как я тебе и говорил, Фейруза была проклята, и это проклятие било по всем, кто с ней соприкасался. Её первый супруг. Армянский царь Аршак. Теперь Архип... Клавдий... Все мертвы. А ты всё ещё жив. Либо это большая удача, либо доказательство больших способностей. Он делает жест рукой, дескать, "ты же не веришь, что дело в удачливости?" – Когда мы беседовали на корабле, ты задавал вопросы. У меня есть для тебя ответы. Вряд ли они тебя обрадуют, но, возможно, удивят. И тебе нужно будет сделать выбор. Ты готов?
– Проклятие действительно выглядит самой очевидной причиной, - согласился Тиест, принимая приглашение лечь, - Фейзура не обладала собственной силой, ей не владел демон, но проклятие обладает властью, иное может пережить и тех, кто его произнес, и тех, кто был его свидетелем.
Метаксас оставил замечание по поводу удачливости без комментария, но кивнул на последний вопрос.
– Те, кто отвечают в такой момент 'я готов' обычно оказываются не готовы к тому, что услышат. Но, - 'разве у меня есть выбор?' хотел спросить Тиест, но вместо это произнес вслух другое, - действительно, это необходимо.
– Я сын человеческой женщины и ангела, созданного Богом. Тем самым, в которого ты не веришь, - Луций поднимает брови. - Свечение, которое ты видишь - это часть его силы, которой я наделен. Оно режет твои глаза, потому что твоя сила слаба и имеет иную, более низкую природу. И уж конечно, оно не сводит с ума. Наоборот, оно способно излечивать безумие, вызванное некоторыми причинами. Я говорил тебе правду: моя человеческая часть смертна. Моя другая часть... - Луций морщится. - В каком-то смысле лучше бы она тоже была смертна. Она не может держаться в этом мире без земной. И кстати...Фейруза тоже дочь, только не ангела. В ту ночь на корабле я лишь показал ей её природу. Но вот в чем разница - её отец так и не пробудил её силу, поэтому ты её не видел. По крайней мере до ночи, когда она сбежала. Сводил ли я её с ума? Нет. Напротив, я мог попытаться исцелить её, но такие вещи не делают без согласия, и последствия могли быть... опасны. Что касается демонов... Вопрос сложный, были они и ты их не разглядел, или то был плод её воображения - я не знаю. Но довольно мне говорить о ней, не так ли? Задавай вопросы, после, поговорим о тебе.
– Не поклоняюсь, - уточнил Тиест, не столько чтобы возразить, сколько чтобы заполнить паузу, пока он обдумывал слова магистриана, - но не отрицаю их существование.
Конечно, у мистика были подозрения, слишком много всего произошло , слишком много было недомолвок, полунамеков, событий, да и того, что Метаксас видел своими глазами. Он не был ошарашен, но все равно удивлен, такому нельзя было не удивляться, и ему требовалось мгновение, чтобы все осмыслить.
– Архип считал, что Фейзуру нужно обязательно исцелить. И хотел сделать это... своим способом. Я же хотел сначала узнать ее волю. Хочет ли она быть исцеленной? Многие лекари оставляют осколок в ране, потому что понимают, что извлечь его сделает еще хуже. Но сейчас это уже не имеет значения, я полагаю. Если мы встретимся с Фейзурой, то как с врагом.
Вопросы. Как много их было.
– Я думал, что это был посмертный опыт, что ангел явился к тебе за мгновение до смерти, - задумчиво проговорил эллин, - в этом я ошибся. Значит, это наследственное? Валерия получила свою силу по рождению?
Странный вопрос. Почему из всех возможных мыслей Тиест подумал именно про Воробушка? Нет, были другие вопросы, более важные.
– Ты говорил, что твое предназначение, это Рим. Твой отец имеет устремления? Если я правильно помню писание, ангелы являются проводниками высшей воли, но не действуют по своей
– Это неизвестно, - отвечает Луций на слова о Фейрузе. - Скажем так, у меня были причины считать, что на переговорах она принесет Риму больше вреда, чем пользы. Если бы я был в этом уверен, я бы уничтожил её сразу. Но я был не уверен, поэтому она до сих пор жива. Кроме того, я оставлял возможным вариант, что смогу при необходимости, устранить её от переговоров, не убивая, но это зависело бы от вас троих. Что у неё на самом деле на уме - мне неведомо, но не все подозрения можно изложить в спокойной беседе. Кроме того, судя по всему она не была до конца искренней со мной. Есть вопросы, которые задают до ареста, и я их ей задал. Те же, которые задают после ареста... если задать их преждевременно, можно потом не проснуться. Несмотря на то, что она пыталась меня убить, я до сих пор не могу однозначно сказать, была бы она полезна Риму, как союзник, или же нет. Но Фейруза из тех людей... Ты слышал когда-нибудь о Гае Кассии Лонгине? Он был сторонником Марка Брута, одним из заговорщиков. В решающей битве его часть войска была разбита Антонием, а часть войска Брута напротив, теснила армию Октавия. Но Лонгин не знал об этом и бросился на меч. Этим он обрек на поражение и Брута. Однако Лонгин сделал это не из трусости. Это был человек величайшей храбрости – это он вывел остатки легионов Красса после разгрома при Каррах. Просто некоторые люди не могут ждать развязки – только действовать, так, как считают нужным. Вот Фейруза из таких. Представился шанс, хоть малейшая возможность – и она действует. Оценивая её поступки, надо помнить об этом. Он слушает прочие вопросы. – И да, и нет, - отвечает он на вопрос про наследственность. - Это было так, и не так. Я действительно не знал о своем происхождении всю свою жизнь, а узнал лишь два года назад. Изначально я был нужен отцу только как носитель крови. Но потом случилось так, что я умер в результате... в результате события, на которое не мог повлиять, и которое было напрямую связано с этой линией крови. Тогда он явился ко мне и помог вернуться в мир живых - в качестве извинений или компенсации, если хочешь. Что касается моей дочери - верно, по рождению. Но не все так просто. Такая сила не должна встречаться два поколения подряд. Это ненормально. Не спрашивай, почему так произошло, я и сам не знаю. И не спрашивай больше о моей дочери, если не хочешь потерять моё расположение. Слишком многие ею интересуются, и Фейруза тоже. Свои тайны я готов тебе раскрыть, а её - нет. И кстати... чтоб ты знал. Никто не является к тебе за мгновение до смерти. В смерти мы все будем одиноки. А вот дальше будет по-разному.
– Рим - не моё предназначение, Рим - мой долг. Я защищал его от врагов внешних и внутренних еще тогда, когда знать не знал обо всем этом, и продолжаю защищать и теперь. Строго говоря, я даже не знаю, есть ли моему отцу дело до Рима. А что касается его воли... она у него есть, поверь. Ты наверняка обращал внимание на то, что свет от меня исходит холодный, не солнечный. И все же это свет. Он стал таким, потому что мой отец - не обычный ангел. Когда-то давно Сатана поднял мятеж. Одни ангелы присоединились к нему, другие - остались верны Престолу. Мой отец не поддержал ни тех, ни других. За это он был наказан, но не был низвергнут. Теперь наш свет - серебряный, а не золотой. Но, как видишь, своей воли у него хоть отбавляй.
– Я не хотел проявить неуважения, только напротив, - заметил Тиест на ремарку о дочери и больше к этой теме возвращаться не стал, - Если у твоего отца есть своя воля, то к чему он стремится? Старые боги, которых я знаю, вмешивались в дела людей по личным причинам, но, как ты говоришь, господин мой, сила твоего отца иного порядка, как и природа. Его мотивы столь же человеческие, как у старых богов или иные?
На слова о Фейзуре мистик несколько раз согласно кивнул, после чего добавил:
– Я могу лишь положиться на твое суждение в этом вопросе. Я не политик и не полководец, мне сложно мыслить такими категориями, мой опыт общения с Фейзурой говорит о том, что она желала признания, что ее амбиции простирались много дальше ее возможностей и проницательности. Я не думаю, что в ее поступках был злой умысел, но порой даже не имея скверного намерения, можно принести горе
– Ты спросишь у него сам, если он этого захочет, – ответил Луций. – Бессмысленно пересказывать то, что я слышал от него. Мне он скажет одно, тебе другое, Фейрузе – третье. У него много целей. Ты можешь попытаться помешать ему выполнить одну, а на самом деле лишь поможешь выполнить другую. Наблюдая за звездами, Тиест, ты можешь понять, в какую сторону они движутся, но никогда не поймешь зачем, ведь ты не видишь всех звезд. А о многих даже не знаешь.
– Фейруза желала выиграть, играя в чужую игру. Тот, кто вовлек её в эту игру, не предупредил, что вход стоит один денарий, а выход – сто. Она вообще плохо понимала, что происходит, и я думаю, что безумие тут не причем. Она уже так поиграла в игру царя Аршака и проиграла, и кажется, это её ничему не научило. Но она слишком страстно хочет царствовать, чтобы видеть, что мир не исчерпывается вопросом, будет ли она сидеть на троне. Но речь сейчас не о ней. Речь о тебе. Луций смотрит на Тиеста испытующе. – Чего хочешь ты? В смысле на самом деле хочешь. Ты говорил мне, что хочешь вернуть в мир магию, что её стало меньше. А для чего? Ты говорил, что хочешь спасти мир. Но ты действуешь, подобно Архипу, который спасая Фейрузу, только подверг её ещё большей опасности ценой собственной жизни. Магия – это сила для избранных, не для всех. Я скажу тебе прямо – я очень сильно сомневаюсь, что ты можешь преуспеть. Но, в конце концов, даже Архип преуспел в своем безумном плане, а ты его умнее. Возможно, у тебя что-то получится, скажем, вызвать какой-то временный выплеск. Вернуть магам силу, на время. Чего ты этим добьешься? Ты дашь силу в руки людям, которых не знаешь. Ну хорошо, знаешь некоторых. Я тоже, по долгу службы, был знаком с некоторыми из них. Большинство из них используют её для своей выгоды, для красивой жизни. Единицы будут творить добро или заниматься познанием. Но другие единицы устроят ужасные разрушения. И на этом всё. Прометей принес огонь всем людям, чтобы согреть всех, магия – это огонь, который согреет единицы и опалит миллионы. Луций пожимает плечами. – Что в этом тебе? Я исключаю шанс, что ты хочешь этой силы ради собственного богатства – богатством тебя уже проверили. Если бы это было так, ты бы сейчас был далеко отсюда. Что ты хочешь ощутить?
Он раздумывает над следующей фразой. – Один человек сказал, что смерть улыбнется всем нам, и тогда останется улыбнуться ей в ответ. Я уже умирал. Я знаю, как легко это звучит, и как тяжело на практике. Чтобы улыбнуться в ответ смерти, надо знать, ради чего ты прожил жизнь. Не чего добился, не что успел, а зачем это все было, знать, что ты боролся за что-то стоящее. Вот когда ты будешь умирать, не сейчас, конечно, а через много лет, ты будешь знать, ради чего всё это было?
Луций снова пожимает плечами. – Или же ты ищешь силу для себя? В этом нет ничего постыдного. Просто это разное. Подарить всем прекрасный, но бессмысленный огонь, от которого ужаснулся бы Прометей, или обрести свою силу, чтобы использовать её для чего-либо. Это совсем не одно и то же, мистик. Совсем не одно и то же.
– Волшебство это сила, - после недолгих раздумий ответил Тиест. Он говорил спокойно, позволяя себе паузы, чтобы подобрать правильные слова. Слишком важный разговор, чтобы рисковать неверной формулировкой, - Как любая сила, она лишена направления. Человек может взять копье, чтобы убить соседа, а может взять его, чтобы защитить близких от набега. Наделенный властью может использовать ее, чтобы строить схолы и госпитали, а может строить виллу за виллой, набивая собственный кошель. В империи хватает вторых, но никто не стремится низвергнуть Рим из-за этого. Вместо этого создаются службы, которые призваны контролировать коррупцию, усмирять ее.
– То, что я хочу сказать, - уточнил свою мысль Метаксас, - что люди такие, какие есть, многие подвержены страстям, порокам и не могут совладать с ними. Есть и праведники, и те, кто находится посредине, между первыми и вторыми. Позволю себе не согласиться с тобой, господин мой, что большинство чародеев алчны. Безусловно, большинство из тех, с кем встречался ты, таковы. Но это твой долг, противостоять таким, как они, искать их и пресекать их махинации, поэтому ты видишь больше их, также как вигилии видят больше воров и бандитов, чем честных людей. Это же не значит, что все люди порочны. На чародея, который богатеет за счет ремесла, придется тот, кто спасает жизни. На того, кто насылает злых духов найдется тот, кто их изгоняет. - Любой инструмент, попавший в руки людей, будет обращен во зло и во благо, такова наша природа. Делать этот выбор, между добром и злом, есть свобода воли, данная нам богами. Можно отнять инструмент у людей, но они не станут от этого лучше, как ребенок никогда не повзрослеет, если запретить ему выходить из дома и не дать набить свои синяки на коленях.
– Огонь Прометея тоже опалил множество людей, - невесело закончил эллин, - Но я бы сравнил магию не с ним, с даром, который получил брат Прометея, Эпиметей. Сосуд, в котором крылись блага и горести, и созданную Зевсом женщину, Пандору. Когда Пандора, не удержавшись открыла сосуд, из него наружу вырвались болезни, горести и несчастья. Но часто забывают, что на самом дне этого сосуда была еще одна сущность. Надежда.
– Я не ищу силы для себя. Мой век короток и я уже успел испить из чаши могущества, у меня было все, что я мог хотеть. Если бы я довольствовался этим, то принял бы дар Аврелиана и тем успокоился, мог бы купить виноградник и доживать, наслаждаясь лучшей лозой во всей Элладе. Я хочу вернуть в мир равновесие, которое было нарушено Катаклизмом. Исчезновение магии лишь симптом этого дисбаланса, признак того, что наш мир болен. Я стремлюсь исцелить его, вернуть к прошлой гармонии, сохранить надежду, которая осталась на краю сосуда Пандоры.
– О, дело не в том, что я видел только плохих чародеев, – возражает Луций. – Дело в том, что этот дар не дается избранным. Он дается случайным людям, подобно тому, как кто-то рождается рыжим, а кто-то лучше владеет левой рукой. И доля людей с самыми обычными страстями среди них так же велика, как и среди простых смертных. Сам дар вызывает у многих из них амбиции, но это лишь подобно тому, что люди, высокие ростом, или имеющие большой детородный орган мнят, что судьба сделала их вождями или великими любовниками. Не более того.
– Наш мир, Тиест, может быть, и болен, но это не значит, что его надо лечить. Когда человек болен, у него бывает жар, у него выпадают волосы, а бывает, что отказывают руки или ноги. Ты никогда не видел врачей, которые стараются вылечить, вместо того, чтобы помочь? Изгнать "демонов", вместо того, чтобы просто выполнить свою службу? Не пытаться прирастить назад волосы, не мазать дегтем руки и ноги, а просто дать напиться воды, поменять простыни, укрыть его теплым одеялом. Да, человек уже не будет прежним. Но будет новым. Ты весьма умен, но не кажется ли тебе, уж прости меня за стариковское брюзжание, что ты несколько не наивен даже, а чересчур тщеславен? Знаешь, как будет? Я скажу тебе, как будет. Луций грустен. – Ты выпустишь из ящика Пандоры болезни, горести и несчастья. Так вот, они не исчезнут сами. Мне и таким как я придется бороться с ними, придется бороться изо всех сил, принося жертвы и совершая вещи, о которых мы не расскажем детям. И вот потом, Тиест, когда мы победим их, вот тогда из этого ящика робко вылезет надежда. Не потому что она была там с начала. А потому что спряталась туда, когда ящик открыли.
Он машет рукой. – Но это мелочи. Ты же не ответил на мой вопрос. Что ты хочешь ощутить? Что ты потряс мир до основания? Что прежняя гармония уже не вернется, потому что мир меняется, и Катаклизм – не причина, а признак? Ну, ощутишь. И что? И ничего.
Луций наклоняет голову. – Знаешь, что объединяет нас с тобой? Для нас с тобой слава – это то, что будет, а не то, что скажут другие. Архип из кожи вон лез, чтобы его оценила Фейруза. Тамар старается для меня. Марк – чтобы его заметил однажды Август. Ну давай, скажи что я не прав. Скажи, когда ты будешь умирать, что тебе будет важнее? Что кто-то скажет: "Вот Тиест Метаксас, он вернул в мир магию." Или что пятьдесят миллионов людей заснув вечером, проснулись утром в своих постелях, а ты бы знал, что это твоя заслуга. Пусть даже они об этом не знают. Скажи, что заставит тебя улыбнуться в тот момент?
– Безусловно, второе, - не задумываясь ответил Тиест, - и поэтому буду пытаться, даже если сама затея кажется безнадежной. А если положение вещей действительно не изменить, если гармония не вернется, я буду там, что свидетельствовать. В таком случае меньшее, что я могу сделать, это составить хронику гибели прошлого мира.
– Тогда почему ты спасаешь "утраченную гармонию", вместо того, чтобы помогать мне спасать людей? – спрашивает Луций. – Тебе кажется, что спасать людей скучнее? Менее прекрасно? Не так величественно? Не поспоришь, люди в большинстве своем не очень-то красивы. Зато в этом больше человечности и больше смысла. Выбери, кому ты хочешь помочь: людям или гармонии? Это не одно и то же, хотя возможно, тебе и кажется, что это так. Ладно, чего там. Раз уж я сам толкаю тебя к выбору, пусть это будет абсолютно честный выбор.
Он простирает руку. – Тиест Метаксас! Я освобождаю тебя от данной мне клятвы.
Он опускает руку. – Вот и всё. Ты свободен. Теперь выбирай. Стань мне не слугой, но союзником, обрети СВОЮ НАСТОЯЩУЮ силу, которую ты даже до конца не осознаешь. А не те крохи, которые у тебя остались. И помоги достойной цели. Я служу Риму, сознавая, что он не похож на царство добродетели, но лучше него формы нет. Рим – это единственная сила, которая уменьшает страдания людей, ты просто пока не видишь, что произойдет, если его не станет. И единственная, которая не существует ради амбиций таких людей, как Фейруза. Это единственная страна, в которой правят не только страх и сила. Единственная страна, в которой осталась надежда, даже если кажется, что она погребена под алчностью таких людей, как Флавий Тавр Аврелиан. Да, в Риме много такого, что мне противно, но лучшего пока никто не придумал. Или ты думаешь, что вцепившиеся друг другу в глотки варвары в звериных шкурах – это и есть гармония? Пффф! Он пожимает плечами. – Но разумеется, ты можешь презреть мой дар и мою дружбу и отказаться. И побежать за своим миражом. И даже, возможно, добежать до него, несмотря на то, что сил твоих уже не хватает даже чтобы дождь вызвать. Но знаешь что?
Луций улыбается сам себе. – Вот мой отец спрашивает меня, за что я так люблю людей. А как раз за то, что они не идеальны, Тиест. И Рим – он никогда не достигнет идеала, даже если мне удастся защитить его от обезумевших от амбиций колдунов и обнаглевших варваров. Но он этим и прекрасен. Он будет двигаться к совершенству всегда. Иногда менять дорогу, иногда спотыкаться, делать шаги назад, потом наверстывать... Но это и делает мою цель великой, друг мой. Её недостижимость. А твоя... что ж, магия идеальна. Ты добежишь до миража, дотронешься до него рукой и увидишь свой "идеальный" мир. Но когда он тебе чем-то не понравится, ты не сможешь ничего изменить, мистик. Есть два разочарования в жизни – не достичь того, что хотел, и достичь. Второе более горькое. Подумай об этом. Подумай об этом и выбирай. Яркий цветастый и прекрасный мираж, или противный одинокий старик, которого называют палачом, но который спасает последний настоящий, а не мифический оплот надежды, пока у этого мира не прошла лихорадка. Живые, несовершенные люди или идеал. Не спеши. Выбор только на первый взгляд очевиден. Но тут есть между чем выбирать. Когда я буду в очередной раз умирать, я точно знаю, что смогу улыбнуться смерти. Сможешь ли ты?
– Спасибо. За освобождение от клятвы. И прежде за предложенную дружбу. Это дорогого стоит, особенно для представителя моего пути, моей профессии, если можно так сказать. Люди не слишком охотно раскрывают нам объятия. И я не хочу, чтобы казалось, будто эта дружба куплена. Мне не нужны дары, достаточно лишь предложения и простертой руки, - Тиест протянул руку в ответ, и лишь после продолжил говорить, - Если мне будет позволено, я не считаю эти цели, вернуть гармонию в мир и спасать людей, противопоставленными или неравнозначными. Дар всегда был долгом для меня, а не правом. Долгом оберегать людей от того, с чем они не могут справиться сами, от опасностей незримых и имматериальных. В этом пути есть многое другое, и познание, и воспитание себя, но цель его - служение миру. Я не стремлюсь восстановить гармонию мира ради нее самой, ради какого-то идеального состояния, чтобы любоваться им будто скульптурой. Я стремлюсь к этому, потому что - так полагаю - что людям станет лучше жить в мире гармонии, чем мире, где правит Эрида. Поэтому тебе, гос.. друг мой, не нужно предлагать мне присоединиться к твоей цели, я уже следую ей
Луций не отпускает руки Тиеста. – Тиест, – говорит он. – Я уважаю твой взгляд на вещи, но пойми и ты мой. Эти цели, может быть и не противопоставлены, а может быть, и таковы. Ты не знаешь, к чему приведет пробуждение магии. А я не могу спасать всех людей. Я спасаю Рим, потому что это – большинство и лучшие из людей. Именно поэтому тебе и надо выбрать. И если ты мой друг и союзник, мне нужно знать, что ты разделяешь мою цель настолько, что готов отказаться от иной, если они вступят в противоречие. Возможно, для тебя это выглядит по-другому. Но для меня это так, а предлагая дружбу, я должен быть честен с тобой. Поэтому не обманывай себя. Это выбор. Скажи "да, Люди Рима и Луций". Или скажи "нет, Мечта и Гармония". Вот и все. Это просто выбор того, что тебе ближе. Это не вопрос жизни и смерти.
Тиест молчал совсем недолго, прежде чем кивнуть: – Если нужно сделать выбор, то люди. Без людей не будет мира, они важнее всего. И да, я понимаю, что спасти всех невозможно, что защищая Рим, мы можем обречь людей вне его. Я, возможно, наивен, но, все же, не ребенок
Луций тоже кивает, медленно. – Хорошо, что ты это понимаешь. Но по-другому и быть не могло. Иначе мы бы не вели эту беседу. Он берет вторую руку Тиеста. – Пора вернуть тебе кое-что, что ты утратил, мистик. В конце концов, – он усмехается, – кажется, сила, это единственное, чем я могу наконец отблагодарить тебя, не опасаясь, что сюда войдет Флавий Тавр Аврелиан и отнимет у меня даже эту возможность. Ты сказал, что тебе не нужны дары, но неужели ты откажешь старику в возможности проявить благодарность?
- Он обещал, что достанет меня из-под земли, если потребуется, так что не удивлюсь, - невесело пошутил Метаксас, больше чтобы скрыть волнение. Сколько не уговаривай себя, что вода не холодная, а за мгновение до того, как ступить в нее, она кажется ледяной. Мистик прикрыл глаза, не зная чего ожидать, то ли боли, то ли блаженства, поэтому готовился одновременно и к тому, и к другому
- Пфф! – снова усмехается Луций. – Именно поэтому мой дар должен быть таков, чтобы ты мог больше не бояться его. Итак, ты согласен это принять? - спрашивает он.
Мистик замолчал, прислушиваясь к себе, потому вздохнул и покачал головой: – Это большая честь, получить твою благодарность, но я не имею права принять ее. По крайней мере, не сейчас. Я должен ощущать, что достоин этого, готов к этому, но сейчас это не так
– Ты понимаешь, что отказывая мне в этом, отказываешься и от моей дружбы и расположения? – спрашивает его Луций спокойно.
– Мне жаль, если это так, - вздохнул Тиест, - но если так, то так тому и быть
– Так тому и быть, - повторяет Луций, отпуская его руки. - Твоя судьба, Тиест, отныне - брести в потемках одному. Не забудь, что ты можешь вернуться к этому её повороту ещё раз, если окажется, что ты спотыкаешься на своем пути слишком часто.
|
-
И тем не менее, несмотря на всё это, Лойнис сейчас казалась рыбкой, выпущенной в воду, - настолько безотчётно естественными и умиротворёнными выглядели теперь даже малейшие её движения. Очень красиво сказано. Да еще и в одну фразу сразу столько всего заложено!
|
Узнав, чем Камилла собирается заниматься, Хоган МакКарти был, разумеется, недоволен. – Пзорищще, – сказал он. – Нет ыть кмужубвенулась! Но это он хорохорился, чтобы ничем не выдать, как расстроен, что внучка уезжает. Старикан, конечно, старательно делал вид, что всё ему ни по чем. А на самом деле был он опечален, потому что думал о том, что помрёт теперь в одиночестве, а как было бы хорошо, если бы внучка его похоронила рядом с женой. А так... никто, может, вообще и не узнает, что он помер – никто ж особо и не заходил. – Тыть главно што? – сказал он всё же в конце. – Главное нунывай! И Хогана помни штоп!
В порту ты узнала сногсшибательные новости. Вернее даже так: ты спросила у случайного попутчика, ожидавшего пароход, что все так оживленно обсуждают. Он сделал огромные глаза и посмотрел на тебя, как на нечто очень вкусное, типа бисквита или суфле – ты была человеком, которые ещё не знал НОВОСТИ!!! И он рассказал тебе, что случилось. ПРЕЗИДЕНТА ЛИНКОЛЬНА УБИЛИ В ВАШИНГТОНЕ ВО ВРЕМЯ СПЕКТАКЛЯ ПЯТНАДЦАТОГО ЧИСЛА (было двадцать первое)!!! Ты не особенно разбиралась в политике, и решила расспросить, какие это будет иметь последствия, чтобы понять, почему это всех так беспокоит. А беспокоило это всех почем зря, потому что президентом при этом без выборов автоматически становился вице-президент, Эндрю Джонсон. Причем, так как выборы были только что, становился сразу на долгие четыре года!!! При этом Эндрю Джонсон до шестьдесят четвертого был ДЕМОКРАТОМ! У людей кругом шла голова. По сути это означало, что... ЭТО МОГЛО ОЗНАЧАТЬ БУКВАЛЬНО ВСЁ ЧТО УГОДНО! Все затаив дыхание ждали, как теперь развернется судьба к побежденным штатам, и строили безумные гипотезы, вплоть до того, что сам Джонсон и подстроил убийство.
Но как бы там ни было, небо от таких новостей не упало на землю, а Миссисипи не потекла вспять (хотя речки поменьше в Луизиане, бывало, и меняли направление течения по менее важным поводам). Пароход пристал и вы начали покупать билеты и всходить на борт. Тут перед тобой встала дилемма – под каким именем записываться, под своим, или под поддельным? Потому что война войной, а за убийство брата тебя всё ещё могли привлечь к ответственности. Пароход, между тем, был красив и величественен настолько, насколько вообще что-то бывало красиво и величественно в твоей жизни. Он походил на дворец – с огромными-башнями трубами, с лакированными бортами, залитый светом из окон салонов (был уже вечер), о-о-о... нет, ни одна скучная гостиная Нового Орлеана, в которой ты успела побывать, ни даже театр с его обитыми плюшем креслами и медью оркестра не могли сравниться по красоте с этим огромным пароходом. И было в нём что-то живое, как будто мир в миниатюре – на нижней палубе даже коровы мычали, а над ними ярусами, словно на торте, наслаивались вторая, и третья, и венчающий всё короной капитанский мостик. И вот на этой-то третьей ты и расположилась – в маленькой, но отчего-то страшно уютной каюте, с нежесткой и не мягкой кроватью (койкой её даже и назвать-то было неудобно), с небольшим зеркалом, с удобной полкой для твоего скромного багажа (да собственно никакого багажа у тебя и не было, только один чемодан, "позаимствованный" у Лежонов, в котором ехало твоё платье и драгоценности, захваченные из дому – вот и всё). Всё тут было удобно, продуманно, что называется, по уму! Ты раньше не бывала в отелях, а то поняла бы, что эта каюта, хоть размерами и уступала спальне, но была лучше многих гостиничных номеров. Да, будем честными – лучше БОЛЬШИНСТВА гостиничных номеров к западу от Миссисипи. Расположившись, ты пошла прогуляться по палубе, и тут тоже всё могло вызвать только восторг – отделка, удобство, открывающийся на берега вид! Ух! С высоты было так приятно смотреть на маленькие пароходишки, которые даже покачивало волной от ваших огромных колес по бокам, на рыбацкие лодки, на хижины по берегам, затопленные заросли (на реке было наводнение из-за весенних паводков), плантации сахарного тростника... Сделав променад, ты поужинала в буфете (бифштекс с нежнейшим овощным рагу, французский пот-о-фёй или запеченная рыба с ризотто?) и отправилась покорять местный салон. Салон на пароходе был один, но был разделен баром на женскую и мужскую часть. Но пассажиров на пароходе было немного – человек семьдесят, считая тех, кто путешествовал на первой и второй палубах, так что ходить можно было куда угодно и как угодно. Тебе повезло: на мужской части играли за двумя столами! Выпив рюмку лафита для храбрости, ты подошла к столу и спросила, можно ли тебе присоединиться к игре. Мужчины на тебя посмотрели скорее снисходительно и, озвучив ставку и поинтересовавшись, не будет ли против твой супруг, милостиво пустили в игру. Несмотря на апломб, играли за этим столом на небольшие деньги – ставка не поднималась выше пятидесяти долларов. Ну, то есть, для кого как, конечно, проиграть пятьдесят долларов – тоже неприятно. Но вскоре ты включилась в процесс и пару раз для виду даже довольно лихо сблефовала, удивляясь собственной прыти, а тебя даже не вскрыли! Потом, правда, ты проиграла тридцать долларов и стало уже не так здорово. Несколько раздосадованная поражением, ты решила применить дедушкин трюк – ловкую фальш-тасовку. И... никто ничего не заметил! Начав кон собственноручно розданной себе парой королей на руках и получив ещё одного на пятой улице, ты легко побила своего оппонента, понадеявшегося на пару тузов. С нетерпением ты ждала следующего круга, когда будешь сдавать. Снова подтасовка – и снова успех! Никто и глазом не моргнул, хотя было видно, что джентльмены что-то заскучали. Для виду на следующей своей раздаче спасовала... Ооо! Как ты ждала третью! В итоге тебе удалось выиграть около ста двадцати долларов. Очень неплохо, учитывая, что весь твой капитал состоял из трехсот пятидесяти. Никогда такого выигрыша с друзьями брата у тебя не было. Прекрасное начало!
Так плавание и проходило – любование местными красотами, прогулки по палубе в одиночестве и игры по вечерам. Однако на третий день, двадцать третьего числа, к тебе на палубе подошел джентльмен, которому по возрасту ты дала бы от сорока пяти до пятидесяти, со смеющимися, ещё не старыми, глазами и каштановыми волосами, ровно уложенными под шляпой. От представился Уильямом Лэроу, отрекомендовал себя врачом и непринужденно расспросил тебя о твоем путешествии. Тактичность – вот слово, которым следовало бы описать мистера Лэроу. Лэроу направлялся в Джексон по каким-то делам (какой-то он там был поверенный или что-то в этом роде), то есть должен был сойти в Виксберге. Ты видела его среди игроков, но за одним столом он с тобой не играл. Вы поговорили о погоде, о разных городах, он рассказал тебе, что стоит посетить в Сент-Луисе, а потом, когда вы стояли у поручней, глядя на реку, когда вы, кажется, уже почти подружились, он вдруг сказал тебя очень, очень странную вещь. Он сказал: – Ах, юная, прекрасная леди. Сколько опасностей у вас на пути! Вы так безрассудно идёте им навстречу, словно не подозревая о них. О, как бы мне хотелось вас предостеречь от опрометчивых шагов! И когда ты поинтересовалась, что это за шаги, тон его изменился. – Пароход – не лучшее место, чтобы тренироваться в одиночку. Я помню, раньше за такие неловкие трюки некоторых джентльменов сбрасывали в воду. Вас, как леди, конечно, высадили бы в ближайшем порту. Но кроме шуток, зачем вам это? Ищете острых ощущений? Дайте угадаю, наверное, и муж никакой вас дома не ждет? Никакой, конечно, он был не врач. – Давайте начистоту. Хотите играть повеселее, чем просто испытывать судьбу – надо учиться. Мне нужен шилл. Ты спросила, что такое "шилл". – Напарник. Глупо играть с одной "хорошей" раздачей, когда можно с двумя. Ты спросила, раз он такой умный, где его предыдущий напарник. Он вздохнул. – Уехала в покорять Запад. Там сейчас города растут, как грибы, много денег и много недотёп. А у меня тут... в общем, дельце одно, по наследственному вопросу. Словом, захотите делать это как большая, а не как дилетант – найдите меня в Сент-Луисе через неделю в отеле "Маркграф". Здесь я никому про вас не скажу, но советую быть поосторожнее – толстяк в сером цилиндре начал догадываться. Он там самый умный. И он дотронулся до шляпы, давая понять, что разговор закончен. Больше вы не общались. Ты продолжила играть, но была уже гораздо осторожнее и позволяла себе фальш-тасовки раз в час, не чаще. Размеры выигрышей, надо сказать, значительно снизились.
Зато в тот же день у тебя появился почитатель! Это был молодой, двадцатишестилетний инженер по имени Найджел Куинси, как и ты – родом из Нового Орлеана, где он навещал родителей. А почти два года до этого он безвылазно работал на Томаса Дюрана из Юнион-Пасифик. "Что-то связанное с поездами", вспомнила ты. И тут оказалось (по словам мистера Куинси, конечно), что это сейчас после вице-президента (уже президента) Джонсона едва ли не фигура, к которой приковано наибольшее внимание в стране! Ведь Юнион-Пасифик строила трансконтинентальную железную дорогу! Кинси рассказывал о дорогах крайне занимательно – он даже упомянул тот факт, что в каком-то смысле войну вы проиграли из-за слабой железнодорожной сети. Он был явно юношей очень умным и не робкого десятка – не хвастая, он рассказал тебе о том, как встречался на равнинах с шайеннами, и что это за дикари, как при строительстве случилась эпидемия холеры и почему передвижной городок рабочих называют "Ад на колесах". Его голубые глаза при этом сверкали так, что тебе ясно стало – он страстно влюблен в железные дороги. Чувствовалось, что он был пай-мальчиком из хорошей семьи, а в последние два года вырвался на волю, хлебнул её выше крыши и... и ему жутко понравилось! И даже набраться смелости, чтобы к незнакомой юной леди и и заговорить вот так, на правах случайного попутчика, он смог только потому, что побывал там, на равнинах. Ты почувствовала в нём что-то от молодого офицера, который испытал азарт первой битвы. Только офицеры-то дрались в войне, в которой американцы уничтожали друг друга, а Куинси боролся за покорение запада. И сложно было сказать, чья цель была более благородной и более трудной.
В общем, двадцать третьего и двадцать четвертого числа ты играла в карты и развлекалась обществом Куинси, которому явно (к девятнадцати годам ты уже безошибочно научилась это определять) страшно нравилась, пока вечером двадцать четвертого не случилось ужасное и непоправимое. Вы прибыли в Виксберг. И корабль заполонила невесть откуда взявшаяся толпа солдат. Нет, толпа – это слабо сказано. ПОЛЧИЩЕ! НАШЕСТВИЕ! КАЗНЬ ЕГИПЕТСКАЯ! Солдаты входили и входили на борт. Сначала ты подумала, что их сотни, но потом стало ясно, что БОЛЬШЕ ТЫСЯЧИ! Они забили всю нижнюю и среднюю палубу, но вы только пожимали плечами, потому что ну не пустят же их наверх? Но... их пустили! Они заняли весь салон, площадки для прогулок и даже коридоры!!! Они стояли и сидели везде, и я говорю стояли – потому что ходить они не могли, не было места. Они все были страшно веселые, страшно худые и страшно оборванные. Это были солдаты янки, возвращавшиеся из лагерей для военнопленных, и они испортили всё путешествие. Не было больше и речи об игре в карты. Всё это "войско" было крайне шумным и голодным – несмотря на казалось бы пустые карманы, они сожрали и выпили всё, что, что было в буфете, они измарали грязными ботинками все коридоры и всю палубу, да просто плюнуть было некуда – и это не оборот речи! И, разумеется, от всей этой публики пахло... ну... как от полутора тысяч не мытых мужчин, выпущенных из тюрьмы, да, именно так. У тебя была своя каюта, туда их, конечно, не пустили. Сидеть в ней было скучно. Выходить – страшно и неприятно, но иногда ты всё же выходила. Вечером двадцать седьмого, вконец изведясь взаперти, ты с трудом протиснулась к ограждению верхней палубы, чтобы хоть немного посмотреть на что-то, кроме потолка каюты или небритых рож, и заметила Куинси. Он был в таком же плачевном положении, как и ты. А кроме того, ты вдруг увидела девушку в поношенном ситцевом платье, которая тоже стояла и смотрела на берега реки. Она была, должно быть, чуть младше тебя.
|
|
|
|
В Схоле Кристобальда учили, что ошибка подчиненного – это ошибка начальника. Хотя в рядах Имперской Гвардии и бытует превратное представление о комиссарах, которые расстреливают солдат ради поднятия духа и, иногда, просто забавы ради, на самом деле задача Комиссариата совершенно иная. Да, военные преступления находятся в их ведении, равно как и право карать за трусость, но вменяемый комиссар в первую очередь держит ответственным командный состав. Он имеет право принять на себя командование, он имеет право оценивать решения, он имеет право пустить болт в голову офицеру, который бездумно тратит вверенный ему личный состав. Иногда полк может и должен умереть до последнего человека, но выполнить задание. А иногда отданный приказ подвергает жизни солдат Бога-Императора без смысла, а то и ради личного честолюбия командира.
Комиссар должен уметь отличить одно от другого, и, если того потребует ситуация, вмешаться.
У Гёссера было отвратительное ощущение, что будь он сейчас своим же комиссаром, он бы определенно вмешался. Или, по меньшей мере, поставил Кристобальда Гёссера на особое внимание.
Снаряжения оказалось больше, чем предполагалось, и Саломея отстала. Отец Маченко делал вид, что прикрывает отступление, но на самом деле был бесполезен. Гравель так и не объяснил, почему им не стоит ехать к собору. Кассий почему-то решил, что группа ходячих мертвецов это на самом деле изолированный ходячий мертвец. Впрочем, у него были все шансы превратить эту группу в изолированного ходячего мертвеца, а потом разобрать его на части. Точнее, были бы, если бы из дома не повалили еще жители. Краем глаза Гёссер и отметил, что воедино собраться расчлененные не пытаются, болевого шока не испытывают, но после существенных структурных травм (в том числе и декапитации) ложатся и не поднимаются. По крайней мере некоторое время.
Более беспокойным оказалось то, что они были в состоянии пользоваться оружием, пусть и не очень эффективно. Этого, по правде говоря, Кристобальд не ожидал.
- Маченко, помогите Саломее. Кассий, Гравель, сворачиваемся. Я видел все, что мне нужно. Пока что.
-
будь он сейчас своим же комиссаром, он бы определенно вмешался. Или, по меньшей мере, поставил Кристобальда Гёссера на особое внимание. Самокритично. Логично. И в целом изящно раскрывает образ.
|
|
Лязгало, трещало. Жахнуло когда в борт - или, может, в лоб куда-то, не понял даже - за малым сердце не встало. Но повезло-пронесло, цела нога, отличные дела, а ботинок всегда новый раздобыть возможно, когда есть на что его напяливать. - Да сук... Лупило нещадно, бояться даже некогда. Потом, оп, пирамиды какие-то подводные, как у этого, брат младший рассказывал, писателя-то, Ловкофта, вроде. Щупалец не видать, живем. Хотя, вон, гниды имперские проволоки щедро понасовали, не поскупились. Представилось живо, как греб бы, рюкзаком и винтовкой топимый, как зацепился бы за выверт колючий штаниной, рукавом. Как вспорола бы до мяса железка руку, ногу. И все. И привет. Потом ляпнуло в машину. Страх получить пулю тут же вытравил страх потонуть, изрезавшись и запутавшись. Замечательно. - Сука... Вот и пальмы, вот и пляж. И стена. Наших - ну, до нас - тут не было: ясно, значит, кто постарался, отстроился. И ясно, кто сидеть за ней может прямо сейчас. Кричит кто-то: то ли сверху, то ли сбоку. И правда отъездились. - Понял! Заглушив "грузовик" и выбравшись из его едва не ставшей склепом кабины, за балки-переборки-листы спрятался: за железо, в общем. Пары мгновений хватило, чтобы понять - конкретно, так, не дотянули до грунта. А ну там снайперы, а ну пулеметчик где засел? Того жизнь не жил, скакать по мелководью, у долбанных япошек как на ладони, когда не понятно ни хрена: где бамбук, а где свои. - Все на месте! На месте! Кто умеет - помогите раненым! Разобраться, чего и как, надо сначала. Прикинуть, что к чему, перевязать тех, кого побило, чтоб кровью не истекли на раз. - Остальные - занять позиции! Не высовываться! Оружие к бою!!! Зацепился взглядом за "пятнистого" товарища, что решил в прятки поиграть, там, в стороне. Махнул, надеясь внимание привлечь. - Эй! Морпех!!! Если один остался, чеши сюда!!! Потом сержанта окликнул. - Дэнни! Надо понять - что за пиздец, где все! Огонь трещит под боком. Нехорошо. Полез за огнетушителем. - По-быстрому осмотримся, и двинем. А я пока движок потушу - горючки там на дне, но ну его на хуй. Нашел если баллон, "запустить" его: залить-засыпать то, что ярче и жарче горит. А там, там уже как повезет.
-
Потом, оп, пирамиды какие-то подводные, как у этого, брат младший рассказывал, писателя-то, Ловкофта, вроде
Почему-то проорал. Это отлично, начитанность сержанта поражает)
-
Потом, оп, пирамиды какие-то подводные, как у этого, брат младший рассказывал, писателя-то, Ловкофта, вроде. Хребты Безумия!
Представилось живо, как греб бы, рюкзаком и винтовкой топимый, как зацепился бы за выверт колючий штаниной, рукавом. Как вспорола бы до мяса железка руку, ногу. И все. И привет.
- Дэнни! Надо понять - что за пиздец, где все!
-
когда не понятно ни хрена: где бамбук, а где свои. Идеально точное сравнение!
-
6. Надеяться на лучшее. Это нам всем нужно
|
|
Эйфория сходила на нет. Хотя, на самом деле, для Винка это было гораздо хуже. Ощущение было, как если бы весь вечер пил хороший виски, а потом оказалось, причем в течение пары-тройки минут, что наклюкался ослиной мочой. Конечно, у Вилли такого опыта не было, но сейчас все равно что был. Было нехорошо, было мутно, во рту мерзкий привкус, и тянуло блевать. И вокруг люди помирали. Прекрасная симфония битвы надрывалась, трещала по швам пулеметными очередями, и, под конец, прорвалась, обрушившись настигнувшей будто бы подзапоздавшей волной неуверенных разговоров и телом Холла. Тугодумом его прозвали.
Прямо перед скрючившимся Стэнтоном вода, казалось, приобрела какой-то красноватый оттенок. Хотя бедняга свалился наружу. Руки, вцепившиеся в пулемет, дрожали, а ногти побелели от неосознанного усилия.
- Господи, даруй мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить…
Хотя нервность и специфическая ускоренность мыслей, вызванная шайтан-лекарством, уже проходила, Вилли бормотал слова быстро, как будто пытался переговорить стук японских пулеметов. Что-то говорит Манго. Старается спокойным выглядеть – ну так на то и у него погоны. А вот Винку не спокойно. Да, от судьбы не убежишь. Два добровольца. Хотя не видно ничего, кроме ног и пола, кажется, что серые глаза Донахью буравят каску.
- Храбрость изменить то, что я могу изменить…
Слова становятся медленнее, и Стэнтон уже говорит не для себя, а для всех вокруг. От судьбы не уйдешь, не спрячешься, и можно ее лишь встретить как подобает. Пальцы отпускают пулемет, командир решил, что его перебросят потом. А затем начинают расстегивать лямки рюкзака. Сейчас это только лишний вес. Голова чуть поднимается, глаза встречаются с глазами Манго.
- И мудрость отличить одно от другого. На счет три, значит.
Пальцы сжимаются, разжимаются. Прыгать через борт, это буквально у смерти пытаться базу украсть. Толчок кулаком от Дроздовски немного, как ни странно, заставил разжаться. Перестать быть скрученной до степени разрыва пружиной. Напомнил, что хотя в команде смерти сейчас грают косоглазые, сезон еще не закончен, да и игра только началась.
- ОК, давай, только и сам не задерживайся. Удача любит быстрых. Пулемет мне сразу кидайте.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Все на пределе, главное – не упустить момент…
Вот высовывается Дроздовски, ну, как высовывается – стреляет наугад по пальмам, Манго кричит "Погнали", и сразу же вместе с ним, чуть в стороне, как говорил Пол. Кажется, что борт сталью врезается в руку, затем земля приближается, и времени как-то сгруппироваться нет, только кулем плюхнуться и перевернуться или извернуться, чтобы сразу же словить летящий следом пулемет. В сторону отползти или перекатиться, чтобы в спину морпех не прилетел следующий.
-
Ух, хороший пост. Удачи (и хороших последствий)!
-
Напряжение, оголенные нервы, страх, осознание - все передано совершенно натурально.
|
Скрипач и сам собирался облобызать твердую землю, когда они с ней наконец встретятся. Но красотка-Тарава не стала дожидаться, пока он там решится и сложит губы правильной трубочкой, и взяла инициативу в свои руки. Отплевываясь от песочка, скорчившись в ногах Диаманти этаким бойцовским чихуахуа, Айзек подумал, что учения напоминают реальную высадку, как онанизм игру на тромбоне — лишь в самых общих чертах
(Объективно, не очень удачная метафора, но Скрипач поставил себе очко стиля за "онанизм". Правда, тут же снял два за "тромбон". )
На учениях бывало всякое, но Айзек всегда представлял хотя бы приблизительно, где его командир, где он сам, а главное — зачем он там, где он есть. Сейчас же он вообще не понимал, что происходит. И подозревал, что не он один.
Перебравшись за подбитый амтрак, народ начал доставать сигареты. Скрипач воспринял это как знак, что в ближайшее время они больше никуда не поползут, и полез в рюкзак. К его огромному удивлению, тосты даже не намокли. Наверно, самые удачливые тосты на всем побережье. Хотя конец-то все равно один. Айзек протянул один тост Диаманти, во второй вгрызся сам. Ему совершенно необходимо было понять: вот это мерзкое холодное сосущее ощущение в желудке — это страх или все-таки голод? Ведь голод, да? Взгляд Скрипача упал на один из трупов, и он едва не подавился куском, но заставил себя сглотнуть. Жутко, но не очень. Не вполне верилось, что вот это — человек. Ну, было человеком еще четверть часа назад. С именем и прочим. Будто... будто статист в кино, которого даже в титрах не упомянут.
(А ты, по-твоему, кто? Главный герой?)
(Смерть всех видит вот так — одинаковыми.)
Сердце снова пропустило удар. Нет, все-таки не голод, страх.
Поразительно, как по-разному можно было бояться! Спускаясь в лодку, пригибаясь под обстрелом в амтраке, глядя на зажимающего рану Водокачку. Тогда, изнывая от невозможности что-то сделать. Сейчас, когда сделать можно было что угодно, да только никто не знал, в какой стороне смерть, а в какой спасение. Если вообще была такая сторона. Айзеку не хватало слов для всех этих оттенков. Вспомнилось почему-то, как мама пыталась объяснить отцу разницу между занавесками цвета “белый шепот” и оттенка “лунного луча” (колоссальная, дорогой, как же ты не видишь!).
Нужно было что-то делать. Нельзя сидеть тут и ждать, и думать. Айзек боялся страха больше, чем смерти. Смерть была где-то там, а страх — вот он. Антрацитового цвета, темный и тяжелый.
Диаманти заметил, что Малой как-то… нездорово приободрился. Завертел башкой во все стороны, заерзал тощей задницей. Это определенно было не к добру. И когда Дасти начал вызывать добровольцев, Скрипач разве что не подскочил.
— Я могу по…
Мрачный произвел едва заметное, но энергичное движение ногой.
—...сидеть тут с баллонами и не выеживаться, — закончил понятливый Айзек.
-
Ах, какие метафоры, ах-ах!
-
Отплевываясь от песочка, скорчившись в ногах Диаманти этаким бойцовским чихуахуа, Айзек подумал, что учения напоминают реальную высадку, как онанизм игру на тромбоне — лишь в самых общих чертах Наверное, там дальше в этом посте много всего хорошего, но после этой фразы мне пришлось сделать паузу, чтобы проржаться))).
-
Нда, у всех такие разные ассоциации и метафоры, просто залюбуешься. И потом начнешь всякие подтексты даже там, где не предполагалось искать. Но да, замечательный пост в целом.
-
#Айзекжыви
-
— Я могу по…
Мрачный произвел едва заметное, но энергичное движение ногой.
—...сидеть тут всем бы такого капрала!
|
Тугодума убили. Был бы Пол в бою впервые, может, ещё подумал бы, что парень, наверно, жив. Что просто упал и ударился, что ответит, как очухается, попозже. Но всё было не так. И тягостная пауза после вопроса Подковы стала молчаливым коллективным приговором. Был бы Пол в бою впервые, наверняка подумал бы на миг, что это они так Джонатана убили, вот этим вот всеобщим неверием в его удачную судьбу. Но это тоже было не так.
Просто война. Просто тут убивают. Думать тут о живых надо, себя посчитать не забыв.
А то, что вокруг какой-то армагеддон творится, и так ясно. Дроздовски ехал отстреливать бешеных псов Тодзё, а попал на грёбаную псарню, в целое, матьиго, предприятие, организованное, с охраной, арт-отделом продаж и подпольными собачьими боями! И чего теперь? Назад не попросишься! Псарня или мусорка, всё тут надо сжечь к чёрту и вручную, раз уж весь флот и вся авиация не справились!
Вот только накручивай себя не накручивай, а всё одно в итоге под пули сперва вылезти придётся.
Домино, Ньюпорт и Счетовод зелёные совсем, не то что Подкова, Парамаунт, Болоньезе, Ветчина и Шахтёр, хотя и те-то с лица сбледнули. Неудивительно. Тугодум вон тоже Гуадалканал прошёл, и что, где он теперь? Слипуокер и сам подрагивал. Только сидеть на месте и ничего не делать было ещё страшнее. Поэтому когда лейтенант завёл речь про добровольцев, Пол быстро оглядел других ветеранов (большинство отвели глаза в сторону) и вызвался вторым, после Винка.
Только Манго что-то зачудил. Отрешённый какой-то стал будто, взгляд медленный, голос нарочито-спокойный, да что с ним, контузило что ли? Куда он в первую партию лезть собрался? Кто потом командовать будет?
— Сэр, втроём разом, и это треть шанса, что пуля ваша будет. Треть шанса — штука паршивая! Давайте я высунусь-пальну-спрячусь, а Винк вон там в сторонке за борт махнёт. После Винка я, после меня вы, там же где Винк. Выстрел одиночный был, вряд ли пулемёт. Будем вразнобой лезть то тут, то там, и стрелок запутается.
Пол дождался кивка Донахъю и, приободрённый, ткнул Стэнтона кулаком в плечо, кивнул — прикрою, дескать, отвлеку внимание на себя. Пол знал, как тяжело идти вперёд первым и был благодарен товарищу-добровольцу. Да и вообще, уважал он старину-Вилли, и побольше чем других морпехов, пожалуй. 35 лет, как-никак! Осознанный, матьиго, выбор сделал, не иначе. Не то что тот же Пол — эмоции, психоз и срыв. Да мало кто вообще вокруг хладнокровно башкой думал, в Корпус записываясь! И это не то, чтобы плохо... просто Винк какой-то не такой был, как все. Вроде переросток, а лямку тянет наравне, не ноет. Вроде хмурый вечно (после Гуадалканала так точно, ну а кто веселее-то стал?), а что делать, знает. И делает. Ровно, аккуратно, без пыли и шума. А ещё Вилли везло, и по слухам — крупно. И это всё вместе, и возраст почтенный, и спокойствие, и компетентность, и удача с таинственно-суеверным ореолом — и вызывали у Пола уважение на грани зависти. А ещё наивную слепую веру в причастность.
Поэтому когда Слипуокер, выдохнув, встал в полный рост и сделал два выстрела куда-то в сторону пальм, ему не было так уж страшно. Он не первый на песок лезет, но первому помогает, и первый этот — не абы кто, а везунчик-Винк. А значит, часть его удачи и Полу достанется.
-
А значит, часть его удачи и Полу достанется. Цепочка рассуждений Пола, да и вообще сам пост, интересны и красиво поданы.
-
Придумай любую механику, и Драаг обязательно постарается её использовать). Лайк!)
-
всё тут надо сжечь к чёрту
Джентльмены, ползите левее!
Только сидеть на месте и ничего не делать было ещё страшнее.
Вот у меня то же ощущение.
И про Винка клево, особенно — учитывая, _что именно_ в его истории написано про то, почему он в корпусе.
-
Приятно видеть восприятие своего персонажа со стороны. И да, в принципе, все предположения верны. Винк про настоящую причину не распространялся, и про везение вполне могут слухи ходить.
-
вовремя прибиться к чужой удаче это очень правильно
|
Терренс. Взвесь, что стелется под ногами, вихрится вокруг тела, накрывает с головой, кажется, овевает собой не только тебя, но и твои мысли. Крохотные, невесомо-неразличимые частицы, что кружатся и кружатся, подчиняясь, кажется, лишь собственному желанию кружиться - вечно, бесконечно. Вспышка. - Иранский табак. В густо напитанном тяжелым - в большей мере выглядит порожденным выбросами из какой-нибудь трубы какого-нибудь металлургического цеха смогом, чем продуктом тления сушеных листьев - дымом полумраке курильного зала, с единственным источником света в виде узорчатой медной лампы, распятой на цепочках под потолком, чей шипящий, пропитанный маслом фитилек скорее дополняет, чем разгоняет тьму, ты отчего-то чувствуешь себя вполне комфортно. - Объединенные Галактические Эмираты. Баритонистый, с пусть и едва заметной, но все же имеющей место быть хрипотцой голос собеседника, раскинувшегося в кресле точно напротив, кажется тебе, нынешней, смутно знакомым. - Мир назвали в честь одной древней страны. Это ты знала и без его подсказок. - Иран. Коцентрация продуктов тления этого самого табака в воздухе такая, что обычный человек уже после пары вздохов начал бы терять сознание. - Я бывал там несколько раз, немного успел узнать местных. Но только не ты: просто перестала дышать, делов-то. - Золото, оружие, машины и табак: больше им ничего не нужно. Кивает, кажется, собственным мыслям. Будто прямыми цитатами из дешевого кино про грязных на руку корпоратов говорит, все как всегда. - Мне, в принципе, тоже. Разве что бессмертие не помешало бы. Здесь была бы уместна любимая шутка брейнеров про "прекрасную и неуязвимую", но ты решаешь отложить ее на потом. Хлебнув крепкого как заварка чаю, ставит цветастую пиалу на место. - Ну так что, по рукам? Теперь киваешь уже ты. - Вот и хорошо, вот и замечательно. Мужчина - важный и вальяжный - делает долгую, в десяток секунд, не меньше, затяжку, и угли под курильницей, разгораясь, наконец, подсвечивают черты его лица. Джонатан Ривас, один из сотрудников службы охраны того самого "Цветника": широколицый, остроносый, чуть седой, слегка небритый, лет сорока "с небольшим" на вид, но нынче, со всеми этими "восстановительными инъекциями" и "регенерационными ванными", так сразу не угадаешь. - У вас будет час - может больше, но не меньше. Пустив носом клубы гари, откладывает в сторону мундштук. - Все как договорились. Помолчав мгновение, добавляет. - Но потом, когда "ведраки" все же заявятся, уже никто не сможет помешать им начать решать проблемы с вторженцами. Улыбается, но в итоге - то ли из-за особенностей освещения, то ли намеренно - у него получается скорее оскал, чем улыбка. - И нам тоже. Мне тоже. Улыбаешься в ответ. - Будет жаль портить такую красоту, мэм, но что поделать? Такой-то охотник на оперативников, просто загляденье. - Долг есть долг. Кому угодно, но только не ему о долге говорить, вот правда. Еще бы честь вспомнил, с достоинством вместе. - Так вот... Сработав по нейрокоманде, расположенная меж костяшками указательного и среднего пальцев правой руки форсунка беззвучно распыляет микродозу "плаксы": несмертельного - но, как иногда шутят некоторые спецы, лучше бы он все же давал человеку спокойно умереть - ирританта. В очередной раз приложившись к кончику отложенному было "свистульки", Ривас вдруг давится дымными завитками. - С оп... Кх... Закашлявшись, машет рукой. - С оплатой... Кх... Да что ж... Кх... Слезы брызжут из его глаз. - Воп... Кх-кх... Выдыхает шумно, утирается рукавом. - Вопрос решим... Кх... Бросает курительную трубку на подлокотник. - Отдельно вопрос решим. Кх... Сейчас...
|
Черт, неожиданно, десять метров. Это даже не фигня. Это даже не пол фигни. Физик проплывал в полной снаряге 50 метров. Просто так, чтобы понять что и как нужно крепить. Понять как и чем лучше двигать. И это не показалось сложной задачей, да что там. Это вообще показалось чуть ли не развлечением. Только вот было это в бассейне, а не в открытом море. А тут было такое ощущение, что гребешь против течения, хотя Физик рассчитывал на прилив. Очень рассчитывал.
Первым делом нужно было всех встряхнуть. Физик пригибаясь приблизился к Голливуду, вплотную приблизился. И схватил того за грудки. А еще придал своему лицу самое зверское выражение какое мог. И проорал, проорал так, чтобы все услышали. - Слушай ты. Я клянусь, если выживу, то протру себе все волосы на башке до плеши, но добьюсь, чтобы тебя наградили. И расплылся в улыбке. И заговорил, уже тише, не так чтобы не разобрать, но не стараясь чтобы его услышали. - Слушай, был бы девкой расцеловал бы тебя, а так просто спасибо тебе парень. От всей души спасибо.
И уже громче, отчетливо, так чтобы все слышали. - Значит так, всем рядовым. Опуститься как можно ниже, так чтобы над водой только голова и плечи торчали. Флаин-Фиш, присматриваешь за Дойчи. Торнадо, присматриваешь за сержантом. Капралы, ваша задача собрать сюда как можно больше людей. Я поищу снаряжение. Если кто еще чувствует силы из рядовых присоединяйтесь.
Одна голова хорошо, но 4 лучше. - Крэйзи-Хорс, Айскрим, ко мне. Собрав всех около Бэтмэна Физик чуть расслабился. - Значит так, идея такая, идем к пирсу. Если он в наших руках соорудим что-то вроде помоста, закрепим его к опорам и оттуда будем стрелять. Это если получится. Альтернативные варианты залезть на пирс и стрелять с него, но тогда прикрытие нужно, потому что тогда мы как на ладони. Или идти к берегу вдоль пирса, это по всякому лучше чем по открытой воде. И волна меньше, и цепляться есть за что. Это то, что мне в голову пришло. Если с чем-то согласны думайте как это лучше сделать. Если есть предложение получше, то с удовольствием выслушаю. Сержант у нас вон отличился сегодня. Миномет спас.
Ладно, поищу чего-нибудь полезного, подумал Омайо. Вот только мысли были совсем о другом, видимо поэтому с поисками как-то не особо выходило. Перед глазами как в кинохронике мелькали кадры его первой высадки, второй. Было ли там легко? Черта с два? Было ли там опасно? Как пробираться у черта меж зубами. Сколько могил вырыли для сержанта Дженнингса? Ноль. Вырвался, выжил. Потому что профессионал, потому что знает что делать. И сейчас. Пусть пока ребята отдохнут. Не все. Двоих уже нет. Но Тарава это не чертовы зубы, это чертова задница. Все что могло пойти не так пошло не так. Но нет, Физик так просто не сдастся, он помнит шутку про то, что у каждой ситуации есть два выхода. Если будет нужно он пролезет и через задницу.
|
|
|
Манго, Слипуокер, Винк Амфибия шла по дну, и вы сидели в ней и смотрели на берег, через правый борт. За стеной начинались пальмовые заросли. Ну, не то чтобы заросли, а так скорее, поросли – можно было разглядеть просвет между деревьями, и подлесок был жиденький, считай и не было его. Некоторые пальмы были обрублены, как будто их обкорнал похмельный парикмахер-великан, на других листья скукожились от пламени, а были и такие, от которых остались одни стволы, расщепленные и даже поваленные. Но в целом, как ни странно, растительность уцелела. И это после такого обстрела! Уму непостижимо. С берега стреляли. Вы проехали мимо каких-то холмиков, поднимавшихся над стеной и несколько раз, кажется, видели японцев. Метров пятьдесят до них было. Кто-то даже приложился к установленному на бортовую вертлюгу пулемету-тридцатке: "пострелять япошек", но тут по борту, как горохом, прошлась очередь, пробив понтон, и все попрятали головы от греха, скрючились, забились внутрь. На полу десантного отделения было тесно, страшно тесно. Вы скорчились, держа на коленях коробки с лентами и станки от пулеметов, выставив винтовки и карабины в небо. Всем было неудобно, но терпеть осталось немного. Послышались взрывы – хлопки, как от гранат. Потом зарокотало и ударило в воздухе – несколько раз, почти как тогда, на море: Крах! Крах! И снова: Крах! Крах! И ещё: Крах! Крах! "Крахало" там, куда вы ехали. Стало слышно, как ругается водитель. Остальные молчали. Вдруг, абсолютно внезапно, амфибия остановилась. – Готово! – крикнул он из кабины. – Круиз окончен! ДЗЫН-ДЗЫН-ДЗЫН-ДЗЫН-ДЗЫН! – опять ударило по корпусу справа. "Давайте, только попробуйте нахер вылезти!" Швить! Швить! – просвистело над головой. – Сэр, может, тут пока останемся? – спросил Ньюпорт, глядя на Манго чистыми, как весеннее небо, голубыми глазами. – Замолчи! – даже не приказал, а попросил его Подкова. Даже, можно сказать, взмолился. Ты посмотрел в их лица, и понял – Ньюпорт только что озвучил то, что у каждого было на душе. "НЕ НАДО ВЫЛЕЗАТЬ СЕЙЧАС ОТСЮДА!" – Может, одного кого пошлем? Осмотреться? – неуверенно предложил Парамаунт. – Или подождем просто, когда стрелять поменьше будут. КРРАХ! КРРАХ! – опять раскололо небо где-то наверху, и по кабине цвенькнуло несколько раз. Водила обернулся из своего "каземата". – Ну что, выходим, нет? – спросил он. – Или что? Швить-швить-швить! За бортом шел бой. По крайней мере стреляли как следует – коротко стучали пулеметы на разные голоса: наши и японские, а один японский долбил и долбил, с короткими передышками. Ты-ты-тых! Ты-ты-ты-ты-тых! Ты-ты-ты-ты-ты-ты-тых! Ты-ты-ты-ты-тых! Пауза. И снова: Ты-ты-ты-ты-тых! – Чешет и чешет, – проворчал Шахтер, поежившись. Ещё слышны были крики – в основном нечленораздельные. На английском. Кто-то кому-то что-то приказывал. Кто-то просил кого-то прикрыть. Кто-то грязно ругался, кажется, стреляя из винтовки. Кто-то просто кричал от боли. Потом раздался взрыв – и крик прекратился. – Да я посмотрю! – сказал Тугодум и рывком поднялся с места. Он переступил через ноги Болоньезе, оперся рукой о борт, чтобы перепрыгнуть через него, и тут раздался хлопок, как будто кто-то выбил пыль из ковра, и Тугодум, охнув, вывалился из амтрака наружу. – Тугодум! Джонатан! – позвал Подкова, сжимая винтовку. – Ты живой? Вы все ждали, что сейчас раздастся: "Да, черт побери! Сука, зацепило только слегка!" Но в ответ не прозвучало ни слова. Вы все сразу поняли, что его убило. – Блядь! – сказал Болоньезе, вцепившись в коробку с лентой. – Нахуй! Я туда не полезу. – Заткнись! – прикрикнул Подкова. Но и у самого у него из-под каски струился пот. -------------------------------------------- Скрипач, Диаманти А вы всего этого даже и не заметили почти, пока ехали. Ну да, стучали пулеметы. Ну да, рвались в воздухе снаряды, вы втягивали головы в плечи. Но, кажется, всё это летело не в вас, а в кого-то ещё. – Через левый борт! – приказал Дасти, когда машина застопорилась. – По четыре человека. Живо! И вы выкатились из амфибии один за другим, как лишние яблоки из переполненной. корзинки. Громыхнув баллонами о борт амтрака, упали на белый, мелкий, как пыль, горячий коралловый песок. Чще-чще-чще-чще-чще! Чще-чще-чще! – раздались пулемётные очереди. Слышались винтовочные выстрелы. Хлопнули несколько раз гранаты где-то за стеной. Другой пулемёт стриг ровно, деловито, как швейная машина: Ты-ты-ты-ты-тых! Ты-ты-ты-ты-тых! – Погоди чуть-чуть, не уезжай! – попросил сержант водилу. – Мне назад надо! – Ну, погоди чуток! – Не, вы как хотите, а я поехал. – Ну минуту постой, блядь! Минуту постоять не можешь? Дай подумать, а потом вали! Вы сгрудились, прижавшись к амтраку спинами – те, кому хватило места. А кому не хватило – скукожились у их ног. И осмотрелись. Что делалось в той стороне, откуда вы приехали, вы не знали. Зато в этой – видели теперь хорошо. Стена была метрах в пяти от вас, справа, но к ней было не подобраться – её буквально облепили люди, в два ряда. Некоторые ооооочень осторожно выглядывали из-за неё, но большинство просто сидело под ней, скорчившись. Многие – явно ранены. Потом над стеной вдруг показалась голова. Лонг-Айленд даже винтовку вскинул, но вовремя опустил – это была ваша, американская голова. Морпех скатился с той стороны на эту, выдохнул и сказал: – Ннннахуй! – начал шарить по карманам в поисках сигарет. Посмотрели вы и налево. Там в паре метров от вас, аккуратно накатывала по песочку волна. Чуть подальше в ней лежал убитый лицом вниз, из-под тела торчал приклад винтовки. Вода шевелила его руку, выпростанную в сторону. Потом вы увидели ещё труп. И ещё. И ещё. Они все выглядели, как бугорки в воде, вернее, пары бугорков – в том, что побольше, угадывался рюкзак, а в том, что поменьше, каска. А дальше на берегу стоял амтрак с пробоиной в борту, и что там делается за ним, было особо-то не видно, видно только, что дальше стоят другие, наверное, целые... или тоже подбитые? Парочка машин явно застряла, пытаясь преодолеть стену из бревен – с задранными носами, с гусеницами, застывшими в воздухе. – Нихуя тут мясорубка была, – пораженно заметил Тристи. – Была!? – с истерическим сарказмом спросил его Пароход. – А сейчас тут курорт с девочками и коктейлями?! Поддерживая его скепсис по поводу коктейлей, где-то недалеко застучал ещё один пулемёт. Вдалеке можно было увидеть пирс, уходивший в море и в бесконечность. Он был заставлен ящиками и бочками, а в некоторых местах промежутки между ними были заложены мешками с песком. В других местах пирс дымился, а кое-где даже лениво полыхал. Что там на нём делалось разглядывать было некогда – куда больше интересовало то, что происходило рядом. – Че делать будем, сержант? – Хер знает! – честно признался Дасти. – Надо командира найти. – А где его искать-то? – Не знаю. – Так что конкретно-то делать? – Можт, окопаться? – Ебать-колотить! Дайте подумать! – А может, того лейтенанта найти, за которым мы ехали? – Мы мимо них проехали, я видел. – А может, ну его нахер? Надо будет – сам нас найдет. – Да, в общем, правильно. – Но делать что-то надо. А то этот мудила уедет, и что мы тогда? – Давайте за ту, подбитую переберемся. – Точно! Легли и поползли за подбитую. Песок быстро начал хрустеть на зубах. Горячий он был, даже через форму чувствовалось, как разогрело его солнышко, и это полдесятого утра ещё только. – Вы че, подкрепление? – крикнул кто-то из морпехов от стены. – Типа того! – отозвался Дасти, дав вам знак рукой, чтобы вы ползли дальше, а сам решил поговорить. – У нас тут, похоже, жопа! – Да уж видно, что не четвертое июля! А чё вообще происходит? – Ну стену мы взяли, а дальше хер знает, что делать. Справа режут откуда-то, не поймешь. И тут снайперы у них везде. – А если на месте посидеть? – Да сука то шрапнель, то минометы. – Херово. А командир где ваш? – Ком роты? – Да. – Хуй его знает, если честно. – А лейтенант? – Экзо? – Да. – Где-то в том же направлении. – Ясно! – А у вас огнемёт есть? – Ага. – Так вы бы это... вы же из роты "Гольф", да? Вы же правее должны были высадиться. Вы бы там зачистили, а то не разгуляешься тут особо. – Ебать ты стратег, приятель! – Не, ну... – Ладно, отдыхай. Дасти присоединился к вам. Под непрекращающийся стук пулеметов вы собрались за подбитой амфибией так же, как раньше собирались за своей. Пахло гарью, порохом и сильнее всего – "морем", то есть, если отбросить романтику, гнилыми водорослями. – Дело дрянь! – прокомментировал сержант. – Под стеной места нету. В песке этом хер мы окопаемся. Сейчас небось опять обстреливать будут. Какие предложения от личного состава? Да, можно было сказать ему: "Какие нахер предложения, родной?! Ты сержант, ты и командуй! Развел, понимаешь, демократию!" Но Дасти не был бы Дасти, если бы не задал этот вопрос. У каждого командира – свой стиль, и у него был такой: если время есть, надо послушать, что говорят другие, а потом уже решать самому. Да и сержант – не такой большой чин, чтобы не снизойти до мнения простых морпехов. – А это самое... – вдруг заржал он как конь. – А вы чего не курите-то, а? Расхотелось чего-то, да? Рассмеялись почти все, некоторые полезли за сигаретами. – Ладно, соображайте быстрее. Сапёры, у вас что на уме? Формально вы подчинялись лейтенанту Клонису – вас ему придали. И он не говорил вам: "Так и так, теперь я ваш папа, а сержант Томпсон – ваша мама." Он сказал: "Пойдете с ним на его амтраке." Да, Дасти был сейчас старший по команде, но... но вы все же прикомандированы к взводу, а не к нему лично. Так что у кого у кого, а у вас "право голоса" сейчас было.
-
Атмосфера супер, диалоги топ, динамика зашкаливает даже не смотря на то, что пока что ещё ни одного врага толком не увидели)) Всё-таки "звуковое" сопровождение некисло так разбавляет общую картину, хотя мне и казалось сперва странным, что вроде бы одни и те же звуки по-разному чуток пишутся местами, но потом подумалось, что ну да, они ж наверно и слышатся по-разному из-за кучи всяких факторов, а потом вообще в какой-то момент перестаёшь "читать" их, а как-то фоном воспринимаешь, проскакивая, но отмечая, и так даже круче) В общем, жара!
-
С каждым постом становится все страшнее и страшнее. А неизменное качество постов это усиливает.
|
Активные и порой даже немного агрессивные действия священника недолго тревожили Уиллема — громыхающий поезд вкатился на рубеж, за которым шла настоящая война, так не похожая на всё, слышанное или прочитанное комендантом ранее. Он уже понял, впрочем, что к этому, наверно, нельзя быть готовым. В первый раз ты просто... должен выжить, пережить любую напасть, ломающую все выстроенные планы. Но ничего, с той стороны наверняка то же самое. Неопределённость, но на этот раз грозная, близкая, как кровавая грызня крыс под рассохшимися досками пола старого склада.
Где-то там, совсем рядом, в пяти, десяти, может, пятнадцати минутах быстрого шага, люди убивали друг друга, и не так, как на окопанной линии фронта на южном крае станции, а в полный рост, вблизи, различая лица, стрелок на стрелка, штык на приклад, сила на скорость. На юге французы и американцы расстреливали наступавших по силуэтам, по вспышкам выстрелов, организованными, "правильными" залпами и "уставным" кинжальным огнём пулемётов, истекая кровью от ответного огня в неких "допустимых пределах", по высчитанным в преисподней стандартам. Там, в лесу, наверняка царило почти первобытное насилие, что-то от охотников, припирающих отчаянного зверя к его логову и самих оборачивающихся его жертвой.
Глупые фантазии. Неизвестно, что там происходит в реальности, непонятно, какая именно там война. Просто не та "другая", которой хлебнул Уиллем в гарнизонном быту, со всеми этими сходящими с ума от ожидания конфликта молодчиками и жаждущими унять накопленный стресс ветеранами.
Нужно всё выяснить, определить, вытащить злую тень на солнечный свет. Интересно, болос за звуками перестрелки разобрали шум бронепоезда? Хоть бы нет, хоть бы он стал для них хоть каким-то сюрпризом.
Видя удивительный добровольческий подъём, Уиллем удвоил из соображений перестраховки число связных с ротой Джо.
— Рассредотачивайтесь, но поддерживайте голосовой контакт, если обнаружите противника, один возвращается с вестью, другие обходят с юга, слева то есть, продолжая поиски наших, если никак, то все назад, или на юг в деревню.
Тут и подошло подкрепление с завода.
— Рад вас видеть, Донахъю! — комендант оторвал напряжённый взгляд от опушки и протянул офицеру руку, — У меня самого пока нет никаких сведений, поэтому просто займите оборону за поездом, но будьте готовы выступить на помощь деревне. Поставьте маленькие караулы в лесу с той и с той стороны, ярдах в двухстах хотя бы.
Уиллем махнул рукой на север и на восток, а потом пояснил:
— Мы сосредоточили всю огневую мощь на западном направлении, оголив восточный борт, так что морпехам нужно будет время переустановить пулемёты, если враг появится ещё и сзади. В остальном ожидайте, будьте рядом. Как будет связь, как вернутся гонцы — узнаете сразу.
-
Вот никогда раньше, читая про действия старшего офицера - не того, что в атаку с пистолетом наголо ходит, но и не того, кто просиживает штаны в штабе - не думала, как он похож на паука. В хорошем смысле этого слова, конечно. Но Уиллем это наглядно подтверждает. Действительно, информация в таких условиях бесценна.
|
Кас сначала не очень любил пиломеч. Во-первых, он был деревенский парень с фермы, и всякая вращающаяся машинерия с цепями и зубьями вызывала у него неприятные воспоминания о лесопилке, где отпилило руку его брату. Во-вторых, оказался в бою рядом с пиломечом – придется оттирать броню и форму с особой тщательностью, если не хочешь ходить весь в бурых пятнах, как культист засратый, а ходить гордо, как Гвардеец, твою мать! Но потом Кас понял, в чем фишка. Ножом там как? Ударил – и хер разберешь, убил, ранил или как, надо ещё бить, раз десять желательно. А пиломеч – там сразу чувствуешь, что зубья закусились и как пошли грызть... глядишь – уже и разгрызли. Не думай, кароч. А форма... ну а что форма? Всё равно так и так стирать. Да и броню тоже всё равно чистить, если ты дисциплинированный гвардеец. Или если ты абсолютно любой гвардеец, у которого есть сержант. Форму же стирают не потому что она грязная, а потому что "по графику положено". Так что чё уж? Переживём. В общем, меч – штука хорошая, думать с ней особо не надо, поэтому он и не думал! – распилил этого бедолагу, что Аквилу сжимал, да и хер с ним. Только смысл? Ну распилил и распилил. А как понять, как их убивать-то ловчее? Да вот хер поймешь. Похоже, подумать-то все же стоило, как ни странно. Повезло, что он не один в команде. – Комиссар, если их распилить, они умирают! – все же крикнул Кас, отметив очевидное. "Я ж не быдло какое, я аколит инквизиции. Вот, ссукана, провожу первичный анализ!" Всё же что-то подсказывало, что Гёссер не это имел в виду. Поэтому Кас покрепче утромбовав ногами то, что там под ними хрустело, направился, поигрывая мечом к остальным Эльдернцам. Ну и вообще... Как-то тупо всё вышло. Как бревно. Не по-настоящему. – Городок у вас чудесный, ребята! Но все равно подходи по одному! – предупредил он, выжимая обороты и примеряясь, чтобы пильнуть первого.
-
Я ж не быдло какое, я аколит инквизиции. Вот, ссукана, провожу первичный анализ! Да уж, анализ a la Каллахан более чем качественный!
-
"Агит-инструкция к пиломечу"(из высказываний агентов Святого Трона) Ну и в целом за персонажа, цельный чертяка))
|
Расставаться с родителями и друзьями было невероятно тяжело. За время подготовки к выезду Дарра уже успел и сам проклянуть всё это предприятие (предвосхищая отца), опомниться, добраться до церкви в соседнем городке, отмолить сквернословие и снова загрустить. Редко он обращался вот так вот к Богу-на-небесах, потому как тот ведь тоже не то чтобы часто в гости захаживал, наоборот, то водой из ушата окатит, то за питомцами рыжими не уследит... но вот брат вернулся с войны живым, и тут уж Дарра решил ответить. В конце концов, с Донахъю же получилось, а там и вовсе первый шаг за ним был, это сложнее.
"Вот хоть бы всё хорошо прошло! Пэдди же Тебе нравится, ну явно ведь. Ну вот и помоги ему! А я, ну да, не прав я был, когда приуныл, отказ Дуэйна и Ника получив, каюсь вот. У них своя жизнь, у меня своя, и им есть за кем присмотреть и кому помочь, и мне..."
Он неуверенно поёрзал на месте, и жёсткая ребристая церковная скамья врезалась в непривычное к самоистязанию тело, но упрямый гость дома Господня сцепил руки посильнее и упёрся лбом в такой же край доски скамьи передней.
"Да, а что! Без сыновей-помощников придётся отцу-то наверно подзавязать с выпивкой, куда он денется? А то ж день ото дня смотреть всё страшнее на эдакую пьянь. Брр, и чего такого находят люди на дне бутылки? А мы, мы да, мы так помогаем дому, когда уходим; меньше ртов опять же, да и младшие подрастут скоро, больше помогать смогут. А потом и мы с выручки часть денег зашлём! Всё будет хорошо!"
Странное то было успокоение, как истончившийся к весне лёд, ждущий лишь капель очередного дождя. Стоило родной ферме скрыться за горизонтом, и Дарра вновь приуныл. А потом ему быстро стало некогда. Жизнь — череда интересных событий, а не праздная вечность хандры!
Лишь сдвинувшись с места, Дарра понял, насколько засиделся дома. Конестоги быстро вынесли переселенцев за пределы нечастых походов в Де-Мойн или окрестности, а потом и за крайний рубеж детства — местность, где трое друзей ловили сбежавшую корову. Так далеко никто из них не забирался.
А потом пошло-поехало! Прерии, пыль, попа скулит! Странное горько-приторное чувство, вроде и двигаешься, а сиднем сидишь. Прошло лишь как с телеги на лошадь пересел — там-то больше мускулов используешь, то привстанешь в стременах, то боком повернёшься, то отъедешь-ускоришься кроликов пострелять. Движение, свобода! И хоть на первый взгляд немного бестолковым делом всё это казалось, просто идти в никуда, запасы еды по пути проедая, но с таким лидером как Пэдди сознание будто раскрепощалось и на иной уровень поднималось! Стоило хотя бы над простенькой (даже без разметок и легенды) картой постоять, когда он быстро-толково точки маршрута намечал и каждую местность хотя бы парой слов обозначал важно так, будто уже бывал там не раз, ух, после такого сразу будто сам на высоту птичьего полёта поднимаешься, видишь вширь и вдаль! Тут день пути, тут переправа, там дальше ещё пару суток, и торговый пост будет, станция, отдохнём малость, дальше проще, а вот тут поднапрячься. И пусть в реальности далеко не всегда всё выходило так, как планировалось (всё-таки карту Пэдди раскладывал больше для важности, а ориентировался больше по местности), но с картой и чётким пониманием цели неопределённость бессмысленного движения оборачивалась дроблёной на легко преодолимые участки конкретикой. Видением будущего. Дарра не знал, понимают ли это всё другие хотя бы также смутно, как он сам, но лично у него уважение к старшему брату выросло за время пути просто до каких-то тридевятых облаков.
К тому же в дороге было и веселье тоже. Охота на мелкую дичь, обмен опытом, обучение. Или тот случай с бизоном, когда и Кон всем свою меткость доказал, но и Дарра в грязь лицом не ударил, догадавшись подтащить лошадьми тушу к незаметному склону в паре десятков ярдов — крови-то много, а течь вниз удобнее, да и свесившуюся голову с растянувшейся шеи так оказалось проще отпилить.
Даже просто общаться без взрослых было приятно. Рассказы, истории, мечты. И даже смех такой, "на равных", без этого родительского всезнайства, дескать, иди огород пропалывай, мечтатель хренов. Тут все были мечтателями, даже если собирались, как потом выяснилось, точно так же пропалывать и возделывать. Зато мечтали по-крупному, и это будто бы всё оправдывало.
...Так себе твердил усталый Дарра, падая в сон в первые трудовые недели на месте прибытия. Увы, наглядной "карты" работ у Пэдди не было, да и не сумел бы он наверно объяснить нужду такой адской потогонки даже сумей сам Дарра сформулировать правильный вопрос. Ведь то, что "надо", было понятно всем. Непонятно было, почему именно так, и никак иначе, но как это спросишь, чтобы трусом и лентяем не показаться? К тому же Пэдди был главным и уже успел завоевать авторитет в пути и там, дома, поэтому его решения оставалось лишь выполнять, не сетуя. Дарре ещё везло, что брат хотя бы перенаправлял его на другие, более подходящие торопыге-недодельщику работы, а ведь мог бы до упора гнобить на той же пахоте. Так везло не всем.
— Да я скажу, скажу, — почему-то виновато обещал Дарра Кону, хотя сам понятия не имел, с какого конца подступиться к такому разговору, — Ты только сам-то не кипятись, это ж правда поначалу только так. Нашим-то родителям разве что чуть проще было, всем скопом потому что селились. Зато у нас и славы больше будет! Представляешь, первые люди Южного Платта! Ну, после индейской войны этой первые. Ну, после солдат, конечно. Ну ты понял, короче. Через пару лет, как тут и там селиться начнут, к кому за советом пойдут, за помощью? К нам, конечно. Уважать будут. Тебя вон по шапке одной все узнают... (при взгляде на головной убор Кона, впрочем, Дарра всё ещё ёжился) Эти, ну, девчонки глядеть будут, как Дейдра на Пэдди.
Сложно было сказать, помогали ли Кону увещевания Дарры, тем более, что с последним аргументом он и сам был не очень-то уверен. Дейдра день ото дня смотрела на Пэдди всё страннее и страннее, с каким-то голодным и отчаянно-тоскливым блеском в глазах. В охотничьих байках мистера Шульца мелькало схожее описание, когда речь заходила про попавших в капкан зверей, которые, вгрызаясь в свою же ногу, будто бы понимали, что воля дороже.
Дарре тоже было страшно от бескрайних просторов вокруг, от осознания, что нельзя просто так взять и сбегать при скверном настроении в гости к Донахъю на лошадке покататься или к Шульцам на чай с пумперникелем. Одиночество и... недоверие? У Дарры-то с друзьями и братьями была хотя бы общая работа, чувство локтя — тут подержи да то передай, погоди, перехвачу, так, взялись-понесли! А Дейдра почти всегда работала одна, и Дарре было её жалко, потому что он чувствовал, что ей обидно во многом ещё и из-за того, что ей словно не доверяют. Быть может, по прагматичным причинам (ну куда ей доски тягать?), но без каких-либо объяснений, а потому... Что она могла себе надумать? Была бы при том так уж не права? Ведь были же и такие работы, которые тянула бы и Дейдра наравне и, главное, вместе со всеми...
Возможно, отчасти ради неё он так усердно разучивал мотивы и приёмы на скрипке и концертине Лиама (хотя так-то с ним на удивление приятно оказалось общаться). Развеселить хотел хотя бы музыкой, и ведь получалось порой, да ещё и не только одну Дейдру, а всех. Один инструмент и один музыкант — неплохо, а два всё же лучше! И дуэт поинтереснее звучит, и сменять друг друга могут. Кстати, Лиам-то нечасто домашних радовал, а вот Дарру упрашивать что-то сыграть не было никакой нужды. Всегда готов! И вроде и сам чуть поменьше работает, а другим веселее крышу доделывать или зерно молотить, и результат порой даже лучше, чем если бы в тишине горбатились.
Сэкономленные таким нехитрым методом силы Дарра пускал на то, чтобы помогать Дейдре по дому. В конце концов, кроликов он в прериях очень даже недурно готовил, никто не жаловался! Вообще, готовка, стирка и уборка Дарре нравились больше чем долгие монотонные полевые работы. Процессы тут были покороче, и многие не требовали непрерывности. Воду кипятишь пока, чисть овощи, руби мясо, побросал-посолил, подмети да помой лишнюю посудину, помешай-добавь, теперь можно и бельё замочить, заодно руки помоешь, и так далее. Не успевало надоесть, переключался быстро Дарра. Не забывал и языком трещать, "новости" Дейдре пересказывать с полей, загадки загадывать про то, где такие красивые цветы растут, чтобы торчащая дома и во дворе девушка память напрягала, вспоминая ориентиры в окрестностях. Или тем же приметам погодным обучать можно было. Да в общем-то без разницы было, о чём говорить, лишь бы говорить. Чувствовалось, как не хватает жене брата общения. Красивая она была, и так пропадала. Но нет, странные склизкие мысли откуда-то из нутра своего Дарра в себе давил в недоумении. Это ж брата родного жена, ну как можно-то такое думать! А всё ж красивая...
...Ошибка! Вот какое слово в голове Дарры вспыхнуло, когда он от индейцев с улицы в дом вломился и увидел, как Дейдра рот себе испуганно зажимает. Неверно, неправильно, ненормально!
Сказать, что Дарра просто напугался, увидев во дворе четвёрку похожих на призраков краснокожих, значило бы ничего не сказать. Это было как снег летом. Как солнце ночью. Как лиса в городе. Невероятно! И никакого улюлюканья и боевых кличей, какими все рассказы об индейцах полнятся, никаких грозных взглядов, да и не тысячи их вокруг, от горизонта до горизонта, всего четверо. Подумать если, Дайсонов с друзьями даже больше, хоть и порознь все оказались. Нет, индейцы не испугали Дарру, но он вдруг отчётливо понял, как же крупно он где-то ошибся. Уехав из родного дома. Сдружившись с мутным весельчаком Лиамом. Завистливо отстранившись от ловкача-Брэди. Сблизившись с Дейдрой. Не думая схватив шкуру бизона и связку сменных фляг, и вывалившись наружу.
— Подождите! — крикнул ломающимся голосом сгибающийся под тяжестью вещей и изначально-то не очень высокий Дарра, — Ух, припекает! Жара!
Он сбросил шкуру на ступеньку и наигранно утёр со лба пот. Ноги отказывались приближаться к всадникам. Отыгрываться пришлось безжалостно растянутым в улыбку губам.
— Возьмите воды! Вода! Подарок!
Ну пожалуйста, всего несколько шагов! Дарра открутил крышечку с одной из фляг и опрокинул себе в горло пару глотков, держа руку на расстоянии, так, чтобы гости видели струю. Дайсоны с друзьями держали в хозяйстве два комплекта фляг, один при себе, один дома в холодке, чтобы можно было пополнять запасы воды без траты лишнего времени.
— А вот смотрите-ка, шкура! Бизон! А у вас поменьше кто-то, да? Обмен? Бизон на три шкуры поменьше, ага?
Дарра, сам не веря в то, что говорит, показал индейцам три пальца, ткнув потом указательным в их нагруженную лошадь, и принялся трясти чёрной шкурой, а потом даже накинул её себе на плечи и голову и прошёлся, важно покачиваясь, из стороны в сторону.
Ошибка, ошибка, пульсировало в висках. Но ведь не каждая ошибка ведёт к последствиям обязательно ужасным. Какие-то учат. Какие-то пробивают неожиданный путь. Господи, хоть бы это была одна из таких.
|
|
Иногда Гёссер был благодарен жизни за то, во что она его превратила. Не только потому что он был орудием в руках Императора, но и потому что при столкновении с омерзительными проявлениями воздействия Темных Богов на окружающий мир перенесенные им испытания позволяли ему сохранять рассудок и спокойствие и продолжать достойно служить Ему. Сейчас, глядя на останки людей, поднятые неведомой, но, скорее всего, проклятой силой, он испытывал смешанные чувства – но среди них не было ужаса от столкновения с чем-то доселе неизвестным. Самой сильной эмоцией, пожалуй, была злость, направленная на тех, кто тысячи невинных (и даже если виновных в чем-то, то не заслуживших подобной участи) душ обрек на подобное. Хотелось верить, что они отправились к подножию Золотого Трона, но в отличии от большинства Кристобальд знал, что свет Императора не всегда может забрать праведную душу, особенно из участка Имматериума, где влияние темных сил было настолько велико, что изливалось в материальный мир, и не было особых причин сомневаться, что они были именно в таком месте. Необычном в каких-то аспектах, да, но однозначно проклятом. Потому что если тело перемещается без половины головы, то может быть лишь один источник силы для этого перемещения.
Не благой источник.
- Мы движемся к собору. Не вплотную, доберемся до района, проведем пешую рекогносцировку. Или мне нужны очень хорошие аргументы и прямо сейчас.
Он промедлил.
- Я готов рассмотреть восприятие варпа* как аргумент.
Предложение Гравеля отойти на перегруппировку было понятно – потеря транспорта в совокупности с новой информацией как по ситуации, так и по потенциальному противнику, верхним слоем которого оказалось все население города, подталкивало к такому решению. Но согласиться с ним Гёссер не мог – потому что, вполне возможно, время было ограничено. До сих пор ничего не было известно о том, как именно происходит превращение, и что является его источником.
Был и другой важный фактор принятия подобного решения. Не похоже, чтобы в текущий момент мертвые тела направляла чья-то воля. И это оставляло еще одну возможность. Собор воплощал влияние Бога-Императора в городе, и именно туда должны были направиться выжившие, если они вообще были. И, хотя полагаться на это Гёссер не мог, был шанс, что вера защитила их.
- Гравель, Кассий, если удастся выхватить одну-две изолированных цели, я хочу знать наиболее эффективные способы их убивать. Обезглавливание, травма позвоночника, эффективность расчленения, проявите фантазию. Без лишнего шума.
Он ухмыльнулся. Мысленно только - на лице разве что губа чуть дрогнула.
- Огнеметов не завезли. Гвардия обходится тем, что имеет.**
После чего закинул сумки в лимузин и, пропустив внутрь Саломею и отца Маченко, залез туда и сам. Внутри было тесновато, но такова была цена ошибки. Не самая худшая цена ошибки. Пока в корпус не прилетит снаряд, который разом почти всю ячейку аколитов и прихлопнет.
- Сестра, мне нужны ваши мысли с учетом новых данных. Леди Николетта, прошу прощения, но мне необходимо переодеться.
С этими словами он склонился над своей сумкой. Манипуляции вниманием были важной частью работы агента Инквизиции, и к содержимому сумки он до текущего момента привлекать внимания не хотел. Но рисковать оказаться перед настоящим противником в "гражданском" снаряжении он тоже не хотел.
|
- Интересно, а в летчики добровольцев берут? - меланхолично поинтересовался Дойчи в воздух.
Глядя на взрывающиеся лодки, рядовой подумал, что флот был бы немногим лучше. Корабль-то может и затонуть. А самолет так далеко от воды, как только можно себе представить. Вон они, кингфишеры, парят себе, высматривают что-то. Или те что бомбят остров. Налетел, отстрелялся, повернул домой. Красота! Надо только при посадке на авианосец не промахнуться, а то окажешься... в воде. Посреди океана.
- Блять! - вслух закончил свои размышления Билли, - На этой войне можно хоть куда-то деться от океана? Почему мы воюем с гребаным островом!? Нельзя было еще разок ебнуть Мексику, отомстить, там, за Аламо?
Тут лодка рванула вперед и резкое движение оборвало поток мыслей Смита. Он не сразу понял, что именно предстоит сделать - ну вроде лодка идет к берегу, все как надо. А затем Физик начал говорить про жилеты, про лежание на спине, и тут до рядового дошло. Перелезть через борт. Лечь на спину. Положить себе на пузо 13-фунтовую дуру и надеяться. "Да ты, блять, ебанулся!" - чуть было не сказал вслух Дойчи, но сдержался и только посмотрел на Омайо совиным взглядом. Настроение Голливуда он разделял всецело. Лучше и правда застрелиться. Или дождаться, пока японцы накроют лодку ударом. Ведь это так быстро, получить в рожу снаряд из... из чего бы они там не стреляли, вместо того, чтобы идти на дно, глотать воду, пытаться барахтаться, но чувствовать, что конечности свело то ли от судороги, то ли от липкого ужаса. Может, ну его нахер, и просто остаться в лодке? Ну что с ним сделают, разжалуют и пошлют на фронт?
К счастью, Дойчи не нужно было принимать решения. Ему даже думать было не особо нужно, для этого (и многого другого) у него был сержант. "Если я утону," - мстительно думал Билли, скидывая рюкзак и напяливая спасательный жилет, - "Это будет на твоей совести." От этой мысли Смиту стало немного веселее, в нем проснулась такая характерная для земляков пассивная агрессия - вот сейчас мне будет плохо, а вам из-за этого будет еще хуже - под напором которой рядовой стал переодеваться с такой скоростью, будто собирался на свиданку.
-
Почему мы воюем с гребаным островом!? Нельзя было еще разок ебнуть Мексику, отомстить, там, за Аламо? Действительно, нормальная война была бы попроще! А то напридумывали всякого!
-
Поддерживаю, без океана можно было обойтись вполне
-
Крепись, Билли. Скоро будем об океане с теплотой вспоминать, чувствую
|
— Симфонический оркестр Сан-Франциско?! Монто? Слушай, это потрясающе! — Скрипач схватил Крота за рукав и немножко потряс. Если бы тот сказал, что выпивал с подполковником Ами, Айзек, наверное, и то бы так не впечатлился. Да какое там "наверное"! Где Ами и где симфонический оркестр Сан-Франциско. — Я столько раз... На что ты попал? Ты слышал их Прокофьева? Третью симфонию? Это... ммм... как объяснить... — Айзек выстучал пальцами по баллону заковыристый ритм. — В общем, длинное такое произведение, на полчаса. Сначала вроде все нормально, хотя и нагнетают. Потом за смычковыми словно гонятся все демоны ада (там и флейту, кстати, хорошо слышно). Потом они вроде отрываются и музыка такая... кажется, что обошлось, но в конце все равно их догоняют и, судя по четвертой части, жрут. Очень экспрессивно! Может, мы с тобой в одном зале сидели и слушали, как демоны ада гонятся за смычковыми! Удивительно, да?
На несколько благословенных секунд Скрипач будто оказался в невидимом и неосязаемом пузыре, где не могло произойти ничего плохого. В снежном шаре, где всегда Рождество. Потускнели, отодвинулись звуки разрывов, превратились в партию ударных Andante mosso. Айзеку казалось, что стоит прислушаться — и можно будет различить флейту. Вот сейчас...
Вместо этого раздался голос Дасти, который на флейту был совершенно не похож, и вообще Скрипач затруднялся подобрать ему мелодический эквивалент так, чтобы не обидеть ни Дасти, ни Эвтерпу.
Скрипач посмотрел на Диаманти — помочь? Сам послушно подвинул баллоны подальше от борта и зажал их ногами, чтобы не болтались. Заодно и отгородился от Скэмпа, головокружительный роман с которым развивался как-то слишком стремительно на вкус неискушенного в таких вопросах Айзека.
— Ну вот ты ко мне лицом повернулся, сейчас снова начну блевать, — Скрипач кривовато улыбнулся поклоннику. Один краешек рта застрял и никак не хотел подниматься. Задержка лицевых мышц номер шесть, как исправлять?
Эх, дорогой Скэмп, наивный ты человек, если б дело было в том, что в желудке кончилась еда, или в страхе, Айзека бы еще часа два назад перестало выворачивать. Боялся-то он за четверых. А так...
Подождите-ка.
Действительно, больше не тошнило. Не тошнило! Вот она, волшебная сила музыки!
Айзек пропустил мимо ушей диалог Скэмпа и храбро вставшего на его, Скрипача, защиту Крота, потому что наслаждался этим ощущением — они с вестибулярным аппаратом снова были на одной стороне! На стороне корпуса морской пехоты! Даже если он прямо сейчас умрет, то хоть человеком, а не блюющей кукушкой! Все какое-то утешение!
Ахнуло совсем рядом, Скрипач зажмурился и снова согнулся над баллонами, стараясь держать голову пониже. Вообще-то умирать не хотелось ни так ни эдак. Особенно — даже не добравшись до берега. Это как если бы он был баллоном напалма, и какой-нибудь недотепа утопил бы его, перелезая в амтрак. Нелепая судьба: лежать на дне, так никому и не пригодившись. По звукам совершенно невозможно было понять, что происходит, и это сводило с ума Айзека, который вообще-то мог расслышать, что одна из десяти скрипок пропустила полтакта своей партии. Грохотали взрывы — и все на разные голоса. Что-то свистело и плюхало вокруг. Кто-то орал. Потом дикий скрежет. Резкое карканье пулеметов. Какофония. Напоминало немного первый раз, когда Айзек услышал симфонический оркестр в пятерном составе. Только тогда не было ощущения, что оркестр пытается тебя перемолоть в пыль, а тут было.
Только когда вскрикнул Водокачка, Айзек наконец открыл глаза и уставился на того в ужасе. Что, это правда бывает? Людей ранят на войне?.. Может быть, даже убивают? Вот так просто, без предупреждения?
Пятьдесят метров до берега. Уже? А что дальше? Что там, на берегу? Почему вообще так много стреляют? Ведь корабельные орудия... самолеты...
Скрипач повернулся к Диаманти.
— Что-то пошло немножко не по плану, да? — осторожно спросил он.
-
На несколько благословенных секунд Скрипач будто бы оказался в невидимом и неосязаемом пузыре, где не могло произойти ничего плохого
Крепись, Айзек. Все будет хорошо
-
Что-то пошло немножко не по плану Кажется, Айзек угадал!
-
Я не могу, такой милый персонаж...) Хоть бы ему и дальше так же везло в бросках на удачу, как в этом посте.
-
За волшебную силу музыки! И за то, что Скрипача не пугают глаза чудовищ.
-
Про утопленный баллон напалма хорошо
-
— Что-то пошло немножко не по плану, да? — осторожно спросил он. кажется, что-то пошло не так
|
|
-
Точно не твою судьбу, но чью-то одарил Господь, попутал бес. Краткое, свершившееся чудо. Больше не предвидится чудес. Говори что надо и не надо, только о случившемся молчи. В чёрном кофе кубик рафинада — белый домик раствори в ночи.
|
|
|
|
-
Пусть он и не преуспел в интригах, этикете и хитростях столичной жизни, но шпагу-то он научится держать с нужной стороны, во чтобы то ни стало! Настоящий бретер! Можете говорить что угодно - ответит мой клинок!
|
Громыхнуло, плеснуло, посыпалась гарь. Сердце стучало как барабан. Все мысли давно испарились, все чувства сжались в крепкий - крепче, чем пальцы цевье сжимают - клубок. Минута? Больше? Спроси "Хобо" сейчас, давно ли высадка началась, не смог бы ответить. А потом машина налетела на долбанный коралл, и сержант едва не сломал себе эти самые пальцы, когда качнуло, придавило, оружие зажатое вбок вывернуло. Но "едва" не считается, вовремя перехватился. Ничего, зато умыло, освежило, водой соленой пропитало сверху донизу. Красота, да и только. Снова полезло в голову всякое, про шальную пулю, про снаряд, точно в нос их плавучего куска железа бьющий. Думал, думал, а додумать уже не успел: захлопало, защелкало, застрочили пулеметы. И началось. Удар. "Замороженная" кровь закипает, ужас смешивается с яростью, страх скручивается тугим канатом с осознанием необходимости не стоять на месте, дроча, а что-то, сука, делать. Глянул на бойца, сверху ляпнувшегося, перевернул, проверил: все, пиздец. Глянул по сторонам: армтрак побило, но движок явно живой, тянет упрямый "кораблик" вперед. Глянул на еще живых бойцов отделения: кто-то ж точно за борт - на не пойми какой глубине, фиг знает где - кинется. - Все на месте! На месте!!! В снаряге потонем к хуям!!! Рабочий, но неуправляемый транспорт в любую секунду мог выкинуть любой фокус: на мель с наскока напоровшись, опрокинуться, потащить их точно к какой-нибудь японской батарее, на мины, да к самому Богу даже навстречу. - Двое к пулеметам! Живо!!! Живо!!! Сержанта взглядом нашел. - Дэнни, я в кабину! До берега тянем! В амфибию сунувшись, определился сразу, что удобней: вбок - ногами ли, руками - пихнуть труп безголовый с сиденья, либо выдернуть его наружу, сбросив в воду, и сделал дело. Место мертвеца заняв, но иронию ситуации оценить не успев, начал с рычагами возиться, с педальками. Что заляпаны красным они, то плевать, не сейчас, так через минуту Роберт вполне мог своей красноты сюда же добавить. Тропический коктейль "Первое знакомство с Таравой", на морской воде, с кровью морпехов заодно. Но про это Ковальски, конечно, потом уже начал размышлять, когда удалось упрямый и к тому же раненый грузовик усмирить малость, и в сторону песка его направить.
-
Тропический коктейль "Первое знакомство с Таравой" А сразу после будет «Секс на пляже».
-
Хобо спасает пацанов).
-
Место мертвеца заняв, но иронию ситуации оценить не успев, начал с рычагами возиться, с педальками Действительно, как-то не до иронии. А еще пост очень грамотный и четкий.
-
Хорошо, когда в твоем амтраке есть Ковальски, а у Ковальски есть план
-
главное, это вовремя взять ситуацию под контроль
-
Тропический коктейль "Первое знакомство с Таравой"
Это да, это лайк.
-
Живописно
|
Парамаунт смотрит на лейтенанта укоризненно. "Нам сейчас в бой идти вместе, че ты меня хуесосишь-то? – написано в его глазах. – "Сплавай!" Самый умный что ли?" Но финальный ответ его, в общем устраивает. В сущности, что лейтенант мог сказать? "Да, брат, все планы пошли по пизде, нам крышка!" Нет же. В конце концов от него в ближайший час уже мало что зависело. И от Парамаунта мало что зависело. И от всех от них, тех самых "морпехах, защищенных только рубашкой цвета хаки", мало что зависело. Так бывает – роковые события уже произошли, ты уже движешься по конвейеру к лязгающим пилам, а сделать никто ничего не может – только смотреть и ждать. Не грести в реке судьбы, направляя свой корабль куда захочешь, а выгребать против течения, как получится, захлебываясь и выпучив глаза.
Некоторые хохотнули от рассказанной Слипуокером шутки, некоторые, кажется, всё ещё ждали чего-то смешного, но это было не особо важно. Перед боем даже на плохие анекдоты ругаются больше для порядку. Надо хоть чем-то занять мозги, а то совсем перегоришь, станешь, как вата. Ожидание выматывает. – Ништяк! А ты бы мог япошку сам сожрать? – Бля, да отстань от него!
Разрывы снарядов приводят всех в чувство, как сдернутое холодной ночью одеяло. Бах! Бах! Ба-бах! Бах! – раскрываются кляксы на небе то там, то здесь. Потом все смолкает. Никто не убит, не ранен, только черный песок летит вам в лицо, словно снежная крупа, только черная вместо белой. Слышали выражение "когда ад заледенеет?" Если в аду идёт снег – то вот такой, черная окалина.
– Всё что ль? – Похоже. – Негусто! – Да уж, верно.
– Есть, сэр! – отвечает Ветчина, пристраиваясь к пулемету, ставя одну ногу на скамью, ухватив его снизу за ручку и задрав ствол немного вверх, готовый заскочить на место и стрелять. – Огонь открывать по готовности? Смотришь в его туповатое упрямое лицо. Его брат тоже рядом, тут как тут.
– Парни, а дайте я тоже про япошек расскажу! – просит Домино. – Ох, бля! – Да пусть расскажет, а то он лопнет, гыгыгы! – Давай, но только последний, хорошо? – "разрешает" Подкова. – Хорошо! Короче! Отпустили из лагеря для интернированных одну японскую семью – чисто для эксперимента. Сын сразу пошел в школу. Учительница говорит: "Вот, это Акира, он будет с нами заниматься. У нас сегодня история. Итак, кто знает, кем и когда была сказана фраза: "Свобода или смерть"? Акира тут же вскакивает, кланяется и говорит: "Патрик Генри, Фирядерьфия, тыща семьсот семьдесят пятый, мэм!" Учительница довольна, говорит, молодец, мол. Следующий вопрос: кто сказал: "Государство — это народ, и поэтому не должно умереть". Акира опять вскакивает, кланяется и говорит: "Абряхам Ринкорьн, тыща восемсот шестьдесят третий год, Вашингтон, мэм!" Учительница в ахуе, говорит, вот, смотрите, хоть и япошка, а историю США лучше вас знает. Тут с задней парты голос говорит: "Заебали эти сраные япошки! Пойду в морскую пехоту запишусь, хоть рядовым, хоть кем!" Акира опять вкакивает: "Генерал МакАртур, сорок второй год, Филиппины!" Подкова ржёт, как конь, и остальные тоже не то чтобы смеются, но посмеиваются, нехорошо улыбаясь. Центральное место в мифологии Корпуса занимает миф о том, что любой солдат или моряк мечтает перейти в морпехи даже с понижением в звании. "Потому что мы морпехи!"
Самолеты, наконец, разорвав свой круг, пикируют парами и поливают берег свинцом. Попаданий не видно, трасс тоже, слышен только короткий треск пулеметов, как будто где-то вдалеке грубо рвут что-то недорогое, но прочное. - Летчики отработали! – сообщает вам пулемётчик. – Всё путём. Парамаунт вроде успокаивается.
До берега уже всего полкилометра – он раздвигается в стороны. Слева – пирс. Справа – заброшенный корабль. Впереди – неясные силуэты пальм (как их там столько осталось-то после обстрела?), каких-то домов, полоска пляжа, а перед ними – точки амтраков с морпехами. Вы в третьей волне, считай. в резерве. – Держись, ребята! – кричит пулеметчик, видя что-то, что не видно вам. "Грязная Герти" взмывает вверх – вы все хватаетесь, за что попало. – Эй, не лапай меня! – смеется кто-то. Настроение у всех приподнятое. И сразу же амтрак падает вниз, от чего ахают некоторые впечатлительные личности. Боевое отделение заливает вода, плещет Счетоводу прямо в лицо, взвизгнув, он начинает смешно отплевываться. – Иии-хааа! – кричит Домино. – Теперь по прямой к берегу! Амфибия, задевая гусеницами кораллы, ползёт вперед. – Ну всё, немного осталось! – На финишной прямой, парни! – Иии-хааа!
И словно откликаясь на ваши слова, вдалеке бухает несколько раз, сначала раздельно, а потом начинает грохотать и стучать слитно, как будто ворочается что-то большое и страшное, потревоженное вами, разбуженное, что-то такое, что лучше бы не просыпалось. А потом оно просыпается. Ухают то ли взрывы, то ли выстрелы (из чего?), стучат пулеметы, хлопает что-то по воде, с шипением оседают снежно-белые фонтаны. Замечаете, что несколько машин горят, где-то правее. Амфибии начинают маневрировать. Манго видит, как две сталкиваются между собой. Над "Грязной Герти" со свистом проносится что-то увесистое, страшное, и плюхается где-то позади. А может, плюхнулось что-то совсем другое, а это страшное полетело ещё дальше? Вжжж! Вжжж! Вжжжуть! – это пули. – Пошло дело. "Герти" ревет мотором, пробираясь сквозь обстрел, сквозь волны, сквозь свист и грохот. С нехорошим лязгом что-то невидимое обрабатывает одну из амфибий неподалеку, аж искры летят. Кто-то кричит, но далеко, не разобрать, кто и откуда. Водила принимает вправо, уворачиваясь от неизвестной угрозы – никто даже не думает спросить его, куда, зачем. Все прячутся за бортом, вглядываясь в лица друг друга. В вас стреляют. Кажется, что со всех сторон. Как это возможно?
Манго выглядывает из-за борта, пытаясь найти машину Уэлл-Уэлла или Клониса или хоть кого-то ещё, но ничего не может понять – где свои, где не свои? Какие-то амтраки ползут слева, какие-то справа, все вместе в едином порыве, но каждый одновременно сам по себе. Все смешалось. Начинает грохотать пулемет – это разговорчивый парень открыл огонь. Ветчина рывком поднимается на скамью, громко лязгает затвором и тоже начинает стрелять. Грохот стоит оглушительный, гильзы катятся по броне, позвякивая, как колокольчики, скатываются в воду, булькая и шипя. – А, сука! – говорит пулеметчик, неизвестно кому и про кого. И опять долбит длинно, не скупясь: Дыдыдыдыдыдым! Дыдыдыдыдым! – Эй! Ты хоть остыть давай! – советует ему Ветчина. – И так хорошо! Коротко, рассыпчато по борту что-то стучит – металл по металлу. Потом снова. – Головы ниже! Головы ниже! – говорит Парамаунт. – Всё! – гаркает пулеметчик, опускаясь со скамьи в боевое отделение, прижимаясь спиной к кабине. – Пусто! – Что? – Патроны, говорю, кончились! Ветчина ещё ведёт огонь – неизвестно по кому. – Сука! Ёбаный в рот! – вдруг плюется он с досадой. Оборачивается, виноватый, потерянный. – Сэр, я, кажется... кажется своего зацепил. Случайно.
Манго выглядывает из-за кабины, слыша, как шипят капли морской воды, попадая на дымящиеся раскаленные стволы пулеметов. И видит берег. Он огромный, раскинувшийся влево и вправо. И все вы, кто выглядывает из-за борта, видите берег – и чувствуете, что этот остров совсем не крохотный. Он плоский, но этого так сразу не скажешь – над берегом поднимаются пальмы. В воде стоят какие-то сарайчики на сваях, через равные промежутки. А на самом берегу – десятки амфибий, словно уткнувшихся в невысокую, ниже человеческого роста, стену из бревен. Перед ней копошатся люди, кто-то бегает куда-то, вздымается фонтанами песок, мелькают огоньки выстрелов. Разобраться в этой мешанине сразу просто невозможно. До берега полсотни метров. Вы, кажется, вырвались вперед, слева, метрах в тридцати, одна амфибия с пехотой, сорок девятая, за которой тащится странный шлейф – кажется, колючая проволока. – Готовьтесь! – кричит водитель. – Подходим! Манго видит, что впереди, там, куда идёт ваше суденышко, теперь уже ровно едущее по дну, почти никого нет, только один амтрак застыл на берегу, людей вокруг не видно. Хотя нет! Вон, кто-то вроде сидит за ним. Все остальные амфибии стоят либо правее, ближе к бухте, либо левее, ближе к пирсу. Ближайшие скопления людей и техники – метрах в ста вправо или влево. И уж там стоят, лежат, ползут густо, но что происходит, абсолютно неясно. Идти напрямик, как шли, или свернуть?
Винк чувствует, как эйфория отпускает. Ты уже не герой. Волшебство кончилось. Ты просто мясо внутри стальной коробки.
|
|
|
-
хотелось, например, чтобы имперские специалисты обучили их магии, но одновременно с этим, с другой стороны, они совсем не хотели принимать имперское гражданство и вытекающие из этого обязанности перед Империей. И ведь не поспоришь: такие уж они, люди Земли!
|
Грязная Герти неслась по волнам, аки снаряд возмездия, летящий в самое сердце укреплений ненавистного врага, и не было ничего, что могло бы ее остановить. Подобно древним викингам, несущим смерть и разорение врагам, они мчались к укреплениям япошек, и ничто не могло спасти косоглазых от гнева лучших воителей Америки. Молот богов обрушился на жалкий кусок грязи, сметая те силы, что фашисты смогли накопить в преддверии смерти, и сейчас Корпусу предстояло завершить то, что начал флот. Нетерпение заставляло ерзать на месте, и внезапно Винк понял, что ногами барабанит по полу ритм «Залов Монтесумы», и, кажется, даже подпевает. Руки при этом вцепились в лямки рюкзака, подергивая их из стороны в сторону, взад-вперед, вправо, влево… хотелось вскочить и орать что-то про Вальгаллу, но могли не так понять, и поэтому Стэнтон только быстрее задвигал ногами. Пока не прилетел куда-то рядом трехдюймовый. Не долетел, разумеется. Снарядам недостойных не дано поразить колесницу богов! Амтрак несся по просторам воды, изредка подскакивая на волнах, тем самым – превращая свое движение в кратковременный, но полет, а потом, когда он доберется до берега, гусеницы понесут его в бой, и помощник водителя изольет на головы всех, кто окажется на пути, всю мощь пятидесятого калибра. Хороший парень, явно понимавший свою роль в операции. Снаряды… трехдюймовые, да. Они взрываются, расцветая в воздухе облаками дыма и осколков, но разве могут японцы попасть в них?
- Ха, японцы, оказывается, косоглазые!
Полным презрения голосом прокомментировал Винк не попавший в них снаряд, смахивая со лба то ли капли пота, то ли брызги воды. Сам он был не уверен, но судя по стоявшему вокруг пеклу, это был все-таки пот.
- И это даже не анекдот!
Однако голову пригнул. Величественный флот, он же рассветная карающая десница Штатов, и восходящее во всем своем сияющем багровом многоцветии солнце уступило место металлическому полу амтрака, на котором плескалась, завораживая своими попеременно ритмичными и артимичными движениями вода и который попирали затянутые ботинки современных спартанцев.
Они были в руках судьбы, сейчас от них ничего не зависело, и не было смысла беспокоиться о будущем. Прошлого не было. Было только настоящее, и оно было прекрасно! Завидно было только немного, что Манго назначил на пулемет Ветчину. Ну ничего, у каждого будет еще мгновение славы!
|
|
|
|
|
Слипуокер не сразу понял, что его просят рассказать не какие-то забавные иероглифические тонкости. Хотя скорее он не сразу понял, что банально не сможет их объяснить. А ведь вспомнилось почему-то мигом, как Ариса, будучи в хорошем настроении, показывала, смеясь, как добавить один знак в пропагандистский плакат, изменив его смысл на прямо противоположный декларируемому. 「贅沢は敵だ!」, "дзеитаку-ва теки-да", "роскошь это враг"! ...но стоит добавить к врагу лишь один иероглиф 素 ("первооснова", "простой, необработанный, первозданный"), и теки уже сутеки, и не "враг" это, а "прекрасно, чудесно, замечательно"! Такой вот "прекрасный незамутненный враг", хаха. Как это работает, Пол даже до войны не понимал, сколько не слушал путанные объяснения Арисы. А вот то, что даже в таком авторитарном полицейском государстве находились смельчаки-юмористы (пусть анонимные), "исправляющие" таким образом агит-плакаты, не впечатлить не могло. Да только как такое перескажешь? Ни счастливо-пьяной с пары бокалов вина девушки рядом, ни своего подзуживающего хмеля в голове, ни смеха и шутливых (тогда ещё шутливых!) споров. Даже нормального листа бумаги нет под рукой, да и промокнет же, да и качает на волнах. Да почему ж она так и лезет в голову!? Прямые чёрные волосы, стрижка каре, лукавый и изучающий одновременно взгляд. Милые ямочки-обиженки на наигранно дутых щеках. Почему сейчас даже в мыслях не получается назвать её фанатичной сучкой-японофилкой? Потряхивает. Столько бомб и снарядов, а эти гады всё отвечают. Никакие не младенцы, никакие не крошки, ждущие, чтобы их "смели со стола". Всё серьёзно. Смутные предчувствия уже сформировались там, в низу живота, уже холодят нутро. Хочется вспомнить хоть что-то хорошее. Женский смех. Изгиб тела. Близость. Пол скрипнул зубами, помотал головой и, сбросив уже ставшее жарким пончо, озлобленно затараторил: — Анекдот? Да легко! Сбили, значит, лётчика нашего над островами, ну да он катапультировался, и на парашюте в самые дебри. Выпутался кой-как, стропы посрезал, пошёл наших искать. Скитается, бродит, голодает... и выходит такой на деревню аборигенов-каннибалов! А у них, гляди-ка, "ресторанный" бизнес! Научились, стал-быть, один так и вовсе приодет по нашему, с подносом мятым, по-английски болтает: " Хошь", грит, " кушкать, мерикана? Есь мисьонер, но готов только к ночи буит". Лётчик дивится: " а чего так долго?". А "официант" ему: " так сперьва проповедь! Но есь политик залётный, жырный, вкусьный, астралийский. Этот готов почи-почи. За него щёлк гони, раетницу гони, очки гони!" Пилот хмурится: " а чё так дорого-то?!", а ему в ответ: " а ты политика отмыть пробовал? Издержки ого-го!". Пилот уж чуть не плачет: " да нет у меня ничего! И вообще дайте хоть что-нибудь нормального поесть, что вы сами не жрёте!". Абориген репу чешет, вздыхает и рукой машет: " ладна, мерикана, если смелый, забьём для тя пару япошек". Лётчик в шоке: " а при чём тут смелость?", а каннибал ему шёпотом: " ну как при чём? Уже одни кожа да косьти, а так друг друга и не сожрали! Ядовитые наверна!" Вспомнились раскуроченные снарядами и изрешечённые пулями тела в грязной японской форме. Горящие хижины их захваченного лагеря. Худощавые пленные. Ариса забылась. Легче не стало.
-
Ариса забылась.
Легче не стало. Все хорошее и вправду нередко скоротечно. Но дай Боже, чтобы оно возвращалось.
-
Конкурс на самый отвратительный анекдот
-
чет не смешно
-
Роскошь это враг. Выбор - это роскошь. Не выбирай жизнь. Не выбирай работу. Не выбирай карьеру. Не выбирай семью. Не выбирай радиоприемники, стиральные машины, автомобили, консервные ножи. Не выбирай службу в Императорском флоте. Не выбирай плохое здоровье. Не выбирай запоры от постоянной рисовой диеты. Не выбирай дот из кокосовых пальм, просто аккуратно укрепляй стенки. Не выбирай свой первый окоп. Не выбирай своих товарищей. Не выбирай остров, на котором будешь служить. Не выбирай вещмешок. Не выбирай парадную синюю форму рикусентай. Не выбирай бумагу, чтобы складывать оригами раз в неделю. Не выбирай удобный гамак, чтобы повесить его в блиндаже и читать томик Акутагавы. Набивай свое брюхо вяленой на солнце рыбой. Не выбирай загнивание в конце всего, не вспоминай напоследок со стыдом своих дружков-подонков, которых ты заложил чтобы выкарабкаться. Не выбирай будущее. Не выбирай жизнь. Зачем тебе все это? Ты не стал выбирать жизнь... Ты выбрал кое-что другое...Почему? Да потому... Какие могут быть почему, когда ты воин Императора? Когда есть тэнно хэйко бандзай...
|
На амфибии с номером шестьдесят один было написано ещё и имя собственное – "Дёрти Герти". Наверное, девушка какая-нибудь. На ней к берегу следовал лейтенант Манго, и два отделения пулеметчиков. Напарник у водителя попался разговорчивый. Стоя у пулемета и держась за крышу кабины, он рассказал вам, обращаясь ко всем и ни к кому конкретно, как формировали их амфибийный батальон, как он записался в него добровольцем, как с грехом пополам обкатывали амфибии, как выбивали для них пулеметы. – Говорят, сам генерал Джулиан сказал: "Не будет амтраков, не будет операции!" Прикиньте, парни! Пулеметчики кивали – они были не против такого "радио". Потом Парамаунту это надоело, он стал расспрашивать помощника с преувеличенным интересом, то и дело вставляя "Да что ты говоришь!", "Да иди ты!", "Ну ни хера себе, правда что ли?!", перебивая, усиленно кивая и делая большие глаза. Тот понял, что над ним издеваются, обиделся и заткнулся. Тогда Парамаунт протиснулся поближе к Манго. – Лейтенант, – вполголоса спросил он. – А че происходит? Почему самолеты летают, но не бомбят, не обстреливают. Корабли вон тоже стрелять перестали. Разве так должно быть? Я чет волнуюсь, сэр. Все как надо идет? Братья Гловеры, установив пулемёт в гнездо, сосредоточенно жевали табак – старший сплевывал через правый борт, а младший через левый. Ветер сдувал плевки ему на форму и он сдержанно матерился. Домино вдруг понесло, и он стал рассказывать бородатые анекдоты про ирландцев. – А вот, слушайте, парни! Одиннадцать братьев О'Коннор насилуют жену Гитлера! Она кричит "Найн, Найн"! Что происходит? – Ой, бля! Опять! Двое братьев О'Коннор пожимают плечами и отходят в сторону, – быстро закончил Подкова, чтобы обломать это выступление. – Поновее ничем не порадуешь? Но Счетовод вдруг засмеялся. А потом, спустя несколько секунд, захрюкал Тугодум, и это было само по себе так смешно, что хохот разобрал всех по цепочке, как будто зажгли бикфордов шнур. Счетовод даже икать начал. – Попробуй дыхание задержать! – И водой холодной в лицо поплескай! – А это помогает? – спросил Болоньезе с интересом, когда Счетовод уже потянулся через борт, чтобы набрать пригоршню. – Я не в курсе, вот и узнаем! – Ах-ха-ха! – А вот ещё, парни! – не унимался Домино. – Плывут два ирландца в лодке, удят рыбу и случайно вылавливают бутылку с джинном... – Бля, пристрелите его! – взмолился Подкова. – Слипуокер! А расскажи нам анекдот про японцев! – вдруг попросил Ньюпорт. – Дайте я, я знаю! – снова влез Домино. – Нет, пусть Слипуокер расскажет!
Винка между тем всё ещё роскошно и мягко пёрло с амфетамина. Встающее солнце было необычайно красиво. Корабли смотрелись по-киношному величественно. Все дрожали от холода, а Винку было так жарко, что хотелось расстегнуть дангери и подставить грудь водяным каплям. Качка, перестав быть пыткой, превратилась в приятные волнующие колебания. Как будто ты герой. Как будто летишь на самолете всех спасти, и вот, спасешь, они скажут спасибо, а ты небрежно так: "Да пожалуйста!" И даже когда трехдюймовый японский снаряд лопнул в воздухе с оглушительным хлопком, это было, черт возьми, круто!
Но остальным так не показалось. И Счетовод опять начал икать, но уже от страха.
-
Разговорчики эти, описание происходящего и вообще каждая строчка мастер-поста создают удивительно яркую и правдоподобную атмосферу. Не модуль прям, а книга!
-
Веселые побочки десантных амфетаминов!
|
Исторический день, когда митриане после полувекового затишья впервые вторглись на земли Сестер, был для первой копейной роты банным. Без лишней буквы, которую так часто добавляли зубоскалящие курсантки, тем более, что буква эта выглядела в применении к армейской бане и в самом деле неуместной: здесь, натурально, мылись, и попытки даже в шутку полапать подружек могли привести к очень неудачному падению на попу с переломом копчика. Да и в конце концов, обилие голых сестринских ляжек самой разнообразной комплекции, обладательницы коих суетливо толкутся вокруг традиционно дефицитных шаек, совершенно не вызывает той бури эмоций, которые поднимаются в душе при виде удачно наклонившейся кавалеристки в обтягивающих лосинах. Загадка сексуальности взрослой женщины - мы ж взрослые теперь, верно?
Взрослые же воительницы любят баню за совсем другое. Это непередаваемое ощущение - когда надеваешь свежевыстиранное исподнее поверх растертой мочалкой докрасна кожи, после того, как все полагающиеся по уставу места аккуратно выбриты ("запомните, девушки: кусты промеж ног могут себе позволить только природные принцессы, которые тяжелее веера в жизни ничего не поднимали, и дальше, чем от кровати до ночного горшка, своими ногами никогда не топали"). Словно рождаешься заново в подобные моменты, даже лучше - новорожденные все-таки появляются на свет не такими сухими, чистыми и гладкими, какими выходят из бани воительницы. И это чувство обновления бывает особенно острым после недельных учений где-нибудь в северных буревалах, когда к концу беспрерывных маршей, забегов, засад и сшибок строй на строй явственно ощущаешь, что пованивает от тебя и сестрен не лучше, чем от дохлого мужика. Впрочем, и в обычные дни, когда занятия по боевой подготовке в крепости и лагере идут ни шатко ни валко, банька все равно нежно любима военными. Разумеется, пронзительное ощущение обновленности и свежести пропадет в считанные часы, когда белье притрется к телу, так что нужно его смаковать, наслаждаться, как в нормальных, гражданских условиях взрослые женщины смакуют бесценные минуты уединения за закрытыми дверями...
***
В Старой Крепости, понятное дело, говорить о "нормальных условиях" не приходилось. Ради любовных утех несчастные воительницы вынуждены прятаться по совершенно неподходящим закуткам, надеясь, что Богини не выдадут и взводная не съест, обнаружив тебя проникающей тремя пальцами в липкое и горячее лоно подруги прямо в темной нише бойницы на втором этаже барбакана. Любовный вопрос в армии всегда был делом сложным и запутанным: с одной стороны, Старшие прекрасно понимали, что бесконтрольное удовлетворение похоти ведет к деморализации подразделений - вплоть до безобразных разборок на почве ревности. С другой... ну, очевидно же, что сотни молодых здоровых девах, собранных в ограниченном пространстве, неизбежно станут лезть друг дружке в трусы - если только их не задрочить по службе так, чтобы не чуяли по вечерам ни ног, ни того, что между ними. Но, скажем прямо - с такой муштрой первыми возопят о пощаде сами Старшие, женщины в большинстве своем семейные и имеющие личную жизнь за стенами бывшего баронского замка. Опять же, все начальницы, вплоть до главнокомандующей Мартины, тоже были когда-то курсантками и рядовыми, и знают о девичьих тайнах куда больше, чем могут себе представить наивные юницы. Словом, в этом вопросе командование старалось поддерживать некий баланс - на какие-то шалости можно закрыть глаза, а где-то надо вмешаться и дать по заднице потерявшей берега военной.
Вот такой потерявшей берега на почве похоти Старшие сочли Ирен, имевшую не один залет в учебке из-за своего беспокойного характера, и пару раз очень близко прошедшую от отчисления и отправки обратно в деревню к мамам. К счастью, позора удалось избежать, но к окончанию обучения инструктора крепко раздумывали, куда бы пристроить этакое чудо, чтобы не нажить себе врагов из числа командующих строевыми подразделениями, ибо ни одна порядочная взводная подобному "подарочку" рада не будет. Подумывали было сбагрить ее Стражам Пограничья, являющимся отдельным родом войск со своим командованием - мол, пускай там, на удаленной заставе, занимается свальным грехом под руководством какой-нибудь бардессы хоть сутками - но тут уже взъерепенилась наставница от Стражей, заявившая категорический отвод подобной кандидатуры, вызвав нервный смех Старшей учебного отряда. Фраза "выгнали из борделя за разврат" очень хорошо могла бы охарактеризовать положение рыжей курсантки. Увы, как всякая родившаяся под Куполом девушка, Ирен смутно представляла функцию денег во внешнем мире, и уж подавно не могла постигнуть смысл обмена этих самых денег на любовные ласки, так что этой шутки она бы не оценила.
Выход, тем не менее, нашелся, когда вспомнили о разведгруппе первой копейной, точнее, о ее Старшей - Летисии. Беспокойная текрурийка в молодые годы очень сильно напоминала норовом Ирен, да и к четвертому десятку сохранила характер и репутацию. Обожающих Тис в Старой Крепости было куда больше, чем тех, кто терпеть ее не мог, но проблема заключалась в том, что ко второй категории относилось почти все армейское начальство. Так что идея отдать не в меру любвеобильную курсантку на воспитание текрурийке пришлась сестрам, принимающим решения, очень по душе: пускай чернокожая, изводимая подчиненной с шилом в заду, побывает наконец в их шкуре, пускай.
Знай Старшие заранее о том, какие искры полетят в итоге от этого столкновения косы и камня - вряд ли бы они так радовались своей придумке...
***
Искры полетели буквально с первых минут общения Ирен и ее новой начальницы. Когда Тис решила проверить ее общую физическую подготовку, приказав дать кружочек вокруг лагеря, рыжая заявила, что достаточно набегалась курсанткой, что напрягать себя, как жалкую салажонку, она не позволит, и что теперь, как полноправная воительница, она требует к себе сестринского отношения. Брови чернокожей удивленно поползли вверх, слово за слово - и вот уже они сошлись в спарринге на боевом оружии в кругу взволнованных зрительниц.
Оружием Летисии был боевой молот - не какой-нибудь мудреный "вороний клюв", а в буквальном смысле - дико тяжелая свинцовая кувалда, давно уже потерявшая форму первоначальной отливки от частого использования. Ирен казалось, что этой штукой совершенно невозможно наносить быстрые удары, но она жестоко ошибалась: в ее металлический щит свинцовый оголовок прилетал с потрясающей резвостью. Силищей Тис все-таки обладала чудовищной, рыжая воительница впервые заколебалась над вопросом, кто же победит в рукобое, если сойдутся за столом ее мама с ее новой начальницей. И каждый удар жестоко сушил левую руку - впрочем, чернокожая явно знала меру, наказывая строптивую подчиненную, так что первый бой обошелся без травм: довольно это представление остановили подошедшие Старшие. Однако на следующий день поединок возобновился - уже в стороне от лишних глаз, за лагерем, на потаенной лесной полянке. Ирен получала новые "воспитательные удары", от которых уже начинали непроизвольно брызгать слезы из глаз - но характер не давал возможности запросить пощады. И все же боль свое взяла: приняв очередной постук в свой щит, девушка метнулась вперед, бросая ненужный меч, и умудрилась-таки сбить Тис с ног. Мгновения яростной борьбы - и чернокожая оказывается сверху, придавливая Ирен к земле, однако та, даже обездвиженная, не собирается сдаваться, начиная атаковать Летисию единственным доступным оружием - словом. Получается, впрочем, так себе: в потоке ругательств от рыжеволосой ее начальница оказывается одновременно стремной уродиной, страдающей от хронического недотраха, и от этого такой злой, и фригидной стервой, которую, видать, на мужиков тянет, потому что она сама как мужик. Искры от столкновения, кажется, летят во все стороны.
- Ты, соплячка! У тебя молоко на губах не обсохло такое говорить! - Это не молоко, это то, чего тебе в жизни попробовать не доведется! Стерва недотраханная, ненавижу вас таких, жизнь себе и другим пересираете! - Это я недотраханная?! Малахольная, да что ты вообще в жизни соображаешь? У меня женщин было больше, чем тебя в школе считать учили!
И снова словесная пикировка перерастает в спарринг, только уже совсем другого рода...
***
В общем, за ту неделю перед началом новой войны Тис и Ирен выработали, по-умбрийски выражаясь, своего рода модус вивенди. Нельзя сказать, что после первого секса их отношения стали совершенно безоблачными, однако рыжеволосая юница не могла не признать, что текрурийка была ее лучшей на данный момент партнеркой. Сверстницы слишком часто пугались темперамента Ирен, были попросту не готовы к ее напору и страсти. Летисия же... ну, вы понимаете, да?
Так вот, в день вторжения, после того, как первая рота завершила помывку, к практически одевшейся Ирен подошла сзади начальница и тоном, не терпящим возражений, пригласила ее, такую свежую, чистую и сухую, на упражнения в любовных играх - чтобы сразу же после баньки превратить в потную и пахучую. Надо признать, что в плане поиска укромных местечек для подобных дел старая разведчица поднаторела куда больше вчерашней курсантки - подсобка возле кастелянной комнаты, забитая каким-то почти не воняющим тряпьем, ключ от которой Тис намутила у старой подруги, была по меркам Старой Крепости роскошнейшим трах-плацем, лучше не пожелаешь. Но... в тот день чернокожей, изрядно поспорившей накануне с Ирен насчет ее умений работать языком молча и решившей взяться за обучение подчиненной основам оральных ласк, не удалось зачерпнуть из горшочка с медом (дать бы по голове той дуре, что изобрела идиотский эвфемизм, напоминающий детскую сказочку про Медвежку-Сладкоежку). Только-только она стянула с рыженькой труселя, как раздался звонкий удар в подвешенное над замковыми воротами било. Нахмурившись, Тис отстранилась от любовницы, пытаясь понять, какой же сигнал отзвонит сейчас дежурная - и вздрогнула, когда после паузы раздалось три быстрых удара, а затем комбинация повторилась еще раз, и еще, и снова.
"БОММММММММ-БАММ-БАММ-БАММ!" "БОММММММММ-БАММ-БАММ-БАММ!" "БОММММММММ-БАММ-БАММ-БАММ!" "БОММММММММ-БАММ-БАММ-БАММ!"
Черная Тревога. Знакомый распоследней желторотой курсантке роковой сигнал нового полномасштабного вторжения "косматых морд" во владения Сестер. Сигнал, которого полвека ждали и боялись.
А дальше началась обычная для таких ситуаций суматоха. Пока рота готовилась к выходу из лагеря, Тис успела раздобыть у своих знакомых точную информацию о происходящем. Оказалось, все далеко не так плохо, как можно было подумать: мужики атаковали восточный пограничный пост Стражей, и оттуда поступил сигнал тревоги по магической связи, до ближайшей деревеньки вторженцам с востока скакать несколько часов, их не десять тысяч, а всего-то двести человек конных - словом, все похоже не на полномасштабную войну, а на какой-то разбойничий налет с расчетом на внезапность. И теперь, когда эта внезапность оказалась утеряна, уничтожить дерзнувших грозить Куполу ублюдков было делом техники: как не побеждать на своей земле, которую Сестры десятки лет готовили к новому вторжению, вплоть до срытия неподходящих элементов рельефа и насыпания других, стратегически необходимых?
Единственная подходящая дорога с востока к деревеньке Дальние Выперки петляла лентой среди холмов, и небольшой кавалерийский отряд был обречен перед грамотно подготовленной засадой. Лучницы парой залпов щедро сеют смерть в вытянувшейся колонне, фланговая атака конницы Сестер окончательно опрокидывает строй косматых, так что копейным ротам, захлопнувшим капкан, остается, кажется, не так много работы...
Разведгруппа Летисии, впрочем, напрямую в этой сшибке не участвует - строевой бой не их конек, да и экипировка у них для этого дела неподходящая. Даже новенькая Ирен сменила разбитый молотом чернокожей металлический каплевидный щит на легкий и круглый деревянный, куда лучше приспособленный для пеших походов по тылам врага. В этом сражении разведчицы стерегут подходы к зарослям орешника, куда могут рвануть все-таки выскочившие из мешка косматые в поисках спасения - ни одна тварь не должна уйти, как наказала разведчицам ротная, поэтому они и ожидают в стороне, как бы ни подмывало одну рыжую девицу бросить засаду и устремиться прямо в гущу сражения. Они ждут - и рука присевшей за стволом бука Летисии лежит на плече беспокойной молодой "кобылки": она не без оснований опасается, что Ирен может рвануть вперед и все испортить.
Наконец, разведчицы все-таки дожидаются своей минуты славы: прямо на них бегут три спешившихся израненных мужика - один в полулатах и двое в кольчужных рубашках. Каким бы непостижимым способом они не вырвались из капкана Сестер - на этом их везение закончилось: Ирен не успела моргнуть, как смертоносные клинки и стрелы ее соратниц лишили косматых всякой надежды. Латника в шлеме взяла на себя сама Тис, влепившая ему свинцовым оголовком молота прямо в середину груди, так что тот отлетел футов на пять назад, не меньше. И, тем не менее, доспех спас его от мгновенной смерти: он упал на спину, суча ногами и руками по земле, беспомощный, словно перевернутый на спину жук, и из-под бацинета раздавались какие-то сипы и всхрипы.
- Добей, - бросила Тис рыжеволосой, которая одна не поучаствовала в пролитии вражеской крови. Остальные разведчицы ожидающе уставились на Ирен, и та поняла, что вот прямо сейчас лажать никак нельзя. Наступив на грудь мужику, чтобы не дрыгался, она вставила острие меча в прорезь его забрала и нажала сверху на эфес. Снизу раздались какие-то булькающие звуки, напоминающие хрюканье, агонизирующий космач дернулся еще пару раз и затих.
- Вот видишь - ничего сложного, - усмехнулась Старшая. - Как таракана на булавку насадить.
Действительно, убитый Ирен мужик был настолько хорошо бронирован, что можно было усомниться, что перед ней и в самом деле живое существо. Девушка так и не увидела лица своего первого убитого - разведчицы побрезговали снимать шлем, да и не слишком-то это интересное дело - рожи мужиков рассматривать...
***
На этом участие рыжеволосой в боевых действиях и закончилось. Вышло не слишком-то эпично и героично, но, с другой стороны - первый сексуальный опыт в свое время Ирен тоже не особенно впечатлил. Все еще впереди, утешала себя девушка, будут новые битвы и новые победы. И ее надежды были небеспочвенны: в ночь после сражения, когда вернулись живыми и невредимыми те самые Стражи, что предупредили Сестер о вторжении, первая копейная по приказу главнокомандующей Мартины выдвинулась вперед, к границе Закуполья - и в авангарде шли, само собой, разведчицы. Расположившись вокруг холма, на верхушке которого находился в свое время пограничный пост, теперь начисто сожженный, воительницы стали усердно огораживаться палисадами и рвами, подготавливаясь к обороне от могущих подойти подкреплений митриан. Теперь, на новом рубеже, отрядам защитниц Купола предстояло нанести мужикам ответный удар: вдалеке от защитного магического барьера командование планировало построить Новую Крепость, которая станет грозить самой важной дороге Мидгалльского королевства - древней Виа Ильдеци, связывающей юг и север страны и, на беду косматым, проходящей в опасной близости от владений Сестер. Об этом Тис узнала уже с утра от знакомой работницы штаба, и приходящие после рассвета новые подразделения сразу же включались в работу по созданию укреплений и разворачиванию лагеря.
Впрочем, разведгруппа Летисии в этой кипящей деятельности не участвовала. Не то чтобы подчиненные Тис находились на особом положении - отнюдь, заступы и топоры для них вовсе не были запретными орудиями. Однако на то был приказ ротной: отдыхать, набираться сил, по возможности выспаться после ночного перехода (ага, выспишься посреди гудящего ульем лагеря, как же). Приказ этот означал лишь одно: вечером их ждет первая операция на вражеской территории, однако о характере этой самой операции ничего не удалось узнать даже осведомленной по определению обо всем Тис. Сказано было лишь - ждите, а что может быть томительнее подобного ожидания? Как ни странно, соратницы Ирен не слишком сильно беспокоились по этому поводу, ибо, поставив палатку и приготовив наспех поесть, употребляли свободное время по прямому назначению, что называется, сопя в обе дырки на правом ухе. Рыжая, разумеется, так не могла: сидя у тлеющего кострища, она в данный момент была поглощена изучением острия своего меча, на котором после вчерашнего убийства образовалась существенная выщербина. Проклятье, определенно не стоило с такой силой давить сверху в узкую прорезь шлема, теперь даже непонятно, можно ли выправить клинок...
-
+ Замечательное начало истории.
-
в баньку захотелось...
-
Смачно, красиво, занимательно!
|
Тебе не нравится Раджа. На Эскории люди ценят три вещи — красоту, благочестие и функциональность. А значит всякому творению рук человеческих надлежит быть прекрасным, скромным и служить конкретной цели. Логика же тех, кто построил станцию размером с планету оставалась за пределами твоего понимания — зачем она, собственно, нужна? Почему не заселить ещё один мир, каких миллион? Вместо этого затратное производство энергии, воздуха для дыхания, питьевой воды... Слишком огромно, слишком затратно, слишком бесполезно. Звучит как китч, не правда ли?
Ты не удивилась бы, окажись станция на самом деле древним боевым кораблём или чем-то вроде того — тогда по крайней мере стал бы ясен первоначальный замысел. И ты совсем не удивляешься, что замысел этот никого не интересует. «Возможно мы сидим на неизвестной до сих пор Чернокаменной крепости? Да и какая разница, у нас же так много супероружия против губительных сил!»
Ты решаешь не развивать тему, но буквально все вокруг пропитано духом китча, и ты против воли начинаешь одной лишь силой своего разума исправлять дурной вкус создателей. «Драгоценные кварталы»? «Самоцветные» звучало бы намного лучше. А так — словно клерк заполнял графу «название». Нет искры поэзии. Даже сам местный космополитизм производил впечатление скорее отсутствия воображения и тотальной неразборчивости. Вы живёте на огромной космической станции, но не додумались построить монорельс и катаетесь на рикшах? Серьёзно?
Вердикт — население расселить по ближайшим мирам. Станцию превратить в объект для исследования и передать Адептус Механикус. Гуманное решение всех местных проблем.
От изученного тобой дела ты, по правде, ждёшь чего-то в духе этого места. Раскрытые в ужасе глаза говорят о трипе — стоит начать с местной наркоторговли.
Ты считаешь, что Империум слишком мягок по отношению к веществам, изменяющим сознание. Все они так или иначе несут след Губительных Сил. И пусть экспертиза ничего не обнаружила... зло коварно. Стремительно счезающие из крови экспериментальные препараты могут быть неизвестны — и потому, кстати, приводить к передозировкам чаще, ведь производители ещё не определились с объемом дозы, а потребители не узнали с чем можно, а с чем нельзя мешать эту гадость...
Салон леди Лавланэ и поместье Ашима Чаттерджи выглядят как место, где можно получить по знакомству препарат, равно как и клуб «Ориент».
Уж в этом ты разбираешься. Равно как и разбираешься в том, что не стоит пить ничего со словом «Архиппа» в названии.
Усмирила плоть свою бичеванием, и укротила ум молитвой. Ты готова к этому дознанию.
Осталось лишь выбрать наряд... Стоит ли явиться во всем блеске или явить будущим коллегам красоту умеренности? Пожалуй, второе.
Ты входишь в комнату — подол закрытого фиалкового платья чуть шуршит с каждым шагом, небольшой кружевной воротник словно удавка держит шею высоко поднятой. Волосы скрыты целомудренно-белым покрывалом из настоящего шёлка, чуть перехваченным символическим золотистым чепцом-сеткой.
Ты словно не расслышала как твоего господина именовали «старым хером». Ты не будешь даже напоминать хозяйке, что ей следовало бы по протоколу представить всех присутствующих.
Вежливость украшает тех кто ей одарены и многое говорит о тех, кто ее лишены.
Ты не будешь выставлять свои манеры напоказ.
Короткий реверанс перед Лоттой. Вежливый кивок всем остальным.
— Домина Лотта. Достопочтенные аколиты. Да хранит нас всех Император.
Протокольная улыбка. Номер восемьдесят девять в каталоге улыбок: «Расположение к незнакомцам без намёка на желание углубить знакомство».
Снова в фокусе Лотта.
— Лорд Ляо передавал наилучшие пожелания и выражение глубочайшей уверенности в том, что Вы справитесь со столь запутанным дознанием. Он также обронил несколько слов о вашей красоте — не для протокола.
Улыбка номер шестьдесят: «Проявляю вежливость с лёгкой порцией интимности, словно рассказываю большую тайну».
Ориентальные имена записываются строго определенным образом, противоположным готическому — фамилия на первом месте, имя на втором. Несомненно, госпоже Лотте это известно — что не является поводом проявлять неуважение к наставнику.
И конечно лорд ничего не говорил о красоте инквизитора, его больше волновало то, что она «неудачница, не имеющая даже собственной команды и отбывающая почетную ссылку в дыре, столь же заполненной пороками как и она сама». Просто внешний вид собеседницы лучше всего похвалить со сноской на общего знакомого, а такой был всего один.
Ну да время переходить к делу.
— Полагаю, Вы призвали меня не чтобы я задавала вопросы, домина, как полагаю и, что раз Вы знаете обо мне то и возможности мои Вам известны. Я почту за честь оказать любую помощь Вашему расследованию. Ведите, и я последую за Вами.
Так работает Ляо Сэнь. Ты получаешь указания и не обсуждаешь их, а выполняешь, причём безукоризненно.
Вот и сейчас — тебе приказано сесть, и ты садишься, рядом с единственной особой предположительно женского пола не считая инквизитора.
|
-
Сколько слухов наши уши поражает, Сколько сплетен разъедает, словно моль! Ходят слухи, скоро всё подорожает — абсолютно, А особенно — штаны и алкоголь!
|
Кас только и успел, что порадоваться: не хотелось остаться серым на всю жизнь. А то ещё решат, что это мутация такая... А если просто свет так падает, то какая разница? Воевать можно и ночью, и в сумерках, и на слух, если понадобится. Воевать можно как угодно, только помолись. "Вот, вышагивают, как на прогулке!" – подумал он, вглядываясь в серые лица. – "Эх, причесать бы их!" Но чувствовалось, что комиссар прав: заряды ещё понадобятся, а этих, наверное, сколько ни перебьешь, за каждого убитого ещё десять встанет. Сука! Воевать с целым городом вшестером (ну ладно, ввосьмером) – это, канешн, дело почетное, но перспективка не самая радужная. А впрочем, говорят, любой возраст подходит для славной смерти в бою. Жаль ток не перепихнулся напоследок. – Давай, святой отец, поднажми! – крикнул Кас. На пути нарисовался очередной "бесцветный". – О, бля! Дави её, да-ауууваа...!!! Тут кар мотнуло, и всё чет закрутилось куда-то не туда, полетело, грохнуло, и мир чуть не свернулся колбасой. – Ебись хером бронебойным! – выдал он, потряхивая головой и проверяя, выдержал ли череп. Кажись куда-то впечатался. Вот на кой хер каску-то снял, мудила!? Сука. На кой забыл ремень пристегнуть, баранья башка!? Хорошо ещё, что как пошел на взлет, сразу и приземлился – ладно бы сам убился, но в карапасе мог бы Маченко с Соломеей размазать, как масло по бутерброду. Ещё и щеку порезал. Ничо, "шрамы украшают" и всё такое. – Потом, святой отец, исповедь подождет! – сказал он, откашливаясь, на извинения священника. Пыли облако целое, ни хера толком вокруг не видно, только шляпа этой карги, которая на дорогу выскочила. Ненормальная. А. Ну. С чего бы ей быть нормальной, в этом-то городе? Тут Гёссер приказал открыть аварийку. Там чет такое с ней надо было сделать, то ли ручку повернуть, то ли защелку открыть, а сначала ещё помолиться, чтобы она не заклинила. Надо было вспомнить, но Кассий решил, что много слишком нагрузки на голову в такой момент. – Есть! "Ярра помогает," – скомандовал комиссар. – Ярра не мешает! – хохотнул сержант, перевернулся в мятом салоне, ухватился за ручку, уперся спиной во что-то, согнув ноги в коленях, и со все дури долбанул керамитовыми ботинками по металлу. Дверь с грохотом сорвалась с пазов и повисла на какой-то погнувшейся херне. – И ещё разок! – прокомментировал Кас и ударил снова, от чего аварийка со скрежетом отлетела и упала в пыль. – На выход, личный состав! И полез из ставшего ловушкой кара.
-
Пока бросочек Результат броска 1D100: 19 - "Сила".
Я уже предвкушаю :)
-
Правильно! Чего мелочиться-то? Высаживай с ноги, и дело с концом! Работает же? В общем, прэлэстно!
|
-
Как говорят на Гиспалисе: “Не согрешишь, не покаешься”. У нас вообще люди живут по принципу “из борделя в храм, из храма в бордель”, и душегубствуют полжизни чтобы оставшуюся половину жизни замаливать грехи и щедро жертвовать церкви Не в бровь, а в глаз!
-
Из храма в Gym, из Gym'a в храм...
|
|
|
|
Опасения Гёссера не оправдались. Не худшие, для того, чтобы сформулировать худшие, пока не хватало данных. Серость мира была скорее побочным эффектом, чем признаком какой-то ползучей варп-напасти, которая постепенно высасывала бы из них условный "цвет". Правда, этот вывод одновременно прикрывал простейший способ различения угроз или обнаружения влияния порчи. Но ближайшее будущее должно было представить еще немало возможностей найти другие способы различать своих и чужих. Если свои вообще были в этом месте. Что бы тут ни произошло, последствия слишком долгого пребывания тут аколиты только что увидели. И это означало, что нужно было действовать быстро и решительно.
И, как оказалось, если скорость некоторые члены отряда могли поддерживать, с решительностью у них были проблемы. Впрочем, винить отца Маченко Гёссер не мог. Навык не сворачивания с пути при появлении на дороге живых существ появляется с опытом. Будь фронтовой опыт или же просто опыт множества стычек, когда животные инстинкты постепенно попадают под контроль разума и навыков, или же просто перестраиваются, чтобы игнорировать ценность дарованной Императором жизни, быстро проводя оценку полезности этой жизни для Империума.
Он был взвешен, оценен, и признан недостойным…
Правда, эта цитата, равно как и большинство других мыслей, всплыли в голове Кристобальда уже после того, как он рефлекторно закрыл руками голову перед тем, как врезаться в переднее кресло плечом. Неожиданные маневры застали Гёссера несколько врасплох, и он только успел спросить:
- Что эт…
…как стало очевидно, что ситуация вышла из-под контроля и на подготовку к аварии остались считанные мгновения.
- Доложить о ранениях! Гравель, ситуация, это нападение?
Слышно было, как местные приближаются. Вне зависимости от доклада псайкера, выбираться надо было. Оценив то, насколько повреждена машина, Гёссер решил, что лучше попытаться использовать тот выход, который предназначен для таких случаев. А именно аварийный задний. Правда, он был закрыт, и то, как перекосило костяк машины, могло затруднить процесс открытия…
Но у Кристобальда на этот счет имелся весомый аргумент.
- Кассий, открой нам аварийный выход. Ярра, помогаешь. Отец Маченко, прикрываете через лобовое…
Как говорил один из тренировочных сержант-аббатов в схоле, "убивать надо учиться на опыте". Правда, Гёссер не был уверен, в какой степени к обитателям Эльдерна можно применять это выражение. Вопрос того, насколько они живые, оставался открытым – далеко не все, что выглядит как человек и движется как человек, оным является.
Кристобальд на секунду стиснул зубы.
Вдаваться в воспоминания не было ни времени, ни возможности. Он подхватил баул с снаряжением и продолжил отдавать приказы.
- …потом забираем вещи, все кроме Кассия в лимузин, Кассий с Гравелем на мотоцикл. Чтобы угрозы снимать перед тем, как мы в них врежемся.
-
Умный пост. Приятно видеть, что игрок видит больше возможностей в ситуации, чем мастер, создавшая ее!
|
|
|
|
|
Что там этот попугай говорил, ноги в продольные, руки в поперечные? Нет, наоборот. Или наоборот?
Дойчи вцепился в сетку до побелевших кончиков пальцев и болтался на ней, как собачьи яйца на бегу. Еще не поздно вернуться назад и прищемить себе палец, а? Это же всяко лучше, чем прищемить всего себя лодкой. Или упасть в воду. От одной мысли о черной пучине океана внизу, в которую он, со всем своим снаряжением, уйдет камнем, Смит вцепился в сетку еще сильнее.
- Билли, твою мать, ползи уже, - ругнулась жопа Болоньезе сверху, - Хорош тормозить.
- Да помогите ему!
- Нет! Я сам! - запротестовал Дойчи, представив, что сейчас кто-то его начнет хватать и он точно сорвется.
- Тогда шевелись, блядь!
Ну почему, почему он не пошел в пехоту? Уже бы освобождал Италию вместе с Эйзенхауэром, пил бы местное вино и знать не знал этого чертового океана. Но нет, угораздило же. Медленно, шаг за шагом, Дойчи стал спускаться вниз. Сначала опустить ногу, сжимая сетку, потом вторую, потом опустить одну руку. Повторить снова. В самом низу его все-таки ухватили за рюкзак и с силой затащили в лодку, где Билли тут же забился в центр, ухватился за ремень и только после этого почувствовал себя легче. Высокие металлические борта скрывали воду из виду, поэтому Смит понемногу расслабился и вскоре уже вместо со всеми глазел на канонаду артиллерийской дуэли между мощью и гордостью флота Юнайтед Стейтс оф Эй и жалкими плевками японских пушек. Почему-то в памяти у Билли отложилась реплика майора во время инструктажа, что эти пушки были времен начала века, купленные японцами у русских. Смешно подумать, что нипы собирались воевать с корпусом вот этим дерьмом.
Лодка качалась на волнах, не давая расслабиться окончательно - как не уверял себя Дойчи, что она не может кильнуться просто так, получалось плохо. Стоило лодке подскочить, как фантазия Билли начинала рисовать апокалиптичные картины того, как они всем взводом идут на дно. Как хорошо было на Зейлине еще буквально пару часов назад. Да, тесно, зато не качает и надежно. И кормят хорошо! Пока другие бойцы вяло ковыряли вилками завтрак, Смит навернул и свой стейк, и не побрезговал забрать тарелку у кого-то, кто не нашел в себе аппетита, и тосты с джемом, и яичницу, и даже взял немного с собой. А что, ротный же сказал, что обед может задержаться, значит, надо хорошо покушать.
Ладно, в пехоту не получилось, но можно было пойти на флот! Эти, вон, сидят на кораблях и не лезут в железные гробы, как провожавший десант матрос. Подпирающие его плечи товарищей немного успокаивали, как минимум, не давали показывать страха - все-таки, тыжморпех, Билли. Поэтому он держался, даже шутил сухим голосом, дежурно огрызался на подколы о боязни воды и даже набрался храбрости привстать, чтобы рассмотреть как снаряды падают на Бетио, но тут же уселся обратно, едва лодка качнулась. Ему и со дна все отлично видно!
А потом лейтенант отдал приказ перелезть в амтрак и Билли в третий раз за утро пожалел, что записался в эту блядскую морскую пехоту. Теперь уже лодка Хиггинса показалась Билли целым Зейлином, таким спокойным и надежным. От перспективы снова лезть с борта на борт, но теперь уже без страховки сети, у Дойчи похолодело нутро.
- Может... Может я тут останусь? - почти Жалобно спросил рядовой. Кто-то же один от отделения должен был остаться позади.
-
- Может... Может я тут останусь? Лул
-
- Может... Может я тут останусь?Это, канешн, вин))). И вообще классный пост). Позволю себе только одно маленькое замечание. Почему-то в памяти у Билли отложилась реплика майора во время инструктажа, что эти пушки были времен начала века, купленные японцами у русских. Это классная деталь, но неточная. Во время войны американцы считали, что это 8-дюймовки, захваченные у англичан в Сингапуре в 1942, потому что там были такие же или очень похожие. Их даже называли "сингапурские пушки". Уже сильно позже, в 1977, разобрались, что это скорее всего были пушки, снятые со старых японских крейсеров. Куплены они были у англичан для русско-японской войны.
-
Ладно, в пехоту не получилось, но можно было пойти на флот!
Звучит как план
-
Бедный Дойчи не просто собирает все проблемы - он еще и просит накинуть еще)
-
Судя по постам, не зря, очень не зря там стоит мужик, который повторяет про продольные и поперечные...
-
Да, тут всё есть, и классное взаимодействие с нпц, и моя любимая рефлексия, и игра в отличающиеся от "усех убью адын астанус!" эмоции. Душевный персонаж, в общем) Ну и отдельно ещё добавлю за мирное разрешение "нашего" конфликта в другой ветке))
|
Ну, по крайней мере в бой рота отправится сытой. Полный желудок, в отличие от пулемета или ящика с запасными патронами, на дно не утянет. Во всяком случае, про такие случаи Винк не слышал. И поэтому ел не хуже остальных, несмотря на разницу в годах. А что в бой… за каким хреном поднимут роту в полночь, а потом отправят не на учения очередные, а жрать?
Хотя кому-то жрать явно лишнего не стоило. Бедняга Кид. Вот уж кого Винк видеть не хотел бы тут. Равно как и почти все третье отделение. Какие-то решения вербовщиков заставляли его сомневаться если не в человеческом разуме, то в человеческой гуманности. Крепких мужиков в штатах мало, что ли, раз почти дети за оружие берутся? Враг на пороге? Впрочем, многие выглядели не лучше, хотя и содержимое желудка на пол не вываливали.
Подошел потом, когда тот возвращался из уборной.
- Флорида, лучше сейчас, чем потом. И при высадке держи нож под рукой. Если что случится, помни – выплыть до берега, не утонуть.
Простым вещам в корпусе учили. Но кое-чему можно было обучиться только на опыте. В лучшем случае – чужом. С одной стороны Винк понимал, что от ящика с боеприпасами может зависеть в итоге судьба всей роты. Что если Кид вылезет на берег без карабина, без рюкзака и без боеприпасов, после чего словит пулю, это будет глупо и бессмысленно. С другой, сказать этому пацану, что вся его возможная будущая жизнь не важнее ящика, который он будет тащить с собой?
Стэнтон с чистой совестью этот выбор сделать не мог, и поэтому, дав совет, чуть замялся. Потом сделал выбор. На душе кошки скребли, но иначе поступить он не мог.
- И это, жизнь ценнее рюкзака. Будешь тонуть, режь лямки И коробки с лентой тоже. Но именно в таком порядке. И если еще не сделал, половину боекомплекта к "Гаранду" можешь смело оставлять, столько не настреляешь.
***
После команды Винк отправился, куда послали – в кубрик, проверять снаряжение. И к этому делу подошел ответственно. Бог помогает тем, кто помогает себе сам. Аналоги этой поговорки встречались почти везде, а в Библии, кажется, больше десятка раз. Хотя частично смысл Стэнтона вполне устраивал, частично формулировка вводила в заблуждение. Да, надо не полагаться на судьбу, но нельзя рассчитывать, что она будет на твоей стороне только потому, что ты на нее не полагаешься и сам готовишься к неприятностям.
Перед выходом из кубрика он достал мешочек с монетами и приложил ко лбу, прошептав короткую молитву. И оказался вместе с остальными, бряцая обмундированием вплоть до самого построения. Светила луна. В ее свете бухнув баул на палубу, замер неподвижно. И стоял, и стоял, и стоял… как стоял и корабль, остановивший машины. Это означало, что уже рядом место высадки. Мгновения тянулись, пока их вязкую густую монотонность внезапно не разорвали грянувшие из динамиков "Дворцы Монтесумы". Вот только гимн – это гимн, и он не может играть целую вечность. Затихли звуки музыки, затихли поскрипывания динамиков, и минуты снова начали растягиваться.
Сколько уже было времени? Три? Три с половиной? Четыре? Горизонт еще не начал светлеть, утро еще не наступало. Украдкой Винк достал из кармана часы и начал пытаться рассмотреть краем глаза, сколько именно времени прошло, как вдруг все вокруг вновь задвигалось с привычной скоростью, а потом и начало ускоряться – приказ "Эхо" на высадку, приказ "Фоксу" на высадку, приказ "Гольфу" на высадку…
Не поступивший приказ. Вместо этого внезапно заработали сокрытые в глубинах корабля двигатели, и "Зейлин" опять куда-то поплыл. Хитрый план командования по введению в замешательство личного состава чином ниже капитана? Или какие-то непредвиденные обстоятельства?
Вновь движение. И долго. Полчаса наверное, а потом… потом тот самый приказ на высадку. Руки на продольные, ноги на поперечные, пулемет спустят потом. Где-то Винк читал, что это старая практика, куда старше и Корпуса, и даже Штатов. Уверенности не было, но, кажется, что-то связанное аж с Римом (правда, книжка была не то, чтобы исторической, могли и привирать). Сперва людей спускают, потом снаряжение тяжелое. Погрузились, приняли снаряжение и поплыли. Холодно. Не столько от ночных температур, сколько от промокшей от пота спины холодно. Это когда она потеет жарко, а потом холодно и противно и неудобно. И чешется. Рулевой, конечно, шутник – ему-то, наверняка, ждать навытяжку на палубе не приходится.
Хотя бы светает скоро…
От звука первого выстрела Винк вздрогнул и вжался в катер. Хотя и знал, что если ты слышишь выстрел орудия, а не вопли боли, возможно даже свои, то оно либо не по тебе стреляет, либо промазало. Но с рефлексами не поспоришь. А потом вместе с остальными морпехами наслаждался зрелищем. Казалось, обрушившийся на Бешио гнев флота должен был стереть японцев с лица земли. Очистить от них палубу, так сказать. Вот только косоглазые как тараканы, и недолетевший до них ответный снаряд это только подтвердил.
- Хорошо же окопались, паскуды…
Процедил сквозь зубы Стэнтон, когда в нескольких сотнях ярдов поднялся очередной столб воды. Попасть они не могли – пока. Потому что лодки были за пределами досягаемости, похоже. Напугать пытались, что ли? Показать упорство? Дух самурайский? Это было пустой тратой боеприпасов, не больше.
А потом приплыли амфибии и начался цирк с конями, только морпехами. Опасный цирк с полу-перепрыгиванием, полу-перелезанием, полу-перетаскиванием из лодок в амтраки. Даже с таблетками желудок танцевал и, в какой-то момент останавливая представление для внутренних органов, пытался выйти наружу, к более широкой аудитории.
-
Вот, НПЦ тоже люди! Надо о них заботиться!
-
Хороший пост, емкий и показывающий персонажа.
|
Кто-то толкнул Роберта посреди душной, полной мутных снов про сны без снов ночи. Тот, очнувшись, на автомате соскочил с лежанки, и пару мгновений соображая, в чем, собственно, дело, в свою очередь тоже тихо пихнул в бок кого-то из все еще дремлющих товарищей. Цепная реакция толканий и пробуждений быстро охватывала корабль, лесным пожаром расползаясь по палубам, пока сержант брел в душ. О чем он думал в те моменты? Спроси его полминуты спустя - не вспомнил бы. Помывшись и переодевшись, солдат направился в столовую. Еды было много, еда была всякая, но теперь, в полной мере проснувшись, Ковальски слишком хорошо осознавал, что же будет дальше. Дальше будет высадка. Будет морская вода, будут волны, если повезет - песок пляжный под ногами, вид на тропический остров, если нет - будут еще и японцы, которые обязательно будут делать чего? Правильно, убивать. Убей или будешь убит - закон не жизни, но войны. "Убей или будешь убит": то ли прошептал, то ли проговорил он про себя, ковыряя стейк вилкой. Убей или будешь убит. Сука, нет, ну это реально невыносимо: духота, чье-то чавканье, жужжание лампы над головой. Апофеозом завтрака для мужчины стали звуки блюющего в проходе сослуживца. Отодвинув стакан недопитого кофе, сержант просто встал и вышел прочь. Напряжение прошлых дней, преследовавший его образ "Д. Коннелли", навязчивый страх смерти, дурные предчувствия, мысли о том, что зря он написал те письма - теперь точно пригодятся - все смешалось в гремучий коктейль, напрочь отравивший не только общий настрой, но, кажется, пропитавший саму душу Ковальски. Потом было указание проверить снарягу. Надо значит надо, проверил. Потом было велено строиться. Пусть, построился. Крикнул: "Здесь!", услышав свою фамилию. Надо что-то своим сказать, верно? - Держимся друг друга, зря никто не высовывается. Добавил зачем-то. - Это уже там, на берегу. Если доберемся. Но этого говорить все же не стал. Лодка, море, японские снаряды - так и знал, что всех их не перелопатит артиллерией, с авиацией заодно - погрузка на армтрак: все как в тумане. Руки отчего-то трясутся, пальцы не гнутся, соленых брызг жгучая влага. Стучит сердце: бух, бух, бух. Клац, клац, клац: вторит ему носок ботинка, постукивая об борт амфибии. Смерть близка. Убей или будешь убит. До хруста в суставах сжимая винтовку и вглядываясь в быстро светлеющий горизонт, Роберт все больше понимал одну простую вещь: смерть и правда близка. Его, товарищей, японцев. Чья-то. Чья - скоро станет ясно. Совсем скоро.
-
Цепная реакция толканий и пробуждений быстро охватывала корабль, лесным пожаром расползаясь по палубам, пока сержант брел в душ. О чем он думал в те моменты? Спроси его полминуты спустя - не вспомнил бы. Очень ярко и образно передана картина.
-
Роберт все больше понимал одну простую вещь: смерть и правда близка. Его, товарищей, японцев. Чья-то. Чья - скоро станет ясно.
В масштабах вселенной — не принципиально : )
Еще порадовал продуманный план, как всегда.
-
Прекрасно отражает характеристики, с которыми Хобо подошел к этому моменту!
-
Кровь к крови, прах к праху.
-
Чавканье соседа это совершенно омерзительно, поддерживаю
|
|
Тихий сон, про дельфиний заплыв в никуда, наполненный блеском белых перьев и пальмовыми листьями тонущими в толще зеленоватой воды, сменился толчком от сослуживца. Сердце сжалось от предчувствия, а в животе забил плохо закреплённый барабан предчувствий. Почему-то вспомнился дядюшка Грегори, лесоруб, которого он и видел всего-то два раза в жизни, второй раз перед тем как он угорел в своей хижине. Могучий был мужик, с татуировкой в виде номера социального страхования на бицепсе, щегольскими усами и набриолиненой причёской. Хороший старик. Хотя стариком назвать его сложно. Сейчас бы ему тридцатник был, а угорел лет пять назад. Новый курс Рузвельта, хорошо помогал ему пережить тяжёлые годы, но сейчас он Коннеру не только потому, что тот был мёртвый. Фермерская жизнь, она приучает к некоторой стойкости, и смерть этого мужика мало затронула Коннеров. Не их беда, не их проблема, хотя они и скидывались на похороны.
Странные мысли перед боем. Нервные. Душ не помог их смыть. Одно дело погибнуть при нелепом несчастном случае, а совсем другое погибнуть при исполнении воинского долга родиной, сознательно шагая..ну или плывя навстречу джапам. Да. Но Грегори в последнюю встречу, на чьей-то свадьбе раздавал дельный советы. "Мальцы, перед хорошей работой, или даже без онной ешьте впрок. Никогда не знаешь, когда удастся наестся досыта в следующий раз." Вообще-то это был единственный совет, тогда дядька Грегори здорово набрался, и дальше выдавал только бессвязную лабуду о политике.
И Кеннет старательно последовал этому совету. Он не ел. Он медленно и раздельно употреблял еду. Говяжий стейк был порезан на крохотные кусочки, и тщательно пережёван. Раз-два-три. Яичницу бросили в топку парохода "Лобстер" и она сгинула в сытой отрыжке. Кофе лишь едва утолил жажду после солоноватой картошки, сгинувшей в пасти морпеха, словно неудачник под гребневым колесом, но его сладкая горечь разогрела голову и сердце завтракающего рядового. Напоследок закусив жаренным хлебом с густым слоем джема, Лобстер оглядел своих товарищей. Кто-то ел вяло, кто-то с воодушевлением, кто-то и вовсе сблевал. На секунду взгляд Кеннета задержался на почти не тронутой порции картошки, которую кто-то не съел.
Кеннет прищурился. Эта тарелка бросала ему вызов своей полнотой. Однако была проблема. Безусловно, Коннер мог схарчить и её, и даже закусить самим блюдом - при необходимости. Но он не был уверен, что сможет после настолько плотного завтрака ещё и надрать задницы джапам. А он должен был. Как-никак, теперь морпех. В конце-концов, утонуть при высадке под тяжестью собственного желудка было бы полной глупостью.
- Я вернусь к тебе позже. - пробубнил себе под нос обжора, и отвернулся от золотистой корочки, наконец-то отчаливая от стола. И пожалуй, для Кеннета это было важным решением. Теперь он точно не сдохнет, ведь его ждёт тарелка картошки на борту Зейлина, консервной банки, чьи стальные стенки отделяют его от бездны под ногами. Банки, которая стала ему домом на долгие недели.
Юноша не был последним, кто поднялся из-за стола, но уж точно во второй половине. Долгое ожидание на палубе. Этот рядовой был точно не первым из тех, кто сообразил почему стало тихо. Он уже привык к рокоту корабля, и не сразу сообразил, что тот утих. Непривычная тишина. Можно было услышать как волны потихоньку бьются о борта. Если бы не целая толпа народу, стоящая на палубе, конечно же.
Ожидание. Кеннет почему-то вспоминал сонную негу фермы. В это время, он ещё совсем недавно спал бы в кровати. Солнечные жуки ползли бы по одеялу, до тех пор пока его бы не разбудила работа. Мало ли её, работы, на ферме - пока был мелким, помогал матери с цветами, она была большой любительницей разных цветов - но больше всего георгины. Их клубни требовали особого ухода, но зато некоторые вырастали такими громадными. Это было так давно - он тогда стремился вырасти чтобы узнать что скрывает буфет. А теперь стоит с винтовкой на борту стальной громадины.
Посадка ничем не запомнилась. Всё как на тренировке, только почему-то было ещё тесней и страшней. Кеннет чуть не сломал ритм, но вовремя отлип от сетки. Очень страшно смотреть вниз, в эту холодную мокрую бездну. А вот обстрел...оо, это было совсем иное. Не избалованный фейерверками и грохочущими взрывами Лобстер наслаждался мощью артиллерии. Он был словно их домашний питомец, кот Мило, наблюдающий за пляской огня в камине. Его буквально заворожила та мощь. Рядом с этим их винтовки, пулемёты, гранатомёты, всё это казалось словно бы игрушечным. Эта мощь. Этот грохот, эти взрывы! Однажды Мило прыгнул в огонь, старый мышелов желал согреть свои косточки - его тогда перехватили буквально в прыжке. И на какой-то краткий миг гренадёр его понимал. Юноша тоже бы хотел почувствовать эту мощь чуть ближе. Хотя куда уж ближе. Сила, сотрясающая море. Будто стадо быков которые разогнались и бодают стену. Умножь в тысячу раз, и получишь десятую долю того что творилось на острове.
Ответ японцев не заставил Лобстера съежиться. Напротив, он только ещё сильнее впился в силуэт острова, пытаясь отгадать - кто из кораблей сейчас погасит батарею противника. Оставалось только ждать команды на высадку. К сожалению, взрывы закончились раньше чем хотелось бы. И их пересадили в амтраки. Чудные машины, вот только там было тесно. Ещё теснее, и плотнее чем раньше. Да и представление закончилось. И они просто болтались на воде, медленно замерзая. А Лобстер просто сидел и ждал приказа, морщась временами от холода.
-
Классные сравнения! Он был словно их домашний питомец, кот Мило, наблюдающий за пляской огня в камине. Его буквально заворожила та мощь. Очень нравится, как ты отыгрываешь простого парня, но при этом язык не бедный.
-
Какая чудная ода еде!
|
|
1841 - 1853 гг.Южная Каролина, плантация Роджерсов Гусеница - это медленно. Она деловито ползла по крепкому стволу хлопчатника, не обращая внимания ни на тебя, ни на окрики бригадира. Уверенное и неспешное движение к цели. Замереть на мгновение, будто прислушиваясь к чему-то (кстати,умеют ли гусеницы слушать?), и вновь вперед. Некуда спешить. Так и жизнь на плантации: размеренная, неспешная, с понятной целью и ясными ролями для всех. Вот - твой отец. Его зовут Джон, он крепок, с загорелой кожей, от него пахнет лошадьми, сигарами и виски. И немного - пóтом. Для тебя он кажется гигантом, хотя спустя десяток лет ты поймешь, что на самом деле он скорее невысок, хоть и плечист. Отец тебя любит, часто берет на руки, а если и ругает за шалость, то не слишком серьезно. Может, конечно, дать подзатыльник или накричать, но не более. Еще отец любит маму, лошадей и своих братьев - твоих, значит, дядюшек. Вот - твоя мама. Она куда ласковее отца, и пахнет иначе: цветами, свежевыстиранной тканью и летом. Все зовут ее миссис Дженни, а она улыбается, показывая ровные белые зубки. Мама любит тебя: читает на ночь интересные сказки про отважных рыцарей и прекрасных принцесс, самолично штопает разодранные штанишки, ласково журит за шалости. Порой - усаживает себе на колени за семейными обедами и ужинами, ласково гладит по голове тонкой ладонью, целует тебя и смотрит с бесконечным теплом в глазах. Вот - дядя Ричард, но все взрослые зовут его Диком. Он старший брат твоего отца, и пахнет похоже: виски, лошадьми и дымом. Дядя Ричард не женат и часто отсутствует по нескольку дней. "Опять к этой несчастной поехал", - вздыхает мама. Ты не понимаешь, о чем это она, но видно: мама дядю Ричарда жалеет. А вот отец с ним - лучшие друзья. Ездят на охоту, вместе пьют виски по вечерам, ведя серьезные и скучные, по твоему однозначному мнению, беседы, усевшись у камина и вытянув к огню ноги в домашних тапках. Еще дядя Ричард умеет стрелять из пистолета, как никто более. И не видит причин отказываться от практики - порой на рассвете весь ваш дом просыпается от выстрелов - это дядя упражняется в пальбе на заднем дворе, выбрав в мишени чью-то шляпу или щербатую тарелку. Упреки и увещевания не помогают - Ричард упрям, своеволен и к тому же твой отец на его стороне. "Пусть стреляет, милая, - говорит Джон жене, - В конце концов, это умение никогда не помешает". Есть еще дядя Питер, живущий где-то в Вирджинии (его ты ни разу не видел) и дядя Уинстон, владеющий небольшой плантацией в соседнем округе Гринвилл. Дядю Уинстона ты видишь несколько раз в год, он вовсе не похож на отца: высок, строен, с орлиным носом и слегка безумным взглядом темных глаз. Тебе дядя Уинстон привозит оловянных солдатиков и сладости. Отец держится с ним подчеркнуто вежливо и немного отстраненно. Уинстон старше отца на пять лет. Дед, умерший за год до твоего рождения, завещал бóльшую часть земель младшему сыну, стало быть, твоему отцу. Кажется, Уинстону это не по душе. А вот - Луис, твой соратник по играм, верный товарищ и помощник. Он с тобой одногодка, крепок телом, чуть выше тебя ростом. С ним всегда весело, к тому же он знает все-все укромные места на плантации. А еще он - негр. Таких как Луис на вашей плантации много, несколько десятков. Все они трудятся на твоего отца. Большинство работает на хлопковых полях, часть помогает содержать в порядке поместье. Негры называют тебя "маленьким массой", снимают шляпы при твоем приближении, некоторые даже кланяются, улыбаясь и показывая крепкие белые зубы. - Ты господин для этих черномазых, - говорит отец. Он усадил тебя впереди на лошади, придерживает одной рукой, чтобы ты не свалился, - Как и я. Это - наша земля, все 953 акра, эти негры - наши негры. Мы должны заботиться о них, содержать и обеспечивать, поскольку сами, без крепкой руки, они ни на что не годны. Да, сынок, ноша белого человека нелегка, но таков уж путь уготовил нам Господь. Ты не совсем понимаешь, о чем это он, но негры машут вам шляпами и улыбаются (тебе; массу Джона они откровенно побаиваются), а отец сдержанно кивает им в ответ. У вас есть Джейкоб. Это немолодой чернокожий, слегка сутулящийся и отрастивший пышную, немного тронутую сединой, кудрявую шевелюру. Единственный среди всей его расы, этот может возражать твоему отцу. - Масса Джон, сэр, вложить деньги в это дело было бы большой ошибкой, - говорит Джейкоб, а отец задумчиво кивает - Масса Джон, сэр, эти лошади явно ворованные, лучше бы их не покупать, потом беды не оберешься, - шепчет негр отцу на ухо. - Масса Джон, сэр, не покупайте этого ниггера, гляньте на его руки! Да он сроду на поле не трудился, - говорит Джейкоб, а отец замирает с пачкой банкнот в руке. Джейкоб повелевает всей домашней прислугой и даже той парой белых, что служит у вас бригадирами. Впрочем, Мику и Алистера (так их зовут) это забавляет. - Ничерта себе, Мика, ты слышал? Нами командует поганый ниггер! - Слышал, Алистер, как не слышать. Вот бы ремнем ему всыпать, чтобы знал свое место, грязный черномазый ублюдок, чтоб ему пусто было! Так они перекрикиваются, сидя на конях и глядя на Джейкоба, проклинающего их за то, что по неосторожности слегка потоптали цветочную клумбу миссис Дженни. Алистер и Мика улыбаются: они знают, что этот негр - любимчик хозяина, знают, что ему позволены вольности, коих иные негры лишены. Знают и то, что проклинает их Джейкоб не всерьез, а так, ради собственного удовольствия да еще из-за чувства долга. Как дворовая собака. ***** Жизнь на плантации течет размеренно. Негры работают в поле, отец зачастую запирается в своем кабинете на втором этаже вашего белоснежного особняка и "сводит дебет с кредитом", как он говорит. В кабинете много интересного: охотничье ружье на стене, высокие стеллажи с приятно пахнущими толстыми книжками в разноцветных обложках, мраморный бюст Юлия Цезаря на каминной полке. Здесь же - заваленный бумагами дубовый стол, у которого зачастую дремает Ловкач, отцовская гончая. Порой хозяин плантации уезжает куда-то на несколько дней, тогда мама грустит, а Джейкоб берет на себя всю полноту власти над неграми, но в кабинет без хозяина не пускают никого, даже тебя. Вот так выглядит ваш дом. У тебя есть два младших брата: Уильям, родившийся в 1843-м и Генри, появившийся на свет в 1845-м. И сестра - она родилась вместе с Генри, а родители, не долго думая, назвали ее Генриеттой. Уильям слегка неуклюже пытается повторять манеры отца, взбирается на лошадь, задирает нос при виде черномазых. Это страшно веселит всех домашних. Генри напротив - задумчив, всегда серьезен, побаивается ваших негров и старается держаться поближе к матери. А вот Генриетта - настоящий праздник! Она никогда не плачет, всегда весела, приветлива и делает книксены. И очень любит всех вокруг. Прижимается к ноге отца, держит маму за руку, обнимает тебя и братьев. "Вырастет настоящей красавицей", - говорят про Генриетту негры. Но для тебя она - просто сестра, с которой играть совсем не интересно. Она даже солдатиков расставить не умеет! Еще есть тетушка Мириам. Она младшая сестра твоей мамы, женщина незамужняя, крупная, придирчивая, сварливая, но по сути своей - добрая. Ты это чувствуешь. - Кто так накрывает на стол? - ворчит Мириам, глядя на ваших домашних негров, ракладывающих столовое серебро к обеду, - Нет, ну кто их учил? Эй, ты! Да-да, ты, ниггер! Не лапай своими граблями мою вилку! И вино поближе поставь. Вот так. Тупица чертов. Джон, ты слишком балуешь черномазых, чует мое сердце, быть беде, ежели негры на стол накрыть нормально не могут. А потом она угощает негров собственноручно испеченным тортом. Тебя, братьев и сестру тетушка Мириам водит в церковь, глядит строго, крепко сжимает в своей ладони твою. Она приятельствует с местным священником, отцом Иезекиилем. - Вот ведь дурацкое имя, - говорит тетушка, но при встрече со святым отцом всегда приседает в книксене и опускает глаза. До церкви около часа езды в упряжке. Каждое воскресенье вся ваша семья, исключая дядю Ричарда ("У меня с Господом личные беседы, а в посредниках я не нуждаюсь", - говорит он, посмеиваясь сквозь густые усы; тетушка при этом всегда сжимает губы в тонкую бледную линию и возводит очи горе) едет на обедню. Отца эта традиция немного тяготит, а вот мама радуется. Но в этом маленьком путешествии главная всегда тетушка Мириам. Она знает Библию едва ли не наизусть, порой чистым и глубоким голосом поет в хоре, рассаживает ваше семейство на лучшие места в храме. Обычно - рядом с Маккалистерами, вашими соседями-плантаторами. Маккалистеров много. Ты лично знаешь десятка два из их рода, но на самом деле этих "горцев"* (так называет их отец) куда больше. Главный у них - Герберт, мужчина солидный, толстый, высокий, как паровоз дымящий сигарами и горячо приветствующий тебя при каждой встрече. Это выглядит даже несколько комично: огромный плантатор в дорогом белоснежном костюме, наклоняющийся к мальчугану, чтобы пожать ему руку. Только после этого ритуала он обращает внимание на твоих родителей. - Как я рад, как я рад, - повторяет раскатистым басом Герберт Маккалистер, целуя руку мамы и похлопывая по плечу заметно напрягшегося отца. Затем кивает тете Мириам и вовсе не обращает внимания на сопровождающих вас негров. У Герберта семеро детей: пять мальчиков и две девочки. Джон старший, родился в 1839-м. Он шебутной, всегда рад видеть тебя и братьев, а вот на Генриетту совсем не обращает внимания. Питер появился на свет в 1841-м, а вместе с ним его брат-близнец Джим. Они крупнее старшего брата, но такие же легкие на подъем и обожают шалости. Стивен и Герберт-младший не близнецы, но родились одновременно, в 44-м. Их ты видишь редко, а потому и сказать-то о них толком нечего. Маккалистеры владеют хлопковой плантацией, а еще делают вкуснейший яблочный сидр. Тебе и братьям дают его совсем немного, а вот родители наслаждаются сидром вволю каждую осень. Вы его не покупаете - соседи сами привозят вам десяток бочонков. Просто так, по-соседски. У вас есть и менее приятные соседи. Питерсоны. У них плантация немного побольше вашей, а еще во время войны за Независимость они дрались за британцев, но после этого как-то умудрились сохранить земли. К тому же твой покойный дед стрелялся с их покойным дедом. Оба получили по пуле, замирились на людях и до конца своих дней ездили друг к другу на дни рождения и просто так, потрепаться о разном. Но замирились деды, не отцы. - Чертов Питерсон чуть не убил моего отца, - сжимая зубы, говорит Джон Роджерс. Это он увидел ненавистных соседей в церкви. Мама успокаивающе сжимает его руку, но он продолжает, - Была б моя воля... Мама шепчет что-то ему на ухо. - Да, любовь моя, ты права. Но как только их вижу... С Питерсонами вы не здороваетесь. Их семья небольшая: Джозеф, глава семейства, двое его дочерей: Мэри и Сюзанна, они немного старше тебя. Есть еще сын, Джордж. Мать семейства умерла, родив сына в 1843-м. Ты видишь, как Джозеф несколько раз пытается заговорить с твоим отцом, но тот демонстративно отворачивается. - Эти Питерсоны хуже гадюк, - говорит он дома, - Запомни, сынок, никогда не верь им! Они предали Америку и дрались за британцев в то время, как мы сражались за независимость. А их дед чуть не убил твоего. Запомни это! Мы обязательно отомстим им. Обязательно, не будь я Роджерс! ***** Летом 1846 года дядя Ричард ушел на войну. Воевали с Мексикой - далекой южной страной, где все носят цветастые накидки и огромные широкополые шляпы-сомбреро. Ты в жизни не видел ни единого мексиканца, а потому мог судить о них лишь по рассказам. Они все темнокожие, но не такие как негры. Они едят все острое, посыпая даже овсянку перцем. Они носят на боку огромные ножи, а виски делают из кактусов. И говорят очень быстро, и не по-английски. А если будешь плохо себя вести, злые мексиканцы тебя украдут. Вот что ты знал о мексиканцах в свои пять лет. Дядя вернулся спустя два года. Он подъехал к особняку на красивой лошади, был одет в синий мундир с золотыми капитанскими погонами, а на боку носил длинную и тяжелую саблю. - Эге-гей! - во всю мощь легких воскликнул он, - Встречайте, домоседы! Герой войны вернулся! Позже дядя Ричард не скупился на истории. Вот он один выходит на дуэль с мексиканским офицером и побеждает. Вот его отряд угоняет мексиканских лошадей, заодно прихватив пару бутылок мескаля. Вот битва при Монтеррее, и твой дядя первым врывается в мексиканский город со знаменем Соединенных Штатов в руках. Послушать дядю Ричарда прибегают даже негры: они жмутся у окон (а дядя рассказывает истории исключительно в гостиной на первом этаже - видимо, чтобы все могли послушать), охают в нужные моменты и клянут мексиканцев. Даже старый Джейкоб приходит в гостиную и садится в углу. А затем ты подслушал разговор дяди с отцом. Был вечер, они уселись у камина в отцовском кабинете, но дверь была приоткрыта. - Эта война - дерьмо, брат. Я там повидал... ты знаешь, что мексиканцы снимают скальпы с убитых? - Скальпы? Как индейцы? - Угу. Им там платят по сто песо за скальп мужчины-индейца. Но кто разберет, индеец это или мексиканский крестьянин? Или крестьянка... Звякнула бутылка и ты услышал, как кто-то глотает виски. - Как-то ближе к ночи мы зашли в одну деревню... там были десятка три трупов. Женщины, дети, старики, все - мексиканцы. И у всех срезаны скальпы. Они даже собак зачем-то перебили, уж один Господь знает, чем этим извергам собаки не угодили. А милях в десяти мы нашли тех, кто это сделал. Целый отряд. Они не ждали нас, думали, наверное, что ночью мы никуда не поедем. И мы их убили. Всех сукиных сынов до единого, всех! Даже не похоронили трупы. Они не заслужили! Не заслужили... Ты услышал, как дядя, всегда веселый и бесшабашный, всхипнул, будто плача. - Дик, на, выпей. Ты дома. Дома, понимаешь, брат? Война закончилась, войны больше нет. Слышишь? Войны нет! Отец поднялся с места и ты, боясь быть разоблаченным, убежал к себе в комнату. ***** В 1850-м тебе выписали учителя. Его звали мистер Хардингтон, он был полноват, лысоват, говорил неспеша и преподавал тебя, а заодно и Уильяму с Генри, историю, географию и математику. Да, мистер Хардингтон был разносторонним человеком. Каждое утро, кроме пятницы и воскресенья, он приезжал к вам и ты узнавал, кто такой Христофор Колумб, чем знамениты Борджиа, где находится Париж, сколько будет двадцать пять умножить на три и чем акр отличается от ярда, а ярд - от фута. Уильям никакого интереса к науке не проявлял, зачастую пытаясь отлынивать от уроков, а вот Генри быстро показал себя крайне способным в математике. Родители и учитель диву давались, когда малец в уме умножал и делил. Правда, он никак не мог запомнить, чем Геродот отличается от Геракла, а Плутарх от Птолемея. С географией он справлялся лучше, но тоже не блистал. - Станет землемером, - категорично заявил отец. Землемер - это почетное занятие. Они умные, много зарабатывают, всем нужны. Но математику для этого надо знать идеально. Ты видел, что родители наседают на Генри, чтобы тот учился еще лучше, а вот тебя и Уильяма почти не трогают. Да и зачем? Ты наследуешь плантацию, а Уильям по родительскому плану пойдет в Вест-Пойнт. "Там ему мозги-то и вправят", - говорит тетушка Мириам, горячо одобряющая такой план. А вот Генри, как самому младшему, придется заниматься своим делом, чтобы заработать на жизнь. Послушать уроки приходит и Генриетта. Она тихонько, как мышка, сидит в углу с серьезным видом, но никогда не произносит ни слова, будто боится учителя. ***** В 1853-м тебе исполнялось двенадцать. На день рождения пригласили всех Маккалистеров, обоих ваших бригадиров, даже негры получили по праздничному стакану пунша. Стол ломился от яств, а посреди него возвышался огромный и невероятно вкусный торт, испеченный тетушкой Мириам. Отец подарил тебе игрушечную деревянную саблю в ножнах, мама - часы на цепочке, а дядя Ричард большую коробку конфет и (тут все ахнули) настоящую лошадь! Она дожидалась тебя во дворе. Это была трехлетняя кентуккийская верховая! Такой лошади не было даже у отца: стройная, с благородным силуетом, но при этом смирная. Ты, кажется, ей сразу понравился и она ткнулась носом в твою ладонь, фыркнула, топнула ногой. Это был по-настоящему царский подарок. Таких лошадей ценили невероятно, сколько дядя отдал за эту можно было только догадываться. Ты умел ездить на конях, учился этому с детства. Но на такой сидел первый раз. Послушная каждому твоему движению, резвая, быстрая, как молния. Ты дважды объехал вокруг вашего дома, пустив ее рысью и ловя восхищенные взгляды домашних слуг и взволнованный - мамы. Так ты прожил двенадцать лет.
|
Убить человека – довольно непросто. Не потому что человек был существом, которое выжило и победило в борьбе с волками и медведями, и у него довольно крепкие кости и довольно хорошо защищены жизненно важные органы. И даже не потому, что убийство запрещает церковь. Человек – социальное животное, и в голове у него есть тормоз, красная ленточка, которая говорит: "Стоп, остановись, подумай". Потому что человеку чертовски трудно жить одному, даже если ему и кажется, что никто ему не нужен. Даже простое "привет – привет" от соседа неплохо поддерживает, хотя человек часто этого даже и не замечает. Настоящих одиночек, которым никто не нужен – единицы, и это, безусловно, отклонение. Эта ленточка тонкая, но она прочнее, чем кажется. Когда первый раз держишь человека в прицеле, когда чувствуешь в ладони рукоятку ножа, когда кладешь пальцы на рычаг, который откроет люк под ногами, после чего шея его переломится с тихим хрустом, то если ты не псих, не сумасшедший, не больной, если в детстве тебя не изнасиловал отец или не пытались сожрать собаки, ты обязательно услышишь свой внутренний голос. И он скажет: "А может... не надо?" Но конечно, гнев, отчаяние, обида, могут заглушить этот голос, и ты его не услышишь. И просто вскинешь руку с маленьким пистолетиком и надавишь на неожиданно тугой (ты же никогда не стреляла из него) спуск.
Четырехствольная перечница – очень неточное оружие. Первая пуля попала Марку в щеку. Ты увидела красную неровную полосу с бахромой на его смуглой коже и удивленные глаза. – Идиотка! – взвизгнул он, зажимая щеку. Выстрелы, как ни странно, не были оглушительными – они звучали, как очень громкие щелчки пальцами. Вторая пуля попала ему в шею. Думаешь, он упал, захлебываясь кровью? Нет, он вздрогнул и шагнул к тебе, уже молча, и лицо его было страшно. Он не кинулся, не бросился, он именно шагнул, как-то деловито, и от этого ещё более жутко. В его глазах ты прочитала, что он уже убивал, и сейчас убьет тебя. Он вырвет этот крохотный пистолетик из твоих рук, ударит, ты не знала куда, но знала, что это будет очень больно (он умел причинять боль, это было ясно), потом навалится на тебя своим тоже не слишком тяжелым, но проворным и жестким телом, будет, наверное, душить, пережимая ловкими пальцами шулера твоё белое горло, что-то крича и брызгая слюной и кровью из порванной щеки тебе на лицо. Ты "щелкнула" ещё раз, последний, и не сразу поняла, что случилось – Марк как раз делал второй шаг к тебе и упал вдруг сразу в ноги, как будто прося прощения. Просто молча упал, не вскрикнув, не взмахнув руками, как если бы запнулся о ковер. И стало тихо.
Ты перевернула его – пуля попала в глаз. Она была такой слабенькой, что даже полностью не выбила его, но глаз весь был красный, и какой-то словно запотевший. А второй – чистый, как стеклянный. Твой брат умер. Ты убила его. Ты победила.
И тут голос, тот самый, который говорит изнутри каждого нормального человека, спросил тебя: "А может, не надо было?" И как бы ты ни злилась, как бы ни была обижена, взбешена, как бы пусто у тебя внутри ни было, ты ощутила страшную беспомощность и непоправимость. Она приходит почти ко всем.
Жизнь полна взлетов и падений. Мы боремся, взлетаем на гребень волны и падаем в бездну, гребем, выкарабкиваемся, исправляем ошибки, одерживаем победы. Жизнь непрерывна. Нас обижают, мы обижаем, у нас есть враги, и мы их ненавидим, и даже мечтаем их убить. А потом – ррраз! И всё, конец истории. Человека нет. Был – и нет. И ничего поправить нельзя. Никак с этим нельзя ни бороться, ни превозмогать, ни совершать усилия. Человек рядом с тобой умер, потому что ты надавила на серебряную металлическую штучку. И всё. Ленточка порвалась. Твоя внутренняя Мила вышла за эту ленточку, куда-то туда, где нет правил, нет стаи, нет пещеры, нет огня, нет своих, нет людей. Там мгла, чернота и неизвестность. Там смерть. Там убивают.
Приняла ли ты это осознание в полной мере? Или бросилась осматривать комнату в поисках денег и ценностей? С практической точки зрения разница была невелика – очень скоро на лестнице послышались осторожные шаги. Надо было спасаться. Зарядов в твоем пистолете не осталось.
Ты вылетела из комнаты и кинулась вниз. На лестнице стоял какой-то мужчина, из-за плеча у него выглядывала консьержка. – Что случилось? – крикнула она взволнованно. Что ей было ответить?
Ты пронеслась мимо них, проскользнула переднюю и выскочила на улицу. Солнце светило ярко. Ты пошла по улице, сворачивая то туда, то сюда, лихорадочно соображая, что теперь делать. Надо было спасаться, и лучше – через порт. С захватом Виксберга и Порт-Хадсона судоходство по реке возобновилось. Успел ли Миллс предупредить патрули о твоем бегстве? Вообще, был ли он озабочен твоей судьбой? Если Деверо погиб – то наверняка, надо же ему было представить начальству хоть одного "пойманного шпиона". Если же нет, то, возможно, и не очень – кому приятно будет смотреть на шестнадцатилетнюю девочку в роли врага, водившего за нос целый штаб, если под рукой есть майор сигнального корпуса? Или же он мог просто послать людей домой к твоему отцу, чтобы подождать тебя там. Куда ещё тебе было бежать из города? Про твоего дедушку не знал даже Мишель. По правде сказать, ты и сама не знала, жив ли он ещё. Ты его и видела-то раз, может, или два, в глубоком, если не сказать неразумном детстве, до того, как вы переехали в Вилла Д'Арбуццо. То есть, в три года. Ты даже толком не могла припомнить его лицо – на плантации он никогда не появлялся.
По дороге в порт тебе удалось купить у какой-то старушки дорожную шаль – да, за двадцать долларов, зато она не стала торговаться. Из порта то и дело отходили маленькие пароходики, но на пристани дежурили солдаты. Тебе показалось, что они пристально разглядывают всех входящих на борт. Что делать? Как быть? Ты заметалась, и вдруг увидела человека, шедшего с большим саквояжем к пристани. У него были красивые пышные усы и солидный живот, топорщившийся из-под жилета. – Простите, вы не на пароход собираетесь сесть? – Это так, сударыня. Чем могу быть полезен? Ты сказала, что сильно поссорилась с мужем, и едешь к отцу (это ведь была почти правда), но что твой муж – ужасный человек, неджентльмен, и тебе пришлось сбежать из дома. А ещё у него полно друзей среди военных янки, и он наверняка предупредил их, и они наверняка задержат тебя. Не могли бы вы помочь? Мужчина замялся. – Мне неприятности не нужны. Сто долларов – и он сразу согласился, что, "а какие тут могут быть неприятности"? Ты взяла его под руку, и вы взошли на борт парохода, назвавшись семейной парой (всех пассажиров стюард записывал в особый журнал). Его звали Честер, он был торговый представитель, вёз какие-то образцы продукции в Батон-Руж, ты даже не запомнила, чего именно.
На пароходе ты плыла не впервые. Это был маленький кораблик, из тех, что согласно поговорке, "мог пройти по сильной росе". Длиной он был метров всего пятнадцать, без буфета и кают первого класса, а невысокая труба изрядно чадила, и шаль оказалась как нельзя кстати, хоть в ней и было жарковато. Солдаты пропустили вас на борт, даже не обратив внимания. Разговорами в пути Честер не надоедал, зато поделился с тобой нехитрой снедью, которая у него была – с самого утра у тебя даже кофе во рту не было. Спустя пару часов вы пристали к берегу, где ты сошла, расплатившись со своим спасителем.
Дальше ты поехала на дилижансе, а потом пришлось идти пешком несколько миль – до фермы Лежонов. – Я могу вам чем-нибудь помочь, юная мисс? – удивленно спросил его пожилой отец, вглядываясь в твоё лицо через ограду. – Погодите... я же... мы же вроде с вами знакомы! Семья у Джеффри была небольшая – мать, отец, престарелая бабуля, младшая сестра. Узнав, кто ты, и что ты получила письмо от их сына, они страшно обрадовались и приняли тебя почти как родную. А узнав, что ты помогала конфедерации (не нужно было уточнять, как именно) – сочли своим долгом тебе помочь. Достаток у них был по меркам Д'Арбуццо просто смешной, но они нашли для тебя и кровать, и дорожное платье в пору, которое немного ушили, и даже кое-какие деньги, и саквояж, еду на дорогу – какие-то пироги, бекон, даже ириски. Было, конечно, непривычно мыться, спать и обедать в таком бедном доме – без слуг, без рабов, с дешевенькой, чуть ли не собственными руками сделанной мебелью. Ты узнала историю семьи Лежонов – а она была занятной. Лежоны изначально жили севернее, в Батон Руже, и активно участвовали в восстании 1810 года, когда была провозглашена Республика Западной Флориды. Но тогда как часть восставших стояла за присоединение к штатам, Лежоны стояли за независимость. В общем, с независимостью не сложилось, родителям Генри пришлось переехать сюда, ближе к Новому Орлеану. Но мятежный дух, видимо, был жив, и потому Генри страшно гордился своим сыном. – Был рад помочь. Был очень рад помочь, – бормотал мистер Лежон прощаясь. – Это честь для меня, миссис Тийёль. Жаль, что я не могу написать сыну. Но понимаю, дела секретные. Просто поверьте – это поистине честь для меня. И позвольте выразить своё восхищение, что вы в таком юном... а, да что там! Вы просто молодец! За правое дело нужно бороться, даже если кажется, что оно обречено. Всегда нужно бороться. Опускать руки – это недостойно, – и тому подобное. На плантации твоего отца, по слухам, действительно объявились солдаты, но что они там делали – осталось неизвестным. Наконец, ты отбыла и отсюда, на север, тоже по реке, на пароходе чуть побольше и поприличнее. Шестьдесят миль он покрыл за один день с парой остановок.
Ты сошла в Дональдсонвилле, а оттуда опять же взяла дилижанс. Твой дедушка жил неподалеку от местечка под названием Муншайн – лунный свет. Было страшновато и неуютно брести по дороге от станции к его ферме. Ты вообще первый раз путешествовала, и притом – одна. Добралась ты к вечеру, по крайней мере, это должно было быть где-то рядом. Следовало спросить дорогу в ближайшем доме. Когда ты подошла к забору, во дворе залаяла собака. Из дома вышел человек с рыжей бородой, в клетчатой рубашке и подтяжках и, чертыхаясь, пошел к калитке. – Шомызатица? – так он тебя примерно приветствовал. Человеку было лет за шестьдесят, лицо изборождено морщинами, а во рту – желтые гниловатые зубы. Морщины его были такими глубокими, что невозможно было понять, ухмыляется он или хмурится. Говорил он крайне непонятно, было даже сложно определить, шепелявит он, дурачится или это такой акцент. Ты спросила, здесь ли живет Хоган МакКарти. – Ащь? Ашевотьтадо? – спросил он. – Шомызатица ятярашую? Ты ничего не поняла опять. На просьбу говорить помедленнее старикан рассердился. Тут ты решила представиться, как положено "Камилла Тийёль, урожденная графиня д’Арбуццо" и все такое. – Ааааа, – сказал дед. – Прошиндейка! Чопайседова! Пришлось приложить немалые усилия, чтобы убедить его, что ты ищешь Хогана МакКарти. Ну и, думаю, излишне добавлять, что Хоган МакКарти как раз и оказался этим стариком.
Ты думаешь, он сразу впустил тебя в дом? Как бы не так. Продравшись через языковой барьер, он устроил настоящий допрос, выспросив, как выглядит твоя мать и твой отец. При упоминании отца он чертыхнулся. Но кажется, он по крайней мере поверил, что ты их знаешь. – Пошмоим натязатри! – сказал он. – Идивонтут! – и отвел тебя... в сарай. Ты попыталась намекнуть, что не худо бы поесть с дороги. – Шпать на пуштойжвот лезно! – сказал дед, и ушел, оставив тебе свечу. – Водавонпей! А сарай запер на замок. Спать пришлось... на соломе. Та жестковатая кровать, на которую со всем почетом уложили тебя Лежоны, показалась райским ложем. Было зябко, спасибо хоть одеяло этот злобный старикан дал. Сарай был грубый, старый, из необструганных досок, тут стояли какие-то жутко выглядящие покрытые ржавчиной сельскохозяйственные приспособления, похожие на средневековые орудия пыток. Солома впивалась то в один бок, то в другой. Мешал спать сверчок. А ещё кто-то попискивал. С потолка. Подняв свечу и оглядев стропила (потолка-то в сарае и не оказалось), ты увидела с десяток кожаных конвертиков. Конвертики повернули головы и посмотрели на тебя черными бусинами глаз. Это были мыши. Летучие мыши, знаешь ли. А желтая луна глумливо скалилась в незастекленный проем.
Утром дед накормил тебя какой-то кашей (съесть ЭТО ты могла только на голодный желудок). Кофе у него не было, так что пили вы воду из колодца, такую холодную, что зубы ломило, и с привкусом жести. И... снова устроил тебе допрос. Постепенно ты стала различать его акцент, а он кое-как привык к твоему. Но все равно говорить было непросто – он часто тебя переспрашивал, а вопросы игнорировал. Иногда даже казалось, что он притворяется глухим. – Хашо, – сказал он наконец. – Пожимипока. Пможешь пхазяйсту.
Он выдал тебе постель (спать пришлось на чердаке), показал, где тут что. Критически осмотрел твоё платье. – Нуирашфумыринась! Шобтакое нинасила доме! – или как-то так прокомментировал он его. Женское платье у него в доме нашлось – из линси-вулси, очень грубое, зато прочное, и какой-то чепчик времен войны с Мексикой. – Натьво, наденьк!
Дед выращивал сахарный тростник – сам себе и хозяин, и раб. Была у него собака, корова и лошадь, и куры. Вся эта скотина требовала ухода. Вот им тебе и пришлось заняться. И когда ты попробовала помогать по хозяйству, ты узнала, КАК Хоган МакКарти ругается! Всё было не так, всё было не по евойному, все неправильно. Сначала ты думала, что правда, наверное, не предназначена для этого ("безрука!" как называл тебя дед): молоко отказывалось течь из коровьего вымени, куры – клевать зерно, яйца – достигать кухни не разбившись, а лошадь вообще смотрела на тебя, как на низшую форму жизни где-то под ногами. Но где-то через неделю до тебя дошло, что Хоган МакКарти – тиран и деспот, и что он адски соскучился по возможности кого-нибудь потиранить. Работа была несложной, но выматывающей. "Это неси туда", "тут почему не прибрано!", "опять забыла!" и так далее.
Казалось, Хоган МакКарти – очень плохой, вредный и злобный человек, и лучше пусть полковник Миллс вместе со всеми своими клевретами прямо во время допроса надругается над твоим юным телом, чем ты проживешь ещё неделю на ненавистной ферме, где всё валится из рук и тобой никогда не бывают довольны. Но однажды дед съездил в Дональдсонвилль, привез оттуда бутылку мутноватого бурбона и употребив всего два стакана стал ПРОСТО ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ. Взгляд его начал излучать добро, морщины будто бы разгладились, и даже акцент стал отчего-то страшно милым и более понятным. Он рассказал тебе кучу историй – как ловил каких-то негров, как воевал с британцами в двенадцатом году, когда они осаждали Новый Орлеан (был он всего лишь мальчишкой, и служба его заключалась в том, что он лупил в барабан), как участвовал в скачках, как познакомился с твоей бабушкой (отвел тебя на её могилу, и кстати, эта могила была единственным ухоженным клочком земли на всей ферме). И знаешь что? В отличие от историй твоего папы, в которых настоящего было от силы на четверть ("не дублоны, а реалы, не у генерала, а у суконщика, не захватил в битве, а отнял"), в его историях чувствовалась бесхитростная житейская правда.
Прошел день – и от его благодушия не осталось и следа. Опять он был вредный, суровый старикашка, которого ты побаивалась, потому что он вполне мог (и иногда это делал) и хворостиной тебя приложить по мягкому месту, особенно если ты начинала с ним спорить, и даже через это ужасное пуленепробиваемое платье на коже оставался красный след.
Но ещё полбутылки, отложенные в прошлый раз – и вот он пел тебе даже какие-то странные, заунывные песни на непонятном языке – грустные, но отчего-то берущие за душу. И оказалось, что у него до сих пор красивый, хоть и старческий голос, и есть слух!
И так вы и жили – как день сменял ночь, как прилив сменяет отлив, так трезвый Хоган МакКарти сменял пьяного и наоборот. Трезвый он мог накричать на тебя и выпороть, пьяный – даже обнять и назвать любимой внучкой. А узнав, что Марк мертв, он плакал.
Осенью вы убрали урожай, а зимой делать было нечего, и как-то ты предложила ему сыграть в карты. Правил покера он не знал, и тебе пришлось его научить. К твоему удивлению, поняв правила, дед легко тебя обыграл. Ты спросила, как ему это удалось. Он ответил, что карты – игра, придуманная дьяволом, а, как говорит старая ирландская пословица, если пляшешь с дьяволом – слушай музыку, девочка. Да, да, это он так красиво дал понять, что сжульничал. Ты уже догадалась, что у ирландца, если он не полный дурачок, всегда есть красивое напыщенное оправдание, и в нем будет поминаться либо бог, либо черт.
Ферма деда была местом не очень приятным. Тупая скотина, никаких удобств, сквозняки, копоть, грубая пища. И всё же к весне в ней, пожалуй, появилось для тебя что-то родное. Ведь человек привыкает ко всему. К тому же, прятаться в этом глухом углу, куда не заезжали даже соседи, зная неприятный нрав деда, было очень удобно. Но, пожалуй, прожить здесь всю жизнь, тебе бы не хотелось.
Настала весна. В 1865 ты случайно прочитала в газете головокружительные новости (дед почему-то об этом не сказал). 9 апреля произошло сражение при Аппоматоксе. Северовирджинская армия Ли капитулировала. Солдатам раздали особые бланки, которые, согласно ранее изданной прокламации об амнистии, считались как бы свидетельством того, что их не будут преследовать. Ты, конечно, не была солдатом, а была шпионом. Но... не могла же амнистия на тебя не распространяться? Была правда загвоздочка – ведь Марка ты убила не в бою, а как частное лицо. Как быть с этим? Но убийство, тем более, такое спонтанное – явно не федеральное преступление. В Луизиане тебя бы за него осудили, а в других штатах – вряд ли. Возможно, пора было двигаться дальше.
|
Вас разбудили около полуночи. Времени было много, поэтому никто не стал ни врубать ревун, ни играть на горне – просто вахтенные матросы подняли несколько бойцов, а те растолкали всех остальных. Но многих, особенно молодых, даже и будить не пришлось – они вскочили с коек, как подброшенные, и принялись лихорадочно напяливать форму. – Да не спеши, в душ же ещё! – остановил кого-то Кюрасао со смешком. И правда, времени было предостаточно – почти три часа на помывку и завтрак. Стоишь в душе, намыливаешь тело и невольно закрадывается мысль: а не в последний раз-то? Не оторвёт чего? Ну, мало ли... Разглядываешь пальцы на ногах, перебираешь ими. – Давай быстрей! – кричат из-за двери. Надев чистое белье, приготовленное со вчерашнего дня, и форму, потомившись немного в кубрике (и мгновенно опять пропотев до самых копчиков), морпехи пошли на завтрак – в половине второго. Светать ещё не начинало, вы завтракали при ярком, режущем глаза свете ламп, заливавшем столовую, но оставлявшем под близко расположенными друг к другу столами черные непроглядные тени. – Ешьте досыта, парни! Обед может задержаться! Заправляйтесь как следует! – кричал Голландец на всю столовку. А завтрак, который накладывали вам моряки, дежурившие по кухне, был просто убойный! Говяжий стейк, яичница, картошка фри, джем с тостами для всех желающих! И две кружки горячего, дымящегося, черного кофе, крепкого, как поцелуй мексиканочки. Ну, почти как в Новой Зеландии! Если бы ещё пот со лба в тарелку не капал – вообще было бы замечательно, только... Только не всем еда лезла в глотку. Пока одни уплетали за обе щеки, другие лениво ковырялись в тарелке, а Флориду Кида даже стошнило в проходе. – Еманарот! Жевать надо было лучше! – сокрушенно воскликнул Недомерок. – Мне бы стейк оставил! Салага! – Извините, – буркнул Флорида, вытирая рукой бледные губы. – Простите. Я не специально. – Иди, умойся, моряки приберут, – сжалился над ним Голландец. – Есть. Большинство же морпехов либо смели всё с тарелок за двадцать минут, либо оставили попытки набить живот за те же двадцать минут. Всё, не лезет так не лезет. И кстати, ВСЕ слышали истории о том, что с полным желудком идти в бой опасно, но всё же раз начальство кормит, словно на убой, то, наверное, все правильно, так и надо... – Десант! Разойтись по кубрикам и проверить снаряжение! – раздался голос по громкой связи. Это Ами. А чего там проверять? Все уже двадцать раз проверено-перепроверено. Хоть бы уж быстрее... В три часа утра приказали строиться на палубе. Вышли из кубриков уже обвешанные оружием и патронташами, замерли, посеребренные лунным светом, бледные грибастые тени в касках. Складываете свои казарменные баулы на палубе – к вечеру их обещали на берег доставить. Не все сразу ощутили, что именно изменилось. А когда прислушались, поняли: стало тихо – машины корабля больше не работали, "Зейлин" стоял на месте, отдав якоря. Сержанты стали выкликать имена по списку. – Ковальски? – Здесь! – Тревино? – Здесь! – Хоббс? – Здесь! Было темно, но никто не подсвечивал фонариком: уже давно все всех помнили наизусть. Из роты Гольф не хватало пары человек из второго и третьего взвода. Их заменили резервными морпехами, как и было запланировано накануне. Из всего батальона только дюжина бойцов не стояла сейчас на палубе: один был заперт на гауптвахте, пятеро валялись с малярией, но собирались присоединиться к десанту завтра, двое повредили колени ещё на учениях, один отходил после удаления аппендицита, и ещё четверо с разными травмами – кто свалился с трапа, кто куда не надо пальцы сунул, в таком роде. А вы все стояли. Кто-то из сержантов не выдерживал, давал последние наставления немного ворчливым голосом, типа "На берегу столбом не стойте!" или "Прежде чем открыть огонь, проверяйте прицел! Запомните! Проверяйте прицел!" или "Во что попало не палить!" или "Никому не геройствовать! Никакого глупого геройства!" или просто "Помните, чему вас учили!" И тут из динамиков без предупреждения грянула музыка. ссылка Это было так неожиданно, что вы даже не сразу врубились, что это "Дворцы Монтесумы", более известные, как Гимн Корпуса Морской Пехоты США. Ваш гимн. Это капитан "Зейлина" решил вас так подбодрить. И вот музыка доиграла, а вы все стоите – шеи мокрые, во рту сухо, пить вроде как рано. Когда уже светать начнет? – Рота "Эхо" – приготовиться к погрузке в десантные средства! Вытянулись очереди от борта к борту. Люди идут мимо вас, позвякивая снаряжением, хмурые, сосредоточенные. – Пока, парни! – Увидимся на берегу! – Помни про наше пари, Парамаунт, ага? – Ага! Прошла очередь. – Рота "Фокс" – приготовиться к погрузке в десантные средства! И снова мимо вас шагают бойцы с винтовками, ящиками, коробками с пулеметными лентами, кто-то натыкается на баки огнемета идущего впереди сапера, чертыхается. – Удачи парни! – Эй, оставьте нам хоть одного япошку! – Если они вообще там есть. Весь ваш батальон – в первом эшелоне десанта. Первые две волны – роты "Эхо" и "Фокс". Третья волна – вы. Четвертая и пятая – резервы, рота тяжелого оружия, часть саперов и штаб батальона. Первые три волны – на амтраках, остальные – в лодках. И вдруг громкий голос из динамиков: "Прекратить посадку в десантные средства!" Очередь замирает. Никто не понимает, что происходит. С грохотом и лязгом, поднимают якоря, гудят где-то под палубой машины, "Зейлин" набирает ход. Куда? Зачем? Никто не в курсе, никто ничего не знает. Вам даже к борту подойти и поглазеть нельзя. Полчаса спустя опять бросаете якорь. Посадка продолжается. Что стало с теми, кто уже был в лодках? Что вообще происходит? Ничего не ясно. Ясно одно – высадку не отменили, просто корабль зачем-то переместился. Очереди движутся. – Ну всё, сейчас мы. – Точно. – Кларк, ну мы это... держимся друг друга если что? – Да. – Давай. – Давай. Хоуторн и Шерлок жмут друг другу руки, торопливо, крепко. И ещё некоторые морпехи жмут, некоторые украдкой. – Ты главное держись за мной и всё будет ништяк, – говорит кто-то кому-то. – Ты не переживай, не дури. Все ништяк будет. – РОТА ГОЛЬФ – ПРИГОТОВИТЬСЯ К ПОГРУЗКЕ В ДЕСАНТНЫЕ СРЕДСТВА! – кажется, что команда звучит оглушительно. А на самом деле – нет, всё так же как у других. Выстраиваетесь в полумраке один за другим. Идёте медленно вперед, шаг за шагом. – Смотри! Смотри! Вооон там! – Где, где!? – Воооон там! На темном небе вдалеке рассыпается гроздь красных огоньков, крохотных, красивых – сигнальная ракета. – Что это? – Не знаю, япошки, наверно. – А может, самолет наш сбросил? – Может. – Это на Бешио? – Наверное. Никакого Бешио ещё не видно, только смутная граница между морем и небом. – Руки на продольные! Ноги на поперечные! – приговаривает кто-то, как заведенный, совсем рядом. – Руки на продольные! Ноги на поперечные! Лейтенант Клонис смотрит на свои новые водонепроницаемые часы, стрелки чуть светятся фосфором. "Четыре часа сорок одна минута". Двигаешься в очереди шаг за шагом, словно в душевую, только не в душевую. И вот уже видно борт корабля. – Руки на продольные! Ноги на поперечные! Не задерживаться! – видишь флотского старшину, который руководит погрузкой. Ему вторят другие – у других сетей. Рядом с леером – два морячка со спасательными кругами под рукой, страхуют вас, пока ставите ноги в ячейки сети. Один из них говорит каждому четному: – Удачи, парни, – голос у него равнодушный, гнусавый. А второй приговаривает: – Удачи, морпех, – этот говорит каждому, голос у него теплый, чуть подрагивающий, честный. По голосу слышно, как он рад, что не он сейчас лезет в десантный бот, и как ему стыдно не за то даже, что он остается, а за эту радость. Смотришь вниз – а там под бортом черная пропасть, и в ней на черной волне ходуном ходит тупорылая лодка Хиггинса, выделяясь светлым пятном, постукивая о борт "Зейлина". Видишь во мраке грибные шляпки касок тех, кто уже сидит в лодке и ползет по сети. Сеть качается. Возникает немного неприятное ощущение в животе. Поворачиваешься спиной к морю, держишься руками, вставляешь ботинки в ячейки. – Удачи, морпех. – Руки на продольные! Ноги на поперечные! Шаг вниз. Ещё шаг. Ещё шаг. Перед глазами маячит серый стальной борт с потеками краски, освещаемый луной. Руками чувствуешь грубое волокно "волосатых" канатов. Если сейчас что-то произойдет – ну, что угодно – главное удержаться на воде те секунды, пока бросят круг. Они же найдут тебя даже в темноте, да? А можешь и не удержаться на поверхности – с этим рюкзаком, ботинками, каской, тщательно рассованными по карманам и подсумкам патронами и гранатами... кто его знает? Бултых – и пошел ко дну. Шаг за шагом. Сверху доносится всё то же: – Руки на продольные! Ноги на поперечные! Не задерживаться! – и потише, – Удачи, парни. Удачи, морпех. Сеть качается, внезапно отклоняясь от борта. Но лезешь, все равно упрямо лезешь вниз, стараясь не смотреть на неприятную щель между бортом катера и бортом корабля. Если ты туда попадешь, тебя раздавит даже не в лепешку. Но как ты туда попадешь? Нет, не попадешь ты туда никак, тебя от неё сеть отделяет. Переставляешь ноги. Поднимаешь голову – сверху видишь темные подошвы и задницу другого морпеха, его фляжку на поясе и поблескивающий, окованный сталью приклад винтовки. Ползете все вместе дальше, как муравьи по увитой плющом стенке. Наконец, ещё раз обернувшись, видишь катер совсем близко. Тебя берут под руки товарищи, помогают, чтобы не упал – катер пританцовывает на волнах. Ууууф! Готово. Теперь можно встать поближе к корме и передохнуть, помочь другим. Пулеметы, минометы, ящики с боеприпасами спускают на тросах вслед за людьми. Вдруг сильная волна – хрен знает от чего – перехлестывает гребнем борт и плещет тебе на форму. Соленые брызги. И ты понимаешь: холодно! Экватор, ноябрь, а тебе холодно! Под тобой, под палубой десантного бота – ледяная могила океана, она никогда не бывает теплой. И от неё несёт величественно-равнодушной прохладой, безмолвием и смертью. Лодка, заполнившись морпехами, заводится, отваливает от борта, чтобы дать место другой. Пока, "Зейлин". Ну не прощай же, да, не прощай?! У тебя там баул с вещами остался. Глухо рокочет мотор. Брызги опять летят в лицо. – Черт, холодно! – Замерзли дамочки, да!? – смеется рулевой в своей огромной каске, у которой поля опускаются на уши. – Есть немного. – Ничего, скоро светает! – Граааааахххх! – разносится гром над морем. – Грааааах! – Что такое? – Началось?! – Началось, началось, уймись. – ГРААААМ! ГРАААМ! ГРАААМ! Граааах! Граааах! – Это "Мэриленд" шарашит! И "Колорадо"! – Вон! Смотри! Началось! – Смотри-смотри! – Шестнадцатидюймовки! – Ага! – ГРААААМ! ГРАААМ! ГРАААМ! Граааах! Граааах! Видишь, как линкор, черный, гордый, освещается вспышкой, окутывается облаками дыма, и с задержкой долетает грохот залпа. – А куда бьют-то? – А вооон, вон туда! Облокотившись на борт лодки, видишь вдалеке, во мраке, огромные водяные столбы, и замечаешь за ними что-то. Что-то приземистое. И вдруг понимаешь. Вот он, Бешио. К нему летят по четыре маленькие оранжевые огоньки, исчезают во мраке и опять поднимаются белые столбы взбитой воды. И тут... начинается ЭТО. Огонь открывают ВСЕ боевые корабли, которые ты видишь. Крейсера и эсминцы – все начинают свой концерт. Грааах! Граааам! Грааам! Рррах! Ррррах! Ра-ра-рааах! Рррах – буууууум! Грааааах! Грааааам! Гра-гра-грам! Ррррах! Ра-ра-рааах! Буууум! Грааааах! Гра-гра-грах! Буууум! Лупят скорострельные восьмидюймовки крейсеров. Неистово плюются снарядами пятидюймовки эсминцев. Солидно гаркает главный калибр линкоров. Небо усеивают мириады огоньков. Все летят туда, к острову. А там... Тонны воды взлетают вверх и опадают. Клубы дыма и пыли поднимаются там и здесь даже не облаком, а сплошным маревом. Вдруг – яркая вспышка озаряет остров: огромный столб пламени, похожий на гриб, поднимается, расцветает и опадает. Грохот чудовищного взрыва доносится даже до вас, а тут мили три, не меньше! – Оооо! Ништяк! – Маладца! – Ну, флот даёт! – Красота! – На такое можно вечно смотреть! – Задали жару! – Косоглазые сами напросились! – А прикинь облом, если их там нет!? И тут всплеск воды возникает ярдах в трехстах от вас. – У кого-то из флотских проблемы со зрением или что?! Это с крейсера или с эсминца? – спрашивает Лафайетт. – Ты что, дебил? – смотрит на него Долговязый. – А что? – "Что, что". Это японцы. И становится на время тихо. Все ждут. Ещё несколько одиночных всплесков – высоченных, видите, как медленно опадает вода миллионом брызг, как на поверхности ещё на какое-то время остается белое пятно взбудораженной пены, а потом растворяется в океане. – Это те их восьмидюймовки? – с тревогой спрашивает Хоуторн. – Хер знает. Потом всплески прекращаются. Потом опять поднимается столб воды. Потом вам уже всё равно – никто не верит, что япошки попадут. Лодки идут куда-то одна за другой, затем встают на циркуляцию. Некоторые морпехи даже не понимают, что движутся по кругу. Канонада продолжается. Вы уже привыкли. Уже мало кто пялится на остров, не отрываясь. – Эй! Эй! Не курить! – Ой, забыл. Небо светлеет. Теперь уже лучше видно Бешио, вернее, сплошное облако пыли и дыма, в которое он превратился. – Красивый был островок, наверное, парни! – смеется Лаки-Страйк. – Скоро узнаем. – Думаю, не узнаем как раз. Его не узнаем. Наконец, видите подруливающие амфибии. Они не такие, как в спецификациях – более приземистые и... меньше что ли? Хлопают особыми гусеничными лопастями по воде, раскачиваются на волнах. Хищно ощетинились пулеметами поверх выкрашенных серой краской кабин, у некоторых на лоб наварены стальные плиты с узкими прорезями, как будто транспортеры подслеповато щурятся в полумраке, пытаясь распознать в десантных лодках своих собратьев. Перекрикиваются рулевые, офицеры. – Какая у вас рота? – Где первый взвод? – Давай туда! – Понял! – Какой номер катера у второго взвода? – В душе не ебу! – Посмотри с той стороны! Море глушит голоса, им приходится кричать изо всех сил. Уэлл-Уэллу сейчас не позавидуешь: похоже, всё насмерть перепуталось. Какие амтраки к какому взводу должны идти? Кто куда? А ночью ещё и не видно ни черта – небо-то светлеет, а солнце ещё даже не показалось. – Донахъю! Лейтенант Донахъю! – кричит он со своего катера. – Твои вот эти два! Что?! ТВОИ ВОТ ЭТИ ДВА! Понял? ВОТ ЭТИ ДВА-АА! И начинается погрузка в амфибии. И это цирк с конями, только с морскими. У вас же роли сразу две – вы и клоуны, и акробаты. Амфибии подходят к борту, вернее, пытаются подойти, выровняться, крупные волны растаскивают суденышки. – Крепи трос, блядь! – Нет, давай заново! – Давай ещё раз! – Да крепи его, блядь! Ну вот, снова-здорова. – Давай ещё раз! – Подработай! Подработай веперёд! – Чуть влево возьми в этот раз! А потом вы, морпехи, должны перебраться из одного танцующего стального гроба побольше в другой танцующий стальной гроб, поменьше. Борт с грохотом бьется о борт, противно скрежещет. У лодок Хиггинса борта из фанеры, а у амфибий – стальные. Ты же понимаешь, что будет с твоими пальцами или с ногой, если они попадут в щель между плавсредствами, и в это время море захочет поиграть в кораблики? Ничего хорошего. "Ебаный в рот, кто придумал это всё и нахуя?" – примерно такая мысль написана на рожах, когда вы вцепившись в кромку борта, обламывая ногти, пытаетесь не сорваться в холодную воду и перебросить своё тело, утяжеленное рюкзаком, оружием и всем остальным, в амфибию. Многие, перевалившись, падают, катятся по боевому отделению амтрака, хватаются за кожух вала, идущего вдоль пола, лишь бы не выпасть. – Че расселся, помогай других ловить! У амтраков низкий борт – волна то и дело перехлестывает его. Под ногами плещется влага. Вы начинаете дрожать. Холодно! Дожили! Вы умудрились замерзнуть на экваторе! А может, это от напряжения уже озноб бьет? Пахнет морем. Горький привкус океанской воды ощущается на губах – у тех, кому брызги прилетели в лицо (то есть, почти у всех). Дует бриз – ну почему на "Зейлине" вы его совсем не ощущали!? А, верно, потому что бриз не дует в открытом море. – Слышь, Оливер, твою бы женушку сюда, она бы меня согрела! – начинает подкалывать Газолина Кюрасао. – Она бы ужаснулась и прыгнула за борт от одного твоего жалкого вида! – Гыгыгы! – А вот от кого бы она не отказалась, это от сержанта Стэчкина. Да, Газолин? Зачем ей рядовой, когда есть целый сержант, да ещё и красавчик! – Если тебе башку не оторвет сегодня, сможешь вернуться в Веллингтон после войны и спросить у неё, зачем. – Если тебе оторвет, я ещё и утешу вдовушку. Газолин ничего не отвечает, то ли устав препираться, то ли задумавшись над последней фразой всерьез. А над морем всё грохочет и грохочет. И высадка всё ближе и ближе. – Да не может там никто выжить! Ну посмотрите сами! И это ещё авиация не отработала! – А во сколько? – Через пятнадцать минут должны прилететь. Пол шестого утра. Скоро в бой. *** Разведчики-снайперы А у вас всё куда проще. Погрузились одну лодку – весь взвод в неё поместился, и ещё шесть саперов с огнемётом. За старшего – Хок, а заместителем его – лейтенанта Лесли, из инженерного. – Ну что, морпехи, готовы? – Готовы вернуть вас домой к маме, лейтенант! – хорохорится Шарки. Олд-Фешн толкает его в бок. – Ни слова о матери лейтенанта, морпех! Все смеются. – Вы знаете, что происходит прямо сейчас? – Что, лейтенант? – Военно-морская авиация бомбит Джалиут, Науру, Вотже и Кваджалейн. Чтоб ни один самолет оттуда не поднялся. А скоро и по Бешио ударит. – Япошки только свой сраный кофе сварили, а в него вместо кубиков сахара падают бомбы? Красота! – А во сколько по Бешио ударят? – Через четверть часа. В пять сорок пять. – Будет шоу, черт возьми! Готовитесь. Что бы и как бы там ни было, вы пойдете в бой первыми. Самыми первыми. Не прямо сейчас, конечно, до острова ещё далеко, вы ещё в лагуну-то не вошли. И все же пушки ещё будут грохотать, бомбы рваться, а вы уже должны быть на этом проклятом пирсе. Будут ли там япошки? Кто знает.
-
Пошла жара
-
Хорошо передано ощущение "перед переправой", вот прям верю.
-
Да уж, и пост прям натурально передает ощущения раздрая, нервов и готовности к бою!
-
Ощущение, будто читаю книгу участника событий вроде "Каска вместо подушки" или смотрю отличный фильм про ту битву. Это прекрасно.
-
Очень атмосферно
-
Очень легко проникнуться атмосферой. Повторы, постоянный отсчет времени, вот это все. Ну и приколы морской пехоты, которая никогда не ошибается, как всегда радуют. Нельзя ж просто послать людей умирать, надо, чтобы они сначала почувствовали себя немножко идиотами.
-
Ощущение передано хорошо. И пост монументальнейший просто. И я люблю, когда артиллерия разносит что-то в играх в хлам эпично.
-
Поплыли)
-
ощущения от лодки очень натуральные
|
|
— Э-э-э, Арнович? Что он сказал? — от изумления Уиллем даже позабыл титуловать переводчика мистером. Уж кого комендант не ожидал увидеть на боевом поезде, так это здоровяка-священника! Было, конечно, ощущение, что под пулями этот человек не сдрейфит, а если вдруг дойдёт до ближнего боя, то противникам его может не поздоровиться, но ощущение то было как минимум смешанное. На боевой дух солдат (и особенно их командира) русский "святой отец" влиял очень по-разному — сам Уиллем был смущён и восхищён одновременно, но ещё он видел, как кто-то из янки (с нервов ли?) смеётся с благословления чуть ли не в голос, а кто-то из русских крестится, склонив голову навстречу крёстному знамению, как раздражённо смотрят на лишнего (и весьма объёмного) пассажира одни морпехи, но как кивают ему признательно другие. Люди разные, куда более разные чем им самим порой кажется, и тем ценнее их единство в любом деле, особенно военном.
Выслушав же чуть путанный (то есть цыплёнок под колесом в рай не попадёт?) перевод, Уиллем на пару секунд задумался. Будет неплохо привести "воинство" к более цельному знаменателю (математик из парня был тот ещё).
— Слыхали, парни?! Сам Лорд Всемогущий прислал нам своего дальнего последователя, и не смотрите, что крест странной формы и борода до пуза! Деревенская почта от столичной тоже отличается, но письма-то носит. Вот и тут пишут нам свыше, что следят за событиями и нам сочувствуют, не тем из леса. Так что не высовывайтесь за борт, переставляйте правые пулемёты налево и креститесь по-нашему! Печать другая, но адрес верный, а помешает иль поможет то сочувствие — поглядим, чего уж. Хуже-то не будет, верно?
Почему-то Уиллему вспомнилась истово молящаяся Мария. Воспоминание не отвлекло, не сбило с мысли, наоборот — у произнёсшего короткую спонтанную (и, пожалуй, первую свою в таких условиях) речь коменданта получилось до самого конца сохранить твёрдость голоса и некий непривычный ему, чуть лихорадочный, задор.
Они ехали навстречу неизвестности, поставив на карту всё. Если атака болос сомнёт оборону на юге, помочь своим бронепоезду уже не выйдет, не сможет же он быть в двух местах одновременно! Но лучше быть сильным хотя бы где-то. У болос вот с этим что-то не задалось. А молитва, благословение... Если с ними спокойнее, то так же лучше.
Уиллем тихо выдохнул и несколько раз сжал и разжал трясущиеся кулаки.
— Самые быстроногие тут? Пять человек на выход в лес широкой цепью, добровольцам добро! Надо выдвинуться навстречу нашим, узнать ситуацию и вывести их из-под удара, рассказать, что поезд готов прикрыть!
|
-
Описания мира вокруг замечательно яркие, насыщенные, и я бы даже сказала, кинематографичные - читаешь и сразу все видишь.
|
-
Далеко не все аристократы идут во всевозможные места разной степени порочности лишь чтобы потешить саморазрушительный гедонизм. Кто-то из них просто потерял дорогу и жаждет быть спасённым. Это действительно достойно - верить, что спастись может почти каждый.
-
И поверьте, мне искренне жаль что ваше начальство не понимает такой простой истины, что грешить — это неотъемлемая черта человека, – добавил он коротко рассмеявшись. "Thou art welcome anytime. It is only human to commit a sin... Heh heh heh heh..."
|
|
|
-
Действительно - погибшим горько, но и живым ничуть не легче.
-
Прекрасный в своей горькой и откровенной лаконичности пост. Иногда сама искренняя память стократ ценней и уважительней иных возвышенных эптиафий. Спасибо и Тиесту за его небезразличие и соучастие. А тебе — спасибо за один из лучших подхватов чужих персонажей в истории подхватов чужих персонажей.
|
|
|
-
Там, словно привратники ворот потустороннего мира, дергающейся походкой выходили на свет местные жители, но Грак сомневался что они все ещё были живы и верны Отцу Бурь. Скорее прокляты и потеряны на веки вечные. Есть мнение, что псайкер в очередной раз угадал.
|
- Что, ребят, как переносите эту душегубку внизу? - Сочувственно спрашивает Шеррод, раздавая сигареты. Сам корреспондент ночует в комфортном шестиместном "офицерском гробу" и пулеметчики отделения посмеиваются над вопросом. Мол, не тебе говорить про душегубки.
- Да нормально, - пожимает плечами Домино, - Только от Коротышки воняет как от сыроварни. Мы его против япошек вперед кинем, они сами сдадутся.
Нормального, на самом деле, было мало, особенно после райских условий в Веллингтоне, когда нет-нет, да и забывал, что вообще служишь в корпусе. Если теснота не особо смущала Дойчи, он вырос с тремя братьями и двумя сестрами в не самом большом доме, так что с трудом мог вспомнить момент, когда рядом никого не было, то душная, кислая жара взводной каюты, где, казалось, не осталось воздуха, а был только пот, воняющее псиной белье и резкий запах полусотни еще вчера подростков, рядовой переносил с трудом. Ему хотел встать под лейку душа и стоять так до самой высадки. Ага, держи карман шире. Может еще и Лана Тернер* заскочит поплескаться с тобой!
После того, как в Веллингтоне показали сначала Хонки Тонк, а затем Где-нибудь я найду тебя, вся рота пару дней только и могла думать о притягательно невинной платиновой красотке, один дерзкий, но в то же время обольстительный взгляд, который мог поставить на колени любого мужчину, даже недосягаемого Кларка Гейбла, который мог сопротивляться ей не дольше часа экранного времени. А уж японская армия от этого взгляда вообще капитулировала бы без боя. Так что Билли, конечно, не отказался бы от подобного рандеву, но он был согласен помыться и в одиночестве, можно даже не три недели, а хотя бы минут пять, уже было бы неплохо. Угадайте, перед чьей очередью закончилась опресненная вода, когда он уже переступал через порог душевой? И кто оказался тем счастливчиком, с который подобное случилось не один, не два, а три раза? Билли даже попробовал сунуться в душ с морской водой, но быстро отказался от этой затеи - лучше уж ходить грязным, чем грязным и чешущимся от соли.
- Блять, Дойчи, ты можешь хотя бы три недели обойтись без какой-нибудь херни!? - Смеялся Ветчина над злоключениями товарища, - Хотя ладно, с твоими подвигами мы с братом войну лейтенантами закончим, ха!
- Чтобы вас, повысили до лейтенантов, сначала меня должны из них разжаловать, я? - Это "я", точнее, "йа", ничего особо не значило, сын северной звезды** то и дело добавлял его в конце предложений, неожиданно превращая утверждения в вопросы, - А для этого сначала должны в лейтенанты произвести. За какие такие заслуги подносчика боеприпасов летехой делают, эй?
- А ты слышал, что Манго сказал? - вклинился в разговор Ньюпорт, - Ты теперь образцовый морпех! И скоро станешь сержантом.
- Ага, и вулканируешь на кого-то постарше, - прыснул Рейзор.
- Это получается, - задумался Билли и стал загибать пальцы, считая звания, - первый класс - подполковнику, а сержант... значит... бригадному генералу?
- Кто тебя к Голландцу*** пустит-то? - поинтересовался Ветчина, - и за какие заслуги?
- Ты сам хотел меня лейтенантом делать, - парировал Смит, - а для этого, небось, надо подвиг совершить. Вот, будут награждать за подвиг всем штабом. А кто перед награждением не отметит событие?
- Дойчи, су-ука, - сквозь смех выдавил смекалистый Рейзор, - ты только лейтенантом не блюй на четырехзвездочного, я тебя всем святым прошу!
- А что дома? - расспрашивает корреспондент, пока морпехи с энтузиазмом отвечают. До высадки всего пара дней, уже даже скучать нет сил, а тут какое-никакое отвлечение, - Много пишите своим?
Билли, конечно же, писал письма. Сначала матери, она наверняка волнуется. Ты не волнуйся, мам, выводил рядовой слова, у меня все хорошо, я жив, здоров. В Веллингтоне было круто. На корабле тесно, но скоро уже на берег. Я сразу же напишу тебе! Через пару дней от нечего делать написал отцу. Па, как охота? Уже ходил на оленя? Этот сезон я пропущу, но в следующем году обязательно пойдем вместе, вот увидишь! Летом япошки сдадутся и в сентябре я уже буду дома. А уроки даром не прошли. Я бы даже значок получил за стрельбу, да карабин заклинил, скотина. Неделю спустя, изнывая от скуки, стал писать братьям. Придурки! Если разорите мою нычку, надеру ваши жалкие гражданские задницы!
Писал рядовой быстро, но небрежно, делая помарки, перечеркивая слова, неизбежно пачкая руки чернилами, когда задевал очередную кляксу на бумажном листе. Поэтому, написав семье по кругу, Смит бросил это занятие и только дивился тому, как некоторые сутками напролет что-то строчили. Да и о чем рассказывать родным? Ну, сегодня плывем. Ну, завтра плывем. Ну, послезавтра будем плыть. Сегодня кок пережарил кашу. Вот домашним удовольствие читать будет. Можно было бы вместо всего этого целую книгу написать! И тебе есть чем заняться, и товарищам будет что почитать. По взводу гуляло несколько книжек, которые сослуживцы меняли друг другу, и Дойчи, конечно же, не упустил возможность попыриться в страницы - всяко лучше, чем по третьему кругу смотреть в кинозале Друзей по седлу.
Чтение было единственным, что позволяло Билли находиться в трюме в дневное время - забившись на свою койку, он растворялся в выдуманных мирах Берроуза, перелистывал страницы Странных Историй, удивляясь тому, какая у некоторых людей необычная фантазия, и на время забывал о происходящем вокруг. В остальное время, при любой удобной возможности, Дойчи старался проводить на палубе. Даже на службы начал ходить, хоть преподобный МакКуин и был методистом, а сам Смит, естественно, лютеранином, как и вся его община. Господь, решил парень, не будет возражать. Тем более что лютеране вроде как старшие браться всем остальным, кто не католик, так что выходит, что Билли просто приглядывает за младшими, чтобы те не начудили. Ага, прямо как дома.
Домой иногда хотелось порой даже до глухого стона. Тогда рядовой упирался руками в борт и долго смотрел в одну точку где-то на горизонте. Он даже не думал ни о чем конкретном в этот момент, кроме ощущения щенячьей жалости к себе и желания свернуться калачом под детским одеялом. А потом кто-то хлопал Дойчи по плечу, выдергивая его из ступора, парень разворачивался с извечной улыбкой и, хлопнув товарища в отчет, шел куда звали.
- Слышали про покерный турнир? - Между делом интересуется Шеррод, - Повезло парню.
И замолкает, не договаривает. Мол, повезло-то, но успеет ли потратить? Вслух не говорит, дает бойцам самим догадаться. Дойчи чешет нос, кивает, мол, и правда повезло.
- У нас тут свой турнир был, ничем не хуже, - с гордостью отвечает рядовой.
- Да Вулкан просто скромничает, это ж он устроил!
На самом деле, участие Смита в организации ротного турнира была не такой значительной. Это даже была не его идея. Она была ничья конкретно, просто что-то такое витало в воздухе, и вот после очередной партии в карты кто-то материализовал мысль, произнеся ее вслух. "А может рубанем по-крупному?" К этому моменту Дойчи уже успел проиграть месячное жалование и начал задумываться о том, что карты, возможно, не для него. Зато он перезнакомился почти со всеми бойцами из взвода и многими из роты, так что когда дело дошло до того, чтобы разнести благую весть о турнире, выбор естественным образом пал на Билли. Отказывать товарища рядовой не стал, и пока мотался, что твой посыльный, от одного капрала к другому, пока пересказывал условия Бэтмену, пока отыскал Медузу и добился обещания, что тот передаст все своему взводу, пока договаривался с Хобо, по роте уже разнеслась новость, что "там Дойчи карты мутит".
И правда, кто еще, если не Дойчи? Представляя, как изнывают от скуки его товарищи, ровно также, как и он сам, Билли по домашней привычке старшего брата взялся развлекать сослуживцев как мог. За неделею до идеи с картами Смит почувствовал, что тупеет от жары и безделья. Почти месяц перед отбытием из Веллингтона их дрючили как в последний раз, а теперь морпехи ограничивались легкими тренировками и зарядками. Тело требовало нагрузок, мышцы ныли от недостатка активности, и Билли стал эту активность придумывать. И ведь в роте каждый второй был отличником физической подготовки. Один пловец, другой бегун, третий бейсболист, четвертый просто шкаф, за день не обойдешь. Ну и сам Дойи тоже, чего уж там. А что объединяет все эти чудесные и разные виды спорта, которыми занимались бойцы? Правильно, футбол.
Выбора, в общем-то, особо не было. Мяч не бросать - не напасешься мячей. Баскет отпадал по тем же причинам. Бегать негде. Плавать тоже не получится, и слава богу! А вот потолкаться на палубе местечко найти можно. На корме и ближе к центральной секции были достаточно свободные площадки. Конечно, не 100 ярдов, но у нас тут не Нотр-Дам играет. Дело было за малым, раздобыть футбол**** и собрать команды.
- Рядовой Смит, - старшина сверлит Билли взглядом, - У вас отметка в личном деле об утере... - он смотрит в журнал, - спасательного жилета. Вы хотите, чтобы я выдал вам мяч? На корабле?
- Так точно! - Дойчи вытягивается по струнке, - А жилет, ну, вы понимаете... Это случайно получилось... Он зацепился и его утащило на дно... Но в этот раз все будет по-другому! Я же не для себя, а для взвода, парни скучают, а так мы развлечемся немного.
Опасения старшины были понятны и даже оправданы, одно неловкое движение, и мяч полетит за борт. А если япошки выловят из океана новенький кожаный футбол, заподозрят неладное. Хотя они там у себя в Японии вообще знают, что такое футбол? Надо спросить будет. Но так и на то корпус и корпус, чтобы находить выход из любой ситуации. Надо было всего лишь немного изменить правила. Во-первых, команды по 11 человек были слишком большие. Во дворе часто играли восемь на восемь, но и это Дойчи показалось слишком много. Пусть будет шесть игроков. Как раз отделение получается. Играть полный матч нельзя, иначе всем желающим не хватит времени, значит, будет половина. Поле тоже покороче да поуже, играть пришлось на трети от обычного размера. Ну и, естественно, никаких бросков, тем более ударов ногой. Мяч надо занести за линию и никак иначе. Легко? Да ты попробуй, когда на тебе висит четыре защитника соперника.
Если бы за этими приготовлениями наблюдал англичанин, он бы посмеялся иронии ситуации - смотрите, американцы изобрели регби. Но брита поблизости не было (или он никак не выдавал себя), поэтому рядовой с полным правом считал себя новатором и первооткрывателем нового вида спорта. Кто знает, может в него однажды будут играть профессионально!
- Парни! - влетел Билли в трюм, подкидывая в руках добытый мяч, - Айда в футбол, отделение на отделение! Кто проиграет, тот отрабатывает наряд победителя!
Тут же послышались возгласы протеста - получать лишний наряд за просто так никто не хотел, и Дойчи пришла в голову отличная (как он считал идея). Рядовой отыскал взглядом командира группы и рысью подскочил к нему.
- Трещотка, слушай, вы же с Бэтменом в хороших отношениях. Брось ему вызов от нашей группы. Я бы сам подошел, но субординация, я? Ну или сходи со мной, для солидности, я сам все расскажу. А то это, - Билли заговорил громче, обращаясь к пулеметчикам, - Говорят, будто в четвертом вводе одни минометы на что-то способны! Я не согласен! Ничем мы не хуже. А то, что у этих железяк задержек больше, чем в публичном доме, так это же не наша вина, эй! Давайте покажем им всем! Разберемся, по-честному, так сказать, на ровной палубе.
- В общем, такое дело, - принялся объяснять Смит командиру минометчиков. Он держался рядом с Трещоткой, показывая всем видом, что это не частная инициатива одного рядового, а все официально, от группы к группе, - Предлагаем играть до двух побед, Команды по шесть человек, один и тот же игрок не может быть в двух играх подряд. Броски и удары мяча запрещены, только тачдауны. Играем две четверти, отдых и меняем команды. Проигравшие отрабатывают неделю нарядов победителей.
В таком формате играть было интереснее. Во-первых, часть морпехов валялась с лихорадкой, так что даже у пулеметчиков не было полных команд, да и кто-то мог не хотеть играть (вот дурень). Во-вторых, перетасовывать наряды внутри группу желающих было мало, а вот утереть нос минометчикам, пускай и рискуя получить лишний наряд, хотели все. Да и те, наверняка, были не против укрепить свое реноме лучшей группы взвода. Ну а если все пойдет хорошо, то можно будет потом погоняться и с остальными взводами, устроить мини-турнир.
Так что никто не удивился тому, что теперь Билли собирал сослуживцев играть в карту. Ну, конечно Дойчи опять что-то придумал, кто же еще.
Только на этот раз рядовой не ограничился своим взводом, а пошел сразу по всей роте и подкатил даже к саперам.
- Слушай, - рядовой плюхнулся на койку рядом со Скрипачом, - А не хочешь с нами в картишки? Мы тут собираем турнир, наш, свойский. Вон, Берец уже записался, Родео и Лаки тоже. Я видел, что Слипвокер и Лобстер играют, может подтянутся. В общем, будет весело. А то ты сидишь, без своего Донки Хота, - Билли именно так и произнес, в два слова, Горячий Осел, - вянешь.
- Корпус славится на все Штаты своей особой атмосферой, - продолжает говорить Шеррод, - ни один другой род войск не может похвастаться взаимовыручкой и особым братством, которое есть у морпехов. Но даже вам должно быть тяжело все время проводить вместе?
- Вообще фигня. У нас брат за брата, может кто повздорит, но ведь так в любой семье, но когда доходит до дела, то друг за друга горой.
К третьей неделе нервы стали сдавать, даже флегматичный Дойчи иногда думал, что было бы неплохо кого-нибудь придушить. И после того, как Дроздовски сначала избил ни в чем не виноватую каску, а затем попытался нагуталинить его, Билли решил - не я начал эту войну, но я ее закончу. Надо было разрядить обстановку, пока кто-то кому-то не съездил по лицу уже всерьез. Морпехи, конечно, были мотивированы, никто не хотел попасть на губу и пропустить высадку, но на эмоциях можно наделать глупостей. А значит, одному надо принять разок за всю команду. Ничего личного, братан, просто всем надо немного посмеяться. Неприятно, но не смертельно, уж Билли, который регулярно смешил взвод своими приключениями, это прекрасно знал.
Ситуацию осложняло то, что взвод был на чужой территории. Хороший прикол всегда был спонтанный и очень ситуативный. То, что прокатывало в одном месте не прокатывало в другом. И желательно, чтобы ты знал территорию лучше жертвы, поэтому так часто объектами розыгрышей становились новобранцы. Сейчас же морпехи плыли на корабле, у которого был свой экипаж и многие заготовки, которые были у Дойчи, не работали. Да и еще и ситуация. Не отправишь же кого-то чертить новую ватерлинию, когда транспорт идет полным ходом. Хотя если сказать, что линию надо начертить внутри, мол, чтобы следить, не просел ли корабль... Идея была хорошей, но после вторжения в Дроздовского краску от Смита прятали. Поручение замерить густоту дыма из корабельных труб тоже пришлось отбросить. И уже было слишком поздно для классической шутки о том, что при выдаче боеприпасов ганни должен расписаться на каждом, ленты и магазины были заправлены. В Веллингтоне можно было бы отправить кого-то проверить подшипники в выхлопной трубе джипа. Или другой классический прикол - замотать веревкой или липкой лентой покрывала, которыми некоторые бойцы завешивали свои койки. Но в духоте трюма никому бы и в голову не пришло закрываться, черт с ним с личным пространством.
Билли перебрал еще с десяток других вариантов и уже было почти отчаялся придумать что-то стоящее, когда во время проповеди ему пришло озарение. Не иначе, ангелы передали весточку с Небес. Оставалось выбрать жертву. Шутить в ответ над Слипуокером было неправильно, это бы уже смахивало на вендетту, а зачем взводу такие страсти? К тому же посыльный валялся в лазарете, что сужало пространство для маневра. После непродолжительных размышлений подходящим объектом был признан Катахула, пулеметчик из третьего отделения, который был достаточно тупым и исполнительным, чтобы идеально подходить под задумку Смита.
Еще для качественного розыгрыша был нужен соучастник, которым стал Парамаунт. Во-первых, он капрал, а значит мог кого-то куда-то послать. Во-вторых, он был высокий, а значит с ним вместе было проще вывернуть лампочки в душевой. Сделано это было, естественно, в неурочное время - задумай морпехи подобное во время помывки, им бы вместо лампочек открутили головы. За пару часов до подачи воды к Бриггсу подскочил взлохмаченный, по пояс голый Дойчи и дернул его идти за собой:
- Катахула! Ты срочно нужен, тут с душем проблема, идем! - на месте рядовой нырнул в темноту комнаты и принялся объяснять, - Мы готовим душевые к помывке, а тут свет погас, ни хрена не видно. Если не починить, то никого не пустят, будем вонять всю ночь. Нужна твоя помощь, мы с Парамаунтом крутим вентили, чтобы вода шла, нам нельзя отвлекаться.
- Ага, не можем, - включился капрал, - Надо крутить. Метнись до 16ой каюты, там четверо будут. Скажи им, что у капрала Мэттьюза и рядового Смита в душе потемки. Нужна срочная помощь!
Конечно же, в каюте 16 был расквартирован корабельный капеллан, Питер МакФи Младший. Билли несколько раз видел Бриггза у МакКуинна, поэтому отправлять морпеха к кому-то из полковых священников не имело смысла - узнает его сразу. А вот корабельного никто толком и не видел, службы для морпехов он не проводил.
На этом можно было бы и закончить, но по-настоящему хорошая шутка это та, что работает на раз-два. Раз был капеллан, дальше нужно было реализовать два.
- Билли, как ты собираешься его развести второй раз? - поинтересовался Счетовод, - Катахула не самый острый карандаш в наборе, но даже он должен сообразить, что ты опять прикалываешься.
- Так я и не буду ничего делать. Точнее, как раз я буду делать, а говорить будешь ты, эй.
В этой части розыгрыша нужен был еще один подельник, который не будет вызывать подозрений, а с этим была проблема - все дружки Дойчи были хорошо известны. Тут-то и нашлась неожиданная выгода от картежных игр. Во время одной из партий Билли разговорился с Бэтменом, морпехи нашли общий язык и после этого стали частенько поигрывать друг с другом. Билли чаще проигрывал, чем выигрывал, и после очередной серии поражений, было решено сыграть не на деньги, а на услугу. Мол, кто проиграет, будет должен победители. Казалось бы, легкая добыча для Кертиса, но неожиданно Дойчи повезло с рукой и он сумел выиграть. Как там говорят? Даже сломанные часы дважды в день показывают точное время? Вот и Билли раз в год везет.
Никакой сиюминутной нужды у Смита не было, услуга так и висела непогашенной, пока не пригодилась во время розыгрыша. "Только чтоб мне не прилетело, если начнут разбираться," - предупредил Бэтмен, соглашаясь вернуть должок. Прикрыть свою задницу от возможных последствий и правда было нужно, все-таки, не рядовому краской волосы измазать. Поэтому после короткого мозгового штурма, заговорщики придумали достаточно изящную формулировку.
- Значит, делаем так, - подвел итог Дойчи, чтобы никто не забыл своей роли, - Мы собираем-разбираем оружие, без фокусов. Ты, Счетовод, находишь Каталуху, и говоришь, что тебе нужно шомпольное масло, типа, закончилось, шопмолы смазывать нечем. Оно есть у ганни, но вот незадача, ты забыл правильную номенклатуру, а без нее комендор-сержант ничего не отпустит. Номенклатур знает сержант, но идти к Трещотке стремно, после всех муштры в лагере за проеб на учениях, если выяснится, что мы даже форму шомпольного масла не помним, будем спать стоя в наказание. Поэтому, говоришь ты, иди к сержанту Витту, он не из нашей группы, докапываться не будет и Трещотке не сдаст. Он тебе назовет номенклатуру, после чего иди к ганни и попроси что нужно. Только не перепутай!
- Затем, - продолжил Билли, уже обращаясь к Бэтмену, - Чарли придет к тебе, и ты ему называешь "правильную форму": Хау -Роджер-Нан-Изи-7***** и отправляешь его дальше, то есть к ганни. Если кто потом спросит, то ты не приделах, мало ли что там боец перепутал. Вот и получится, что послали бойца за хреном ганни. Вроде и не оскорбили никого, все же знают, что у ганни хрен - танки пробивать можно...
Планирование подобных розыгрышей позволяло не только скоротать время, но и ненадолго забыть о том, что ждет впереди. Билли относился к предстоящей операции спокойно - послали, значит надо идти, не возвращаться же. Но, все-таки, это была первая боевая операция рядового и, несмотря на браваду некоторых морпехов о том, что после обстрела на острове не останется и живой души, чем ближе становился день высадки, тем чаще рядового охватывала легкая дрожь.
- Не страшно тебе перед высадкой? - Все сигареты были розданы, заметки сделаны и военкор собирался идти дальше, но не удержался задать последний вопрос.
- Никак нет! - бодро отозвался Дойчи, - Яжморпех!
-
Не зря, ой не зря ждали пост! Он и интересный, и забавный, и яркий!
-
Перечитал. Отлично написано, ладно собрано - больше добавить нечего
-
Ну ты выдал!
-
Ну ты роман расписал) Тыжнеморпех. Тыжписатель просто!) А вообще круто, конечно, хотя и местами подзатянуто чуток, темп будто бы проседает, но лишь эпизодически, а в целом всё равно залпом читается, весело и мило.
-
Могуче!
-
- Затем, - продолжил Билли, уже обращаясь к Бэтмену, Долго искал картинку к этому посту. Все-таки вот эта:
-
Клинило плюсомет, забыл проголосовать. Очень крутой развернутый ход!
|
От огня горло пекло и сильно резало в глазах. Лицо и руки горели, вернее было такое чувство пульсации, что каждый раз казалось, что кожу поливают горящим маслом. А ещё чертовски хотелось спать. Ночь длилась вечно. Одновременно с этим, каждый раз, когда трибун отвлекался, а потом крик или резкие сполохи пламени снова возвращали его к реальности — было чувство, что все начиналось заново. Запах гари. Утро наступило внезапно, во всяком случае для Гектора. Вот сейчас, только-только, все суетились, бегали и кричали, пламя лизало тьму и... Тишина. Стоны солдат, а потом просто тишина, изредка прерываемая тихим шипением остывающих углей. Итог побега? Запасы, лодка, смерти... Твою ж мать! Ну как же так? Гектор отрешённо оглядывался, наблюдая обугленные, почерневшие ящики, остатки припасов. Тела солдат с черными пятнами сажи. Людей в оцепенении. Луций буквально озвучивает мысли Татиона. Во всяком случае в той части, что касается разгребания дерьма. Почему? Да потому, сука, что вкус этого самого дерьма уже чувствуется во рту. Пополам с гарью. — Мы справимся. — трибун смотрит на магистриана, кивает молча, а потом продолжает, — должны. На повестке дня было много дел. Времени расслабляться и в помине не было. Сперва трибун объявил, что новым деканом у лучников становится солдат из их числа. Такое решение было принято с ясным пониманием, что на первых порах стоило приглядывать, помогать, ведь опыта как ни крути, а новому декану не хватало. Однако, с другой стороны, все когда то были впервые куда-то назначены, и как, если не в подобного рода ситуациях, себя можно проявлять? Ко всему прочему, один из числа "своих" — это лучше, возможно это даже как-то сплотит их. Следующим делом стала организация постройки плотов. Очередной прощальный подарок Архипа, то есть так, братцы, если вы с голоду подохнете от нехватки припасов, то хоть херней этой умаетесь сначала! Сначала Татион распределил людей на группы: одна должна была заняться заготовкой материала, другая обработкой бревен и веревок, а третья — непосредственно сборкой плотов. Это всё кончено только после пусть и не слишком положительного, но отдыха. С пайком. А ещё Гектор попросил собрать дров на погребальные костры. Это по всей видимости, вторая часть привета гребаной троицы... Отправился на поиски Аделфа, впрочем, нашёл его довольно быстро. — Мне нужна помощь, - трибун отвлёк лекаря, — похороны. Проведешь обряд? Казнь. Все время до вечера Татион не видел Клавдия. Конечно он заметил, что врача Фейрузы арестовали, но Тиест ведь тоже был изначально с арабкой? Клятва верности. Все дело в ней. Самое, вот самое ублюдское в этой ситуации — врач вряд ли стал бы заменять слово казнь словом ситуация — то что Гектор все понимал. И всех. Солдат, которые шушукались за спиной о том, что Квирина колдун, шпион и кто-то ещё там, мать вашу. Рабов, которые плели ещё того хуже. Луция, который так уж сложилось оказался в этом пересечении реальности, что именно он принимает такие решения. Цена таких решений велика, непостижимая для других людей, чьи жизни, судьбы двигаются по другим орбитам. И конечно же Гектор понимал Клавдия... Спасти свою жизнь — просто дай клятву. Пусть и новую, не такую важную и ценную для того кому дают, зато дарующая новую жизнь тому, кто её даёт. Как и Клавдий, Татион не стал бы давать новую клятву. В этом и суть клятв — платить за них самую высокую цену. Невозможную. Иначе это не клятва, а чушь. Слова. Пустые слова. Трибун слушает магистриана и молча кивает. Он сам отправляется к врачу, поправляя пояс. Гектор подходя, достаёт и прячет приготовленный маленький нож. Он скажет Клавдию что собирается сделать. Если он против, то не делает.
-
В этом и суть клятв — платить за них самую высокую цену. Невозможную. Иначе это не клятва, а чушь. Слова. Пустые слова. +
-
Спасибо за игру
-
Горькие мысли человека, который и сам все понимает, но... Есть приказ.
|
|
"Война!" Луций склоняет голову и груши исчезают. Ну, тут не надо обладать даром предвидения, чтобы понять, с кем. Значит, Аврелиан все же не внял его советам. Подождал бы хотя бы год – мы бы стали сильнее, а они слабее. Но в конце-концов, пугать Рим войной – это как пугать охотников волком. Волки, конечно, иногда побеждают охотников, но их шкуры все же потом оказываются висящими на гвоздях у скорняка. Так этот мир устроен. И всё же... неужели это из-за него, Луция, из-за того, что он вовремя не укоротил подлеца Требония, началась война? И да, и нет. Война никогда не начинается по желанию одного человека. Это только солдаты думают, что их куда-то "послал Август". Август-то послал, но привела к этому такая цепь событий, что легионерам и не снилась.
Луций встречает Аспурга, довольно равнодушно выслушивает его короткий доклад и ускоренным шагом идет вместе с ним туда, где языки пламени лижут палатки, где от жара с треском лопаются кувшины и мерзко пахнет облитое маслом и подожженное предательской рукой сушеное мясо. – Аспург! Ты с теми, кто тушит! Татион! На тебе цепочка с ведрами! – кричит он, перекрикивая гул пламени. Жарт такой, что сушит лицо, так и без бровей можно остаться, а какого солдатам? Луций приказывает солдату, который был с ним в шатре: – Беги по лагерю, зови сюда всех – арабок, рабов, всех кого найдешь! И часовых у шатра тоже сними! Все на пожар! Беги, беги и кричи изо всех сил! Часовых тоже снимай с постов! Оставь только пост у лошадей! Если кто-то ещё не здесь, это надо срочно исправить. Кому-то может показаться, что отказываться от пары рук, которые уже здесь, ради нескольких через какое-то время – неразумно, но Луций вдиит: пожар явно не прекратится через пять минут, и чем раньше его начнёт тушить каждая пара рук в лагере, тем больше шансов, что трагедия не обернется катастрофой. Пожары коварны и не знают устали – бывает так, что люди уже почти одолели его, устали, теряют силы, а он разгорается с новой, найдя себе ещё источник пищи. Вот лопнет кувшин с маслом, оно разольется – и все вспыхнет снова. Нет, пожар недооценивать нельзя. – Тамар, Марк, Квирина, вы в цепочку с ведрами! – командует он, спохватившись. – Не лезьте в огонь! Вот группа легионеров дружно опустошает ведра, с шипением превращая очередной пылающий ящик в обугленный, дымящийся, черный кусок древесины, и бросается за новой водой. Некоторые подбегают по одному, некоторые по двое, по трое. – Тушите с той стороны! – кричит Луций, закрывая ладонью лоб от жара. Пляшут тени, пляшут языки огня, и в этом много чистого безумия. Ярость стихии. Да, Фейрузе бы такое зрелище определенно понравилось. Но ничего, в Данаприсе достаточно воды, чтобы затушить это буйство, а у Рима достаточно рук, чтобы пожертвовав частью припасов, спасти всю экспедицию. "Если разобраться, я всю жизнь этим и занимаюсь, отделяю то, что можно спасти, от того, чем надо пожертвовать, и жертвую." – Тушите траву вот здесь, пока не перекинулось! Это будет долгая ночь. Дольше сегодня будет ночь только для Архипа.
***
Пожар на последнем издыхании. Занимается серый рассвет. Люди еле передвигают ноги, они уже не выплескивают воду сильными движениями, а медленно льют её на оставшиеся островки пламени. Луций стоит рядом с Татионом, осматривая эту печальную картину. Напоминает поле боя, да так оно по сути и было. – Татион, – говорит он трибуну. – Когда мы переправлялись обратно через Дунай, я посмотрел на тебя и подумал: "Если мы оба вернемся назад, я подарю трибуну амфору вина из своих запасов." И знаешь, что я думаю теперь? Теперь я подарю тебе поламфоры. Потому что вторую половину я выпью сам, прямо при тебе. Он устало треплет командира по плечу. – Организуй отдых, а потом постройку плотов. Смотри на это в хорошем свете: потеряли немного пехоты, обзавелись конницей, и теперь некому бить нам в спину. И никто не упрекнет нас из-за Фейрузы – столько свидетелей, как всё было, что никаких вопросов к нам просто быть не может даже у Сиятельного Флавия Тавра Аврелиана, чтоб ему тоже так прекрасно попутчиков выбирали. "А зачем я его лечу? Он что, маленькая девочка? По привычке, наверное, сейчас командиры через одного как что сопли распускают." – Не знаю, как ты, а я бывал и не в таком дерьме. Неприятно, конечно, что выгребать из него пришлось именно нам, но другие бы и не справились. "Хотя, – и это он не говорит вслух. – Вот именно в таком я ещё не был."
***
Приходит утро с запахом пепла. Луций осматривает пепелище, пытаясь прикинуть последствия. Жаль, что на столько стадиев в округе ни души – с самоцветами они бы быстро восполнили потери, будь Ольвия не разрушена. Но времени возвращаться к цивилизации нет. Луций меланхолично тычет подошвой сандалии в ещё дымящуюся головешку, отбрасывает её в сторону. Лица у всех покрыты копотью, и у него тоже. "Потеряем день, а может, и два." Он идет к себе в шатер, пишет привычной рукой: "Эта бумага является свидетельством, по которому в случае моей смерти необходимо выдать Эрвигу..." Чей он там сын? "... Гревтунгу за службу в качестве проводника..." На сколько они там договаривались? "В случае моей смерти пусть выплату произведет супернумерарий Марк Аврелий Контаренон, а в случае его смерти – трибун Гектор Марк Татион." Воск капает на папирус.
***
– Эрвиг из Гревтунгов! – говорит Луций на утреннем построении. – За проявленную храбрость при тушении пожара и спасение отряда ты должен быть награжден. Как негражданина Рима, закон не позволяет мне наградить тебя венком или фалерой, поэтому я отдаю тебе эту лошадь в личное пользование. Также выбери одну любую вещь из спасенных тобой, ибо без тебя они сгорели бы все. Она тоже отдается в твое пользование. Славь Августа! "Надо ему еще папирус потом отдать."
– Аспург из Языгов, прозываемый Медведем! Ты произведен в высокий чин этериала. Славь Августа! Теперь ты командуешь конницей. Алия из Арабии и все твои соплеменницы, Эрвиг из Тервингов, теперь вы подчиняетесь Аспургу из Языгов. Служите верно.
"Архип из Фракии..." – а, нет, это уже не надо.
***
Пока люди рубят лес и строят плоты, к Луцию приводят Квирину. Луций смотрит на него без неприязни, но уже без особого интереса. – Я желаю задать тебе два вопроса, – говорит он. – На один у меня нет ответа, а на другой есть. Почему ты, римлянин, солдат, там, в Новиодуне пошел служить к Фейрузе, а не ко мне? Ты сражался под Ктесифоном, где она выедала людям глаза. Теперь ты помог ей, по силе своих скромных возможностей, и она убила солдата, легионера. Горло перегрызла. Юния Змеелова, помнишь такого? А ещё освежевала человека у себя в палатке. Зачем ты пошел служить ей? Почему эта служба показалась тебе достойнее, чем служба Императорскому агенту? Он склоняет голову набок. – И почему, как ты думаешь, она тебя бросила?
-
Что в Луции импонирует, так это то, что при подчиненных он всегда держит тон и старается каждому показать, что он нужен.
-
Удивительно живое описание пожара и пожарища. Браво!
-
"Эта бумага является свидетельством, по которому в случае моей смерти необходимо выдать Эрвигу..." Чей он там сын?
Он сын своего отца!
|
|
|
|
- Капитан, на учениях лодки встали за два десятка метров до берега. Если колючка будет прямо у прибойной линии, то нам придется перебираться через нее. Но вы правы, амфибии и инструмент саперов с ними справятся. Капрал Диаманти, рядовые Янг, Гилл, Олсопп, принято. Что касается санитаров, то при всем уважении, сэр, один мало что может сделать. Их нужно использовать парами, с носилками. Иначе мне придется вместе с раненым выводить из боя и еще одного солдата, снижая силу подразделения. Прошу добавить ко мне второго санитара. Ну и армтраки, надеюсь будут нас поддерживать при высадке. Пулемет за броней это весомый аргумент. Спасибо что разъяснили мне все сэр. Приватную информацию я, разумеется, до личного состава доводить не буду. Но может быть имеет смысл рассказать ее лейтенанту Донахью и лейтенанту Хокинсу? На ваше решение, сэр.
*** Анжело с удовольствием принял предложение разделить спиртное. Ночью на палубе было не особо людно и офицеры нашли какой-то отнорок, поставили раскладные стулья, использовав в качестве стола массивную тумбу крепежа якорной цепи. Отпив щедрый глоток рома, щедро разбавленной колой - лейтенант выслушал Донахью и потянул: - Ну я бы не сказал что тебя прям все не любят. Только начальство и подчиненные, как я заметил. Лейтенант коротко усмехнулся и продолжил. - Ну с подчиненными думаю понятно. У них с офицером есть такой негласный договор. Офицер командует, подчиненные выполняют. Но есть и обратная сторона этого договора. Офицер, как отец, закрывает подчиненных от гнева вышестоящего начальства. Конечно, если кто-то реально виноват, то его и наказывают. Но срывать на подчиненных свое плохое настроение после приватного разговора с Ами как-то... не очень хорошо. Вот возьмем например проступок нашего Вулкана. За него он был наказан - усиленным марш броском. Как и вся рота, что не уследила за ним. Но вот твоя выволочка, это уже, как там у нас называется... Никто не может быть наказан дважды за одно преступление. Так что солдаты увидели, что ты свою часть договора не выполняешь, просто используешь свою власть, чтобы сделать хорошо себе. Это естественно не любят. У тебя кстати закурить не найдется? А то я тут книгу выменял на все свои сигареты, а курить охота. - Как это не найдется? – с немного нетрезвой обидой протянул Манго. – Куда ж я без табака! Выложив на импровизированный стол початую пачку «Лаки», взводный кивнул: - Угощайся! А я себе книгу на часы выменял. Подумал, знаешь, что без часов еще проживу: не один я во взводе, кто за временем следит. А вот без табака, особенно когда все начнется, точно не сдюжу. И, чую, дымить буду, как паровоз. И не один я. Ну не рядовых же обирать? - Вот спасибо! - одобрительно потянул Анджело, вытаскивая сигарету из пачки, прикуривая, затягиваясь и с наслаждением выпуская дым в унизанное звездами небо, - А я часы проиграл своему новому сержанту. Оказалось, шельмец чертовски метко стреляет, любо дорого посмотреть. Ну да ничего страшного, тут на борту несколько тысяч человек, думаю что найду какие-то взамен. Кстати, когда книгу прочтешь, можем обменяться. Я тут читаю очень увлекательное чтиво про приключения Эдварда Босса и его друзей времен гражданской войны. Название пафосное, но читается очень легко. Гарантирую, тебе понравится. - Незадача! – одними губами улыбнулся Манго. – С другой стороны, хороший стрелок рядом никогда не помешает. А часы найдешь, думаю. Вон, сменяешь книгу на часы, например! А мы махнемся, как дочитаем, конечно. Я, правда, не в восторге от подобного чтива, но уж лучше его листать, чем крутить в памяти кривые письма наших морпехов. Фицжеральд с этим справляется, да и пищу для размышлений дает. Ну ладно, посмотрим, что там с твоим Боссом. Хлопнув очередной бокал виски с колой, Донахъю тоже закурил. Не с первого раза, правда: бензин в зажигалке почти закончился, и пришлось потрудиться, чтобы добыть огня. Наконец в легкие поступил долгожданный дым, и офицер продолжил, упрямо склонив голову: - Ты не смотри, что если я тебе щас возражаю, это я считаю, что ты не прав. Это просто, мать его, диалог. Договор, говоришь, негласный. Понимаю, о чем ты: выгородить этих засранцев я и вправду не смог. Растерялся сам, если между нами. Но дальше, - он назидательно покачал пальцем, - я их не перс… прос… не прес-со-вал! Сержантам на вид ситуацию поставил, да. Но они, черт побери, были на месте, когда все случилось, и тоже могли поучаствовать, а не сопли жевать. Что, я один, что ли, за каждым вшивым морпехом должен ходить и нос вытирать? Нет, это работа. Тьфу, армия! Все взрослые и самостоятельные, м-мать их, должны уже быть. Ну тому олуху, который не разлепил веки, когда ему череп красили, устроил разнос. А нехер спать, как убитый. Ты вот, - Донахъю взмахнул рукой с зажатой меж пальцами папиросой, - говоришь, что наказаны марш-броском. Э-э-э, нет. Это наказание для всех, правых и виноватых. А вот реально виноватые получают еще и свое, а то выходит, что они обделались… отделались легким испугом, и все. Я ж свое получил не за то, что сам такой вод мудак и хреновый офицер, а потому что они решили, что запоминать работу с заклинившим пулеметом не надо, а вот бухнуть – завсегда. - Диалог, да, это я понимаю! - лейтенант Клонис поднял бокал, стукнул его о бокал Донахью и сделал еще глоток, - Кто его знает кто там виноват, кто рисовал или кто подначивал или тот, кто спит и ничего не чувствует или сержант, что не может свое отделение держать в узде. Круговую поруку не тут придумали. И придумали умные люди. Теперь за Вулканом буду следить все, чтобы не пил. И не нальют если что и остановят, да и морально задавят. Потому что понимают - он всех подставил, все пострадали. Не, это мудрая штука. А с офицерами, честно говоря, сложнее. Я, как ты знаешь, тоже резервист. И тоже наблюдаю это от кадровых офицеров некоторое снисходительное отношение. Типа война кончится, ты домой поедешь, а для нас это вся жизнь. Ну вот с тобой тоже самое. Только я вот совсем на место капитана не рвусь. Нее, если предложат, то почему нет, но прям "работать" для этого... Лейтенат Манго задумался на миг и потом чуть нетрезво продолжил: - Насчет наших кадровых «друзей» ты в целом прав. Но, подумай, если какой-то резервист за счет своих навыков кадрового в производстве обскачет, что это значит? То-то же! Ну и к тому же, я ж говорю тебе, - настойчиво продолжил Фрэнк, - я же не собираюсь идти по головам. Все честно! Это их жизнь? Ну так пускай делают свою работу лучше, чем я, вот и все. Это, если можно так сказать, - новый взмах рукой, - соревнование! Ты меня понимаешь? Выслушав тираду про соревнования, Анджело рассмеялся. - Слушай, Френсис, ну брось. Ты реально думаешь, что хорошей работой можно в чины вылезти? Линейные части, это последнее место, где можно стать майором. Это надо куда-то в штаб идти, бумажки писать, да портфель за генералом носить. Вот это дело тебя быстро продвинет и накинет звездочек. А тут скорее война кончится, да демобилизут нас. На искренний смех Анджело Донахъю ответил кривой невеселой улыбкой: - Думаю, да. Я мог бы через руководство Компании попробовать выбить себе теплое местечко если не при штабе, так хоть в учебке, но это, хоть и может помочь росту в чинах, не скажется на дальнейшей карьере: а я, Анджело, думаю, что пора уже попробовать себя и в политике. А фронтовик, получивший повышение за бои, в глазах избирателей более яркая персона, чем тыловая крыса. А так, смотри, меня отделяет от капитана одна ступень. Хорошее управление взводом, несколько правильных и точных действий в бою с пользой для всех – и шанс на производство высок. А там уж дожить до майора, хотя бы и получаемого в день демобилизации, это дело, так сказать, техники. Главное – не косячить, быть на хорошем счету и показывать, что ты и можешь, и нужен. Вот как-то так. Сумбурно вышло, - вздохнул Манго, - но это все вискарь, а не непродуманность. - Политика? Тут я ничего не понимаю. Думаешь боевой опыт поможет в сенате? Хотя, кто знает. В любом случае - уважаю. Высоко берешь. Давай выпьем за наши амбиции, что помогают нам быть лучше. - Да и потом мы все хотим хорошо делать свою работу, заставить чертовых япошек сдаться на их островах, и потом спокойно вернуться домой к женам и детям. Но получается всегда хуже, чем планируем. Япошки отступают, но не сдаются. Мы бьем их, а их меньше не становиться. Мы собираем огромные силы, чтобы захватить остров размером с три футбольных поля. Дела.... Клонис прикончил сигарету, затушив ее о железо стола, замахнулся, чтобы бросить и едва успел остановить себя. - Чуть не забыл, за борт ничего нельзя бросать. Нда, так о чем я? Офицеры, да. Так вот, за что тебя персонально Ами приложил, я, если честно, вообще не понимаю. Учения на то и нужны, чтобы косяки выявлять, вроде тех же задержек. Выявили - так молодцы. Значит отработаем, значит в бою такой косяк не вылезет. А Вулкан этот... ну мелочи же. Разве что он обиделся, что мы полчаса в строю ждали, пока ты с квартиры прибудешь. Лицо у него прям недоброе было, когда ждали. - Да, ясное дело, виноваты все: и сами залетчики, и я, как их командир, и большое начальство, которое создало все условия для этого казуса. Ну, будем! – зазвенел он бокалами с Клонисом. – А Ами, думаю, взгрел меня по совокупности: раз, два, три, вот и терпение кончилось. Ни и заодно использовал меня как демонстрацию для прочих взводных – вот что может быть и с вами. Мнится мне, не один лейтенант после моей показательной порки решил почаще дрючить свое стадо. - Так вот, а еще в нашем деле не совсем понятно, что значит хорошо сделать свою работу. Вот ты, например, в ходе учений выявил пробелы в знаниях своих подчиненных. Это хорошая работа или нет? Или вот, идем мы на этот остров, а там японский бункер. Ты его приказываешь взять, и парни его закидывают гранатами. Но пятеро погибают. Это как, хорошо сработано? А если наоборот, отступаете, сохранив всех живыми. Это как поработал? Только не говори, что хорошо исключительно тогда, когда ты и победил и плату за это не заплатил. Так в жизни особо не бывает. Почти докурив одну сигарету, Манго сразу закурил от нее вторую: - А насчет «делать хорошо» все и правда сложно. Устранить пробелы и научить нужному – бкзусловно хорошо, как и подтянуть дисциплину. А вот с примером с бункером все уже непросто. Надо его брать или мы могли обойти, можно ли было вызвать корабельную артиллерию или бомбардировку, насколько сильно он угрожал ходу операции, ну и так далее. Это бизнес, Анджело: если пять трупов стоили его взятия – то все правильно. Если нет – я нанес убытки полку, и могу быть подвергнут взысканию. Клонис филосовски покрутил ладонью, выставил палец вверх: - Вот тут уже будет важно, кто оценивает наши дела, кто решит, стоило оно того или нет. Критериев то не. Кстати, что думаешь про нового комполка? Откинувшись на спинку стула и вытянув ноги, Фрэнсис посмотрел на звезды и перевел взгляд на собеседника: - Шуп-то? Да хрен его знает: далековато от нас до него. Но вроде инструктор он хороший. Я с «экзо» из «Эхо» говорил, с Рейхелем, может, знаешь его. Он рассказал, что Шуп раньше еще был инструктором нашей дивизии, и вроде неплохим. Был еще наблюдателем от КМП в 43-й пехотной, ранен был. Ну то есть наш полковник – не совсем уж желторотик. А то, что он раньше даже батальон в бой не водил – не велика проблема, думаю. На этой Тараве роте как единому целому негде развернуться, да к тому же при таком обилии старших офицеров вопросы масштабных операций и без него будет, кому решать. Поживем, в общем, увидим, - философски пожав плечами, закончил Донахъю. - Ну, в общем, ты меня успокоил. А то, я уже думал совсем штабного теоретика над нами поставили. Ладно, бутылку мы добили, коле тоже конец, так что предлагаю закругляться. Хорошо посидели. После Тарравы - я проставляюсь. И надеюсь, что уже капитану Донахъю!
-
Диалог, конечно, получился очень сочный и вообще шикарный. Я им очень довольна и благодарна за возможность так раскрыть перса!
-
Классная отсылочка)))
-
Отлично, просто отлично
-
))))))))))))))
Хороший диалог).
|
Когда так много времени проводишь в ограниченном пространстве, мозг начинает чудить. Голова кажется больше реального своего размера, а конечности длиннее, стены, потолок и пол видятся ближе, чем на самом деле, а ширь и гладь водного пространства — не просто дальше, а сюрреалистически загранично. Словно там, у горизонта — сам конец времён, и это даже воспринимается логично. Корабль ведь в хорошую погоду при определённом ракурсе застывает как в одном положении, как в какой-то фантастической ловушке безвременья, хмурой и злобной, не смотря на жаркое, яркое солнце. Чем больше смотришь на гигантский стальной корпус прямо по курсу, не отвлекаясь на дымок из труб, тем больше сходишь с ума, мечтая поскорее достичь конечной остановки на вечно недосягаемом горизонте. Достичь проклятой Таравы.
***
Потолок не перед самым носом, спокойно. Протяни руку и убедись, если хочешь (не буду). Скрип-скрип, на бок. Стена не у носа, спокойно. Руку не хочешь, язык попробуй выкати, не дотянешься. Скрип-скрип-скрип, на 180, вглубь казармы.
— Бля, Кальмар, свали от моего носа! — Нахер мне твоя волосатая сопатка? На Гуадалканале и то таких зарослей не было!
Грёбаный шутник-Прайс (одного поля ягоды с "вулканологом"-Дойчи) встал ровно на уровне лица, как нарочно. Ну а как ему ещё вставать, коли на нижней койке валяется? Ноги на пол скинул, поднялся, развернулся, вот тебе и харя Дроздовски. Просто совпало. Не развернулся бы, в другую какую-нибудь харю бы уткнулся, кто там через проход потолок глазами сверлит? Флорида Кид? Он вообще дышит там? Чёрт, ну точно сардины в банке.
— Не гони, Кальмар, не было тебя там. Нихера ты не знаешь.
Скрип-скрип, на спину. Закрой глаза, не смотри перед собой, хочешь, руки за голову закинь, а ногу на ногу. Тесно. Хочется ступни выпрямить вдоль тела, но боязно, какбы в коридор не вылезли, не задели мимо проходящих. Всё давно уже затекло. Темно под веками. Мыслей нет, только дыхание. Может, открыть глаза? Но там у носа потолок. Не у носа. Всё равно не открою. Темно и тесно. Ноющий от безделья мозг распирает черепную коробку, а та, а та... чёртову... каску!
— А-а-а, сука, заебало!
Койка заскрипела навзрыд, словно в страхе, что после каски окажется следующей на расправу. Всё ок, кроватка, уже не до тебя — за пять секунд аннигилирующей ярости Пол содрал кожу на костяшках правой руки, треснулся макушкой об потолок, а левым локтём чуть не пробил железную стену. Ну, в мыслях. Чертыхаясь сквозь зубы, спрыгнул на палубу и от всей души саданул всё ещё зажатой в кулаке каской по безразличному металлу под ногами. А потом ещё и ногой добавил, взвыв утробно от пронзившей пальцы боли. Снаряд гулко зарикошетил куда-то под дальнюю кроватную стойку, только чудом ни в кого не попав по пути.
Слипуокер развернулся на месте, тяжело дыша. Люк, Дуэйн, Дуглас — словно облепили, как в грёбаной античной оргии какой-то, пот с их тел вот-вот самому Полу глаза зальёт! Тряхнул головой, отшатнулся и упёрся лопатками в каркас койки. Никто никого не облеплял, парни наоборот отпрянули насколько смогли, осоловело-охреневше уставившись на психанувшего в кои-то веки тихоню с всё ещё краснющщей шевелюрой.
— Чё вылупились? Тренируюсь япошек херачить, — Пол и в гневе-то не кричал, шипел скорее с придыханием, а тут и вовсе уже ровно говорил, раздражённый только, взъерошенный весь, — Сука, где эта тварь...
Достал из угла каску (вот мразь, даже не помялась!), нахлобучил, от хлопка по макушке поморщившись, и на выход направился. Надо будет япона-рожу на ней нарисовать, под чехлом маскировочным.
***
Вниз-вернуться-вправо, чуть ниже, и вправо, чуть ниже, и вправо, чуть ниже, и вправо, но с отступом слева, а от этого основания вниз-вправо закорючку с запятой на конце. 镸. Почти как "длинный" — 長, сука, но не длинный же, ну что за люди! Явно же длинный имели в виду! Справа три запятые швырнём: 彡, ключ-радикал "украшение". А под всем этим накалякаем напоминающего пьяного танцора "друга" 友. 髪 Волосы, ебать. "Ками" нахуй. "Длинное украшение друга", ну атас просто, а ещё и с их богами-ками созвучно, совпадение?! Да щас! Знают, суки, что волосы штука священная, даже грёбаные япошки знают! А Дойчи, сукин сын, не в курсах был! Не сказали ему в школе, если ходил он в неё вообще, и даже дома родаки не просветили. Ну охереть просто!
Да, краска всё никак не вымывалась. Увы, с такими ограничениями на время в душе проклятую каску можно было носить ещё очень долго. Ну, "пока краска не сойдет естественным путем", как там командование сказало. И где этот маляр только нашёл такую хорошую краску!
В лютой тесноте и безумной скуке морского перехода озлобление на давнюю уже выходку Дойчи вновь разгорелось в Дроздовски с прежней силой. Отвлекающей муштры-то уже никакой не было, а вот сил и времени спланировать какое угодно коварное возмездие — вполне были. Правда, это только так казалось. На самом деле от разыгравшейся снова малярии и сорванного ко всем чертям распорядка дня тупили многие морпехи (и среди них сам Дроздовски) по-чёрному. Куда ни пойди, чем не займись, в глаза будто песка сыпанули, а между костями да кожей как ваты напихали. Из рук всё валится, на языке путное не вяжется, в башке мысли не варятся. Ладно ещё при тренировочной высадке человеком себя чувствовал! Но потом просто мрак, словно электропитание в сети вырубили.
И всё же кой-какую гадость Пол для Билли придумал. Раздобыть решил шприц пустой, без иглы даже, да вот хотя бы у санитара того, Харлока. Выменять на что-нибудь или с работкой какой пособить, а то даже и разговориться и признаться, что для шутки, коли выясниться, что нормальный парень, понимающий. Конечно, ему бы Пол тогда сказал, что просто чтобы спящему трусы да простынь намочить медленно под утро, чтоб типа будто обоссался во сне. Умора, да? Невинная ж шутка, не мочой же настоящей, так, водой обойтись. Только вот на деле Слипуокер собирался пасту зубную из тюбика Смитовского выдавить втихаря, а внутрь гуталина чуть смоченного через шприц нацедить. Гуталин М1, парни! Без него никуда! Гляньте, какой Дойчи ответственный, и ботинки защитил, и зубы! И ведь в ночи блестеть не будут, япошки не заметят!
И чем только Пол думал, про дичь эдакую фантазируя? Ну точно спеклись мозги морпеха в духоте экваторской.
-
Вот уж правда - едит крышей. Мастерски передано!
-
По-моему, здорово передано это стремное ощущение, когда в собственной голове становится тесно
-
Ебучая каска!
-
Вот хоть у кого-то башня съехала!
|
Теснота кают, вонь собственных носков и чужого пота, дни, сливающиеся в бесконечную череду подъемов, приемов, отбоев: все это действовало на нервы, и чем дальше - тем хуже. Завалившись на узкую лежанку, Роберт то и дело вспоминал о письмах, что хранились в рюкзаке. Снова и снова мыслями он цеплялся за ситуацию, связанную с последним из них, вновь и вновь предполагал, додумывал, возвращался к предположениям, отвергал и опровергал их перед самим собой, после чего убеждал себя же в обратном, и так по бесконечному, замкнутому кругу. Как "цепкая" корочка на ранке, которую дергаешь, сковыривая, опять и опять.
...
Закончилось все тем, что "Д. Коннелли" - хоть убей, сейчас не вспомнить, какой именно по счету ночью - ему приснилась: неясный, неуловимо-неузнаваемый образ, обрывки фраз, полутени, смазанные черты, но проснувшись, он точно знал, что это была она. Промаявшись все утро, в один из послеобеденных часов он все же вытянул несколько смятых листочков, заприметив на них крупицы того самого веллингтонского песка, которые одним своим видом тут же вернули сержанта в те беззаботные, наполненные спокойствием месяцы, проведенные на пусть и чужой, но такой приветливой земле. Растерев песчинки меж пальцев, сержант на какие-то мгновения будто бы вернулся туда, откуда они были родом: шелест прибоя, беззаботные улыбки прохожих, прохладного пива, за стакан которого сейчас бы убил, чуть горьковатое послевкусие. Суровая реальность, однако же, быстро стерла наваждение, когда откуда-то потянуло густо замешанном на смраде немытых тел жаром. Перебирая исписанные витиеватым почерком клочки бумаги, аккуратные строчки на которых складывались в истории о найденном за амбарами котенке, неудачной стрижке, покупке овец соседями, засахарившемся меде, танцах, на которых какой-то Саманте оттоптали ноги, граде, побившем "цвет" у вишни, волках, которые гнались за "Старым Биллом", почтальоном из соседнего городка, купленной на ярмарке брошке с желтыми камушками, которые на самом деле оказались янтарем - пусть и давно знаком их смысл, перебили дыхание, когда Роберт понял, что, возможно, так и не получит возможности что-то сказать лично автору, сдохнув где-то там, неизвестно где.
...
Конверты вернулись в рюкзак, но вечером того же дня в канцелярию ушло два "посмертных": матери и, да, "Д. Коннелли". И той, и той он писал, что любит, и ту, и ту просил не держать зла, если что не так. Старый "Винчестер", подаренную еще дедом винтовку, пусть отдадут старшему из младших братьев, а самому младшему, чтоб не так огорчался - спрятанные в жестянке из-под леденцов за комодом две с половиной сотни долларов, все сбережения. Умереть за благое дело, написал Ковальски матери, не так плохо, как спиться, сдохнув на собственной кухне от какого-нибудь приступа. А потом скомкал недописанное письмо, и переписал с нуля, но уже без этого, просто добавив под конец, что любит всех, обнимает, и попросил жить дальше. А "Д. Коннелли" дописал, что зла на нее не держит, и жалеет только о том, что не смог сказать ей все это лично.
...
Пару дней спустя, встретив на палубе приятеля, "Аборигена", и поделившись с ним сигаретой из полупустой пачки, Роберт долго смотрел на резвящихся вдалеке дельфинов. - Думаю, добром это не кончится. - Когда тлеющий огонек едва не опалил пальцы, наконец, подал голос он. - В штабе не дураки сидят: ты сам подумай, столько горючки зря палить никто не станет, да и столько народу тащить неизвестно куда из-за херни - тоже. Что-то серьезное намечается. Какая-нибудь ебучая мясорубка, вот увидишь. Докурив, Ковальски смял, раздавил и спрятал окурок. - Сука, еще неделя под палубой с нажравшимся сраных бобов "Землекопом" - и я после высадки первым на пулеметы полезу.
...
По слухам. через пару дней должно было начаться веселье, а сержант, между тем, окончательно погрузился в сумрачные пучины дурных предчувствий. Поэтому, когда непонятный мужик, корреспондент какой-то, под своячка косящий, начал задавать мутные вопросы, щедро делясь куревом - что бусы папуасам раздавая - ответ на них тоже не цвел витиеватыми метафорами на манер тропических лесов, где совсем скоро морпеховские кишки наверняка начнут наматывать на штыки визжащие япошки. - Мысли, сэр? Думаю, ничего хорошего нас там не ждет - не стягивали бы иначе неизвестно куда столько техники, такие силы. А вот япошки, да, те ждут наверняка. "Страйк" у Боба этого тоже брать не стал, свой есть.
...
Три недели. Долбанный Ад.
-
Как "цепкая" корочка на ранке, которую дергаешь, сковыривая, опять и опять. Кому не знакомо это ощущение?
Умереть за благое дело, написал Ковальски матери, не так плохо, как спиться, сдохнув на собственной кухне от какого-нибудь приступа. И вот я читаю и думаю: "Блядь, Боб, так ведь матери от этого разве легче? Только тяжелее." А потом: А потом скомкал недописанное письмо, и переписал с нуля, но уже без этого И мне вкатило!
пусть и давно знаком их смысл, перебили дыхание, когда Роберт понял, что, возможно, так и не получит возможности что-то сказать лично ее автору, сдохнув где-то там, неизвестно где. И вот это тоже понравилось. Отлично пойман момент – уже, может быть, и придумал, что скажешь, и вдруг понимаешь, что, может быть, зря придумывал. "Уже неважно". Атмосферно!
P.S. Поэтому, когда непонятный мужик, корреспондент какой-то, под своячка косящий Ну тут такое дело, что он пошел туда вместе с вами, так что панибратство было уместное).
-
Да уж, письма "Д. Коннелли" стали для бедного Роберта многим. И это и очень показательно, и красиво и, думаю, правдоподобно.
-
Трагедия, что мы, вероятно, так и не узнаем, чем закончилась история с Д.Коннелли
|
-
Вот из-за таких, как Берец, Манго и страдает!
-
Письмо огненное!
-
Мне очень нравится, как ты отыгрываешь ограниченного бугая, не скатываясь в балаган и клинического идиота))). Получается трогательно!
|
Только успели оттащить пулемёт за ёлку, снять со станка, только успели отойти вглубь леса, как первая пуля чиркнула по еловому стволу совсем рядом — сообразили, откуда стреляют, начали стрелять в ответ. Но Фрайденфельдс с пулемётчиками и калужанами были уже в безопасности. Здесь, в еловой чаще, откуда ни деревни, ни речки даже уже видно не было, а только просвечивало со стороны опушки, их встретили питерцы, напряжённо заглядывавшие в лица возвращающихся — ну что там, мол? — Причесали как полагается, — довольно сообщил всем Ерошка Агеев, не дожидаясь расспросов. — Рота их там целая. Причесали… Сверились по компасу, двинулись вбок, на норд-вест. Из деревни всё ещё стреляли по лесу наугад, поэтому, чтобы безопасно занять новую позицию, пришлось отойти порядочно. Наконец, сочли, что уже достаточно. Оставив, как и в прошлый раз, Мухина с питерцами в лесу, Фрайденфельс с латышами и калужанами направились к опушке. Выглянули: да, отошли порядочно — те ранее торчавшие прямо напротив дома и огороды, где попрятались интервенты, теперь остались в стороне, стрелять нужно было влево-вкось. Зато справа показался деревянный мост через речку, ранее скрытый лесом. Мост был пуст, никого не было видно и у передней линии домов за речкой — кроме двух солдат. Сейчас они оттаскивали раненого, оставшегося лежать на дороге после пулемётной очереди. Оттаскивали бестолково: пытались сначала поднять на ноги, не смогли, принялись, пригибаясь и оглядываясь, волочить его по грязи за руки. Из огородов, из-за углов бревенчатых изб тем временем вразнобой палили по лесу в ту сторону, откуда ранее стрелял пулемёт, — видимо, прикрывали. Землинскис с Калиньшом с лязгом установили пулемёт на станок, лёжа вытолкнули его тупой нос вперёд. Можно было дать ещё очередь по этим двоим, всё ещё волокшим раненого, по огородам, где за кустами кто-то наверняка сидел. Калужане тоже подползали, с винтовками в руках, к крайним ёлкам, устраивались за стволами. А Мухин тем временем опять остался с питерцами в лесу. Те не горели желанием вступать в бой, особенно ввиду того, что стрельба с другого берега речки отсюда была отчётливо слышна, но и беспокойства особого не проявляли, а просто, как обычно, расположились — кто присел на корточки, кто устроился на поваленном, заросшем бахромой сизой плесени, трухлявом стволе. Стоял вместе со всеми и Мухин. И вдруг из-за спины, совсем рядом, раздалось: — Стой! Руки вверх! — это кричал Федя Зотов, заприметивший какое-то движение в лесу, вскинувший винтовку. Мухин обернулся, вгляделся туда, куда целил Зотов, но глаз сходу ничего не выхватил в мешанине стволов, еловых лап, серой туманной хмари между ними. Товарищи тоже обернулись вслед, поднимая стволы, но из леса никто не спешил показываться. — Немцы, братцы! — ошарашенно заявил Зотов, не переставая держать лес на прицеле. — Чтоб мне провалиться, немцы! Эй, хенде хох! На секунду показалось, что Зотов просто от брожений по лесу спятил, но тут же из глубины леса глухо донеслось, вполне по-русски: — Вы красные аль белые? — Ты скажи! — тут же гаркнул в ответ Тюльпанов, прижимающий карабин к щеке. — Ты первый скажи! — Да наши это! — послышался второй голос с характерным оканьем. — Вона, матросы у их! Красные мы, братцы! Отряд Баранова! Питерцы переглянулись — ни про какого Баранова никто не слышал, — но оружие опустили. А из-за ёлок один за другим появились пятеро — трое вроде калужан, в шинелях, мятых солдатских фуражках, с винтовками в руках, ещё один крестьянского вида — бородатый, в драном и измазанном грязью овчинном бекеше и барашковой шапке, а пятый — самый странный из всех. Его-то, видимо, Зотов и приметил: это был высоченный — головы на полторы выше Мухина — крепкий детина с заросшим светлым волосом щекастым лицом, с неряшливыми пшеничными усами, в серо-зелёной германской форме, перепоясанной русским солдатским ремнём, за которым с одной стороны висела деревянная кобура, а с другой — кинжал в кавказских изукрашенных ножнах. На голове у странного типа была сдвинутая на затылок каракулевая папаха с красной звёздочкой посередине — такие ещё не у всех были, не наделали достаточно. В руке этот бармалей держал маузер. — Kto takie? Kto kommandier? — надменно оглядывая питерцев, спросил он — действительно, с отчётливым немецким выговором.
|
|
"Жаль, мне не довелось увидеть твой Рим, трибун, не удалось согреться в лучах его Света," — думает Архип, бросая Гектору в ответ последний горький взгляд вместо заострённого металла, — "Мой Рим неуютный дом, разорённый, полупустой и обжитый безразличными незнакомцами. Мой Рим, это повязка дисциплины на глазах, которую снимают, когда очередному вознице-императору нужна кровь варваров, и которую повязывают обратно, чтобы забытый на лимесе легионер не видел мира с врагами. Мой Рим — это бесконечное состязание господ, их интриги и потеха, их тени-стрелки, не ведающие правил, мишень — любой и каждый, а ставка — целые провинции, уж точно не медяк в латрункули. Я вернусь и застану свой Рим всё тем же — реки и поля, предгорья, вершины. И зло. Жаль... и спасибо, что не успел научить иному. Что не повязал поверх той повязки ещё одну. Что дал ровно столько, сколько надо было для простого шага вперёд. Предательство — ужасная плата за такое добро, но я не мог позволить безумию победить. Не с этой жалостью в сердце. Мне нет прощения. Мне нет Рима."
Он поворачивается к спутницам и кривится, силясь выдавить улыбку, хотя внутри всё кричит от самоненависти. Если бы он только знал, что поджог отвлечёт не всех. Если бы знал, что Фейруза оставит Юнию лишь тень шанса выжить. Если бы знал, что убьёт Эморри, но погибнет и сам... Он бы сделал всё то же самое. Митра прав: демоны — тоже мы.
Непрошенной и нежданной ночной гостьей приходит судьба. Напрыгивает сзади, обнимает за шею, резко целует в спину. Нашла тебя, глупый — спасибо, что дал знак. Наконец-то мы вместе...
Архип падает и не чувствует боли от ударов о жёсткие рёбра лодочного каркаса, углы лавок, уключины. Только жар по позвоночнику, оторопь, гул в голове.
...Но если бы знал он, то знала бы и добрая Аттия, так же честнее? Прошла бы тем же путём? Поддержала бы, помогла бы? А он решился бы, останься в полном одиночестве? Теперь уже неважно. — Помнишь... — сипит Архип, не видя в темноте лица рабыни, но помня каждую её черту, — я же та фишка, что когда надо... меж двух вражеских вклинивается. А ты... несёшь... знамя.
Он нащупывает её руку и сжимает как может крепче — едва-едва, не понимая, что это она уже давно греет его ладонь своими.
— Госпожа? — телохранитель вяло крутит головой и мокро кашляет, чувствуя на зубах солоноватый привкус, — Не приближайся... к Луцию Цельсу Альбину. Тиест видел его... Серебро. Внутри. Как свечение. Это оно... сводит тебя с ума. Ты же... ты же уже чувствуешь себя... лучше?
Впервые после смерти на посвящении — страх. Не перед смертью окончательной. Перед возможной ошибкой. Главнейшей из всех вероятно допущенных.
-
Что тут скажешь...
Архип все время ходил по тонкой грани. Архип мог бы быть обезглавлен, как опасный раздолбай, на Дунае. Архип мог бы быть повешен, как насильник и лжец, в Новиодуне. Архип мог быть приговорен, как командир, которого подставили собственные подчиненные, во время заговора Кая Бозы. Архип мог быть казнен, как легионер, прозевавший собственный лук. Архип мог бы утонуть, как наивный мечтатель, в Данаприсе. Архип мог бы быть растянут на дыбе, как изменник, в лагере. И просто заколот, как дерзкий мальчишка.
За весь модуль, не считая кабана, он убивал и калечил только своих товарищей.
И все же... Кто он, косячник-предатель или герой? С точки зрения Луция – недалекий человек, который во всех ситуациях всегда делал неправильные выводы, и поплатился за это слишком поздно. С точки зрения митраистов, наверное, предатель.
Но с точки зрения истории, сюжета этого модуля – он однозначно герой, закрывший собой того, кто был ему дорог, и глупо с этим спорить). И в итоге умирает он, как герой. Мне кажется, это крутой путь.
-
Интересный персонаж
-
Самоотверженная отвага и прекрасный пост!
|
Много крови утекло с тех пор, как юноша стал мужем. А муж стал Гейром. Борода загустела, а новые шрамы украсили лицо Тингиза. И он познал силу страха. Страх - то, что правит миром. То - что творит мир. Из страха аланы, готы, рабы подчиняются гунну. Из страха жители равнин несут Булюмару дары. Из страха рабы из последних сил стараются угодить гунну. Из страха половина войска врага бежит без оглядки при виде войска гунну. Страх - еще одна тайна, которую познал Тингиз. Страх рушит стены и приносит победы. Страх - тот материал, который соткал царство гунну в Закатных землях. Страх и ужас.
Рим заинтересовал Тингиза. И римское воинство. Хотя бы тем, что оно не бежало. Конечно, нацепив на себя столько железа - им не убежать от стрел, но страх не работал на них. Но они казались Тингизу достойным противником. Почти как проклятые. Ведь им удалось усмирить духов воздуха и духов земли. Значит они принесли достаточно жертв. Значит они смогли запугать этих духов. Что ж! Когда-нибудь, Тингиз с воинством встанет напротив воинства Римского, и станет ясно, кого духи воды испугаются сильнее! И Тингиз жаждал этого момента.
А еще он жаждал покорить Рим. Услышав первые рассказы об этом городе, Тингиз не поверил своим ушам. Он приказа закопать живьем в землю первого раба, который вещал такие чудеса. Второго, который рассказывал про Рим, Тингиз привязал к лошади и дал коню волю. К урту вернул он одни кости. Третий, новый, лишился от крепкого удара челюсти, а затем и жизни. Слишком громко скулил. Когда отец вмешался, Тингиз уже понял, что рабы, похоже, не врали. Что ж. Он добился своего и узнал правду. А рабы про Рим больше не упоминали.
Решение Булюмара Тингиз принял спокойно, но внутри воодушевился. Наконец-то соперник, который устрашил духов воздуха, земли и воды! Теперь Тингиз Гейр принесет месть на концах стрел людям равнин в красных плащах. Духи не помогут им. Аранак’Зур - опытный вождь. Он принесет победу. А если падет - Тингиз Гейр поведет гунну вперед и тогда Рим падет. Падет империя, о которой столько говорят, но в которой нет ничего особенного, кроме богатств. Тингиз знал, что все гадят в штаны, когда страх выдавливает дерьмо из их кишок. И не сомневался, что римляне тоже будут гадить, когда Аранак’Зур и Тингиз Гейр явятся к ним.
Но Тингиз не был бы Гейром, если бы опрометью бросился в атаку. Он использовал время с пользой. Собирая людей под свои знамена, сведения о землях и римлянах. Что-то казалось ему враньем. Тогда он пускал в ход плеть. С рабами это работало. Потом Тингиз спрашивал у вождей готов и аланов, и если рабы говорили другое - он больше не церемонился. Со временем Тингиз заметил, что слова Кальвина и вождей готов и аланов совпадают часто. Он стал иногда принимать на веру слова этого раба, но когда тот заговорил про бога и любовь к ближнему - сначала рассмеялся, а затем объяснил на сломанных пальцах, что такие речи вести не нужно. Речи вести нужно только когда спрашивают. Большой пользы от него не было, но рассказы о землях казались полезными, а рассказы о людях и их привычках нередко заставляли Тингиза хвататься за живот от смеха. В целом же этот раб был ничем не лучше и не хуже остальных. Хотя... он напоминал Фейрузу.
Безумная женщина, которую отец незаслуженно выделял среди остальных рабов. Тингиз невзлюбил её и нередко искал возможность наказать эту женщину. Из уважения к отцу, он не уродовал ни тело, ни разум Фейрузы по одной лишь прихоти. Она была его рабыней - и сын чтил вещь отца. Но когда выдавался редкий случай, Тингиз охотно брал наказание в свои руки, и эта женщина получала все, чем обделил её отец ранее. А иногда и на будущее, ведь рабыня оказалась смышленой, и после первого же наказания Тингиза поняла как нужно себя вести в отсутствие Аранак’Зура.
Тингиз не желал, чтобы Кальвин стал Фейрузой. Он так и не стал особенным среди остальных рабов. Хоть и выделялся познаниями и осведомленностью. Ему не было позволено больше, чем другим.
Руис был подобен Фейрузе. Отец становился стар и слаб, раз начал окружать себя странными людьми. Странными и непонятными. Он стал слишком мягок. Нужно было... Тингиз знал, что именно нужно было делать, но он был Тингиз Гейр, а отец был Аранак’Зур. И поэтому Тингиз молчал и слушался отца. Когда-нибудь духи земли захлебнутся от пролитой крови и будут молить Тингиза остановиться, а пока - нужно было готовить войско.
Эохар сопровождал Тингиза начиная с первого набега. Он был если не гунну по крови, то всеми силами старался стать гунну по духу. Это было весьма необычно для землекопа, но он старался, и за многие годы доказал, что не бесполезен. Что достоин какого-то доверия. И он его получил от Тингиза. Получил не просто так. Эохар его заслужил в боях. Ливигильд же напротив, едва пройдя обряд посвящения, был всего лишь стрелой в колчане. Он был жив то только потому, что убедил что может быть полезен. И ему слишком великодушно дали это право. Доказать что он может принести пользу гунну. Доказать, что он чего-то стоит. У него был шанс стать чем-то большим, и Ливигильд хорошо знал это. Он не мог этого не понимать.
-
Как приятно видеть, что кто-то ценит и уважает твою почти уже разлагающуюся империю. =D
-
Самый натуральный хунну, идущий к Последнему морю сквозь кровь и пепел!
-
+ vbktymrj
|
|
- Молюсь о том, чтобы япошек там не было. - сказал Трещотка с деланным смирением и шагнул вперед из толпы, собравшейся уже вокруг журналиста. Выдержал паузу и расплылся в кровожадной ухмылке: - Потому что если, не дай Бог, они там есть, сами Небеса их не спасут от мощи гребанных Соединенных Штатов Америки! Он взмахнул рукой, пытаясь жестом своим объять армаду боевых кораблей, вид на которую открывался с палубы. Чертовски удачно в небе над "Зейлином" с ревом пронеслось очередное звено истребителей. Трещотка широко улыбнулся, довольный представлением. - Сержант Питер Кристи, 2/2, рота "Гольф", 4-ый взвод. - все еще улыбаясь представился желающий засветиться Трещотка, принимая из рук Шеррода сигарету, - Если серьезно, сэр... Люди бодры и жаждут действия. Будет оно на Тараве - хорошо. Будет где-то еще - тоже отлично. Важно то, что мы гоним наконец-то джапов и будем гнать. Где их застанем, там и порвем. - он обернулся к толпе позади и крикнул: - Так ведь, морпехи? Тут Кристи, конечно, бодрился. Хотелось и самого себя накрутить, и людей, ведь мало ли, что впереди. Если действие действительно будет, каждая капля душевных сил может пригодится. Если нет, так хоть почувствуют себе героями сейчас, посмеются над трусливыми косоглазыми. Так, пожалуй, и лучше будет. Шутка ли, но Питер действительно молился о том, чтобы япошек на этой чертовой Тараве не оказалось. Тешил себя такой надеждой. Умом он, конечно, понимал, что дыма без огня быть не может. Если ведут такую мощь к этой Тараве, значит проклятая Тарава взаправду важна. А коли так, то если и нет там японцев прямо сейчас, объявятся они там в самом ближайшем будущем. Может уже и с другого конца Тихого океана прет к Тараве такая же армада, только под бело-красными знаменами с восходящим солнцем... Потому Кристи молился, молился как никогда в жизни, о том, чтобы его самого и его пулеметную команду... как-нибудь пронесло. Ни единую службу преподобного МакКуина он в этом плавании не пропустил. Удивительно только, но лучшим средством от нервов были не молитвы, не театральная бравада. Совсем нет. Лучшим всего страх одолевала скука. Бесконечная, серая, в цвет корабельных перекрытий, скука, спасения от которой во второй половине путешествия нельзя было отыскать и в бессмысленных уже проверках всего и вся, и в литературе (точнее в единственном трижды перечитанном выпуске "Weird Tales", одолженном у капрала Парамаунта) и даже во сне, который в здешней сырости и жаре был тем еще мучением. Борьба со страхом же постепенно мешалась с борьбой со скукою. За любую возможность отвлечься от тягостного настоящего и неясного будущего Трещотка хватался страстно. Лучшей такой возможностью стали, пожалуй, азартные игры. Играл Трещотка преимущественно в покер. Был он совершенным дилетантом - раньше играл всего пару раз, да и то без настоящих ставок. Всякое лицедейство ему, однако, давалось страсть как хорошо, а в покере это ведь важно, так? Вот он и втянулся, освоился и скоро завоевал в роте славу вполне сносного игрока. А когда кто-то предложил устроить ротный турнир, Трещотка идею подхватил и со всею своею трещащей энергией взялся за ее рекламу и продвижение. Скоро о грядущем турнире не знать мог только контуженный ветеран Матаникау, а сам Трещотка готовился ставить на кон свое скромное сержантское богатство.
|
|
Ещё одним признаком, по которому вы поняли, как всё серьезно, был масштаб привлеченных сил. Вы НИКОГДА не видели столько военно-морской мощи, сконцентрированной в одном месте. Дюжина линкоров. Дюжина! Авианосцы, от эскортных каракатиц до самых мощных, таких как "Синий Призрак Лексингтон" и "Йорктаун". Множество крейсеров всех видов и размеров, от тяжелых броненосных до специальных ощетинившихся зенитками крейсеров ПВО. Десятки транспортов. И целые дивизии эсминцев в ближнем и дальнем охранении. Вы видели эсминцы вблизи – это были полноценные боевые корабли с пятидюймовыми пушками (у вас во всей дивизии орудий такого калибра не было), утыканные многоствольными скорострелками, вооруженные огромными торпедами и глубинными бомбами, снаряженными циклонитом. А сейчас даже эсминцы на фоне всей этой мощи смотрелись несерьезно, как детишки рядом с суровым папой. Кораблей было столько, что вы даже сосчитать их все не могли – ордер, казалось, уходил за горизонт. А над головой у вас, под облаками, барражировали звенья истребителей – на случай если какой-то сумасшедший самурай попробует прорваться через сплошную завесу зенитного огня. "Зейлин" был набит морпехами – около тысячи человек: тут был ваш батальон, тут были прикомандированные саперы, тут были разведчики-снайперы. "Зейлин". Водоизмещение 21 000 тонн (это крупный корабль, для сравнения линкор "Мэриленд", флагман адмирала Хилла, был 32 000 тонн). Длинна - 160 метров. Экипаж – около 700 человек. Прозвище у него было: "Мощная Зет". И многим это не пришлось по вкусу – в ваших казармах в Новой Зеландии было достаточно просторно, и хоть вы и жили в одном пространстве, но хотя бы не сидели друг у друга на головах. А на корабле в узких проходах люди быстро скапливались, все время приходилось протискиваться мимо друг друга. Чуть попроще было офицерам и старшим сержантам, но даже и у них личных кают не имелось – они спали по пять-шесть человек в одном помещении. На палубе тоже частенько собиралась толпа – воздух внизу был спертый, душный, вентиляция надсадно гудела, но справлялась не очень хорошо. Кроме того, кормежка стала явно хуже, чем в Новой Зеландии – обычное армейское хрючево из консервов, бобов и круп. Где вы, сочные отбивные, свежие овощи, ванильное мороженое!? Но не лучше духоты было и гнетущее чувство неопределенности. Куда же бросят вторую мардив после всей этой усиленной подготовки? Рабаул или Бугенвиль? А может, командиры решили, наконец, отобрать назад у Япошек остров Уэйк? Было бы круто! У морской пехоты был неоплаченный счет к японцам по поводу острова Уэйк, и все вы, конечно, видели замечательный фильм Джона Фэрроу. "Они дали хороший бой," – говорилось в финале, когда герои погибали за своим пулеметом, – "Но это ещё не конец!" И, черт возьми, кому из вас не хотелось "снять своё продолжение"? Тем временем, армада достигла острова Эфате к западу от Фиджи, где дивизия провела общую высадку. Вниз по сетям, в десантные боты – и вперед, к берегу. Лодка Хиггинса мягко тыкается дном в песок, аппарель падает, вы бежите по колено в воде вперёд на пляж, занимаете позицию. Потом продвигаетесь вперед на семьсот ярдов в джунгли, имитируя атаку. У многих тогда возник вопрос, а почему только на семьсот, а не на пару километров? Запоминающимся зрелищем был вид 1-го батальона шестого полка, высаживавшегося на резиновых лодках – целая флотилия этих суденышек была спущена на воду. Морпехи из "один-шесть" под ваш свист отчаянно старались перегрести прибой игрушечными веслами, а "Вилли Кей", командовавшего этой клоунадой, быстро окрестили "адмиралом презервативного флота". Настоящий флот тоже потренировался – пару часов пушки крейсеров и линкоров бухали в отдалении, утюжа крошечный островок Эррадака. Островок от вас скрывал мыс, но рокот над океаном разносился будь здоров, а флотские ребята, видевшие обстрел с кораблей, рассказали, что выглядело очень круто: целые пальмы на воздух взлетали! Вы вернулись на корабли к вечеру и на следующий день повторили высадку ещё раз. Получилось ещё лучше, ещё организованнее, ещё более четко. Одно беспокоило – транспортеров-амфибий вы так и не увидели. Где же они? Но может, раз тут всё так хорошо, получится обойтись и без них? Всё это время в штабах шли совещания и даже целые конференции, но о чем там говорили, что обсуждали? И вдруг, после второй высадки, пришла ошарашивающая новость: у командира вашего полка, полковника Маршалла, прихватило сердце. Его заменили. Правда, Клонис и Донахъю краем уха слышали, что это только официальная версия, а на самом деле у полковника был то ли нервный срыв, то ли переутомление. То ли он заснул где-то там во время учений, то ли не смог ответить "Генералу Джулиану" на какие-то вопросы по поводу роли его полка в предстоящей операции... Новым командиром стал повышенный до полковника подполковник Шуп, тот самый, который гонял вас на учениях в Веллингтоне, он же теперь был ответственным за весь первый эшелон десанта. Квадратный дядька с похожей на окорок плотной физиономией, бычьей шеей и громким голосом, Шуп смотрелся грозно. В корпусе он служил с двадцать шестого года, был в Шанхае, вот только... боевого опыта у него не было, и это некоторых офицеров настороживало. Вместе со своим штабом он тоже расположился на "Зейлине". Вы ещё немного потомились в кубриках. По вечерам крутили кино – киноленты меняли раз в два дня. В основном это были фильмы категории "Б" пятилетней давности, но уж какие есть. Наконец, флот развел пары, "Зейлин" со скрежетом поднял якорную цепь и лег на новый курс. И только тогда подполковник Ами по громкой связи зачитал вам боевой приказ. Вы собирались захватить... какую-то Тараву. В каких-то островах Гилберта? Что за чепуха? Командование заверяло, что флот больше не бросит морпехов, как на Соломоновых островах, что гарнизонные части прибудут, как только вы захватите остров, а уж остров-то вы захватите точно, потому что такая силища собралась! Выглядело все довольно неплохо, только... не многовато пафоса для острова, о котором никто из вас никогда не слышал, и который по размеру дважды уместился бы в "небольшое техасское ранчо", как сказал Скэмп. Всё дело оказалось в каком-то вшивом аэродроме, который там построили япошки, и с которого можно бомбить Маршалловы острова. "Подумаешь, Гибралтар херов!" – так решили многие, испытав разочарование. Захватить Уэйк казалось большим делом, за которое не жалко и рискнуть шкурой, а Тарава? Ну что такое Тарава? Еще один клочок суши типа Тулаги, рядом с другим островом, рядом с другим островом, рядом с другим островом... "Опять, наверное, малярия. Ну хоть сменить быстро обещали." Начались брифинги – Ами рассказал всё своим офицерам и взводным сержантам, офицеры и сержанты проинструктировали личный состав. Подробно, с расстановкой, тыкая указками в макеты этой гребаной Таравы, которая еще вдобавок называлась почему-то Бешио, вам объяснили, как вы будете атаковать, кто где должен быть, какие позиции врага обнаружены. Самые тупые из вас так и не поняли, почему, что за Бешио, если говорили про Тараву, и не поменялась ли цель атаки. Но кому какое было дело? Был один остров, стал другой, а может, и правда один и тот же. "Не спрашивайте, как оно пишется! Это вам не понадобится," – сказал на брифинге Голландец, тоже явно нацеливавшийся на Уэйк и потому несколько разочарованный. План был такой: прямо сейчас остров попеременно день за днем обрабатывали то "Либерейторы" своими бомбами, то тяжелые крейсера восьмидюймовыми снарядами, а палубная авиация нещадно долбила японские авиабазы в этом секторе Тихого Океана, чтобы ни одна косоглазая сволочь не смогла скинула бомбу на десант. Высадка же начнется на рассвете двадцатого числа. Сначала линкоры и крейсера пару часиков хорошенько проутюжат остров. Вы в это время погрузитесь в лодки Хиггинса, а из них передовые части перелезут прямо в море в амфибии, транспортируемые сейчас на отдельных кораблях, и вместе с двумя другими батальонами пойдут в первых трех волнах. Те же, кому амфибий не хватит (третий взвод в случае вашей роты), пойдут резервом сзади на LCVP в четвертой волне, ну а рота тяжелого оружия – в пятой. Пока вы будете идти к берегу, палубная авиация ещё разок, для надежности, выбьет дерьмо из уцелевших япошек и огнем крупнокалиберных пулеметов заставит их забиться в свои норы. К моменту, когда они осмелятся высунуть головы наружу, вы уже будете на берегу. В целом вашей роте отводилась роль резерва – роты "Эхо" и "Фокс" захватят берег, а если где-то понадобится помощь – поможете. А вот после захвата берега, может быть, поменяетесь местами с какой-либо другой ротой, если у неё будут потери, и пойдете брать аэродром и дальше до противоположного края этого Бешио (тут и стало понятно, почему в джунгли на учениях вы не углублялись – зачем?). Подчеркивалось, что это первая высадка против обороняемого побережья, и первая высадка прямо по коралловому рифу. "Как оно там будет", – сказал Ами в разговоре с офицерами, – "неизвестно, может, нам останется просто прогуляться по берегу. Все зависит от эффективности огневой поддержки. Но расслабляться, конечно, не стоит." Однако сам он в успехе не сомневался, или по крайней мере делал вид, что не сомневается: оказалось, они с Кроуи, командиром "два-три", то есть третьего батальона вашего полка, заключили пари: чей батальон первым пересечет остров, тот получит ящик виски! Ну и остальные относились к этому бешио-шмешио примерно так же. С шуточками, разочарованием и уж точно без особого любопытства. На брифингах личному составу показали фотографии: общие планы острова, снятые с самолетов, и мутные виды берега, сфотографированные ночью подводной лодкой "Наутилус" (эти были больше полезны рулевым десантных средств, но и вам взглянуть дали). Отметили, чтобы вы не налегали на воду из фляжек в первые часы: не обеззараженная местная вода может вызвать дизентерию. Предупредили, что мародерство недопустимо, и что солдат, пытающихся присвоить военное имущество противника, военная полиция будет предупреждать один раз, а затем стрелять на поражение. А между тем, с каждым часом вы приближались к экватору, и от благословенного климата Новой Зеландии не оставалось и следа. Жара теперь стояла страшная, до тридцати восьми и даже сорока по цельсию, и это в тени на верхней палубе! Влажность была невыносимая, кубрики превратились в душегубки: в них висел густой запах пота и нестираных солдатских носок. Даже в коридорах стоял "аромат", как будто "в лицо тебе плеснули из ведра, где мыли грязную посуду". Потели вы просто адски, каждый день съедая по несколько противных солевых таблеток. Душевые с пресной водой работали час утром и час вечером, в них выстраивались длиннющие, хмурые, нетерпеливые очереди, а самых невезучих отключение воды заставало прямо в процессе помывки. На корабле имелись душевые и с морской водой для желающих, но таких находилось мало: от соли тело быстро начинало зудеть, а грязь соленая вода смывала плохо. Большинство морпехов ходили без рубашек, некоторые даже заработали солнечные ожоги. Подполковник Ами сильно не возражал против свободной формы одежды: он и сам в своей полевой форме потел, как жеребец на скачках. Абориген как всегда щеголял темным, почти шоколадным загаром – за него он свою кличку и получил. Ночи тоже не приносили приятной прохлады: по соображениям светомаскировки большая часть иллюминаторов закрывалась и плотно завешивалась. Ночные часы были душными и тоскливыми, некоторые не могли спать и часами торчали на верхней палубе. К счастью, была возможность поспать и днем, и многие дрыхли по десять и даже по двенадцать часов. Чем же вы занимались? А особенно ничем. Час в день занимала проверка оружия: почистить, смазать, проверить, чтобы ржавчины не было, наточить в десятый раз штык – вот и всё. Первое время набивали запасные ленты и магазины патронами, но скоро все было набито и подготовлено. В один из дней по громкой связи объявили, что вы входите в воды противника – это означало, что за борт нельзя бросать ничего: ни пачку сигарет, ни консервную банку, ни использованный презерватив, если ты, морпех, настолько дисциплинирован, что даже передергиваешь в нем – малейшая мелочь могла выдать ваше положение врагу. Курить теперь разрешалось не круглые сутки, а только когда горит специальная лампа. Иногда случалась тревога – душераздирающе пел ревун, все напяливали спасательные жилеты и бежали вниз, в кубрик, а наверху оставались только те везунчики, смена которых по боевому расписанию занимала посты у трехдюймовок и спаренных зениток (расчеты состояли из моряков, но морпехи должны были подносить и подавать снаряды). Сначала сидеть в кубрике после тревоги напрягало – а если торпеда или бомба? Но потом вы привыкли к тревогам: почти всегда они означали, что кто-то принял наш самолет за вражеский или кому-то померещился перископ подводной лодки. Чаще же никаких обязанностей у вас не было. По рукам ходили книжки – буклеты об обычаях местных аборигенов (кстати, и на брифингах вас предупреждали, что местные очень плохо реагируют на обман, а за измену супруга у них полагается смерть, а ещё что если они разговаривают с вами сидя, то таким образом выражают своё уважение), туристические брошюры, иллюстрированные журналы, захватанные детективы с мятыми страницами, романы про гангстеров и ковбоев, всякого рода легкое и бульварное чтиво. Но попадалась и классическая литература, те же "Казарменные Баллады" Киплинга, Марк Твен, сборники О'Генри, а во второй роте у одного сержанта был том Фицжеральда. Другим "развлечением", если можно так сказать, стали религиозные службы – их проводили одновременно: католическую, преподобного Келли – у палубного люка Номер 4, а протестантскую, преподобного МакКуина – у палубного люка Номер 7. На каждую сходилась толпа народа, как верующих, так и не особо, и некоторые даже покрестились прямо в море. А бывало и такое, что протестанты из любопытства шли к католикам (всем было любопытно, как проходит исповедь), а католики – к протестантам. И никто никому не мешал. Отец Келли. И, конечно, игры! В твиндеке играли во все что можно: в кости, в джин рамми, в бридж, в покер! Устраивали настоящие турниры, и один парень сорвал на таком банк в ШЕСТНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ! Ему многие завидовали. А вот кому не завидовали – так это переболевшим малярией и не до конца оправившимся от неё. Во влажном и тяжелом тропическом климате легко начинался рецидив: ребят лихорадило, трясло по ночам, пот крупными градинами катился по лбу. Таких отправляли в лазарет и пичкали хинином. Один морпех скрупулезно подсчитал всё, что сделал за это время на борту "Зейлина": выходило, что он сыграл 215 партий в джин рамми, выкурил шесть блоков сигарет и коробку сигар, выпил девяносто три чашки кофе, постригся, одиннадцать раз постирал нижнее белье, прочитал два эссе, девятнадцать новелл, один роман и "Карманную Историю Соединенных Штатов". Единственное, пожалуй, что было действительно замечательного вокруг вас – это морская жизнь. Киты вспарывали гладь океана неподалеку, выпускали свои фонтаны и снова ныряли. Стаи дельфинов увязывались за кораблем, не в силах побороть любопытство, они выпрыгивали из воды, словно живые, совсем нестрашные торпеды, а потом опять уходили под воду, поднимая веселые фонтаны брызг. А по ночам океан иногда источал таинственное, потустороннее мерцание – это светился диковинный экваториальный планктон. Где-то числа шестнадцатого разлетелась новость: при очередной бомбардировке противник на острове замечен не был, "зенитный огонь очень слабый". "Зенитный огонь очень слабый" могло означать, что какому-то пилоту облачко показалось разрывом зенитки, а огня не было вообще. Люди стали роптать – зачем тратить столько усилий на этот остров, если на нем и японцев-то скорее всего нет? Будет как на Кыске... "Уэлл-уэлл" тут же провел дополнительный брифинг, где всячески подчеркнул, что высокая дисциплина огня в предстоящей операции – крайне важный фактор успеха. Короче говоря, он имел в виду, чтобы вы не палили во все, что движется. Бандит даже заявил: "Да повернули бы весь флот и пошли бы прямо на Токио – тут войне и конец!" – и некоторые его поддержали. Они и представить не могли, насколько логистически сложной была даже эта операция, и сколько топлива сжирала ваша армада даже не ежедневно, а ежечасно. Некоторые парни помоложе, Москит, Хоуторн, Кальмар, Лафайетт и Крот, и многие другие, ещё не видевшие боя (да и многие видевшие тоже), откровенно расстроились. – Жаль, так хотел меч раздобыть, – жаловался Хоуторн. – А я подстрелить хоть одного япошку, – сокрушался Крот. – А я бы нашел японский труп и плюнул ему в харю. Прямо в открытый рот! – заявил Кальмар. – За всё! Эх, теперь новой операции ждать. – Ну ничего, захватим бетио-шметио, двинем дальше, на Маршаллы. Уж оттуда-то они не сбегут так легко, – попытался успокоить его Лафайетт. И всё же чем ближе к намеченной дате, двадцатому ноября, тем больше парней начинало потряхивать. Например, идешь ты и видишь: какой-нибудь морпех травит старые байки, а все смеются. Но смеются как-то неестественно, нервно, каждый не слушает краснобая, а думает о своем. За три дня до высадки люди дружно перестали бриться, и никто не делал замечаний. У некоторых появились усики или бакенбарды. Восемнадцатого вы стояли на палубе, глядя, как скользят боевые корабли по бесконечной глади океана, а стайка истребителей нарезает круги над ордером флота. К вам подошел мужчина в форме и сказал: – Ребята, я Боб Шеррод, военный корреспондент. На вид он был нормальный парень, даже уже и не парень, а взрослый дядя лет за тридцать. Корреспонденты всякие по кораблю и правда ходили, некоторые снимали что-то на фото и кинокамеры. А некоторые из вас даже помнили статьи Шеррода в "Лайф" и "Тайм" про то, как армия штурмовала остров Атту на Алеутах. Шишка! А с вами ведет себя запросто. – Ну, и что вы думаете об операции? – спросил он, делясь "Лаки Страйком". – Какие мысли? Как оно будет? Есть там япошки или нет? До высадки оставалось меньше двух суток.
-
Это не пост, а настоящая глава из захватывающей книги!
-
Мастер класс как сделать из события "вы долго плыли по морю" увлекательную игру.
-
Солидно так!
-
Ну... это просто невероятно. Вау.
-
Хочу сказать что вот это вот эпически круто.
-
За труд и качество
-
Отлично собрано - без лишних жонглирований пустыми словами, все по делу
-
Из Рая в тропический Ад/= Фотки и детали — огонь!
-
Ну тут просто всё есть, и масштаб операции, и атмосфера, и подробное описание быта, и всякие детали прикольные типа священников этих или репортёра. Ну и серьги для сестер-рядовых/офицеров, посоны, всем серьги короче! Круто)) В самом деле, будто сам там плавал. Я кстати вспомнил, как трое суток добирался морем до Шанхая, и там на корабле ни разу не тесно было, но и то, отлежал всё, что мог, голодный был вечно, хотя есть тоже не особо хотелось, и повезло вообще, что книги были. Как раз про лётчика-аса Сабуро тогда прочитал) Только штрафов многовато, хех. Но, может так и должно быть. Чтоб жизнь мёдом не казалась.
-
столько всего можно сделать, чтобы не сойти с ума от скуки. надо успеть
-
Великолепный пост!
-
Запоздалый плюс...
-
Однако, сколько труда вложено в этот пост.
|
— Вообще-то я бы отправил тебя восвояси с такими вопросами в любом другом случае, — буркнул гном Рейнольду. — Но твой подарок заставил меня немного ожить, маг Рейнольд, так что я, пожалуй, окажу тебе услугу. Давай сюда. Кузня лежит к северу от Бросселиада, и к ней ведёт дорога рядом с ручьём...
Грубыми резкими движениями уголька гном нарисовал тебе карту, добавив на неё новые пути. От Ниад Итиль – к Бросселиаду, и –дальше, напрямик к Сумеречной Кузне. Вряд ли, конечно, это единственный путь, но, по-видимому, других Кальдерик либо не знал, либо не пожелал рассказать. Просто хотя кузнец и не высказал никаких предубеждений об эльфах, с таким нравом, вряд ли эльфы будут легко терпеть подобное соседство, да и сами низкорослые ремесленники тоже. Но об этом можно было пока не думать. Следовало продолжать путь.
Когда Рейнольд, пошедший на звуки борьбы со статуей, приблизился к комнате, то Фонарь Путевода на его поясе загорелся тусклым синеватым пламенем. Но стоило волшебнику, потерявшему интерес, после того что он увидел, удалиться от комнаты ближе к платформе, он вновь потухает. Интересно, чтобы это могло быть?
А вот Люсиль и Керидвен заняты может быть менее глобальной задачей, но не мене интересной. Вытащить щит оказалось задачей посильной – вдвоём-то, как известно, всё легче! — и то ли действительно убедительная речь жрицы Изиль, то ли её дополнительные усилия, убеждают статую, что щит всё-таки будет в достойных руках. Ещё один рывок, и вот Люсиль уже держит в руках покрытый чёрной эмалью легендарный предмет. Золото на лицевой стороне поблескивает даже в темноте: выгравированная птица расправляет свои крылья, поднимаясь из огня. Древний символ возрождения руадов.
Стоит только взять его в руки, как можно ощутить тяжесть веков, сквозь которые прошёл этот щит до момента, чтобы попасть к новому хозяину. Выкованный несомненно мастером своего дела, он легко защитит от обычных ударов, но главное – и лучше всего это чувствует именно дочь Бранвен, он зачарован специально чтобы защищать своего носителя от магии Тьмы. Вполне возможно, что и до службы сиру Аллемону он принимал участие в битвах с порождениями Тьмы. И вот тут на Керидвен вдруг волной нахлынуло воспоминание о том зловещем месте, куда её однажды пригласили. В той заброшенной часовне, где собрались люди искусств, на неё из их глаз смотрела такая же Тьма. И хотя щит явно был создан для того чтобы с этим злом сражаться, по-видимому, какой-то отпечаток борьба наложила и на него.
Но тайны, как известно, рано или поздно выходят на свет. Так и тёмное подземелье Восточной Башни, пожалуй, уже больше не хранило никаких тайн от лосморцев. Следовало выдвигаться дальше. Отряд собрался у платформы, и, повинуясь нажатию ноги волшебника, она унесла их дальше, ввысь. К новым тайнам тонущей в туманах земли Дал Фиатах.
|
Кейт потом удивлялась, как мало нужно для того, чтобы безнадежно испортить такой отличный город, как Виксберг. Всего то и надо, повесить на флагшток тряпку другого цвета. Это ей так не повезло, что она потеряла и дом и родителей, у других-то дома остались. Но прежнего города уже не было. И, даже, будто сам воздух вокруг стал какой-то тревожный и неуютный. Люди стали черствей, слова злей, товары дороже и еды все время не хватало. Что-то ушло безвозвратно,будто маленькая звездочка из детской песенки свалилась с небес на грешную землю, политую кровью южан...
Молодая девушка шла по улице города, который вначале был не родным, потом родным, и, снова не родным. Вернуть его в нормальное состояние могло только возвращение брата. Хоть больного, хоть кривого, главное живого. Можно без руки или без ноги, лишь бы с головой. Вместе они точно справятся. Одно его присутствие, даст тепло зимой и летом. А капитаном можно быть и без ноги и без руки и без глаза. Она на миг представила себе Сая в виде пирата, с черной повязкой, на деревянной ноги и с крюком вместе с левой руки и тут же выругалась под нос, чтобы отогнать видение. Нет он вернется здоровый. А она тут пока выживет,найдет немного еды и денег. Ну, как найдет, возьмет в долг. А потом, когда они разбогатеют, вернет всем все, что позаимствовала, если вспомнит и найдет. Кейт с утра до вечера шаталась по улицам в поисках добычи, туда и сюда. ONE for death and TWO for birth, THREE for wind and FOUR for earth, FIVE for fire , SIX for rain, SEVEN's joy and EIGHT is pain, NINE to go, TEN back again! Тихонько напевала и насвистывала она себе под нос. С песенок на считалки она перешла в подвале. Там не было сил громко петь, но и сидеть в темноте, тишине и пустоте было невмоготу. Иногда Кейт казалось, что все это страшный сон, который ей приснился. Иногда она с криком просыпалась от ужаса ночью. Когда ей снилось, что она снова попала туда. Все было размыто, нелепо, нечетко. Ведь такого никогда не может произойти с девочкой, пока бог из проповедей хранит землю, правда? И войны не было, ага. И снаряд янки не разрушил их дом... И па с ма не умерли... Но среди кошмара безымянных теней, лица своего мучителя она запомнила. Одно четко,как на гравюре в книгах. И лицо, и руки на своем лице. Знала, что если встретит четкого, то выследит и попробует убить. Такие мрази жить не должны, хуже янки и плохих негров.
Eeny... Кейт не сразу пошла воровать, но какой был выбор? Нет, так то она посадила что-то на огороде, но когда еще вырастет и сколько? И на рыбалку девушка ходила. Когда корабли янки перестали стрелять. Но этого было явно мало.
Meeny... Можно было устроиться прачкой в лагерь северян. Ага, к врагам. Если бы не было никакого другого выхода, ну вот совсем никакого, можно было, наверное, и туда. Но платили там мало. Так и не хотелось, и противно было, и страшно, вон сколько там солдат, скучающих по женской ласке, и негры есть. Если ее там обидят или убьют, то потом будет уже все равно, что там сделают с ее обидчиками, если вообще будут что-то делать.
Miney... В госпитале даже денег не платили, работать за еду, как негритянке на плантации?! Да пошли они. К тому же вот вернется Сай и что она ему скажет? Ты там в янки стрелял — стрелял, а я тут недостреленных лечить помогаю.
Moe... Шлюхи вроде как были девки богатые, кроме самых дешевок. А к солдатне идти, такой дешевкой и будешь. Кроме того и залететь можно и дурную болезнь подцепить и бесплатно обслуживать могут заставить и... и... и... Нет, не вариант. Тем более, тут все будет еще грустней, когда брат вернется. «Сай, я тут шлюхой работаю. Мне так стыдно. Ты посиди, чаю выпей, а я пока пойду повешусь от стыда». Девушка остановилась, чтобы оглядеться. Вчера она ответила на письмо Сьюзьке. написала. что была война. было плохо, а сейчас почти все хорошо. Только Сайлас еще не вернулся из армии. Вот она его дождется, а потом можно будет и в Сент-Луис в гости съездить. Вот и рыскала Кейт по ставшему другим Виксбергу и тащила все, что плохо лежит. Ночевала где придется, ела когда как, то густо, то пусто, мерзла, и, несмотря ни на что, росла. Она загадала, что если Сай не вернется к весне, то перестанет его ждать и попробует найти себе хорошего парня, чтобы не бродить одной. Без напарника тяжело. Интересно, кто это будет. Кейт хмыкнула и, стреляя навскидку глазами по сторонам, пошла дальше,тихонечко бормоча в ритм шагам: When shall I marry? This year, next year, sometime, never. What will my husband be? Tinker, tailor, soldier, sailor, rich-man, poor-man, beggar-man, thief. What will I be? Lady, baby, gypsy, queen. А если не королевой, то может махнуть к Сьюзан в этот-ее-гребаный-Сент-Луис и стать там великой певицей?! Голос-то никуда не делся. Просто пока петь не хочется.
-
Что-то ушло безвозвратно,будто маленькая звездочка из детской песенки свалилась с небес на грешную землю, политую кровью южан...
И считалочки просто топ)
Вчера она ответила на письмо Сьюзьке Сьюзьке))))
-
Чудные считалочки, да и вообще музыкальное сопровождение постов всегда на высоте!
|
- Инсигнии генокодированы, снять не получится, - Фенрия, видимо, не уловила иронии в последних словах Лотты, - А пикты беру. Пригодятся.
Можно было, конечно, заткнуться, когда хозяйка отстрелялась по формальному вопросу, сведя ответ к теме ядов, не желая отвечать на вопросы по существу, но рыжая была не из тех, кто мог просто так заткнуться. Ну, не всегда, по крайней мере. Слова нужны до тех пор, пока есть шанс решить все словами. И только потом слова бесполезны. В таких случая лучше начать стрелять первой.
Пока товарищи задавали свои вопросы, девушка с притворной ленцой скользнула взглядом по помещению. Укрытий мало. Выход один и, скорее всего, контролируется. Может, лифт ходит только если оператор кнопку нажмет. Договариваться с духом времени не будет. Значит, уходить нужно через технические туннели, они тут точно есть. Коммуникации, вентиляция. Видимого оружия у Лотты не было, но это еще ничего не значило. Фелиция показывала однажды цифровой лазер, встроенный в перстень. Вот и пуговицы на пальто хозяйки кофейни могли быть такие же. А еще рефрактор. Значит, надо бить очередью...
- Так все-таки, почему мы четверо? - вставила рыжая слово, когда образовалась пауза, - В драгоценные кварталы нам хода нет. Подвязок ни с кем нет, ни с арбитрами, ни с адептами, ни с нобилями. Легенды нормальной, и той нет. Вот мы сейчас выйдем отсюда и сядем думать - а куда пойти, а с кем поговорить, а как получить доступ. Пока мы все это обустроим, пройдет время, а это трупы, если убийца не уймется. Чтобы не взять местных ребят.?
- Ну и почему мы, в целом? Ладно, это не яд. Но мало ли в Империуме странного, а Инквизиция это не коллегия загадочных смертей. Мы, как там было, последняя и что-то там линия Человечества или как-то так. Почему эти убийства, ну, считаются такой угрозой, которую нам надо расследовать?
Фенрия перевела взгляд с Лотты на напарников, ища поддержки. Неужто она одна беспокоилась, а все остальные спокойно включились в задание?
|
Дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Надо дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Вот и все мысли, что остались в голове Дойчи к третьей миле марш-броска. Легкие горят огнем, каждый вдох будто кипящее масло в горло, ноги свинцовые и едва отрываются от земли. Мир сузился до затылка бегущего впереди, все остальное просто перестало существовать. Наконец, замедлились. Кажется, прибежали.
- Кто дал команду сбавить темп?! - орет ганни, - Хотите остальные шесть миль пройти ползком?! Я это вам устрою! Марш!
Не прибежали. Просто дорога берет в холм и взвод притормозил. Вдох. Выдох. Надо просто дышать, не думать о том, что бежать еще два раза по столько же. Просто делай шаг, затем другой, затем еще один. Хотя бы тошнить перестало и голова меньше кружится. Сейчас бы чего-нибудь сладкого съесть. Мороженного, например. Здесь оно особенно вкусное. А вместо этого надо бежать. Шаг. Вдох. Шаг. Выдох. Мыски ботинок цепляются за асфальт, сбивая с ритма. Спина впереди удаляется. Кто-то снимает с плеча Билли винтовку, он не замечает кто, но бежать становится легче. Пулемет! Где пулемет?!
- Да тут он, - отвечает голос справа. Кажется, Дойчи испугался вслух, - Ветчину нагрузили. Ты беги.
Кто-то ржет. Смешно ему, что нагрузили ветчину. Откуда вообще еще силы смеяться? Как бы не сдохнуть прямо тут, до встречи с первым нипом.
Под конец стало немного легче. Все-таки, Билли не просто так последние три года тренировался на льду, а летом бегал кроссы и даже хотел бежать четыре мили гонки НАСС в бордово-желтых цветах*. Точнее, морпеху казалось, что стало легче. Он упорно делал шаг за шагом, не видя ничего кроме цели, будто хренов Уирлэвей на Бельмонт Стейкс**, ему нужно было дотерпеть до финиша, а дальше хоть трава не расти. И когда сержант, наконец, скомандовал "рота, стой", Смит сначала остановился, а потом рухнул на землю. Шевелиться боец уже не мог. Болело все, каждый сантиметр тела гудел от усталости и боли. Дойчи понимал, что это еще цветочки. Завтра будет хуже, завтра все начнет болеть по-настоящему, когда мышцы немного застоятся.
Отчасти поэтому Билли достаточно легко перенес разжалование, ему было не до переживаний по этому поводу. Сказывалось характерное спокойствие сына штата Северной Звезды - обидно, досадно, но ладно. Зато теперь не надо было таскать на своем горбу эту стальную дуру. Больше парил Физик, который отчего-то взъелся на рядового, и теперь выделял Смита по каждому поводу и без. Вот, привязался со своими задержками. Пусть лучше Гловеров дрючит, это им теперь разбираться с капризным Браунингом. "У меня хотя бы ствол не ходит из стороны в сторону, будто пьяница поссать вышел," - думал про себя Дойчи, а вслух монотонно повторял заученные позиции полевой инструкции.
- Задержка 19. Рычаг ленточной подачи вывернут, стерт или сломан, - бубнил Билли, - Собрать кожух с неисправной деталью. Задержка 20. Погнут или стерт рычаг ленточной подачи. То же, что и 19.
- Какой, блядь, то же что и 19!? - зарычал сержант
- То же, что и устранение задержки 19, - пожал плечами Смит, - Так в полевой инструкции написано, сержант, не я придумал.
Затем полоса препятствий и следующая порция дрючила. С каждым днем этот цикл нравился Билли все меньше и меньше. От постоянных придирок Физика у рядового появилось совершенно несвойственное ему желание кому-нибудь врезать. Но это было бы чертовски невежливо по отношению к товарищам. Вот, разобьешь ты кому-то нос, а по шее получит весь взвод, даром что Уэлл-Уэлл разве только не обедал в солдатской столовой с четвертым взводом. Подводить сослуживцев Дойчи не хотел. Он мало понимал во всех этих гунхо, про которые твердили в учебке, но с детства усвоил, что сила в общности. Играешь ты в хоккей, бросаешь мяч, валишь лес или япошек, добиться успеха можно только сообща. Поэтому стисни зубы, опусти взгляд и принимай за команду.
К выходным, когда пресс командования пошел на спад, и у рядового состава появилось свободное время, Смита пришли побить. Так он, по крайней мере, решил когда в подсобку, где Билли отрабатывал наряд, набилась добрая половина отделения. В животе скрутился узел ожидания беды, рядовой поднял на морпехов отрешенный взгляд, собираясь что-то сказать, но его оборвал наигранно испуганный возглас Ньюпорта:
- Полундра, парни! Кажись, Вулкан сейчас ебанет из главного орудия!
От гогота полдюжины глоток затряслись стекла и Билли, кажется, избежал расправы. Новое прозвище прицепилось к рядовому хуже клеща, в итоге Дойчи смирился с ним и даже стал с гордостью откликаться. Было в нем что-то лихое, бесшабашное, что совершенно не вязалось с обычно флегматичным морпехом.
-
Как бы не сдохнуть прямо тут, до встречи с первым нипом. Я проверил и первым НИПом, упомянутым в этой игре, был генерал Джон Марстон. Он пусть и не сдох, но в больничку все таки отправился. Потому можно праздновать mission accomplished!
-
Дойчи у нас прям каждым постом устраивает экскурс в спортивную историю Штатов!
-
А ведь хорош, чертяка)
-
Отличный пост, да еще со сносками : )
-
Обстоятельно, но без лишней "воды" - просто бенч
-
Как всегда отличный подход к историческим деталям, и еще мне очень понравилось вот это: Кто-то снимает с плеча Билли винтовку, он не замечает кто, но бежать становится легче. Пулемет! Где пулемет?!
- Да тут он, - отвечает голос справа. Кажется, Дойчи испугался вслух, - Ветчину нагрузили. Ты беги. Поскольку я знаю ИРЛ истории, как солдаты тайком помогали друг другу оружие нести на марш-бросках (ой, да что там, мой отец это делал на сборах)))).
-
Кто-то снимает с плеча Билли винтовку, он не замечает кто, но бежать становится легче. Бесценно
|
-
А вот и делегация встречающих!
-
Очень весело. Доклады голосом, связь прямотоком. Давно так не смеялся.
|
|
- Бет-минометы - азимут 76, дистанция 720! Пришло время задать добрый урок этим ползущим во тьме отродьям с прогнившими серцами, и пояснить, что здесь нет места для коварных замыслов их испорченных умишек! Я просчитал все ваши подлые планы и успел подготовиться заранее, вы, жалкие ничтожные подлецы, трясущиеся от страха быть пойманными! Пришло время заплатить за ваши преступления полную плату! Взрыватель контактный, три Бет-мины - ОГОНЬ!
Нет, конечно, сержант не декламировал этот по-комиксному переперченный монолог вслух, он звучал только у него в голове и там же, в воображении, ему казалось, что смазанные, неуловимые глазу силуэты выплевываемых куцыми стволами мин распахивают крылья летучих мышей, улетая к цели. Глупо, но эта внутренняя игра позволяла ему сосредоточиться на происходящем, не раздергиваться от пристального внимания начальства и не терять фокус на слаженной работе группы, то есть Бет-комманды. Плечи его развернулись, подбородок отвердел, взгляд впился в цель, тесная маска давила на скулы, невидимый плащ хлопал на ветру.
- Я - сама ночь... - беззвучно произнесли его губы, когда мины кучно легли по скону пригорка, раскидав как кегли воображаемого Джокера со своей бандой мафиози.
Будь Кёртис песиком, он бы звонко повизгивал и махал бы хвостом как бешенный после последовавшей скупой похвалы ганни: - а-Ктооооо у нас туууут хорооооший маааальчик? Ктооо молодеееец, а-кто такой красиииивый, а-кто же это такооой? - Я! Я! Я самый лучший мальчик на свете! Это я! - заливисто тявкало сердце, которое щедро чесала за ухом раздувающаяся гордость за себя, за группу, за взвод. Курт же просто заалел, а потом запунцовел, силясь сдержать раздирающую кончики губ улыбку. Прям как сельская девчонка, которой неловкий ухажер на танцах впервые подарил куцый букет маргариток. Он преданно смотрел в спину уже забывшего о нем Кремня и думал о том, что не будет неделю мыть плечо, по которому тот хлопнул, какие ребята молодцы и как все здорово и вообще, что это лучший день во всей его жизни! Пытаясь выглядеть хладнокровным и бывалым, он как-бы небрежно начал цедить сквозь зубы группе, всетаки расплываясь в итоге в улыбке: - Слыш'ли, доходяги, Кремень нас п'хвалил, а? Ничо-се, так скора и ад замерзнет, чес-слово!
И тут замолчал сначала один пулемет, а потом второй, забегали посыльные. Чертовы пулеметы, нельзя, незьзя доверять этим жрущим масло лязгающим железякам! Не знаешь, что происходит, а самое главное - ничем не можешь помочь... Теперь уже парень не находил места, куда деться от тревоги - что случилось, насколько все плохо?
Уж потом и то, что их группу отметил Ами, не доставило эйфории, хоть и радовало, конешно. Хорошо - Трещотке не досталось! За Манго сердце особо не болело, белая кость, сам себе на уме. За клоунов Дойчи и Лунатика тоже как-то не особо, сами виноваты. А вот ставшее еще более каменным, хотя куда уж, лицо Физика не на шутку расстраивало - он же спас всю ситуацию, а в итоге сам получил... Зато некоторые ребята из-группы в итоге оказались не такими мудаками, как ему сначала казалось, и может сержанту и не стоит слишком панибратствовать с подчиненными, но так уж само складывалось.
"Ладно, все непременно наладится", думал он в душе, растирая мыло по своему мощному телу. Вокруг, в струях пара, блестели фигуры других морпехов - крепкие шеи, мощные плечи и тугие бицепсы, рельефные ноги в мыльной пене, скульптурно обрисованные тусклым светом, отраженным от кафеля. На секунду ему причудилось - что он стоит среди супергероев, снявших плащи, маски, сапожки и трико, и пронзило явственное, четкое, до мурашек по позвоночнику пробирающее понимание - он тоже один из них.
В раздевалке они пересеклись с Трещоткой. Рыжий, всклокоченный, сутуловатый, он на супергероя не был похож. Это было не его конечно дело, но чего-то ему было и жалко Трещотку, и хотелось поддержать, ну как брата типа младшего. Такт и политес достоинствами Бетмена никогда не были, и он уж сказал как мог, не задумываясь, что его навязчивая поддержка может вызвать и раздражение:
- Эй, Чудо-Мальчик*! Там это, с пулеметами, это ж с каждым может случиться. Не подфартило просто, да и балбесы эти! Когда дойдет до дела, ты покажешь! - и он по-братски положил Трещотке руку на плечо, чуть нависая из-за роста и глядя сверху вниз телячьими глазами, - Ты всем еще покажешь!
-
Офигенный пост!
И мальчишеская эйфория, и бет-мины (я блин сначала не сообразил, начал думать, что это за мины, может тип какой-то, который я не знаю))), и акцент офигенно передан))).
И сцену в душе как наяву увидел))).
Короче, топ!
-
Бет-минометы :D
-
"Ладно, все непременно наладится",
Непременно, Кёртис. Непременно
-
- Эй, Чудо-Мальчик*! Там это, с пулеметами, это ж с каждым может случиться. Не подфартило просто, да и балбесы эти! Когда дойдет до дела, ты покажешь! - и он по-братски положил Трещотке руку на плечо, чуть нависая из-за роста и глядя сверху вниз телячьими глазами, - Ты всем еще покажешь! Замечательные слова ободрения)))
-
- Я - сама ночь... ++++++++++++++++++++++++++++++++++++
- а-Ктооооо у нас туууут хорооооший маааальчик? Ктооо молодеееец, а-кто такой красиииивый, а-кто же это такооой? - Я! Я! Я самый лучший мальчик на свете! Это я! ++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Это шикарно! =D
-
Бет-минометы Все, дальше читать не мог, в голосину
|
Отец учил Виктора, старшего, что начатое всегда нужно доводить до конца. Что угодно: начал изгородь ставить, так бей колья до мозолей, заделал подруге наследника, так женись. Сам он, правда, три года собирался гусятник городить, пока все не плюнули на эту затею, а матери их, уже беременной, если верить рассказам бабушке, руку и сердце предложил только после того, как дед, с дядей Джоном заодно, из него едва весь дух не выбили. Потом, конечно, старый Ковальски от дел отошел, предоставив воспитание детей, в частности Роберта того же, теще и жене - то ли вымотался от порождаемого многочисленным потомством хаоса, то ли его подкосил тот факт, что ныне покойный брат, несмотря на - а может, и вопреки - его "уроки жизни" вырос, мягко говоря, не тем человеком, которым он его хотел видеть: считал фермерство уделом фермеров, становиться одним из которых ну никак не планировал, рвался в большой город, мечтал выучиться на адвоката, и даже поляком себя не числил, посмеиваясь и топча пяткой американскую землю, на которой родился, каждый раз, когда от отца очередное упоминание о "Родине Предков" слышал. Запомнилось сержанту еще и то, что старик был категорически против желания Виктора записаться добровольцем на фронт, но ему не сказал уже ничего, только рукой махнул: мол, поступай как знаешь, не маленький. Разочаровался, может? Или просто устал пытаться что-то изменить, благо нашлась отдушина-успокоитель - бурбон. Так и остался в памяти сидящим на кухне, с наполовину пустым стаканом в дрожащей руке. "Давай, сынок. Задай им там". И до дна. А пил он к тому моменту уже не первую неделю. Вроде, с тех самых пор, как пришла похоронка на брата, не просыхал. Да и сейчас - пусть вся родня в письмах этот момент тщательно обходила - наверное, не просох, и это с его-то без того подорванным много лет назад "испанкой" здоровьем. Отчего-то Роберт не сомневался, что когда он вернется домой, то застанет там, в лучшем случае, только мать. Сестры, разумеется, помогали, чем могли, но у них свои семьи, свои нужды и заботы, а от пары младших раздолбаев толку в плане как помощи по хозяйству, так и воздействия на мокнущего в бутылке Анджея Ковальски было не больше, чем от "канального кота" - в ловле амбарных мышей . Провел пальцами по шероховатой бумаге никак не желающих взвиваться пеплом конвертов в какой-то момент, думая о своем. Убрал зажигалку. Взял сверху одно письмо. Потом другое выудил. Остальные достал из ямы, оббил об штанину, сложил стопкой. Пряди ее волос вспомнились. Вспомнились танцы, вспомнились вечера темные. Вспомнилось, как пунцовели щеки ее после неловкого поцелуя. Тонких пальцев ее белизна на его - заскорузлой и потемневшей от работ в поле - ладони, вспомнилась. С трудом сглотнув подкативший к горлу ком, сунул письма за пазуху. Нет, не так. Вернется, встретится, узнает все, потом решит. А что до бумаги, так ее завсегда сжечь успеет. Посидел еще немного, поглядел на воду. То ли полегче стало, то ли нет. Кажется, все же не особо. Дэнни увидел как, махнул ему, дескать, привет. Поднялся, отряхнул брюки от песка, яму злополучную подзасыпал быстро движением ноги, подошел с сослуживцем поздороваться. Слово за слово, по бутылочке пива выпить предложил. Отогнать мысли о случившемся, о "Д. Коннелли", обо всем этом, фокус внимания переключить на что-нибудь еще. Поможет или нет, другой уже вопрос.
-
знатная груснотека, аж выпить захотелось!
-
Классный пост! И особенно мне вкатило вот это место! Разочаровался, может? Или просто устал пытаться что-то изменить, благо нашлась отдушина-успокоитель - бурбон. Так и остался в памяти сидящим на кухне, с наполовину пустым стаканом в дрожащей руке. "Давай, сынок. Задай им там". И до дна. А пил он к тому моменту уже не первую неделю. Вроде, с тех самых пор, как пришла похоронка на брата, не просыхал. Да и сейчас - пусть вся родня в письмах этот момент тщательно обходила - наверное, не просох, и это с его-то без того подорванным много лет назад "испанкой" здоровьем. Отчего-то Роберт не сомневался, что когда он вернется домой, то застанет там, в лучшем случае, только мать. Сразу вспомнил кино одно хорошее: ссылка
-
Сначала было смешно читать, потом уже не очень :(
-
благо нашлась отдушина-успокоитель - бурбон. Это верно, это хороший успокоитель, одобрям-с!
-
когда война не только на фронте, но и до дома добирается
|
Пробуждению Пол был даже рад — он бы и сам вот-вот проснулся, а то ведь тот холёный, с острым подбородком, уже подбирался к мочке уха, меняя оскал на кривую ухмылку. "こいつ、明日に首吊りにして腹切り開き、見せしめにしよっか?兵卒皆共を楽しませなきゃ"
Вот что его ждало. А там, во сне — ещё ждёт. Снова и снова, пока не что? Не закончится война? Не закончатся чёртовы япошки? Не будет весь их поганый язык искоренён, не сожгут все словари и книги, не запретят само изучение? Чтобы не смог никто подойти к Полу в парке с ножом и петлёй и повторить жуткие слова...
Херня, конечно. Но отмахиваться от кошмарных воспоминаний всё ещё приходилось с усилием, как будто преодолевая сомнение. "А может всё-таки всех убить? На всякий случай..." Херня, конечно. Конечно. Конечно.
До построения с последовавшими разносом и открытием истинной причины странных взглядов в свою сторону Дроздовски о плохом больше не думал. Как-то так устроен он был (теперь? Всегда?), что если уж чем-то занят, то погружался почти полностью. Читает — весь в книге. Пишет — весь в чертах. Слушает про задержки пулемётов — невольно повторяет одними губами важные моменты инструкций.
А вот когда выяснилось, что он теперь ходячий недозрелый томат... вот тут Пол вообще потерялся, с минуту стоял как идиот и изумлённо хлопал глазами. Потом пришла ярость.
"Ну Билли, ну сукин сын! Ну я тебе устрою битву за Варшаву!", — думал Пол, отчаянно расчёсывая волосы пальцами в глупой надежде содрать с себя дурацкую краску (он как раз заметил такую же на руках "Дойче"), — "стоп, но ведь поляки-то в итоге проиграли! А я что? Проспал всю битву-то что ли?".
Проклятье, да при чём тут вообще были поляки! В Билли столько же немчуры, сколько в Поле Польши! Так наступило понимание. "Дойчи" ведь всегда вляпывался в какие-то нелепые ситуации — Пол легко вспомнил, как у Смита на стрельбах клинило оружие и как он походя получил по морде от каких-то пьяных местных, недавно, у бара. А теперь вот спьяну всего себя чуть было на подполковника не исторг. Да его и пожалеть надо, а волосы что, ну побреется.
Вот только фазы отрицания и принятия Полу пропустили — погнали бегать, а к концу внезапных ночных физ-занятий крашеному бедолаге уже больше ничего не хотелось. Дойче? Здаров-иди-к-чёрту, козёл, завтра-увидимся, давай-не-кашляй, мудила.
Неумиротворённая злость проснулась в Дроздовски наутро, словно проклятый японский офицер со своими изогнутым мечом переселился в своего бывшего пленника и поднял его в мстительную банзай-атаку. Но сначала умыться и составить коварный план. Пол ничем не выдавал своего смущения крашеной шевелюрой, шёл с гордо поднятой головой и прямой спиной, кушал в столовой неспешно, держа миску навесу и поглощая пищу путём переваливания её через край прямо в рот. Жаль только вместо палочек вилка. А ещё жаль, что придумать ничего путного Полу опять не дали — после обеда началось дрючево без разгиба.
Круг! Полоса, барьер, стена, колышки, сетка, шины, по новой. Пулемёты! Ствол, короб, затвор, ударник, пружина, магазин, дальше. Задержки! Осечка, утыкание, перекос, подкрутка, бежать. И опять. И опять. И сколько ж можно?
Духа японского Пол потерял где-то уже между третьим и четвертым забегом. Наверно, поганец запутался в сетке, зажевался затвором пулемёта или просто был рассеян угарным потом работающих над собой морпехов. Если сперва Пол ещё посматривал на Билли с хитрым стальным блеском в глазах, то потом просто скользил по товарищу равнодушным от измотанности взглядом. Не до конца восстановившееся после малярии и пыток тело и так едва справлялось с тренировками, куда там лишним силам на соперничество. Дроздовски просто старался не перейти в какой-то момент на шаг, не запнуться и не упасть.
А вот про каску он шутки не понял. Да его-то в чём вина?! Что спал, когда надо спать? Что растерялся, сразу не указал на бурлящего вонючей лавой "Вулкано"? Потом-то краску он с пальцев уже смыл, хрен докажешь. А теперь сержанты не желали Пола и слушать. Ошизеть-не-встать!
Да, в каске было неудобно. Конечно, у всех хватало дел, и свежеиспечённый "Машрум" урывал моменты дать башке отдохнуть, ну не смотрят же те, кому больше всех надо, а свои-рядовые поди не сдадут. По первости, конечно, всё одно замечали большие лычки, ругали, даже ночью как-то застукали (повезло ещё, что каску Пол просто к краю кровати за ремешок привязывал, чтобы сверху полунависала, но кожи не касалась). Потом уже так не лютовали, хотя всё одно наказ помнили и отменять не собирались, суки. Приходилось Полу в самых погонистых местах скрывать польскую полу-гордость!
-
Духа японского Пол потерял где-то уже между третьим и четвертым забегом. Наверно, поганец запутался в сетке, зажевался затвором пулемёта или просто был рассеян угарным потом работающих над собой морпехов. Если сперва Пол ещё поглядывал на Билли с хитрым стальным блеском во взгляде, то потом просто скользил по товарищу равнодушным от измотанности взглядом. Вот плюсую двумя руками! Высокие физические нагрузки – лучшее средство от всякой чепухи в голове!
-
Правильно, наказание надо так и принимать - гордо и несгибаемо!
|
Чертов торговец, чертов Велл-Велл, чертов Трещотка, чертовы все. Физик рвал и метал в душе, хотя где-то в самой ее глубине понимал, что никто в отдельности не виноват, но в то же время виноваты все. С выговором, тем более с занесением он был не особо согласен, но годы военной службы научили его принимать такие вещи как само собой разумеющиеся. Если начальство недовольно, то кто-то должен пострадать, а уж заслуженно или нет, так дело десятое. За его недовольство тоже кто-то должен был нести ответственность, но кто им будет Омайо еще не решил.
Однако недовольство недовольством, а дело делом и Дженнингс принялся дрючить пулеметчиков по задержкам пулемётов. Во-первых задержки. Их должны были знать наизусть. И в точном порядке, зная какая задержка под каким номером. Физик мог разбудить группу ночью и начать спрашивать, мог разбудить кого-то одного и не давая ему проснуться спросить конкретный номер задержки или наоборот назвав задержку спросить какой у него номер. Даже на беге он по ходу спрашивал. Так что совсем скоро можно было быть спокойным, такое позорище не повторится.
Во-вторых было устранение задержек. И тут решение о козле отпущения пришло само собой. Физик уже почти утвердился во мнении, что им должен быть Слипуокер, но того и так гнобили по полной, так что вся тяжесть козловства пришлась на Дойчи. Уже на втором занятии взводный приказал Смиту выйти из строя.
- Так рядовой, сейчас капрал Мэтьюс будет устранять задержку, а ты расскажешь нам что это за задержка и как ее устранять, ясно. - Есть, рассказать. - Есть, рассказать, сэр. Тебе даже солдатом быть за честь, так что вспомним каким ты был нуби.
И все занятие, всех трех отделений Дойчи стоял перед строем и отвечал про задержку и способ его устранения. Так повторялось примерно 2 раза в неделю. На пятый или шестой раз Физик вызвал из строя Трещотку и командиров отделений.
- Как думаете морпехи, до этого салаги дошло, что вчерашнее спиртное надо держать в себе, а не вываливать его перед командиром и не подставлять всю группу? Можно ему уже доверить самому попытаться устранить задержку?
После этого насмешки над Дойчи дополнились еще и недовольством, поскольку стало понятно из-за кого их так дрючат. Дело тоже шло нормально, конечно устранять задержки идеально или даже хорошо научился не каждый, но командиры отделений, стрелки и их помощники делали это отлично, остальные худо-бедно тоже справлялись.
В-третьих была профилактика. Каждую задержку можно было предотвратить, а если она все же случилась, то ускорить ее устранение. Поэтому Физик показывал и рассказывал как это можно сделать, что в жару надо проливать ствол, что смазку надо менять в зависимости от многих причин, в том числе и от степени изношенности ствола и спускового механизма, как и чем нужно чистить податчик, и что лучше протереть его до дыр, чем позволять ему постоянно клинить. Он учил и показывал какие приспособления позволяют быстрее устранить задержку, учил как делать их самим. К этому моменту он уже выпустил пар, поэтому дрючкой это назвать было нельзя, больше дружеской беседой дядюшки с племянниками.
Физик уже планировал начать четвертую часть, которая носила кодовое название чутье. Она состояла в том, чтобы по звуку определить наиболее вероятную причину задержки, когда пошли слухи, что скоро дело.
|
Лейтенант Манго, взводный сержант Физик, сержанты Трещотка и Бэтмен, рядовые первого класса Дойчи, Винк и Слипуокер
Всё началось в пятницу. В пятницу были батальонные тактические учения со стрельбой боевыми боеприпасами. Погодка была хорошая, солнечная, только ветер сильно пылил, ну так что ж? Учения со стрельбой – всегда вещь опасная, особенно в конце дня: утром все ещё собраны, подтянуты, серьезны и сосредоточены. К концу дня всё оказывается не так весело, как ожидалось – вышли на позицию, отстрелялись, если положено – совершили маневр или отработали атаку – и назад. Подполковник Ами орлом смотрелся на своем командном пункте, поглядывая в бинокль, раздавал указания. Стрелковые роты действовали по кругу: одна вместе с ротой "Хотел" вела огонь на подавление, другая проводила ложную атаку, прикрываясь дымовой завесой, а третья совершала фланговый маневр, который и заставлял противника отступить или сдаться. Подполковник Ами не верил, что противник сдастся, поэтому вы снова и снова "отбрасывали" его, поражали огнем с нового рубежа деревянные щиты и шли дальше. – Открыть огонь! – командовал лейтенант Донахъю. – Шестьсот сорок ярдов! Угол возвшения... – подавал команды Бэтмен. – Взрыватель контактный! Три мины! Огонь! Минометы деревянно "булькали", как будто кто-то стукнул по чему-то твердому очень упругой доской, и мины летели к цели. Бетмэн хотел пить, но под взором сурового Гарри Блэкторна не решался притронуться к фляжке. – Пригорок справа от цели! Видишь вражеский пулемет! – выдал вдруг новые данные ганни. Бэтмен скорректировал. Снова залп – минометчики бросают новые мины в ствол раньше, чем упали на землю первые, и если ты ошибся – весь залп насмарку. Но ты почему-то решил не пристреливаться: заранее ещё прикинул, сколько до пригорка. А пригорки – штука коварная, иногда они скрадывают дистанцию... Манго смотрит в бинокль. Ганни смотрит в бинокль. Мины, сериями по три, как заказывали, бьют по пригорку, покрывая его разрывами. – Молодцом, сержант! – сухо шмякает его по плечу Кремень. Объявил лейтенанту: – За минометы я спокоен! Потом комендор-сержант ушел на ротный КП к Хиллу, и тот отправил его осматривать, насколько хорошо окопалась пехота. Ваши пулеметы, тем временем, били похуже, но тоже сносно: первой очередью цели не накрывали, но с поправкой Дойчи по ним попадал, а Рэйзор с Винком, тоже не отставали. – Давай, причеши их! – приговаривал Тугодум, подпихивая ленту. Потом пулеметы стали давать задержки. Сначала были просто осечки. Потом заело затвор у Дойчи, и как он не дёргал рукоятку затвора, ничего не получалось. С батальонного КП тут же прибыл посыльный: почему стреляют только два? Чуть погодя перестал стрелять ещё один. "Почему, почему... Жарко потому что!" Омайо бросился на позицию пулеметчиков: он приказал уже начавшему разбираться с ними Трещотке корректировать огонь третьего пулемета, а сам занялся заклинившими. Работать было тяжело – пулеметы нагрелись, хотя вроде не настолько, чтобы что-то там внутри у них расплавилось вконец. Физик, ценой слегка обожженных пальцев, сумел достать из одного заклинивший патрон – с помощью фальшивого патрона с отпиленным фланцем. Вообще-то это мог сделать и сам стрелок, но у Дойчи не было такого патрона, а ещё Дойчи просто не знал, как это делается. Осмотрев второй пулемет, Физик не сразу понял, в чем дело – там была проблема с приемником, видимо, при смене позиции повредился приемник. С помощью инструментов и такой-то матери взводному удалось исправить неполадку. За это время пулемет подостыл, и когда Винк прижал рукоятку сверху ладонью и надавил на спуск, застучал снова. Пули опять градом посыпались на деревянные щиты. Фух! Можно выдохнуть. За это время прибежал ещё один посыльный, от Хилла. – Сэр, приказано продвигаться вперёд. И другой, от Ами: – Командир батальона повторяет вопрос: "Почему замолчали два пулемета из трех?" – посыльный был заморенный, было понятно, что он бежал к Хиллу, но капитан его перенаправил во взвод, дескать, не доложили ещё, сбегай сам и спроси у лейтенанта Донахъю. Манго не знал, почему – ему нужно было готовить взвод к маневру, а Физик еще не вернулся. Дроздовски в это время откровенно скучал: пулеметы его не касались, и он мысленно выводил на ладони иероглифы, а поскольку дело это было мудреное, снял каску, чтобы голову обдувало ветерком. – Дроздовски! – услышал он над ухом. – Бегом марш к подполковнику! Доложишь... Стараясь запомнить причины неисправности клятых пулеметов, но и не растерять "корову под ножом", Слипуокер побежал докладывать на КП батальона, где Голландец сделал ему замечание из-за каски. Спохватившись, рядовой кинулся за каской, а потом и догонять уже свернувшуюся с позиций роту. Но в остальном учения прошли без происшествий – батальон показал высокую дисциплину огня, ротные делали всё довольно продуманно и четко. В целом подполковник был вроде как доволен: на разборе он похвалил комроты "Хотел" и "Эхо" за меткую стрельбу, отметил, что "Фокс" была в отличной физической форме, а "Гольф" хорошо выбирала позиции. Ами между прочим сказал, что лично видел работу минометчиков "Гольф", и даёт ей высокие оценки. Затем он указал на недостатки, подвел итоги, и батальон маршевой колонной отправился в лагерь.
Выходные прошли по-разному. После учений роте надо было привести себя в порядок, так что увольнительная для большинства вышла суточная, с вечера субботы до вечера воскресенья. Винк провел его довольно тихо, посидев на лавочке и поболтав с дедком. Тот оказался занятным типом и предложил сыграть в шахматы. Бои на клетчатом поле прошли с переменным успехом, пожатием рук была заключена ничья и перемирие. Омайо тоже особенно не геройствовал: мирно прогулялся по городу для успокоения нервов. Голландец был занят, а Сирена пошел на пляж, но был один знакомый сержант из роты "Хотел", Кристи Майлз по прозвищу Гуталин (нет, он был не негр, у него просто была черная, как ночь, шевелюра), с которым удалось обсудить учения и перемыть кости всем идиотам в соседних батальонах. Лейтенант Донахъю, как и подобает офицеру, сходил в кино в компании нескольких молодых офицеров из полка. Офицеры даже заключили шуточное пари, что станет новой целью дивизии – Рабаул в Новой Британии, или же какой-то другой остров. После лейтенант разобрал письма, сделал запись в дневнике, поужинал, лег и заснул. И спал, и видел что-то весьма интересное, пока примерно без четверти пять утра в понедельник его не разбудил телефонный звонок.
Бэтмен насладился комиксами сполна, жадно прочитав журнал от корки до корки, похвастался перед Торнадо и Смоллом, которые тоже угорали по комиксам. В этот раз приятели загадочно намекнули, что Торнадо скоро из дома тоже пришлют нечто такое, что Бэтмена заинтересует. Наклевывалось что-то вроде бартерной сделка. Трещотка наелся мороженным до упора, до сладкой холодной сытости. На беду у самой церкви его заметил проходивший мимо капеллан полка, преподобный Рэйкин. Но повезло – вместо длинной нудной проповеди, Рэйкин просто сказал, что не нужно обязательно заходить в церковь, если хочешь обратиться к богу, а потом эдак по-дружески расспросил Трещотку о семье и родных. Оказалось, что он тоже из Сан-Франциско, а ведь в морской пехоте встретить земляка всегда здорово. Ну вот это вот "Да-да-да, помню, как же!" – оно на самом деле здорово поддерживает! И вообще этот Рэйкин был совсем не сухарь, а вполне приличный человек. Не став надоедать сержанту, он посоветовал ему не увлекаться мороженным сверх меры, не забывать о боге, и удалился по своим (очевидно, духовным) делам. Однако лучше всех выходные провел Дойчи. Он посетил по очереди три пивные: хорошую, не очень и охренительную, выпил на спор шесть пинт, изящно, как ему казалось, усадил официантку себе на колени и вообще уже чувствовал себя в силах пересечь Тихий Океан и насовать в торец самому Тодзё. Жаль, сукин-сын Ямамото был уже полгода как мертв, а то бы он и ему насовал. Вернувшись в казарму (на часах стоял Домино, так что проблем не возникло) и счастливо увернувшись от сержантов, Дойчи понял, что для счастья не хватает совсем чуть-чуть. И счастье наступило: оно явилось в виде заговорщицки подмигивающего Лаки-Страйка, который раздобыл где-то фляжку с виски. Фляжку, то есть, если она полная хотя бы наполовину – это поллитра. Сам Лаки-Страйк уверял, что фляжка досталась ему в наследство от попавшего на больничную койку Фермы, потому что они скидывались на бутылку и половину выпили вместе, значит, и половина этой фляги – его. Но попробуйте выпить половину фляги виски и остановиться! За разговором по душам время и виски текли одинаково незаметно. В какой-то момент, Дойчи немного "потерял нить повествования". Ему было хорошо! Как-то по-особенному хорошо! Как будто душа катится по льду и не может остановиться, летит вперёд навстречу... приключениям! Из того, что было после отбоя, он помнил лишь, как Лаки-Страйк, пьяно дыша в ухо и глупо прихихикивая, сказал: "Ну ты же немец! Давай! Напади на Польшу первым!" Эта крайне сомнительная фраза почему-то хорошо запомнилась Дойчи, и почему-то запомнилось, что ничего плохого за ней вроде бы не стояло, а так, какая-то крайне уморительная шалость, и всё... Когда в четыре тридцать утра дежурный поднял роту по тревоге, Дойчи не помнил больше ничего из того, что происходило вчера примерно с восьми часов вечера.
А в четыре тридцать утра в казарму, где мирно спала рота, явился гладковыбритый, орлоподобный, пышущий начальственным задором подполковник Ами. И приказал дежурному объявить тревогу.
Эта подлая утренняя тревога за полтора часа до подъема многим, что называется, "не зашла" – люди были сонные и квелые. Но вид комендор-сержанта Блэкторна, пружинистым шагом продефилировавшего из одного конца казармы в другой, быстро всех поставил на ноги. На как всегда беспощадном лице у комендор-сержанта застыло выражение "До кого бы тут доебаться, а!?" Хуже всех пришлось Дойчи, которого шатало и мутило – этих полутора часов не хватило, чтобы алкоголь выветрился до приемлемого уровня. Дроздовски, заснувший, как по часам, через минуту после отбоя, проснулся легко. Правда, на него как-то странно посмотрели сослуживцы, но он не придал этому значения, к тому же комендор-сержант в его сторону не посмотрел, значит, наверное, все хорошо? Рота построилась на улице при холодном свете фонарей, отчего бледные с недосыпа лица морпехов походили на лица покойников. Ами приказал всем быть в полной выкладке, а также разобрать оружие, и даже пулеметы и минометы принести из оружейки и разложить перед расчетами. – Рота, смиррррна! – подал команду Уэлл-Уэлл, "утренним", не своим, низким голосом, и кашлянул. – Где командир четвертого взвода? – спросил подполковник у капитана. – У себя на квартире, сэр. Он всегда по понедельникам ночует дома, приходит к шести тридцати, ровно, как штык, сэр! – У него телефон есть? – Есть. – Позвонили? – Ммм... точно не знаю, сэр. – Так звоните, тревога для избранных что ли объявлена!? А если в бой, а у вас командира нет!? – Так если что сержант Джен... – Звоните, я сказал!!! – Есть, сэр!!! Хемминг, выполнять бегом марш!
Лейтенант Клонис был на месте. Капитан Хилл был на месте. Все были на месте, кроме заболевших и находившихся в лазарете. Все стояли по стойке смирно и ждали одного человека: лейтенанта Донахъю.
Манго, разбуженный телефонным звонком, наконец прибыл и, застегнув ремешок каски, встал на положенное место перед своим взводом. Подполковник Ами с намеком показал ему свои часы, постучал по ним пальцем и, приказав капитану и командиру четвертого взвода идти за ним, двинулся вдоль строя. – Сержант, шаг вперед! – скомандовал он Трещотке. – Назовите задержки пулемета из инструкции по номерам, от одиннадцатой до пятнадцатой. Трещотка, знавший устав наизусть, затараторил так, как будто внутри у него забегал взад-вперед невидимый затвор, а слова посыпались, словно горячие гильзы. На тринадцатой задержке Ами кивнул и прервал его. – Встать в строй. Все должны знать задержки вот так! Чтобы посреди ночи вас разбудили, а вы их перечислили! Первое отделение, шаг вперед! Парамаунт, Дойчи, братья Гловеры, Домино и Счетовод слегка вразнобой шагнули навстречу судьбе. – Называйте задержки и методы устранения. Капрал – тринадцатую, рядовой– четырнадцатую и так далее. Парамаунт с грехом пополам выполнил приказ. Дойчи мог только мычать что-то невразумительное, дескать, не помню. Гловеры немного не так сформулировали фразы, но по смыслу вроде назвали правильно – они их друг другу как-то повторяли. Счетовод замялся и сказал: – Сэр, я так по порядку не помню. Но если вы дадите мне пулемет, сэр, я покажу как что исправить. У меня голова не помнит, а руки помнят. Он, конечно, врал, надеясь, что ему попадется легкая задержка с плохим патроном в ленте. Ами кивнул. – Расчет, к бою! – скомандовал он. Пулеметчики облепили пулемет. И в этот момент произошло ужасное. Дойчи, слишком резко перешедший из выпрямленного положения в согнутое, почувствовал что что-то пошло не так, схватил ртом воздух, шумно выдохнул, подумал, что все обошлось, и тут же понял, что сейчас его вывернет. Невероятным движением он извернулся так, чтобы не стошнить на ботинки подполковника. Кислый запах блевотины и перегара отравляющим душу подполковника облаком распространился вокруг расчета. Повисло молчание. – По-моему, капитан, расчет к бою не готов, – холодно заметил Ами. – По-моему, стрелка напугала команда "к бою". Замените стрелка на пулемёте. – Есть... – Отделение, отставить к бою! Встать в строй! Второе отделение, шаг вперед! Процедура повторилась. Винк смог вспомнить задержку, но не смог вспомнить, как её исправлять. – Блеск! – объявил подполковник. – Вот поэтому у тебя, капитан, пулемёты и не стреляют на учениях! Один взводный сержант не может исправлять задержки сразу двух пулеметов. Это ясно? – Так точно! – без особого энтузиазма отозвался Хилл. Проверив третье отделение, начальство не стало трогать минометчиков. – Слушай приказ, капитан! Марш-бросок десять миль, по шоссе, в направлении Лоуэр-Хатт! Комендор-сержант Блэкторн! Вы задаете темп. Максимальный темп! – Естьсэр!!! – рявкнул Кремень, заводясь с полоборота. Услышав его интонацию вы все прокляли поганое, ужасное утро понедельника. Зная ганни, вы понимали, что от этого маршброска вам придется отходить до среды. – Так точно, сэр, – упавшим голосом ответил Уэлл-Уэлл. – После возвращения в лагерь явиться в штаб и доложить вместе с комендор-сержантом. – Ясно, сэр. – Ну че ждешь-то? Выполнять! – Есть, сэр! Рота, привести оружие в походное положение! Приготовиться к маршу! Расчеты засуетились, разбирая пулеметы и миномёты. И тут взгляд ганни упал на рядового Дроздовски. – Рядовой! Что за пятно на шее? Ты что, болен? Сними каску! Слипуокер снял каску, и всей роте предстала его голова. Голова его в резком свете фонарей смотрелась жутко, сначала многим показалось, что она разбита в кровь. Но приглядевшись, стало понятно, что это не так: половина его головы была выкрашена в ярко-красный "пожарный" цвет. Дойчи, подавив икоту, вспомнил, что означали слова Лаки-Страйка "напасть на Польшу", и понял, откуда у него на пальцах бурые пятна. – Это что, боевая раскраска индейца? – спросил подполковник, несколько опешив. – Рядовой, ты что... в индейцев решил поиграть? Капитан, или это японцы пробрались в расположение роты и сделали... вот это вот? – Я... мне... не могу зна... – капитан немного потерялся. – Никак нет, сэр! – вдруг вместо Дроздовски и капитана отозвался из строя Кальмар, не отличавшийся мозгами, но норовивший вечно влезть куда не просили. – Разрешите внести ясность! – Ну, внеси, – озадаченно позволил подполковник. – По-видимому, – едва не покатываясь со смеху, предположил Кальмар, – рядовой Дроздовски так выразил тоску по своим корням. Этническим корням, сэр. Польским. – Ааа, вон чё, – протянул подполковник и покачал головой. – Там же вроде белый ещё должен быть... – Про это не могу знать, сэр! Наверное, краски не было! – ответил Кальмар, давя лыбу. Лицо подполковника выразило некоторую напряженность, а потом разгладилось, и он сказал: – Вспомнил! Это же тот посыльный, который каску забыл на учениях. Так. Хилл! После марш-броска явиться в штаб вместе с лейтенантом Донахъю и сержантом Дженнингсом. Хилл тяжело вздохнул. – Так точно, сэр, – подтвердил он, украдкой бросив на Манго ненавидящий взгляд.
И вы побежали. Ох как вы побежали! То есть, честно говоря, вы бежали, "как сонные беременные утки". Ну, так считал сержант Блэкторн, и он это положение вещей живо исправил. Выжившие после марш-броска (ладно, выжили все, но каждый чувствовал себя именно выжившим) позавидовали мертвым. А потом выжившим позавидовал лейтенант Манго.
Повинуясь правилу не отчитывать офицера при подчиненных, подполковник Ами оставил Омайо за дверью, но в целом все было слышно. Хилл получил устный выговор. Лейтенант Манго получил официальное предупреждение о неполном служебном соответствии. Сержант Дженнингс, которого позвали чуть позже, получил выговор с занесением в личное дело. Подполковник не сказал ни одного грубого слова, но это-то и было плохо. Лучше бы он ругался. Он сказал пару общих фраз о том, что морская пехота должна быть не только всегда верна, но и всегда готова. Истинный смысл был немного другим: он давал понять, что заменит Манго при первой возможности. В коридоре лейтенант повстречал комендор-сержанта. Комендор-сержант только что тоже получил устный выговор. Он ничего не сказал лейтенанту, но в глазах его были написаны два слова: в левом "ебаный", а в правом "резервист". После обеда ганни прибыл к вам во взвод и "оказал помощь в организации подготовки личного состава." Своими методами. Методы его были на первый взгляд витиеваты, но действенны: первое отделение пулеметчиков и временно приписанный к нему Дроздовски нарезали круги по спорт площадке с полосой препятствий в конце, пока второе отделение разбирало и собирало пулемёты, а Физик наглядно показывал, как устраняются задержки. Третье отделение в это время устно повторяло задержки и методы их устранения под руководством Трещотки. После этого первое отделение, пыхтя после полосы препятствий, отчитывалось по задержкам: сколько ошибок, запинок и неточностей допускали люди – столько штрафных кругов получало третье отделение, которое бежало следующим. Первое же садилось за пулеметы, а второе – зубрило устав. И всё свободное время вы занимались этим несколько дней. Ганни в конце-концов оставил следить за вами Омайо, но иногда наведывался с проверкой. Попутно придираясь ко всему подряд. Рядовой состав не избежал и других наказаний. Дойчи был разжалован в рядовые, без класса, и поставлен подносчиком боеприпасов: стрелком в его расчете стал Гловер-старший, по прозвищу Ветчина, а помощником – его младший брат. Попавший под горячую руку Винк получил несколько нарядов вне очереди, но самое нетипичное наказание выпало на долю Слипуокера. Рядовой Дроздовски теперь был обязан носить каску всегда и везде, кроме душа: даже в казарме, даже за обедом, даже в кровати, пока краска не сойдет естественным путем. Дженнингс предложил просто сбрить ему волосы, но ганни возразил, что рядовой Дроздовски должен служить напоминанием лейтенанту Донахъю о том, какой бардак царит у него во взводе, и какой порядок должен наступить. Манго и так не очень любили в батальоне – тут многие были кадровыми офицерами, и лейтенант-резервист, лезущий делать карьеру, у некоторых вызывал реакцию в духе "бляяя, а тебе-то чего не хватает в твоем фруктовом бизнесе? Чего ты поперек нас-то?! Нам ещё служить и служить, мы все хотим побыстрее в капитаны!" Так что сочувственных взглядов от офицеров других рот ему не досталось, а достались скорее злорадные. Большинству вообще было все равно, но шутки о том, что морпехам в его взводе скоро раскрасят волосы в цвета флагов всех стран мира, или что у него там потихоньку начинается коммунизм, звучали. Для лейтенанта и взводного сержанта настали непростые дни. Теперь их взвод регулярно проверяли и комендор-сержант, и капитан Хилл и придирались по любому поводу. Дойчи же получил от стрелков второе прозвище "Вулкано" (наблевать в душу подполковнику и остаться в живых – это лихо!), которое звучало даже уважительно, а Дроздовски – "Машрум" и "Красная шапочка". Впрочем, сослуживцы-пулеметчики продолжали звать его "Слипуокером" в качестве моральной поддержки.
-
Вот так вот все и начинается... из-за дойчи! =D
-
Тяжела, ой тяжела жизнь взводного... Но написано так, что веришь каждому слову - только так и было!
-
Армия любой страны во все времена восхитительный бардак!
-
Однако лучше всех выходные провел Дойчи. Он посетил по очереди три пивные: хорошую, не очень и охренительную, выпил на спор шесть пинт, изящно, как ему казалось, усадил официантку себе на колени и вообще уже чувствовал себя в силах пересечь Тихий Океан и насовать в торец самому Тодзё чувствую настоящую гордость за себя!
-
|
Служба - просто охуеть.
Подъем не с рассветом, как дома, на ферме, а в шесть утра. Если накосячил - наорут, но никто не будет хреначить держаком лопаты по спине (love you, dad!). Даже деньги платят! Честно говоря, деньги в руках Джон держал не слишком часто, разве что во время кратких визитов в ближайший городок на танцульки. Да и денег тех было - кот наплакал. А сейчас он мог спокойно выпить пива в баре! И даже угостить коктейлем понравившуюся девчонку!
Паркера прозвали "Фермой", а он и не обижался. В конце концов, он и правда с фермы, как и его дед, отец, брат. Даже его мама, на что уж умная женщина, и та с фермы. Так что ничего плохого Джон в прозвище не видел, скорее оно ему нравилось. А вот у их командира отделения погоняло было Хобо. По мнению Джона это был пиздец - ну кто в здравом уме захочет, чтобы его так называли? Сам он к старшему по званию всегда обращался по уставу. Ну его нахер драить потом унитазы целый день, если мистеру сержанту не понравится кличка.
А еще ему нравились новозеландцы. Они говорили со смешным акцентом, любили американцев, а их девушки были совсем раскованные, не то что в родном Канзасе!
Свободой Ферма пользовался в полном соответствии со старинной армейской традицией - пил, клеил девчонок (пока, правда, безуспешно, но он не отчаивался), иногда пытался к кому-то слегка доебаться. Так, ради проформы. А еще он сошелся с Гиннесом. Этот хитровыебаный ирландец понравился Ферме - с ним как минимум было весело! Самое сложное - не ржать как конь над его шутеечками при офицерах, особенно если в шутке шла речь как раз о проходящем мимо лейтенанте. А еще Гиннес никогда не отказывался выпить, что подкупало.
А потом в один прекрасный день прямо возле очередного паба Ферма споткнулся о выступающую брусчатку и со всего размаха упал. Да так, сука, неудачно, что впечатался лбом в металлический заборчик, ограждавший крошечную клумбу какой-то новозеландской тетушки.
- Блять, - успел сказать Джон перед тем, как потерять сознание.
Очнулся в лазарете с гудящей головой. Услышал страшные слова врача: "Сотрясения нет, но ты, морпех, пока полежи недельку, понаблюдаем". Неделю! Целую, мать его, неделю он должен будет лежать в этом ебаном лазарете из-за этой ебаной брусчатки! В его родном Канзасе брусчатки вообще не было и, видимо, не просто так, а именно для того, чтобы честные люди вроде Джона не порасшибали себе лбы.
Оставалось плевать в потолок, курить, пытаться выменять у медбратьев спирт на сигареты (получалось еще хуже, чем с попытками закадрить девчонку) и общаться с такими же бедолагами. Ферме было грустно.
-
Канзас вообще разумно устроен!
-
love you, dad!
-
Отдыхаем хорошо!
-
Знаю парня, который так упал с балкона 3-го этажа и лбом погнул оградку из вареной арматуры, и всего лишь сотрясение 1-й степени. Моща, наш человек, соль земли!
-
В его родном Канзасе брусчатки вообще не было и, видимо, не просто так, а именно для того, чтобы честные люди вроде Джона не порасшибали себе лбы. Да наверняка именно поэтому!
-
Атлична!
И даже угостить коктейлем понравившуюся девчонку! Несмотря на эту фразу, мне вспомнилась строчка из песни про реднека
Не наливайте мне коктейли, я такое не пью! Я за такое предложенье вас тут всех изобью! )))))
В общем, образ удался)
|
|
|
-
надо Вилли тоже кепочку подарить, чтобы не огорчался
-
впереди была в лучшем случае старость, в худшем – маразм и цирроз печени Ни дай Бог второе!
|
Деверо ответил на твой поцелуй так жарко и даже яростно, словно пытался выразить в нём все поцелуи, которые хотел бы подарить тебе, но уже не успеет. По его крепким торопливым объятиям ты поняла, сколько в нём сейчас невысказанной тоски и жажды жизни. Но времени у вас не было. Он сказал тебе: – Встань тут, за дверью. Только когда услышишь, "в чем собственно дело," – тогда беги. Проверил ещё раз револьвер, сунул сзади за пояс, собрался с духом и вышел. С противоположного конца дома донесся торжествующий треск, с которым солдаты Миллса высадили вашу входную дверь, и топот ног. – Стоять! – крикнули на улице. – Кто такой! Назови имя! – Я истопник! – воскликнул майор. – Скорее, помогите! Там офицера ранили! – Ты и ты! Внутрь, живо! Мимо тебя прогрохотали сапоги солдат. – Имя! Подними руки! – Франсуа Люсье! Я в этом доме работаю уже полгода. Простите, я не очень понимаю... а в чем собственно дело? И ты выскользнула в темноту, стараясь не глядеть туда, где были солдаты и майор. – Стоять! Стоять! Стрелять буду! – закричал тебе кто-то, и сухо, отрывисто тявкнул первый выстрел. Сердце упало, и ты побежала, как лань, как никогда не бегала раньше, стуча каблуками по мостовой. Сзади слышалась стрельба, ругань, снова стрельба, топот ног, крики "Стоять!" Ты бежала, пока не поняла, что придется снять туфли – иначе каблуки будут выдавать тебя стуком. Почти на ходу ты скинула туфли, подхватила их и понеслась пуще прежнего, не чуя ног. Даже луна выглянула из-за туч, чтобы посмотреть на тебя. Периодически на тебя лаяли собаки, ты петляла по улицам, совершенно не понимая, где находишься. Ты вообще не то чтобы много гуляла по кварталам вокруг дома, но все же ты прожила в городе больше трех лет, а для солдат, вылезавших из казармы только для патрулирования улиц, он оставался чужим и враждебным. Ты проскальзывала в какие-то калитки, неслась вдоль заборов, протискивалась в дыры между досками, скрывалась в переулках, вслушиваясь в звуки ночи и стараясь разобрать стук сапог у себя за спиной, и в какой-то момент поняла, что больше никто не гонится. Тогда ты опустилась прямо на землю, прислонилась спиной к забору, и попыталась успокоиться. Это было нелегко. Ночь стояла теплая, и ты понятия не имела, где именно остановилась. Плутать дальше не имело смысла, и ты просто подождала утра, чтобы по восходу солнца понять, в какой же стороне река. Семнадцатилетняя юная девушка, одна, в домашнем платье, с зонтиком в такой час смотрелась подозрительно, и ты подождала ещё, хотя бы до восьми утра, а затем принялась искать жильё брата. Город ты знала не лучшим образом, срдце уходило в пятки как только на улице показывались синие мундиры, да и от простых прохожих ты старалась по возможности прикрываться зонтиком, на пустынных улицах тебе казалось, что взгляды буквально всех прикованы к тебе. Честно говоря, примерно так оно и было. Но к счастью на одном из перекрестков тебе подвернулся рано вышедший на работу извозчик. Ты назвала ему адрес, он окинул тебя долгим взглядом, назвал цену, ты молча кивнула, и он тебя повез. Чертовски хотелось попросить его поднять кожаный верх, но в такую теплую погоду это было бы ещё более подозрительно. Брат снимал комнату в трехэтажном доме, но дом был, конечно, не чета твоему. На третьем этаже располагалось четыре комнаты, и он занимал всего одну. Служанка тоже долго и пристально разглядывала тебя, с явным сомнением. Пришлось сказать, что ты его сестра. Сомнения во взгляде не убавилось, но в итоге она все же проводила тебя наверх по темной лестнице. Марк вылупился на тебя, как на призрака. Глаза его были красными спросонья, он как раз брился и успел побрить только половину лица. – Проходи, Милли, проходи, присаживайся – указал он тебе на кресло, стирая мыльную пену полотенцем. Кресло было рассохшееся, скрипучее, а вся комната небольшая, но и не крошечная, обставлена безвкусно и не особенно дорого: кровать, ещё не убранная после ночи, трюмо, письменный стол, вешалка, пара кресел и курительный столик. – Что-то случилось? Что тебе налить, бренди или лафиту? – спросил он, наливая себе лафит. Кажется, трезвость не входила в число его добродетелей. Потом он, видимо, понял, что для спиртного рановато. – Можно попросить кофе, если хочешь. Он тоже сел в кресло и выслушал твой рассказ о произошедшем ночью. – Да, попала ты в переплет, сестренка, – покачал головой Марк, оттопырив губу. – И как тебя угораздило? Слуги? Вот мерзавцы, ну наверняка слуги, кто же ещё... Но сказал он это всё с какой-то нехорошей интонацией. Сочувствие в ней было какое-то ненастоящее, а словно бы злорадное. – Что собираешься делать? И только когда ты сказала, что за его счет собираешься покинуть город, он засмеялся, показывая все тридцать два зуба. Он захохотал, как сумасшедший. Ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и перестать покатываться со смеху. – Милли, мне даже как-то неудобно... – начал он. А потом махнул рукой, и в глазах его зажглись недобрые огоньки. – Да что там, вполне удобно! Милли, я... ох, ну ты далааа... Потом он спросил: – Ты знаешь, почему я сбежал из дома? Ну, знаешь ведь, там ничего не светило. Старый пьяница всё развалил. А знаешь, куда я попал? Что я делал? Чем жил? Жизнь моя, Милли, была не сахар. Чего я только не отведал в старом-добром Новом Орлеане, – он засучил рукав и показал тебе страшный шрам, от середины предплечья обвивавший локоть. – Это от бутылки. А раз помню... помню один раз мне отбили почки в порту. Я лежал на каком-то заброшенном складе, на куче гнилой тростниковой соломы, смотрел в потолок и подыхал. Смотрел на серые гнилые доски, смотрел и думал: "Ладно, всё по-честному, я сам это выбрал. Подохну – значит, слабый. Выживу – буду дальше бороться." И знаешь что? Я выжил. Жрал помои, мёрз, но выжил. Поднялся с самого дна. Пришлось покрутиться. Зато я выбил себе место в мире. А ты... Па просто выдал тебя замуж, и ты зажила, как королева. Вот так просто! Просто постояла в церкви, запрыгнула к толстячку в постель, и – особняк, достаток, экипаж, деньги, слуги! Всё! И ещё... и ещё ты у нас оказалась спасительница! Ты знаешь, я ведь попытался тогда, прежде, чем идти к тебе, встретиться с отцом. Ну, просто поговорить. Знаешь, что он мне сказал.? "Ты меня бросил, а Милли спасла! Убирайся вон!" А ты... ты даже не попыталась меня найти! Тебе даже неинтересно было, жив я ещё или подох! Да что там. Я понимаю! Красивая жизнь! Красивая жизнь, да, Милли? Скажи, тебя за всю твою жизнь хоть раз ударил кто-нибудь? Я помню, в детстве ты вонзила иголку в палец, когда вышивала. Сколько тебе лет было? Тогда весь дом словно с ума сошел! Все вокруг тебя так и бегали, как ненормальные! Конечно, ты же папина любимица! Ну так что, кто-нибудь хоть раз тебе сделал так же больно, как та иголка? Нет, никто? Ммм. Даже Мишель, которому ты изменяла направо и налево? Я сначала подумал, что он полный кретин. Потом, что он тюфячок. А потом... ты думаешь, он не замечал, да? Я его спросил однажды, а он ответил, что это не в его стиле, бить женщин. А так он вообще не размазня, кстати, с ним можно дела делать. Но мне кажется, ему просто не хотелось признавать, что жена изменяет, хотелось сделать вид, что ничего этого нет. Он даже отцу твоему ничего не говорил. Старик до сих пор уверен, что ты вся из себя такая лапочка. А ты... Господи Боже, Милли, какая же ты шлюха! Ну, я как старший брат просто обязан это сделать! И он ударил тебя тыльной стороной руки по лицу. Это была даже не пощечина – это была оплеуха, такой силы, что голова твоя откинулась и кресло жалобно скрипнуло. Правую щеку обожгло, в глазах непроизвольно навернулись слезы. Это действительно было намного больнее, чем всё, что ты помнила из своей жизни. – Привыкай! – заорал Марк. – Такой теперь будет твоя жизнь! Ты думаешь, федералы с тобой церемониться будут!? Не будут! Они полные идиоты, да, но у них есть одно свойство. Они никогда не прощают предателей! Он снова налил себе и разом выпил. Потом вытер губы по-простому, рукавом, налил ещё. – Какие к черту слуги! Это я тебя выдал им! Нет, сначала, я тогда подумал: ну, раз я такой плохой, а ты такая хорошая, то и правда, чего церемониться! Используя-ка я тебя. Тогда все наши* думали, на кого работать – на янки или на серых. И я один из первых начал. И неплохо поднялся! Мы кучу людей этого Деверо переловили. Чуть его самого пару раз не поймали. Хитрый, сволочь, хитрый он был. Если бы не ты, мы бы его черта с два замели. Хотя... вас бы все равно рано или поздно Лиза вычислила. Её сюда Додж прислал, последить за обстановкой, а то у Бэнкса вечно такой бардак был, я удивляюсь, как вы его самого не выкрали. Смешно получилось: Миллс даже не знал, что у него под носом человек Доджа, спохватился, проверять полез. Нет никакой шхуны, Милли, и канонерки никакой нет. Просто когда сам адмирал говорит, что есть, все верят, что действительно есть. Не может же адмирал не знать, какие у него корабли! – Марк снова засмеялся. Потом, словно что-то вспомнив, похлопал себя по коленке. – А, и карты... Господи... карты! Ох, сестра, ну ты мне удружила. Ты поняла хоть... хотя нет, куда тебе. Это же, кроме пары кретинов, были первостатейнейшие шулера. Знаешь, почему они с тобой играли? Ну, во-первых, почему бы и нет, деньги есть деньги, как говорится с паршивой овцы. А во-вторых... эти побрякушки, которые я сдавал в ломбард – это же всё или краденые вещи, или с грабежей. Знаешь, почему они так дешево шли? Потому что половину я возвращал им. А почему они их через тебя пропускали ты хоть поняла? Потому что так все концы обрубались. Вот их нашли бы и начали ниточку распутывать. Спросили бы меня. Я бы сказал, что мне дала сестра. Ты бы, конечно, не стала меня подставлять, и сказала бы: ага, я дала. И тебя бы спросили, откуда они. А дальше... ты бы ни за что не сказала, что выиграла их в карты, ведь тебя бы спросили, на что ты играла, и ты бы язычок-то свой прикусила. Деньги же от Деверо! Мне иногда даже хотелось, чтобы кто-то к тебе пришел, ну, просто посмотреть, как ты выкручиваться будешь. Ох, ну я все равно с этими картами повеселился! Прямо жалко будет с тобой расставаться. Но, с другой стороны... с другой стороны, когда тебя посадят, а тебя посадят, плантация достанется мне. Не мелким же! Это меня утешит, черт возьми. Мда. Он посидел молча, о чем-то размышляя, глядя мимо тебя. Потом спохватился. – Ладно, сестренка, поболтали и хватит. Марк Дарби, твой родной брат, встал и, достав из кормана ключ, помахал им в воздухе. – Запру тебя тут, посиди, подумай, пока я за полковником схожу. Можешь в окно выпрыгнуть, если жить надоело, хотя не советую. Не лишай старину Миллса удовольствия, он заслужил свою месть. Но, если настаиваешь, могу тебя связать! – Марк развел руками и хохотнул.
|
Война оказалась не таким уж страшным делом. По правде сказать, даже весьма приятным делом. Тепло, красиво, вкусно кормят и наливают. Иногда Билли начинал тосковать по дому, бесснежной зимой. Штука ли, в июне в Веллингтоне 70 градусов, и в Миннеаполисе 70 градусов, только здесь была зима, а дома - лето. Товарищи крутили пальцем у виска, мол, ты, Дойчи, сильно головой ушибся? Ни миллиметра снега за год, а тебе не нравится! Головой Смит действительно ушибся - ему прилетел оторвавшийся брус турника, даром что под пристальным взглядом генерала Джулиана рядовой был в каске и отделался легким сотрясением. Но тосковал он из-за другого. Билли толком не мог объяснить это даже себе, что уж говорить о товарищах, поэтому только отмахивался. Как он мог описать, что нет ничего прекраснее рассвета над гладким, как отутюженные брюки, белым полем замерзшего Лейк Супериор? Для этого надо было быть поэтом, а поэтом Билли никогда не был.
Зато он был крепким малым, который хорошо бросал мяч, бил по мячу и отбивал мяч. Местные играли в те же игры, что и дома, только называли их по-другому и не знали правил. Футбол они называли регби, а бейсбол крикетом. На второй месяц Смит даже нашел в Веллингтоне хоккейную школу. Каково было его удивление, когда оказалось, что эти чудаки играют в хоккей на траве. Что может быть нелепее в мире? Сказать бы, что смотреть хоккей ходили самые симпатичные девчонки, но это было неправдой. Смотреть его ходили самые невостребованные девчонки. На футболе всегда ошивался десяток парней из корпуса и за каждую юбку приходилось драться, иногда буквально. А на хоккее Смит был единственным и получал столько внимания, сколько хотел. На пятый месяц появился еще капрал Мокси*, из Мэна, естественно, но морпехи быстро нашли общий язык и поделили между собой "игровое поле" новой красной линией**.
Большую часть свободного времени Дойчи шлялся по городу с Домино и Счетоводом. Они не были закадычными друзьями, но прошли вместе учебный лагерь и, оказавшись в одной части, считали себя почти земляками. От них Билли и узнал про учения. При этом слове рядовому поплохело. Он тут же вспомнил утонувших в прошлый раз саперов, и как он потом целую неделю мучился кошмарами, захлебываясь во сне ледяной водой, которая смыкалась над головой Дойчи черным куполом.
- Быстрей бы вернуться обратно, эй? - подумал вслух Билли. В Веллингтоне было хорошо, вот бы довоевать здесь до самой победы.
-
the thin red line ♡
-
эти чудаки играют в хоккей на траве. Что может быть нелепее в мире? И пиво теплое потом пьют! Прикол!
Сказать бы, что смотреть хоккей ходили самые симпатичные девчонки, но это было неправдой. Смотреть его ходили самые невостребованные девчонки. На футболе всегда ошивался десяток парней из корпуса и за каждую юбку приходилось драться, иногда буквально. А на хоккее Смит был единственным и получал столько внимания, сколько хотел. На пятый месяц появился еще капрал Мокси*, из Мэна, естественно, но морпехи быстро нашли общий язык и поделили между собой "игровое поле" новой красной линией**. )))))) Здорово)
Ну и за детальки, конечно +!
-
Зато он был крепким малым, который хорошо бросал мяч, бил по мячу и отбивал мяч
Иногда уже этого бывает достаточно для того, чтобы стать своим, на самом-то деле
-
Я почему-то прям почувствовал хоккейный вайб.
-
морпехи быстро нашли общий язык и поделили между собой "игровое поле" новой красной линией У каждого своя "тонкая красная линия".
|
-
Приятно когда на тебя смотрят подчинённые) Ну и вообще ты реализовал задумку, которую я не высказывал, но держал в уме — что скауты-снайперы держатся как бы в отдалении, такая уж у них работа.
-
пожалуй, война то место, где никто не носит масок
-
А мистер Фитч, оказывается, философ!
|
-
Кричать во сне это, конечно, то еще удовольствие в казарме
-
Хорошо еще, что Физик был по натуре спокойным парнем и подчиненным без дела не доставалось Повезло взводу, однако!
|
- Сержант Витт! - наконец крикнул почтальон, и в руки Курту полетел конверт журнального размера. Он залыбился во все 32 здоровых зуба, до жемчужной белизны начищеных ежеутренне порошком Squibb, "освежающим как горный воздух", черт подери! Даже не глядя, он уже знает, что там внутри, но пока не будет открывать, прибережет на потом, на вечерние часы, отведенные на личное время.
Служба в последнее время стала докучать. Раньше оно было как-то повеселее - новая страна, новые люди, чудные, но славные, коль пообвыкнуть. Сослуживцы таскали в приключения, и пару-тройку раз он даже гулял с местными девушками, теми кого не склеили более бойкие и сметливые. Ходил под ручку, ел мороженное и в кино, само-собой и даже обнимал их за талию на танцах. Но в танцах он был не мастак - если ноги девушке не отдавил, то уже повезло, да и в прочем в обхождении с дамами тоже не блистал. В общем-то, говоря на чистоту, и те "красотки", что доставались ему в пару и не заставляли его сердце стучать чаще - так, коль уж все парни гуляют с цыпочками, стало быть и ему не отставать надо. Когда треп заходил о ночных подвигах - он отбрехивался всегда, ведь рассказывать-то и было особо нечего. Другое дело побегать с мячом под мышкой с парнями и местными, попить пивка, послушать музыку, а еще лучше - рассказы бывалых ребят о службе и подвигах, да и просто дышать звенящим радостью жизни воздухом, как им может дышать только молодое здоровое тело, не перегруженное лишними мыслями в голове, прилепленной Господом сверху плеч по воле и образу Его.
А сейчас стали гонять, как ковбои коров - муштра, выматывающий бег с тяжеленным снаряжением, опять муштра, стрельбы, черт возьми те кривые пули что ему постоянно, как на зло, отсыпал ганни. Кэп накручивает Манго, Манго задалбывает, насколько выходит, Физика, тот муштрует остальных сержантов. Но на то ведь она и служба. В первом отделении Подошва с Хаскеллом спелись давно и строят из себя умников, честь с ленцой отдают и носами крутят от приказов. Во втором много из себя строит Голивуд, а Колламбус какой-то малахольный, далось ему в морпехи, как прошел вообще? Третее вообще через одного - доходяги а капрал - наполовину узкоглазый, что вообще стремно. Но ничего, Бетмен никому спуску не даст! На то она и служба, верно ведь? Может у кого-то один ботинок будет не так блестеть как другой, или пуговица вдруг не застегнута, но зато минометное хозяйство все в идеальном состоянии, да и прочее - тоже. Исправно, проверенно 3 раза и еще разок для уверенности! По слухам, на учениях жалеть минометных боеприпасов не будут, и вот тогда их малышки-минометы покажут, что не зря сержант Витт пришил свои лычки. Может и Физик расщедрится на похвалу, с чем судьба не шутит?
Но это будет потом, а сейчас его ждет персональная награда за службу, приехавшая с почтой из дома. В укромном местечке, так чтоб не попасться на глаза сослуживцам, Курт разорвал конверт. Не торопясь, несколько раз прочитал письмо из дома. Брат попал в очередную передрягу, но отделался общественными работами. Сестры рассказывали о мелочах и сплетнях, благодарили за присланные деньги. В целом - дома все было О'Кей. Он сложил письмо в нагрудный карман, клацнул открывашкой банки пива, сделал длинный глоток. Закусив губу от удовольствия долго разглядывал обложку, и, наконец, открыл первую страницу присланного братом комикса, небрежно перелистнув рекламу в начале:
"Вы слыхали, что дикий леопард не лишится пятен и плотоядный стервятник не превратится в нежную голубку..."
-
Вот уж воистину - у каждого свои сокровища!
-
Вот так вот смотришь... Сержант! 15 душ в подчинении. 3 миномета. А пацан пацаном))).
Здорово! Такие там и были, судя по воспоминаниям.
-
В укромном местечке, так чтоб не попасться на глаза сослуживцам, Курт разорвал конверт. Не торопясь, несколько раз прочитал письмо из дома. Брат попал в очередную передрягу, но отделался общественными работами. Сестры рассказывали о мелочах и сплетнях, благодарили за присланные деньги. В целом - дома все было О'Кей. Он сложил письмо в нагрудный карман, клацнул открывашкой банки пива, сделал длинный глоток. Закусив губу от удовольствия долго разглядывал обложку, и, наконец, открыл первую страницу присланного братом комикса, небрежно перелистнув рекламу в начале:
"Вы слыхали, что дикий леопард не лишится пятен и плотоядный стервятник не превратится в нежную голубку..."
Ну, Кёртис, кому-то должно было повезти
-
минометное хозяйство и правда в порядке
-
Вы слыхали, что дикий леопард не лишится пятен и плотоядный стервятник не превратится в нежную голубку... И что есть ещё мины в минометной команде!
-
При втором прочтении, почему-то появилась симпатия. Душевно написано, с деталями – наверное торопился в тот раз, не оценил. Образцовый пост, морпеха)
|
|
Дни тянулись и тянулись, сезоны менялись. Менялся и сам сержант. Мирное и спокойное время, проведенное здесь, в Зеландии, словно морской волной сгладило оставленные было войной на его душе и в его памяти болезненные шероховатости, планомерно полируя их нехитрым - пусть и иной раз омрачаемым очередными маршами и учениями - армейским бытом. Увольнительные радовали, местные радовали, все радовало. Ну, за редким исключением вроде отработки высадок, например. Да и сами япошки, пусть они, конечно, и незримо маячили где-то совсем рядом, буквально - вот, под боком, но теперь, долгие месяцы спустя, даже их собирательный образ как-то выцвел что ли, поблек, став чем-то полудемоническим и визжащим ночами по зарослям: где-то там, далеко, а не здесь, не тут, не сейчас. И все же было хорошо, все было слишком уж замечательно для того, чтобы быть правдой. Именно в этот день, как обычно, уже почти рутинно разбирая письма из дома, от сестер, даже младший один - и тот писал, он привычно и быстро нашел среди прочих конвертов тот самый, с пометкой "Д. Коннелли". Вскрыл, как обычно ножиком клапан подцепив, завалился на скамеечку, в тени. Раз. Пишет тебе, Роберт, "Д. Коннелли": прости, мол, но я устала играть в неопределенность, адрес этот забудь, старые письма сожги, как я сожгла твои, и ничего мне больше от тебя не надо, прощай. С чего? Отчего? Почему? Зачем он тогда, в лагере еще, начал ей писать, соседке-то своей? О чем думал? Знал ли, что простые строчки эти так врежутся со временем в память? Думал ли, что и правда начнет ждать возвращения домой не только лишь потому, что это будет значить конец войне - победа, а как иначе - но и встречу с ней? Лгать самому себе, строя иллюзорные замки там, где нет ничего, вот и все, в чем ты за это время преуспел, Роберт Ковальски. И не поймет тебя, с твоей застывшей в жилах кровью заодно, пожалуй, никто вокруг: посмеются, скажут, чего ты, братец, девка написала хрень, не невеста ж кинула, не жена ушла к отставному капитану с золотыми звездами, ну? Да нажрись, да искупайся, да забей, да развейся сходи. Но если и хотелось "Хобо" сегодня развеяться, то только прахом.
-
+
-
Полчаса до атаки, Скоро снова под танки, Снова слушать разрывов концерт. А бойцу молодому Передали из дому Небольшой голубой треугольный конверт.
-
Но если и хотелось "Хобо" сегодня развеяться, то только прахом. Ивлин Во, практически!
-
Хорошо, когда у человек есть план
-
прахом мы еще успеем, не надо спешить!
-
Приятный, бархатный такой стиль, веет от него чем-то таким эпистолярно-душевным, словно всё это лишь спустя годы и годы решил всё же Ковальски изложить в мемуарах, и то не без сопротивления внутреннего. Но для того надо Ковальски пережить войну. Удачи ему. Удачи всем нам.
|
Об "морской армии", как мысленно окрестил корпус морской пехоты — рядовой первого класса Бенжамин Бэй, у него сложились смутные впечатления, как впрочем и об великолепной, гостеприимной Новой Зеландии в окрестностях города Веллингтон. Почему только мысленно? Как оказалось, остальные морпехи от чего-то сильно нервничали, а то и злились, когда он так говорил – один раз дело чуть не дошло до драки, но офицер, удачно проходивший мимо, все уладил. А потом рассказал недоумевающему Бэю "как-так-все-вышло" Бенжи, что лучше так больше не говорить и в целом быть поосторожней, потому что между армией и морской пехотой есть большая разница, которую не объяснишь простыми словами, но в которую нужно просто верить. Бенжи, которого однополчане окрестили ещё Голодным Берцем, за то что он один раз на марше, случайно, прострелил себе ботинок и от этого у него испортилась вся подошва обуви что заставило его бежать к финишу босиком, тогда согласно покивал и стал верить. Ну и не стал говорить эти мысли вслух, чтобы не нарушать дисциплину подразделения! Хотя, надо это признать, разницу он так и не понял несмотря на годы проведенные в составе корпуса. Наверное тут все дело было в воде за бортом и старых традициях, вроде малопонятных выражений "hit the deck!" когда надо было всего лишь встать с кровати или залечь от огня. Но Бенжи в этом не был уверен точно. Это была одна из загадок.
Так вот, все было тут вроде бы хорошо в Велингтонее, все как он мечтал... но умудрившись пролежать в лазарете всю боевую операцию на Гуадалканале и прибыв сюда на отдых вместе с настоящими героями, Голодный Берец, наверно, в два раза сильнее остальных чувствовал себя каким-то мошенником присваивающим чужие заслуги и от того ощущал себя постоянно не в своей тарелке. Он будучи помощником шерифа раньше сам ловил таких обманщиков и сажал их обычно в тюрьму до суда. Чем больше его хвалили и угощали теплым пивом незнакомцы, тем мрачнее он становился и от того к нему почему-то постоянно липли здешние девушки, которые все думали что он многое пережил на войне и многих друзей там потерял, а значит его обязательно нужно утешить. Чёрт возьми, в него вообще, вроде бы, ни разу не стреляли япошки! А ещё после болезни он выглядел истощенным, так будто ему пришли отрубленную самурайским мечом ногу или долго лечили простреленную пулемётом грудь, а его, чёртов, слегка хрипловатый голос и неразговорчивость создававшая вокруг него таинственный ореол? Иногда Бенжи смотрел на свою увольнительную и тяжело вздыхал, думая — не лучше ли пойти ему куда-нибудь в горы и просто побыть наедине с собой среди красивой местной природы, чем это вот все незаслуженное веселье и жгучие почести? Но удаляться далеко одному было "не положено", да и откровенно говоря не понимали его сержанты, когда он им говорил что "совсем устал уже отдыхать".
Наверное из-за этого всего, рядовой Бэй, почти единственный в роте встречал новые порядки с муштрой и тренировками, широкой улыбкой на лице и полными энтузиазма глазами, от чего его парни, верно, считали или психом, или помешанным на войне патриотом из Техаса. А у него тогда словно груз с плеч упал! Впрочем, когда за них действительно взялись всерьез, тогда, не до конца оправившийся от лечения Голодный Берец, уже не так лучился облегчением и радостью как раньше, он как и все его друзья очень сильно уставал едва доползая до койки и моментально засыпая, иногда даже не сняв форменные ботинки. Но вот хорошее питание тут ему очень даже нравилось, он снова стал потихоньку набирать вес. Впрочем потом пошли немного странные слухи насчет новых учений, от которых Бенжи не ожидал ничего хорошего, если уж быть честным. Он даже отправляя письмо домой так и написал: "... здесь в Зеландии хорошо, но я уже очень устал от учений. Надеюсь не утонуть или не попасть под морской танк, мам..." — потому как видел, как при "прошлом разе" перевернулась лодка с теми ребятами что совсем, насмерть, утонули. Это было почему-то страшно, но не так как на войне в джунглях, где он не участвовал, но много слушал рассказы о ней от других больных. Почему-то ему казалось что тут в Новой Зеландии все в понарошку, а вышло все как-то и не так. А ещё эта злая тетка из радио очень нехорошо сказала насчет командования, Бенжамину совсем не понравилось что она знает как именно погибли те парни. И от этого на душе начали скрести кошки, опять как в тот раз когда его не взяли в помощники шерифа в первый раз...
|
-
такие простые и в то же время важные вещи в письмах!
-
А в то, что война кончится быстрее, чем полученные навыки придется применять на практике, лейтенант не верил. Все самые злые бои еще впереди. И правильно делал, что не верил!
-
А в то, что война кончится быстрее, чем полученные навыки придется применять на практике, лейтенант не верил
Да уж
|
– Лейтенант, наконец-то удовлетворили заявки по замене вооружения. Возьмите морпехов, которые не в увольнительной, насчет грузовика я распорядился, погрузите металлолом, примите пушки, ну и проконтролируйте, чтобы все было на отлично. – Сержант, ну-ка иди сюда. Вот тебе бумаги. Собери всех, кто в расположении, по спискам вооружение погрузите в грузовик, он уже где-то там стоит, съездишь на дальние склады, и заберешь у них все по замене, ствол на ствол. Подписи все стоят. Смотри, если какую-нибудь дрянь привезешь, Эриксон мне бошку отвернет, а я – тебе. – Мрачный, ну съезди за меня, ну ты же недавно был в увале, а я на дежурстве, ну что тебе стоит, а я тебя до учений не буду в наряды ставить, ну я ведь, может, до учений уже и не погуляю, а меня потом утопят на этих новеньких самотопах, как ты будешь с этим жить?
Затрахали, короче. И вот Диаманти стоит здесь, на пыльной дороге, под злобный ропот двух курящих рядовых и нервное бормотание водителя, копающегося в моторе, словно под девчачьей юбкой. А тоже мог бы в городе пиво хлестать. Или вообще запускать, как водятел, свои шаловливые ручки, куда не следует в приличном обществе. Хотя вряд ли, конечно. Ну, в смысле, про ручки, счетчик процентов покорения девушки как раз недавно обновился до нуля и придется снова кого-то покорять, да свидания, да то, да се. Так до учений точно не обернешься. Одни уже были, значит, вторые точно последние. Видимо, до конца года будем куда-то плыть. И слава Богу, честно говоря. Уже по себе стал чувствовать, как мирная жизнь расхолаживает. Конечно, после госпиталя Серджио знатно разожрался и почти перестал выглядеть, как голодный иммигрант, но стало чувствоваться, как костенеют мышцы, замораживаются инстинкты. Конечно, марш-броски, учения – все это хорошо, но все равно не то. Это можно было заметить по некоторым лицам. Не тем молодым, еще не помеченным войной личикам, для которых пропустить войну – личная трагедия, а тем, кто уже полежал лицом в островной грязи под туканье японских Гочкисов. "Ветераны", конечно, радовались новостям, что немцы разбиты в Африке, драпают в Италии и в России, радостно кричали, что на следующий День Благодарения/Рождество/Новый год поедем домой, но в глазах было беспокойное понимание – в Веллингтоне войну не выиграть, а война еще далеко не вся. Может и вправду, скорей бы уже на передовую? Помрем – так помрем, а так хотя бы не будет чувства бездеятельности. Что, ехать, что ли? Ну теперь точно до ужина не успеем все в оружейке оформить.
-
Ну, в смысле, про ручки, счетчик процентов покорения девушки как раз недавно обновился до нуляЯ прямо вижу эту сцену, как наяву. – Слышь, а пошли в отель? "Программа Романтические отношения получила недопустимую задачу и будет закрыта через 3... 2..." – Нет, спасибо, мне пора к маме.
-
будут нам и рефлексы и встряска и чутье, скоро получим
-
Не тем молодым, еще не помеченным войной личикам, для которых пропустить войну – личная трагедия, а тем, кто уже полежал лицом в островной грязи под туканье японских Гочкисов Красиво сказано.
|
Мимо заварушки на Гуадалканале, которая для многих разделила жизнь на “до” и “после”, Скрипач промахнулся. Не попал он и на первую волну кутежей в Веллингтоне, и, прямо скажем, к лучшему, поскольку к кутежам Айзек был приспособлен еще меньше, чем к войне, а это о чем-то говорит.
Для него, оказавшегося в Новой Зеландии сразу после учебки, мало что поменялось, кроме погоды — и, конечно, людей. Вот уж чего Скрипач боялся, пожалуй, больше, чем первого боя, так это не вписаться. Что остальные пронюхают каким-то непостижимым образом, что он не вполне настоящий морпех. Ну, то есть по бумажкам-то настоящий. И лагерь он прошел вместе со всеми — марши, стрельбы, монотекстурную жратву, даже прививку от стобняка, будь она проклята четыре с половиной раза. Но на деле под формой цвета хаки — десять классов музыкальной школы, год в консерватории и, стыдно признаться, сюита для фортепиано в тональности ре-мажор. (То есть, если совсем начистоту, Айзек дополз только до середины куранты, но все равно, конечно, кошмар.)
Если бы не жгучее желание доказать всем, какой он всамделишный, компанейский и разудалый, жизнь Айзека в Веллингтоне была бы скучной и размеренной, полной муштры, дежурств и редких вылазок на концерты органной музыки. А так ребята из отделения быстро просекли, что с помощью волшебных слов “а слабо?” Скрипача можно развести практически на любую хренотень, и увлекательные приключения посыпались на Айзека, как из рога изобилия. Вылезти и залезть обратно, но уже с выпивкой. Отвлечь разговором. Стрельнуть адресок. “Как я дошел до жизни такой?..” — задавал себе вопрос Скрипач, улепетывая по подворотням от хозяина кондитерской, из которой он на спор пытался стырить два эклера. — “Как вышло, что человек, целый день торчащий в магазине сладостей, так быстро бегает?” — всплыл в его голове второй риторический вопрос. — "Может, потому что правда на его стороне, и это придает ему сил..."
Айзеку вообще была свойственна несколько избыточная живость мысли — проклятье для рядового военнослужащего — но всю тяжесть своего положения он, ни разу не побывавший в бою, пока еще не успел осознать. О войне, впрочем, ему совсем не думалось, или же думалось так абстрактно, что очень трудно было бояться. Вот они куда-то высаживаются, вот в кого-то стреляют, и красная-красная кровь летит тяжелыми брызгами, как чернила, когда неудачно встряхнешь перьевую ручку. Вот семья получает сообщение о его трагически-героической гибели. Тут-то, конечно, они все поймут, как были неправы, и как виноваты перед ним. Мама, наверное, заплачет.
На этом месте Айзеку обычно становилось жалко и маму, и себя, и в глазах как-то подозрительно начинало пощипывать, так что он переставал думать об отдаленном туманном будущем и переключался на более насущные проблемы.
Одной из таких проблем, к примеру, были слухи о грядущих учениях на воде. Еще по пути в Новую Зеландию Скрипач, по-братски делясь содержимым желудка с тропическими рыбками, начал подозревать, что погорячился с “морской” частью пехоты. Но отступать было некуда, да и не положено. Морпех он или хрен собачий, в конце концов.
-
Несмотря на промах с эклерами, ха! Должен сказать что приятное попадание в образ рисует четкую картинку, а ещё крутой подкованный язык(=
Маму жалко
-
Айзеку вообще была свойственна несколько избыточная живость мысли — проклятье для рядового военнослужащего — но всю тяжесть своего положения он, ни разу не побывавший в бою, пока еще не успел осознать
Не, ну это реально жесткая тема
-
В этом посте прекрасно всё: начиная от куранты (я и слова-то такого не знал))) и до "морской" части пехоты)))).
-
"Что остальные пронюхают каким-то непостижимым образом, что он не вполне настоящий морпех."
А что, если он не настоящий самозванец? :) Очень нра персонаж!
-
Тут-то, конечно, они все поймут, как были неправы, и как виноваты перед ним. Мама, наверное, заплачет. ссылка
-
Изи Два Эклера был бы, конечно, король полка
-
Два эклера - это тема!
-
xD
-
Вот это темное прошлое, да! =)
-
Беги, Айзек, беги!
|
-
за лишние $4 в месяц и не только через стену можно полезть
-
Действительно, почему бы не уйти в СОЧИ, если есть такая возможность?
|
Бодрым широким шагом шел сержант Кристи по веллингтонской улице с одним только местным известным названием. Была эта улица совершенно обыкновенна, таких в Веллингтоне десятки и десятки, если не сотни (город все же был совсем небольшой - может и не сыскать там было сотни улиц). А вместе с тем, посмотреть здесь было на что! Лучики клонящегося уже к горизонту солнца пробивались через шевелящуюся на легком ветре листву. Они играли на ровном добротном асфальте и еще свежих зеленью газонах, ползали по стенам словно сошедших с календарика или наивной открытки новозеландских домов. А если бы морпех обратил свой взор чуть дальше, в пробелы между кронами деревьев и белыми стенами домиков, он смог бы разглядеть сияющую морскую гладь, хоть и только лишь украдкой. Ему стоило, пожалуй, и вправду поднять голову и насладиться пейзажем - пейзаж, хоть простоватый чем-то и скромный (прямо как новозеландская подружка сержанта Кристи, милая брюнетка по имени Ада), вполне стоил того. Сержант Трещотка, однако, был непреклонен. Он оставался полностью сфокусирован и сосредоточен, а потому на окружающий мир внимания совершенно не обращал. Сержант Трещотка был занят. Если вдаваться в детали, занят поеданием мороженного. То было самое обыкновенное эскимо на деревянной палочке. Ванильное. Не вполне тот противник, победа над которым потребует значительного напряжения сил даже самого убогого башмака. Башмаком Трещотка уже некоторое время не был, да и успел уже заслужить сержантские нашивки, а потому не без основания считал себя готовым к столкновению. Увы и ах, он пал жертвою собственной гордыни и противника недооценил. А потому теперь проклятое эскимо, уже почти доеденное, грозило развалиться и заляпать собою чистую форму. Вот прям как поехавший джап, оказавшийся в окружении, который подорвет себя на гранате, но унесет с собою парочку честных янки. Приходилось принимать решение и делать это быстро. Либо рисковать и пробовать мороженное доесть, либо позволить кусочку (с еще довольно большим фрагментом аппетитной глазури) отвалиться и мириться с тем, что боевая задача выполнена не до конца. Может тем Трещотка и выдал в себе недостаток боевитости и здравой готовности рисковать, но выбрал он второй вариант: чуть-чуть потряс эскимо и позволил кусочку (вместе с фрагментом глазури!) упасть вниз. Белая ванильная масса расплескалась на освещенном нежным солнцем асфальте крохотной лужей, в паре дюймов от ботинка Кристи. Кусочек глазури от удара развалился и оставил за собой неприятного вида коричневый след. Словно тот самый обложенный со всех сторон джап, которому наскучило ждать сынов американской земли с гранатой в руке, а потому он тихо вскрыл себе брюхо кривым японским мечом. - Сука. - с вялым разочарованием прошептал сержант Кристи. Он окинул взглядом оставшееся крепко держаться на палочке мороженое и быстро, уже без былого аппетита его прикончил. Затем осмотрелся вокруг в поисках урны, чтобы выбросить оставшуюся в руке деревянную палочку. Таковая быстро нашлась и вот уже палочка полетела в недра металлического цилиндра. Кристи достал из кармана носовой платок и вытер руки. Затем поднял, наконец, взор. Сержант стоял прямо напротив выкрашенной в белый цвет деревянной церкви. Весьма впечатляющей церкви, которая не могла похвастаться грандиозными размерами или роскошью фасада, но все равно привлекала к себе внимание своей преисполненной достоинства простотой и статным изяществом. Красота ее была сродни красоте самой Новой Зеландии... И тут сержанту Кристи захотелось бы приплести сравнение и со своею подружкой Адой, но стоило все же быть честным: до такого Ада не дотягивала. Питер постоял пару секунд, разглядывая церковь. Позади по улице лениво проехал автомобиль. Еще чуть-чуть помявшись, Питер взглянул на темнеющий проем церковных дверей. Ведомый любопытством он вошел внутрь и оказался вдруг будто бы во внутренностях старинного деревянного корабля. Корабля, перевернутого вверх дном, образовавшим теперь готический церковный свод. На какой-то такой посудине, наверное, и прибыли в Новую Зеландию первые поселенцы. Кристи оторвал взгляд от потолка, полюбовался секунду-другую на величественное витражное окно, сквозь которое сияло солнце, и посмотрел на ряды скамеек, сейчас почти пустых. Только чуть дальше, ближе к алтарю сидел погруженный в молитву пожилой джентльмен, явно из местных. Трещотка сам сделал несколько шагов вперед, каждый из которых словно бы громко, слишком громко на вкус Кристи, отозвался в деревянных стенах. Сержанту подумалось тут, что пожилой джентльмен впереди должен был его услышать. Оттого стало неловко. Накатило и другое чувство - что в стенах церкви видеть и слышать его должен Бог. Чрезвычайно неуместно напомнил о себе вкус мороженого на губах. "Прости, Господи, что я вот так вот..." - мысленно обратился к высшей силе сержант корпуса морской пехоты США, вытирая рукой испачканные остатками эскимо губы - "не при параде и все такое... Ну ты понимаешь... Прости." Питер прикоснулся рукой к спинке скамейки. Подумал о том, чтобы присесть. Покопался в чертогах разума на предмет того, с чем сейчас можно обратиться к Богу. Затем вспомнил, что не знает даже, что именно это за церковь. Напоминала она вообще-то католическую... А Кристи был все таки протестантом... Хотя в Новой Зеландии вообще-то католиков много быть не должно было, но мало ли... Молиться Питер передумал. "Прости, Господи," - собравшись извинился он мысленно, - "давай в другой раз." Извинился и вышел прочь.
-
Ох уж это мороженное... Опа-асный враг!
-
На самом деле респект, что с деньгами этими разобрался, вот прямо респект! Реально это вопрос, который должен был людей беспокоить, а я недоработал, так что снимаю шляпу.
|
Music: Clandestine Doorways of Vordun's Fortress [ ссылка] Керидвен и РейнольдЗаваленный со всех сторон вопросами, гном вновь прерывает свою работу, откладывая молот прочь. Глаза из-под густых бровей смотрят недовольно, но не враждебно. — А имя у тебя есть, искатель и исследователь? — интересуется он у Рейнольда, а затем тыкает толстым и почерневшим от копоти пальцем в Керидвен. — Вот с неё бы пример брал, она хотя бы поздоровалась! — Моё имя Кальдерик, Кальдерик-кузнец, — последнее слово он подчёркивает особенным выражением голоса, словно оно важнее имени. При вопросе о хризолите гном презрительно фыркает и раздувается от важности подобно кузнечному меху. В глазах, при виде хризолита, вспыхивает алчность. — Да будет тебе известно, исследователь и искатель, что это мой народ научил вас, руадов, обращаться с "звёздами гор"! Так что конечно я владею искусством чарования вещей, и уж получше ваших кузнецов! Вот только скажи мне, куда я должен вплести его чары? В голосе гнома звучит насмешка: и правда, из снаряжения мага только посох выглядит хоть сколько-то внушительным. Впрочем, маг уверен, что чудесные свойства камня могут быть направлены куда угодно: даже на ткань его одежд, если понадобится. — Ну а у тебя, — пока Рейнольд раздумывает, Кальдерик поворачивается к Керидвен, — будет для меня что-нибудь? Поначалу кажется, будто гном и вовсе не собирается отвечать на последний вопрос Рейнольда или удовлетворять любопытство клирика Изиль. Но, отпустив очередную колкость по адресу волшебника (тот, кажется, обрёл в лице Кальдерика достойного оппонента), он всё-таки отвечает. При этом лицо его мрачнеет. — Чтобы узнать, что знают гномы о случившимся здесь, вам придётся отправиться в Сумеречную кузню. Я давно покинул её, и возвращаться более не намерен, — голос звучит глухо и в нём проскальзывает что-то похожее на беспокойство. — Пока я кую эти мечи, пламя не даёт мне рассыпаться песком на земле: бессмысленна моя работа или нет, меня не волнует. Но эти мечи могут пролежать тысячу лет, и кто-то их возьмёт в руки. Уж явно полезнее, чем шататься туда-сюда по кузнице! ЛюсильОбыск камер, некоторые из которых ещё имели "постояльцев" – которые, впрочем, уже не могли как-то возразить, против оного, был, пожалуй, не самым приятным занятием. Однако природное любопытство Люсиль вполне справлялось с теми неприятными ощущениями, что могли бы возникнуть у заурядного человека. А кроме того, бродя впотьмах, можно было представить себе, что её снова никто не видит. Неизвестно, как строго сторожили узников, но Люсиль тут и там натыкается на интересные предметы. У одного из заключённых был припрятан кинжал, у другого – огниво с просмолённой тряпкой. Явно не те вещи, которые дозволено было бы иметь заключённым. В третьей камере Люсиль наткнулась на... кольцо. Простое, выкованное из серебра, оно, что удивительно, ещё не подверглось коррозии. Но не это, на самом деле, привлекло внимание охотницы, а едва заметная в полумраке эльфийская вязь, высеченная по внутреннему кругу кольца. И записка, истершаяся от времени и влаги. Вязью и на руадском. ... оим младшим б.. у и сестре... ... испену и Исиллу
Будьте... вечно в тени ли ... иадаСудя по всему, узник был эльфом: и очень надеялся, что после его кончины, его кольцо доставят его родственникам. Куда вот только? Хотя если так подумать, мест, где обитают эльфы, не так уж много. Да и в самой записке, похоже, было указание – вот только часть названия истёрлась. Интересно, искали ли эти двое, некий "...Испен" и Исиллу своего родственника? И что с ними стало? Можно ли их вообще разыскать в нынешнем состоянии Дал Фиатах? Пока Люсиль размышляла над этими вопросами, она незаметно для себя оказалась в тупике. Странно! Коридор, по ощущениям, ещё должен был продолжаться – в соседнем было на одну камеру больше. Подчиняясь какому-то наитию девушка коснулась рукой камней, из которых была выложена стена. Провела ладонью туда-сюда, расчерчивая какой-то незамысловатый узор. И вдруг, стена, которая казалась ей ещё мгновение назад непоколебимой преградой... просто растворилась в воздухе, открывая доступ в ещё одну комнату. Там, во мраке, блестит металлом чья-то статуя. Подойдя ближе, охотница (глаза которой основательно привыкли к темноте), может разглядеть лицо: благородные черты мужчины вызывают симпатию, а глаза смотрят совсем по=живому: добро и мудро. Надпись гласит, что это "сир Аллемон, победитель Пожирающего-Солнца". Но... разве это не просто страшная сказка на ночь для детей? Сколько же этой статуи лет, и почему она здесь? Ответа на этот, вопрос, Люсиль найти не может – комната не оставляет никаких подсказок. Но вот что интересно: хотя сама статуя отлита из металла, щит – большой, с закруглением снизу (девушка припомнила, что когда-то такие щиты назывались "монархами"), не слит со статуей воедино, а является предметом сам по себе. Можно даже постаравшись, достать его. Кроме того, перед ногами Аллемона сделано какое-то углубление – там, похоже, что-то лежало, но сейчас в углублении было пусто. Обойдя вокруг статуи, и ещё раз тщательно осмотрев комнату, Люсиль убедилась: больше, в сущности, тут нечего искать. АндреМечник, оставив Жанну в одиночестве, спустился на первый этаж... и обнаружил, что дальше ему пока что двигаться некуда. Вместо платформы в центре комнаты зияла большая дыра, уходящая далеко во тьму. Подойдя к её краю можно было разглядеть пляшущие огоньки факелов, но довольно далеко. В общем-то, можно рискнуть и зацепившись за канаты съехать вниз... раз уж они выдерживают вес платформы, то мечника в доспехе выдержат тем более. Вот только если где-то по пути запнуться, выпустить из рук верёвку, приземление может быть максимально неприятным. В конце концов, можно окликнуть отряд – вряд ли они ушли куда-то далеко. В мертвенной тишине Маяка эхо, к тому же, разнесёт голос на достаточное расстояние.
|
Новая Зеландия встретила вас, как героев. Хотя, положа руку на сердце, героями битвы за Гуадалканал были парни из 1-й дивизии, а вы так, подтянулись к шапочному разбору. Но, с другой стороны, кто сидел в окопах под тропическими дождями? Кто жрал такое, от чего собака нос воротит? Кто мотался по джунглям в патрулях, высматривая япошек? Кто дрожал от лихорадки, не спал по ночам, когда над позициями жужжала "стиральная машина" япошек? Вы! А значит, никто не имел права говорить, что вы присвоили чужие почести! И почести последовали! Первые две недели вам охотно наливали за счет заведения, а где не наливали – там угощали посетители. Все хотели хлопнуть вас по плечу, пригласить домой на ужин или на партию в крикет. По вашей просьбе оркестры играли всё, что вы заказывали. Вас пускали в гольф-клубы. Вам прощали все мелкие грешки. В баре "Сесиль" на стене висела огромная карта США, а рядом стояла приставная лестница, и каждого морпеха просили расписаться на том штате, из которого он был родом! А девушки улыбались только вам, как будто новозеландцы не дрались в Африке, в Италии да и на тех же Соломоновых островах. А все почему? Да потому что новозеландцы дрались за свой дом - это было естественно! А вот вы приехали из другой страны и закрыли маленькую Новую Зеландию своей грудью цвета хаки от кровожадных желтолицых макак, как грёбаные рыцари! К тому же... они были далеко, а вы уже здесь! Дней десять никто и не пытался вас удержать в казарме – а то гаупт-вахта переполнилась бы до отказа. Вы отсыпались, отъедались и отрывались за все тяготы долгой кампании. Вас даже военная полиция особо не тормошила, кроме совсем уж запущенных случаев. Был февраль, а значит по местным меркам... самое лето!!! Да-да, в этом полушарии всё было наоборот! Погода стояла просто сказочная - не выше 70 по фаренгейту! Тенистые аллеи, прохладный полумрак пабов, трамвайчики, заросшие пальмами горы с неземной красоты пиками, покрытыми ледниками. И с этих гор в вас никто и не думал стрелять из минометов. А океан манил бирюзовой гладью. Сказка! Рекрутёры от морской пехоты, которые говорили "посмотришь мир" - не соврали хотя бы тут: в Новой Зеландии было гораздо лучше, чем в выжженном солнцем Техасе, приятнее, чем в промозглом Джерси, и, может, только Великие Озера могли сравниться со здешними красотами своим величественным покоем. Это была волшебная страна, "земля молока и меда". Город Веллингтон был такой уютный и славный! А местные жители! Добропорядочные старички в клетчатых твидовых кепках, дети в курточках, девушки в аккуратных жакетах и юбках-четырехклинках (леди здесь почти не носили брюк, не то что в родных США) – все они словно сошли с открыток с видами Лондона. Только, ожив, не превратились в снобов, как непременно произошло бы, будь это настоящие англичане. Нет, новозеландцы были как будто идеальной версией англичан! Все желали вам здоровья, удачи и счастья! Ну не рай ли на земле!? И вдобавок погулять новозеландцы тоже были не дураки, сочетая умение красиво жить и красиво отдыхать. Они ели по шесть раз в день, пили безумные австралийские смеси с джунглями прямо в стакане, крепкий мексиканский Хуарез и коктейль "Контузию" – смесь портвейна и стаута. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, а на войне заканчивается ещё быстрее - через неделю вас стали поначалу нежно нагибать по дисциплине, но за самоволки ещё не сажали, а через две уже официально объявили, что морпехи, пойманные в городе без увольнительной, отправятся на губу. Краткий период вольницы резко подошел к концу. Началась работа - такая же, как и раньше. Выдали новую форму – и сразу пошли марш-броски. Потом стрельбы. Теоретическая подготовка. Тактические учения. Дальше по кругу. Прибыла новая матчасть – самозарядные винтовки и карабины – и их нужно было освоить. Менялось не только железо: на Гуадалканале малярией переболели девять человек из десяти, примерно трое-четверо из них были отправлены на лечение домой или отлеживались в госпиталях здесь, в Новой Зеландии. Их место занимало пополнение, с новичками ними надо было познакомиться, посмотреть, кто чего стоит, притереться. Поменялись и командиры. Командир второй мардив, Джон Марстон, прошедший с вами Гуадалканал, поехал лечить свою болотную лихорадку в Штаты, а на его место прибыл новоиспеченный генерал-майор Джулиан Смит. С ним было не расслабиться – Смит до этого неоднократно возглавлял разные учебные лагеря. По слухам он засветился еще в Никарагуа, гоняя там по джунглям повстанцев, и был толковым специалистом по партизанской войне – не просто же так ему привесили Военно-Морской Крест! На вид тихий пятидесятивосьмилетний дедок в очках, вас он не мог обмануть - плющеный боксерский нос и сутуловатая фигура выдавали в нём жесткого бойца. Но человек он был неглупый, и поначалу занятия были не слишком обременительными – генерал давал своей дивизии прийти в форму, прежде чем устроить вам "настоящий учебный лагерь". Командир батальона тоже сменился – теперь вами командовал подполковник Ами. Герберт Ар. Ами Младший. Тридцатилетний поджарый агрессивный брюнет, выпускник Пенсильванского Военного Колледжа, красавчик и капитан бейсбольной команды. Он успел послужить в Шанхае, а на Гуадалканале был замом командира батальона в 6-м полку. Вроде вменяемый мужик, он драл с вас пять шкур, и хотя энтузиазм его не переходил разумную черту, Ами недолюбливали. Был у него все-таки некоторый излишний азарт, огонек в глазах, который рядовой и младший начальствующий состав вгоняет в тоску – чувствовалось, что он очень ждал свой батальон и вот дорвался до командования, и теперь вы "точно станете лучшим батальоном в дивизии". А вас бы вполне устроило быть вторым или третьим. Вот командир роты остался прежним – капитан Хилл. Кеннет Хилл был чуть-чуть старше Ами, но не особенно переживал по этому поводу – его, как и многих офицеров, с началом войны призвали из запаса, и с морской пехотой он своё будущее не связывал. Однако приказы начальства он выполнял аккуратно: сказали навести порядок, значит, будет порядок. Сказали освоить матчасть – освоят. Сказали принять пополнение и повысить физическую подготовку – повысим. Больше всего он не любил, когда подчиненные создавали ему проблемы. А что он больше всего любил – об этом вы могли только гадать: неформального общения с подчиненными капитан, как и положено, избегал. Пришла весна - по местным меркам осень. Деревья стали золотыми и от этого богатства красок после экваториальной зелени захватывало дух. Война между тем продолжалась. В марте в газетах было много шуму, когда в море Бисмарка наши самолеты отправили на дно целый конвой с японскими войсками. Вот всегда бы так! Не пришлось бы выковыривать япошек из каждой щели, им только дай окопаться. В мае в газетах написали, что крауты сдались в Африке. Потом пришла и "зима" - никаких тропических ливней, никакой слякоти и тумана, никакой мутотени: просто по-человечески прохладные 55 градусов: девушки надели элегантные пальто, в барах стали подавать грог. В августе союзники высадились на Сицилии, а русские начистили наци нос где-то там у себя под Kursk, и сожгли сотни немецких танков (уж конечно, не без помощи Виллисов и Студебеккеров!). Война продолжалась, но где-то далеко. А вы... вы находились в резерве, тренировались и отдыхали. К вам даже приехал знаменитый Арти Шо со своим оркестром, сыграл все популярные хиты: "Все или ничего" Синатры, "Бесаме Мучо", да чего только не сыграл! ( ссылка) И конечно, кому-то из вас, может, начало казаться, что война закончится сама, без вас. Даже подполковник Ами явно занервничал, опасаясь так и не стать полковником. К тому же в сентябре пришла весна: зацвело, зачирикало и зашевелилось всё, что только можно. Вокруг было столько пронзительной, кипучей, бьющей ключом жизни, что если бы не генерал Смит со своими учениями и Токийская Роза*, вы бы все забыли про войну. В июне произошло ЧП: вы тренировали высадку на западном побережье, сильная волна опрокинула одну из лодок и девять морпехов утонули. И буквально через пару дней Токийская Роза изображала печаль по этому поводу в эфире. О, многие ненавидели этот милый женский голосок. Это была японская дикторша, подкалывавшая вас по всякому поводу и подрывавшая ваш боевой дух своими передачами между легкой музыкой, и всегда дававшая понять, что япошки знают о вас больше, чем вы думали. Ещё там, на Гуадалканале она могла сказать что-нибудь в духе: "Американские Морпехи из роты Чарли второго полка! Мы точно знаем, где вы находитесь. Вы находитесь там-то и там-то. А еще мы знаем, что завтра вы все умрёте! О, какая жалость! Какая бесполезная трата молодых жизней!" Ух, как эта баба действовала на нервы! Голос у неё был и правда красивый, без всякого акцента, прямо-таки бархатный, прямо-таки в глазах стояла картина, как она затягивается тонкой сигареткой и, оставив красный след от помады на черепаховом мундштуке, складывает губы бантиком у микрофона и с придыханием говорит: "Девять ваших товарищей погибли по глупости ваших начальников... И ради чего?" Наконец, пришел август, и вместе с ним – настоящая "жара". Бравый командир 1-го батальона рейдеров "Рыжий Майк" Эдсон был назначен начштаба второй мардив, а подполковник Шуп – оперативным офицером, отвечающим за подготовку, и вот тогда-то началось "веселье"! Эти двое друг друга, как говорится, недолюбливали, но уважали, и скоро взялись за вас "наперегонки". Дело "ухудшалось" тем, что "генерал Джулиан" (как его называли) обожал лично присутствовать при боевой и особенно тактической подготовке, и офицеры из кожи вон лезли, чтобы показать себя во всей красе. Вас резко начали немилосердно дрючить уже даже не в полную, а в двойную силу – причем не по уставу, а по "практической стороне вопроса". Особенно налегали на физподготовку, стрельбу, метание гранат, действия на местности в составе мелких подразделений. Марш-броски, иногда и ночные, были в таком зверском темпе, что несколько человек в дивизии умерли от переутомления. Не обошлось без несчастных случаев с ручными гранатами и взрывчаткой – когда тысячи новичков получают в руки боевые гранаты, между ними обязательно найдётся десяток-другой раздолбаев. Тут уж по-другому никак, "закон больших чисел", как сказал бы взводный сержант Физик. Но зато вы окрепли, без шуток. На местной еде и при постоянных нагрузках вы стали здоровыми кабанами по сравнению с теми полумертвыми задохликами, которые спустились по трапам в феврале месяце. Первый сержант из шестого полка как-то высказал мнение, что выйди вы теперь на поле против Чикагских Медведей, вы бы порвали их, как тряпку, и многие были с ним согласны. Единственное, в чем был недостаток в плане подготовки – не получалось отработать, собственно, высадку: не было свободных кораблей, и кроме той бестолковой июньской тренировки попрактиковаться пока не удалось. Приходилось работать на макетах – эти веревочные сети на деревянных рамах вы запомните надолго. В октябре выдали спецификации на новые транспортеры-амфибии, но самих амфибий вы в глаза не видели. И ещё где-то на Новой Каледонии запропастился приписанный к вашей дивизии танковый батальон: Клонис и Донахъю слыхали краем уха, что он получает новые средние танки. И все же, несмотря на тяготы службы, эти восемь месяцев были чертовски хорошим временем! Красивая природа, двухсуточные увольнительные, отличная кормежка. Чуть теплое пиво в барах (тут так было принято, и вы привыкли), здоровенные креветки, огромные стейки с яичницей или каре ягненка, как захочешь, потом танцы, приветливые смешливые девочки, свиданки, коктейли, джаз... Никаких свистящих над головой пуль, никаких озверевших от нутряной ярости япошек, орущих "Марин-ю-дааай!" из-за соседнего куста, никаких ночных обстрелов, когда вжимаешься в темноте в сырую, пахнущую гнилью землю, и не знаешь, доживешь ли до утра. Благодать. Потом, в октябре прокатился слушок, что вас потащат на какие-то учения – типа наконец-то корабли нашлись, начальство хочет потренировать полномасштабную высадку где-то тут, на пустынный берег в Новой Зеландии. Вот буквально скоро. Видимо, как раз амфибии эти новые опробовать... Ну, учения и учения, что такого? Правда же?
-
Токийская роза - это почти слишком нуарно, чтобы быть правдой. Снимая шляпу (кокетливо так) перед японской пропагандисткой машиной!
-
Ну, с Богом! После таких новозеландских красот (и красивого поста) даже не хочется на фронт!
-
Эх, какая приятная пастораль. Хотя, чует мое сердце, что скоро будет "жарко." Отличное начало!
-
Уже подача заявки себя окупила. Классная игра и информация очень скрупулёзно собранная. Вся эта проработка... нет слов! В целом пост доставляет тоской по необходимости где-от там воевать ещё, когда можно тут "нозеландить" нормально(=
-
Да. Определенно, да
-
Роскошная работа по беку! Токийская Роза венчает все это сверху совершенно великолепным образом
-
Ради таких постов стоит покорячиться с баллоном от огнемета
-
Этот пост читается так, будто смотришь хороший и очень американский фильм про войну. Там в плюсах звучали слова «пастораль» и «великолепный образ Токийской розы» — они правильные. Чувствуется, что ты действительно провёл колоссальную работу. Вот даже градусы по Фаренгейту, Чикагские медведи, женитьбы на новозеландках, личности командиров — каждая мелочь учтена. Снимаю шляпу.
Ещё — это очень авторский пост. Пост-состояние, пост-настроение. Он заражает заложенной в него эмоцией. Я не знаю хорошо это или плохо.
Но это определённо не то, чего ждал читатель, когда читал описание модуля (все больше настроились как мне кажется на ощущение сводящей зубы тревоги) — и вот это точно хорошо.
-
В добрый путь!
-
Ну это конечно кайф) Особенно по зимнему времени за окном. Зачем нам вообще воевать где-то, давайте все тут останемся?
-
хорошо в Веллингтоне, даже уезжать не хочется
-
За вступление, полное деталей и вживания!
-
-
О, Веллингтон, крутяк. Я три месяца прожил в месте, видном на одной из фоток, и дом там уже был в то время! По пляжу с другой фотки много гулял, он тоже был недалеко. И надо было упомянуть, что там очень ветрено! Веллингтон — самая ветреная столица мира, между прочим! Там реально из пролива Кука постоянно дует, этот пролив своего рода трубу образует, по которой всегда сквозняк гуляет. Ну и пиков ледяных, конечно, из Веллингтона никаких не видно: настоящие горы на Южном острове, а на Северном только вулкан-копия Фудзи высотой в 2500 м, ну и холмики всякие.
|
|
– Ну вот, я и говорю, не пустотники! – осклабился Кас. – На кулачках!? Да легко! Посмотрю, из чего ты сделан! Ну это ж вообще красота и день святого Друзуса, когда такой здоровый лоб предлагает, чтобы ты ему накостылял по первое число! Без всяких этих ваших "ща, погоди, я друзей позову", "ой, а мне на службе нельзя", "смотри-ка, а у меня тут нож припрятан был" и прочей невразумительной тошноты. Прямо что надо! Сразу к делу! – Слышь, а че почем? – повернулся он как бы невзначай ко второму. – Прямо рота Темпестусов? Полегла? Прямо и трупы уже видели? Че говорят? Кас, конечно, был туповат, но не совсем уж туп, чтобы не понимать: не, может, конечно, это одни их догадки, что прямо вот полегла, но... а вдруг нет? Ведь эти ребята мало ли где крутились! Мало ли чего слышали! А вдруг у центра неполная информация? – Ну, ты это... унывать тож не торопись. Вон у Тайберта правильный настрой. Как грил один сержант, убить всегда проще того, кто сам себя похоронил. И вообще... оно, конечно, умирать завсегда не сахар, но зато с такой красоткой под боком вроде и не так обидно, а? – он подмигнул охранникам. – Про это даже песня есть, самая, что ни на есть гвардейская. Та, которая, про жетоны, хроно и чулки. Я вам спою как-нить, гыгыгы. Ну ладно, кажись, старшой зовет, а ваша возвращается. Ща вам эту... диспозицию прояснят! Сержант прищурившись, посмотрел на воспрянувшую духом и раскомандовавшуюся Николетту. – Во-во, слыхали? Берегите! – и пошел к своей группе.
– Чисто! – сказал он, первым зайдя в дом. А то мало ли, вдруг сидят тут по углам злобные культисты и в культяпках что-нибудь острое сжимают. – Никого нет. Кас почесал затылок под каской. – А это самое... никто не помнит, какой день-то был, когда всё началось? Выходной или рабочий? Если рабочий – так и правда, ушли, наверное, на работу, а там уже всё и случилось. А если выходной... то надо посмотреть. Это... я вот что думаю. Над сообразить, их вызвали куда-то, может, правительство города чрезвычайку объявило. Связь-то под куполом работает. Тогда должно отсутствовать... ну там... ну всякое, что люди с собой тащат, когда чрезвычайка. Документы там. Карточки. Эти их троны местные, как их? Гульдены, во! А если они здесь, то что-то нечисто. Люди не уходят, всё побросав. Тогда может, оно, скверна какая им в бошки забралась. Он ещё подумал. – А вот что. Надо бы храм найти ближайший. Ведь священник уйти не должен был. Ему в башку просто так не проберешься. Его вера защищает! Правильно я говорю, святой отец? Вооот. Может, там поинтереснее картина будет.
|
|
Кейт и не подозревала, что можно привыкнуть к стольким страшным вещам. Оказалось, весь фокус в том, что они наступают постепенно, и, вначале, даже незаметно. Кружат в стороне. Бросают из-за угла внимательный, цепкий взгляд, будто прицеливаются из мушкета. Хотя нет, скорее из большой северной пушки. Потом беда проходит мимо двора, щерит зубы в кривой усмешки, заглядывает через забор. Ты видишь ее, но ничего не можешь поделать. Она наглеет, растет, становиться больше и сильнее. Вот ее тень уже закрывает солнце. И, не успеешь опомниться, как беда развалилась в кресле и положила на стол ноги в начищенных армейских сапогах янки...
Товаров в лавке не становилось больше. Их неоткуда и не на что было привозить. Песен новых тоже не было. А все старые звучали уже не так задорно. И еды становилось все меньше. Теперь Кейт частенько приходила домой с пустыми руками. Оказалось, что самые невкусные блюда, от которых она раньше кривилась, чудо как хороши. Просто до этого она не бывала такой голодной, даже в приюте.
Но она находила самые хорошие листы бумаги, чтобы написать брату. «Я люблю тебя Сай! Как же тебя не хватает дома! И как я тобой горжусь! Когда ты вернешься, мы обязательно отправимся с тобой вдвоем на рыбалку. Только ты и я. Как в детстве. И поймаем самую большую рыбу, такую, что все рыбаки в округе будут завидовать. И мы будем скользить по реке на лодке, где не будет уже бронированных утюгов кораблей янки. А потом ты станешь капитаном на Миссисипи. Герой войны и капитан. Ты писал, что ужасался снова и снова стрелять во врагов, которые шли на вас умирать. Не бойся, я с тобой, и мама, и папа. У тебя за спиной. И чем больше ты убьешь этих сумасшедших тем раньше закончится эта война. Просто думай о том, что там, впереди, у янки, тот сумасшедший негр, который тебя чуть не убил. А если не он, то другие негры. И белые. Они все враги, которые не хотят дать нам жить так как мы привыкли и как любим. Здесь они уже, представляешь, подошли к нашему городу и до окраины иногда долетают снаряды. Но ты за нас не переживай. Здесь все-таки пока еще нет настоящей войны, а у тебя есть. Тем более, люди говорят, что генерал Пембертон хороший командир. Не такой известный и прославленный, как Брэгг или Ли, но нормальный. Он со своими солдатами нас защитят. У меня каждый раз сжимается сердце о тревоги, когда я думаю, как ты там рискуешь своей жизнью за нас всех. Ты помнишь, как в наших играх самым страшным проигрышем было читать псалмы?! А сейчас я каждый вечер молю Бога, чтобы у тебя брат все было хорошо. Чтобы тебя не ранили, не убили, и ты поскорее вернулся к нам. Твой любящая и ждущая младшая сестренка, Кейт.»
Когда пришло письмо о болезни брата, Кейт от горя чуть не сошла с ума. Она, конечно, как просил Сай, не сказала родителям о его болезни. А сама твердила себе, что он поправится. Обязательно поправится. Она много плакала. А родителям говорила, что боится войны. И молилась. И проклинала янки с их войной. И давала обеты, что если Сай поправится, то она станет хорошей девочкой и не будет ругаться и кричать. И написала ему еще одно письмо, залитое слезами, чтобы брат скорее поправлялся, и что она его любит и ждет. Вот только отправить его Кейт уже не смогла. В Виксберг пришла война.
После того случая на реке, Кейт считала, что самые страшные существа, это негры. Намного хуже аллигаторов. Потому что речной хищник жаждет только жрать. Рвать, душить, тащить в воду, топить, только чтобы набить свой желудок. Когда он сыт, то безопасен. Негры звери намного более жуткие и опасные. Потому что они умеют думать. И когда они сытые, то в их голове могут появиться странные мысли. Например, что они люди. Или, как у того сумасшедшего, что он свободный, а не раб на плантации. Да, среди них бывают хорошие, такие как старый Бен или их кухарка. Но это тоже опасно, потому что смотришь на них, и думаешь, что негры, может быть, тоже люди. А потом натыкаешься на дикого и опасного зверя. Так вот, когда северяне стали стрелять по городу из пушек днем и ночью, девочка решила, что янки еще страшнее негров. Потому что они то точно люди. Белые. И стреляют в других белых, наших, хороших, южан. Стреляют из своих ружей и пушек, и им все равно в кого попадет снаряд, в редут, окоп или в жилой дом, в солдата или в маленькую девочку. Вот правда, уроды. Хуже негров. Хотя негров они тоже используют. Генерал Шерман мерзавец, а генерал Пембертон, просто дурак. Кто же защищается в городе?! Кто так защищает город?!
Иногда, когда становилось особенно плохо, Кейт думала, что было бы лучше, если бы армия вообще не приходила в город. Была разбита. Сдалась. Отступила в другое место. Тогда бы не пришлось голодать. Наверное. Потом ей каждый раз становилось очень стыдно за такие слабые мысли. Девочка не могла дать себе розг по заднице, поэтому лупила себя с размаху ладошкой по щекам. А потом, с горящим от стыда лицом, начинала обычно петь. Потому что когда поешь, то не надо думать, как все плохо. Когда поешь, не так страшно. Хоронить Бена было тоже не страшно. Жалко, только. Ведь он до самой смерти остался правильным негром и пытался помочь своим хозяевам. А про сбежавшую Лавинию не хотелось ни думать, ни вспоминать.
Когда Кейт услышала и увидела грабителей, то не думала. Просто схватила палку и бросилась на них, за ними. Как настоящая южанка, за себя и за свою семью. Не думая о слабости, не думая, что может не догнать или ее побьют. Иначе как она посмотрит в глаза Сая, когда он вернется, если она не убережет па и ма?!
-
За решимость и хороший аппетит!
-
Как настоящая южанка, за себя и за свою семью Истинно так!
-
И, не успеешь опомниться, как беда развалилась в кресле и положила на стол ноги в начищенных армейских сапогах янки...
Просто думай о том, что там, впереди, у янки, тот сумасшедший негр, который тебя чуть не убил. А если не он, то другие негры. И белые. Они все враги, которые не хотят дать нам жить так как мы привыкли и как любим. Кредо южан в трех предложениях.
После того случая на реке, Кейт считала, что самые страшные существа, это негры. Намного хуже аллигаторов. Потому что речной хищник жаждет только жрать. Рвать, душить, тащить в воду, топить, только чтобы набить свой желудок. Когда он сыт, то безопасен. Негры звери намного более жуткие и опасные. Потому что они умеют думать.
Когда Кейт услышала и увидела грабителей, то не думала.
Осталось понять, кто опаснее, негры или малышка Кейт).
|
|
|
- Погоди-погоди, Нат, - вставила Фенрия, делая шаг вперед, чтобы поравняться с аколитом, - А в чем проблема-то? Ну гасят нобили друг друга, оно и к лучшему. Может ядом или еще чем, такое сплошь и рядом. Умирают в одно время, все одного возраста примерно. Пусть арбитры займутся, они такое любят. Мы-то, - девушка стрельнула бровью куда-то вверх, - зачем? Да еще и с такой срочностью, чтобы дернуть, ну, нас. В смысле, неместных. У нас даже хода в эти кварталы нет, я проверяла.
Когда Лотта озвучила задачу, рыжая сначала расслабилась. Не надо будет, значит, опять метаться по гибнущей станции, в огне пожаров и мятежей, отстреливаясь от зараженных в тщетной попытке спастись. А затем снова напряглась. Может, Фенрия не очень хорошо разбиралась в тонкостях права и процедуры и вообще понимала только каждое второе слово из проповедей Сифре, но она точно знала когда ждать подставы. И сейчас стрелка кидометра пойманной крысой колотилась в красной зоне. "Динь-динь-динь! Тебя кидают!" - вопила она.
Хозяйка кофейни была такая же мутная, что жижа в чашках. Она была из главных? Должно быть, раз так фамильярничает с их боссом. А что тогда не представилась, у нее что, слова по таксе? Но с гостей требует представиться, хотя сама говорит что с Фелицией связалась, то есть кто есть кто знает. Ну правда, странно не спросить имена помощников, и уж точно нельзя решить назвать Фенрию Рейналом. И ведет себя так, будто они с ней уже разок напились и закрылись в подсобке. Но манерно. Сбить с толку хочет? А еще и это дело. Ну да, убийства странные, но мало ли таких убийств происходит. Тем более что им есть понятное оправдание. Значит, есть еще что-то, что привлекло внимание Инквизиции, о чем-то Лотта не договаривает. И берет чужаков, которые ни обычаев местных не знают, ни в круги дворянские не входят. Да даже в драгоценные кварталы без взятки. Пока они хотя бы разберутся, что к чему, помрет еще с дюжину. Хороший способ прекратить убийства, больше выглядит будто ей того и надо. Мол, сделали все что могли, все силы собрали. И гробик за гробиком в открытый шлюз.
Все это девушка думала, склонив голову на бок и прищурив глаз, пока разглядывала хозяйку.
- Ну, так-то я Фенрия, - рыжая сложила руки на груди, - Но Фелиция должна была об этом сказать, да?
|
5:00 Пароход «Шенкурск», Вага Близ деревни Шиловская
Сонное царство установилось на пароходе, споро бежавшем вверх по Ваге. Все провели бессонную ночь в ожидании боя, а когда выяснилось, что воевать в Усть-Паденьге не с кем и напряжение отхлынуло, на всех накатил сон, заразный не менее испанского гриппа. Прекратились споры в салоне первого класса: там вповалку на диванчиках и полу спал исполком. Дрыхли на мокрой от росы белой палубе и в каютах третьего класса красноармейцы. Даже капитан Матисон, отстояв ночную вахту, ушёл к себе в каюту, оставив управление на помощника, по-старинному здесь называвшегося водоливом, а не старпомом. Позёвывали и тёрли красные глаза красноармейцы у носового пулемёта, тупо вглядываясь в искрящуюся на солнце реку.
Такое же сонное оцепенение царило и в каюте Романова, где сидел сам военком, чекисты и Иван Боговой. Курили, пили крепкий чай, открыли окно на палубу — теперь по каюте гулял, шевелил листками на столе свежий, холодный, отдающий водой ветер, а спать всё равно хотелось мучительно: голова уже была как чумная, мысли проворачивались как каменные жернова, неодолимо приступала зевота и больше всего хотелось откинуться на кожаную обивку дивана и прикрыть глаза. Бессонов так и сделал — и вот, спал, откинувшись на спинку дивана, обморочно приоткрыв рот. Красноглазый Глебушка стоял у окна, выглядывая наружу, чтобы не дышать едким дымом от махорки, которую курил Заноза: папиросы у того вышли, он как-то добыл махры у бойцов и как ни в чём не бывало дымил свёрнутой из ракитинской листовки «собачкой», стряхивая пепел в консервную банку.
Сидевший рядом Иван Боговой нервно и сосредоточенно крутил в руках свой наган, как головоломку: пятнадцать минут назад он вместе с Чмаровыми проделал-таки указанную Романовым процедуру над братом: вывели того на палубу, окатили из ведра ледяной, тинистой важской водой, поднятой из-за борта. Предуисполкома самому было неприятно участвовать в этой экзекуции, но Чмаровы поблажек давать не собирались и все возражения Ивана Богового решительно отметали: им, кажется, очень по душе пришлось такое наказание, они бы и вторым ведром Ваську-пьяницу бы окатили, но раз приказано одним — значит одним. Приказано искупать, значит, искупаем — чтобы, так сказать, искупил. Иван наблюдал за экзекуцией хмуро, скрестив руки, видимо, сам ещё не решив, на кого больше сердиться — на братца-пьяницу, на посмеивающихся Чмаровых или на Романова. После того, как водные процедуры были окончены, Иван отвёл мокрого, жалкого братца в свободную каюту и оставил там, заперев дверь. Каюта была за стенкой от той, где сидел сейчас Романов, ни звука оттуда не доносилось: видимо, Василий уснул.
— Деревенька какая-то, — сказал Глебушка, указывая в окно, где в золотистом утреннем тумане проплывала мимо деревушка — бедная, как и все здесь, бревенчатая, но в нежном утреннем свете будто с картинки. — Шиловская, — подошёл к окну Иван Боговой. Помолчали.
Раздались тяжёлые шаги по коридору, Глебушка с Боговым отошли от окна, предуисполкома сунул наган в карман пиджака. Скрипнув кожаной курткой, поднялся с дивана Заноза. Дверь открылась: на пороге стоял Степан Чмаров, рядом с ним Филимон, а между ними — Падалка: в расстёгнутой на вороте гимнастёрке, небритый, заспанный, он, кажется, слабо соображал, зачем его сюда привели. Винтовки у него при себе не было. За его спиной маячила угрюмая фигура Костея Калмыкова.
|
|
— Эдо Ренмей... — эхом отозвалась Жанна. — Значит, вы странники из-за моря?.. Да, я помню, до нас доходили слухи, что кто-то уплыл на паравелях. Сколько же лет прошло?.. Она погружается в размышления на какое-то время, но благодарность жрицы вырывает её из нахлынувшей задумчивости. На предложение что-то от неё передать, она не отвечает: кажется, узнав, что клирик не из Ар Маэланна, она решает не касаться этой темы более. — Это мне надо благодарить тебя, сестра. В другой раз я бы с радостью взялась тебя учить всему, что знаю, но судя по всему, и у вас нет времени, и я чувствую, что должна нести свой дозор и выполнить какое-то своё предназначение... Черты её лица вытягиваются, в них появляется какое-то напряжение: по-видимому, Жанна пытается ухватиться за какое-то воспоминание или мысль, но та от неё ускользает. В третий раз она возвращается к разговору с Керидвен. — В Ниад Итиле, где я жила раньше, на праздниках часто пел бард по имени Бэзил... вот бы у него спросить! Он очень красиво пел, и, говорят, этому искусству его обучали сами сенаэдиры... хм! Как же я сразу о них не вспомнила? Кажется, моя память начинает ускользать от меня... — кажется, монахиня начинает вести беседу уже сама с собой. — Но о них давно ничего не слышно. Может ли статься, что Голос принадлежит им? На словах о погибшем уста девушки трогает виноватая улыбка. — Мне остаётся утешаться, что я даже в мыслях не думала порицать его. Но я останусь здесь, спасибо за предложение, сестра: в пути я буду для вас лишь обузой, и кроме того, моё место – здесь... на маяке произошло что-то страшное: временами по ночам я слышу громкие вопли из центральной башни. Кто-то должен поддерживать свет там, куда больше не заглядывают боги. Преисполнившись неожиданно степенности, девушка отворачивается к окну, обращая невидящий взор к морю. Кажется, таким образом она даёт понять, что решение её неизменно, и именно здесь она хочет встретить свою судьбу – какой бы она ни была. Отряд же продолжает своё путешествие по этому островку прошлого. Первым решают осмотреть нижний этаж, чтобы не оставлять загадочное "тук-тук" позади себя. Стоило только Рейнольду (по праву открывшего) ступить на нажимную плиту, как заскрежетали механизмы, жалобно заскрипели канаты, и громадная площадка начала опускаться вниз, унося странников в темноту. Солнечный свет сюда не проникал: и надо было бы озаботиться факелами. Впрочем, вскоре мрак осветили факелы Маяка: темно-красное пламя с характерным чёрным дымом – ведьминский огонь – открыло взору почерневшие от времени стены, покрытые ядовито-зелёным мхом. Кажется, нижний уровень был темницей: во всяком случае сначала лосморцы прошли несколько коридоров с комнатами, которые были отгорожены от остального пространства крепкими решётками. Вернее, в прошлом крепкими – сейчас они заржавели (очевидно, из-за хлюпающей под ногами воды), многие были открыты, а некоторые выломаны. Однако то там, то тут, пристальный взгляд выглядывал из темноты чьи-то белеющие останки. Но вскоре пол под ногами вновь стал сухим. Отряд выбрался в более ухоженное место, по всей видимости, оборудованное под склад. Звуки ударов становились всё отчётливее – теперь это уже точно был звон молота о металл. Странное место для кузни, но... именно туда вас привела одна из дверей этого этажа. На довольно большом участке расположилось несколько наковален, работающий горн (каменная труба уходила куда-то в стену и в помещении, в общем, было можно дышать) и... увидели перед собой приземистого бородача, сосредоточенно молотящего по наковальне, где лежала очередная раскалённая заготовка. — Мечи... больше мечей, — бормотал кузнец, представший перед вашим взором. Его наружность отчасти объясняла, почему кузница устроена в таком странном для руадов месте, но сам он, давая ответ на одну загадку, представлял собой другую. Перед вами, несомненно, был гном – представитель небольшого народа, живущего в Сумеречных Горах за лесом Бросселиад. Ни один из них не сбежал с вами на паравелях, но предания об этих мастерах – передавших народу Руад Эно знание ковки хризолита, сохранились в сознании сбежавших довольно плотно. Таким образом, стоящий перед вами представитель этого народа, даже не вызывал уж слишком сильного удивления "ожившей сказки". — Ха! Какой ведьмы сюда явилось столько вершков? — кузнец наконец счёл нужным заметить вас. Он опустил клинок в воду и гудение печи перебило громкое шипение испаряющейся воды. — Не видите что ли, я занят?! Либо у вас есть интересный заказ, либо проваливайте! Работы у кузнеца было действительно навалом: у правой стены скопилось уже штук двадцать заготовок под мечи. До поры до времени оставалось загадкой, где он взял столько металла. Но вот что привлекло Керидвен – рабочий стол с различными инструментами мастеру молота освещал подсвечник, который во всём этом торжестве аскетизма смотрелся несколько инородным. Очевидно, кузнец его откуда-то стащил: потому что своим видом канделябр уж очень походил на те, что используют клирики в своих богослужениях. Гном вновь возвращается к работе: отблески пламени в горне пляшут по его лицу и бороде, и кажется, будто внутри него самого горит пламя. Гном будто светится изнутри, хоть отнюдь и не тем лёгким солнечным светом, который был в улыбке Жанны. Кажется, что он очень предан своему делу – тем более, что во всём Маяке, кажется, не сыскать уже столько людей, которым пригодилось бы его оружие.
|
|
Волшебник, как же. Просто. Да просто всё как-то налаживалось. Взаимодействие, как минимум, но разве не с него начинается путь к победе? К победе... Рановато было переходить к мечтаниям о лаврах, что и подтвердила новая перестрелка на противоположном основному направлении.
Уиллем вздрогнул, но даже первичная паника не смогла перебороть внезапную оторопь. Накатила неожиданная слабость, почти равнодушие. Усталость. Всё-таки уже начало отпускать. И тут ноги сами понесли его в сторону выстрелов.
"Я должен хотя бы это увидеть"
Совершенно нерационально. Лучше послать кого-то на разведку. Вокруг полно людей, а командир должен оставаться в безопасности, должен сохранять трезвую голову, должен командовать, в конце концов!
Но ведь всё складывается! Атака болос захлёбывается, рота янки обходит их с фланга, артиллерия скоро будет готова открыть огонь! Всё налаживается!
"Да нет же. Это где-то в стороне того леса, куда обходная рота ушла! Куда ты собрался бежать, идиот, прямо в лес?!"
Уиллем мысленно обругал себя и крикнул в рацию: — Джесс, это, кажется, твои палят, как его, Джо? Рота Джо? Есть с ними связь, посыльные, знаешь там ситуацию? И вообще, там мои не прибегали? На станции, кажется, перелом в нашу пользу, но что там с тылами и флангами? Думаю, надо резерв в лес перебросить, к этому Джо. У тебя вроде оставалось ещё пара взводов в запасе?
Кого-то они уже раздербанили на помощь железнодорожникам, но какие-то силы у майора ещё должны были быть. Похоже, самое время их задействовать.
Лихорадочные размышления вернули коменданту самообладание. Ну конечно, рано ещё "отпускать", ничего ещё не закончилось, и плевать, что живого врага ни одного даже близко не увидел. Не о том тут думать надо! Не тем гордиться, что пристрелил кого-то или раненого за шкирку в безопасность оттащил. Не доведётся, и славно, а вот точные команды раздать и сделать так, чтобы кто надо — те стреляли, а кто может — тот кого-то спас, это от командира в первую очередь зависит. От Уиллема, значит, равно как и от Николса с Янгом.
Вот к Янгу-то комендант следующим и отправился, благо, что совсем рядом ещё. Правда, успел ещё добавить хлопот Николсу: — Я сейчас попробую узнать, получится ли бронепоезд перегнать в ту сторону, ты своим выдай ракеты, на подходе опушку подсветят, чтобы пушкари тут хоть что-то высмотрели. Точнее, пулемётчики, чтобы по Джо снарядами не попасть. А в крайнем случае ему будет куда отступать, бронепоезд прикроет.
В кабинет Янга Поллок в этот раз входить не стал, просто на пороге остался стоять, думая, что всё равно быстро вернётся к радио-станции.
— Лейтенант-коммандер, сэр, у нас, похоже, новый противник на северо-востоке, слышите? Поезд может переместиться за реку на поддержку? Американская пехота подсветит опушку, может хоть с пулемётов поможем той роте, что раньше в обход ушла. Это она, судя по всему, там в лесу с кем-то сцепилась. Если враг серьёзный, их или отбросят, или мы сами отведём их под ваше прикрытие.
|
Это, пожалуй, было самым неприятным в работе на Инквизицию. Решения, которые приходилось принимать, и которые касались жизни простых людей, верующих в Императора и верно служащих Ему по мере своих сил. В данном случае Гёссер имел основания причислять к ним Николетту – ее рассказ был достаточно похож на правду.
- Я думаю, леди ван Хеккинг, что бдительность это щит.
Комиссар пристально взглянул на Николетту, после чего перевел взгляд на незримый барьер.
- Хотя правильней сказать, я это знаю.
Сейчас было три основных варианта того, как поступить с нежданными попутчиками. Они знали некоторые детали миссии, и соратники Гёссера уже поделились с ними кодами связи. К тому же, от комиссара не укрылось, скажем так, заигрывание Кассия с молоденькой дворянкой. Это была моральная угроза, и, хотя в верности "Гориллы" Кристобальд не сомневался, равно как и в его способности перешагнуть через труп знакомого во имя Императора, вектор для психологической атаки. Возможно, существовали псайкерские или колдовские способности, которые позволили бы использовать ограниченную, но связь ван Хеккинг и ее охранников с аколитами, чтобы выйти на последних.
Болт в голову в укромном месте, например, гараже торгового центра, немного грязной работы силовым или цепным клинком, а также достаточное количество прометиума из бака лимузина исключали большую часть подобных рисков. Потом, конечно, пришлось бы объясняться с ван Дайком, также безутешной семьей, но первому придется потерпеть во имя долга потерю ценного ресурса, а второй хватило бы ночного визита Ярры с Гравелем.
Кассий бы огорчился, да. Но ему тоже пришлось бы пережить утрату.
Некоторые на месте Гёссера так бы и поступили. И, наверное, были бы правы. Их миссия была слишком важна, чтобы подвергать ее риску. Другие, напротив, попытались бы тащить эту троицу с собой. В этом были определенные преимущества – отряд Гёссера был небольшим, и пара дополнительных стволов, три запасных пары глаз и небольшой контингент, которым можно пожертвовать для того, чтобы нащупать ловушки этого места, могли пригодиться. К тому же, Николетта могла бы служить каким-никаким проводником.
Вот только на этом преимущества заканчивались и начинались недостатки. Кристобальд мог положиться на Ордо Маллеус в отборе аколитов. Они видели, с чем приходится бороться, и были готовы столкнуться лицом к лицу с самыми страшными кошмарами, которые угрожали человечеству. В той или иной степени. Их разум был подготовлен. И за их лояльность ручалась сама Инквизиция. Этого нельзя было сказать о телохранителях и Николетте. Дополнительная пара стволов могла в любой момент выстрелить в спину, три человека требовали присмотра, отвлекая как минимум одного из аколитов, и то, что силы варпа могут сделать с неподготовленным, пусть и лояльным разумом, Гёссер имел неудовольствие лицезреть собственными глазами. Не раз.
Поэтому оставался третий вариант. Заодно – проверка предположения Ярры.
- Я не буду рисковать вашей жизнью, леди ван Хеккинг, больше необходимого. Вам придется обождать нас здесь. Точнее – в гараже торгового центра.
Он повернулся к спутникам.
- Мы проверим один из домов. Я хочу посмотреть, как это было для простых жителей. Леди ван Хеккинг и ее телохранители отправятся в торговый центр, будут ждать нас в гараже. Мы присоединимся к ним, в подобном месте должны быть записи, возможно, велась пикт-съемка. После этого двинемся дальше.
После чего обратился снова к Николетте.
- Поддерживайте вокс-контакт. Докладывайте каждые пять минут. Если заметите что-то подозрительное, немедленно сообщите и попытайтесь укрыться или сбежать от угрозы.
Объяснять, что тут бесследно канула рота штурмовиков, он не стал. Не зачем было вселять еще больше страху.
|
|
-
Своим — прощение, чужим — смерть. Не на такое знание он рассчитывал, обращаясь к Митре. Красиво)
-
Прекрасный пост, но слишком уж самоуничижительный настрой)
|
Тесный и затхлый туннель, освещаемый нервно мечущимся лучиком света, и скользкая лестница под ногами, на взгляд Мины, составляли восхитительную альтернативу тьме покрытого ковровой дорожкой просторного коридора, к которому подбирались бледные безглазые существа. Даже время от времени касающаяся волос паутина не вызывала такой омерзительной дрожи, как мысль о том, как именно демоны пользуются клыками. Девушка внимательно выслушала пояснения их неожиданного провожатого к табличкам на перепутье лабиринта катакомб, стараясь запомнить не только перечень имеющихся здесь помещений, но и само ощущение направления к ним, чтобы лучше понять расположение их в пространстве. Значит, отсюда при необходимости можно даже сбежать в городок у подножия утеса?..
Мина абсолютно молча проследовала за соратниками, когда старик, открыв наконец едва ли не намертво запертую дверь, впустил их в комнату, представлявшую, очевидно, предмет его особой гордости. Интересно, зачем здесь все-таки был затвор?.. Кого тут, в этих подземельях, боялись хозяева?
Впрочем, степень их подготовки к грядущему определено впечатляла. Вильгельмина пробежалась взглядом по множеству свитков, сваленных на столе, опасаясь, что именно в них придется, чихая от пыли, наскоро выискивать ответы...
Пронесшийся мимо Патрик, бросившийся примерять доспех, напомнил, что времени на раскачку у хранителей не то чтобы много. Слишком спешить все же не стоит - для начала надо хотя бы на относительно холодную голову подумать, с чем им довелось столкнуться... Но все же лучше поскорее подготовиться к неизбежному возвращению наверх.
Мина аккуратно поставила переставшую быть нужной кочергу в ближайший уголок и прошлась вдоль стоек с оружием, не торопясь ни к чему прикасаться, но придирчиво изучая заготовленный арсенал. Что ж, неплохо. Будь дело на полдесятка веков раньше - с этой коллекцией не стыдно было бы выйти и против адских исчадий.
Выходит, Эшфорды действительно были хранителями, а не сообщниками демонов? Однако враг в таком случае еще коварнее, чем можно было предположить. Почти безупречно устроить нападение на потомков рыцарей, прибывших сюда добровольно! Для этого очень многое нужно было бы знать заранее - и противник, очевидно, знал. В то время как горстка сбитых с толку гостей - за исключением, возможно, Эйры - рисковала действовать полностью наугад.
- Напомню, вопрос об особенностях демонов все еще актуален, - Мина обернулась к старику, со всей решимостью собираясь не дать ему на этот раз уйти от ответа. - Будьте любезны, введите нас в курс дела.
Это должно быть быстрее, чем копаться в тех свитках - еще и наверняка на древнеанглийском. Главное, чтобы он не солгал...
|
Разумеется, быть шпионом очень увлекательно. Но очень тяжело. Начинаешь по-другому смотреть на людей: из-за того, что не можешь спрашивать прямо. Этот человек что-то заподозрил? Нет? Тогда почему он так странно смотрит на тебя? Его вопрос – просто вопрос, или за ним кроется что-то другое? Служанка понимает и молчит или не понимает? Ждёт ли она подарка за своё молчание? Начинаешь думать, как не попасться чисто случайно, как бы не вышло такого, что человек заподозрил одно, а обнаружит совершенно другое. Малейшее внимание к своей персоне может быть "про это". К тому же, работа. Хотя Деверо и учился всему сам на ходу, он сделал немало, чтобы структурировать твою деятельность. Твою работу можно было разделить на три части: случайная информация, расспросы и информация от агента. Случайная информация была теми обрывками слухов, которые ты собирала в "клубе". Жена полковника сказала, что её муж ругает новобранцев на чем свет стоит. Что за новобранцы? Жена майора говорит, что её муж не вернется до конца следующего месяца – он "на учениях". Что за учения такие? Жена капитана сетует на то, что её муж простыл на службе. Как, почему? За каждым из этих моментов могло стоять что-то интересное, но только сплетаясь вместе они могли дать общую картину. Поэтому их приходилось фиксировать в особой тетради, а чтобы это не выглядело подозрительно, пересыпать свои записи ничего не значащими фразами, словно это дневник, и вписывать стихи. Не самая надежная защита, но по крайней мере человек, взявший в руки тетрадь и пролистнувший несколько страниц, отложит её, в полной уверенности, что она испещрена "женскими глупостями". С расспросами тоже все было не так просто: не имело смысла, да и невозможно было постоянно спрашивать твоих знакомых дам "ну как там ваш муж, как идет его служба" – при такой постановке вопроса они бы уж точно не рассказали ничего секретного. Деверо познакомил тебя со схемой "Информация" – "вывод" – "гипотеза" – "проверка". Смысл её был в том, что по собранным слухам вы (сначала он, при ваших встречах, поскольку ты ничегошеньки не понимала в военном деле, а потом уже ты сама) намечали возможные события, о которых эти слухи свидетельствуют. И придумывали невинные на первый взгляд вопросы, которые должны были подтвердить или опровергнуть, что такие события готовятся. Люди скучают. Никто не выдаст тебе важную информацию первой же фразой. Но когда человек уже начал рассказывать и чувствует, что его слушают, остановиться бывает сложно. "Вы, миссис Тиел тут действуете, как вежливый торговец мылом – ваша задача не врываться в дом с криком "боже мой, какая у вас грязная голова", а дать попробовать маленький кусочек мыла – своего внимания. Получив его бесплатно, ваш клиент позже отдаст вам деньги." С Дэннисоном тоже было не все так просто. При всей своей невозмутимости, которую он показал с "эскизами", этот человек не был ни идейным сторонником юга, ни по натуре своей продажным. Он просто попал в непростую ситуацию и выпутался из неё, как смог. По характеру он был скорее приспособленцем, чем ярым предателем. Поэтому на новые сделки он шел крайне неохотно, стремясь забыть всю историю с картами, как страшный сон и мечтая вообще перевестись куда-нибудь поскорее. У вас было не так много рычагов, чтобы надавить на него. Угроз он не боялся – чтобы раскрыть его, вам пришлось бы раскрыть и себя, и какой в этом смысл? Да и трудно тебе, шестнадцатилетней девушке, было бы надавить на офицера, привыкшего, что ему подчиняются взрослые мужчины. Конечно, твоё обаяние играло роль, но и оно имело известные пределы. Словом, Дэннисона можно было использовать, но ему следовало давать конкретные задания, а не просто "майор, а не расскажите ли, что там планирует Армия Залива?" А для этого, опять-таки, надо было строить гипотезы. Дела у Конфедерации между тем пошли хуже некуда, и тебе пришлось вникнуть в ход войны. Порт-Хадсон и Виксберг были потеряны, но потеряны в июле, в те же дни, когда на востоке прогремел гром Геттисберга. Но в этом была и ваша заслуга – кто знает, может быть, если бы они пали ещё весной, у Конфедерации не хватило бы сил, чтобы даже дойти до этого самого Геттисберга? Теперь ваша часть страны оказалась разрезана надвое, а северяне безраздельно господствовали над всей Миссисипи, да и над большей частью залива. Но Деверо утверждал, что дело ещё не потеряно, пока держится Техас. В Техасе было много скота, там заготавливали тонны бекона, а кроме того, Техас был теперь пожалуй одним из главных источников хлопка для Конфедерации. Хлопок являлся вашим золотом – тем, чем были обеспечены "бумажки". Контрабандисты вывозили его по морю, а сами техасцы доставляли в Порт Матаморос в Мексике, а оттуда уже забирали "прорыватели блокады" и европейские торговцы, в обмен привозившие оружие в Вирджинскую Армию. Техас был вашей "задней дверью". В шестьдесят третьем дела шли не особенно хорошо: армия Пембертона сдалась в Виксберге, и больше никто не шел вам на помощь здесь, в Луизиане. В лесах шныряли какие-то партизаны, но слухи о них были обрывочными – возможно, это были просто шайки разбойников, пользовавшиеся войной, чтобы грабить тех и этих. Бои теперь шли в Теннеси – в сентябре после большого сражения на реке Чикамога забрезжила надежда. Но уже в ноябре генерал Грант поспешил на помощь тамошним янки, осажденным в Чаттануге, разбил врага и взял жестокий реванш, захватив четыре тысячи пленных и две знаменитые пушки, "леди Банкер" и "леди Брекенридж". Но это все было далеко. У вас же судя по твоим сведениям, северяне никак не могли решить, двинуться им из Нового Орлеана вдоль побережья на восток, чтобы, пройдя Миссисипи, взять порт Мобил в Алабаме, или же повернуть на запад, чтобы захватить богатый хлопком северный Техас. Бэнкс, благодаря тебе потерявший надежду взять Виксберг, возглавить армию Запада, опередив Гранта, и через это стать претендентом на выборах, склонялся к восточному направлению, но командование настаивало на Западном. Между тем генерал провел широчайшую кампанию по конфискации хлопка в Луизиане, принесшую его армии добычи на три миллиона долларов (твой папа в который раз в письме похвалил Мишеля за предусмотрительность – выращивал бы он хлопок, сейчас бы остался ни с чем, как многие соседи). Затем он договорился с федеральным правительством, что будет продавать его европейцам, посылая треть прибыли Казначейству Союза, а остальное вполне законно присваивая. Дело пошло: теперь не только юг продавал хлопок англичанам, и в политическом смысле это была большая победа янки. Но грабить – не выращивать, и генералу нужны были новые источники "белого золота". Поэтому никто не удивился, когда ты выяснила, что Армия Залива готовится к кампании на Красной Реке. – Ничего, – сказал тебе Деверо. – Техассцы их побьют. С нашей помощью – так точно. Майор был большой оптимист – кажется, он никогда не унывал и не сдавался без боя. Но и бросающимся в бой очертя голову его назвать было нельзя (если, конечно, не считать сражений с прекрасным полом) – насколько ты знала, он отменил две дерзкие операции: по освобождению плененных в Порт Хадсон офицеров, которых держали теперь в Новом Орлеане, и по организации пожара на одном из броненосцев в порту, потому что риски оказались слишком велики. Тогда вам удалось узнать, где и как именно готовятся северяне напасть – со стороны моря, в том месте, где находится перешеек между морем и озером Сабина, который прикрывал форт Гриффин, небольшое земляное укрепление. Конфедерация не могла послать туда много людей, но прочитав ваше донесение, направила два дополнительных орудия и побольше боеприпасов. Командовавший гарнизоном лейтенант Доулин со своими пятьюдесятью артиллеристами пристрелял устье, и когда корабли янки вошли в него, устроил тир. Пушки у него были старенькие, но глаз алмаз, и пытаясь уклониться от убийственно точного огня, две канонерки сели на мель, а потом и вовсе сдались, а остальные корабли с десантом повернули назад. Бэнкс отложил вторжение в Техас до следующего года, а Деверо даже прислал тебе цветы. Вскоре после этого тебе неожиданно пришло письмо – от человека, от которого ты уж точно ничего не ждала. Письмо это было доставлено через линию фронта, какими правдами и неправдами – неизвестно, вероятно, отправитель передал его кому-то из дезертиров или солдат, у которых закончился срок службы и которые не пожелали продолжать войну. Письмо было, честно говоря, довольно смешное, но по-своему красивое, если воспринимать его всерьез. Дорогая миссис Тиел!
Вряд ли вы ещё вспоминаете меня, ведь прошли годы с нашей последней встречи, когда я имел счастье смотреть на вас и видеть ваше милое лицо, и даже те встречи были мимолетны, как прекрасный сон. Однако я взял на себя смелость написать вам, потому что идёт война, множество людей погибает вокруг меня, и я бы не хотел оставить невысказанным то, что у меня на душе. Потому прошу вас простить мою дерзость. Эти два года я много думал о вас. Несмотря на все ужасающие по своим масштабом события, свидетелем которых я являлся, ничто не смогло вытеснить ваш образ из моего сердца. В любой момент, в самую трудную минуту, когда казалось, что дело проиграно, и меня ждет смерть или позор плена, стоило мне прошептать ваше имя, и ваш образ тотчас же вставал у меня перед глазами, словно я видел вас вчера. Я чувствовал спокойствие и уверенность, которые не раз спасали мне жизнь. Я шептал ваше имя на марше, когда не было сил идти дальше, и на бивуаке, когда у нашей армии заканчивалось продовольствие, и пусть живот мой был пуст, но не сердце! В дождь и в стужу вы, сами того не зная, ободряли меня, словно ангел, ниспосланный Господом. Я хотел бы выразить свою глубокую признательность и робкую надежду, что если суждено мне будет вернуться домой, то однажды, я смогу хотя бы мельком повидаться с вами. Не знаю, как складывается ваша жизнь, но уверен, что несмотря на оккупацию врагом Нового Орлеана, Бог не оставил вас и дела ваши идут хорошо, а брак оказался счастливым. Мне же остается только предложить вам своё восхищение и искреннюю дружбу. Пусть Господь бережет вас в это трудное для всех время. Внизу листа, явно не без некоторой мужской гордости, было ровно выведено: Искренне преданный вам, Джеффри Лежон, 2-й лейтенант, 8-й Луизианский пехотный полк, армия Северной Вирджинии. Тебе пришлось приложить усилия, чтобы вспомнить, кто это вообще такой. Джеффри... Лежон какой-то? Ах, да, да, да! Это был тот самый соседский парень, что с горя записался в Луизианские Тигры, когда ты вышла замуж. Надо же, уже и в офицеры выбился! Ты вспомнила его чуть угловатую фигуру, темные волосы... кажется, у него были ещё такие красивые брови... или нет? Интересно, это сам он написал такое витиеватое письмецо, или кто-то помогал? Впрочем, письмо было написано два месяца назад, а за это время на Востоке случилась битва при Рапаннахок Стейшн, возможно, там жизнь и карьера Джеффри и завершились... А вдруг нет? Вдруг на свете был человек, который относился к тебе не как к боевому товарищу и не как к надоевшей жене? Вообще много ли было на свете людей, которым сам факт существования Камиллы Тийёль не был безразличен? Между тем, шпионская жизнь, конечно, требовала от тебя какой-то разрядки. Отец принимал деньги, что ты передавала ему, как должное – отчета за каждый цент он, конечно, не давал, но говорил, что деньги очень помогают в хозяйстве (и даже хвастался, что именно на них приобрел – какой-то сельскохозяйственный инвентарь, сеялки что ли?), а уж с воспитанием он в любом случае дело решил бы. Вообще у тебя сложилось ощущение, что семья там вроде как не бедствует, и папа берёт, потому что дают, а не потому что надо. А вот Марк, изначально предложив тебе сыграть в карты, сразу же, как только ты согласилась, отказался от этой идеи. Он долго отнекивался, мол, нет, это чепуха, чтобы шестнадцатилетняя девушка играла с мужчинами в покер, да ещё и по ночам... "Не знаю, какой чёрт меня дернул это предложить! Прости, Милли, я сказанул сгоряча." Это, конечно, не могло тебя не задеть. Однако после он признался, что играть без опыта будет трудно, а проигрыш может быть большим. Это же покер! Азарт! Как болезнь! Как лихорадка! "Не женская это забава, Милли." "Ты проиграешься в пух и прах, залезешь в долги, а Марк будет виноват!" Но от тебя теперь уже было так просто не отвертеться, и в итоге, поломавшись ещё недельку, брат согласился. Играли вы в частном доме, недалеко от порта. Марк сразу предупредил, что задавать вопросы "а чем вы занимаетесь?" здесь не принято, но компания выглядела на удивление прилично. Если ты ждала покрытых шрамами лиц, бывалых матросов или жуликов в потасканных цилиндрах, то тебя ждало разочарование. Ничего подобного! Благообразные джентльмены средних лет и старше, весьма вежливо, хотя и несколько снисходительно поприветствовавшие тебя. Играли здесь в стад, правила были вроде как несложные. "Главное хорошо выучить комбинации," – сказал Марко. После парочки досадных недоразумений, к которым джентльмены отнеслись с пониманием, ты освоилась. Марк сам не играл, только провожал тебя, после чего уходил в заднюю комнату, а потом провожал обратно до дома. Несколько первых раз ты проигралась довольно быстро, потом научилась вовремя пасовать. "Ничего, не расстраивайся", – сказал Марк. – "Надо проиграть несколько тысяч, прежде чем начать выигрывать. Ничего не поделаешь, так жизнь устроена." Ты начала выигрывать гораздо раньше, но почему-то, так получалось, чаще всего не деньги, а... что-то, что твои соперники ставили вместо денег. Часы, портсигары, золотые цепочки. Однажды даже выиграла маленький пистолетик – четырехствольную перечницу. Правда, патронов было всего три... Ты не знала, что делать со всеми этими вещами, но все равно это было даже приятнее, чем деньги! Добыча! Золото! Когда тебе надоедало раскладывать свои трофеи, Марк забирал их и продавал... черт его знает, где. Выходило меньше, чем суммы, за которые их ставили, ощутимо меньше, но Марк на возражения пожал плечами и сказал: "А хочешь, отнеси их в следующий раз сама в ломбард?" И сказал так, что ты поняла: не хочешь. Среди всех игроков выделялся мистер Кимби – благообразные джентльмен лет сорока с приятным низким голосом и сединой в бакенбардах. Он часто подшучивал над тобой, но всегда по-доброму, а называл всегда "юная леди". – Юная леди хочет нас испробовать... ну что ж! – Поздравим юную леди с так вовремя пришедшей семеркой! – Юная леди поступила весьма мудро, – когда ты спасовала, а у него было каре на дамах. – Юная леди наступает... что ж, перед таким напором прелестной молодости мне остается, пожалуй, лишь покинуть поле боя. Я скажу "пас". – Отвечаю на вашу ставку, и надеюсь, что вы приоткроете завесу тайны! Мы все заинтригованы! У него было волшебное свойство – он умел сделать вид, что опечален твоим проигрышем не меньше, а возможно даже больше, чем ты сама, при этом без намека на издевательство. – Мне больно об этом говорить, юная леди, но у меня две пары, и увы! Это больше, чем одна. – Юная леди, мне несколько не по себе, но боюсь, что я вынужден забрать банк. – Ах, какие шансы на флеш-рояль! Какие шансы! Как жаль, что не вышло. Но при этом чаще всего он обыгрывал тебя в пух и прах. А пока ты играла в карты, война продолжалась. В марте шестьдесят четвертого 19-й корпус Армии Залива наконец двинулся на Запад. Им удалось застать врасплох гарнизон форта Де Русси, в результате чего устье реки (она была притоком Миссисипи) оказалось открыто. И тут, в решающий момент, вы провернули одно дельце – через Дэннисона подкинули Бэнксу дезинформацию о тайных крупных складах хлопка, которые якобы находятся по эту сторону реки, а контрабандисты ждут его убытия, чтобы переправить их в город и продать. Ставка Деверо оправдалась – жадный генерал лично понесся выяснять, что же там за склады такие, и... ничего не нашел. Пока генерал Смит, ожидая его, проводил незначительные рейды, начало решительных действий затягивалось – отправление Бэнкса вслед за войсками задержалось почти на две недели. Вроде бы мелочь, но она имела роковые последствия – когда генерал прибыл в Александрию, ему передали сообщение: генерал Грант получил повышение, и части, посланные в армию Бэнкса из Виксберга, должны были вернуться в распоряжение Гранта не позднее середины апреля. Оказалось, что у Бэнкса гораздо меньше времени, чем он рассчитывал, и значительную часть он уже потратил, гоняясь за "призрачным хлопком". Дальше Бэнкс сделал все необходимое уже без вашей помощи. 12 апреля в вашем клубе дали концерт, в котором жена генерала играла роль "Богини свободы", а другие жены изображали каждая отдельный штат. Ты пела в хоре. Ни ты, не она при этом не знали, что за три дня до этого Бэнкс, торопясь изо всех сил, бросил вперед авангард из пяти тысяч, и влез с ними в заварушку против девятитысячного корпуса Тейлора. Неистовый кентуккиец Тейлор не упустил такого шанса и повел свои дивизии в атаку: хотя ваш соотечественник, генерал Мутон, был сражен пулей, техассцы и луизианцы наголову разгромили и авангард, и вторую линию противника, захватив полторы тысячи пленных и двадцать орудий. Бэнкс отступил, едва сумев удержаться в сражении при Плезант-Хилл. Однако федералам стало понятно, что кампанию на Ред Ривер можно сворачивать. Тем временем, узнав благодаря тебе, что канонерки федералов ещё стоят на Ред-Ривер, но что их командиры жалуются на низкий уровень воды, Деверо порекомендовал Тейлору... запереть их там! Инженеры Тейлора отвели часть воды выше по реке, в результате чего она обмелела, и дюжина канонерок Портера, поддерживавшие войска Бэнкса, сели на мель. – Миссис Тиел, вы мой лучший агент! – сказал тебе тогда Деверо. Сложно было понять, серьезно это или что-то вроде "ты самая красивая женщина на свете". Но как бы там ни было, было приятно. Но не все оказалось так просто: на каждый гениальный план есть свой гениальный ответ. Полковник Бэйли, родом из Огайо, спроектировал дамбу, построив которую северяне смогли поднять уровень воды до необходимых семи футов и отвести корабли. – Ничего! – успокаивал тебя Деверо. – Всегда побеждать нельзя. Зато кампания теперь окончена, Бэнкс отступает. Один пароход даже подорвался на речной мине во время отхода. Я принес шампанское, миссис Тиел! Отпразднуем! В тот вечер он снова смотрел на тебя так, как будто глаза его мерцали, словно звезды, как будто он вот-вот встанет с кресла и небрежно, как само собой разумеющееся, прильнёт к твоим губам в поцелуе, а потом, не отрываясь, будет лихорадочно раздевать вас обоих, и вы оба будете, дрожа, пятиться в сторону спальни, словно ослепленные... но... нет, почему-то нет. Деверо пожелал тебе удачи, как он всегда это делал, и ушел. Как раз во время кампании на красной реке ты и подружилась с миссис Кэлвил. Она выглядела, не так, как большинство офицерских жен – скромная, как будто немного напуганная, робкая. Возможно, вы быстро подружились именно поэтому – обе были несколько чужими в этом обществе. Муж её был на ваших выступлениях лишь однажды. Брат сказал, что поспрашивает про Кэлвила и про "Серену" и вскоре вернулся с ответом. – Ну да, – сказал он. – Есть такой кораблик. Только не канонерка. Это торговая шхуна, переделанная в военный транспорт. Она, наверное, ошиблась. Многие женщины, ты знаешь, не разбираются в кораблях. Она жила на съемной квартире и, кажется, стеснялась принимать тебя там, потому что с твоим трехэтажным домом квартира ни в какое сравнение, конечно не шла. Одно слово – меблированные комнаты! А у тебя дома было уютно. Иногда ты пела ей, иногда вы гадали на картах (оказалось, что она знает массу способов), иногда обсуждали книги или генеральских жен. Помнишь один вечер – вы обе здорово повеселились в тот раз, изображая миссис Бэнкс в образе "богини", а её мужа на поле сражения. Это было в сентябре шестьдесят четвертого. Деверо пришел через сутки. Он сидел в кресле и долго молча пил кофе, так что ты даже испугалась. – Миссис Тиел, – сказал он наконец. – Я принял решение. Вам надо выйти из игры. Ты опешила. Как, после таких успехов?! – Кого мы обманываем? – спросил Деверо, откинув руку на ручку кресла. – На прошлой неделе Шерман взял Атланту. Линкольн скоро переизберется. Англия так и не признала нас государством. В прошлом году проклятый Фаррагут захватил Мобил. Я военный, и воевать до конца – мой долг. Но только не ваш! Вам семнадцать лет, у вас впереди прекрасная жизнь. Не стоит класть её на алтарь проигранной войны. Недавно федералы расстреляли нашего человека за одну страницу, исписанную палочками и черточками. К тому же, денег у меня теперь будет мало, я не смогу платить вам, как раньше. Он помолчал, невесело глядя в угол. – Камилла, оно того не стоит. Отдай мне свой дневник – и на этом всё. Вместе посмотрим в последний раз, что там тебе удалось собрать. Ты стала искать дневник, но... его не было. – В смысле? – спросил Деверо. Возможно, его убрала служанка? Тут ты увидела, как бледнеет майор Деверо, так что накладные усы резче проступают на лице. Сразу вспомнился тот день, когда Мишель хлопнулся в обморок при виде горящего хлопка. В дверь на первом этаже заколотили. – Мистер Деверо! Миссис Тиел! – раздался голос полковника Миллса (да, теперь он был полковником). – Мы знаем, что вы внутри! Не сопротивляйтесь! Откройте дверь и выходите наружу. Тут ты узнала, в чем же разница между твоим мужем и майором Деверо – он не хлопнулся в обморок. – Так! – сказал майор. – Через черный ход. Они его стерегут, но это ничего. Он достал из-под рубашки револьвер. – Я выйду первым и отвлеку их, ты спрячься у дверей. Когда я спрошу: "А в чем собственно дело?" – ты беги скорее... спрячься где-нибудь. Война скоро кончится, они не вечно будут тебя искать. А если все-таки поймают – не сопротивляйся. Ты спросила, а как же он сам. – Не беспокойся! – взвинченно откликнулся он. – Со мной всё будет в порядке! Я сдамся и меня обменяют на какого-нибудь их шпиона! Я же военнослужащий, я офицер. А вот тебя могут... лучше беги, хорошо? И не оглядывайся! Понятно? Он схватил тебя за руку. – Прости, что я втянул тебя во всё это! – Выломать дверь! – рявкнул на улице Миллс. Никогда бы не поверила, что он может так орать. Затрещало дерево. – Камилла... – сказал Деверо, и ты увидела, что губы его чуть дрогнули. Но он так и не договорил. – Надо спешить!
|
– Вот уж действительно матросская душа. – с усмешкой ответил взводный, но усмешка была с явным жестким оттенком. – Маневры, значит, суворовские, атаки в лесах, не знамо на кого, это мы завсегда. А когда вот врага перед тобой выстрелить из-за кустов – такая война нам не нравится. Все бы "ура-алга" кричать, или как там у вас, "полундра"? Много ты, видать, войны-то видел, куда уж нам, глупым. Умно, ничего не скажешь. Кто ж обвинит геройски погибшего за партию большевиков, да? Фрайденфельдс демонстративно перевернулся на живот, уставив взор на деревню, но тут же заговорил сам с собой: – Хотя всем соваться тоже глупо, да. Больше наступает – больше ляжет. Так-с... Strēlnieki, uz cīņu! Слышь, Мухин. Возьмешь людей, шестерых, что с головы, положишь в цепь за нами в три стороны для прикрытия. Остальных забирай, и идите вправо, вдоль берега, шагов на пятьсот, только вдоль берега смотрите, не потеряйте реку или озеро. Немного рассыпетесь и ждите нас. Может, ничего и не будет. Туман, да еще река – пока даже пристреляются, сто раз уйдем, не то что искать. Выполнять. Стрелки, ну что там? – повернул голову к своим латыш.
Пока Мухин и Фрайденфельдс говорили, колонна продолжала идти по берегу реки. Голова её уже заворачивала на деревенскую улицу, прочь от речки, а теперь был виден и хвост. Нет, это не взвод, — поняли все, — это рота марширует, тут их около сотни.
— Gatavs, komandieris, — откликнулся Кульда, уже вместе со всеми приготовляющий пулемёт к стрельбе.
Мухин злится на командирскую отповедь, но собирается ответить "Есть!" Командир есть командир. Но тут на его грубоватом лице поступает идея.
- Погодь. А если наоборот? Мы по ним дадим из винтовок, а если пойдут, ну, тогда, и во фланг пулеметом.
— Не полезут в реку за нами., — подал голос Землинкис от пулемёта. — Вдарим ленту, а потом в лес.
– Надо щас бить, пока стоят, — сказал Фрайденфельдс. — Залягут, отстреливаться начнут и все. Давай, уводи людей, некогда переигрывать, щас и эти уйдут. Главное, чтоб у них пулемета не оказалось. – протараторил Вацлав, переползая к устанавливаемому Максиму и не успевая перейти на латышский. – Кристапс, слышь, — обернулся командир к Землинскису, — на всю ширину, полленты. Залягут, начнут палить, мы меняем позицию вон туда. Успокоятся, встанут – и мы еще им полленты. Ну, если у них у самих пулеметов нет. Парни, сразу готовьтесь тащить пулемет.
Парни зашевелились, рассредоточиваясь вокруг пулемета полукругом. Сам командир оказался позади, встав на колени. – Понял, – сказал Мухин. – В смысле есть.
Так, значит так.
– Агеевы! Уьянин! Цыганков! Кузнецов! – скомандовал матрос громким шепотом, припоминая фамилию шестого. – Денисов! Ляжьте так, полукругом. Двое туда, двое сюда, двое так. И чтоб прикрывали командира, как мать родную! Остальные – за мной в колонну. Пригнуться. И не курить!
"Мне что отлить, что потерпеть, командир. Я своё слово сказал." – Удачи!
И пошел, сам чуть пригнувшись, посматривая из-под бескозырки на интервентов. Сколько ж вас, мать честная! Пол-ленты... какие там пол-ленты, командир. Ну, война так война. Дело привычное теперь уже.
— Айда, братва, — распорядился Ерошка Агеев, оглядывая своих, как бы подтверждая указание Мухина. — Вжарить отсюдова, что ж, можно. Вжарить отсюдова милое дело.
Распорядился он, однако, так, что тыл прикрывали только Цыганков с Кузнецовым: остальные четверо калужан изготовились к стрельбе по врагу.
Сочно клацнул в пулемёте шатун, толчком выдвинули тупой нос «Максима» из-под ёлки Кульда с Землинскисом. Лежали по сторонам, прижимая приклады к щекам, калужане. Мухин с питерцами уже скрылся в лесу. Всё было готово: интервенты с той стороны речки ничего не подозревали, — так нестройной цепочкой и брели по дороге над речным откосом: кто с винтовкой за спиной, кто в руках, кто — положив на плечи на манер несущего крест Иисуса.
Шагали они без усталости, с ребячеством даже — не так бредёт по дороге бывалая пехтура на исходе тридцативёрстного марша, не так даже в его начале: все понимают, что впереди, все идут как бы заранее устало. Новобранцы, вот кто так беспечно ходит — только что вывалившееся с эшелона мясо, которому всё ещё в новинку, и дальний перестук пулемётов, стрельба пачками — всё это и хоть и пугает, но скорей будоражит, вызывая беспокойное веселье, подобное тому, которое испытывают, скажем, арестованные демонстранты в каталажке, нервно и без конца перекидывающиеся шутками.
Вот так и эти шли: беспечно и — даже за туманом было заметно — весело: кто парой, о чём-то разговаривая, кто вертел головой по сторонам с видом туриста, один остановился, склонил голову, прикуривая. Прикурил, перебросил пачку товарищу, тот ловко поймал. Голова цепочки уже завернула между домами, удаляясь прочь от речки, виден был и хвост — какой-то тип там остановился, возясь с сапогом — нет, с ботинком, эти носили ботинки: снял, приплясывая на ноге, принялся вытряхивать попавший камешек, кто-то из удаляющихся обернулся, окликнул отставшего — и тут Землинскис вжарил.
Затрещали патроны в убегающей ленте, судорожно забилось тело пулемёта, первые пули выбили строчку под ногами солдат в середине цепочки: не пристрелялся, не попал сразу — но тут же деловито-сосредоточенный Землинскис повёл ствол выше: один, другой, третий опрокинулись на землю, вряд ли успев что-то даже сообразить. И тут же рядом захлопали винтовки, защёлкали затворы: калужане начали лупить пачками, без команды.
Цепочка интервентов развалилась мгновенно: кто попадал в грязь, кто брызнул в стороны, кто перевалился через низкий штакетник ближнего огорода в кусты, — а с кустов уже летела листва, когда Землинскис повёл очередь по ним. Кто-то, дёргая с плеча винтовку, бросился прямо на пулемёт, к речке, нелепо заскользил боком по глинистому откосу — да так и грохнулся в чёрную воду, подняв ворох брызг. Кто-то, застыв на месте, бешено вертел головой, силясь понять, откуда бьют, и тут же повалился на колени, выронив винтовку под ноги. Заорали на разные голоса — кто вопросительно, кто повелительно, кто мучительно и все дико. Скрывшиеся в кусты, за дома принялись беспорядочно стрелять: куда? Кто-то, пригибаясь, удирал за угол избы — пулемёт затюкал в чёрные брёвна, вышибая в них цепочку светлых щербин, но не успел довести ствол Землинскис — беглец скрылся.
Землинскис остановился, азартно зыркнув на командира — ну что, мол, продолжать? Ствол пулемёта исходил седым дымком. Калиньш даже взгляда не поднимал, продолжая придерживать остановившуюся ленту — лишь бы не было перекоса. Кульда, Пярн и Верпаковис даже дышать забыли, наблюдая за побоищем из-за спин товарищей. Калужане ещё палили: лежащий ближе всего к Фрайденфельдсу лохматый светловолосый Илюха, лёжа на боку и высунув от усердия язык, грязными пальцами доставал патроны из подсумка. На той стороне лежало с десяток тел — кто без движения, лицом в раскисшую чёрную грязь, кто прижимая руки к телу и тонко, жалобно вопя. В чёрной воде речки замер, раскинув руки, упавший, торча боком из-под воды как коряга в белых бурунцах. Голова его была под водой, только бок с задравшейся полой кителя торчал и рука тянулась по течению.
Одиноко лежал ботинок: обладатель его прятался сейчас в кустах смородины, босой на одну ногу, с размотавшимися на ней обмотками-леггинсами. Рядом с ботинком он оставил винтовку, а чуть ближе к кустам ещё и пилотку. Он не понимал, что только что произошло. Он хотел закричать, но боялся себя выдать и, вжимаясь щекой в сырую землю, глубоко зарывшись в неё пальцами, только повторял про себя «матка боска, матка боска». Он был двадцатилетний поляк из Детройта, призванный только в июне. Ему обещали, что он будет тут ротным переводчиком, а не вот это всё.
— Вот вам хлеб, вот вам соль, — приговаривал Илюха, набивая в винтовку патрон за патроном. — Вот хлеб, соль, а эт на сладкое, — затолкнул он последний.
Вот так же и по ним, по калужанам, латышам, питерцам и рязанцам, позавчера вдарили — никто даже не понял, откуда, только засверкало, затрещало из-за леса, полетели оттуда гранаты, все и ломанулись назад. Вот теперь вам за это. Жрите, жрите, гады.
-
— Вот вам хлеб, вот вам соль, — приговаривал Илюха, набивая в винтовку патрон за патроном. — Вот хлеб, соль, а эт на сладкое, — затолкнул он последний. Да!
-
Яркая и очень достоверная картина боя.
|
-
Подобно бескрайней степи Тингиз смотрел на проклятых, будто и не грозили они ему смертью мгновение назад. Так смотрят на угасающее пламя костра запоздавшим вечером. Так смотрят в бескрайнюю даль, вслед за ушедшими на войну мужчинами. С налетом печали, но твердо и ясно. Ай-яй, настоящая кочевая красота! И поразительно яркий и точный образ!
-
Классный выбор! Ну и сам пост отличный.
|
- Если бы я знал подробности... - ответил эллин, собираясь добавить, "то поступил бы иначе", но не сказал. Вместо признал правду, вторя словам арабки, - то ничего бы не изменилось.
Обида, простая человеческая обида, вот что стало истоком событий. С одной стороны, Алия была права, боясь за свою жизнь. Дойди до схватки, легионеры взяли бы верх. С другой стороны, Луций не стал бы затевать арест, не будь он уверен в покорности женщин. Говорить об этом вслух Тиест не стал, он внезапно понял, как устал за этот день и, особенно, вечер. Алкоголь уже давно выветрился из крови, оставив после себя ломящее истощение и холод. У колдуна не было ни сил, ни желания к спору. Вместо этого он сел на траву недалеко от Алии и устремил взгляд в темную гладь озера.
Не сумев сделать ближнего другом, ты обратишь его во врага. Метаксас вспомнил свои же слова. В который раз в этом путешествии они оказывались правдой.
- Я не знал, что ты из племени Мавии, - эллин нарушил молчание прежде, чем оно стало неловким, - Многое становится понятным.
Женщина была права в своем сравнении. Непосвящённому в тонкости жизни народов пустыни сложно было найти различия между лахмидами и танухидами, ведь они происходили из одного рода. Но Тиест знал, что если лахми стали слугами персов, то танухи связывали себя с Римом. Знал ли об этом сиятельный Аврелиан или в тщеславии очарования собственным величием он не придавал значения таким мелочам? Если знал и все равно послал Алию с Фейзурой, то его насмешка над царицей была достойна уважения.
- И нет, я не презираю тебя, Алия, - продолжил мистик, мысленно добавив: "не больше, чем самого себя", - Наше испытание только начинается. Не гнева магистриана нам нужно опасаться, не ненависти Фейзуры. А немилости того, кто отправил нас сюда. Он обещал достать меня из-под земли, если потребуется.
Тиест снова замолчал, продолжая разглядывать дрожащую, будто зверь, воду.
- Я могу передать ей твои слова, если хочешь, - Не требовалось пояснять о ком сейчас говорил колдун.
|
|
|
|
Эйра была настолько истощена шоком, что какая-то ее часть живо откликнулась на теплую, как ей показалось, вежливость старика. И очень, очень сильно жаждала довериться. Хотелось надежды, опоры и уюта, пожалуй. С другой стороны, кому и чему нынче вообще можно верить?
Некомбатант? Она, конечно, лицо гражданское, но все же не белоручка... Без оружия только. Впрочем, сейчас все они - без оружия и заиметь его, да поэффективнее, весьма хотелось. Что греха таить, хранительница была заинтригована. Любопытная жилка польстилась на тайны, которые скрывает это место. Но все же не настолько, чтобы потерять голову.
Грубость Энни в восприятии леди Невилл как-то не вписывалась в ситуцацию. И внутренне девушке даже взгрустнулось, что все разворачивается слишком уж по-современному. Без привкуса атмосферы доблести. И чего-то, возможно, высокого. Как в детстве ей представлялись те самые охотники.
С решением кадета Эйра была солидарна, так как позади ожидаемо - пустота. Отсутствие достойной экипировки и какие-то твари с улицы. Не говоря уже о потенциально кишащей угрозе в темных узких коридорах, невидимых проходах и нишах. Иными словами вероятность на более удачный расклад в их случае была пусть и ничтожно мала, но всяк поболе, чем у альтернативных направлений.
Она без лишних слов сместилась, чтобы идти следом за Энн, попутно размышляя, во что верит сама. Да, в религизоного Бога, пожалуй, поменьше, чем, допустим, в те же чудеса, добро и светлых эльфов? Добрых фей, дриад... вопреки обилию легенд, порочащих всех этих существ. В древних Богов, которым поклонялись кельты - быть может. В силу природы - однозначно. В непознанное - еще больше. На что тогда она могла опереться сейчас? Ведь все перечисленное - суть обертки, одежда для некоей внутренней веры, которая вела ее всю жизнь, значительно определяя вектор интересов и увлечений. Своя, уникальная, как и у многих внутри. Для которой у человечества, да что там, и у нее самой, не найдется названия. Но все же она есть. И, кажется, именно она питает ее волю? В этой вере не молятся, в ней - взывают. Зовут.. На помощь. Как доброго друга. Вот только кого...
Что питало их предков? Религии сменяются эпоха за эпохой, это - ни о чем. Атрибут, внешнее. Даже в гримуарах было сказано, что искренность веры важнее. Для обывателя ее искренность - смешна. Эльфы, друиды и иже с ними? Ахахах, прожженный жизнью циник, убежденный в своем интеллектуальном превосходстве в лучшем случае снисходительно улыбнется. Но что теперь скажут такие, увидев это? Когда оно придет к ним на порог, если не остановить. Помогут понты? Гордыня? И прочие инструменты зла? Впрочем... если вспомнить предположение, что зло прорастало уже давно, все эти люди могут быть не жертвами, а армией. Армией, которой и до того было комфортно жить, как жили. А с приходом верхушки Зла их идеология станет Законом. И против такой армии придется стоять Хранителям и их сторонникам... Много ли в итоге наберется подобных людей? Если в мире так много зла, с которым до сих пор ничего не смогли сделать...
Мысли не внушали надежду и оптимизм. Но Эйра все же вывела то, во что верит лично она. Вопреки всему, горячо и преданно. Это - добро, честь и любовь. Выцветшие понятия, с легкой руки заезженные теми, кто в них уже давно не верит или отчаянно ждет, что мир обязан их переубедить. Слова, которые все чаще встречаются в язвительных фразах и анекдотах, украшая оратора. Понятия, которым почти не оставляют места в жизни. Как сейчас в этом замке - свету. Но свет в сердце так просто не выключить. Годы, прожитые на этой планете, в этом циничном мире, не выключили. Нежность считают слабостью, но она видит в ней силу. Не менее достойную, чем другие виды силы. Потому что нежность и бережность способны созидать и хранить. Без чего все разрушалось бы снова и снова. Даже в природе необходим баланс гомеостаза и транзистаза.
Эйра почувствовала себя увереннее. Даже физическая смерть не выключает такую веру. Она остается жить. Эхом мыслей, чувств... Где-то там в невидимых потоках, окутывающих их бытие. И если просто суметь почувствовать... возможно, она сможет слиться с эхом своих предков. С духом всех людей, которые когда-либо жили в этом мире, чьи чувства бьются в унисон. Не это ли есть подлинная магия? Сонастройка и резонанс. Единение и контакт. Неразрывность течения жизни.
-
И если просто суметь почувствовать... возможно, она сможет слиться с эхом своих предков. С духом всех людей, которые когда-либо жили в этом мире, чьи чувства бьются в унисон. Прекрасные мысли, шикарные рассуждения и вообще очаровательный пост.
|
Рейнал любил пустотные путешествия. Не так как любят их проведшие на кораблях всю свою жизнь и привыкшие к коридорам и стенам из пластали и адаманта, и безразличному космосу рожденные на кораблях или станциях. И уж тем более не так как любят их одаренные или, возможно, проклятые даром смотреть в варп и видеть в нем ответы. Для Рейнала перелет был сродни пустой странице разделяющей главы в книге. Как чистые белые листы разделяли разные истории в книге, так перелет через пустоту разделял жизни его и его товарищей по ячейке на до и после. До было очередное задание что нужно было выполнить в срок; риски своими жизнями, а иногда и душами; пули еретиков и отступников; небрежность и некомпетентность имперских Адептус неспособных или не желающих помогать Инквизиции; порой и страх не успеть вовремя остановить угрозу или даже за свои жизни. После, что ни капли не странно, было то же самое. И лишь моменты перелета от планеты к планете становились для Рейнала некой отдушиной, временем когда нужно не напрягаться, а просто расслабиться и плыть по течению. Порой охотник за головами ловил себя на мысли что в такие моменты он чувствует себя как дома на Золотом Гиспалисе, но сам признавал странность таких чувств и не сознавался в них даже отцу Сифре на исповеди.
А потому во время перелета он, как и обычно, просто отдыхал и наслаждался жизнью. Читал утащенные у Сифре и Натаниэля интересные книги, играл в карты с корабельными офицерами в компании с Раулем, с интересом слушал очередную байку о древних временах от Фенрии в ответ делясь с ней историями с Гиспалиса и всякими охуительными случаями из своей карьеры. Также Рейнал не забывал и о тренировках, регулярно посещая корабельный тир и старательно дырявя мишени из небольшого арсенала что он таскал с собой.
А по прилете на Раджу он, стоя в смотровой галерее вместе с остальными желающими полюбоваться пейзажем и разглядывая сквозь армагласс появившуюся вдали, и с каждой минутой становившуюся все яснее громаду космической станции, коротко усмехнулся и саркастично заметил.
- Я даже отсюда чувствую вонь еретиков ошивающихся на этой станции, – и демонстративно втянув ноздрями неоднократно отфильтрованный воздух пустотного корабля закончил свою мысль. – Чую, будет весело.
Высадка на станцию на его взгляд не отличалась от десятков любых других которые ему доводилось видеть: пласкритово-пласталевые джунгли с десятками идущих в самые неожиданные стороны тоннелями и мириадами светящихся неестественным светом люмен-ламп и люмен-панелей сменяющиеся не сильно отличающимися от хаб-блоков любого приличного мира-улья жилыми кварталами, по мнению Рейнала изрядно уступающими красотой его родному Гиспалису. Впрочем, он мог быть чуточку пристрастен.
На самой станции Рейнал лишь поинтересовался у встречающих их не то энфорсеров, не то таможенников о правилах ношения оружия на станции, а услышав ответ задал еще несколько вопросов вполголоса и хмуро кивнул в ответ. А после и вовсе замолчал, лишь время от времени ухмыляясь глядя на донимавшую всех вокруг кучей вопросов Фенрию — Император свидетель, рыжую было проще пристрелить чем заставить умерить любопытство — и немногословно отвечая на вопросы остальных аколитов.
- Ну еще бы. Надеюсь ты не надеялся здесь на самом деле отдохнуть, друг мой? – ответил он на вопрос отца Сифре заданный когда они уже подъезжали к пункту их назначения. – И действительно, немного напоминает тот славный мирок где нас подобрала Фелиция, – хохотнул Рейнал разглядывая гостиницу в которой они должны были остановиться.
Доставшиеся им апартаменты в гостинице оставили Рейнала полностью удовлетворенным, а потому в день прибытия он наслаждался услугами шикарного заведения — в первую очередь кухни и их чудесного бара.
На следующий же день, облаченный в свой неизменный панцирь и, разве что, соизволивший побриться Рейнал, страдая от похмелья вызванного неумеренными возлияниями прошлым вечером, хмуро топал вслед за Сифре на утреннее богослужение в храм Святого Хлодвига, то и дело прикладывая к голове холодную рукоять пистолета. Впрочем, благочестивость утренних молитв оказала на него благотворное влияние и к концу службы он уже был как обычно бодр и собран, и даже немного поучаствовал в беседе Сифре с местным священником задавая глупые, но искренние вопросы. А после, с опытом наработанным годами, аккуратно свинтил в сторону по своим делам: в планах у него был визит к здешним энфорсерам с целью уточнения деталей местных законов, а после небольшой вояж по злачным местам где ошивался мелкий и не очень криминалитет.
Утром следующего дня они с Сифре решили прогуляться по местным рынкам, развалам и мелким магазинчикам в поисках чего-нибудь необычного и интересного. Священник мотивировал это официальным заданием от инквизитора, но Рейнал подозревал что тому просто хочется прикупить парочку сувениров и интересных книг. Да и сам он бы не отказался от чего-нибудь такого. А вечерком Рейнал составил компанию Раулю в прогулке по местным барам и игорным домам, и даже нарвался на пару драк.
А когда им пришло приглашение от местных агентов, Рейнал лишь с облегчением выдохнул — первое впечатление от этой станции оказалось верным и ничего хорошего их здесь не ждало. И потому к визиту в “Золотое Зерно” охотник за головами приготовился как к войне: нацепил свой панцирь, с достоинством проигнорировав замечания о неуместности такого выбора одежды, повесил на пояс любимый комплект пистолетов и шоковый хлыст, и даже захватил наплечную сумку в которую спрятал дробовик и пару гранат.
Спускаясь в лифте в нижний зал “Золотого Зерна”, по всей видимости служивший конспиративной квартирой для агентов Трона на Радже, Рейнал не мог удержаться от оглядывания по сторонам в поисках возможной засады, а при виде ожидавшей их представительницы Инквизиции еле слышно пробормотал себе под нос: “Еще одна рыжая, как будто двух нам было мало”. Но внешне не подал виду и с самым бесстрастным выражением лица выслушал ее слова, а после развалился в оказавшемся невероятно удобном кресле положив сумку себе на колени.
- Я бы не отказался от двойного рекафа по-мордиански, – с наглым видом заявил он. – Для чего-то покрепче слишком рано.
|
Полёты через варп вызывали у Сифре смешанные чувства: с одной стороны, сам факт полёта сквозь пространство враждебное всему человеческому, там где обитают злейшие враги всего того что дорого каждому верному подданному Бога Императора не мог не вызывать подсознательного отвращения у священника... но с другой стороны они летели ведомые маяком психической мощи Повелителя Человечества — Астрономиконом — прямым и буквальным доказательством существования главного заступника рода людского, а это в свою очередь не могло не вызывать восторженный трепет в душе Сифре.
Этот перелёт не был исключением, а потому чтобы отвлечься от пустых размышлений — к тому же ещё и омраченных думами о тяжелом задании и жертвами которые были вынуждены понести верные слуги Его — Сифре уже привычно ходил по кораблю, отслеживая признаки одержимости в членах экипажа и помогая нуждающимся добрым словом. Может в этом и не было необходимости, но опыт и паранойя подсказывали Сифре что когда имеешь дело с варпом никогда не может быть слишком много предосторожностей. Не забывал Сифре и про верных слуг Его в ячейке инквизитора Комнины, принимая исповеди, помогая в вопросах духовных и, в случае Фенрии, наставляя в нелёгком деле познания Имперского Кредо… последнее, впрочем, у него удавалось с переменным успехом.
Стоит ли и говорить, что когда станция показалась в иллюминаторах корабля, Сифре украдкой вздохнул с облегчением. Всё же отправка на отдых после тяжелого задания была решением давно назревшим и даже немного перезревшим. Несмотря на твёрдый стержень веры и убеждений позволявший Сифре стойко переносить тяготы жизни, потери и лишения, священник чувствовал что ему требуется немного времени чтобы перевести дух и приготовиться к новым заданиям. Разве что место куда их отправили вызывало у Сифре некоторое замешательство — ему казалось, что куда лучше было бы направить группу на мир с нетронутой природой. Спокойствие и умиротворение дикой природы положительно сказалось бы на натянутых нервах группы, но Сифре доверился мудрости Фелиции.
Спустившись с борта челнока священник не удержался от того чтобы окинуть ироничным взглядом Фенрию, возящуюся с объёмным багажом и ругающуюся на сервитора — сам он давно познал всю прелесть жизни на ногах и всё необходимое носил либо на себе, либо в объёмистом рюкзаке который всегда можно сбросить при необходимости. Был у него и другой багаж на корабле, но его потерю Сифре мог бы пережить, хотя книг и сувениров было бы жалко. А вот вопросы Рейнала заданные местным энфорсерам вызвали у Сифре больший интерес — священнику было немного стыдно это признавать, но рукоять болт-пистолета паттерна “Маулер” для него давно стала привычней кадила.
- Напоминает Лизеон, а, Рейнал? – негромко спросил священник у своего старого друга, косясь на открывающиеся виды. – И что-то мне подсказывает что отдыхать нам тут не придётся, – добавил он, повернувшись лицом к Рейналу.
Номер в котором им предстояло жить выгодно отличался от всяких небольших каморок и тайных квартир которые использовали аколиты во время своих заданий. Сифре даже в кои-то веки позволил себе поплескаться в тёплой воде бассейна и испытать организм горячим паром. Посвежевший и порядком взбодрившийся от водных процедур, Сифре мог приступать к делам с ясным разумом… а то что официальных дел у него не было и ему полагалось в общем-то лишь отдыхать ничуть не смущало священника.
Вместо праздных развлечений и посещения злачных мест Сифре решил пройтись по здешним храмам Господа нашего Императора, послушать проповеди и узнать о чём говорят люди. Тем более что это был и своего рода отдых, так что приказов Фелиции он не нарушал. Не играть же ему в карты на деньги, в конце то концов? Впрочем, мысль научится картёжным трюкам у своего друга Рауля иногда терзала Сифре в его более эксцентричные моменты.
Разумеется Сифре заглянул не только в церковь Святого Хлодвига поражающую своей роскошью, убранством и величием. Там он, конечно же, отдохнул душой, но больше его интересовали храмы помельче — небольшие церквушки коих на такой станции просто обязано было быть огромное количество. Именно туда ходили местные жители молиться и просить об отпущении грехов, именно там они обменивались словами со своими друзьями, знакомыми и просто первыми встречными, именно здесь души людей были куда более широко распахнуты чем на работе или в быту. И скромно сидящий на скамье Сифре не привлекал особого внимания, учитывая сколь пёстрым было население этой станции.
Разумеется иногда к нему приходили священники с вопросами, но Сифре с готовностью показывал свой когномен подтверждавший его церковный чин. Он одинаково охотно как пускался в теологические беседы со священниками из храмов побогаче, так и оказывал помощь обтёсанным жизнью священникам из храмов победнее. Второе он делал даже с большей радостью чем первое, с ностальгией вспоминая про свои первые годы после принятия сана. Иногда ему надо было наставить на путь истинный излишне буйных прихожан, иногда его просили помочь заполнить формы реквизиции подслеповатые клерики чьим слугам нельзя было поручить столь деликатный вопрос, а иногда и вовсе выпить самогона со священником явно не слишком рьяно придерживающегося трезвенности и рассказать истории своих странствий чтобы вырвать коллегу от начинающего сковывать его оцепенения и апатии.
Помимо этих несомненно важных дел, Сифре также прошёлся и по общественным местам — рынкам, ярмаркам и лавочкам, сам присматриваясь и иногда покупая всякие мелочи, слушая о чём говорят посетители и продавцы. Особое внимание, разумеется, Сифре уделил книжным магазинам, развалам и блошиным рынкам где можно было купить сии изделия из бумаги и пергамента. В конце концов Фелиция же намекала что здесь можно половить торговцев запрещёнными книгами. Священник даже пригласил Рейнала пройтись с ним — вряд ли им угрожало что-то серьёзное, но Сифре уже давно привык что опасность может подстерегать даже в самых безобидных на вид местах. Ну и возможно Рейналу приглянется что-то из местных книг и он прекратит на некоторое время таскать у него книги и планшеты.
Может именно потому что Сифре даже на отдыхе не забывал про свой долг и продолжал работу, пусть и в куда более спокойном и размеренном темпе, вызов на чашечку рекафа буквально через пару дней не вызвал у него каких-либо эмоций. Хорошо подумав он понял, что подсознательно уже готовился к тому, что их ячейку куда-то сдёрнут.
Место которое инквизиция выбрала под конспиративную точку связи было весьма… интересным на вкус Сифре. Возможно, если на то конечно будет воля Императора, он потом ещё заглянет сюда и попьёт рекаф в хорошей компании. Но пока был лишь лифт вниз, просторный зал с уютной мебелью, и его рыжая хозяйка. Услышав её приветствие Сифре лишь улыбнулся словно готовился отпускать грехи и поудобнее расположился в кресле — его догадки подтвердились и похоже им снова предстоит нырнуть в омут жизни местного подулья.
- Нет покоя грешникам, – мягко произнес он. – И вы нам даже чашечку рекафа не предложите перед очередным смертельно опасным заданием? А то наверху нам обещали дегустацию шантийских зёрен, – полусерьёзным тоном добавил он.
|
Губы Кристобальда стиснулись чуть сильнее, а линия скул и челюсть стали, за неимением более подходящего слова, более четко выраженными. Какое-то уловимое лишь для опытного физиономиста мгновение он выбирал дальнейшую манеру беседы. Затем, внутренне улыбнувшись, он ответил:
- И, чтобы попасть туда, вам нужно будет подчиняться моим приказам. Там…
Он показал рукой в направлении барьера.
- …вы уже не пройдете. Но, прошу вас, пройдемте… уверен, святой отец найдет слова, которые помогут вам в этой ситуации…
И он, придерживая Николетту за руку, отвел ее в сторону, к отцу Маченко. Беседа не должна была проходить в пределах досягаемости ушей телохранителей. Хотя бы потому, что от ее исхода зависело, останутся ли они в живых. Ван Хеккинг была обузой, но ее телохранители были угрозой.
- Однако, прежде чем я поручу вас заботам отца Маченко, я хочу получить ответы на свои вопросы. Они простые, но от них многое зависит…
Гёссер действительно хотел получить ответы, и от них действительно многое зависело. Но не здесь и не сейчас. По большей части они относились к тому, что происходило за барьером. К тому, на что они не могли повлиять до тех пор, пока не выберутся. И, конечно, аколит не ожидал, что леди ван Хеккинг сейчас раскроет ему тайну какого-то глобального заговора. Но ее слова могли пролить на него свет.
И Кристобальд не собирался терзаться чувством невыполненного долга из-за того, что мог задать вопросы, не задал, а потом с Николеттой что-то случилось.
Ситуация, в которой оказалась Николетта, могла быть создана искусственно. Если статус ван Дайка как агента Инквизиции оказался скомпрометированным, его могли использовать, чтобы забросить людей в периметр. Несложно было догадаться, что рано или поздно Инквизиция направит аколитов внутрь, и любой, проследивший за движениями Соломона, мог заметить группу очень странных людей, которых он в один прекрасный вечер повез за город. И тот просчет безопасного расстояния, на которое можно было заехать в город, мог быть просто случайным событием, а мог быть исполнением чьей-то воли…
Мысли Кристобальда сделали еще несколько шагов, и ему захотелось дать себе хороший хук в челюсть. Или, лучше, попросить это сделать Кассия. Конечно, не дело гвардейцу поднимать руку на комиссара, но Гёссер это более чем заслужил. Потому что он должен был оставить Николетту с ее лимузином и телохранителями на блокпосте. Не было абсолютно никакой необходимости ей ехать за его пределы. И, по сути, эту ситуацию создал он сам, своими же руками.
И теперь ему же ее разгребать.
- Леди ван Хеккинг, расскажите, меня интересует все, что привело вас сегодня к мистеру ван Дайку. Как давно вы сотрудничаете с ним, почему направили вас, кто мог знать о том, что вы собрались к нему с визитом… не опускайте деталей, если вы видели, слышали или чувствовали что-то, в чем не уверены, все равно рассказывайте об этом.
Занимаясь внутренним самобичеванием он все же сохранял вежливую личину, пусть и чуть пропитанную этаким нейтральным безразличием. Вопросы были необходимы – его ошибка не исключала риска, она лишь позволила этому риску возникнуть незамеченным. То, что его глупостью кто-то мог воспользоваться, что кто-то мог рассчитывать на нее, и что этот расчёт оправдался, бесило.
- И, разумеется, расскажите все о ваших телохранителях. Давно вы их знаете, почему выбрали именно их, вызвались ли они сами, не замечали ли вы странностей в их поведении.
Ожидая ответа, Гёссер тем временем задумался над словами Ярры. Отсутствие наблюдателей позволяло этому разговору состояться здесь. Но настолько полное отсутствие жизни говорило о весьма нехороших перспективах.
|
|
Керидвен, Люсиль, Андре и РейнольдДоспехи сели на девушек "как влитые" – что было, конечно, большой удачей, учитывая их разную комплекцию. Впрочем, повезло Люсиль и Керидвен скорее с тем, что среди неприкаянных нашлись схожие с ними комплекцией клирики, и каждая нашла подходящий себе размер. В противном случае, пришлось бы искать кузнеца – и кто знает, сохранил ли рассудок местный умелец... да и был ли он вообще на этом Маяке? Может покинул его, когда на земли руадов пришло бедствие? Кроме того, Люсиль особенно, наверное, оценила ощущение "скрытности", которое подарил примеренный на голову шлем – скрытое за вуалью и решетчатым забралом лицо словно выстроило стену между скромной лучницей и окружающим миром. Интересно, что ведь и лиц клириков они так и не увидели: рассыпавшиеся пеплом тела оставили легкий флёр загадочности – было ли под забралом у клириков хоть что-то? Между тем Андре с Рейнольдом первыми начинают исследовать этаж. Первое, что бросается в глаза – куски гранита от обвалившейся лестнице. По-видимому, где-то здесь в стену влетел камень или особенно сильное заклинание. Из бреши в стене льётся солнечный свет, бросая блики на пол и груду камней, разгоняя полумрак. Завораживающее зрелище, но выше здесь не подняться. Вскоре к ним присоединяются Керидвен и Люсиль и все четверо останавливаются перед полуразрушенным алтарём. Мраморный куб разрушен почти до основания, но укрывающая его ткань – черный шёлк с позолоченным плетением – сохранилась хорошо. Как будто кто-то набросил ей уже на развалившийся алтарь, в наивной попытке сохранить священное для руадов место... Судя по всему, на этом этаже было отведено для священных ритуалов – видимо поэтому здесь не зажигались факелы, и потому оказалось столько клириков Изиль. Теперь, поскольку путешественникам уже ничто не угрожало, можно было получше осмотреть этаж целиком – и навстречу источникам света, которые могли принести лосморцы, проступили картины и фрески на стенах. Перед взором разворачивались целые истории: вот какой-то мужчина с большим луком наперевес и острыми ушами загоняет некое животное, похожее на оленя, но не чтобы убить его – на следующей картине он приручает его, чтобы использовать как ездовое животное. Надпись под картиной гласила: "Приручение фиада". Рога животного, впрочем, гораздо более красиво и необычно ветвятся, чтобы это было простым оленем. На последней из картин этого сюжета, изображён густой лес, над которым изображены солнце, луна и звёзды. Последняя часть вам известна: так изображается таинственный лес Бросселиад, где звёзды видны даже днём. Неудивительно, что этому сюжету уделили столько внимания: эльфы всегда считались друзьями руадского народа. Вторая картина изображает короля Лорна, ведущего свои полки приступом на какой-то замок. Приличную часть – почти треть всей картины и стены, занимает изображение женщины в тёмных одеяниях. Её лицо скрыто под капюшоном, из-под которого виден только острый нос. Она как будто летит, и от её балахона тянутся чёрные щупальца-ленты в сторону отрядов Лорна, которые невольно подаются назад от этой магии. За её спиной вдалеке виднеется замок с чёрными стенами: по-видимому, колдунья защищает свои владения, которые хотел покорить древний король. Это изображение подписано так: "Король Лорн усмиряет Чёрную Ведьму Ашу". Помимо эпических полотен Рейнольд, к счастью, обнаруживает и то что искал: здешние комнаты не пострадали от обвалов, и в одной из них он находит сквозной канал, в котором собраны канаты, лебёдки и стальные шестерни, приводящие лифт Восточной башни в движение. Предусмотрительные руады даже сделали небольшую шахту в самом механизме, так что при желании можно спуститься и подняться на другие этажи: прыжок, правда, без подготовки грозит ушибами. Но если бы отряд уклонился от боя здесь, волшебник мог бы проникнуть сюда с другого этажа, а после его покинуть воспользовавшись заклинанием Невидимости. Как бы то ни было, обнаруживается и причина, по которой не работает лифт: здесь тоже есть пробоина в стене, пусть и меньше, и обломки её попали в этот сложный механизм противовесов и шестерней. Очистить его – не такая уж сложная задача, хотя до некоторых камней без посторонней помощи дотянуться сложно, и есть риск упасть в шахту. Не смертельно, но неприятно. Тук-тук. Тук-тук.Звук, донёсшийся из глубины уходящей вниз шахты наверное даже заставил Рейнольда вздрогнуть. Он был едва слышен, и судя по отсутствию малейших вибраций в стальных частях механизма вряд ли кто-то бил по самому устройству и каким-то образом дополнительно нарушал работу; нет, в этом странном звуке можно было скорее заподозрить... работу кузнеца? Пожалуй, да. МаркусПироманту, по-видимому, хочется побыть одному. И Маяк готов ответить ему в этом желании, как радушный – хотя, пожалуй, это не совсем уместно – хозяин. Выйдя к побережью, путешественник видит вновь перед собой разливающуюся синеву. Кэлпи, по-видимому, уже не решаются ступить на берег, и теперь он абсолютно пустынен. Только волны качают руки несчастного, погибшего здесь ещё до их прибытия. Созерцание мерно набегающих на скалы волн умиротворяет: кажется, во всём мире не найдётся более тихого и спокойного места, чем это. И только упрямые воспоминания о недавних битвах и потерях напоминают: нет, не всё спокойно на землях Руад Эно, и опасности таятся повсюду. Возможно, стоит вернуться к остальным поскорее... по крайней мере, если Маркусу не нужен отряд, то отряд-то в нём наверняка нуждается... И ещё: чем дольше всматривается Маркус в прибрежные воды, чем глубже проникает его взгляд, тем неспокойнее на душе ему становится. И дело тут вовсе не в кэлпи. Что-то гораздо древнее и старше этих существ как будто на секунду краем глаза скользнуло по душе пироманта. Что-то тёмное отозвалось на силу, которая горит в его душе. Это было мимолетно, но и без того прохладный морской воздух вдруг стал ледяным. Следующий этажПройдя по внешней лестнице, отряд мог любоваться новым пейзажем: море сталкивалось с песчаными берегами южного материка. Четкой черной линией разделялась бурлящая стихия и другое море, песчаное. Небольшой прибрежный оазис быстро заканчивался, и, насколько хватало глаз, простиралась бесконечная пустыня, от которой захватывало дух не меньше, чем от бескрайнего моря. Поднимаясь по небольшим гранитным ступенькам, отряд добрался до балкона, где мог задержаться и получше рассмотреть главную башню Маяка. С такого расстояния она практически полностью закрывала обзор, загораживая собой небо и солнце: в её тени было немного зябко, а от величественности сооружения, устремляющегося под облака, захватывало дух. Если повернуть голову чуть правее, то вдалеке можно было увидеть чернеющую точку – скорее всего, это был упоминаемый Мерехайном Исхалаим. Налюбовавшись (или полностью проигнорировав) пейзажем, группа вошла в просторную залу следующего этажа. Здесь не было комнат, зато пол украшала красивая мозаика из переплетающихся линий и фигур. Отовсюду лился яркий свет: здесь было множество окон с витражами, из которых открывался прекрасный вид на море, Маяк и пустыню. Когда-то здесь стояли герои прошлого, устремляя свой взгляд на море или пустыню; те самые герои, о которых пелось в песнях, сохранившихся даже у беженцев. — Кто здесь? — тишину вдруг пронзил чей-то мягкий и тихий голос. Только сейчас вы заметили, что у противоположной стены сидит на одиноком стуле девушка в белых одеждах. Глаза её закрыты, но лицо обращено к вам: локоть покоится на окне, но она отвернулась от него, заслышав ваши шаги. На ней – одеяние клириков Изиль, это Керидвен может опознать безошибочно. Голова покрыта белоснежной митрой с красной вышивкой, а на плечи ниспадает русая коса. Руки перебинтованы, и она задумчиво перебирает пальцами по подоконнику, ожидая ответа. — Кто здесь? — повторяет она, и эхо разносит её слова по зале. Даже требуя, её голос остаётся удивительно кротким. Закрытые глаза придают лицу выражение умиротворённости: даже если бы на ней не было белоснежных одежд церкви Изиль, в ней можно было бы без труда узнать монахиню. В ожидании ответа, она отворачивается к окну, подставляя лицо лучам солнца и едва заметно улыбается, словно оно по-прежнему греет.
-
Красоты дивной пост!
-
Из бреши в стене льётся солнечный свет, бросая блики на пол и груду камней, разгоняя полумрак. Приличную часть – почти треть всей картины и стены, занимает изображение женщины в тёмных одеяниях. Её лицо скрыто под капюшоном, из-под которого виден только острый нос. Она как будто летит, и от её балахона тянутся чёрные щупальца-ленты в сторону отрядов Лорна, которые невольно подаются назад от этой магии. За её спиной вдалеке виднеется замок с чёрными стенами: по-видимому, колдунья защищает свои владения, которые хотел покорить древний король. И ещё: чем дольше всматривается Маркус в прибрежные воды, чем глубже проникает его взгляд, тем неспокойнее на душе ему становится. И дело тут вовсе не в кэлпи. Что-то гораздо древнее и старше этих существ как будто на секунду краем глаза скользнуло по душе пироманта. Что-то тёмное отозвалось на силу, которая горит в его душе. Это было мимолетно, но и без того прохладный морской воздух вдруг стал ледяным. — Кто здесь? — тишину вдруг пронзил чей-то мягкий и тихий голос. Только сейчас вы заметили, что у противоположной стены сидит на одиноком стуле девушка в белых одеждах. Глаза её закрыты, но лицо обращено к вам: локоть покоится на окне, но она отвернулась от него, заслышав ваши шаги. На ней – одеяние клириков Изиль, это Керидвен может опознать безошибочно. Голова покрыта белоснежной митрой с красной вышивкой, а на плечи ниспадает русая коса. Руки перебинтованы, и она задумчиво перебирает пальцами по подоконнику, ожидая ответа. ожидании ответа, она отворачивается к окну, подставляя лицо лучам солнца и едва заметно улыбается, словно оно по-прежнему греет. Экспозиция потрясающая, исключительно много ярких оборотов и образов
|
-
Да, давно такой крутой сцены на ДМе не было). Переворот стоило устроить уже ради неё).
-
Это жесть. Но прекрасная жесть!
-
+ Приключения продолжаются.
-
Вот это бой!
-
что ж вы так, уважаемого старикана плешивым львом называть!
-
О, нет! А как же наш теологический диспут?!
-
И никого не стало...
|
– Не убивать! Не калечить! – кричит Луций, и тут сердце его ёкает, когда он видит, как появляется откуда-то сбоку Адельфий со склянкой в кулаке. На мгновение кажется, что Фейруза сейчас его пронзит, и всё. – Адельф, назад! Марк, назад! "Дура безумная!" – проносится в голове злая мысль. – "Лекаря-то за что?! Что ты творишь!? Только тронь его, я тебе потом вырву ноги и камчу твою в задницу засуну!" Но оказывается, это был всего лишь маневр, и вот она напротив магистриана, и нет щитов легионеров, чтобы закрыть его. Сейчас прозвенит сталь и кто-то из них двоих, вероятно, умрёт. – Поговорим, когда ты успокоишься! Он видит, как вздымается грудь арабки перед рывком, как раздуваются ноздри, как сжаты пальцы на древке копья. Он видит глаза и узнаёт этот взгляд – взгляд идущего в последний бой. Такой взгляд был у всадников слева и справа от него, когда они галопом понеслись в атаку на легионы Августа Констанция. Такой взгляд был и у него самого. Мурса, пятьдесят первый. Тебе семнадцать лет – и ты веришь, что надо сразиться во что бы то ни стало, победить или умереть, или и то, и другое. Чистая ярость. Огонь по венам. Бешеный кураж. Так хочется вспомнить тот огонь, опять разлить его по телу – и пусть решится: "Я или ты? Мы или они? Запад или Восток?" Вспыхнуть и сгореть, но осветить кусочек мира вокруг себя, обрести бессмертие в легенде. Юность – это сладкий сон, и так страшно просыпаться, да? Твори что хочешь, а если убьют – что терять? Ты ведь ещё ничего и создать не успел, а так тебя хотя бы запомнят. Последняя отчаянная атака – столь поэтично!.. На самом деле нет, это же все полная херня. У Луция есть план, и он безупречен. Фейруза просто останется один на один с толпой солдат и будет втоптана в землю, а потом связана и принесена, как овца на блюде. Как змея в кулаке. Нам не по семнадцать лет и мы больше не играем в жизнь. Мы определяем её для остальных. В мире зрелых людей никто не обязан играть по правилам для юношей. И пора тебе это понять, если ты хочешь, чтобы царицей тебя называли не в насмешку. Я присматривался к тебе все это время и готовился к этому моменту, а ты – нет. А зря. Может, поняла бы, что у Луция Цельса Альбина обычно есть запасной план? Я же Императорский Агент при исполнении, а не Кай Боза, чтобы тебе тут спату-полуспату показывать. И весь твой порыв обернется унизительным пшиком. Ты так хотела последним усилием свести вничью! Покончить с этим "коварным румом", который не учел, что копье в умелых руках храбреца бьет любой план или хотя бы оплачивает этому храбрецу славную смерть. Да всё я учел. Не бьет. Никакой ничьи и ни единого шанса на славную смерть – право на неё покупают не безумными выходками, а достоинством. Трепыхайся и бей хвостом сколько хочешь, я уже поймал тебя, потому что такова моя служба. Потому что я учился свергать царей и цариц двадцать пять лет, пока ты махала копьем, носилась, как ненормальная, по пустыне и хлестала рабов камчой. Но... львиц не ловят в силки, ведь так? Это же для кроликов. Хочешь последний раз побыть львицей? Так побудь! Но ты нарываешься. Я тоже когда-то был молодым! Я тоже когда-то был воином, а не палачом. Я тоже когда-то был таким, каким ты меня видела в Сердце Скорпиона. Меня заставляли забыть об этом, но недавно из-за твоей глупости мне снова пришлось это вспомнить. К черту планы! Нам по семнадцать. А судьба любит, когда мы совершаем глупости. Тактический гений: - «Цезарь или ничего» - «Боевой раж» - Нелетальный урон
-
Ох, драма!
-
К черту планы! Нам по семнадцать. А судьба любит, когда мы совершаем глупости. В золотую оправу эти слова!
-
когда выбираешь сердцем, а не инструкцией, респект!
|
Ярра первой сделал несколько быстрых шагов вперед. Силовой клинок легким, быстрым, сотни раз повторенным движением выскользнул из ножен. Это оружие давно стало для Ярры словно дополнительной частью тела. Вроде когтя у хищной лесной кошки. Убийца взяла его обратным хватом, так что лезвие плоскостью легко вдоль предплечья. Так его было трудно различить уже с нескольких шагов, тем более, что клинок не блестел на солнце. И снова шаг. Может девушка и не была здесь самой умной, но точно считала себя самой быстрой и ловкой. Кому как ни ей идти первой?! Обыденность города за чертой внезапно заставила передернуть плечами. - Добропорядочных граждан Империи нет. Еретиков и культистов нет. Ни одного, даже самого задрипанного демона. Ни извивающихся щупалец, ни луж крови и груд черепов, ни разлагающейся плоти, чумных крыс и гудящих мух. Тишина. Пустота. Ничего и никого лишнего. Вроде как ноги и не пересекли незримую черту между подготовкой и заданием, шагнули навстречу риску под тень крыльев смерти. - мысли и ощущения проносились в голове, пока глаза смотрели, а уши слушали.
Один раз ассасинка уже сталкивалась с подобным. На своей родной планете, еще до становление аколиткой инквизиции. Тогда это был особняк знатного вельможи. Тихий, мирный, спокойный. За стенами которого проблемы подданных казались его хозяину ерундой, с которой вполне справятся слуги и воины. Стоны посаженных на кол неудачников, тоже не достигали ушей тучного, но еще крепкого седого мужчины с висячими усами. Он пил вино из кубка, а рядом суетились две полураздетые девки. Ярра тогда легко прошла охрану и незаметно перебралась через стену не потревожив стражу и не задев ловушки. Казалось, все. Один рывок, одно движение руки и цель будет мертва. Ассасинка уже была заряжена на движение, когда нервы натягиваются, а душа поет в предвкушение боя. Остановиться стоило больших усилий. Что-то показалось ей неправильным, искусственным. Немного не так двигались красотки, а их хозяин был слишком напряжен, не должно было быть этих капель пота на лбу. И Ярра замерла, в кустах цветов, среди пьянящих запахов, гудения тяжелых шмелей и беспорядочного порхания бабочек. Секунды текли, риск что ее обнаружат рос и рос, а убийца превратилась в неподвижную статую, двигались только глаза, да уши ловили звуки. И она поняла, что в этих с виду хаотичных передвижениях ей оставляют единственную дорогу к вельможе. А еще девушки движутся слишком легко даже для танцовщиц и куртизанок, почти так же легко, как она сама. И не наступают на некоторые места пола. Когда Ярра поняла эту закономерность, то сумела вычислить и стрелка. На втором этаже пристройки для прислуги, там где было чуть приоткрыто окно. Нет, стрелок себя ничем не выдал. Но это было единственное место, где он мог быть. Где должен был быть. И Ярра скользнула назад. И он оказался там, причем не с обычным пулевиком, а с ружьем, что стреляло лучами света. Опытный воин. Он даже не попытался дернуться, когда Ярра приставила ему нож к горлу. Понял, что проиграл, у умер достойно. А потом она выпрыгнула в окно и в короткой схватки с обманными танцовщицами дошла до вельможи...
И сейчас Ярра застыла, как тогда, всматриваясь в слепые провалы пустых окон. Впереди всех. Уверенная, что спину прикроют. Приказ Гёссера заставил ее скользнуть назад. Быстро, легко и уверенно она вернулась к машине. Улыбнулась леди Николлете: - Не волнуйтесь, леди, мы своих не бросаем. В отличие от колдуна она не стала протягивать руку и как-то обозначать свои намерения. Просто встала рядом со вторым телохранителем.
|
|
-
+ оу, хоть один разумный человек в этой смуте
-
А ведь можно было решить дело простым разговором. Если захотеть. А я ведь предлагала поговорить, предлагала!
|
Несмотря на достаточно богатый опыт, Гёссер считал себя идеалистом. Он верил, что в момент нужды Империум способен действовать как единое, подчиненное высшей воле оружие, способное одолеть любого врага. Под конец, чем была вся история человечества, как не монументом его величию и способности выживать и превозмогать препятствия, что козни ксеносов и воля Темных Сил ставила на его пути? Даже в самые темные времена люди были чем-то, что вселяло надежду в душу Кристобальда.
К сожалению, подобные ситуации были гораздо более четко видны в исторической перспективе. Планшеты с хрониками, старые тома летописей, пикт-записи и прочее содержимое архивов давало увидеть глобальную картину, увидеть лес, не принимая во внимание скрюченные и уродливые деревья, встречавшиеся не так уж и редко. А сейчас именно на такое дерево аколит метафорически смотрел.
Метафорически. Фактически он смотрел на Соломона, говорившего о том, что ни техножреца, ни астропата у них не будет.
И это было предсказуемо. И, хотя Гёссеру очень хотелось сорваться на ком-нибудь или чем-нибудь, он не мог себе этого позволить. Но желание было. Несмотря на то, что разум подсказывал аколиту, что от подобных действий мир сильно пострадает, а реальность не предоставляла возможности оные действия даже начать реализовывать, он не мог не задуматься о показательной казни тех, кто настолько боится рисковать и тратить ресурсы, что готов поставить родной (или не родной) мир под риск. Фактически от аколитов требовали спасти мир, или, по меньшей мере, определить степень угрозы этому миру, но ресурсов у них было не больше, чем у тех же злосчастных гвардейцев, которых отправили на, почти наверняка, верную смерть. Или что похуже.
- Понятно.
Кивнул Гёссер Соломону, и задал несколько вопросов о личности проводника. Всегда лучше знать о людях, от которых может зависеть твоя жизнь, побольше. Хотя чужие слова не более чем просто слова. Впечатление Кристобальд предпочитал формировать самостоятельно. И нельзя было сказать, что впечатления были хорошие. Гёссер знал этот тип – аристократы-романтики. К сожалению, на службе Инквизиции куда лучше выживал другой тип аристократов – циничные ублюдки. Но романтики могли пойти далеко, особенно при наличии некоторой удачи.
Когда девушка представилась, Гёссер коротко кивнул, приветствуя ее. Поправлять Каллахана он не стал – если Ван Дайк не проинформировал Николетту о составе группы, смысла отказываться от небольшой конспирации не было. Тем более что у гвардейца был определенный дар, изредка сбоивший в пошлом направлении, но определенно присутствовавший. Давать имена и прозвища Кассий умел.
Закинув сумку со своим снаряжением под ноги, он уселся, и принялся слушать рассказ ван Хеккинг об Эльдерне. Это было полезно, но не критично – что бы ни было внутри периметра, свои функции оно изменило после катастрофы. Кристобальд читал о попавших в изоляцию городах и станциях, и знал, что без сильного лидера, способного действиями и словами удержать толпу, ситуация всегда приводит к демонстрации худших черт человечества.
Хотя опыт и подсказывал, что, если источником аномалии является артефакт, связанный с Имматриумом, стоит начать поиски с обеспеченных кварталов, особняков аристократии и дворца правителя города, Кристобальд знал, что это всего лишь предрассудок, и не стоит подходить к делу исходя из своих предубеждений. К тому же, первым пунктом их пути должен был быть Старый Город – место, где проводили раскопки техножрецы.
- Вперед. И да пребудет с нами Император.
Гёссер не любил пышных речей. Он мог заткнуть за пояс многих ораторов, но сейчас это не было необходимым. Все присутствовавшие знали, зачем они здесь, и знали, на какой риск шли – их не нужно было лишний раз вдохновлять. Во всяком случае, Кристобальду так не казалось.
Попутно Гёссер отметил, что Николетта явно не была посвящена в некоторые детали работы аномалии, если считала, что существует возможность связаться с ними по вокс-связи. Либо "Комиссар" ее неправильно понял. Это не было существенно – хотя Кассий не забыл спросить вокс-номер у очередной привлекательной девушки.
То, что город выглядел мирным, могло быть лишь иллюзией. Односторонней иллюзией, дающей возможность совершить идеальную засаду. Что-то подобное в "праймере" он читал про технологии эльдар. И по-прежнему исключать колдовство, несмотря на то, что даже при приближении "Борода" ничего не почувствовал, нельзя было. И нападение могло состояться в любой момент.
К этому Кристобальд был готов. Но не к тому, что произошло дальше. Николетта с телохранителями не смогла покинуть город, оказавшись в западне вместе с отрядом. Когда фургон сделал разворот и подъехал к остановившемуся лимузину, Гёссер остановил его так, чтобы он мог служить хоть каким-нибудь укрытием от нападения. Потому что действия отряда его не впечатлили. Половина решила потыкать барьер пальцами. Конечно, тот факт, что попытавшегося преодолеть его с разбега телохранителя не испепелило, делало этот поступок менее глупым, но…
Гёссер вздохнул.
- Кассий, посмотрел вблизи? Теперь смотри по сторонам. То же к остальным относится. Гран, хоть что-нибудь почувствовал?
Если барьер имел какую-то связь с Имматериумом, что было более чем вероятно, хоть какие-то ощущения псайкер должен был испытать. Подойдя к лимузину, Кристобальд встал в полоборота, чтобы иметь возможность видеть и нежданных спутников, и часть города.
- Граница сместилась. Либо кто-то ведет двойную игру.
Ответ на вопрос Грана был очевиден.
- И мы сейчас посмотрим.
Следующую команду он субвокализировал по внутреннему каналу вокса.
- Ярра, Гран, придержите телохранителей, если будут дергаться.
Он подошел к Николетте. Протянул руку, чтобы помочь ей встать.
- Леди ван Хекинг, возьмите себя в руки. Безвыходных ситуаций не бывает, и Император защищает тех, кто не ломается под испытаниями. Я задам вам несколько вопросов, и мне нужны четкие, честные ответы.
На секунду губы Гёссера чуть искривились в мимолетной кривой улыбке. Голос его стал чуть тише - он обращался к Николетте.
- Вам повезло, что вы оказались в подобной ситуации с теми, кто знает, что делать. У многих полевая первая миссия была куда хуже.
-
Правильно, пора этот бедлам организовывать!
-
Молодцом, комиссар! Император защищает.
|
Жестокой была эта схватка, и Рейнольд был вынужден признать, что не только магией и клинком она была выиграна: пусть ненадолго, но речи Керидвен держали клериков в трансе, и те не могли оказать достойную поддержку паладинам и гвардейцам. И хотя в какой-то момент они всё же стряхнули с себя оцепенение, вызванное речами девушки, и обрушили на отряд мощь Чудес, было слишком поздно. Однако воины Руад Эно перед этим успели знатно потрепать отряд: к концу столкновения каждый из лосморцев мог похвастаться ранением.
Гвардейцы и паладины взяли отряд в окружение, и от ударов было уже не спастись нигде: даже юркая Люсиль, весь бой уверенно лавирующая между сражающимися и посылая стрелы во врагов, вдруг ощутила сильную боль в правом боку. Затем её тряхнуло, уронило на пол, швырнуло к стене и пригвоздило остриём копья. Нечеловеческая сила неприкаянного вогнала остриё копья глубоко в камень, так что охотница едва ли могла шевельнуться. Паладин медленно приближался к ней с занесённым кулаком, пока девушка беспомощно перебирала ногами по полу, в отчаянной попытке хотя бы двинуться с места... Дзынь! В последний миг стрела легла в ложе "Шёпота" и вонзилась, пущенная почти в упор, в шею противника.
Маркус, израненный сразу множеством атак, был вынужден не раз прибегнуть к таинственной силе зелья, что возвращала его к первобытной силе своих наставников: без неё он давно бы пал, пронзённый мечами и копьями. Но целительная мощь удерживала его истощённое тело, и он раз за разом взывал к силе огня, обрушивая её на стройные латные ряды. Когда огонь в его руке бессильно потух, и лосморец в отчаянии потянулся за последним своим доводом, висевшим у пояса, он увидел, что сражаться больше не с кем.
Надрывалась над головами сражающихся Керидвен, булавой и словом встречая наступающих паладинов и гвардейцев. Вскоре, правда, ей пришлось перейти на молитвы: увы, но сейчас её забота была нужнее спутникам, чем призыв – для неприкаянных. Ей досталось не так много ударов, но пришлось приложить немало моральных усилий, чтобы поддерживать строй вверенного ей отряда. Раны соратников затягивались – но вот на душе дочери Бранвен раны залечить было не так легко.
Рейнольду повезло также мало, как и Маркусу: оказавшись в кольце, маг оказался на острие атаки вместе со всеми, и это доставило ему "изрядных хлопот", как выразился бы его наставник, наверное. Наверное только горящие внутри него страсти – выжить, чтобы составить полное представление о земле Руад Эно – помогли ему выстоять там, где пали бы многие из его коллег. Не менее яростно и отчаянно обрушивал он мощь своего, фактически, единственного оружия, на закованных в латы солдат, помогал советами, пока Керидвен была занята молитвами, и в конце концов, когда дыхание его сбилось окончательно – уже не с кем было сражаться.
Мечник же был вынужден быть одновременно и авангардом и арьергардом этого отряда, мечом и щитом одновременно: без Жайнира и Сейвада он остался в одиночестве, и должен был подменять сразу троих. Андре метался от края к краю, в изящных пируэтах уходя от уколов и рубящих атак, парировал, бил на опережение, крутился волчком, порубаясь сквозь ряды – и всё-таки этого было мало, и всё-таки этого было недостаточно. Клинок одного из гвардейцев оставил глубокий порез на щеке; молния прожгла плащ и сильно ударила в спину. С мрачной решимостью мечник продолжил двигаться вперёд, пока не насадил на клинки двух последних врагов. И только когда истлевающие тела сползли с скимитаров наземь, он понял, как устал.
|
|
|
|
|
-
Когда у тебя есть рабыня, которая стреляет из лука, как индеец, бросает лассо, как ковбой, и красотка, как красотка.
-
Свой - значит надо спасать Истинно так!
|
Луций идет, приминая траву, не спуская глаз с Фейрузы, облаченный в доспехи. – Если она не сдастся сразу, разоружите её, не мешкая, – приказывает он солдатам, на подходе. Он не чувствует ни триумфа, ни злости, ни азарта: только уверенность и спокойствие. Он знает, что злость он почувствует потом, и будет очень, очень зол. Но сейчас голова должна оставаться холодной, сейчас злиться не надо. Он помнит солнечный яркий день... Он помнит: солнечный яркий день в Иберии, сияющие до боли в глазах белые стены усадьбы, запах моря, смолы и хвои, и змеиное тело, струящееся по камням. – В чем секрет? – спрашивает он у раба-змеелова. – Секрета нет, мой господин, – говорит тот и хватает змею голой рукой, будто ничего проще нет. – Ты просто приближаешься, ждешь удачного момента и хватаешь её очень быстро и очень точно. Не делай этого, если не уверен. Но если ты уверен и спокоен, опасности нет. Ты просто хватаешь её чуть позади головы, и сжимаешь посильнее – и тогда она умирает. Это если ты хочешь её убить. Змея бьёт хвостом, извивается, разевает пасть и угрожающе шипит. Но Луцию теперь не страшно. – А если не хочу? – Если ты хочешь осмотреть зубы или собрать яд, то держишь крепко, но так, что один твой палец упирается в другой. Но лучше все же использовать раздвоенную ветку или же перчатку, мой господин. Прошу, не говори госпоже, что я учил тебя ловить змей, не то она накажет меня. – Не скажу! – отвечает Луций, вглядываясь в морщинистое лицо. – Если мать узнает, она продаст тебя в копи. Но я должен научиться ловить их. Но вокруг не солнечный день, вокруг – темная ночь, и перед ним не змея, а женщина, которая опаснее любой змеи. "Да, – думает он. – Наконец-то посмотрю на твои зубы, а не на то, что ты мне показывала до сих пор. Весьма заинтересован! И сколько ты сейчас ни стараешься выговаривать чисто, шипения не скрыть. Это змеи шипят ртом. Люди шипят глазами." Солдаты идут следом. "Мудрый раб был прав, теперь я охочусь на змей с палкой и перчаткой. Да чего уж... я ведь и сам не более, чем палка, и Империя тыкает мною в Фейрузу Аль-Лахми." Он смотрит на царицу, не вспоминая ни блеск далеких звезд, ни резкую боль над лопатками, ни оскал кролика, ни тёплые слезы, катящиеся по его стеклянной спине. "Я Императорский агент, а Императорские агенты не заглядывают змеям в пасть, пока не прижимают их шею к земле. Очень крепко. И вот я как раз прижимаю." – Вероятно, Клавдий по ошибке первым ударил кого-то из них. Но я с этим разберусь. Сейчас это неважно, – говорит он равнодушно. И затем повышает голос, придавая ему силу. – Мне доложили, что у тебя приступ безумия, и пятна крови на твоей одежде подтверждают это. Поэтому я, именем Августа Валента, отстраняю тебя от командования и беру под охрану. Сложи оружие добровольно, пока никто больше не пострадал. Ибо сейчас сопротивляться мне, – он обводит рукой своих солдат, – будет лишь подтверждением твоей болезни. Он произносит это без торжества, но жестко отчеканивая каждое слово на латыни, и всё же скорее укоризненно, чем осуждающе. "Это самые мягкие обвинения, которые я могу выдвинуть, – говорят его холодные глаза. – От безумия излечиться можно многими способами. От государственной измены – только одним."
-
Ужасы карательной психиатрии!
-
Мудрый раб был прав, теперь я охочусь на змей с палкой и перчаткой. Да чего уж... я ведь и сам не более, чем палка, и Империя тыкает мною в Фейрузу Аль-Лахми Какая прелесть!
|
-
Ты бы набила этот сигнал в Войде, оставшись на обесточенном корабле далеко посреди Фронтира, и подумала бы, что кроме душ к прибытию спасателей вытаскивать с корабля будет уже нечего. Аурелия очень красиво воспринимает цифры.
-
Сознание можно перенести на электронный носитель, эмулировать процесс творческой мысли, оцифровать вдохновение. И затем голограммой оставить копию человека бродить среди доживающих свой ресурс электронных систем сотни лет. Душа. Призрак
Специально выбираю свободное окошко в рабочей суете, чтоб спокойно почитать, проникнуться атмосферой. И эта цитата, это ведь только один из ярких моментов. Все яркое: каждая строчка, каждая фраза. А вообще, конечно, многое можно сказать, но я скажу просто - замечательный пост
-
можем помочь друг другу спасти свои души из ледяного ада я бы согласился
|
-
С вашего позволения, я отправлюсь в Онежский уезд, Неожиданный, признаться, выбор. Я почему-то думала, что Машенька выберет Кемь или Колу.
|
Эллин поднял руки раскрытыми ладонями вверх, показывая мирные намерения. Прежде, чем он успел сказать хоть слово, грянул хор голосов, старавшихся наперебой взять командование на себя, и чародей получил так нужное сейчас мгновение перевести дух.
Когда-то он держал свои эмоции в тисках воли, не давая им вырываться наружу, потому что знал - стоит потерять контроль, и ураган его чувств захлестнет окружающий мир. Тиест слышал истории древности о великих магах, которые, поддаваясь печали, вызывали падеж скота, а предаваясь радости повергали целые деревни в бесноватые оргии. Его сила была не такой, но и Метаксас был способен на вспышку, особенно когда его эмоции были особенно сильными. Прежде, до Катаклизма. С тех пор ему не удавалось разжечь пламя целой толпы, даже если он старался, что уж говорить о бесконтрольном всплеске. И вот сейчас, когда броня отстранения, убаюканная годами угасания таланта, дала брешь, колдун собрал вокруг себя толпу защитников. Что это было, последний всплеск умирающей силы или же что-то иное, и здесь, в землях варваров, Тиесту предстоит столкнуться со свирепствующей силой дара?
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Эллин схватил свои эмоции под уздцы. Вдох-выдох.
Он смотрел на себя, на собравшихся со сторону, будто бы перестал быть внутри своего тела и вознесся над ним бесплотным духом. Внизу стоит Метаксас, но в то же время другой, не тот, который сейчас взирает сверху. Он, не-Метаксас, видит как дорогу другому не-Метаксасу преграждает Эморри, спешит через лужайку Марк, окрикивая солдат.
"Что же ты, паразит, делаешь!?" - подумал Тиест, устремив внимание на варвара. Слова спекулатора только подстегивали людей, не успокаивали. Эморри должен был это понимать, не совсем же он дурак. Значит, он специально подливал масла в огонь конфликта. Вероятно, чтобы отвести внимание от своего разговора с женщинами. Стоило признать, что это работало.
С высоты своего состояния чародей видел все. Он видел напряжение, злость гребцов и прочих слуг Фейзуры, видел недоверие легионеров, которые недавно лишились товарища, сменившего господина. Мелкие обиды, раздражение, копившиеся по капле за время непростого плавания. Не хватало только искры, чтобы вспыхнуло пламя. Странный разговор между арабками и Эморри, да еще и Аделф, сказавший, зачем-то, про подарки Луция, дал нужный повод. Они хотят перекупить Эмории, подумали одни. Он хочет купить охрану Фейзуры, подумали другие. И вот в руке Тиеста была тлеющая лучина.
Он мог закончить все здесь и сейчас. То, что не случилось в лагере готов, могло произойти сейчас. Неужели Марк рассчитывал, что легионеры смогут что-то противопоставить разъяренной толпе? Метаксас видел грядущее, как наяву.
"Мочи их, братцы," - произносит колдун, и рабы с ревом бросаются на легионеров. Бабы, из-за которых началась ссора, уже забыты. В другой ситуации легионеры легко раскидают рабов, но сейчас, без щитов, с одними ножами, пьяные, против толпы с такими же ножами, все на что они могут рассчитывать, это продержаться достаточно долго, чтобы подать сигнал опасности. А дальше лавину уже нельзя остановить. Бунтовщики протрезвеют и поймут, что назад пути нет, им все равно смерть. Значит, остается только ломить вперед, до последнего. Ведь кто знает чем все закончится? Часть солдат в дозоре, часть ушла проводить мистерию Мистры. А затем они встретят мечи, ведь вон оно, оружие, поблизости, на случай внезапной атаки степняков. И затем все кончится. Кто бы не победил, потери будут. И это означает конец экспедиции. Идти вперед не хватит сил. Плыть обратно - нет гребцов. Сколько выжило людей - непонятно. Черным всадникам даже не нужно будет нападать, отряд погибнет сам.
Он мог закончить все здесь и сейчас. Но должен ли?
Узнать, что именно стало причиной конфликта уже не выйдет. Тиест мог позволить ситуации развиваться своим чередом и просто вырвать нужное из головы Алии или ее оппонентки. Но Это означало допустить бунт. А после в ситуацию вмешается магистриан, к которому верные Марк и Аделф первым делом отправили вестников. Момент будет безвозвратно потерян.
Стоило ли это знание человеческих жизней?
Рука Аделфа легла на плечо Тиеста, он услышал шепот Эморри в адрес жреца и вспомнил, что изначально заставило его, пускай невольно, призвать людей на свою защиту. Опасность, грядущая смерть. Занесенный над головой меч. Я просто исполняю приказ. Самая лицемерная фраза, которую только можно было себе представить.
Стоило ли спасение экспедиции собственной жизни?
- Хватит. - выдохнул чародей, опуская руки. Страх отступил под давлением воли. Разум был сильнее эмоций и они послушно скрылись в тени сознания. Метаксас излил вокруг себя обретенное спокойствие, обволакивая присутствующих молочной пленкой.
Нужно было справиться с раздражением и ощущением предательства окружающих. Не самая простая задача. Инерция действия тащила людей вперед и остановить их значило в каком-то роде сломать. Такое мог позволить себе командир со своими солдатами, ломая и подавляя их волю своей. Но мистик всегда избирал путь меньше сопротивления. Не остановить, а перенаправить. Не сломать, а обратить
- Хватит без дела стоять на ветру! - добавил следом эллин, выплескивая радость. Он вспомнил, как резво билось сердце в груди во время бега, как пели люди днем, шествуя к алтарю. Как разливалось по телу вино, согревая и его, и душу. Праздник! Радость! Держите! Каждому! Всем! Меня хватит на вас с лихвой! - Эй, Флавий, доставай свою флейту! А ты, Гордей, бей барабан! Час веселью!
Пой, пляши, народ. Нет никакой ссоры. Нет никакого сговора. Только праздник, только радость. Пой, пляши, народ. Лейся вино, лети подолы. Пусть сами призраки ночи боятся нас! Пой, пляши, народ!
Миссия была важнее амбиций, личной гордости и желания показать всем. Для всего этого будет время после, если после останется хоть что-то.
-
Оу!
-
Миссия была важнее амбиций, личной гордости и желания показать всем. Для всего этого будет время после, если после останется хоть что-то. Красивый пост. И страшный.
-
+ Праздник! Радость! Держите! Каждому! Всем! Меня хватит на вас с лихвой!
|
|
Лодка медленно скользила по теплой и мутной воде Ялу. Вокруг не было никого, будто мир вымер. Солнца, вода, лодка и... она. Даже птиц не было слышно. Кейт почудилось в воде какое-то движение. На самой грани зрения. Осторожное,вкрадчивое. Девочка резко обернулась. Не было никого. Вода, ряска,водоросли. Только едва заметное колебание поверхности. Рыба плеснула?!Потом дно лодки скользнуло по чему то. Это могла быть коряга или затонувший ствол дерева, но Кейт стало страшно. Прямо холодные мурашки по коже, несмотря на летнюю жару. Снова тишина. Но не спокойная, совсем не спокойная. Явственный плеск за спиной. Девочка оглянулась. Никого. Только круги по воде. Сердечко в груди не желало смирять ритм. Кейт вытерла лоб платком. Она снова повернулась к ному плоскодонки и успела заметить, как в мутной воде движется что-то большое. Быстро. Стремительно. Прямо к лодке. Прямо к ней. Вода расступилась, выплескиваясь в стороны под напором чешуйчатого тела. Аллигатор высунулся из воды сразу на треть тела, хватаясь за борт короткими лапами. У него была голова негра. Девочка отчаянно завизжала. И проснулась.
После того случая на реке ей долго снились страшные сны. Негры, аллигаторы, негры с головой аллигатора, аллигаторы с головой негра и вообще невообразимые уроды из чешуйчатых и черных кусков тела. Она ни о чем не жалела. Хотя нет, не так. Была уверена, что сделал все правильно, но жалела, что слишком долго собиралась ударить. - Может, если бы я его стукнула сразу, голос Сая бы не пострадал?!, - думала она, и тогда хотелось плакать. Запереться в своей комнате. Чтобы никто не увидел и не утешал, и реветь навзрыд. Она была права! Этот негр был сумасшедшим. Как бешеный пес. А Сайлас, умный и сильный, ей не поверил. И пострадал. И вся, вся жизнь у них пошла наперекосяк из-за одного свихнувшегося нигера. Ни лодки, ни парохода, ни капитанства... Еще Кейт жалела, что слишком слабо ударила, надо было размозжить черному уроду голову, так чтобы мозги наружу вылезли. И что ударила только один раз. И что не сбросила тело в воду. Тогда бы она хотя бы была уверена, что крокодил остался сытым. И что, самое главное, этот сумасшедший никогда не вернется на юг. А девчонки в школе дуры набитые. Они-то никого не спасли. Убежали бы от негра с визгом.Она бы и выстрелила, правда. Только было не из чего. Сайлас, слава Богу, выжил, а она усвоила жестокий урок. Бить первой, бить до конца, бить насмерть. Тогда есть шанс спастись. А однажды, после очередного ночного кошмара, набралась смелости и попросила у Джеймса, чтобы он научил ее стрелять. Попросила, хотя была уверена, что па ей откажет.
*** Конечно, Кейт с важным видом слушала все разговоры о политике. Просто не могла не слушать, ведь о ней говорили вокруг буквально все. Она, даже, кивала в нужных местах. Какие места нужные, она понимала из слов папы. Ведь он же не мог ошибаться, кого выбирать. Он умный и взрослый, а женщины вообще не выбирают. Вот если бы нужно было выбирать ей самой, тогда бы она попробовала разобраться в том, чем наш Брекенрилж отличается от нашего Дугласа. А так юную девушку больше волновало состояние брата. Он стал таким несчастным, когда мечта с капитанством накрылась. Его решение пойти в волонтеры разрывало душу Кейт напополам. С одной стороны она видела, что Сай нашел для себя дело,с другой боялась, что он уйдет из дома на войну. Конфедерация, конечно, быстро победит, но там же стреляют. В конце концов Кейт решила поддержать брата. Ведь если его, же практически взрослого, не отпустят защищать свободу, то он вообще места себе не найдет. Да и как потом глядеть в глаза соседям?
На письмо Сьюзан она ответила. Все таки первая подруга, а что попала в другой город не важно. Им-то между собой не воевать. Кейт, конечно, согласилась, что в городе жить лучше. Сама ведь была горожанкой. Она тоже прихвастнула, описывая, как они все хорошо живут. И про историю с Саем и негром не стала писать, просто упомянула, что у него все просто отлично. И у нее, отлично, тоже. Пересказала местные новости. Написала, что передала привет брату, и она это действительно сделал. Написала, что Сай тоже передает ей привет, просто из вежливости, еще до того, как сам Сайлас принял решение по этому пустяковому вопросу. Позвала в гости «если будешь в нашим свободных южных краях». И, в конце, она спросила, где искать Сьюзан в Новом Орлеане «если меня туда когда-нибудь» занесет.
Война стала кошмаром, с того самого дня, когда на нее отправился брат. Она долго обнимала Сая на дорогу, говорила, что любит его больше всех на свете, просила не геройствовать и поскорей вернутся с победой. Вот только она слишком хорошо знала Сайласа, чтобы поверить,что он не будет рисковать. Прекрасно помнила, как он ее не послушал в истории с негром. А ведь там, на войне, у северян будут х сумасшедшие северные негры. Да и сама война, дело опасное. Кейт мужественно улыбалась и махала платочкам, а дома упала на кровать и разрыдалась.
Она была счастлива, что ей брат не врет. Никогда не обманывал и теперь не стал. Хотя было очень страшно. Каждый раз она боялась прочитать «я заболел», «меня ранили», «мне отрезали ногу», «меня убили». Хотя, если убили, то письма уже не будет. Но все равно, открывать и читать было страшно. Кейт очень боялась, что па с ма могут случайно прочитать эти письма. Поэтому всегда сжигала их в печи на кухне, после того, как прочитает на два раза. А в своей комнате хранила пустые конверты. И держала в комнате карту, которую купила в книжной лавке на сэкономленные деньги. Нет, она не ставила на них флажки войск, как генералы, только один флажок. Который двигала после каждого письма. Мой брат там. Иногда юная девушка думала о том, что воевать легче, чем ждать, ждать и ждать в неизвестности. Воевать, да. Опасней. Но ждать труднее. А еще приходилось сочинять для Джеймса и Флоренс содержимое писем брата. Ведь им было интересно все, что связано с Сайласом,и она рассказывала. Выдумывала и рассказывала. А сама, в ответных письмах описывала их скучную городскую жизнь, ради которой воевал брат. И в конце каждого письма писала «Я тебя люблю.» Это было как невидимая нить, прокинутая через мили, дни, часы и минуты. Как синхронный ритм разлученных сердец. «Я люблю тебя, Кейт.» «Люблю тебя, Сай.»
*** Однажды Кейт до чертиков устала сидеть в пустой лавке с полупустыми полками. Хотя, если подумать, то пустое место занимало на полках уже значительно больше половины. Она взяла большую просторную сумку, а потом накидала туда с полок всякой мелочи, так чтобы было не слишком тяжело таскать. А потом вышла с этим на улицу и запела. Для начала, конечно «Дом. Милый дом». Из которого она вышла, в котором ее ждут, дом, куда скоро с победой вернется Сай. Середина удовольствий и дворцов, хотя мы можем бродить Каким бы скромным оно ни было, нет места лучше дома Чары небес, кажется, освящают нас там Которые ищут в мире, нигде больше не встретишь Дом! Дом! Милый, милый дом! Нет места лучше дома Нет места лучше дома!
Изгнанник из дома ослепляет великолепием напрасно О, дай мне снова мой скромный соломенный коттедж Птицы весело поют который пришел по моему зову И дал мне душевное спокойствие дороже всех Дом, дом, милый, милый дом Нет места лучше дома, нет места лучше дома!
Она шла по улицам Виксберга и пела. Хорошие южные песни. Ведь они повышают настроение, помогают терпеть и ждать. О, новых песен появилось много. И все их Кейт уже выучила. И «Дикси», и «Голубой флаг», и «бог хранит юг». А когда она подходила к домам то улыбалась и говорила, говорила и улыбалась: - Здравствуйте. Сегодня "Дженерал Мерчандайз" сам пришел к вам. У нас сегодня самые лучшие и дешевые вещи. Нужные и полезные. Только для вас, могу поменять на картошку или кукурузу. Если у нее, что нибудь покупали или меняли на еду, то юная мисс улыбалась, благодарила и с песнями шла дальше. Впрочем, ровно так же она поступала, если у нее ничего не брали. Да, было немного обидно, пройти туда и сюда просто так, но ведь иногда у нее что-то брали. И можно было не сидеть в лавке одной, и можно было петь.
О, я бы хотел оказаться в стране хлопка, Где не забыты старые времена, Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд. В стране Дикси, где родился я, ранним морозным утром, Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.
Я хотел бы быть в Дикси! Ура! Ура! В стране Дикси я отстою своё право Жить и умереть в Дикси. Далеко, далеко, далеко, на юге, в Дикси. Далеко, далеко, далеко, на юге, в Дикси. Далеко, далеко, далеко, на юге, в Дикси.
Старая миссис женится на Вилли-ткаче. Вильям был весёлый плут, Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд. Но когда он обнял её С улыбкой жарче бутылки рома, Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.
Лицо его было острее тесака, Но кажется, это её ничуть не огорчало, Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд. Старая миссис сглупила И погибла за того, кто ей сердце разбил, Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.
Теперь за здоровье другой старой миссис, Всех девушек, что хотят целовать нас, Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд. Но если ты хочешь отринуть скорбь, Приходи и слушай эту песнь завтра, Обернись! Обернись! Обернись! Диксиленд.
-
Прелестный пост, и очень душевный.
-
С одной стороны она видела, что Сай нашел для себя дело,с другой боялась, что он уйдет из дома на войну. Конфедерация, конечно, быстро победит, но там же стреляют. Да, постреливают!
Это было как невидимая нить, прокинутая через мили, дни, часы и минуты. Как синхронный ритм разлученных сердец. Здорово!
Каждый раз она боялась прочитать «я заболел», «меня ранили», «мне отрезали ногу», «меня убили». Хотя, если убили, то письма уже не будет. И вот это очень понравилось.
Ну и неггрогатор доставляет, это вам не пираньяконда какая-нибудь! Это реально кошмар.
-
Негры, аллигаторы, негры с головой аллигатора, аллигаторы с головой негра и вообще невообразимые уроды из чешуйчатых и черных кусков тела. ссылкаИ вообще пост отменный! Эдвард Босс как идейный прослейвер чувства Кати полностью поддерживает и разделяет!
|
"Хей, детка, что это такая красотка как ты делает одна в этом районе космоса!? Не боишься, что какие-нибудь хулиганы сделают из тебя спейс халк?"
С таким выражением Фенрия смотрела на Раджу в иллюминатор перевозившего отряд мерчанта еще до посадки. Крутой изгиб стен станции над равелинами стыковочных шлюзов. Высокие, мощные куртины, вздымающиеся вокруг командного собора, нежащегося в кружеве контрфорсов и мягком свете люмен-прожекторов. Плавное вращение, уравновешивающие спин и снижающее внутреннее трение конструкций. Раджа была великолепна даже снаружи, но подлинная красота была внутри. Устройство отсеков, принцип соединения сегментов станции, особенности управления. У каждой станции, особенно такой древней, как Раджа, был свой характер, особый нрав и личность. Узнать ее, познакомиться со всеми маленькими идиосинкразиями было настоящим удовольствием, которое началось еще при проходе таможенного досмотра. Точнее, при его обходе.
За все опасности и риск служба Инквизиции давала однозначные выгоды. Например, даже в режиме секретности, агенты всевидящего ока на троне могли рассчитывать на то, что аугур-сервиторы пропустят их багаж без сканирования или в удобный момент духи их машин решат показать норов или же, наконец, аколиты просто выйдут через привилегированный терминал, предназначенный для имперских комптроллеров и прочих ценных граждан, которым не престало тратить время в пустом ожидании. А риск получить пулю? Ну так этого добра и раньше хватало с избытком, какая, в сущности, разница, получишь ты перо в бочину и драхниен в живот? Конец будет одинаков.
- Аккуратнее, Чогги! - Фенрия обернулась на лязг металлического контейнера о пол ангара, уставившись в пустые глаза сервитора.
Девушка вспомнила, что Чогги здесь нет, как и Дели, Хема, Мака и всех остальных, так что ругаться за неаккуратную разгрузку было не на кого. Разлука с ними стала самым большим испытанием для девушки. Конечно, она и раньше могла месяцами пропадать на задании, но знала, что рано или поздно вернется домой. Теперь же приходилось гадать, увидятся ли вообще они еще хоть раз.
- Глупая железка! - Рыжая выместила секундное раздражение на безвинном сервиторе, отвесив ему пинок, - Давай, неси в ангар!
Сервитор, послушный запрограммированной команде, продолжил выгружать объемный багаж Фенрии, который было уместнее назвать грузом. Несколько контейнеров с пометкой "хрупкое" заняли место в арендованном боксе хранения, за ними последовали кофры и пара сумок, которые не было смысла тащить с собой. В итоге на территорию станции девушка вошла налегке, с одной походной сумкой и висящим за спиной свертком длинной почти в рост рыжей. И, естественно, оружие. Все остальное можно было добыть на месте. Не зря же Раджу называли торговой жемчужной субсектора.
Вызванная разлукой с семьей меланхолия мгновенно улетучилась, стоило Фенрии увидеть широкие проспекты и шпили самых настоящих зданий внутри станции. Это было так непохоже на все, что прежде видела девушка, что на какое-то время она потеряла дар речи. На очень короткое время. А затем она начала задавать вопросы.
Какая максимальная разрешенная высота зданий? А высота полета? На станции ведь можно использовать спидеры? И есть ли ограничения по скорости движения, чтобы не создавать помех для работы махинерии станции? Как устроено поле искусственной гравитации, его распространяют по отсекам или на всю станцию сразу? Если она прекратит вращение, то как скоро начнется потеря притяжения? А какие ограничения по ношению оружия? Я могу носить при себе лазган? А хеллган? А гранаты? Какие, вот эти? Нет, сэр, это не боевая граната, просто зажигался для папирос. Правда-правда. Только не будем проверять, окей? Как обеспечивается вентиляция и подача кислорода. А кто занимается обслуживанием? Люди? А как они попадают в нужные шахты? Тут есть служебные туннели под основными магистралями и улицами? А у кого к ним доступ? Что, только у обслуживающего персонала. А если мне очень-очень надо? Доступ к центральным отсекам контролируют люди или механизированная система управления? Это ведь дух скудо, да? Нет? А какой? Кстати, а какое время реакции охраны станции на инцидент. Ну, в среднем? Скажем, в яшмовой квартале. Нет-нет, я спрашиваю просто так, мне любопытно. Кстати, а где тут можно купить флобосский чай. Ну, вы знаете, их особый синий чай? А если я ищу что-то живое, скажем, тигра?
Вопросов становилось тем больше, чем дольше Фенрия находилась на станции. Убедившись, что коллеги ей не подсказчики (девушка отчего-то была уверена, что уж Натаниэль-то точно знает все и обо всем на свете), рыжая стала искать ответы у окружающих. Сначала досталось водителю транспортировавшего группу карра. Затем метрдотелю в "Лакшми". Затем адептам информационного окна, в которое девушку направил спасовавший персонал. Те выдали ей целую охапку формуляров, манифестов и уставов, но девушка не знала формальной грамоты. Как оказалось, большинство машин Империума прекрасно функционируют на одних пиктознаках, и Фенрии было достаточно их как для работы, так и для повседневной жизни. Поэтому вскоре она снова вернулась к расспросам, но теперь уже нацеливаясь на тех, кто мог рассказать о тонкостях быта станции, о которых знал лучше всего. Сотрудники гостиницы, инфодепты были хороши для общих сведений, но чтобы узнать Раджу по-настоящему, нужно было идти к тем, кто работал с ней каждый день.
Фенрия покинула "Лакшми" практически сразу после заселения и в первый день пребывания на станции коллеги ее не видели. Она вернулась только на следующее утро, к завтраку, за которым невозмутимо рассказала, что познакомилась с прорабом технической бригады с нижнего уровня, они показали ей нужные схемы коммуникаций. А еще с двумя рикшами, которые, если будет нужно, доставят группу куда нужно и не будут задавать лишних вопросов. А еще ей дали наводку на местечко, куда захаживают низовые слуги Машины, в том числе отвечающие за снабжение станции. А еще...
Предаваться неге в номере или расслабляться в любом из ресторанов квартала рыжая явно не собиралась и вскоре снова скрылась в недрах станции. Приказ "отдыхать" значил для Фенрии разрешение развести бурную деятельность. К исходу второго дня она нашла самое главное - тех, с кем можно было вести дела и добывать нужные вещи. В номере под кроватью появился автоматический дробовик. Просто на всякий случай. Другая закладка с оружием была в арендованном боксе хранения в ангаре - если придется отступать с осложнениями. Тогда же в номере появились кричащие кислотным цветами флаеры мероприятия и заведений внешних районов. "Вот где настоящая жизнь," - объясняла рыжая.
Неожиданное приглашение на чашечку кофе от местных коллег Фенрия восприняла довольно обыденно - раз зовут, значит что-то случилось. После непродолжительных уговоров она согласилась оставить карапас в номере, облачившись в свободный светло-серый комбинезон и белую летную куртку поверх подогнанного по фигуре скинсьюта. Но вот заставить девушку расстаться с Минервой было куда сложнее. "А вдруг что!" - отвечала она на любые доводы со всей непосредственностью, на которую была способна.
В "Золотом Зерне" Фенрия замыкала группу, тревожно оглядываясь по сторонам, и приглашение располагаться она поначалу проигнорировала, но на предложение сразу задать вопросы рыжая сделала несколько шагов вперед, негромко цокая подковами магботинок по мраморному полу.
- Только не говорите, что опять началось! - заявила рыжая, уперев руку в изголовье кресла, в котором устроился Натаниэль.
|
Эйра двигалась как во сне. Не то от ужаса, не то от болезненного сосредоточения. Краем сознания девушка выхватывала движения, направление... Скупые фразы звучали среди тесных стен, словно отчаянные заговоры... мечущихся в клетке жертв.
Губы дрожали. Воспоминания. Ладонь лишь сильнее впилась в одежду Патрика. Не потеряться, не упустить. Ничего не упустить. Резкий свет фонаря, возник слишком неожиданно, словно током шарахнуло. Возможно, для того, кто все еще находился в реальности, все воспринималось иначе. Леди Невилл грубо выдернуло, возвращая сознанием туда, куда возвращаться не хотелось. Суровая действительность, жестоким клинком разрывала последнее очарование былых детских увлечений. Благоговение, усопшее и затерявшееся где-то там в интересе, подстегивающем любопытство исследования шершавых гримуаров.
Нет... Как и выхода нет. Нужно взять себя в руки и систематизировать то, что удалось вспомнить. Да, быть может, пока все решают идти ли с неизвестным по сырой лестнице, влезать с информацией и неуместно. Но вдруг больше не предоставится шанса? Да и все три пути имели риск погибнуть. - Я... я здесь... - зачем-то сказала девушка. Наверное, больше для себя. Слишком сильно было чувство отсутствия. Она попыталась расположиться так, чтобы фигуре с фонарем не удалось слишком быстро добраться и закрыть ей рот. Будучи сбоку от Патрика, Эйра повернула лицо, наклонив его к рукаву парня. И заговорила: - В Эшфорде - старший демон. Когти, крылья, полностью черные глаза. Сверхрегенерация. Описывать нереальную силу, скорость и ловкость леди Невилл не стала, к настоящему моменту эти особенности все успели оценить. - Пороки у каждого из таких - свои, гипертрофированы и могут стать слабостью. Как и знание истинного имени демона. Символы веры в руках при искренней вере. Не знаю, хватит ли нам времени выяснить слабые места именно этого... Как и узнать имя. Мда. Но вот символы веры. - И еще цитирую, что наше оружие - не только железо в руке, но также железо и в сердце. По правде говоря, вспомнила не густо... Впрочем, те, кто писали эти гримуары, похоже, также не слишком утруждались донести как можно полнее. Хоть бы примеры привели... Ибо пока что идей, как именно можно повернуть пороки против старшего демона, да еще и успеть их узнать, леди Невилл решительно не представляла. Ситуация виделась больше делом тех, кто столкнется с вторженцами впоследствии. Больше людей, больше умов и больше времени.
Девушка судорожно прислушалась к звукам вокруг. Есть ли у них вообще роскошь разбираться с незнакомцем?
|
|
-
Величественный, как потомок цезарей!
-
вот всегда так - секунды назад милуешь с дамой, а тут же надо бежать командовать
|
5:30— А вот это точно уж опушка, — всё ещё сиплым шёпотом, боясь повысить голос, обратился к Фрайденфельдсу Шестипал. Про опушку он говорил уже третий раз — в лесу, тем более в туманном полусвете, постоянно что-то мерещилось в пересечениях ветвей — то движение, то просвет, то, наоборот, валун или почему-то печка, а вот Шестипалу постоянно мерещилась опушка — но в этот раз он угадал. Действительно, выходили на лесную опушку и, судя по всему, как раз к Озеркам. Фрайденфельдс, Мухин и Тюльпанов прошли к самому краю леса, выглянули, присев, из-за ёлок. Узкая полоска скошенного луга, за ним небольшая речка, а за ней, на невысоком глинистом откосе, в рассветной дымке, смутными очертаниями — хмурое северное село: рядок тёмных бревенчатых домов, серые сараи. Грязное всё, чуть не первобытное: серые косые изгороди, бурьян на задворках, тряпки на верёвках во дворах, доски поперёк исполинских луж, — а ведь и тут живут люди, и кто-то даже, наверное, любит свою родину, в которой полгода грязь, дожди и хмарь, как сейчас, ещё треть года морозы, тараканы за печкой и солнце на пару часов в день, и только лето как короткая самоволка из ада с неизбежным затем наказанием. Где-то там, за домами, должно быть то самое озеро, по которому село и называется, но сейчас никакого озера, конечно, не видно. Никто не стреляет. Людей тоже не видно, все попрятались. Те самые места, но снято, конечно, в половодье. От Обозерской всё ещё стреляли, стрекотали пулемёты, палили винтовки, но без прежнего пыла: раньше молотили с задором, не жалея патронов, то ли от испуга, то ли пытаясь взять врага нахрапом стрекотали, как не в себя; сейчас пыл поостыл — простучит пулемёт один раз, другой, захлопают винтовки, потом всё стихает. То ли захлебнулась атака, то ли оборонявшиеся отступили — непонятно. Мухин оглянулся на бойцов за спиной. Бойцы имели жалкий вид. Хуже всего, конечно, выглядели питерцы — каждый из них являл собой наглядную картину того, как выглядит городской человек, проскитавшийся по лесу двое суток: измученные, грязные, пропахшие костром, в своей неприспособленной для ночёвок под открытым небом городской одежде, они более всего напоминали уже не какой-никакой отряд Красной Армии, а свору оборванцев. На Живчика с Лёшкой и вовсе было жалко смотреть — раненый матрос, хоть и крепился всю дорогу, стараясь идти со всеми в темпе (благо, быстро по лесу всё равно не получалось), был бледен и странно для себя молчалив — обычно-то, Мухин знал, Живчик был балагуром и задирой, а тут, с самого выхода из лагеря сегодня утром, едва ли слово проронил, а всё больше скрежетал зубами. Сейчас он по-турецки сидел на серой, усыпанной шишками и жухлыми иглами земле, и баюкал руку в перевязи — уже лохматой, грязной, с чёрными мокрыми разводами. Юнга Петров выглядел не лучше — всю дорогу сомнамбулически, натыкаясь на что попало, плёлся за всеми, сейчас без сил опустился на колени, свесив голову и мало интересуясь происходящим. Седой, с красными от недосыпа глазами, шёл вместе с юнгой и Живчиком, подгонял первого, помогал перебираться через поваленные стволы второму, преувеличенно оживлённо разговаривал с ними. Сейчас он, усевшись на земле, скрутил цигарку, сунул было в рот, но тут же вынул. «Мутит уже», — сказал он Живчику и сунул курево тому в губы. Рахимка заглядывал вслед выдвинувшимся на разведку командирам, будто не понимал, что тут он вообще делает и куда они все пришли. Гаврила Бугров, в своём охотничьем кепи выглядевший как спившийся Шерлок Холмс, долго сморкался в изгвазданный уже до неприличия платок — не без интеллигентных привычек был пролетарий, и платок всё ещё носил с собой. Федя Зотов и Нефёд Артюхов молча покуривали. Максим Шестипал беспокойно озирался. Не дрогнут ли в бою, не побегут ли сдаваться? Все уже уставшие, как черти, продрогшие, — могут не сдюжить. По-настоящему идейные среди отряда только вот Седой, Живчик и Шестипал — первые два матросы, а Шестипал в Красной Гвардии ещё с весны 1917-го. Шифровки ему какие-то в ВРК носить по адресам доверяли: носил. Остальные могут дать слабину: юнга в Красную Гвардию пошёл только потому, что все пошли и вообще это весело, Тюльпанов с Бугровым и Артюховым, конечно, за рабочий контроль, трудовой народ и социальную революцию, но вот готовы ли будут отдавать за неё жизнь, неизвестно. У Тюльпанова так-то сын маленький и дочка на выданье в Питере, он говорил. Зотов мутный какой-то типчик, даже не рабочий сам, а неизвестно кто — вроде в кинематографе кассиром был. Деньги вот украсть вчера пытался, эти мушкетёрские сапоги на нём явно не свои. Про Рахимку и говорить нечего: он позавчера прямо предлагал сдаваться. Этот может просто от страха дать драпу. Калужане выглядели пободрей — эти были к походным условиям привычны, да и в шинелях на голой земле спать было удобней, чем в куртках да бушлатах. Калужане тоже были все извазюканные, заросшие, но странным образом это им даже шло, выглядело на них естественно, как естественней дикарю ходить в звериных шкурах, чем в кителе. «Уж такое это наше дело, — как бы говорили они всем видом. — Мы ребяты деревенские и в окопах сидывавшие, нам оно не в новинку». Сейчас калужане, как и на привале, расположились отдельно, в кружок — кто-то достал из кармана припасённый с вечера кусок сыра, другие о чём-то переговаривались между собой. Эти тоже могут побежать, с них станется. Ну дала Советская власть им землицу, а толку-то в той землице, если сам в неё уляжешься? Но калужане люди бывалые и просто так, от страха, не побегут: могли бы сто раз в тумане отделиться и смыться, пока по лесу брели, но не стали — неизвестно же, чья возьмёт. Может, наши там уже всех интервентов перебили, тогда чего сдаваться? А если интервентская брать будет, ну тогда пошто зазря гибнуть? Нет, эти до последнего патрона отстреливаться не станут, если круто дела пойдут. А вот кто точно станет, так это латыши. Они, конечно, тоже все грязные, невыспавшиеся, замёрзшие (Кульда вон наволочку вместо шарфа на шею намотал), но посмотришь на них, и сразу видно — армия. Эти знают — если что-то их народ и поставило так высоко сейчас в России, так только дисциплина. Это русскому сейчас в России можно своим умом жить, а латыши тут, среди чужих, сильны только пока держатся вместе и слушаются приказов, как в старые времена. Потому и Пярн сейчас латыш, хоть по-латышски, знал Фрайденфельдс, умел сказать пару фраз. Они понимают: пропадёт дисциплина, и все пропадут — русский может как-то среди своих затеряться, а латыша вычислят и не пощадят. Потому-то и посматривают сейчас латыши на питерцев, на фронтовых вшей этих калужских свысока — русские свиньи, совсем оскотинились. А мы не свиньи, мы армия, а перестанем ей быть — и сгинем. Нет, за латышей можно быть спокойными. А Фрайденфельдс, пока Мухин оглядывался, приметил на том берегу какое-то движение. Мутное жёлтое солнце уже выглядывало из-за леса, но пока ещё не успело рассеять туман, и в мыльной дымке еле проглядывалось, как по раскисшей в грязи дороге со стороны Обозерской идут военные — один, другой, третий цепочкой, друг за другом, и, кажется, их тут может быть не меньше взвода. Винтовки за плечами, одеты легковато — без шинелей, на головах пилотки. Подробней разбирать не получается, всё скрывает туман.
-
Прекрасный, прекрасный разбор всего происходящего!
-
и только лето как короткая самоволка из ада с неизбежным затем наказанием. Не, ну это бриллиант, ящетаю!
|
|
Ярра прекрасно знала основной принцип Гвардии, что патронов много не бывает. Это же относилась к батарейкам, энергоячейкам, зажигательной смеси, гранатам и прочим расходникам. Вот только она, обычно, действовала на своих двоих, и интендантской службы рядом не было. Поэтому приходилось брать не больше того, с чем можно двигаться, не теряя скорости и ловкости. Ну и время перехода к бою для ассасинки должна была составлять не более секунды, лучше быстрее. Именно поэтому ее с детства натаскивали на оружие ближнего боя, несмотря на наличие огнестрела, луков и арбалетов, оно то для работы не требовало ничего лишнего. Заточенный кусок стали сам по себе был воплощением смерти. Поэтому девушка с самого начала облачилась в боевую синтекожу, а уже поверх нее надела свободную, неброскую и чуть мешковатую одежду, которую можно было быстро сбросить. Силовой клинок она пристегнула за ножны на левое предплечье, чтобы ведущей правой рукой было его удобно выхватить. Электрохлыст занял место на поясе, на другом бедре она пристегнула дорогую и эффективную гранату «фотонная вспышка». Лазерный пистолет был на том же поясе, но за спиной. Он не являлся основным оружием, но на случай перестрелки должен был быть под рукой. Остальная амуниция, снаряжение и расходники заняли свое место в походном рюкзачке. Сверху, маска противогаза. После чего осталось приладить микробусину связи и убийца была готова к походу.
Отношения к аристократам у Ярры были сложные. С одной стороны она прекрасно понимала, что всегда будут вожди и те кто правит, все равно силой ли оружия, слова или денег. С другой, именно эти личности. Почти всегда и становились целями ее заказов. Ведь кому захочется нанимать профессиональную убийцу, чтобы устранить кого-то жалкого и слабого?! Так что Ярра отлично знала, что у знати такая же красная кровь и умирают они так же легко, как и прочие люди. А собирая информацию на свои цели, убийца еще и убедилась, что многие наверху не брезгуют самими грязными или кровавыми средствами для достижения своих целей. Так что несмотря на то, что Николетта ван Хеккинг и понравилась ей при встрече, доверять ей до конца Ярра не собиралась. Даже при том, что ее предоставил стационарный агент. Если уж ее родной отец, давший жизнь и обучивший основам мастерства, оказался предателем, что уж говорить про остальных. Именно поэтому Ярра так ценила боевое братство, что могла доверять тем, вместе с кем сражалась, проливала свою и чужую кровь. И телохранителей леди она, в первую очередь, оценила как возможных противников. Прошлась цепким и холодным взглядом по фигурам, оценила манеру и легкость движений, наличие оружия. Улыбнулась. В перестрелку с Тийбертом и Маркусом она бы предпочла не вступать. Но вблизи, на короткой дистанции, особенно в тесноте машине, оба мужчины ей были не соперники. Впрочем, как и большинство других людей. А улыбка, ее не жалко. Поднимает настроение себе и другим. Располагает. В конце концов, может они и вправду честные жители Империи и помогают от чистого сердца. Она чуть поклонилась Николетте, еще раз улыбнулась и ответила: - Здоровья и счастья, леди. Тут у нас не все господа, - чуть двусмысленно ответила она, намекая разом на свой пол и происхождение, - я просто Ярра. Закинув в кузов свой рюкзак, убийца, со своим скрытым оружием, осталась готова к бою. Она крепко пожала руку Соломону, он был свой и он старался, хм, как мог, и на его странноватое пожелание ответила стандартным: - По воле Его! После чего повернулась и скользнула к машине.
В машине она слушала,все нужные вопросы за нее задал Кассий. Было немного забавно смотреть, как гвардеец «клеится» к высокородной леди. Никакой ревности Ярра не испытала. Во-первых, он был не ее мужчиной, во-вторых, пусть развлечется перед работой, все равно она зверь не из его стаи. На прощание убийца ее раз поклонилась ван Хеккинг. - Спасибо, что довезли. Вы сделали, что зависело от вас, теперь мы сделаем свое дело. Да хранит вас Император. После этих слов она осенила провожатую знаком Аксиллы и улыбнулась ей уже как своей, почти.
-
На удивление милая Ярра)
-
Поэтому девушка с самого начала облачилась в боевую синтекожу, а уже поверх нее надела свободную, неброскую и чуть мешковатую одежду, которую можно было быстро сбросить. Силовой клинок она пристегнула за ножны на левое предплечье, чтобы ведущей правой рукой было его удобно выхватить. Электрохлыст занял место на поясе, на другом бедре она пристегнула дорогую и эффективную гранату «фотонная вспышка». Лазерный пистолет был на том же поясе, но за спиной. Он не являлся основным оружием, но на случай перестрелки должен был быть под рукой. Остальная амуниция, снаряжение и расходники заняли свое место в походном рюкзачке. Сверху, маска противогаза. После чего осталось приладить микробусину связи и убийца была готова к походу.Я сразу вспомнил это ссылкаХотя Ярра, наверное, ближе сюда ссылкаС другой, именно эти личности. Почти всегда и становились целями ее заказов. Ведь кому захочется нанимать профессиональную убийцу, чтобы устранить кого-то жалкого и слабого?! Так что Ярра отлично знала, что у знати такая же красная кровь и умирают они так же легко, как и прочие люди. А собирая информацию на свои цели, убийца еще и убедилась, что многие наверху не брезгуют самими грязными или кровавыми средствами для достижения своих целей. Логично! Никакой ревности Ярра не испытала. T_T А я так старался!
|
-
Ну и вопросики хе хе, и правда говорят на некоторые лучше не знать ответы
-
Вопросы, пришедшие в голову Терренс, куда интереснее прозвучавших.
|
"Ого!" – подумал Кассий, изучая содержимое бара. Названия на этикетках ему ничего не говорили, но видно, что хороший! Будь это машина лысого, Кас непременно притырил бы бутылочку, а то и две. Но воровать у Николетты было, во-первых, совестно, а во-вторых, Гёссер будет опять ругаться. Пить тоже было вроде как рановато – ещё ж работать, поэтому Кассий закрыл бар и взял в оборот проводницу. Он задавал всякие "уточняющие вопросы", чтобы она не чувствовала, что говорит с сиденьями и стёклами. Вопросы были примерно такие: – Типа? – Ммм? – В смысле? – А подробнее? – Это точно известно? Также он добавлял слова типа: – Ага. – Понял. – Ясно. – Я запомнил. При этом он усиленно делал вид, что ответы его очень интересуют. Вообще-то этим должны были заниматься другие, но что поделать? Представив группу, он, можно сказать, добровольно вызвался быть "квалифицированным специалистом по связям с общественностью" (не в том смысле, в котором это выражение употреблял капитан Калькейн – у него это означало "всех, кто окажет сопротивление, уничтожить, остальных избить и привести ко мне"). Приходилось отрабатывать! Потом пришло время нормальных вопросов. – В городе есть подземка? Канализация там типа, или путепровод. Система общественного транспорта? Какие здания имеют большие подвальные помещения? Может, заброшенные... Есть ли автопарк? Кроме энфорсеров у кого-то есть оружие? Потом фонтан красноречия сержанта иссяк, и пока Николетта пялилась в окно, он почувствовал себя в полном праве пялиться на неё! Красота! Серьезно! Эх, жизнь! На Дрее если ты скажешь в баре "Я сидел в каре рядом с губернаторской дочкой, у неё были зеленые глаза, волосы, как спелая пшеница, а фигура... ну ты понял!" – ты мог смело сойти за авторитета, повидавшего мир. Если на Дрее женщина была немного привлекательнее коровы – она уже могла участвовать в конкурсе "Мисс Дрея" и все-такое. После того, как Лимузин остановился, Кассий вылез (стараясь ничего не порвать и не поцарапать карапасом), вытащил свой рюкзак, закинул его за спину и, подойдя к провожатой, пожал ей руку, стараясь тоже ничего не поцарапать и не сломать. – Мы это... Я то есть. Выражаю вам благодарность! За содействие в особо важном деле. На всякий случай... если нам с вами надо будет связаться... Ну там, за дополнительными сведениями... то как это можно сделать? Кассий спросил это так, как будто группа уже решила все проблемы и связь Эльдерна с остальным миром восстановилась. Должен же губернатор получить представление, что тут уверенные в себе люди работают!
|
На плантации всё шло неплохо – работали семеро негров, и в целом этого хватало. Отец на твой вопрос ответил тебе, что дела, благодаря Мишелю, идут неплохо, сено и бобы дают, как ни странно, неплохую прибыль. Но что касается денег – они, конечно, лишними не будут – надо ведь воспитывать твоих младших брата и сестру, Роберта и Кэтрин. Тебе почудился жадный блеск в его глазах, и он поспешно добавил, что отказываться от последнего, конечно, не стоит. *** Через неделю Деверо и правда вернулся, на этот раз под видом торговца мылом и галантереей. Твоё решение его обрадовало, а твоё требование денег скорее удивило. Он сказал, что прямо сейчас наличных нет, так как всё уйдет, видимо, на подкуп адъютанта, но он обязательно достанет их для тебя. Майор был очень серьезен. Вы подробно обсудили все аспекты операции и вообще условились на будущее: как держать связь, какие будут пароли у связных (тоже торговцев), как подать сигнал, что мужа нет дома и так далее. Напоследок он пожал тебе руку – крепко, по-мужски. И всё. Ты предложила ему остаться на кофе, но он отказался, сославшись на то, что назначена ещё встреча. И хотя Деверо был вежлив и учтив, ты почувствовала – дело не во встрече. Майор, как южанин и джентльмен, не мог допустить, чтобы романтические отношения с леди соседствовали с деловыми, а любовные чувства – с денежным вопросом. Это для него было немыслимо. Что это, глупость или благородство? Пожалуй, тут было от чего загрустить – вашему роману пришёл конец. Но последующие события так захватили тебя, что, возможно, это даже отошло на второй план. Для начала тебе нужно было попасть в этот "клуб офицерских жён" (название было неофициальное). Для этого ты попросила рекомендаций у подполковника Миллса и пошла к нему на приём. Он встретил тебя довольно холодно: – Вы пришли просить по поводу мужа? – с ходу спросил он. – Он ведь говорил, что ему деньги больше не нужны? Но узнав в чем дело, извинился и даже расплылся в улыбке. – Конечно-конечно! С удовольствием лично вас представлю миссис Бэнкс! Потом он спохватился и почему-то спросил: – А ваш муж в курсе, да? Ты ответила, что да, а что такого? Он кивнул. Через пару дней состоялась ваша встреча с супругой генерала. Мария Феодосия Палмер Бэнкс оказалась строгой, чопорной, дородной женщиной, совсем не похожей на утонченных южных леди с их живым характером. Ты даже несколько оробела от её строгости. Но подполковник Миллс шепнул ей пару слов наедине, и она сменила антарктический холод на летнюю прохладу. Другие дамы приняли тебя несколько настороженно, но при этом с надменностью (все они были сильно старше тебя), и тебе пришлось больше слушать, чем говорить. Постановками в клубе ведала миссис Фергюссон, дама сухая и несколько нервная. Пару раз невовремя вставленное тобой замечание было встречено в штыки. Постановки, впрочем, были абсолютно невинными – это даже театром-то нельзя было назвать: грим и костюмы были скорее символическими, чем настоящими. Декламировали стихи, занимались хоровым пением, ставили отдельные сцены из политических пьес, прежде всего, конечно, из "Окторуна" (было смешно смотреть, как жены офицеров изображают негров и плантаторов, но спектакль был так хорошо известен на севере и так популярен уже несколько лет, что сцены шли с большим успехом). И вот тут твоё умение играть на фортепиано пригодилось, хотя, надо сказать, некоторые северянки по части музыки не уступали тебе, а пожалуй даже и превосходили. Деньги с представлений шли на госпитали и благотворительность, но в целом смысл был скорее в том, чтобы ни офицерские жёны, ни сами офицеры не умерли со скуки, а также чтобы посещая эти спектакли Нью-Орлеанцы, символизировавшие северянам, могли продемонстрировать свои взгляды. Впрочем, таких пока было мало – в зале обычно виднелись сплошные синие мундиры. Мишель сильно рассердился, когда узнал об этом: оказалось, что до сих пор он от всех скрывал свои взаимоотношения с янки. Твой муж давно и плотно торговал с армией, покупая продовольствие и фураж в том числе и у тех, кто продавать им напрямую отказывался. После того, как ты стала посещать клуб, он потерял пару поставщиков. Но скандала как такового не было: он просто ещё больше отдалился от тебя. Операция, тем временем, шла полным ходом. Страшнее всего было первый раз заговорить с майором Дэннисоном. Страшно было сказать ему: "Говорят, некоторые офицеры испытывают затруднения с финансами?" – и выдержать его быстрый, колкий, изучающий взгляд. – Да, некоторые, вероятно испытывают. – Говорят, что есть способ решить эти проблемы. – Да, и какой же? – Оказать кое-кому кое-какие незначительные услуги. – С чем они связаны, мэм? – С топографией. – С топографией? И во сколько оцениваются такие услуги? – Говорят о суммах в три тысячи. – В три тысячи? Расскажите подробнее. – Говорят, что некоторые карты, которыми пользуются известные люди, слегка устарели. Их можно было бы заменить. – Вот как? – Так говорят. Пауза. – Кто говорит? – Разве это важно? Пауза. Прищуренные глаза. – Я обдумаю это. Всё время до вашей следующей встречи ты была сама не своя. Ты все смотрела, не следят ли за домом, всё ждала, когда придут тебя арестовывать и потащат на допрос к подполковнику. Но ничего такого не последовало. – Передайте, что за четыре тысячи один мой друг согласился на ваше предложение. Все шло хорошо. Но когда ты передавала Дэннисону карты в кожаном тубусе, его жена, внезапно появившаяся откуда ни возьмись, спросила. – О, что это? И ты замялась. У тебя не было никакой легенды на этот счет. Но Дэннисон сам пришел тебе на помощь. – Эскизы миссис Тиел, – не моргнув глазом ответил майор. – Какие эскизы? – Чертежные. – Чертежные? – Да, миссис Тиэл просила меня передать чертежи одного своего знакомого инженеру с верфи. Ты помнишь Фрэнсиса Лешо? – Хм! Да, что-то припоминаю. – Ну вот. А знакомый миссис Тиэл хотел бы там работать. Это что-то вроде экзамена, – скучным голосом пояснил майор. – А, вот оно что! – миссис Дэннисон потеряла интерес к предмету разговора. Дэннисон сделал своё дело, и как раз вовремя – судя по обрывочным разговорам офицеров ты поняла, что поход из Батон Руж на Порт-Хадсон уже начали планировать. В качестве подтверждения выполненного задания он передал тебе настоящие карты – в том же тубусе. Ты несла их домой и боялась оглянуться: ведь это была прямая улика! Пришла домой, велела затопить камин, заперлась и сожгла их там. Огонь пожирал расчерченную на клетки бумагу с нарисованными реками и лесами, и в этом было что-то мистическое, как в ритуале, призванном обрушить пламя ада на головы янки. Это было в феврале, а операция началась в марте. В ту ночь, с четырнадцатого на пятнадцатое марта, словно какое-то наитие не давало тебе заснуть. Ты стояла у окна, набросив шаль на плечи, и смотрела на север, как будто ждала сигнала, знака. Но какой знак и кто мог тебе подать почти за сотню миль? И всё же сон никак не шёл. Ты представляла, как офицеры северян склонились над картами, как они поняли, что что-то здесь нечисто, как осмотрели всё, нашли какой-нибудь не такой штемпель или другой признак и... и пошли лететь курьеры по дорогам. Взять! Схватить! Задержать! Допросить! Дэннисон, конечно, спасая себя, сразу всё расскажет. Ты представила холодную ярость подполковника Миллса. Сможет ли он ударить женщину? А шпиона? Какие наказания предусмотрены в военное время? Расстрел? Повешение? Тюрьма? С Деверо вы это не обсуждали. А ты уже ничего не можешь изменить. Хватит ли у тебя мужества не выдать майора перед лицом смерти? И вдруг на горизонте появился свет! Может быть, секунду или две ты видела, красноватый отблеск на облаках, как будто солнце выглянуло назад из-за горизонта и снова скрылось. Было почти ровно пять утра. Что это значило? Ты не знала, но почему-то стало спокойнее. Ты пошла спать и проснулась только к обеду. А через пару дней в город-полумесяц пришли новости. Было вот как. Северяне решили наступать одновременно по земле и по реке. Эскадра адмирала Фаррагута – три мощных винтовых корвета, пароходофрегат "Миссисипи" и три канонерские лодки – заняла позицию накануне условленного дня. План янки был прост: Бэнкс начнет атаку на укрепления Порт-Хадсона по суше, и пока южане, чертыхаясь, будут перетаскивать пушки, флот в темноте и тумане проскочит мимо форта по реке и устремится на север, к Виксбергу. Отличный план! И он бы наверняка сработал, если бы... если бы армия Бэнкса вовремя вышла на позиции близ форта, а не проплутала двое суток по луизианским лесам и болотам! Пройти по ним и так было сложно, а уж с фальшивыми картами, на которых были нанесены несуществующие дороги и ложные развилки... ууу! Адмирал Фаррагут об этом ничего не знал – он думал, что всё идёт по плану, и приказал начинать операцию. Фарватер был сложный, идти против течения – нелегко, и северяне связали корабли попарно канатами: каждый корвет тащил на буксире канонерку. Кроме этого матросы уложили вдоль бортов якорные цепи для дополнительной защиты и выкрасили обшивку изнутри помещений белой краской – чтобы легче было в ночном бою. Но в целом от операции не ждали чего-то более сложного, чем прорыв мимо фортов Нового Орлеана год назад. А зря! Подполковник Смит, командовавший крепостной артиллерией форта Порт-Хадсон, по донесениям о снующих на реке канонерках противника понял, что что-то намечается в ближайшие дни, и заранее приготовился к битве. На берегу Миссисипи особые команды жгли костры, освещавшие фарватер, снабженные сигнальными ракетами посты должны были оповестить его о появлении противника, а в люнетах Батареи Номер 7 канониры готовились раскалить чугунные ядра докрасна. И в половине двенадцатого, когда корабли Фаррагута показались на реке, а наблюдатели стали пускать ракеты, восьмидюймовки Смита быстро изготовились к бою и открыли огонь. Корабли старались пробираться вдоль ближнего, восточного берега, куда из-за недостаточного угла склонения пушкам форта стрелять было тяжело, и давали ответные бортовые залпы. Скоро реку заволокло дымом, смешавшимся с плотным ночным луизианским туманом, и стрельба прекратилась. "Хартфорд", флагман адмирала, и привязанный к нему "Альбатрос" налетели на мель, но быстро снялись с неё и под прикрытием этой завесы проскочили вверх по реке, получив всего несколько попаданий. Подполковник Смит заволновался. Но дальше... дальше налетел капризный мартовский ветер, и когда он развеял дым и туман, остальные корабли эскадры оказались точно под жерлами крупнокалиберных батарей. И пошла "потеха". "Ричмонд" и "Дженеси" мигом изрешетили шести-с-половиной дюймовыми коническими болванками, и когда уже казалось, что они вот-вот выйдут из-под обстрела, один из снарядов пробил обе машины корвета. Корабль сразу начал дрейфовать вниз по течению, утаскивая за собой беспомощную канонерку. "Мононгаэла", новенькая, только в январе спущенная со стапелей, построенная специально для ведения морской войны против Конфедерации, в тумане села на мель у западного берега. Как только из форта заметили это, корвет сразу же был засыпан снарядами. С трудом снявшись с мели при помощи канонерки "Кинео", "Мононгаэла" поползла на север, борясь с течением. И тут нагрузки не выдержал паропровод: труба лопнула, пар стравило, и избитый снарядами корабль стало сносить на юг. "Кинео" попробовала пройти в одиночку, но снарядом разбило руль, и капитан канонерки также принял решение отступать. Но больше всех досталось идущему замыкающим "Миссисипи". Это был океанский корабль, построенный двадцать лет назад, поспевший как раз к Мексиканской войне. Там, в заливе, он гонял мексиканские корабли, как горничная с газетой гоняет мух, но в этот раз пароходофрегат попал под молотки: каленые ядра Седьмой Батареи, мелькавшие в темноте злыми, красными светлячками, за час превратили корабль в пылающий костер, и команда в ужасе покинула его. Под рев и треск пламени, несчастный пароход снесло вниз по течению, где от него врассыпную бросились прочие корабли. И не зря – когда пламя добралось до пороховых погребов, общий взрыв зарядов и паровых котлов осветил небо такой ужасающей вспышкой, что её увидела из своего окна даже Камилла Тийёль в Новом Орлеане в восьмидесяти милях к югу по реке! Из семи кораблей прорвались только два, и те поврежденные. Нью-орлеанский высший свет ликовал. Все злорадствовали. Жаль никто из них не знал, что грозного адмирала Фаррагута победили не столько пушки Порт-Хадсона, сколько один обаятельный майор сигнального корпуса и ты, шестнадцатилетняя девочка. Среди них ты по-прежнему была изгоем, особенно после того, как вступила в "клуб". Деверо не солгал – за операцию ты получила пятьсот долларов: первые заработанные тобой деньги. Он пообещал, что деньги ещё будут, надо только подождать и продолжать работу.
|
-
Умирать от ужаса в кажущемся бесконечном коридоре получалось почти так же эффективно, как, возможно, получилось бы это сделать при более тесном знакомстве с питомцами лорда Эшфорда... Проверять, однако, не хотелось совсем. Хорошее сравнение, яркое!
-
Не убежим, так хоть согреемся!
|
Тим взбирается на подоконник и несколько секунд стоит неподвижно, балансируя на краю. Ладони упираются в пластиковую оконную раму, воздух со свистом проходит сквозь лёгкие. До земли не так далеко. Набравшись решимости, Тим делает шаг. Полторы секунды дождливой невесомости заканчиваются толчком. Чтобы смягчить падение, О’Райвер подаётся вперёд и перекатывается через здоровое плечо, оставаясь лежать в грязи на спине. Он видит уносящуюся в темное небо громаду замка, на замшелых каменных стенах которого переливается и бликует зарево разгорающегося пожара. Дождевая вода стекает по шее, волосам и лицу. Тим поднимается, машинально отмечая, что вся его одежда заляпана грязью. Едва ощутимо ноет ушибленное плечо. Тим озирается – как и предполагалось, он в лабиринте. В качестве одной из стен выступает основание замка, с других сторон площадку обрамляет живая изгородь с двумя разрывами отходящих проходов.
Сеймур помогает Картеру встать, и они вместе бросаются к окнам. Замерший в оконном проёме парень делает шаг вперёд и срывается вниз – Реджи упирается ладонью в подоконник и, перегнувшись, вглядывается в озаренную сполохами пожара жидкую темноту. Видит светлое тело на темной траве – вроде шевелится. Руэл, добравшись до крайнего окна, тоже смотрит вниз, но цепляется взглядом за обрамляющий весь замок внешний карниз. По узкому карнизу сплошным потоком стекает дождевая вода – перемещение вдоль гладкой стены без дополнительных точек опоры потребует впечатляющих успехов в сфере эквилибристики, но этот путь, теоретически, способен позволить добраться до смежного помещения. Одно из окон действительно виднеется справ, по левой стороне карниз огибает выступающую из стены замка декоративную башенку. Не сдержавшись, Руэл оборачивается – пусть Эшфорд и шагает неспешно, но приближается.
Энни увлекает остальных прочь от лестницы. Мимо распахнутой настежь двери жуткого зала, в обволакивающую непроницаемую тьму коридора. Ковровая дорожка под ногами глушит шаги, пальцы скользят по шероховатой стене, отмечая продвижение девушки. В длинном и прямом как стрела коридоре без окон растворяются последние отблески света. Продвигаться приходится почти на ощупь, и ежесекундно воображение дорисовывает ползущие по стенам и потолку белесые силуэты. Совсем рядом Энни слышит дыхание Патрика, Вильгельмины, отстающей на несколько шагов от остальных Эйры. Пальцы наталкиваются на рельефную древесину, соскальзывают на дверную ручку – Энни нервно дергает ручку и налегает на дверь, но та заперта. Ещё несколько шагов вперед – всё глубже и глубже в кромешную темноту, и вдруг совсем рядом что-то издаёт оглушительный скрип. Вздрогнув, Энни отшатывается, налетая на Патрика. Воображение рисует оскаленную слюнявую пасть, тело сжимается в ожидании боли. Вместо этого перед глазами вспыхивает источник яркого света. В темноте небольшая лампа слепит, напоминает миниатюрное солнце. За источником света виднеется силуэт коренастого мужчины в серой накидке – он держит в вытянутой руке светодиодную лампу. Глаза неохотно привыкают к яркому свету – Энни не сразу осознаёт, что незнакомец смотрит на неё из стены. Точнее, из узкой ниши в стене, которая была скрыта за отъехавшей в сторону настенной картиной. – Сюда, скорее! – хрипло шепчет мужчина, призывно описывая лампой круги. Отступает в сторону, прижимаясь спиной к стене – так, чтобы мимо него можно было кое-как протиснуться к уходящей вниз узкой лестнице. От прохода веет сыростью, древностью и клаустрофобией. Незнакомец торопит.
Отдав распоряжения, Дерек преодолевает оставшуюся ступень. Стараясь обращать как можно меньше внимания на существ, он быстрым шагом идёт к ближайшему коридору. Боковым зрением отмечает, что твари тоже приходят в движение. Они перемещаются резко – настолько резко, что человеческому глазу сложно уследить за этими перемещениям в условиях почти полного отсутствия освещения. В траектории их движения отсутствует здравый смысл – они то спрыгивают на пол, то вновь оказываются на стенах. Скрип металла над головой заставляет Дерека поднять голову – во вспышке новой молнии он отчетливо видит, что один из бледных уродцев теперь раскачивается на люстре у самого потолка. Выбранный Стоуном коридор охраняет один из доспехов – Дерек хочет пройти мимо следом за Джессикой, но Анна решительно бросается к рыцарю.
Джессика, смотря под ноги, проходит мимо рыцаря и, опередив Дерека, ныряет в спасительную темноту коридора. Она слышит позади скрипы, вдохи, шаги и лязг, с которым металл обычно сталкивается с металлом. Спутники отстают, и Джесс, не оборачиваясь, продолжает решительно шагать в темноту. Может, если не обращать внимания на бледных чудовищ, то они не обратят внимания на неё.
Оторвавшись от Дерека, Анна приближается к доспеху на постаменте. Рыцарь небрежно придерживает стоящий у его ног треугольный щит с фамильным гербом. Анна хватается обеими руками за обод щита и, выдохнув, тянет. Пальцы пустой перчатки стража соскальзывают с верхней грани, сталь с лязгом сталкивается со сталью – женщина отступает на шаг, и, удерживая массивный щит на весу, замирает. Справа от рыцаря на стене уже сидит неподвижно одно из существ. Задрав слепую морду, оно разглядывает Анну будто бы с любопытством, и девушка отчётливо различает, как с выступающего клыка соскальзывает струйка вязкой слюны. В нос бьёт гнилостный запах трупного разложения. Тварь неподвижна, неподвижна и Анна. Только раскачивается со скрипом люстра где-то под потолком.
|
Дымчатый шелк забытья, окутавший мистика во время праздника, с треском рвется от вопроса Аделфа. Несколько слов, и дурман торжества отступил, напомнив Метаксасу о недавнем видении. Неприятное, но полезное напоминание о том, что Тиест всего лишь взял на себя роль жреца для церемонии, но его задача здесь совсем другая.
- Совру, если скажу, что хочу возвращаться к тем откровениям, - соврал эллин, - Тяжко думать о смерти на празднике жизни. Такова твоя учесть, как жреца, всегда быть в стороне и взирать на мир, вознесясь над ним?
Колдун снова начал перебирать в памяти видения. Предсказания никогда не были надежными, сами Мойры не знали судьбы человека, только отмеряли ее длину, не говоря уже о простых людях. Можно было отмахнуться от открывшегося, посчитать это общим предостережением. Или попытаться отыскать среди образов сияющую нить, с которой удастся избежать чудовищного конца.
- Скажи, Аделф, каков свет Митры для того, кто взирает на него? - невпопад задал вопрос мистик, вынырнув из пещеры размышлений, - И что противостоит ему на земле?
Тиест снова замолчал, растирая себя ладонями. К вечеру стало холодно, и хотя вино согревало тело изнутри, стоило позаботиться о том, чтобы не заболеть во время ампедронии.
- Не подумай, что я пытаюсь утаить от тебя что-то, - переменил тему Метаксас, - Открывшееся мне предельно просто и не имеет трактовки. Мы все умрем. Ты, я, Марк Аврелий, даже магистриан. Горе, не всем из нас суждено умереть от руки врага. Но исход неизменен. Меч, стрела, огонь. Вот и все, что ждет нас впереди.
Эллин не стал бы говорить таких вещей, если бы его могли услышать солдаты. Но с Аделфом, казалось, он мог быть откровенен. Ведь тот и так брал жизнь взаймы. Рано или поздно смерть придет собрать долг. С процентом.
-
Вот мне было интересно, расскажет Тиест или нет — ведь если Аделф поведает об этом всем, то боевой дух упадёт ниже плинтуса. И решение очень интересное!
-
Мудрые и печальные слова.
|
|
|
|
|
– В их земле жены ведут себя так, и это считается правильным, – говорит он солдатам, видя их недовольство. – Эта же земля не наша, и не их, так что не осуждайте их. Ибо Иисус сказал: "Не судите, да не судимы будете." Есть у христиан одно свойство – они всегда норовят начать выяснять, кто же лучший христианин. И этот спор имел бы смысл – если бы целью его было выяснить, кто же лучше, чтобы всем потом так и делать. Увы! Смысл этого спора всегда – показать, что каждый христианин лучше, чем другой. Хотя казалось бы, христиане могут быть только двух типов – те, кто спасутся, и те, кто нет. Подожди до смерти и узнаешь, кто же был лучше.
Луций не первый раз читает Евангелие, и как всегда делает это с большой внутренней неохотой. Читать эту книгу для себя – это одно, но читать её для других, произносить слова Бога – для этого надо иметь частичку святости, хоть маленькую искорку, хоть песчинку. А какая святость может быть в ядовитом скорпионе, жалящем крыс в брюхо? Какая святость может быть у палача, убийцы и предателя? Только показная, как у Аврелиана Тавра. Ею и придется воспользоваться. О, это он умеет. Несложно. Но уж если делать, то как следует, со смыслом. И потому Луций читает молитву на латыни – чтобы привлечь внимание людей понятными им словами, а не греческой тарабарщиной, и крестится, как ему должно. Потому что будь ты скорпион или хоть август, но когда ты читаешь Библию, ты касаешься пальцами и языком края одежды своего Бога, и в этот момент не пристало врать. Бог не благословит то, что начинается с его именем на устах, но во лжи.
Читая "Отче наш" Луций думает, что христианство – вера для зрелых людей. Сколько лет вечно молодой Афродите? Сколько лет хромому Гефесту? Сколько лет Юпитеру? Нисколько. Этих богов придумали для детей, которые все равно не поймут разницу между тридцатью и сорока годами, они просто видят, что этот – старик, а та – юная красавица, а у этой вообще нет возраста. Христу было тридцать три года не случайно. Он был мудр, но он не был старцем. Христу было, что терять и от чего отказываться. У Петра было трое детей, у Иакова четверо. У Филиппа была жена. У многих других – семьи. Язычество – это рецепт пирога. Делай так, а так не делай, и получишь свой подарок, свою награду. Ты – мне, я – тебе, мой малыш. Боги велики, а ты мал, но кое-что они тебе все-таки дадут. Евангелие же рассказывает нам не о том, как поступать – Евангелие говорит о том, что важно. Христианство не упрощает этот мир, Слово Божие – не для тех, кто ищет легкого пути. И потому праздновать в молчании – правильно. Разговор с Богом – это не представление, а серьезное дело, и читая Библию, ты приглашаешь людей проявить зрелость.
И потому Луций серьезен. И пусть оно и выглядит так: у них гуляния и веселье, а у нас – разговор о важном. Ибо нас ждут важные дела, которые отзовутся в вечности, и отправляться в такое путешествие нужно не с хохотом и хмельным угаром, а подумав о том, что имеет для тебя значение. А путешествие начнется именно сейчас. Готы, Новиодун, корабль, море – это всё была только разминка, братья. И не слова веселья нужны людям, а слова утешенья, потому что сердца их дрожат.
"И был страх у всех живущих вокруг них, – читает Луций, поглядывая на собравшихся, – и по всей горной стране Иудейской шла молва о всём этом. И все слышавшие положили это на сердце свое и говорили: что же будет дитя это? Ибо рука Господня была с ним. И Захария, отец его, исполнился Духа Святого и пророчествовал, говоря: Благословен Господь Бог Израилев, что посетил и сотворил искупление народу Своему, и воздвиг нам рог спасения в доме Давида, отрока Своего, – как Он сказал устами святых древних пророков Своих, – спасение от врагов наших и от руки всех ненавидящих нас: сотворить милость отцам нашим и вспомнить завет Свой святой, клятву, которою Он клялся Аврааму, отцу нашему, чтобы безбоязненно, избавившись от руки врагов, служили мы Ему в святости и праведности, все дни наши пред Ним. И ты, дитя, пророком Всевышнего будешь названо, ибо ты будешь идти пред Ним, чтобы приготовить пути Ему, дать народу Его познать спасение в отпущении грехов их, по глубине милосердия Бога нашего, которым с высоты посетит нас Восходящее Светило, воссиять сидящим во тьме и тени смерти, направить ноги наши на путь мира."
Ведь это про нас. Ведь это мы идем не просто так, не за добычей, не за славой. Мы бросаем свои жизни в огонь и вверяем свои души в руки Господа там, где больше никто нам не сможет помочь, не ради чепухи. Мы идем спасать Империю от страшного зла. А потому молим Господа, чтобы он приготовил нам путь.
"И благословил их Симеон и сказал Мариам, Матери Его: вот, Он лежит на падение и восстание многих во Израиле и в знамение прорекаемое, и Тебе же Самой душу пройдет меч, чтобы раскрыты были во многих сердцах помышления."
И наши души также пройдет меч, но это для того, чтобы помышления были раскрыты, и кто-то принял решения, и где-то вместо пепелищ, вроде того, в которое превратилась Ольвия, остались бы города. И живые люди.
"Сотворите же плоды достойные покаяния, и не начинайте говорить самим себе: «отец у нас Авраам», ибо говорю вам, что может Бог из камней этих воздвигнуть детей Аврааму. Уже лежит и топор при корне деревьев: итак, всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубается и бросается в огонь, И спрашивал его народ, говоря: что нам делать? Он же отвечал им: у кого две рубашки, пусть поделится с неимущим, и у кого есть пища, пусть так же поступает. Пришли же и мытари креститься и сказали ему: Учитель, что нам делать? Он же сказал им: ничего больше положенного вам не взыскивайте. Спрашивали его и воины, говоря: а нам что делать? И сказал им: никого не насилуйте, не вымогайте доносами и довольствуйтесь своим жалованьем. И ждал народ, и размышляли все в сердцах своих об Иоанне: а не Христос ли он сам? И ответил Иоанн, обращаясь ко всем: я водою крещу вас; идет же Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ремень обуви Его. Он будет крестить вас Духом Святым и огнем. Лопата Его в руке Его, чтобы очистить гумно Свое и собрать пшеницу в житницу Свою, а мякину Он сожжет огнем неугасимым."
Луций испытующе смотрит в глаза солдат. Как они поняли это? Почувствовали ли силу этих слов? Почувствовали ли, как важна их миссия, о которой они пусть ничего не знают, но догадываются? Почувствовали ли, что их отряд – всего лишь предвестник страшных событий? Что от них зависит, будет ли над Римом, Константинополем и над прочими городами витать только Святой Дух, или ещё и огонь? Понимают ли они, что топор, тот самый топор при корне – вот он, на Дунае? Или, как и Флавий Тавр Аврелиан, не видят, не чувствуют?
"И сказал Ему диавол: если Ты Сын Божий, скажи камню этому, чтобы он сделался хлебом. И ответил ему Иисус: написано: «Не хлебом одним жив будет человек». И возведя Его, показал Ему все царства вселенной во мгновение времени. И сказал Ему диавол: Тебе дам всю эту власть и славу их, потому что мне предана она, и я, кому хочу, даю ее. Вот и Ты, если поклонишься мне, всё будет Твое. И ответил ему Иисус: написано: «Поклоняйся Господу Богу твоему и Ему одному служи». И повел он Его в Иерусалим и поставил на крыло храма и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз. Написано, ведь: «Ангелам Своим заповедует Он о Тебе сохранить Тебя», И: «На руках понесут Тебя, чтобы Ты не преткнулся о камень ногою Твоею». И ответил ему Иисус: сказано: «Не искушай Господа Бога твоего»."
И вас, воины, будут искушать, и меня будут искушать, и всякого, кто идет с нами. Но помните притчу о мехах и вине.
"Никто не ставит заплату на одежду ветхую, оторвав от одежды новой: иначе и новую разорвет и к ветхой не подойдет заплата от новой. И никто не наливает вино молодое в мехи ветхие; иначе прорвет вино молодое мехи, и само вытечет, и мехи пропадут: Но вино молодое надо наливать в мехи новые. И никто, испив старого, не захочет молодого, ибо говорит: «старое хорошо»."
Луций чувствует, что устал. Он знает, что это не его дело – проповедовать солдатам. Его дело – приказывать, наказывать и поощрять. Но он должен сделать так, чтобы они задумались. Человек, который думает – во много раз сильнее человека, который веселится и бегает нагишом. Потому что когда настанет момент действовать, тот, что веселился, сперва задумается, тот же, кто уже подумал, будет действовать. Луций читает дальше.
"Как можешь говорить брату твоему: «брат, дай, я выну соринку, что в твоем глазу», не видя у себя в глазу бревна? Лицемер, вынь сперва бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть соринку, что в глазу брата твоего. Нет дерева доброго, которое производило бы плохой плод, нет и дерева плохого, которое производило бы добрый плод. Ибо всякое дерево познается по его плоду. Ведь с терния не собирают смокв, и с колючего кустарника винограда не снимают. Добрый человек из доброго сокровища сердца износит доброе, и злой из злого износит злое. Ибо от избытка сердца говорят уста его. Что вы зовете Меня: «Господи, Господи!» и не делаете того, что Я говорю? Всякий, приходящий ко Мне и слушающий Мои слова и исполняющий их, – Я покажу вам, кому он подобен. Подобен он человеку, строящему дом, который раскопал землю и углубился и положил основание на скале. Когда же случилось наводнение, хлынула река на дом тот и не смогла поколебать его, потому что построен он был хорошо; а слышавший и не исполнивший подобен человеку, построившему дом на земле без основания. И хлынула на него река, и тотчас он развалился, и было падение дома того великое."
Ну, это вы совсем недавно сами видели: "как рухнул дом" одного бородатого идиота. И вместо того, чтобы смеяться тогда над ним, вы бы, как и приказывал трибун, заткнули пасти, и подумали, а не оплошали ли сами? Не ошиблись ли где-то? Не просмотрели ли что-то? Задумайтесь сейчас, пока не поздно.
Луций читает и про сотника.
"И был при смерти больной раб некоего сотника, которому он был дорог. Услышав об Иисусе, он послал к нему старейшин Иудейских, прося Его придти спасти раба его. И они, придя к Иисусу, просили Его усердно и говорили: он достоин, чтобы Ты сделал ему это: он любит народ наш, и сам построил нам синагогу. Иисус пошел с ними. И когда Он был уже недалеко от дома, сотник послал друзей сказать Ему: Господи, не утруждай Себя. Ибо не достоин я, чтобы Ты вошел ко мне под кров; поэтому я и себя самого не счел достойным придти к Тебе, но только скажи, и будет исцелен отрок мой. Ведь и я человек подначальный, имеющий в своем подчинении воинов, и говорю одному: «пойди», и идет, и другому: «приходи», и приходит, и этому рабу моему: «сделай это», и делает. Услышал это Иисус и удивился ему; и повернувшись к сопровождавшей Его толпе, сказал: говорю вам, что Я и в Израиле не нашел такой веры. И возвратившись в дом, посланные нашли раба здоровым."
Он хочет, чтобы солдаты поняли – да, никогда они не будут равны с ним. Да, он всегда будет стоять выше них, командовать ими и сидеть на почетном месте. Но он, Луций, знает, что есть величины, перед которыми разница эта не играет роли. И когда цель настолько велика, настолько важна, стоит ли думать о том, кто стоит выше, а кто ниже? Или важнее просто исполнить свой долг, на каком бы месте он ни был?
И Луций читает о сеятеле и семенах, потому что разве можно это не прочитать? Тут и так все понятно.
"Вышел сеятель сеять семя свое, и когда сеял, иное семя упало при дороге и было затоптано, и птицы небесные поклевали его. Иное упало на скалу и, взойдя, засохло, потому что не имело влаги. А иное упало между тернием, но взошло с ним и терние и заглушило его. И иное упало на землю добрую и взошло и произвело плод сторичный. Говоря это, Он возглашал: имеющий уши слышать, да слышит. И спрашивали Его ученики Его: что могла бы значить притча эта? Он же сказал: вам дано познать тайны Царства Божия, а прочим в притчах, чтобы они видя не видели и слыша не уразумели. Вот, что значит эта притча: семя есть слово Божие. Те, что при дороге, – это услышавшие; затем приходит диавол и уносит слово из сердца их, чтобы они, уверовав, не были спасены. Те же, что на скале, – это те, которые, услышав, с радостью приемлют слово, но не имеют корня; они короткое время верят, и во время искушения отступают. А упавшее в терние, – это услышавшие, но на путях жизни подавляют их заботы и богатство и наслаждения житейские: и их плоды не дозревают. А то, что на доброй земле, – это те, которые, услышав слово, держат его в сердце добром и благом и дают плод в терпении. Никто, зажегши светильник, не покрывает его сосудом или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет. Ибо нет скрытого, что не стало бы явным, ни сокровенного, что не было бы узнано и не вышло бы наружу. Итак, смотрите, как вы слушаете. Ибо кто имеет, тому дано будет, и кто не имеет, у того взято будет и то, что ему кажется, что он имеет."
Вот эта фраза, о сокровенном, что выйдет наружу – она всегда его заставляла нервничать, слишком уж много тайн он знает, слишком сильно его служба связана с секретностью. Каждый раз приходится говорить себе, что это не про нашу жизнь, но про ту, вечную, а в той, вечной, его не будут судить за его дела. Его казнят без суда, растянув казнь на вечность. А значит, неважно, кто и что узнает, ведь так? А вот вам, братья, надо бы побеспокоиться об этом, надо. И лучше бы рассказать все, что у вас на душе, для начала мне.
"Говорил же Он всем: если кто хочет за Мною идти, да отречется от самого себя и да берет крест свой всякий день, и следует за Мною. Ибо, кто хочет душу свою спасти, тот погубит ее; кто же погубит душу свою ради Меня, тот и спасет ее. Ибо что выгадает человек, приобретя весь мир, а себя самого погубив, или повредив себе? Ибо, кто постыдится Меня и Моих слов, того Сын Человеческий постыдится, когда придет во славе Своей и Отца и святых ангелов. Говорю же вам истинно: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, доколе не увидят Царства Божия."
Как не прочитать эти строки тем, кто идет в страну одержимых дикарей? Что, как ни такие слова, могут укрепить и утешить их?
Луций чувствует смирение. Он знает, что скоро там будет про скорпионов, и это место надо читать, чтобы помнить, кто ты и зачем ты нужен. Но не надо бояться этого места, надо лишь читать так, чтобы люди понимали смысл, который больше самих слов.
"Слушающий вас Меня слушает, и отвергающий вас Меня отвергает, а Меня отвергающий отвергает Пославшего Меня. Возвратились же семьдесят с радостью и говорили: Господи, и бесы покоряются нам во имя Твое. Он же сказал им: Я видел сатану как молнию с неба упавшего. Вот, Я дал вам власть наступать на змей и скорпионов и – над всею силою врага; и ничто не повредит вам. Но тому не радуйтесь, что духи вам покоряются, а радуйтесь, что имена ваши вписаны на небесах. В этот час Он возликовал Духом Святым и сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты сокрыл это от мудрых и разумных и открыл это младенцам. Да, Отче, ибо так было благоугодно Тебе."
Да, именно так. С Божьей помощью мы, впятидесятером, сможем одолеть эту погибель Империи, что живет здесь, на краю мира. А иначе – никто и никак.
"И сказал им: у кого из вас будет друг, и придет он к нему в полночь и скажет ему: «друг, дай мне в долг три хлеба, потому что друг мой пришел ко мне с пути, и мне нечего предложить ему»; и тот изнутри ему ответит: «не беспокой меня: дверь уже заперта, и дети мои со мною на постели; не могу встать и дать тебе», – говорю вам: если он и не встанет и не даст ему по дружбе с ним, то по неотступности его поднимется и даст ему всё, что ему нужно. И Я говорю вам: просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучитесь, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащемуся отворят. Какой из вас отец, если сын попросит хлеба, подаст ему камень? Или рыбы, – и он, вместо рыбы, подаст ему змею? Или, может быть, попросит яйцо? Неужели он подаст ему скорпиона? Итак, если вы, будучи злы, умеете давать дары благие детям вашим, тем более Отец Небесный даст Духа Святого просящим у Него."
"Да, – думает Луций. – И это ровно то, что я делал много раз. Подавал жало в протянутую руку. И жалил. И неважно, чья то была рука, и что было за сердце у человека, протягивавшего её, и пусть у него была у самого душа крысы. Я делал это. И пусть я не заслужил ни суда, я все же смиренно прошу простить мне эти грехи. Не потому что я надеюсь на прощение, а потому что я знаю, что жил грешно. Помилуй меня Господи. Помилуй. Пусть я приговорен заочно, пусть я не человек. Но я должен попросить Тебя. Смысл раскаяния в самом раскаянии, а не в прощении."
"Говорю же вам, друзьям Моим: не бойтесь убивающих тело, и затем неспособных ничего больше сделать. Но укажу вам, кого бояться. Бойтесь того, кто по убиении имеет власть ввергнуть в геенну. Да, говорю вам: его бойтесь. Не пять ли воробьев продаются за два ассария? И ни один из них не забыт у Бога. А у вас на голове и волосы все сосчитаны. Итак, не бойтесь: вы лучше многих воробьев."
И пусть вы – желторотые новобранцы и никчемные рабы, Господь смотрит на вас сейчас и впредь. Помните об этом.
"И сказал Он такую притчу: была у человека смоковница, посаженная в винограднике его, и пришел он искать плода на ней, и не нашел; и сказал виноградарю: «вот три года, как я прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу. Сруби ее, к чему она и землю истощает?» Но тот сказал ему в ответ: «господин, оставь ее и на этот год, а я тем временем окопаю ее и унавожу, не даст ли плода на будущий год. Если же нет, ты ее срубишь»."
Так же и вы. Не бойтесь меня, магистриана, палача и убийцу, сжигающего людей. Ибо я разберу дело ваше и не уничтожу вас, если не найду в этом необходимости. Бойтесь того, что вы умрете грешными, и душа ваша не даст плода.
"И говорил Он приглашенным притчу, замечая, как они выбирали себе первые места: когда позовет тебя кто-нибудь на брачный пир, не садись на первое место; как бы не оказалось среди приглашенных им кого-нибудь почетнее тебя, и не пришел бы позвавший тебя и его и не сказал тебе: «дай ему место», и тогда ты займешь со стыдом последнее место. Но когда тебя позовут, пойди, и сядь на последнее место, чтобы, когда придет пригласивший тебя, он сказал тебе: «друг, передвинься повыше»: тогда будет тебе честь перед всеми возлежащими с тобою, потому что всякий возносящий себя смирён будет, и смиряющий себя вознесён будет." И об этом помните, воины. И будете вознаграждены за смирение и за усердие. "Тот же, кто пренебрегает смирением, будет низвергнут," – думает Луций. И он читает дальше: "Кто не несет креста своего и не идет за Мною, не может быть Моим учеником. Ибо кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек: может ли он довести до конца? Чтобы, когда он положит основание и не будет в силах завершить, все видящие не начали бы смеяться над ним, говоря: «этот человек начал строить и не был в силах завершить». Или какой царь, идя на войну против другого царя, не сядет и не посоветуется прежде, силен ли он с десятью тысячами противостать идущему на него с двадцатью тысячами? Если же – нет, то пока тот еще далеко, он отправляет посольство и спрашивает об условиях мира. Так и всякий из вас, если не откажется от всего, что имеет, не может быть Моим учеником. Поэтому: соль хороша; но если и соль станет пресной, чем вернуть ей силу? Ни в землю, ни в навоз она не годится. Ее бросают вон. Имеющий уши слышать да слышит."
И вот, про овцу, это тоже нужно прочитать. "И сказал Он им такую притчу: кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не покидает девяноста девяти в пустыне и не идет за пропавшей, доколе не найдет ее? И найдя, он берет ее на плечи радуясь, и придя к себе в дом, созывает друзей и соседей и говорит им: «порадуйтесь со мной, потому что я нашел овцу мою пропадавшую». Говорю вам, что так на небе радость будет больше об одном грешнике кающемся, чем о девяноста девяти праведниках, которые не нуждаются в покаянии."
И также у меня, братья: не бойтесь оступиться – бойтесь покривить душой и не исправить того, где ошиблись. Ибо исправивший ошибку более ценен, чем не допустивший её. Луций вспоминает Требония, его самоуверенное: "Мы не могли ничего сделать," – да, быть может, раскаяние спасло бы трибуна. Быть может, тогда всё сложилось бы для него по-другому. В чем же следует раскаяться самому Луцию? В столь многом.
"Верный в малом – и во многом верен, и неправедный в малом – неправеден и во многом, Итак, если вы в неправедном богатстве не оказались верны, кто вверит вам то, что истинно? И если вы в чужом не оказались верны, кто вам даст ваше? Никакой раб не может служить двум господам: или одного возненавидит, а другого возлюбит; или к одному привяжется, а другим пренебрежет. Не можете Богу служить и богатству."
А вы вон на языческие пляски засматриваетесь. Ох, братья, укрепите свою веру. Скоро понадобится вам быть верными во многом.
"И когда входил Он в одно селение, встретили Его десять человек прокаженных, которые остановились поодаль. И заговорили они громким голосом: Иисус Наставник, помилуй нас. И увидев, Он сказал им: пойдите, покажитесь священникам. И было: пока они шли, очистились. Один же из них, увидев, что исцелен, возвратился, громким голосом прославляя Бога. И пал на лицо свое к Его ногам, благодаря Его; и то был Самарянин. И сказал Иисус в ответ: не десять ли очистились? Где же девять? Не нашлось никого, кто возвратился бы воздать славу Богу, кроме этого иноплеменника? И сказал ему: встань, иди; вера твоя спасла тебя."
Луций любил это место о прокаженных. Оно учило, что благодарность – есть благо для благодарного, а не для того, кому благодарны. Это было важно.
"Сказал же и некоторым, уверенным в собственной праведности и уничижавшим остальных, такую притчу: два человека вошли в храм помолиться, один – фарисей, а другой – мытарь. Фарисей, став, молился про себя так: «Боже, благодарю Тебя, что я не как прочие люди: грабители, обманщики, прелюбодеи, или даже как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятину от всего, что приобретаю». Мытарь же, стоя вдали, не смел даже глаз поднять на небо, но бил себя в грудь и говорил: «Боже, будь милостив ко мне, грешнику». Говорю вам: этот пришел в дом свой оправданным, а не тот. Ибо всякий, возносящий себя, смирён будет, а смиряющий себя вознесён будет."
И эту притчу он также любил. Ведь смысл её не в том, что надо бить себя в грудь – и тогда спасешься. А в том, что нельзя почивать на лаврах, чего бы ты ни добился. Насколько прекраснее была бы Империя, если бы каждый десятый носил это в своем сердце?
А вот эта притча о десяти слугах, была жестока, и Луций тоже прочитал её, потому что все они жили в жестоком мире. И людям зрелым надо знать об этом.
"Он сказал: некий человек знатного рода отправился в дальнюю страну, чтобы получить себе царство и возвратиться. Призвав же десять слуг своих, он дал им десять мин и сказал им: «пустите их в оборот, пока я не приду». Но сограждане ненавидели его и отправили вслед за ним посольство, чтобы сказать: «не хотим, чтобы этот воцарился над нами». И было: когда он возвратился, получив царство, приказал он позвать к нему тех слуг, которым дал деньги, чтобы узнать, кто что приобрел. И явился первый и сказал: «господин, мина твоя дала десять мин». И он сказал ему: «хорошо, добрый слуга; за то, что ты в малом оказался верен, властвуй над десятью городами». И пришел второй и сказал: «мина твоя, господин, принесла пять мин». Сказал же и этому: «и ты будь над пятью городами». И другой пришел и сказал: «господин, вот мина твоя, которую я хранил в платке; ибо я боялся тебя, потому что ты человек непреклонный: берешь, чего не клал, и жнешь, чего не сеял». Говорит ему: «твоими устами буду судить тебя, лукавый слуга! Ты знал, что я человек непреклонный: беру, чего не клал, и жну, чего не сеял. Почему же ты не дал денег моих в оборот? И я, придя, получил бы их с ростом». И он сказал бывшим при нем: «возьмите от него мину и дайте имеющему десять мин». И сказали они ему: «господин, у него десять мин». «Говорю вам, что всякому имеющему дано будет, а у неимеющего будет взято и то, что он имеет. А врагов моих этих, не пожелавших, чтобы я воцарился над ними, приведите сюда и заколите передо мною»."
Слова Писания чем дальше, тем становятся более грозными, и Луций не чувствует больше усталости. Он читает дальше.
"И начал говорить народу такую притчу: человек насадил виноградник и сдал его виноградарям и уехал надолго. И в свое время послал к виноградарям раба, чтобы дали ему от плодов виноградника, но виноградари прибили его и отослали ни с чем. И он сделал больше: другого раба послал, но они и того, прибив и обесчестив, отослали ни с чем; и он сделал еще больше: третьего послал, но и этого они, изранив, выгнали. И сказал господин виноградника: «что мне делать? Пошлю сына моего возлюбленного. Может быть, его устыдятся». Но увидев его, виноградари стали рассуждать между собой, говоря: «это наследник; убьем его, чтобы наследство стало нашим». И выбросив его вон из виноградника, убили. Что же сделает с ними господин виноградника? Придет и предаст смерти виноградарей этих и отдаст виноградник другим. Услышав это, они сказали: да не будет! Он же, взглянув на них, сказал: что значит это слово Писания: «Камень, который отвергли строители, он сделался главою угла»? Всякий, кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того обратит в прах."
Он обводит их взглядом снова. Как они поняли эту знаменитую притчу? Понимают ли они, что даже здесь, вдалеке от Рима, Константинополя, Антиохии, все они – люди Империи. И Империя спросит с них. И с Квирины, и с Атии, пусть она и рабыня, и с самого распоследнего солдата. Не стойте под камнем, который стоит во главе угла, братья. Не стойте. Он раздавит вас.
"Итак, положите себе на сердце не обдумывать заранее, что сказать в свою защиту, ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не сможет ни противостать, ни воспрекословить ни один из противящихся вам. И будете преданы и родителями, и братьями, и родственниками, и друзьями. И некоторых из вас умертвят. И будете ненавидимы всеми за имя Мое. Но и волос с головы вашей не пропадет. Терпением вашим вы приобретете души ваши."
Приготовьтесь терпеть, братья. Скоро ждут нас большие тяготы, и я вижу, что вы – сильная спица в колесе, вы – те, кто все вынесет. Терпите. Ибо мы делаем дело угодное Богу, и ваша роль в этом деле – главная. Терпением спасётесь, а не ропотом.
Глаза Луция становятся печальными, а голос бесстрастным. Он знает, что жертва Христа – великое дело, и она должна была быть принесена, и так было нужно. Но разве можно не оплакивать его страдания?
И сказал им: когда Я послал вас без мешка и сумы и обуви, имели ли вы в чем недостаток? Они сказали: ни в чем. И Он сказал им: но теперь, у кого есть мешок, пусть возьмет; также и суму; и у кого нет, пусть продаст одежду свою и купит меч; ибо говорю вам: нужно, чтобы совершилось на Мне это слово Писания: «И к беззаконным причтен». Ибо и то, что о Мне, приходит к концу. Они же сказали: Господи, вот здесь два меча. И Он сказал им: довольно. И выйдя, пошел, по обыкновению, на гору Масличную; за Ним последовали и ученики. И придя на место, Он сказал им: молитесь, чтобы не впасть в искушение. А Сам отошел от них на расстояние брошенного камня; и преклонив колени, молился, говоря: Отче, если хочешь, пронеси эту чашу мимо Меня; впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет. И явился Ему ангел с неба, укрепляя Его. И впав в томление, усиленнее молился; и сделался пот Его, как капли крови, падающие на землю. И встав от молитвы, придя к ученикам, нашел их спящими от печали. И сказал им: что вы спите? Встаньте и молитесь, чтобы не впасть вам в искушение."
Луций думает в этот момент о Христе не как о сыне Божием, а как о том, кто остался один, и сомневался. Да, сомневался. Ему чудится, что в этот момент, на Масличной горе, Ему было тяжелее всего – гораздо тяжелее, чем на суде у Пилата, гораздо тяжелее, чем на кресте. Откуда Лука мог знать, что ему послан был ангел? Не сочинил ли он это сам? Ведь если был ангел и укрепил Иисуса, почему Он впал в томление? Почему пот Его сделался, как кровь? Это место тяжело читать. Луций чувствует, как из левого глаза выползает слеза и катится по щеке. Он не смахивает её. "Боже, – думает он. – Дай мне сил пройти моё одиночество. Ведь если вдуматься, я здесь один. А если вдуматься сильнее – я всегда один. Там, в глубине души. Кто знает меня? Кто понимает мою бездну? С кем мне разделить эту чашу?" "Нет, – отвечает он сам себе. – Ты не один. У тебя есть отец. Он явился к тебе. Он всегда с тобой, даже если не рядом. Нет, отринь это малодушие. Ты не один. Ты никогда не был один, даже если тебе так казалось." Он перелистывает страницу и читает дальше. Читает уже без всякого намека. Просто чтобы люди помнили о Христе и Его жертве. Евангелие – не только священные слова о важном, это ещё и история. У всякой истории есть конец, и люди хотят его услышать, хотя и знают.
И когда пришли на место, называемое Лобным, там распяли Его и злодеев: одного справа, другого слева. Иисус же говорил: Отче, прости им, ибо не знают они, что делают. И деля между собой одежды Его, бросали жребий. И стоял народ и смотрел. Глумились же и начальники, говоря: других спас, пусть спасет Себя Самого, если Он Христос Божий, Избранник. Надругались над Ним и воины, подходя, поднося Ему уксус и говоря: если Ты Царь Иудейский, спаси Себя Самого. Была же и надпись над Ним письменами греческими, римскими и еврейскими: Это – Царь Иудейский. И один из повешенных злодеев хулил Его: разве Ты не Христос? Спаси Себя Самого и нас. Другой же, укоряя, сказал ему в ответ: не боишься ты Бога, ведь сам ты приговорен к тому же. И мы-то – справедливо, ибо достойное по делам нашим получаем. Он же ничего дурного не сделал. И говорил он: Иисус, вспомни о мне, когда Ты придешь как Царь. И сказал ему Иисус: Истинно говорю тебе: сегодня со Мною будешь в раю. И было уже около шестого часа, и тьма наступила по всей земле до часа девятого, так как не стало солнца. И разорвалась завеса храма посредине. И возгласив громким голосом, Иисус сказал: Отче, в руки Твои предаю дух Мой. И сказав это, испустил последний вздох.
Но... это ведь не конец, братья. И наша боль и страдание, смерти, которые приготовлены многим из нас – это не конец нашей с вами истории. Ведь было же и это:
"И сказал им: вот слова Мои, которые Я говорил вам, когда еще был с вами, что надлежит исполниться всему, написанному в Законе Моисеевом и в Пророках и Псалмах о Мне. Тогда Он открыл им ум для разумения Писаний. И сказал им: так написано, чтобы Христу пострадать и воскреснуть из мертвых в третий день, и чтобы было проповедано во имя Его покаяние для отпущения грехов во всех народах, начиная с Иерусалима. Вы свидетели этому. И вот, Я посылаю обещанное Отцом Моим на вас. Вы же оставайтесь в городе этом, доколе не облечетесь силою свыше. И вывел их из города до Вифании и, подняв руки Свои, благословил их. И было: когда благословлял их, Он отделился от них и стал возноситься на небо. И они, поклонившись Ему, возвратились в Иерусалим с радостью великою, и были постоянно в храме, благословляя Бога."
Христианство – религия зрелых людей. Ибо она предлагает не сыграть с богами в игру, не поторговаться, а задуматься, крепко задуматься. Но задумавшись – действовать без колебаний.
Луций знает, что он плохой муж, плохой отец и очень плохой христианин. Но он христианин. В дикой земле, где прочие люди думают, что их могут защитить пляски у костра или красочно-воинственный, демонстративно мистический Митра, этого достаточно.
– И вот что я скажу в звершение, братья. Помните, что сказано в Книге Притчей. "Всякий путь человека прям в глазах его; но Господь взвешивает сердца." Я верю, что он не найдет ваши сердца легкими и невесомыми, когда взвесит их. Теперь возрадуемся.
-
+ С искренней "белой" завистью.
-
Очень классный пост — ярко показывающий как рефлексия над Писанием накладывается на образ себя у Луция, и тем самым текст становится для него чем-то личным.
-
Хоть и арианин, а за проповедь респект!
-
Ответственно подошел. Впрочем, как всегда
-
Прекрасный выбор мест и шикарная их интерпретация!
-
Ну прямо сольный концерт :)
-
Грандиозно!)
|
Терренс. Скручиваются тугими пружинами волокна биомускульной ткани, звенят струнами каркасные натяжители, гудят кабели от напряжения. Миг - и ты, мягко толкнувшись эластиково-упругими пятками в гнутый металл, взмываешь под потолок, отправляясь в, казалось бы, самый обычный, пусть и малость затяжной, прыжок. Из точки "A" в точку "B", скок-скок, просто и понятно. На деле же - все, от параболической траектории и до выбора конечной позиции, уже заранее просчитано и учтено тактическими сопроцессорами платформы: незаметно для тебя, на условно подсознательном, не загружающем функционирующий в боевом режиме разум минорными данными, уровне. Синхронная сработка новообретенных ног, доворот корпуса волчком - ровно в финале первой трети полета над именно с такого ракурса до боли напоминающей бескрайние, затянутые дымом бесчисленных пожарищ свалки, амебами расползающиеся вокруг любого крупного города любого из Миров Центральной Тройки бездной, для придания телу спинового момента, необходимого для вхождения в "посадочную зону" под определенным углом и в определенной позе, группировка, со скручиванием полимерного хребта в подобие скорпионьего хвоста, и, наконец, приземление на все четыре манипулятора, с динамичным перераспределением нагрузки, учитывающим как тип покрытия в точке соприкосновения, так и еще целый ворох мелочей, вроде наличия под ладонями крупных фракций битой керамики, с возможной наледью заодно. - Мэм... Голос Риваса звучит откуда-то справа и сверху, глухо и с заметным дребезжанием. - С минуты на минуту мое руководство передаст командование операцией по ловле блох спецам. Берет театральную паузу продолжительностью почти в пару секунд. - И я думаю, вы понимаете, что они с вами сделают. Ничего такого, чего не сделали бы его ребята, поймай они тебя первыми. - Последний шанс, серьезно. Еще секунда шелестящей на все лады тишины. - Просто обозначьте себя, и мои люди сделают остальное. Плен лучше смерти, подумайте об этом. Усмехается. - Пока у вас еще есть, чем.
|
Тим, пошатываясь, приближается к ближайшему выбитому окну. Под подошвами ботинок хрустят осколки стекла, в лицо бьёт осенней ветер вперемешку с дождем. Плечо горит, взрывается при каждом неосторожном движении обжигающей болью. Мужчина не оглядывается, но и без того понимает, что оставляет позади себя дорожку из крови. Когда-то он вместе с отцом шагал по такой же дорожке по следам подстреленного оленя. Сегодня он и есть тот самый олень, а безмятежные дни охоты далеко в прошлом. Позади не только воспоминания об охоте, но крики, стоны, всхлипы, шаги. По крайней мере, не слышно новых выстрелов и хруста ломающихся костей. Ещё вдох – и Тим застывает напротив выбитого окна. Там, снаружи, в ночи, полыхает крона расколотого ударом молнии дерева, и блики пламени танцуют в непроницаемом зеркале обсидианового пруда. Над миром клубятся, закручиваясь в чудовищный водоворот, тяжелые тучи, что обрушивают на землю косыми струями ливень. В сполохе новой молнии Тим видит задний двор замка, и раскинувшийся под ногами садовый лабиринт. До газона внизу, на глаз – по меньшей мере десять футов, может пятнадцать. Узкий внешний карниз обрамляет этаж – Тим смотрит влево и видит, как карниз закручивается, огибая выступающую декоративную башенку.
Руэл приподнимается и слепо шарит пальцами вокруг выходящего из пола светового луча. Непослушные пальцы обхватывают скользкую поверхность смартфона, голова гудит, комната перед глазами плывет. Слабый луч фонаря только углубляет окружающий мрак, очерчивая отдельные фрагменты интерьера и мешая воспринимать целостную картину. Картер, не обращая внимания на хаос, шарит фонарем по полу в поисках ножа и молитвенника. Но вместо этого луч выхватывает застывший над телом телохранителя около выхода силуэт Эшфорда. И Руэл, забывая обо всём, просто смотрит.
Сеймур, обнимая себя руками, в позе эмбриона скорчился на полу. Время от времени он приоткрывает глаза и наблюдает за миром, словно терпеливо ожидая момента, пока кошмар закончится, и обстановка нормализуется. Реджинальд следит за вспарывающим мрак лучом фонаря, и видит, как конус света врезается в неподвижную спину Эшфорда. Видит, как мимо лорда проскальзывает, держась за руки, несколько человек – в смутных силуэтах Сеймур, кажется, различает Энни и Патрика. Лорд даже не шевельнулся, позволяя им беспрепятственно добраться до выхода и раствориться в ночи. Лишь после Эшфорд переступает через тело Ричарда на полу, и медленно приближается к неподвижно ожидающему у входа дворецкому. Словно в страшном сне, будучи не в силах не только пошевелиться, но даже просто закрыть глаза и сбросить проклятое наваждение, Сеймур наблюдает за тем, как лорд почти ласково касается ладонями седых висков старика. С хрустом ломаются шейные позвонки, и древний дворецкий оседает на пол – дряблая кожа на шее закрутилась спиралью, а лицо смотрит в стену, провернувшись на все сто восемьдесят градусов.
Патрик, взяв сразу нескольких девушек за руки, решительно направляется к выходу, возглавляя процессию. Они проходят мимо съежившегося на полу около стола Реджинальда, мимо бездыханного тела детектива Мэйнарда, и наконец приближаются к застывшему над трупом охранника Эшфорду. Даже если обходить лорда по широкой дуге, всё равно он остаётся достаточно близко. Особенно если помнить, насколько быстро он способен перемещаться. Особенно если помнить, с какой лёгкостью способен убивать. Но Патрик не боится. Проходит мимо и доводит девушек до распахнутых настежь дверей. Проходит мимо застывшего, будто замороженного дворецкого, и выходит в утопающий во тьме коридор. Продвигаться дальше без света становится тяжелее. Патрик ориентируется на вспыхивающие за многочисленными окнами сполохи молний, и на шаги группы, которая покинула зал перед ним. Он добирается до ведущей на первый этаж холла лестницы – новая молния проявляет мир в негативе, на мгновение выхватывая из мрака возвышающиеся на тех же местах доспехи, входную дверь и ещё одну группу хранителей, уже в самом низу, у подножия.
Доверившись Патрику, Эйра вместе с ним, Вильгельминой и Энни кое-как, почти наощупь, добирается до убегающих вниз ступеней. Сквозь сдавленное дыхание, тихий шелест шагов, сквозь застывшую перед глазами неподвижную спину склонившегося в свете фонаря над Ричардом Эшфорда, не без труда пробиваются совсем другие воспоминания. Полузабытые, из далекого детства. Из тех времен, когда Эйра украдкой проникала в родовую библиотеку, и читала (главным образом рассматривала картинки) пыльные книги. До поры родители не хотели ничего рассказывать дочери об этих книгах, но девочка всегда чувствовала, что их окутывает какая-то мистика, что в них сокрыто что-то действительно важное. Прошло много лет, и теперь полуистлевшие обрывки воспоминания возвращаются вспышками. Эйра даже останавливается на вершине лестницы – в неё едва не врезается от неожиданности отстававшая всего на шаг Вильгельмина. Вздрагивает, так ярок и отчётлив проявившийся в воспоминаниях образ.
Сломанное тело дворецкого падает на пол бездыханной куклой. Эшфорд, моментально теряя интерес к пожилому слуге, отворачивается от него и снова смотрит вглубь комнаты. С хищной ухмылкой на бледном лице он направляется в сторону Руэла и Реджи – с ног до головы в чужой крови, хозяин замка выглядит как никогда устрашающе.
Дерек спускается по узким ступеням навстречу главному холлу. Ладонь скользит вдоль полированного перила, вокруг клубится прерываемая редкими сполохами молний кромешная темнота. Позади слышны дыхание и лёгкие шаги девушек – по крайней мере, никто из них не споткнулся, не сорвался и не упал. Дерека удивляет, что Эшфорд отпустил их, позволив беспрепятственно пройти мимо и выйти из зала. Мужчина уже почти добирается до первого этажа, осторожно прощупывая носком одну из последних ступеней, когда ведущая наружу тяжёлая двустворчатая дверь распахивается, будто под воздействие сквозняка. Массивные створки раскачиваются на натужно скрипящих от ржавчины петлях, и впереди возникает дождливый прямоугольник, лишь немногим светлее окружающей темноты. В лицо бьёт поток холодного воздуха, и, одновременно, вдоль позвоночника проносится волной морозная дрожь. Повинуясь смутному предчувствию в районе груди, Дерек останавливает в воздухе занесённую ногу. Новый раскат, и сквозь высокие бойницы в главный холл замка вместе с молнией врывается ослепительный свет. Дерек сразу же видит их – и, по сдавленному вздоху позади понимает, что как минимум одна из девушек видит их тоже. Несколько тварей – как минимум три, возможно четыре. Жилистые, голые, обтянутые болезненно-бледной кожей. Одна, припав к полу, выжидает неподвижно прямо у выхода – бледная кожа обтягивает покатый выступающий лоб, что заменяет существу и нос, и глаза. Чуть ниже лба – выпирающая оскаленная пасть с несколькими рядами зубов, с клыков свисают и тянутся, переливаясь, струйки вязкой слюны. Ещё две таких же твари – на противоположных стенах. Ползут, перебирая когтистыми лапами, и, вопреки всем известным законам физики, не срываются вниз. Если подумать, то они чем-то неуловимо напоминают людей. Болезненных, изуродованных, искалеченных альбиносов, от которых, тем не менее, буквально веет смертельной опасностью.
|
...первая вспышка, он дышит и кричит, слепой, крошечный, упорный. Незримый внутренний меходуй на страже лёгких, кулачки-камешки у подбородка, кровь на бастионах кожи готовит краснеющее тельце к новой среде. Нет ничего и никого. Только жаркие пятна света.
...первые шаги, воздуха бесконечно много. Пространство манит исследовать, таинственное и опасное. Ссадины на ладонях, синяки на коленках. В играх теряется время; с каждым годом мир всё известней, свободы всё меньше. Бесконечные дела на конюшне. Он — маленький взрослый, гордость отца, любовь матери. Удивительно каждое мгновение, но светлый день интереснее.
...первый ужас, сжавшееся до пульсирующей точки в сердце молчание, воздуха нет — нельзя дышать, нельзя двигать даже глазами. Привлечённое внимание — смерть или хуже, и не повезло уже слишком многим. Огонь доедает разграбленное демонами, жадным треском вторя их смеху. Светло как днём, но это не день. Солнце ничего не видело. Он запомнил всё за него.
...первая настоящая боль, растянувшаяся на годы, воздух привычен и пресен. Жгучую пустоту в душе вытесняет гул утомлённых мускулов. Долгая подготовка к мести в службе римскому легиону. Водонос, уборщик, прачка, конюх — безымянный грязный фактотум. Награда — обучение. Голос лука заглушает хохочущие тени прошлого. Он отбрасывает их и днём, и ночью.
...первая отдача, свист стрел в вое ветра, хлёсткий удар тетивы по наручу — как хлопок призрака отца по плечу. Идёт война, никто не считает павших. Вибрация лука и дрожь души в резонансе, но прорехи её не залатаны, и пролитая кровь проливается вновь. Жжения внутри больше нет, просто грязная пустота. Невидимый красный след за спиной замыкает круг у пещеры сознания впереди. Солнце видело каждый шаг.
...первый азартный бросок костей, распроданная тоске жизнь, сам воздух на кону. Запоздалый бунт против забвения в далёком гарнизоне. Состязание, победа, новая вспышка, новый поход, новая ответственность! Старые тени. Только источник света иной, не наверху, а рядом, и потому ярче, стократ ярче. Ненависть теней к нему заразна, пляска их панического бегства от него — безумна. Горе всем, кто на пути. Солнце защитит лишь верных.
...первый серьёзный порыв, сердце тьмы ближе чем думалось, воздух забыт. Там, где темнее всего, тлеют самые слепящие угли. Он уже мало что чувствует от ожогов — прорехи души разошлись до лохмотьев. Рука помощи сулит иглу и нить, но ведёт на убой. Солнцу тяжело простить измену с тенью, сложно принять пятна на собственном лике. Грехи создателя. Время породило и Аримана, и Митру, бросив обоих. Чему тогда научит свет? Тому, что понял сам — как отбросить тень...
Всё упростилось, сузилось до рваной точки на сердце. Солнце всегда было рядом и видело достаточно. Архип вспомнил главное и обрёл мир на светлом суде. Измены не было. Он боролся со злом как умел.
|
|
|
Огонь выводил дымом фигуры людей и Тиесту оставалось только пытаться ухватить образ тех, кто был ему интересен. Нет, он не станет вглядываться в грядущее Луция, как бы соблазнительно это не было. След великих людей заметен и без предсказаний, в отличие от людей малых, чьи нити судьбы теряются в мутной пене волн на берегу. Будущее магистриана эллин видел и так, а ответ на мучавший его вопрос, это гадание не даст. Не будет Метаксас подсматривать и за грядущим Фейзуры. Ведь к этому будущему он станет непосредственно причастен, значит и гадать ни к чему - как справится, так и будет.
Именно те, чьи следы так легко терялись в печках времени, интересовали чародея больше всего. Те, кого обходит стороной внимание солнца и солнцеподобных господ, но кто неразрывно связан с судьбой отряда. Ведь, в конечном итоге, именно это интересовало Тиеста в первую очередь. Кто вернется обратно из похода? Вернется ли хоть кто-нибудь? Нити человеческих судеб сплетались перед взором мистика, образуя клубок под названием этерия Луция Альбина. В центре нее магистриан, слепивший взор колдуна даже сейчас. Фейзура - другой центр притяжения. Меньший, но все равно значимый, гораздо более значимый, чем казалось. Между ними люди, язычники, христиане, митраисты, снегом оседающие на плечах великих. Снегом ли или пеплом?
Их лица вставали перед мистическим взором Метаксаса и тот отбрасывал неинтересных ему сейчас людей. В другой раз он рассмотрел бы каждого из них, пронзил бы их грядущее даже без ритуала, ведь, признаться, сжигать птичьи потроха, чтобы ухватить нотку предначертанного, это так грубо. Настоящее будущее открывается в спокойствии внутреннего взора, когда ты возносишься над сущим и примеряешь на себя взгляд богов... Но не теперь. Теперь огонь, печень голубки и дым, режущий глаза. И в этой боли открывается будущее.
Рабыня-варварка слишком неразлучна с Луцием. В иной раз ее судьба была бы интересной, ведь она неразрывно связана с хозяином, но сейчас она слишком близка к нему. Аттия, другая рабыня. То же самое. Пара варваров, которых магистриан перед самым праздником отправил на разведку и чьи имена эллин так и не запомнил. Третий их сородич, оставшийся на торжество и теперь волком глядевший на празднующих. Даже одним глазом Тиест видел его раздражение. Нет, нет, нет. Все они были безразличны мистику сейчас.
Осталось пятеро. Эллин почувствовал соблазн заглянуть в будущее сверкающей Валерии, так бесцеремонно отосланной отцом домой. Многое бы мистик отдал за возможность обучать ее... Но и это не сейчас. Пятеро людей, теснее других связанных с судьбой отряда.
Первый выбор был самым простым. Архип, чья судьба переплетена и с Фейзурой, и с самим Тиестом. Молодой эксплоратор притягивал к себе самые невообразимые события и теперь последние сомнения чародея развеялись. Юноша был орудием фатума, он неизбежно будет в сердце событий, которые ждут отряд. И через него мистик мог заглянуть в эти события.
Затем Марк Аврелий. Прекрасный, августоподобный, идеальный римлянин. А еще он был секретарем Луция, его тенью. Маленьким его подобием, которое было так важно в магии. Возьми что-то подобное другому, и ты сможешь через такую связь влиять на предмет или человека. Контаренон был идеальным заместителем Луция, при этом обладая собственной судьбой. Так можно было взглянуть на магистриана и не ослепнуть самому.
Оставалось трое. Двое врачевателей и солдат. Последний был интересен, олицетворяя собой всех легионеров отряда так же, как Марк Аврелий олицетворял магистриана. Но Тиест знал судьбу трибуна. Он погибнет с мечом в руках, исполняя свой долг. И все же. Что уготовано легиону? Наконец, лекари. Квирина был лучше знаком Тиесту, поэтому он остановил выбор на Адельфе. Еще один приближенный к Луцию. К тому же жрец. Его судьба не могла оказаться скучной.
Метаксас вглядывался в пустоту, следуя за дымкой одному ему видимых образов, перебирал беззвучно губами, щурил глаза, слезящиеся от дыма. Затем боль. Он схватился за грудь машинально, не разумом действуя, а телом. Разум, не успевший возобладать над порывами плоти, был спокоен. Ему не было страшно, он ждал подобного пророчества. Но, все же, мистик был удивлен. Не общим исходом, но частными его деталями. Боги никогда не посылали знамений, если не видели способа изменить будущее. Увы, люди зачастую были слишком слепы, чтобы увидеть то же, потому винили богов в жестокой насмешке, якобы, дававшей людям увидеть то, что неизбежно случиться лишь для того, чтобы наблюдать за тщетными попытками обратить необратимое. Но боги не смеялись. Они плакали вместе с людьми. По большей части. Иногда они и правда играли дурные шутки. Только не сейчас. В этом Тиест был уверен. Где-то среди дымки ненаступившего крылся ответ на самый главный вопрос и новая угроза. Или другой облик угрозы старой. И как истолковать пророчество Аделфа?
- Господин мой Марк, ты помнишь свое детство счастливым?
Эллин нарушил долгое молчание только когда раб во второй раз освежил его кубок вином. До этого колдун ходил и сидел, будто ошеломленный, полностью погруженный в мысли. Несведущему могло показаться, что чародей перебрал и теперь боролся одновременно с тошнотой и дремотой. Сведущий же мог заметить живой блеск в глазах Метаксаса, какой бывает у людей после религиозного откровения. Гадание было простой частью ритуала. Теперь пришел через сложно - истолковать увиденное.
Тиест чуть повернул в сторону сияющего римлянина голову, глядя на него черным пятном повязки на глазнице. Здоровый глаз мистика смотрел куда-то сквозь ночную синь. С третьим глотком вина эллин почувствовал, наконец, тепло. Отпустил мороз, державший его в заложниках с самой церемонии. Эллин по новой вслушивался в разговоры за столом, смотрел на выражения лиц сотрапезников. Повернул голову к Марку, чтобы выслушать его ответ, да вздрогнул. Перевел взгляд на Аделфа. И снова побледнел. Или просто кажется в темноте?
- Братцы, - мистик поднялся на ноги, когда поймал на себе очередной полный ожидания взгляд, - Чтим сегодня мы Киприду, Изменяющую Сердца. Не в похоти и слабости, но в объединении сердец милость дарующую. Властительницу рождения и жизни. Всюду видим мы касание ее. Где день входит в лоно ночи рождается заря дня нового. Где дождь орошает влагой жаркую землю восходит молодая поросль. Где жеребец покрывает кобылу рождается новый табун. Поем мы гимн госпоже нашего мира, уродившей Энея, чьего семени произошли Ромул и Рэм. Мы воспеваем Диону Анфею и радости, которые дарит она. Воспеваем мы плоды этих радостей, среди которых есть Рим и, стало быть, весь мир.
- Двадцать кораблей покинули Трою с Энеем. Они уходили из родной земли в неизвестность, ведомые туманной судьбой. Сначала прибыл Эней во Фракию, где был царем Полимнестором принят с ложным гостеприимством. Обманом царь хотел завладеть золотом троянцев и повелел убить царевича Полидора. Вынужден Эней был покинуть Фракию, в гневе отступил он от берега, но не отступился от цели. Корабли его нашли приют в Делосе, где лучезарный Феб направил его на путь истинный, восстановил корабли, войной и морем потрепанные, дал людей и благословение свое. Ведомый этим светом Эней привел своих людей к берегам Сицилии, где встретили его ветра Эолом посланные, по навету Геры-ревнивицы. Мольбой Сосаднры-матери сжалился черновласый Пелагий и не стал губить людей, но остановил корабли в море, вынудив Энея сойти на берег.
Метаксас сделал шаг, топнув ногой, как будто повторяя лихой прыжок Энея с борта своей лодки
- Так вышел Эней и народ его на землю Лации и повстречал царя Латина. Но вместо войны между ними мир сделался и обвенчался Эней с дочерью Латина, Лавинией, в союзе Арентой благословленном. Как мы сейчас пируем, пировали троянцы Энея, вознося хвалу царю, - эллин едва обозначил кивок в сторону Марка Аврелия, будто отводя тому роль Энея в представлении, - и матери его, что обрекла народы на единение и рождение великого царства. Ибо вскоре не было больше народа Трои, - мистик обвел рукой сидящих у стола, - И не было народа Лация, - широкий жест, куда-то в сторону столов христиан, - но были только латиняне.
И была война, мысленно закончил Тиест, между латинянами и рутулами, в которой последние были повержены, но не прежде чем Эней сложил свою голову. И был он погребен на холме близ нумика. Так была принесена первая жертва Риму.
- Давайте почтим великого царя, повторив подвиги его, смелость его и мужество! - продолжал говорить Тиест вслух, гоня мрачные мысли. Потом, потом для них будет время. Сейчас же душа хотела праздника, - И как иначе сделать это, если не добрым состязанием!
Из всех пришедших на ум развлечений это показалось эллину самым подходящим. Ведь это праздник, в первую очередь, для солдат. Пусть они радуются, пусть чувствуют свою силу и удаль. Пусть смогут утереть нос сиятельному Марку Аврелию без урона чести последнего. Он свое наверстает с арабками. Да и сам Тиест был не против разогнать студеную кровь. Пусть солдаты не думают, что будет легко
-
За рассуждения о разных персонажах и за куб-стори!
-
Классный пост! И выбор интересный
-
люди, язычники, христиане, митраисты, снегом оседающие на плечах великих. Снегом ли или пеплом? Красивое сравнение и необычное.
-
Очень достойный и разнообразный пост, в котором есть всё, и слова, и мысли, и действия, и не просто мешанина какая-то, а оч органичный узор. Круто прям, наконец-то персонаж раскрывается!
-
Тиест доставляет!
Пусть смогут утереть нос сиятельному Марку Аврелию без урона чести последнего. Он свое наверстает с арабками. Да и сам Тиест был не против разогнать студеную кровь. Мне нравится ход ваших мыслей! (с)
|
|
|
-
И хотя коридоры башни пусты и заброшены, кажется, что ушли отсюда люди совсем недавно. Противоречивые чувства. В башне полно окон: поэтому в отличие от донжона Стража, здесь нет большой нужды в факелах. Мягкий солнечный свет проникает сквозь витражи и бойницы, освещая арочные своды и внося умиротворение в эту тихую картину заброшенного маяка. Каждая локация необычна и по-своему прекрасна!
|
-
Да, она справилась, но убить кого-нибудь было бы значительно легче Вот такие маленькие подвиги и проходят незамеченными!
-
Ну, знаешь же чувство, когда все прошло как надо. За спиной трупы, все горит, взрывается и пора делать ноги.
|
– Конеееечно, – расплылся в улыбке Марко. – Буду счастлив иметь честь познакомиться и всё такое... обязательно! Ты, как что определится, напиши мне вот сюда, а? А на конверте поставь "Дарби", мне передадут. Ага? Вы поговорили ещё немного, а потом он ушёл, всячески демонстрируя, как расчувствовался при вашей встрече. Проныра он был, все-таки.
Мишель отнёсся к истории про твоего вновь обретенного брата так, как и должен был – крайне подозрительно, но на удивление легко согласился его выслушать. Ты вызвала Марка письмом, он пришел к вам в дом опять, они побеседовали в кабинете за закрытой дверью и расстались, похоже, оба довольные друг другом. – Достойный такой месье! – сказал про твоего мужа Марк, уходя (Мишель провожать его до дверей не пошел). – Ты не переживай, всё у него наладится. Такие как он если и горят в пламени, то ток в адском, гыгыгы. Он тут же понял, что хватил лишку, три раза извинился, спросил, не обидел ли он тебя, не задел ли и всё в таком духе. А чуть позже Мишель усмехнувшись, бросил только: – Занятный все же малый твой брат. Всё, больше Марко к вам не заявлялся. Где они общались и общались ли с Мишелем, ты не знала.
Опять потянулись однообразные дни. Денег вдруг прибавилось – Мишель выдал тебе ещё на содержание. Он приободрился. Ты как-то услышала, правда не от него, а от лакея, что вас, оказывается, вызывали не так давно в суд, только суд Мишель с треском выиграл – ему дали по кредиту отсрочку на три года в виду "обстоятельств непреодолимой силы": force majeure как он есть! Похоже, дамоклов меч уже не висел над Тийёлями. На деньги ты смогла нанять учительницу – она обучила тебя немного играть на фортепьяно, чтобы аккомпанировать себе, вы разучили несколько красивых песен. Мишелю вроде нравилось. Он подарил тебе комнатную собачку. Потом выкупил назад ландо. Жаль, ездить на нем тебе было некуда. Тебя больше не травили но пока что держали дистанцию. Папа написал письмо, сказал, что всё хорошо, бобы и сено отлично продались, звал в гости, хвалил Мишеля и твою дальновидность. Но если тебе и показалось, что всё возвращается на круги своя, что твой муж снова станет прежним, то ты ошибалась. Мишель изменился и очень сильно. От его приятной округлости не осталось и следа, он стал носить костюм с четким, чуть даже приталенным силуэтом. Начал курить сигары, чего раньше за ним не водилось. Ты часто заставала его с коротким потухшим огарком, который он в задумчивости сжимал в углу рта. Выглядело и пахло отвратно, но почему-то в этом чувствовалась какая-то напористость, наглость, которой раньше не было. Скажи ты ему раньше "Мишель, тебе это не идёт!", он бы смутился. А сейчас было такое ощущение, что он посмотрит на тебя в упор и ответит: "Я в курсе," – а потом так же равнодушно отвернется. Он теперь обожал это выраженьице, как будто выбрал какой-то курс. Ты и оглянуться не успела, как эта хамская напористость пробралась и в вашу спальню. Тот Мишель, образца шестьдесят первого года, был, конечно, тюфячок, но милый тюфячок. Даже иногда смешно было, что такой богатый, такой взрослый мужчина в Новом-то Орлеане – и такой простофиля в постели. Он гасил свет, перед тем, как лечь рядом с тобой. Помнишь, как он целовал твои пальцы, все по очереди ("боже, а нельзя побыстрее..."). Помнишь, как иногда, после близости, говорил смешные комплименты или просто пытался тебя рассмешить перед сном. А однажды принес в спальню перышко и щекотал им твою шею. А теперь с ним стало неуютно – словно убрали заслонку, и вся нежность улетучилась, как горячий воздух из камина. Нет, он никогда не упрекал тебя напрямую, не поднимал руку. Да вы вообще ни о чем таком особенно и не говорили. Но ты смотрела на его выбритый подбородок, раскачивавшийся вперед-назад над тобой, и понимала, что он больше не смотрит на твоё лицо. Он не делал тебе больно, не говорил гадостей, но было ощущение, что он тобой пользовался, как вещью, причем не очень ценной. И это задело бы кого угодно. Раньше ты чувствовала себя драгоценным камнем, просто на руке не у того человека. Теперь казалось, что ты бижутерия. А однажды, уже в декабре, он, зайдя в спальню, насмешливо сказал тебе (ты стояла у кровати, не успев ещё лечь под одеяло – лампу теперь гасила только ты): – Вот ты так хорошо теперь поёшь. А ты умеешь петь "Боевой Клич Свободы"? Наверняка умеешь! – Что? – Раздевайся. – Что? – ты не поняла, потому что ты уже была в одной только ночной рубашке. Раньше он не просил тебя её сни... Тут он шагнул к тебе, сам ещё одетый, без сюртука, но в жилете, и резко, так, что ты пошатнулась, рванул на тебе эту рубашку – от ворота до полы. Он не был силачом, но и рубашка была тонкая, дорогая и... и зачем было её рвать? Не просто пуговицы там отлетели – он именно разодрал её на тебе. Жутковато это было – звук рвущейся ткани и его глаза: не бешеные, не полные страсти или ненависти, а такие, презрительно-удовлетворенные. Вы смотрели на друга и, кажется, не узнавали. – Ты очень хорошо поешь, – сказал он, и это был бы отличный комплимент, если бы он после этого не положил руку тебе на горло. Просто положил, не сжал, не надавил. Вы ещё секунду стояли так, всматриваясь друг в друга, а потом он мягко толкнул тебя на кровать. В тот раз он даже не разделся, только скинул туфли. Помнишь, как холодно было твоему животу от пуговиц его жилета, как почему-то очень неприятно пахла его новая, почти свежая рубашка, а слова "Пожалуйста, перестань!" почему-то крутились в голове, но раз за разом вставали поперек горла. А потом, поднявшись на ноги, прежде, чем раздеться, он заметил валявшуюся на полу разорванную сорочку, подобрал её и коротким движением швырнул тебе в постель. Это был абсолютно бессмысленный жест, он ничего не значил, но сделан был с таким скрупулезно отмеренным презрением, что до тебя дошла, наконец, суть его к тебе отношения. "Ты не пойми кто!" – говорили его глаза. – "Ты не мать моего ребенка, ты не верная жена, ты не содержанка, ты не помощник, ты не певичка. Ты не пойми кто! Вот и получай не пойми что!"
Но к счастью всё это терпеть было необязательно: ты всегда могла сказать, что у тебя болит голова, а он никогда не настаивал: "Нет так нет." И все же! Да, он мог изображать что угодно. Но он спал с тобой, и говорил с тобой, и хотел тебя. И значит, сколько бы он ни разыгрывал этот спектакль презрения, ты умела быть желанной, быть мягкой. От твоей силы, от твоего влияния на него остались крупицы, но они были. Он не разведётся с тобой. Наверное.
А потом пришел декабрь (промелькнуло самое скучное рождество в твоей жизни) иии... оказалось, что Нью-Орлеанские дамочки все-таки завалили своего мамонта! Генерала Батлера отозвали в Вашингтон! Да, сыграли свою роль не только их демарши: Батлеру не простили в первую очередь ареста консульств. Но и его "Приказ номер 28" был неслыханным прецедентом, обсуждался в салонах Лондона и Парижа, и генерала, которого ненавидели на Юге от Техаса до Каролины и в Европе от Ла-Манша до Средиземного моря, решили заменить. Его преемником стал Натаниэль Бэнкс. Это был ещё менее способный, чем Батлер, генерал от политики, но с собой он привёз аж тридцать тысяч солдат. Вместе с полками чернокожей пехоты и прежним гарнизоном города они сформировали Армию Залива. Очень внушительную силу. Теперь речи о том, что южане вскинутся, прискачут, размахивая саблями, а янки попрыгают на корабли и уберутся восвояси, не шло. Да, где-то там, на Востоке, ваша "серая бабуля", "душка Роберт Ли" надавал по морде бездарному Бернсайду, но сюда, на запад, даже эхо тех боев не докатилось. У вас тут после вялой летней попытки отбить Батон Руж, по направлению к новому Орлеану армии Конфедерации не действовали – все сосредоточились на том, чтобы спасти Виксберг от страшного Гранта. Виксберг – последняя ваша надежда сохранить контроль хотя бы за частью Миссисипи. Северяне сунулись туда, но при Чикасо Байю этот их Шерман получил на орехи! Правда, оборонял Виксберг генерал Пембертон, а его многие заочно считали предателем – он же был северянином! В общем, обстановка по всей Миссисипи и Язу была тяжелая. Ты читала об этом в газетах от нечего делать. Газеты после Батлера были все сплошь про-северные, и говорили в основном о том, как к весне от мятежников очистят весь бассейн Миссисипи. Но тебе же не было до этого дела, верно? Бэнкс отпустил вожжи – снова открыл церкви, отменил самые грабительские налоги, выпустил из-под ареста некоторых посаженных горожан. Не потому что он был добрый, а потому что размазня. Солдаты у него были подстать ему, все тридцать тысяч сплошь желторотики-новобранцы. Тем более было неожиданно, что именно эти желторотики устраивали страшный разгром в любой местности, по которой двигались. Они даже не грабили плантации – они заходили в дома и просто всё крушили: мебель, фортепьяно, лестницы, камины. Крушили, забавляясь и хохоча, как взбалмошные дети с мушкетами подмышками. Жутковато становилось от этих рассказов. Постепенно с тобой начали осторожно общаться подруги – так, здороваться, встречаясь на улице. В гости не звали, но если приглашала ты – некоторые заходили на чашку кофе. Вероятно, скоро ты должна была получить коллективную амнистию, но... тут произошло кое-что неожиданное, не в жизни города – в твоей.
Около полуночи кто-то требовательно забарабанил в вашу дверь с черного хода – ты проснулась. Лакей впустил человека. Мишеля опять не было – уехал куда-то по торговым делам. Ты вдруг подумала – что же у него хранится на складе, если он торгует (склад был в соседнем квартале)? Опять хлопок? Но хлопок вроде северяне конфисковывают... И тут к тебе ввели посетителя. Если Марко был нелеп своим костюмом, то костюм этого человека вполне гармонировал с его внешностью – густая черная борода, косматые брови, одежда кочегара или истопника... Не гармонировал с ним голос. – Мадам, моя жизнь, в ваших руках, – сказал "кочегар" голосом майора Деверо и изящно поклонился, как умел только майор Деверо. – За мной гонится отряд дегенератов в синей форме, и если вас это не затруднит, я прошу вас спрятать меня на время. Ты приняла решение мгновенно – Деверо заперли в бельевом шкафу. Солдаты вломились через пять минут, топая сапогами и нагло заглядывая во все комнаты. Но дом у вас был большой – его и за час можно было не обыскать, как следует, а потом хлопот не оберешься: новый генерал не то, что старый. Солдаты ушли. Майор перевел дух. – Фух. Мадам, вы спасли мне жизнь! – честно и без апломба признался Деверо. Несколько минут – и вы сидели в плюшевых креслах, не веря, что снова смотрите друг на друга. В чашках дымился кофе. Деверо снял дурацкую бороду и брови, и сейчас, без привычных пшеничных усов выглядел моложе своих тридцати двух лет, но это был он – все тот же не унывающий, отчаянно галантный кавалер. – Камилла, – сказал он. – Я здесь нелегально. Я ведь майор сигнального корпуса, вот мне и поручили развернуть разведывательную деятельность, а если хочешь сделать хорошо – делай сам. И вот я приехал, но, признаться, городские низы на стороне захватчиков. Ах, дорогая Камилла, как хорошо, что я снова вижу ваши глаза, ваши руки, ваши волосы! Я так часто вспоминал о вас! Порой, вы мне даже снились. И он рассказал тебе о своем задании, как будто доверял, как самому себе. Что это тогда было – рисковая попытка расположить тебя? Или и правда проснувшееся чувство? В этот раз, объясняя обстановку, он не пользовался чашками, бисквитами и твоей юной наивностью. – Пока держится Порт-Хадсон, можно удержать и Виксберг, потому что Порт-Хадсон блокирует реку с юга, выше Батон-Руж. Как только Фаррагут проведет эскадру на север, как только Бэнкс прибавит к силам Гранта своих игрушечных солдатиков, Виксберг будет обречен. А без Вискберга... я не знаю, как нам продолжать войну. И поэтому я здесь, чтобы задержать поход Бэнкса на север как можно дольше. Он вздохнул, как будто собираясь с духом. – Камилла, я так не хотел идти к вам в дом, чтобы не подвергать вас риску. Но в порту мне рассказали, что о вас по городу ходит никчемная грязная сплетня. Я, конечно, знаю, что вы – дама безупречной репутации, – майор Деверо, твой любовник, был настолько галантен, что произнес это тоном, лишенным и намека на двусмысленность. – Но всё же, языки болтают. И я... я подумал, вдруг вы захотите обратить эти глупые слухи на пользу делу Конфедерации, нашему делу! Таким образом, когда после победы мы расскажем об этом, ваше имя будет очищено раз и навсегда! Но... но это опасно. О, Камилла, будь у меня сейчас хоть один другой человек, которому я мог бы предложить это, я бы сейчас держал рот на замке. Но пока у меня никого нет. И потому я предлагаю это вам. Предлагаю с замирающим сердцем, столь же надеясь на благоразумный отказ, сколько и на обдуманное согласие. С виду задание простое, но поверьте, риск велик.
И он объяснил тебе суть замысла. Итак, майор Деверо собирался подменить топографические карты для будущей компании в штабе генерала Бэнкса. У него имелась информация, что один адъютант потратил большую сумму из казённых денег и будет обвинен в растрате, если не вернёт их. Деверо собирался его подкупить, выдать ему карты, которые сейчас готовил его знакомый топограф, а затем с помощью адъютанта заменить их, пока кампания не началась и карты не лежат каждый день на столе у генерала Бэнкса, обрастая пометками. Дерзкий, сумасбродный план. Твоя роль в нем была бы такой: внедриться в клуб офицерских жен, созданный женой Бэнкса и занимавшийся благотворительными театральными постановками, и под видом деятельности этого клуба войти в контакт с адъютантом. Кстати, с тем самым, что заходил вместе с Миллсом. И вот как раз для вхождения в клуб твоя репутация изгоя среди южанок выглядела незаменимым преимуществом.
– Что вы решили? Нет, не говорите! – вдруг встрепенулся Деверо. – Подумайте как следует. Я не хочу на вас давить, ни в коем случае. Я и так злоупотребил вашим великодушием. Я... пойду. Очень постараюсь прийти через неделю. Надеюсь, у меня будет другой человек, и ваше участие не понадобится. Ты резонно заметила, что за домом всё ещё могут следить солдаты, выходить сейчас может быть опасно, не лучше ли подождать пару часов? Майор улыбнулся той самой улыбкой "ну, вы понимаете", по которой ты так скучала. – Камилла, вы спасли мне жизнь! Как я могу воспротивиться тому, что вы будете распоряжаться двумя-тремя часами этой жизни? И ты распорядилась. Тебе было шестнадцать лет, ты вышла замуж год назад, и что ты испытывала с мужчинами за этот год? Комичные нежности Мишеля, сменившиеся презрением, с которым он небрежно овладевал тобой, словно выкуривая сигару, а потом терял всякий интерес? Интрижку с майором, в которой больше было удовольствия от азарта и страха быть раскрытой, чем от самих мимолетных ласк? Ну да, галантный кавалер в спальне все же лучше безразличного. Ладно, пусть уж будет майор... Но в этот раз все было не так. Если размер рогов мужа пропорционален удовольствию, полученному женой во время измены, Мишель, где бы он сейчас ни шлялся, застревал бы в дверных проемах, цеплялся за косяки и сшибал люстры. Всё время, пока вы были вместе, Деверо восторженно обожал твоё тело, как будто всех остальных женщин в мире янки вывезли на корабле в океан и там потопили. Он купал тебя в этом обожании, оно входило в тебя даже не через губы, не через низ во время соития – оно проникало сквозь поры твоего тела, перехватывая дыхание – так тебе было хорошо. Убаюканная его руками, ты забылась на несколько минут, задремала, паря в мареве наслаждения, а когда вынырнула, испугалась, что заснула, что потеряла полчаса или час – и машинально вцепилась в него руками, как маленькая. Было в его ласках что-то бесстыже-непосредственное, а было и что-то изысканное, как будто дорогое вино хлещут обычными глотками, потому что некого стесняться и не перед кем выделываться, и можно наслаждаться, а не делать из наслаждения скучный культ. И ты не могла понять, что ты в этой схеме – бокал ли, вино ли, виноградная лоза или просто женщина, которая пьет вместе с мужчиной из открытой им бутылки. Он сказал тебе тысячу и один комплимент – ты не запомнила ни одного. Он покрыл тебя поцелуями там, где ты не знала, что мужчины могут целовать. Он давал тебе кусать свою руку, когда чувствовал, что ты сейчас закричишь. И именно потому, что он не скрывал ни на дюйм, ни на йоту, как благодарен тебе за своё спасение, ты ощущала, что дело-то не в нём, не в спасении, а в тебе. Ты отчетливо ощущала (и пусть это была иллюзия), что если бы ему сказали: "Выбирай: пусть она забудет тебя, но ты останешься жив, или пусть тебя сегодня же расстреляют, но она по тебе заплачет" – он выбрал бы второе. Ты знала, что так не бывает, но... чертов Деверо! Ничего не могла с собой поделать. А потом он ушёл, галантный, храбрый Деверо, которому нельзя было не простить, что в прошлом году он прекрасно знал, как плохо защищен форт Джексон, и пытался убедить командование поставить туда сильный гарнизон, но не хотел тебя пугать, и потому безбожно врал про пушки и броненосцы. Ты стояла, прислонившись к дверному косяку в своей комнате, немного сбитая с толку тем, что "так не бывает", и тем, что "так только что было." Потом ты легла и заснула так безмятежно, как не засыпала очень давно.
А уже через неделю нужно было выбирать.
|
Море. Сейвад никогда не говорил об этом ни с кем, но каждый раз, когда судьба приводила его на побережье, он ощущал непонятную тоску. Странное влечение, которое не выходило объяснить. Поначалу он думал, что это тяга к прошлому, тяга к тому времени, когда королевство стояло непоколебимо. Но затем он начал сомневаться. Разум говорил, что прошлое ушло, что его не вернуть, и что сожаления, связанные с ним, стоит оставить в прошлом ради будущего тех, кого Седьмой поклялся защищать. И обычно Сейвад прислушивался к разуму. Но беспокойство, которое порождали в его сердце бегущие зеленые волны не пропадало. Не пропало оно и после того, как он вызвался добровольцем в экспедицию, заложившую Лосмор.
Каждый день, выходя на побережье, он ощущал это. Взмахи тяжелого тренировочного меча сами собой подстраивались под мерный шум прибоя, а потом, переходя к упражнениям с настоящим оружием, он не мог не заметить, что в его движения будто бы вплетается музыка побережья. Парирующие движения сочетались со звуком бьющихся о скалы волн, резкие крики чаек оборачивались столь же резкими колющими выпадами, шелест откатывающейся назад воды был столь же мягок, как и движения воина…
Вот и теперь, стоя палубе корабля, он пытался понять свои чувства, несмотря на то, что разум требовал другого. Разум кричал, что происходящее неправильно, что корабль не должен вести себя так, что незримая команда или магия, что распускает паруса и управляет такелажем, есть загадка, которую необходим решить или, по меньшей мере, понять причину ее присутствия. Но опиравшегося на перила Сейвада больше беспокоило то чувство, которое вызывали бегущие мимо волны. В них было что-то странное, что-то манящее, и в голову приходили мифы о легендарных русалках или сиренах, что заманивают смертных в глубины океана, где те остаются навеки.
От этих мыслей Седьмого смог отвлечь лишь появившийся на горизонте маяк. И вновь ощущение нарушившего свой привычный бег времени ударило гвардейца под дых. Корабль не должен был оказаться тут так быстро. Им надо было готовиться к переходу в несколько дней, но нечто принесло их к маяку за часы. Как будто в повести автор пропускал неинтересные и ненужные моменты, стремясь выделить лишь важное для хода истории. Если подумать, то их странствие жутким образом местами напоминало какой-то легендарный эпос, который в детстве очень любил слушать Сейвад.
Раилд. Седьмой со странным трудом вспомнил свое имя. И это затруднение заставило его напрячь память, вырывая из оков забвения ту историю, которую он обожал в детстве. Напрячь только для того, чтобы, под непосильной ношей разум сдался, как сдают руки, когда удерживаемый вес слишком велик. Там были герои, которые шли к цели. Некоторые из них погибали в пути. Их враг был могуч, но в итоге пал. Осколочные, общие слова, не говорящие ни о чем…
Сейвад украдкой посмотрел на спутников, некоторые из которых стояли рядом.
Но опять промолчал. В лучшем случае его слова будут сочтены еще одной загадкой этого некогда знакомого, но ставшего столь чуждым мира. В худшем – другие подумают, что это признак приближающегося безумия.
Маяк приближался, и среди плеска волн заиграла флейта. Флейта, которая тянула к себе, и первой поддалась Керидвен. Возможно, более разумным было бы остановить ее, но никакой твердой уверенности подобный курс не давал. Если это воздействовало на разум, то чем дольше они слышали этот звук, тем больше было его влияние на отряд. Они могли начать ломаться один за другим, и, как учили Сейвада в гвардии, в борьбе с магией, если нет средства защититься, нужно атаковать. И убить мага.
Он спрыгнул на землю и, обнажая меч, последовал за жрицей.
Только для того, чтобы столкнуться с извращенным воплощением своих чувств. Странным было то, как каждый раз встреченное ими оборачивалось чем-то, затрагивающим душу. Последний Страж лишил их паладина, бросив вызов его клятвам. В пещере под ним они сражались с чем-то древним и неповторимым, будто убивая само прошлое, которое сами стремились в той или иной степени возродить. В Уайт-Пике они столкнулись с беспомощностью…нет, со своими ошибками, с тем, как не смогли спасти то, что должны были спасти. Лоэнгрин из Синих Щитов был возможностью их будущего, человеком, который потерялся во времени и, как показалось Сейваду во время их короткой беседы, потерял часть себя.
Какой вызов бросит им Маяк?
Сейвад не знал. Он не знал этого до того момента, как наваждение, порожденное магией кельпи прошло. До того момента, вокруг оказалась вода, неумолимо затягивавшая его все дальше и дальше, а рядом не соратники, а порождения жестокой стихии, с которыми он сражался…
И он понял. Маяк обернулся потерей. Первой настоящей потерей отряда в бою…
|
|
|
Рассказы об Ирландии Дарра не любил. Не мог себе представить, что могло быть хорошего в такой земле, что не могла прокормить людей настолько, чтобы они аж мёрли насмерть, а непомёршие бежали бы совсем за океан, но продолжали при том вздыхать по родине с каким-то таким непонятным тёплым чувством. Конечно, нечасто. Конечно, помянув родных и близких угрюмо, а англичан — со злостью. Но Дарра-то слушал и смотрел внимательно (в такие моменты взрослые становились очень серьёзными, что способствовало), и видел, что по чему-то эдакому они тоскуют, о чём-то таком жалеют. Большом. У них был дом. У них была община. Один язык, взаимовыручка, надежда на жизнь. Потеря? Потеря.
Дарра представлял себе, как теряет всё, что у него было. Ну кроме родителей, братьев и сестёр. Ну разве что Лиан и Трис, чтоб какбы взаправду, да и жалко их таких болезных видеть и помочь не мочь. А потерять не жалко? Жалко. И чердак с трубой, потому что ну а как зимой-то? И треснувшую деревянную миску с мятой жестяной чашкой, ведь много ли с рук наешь-напьёшь? И мятый картуз, тонкий хлопковый шарфик, протёртую сумку и дырявые башмаки, без которых с осени по весну ни до шахтёрского городка так просто не дойдёшь, ни кукурузу так ловко не потаскаешь...
Всё равно непонятно. Из родных был потерян только дедушка, но дедушку Дарра не знал. Грусть и печаль отца и матери отражались в него жгучим солнечным зайчиком, но он корчился и хмурился, а когда поспевало спасительное облако, тут же забывал про тоску.
Остальное же... Ну вот на чердаке так и так холодно, когда Пэдди оттирает в сторону Брэди, Брэди — Оскара, Оскар — Дарру, а потом их всех давят еле сдерживаемые слёзы Трис, которую в конце концов пускают поближе к теплу, но самому "внешнему" из лежащих вповалку оттого разве что чуточку теплее. Дарра часто думал зимой, слушая завывания ветра по ту сторону крыши, что по сути и так спит почти на улице.
Миска же с кружкой у него была одна на двоих с Брэди. Детей в семействе Дайсонов было так много, что разом все за не такой уж большой стол не помещались, отчего кормёжка проходила в два присеста, вот и получалось экономить на посуде. По праздникам, когда все всё-таки собирались вместе, кто-то ел отдельную кочку еды с угла подноса, где высилась общая горка побольше, и не жаловался. Только всё равно — что хоть чуточку не совсем твоё, то в каком-то смысле совсем не твоё!
С одеждой-то также было. И уж тем более сумку папа с мамой выдавали то одному сыну, то другому, в зависимости от возлагаемой на "посланца" роли. Дарру частенько посылали собирать обломки угля на дорогах и задворках шахтёрского городка, отчего ворованную на обратном пути кукурузу ватага младших зачастую ела чёрную (менее вкусной от того она не становилась).
Если так подумать, то своего у Дарры отродясь ничего не было. Ну такого, чтоб если потерять, жалко было. С другой стороны, родители и не по скрипке какой-нибудь вздыхали (да вон она, из самой Ирландии, целёхонькая). По чему-то большему. И Дарра думал дальше.
Соседи да друзья в пути растерялись, это точно. Фьють! И нет взаимовыручки. Ну, той, что когда-то была, судя по рассказам. Тут каждый всё же чуточку сам за себя. Вот даже те же Донхаъю, казалось бы, добрейшие люди. Всего-то лишь повезло им когда-то жребий нужный вытянуть, а поди ж ты, тягость экая в воздухе. Отец их недолюбливает, завидует наверно. Другие некоторые тоже, отчего и сами Донахъю замыкаются порой, видно же. И вот уже добрые, но не ко всем. И так с каждой семьёй — кто-то поудачней устроился, кто-то нет. Посуда в дороге бьётся, и везение, верно, тоже. На острые-преострые такие осколки, много-много, а на всех не хватает. И вот на новом месте копошатся люди в незнакомой земле, и кто-то плуг себе "вырыл", а кто-то порезался только и ни с чем остался. А потом что? Даже счастливчики поди младшим своим про ту же голодную Ирландию рассказывают, и сами рассказы те им с соседями делится мешают и вообще объединяться, ну вот так как раньше бывало, если тем же рассказам верить. Нет уж той взаимовыручки.
А ещё язык. Папа-мама меж собой по-старому говорят, бывает, но и то, всё чаще по-новому, по-местному. Местные-то многие не ирландцы ни разу, и в школе, и в городке на общем английском говорят, и торговцы заезжие, и чиновники важные, и даже мистер Крюгер, и мало ли ещё кто. Так или иначе от местных-то больше все зависят, им чаще в рот смотрят, слова ловят, что лягухи мух. Даже Дарре с братьями и сёстрами в какой-то момент сказали родители, мол, хватит, новая жизнь — новый язык. Мы теперь американцы, будем по-американски говорить. Дарра-то согласился, всё равно за чудным говором родительским не всегда поспевал. Только вот к чему тогда рассказы эти про былое?
Получается, оборвали себе корни какие-то папа с мамой, когда от земли ирландской оторвались, а рваному-ломаному кусту как при пересадке прижиться? Дарра сажал, знает. Ну ладно, помогал сажать. Догадывается. Тревожно, боязливо. Вырастет-не-вырастет. Страшные гадания, и захочешь помечтать о светлом будущем, не получится. Уж что такое неурожайные годы, даже Дарра наизусть выучил!
Всё из-за рассказов дурацких! Не любил Дарра взрослым в такие моменты внимать. Потому и пропадал часто у соседей. Они на удивление совсем про Ирландию не говорили, а вот про округу да окружающих — пожалуйста. И даже на ирландском, потому что язык-то что, важно о чём говорить, а не как. По крайней мере с теми, с кем можно. И вот с Дуйэном Донахъю точно было можно. Они с Дарра все окрестности излазали, все облака пальцами истыкали, все берега всех водоёмов кругами от метаемых камешков исщупали. А лошадка их, ну это ж просто чудо! То хрипанёт со вздоха мощного, то ка-ак фыркнет, волей-неволей улыбнёшься. Всегда сильная, всегда тёплая и большая. А как залезешь верхом, то будто вровень с миром, и даже батя Дуэйна, мистер Донахъю, с опаской и уважением смотрит, хоть и не без тревоги.
И неважно было, у кого чего сколько. У Дуэйна и одежда была чище, и еда в кармане чаще, но не яблоками или коробком с иголками он дорожил, а дружбой. И не имевший ничего своего Дарра знал это и думал, что понимает в такой миг слова про "ту взаимовыручку". А дальше думать и понимать боялся. Оттуда виден уже был край пропасти, чёрный зев риска потери. Дарра шарахался мысленно прочь и бежал в гости к Донахъю, неосознанно продолжая побег Дайсонов от страха.
-
Получается, оборвали себе корни какие-то папа с мамой, когда от земли ирландской оторвались, а порванному клубню как при пересадке прижиться? Дарра сажал, знает Красивый, горький, прочувствованный пост.
-
Миска же с кружкой у него была одна на двоих с Брэди. Отличная деталь).
|
|
-
Но нужно вспомнить. Вопреки всему. Сильная девушка. И смелая. А еще очень натурально переданы и страх, и подступающее отчаяние.
-
Не могу выделить какой-то конкретный пост, но Лаи в принципе хорошо пишет. Я определённо задолжал тебе плюсцов за эту ветку в целом.
|
Рай наверняка очень шумное место. Там все время веселятся, танцуют, и играют на арфах, трубах и барабанах, славя Всевышнего. По крайней мере? Кейт думала именно так, ведь в унылом, тесном, тихом и очень скучном аду она уже побывала. И самое частые слова, которое она там слышала, были «Не» и «Нет». Не делай того и сего. Кейт быстро забыла лицо миссис Френчард, вместо него в ночных кошмарах было серое пятно. А вот ее противный голос оказалась забыть намного сложней. Она вначале сильно боялась в новом месте. Не новых папу и маму, Кейт долго привыкала называть так Джеймса и Флоренс. Боялась не новоявленного брата, и, конечно, не самого места. Боялась поверить, что теперь все будет совсем по другому. А когда поверила, стала очень шумной девочкой. Пожалуй в их классе не одна юная леди не могла сравниться с ней по крику и визгу. Ведь он, шел из самой глубины естества Кейт, и за тихие годы в приюте его там накопилось очень много. А еще она очень любила петь, все равно что, даже псалмы. Правда на рыбалке она не пела, рыбалка для Сая была священнодействием, а ради брата девочка была готова на все. Сама она рыбу не ловила, но с удовольствием смотрела как ее удит брат. Она таскалась за ним как хвост за собакой и с удовольствием участвовала во всех авантюрах и приключениях. Один раз они даже, чуть было не переплыли Миссисипи с их левого берега, на другой. С реки, стоящий на холмах Виксберг был почти не виден, поэтому девочке казалось, что он словно пропадал, на время их приключений. Особенно завораживающе было плыть на плоскодонке по течению, дать самой реке нести тебя, а самой смотреть на воду, или улечься на дно и смотреть в небо. Тогда верилось, что Сайлас Уолкер станет самым прославленным речным капитаном на самом быстром и могучем пароходе Миссисипи. А она будет заниматься лавкой и преданно ждать его на берегу. Честно говоря, ждать на берегу не очень то и хотелось. Хотелось плыть рядом. Но папа с мамой так переживали за свое детище, что Кейт частенько оставалась, чтобы им помочь. Да, она выучила все товары, но это было так же скучно, как уроки в школе. Когда не было покупателей, лавка мигом превращалась в тихое место, и тогда Кейт приходилось самой что-нибудь напевать или насвистывать. Ведь Бен в песнях был не помощник. Twinkle, twinkle, little star, How I wonder what you are! Up above the world so high, Like a diamond in the sky.
-
Вау! Вот верю! У тебя отлично и очень натурально получилось сыграть подростка. Очень интересно будет посмотреть, как Кейт будет меняться с возрастом.
-
Боялась поверить, что теперь все будет совсем по другому. А когда поверила, стала очень шумной девочкой. Реакция Кейт выглядит весьма натурально.
-
Twinkle, twinkle, little star! Отлично)))
|
Высказав свое мнение Ярра, больше в обсуждении не участвовала. Зато улыбалась и смотрела на происходящее своими карими глазами, которые были чуть больше и чуть зорче, чем у обычного человека. Для нее мир был довольно прост. Правда она делила его не на черное и белое, а на целых четыре части. В первой были свои, то есть члены боевой группы аколитов, а еще остальные члены инквизиции и их помощники. Во второй части мира были снова свои: Святая Экклезиархия,гвардия, арбитры, военный флот. Всякие гражданские, начиная от фермеров и кончая пустотниками были третей частью своих. Ну, и, четвертую часть составляли все ксеносы, мятежники, культисты темных сил, короче, враги и предатели. Одни были опаснее, другие нет, но все равно заслуживали смерти за свои грехи. Еще за свою недолгую жизнь Ярра пару раз пересекалась с космодесантниками и они представлялись ей кем-то вроде ангелов Императора. Девушка, которой доводилось охотится на демонов,абсолютно не представляла природу и опасности варпа. Да и не хотела она в этом разбираться, не любила Ярра всякие лишние умствования. Поэтому ритуал ее товарища Гравеля никак убийцу не взволновал. Что она не видела что ли, как он раньше колдует?! Да видела. Псейкер был своим, и какая разница, что его сила не только в клинке? Всякие упоминания зловещих сил, которые себе позволила сестра Соломея тоже не произвели на убийцу впечатления. Был бы реальный враг, то можно осенить себя аквилой, а слова, это только слова. Конечно, Ярра присматривалась к своим новым товарищам, с которыми встретилась только сегодня. Ее с детства обучали основам практического анализа, чтобы было проще устранять цели. Так что она отметила про себя излишнюю прямоту и самоуверенность гвардейца, и перепады настроения темнокожей сестры госпитальера, и уверенную деловитость комиссара Гёссера. Только про Иштвана Маченко она пока не могла сказать ничего определенного. Но девушка надеялась, что у ее еще будет время с этим разобраться, что у них всех будет время.
Как только за Соломоном закрылась дверь, ассасинка одним быстрым движением оказалась на ногах. - Предлагаю каждому составить список необходимого оборудования, оружия, спецсредств и передать нашему лидеру. Свой я составлю к вечеру. Думаю, что нам бы пригодился летающий корабль, если кто-то умеет его водить. Ярра сделала короткую паузу и продолжила: - Еще думаю, что нам всем было бы неплохо представлять боевые возможности друг друга, так как только мы с сиром Гравелем работали в одной группе. Я сама специализируюсь на тайном проникновении и устранении. Хороша на ближней дистанции, но стреляю так себе. Владею силовым и электрическим рукопашным оружием.
|
Блэйк наступает, обходя стол. Одна рука свисает вдоль линии корпуса безжизненной плетью, во второй переливается в неверном свете старый-добрый боевой нож. Саймон выкрикивает слова, которые, согласно легендам, служили девизом одному из рыцарей Камелота. Вспоминает прошлое, жизнь до и жизнь после, и, конечно же, службу. В те годы мир казался проще, прямолинейнее. Значение имел лишь приказ командира, не существовало требующих нетривиальных решений долгосрочных задач. Можно было просто шагать, выкрикивая речевки и песни в одно горло с соратниками. В последующие годы всё так сильно запуталось. Начинало казаться, что не распутается уже никогда. Всё изменилось этим сентябрьским вечером. Крик Саймона изобличает, привлекает внимание, лезвие боевого ножа хищно пляшет в вытянутой руке. Эшфорд ждёт неподвижно – серые глаза пристально следят за приближением Блэйка, фиксируя каждое движение, каждый сбивчивый шаг. Саймон рычит, срывая горло, и бросается на отродье в последнем рывке. Не успевает толком удивиться скорости лорда, как нож выскальзывает из пальцев с оглушительным хрустом ломаемой кисти. Эшфорд больше не играет, не разговаривает – Блейк понимает это совершенно отчётливо. Опустив подбородок, смотрит на окровавленную руку лорда, по локоть зарывшуюся в его, Саймона, грудь. Боли почему-то по-прежнему нет. Нет боли, нет страха, не осталось места для проблесков света. Только холод. Пустота. Отсутствие времени.
Энни обматывает ладонь рукавом и лезет в камин. Жалко китель, но ничего не поделаешь. Выхватывает из очага тлеющую головню, успевает сделать один шаг и, почти зашипев от боли, роняет головню. Раскаленное дерево моментально прожгло и рукав кителя, и совершенно неподходящую для подобных целей салфетку – девушка беспомощно смотрит на почерневшую деревяшку у своих ног, которая от падения раскололась на две равные части.
Вильгельмина хватает так кстати оставленную кем-то здесь кочергу. Длинная, увесистая, железная, с угрожающего вида крюком на конце – она, пожалуй, способна при необходимости сойти за оружие. Повернувшись в сторону Энни, девушка понимает, что сомнительная затея подруги провалилась практически сразу. Поверх плеча кадета Мина видит, как Саймон Блэйк набрасывается на Эшфорда и как тот, непринужденно сместившись в сторону, наносит удар. Пальцы Алистера выныривают из спины Блэйка вместе с фонтаном крови – удар чудовищной силы буквально пронзил грудную клетку Блэйка насквозь. Картина неправдоподобная, картина гротескная, картина, превращающая объективную реальность в сюрреалистичный кошмар.
Руэл смещается в сторону, перехватывая поудобнее нож. На Эшфорда бросается Саймон, и Картер использует его нападение для того, чтобы занять более грамотную позицию. Оказавшись позади лорда, он уже намеревается нападать, однако обмирает при виде того, чем заканчивается непродолжительная потасовка Блэйка и Эшфорда. Свет угасает в стекленеющих глазах Саймона, в то время как рука лорда почти по локоть тонет в его груди. Замешкавшись, Руэл неловко пригибается и пытается дотянуться лезвием до бедра воплотившегося в мире смертных чудовища. Вместо ожидаемого успеха окружающий мир начинает отчаянно кувыркаться. Мужчина, выронив и нож, и молитвенник, кубарем катится по полу к дальней стене. В голове звон, обеденный зал дрожит и плывёт – приподнявшись на локте, Руэл ошалело смотрит на Эшфорда, который невозмутимо проходит мимо навстречу следующей жертве. Левый висок горит, отчаянно пульсирует при попытке к себе прикоснуться – лорд небрежно отмахнулся от Картера между делом, едва его не прикончив.
Ульрих Мэйнард вскидывает тазер, прицеливаясь. Сперва обзор заслоняет спина налетевшего на Эшфорда Блэйка, после – Руэла. Детектив наблюдает, как оба нападающих разлетаются, раскиданные лордом без видимых усилий в разные стороны, и подгадывает момент. Теперь Алистер наступает уже на него – серые выцветшие глаза продолжают беспрестанно смеяться. Ульрих выжимает спусковую скобу, и с удовлетворением убеждается, что электроды впиваются точно в грудь лорда, который даже не пытается увернуться. Но происходит невероятное. Мэйнард отчётливо видит, как чернеет и обугливается под воздействием электричества водолазка, но сам Алистер Эшфорд как ни в чем ни бывало продолжает идти. Окна за спиной лорда синхронно взрываются, и в зал вместе с порывом холодного ветра прорывается дождливая ночь. Порыв воздуха смахивает весело потрескивавший в камине огонь, на смену тревожному полумраку приходит абсолютная темнота. Ульрих скорее чувствует, чем видит движение. Человеческая глаз не способен различить силуэт, с невозможной скоростью скользящий во мраке. Когда Эшфорд – фигура, чуть светлее, чем тьма, вырастает перед Мэйнардов в полный рост, тот, вопреки собственным ожиданиям, не успевает даже вздохнуть. Пальцы лорда стискивают и сминают горло, выдавливают воздух из лёгких, отрывают от земли словно невесомую плюшевую игрушку. Долю секунды Эшфорд смотрит в глаза Ульриху, наслаждаясь. После – сжимает пальцы, и небрежно отбрасывает в сторону уже бездыханное тело.
Нож в руке Дерека отчего-то совершенно не выглядит весомым аргументом в сложившейся ситуации. Стоящий рядом телохранитель целится в лорда, но выстрелить мешают отважно набегающие на хозяина замка взбешенные гости. Дерек видит, как лорд рукой пробивает грудь Блэйка насквозь, как небрежно отбрасывает Руэла. Видит, как Эшфорд направляется в сторону лысого детектива – и, по совместительству, в сторону самого Дерека. Телохранитель по-прежнему медлит – дотягивает до того, что все окна в зале одновременно взрываются, впуская холод, дождь и кромешную темноту. Вопреки здравому смыслу и логике угасает, задохнувшись, огонь в камине. И в нахлынувшей в одночасье со всех сторон темноте слышится то отчётливый хруст, то прерываемые воем койотов сдавленные хрипы. Секундой позже стоящий рядом телохранитель стреляет дважды – отрывистые выстрелы сливаются воедино, а сполохи высвечивают фигуру Эшфорда в полушаге. Что-то совсем рядом ломается, что-то грузно падает на пол – молния снаружи бьёт в крону росшего на берегу пруда многолетнего дуба, освещая комнату ещё на мгновение. Этого времени оказывается достаточно для того, чтобы обнаружить дворецкого – тот по-прежнему неподвижно стоит в нескольких шагах позади, около самого выхода, сохраняя надменно-отстранённое выражение на лице. Этого времени оказывается достаточно для того, чтобы обнаружить в шаге от себя Эшфорда – оказавшись между Дереком и Эйрой, лорд стоит неподвижно, чуть склонившись над трупом телохранителя со сломанной шеей.
Для Тима события развивается слишком быстро. Мужчины бросаются на хозяина замка, и тот, вопреки ожиданиям, играючи отбивается. Не просто отбивается – начинает безжалостно убивать, голыми руками разбрасывая рослых и здоровых гостей. Тим видит, как лысый детектив стреляет в лорда из тазера, но тот проходит мимо О’Райвера и продолжает наступать на Мэйнарда как ни в чём ни бывало. Следом взрываются окна, унося с собой свет. В кромешной тьме Тим по-прежнему стоит на месте и озирается, пока комнату не озаряет сразу несколько вспышек. Уже падая на колено и хватаясь за обожженное резкой болью плечо, мужчина проклинает того, кому пришло в голову стрелять в сложившихся обстоятельствах. Сквозь плотно сомкнутые пальцы толчками пробивается горячая кровь. Подстрелили. Чёрт возьми, подстрелили!
-
Нам всем конец? Определённо, нам всем конец!
-
Жесть. Жуть. Жалко погибших. Но шикарно, абсолют шикарно.
-
Впечатляет.
-
Начисто! Начисто! Я был свидетелем. Верите - раз! Голова - прочь! Правая нога - хрусть, пополам! Левая - хрусть, пополам! Вот до чего эти автобусы доводят!
-
Слишком, слишком быстро. Судя по всему Тим будет следующим...
|
Пристальный взгляд Рейнольда скользит по спинам духов-лошадей, пытается пробить сквозь мутную воду их тел, стараясь проникнуть в самую суть порождений моря; но взор нет-нет да вернётся к горящим злобой глазам, к дикому оскалу пасти. Глухое ржание дурманит разум, и только тренированная концентрация волшебника бережёт его от головокружения. Наваждение! Мысль вспыхивает в мозгу солнцем – эти духи способны дурманить разум своим ржанием, звуки флейты – их проделки, попытка приманить к себе жертв, которых они почуяли из-за дуновения северного бриза.
Маркус и Керидвен вместе атакуют разогнавшегося в их сторону кэлпи: Керидвен, явно думая, что ей по силам остановить коня на скаку, всаживает с размаху свою булаву в морду чудищу. Но металл только вязнет в переливающимся водяном сгустке и она на своём опыте убеждается, что не только волшебными трюками опасны эти чудовища: их копыта не менее опасны, чем удар дубиной. Передние ноги с грохотом вшибаются в щит, поднятый дочерью Бранвен, и она буквально слышит, как что-то хрустит в её суставах. Вроде бы ничего не сломано: но удар был силён и заставляет девушку даже припасть на одно колено, и пиромант, решив, что ему стоит позаботиться о своей защите самостоятельно, отпрыгивает в сторону. Вовремя: копыто другого кэлпи с шумом стукается о землю всего в сантиметре от того места, где стояла его нога. Поток пламени срывается с его руки и вот это, кажется, твари весьма не по вкусу: место которое прижёг укротитель огня теперь черным пятном отмечается на теле водяного духа, который атаковал Керидвен.
Сейвад и Андрэ синхронно выхватывают мечи и бросаются в атаку на третью проклятую лошадь: два клинка оставляют глубокие порезы, из которых начинает сочиться болотистая жижа, едва напоминающая воду. Но брызги, поднятые ударами их клинков, пятнают самих воителей, вызывая острый приступ слабости, словно кто-то мгновенно выпил часть жизненных сил. По преданиям, ходящим среди руадов, кэлпи рождаются из водоёмов, в которых долго пролежал утопленник. Наполненная горечью умершего, такая вода становится проклятой и если выпить её по неосторожности, можно умереть страшной смертью. По-видимому, какую-то часть этой силы сохранила и вода, переливающаяся в телах этих духов.
Люсиль воспользовавшись суматохой ищет позицию получше, и, кажется, находит её: среди двух больших валунов, лежащих рядом как раскрывшиеся лепестки, ей, кажется, заготовлена неплохая защита. Укрывшись за камнями охотница может видеть, как двое оставленных без внимания духа готовятся встать на дыбы и атаковать Андре и Сейвада.
|
|
Подполковник Миллс с интересом посмотрел на тебя, уже не так прохладно. – Я подполковник, мэм, – ответил Миллс, учтиво склонив голову. – Сядьте, пожалуйста. Вам так будет удобнее. Он задал тебе несколько вопросов – кто твой муж, поддерживаешь ли ты союз (ты ответила уклончиво), кто мог это подстроить теоретически и так далее. Потом он велел позвать солдата, который пострадал от вашей "бомбы". У солдата на лице были две не очень большие царапины. – Рассказывай, – приказал он. – Мы шли по улице, сэр, – начал солдат. – Проходили мимо дома этой мисс. – Миссис, – поправил его подполковник. – Миссис, – согласился солдат. – Тут горшок сверху и упал. – Куда упал? – спросил Миллс. – А там на стене такое... выдается... – Фундамент? – уточнил подполковник. – Наверное, – кивнул солдат. – Вот об него он и разбился. – Не на мостовую упал? То есть, его скорее столкнули с окна, а не взяли в руки и швырнули. – Должно быть так. Я не видел, – пожал плечами солдат. – Я просто мимо шел. Вот, и оцарапало. – Да что ты! Очень больно? – с деланным участием спросил Миллс. – Адская боль? – Ну, так, не очень, сэр. Но все же лицо, – покраснел солдат, чувствуя издевку. – Страшно подумать, что будет, когда тебя комар укусит, рядовой, – сокрушенно покачал головой Миллс. – Свободен! Солдат ушел. – Миссис Тийёль, – обратился он к тебе, вставая. – Я вижу, что это просто недоразумение. Но ситуация в городе неспокойная, поэтому, я думаю, вы простите нас за некоторую решительность действий. От лица войск Союза я приношу вам извинения за беспокойство. Однако необходимо убрать все горшки с окон во избежание дальнейших недоразумений. Вашим приглашением я с удовольствием воспользуюсь, чтобы проверить исполнение этого распоряжения. Во сколько мне следует прийти завтра? Всего вам наилучшего и до встречи. В этот момент тебе показалось, что ты легко отделалась. Подполковник пришел, как и обещал, хотя никакие горшки он, конечно, не проверял. Но дальше он повел себя крайне странно. Выяснив, что твой муж болен, он скорее не обрадовался, а обеспокоился и спросил, не лучше ли ему уйти. Ты сказала, что все в порядке, и вы... провели время за беседой. К чести полковника, она не сводилась к политике – он больше расспрашивал тебя о городе и о его людях, но не муссировал тему "кто из них может быть за нас". И все же ты поняла, что он, хотя и отдал должное твоей красоте, пришел сюда скорее в служебном порядке, чем для того чтобы поразвлечься с хорошенькой южанкой. Вопреки расхожему мнению о янки у него было и достоинство, и учтивость, но не было и капли той слегка небрежной, чуточку нахальной, и вместе с тем очаровательной галантности, с которой майор Деверо играючи и словно само собой разумеющееся завоевал твою благосклонность. Какие бы апроши ты ни делала, как бы ни стреляла глазами, Миллс только улыбался будто бы без задней мысли – и всё. Его выдержке позавидовал бы сам Каменная Стена Джексон! Вы проговорили весь вечер, и ни одного взгляда "ну вы понимаете", какие бросают мужчины. Сухарь да и только! На следующий день ты встретилась с подругой. Трудно было назвать её близкой – близких ты завести ещё не успела. Но ближе остальных. Звали её Элизабет Дюпон, но в девичестве она была МакДоннел, а муж её торговал сахаром, так что вы быстро нашли общий язык. Посочувствовав вашим проблемам, она вдруг спросила: "А говорят, к тебе заходил какой-то офицер янки?" – как будто это было что-то нормальное. Единственная версия наготове у тебя была все та же, что пришла в голову "на допросе" у Миллса. Пришлось рассказать про горшок и напустить туману про "разузнать сведения". "Звучит глупо, но почему бы и нет?" – подумала тогда ты. "Очевидно, потому что тебе никто не поверит?" – спросил бы в ответ Мишель, будь он сейчас здоров. Лиз изобразила заинтригованность, но не слишком умело. Дальше расспрашивать она не стала. "В конце концов, попить чаю с офицером армии союза – кому-то это не понравится, но это же не преступление" – так могла подумать ты. И действительно, никаких особенных последствий это вроде бы не возымело... в ближайшие два дня. А потом грянул гром, да ещё какой. 15 мая генерал Батлер издал свой Общий Приказ Номер 28 для жителей Нового Орлеана, который гласил:
Так как офицеры и солдаты армии США в последнее время подвергаются многократным оскорблениям со стороны женщин (называющих себя леди) Нового Орлеана в ответ на добросовестное невмешательство в их дела и проявленную вежливость с нашей стороны, сим приказывается в дальнейшем если женщина словом, жестом или действием оскорбит или выкажет неудовольствие любому солдату или офицеру США рассматривать её и обращаться с ней как с женщиной города, занимающейся своим ремеслом.
Короче говоря, всех нью-орлеанок, занимающихся тем, чем в последние дни занимались все нью-орлеанки, собирались рассматривать как проституток. Это было возмутительно. Да, приказ был составлен обтекаемо, непонятное выражение "женщина города" вместо "публичная женщина" только намекала на такую трактовку, но... это было не частное заявление, это был приказ военного губернатора! Иии... как солдаты должны были или собирались его выполнять?! Что угрожало женщине, которая косо посмотрит на янки?! Штраф!? Тюремное заключение!? Изнасилование на месте!? Генерал выразился столь же неопределенно, сколь и отвратительно. С тех пор война между ним и женщинами Нового Орлеана стала тотальной, по крайней мере с их стороны. Да, на улицах они вели себя теперь поскромнее, только изредка позволяя себе выкрикнуть что-нибудь, но всячески громили его в словесных спорах в гостиных. С их легкой подачи за ним закрепилось прозвище "Зверь Батлер". Была даже мода – завести себе ночной горшок с портретом Бенджамина Батлера на дне! Пока казалось, их усилия не возымеют никакого эффекта, но кто знал, что будет дальше? Было сомнительно, что Конфедерация бросит Новый Орлеан – свою жемчужину, свой самый богатый город. Вокруг города были болота, летом ожидалась обычная эпидемия желтой лихорадки, а отряд у Батлера был небольшой, и как он собирался восполнять потери? Город был огромен, со множеством подступов, защитить их все от нападений и не допустить восстания в тылу было с такими силами совершенно невозможно. Да, у него имелась под рукой сильная эскадра, но она вскоре ушла на север – участвовать в операции против Виксберга. "Наши придут, вот тогда-то мы с тобой и поквитаемся за "женщин города" и за "ремесло", вот увидишь", – читалось в прекрасных, но жестоких глазах нью-орлеанок. Однако пока что, сдав позиции, дамы чувствовали себя проигравшей стороной. А когда эмоциональные люди проигрывают – они ищут предателей в своих рядах. Стоит ли сомневаться в том, кого назначили предателем? С тобой перестали общаться почти все подруги, а те, которые общались, делали это неохотно, второпях, ни в коем случае не на улице, не здоровались первыми, сами не приходили к тебе и не приглашали в гости. Зато Мишель наконец поправился и встал с кровати – он немного похудел, но как будто воспрял духом. Взгляд у него был как у человека, который получил жестокий удар, но поднялся с земли и готов бороться дальше. Через два дня к вам снова зашел подполковник Миллс вместе с адъютантом штаба, капитаном. Мишель не хотел их принимать, но офицер сослался на то, что должен проверить насчет цветов на окнах, тем более, как он упомянул, его для этого и приглашали. Мишель не вполне понял, о каких цветах идет речь, поэтому впустил его. Подполковник разъяснил ему суть недоразумения, весьма дружелюбно поздравил мсье Тийёля с выздоровлением, пожелал ему хорошего здоровья и удачи в делах, но беседа не склеилась – муж был насторожен и напряжен, хотя и вполне вежлив. На четвертый день утром вам доставили письмо и посылку. Письмо было адресовано ему, посылка – тебе. Не успел Мишель вскрыть первый конверт, как пришел второй, за ним – третий, и так – десяток. Тебе же принесли полторы дюжины посылок от дам. Когда Мишель стал вскрывать и читать письма, глаза его полезли на лоб, а руки непроизвольно вцепились в волосы. С него требовали денег буквально все, грозясь обратиться в суд, а те, по чьим кредитам срок ещё не подошел, в резкой форме осведомлялись, когда он сможет заплатить. В твоих посылках была помада – красная, в одинаковых банках. К каждой банке прилагалась открытка. Навроде: "Дарю то, что вам так нужно с учетом выбранной профессии", "Пригодится, когда вы откроетесь", "Чтобы нравиться янки!", "Наносить перед тем, как принять подходящую позу", "Не забудьте использовать в следующий раз" и так далее... Скрыть такое количество посылок от мужа было невозможно и конечно, он узнал, в чем дело. Кроме того слуги обнаружили надписи, сделанные на стене ночью: "Здесь живёт подстилка для янки", "Позор!", "Шлюха и предательница." Вместо того, чтобы впасть в уныние, чего от него можно было ожидать, Мишель вдруг впервые за ваш брак рассердился. Вы были женаты чуть больше полугода, и он никогда не повышал на тебя голос, а даже если и хмурился, то недолго. Но тут его прорвало. Да что там говорить – он взорвался помощнее, чем котлы несчастного "Манассаса"! Фарфоровая посуда вздрагивала в буфете, когда он в бешенстве кричал на тебя, не обращая внимания на остолбеневшую прислугу. Причем он даже не упрекал тебя в измене, обходя эту тему стороной, а только в глупости. – Дура! Идиотка проклятая! Тупоголовая ирландская корова! Все нервы мне измотала и так меня подставила! Надо было посадить тебя на цепь, пока ты не поумнела бы! Какой же я был идиот, что женился на тебе! Какой надо быть тупой, чтобы сейчас позвать янки с визитом в наш дом!?!?!? Тебе надо на шею колокольчик привязать, как корове! Чтобы он звонил и все знали: "Вот идёт самая глупая женщина на свете!" Ты всегда была такой тупой или это городской воздух так действует?! Один раз сходила в оперу, и там тебе выдуло все мозги через уши! Кого мне подсунул твой папаша!? Ты должно быть недоношенная родилась, да?! – если бы его сейчас видел доктор Гатлинг, то признал бы, что такой скорострельности не обеспечивала даже его чудо-картечница. И за всю свою вспышку он ни разу не задал тебе даже в риторической форме вопроса, который иногда задавал раньше, пусть и больше в шутку: "Что будем теперь делать?" Это был плохой знак. Излив душу, он вытолкал тебя из гостиной и яростно хлопнул дверью – только чтобы уйти к себе в кабинет и ещё и хлопнуть дверью там! Похоже, ваш брак дал трещину, едва начавшись.
Потянулись сложные дни – на улицу было не выйти. Скоро зарядили обычные новоорлеанские летние дожди, да и куда бы ты пошла? Гулять? Не хотелось думать, что могло произойти при встрече с местными "леди". Мишель три дня не разговаривал с тобой и ел отдельно, но потом всё же отошел – стал бурчать своё "доброе утро", обедать в столовой и читать газеты в твоем присутствии (правда, теперь уже про себя). Он постоянно усиленно обдумывал что-то, потом стал пропадать, часто по вечерам, иногда на пару дней. Он, по его словам, продал кое-какие семейные украшения, заложил лошадей и ландо и достал денег на "некоторое время". Как он поступил с кредиторами, он тебе не говорил, но что-то пока никто не приходил вас выселять и продавать мебель с аукциона. Некоторую сумму Мишель положил и тебе на карманные расходы. Видимо, будучи человеком разумным, он понимал, что надо как-то кардинально решать вопрос, а экономия на десятицентовиках тут несильно поможет. А может, он просто все-таки любил тебя, твой Мишель со смешными усами, как у жука?
В такой тяжелой ситуации было сложно следить за слухами, но газеты вы продолжали покупать, да и прислуга кое-что приносила. И тут следует рассказать о генерале Батлере и о том, что происходило в городе. Батлер был родом из Нью-Гэмпишра, из самого сердца Новой Англии, первого штата, провозгласившего себя независимым, и ярым федералистом. Его отец, кстати, защищал Новый Орлеан еще в 1812 году, и было иронично, что теперь сын пришел в город-полумесяц, как завоеватель. 44 лет от роду, Батлер был так называемым "генералом-политиком" – он не снискал лавров на поле боя (исключая мелкую операцию по захвату земляного форта Гаттерас), но был именно тем генералом, который командовал войсками, введенными в Мэриленд и обеспечившими лояльность колебавшегося штата. Это был человек, лишенный полководческого таланта, но не лишенный политического чутья. Выглядел он, как волевой и решительный рубака, готовый ломать врага об колено, а на самом деле умел проявлять гибкость, "разделять и властвовать." Кроме того, он изобрел формулу, согласно которой рабов, бежавших к янки или захваченных федеральными войсками, по закону не нужно было возвращать хозяевам (вообще-то закон 1850-го года о возврате беглых года всё еще действовал), так как способность рабов быть использованными при строительстве укреплений формально делала их "военным трофеем". Это было умно, и все союзные генералы взяли такой подход за обычную практику. Помимо разоружения и Приказа Номер 28, новый губернатор начал с того, что ввел жесточайшую цензуру в печати, позакрывав все несогласные с ней газеты, а также повесил мистера Мамферда. Мамферд был виновен в том, что в первый же день оккупации сорвал звездно-полосатый флаг, самовольно поднятый капитаном канонерки "Покахонтас" над зданием монетного двора, а затем разорвал его на части и раздал в качестве сувениров друзьям. Также Батлер закрыл епископальные и некоторые католические церкви – католический клир всегда поддерживал рабство и часто совершал службы за успех оружия конфедерации, а епископалы считались "церковью для богатых южан". Конфедераты, узнав обо всем этом, настолько рассвирепели, что заочно приговорили Батлера к смертной казни, но этого лысого, спокойного и сильного человека "мятежникам было не запугать". Далее Батлер арестовал иностранных консулов "за помощь конфедерации", конфисковал средства консульств (речь шла о сотнях тысяч долларов) и обложил вообще всех богатых людей непомерными (с их точки зрения) налогами. А также под предлогом карантина запретил иностранную торговлю, которая, как он считал, поддерживала торговцев, поставлявших югу оружие. Кроме того, он составил списки враждебных союзу лиц, собственность которых была конфискована и продана с аукционов (утверждалось, что главным покупателем выступал его брат Эндрю). Коммерсанты его просто ненавидели. А был ли кто-то, кто его любил? Да! Его любили простые люди – докеры, рабочие, строители, обслуга. И было за что. Батлер не только установил пособия и организовал раздачу еды – оказалось, что его карантин не фикция! Были установлены строгие меры по уборке мусора и штрафы за неправильный выброс отходов, и под это дело созданы новые рабочие места. Были заблаговременно очищены давно гниющие канализации Нового Орлеана, и когда на смену дождям пришла августовская парилка с её убийственной влажностью, эпидемии не случилось. В городе-на-болотах, где стабильно от желтой лихорадки каждый год умирало от нескольких сотен до пятнадцати тысяч человек, умерло... всего двое! Его строгость к богатым тоже пользовалась популярностью. Когда он приказал обыскать женщину, пытавшуюся пересечь линию фронта, и конфисковал у неё столовое серебро (нонсенс с точки зрения большинства генералов), в салонах его тут же прозвали "Столовым Батлером"*. Однако многие из тех, кто ел с деревянных тарелок оловянными ложками, злорадно посмеивались. Одно только не нравилось простым нью-орлеанцам – вместе с Батлером в город хлынули беглые негры (с вашей плантации убежала половина). Они заполонили всё, выпрашивали еду, ломали заборы на дрова и отбирали рабочие места. Но и тут видя, что происходит, генерал "проявил гибкость" – одних отправили в солдаты формирующегося "Корпс Д'Африк", других наняли в обычные войска на хозработы, а прочих... вернули хозяевам! Одним словом, старый миф о Робингуде перевернулся с ног на голову – ваш шериф Ноттингемский грабил богатых и раздавал бедным! Неслыханно!
А что о нём думали настоящие разбойнички?
Итак, пока солдаты в сером и солдаты в синем убивались друг об друга в Долине Шенандоа, в Семидневной Битве и, наконец, во время Самого Кровавого дня Войны в битве при Антитем-Крик, Камилла Тийёль, урожденная графиня Д'Арбуццо, тосковала, скучала и страдала от легкой мигрени и одиночества, пока одним дождливым вечером, к ней не пришла служанка и не сказала, что пришел какой-то посетитель, который не назвался. По виду – человек приличный, но какой-то странный. В этот момент сама мысль о том, что кто-то хочет тебя видеть, была уже так радостна, что ты тут же приняла его, несмотря на очень уж поздний час. И в первый момент не узнала. Должно быть из-за костюма – вошедший, нахально стряхнув на ковер воду с мокрого котелка и скинув на руки лакею плащ, улыбаясь во все тридцать два зуба шагнул к тебе. Одет он был так нелепо, что в этом даже была какая-то лихость: безумный канареечный жилет, расшитый вдоль и поперек, нанковые брюки цвета жженого-кофе с претензией на благородство и нелепый сюртук бутылочного оттенка, к тому же, кажется, с чужого плеча. – Привет, Милли, привет, сестрёнка, – сказал он. – Хотел сделать тебе сюрприз, хах! Это был, конечно, Марко. Ну кто ещё мог так ужасно вырядиться? Вы выпили чаю, поговорили обо всём на свете, он посочувствовал тебе и всячески поддержал. Марко обосновался в порту, занимался... "ну чем-чем, торговлей понемногу" – сказал он с тем самым взглядом "ну вы понимаете." Ты знала, как выглядят торговцы. Не так. Марко явно был жулик, или вор, или шулер какой-нибудь. Скорее всего не из крупных, а на подхвате. Но тебе он открывать все карты пока что не спешил. Однако ты отметила, что он возмужал: ты выглядела на свои годы – юный, душистый, нежный цветок. Ему же было восемнадцать, а тянул он, пожалуй, на двадцать четыре – поджарый, уверенный и наглый, но без отчаянности, прикрывающей сомнения, как часто бывает у юнцов. Вам было что вспомнить, было и о чем посетовать друг другу, было что рассказать в плане новостей. Марко осторожно, намеками попытался определить, что ты думаешь о янки. О себе он, не вдаваясь в подробности, рассказал, что "чалится с ирландцами", и что "евреи и уопи** кусают сейчас за пятки". В целом вечер прошел очень приятно. Но была одна вещь, которая, пожалуй, немного отравила ни с чем не сравнимое тепло родственной встречи. – А этот подполковник Миллс... к слову, ты меня можешь с ним свести? – спросил брат между делом. Но вы были детьми одних родителей, вы вместе выросли. И ты почувствовала, что он пришёл только за этим. Познакомившись с Миллсом, он мог опять пропасть на долгие годы.
|
– Сэндвич что ли? Да не, это мы обучены! – хохотнул Кас и, выкрутив на максимум крепость и сахар, принялся шуровать в холодильной камере, бормоча "И че тут? И где тут?" Достав свой нож (монозаточка, между прочим! Понтовый свинорез получился, загляденье!), он отчекрыжил себе шмат хлеба и чего там полагалось нахлобучивать сверху. Сэндвич получился "гвардейский", модели "разорвиебало-М1", то есть, немного похожий на танк, и такой же непростой для уничтожения, но Каллахана это никогда не смущало. Он принялся уплетать его, глядя, как кружка наполняется рекафом. Как говорил один капитан, бесконечно можно смотреть на три вещи: "Как закипает рекаф, как заряжается батарея к ласгану и как горят еретики." Сказал он эту фразу, правда, не по поводу рекафа, а когда менял баллоны с прометием на своём огнемете, щурясь на пламя, но какая разница? – Налетай, воинство! – бросил он остальным с набитым ртом. – Провиант подъехал! Кому начикать, пока семестшестой все самое ценное не оприходовал? Ведь с самого корабля ничего не жрал. Не, определенно, лысый мог бы не разыгрывать обиженную девочку, а просто предложить, так сказать, как гостям. Ну что за люди? Думая так, он отхлебнул почти приторное варево. Ух! И правда крепко! "Рекаф должен быть такой, чтобы в нем гильза не тонула!" – говорил один мастер-сержант. – "Если тонет – можно и покрепче!" Эх, кайф почти как от прихода. – Жми сюда, – показал он дикарю, который дотопал таки со своей палкой. Интересно, она ему для красоты или может если что в щи выдать кому следует? Как бы ему объяснить, что палками уже давно не воюют? Хотя говорят, в умелых руках и палка – оружие, особенно если хорошо молился, а в кривых – и хеллган не поможет. – Тут сахар. Тут покрепче. Умная машина типа, сама сахар насыпает. Была бы чуть умнее – писала бы книжки и сама б их читала, гыгыгы!
|
|
|
Ультимативная концовка, вопросы в ответ на вопросы... Подобный расклад показался рыжей девушке ситуацией, где лорду не дают договорить? Что это? Акт отчаянной надежды на то, что дальше станет лучше? Дальше прозвучит что-то более дельное из уст недоброжелательного господина?
Неожиданно лорд Эшфорд вперил все свое внимание именно в нее, в Эйру. И по мере его речей становилось понятно почему. Не сюрприз. Уже нет. Но досада... Такая же, как и у многих. Которые в сам дом или, как леди Невилл, в этот зал, пришли без оружия... Лай, зловещие слова, оскорбления. Была ли за ними сила? Или он жаждал, чтобы другие поверили в нелестное сравнение с предками? Объятые внезапно воцарившимся мраком. Преисполненные смятения, быть может, ужаса...
Пальцы нащупали нож, потянули его напоследок. Сгребая под ладонью ткань скатерти. Крепко. Эйре некогда было размышлять о второстепенном. Сейчас важно было сплотиться и сделать рывок за подлинным оружием. Но... Прежде нужно понять, нужно вспомнить, что же действительно могло бы помочь.
Скатерть поддавалась тяжело. Еще один мужчина взял ее... но отпустил, присоединяясь к смельчаку, бросившемуся на лорда с ножом. Имело ли это хоть мало-мальские шансы на успех, кто знает. Внимание отвлечет? Далеко не факт. Смотря кого Алистер сочтет вкуснее. Ей показалось или фраза Патрика прозвучала, как заклинание в его представлении?
А лорд был невозмутим. Бесстрашен. По крайней мере, вел себя так. В висках стучали разнобойные команды. Хаос. Нельзя покидать замок. Не так. Но нужно подготовиться. Время до рассвета? В сознание запали две фразы Алистера. Миновала целая вечность, но я до сих помню тот день, будто это было только вчера. Преимущество противника? Знает приемы и способы, они свежив его памяти. В отличие от своры, как лорд выразился, вырожденцев. Меж тем, такие личности могут выдать что-то неожиданное.
Я бы даже хотел, чтобы это оказалось чуть более интересным. Злу не интересно вот так просто взять и всех поубивать. Многие культуры разных эпох несут идею муки, телесной и душевной. Культивируя ее разными идеями. То происки зла, то искупление, очищение и так далее. Я бы даже хотел, чтобы это оказалось чуть более интересным. Он будет играть с ними? Как кошка с мышкой? Наблюдая панику, агонию сознания, лихорадочно ищущего решение и не находящего его? Да, просто так все закончить сразу было бы ужасно скучно. Но и в этом случае, лорд может просто морочить им голову, внушая подобную идею, чтобы расслабились, посчитали, что уж какое-то время им еще отведено, а, стало быть, и шанс?
Вся эта неразбериха не позволяла сосредоточиться и вспоминать. Эйра досадовала. - Ричард, Энн, Мина, помогите стащить скатерть. - девушка стала отступать к находящемуся неподалеку от нее камину, утягивая за собой ткань. Озвучивать вслух свои идеи, посвящая в них врага, - не самая лучшая перспектива. Оставалось уповать лишь... на доверие? На поддержку? На помощь? На что, в принципе, можно было рассчитывать в таких обстоятельствах?
Но если положить, что Алистер обычный буйнопомешанный, ведь и такой вариант не стоило исключать, то, как минимум, можно набросить на него эту впечатляюще огромную ткань и таким образом дезориентировать. Попробуй один выберись быстро из обилия черных складок. Но девушка ставила сразу на худшее. Потому что если дело окажется проще, все обойдутся малыми потерями. Ежели нет... потеряют все.
Еще одна нелегкая дилемма. Культуры изобиловали идеей огня, который с одной стороны зло отпугивает, с другой служит его инструментом, например, в преисподней. Так стоит ли поджигать скатерть? И почему лорд пламя в камине оставил? Боже, дайте же сосредоточиться! Эйра мысленно взмолилась к пространству и предкам. Помогите, помогите вспомнить! Детская память очень сильна... но почему-то со временем все затирается. Но не исчезает ведь. Ничто не исчезает бесследно.
|
Саймон не мигая, смотрел прямо в пляшущее в камине пламя. Он не вздрогнул, даже когда заморгал и погас свет, а по залу пошло гулять эхо издевательского смеха хозяина замка. Все было кончено. После тьмы явилась истина, и заключалась она в том, что последний рыцарь был наивным идиотом, слепо поверившим в сказку. Но сказок не бывает, а зло, с которым всю жизнь готовился бороться Саймон, с легкостью обвело его вокруг пальца. Нетрудно обмануть того, кто сам рад обмануться. Всего лишь поманить обещанием новой службы, избавлением от ответственности и необходимости принимать решения. Саймон всегда видел себя оружием, так его учили. Сначала дед с отцом, затем офицеры. После увольнения не стало и тех, кто отдает приказы, и тогда Лэйк начал тонуть. Когда тебя призовут, будь готов. И да, он, черт возьми, был готов. Не забросил тренировки, даже когда вера, казалось, была безнадежно утрачена. Каждую минуту ждал, что вот-вот вострубят ангелы, и небесные командиры поднимут его в атаку, указав на врага. Даже когда отчаялся, глядя на то, сколько зла творится вокруг, даже когда уверился в том, что ад уже пророс наружу метастазами корпораций, медийной чумой и прочей заразой - ждал. И вот, дождался. Одинокий бродяга в дрянной одежде, безоружный и жалкий. Даже меча лишился, не говоря уже про запасенные под трейлером винтовки и пластит. Звякнула посуда, когда Саймон саданул кулаком по столу, схватил в горсть скатерть, сжал пальцы, почти не меняясь в лице, только выступили желваки на напряженных до судороги скулах.
Вокруг понемногу началась суматоха, кто-то истерично собирался умереть за честь короны, кто-то уже куда-то бежал, Патрик бормотал, словно заевшая пластинка. Девчонка-кадет взялась командовать этой свалкой, и знакомые офицерские интонации в тонком девичьем голосе вернули Лэйка к реальности. Ему стало стыдно. Девчонка, черт возьми, сколько ей там, девятнадцать? Двадцать? А он тут сидит, утопая в жалости к самому себе, осталось только слезу пустить. Саймон встал рядом с Патриком, заявившим на весь зал, что он Патрик, нащупал в кармане нож. Кивнул парню со смартфоном, решительно направившемуся к лорду Эшфорду. - Я с вами, сэр.
-
А кто будет жульничать, того будем бить по морде, по хитрой лордской морде!
-
Раз уж лорд сам к нам спустился, попробуем ему просто и банально втащить по наглой морде
Звучит как план
-
Саймон всегда видел себя оружием, так его учили. Сначала дед с отцом, затем офицеры. После увольнения не стало и тех, кто отдает приказы, и тогда Лэйк начал тонуть. Очень проникновенная мысль, разом описывающая всю глубину тяжести неуверенности. Саймон прекрасен.
-
Сначала дед с отцом, затем офицеры. После увольнения не стало и тех, кто отдает приказы, и тогда Лэйк начал тонуть.
|
|
|
Доброе утро. Почисти зубы. Будь здоров. Спасибо. Пожалуйста. Не чавкай. Застегни пуговицы. Овсянка полезная. Конфеты - после еды. Если холодно - надень шапку, не то простудишься. Купи лекарства строго по списку. Не забудь отдать бабушке сдачу. Не ходи незнакомой дорогой. Здоровайся. Не перебивай. Слушайся старших. Ложись спать вовремя.
Простые, чёткие правила. Почти, как ритуал, изо дня в день, снова и снова. Всю жизнь. Привыкнуть к этому было непросто, многие вещи оставались не понятными даже сейчас - но они, хотя бы, были привычными. Из года в год его окружали привычные вещи, привычные улицы, привычные здания. Сегодняшний день был совершенно особенным - он выехал за пределы Лондона, один. Бабушка очень переживала из-за этого. Она боялась, что Патрик может испугаться. Потеряться. Не справиться с переживаниями, которые рождались внутри. Когда ты попадаешь в новое место, где много незнакомых людей - ты не знаешь, что делать. Рождается тревога. Становится страшно. Хочется бежать. Хочется плакать. Хочется вернуться домой - но ты не знаешь дороги. Не видишь лиц. Не слышишь голосов. Твой мир вокруг извивается, выворачивается наизнанку, он не ТАКОЙ, ОН НЕ ТОТ, КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ. Ты беспомощный. Ты маленький. Ты не можешь сделать ничего - только потеряться в океане ужаса, ни вздохнуть, ни выплыть.
Патрик помнил это чувство. Он давно его не испытывал, с тех пор, как люди вокруг перестали быть такими огромными, а тени оказались просто тенями. Но сейчас, когда свет мигал, когда старый лорд так зловеще смеётся, когда люди вокруг кричат, бегут, и ЗЛЯТСЯ...
Оно вернулось.
Сжимая Динозавра до побелевших пальцев, Патрик начал раскачиваться вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад, не двигаясь с места. Его тело била крупная дрожь, худые плечи взграгивали от удара грома, в ушах лаяли... непсы.
- Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик..., - слова, слетавшие с его губ, превратились в монотонное бормотание.
- Давай, скажи "Пат-рик!". Пат...рик! - Па...! - гулил маленький Патрик.
Мама старательно вырезала ножом его имя на деревянных бортиках детской кроватки. Его имя было на поильничке. Кружке. Тарелке. Стуле. Бирках на одежде. Даже на той, что была на нём сейчас. На карточке в кармане. На ноге Динозавра, под заводской надписью "мой хозяин".
В школе ему даже не придумали кличку - все знали, кто такой Патрик. Могли обозвать дурачком или уродом. Но смешнее всего было, когда, после очередных побоев, этот щуплый паренёк вставал и, утирая рукавом слёзы вперемешку с соплями гордо заявлял "Меня зовут Патрик!".
Потому что имя - его главное сокровище. Его волшебное слово. Его защита. Его оружие.
Мама знала все секреты. Она ходила в церковь, но Патрик был там только один раз - его пугало это место. Люди в чёрных одеждах были чем-то похожи на лорда Эшфорда. Они были мрачными. Грозными. Они несли людям Страх перед Гневом Божьим. Мама говорила, что Бог злится на людей за то, что те не сражаются с демонами. Грешат. Она говорила это, трижды по три раза постукивая правым каблуком. Иногда она могла не есть целую неделю. Иногда протыкала себе ладони длинными спицами. Говорила, что это поможет ей очиститься. А Патрику это не нужно, потому что он - добрый, хороший мальчик. Настолько хороший, что он спасёт всех-всех людей однажды.
Что демоны будут визжать от ужаса при одном упоминании его имени.
- Привет! Меня зовут Патрик! - солнечно улыбаясь говорил каждому новому человеку, который только появлялся в его жизни, Патрик. Люди не визжали. Не бежали в ужасе. Они не были демонами. А, значит, были хорошими людьми. Его, Патрика, друзьями.
Он всех спасёт.
Всё вдруг встало на свои места. Он не неизвестно где в окружении незнакомцев. Он там, где должен быть. В окружении друзей, которые его не боятся. А те, кто боятся, не посмеют их тронуть.
- Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик. Меня зовут Патрик!
Патрик встал, решительно вскинув подбородок и голос его разнёсся по всему обеденному залу, оберегая всех людей силой имени истинного охотника на демонов.
- МЕНЯ. ЗОВУТ. ПАТРИК!!!
-
Мощно!
-
Блестяще!
-
It's Patrick
-
And His Name is JOHN CENA!!! ссылка
-
- МЕНЯ. ЗОВУТ. ПАТРИК!!!
-
Не ну это вышак. Патрик настолько трогательно-искренний, аж сердце щемит, 10 плюшевых динозавров из 10.
-
Этот, как его, смотритель парка считает Патрика очень интересным.
-
МЕНЯ. ЗОВУТ. ПАТРИК!!! Однако в ход пошло неконвенционное оружие!
-
Потрясно!
-
Хорош. А то все короткопост, да короткопост!
-
Бенефис Патрика. Хорош!
-
Тронуло, блин.
-
Я. Есть. Грут.
-
Патрик шикарен. Крутейший пост.
|
|
-
Уходит, прикарманив серебро. Я знал, я чувствовал, я точно знал!
И не разочарован.
-
-
Отменный бичара
-
здравый смысл и инстинкт самосохранения Абсолют необходимые качества!
|
|
Рауш скривил слегка губы, окинув взглядом парадную. Пока никого - либо он с Хетагуровым явился как раз вовремя, либо интуиция его подвела и место для визита оказалось выбрано неверно. После скорой, но весьма неприятной дороги Константин предпочёл бы встретить «врага» немедленно, а не томиться и далее в неизвестности. Сейчас это только раздражало, раздражало сверх всякой меры.
Он опустил глаза на старика в потертой ливрее.
- Я здесь не вполне по обычному делу. - произнёс Константин строго, пока в распахнутые двери заходили один за другим злые и перепачканные дворовой грязью стрелки. Кошелёк он, однако, достал и протянул привратнику несколько купюр с портретами британских монархов. Несколько больше, пожалуй, чем было бы уместно, будь его дело «обычным».
- Я слышал, здесь часто бывал ротмистр Берс со своими офицерами. Это так? - спросил барон и уточнил: - Горцы, из Туземной дивизии. - кивнул на ответ старика, - Не известно ли тебе о том, чтобы они хранили что-то здесь? Что-то достаточно габаритное… - он взглянул на ночного сторожа и добавил строго: - Это, да будет тебе известно, собственность правительства Области. Если нужно, мы проведём обыск.
Выслушав ответ, Рауш кивнул.
- Хорошо. - произнёс он, тоном своим не выдавая ни гнева, ни удовлетворения, - Есть тут какая-нибудь задняя комната, коридор или что-то такое*? Покажи!
Ориентируясь на указания старика, Константин Александрович отдал приказы стрелкам и проследовал к нужному нумеру в сопровождении одного только Хетагурова.
Он постучал в дверь и дверь распахнулась, и на единый краткий миг барон Рауш фон Траубенберг потерял дар речи. Ведь сколько лет кровавой войны не было бы за его спиной, сколько убитых и изувеченных не было бы на его совести, он все же был молодым человеком и остаться равнодушным пред открывшимся зрелищем никак не мог. Тем более, что было в баронессе Медем что-то особенное, что-то неуловимое, чего были лишены и о чем мечтать не могли все продажные барышни в «Париже».
- Нет, прошу простить. - произнёс Рауш с искренним сожалением, ступая в комнату Медем и укоряя себя за то, что недостаточно тщательно вытер сапоги от уличной грязи, - Я боюсь, что я здесь по… делу правительства Области.
Он обернулся, сделав пару шагов вглубь помещения, и сжал рукоять шашки, словно на параде.
- Штабс-ротмистр Константин Рауш фон Траубенберг, адъютант главнокомандующего Чаплина. - барон представился, - Я слышал, что здесь часто бывал ротмистр Андрей Александрович Берс, это правда?
Медем дала ответ, Рауш медленно кивнул.
- Я должен сообщить о том, что Андрей Александрович погиб сегодня ночью. Погиб на дуэли… Со мной.
Умом Константин понимал, какой вероятно была природа отношений Берса и юной девы, стоящей перед ним сейчас. Понимал, но все же надеялся, что ошибается… Ему было бы неприятно знать о том, что эта барышня в необъятном палантине способна на что-то… столь недостойное.
Он выждал пару секунд, затем продолжил.
- Я боюсь, однако, что дело мое совершенно не терпит отлагательств. Потому я прошу вашего сотрудничества… - Рауш взглянул на баронессу участливо, - Вам ведь известно о «трофейном» золоте господина Берса? Есть основания полагать, что оно могло храниться здесь. - Константин обвёл рукой комнату, - Вам ничего не известно об этом? Вы позволите осмотреть номер? Боюсь, я должен настаивать.
|
|
|
|
|
|
Странный корабль нес руадов в неизвестность. Корабль без капитана и команды. Он был загадкой. Подобен стихии, в которую окунулся отряд, доверившись неизвестности. Как можно было доверить судьбу отряда этому... Маркус припоминал, как он с трудом заставил себя пройти по трапу, и как все время оборачивался назад, с тоской глядя на утопающий в тумане островок суши. Но время шло, а таинственный корабль все нес и нес руадов вперед. Вот появился на горизонте мыс Уайт Пика, который венчали таинственные леса, отмеченные тенью Первой Ведьмы. Невольно пиромант помянул первого учителя, и чувства сплелись в один клубок. Была в нем и тоска, и гнев, и печаль и даже тоска. Но корабль умчал вперед и знакомые тени погрузились обратно в туман.
Выслушав Керидвен, Маркус внимательно осмотрел изображение на кинжале.
- С твоей стороны было бы справедливым поделиться с нами видением. - Маркус безразлично пожал плечами и добавил. - Я бы хотел изучить этот предмет во время плавания, если позволишь. После этого я расскажу тебе все что мне удастся узнать. Верну его как только мы ступим на землю и... - пиромант замолчал. Вид его казался растерянным. - Ты словно сама не своя, я тебя не узнаю. Как будто бы ты утратила часть себя. Скажи мне, если я могу тебе чем-то помочь.
Пока Рейнольд сосредоточенно чертил карту, а спутники предавались воспоминаниям, Маркус исследовал кинжал, вертел его в руках и пытался определиться со своими чувствами. Что-то неуловимо знакомое одновременно бесконечно далекое, чуждое, пробуждал этот предмет в повелителе пламени. Но чувства свои и знания он держал в себе.
Маяк возник внезапно, но видение это заставило Маркуса сжаться. Он вернул кинжал жрице, а затем с тревогой наблюдал как корабль лавирует между рифами. Повинуясь безвольной волшбе, судно пришвартовалось у цели и услужливо опустило трапы. Пропустив воинов вперед, пиромант собрался спуститься на берег и поговорить со жрицей, но в этот момент к немалому удивлению оказался ловко перехвачен волшебником. Он спокойно отошел с ним к фальшборту и также отстраненно устремил взор в сторону горизонта, укрытого туманом. Но с каждой фразой, с каждым словом Рейнольда, уголки губ Маркуса тянулись вверх, рисуя на отмеченном ритуальными шрамами лице развеселую юношескую улыбку.
- Так, так, так... Значит так мистер Угрюмость проявляет заботу?
Маркус напрягся, пытаясь сдержать добродушную усмешку, но не смог пересилить себя. А вот пересилить последовавший за этом взгляд волшебника пироманту пришлось. То ли последовавший ответ Рейнольда, то ли давно спустившиеся на берег спутники вернули Маркусу сосредоточенность, серьезность и в некотором роде поспешность.
- Я, кажется, понял, какое действо изображено на кинжале, и, боюсь, тебе это не понравится. Давай я расскажу об этом вам вместе. А сам кинжал - может быть это он так действует на Керидвен? - Маркус перевел взгляд на водную гладь и сложил руки на груди. - Я сделаю то, что ты просишь, но ты должен мне помочь. Скажи ей доброе слово. Любое. Одно. Я верю, у тебя получится.
Маркус в привычной ему манере иронизировал, но голос был тверд и серьезен. Трудно было понять шутит ли пироман либо говорит всерьез. Казалось, мыслями он был совсем в другом месте. А затем Маркус, выдавливая из себя каждое слово, произнес:
- Знаешь, я должен тебе кое-что сказать. Той ночью, в Уайт-Пике. Я умер. Я хочу с тобой об этом поговорить, но давай не сейчас. Там, на берегу, какие-то звуки. Нам нельзя разделяться надолго. Идем.
Чуть помедлив, пиромант поспешил на берег, оставляя позади волшебника с его теориями, умозаключениями и вопросами.
|
Чертовски страшно, когда тебя жрут заживо. Можно долго рассуждать о том, что это больно или невыносимо, а может даже жутко. Рассуждать, обсуждать там. Дескать, ох, это было настолько больно, как вроде бы одновременно сотня красножопых ублюдков своими кривыми ножами пытаются изрезать тебя на клочки. Да, бесспорно, можно и такое сравнение привести, но только сраное сравнение нихера не сравнится с тем ужасом. Проверьте. Лязг челюстей. Деловитое урчание, пополам с сиплым, глухим рыком. Темнота вокруг. Какие-то сполохи, пыль во рту и боль. Ты пытаешься руками закрыть лицо, интуитивно конечно, потому что в таком возрасте нету связного, чёткого логического мышления: типа, ага, свора голодных псов напала на меня, значит нужно прикрыть лицо, иначе эти твари откусят мне нос и обгладают губы со щеками. Ко всему прочему, какое к черту связное мышление, когда тебя уже повалили. Нет, дьявол, тут сработают только инстинкты. Или не сработают. Но в тот день Джо помогли какие-то внутренние рефлексы, а может просто повезло — нос и уши остались при нём, черт бы их побрал, этих собак.
А потом... всё стало нормально. Конечно потом, это когда он попал в Тапси-хаус, который стал ему самым настоящим домом. Он жил может быть и хуже других мальчишек в девять лет, но просто не знал об этом, для него все было хорошо. Солнце светило ярко, новый день наступал все также как и обычно — с восходом, а вечером живот не прилипал к позвоночнику от голода — это значит, что все было хорошо. В конце концов: его не били просто так, у него была крыша над головой и самое главное — целых две любящих его матери. Да срать он хотел на белые манишки, и пирожные по воскресеньям. Любовь творит чудеса и это как раз тот случай, когда выражение попадает под сути в цель на все сто. Само собой, что еды не всегда хватало, как и хорошей одежды, особенно обуви. Приходилось голодать, но ничего, это нормально — не смертельно. Тяжёлые дни проходили мимо, снова наступали удачные деньки и все налаживалось, если так можно было сказать. Иногда хотелось чуть больше, особенно когда казалось, что получить это самое большее — проще некуда: пьяный в канаве или оставленный без присмотра прилавок и вот оно, р-раз! У тебя в руках, а потом конечно и в карманах, появляется что-то, на что ты не потратил ни капли пота, ни секунды своей жизни. Легкое словно пух. Это чувство, которое взрослые называют сложным словом — обогащение, каждый раз кружило голову маленькому Хосе. Ему казалось на миг, что он хитрее всех на свете, а как он ловок, чёрт побери, ну просто сущий дьявол! Когда куш был побольше яблока или пары монет, Джо даже пытался как-то помочь приемным матерям. Нет, не делиться, что, мол, это ваша доля. Боже упаси! Помочь, хоть немного облегчить им то ярмо, которое они тащили ежедневно. Насколько мог девятилетний парень. Боже, какие в ход шли истории, чего там только не было, поначалу. Там была и жуткая банда головорезов, которых он помог обезвредить, а потом его конечно отблагодарили этой самой курицей! Были несколько раз сорваны набеги индейцев, один раз даже практически в одиночку, именно поэтому ему досталось столько денег. Однажды он схватился с пиратами, но самое забавное, что во всех историях, так сказать объяснениях, он — Джо — оказывался на хорошей стороне, ну с теми ребятами, которые носят белые шляпы. Ему казалось тогда не достаточно правдоподобно сказать, что нашёл. Но наверное самое главное было в том, что выдумывая истории, в которых поступки были правильные и благородные, он сам в них немного верил. Сам становился хорошим. Зато потом, жуя ворованное яблоко, иногда вместо сладости, он ощущал горькое чувство стыда. Все было просто и сложно в то же время: например, его мамы ведь не воруют, а он чего? Бог наказывает тех, кто берет чужое, и это чистая правда, значит и его накажет, но как? А если Он вместо него накажет сестёр, как тогда бывало с пьяными посетителями: подвернётся малец под руку, а попадает им. От таких мыслей ему становилось совсем не по себе, но... Наступала ночь, а с ней приходил и сон, который как волны океана, смывал все переживания и тревоги. Терзания оставались, но будто бы тусклые. На утро, ожидая кару с небес, хотелось долго лежать под одеялом, но нужно было мыть полы, черт их подери! Так проходил день и все было нормально.
Сорок восьмой ему хорошо запомнился именно этим днём. Стало очень тихо. Даже ночью так тихо редко когда было. Жутковато вот так стоять с ведром воды и нихрена не слышать, куда подевался привычный гул города? В голову лезли одна мысль за другой, но тайну раскрыл Мистер Эпплъярд. Золото. От этой новости в животе у Джозефа непривычно ёкнуло. Тогда он не придал этому значения, а зря. Эта мысль, вернее даже не мысль, а воображаемый вид кучи золота, появлялся каждый чёртов раз, как он закрыл глаза. Порой он мог поклясться, что слышит даже глухой цокот, с которым слитки стучат друг о друга в мешке. Который за спиной. Который несёт он — Джозеф, мать его, Джонсон! Эта идея захватила его целиком, и ничего он не мог с этим поделать, да и особо не старался. Он решил отправиться на поиски золота.
-
Красиво и страшно начинается эта история.
-
Однажды он схватился с пиратами Том Сойер стайл))))) Здорово)
-
Но наверное самое главное было в том, что выдумывая истории, в которых поступки были правильные и благородные, он сам в них немного верил. Сам становился хорошим. Вот это прям круто. И вообще пост замечательный.
|
Стоит признать, твоя свадьба разбила немало сердец в округе: в основном принадлежавших сыновьям мелких фермеров. Можно даже сказать, она больно щелкнула по их самолюбию – некоторые с горя в армию записались! Один из них, Джеффри Лежон, тебе даже нравился. Только рабов у его папаши не было ни одного, так что он, увы, ну совсем не подходил! Джеффри даже написал тебе письмо, что решил присоединиться к Луизианским Тиграм. Храбрый милый парень – ему было семнадцать и под мобилизацию он не попал, а ушел добровольцем. На свадьбу его, кстати, тоже не позвали, да, наверное, это было бы жестоко. Папа, для которого твой манёвр оказался неожиданностью, был от него в восторге, а вот мама, которая всё поняла ещё на стадии подготовки – не особенно. Ей твой жених, Мишель Тийёль ("мистер Тиел" – говорила мама) не нравился. Может, материнское сердце что-то чуяло, а может, он просто казался ей, закаленной тяжелыми первыми годами жизни, недостаточно крепким. Но что она могла сказать? Во-первых, достать из-под юбки жениха получше она не сумела бы при всем желании, а во-вторых, не ей было поучать тебя, как девушке выходить замуж – это уж точно! Ты переехала в город, и это было здорово. Город был такой красивый и такой полный жизни! На плантации ничего не происходило: там были только белые шапки хлопчатника, папины военные байки, разговоры с соседками ни о чем и негры, почтительно называвшие тебя "мисс Дарбузó". А у Мишеля был трехэтажный дом и огромный склад, забитый хлопком! У Мишеля был фарфоровый сервиз! У Мишеля был лакей в ливрее (негр, разумеется) и рессорная повозка с резвыми лошадками! У Мишеля была огромная резная кровать, на которой он в меру благовоспитанно, но не без некоторого озорства старался сделать тебя матерью своего ребенка. У Мишеля были молодые друзья, которые нашли тебя "манификь" и "сюперб" и без сомнений одобрили его выбор. Мишелю было двадцать семь лет, он был, может, и правда скучноват, в том плане что не собирался перевернуть мир и стать губернатором всея Луизианы, зато реально смотрел на вещи, был весел и легок на подъем. Ещё перед свадьбой, но уже после помолвки, он честно признался отцу, что скорее всего в следующем году не купит его хлопок. – Мои склады и так забиты. Если блокаду не снимут, я и четверти не продам. Так что, мсье Дарбузó, я вам хлопок сажать не советую. – И что же вы мне советуете?! – взвился твой папа, сделав такое лицо, как будто его только что надули. Но Мишель принял это за просьбу действительно дать совет. – Как по мне, сажайте люцерну и бобы. Хлопок забрал весь азот из почвы, скоро он тут вообще вырасти не сможет. А эти культуры поправят положение, ну и удобрения, конечно, нужны. – Как, чтобы я сажал бобы!? Нет, мсье, я не фермер. Я плантатор, – ответил папа с таким достоинством, как будто и вправду был графом, не меньше. – Ну, в этом я не разбираюсь, – пожал плечами Мишель, – но, – он улыбнулся, подняв палец, – зато я знаю, какие цены даёт правительство штата за бобы и за сено! И он назвал цены, после чего папины брови поползли вверх, а губы растянулись в улыбке. – И не переживайте вы так из-за хлопка, мсье Дарбузó! Хлопок вы в самом деле никому сейчас не продадите, а фураж и провиант нужен на войне постоянно. Три годика – почва отдохнет, и вернетесь к нашим милым коробочкам! Как раз, наверное, блокада кончится, а мой склад снова опустеет. И я снова дам вам отличную цену! Ну, вам понадобятся, ясное дело, деньги на удобрения и так далее. Но можно взять в кредит, а я вам с этим помогу. Скучный или нет, а Мишель был неглупый малый, и за это ему можно было даже простить смешные, как у жука, черные усики. Папа загорелся новым планом, и в общем, тогда можно было считать, что плантация спасена твоей женитьбой. Это ли не повод собой гордиться, а? Любил ли тебя Мишель? Любила ли ты его? Было ли это тогда важно? Для него – так точно нет: ему положено было уже жениться, вот он и женился, и пусть не взял хорошего приданого, зато был женат на дочке графа! Какого графа? Да какая разница, он же сам-то был никто, сын торговца хлопком, внук приказчика. А главное, у тебя были свежее лицо, милая улыбка и сладкий голос – на тебя слетались, как пчелы на мёд, капитаны блокадопрорывателей, и Мишель заключал с ними сделки. Склад его и правда был полон, но он продавал, хоть и понемногу, зато теперь больше других. И тоже благодаря тебе! Впрочем, наличных денег у вас всё равно было очень мало, но вам всё и всегда отпускалось в кредит. Ведь все понимали, что еще полгода, ну год, и либо янки разобьют, либо правительство заключит мир. Неважно, главное, что блокада будет снята. А стоило один раз увидеть склад Мишеля, чтобы представить, как через полгода после снятия блокады все эти тюки с хлопком будут легко проданы и превратятся в богатство, способное с лихвой покрыть и займы, и проценты. Хлопок давно стал "белым золотом", ведь в мире в то время не было более ликвидного товара, чем "Король Хлопок" – выращенная в Южных штатах белоснежная пима. Ты быстро влилась в общество, ну, не в высший свет, конечно, но почти! И возможно рано или поздно вас благодаря твоей красоте и торговым связям мужа стали бы приглашать в самые первые салоны города. К сожалению, ваша счастливая жизнь не пережила весну 1862 года. А всему виной был план "Анаконда" того самого генерала Скотта, с которым твой папа "брал Веракрус, Пуэбло и Мехико". Поначалу война шла вдалеке от Луизианы. Еще до твоего замужества, в прошлом году, на востоке прогремело сражение при Булл-Ране (его пока даже не называли Первым), но кто там кого разбил и какие последствия это имело? Реальные последствия войны выражались в том, что из-за проклятой блокады подорожали кофе и кружева, да и всё! Новый Орлеан оставался самым богатым, самым шумным и самым развитым городом Юга. Ну да, печатались списки убитых и раненых в газетах, но кого тебе там было высматривать? Джеффри Лежона что ли? А план "Анаконда"... ну, это, наверное, была жутковатая пропаганда северян. Правда, в мае 1861 их корабли всё-таки появились поблизости от устья Миссисипи и немало всех напугали, как тебе рассказывали (тебя тогда в городе не было, а до плантации слухи доходили разбавленными) – да только уже в октябре "москитный флот" храброго коммодора Холлинза легко отогнал их эскадру! В газетах было полно карикатур на капитана Поупа и его трусливое бегство. Однажды ты спросила друга вашей семьи, майора Деверо, что это за план такой, и не опасен ли он, и не доберутся ли они по реке сюда. Натаниэль Деверо подкрутил ус и ответил: – Миссис Тиел, я бы хотел посмотреть, как янки попытаются это сделать! И при помощи кофейных чашек, сахарницы и бисквитов наглядно показал тебе, что для этого северянам придется прорваться мимо фортов Джексон и Сент Филип, а этого они сделать никак не смогут. А потом даже изобразил, как новые броненосцы конфедерации поймают связанную боем эскадру янки за хвост. "Вот так! Оп-ля!" – и накрыл своей изящной, но сильной рукой твою (Мишеля рядом не было). Пфф, что поделать: красота, как и картечь, не разбирает, где там майор, а где семнадцатилетний мальчишка. И тучи на душе развеялись, а чтобы совсем тебя успокоить, майор Деверо рассказал, как в прошлом году таранный броненосец "Манассас" чуть не потопил новейший винтовой корвет северян "Ричмонд"! Иии... судя по всему, майор готов был и это показать тебе наглядно, уже не на бисквитах с чашками. Все это было весело и здорово, но твой папа не зря гордился знакомством с генералом Скоттом, а план "Анаконда" не был пропагандой. Скоро все взоры устремились на север: в феврале северяне захватили несколько небольших фортов на реках Теннеси и Кумберленд, а потом дошли и до Миссисипи. В апреле разразилась битва при Питтсбург Лэндин – и вот это было уже поближе. Ваши ребята внезапно напали на армию северян, пока их начальник, какой-то генерал Грант, пьянствовал (ну, так писали газеты), изрядно потрепали "синепузых" и чуть не загнали в болота, но, правда, потом почему-то отступили... Майор Деверо охотно объяснил Мишелю, что было сделано не так, почему промедление генерала Борегара стоило вам победы, а также рассказал, как рыцарство генерала Джонстона, отославшего своего врача к попавшим в плен раненым солдатам противника, стоило ему жизни. Потом после 12 апреля все газеты только и писали, что о дерзкой акции северян, которые угнали паровоз, ездили на нем и срезали телеграфные провода, но другой, "наш паровоз" погнался за ними и настиг, и теперь вот думают, расстреливать их или погодить. Ты попыталась представить, каково это – лететь куда-то на паровозе, так что ветер в ушах свистит? Каково потом ждать казни? И за этим шумом сообщения о кораблях северян в Заливе не выглядели, как что-то значительное. Ну, корабли и корабли, отогнали в прошлый раз – отгонят и в этот. Но в этот эскадрой командовал не Поуп, а адмирал Фаррагут – а он был капитаном ещё под началом Перри в войне с Мексикой, и тоже "брал Веракрус". Это был решительный и храбрый командир. Корабли адмирала Фаррагута поднялись вверх по течению, и 18 апреля канонерки начали бомбардировку фортов Джексон и Сент Филип 330-мм бомбами. Форты находились в семидесяти милях от города, и до вас канонада не долетала. Поначалу в газетах писали (Мишель читал их тебе вслух), что обстрел крайне неэффективен – бомбы либо взрываются в воздухе, либо уходят в мягкую почву и не причиняют укреплениям никакого вреда. Но адмиралу Фаррагуту эта возня надоела, и в ночь с 23 на 24 апреля его эскадра, построившись двумя колоннами, пошла на прорыв. Деморализованные бомбардировкой гарнизоны открыли по ней огонь, но, вопреки заверениям майора Деверо, северяне легко прошли у них на виду. Ваши корабли ринулись наперерез, и... не смогли сделать почти ничего. Лейтенант Уорли на "Манассасе" пошел в самоубийственную атаку, сумел ударом тарана повредить винтовой корвет "Бруклин", но потом "Манассас" попал под перекрестный огонь, превратился в решето, загорелся и позже взорвался. "Стоунвол Джексон", чья броня представляла собой уложенные в ряды тюки с хлопком, взял на таран пароход "Варуна" и пустил его ко дну, но сам получив столько попаданий, что рулевой, не дожидаясь приказа, направил его к берегу и посадил на мель. Неуклюжий, как комод в стиле короля Людовика, броненосец "Луизиана", защищенный броней из распиленных стальных рельс, смог дать всего один залп – его машины были не достроены, и он просто не успевал поворачиваться за своими быстроходными целями. Когда коммандер МакИнтош пал, сраженный гранатой, матросы подожгли "Луизиану", чтобы она не досталась врагу. Маленький пароходик "Мошер" попытался атаковать флагман Фаррагута, толкая перед собой брандер, но был потоплен всего одним залпом. Короче говоря, северяне просто разметали флот Речной Обороны, параллельно отмахиваясь от назойливого обстрела из фортов. Федеральный флот потерял один корабль, а ваш – двенадцать. Эскадру северян теперь не то что остановить – задержать было некому. Лишь четыре избитых корабля конфедерации пережили эту ночь, а канонерская лодка "МакРей" была настолько продырявлена ядрами, что позже затонула, едва пришвартовавшись к причалу. В форте Джексон вскоре вспыхнул мятеж и 29 апреля он выбросил белый флаг. Но вас это волновало мало. Утром 25 апреля к тебе в комнату вбежала служанка и крикнула: "Корабли янки!" В одном пеньюаре, не накинув даже шали, ты подбежала к окну и увидела их: длинные, хищные силуэты, скользящие по реке со спущенными парусами и развевающимися флагами, держащие город на прицеле. И сердце упало. Янки пришли. Жаль, что здесь не было майора Деверо – хотел же посмотреть, вот и посмотрел бы! Стоит ли говорить, что в Новом Орлеане началась страшная паника? Город бурлил, как забытая на плите кастрюля. Три дня янки ждали капитуляции, пока мэр и генерал Ловелл спихивали друг на друга эту позорную обязанность. Все бегали, как угорелые, но никто не знал, что же делать. Кто-то учил гимн республиканцев, кто-то пытался уехать и увести с собой побольше добра, кто-то готовился партизанить в окрестных лесах, а кто-то грабил магазины. Моряки хотели отогнать недостроенный броненосец "Миссисипи" в Мемфис, но не нашлось буксира, и корабль подожгли, от чего дым застлал половину порта. Вообще всё время пахло гарью, вы с Мишелем не показывались на улице и думали, что это чадит остов броненосца. А потом к вам домой пришли солдаты. Не янки – свои, южане. – В чем дело, офицер? – спросил Мишель. Он, кажется, один сохранял присутствие духа в этом бедламе. – Хотите чаю? – Нет, благодарю. А вы разве не слышали? Генерал Ловелл уводит войска из города. – Ну и что? Я ведь не военный. – Так приказано уничтожить все стратегические запасы, – терпеливо объяснил юный лейтенант в серой форме. – А причем здесь я? У меня таковых нет, сэр. – Я имею в виду, сэр, – понизив голос и немного смущаясь недогадливости собеседника, проговорил офицер, – что нам надо сжечь весь ваш хлопчатник. И вот тогда ты увидела, как жизнерадостный и непробиваемый Мишель Тийёль на глазах бледнеет, словно тот самый хлопок, и падает в обморок. Ты помнишь, как сгорало ваше будущее – во дворе склада, в огромной куче, огонь поднимался до небес и солдаты, подбрасывавшие в ревущее пламя тюки, утирали пот, морщились и с опаской смотрели на склад: как бы стены не вспыхнули. Страшное это было зрелище – горела сама суть вашей жизни. Мишель в тот же день слёг и сильно заболел – его свалила нервическая лихорадка. Он кашлял, метался по постели, бредил, лоб у него был сухой и горячий. А янки вошли в город. Ты была в толпе перед зданием таможни, когда под барабанный бой синие мундиры сняли флаг Луизианы и подняли над ней звездно-полосатое полотнище. Город был сдан без единого выстрела. Тогда никто из вас не думал об этом, но адмирал Фаррагут одним ударом нанёс конфедерации поражение посерьезнее, чем она потерпит в грядущей битве при Гёттисберге – Миссисипи, важнейшая транспортная артерия страны, оказалась практически заблокирована. Севернее ещё держались Мемфис и Виксберг, но "Анаконда" уже сжимала своё смертоносное кольцо. Впрочем, вас это теперь мало беспокоило. Военным губернатором Луизианы был назначен генерал-майор Бенджамин Франклин Батлер. У него было пять тысяч человек, чтобы удержать в повиновении ста пятидесяти тысячный город. И он собирался это сделать во что бы то ни стало. Сразу же этот человек дал вам понять, что готовиться надо к крутым мерам: у горожан изымали оружие, у всех государственных чиновников требовали принести клятву верности Союзу, а у любого, признанного мятежником, легко конфисковывали имущество. Мужчины отдали Новый Орлеан Фаррагуту, но женщины не собирались просто так уступать город синим мундирам. Все дамы, не сговариваясь, словно вступили в тайное общество – они выкрикивали в спины солдатам оскорбления, они дразнили их, выливали им на головы из окон ночные горшки, выказывали полное пренебрежение офицерам, а встретив их на улице, сразу же демонстративно переходили на другую сторону. Не участвовать в этом было трудно – можно было оказаться парией. Конфронтация усилилась, когда Батлер издал указы, обложившие дополнительными налогами богатых, и учредил раздачу пособий малоимущим, очевидно, надеясь привлечь их на свою сторону. И вот, десятого мая, взвод федеральных солдат проходил по переулку мимо вашего дома, когда из окна второго этажа на них упал цветочный горшок. Был ли он обронен случайно или был брошен нарочно, а если да, то кем? Неважно – осколки оцарапали лицо одного из солдат. В вашу дверь стучали так, что казалось, она слетит с петель. Когда вы её открыли, какой-то офицер вместе с парой своих дуболомов в синей форме ворвался в дом и приказал привести хозяина. Хозяин был всё ещё болен. Хозяйкой была ты. Увидев перед собой шестнадцатилетнюю девушку, офицер несколько смягчился, но тем не менее настойчиво предложил следовать за ним. Отказ, похоже, не принимался. В штабе генерала царил порядок, но вас долго не принимали. Потом дежурный офицер сказал, что генерал занят, и приказывает подполковнику Миллсу разобраться с ситуацией. Было, пожалуй, страшновато. Да, ты была несовершеннолетней, но в отношении такого преступления, как мятеж, снисхождения можно было не ждать. Подполковник Миллс оказался джентльменом средних лет, со скуластым, спокойным лицом, с гладко выбритыми щеками и аккуратно подстриженной бородой. Его глаза смотрели прохладно и скептически. Он выслушал доклад лейтенанта и испытующе посмотрел на тебя. – Как вас зовут, мэм? – спросил он. – Что можете рассказать о случившемся? Это был ещё не трибунал – офицер просто пытался разобраться, что с тобой делать дальше. Возможно, ваша дальнейшая судьба сейчас сильно зависела от того, что и как ты ему скажешь.
|
Большую часть плавания Андре проводит на носу корабля. Вальяжно облокотившись на перила, безразлично вглядывается в туманную даль, размышляя. Это необычное путешествие отличается от всего, через что руаду приходилось проходить в прошлом. Периоды смертельной опасности сменяются периодами затяжного спокойствия, а вместо обычных для такого рода переходов непосильных нагрузок, здесь – лишь туманный простор для воспоминаний и мыслей.
Думает Андре о разных вещах. Он подмечает, как меняются спутники. Помнит, насколько сильно тронула смерть невинной мыши Сейвада. По лицу Люсиль видит, что девушка не вняла советам и продолжает винить в произошедшем только себя. Наблюдает за Керидвен, которая день изо дня мрачнеет по мере того, как туман вытягивает и поглощает браваду. Если даже огонь её веры не способен противостоять тлетворному воздействую мрака, то что, в конце концов, остаётся делать всем остальным? Лишь ворчливый старина Рейнольд вносит в происходящее нотку стабильности, продолжая с завидным упорством наносить всё новые и новые метки на рукотворную карту.
Андре задумывается о том, насколько сильно он сам изменился за последние дни. Будучи неспособным трезво оценить ситуацию изнутри, тем не менее он уверен, что в прошлом не отличался страстью к философии и бесконечным затяжным размышлениям. Думает руад и о том, что осознанно взял на себя роль предводителя там, среди извилистых закоулков Уайт-Пика, и всё-таки привел к безоговорочной победе отряд. Потом мечник снова отступил в тень, но чувствовал, что теперь его статус в группе стал даже более неопределенным, чем прежде.
Андре помнит тот задор, который переполнял его на площади. Захлестывающий весь мир вокруг боевой раж, заполоняющую естество эйфорию. Он с таким удовольствием врезался в ряды крыс, неся смерть и повергая противника в ужас. С ненавистью срубил сразу обе головы крысиного короля. Это – плохие воспоминания и эмоции, темные. И, тем не менее, мечник цепляется за них, потому что буквально всё, что угодно, лучше пожирающей заживо отстранённости.
Издалека он видел, как рыдает, стоя на коленях, Керидвен в корме корабля. Быстрее, чем Андре задумался о возможности подойти, она оправилась и спустилась вниз к чародеям. Впереди уже вырастает прорезающий стрелой облака маяк, и мечник, отвернувшись, возвращается к созерцанию изрезанной фьордами береговой линии.
-
мечник цепляется за них, потому что буквально всё, что угодно, лучше пожирающей заживо отстранённости. Мнится мне, это единственно правильный подход.
|
|
Сейвад отправился проводить Фиашу в последний вместе с Люсиль. Частично потому, что разделяться менее чем на пары было неразумно, и, хотя город ощущался сейчас иначе, одного Шширка для защиты лучницы в случае чего-то непредвиденного могло оказаться недостаточно. Более того, этим чем-то непредвиденным мог оказаться сам мыш. Не по своей вине, разумеется – но беспокойство Маркуса о том, как Туманы воздействовали на разум и сущность живших в них не было необоснованным. Хотя Седьмой и думал, что изменения являются постепенными, и теряющего себя человека можно будет определить достаточно легко, особенно если хорошо его знать до начала изменений, он мог ошибаться.
И не хотелось, чтобы его ошибка стоила кому-то жизни.
Опять.
Когда Сейвад сказал Люсиль, что в произошедшем нет ее вины, он не лукавил душой. Хотя он и хотел снять это бремя с ее плеч, ради душевного лишь спокойствия он не опустился бы до лжи. Вина лежала на нем. В какой-то момент он согласился принять на себя командование в бою, но вместо того, чтобы выполнять свои обязанности, он по-прежнему думал просто как солдат. Он забыл об уроках Ллевелина, и за это заплатили окружающие – соратники кровью и болью, а Фиаша, даже не подозревавшая о Сейваде, его долге и его ошибках, жизнью. Он мог приказать стрелять не в палача, а по веревке. Он мог приказать Андре перебить веревку ножом. Он мог сам подбежать к казненной и вытащить ее из пределов досягаемости врага.
И сейчас она не лежала бы, покачиваясь, в уплывающей в туманное море лодочке.
Забрало шлема хорошо скрывает эмоции.
Вернувшись к месту сбора, Седьмой, как обычно, выслушал спутников. Его слова были немногочисленны – ему нечего было добавить о том, как прошли похороны. Но, когда Маркус предложил спуститься вниз, в тоннели Малого Народца, он покачал головой:
- Эти пути не для тех, кто живет сверху. Шширк предупреждал нас не идти за ним, и к его словам стоит прислушаться… или соблюсти его волю.
Слова прозвучали мрачно, потому что несложно было понять, что мыш ищет в глубинах. Надежду или смерть, если эта надежда окажется ложной.
- Его народ будет мертв, безумен или столь же потерян во времени, как и все сохранившие разум. Знание – оружие, но для каждого оружия есть свое применение. Даже если они и знают что-то о катастрофе, чем это поможет в нашем пути?
Подозрения о сущности Туманов и катастрофы почти прорвались наружу в этой фразе. Но озвучивать их Сейвад не стал. Еще один груз душе спутников был ни к чему, и ни на что догадки Седьмого не повлияли бы, даже окажись они правильными.
- К тому же, Мастер Рейнольд, Мерехайн говорил не только о маяке, но и о силе, которая требуется, чтобы зажечь его. И одна из этих сил находится в затерянном в песках Исхалаиме. То, что маяк Лойннир не зажжен, говорит о неудаче мага, но мы не знаем, когда она произошла и в чем заключалась. Возможно, сюда Мерехайн пришел как раз за тем, чтобы отправиться на юг, не проходя через Мост Слёз.
|
-
блуждать по замку в одиночестве - плохая идея. Хоть кто-то это понял!
-
Пусть посылает слуг Правильно, так их!
-
Хорошо переданы чувства персонажа.
|
Показав кадету сообщение, Эйра отправилась к Вильгельмине. - По правде говоря, мой отец не вдавался в подробности, сказал лишь, что ему на ноги упало что-то тяжелое... по его вине. Видно было, что девушке очень не приятно и жутко думать о подстроенных обстоятельствах. Сейчас в особенности становилось досадно от осознания - как же мало в семье делились с ней чем-то по-настоящему важным. Берегли?... Чтобы теперь вот так? Беспомощно?... Или были иные причины... Впрочем, сомневаться в том, что ее отец поддерживал связь с Верховным лордом не приходилось. Это само по себе казалось логичным и закономерным. Все же, оставаться представителем убежденных хранителей и не иметь подобной связи? Это выглядело бы более странно. - А связь с лордом Эшфордом он поддерживал почти наверняка. К этому моменту леди Невилл уже добралась до Вильгельмины и показала текст сообщения. Вместе с текстом того самого зловещего письма. Хлесткий звук моментально отвлек, но руку с телефоном она не убрала, давая возможность все прочесть. Что такое сказали Джессике? А дальше начался ужас... одновременно кажущаяся типичной картина и в то же время напоминающая о возможном влиянии демонического. Враз стало страшно и неуютно.
Рассказ Ульриха о трех леди заставил Эйру подумать лишь о подлости. Выразить свою мысль было не к месту. Тем не менее, судя по изложенному, барышни воспользовались помощью и лишь затем написали заявление? Коварно и подло. Если им так претило подобное, почему сразу не отказались? Не устроили скандал? Сколько таких спекуляций на чьей-то не то доброте, не то желании покичиться, тем не менее, события не походили на честную попытку отстоять свою самостоятельность. Впрочем, именно сейчас это не имело особого значения, тем более, что Дерека только пуще разозлило. Внезапный жест Патрика удивил леди Невилл. Мина, наверняка, дочитала, потому девушка поторопилась сместиться к Ричарду.
Сердце лихорадочно отбивало удары. Не любила Эйра драки и разборки. Да еще в таком месте, в этой орущей о подвохе атмосфере... Словно в такт ее мыслям явился лорд. Ни тебе приветствия, ничего. И оделся возмутительно. Или, скорее, нелепо... на фоне им же устроенной обстановки.
Энн напомнила об ушедшей женщине. А ведь тот мотоциклист также не появился. - И мужчины нет. К сожалению, не знаю его имени. Он прибыл на мотоцикле. Этого сложно было не запомнить по той простой причине, что без каких-либо приветствий в адрес присутствующих, он невозмутимо двинул к входной двери. Манеры на уровне лорда Эшфорда. Может, они вообще родственники?
Так или иначе сервировали на семнадцать персон. Не ясно только, будет ли с ними ужинать дворецкий, чтобы понять, кого именно не достает. Леди Эшфорд ведь также отсутствовала. И, конечно же, едва ли они дождутся уведомления, стоит ожидать ее или нет. Раздражало. Все эти загадки, неизвестность - сами по себе. Но если прибавить ставку на жизнь - это уже критичный вопрос. Девушка четко решила, что принимать внутрь что-либо от местных не станет. Мало ли... подмешают в напитки или пищу гадость какую-то. Хозяева не вызывали никакого доверия. Более того, уже у самой чесались руки достать меч и хорошенько проучить неучтивого лорда! Леди Невилл написала еще один текст в телефоне и показала Ричарду: "Пища также может быть опасна." После чего направилась к своему месту за столом, пытаясь хоть как-то унять гнев.
|
-
во славу мира и процветания если не на всей земле, то хотя бы в отдельно взятой гостиной Благородно!
-
Реджинальд прям отличный, жизненный такой
-
Надо было бы вмешаться. Но тут, как обычно, самый трудный шаг — первый. Оторвать задницу от сидения, встать между конфликтующими, сказать что-нибудь забавно-примирительное, Тюфяк однажды – тюфяк навсегда ^^
-
Нормальный, живой человек. Уважаю.
|
|
|
С высказыванием отца Маченко Гёссер мог бы поспорить даже не обладая энциклопедическими знаниями Саломеи. Святой Себастиан Тор был олицетворением того, что Святая Экклезиархия может не только наставлять и направлять, но и вполне себе вести за собой. Да и в своей жизни он встречал немало исповедников, которые именно что вели за собой. В бой, с жутким цепным двуручником наперевес и не менее жуткими воплями, в которых можно было разобрать обрывки гимнов. Наверное.
Но Иштван решил таким образом уйти от, по сути, предложенного ему руководства.
- Вы можете быть уверены, святой отец, ваши советы будут услышаны…
На секунду в голосе Гёссера возникли нотки типично комиссарской интонации.
- …всеми присутствующими.
Он не понимал мотивацию Маченко, но антагонизировать его не собирался. Если исповедник был тем, кем Гёссер его считал, желание руководить должно было течь по его жилам, а умение это делать быть привито с младенчества. И Кристобальд не был настолько наивен, чтобы считать, что служба в Инквизиции лишает амбиций.
Соломон, тем временем, отчитывал Саломею. Хотя он и не был до конца прав, но останавливать его комиссар не стал, поскольку это было полезным уроком для монахини – слова имеют последствия, и неосторожные слова легко могут навредить даже там, где этого не ожидаешь. Но остальное, сказанное ван Дайком, Гёссеру совершенно не нравилось. Получалось, что без привлечения руководства, все, что они могли сделать – это добыть немного снаряжения сверх имеющегося и прыгнуть в аномалию.
Кассий продолжал выражаться невежливо по отношению к окружающим. С этим надо было что-то делать.
- Прошу прощения, мистер ван Дайк…
Извинился Гёссер. После чего повернулся к "Горилле". Объяснять нужно было простыми, доступными любому гвардейцу словами.
- Кассий, мистер ван Дайк нам помогает. Как хороший интендант Муниторума, только от Инквизиции. Мне объяснять, почему неумно оскорблять интендантов? Как командующему офицеру, мне нужна эта проблема?
Кристобальд чуть было не сравнил Соломона с простым интендантом, но вовремя вспомнил, насколько путаница в Муниторуме может подгадить обычному солдату. Поэтому вовремя вставил уточнение. Предоставив мозгу Каллахана обрабатывать услышанное, он вмешался в беседу святого отца и псайкера. Следующая мысль прозвучала бы как начало хорошего анекдота: "Святой отец, псайкер и комиссар заходят в бар…"
К сожалению, в следующий же момент бар более чем мог превратиться во врата в ад, пусть и на несколько секунд.
- Мистер Ральтус, надеюсь, ваши намерения не включают риск побочных эффектов?
У него было несколько замечательных историй, как тех, в которых он участвовал лично, так и тех, о которых ему рассказывали знакомые аколиты.
- Не хотелось бы заменять зеркала и стекла… или соседей.
Сопровождавшая последние слова улыбка говорила о том, что комиссар шутит. Но в каждой доле шутки, как говорится… есть кусок старой, но не забытой истории.
|
|
|
-
Если всё пройдёт успешно, то я еще успею и в Сафери, и за Бледдингом. Но нельзя терять время! Луна не слушает наших желаний и её ход не остановим, но никто не говорил, что за ней нельзя угнаться! Правильное решение, мудрое!
|
|
-
Лес, – вскинув голову, вспоминает Андре. – Керидвен, помнишь тот лес? Хорошее предположение, пока самое рациональное.
|
-
Любопытные вопросы поднимает детектив!
-
Если откинуть метагейм, кстати, весьма логичное предположение.
|
-
Страх Божий!
-
Воссоединение, конечно, эпохальное!
-
Такое увидишь не в каждом ужастике
|
Руэл покорно проследовал за стариком. Документы в кармане, нож на поясе, смартфон на беззвучном режиме. Шпага осталась в келье. Медленно и неспешно. Погружённый в раздумья, он оценивающе смотрел на стены коридоров по которым их вели. Тщательно запоминая дорогу. Не то чтобы это требовалось - но Картер хотел быть уверенным что при надобности найдёт дорогу обратно без шумной стайки сопровождающих. Возможное родство с присутствующими его не сильно задело, но заставило встрепенуться. Может кто-то похож на него или на отца-матери? В конце-концов Англия не так чтобы большой остров.
В записях деда родословная тянулась только до восемнадцатого века - и кто знает что было там, дальше, и далеко не по всем веткам. К своему стыду, молодой археолог мало уделял внимания даже этим куцым записям. Исаак родил Иакова - и всё такое. Время тянулось смальтой, и подобно этой же смальте была походка старика. Юная леди, с водителем, или, быть может, телохранителем, высказывала умные мысли. А ещё, кажется, в зал пришло меньше людей, чем прошло сквозь двери внизу.
Как человека, регулярно бывавшего в экспедициях, Руэла это беспокоило и бесило, до мурашек по коже. Возможно, у кого-то прихватило живот и он просто задержался в сортире, отошёл покурить или забыл что-то важное в машине и пошёл за этой вещью. Как та девушка. Кадет вещала у кафедры. Вещи в принципе правильные, но уж больно несерьёзно.
- В любом незнакомом месте стоит держаться вместе. - отреагировал наконец-то археолог, просто привнося свои пять пенсов. - Любую проблему можно решить сообща. Вообще, насчёт борьбы с демонами я не уверен, но думаю, с Божьей помощью, мы справимся. - Картер говорил про бога вполне серьёзно. Молодой человек подошёл к камину и протянул ладони к нему, пытаясь ощутить тепло. Зал, определённо отапливался не только этим старинным источником тепла.
- Мне вот интересно, человек написавший нам эти вычурные приглашения, и человек который написал по электронной почте - это одно и то же лицо? Возможно, кто-то высказывал про это мысли, но я кхм, не расслышал. Вы же тоже получали то предупреждение по электронке? - Руэл слегка смущённо кашлянул, искоса глянул на кадета и заспешил к столу.
Картер повернулся прочь от тепла и камина, и заспешил к столу. Ему не хотелось потом впопыхах искать место, и привлекать внимание лорда Эшфорда или ещё кого, до срока. Усевшись, он сцепил над тарелкой ладони, и уставился в огонь камина, заворожённый пляской углей. Губы привычно зашевелились, шепча заветные строки молитвы.
|
Ты родилась в Луизиане, но твой отец родился в Италии. Он был родом из Пьемонта, представителем некогда знатного, но угасшего графского рода Д'Арбуццо, служил в Савойском Кавалерийском полку в чине лейтенанта, ну, а потом... роковой 1842 год, дуэль с человеком столь знатным, что он не имеет права называть его имени, дуэль, в которой он защищал честь женщины, и дело был столь щекотливым, что даже более старший по званию не смог отказать ему. Но за дуэль со старшим по званию полагалась смертная казнь, и вот он прыгает на корабль, и вот он в новом свете, немного говорящий по-французски, просит вас войти в его положение. К сожалению, плантаторы из Нового Орлеана, где он пытался наняться бригадиром, не поверили большей части его рассказа. Уж больно он какой-то мутный тип был, твой отец, граф Д'Арбуццо. Уж больно красиво рассказывал. Они были молодцы, эти мужчины в соломенных шляпах, но и твой папа был молодец, чернявый красивый юноша двадцати четырех лет от роду, и места в глуши, на большой плантации Лаура, он все-таки добился. Да, на половинном жаловании, но всё же, служил же в армии, да ещё и офицером... Никаким офицером твой отец никогда не был. Он вообще был сардинцем, сыном рыбака, а служил в карабинерах и имел чин капрала. Убийство – да, было, но не на дуэли, упаси боже! Убил он и правда офицера. Капитана. За то, что тот потребовал от него денег. Потому что раскрыл, что твой отец покрывал... нет, не мятежников, просто контрабандистов. Денег не было, пришлось стрелять. Потом – бежать. Твой папа никогда не унывал. И всего один раз в разговоре с тобой заикнулся о своем настоящем прошлом, и то только потому что был сильно нетрезв. Но обо всем по порядку. Итальянцев в США считали людьми второго сорта – из-за смуглой кожи. При переписи населения их даже учитывали не как "белых", а как "прочих свободных", так что с планами втереться в доверие, красиво жениться на какой-нибудь вдове и играть роль графа до конца жизни вышла промашка. Но зато как бригадир он себя показал! Раскрыл заговор и предотвратил побег пяти негров. Его сразу повысили до полного жалования. То, что он сам этот побег предложил и спланировал, никто так и не узнал. И всё же бригадир рабов, считай, надсмотрщик – так себе должность. Фелипе Д'Арбуццо (ладно, имя и фамилия тоже были выдуманные) не видел перспектив. Ну, кем он мог стать? Старшим надсмотрщиком? Вряд ли. Твой отец хотел своё дело. А южная кровь играла. На ярмарке он познакомился с дочерью фермера, Флорой МакКарти, и девушка была хороша, а Филипп не промах, и уже хорошо говорил по-английски, и как-то оно само собой всё завертелось, и Хоган МакКарти, отец Флоры, не вполне оценил, когда живот дочери округлился. Вообще-то твоего отца должны были линчевать, потому что "какого черта этот итальяшка... да вы серьезно?" Но сыграли роль три обстоятельства. Во-первых, у МакКарти было три раба, а на плантации Лаура, где работал папа, их было сто пятьдесят шесть. Ну и... уступать своего бригадира, из-за того, что он дочке какого-то полунищего ирландца заделал ребёнка Дюпарки не хотели, сейчас, разбежался! Во-вторых, твой отец был католик, и МакКарти тоже, а католику убивать католика – "некомильфо", правда же? В третьих, твой папа был не кто-то, а отпрыск графского рода. Якобы. Но пусть даже и якобы! Лучше, чем ничего... а кто возьмет в жёны женщину с ребенком от итальянца? Так он и женился на Флоре, и у них родился твой старший брат, Марко. Это было в сорок четвертом. В сорок пятом твоя мама опять забеременела, на этот раз тобой, а в сорок шестом началась война с Мексикой, и как только конгресс одобрил набор добровольцев, папа, оставив дома беременную жену с двухлетним сыном, свинтил с плантации в армию. Вернулся он в сорок восьмом, когда мама, которой милостиво разрешили жить при плантации, уже особенно не надеялась увидеть его снова (ни одного письма он не написал). Что твой папа делал на войне – вопрос риторический. Конечно же, геройски воевал! Вместе с генералом Скоттом он захватывал Веракрус и Пуэбло, дрался при Серро-Гордо, командовал чуть ли не целым полком, захватывал вражеские знамёна, ну, и так далее. Что из этого было правда, а что вымысел – сказать было трудно. А вот фактически можно было утверждать две вещи: во-первых, твой отец был, может быть хорошим солдатом, а может быть, и не очень, но мародером он был потрясающим! С войны он вернулся с деньгами. А во-вторых, он стал американцем. Ты не видела и не знала, каким он был до войны, но война его изменила. Из Фелипе Д'Арбуццо он превратился в Фила Дарби. На мексиканские дублоны, а также золотые кресты и цепочки, он купил маленькую плантацию недалеко от Нового Орлеана, у одного из своих боевых товарищей, Френсиса Максвелла, который собрался ехать в калифорнию, и назвал её Вилла Д'Арбуццо. Никто больше её так не называл – все говорили "Вилла Дарби". Тебе было три года, когда вы переехали. У вас было шесть рабов (а потом и десять), они выращивали хлопок, папа сидел в кресле и пил вино, закинув ногу на ногу. Ему было тридцать лет, он был красив, здоров, повидал мир и войну, у него были сын, и дочь, и плантация, и жена. Фелипе Д'Арбуццо приехал без гроша в кармане, под фальшивым именем. Фил Дарби пришёл к успеху, а значит, он был настоящим. В пятьдесят втором с семье родился ещё один сын, твой младший брат, Роберт. А потом сестра Кэтрин. Да и Марко уже называли Марк, а по-итальянски в доме никто не говорил. Конечно, никакие крупные плантаторы вас в гости не звали, и вообще вы жили... ммм... небогато. Но и небедно! Лучше, чем большинство мелких фермеров в Луизиане, да вас и мелкими назвать было нельзя. И всё было бы хорошо, если бы не чертов хлопок! Фил Дарби пил вино и травил соседям байки о том, как "брал Веракрус". Флора Дарби растила детей. А земля под хлопком истощалась и давала всё меньше урожая. К 1860 старое мексиканское золото совсем закончилось, а рабов осталось всего пятеро. Стало понятно, что что-то надо делать, что-то срочно надо делать, что-то надо делать пока не поздно. Но папе было сорок лет, и он не хотел ничего больше делать – он хотел пить вино (оно становилось всё дешевле и дешевле) и травить байки и ждать, пока удача сама упадёт ему в руки. А мама устала. Твоему брату было шестнадцать, тебе четырнадцать, Робу восемь, Кэтрин шесть. Твой брат однажды ушёл из дома и не вернулся. Потом оказалось, что он объявился в Новом Орлеане, где успел побыть кочегаром на речном пароходе, вышибалой в каком-то кабаке и... и не пойми кем, сведения разнились. Одни даже говорили, что он был напёрсточником. Папа махнул рукой – пусть что хочет, то и делает.
|
Эта земля — наша земля. Наши предки омыли ее кровью трижды. В первый раз — когда высадились в Чарльстоне, поимев испанцев и красножопых ямаси. Во второй — когда один пидор в короне решил что он может диктовать американцам как им жить. Правда, пидоры в короне оказались непонятливыми. Уже, блядь, даже до дикарей в перьях дошло что надо взять свои халупы и скво, и свалить к херам с американской земли — а тупица Георг всё ещё думал что ему есть что ловить! Потом генерал Джексон поимел красных мундиров при Новом Орлеане — и лайми свалили на свой островок заваривать друг другу чаек и плакать о старых временах. Так наши отцы омыли эту землю кровью в третий раз.
Эдвард Босс — хотя с тех пор, как в двенадцать, подражая взрослым, он взял за практику подписывать письма «E.D», то есть первыми буквами полного имени, звучавшего, напомню, как «Edward Daniel», все называли его просто Эдом — Эдвард с детства понимал, что нет ничего лучше на свете чем родиться американцем, и не питал ни малейших сомнений в том, что любой мальчик в мире больше всего на свете мечтал бы с ним поменяться.
Америка — не просто страна. Америка — это факел. Американец — человек будущего, а долг всех американцев заключается в том, чтобы показать остальному человечеству как ему жить.
Поэтому мы трудимся в поте лица, ибо как объяснил пастор Николас, праздность в глазах Бога есть худший из грехов. Поэтому же мы свято следуем по пути свободы и демократии — американец должен быть свободен, в этом и есть смысл всего! И наконец, поэтому мы заботимся о неграх и не истребляем нахер всех красножопых. Богу бы не понравилось, уничтожь мы их всех. Пастор Николас сказал, что американец для чёрных это что-то вроде отца, который может конечно выпороть нерадивое дитя, но никогда не оставит заботу о нем.
Когда Эд подрос, то к словам священника прибавилась ещё и литература. Поначалу художественная — в частности мальчик с наслаждением читал Джеймса Фенимора Купера. Бывало, юный Босс приказывал одному из детей ниггеров играть благородного индейца Чингачгука, а себе оставлял роль Натти Бампо. Правда, иногда к игре присоединялся Генри или кузены Джордж и Каспер, которые были старше и сильнее — тогда приходилось самому Эду напяливать идиотский головной убор из куриных перьев, сделанный мальчикам кухаркой Мартой. Иногда попадалось и что-то европейское — в семейной библиотеке по большей части можно было найти что-то старое, вроде Шекспира, Данте, Мильтона, Ричардсона, Шеридана, Бёрнса. Разве что Гёте не было — отец когда-то в юности прочёл Вертера, и решил, что книга дурная, после чего с типично американской практичностью подарил ее кому-то из друзей.
Встречались в семейной библиотеке и новинки — обычно они поступали туда в качестве подарков от родственников из Чарльстона. Так юный Босс прочёл Вальтера Скотта, Стендаля, Мериме...
Когда Эдвард подрос, к его образованию присоединились господа Гоббс, Руссо и Монтескье, потому что это была классика, а Дэн Босс хотел, чтобы его средний сын стал юристом — и с лёгкой руки давал из шкафа всё, содержащее в названии ту или иную отсылку к праву. «О духе законов», «Об общественном договоре», «Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» — Дэн Босс хоть и не был дураком, никогда особо книгами не интересовался, и по правде решил, будто в произведениях идёт речь о чем-то необходимом для юриста, сам не ведая, что буквально подкладывал адскую машину под собственные планы.
Прочитав Руссо, Эд крепко задумался. Прежде всего он знал, что адвокаты все дрыщи или жирдяи — а подначивая брата, Генри говорил, что ещё и содомиты (что такое «содомиты» Эдвард ещё не знал, но звучало страшно, потому что Бог уничтожил Содом). Да и копаться во всех этих закорючках, кто так решил, кто эдак... Да для американца должно быть только три закона! Что возможно, решать надо по понятиям, где сложно обратиться к ним, должно читать Конституцию, а где и это бесполезно — Библию! Думаете, авторы декларации независимости дрочили на всякие там прецеденты?! Нет, они просто знали как правильно, а потом мудаки-федералисты начали своим крючкотворством лезть в священные права штатов! Одним словом, понятие «юрист» для мальчика звучало почти тождественно слову «мудак».
С детства он, понимаешь, готовился показывать человечеству, как ему надо жить — а тут на тебе!
В общем, Эд решил для себя, что не поедет ни в какой колледж, если только совсем силком не потащат. Он мужик, а не желторотая обезьяна! Он Натти Бампо, он Роб Рой, он Маттео Фальконе!
Были и другие причины, носящие не столько идейный, сколько практический характер. Правда, именно в силу этого практического характера, сам Эдвард не вполне проговаривал про себя эти причины.
Прежде всего — он почти не видел жизни вне семейной плантации и жутко боялся нового, неизведанного ещё мира. Здесь всё знакомо и понятно — там живет дядя Рональд, который может рассказать о генерале Тейлоре, тут тетушки Селестина и Аделаида, у которых всегда можно достать сладости. Есть Джордж и Каспер, которые могут рассказать про то, что происходит между мужчиной и женщиной. Есть младший брат Джорджи, с которым можно подглядеть за старшими кузинами. Есть младшенькая Розалина, которая всегда поможет братьям с их проделками, если только они не имеют отношения к кузинам. Наконец, есть ниггеры, к которым следует относиться справедливо — они добрые и честные люди, хоть и наивны как дети. А что ждёт в Чарльстоне? Нет, пару раз семейство ездило туда, в основном на какие-то большущие семейные праздники, и ещё пару раз приезжали чарльстонские Боссы — одним из которых были похороны дедушки Фрэнка. Но в целом Эд инстинктивно ощущал, что будет там тетушкой Селестиной. А никто, никто не хочет быть тетушкой Селестиной!
Далее, если уж куда-то ехать то на Фронтир, на границу цивилизованного мира, туда, где делают большие деньги, где твоё выживание зависит от того, какой ты человек, окажешься ты быстрее, сильнее и хитрее красножопого врага или нет. Там растут настоящие мужчины, настоящие американцы! Эд любил охоту и частенько ездил с дядей Рональдом. Научиться стрелять — вот первый шаг к тому, чтобы быть свободным. Человек с револьвером боится только другого человека с револьвером — для всех остальных он... ну... Босс. По крайней мере так это выглядело в глазах подростка.
До 1849 года, Эдвард мечтал уехать с дядей в Калифорнию — но появившаяся третья причина изменила всё.
Генри. Старший братец Генри. Сложно сказать, любил ли его Эд — скорее нет. Старший брат делал что хотел — мог побить младшего, разыграть, отнять что-то из его личных вещей, иногда даже не потому что ему так нужна вещь, а просто забавы ради. И ему всё сходило с рук — Эдвард сжимал зубы и с тех пор как пару раз получил от отца по затылку за то, что отвлекал от важных дел из-за какой-то ерунды, никогда не жаловался. Но кроме этих моментов были и другие. Хорошие моменты — когда брат давал пострелять из своего револьвера, показывал, как его правильно заряжать... Или когда учил младшего правильно ухаживать за девушкой — правда чтобы поржать, когда тот попытается применить полученные навыки к кузине Джулии — но учил же серьезно! Ещё брат был мастером всякого рода проделок — когда доставалось самому Эду, было конечно обидно, но вот когда удавалось разыграть кого-то вместе, как они смеялись!
Только когда брата не стало, Эдвард вдруг почувствовал какое большое место тот занимал в его жизни. Да, был отец, был дядя Кристофер — но обоим всегда было немного не до молодняка. Был дядя Рональд, которому попросту нечем заняться, да только и к нему с некоторыми вопросами не пойдёшь. Ещё с братом можно было соревноваться. Стрелять лучше чем Генри, ездить быстрее чем Генри, вести себя обходительнее чем Генри, проказничать изощренннее чем Генри, прочесть книг больше, чем Генри... Получалось редко, скорее в силу возраста, чем отсутствия старания, но в каком-то смысле когда Эд говорил себе «докажу всем», у «всех» всегда было лицо его брата...
А тут вдруг — убили. Выстрелом из винтовки. Непонятно кто. Непонятно за что.
Прежде Эдвард ещё мог уехать. Даже в колледж, если бы отец хорошенько поговорил с ним, и объяснил, что для управления плантацией всегда лучше знать законы, лазейки в них, что совсем не обязательно делаться адвокатом.
Но Генри умер — а всем как будто плевать! Никто не ищет убийцу — отец даже детектива не нанял и к маршалу не обратился, будто знает кто виноват, но по каким-то причинам трусит созвать родню, пойти и пристрелить ублюдка, уложившего его старшего сына! «Трус. Трус. Трус», — пульсирует одно слово в висках. Первый бунт против отца принял форму обещания, данного самому себе, обещания во что бы то ни стало отомстить за Генри.
Поначалу Эд с юношеской прямотой приходил к отцу, к дяде Кристоферу, даже к дяде Рональду с одной и той же программой, узнать кто это сделал, а потом сделать так, чтобы он за это ответил.
Стоит ли говорить, что понимания мальчик не встретил. И точно как когда Генри подкалывал его — Эд замолчал. В разговоре отец сказал ему: «Если дурь в голове булькает иди и поработай с неграми, дурь и выветрится» — а Эдвард пошёл и правда стал работать с неграми.
Он закрылся от всех, лишь дяде Рональду иногда признаваясь, что в самом деле владеет его мыслями. Раз ублюдок смог убить Генри, он был наверное крепким ублюдком, а стало быть нужно стать ещё крепче. Сильнее, быстрее, ловчее...
Соревнование продолжилось — только место брата занял его невидимый и ненайденный пока убийца. Эдвард работал. Работал пока все тело не заполняла ноющая боль. Официальная версия — знакомился с тем, как вести хозяйство. Это правда, но не вся правда. По правде если юноша в расцвете сил вдруг бросается строить мост с черномазыми, значит он надломлен внутри, значит отчаянно пытается не сделать глупость, и заполняет тяжёлым трудом время только чтобы каждый день говорить самому себе: «Я становлюсь сильнее, я становлюсь лучше. Да, я не отомстил сейчас, но только потому что меня убьют — но скоро я сам убью, убью, убью...»
Много раз Эд просил дядю Рональда позаниматься с ним стрельбой — хоть бы и на охоте. Много раз когда дядя выпивал осторожно заводил разговор о смерти брата — наверное, интуитивно ощущая что в заговоре молчания старый Рональд Арчибальд является слабым звеном, что именно он может по старости сболтнуть внучатому племяннику, в чем же собственно было дело, кто виноват...
Спрашивал Эдвард, впрочем, и других — пастора Николаса, болтливых тётушек, мать. Для каждого — свой язык. Ни слова о мести. Якобы просто так странно, понятно, что ему не рассказали по малолетству, но уж тетушка Селестина конечно знает все. «Я просто хочу знать что случилось с моим братом, милая тетушка. Мне кажется что этот человек подстережет и меня...» — бабы любят всякие сентиментальные глупости.
Раз случайно встретив Джуди Сеймур на танцах, он решился пригласить ее — и спросить о брате, но особых надежд на это не возлагал.
В целом если отбросить эти эпизоды, а перед каждым новым разговором, Эд выжидал по несколько месяцев, чтобы никто не понял, что у него на уме, юноша стал мрачнее и молчаливее — но в целом делал то же, что и всегда. Четырнадцать лет он встретил одним из первых прочитав «Алую букву» Готорна и «Европу» Уитмена.
«Эти трупы юношей, Эти мученики, повисшие в петле, эти сердца, пронзенные серым свинцом, Холодны они и недвижны, но они где-то живут, и их невозможно убить. Они живут, о короли, в других, таких же юных, Они в уцелевших собратьях живут, готовых снова восстать против вас»
Выписал он себе в куцую записную книжку, полную разнообразных цитат — привычка ещё с детства, с тех времён когда дядя, глава семьи, за семейным столом спрашивал, чему его дети и племянники научились сегодня.
Почему-то у пронзённого свинцом юноши — лицо Генри.
«Общество деспотично по своему нраву; оно способно отказывать в простейшей справедливости»
Ещё одна выписка из Готорна. Ни законник, ни отец, никто не отомстил... Но ничто не забыто.
Кровь за кровь, братишка.
-
Но в целом Эд инстинктивно ощущал, что будет там тетушкой Селестиной. А никто, никто не хочет быть тетушкой Селестиной! Отлично)))).
-
Сколь колоритный мистер выходит!
-
Эта земля — наша земля. Наши предки омыли ее кровью трижды. В первый раз — когда высадились в Чарльстоне, поимев испанцев и красножопых ямаси. Во второй — когда один пидор в короне решил что он может диктовать американцам как им жить. Правда, пидоры в короне оказались непонятливыми. Уже, блядь, даже до дикарей в перьях дошло что надо взять свои халупы и скво, и свалить к херам с американской земли — а тупица Георг всё ещё думал что ему есть что ловить! Потом генерал Джексон поимел красных мундиров при Новом Орлеане — и лайми свалили на свой островок заваривать друг другу чаек и плакать о старых временах. Так наши отцы омыли эту землю кровью в третий раз.
С этого момента я понял, что ты очень хорошо шаришь в американской истории! :) Отличный стиль, зачитываюсь!
|
|
Эйра позволила себе какое-то время просто наблюдать и собирать информацию. Дворецкого продолжали гонять. Чучела на стенах - обыденность, пусть и не однозначная для самой девушки. Огромный круглый стол. Но черная скатерть. И восемь комнат для двоих. Не стыковалось. При том, что Ричард счел цифры на дверях далеко не новыми. Эйра пересчитала количество сервированных мест. Учли ли ее телохранителя? Мужчина, приехавший на мотоцикле, так нигде больше и не мелькнул. Вспоминая его скороспелый маршрут сразу к входу в здание, возможно, тот сумел добиться встречи с лордом?
Присутствующие продолжали выстраивать теории, несколько сбивая с мысли. А вот присутствие детектива, если, конечно, Ульрих не лгал, воодушевило поделиться одной мыслью, когда кадет перевела обсуждение на всеобщий уровень. Улучив момент, Эйра все же решила также высказаться. - Старые вещи требуют особенного ухода, потому, возможно, для сохранения антуража был осуществлен подобный ход. Что до количества. Я справилась у Ричарда, быть может, кто-то еще обратил внимание. Увиденных нами комнат - восемь, возможно, остальные находятся в другом крыле. Прибитые к дверям цифры - не новые. Кажется, прежде здесь уже собирали... Только не знаю, кого. В нашей семье о подобных встречах в последние века два не упоминали. В раннем детстве я имела возможность читать старую библиотеку Невиллов. Увы, я не могу вспомнить много деталей. Но точно помню, что достаточно внимания было посвящено также и генеалогии родов. Вышло так, что семья вынужденно забрала меня в Англию, - девушка запнулась, колеблясь, стоит ли об этом говорить. - Запретив читать эти книги... От них меня мучили ужасные кошмары, которые истощали до угрозы потери жизни. - леди Невилл с досадой поджала губы. - Чтобы не сложилось впечатления, что я знаю больше присутствующих. Увы, слишком много времени утекло с тех пор. Также много трудов представляли собой бестиарий. Еще один вопрос не прозвучал и уст Эйры, однако же, сильно свербил в голове. В самом деле, при живых и здоровых, к тому же более крепких, родственниках, какой смысл созывать тех, кто мог бы справиться хуже? Один лишь скепсис современных семей становился преградой? Лорд счел приемлемым, дабы прибыл хоть кто-то, чем вообще никого? Или же и правда, в потомках дремлют особые силы? Сбивчивые мысли никак не желали собираться в стройные ряды. Но кое-что еще девушка добавила: - С некоторыми семьями хранителей мой отец, дед и более ранние предки поддерживали связь. Преимущественно с теми, кто отвернулся от наследия либо был близок к этому. Моя семья очень жаждала предотвратить печальную и опасную тенденцию. Таких родов немало, как я поняла из косвенных разговоров. Да и размеры стола свидетельствуют в пользу гораздо большего количества гостей.
-
Рассудительность Эйры и неуверенность, через которую она раз за разом переступает, переданы великолепно!
-
Эйра пересчитала количество сервированных мест. Учли ли ее телохранителя? Между прочим, интереснейший вопрос! Учли ли телохранителя И Данкана Айдахо (и не уберут ли прибор Иви о_О)
|
-
Двойной исследовательский удар!
-
Не то чтобы она хорошо разобралась в живописи, но точно помнила, что написанная маслом картина никак не может быть старше пятнадцатого века. Есть ли тут сигнатура художника?.. Да, такой девушке не подсут жалкую подделку под видом раритета времен короля Артура )
-
Замечательно ты всё-таки пишешь
|
Явление старого слуги последовало как нельзя вовремя, хотя гостям могли предоставить и побольше времени на распаковку вещей, обсушку и приготовления. Да что там, даже переодеться к обеду и обновить макияж толком не дали! Они едва успели выкурить по пол-сигареты! Об этом Ива не преминула сказать Анне – их мнения о комфорте и гостеприимстве хозяев явно совпадали. И тем не менее, приглашение на обед оказалось кстати.
Поскольку ключей от комнат им не вручили, – да и если бы вручили, кто поручится за честность слуг в незнакомом замке? – мисс Ивейн, поколебавшись долю секунды, захватила из кельи сумочку, затолкав зонтик в боковое отделение.
Неспешный унылый променад по коридорам слегка оживляли головы мертвых животных со стеклянными глазами и болтовня скучающей юной кадетки, которая плелась в хвосте процессии.
Эта девушка определенно пыталась развеселить и как-то объединить компанию, пусть и немного натянутыми шутками. Но лучше такие, чем угрюмое молчание. Ива, повысив голос, ответила:
– Готова спорить, что мы вовсе не увидим лорда Эшфорда. Боюсь, он дряхл и немощен, если вообще ещё жив. В лучшем случае нам представят его наследника. Хотя, – Ива пожала плечами, – наследник тоже вероятно будет Эшфордом, так что я ставлю на обоих. Старый будет бесполезен, молодой будет мало осведомлен. Но вот короля Артура я бы не стала объединять в легион, звучит уж очень апокалиптично и угрожающе.
Обеденный зал, большой и мрачный, тоже производил гнетущее впечатление – и черной скатертью, и скудной сервировкой.
– Если нам за обедом будет прислуживать этот престарелый слуга, то к завтраку мы как раз начнем, – Ива начала расправлять салфетку. – В самом деле, мне жаль этого славного старика, ему, наверное, уже тяжело исполнять свою работу. – Предсказательница присела было к столу возле Анны и Дерека, но тут же вскочила, бросив едва развернутую салфетку на стул. – Однако, я успею сбегать во двор, я кое-что забыла в машине. Если будут предлагать что-то вкусное, попросите, чтобы в мою тарелку положили тоже, хорошо? Прошу меня простить, я на минуту, – проговорила она, пробегая мимо дворецкого и торопясь во двор.
Она обязательно должна подойти к ней. Ива едва дождалась момента, когда можно будет остаться там одной. На минуту хотя бы. Раскрыв зонтик, Иви заторопилась к статуе. Остановилась за пол-шага. С внезапной робостью протянула к ней руку, поймала в ладонь сбегающие струйки слез. Коснулась пальцами холодного мрамора.
– Ты что-то хочешь сказать, – прошептала она. – Я не зря тебя видела. Почему ты плачешь? ты поможешь мне?
-
– Ты что-то хочешь сказать, – прошептала она. – Я не зря тебя видела. Почему ты плачешь? ты поможешь мне? Чувствуется настоящая гадалка!
-
Ничего не понятно, но очень интересно!
-
Ива просто топ, очень доставляет и образ, и отыгрыш
-
ойой... что-то будет!
-
– Если нам за обедом будет прислуживать этот престарелый слуга, то к завтраку мы как раз начнем, ахахаха :) Хороший пост! :)
|
Путь морем, если конечно вас не приняла в объятия буря, располагает для неспешных бесед или раздумий. Некуда спешить, а суета становится лишь ещё больше никчёмной и глупой, на фоне безмятежной и величественной стихии. В один из дней пути, Гектор оказался рядом с Архипом. Наедине. — Привет, Архип-сарваз. — трибун меланхолично вглядывается вдаль.
В этом они с эксплоратором едины. Тот тоже стоит, оперевшись о борт, тоже смотрит на бег волн, на обманчивую статику берега. Большого труда ему стоит, однако, не сменить резко позу, не вытянуться перед старшим по званию. Только подбирается он чуть построже, выпрямляется слегка, кивает приветственно трибуну. ー Здравствуй, Гектор. Хотел было отшутиться, добавить что-то про нарочито арабское обращение Татиона, но прикусил губу, промолчал. Тяжёлый им предстоит разговор, негоже облегчать его дешёвыми трюками. ー Как твоя рана? Лучник кивает на руку трибуна, несколько дней назад пронзённую стрелой. — Все в порядке. — Гектор кивает, но не отрываясь от наблюдения за волнами. Молчит. Погодя, снова спрашивает. — Нравится море? ー В нём мало... спокойствия. ー лишь жмёт плечами Архип, ー Мне больше по душе реки и поля, предгорья, вершины. Там моя стихия. — Тогда почему ты здесь? Ответ даётся Архипу не сразу. Он есть у него, он давно обдуман с самых разных сторон, взвешен, выброшен, подобран вновь и остервенело приколочен к верстовому столбу души. Он не нравится Архипу, но ему хочется отколоть от него хоть часть, поделиться его чёрствым краем хоть с кем-то. ー Я хотел спокойствия для своих любимых краёв. Думал, найду его в городе. Там совсем забыли про нас. Забыли про лимес. Забыли про врага за рубежом. Знаешь, трибун, тогда я всерьёз думал, что, выиграв какое-то там состязание, напомню публике о ветеранах, о войнах с готами, о жертвах и угрозах. Плебеям же просто нравилось смотреть, как ловкач с луком метит мишени. И всё же меня заметили. Сенатор Аврелиан. Новый виток службы. Охрана тех, кто на что-то влияет. Сперва просто боялся отказать. Потом подумал... если они влияют. Если это от них что-то зависит. Быть может я всё же добьюсь мира для разорённых краёв, стреляя по их мишеням?
Гектор внимательно слушает и не кивает. Становится сразу понятно, что эти слова лучник вынимает откуда то из глубин души, а на такое не кивают. Вульгарно. Самое главное, что уяснил Татион — Архип не просто плывёт по течению. В наше же время так сложно встретить человека, у которого мышление и цели по жизни хоть немного отличаются от пожрать, забрать и трахнуть. В любом порядке. Гектор наконец-то поворачивается к собеседнику и теперь внимательный взгляд трибуна упирается прямо в лицо стрелку. Гектор хмурится, брови сходятся на переносице, но это не злость. — Мира? Не думаю. — медленно водит головной из стороны в сторону. - я солдат, Архип, вся моя жизнь — война, зачем мне мир? Вопрос остаётся без ответа, потому как Гектор сразу продолжает говорить. — Люди обманывают себя, мечтая о мире. Я думаю, что нужен порядок, а не мир. Что скажешь? Архип всё ещё смотрит прямо перед собой, на волны и берег, хотя чувствует сверлящий висок взгляд трибуна. ー Скажу, что порядок без мира, это армия без границ. Неделю назад я бы добавил, что так не бывает. Теперь уже не уверен. Знаю только, ни одна армия не может существовать без обозов и припасов. Мы не строили этого корабля, Гектор, мы не сеяли тех семян, чей хлеб ели. Мы все умрём, рекрутировав каждого. Если мир не нужен. Если всюду, в каждой голове, война. Как тогда будет существовать эта армия без границ? — Не так. — Гектор щурится, видимо рана таки доставляла неудобства. — воевать можно по разному, это не суть. Главное понимать, что война нужна не ради войны. И я говорю сейчас конечно не о телегах и фураже. Даже не о людях или странах. — трибун сделал небольшую паузу, чтобы выделить следующую фразу, — воевать нужно ради того, чтобы противостоять злу. Бороться со злом — это то, ради чего человек и рождается в этом мире. Разве нет?
Вот теперь и Архип поворачивается к собеседнику лицом. Чего-то такого он ждал, соглашаясь на предложение Гая Феликса, но подобранные трибуном слова всё равно удивляют своей бескомпромиссной прямотой, которую язык почему-то не поворачивается называть наивностью. Вместо ответа эксплоратор лишь кивает. Цепок изучающий взгляд Татиона, но Архип выдерживает его спокойно, почти отрешённо, лишь через десяток ударов сердца отведя куда-то в сторону. - Восемь лет назад я перешёл лимес. Я был не один. Много добрых людей собралось тогда вместе чтобы убить всех злых... Продолжение даётся сагиттарию с трудом. ー ...мы разбили войска, но взяли рабов, мы сожгли крепости, но разорили деревни. Я боролся со злом. Я верю, я боролся. Но зло как Лернейская Гидра, и не всегда есть калёное железо под рукой. Архип моргает. Меркнут, рассеиваются видения пожаров. ー Порой я смею думать, что было бы, останься мы на лимесе? Можно ли победить зло из обороны? — Ты спрашиваешь как убить врага, не оставив его ребенка сиротой. Ответ — никак. — трибун не пропускает мимо ушей рассказ о событиях на Лимесе, но в привычной для себя манере идёт коротким путем, по прямой. — Что на самом деле тебя гложет? Вероятно... да что там вероятно — скорее всего Архипу следовало бы обратиться к жрецу, чтобы он, привыкший подбирать правильные слова и обороты, словно врач дал стрелку выверенную до мельчайших долей словесную "микстуру". Да, черт возьми, ему следовало бы обратиться к кому угодно, кроме молчуна, для которого в жизни давно пропали оттенки черного и белого, оставив по себе четкое понимание добродетели и праведности. И дело тут совсем не в религии, а в ценностях которые являются первичными, вбитыми двумя с лишним десятками лет службы империи, и лишь подтверждаются святыми учениями. ー Я скажу, что, Гектор. Духи, демоны и дэвы преследуют меня последние дни. Даже на вилле. Даже на корабле. А началось всё с лагеря беженцев. А может раньше? Может, я не заметил, как сам стал злом... кому-то, где-то? Архип кривится от собственного лукавства. Он знает, "кому", знает и "где". Знает и то, что зло тянется к злу, тянется, пока серое не почернеет полностью. ー Сейчас мне нужны силы. Нужна уверенность в том, что я правда желал одолеть Гидру, а не наносил ей раны необдуманно, якобы и не ведая, что на месте одной срубленной головы вырастут две. Он выпрямляется, отпустив край борта, и поворачивается к трибуну. Он впервые смотрит ему в лицо с сердитым ожесточением ー не по отношению к собеседнику, но к чему-то, что рядом, в воздухе, внутри.
ー Мне нужно калёное железо.
Гектор молчит. Долго. Он не может вот так "достать" и дать Архипу то самое "калёное" железо и дело понятно что не в желании. Понимает ли это сам лучник? Наверняка. Молчание начинает давить... И тут, словно удар набата на заре, в голове у Татиона возникает, взрывается образ ночи, когда он смотрел на костер и бредил местью, кровью. Смертью. Воспалённое сознание путало разум, одно казалось другим, а простое — сложным. Зло пряталось за эмоциями и действовать трезво и рассудительно не представлялось возможным. — Твоя воля. Только твоя воля. — Гектор кладет руку на плечо телохранителя, — когда ты её заточишь как спату, прокалишь... то сможешь сразить и демонов, и гидру. Кого угодно. — Гектор становится угрюмым, продолжая со знанием дела, — но взамен это выжжет твое нутро. — он убирает руку с плеча и легко толкает кулаком собеседника в грудь. Архип не двигается, но спустя долгий тяжёлый взгляд кивает и отзывается тихим эхом: ー Если демоны не выжгут его раньше... Наверно, они поняли друг друга. Гектор узнал о готовности, Архип ー об условии. Сможет ли сагиттарий ему соответствовать, покажет время ли, проверка ли, жизнь. Недолго ему осталось ー уголь в груди будет гореть пока не развеется пеплом. — Ступай. — Гектор кивает на последок лучнику, — я дам тебе знать.
При следующей встрече с Гаем, Татион задаёт вопрос декану об Архипе. — Что ты думаешь по поводу телохранителя Фейрузы? Феликс ответил незамедлительно и без колебаний — Архип служит Фейрузе и будет исполнять ее приказы, но сердце у него на месте и принадлежит Риму. Из него получится хороший воин света — особенно если у него будет хороший наставник. Затем немного подумал и прибавил — К тому же всегда хорошо иметь своего человека за спиной не самого надежного союзника. Гектор так и думал, но было важно, чтобы эти слова были сказаны именно Гаем. Гектор внимательно смотрит на Феликса. — Не стоит забывать, что он служит Фейрузе аль-Лахми. Нужно будет подыскать на следующем привале подходящее место, устроишь? — Не стоит. Кивнул Гай. — Я попросил тебя за Архипа, командир, и знаю о чем попросил. Если персидская баба для него окажется важнее воинства — я выполню свой долг по первому твоему слову. Он приложил кулак к груди, словно закрепляя данное обещание. — Сделаю.
-
Хороший диалог получился, спасибо.
-
Прекрасная беседа, мудрые слова и мысли.
|
Когда Саймон в десятый раз изучал блестящую полировкой сталь клинка на предмет сколов или царапин, которых там быть никак не могло, в коридоре послышались шаги, а затем чопорный голос старого дворецкого. С методичностью заводного игрушечного попугая слуга стучал в двери, повторяя одну и ту же фразу. Когда Лэйк убрал меч в ножны и сунул его под кровать, Людвиг как раз добрался до комнаты номер восемь. У Саймона только и сборов было, что сунуть в карманы сигареты, зажигалку, нож, вспомнить про оставшееся в дождевике письмо, подумать, не прихватить ли с собой меч, и решить что все же это будет лишним. Затем он выскочил в коридор, сгорая от нетерпения. Лэйк имел туманное представление об всяких дворянских этикетах, поэтому беззастенчиво обогнал слугу, время от времени оглядываясь на него, чтоб убедиться в правильности взятого направления.
Пока все складывалось почти так, как он себе и воображал. За исключением остальных избранных героев, большая часть которых выглядела довольно легкомысленно для рыцарей. Молодой парнишка безобиднейшего вида, какой-то рыхловатый тип с сумками, которого несущийся вперед Саймон чуть не сбил с ног на лестнице, и целая толпа девиц. Другие мужики, впрочем, выглядели вполне боевито, особенно бритый тип, ростом не уступавший самому Лэйку. Когда Саймон в очередной раз оглянулся на шаркающего со скоростью раненой в ногу черепахи дворецкого, ему показалось, что одна из девиц одета в флотскую форму. Он даже замедлил шаг от удивления. Что это, очередная молодежная мода? Но нет, когда возглавляемая старым слугой скорбная процессия приблизилась, Лэйк разглядел нашивки. Все ясно, это кадет. Или как надо говорить - кадетка? В очередной раз подивившись тому, какую разношерстную компанию призвал на службу лорд Эшфорд, Саймон взлетел по лестнице.
У трофеев Лэйк немного притормозил, разглядывая головы зверей со смесью любопытства и неприязни. Папаша всегда презрительно отзывался об этой древней охотничьей традиции, тоже мол, великое дело - оленя пристрелить. Или даже медведь - что он может против хорошей винтовки? Окей, медведь кое-что может. Или даже кабан. Но украшать стены мертвыми головами - все-таки какое-то кощунство. Саймону с братом отец строго-настрого запрещал стрелять зверье ради забавы. Коли уж пошел у лес на промысел - чтоб и шкура, и мясо в дело пошли. А кости оставь - пускай и другие звери попируют. А иначе это не охота выходит, а убийство обычное. Впрочем, Майкл все равно сшибал из лука малиновок, пока папаша не видел. Это у брата хорошо получалось, прям Робин из Локсли, благородный разбойник. Эта дорожка его, видать, в Суонси в итоге и привела. Саймон остановился напротив волчьей башки, слепо таращившейся на него стеклянными глазами. Трофеи были старые, время и моль оставили свои следы на шерсти. Лэйк протянул было руку, чтоб потрогать оскаленную морду зверя, но заметил неодобрительный взгляд подоспевшего Людвига и отдернул ладонь, смущенно пробурчав извинения.
В зале у Саймона перехватило дух от восторга. Громадный камин, рыцарь на стене, круглый, мать его, стол! Атмосфера воплощавшейся на его глазах сказки так захватила Лэйка, что выйди сейчас к гостям сам Артур Пендрагон в сияющих латах, Саймон бы даже не особо удивился - ведь так и должно быть, разве нет? Обнаружив, что стоит посреди зала, разинув рот как умственно-отсталый, Лэйк поспешил к столу, сев рядом с тем самым безобидным пацаном. От нетерпения хотелось, как в детстве, ерзать на стуле и барабанить ладонями по коленям, но Лэйк быстро взял себя в руки - все же не мальчишка, и такой момент нужно встречать достойно. - Саймон, - кивнул соседу Саймон.
|
На пристаниMusic: [ ссылка] Шширк вместе с Люсиль стояли на пристани, а хрупкая лодчонка уносила тело Фиаши вдаль, к туманным лесистым берегам неизвестного острова, покачиваясь на светло-синих волнах. Плеск воды и легкий скрип качающегося у пристани шлюпа были единственной музыкой, сопровождавшей последнее плавание умершей. — Шширк и Фиаша почти не знали друг дуга, — нарушил молчание мышонок, облокотившись на алебарду. — Едва были знакомы, да и то потому что в этом городе все друг друга знали. Были и другие, кто сохранил рассудок... но все они попались им. Мы были последние... а теперь Шширк, наверное, попробует добраться до тех, кто остался под землёй. Может быть, им удалось сохранить рассудок... но на поверхности Шширку делать больше нечего. Стражник Уайт-пика отвернулся от моря, и в развалку побрёл прочь. Но сделав пару шагов остановился и поблагодарил Люсиль: — Спасибо, Тихая госпожа. Шширк спустится в норы, в которые ведёт проход в сокровищнице — но лучше вам за ним не ходить. Не стоит встречаться с Малым Народцем в подземельях. Взгляд его упал на корабль, и его вид, видимо, заставил что-то вспомнить зверька. — Раньше этот корабль отвозил нас торговать с людьми возле Маяка Фиарна. Этот корабль, он... знает путь. И довезёт вас, если захотите. Отвернувшись – теперь уже окончательно, — Шширк отправился прочь. Люсиль вскоре осталась наедине с волнами, качающемся на них кораблём и заходящим солнцем. По словам зверька выходило, что может и не было никакой трагедии с возлюбленной, но зато перед лицом лосморцев разворачивалась другая – исчезновение целого народа. Даже если Шширк и найдёт кого-то в земных глубинах, его новости точно отвадят зверьков от возвращения на поверхность. И когда они вернутся, увы, не знает никто. АмбарыАндре и Рейнольд же после отдыха решили осмотреть амбары. Конечно, надежды было мало: что могло сохраниться при таком упадке в городе, если в таких постройках обычно хранили что-то съестное? Отчасти опасения мага и мечника подтвердились, когда они увидели плесень на ветхих стенах. Но стоило им сшибить засовы как двое мужчин были хотя бы отчасти вознаграждены: помимо того, что довольно быстро портилось, Малый народец, похоже, хранил тут вообще всё, что было недостаточно ценным, чтобы спрятать его в казну. Андре под руку подвернулась перевязь новых метательных кинжалов: но в отличие от руадских они были хитро зазубрены, явно с целью заставить жертву кровоточить. Помимо этого здесь лежали высушенные гладкие шарики из глины, по-видимому, заготовки для ффшихов. В другом амбаре повсюду были развешаны букеты засушенного "Синего огонька". В дальнем углу, среди сваленных в кучу деревянных заготовок, Андре обнаружил сундук, с которого довольно легко удалось сбить замок. Внутри... было нечто странное. Крупная стрела – длиной почти в руку самого мечника, переломленная надвое. Судя по размерам и исполнению, она явно была не для руадских луков, и, как вообще засомневался мечник, вряд ли ей мог выстрелить обычный человек. Тем более странно было увидеть что-то такое в Уайт-пике, где Малый народец смог бы использовать эту стрелу разве что в виде копья! На этом интересные находки лосморцев не окончились. Рейнольд нашёл среди различного хлама (словно в ответ на своё бессилие!) несколько пузырьков с экстрактом сока Белого яблока – фрукта, позволявшего восстанавливать магические силы. Три склянки – довольно изящное изделие из стекла, лежали, аккуратно уложенные, в деревянной шкатулке. На этом их полезные находки закончились, и, побродив ещё некоторое время среди вещей (которые были несмотря на явные следы разрухи хотя бы упорядочены, а не свалены в кучу, как у Шширка), отправились обратно в поселение. Поселение руадовПока Люсиль провожала вместе с Шширком в последний путь Фиашу, пока Андре и Рейнольд обыскивали город, Керидвен и Маркус занялись исследованием домов своих сородичей: Сейвад остался сторожить у костра. Внутрь проникнуть было довольно легко – ни одна из дверей не оказалась запертой. Видимо, жившие здесь люди, не боялись, что кто-то из Малого народца поступит недобросовестно и что-то у них украдёт. Увы, ответы на главные вопросы, волновавшие руадов, жрица и пиромант не нашли: не было записки от Мерехайна, равно как и не нашлось замка, хоть отдалённо напоминавшего скважину его необычного ключа. Разглядывая его, Маркус невольно должен был задуматься – точно ли оно должно подойти к чему-то из творений рук человеческих? Практически в каждом из домов искатели сталкивались с принадлежностями для алхимии: по всей видимости, жившие здесь руады были целителями, и поселились здесь из-за богатства растущих вокруг Уайт-пика трав. В одном месте они обнаружили дневник, который вёл один из целителей. Внимание привлекла последняя запись, оставленная в спешке – буквы скакали на строчке, иногда резко обрывались недописанные. К нам пришли южане. Небольшой отряд чуть не поджёг город, но мы сумели отбить их нападение. Они кричали что-то о том, что руады предали их и теперь они желают отмщения. О том что идёт большая война и все мирные договоры забыты. К сожалению, они успели сбежать, прежде чем мы поймали хоть одного. Нам кажется, они были безумны – и мы отправляемся к Мосту Слёз, чтобы узнать, что происходит в королевстве песков. Пилюли, подготовленные нами, позволят избежать серьёзной опасности быть сожжёнными пиромантами с Юга.Рядом стояли две небольших коробочки с простой защелкой. Внутри лежали шарики красно-оранжевого цвета, как кленовый лист осенью. На ощупь они казались теплыми, будто нагретые в печи. Больше, увы, странники ничего не нашли, если конечно не считать за находку места для удобного ночлега — хотя, как не старалась жрица убедить себя в том, что им это необходима, всё же не могла отделаться от мысли, что совершенно не ощущает какого-то либо удовлетворения от того, что будет спать на простынях, а не прислонившись спиной к вековому дубу на улице. Так и закончилось путешествие лосморцев к Уайт-пику – Мерехайн здесь определённо был, но, видимо, ушёл не задерживаясь. Куда? Оставалось только гадать. Отряд собрался у костра, чтобы в последний раз обменяться мнениями и выбрать направление: теперь на карте Рейнольда можно было отметить маяк Фиарна и Мост Слёз. Последний был известен магу по сохранившимся историям — этот мост, самый большой наверное на всём Дал Фиатах, что через него могли маршировать целые армии, часто становился центром сражений Руад Эно и восточного царства. В какой-то момент он стал братской могилой для стольких людей, что к нему начались паломничества скорбящих: от этого он и получил своё названия. Войны прекратились, но название сохранилось.
|
|
|
Андре сидит неподвижно, всматриваясь в огонь. Словно пытается найти там ответы на все интересующие вопросы. Слышит тихий разговор Маркуса с Керидвен, но не может сказать, что действительно слушает.
Мысленно руад всё ещё там, на той площади. Врезается в накатывающие с тупой свирепостью живые волны обезумевших крыс, рубит, кромсает и обезглавливает. Он убил короля, но это не главное. Главное то, что он подставил приспешникам спину, чтобы нанести решающий удар и помочь остальным. Исключительно благородный сиюминутный порыв, и совершенно, тем не менее, непростительный. Нельзя забывать, зачем они здесь. Нельзя забывать, что смерть Андре в этих землях ни поможет ни руадам, ни его дочери.
Всё потому, что на протяжении всего похода в Уайт-Пик мечника не отступало сильнейшее дежавю. Перед глазами стоял другой отряд, другой дождливый лес и другие болота. Тогда на его плечах тоже лежала ответственность командира, и именно тогда он собственноручно казнил дезертира. Тот вечер иногда возвращается. В моменты, когда ожидаешь этого едва ли не меньше всего.
Андре вспоминает, как поднялся, с благодарностью взявшись за протянутую ладонь Керидвен. Как прошёл мимо возившихся с бездыханном телом мышки Сейвада и Люсиль, и испытал одно лишь недоумение. Сами вы живы, живы ваши соратники, живы ваши друзья – какое вам дело до чужой, пусть даже и самой душераздирающей, драмы? Андре безразлично наблюдал за стенаниями подошедшего Шширка. Слова и стенания мыша порождали в сердце мечника одно лишь презрение. Руад готов был согласиться с каждым словом его тирады. Да, произошедшее – вина, в первую очередь, Шширка. Ему могло повезти, окажись выстрел охотницы чуть удачнее, но изначально в случившемся виноват лишь сам мышь.
Когда в опасности кто-то, кто действительно дорог, ты стискиваешь зубы и спешишь на помощь, забывая про страх. Когда твоя любовь в жадных лапах крысиного палача, ты врезаешься в толпу зевак с огнем и сталью. Шширк не только не попытался предпринять что-то сам – он даже не примкнул к тем, в чьих руках была власть и возможность помочь.
Андре отдал бы всё на свете за физическую возможность хоть как-то помочь Лоррейн. Отдал бы что угодно за любую возможность, любую альтернативу мучительному бессилию. В глазах Андре Шширк заслуживает только презрения. У него, в отличии от многих, хотя бы был шанс. Андре поднимает голову, отводя остекленевший взгляд от пляшущего костра. – Это не любовь, – глухо отвечает он пироманту. – Была бы любовь, он бы стоял плечом к плечу со мной на той площади.
|
|
Когда Соломон начал отвечать на вопросы, Гёссер понял, что его изначальное представление о роли ван Дайка было неправильным. Инквизиция столь же разнообразна, как и человечество, которое она обязана защищать, или, если позволить образам принять чуть более мрачный оттенок, как угрозы, от которых она хранит величайшее творение Императора. И поэтому определение "стационарного агента" может иметь больше, чем одно значение. Кристобальд решил, что тот является полноценным представителем, пусть и под прикрытием, в то время как на самом деле Соломон был скорее координатором сети шпионов и специалистом по сбору информации, чем человеком, который может полноценно представлять Ордосы и пользоваться даруемой этой связью властью.
И, как и подобает такому статусу, он обладал достаточно выдающимся интеллектом чтобы понимать основную проблему с этой аномалией. Ее непредсказуемость. Количество достоверных, неоспоримых фактов, которые им были известны, можно было пересчитать по пальцам одной руки, а все остальное относилось к сфере догадок. И эта сфера имела тенденцию быстро разрастаться.
К сожалению, ответы Соломона были по большей части бесполезными. Он был профессионалом своего дела, но детали, которые он открыл аколитам, лишь подтверждали им уже известное. Вето техножрецов, провал попыток проникнуть в город, стабильность и известные характеристики аномалии. Чем-то по-настоящему новым стало разве что предложение "стаци" провести операцию скрытно, чтобы избежать придворных интриг. Что уже многое говорило об участниках оных. Рисковать вовлечением агентов Трона в свои дрязги неразумно в подавляющем большинстве случаев, но разум часто путают с хитростью, в то время как одно более чем может существовать и даже преуспевать без другого.
Он вздохнул. Пока имелось лишь два направления расследования, если не считать попытки нырнуть в аномалию сразу же и надеяться на свои навыки и милость Императора.
Аколиты же, получив ответы, начали высказывать свои предложения и предположения. Кассий рвался в бой, и, похоже, на помощь другим гвардейцам. Затем в беседу вступила госпитальерка. Ее речь заставила Гёссера вспомнить одну из классических "мыслей дня": Scientia potestas est, bene custodite. С scientia potestas у госпитальерки все было хорошо, с bene custodite, похоже, не очень. Лишний раз поминать имена Темных Богов (Кристобальд не забыл осенить себя знамением аквиллы, когда монахиня упомянула сперва Хаос, а потом Тзинча) определенно не стоило, но не это беспокоило Гёссера, а то, с какой легкостью она начала вываливать сведения о прошлом некоторых аколитов. Да и самого стационарного агента, если уж на то пошло. Они не обладали доступом к досье друг друга, следовательно, сестра сделала эти выводы на основании наблюдений.
Кристобальд прикрыл глаза, позволяя образу мира замереть перед его мысленным взором.
Процедура. Ван Дайк. Истощенный вид стационарного агента. Говорит о приоритете работы над заботой о себе. Обезличенность личных вещей, в том числе и тех, которыми пользуется регулярно и долгое время. Общая отрицательно-нейтральная тональность эмоций. Излишне осторожная походка, дрожь рук, резковатые и не всегда соответствующие намерениям движения. "Пожатие плечами", вылившееся скорее в спазматический рывок их.
Мысленный образ Гёссера медленно обошел вокруг Соломона. Затем задержал взор на госпитальерке. Из тех трех процедур, о которых можно было сделать вывод на основании наблюдений, он не стал бы напоминать Соломону ни об одной.
Кассий. Ветеран Кретеи и Айбен-Амелы. Это было не так сложно, если обладать фотографической памятью и доступом к архивам. В отличие от принимавшего их агента, у Калахана все на лице было написано. Или на руках. Татуировки гвардейцев могли поведать многое, как и особенности снаряжения. Традиции сильны в Гвардии, несмотря на Муниторума ее максимально стандартизировать. Определенная форма ножа, характерный для определенных регионов камфуляж, общие знания о том, где за последние несколько десятков лет происходили высадки десанта.
Однако это были именно что частные детали. Чтобы их знать, человек должен был проводить сутки за просмотром сводок и архивов, а также обладать фотографической памятью, позволяющей мгновенно вспомнить эту информацию.
Девушка. Опыт борьбы с даемонами. Вот это уже было неочевидно. Она была воином, скорее всего – полагающимся на скорость и ловкость в бою. Но одна лишь принадлежность к Ордо Маллеус не говорила о наличии опыта столкновения с порождениями Имматериума. Шрамы могли быть получены и в бою со смертными служителями темных сил. Или в ходе обучения. Или нанесены дикаркой самостоятельно. Деталь оружия? То, что она имела при себе, было скорее вполне универсальным орудием убийства, чем специализованным. Кусок татуировки? То, что было доступно взгляду Гёссера, не слишком-то походило на символы защиты от варпа.
Но, если он ничего не упускал, это могло быть основанием, на котором госпитальерка сделала свои предположения. Татуировка с высокой вероятностью говорила о принадлежности к какой-то группе. Группе, связанной с охотой на демонов, или же, если строить более зыбкую конструкцию, группе, пострадавшей от действий демонов напрямую. Более зыбкой последняя конструкция была не только потому, что требовала детальных знаний о весьма значительном числе подобных инцидентов, но и потому, что предполагала стечение ряда весьма маловероятных обстоятельств, чтобы девушка могла оказаться в этой комнате.
С другой стороны, почти все опытные аколиты, Дознаватели и Инквизиторы – ходячие исключения из правил статистики.
Еще менее очевидным было то, что борец с даемонами чуть было не погибла в бою. Точнее, шансы на то, что при такой профессии на столе медикусов и грани между жизнью и смертью девушка бывала регулярно, были весьма высокими, но, похоже, Саломея заметила что-то конкретное.
Господин Гран. Псайкер – очевидно. Боец – не менее очевидно. Гёссер ничего не слышал о Храмовниках Каликсис, но, похоже, это был какой-то боевой орден Астра Телепатика, и что-то из снаряжения псайкера это выдавало. Но вот как сестра определила его способности? Скорее всего, ответ лежал здесь же, в снаряжении, но это требовало уже совершенно специфических знаний, которые сложно было встретить за пределами тех же служителей Астра Телепатика. На службе Инквизиции госпитальерка ушла весьма и весьма далеко от заветов своего ордена, который предпочитал решать проблемы, проистекающие из варпа, снарядами болтеров и освященным прометиумом.
Гёссер открыл глаза, позволяя окружающему миру наверстать упущенное.
- …мое прозвище…
Говорил псайкер. Уже некоторое время говорил. Прошло больше времени, чем рассчитывал Кристобальд. Однако с его выводами комиссар был не согласен.
- Мы оружие в руках Императора, Гран. И каждое оружие имеет свое предназначение. Лонглаз, пиломеч…
Гёссер сделал жест, как будто ладони его рук были чашами весами, колеблющимися под разными грузами и пытающимися найти равновесие.
-…ситуация.
Раскрывать мысль дальше он не стал, она была достаточно очевидна. Он повернулся к монахине.
- Но, тем не менее… я впечатлен.
Короткое мгновение казалось, что он собирается что-то добавить к этому, но, после едва заметных колебаний, Гёссер ограничился похвалой. Свои мысли о том, что какие-то вещи не стоило говорить, он собирался высказать Саломее в другой ситуации. Тем временем Саломея ввязалась в спор с Кассием. И это было ошибкой с ее стороны – не зная, какие аргументы действуют на "Гориллу", этого делать определенно не стоило. Все остальное Кассий легко задавливал персональной брутальностью. Сам Гёссер эти аргументы знал приблизительно...
- Кассий. Это будет бой без разведки. Без карт. Без численного или тактического преимущества. Император помогает подготовленным, а не безрассудным. Медлить не стоит, но и бросаться внутрь, не обеспечив себе поддержку нужных специалистов и минимальные разведданные - тоже.
Взор комиссара обратился к так и не представившейся девушке.
- Скорее всего, все ответы действительно внутри аномалии. Но наша задача – не только получить ответы, но и найти решение самой проблемы. Если это темные силы…
Еще один жест аквиллы.
- …то решение простое и известное. Но что, если это машина? Если там действительно какой-то источник энергии невероятной мощи? Император видит, я не люблю "шестеренок", но нам может пригодиться их помощь, если мы не хотим получить токсичный мир или кратер не полконтинента. Что же касается расшифровки записей, то тут мы можем положиться на сестру Саломею. Хотя, конечно, лучше будет, если мы договоримся и для нас расшифруют все сами.
Он снова прикрыл глаза, на этот раз на секунду. После чего обратился уже к Соломону.
- Вы сказали, что техножрецы не делятся сведениями с местным руководством. И рекомендовали нам избегать публичности, чтобы не встрять в интриги оного. Однако Адепта Терра не должны быть заинтересованными в местных разборках больше необходимого. Ваш совет распространяется на них или нет? Кроме того, вы обращались к "шестеренкам", да и вообще любым другим Адепта от имени Инквизиции, или ждали нашего прибытия, собирая информацию по своим каналам?
-
Кристобальд демонстрирует, что в отсутствие знаний и дедукция может служить замечательным подспорьем.
Гёссер сделал жест, как будто ладони его рук были чашами весами, колеблющимися под разными грузами и пытающимися найти равновесие.
Красота же!
|
|
Ворота дома Будикидовичей были распахнуты настежь. Несколько разномастных солдат со свежими боевыми отметинами несли службу у въезда. За теремом подымался к облакам столб дыма, а Рута суетилась на заднем дворе то с дровами, то с ведрами, командуя парой ребятишек. Там же ошалевший от нежданной свободы петух гонял кур от дома к бане и обратно. И только застывший под навесом Германн смотрел на происходящее большими глазами, полными печали, то и дело ударяя копытом в землю. Уж третью неделю славный конь не подпускал никого к себе.
Пан ждал гостей. Облаченный в отцовский кафтан, одевал который лишь по большим праздникам, Казимир с юношеской удалью сновал по двору, проверяя, чтобы приготовления шли ладно. День предстоял долгий, а вечер - славный. И все должно было быть как надо.
Минуло уж седьмицы две как пан воском свечным руки марал в церкви. Но стоял стойко подле убитой горем Николетты, крепко держа под руку беременную сноху. Не мог Казимир отказать матери внучки единственной и похоронах по её обряду. Да и сам он не то чтобы плохо относился к церкви, просто епископ какой-то дурной попался. Неправильный. Не так он вещал как отец Олаф, крест которого Казимир целовал. И, стоя под сводами церкви, смотря на гроб с сыном, поминал слова друга своего старого, который о вере своей вещал. Что конец света вскорости грядет. И выйдет архангел Гавриил и будет демонов кромсать мечом горящим. Что Христос явится на землю вновь, который в рог дул и стены Иерихона рухнули. Тот самый, который победил в поединке самого Тора, коленопреклонного после того боя. Христа, который берсерк и за паству свою всех порвать готовый! Где тот Христос? Смотрел пан Казимир то на Гжеся, то на свечу догорающую и не слушал святого отца подвывавшего что-то. Искал он ответы на вопросы свои: где тот бог, который из семьи Будикидовичей забрал к себе того, кто веровал в него более всего? Где пил горилку этот конунг евреев, когда люд гроднецкий под мечами Орденскими стенал? На чьей стороне этот воспетый божок? Не было веры в него у Казимира, да и быть после случившегося не могло. Только крепче сжимал он зубы и руку Николетты, да ярость свою унимал, веруя, что те молодчики, что золотом от Янека вперед платы половину получили, вызнают кто сделал то с Гжегожем, а уж потом... Не веровал Казимир, что Господь сына его убийцам воздаст по заслугам. Скорее небеса разверзнутся... Впрочем, небеса еще разверзнуться, но то будет потом.
Минули дни горечи и печали. Когда оплакивал город сынов и дочерей своих. Когда поняли горожане, что несет с собой орден и слуги Христа. А те кто не понял - ну и пусть их. Дурь! Что с них взять? Не пороть же каждого, кто хороняя друзей своих не памятует о том, чьих то рук дело. Но... минули дни те, а сегодня день другой случился. Намедни новым князем Гродненским стал славный Болеслав из рода Вилковских. И дело это пан Казимир не отметить никак не мог!
Длинные столы в светлице ломились от яств. Кувшинов было не меньше чем кубков, и с половину чарок. Сало стекало с подносов, на которых возлежала свинья с яблоком во рту и петухи, зажаренные до черной корочки. Репы, лучку и солений было столько, что упиться можно было не раз и не два, а доброй закуси запас не иссякнет. Свечей на столе не было, дабы гости добрые ненароком не устроили беды. Но стол столом, а время и гостей перечесть. По правую руку от пана восседал в роскошном кафтане Ян, за ним сидели сразу две девицы фон Гриффина, а по левую руку от Казимира стул пустовал. Дальше на скамьях разместились гости, коих желал видеть пан Будикидович и коих зазвал заранее. Подле дочерей восседал весьма поникший будущий сват фон Гриффин, печали которого пан Казимир никак не мог выпытать, а подле стула пустого, вцепившись в нож, восседал Джургис с детьми (вернее сказать детинами), подарок которого спас жизнь пану в день роковой. Кожевник недобро поглядывал на собравшихся, но, встретившись с укоризненным взглядом хозяина, поглядывать злобно начал на еду. За ним развалился на два места пан Юзефович. Довольный и добродушный с виду, он перебирал пальцами по столку в такт собственным мыслям. За дорогими гостями разместились капитан Анджей Щестный, несколько татарченков, Агнешка из Тышкевичей, осиротевшие Волковичи да пара друзей Гжеся из немецкой слободы. Стул же в конце длинного стола, ровно против хозяйского, приготовлен был для князя Гроднецкого, пана Вилковского.
- Ну-с... - начал Казимир, возвышаясь над столом с доверху наполненным кубком. - ...спасибо что пришли, стало быть. Рад видеть вас в этом доме, и буде нужда случится - знайте, что покуда жив хоть один Будикидович, всегда найдете вы здесь поддержку и защиту. Ну а первый тост поднимаю я за князя Гроднецкого, пана Вилковского. Долгие лета и славного правления ему от нас! И за нас с вами, ведь должно стать нам Болеславу первыми помощниками и верными советчиками.
Не лукавил Казмир. От чистого сердца говорил. Улыбка разве что вышла у него чуть вымученной, но не от зависти и не от злобных мыслей. Жаль ему было Болеслава. Смотрел он на него, потерявшего всю родню, и слезы наворачивались. Вот взять Казимира. Ян в самом расцвете сил, свадьба на носу да и гулянья свои, похоже, забросил. В невестке души не чает. От Гжегожа внучка осталась, да Премысл намедни шепнут, что Николетта в чреве сына носит, на роду которому начертано прославить род Будикидовичей. Да и сам он еще о-го-го! Поминая Динару, храбрился Казимир. А что у Болеслава осталось, кроме Гродно? Вот и улыбался, пан Будикидович, не открытой добродушной улыбкой, к которой привыкли едва ли не все, а тоскливой и чужой.
Впрочем, после звона кубков дело пошло на лад.
- Будем! - громыхнул пан вместе с друзьями.
И небо за окном, вторя доброму тосту, разразилось рокотом и крупными каплями дождя.
|
Молча кивнув, Уиллем принял от майора сигарету, но так и замер с ней в руке, полностью позабыв, что тонкую бумажную трубочку нужно подносить к огню, так заботливо предоставляемому собеседником. Хорошо хоть прямолинейный и уверенный Николас церемониться не стал — ловко запалил своё угощение остатками спички, видать, чтобы добро не пропадало. Так и стоял Уиллем, не замечая струящийся меж пальцев дым, остервенело вглядываясь в ночную тьму. На смену судорожной лихорадке пришёл отупляющий ступор.
Только что бежали туда-сюда бравые янки, шмаляли зачем-то световыми в небо, палили почём зря по опушке, а Уиллем только и делал что оглядывался на всеобщую эту суету, хлопотливо махал руками и пытался вставлять робкие замечания в стабильный рёв командной ругани американских офицеров. Куда там! И ракеты зажгли раньше нужного, и стрелять начали без толку, и разбежались-то словно бы куда-то не туда. Полная неразбериха. Прерванный раз пять то чужими голосами, то рваным залпом, то просто общим шумом, топотом десятков ног, далёкими криками и выстрелами, Уиллем выдохнул, сглотнул, сгорбился и перегорел.
Вроде бы всё раскрутилось, но куда? Вот и Николас подтверждал да успокаивал, говоря деловито и размеренно, а Уиллем кивал да кивал немного невпопад, всё ещё пытаясь своими глазами выискать подтверждение реализации плана, но ничего не видя в окружающей темноте.
В чём вообще был тот план?
Какой-то охват, кажется, удар в какой-то фланг, а может тыл... обезглавливание...
— Мож-жет, ещё...? — Уиллем оборвал себя на полу-фразе, мысленно обругав и устало согласившись с внутренним истериком. Сейчас подсвечивать всё ещё одной ракетой решительно нельзя — это может выдать наблюдателям противника ушедшую на фланг роту Джо.
— Н-не видно ведь ничего, — созрел, наконец, для жалобы Уиллем, — может поближе подойдём?
И опять обругал себя. Вот уйдут они, а связные куда их искать побегут? Связные!
— Грег, — комендант обернулся на взятого с собой сержанта, — сбегай к нашим, узнай, как там с обороной, и пришли сюда пару челове-ай! Чёрт!
Прогоревшая сигарета обожгла ладонь. Уиллем встрепенулся, мигом придя в себя.
— Да, мать вашу, чтоб через пять минут доклад был и по деревне, и по заводу, и по станции! Майор, нам надо знать, что происходит в каждой точке!
-
Из поста, да и изо всей игры, прекрасно видно, как человек становится солдатом, а солдат - командиром.
|
-
В конце-концов, если ему не изменяли глаза, он был не единственным придурком, кто заявился к Эшфордам с холодным оружием. Это были удочки!!
-
Тонкий дождевик он снял только в комнате, обнажив наличие у себя на поясе довольно неприятных размеров нож. Маленькая потёртая книга с крестом отправилась в тубмочку, шпага - а это была именно она, осталась прислонённой к изголовью кровати. Кажется, сэр археолог будет у нас одним из самых хорошо вооруженных людей!
|
|
|
– Миледи, вы не против, если мы закурим? – А?! – Увлеченная разглядыванием происходящего на улице, Саломея даже не сразу сообразила что представительный мужчина в одеждах комиссара обращается именно к ней – А... да! Т-то есть нет! Нет не против! Ужсно смутившись, госпитальерка натянула клобук пониже и вжалась в сидение так сильно, что казалось она пытается провалится сквозь кар.
Закончив осмотр своих новых товарищей и выслушав их разговор с ван Дайком, Саломея осторожно поправила апостольник и воспользовавшись возникшей в обсуждении паузой, начала говорить сама. Как это часто бывало, когда ей выпадал шанс показать свою эрудированность, голос госпитальерши, обычно робкий и тихий, теперь звучал уверено и отчетливо – Святой отец, вам не следует требовать от господина Соломона слишком многого. Со позиции старшего письмоводителя-ордината departamento peruculum oficio Logis Strategos, я сомневаюсь что он может оказывать существенное влияние на происходящее. Вдобавок, если мои подозрения верны, то бросать туда все новые и новые войска может быть опрометчиво... как и пытаться его уничтожить и особенно отправлять туда неподготовленных людей со способностями псайкеров – Тут Саломея немедленно сотворила аквиллу, отгоняя зло – Я полагаю мы имеем дело с малефициумом, а конкретно с инвокацией. На основе имеющейся информации я не могу предположить кто же конкретно из известных Инквизии демонов здесь замешан, однако основываясь на паттернах могу предположить следующее: – Звонко на всю комнату щелкнула бусина деревянных четок – Если нам повезло, мы имеем дело с каким-то из самолюбивых демонов не имеющих хозяина, тем из слуг Губительных Сил, что посвящают себя "Хаосу Неделимому". "Везение", это не совсем то слово которое подходит в данной ситуации, поскольку подобные существа все ещё весьма могущественны и опасны, но альтернатива может оказаться куда хуже – Ещё один звонкий щелчок бусины – Альтернатива заключается в том, что возможно мы имеем дело со слугой невероятно сильного порождения Имматериума, которого оккультисты и демонопоклонники называют "Чар" или "Тзинч", "Владыка Перемен" и "Архитектор судеб". Но возвращаясь к городу. Основываясь на известных мне оккультных практиках, я могу назвать несколько обрядов инвокации, которые могли бы с определенными изменениями быть использованы для достижения подобного эффекта, однако для реализации любого из них нужно либо множество жертв, либо высокоэнергетический катализатор – желательно и то и другое вместе – Саломея на мгновение запнулась, а затем, с некоторой неохотой добавила – Впрочем мне приходилось слышать истории об исключительных людях, способных подчинять князей демонов лишь силой своей воли и хотя я считаю их сомнительными, подобную версию тоже не стоит исключать. Тем не менее, пока стоит сконцентрироваться на катализаторе и жертвоприношении – Ещё несколько громких щелчков бусин – Анализируя действия Адептус Механикус, я считаю логичным остановится на предположении о катализаторе энергии. Какое-то мощное техническое, возможно даже археотехническое устройство, расположенное внутри или вблизи города. Однако, следует учитывать что текущая аномалия, есть лишь ничто иное как вуаль, кокон, внутри которого, подобно жидкости в сосуде скрывается настоящее зло. Вы правильно поступили потребовав решительных действий, господин ван Дайк – Госпитальерша коротко поклонилась старшему коллеге-аколиту – Отрадно, что даже после процедуры ваш разум остался столь же острым и цепким. И однако... – Саломея вскинула вверх палец, обводя остальных аколитов внимательным взглядом своих алых глаз и особенно задержавшись на Кассии и Ярре – ... я бы желала предостеречь и от слишком поспешных действий. Я не хочу подвергать сомнению боевые навыки ветерана десантных операций на Кретее и Айбен-Амеле, точно также как я не сомневаюсь и в вашем (это адресовалось уже дикарке) опыте в борьбе с демонами, однако я прошу также и вас не испытывать сомнений и довериться мне. Чем больше мы узнаем о нашем враге сейчас, тем легче нам будет потом. Следует как минимум ознакомится с архивами местных служителей Культа Машины, а также поговорить с ними самими, а также возможно осмотреть архивы Администратума касательно этого города. К тому же возможно господин... – Саломея замешкалась вспоминая имя псайкера-дикаря, которое вроде бы назвала девушка-убийца – ...господин Гран, сможет узнать что-нибудь используя свои умения в дисциплине предсказания? Я осознаю, что как Храмовник Каликсис вы больше привычны к использованию своих способностей в бою и к тому же я не столь многое знаю о искусстве биомантов, но мне приходилось слышать о том что благодаря своим способностям, мастера предвидения превосходят в умении собирать информацию даже наиболее одаренных в дедукции савантов... – Вновь благочестиво сотворив аквиллу, Саломея испытующе посмотрела на псайкера, но затем вновь перевела взгляд на дикарку – Кстати, могу ли я вас спросить, сколько времени прошло с того момента, когда вы почти погибли в бою? Я прошу простить мое любопытство, но подобная информация может иметь значение в будущем, госпожа... эм... извините, вы не назвали свое им... – Госпитальерша неожиданно застыла с открытым ртом, а затем вновь страшно смутившись, склонила голову, теснее натягивая клобук – О, Боже-Император! Я тоже не назвала свое имя! Мои глубочайшие извинения! С-Саломея, из ордена скорбящих сестер Веспила. К-к вашим услугам!
-
Скорбящая сестра взяла и показала всем, что они для нее - открытая книга)
-
61 интеллект и куча лоров - страшная сила!
|
Русло, в котором развивалась ситуация, для Эйры было не приятным. Мало того, что телохранитель отчитал ее, как малого ребенка, так еще и небрежная реплика Дерека в сочетании с провокационным жестом сгустила краски. Пусть Ричард ведет себя не корректно, однако, это ее человек. Бестактный вызов под носом у леди, отсутствие каких-либо слов извинений. И все это - на виду у честной публики. Для полного комплекта не хватало только папарацци. Девушка силой заставила себя успокоиться, подавляя волну возмущения, обещающую превратиться в гнев. Дурной тон - подать вид, что расстроена.
Дабы не разводить неуместную канитель стоило обдумать ответ телохранителю. Благо, разговоры подобного содержания уже не раз имели место быть в прошлом и достаточно будет лишь напомнить о некоторых моментах. - Ричард, вы забываетесь. - "ангелочки" тоже умеют говорить твердым тоном. Тем более, леди Невилл была в своем праве. - Наша семья несомненно ценит и полагается на ваши навыки. И я была бы вам признательна, если бы вы делились своими опасениями в профессиональной манере. Если у вас были основания считать, что, сев на переднее сидение, данный пассажир, находясь в вашем присутствии, - подчеркнула Эйра, - мог причинить вред мне либо всем присутствующим в салоне, достаточно было позвать меня на личный разговор и поделиться своими соображениями. Остаться или же нет, этот вопрос решает мой отец, впрочем, вы и без того давно знаете, я также ценю ваши усилия. Зачем она оправдывается? Безумие какое-то. - Но не согласна запереть себя в сейф. - подвела черту леди Невилл. И вообще, он всерьез собрался укатить в Лондон, оставив ее здесь одну без автомобиля? Или больше так - для красного словца сравнил? Тем более, что сама она водить не умеет, даже покинь мужчина замок Эшфордов пешком. И как после такого ее будут воспринимать остальные? Как непутевую дурочку? С которой даже телохранителю позволено переходить черту? Сдавалось Эйре, что своей выходкой телохранитель подверг ее куда большей опасности. Есть два слова - авторитет и безнаказанность. Дай только намек, что первого там нет, а второе - есть. Все. Уязвимость в чистом виде. Кто-то же, наоборот, может испугаться и вовсе избегать общения с ней. Как обычно.
И вообще, что за сцена? Слишком много эмоций у Ричарда. Неосторожные слова. Что так задело ее телохранителя? В любом случае, этот разговор - не публичный. И девушке все меньше нравилось происходящее. Будто все сговорились. А, может, так оно и есть? Реалити-шоу - смешай с дерьмом аристократа? - Чемоданы, - несколько угрюмо произнесла Эйра. Сказать что-либо еще сейчас попросту не хватало сил. Впереди говнюк, не побояться таких слов в мыслях, Эшфорд. Уже очевидно сомнительный Дерек. И даром социальная ситуация. Стоило лишь подумать, что с этими людьми придется защищать мир... становилось в высшей степени неуютно. Мало ли, у кого что на уме, да какая вожжа под хвост попадет.
Когда остальные девушки были готовы, леди Невилл последовала вместе с ними в здание, которое уже не обещало быть теплым и уютным. Эйру заметно трясло. И от холода, даже парка кадета не спасала. И от дождя. И от гнева. И, самое главное, - от страха. Если уж заговорили об аллегориях, страха, толстеющего на глазах при добротной пище, в которую услужливо превращались окружающие.
Приветствие мрачного, как сам этот замок, дворецкого, только распалял негодование девушки. Удивительной леди Эшфорд также нигде не обнаружилось. Как, кажется, и еще одного гостя. Но самым вопиющим было отсутствие хозяина этого замка, который не соизволил выйти и поприветствовать своих гостей, не то что объясниться! Положим, он прихворал. Какая незадача для хранителя. В таком случае, слуга мог бы известить об этом гостей. Но нет. Кроме того, дворецкий был настолько ветхим, что все человеческое существо леди Невилл протестовало против неоправданного живодерства. Личность Верховного Хранителя казалась все более отталкивающей. И этот человек будет на страже врат? Серьезно? Эйре в который раз пришли в голову мысли, что демоны уже пришли в этот мир. Возможно, потому Ричард позволил себе лишку - само место обращает живых существ в злыдней! С другой стороны, потомком Эшфордов мог быть обыкновенный недостойный человек. В таком случае, почему оставшиеся семейства хранителей не приняли меры?
Медленный старик повел собравшихся куда-то в левый коридор. Вежливость и этикет иным не позволит обогнать того, справиться, куда идти. Как бы иронично не получалось, но леди Невилл буквально надеялась, что хотя бы Дерек взбунтует, а не станет послушно идти следом. Просто какое-то наваждение - настолько смиренно терпеть неуважение местных обитателей. Похоже, подобное не входило в список явлений, способных злить мужчину, не дающего покоя Ричарду. Жаль. В свете витающих скептических настроений относительно предстоящего мероприятия, даже удивительно было. Всерьез, каждый из них готов терпеть такое обращение ради пустышки? Или лукавят? А вдруг и правда реалити-шоу и завтра послушный теленок станет звездой интернета?
От обилия мыслей голова шла кругом, Эйра чувствовала, как к горлу подступает дурнота. Рука вскинулась в останавливающем жесте, чтобы Ричард не отправился следом, унося чемоданы. Ни слова пока. Леди Невилл оставалась в пустеющем холле, молчаливо провожая взглядом толпу. Слишком все казалось подозрительным. В другое время развернулась бы и уехала. Но не сейчас. Они что же, так и собираются продолжать терпеть все эти выходки Верховного Хранителя? Это такое у него отношение к соратникам? Собрал всех здесь, чтобы выгулять тщеславие? Этический вопрос? Да Бог с ним! Каждый сам решает, что в адрес его персоны допустимо. Но, черт возьми, на кону - судьба мира. Люди, ау? Вы же не всерьез? Не собираетесь безропотно вверить себя сомнительному лидеру? Хоть бы было так! А то можно без конца ждать, что вот-вот, скоро-скоро лорд объяснится? И сколько раз еще сей момент будет отложен какой-то мишурой, застилающей глаза и пытающейся выглядеть делом первоочередной важности? Пока не станет слишком поздно...
Хозяйка дома - не лучше. Бросила гостей и удалилась непонятно куда, непонятно зачем. Эйра могла понять затворничество, что влияет на понимание некоторых этических тонкостей. Меж тем, даже затворничество не оправдает действия, подвергающие людей мукам! Простить проволочку под дождем? Без по-настоящему убедительной причины - ни за что! Разве нельзя было собираться в холле сразу? Они что, в срочном порядке труп прятали?
Когда все ушли, леди Невилл чуть пошатнулась и подошла ближе к Ричарду. Ладонь нашарила локоть мужчины. Кажется, девушка нуждалась в поддержке. Прозвучал тихий голос: - Что теперь говорит твое чутье? Что бы там телохранитель не думал, а его мнение было важно для нее. Только бы тот не выражал его абстрактно. Пользуясь небольшой паузой вдали от множества глаз, Эйра позволила себе немного отдышаться, не прикладывая усилий к тому, чтобы держать лицо. Сейчас было особенно видно, как она тревожна.
В какой-то момент спустилась Энн, благо, договорив, тут же убежала. Леди Невилл едва заметно вздрогнула. Мгновенно подобралась, поменявшись в лице, надев привычно нейтральную маску. Нужно что-то решать. Торопливо, словно наперегонки с собственным смятением чувств, девушка устремилась в левый коридор. Узкая лестница душила... Как и все здесь. Одна из хранительниц, чьего имени, леди Невилл пока что не запомнила, ненавязчиво предложила разделить... номер? С цифрами на дверях казалось, будто заселяют в гостиницу. Не мог не всплыть вопрос - давно они были прибиты? Или нынче - новая волна очередных простофиль? И снова вопрос к Ричарду: - А теперь? Эйра не торопилась покидать коридор.
-
Блеск, просто блеск! В каждом движении, в каждом сомнении, в опасениях и домыслах! И, конечно же, умении ставить людей на место, не теряя аристократизма)
-
Отличный пост!
-
Так этого лорда Эшфорда! Совсем охамел уже!
-
Все правильно возмутилась!
-
Множество очень интересных мыслей. Замечательно целостный персонаж.
-
Интересный персонаж
|
-
седовласый слуга вполне мог попросту израсходовать почти весь запас слов, отпущенный ему на этом свете. Когда у тебе осталось сотня-другая, поневоле начнешь экономить на спичках... Великолепно образно!
-
Вот только если у Тима молчание было чертой характера, то седовласый слуга вполне мог попросту израсходовать почти весь запас слов, отпущенный ему на этом свете. Когда у тебе осталось сотня-другая, поневоле начнешь экономить на спичках... Вот это прям хорошо.
|
|
|
-
Я бы даже сказала "чувствуй себя как дома", но в этом гостеприимном замке то будет, пожалуй, не так просто В точку!
А еще Мина выходит очень гармоничной и разумной, и это чудесно!
|
|
|
-
Ты не бойся, мы тебя не больно зарежем. Чик, и ты уже на небесах. (с)
-
Многие знания есть суть многих печалей Воистину.
|
— Идём всем скопом на ту сторону, там глядим в оба, — так понял и передал своим приказ Фрайденфельдса Тюльпанов.
От пулемётной позиции на опушке Фрайденфельдс видел, как потянулась через мост орава петроградцев — настороженно ступая по шпалам, скрываясь между бледных стальных ферм, приближаясь к тёмной стене леса на том берегу. В хвосте питерцев волочились Живчик и Лёшка Петров: нагруженный не только гармошкой Мухина, но и двумя винтовками — своей и Живчика, — он еле переставлял ноги, один раз запнулся о шпалу и упал.
4:30
Перешли, безмолвно скрылись в лесу, свистнули, чтобы шли остальные. Потянулись через мост и калужане с латышами, тоже спокойно пересекли. Никого на той стороне не было, никакой засады. Однопутная железная дорога здесь, на правом берегу, прорезала холм, и в том месте, где командира ожидали бойцы, путь проходил между невысоких, в полтора человеческих роста, земляных скатов. Стрельба не переставала: всё так же долбили и пулемёты, и винтовки, но теперь, на этой стороне реки, стало ясней, откуда бьют: определённо били и оттуда, куда шла железная дорога — со стации Обозерской, но также и из-за леса, правее. Кажется, в той стороне и были те самые Озерки.
Ни в какие цепи, конечно, отряд и не подумал растягиваться — рассыпаться цепью по этому лесу сейчас значило почти наверняка тут же потеряться. Тьма ещё стояла полная, беспросветная: ни огонька, ни луны, ни звёздочки, над едва сереющими во мгле скатами угрюмо нависал тесный, пугающе стучащий и шуршащий еловый лес, и бойцы кучей сгрудились в ущелье между скатов, опасаясь отходить друг от друга. В этой сырой, отдающей гниловатой сыростью тьме невозможно было даже разобрать, кто где, и только совсем близко подойдя, можно было понять — вот Шестипал напряжённо выставил винтовку в сторону леса, вглядываясь во мрак, вот надрывно кашляет и отхаркивается кто-то из калужан, вот жалобно пискнула гармошка, когда юнга изможденно опустился на корточки, вот смутно белеет пятно на чьей-то шее — это Кульда с наволочкой, приспособленной под шейный платок. «Чево теперь?» «Куда теперь-то?» — переговаривались между собой кто-то из калужан.
— Это что ещё там мигает? — спросил вдруг кто-то, неразличимый в темноте. — Чево мигает? — Вон, вон тама, гляди! — указал в сторону некто бородатый, в папахе.
И правда — над елями спереди и справа по направлению железной дороги по облакам разливалось какое-то бледное и неживое мерцание, едва заметное над острыми верхушками елей.
— Рассветает, может? — кажется, это спрашивал несостоявшийся мародёр Зотов. — Ракета это, дурья твоя башка, — грубо откликнулся кто-то из Агеевых. — Какая ракета? — Сигнальная, какая ещё бывает-то, — вмешался в разговор Седой. — Сигналят кому-то. — Мож, просто для свету пульнули, — возразил Агеев.
Затухающее было мерцание вспыхнуло ярче. Действительно, было похоже, что в той стороне одну за другой запускали белые сигнальные ракеты — самих их за деревьями видно не было, но свет отражался от низких облаков.
|
Мнения отряда разделяются, касательно того, что нужно делать прежде всего. Но в итоге всё разрешается: Рейнольд вспоминает из преданий о Малом народце, что несмотря на близость к земле и любовь копать норы, антропоморфные фенькомыши обычно отправляют своих умерших сородичей в море, предварительно подстроив так, чтобы небольшая лодчонка, которую они называют "ши-а-ффаш", "корабль уносящий души", постепенно затонула, унося тело в морские глубины. И, пока волшебник и пиромант пытаются отпереть клетку в ратуше – ключ, к которой, увы, не подходит, жрица Иркаллы звонит в колокол. Мелодичный и грустный звук разносится над Уайт-пиком. Пение колокола похоже на предсмертный вздох, нежели на призыв. Но на него отвечают: спустя совсем небольшое время вы видите какое-то движение по улице, по которой добрались до площади. Вскоре до вас доносится лязг доспехов, а затем появляется и сам их обладатель. Это, разумеется, сам Шширк – последний горожанин Уайт-пика. Он сбрасывает шлем, и вы видите его облезлую мордочку, с шрамом под правым глазом: он подбегает к Сейваду, державшего в руках погибшего, и горестно восклицает, воздев руки к небу: — Фиаша!.. Если бы маленький Шширк только знал, если бы Шширк был смел... — Большой господин, отдайте мне пожалуйста её, —несколько придя в себя, просит мышонок, вытягивая свои короткие лапки. — Я упокою её, как подобает. Когда Фиаша оказывается на импровизированных носилках, которые мышонок сооружает из своей алебарды, ближайшего копья и плаща, Шширк наконец уделяет некоторое время лосморцам. Оглядев отряд, он поясняет: — Шширк отнесёт Фиашу на пристань. Там должен быть ещё готовый ши-а-ффаш. Возьмите вот, — он передаёт вам, порывшись, ключ, которым, похоже, и отпирается тот массивный замок сокровищницы ратуши. — Это Шширк запер хранилище ратуши, когда все начали сходить с ума. Чтобы сохранить богатство, если к моему народу вернётся разум. А теперь... Он делает странное движение плечами, будто пожимает или глубоко вздыхает. — А теперь это никому не нужно. Может, хоть вам пригодится. Когда Шширк похоронит Фиашу, он уйдёт отсюда. Может, ещё встретимся. Ключ действительно подходит к замочной скважине: отряд отпирает дверь и оказывается внутри. Конечно, от золота и красивых кубков и украшений захватывает дух. Поначалу. Потом приходит осознание очевидного: в стране, что утонула в Тумане и нет больше звонких голосов живых, всё это будет лишь обузой в путешествии руадцев. Впрочем, сокровища Уайт-пика состоят не только из одного золота или драгоценностей: в куче драгоценных камней Рейнольд замечает камешек, который воочию никогда не видел – но слышал о нём множество историй. Хризолит, которого не было на Эдо Ренмей – волшебный камешек, хранящий в себе источник магии. Если найти кузнеца, владеющего искусством выплавки хризолита, у отряда Лосмора будет шанс заполучить в свои руки гораздо более сильное оружие, чем их собственное. А вот в руки Керидвен будто само выкатилось зелёное колечко из того же камня – она видела такое на пальце у матери Бранвен. Вместо холодного металла клирик Иркаллы ощутила тепло, как от собственного волшебства: магия этого колечка заключалась в том, что оно подпитывало жизненные силы носителя, продлевая его жизнь. А совсем рядом лежит кинжал, назначение которого жрице тоже известно, хоть и не приходилось держать подобную вещь в руках: клинок из прошлого Руад Эно, уже сам отнимающий у владельца часть жизненных сил, но дающий силы магические. Его лезвие переливается странными цветами, одновременно завораживающими и тревожными. Последний шанс для того, кто остался без магических сил, но сильно от них зависим. Руадское поселение, Костёр МерехайнаКогда отряд покидает сокровищницу Уайт-пика, Шширк всё ещё суетится вокруг Фиаши, чтобы устроить её на носилках получше. Извлечённый Рейнольдом фонарь Путевода, увы, не может указать на новые костры поблизости: он неизменно прокладывает путь к уже известному, потому что это единственный костёр, который способен представить волшебник. Похоже, придётся приступить к поискам самостоятельно. Удача улыбается путникам, когда они приходят в место, замеченное с смотровой башни: поселение за стенами Уайт-пика. Судя по архитектуре домов, это было небольшое поселение руадцев, примкнувших видимо к Уайт-пику, уж неизвестно, по каким причинам – торговым ли, дипломатическим или ещё каким-то. Важно то, что дома, стоящие здесь, напоминают вам больше о Лосморе, нежели об Уайт-пике. Ручей здесь образует два небольших островка, разделяясь сразу на три потока: между островками перекинуты небольшие деревянные мостики. Дома здесь более аккуратные и выглядят куда устойчивей: к тому же, в них стоят стёкла, ещё не разбитые. По всей видимости, люди ушли отсюда давно, но за местечком присматривал Малый народец – пока, увы, не сошёл с ума. Горящий костёр, чьё тепло ни с чем не спутать, обнаружился возле векового дуба, рядом с которым пристроился большой дом. Костёр же оказался с другой стороны дуба, устроившись между его могучих корней, выбравшихся из-под земли, которые обвивали небольшой клочок земли, где Мерехайн возжёг костёр, на манер небольшой оградки. Место производит умиротворяющее впечатление, даже если не смотреть на пляску волшебного пламени, от которого не исходит никакого дыма. Вы вновь оказываетесь на перепутье: спросить дороги не у кого. Остаётся надеяться, что либо боги укажут вам путь, либо... либо в этих домах вы сможете найти очередные подсказки, куда вам стоит отправиться.
|
|
Боль. Едкая, не дающая и короткого мига послабления. Разве этому хотел научить Митра? Конечно же нет, Гектор прекрасно понимал всё. Физические терзания лишь наглядно показывают, что тело - простой инструмент, управляемый твердой волей. Вернее они показывают, насколько тело может быть несовершенно, по сравнению с разумом. Татион с наслаждением ощущал как холодные капли стекали с плеч по спине вниз, иногда ленясь прокладывать себе новый путь, поэтому пользовались бороздками, положенными бичом. Раны едва успели покрыться грязноватой сукровицей, но всё равно во многих местах сочились, поэтому полностью затянуться смогут только через несколько дней. Это будет напоминанием о ритуале, конечно, если все пройдет хорошо.
Гектор оглядывает собравшихся. Чуть дольше задерживает взгляд на новых членах братства. Ещё немного дольше смотрит на Архипа. Почему-то, прямо сейчас трибун понимает, что не зря принято положительное решение о вступлении телохранителя в их ряды. Это сложно сформировать в какую-то понятную мысль, или, тем более, выразить словами, но каким-то чутьем Гектор ощущает, что делает правильно. В конце концов, Митра научит быть сильным духом, а именно это, по всей видимости, и необходимо для Архипа.
Гектор продолжает церемонию и хоть времени не так уж и много, но спешить он не собирается. Нужно все сделать правильно, раз уж он вообще взялся за это дело. - Митра! Утренний Боже, - тихо начал петь Гектор, отправляясь в пещеру. - Империя правит Миром, но ты над ней воссиял! Утренняя перекличка и на обход вдоль стен... Митра, тоже служивый, дай сил пережить этот день!
Облачаясь в маску и белые одеяния, Татион перестал петь, но пение подхватили остальные братья.
- Митра, Полудня Боже, над вереском зноя дрожь. Головы плавятся в шлемах. Сандалии жмут - не дойдешь. Одолевает дремота - расслабить бы ремни лат. Митра, тоже служивый, не дай нам нарушить клятв!
Маска на месте. В голове не должно быть лишних мыслей. Дыхание ровное, но нужно сделать его ещё плавнее, заставить себя вдыхать все реже и реже, пока не будет казаться, что это и вовсе тебе не нужно.
- Митра, Закатный Боже, багрянец одел окоем - Бессмертным в море садишься, Бессмертным из моря встаешь! Теперь, когда кончена стража, впору вина пригубить. Митра, тоже служивый, дай нам до рассвета дожить!
Приготовления почти закончены - теперь время заняться пламенем. На самом деле осквернить его можно в любой миг, но на памяти Гектора такого не случалось ещё ни разу. Его дыхание стало похоже на размерный шум волн спокойного океана, однако на момент, когда пламя коснулось жаровни - волны замерли. Татион ждал пока огонь разойдется в стороны и окрепнет, в то самое время ком в груди становился все тяжелее и тяжелее. Спустя миг по океану снова пошли волны - Гектор так же плавно начал дышать.
Послышался мелодичный перезвон колоколов и пение окрепло ещё более. В голосах слышится... Та самая сила и свобода от страха.
- Митра, Полночи Боже, жертву эту прими - С ревом бык умирает. Радуйтесь, Дети Тьмы! Какой бы путь ты не выбрал, все они выведут в Свет. Митра, тоже служивый, дай честно нам умереть!
Песнь стихает.
Гектор дожидается покуда пламя окрепнет ещё более и сможет проглотить дары, пока произнося молитву богу: " ... Молюсь я Митре мощному, Сильнейшему в твореньях, Свершая возлиянья, Почту его хвалою, Молюсь молитвой громкой И поклоняюсь Митре, Чьи пастбища просторны." В это же время он держит в руке прутья, другой же капает в жаровню поочередно масло, затем молоко, а потом и мёд. Эта часть ритуала завершена, но за ней следует новая. Хаома.
- Я призываю сюда, о желтый, твое опьянение, силу, победоносность, зрелость, исцеление, процветание, возрастание, мощь во всем теле, мудрость всеукрашенную, то, чтобы среди живых творений вольновластно я передвигался, сокрушая вражду, одолевая дэвов. - слышится новая молитва. Гектор смешивает воду и виноградный сок. Аккуратно пригубив из чаши, отставляет ее в сторону, не забывая при этом не навредить племени.
Тело и вовсе практически не ощущается. Мысли где-то далеко, а сознание одновременно схлопнулось в одну точку и растянулось на мириады миров и созвездий. Слова молитв, кажется, приходят откуда-то извне, сами по себе, Гектор даже не успевает задуматься. Спокойствие и лёгкость - вот что наполняет Гектора.
Настала очередь ещё одного очень важного момента, от которого будет зависеть весь дальнейший год. В руку Гектор берёт нож и ступает к приготовленной белой лошади. Слова новой молитвы складываются в длинную песнь, которую вторят собратья. - Мы почитаем Митру.. Прямостоящий, бдящий, Всё видящий, отважный, Внимающий молитвам, Он направляет воды, Растения растит, Он борозды проводит, Искусный, многоумный, Обману неподвластный, Сотворенный Творцом. - Тем, кто не держит слова, Не даст ни сил, ни мощи, Не даст лжецам ни счастья, Ни воздаянья им. - У них, когда ты грозен, Рук отнимаешь силу, Ног отнимаешь стойкость, Из глаз обоих зренье И слух из двух ушей... - Молюсь я ради счастья... - Мы почитаем Митру...
Подойдя к животному, Гектор заглядывает в огромные глаза. Лицо Татиона, вернее облик Перса оказывается на уровне ноздрей животного, они размеренно раздуваются. Лошадь словно тоже чувствует насколько сильно истончилась реальность в этот миг и немного пригибает голову. Гектор плавно понимает руку и прижимает лезвие к шее лошади, ощущая под костяшками пальцев мощную пульсацию вен.
Мир замирает.
- Мы почитаем Митру...
Слитным движением Гектор надавливает сильней и проводит ножом поперек шеи лошади.
-
Очень яркий пост, красочный и эмоциональный!
-
Гектор прекрасно понимал всё. Физические терзания лишь наглядно показывают, что тело - простой инструмент, управляемый твердой волей. Вернее они показывают, насколько тело может быть несовершенно, по сравнению с разумом. Круто! И вообще, отличный пост!
-
Митра нам всего дороже
|
За свою достаточно долгую уже жизнь Иштван Маченко принес много жертв во благо человечества. Одной из этих жертв был покой.
С самых первых дней службы Иштвана в Святых Ордосах чувство тревоги, иногда под личиной разумной лишь бдительности, а иногда и в форме животного всепоглощающего ужаса, не покидало его разум. Почти каждое мгновение жизни его оно таилось там, где-то в темном уголку сознание, нашептывая о мириадах опасностей, грозящих агенту Святого Трона, о грандиозной ответственности, лежащей на его плечах. Иштван привык к этому своему вечному спутнику, сделал его даже частью своего естества просто в силу необходимости сохранять рассудок. Но все же... До сих пор аколит искренне наслаждался каждой возможностью если и не изгнать тревогу с задворок своего разума, то хотя бы усыпить ее на краткий срок, погрузить в дрему уверением в том, что сейчас от его действий ничего не зависит и он может наконец расслабиться. Такое случалось обыкновенно тогда, когда по телу проходил такой уже знакомый, но все еще слегка неприятный трепет, сообщающий о том, что космический корабль только что покинул материум и погрузился в глубины варпа.
Иштван Маченко любил варп. Наслаждался пребыванием в нем и искренне ждал возвращения после долгой разлуки. Варп, пожалуй, был его домом, ведь что есть дом, если не место, где человек может позабыть о своих тревогах и насладиться покоем?
Другие боялись варпа, знал Иштван. Малые умы трепетали пред ним суеверно, будто чувствуя, что не должно им, неразумным, летать среди звезд. Умы великие наоборот, знали слишком много, но не находили в себе сил обуздать собственный разум, разыгрывающий вновь и вновь в чертогах своих страшные сцены последствий контакта незащищенного человеческой души и плоти с океаном имматериума. Иштван же знал одно: поле Геллера может подвести его, но точно также может подвести его и двигатель гелликоптера, и система обеспечения продовольствием улья, каждый из которых, как известно, всегда в 3 пропущенных приемах пищи от хаоса. Он не имеет контроля над всем этим, а значит не должен испытывать беспокойство, не должен искать лишней информации об этом. Презрение к лишнему, чрезмерному знанию было щитом его. А потому на борту "Надежды Святого Домитиуса" он позволил себе расслабиться и насладиться путешествием, во время которого все беды и проблемы мира оказались отделены от него завесой между материумом и варпом.
Долгий полет Иштван коротал за беседами с другими пассажирами, чтением в корабельной библиотеке и многочасовыми визитами в прекрасную купальню, оборудованную на борту. Всем он этим искренне наслаждался и находился вечно в приподнятом настроении. Особенно он сошелся с корабельным священником, отцом Никомедом, дружеским дебатам о великом множестве различных вопросов с которых он посвятил бесчисленные часы. Магистра Ильмари Хямялайнен же отец Иштван решил культивировать в качестве контакта, скорее, правда, из праздного интереса, нежели искренней надежды воспользоваться им когда-то в будущем. Пользуясь долгим полетом, Маченко принялся втираться в доверие к своей цели, вытягивая из того все доступные ему познания о политике Батавии и щедро сыпля намеками на то, каким ценным союзником он сам может оказаться для новоиспеченного магистра Администратума. Для этой цели Иштван даже разработал сносное на первый взгляд прикрытие, согласно которому он направлялся на планету для того, чтобы стать неофициальным медиатором в одном из бесконечных споров о церковной десятине между местными ветвями Адептус Администратум и Адептус Министорум. Эту историю он и скармливал крохотными порциями Хямялайнену, дабы не дать тому потерять интерес.
Был на борту "Надежды" еще один попутчик, спутница Иштвана, сестра Саломея. В первые дни полета он и вовсе позабыл о ней, но только лишь до тех пор, пока не обнаружил ее без сознания в часовне. Опасаясь уже, что случилось то, чего так боялась сама Саломея, - кратковременное нарушение работы поля Геллера - Иштван пришел в тихую ярость от того, что госпитальерка довела себя до потери сознания сама. Приведя ее в чувства парой оплеух и отправив на медицинский осмотр, он зарекся не спускать с неразумной девчонки глаз. Все же ее мозг был слишком ценным активом, подвергать который риску она не имела никакого права.
На следующий день после происшествия Иштван мягко извинился перед Саломеей за то, что вынужден был ударить ее, а затем произнес долгую речь-проповедь о том, что ее стремление столь истово молиться сейчас проистекает из гордыни и страха, а оттого не угодно Императору. Вместо этого же она должна всецело посвятить свои силы подготовке к предстоящей миссии, а если же сделать прямо сейчас что-то полезное невозможно, по меньшей мере надежно хранить свое принадлежащее Императору здоровье и энергию, а не разбрасываться всем этим напрасно, ради показной только набожности, что суть греховна.
Чтобы помочь Саломее воздержаться от разрушительного для ее же самой поведения, Иштван охотно отвечал на все ее вопросы потом, делясь с нею многочисленными (зачастую на месте же и придуманными) историями о его путешествиях по Империуму.
***
Полет был долог, но не бесконечен, а потому Иштван вновь был вынужден спуститься на грешную почву очередной заштатной планетки и погрузиться в дела Святых Ордосов. После краткого знакомства с агентом ван Дайком он вместе с сестрой Саломеей остался ожидать еще двух своих коллег, которые по словам ван Дайка должны были скоро явиться. Иштван остался задержкой весьма недоволен и только скривил губы, провожая взглядом удаляющегося Соломона. Затем поправил свою белоснежную (под цвет сутаны) шляпу-галеро и обернулся к заходящему местному светилу, за заходом которого он мог наблюдать сквозь стекла зеркальных солнцезащитных очков.
Когда солнце уже зашло, а долгожданные коллеги-аколиты все же прибыли, Иштван одним плавным движением снял бесполезные уже очки и зацепил их за ворот сутаны. Затем степенно кивнул.
- Отец-исповедник Иштван Маченко.
Один из подошедших, солдат по имени Кассий, попросил благословения. Иштван сотворил эффектное, за десятки лет отточенное знамение Аквиллы и произнес хорошо поставленным голосом:
- Император благословит, сын мой.
В машине же, когда тот самый солдат вдруг предложил ему палочку лхо, святой отец оживился. Разумеется, курить лхо священнослужителям было запрещено, однако подобными запретами Иштван пренебрегал даже до то того, как поступил на службу в Инквизицию.
- Ты ведь не будешь против, сестра? - любезно осведомился Маченко у сестры Саломеи, однако папироску из рук сержанта принял не дожидаясь ответа.
- Вы позволите, сержант... - Маченко закурил от зажигалки Кассия и с большим наслаждением затянулся ароматным дымом лхо, - Благодарю!
Воистину, лишать агентов Его малейших отдохновений посреди праведных трудов суть есть покушение на эффективность работы Святых Ордосов, а значит и преступление против Императора, Империума и всего человечества.
***
Иштван устроился в кресле, закинул ногу на ногу и достаточно долго молчал, пребывая в задумчивости. Только приподнял брови и одобрительно покивал, когда комиссар Гессер предложил отправить в город астропата. Затем недовольно сморщился в ответ на слова Ярры.
- Или варп! - добавил он громко еще один пункт в список возможных сред, предложенных дикаркой.
- Если же все так просто, как полагаете вы, достаточно будет просто направить в город еще одну роту. Или две. Или три. Сколько потребуется. Это можно сделать в любой момент и для этого нет нужды отрывать аколитов Святой Инквизиции от расследований.
Иштван повернулся к Соломону, не дожидаясь ответа.
- Позвольте, еще одна мелкая деталь... Не пробовали ли, скажем, обстреливать город из минометов или артиллерийских орудий? Видны ли следы разрушений с воздуха?
Он выслушал ответ и покивал.
- Но это мелочи... Скажите, прошу вас, как и где координируются действия местных властей и присутствующих на планете Адептус относительно произошедшего? Организованна ли блокада города? Как случившиеся освещается в средствах массовой информации? Я полагаю, исчезновение целого города трудно скрыть - его нужно как-то объяснить.
- Ну и остается вопрос классификации... Вы, если я правильно понял, полагаете, что феномен не имеет психическую природу? Возможно... - Иштван пожал плечами, хотя почти и не сомневался, что природа случившегося носит именно психический характер, - Но отбрасывать такую вероятность совсем, однако, было бы неразумно, не правда ли? Ведь может возникнуть необходимость, как того требует Лекс Империалис*, ликвидировать всех возможных свидетелей несанкционированного психического феномена... Которых, я полагаю, весьма много. Какие-то мероприятия по подготовке к подобному уже начаты? Составлены ли списки потенциально подлежащих ликвидации? Созданы ли лагеря для их изоляции и последующего уничтожения? - тут отец Иштван тепло улыбнулся, словно извиняясь перед ван Дайком, - Это рутина, да... Но согласитесь, рутина весьма важная.
-
Воистину, лишать агентов Его малейших отдохновений посреди праведных трудов суть есть покушение на эффективность работы Святых Ордосов, а значит и преступление против Императора, Империума и всего человечества. Сразу видно - святой отец наш человек!
-
ликвидировать всех возможных свидетелей несанкционированного психического феномена... Которых, я полагаю, весьма много. Какие-то мероприятия по подготовке к подобному уже начаты? Составлены ли списки потенциально подлежащих ликвидации? Созданы ли лагеря для их изоляции и последующего уничтожения? Стало стыдно! Пока Кассий про какой-то трос заикается, тут человек масштабно мыслит!
-
Гвардеец, комиссар и священник дымили лхо в одном салоне с сорориткой... * - Book of Judgement, p. 34: Witness to Unsanctioned Psychic Manifestation - Field Judgement (Execution) Survived Unsanctioned Psychic Manifestation - Field Judgement (Execution) Injured in Unsanctioned Psychic Manifestation - Field Judgement (Execution)
-
Забавный контраст с сестрой.
|
|
Жизнь - это много маленьких радостей, которые мы создаем для себя сами. Мисс Ивейн придумала себе это кредо довольно давно, и оно как нельзя лучше подходило ей, её образу жизни, её профессии, её увлечениям и слабостям. Если в жизни нет счастья – иди и создай его. Это письмо сразу заинтриговало предсказательницу – как же иначе? Она верила в то, что мир гораздо глубже и шире, чем кажется обычным людям, и знала по себе, что предчувствия надо слушать. Если ты чувствуешь, как мороз продирает по коже в момент открытия какого-то невнятного спама – значит, это знак. Не пропусти его. Пойми его правильно. Прежде, чем нестись, очертя голову, по первому зову, Ива, разумеется, съездила к ба. Во-первых, надо, чтобы хоть кто-то знал, где искать следы, в случае чего. Во-вторых, посоветоваться. В-третьих, маленький магический ритуал лучше выполнять в хорошей компании. Выпив чаю, обсудив историю и перебрав возможных знакомых, которые могут знать Эшфордов, они занялись маленькой магией, в которой фигурировало письмо, свечи, чаша с ледяной водой и тени на стене. Древние тайные ритуалы ожили вновь. Гулкие барабаны, варган и бубны. Шепот, срывающий с губ слова. Танец языков пламени, пожирающий роковое письмо. Растертый пепел, смешанный с расплавленным воском. Причудливые фигуры, пляшущие на стене. Тревожные взгляды и сомнения. Всё, как предписывалось старинными книгами, всё было сделано по правилам. Разумеется, с разумным использованием возможностей, которые дает современный мир. Прежде, чем сжечь письмо в чаше, его отсканировали, сфотографировали, сложили в архив, куда позже добавили видеосъемку пляшущих теней на экране, восковой фигуры, и заметки по толкованию. Архив продублировали, оставив его копии в разных местах – и на почте, и в компьютере, и у ба, и на диске, и на флешке, и в собственном смартфоне Иви. В некоторых случаях предосторожность не может быть избыточной. В том, что предприятие рискованное, были убеждены они обе. И обе же считали, что на этот зов необходимо ответить. И лишь совершив все эти приготовления, Иви собралась в путь. 260 миль от Лондона до Уэльса – не бог весть какое расстояние, но Ива решила растянуть удовольствие и выехала накануне вечером, когда дождь еще едва моросил, а туман мягко опускался на город, укутывая узкие улицы влажным одеялом. В сгущающемся сумраке пролетали мостовые и автомобили, и Иви вновь вспомнила выставку памяти Роберта Франка, на которой была в прошлом году. Лондон/Уэльс. Она даже купила фотоальбом, настолько эта серия снимков, сделанная еще в 50-х годах, поражала своей меткостью и живостью. Поглядывая сквозь плачущее дождиком то и дело запотевающее стекло, Ива вновь и вновь убеждалась: Лондон не изменился. Не изменился в сути своей, хотя, казалось бы, внешняя мишура, лоск автомобилей, модные современный костюмы преобразили Сити. Однако вот – дождь, туман, сумерки, и мы видим тех же клерков с фотографий, спешащих по своим делам с преувеличенной важностью. Проехав чуть больше половины пути, Ива остановилась на ночлег в заранее забронированном через букинг.ком мотеле – небольшом, уютном, с хорошей репутацией. Милая комната, выходящая во внутренний дворик со скамеечкой и столиком чугунного литья. Горячий ужин, кувшин глинтвейна, пушистый клетчатый плед – и вечер можно считать удавшимся. Предсказательница провела в мотеле и большую часть дня, поскольку хозяйка своим бдительным оком узрела карты Таро на столике и решилась попросить о гадании. Ива не стала отказывать, и провела несколько сеансов – разумеется, обрадованная хозяюшка поспешила позвать парочку самых близких подружек, и лишь обещание завернуть на обратном пути избавили Иву от немедленного нашествия половины женского населения городка. Уэльс. Иви с трепетом ожидала – каким он будет, прекрасно помня снимки Франка. Она ехала не спеша, вглядываясь в улочки и лица. И опять то самое чувство узнавания, несмотря на новую обертку, несмотря на закрытые Железной Маргарет шахты. Несколько раз рука Иви тянулась за телефоном – снять, уловить. Но она со вздохом давила в себе это желание, зная, что фото выйдут обычной скучной рутиной. Так вышло, что к нужному адресу она подкатила почти к обеду, останавливаясь на заправках выпить чаю и перекусить – ланч она предусмотрительно упаковала с собой, выезжая из мотеля. На последней заправке закачала Теслу до "искр из глаз", чтобы не быть вынужденной просить у хозяев зарядиться. Дождь все усиливался, хлеща по окнам холодными злыми каплями, но в машине было тепло и уютно, и в какой-то миг Иве захотелось задержаться прямо здесь, посреди маленького городка, сторонним наблюдателем, созерцающим мокрый мир из своего маленького сухого гнездышка. Но, разумеется, она этого не сделала. Письмо звало, торопило, даже будучи пеплом, вплавленным в воск. Подъехав к дому, мисс Ивейн с некоторым удивлением обнаружила целую плеяду автомобилей, плюс байк и прислоненный велосипед. Впрочем, вполне возможно что-то из этого принадлежит владельцам. Но в любом случае, похоже приглашены несколько персон... и, похоже, в дом они не вошли? Встреча отменена? На какой-то миг мелькнула мысль о розыгрыше, но Ива ее отбросила. Какой розыгрыш, ерунда, не может этого быть. Предчувствия не лгут. Она аккуратно подкатила к людям поближе, чтобы не забрызгать никого, опустила стекло и громко произнесла, улыбаясь:. – Доброго вечера. Прошу прощения, господа. Если не ошибаюсь, это имение Эшфордов и тут назначен, – небольшая едва заметная пауза, – приём?
-
Вот что значит современная гадалка
-
Крисивый пост и красивая идея - наложить на него фотографии.
-
Хороша медиум, очень хороша.
-
Стилевое решение с фотографиями украсило замечательный пост. Очень!
-
За Ба, о которой я не подумал. И за другие хорошие вещи.
|
Когда что-то должно произойти, оно происходит вовремя. Просто "вовремя" это не по твоему счету, а по его собственному. Поэтому Данкан даже слегка удивился, что письмо пришло на второй день отпуска. И было это ... как-то не так, как он ожидал. В детстве, два раза по "очень давно", Данкан смотрел с двоюродным братом фильм "Омен". Там шла речь об Антихристе, который приходит на Землю, творит всякие ужасы, а потом, как водится, простые люди его побеждают.
Так вот, это письмо, оно как бы ... как пророчество про Армагеддон, которое никогда не должно сбыться. Но, оказывается, пророчество проявляет упорство и ты оказываешься с ним лицом к лицу. Твое желание в этот момент значения не имеет, а чего ты сам хочешь - иди разбери. Нужна тебе добрая драка, или как там в песне, "испытай, завладев еще теплым мечом, и доспехи надев, что почем, что почем..."
И ты обнаруживаешь себя мчащимся сквозь дождь и холод под хмурыми валлийскими небесами. Ты останавливаешься в каком-то городке, название которого проще забыть, чем выговорить, хлопаешь порцию хорошего шотландского виски, оставив на прилавке пятифунтовую банкноту, и едешь дальше. Теперь тебе тепло, и мокрое седло мотоцикла не доставляет таких неудобств. Хотя, лучше было взять машину. А еще лучше было взять с собой какой-нибудь "Страйкер" с автоматической пушкой - восьмиколесный аналог рыцаря, только посовременнее и куда более комфортный, чем конь под седлом и копье в руке.
Еще два часа дороги, спина затекла от сидения согнувшись в позе младенца в утробе, ты выделяешь себе полчаса на остановку, кофе с сэндвичем и еще виски. И снова дорога. Дождь. Байк скользит на мокром шоссе, но ...
Итальянцы кое-в чем понимают. Пусть их и зовут презрительно "макаронниками", но они знают толк не только в моде и кофе. Оружие они тоже делают прекрасное, кто держал в руках "Беретту", не захочет иметь никакой другой пистолет. А еще они делают замечательные спортивные машины. У Данкана когда-то была "Альфа", но очень давно. "Дукатти" - это настоящая ракета. Данкан просто кайфует, когда обжимает ногами ее горячее двухсотпятидесятисильное сердце. И ему вдруг стало наплевать на дождь, на холодный ветер, на низкое плаксивое небо. Просто от того, как идеально байк вписывался в повороты дороги, как он прижимался к мокрой асфальтовой ленте, ему стало удивительно хорошо и время словно размазалось вдоль шоссе. Данкан пел, безумно фальшивя, но совершенно этого не замечая.
А потом он приехал.
И увидел старинный, не слишком ухоженный замок, машины у входа, людей, которые курили, разговаривали и смеялись, и почувствовал, что устал и продрог. Данкан слез с байка и вытащил из сумки чехол. Потом подумал, что накрывать мокрый и горячий мотоцикл нехорошо. Выдернул ключ из замка, поднялся по ступеням и постучал в дверь.
-
Колоритный мужчина.
-
Хороший пост!
|
Саймон шел уже несколько часов. Можно сказать что ему повезло - большую часть расстояния удалось покрыть с попутным дальнобойщиком, который гнал свою фуру с какой-то мороженой жратвой в один из вездесущих Tesco. На счастье Лэйка, водила оказался угрюмым мигрантом откуда-то из этих стран Восточной Европы, в которых сам черт ногу сломит, одних только Россий две, а то и три штуки. Так что всю дорогу в кабине грузовика Саймон просто молча пялился в окно под однообразный визглявый брит-поп. Но остальные водители не спешили подбирать одинокого бродягу, на котором для полноты картины только плаката с полицейской ориентировкой не хватает. Спасибо хоть, повезло и ни разу не прикопались патрульные, к мечу у них могли возникнуть некоторые вопросы. Так что пришлось топать пешком, отмеряя шагами грязь и палую листву на дорожных обочинах. Это было привычное дело. В конце концов, как говаривал вечность назад Пит Полундра, все что от тебя требуется - просто переставлять чертовы ноги, солдат. Миля за милей сдавались в плен монотонному маршу бывшего морпеха. Пару раз он останавливался перекусить в придорожных забегаловках, но тоже без приключений. Разве что денег оставалось совсем впритык. Если письмо было чьей-то дурацкой шуткой, на обратную дорогу у Саймона не останется практически ни единого пенса.
Но Лэйк об этом даже не задумывался, потому что сердцем чуял - время пришло, и сквозь толщу черной меланхолии, в которой он утопал последние годы, забрезжил путеводный свет маяка. Post tenebras veritas, все в точности как говорили дед с отцом. Пророчество сбывается, осколки древнего ордена созваны вновь. Когда Саймон думал об этом, душу переполняло счастье, привыкшие сутулиться плечи гордо расправлялись, и он прибавлял шагу. Наконец-то, стучал по капюшону дождь. Наконец-то, сигналил встречный водитель. Наконец-то, шептали мокрые листья, по которым отбивали ритм новенькие ботинки Лэйка.
Пока Саймон штурмовал извилистую горную дорогу, мимо проползло, не задумавшись, разумеется, остановиться, несколько автомобилей. Такая популярность отдаленного проселочного маршрута наводила на размышления. Красная тойота, серый опель, даже обогнал, весело потренькав звонком, какой-то парень на обычном городском велосипеде. Саймон махнул ему рукой, но тот даже не заметил, бодро прокатив мимо. Кажется, он что-то пел.
Не сбавляя шаг, Лэйк миновал крепостную стену, тоннель и вошел в замковые ворота. Все обогнавшие его автомобили предсказуемо оказались здесь. Вытянутый черный автомобиль бизнес-класса, который Саймон видел по дороге, стоял в окружении опелей и фордов, словно наследный британский аристократ в толпе безродных проходимцев. Бродяга хмыкнул, поправил висящий за спиной сверток с мечом, шагнул вперед. Под зонтами и капюшонами кучковались люди. Шелест дождя скрадывал их переговоры, но кое-кто заметил Лэйка, махнул рукой. Саймон помахал в ответ и прошел мимо под козырек крыши, не спеша смешиваться с толпой. Да он и не знал, что им сказать. Привет, я Саймон? Вы к Эшфордам? А крайний кто? Это здесь собирается древний орден демоноборцев? Не, глупости. Косых взглядов и разговоров за спиной Саймону хватило в наивной юности. Он спрятался от дождя, закурил, пряча сигарету в кулак. Несколько часов прошагал, можно себе позволить просто подождать несколько минут, посмотреть, понаблюдать. Так или иначе, все прояснится. Post tenebras veritas.
-
Суровый мрачный молчун. Таких уважаем.
-
Аве Саймон! Крайний кто? ;))))))
-
Бродяга знает свое место! А если без шуток, то шикарная смесь меланхолии и уверенности.
-
Хех :)
-
Привет, я Саймон? Вы к Эшфордам? А крайний кто? Это здесь собирается древний орден демоноборцев? В самом деле! Как вот так подойти к незнакомцам и вывалить весь этот бред про странные письма?
-
Хехе. Неплохо. Мистер Лейк прибыл чтобы навести шороху.
|
Письмо. Если имейл не вполне определенного содержания еще можно было принять за спам, ошибку или розыгрыш, то настоящее письмо в недешевом плотном конверте с ее именем с первого взгляда показалось Вильгельмине подлинным. Она дважды уронила нож для бумаг, когда, еще боясь поверить предчувствию, пыталась добраться до скрытой под гладкой коричневатой обложкой сути.
А потом - позабыв про учебу, вечерним поездом мчалась из оксфордского кампуса домой, чтобы как можно скорее показать послание деду. Сэр Тэдиас Коупленд, старательно поправив очки, долго вчитывался в ровные рукописные строки, снова и снова разглаживая бумажный лист чуть дрожащими пальцами. "Я все-таки дожил до этого дня", - вот что сказал он наконец, подняв на внучку полные слез глаза. А Мина еле заметно выдохнула, осознав, что на самом деле абсолютно все было не зря - и вера ее окупится сторицей.
Девушка очень быстро собралась - по-хорошему, совершенно неизвестно было, что необходимо взять с собой, так что в багажнике серебристого "форда" оказались все те предметы, которыми она с самого детства в совершенстве училась владеть. Дед, хотя и наизусть знал семейные предания, почти не имел представления о том, с чем же придется столкнуться потомкам хранителей на деле, предполагая лишь, что не лишним окажется нечто похожее на рыцарское оружие... Вильгельмине предстояло вскоре узнать, насколько верны его догадки.
Дорога к побережью Уэльса пролетела почти незаметно. На одном кофе в придорожных забегаловках, не отвлекаясь на даже на еду, Мина сосредоточенно вела машину, как всегда безукоризненно соблюдая правила дорожного движения и скоростной режим. Красоты пасторальных пейзажей вокруг она скорее отмечала, чем замечала. Куда больше в дороге занимали ее мысли, кто еще, кроме нее, мог получить такое же послание. О том, что потомков у рыцарей короля Артура за пятнадцать веков должно было набраться немало, она догадывалась. Но вот много ли их семей по сей день еще помнило слова древней клятвы?.. Так просто этого было не узнать. Не бросишь же клич в соцсетях: "Хэй, правнуки хранителей от демонов, отзовитесь!" Подтянулись бы разве что двинутые ролевики... Впрочем, при удачном раскладе очень скоро на этот вопрос должен будет ответить лорд Эшфорд.
На одном дыхании миновав заключительный этап пути - серпантин, ведущий к воротам старинного замка, - Вильгельмина, сбросив скорость до минимальной, осторожно повела "форд" по мокрой брусчатке вокруг фонтана, с радостным удивлением рассматривая уже собравшуюся на парковке компанию и направляющихся туда же людей. Она - не одна. Крайне странным казалось, что визитеры лорда отчего-то ведут светскую беседу под дождем, а не в уютной гостиной, но судить о ситуации было все же пока преждевременно.
Воодушевления Мины не могла испортить даже испортившая себя погода, в капризах которой, впрочем, удивительного для Уэльса было мало. Да и неожиданного тоже - спасибо синоптикам.
Девушка заглушила мотор, остановившись недалеко от уже прибывших машин. Не опоздав - ни в коем случае! Просто явившись не самой первой. Понаблюдав какое-то время за разбивающимися о лобовое стекло каплями, Мина вздохнула, накидывая приготовленное светло-бежевое пальто, и потянулась к лежащему на заднем сиденье зонту. Не хватало еще оказаться на приеме лорда Эшфорда в неподобающем виде.
Письмо, кажется, жглось даже сквозь тонко выделанную кожу сумочки, взятой на колени. Что ж. Скоро - момент истины.
Вильгельмина выскользнула из машины, одновременно привычным движением раскрывая над собой зонт. И направилась к собравшимся и прибывающим как раз вовремя для того, чтобы услышать звонкий девичий возглас из ближайшего автомобиля. Одинаковые письма?.. Одинаковые письма! Мина сбавила шаг, осознав, что едва не бежит.
Приветственно кивнув сразу всем, она мысленно улыбнулась озвученному симпатичной шатенкой ее собственному вопросу. Слова девушки, сидящей в машине, окончательно развеяли сомнения Мины. - Добрый вечер, леди и джентльмены! - ее появление здесь определенно не напрасно. - Вильгельмина Коупленд, адресат письма. В доказательство девушка протянула конверт собравшему экземпляры посланий мужчине. Для уточнения анализа.
Компания при ближайшем рассмотрении оказалась весьма разношерстной... И мнений о необходимости путешествия сюда, как оказалось, нашлось больше одного. - Возможно, "демоны" - это за давностью веков расплывшаяся аллегория чего-то более материального, - довольно дружелюбно произнесла Вильгельмина, обернувшись к небогато одетому рыжеватому мужчине. - Однако в моей семье на протяжении многих поколений верили в правдивость пророчества.
-
Прелестно динамичный пост и замечательно литературный!
-
Красоты пасторальных пейзажей вокруг она скорее отмечала, чем замечала. - Возможно, "демоны" - это за давностью веков расплывшаяся аллегория чего-то более материального, С самого начала всем говорю, что демоны это всего лишь социальный конструкт, но никто мне не верит
-
- Возможно, "демоны" - это за давностью веков расплывшаяся аллегория чего-то более материального
Готов поставить на это 5 фунтов
|
За время дороги Джессика несколько раз останавливалась, что перекусить и отдохнуть. Вообще она даже не слишком заморачивалась тем, что ждёт её в конце поездки, пока была за рулём. Так, мелькали рассеянные размышления, но хватало и о чём ещё подумать. О работе, о доме, о семье. О природе в конце концов. Тем более что лично Джесс данная погода нравилась, как и укрывающие ковром обочину пожелтевшие листья или поля, что открывали отличный вид на горизонт.
При въезде в городок девушка остановилась и уточнила дорогу, после чего продолжила свой путь. Автомобиль плавно ехал по улочкам, подчиняясь лёгким движениям рук Альб. Сейчас, когда цель поездки оказалась уже близка, она стала невольно задумываться о том, что же её там ждёт. Розыгрыш, таинственная встреча, кто-то из родных? Было бы крайне забавно, если это всё оказалось правдой. В это не верилось, потому что в лучшем случае это будет какая-ниюудь секта или общество, что тоже ничуть не лучше. Связываться с никакой эзотерикой практичная девушка не желала.
Въезжая в ворота замка, декорации тут по крайней мере на уровне, она обратила внимание и на стоящие во дворе авто и людей. Хм, кажется это будет интереснее, чем она думала. В то, что эти люди собрались тут случайно не верилось, а значит и им тоже пришло письмо. Что же выходит, она не одна тот самый "рыцарь" из сказок матери? Несколько теорий такое положение дел отметает, значит какая-то связь между разными семьями и впрямь была.
Оставив свой тёмно-синий Opel Corsa рядом с другими машинами, она перегнулась через сиденье и взяла предусмотрительно захваченный в дорогу зонтик, после чего вышла из машины. Ещё при подъезде она обратила внимание на собравшихся около одного из автомобилей людей. Судя по всему их пока что по каким-то причинам внутрь не приглашали. И на фоне отнюдь не тёплой осенней погоды, когда с неба накрапывал дождь, это было не очень гостеприимно. Могли хотя бы в холл запустить. Сама Джесс была одета довольно в тёмные тона - осенние туфли, джинсы и удлинённая кожаная куртка были все чёрного цвета. Разнообразие вносил разве что проглядывающий воротник голубой кофты, да зонтик с каким-то сине-зелёно-чёрным геометрическим узором. На округлом лице её, обрамлённом каштановыми полосами по плечи, проступали малочисленные в это время года веснушки.
— Приветствую всех, — обратилась она к стоящим людям, хотя преимущественно к атлетически сложенному мужчине с рыжеватой бородой, который оказался к ней ближе всего. — Вы тоже все здесь из-за загадочного приглашению лорда Эфорда? — поинтересовалась Джесс, скользя взглядам по стоящим на улице и сидящим в салоне автомобиля людям, хотя последних было рассмотреть не так просто. Компания, мягко говоря, подобралась весьма разнообразная.
|
- Благодарю вас, сэр! - Прокричал вслед пенсионеру археолог. Вежливость, вбитая годами и воспитанием. Даже сейчас, под воздействием раздражения, Руэл Джеральд Картер, не мог от неё избавиться. В конце-концов, этот приятный джентльмен, выгуливающий таксу ничем не заслуживал раздражения, а наоборот, очень даже помог ему. И дал ценную информацию. Его отец был не единственный, кого позвали сегодня.
А это придаёт этому мероприятию некоторые масштабы. Руэл так и представил десятки людей, цвет общества, в костюмах, цилиндрах и с тросточками, и Руэл, топчущийся на пороге в своём джемпере. Обязательно проектор, с огромным экраном на всю стену, который проецирует надпись "ежегодная сходка защитников Британской Короны от демонов объявляется открытой". Возможно, отец не всё рассказывал ему, решив что для начинающего археолога знания о старинных легендах излишни.
На протяжении всей дороги письмо на имя Оливера Картера в бардачке всё время привлекало внимание Руэла. Да, он поступил нехорошо, обманул отца, скрыл само наличие корреспонденции на его имя, но юноша точно знал, что его отец бы точно сюда рванул, тратя драгоценное здоровье на пустые нервы и сжигая часы своей жизни. Пусть лучше побудет с матерью лишний денёк, в тишине, покое и неге. Он это заслужил.
Твёрдо решив, что он обязательно, совершенно точно, всё расскажет отцу завтра, и они вместе посмеются над дурацким розыгрышем, Руэл зарулил на серпантин к замку. Арендованная машина разом изменила количество оборотов двигателя, и протестующе попыталась рыкнуть, сбрасывая скорость. Ну скорее жалобно заворчать, малолитражки, даже японские, не способны издавать хоть сколько-то громкие звуки. Скорее всего его просто вежливо попросит покинуть территорию замка какой-нибудь чопорный служащий.
Круг за кругом, под дождём, медленно и неспешно, Руэл поднимался к замку и наконец въехал к парковке.
Археолог был неприятно удивлён количеством людей. Где-то с минуту он просто сидел и барабанил пальцами по рулю. Очевидно, их не пускают внутрь, иначе бы на парковке не толклось бы столько народа. Особенно привлекал внимание велосипед. Неужто по такой погоде кто-то прикатил сюда на этом? Или велосипедист из местных? Накинув дождевик Руэл поморщился. Он надеялся, что тот ему не понадобиться, и с откинутым капюшоном и в шляпе он не будет выглядеть столь нелепо, но выбора не было. Он не мог просто так оставить свою лучшую шляпу в салоне! Какое он произведёт впечатление на остальных?
- Ну, Господь со мной. - краткое прикосновение к крестику сквозь джемпер. Проверка что нож на поясе не видно сквозь мешковатый дождевик. Да, его определённо не видно. Хотя, вероятно, его попросят снять, когда он войдёт в замок, но это будет после.
Мокрый воздух ворвался в салон, и на секунду Джерри почувствовал себя будто бы снова в Новой Зеландии. Повезло всё-таки что он вернулся сюда до срока, и отцу не пришлось разбираться ещё и с этим. Немного помахивая термосом, Руэл направился к остальным, шлёпая берцами прямо по лужам. Ботинки отлично защищали от влаги.
- Добрый вечер, леди и джентльмены! Вы тоже гости Эшфордов? - вот так. Главное не показывать, что он не приглашённое лицо, а ближе к попавшему сюда почти случайно. Руэл постарался как можно дружелюбнее улыбнуться.
- Кто-нибудь хочет горячего чаю? У меня есть немного. - Термос призывно булькнул, когда его встряхнули. Под крышкой у термоса было четыре белых пластиковых пиалы(одна с трещиной) и это не считая самой крышки термоса! Насчёт температуры чая парень конечно же преувеличил, пару часов назад чай ещё был "почти горячим", но сейчас скорее всего был просто тёплым и сладким.
-
"ежегодная сходка защитников Британской Короны от демонов объявляется открытой" Уже) А в целом очень приятный и красивый пост.
-
краткое прикосновение к крестику сквозь джемпер. Проверка что нож на поясе не видно сквозь мешковатый дождевик. И персонаж хороший, душевный, и пост замечательный. Да и вообще ты в последнее время как-то заметно менее рассеянно стал писать, респект.
|
|
Девушке нравились и Эклипсис и Мордокай, с последним она даже прикидывала возможность замутить, да все как-то не срослось. Зато это был понятный и надежный командир, дикарь в душе, как она сама. Ярра понимала, что он может ради дела пожертвовать и ей, и любым другим членом группы, но... только если не будет другого выхода, а не из желания пойти по легкому пути или выслужится перед начальством. И мир вокруг был очень похож на тот, где она выросла, правда не такой суровый. Так что Ярра была почти счастлива резать тут еретиков. Для полного счастья не хватало открытого боя с Попрыгунчиком и его уродливой головы, если она у него была, отделенной от остального тела. Ярра правда надеялась, что отвлекая демона от Роха с его арбалетом, она сможет сама поразить тварь, но не мечтала об этом. Получиться, хорошо, нет, не страшно, главное, чтобы демон пал. За время работы в группе Мордокая одинокая убийца успела оценить совместную работу. Это было немножко непривычно, но дарило упоительное ощущение дружеского плеча и прикрытой спины. И тут последовал этот приказ с верху. Совершенно не вовремя! А уж когда командир выбрал для расставания ее вместе с Гравелем ассасинка не стала сдерживать свой темперамент и от души выругалась. Задание не пугало, но она просто не хотела расставаться с ячейкой где все нравилось. На прощание Ярра полоснула себя по ладони своим драгоценным силовым клинком и обнялась со всеми остающимися: «брат», «брат», «брат», «сестра», «брат». Она не умела говорить красиво. По этому просто сказала: - Я буду вас помнить. И да пребудем с вами милость Его! И пошла вместе с Гравелем в новый поход, мягкими шагами охотницы. Она так ни разу и не оглянулась, хотя очень хотелось.
На космическом корабле Ярра откровенно страдала. Она жутко не любила ситуаций, когда от ее ловкости, силы и отваги ничего не зависит. Поэтому было так мучительно неприятно лететь на этой старой звездной колесницей, которая, казалась, может развалится просто от дряхлости. Весь полет Ярра лечилась своими дикарскими средствами, время от времени она прикладывалась к бутылке, чтобы всегда быть чуть навеселе. Это помогало, но не до конца. И когда корабль приземлился ассасинка вознесла искреннюю молитву Императору и разбила недопитую бутылку о стену каюты.
Ботавия ей сразу не понравилась,здесь было слишком много всего, что было непривычно и не комфортно. Слишком много людей, домов, города, огромные механизмы, небоскребы,раздражающие чуткий нос резкие запахи и множество слишком ярких красок. Разве что потом, в пригороде, стало чуть получше. И домики миленькие. Соломон ван Дайк тоже не впечатлил дикарку. - Мог бы и позаботится хотя бы о том, чтобы нас пропустили первыми, быстро и без волокиты, - подумала она, - совсем тут мышей не ловят, пока мы кровь проливаем и на еретиков охотимся. Рассказать ему лень, можно подумать, он за каждое сказанное слово, платит по трону! Впрочем дисциплина заставила ее ограничится только гневными взглядами. А большинство времени из трех дней ожидания аколитка просто проспала. На миссиях был вечный недосып, а во время перелета нормально мешала спать вечная тревога. Так что тут Ярра урвала отдыха и сна на полную, ну и еду местную попробовала разную. Была и не плохая, но ничего, чтобы сравнилось с большим куском мяса, запеченным на решетке прямо над углями, с небольшим количеством соли и перца, она не нашла. Своему товарищу она не навязывалась и не мешала, заниматься своими делами. Тот был правильным варваром и тоже не любил болтать без дела. А когда завязалась недолгая беседа, то Ярра ответила, что думала: - Да нет, совершенно обычная история. Предатели из глупости, жадности, жажды власти, гордыни или других грехов открыли дорогу демонам. А что тварь была необычная, так мало ли там уродов. Хорошо еще, что кого посильней не выпустили, хех. А с этим наши справятся. Уверена.
Так что остальных членов ее новой команды Ярра встречала бодрая, отдохнувшая, и полная задора. Она даже пропустила мимо ушей высказывание хмурого Соломона о разнесенном доме. Ярра поприветствовала вновь прибывших, а в комнате опустилась к кресло рядом с Граном. Весело ухмыльнулась громиле со шрамами и подумала, что с таким будет интересно «потанцевать», что с клинками, что с голыми руками, а может и просто голыми. Ухмыльнулась: - И даже не муж и жена. После того, как высказались все желающие, Ярра, как самая молодая вперед не лезла, высказалась уже сама. - Смысла готовиться долго не вижу. Все равно попадем в не-знаю-где-не-знаю-куда. Надо только позаботится,чтобы сразу там не сдохнуть. Приборы для дыхания,как минимум, вдруг там вода будет, или дым, или воздуха мало. А там Гран отправит сообщение и останется только сущая ерунда, найти ту хрень из-за которой все случилось и уничтожить ее.
|
С возвращением в Уэльс оживали картины прошлого. С самого своего возвращения и сейчас, ловя проплывающие за окном пейзажи, Эйра не могла унять трепет своего сердца. Всей своей сутью прикипев однажды, сейчас будто мчалась она сквозь невидимый портал все ближе и ближе. Навстречу воспоминаниям и навстречу чему-то новому, необъятному, непостижимому, будоражащему и снедающему тревогой... Ни хиты девяностых, ни образы задорных скачек наперегонки с ветром не могли унять тянущую истому, то и дело по-осеннему сменяющейся вспышкой страха. Их было не сосчитать, словно демоны проснулись и начали терзать изнутри. Словно они уже прошли через врата и теперь обжигают невидимой мукой. Правда или быль? Чаша весов никак не могла определиться. Что ее ждет? Достойна ли она? Выстоит ли? Справится ли? Но нынче в их семье не было подходящей альтернативы...
На задворках сознания шуршали страницы пергаментов, порывом невидимого ветра из прошлого. В чистой и светлой вере девочки в неоспоримую значимость наследия предков. Ладони под обманчивой тканью перчаток холодели и липли, время от времени беспокойно перебирая непослушными пальцами приложения на телефоне. А ведь Эйра так редко пользовалась электронной почтой, что и по сей день даже не подозревала, какое письмо дожидается ее внимания. Одинокие листья опадали, лаская на прощание воздух в грациозном танце. Не опадут ли они сами так же, как все эти листья? И не для того, чтобы вновь вернуться по весне... Какие они, другие хранители? Какие у них настроения? Помыслы? Чем они живут? Много ли их приедет? Дорога и ожидание были невыносимы. Настолько, что даже беседовать не хотелось. Настолько, что кусок в горло не лез. Хотелось лишь горячего, снова и снова. Будто если она отогреется что-то обещало измениться. Но, увы, так и не изменилось.
Последний рубеж в виде деревеньки был преодолен. Впереди - лишь орнамент дороги, уводящей куда-то ввысь, к сердцу предстоящей встречи. Погода ухудшалась. Эйра с досадой вспомнила, что забыла, совершенно забыла о зонте. О зонте! Забыть о зонте в Британии значило действительно потерять душевное равновесие. А что еще важное могла таким же образом упустить?
Мгновения утекали, приближая девушку к заветной цели. Все силы уходили на то, чтобы сохранить остатки самообладания. Хотя бы на людях. Ах, Уэльс... Почему меня так долго не было здесь?...
Кто-то уже прибыл. Это видно даже на въезде. Эйра видит в окно грустную статую. Невольно вспоминаются ангелы из отечественного сериала "Доктор Кто". Не моргай... Почему-то она и не моргала. Не потому что кино производило столь сильное впечатление. О, нет. Эйра пыталась каждой клеточкой своего тела, всем своим сознанием, каждым фибром своей души впитать происходящее. Впитать и запомнить. Атмосферу. Незнакомых еще людей... Одна мысль о потомках великих рыцарей заставляла сладостно замирать от чувства грандиозности и таинства происходящего.
Во внутренний двор имения неторопливо въехал черный Volkswagen Arteon, седан бизнес-класса. Располагаясь на заднем сидении, девушка в элегантной шляпке во все глаза вглядывалась сквозь дождь в окно, пытаясь оценить прибывших. Уловить их настроения. Вот только... Кажется, с зонтами машины никто не встречал? Из местной прислуги. Вот же незадача! Досадуя на собственную оплошность и неучтивость лорда Эшфорда, Эйра ожидала, пока шофер и по совместительству телохранитель откроет дверцу и придется выйти навстречу непогоде в столь несуразно элегантном наряде. Да и вообще, был ли смысл выбираться наружу? Почему некоторые люди остаются на парковке и не проходят внутрь? Они - сопровождающие или сами потомки хранителей?
Не понятная ситуация не добавляла уверенности. Слишком близко подъехать к тем, кто торчал на улице, не представлялось возможным. А кричать через окно - уже недопустимым для леди. Что же, придется выбираться. Приняв руку Ричарда, Эйра внутренне сжалась, собрала волю в кулак и ступила на мокрую брусчатку. Неприятный ветер мгновенно ударил в лицо после теплой ауры салона, пронзая холодными каплями дождя, словно иглами. Ох, Боже, поскорее бы разобраться. - Прошу прощения. - привлекая внимание вежливым обращением, молодая девушка торопливо направилась к ближайшему человеку, которым оказался бородач. Каблучки-рюмочки неуверенно стучали по неровному камню. А рука, затянутая в белую перчатку то и дело пыталась прикрывать лицо от неприветливых погодных порывов. Овальная, чуть смещенная набок шляпка с вертикальными полями совсем не предназначалась для защиты от чего бы то ни было угрожающего лицу. И определенно носила декоративный характер. - Добрый вечер, - голос дрожал от холода и, возможно тревоги, настолько бледным казалось это юное лицо на фоне нежно-рыжих оттенков волос. Он же весь промок? Почему не идет внутрь? Не садится в салон? Уже ближе Эйра отметила пустое авто и другое, кажется, собравшее наибольшее количество живых душ. Впрочем, лезть с бестактными вопросами не пристало. Но справиться об общей ситуации - вполне. - Подскажите, почему люди не идут внутрь? Я - Эйра Невилл, одна из приглашенных лордом Эшфордом, - представилась незнакомка достаточно громко, чтобы ее могли услышать в радиусе трех метров.
|
Долгая дорога, трясущийся автобус и каракули деда в неровном свете автобусной лампы. Старикан писал курсивом и от того чтение нельзя было назвать приятным - каждое предложение давалось тяжело, словно это не английский, а арабская вязь. Но смысл по-тихоньку начинал доходить до парня, когда он перечитывал абзац по два или три раза. Несколько раз он негромко хмыкал, от чего-то глаза лезли на лоб, но, в целом, Дерек понял для себя одно - дедуля-то был поехавший, причем основательно и надолго. Какие-то блядские рыцари, какой-то орден, в рот его ебать. Закрыв записную книжку, полную россказней, нарисованных печатей, каких-то кругов и заклятий, парень попытался для себя осмыслить прочитанное и понять, как он ко всему этому относится. В целом, получалось, что не особо. С одной стороны, поверить в демонов Ада и прочую поебень было трудно. В просвещённый 21-й век опасаться надо обдолбанного пидараса из "Миллвола" с ножом в руке, или же "бобби", который уже сделал предупредительный выстрел и теперь направил свой табельный револьвер прямо в твою удаляющуюся по переулкам спину. Бояться надо шахида в метро из числа "освобожденных народов" Афганистана или Ливии, или русских подлодок, всплывающих в неожиданных местах. Но никак не демонов и прочих фэйри. С другой стороны, деда он хорошо помнил. Это был крепкий работяга, в своём уме, доживший до 74 лет и даже в том возрасте мог прописать такого крепкого леща, что голова звенела словно колокол церкви святого Варнавы. И если бы не любовь к табаку, мог бы совершенно точно дожить и до ста лет. Поверить в то, что старик выжил из ума и начал записывать свои сны было тяжело. Так что в Уиллингтон Дерек приехал в смешанных чувствах относительно того, во что верить, а во что - нет. Ему не слишком сильно улыбалось оказаться среди поехавших башкой ребят, которые наряжаются в балахоны, а потом бегают вокруг менгиров с голой жопой и тряся хером, размахивая мечами и поливая друг друга бараньей кровью. Да и вообще, все это смахивало на какой-то розыгрыш. Мало ли какие у богачей причуды. Наивным парнем Стоун не был, улица быстро отбивает желание верить в чудеса, но вот дед с его записками... В конце-концов, какая разница где скрываться от внимания полиции, в Уэльсе или морозить задницу в какой-нибудь шотландской деревне? Уж лучше это будет старинный замок и тёплый камин, а он послушает, что этот самый Эшфорд расскажет.
С остановки и до замка путь был неблизкий. Не так уж чудовищно далеко, но в такую погоду пешая прогулка была занятием для извращенцев. Так что ворота Дерек миновал порядком озябший, окутанный клубами дыма из зажатой в зубах сигареты и овеянный запахом джина. Алкоголь помог снять поверхностное напряжение, острую иглу недоверия, погрузив парня в благодушно-насмешливое настроение. На парковке было уже три автомобиля и даже велосипед. Какой-то народ тут все-таки был, только, как видно, хозяин замка не спешил с ними познакомиться. Скривив рот и сплюнув на дорогу, Стоун выматерился и поправил поднятый воротник, который не сильно спасал от промозглого ветра. Неторопливо докурил сигарету, слегка обжег пальцы, затоптал бычок. Потом отравился к людям, которые сидели в одной из машин. Смерил взглядом лысого здоровяка, привычно оценивая какую опасность тот может представлять в данный момент, после чего постучал по крыше машины и заглянул внутрь. - Тук-тук, че как сидится? Все тут тоже получили странное письмо от этого гостеприимного хмыря в замке? Когда будут пускать внутрь никто не знает? О, привет, love, - улыбнулся девушке в форме, а сам быстро прозондировал двух других мужчин. За рулем сидел какой-то мешок хмыря, на заднем сиденье - какое-то дрищавое существо. "Блядь, ну и компания", - подумал на секунду и отошел чуть назад от машины. Собеседников посмотрел, так что можно больше не соваться в салон своим жалом.
|
-
и он просто продолжал сидеть Реджи из нас из всех пока что настоящий бастион терпения, спокойствия и уверенности!
-
За бутылку, за которой не хочется лезть.
|
Западный Уэльс, графство Кередигион Четверг, 5:03 PM Вероятность осадков – 67% Эйра НевиллИногда кажется, что Уэльс целиком создан из сменяющих друг друга живописных пейзажей. Вот усыпанная оранжево-золотистой листвой петляющая среди деревьев лента дороги, вот обрамленный указателями и металлическим заграждением поворот, а вот лес расходится и возвращаются темно-зелёные просторы равнин. Последние, впрочем, уже успели изрядно опостылеть Эйре за время затянувшегося почти на семь часов путешествия. Сперва ей нравилось представлять, как она скачет по этим равнинам верхом, но одно зелёное поле сменяло другое, и забава быстро начала утомлять. Из динамиков тихо струится приятная музыка – на местной радиостанции сегодня хиты девяностых, и один культовый трек сменяет другой на протяжении последнего часа. Эйра мечтательно смотрит в окно, в очередной раз невольно задумываясь о том, с какой целью и куда именно едет. Как ни парадоксально, но с каждым часом конечная цель путешествия начинает выглядеть всё более нереальной, недосягаемой. Сперва девушку переполняли надежды. Теперь им на смену приходят тревога, опасение, неуверенность и иногда даже страх. Страх, что самая главная, та самая единственная легенда, тоже окажется фикцией, ложью. Страх, что всё это – всего лишь чей-то нелепый розыгрыш, и за ним ничего серьёзного не стоит. Повернув голову, Эйра смотрит на Ричарда. Водитель невозмутимо проворачивает рулевое колесо, постукивая пальцами по рулю в такт музыке. Девушка смотрит в зеркало заднего вида, и перехватывает адресованный ей быстрый взгляд. Ричард не обсуждает распоряжения, не высказывает оценочных суждений, никак не комментирует её решение мчаться сломя голову на побережье Уэльса. И, тем не менее, девушка знает – он недоволен. Он всегда недоволен, потому что любая авантюра мешает ему выполнять свою работу достаточно хорошо. Автомобиль продолжает мчаться вдаль по прямой как стрела дороге. Там, впереди, в неприметной низине среди одинаковых зелёных равнин, раскинулся крошечный городок под названием Уиллингтон. Графство Кередигион, Уиллингтон Четверг, 5:20 PM Вероятность осадков – 74% Руэл Джеральд КартерСо стороны моря налетает свирепыми порывами ветер. Ледяной безжалостный ветер из тех, что заставляют ежиться на ходу и вспоминать о столь некстати забытом дома шарфе. Аккуратные коттеджи ровными рядами тянутся вдоль двухполосной асфальтированной дороги, с другой стороны петляет извивающейся чёрной лентой река. GPS-навигатор подсказывает, что речушка по левую руку называется Тейфи, и что до побережья от этого места ещё по меньшей мере семь-восемь миль. Установленная много часов назад путеводная метка указывает куда-то сюда. Беспокойство постепенно сменяется раздражением. На протяжении всей дороги не отпускают мысли о розыгрыше. О том, сколько всего важного можно было сделать вместо участия в этой малоосмысленной авантюре. О потерянном времени, деньгах, о сказках из детства. На протяжении всей дороги лейтмотивом преследует всего одна предельно очевидная мыль – а что если? А что если предки были правы, и демоны действительно существуют? Что если легенды о рыцарях круглого стола не просто бред умалишенных стариков, но реальность? Поверить сложно. И чем ближе заветная метка на GPS-навигаторе, тем меньше остаётся места для веры. Загадочное приглашение, забытая всеми богами дыра среди валлийских равнин – с каждым часом правдоподобности в этой истории остаётся все меньше. Диктор местной радиостанции передаёт штормовое предупреждение. Ураганный ветер швыряет в лобовое стекло оранжево-золотистую листву вперемешку с водой, грязью и невесть откуда взявшимся синим пакетом. Машина сворачивает с набережной вглубь городка и тормозит около крошечной кофейни с прозрачной витриной. Водительское стекло плавно опускается вниз, привлекая внимание прогуливающегося с собачкой на поводке горожанина. Горожанином оказывается исключительно импозантного вида пенсионер, в длинном бежевом плаще и старомодном шерстяном кепи. В одной руке у него поводок, в другой – простая деревянная трость. Старик, вежливо кашлянув, вопросительно рассматривает водителя. Руэл вздыхает. Представив, насколько нелепо сейчас выглядит в арендованной на скорую руку ярко-красной «тойоте», он, прокашлявшись, всё же спрашивает: – Прошу прощения, сэр… – Имение Эшфордов? – не дав мужчине закончить, перебивает старик с хитрым прищуром. Слегка опешив от неожиданности, Руэл кивает. – Третья машина за сегодня, – ворчливо отвечает местный на невысказанный вопрос. – Отродясь столько чужаков разом в наших краях не видал. Он поднимает трость и указывает ею вправо и вверх. Там, над зазубренным валом одинаковых крыш, на фоне затянутого свинцовыми тучами железного неба, над городом нависает монолитной громадой замок, примостившийся на скалистой вершине утеса. Настоящий замок, с изъеденными временем приземистыми стенами, пузатыми валлийскими башнями и слегка возвышающейся над зубцами стен цитаделью. – Эшфорды там, – сообщает Руэлу старик и как ни в чём не бывало уходит прочь, заметно прихрамывая на правую ногу. Уиллингтон, Замок Эшфордов Четверг, 5:34 PM Объявлено штормовое предупреждение Энни Морган «Опель» упрямо взбирается к вершине утеса по нещадно петляющему под колесами серпантину. О лобовое стекло с мерным стуком разбиваются первые капли дождя, и змеящийся асфальт впереди стремительно начинает покрываться тёмными пятнами. Большую часть обзора закрывает внешняя стена замка Эшфордов – и это зрелище снова и снова вынуждает Энн усомниться в собственном здравомыслии. Неужели она действительно проделала весь этот путь? Почти двенадцать часов дороги, несколько остановок в закусочных на заправках, и успевшие опостылеть зелёные валлийские равнины, которые впечатляют самое большее на протяжении первого часа. На исходе второго часа бескрайние просторы начинают внушать концентрированное уныние, а взгляд отчаянно хватается за каждое встреченное авто на угнетающе пустынной дороге. Путешествие Энн должно было завершиться в небольшом городке Уиллингтон на берегу реки Тейфи – образцово-показательная валлийская идиллия из нескольких десятков чистых одинаковых улиц. Не завершилось – в полном соответствии с распоряжением верного GPS-куратора, девушка продолжила двигаться. Некоторое время «опель» кружил по улицам Уиллингтона, словно отказываясь поверить. Метка указывала не на город, метка указывала на нависающий над городом замок. И вот Энн, дрожа от напряжения, ведёт машину по длинному и безумно опасному серпантину. Здесь нет указательных знаков, нет ограждений – только ведущая к вершине утеса лишенная разметки асфальтированная дорога. Дорога, которая состоит из острых углов и предательских поворотов – на каждом повороте девушка сбрасывает скорость и втайне надеется, что авто не заглохнет и не покатится вниз. Путь до имения Эшфордов оказывается настоящим испытанием для её водительских навыков – ни с чем подобным не сталкивается среднестатистический водитель в ежедневной рутине. Наконец последний поворот остаётся позади, и впереди виднеются ворота родового имения. Проезжая сквозь распахнутые решетчатые врата, Энн до сих не пор не может поверить, что действительно делает это. Мчится невесть куда, отвечая на нелепое приглашение, обманывает преподавателей и пропускает учебу. Но есть что-то такое в этом месте, замке, городе, умопомрачительно однообразных валлийских равнинах. Нечто помогающее отвлечься от повседневности, задуматься, взглянуть на свою жизнь под новым углом. Затянувшееся путешествие завораживает, проникает в подкорку. И в атмосфере пропитывающей всё вокруг меланхоличной осенней романтики, кажется, способно найтись место и сказке, и демонам, и донесшим знамя до современности рыцарям Камелота. Замок Эшфордов, парковка Четверг, 5:42 PM Моросящий дождь Реджинальд Сеймур«Тойоту» накрывать тень замковых ворот. Авто бесшумно проскальзывает сквозь короткий туннель и попадает внутрь замка. Колеса подпрыгивают на старомодной брусчатке – вымощенная дорога закручивается в кольцо вокруг выполненного в форме изящной скульптуры фонтана. Опускаются сумерки. Дворники ритмично сбрасывают дождевую воду и листья с лобового стекла. Сеймур объезжает фонтан и паркует машину прямо напротив ведущих к главному входу в замок ступеней. Провернув ключ в замке зажигания, мужчина отстегивает ремень безопасности и вздыхает. За восемь неполных часов сошёл на нет гнев, а любопытство успело смениться вполне осознанным беспокойством. Что если всё это – просто розыгрыш, и Реджинальд проделал весь путь почем зря? Определенно, никогда глупее он ещё себя не чувствовал в жизни. Вокруг – ни души. Ни одной машины кроме «тойоты» не припарковано на кольцевой мощеной дороге. Писатель выбирается из авто и смотрит на белеющую в сумерках статую. В центре заполненного мутной водой бетонного бассейна возвышается выточенная из мрамора двухметровая дева с длинными волосами. Она закрывает лицо ладонями и, из-под ладоней вниз на манер слёз стекает вода. Реджинальд смотрит в сторону замка, подмечая детали. Издали ему показалось, что этот замок – мираж, незваный гость из далёкого прошлого. Вблизи всё оказывается куда более прозаично – всего лишь ещё один отреставрированный памятник, со стеклопакетами вместо бойниц и робкими претензиями на попытку воспроизвести величие далёкого предка. С некоторым сомнением Сеймур смотрит на ведущую к двустворчатым дверям длинную лестницу, но уехать отсюда даже не попытавшись получить ответы было бы с его стороны настоящим безумием. Разбивая вдребезги сомнения Реджинальда, одна створка двери приоткрывается – по ступеням к «парковке» начинает спускаться закутанный в чёрный дождевик человек. Подслеповато щурясь, он приближается к Сеймуру, оказываясь ниже почти на целую голову. Жалкий, трясущийся, он совершенно не подходит на роль объекта для приложения злости. – Прошу прощения, сссэр, – старик немного заикается, и дрожит словно осиновый лист на свирепом осеннем ветру. – Лорд Эшфорд сссовсем скоро будет готов вас принять. Придется немного подождать. Попроссите остальных подождать. Старик медленно и мучительно долго ковыляет вверх по ступеням и, в конце концов, скрывается в замке. Сеймур остаётся в одиночестве под дождем.
-
Вау мастер, вот это проработка! Респект!
-
Очень интересный формат изложения: каждый фрагмент для новой персоны. Но мне нравится.
-
Пост - просто нечто, отличный формат
-
В добрый путь!
-
Атмосферно однако. Ещё ничего не началось, а Реджи уже бесится! Ну и почином нас.
-
Красивое погружение действующих лиц в атмосферу!
-
Потрясающе) пост с запахами и звуками уэльской осени)
-
Образно и здорово, сразу рисуется картинка.
|
Обычно Гёссер не стал бы путешествовать в парадной комиссарской форме – это привлекало внимание, в большинстве случаев нежелательное. Конечно, фуражка, китель и болт-пистолет в кобуре открывали разные двери – многие флотские, хоть и смотрят на "землероев" свысока, жадны до слухов и историй, и сами любят поболтать, когда знают, что собеседнику можно довериться. Верных слуг Императора, которым нечего бояться комиссара, на самом деле весьма много. И если не надевать личину расстрельной бригады из одного человека, амасек, рекаф и партия в регицид или карты помогут обзавестись если не друзьями, то хорошими знакомыми.
Но в этот раз форма играла, скорее, роль щита – причем защищавшего как Гёссера от окружающих, так и окружающих от самого Кристобальда. Он был раздражен решением руководства. Не оспаривал его, Инквизиция не может ошибаться, но ощущение вырванной из рук добычи довольно долгое время не покидало его. Эта погоня стала для него более личной, чем он мог себе позволить, и в этом он очень хорошо понимал дознавателя Рамону. И именно поэтому перед отбытием он просил ее быть острожной, и приложить к как минимум этому не меньше усилий, чем она приложила для обеспечения безопасности самого Гёссера и Кассия. После событий на Селене комиссар не сомневался, что еретик действовал не один. Каким бы ораторским талантом он не обладал, какие бы нечестивые силы он не использовал, эффективность, масштаб и скорость его действий предполагали и план, и наличие какой-то большей схемы. Да и вообще, после достижения определенного уровня силы еретики и предателя либо создают собственную, подчиненную им организацию, либо вступают в какое-нибудь объединение, где начинают бороться за позицию лидера. С точки зрения Кристобальда, таинственный воин подобного уровня силы вполне достиг. И Раджа могла оказаться ловушкой. Проблемы с поставками жизненно важных товаров смущают умы не хуже, чем еретические речи, и враг не был выше того, чтобы убить двух гроксов одной гранатой.
Понятно, что статусы Рамоны и Гёссера сильно различались, но он постарался изложить ей свои мысли максимально подобающим образом. Промолчать он не мог – если бы потом случилось что-то, о чем Кристобальд подумал, но не сказал, это был бы повод для сожалений. А груз оных за спиной Гёссера был и без того достаточно велик.
И оптимизма, который, по недостатку знаний, испытывал его коллега по несчастью (а перевод на более важное и, соответственно, более опасное, задание определенно было несчастьем), он не испытывал. Хотя шутке Кассия про одноного, одноглазого и безголового улыбнулся, потому что в какой-то момент задумался о примерно такой же судьбе еретика. Это было бы забавно. Правда, непозволительно забавно – удовольствие от мести (а за время работы с Рамоной погибших аколитов Гёссер узнал достаточно хорошо, и с погибшими арбитрами он успел познакомиться, насколько это было возможно в ходе подготовки операции) не должно мешать ни правосудию, ни задачам Инквизиции.
С Кассием вообще было достаточно весело. Выражение лица торговца, который вздумал заигрывать с сержантом, после того, как Каллахан состроил рожу, от которой во время штурмов (не селенского, там отряду противостояли вполне себе профессионалы) некоторые неопытные культисты или бандиты под себя ходили, было бесценно. Но вот влипать в разборки какие-то ему определенно не стоило. Синяк – это ладно, но вот если бы там дело дошло до поножовщины… за жизнь Каллахана Гёссер особо не опасался, но в итоге ему пришлось бы разбираться с флотскими безопасниками. Или его коллега прибыл бы к новому руководству со слишком свежими шрамами, что тоже было не очень хорошо.
Поэтому, обнаружив следы похождений, которые были во всех смыслах налицо, Гёссер недовольно покачал головой, ненадолго оторвавшись от книги, которую читал, развалившись в кресле и положив блестящие комиссарские сапоги на придвинутый поудобней столик. Рядом стоял еще один, со свежим, вкусно дымящимся рекаффом.
- Жить хотя бы бедолаги будут? Надеюсь, не с флотскими подрался?
Узнав, что драка произошла с неопределенно мутными типами и что, теоретически, обошлось без трупов, или, по меньшей мере, без привлекающих внимание трупов, он вернулся к книжке.
***
Маневры и космическая ушлость капитана Страттона, влезшего поперек очереди, по правде говоря, остались для Гёссера незамеченными. Он вообще не очень любил подобные путешествия, особенно на небольших кораблях. Хотя он и знал, что размеры не всегда гарантируют защиту, особенно в Имматериуме, спокойней как-то было на линейных крейсерах и всем, что классом повыше. И, соответственно, он старался забыться за книгами, и в той же позе, где его застал вернувшийся с мордобоев Кассий, застал его и сигнал о прибытии. Все вещи уже давно были уложены в пару чемоданов, и, отдав приказ носильщикам следовать за ним (несмотря на достаточно дорогой вид чемоданов, с ними комиссар смотрелся бы скорее комично, чем внушительно), он двинулся на регистрацию, ожидая встречи с местным агентом и размышляя о том, что надо бы обзавестись каким-нибудь помощником на постоянной основе. Если бы он был сейчас действующим комиссаром, то ему просто по статусу оный положен был бы. Но увы, работа на Инквизицию имеет свои недостатки…
***
- Кристобальд Гёссер...
Представился он дожидавшимся в машине аколитам.
***
- Кассий, на будущее. Если в машине с тобой дама, нужно попросить у нее разрешения…
Он поднял голову и посмотрел на темнокожую женщину в религиозных одеждах.
- Миледи, вы не против, если мы закурим? *
После небогатой на события, но богатой на наблюдения (все присматривались ко всем, пусть даже стараясь не показать виду – привычка, которую рано или поздно вырабатывают выжившие аколиты) дороги приятно было размять ноги в местной гравитации, особенно после едва-едва заметной неестественности силы тяжести, генерируемой гравиплитами корабля. Побыв немного "комиссаром с чемоданами", он закинул багаж туда, куда сказали, ополоснул лицо и руки с дороги и спустился в гостиную. Пяти минут на то, чтобы полноценно привести себя в порядок и переодеться было мало, так что пришлось в походном.
Спустившись и выслушав дознавателя, он хмыкнул. Хотел уже было задать вопрос, но тут его прервал шепот Кассия. Гёссер склонился к нему и пояснил (хотя, на самом деле, и сам до конца не понял смысл сказанного дознавателем):
- Просто изоляция. Наверное…
Дополнительными сведениями Соломона Гёссер был разочарован. Судя по всему, что к этому моменту было известно, источник аномалии был внутри самой аномалии, и это сулило не самые приятные перспективы. Особенно с учетом того, что "ревизионные группы", состоявшие, похоже, из таких же, как они сами, аколитов, и целая рота штурмовиков с приписанным "примарисом" не вернулись.
- Астропата закинуть не пытались?
Если аномалия переносила попавших в нее в какое-то другое место, особенно удаленное от Остфрисланда, то на обычные средства связи рассчитывать и не стоило. А вот межзвездная могла и сработать.
- И города сами не пропадают. Если внешних воздействий нет, то как источник происшествия, так виновник происшествия находятся внутри. И я готов поставить бутылку амасека, что это "шестеренки" нашли, что искали, включили и не смогли выключить.
В голосе Гёссера звучало раздражение, направленное в адрес техножрецов. Хотя, на самом деле, он скорее злился на то, что из-за несдержанного любопытства Адептус Механикус теперь ему придется лезть в дыру, из которой не вернулось слишком много людей.
- Но, просто на всякий случай, никто подозрительный в последнее время сюда не прилетал и не пропадал одновременно с городом? Или даже не подозрительный?
Он посмотрел на Соломона. Подобная работа была нудной, не интересной, но необходимой. Под стать их "хозяину". Хотя, наверное, имей он такие зацепки, он бы про это сказал. Но лучше спросить.
-
Гёссер недовольно покачал головой, ненадолго оторвавшись от книги, которую читал, развалившись в кресле и положив блестящие комиссарские сапоги на придвинутый поудобней столик. Рядом стоял еще один, со свежим, вкусно дымящимся рекаффом. Ещё рядом должен марш играть на ретро-патефоне – и полный фарш))).
- Миледи, вы не против, если мы закурим? Настоящий офицер, ***ля!
-
+ И тут хороший старт.
-
Очень прочувственный пост, замечательно помогающий увидеть Кристобальда!
-
Очень обстоятельно, без спешки - все как надо. Ну и отсылки конечно, оценил)) Разумность Гёссера, подкупает
|
– Да ладно, шеф, чего вы так, мы ж там быстро! Зашли и вышли, операция на двадцать минут! И вернемся однорукого этого ловить. Сделаем его еще и одноногим, одноглазым, а потом и безголовым, гы-гы! – так Горилла прощался со своим начальством, поправляя гранатомет. Рамона была хорошим начальством: не без закидонов (чем одной амасек хлестать из горла, могла бы и команде налить), но и не без разумения. Без этого вот: "Вы должны тут подохнуть потому что... а хер его знает, почему, но в итоге все должны тут подохнуть! Такова воля Его!" Как говорил один капитан (его, правда, потом расстреляли): "Солдат не надо жалеть, но их надо беречь." Вот золотые-то слова, в устав бы их бахнуть! А уж агентов-то тем более – их по десятине сотнями не завозят. А Рамона это умела: "Тут вам такое снаряжение подойдет, здесь передохните, там голову под молотки не суйте, а вот здесь работаем на полную, ребятки!" Понятно, что когда так вкладываешься в людей, а потом их отбирают в формате "дай погонять на задание, с которого рота штурмовиков не вернулась", это задевает за живое. Всё понятно. У него у самого на душе тоже было не особо роскошно – приказ есть приказ, но кто обрадуется, когда, можно сказать, уже разгрызенную кость из пасти вырвали? Да никто. Поэтому на погрузке Кас скорчил торговцу страшную рожу: хер его знает, чего он там хотел, вот пусть больше нихера вообще не хочет!
***
Находиться вдвоем с Комиссаром для гвардейца, даже и бывшего – это всегда как быку ходить под ручку с мясником. Нет, конечно, Гёссер был не такой, как большинство, и всё такое, да и Кас уже не в гвардии... но это давно на подкорке, иначе ты был бы дохлым. Тут как со снарядами: слышишь свист – ты же не думаешь, что это там за снаряд такой, ты прыгаешь в укрытие и держишь ухо востро. А видишь фуражку комиссара: тем более не думай, что он там за комиссар, а держи оба уха востро! Комиссар – это существо, определяющее: твои проступки – просто раздолбайство, за которое сержант сдерет с тебя шкуру, или же измена, за которую с тебя снимут голову. Вот ты не поприветствовал офицера должным образом – и это залёт. А если не поприветствовал комиссара – это уже без пяти минут мятеж. Ну, и так далее. Поэтому хоть там Гёссер был сто раз прекрасен и обаятелен, в бутылку не лез, всякой глупой херни не требовал (опять же, с чего бы? Сейчас-то они оба аколиты. Но всё равно вот ждешь невольно!), Кас в его присутствии расслабиться не мог. А так бы расслабился! На хартистском корабле всегда дисциплинка пожиже – идет судно по маршруту и идёт. Здесь зашли на борт одни, там вышли другие, всем на всех, в общем, по барабану. Всегда найдётся, кому рыло начистить и из-за чего, а корабельная полиция – это не флотская служба безопасности и не арбитры: ты им не скажешь даже, а так, намекнешь, по чьему приказу летишь, и они живо отвалят. Кас всё же не удержался и в Нью-Арке отгулял в баре за время погрузки-выгрузки "в форсированном темпе". Там у него состоялся в частности такой диалог с какими-то мутными типами, старательно изображавшими отработавших смену разгрузчиков: – А ты кто? Ты дреанец что ли? – Слышь, времени мало. Давай без этих, а сразу пойдем-выйдем! И пошли! И так у него появились следы побоев на роже и два "конфискованных" грамма "слота" на кармане. Конечно, одному на такие виражи заходить опасно, но Гёссер – человек умственного полёта, его в бар морды бить не потащишь – а ну как по голове получит? И с кого тогда спросят? К тому же, он своим прикидом распугает всё живое, и придется тупо пялиться на голо-графику и бухать. А это скучновато. Но в общем, справился и один. Только и тут вышел облом – "слот" же сам по себе не даёт ощущений, он так, усиливает только, в зависимости от того, что вокруг происходит. А так... что на чартернике происходило? Да ничего, опять же, рядом с Гёссером бузить настроения не было. (А вот было бы ещё полграмма пыльцы, даже пусть совсем чуть-чуть - и вот это вот было бы дааа!) А так-то че? Поэтому Кас решил не упарываться им без толку, а отложить про запас. Зато в очередной раз порадовался, что работает на инквизицию. Если ты – частное лицо, тебя любой арбитр перетряхнёт и даже если не упрячет, то всё заберёт. А тут в случае чего говоришь: "Для задания нужно, не имею права разглашать," – и всё, никто интересоваться не будет. Подумаешь, че там, два грамма!
***
Кас знал, что они будут работать не вдвоем, но не знал, с кем именно. А тут на тебе: священник с такой образиной и такими одеждами, как будто он с иконы сошел и пошел, благославляя, и сороритка с красными глазами и синей кожей. Что это значило, Горилла был не в курсе, но ничего хорошего. Раз в бой посылают клириков, значит, только молитвы и помогут. Десантник поддернул рюкзак, подошел с почтением и сложил ладони поверх толстого армапласта нагрудника: – Сержант Кассий, – нарочно пробасил он, как и положено сделав рожу кирпичом. – Благослови меня, отче! Лучше священник, чем дикарь какой-нибудь! А то у других инквизиторов всякие есть. Поэтому позже в машине, закуривая лхо от своей зажигалки, на которой был вытравлен крылатый череп с цифрой 76 на лбу, а под ним скрещенные молния и лазган, он спросил у Маченко: – Папироску, не?* Кто их там знает, чего им можно, а чего нельзя, пусть сами разбираются.
***
Но дикари, как оказалось, тоже были, целых два! "Прямо вот накликал." Да, вон оно что. Видать собрали кого можно. А впрочем, хер его знает, может, есть в этом какой-то смысл, о котором ему не сообщили. – Я сержант Кас, а это комиссар Гёссер, – представил он старшего по званию. Ну, не старшего в данный момент. Но как бы всё равно старшего. "Смотри выше", как говорится. Он оглядел дикарей. Оба с клинками, оба вышли ростом, оба русоволосые, кареглазые. У девки хотя бы козлиной бороды не было, что выгодно отличало её от напарника. Ну, помимо... помимо прочего. – Вы че, брат и сестра что ли? – осклабился он, радуясь догадке. Но болтать было особо некогда, так как их невеселый проводник начал свой инструктаж. Инструктаж, твою мать! "Полнота, блядь, означает пустоту" – вот прямо хотелось встать и спросить: "Лысый, ты сам понял, чего сказал, а?" Горилла, раздражаясь, почесал за ухом. Потом наклонился к Гёссеру и шепотом спросил: – А че значит в "физическом вакууме"? У меня пустотного костюма нету с собой. Может, спросить его? Вакуум какой-то. Хрень какая-то. – У меня вопрос! – поднял он руку, когда ван Дайк ответил бородатому. – Там, говорят, рота штурмовиков пропала. Ну, целая рота. Я это... спросить хотел. А че они, на тросе никого послать не попытались? Зашел человек за угол, а как перестал по микробиду отвечать, так его и вытянули обратно. Не? И это... сколько там человек-то их было? И какое оснащение? Про трос вообще-то он придумал не сам: это была мысль Рамоны, озвученная инквизитором между другими умными мыслями, которые Кас сейчас вспомнить не мог. А запомнил почему-то именно про этот гребаный трос. Но звучало логично.
-
Кассий просто бесподобен. Тут даже прокомментировать нечего - иначе весь пост придется тянуть!
-
Колоритный дядя ^^
-
Я тут такую вещь скажу. Мне редко удается хорошо и правдиво играть персонажей, которые сильно глупее меня самого. Поэтому вдвойне ценю отыгрыш Кассия Биг Босссом.
-
+ мы ж там быстро! Зашли и вышли, операция на двадцать минут!
|
Терренс. Все эти завесы, как ты помнишь, это реально - палка о двух концах. Не видишь ты, да, но не видят и они. Если кабель не тянет за собой сотрудница, то узнают о ее судьбе, только обнаружив тело. Скорей всего тот, кто управляет этой мини-операцией по твоему захвату - в то и ликвидации - "поднимет" наблюдательную сеть из мелких и маневренных летающих дронов, которые, помимо, собственно, твоих поисков, будут совершать облеты "по последним координатам", цепочкой передавая информационные пакеты друг другу и, в конце концов, сгружая их в адрес условного "центра управления". Убьешь ли ты ее, приложить ли так, что родная Корпорация потом потратит нехилую сумму на реабилитационные мероприятия, случись ей выжить: разницы особой нет. Праздно валяющийся на полу - в луже крови или без нее, это уже несущественные частности - охранник, когда на нее наткнется турбированный орб, спровоцирует самим фактом нахождения в таком состоянии локализацию поисков вторженца в твоем лице именно в этом, отдельном и конкретно взятом квадрате. Ну, или секторе. Можешь, правда, канатик подрезать поверху: он хоть и укреплен вплетениями армированных нитей, но в жизни всякое случается, мог ведь и перетереться о бритвенно-острый скол, сбросив свою хозяйку вниз. Упала, сознание потеряла, ага. Рано или поздно все равно разберутся, кто же все же подрубил ниточку, но в твоей ситуации и десяток секунд - хлеб. Скафандр подобный, как припоминаешь, неплохо защищает от осколков, держит огнестрел, отчасти: СПЭ-шки и иглы, во вставки - так даже и нормальных калибров, поэтому метить стоит не в них, а в ткань. И не в лицевой щиток: несмотря на свою прозрачность и, во многом потому, чисто с психологической точки зрения, заманчивость в качестве цели для удара, по прочности и способности выдержать ударное воздействие, он ничем не уступает бронежилету, а сам гермак спроектирован так, чтобы отвести и перераспределить любые нагрузки "на каркас": вшитые в подкладку шарнирные полосы, формирующие подобие простейшего экзоскелета. Точнее будет сказать, конечно, что это, таки, подкладка нашита на них, а не наоборот, но - не суть. Бей "в тряпки", в общем. В шею, вон, заряди, выбросив кисть реактивно разогнанным ядром по направлению к ней - и все, вопрос будет закрыт. Разом пересохшие губы девушки, между тем, размыкаются, когда она абсолютно беззвучно - только ими - шепчет: - Прошу...
|
|
Саломея не любила долгих космических перелетов по двум причинам.
Первая из них, была известна и понятна любому жителю Империума которому в жизни хотя бы раз приходилось выбираться за пределы своей родной системы. Всякий кому довелось почувствовать зловонное дыхание варпа, пробивающееся сквозь хрупкие завесы Полей Геллера был знаком с этим животным, нутряным страхом. Разница была лишь в том, что в отличие от других, что следуя мудрым святоотеческим заветам Экклезиархии, прибывали в блаженном неведении, населяя Имматериум лишь порождениями своих суеверий, Саломея точно знала, что же (а точнее кто же) именно ждет её в варпе, а потому ужас её был в десятки раз сильнее. Порой она целые дни проводила в корабельной часовне, вновь и вновь повторяя Молитву о Благополучном Прибытии, не отвлекаясь даже на еду и сон, однажды даже потеряв там сознание от изнурения. Однако помимо первой причины связанной со страхом, была и вторая, связанная внезапно с математикой.
Известно, что у каждой планеты в благословенном Империуме Человечества, свой календарь, да свой цикл дня и ночи, да даже сама продолжительность "часа", между скажем Даском и Сцинтиллой может ой как разниться. Что уж говорить о различиях между двумя системами, двумя подсекторами и двумя секторами. И это не беря в расчет богомерзкий варп, через который проходили все эти полеты, в котором как известно время и пространство искажались, сжимались, растягивались, а порой и менялись местами. Все это сводило на нет тщательно выстроенные и выстраданные вычисления Саломеи о днях почитаемых каликсидских святых и иных праздниках, которые благочестивой сороритке несомненно следовало соблюдать. Хорошо с крупными святыми, почитаемыми по всему Империуму, вроде Себастьяна Тора или Алессии Доминики – когда воздавать положенные им почести можно просто спросить у местных служителей Кредо, вроде отца Никомеда. Но это же не значит, что надо отрываться от корней и забывать о местночтимых святых Каликсиды. А с ними все строго! Так на святого Ногга Федридского запрещалось есть пищу приготовленную с помощью огня, из уважения к происхождению благочестивого воителя и миссионера с дикого мира, на святую Элану Несломленную (коею Саломея почитала своей покровительницей) следовало поутру повторять Императорскую Молитву не три, а тридцать три раза, по числу дней которые святая мученица провела в плену у нечестивых демонопоклонников, испытывая невероятные страдания, но так и не отказавшись от веры, ну а на Друсуса Великого и вовсе полагалось лишь молится, поститься и слушать "Поучения о Набожности и Святости", не предаваясь мирским наслаждениям и суетному любомудрию, до которого Саломея к стыду своему была большая охотница. Тем паче что и искус был велик – на "Надежде Святого Домитиуса" (коего кстати тоже следовало уважить, а то как же) оказалась очень неплохая корабельная библиотека и будь молодая госпитальерша, послабее в вере, то она бы там и закрылась на все время полета, "проглатывая" книгу за книгой и показываясь наружу только по естественным надобностям (и то не факт).
Впрочем кроме книг и молитв, тяжести космического путешествия помогала сгладить и приятная компания. Саломея обычно чуралась людей, особенно противуположного пола, однако отец Иштван во-первых был мужем высокого сана и что ещё более важно сильной веры, во-вторых приятным и обходительным собеседником, в-третьих она уже успела привыкнуть к нему за время их прошлого совместного задания, где они недурно проявили себя вместе, а в-четвертых, и это главное, происходил из того же сектора Каликсида, а значит с ним можно было поговорить о том что осталось там, дома. Воистину, чудны дела Бога-Императора! Будь дело в самом секторе Каликсида, Саломея десять раз подумала бы, прежде чем сойтись с выходцем с Мальфи (предрассудки конечно... но дыма без огня не бывает, да и верно говорят что ограниченный разум, есть разум здоровый, открытый же разум подобен крепости с распахнутыми воротами которые никто не охраняет), а здесь он казался ей чуть ли не самым близким человеком на свете. Впрочем разумеется слишком о своем постыдном прошлом Саломея в разговорах со святым отцом не распространялась, обходясь уклончивыми ответами и все больше расспрашивая Маченко о его собственной жизни, благо отпрыску такой то фамилии, да ещё и прожившему на свете больше девяноста лет, явно было что рассказать.
За беседами с батюшкой, молитвами и литаниями, да библиотечными штудиями, полет прошел намного быстрее, так что вскоре госпитальерша уже обнаружила себя вновь стоящей ногами на твердой земле, на планете Батавии. Настроение было замечательным, как и всегда, когда наступал тот волнительный момент столкновения с чем-то новым и известным лишь по текстам из книг и официальных документов. Всю дорогу до места рандеву, Саломея провела буквально прижавшись носом к окну автомобиля, с любопытством осматривая умильные, словно игрушечные домики, аккуратные деревца и проезжающие мимо кары, отрываясь от этого только для того чтобы спросить Соломона о значении того или иного слова по радио (незнакомый язык Батавии, такой похожий и такой непохожий на низкий готик её разумеется тоже завораживал). Однако, как и следовало ожидать, когда к ним присоединились другие незнакомые ей аколиты, Саломея тут же стушевалась и заняв стратегическую позицию в углу комнаты, откуда у нее открывался вид на всех собравшихся, а сама она не привлекала особенного внимания, попыталась прикинутся серой мышкой, пониже натянув госпитальерский клобук, прижавшись к стене и не подавая голоса. Алые глаза темнокожей сестры впрочем все также горели любопытством под белоснежным апостольником, скользя от одного из её новых товарищей к другому, взвешивая, измеряя и оценивая. Саломея знала о том, что ей не достает внимательности и умения подмечать мелкие и не бросающиеся в глаза детали (в этом недостатке, происходящем по её мнению от легкомыслия и чрезмерной суетности ума, Саломею упрекала ещё первая её наставница в Схоле, аббатиса Целеста), но тут-то хватало и очевидных и бросающихся. Вон здоровенный амбал, обвешанный оружием с ног до головы, как вечное дерево игрушками, на праздник вознесения Императора. Очевидно что он гвардеец, да ещё из десантных войск. Побывал в переделках, покрыт шрамами, хочется надеяться что все они благородные, полученные в войне с врагами Императора, но что-то подсказывает что там есть пара-тройка заработанных при установлении "неуставных отношений" с сослуживцами. Откуда он собой такой, да где служил, да с кем воевал? А рядом с ним самый настоящий комиссар, строевая выправка, решительный взгляд, точные уверенные движения. Интересно где он раньше служил и кого вел в бой с противниками Человечества? А третий кто? Самый настоящий псайкер с посохом украшенным знаками Астра Телепатика (остановившись взглядом на нем, Саломея поспешно сотворила аквиллу, отгоняя нечистую силу, но тут же напомнила себе что Святой Рибел Гор, Во-Тьму-Смотрящий тоже был псайкером и это не помешало ему пожертвовать собой во благо Империума и Императора), но при этом в лице и повадке его чувствуется что-то грубое и дикое. Как представляется дикаркой и последняя из её новых спутников, высокая кареглазая девушка, чье тело тоже украшают многочисленные шрамы. Что это за татуировка у нее на руке? Подобная игра, служившая одновременно и развлечением и упражнением помогавшим уму не потерять своей остроты, была привычным занятием для госпитальерши при встрече с незнакомыми людьми, ей же в свое время подвергся и Маченко и даже их случайные попутчики на корабле. От размышлений о сути их миссии это её совершенно не отвлекало, хотя Саломея все ещё не торопилась подавать голос чтобы задавать уточняющие вопросы. Из её угла вообще не доносилось никаких звуков, не считая негромкого постукивания простых деревянных четок, которые она держала в руках.
-
Шерлок Холмс в рясе, да и только!
-
Саломея прикольна, а броски брутальны.
-
Результат броска 1D100: 40 - "Common Lore Imperium Batavia". Результат броска 1D100: 99 - "Legends". Результат броска 1D100: 61 - "Archaic". Результат броска 1D100: 29 - "Warp". Результат броска 1D100: 72 - "Cults". Результат броска 1D100: 25 - "Occult". Результат броска 1D100: 3 - "Daemonology". Результат броска 1D100: 75 - "Inqusition Solomon". Результат броска 1D100: 63 - "Administratum Solomon". Результат броска 1D100: 9 - "Common Lore Impreium Калахан". Результат броска 1D100: 97 - "Imperial Guard Калахан". Результат броска 1D100: 41 - "War Калахан". Результат броска 1D100: 95 - "Medicae Калахан". Результат броска 1D100: 54 - "Common Lore Imperium Гёссер". Результат броска 1D100: 17 - "Common Lore IG Гёссер". Результат броска 1D100: 54 - "Common Lore Imperium Ярра". Результат броска 1D100: 7 - "Medicae Ярра". Результат броска 1D100: 14 - "Heradry ". Результат броска 1D100: 91 - "Common Lore Imperium Гравель". Результат броска 1D100: 60 - "War Гравель". Результат броска 1D100: 77 - "Psykers Гравель". Результат броска 1D100: 76 - "Экклезиархия Никомед". Результат броска 1D100: 7 - "Администратум Ильмари". Результат броска 1D100: 97 - "Cults" Результат броска 1D100: 39 - "Inqusition Solomon" Результат броска 1D100: 45 - "Imperial Guard Калахан" Результат броска 1D100: 19 - "Psykers Гравель" Результат броска 1D100: 38 - "Экклезиархия Никомед"
но что-то подсказывает что там есть пара-тройка заработанных при установлении "неуставных отношений" с сослуживцами.
То чувство, когда "ты был взвешен, измерен и найден легким!")))))
-
+ какая милая
|
– Не думаешь, что есть что-то странное в этом... – тут сир Гравель, близкие знакомые коего знали что это его "парадное" имя и сам по себе, он ни сир и не Гравель, в общем шаман в очередной раз убедил всех в действенности гексаграмматических печатей нанесённых ему на уста ещё при путешествии на Святую Терру, которые и заставили его споткнуться на имени демона, пусть даже это была кличка никак не связанная с настоящем "именем" того монстра что они оставили на Эклипсисе. – ... деле, том что мы оставили позади? – гладко, как мог, закончил он свой вопрос почти не заикаясь, в один из дней изоляции после прибытия.
Обращался он, конечно, к Ярре, единственной коллеге, что была с ним один на один до приезда, тех избранных, что собрал инквизитор МакАльпин из разных миров обширного сектора здесь. Вообще-то, обычно среди аколитов было не принято обсуждать незаконченные "дела" инквизиции, в которых они участвовали (и, если уж на то пошло, к законченным это относилось в той же самой мере!), но псайкер занимавшийся какими-то своими медитациями или тренировкой с мечами, большую часть суток, вдруг решил все же поднять эту тему. Видимо она мучала его уже давно и даже на пороге нового, опасного, как наточенной лезвие, задания он все ещё возвращался мыслями назад, в душные джунгли.
Прием оказанный ему местным агентом оставил его то ли равнодушным, то ли полностью его устраивал, сложно было сказать точно, так как Грак никак это не комментировал в своей молчаливой манере. Да и все дорогу от космопорта он тоже молчал, кивая лишь иногда в ответ на указания и чуть улыбаясь в ответ на вопросы. А вот то что было до взлета с базы "Альфа" не давало покоя.
Вообще, конечно, стоит описать этого самого человека неспособного без запинки выговорить слово "демон" сколько попыток ему не дай. Иногда это было просто таки курьезно. На кону души людей, а один из доверенных людей стоящий по левую руку от Золотого Трона цедит "па-па-ра-а-ак-ля-тие д-де-де-мм-о-нн-ов" пока собравшиеся вокруг него напряженно вслушиваются в этот запинающийся "шифр" аля деревенщина с агромира впервые попавший в столичный собор и пытающийся описать впечатления обуявшие его дух. Но это ладно. Первое что стоит упомянуть, не его манера речи – в остальное время более менее нормальная, ну насколько вообще могут быть нормальны слова у дикарей из какой-то Императором забытой дыры. Первое — это его борода и внешность бандита из подулья. Серьги в ушах, шрамы через всю рожу. Если бы не худая фигура, да посох украшенный знаками принадлежности к Астра Телепатика и множеством печатей чистоты, с которым он почти нигде не расстаётся, то узнать в нем одного из санкционированных псайкеров было бы довольно сложно. Лицо пышет здоровьем и дикостью первобытных миров. Костяшки кулаков огрубевшие от драк, мозолистые ладони фехтовальщика, этот его пронзительный взгляд. Нет, не тот что отличает телепатов и прочих обычных псайкеров, это совсем другой взгляд. Напористый и даже самодовольный, нахальный вызов читаемый в нем. Но так бывает не всегда, в храме, например, он кроток и его глаза отражают лишь пламя истиной веры. Собственно Гравель способен вести себя как подобает и часто этим занимается молчаливо наблюдая со стороны за событиями, редко роняя веское слово другое. Но первое впечатление он производит странное, согласны? Его, истертая на сгибах долгим использованием, армейская плащ-защита усиленная кевларом все ещё выдает высокое качество использованных на неё материалов, в то время как ботинки и серая роба словно для контраста поражают небрежностью. Ещё и мечи на поясе. Их два и оба словно произведения искусства валяющиеся посреди улицы в грязи, ножны - украшенные ликами святых, словно бы порицающее смотрят лучшие люди на то как их используют: без должной заботы и великолепия. Если отвлечься от первого впечатления, то видно конечно что одежда и снаряжение держится в порядке, не идеальном, но достаточно ревностном. Взглянуть хотя бы на свежие блестящие печати чистоты, которые регулярно сменяют собой старые, потрескавшиеся.
***
Заняв одно из кресел и скромно прислонив свой посох к нему же, Ральтус прикрыл глаза некоторое время размышляя над словами собравшего их своим астропатическим запросом ВанДайка(так Граку почему-то было легче произносить и запомнить это имя). После чего произнес полуприоткрыв веки и глядя куда-то в сторону агента, но не прямо на него: – Как вы оцениваете, сколько времени у нас есть на подготовку к проникновению? Прошло уже достаточно много дней с тех пор как возникла эта... ситуация... – псайкер постарался не вставлять обычные для него словечки вроде "типа" или "короче", характерные для его родного диалекта и местами заполнявшие нишу слов-паразитов в его речи на готике, от чего наверное казался изрядным снобом подбирающим каждое слово словно часовщик детали.
– Сколько уже всего было попыток? Если у вас есть даже простые подозрения, мне бы хотелось их услышать. – после чего вздохнул, перенося внимание на остальных аколитов. Если кто-то будет возражать, ему останется лишь отступить. Это совсем не его "епархия" – подготовка и планирование операций.
-
На кону души людей, а один из доверенных людей стоящий по левую руку от Золотого Трона цедит "па-па-ра-а-ак-ля-тие д-де-де-мм-о-нн-ов" Замечательно, конечно, когда аколит Ордо Маллеус физически не может произнести то, что является его основной целью)
-
Па-па-ра-а-ак-ля-тие д-де-де-мм-о-нн-ов!
-
Хороший пост, представляющий персонажа. И Темплар Каликсис, сильно отличающийся от всех остальных версий этой карьеры, по меньшей мере внешне и по прошлому (похоже что). А то Mind Cleansed Living Nightmare в лучшем случае, Voidborn Darkholder Living Nightmare в худшем...
|
|
|
Терренс. Выбравшись из-под ставшего временным укрытием элемента окружения, под которым, положа манипулятор на сангвинарный нагнетатель, лежать было ни спокойно, ни безопасно, осторожно переставляешь мягко вминающиеся в вездесущие осколки кисти, стараясь сохранить баланс между скоростью и бесшумностью исполнения этих - почти акробатических - движений. Ощупываешь край напоминающего форменный овраг провала: рубчато-иззубренный, усеянный держащимися лишь на остатках герметика, так и норовящими сорваться вниз, с грохотом прокатившись по плите перекрытия, и оповестив тем самым о твоей оплошности всю окрестную братию, стальными плиточками напольного покрытия. Быстро проверив несколько, находишь такую пару из них, чтоб и вес твой, даже без ног весьма приличный, выдержали, и располагались друг от друга не на расстоянии в пару световых минут. Да, шутка на сто демкредов, не иначе. Или какие, там, фантики у местных в ходу? Вроде, все же демкреды, да. Уперев ладони в гнутый металл, контролируемо - а как иначе - соскальзываешь вниз, отмечая то, что Ривас своим речетативом радовать тебя перестал, и то, что здесь музыка слышится гораздо отчетливей, чем там. Ну, где только что была, наверху. Какая-то ритмичная, с явным привкусом творчества улично-блоковых недохипхоперов, дребедень. Делаешь пару шагов по направлению к, как тебе кажется, области с заметно более разреженной взвесью, и замечаешь - для текущей ситуации, в отдалении - метрах в трех, не больше, перед собой, колебания эластичного жгута. Тонкий, в половину твоего мизинца, серый как пепел сверхпрочный канат, свешивающийся точно с противоположного "склона" провала, в который спустилась. Еще миг: там же, только чуть правей, буквально в метре от нижней точки соприкосновения каната с полом, замечаешь и его хозяина. Хозяйку. Женская фигура, высокая и поджарая, в облегающем армоскафандре корпоративной службы охраны. Матовая на вид, темно-синего цвета изоматерия, плоский рюкзак систем жизнеобеспечения, плотно сидящие раструбы вшитых поножей и наручей из шероховатого на вид армопластика, чаши наколенников и налокотников, пластины нахлестных наплечников, защищающие открытые участки верхних конечностей и бедра широкие полосы, делающий фигуру слегка тяжеловатой на вид встроенный пластинчатый бронежилет, сумки поясной разгрузки, лебедочный док на левом предплечье, блок-распылитель мини-огнемета - на правом. Поводит из стороны в сторону зажатым в левой перчатке приборчиком, более всего напоминающим исполненный в камуфлированном серо-черно-белыми мазками корпусе фен, только с густо фасетчатой линзой вместо решетки выдачи воздушной смеси, держа наготове в правой угловатый, в угольно-черном исполнении автоматический дробовик: с тянущимся от тяжелого веслоподобного приклада к запястному порту бронекабелем, барабанным питанием, скошенным набалдашником ДТК на спрятанном в охладительный кожух стволе, и подключенным к ствольной коробке, сверху, баллоном для стрельбы в бескислородной среде. Наверняка снаряжен "искрами": импульсными разрядниками, способными "жечь" дронов, дроидов, технику всякую. И автономные боевые платформы, если повезет. Миг. То ли "глаз" срабатывает, то ли чувствует что-то, то ли просто слышит, но - поворачивается. За стекляшкой анатомического, не полусферой, гермошлема с отключенным светофильтром и аэрографией в виде четырехлистного клевера, сбоку, бледным пятном маячит лицо. Молодая, около тридцати, шатенка: кареглазая и белозубая. Судя по белой вышивке на черном фоне в прямоугольнике нагрудной планки, слева, на груди расположенной: "М. ОХРАННИК / С. МИЛЛС". Нашивки наплечные с твоей позиции не видно, но ты и так знаешь, что там будет изображено. "GT", коллега ведь твоя. Младший охранник, значит. Хорошая зарплата, куча страховок, ворох социальных гарантий, возможность подать вид на корпоративное гражданство: просто работа мечты для подавляющего большинства местных. А то, что служить придется на Ританом забытом куске льда, выполняя сомнительные с моральной и этической точек зрения задачи, со сменами длиной в сезон, и риском быть убитой если не холодом или здешней атмосферой, так питомцами местных ученых или своим же оперативником - кто вообще об этом думает, когда впереди маячат такие перспективы? А потом, судя по тому, как расширяются от ужаса ее зрачки, приоткрывается рот, и разом бледнеют щеки, она, очевидно, видит тебя. Вздрогнув как от удара током, мгновенно убирает палец с гашетки, и начинает разводить руки - с оружием и прибором - в стороны, вероятно, заранее зная свои шансы на победу в случае "догфайта" с озверевшим ультрахай-тек брейнером на коротких дистанциях. - Я...
|
Она делала это множество раз, пусть и с временным разрывом — госпожа Флавия отстранила ее от себя, и Аттия больше не наносила ароматные масла и не массировала кожу. Но она годы обучалась у старшей орнатрикс, движения отточенные, выдрессированные. Кому как не самой старшей из них знать, насколько это дело неблагодарное. Даже если все как надо — не понравилось хозяйке, значит, ты—бесполезная неумеха.
На всю каюту веяло лавандой, убаюкивающе, расслабляюще. Удалось унять и дрожь в руках, видимо, и на Аттию тоже подействовало и успокоило. Она уже начала думать, что все не так уж и страшно, можно будет попробовать заживляющий бальзам на ранах… Когда от сильного пинка подлетел таз, и в тот же миг на Аттию обрушился удар. Так неожиданно, что даже выдохнуть не успела, только хватила тяжелый глоток воздуха. Непонимающе. Что случилось?
И тут же заметила пятна и сыпь. Нет. Так не должно быть, определенно не должно. Первая мысль — масло испортилось, но даже такое оно не могло дать подобный эффект!
Отравили? Где Аттия оставляла сумку с принадлежностями? Госпожу Фейрузу охраняют грозные телохранительницы, вряд ли бы они пустили в каюту посторонних. Нет-нет, было бы масло отравлено, у Аттии самой сейчас бы жгло все ладони, но они просто скользкие и пахнут лавандой.
— Но там только лаванда и настой из овсяных хлопьев… Так не должно быть... — она не оправдавалась даже, просто отчаянно пыталась понять, почему? Почему это случилось? Аттия точно сама не добавляла ничего ядовитого, подобными маслами пользовалась госпожа Флавия, но у нее точно не проявлялось ничего подобного. Кажется, старшая орнатрикс говорила что-то про похожий случай, когда ее прежняя хозяйка начинала чуть ли не задыхаться от обычного отвара из ромашки. И ее кожа становилась красной. Почему такое случается и как называется никто не знал. Просто нужно было исключить “опасные компоненты” при любом намеке на то, что это может вызвать неприятные ощущения
Аттия раньше не использовала лавандовое масло при уходе за новой госпожой. Она не могла предугадать заранее, но теперь уже поздно. Все ее объяснения будут жалкими оправданиями. Это ведь она нанесла масло. И масло причинило вред. Даже смотреть на эти волдыри страшно, а ведь они наверняка жутко зудят!
Страх парализует. Ей не дадут шанса исправить оплошность, да и если бы Аттия знала как! Госпожа в ярости, была и до этого, а сейчас только поленьев в костер подбросили. И как бы теперь пламя не пожрало всех на этом корабле.
Взмах. Бедро обожгла боль, и Аттия сжала пальцы в кулаке до побешевших костяшек. Не провоцировать еще больше. Ее давно не били так — со всей силы, вымещая скопившуюся ярость. Пара затрещин, пощечин и щепков не считалась — обыденное дело для рабыни.
— Я виновата, госпожа.
Она чувствовала себя как никогда беспомощной, выброшенной на произвол судьбы и этого страшного корабля. Про нее просто напросто забыли, подарили среди прочих других. Аттия связывала всю себя с семьей Тавров, даже когда стала лишь одной из незаметных теней-рабынь, помогающих по хозяйству. Ее будущее было просто и определенно. Но теперь оставалось лишь дрейфовать среди черных волн и стараться удержаться на плаву. Только вот она уже оступилась и тонет.
— Я виновата и заслуживаю наказания. Смилуйтесь, госпожа.
Она опустила голову. С этого корабля один только выход — в море. В бурлящий черный ад.
-
Проникновенно. Сильно. Хороший пост.
-
За восприятие античным человеком аллергии))
-
Красивый ход
-
Аттия живи! Ну нет, ну как можно такую Аттию обижать всерьёз, уму непостижимо. Она же такая Аттия. Самый милый и трогательный персонаж в игре, ну правда же.
|
-
весь замысел теперь приобретал положенную ему правильную форму, структуру, не нужно более переживать правильное ли решение он принял, или нет. Абсолют правильный подход!
|
|
|
-
Изящно и аккуратно показано, как такое отношение единоверцев задело Квирину.
-
Хороший мужик Квирина!
-
Чего нельзя было сказать про его спутников. Ладно язычники, с ними все понятно, но свои братья-христиане... Пристыдил, пристыдил!
|
|
Засыпанный со всех сторон вопросами Шширк весь сжался и ушёл в себя: казалось, он уже не заговорит. Но вот плечи его приподнялись и послышался глубокий вздох, и он начал отвечать. С конца, словно не решаясь ответить на главный вопрос Маркуса. В руадском наречии не было перевода для слова "ффших": это понятие существовало только у Малого народца. Поэтому объяснить было несколько трудно, учитывая само состояние объясняющего. — Это... на болоте... круг... кругляшки... — забормотал мыш, начав активно жестикулировать, пытаясь изобразить руками шарик. — Шширк их на верёвки подвязал, Высокая госпожа. Похоже, речь шла о тех самых шариках, которые нашёл пиромант. Отвечая на его вопросы, Шширк повернул к нему голову. — Свиток? Шширк лазил там и сям, совал нос в каждый угол и нашёл магию! Но он не умел ей пользоваться, поэтому оставил себе. Её хотел выменять другой человек, но Шширк не отдал, потому что Чёрная женщина не нашла, что предложить Шширку взамен. Представитель Малого народца вновь глубоко вздохнул. Обвёл взглядом всех присутствующих в комнате – было видно, что ему неприятно вспоминать о том, что произошло. — Это случилось уже очень давно. Шширк нёс дозор на высокой башне. На востоке вдруг появился великан. Он был очень, очень высок! Выше северных гор. Его доспехи были такими большими, что Шширку показалось, что гигант и был одним большим доспехом. Он поднял руку, в которой сжимал ярко светящийся меч, так что глаза Шширка не видели лезвия, а потом... потом на севере поднялась большая тень. Она пустила стрелу – очень большую стрелу, она была размером больше высокого дерева! –и стрела поразила великана. Затем была вспышка, так что глазам Шширка стало больно, и... и после этого уже ничего не было. День за днём друзья и знакомые Шширка становились всё более замкнутыми. Потом подозрительными. Потом... потом... Шширк больше не смог жить рядом с ними. — Закончил свою тираду рассказчик и опустил голову. Завершив беседу с вероятно последним разумным жителем Уайт-пика, отряд лосморцев вышел наружу. Отряд очевидно устал от неуловимых и негостеприимных жителей этого города: почти все члены отряда рвались в бой, желая наконец поставить точку в вопросе спокойного исследования Уайт-пика. Благодаря опыту Андре, успевшему выявить закономерности в тактике Малого народца, руадам удалось беспрепятственно достичь площади Уайт-пика. Проходя мимо пустых домов, чьи покосившиеся крыши забирались друг на друга, раскидывая возникавшие по пути небольшие завалы из досок (почему-то малый народец не прибегал к камнеобработке), вы не раз ощущали на себе чей-то пристальный взгляд или слышали тревожный шёпот. Но свистящие стрелы и другие ловушки обошли вас стороной в этот раз. Наконец, дома расступились в стороны, выпуская вас из узкой улочки на площадь. Вблизи становится видно, что часть домов поблизости разрушена и превращена в баррикады, которые окружают всю площадь на манер какого-то загона с несколькими выходами. неподалёку от вас установлен колокол, видимо служащий для привлечения внимания. Но самое главное – здесь собралось множество горожан. Замотанные в какие-то лохмотья, кое-кто – в доспехах, они не обращают на вас внимание, потому что в центре площади что-то происходит. Уайт-пик, Обезумевший городMusic: [ ссылка] На эшафоте с возведенной виселицей стоит огромного и отвратительного вида тварь, отдалённо напоминающая крысу с тремя головами. на одной из которых виднеется богатый головной убор, впрочем, уже видавший виды Он что-то кричит, ходя из стороны в сторону на подмостках, но говорит он на своём наречии и понять его нельзя. На подставке, весь сжавшись, стоит ещё одна мышь. Похоже, её собираются казнить, потому что петля уже обмотана вокруг шеи. Чудовище – его трудно назвать даже крысой – кричит в три пасти, стоящий рядом палач в красном колпаке дёргает за верёвку. Приговоренный начинает болтать ногами в воздухе... и в этот момент одна из голов замечает вас. Взмахнув длинной костлявой рукой с тремя пальцами, так что выцветшая от времени алая мантия развевается по ветру, предводитель обезумевших горожан кричит на вас. И тогда десятки голов, в глазах которых нет ничего, кроме ненависти, оборачиваются на вас.
-
Какой очаровательный у них король, однако!
-
У меня периодически возникают вопросики к игромеху (главным образом, в режиме исследования), но атмосфера и локации просто топ, очень красиво.
-
Дератизация начинается! :З Атмосферно и графично, лойс мастеру за качественную работу.
|
-
Бедному барону нелегко: решить, что будут делать неписи, а за что взяться самому. Но, кажется, он сумел участь все возможные варианты, чтобы принять решение.
|
Терренс. Нет плана местности, разноцветным полнотном уютно разворачивающегося в глубине сознании - чтоб с зеленью несущих конструкций, желтыми росчерками межсекционных переборок, краснотой пробоин и куч рассыпавшихся осколков - и это удручает. Чтобы, щелк, и мешанина данных, неиссякаемым потоком поступающих от массива датчиков, с сенсорами заодно, превращалась в мерцающие силуэты, на этой самой местности. "Противник 1", "Противник 2", "Противник 812". Покрупней, помельче - когда сразу ясно, что вон тот ромб, это тяж - с пулеметом роторным, и в толстой, с нахлестными пластинами адаптивного бронирования "скорлупе" с "моторами", а этот овал - в утыканном статическими катушками изолирующем костюме, и с электродуговым разрядником - охотник на "боргов". - Мэм, - вновь дает о себе знать Ривас, - есть две новости, одна хорошая... А так, вслепую дрейфуя сквозь непроглядный туман, чувствуешь себя, как минимум, неуютно. Как максимум, конечно, в смертельной опасности, с риском завершить свой жизненный путь здесь и сейчас, на грязном полу занюханного комплекса, посреди чудовищных размеров ледяной пустыни, на задворках забытого Ританом, Иштар, Мауром, и кому, там, еще кто поклоняется, захолустья, затерявшегося на окраинах никому, по большому счету, не нужного Фронтира. - Вторая - еще лучше. И не узнает никто и никогда, где и как погибла Флорида Терренс - чья-то дочь, коллега, любовница, соперница - социальных ролей много, да только толку с них сейчас как с боевой реплики шестого поколения - адгезивной смеси. - Начну, пожалуй, с хорошей. Выбравшись из почти - почти - уютного умывальника, примерно прикидываешь, так, на глаз, раз уж ничего больше не остается, куда идти, если взять за точку отсчета тот самый тренькающий подъемник. - Челноки наших подразделений специального назначения уже вошли в атмосферу, и заходят на посадку. Наконец-то. Шаг, другой - блок долой, два-три блока, и вот ты уже стоишь на краю заполненной вездесущей "экранкой" воронки, предусмотрительно остановившись в метре от зубчатого края. - И еще больше - на подходе. Думаю, вы знаете, что это значит. Похоже, никаких классических "округлостей" в ней, воронке, нет, как это бывает с грунтом, после попадания в него снарядов, ведь взрыв обрушил перекрытия по самым слабым точкам несущей конструкции, завалив целый "сектор" с жилыми ячейками. Не круг, а ломоть, напоминающий кусок пиццы, с "пикой" у лифта, и "ободком" у обшивочно-капитальной стены, а сама ты сейчас вышла где-то к середине одной - правой, если лицом к противникам повернуться - из его сторон. - Спецы с террористами переговоров не ведут. Они вас ликвидируют. А то, может, и нас заодно, за все хорошее. Кабина катера, кстати, тоже куда-то туда, вниз, укатилась. - А теперь - наилучшая новость. С учетом глобальных масштабов разрушения, ноги могут быть вообще где угодно. И ты вполне могла бы отдать им короткую команду-сигнал на возвращение, но. Да, взвесь. - Пока их руководство не взяло на себя командование, мы, простые охранники, все еще готовы принять вашу сдачу. По всему, уже должны начать ребята зачистку. - Никто не хочет умирать - ни мы, ни вы. Верно? Медлят почему-то. - Вы ведь спец, экстра-класс, кто-то из "топ-двадцать" прислал. Знаете, что допросы, пытки, заключение - все можно пережить. Шмыгнув за сложившуюся под собственным весом, наподобие шалаша, керамическую плиту, замираешь, ткнувшись в стык между горелой облицовкой и вздыбленным полом. - Рано или поздно наши боссы договорятся, и вас выкупят. Ни дать, ни взять - оплавленный и скомканный клубком кусок материи, с остро торчащим, вроде хребта, гофрированным кабелем. - Корпоративные игры. Правила не меняются, только игроки. Только не клубок, а Флорида Терренс. - Подумайте. Времени у вас почти не осталось.
-
Ох, матка боска Ченстоховска, какая щедрость-то!
-
Предложения в стиле, "эй, ..., давай все миром решим". Осталось не принятым.
|
Когда Кесарий не приказал прийти в следующий раз, Аттия поняла, что все закончилось, и испытала… облегчение? Больше не хотелось стирать места прикосновений до зуда и красноты. Но грязь осталась под кожей. Аттия выпускала ее с кровью в особо отчаянные дни. Ее боль, ее наказание.
Она приняла молча и покорно охлаждение госпожи и отлучение от нее. Она скучала по малышу и его наивной и детской улыбке, по редким откровениям Флавии. Но Аттия все это заслужила. Она не пыталась объяснить, да и не хотела, как чувствовала, что посторонние вряд ли бы поняли. Аттия даже духовнику не сказала, когда однажды нашла в себе силы переступить порог храма и выдержать молчаливое осуждение взирающих на нее святых. Но разве суть не в том, что раскаявшийся грешник может заслужить спасение?
Конечно, о том, что она спала с Кесарием знали все, ни один секрет в этом доме не являлся тайной по-настоящему. А когда и это закончилось, посыпались насмешки. Но самое главное свойство сплетен — они недолговечны и быстро забываются, на место старой приходит новая, более интересная и будоражащая. Кого удивишь тем, что господин взял рабыню в постель, а потом бросил.
Бывшая любимица Флавии. Бывшая любовница Кесария.
Прошедшее время пугало своей неотвратимостью. Нет страха сильнее, чем потерять даже ту малость, что них еще осталась. Каждый из рабов страшился перемен к худшему. Не ропщи, что живешь плохо, ведь в любой момент может стать хуже.
Близких подруг после ухода той единственной, что кажется, действительно всегда искренне к ней относилась, у нее не осталось, но Аттия не обижалась. Хоть кому-то эти проклятые бусы принесли счастье. В храме она помолилась о том, чтобы будущее освобожденной рабыни сложилось хорошо. Пусть живет счастливо.
А ей… Ей жилось не так уж и плохо. Оставили ведь в доме Тавров, а значит, можно было продолжить выполнять практически незаметную работу, приносить свою маленькую пользу в благополучие госпожи Флавии, ее мужа и сына. Ходить в церковь. Читать, что попадется на глаза и собирать новые слова. Хотя бы это никто пока не отнимет.
Внешний покой иногда получалось ощутить и где-то глубоко в душе, несмотря на постоянных спутников — стыд и чувство вины. Это напоминало тягучий мутный сон, из которого не хотелось выныривать наружу.
Пока ее не выдергивали из этого состояния насильно.
— Что? — переспросила она, но Сунильда была слишком проницательна и сразу поняла — Аттия прекрасно все слышала и осознала. И поняла, что от нее сейчас требуется, пусть иногда и казалась всем дурой, витающей где-то в отрыве от земли.
Зачем ей бить Шери? Зачем вообще кого-то бить? Это походило скорее на помешательство толпы, вроде тех издевательств над мучениками-христианами. Только вот Шери не была ни христианской ни мученицей. Что она там кричала про римских легионеров? Вслушиваться никогда не хотелось, закрыть уши, думать о чем-то другом. Быть может, ее поступки действительно настолько ужасны, Шери заслужила все это? Но Аттия не могла не чувствовать — это все надуманные причины, чтобы оправдать вымещение собственной злобы. Уж рабам-то, среди которых большая часть варваров, было дело до погибших римских воинов!
Сумасшедшая, возомнившая себя восточной царицей. А Аттия когда-то представляла себя частью семьи Тавров. История Шери не хуже и не лучше любой другой.
Они говорили о ненависти. Не-на-висть. Слишком сильное слово, и вряд ли Аттия могла познать его глубину до конца. Да и сами они вряд ли ненавидели Шери. Это было скорее… Бессилие.
— Но кто вы такие, чтобы вершить суд, даже если она говорит правду?
Они рабы, вещи в знатной семье Тавров. А вот сам хозяин явно благоволил образованной рабыне и вовсе не спешил от нее избавляться. А если та и сумасшедшая, так скорее пожалеть надо (как иногда жалели ее саму). Каждый заслуживает хотя бы немного сострадания.
— Вы же все равно ничего не добьетесь.
Она понимала, что вряд ли кого-то убедит, к ее словам и раньше не особо прислушивались, а уж теперь-то против Сунильды! Аттия всегда больше молчала, да и не о чем разговаривать, зато кивала в ответ на поток слов и оказывала молчаливую поддержку почти независимо от того, что ей говорили. Пусть со стороны казалось, что она совсем не слушает (и как же иногда хотелось проткнуть себе уши, язык, выколоть глаза!), Аттия невольно хранила чужие секреты. А еще за годы успела сносно выучиться читать и писать. И она никогда не отказывала в помощи — написать записку торговцу с пожеланиями господ, расшифровать список покупок, нацарапать на грязном клочке просьбу о встрече посреди ночи. Свою же тайну она носила под одеждой, вечное и несмываемое клеймо ее греха.
Если Аттия кого и ненавидела, то только себя.
Возражения явно не ожидали. Аттия же и слова против никому не сказала, да и ходит чаще всего голову опустив, тихая и незаметная. Это было опасно. Настроить всех против себя? Многих рабыть Аттия знала с тех пор, как попала в дом Тавров. Но не настроит ли это ее против всех? Поддержала новенькую сумасшедшую дикарку, а как же они, знакомые и почти родные? Ее не трогали, но после этого…
Тогда она взяла Шери за руку (или как она говорила — Фейрузу? Новое слово, новое имя растекалось по горло, Аттия даже попробовала несколько раз произнести шепотом, услышать звучание) и увела подальше, где можно было спрятаться на время. Конечно, не убежать. Отсюда не было выхода — только на Небеса. Фейруза не выглядела как та, что нуждается в защите, особенно в защите такой, как Аттия, но… разве она могла пройти мимо? Что-то подсказывало, что так будет правильно.
— Они не злые на самом деле. Это… наверное от беспомощности, — Шери (Фейруза?) даже выглядела так, будто выше их всех, значимее, даже когда и не пыталась этого показать. И все остальные не то, чтобы чуяли слабину — пытались прощупать и били практически наугад. — От боли, от усталости. И страха. Здесь все так живут, и всем тяжело. И они… выплескивают это так.
Кто-то бьет и издевается над другими, а кто-то режет себя.
Однажды им надоест. Да и над Аттией издеваться скучно и бесполезно. Она хоть и дура, но совсем безобидная.
И пусть Шери не нужна была жалость, не нужны были друзья, Аттии наконец-то захотелось вынырнуть из монотонного сна и помочь даже малостью. Доставшийся почти чудом зрелый фрукт, остатки целительной мази для ран. Она и не стала бы пытаться что-то достать для себя, а теперь… если она могла, то как пройти мимо? В первую очередь это нужно было самой Аттии. Если не принести хотя бы немного хорошего, что останется в этом мире?
-
Врут те, кто говорит, что добро не спасет мир, а только сила. Если соломинка ломает спину верблюду, разве однажды добрый поступок незаметного человека не может перевесить чашу злодеяний в мире?
-
У Аттии очень сильная материнская жилка. Ей нужно заботиться о ком-то — о Флавии, о малыше, о подруге, теперь о Фейрузе. А потом объект заботы расправляет крылья и улетает.
|
Новость о том, что Луций дал добро праздникам быстро разлетается по кораблю — и солдаты принимают ее как чашу с вином, отпивают немного общего счастья, с улыбкой передают весть дальше, а когда все уже чуть пьяны от радости, по кораблю вдруг разносится дружное — Аве, Альбин! Аве! На нижней палубе чуть вздрагивают от этого возгласа арабки, содрогнулся непривычный северный воздух, и сами демоны мрака в тот миг отступили перед внезапным единством римлян. Общий крик подхватывают матросы, рабы, всякий понимающий латынь ловит себя на мысли присоединиться к нему. — Аве, Альбин!
Но если для Луция проблема решилась, то для всех остальных она только начиналась.
Гектор
Ритуал требует пещеры. Пещера требует разведки. Разведка требует цели. Прямо по курсу лежит маленький, сплошь заросший островок — но отыскать там что-то кроме деревьев будет явно очень трудно. Куда перспективнее смотрится большой остров к северу, там есть холмы, а заросли в основном берега — и по косвенным признакам капитан сказал, что возможно разведчики смогут отыскать озеро, в котором можно спрятать корабль. Вот только так ли велика река, отделяющая этот остров от суши на севере? На юге тоже есть большой остров, почти полностью зелёный. Там может быть все что угодно, вплоть до ещё одной кучи кровожадных беженцев, а вот пещера — не факт.
В любом случае следовало отрядить на разведку в выбранном направлении отряд.
Тиест, Аделф, Марк, Эморри, Аспург (а ещё Гектор с Архипом)
Сюрприз ждал и Метаксаса. Едва отзвучало громовое «аве, Альбин» как к колдуну подошла группа солдат. — Мы слышали ты жрец и с помощью молитвы исцелил магистриана. Сегодня Венералии. Не окажешь ли ты нам честь вечером принести в жертву Венере пойманных нами голубей и разделить с нами стол? Деревенщины конечно ошиблись, смешали воедино работу жреца и чародея. С другой стороны это важно для них — и согласившись, Метаксас мог завоевать себе ещё больший авторитет в глазах простых людей. Впрочем, ничто не мешало и передать тяжелые жреческие обязанности умеющему их исполнять Аделфу, а самому побыть простым гостем.
Язычников не так много — это чувствуется. Всего человек пять солдат, горстка по сравнению с толпой христиан и митраистов.
Тем гостеприимнее оказалась эта кучка поборников традиций уходящей старины.
— Господин Аделф. Мы скромно просим тебя присоединиться сегодня к нашему празднику в честь Венеры и помочь нам в принесении жертвоприношения. Мы знаем о твоих ранах и смиренно готовы нести тебя.
Передал один из воинов архиатру. Впрочем, и тем не ограничилось число приглашённых.
— Господин Марк.
С поклоном обратился один из солдат, подкараулив секретаря у шатра магистриана
— Как ты знаешь сегодня Венералии, а ты самый юный и благородный из почитающих богов. Мы просим тебя возглавить нашу процессию, когда сегодня вечером мы будем приносить жертву.
Пригласили и Эморри. На этот раз без церемоний, кто-то хлопнул его по спине и спросил почитает ли алеманн богов. Получив ответ — или даже не получив его, солдат торопливо оттараторит, де, раз теперь мы все служим вместе — то спекулятор приглашён на вечернее жертвоприношение Венере.
Для германца это несомненно шанс исполнить приказ Луция хоть немного сблизившись с людьми. Но, что ещё важнее, это шанс также сделать первый шаг к налаживанию отношений с богами...
Что уж совсем внезапно, язычники пригласили на свой ночной праздник ещё и Татиона с Архипом — митраистам не запрещено посещать праздники другим богов, а чтобы у воинов света была возможность избежать ложного выбора, солдаты решили начать праздник уже после заката, когда мистерия уже будет окончена.
Долго думали, звать сарматов или нет. Аспурга в итоге всё-таки позвали сходным с приглашением Эморри образом — не зря всё-такт языг шутил с легионерами за обедом.
А вот Тамар обошли стороной. Не столько потому что так уж возражали против участия рабыни — никто не дерзнул спросить Луция, отпустит ли он свою наложницу на вечерок в мужскую компанию.
Эрвиг
В твоём родном краю христиан было полтора человека. Никто толком не знал как устроена вера. Христианский Бог был Богом римлян, а сильнее римлян нет никого — но гревтунги наравне с ним почитали и Годана и Донара, суровых богов суровых северных земель. Никогда раньше тебе не приходилось выбирать между верой твоего отца и верой твоего народа — тем более тебе казалось, что при переправе обязавшиеся креститься готы скоро и сами придут к кресту...
Но сейчас, когда христиане собираются праздновать в одном месте, а язычники в другом...
Время сделать выбор. Бог Рима — или боги этой земли? Сын ты своего отца — или друг своего народа?
Время решать.
Луций
Решение связать место для высадки с местом для ритуала митраистов оказалось компромиссом, который приняли даже христиане — в основном из уважения к боевым товарищам. Но не следовало почивать на лаврах. Опаснее всего ситуация при которой язычники как обычно устроят пышную процессию с музыкой и танцами, а у христиан все будет до того скромно, что тем покажется, будто Луций не вполне понимает заветы... Впрочем, кого мы обманываем. Завидно попросту будет адептам истинной веры, а виноват как обычно начальник.
С другой стороны если сделать всё слишком роскошно, то люди опять же будут страшно недовольны — ведь Христианство это религия смиренных. И поди найди золотую середину между «религией смиренных» и «потворствуешь язычникам».
Так что к организации праздника следовало подойти серьезно, благо, декан Флавий Константин был готов всячески в этом Луцию помочь.
Клавдий
Сегодня у тебя именины, но едва ли кто- о вспомнил о них. Одна только рабыня Аттия поздравила тебя, ещё с утра, и подарила кусочек отложенной на чёрный день освященной церковной просфоры, да сестринский поцелуй в уста — что ещё есть у рабыни?
Остальные свитские не были христианами — Фейруза молилась пламени, Архип и Тиест язычники...
В общем, когда по поручению Луция Марк пригласил Клавдия «и всех добрых христиан, кого он захочет взять с собой» на праздник — это стало приятной неожиданностью.
Пусть повод и не именины самого архиатра, всегда хорошо в праздник быть среди братьев и сестёр по вере.
Но вот позвать ли с собой Аттию? Девочка единственная вспомнила о твоих именинах, но она рабыня. Не оскорбится ли Луций? С другой стороны, все мы рабы Божьи...
-
Реально интересная игровая ситуация, которую хрен в какой игре встретишь!)
-
"Как превратить религиозное правило в муки выбора для доброй половины отряда. Пособие для эксперта, часть I" А проще говоря - блеск!
|
|
Лес шумел, сбрасывая сонную одурь. Лес оживал, напоенный водой с небес и согретый жаром светила. Лес жил своей жизнью, и ему не было дела до разрастающегося племени, устроившегося у места слияния сладкой воды с водой горькой... Что означало, что вновь начинается его бессменная стража.
Парящий Лист вдохнул полной грудью свежий воздух. Духи вокруг сильны и многочисленны, они произрастают из деревьев и возносятся после гибели вожаков звериных стай. Духи ветров играют облаками, и нужно слушать, не расшалятся ли они слишком сильно. Юные духи вод беззаботно перепрыгивают с камня на камень, оставляя за собой мерцающую необычайно яркими цветами водяную взвесь. А ещё есть духи стылого камня, что порой попадается среди деревьев... Они спят, но во сне тоже шепчут - и те, кому дано слышать их зов, ощущают тяжесть неумолимо движущейся спирали времени...
...Спирали. Не кольца, как говорили ему. Прошлое повторяется в будущем, то истина - но не бездумно и бессмысленно, а словно ветвь, растущая и расширяющаяся с каждым сезоном в попытке стать крепче и сильнее. Да, когда дух дерева готов покинуть его, оставленный ствол умирает... Но новые деревья, что родятся на его месте, будут другими. Другими в самой сути своей. Чем-то меньшим, но тем, чему дано достичь со временем большего. Спираль жизни!
Но каждый новый виток требует труда для расширения - и Парящий Лист готов был трудиться. Он ходил по лесным тропам, привечая старых духов и знакомясь с новыми, одаривая и успокаивая их, когда нужно - или же отгоняя и ограждая. Нужно было поставить новые венки-обереги из трав, облитые смесью жгучего сока и секрета хищников, вокруг полян, где младшие любили собирать ягоды и цветы, нужно было принести жертву духам сладкой воды, чтобы они нагнали к берегам больше рыбы, упросить присматривающих за своими родичами духов хищных и травоядных зверей не отводить в сторону копья охотников, собрать травы, что так неприятны мерзким и коварным духам, вызывающим всякие хвори... Дел было много, даже очень - но шаман всегда старался не тонуть в них настолько, чтобы забывать о своём племени или о своих мыслях.
Вот, например, то, с чем обратилась к нему Белый Лёд, знатная охотница - не оскорбятся ли духи, если схитрят они на охоте, если используют жгучецвет для ослабления животных? Хороший вопрос, важный. Надо спрашивать и пытаться услышать ответ... А услышав - пытаться понять. Парящий Лист сам касался ядовитых листьев, и слушал себя и духов... И был ему ответ, что любая хитрость в охоте дело благое. Хитрая добыча прячется в норах и в тонких ветвях, сильная добыча опирается на свои ноги и свою стаю... Но сильный и быстрый охотник всё равно побеждает - так же, как имеют право побеждать и хитрые охотники. Вот только важно соблюдать меру и помнить, что целью охоты на зверя есть не убийство, но добыча! А опалённая жгучецветом плоть дурна на вкус и привлекает недобрых духов, а оттого должна быть отсечена - немногие в лесу наделены таким же даром жизни, как их племя, ох как немногие...
Впрочем, было у защитника племени от бед незримых время помыслить и о своём - или, например, попытаться провести ритуал задабривания духов воды, что привлекал рыбу в ручье, в светлый и спокойный день у моря. Сперва шаману казалось, что ничего не происходит, но позже духи, похоже, приняли жертву из истолчённых семян, речной рыбы и оленьей крови, и к сплетённой из травы дароносице потянулись рыбы из глубин моря... Это наполняло Парящего Листа надеждой, что он сумеет со временем поладить и с духами горьких вод - но пока что он не имел возможности воспользоваться даже их благосклонностью. Как добыть рыбу, до которой не дотянуться копьём? Надо думать... Думать - и спрашивать совета у охотников. Негоже благоволение духов растрачивать зря!
-
Такой шаман – залог счастливой жизни всего племени.
-
Красоты волшебной пост! И описание духов, и мысли о лесе, жертва духам - все восхитительно.
|
|
Пан Вилковский стоял у свежей могилы. Он смотрел на могилу брата и думал о том, что вот, так и не успел тот почуять, что такое своя земля, а уже и голову сложил, сражаясь за неё. "А может, – думал он. – Было бы честнее, если бы я погиб? Кого бы тогда выбрали князем? Да уж наверное не Анджея. Выбрали бы Будикидовича, а уж к добру бы это было или нет – вот вопрос. Для города – вряд ли! Черта с два стал бы судья тогда мириться с епископом, а в городе, где епископ и князь друг друга ненавидят, добра не жди." Серо было на душе у пана Болеслава. Все там было запорошено пеплом и вымазано кровью. Не чистая это была печаль, и не делала она и без того грубое его лицо светлее. Мрачен он был, как тот, кто зачерпнул воды в колодце, а вытащил целую бадью крови, и вместо того, чтобы сблевать, молча выпил до капли. "Четыре года назад только сына хоронил. Три года – дядю, хоть и был он мразь, а своя кровь. Теперь вот брата. Вот так, Анджек, на чужбине пропадать – умрешь, а никто по тебе не всплакнет. Кто ты Анне-то был? Ей что – убили и убили. А мне теперь и слезу-то и проронить некогда. Да и нет у меня слез для тебя, брат. И не для кого теперь нет." Пан Вилковский поднял горсть земли, размял в пальцах и медленно пересыпал с ладони на ладонь. "Ну, князь, – подумал он. – Какая разница? Земля всё та же. Люди всё те же. Город... вот город да, уже не тот." Вилковский знал, что не скоро придется ему улыбаться. Может, уже и никогда. "А чего ж ты тогда княженья этого так добивался? Ездил, вино пил, договаривался, мечом махал? Целый, мать его план придумал. Тростянский, сука, конь! Придумал... А в результате вон – пол города в руинах, Джургиса еще выковыривать придется, как клеща из ранки. Что ж его-то слобода не сгорела, провались она под землю? Судья палок в колеса натыкает, это он умеет. Да и сынок его хлопот прибавит, молодой да ранний. Хочешь не хочешь, надо год продержаться, тогда уже и Марию можно замуж выдать за кого поумнее – тогда уже шиш ему без масла! Ну, ладно, это всё не беда. Беда в том – чего не знаешь." Смотрел он на комья глины, пачкавшие руку. "Ради чего все было-то? Ради того, чтобы над могилой вот так стоять? Только ещё один ошейник на меня надели, чтобы от волков стадо охранять. Как будто мало их мне. И еще камней на шею повязали, чтобы бегать сложнее было. Юхновичи небось дурить начнут, придется их одной рукой укорачивать, а другой орден сдерживать. Корф тоже вон... Ну, понятно же всем и так, что в орден ездил. Теперь ясное дело – будет за себя трястись и может тоже в какой-нибудь момент сзади куснуть. Ну и ради чего это все?" Ему захотелось запустить эту горсть земли за ограду, надеть перчатку, надеть шлем, и уехать навсегда из этого Богом проклятого города. Где ты князь, а ничего, что действительно хочешь, все равно нельзя. "А хорошую жизнь Анджек прожил. Погулял, повоевал, мир посмотрел, да в честном бою голову и сложил. Есть чему позавидовать! По-волчьи это было, брат, по-нашему. Жаль, мне так теперь уже нельзя. Да и никогда нельзя было." Он осторожно ссыпал землю с ладони. Ну, видно, Богу так угодно: есть победы, которые ты одержал, а есть такие, которые пришлось одержать – иначе некому было б и могилы рыть.
А могил еще вырыть много придется.
Но может, однажды небо и просветлеет? А если нет – так хоть никто нас не упрекнет в том, что мы мало разгоняли тучи.
Князь Вилковский сел на коня, кликнул Ельнишицкого и поехал с кладбища править тем, что осталось от города Гродно.
|
|
|
|
|
Ортега обрабатывает входящий пакет данных и морщится, стиснув зубы.
Трата драгоценных ресурсов птички во всех направлениях – причем трата на какую-то чепуху. Марк медленно вдыхает и выдыхает, потом ещё раз – пытается унять зуд внутри. Отчего-то при продвижении вперед он чувствует себя немного спокойнее. Движение создаёт обманчивую иллюзию осмысленности происходящего, иллюзию наличия цели. Движение успокаивает, в то время как тупка на месте словно ежесекундно пожирает крупицы драгоценного времени. Когда техник не продвигается, его начинает терзать нарастающая тревога, фантомный зуд – первый признак потери контроля над ситуацией, предвестник неминуемой паники.
Так не пойдёт. Ты профессионал, Марк. Твои услуги стоят относительно дешево разве что в сравнении с услугами Флоры Терренс. Кто-то платит немалые деньги за то, чтобы ты работал для него головой. Так начни работать головой, чёрт возьми.
Техник медленно опускается на колено. Закрывает глаза, и, приложив к вискам пальцы, осторожно массирует. Необходимо сосредоточиться, успокоиться. Не просто называть себя профессионалом, но являться им и на деле.
Ты влип в какое-то дерьмо, Марк. Влип глубоко, по самые уши. Пришло время принять очевидное, пришло время перестать делать вид, что у тебя имеется хоть какое-то подобие плана. Спасительное движение – всего лишь иллюзия. Нет никакого смысла расходовать драгоценные ресурсы, не зная ни где находишься, ни в каком направлении нужно двигаться. Была ли у тебя возможность получить эту информацию? Не было. Единственный интерактивный источник – напавший почти сразу после пробуждения репликант, но тогда ещё ничего не соображал и сам техник. Мог ли ты действовать эффективнее? Безусловно.
Техник сидит неподвижно, подавляя неосмысленную жажду движения. Он может позволить себе эти несколько секунд спокойствия, безопасности. Необходимо разобраться в происходящем, и расставить все точки. Ортега понятия не имеет, где он находится. Понятия не имеет, насколько приблизился к цели. Не осведомлен относительно собственных шансов на успех, и текущего статуса операции. Не имеет даже плана эвакуации ни на случай провала, ни на случай успеха.
Пора признать очевидное – он в полном дерьме. Прекратить строить из себя героя и одинокого рейнджера.
Перед мысленным взором расцветает изумрудная вспышка. Марк даже улыбается, вспоминая изгибы её совершенного тела. Возможно, он большой мальчик и способен решать проблемы самостоятельно, но пора признать – это, совершенно очевидно, совсем не тот случай. В любом случае, Изе потребуется какое-то время для того, чтобы добраться сюда. И он, Марк Ортега, своим кретинизмом её этого времени зачем-то лишает. Отказывается от помощи со стороны одной из немногих, на кого действительно может рассчитывать в критических ситуациях.
Больше не сомневаясь, техник извлекает из камеры в запястье крошечный маячок и пытается активировать. Зуд отступает, теперь время работает скорее на Ортегу, чем против него. Он поднимается на ноги – одновременно с этим со щелчками встают на места новые детали головоломки. Марк – идиот, просто неимоверный кретин, которому пси-излучатель предтечей, по всей видимости, отшиб остатки мозгов. На кой чёрт он транжирит драгоценный запас ресурсов своей лучшей подружки? Усмехнувшись, техник подаёт птичке следующую команду.
Анализ.
|
Город шипел враждебностью, и от того Маркус, не опуская щит, настороженно оглядывался по сторонам, ожидая нового нападения. Однако, благодаря Сейварду, руадам удалось избежать еще одного обстрела. Нападение это говорило об одном: слова жрицы не возымели эффекта. Обитатели Уайт Пика либо не восприняли их, либо не смогли воспринять в принципе. После случившегося в Последнем страже, встречи с копейщиком, имя которого Маркус позабыл, он все больше и больше сомневался в разумности жителей Дал Фиатх. В способности их мыслить подобно руадам из Лосмора.
Когда отряд почти добрался до приметного дома, обитатели Уайт Пика вновь проявили себя. Две бочки неумолимо катились на руадов. Ввалившись в дом, Маркус услышал треск, и лишь затем почувствовал запах гари.
- Какое расточительство. - сухо прокомментировал пиромант устроенную ловушку.
Впрочем, мысли его тот час оказались направлены в иное русло. Горы разного скарба, разведенный точно в комнате костер, одоспешенный... гость. Да, именно гость. По всему выходило, что вряд ли это существо жило здесь. Скорее, оно устроило здесь нечто временного склада или хранилища для своей добычи. Впрочем, это ничего не меняло. Однако... Маркус приблизился к разгоряченной Керидвен, мягко опустил подогретую даром руку на плечо, приблизился, чтобы шепнуть что-то на ухо и замер. Покачал головой и отстранился, ничего не сказав. Меньше всего ему хотелось, чтобы существо услышало что-то, что могло разрушить контакт. Спугнуть, как то случилось с копейщиком. А мышиный слух чуток.
Пиромант дождался когда Каридвен закончит, а затем приблизился к замочной скважине и сел прямо на пол, рядом со жрицей, так, чтобы лицо его оказалось напротив замочной скважины.
- Я Маркус, отмеченный Изиль. - пиромант улыбнулся, как если бы он говорил с ребенком. - Мы можем заплатить. Вот, взгляни.
Топор, ведьмин огонь, синий огонек - все это Маркус показывает "замочной скважине", не особенно надеясь заинтересовать Шширка. Впрочем, он искренне верил, что нечто материальное маленькому мародеру покажется интереснее, чем пусть и дружелюбные, но пустые слова.
- И еще, скажи, тебе знаком этот язык?
Пока глаз не исчез, Маркус поспешил показать замочной скважине описание ключа, найденное в Последнем Страже.
|
|
|
Терренс. Вполне благоразумно решаешь. Чувствуешь, да и слышишь тоже, как кисти-когти, молниеносно подстроившись под твою новую стратегию поведения, съеживаются и теряют объем, становясь по-кошачьи мягкими, податливыми и словно гуттаперчивыми. Липнут к заваленному мусором полу, обволакивают - без хрустов и тресков - битую мелочь стекла, керамики, мерзлого пластика. Плюс - не визуально, но по ощущениям - странно выпуклой и фигурно-очерченной становится вдруг муть, тебя окружающая. Активировались, помечая чувством "присутствия" препятствий ближайших позиции на условной карте сознания уцелевшие маневровые датчики. Видимо, польза перекрывает риски. Плохо работают - взвесь мешает, блокирует, да и погорело их много, вместе с "кожей" облетев - но работают. Никаких больше втыканий в съехавшую балку на бегу, никаких спотыканий о скрученную винтом дверцу холодильника. Тихо и аккуратно, стараясь лишний раз не кататься кубарем, зацепившись за очередную фигурно гнутую арматурину рукой, бежишь прочь, пересекаешь зал, прыгаешь через смятый нашлепок деревянного гарнитура, лезешь за расколотый откос, и шмыгаешь под сень развалившегося санитарного блока, где посреди отвалов кускованного фаянса гротескно застыли - там, где из разбитого умывальника и разломанной душевой кабины хлынули было потоки воды - напоминающие полупрозрачные грибы ледяные фигуры. Забившись под застывшую будто кусок рубероида пожеванную пластину ванной занавески, замираешь, становясь, фактически, частью окружения - такой же угловатой, закопченной и неприметной, как, например, вон та бельевая тумбочка. Дыхания нет, температура тела "комнатная" - лежи себе да лежи. Позволить себе уделить время "спа-процедурам", либо продолжить начатое? Ничто не выдает тебя прямо здесь и сейчас, забившуюся за огрызок чаши треснувшего мини-бассейна, но не близковато ли к "эпицентру" отгрузки сил противника находишься? Возможно, стоит отступить еще дальше, к обшивке, найти там какие-нибудь технические шахты, и влезть уже в них? Решения, решения. Громогласно, буквально из каждого уцелевшего динамика каждого способного сохранять хотя бы подобие работоспособности в таких экстремальных условиях мультимедийного устройства на ярусе, звонко, с разной интенсивностью и, как кажется, буквально отовсюду, доносится знакомый голос местечкового старшего офицера: - Приглашаем вас пройти к лифтовой зоне, мэм. Пропустим по бокальчику прохладной сангрии, как и обещал. Явственно различаешь дробно-синхронный перестук множества лапок, далеко в стороне. Словно сколопендра здоровенная ползет. Дрон, не иначе. - Можете просто обозначить свое положение любым способом, и мои помощники вас вмиг на руках, - усмехается, - из этого хаоса вынесут.
|
-
Очень красивый и поэтичный пост.
-
Это. Просто. Офигенно
-
Большая работа, красивое оформление, прекрасная история.
|
|
С Тамар тоже надо было поговорить. Качающийся сырой корабль, пронизываемый ветром – не самое лучшее место для бесед мужчины и женщины, но выбирать не приходится, а знать надо. – Тамар, – спросил он однажды, когда качало не так сильно, а Марк с Адельфием беседовали на палубе. – Мы в тот раз не закончили. Так что ты рассказала обо мне Эохару? - Я сказала Эохару о том, что ты мой мужчина, - с легким вызовом в голосе ответила аланка. - А когда мой брат поздравил меня со свадьбой и благословил, я решила его не расстраивать некоторыми моментами нашей с тобой жизни. Тамар потянулась, качало не слишком, поэтому радость жизни можно было ощутить и на этом куске болтающейся в воде деревяшки. - Я подарила ему свою трофейную саблю, а он мне священный акинак. После этого мы пили кумыс и пели наши песни. По мере рассказа Тамар стала говорить громче и переключилась с рассказа, на выяснение отношений: - Идея о том, что аланы тебя отравили и то, что они лазутчики хунну кажется мне смешной. Твой яд был какой-то магической дрянью, значит колдун мог просто навести на вино порчу и проклятие. Не подходя слишком близко, потому и охрана никого не заметила. А на разведку не идут с женщинами, детьми и всем оставшимся добром. – Да какое мне дело до вашего кумыса! – взрывается Луций. – Что. Он. Обо мне. Знает?! Смешной ей что-то там кажется. Он что, двадцать пять лет шутки шутит от Иберии до Египта? Смешно ей. Ну ладно, Тамар все-таки не кто-то там. С ней следует проявить терпение. – Охрана заметила, в том и дело. И пряники привез твой брат, а я их нашел. И он сказал, что приехал из Тиры, а из Тиры мы давно не получали вестей. А куда с кем идут шпионить... я же вот иду с тобой! Он переводит дух. – Слушай, – вдруг говорит он, качая головой. – Какими моментами? О чем ты? Я тебя старше в два раза. У вас что, так женятся? Это у аланов нормально? Если он не полный дурак, а он не полный дурак, он все и так понял. Тамар очень не хотелось слушать о каких-то скучных фактах, когда она помнила радость своего брата. Но сейчас она чувствовала, что не хочет кричать и спорить посередине большой воды. Иногда она не понимала Луция. Вот какое ему дело до того, что было и прошло? Эохар там, Луций здесь, они, к счастью, никогда не встречались, да уже больше и не встретятся. Лучше бы о колдуне думал. Вот это точно враг. Тамар подняла перед собой раскрытую ладонь и начала перечислять вслух, загибая пальцы: брат знает, что ты мой мужчина, что ты римлянин, что ты знатного рода, что ты, воин, что ты отважный. Она посмотрела на получившийся кулак, потом подняла вторую кисть и загнула на ней еще один палец: - он знает, что я тебя люблю. Все. Луций смотрит на загибающиеся пальцы. Он ждет, что загнется ещё один. Неуверенно так загнется. Это будет палец о том, зачем Луций приехал на Дунай и что здесь делает такой знатный и отважный римлянин. Но... Палец не загибается. Луций чертовски хочет спросить об этом, но не спрашивает. Если Тамар не говорит, что сказала ему об этом, значит, не сказала. А если сказала, и не говорит, то... то не надо было ей шестой палец загибать. – Тамар, – говорит Луций, сжимая её кулак в своём. – Ты же умная. Эохар говорил с колдуном в лагере готов: у них были какие-то дела, я знаю это точно. Ты же слышала пророчество Руиса на вилле. Он сказал, что подвергнет опасности двух женщин, которые мне дороги. Одна, очевидно, моя дочь. Вторая – ты. Что моя дочь мне дорога – это понятно и так. Но про тебя от кого он мог узнать, кроме твоего брата? Ветром принесло? Духи нашептали? Или все куда проще? Ты же умеешь смотреть в глаза врагам. Посмотри в глаза правде. Пальцы разжались. Смотреть никуда не хотелось, ни в глаза правде, ни в глаза Луцию, ни на стенку. Хотелось их просто закрыть. - Он мог поделится радостью за сестру и с колдуном, если они знакомы, - стриженная голова упрямо качнулась из стороны в сторону, - я не просила его держать это в секрете. Что до остального, то я здесь с тобой, а не там с ним. А опасность, тьфу, - Тамар бы сплюнула через зубы, будь они на земле, - сколько ее было и сколько еще будет! Весь этот поход, сплошная опасность. "Еще он мог подсунуть отравленные пряники в повозку – такие же, как те, что привез "из Тиры" для сына вождя. Он единственный в этом лагере имел яйца такое провернуть – не готские же бараны! Ты его тоже не просила так не делать?" – собирается язвительно спросить Луций. И напомнить: "Да, весь этот поход сплошная опасность. И врагом может оказаться любой." И ещё много всего сказать упрямой женщине, чтобы она не наделала новых глупостей. Только толку? Она будет упрямо защищать брата, даже если в душе уже сомневается в нем. Будет защищать, потому что была искренней с ним и открыла душу, и тяжело поверить, что родной брат хладнокровно использовал её откровенность. И конечно, Тамар сделает новые глупости. И ты, магистриан, сделаешь. Все ошибаются. А судьба любит, когда мы совершаем глупости, пусть иногда и заставляет за них платить. Одних людей надо тыкать в ошибки носом, пока не поймут. Других – сразу казнить. Третьим – просто указать на них. А Тамар надо сказать, что ты ценишь её, даже если она ошибается. Что тебе жаль, что так вышло с её братом. Что ты тоже с ней. "Я ценю тебя," – как по-римски звучит! По-магистриански. Так можно сказать хорошему агенту, трибуну, врачу. Но для Тамар это будут просто дурацкие римские слова – тогда зачем они? Луций молча обнимает Тамар. Женское тело обмякло и прижалось к мужскому. - Когда вернемся, подаришь мне сына. Это прозвучало так тихо, на грани тишины, что может быть просто послышалось. "Когда вернемся", не "если", а "когда".
-
Она посмотрела на получившийся кулак, потом подняла вторую кисть и загнула на ней еще один палец: - он знает, что я тебя люблю. Все. Если она: + Попадает в яблоко у тебя в руке без броска + Умеет считать до шести + Любит тебя = с ней можно ехать на переговоры с племенем кровожадных неадекватов!
-
Хороший диалог, показывающий и разницу менталитета, и то, что искренние чувства важнее недовольства ошибками.
|
|
Луций открывает глаза сразу – не постепенно, как просыпаются ото сна, щурясь на свет, не медленно, как сделал бы это человек, очнувшийся от болезни. Он открывает глаза, как будто только что моргал. Над ним Тамар, Адельфий возится с каким-то порошком. Луций резко садится, как будто он всё время был тут. – Не надо! – говорит он жрецу асклепия. – Я в порядке. Без крыльев теперь он чувствует себя немного голым. Хотя стоп, не без крыльев. Без штанов. "С ума сойти!" – думает он. – "Всего ничего меня не было, а уже чуть без штанов не оставили. Это Адельфий что ли? Что-то не похоже на метод лечения от обмороков! Тогда нахера с меня сняли штаны и набросили плащ Татиона? Бред какой-то." И вообще, какого у него в шатре столько народу? Квирина, Адельфий, Тамар, Татион, Марк, Фейруза. Как они сюда еще поместились-то? Происходящее напоминает дурацкий сон. "Не, все же почему я без штанов?" – Так, – говорит он, натягивая их назад. "Ладно, хотя я, сука, узнаю, кто это сделал. И, сука, зачем. Это Марк что ли не нашутится никак? Ещё один вечный супернумерарий готовится?" – Все на выход. Трибун! На, плащ возьми. Отдает ему плащ. Он хмурится. Хочется спросить: "Какого хера вы тут столпились?" – но непонятно, у кого конкретно спрашивать. "Мы сидели, выпивали, говорили о политике. Потом... А почему тут толпа? Так вообще ни о политике не поговорить, ни о..." Его взгляд останавливается на Фейрузе. Она, видимо, собирается уходить. – На выход все я сказал! – рявкает он, поднимаясь на ноги. В теле приятная легкость ветра, который не ощутишь, бродя по земле. – Задержись на минуту, – говорит он Фейрузе. – Квирина, подождешь за пологом. И не подслушивать! Тамар, увидишь, кто подслушивает, стреляй сразу. Только не в глаз.
|
У Тавров хорошо. Аттия может выполнять работу намного лучше, когда тело не болит от нанесенных накануне в наказание ран. Она давно поняла, что не имеет значения насколько тихо говоришь, насколько съеживаешься, стараясь казаться совсем невидимой. Если хозяева в плохом настроении, то не нужна причина. Она виновата уже в том, что появилась на свет, что ее семья была слишком бедна, что… Но думать об этом слишком много не хотелось, подобные мысли никогда не делали жизнь легче, а она и так непомерно трудна, так зачем усложнять? Думать — это для свободных, это для богатых. У них и время на это есть.
А у Тавров хорошо. Аттии ведь было, с чем сравнить, но она промолчала, когда ее спросили другие рабыни, в свободный момент нет-нет да косившиеся на новенькую. Они не знали, что от нее ждать, и Аттия прекрасно их понимала. И сама ходила пуганым зверем, осторожно, боясь издать лишний звук при ходьбе. На нее ворчали: “Ты чего подкрадываешься, словно совесть нечиста”. Наверное, правду говорят, что к хорошему привыкнуть легко. Однажды она перестала жаться по углам и поддержала разговор с девочками-рабынями на кухне. Те даже не стали скрывать удивления, словно не ожидали, что она может говорить не тоненьким голоском всегда на полтона ниже, а так — открыто и даже немного весело. А ведь Аттия почти забыла, что когда-то умела смеяться.
Ей даже не сбрили волосы, а ведь перед продажей рассчитывали на то, что волосы хозяйка использует для парика. Но Флавия Лупицина лишь скользнула по ней взглядом, и про волосы никто не упоминал.
А потом Аттия проснулась и поняла, что липкий страх, знаменующий начало очередного дня, испарился. Он не ощущался в животе, не заставлял съеживаться в комок, как будто что-то сжимающее душу изнутри, вдруг расцепило хватку. Это было новое чувство, но однозначно хорошее. Захотелось учиться и стать для новых хозяев не то, чтобы важной, но хотя бы полезной. Не той, что можно подарить или продать просто так, потому что захотелось. Иначе показать свою признательность она не умела, да и не посмела бы.
Аттия сначала подавала ингредиенты для косметики, а после начала смешивать сама. Руки, которые никто не хлестал, перестали дрожать, поэтому и белила однажды легли ровным слоем. Это можно было посчитать своим маленьким достижением. У Аттии было совсем мало вещей, которыми она могла гордиться, поэтому даже такими мелочи она хранила в памяти, как хранят драгоценности богатые женщины. А память у нее всегда была хорошая, особенно, когда ее не накрывает пеленой страх. Жить без него было замечательно.
Страх ушел, и на его место пришло что-то новое. Теплое, чему Аттия долго не могла дать определение. Новые слова она тоже собирала глубоко внутри, даже если они не имеют никакого отношения к ней и никогда больше не понадобятся. Потом она узнала, что это называется признательность. Признательность. Благодарность. Милосердие. Доброта. От этих слов исходил свет, и Аттия пробовала произносить их, почти ощущая тепло на кончике языка.
Было другое слово, но она не имела права не то, что думать, даже допускать мимолетную мысль о подобном. Аттия полюбила Флавию, а потом и малыша так, как, наверное, любила бы свою семью. Были бы такими все хозяева. Наказывающие по справедливости, если раб на самом деле провинился. Заботливые по отношению ко всем домочадцам. Работается всегда лучше из любви, отнюдь не из страха.
А еще Аттия смогла ходить в церковь. “Бог тебе не оставит”, — сказала тогда матушка напоследок, но вспомнились они только в полутьме храма. Запах ладана обволакивал, а фигуры на стенах казались строгими и добрыми одновременно.
“Прости, мама. Но я не видела Господа тогда”. Ей было некогда не то, чтобы молиться, не оставалось сил плакать, все слезы она пролила, когда ее продали в первый раз. И поток иссяк, обмелел и засох. Неужели взгляд Бога не добирался до нее тогда? Или просто она не могла его увидеть? Ведь теперь она чувствовала.
“Нет уже иудея, ни язычника: нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе”.
Аттия ошибалась. Господь никогда не оставлял ее, это было испытаниеее души. Ведь Там, на Небесах не будет богатых, они не смогут взять с собой вещи. драгоценности и рабов. И рабов там тоже не будет! Потому что все люди создания Божьи.
— Но если умирают невинные дети… — она пыталась разобраться, задавая иногда странные вопросы. Но духовник не гневался, чувствуя искренний интерес.
— Избранные души, которые Он призывает к себе. Значит, подошел их срок.
Их нельзя оплакивать слишком сильно. Ведь чистым невинным душам хорошо на Небесах, а скорбь лишь причиняет им страдания.
Этот же духовник рассказал ей о мучениках за Веру. Луция, вырвавшая себе глаза, чтобы избавиться от преследования жениха. Агапия, Ирина и Хиония, сожженные. Себастьян, пронзенный стрелами и забитый камнями. Вот кто на самом деле страдал, разве ее мучения сравнятся с ними?
Вот тогда Аттия заплакала впервые за много лет. Слезы пролились потоком, принося облегчение и очищение.
Жизнеописания святых, несмотря на зверские казни и мучения, давали силы в трудные дни и почему-то надежду. Хотелось узнать больше, не только с чужих слов. Перелистнуть страницы священного текста и понимать письмена. Аттия мялась, но решилась спросить у Флавии разрешения учиться читать. Даже если она и откажет, то гневаться просто так не станет. Но хозяйка задумалась и решила, что это будет полезно. Может, Аттия и не самая сообразительная рабыня, не самая умная, зато старательная. Пусть она начала поздно, но хорошая от природы память и упорство сделали свое дело. Аттии начали открываться не только звучание и смысл слов – но и их написание. Внешность, оболочка – они отличались друг от друга, но скоро перестали казаться набором непонятных черточек и извилин. Это было похоже на озарение, на блеснувший в темноте спасительный луч света.
В ночь после разговора с духовником, Аттии приснилась святая Луция. В одной руке она несла меч, а в другой большое блюдо с собственными вырванными глазами. Из пустых глазниц текла кровь, но святая улыбалась, как будто ей совсем не больно.
Был ли это знак, или просто сон впечатлительной девочки? Но Вера в ее душе прорастала подобно молодому побегу, и вместе с ней росло желание прожить жизнь достойно. Не роптать более на судьбу и поменьше жаловаться. А еще стараться совершать добрые поступки.
“Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром перед всеми человеками”.
-
Чудесный пост. И очень сильный дебют.
-
Мило и трогательно. =)
-
Первый же пост, и такой замечательный! Чувствуется, что автор чувствовать и персонажа, и ситуацию, и хорошо владеет словом. Могу только порадоваться, что появился еще один хороший игрок!
Руки, которые никто не хлестал, перестали дрожать, поэтому и белила однажды легли ровным слоем Вот это, например, поразительно ярко, и сразу объемно характеризует и персонажа, и его жизнь.
-
Душевно так, изящно всё. Отличный вступительный пост и серьёзная заявка на успех по ролевой жизни. При сбритые/не сбритые волосы оч буднично написано, но вместе с тем драматично. Замечательно подмеченный знаковый штрих рабовладельческого строя.
|
-
Укрыв магистриана, чтоб хотя бы в последующем избежать ненужных пересудов, Гектор настороженно оглядывает присутствующих тяжёлым взглядом. Спасибо. Хорошо, что хоть у кого-то в порядке с головой).
-
Гектор умеет принимать правильные решения.
-
Идеально правильный подход настоящего римского офицера.
|
|
При других обстоятельствах Андре предпочёл бы обойти топи, но здесь, в Даль Фиатах, наиболее прямой путь кажется самым надежный. Воздержавшись от споров, мечник занимает место в колонне, и молча начинает идти след в след за Люсиль. Она – следопыт и охотница, значительно более привычная к таким переходам. А значит всё, что требуется от Андре – помогать при необходимости, но большую часть времени в меру своих скромных сил не мешать. Украдкой наблюдая за тем, насколько внимательно Люсиль изучает окрестности, руад ловит себя на мысли, что готов ей довериться. Продолжает идти вперед по протоптанной кем-то неизвестным тропе.
Вспоминает другой болотистый лес, другой отряд и другие совсем обстоятельства. Все болота, где бы они не находились, объединяет их крайняя омерзительность. Андре совершенно не по нраву такие условия, но он знает, что проклятия и стоны нисколько не помогут общему делу. Попал в неприятные обстоятельства – терпи, стиснув зубы. Продолжай идти, не теряй концентрации, не пытайся абстрагироваться сверх меры. Это способ скоротать время, но способ опасный. Продолжай идти, не обращай внимания на хлюпанье под ногами и духоту. Думай, прислушивайся. Не пытайся мечтать о костре и теплом обеде.
Андре негромко вздыхает, машинально отметив, что мысль об обеде – скорее ситуативная и остаточная. Он привык думать об уюте в минуту лишений, но никакой физической потребности в еде теперь не испытывает. Странное место, странные обстоятельства. Вздрогнув, он оборачивается – лишь затем, чтобы увидеть, как пиромант неуклюже цепляет кусты. Яд начинает действовать моментально. Пока другие суетятся вокруг Маркуса, Андре отходит чуть в сторону. Качает головой, констатируя – место всё же отвратное.
Продолжает идти, прислушиваясь к бормотанию Рейнольда позади. Что-то о том, что Люсиль наконец-то занялась делом. Андре мрачно усмехается, но решает не вмешиваться. Лишь думает о том, что от Люсиль куда больше пользы, чем от этого надменного старца.
Топь обрывается, внезапно кончившись городом. Скорее поселком – жалким и тщедушным нагромождением примитивных деревянных конструкций, ни в какое сравнение не идущих даже с наиболее простыми образчиками руадской архитектуры. Это и есть Уайт-Пик? Андре озирается по сторонам, высматривая нависающую над деревенькой белоснежную скалу или что-нибудь. Хоть что-нибудь способное оправдать настолько возвышенное название. Пожав плечами, он входит в посёлок следом за остальными. Это строили не руады. Совершенно точно строили не руады.
Убогие домики скалятся провалами окон. Андре прислушивается к шорохам, скользит взглядом вдоль нагромождений деревянных коробок и петляющих переулков. Он думает о том, что это место идеально приспособлено для засады. И засада не заставляет себя долго ждать.
Со свистом воздух пронзают несколько стрел, и сознание Андре затапливает ощущение сильнейшего дежавю. Может пора перестать входить куда попало по главной дороге? Предплечье обжигает прикосновение стрелы по касательной – отшатнувшись в тень ближайшего дома, Андре привычно пытается прикинуть траекторию выстрела, но в этом многоярусном деревянном аду прикинуть хоть что-либо почти невозможно.
– Проклятье, – выдыхает, прижимаясь к стене. Размышляет о том, с каким удовольствием добрался бы и до этих стрелков. Те, отстрелявшись, впрочем, сразу же отступают. Растворяются в деревянных джунглях построек, меняя позицию. Разумно – на их месте Андре бы действовал также. Руад снова присоединяется к остальным, следом за Керидвен взбирается на вершину наблюдательного пункта. Изучает окрестности, почти сразу махнув рукой на попытку составить карту местности в голове.
«Не нравится лес – так не суйся туда» Отвечает Керидвен мысленно, но принимает решение всё-таки промолчать.
|
|
|
|
|
-
На нас напали! За мной! След в след! Абсолют грамотные действия при боевом столкновении.
-
Мне казалось, что гвардейцев мало что заботит, кроме судьбы короля и, несколько менее, сослуживцев. Тем удивительнее и приятнее видеть заботу о сопартийцах
|
-
Степенной прогулкой по палубе и наблюдением за носящимися над волнами морскими птицами покорял он вновь и вновь чрево свое, раз за разом оставаясь непобежденным. слабый голосок в глубинах разума зашептал было, что куриал и сын перфектиссима должен быть возмущен Тру-роман-стайл!
-
Долго черновласый Нептун Нимфагет был милосерден к Марку Контаренону, пустившемуся в странствие по темным волнам Аксинского Понта. Не терзал суровый Пелагий чрево потомка Аврелиев и не туманил его разум движением волн. Пока иные извергали в пучину недавно поглощенные яства, хранил супернуменарий державное достоинство. И верно - достойный сын народа римского!
|
Неприятный поход в Уайт-пик дороже всего вышел для Маркуса: в какой-то момент пиромант запнулся, качнулся вперёд и толкнул рукой заросли ядовитых растений, из-за чего в воздух взвилось целое облачко пыльцы. Которую мужчина невольно вдохнул, когда возвращал себе устойчивое положение. Легкие обожгло, как будто он выпил кипяток, в глазах помутнело, но всё же он смог устоять на ногах и даже продолжить путь – теперь, правда, морщась от боли.
Отряд немедленно решил обезопасить себя от этой напасти в будущем: сразу трое отправилось на поиски хоть какой-нибудь травы, способной если не излечить совсем, то хотя бы облегчить муки Маркуса. Вновь преуспела Люсиль: пожалуй, охотница сейчас из всего отряда была той, кто лучше всех приспособился к путешествую по землям Руад Эно. Во многом вызовы этой страны не отличались от того, что приходилось переживать ей в путешествиях по Эдо Ренмей. Вот и сейчас она довольно быстро обнаружила траву, с которой практически каждый следопыт начинал обучение новичка: "Синий огонёк", спасающее от многих ядов. Один запах заставил ноздри и глаза расслабиться после ядовитых паров болота. По наводке Люсиль Маркус и Керидвен тоже ухитрились отыскать ещё по одному ростку: важны были, впрочем, именно корешки, так что не имело значения, насколько сильно успело разрастись растение. Возможно, внимание лосморцев привлекли ещё и странные посадки, сделанные "на берегу" болота, со стороны частокола: кто-то, связав тонкой веревкой, забросил комья плотно свалянной ни то глины, ни то грязи, в болото, где они теперь буквально обрастали мхом и тиной. Выглядело это одновременно странно и непонятно.
Путь к башне – если так конечно можно назвать деревянную постройку, оборачивается очередными опасностями. В какой-то момент тишина перестаёт быть гробовой – медленно нарастающий шорох, похожий одновременно и на цверканье сверчков, и на какой-то писк, заполняет улочку. За углами домов мелькают какие-то тени, но прежде чем вы успеваете что-то предпринять, воздух наполняется глухими щелчками, будто кто-то бьёт маленькой палочкой о дерево. Разгадка не заставляет себя ждать: пять-шесть стрел одновременно вылетают на вас с разных сторон улочки, неприятно раня. И, судя по неприятно жжению, неизвестные использовали яд из того же растения, что вы повстречали на болоте. Нападавшие исчезают так же внезапно, как и появились, вместе с ними, кажется, пропадает и шёпот-писк. Но этот странный говор уже поселился у вас в голове: кажется, окончательно он не пропал совсем, а только стал тише, едва различим.
А в темной щели очередного дома нет-нет да мелькнёт пара горящих глаз.
Но вот вы добираетесь до наблюдательного пункта Уайт-пика. Судя по всему, временами он служил даже маяком: вы находите следы большого костра внутри, а от башни рукой подать до пристани, к которой, несмотря на всю её неказистость, может причалить корабль людей. Возможно раньше Уайт-пик жил торговлей: но сейчас он находится в полном упадке, а его жильцы видят в вас угрозу. Помимо открывшейся взгляду пристани, отсюда можно разглядеть, что в одном из домов, расположенных почти у самой стены – просто далеко от ворот, похоже, что-то горит. Во всяком случае, над крышей вьётся темный дымок, который сносит ветром в море. Само море теперь холодного синего оттенка, в котором тонут золотистые лучи солнца, приближающегося к зениту; а чуть дальше можно различить другой берег, на котором вздымается густой зелёный лес. И кажется, будто есть в нём что-то зловещее. Встретившиеся вам по пути леса Дал Фиатах были мрачны и безжизненны: но не один из них не вызывал столь тревожного чувства. Наконец, отведя взгляд от этого зрелища, вы замечаете ещё несколько мест, которых не могли заметить снизу – небольшое количество домов за городской стеной, чуть восточнее входа в Уайт-пик и огромный выжженный участок города, в котором, кажется, происходит какое-то копошение.
|
Архип был рад впервые за долгое-долгое время вернуться в родную стихию. Снова чужая земля вокруг да компания из верных союзников ー ночь и тёмные одежды. Лук со стрелой на тетиве, частый, но тихий шаг, ровное, так и не сбившееся за лёгкую пробежку дыхание. Обострившееся внимание, высокая концентрация, наконец-то он делает то, что умеет! А то уж думать начал, что и не доведётся больше в разведку выйти, что в немую вооружённую тень того или иного патриция превратится на новой своей службе. Остановившись после жеста впередиидущего, эксплоратор легонько ткнул его локтем: "я тут". Огни он тоже уже заметил. Вот и добыча. ー Филина знаешь? Если что, ухай раз, и уходим. Разведчики коротко обсудили направление и условие отхода, и застыли, запоминая мало-мальски заметные по темноте ориентиры ー расположение костров, характерные силуэты деревьев, высвеченные огнём, остроконечные палатки. Настала пора разделиться. *** ...Первым желанием ― отшатнуться. Архип напрягает руку до вздутых мускулов, до боли, до отчаяния. Фейрузу не отпустить, не бросить, не забыть. Это её горло держит его удушающей хваткой, не наоборот. Её и его пот уже смешан, не размыть. Её безумно чёрные глаза правят всем действом. Опустятся – спустят штаны. Поднимутся – поднимут чресла. Пронзят насквозь – пронзишь её. А вспыхнут страхом, испугом, животным ужасом – очнёшься, опомнишься, отпустишь.
Архип в панике бьёт демоницу тыльной стороной ладони, наотмашь, ровно по стянутой кляпом щеке, и вздрагивает. Костяшки болят как от удара в каменную стену. Резь в кисти, в предплечье, ехидная ухмылка на впившемся в платок-жгут рту – что он ударил?! Кого держал?!
Судорожный вдох-выдох. Нет рези, исчезла боль. Это дэв, коварен его морок, это дэва, нет веры её гнилым словам. «Забудь о госпоже и отомсти её телом»? Мерзкая тупая демоница, не стоящая и мизинца ноги Фейрузы!
…На нижнюю конечность Архип и набросился. Потянул на себя, лишил связанную опоры, крутанул, переворачивая на живот, чтобы впились льняные кольца в упругие груди, чтобы заломило сведённые за спиной до касания локти и кисти, чтобы спокойно согнуть правую ногу ошеломлённой дэвы в колене и привязать лодыжку к бедру.
Он замер, медленно теряя голову от сладострастных женских стонов, когда схватился за другую щиколотку не-Фейрузы и нащупал верёвку. Последний моток?! Не рассчитал… уж очень богатая у госпожи оказалась грудь – от налившейся-перевязанной так и вовсе в дрожь бросает. Но вязать-то теперь что, ногу или промежность?!
Проворно откинувшаяся на спину дэва перешла в контратаку. Архип рассеянно поймал последнюю ещё свободную её конечность, успевшую поелозить по его штанам и распустить тесьму подпояски ловкими пальцами. Ступня госпожи уверенно взломала хватку и ударила телохранителя в грудь, сокращающимися движениями гусеницы добралась до его шеи, упёрлась в кадык, вытягивая всё тело сбросившим тетиву луком. Вот он, пах, и руку протягивать не надо, а просто привстать, чтобы свалились ничем уже не удерживаемые штаны, и навалиться, сгибая плечи упрямого оружия и продавливая кажущееся сопротивление!
Жаркий пот, крупная дрожь. Теперь это он завис над пропастью, держась за поданный кем-то из бездонной тьмы тонкий-тонкий шест.
Архип скрипнул зубами и сдавленно зарычал, подался было вперёд, на миг коснулся вибрирующим от напряжения фаллом влажного влагалища, но замер, запоздало ухватившись одной рукой за поджарый бок госпожи, а другой – упёршись в её пружинящую от напряжения льняного плена грудь.
Она же боялась! Этого?! Искушения, доверия к демонице, соития? Да, «как мужчина мужчиной» прозвучало не зря, но потом-то она ответила на его предложения кивками и простым «вяжи»! А потом в миг прозрения показала ему свой ужас, сразу после триумфа похотливого представления дэвы!
Эксплоратор согнулся, падая ниц перед царицей-рабыней, зарываясь лицом в её сильный живот, чувствуя теребящие касания её ослабленных узами пальцев на своих волосах. Прости, госпожа, загадка так сложна, а тело мужское слабо до любовных утех.
Он снова вспомнил ясные как проблеск молнии очи Фейрузы. Зрелую мудрость опытной путешественницы. Царскую справедливость на рубеже жестокости и доброты. И дикий ужас вольного человека под ломающим все желания прессом рабства. Она же прекрасна. Она уже настрадалась от своего демона. Она как никто другой заслуживает лучшей доли.
Архип вскинулся и в изумлённом гневе увидел Фейрузу впервые. Её правильное и симметричное даже в кляпе лицо. Её атлетичное и гармоничное даже в верёвках тело. Она же прекрасна. Она не виновата, что родилась в восточных песках. Не виновата в смуглой коже и чёрных волосах. Да что же ты творишь, Афродита?! Как ты могла дать такое тело персиянке?! И разжечь только одно пламя?!
Он задышал тяжело, он скривился и схватился за левый бок. Лицо сагиттария перекосилось от обожания, умиления, восхищения и… обиды. Он набросил ещё одну петлю на запястья дэвы, он туго-натуго обвязал её пояс чуть выше пупка, приподняв ей руки в зафиксированном треугольнике. Последний шнур прорезал влагалище демоницы, утонув в покрасневшей промежности, последний узел замер на её пояснице.
― Хочешь?! – прохрипел озлоблённо Архип, закидывая оставшуюся на свободе ногу дэвы себе на плечо и тараня чреслами её запечатанные верёвкой бёдра, — Докажи!
― Хочешь?!! – почти просвистел он на мучительном выдохе, выкручивая другой рукой твёрдый от возбуждения сосок на пленённой груди, — Добейся! ― Хочешь? – едва слышно, почти умоляюще, простонал он, вновь стискивая горло Фейрузы, но бережно откидывая закрывшую ей пол-лица чёлку, — Покажись!
|
|
Терренс. Прикинув примерное направление движения, переступаешь через гологенератор, и попутно, проворачивая голову на триста шестьдесят градусов, туда и обратно, оглядываешь руины. "Туман", сплошь и всюду. Понимаешь довольно быстро, что дымная взвесь и не думает оседать. Даже наоборот - кажется, ее становится все больше. Витают вокруг тускло мерцающие частички экранирующего аэрозоля, кружат, овевают приливными волнами. Словно оттуда, из дальнего конца коридора, там, где, по идее, должен быть лифт, качают ее сюда, нагнетая. Будь ты командиром ударной группы, которой поставили задачу изловить и уничтожить изувеченного, но все еще очень опасного брейнера, как бы поступила? Брейнер щетинится ворохом детекторов, сканеров, локаторов - распыли в атмосферу немного "глуши", и он ослепнет, пусть и фигурально. Проблема в том, что все эти штуки, завязанные на блокировании, есть палка о двух концах, и не отличаются особой избирательностью. - Пожалуйста, сэр или мэм, не игнорируйте полученное сообщение. Свернувшись кольцом, говорливый девайс гасит "светлячка", покатившись следом. - Моей хозяйке требуется неотложная медицинская... Оборудован датчиком присутствия, к жрице не ходи. Брось такой в помещение с условным противником - может выступить эрзац-детектором, эдаким аналогом той же бусинки "Созерцателя". - Пожалуйста, срочно вызовите экстренные службы, либо передайте информацию любому... Делаешь шаг. - Если вы медик, пожалуйста... Смутный силуэт, шурша подошвами, проступает сквозь окружающее тебя марево: справа, сбоку. Если ты в условном коридоре сейчас, значит - где-то в районе спальных боксов, вроде тех, где вы младенца нашли, только оппозитно им расположенных. Шаг, еще шаг. Меньше двух метров остается, как раз на расстоянии тычка телескопически "отстреливающейся" кисти, когда, цепляясь за сколотый край провала в несущей стене, девушка - среднего роста и плотного сложения, в изолирующем, застегнутом на вертикальную молнию, от паха до воротника, комбинезоне из плотной, бледно-голубого цвета ткани - наконец замирает. Пристяжные сапоги и перчатки из промерзшего, и потому лопнувшего на сгибах черного эластика, купольный капюшон с прямоугольником смотрового щитка. Волосы цвета меди слиплись сосульками, очевидно и от природы бледная кожа стала синюшно-белой, а зелень предобморочно закатывающихся глаз как будто подернулась мутной пленкой. Едва шевелит полопавшимися, иссеченными темно-вишневыми трещинами губами: - П-п... П-пом... Обрывки скомканных слов - вибрации остатков пригодной для, собственно, дыхания дыхательной смеси внутри костюма, потревоживших "мертвый воздух" вокруг, сменяются приступом надсадного кашля, заставляющего ее сложиться вдвое. - П-по... М-м... Падает на колени, когда подошвы с хрустом проскальзывают по щебенке битой керамики. - Помог... П-п...
|
3:30 7.09.1918 Два часа до рассвета, Пасмурно, +8 °C
Мухин дремал, сидя спиной к еловому стволу, неудобно подвернув на плечо голову: шея, поясница, спина в том месте, куда упирался сучок, тупо и монотонно ныли сквозь кружащую дрёму, но поворачиваться, прикрываться, устраиваться удобнее, разлеплять глаза не было сил.
В сумбурный сон Мухин провалился, когда сидеть рядом с Петровым стало уже невозможно, когда глаза закрывались уже против воли. «Иди, иди, я тут посижу», — сказал тогда Мухину Седой: благо, юнге к этому времени уже полегчало. Сперва, когда Мухин вдувал ему в рот воздух, а Седой с Живчиком рядом трепали юнгу за плечи, били по щекам, пытались докричаться, толку не было, но вдруг юноша открыл глаза, ещё бессмысленно глядя куда-то мимо склонившихся над ним, жутковато, по-рыбьи округлил губы, снова заклекотал, и ещё через какое-то время в первый раз смог едва слышно выдавить что-то вроде «бе бобу». «На меня смотри! Глаза не закрывай!» — орал на юнгу Седой. «Петька! Слышишь?» — вторил ему Живчик. И так это продолжалось уже четвёртый час: Живчик тоже уже свалился рядом с Петькой, сморило и Мухина, и только Седой, держа голову юнги на коленях, продолжал его тормошить.
— Кто такая Муся? Петька, не спи! — сквозь дрёму доносился усталый голос Седого. — Муся кто такая? — Как… какая Муся? — еле ворочал языком юнга. — Ты мне скажи, какая Муся! — настаивал Седой. — У тебя на портсигаре написано, не у меня. — Не зна… — Чего глаза закрыл! Не спи! Кто такая Муся? Мамзелька твоя? Почему не рассказывал? Портсигар! Гляди! — Не… не мой портсигар… на Невском взял, у Гости… — Краденый, небось, — скрёб в голове голос Седого, мешаясь с разными сонными образами, вращающимися бессмысленной мельницей во сне. — За сколько взял? Эй, не спи! Дышать полегче стало? — Вдохнуть тяжело… — мелко стучал зубами юнга. — Чугунка какая-то на груди… и крутит живот… — Не спи, не спи, — монотонно повторял Седой, сам уже клюя носом. — Чево спать, подъём трубить пора. Половина четвёртого, — вмешался третий голос. Это сидевший у единственного ещё потрескивающего костерка Илюха подошёл к ним, показывая Седому маленькие дамские часики на цепочке. — Латыш сказал, в пол-четвёртого всех будить. — Ну буди. Я тогда чуть-чуть… — измождённо откликнулся Седой, опустился на землю рядом и провалился в сон, едва успев прикрыть глаза.
4:15
В глухой, ещё непроглядной мгле собачьего часа бойцы оцепенело, как на костылях бродили по размётанному лагерю, натыкались во тьме на сваленные вещмешки, котелки, кружки, банки, винтовки. Выглядели все так, будто ночь проспали не на земле, а в ледяной могиле. Дули на чёрные с красной сердцевиной угли, подбрасывали в разгорающийся огонь сырой валежник, тянули руки к пламени, стуча зубами, доставали запасённые на утро банки со щами, вскрывали, ставили консервы в костёр.
Низкие, мутные ночные тучи быстро бежали над головой, предвещая пасмурный день, бледнела затянутая молочным туманом река за черным лесом. Закоченевшие, заросшие, невыспавшиеся бойцы грудились вокруг костров, прихватывали рукавами прокисших, набухших водой шинелей горячие консервные банки и со стороны, должно быть, выглядели сворой грязных, оборванных, небритых и вонючих босяков-зимогоров. Самым жалким из всех, конечно, был юнга Петров: страдалец сидел в сторонке, выглядя, как с тяжёлого похмелья, — трясся от сильного озноба, зябко кутался в бушлат, мутно глядел на подходящих к нему с вопросами, едва понимая, что от него спрашивают, то и дело сглатывал от подступающих приступов тошноты. Ему поднесли кипятка в исходящей дымом кружке: юнга жадно приложился, сделал глоток, другой, тут же скривился и, скрючившись набок, изверг воду с остатками вчерашнего ужина рядом с собой. Седой обморочно спал тут же, скрючившись на земле и не обращая внимания на происходящее.
И тут из-за леса донеслись выстрелы. Стреляли где-то далеко, за рекой, едва слышно, — зато часто и много: вразнобой потрескивали винтовки, потом тихо, но отчётливо затюкал длинной очередью пулемёт, и снова — винтовочная трескотня. Где-то там, далеко отсюда шёл бой, — это было уже очевидно всем бойцам, напряжённо прислушивающимся к стрельбе.
— Откуда бьют? — завертел головой Шестипал. — От станции? — предположил Тюльпанов. — Из-за реки, должно от станции, — подтвердил Ерошка Агеев. — Должно, так, — подумав, согласился его брат. — Наши! — воодушевлённо воскликнул Федя Зотов.
|
У костра. Отдых.
Встреча с Лоэнгрином оставила больше вопросов, чем ответов. Впрочем, ответы на эти новые вопросы были достаточно очевидны, но этих очевидных ответов Сейвад страшился. Для воина Синих Щитов между окончанием войны прошли не века, а годы. Крепость Последнего Стража не производила впечатления заброшенной века назад. Тогда Седьмой подумал, что это означало, что люди держались почти до самого их прибытия, плюс-минус десять лет, которые потребовались бы, чтобы труп коменданта истлел до костей. Сейчас… сейчас вырисовывалась другая перспектива. В лучшем случае попавшие в туман (а гвардеец не сомневался, что он играет не последнюю роль в происходящем) теряли способность воспринимать время нормально. Они могли сидеть вокруг этого костра часы, а могли и месяцы и годы, пока магия подпитывала их. В худшем случае, не было никаких "попавших в туман". Войдя в белесую пелену они растворились в ней, и то, что сейчас сидело вокруг костра, было не более чем воссозданными прихотью магической стихии или кого-то всемогущего куклами, наделенными воспоминаниями погибших. Куклами, которым не нужно есть, которые не чувствуют необходимости в нормальном сне, усталость которых подчиняется непонятным законам…
Он посмотрел вниз. Возможно, было доказательство этих мыслей.
Сейвад украдкой оглянулся, благо шлем позволял делать это, не слишком выдавая себя. Точнее, не выдавая беспокойства. Свои догадки пока что он собирался хранить при себе – подобные мысли вряд ли хорошо сказались бы на морали отряда. Как и предположение о том, что если время идет неравномерно тут и дома, то им может оказаться некуда возвращаться. И не к кому. Взгляд остановился на Андре, который поднимался, чтобы пойти на разведку. Хотя Люсиль предложила отправиться ему вместе с ними, он предпочел остаться у костра.
Ощущение безопасности не означало безопасность. И они еще не до конца понимали правила, по которым работал этот мир.
Одно из таковых Сейвад собирался проверить прямо сейчас. Когда пара разведчиков скрылась из виду, он подождал еще немного, наблюдая за тем, как Маркус заполняет журнал отметками, после чего уже было начал подниматься, как внезапно маг решил отойти по каким-то своим делам. Пришлось дожидаться его возвращения перед тем, как, извинившись и объяснив необходимость отлучиться одним из обетов ордена (что, в некотором смысле, было правдой – открывать лицо людям вне ордена, пусть и для еды, Сейвад не собирался без крайней на то необходимости, и поэтому походный паек вынужден был вкушать в одиночестве), воин ненадолго пропал из виду. Вскоре, впрочем, он вернулся.
Подходы к Уайт Пику
Шагая, как обычно, в авангарде отряда, Сейвад изучал окрестности. Разумеется, в этом была часть непрестанного, изматывающего в подобных походах по враждебной территории ожидания нападения. Но было и нечто другое. Он видел следы войны, но, подобно следопыту, пытался понять, насколько они свежи. Насколько реальность подтверждала слова Лоэнгрина. И, увидев птиц, отсутствие которых так обеспокоило его в Последнем Страже, Сейвад добавил еще один вопрос. Может ли быть так, что воздействие туманов неравномерно? Что где-то жизни больше, чем… с краю.
Увы, параллельно с этим приходилось беспокоиться о более приземленных вещах. Например, лесе, полном отравленных растений. Хотя броня с поддоспешником и должны были неплохо защищать от случайных прикосновений, кое-какие из растений были шипастыми, а на ногах, по очевидным причинам, доспех сплошным не был. Да и ядовитые испарения, несмотря на то, что когда стало понятно, через что им придется идти, Сейвад решил пожертвовать комфортом легкого дыхания и, приподняв забрало, натянул маску вплоть до носа, могли попасть в глаза или проникнуть сквозь защиту.
На предложение отправиться в Башню Сейвад просто кивнул. Он был солидарен с Маркусом – без разницы было, в каком порядке осматривать это место. А если тут были следы Мерехайна, то маг вполне мог выбрать наиболее заметное здание первым.
|
Плавание, день IIМарк вышел из палатки «подышать свежим воздухом» сразу после того, как Фейруза предложила свой план. Можно догадаться почему Луций отослал его — Армения союзник Рима, а персиянка буквально предложила перенаправить гуннов туда, пусть и с целью натравить их на персов. Опасные речи. Но исчерпывается ли этим всё? Он стоит у борта — наследник рода консулов и императоров, и время от времени слышит из шатра то смех, то стук чаш друг от друга. «Ну ещё бы!» — доносится голос Луция, но вот что именно «ещё бы» совсем не очевидно. «Как будто это преступление пострашнее братоубийства!» Приглушённый смех. Нет, Марк не подслушивает. Просто корабль не слишком велик, а слова над водой разносятся хорошо. Если прислушаться можно услышать даже мягкие женские шаги. Представить, как прекрасная арабка приближается к Луцию. «Как я люблю государственные тайны! Ими может стать всё, что угодно!» Коварный ветер. А, нет, показалось. «Дикая арабка, ай-яй! Сама лезет в бой! Да куда же мир катится!» Очевидно, вино разгорячило Фейрузу. Теперь она рассказывает магистриану историю своей жизни. Если Марк хоть что-то знает о жизни, то кончаются такие посиделки обычно либо тем, что оба плачут — либо сексом. А Луций точно не из тех, кто плачет. «Конечно, дикая! Ем глаза, ношу ожерелье из кишок и предпочитаю женщин мужчинам!» Нет, все же он не должен их так слышать. Даже обрывками. Вот матрос неподалёку прошёл к бочке с водой — не торопливо, мол «я ничего не слышал», не вальяжно «та-а-ак, послушаем». А просто прошёл. Словно какой-то демон дразнит Марка обрывками беседы. Подстегивает любопытство. «О, я в замешательстве!» — Луций. Хохот Фейрузы. И тут тишина. «Там кто-то пишет ответы на мои вопросы?» — Марк вздрагивает. Ему кажется будто слова магистриана обращены к нему, будто полог шатра сейчас отдернется и оттуда выскочит Луций Цельс Альбин, выскочит в ярости... Контаренон даже обошёл палатку. Но нет, никого. «Знаю!» — пауза — «Нет! Не надо!» И тут Луций рявкнул во все горло: «Встать! Иди!» «Нет!» — тут же ответ. Да что у них там происходит?! Окрик не повторился. Из под неплотно прибитой к палубе палатки покатилась одинокая пуговиц рубашки. Эта рубашка была на Фейрузе. Он ее что, там... «Я люблю когда мной так командуют» — почти шёпот, с придыханием. «Говори что-нибудь! Я здесь!» — что не говори, постельные разговоры не входили в сферу умений Луция. Если он такое Тамар говорит... Нет, об этом лучше не думать. А вот у персиянки все просто: «Несгибаемый Луций... такой твёрдый...» Краска бросается в лицо. Это точно не то, что нужно подслушивать. Точно не то. А Луций знай себе: «Смотри на меня! Только на меня смотри!» — звук пощечины — «Ругай меня! Кричи если больно!» Темпераментный дедок. Потом короткий вскрик: «Ааааа!» — больше магистриана, но кричат оба... Тишина. Марк упускает момент, когда появляется Тамар. Женщина должно быть услышала вскрик Луция и теперь кошкой скользит ко входу в палатку. Там частная беседа, надо остановить ее... Нет. Не успел. ТамарКогда твой мужчина кричит — не от наслаждения, от боли, — ты точно знаешь, что это значит. Кто-то ранил его. Кто-то убивает его прямо сейчас. Пусть ты в другой части корабля — у Луция были какие-то переговоры с Фейрузой — ты слышишь вскрик. И приходишь на выручку. Марк стоит на палубе как идиот. Он что, ничего не понимает?! На ходу натягиваешь лук. Отдёргиваешь полог. Штаны Луция приспущены. Грудь Фейрузы обнажена — рубашка разорвана, пуговицы на тканном полу палатки. Но что ещё важнее, так это ее взгляд — хищный, плотоядный, демонический! Луций не движется! Он в отключке! Персиянка вдруг моргает. Ее лицо выражает высшую степень растерянности, губы беззвучно шепчут что-то. Не ожидала, сука! Ты помешала ей! ФейрузаТы помнишь. Помнишь всё. Хуже всего, видимо пока ты была в отключке, Шери ещё какое-то время управляла телом и успела стянуть с Луция штаны до колен, что делает ситуацию совсем уж некрасивой.
-
Компрометирующая ситуация, как она есть.
-
Не, ну это надо было все так мастерски (во всех смыслах) извратить))))). Подстава как она есть!)))
|
Спроси пана Болеслава: "А что тебе, пан, тогда больше всего в душу запало?" – и трудно ему было бы ответить. Пан вообще не любитель был перебирать воспоминания, любил в завтра смотреть, а не во вчера. Но эти того стоили. И если бы выдался у него момент, чтобы вспомнить об этой "скачке", он бы припомнил и приятную тяжесть тела, намекающую, что на тебе земная женщина, а не бесплотный ангел красоты. И глаза, затуманенные страстью. И ладони у него на груди, которые в кипящую страсть примешивали вдруг щемящую нежность к Лидке, в которой так и не растворилась за все годы наивная, искренняя девочка. И как соски их припадали друг к другу и щекотали друг друга. И больше всего, наверное, локоны на своем лице. Как они пахли, и как касались его, словно шелк какой, только ещё тоньше, ещё приятнее. Как закрывали от него весь мир. Как ускользнули с его лица самым манящим движением из всех возможных. И еще её эти "буду" и "не смогу", сказанные в изнеможении, но со всей силой. Ничего этого, конечно, забыть было нельзя. Нельзя было забыть и как он почувствовал подступающую дрожь, надвигающийся момент, когда уже волна перехлестнула через край, и сейчас обрушится, куда там собиралась, но еще пока зависла в воздухе, словно раздумывая. У него задрожали лопатки, замерло дыхание, и он почувствовал напряжение такое, как будто преодолевал невидимое препятствие вместе с этой волной и вместе с Лидкой. Приоткрытый рот застыл, глаза непроизвольно нашли её глаза, он почувствовал, как в предвкушении все у неё сжалось, и из груди его на выдохе пришел глухой, неясный стон, неожиданный, долгий и хриплый. И было странное чувство: как будто ты опустошен, всё отдал, что мог, но не пуст, потому что вместо отданного тебя заполняют благодарность, нежность и ощущение, будто тебе и в тебе всего в самый раз. А может даже чуть больше, чем тебе нужно, потому что еще немного нежности он пролил на неё, тихо гладя её обессилевшее, напитанное страстью тело: по спине, по бедрам, по тому месту, где над поясницей были две ямочки, по совершенным её ягодицам, по гордой шее и, конечно, по волосам. И слегка дотрагиваясь губами, снова и снова целовал её висок, к которому прилипла прядь волос.
– Хорошо, Лидка, что у тебя добрая душа, – сказал он задумчиво, уже отдышавшись, и снова обнимая её, лежащую рядом, за плечи. – . Была бы злая – ты бы таких дел наворотила! А так... Вот я пень деревенский, в походах разных, конечно, был, но что там увидишь? На войну съездить – это ещё не мир повидать. Но даже мне, – добавил он чуть, может быть, запальчиво, – как божий день ясно: можно и в Краков съездить, и целый мир обойти. А таких как ты больше нет, ни во дворце, ни на улице.
***
Хоть и не обладал Вилковский красноречием и мастерством оратора, но никогда прежде не жаловался на то, что не знает, как о чем-либо сказать. Если бывало такое, то он почитал вопрос не важным, заслуживающим махнуть рукой и забыть. А в других ситуациях говорил прямо и понятно. А тут не знал как прощаться. Потому что ну не мог он просто сказать: "Прощай!" – было бы это как-то, как будто в кабак зашел, напился вина, да и дальше поехал. Не мог и по-деловому сказать: "Ну все, договорились!" – это бы значило, что та часть, в кабинете, была важной, а здесь так, развлечение одно. Не мог сказать: "Буду любить до гроба!" – во-первых, он же женат, а жена – не крендель, в карман не спрячешь. А во-вторых, чего об этом говорить-то? Чего ей твоя любовь-то, где-то там, издалека, если ты прийти не можешь. Так, слова одни. А если сможешь – то и болтать об этом нечего. Тем более так напыщенно. Тут бы вот как раз пригодилось бы красиво расписать, как ему хорошо с ней было и замечательно, но таких слов он не знал, и получились бы они фальшиво. А фальшивых слов она и так в жизни наслушалась. Так и не придумал он, как словами выразить, что запала ему в душу женщина до самой глубины. Осталось только надеяться, что она это и так поймет. По выражению глаз человека, которому несказанно хорошо и все же одновременно очень грустно. По тому, как Болеслав осторожно дотронулся в последний раз (хотя кто знает?) до мягкой её щеки. По тому как не мог оторваться от её губ, когда в последний раз (хотя кто наперед ведает?) целовал её. Но кое-какие слова он все же произнес, уже почти совсем уходя. Вилковский спросил: – Лидка, а ты какие цветы больше всех любишь? Из полевых или из иных каких... Может, и правда не в последний?
|
Верблюды, оазисы, хурджины... Архип слегка тряхнул головой, будто пьяница, притворяющийся внимательным слушателем. Взгляд его, однако, был осторожным, чутким, немного боязливым. Госпожа чем-то недовольна. Пришлось вытянуться и собраться с духом перед ответом. — Я вызвался вторым, услышав голос первого. Это прокурсатор Эморри, госпожа, этериал магистриана и матёрый сыщик. Если идёт он, значит, дело важное. Я вызвался, думая лишь о твоей защите, не о противлении твоей воле. Скажу и как телохранитель, и как разведчик. Любую опасность легче предотвратить, обнаружив заранее. Если там на острове — враги ли, союзники ли, просто ли местные жители... ты узнаешь об этом если не первой, то второй. И уж точно раньше чем они узнают про тебя. Архип сжал кулаки и чуть съёжился, опасаясь гнева Фейрузы, но не в силах отвести наполнившийся жадностью взгляд в сторону. Пускай твёрдая земля вернёт саггитарию какую-то украденную память, но одно воспоминание он уж точно не утратит теперь никогда. ...Стройная лодыжка юрко выскользнула из разжавшейся хватки телохранителя, когда арабка начала своё разоблачение. Архип уловил железную нотку в голосе госпожи, хоть и слово та использовала не самое определённое. "Погоди"... с чем? Каково её решение? Почему не рассказала подробнее ни о своей демонице, ни о советах Клавдия с Тиестом? К чему были те кивки? К удовлетворению дэва грубым овладеванием или же к пленению его верёвками и кляпом?
На всякий случай Архип всё-таки стянул тунику через голову, оголив свой крепкий торс лучника. И изумлённо замер со скомканной одеждой в руках.
Явленная ему нагая женская красота выбила из него дух, смутила рассудок, вихрем вскружила чувства. Словно сама богиня любви предоставила своё тело Фейрузе. Словно та взяла его с боем, исковеркав и исказив, но и сохранив, и приукрасив. Это было по-настоящему прекрасно. Это было, в сущности, порочно. Истинный иконоклазм.
Спроси кто Архипа, отчего он в тот миг застыл с открытым ртом, то пожирая Фейрузу широко раскрытыми глазами, то отводя испуганный взгляд в сторону, и словами объяснить он точно ничего бы не смог. Он видел пред собой не тонкокостную горожанку-римлянку и не дикую пышную варварку, но практически греческий идеал атлетической девы, нечто среднее между красавицей-Афродитой, воительницей-Афиной и охотницей-Артемидой. То был невероятный, сводящий греческого пагани с ума образ персидского варианта триединой статуи всех этих богинь. Всё узнаваемо и всё иначе. Разом и богохульство, и дань безмерного уважения чужим традициям. Меткое попадание в яблочко общей для всех народов сути женской красоты.
Фейруза была богата властным ликом с его аккуратным лбом, большими глазами и широким межвековым разрезом. Фейруза была бедна смуглой кожей загорелой деревенской работницы, наказанной судьбой жутковатыми шрамами. Фейруза была везучей хозяйкой гармонии между роскошным бюстом, изящной талией и крепкими бёдрами. Фейруза была несчастной рабыней чёрных своих распущенных волос, не знающих прелести коримбоса.
Близкая, своя, желанная — простолюдинка, воительница, страдалица. И одновременно недоступная, загадочная, чужая — царица, персиянка, начальница. Манящая возможностью взаимопонимания, семьи и счастья. Пугающая последствиями ошибки, раздора и потери. Женщина. Раньше и не воспринимал таковой Архип новую свою ответственность, а теперь она стояла напротив него открытая и беззащитная перед своим демоном, но не перед телохранителем. Единственное, о чём смел он мечтать — чтобы на грани сна своего разума госпожа запомнила его искреннее восхищение.
Не успели предостережение и договор — пересохшее горло жаждало поцелуя, не слов. Архип почувствовал знакомый по осквернённой церкви укол в затылке, понял, что дрожит и от возбуждения, и от страха. Напротив не Фейруза. Её захватчица-дэва.
Стуком в висках последняя перед её забытьем воля госпожи.
Архип быстро размотал свой аркан и пятью уверенными движениями порезал его на части. Неуютно было выдерживать любопытствующий взгляд нечеловечески чёрных очей, но эксплоратор старался не выдать своего волнения спешкой. В конце концов, в нём сила легитимного исполнителя. Он должен действовать спокойно, размеренно, жёстко.
Как восемь лет назад. Марш на север, разъезды, перехваты, засады. Сражения и атаки. Преследование. Возмездие. Смерть убийцам семьи ― криком в глухую ночь. Горе побеждённым ― как пир во время чумы. Личности убийц стёрло время. Личности их родных стёрла война. Мозоли на ладонях сагиттария.
Он схватил её за локоть и потянул сильно, но плавно, мог бы грубее. Сразу вспомнил десятки полонённых готок, вспомнил узлы, вспомнил петли, вспомнил стоны и всхлипы, испуг и ненависть, мольбы о пощаде, шёпот проклятий.
Прав был Тиест, тысячу раз прав. Магия умирает. Легионеры способствовали и способствуют. Архип вспомнил и свой удар.
Мягкий рывок, и Фейруза повернулась к ложу, упёрлась коленями в край кровати, не отступить и не упасть ― сведены за спиной руки, держит и давит телохранитель-пленитель, а закрыть глаза ― представишь невольно край пропасти, всей душой прильнешь к верёвке-страховке.
Убийство магии начинается с запястий. Шнур пополам, хватит короткого. Обхват, два конца в дугу, и сразу один налево, другой направо, вот и гибкое кольцо, всего пара мгновений, но уже не вырваться, не сотворить властный жест. Сладка ли горечь осознания упущенного момента? Моток за мотком шелестит тонкий жгучий лён по коже ― отпускай, смирись, это произошло.
Царица Фейруза? Нет, рабыня.
Архип толкнул дэву в пропасть. За быстрым падением ― удар о мягкие подушки, выдох запоздалого испуга. Первые неловкие телодвижения, неумелые из-за связанных рук попытки выровняться, обернуться, робко ли, дерзко ли посмотреть через острое плечико на палача. Взгляд его мрачен, в нём вереницы невольниц на едином канате ― то провиснет, то натянется, бесконечная череда стирающихся о злую выгоду лиц. Он прыгнул следом, спружинил коленями и оседлал упругие женские бёдра, вмял жертву в постель и вдавил её голову за намотанные на кулак волосы в складку простыни.
Рядом платок госпожи, изящный, объёмный, расписной ― в комок его, в рот, в крик. Кроваво-красному треугольнику язычка не справится в одиночку с пятёрней лучника, а мягким губам ― с безразличной тканью. У чистого звука девичьего голоса ― своя девственная плева, бессмертная, зарастающая с каждым освобождением, но обречённая быть прорванной вновь и вновь, поцелуем или кляпом ― как повезёт.
Архип поздно хватился ― других платков у госпожи поблизости не было. Пришлось снять свой-нашейный, скорее экипировку нежели украшение. Скатанный в жгут, он лёг было на рот извивающейся под сагиттарием, стонущей и хрипящей дэвы, но проворная демоница успела выплюнуть уже чуть намокший от слюны свёрток. Короткий рывок за волосы оборвал едкую фразу пока другая рука быстро перебрала тряпичный кляп, скомкала вновь и затолкала обратно, поглубже. Будет время зафиксировать, спокойно завязать тугой узел под пышной копной волос на затылке.
Эксплоратор не дал дэве передышки, хлестнув разок по ягодицам, перевернув с ног на голову, помяв, облапав, вновь вдавив в кровать, вновь рванув на себя, опрокинув и навалившись сзади как для изнасилования. Обман ожиданий, простой манёвр. Пока дэва замерла, не видя насильника, но вся трясясь от предвкушения, тот стянул ей верёвкой локти.
Это уже серьёзно. Тело выгнется луком, плечи одноименного оружия не зря именуют плечами. Большой бюст поднимется выше, чтобы показаться ещё крупнее, придушенный кляпом голос изойдёт на изумлённый хрип… и всё останется в том же положении. Пока выровняется дыхание, пока дэва осознает всю глубину неволи ― верёвка уже оплетёт и сомкнувшиеся (вот это гибкость!) локти, и плечи, обнимет тело под-над грудями, стянет их вместе и сдавит режущими кольцами, нырнёт из петли в петлю, дёрнется последним узлом. Едва ли теперь дотянутся скрюченные пальцы до платка на устах, плеча-то еле-еле коснутся.
Архип сцапал пленницу за налившийся под верёвкой соком шар женской прелести, потянул из стороны в сторону, лёгкой болью заставляя дэву повернуться, потом перевёл хватку на горло ― слишком бойкая, хрипит и стонет, норовит встать, прильнуть. На колени, на место.
Мысленный указ вышел неуверенным, усталым, словно это он-свободный потерял силы, борясь с путами, тогда как она-в-ловушке будто только впитала его энергию. Как же напоминала она сейчас всех тех готок в начале их невольничьего пути! Обозлённые римским нашествием, сильные и несломленные, слишком ценные чтобы их убить! Оставить и отпустить ― обречь себя и своих на будущий ответный удар, вот в чём магия. Всегда найдут они среди выживших своих мужчин, всегда породят новых и взрастят их в мыслях о мести, в обещаниях славы и богатств за счёт ограбленных. Поработить значит обезопасить. Но не только. В неволе, в колодках и цепях, обездвиженные и насилуемые, лишаются пленницы магии сильных чувств. Магии надежды на свободу и возвращение, магии веры в семью и жизнь, даже злой магии возмездия. Приходит постепенно смирение, гаснут угли желаний, растворяются в ночи искры похоти.
Только сейчас, глядя на извивающуюся в путах, на тихо постанывающую Фейрузу, Архип понял, что уже много раз видел смерть магии, что прикладывал и прикладывал к ней руку. Самоубийство же её видел он впервые. И что же, готов довести дело до конца? Сломить царицу по её собственному приказу? Да осознаёт ли она сама, что с ней творит этот демон? Что отрезает она от себя неумелой своей борьбой?
Архип почувствовал мелкую дрожь. Терпеть плотское влечение было сложно, но терпеть свою причастность к уничтожению чего-то трепетного, чего-то прекрасного, лишь по неведомому стечению обстоятельств направляемому в русло войн и грабежа, было просто невыносимо.
Сломать бы этот злой порядок, взять дэву силой, чтобы выбить из захваченной крепости тела Фейрузы, и сразу освободить царицу, вернуть престол и разжечь проклятые угли!
Да о чём таком он смеет мыслить?! Не было такого приказа! Может, лишь хуже сделает, может пыталась уже так, «как мужчина мужчиной, грубо, жёстко», а вот так-то вот ― не пыталась? Может не Фейрузу магией разожжёшь, а лишь дэва её силой накормишь? А докончи дело, свяжи ноги, дай ей удовлетворить себя трущей промежность верёвкой, и может сгинет проклятый демон от голода, не найдя чужой энергии?
Да как тут знать наверняка?! Госпожа?! Ну почему ты ничего не сказала заранее!
Архип в отчаянии сдавил горло Фейрузы ещё сильнее, провёл большим пальцем по пухлым её губам, словно в надежде на ощупь выведать указание… а потом задержал дыхание и заглянул ей в глаза, до самого дна чёрных колодцев души.
-
Верблюды, оазисы, хурджины...
Это вы еще до царства Цзинь не дошли Короче, дай лапу, бро)))
-
Мысли о образы Архипа замечательно поэтичны и грациозны.
|
Когда Гектор был молод, то очень любил море. Любовь никуда не делась, но, по правде говоря, немного изменилась, ведь с годами душа солдата черствеет, словно лепешка на краю стола. Поэтому теперь, смотря с палубы куда-то вдаль, поверх серых, местами пенных барханов-волн, трибун погружался все больше в воспоминания, вместо грез в фантазиях о будущем. Шутка возраста: все меньше и меньше мечтаешь, вернее мечты становятся проще, их куда больше можно назвать самыми обыкновенными желаниями, которые мало что имеют общего с настоящими порывами мыслей, от которых становится легко и хочется улыбаться. Мечты уходят.
Вот и теперь, воспоминания бередили душу, заставляли хмурится. Надоело. Чтобы отвлечься и мысленно переключиться, Татион сухо перебирал в голове факты, делая осторожные прогнозы на будущее. Иногда он намеренно перегибал с пессимизмом, идя по самому плохому варианту развития событий, но логика была проста: порой тебе может казаться самым плохим итогом, что у тебя срежут кошелёк, а вместо этого, под конец дня лежишь с перерезанной глоткой у забора. Дорожная пыль, смешавшись с кровью обильно облепила, перепачкала лицо и ты уже больше не уважаемый гражданин империи, а просто кусок протухающего мяса. Определённо предусмотреть все невозможно, но тренироваться, бегая, лучше по самому широкому кругу.
Бесили арабки. Фейруза... О ней Гектор старался и вовсе не думать. Хотелось просто отдать приказ и закончить все это здесь и сейчас. На палубе. Не дать высадиться никому, устроить все прямо посреди моря, чтобы словно цепями сковать, чтобы ни у кого не было соблазнов уйти или сбежать. Сжимая кулак Гектор словно воочию видел между пальцев рукоять спаты, привычную тяжесть. Чёрт, привычное все: шаг, подшаг, выпад - укол, а не все эти интриги. Хрен с ними, с мечтами, но наблюдать за тем, как эта... персиянка провернет свои дела и... вернётся, займет место в империи? Станет другом Рима? Та, кто должна была остаться в песках Ктесефона! Это было бы правильно и справедливо.
Разговор об разведке дошел до стадии утверждения кандидатов. Трибун встал и поискал глазами варвара. - Я сейчас выясню, господин. - Гектор направился на поиски варвара.
|
|
|
Сравнив оба ключа, Рейнольд может заключить, что оба этих ключа принадлежат если не к разным временам, то разным мастерам и культурам точно: в руках волшебника пусть и грубой работы, но обычный ключ, известный руадам с незапамятных времён. Ключ же Маркуса не похож на что либо, что приходилось встречать волшебнику. Пока, увы, тайна остаётся неразгаданной – между ключами не наблюдается ни малейшего сходства.
Пока остальные по настоянию Керидвен готовятся ко сну и приёму пищи, Рейнольд уходит от костра, как ушли до него Люсиль и Андре. Блуждая по окресностям, волшебник впервые берётся за карту – и вот на хрупком листе пергамента начинают проявляться очертания Дал Фиатах. Вырастают горы и леса, пробегает наметками береговая линия, ложатся тонкими линиями реки. Совсем немного волшебник пока может отметить на листе бумаги, но отряд в самом начале пути, и, кто знает, может быть эта карта когда-то осядет в библиотеке Ар Маэланна как величайшая реликвия народа руадов.
Фонарь же, увы, молчит о своей тайне: пока волшебник находится близко к костру, свет артефакта затухает, становится едва заметным. Чем дальше отходит от костра Рейнольд, тем ярче разгорается синее пламя внутри: причём свет его как бы собирается в одну точку, превращаясь в луч, который указывает направление в сторону костра. Свет реликвии разгоняет туман и волшебник может различить костёр на достаточно далеком расстоянии.
Люсиль же, во время беседы с Андре и неспешному исследованию окружающих мест, находит небольшую полянку, где растёт трава, которую вживую она даже и не видела – но по рассказом старых охотников сразу поняла, что перед ней Сумеречноцвет, который использовали её предки, чтобы придать сознанию ясность, а телу – бодрость. Её желтеющие побеги легко различить среди буйства других полевых трав, а нос охотницы легко выхватывает терпкий аромат, который заставляет взбодриться. Эта трава не росла в Эдо Ренмей: целые поколения не испробовали на себе её свойств. Найти её вот так – большая удача.
А вот следов каких-либо зверей охотница так и не нашла. Видимо, слова Лоэнгрина не были преувеличением: живность если и осталась в Дал Фиатах, старалась держаться от людей подальше.
Наконец отряд собирается вместе, и, по желанию, насладившись трапезой, погружается поочерёдно в сон. Никто не тревожит лосморцев: ни неприкаянные, ни зверьё не пытаются потревожить покой странников. Не привлекает огонь и новых путников вроде Лоэнгрина.
|
После Новиодуна Архип ненадолго воспрял духом. Подальше от безразлично-голодных городов Рима с их коварными интригами и воюющими пирамидами иерархий, поближе к простому и суровому лимесу — эксплоратору в радость. В диких краях жизнь понятнее. Издали видать, кто враг, а кто так, просто при оружии. Своего сам собой своим считаешь; авторитет командирский из достойных его людей родником бить начинает. А самое главное — всякую магическую скверну можно с чистой душой колдовством злобным считать, и действовать соответственно. Уже вторая ночь на корабле показала, как ошибался Архип и как мало изменилось мистическое его окружение на самом деле. — Гос-спожа?!
На миг телохранителю почудилось, что он спит. Он даже полухлопнул-полуущипнул себя, неумело прикрыв жест растиранием шеи. Нет, о таком ему не снилось и в самых безумных снах! Даже про Флавию! Да ведь и говорила же Фейруза о демоне этом в своей голове, предупреждала же, чтобы бдил и глушил, не давал дэву проклятому власть обрести. А теперь такое!
— Т-ты ли это? Нет, вижу: ты. Но что такое говоришь?!
Архип осёкся и смутился, решив разбавить неловкость действием — подошёл к кормовому окну и осторожно закрыл плотные ставни. С этой стороны, а также с двух боковых — вода за корпусом, улица, но через окно их могли подслушать с верхней палубы, где разбил свой шатёр магистриан. Внизу трюм с грузом и лошадьми, а в коридоре за дверью — ещё одна комната, убежище свиты хозяйки корабля. Вот где могут слышать если не разговор, то... то, что может за ним последовать. Проклятье!
Всё ещё пребывающий в смятении Архип понял, что на языковой барьер проблему не свалишь — персиянка-арабка говорила на его родном греческом едва ли не лучше него самого! Да, то был хрупкий бумажный язык литераторов и поэтов, язык любимых Архипом легенд, но применялся он пустынницей столь искусно, что в совокупности с её экзотическим внешним видом воспринимался им речью дриады или же нимфы. Такое в принципе могла сказать только разве что нимфа или дриада. Или начинающий убивать разум Фейрузы дэв.
— Госпожа, я твой телохранитель, и если так нужно для защиты от злого духа, то...
Архип сглотнул, опустил взгляд на упирающийся ему в грудь перст, вздрогнул. Тело бросило в жар, рассудок — в приглушённую толщей лет ярость. На миг будто бы вновь послышались рёв сперва одного пожара, а затем отголоски десятков других. Сливающиеся в хор обречённых крики. Хриплый хохот демонов под кожей людей. Запершило в горле. Он сам когда-то смеялся схоже.
— ...Но я же не смею навредить и лично! Ты говоришь, "не жалей", но как мне разобрать, где твоя боль, а где — дань наслаждению дэва? В твой р-рот, в твой прекрасный рот поместится и платок, и два, а третий ляжет снаружи промеж губ, сжав объятия узлом на затылке, иначе огласки не избежать! Как тогда мне узнать твою волю? Как понять, что дэв побеждён, что ты — снова ты?
Что за подлая ловушка! Капкан долга с острыми зубьями гордости. Согласишься — предашь профессионализм телохранителя, а откажешься — мужское самоуважение. И наоборот тоже. И трижды три взмаха напёрсточника спустя — тоже! И всё поглотит мрачная тень прошлого.
Неужели она заставит его вернуться на восемь лет назад?
— Ты уверена, что иначе духа не одолеть? Ты совещалась с Тиестом, с Клавдием? Хочешь, позову их? А если дэв вот-вот явится, то потом, потом, а пока хочешь, я свяжу этого твоего дэва по рукам и ногам, хочешь, проведу верёвку натуго через её промежность, хочешь, заполню рот её тряпьём и перетяну поверх — не выплюнет! Это мука, госпожа, но я сам видел, иные распутницы сходили по такой с ума, даже если распутство их было выученным в неволе. Госпожа, я некогда был жесток не только с врагами, но и с женщинами врагов. То, что ты приказываешь... знакомо мне слишком хорошо.
Он стиснул зубы и замолчал, прерывисто сопя, опустив хмурый взор на предательски взбугрившую штаны плоть. А потом резко и дерзко вскинул голову и вторгся на ложе госпожи коленом вперёд, склонился рядом напротив, лицом к лицу. Левая рука — на лодыжку персиянки, словно на рукоять лука, правая — на воротник собственной туники, словно в колчан за стрелой. Он всё ещё легионер-ауксиларий, и если приказано возобновить войну, даже такую, даже так, он это сделает, а проклянёт себя после, если на этот раз назад не вернётся.
Видали в ту ночь лучника на смотровой мачте, где он безмолвно сменил дозорного, чуть ли не силой выкинув того с дежурства. Вид при том у Архипа был отрешённый, отчасти подавленный, отчасти просто отсутствующий. Задумчивый взгляд, не прекращающий бег по волнам. В глубине глаз — панический страх за решёткой сытой удовлетворённости. Тесная перекладина, постоянно раскачивающаяся из стороны в сторону — в тот миг самые стабильные и надёжные две доски в мире. — Слышишь, нет? Знаю, что нет. А ведь когда-то я тебе жертвовал. Прятки шёпота в вое ветра. На мачте слишком тесно и опасно даже для настоящих воробьёв, куда уж той самой. Могла бы уж объявиться, показаться и показать, что всё знает, всё видела и слышала, и, как всегда, потехе цену знает. — И всё же, за что? Ни птаха, ни любимицы... а вот так? Прав был Тиест, тысячу раз прав. Магия гаснет. То, что вокруг — искры. То, что внутри — угли. — Будь ты жива, не допустила бы. Тупая мёртвая сука. Из угля возгорелось пламя. Предательски прекрасное чужое пламя.
-
Шикарный всё-таки Архип персонаж. Способный на сильные эмоции и неожиданные поступки.
-
Из угля возгорелось пламя. Предательски прекрасное чужое пламя. Прекрасный пост. Болезненный. Яростный. Жестокий. Самоотверженный. Спасибо.
-
В глубине глаз — панический страх за решёткой сытой удовлетворённости.Воображение рисует что-то такое: ;)
|
-
Аделф понимал, что помимо благоразумия, здесь присутствует и забота, а значит нужно быть благодарным, а не злопамятным. Золотые слова!
-
Он мог бы возразить, что в лес он пошел с рабами, потому что солдат ему просто не дали. Мог бы сказать, что когда он поехал в святилище с солдатами те же его, чуть и не убили. Но зачем это говорить. Разве это имеет значение. Господин имел в виду, что надо быть осторожнее впредь и Аделф понимал, что помимо благоразумия, здесь присутствует и забота, а значит нужно быть благодарным, а не злопамятным.Как хорошо, когда в команде есть умные люди, которые тебя понимают в главном, даже если ты ошибаешься в деталях! Здорово, что Квирина и Марк спасли Адельфа. Такая отдушина посреди всех этих заговоров, споров и интриг.
-
Но зачем это говорить. Разве это имеет значение. Господин имел в виду, что надо быть осторожнее впредь и Аделф понимал, что помимо благоразумия, здесь присутствует и забота, а значит нужно быть благодарным, а не злопамятным. Думаю в плане мировоззрения людей того времени это очень классный пост.
|
-
Натуральный варвар)
-
Мышцы нальются, заблестят руки от пота, можно и отдохнуть, походить, подоминировать над остальными тщедушными мужиками Bully как есть)))). И вообще, классный пост! "Че, судью нашего народа отравили? Да и хрен с ним, я вообще наполовину ант."
-
Эрвиг крут)
О чем с ребенком разговаривать, он же не воин и не баба.
|
Переговоры Чаплина с Чайковским под эгидой Торнхилла и Ника.
- Слышал, слышал! – одними губами улыбается Торнхилл. – Как же не слышать: вы, русские, очень любите их использовать, почти также, как мы. И, само собой, будем работать вместе. Будем считать, что мы – как две руки в боксе: одна бьет, другая защищает, а иногда бьют вместе. Думаю, мы справимся. Особенно безо всяких раздражающих факторов.
Ни Чайковский, ни Чаплин возражать не стали. Первый и без того собирался в дом – в одном халате ему было холодно, второй же с радостью, кажется, избавился от своей импозантной собеседницы. Все произошедшее, видимо, напомнило уважаемым архангелогородским лидерам, сколь хрупка сейчас власть и сколь эфемерно равновесие: и хотя бы за это Берса следовало поблагодарить.
Все вместе они вернулись в гостиную, где, не советуясь, расположились у камина. Чаплин даже, погруженный в глубокую задумчивость, схватил со стола не свой стакан чая – того самого барона-стрелка, кажется. Подрагивающий Чайковский с резкими проступившими морщинами грел над огнем синюшные руки в паутине вен, Главнокомандующий, прихлебывая чай, глядел в огонь, британский контрразведчик спокойно ждал, когда все будут готовы слушать, дав знак Нику, чтобы тот пока что тоже молчал и ждал своего звездного часа.
Наконец Торнхилл первым нарушил молчание:
- Георгий Ермолаевич! - Да, сэр Катберт? - Я думаю, господ управляющих отделами следует предупредить, что они не пленники, а жертвы некоторого недопонимания между вами и вашим визави, вы меня понимаете? - Вполне. - Сколько их там? Семеро? Вот и проводите в какую-нибудь большую залу, а я направлю к ним майора Мура: пускай объясняет ситуацию, чтобы не нервничали. - Шестеро? – будто очнувшийся ото сна, Чайковский не удержался от маленькой мести своему оппоненту. – Генерал-губернатор Дедусенко сейчас в городе! - Ч-что!? – икнул Торнхилл, резко повернувшись к Главнокомандующему. – Это правда!? - Да. – пожал плечами тот. – Но что он один может сделать? Тем более что мы скоре придем к консенсусу. - Чаплин, вы идиот. – сокрушенный Торнхилл закрыл ладонью лицо. – Вы хоть понимаете… Да ничего вы не понимаете, капитан! Он же… Командуйте своим солдатам найти его и привести сюда, пока не начались проблемы!
Георгий Ермолаевич, на диво покладистый, под довольный взгляд Чайковского уныло подошел к двери и передал через младшего адъютанта подпоручика Якимовича приказ: найти в городе Дедусенко и доставить его к общежитию живым, и никак иначе. Отдав приказ, он уныло вернулся на место, а Торнхилл как ни в чем не бывало распорядился:
- А пока что, господа, продолжим обсуждать то, за чем мы здесь, собственно, собрались. Николай Борисович, прошу вас, озвучьте нашу позицию.
- Ситуация, господа, очень простая, - сказал Рощин, внутренне собравшись. - Объяснять вам, в какой ситуации находится отечество, с моей стороны глупо, вы знаете это и без меня. Ваши разногласия понятны, но ваши своры неприемлемы. Мы не можем позволить себе роскоши воевать друг с другом. Мы уже поняли, что никакой попытки силой захватить власть не было и даже не планировалось, но наше с господином Торнхиллом искреннее желание, создать ситуацию, в которой вы сможете договориться. Я полагаю, что у каждого из вас есть претензии к другому, часть из них вы уже высказали. У нас мало времени, но нам придется обсудить все подводные камни, найти разумные компромиссы, и приступить к действию сообща. Вам обоим. Это очень громкие слова, я не люблю громких слов, но судьба России нынче в ваших, господа, руках.
- Я готов к переговорам. – пожал плечами Чайковский. – Но предостерегаю, что народ поднимется против идей господ Чаплина и Старцева, потому что увидит в них призрак реакции. Мы, социалисты, готовы поступиться позициями ради res publica, но лишь частично – иначе это будет только профанация. И скажу больше – Георгий Ермолаевич, вы в кабинет не войдете, потому что ваша репутация - репутация отменного черносотенца. Нам просто не поверят. - А тогда кого? – едко спросил кавторанг. – Старцева и все? У нас правых политиков почитай нет! Значит, их место должны занять люди, чья цель – победа, и знающие, как ее достичь. Опытные офицеры, если вы не поняли. Те, кто может управлять армией, сумеет и с нашей губернией справиться. - А у нас есть люди с опытом командования армиями. Не знал, простите. - Нет. – Чаплин скривился. – Это образно. Но модус операнди тут един. Вы меня поняли: не играйте словами. Мы дело делаем, а не в бирюльки играем. - Вот именно. – Старик, уже переставший нервничать и убиваться, отвечал с ленцой и раздражающим его визави спокойствием. – А значит, мы должны выбирать тех, против кого не восстанет народ, и тех, кто может. Опыт кооперации гораздо ближе к государственному хозяйствованию, чем снабжение армии уже произведенными вещами. - Мы на войне, если вы пропустили! На в-о-й-н-е, если так понятнее! Надо не «кооперироваться», - он зло усмехнулся, - а работать на победу! - Победа куется в тылу. - Плевать! У вас нет сил диктовать свои условия! Вы – правительство без армии, и на войне не стоите ничего!
Ник с деланым раздражением хлопнул ладонью по столу, прерывая дурацкий спор. - Я, господа, озвучил вам основное требование. Вы договариваетесь и действуете совместно. Правительство, в котором окажется один из вас, будет плохим выходом для возглавляемых вами государства и армии. Наше время ограничено. Поэтому настоятельно предлагаю вам обоим прекратить высказывать претензии. И перейти к более конструктивным вещам. Не к перечислению былых обид. Вы, господа, мы все, сейчас перед лицом Истории. Если вы двое будете и дальше вести себя, как две обиженные гимназистки, Россия достанется Ленину и Троцкому с их бандой, а вас история запомнит, как двоих неудачников, которые не смогли использовать уникальный шанс. Поэтому давайте попробуем сначала. И по делу. Господин Чайковский. Озвучьте, пожалуйста, ваши планы и то, что вы желаете получить от Георгия Ермолаевича при взаимном сотрудничестве. Говоря это, Ник примерно представлял себе, что услышит от Чайковского, но ...
Господа ожгли Ника и его патрона злыми взглядами, но спорить не стали. Чаплин только демонстративно скрестил руки и откинулся на спинку стула, всем видом демонстрируя свое недовольство, а Чайковский, получивший карт-бланш на атаку, с деловитым напором, воскрешавшим в памяти недобрый семнадцатый год, начал свой монолог: - Господин Торнхилл, господин… Рощин, кажется? Так вот, господа, если уж я принужден винтовками идти на компромисс, то я предлагаю ввести в состав правительства треть управляющих отделов из несоциалистических партий или беспартийных, и сохранять такой состав до думских выборов, после чего определить пропорцию членов правительства в соответствии с их итогами. Никаких социалистов, действующих в интересах правых партий, быть не должно, чтобы не вызывать смущения в умах народа. Монархистов, черносотенцев и прочих реакционеров быть не должно. Григорий Ермолаевич оставляет свой пост и может возглавить по желанию любой из фронтов: только потому, что здесь его будут считать врагом. Я бы предложил господину кавторангу возглавить войска Муркрая, - Чаплин недовольно фыркнул. – Военное же управление, подотчетное правительству напрямую, будет возглавлено кандидатом Григория Ермолаевича по согласованию с ВУСО. При командующем будет комиссар, который как раз и будет следить, чтобы не было ни подобного путча, ни поводов к нему. Командующий решает вопросы фронта и тыла, прочее же определяется правительством. Вот мое предложение, господа.
Ник внутренне поморщился. Господину Чайковскому предложили обсудить вопросы стратегии, он же решительно занялся тактикой. В планы Рощина это не входило, но и рвать ткань беседы он пока не собирался. Надо было посмотреть, насколько способен руководить Чаплин. Может быть, его путч - не такое уж плохое дело. - Что ж, - сказал он, - уважаемый Николай Васильевич. Мы вас выслушали и прежде, чем я выскажусь по этому поводу, давайте послушаем Георгия Ермолаевича. Он обернулся к Чаплину. - Нас действительно крайне интересует, каким вы видите завтрашний день, Георгий Ермолаевич. Стратегически. И свое место в этом дне.
Чаплин, нетерпеливо ждавший своей очереди, с удовольствием включился в игру. Как волк, он чуял слабость позиций народника, но не стал, как сделал бы на его месте тот же покойный Берс, грызть своего оппонента, и не стал, как Чайковский, топтаться по мозолям визави. Кавторанг просто четко и уверенно изложил свое видение ситуации: - Сбалансированное коалиционное правительство левых и правых – это раз. Обеспечение порядка в городе и уездах сначала союзниками, а потом милицией – это два. Никаких стачек, никаких забастовок, никакого отказа от мобилизации подвод и телег – это преступления. Возврат предприятий бывшим владельцам с сохранением подотчетных правительству профсоюзов – это три. Военное ведомство в руках военных – это четыре. Разойдясь, каждый свой цифирьный довод он начал отсчитывать, стуча стаканом по столу так, что было видно, как предательски качается жидкость, грозя перелиться через край. - Объявление мобилизации – это пять. Отсутствие института комиссаров – это шесть. Ускорение подготовки мобилизуемых частей для их отправки на фронт – семь. На фронте – продолжать давление до выхода на линию Котлас-Вельск-Медвежья гора, на Мезенско-Печорском участке держать позиции – это восемь. Обязать крупных промышленников подписаться на добровольный заем свободы – девять. Что еще вспомнить… Решение рабочего вопроса, но улучшение статуса армии по сравнению с ними – десять. Закупка за счет лесных концессий продовольствия и товаров первой необходимости в Англии или США, распространяемых государством. Ах, да: выборы в Думу, как их и планировали – одиннадцать, и недопущение германо-финских войск к Мурманску и Архангельску – двенадцать. Это основные вехи, а проще говоря: сначала война, потом полное восстановление порядка. А пока идут бои, работать с тылом по принципу недопущения волнений и активизации помощи фронту. Мое же место – Главнокомандующий до прибытия на Север компетентного генерала с боевым опытом, отсутствием глупых поражений и шапкозакидательских настроев. Будет тот, кто умеет воевать, он этим и займется. Я все же флотский, а не сапог. А еще, кстати, сохранение земств и земельная программа, близкая к платформе господ эсеров. Уф, теперь вроде все!
Эта программа Нику понравилась куда больше. - И кто, по вашему мнению, Георгий Ермолаевич, подходит для выполнения этой задачи? Кто может возглавить армию? Вернее, кто реально может сюда добраться и сделать это?
- Я же говорю, - не без раздражения откликнулся кавторанг, - из здешних – никто. В Петрограде из тех, кто не у красных, одни трусы остались. Что там у учредиловки по-сибирски – не ведаю. Так что я бы подумал о том, чтобы с помощью англичан привезти сюда кого-то из корниловцев: они-то показали себя с лучшей стороны, готовыми драться, как там у Шекспира? До тех пор, пока есть мясо на костях. А если по именам, то извольте: правда, я сразу оговорюсь, что доподлинно не знаю, кто из них где. Иванов, который Николай Иудович, граф Келлер, барон Врангель, хан Нахичеванский, Юденич, Гурко, Плеве, Драгомиров, может быть Клембовский. Это если вспоминать не задумываясь.
- Ну что же, господа! - Николай Васильевич победно улыбнулся. - Георгий Ермолаевич разработал прекрасный план, масштабный и детальный, возможно даже эффективный... Если бы не несколько "но". Как сказал маршал Трувильцио еще в пятнадцатом веке, для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги. Надеяться на то, что лесопильные концессии на разоренных заводах сразу начнут действовать, сомнительно, особенно с учетом того, что ряд предприятий находятся в прифронтовой полосе. Кроме того, скоро закончится навигация: зачем англичанам покупать то, что они поьучат через полгода, верно? - старик повернулся к Торнхиллу за поддержкой, но контрразведчик промолчал. - Итого денег со стороны не будет, как не будет и изнутри, потому что все, что не увезли большевики, разграбил Берс. Поэтому, господа, нам сначала надо воскресить местную экономику и доверие к правительству, а потом уже ударяться в авантюры. К тому же ваши концессии, Главнокомандующий, попахивают продажей России по частям. Что останется после победы? Чаплин побагровел, попытался ответить, но народник, получив инициативу, и не думал с ней расставаться: - Подождите, я еще не закончил. Мобилизация, вы говорите? Помните переписку с вашим же командиром на Онежском фронте? Где Клещеевские добровольцы угрожали повернуть оружие против нас, если мы погоним их за большевиками даььше их родного уезда? Так везде! Будет мобилизация - мы погрязнем в восстаниях, а денег на армию вса равно не будет! Мобилизация, товарищи, это лучший способ потерять и кредит доверия, и все успехи! Нет, это не наш метод! Добровольцы и мастные отряды, восстания крестьяр в красном тылу - сражающийся народ. Сим мы победим!
- Я, господа, - сказал Ник, - пока что (и это пока что он четко выделил голосом) призываю вас к компромису, при котором вы оба будете трудиться вместе и на благо отчизны. Слово "вместе" он выделил тоже. - Поэтому подумайте оба, особенно вы, уважаемый Николай Васильевич. У кого-то из вас есть необходимость обдумать свою позицию в одиночестве, без помех с нашей стороны, или мы можем продолжить? - Да продолжайте уже! – отмахнулся Чаплин. – Я о компромиссе уже все сказал. Я на него готов, иначе бы здесь не сидел. - У вас нет выбора, Георгий Ермолаевич! Если бы не вмешательство господина Торнхилла, стали бы вы с нами говорить? – Чайковский не удержался от того, чтобы напомнить, с чего все начиналось. – Что же до меня, то я готов и к отставке, и компромиссу: если это пойдет на благо России, а не отдельных лиц. - Вот и славно, - сказал Ник, - тогда я попрошу вас обоих объяснить мне и господину Торнхиллу, где вы готовы идти на компромисс. При условии, что Николай Васильевич остается главой правительства, а Георгий Ермолаевич - его заместителем, а также главнокомандующим до того момента, как один из названных им кандидатов не появится здесь, чтобы вступить в должность. Прошу, Николай Васильевич. Он посмотрел на Торнхилла. Деловая позиция Чаплина нравилась ему куда больше, чем словесные построения Чайковского. Если уж на то пошло, он поставил бы на Чаплина в том случае, если достичь компромисса не удастся. - Ну, допустим, так, - сварливо согласился Чайковский, - но что делать с разграничением полномочий? Что входит в компетенцию товарища председателя? Как будут делиться портфели управляющих отделами, и кто это решает, и как? Мы сейчас не можем говорить за народ – но у нас скоро думские выборы! Тогда уж надо подождать их итогов, и потом переформировать кабинет из думских гласных пропорционально голосам, отданным каждому списку. К тому же Григорий Ермолаевич, при всем уважении, не политик, и может ошибиться просто по незнанию тонкостей управления государством. - Согласен! – рубанул словами Чаплин. – Это у нас Николай Васильевич всю жизнь управляет странами и министерствами! Только напомните, какими, а? Не помню, знаете ли! Пока мы будем ждать думу, потом выбирать министров, большевики сами придут в Архангельск, и Дума будет собираться за решеткой! Я согласен с предложением этого господина: дайте мне только возможность вести армию без оглядки на штафирок и не делайте правительство сугубо социалистическим! - Но позвольте… - Не позволю. Пускай господин союзник выскажется. Кстати, а вы, господин сержант Его Величества, кем в бытность русским подданным были? Если не считаете необходимым – не отвечайте.
- О, в бытность мою русским подданным я был доктором, хирургом, повоевал. И остался бы русским подданным, если бы не был схвачен без суда и следствия, заодно и без вины, брошен в тюрьму и подвергнут пыткам. Поскольку все это было сделано крайне демократическим правительством господина Чайковского, я решил, что с меня довольно. Ник совершенно сознательно высказался именно так: вставить Чайковскому клизму и сбить с него спесь.
Чаплин только хмыкнул, откинувшись на стуле и с интересом смотря на председателя правительства, только что получившего такой гафф от славяно-британца. Торнхилл же с интересом и поощрительной улыбкой посмотрел на Рощина: «так держать, дескать». А вот Николай Васильевич почувствовал себя как на гвоздях – неожиданный удар ниже пояса он не ожидал. Неторопливо отпивая чай и тем давая себе время на подумать, Чайковский выглядел удивленным и даже несколько нервным. Сглотнув наконец остывший напиток, он, возобладав над собой, вежливо ответил: - Это печальная история, господин доктор. Увы, эксцессы бывают всегда и при любой власти. Я уверен, что вы были бы вскоре освобождены – ведь вас не выпустили, полагаю, иначе бы вы об этом не говорили. Все могут ошибаться, но невиновного бы не заключили. Но если вы считаете одну ошибку достаточной для принятия такого важного решения – воля ваша. По крайней мере, как я вижу, господин подполковник Торнхилл вам доверяет. - Доверяю. – впервые подал голос англичанин, и снова замолчал. - Это чертовски веселая история, господин политик, - сказал Ник, - если бы не некоторая удача и смекалка, я бы уже лишился половины зубов и, в этом случае, просто пристрелил бы вас, уважаемый Николай Васильевич при встрече. По той простой причине, что руководитель должен отвечать за бардак и за беззаконие, которые творятся его именем. "Руководитель должен отвечать " Ник очень четко выделил интонацией. Он сделал паузу. - Я вас убедительно прошу поэтому сосредоточиться. Господин Чаплин более, чем конкретен в своих предложениях. Я знаю, что у вас с ним есть нестыковки во взглядах. Если ьы вы были единомышленниками, мы бы сейчас спали в своих кроватях и видели сны. Но я верю в то, что оба вы, в первую очередь, патриоты России и желаете ей только лучшего в этой кровавой бойне. Поэтому вы обязаны прийти к компромису, выработать общую позицию. Составить документ и подписать его. У нас война и мало времени.
Чайковский поморщился, словно в его чае оказалось слишком много лимона, и теперь на языке было кисло. Огладив бороду, он ответил, причем довольно искренне: - Тогда приношу извинения за действия своих подчиненных. Как бы не был сформирован новый кабинет, я уверен, что с этим безответственным случаем разберутся. У нас не царская Россия, а новая и революционная – в ней таких ситуаций быть не должно. Но, увы, некоторые люди живут еще по инерции как при старой власти: но мы их научим и перевоспитаем. Мы уже сделали шаг вперед, не казня показательно политических оппонентов, а изолируя их от общества, причем вне тюремных стен. С этим мы справились – справимся и с эксцессами на местах. Я, господин… - Рощин, Николай Борисович. – елейно упомянул Чаплин, сжав губы в тонкую нить и язвительно смотря на своего основного оппонента. - Да-да. Так вот, я, господин Рощин, вполне собран и готов и к компромиссам, и к составлению единого документа. Я только не пойму, да-с, не пойму, в какой форме вы это видите. Чтобы мы с господином кавторангом сейчас заперлись и вдвоем составили постановление, удовлетворяющее всех?
- Вы с господином Чаплиным, который с этого момента станет единственным вашим заместителем, составите программу действий правительства с этого момента и наперед. Причем такую, которая устроит вас обоих, и нас с господином Торнхиллом. Не в качестве ваших противников в каком либо виде, но в качестве людей, которые искренне заинтересованы в успехе общего (снова подчеркнул голосом) дела. Если мы не свернем шею красным, все мы кончим наши дни на чужбине в лучшем случае. И не только мы, но множество неповинных людей, для которых, кстати, у Ленина и Троцкого изоляция от общества предусмотрена исключительно под землей.
- Обращу ваше внимание, господа, - подтвердил англичанин, - что Николай Борисович говорит и действует в полном согласии с интересами британской короны, которая, в свою очередь, заинтересована в том, чтобы Россия продолжила войну с немцами и далее экономически сотрудничала с Антантой как одна из держав-победительниц. Поэтому прошу отнестись к сказанному серьезно. - Мы поняли. – Чайковский скрестил на груди руки, гордо вздернув седую бороду. – Но хотелось бы заметить, что… Что он «хотел заметить», осталось неизвестным. Чаплин, сделав вид, что не услышал своего визави, громким командирским голосом перебил его: - Насчет того, что военные действия подчинены только Главнокомандующему, а не политикам, мой основной ультиматум. Предлагаю его зафиксировать, и больше к нему не возвращаться. Вы согласны? - Ладно. – народник дернул углом губ. – Но порядок внутри Северной Области, а также милиция, находятся в ведении соответствующего отдела. - За исключением фронтовой линии, где действуют нормы военного времени. - Хорошо. Земские органы власти, однако, создаются и в них сразу же, на месте. - Допустим. – теперь на компромисс пошел Чаплин. – Вопрос с путями сообщения: они равно нужны для войны и для гражданских дел. Что с ними будем делать? - Спросите у англичан, они же вам все определяют! – яда в голосе председателя правительства хватило бы на всю Думу, и еще на земство осталось бы. - И спрошу! – кавторанг и не думал смущаться. – Взгляд со стороны не менее полезен, к тому же транспортные службы чаще прочих будут взаимодействовать с союзниками. Господин подполковник, господин Рощин, вы как думаете?
Рощин поморщился. - Я не политик и не ... но самым разумным кажется оставить их в ведении гражданских, но дать военным грузам приоритетные права проезда и регулировать все законами военного времени.
- Допустим... – кивнул Чаплин. - Согласен. – Чайковского идея тоже устроила. А потом начались настоящие словестные бои. Председатель правительства и его новоявленный заместитель перебрасывались названиями отделов, фамилиями, определяли сферы ответственности, снова возвращались к фамилиям... Разобраться с ходу, не зная местных реалий, казалось невозпожным. Зато Ник заметил, что в таких напряженных дебатах Чаплин своему опытному собеседнику явно проигрывает: Николай Васильевич, оказавшись в родной стихии, мастерски жонглировал словами, выбивая из собеседника согласие на свои планы. Итак, предварительный список кабинета министров выходил таким: - отдел иностранных дел: Чайковский самолично - отдел земледелия: эсер Иванов, местный уроженец, член прежнего “кабинета” - отдел продовольствия: Филимонов, также местный эсер - отдел труда: эсер Гуковский, член прежнего “кабинета” - отдел народного образования: Федоров, местный эсер, деятель земств - отдел финансов: эсер Мартюшин, член прежнего “кабинета” - отдел юстиции: Городецкий, кадет и председатель Окружного суда - отдел внутренних дел: Зубов, кадет из прежнего “кабинета” - отдел путей сообщения: кадет Старцев. Управление ВоСо во главе с назначаемым Чаплиным офицером входит в состав отдела и подчиняется одновременно также Главнокомандующему - отдел промышленности и торговли: Филоненко, эсер-чаплинец - отдел почт и телеграфов: Миллер, эсер-чаплинец Основной спор разгорелся по вопросу заместителя Чаплина как главнокомандующего. Чайковский навязывал ему полковника Бориса Андреевича Дурова, бывшего военного атташе в Англии, слывшего большим лпбералом. Чаплин, естественно, не соглашался, апеллируя к тому, что полковник с шестнвдцатого года в России не был, всего бардака не видел, и всей специфики не осознает. Консенсуса не было, и вопрос, по-видимому, придется решать Катберту и Нику. Да и высказаться по списку не помешало бы.
- Браво! Я в полном восторге. Ник зааплодировал. (Вообще-то он бы раньше прервал Чайковского). - Но так не пойдёт. Придётся нам сделать несколько шагов назад. Где у нас ключевые министерства? Иностранные дела вы, господин Чайковский, берете себе? Чудесно. Раз Георгий Ермолаевич не возражает, его право выбрать для своего человека, скажем, министерство финансов. Как оказалось, проблема в распределении «министерских» портфелей была не только следствием деятельности Чайковского. Но и тем, что Чаплин, видимо, совершенно не продумывал гражданских кандидатов на их должности. Фактически, за исключением правых эсеров Филоненко и Миллера, таковых у него было только двое: кадеты Старцев и уже знакомый Нику Постников. Что же до распределения портфелей, то, например, на должность управляющего отделом иностранных дел Чаплин смог предложить только статского советника Турбина – товарища еще царского генерал-губернатора: хорошего чиновника, ответственного и исполнительного, но звезд с неба не хватающего. На должность управляющего отделом финансов он после долгого раздумья предложил князя Куракина – шталмейстера Императорского двора и бывшего попечителя Варшавского учебного округа. Если он не подходит, то, наверное, кого-то из крупных купцов: Кыркалова, Беляевского, Линдеса, Пеца, Ульсена, Шергольда – дескать, финансами страны они управлять смогут, раз смогли управлять своим делом, а некоторые даже учредить банки. На отдел земледелия он мог предложить действительного статского советника Грудистова – бывшего товарища министра земледелия при царе и потом при Временном Правительстве, а на должность отдела продовольствия – коллежского асессора Ермолова, заведовавшего ранее продовольственным снабжением строящейся севернее Мурмана Иоканьгской военно-морской базы. Что же до отделов труда и народного образования, тут каперанг разводил руками: на примете у него никого не было. Разве что Зубова перевести – он из старого состава был единственным правым «министром», причем совершенно неконфликтным и спокойным. А на его место тогда или титулярного советника Баева – бывшего полицейского, бывшего правителя канцелярии губернатора и губернского комиссара, ныне управляющего канцелярии отдела внутренних дел, либо действительного статского советника Пятина, бывшего непременного члена губернского по крестьянским делам присутствия, а ныне - товарища управляющего отделом внутренних дел. Хотя, конечно, внутренние дела Чаплин бы предпочел отдать какому-либо проверенному офицеру
После того, как Ник твердо заявил, что кандидат в должность управляющего отделом юстиции должен отказаться от своего бизнеса, Чайковский заявил, что ни один купец на такое не пойдет. А если согласится, то все равно оставит дело под своим контролем через племянников, братьев, а то и младших помощников по предпринимательству. Чаплин, поспорив для проформы, был вынужден согласиться. И тогда старый народник снова завел свою прежнюю песню о том, что ни одного правого с опытом работы с крупными финансами попросту нет: тот же князь Куракин, где он себя проявил? А Мартюшин на своей должности справлялся неплохо. А вот кандидатуру Ласточки на пост управляющего отделом народного образования Николай Васильевич с жаром поддержал, аргументируя, что правые эсеры, к которым он ничтоже сумняшеся отнес девушку, как раз будут тем балансом между «кадетской» частью кабинета во главе с Георгием Ермолаевичем, и «эсерской», во главе с самим председателем. Чаплин упирал на то, что у революционерки в голове не то, что ветер, а форменное торнадо, и ей привычнее стрелять, чем учить, но Старик был неумолим. Наталья Симонова в правительстве – знамя борьбы и свободы, и отказываться от нее попросту глупость. Кандидатура Агнессы Федоровны Рот, также помянутая Рощиным, была встречена с удивлением, но без особых возражений: женщина, хоть и была левой, преследовала скорее интересы Архангельской губернии в целом, чем той или иной партии. Вопрос был только в том, куда ее ставить. В итоге второй вариант кабинета на обсуждение стал таким: - левые эсеры: — иностранных дел: Чайковский — продовольствия: Гуковский — финансов: Мартюшин — труда: Рот - правые эсеры: — промышленности и торговли: Филоненко — народного образования: Симонова — почт и телеграфов: Миллер - кадеты и беспартийные: — путей сообщения: Старцев — земледелия: Грудистов — внутренних дел: Зубов — юстиции: Городецкий.
Ник вздохнул. Два капитана у одного штурвала. Первый обделен решительностью, второй мозгами и опытом. Идеальное сочетание для того, чтобы сесть на мель. - Хорошо, - сказал Ник, тихо надеясь, что Ласточка Революции окажется настоящей жар-птицей и ее огня будет достаточно, чтобы задница господина Чайковского дымилась. - Если по этому вопросу мы пришли к соглашению... (тут он покосился на Торнхилла, поскольку не очень четко представлял себе, насколько такое странное правительство устроит его шефа). Впрочем, лучшего они предложить не мог. Имеющийся материал явно оставлял желать лучшего. - Надо бы позвать нотариуса и заверить договор, - сказал Ник. - Нотариусы, увы, политические документы не заверяют. - грустно улыбнулся Чайковский. Придется верить слову и подписям Доктор посмотрел на Торнхилла. Мнение Чайковского по этому вопросу интересовало его меньше.
- Пожалуй, - кивнул англичанин, - это действительно может вызвать кривотолки. Нотариус, чьи документы утверждает правительство, утверждает, простите, утверждение правительства. К тому же Постановление о создании ВПСО никем не утверждалось. Верно? - Верно. - Не будем нарушать традиции. Опубликуем документ с подписями министров и вас, Николай Борисович, как... - он в задумчивости щелкнул пальцами, - как и.о. управляющего делами правительства. А для служебного пользования оставим экземпляр, который завизируют я, генерал Пуль и послы, скрепляя договоренности своим словом. Есть кому что добавить? - Скажите, Николай Васильевич, последний вопрос, не желаете ли устранить некоторую несправедливость, которую, с вашего неведома допустили некоторые ваши сотрудники? – спросил Ник. - И какую же, позвольте узнать? - Во-первых, по доносу был арестован мой фельдшер, и, поскольку все дела улажены, никто никого свергать не собирается, было бы честно его освободить. А я уж позабочусь о том ,чтобы он не трепал лишнего.
- Я передам Петру Юльевичу ваше ходатайство - негоже, конечно, человека держать взаперти без причины. Если его задержали только за это - отпустят. А хотите, можете сами господину Зубову сказать об этом. Сейчас же будут освобождать всех членов правительства - вот и возможность. - Я полагаю, - сказал Ник, - будет куда весомее, если вы сами ему об этом скажете, а еще лучше, если он тут же выпишет ордер. Негоже хорошего человека гноить в тюрьме. Он посмотрел на Чайковского пристально. Неужели старый хрен не понимает, что только его, Ника, вмешательство спасло сегодня шкурку отца революции и главы области? Чайковский, видимо, не понимал. Или прикидывался, что не понимает. - Хорошо. Петр Юльевич в такой малости, тем более морально правильной, не откажет. Он - настоящий русский интеллигент. И патриот. Я попрошу его написать приказ по ведомству внутренних дел, и вашего фельдшера освободят. Если, конечно, он ни в чем другом не замешан.
Ник вопросительно посмотрел на Торнхилла. Мол, что скажешь, босс. В душе его поднималось очень правильное желание заехать Чайковскому рукояткой револьвера в висок
Англичанин согласно пожал плечами: проблемы русского фельдшера его не волновали, а язвительность Старика, сделавшего свое дело, не беспокоила.
|
Во время пути из одного Архангельска в другой, через воду сверху и воду снизу Наташа поняла, что больна. Может быть, смертельно. Нет, это было не отравление ипритом, не инфлюэнца, и, даже, не испанка. Больна войной. О, эта была совсем особая болезнь. Странна. Женщина чувствовала себя прекрасно. Сна не было ни в одном глазу, несмотря на то, что уже начиналось утро. Наоборот, Ласточка буквально кипела энергией. Ей было совсем не страшно одной в темноте и холоде. Было, даже, странно, что там. А стенами домов, мимо которых она скользила тенью, спали люди. Мужчины, женщины, дети, они просто спали, не зная, что творится в городе. Они были не такими как она. Домашними, обывателями, мещанами. Это было и неплохо даже. Кому-то надо просто трудиться, просто делать свое дело, одно и тоже, изо дня в день. Получать за него деньги, кормить семью, растить детей. Знать, что будут делать завтра и... послезавтра. Скуууууучно. Наверное, думала Наташа, я заболела еще раньше, во время революции. А война, была просто временным обострением. Приступом. Неудивительно, что я так скучала во время путешествия и на корабле. Да и здесь, в Архангельске маялась дурью и ждала дела. Не речи толкать. Настоящего Дела, с большой буквы, как сейчас. И настроение было соответствующим, лихорадочно — веселым. И всего то надо было, посмотреть дуэль, увидеть мертвое тело, поугрожать Чаплину и получить мандат от Чайковского, на, ха, салфетке. Такого документа у нее еще не не было. А впереди работа, риск и бои. С офицерами или красными, не важно. Выстрелы, взрывы и напряжение всех сил, чтобы просто выжить. Конечно, не свободный полет под облаками, но нечто с ним чрезвычайно схожее. И Ласточка не хотела выздоравливать. Ее могла исцелить только смерть. Веселая Ласточка улыбалась. Старику лодочнику, мальчишке беспризорнику, городу, реке, непогоде, ночи и первым лучам солнца. Разумеется, она пошла к цели напрямик. Как паровоз по рельсам. К железнодорожникам же. Все честь по чести. Какая-то часть души женщины, не светлая, не темная, но пылающая неугасимым губительным огнем, даже хотела, чтобы кто-то попробовал ее остановить. Симонова и намокшее пальто расстегнула, чтобы не потерять лишних секунд по дороге к рукояткам револьверов.
|
Врожденная деликатность не изменила Марии Карловне даже в состоянии, когда решения обычно резки, а речи дёрганны. Она лишь охватила быстрым взглядом комнатку соседки, отметив, что уюта в ней гораздо больше, нежели в ее собственной, где Мария не спешила обживаться, то ли надеясь на лучшее жильё, то ли, напротив, опасаясь скорейшего переезда. Верочка подобными вопросами не задавалась или в ее обозримом будущем были лишь ближайшие несколько часов, что тоже импонировало Маше, поскольку она сама так не умела.
- Давайте я вам помогу, Вера, - улыбаясь, что было почти подвигом, предложила Мария. Надо было чем-то себя занять. К тому же тепло и уют верочкиной спальни растапливали скреплённое и значительно огрубевшее за последние несколько месяцев сердце, а расплакаться было и вовсе глупо.
Тем не менее, когда горячий пар, поднимавшийся от чашки, согрел озябшее лицо, Маша задала всё-таки тот терзавший ее всю ночь вопрос: - Что мы здесь делаем, Вера? - пояснять она не спешила. Знала, что соседка ее поймёт. Не про уютную комнатушку речь. Про целый город. А, возможно, и страну.
- Спасибо. – серьезно ответила Вера, нащупав, наконец, круглые очечки и водрузив их на нос. Выбравшись из-под теплого одеяла, она прошла босыми ногами к стоящему на полочке чайнику с немного мятой стенкой и, прихватив его и жестяную коробочку с чаем, отправилась вместе с Машей на стылую холодную кухню. Затопив остатками дров и щепой маленькую чугунную буржуйку и водрузив на нее чайник, она обняв свои плечи, застыла. Девушка уже поняла, что она была не права, выйдя из теплой комнаты, не накинув ничего на плечи, но уходить было поздно: становиться погорелицей от случайно выпавшего уголька она не собиралась. Наконец раздался долгожданный свист, и вскоре кипяток струей ударил по дну фарфоровых чашечек, поднимая на поверхность травинки крепкого индийского чая. Поспешив обратно в теплые покои, Верочка осмотрелась и, решив, видимо, не испытывать судьбу в неустойчивом кресле, предложила гостье садиться рядом, на смятые простыни узкой кровати. Держа чашечку в лодочке ладоней, она задумчиво ответила: - Пытаемся жить, наверное. А скорее даже выживать, изображая, что почти ничего не изменилось. Обманываем себя, что уж завтра-то... А некоторые – малый процент – борются с красными ветряными мельницами, потому что понимают, что пока те стоят, к прежнему покою возврата не будет. Хотя как прежде уже никогда не будет...
Мария Карловна, вытянувшись в струнку, даже сидя на кровати, держала чашку «как положено», иными словами, как привыкла. Она потягивала чай тихо, будто вовсе не пила, а так - касалась губами края чашки. В глубокой задумчивости слушала она верочкины измышления. - Никогда еще прежде я не чувствовала себя настолько бесполезной, - пожаловалась вдруг Маша, глядя в чашку пристально, словно ждала оттуда знак.
- Бесполезной? Не знаю. – Вера пожала плечами. – По крайней мере, мы более полезны, чем во время войны. Правда, я до того, как попала к англичанам, смогла немного поработать на контрразведку – это было действительно нужное для Родины дело, но… Не знаю, можно ли еще вернуться? Да и страшно как-то одной идти, после всего, что я насмотрелась. Я просто знаю, - неуверенным жестом она закинула за спину тяжелую черную прядь, - что делаю хоть что-то. Иначе бы на моем месте сидел мужчина – а так на одну винтовку больше на фронте. Да и, - тяжелый вздох, - мы все-таки девушки, и нам сложнее быть полезными в такую… в такой ситуации. Это время мужчин, время силы. Не быть же нам как Ласточка эта: вся из себя такая солдатка, такая резкая и бескомпромиссная, к которой никто не прислушивается и над которой, кажется. Все молча посмеиваются. И то: молча не потому, что боятся, а потому, что она – женщина. Н-да… Вера поднялась и поворошила кочергой угли в печке. Подбросив в огонь оставшиеся дрова, она грустно вымолвила: - Все. Да утра не хватит… Вернувшись на место, она с ногами забралась на кровать, усевшись по-турецки, и взяла дымную кружку. - Мария Карловна, да не стесняйтесь вы, устраивайтесь поудобнее, а то мне ей-Богу неловко как-то. А ощущение бесполезности… Я о нем тоже думала, и тоже ощущала, но оно, как мне кажется, вызвано одиночеством и невозможностью отогреть душу. Некого обнять, некому на плече поплакать, не перед кем излить душу. Все остается внутри, и это порождает неуверенность, страх и слабость, сомнение в себе. Вот он – корень всех бед.
«У меня и так никогда не было плеча, чтобы поплакать» подумала Маша, а вслух сказала: - Не думаю, что эмоциональные излияния сделают меня более полезной в этом «времени мужчин», как вы изволили выразиться, - Мария Карловна горько усмехнулась, но тут же, сев поудобнее (что у неё означало слегка подвинуться в глубь кровати) перевела разговор. - Вера, расскажите лучше про контрразведку. Мне все интересно. Как вы там оказались и почему мы до сих пор не там? - улыбнулась Маша, придав своему последнему вопросу налёт шутки.
- Не то чтобы это поможет остальным, - философски пожала плечами Вера, - скорее это не даст нам скатиться в бездну самобичевания. Но это только мои домыслы, не подкрепленные ничем. Это как, - она замялась, подбирая верное слово, - как исповедь. Выговорилась – и на душе немного легче стало. Что же до контрразведки, - она невесело усмехнулась, - то все достаточно просто и прозаично. Я мечтала помочь нашим солдатам одолеть врага – но на фронт, как Бочкарева, идти боялась. Да и фигура у меня, - она приосанилась, подтверждая свои слова, - слишком женственная: быстро распознали бы. Могла стать сестрой милосердия, но сомневалась, что смогу выдержать подобное зрелище. Человек, он, конечно, ко всему привыкает, но я боялась попросту сойти с ума.
И тогда наш губернский шеф жандармов – он с папенькой был знаком – предложил мне послужить на благо Империи в контрразведке, аргументируя это тем, что никто девушку не заподозрит в том, что она ловит шпионов. Я, конечно, с радостью согласилась. Да и ты бы, наверное, тоже, поступи такое предложение – тогда это звучало так романтично! – Данилевич, перестав следить за собой, снова сбилась на «ты», - Меня назначили в Архангельск, куда я прибыла незадолго до первой революции. Поймали несколько дезертиров, выявили группу провокаторов, несколько раз ловили немцев и мадьяр. Бежавших со строительства железной дороги. То есть служба в основном была, так сказать. Полицейской, но, менее… формализованной, что ли? Правда, один раз, почти сразу после первой революции, смогли поймать немецкого шпиона, готовившего диверсию на судах – это, наверное, единственное, чем стоит гордиться. – девушка широко улыбнулась. Как оказалось, когда Вера перестает хмуриться и казаться серьезной, она сразу становится очень милой. А потом все пошло по наклонной. Сокращали штат, урезали права, запрещали то делать, это… А я к тому же не скрывала своих монархических взглядов – вот меня и ушли в отставку. Хорошо хоть, брат приехал: он у меня инженер-путеец, сейчас на Мурмане живет. Сильно помог мне тогда. К тому же опередил собственную телеграмму: получи я сначала ее, точно бы на себя наложила руки. Ну да ладно, будет об этом. В общем, выгнали меня большевики из контрразведки. А потом, как англичане пришли, устроилась к ним. Хоть что-то, - в глазах мелькнула чугунная грусть, - знакомое. А сейчас, после переворота, контрразведку заново собирают. Вот только тех, кто был там в феврале прошлого года, почти никого не осталось. Слава Богу, хоть руководитель ее, Михаил Константинович Рындин, мужчина неглупый и в свое время, будучи следователем Окружного суда, крепко нам помогавший. И теперь не знаю, что мне делать, и где я буду полезнее…
Совсем перестав пить чай, Маша пристально изучала лицо Верочки, у которой за плечами был багаж побольше, чем у иного солдата. Маленькое сердечко такое, а бьется громко. Оглушительно стучит. Помоги Бог таким. Не перебивая, слушала Мария рассказ сослуживицы, а лоб всё морщился, какие-то думы там гуляли, а когда тесно им стало в машиной голове, она твёрдо Верочке заявила: - Что ж, Вера, надумаете обратно в контрразведку, приглашайте. Если хотите мое мнение, засиделись мы тут, в бумажках заблудились, - кивнув на кипу бумаг, улыбнулась Маша.
Облокотившись на подушку, Вера посмотрела на Машу с некоторым удивлением: кажется, бывшая контрразведчица не ожидала от приятельницы таких категоричных и решительных выводов. Поправив очки на остреньком носу, девушка молча отпила крепкий чай, поморщилась – еще горячо. И ответила, отведя взгляд в сторону окна: - Наверное, вы правы, хотя я старалась о ней не думать. Но… - в тишине отчетливо скрипнули зубы. - А, ладно, потерявши шею, о руке не горюют! Маша, я тебе не сказала, и в этом моя вина. Понимаешь, если ты в контрразведывательном отделении – у тебя не остается собственной чести, потому что ты отдаешь всю самое себя на благо страны – так меня учил мой наставник, подполковник Юдичев, бывший жандарм. Для тебя не может быть ничего слишком аморального, подлого и низкого: все средства хороши для того, чтобы не взорвалась новая адская машинка, убив разом почти тысячу человек! – Вера почти срывалась на крик. – Подслушивать, лгать в глаза, стрелять в спину, отдавать себя, чтобы втереться в доверие – сломать себя об колено во имя того, чтобы жили другие и не знали, что опасность прошла стороной. Ни почестей, ни славы – только презрение тех, кто знает, и безразличные взгляды других! – в голосе стояли надрывные слезы. – Вот почему я трусливо боюсь снова вернуться, хотя понимаю, что там нужнее! – громкий всхлип, руки дрожат, плеская кипятком на кожу и светлые простыни. – Ты хорошая, ты правильная – зачем тебе туда!?
Мария Карловна не умела утешать - увидев чужие слёзы, она каменела. Однако точно знала, что говорить что-либо, пока человек рыдает, никакого смысла нет. И пока сказанное искало дорожку к ее разуму, Мария осторожно забрала у соседки чашку, поставила ту на стол. Потом подумав немного, привлекла плачущую девушку и рассеянно гладила ту по волосам, вспоминая мать и как ей, Маше, помогало это в минуты отчаяния - простое прикосновение.
Маша вспоминала, что говорила несколькими часами ранее офицеру, вспоминала свои мысли о том, что вершить судьбу человеческую подобно Господу Богу - занятие неблагодарное и опасное, да не по силам ей.
- Вы правы, Верочка, - продолжая гладить девушку по темным волосам, тихо говорила Мария, - не достанет у меня столько смелости, даже на благо родине. - Но понимаете, - чуть отстранившись и взглянув Верочке в лицо, продолжила Иессен, - у всякого человека есть выбор и того у него не отнять. И о правильном выборе не плачут. Не страдают, Вера. Ей надо было видеть лицо девушки в этот момент.
- Я, - ответом стал еще один громкий всхлип, - не плачу! Вера и правда не плакала в том смысле, который в это слово привыкли закладывать. Глаза ее, огромные на искривленном лице, были совершенно сухими. Но холодные рыдания, сотрясавшие плечи и без слез, говорили сами за себя. Короткая вспышка эмоций, пробившаяся сквозь плотный полог невозмутимости, мало-помалу отступала, как возвращается назад с отливом море, оставляя после себя водоросли и влагу в шербинах камней. Сняв с себя очки, Данилевич неловко ткнулась носом в шею Марии. По телу девушки временами пробегала крупная дрожь, заставляющая ее еще крепче прижиматься к гостье. От ласковой и успокаивающей руки она не отстранялась, ловя те короткие минуты тепла, о которых только недавно говорила. Когда барышня Иессен чуть отстранилась, Вера сама подняла голову, глядя снизу вверх чуть прищуренными покрасневшими глазами. Губы ее горько кривились, на шее нервно билась синяя венка. - Понимаю. Но иногда так больно – рвать себя по-живому ради… Ради того, что доброй половине и не нужно? – Больные глаза не спрашивали, не ждали ответа, они находили его в каждом выражении лица, в каждом движении Машеньки. – Но знаю, что это нужно. Прости. – она на миг уронила голову и снова подняла ее, глядя на Марию сквозь упавшие на лицо темные волосы. – Я сорвалась. На должна была так… - уголок губ дернулся. – Не должна была вываливать на тебя свои проблемы. Это неправильно.
- Духовник мой, батюшка Сергий, бывало, сказывал, что всякому страданий даётся по силам, что Господь не даст больше, чем сумеешь вынести, Верочка, - задумчиво глядя перед собой и чему-то светло улыбаясь, Мария не заметила, как перешла «на ты».
- Вы, Верочка, ой… да что я всё с этими «вы», смешно даже! Ты, Вера, если здесь со мной сейчас сидишь, значит, выходит, всё было по силам, - ободряюще встряхнула Маша соседку и, выпустив ту из объятий, налила ещё чаю заместо пролитого, пусть и слегка остывшего.
-Уходите сейчас, - твёрдо заключила Мария, снова сев на кровать и глядя соседке прямо в глаза. - Посмотрите, что творится. Сейчас ни вы… ни ты, ни я здесь ни при чём. Только писать не забывай. И ежели помощь какая нужна или работа найдётся, тотчас сообщай, - зная, что не станет Вера в письмах такие ценные сведения указывать, тем не менее говорит Маша. - А то совсем ты Акакий Акакиевич тут стала, - кивнув на кипу бумаг, разулыбалась Мария и допила наконец свой остывший чай.
- Действительно. – против светлой улыбки Машеньки устоять невозможно, и Данилевич улыбается в ответ, сначала натужно, но потом все искреннее. – Столько было, а я все никак не определюсь, а это гора-аздо хуже. - Улыбка Верочке очень шла, словно подсвечивая ее лицо изнутри. Поблагодарив за чай, она продолжила: - Наверное, ты права. Хватит бегать от сложного, но важного, и прятать голову в песок. Тогда со стыда не умерла, и сейчас справлюсь. К тому же, хоть английский паек слаще, да русский начальник приятнее. А то ругаю мужчин, в тылу сидящих, а сама такая же! К тому же, кто знает, на какое направление меня попросят? И правда, чего я за Рындин выдумываю? Слушай, Маш, - повернулась она к барышне Иессен, - а может все же вместе попробуем? Только предупредим, что на такие жертвы ты не готова? Неужто не найдется места для умной девушки? Аналитика там, или еще какой? Давай завтра же с утра, если Бог даст и ничего не случится, попробуем?
Маша усмехнулась грустно: - Наверное, тут я должна напомнить, что утро вечера мудренее… И подумав, всё же проявила интерес: - А что нам на это англичане скажут? Сразу две барышни от них сбегут,- полушутливо заметила она. Прослыть перебежчицей Марии Карловне не хотелось. Особенно если шило на мыло меняет.
- Да сейчас уже не поймешь, где утро, где вечер... А раз уж начали обсуждать, так что же не продолжить. А утром закрепим. - Вера улыбнулась и устроилась поудобнее. Потом, поразмыслив, рещительно взяла одеяло и мягко накинула его на плечи Маши. - Теперь твоя очередь греться, а то скоро все прогорит, и снова выстудится. Щели же... - тон девушки был извиняющийся, словно в этом была ее вина. - А англичане, - она пожала плечами, - англичане новых найдут. Платят они хорошо, продовольственный паек опять же. А грамотных и безработных сейчас пруд пруди.
Спать и правда совсем расхотелось. Маша с удовольствием устроилась под предложенным одеялом и ей стало совсем хорошо. Такие мгновения она ловила жадно, складывала в бутылочку из-под духов и плотно завинчивала пробку. - Расскажи мне подробнее про этого Рындина. Почему я раньше о нем не слышала?
Поправив бретелку ночного платья, Верочка забралась поглубже на кровать и, подложив под спину подушку, скрестила ноги по турецки. Попаравив очки, она начала деловым менторским тоном, впрочем, вскоре быстро исправившись на нормальный: - Михаил Константинович Рындин долгое время, как я знаю, года с двенадцатого, что ли, служил следователем окружного суда в чине коллежского асессора, помогал активно нам, контррадведчикам. А потом, когда пришли Временные, нашего начальника арестовали, и началась чехарда командиров. Ну и в итоге поставили летом прошлого года Михаила Константиновича. Он и при большевиках держался в должности - только с понижением до начальника Беломорского КаРэО, а не всей службы. И тихо помогал нашим. Ясное дело, когда краснокожих прогнали, он снова возглавил всю контрразведку. Очень умный мужчина, ответственный, с эдакой... - она щелкнула пальцами, - хваткой. Умеет и рисковать, и быть осторожным. Честный. Уголовщину всякую терпеть не может, и большевиков считает ворью подстать. Вот, еще обьясняет очень доходчиво - сразу все понимаешь. Профессионал настоящий, всю жизнь службе посвятил.
То, что описывала Верочка, Марии нравилось. Однако она привыкла доверять собственным глазам: - В таком случае, я бы хотела увидеть Михаила Константиновича лично. Это возможно, Верочка? Вы устроите нам встречу?
- Несомненно. Михаил Константинович уже пробовал меня сманить, но я обещала подумать. Думаю, - она мягко улыбнулась, - мы можем пойти хоть сейчас, и он нас примет, даже если прикорнул на службе. Как я слышала, он часто ночует прямо в кабинете: сотрудников мало, опытных и того меньше, а дела не ждут. Но, мнится мне, это будет моветон. Поэтому мы можем пойти к нему, например, с утра.
- Хорошо, Верочка. Вам виднее,- примирительно сказала Маша. В конце концов, что может случиться от одной встречи?
- Тогда так и порешим. - уверенно кивнула Данилевич.
|
-
А время, как известно, напрямую взаимосвязанно с дистанцией, что разделяет чародея и представляющий угрозу для чародея объект. Как говаривал незабвенный Конан-варвар, магия хороша только на расстоянии броска топора)
|
"Слова, слова, слова... Они несовершенны. Или это я не умею их складывать так ладно, чтобы объяснить самое важное" – думала Люсиль, сидя у костра и обхватив руками колени, в то время как ее взор снова был притянут живительным пламенем. Она уже успела немного пожалеть о том, что в задумчивости дала волю языку и попыталась сбивчиво объяснить мечнику, что же занесло ее в эти края, потому что теперь ей стало казаться, что она сказала что-то "не то" и не объяснила главной сути. Мечнику - или самой себе? Так или иначе, но еще один повод для беспокойства и для запоздалой досады, как тогда, с Эйриком. Тогда ведь тоже всё началось с того, что её вдруг потянуло пооткровенничать и раскрыть свою душу перед парнем, который, как ей казалось, просто был готов её выслушать. А получилось... Люсиль с досадой ткнула веткой в костер и поворошила угли. Нет, конечно не всё было плохо - но тем хуже было потом всё заканчивать, когда пришло время отправляться на паравель.
Мысли о возможной охоте с одной стороны бодрили охотницу, но с другой перспективы гоняться за пугливым и возможно уже изменившимся в нечто странное зверьем среди туманов казались куда худшим способом провести время, нежели вот так сидеть у огня. "Но ведь он не будет гореть вечно..." - одергивала себя Люсиль, пытаясь преодолеть вдруг навалившуюся апатию.
В эту минуту она прислушалась к разговору Лоэнгрина и Керидвен - и чем дольше говорила жрица, тем тревожнее становилось Люсиль. Её смутные опасения медленно и неуклонно обретали форму и несмотря на тепло костра девушка вновь ощутила холодное дыхание тумана. "Вот значит как... Ты и не помнишь, сколько прошло лет! Неужели это именно то, что ожидает нас всех?..." – Керидвен отвела взгляд в сторону, явно сочувствуя копьеносцу, а охотница пока лишь осознавала всё безумие западни, которую сотворили их предки и в которую они теперь угодили. К горлу подкатил комок ужаса - но тут же в ответ на него откуда-то из самого нутра поднялась горячая волна злости и нетерпения. "Ну и не жаль, пропади оно всё! Но мы еще пронесем огонь через эти туманы, будь они прокляты!". Словно подброшенная этим выплеском раздражения, Люсиль поднялась на ноги, натянула тетиву лука и поинтересовалась, стараясь скрыть дрожь в голосе:
– Сейвад, Андре - не желаете ли разведать окрестности? Даже если умереть от голода или жажды нам теперь не грозит, всё равно не помешает выяснить, нет рыщут ли поблизости враги и не найдется ли что-то полезное для нашего дела. Займемся делом, пока наши мудрецы размышляют над направлением...
Предложение Керидвен не вызвало у Люсиль возражений и было поддержано молчаливым кивком - наверное не столько потому, что охотница имела свои собственные планы и они совпадали с планами жрицы, но скорее из-за того, что это было первое после шокирующих новостей озвученное предложение ДЕЙСТВОВАТЬ и Люсиль схватилась за него, как утопающий за соломинку. Пожалуй, сейчас она и на предложение отправиться прямиком в пасть к какому угодно чудовищу или на битву с войском в тысячу раз большим чем их отряд ответила бы точно так же!
|
После окончания боя
Каменная рука поддалась, и Сейвад поехал вниз, отчаянно изгибаясь, чтобы сохранить равновесие и приземлиться на ноги, а не на спину. Доспехи этому не слишком способствовали, но все было лучше, чем оказаться в беспомощном положении перед стражем. Но тревоги гвардейца оказались напрасны – совместные усилия его соратников повергли Стража, заставив его истлеть уже знакомым пеплом, искрящимся дымом, который втянулся в тела отряда Лосмора. Это было странно – хотя в первый раз это ощущение было причудливой смесью триумфа, страха и любопытства, сейчас Седьмой ощущал что-то вроде стыда, и когда струйки неведомой магической субстанции потянулись к нему, повернулся спиной к своим спутникам, и вонзил новообретенный меч в землю, преклонив перед ним и поверженной статуей колено. Это насыщение силой внезапно показалось ему чем-то очень личным. Оно подчеркивало самые глубокие воспоминания, пламенными образами врезая из в память, защищая их от пагубного воздействия тумана. И Сейвад не хотел случайно увидеть отблеск чужой памяти, того, за что держался рассудок его спутников. И не хотел, чтобы они увидели некоторые из позорных мгновений, навсегда оставшихся с ним.
Возможно, это было излишне. Не было причин подозревать, что мириады угольков не только придадут сил, но и раскроют тайны, которым лучше не показываться на свет. Но совладать с собой в этот момент Седьмой не смог. Оставалось надеяться, что остальные не поймут мотивов, стоящих за действиями.
Когда Страж окончательно истлел, а дым рассеялся, Седьмой поднялся на ноги. Не без помощи жрицы, за которую он был благодарен, хотя сказать, что он несколько мгновений назад получил по спине каменной ручищей, по облику или движениям гвардейца было практически невозможно.
- Раньше нас было больше…
Дымка воспоминаний, пелена насыщения силой еще не до конца отпустила его разум. Иначе был он сказал что-то иное. Но, практически сразу же, придя в себя, он покачал головой, осознав главную для их ситуации часть вопроса.
- Не сейчас. Вы истощены. Резерв пригодится в другом месте.
Затем, вздохнув, добавил.
- Победа в битве – не победа в кампании.
С этими словами гвардеец выдернул меч из земли и поднял перед собой, горизонтально, всматриваясь в волнистый узор. И, одновременно, это дало возможность и остальным изучить этот клинок. Завораживающий. Затягивающий. Он обещал силу, но его история, которую заточенная в стали магия нашептывала Сейваду, говорила о цене этой силы.
- Взятое у Бездны возвращается к ней…
Он почти не заметил подошедшего ближе Андре, но хлопок по плечу будто выдернул его из раздумий. Если бы шлем не скрывал лицо Сейвада, то мастер мечей увидел бы промелькнувшее на нем выражение облегчения. Клинки не должны шептать и делиться воспоминаниями. А их обладатели не должны их слушать.
- А… я лишь воспользовался возможностью. Нашел ее Рейнольд.
Затем он вонзил меч обратно в землю и начал сооружать перевязь для переноски. Он понимал, чего опасалась Керидвен, но соглашался, скорее, с магом. Правда, по иной причине, чем та, которую озвучил Рейнольд. Их цель была важнее их жизней. И важнее посмертия. В истории люди, совершавшие правильный выбор, по законам богов обрекались на мрачную и незавидную судьбу, ибо выбор этот не соответствовал заповедям. Чем они были лучше?
- Посмертие одного против будущего тысяч?
Он улыбнулся, хотя шлем и скрыл это. Он знал, что Ллевелин пошел бы на такой размен. Не не задумываясь. По записям Ллевелина ощущалось, что тот, в целом, любил жить и достигать все новых и новых высот. Но при этом он отлично понимал ценность каждой фигуры в игре. И в такие моменты, когда он точно знал, что его мысли совпадают с мыслями основателя ордена, Сейвад ощущал себя сильнее.
- Наблюдайте. Буду меняться – требуйте меч. Не отдам – заберите. Но я буду бдителен. Осторожен.
И чуть заметно более твердым голосом добавил.
- Моя воля крепка. Не стоит беспокоиться.
Неразгаданные загадки
С осторожно закрепленным за спиной мечом (учитывая, как тот резал камень, Сейвад не желал слишком рисковать сталью своих доспехов), с верным клинком и щитом в руках, Седьмой вновь встал в авангард отряда. Правда, путь оказался не слишком длинным – небольшая комната с железным ключом, который открывал потайное пространство, хранившее загадочный артефакт. Похоже, путеводный. Хотя Мерехайн, возможно, и подразумевал его добычу, направляя ступавших по его стопам вниз, самого гвардейца терзали некоторые сомнения.
С одной стороны, им отчаянно нужна была помощь в определении направления – чудом можно было считать то, что они сразу же наткнулись на след пропавшего мага. С другой стороны, насколько любой подобной помощи можно было доверять. Частично поэтому он чуть промедлил перед тем, как дать Рейнольду заколдованный меч. Частично он промедлил, потому что весь его воинский опыт протестовал против подобного обращения с оружием. Не очень хотелось и рисковать зачарованным клинком, ибо в будущем он мог пригодиться им, возможно, даже больше этот фонарь. Силу врагов Седьмой оценил, и она внушала уважение, а также требовала необычных подходов и использования всех доступных им ресурсов.
Но, взвесив все за и против, Сейвад согласился последовать плану чародея. Он подумал о том, что, возможно, этот меч смог бы прорубиться сквозь каменную плиту, но использование его в качестве клина было более быстрым путем.
В итоге в руках отряда оказался еще один артефакт. А сила магии, защищающей черный меч от повреждений, поднялась в глазах Сейвада на новый уровень.
И вновь продолжился путь…
Беседы у костра
…который вывел отряд наружу. Похоже, это был секретный выход, которым также прошел и искомый отрядом маг. Последний Страж оказался за спиной, и внезапно на Сейвада обрушилась усталость. Он знал, что устал, но не знал, что настолько сильно. Это было ошибкой новичка – не рассчитать свои силы, и неприятно было осознавать, что со всем своим опытом гвардеец совершил ее.
Или не совершил? Или это было еще одним трюком окружающего их мира, привнесенным в реальность зловещими, высасывающими память туманами? Он оглянулся вокруг, понимая, что остальные чувствуют себя так же, если не еще хуже. Естественным выходом было бы вернуться в крепость, где можно было бы найти место, подходящее для обороны и отдыха, но впереди забрезжили проблески костра.
Костра. Учитывая, что пламя здесь имело какое-то особое значение, можно было ожидать, что и костер будет необычным. Но куда более необычным оказался человек, встретивший их у костра. Как и слова его. В них было либо безумие, либо большее понимание правил этого мира, чем то, коим обладал лосморский отряд. Орден Синих Щитов… Сейвад оставался настороже. Не потому что он имел вескую причину не доверять Лоэнгрину, но скорее просто из-за того, что человек, который смог выжить здесь, не мог не представлять угрозы. К тому же, не веские причины имелись. Происходившее в крепости не исключало сохранения мертвецами сознания какое-то время, и, в таком случае, тот голод, который чувствовался в них, они могли утолять не только грубой силой, но и хитростью.
Но представиться человеку, назвавшему свое имя и орден, он должен был.
- Седьмой из Девятого Круга, гвардия Ллелевина.
Он склонил голову.
-
В истории люди, совершавшие правильный выбор, по законам богов обрекались на мрачную и незавидную судьбу, ибо выбор этот не соответствовал заповедям. Чем они были лучше?
- Посмертие одного против будущего тысяч?
Эти слова хорошо бы пошли в качестве эдакого девиза отряда.
|
|
Луций ходил по морю много раз – и каждый раз оно оказывалось разным. В первый раз – когда Август отправил его в Иберию ловить мятежников. Он не знал их, они не были его товарищами, но все равно радости это не доставило. И когда у Балеарских островов корабль попал в шторм, двадцатиоднолетний Луций Цельс Альбин был единственным, кто не молился об избавлении суденышка от бури. Держась руками за какой-то канат, он думал о том, что если ему суждено потонуть вместе с кораблем, может, это будет и к лучшему... Судьба распорядилась иначе, и следующее путешествие было в Африку, в Карфаген. Потом в Лепту, затем опять в Карфаген. В Александрию. Из Александрии в Тарс. Потом домой, в Италию. Чем выше был чин – тем лучше были и корабли, и команда, и условия на борту. Да, кажется, став диархом, он путешествовал в отдельной каюте. И – отставка. В Италию вернулся уже на палубе, море казалось хмурым, неприветливым, чужим. Потом долгие годы он видел море редко и только с берега. Жалел ли он об этом? Едва ли. Но море Луцию нравилось, как нравилось все по-настоящему величественное: могучее, древнее и грубоватое, лишенное лоска. Море иногда ласкает тебя, но никогда не льстит, прямо как Тамар. А потом он опять поехал в Африку – на одном корабле с Феодосием. Вот это была поездка! Лучшие моряки, что могла выставить Империя, лучший корабль и лучший полководец. Волны вздымались, стайки летучей рыбы выпрыгивали из воды, над кораблем кружили альбатросы, а они вдвоем смотрели на юг, туда, где лежала мятежная земля, которую им предстояло привести к покорности и свергнуть ненастоящего, но оттого не менее опасного "августа". "Эх, Феодосий, ну как же ты недосмотрел за этими крысами, за которых мы делали черную работу! Прости, меня уже не было рядом и я не мог тебе помочь. Какой глупый, глупый конец..." И как возвращался назад, он тоже помнил: на огромном зерновозе. Тамар мучилась от морской болезни, и чтобы отвлечь её, он принялся учить сарматку играть в латрункули в шатре на палубе. Из-за качки доска то и дело съезжала то в одну сторону, то в другую. Им пришлось воткнуть два ножа в щели, чтобы зажать между ними доску. И это было глупо и опасно, но не самое глупое и не самое опасное, по сравнению с тем, что они делали в Африке. Тамар играть толком так и не научилась, но от морской болезни отвлеклась хорошо, и они чуть не порезались об эти дурацкие ножи. Потом они стояли у борта и смотрели на тонущее в море красное солнце, пока вокруг с протяжными криками летали чайки. И было хорошо. Потом был отпуск, и он видел море все больше из окна. Потом не выдержал и на три месяца сбежал из семьи "по делам". Маленький торговый корабль отвез их на Эвбею. Может, надо было это время провести с дочерью, тогда бы не было сюрпризом, что она сбежала из дома? Может быть. Но как было теперь вычеркнуть те три месяца из жизни? Наверное, в первый раз за всю свою жизнь с того момента, как при Мурсе Квинт Корнелий Мерул поднял меч и послал их в последнюю, самоубийственную атаку, он испытал что-то, отдаленно похожее на счастье? "Давайте, кидайте камни в человека, который и так отдал Империи лучшие годы и здоровье, и всего на три месяца уехал поправлять его на горячие источники." А потом такой же маленький кораблик вернул их в Константинополь. Три месяца – по месяцу на остров – это было много или мало? Да мало! Надо было на четыре остаться. Но все равно он ехал домой посветлевший лицом, помолодевший душой, полный сил и готовый свернуть горы. И, может, только благодаря той передышке он все еще жив здесь, на Лимесе, все еще чувствует силы бороться? Отдыхать иногда надо, и от семьи тоже. И море было спокойное, лазурное, смешливое. И сбоку от корабля плыли дельфины, а на гребнях волн сверкало солнце.
А тут что? Качка, промозглый сырой холод, пехота на веслах и поднимающаяся из трюма вонь от двадцати запертых там кобыл. Хмурые, настороженные арабки, кислое вино, несвежая вода. И полная неопределенность впереди. Да и позади. Да и с боков. Руис в каждом камне мерещится. Дураки варвары норовят подраться с кем попало. И еще Фейруза эта. За каким хером ему её подсунули – поди разберись. С Флавией все было понятно – сестра ищет брата. А тут? Нет, как ни крути, а приятно или неприятно морское путешествие, зависит все же не от самого моря.
Но было и от чего порадоваться – Адельфий шел на поправку. – Я тогда не стал говорить, чтобы тебя лишний раз не беспокоить. – сказал ему Луций. – Но ты себя не бережешь, и это плохо. Я недоволен. Ты пошел в лес с одними рабами, пошел в город с больной ногой вообще один. А потом поехал на носилках без сопровождения. Ради чего? Что стоило каждый раз взять парочку солдат? А что бы я делал без тебя? Вот, никто не догадался купить микстур, а ты подумал об этом. Такая голова стоит того, чтобы её беречь. А ты не бережешь. Плохо! Будь осмотрительнее! Теперь мы в чужой стране и нам некому помочь.
Он обратился и к Эрвигу, заметив его как-то раз на палубе. – А, храбрый тервинг! – сказал он. – Говорят, ты бросился в погоню и не отступил, пока вы с Эморри не одолели этого дезертира. А потом, говорят, что-то там сказанул про Августа. Ну, ладно, незнание – беда человека, но не его вина, лучше это забыть. Дрался-то ты храбро. Я хочу поговорить с тобой. Говорят, ты сражался с гуннами? А когда Эрвиг закончил, он вдруг спросил: – Слушай, а ты вообще знаешь, что на свете делается или тебе не сказали? Помнишь, когда ты пришел в наш лагерь, меня как раз привезли, отравленного? А ты знаешь, кого отравили вместе со мной? Видериха. Он мертв. Ты знал его?
С Тамар тоже надо было поговорить. Качающийся сырой корабль, пронизываемый ветром – не самое лучшее место для бесед мужчины и женщины, но выбирать не приходится, а знать надо. – Тамар, – спросил он однажды, когда качало не так сильно, а Марк с Адельфием беседовали на палубе. – Мы в тот раз не закончили. Так что ты рассказала обо мне Эохару?
Ну и, конечно, с Марком. – Марк, – говорит Луций. – Я тебе, помнится, обещал устроить разбор твоих действий. Ограничимся пока главным. Когда ты пошел лечить Адельфа, я тебя искал. Так быть не должно. Ты проявил инициативу и проявил её к месту, молодец. Но я не должен думать, где ты, что с тобой, не убили ли тебя и не выпытывают ли из тебя секреты. Мы сейчас движемся в очень дикие места, а ты, кажется, не обучен владеть оружием. Но даже если бы был обучен – глупо рисковать зря. А если я не знаю, где ты, я могу потерять время, что иногда критично. В общем. Куда бы ты ни шел, что бы ни делал – предупреждай меня, обязательно предупреждай. Даже если нет возможности спросить разрешения на какие-то действия в виду их срочного характера – пошли кого-нибудь, кого угодно, чтобы я знал, где ты. А в целом – справился хорошо. Луций думает. – Супернумерарием обычно служат пять лет. Занимаются всякой чепухой – это нужно, чтобы понять, что человек не болван. Но ты вроде и так не болван, а мы занимаемся очень важным и очень сложным заданием. Поэтому, я думаю, этот срок можно и сократить. Если у тебя будет такое желание – мы поговорим об этом ближе к концу нашего похода.
|
|
-
Словно туманная атмосфера этого места проникает в голову вместе с дымкой, словно объективно взглянуть на вещи со стороны Андре сможет не раньше, чем вернется в Лосмор. Красотища! Да и в принципе сдержанная невозмутимость Андре хороша.
|
-
Нет ничего постыдного в том, чтобы использовать все средства для спасения, Солльхинн-младшая. Ах, если бы еще альвы так думали!
|
Пан Вилковский ещё никогда не знал состояния, когда ты уже не голоден до ласки, но еще не пресыщен ею – всё в его жизни происходило в духе "мы исполнили долг, а теперь ступай на свою половину и дай мне помолиться." И оттого вдруг он понял, что в первоначальной горячке не замечаешь, пропускаешь много всего, не уделяешь внимания. Он обнаружил, как на смену страстному, яростному желанию обладания, пусть даже и ценою падения, ценою греха, приходит чувственное желание ощутить, познать, рассмотреть. Не было уже в нем такого безумия, и голова не шла кругом, а был интерес, и предвкушение стало совсем иным: вместо "ну вот сейчас будет!" теперь было "а каково оно сейчас будет?" А было сначала очень нежно. Болеслав ощутил на себе Лидку, её вес и мягкость форм, и легкий трепет, и не мог поверить, что каждый лот этого веса (да что там – каждый волос, который она откидывала с лица!) пропитан нежностью. И особенно конечно там, где она его обволакивала. Оттуда, а еще из голубых глаз, лилось на него чувство: "Все это для тебя, я твоя, наслаждайся, искупайся в наслаждении, пей наслаждение, я им буду для тебя." И оно и правда разливалось по всему телу и придавало спокойную уверенность в чем захочешь. И не хотелось даже дотронуться рукой до качающихся перед его взором грудей – хотелось только смотреть и вдыхать эту нежность. И только когда он впитал её в себя достаточно, она надвинулась на него, и оказалось вдруг, что не такая уж она и мягкая, а плотная и вся налитая чем-то совсем иным, очень жадным и горячим. И коснулась губами так, как будто сказала: "А вот теперь ты, милый, мой целиком." Да ему ведь и самому хотелось, чтобы это было так. Чтобы там, где раньше она только обволакивала, и где теперь у неё сомкнулось, обхватило его – чтобы там она еще сильнее стиснула, не отпускала, как своё по праву. И ещё он чувствовал, что за этой сомкнувшейся плотью – пусто: там без него холодно, страшно и одиноко, там бесконечность ночного неба, темная заводь, бездонный омут женской души. Там он очень нужен, туда должен прийти, заполнить все и осветить. Но он уже пришел, нежданно-негаданно, уже в тот момент, когда сам так опрометчиво поцеловал её – уже был там. И за это – за готовность, за желание, за искренность – она ему отдает и нежность, и восторг, и кусочек такого, что не изобразишь нарочно даже очень постаравшись. Это всё была даже не мысль, а наваждение, которое спроси его – он и наполовину не смог бы объяснить словами. Почему вдруг наслаждением стало не чувство достижения, мужской победы над ней, не приятные глазу и рукам изгибы тела и бархатистость кожи, а само слияние, каждое его мгновение, каждое связанное с ним мельчайшее ощущение. Руки его сами собой оказались у Лидки на ягодицах, и сообщили ему, что он держится за что-то совершенное и ничем не превзойденное по красоте в целом свете. Ну просто невозможно было не сжать их, не толкнуть её на себя, чтобы сильнее, больше заполнить. И когда Лидка и вправду, вслух назвала его милым (не в шутку, как "мой милый" в беседе, а всерьез) – теперь уже не задавался он вопросом, какой же он милый. А кто же, если не он?! – Держу! – отозвался, кусая губы, чтоб не застонать. – Сильней! Сильней! Он не знал никаких слов, которые надо было говорить в такой момент, а может, никакие и не надо. Но совсем непроизвольно, когда глядя ей в глаза, пожирая её глазами, он снова толкнул её за ягодицы на себя, у него вдруг вырвалось: – Люби меня! – и сложно было разобрать, приказ это или мольба.
|
ПривалMusic: Lakeside [ ссылка] Поднявшись наконец по лестнице вверх, отряд вновь видит небо Дал Фиатах, ставшее закатным. Солнце, кажется, восстановило свой ход и теперь медленно утопает далеко на западе, в бескрайнем океане. Возможно, в Лосморе ещё светло: здесь же, под стенами Последнего Стража закат едва алеет, уступая холодной черноте беззвездного неба всё больше и больше. Высокие стены крепости сейчас находятся у вас за спиной, а башенки донжона ещё золотятся в закатных лучах. Судя по всему, этот тайный храм служил заодно и тайным выходом из крепости. Только теперь вы осознаёте, как устали. Хочется повалиться прямо в траву у откоса и раскинуть руки, но что-то удерживает вас от этого решения. С небольшого холма, на котором вы оказались, открывается вид на земли перед вами: в сумерках поля и леса сливаются в одно большое зелёное пятно вдали, но полосы тумана, как седые пряди в волосах, заметны даже сейчас. Тягостное зрелище скрытых дымкой земель словно выпивает из вас силы, вновь пробуждает всепожирающую пустоту в душе, и начинает казаться, что останься здесь – и вы вновь потеряете себя, как тогда в тумане. Но тут ваше внимание привлекают красноватые всполохи невдалеке. Огонь! И даже отсюда это пламя манит теплом и безопасностью. Как мотыльки, летящие на огонёк свечи, вы подходите всё ближе и ближе, и с каждом шагом поступь становится всё увереннее, как будто кто-то знакомый шепчет вам, что всё будет в порядке. Возле костра вы замечаете фигуру, сидящую к вам лицом. Мужчина издалека замечает вас и машет рукой. — Путники! — голос, живой настоящий голос в этом заснувшем и увядающем царстве – лучшее доказательство того, что перед вами не враг. — Подходите, не бойтесь! Я, Лоэнгрин из Ордена Синих Щитов, не причиню вам вреда! Молодой воин с волосами цвета соломы приветливо вам улыбается и предлагает сесть к костру. На нём – латный доспех, выкрашенный в синий свет, а за спиной длинное копьё с широким лезвием. Один глаз закрыт повязкой, но он, кажется, не смущается своего увечья. — Это вы развели этот костёр? Давно я не встречал на этих землях разведённого костра, — фраза звучит странно, но представившегося Лоэнгринном копейщика это, похоже, не смущает. — Да и ещё такого, что и правда можно отдохнуть. И действительно, чем ближе вы подходите к костру, тем легче становится телу. Отступает давящее ощущение тревоги, нет больше чувства, что окружение вытягивает из вас постепенно последние силы. Когда все располагаются рядом с костром, Керидвен первой замечает, что один из камней возле костра был недавно сдвинут. Под ним обнаруживается округлый футляр для свитков. Открутив крышку и достав пергамент, жрица понимает, что это ещё одно послание для Мерехайна. — О, я тоже заметил, — комментирует копейщик, поворачиваясь к жрице. — Но решил не трогать: мне-то некому оставлять послания. А раз не моё, то чего ж хватать. В голосе Лоэнграмма нет осуждения, скорее по уверенным действиям девушки он заключил, что послание и было адресовано ей.
|
«О вождь, ужели презренны Эти десницы тебе, столько раз победные в сечах? Разве мы для тебя — ничто? Зачем удостоен Запад счастья иметь тебя над собою у власти? Что мне родные края, что мне дети, с которыми свижусь, Что мне за радость почтить пенатов любимого дома? Все без тебя мне не мило. А там нависает тирана Пуганый гнев над моей головой: уж верно, он мыслит Новую кознь против нас, и быть нам добычею диких Гуннов или в рабах ходить у немирных аланов! А ведь еще не иссякла во мне природная сила И не отвыкла рука владеть разящим железом! Знай же: останешься ль ты под закатным своим небосклоном, Все равно, для меня и вдали ты единый Вождь, и верность моя — для тебя. Тебя ожидает Должная жертва от нас: да свершится святое закланье!»О берег тот, о негостеприимный берег, где ледяная серая вода подобна огромной луже строительного раствора, что Бог использовал при сотворении вселенной. Низкорослые, голые деревья, да поникшие стебли камышей — вот и все, кто встретил вас, кто качнули головами и ветвями с легким порывом ветра и тут же вновь склонились, будто оплакивая судьбу путников, дерзнувших отправиться туда, где им совсем не место. Дорога прошла на удивление благополучно — капитан Фейрузы, боспорский грек Саваг, знал эти воды. Ещё на горизонте покажется нежное белое облачко, а он уже с поклоном просит госпожу Фейрузу разрешить созвать гребцов и повернуть корабль к берегу. И только спустя несколько часов, когда корабль уже вытащен на берег, а солдаты дружно успели проклясть «мерзкого раба», разражается буря. Дождь хлещет не переставая, голубые молнии сверкают на горизонте, огромные волны топят берег в облаках белой пены, и видится людям, будто среди бушующего моря скользит по поверхности воды и пускает фонтан, невиданных размеров морское чудовище, каких отродясь не видали ни в этих краях, ни в иных, известных человечеству, кроме может быть Британии да западной оконечности Галлии или Иберии. Один Луций не смотрел в море, но оглянувшись, тревожно разглядывал скалы — ему показалось, будто на одной из них стоит знакомый силуэт колдуна Руиса. Спали под двойным караулом, но нападения так и не последовало. Поначалу корабельный быт показался многим адом. Фейруза заняла единственную одиночную каюту — покои подле неё остались за Квириной, Тиестом, Архипом и рабыней-камеристкой Аттикой. Телохранительницы-арабки разместились в центре, надежно отделив тонкими деревянными перегородками и ширмами своё обиталище, а с ним и обиталище своей госпожи от похотливых солдатских взглядов. Но даже их преследовал вездесущий, идущий от воды и дерева, холод... Солдатам на верхней палубе приходилось ещё тяжелее. Март — жестокий месяц. Если днем ещё можно обмануться считая, что наступила весна, то ночью в море гуляли по настоящему зимние морозы. Люди прижимались друг к другу, кутались в припасённые (слава Иосифу Сайферу) одеяла и всё равно каждый день хоть один легионер начинал кашлять. И тут уже слава Аделфу, пополнившему в Новиодуне запас микстур. Всё усугубляет качка и морская болезнь. В первые дни едва ли можно было выйти на палубу и не услышать характерный рвотный звук. Но и потом нашлись те, кому море крепко вцепилось в живот — в основном не знающие воды арабки, но досталось и Аспургу и Тамар, вдруг обнаружившим, что хотя дух их крепок, тело норовит отправить сначала всё съеденное, а потом и просто «всё» за борт. Шептались, что Фейрузе так же тяжело, но хитроумный Квирина приготовил ей микстуру, смягчающую бурление желчи. В действительности, Клавдий просто окуривал госпожу сонным дурманом чтобы даровать ей несколько часов покоя. Постоянная тряска вызывает боль в ранах. Не раз среди ночи Аделф или Эрвиг просыпались с воем, от которого подскакивал весь корабль — слышалась шаркающая походка Квирины, разносился приятный запах маков, полыни и конопли — и воцарялась тишина. В те дни вы впервые действовали как отряд. Поддерживали друг друга чем могли — даже завязавшееся соперничество не принимало форму вражды. Фигурантами оказались Архип, Эморри и Эрвиг — и началось все с того простого момента, когда однажды германец поднёс к столу Луция пойманную им огромную камбалу. Присутствовавшая там же Фейруза что-то шепнула стрелку, и на следующий день тот подстрелил на обед большую морскую птицу, которую арабка почему-то тоже отправила магистриану. Так и пошло — варвары в основном рыбачили, как принято в их народах, лучник же натягивал тетиву, раз даже попав в дельфина, оказавшегося на удивление вкусным. Соперничество продолжалось, пока однажды Архип не обыграл вчистую оппонентов, к которым присоединился Аспург, в кости, и кто-то не закричал «да ему колдун помогает!» После того как все едва не кончилось дракой, состязание было прекращено волей обоих почтеннейших господ. Гектор был ещё задумчивее и молчаливее обычного. Порой он внимательно смотрел на Фейрузу, идущую в сопровождении Квирины по какой-либо надобности — но ловил себя на мысли, одному ему ведомой, и отворачивался. Только сжатая в кулак рука могла выдать терзающие легионера в тот миг чувства — да ещё то, что потом трибун всякий раз садился с солдатами на вёсла. Делать это приходилось довольно часто — точно пару раз в день. Обычно — при выходе с места стоянки и соответственно при швартовке. Ночевать в море Саваг настоятельно не советовал. В прошлом он был капитаном пиратов — Аврелиан приобрёл его с молотка после неудавшегося налёта — и точно знал не только все береговые бухты, но и повадки местных бандитов. Оказывается, готы порой предпочитали подкараулить корабль, который узнавали по зажженным фонарям, и подойти к нему на гребных шлюпках среди ночи. Забравшись на борт со звериной ловкостью и избавившись от часовых, они сеяли ужас и смерть порой на вполне защищённых судах. К чему строить корабль когда хватает хижины и лодочного навеса на берегу, да пары дозорных с глазами на правильном месте? К тому же ночью сложнее увидеть приближающийся шквал или иное бедствие. Поскольку вы шли вдоль берега — можно было запросто сесть на мель или вовсе напороться на скалу. И хотя у Савага были четыре помощника, опытных матроса со сходной судьбой, каждый из которых мог работать с парусом или рулевым веслом — они чередовались каждые три часа — даже эти морские волки были отнюдь не всевидящи или всеведущи. Особенно по ночам. Да и днём бывали эксцессы, правда больше по вине неопытного экипажа. О, вы никогда не забудете ворчание солдат, не желающих подчиняться рабу, несвоевременные хлопки весел о воду, и наконец — удар! Мель! Ещё в устье Дуная! Капитан ругался так, что его несомненно ждала бы порка если бы хоть кто-то кроме него знал, что делать. И следующие несколько часов римские гордецы стаскивали судно с мели по берегу за канат, привязанный к мачте. После этого капитана в общем-то слушались. По крайней мере он очень мягко и вежливо объяснил гордым господам, что там, где на реке был песчаный нанос и плотный ил, в море будет подводная скала, которая пропорет днище на раз — и мигом отправит, так сказать, на днище, без малого восемьдесят человек и двадцать лошадей. Сам Саваг конечно умеет плавать и не сомневается в таковом умении благородных господ — и все же не желал бы чтобы хоть кто-то прибегал к таковым умениям. Так что лучше бы оставить на берегу все эти «да это же просто тучка» или «мы спешим, ночью поплывем» или «а чего у берега сидим, давай в открытое море». Впрочем, на всё воля господская. Ухаживает за больными Квирина. Повязки меняет, щурится довольно. Аделф поправляется словно над ним колдун постарался — может так и было, а может медицина показала свою силу, но хоть и с палкой, лекарь уже через несколько дней мог ходить. Эрвиг навсегда сохранит косой шрам на лбу и такой же на бедре, многие глядя на него будут замечать легкую хромоту — но и ему удалось сохранить ногу и даже не оказаться прикованным к палке. Сложнее всего пришлось Эморри, чья рана хоть и не была опасна, оказалась наиболее заметной. Одно дело — благородный шрам на лбу, другое — перебитый нос, к которому возможно никогда не вернётся прежняя форма, даже когда срастутся кости. Легионеры прозвали его Ринотмир, что в переводе с греческого означало «разрубленный нос». Впрочем, даже у злейших из шутников хватало проблем. Сложнее всего солдатам давалось дежурство на мачте — грот достигал в высоту одного акта. Представьте себя на миг Архипом в день, когда по какой-то надобности наверху понадобился его острый взор. Представьте, как лезете по снастям, стараясь не смотреть вниз и не обращать внимания на качку, как наконец оказываетесь на топе мачты, где для дозорного установлена пара досок, на которые можно встать, крепко держась обеими руками за ту самую мачту... Корабль и вода внизу кажутся маленькими, а вот качка на высоте усиливается многократно. Ветер и волны несут Архипа из стороны в сторону, опасно накреняя то туда, то сюда, мурашки бегут по его коже, ему кажется, будто корабль вот-вот завалится на воду бортом, и он, Архип, полетит от этого удара в непрозрачную серую воду... А снизу: «Что видишь ты, Архип?!» И как не ответить: «Смерть вижу» Но вместо этого лучник вдруг набирает побольше воздуха в грудь и что есть мочи кричит — Земля! Земля! Последний отрезок пути. Единственный выход в открытое море, капитан Саваг считает, что следует достичь Днепра до темноты. И вот, Архип наконец увидел землю. Коварно море — лишь через пару часов то, что очевидно дозорному на мачте, наконец увидели солдаты на палубе. И лишь на излете дня услышите вы наконец команду — Убрать парус! Перейти на вёсла! Полная смена! Саваг мрачен. Он рассчитывал добраться до Днепра раньше, чем подует береговой бриз — а теперь судно будет вынуждено бороться разом и с ветром и с течением. — Тейран, давай за барабан! Полная смена значит полная! Нужны все гребцы! Мне плевать, если ваши руки стёрты в кровь, плевать если у вас болят задницы или суббота! Вы выдадите мне полный ход и в следующие несколько часов единственное, что вы должны слышать это тот барабан! Ритмичные удары разносятся над кораблем. Мокрые от пота рубашки гребцов натирают кожу, и несмотря на холод многие предусмотрительно сбросили их. Саваг принимает рулевое весло с одной стороны кормы, один из его помощников — с другой. Наконец, ещё двое отправляются на бак и мачту. Время от времени они перекрикиваются на одном им известном языке. То дозорный подаст сигнал, и корабль резко вильнёт, обходя невидимую мель или препятствие, то капитан вдруг крикнет барабанщику, чтобы тот ускорил или замедлил темп. А иногда и вовсе над палубой проносится крик — Чего расселись, слабаки! Мне самому сесть на вёсла?! Я сука десять лет на вёслах отсидел, и ни разу такого позора даже не видел! Держать темп! Весла это вам не сиськи ваших жён и мамаш! Давай! Давай! И корабль входит в лиман, входит под слабый скрежет снастей, под треск ветвей голых деревьев и шуршание камышей. Луций стоит на носу. Словно статуя замер он в окружении Марка, Аспурга и Тамар, и кажется будто не разведчик он, но завоеватель, бросивший жребий, не на переговоры идущий, но на войну. Фейруза возлежит на корме. Рабы с поклонами подносят ей вино и изюм, разминают утомленные качкой ноги, а один, стоящий у борта, красочно пересказывает то, что видит. Для неё это просто прогулка. Идёт вперёд гордая либурна — редкие льдины бьются о корпус. Холодный ветер бьет в лицо магистриана, словно плеть проходится по спинам гребцов — а угрюмое серое небо безразлично гонит к морю отару облаков. Сама природа норовит покинуть эти земли — зачем же идёшь ты сюда, Луций Цельс Альбин, против ветра и течения, против опасливого голоса разума и пророчеств злой судьбы. Что ты надеешься обрести? Зачем на самом деле ты ищешь гуннов? Очищается персиковое небо на западе. Солнце заходит, и в лучах его вы внезапно видите город на холме. Ольвия. Последнее пристанище идущих на север, вольный полис, тяготеющий то к Империи, то к Боспорскому царству... Теперь метания завершились. Чёрные от копоти стены окружают огромное кладбище — с одной стороны жители положились на крутой склон и в прошлом ограничились частоколом, но сейчас огонь подарил вам четкий вид разрушенных домов и башен, сваленных в кучи обугленных тел... Страшнее всего было зрелище кольев, выставленных вдоль береговой линии. Когда-то на них были тела защитников города, но морские гады и птицы оставили только кости. Вот куда вы идёте. В земли, где остались только мертвецы... Либурна входит в Днепр. — Всадники! Около десятка, вооружены! Вдруг кричит дозорный на мачте. Но когда корабль подходит туда, где кавалеристов могли бы увидеть остальные, их уже и след простыл. Мрачен Саваг. Мрачен — ибо видит в призраках Днепра знамение грядущих смертей. Но есть ли у него иной выход кроме как сказать что-то, кроме того, что он должен сказать? — Госпожа Фейруза. Я бы бросил якорь посреди реки, не высаживаясь на берег. Мой народ называл эту страну «землёй ведьм». И хотя это лишь легенды — кто знает, кого можно встретить в этих проклятых землях...
-
В посте очень много "но": эпично, динамично, исторично, чудесно!
-
Хороший тамада мастер и конкурсы броски интересные!)
-
Арррр, суррровое моррре!
-
+ За одну картинку можно плюсик ставить, а ведь текст еще круче.
-
Отличный пост, заполненный деталями и бытом на корабле.
-
У меня от этого поста морская болезнь
|
-
Оружие опустил полностью, чтобы не пугать эльфийку, но держался на расстоянии от неё. Отошёл назад, чтобы видеть также своих друзей и большую часть окружения для манёвров. На всякий случай. И пост хороший, и действия грамотные. Красота!
|
Архип вышел на улицу каким-то другим человеком. Вроде всё тот же, ни ран, ни шрамов, ни повязок, одежду даже не менял, а шёл и смотрел на всё вокруг как будто впервые видел. Или как будто не видел ничего вовсе. Вилла из подозрительной западни в уютный дом обратилась, такой, какого не было даже в памяти о детстве. Гости-легионеры же, из почти побратимов армейских, чужаками на миг показались, мрачными тенями, кривыми отражениями битых зеркал. Рябь на воде, изморозь на вмёрзшем в землю щите. Главные сотрясения — глубоко внутри. Не центенарий больше, не командир всадников, даже не телохранитель той-единственной, кого привык защищать, кого хотел защищать, и кого не защитил. Кто такой Архип в свите Фейрузы, полной тренированных на битву и охрану арабских воительниц? Пустая дальняя аллея в ухоженном саду. Кто такая сама Фейруза? Полубезумная сказочница с востока, по неведомой причине возвышенная римским сенатором. Игрушка судьбы. Что ж, есть что-то схожее между ними. Быть может, счастливой неудачнице везунчик-недотёпа подойдёт лучше, чем величественной дочери Рима — хладнокровный пограничник-эксплоратор.
Так и самому с ума сойти недолго. За два дня мистики да ужасов больше чем за всю предыдущую жизнь!
Делом, скорее занять себя делом. Лук! Луков у Архипа было целых три, и, как выяснилось, украден оказался самый старый из всех, тот ассиметричный, для стрельбы верхом, с которым конный саггитарий прошёл несколько последних лет службы. По старой памяти и привычке Архип ходил с ним достаточно, чтобы во внимании окружающих восприниматься владельцем именно такого лука, хотя, как телохранитель, он отдавал предпочтение более скоростному скифскому. Его ему недавно подарил Аврелиан, после того, как Архип рассказал, насколько быстрее смог бы среагировать на внезапное появление убийцы из толпы, будь он вооружён двояковыгнутым луком.
Найти украденное было делом не только безопасности (даже странно, что Луций не воспользовался таким поводом, чтобы наказать почти-дезертира) и не только чести и памяти (сколько варваров было убито из этого оружия!), но скорее способом собрать мысли воедино, успокоиться. Мало было у аскета-эксплоратора вещей, которыми он в принципе дорожил, но старый лук был одной из них.
|
|
|
|
|
|
|
Наташа слушала Чайковского, чуть улыбалась краешками губ, и думала, какая все-таки коварная и неверная эта штука, надежда. Вездесущая. Та, что может найти и в окопе под артиллерийском обстрелом, и в кабине, посередине тяжелого спора. Вот, как сейчас. Только что глубоко несчастный, и, кажущийся сломавшимся, человек ожил на ее глазах. Всего только от того, что его коснулась тень надежды, даже не она сама. Партийная дружина, это, конечно, не боевая организация, но тоже неплохо. Хорошо, даже. Она внимательно слушала имена и адреса, как в старые, добрые времена, когда лихорадочный шепот в толпе из-за спины мог назвать адрес явки. Когда Чайковский закончил писать на салфетке, она быстрым, трудноуловимым движением «исчезла» ее к себе в карман. Нехитрый фокус. Это как выхватить револьвер, только наоборот. - Конечно, - кивнула она, - вот после дуэли и пойду, в гости, а вы тут держитесь. Не давайте господам офицерам больше, чем это совершенно необходимо.
Разговор с Чаплиным ничуть не разочаровал эсерку. Не хочет стреляться, не воспринимает как противника на линии огня, цедит слова свысока и не боится, отлично. Каждый кузнец собственных несчастий. Возможно, Григорий Ермолаевич успеет удивиться перед смертью, а может и нет, в том случае, если все пойдет по плохому сценарию. Сам же вещал, что человек «смертен внезапно», прямо пророк, можно подумать. С тех пор как женщины взлетели в небо и научились нажимать на спусковой крючок, они, воистину, стали смертоносными, как мужчины. Не равными, что бы там не вещали феминисти, другими, но опасными. А ситуация в Архангельске, точно входит в ее «сферу интересов». Просто господин Чаплин еще не знает, о воссоздании партийной дружины. Так что она в ответ на небрежный поклон выдала насмешливую улыбку и шутовски вскинула руку к непокрытой голове и слегка растрепанным непогодой кудрям. - До свидания. Скоро увидимся. Потом Ласточка пошла в темноту и непогоду. Одна. Она не знала Архангельск «как свои пять пальцев», но уже изрядно поездила по городу и примерно знала, куда идти. Начать она решила с бывшего командира дружины Капустэна. Время ползло к восходу солнца, поэтому женщина решила не откладывать визит до того времени, как появятся извозчики. Лучше прийти рано, чем опоздать и не застать дома. Она не боялась растаять под дождичком, «не сахарная», и пройтись ножками. И, тем более, не боялась неожиданных встреч в темном городе. Ну что с ней может случится посреди старинного русского города в три часа ночи? Когда у нее с собой три ствола...
|
|
Если Лидка и опасалась чего-то такого, то напрасно: мысли пана Болеслава были в этом отношении не о ней. О ней ему такое даже в голову не пришло бы: он чувствовал в своей любовнице готовность немного польстить в разговоре, но после всего что она рассказывала, ему бы представилось невозможным, что она готова сделать это в постели. Уж слишком сильная и искренняя любовь к удовольствию в ней ощущалась. – Ну, я в грехах не силен, что грех, а что нет, – ответил Болеслав на её философские размышления. – Тут бы епископа нашего позвать, он-то уж бы разобрался, все что надо отпустил: а все что не надо – себе забрал. Но что-то я смотрю – кровать большая, а места, как ни крути, все равно только на двоих! Так что... нет, пожалуй, не будем его звать! А то начнет тебя исповедовать да причащать, я же и заревновать могу! Он сам подивился, как такая дикая шутка могла слететь у него с губ, но вот – слетела как-то. С Лидкой много такого было возможно, чего без неё – невозможно, это он давно понял. А еще подивился – как красиво излагает. "Врата разума"! Как по книге прямо! – А ежели серьезно, мысль интересная. Ключик, значит, подобрать, говоришь? Это я запомню! Оголившиеся, значит, чувства! – усмехнулся, проводя рукой по обнаженному телу. – Где ж ты так говорить-то научилась красиво? Тут растеряться нетрудно, что с тобой делать: смотреть на тебя, слушать или еще что-нибудь третье... И чувствуя свою твердость, и ощущая, что она тоже её чувствует, Вилковский понял: прямо сейчас-то выбор невелик. – Дикая Охота! Ну, поохотиться я люблю! Пережить-то, конечно, можно и не пережить. Но и не рискнуть нельзя! "Кто не рискует, того красавицы не целуют!" – так говорят, – сказал он, нарочно заменив "девки" на "красавицы". Тут он вдруг притянул её за шею к себе, впился в дразнящий, слегка приоткрытый рот, захватил его, растворился в нем на несколько секунд, так, что внутри все сначала замерло, а потом сладко заныло. Так выпивают до дна бокал перед тем, как ахнуть его об пол и решиться на что-нибудь. И глядя в её голубые, бездонные глаза, в которых утопил уже и запреты, и благоразумие, и стыд – а им все мало, всё только хлопают своими бесстыжими, лукавыми ресницами – проговорил: – Да, пожалуй, что-нибудь третье! Давай свою охоту, красавица!
|
Тамар улыбнулась еще раз, весело сверкнув глазами, молча, как и просили, а потом рукой показала в какую сторону нужно повернуть. Странная девочка, хочет, чтобы Тамар называла ее госпожой, и, чтобы Тамар молчала, и все разом. Ревнует?! Или обижается на то, что Луций спит не только с ее матерью? Хотя, вроде, у римлян в порядке вещей иметь рабынь и наложниц. Во всех смыслах слова "иметь". А, вообще, плохая девочка. Не хочет дружить. Жалко. Тамар могла бы многому научить юную Валерию, в отношениях с мужчинами. Посмотрела бы своими юными, нахальными глазами, что такое чистая, как сталь, страсть. Может она будет за ними подсматривать? При одной мысли об этом у аланки быстрее забилось сердце в груди. Гордая девочка, вся в отца, но глупая. Не понимает, что важен не цезарь, а тот, кто цезаря сотворил. Волк силен не сам по себе, а стаей. И она, в стае Луция, самая верная и преданная волчица. Которая не только раздвигает ноги, но и спасает жизнь. Которая не предаст, не ударит в спину. Такими волчицами не кормят собак. И, Великое Синее небо, надо же было придумать, "лакомиться стриженной бошкой". Чем там лакомиться, то?! Разве что язык вкусный и губы. Щеки уже не то. А до мозга собакам трудно добраться, они не медведь и не лев, чтобы раскроить череп ударом лапы. Шейка вкусная. Но на голове без тела ее короткий обрубок. Вот, глупая. Угрожать человеку, который может оборвать твою жизнь в любой момент. Одной стрелой, одним ударом меча. Или спасти, от врагов. К тому же, если все станет плохо, она сдерживаться не будет и заберет с собой на тот свет всех, до кого дотянется. Кого в этот последний миг посчитает врагами. Даже обижаться на эту милую глупышку не хочется. Дева без меча угрожает женщине с мечом. Тамар беззвучно усмехнулась. Ей хотелось ответить что-то краткое и емкое, в духе самих людей - волков. Вроде: - Мы идем туда, где правит не закон, но сила, не правила, а меч. Но, промолчала. Потом поговорит. С Луцием. Ему, по крайней мере, нравится ее голос.
|
|
"Да черт тебя подери", – думает Луций с хорошо скрываемой злостью. - "У тебя тут что, коробка в чулане, из которой ты достаешь дуксов, комитов и цариц? Сколько их там ещё сидит?" И ещё он чувствует горькое злорадство. Он вспоминает годы отставки, да-да, те самые, которые он провел с семьей, и думает: "А вот если бы вы не выгнали меня, Софрония и ещё кучу дельных людей, и не посадили на их места всех этих Романов, Максимов, Лупицинов, Ремигиев – под Ктесифоном намотали бы на копья эту бабу, а не семьдесят тысяч наших парней. Столичные педерасты! Доигрались в политику?! А теперь вы играетесь с этой Фейрузой, потому что не знаете, что ещё делать. А она в любой момент отгрызёт вам пальцы и сожрёт ваши глаза." Но это – чувства, которые ощущает тот Луций, что стоит здесь и вежливо улыбается, как ни в чем не бывало. Тот, который смотрит на всё сверху, думает: "Так-так, очень интересно. Новая царица арабов – персиянка? Арабам это очень понравится!" А о своем "сне" он не думает. О нем он подумает как-нибудь потом. – Прославленная Фейруза, я рад встрече и выражаю своё искреннее восхищение твоей красотой и твоей славой. Если память меня не подводит, я слышал, что ты совершила множество подвигов на войне. Позволь мне представить тебе моего секретаря и помощника, Марка Аврелия Контаренона, происходящего из древнего рода, подарившего миру целую плеяду выдающихся римских мужей, среди которых было четыре Августа. Марк, присоединяйся к нам на своем ложе. Я прошу простить его за небогатую одежду, дело в том, что Марк – юноша многих дарований, и только что помогал Квирине совершать хирургическую операцию, чем несомненно спас жизнь человека. Однако его туника была запачкана кровью, и потому чтобы не задерживать тебя, мой господин, и тебя, почтенная Фейруза, мы не стали терять времени на поиски более подобающего одеяния. О том, что Аспург знаком с гуннами не понаслышке, Луций предпочитает умолчать. На предложение лечь рядом с Фейрузой, он с улыбкой отвечает: – Я полагаю, многие променяли бы несметные богатства и целые страны, чтобы возлежать рядом с такой царицей, однако, чтобы не обидеть превосходного Аммиана, мне все же следует занять ложе возле тебя, мой господин, как и ранее. А любопытно, как поменялось выражение лица у Аврелиана. Только что он был взволнован, встревожен, даже напуган, а теперь вот весел и приветлив. "Хитрый сучок. Задумал что-то", – отмечает Луций, располагаясь на ложе. Есть такая порода людей – их хлебом не корми, дай что-нибудь задумать, у них сразу от этого настроение поднимается. "И какие же они с братом разные! Тот вообще по жизни головой пользуется, в основном чтобы шлем носить. Правильно ему в шлем-то нассали, с намеком." – Полагаю, тебе не терпится узнать, как проходит расследование, которое ты попросил меня совершить. При участии Аммиана мне удалось установить предполагаемого убийцу – это всадник из приданной мне турмы. Мои люди преследуют убийцу и, я полагаю, скоро настигнут. Происшедшее – дело рук одного, возможно, двух человек, и можно с уверенностью говорить, что тебе опасность не угрожает. В то же время мой врач-вольноотпущенник был тяжело ранен. Усилиями Квирины и Марка он будет жить, за что я хотел бы сердечно поблагодарить тебя. Однако а в отряде имеются ещё раненые, более легко, в частности, трибун римской армии. Я бы хотел, чтобы Квирина также осмотрел всех нуждающихся во врачебной помощи. Луций старается говорить это спокойно и бесстрастно, без намеков интонацией (а намекать есть на что! "Видали? Еще одного предателя мне подсунули!"), чтобы Аврелиан не начал нервничать. Но это пока не нужно. "Занервничаем мы с тобой попозже," – думает он. – "Оно само собой получится, без всяких интонаций." – Что касается продолжения путешествия, мой господин, то я несколько в замешательстве. С одной стороны, сиятельная Флавия освещала наше путешествие своим благородством и образованностью, очевидно, внушенными ей тобою, поэтому я не могу рассматривать, то, что буду лишен её общества, иначе, как досадную утрату. Каковы же причины того, что она остается в Новиодуне? "Вопрос важный. Давай, сенатор, колись. Что не так с твоей женой?" – Кроме того, как я понимаю, с поручением её отправил комит Лупицин. Я не сомневаюсь в твоём выборе и в том, что почтенная Фейруза, обладающая описываемыми тобой талантами, как и теми, о которых говорит молва, станет достойной заменой. Но не будет ли правильным узнать у комита, согласен ли он с такой заменой? Ну и собственно... – К тому же, боюсь, что время на это у нас есть, ведь, как ты сам слышал, мне было отказано в предоставлении кораблей. Так что если ты хочешь отправить дочь царя Альхариса в путешествие в ближайшие дни, полагаю, ей придется совершить его без меня, – завершает он с нескрываемым сожанием.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
«Добрый человек»-проводник на слова магната только отрицательно покачал головой, но деньги взял – миг, и золотые кругляши скрылись в трехпалой ладони. Поклонившись в пояс пану, он отошел с дороги в сторону, спокойно смотря за скрывающейся в воротах замка кавалькадой. Ничего удивительного в такой его молчаливости не было: за всю дорогу неразговорчивый проводник едва ли проронил пяток слов. В замок он не собирался: его задачей было проводить отряд лесными тропами до замка, а потом обратно к берегам Немана, а жизнь в каменной клетке в его цели не входила.
Пройдя сквозь узкий коридор, при штурме которого атакующие, пробей даже они ворота, умылись бы кровью, Ойген попал на широкий просторный двор, усыпанный красно-желтым хрустящим песком. Там его и встретил окруженный армигерами комтур. Фон Клейсту было немногим больше сорока, и породистое орлиное лицо уже потихоньку начало оплывать, но сохранило еще врожденное благородство. Острый подбородок украшала светлая кучерявящаяся бородка, росшая в двух направлениях – последствия старого шрама, тянущегося через щеку вниз. Водянистые голубые глаза смотрели цепко и внимательно, подмечая все детали: от одежд гостя до вооружения его комитов, от лошадиных подпруг до настроения воинов. Одет он был в черный пурпуэн, из-под ворота которого виднелась белая котта, узкие обтягивающие чулки и остроносые пигаши. Поверх пурпуэна, препоясанного широким поясом, был наброшен расстегнутый кортепи, также орденских цветов. Голову мужчины украшал жесткий шаперон, на удивление не белый и не черный, а вполне голубой. Держа руку на рукояти меча, комтур отдал гостю неглубокий поклон и ответил степенно: - Приветствую вас, герр фон Корф. Вы совершенно правы, мне известно и о происходящем в Гродно, и о вашей роли в этих событиях. Полагаю, что они и являются целью визита. Но не будем вести речи во дворе: я приглашаю вас и ваших людей в трапезную, после чего вы, по своему усмотрению, сможете либо отдохнуть с дороги, либо продолжить наш разговор в более спокойной обстановке в одном из покоев донжона. - Прекрасно! Никак не откажусь. - всплеснул руками Корф и вернул шляпу на голову, - Идем-те же!
Гродненский магнат отправился вслед за рыцарем, увлеченно рассказывая ему по пути что-то о своей дороге до замка, а за ними последовали и корфовы люди, перепоручившие коней орденской прислуге.
Пролетела трапеза, во время которой Ойген не молчал, но никак в своих речах не касался дел, поглощая за комтурским столом плоды рыцарского гостеприимства. Говорил все больше о мелочах, о погоде да о мастерстве каменщиков, которых герр Иеремия Кульчицки фон Кракау пригласил на строительство своего замка. Но затем, когда обед подошел к концу, попросил у комтура возможности поговорить наедине.
Оказавшись с фон Клейстом с глазу на глаз, Ойген рассказал ему кратко о том, как будет по воле Ягайло производиться выбор нового гродненского князя, а затем обратился к комтуру с вопросом:
- Мне любопытно, право, что думают об этом в Ордене?
- Что об этом думают в Ордене, - последнее слово мужчина особенно выделил интонацией, - мне не ведомо: слишком малый срок прошел с этой поры, чтобы и магистр, и все комтуры пришли к единому мнению. В общем же можно сказать, что мы этой ситуацией, - он призадумался, - да, пожалуй, самым верным будет сказать, что заинтересованы. Равно как и озабочены грядущим браком меж Ягелло Литовским и Гедвигой Польской. Гродно, что вам и без меня известно, герр фон Корф, есть пересечение многих торговых путей, и через его ворота в том числе лежит путь в византийствующую Русь. Не удивительно, что нас волнует, кто воцарится на княжьем престоле. Ведь некоторые претенденты слепы и спесивы, и явно настроены резко против Ордена святой Марии Тевтонской в Иерусалиме.
Ежели вам, герр фон Корф, интересно именно мое мнение, то я считаю полезным помогать самому достойному из претендентов, зная, что он не забудет о той руке помощи, что протянули ему в трудный час. Ведь ab altero expectes, alteri quod feceris, не так ли? А если его интересы и интересы наши совпадут, то почему бы не направить их к общей цели?
- Истинно так, истинно так! - охотно согласился Ойген. Затем задумался на пару мгновений и заговорил снова:
- Предчувствуя интерес, которым благородный Орден несомненно одарит грядущие выборы, я прибыл не с пустыми руками. Я прибыл с предложением! - он сделал краткую паузу и улыбнулся собеседнику, - Видите ли, Ягелло желает мира и спокойствия в окрестностях Гродно. Дружбы нового гродненского князя с ближайшим своим соседом, то есть Орденом святой Марии. Его герольд, герр Сокол-Ясински, сообщил мне, что на голос и милость великого князя я смогу рассчитывать, если сумею добиться от Ордена отказа от всяких притязаний на Гродно.
- Я полагаю, у вас и ваших братьев-рыцарей и без всяких соглашений не будет никаких причин претендовать на земли доброго католического правителя... Но для спокойствия великого князя да и для спокойствия жителей Гродно было бы неплохо скрепить все это печатями и договором...
Тут Ойген фон Корф извлек небольшой тубус со свитком из кармана своего платья и протянул его своему собеседнику.
- Если кратко, то вот, что я предлагаю:
- Орден святой Марии Тевтонской в Иерусалиме признает меня, Ойгена фон Корфа, и всех моих потомков законными правителями Гродно и обязуется не претендовать на наши земли и иные владения, покуда исповедуется в моем роду истинная христианская вера.
- В обмен же, покуда я сам или мои потомки правят Гродно, мы обязуемся не взимать никаких поборов и податей с купцов и путешественников, проходящих через Гродно и имеющих при себе особую освободительную грамоту, выданную Орденом. Орден же получает право выписывать такие грамоту всякому, кому управители его сочтут нужным, за плату или безвозмездно.
- Вступает в силу этот договор только в том случае, если я все же буду избран новым князем Гродно.
- Я намеревался передать это предложение великому магистру через вас... Что вы думаете? Устроит оно его?
Откинувшийся на спинку глубокого кресла комтур не перебивал гостя. Изредка прикладываясь к большой пивной кружке, окованной широкими железными полосами, он смотрел на ярую игру пламени в камине, изредка переводя доброжелательный взгляд на своего собеседника. За окном вечерело, и дневное светило уже не освещало всю комнату, в углах которой начали клубиться тени. Мерно трещали дрова, объятые жарким пламенем, снизу слышался отдаленный гомон голосов, редкое и ритмичное постукивание кружки об стол, звучали негромкие голоса переговощиков. Когда Ойген упомянул про «непустые руки», фон Клейст даже приподнял заинтересованно бровь, ожидая продолжения. Удостоверившись, что пока что в руках гостя лежат только слова, он вернулся в прежнее расслабленное спокойствие. Изредка кивавший словам гродненского магната, он безо всяких лишних вопросов и уточнений принял тубус. Дождавшись окончания монолога юноши, Луитпольд попросил дать ему некоторое время и, подставив поближе высокую яркую свечу, углубился в изучение свитка.
Ознакомившись с написанным, он потер уставшие глаза, после чего, поморщившись распрямился, чувствуя, как похрустывают кости. Допив одним глотком оставшееся пиво, комтур утер губы широкой ладонью с мозолями от меча и ответил: - Благородный Орден, несомненно, одарит интересом грядущие выборы. Более того – уже одарил. Но лишь вниманием, а не военным походом. Кто взгляд направит в сторону Пруссии, убедится в этом: все действия наши тому порукой тому. Сами, по своей волне, не в защиту несчастных, мы не принесем меч и пожарище в земли Ягайло: так вы можете передать ему, герр фон Корф. Выдерживая паузу, рыцарь задумчиво смотрел на потолок. Увы, там ответа не было, и взгляд его вернулся к магнату: - Торговое предложение дельное, но как к этому отнесутся принц и королева? Орденские купцы зачастят через Гродно, а ручеек податей пройдет мимо карманов. Даже если Ядвига или Ягайло примут эти условия, то нам остается только верить, что их потомки будут столь же крепки своим словом, как ваши. Посему, юноша, я полагаю, что магистра ваше предложение не заинтересует, увы. От себя же добавлю, что большинство из претендентов на княжение рано или поздно поймет, что без гарантий от нас им не обойтись. Почему я должен выслушать вас, герр Ойген фон Корф? Или пан Эугениуш Корфут? Только потому, что вы пришли первым? Или потому что по крови вы германец?
На пару мгновений лицо Ойгена приобрело выражение совершенно несчастное и растерянное. Он открыл было рот, чтобы возразить, но уместных слов не нашел и только лишь всплеснул руками.
На несколько секунд германец по крови затих. На лбу его выступили вдруг морщины, а беспокойные руки не могли найти для себя места. Затем он заговорил все же, медленно и осторожно подбирая каждое слово:
- Позвольте же, даже если торговый договор будет расторгнут, некоторую выгоду он принести успеет... Но пусть, пусть с ним. Чем еще я могу заинтересовать великого магистра? Что будет угодно Ордену? - он с мольбой посмотрел на комтура, - Я готов к компромиссам, готов к переговорам, видите ли.
Но вдруг переменилось что-то вновь в лице фон Корфа. Будто вспомнил он, что не скромный он проситель, а первейший из гродненских господ, если и не князь, то князем быть превыше всех достойный. Какая-то совсем не германская удаль овладела им и сдуло как ветром трусливое, чего тут греха таить, и совсем не княжеское благоразумие.
- А ведь и действительно, никто другой к вам пока не явился. Может боятся великокняжеского гнева, может обиды старые хранят или боятся чужие раны бередить. А может по глупости или от гордости и не поймут вовсе важность дружбы с Орденом. Чего нам оглядываться на них? Скажите лучше прямо, что нужно вам, и я скажу, смогу ли я это дать.
Собеседник Ойгена продолжал держаться спокойно, будто его слова не произвели такого впечатления. Знай похлебывал себе пиво, посматривал на огонь и вообще вел себя так, словно они обсуждают урожай репы на призамковом хозяйстве. На эмоциональную тираду фон Корфа он только повел широкими плечами и пояснил: - Молодой человек, Орден – не купцы, и за сиюминутной выгодой не гонится. Что есть золото? Бес-искуситель. Не цель, но средство ее достижения. И ставить политику в зависимости от золота может только юный или недальновидный человек. Первый недостаток, к счастью, проходит быстро, а вот второй… Н-да. Поэтому ваше предложение и звучит нелепо: если вы как следует подумаете, то сами это поймете. Решать надо главные вопросы, а не побочные, и целью ставить христианизацию Балтенланда, а не заработок и не конфликты с другими правителями. Смотрите сами: Ягелло станет христианином лишь из выгоды, без веры, и по его стопам пойдут многие. Нам же нужна вера в душе, а не на деле. Язычников он особо преследовать не будет, а значит, они найдут прибежище от Ордена у него. Витовт же – просто авантюрист, и его цель нажива. А что это значит? А это значит, что нужен форпост веры , откуда можно нести крест дальше и карать тех, кто служит диаволу. И чем ближе этот форпост к землям язычников, тем лучше. Но ни один литовский король на такое не пойдут – как я уже сказал, их цели иные. Остальное же прошу считать моим мнением, а не мнением магистра. Гроденбург должен стать орденским городом, ножом у горла нехристей. Вы хотите им править? Вы будете им править. Но клятва ваша будет принадлежать магистру, а не язычнику, готовящемуся креститься ради союза и сладкой вагины польской королевы.
Ойген выпрямил спину и вскинул чуть нос, став похожим на гордую девицу, что гордо бережет добродетель свою и в который уже раз дает от ворот поворот очередному ухажеру.
- Я, да будет вам известно, - ответил он, - клялся именем Христовым, что буду хранить великому князю верность и свято блюсти все городские традиции и законы. - и прибавил немедленно: - Покуда, конечно, великий князь сам свои кревские обеты хранит... - фон Корф изобразил извиняющуюся улыбку, - Потому на такое пойти никак не могу. Нет, нет, никак не могу!
- Только и все прочие претенденты, я боюсь, на такое не пойдут и без всяких клятв. Это же выходит, что ставки в случае поражения вдруг становятся крайне велики, а в случае победы остаются, что и были. - тут Ойген вспомнил, что для рыцарей игры со ставками строго запрещены и поморщился, - Ну вы понимаете? Если получится взять княжество, то с вами оно больше не станет. А если не получится с вами его взять, то придется терпеть всяческие страшные казни за измену великому князю или бежать и бросать земли с имуществом. На это никто не пойдет. Только если совсем кто-то от властолюбия и алчности в отчаяние впадет...
- Да и если взглянуть на это под определенным углом, то и со мною во главе станет Гродно ножом у горло Ягелло... Грозящим ему, если он решит от данных обещаний отказаться и снова вернуться к поклонению деревцам, ручейкам и фаллическим изваяниям. В таком случае ведь против него наверняка поднимется польское рыцарство... А спокойно отправиться усмирять его Ягелло не сможет, ведь в тылу у него буду я, надежный друг Ордена и добрый католик. - тут Ойген с намеком и любезнейшей улыбкой на устах посмотрел на комтура: мол надежнее друга Ордену не сыскать.
- Да вы и сами посудите, кто вообще другие кандидаты? Будикидович - верный княжеский пес. Вилковский с Орденом пол жизни воевал. Волкович вчера крестился, а про Юхновичей я и вовсе не говорю. Bydlo! Кто же знает, каким бесам они в своем глухом селе молились? Как можно таких на княжение ставить?
Отхлебнув еще пива и утерев тыльной стороной ладони усы, комтур тяжело вздохнул и расслабил ворот. Судя по прищурившимся глазам, ему не нравилось, куда зашел разговор, и не нравилась неуступчивость гостя. Впрочем, все это не было поводом прекращать беседу: - Герр фон Корф, я не священник, но могу точно сказать, что любой наш капеллан сможет объяснить, что клятвы языческим правителям, пускай даже данные именем Христовым, недействительны. Более того, следуя вашей клятве, вы и продолжите служить идолопоклоннику, только вдвойне худшему, рядящемуся в одежды христианские. А посему греха в том, чтобы оставить его ради союза с божьими воинами, нет. Ведь в противном случае, вы понимаете, вам однажды придется выступить на стороне такого двуличного правителя людно и оружно против Ордена. Что об этом говорит ваша совесть? Какая клятва важнее: человеку, кладущему требы демонам, или Господу? И раз уж вы завели разговор о ставках, то я обращу внимание на то, что победа с нами принесет вам дружбу всех европейских правителей, милость церкви, возможность невозбранно расширять свой лен за счет язычников и, главное, помощь братьев Ордена в ваших начинаниях. А также, вспоминая ваше первое предложение, вхождение Гродно в единое торговое пространство всего цивилизованного мира на правах равного, а не полудикарского захолустья. Фактически, вы получите сами то, что предлагали мне, только для купцов из ваших земель.
Что же до Ягелло, то он вряд ли официально отвернется после крещения от Святой матери нашей католической церкви – это разрушит его союз с полькой. А если сделает, - комтур хохотнул, довольный своими мыслями, - то это же лучше! Оскорбленная в лучших чувствах Гедвига, ее новый женишок, который наверняка появится, и мы, смиренные, разнесем Литву по камешку. А при таком раскладе лучше быть в стане победителей изначально, потому что перебежчиками пользуются, но их не любят. Ну а за других панов говорить не будем – чужая душа потемки. Лучше не о них и не за них думайте, герр фон Корф, а о перспективах идти в будущее стремя к стремени.
Ойген подумал, покачал головой. Наконец ответил:
- Справедливо, клятвы язычникам никакой силы не имеют, а Ягелло хоть и обещал, но крещение все еще не принял. Но и войны я никак не желаю, которая непременно начнется, буде Орден попытается овладеть Гродно. Не хочу крови на руках. - он драматично воздел к каменному потолку ладони в алых атласных перчатках, - И не хочу править пепелищем. Потому вот вам мое предложение. Лучше дать уже ничего не дам.
- Орден всячески меня поддержит на выборах нового князя, великий магистр направит письмо к Ягелло о том, что только лишь меня и меня одного, как доброго христианина истинно благородных кровей, готов признать законным князем Гродно. Взамен я, если займу все же княжеский престол, позабочусь о том, чтобы условия заключенного в Кревском замке соглашения были в полной мере соблюдены в гродненских землях и все до единого язычники там обитающие были обращены в католическую веру. А кроме того... - Ойген многозначительно поднял вверх указательный палец, - Когда я буду избран все же князем, я напомню Ягелло о том, что христианин не может принести клятву язычнику, что такая клятва будет недействительна, а потому, пока не будет он крещен по христианскому обычаю, присяги ему я принести не смогу.
- Крестится он ради меня немедленно? Думаю, что нет. Он тогда предстанет слабаком перед прочими князьями и вызовет чрезмерное недовольство язычников такой вот внезапностью. Пошлет против меня войско? - фон Корф развел руками, - Вот тогда я готов буду принести присягу Ордену, это очевидно.
- А если же Орден предпримет что-нибудь против Ягелло в это время... Ну что же, я клятвами связан не буду и против Ордена выступать не стану. И войскам вашим, если вдруг это понадобиться, позволю пройти через свои земли свободно.... - Ойген хитро улыбнулся, - А ведь кто-то еще из князей-христиан может подумать о том, чтобы последовать моему примеру и от своих клятв язычнику-Ягелло до крещения его отказаться. Ах! Что думаете? Ничего лучше предложить не смогу!
Вот теперь, когда разговор пошел более предметно и затронул ту сферу, к которой фон Клейст и тяготел, он весь подобрался и отставил в сторону былое спокойствие и гуляющий взгляд. Тевтонец смотрел на собеседника прямо, прикусив нижнюю губу, а весь вид его напоминал направленную в грудь врага стрелу – целеустремленную и готовую вот-вот сорваться в полет. И целью этой, вне сомнения опасной, стрелы был вовсе не Ойген фон Корф. - Неплохо, неплохо, герр фон Корф. Я рад, что мои советы помогли вам взглянуть на ситуацию шире. И вы правы, что штурм Орденом Гродно будет окончен кровью и пепелищем… Если никто не откроет ворота изнутри. Подумайте вот о чем: если Ягелло коронуют и крестят, с ним придется считаться, как с христианским правителем, хотя он и останется зверем рыкающим в шкуре агнца. А значит, отобрать Гродно для Ордена и вас будет затруднительно.
Вы много говорили о гарантиях… Но кто может быть уверен, что ваш король к ним прислушается? Скорее наоборот, он поймет, на чьей стороне ваша истинная лояльность, и будет почитать вас потенциальным предателем. Таким демаршем вы сами выроете себе могилу, лишите Орден возможности расшириться, а язычников – креститься. Наша поддержка, друг мой, боюсь, не повысит ваши шансы, а значит, все то, что вы оговорили о последующих событиях, не произойдет. Не достойнее ли славы фон Корфов самому добыть себе вотчину мечом на землях нехристей? Ваши деды будут улыбаться, смотря на вас с небес, как на достойнейшего воина Христова! А став так фюрстом и братом или полубратом Ордена, вы дадите и себе, и потомкам вашим великий шанс еще боле расширить земли Гродно, который, возможно, станет известен как Корффбург. Ныне в Гродно сил невелико, и удар изнутри опрокинет их. А если выждать, то, даже если все пройдет по вашему сценарию, против вас восстанут Будикидовичи, верные княжьи псы, Вилковский и Боровец, привыкшие видеть в германцах только врагов, Волковичи, чье крещение похоже скорее на злую шутку, бесчестные простолюдины Юхновичи и многие иные. В таком случае, боюсь, вы попросту не успеете дождаться прибытия Ордена. Как вы полагаете, герр фон Корф?
- Так вот же! - почти вскричал Ойген, - Вот! Все прочие кандидаты - сброд, как вы и говорите. Если Орден желает мирного соседства с гродненскими землями, то вы должны поддержать меня и без всяких услуг с моей стороны. Кто еще будет соседом лучше? Кто действительно позаботиться о крещение гродненцев? Великий князь же готов меня поддержать именно поэтому - он желает мира с Орденом и отказа Ордена от притязаний на Гродно, а потому полагает, что если кто-то и сможет этого всего добиться, так только я. За это он и готов будет меня поддержать!
- Если же вы хотите войны, - добавил фон Корф мрачно после краткой паузы, - и переубедить вас никак нельзя, то не лучше ли будет Ордену сохранить жизни своих братьев и слуг, отказавшись от штурма еще одного укрепленного города? Города, который в независимости от успеха вашей войны, останется в христианских руках! Ведь даже если Орден войну проиграет, а Ягелло сочтет меня потенциальным предателем, то не станет же он тратить свои силы на то, что отнимать Гродно у своего вассала, пусть даже и не самого верного. У него будет полно и других забот, взять хотя бы Витовта... А я лучше уж прославлюсь Иудой и нерадивым вассалом, нежели заставлю свой город терпеть всяческие ужасы войны.
- Как я уже сказал, ничего больше я вам не предложу. - Ойген приготовился подняться.
- Хорошо. Сядьте. – помрачнел комтур. – Пускай будет так, хотя вы, юноша, и излишне торопитесь с одной стороны, и излишне миндальничаете, когда надо решать жестко и максимально целесообразно. А еще верите, что Ягелло проглотит такую обиду, что его вассал предпочитает дружбу с Орденом покровительству самого гроссфюрста. Это, поверьте моим годам, есть ничто иное, как наивность, которая благородного риттера ничуть не красит. Но воля ваша. Орден объявит, что не видит лучшего правителя для Гродно, чем Ойген фон Корф, и уведомит об этом и горожан, и Ягелло. А там уже, Бог даст, неразумные образумятся, а сомневающиеся поймут, что нельзя усидеть в двух седлах. А теперь, пан Корфут, вы наверняка пожелаете отправиться в отведенные вам покои и отдохнуть с долгой дороги, не так ли?
Да, - подтвердил довольный и слегка даже удивленный фон Корф, - именно так.
Его еще будут мучить сомнения, относительно сделанного выбора. Ему будет совестно из-за всех этих интриг. И конечно, еще много раз Ойген вновь обдумает все сказанное и предложенное. Пока, однако, он был доволен.
- Вот только с уведомлением горожан следует слегка повременить... - добавил он, - На неделю-две. Нужно слегка подготовить народ, вы понимаете. Однако я вас сердечно благодарю!
- Юноша, вы пытаетесь и поддержку получить, и чтобы об этом никто лишний не узнал? - подозрительно смотрит Луитпольд, ой подозрительно.
Ойген дернулся.
- Я пытаюсь выиграть выборы! - возразил он с некоторым возмущением, - Поддержка Ордена нужна мне, чтобы получить голос Ягелло. Даже необходима, пожалуй, ведь зачем еще ему выбирать "немца"? А вот народ на мою дружбу с вами может отреагировать не слишком хорошо. Потому важно сперва объяснить людям, что этой самой дружбой я обеспечу для них мир и благоденствие... Вы понимаете ведь? Для того я и прошу немного времени!
- Я ведь приехал к вам... Мне неловок весьма об этом говорить... Приехал к вам тайно. В городе считают, что я отправился на родину по делам. Но это просто мера предосторожности! Чтобы в случае неудачным переговоров меня не стали обвинять в чем-то...
- Успокойтесь, молодой человек. – поморщился комтур. – Вы германец, а ведете себя эмоционально, как литвин. И вы не у себя в замке, а в сердце рыцарства, так что извольте себя вести подобающе. – Допив пива, фон Клейст трахнул кружкой об стол и, подавшись вперед, продолжил. - Я понимаю, вы хотите сделать и нашим, и вашим. Дескать, если не выгорит вокняжение, вы останетесь чистыми перед другими – полуязычниками, как ваш гроссфюрст. Они же боятся христианских рыцарей, и не любят тех, кто с ними сотрудничает! Но при этом знают, что сила – за нами. Покажите, что вы играете с позиции могущества, а не наравне с прочими, и немало найдется тех, кто предпочтет вас другим. А народ – это стадо, помычат и перестанут. Я хоть как-то пытаюсь вам помочь, а вы все пытаетесь быть милым всем. Так не бывает! Как говаривал один эллин: «Чтобы спастись от Божьего гнева, надо расплеваться с народом. Кто воле народа подчиниться не рад, тот враг вдвойне, и, значит, рот открывать нет у мерзавца права – примерно также думала толпа, кричащая Пилату: этого ты распни, нам же отдай Варраву».
Несколько секунд Ойген посидел молча, занятый тщетными попытками найти место собственным рукам. Преуспев, наконец, в этом, он протянул:
- Да... Вы правы. Сила в городе действительно за мной, никто из прочих кандидатов столько людей, сколько я, не имеет. Значит если кто-то выступит открыто против меня сейчас, то и пусть. Даже лучше! Я смогу их раздаваить. - фон Корф приободрился и даже улыбнулся слегка, - А к выборам народ уже и позабудет все! Потому да, пусть все знают.
- Что же, - старый рыцарь явно устал от разговора, который касался уже лишь мелочей - но его мнению, - да будет так. И да поможет вам Бог. И, если успеем, мы.
***
Той ночью Ойген спал плохо. Было тому виной, конечно, и жесткое ложе в орденской опочивальне, да не только оно одно. Снедали фон Корфа сомнения. Правильный ли он выбор сделал? Сделал ли он выбор вообще? Да и что за коварный бес предстал перед ним в обличье благородного рыцаря? Чувствовал Ойген, будто перенёс сегодня страшное искушение гордыней. Но при том что-то в глубине души твердило, что ничего лживого комтур так и не сказал - только указал на долг его, как доброго христианина. А на гордыне его пытался играть только из праведных пробуждений: чтобы принести христианскую веру в дикую литовскую землю. Чего же в том дурного?
К чему-то дельному Ойген в своих ночных думах так и не пришёл, а вместо этого потихоньку погрузился сам того не заметив в долгий беспокойный сон.
А за многие мили от орденских земель, в славном граде Гродно, Конрад фон Корф думал о планах на следующий день. Об исходе поездки своего племянника он не знал, но ее пока и не брал в расчёт: завтра от Ойгена все равно не было бы никакого проку. А дело было в том, что собирался Конрад принимать дома цеховых старшин и обсуждать с ними не выборы князя, а только лишь выборы нового головы ремесленной гильдии. Тут он был всяко уверен, что сумеет совладать лучше племянничка.
Утром же следующего дня слуги побежали по домам старшин с любезными приглашениями, а на кухне закипела работа: готовили не пир для князей, но обед весьма добротный, как раз под стать всей оказии. Самое интересное, впрочем, началось, когда с едой было почти уже покончено и для Конрада выпал подходящий момент для того, чтобы обратиться к собравшимся с вопросом:
- А кто же, позвольте, заменит теперь пана Волковича, да упокоит Господь его душу? Слышал я, что по этому никакое решения пока не достигнуто…
|
Вернувшийся в комнату Архип внешне выглядел невозмутимым, но и почти неуклюжим в этом своём напускном спокойствии. Как новобранец слишком надеется на щит, так и эксплоратор слишком уж прятался за неподвижной маской сурового пограничника. Вот, словно говорили его молодцеватая стать и загорелость, вот эти скулы резали тысячи ветров десятков гор и предгорий, а эти глаза высматривали сотни признаков грозящих Риму бед! Глаза-то Архипа и выдавали. Он смотрел на Луция с ужасом.
Магистриан и раньше внушал страх, но тут было что-то другое. Архип переводил взгляд с Кассандры на Луция и обратно, и с каждым кругом зрачки его расширялись всё больше.
Эти двое правда похожи. И даже не столько внешне, сколько по поведению, настрою, уж не самому ли воздуху, коим оба дышали! Ничуть не выглядела непринуждённо сидящая на стуле Воробушек допрошенной воровкой, шпионкой или тем более колдуньей, ничуть не смахивал задумчивый Луций на чиновника-дознавателя в рабочем моменте. Теперь и Архипу казалось, что он видел жуткую незримую связь. Стоило ему большого усилия заставить себя говорить без дрожи и нервных ноток в голосе:
ー После отдыха и приведения в порядок оружия и экипировки я шёл знакомиться со своими подчинёнными, господин, когда услышал из твоего кабинета шум, какие-то слова. Я виноват, господин, мне показалось, это был вор. Подошёл к подоконнику, припугнул, пригрозил, да видать, перегнул палку, напугал бедную госпожу. Она... она верно сама меня за бандита приняла, бежать попыталась, прямо через окно, а я лишь в своих мыслях уверился. Пришлось повалить, задержать, и там уже только заметил я богатую одежду. Только... только вот нас увидели рабы местные. И я, я смутился. Не решился обыскивать и допрашивать странную патрицианку прилюдно, мало ли что подумают! Отвёл госпожу в своё жилище, и там уже выяснил, что ничего краденого при ней нет, а сама она беглянка из благородных, пришла искать у тебя, господин, заступничества и покровительства. Я и рад был, признаюсь, что никакую не воровку "поймал"! Только тут нас двое нашли, гм, Марк, назвавшийся твоим секретарём, и Эморри, этериал. От них узнал, что ты на важном об... совете, что тебе нельзя мешать. Решили сообща, под командованием трибуна Татиона, обеспечить госпоже почётную стражу, до выяснения, значит, пока ты не освободишься после обеда. Совета то есть. Ну а я, как нашедший госпожу, вызвался начальником караула. Признаюсь, вину загладить хотел, потому как напугать напугал, а может и совсем хамом да задирой показался? Разубедить хотел, извиниться перед госпожой. Уж не ведаю, поверила ли, но и при тебе, господин, повторить готов! Грубил, верно, угрожал, так и было. Знатную патрицианку не рассмотрел ещё, а языку да рукам волю дал, может даже синяк какой оставил. Я только из лучших побуждений. П-по долгу службы. Г-готов п-понести наказание.
Под конец доклада у центенария чуть ноги не подкосились, но он сжал их вместе, а носки ступней расставил в стороны, цепкими корнями удерживая получившийся крепкий ствол стоймя. Нужно было продолжить доклад, поскорее перескочить неловкий этап!
ー На обед я не пошёл, потому как обеспокоен был всей ситуацией, на посту остался, вот прямо перед этими дверями. Проведали меня десятник Гай и мистик Тиест, с обоими переговорил коротко. Гай подбодрить меня хотел, дескать, извинишься при всех, и наверняка прощён будешь, совет эдакий дал, кхм. А Тиеста я сам позвал, через раба какого-то. Хотел вчерашнее помянуть, чтоб с глазу на глаз, ой. Ну да. А вообще, подумал, осмотреться не помешает на предмет скверны колдовской. Всё-таки такие ужасы на том берегу творились, и в церквушке той осквернённой, и в лесу потом. Вот Тиест меня осмотрел и амулет вот этот подарил, носи пока что, сказал, целей будешь. Странная, конечно, висюлька, господин, неприятная будто. Но может духам тоже? А раз сведущий человек говорит, то поношу пока. В остальном за время караула никаких происшествий не случилось. Нападение только вот. Но я ни нападавших не видел, ни последствий, только шум из-за стен да стрелу в руке Гектора. Решили мы с ним так, что легионеры нужнее тебя охранять, господин, да периметр обороны установить, а я же тут пока и один справлюсь. Негоже было жизнью госпожи да Тиеста, что только вчера от такой раны оправился, рисковать, наружу их вести. Я и дверь завалил, а сам с луком наготове был, окна сторожил. Так всё и было.
-
Ужас Архипа вышел до того натуральным что ему просто невозможно не сочувствовать. Особенно вот это круто Вот, словно говорили его молодцеватая стать и загорелость, вот эти скулы резали тысячи ветров десятков гор и предгорий, а эти глаза высматривали сотни признаков грозящих Риму бед! Глаза-то Архипа и выдавали. Он смотрел на Луция с ужасом. Эти двое правда похожи. И даже не столько внешне, сколько по поведению, настрою, уж не самому ли воздуху, коим оба дышали! Теперь и Архипу казалось, что он видел жуткую незримую связь. И как Архип мгновенно сменил тональность с «я воровку поймал, долг исполнял» на «я не признал госпожу» — очень аутентично!
Ну и конечно Хотел вчерашнее помянуть, чтоб с глазу на глаз, ой.
-
Уж не знаю, как отреагирует Луций, учитывая, что Архипка рассказал ему не всю правду (хотя сам он уже в курсе). Но ты пытался! Под конец доклада у центенария чуть ноги не подкосились, но он сжал их вместе, а носки ступней расставил в стороны, цепкими корнями удерживая получившийся крепкий ствол стоймя. гыгыгыгы
-
Бедный, бедный Архип! Действуешь по уставу, ловишь невидимку, через чувства переступаешь, ведешь себя, как римлянин с настоящим virtus - а тебя подозревают Бог весть в чем!
|
Тут пан Болесла вспомнил, сколько раз, уже будучи зрелым, пренебрегал он обществом своей супруги ради охоты, каких-то мелких дел, да и бывало, что ради выпивки в хорошей компании. Не так, конечно, но... может, тогда-то и растерялось то хорошее в них, что было, что могло стать сильнее? Может быть. На слова о том, что женщины могу все изобразить, он даже покачал головой, хоть Лидке было это и не видно. "Вон оно что значит!" - невольно подумал пан Болеслав. - "Ну и хитрый народ эти бабы! Открытия, тут, впрочем, нет, а все же!" - Это как сказать! - возразил он. - Некоторых хлебом не корми - дай им благочестия. Есть люди простые, а есть и такие, которым удовольствие не в удовольствие, если его греховным назвать можно. "А мне?" - подумал он. Он провел в задумчевости рукой по бедру женщины и тут же подумал: "А мне - нет. Я - человек простой. Приятно - значит приятно. Плохо - значит плохо, а раз не плохо, то хорошо." Он захотел расспросить Лидку, кто за ней так ухаживал, кто доставлял ей такие минуты, но запнулся. "А вдруг неприятно это вспоминать? Вдруг он её оставил? Или она его? А я тут своими лапищами полезу прямо в рану, как оно, дескать, было? Нет, не буду такой момент портить. Да и что мне с того? Любопытство просто." Хотя он знал, что это не просто любопытство, и когда тебе что-то или кто-то западёт в душу, ты сразу хочешь узнать про этот предмет всё. И почувствовал, что давно такого не испытывал. Но, пожалуй, не надо было так в лоб спрашивать. А как исподволь узнать - он не знал. Было что-то завораживающее в том, чтобы лежать, прижавшись друг к другу, и говорить обо всём и ни о чём - о мужчинах, о женщинах, об удовольствии, о жизни, в конце концов, черт возьми! Казалось от этого, что он обнимает не одни плечи, а всю целиком, и от этого он чувствовал единение и близость, куда большие, чем от самого соития. И даже больше, чем от брака. Там мужчину и женщину связывали внешние силы - долг, обычай, переживания. А здесь - чувства, которые шли изнутри, как будто вы смотрелись в одно зеркало, и там ваши отражения обнимали друг друга, нарушая всякие законы. Как будто вы не сговариваясь совершили одно преступление, и оба не жалеете. Или как если вдруг кусок тела взял и прирос к другому, а вам от этого не страшно, а даже хорошо. Однако если движения женского тела и не имели целью отвлечь Вилковского ото всех мыслей, привели они как раз к этому. - Видно, говоришь? - спросил он с усмешкой, чувствуя, как потяжелел его голос. - Ну и как, видно по мне, что мне достаточно? Он зарылся лицом в волосы у неё на затылке и с разочарованием понял, что такой запах запомнить и вспоминать, когда захочется, не получится. Ну и что ж теперь! - Значит, говоришь, испытания прошел. Хорошо! Испытания-то прошел, а должен-то ещё остался. Ты, красавица, как ездить предпочитаешь, как татары, на высоких стременах, или как рыцари, на низких, или как пани, боком? Или у тебя и тут своя манера?
|
-
Какие милые светлячки и какие немилые последствия! Да еще картины эти... Подозрительно, однако!
-
Атмосфера конечно 12 из 10 на кончиках пальцев. С танцем светлячков особенно образная деталь, респект и зачет.
|
История XVIII. Фейруза.С недавних пор у тебя плохие ассоциации со словом «корабль». Прежде тебе всегда вспоминались катания на барже по Фурату, рабы с опахалами, вино и свежие фрукты, прохладный ветерок... Теперь — узкий трюм боспорской либурны. Тесно, едва удаётся встать на четвереньки. Страшная духота. Кажется, раньше здесь перевозили рыбу — ей провоняло буквально все, ладони в темноте постоянно задевают какую-то слизь... А потом корабль тронулся, чуть покачиваемый морскими волнами, и вскоре гордая Фейруза аль-Лахми обратилась в свернувшийся комочек мяса, время от времени выблевывающий сперва еду, затем какую-то прозрачную жижу, и, наконец, кровь... Ты думала что умрешь там. Умрешь извергая под себя собственные внутренности. Это продолжается часами, часы переходят в дни, не приходит смерть, не смягчается пытка... Львица пустыни ненавидит воду — многие увидели бы в этом иронию. Потому и новость, что в Новиодун вы пойдёте морем, не стала слаще даже когда судно Аврелиана оказалось вполне комфортабельной геландией, а рабы поклонились тебе с коротким «домина». Ты знаешь, что бывает когда тебе плохо. Наружу вылезает Шери — а если она вылезет здесь, в таком узком пространстве! Вон и служанка с кувшином вина посматривает в твою сторону, хитро-хитро. В Ктесифоне эту мелкую сучку давно ждала бы смерть, но римляне за последние несколько веков стали куда гуманнее в плане наказаний — шумных или дерзких рабов Аврелиан просто продавал на рудники, в случае же провинности никогда не пользовался плетью сам, предпочитая чтобы одни ничтожные наказывали других ничтожных... Рассказать же Флавию о том, что делали с Шери во всех подробностях, убедить, что за подобное мало десятка плетей или даже ещё одного визита на невольничий рынок — недостойно Львицы Хиры. Ты царица. Остальное — гнусный поклёп. И ты выдержишь легкую качку. Выдержишь... Торжествующая улыбка на устах. Волны не сломили тебя. Ты вдруг понимаешь, что впервые видишь море! Так много воды, от горизонта и до горизонта, воды не спокойной, даже не стремительно бегущей в одном направлении — море это хаос, это столкновения противоположных течений, это соленый и легкий воздух, это холодные брызги, падающие на лицо, когда рулевой меняет курс! И сколько всего скрывает вода! Порой, перекидываясь через борт ты можешь различить маленьких рыбок и поблескивающих всеми цветами радуги медуз — а в какой-то миг вдали и вовсе выпрыгнули из воды, словно нарочно желая усладить твой взор, диковинные создания, подобных которым ловят в Фарсийском море и подают на стол шахиншаха! Впервые окутанные розоватой дымкой воспоминания о Ктесифоне, о том, как баржи выходили из реки на большую воду, о прибрежных купаниях — кажутся чем-то искусственным, ненастоящим, игрой в мореходство. Настоящее море — здесь. Море — это свобода. И в миг, когда ты уже готова полюбить его всем сердцем... Ком подступает к горлу. В живот словно наносят удар за ударом. С отвратительным звуком, ты перевешиваешься за борт, и остаёшься с таком положении еще пару минут, пока на трясущихся ногах не спускаешься вниз. Приближается приступ. Ты чувствуешь. Точно знаешь. Нужно укрыться в кладовой на носу пока никто не заме... Что она здесь делает?! Рабыня с кувшином вина. Зачем пошла за тобой?
— Домина, с тобой всё в порядке?
Слышишь услужливый голос
— Позволь помочь тебе.
Слова замирают в горле. Ты борешься. Как же ты борешься! Но Фейруза аль-Лахми снова лежит в тесном трюме, снова извергает из себя кровь. А Тряпка тупо стоит раскрыв рот, пока наглая девчонка прикрывает дверь в кладовую, подходит, шепчет на ухо
— О, я знаю как помочь тебе, Тряпка. Ты ведь хочешь вылизать мои ноги. — Тряпка благодарит тебя за эту честь, домина...
Терпкий вкус пыли во рту. Твой язычок забирается меж пальцев, проходит по босым стопам. Губы обхватывают пятку, причмокивают... Темнота. Вспышка. Ты стоишь в распутной позе, заведённая так, что влага едва ли не по ногам течёт, а мелкая сучка заталкивает в тебя одну сандалию — другая уже зажата у Тряпки между зубов.
«Однажды тебя не будет совсем», — шепчет Шери без слов, — «Останусь только я. И знаешь почему. Потому что я не чувствую боли, потому что меня нельзя унизить. Заставь меня извиваться под ударами камчи — я буду скулить и просить ещё. Плюнь мне в рот — я проглочу. Продай меня аксумским торговцам — они уйдут довольными. В самом глубоком море я найду дно и расстелюсь по нему расставив ноги и предложив мои дырки каждому или каждой, кто решит ими воспользоваться. Ты упадёшь — но я не могу упасть. Меня нельзя унизить. А вот тебя — запросто».
— Прощальный подарок.
Усмехается рабыня-готка, вводя в тебя какой-то корнеплод.
— Можешь корчить из себя кого захочешь, но я знаю, что ты моя сучка.
«Сунильда» — так ее зовут. Первая из мучительниц — и единственная, кто не отступилась даже когда твоё истинное лицо открылось. Она обладала тремя талантами, прежде всего умела в точности предчувствовать твои приступы безумия. Далее, почему-то ты не могла причинить ей вред. Стоит только собраться сыпануть ей цикуты — и вот, ты уже с сандалией во рту извиняешься за свои мысли в таких выражениях, какие даже Бахрам не всегда выдавал. Третьим же талантом была ее изобразительность как опустить тебя ниже и ниже...
Ты помнишь Тряпку равно слизывающей ее плевки с пола или криво пишущей на собственном лобке ее имя, помнишь ее играющей с другими рабами в кости на твою задницу и творящей десятки других непотребств...
— А теперь иди на палубу и изображай из себя важную шишку. Некогда мне с тобой возиться, Тряпка. — Слушаюсь, домина... Шери тянется к хозяйской руке губами, но тут же щеку обжигает пощечина. — Да у тебя же грязью изо рта воняет, сучка! Целуй пол перед моими ногами.
И ты это делаешь.
Приступ проходит. Понт за бортом все так же мирно плещется, балуя взор изобилием красок. Можно прополоскать рот. Можно избавиться от корнеплода между ног — даже угостив им под видом доброты недавнюю мучительницу, или просто незаметно выбросив за борт. Но не забыть. Забвение — удел Шери. На корме мужчины беседуют о делах. Кроме тебя компанию Аврелиану составляет некий Аммиан, бывший императорский агент — не то, чтобы сильно подходящий Флавию спутник. На чистом лице новоиспеченного нотария нет ни единого шрама от бритвы — борода Марцеллина скрывает пару следов от боевого меча. Один богат — другой видимо бедствует. Один одет по последней моде — другой скорее аскетичен. И все же Аврелиан спрашивает совета именно у этого человека, а не у тебя. Они говорят вполголоса, но вода играет дурную шутку, разнося слова далеко. Некий дукс Максим становится проблемой. Комит Лупицин взял его в долю в каком-то предприятии, связанном с готами, но Максим ведёт себя как голодный пёс, сорвавшийся с поводка. Даже Кесарий уже не может его остудить. А тут ещё этот Луций Альбин что-то вынюхивает... Они стихают, видимо, приметив, что ты слушаешь. Не важно. Ты услышала достаточно. Ночью прибывает жена Аврелиана — как всегда безмолвная и покорная своему мужу. Но вот сопровождающие ее... Клавдия ты знаешь. С трудом припоминаешь и Тиеста Метаксаса — высокомерного колдуна. Но вот остальные... Утром, Флавия не поднялась с кровати. Женщину бил страшный жар, и хотя никто не произнёс прямо слово «яд» — Аврелиан судя по всему подозревал своих подчинённых, и поговорив с ними, уволил обоих под благовидным предлогом. Ты подозревала, что у болезни Лупицины истоки скорее нервные — отец мутит темные делишки, муж безразличен, сын далеко и скучает по маме... Эта женщина надломилась, не выдержала. Или Флавий сам отравил ее, невесть чего опасаясь... Как бы то ни было, больной нужна была компания, и именно эта роль в формате просьбы легла на тебя. Говорить, слушать, регулярно подносить лекарство, которое выписал Клавдий Тиберий Квирина — точнее не выписывал, но Флавии этого знать совсем не обязательно. Она не должна чувствовать себя брошенной, пока мужчины в триклинии решают важное дело. Ты понимаешь, что что-то пошло не так, когда слышишь сигнал тревоги. Повсюду начинается суета, солдаты носятся, кажется сами не зная кого или что ищут. Аврелиан появляется через несколько минут в окружении своих неизменных арабских телохранительниц. Этих женщин ты знаешь по именам, каждая дала Мавии клятву слелать все, для сохранения союза с Румом, но ни одна не может рассказать тебе, что происходит — слишком хорошим учеником оказался клариссим и спектабиль! К счастью, Флавий поясняет все сам. По армянски — чтобы поняла ты одна. Убита одна из телохранительниц. Возможно, кто-то ещё. Наиболее вероятная цель — сам Аврелиан, но две других возможных цели прямо сейчас в этой комнате. И копьеносицы закрывают окна деревянными ставнями. Спящая Флавия чуть вздрогнула, когда в комнате стало темнее, но глаз не открыла. — Всё оказалось хуже, чем мы предполагали. Война с готами неизбежна, Фейруза. Мне следует немедленно отбыть в Маркианополь, а оттуда в столицу. Казалось бы, вот он — миг, которого ты ждала столько лет! Но... — У меня есть просьба. Флавия больна. Она собиралась отправиться выкупить своего брата из плена гуннов. Формально — я прошу тебя взять на себя ее задачу. Мой корабль и мои телохранительницы к твоим услугам. К тому же тебя будет сопровождать группа Луция Цельса Альбина, императорского агента, направляющаяся на север по своей надобности. Они нам не нужны — но могут быть полезны. Аврелиан оглядывается. Может ему послышались шаги убийцы в коридоре? Нет, показалось... продолжает... — На самом деле, мне безразличен Флавий Лупицин Марк. Как я сказал, приближается война с готами, Фейруза. Нам нужны союзники. Варвары, которых можно пустить против других варваров. Ты знаешь их язык, их обычаи. Я прошу тебя вступить в переговоры с гуннами и попытаться убедить их выступить за Рим в этой войне. Скажи, мы не поскупимся на дары друзьям. Если у тебя получится — сам Август будет обязан тебе победой в войне. Если не получится — ты сможешь прибыть к Августу с важными вестями о его врагах. Больше никаких отсрочек, Фейруза. Я буду ждать тебя в Константинополе, когда закончишь. Он достаёт из небольшого ящичка, который всегда держит при себе готовую бумагу. Выходит, спланировал разговор заранее. Аврелиан всё планирует заранее. — Это официальное свидетельство за печатью комита Фракии, викария Фракии и дукса Лимеса и согласно которому ты являешься полномочным посланником Империи, и миссия твоя — склонить варваров к дружбе с Римом. Прочитай его. Посмотри, как тебя там титулуют. «Регина Фейруза Лахмия, наследница престола Хиры, гражданка и союзница Рима, подданная Августа Валента» — В этой бумаге — официальное признание твоего титула тремя высокими чинами Империи. Ты даже в суде сумеешь ее показать. Это изменение правового статуса, хотя для окончательного признания тебя правительницей — понадобится конечно воля Августа. И ты получишь эту волю, делом доказав свою верность Риму. Пока что же ты получишь гражданство — как при вступлении на военную службу. Ты принимаешь эти условия? Он спешит. Очевидно, желает уехать как можно быстрее.
|
Не так Валерия представляла себе эту встречу. В идеале она должна была подкараулить отца на корабле, на таком отдалении от берега, когда предпринимать что-то уже будет поздно. Буквально выскочить из ниоткуда и как припугнуть, мол, ну что, не жда-а-ал? Вот была бы умора! А теперь ей как-то не до смеха совсем стало, когда с той стороны забаррикадированной двери отец рявкнул так, что у неё чуть сердце в пятки не ушло.
Но он был рад. Она поняла это. И поняла, каких усилий стоило ему не выораться на свою безалаберную дочь прямо тут, при всех. Но вместо этого он был мягок и рад. А Валерия была на грани того, чтобы заплакать, и чтобы кинуться колоть ему в грудь стрелой, единственным оружием, какое оставил ей Архип, — или чтобы драпануть наутёк через окно. Но она выбрала швырнуть стрелу на пол и броситься ему на шею, ткнуться лбом в жёсткую ключицу и так стоять, сдерживаясь и давая подумать — себе и ему.
— Да, — просто согласилась она. — Если бы я знала, что у вас здесь людей убивают, подождала бы за забором. Пока ты со всем разберёшься.
Валерия задрала голову и, вытерев глаза кулаком, заглянула ему в лицо, очень внимательно всматриваясь в его огрубевшие черты. Это лицо она не видела слишком давно, настолько, что память врала ей, говоря, будто оно всё то же — но разум подсказывал, что это не так. Походная жизнь, казалось, не шла отцу на пользу, хоть он и предпочитал походы домашнему уюту и времени, проведённому с семьёй: сыновьями и двумя самыми близкими женщинами в мире. Эти две женщины, впрочем, немало сил приложили к тому, чтобы Луций так поседел. Поэтому ничего удивительного, если его приходилось искать где-нибудь на Дунае. Но это глупые бытовые шутки, над которыми мама в компании подруг могла бы посмеяться за бокалом фалернского. Это не отменяло того, что её дочь годами росла без отца.
— Ну ты совсем одичал, я смотрю, — Валерия нервно захихикала, как смеются люди, только что поборовшие плач. — Варваров себе в свиту набрал, колдунов, да деревню. Людей, говорят, жжёшь и собаками травишь, — она пальцем расправила ему слипшиеся на лбу волосы. В следующий раз, когда она посмотрела отцу в глаза, голос дурачащегося ребёнка стал крайне серьёзным. — А люди думают, что с этим делать, объединяются в братства. Под знаком Митры.
Она отступила, выпустив его из объятий и теперь широко и хитро улыбнулась, с концами растерев по щекам последние следы своей секундной слабости.
— Спрашиваешь, что произошло? Видишь, я уже работаю! Разузнала, что у тебя здесь и как. Ну что могу сказать? Бардак у тебя здесь. Колдовство, — она указала на брошенную стрелу, — убийства, кражи, изнаси... — Валерия вдруг стушевалась, переступила с ноги на ногу и сложила руки на груди, обхватив себя за плечи. Словно закрываясь от наказания, которое всё равно не последует. — Насчёт этого... Ты, наверное, всякой мерзости уже услышал. Но ничего такого не было. Была одна, ну, неприятность. Я даже не знаю, с чего начать и как, чтобы из-за этого кто-нибудь опять не сгорел на костре. В общем, я сперва не хотела... тебя... видеть... — Валерия тяжело сглотнула. — Я решила, будет очень умно, если залезу к тебе в кабинет — ты знаешь, как, — и из твоих документов узнаю, когда и на чём ты уходишь в море. Затем проберусь на корабль, ну а там уж...
Теперь она смотрела на Луция виновато. И не потому, что копалась в его вещах и всем этим могла доставить магистриану немало хлопот, и не потому, что кто-то из-за неё мог пострадать (и неизвестно ещё, не пострадает ли), и даже не потому, что избегала с ним встречи, делая всё у него за спиной. Ей стало стыдно, что это и был весь её план, что она не смогла придумать ничего получше. Что это даже как-то недостойно дочери Луция Цельса Альбина. Что всё её приключение на вилле — это, в общем-то, череда досадных промахов. Что ей ещё учиться и учиться — не просто думать на десять шагов вперёд, а думать своей башкой.
— Ты не сердись, я просто... Я только... случайно попалась. Центенарию твоему, Архипу. Он меня повал... Схватил меня. Ну, то есть да... Повалил, да. Было такое. А это увидела рабыня, а потом уже все рабы об этом знали, а потом Марк Аврелий и твой прокурсатор, этот варвар, Эморри, нашли нас с Архипом, когда он меня обыскивал, и мне пришлось притвориться, что я это не я. А ещё, что он меня, вроде как, ну, полапал немного, — она поняла, что краснеет. — Я не знаю, зачем. Я запаниковала. И решила, что если назовусь твоим именем, будет гораздо хуже, а в итоге эта история так запуталась.
Валерия выпалила всё без утайки, врать не имело смысла. В подробностях тоже смысла не было никакого, отцу уже наверняка составили по пять отчётов с разных точек зрения, так что всей необходимой информацией он давно владеет. А если ещё нет, то будет с минуты на минуту. И важно было только то, станет она себя выгораживать или нет.
— Но ты же не только про это спрашиваешь? А о доме. О том, как я столько времени... Без тебя и вообще. Добиралась сюда как. Мне теперь столько всего хочется тебе рассказать! Но, наверное, не тут?
-
Красивый конец тайны Воробушка!
-
Неожиданно
-
Походная жизнь, казалось, не шла отцу на пользу, хоть он и предпочитал походы домашнему уюту и времени, проведённому с семьёй: сыновьями и двумя самыми близкими женщинами в мире. Нормально же общались...
-
Не, ну тут я от сюжетного твиста просто прикурил Не особый фанат исторических модулей, но это, вот, просто платина - мое уважение всем сопричастным
-
Понятно. Ну что ж, well played.
-
+ Прямо как в кино, но не как в кино. (с)
-
+_+
-
*_*
-
Топчик
-
Прекрасно. Здорово!
-
Однозначно один из лучших постов, что я у тебя читал. Встреча с отцом получилась по настоящему цепляющей за душу.
|
Луция было нелегко удивить. Чем ты удивишь того, кто видел, как погибли пятьдесят тысяч человек, копал под брата императора и сжигал настоящих колдунов? Оказалось - есть чем. В первый момент он подумал: "Хм, ну надо же, вот ведь как похожа!" Во второй момент он понял, что не просто похожа, и подумал, что спит. В третий момент он вспомнил, что не спит, и вскинул брови. В четвертый момент он вспомнил, что писал в письме Софроний, перестал удивляться и воспрял духом. Тут же он вспомнил, что ему говорили про воровство, про дочку знатного патриция, про изнасилование. Ему вдруг показалось, что всё это - такой масштабный розыгрыш со стороны Софрония, в который вовлечен Марк. Эта мысль его просто взбесила! Особенно даже взбесил не Софроний (Луций по давно усвоенной привычке не злился на собственное начальство - себе дороже), а Марк. Он представил, как этот юноша-"перводвигатель" всё знал, всё понимал, ещё и сам распространял слухи, а на обеде втихаря покатывался со смеху. Неудивительно, что сейчас его нет рядом. Не рискует. Правильно делает. Да ладно, ну не может быть это розыгрышем. Луций понял, что молчит слишком долго. - Все вон! - приказал он сухо. - Ждите за дверью. Аспург, если тебе покажется, что кто-то подслушивает наш с ней разговор, сверни ему шею, вот как только что тому чучелу. Вытолкав всех, кроме девушки, из комнаты, Луций с чувством закрыл дверь.
- Ну что ж, давай поздороваемся, - подходя к ней, проговорил он с мягкостью, которая стоила ему немалых усилий. - Мне тут пришло письмо, что ты сбежала из дома. Ты голодна? А, впрочем, вижу, ты поела. Ты выбрала не самое удачное время для приезда: у нас тут неспокойно, только что убили трёх человек. Я волнуюсь за тебя. Расскажи мне, что произошло? Луций умел владеть собой. Он не спросил: "Какого хера ты сбежала из дома, притащилась сюда в костюме бродяжки?!?! Во имя всех святых, за каким хером ты пыталась украсть мою печать?!?! Кто до тебя дотрагивался и кто даже просто смотрел в твою сторону!?!?! Что ты, мать твою, творишь?!?!? Ты вообще в своем уме?!?!?!" А очень хотелось. В глубине души он надеялся, что Валерия сейчас расскажет что-то вполе серьезное, и вместе с тем не очень страшное. Он даже коротко помолился об этом.
-
Он даже коротко помолился об этом. Довели патриция.
-
Ну, да.
-
Он представил, как этот юноша-"перводвигатель" на обеде всё знал, всё понимал, ещё и сам распространял слухи, а сам втихаря покатывался со смеху. Ну вот тут я укатилась. Да, было бы офигенно.
-
+ Не, ну он еще все хорошо перенес. Кремень!
|
Сейвад, увидев, как возвращаются трое, замер на мгновение, но мысль о том, что мог вернуться Жайнир сперва наткнулась на естественный вопрос о том, как он проник обратно в башню сквозь запертые ворота, а потом разрушилась, когда ни ширина плеч, ни рост, ни очертания одежды не совпали с образом отправившегося на смерть паладина. И тогда рука гвардейца чуть крепче сжала рукоять меча, а глаза прищурились. Он подозревал, что голод, который вверг обитателей крепости в безумие, мог проявляться постепенно, и не обязательно заполонял весь разум сразу. Да и тогда, нельзя сказать, что люди, с которыми они сражались во дворе, потеряли все – они не выглядели как марионетки, за ниточки которых дергает какой-то плохо знакомый с искусством боя кукловод. Какая-то часть их еще существовала. И нельзя было исключать возможности, что был промежуток, в котором хитрость могла еще служить голоду.
Однако эти опасения оказались чуть преждевременными. Он узнал прибывшего. В Лосморе было не так много пиромантов, чтобы гвардеец Ллевелина не знал каждого в лицо.
- Маркус.
Седьмой кивнул, и рука на мече явно расслабилась.
- Рад, что вы живы.
После чего повернулся к Керидвен, ожидая, что она скажет относительно их дальнейшего пути. Возможно, изучение архива дало какие-то плоды. Но первым заговорил Рейнольд. В его словах было зерно истины, но был и один момент, насчет которого, как подозревал Сейвад, маг был неправ. Хотя Последний Страж и строился так, чтобы с его башен открывался вид на все возможные подступы к крепости, то, что описывали бережно преданные воспоминания, могло остаться только в этих воспоминаниях. Не исключено было, что единственный вид, который им откроется после победы над охраняющими площадку рыцарями, будет на постепенно тонущую в тумане округу крепости. Лосмор был слишком далек от Последнего Стража, который должен был располагаться в глубине Руад Эно, это был не один день пешего пути, но они оказались тут довольно быстро. Наверное. Неприятное для самолюбия Сейвада "наверное". Седьмого учили чувствовать время - это умение, приписываемое основателю ордена на почти сверхъестественном уровне, пытались привить всем гвардейцам. И, несмотря на это, он не мог сказать, сколько они провели в тумане. Он не мог с уверенностью сказать, сколько длился этот день, кроме того, что он затянулся дольше, чем должен был.
И смесь этих ощущений, выводов и полудогадок привела Сейвада к мысли, что, возможно, что сейчас в Руад Эно существуют лишь направления и стремления, а роль дорог играет туман, пожирающий как расстояние, так и проведенное в пути время. Но это мнение гвардеец решил пока придержать при себе – он хотел услышать, что скажут остальные.
Под конец, они решили, что жрица будет принимать решения.
И решением служительницы Луны было следовать вниз, по следам, которые оставил Мерехайн. С этим Сейвад был согласен, равно как и с тем, что в сражение надо было вступать, имея весомую причину. Идти вниз и сражаться там причина была – метка мага, на поиски которого их направили. Идти вверх и сражаться там причины пока что не было. Если они дойдут до того места, которое им желал показать пропавший волшебник и решат пойти назад, тогда и придется сражаться.
- Мы победим. Но это не будет легкий бой.
Полные доспехи. И, если верить тому, как сражались воины во дворе, остатки рыцарской подготовки, каким-то чудом оставшиеся в том, что заменяло этим несчастным сознание. Это было довольно интересно, что именно боевое искусство, именно владение оружием сохранялось после того, как разум покидал, уступая место противоестественному голоду. Численное преимущество отряда должно было сыграть роль, но с потерей Жайнира бойцов, способных держать строй, у них осталось всего двое. Пока что этого должно было хватить, но бой не обещал быть простым.
Седьмой был согласен с Керидвен, но что-то в ее словах обеспокоило его. Только он не мог никак понять, что именно.
-
сейчас в Руад Эно существуют лишь направления и стремления, а роль дорог играет туман, пожирающий как расстояние, так и проведенное в пути время Очень поэтично и, кажется, очень логично!
|
|
Однако возникший энтузиазм ученого быстро гаснет, не получив достойной пищи. Всё-таки "Последний страж" не смог бы ответить на все вопросы искателей, даже если бы захотел. Здесь сотни, может быть даже тысячи книг – но немалая их часть служит пересказом легенд, которые лосморцы так или иначе слышали. Пусть подробно, пусть открывая какие-то новые моменты – но это лишь старые сказки, а не знание о новой земле. Отчеты о делах крепости соседствуют с фолиантами жрецов Фиарна и Изиль, Не все ритуалы Керидвен знакомы – и она уверена, что и её оставшимся в Лосморе коллегам тоже, но и для их изучения сейчас на время. Некоторые фолианты и вовсе рассыпаются в прах, стоит к ним прикоснуться. В некоторых, чернила по-видимому, смешались из-за влажности или проникшей влаги. Кое-где страницы и целые корешки съедены крысами.
В не истлевших письмах – мысли и послания тех, кто вам неведом, и вряд ли ещё жив. Чтобы разобраться в них, нужно восстанавливать переписку, что затрудняет царящий хаос, да и времени на это, пожалуй, нет. Чего-то похожего на словари для языка Малого Народца Рейнольд также, увы, найти не может; не встречает хоть сколько-нибудь напоминающих письмена в записке к ключу. Чуть лучше обстоят дела с Ниад Итиль, но и только: на глаза Керидвен попадается письмо по которому можно понять, что в городе есть более обширная библиотека, чем здесь – писавший запрашивал у них книгу "О сумеречных временах", но, видимо, не успел получить ответа. В сведениях, вычитанные наспех пиромантом, о твердыне Фоссоров вскользь упоминается новое название – "Мост Слёз", похоже, служащий переходом через пролив, между землями руадов и восточным королевством.
В остальном же – более ничего, что Рейнольд не успел изъять из записей Мерехайна, оставленных в донжоне и чего бы уже не выведал за своё пребывание тут Маркус. Пожалуй, единственное, что удаётся ещё отобрать у безмолвного ныне скриптория волшебнику, ээто тот факт, что за время спешного листания различных журналов строителей он ни разу не наткнулся на заказ о возведении гробницы в донжоне или какого-то прохода.
Что же. Похоже, архив выдал все свои тайны странникам. Что-то ещё об вычитанных местах, по-видимому, можно будет узнать, отправившись туда лично.
|
|
Армения — священная земля для галилеян. Согласно их верованиям, когда Бог наслал на землю Потоп, именно гора Арарат стала местом, откуда человечество заново расселилось по земле. Зеленые луга и серебристые реки, белые шапки высоких гор — всё словно напоминало о временах юности мира, юности всего человечества... Столетиями, шахиншахи стремились овладеть этой землёй, иной раз овладевая ей на весьма длительный срок — но всякий раз их могущество оказывалось подобно волнам Потопа, бьющим только чтобы затем уйти в землю. Империи рушились, а на месте одного армянского царства возрождалось другое. По крайней мере, в это верили армяне. У тебя получилось славное войско — почти семьсот человек! И из них — слава Ормузду — три сотни конных. С таким войском, ты запросто могла бы создать собственный бану, занять крупный торговый оазис, причём без особых трудностей. Обманчивое всемогущество. Наёмники проявляют к тебе уважение, но жаждут лишь твоего золота. Каждый растекающийся по их карманам мешок с монетами — словно капли воды в часах, отделяющих Львицу Пустыни от потери всего и окончательного забвения... До поры тебе поможет ненависть арабов к Шапуру, которого они называют «Заплечником» — из-за придуманного им способа казни через повешение за лопатку. Но ты слишком хорошо знаешь своих соплеменников. Если дела пойдут худо — они сами скрутят тебя и выдадут шахиншаху. Впрочем, пока рано было паниковать. Аршак Армянский был не самым глупым правителем — в 363 году, получив призыв Юлиана к совместному походу на Ктесифон, царь предпочёл воспользоваться занятостью персов, чтобы навести порядок в собственной стране. Он отстроил ряд крепостей на границе, истребил род Камсараканов — главных сторонников фарси, сплотил своевольных нахараров. Шапура ждала полностью готовая к войне страна. Или армяне хотели, чтобы все в это верили. До тебя доходили и иные слухи о царе. Де, сам католикос, глава местных христиан, бранил Аршака, утверждая, что тот возвышается лишениями и хищениями, отступая от Божьих заповедей. «То, что строено твоими руками, будет разрушено» — Такие слова молва закладывала в уста Нерсеса, почитаемого всеми галилеянами. Аршак не прислушался, более того — он открыто провоцировал духовенство и знать. Воспылав страстью к Парандзем, жене собственного племянника Гнела, царь умертвил соперника, а после обвинил в его смерти другого племянника Тирита — и его тоже постигла смерть. Ублажив свою похоть, властитель Армении не обрёл ничего кроме ненависти своей новой царицы — и в насмешку равно над женой и верой отцов взял себе вторую жену, знатную римлянку по имени Олимпия. Парандзем не стерпела и убедила духовника царской семьи отравить соперницу через Святое Причастие. Более тогго, из ненависти к мужу царица якобы прокляла собственное дитя, царевича Папа, так что тот с юных лет (а было ему не больше двенадцати) начал предаваться тому же блуду, что некогда терзал Бахрама. Постоянная обстановка скандала и взаимной ненависти, царящая при дворе, сулила большую смуту. Кости брошены, иные грани несут возвышение, другие обещают лишь смерть. Снова на тебе сияющий панцирь. Снова в руках копьё. Впереди — война. Впереди... Победа! Ах как удивлены были фарси, когда в разгар сражения твои воины вдруг обратили клинки против «своих». Извещённый заранее спарапет (командующий царским войском) Васак Мамиконян велел армянскому войску не трогать твоих людей — и много добычи вами было обретено, много пленников перебито! С наслаждением снова взошла ты на спину захваченного слона, чего с тобой не бывало со времён Ктесифона. Слон тот был богато украшен, и глядя на тебя люди кланялись, и проносились по рядам воинов шепоты, будто царица пустыни пришла на помощь Армении, а значит персы точно будут отброшены. Последующие битвы были не столь велики — но очень кровавы. Шапур не стал собирать свои войска в кучу, направив их в горы словно морскую волну, проникающую в мельчайшие щели в камне. Целый год охотились вы на фарси, ловили их в мастерские засады. Это так просто когда в точности знаешь как они будут действовать! Тебя тепло приняли в цитадели Артагерс, построенной Аршаком для себя — царь расцеловал тебя и сказал, что воистину, сам Бог послал ему Львицу Хиры... Ночью он пришёл к тебе — весь покрытый густыми чёрными волосами волосами, словно дикий зверь, не уступающий тебе ни смуглостью кожи, ни свирепостью нрава. Он принес кувшин крепкого, неразбавленного вина со склонов Арарата. От нескольких чарок кружится голова. — Тебя мне послал Бог. Шепчет царь, поворачивая тебя задом. — Ты приносишь мне победы, Фейруза аль—Лахми. Моя жена опротивела мне, и я подумываю заточить ее, чего не сделал прежде лишь по малолетству моего сына. Я ждал лишь знака — и вот она ты! Законная наследница престола Хиры! Нашим войскам сопутствует удача — скоро мы повергнем фарси, чего не смогли сделать даже греки. Но мы можем намного больше, можем обьединить наши царства как муж и жена. Он продолжает потом, в минуту утомления — Меня окружает кучка слабовольных дегенератов, желающих лишь чтобы вокруг них ничего не происходило. Всю свою жизнь я укреплял власть — расширял остан, присоединяя к нему земли нахараров. Но цели мои не ограничиваются лишь защитой Армении. Мы можем обьединить наши царства, как муж и жена — отнять у фарси греческие крепости, от которых отрёкся Август, проложить путь между Артагерсом и Хирой. Шапур силён, но и его войска не бесконечны. Рано или поздно он даст нам выгодный мир, если не из боязни нас — то потому что будет опасаться влияния греков. Я слышал дела у них идут на лад, братья-Августы Валент и Валентиниан набирают силу. Я знаю душу греков — скоро они возжелают мести за свой позор и вновь явятся под стены Ктесифона. Знает это и шахиншах. Он отдаст тебе Хиру, а мне греческие крепости. Увы, те слова оказались лишь огромным комом пыли, собранной ветром, а после вновь рассеянной. Один за другим, нахарары отступали от ненавистного царя. Иные слушали проповедь католикоса Нарсеса, призывающего сражаться с персами, но осуждающего царя, своей жестокостью навлёкшего гнев Божий. Других мутила царица Парандзем, жаждущая сама овладеть царством. Такие речи вела она, мол, Шапур давно желает жить с Арменией в мире, и лишь помощь Аршака грекам подвигла его на войну. Храбр спарапет Васак — но не меч нужен Армении, а хитрый посол, что смирит гнев шахиншаха. Были и те, кого удалось прельстить богатствами и обещаниями самому Шапуру — бдэхш Алдзника и бдэхш Ноширакана, и правители Махкертуна, Нихоракана и Дасна, и Алдзникское нахарарство, и бдэхш Гугарка, и владетели Дзора, Колб и Гарманадзора, и Арцаха, и Тморика, и Кордика. Даже сам Ваган Мамиконян, брат спарапета, перешёл на сторону персов и принял солнечного бога. Удалилась на север аланская стража, личная гвардия многих поколений армянских царей. Гордый Аршак таял на глазах. Как затравленный зверь метался он в своей крепости, получая новые и новые известия об отпавших областях. Иные нахарары не поддерживая фарси отказывались и воевать с ними, призывая к миру... — Миру! Ревел Аршак — Мы выиграли все сражения! Это победоносная, победоносная, мать её, война! И как я теперь дам им мир?! Тут-то и прибыли посланцы от Шапура, призывающие Аршака в Ктесифон. Шахиншах уверял, что готов забыть все обиды, жить с царем армянским как отец с сыном. Послы везли с собой щедрые подарки. Царь прогонял их — и они раздавали дары фарси народу на улицах, зачитывая послание. «Установить великую любовь и дружбу»... Оливковая ветвь оказалась эффективнее меча. Войско Аршака отказалось сражаться. Вот уже и самому царю приходится послать униженную грамоту с признанием власти Шапура. И — праздник! Шахиншах простил! Простил — и призвал своего подданного доказать свою верность, явившись в Ктесифон! Понимая сложность ситуации, Шапур дал клятву солнцем, огнём и водой в том, что не желает «сыну своему» вреда. «А если не явишься, то хочешь войны меж нами» — Он убьёт меня. Сказал тебе царь в последнюю ночь. — Но если я не поеду, то меня убьют свои. Не только ему пришла пора покинуть Армению. Ты знала, что тебе грозит опасность. Вовремя покинула ты гостеприимную крепость. Но однажды уснув — очнулась в цепях. Тебя купил не Шапур — это была царица Парандзем. Насмешливо, упрекала она тебя, скрученную на дыбе, в том, что ты, арабская шлюха, посмела тягаться с ней, дочерью нахараров. Львица Хиры! Что же! Всю жизнь ты считала что этот мир принадлежит тебе. Время проснуться. Время понять, что вылезла ты из никому не нужной дыры в пустыне, что ты лишь шлюха, всю жизнь торговавшая своим телом, и то, что случится с тобой будет куда страшнее смерти.
Тебя разденут донага, прижгут язык раскаленным железом, сломают кисти рук — чтобы ты не могла говорить и писать. Затем тебя продадут работорговцам-аланам, которые отвезут тебя на север, в земли столь дикие, что никто там не слышал ни Хире, ни о львице. Ты станешь шлюхой, ублажающей дикарей тремя отверстиями.
Сказав все это, царица бесстыдно задрала подол и помочилась тебе на лицо. Позднее ты совершенно узнаешь судьбу всех действующих лиц истории. Царь Аршак будет заточен в крепости Забвения — Шапур сдержит слово и не причинит ему никакого вреда. По официальным данным некогда гордый властитель, грезивший о Великой Армении от Иверии до Хиры, покончил с собой. Иные говорили, что персы заботились о нем до самой старости — словно в насмешку над властью, которой обладал некогда этот вычеркнутый ныне из жизни человек. Спарапет Васак сопровождал царя в посольстве, но не получил даже насмешливой милости — Шапур содрал с него кожу заживо, наполнил эту кожу сеном и велел поставить получившееся жуткое чучело в камеру Аршака — ибо негоже государю оставаться без подданных. Царица Парандзем добьется своего — на год захватила власть в стране. Но влияние ее не простиралось дальше крепости Артагерс. Когда Шапур послал новое войско, царица не оказала никакой помощи нахарарам — один за другим горели древние города. Мужчин убивали, женщин продавали в рабство, детей делали евнухами и тоже продавали. Наконец, пришла очередь Артагерса. Крепость продержалась год, но когда внутри начался мор, царица вынуждена была сдаться. Пленницей, ее отвезли в Ктесифон, где Шапур поместил ее, обнаженную, в кандалы — а после построив дворцовую стражу, велел воинств поочередно совокуплять женщину, пока она не умрет. Распутный царевич Пап был вывезен в Константинополь, где стал пешкой в игре Августа. Долгое время от проведёт увлекаясь магией, которой зачаровывал полчища змей, так что те ползали у него за пазухой без всякого вреда. Когда Валент поставит его правителем Армении, Пап покажет себя сыном своего отца — отравит католикоса, начнёт пополнять свой остан, коронные земли, церковными землями, вернет контроль над нахарарами, отпавшими от престола, восстановит аланскую гвардию, примирится с фарси... Валенту не понравится такая ретивость — и Пап в чем-то повторит судьбу своего отца, пусть и по другую сторону лимеса... Руми, которых армяне звали греками, призовут царя на пир и там убьют. Со смертью царя-чародея, на долгие годы Армению охватит хаос. Многое случится и в Хире. Рихат свершит твою месть — в 370 году по христианскому счислению, старый друг и родич поднимет мятеж против власти дяди Амра. Кровь будет бежать по улицам, корона падет с отрубленной головы. Но без твоего участия, Рихат не сможет воцариться в Хире — на краткий срок власть перейдёт к бану Фаран. Но за пять лет правления нового рода, твой двоюродный брат, Имру аль-Кайс ибн Амр, сумеет примириться с Рихатом. Объединившийся бану Лахм сойдётся в бою с бану Фаран — и конечно, потомки язатов одержат победу. Придёт конец долгим метаниям — малик Хиры, или, как его называли Сасаниды, «тазиган-сах» (царь арабов) займёт почетное место в придворной иерархии Ктесифона. Шахиншахи будут отправлять на воспитание в Хиру сыновей — и не последнюю очередь потому, что долго ещё в городе белых стен и красных колонн будут рассказывать истории о Львице Хиры. Что стало с ней? Куда исчезла? Иные вспомнят как Львица свершила месть Шапуру, обратив в бегство его отряды в Армении. Как крушила фарси верхом на слоне. Может, в одном из сражений ее настигла стрела? Или измена кого-то из нахараров лишила ее жизни? Иные сочтут это лишь легендой — конечно, ее умертвил родной дядя, что и положило новый виток вражды внутри бану Лахм. Найдутся и те, кто видя письма к римским наместникам, сочинит третью байку — о пустынной разбойнице, окружённой конными отрядами. Ночами носится по пустыне этот призрачный бану, Бану Шери, и всякого встречного приглашают присоединиться к скачке или умереть. Однажды, когда ее войско достаточно вырастет, Львица вернётся в Хиру как победоносная властительница — и горе тем, что встанет у неё на пути. Правда была... менее романтична. Обожженный язык раздулся во рту. Несколько раз ты случайно прикусывала его — и тогда страшная боль становилась совсем уж нестерпимой. На твоё мычание никто не обращает внимания — безразличны всем и периодически сменяющие его крики, визг... Только если уж совсем расшумишься, пнет кто в живот, работорговец или раб.
Оставшись без рук ты невольно чувствуешь, насколько тебе нужны были кисти. Хотя бы чтобы есть, пить, подтереться после отхожего места. Опираться при ходьбе ты быстро научилась локтями — но есть и пить приходилось как собаке, и поскольку язык был обожжен, всякая трапеза обращалась в муку. Ниже пояса ты — вся в грязи. Поначалу работорговцы приказывали другим рабыням по очереди мыть тебя. Затем плюнули: «По приезде вымоем». Вскоре на ногах выступили прыщи, которые страшно чесались — но руки все ещё сковывались простейшими шинами, наложенными в пьяном виде караванным лекарем.
По крайней мере тебя больше не насилуют. Брезгуют.
Иногда веселья ради заставляют «танцевать» — кружат пока не упадёшь. Смысл такой забавы — чтобы ты инстинктивно опёрлась при падении на больные руки...
Ваш караван прошёл через горы и погрузился в бескрайнюю и безжизненную степь. Многие умрут прежде чем ты снова сможешь произнести хоть слово — от жажды, от голода, от болезней, просто не выдержав скотских условий. Но ты выживешь. Измученная, чуть помутившаяся рассудком, так что едва можешь вспомнить дорогу — но ты выживешь.
— Я дочь язатов...
Мычала ты кому-то в бреду. «Мф мфофь фафафоф».
— Я Львица Хиры...
Гуннские работорговцы смогли разобрать «Шери» и не слишком разбираясь в деталях решили, что так тебя и зовут.
— Шевели булками, шери!
Прикрикивали они, щёлкая бичами. А ты слушала. Училась. Спустя месяцы настал миг, когда уже близ руин Горгиппии, ты наконец смогла объяснить пленителям на их родном языке, что ты царского рода, что они куда больше получат, вернув тебя семье.
Тебе предсказуемо не поверили. Только выпороли — чтобы не болтала.
Затем вас погрузили на борт какого-то корабля. Его экипаж не понимал ни слова ни на одном из языков, известных тебе — впрочем, эти высокие, светловолосые люди, были столь любезны что били женщин в лицо за одну только попытку заговорить с ними.
Вас выгрузили ночью на берегу, передав какому-то римлянину. Этот выслушал твою историю очень внимательно — даже задал несколько вопросов по гречески. Велел тебя отмыть, одеть в чистую одежду, привёз в город с непривычным названием «Маркианополь»...
А после повесил табличку на шею, где было сказано, что ты говоришь по арабски и по персидски, знаешь много историй и в Ктесифоне была известной блудницей, за ночь с которой платили по золотому.
И продал.
— Ты знаешь арабский, Шери?
Спросил другой римлянин и не дожмдаясь ответа задал пару простых, почти детских вопросов на очень ломаной версии твоего языка. Вроде «как тебя зовут?», «сколько тебе лет?», «как настроение?»
— Господин хочет учиться.
Сказал он наконец.
— Ты сможешь научить его говорить и писать по арабски, как говорят и пишут вожди, не разбойники? Последний учитель попытался научить господина ругаться, и господин продал его на рудники. Не берись если не можешь. Господин Аврелиан очень придирчив.
|
- С полуэкипажем уже есть наши люди. - после секундных раздумий ответил Рауш, подразумевая Мальчиковского, которого Георгий Ермолаевич предусмотрительно отправил туда на "внеплановую проверку", - А о тюрьме я позабочусь. Вы же отправьте трех или четырех человек из своих к этому Филимонову. Пусть объяснят, что случилось, и встретят Дедусенко, если он объявится. А что касается Капустэна... Я полагаю, к нему стоит пойти одному из вас. Но чуть позже, поговорите пока с министрами.
Константин окинул взглядом парочку эсеров, еще раз удостоверился в том, что ничего не забыл, и произнес:
- Встретимся здесь же. - он поднес руку к козырьку фуражки, - Честь имею.
Скоро явились Томара, Ганжумов и Якимович. Последнего Рауш немедленно отослал с приказом Лукошкову с его взводом взять под охрану городскую тюрьму, а если туда явится Дедусенко, то непременно его арестовать. С Ганжумовым и Томарой же речь зашла о берсовом золоте. Скоро было обнаружено, что горцы уже успели ретироваться, а единственной оставшейся зацепкой осталась "тень отца Гамлета", Виссарион Хетагуров.
- Золото, господин полковник. - холодно ответил барон на произнесенный мертвым голосом вопрос убитого горем полковника, - Мне нужно золото.
Константин посмотрел на реакцию горца. Его слова, конечно, сами по себе прозвучали весьма провокационно, даже грубо. Но Рауш был уверен, что возмущение его сейчас более чем оправдано.
- Кто-то из офицеров конно-горского отряда, - начал объяснять он, - говорил о некой "кубышке", которая мертвому Андрею Александровичу больше не нужна, а значит следует поскорее к ней наведаться и ее содержимое извлечь, чтобы расплатиться по неким долгам с горцами. Речь шла, я полагаю, о том трофейном большевистском золоте. А говорящими были, кажется, Мелиа и граф Ребиндер, хотя я могу и ошибаться. Ну и теперь конно-горский отряд вместе со всеми офицерами действительно исчез.
Снова Рауш взглянул на Хетагурова, надеясь увидеть какие-то эмоции на его лице.
- Видит Бог, - уже с нотками гнева в голосе заговорил Рауш, - зная о репутации Туземной дивизии, я намеревался просить Георгия Ермолаевича дать амнистию всему отряду. Чтобы боеспособное подразделение не пропадало под арестом. Но вы ведь понимаете, что амнистия будет совершенно невозможна, если ваши всадники ограбят собственного погибшего командира?!
Константин хотел было продолжать, но все же передумал. Только спросил Хетагурова мрачно:
- Вы можете остановить это безумие? Вы можете хотя бы сказать, где сейчас может быть отряд?
|
Мария Карловна кивнула и вымученно улыбнулась. Ей хотелось вытянуться на стылой кровати и лежать так, пока не забрезжит рассвет. Она была в совершенной растерянности и непонимании, что делать далее. Она легла, не раздеваясь, укрылась неуклюже хиленьким одеялом и уставилась в потолок. Зачем она здесь? Может, отбыть с англичанами, только представится возможность? Или в Петроград? Маша тотчас грубо прекратила эти малодушные мысли, терзавшие ее от усталости, не иначе.
Глаза сами собой закрылись и Мария задремала. В болезненно тонком сне ей виделись стены родной квартиры на Грибоедова, большой, просторной, светлой. Эти девять комнат у адмиральской семьи появились, когда началась война и они решили переехать из своего имения в Петроград. У Маши было две комнаты, одна из которых потом стала ее прибежищем вплоть до отъезда. Большой отцовский кабинет отошел сильно пьющей прачке, за заслуги ее погибшего на войне мужа. Прекрасный будуар, где Маша еще успела принять подруг, был разграблен на ее глазах и отдан семье почтальона. Маша беспокойно ворочалась во сне, не способная пробудиться от кошмара.
Кухня, где готовила свои изумительные кушанья Лина, кухарка, которую убило на мосту в перестрелке, использовалась по назначению - для распития спиртного и обсуждения подробностей отречения Государя. Каждое помещение в квартире теперь было отмечено болью. Резной дубовый стол с гербом семьи Иессен с трудом удалось забрать у новых жильцов - отец очень просил не отдавать на поругание фамильную реликвию, привезенную из имения. Он, слава Господу, не видел тех ужасных выражений, что в сердцах успели вырезать на гладкой поверхности столешницы разозленные жильцы. Всё это почти стерлось из памяти, но теперь мучительно терзало Марию во сне.
Вазу, которую маменька держала в своей спальне в имении, Маша нашла на помойке, а отцовскую чернильницу - подарок самого Государя, на заставленном замызганном столе у соседа-процентщика. Он прижимал ею закладные. Больно отзывались в сердце отголоски прошлого, но сейчас, сегодня Марии Карловне было куда больнее. Сегодня она без прикрас сказала себе, что прежней России уже не будет, а стороны, которые она, хоть и мельком, но увидела сегодня, напоминали ей жильцов ее квартиры: каждый сам за себя, ухватил комнату побольше и рад, а если с барскими цацками ухватил, так и вовсе счастье.
Маша не заметила, как проснулась, просто в какой-то момент возник перед глазами потолок ее крошечной комнатки. Холод или воспоминания пробирали её до костей, она не понимала. Мария Карловна поднялась, выглянула сквозь занавесочку на улицу, а после тихонько постучалась к соседке. Одиночество и холод - не лучшие помощники при таком-то смятении чувств.
|
Когда пал последний из защитников этой части крепости, Сейвад махнул клинком в сторону, стряхивая с него капли крови привычным движением, и замер, поняв, что вместо привычного росчерка точек на земле этот взмах не оставил ничего. Как ничего не осталось и от тел поверженных. Это было странно. Они истлевали, причем так, как истлевают угли, а не как истлевает мертвая плоть. В этом было что-то прекрасное, но, одновременно, глубоко зловещее. И не менее зловещим казался прилив сил, который он испытал, наблюдая за тем, как рассеивается пепел сгоревших тел. Нет, ощущения прибавляли сил, но сама связь между этими событиями… схожесть этого с произошедшим в Туманах…
На мгновение Седьмой представил себе, как на Последний Страж обрушивается волна тумана, прокатывается по нему, и, видя уходящую вдаль белесую стену люди ощущают в груди какую-то тоску, постепенно перерастающую в голод. Голод, который можно утолить лишь гибелью других людей. Как они это поняли? Кто первым нанес удар? Сколько он смог наслаждаться красками и жизнью воспоминаний перед тем, как огонь в его глазах заставил других последовать его примеру?
Рыцарь вздохнул.
- Так вот что тут произошло…
И взгляд его оторвался от поднимающегося ввысь пепла. Он поднял голову и посмотрел на паладина. Его поступок был глупым и опасным, но он многое дал отряду. Понимание произошедшего. Осознание будущей опасности. В том числе и исходящей от самого "Черновоска"
Он повернулся к стоявшей неподалеку Керидвен. Секунду подумал, подбирая слова. Затем чуть качнул головой, приняв решение не вмешиваться. Как поступил бы Ллевелин на его месте? За время боя Седьмой не нашел ответа на этот вопрос. Но он не мог быть первым из тех, кто бросит Жайниру в лицо обвинения. Ведь чем он был лучше? Он колебался, и эти колебания стоили драгоценных секунд, втянувших отряд в бой. Его колебания заставили его обнажить клинок, а не затащить жрицу внутрь и вновь запереть засов. Своими действиями, своим бездействием он поставил отряд под удар…
Но, похоже, в произошедшем спутники видели лишь вину паладина. Холодная ярость Андре, которую ощутил Седьмой в спокойных на вид словах. Велеречивость Керидвен. И не самые добрые ответы самого Жайнира, лишь усугублявшие раскол. Рыцарь Ллевелина, подбирая слова, чтобы сказать жрице об угрозе, которая теперь исходит от паладина, решил назвать того треснувшим клинком. Хотя, возможно, более верным было сказать, что это была трещина в клинке, которым был их отряд. И эта трещина разрасталась на глазах.
Сейвад не был искусным оратором. Он не обладал даром убеждения. Но он имел другой дар, не менее ценный – искусство наблюдения. И он видел, что не в его силах, и не в силах кого-то из собравшихся тут, было переменить Жайнира. И каждое слово последнего подтверждало это. Стража короля готова была погибнуть без колебаний, защищая повелителя. Паладин же готов был пойти на то же, но ради чистой идеи. Девять сотен гвардии сложили бы головы, сражаясь, чтобы король выжил, но десятая спасла бы его семью. Седьмой не мог избавиться от ощущения, что в мире Жайнира, клятва охранять короля обрекла бы на гибель всю тысячу.
Это был не тот спутник, на которого можно было положиться в походе, подобном этому.
Но, хотя Седьмой и не принимал пути, по которому шел "Черновоск", он не мог не восхититься тем, насколько твердо тот придерживался своих принципов. Поэтому, когда тот отправился в свой последний путь, Сейвад отсалютовал ему перед тем, как вновь закрыть ворота.
Первая потеря. А ведь они зашли не так далеко…
-
Но он имел другой дар, не менее ценный – искусство наблюдения. Действительно ценный дар. И куда более редкий.
-
Мудрость с нотками элегии. Изумительный коктейль!
|
|
Речь Керидвен волшебник воспринял холодно. Молчаливо, чуть склонив голову, он слушал её наставления. Рейнольд оставил письменный стол и забрал магический посох, что был приставлен к ребру поверхности странно стоящего здесь мебельного изделия. Хотя он и не желал разделяться, но согласился присоединиться к Керидвен в поисках библиотеки. Когда они остались наедине на пути к двухэтажному строению, волшебник призывно остановил жрицу, тихо стукнув нижним концом посоха об землю: - Керидвен. Я согласился с Андре только чтобы не усугублять дальнейшие разногласия в нашем отряде, но скажу тебе прямо: я не доверяю тебе до конца и не разделяю твою праведность, веру в лунную богиню. Могу лишь пообещать не сильно закатывать глаза во время твоих обращений к ней при каждом удобном случае, хотя это меня несколько раз… настораживает. Рейнольд попытался выдавить из себя улыбку, но осознав, как глупо и гнусно это могло выглядеть со стороны, он нахмурился, и уголки его губ выровнялись, сойдясь на одной линии в присущей им серьёзности: - Однако признаю, что твоя снисходительность и мягкость, целительская заботливость, так скажем, сыграет лучше идеализированных представлений о безупречной воинской сплочённости не терпящей ошибок мастера меча или видимой пассивности Люсиль и Сейвада. Но учти, что твоя позиция в качестве лидера нашего отряда для меня является лишь формальной. Я очень надеюсь на то, что ты не станешь отыгрывать эту роль подобно Жайниру, поддаваясь внезапным приступам в ходе неких «божественных откровений», забывая о реальности и рациональном. Твоя задача – поддерживать сплочённость отряда. Не допусти уход кого-либо ещё, как это случилось с Жайниром. Прибегни к любым доступным тебе методам: проявление внимания и нежности, заботы и прочим жреческим ухищрениям по общению с приходом. Думаю, тебя обучали подобным тонкостям. Наш путь будет тяжёлым и опасным, и мы не выдержим трудности, если отряд будет постоянно разваливаться на ходу. Отведя посох в сторону, Рейнольд сделал шаг назад и повернулся к окнам, за которыми усматривались книжные шкафы. Волшебник ступил вперёд, но вновь на секунду остановился, обернувшись на жрицу через плечо: - Я обозначил своё мнение. Постараемся вместе, чтобы эту тему нам не пришлось поднимать вновь.
Прежде, чем зайти внутрь архивов, Рейнольд осматривает выбитую дверь и дверной косяк, пытаясь визуально определить с какой именно стороны выломали дверь и с помощью чего. Не задержавшись у входа, волшебник ступает в царство книг и пергаментов. Глаза разбегаются, и потому Рейнольд сразу ставит перед собой несколько конкретных задач, чтобы не увязнуть здесь на долгие годы. Помимо маленького народца его также интересовали записи о трёх узнанных им из записей Мерехайна мест: Ниад Итиль, твердыни ковенанта Фоссоров и Уайт-пика. Перекладывая и перелистывая листы, волшебник ищет упоминания о них в здешних архивных записях. Он также пытается определить какая точка интереса из трёх находится ближе всего и удобно ли будет посетить их по очереди. Чтобы ответить на этот вопрос Рейнольд обращается к имеющимся здесь картам. Самые полезные и цельные экземпляры географических чертежей он аккуратно сворачивает и складывает в футляры для свитков. Во время этого волшебник обращает внимание на то, как Керидвен начинает собирать листы в стопку: - Осторожней с записями. Видишь те птичьи клетки? Вне всякого сомнения, они предназначались почтовым животным. Если найдёшь здесь какие-нибудь письма, то сообщи мне. Рейнольд, оставив посох неподалёку, возвращается к книгам, пытаясь собрать знания и сведения, которые пригодятся им в дальнейшем походе от Последнего Стража. Последующие движения Керидвен от него ускользают в силу погружённости в работу с рукописными материалами. Взгляд останавливается на маргиналиях, а в голове возникает мысль, что формирует ещё одну задачу: найдётся ли здесь книга-переводчик с наречия маленького народца?
Голос Керидвен отвлекает Рейнольда. Волшебник недовольно и тяжело вздыхает, берёт свой посох и идёт к ней. - Удивительно, как мало можно найти спокойствия в этих мёртвых истлевших и давно покинутых землях. Бурча себе под нос, он подходит к спуску в подвал. В голове сразу же всплывает надпись, оставленная Мерехайном. «Вниз». Рейнольд спускается к жрице, насторожено проходя одну ступень за другой. Завидев Маркуса, он слегка разочаровывается: вряд ли Мерехайн отсылал к нему. Оставшись в тени позади Керидвен, приложив руку к губам с задумчивым видом, волшебник рассматривает многочисленные шрамы от ожогов пленника: - Ты мог бы дождаться, когда истечёт срок возвращения Мерехайна и Лосмор соберёт отряд на его поиски. Хотя признаться, я и сам не рассчитывал до конца, что меня возьмут в эту экспедицию, поэтому тоже начал готовиться к путешествию самостоятельно заранее. Срок истёк, так что, думаю, ты и сам догадаешься, что привело нас сюда. Рейнольд отвечает на вопрос Маркуса уставшим голосом. Опустошение источника внутренних магических сил резонирует с физическим состоянием его тела, впрочем, на умственную деятельность оказывает не сильное давление и волшебник выдаёт своё предположение: - Солдаты крепости, о которых ты говоришь – неприкаянные. Я полагаю это личности лишённые рассудка, в которых сохранились лишь простые воспоминания, ставшие их инстинктивными чувствами. Они умеют обращаться с оружием, знают, как его использовать, и даже могут решать комплексные задачи, такие как стрельба из лука. Можно сделать вывод, что в их сознании остались заложенные простые команды, вбитые в голову во время воинской службы: атаковать нарушителей или запирать их. Разведя руками, волшебник поворачивается к жрице: - Керидвен, позаботься о Маркусе. Я вернусь в архив, продолжу изучать библиотеку. Маркус, если ты в состоянии будешь посодействовать нам – поднимайся следом и помоги найти какие-нибудь записи о маяке Лойннир, например. Только будь аккуратен – в архиве находится много ценных сведений, которые должны оставаться в сохранности. Волшебник кивает жрице и пироманту, а после спешно покидает подвальное помещение и возвращается к работе.
|
Ян:
Ян расплылся в улыбке, и в этот момент черты лица Казимира просматривались в нем как никогда прежде. Внешне он сильно походил на отца. Что, конечно, нельзя было сказать о нем в целом. Нетерпение и непосредственностью юности - вот то, чем встретили его юные пани. И наблюдать за ними, общаться и подыгрывать их во многом детским замашкам доставляло Янеку немало приятных ощущений.
- А у меня ответ для пани... - отозвался Ян нетерпеливо. - ...но не сейчас. Теперь моя очередь тайну подержать, красавицы.
Янек наивно, по-детски улыбнулся девушкам и подарил обещающий взгляд обеим сразу.
- Ну полно. - заключил Ян. - Показали вы себя прелестницы. Оставили довольным пана. Показали и рассказали о себе, за что вам моя благодарность.
Ян учтиво поклонился. Хотел было поцеловать ручки девочкам, но оставил эту затею. Ведь тогда пришлось бы выбирать чью ручку целовать первой, а он не спешил давать намеки на свой выбор. Или делать его, неопределившись.
- Примите же и вы от меня ответную любезность: приглашение в дом Будикидовичей. Посмотреть как живем мы, потомки Будикида. С батюшкой познакомитесь, да с братом, да с женой его с Силезии. Может и не люб вам окажется дом наш.
Ян еще раз позволил себе многообещающе улыбнуться, но пришло время вернуться к фон Гриффину и поблагодарить его за встречу и прием. Да и спроситься он хотел забыл про Джургиса. Мало ли не сдюжит отец, не решит по-хорошему с ним, по-старинке. Тогда надо бы иметь и запасной план. А суконщик, должно быть, вхож в цех ремесленный. Может что и расскажет полезного.
Казимир:
- Да полно те. - отмахнулся от, должно быть, приличствующих на востоке извинений Казимир. - Я же от чистого сердца. А ну не любо вам - так ладно. Так оно бывает. Видать, у богов для вас другой путь. И не держим мы обиду, коль гость иначе мыслит на столь вопрос серьезный.
Пан опустился на стул и подлил себе еще пива. Слушая слова Динары, он не забывал и размышлять о сказанном. Речь девушки журчала ручьем и услаждала слух, но слова не нравились Казимиру. Но на этот раз приветливая улыбка - вот все, что высокородная татарка могла видеть на лице хозяина.
- Я подумаю что можно сделать с пошлинами. - уклончиво ответил Казимир, прервав на мгновение размышления.
На этот раз девушка говорила о дарах хану и, вероятно, «прощении». Эта переменчивость и то, как Динара пыталась подстроиться под ситуацию, настораживало. А еще Казимир понял, что вряд ли что-то знает о гостях по-настоящему, взаправду. Они могли рассказывать что угодно и, как смог убедиться пан Будикидович, - весьма правдоподобно. Но если им будет нужно сунуть нож дамасской стали под ребро кому-то из дома - задержат ли они руку или даже не помедлят? Казимир не сомневался. Но все же, прямо сейчас, гости не замышляли недоброго. Однако с какой целью они приняли приглашение явиться в гости, храня под мужским платьем ТАКУЮ тайну, - вот тот вопрос, на который у Казимира не было ответа. И ему казалось, что ответ на этот вопрос он не найдет сегодня. Да и найдет ли вообще когда-нибудь? Тем не менее он пан отдавал себе отчет, что все что хотел предложить татарам - было предложено. Все что хотел сказать - сказано. А потому говорить о делах далее он не намеревался. Пришло время и расслабиться. Поспрашивать о востоке, о жизни при дворе хана. О том как там все устроено и какие обычаи и законы в ходу. До тех пор, пока гости не решат откланяться. Впрочем, предложить кров и постели он также собрался. Вдруг Илдиз не сможет добраться до дома сам. Да и родное литовское гостеприимство обязывало Казимира.
Но одна мысль все таки беспокоила Казимира. «Илдиз» немало удивил его, и это не заметил бы только слепец. Пану было любопытно как поведут себя гости, как поведет себя Динара? Сделает ли вид, что ничего не произошло? Или попытается получить от Казимира заверения, что это останется тайной? И если последнее - то как она будет себя вести при этом? И эта мысль подогревала интерес Казимира к застолью и не оставляла во время рассказов Динары о дивной империи.
|
Что плохого может случится с человеком, запертым подвале? Любой другой блуждал бы по темному сырому помещению словно слепой котенок, натыкаясь на мебель и разбросанные вещи, но Маркус имел дар повелевать огнем. И от того ни темнота, ни холод, ни сырость не были страшны ему. Несколько глотков зелья утоляли жажду и голод. Или, по крайней мере, притупляли чувства. Книги и обрывки рукописей стали его друзьями на протяжении... Единственными друзьями. Сколько он провел под сводами - сказать было сложно. Короткие промежутки сна стали его единственным мерилом времени. Но то чувство, что пришло к руадам в Лосморе, во много раз сильнее придавило Маркуса, запертого в этой странной крепости. И чувство то безысходность. Нет, не такой жизни искал пиромант, отправляясь в туман. Все чаще и чаще его посещала мысль: что за существование он ведет? Не лучше ли смерть, чем такая жизнь? И каждый раз Маркус искал ответ на этот вопрос и не находил. Звуки давно оставили его. Безмятежная тишина, изредка нарушаемая лишь им самим.
Раздавшиеся сверху шаги прозвучали для руада раскатами грома. Сначала он не поверил своим ушам, решив что сходит с ума. Но шаги неотвратимо приближались. Сколько он не слышал звуков с поверхности? День? Два? Неделю? Месяц? Встряхнув головой и крепко прижав теплые пальцы к ушам, он прислушался вновь. Треск за дверью показался Маркусу раскатами грома. И он с трудом выдавил из себя:
- Спасите...
Уже через мгновение пиромант почувствовал то, что теплилось внутри него, не в силах вспыхнуть пламенем. Не в силах до этого момента. И это была надежда. И она придала ему сил.
- Спасите! - закричал Маркус изо всех сил.
Ему было все равно кто на обратной стороне двери. Долгие дни ожидания, бесцельного существования и наконец ответ пришел к нему. Нет, лучше уж выбраться наружу и умереть, чем провести жизнь в темном сыром подвале подобно крысе.
Дверь распахнулась и тонкая полоска света осветила бледное исхудалое лицо. Вместе с этим пламя в ладони пироманта угасло. В нем уже не было надобности.
- М-Маркус!? – с недоверием тянет Керидвен, отступив на всякий случай на шаг назад. Обернувшись вполоборота, она зовет волшебника. – Мастер Рейнольд, здесь лосморец! Живой! – снова оборот к пироманту. – Сын пламени, поведай, как ты здесь оказался? – вопрос задан доброжелательно, но оружие жрица убирать не спешит.
Жрица ночи. «Какая ирония. Проводница тьмы проливает свет» - мелькнула мимолетная мысль, но все это имело такое же значение, какое значение имеет сухая травинка для пламени пожара. Маркус вылетел из подвала словно выпущенная из тугого лука стрела. Кажется, он задел Керидвен. Затравленно заозирался по сторонам. Он искал солдат, призраков, монстров, но никого вокруг не было. Никого, кроме Рейнольда и Керидвен. Немного отдышавшись, Маркус приблизился к жрице. Осторожно протянул руку и прикоснулся к её плечу. Ощутив теплую плоть, он сжал её сильнее. И лишь тогда, убедившись, что перед ним не призрак, шумно выдохнул и позволил себе немного немного расслабиться. Он поискал обломки стула и, проверив крепость ножек, с облегчением уселся напротив жрицы. В этот миг он почувствовал, чего ему нехватало. Нормального стула. Вечность сидеть на пусть и прогретом сухом каменном поле хранилища - порядком надоело. Хотелось набрать полную грудь свежего воздуха. Пробежаться по зеленой траве. Услышать звуки журчащей воды. Но... все это могло немного подождать.
- А... - начал Маркус, но слова так и остались в горле.
За то время, что он провел в подвале, тысячи раз он думал о том, как выберется наружу, но ни разу ему не приходила в голову мысль о том, что придется рассказывать эту историю. И как он будет это делать. Еще раз набрал полную грудь воздуха, который, казалось, отдавал свежестью полевых цветов.
- Меня заперли. - ответил пиромант жрице и улыбнулся тому, насколько банальным и очевидным прозвучал ответ. - Должно быть, это были солдаты крепости, но я не уверен.
Удивленные взгляды Керидвен и Рейнольда подсказали Маркусу, что, судя по всему, защитников они не встречали. И он решил уточнить.
- Я отправился по стопам Мерехайна и оказался в Последнем Страже много дней назад. Я не знаю сколько лун прошло с тех пор. Здесь были солдаты. Их лица были отмечены смертью: мертвецки бледные, безразличные ко всему. Они не разговаривали со мной и словно не замечали. Тогда я решил поискать документы и записи внутри о том, что произошло. Какое-то время мне удавалось исследовать крепость, но затем солдаты начали проявлять враждебность. Мне удалось спрятаться в хранилище, а затем кто-то задвинул засов с внешней стороны.
Маркус оперся локтями на колени, призвал крохотное пламя в ладонь и задержал взгляд на отбрасывающем гротескные тени огоньке. Пламя всегда успокаивало его и навевало мысли о доме, которого он был лишен.
- Так я оказался здесь. А что привело вас сюда?
|
|
|
Терренс. Ворочаешься на подушке из битых стройматериалов, освобождая подвернутую под корпус руку. Целая, функционирует - уже хорошо. Вторую проверяешь, и вторая на месте. Шарниры выдержали, биомускульный каркас уцелел. Сжимаешь-разжимаешь кулаки скорей инстинктивно, чем осознанно, убеждаешься в том, что синхронизация не хромает, отклик проходит с околонулевой задержкой. - Еще живы, мэм? - Баритонистый, с едва уловимой хрипотцой мужской голос, кажется, доносится разом сверху, снизу, откуда-то сбоку. Понимаешь, что это не следствие хитрых манипуляций с акустическим модулятором, спикер всего лишь использует в качестве рупоров уцелевшее оборудование мультимедийных систем из жилых блоков - вроде того, где вы нашли кювез с младенцем. - Старший офицер Джонатан Ривас, служба охраны Комплекса. Можно просто Джон. - Где-то неподалеку оседает, шелестя колотыми керамическими плитками, кусок стены. - Доложился, как и обещал. Смех? Щупаешь изгибы башенного отсека, пробуя подцепить гадость въедливую. - Впечатлен вашим экспромтом, правда. - Завывают электрически динамики в унисон. - И прошу простить за грубость. Чем выше мастерство оппонента, тем ярче эмоции - банально не сдержал восторга. Фразы тяжелые, сложносоставные, витиеватые и полновесные, но произносит их неизвестный мужчина легко и непринужденно, как заправский оратор. Усмехнулся, точно. Ковыряешь глазницы, не теряя надежды отодрать "изолятор" хотя бы от визоров. Главное, не "с". - Пока буду менять смокинг, а то прошлый что-то малость подизносился, - снова смех, - вас развлекут наши акробаты. Шипение горелого пластика в вышине. - И дрессированные звери. Понимаешь, либо это синтезированный в звук текст, либо у говорящего нет легких - поток слов, ровный и чистый, льется непрерывным ручьем. - Встретимся в самое ближайшее время, обсудим все за бокалом сангрии. - Гул статических помех, - Извините, что не коммандарии, зарплаты не те. И - удачи, мэм.
-
Какой у меня ухажер настойчивый, однако!
-
Ишь какой бодрый, бездумно старшего офицера расстрелял.
|
|
"Вон что твой "пик блаженства-то" значит!" - догадался пан Вилковский, не ослабляя напора, хотя и рот, и шея его уже порядком устали. Другой неопытный любовник на его месте мог бы принять крики за выражение боли и испортить все дело, но Болеслав, может, не разбирался в любовных утехах, а в людях разбирался - он чувствовал, что такая женщина, как Лидка, если ей что не понравится, даст понять об этом так, что никаких сомнений не останется. А потому жгучее желание, да и упрямство с гордостью, заставили его, несмотря на усталость, не останавливаться, пока тело его любовницы не стало мягким и почти бесчувственным, перестав отзываться на ласку. "Ага! - подумал он не без самодовольства и даже странного, нежного злорадства. - Что-то ты, красавица, не смеешься больше надо мной! "Не веселилась я так давно"... Ну, что, повеселилась? Полежи теперь, отдохни." Сам же он пребывал в несколько смятенных чувствах и сначала просто сел на кровать. "Надо же! - подумал он. - Это такое вот наслаждение могут люди получать, что аж трясёт. А делов-то! Уж не мешки ворочать. А я и не подозревал. Я все думал - завели детей, это главное, а как там оно было - неважно. Скажут, конечно, что все это стыд и срам, и большой грех. И да, уж наверное и стыд, и срам, и грех, если кроме этого ничем не заниматься. Но тут же как с вином: каждый день пить - грешно, а на праздник - грешно не выпить! Да и то, по пьяной лавке такого можно наворотить! А тут? Ну какая беда, что женщине с тобой хорошо? Ну не было бы это ей нужно, разве придумал бы так все у них Бог, чтобы это так вот работало? Потом если разобраться, детей рожать - это же адские муки. Нашему брату что - палкой потыкал, девять месяцев поплевал в потолок, и вот тебе сын или дочь. А им-то какого? Уж я-то слышал, как жена кричала, когда Влодек лез - как будто её на части резали. Дальше уже легче было, а все равно. Раз оно так, может, тут все для равновесия - там помучилась, а тут - утешилась. Что в этом плохого было бы? Ох, не знаааю. Ведь так, если разобраться, а что еще я жене могу дать? Кормить её? Так на что она мне нужна будет, если не кормить. Одевать красиво? Так опять же для себя, чтобы глаз радовала. Что она жена пана Вилковского, а не кого-то там? Ну да, но тоже ведь не король вроде, есть и познатнее. Слово ей доброе сказать? Это да. Но оно вроде как не очень равноценно выходит - она тебе сына, а ты ей слово. Да и не мастер я слова ласковые говорить. А так бы было удовольствие в жизни у неё." Думая о таких отвлеченных вещах, он смотрел на Лидку и видел, что она все так же прекрасна, и даже может, еще прекрасная, но уже не такая... идеальная что ли. Локоны её растрепались, тело, покрытое потом, было обессилено и безвольно, а на лице больше не было лукавого выражения. Все время до этого, будь она одетой или нагой, Лидка выглядела, как такая женщина, на которую смотришь, и хочется сказать :"Ух!" В том смысле что все продумано, все известно ей, все делается с умыслом непременно заинтересовать и покорить мужчину. Хоть бери её и показывай, чтобы объяснить какое-нибудь слово. "Красота" там. Или "соблазн". А теперь как будто наконец с неё слетела женская её броня. Как в сказке какой-то, где люди превращались в лебедей, а потом назад, и с них белые перья облетали. И увидев её такой, Болеслав почувствовал в ней что-то нестерпимо родное. Что-то такое, без чего он бы вспоминал о ней в том духе, что: "Да, хороша была, чертовка! Хоть и разок всего - а какой был разок!" А с этим, вспоминая, будет думать: "Где она сейчас? Что делает? Улыбается или же грустит? Есть ли кто рядом, кто подставит плечо, если что?" Вилковский больше не хотел ни о чем думать: он лег рядом, повернул Лидку на бок, обнял её со спины, почти как ребенка – одной рукой под шею, обхватив до самого плеча, а другой за живот – и прижал к своей груди. "Обнимай, пока можно. А то ведь можно и не успеть," - это он за сегодня понял хорошо.
|
История XVIII. Фейруза.Твоё рождение — дар. Твоя жизнь — свет. Твоя судьба — власть. Славься Фейруза из бану Лахм, дочь Хиры, прекраснейшего из городов Фурата. Славься — ибо к этому ты была рождена! История рода Лахмидов внесена в таблицы. Помни ее, ибо твои предки всегда с тобой. Наср родил Ади, Ади родил Амра, Амр родил Имру, Имру родил Амра — да будут долги годы его, и да славится имя отца твоего — благородного Аль-Хариса, сына Амра, сына Ади, сына Насра. Вы были первыми. Первыми воцарились над Пустыней, первыми подчинили себе племена. Амр ибн Ади привёл бану Лахм в тогда фарсийскую Хиру, и сел там как малик. Имру аль-Кайс ибн Амр вытеснил из града фарсийского марзбана, сам шахиншах признал его маликом всех арабов — и наделил короной. Бану бунтовали — бану Асад и бану Маххидж, бану Маадд и град Шаммар — но все они были побеждены. Ты не знала дедушку Имру аль-Кайса, хоть и выросла на рассказах о его подвигах — ибо дальше семейная история делается печальной. Фарси были недовольны тем, что дедушка принял христианство — огромнейшая из земных армий обрушила стены Хиры и изгнала дедушку. Мужчины были убиты, женщины и дети обращены в рабство. Прекраснейший из городов дорого заплатил за отход от веры предков. Выжившие ушли на земли Рума — древнего врага Фарси. Но хотя дедушка смирил местные племена и принудил их подчиниться малику Рума, хотя сам малик клялся бану Лахми в дружбе и даже обещал помощь — здесь твой род встретили как разбойников, закрыли врата городов. Дедушка скончался на чужбине, лишенный короны. Только спустя пять лет, твой отец, благородный Аль-Харис ибн Ирму аль-Кайс поднял восстание, низверг марзбана и воцарился в златом венце. Но вновь фарси не простили ему — и в год твоего рождения, шахиншах забрал у тебя отца, не клинком, но изменой. Амр ибн Имру аль-Кайс убил брата и занял трон, вновь получив из Ктесифона золотую корону и приняв Ахура Мазду своим богом. Вот только этого ты не узнаешь ещё долго. Как не узнаешь и того, что являешься законной наследницей престола Хиры. — Ты - дар. Говорила тебе мать. И остальные были с ней согласны. В твоём мире была семья — кроме мамы был добрый дядя Амр, его сыновья, старшим из которых был названный в честь дедушки Имру аль-Кайс. Говорят, у тебя был ещё старший брат, но он умер в тот же год, что и отец. «Задохнулся» — вот всё, что тебе сказали по этому поводу. Остальные — не ровня тебе. Рабыни одевают тебя, расчесывают волосы, умасливают кожу. Их даже наказывают за тебя, пусть и в твоём присутствии, как говорит мать — чтобы ты поняла что такое ответственность. Ха! Единственное что ты поняла — ты действительно дар. В отличие от спин и пяток окружающих, тебя не коснётся палка. Ты слушаешь легенды, легенды от матери и дяди. Такие разные! Но в чем-то похожие. Дядя говорит, что ваш род происходит от одного из ахуров, которых также зовут язатами — добрых божеств, сотворенных Ахура Маздой. В тебе течёт его священный свет. Ты выше прочих по праву рождения, благословенна и почтенна. Но и обладаешь большей ответственностью, ибо станешь ты женой малика — а значит будешь властвовать. Мать рассказывает другую историю. Де, было время, когда Амр ибн Ади ещё не был маликом — а его род, Нумара, стоял под Танухидами, ныне ушедшими в Сирию. Амр тоже пережил в детстве трагедию — его отца умертвил тесть, вождь танухидов Джазима. Позднее, ты поймёшь почему маме было так важно подчеркнуть этот факт, рассказать о постигшей первого из маликов трагедии — но в детстве тебя больше волновала другая часть истории, часть, где будучи ещё мальчишкой, Амр провалился в песок, в пещеру полную сокровищ. Будучи воспитан почтительным, юнец не тронул ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней, а только зажег лампу, надеясь при свете ее отыскать выход. И тут вместо огня из лампы явился Марид — древний дух, заключённый фарси в лампу за то, что уничтожил армию древнего шахиншаха тысячу лет назад. Джинн предложил Амру исполнить три любых желания за свою обретенную свободу. «Желаю выбраться из этой пещеры живым и здоровым» — сказал Амр и тотчас же чудом очутился дома. Тогда осознав, что может достичь чего угодно, юноша задумался. Сердце его стремилось к власти — но и ведало, что дитя даже обретя венец не сможет его удержать. Потому пожелал Амр, чтобы как только он войдёт в силу, джинн даровал ему власть над всем бану Лахм и всеми бану пустынь — а после него власть эту сохранил его род до скончания веков. И действительно — едва юноше исполнилось двадцать лет, как внезапно малик Джазима пожелал бежать от фарси в Рум — и оставил Амра вместо себя маликом. Многие тогда были недовольны, но каждый кто пошёл против твоего прадеда погиб или покорился, ибо джинн вдохнул в сердца воинов верность новому малику и роду его. — А что же он загадал третьим желанием? Спросила ты тогда. Ты уже умела считать до трёх. Мать улыбнулась. — Он пожелал, дабы джинн даровал ему, а потом и роду его власть над прекраснейшим из городов до скончания времён. И Марид подарил Амру Хиру. Куда позднее, ты услышишь эту сказку и среди Танухидов, что позабыв имя твоего прадеда называли его просто — Аль-Лахми ибн Ади. Эту же сказку расскажут и в Руме, где от имени останется только взятый наугад набор букв — Ал-Лади. Насколько прекрасны становятся сказки когда речь в них идёт о твоём прадедушке. И о тебе. Ведь это ты «род его», что будет править народами пустынь до конца времён. И Хиру, прекраснейший из городов, принадлежит тебе. Ладно, пока что — дяде. Но ты тоже играешь далеко не последнюю роль! И будешь играть ещё большую. Иначе зачем мать подвергает таким жестким тренировкам твоё тело? Зачем учит тебя владеть равно копьем, мечом и кинжалом? Ты быстро заговорила на фарси, чуть медленнее — овладела и наречием руми, учили тебя языку евреев и языку древних книг, что используют лишь мудрецы Рума. Прекрасно образованная, превосходящая мастерством почти любого юношу. Избранная. В сорок седьмой год правления Шапура Плечистого, маздаяснийского владыки, царя царей Фарсы и всего мира, потомка язатов, тебя объявили совершеннолетней по случаю четырнадцатого дня рождения. Тогда же стало известно, что тебя собираются выдать замуж за одного из сыновей шахиншаха, Бахрама. О, ты надолго запомнишь этого слабого юнца, который хоть и был на три года тебя старше, едва ли мог бы пересилить тебя на руках, даже используя обе кисти против одной твоей. Он напоминал женщину — носил шёлк, верховой езде предпочитал носилки, и как ты выяснила, женщинам предпочитал юношей.
В первую же брачную ночь Бахрам облажался не сумев поднять своего «друга». Не сумел он и во второй раз. А в третий смущенно принёс тебе плеть и вырезанный из слоновой кости и покрытый чехлом из кожи искусственный член. С нескрываемым смущением поведал он тебе, что «мужество» его пробуждается тем сильнее, чем беспомощнее его делает любовник. Что по его воле доверенные рабы наряжали его в женскую одежду, овладевали им всеми возможными способами, давали целовать свои ноги, но с тем же справлялись и рабыни, используя то же устройство, которое сейчас подносится тебе.
И поскольку от вас требуют наследника...
Стоит ли говорить, что если сын потомка язатов, царя царей оказался в душе рабом, жаждущим чтобы его отымела четырнадцатилетняя девица, еще и девственница, которую сам он бессилен трахнуть — чего ждать от человечества.
Люди были ничтожны. Ничтожны перед тобой.
Судьба не подарила тебе член. И что же они сделали? Они просто поднесли тебе искусственный...
Ты родилась женой, но в браке тебе предстояло быть мужем. Прекрасен город Ктесифон! Не той нежной, домашней красотой, какой блистала Хира — Ктесифон был столицей Фарсы, столицей вселенной! Краснокаменные колонны вырывались к небу из царства зелени, фонтанов и бассейнов, белые стены украшали рельефы с изображением шахиншахов, язатов, героев... Всюду золото, всюду роскошь. В городе пылали священные огни, которые ты привыкла почитать, и всюду ходили облачённые в белое маги, так что ты ощущала не только культурный — но и совершенно священный трепет! И здесь, у тебя и твоего мужа собственный дворец, толпа рабов и слуг! Это будет самый спокойный период твоей жизни. Спокойный — хоть и недолгий. Такова судьба красавиц. Сегодня за тобой ходит как за поводырем сын шаха — а завтра всё рушится...
-
Куда позднее, ты услышишь эту сказку и среди Танухидов, что позабыв имя твоего прадеда называли его просто — Аль-Лахми ибн Ади. Эту же сказку расскажут и в Руме, где от имени останется только взятый наугад набор букв — Ал-Лади. Классно!)
-
История начинается высоко и масштабно. И, чую, падать будет больно!
|
|
|
|
-
Многое можно было бы дописать. Нет, нет предела совершенству! Но тот, кто не попробует его достичь, так никогда и не завершит начатое.
|
К великому счастью Маши хотя бы лязганья пулемета на расстоянии пары десятков шагов ей слышать в жизни не доводилось, поэтому она встревожилась, лишь увидев, как неистово заметался Венечка. В ладони сама собой возникла рукоять бесполезного сейчас пистолета, который покоился в кармане пальто. Мария, прежде чем чересчур поспешно юркнуть в предложенный лаз (на безрыбье и рак-рыба), даже успела пожурить себя за столь истерическое восприятие ситуации, на которую все трое повлиять не могли и уж тем более при помощи оружия.
Последней в лаз прошмыгнула Вера, но внезапно замешкалась. Дернулась раз, дернулась два, послышался негромкий протяжный треск сукна, и девушка, не удержав равновесия, чуть не упала на Машеньку. - И-извини! – сбившимся голосом попросила прощения она, стараясь говорить негромко.
- Фух, успели! – рядом шумно выдохнул Осипов, с любопытством осматривая черный в ночи двор с темной громадой дома. – Я уж думал, если не англичане из пулемета причешут, так паны перестреляют! - А с чего вы думаете, что они будут в нас стрелять? – удивилась Данилевич, пытаясь рассмотреть, что случилось с пальто. - И, может, не будем стоять у самого забора? Или вы думаете, что идущие по улице поляки не умеют лазить через заборы и не пролезут туда, куда пролезли мы? - Я не думаю! – гордо ответил Венечка, первым отправившись во тьму двора. – Мой долг – защищать вас ото всех: союзников, большевиков, бандитов! Иначе меня князь заживо съест, без ножа и вилки, - стараясь говорить весомо, продолжил он, - с портупеей и сапогами! - Да не орите вы, иначе сейчас все сбегутся. – шипению в голосе Данилевич могла позавидовать и змея. - Да я не… - Вот и не надо.
- Может, в дом попросимся, переждем? Чаю горячего попьем, а то, - юноша поежился, - дождь опять усилился. - Кто нас пустит? Обывателю скорее еще комод к дверям подтащит, чем откроет Бог весть кому. К тому же там вон, в заборе впереди, чуть левее темный провал. Может, еще одна дырка? Тогда мы пройдем через нее обратно на Финляндскую, и домой проберемся дворами с Набережной, а не с Троицкого. К тому же, если нас и правда примут за врагов, нас будут искать здесь и в доме в первую очередь. Маша, ты… вы как думаете?
«Времена сейчас такие…» слышала Маша четвёртый год.
Когда у соседки все три сына и муж на войне сгинули - «Ох, Мария Карловна, горе-то какое, но ведь времена-то нынче какие!».
Когда большевики безнаказанно расправы учиняли - «Времена сейчас такие…».
В дырку в заборе лезть - «Времена…» послышалось в голове у Маши соседкиным голосом. И поняла тогда Маша, что, видимо, некоторые вещи действительно только «временами» и объяснишь.
Вот, например, ситуация, в которой все трое оказались, была даже в некотором роде забавной. Если бы Мария не устала, напитанная до отвала событиями уходящей ночи, она бы может и улыбнулась - внукам о таких приключениях только и рассказывать. И когда-то она и правда посмеётся. Но не сейчас.
- Какой чай, Вениамин?! - строго прошептала Маша. -Если стрелять начнут, от этого дома камня на камне не останется, - она именно так представляла себе пальбу из пулемета. Не останется ничего, как от Помпеи. - Идёмте скорее дальше. Чаю и у нас попьёте. - А почему же, Верочка, - спросила она уже на ходу, - нас непременно за врагов примут и искать начнут?
Венечка, которого женщины форменно заклевали, стушевался весь, плечами поник да носом шмыгнул жалостливо так. Пускай свет тусклых фонарей и не добивал до двора, и не было видно лица юноши, а все равно становилось понятно, как ему стыдобственно. Юнкер остановился и, видимо, щелкнул каблуками – судя по звукам, он умудрился залезть в глубокую лужу, и вместо звонкого и чистого звука раздался только плеск и глухой стук. - Сударыни! Я должен вас оберегать, и все сделаю для этого, как настоящий белый рыцарь, как славный Роланд! Прощения прошу, не подумал! - Да тише вы, ради Бога, рыцарь наш драгоценный, и идите вперед. – Вера подтвердила прописную истину, что орать можно и шепотом.
Молодой человек понуро пошлепал вперед, дамы, предусмотрительно обогнув лужу, последовали за ним. Данилевич, понимавшая, что будет с ее картонно-замшевыми полусапожками при попадании в воду, старалась идти осторожно, «подвигов» юнкера не повторяя. На вопрос Машин она, поправив очки, негромко ответила, чуть помедлив – видимо, решала, можно ли перейти на ты наконец и прекратить общаться с товаркой по несчастью, словно они на службе: - Не знаю, Маша. Веня сказал, что могут, а я проверять не хочу. Все словно с ума посходили, и Бог весть, что придет в голову очередному человеку с ружьем.
Вера оказалась права. На той стороне забора тоже была дырка – хозяева, видимо, за своим имуществом совсем не следили. Подошедших к ней встретил надсадный брехливый лай какого-то местного пса, заставивший вздрогнуть и потом тихо ругнуться настороженного юнкера. Осипов первым нырнул в проем, откуда почти сразу высунулась его голова, сообщившая: - Чисто.
- Маша, сначала ты, потом я. – Данилевич повернулась вполоборота, стараясь не выпускать из поля зрения ни дом, ни тот тайный путь, откуда они пришли.
«Ох», - только и смогла Мария, что охнуть про себя. - Верочка, только держите оружие наготове. На всякий случай, - спокойно прошептала Маша, когда они с Верой поравнялись, а затем, будто делала так всегда, вёртко прошмыгнула в очередной беспечно открывшийся им навстречу лаз.
Вера застыла женой Лота, стараясь ни звуком не выдать свое присутствие. Глупая предосторожность после того, как они столько нашумели, да и одета она была не подходяще, чтобы быть незамеченной на фоне темной стены забора. Но все обошлось: ни одной живой душе не было интересно, что происходит во дворе у соседа. Девушка, убедившись, что угрозы нет, пролезла за всеми. - Все спокойно. Идемте.
Оказалось и правда спокойно. Англичане были на своей позиции, поляки – где-то неподалеку с ними, и до следующего перекрестка дела не было н кому. Выйдя на набережную и пройдя между двух близко стоящих домов, троица путешественников спустя недолгое время вышла к черному ходу дома, ставшего на время двум барышня родным. - Добрались! – вздохнула Вера. - Точно? – Венечка решил перестраховаться. - Конечно! Спасибо вам за помощь, господин юнкер! - Рад помочь прекрасным дамам! Разрешите идти? Служба-с!
-
Ох уж эти военные - каши из топора им мало, подавай чай, заваренный на молотке. ) Искренне рада, что все закончилось именно так.
-
Господь Марию Карловну хранит. На толщину волоса разминулась с нешуточной опасностью!
-
Прошла по тоненькому от того, чтобы оказаться на подвале :)
|
— Про Фрица-то? — переспросил Индриксон. — Ну да, знали… — отвёл он взгляд. Чего-то он, кажется, не договаривал. — Кто? Дедусенко? — не поверил Индриксон, когда Вика продолжила говорить. — Переворот? Ерунда какая-то. — Поползли, — тем временем заметил Янек, выглядывающий на улицу через щёлочку в занавесках на соседнем окне. — Куда поползли? — не понял Индриксон. — Наружу, — сказал Янек.
За окном, на узком кусочке улицы, видном между краем окна и тёмной стеной дома в паре сотен шагов на противоположной стороне улицы, были видны люди с винтовками. Выглядело это, как будто группа товарищей поздней ночью гурьбой вывалилась из ресторана и сейчас бессмысленно торчит на панели, никак не умея сообразить и договориться, куда дальше отправиться кутить.
Зыркнув подозрительно на Индриксона (что у них тут еще за самодеятельность творится, точно надо с Теснановым по этому поводу поговорить), Виктория ответила: - Ладно, сейчас заведу своего протеже, пока он не додумался еще убежать куда-нибудь. Будьте наготове, я пошла. Вернувшись на улицу, и просунув голову в дыру, девушка сообщила генерал-губернатору: - Все хорошо, можно заходить.
Дедусенко, беспокойно озиравшийся у забора, руки в карманах пальто, ждать себя не заставил. Вместе прошли в мастерскую: Янек с Индриксоном подозрительно и молча глядели на Дедусенко, тот — растерянно оглядывался по сторонам. Снял мокрую кепку, ударил ей пару раз о бок пальто, сбивая капли. Выглядел генерал-губернатор сейчас как чужак, зашедший в какой-то бандитский кабак и обнаруживший, что разговоры все внезапно прекратились и все смотрят на вошедшего.
- Что ж, Яков Тимофеевич, думаю, вы поймете, если мои товарищи не станут представляться по форме и пополнять вашу коллекцию визиток, - начала негромко разговор Виктория. - Обстановка, знаете ли, нервная, а путчисты буквально за окном, так что просьба ко всем не повышать тон в последующих переговорах и дискуссиях. Нечаянный обман с партийной принадлежностью спасителей незадачливого генерал-губернатора зашел, признаться, далековато, и Виктория обнаружила, что ей непросто будет его раскрыть. Поэтому сначала надо внушить Дедусенке простую и совершенно верную со всех сторон мысль: кричать и брыкаться в наличествующих обстоятельствах - самая плохая идея в его жизни.
Янек с Индриксоном молчали, всем видом показывая, что действительно, представляться не собираются. Индриксон, оценивающе разглядывая Дедусенко, обошёл его кругом, привалился к косяку у двери. — Визитки-то там остались… — выдавил Дедусенко, жалко и заискивающе улыбнувшись. По нему было видно: генерал-губернатору очень страшно. Вдруг снаружи, от дома, грохнул пистолетный выстрел, а за ним следом ещё один. За окном толком было не разобрать, кто стрелял, в кого: видна была только всё та же гурьба стоявших у ограды правительственного общежития. — Расстреливают! — жутко прошептал Дедусенко, и тут же, будто в подтверждение его слов, пистолет грохнул ещё дважды.
- Ffffuckin shit! - выдохнула от неожиданности Владимирова, метнувшись к окну и выдергивая из кармана на ходу браунинг. Дело определенно пахло жареным, и переворот приобретал вовсе не опереточные черты, как ей мнилось в начале этой тревожной ночи. И все же - было в этом и преимущество в плане обработки господина эсера: после такого поворота из него и в самом деле можно веревки вить. Обернувшись к генерал-губернатору, Вика констатировала: - Значит, с посольствами у Чаплина все схвачено. Даже с американцами, скорее всего. Сомневаюсь, что он бы осмелился на такие художества без санкции со стороны союзников, понимаете?
— Да, у нас все знали, что Чаплин уже давно с потрохами продался англичанам, — быстро согласился Дедусенко. Из-за окна тем временем доносился взволнованный гомон. Слов было не разобрать, но, кажется, кто-то там, у общежития встревоженно голосил.
Ах ты патриот хренов, подумалось Вике. Как будто в вашем правительстве каждый первый не целовал под хвост Джона Буля. Ну да ладно, настроение у беглого губернатора сформировалось подходящее, так что настал хороший момент раскрыть карты: - Словом, понятно, что апеллировать к Антанте теперь бессмысленно: сдалась ей ваша демократия, из-за которой ни дела с концессиями быстро не решить, ни мобилизацию толком не провести. Сильная рука военно-морского крепостника устраивает всех. Значит, помощи в защите родины и революции придется искать в неожиданном месте...
Дедусенко настороженно глядел на Вику, то ли не догадываясь, а то ли боясь догадываться, к чему она клонит. Стоящий рядом с Викой Янек усмехнулся, показав жёлтые зубы. Усмешка на его обтянутом кожей, как у мумии, нездорово бледном лице выглядела жутковато.
Не выпуская из рук выхваченного по вполне уважительной причине браунинга, девушка продолжила: - Не в вашем положении, сами понимаете, отказываться от сделки даже с дьяволом, если тот предлагает помощь и поддержку. Тем более, что за дьяволом далеко ходить не придется. Добро пожаловать в архангельский подпольный комитет Российской Коммунистической Партии... большевиков, - добавила она последнее слово после эффектной паузы.
Дедусенко выслушал это, как выслушивают давно ожидаемый страшный диагноз. Тяжело выдохнул, кашлянул, некоторое время молчал. — Вы позволите присесть? — показал он на ящик в середине помещения.
- Разумеется, - кивнула Виктория. - И не стоит так сокрушаться, Яков Тимофеевич. Я ведь вас по сути ни единым словом не обманула, и вскоре вы познакомитесь с профсоюзными лидерами, к которым так жаждали попасть. В том числе и с Бечиным - куда уж без Бечина в таких делах... Мы с вами сейчас объективно в одной лодке со здоровенной пробоиной посередине, и это обстоятельство списывает пусть и не все, но многие наши разногласия...
— Я одного не понимаю, — вскинул Дедусенко взгляд на Вику, понуро усевшись на ящик. — Откуда вы-то здесь? Вас же здесь нет! Индриксон от двери фыркнул, давя смех.
- Как сказал мистер Твен по схожему поводу - слухи о нашей смерти немного преувеличены, - позволила себе усмехнуться Вика. - Мы есть, и с нами придется считаться. И да - в торжестве господина Чаплина мы заинтересованы куда меньше вас по очевидным причинам.
— Ну что ж… — сказал, наконец, Дедусенко. — Похоже, товарищи большевики, мы и правда опять в одной лодке, как до семнадцатого года. — Викуся, — развязно подал голос Индриксон. — А может, нам товарища генерала обыскать, как считаешь? Боюсь, огорчение он нам может сделать. Дедусенко беспокойно обернулся на Индриксона.
- Нет нужды, - отозвалась Виктория, поморщившись от фамильярности. - Положим, вытащит он сейчас из подштанников наган и расстреляет нас всех троих в стиле Дока Холлидея. Дальше что? Побежит жаловаться господину кавторангу? Нет, Яков Тимофеевич, обыскивать мы вас не будем, но вы можете в качестве жеста доброй воли самостоятельно выложить свои козыри на стол, если таковые имеются, конечно. Ребята очень нервничают и могут неправильно понять, обнаружив у вас оружие по ходу разговора.
— Оружие у меня действительно есть, — немного воспряв духом от поддержки Вики, заявил Дедусенко, — но обыскивать себя я не дам, а отдавать его не собираюсь. — Вот цаца, — покачал головой Индриксон, угрожающе улыбаясь.
- Отдавать и не нужно, - Вика с внешним равнодушием пожала плечами, про себя все же изругав нахального эсера. - А вот выложить на общее обозрение было бы неплохо. Вы все равно желаете дождаться общего собрания наших товарищей, верно? Вот тогда можете держать оружие хоть у сердца, это уже не будет иметь значения. Пока же - не будем друг друга нервировать, хорошо?
— Вот, глядите, — Дедусенко полез в боковой карман пальто и вынул маленький чёрный браунинг, какие делали для ношения в дамских сумочках. — Мне всё-таки будет спокойней, если он будет при мне. В конце концов, раз мы союзники, давайте друг друга уважать. — Ты вынул, а теперь положи вон туда, — с ласковой угрозой сказал Индриксон, показывая на соседний ящик. — Не отберём, не бойся, генерал. У самих есть.
- Да, положите рядом, отбирать мы у вас ничего не собираемся. В конце концов, какой эсер без бомбы или револьвера-то? - девушка хмыкнула. - Вот эта надежда на порох и нитроглицерин вас в конце концов и привела к тому прискорбному положению, в котором оказалась нынче ПСР обеими своими фракциями.
— Вы, можно подумать, не в прискорбном положении, — огрызнулся Дедусенко и, окинув взглядом стоящих вокруг него, отложил браунинг на ящик, бок о бок стоящий с тем, на котором сидел генерал-губернатор. Тут же из-за спины Вики вышел Янек и, не успел Дедусенко что-то сделать, взял пистолет с ящика и сунул себе в карман. У Дедусенко глаза на лоб полезли. — Верните мне мой браунинг! — закричал он, вскочив на ноги. — Вернём, вернём, — заверил его Индриксон, одобрительно глянув на Янека.
Да чтоб вас всех перевернуло и подбросило, эссхолсы и писофщиты! Воистину - дурак хуже провокатора. Вика ожидала подобного дурости от распустехи-Индриксона, но никак не от Янека, которого оценивала как парня стоящего и соображающего. А тут... оба - как дети, честное слово. Да нет - хуже. Левик и Сережа, сыновья Троцкого, и то не доставляли в Галифаксе им с Натальей Ивановной столько беспокойства...
- Янек, - подойдя к Розенбергу, Вика положила ему ладонь на запястье. - Верни игрушку на место.
— Он пешеный какой-то, — с сомнением сказал Янек.
- Мы мило беседуем, Янек, мило и тихо. Ты хочешь криков и возни? Хочешь, чтобы те ребята с улицы заинтересовались, кто этот тут суетится? Хочешь погубить вообще все наше дело? Я не позволю, Янек. Положи на место игрушку, пожалуйста.
— Ладно, — флегматично согласился Янек, положил браунинг на ящик, и теперь уже Дедусенко схватил пистолет и вернул его себе в карман.
— Бандитские приёмчики! — оскорблённо оглядывал большевиков генерал-губернатор. — Какие вы революционеры? Вы бандиты! И всегда были такими!
- Прекратите истерику, - устало отмахнулась Владимирова. Как же ей самой в этот момент отчаянно хотелось вдоволь поистерить или сотворить какую-нибудь глупость! Сперва Серж с Аней, теперь еще эти двое - Карл и Фридрих, с кем приходится делать революцию! Скорее бы явился Теснанов - хотя теперь Вика уже начинала бояться, что и вожак профсоюзников учудит что-нибудь столь же идиотское, только уже в своем масштабе и на своем уровне... - Бандиты из нас, как вы видите, никчемные. Покажите мне такое разбойничье логово, где вы после своих слов не расстались бы не только с пушкой, но и с жизнью, - холодно продолжила она. - Речь сейчас вообще не об этом, а о том, как организовать сопротивление путчистам на общей платформе, которая бы в равной степени устраивала всех социалистов в городе. Ну, или не всех, а лишь тех, кому с Чаплиным заведомо не по пути. Янек с Индриксоном, конечно, испортили настроение момента безвозвратно, однако Вика продолжала питать надежду, что еще можно вернуть беседу в рамки собственно политической дискуссии.
— Это хороший вопрос, — мрачно сказал Дедусенко, всё ещё подозрительно оглядывая Индриксона с Янеком. — Я считаю, надо ехать в Исакогорку, поднимать Капустэна. У него крестьянская дружина, она сможет встать на нашу защиту.
- Да, Капустэн - это сила, - задумчиво кивнула Виктория, крепко, впрочем, сомневаясь, не обернется ли эта сила против них самих? - Насколько я понимаю, он вовсе не горит желанием отдавать своих дружинников в армию и идти крестовым походом на Москву? Я сейчас думаю о платформе, которая перед лицом правого переворота устроит нас всех, как бы нелепо это ни звучало. О платформе вполне реализуемой хотя бы потому, что без поддержки массовых социалистических партий Чаплин просто британский ландскнехт, не более... Как ваши сопартийцы отнесутся к идее однородного социалистического правительства, к устранению из политической жизни дискредитировавших себя буржуазных деятелей, и, наконец - к перемирию с Советской Россией по причине тотальной невозможности мобилизовать окрестных крестьян, не взбунтовав их?
— Вы… — Дедусенко взглянул на Вику с оттенком непонимания, — вы не слишком далеко заглядываете? Нам надо в первую очередь добиться освобождения арестованных членов правительства, а если их всех уже расстреляли — наказания виновным.
- Освобождения ВСЕХ арестованных за политику, - поправила Виктория. - Без этого и речи не может быть о нашей поддержке. А насчет поддержки народной... здесь самый сильный козырь как раз вопрос мобилизации. Поднять рабочих на стачку удастся, если мы докажем им, что Чаплин всех забреет в солдаты и бросит пушечным мясом отвоевывать Россию. Так что уже здесь возникает практический вопрос: готовы ли вы корректировать свою политическую позицию и включаться в срыв мобилизации ради борьбы с монархистами?
Увы, сейчас, наверное, сложно было понять, что на самом деле думает экс-губернатор: выходка Янека разрушила хрупкое доверие, которое установилось между Викой и Дедусенко, так что теперь он, должно быть, готов соврать что угодно, лишь бы оказаться подальше от логова красных...
— Всех политических, — быстро согласился Дедусенко. — А насчёт мобилизации… нет, вы ошибаетесь. Портовые рабочие мобилизации не боятся: без них остановится порт. — Как ты за всех рабочих-то запел… — не переставая ухмыляться, заметил Индриксон. — А… — Дедусенко окинул взглядом мастерскую. — Мы ведь в союзе транспортников? Понимаю, да…
- Да, за портовых рабочих можете не беспокоиться - это наша забота, - кивнула Виктория. - Однако сам по себе вопрос остается: согласны ли вы бороться с путчистами всеми наличествующими средствами?
— Всеми наличествующими? — переспросил Дедусенко. — Вплоть до вооружённого восстания?
- До вооруженного восстания дело еще довести надо, - уклончиво ответила Вика. - Я говорю о срыве мобилизационных мер и требовании мира с Москвой.
— Виктория… простите, не знаю, как вас по отчеству, — Дедусенко просяще сложил руки перед грудью, — вы кажетесь здесь здравомыслящим человеком, — он бросил взгляд на безмолвно стоявших рядом Янека с Индриксоном, — но вы не видите текущего момента. В городе войска союзников, тысячи, буквально тысячи американских солдат, которые сейчас направляются на Двинский фронт, чтобы воевать с большевиками. Подобное требование будет воспринято как прямая измена, со всеми вытекающими. Одно дело — если мы выступаем против зарвавшегося офицерья, совсем другое — если против союзников.
- Союзники и так вас предали, Яков Тимофеевич. Собственно, именно поэтому вы здесь. Поймите, ваш демократический эксперимент провалился именно потому, что не устраивал союзников. Антанта здесь не для защиты интересов революции, даже не затем чтобы втянуть Россию снова в войну с кайзером, а для того, чтобы вернуть национализированные предприятия их иностранным собственникам и обеспечить и возврат всех тех кредитов, которые царь-батюшка нахапал до войны и во время ее. Я не говорю о том, чтобы нам сейчас с браунингами наголо бросаться на американские полки. Однако демонстрация реального настроения народа поможет этим господам скорректировать свои позиции - от идеи священной войны с большевиками до последней капли крови последнего русского к идее переговоров. И в Кремле, к слову, сидят далеко не дураки, но люди, готовые к компромиссам... если к ним готова противоположная сторона, - сложив руки на груди, Виктория выжидательно посмотрела на Дедусенко.
— Вы не можете сейчас говорить за Кремль и вообще рассуждаете не прагматично, — Дедусенко, кажется, уже успокоился и теперь рассуждал привычно, легко. Было видно, что такие темы обсуждать ему было не в новинку. — Дело не в том, кто кого предал, а что сейчас делать. Выступать напрямую против союзников — самоубийство. Причём в буквальном смысле. Этим мы только поможем офицерам.
- Вы сейчас пришли по сути к той самой позиции, с которой и были низвергнуты в свое нынешнее прискорбное положение, - Вика уже начинала уставать от этого хождения по кругу. - А в рамках этой позиции вам попросту нечего противопоставить Чаплину в глазах тех же союзников. Чаплин предлагает "порядок", мобилизацию и войну до победы? Надо показать Антанте, что при Чаплине не будет никакого порядка, и воевать за него точно никто не поднимется. Если желаете, можете воспринимать лозунг мира как средство убедить самых твердолобых представителей союзного командования и дипкорпуса - до чего доходит дело при попытке посадить крепостника на царство в новой России.
— Я повторяю вам, что лозунг мира сейчас будет самоубийством. Для вас, для меня, для ваших товарищей, для тех, кого вы поднимете на стачку! Вы готовы взять на себя ответственность за новый Ленский расстрел? Пожалуйста, Виктория, давайте будем реалистами. Давайте не требовать невозможного! Но, не успел Дедусенко договорить, из-за окна послышалось что-то вроде песни — так поют солдаты на марше. Слов было не разобрать: кажется, пели не по-русски, но, на каком языке, Вика понять не могла. Дедусенко, настроенный было продолжать спор, снова испуганно заозирался. Индриксон достал наган из кармана.
Звуки военного марша заставляют набравшую воздуха для очередного ответа Дедусенке Вику вздрогнуть. - Это еще что за... - повисает в воздухе вопрос девушки.
— Там кто-то… — громко прошептал Янек, отпрянув из окна, и тут из-за стены послышался взволнованный мужской голос: — Окружают! А англичане сейчас еще и стрелять начнут! Куда, Боже мой? С линии огня! Дырка в заборе! Дамы, сюда, скорее! Вика поняла, про какую дырку в заборе говорил этот человек: двор профсоюза был отделён от Троицкого проспекта забором, отходящим от боков здания, и в заборе действительно была дырка, через которую во двор можно было пролезть, если калитка была заперта (она обычно и была заперта — ввиду наличия дырки, открывать её и не требовалось).
- Тише всем! - прошипела Виктория, и, приблизившись к Дедусенко, выдохнула ему в ухо: - Голоса узнаете? Это может быть кто-то из ваших?
Все притихли, как при игре в прятки, Индриксон с Дедусенко даже головы втянули в плечи, будто страшась, что их кто-то заметит здесь, хотя занавески были плотно задёрнуты. — Это, кажется… — горячо зашептал Дедусенко, — кажется, кто-то из офицеров… — Офицер, — подтвердил Янек таким же шёпотом. — Кто-то с ним. Шенщины. И тут Вика вспомнила, где могла слышать этот голос: это был голос юнкера Осипова — она, конечно, не знала по голосам каждого из офицеров, но этот вспомнила: прошлой ночью этот юнкер кутил в кафе «Париж» так, что позавидовали бы и гусары пушкинской поры, — набрался за чаплинским столом, неоднократно лез к самой Вике, к Ане и другим официанткам, пытался схватить, обнять, потом ходил блевать в сад, а часам к четырём ночи, совсем уже набравшись, полез на сцену к танцовщицам кордебалета. Сидевшие в зале иностранцы восприняли такое представление с восторгом, начали ему аплодировать, другие офицеры с подачи Чаплина стащили его со сцены, уложили спать в углу на стулья. Там он и спал, помнила Вика, ещё утром.
Понять, кто и кого, собственно, окружает, от кого бежит незадачливый юнкер в сопровождении дам - в существующих условиях представлялось совершенно невозможным. Проклятье, какой дьявол подсказал ей идею собирать людей именно здесь, под боком у путчистов? Теперь остается одно - сидеть тише воды и ниже травы, дабы не погубить себя и все подполье. - Ладно, - прошептала девушка. - Тогда пускай себе идут мимо. Главное сейчас - не попасть в какую-нибудь мясорубку. Дьявольщина, где там Аня с Сержем пропадают? Надеюсь, эти здесь надолго не задержатся. Янек, проследи по окнам, пока не уйдут, вмешиваться только если сейчас нарвутся на кого-то из наших во дворе. Андрей - давай к дверям с фонарем, на случай если им вдруг придет в голову идея сунуться. Сразу постарайся без шума обезоружить, стреляй только в случае крайней необходимости. А мы с вами, Яков Тимофеевич, пока будем контролировать проспект - там какая-то непонятная каша заваривается...
Янек кивнул и, скрипнув дверью, прошёл в соседнее помещение, где была чайная: окна её выходили на ту сторону, куда, судя по голосам, собирался лезть Осипов с неведомыми дамами. Установилось напряжённое молчание. Янек скрылся в двери тёмной пустой чайной, Индриксон с фонариком в правой руке и наганом в левой стоял у внутренних дверей сенец, готовый проделать тот же фокус, что и когда в доме появилась Вика. Даже Дедусенко стоял в середине мастерской, вобрав голову в плечи, пригнувшись и подсобравшись, с рукой в кармане — очевидно, сжимал рукоятку своего браунинга. Вдруг в двери, ведущей в чайную, появилась бледная бритая голова Янека. Почти беззвучно он зашептал: — Хотят идти сюда!… — Не орите вы так!… — таким же тоном зашептал ему Дедусенко и достал браунинг из кармана.
За эти великие и жестокие месяцы Виктории еще не приходилось обагрять свои руки кровью врага, хотя смерть людскую видеть доводилось, и не раз - в июле и в ноябре прошлого года. Она, впрочем, понимала, что в жестокой схватке со старым миром ей рано или поздно придется лишить жизни человека, и, кажется, привыкла к этой мысли. Но никогда она не думала, что первый ее бой будет таким. И все-таки - убивать придется. Как минимум юнкера. Она не имеет право на ошибку в такой момент, ставка куда больше чем ее жизнь, ставка - сохранность всего коммунистического подполья: ведь уже сейчас, наверное, Теснанов и другие товарищи спешат к месту сбора в родные мастерские. Значит - юнкер Осипов умрет. Что же касается тех неизвестных "дам", которых он сопровождает - тут все-таки можно рискнуть... Скользнув взглядом по верстаку, девушка подхватила с него увесистый молоток - оружие понадежнее пистолетной рукояти, "Венечке" должно хватить - и протянула его Янеку, перед этим хлопнув себя дважды по плечу и выразительно проведя головкой молотка под подбородком. По совести, смертоубийством ей бы стоило заняться лично, но она понимала, что сейчас не до таких материй - а Янек не подведет, в него Виктория верила. - Становись в дверях чайной, офицеру сразу по голове, как только все трое войдут в мастерскую. Андрей - мы с тобой становимся по обе стороны двери, хватаем женщин и сразу затыкаем рты. Можно дать по голове рукоятью нагана, если тяжело будет. Дедусенко... спрячьтесь пока за верстаком, страхуете и помогаете с женщинами, если не удастся сразу скрутить. Все, по местам, - и Владимирова прижалась спиной к стене слева от дверного проема, затаив дыхание, пока кровь яростно пульсировала в ушах, а сердце в груди ухало так, что, наверное, и марширующим полякам было слышно...
Янек коротко кивнул, принимая молоток, встал у косяка ведущей в чайную двери. Дедусенко зашёл за верстак, но прятаться за него не стал, а встал, чуть пригнувшись.
В тёмной мастерской повисла плотная, напряжённая тишина: все, кажется, и дышать перестали. Узкие щели в шторах желтели бледными прорезями, почти не давая света, и только привыкшими уже к полумраку глазами различались смутные очертания верстаков, ящиков, колоды с вогнанным в неё топором, ряда винтовок у стены. У косяков дверного проёма в сени застыли Вика с сосредоточенным, собранным Индриксоном, в двери чайной смутным очертанием проглядывалась костлявая фигура Янека, сжимающего молоток. Дедусенко был где-то за спиной и тоже, конечно, молча, с браунингом в руке, следил за чёрным проёмом дверей в сени. Голоса людей во дворе приблизились: можно было предположить, что они стоят перед самым входом. В острой, нервной тишине можно уже было отрывочно разобрать слова: « Сударыни!»… «как славный Роланд!», — это, конечно, был юношеский ломкий голос Осипова, — и в ответ ему неразборчивый женский шёпот: славному Роланду, кажется, что-то сердито выговаривали. И всё стихло, только ровно шумел усилившийся дождь, барабанили по жести капли с крыши, и тут — снова злобно и надрывно забрехала уже знакомая Вике соседская псина.
За растянувшиеся в целую эпоху мгновения ожидания Вика успела пережить в своем воображении многое. Вот незадачливая компания заходит в мастерскую, Янек широким шагом перемещается к юнкеру Венечке и с размаху утапливает молоток в его голове. Вот она набрасывается на незнакомую женщину сзади, пытаясь заткнуть ей рот ладонью, и, когда та, испуганная, впивается ей в руку острыми зубами, не выдержав, ломает несчастной шею, уперевшись левой рукой в затылок... А вот Осипов, почуяв неладное, пронзительно визжит, стреляя из нагана сквозь бревенчатую стену прямо Вике в спину, пробивая легкое и печень. А вот они убегают, отстреливаясь от интервентов и подставляя своих товарищей под арест, чтобы хоть ненадолго спасти собственные жизни... Словно натянутая до предела струна лопнула в груди девушки с осознанием того, что опасность миновала, и Владимирова с продолжительным полувздохом-полувсхлипом оседает по стеночке на пол.
Индриксон осторожно выглянул из-за косяка в сени, хотя увидеть там ничего не мог — входная дверь была прикрыта. Склонился над Викой. — Викуся, ты чего? — встревоженным шёпотом спросил он и хотел было, видимо, положить руку ей на плечо, но обе руки у него были заняты, так что он мягко ткнул Вике в плечо фонариком. — Соберись, — мрачно сказал Янек и отложил на верстак молоток: звук этот всем показался очень громким. — Ушли, кажется, — полувопросительно сказал Дедусенко. А с улицы тем временем доносились новые звуки: военная, ровная поступь множества людей, встревоженные пшекающие голоса, — отряд проходил мимо окон мастерской. Когда поляки уже миновали мастерскую, со стороны общежития послышался гортанный оклик, поляки что-то крикнули в ответ — но слов уже было не разобрать.
Виктория шумно выдыхает, поднимается на ноги, которые вновь начинают ее слушаться, и вместе с силами возвращается характер, благодаря которому ей и подчинялись, пусть не безропотно, парни сильно постарше и местами поопытнее. - Забавно, - хмуро усмехаясь, проговорила она. - Вспомнила. Этот самый юнкер Осипов прошлой ночью, напившись, лапал меня за задницу, называя Юдифью, Эсфирью, прекрасной жидовочкой, и предлагал голову на отсечение, если я подарю ему свою любовь... Так что даже не знаю, рада я или разочарована. Ладно, к делу. Янек, что там у нас со вторым этажом? Если забраться повыше - можно ли подсмотреть, чем занимаются поляки и англичане? И, главное: можно ли будет контролировать наш черный ход - чтобы, когда товарищи начнут подходить, знать об этом заблаговременно? Контроль за своими эмоциями Вика вернула, однако осталось какое-то скверное скребущее чувство опасности: не догадался ли юнкер Осипов или кто-то из его сообразительных спутниц о содержимом хитрого дома? И не приведут ли они сюда нежелательных гостей в количестве от взвода и более?
-
Отлично отыграли! Ну и отыгрыш эмоций такой под конец правильный. Железная большевичка, фурия революции, все дела, а всё-таки нервы своё взяли. Норм, норм: не машина всё же, а живой человек.
-
Крупноформатный пост, конечно, насыщенный, но прочитал его - и нет ощущения, что в колодец с "водой" окунался. Хорошо сделан, добротно
-
Вот она набрасывается на незнакомую женщину сзади, пытаясь заткнуть ей рот ладонью, и, когда та, испуганная, впивается ей в руку острыми зубами, не выдержав, ломает несчастной шею, уперевшись левой рукой в затылок... Ей-богу, я слышала хруст шеи своего персонажа, пока читала)) И если бы не это, удовольствие от поста было бы стопроцентным!
-
Ну что за город! Никак бедным подпольщикам побеседовать не дают: то дамы с юнкерами, то путчисты, то вообще - Дедусенко!
-
Шикарный пост! Прямо чувствуется страх и напряжение всех присутствующих. Революционно-переворотный хоррор.
-
Этот самый юнкер Осипов прошлой ночью, напившись, лапал меня за задницу, называя Юдифью, Эсфирью, прекрасной жидовочкой и предлагал голову на отсечение, если я подарю ему ночь...Я влюбился въ Рахиль, Дочку ростовщика, Хоть Papa обѣщалъ за мезальянсъ покарать. А ей нуженъ раввинъ Въ пейсахъ, лапсердакѣ, А ей нуженъ раввинъ Съ кошерной щукой въ кулькѣ!
И шо Ви таки думаете, она сказала?
Да у тебя же тетка - попадья, Да у тебя же дядя - іерей, Да на тебѣ какъ форма - фофудья, Какой ты, шельма, еврей?
Безнадежно влюбленъ Въ ту, чьи косы, какъ мѣдь, И чьи очи меня Въ аду неволятъ горѣть…
А ей нуженъ марксистъ Съ бомбой и въ армякѣ, А ей нуженъ марксистъ Съ газетой "Искра" въ рукѣ!
И что, вы думаете, она повѣдала?
Да у тебя же мама - буржуа! Да у тебя же папа - октябристъ! Да у тебя на завтракъ - фуа-гра, Какой ты, къ бѣсу, марксистъ!
Я въ сердцахъ наплевалъ Буржуинам въ лицо, Я прочелъ "Капиталъ", И невзлюбилъ блескъ дворцовъ.
Бороду отпустилъ, Ликомъ сталъ, что бандитъ, Слышать болѣ нѣтъ силъ Ея прискорбный вердиктъ:
Да у тебя въ охранкѣ старшій братъ! Да у тебя же дядя - морфинистъ! А дѣдушка сатрапъ и бюрократъ, Какой ты, шельма, марксистъ!
|
Людей, готовых стоять в строю, явно недоставало. Сражаясь на открытой местности, они давали себя окружить, и, если бы не стрела Люсиль, даже он не смог бы защититься от всех атак. Впрочем, своей главной цели он добился – отвлек на себя достаточно врагов, чтобы сделать бой для остальных легче. Чуть повернув шлем в сторону лучницы, он поднял в салютующем жесте меч, после чего сразу же с силой обрушил его на голову подошедшего копейщика. Не дожидаясь момента, когда тело несчастного рухнет на землю, он одним рывком преодолел расстояние, отделявшее его от Керидвен, и, растянувшись в почти фехтовальном выпаде, вонзил острие клинок прямо в подмышечную впадину начавшего поднимать оружие для удара подошедшего к ней мертвеца. Поднимаясь и, одновременно, двигаясь вперед, он вдавливал меч внутрь, чувствуя, как тот пробивается сквозь плоть, как на краткие, в битве краткие мгновения, движение стали ускоряется, когда она находит пустое пространство легких.
Выпрямившись во весь рост, он щитом оттолкнул дважды мертвое тело, дав тому соскользнуть с меча, и шагнул в сторону, занимая соседнюю с Керидвен позицию и направляя меч в сторону наседавшего на Рейнольда копейщика, и воскликнул:
- Люсиль, Рейнольду!
В бою нет времени на долгие разговоры. Все решают секунды. И слаженность отряда. Не обязательно наносить последний удар, достаточно ослабить врага, чтобы его сразил твой соратник. Победа значит больше, чем личная слава, и в архивах Круга было немало книг, которые рассказывали о печальной судьбе воинов и целых армий, забывших про это. Их отряд не имел права на такую ошибку.
Осознание пришло странным путем, во время битвы, из-за дурацкого поступка паладина, похоже, до сих пор не понявшего, что, выйди он один, его бы просто утыкали стрелами и изрубили на куски. Нет, понимание того, что ошибка недопустима, и они не имеют права просто героически погибнуть, не добившись своей цели, было с Сейвадом с самого начала. Он осознал другое. Лосмор не сможет снарядить еще один отряд. Даже если захочет. И, если они потерпят неудачу, то они станут его последним отрядом. Последним Отрядом Лосмора.
-
И, если они потерпят неудачу, то они станут его последним отрядом. Последним Отрядом Лосмора. Красивый вывод. И разумный.
-
Он осознал другое. Лосмор не сможет снарядить еще один отряд. Даже если захочет. И, если они потерпят неудачу, то они станут его последним отрядом. Последним Отрядом Лосмора. Вот это прям хорошо.
|
|
|
Рауш слушал Филоненко с таким видом, с каким обыкновенно слушают чрезмерно навязчивых продавцов, расхваливающих какой-то не слишком нужный для потенциального покупателя товар: когда не вникают в слова, а только лишь ждут хоть какой-то паузы в речах незваного собеседника, чтобы вместить в неё твёрдый, но вежливый отказ. Вот и сейчас становиться эмиссаром Филоненко Рауш никак не собирался, будучи уверенным в способности капитана Чаплина подобрать достойных людей в правительство самостоятельно. Возможность сообщить об этом, однако, ему так и не представилась - Максимилиана Максимилиановича прервал Якимович.
- Это смешно. - брезгливо кинул Константин, характеризуя обстановку в конно-горском отряде, когда Якимович закончил свой доклад. Он задумался на пару секунд, а затем распорядился: - Идите и найдите мне Ганжумова и Томару.
Якимович кинулся исполнять поручение, а Рауш снова подошёл к Миллеру и Филоненко.
- Максимилиан Максимилианович, Степан Яковлевич, господин главнокомандующий дал приказ найти Дедусенко и доставить его сюда. Я думаю, вы можете с этим помочь. - произнёс он это с явным намеком на то, что это есть прекрасная возможность продемонстрировать свою полезность не словом, а делом, - Поговорите, прошу вас, с министрами, объясните, что уже достигнут почти компромисс между нашими сторонами, и что всяческие выходки Дедусенко могут этот компромисс подорвать. Постарайтесь узнать затем, где Дедусенко может быть сейчас, к кому он мог пойти, если узнал о перевороте, или где он мог бы ночевать ещё, если бы даже о перевороте не знал. И опросите своих людей, из числа тех, кто знаком с Дедусенко тоже. Может быть знают что-то они.
- Когда у нас появится некоторый список мест, где наш беглец может скрываться, начнём посылать поисковые отряды. - барон окинул взглядом двух эсеров, - Я же пока должен убедиться в том, что все спокойно в конно-горском отряде. Минут через пятнадцать соберёмся здесь снова и обсудим, что удалось узнать. Все ясно?
Эсеры удалились, зато скоро явился Якимович с Томарой и Ганжумовым.
- Господа, - обратился Рауш к офицерам, - возник некоторый казус с конно-горским отрядом. - Константин повернулся к Якимовичу, - Расскажите ещё раз, прошу, что слышали.
Якимович повторил свой рассказ. Константин изобразил на губах кривую невесёлую улыбку.
- Вот такой водевиль, господа. Покойному «кубышка» может быть и не нужна, но зато нужна она нашему весьма стесненному в средствах правительству, которому по праву и принадлежит. Потому нужно что-то делать.
- Я полагаю, что знать о том, где золото могут только офицеры из… бывшего отряда Берса. Значит нужно либо узнать у них это прямо сейчас и изъять золото немедленно, но только так, чтобы обошлось без всяких эксцессов. Либо хотя бы задержать их всех под каким-то предлогом до того, как мы сумеем приобрести более авантажную для переговоров позицию. Что думаете, господа?
|
— БАМ! Тишину прорезает громкий звон удара металла о металл. Словно гонг, приглашающий к битве, звенит щит Жайнира. Стенка на стенку идут два отряда – бездумные защитники крепости и чужаки. Двумя расчётливыми ударами роняет на землю двух бойцов Черновоск, но в следующий миг резкая боль в плече заставляет невольно вздрогнуть: стрела едва задела его, но приятного мало. И, словно этого было мало, один из копейщиков, не найдя себе противника, набегает с копьём на него – лезвие пробивает броню и уходит, пусть и неглубоко, в плоть паладина. И откуда у него взялась такая прыть?.. С другой стороны подбирается ещё один воин с топором; с каждым шагом его движения становится всё быстрее.
Вставший рядом Сейвад более осторожен: поразив своего врага – но тот ещё, правда, держится на ногах – он прикрывается щитом от атак лучников, и едва успевает защититься от атаки набежавшего копейщика: остриё звонко бьётся о сталь щита и уходит в сторону. Стоящий неподалёку Рейнольд вообще решает сначала озаботиться о тылах – магические лезвия устремляются вверх, к бойницам донжона. Не разобрать, что там случилось, но одна из бойниц затихает. Но снова численное преимущество противников даёт о себе знать: из другой бойницы прилетает стрела, поражая волшебника в ногу. Поднятый деревянный щит едва задерживает удар копейщика и лезвие рассекает руку мага, оставляя зияющую рану.
Удар булавы Керидвен оставляет вмятину на доспехе мертвеца, но тот, устояв на ногах, заносит свой топор над головой девушки... но тут, разрезая воздух свистом, прямо в незащищенное лицо вонзается стрела Люсиль, и враг падает на спину. Этого, впрочем, хватает для того чтобы жрица немного замешкалась, подняла щит чуть позже на мгновение – стрела, отправленная уже противником, оставляет порез на щеке, отведённая от головы кромкой щита.
Выбежавшая последней Люсиль видит, как заносит топор над головой Керидвен мертвец, как готовится поразить Седьмого его противник, а сбоку приближается ещё один. Стрелы одна за другой срываются с тетивы. "Высыпать как горох", говорили про эту технику стрелки руадов. И прежде чем мертвецы успевают атаковать в ответ, их сражают стрелы девушки.
А пока во дворе кипит бой, пока звенят мечи и копья, Андре решает рвануть наверх, к лучникам. Отвлечь их от соратников, навязать бой. Два лестничных пролёта пробегаются на одном дыхании и мечник врывается на третий ярус. Прямо перед ним валится один из шестерых – его сразила магия Рейнольда. Но пятеро успевают дать залп, после чего от группы отделяются двое и, достав мечи, двигаются в сторону Андре. Во взгляде горит всё та же непонятная алчность.
-
Динамичный бой, нарисованный пером несомненно талантливого автора, всегда прекрасен.
-
Не могу не отметить систему. Почти наверняка нужно предметно рассматривать на более сложных боях, но выглядит вся эта конструкция (и, что более важно, игнейм ощущается) местами очень легко и, в то же время, изящно.
|
Мухин сидел напротив Живчика, покусывал травинку, прислонившись спиной так же к дереву и блаженно вытянув ноги. - Ничего, осторожнее будешь, - говорил он матросу - Замстило, а как же. У каждого честного человека там все что можно замстило бы. Ничего, выберемся как-нибудь. Ты бы лег лучше, чего сидеть-то. В спину еще надует. Думал он о том, за кем в первую голову следить. За братьями? Это так точно. За Зотовым? Может быть. Он сейчас небось куста боится, может глупостей наделать. За Рахимкой? Пожалуй. Морда татарская, это он для виду тихонький дурачок, а небось себе на уме. Хотя и бед от него больших быть не может вроде бы. Неприятные мысли. Хорошо было бы сейчас подумать о чем-нибудь хорошем. О белых, кондитерских на вид шапках морской пены. О кружке ледяного, пахнущего хлебом пива в жаркий, потный, рабочий день. О двух девчонках в воздушных ситцевых платьях, облокотившихся на чугунные перила на набережной реки Фонтанки, и озорно глядевших на него через плечо. Или о чем поважнее. О том, что он не врал бойцам, и где-то там далеко, в Питере, произносит свои речи товарищ Ленин, и формируются красные отряды, эскадроны, пулеметные команды, а может, даже и самые что ни на есть артиллерийские батареи им на выручку, а интервентам на погибель. Что будет, будет сильный удар, такой, что побегут англичане с американцами, подхватив свои бриджи, потому что от такого удара лопнут у них все ремни. Хотелось поиграть на гармошке и покурить, но играть было нельзя, а махорку он решил беречь. - Суворов датчанин был так-то, - встрял Мухин со знанием дела. - Мы на пароходе в Копейгаген ходили. Мне боцман рассказывал. Но все одно русский. И ты, Рахимка, тоже русский, хоть и не понимаешь татарской своей башкой. Русский - это ж не только кто мамка была. Русский - это ж за кого у тебя душа болит. Вот подстрелили Живчика. Болит у тебя за него душа? Болит. Значит, русский. А кто мамка была - это вопрос второстепенный. Это брат, как уголь в топке. Неважно, где его погрузили, важно, куда корабль на нем дошел. А то там вот, скажем, Барклай. Казанский видели? Где студенты еще митинговали. Вот там с одной стороны Кутузов, а с другой Барклай. Так вроде англичанин, а хранцузов тоже за наших колошматил по совести. И чего его было бы ставить, если б не русский? Вот так. - А Пушкин? - спросил Федя. - Да уж не хранцуз! - хмыкнул Мухин, отчетливо вдруг вспомнив, как в Гамбурге, во вполне чистой портовой пивной, и оттого в так неожиданно начавшейся драке, сосредоточенно и деловито бил его коленом в живот смуглый, жилистый нормандский морячок, не давая перевести дух. И как потом, когда Иван вывернулся и хватил его кружкой об голову, так, что сразу побежала тонкими яркими струйками кровь, весело сверкнул у француза в кулаке короткий, острый ножичек.
***
Спать хотелось оглушительно. Намотался за день с этими китайцами, с упрямым латышом, с Живчиком да и вообще со всеми. А разогнать сон никак нельзя - ни посвистеть, ни песню не затянуть, ни покурить. Только и оставалось, что губы себе кусать или за руку щипать. "Вот черт, сейчас перебужу всех зазря!" - подумал Мухин. Но когда он увидел, в каком состоянии юнга, сон с него как рукой сняло. "Опиуму что ли курнул, дурачок?" - Эй! - тихо позвал он и легонько потряс Юнгу за плечо. - Эй! Проснись! Ты чего? Проснись! "Отравился небось!" - сообразил Мухин. - "Сейчас рвать будет! Надо его на бок, чтоб не захлебся!"
|
Расположились лагерем в тесном, тёмном и сыром ельнике поодаль от насыпи и моста, набрали сухого валежника, развели костры. Закатное солнце выглянуло на короткое время из-за кромки туч, заливая лес, реку мягким бронзовым светом, и ухнуло за почерневшие в сумерках ели. Стало холодать, но костры уже трещали, выхватывая из темноты нависающие еловые лапы в скачущих тенях, нахохлившиеся, с поднятыми воротами шинелей фигуры бойцов: кто скрёб ложкой по внутренности консервной банки, кто согревался пустым кипятком — вода была болотная, с противным ржавым привкусом, но до проточной воды с середины речки было не добраться.
— Заместо чаю нам приправа, — невесело пошутил Федя Зотов, дуя на исходящую дымком жестяную кружку, прихватив её рукавом шинели. — Ходим, ходим по лесу, — сказал Нефёд Артюхов, пусто глядя в пляшущий огонь, — а англичан так и не видели. — Тебе невтерпёж? — поинтересовался Седой, выкинув за спину пустую банку из-под щей с кашею. — Да нет, — откликнулся Нефёд. — Так как-то… Может, их и нет, интервентов, никаких. А только так: лес, лес, лес… — Эк тебя, брат, на какие мысли потянуло… — вздохнул сидевший по другую сторону костра Тюльпанов. Нефёд ничего не сказал. Помолчали. — А я ногу натёр. И в болоте чуть не утонул, — жизнерадостно заявил Рахимка, будто с гордостью за такие подвиги. Нефёд грустно прыснул. — Ногу он натёр, — послышался голос Живчика. Для него соорудили что-то вроде постели из срезанных еловых лап: на ней он и сидел, опершись спиной о еловый ствол, зябко завернувшись в бушлат. — Меня вот как, ух… — Живчик поморщился. Выглядел матрос хреново: долгий путь через лес ему дался с трудом, не один раз он задерживал отряд, требуя себе передыха: сперва ещё терпел, потом, не сдерживаясь уже, стонал сквозь зубы на каждом шагу и выглядел так, будто идёт с пудовой гирей на руках. Первое время, когда объявили привал, он просто безучастно сидел под ёлкой, отходя от боли, и даже есть отказывался — потом, правда, навернул консервов со всеми. — А меня тоже чуть не убило, — сказал Максим Шестипал, помахивая перед собой веточкой с угольком: в воздухе оставался тонкий красный след. — Я как слышал — вжик мимо уха! Вот так — вжик! Чуть бы правей, всё, не было б Максимки. — Нет, ну гады, конечно, эти ходяшки, — сказал Федя Зотов. — Мало что всех поу… — А, не! — перебил его Шестипал. — Чуть бы левей! — Что? — обернулся к нему Зотов. — Чуть бы левей, говорю! У меня мимо правого уха вжикнуло. — Да ну тебя… — отвернулся Зотов, протягивая ладони к костру. — А, хотя нет. Ему, получается, нужно было правей брать, — продолжал размышлять Шестипал. — Поля эта, — сказал Седой. — Как она там сейчас? Одна… — Какая, братишки, штука, — ни к кому не обращаясь, сказал Нефёд. — Я, когда бежал туда, вообще не боялся. А сейчас тоже думаю… — он поёжился. — Я тоже не боялся, — ворчливо заявил Живчик. — Чохом туда, как дурной, ломанул. Как увидел сарай этот, у меня как глаза замстило…
Снова повисло молчание.
— А сыр хотите? — Рахимка полез в свой мешок и достал оттуда целую вощёную голову сыра. — У меня есть!
Все оживились, принялись резать. Заметив оживление, от костра калужан поднялась фигура в шинели. Отводя ветки, подошёл Влас Цыганков, с интересом заглянул за спины питерцев. — Запасливая татарва! — сказал Цыганков. — Ну-ка поделись! — Ты меня татарвой не называй, — важно заявил Рахимка. — Мы, татары, вами три века владели. — Иди, иди отсюда, — махнул на калужанина куском сыра Шестипал. — Для своих тут. — Да дай ему, не жмоться, — мягко вмешался Тюльпанов. — Вместе под пули ходили. Федя Зотов сидел, уставившись в огонь, избегая глядеть на Цыганкова, с которым подрался на хуторе. Цыганков взял сыр, по-бабьи держа у груди, откромсал ножиком большой, чуть ли не в треть головы, кусок, и, уже собираясь уходить, бросил Рахимке: — Ну, храни тебя твой татарский бог.
— Хорошо ты это упёр, Рахимка, — уважительно сказал Тюльпанов. Рахимка улыбался, видимо, радостный, что оказался полезным. — Правильно он сказал, запасливый ты. Я этот сыр там видел, а взять даже не подумал. — Мы, татары, все запасливые, — гордо заявил Рахимка, пряча остатки сыра в мешок. — Вот вы не знаете, а ваш Пушкин татарин был. — Пошёл молоть, — недовольно сказал Зотов, задумчиво обгрызая свой кусок. — Знал я армяшку одного, у того чуть ли не этот, как бишь, Юлий Цезарь был армянин. — Этого не знаю, — сказал Рахимка, — а Пушкин был татарин, верно говорю, почему не веришь? — С ним поговоришь, — продолжал Зотов, потягиваясь, — тот армянин, этот армянин, все великие люди армяне. О, вспомнил: Суворов у него был армянин. — Суворов не знаю, — упрямо повторил Рахимка. — А сам он был старьёвщиком, — почему-то печально закончил Зотов. — Рахимка, Рахимка, — оживился Седой. — Ну-ка достань свой сыр, ещё кусман отхвати. Юнге нашему оставить надо. — Да, а где юнга? — оглянулся Тюльпанов. — Там где-то был, — махнул себе за спину Шестипал, насадивший свой кусок на ветку и державший его над огнём. — Сейчас придёт.
Оплывающий над огнём кусок сыра соскользнул с ветки и упал в середину костра, подняв ворох искр. — Шля-па, — прокомментировал Седой. — Шляпа, — скорбно согласился Шестипал. — Давайте спать, братцы, — подытожил Тюльпанов, с кряхтеньем устраиваясь под ёлочкой.
00:15 07.09.1918
Первый раз этот звук Мухин услышал ещё несколько минут назад, обходя спящий лагерь: вповалку спали у своих костров питерцы, калужане; время от времени, хрустя сапогами по веткам, в сонной тишине подходили оставленные на часах Илюха и Шестипал, подбрасывали валежника в затухающее пламя, останавливались, тупо глядя в огонь, потом со вздохом отходили прочь к тем местам, где начиналась уже густая, полная темнота — такая густая и полная, какая только может быть в беззвёздную пасмурную ночь, в густом осеннем лесу. В этой темноте что-то всё ухало, скрипело, двигалось, — внезапно, например, хлопая крыльями, взлетала где-то ночная птица, и против воли давила первобытная, животная жуть, страх темноты, в которой всё что-то мерещилось глазам, слышались непонятные, пугающие звуки.
Поэтому-то, когда Мухин первый раз услышал этот звук, ещё дальний, тонкий и чистый, он подумал, что это ему тоже мерещится, да и не мог ещё понять, что именно это был за звук; а вот теперь он повторился, уже громче, отчётливей, и Мухин понял — это паровозный гудок. Прислушавшись же, он понял, что разбирает уже и приглушённый, сливающийся в ровный гул стук колёс поезда.
Мухин сейчас был с дальней от железной дороги стороны лагеря и двинулся к костру васильеостровцев, рядом с которым спал и Фрайденфельдс, уже отстоявший свою смену в карауле. Принялся перелезать через спавших вповалку товарищей: перешагнул через Шестипала, неловко переступил через Живчика и — зацепился сапогом за что-то и грохнулся прямо на лежащего рядом с ним юнгу Петрова, выставленными руками ему прямо на грудь, а коленями в бок. Живчик болезненно и сонно застонал, поворачиваясь, а вот Лёшка Петров, против ожидания, не пошевелился, и даже в неровном, тусклом свете костра Мухин увидел, что прыщеватое, с пробивающимися чёрными усиками лицо подростка неестественно бледно и покрыто холодной испариной. Сам он лежал, не зябко завернувшись в свой бушлат, как прочие, а будто потерявший сознание — свесив голову набок, полуоткрыв рот. Он дышал, но редко и почти неслышно.
|
Тяжело. И морально, и физически. Физически – понятно. Дорога трудная, дорога болотная, булыжником не мощеная. Дорога молчаливая. И от этого тяжело морально. Разве Вацлавс что-то делает неправильно? Он ведь все делает по логике вещей. Даже по логике учебника по общей тактике. Но откуда тогда такое сопротивление? Да, методы, пожалуй, слишком жесткие, не очень дружелюбные. Но ведь сейчас и методов других нет. Тут уже банально вопрос выживания стоит. И даже не Советской власти, а самому бы ножки в этих болотах не протянуть. А бойцы все какие-то выборы хотят. От Латвии до севера России с этими выборами протопали. А потом беззащитного китайца на штыки. Винтовка для них, лапотных, власть. А все голосовать тянутся, будто сразу раз – и цивилизованные.
– Отряд, стой. Передать по цепочке. – уже задыхаясь, приказал Фрайденфельдс. С наслаждением сбросил карабин и оперся на него, уперев приклад в мягкую землю. Даже глаза прикрыл, настолько Вацлав устал, не то от своих мыслей тяжелых, не то от усталости. Не железный. Такой же. Просто знак на груди и кольт в кобуре. Да права, данные уставом да партией. Прострелят пузо - и не будет ни прав, ни кольта. Благо, сейчас права еще есть, и, отдышавшись, краском не пренебрег им воспользоваться: – Передать по цепи – командиров, комиссара, головную заставу – ко мне. Курить пока запрещаю. Надо было, пожалуй, разобраться, что делать. И, хотя у Фрайденфельдса ответ на этот вопрос, и даже дальнейшие, был готов, он решил спросить мнение у подчиненных. – Что делать будем, россияне? – Вацлав даже позволил себе улыбнуться, хотя улыбка и вышла усталой.
Хлюпая сапогами по топкой, проваливающейся земле, приминая рыжую траву, вперёд протиснулись Тюльпанов и Ерофей Агеев. Остальные бойцы с облегчением остановились: кто присел на кочку, кто стоял, опираясь на палку, кто настороженно вглядывался в чёрный силуэт моста в просвете между елями над сизо-стальной речкой. «И курить уж не кури…» — расслышал Фрайденфельдс чей-то недовольный голос из-за спин. Тюльпанов всем видом показывал, что мнения по поводу того, что делать, не имеет: этот пожилой питерский слесарь здесь в лесах вообще чувствовал себя неуверенно и с предложениями лезть не спешил. Ерошка же, ухмыльнувшись, сразу заявил: — Чево делать? Мост переходить надо, известно. Наше счастье, что они заставу тут не выставили. Из головы цепочки тем временем к Фрайденфельдсу подошли Илюха и Расчёскин. — Никого не видать там, — коротко сообщил Расчёскин. "Че ты лыбишься, черт нерусский?" – подумал Мухин, хмуро глядя на командира. – "Россиянин, тоже мне нашелся..." – Соваться дуриком глупо, – пожал плечами матрос. – Надо разведку отправить опять. И это... в Озерки сами тоже соваться наобум опасно. Давайте, может, на дороге поближе к селу поймаем кого и спросим, где кто и чего слышно. — Мост надо всем перейти, — настойчиво повторил Ерошка, оглянулся на мост и шмыгнул носом. — На другом берегу когда будем, там и разведку отправим. А тут ждать не годится. Мож, они уж собираются здесь пулемёт выставить? Я б выставил, — подумав, добавил он. — А откуда ты знаешь, что они там уже? — подал голос Тюльпанов. — А если на станции наши до сих пор? — Тогда и гутарить не о чем, — с видом бывалого пренебрежительно скосился на него Агеев. — Тогда и вреда не будет, коли перейдём. – А если проглядели кого? Если у них секрет у моста? – спросил Мухин. – Надо кого-то вперед через мост послать. Подумал и добавил. – Да че там, давайте я пойду. — Нет там никого, — сказал Расчёскин, как обычно, немногословный. — Мы почти к самому ему подошли, никого не видели, — добавил Илюха. — С другой стороны разве… – Ну никого так и хорошо, – улыбнулся Мухин, махнув чубом. – Лучше проверить, чем всем подставиться. — Оно так… — согласился Илюха. Повисло молчание. Расчёскин, уперев винтовку прикладом в землю, выжидательно уставился на Фрайденфельдса. Тюльпанов с Агеевым тоже обернулись на него.
Фрайденфельдс хотел было съязвить отделенному, мол, какое у вас подкупающее своей оригинальностью решение, но честь его умственных способностей нечаянно защитил матрос, переключив внимание на себя. Ну хоть кто-то здесь еще думает. – В общем, положение такое. Люди устали – сами видите. Скоро темнеть начнет, бродить по лесам ночью – такое себе удовольствие. Тут пока еще не понятно, что с проходом, но пока что свободно. В общем, я к чему. Есть вариант один: выставить пост, наблюдать за мостом, заночевать здесь, хотя бы в том ельнике, засветло разогреть еду. Британцы, или кто там щас, вряд ли будут высовываться дальше реки. Дожидаемся утра, перед рассветом, еще в темноте, переходим реку. И дальше дневным переходом выходим к Озеркам либо обходим их. Удалимся за день - и будем короли, хотя бы можно будет спокойно выходить к железке и идти до наших. Либо переходить сейчас, тогда иностранцы могут нас ночью достать. Либо даже сейчас же попытаться дойти до Озерков и хотя бы выяснить обстановку. Но, повторюсь, люди устали, да и ночевать придется на той стороне. В общем, варианты такие. В любом случае, эта ночь и следующий день будут самыми напряженными и опасными, скорее всего. Что думаете?
— Мост надо переходить сейчас, — упрямо сказал Ерошка. — Не успеем оглянуться, на мост тут ихняя целая рота придёт, а не рота, так взвод. И чево тогда? Под пули лезть? А с той стороны такой же лес, можно там заночевать. "Достать нас ночью и тут могут. Но нам же в любом разрезе на ту сторону, так чего тянуть?" – хотел сказать Мухин. Но не сказал. Он помнил, какую вчера подлую агитацию развели братья Агеевы возле костра. А что... что если они ночью хотят к интервентам убежать и сдаться? Ерошка – жадный, прижимистый мужик, а только что на хуторе, Мухин запомнил, выбросил жестянку с остатками щей. Потому что думает, что уже ночью сдастся, а там-то его накормят досыта. Уж больно он на ту сторону торопится. – Командир прав, – сказал Мухин. – Ежели перейдем и срисуют, то по темноте обложат и к речке прижмут. А на эту сторону по мостку еще попробуй сунься, хучь ротой, хучь целым полком. Надо за мостом понаблюдать – это да. Но перейти можно и утречком. — Здесь-то ночевать сподручней, — согласился Ерошка. — Безопасно, оно верно. А только вот встретят нас здесь на мосту завтра англичане, отрежут нам дорогу. И чево? В лесу куковать будем, как те ходяшки? – Значит, отойдем и в другом месте переправимся, – пожал плечами Мухин. – Все лучше, чем если утром к реке прижмут. — Другое место ещё найти надо, — проворчал Ерошка, хотя ещё одно место для переправы они уже видели — мост на тракте, который отряд миновал несколько часов назад. – Перейдем мост сейчас – надо будет еще на той стороне углубляться и пробираться. К черту. Выставим пулемет против моста, к ним пару человек, будут контролировать мост по очереди. Сейчас ночевка. Подъем - за два часа до рассвета. За час – отряд уже должен быть готов к выходу. Если будет враг – рассредоточимся и атакуем в темноте, когда уже сильно будет хотеться спать, с пулеметом у нас будет преимущество. Если врага будет много – тихо и незаметно отойдем к тракту. За следующий день мы уже должны сделать переход до Озерков и дальше, по ситуации. Задачи ясны? Почти всю свою речь Фрайденфельдс довел с закрытыми глазами, покачиваясь на ногах – и сам устал, что уж там говорить. — Ясны, ясны, — недовольно буркнул Ерошка. — Ёлки зелёные, — прокряхтел Тюльпанов, рассматривая те самые зелёные (хотя сейчас, в вечернем свете пасмурного дня скорее тёмные) ёлки, в которых предстояло ночевать. – Ну и славно. Командирам отделений, расставить посты. Курить разрешено. – Фрайденфельдс открыл глаза, подхватил карабин и пошел навстречу идущим, проверять, никто ли не таит какой раны или портянки сбитой.
Бойцы, услышав про привал, немного воспряли духом, побрели продираться через мокрый, колючий и тесный ельник в поисках хоть сколько-нибудь удобного места для ночлега.
-
Господа-товарищи, ваши диалоги прекрасны! А товарищ Фрайденфельс, конечно, замечательный тактик, осторожный и вдумчивый.
-
Фрайденфельдс молодец, конечно. Выберется из передряги, будет настоящую, правильную РККА строить году так в 1919, в 1920-м, вот там-то развернётся. Ну а пока приходится как есть, конечно, с полукрестьянским, полупролетарским сбродом воевать.
-
Почти всю свою речь Фрайденфельдс довел с закрытыми глазами, покачиваясь на ногах – и сам устал, что уж там говорить. С закрытыми глазами может командовать батальоном, а если откроет - вплоть до дивизии.
|
|
Это было умно сказано. Действительно, женщине себя показать трудно. Хотя Вилковский припомнил, что бывали случаи и когда жены замки защищали, и когда стяжали себе славу умом и благочестием, и когда через мужа правили наделом. Да что далеко ходить - вот его собственная жена, если он уезжал на войну, даром что книжки читала, а с хозяйством управлялась не хуже, чем сам пан Болеслав. Но все же это были отдельные примеры, в которых всегда имелись некоторые обстоятельства, способствовавшие тому, что супруга вышла из тени, отбрасываемой мужем. Поэтому спорить он не стал, а вместо этого подумал: "Вот оно что! Это значит тебе самой себе головой быть захотелось! Да уж, таким только и дорога что в такое место, которое общество не приемлет. Иначе перья-то повыдергают. Такие как раз, кому тоже хочется, да колется. Видно, ты из таких, кто скорее на дурную славу согласится, чем на никакую." Забавно было Вилковскому слушать, как Лидка нахваливает своё заведение. Дескать всё у нас не как у всех, и одна любовь сплошная, и показать себя можно. Ух! Но Пан Болеслав догадывался, что это только половина правды. Не бывает так, чтобы за деньги - и всегда с удовольствием. Работа - она везде работа, даже если ты её любишь, иногда невмоготу становится. И надо чтобы либо у тебя была высшая цель, долг, знамя, за которое себя переламывать стоит, либо чтобы кто-то стоял рядом и мозги на место заправлял. Потом опять же конкуренция. Уж наверняка барышни тут старались друг друга перещеголять, потому что если к тебе паны ходят - то это одно, а если мимо тебя к другим - то совсем другое. Но видно было, что хозяйка это делает не по привычке, а потому что ей важно так считать. Наверное, сил в это заведение было много вложено - ну и как тут не похвалить? Это было пану Болеславу близко. Считай, та же земля. Ведь так посмотришь: красота! Кметы работают, скот пасется, земля родит, рожь аж по плечо вымахала, у дорог - канавы, поперек ручьев - мостки. А узнай, сколько там на самом деле ругани и зуботычин, сколько споров и препирательств с общинниками, сколько догляда и окриков - уже не так красиво это покажется. Но все равно - твоя земля. А Кульчицкий такой без всяких намёков - возьми да продай! Попробовал бы, скажем, Радкович к ней с таким предложением подкатить - вот бы она зашипела, что твоя сковорода.
Постное лицо у Лидки вышло так правдоподобно, что Болеслав действительно поверил, будто перешел черту. Откуда ему было знать, что тут позволяется, а что нет? Тем более что и правда - он, шляхтич, может, будущий князь, будет блуднице удовольствие доставлять и таким образом! Это как ни крути звучало смешно и нелепо. На мгновение он оторопел, и наверное, смущение, отразившееся у него на лице, так не вязавшееся с его бравым и свирепым видом, выглядело донельзя комично. - Фух! - сказал он, когда понял, что это была шутка. - Ну ты кого хочешь проведешь! Ну и шутки шутишь! - и хотел добавить "со старым человеком", но отчего-то не добавил. - Ни стыда, ни совести. Хотя ладно, не будем отрицать, совесть есть. Но стыда - вот ни на грош, ни на понюшку! "Еще и кусается!" - подумал он, качая головой. - "Ну чисто как кошка!" Открывшееся зрелище, впрочем, захватило его полностью. Можно, конечно, спросить: неужели шляхтич, доживший до такого солидного возраста, мог там чего-нибудь не видеть? А вот мог! Пани Вилковская ложилась спать в такой плотной и длинной сорочке, что рассмотреть через неё что-либо можно было с тем же успехом, как сквозь стальную кирасу, да еще и в темноте. У пана, конечно, когда-то давно, еще до свадьбы, были какие-то девки из деревенских, но он тогда был так молод и горяч, что разглядывать было некогда. А теперь вдруг - вот, все перед тобой. И пан Болеслав почуял, что там у Лидки, между ног, спрятана какая-то древняя, великая сила. Ведь понятно, что такое место и в разговоре упомянуть не выйдет особо - только если в виде ругательства, или чтобы посмеяться, или же пренебрежительно. Но шутки шутками, а ведь как ни крути, все оттуда появились - и короли, и даже Иисус, и даже пан Костанты как-то там поместился и вылез потом. И одно дело, когда ты просто берешь женщину: там все понятнее и проще - там она как-то вся целиком получается перед тобой, и ничего не трепещет - баба и баба. А другое дело, когда тебя зовут дотуда дотронуться, да еще и как-то особенно, и это не шуточки. Было в этом какое-то греховное таинство, которого не было между ними час назад. И было от чего заробеть - особенно когда ты, в общем, ничего не умеешь и даже в общих чертах не представляешь. А думаешь о том, не будут ли тебе усы мешать? Но сегодня был, видно, не тот день, когда полагалось отступать перед тайнами мироздания, и Вилковский, решительно придвинувшись к Лидке и не отводя взгляда от завораживающе нежных губ, от всей этой причудливой женской красоты, сказал: - Ну, командуй, раз на всё согласная!
|
Андре в одиночестве остаётся стоять посреди оставленных защитниками ворот, и провожает безрассудно бросившихся в схватку руадов нахмуренным взглядом. Только белокурая охотница, кажется, разделяет его сомнения и не спешит устремляться следом за обезумевшим паладином. Андре не просто наблюдает за действиями соратников – он оценивает обстановку, фиксирует, взвешивает. Стиснув зубы, морщится недовольно, когда ветер доносит до слуха отрывистые отдельные фразы, которыми будто между делом на ходу перекидываются руады. Словно не в бой вступают, а прогуливаются по набережной. Кошмар наяву.
Паладин Фиарна, Жайнир, только что в глазах Андре перешёл в стан покойников. Этот человек не просто подверг собственную жизнь неуместной опасности, этот человек саботировал действия боевого подразделения. С точки зрения руада, Жайнира уже сейчас необходимо было просто списать со счетов. Андре не понаслышке известно, что ненадежный союзник на после боя опаснее любого врага во стократ. На безумца нельзя положиться, и слишком часто Андре в прошлом видел, как именно такие безумцы остаются в одиночестве стоять со скорбным видом над могилами достойных бойцов, что по их вине отдали жизни. Самый просто способ – перекрыть ворота в донжон, дать паладину умереть во дворе и снять тем самым неприятную необходимость неизбежного урегулирования возникшей проблемы в дальнейшем. Всего несколько хороших солдат способны не только наглухо перекрыть проход такой ширины, но и успешно сдерживать силы противника, превосходящие в количестве как минимум троекратно. Остальные в то же время могли бы разобраться с лучниками на вершине донжона, и обеспечить прикрытие с высоты.
И, в то же время, весь боевой опыт Андре единогласно подсказывает, что нет ничего более сумасбродного, глупого и нелепого, чем схватка с мертвецами на открытом пространстве, где каждый руад как на ладони – под возможным обстрелом, да ещё со спины.
Нет, это безумие, просто форменное безумие. Если паладин ищет смерти, то главная цель Андре в этой экспедиции – выжить. Пройти сквозь оставленные предтечами туманные земли. Разжечь сказочный маяк и наполнить магическим ветром паруса паравелей. Вернуться домой, к дочери. Первостепенная задача Андре – выживание. И это означает, что Жайнир – его враг.
– Не рискуй, – предупреждает негромко Люсиль и, в конце концов, касается ладонями рукоятей.
С шелестом выскальзывает из ножен первый клинок. Когда-то Андре не понимал тех безумцев, которые присваивают своему оружию имена. Уже в Лосморе он нарек один из своих скимитаров Лорен, и цель именной руны на эфесе – напомнить, ради чего и с какой целью Андре вернулся в Дал Фиатах. Со свистом рассекает воздух второе лезвие, и руна на эфесе гласит «Алекса». Её призвание – напоминать днем и ночью о том, ради чего Андре продолжает сражаться.
Выдохнув, он отворачивается от поля боя, соратников, распахнутых настежь врат. И, сорвавшись с места, взлетает по ведущим на верхние этажи донжона ступеням.
-
провожает безрассудно бросившихся в схватку руадов нахмуренным взглядом отрывистые отдельные фразы, которыми будто между делом на ходу перекидываются руады. Словно не в бой вступают, а прогуливаются по набережной. Кошмар наяву. Критическое отношение Андре к спутникам просто бесподобно!
И прекрасен момент с именами мечей: для такого человека, как Андре, дать им имена и правда значит очень многое.
|
-
Остаться под навесом звучало заманчиво, но он не мог позволить неприкаянным пройти в цитадель к записям Мерехайна. Он будет оберегать их как зеницу ока, как любящая мачеха с добрым материнским сердцем оберегает взявших на своё попечение обездоленных детей Прелестное сравнение! А вообще Рейнольд получается настоящим волшебником-исследователем, взгляд на мир у которого весьма своеобразен.
|
Ян:
С каждым словом немок Ян ободрялся и чувствовал себя увереннее. Покорность и послушание отцовской воле, которые девицы явили на свет, немало порадовали юного панича. А просьба и несколько детские препирания вызвали невольную улыбку на лице. Марта и Магда казались покладистыми. Впрочем, как оно на самом деле Янеку еще предстояло выяснить. А пока юный пан почувствовал уверенность и, дослушав девиц, ответил:
- Мужем обеспечу. - затянул панич протяжно и задумчиво. - И не кем попало, а достойного человека найду. Младого и красивого. Только и у меня условие будет. Если уж я озабочусь судьбой своячицы - стало быть отец ваш всем женихам отказом должен отвечать. Иначе никак. А как же? Вот найду я жениха - а он найдет другого вперед. И кем меня выставит? Нет, так дело не пойдет. Так что соглашусь я охотно просьбу вашу исполнить, но отец ваш вперед должен на мое условие согласиться и никак иначе. - Ян помялся немного, но затем смягчился. - Но если найдет кого достойного и вам по душе - то пусть меня вперед спросит, не договорился ли я с кем-то. Так и передайте батюшке мое слово.
Закончив с делом сурьезным, Ян расслабился и пал жертвой девичих взглядов.
- Какие вы интересные, аж дух захватывает! - увлеченно начал панич. - Расскажите же мне скорее при каких обстоятельствах вы научились с арбалета стрелять; чем занимались пока папенька в разъездах был; кто вас наукам и грамоте учил; кто учил хозяйство вести да вышивку плести; кто сватался к вам и отчего отказы получали; к кому в гости в Гродно ходите.
- Ну а попортили-непопортили - это обряд известный. - словно невзначай бросил панич, не отрывая взгляда от девиц. Но в этот раз, перед тем как сказать, он переместился так, чтобы видеть и старушку.
Казимир:
Почувствовав грудью под туникой Илдиза упругие груди, захмелевший пан не пытался скрыть своего удивления. Он оказал почести Динаре еще по наитию, выслушал слова гостей не слушая, а затем остолбенел. До сих пор пан не придавал значения женственности названного юношей, считая это чем-то диковинным. Мало ли какие мужики там в степях?! Но нет! Теперь же вся правда накрыла юстициария, и побелевшее лицо его начало краснеть, наливаясь яростью от раскрытого обмана. Обмана, который гости внесли в его дом. Впрочем, отдышавшись и глотнув еще самогонки уже вперемешку с холодным пивом, Казимир, немного отдышавшись, начал приходить в себя. Еще одна пелена спала. Илдиз сразу казался нерешительным и... словно Динара в этой семье решения принимает. Теперь же, когда стало ясно, что "юноша" совсем не тот за кого себя выдает - перво наперво пан Будикидович хватился нагайки, да быстро осадил себя. И дело было не в случившемся с епископом, а в законах гостеприимства. Если уж гости и внесли обман в дом - то Казимир навлекать на себя гнев предков, нарушив обычай что много старше свода законов города Магдебурга, не решился. На Илдиза он больше не смотрел. Совсем. Выждав еще несколько ударов сердца, Казимир пристально посмотрел на Динару. Не было в этом взгляде ни угрозы, ни опасности для гостьи. Лишь горечь и разочарование.
- Сам я дела не веду, да родня моя занимается. Тканью какой-то. - довольно безразлично ответил пан. - Можно и свести друзей твоих с моей родней, коль выгода будет.
Сказав это, Казимир несколько оживился и, залив разочарование очередным кувшином холодного пива, сменил тему. Взгляда его был направлен на Динару.
- Я и не боюсь. - резковато ответил Казимир. - Ежели за вами придут и потребуют выдать - в отсутствие князя, буде созван городской совет. И он решит что делать с требованиями прибывших. Но я тебе так скажу. Хотел вам защиту предложить. И предлагаю. Живите в моем доме. Светлица женушки моей давно пустует, там вам и разместиться можно. - чуть выждал. Посмотрел как моргает Динара. В глаза её и на уголки губ. - Так вы и от решений совета защиту обретете, и от напастей кого угодно в Гродно.
Казимир еще немного пожевал губы, размышляя добавить еще что-то или закончить на этом, но все таки смолчал. Этот обман немало озадачил пана, но... в целом его план как и прежде был осуществим. А быть может стал еще ближе к осуществлению. Как знать. Сумей Казимир скрыть чувства - все было бы как и прежде, как пан и задумывал, но есть у людей недостатки. И честность Казимира была одним из них.
|
Общаться с русскими Уиллему не хотелось. Не после неожиданно тяжёлого, вывернувшего всего шотландца наизнанку, разговора с Марией, не после весёлого с виду пира, где на словах приходилось улыбаться и поддакивать сладким речам, а на деле коситься в сторону приговорённого к избиению француза, стараясь ничем не выдать коварного плана.
Нет, Уиллем не жалел о содеянном. Почему-то подумалось ему так, что раз настолько оправдываема им его тяга к войне, то и это всё какой-то смысл в рамках его странной парадигмы имеет. Наверняка он и не испытал бы никакого ни удовольствия, ни удовлетворения от убийства германцев. Просто это щемящее чувство выполненного кое-как долга. В конце концов, какая разница, кто тебе этот долг навязывает, возбуждённые родные и близкие, расчётливое государство или потерянный ты сам?
— Добро пожаловать в Мал... Зор... Арнович, уверен, вы переведёте, как надо.
Усталость и накопившийся стресс всё же сказывались. Не было никакого настроения вводить артиллеристов в курс дела или же выяснять, кто им напел про пушку на станции.
— Видите ли, господа, мы сейчас празднуем. В честь укрепления союза, кхм. К тому же уже весьма поздно, и поэтому я предлагаю перенести вопрос о вашем орудийном довольствии на завтрашнее утро. Присоединяйтесь к застолью, я познакомлю вас со старейшинами деревни, где мы вас и расквартируем. Всё равно вопрос ночлега иначе не решить.
Уиллем выдавил из себя улыбку и, широко разведя рукой в сторону, пригласил новоприбывших к пиршеству.
— Арнович, могу я вам этот вопрос доверить? Сведите их с кто у нас там в деревне главный... скажите, что я просил разместить артиллеристов именно в деревне, не на станции. Отлично, желаю всем приятно провести ночь.
С трудом откланявшись, комендант устало вздохнул. Спать. Ах, чёрт, ещё же француза по плану "искать"!
На удачу, мимо проходил один из рядовых. Его-то Поллок и отрядил напомнить сержантам проверить, "как там французские гости, не потерялся ли кто". Достала уже вся эта конспирация. Не дураки, догадаются и сами справятся.
Всё? Точно всё? Можно на боковую? Да какой там...
Уже переступив порог своего "штабного" дома, Уиллем вспомнил про Марию. Молиться ушла, кажется. Где-то здесь ведь поди, у образков своих угловых склонилась наверно, шепчет знакомые-чуждые слова, такие же непонятные, но, быть может, такие же приятные, что и сказанные недавно Уиллему. Единственное, пожалуй, что можно было бы назвать приятным за сегодня. Где она?
Он и сам не заметил, как пошёл не к лестнице, а в медленный, почти крадущийся обход по замершему тёмному дому.
-
Вот уж жизнь так жизнь: бедный Уиллем еще не пришел в себя от всего свалившегося, а от него уже новые люди чего-то хотят, чего-то просят и требуют. А ему-то всего надо только немного прийти в себя и вернуть равновесие. Но вообще, хотя ты и отнекиваешься, каждый пост - это срез чувств и эмоций персонажа. И это прекрасно!
|
Внутри башни
Залп таинственных стрелков улетает в пустоту. Отряд проявил поразительное единство перед лицом неожиданной угрозы: даже Рейнольд, непривычный к нахождению на поле битвы, проявил недюжинную сноровку и оказался под навесом прежде, чем стрела, предназначавшаяся ему, достигла земли. Поднявшие щиты ощутили лишь слабы удары и легкий звон падающего на камни металла. Все были целы: никто даже особенно не запыхался.
Люсиль осматривает верхние этажи: взгляд устремляется ввысь, под своды крыши. Похожая картина – она видит несколько тел, развалившихся на перилах, привалившихся к стене, но ни единого живого существа. Где-то на этаже третьем факелы не горят, и вглядеться в полумрак становится труднее; но девушка успевает заметить несколько тел у бойниц, выходящих во двор. Они вновь недвижимы, хотя охотница готова поклясться – стреляли именно они. Если только по крепости не гуляет кто-то очень шустрый и невидимый. На следующие этажи ведёт лестница, выводящая на площадку, которая змеёй опоясывает каждый этаж, и поднимается наверх очередной лестницей прямо над предыдущей. С площадки уже можно перейти в башенки-ответвления и другие помещения донжона. Пока Люсиль изучает верха, Андре более тщательно осматривает раскиданное оружие. Щит кажется действительно неплохой заменой своему старому – видно, что мастерство исполнения кузнецов прошлого не сравнить с нынешней выучкой ремесленников. Не говоря уж о материалах. С ними в Ренмее всегда было напряг, про Лосмор и упоминать нечего.
Факелы при пристальном рассмотрении действительно разожгли магическим образом: скорее всего Мерехайн – если это был он, просто зажёг их все разом, прибегнув к волшебству. Такой факел будет гореть дольше обычного, но волшебство всё равно бессильно заставить его гореть вечно или хотя бы целый день. Пламя всё равно нужно чем-то питать: через час самое большее горючая смесь, которой смазали деревянную основу, иссякнет и факел станет бесполезен. Пока отряд пытался решить, что делать, в дело вмешались восставшие защитники «Последнего стража». Поднимается мертвец, который так поразил взглядом Жайнира и Люсиль, и теперь уже нет никаких сомнений, что в нём теплится ещё что-то живое: он поворачивает голову в сторону стоящей в дверях Керидвен, что-то мычит и выбрасывает вперёд руку, тыча пальцем в клирика. Рейнольд, оторванный от изучения ценнейших сведений, в порыве раздражения вновь проявляет чудеса сноровки для человека его возраста – лезвия Эйхендиаль возникают в воздухе по первому мановению руки. Четыре острых морозных клинка срываются в полёт и вонзаются в тело солдата практически одновременно. Сила удара подбрасывает мертвеца, отправляя в свободный полёт, и тот грузно падает на землю, больше уже не шевелясь.
Это выигрывает достаточно времени, чтобы жрица успела забежать внутрь. Андре и Сейвад, работая как единое целое, практически мгновенно управляются с воротами во второй раз – на железные скобы кладётся лежащая рядом щеколда. На некоторое время всё затихает. Андре возвращается к осмотру, Сейвад тоже. Последний замечает ещё один проход – гораздо более скромную дверь, где может пройти не более одного человека за раз. Эта уже полностью выкована из металла. Насколько Седьмой может предположить, ведёт куда-то во внутренний двор. Всё это занимает немного времени, за которое Жайнир успевает принять решение. Просто так оставлять эти погибшие души – не дело. Подчиняясь недюжинной силе руада, засов вылетает прочь, выбитый сильным ударом, и паладин приотворяет ворота и выходит навстречу павшим руадам.
Люсиль же через несколько мгновений замечает, что на том самом третьем этаже началось движение. Лучники вновь выпрямляются у бойниц, и, как заведенные, медленными, как будто в полусне, движениями, вкладывают стрелы в луки. Стрелы, которые могут полететь в паладина.
Внутренний двор
Мертвецы за это время успели пройти почти весь двор. Их семеро, но от дальней стены ковыляют ещё двое. Двое вооружены мечами, четверо – копьями. Все со щитами. У последнего из них в руках боевой топор с длинным лезвием. Если они будут так волочиться – можно успеть раскидать вообще всех. Вот только…
Свист. Металл, скребущий о камень. Лучники!
Не успел Жайнир покинуть навес, как проклятые стрелки опять принялись за своё. Учитывая их медлительность, можно будет как-то прикрыться, но без подмоги будет тяжело. И она приходит – выбегает Седьмой, Керидвен, за ними подтягивается и остальной отряд. Он не один.
|
|
Опасения оказались напрасными – мертвецы не набросились на подошедших к ним. Они просто лежали, молча пялясь в видимую лишь ушедшим навсегда бесконечность. Немой укор, даже для тех, кому не в чем было себя винить. И немая загадка. Седьмой не был особо сведущ в делах врачебных, но смерть вряд ли наступила давно. Пролежавшие даже несколько дней тела выглядят иначе. Это не замкнутый склеп, на тело должно было светить солнце, им должны были соблазниться падальщики – крысы и воронье. Но ничего этого не произошло.
Обеспокоенный внезапной мыслью, Сейвад замер, после чего поднял голову и прислушался.
Люди не живут одни. Они притягивают к себе другую жизнь. Сложно найти деревню или город, в которой бы не было голубей, воробьев, ворон. В города прилетают, кормиться около людей, скворцы и дрозды. И не только города. Последний Страж, известный всем, был одной из крупнейших крепостей, вполне сравнимой с недоброй памяти Дун Карахом, и уступавшей разве что королевскому замку в Ар Маэланн. Он не мог не привлечь птиц.
- Здесь нет птиц…
Заметил гвардеец. Пальцы крепче сжались на рукояти меча.
- Что-то нарушено здесь.
Однако одно дело – это понять. Почувствовать. Другое – что-то с этим сделать. Их путь лежал вперед, внутрь крепости, и даже зная о неправильности окружающего их места, изменить это было невозможно. Не были достаточным поводом для того, чтобы пройти мимо ворот, мимо таящейся за ними загадки, мимолетные ощущения и очередное подтверждение странности и без того странного места.
Но поводом, для того, чтобы внимательность обострилась до предела, эти ощущения были.
Казалось, Седьмой начал двигаться еще до свиста стрел. Возможно, так оно и было. Мгновение, и он стоял, напряженно разглядывая крепость. Мгновение, и он перед Кердивен, закрывая ее своим щитом и своей броней. Гвардия Левеллина должна была умереть прежде, чем удар или стрела коснется короля. И это умение не было утрачено.
Лучнику требуется от шести до четырех секунд, чтобы наложить вторую стрелу и произвести выстрел. За это время можно успеть многое. Крикнуть "В укрытие, к воротам!" Потому что вертикально вниз из лука не постреляешь. По меньшей мере - быстро и метко. Броситься туда самому, прикрывая щитом бегущую рядом жрицу. Удариться о твердое дерево, скривившись за шлемом и маской.
И удивиться тому, что лучники замолчали. Там, куда должны были с секундным запозданием литься стрелы, не было ничего. Вылезать и проверять, не будут ли дальше стрелять, не было разумным. Во всяком случае, не настолько разумным, как попытка проникнуть внутрь. Усилие, в котором объединяются мышцы ног, рук и спины, помощь Андре – и ворота, нехотя, открываются. Хотя, впрочем, именно так, как должны были открыться. Ощущалось, что держит их собственная масса, а не ржавчина в петлях.
И за воротами что-то, что сложно охарактеризовать иначе чем как:
- Безумие…
Воины довольно быстро учатся отличать целенаправленное разрушение. Производить его. То, что творилось здесь, не имело цели. Как будто кто-то громил мебель только потому, что мог это сделать. Потому что его обуяла жажда разрушать. Но тогда вставал вопрос – кто заготовил факелы. Следуя за Рейнольдом на случай, если чародей откопает что-то, от чего его придется защищать (популярная шутка Круга, которая не то чтобы не имела под собой оснований), вращая головой в поисках другого выхода, Сейвад попутно присматривался на ходу и к факелам. Возможно, огонь в них поддерживала какая-то магия. И в таком случае не лишним было бы иметь с собой источник света, на который не нужно было бы тратить ни сил, ни ресурсов.
Седьмой вернул меч в ножны и протянул руку к факелу, как с порога донеслись слова Кердивен.
Память быстро выхватила из недавних событий лежащий на земле засов. И бросился к нему Седьмой даже быстрее, чем жрица отдала приказ.
Мудрый воин выбирает свои битвы. Потому что в противном случае за него это сделает противник.
Эти слова были написаны в Уставе (который, несмотря на название, содержал куда больше наставлений, чем правил) Гвардии. Рукой самого Левеллина Восточного. Вряд ли ему первому пришла в голову эта идея, но из того, что о нем слышал и читал Сейвад, он ею постоянно пользовался. И именно это позволило ему, не имея ни родословной некоторых руадов, соревновавшихся за место командира гвардии Ардана, ни крупных армий, принадлежавших другим, чистым тактическим мастерством и умением вести за собой людей (немаловажной частью которого является стремление сохранить жизнь этим людям в бою) стать щитом короля.
Замечательные слова, когда битв можно избежать. И мрачные, когда приходится выбирать между необходимыми.
Применительно к текущему положению дел – скорее замечательные. У них была возможность не сражаться с мертвецами. Вспомнились слова Люсиль. По началу гвардеец не придал им внимания – он не знал досконально прошлого охотницы, и вид смерти, нередко, заставляет воображать больше, чем есть на самом деле. Возможно даже, что эти мертвецы были чем-то большим, чем вернувшиеся к смертной оболочке души. Может быть, Люсиль не померещилось, или она увидела что-то в глубине, до того, как какая-то сила подняла погибших и погнала их к крепости.
Мимо пронеслось что-то. Динамическое зрение выхватывает продолговатый, морозно парящий даже не в самый теплый день предмет, оставляющий за собой быстро полуопадающий, полуистаивающий след из кристалликов льда. Сейвад успел бы уклониться. Но не идущий к нему покойник. Покойник ли?
Закрытые ворота сокрыли дальнейшую судьбу цели Рейнольда. Прервал ли удар его существование окончательно? Или же, рухнув на землю, он, повинуясь движущей им силе, которой не так уж и важны ограничения смертного тела, сперва сел, а потом встал и побрел снова туда, где были по-настоящему живые? Теперь уже сложно сказать. Засов лег в пазы и выглядит надежным. Если ничто не придало рукам умерших сверхъестественной силы, ворота должны выдержать. Отойдя в сторону, он достал меч и устремил взгляд в сторону ворот.
- Offeiriades Cyrridwen, вы понимаете, что с ними?
Он бросил взгляд в сторону, на Рейнольда. Потом шлем повернулся обратно к жрице.
- Они окончательно потеряны?
Не все является тем, чем выглядит. Еще одна банальная мудрость Леллевина, которую гвардейцев учили воспринимать как нечто большее, чем пустые слова и общее место. Очевидное сейчас имеет свойства оборачиваться кошмаром сожалений в будущем. И Сейвад не хотел сожалеть.
|
|
Странное ощущение. Вживую видеть легендарную крепость, которую с самого детства привык представлять, слушая сказки бабушки. Брести вперёд по зеленой равнине, осознавая, что это – Дал Фиатах, те самые оставленные предками земли, о возвращении на которые руады мечтали веками. Несколько рассеянно кивнув Седьмому, Андре невольно переходит на ускоренный шаг, нагоняя оторвавшихся спутников.
Приближаясь к донжону, Андре, заметив движение светловолосой охотницы, задирает голову и тоже устремляет взор вверх. Там, на головокружительной высоте, каменные зубья сливаются с по-осеннему серым небом. Так и не поняв толком, на что именно смотрела Люсиль, он, качнув головой, собирается отвернуться. Выпущенные стрелы выдаёт характерный свист, с которым те прорезают пространство – свист, который Андре приходилось слышать неоднократно, и который он никогда в жизни не перепутает с завыванием ветра. В такие моменты способна не раз спасти жизнь вырабатываемая на поле боя привычка сперва действовать, полагаясь на инстинкты, и только после обдумывать.
Мужчина, отскочив назад, смещается в сторону – и отмечает, как совсем рядом с ногами в землю уже успело вонзиться несколько стрел. Андре продолжает отходить, высматривая позиции лучников и прикидывая ближайшую от него мёртвую зону – пальцы ласкают рукояти скимитаров в ножнах на бедрах, но атака заканчивается настолько же внезапно, насколько и начиналась. Выдохнув, Андре, тем не менее, рывком преодолевает оставшееся до ворот расстояние и, вместе с Седьмым, налегает на массивные створки.
Только после этого он оглядывается, проверяя – все ли в порядке и не нужна ли кому-нибудь помощь? Услышав обращение жрицы, впрочем, сразу оставляет это дело профессионалам и направляется к главной башне. Внутри бардак. Разбросанные свитки, табуреты столы – хаос даже не столько торопливых сборов или ожесточенной борьбы, сколько хаос чистый и бессистемный. Андре замечает горящие факелы, но даже не задумывается о том, что это может значить на деле. Проходит мимо стеллажей с брошенным и уцелевшим оружием, безразлично минует мечи и доспехи, и останавливается только около треугольного щита, на котором изображен пустивший ветвистые корни меч. Если менять свои скимитары, которые служат ему верой и правдой долгие годы, Андре совершенно точно не собирается, то щит…
Немного повозившись, Андре снимает со спины собственный деревянный щит и водружает на его место руадский. Деревянный он прислоняет назад к стеллажу и, даже не оглянувшись на спутников, продолжает исследовать помещение. Ходят слухи, что руадские щиты зачарованы против магии, и Андре не имеет ни малейшего желания рисковать жизнью из-за возможных разногласий в вопросах этики и морали.
Он почти добирается до Рейнольда, который сосредоточенно изучает какой-то листок на стене, когда вниманием завладевает громогласный крик жрицы. С первых же слов почувствовав предостережение, Андре оборачивается – ладонь вновь соскальзывает к рукояти правого скимитара, и интуиция шепчет, что на этот раз, вполне возможно, не обойдётся без боя.
Руад успевает преодолеть большую часть зала, а жрица всё продолжает раздавать указания. Остановившись в дверях, он смотрит, как мертвецы во внутреннем дворе форпоста медленно поднимаются на ноги. Едва заметно качнув головой, без слов соглашается – дело дрянь.
-
Там, на головокружительной высоте, каменные зубья сливаются с по-осеннему серым небом. Прекрасно, емко и очень ярко! В одном предложении сразу столько передано, что диву даешься.
-
Ачивка: Первый лут!
|
Пока они вдвоем шли из комнаты в комнату, пан Болеслав так погрузился в свои мысли, что даже не разобрал слов Янека, хотя и узнал его голос. Думал он, конечно, о том, что первый раз за тридцать лет всерьез собирается изменить жене. И конечно, дело было не в том, что кто-то об этом узнает. Ну, узнают, ну, посплетничают, ну обидится Анна - так она и так почитай каждую неделю на что-нибудь обиженная. Нет, Вилковский думал о том, что его жизнь, которая, может, со стороны и казалась достойной, это не украсит. Ведь то тут, то там, предавался он и унынию, и чревоугодию, и гордыне, а бывало, наверное, что и жадности. И уж конечно гневу. И грехи эти он исповедовал, конечно (хотя можно было и почаще), и ему их отпускали, но сам-то он знал, что грешил много. И людей убивал, и хозяином был крепким, а это значит - доил крестьян как следует, не спуская никому недоимки, и плетей кому мог всыпать, кто его панское достоинство не уважил как следует. И сейчас вот будет ровно как самый что ни на есть шпиль на башне с большим таким красивым флагом, на котором написано по-латыни: "Грешен". И если про другие свои грехи на страшном суде он мог бы оправдаться, мог бы сказать: "Ну, в запале был" или там "Ну, война шла, что ж делать было?", то тут-то что скажешь? Не на Лидку же валить, мол, задурила голову ему на старости лет. Ведь несмотря на все слова, на поцелуйчики, на все прочее видно было - не собиралась она и не хотела его с дороги сбивать. Это сам он. Ну а раз сам, значит, и отвечать придется самому. Но наплыв тяжелых мыслей пан Болеслав выдержал стоически, ни разу малодушно не подумав о том, чтобы обратить все в шутку или сбежать. Что хозяйка бы это ему не простила - то полбеды, но он и сам бы не простил - в этом можно было не сомневаться. Самому первому её поцеловать, а потом бросить - может, это еще и хуже было бы преступление? Кто знает. За эту стойкость он был вознагражден сполна: ведь если бы хоть раз за тридцать лет пани Вилковская опустилась перед ним на колени, он, зная её характер, наверное подумал бы, что она больна и в горячке перепутала его со своим православным попом. А если бы хоть раз посмотрела на него так, как смотрела сейчас Лидка, то просто удивился бы и не знал, что и думать. Увидев призывный жест, и озорной взгляд, и всю позу своей любовницы, исполненной настоящего, искреннего, чувственного желания к нему, грубому вояке, почти старику, он сразу понял, что грех этот никогда не сможет исповедать, потому что не сможет говорить про эту женщину, как про что-то плохое, нечистое. А значит и переживать больше нечего - как будет так и будет. - Дай я сам, - сказал он, улыбаясь, развязал пояс, в минуту сорвал с себя дублет, рубаху, скинул сапоги и все, что на нем было, побросав на пол, где стоял. Тело его было, должно быть, некрасиво - крепкое, но немолодое, заросшее густым русым волосом, много раз колотое, резаное и битое, не знавшее ни ласки, ни ухода, кроме бани да обливания холодной водой. Но Вилковский стесняться не стал - раз уж согласилась сама, то знала, кто он: видно же, что не юноша. Больше всего ему хотелось затащить Лидку на кровать и снова её обнять, чтобы почувствовать опять волнующий запах волос, и вкус губ, и услышать, как бьется её сердце. Но тут он подумал, что в любовных делах по сравнению с ней наверняка пень пнем - и потому решил, что ей виднее, как лучше, и сел, куда она показывала. Только не удержался - опять легонько дотронулся до её щеки.
-
Ненаигранные, редкие, а от того еще более сильные терзания человека, который в принципе к подобному не привык. И как же прекрасно они переданы!
|
|
Люсиль первая подходит к мертвецу, который лежит лицом вниз у стойки с копьями. С виду – ничего необычного: простой стеганый доспех, усиленный металлическими пластинами, штаны из того же материала и наколенники. Шлем валяется неподалёку. Стеганка пробита в нескольких местах, но крови не видно. Но стоит охотнице перевернуть тело, как всё внутри переворачивается, хочется отпрянуть: взгляд серых глаз мертвеца не мутный и бессознательный. Кажется, будто зрачки двигались – он теперь смотрит прямо на неё. Но этого не может быть, лежащий стражник определённо мёртв, давно истёк кровью. Сложно сказать, какая из ран была смертельной, но тяжесть его тела, безвольно откинутая рука, после того как лучница перевернула тело ногой – всё говорит о том, что перед ней всё-таки мертвец.
Возможно, поэтому Люсиль отводит взгляд, и задирает голову вверх, к крыше донжона. Там действительно пляшет под порывами ветра знамя: зелёный лоскут с серебристым узором, который отсюда разобрать может разве что зоркая лучница. Четыре кленовых листка, штандарт королей Руад Эно, известный как Зелёное Знамя. Под ним объединил эти земли первый король Лорн, ныне упоминаемый только в легендах. В бойницах охотница замечает ещё пару голов: они не двигаются, хотя отсюда и не понять, живы они или мертвы.
Подошедший следом Черновоск видит то же, что и Люсиль: те же чувства обуревают паладина. Уж он-то видел множество смертей, и многим её принёс сам. Жайнир видел, как угасает сознание в глазах его соратников и его врагов, как стекленеет взор, пока душа покидает тело. Лежавший перед ним выглядит как спящий с открытыми глазами, вот только поверить в это упрямо не дают три раны на теле. Но в остальном Последний Страж тих и безмолвен: похоже, цитадель не спешит раскрывать свои секреты.
Осмотревшись, отряд решает двинуться в главную башню. И вот теперь, когда отряд углубляется вглубь крепости, Последний Страж будто начинает оживать: слышится вдруг свист ветра, и из-под крыши, там, где Люсиль видела лучников, в вас летят стрелы. Атака обрывается так же резко, как и началась: ни второго залпа, ни воинственных криков. К счастью, массивные деревянные ворота, окованные железом, отворились без труда, когда на них налегли Андре и Седьмой. Жалобно скрипнув под напором сильных рук, они распахиваются, пропуская вас в главную залу. Внутри никого не было, хотя и горели факелы: различные предметы интерьера – столы, стойки, ящики и прочее были разбросаны везде без какой-либо системы, даже нельзя было сказать, что кто-то тут пытался строить баррикады: просто крушили всё, что попадёт под руку. Достаточно много нетронутого оружия, которым вооружали солдат этой земли. Жайнир, Андре, Сейвад легко узнают знакомые образцы. Здесь столько всего, что хватило бы вооружить весь Лосмор, и отправить ещё на Ренмей. Где-то в глубине залы вскрыты плиты на полу – лежат, будто распахнутые створки ворот. Кажется, здесь был какой-то алтарь – возможно, могила одного из командующих фортом или прославленного воина, если судить по надписям и рисункам на самих плитах, и обломкам валяющейся статуи рядом. Вот только не похоже, что так было на самом деле: если заглянуть внутрь, видно длинную круговую лестницу, ступени которой в какой-то момент просто растворяются во тьме. Не похоже на обычное захоронение руадов.
Рейнольд, тем временем замечает, что у правой стены, между колонн, есть стол, который, судя по всему, поставили недавно – слишком неестественно смотрится он во всём этом беспорядке, заваленный книгами и записями. Рядом – огарок свечи. Кто-то вёл или читал записи. Внимание привлекает листок пергамента, лежащий поверх всего остального. Чьи-то записи... Рядом приколот листок с магической формулой – Рейнольд слышал об этом заклинании, но никогда не встречал мага, который знал бы, как его использовать. Оно было слишком маловажным, чтобы знания о нём тщательно пытались сохранить. Заклинание иллюзии, позволяющее принимать облик какого-нибудь предмета. Сбоку на листке приписка: "Для прохода". Последнее, что захватывает взгляд волшебника – высеченная на колонне рядом, руна, слабо мерцающая огнём. Послание от Мерехайна! Знак оставлен слишком недавно, чтобы подозревать кого-то ещё. Руна означает одно-единственное слово: "вниз". Но куда?
А пока отряд осматривается внутри, Керидвен и Люсиль замечают какое-то движение. Похоже, их появление здесь вдохнуло искру жизни в Последнего Стража, или просто разбудило его от долгого сна. Его и его стражей. Солдаты поднимаются с земли и неуклюже бредут в вашу сторону, стягиваясь к воротам – ещё достаточно далеко, чтобы успеть их затворить, но достаточно, чтобы видеть их лица. В них клирик Иркаллы видит не тупую ярость и желание убивать, о котором говорят предания о мертвецах Руад Эно. Не искалеченные души, истерзанные мукой мертвого тела, ставшего клеткой, отражаются в глазах неживых солдат крепости.
В их глазах читается голод, но не плотский, а совсем иной. Они видят в вас что-то такое, что давно утратили. И жаждут этого. Любой ценой.
-
Насколько же все атмосферно! Не пост, но хорошая книга!
-
-
Неба больше нет. Неба больше нет. Неба больше нет. Неба больше нет. Неба больше не...
Вот это пробрало.
-
Да, про небо весьма атмосферно! И в целом эффектно закручивается история.
|
— Да дава-ай, — протянул Илюха в ответ на слова Мухина. — Впервой, штоль… — Говна-то, нужно было собачиться, — скривился Расчёскин, хмуро выступая вместе с Илюхой. — Эй, Питер! — оглянулся Илюха по сторонам, видя, что больше никто к расстрельной команде присоединяться не желает. — Чаво волыните? Айда тож вставай сюда. Выведем, туточки и расстреляем, вот у стенки. Ну, давай, давай! — принялся он скликать товарищей. Товарищи понемногу подтягивались со двора, с речного бережка; из-за овина с любопытствующим видом вышел юнга Петров, из-за угла вышел Ерофей Агеев, жующий, с консервной банкой в одной руке и сапожным ножиком с другой. Выудив из банки ножиком кусок и отправив мясо в рот, Ерошка отбросил банку с недоеденными щами — варево расплескалось по траве. Мухин неодобрительно посмотрел на Агеева и на выброшенную им банку, покачал головой. Ерошка отёр ножик о шинель, сунул за голенище сапога и, пережёвывая, вытирая руки о распахнутую шинель, тоже с интересом подался вперёд. «Давай, давай! Команду собираем!» — кричали Илюха с Расчёскиным. — Эй, вылазь, ходяшка! — закричали они в тёмный смрадный проём двери овина. — Вылазь, кому сказано! Ходяшка не вылезал и не отвечал. — Вылазь! Ничё тебе не сделается! Вылазь! Давай! Аус! Шнель! — кричали ему один, другой, третий, но, похоже, из-за того, что изнутри овина было слышно, как перед дверью собирается целая толпа, из-за обращённых к нему криков ходяшка как раз-таки и отказывался вылезать, сидя где-то в смрадном мраке. Мухин посмотрел на овин, пожал плечами и подошел к срубу и постучал рукояткой маузера по косяку. - Эй! Морда китайская! Выходи по-хорошему! До трех считаю! Раз! Двааа! Ходяшка не вылезал, и от дверей его видно тоже не было — похоже, забился куда-то в самый угол. Даже в паре шагов от входа изнутри накатывал тошнотворная, едкая вонь, от которой невозможно было не кривиться. Илюха, зажимая нос, подошёл поближе, заглянул, отпрянул ото входа с гримасой омерзения, сплюнул. - Три! Мухин покачал головой. - Илюха, винтовку оставь и за мной! - сказал он и двинулся внутрь, держа пистолет наготове. - Перепугался, вишь ты! Ничего, ща выковорим. — Фу, смрадина какой, топором стоит! — с перекошенной от отвращения рожей сказал Илюха, но, набрав воздуха, последовал за Мухиным внутрь, задержав дыхание. Дышать внутри было невозможно — даже, когда не вдыхаешь, зловоние полезло через нос; к горлу подкатывали рвотные спазмы, рот наполнился кислой слюной, съеденные недавно щи лезли наружу. В жужжащем роями мух полумраке глухого бревенчатого овина, освещённого только из входного проёма, было не разобрать, где сидит китаец, — во всяком случае, рядом с выходом его не было: вероятно, заховался где-то за горой помоев, лошадиных, коровьих красно-белесых костяков, полуразложившихся трупов, проглядывающих из-под костей. Илюха стоял без винтовки рядом, жмурясь и зажимая ладонями рот: сзади в проём, преодолевая отвращение, заглядывали бойцы. - У, сука! С тобой по-хорошему, а ты вон как! - проворчал Мухин и зажал нос. Напрашивалось решение сжечь овин к чертовой матери и не мараться. Но Фрайденфельдс будет опять буровить. - Эй, гад! Ща запалим тут все! Огонь, понял! Пожар, понял! Выходи лучше! - крикнул он и пнул в сердцах лошадиный скелет. Потом зажал левой рукой нос, и двинулся дальше. — Я с той стороны пойду! — еле выдавил Илюха и принялся обходить груду помоев с левой стороны, а Мухин пошёл справа. Но, не успел комиссар пройти и пяти шагов вдоль почернелой, старой бревенчатой стены, как увидел, что Илюха сдавленно закашлялся, согнулся в поясе — и его длинной струёй вырвало щами; и только стоило подумать об этом подумать, как к горлу Мухина тоже подкатил горячий, дерущий горло ком, который уже сдержать было никак нельзя, как ни зажимай рот рукой, — и комиссара тоже вырвало. Мухин блевал под ноги, прокашливаясь, — а изнутри всё лезли и лезли щи, судорогами скручивая живот, и тягучая слюна висела изо рта. В этот момент, ещё не проблевавшись, Мухин услышал голос Илюхи: — Вон он! Вон он, — не переставая с кашлем блевать, Илюха показывал рукой в темноту за кучу, где действительно на карачках полз китаец, в измаранных грязью и калом, чёрных почти подштанниках, в серой холщовой и тоже изгвазданной рубахе: босой, с бритой круглой башкой, по-совиному таращившийся на блюющего Мухина. Зажимать нос во время рвоты не было никакой возможности, а от запаха блевать тянуло еще сильнее. Чувствуя, как крутит живот, со стонущим ревом откашливаясь от кислого привкуса, Мухин смотрел на китайца с непередаваемой ненавистью. - Давааай! Кха! На выход! Ползи! Кха! - наставил он на ходяшку маузер и сделал дулом пригласительный жест в сторону двери. Надо бы сюда Фрайденфельдса сунуть, пусть посмотрел бы, как его "мужик" тут расстилается. Ходяшка и так ничего не понимал по-русски, и так был в помрачённом состоянии сознания, а от вида наставленного на него маузера совсем помрачился — вместо того, чтобы куда-то ползти, схватил чёрной рукой лежащую рядом коровью челюсть: сукровисто-красную, с огромными, как рядок пуль, белыми зубами, скрючился на земле, закрываясь ею, дёргая лицом от садящихся на него мух. Кажется, он что-то лепетал на своём, но этого было даже толком не разобрать, потому что слева всё хрипел Илюха, согнувшийся в три погибели и указывающий на него рукой: — Кончай его уже! - Топай, чего задыхаться, - ответил Мухин, брезгливо глянув на руку, заткнул чистым еще средним пальцем ухо и выстрелил дважды. Цао Дэлинь, как и всякий человек, задумывался, где и как он умрёт: в старости ли, в окружении внуков, от несчастного случая на работе ли, в миссионерской больнице ли — такие он видел в Тяньцзине, — а может, на какой-то войне: в его время войн шло много, случаев хватало. Но, что он умрёт в удушающем смраде у груды разлагающихся трупов, облепленный жирными чёрно-зелёными мухами, в бревенчатом сарае посреди диких лесов на другом краю света — такого Цао Дэлинь не мог предположить и накурившись опиума. Опиум Цао Дэлинь первый раз попробовал три года назад, в семнадцать лет: тогда он только-только приехал из своего городка Бяньчжуань на юге провинции Шаньдун в большой и шумный портовый город Тяньцзинь. Он приехал на заработки — в Тяньцзине было землячество выходцев с юга Шаньдуна, там работал его двоюродный брат. С год Цао Дэлинь с другими шаньдунцами трудился на товарной станции тяньцзинского вокзала чернорабочим-кули, а в Пятый год Республики в их артель пришёл агент, нанимающий китайцев на работу в Россию. Там можно заработать больше, — объяснял агент. — В России война, мужчины воюют. На заводах, в шахтах и на железных дорогах некому работать, и русские платят хорошие деньги. Кроме того, агент показывал тёплый ватник, штаны, котелок, которые выдают рабочим, объяснял, что обратный проезд до Китая будет бесплатным. Нет, на войну не погонят, — уверенно отвечал агент, — это прямо запрещено, к фронту близко не подпустят, даже если вам самим захочется (все засмеялись). Цао Дэлинь сомневался — слишком уж далеко, — но большая часть артели проголосовала за то, чтобы ехать, и он решил не спорить. Тогда, летом Пятого года, они в Россию всей артелью и двинулись. Сначала через Пекин прибыли в Харбин: там Цао Дэлинь первый раз увидел русских. Иностранцев видел и раньше, в Тяньцзине, а здесь увидел русского переводчика — очкастого светловолосого юношу в странном мундире, путающегося в словах, — русского доктора, оглядывавшего строй голых, тощих, чёрных от загара китайцев, выстроившихся на палящем солнце во дворе конторы фирмы Ю Вэня, переправлявшей китайцев. Здесь же у них отобрали паспорта, взамен выдав лаобаню одну бумагу с перечислением имён всех — иероглифами и русскими буквами. Цао Дэлинь не умел читать, так что с паспортом расстался легко; тем более, что взамен получил два комплекта китайской одежды и мешок с продуктами на всю дорогу. Здесь же Цао Дэлинь сбрил свою косицу: начиналась новая жизнь. Было страшновато, но очень интересно. Через Россию ехали чуть ли не месяц: поезд всё останавливался, деревянный вагон с нарами и железной печкой успел Цао Дэлиню стать почти домом. Шандуньцев, ехавших с ним в одном вагоне, он и так знал, а в пути перезнакомился и с парнями с других артелей — в основном ханьцами из Маньчжурии, которые добавляли «р» ко всем словам подряд, как это делают северяне: вместо «мэнь» говорили «мэр», вместо «нали» — «нар». Цао Дэлинь не очень понимал, куда едет: им говорили название города, но он не помнил — длинные невыговариваемые русские названия он не стремился запоминать. Он помнил, впрочем, как проезжали Мосыкэ: длинные кирпичные пакгаузы, деревянные заборы, огромный, очень непохожий на китайские город за ними весь в сизых дымках из печных труб. Лето уже заканчивалось, и в Мосыкэ им выдали обещанные ватные куртки, тёплые штаны, лохматые шапки. Потом они направились куда-то дальше — говорили, что на север. Долго ехали через какие-то леса, какие-то железные мосты громыхали за распахнутой дверью вагона, потом в каком-то городе их перегрузили на старый пароход, и ещё плыли по какому-то холодному морю, пока не приплыли в какое-то совсем дикое северное место, где русские строили железную дорогу. Там, впрочем, не только русские были — на этой стройке, куда их привезли, были и пленные из европейских стран, в своих шапках и шинелях без ремней. Цао Дэлинь не очень разбирался, что это за люди. Там, наконец, началась работа: выдали тачки, кирки, лопаты, и Цао Дэлинь вместе со всеми колупал мёрзлую, каменную землю киркой, перекидывал лопатой, возил тачку. Работа была тяжёлая, жизнь ещё тяжелей. Поселили их в наскоро сколоченном бараке в глухих лесах. Изо всех щелей дуло, спали все вповалку на дощатых нарах. Совсем скоро, уже в девятом месяце, повалил снег, солнце почти перестало появляться из-за горизонта. Было очень холодно, Цао Дэлинь и не знал, что такие холода бывают в мире. Один раз тяжело простыл — запарившись, шёл по холоду, распахнув ватную куртку, а наутро свалился в горячке, с жарко крутящей головой. Думал — умрёт: в артели за зиму умерло трое, и это только из их пяти десятков. Хотел было пойти к русскому доктору — отговорили: сказали, что этот старик с лысой и бугристой как кусок теста головой хорошо лечит только русских, а китайцу скорей даст яду. Лечился у своих, у них был привезённый с родины баньланьгэнь, был горький кудин, были благовония, которые дымили у изголовья его нар. Баньланьгэнь помог — промаявшись две недели, Цао Дэлинь пошёл на поправку. А вот дела на работе в это самое время пошли совсем худо. Оказалось, что, пока он болел, в России произошла революция: Цао Дэлинь не очень понимал, что это такое, хотя знал, что и у них в Китае было что-то похожее: но, как в Китае это всё было где-то на юге, так и здесь: в этой заснеженной лесной глуши про то, что происходит в русской столице, только слышали, а ещё меньше понимали. У них в артели вообще мало кто знал русский: лаобань, приехавший с ними из Тяньцзиня, пытался запомнить какие-то русские слова, но ничего толком не запомнил. Были, впрочем, двое — харбинец Ляо Дунвэй с хунхузским прошлым, ранее часто наведывавшийся в Хайшэньвэй, да жёлтый от опиума старик Лю Ган, который до того, как прибиться к артели, показывал картинки с голыми женщинами на базаре в каком-то русском городе на Урале. Эти долго разговаривали с растерянными русскими охранниками, с возбуждённо галдящими пленными и потом пересказали, что в русской столице свергли русского императора и установили народовластие. Впрочем, как им объяснили, для китайцев всё оставалось по-прежнему — работы ещё было много. Но по-прежнему не осталось: как раз с этого времени всё пошло наперекосяк. Платили и раньше копейки, — обещали по три рубля за сажень земли, а оказалось, что по рублю, — да к тому же вычитали по любому поводу, — за рукавицы, ботинки, заступы, кирки, — нещадно штрафовали, а теперь начали затягивать оплату. Стало хуже с едой: и так-то было неважно, ели в основном рыбу да картошку, от которых всех уже воротило, дофу здесь вообще не знали, рис продавали втридорога, а теперь и рыбу стали подвозить меньше — на всех не хватало. Китайцы начали проситься домой. Кто-то сбивался в группы, убегал — русское начальство почти не препятствовало. Других вывозили официально, через порт. Цао Дэлинь тоже записался на отъезд, но в китайском совете артелей ему сказали, чтобы скоро своей очереди не ждал: первыми отпускали семейных. Наступило лето, походившее больше на шаньдунскую зиму, с той лишь разницей, что солнце каталось по небу кругами, едва лишь ныряя за горизонт к полуночи. В их бараки начали заглядывать какие-то люди, раздавать какие-то листовки. Листовки пускали на курево, а с людьми разговаривали Ляо и Лю, но и они не очень понимали, что русским нужно от китайцев. Китайцам же от русских нужно было одно — уехать домой. Заработать денег не получилось, это уже все понимали: у Цао Дэлиня в мешочке на шее было около двадцати рублей, кое у кого ещё меньше. Хоть бы живыми выбраться, — так уже рассуждали все. К зиме китайцев перестали вывозить. Бараки к тому времени уже опустели наполовину, но людей всё ещё оставалось много. Что они тут делают, никто уже вовсе не понимал. Работы уже почти не было, а когда русский чиновник в мундире с молоточками приходил с нарядом на расчистку пути, на него только кричали и махали руками — денег в кассе уже давно не видели, а работать за бесплатно дураков не было. В лагере по соседству пленные радостно говорили, что войне скоро конец. В артели строили планы устроить на железной дороге завал, остановить состав и уехать на нём до русской столицы, откуда уже как-то попытаться добраться до Китая. Другие говорили, что поезд захватывать действительно нужно, но ехать на нём надо в другую сторону: в северный порт, где проситься на любой корабль. Оттуда, говорили, ходят корабли до Англии. Ни из того, ни из другого плана ничего не вышло: не имея оружия, поезд останавливать опасались, а англичан в артели многие не любили, особенно бывший хунхуз Ляо. К этому времени артель вообще разделилась на две части: шаньдунцев, к которым и примыкал Цао Дэлинь, и маньчжурцев-северян. От безделья и тоски ругались друг с другом из-за мелочей, дрались, потом мирились, вместе праздновали наступление года Лошади: хотя какой, к чёрту, это был праздник весны, когда за воротами барака были саженные сугробы, мороз и темнота. Но к лету, уже второму для Цао Дэлиня в этих местах, их положение изменилось: пришёл очередной агитатор с красной повязкой, но в этот раз не с пустыми речами, а с дельным предложением — выдать китайцам винтовки. На берегу, неподалёку отсюда, говорил он, высадились англичане, которым не нравится русская революция, и русские зовут китайцев на помощь. Харчи будут, обещал агитатор, винтовки будут. Англичан многие не любили и записывались охотно. Цао Дэлинь к англичанам относился безразлично, но решил, что с винтовкой в такое неспокойное время надёжнее, и тоже записался. Старый лаобань их артели в отряд записываться не стал, и новым лаобанем выбрали знающего русский хунхуза Ляо. Их отправили защищать хорошо знакомый железнодорожный мост, сказали взять с собой лопаты и кирки, чтобы рыть окопы. Китайцы не знали, как правильно рыть окопы и вообще воевать, поэтому решили действовать по-своему: принялись изображать, что ремонтируют путь. Появился разъезд из русских с погонами (Цао Дэлинь уже знал, что таких русских называют белыми) с несколькими англичанами. Китайцы, побросав инструменты, бросились к ним с криками «дай денег» и «дай еды» на родном языке. Русские и англичане растерялись, китайцы их обступили, галдя, и всех перебили, а потом ещё долго лупили трупы кирками и лопатами. Цао Дэлинь в тот раз никого не убил, но киркой знатно приложился по черепу какого-то уже дохлого рыжеволосого типа. Потом вместе с красными русскими китайцы отступали по железной дороге. Пока отступали, было хорошо, а как приехали в какой-то город на берегу большого озера, русские потребовали сдать винтовки. Китайцы сказали, что винтовки никому теперь не отдадут, наставили их на русских, захватили поезд и, грозя винтовками машинисту, поехали дальше. Оказалось, что приехали в самую русскую столицу — крепость святого Бидэ. Крепость с башней там и правда была, были мосты и каменные здания, были военные корабли на реке, много русских матросов, обмотанных пулемётными лентами, много и русских солдат с красными бантами. Струхнули. Подумали: приехали в самое пекло, здесь-то точно винтовки отберут. Китайцев выстроили на площади, и какой-то человек в кожаной куртке выступал перед ними, потрясая кулаком, и Цао Дэлинь уже совсем запутался, чего от них хотят, ругают их или хвалят. До него дошло, что их хвалят, только когда им выдали ещё винтовок, патронов, несколько ящиков консервов и даже красный флаг. Со всем этим их опять отправили по железной дороге. Держа винтовку на коленях, свесив ноги из проёма вагона, снова едущего через лес, Цао Дэлинь с тоской думал под стук колёс, что в России уже два года, а ничего, кроме железных дорог, толком и не видел. В этот раз до пункта назначения они не добрались: на середине пути, в лесах, их поезд остановили на станции с непроизносимым русским именем, которое китайцы переиначили на А-бао. Оказалось, что город, в который они ехали, уже захвачен англичанами. «Кажется, эти англичане крепко насели на русских», — рассудительно тогда сказал старый опиумщик Лю Ган. Что теперь делать, никто не понимал, ни китайцы, ни русские. Кто-то из русских на станции сказал, чтобы китайцы пока, до прибытия подкрепления, охраняли саму станцию. Артелью проголосовали за это. С неделю всё было хорошо, а как-то ночью, стоя в карауле, Цао Дэлинь увидел людей, пробирающихся к стоящему на запасном пути составу, в котором китайцы приехали сюда. Цао Дэлинь сразу понял, что тем было нужно, — русские уже лезли в вагон, в котором стояли ящики с консервами, теми самыми, которыми их отряд снабдили в крепости святого Бидэ. Вздумалось бы русским воровать что-то иное, Цао Дэлинь бы не возражал, но тут, вскинув винтовку к плечу, дурным голосом заорал на русских: «Нихади! Нихади!». Один из ворюг что-то ему закричал в ответ, но Цао Дэлинь разобрал лишь пару знакомых ему слов: «Давай, ходя!» Смысла Цао Дэлинь не понял и начал стрелять. На шум из вагонов выбежали другие китайцы, тоже принялись стрелять в русских, убили троих. Когда разобрали, что это были красноармейцы, — поняли, что оставаться здесь больше нельзя. Куда идти, было непонятно. С одной стороны по железной дороге подходили красные, с другой англичане. Вокруг были непонятные, незнакомые и дикие русские леса. Впрочем, один из товарищей вспомнил, что, гуляя по лесу, видел в двадцати ли отсюда одинокий, затерянный в лесах хутор. Решили отправиться туда. Консервы взяли с собой, тащили ящики на спинах: Цао Дэлиню, работавшему кули в Тяньцзине, такое было не в новинку. На широкую поляну, в середине которой у речки стоял хутор, вышли только утром: какие-то местные люди там работали на поле, убирали русскую тёмную пшеницу. Они издалека заметили приближающихся китайцев, с криками попрятались в дом, а когда китайцы приблизились, начали стрелять в них из окон из обрезов. Двух китайцев убили, ещё одного ранили; после такого жалеть никого не стали. Было на хуторе шестеро мужчин и три бабы: мужчин всех убили сразу — двух в бою, двух, когда пытались сбежать, ещё одного добили раненого и последнего, мальчишку, прибили, хоть и умолял пощадить. «Нас-то кто когда щадил?» — сказал хунхуз Ляо, по-хозяйски вышагивая по дому. Одну из баб, старую седую каргу, тоже тут же убили — кричала больно громко, да и кому она, старая, нужна? Двух других, молоденьких, однако, оставили: женщины ни у кого не было давно, а у Цао Дэлиня и вовсе никогда. Заперли их в маленький чуланчик в одной из комнат, выводя только по надобности. На хуторе оказалось много скотины: были лошади, были коровы, овцы, куры и гуси. Консервы, даром что мясные, всем уж порядком надоели, так что принялись пировать. Печкой местной никто пользоваться не умел, но нашёлся подходящий котёл: в нём мясо и варили над костром, жарили на струганых шпажках. Получалось почти как дома. Нашёлся самогон, отпраздновали как следует. На следующий день, с похмельной головой, принялись, наконец, осматриваться и думать, что делать дальше. Сперва полагали, здесь долго не задержатся, пойдут куда-нибудь ещё, но идти было некуда: побродив по лесам, выяснили, что вокруг только чащи да болота. У тракта, ведущего к станции А-бао, нашли избушку, в ней бородатого мужика из местных. Долго совещались, что с ним делать, потом пристрелили, чтобы не выдал. К этому уже спокойно относились. Что делать, никто не представлял, и не делали ничего. Своих погибших похоронили на холмике на другом берегу речки, а трупы русских стащили в сарай, туда же принялись кидать кости от скота, который потихоньку резали. Спали кто в сене на втором этаже, кто на полатях и лавках на первом, кто просто на полу: места едва хватало. Ради смеха давали курить опиум девкам, забавлялись, глядя, как те бормочут что-то. Лю Ган ворчал, но зелья ещё хватало, и он потихоньку курил свой опиум на втором этаже. Ляо важно ходил по двору, всем распоряжаясь. Распоряжался бывший хунхуз, однако, бестолково: когда стало очевидно, что от сарая с трупами несёт вонью, Ляо приказал трупы вытащить и выкинуть в речку. Никто не захотел лезть в сарай. Тогда Ляо приказал сарай поджечь. С этим согласились: набросали сена, собирались было уже запалить — и тут пошёл мерзкий холодный дождь, сено не занималось. Нашли жестянку с керосином, вылили на угол, запалили. Вроде загорелось, но брёвна под дождём так и не занялись, и всё быстро потухло. Над Ляо смеялись, всем было очевидно, что он потерял лицо. Когда он последний раз попытался приказать вылить на угол остатки самогона и запалить ещё раз, его побили и объявили, что он больше не лаобань. Трупы пересыпали найденной в кладовке гашёной известью, немного перебившей запах, и на том успокоились. Лёжа в мягком сене, слушая тихий шелест дождя по дощатой кровле и разговоры товарищей внизу, Цао Дэлинь размышлял над тем, что всё это как-то неправильно. Нет, эта жизнь определённо была лучше той, что была у них на железной дороге, но Цао Дэлинь понимал, что вечно так продолжаться не может. «Вот ведь поехал за приключениями, — думал Цао Дэлинь, — а теперь тут сижу, а в сарае трупы, а внизу девок опять опиумом накуривают», — и на всякий случай проверял, с ним ли его винтовка. Без неё он теперь и по дому-то ходить опасался: атмосфера установилась нездоровая, хуже, чем в прошлом году, когда сидели в бараке без работы и еды. Нового лаобаня выбрать не могли: шаньдунцы хотели одного, маньчжурцы другого. Опять начали придираться друг к другу по мелочам: кто сколько ест, кто где спит, кто сколько раз с какой девкой, кто стоит в карауле, кто на каком диалекте разговаривает. Едва не доходило до стрельбы. Потом успокаивались, думали, что теперь делать. К красным возвращаться точно не собирались, ждали англичан. Думали, англичане разбираться не станут, кто там кого на хуторе шлёпнул, им можно сдаться, а они и домой отправят, хотя бы через Гонконг. На восьмой день их сидения на хуторе одна из девок, хозяйская дочка, попыталась сбежать. Молодой паренёк Чжоу Цзяньюй, один из немногих, кто в России так и не состриг свою косицу, её заметил и, вместо того чтобы догнать, застрелил. Он был шаньдунец, и маньчжурцы принялись было за это бить, но другие шаньдунцы встряли — не то, чтобы они заступались за него, но не могли стерпеть, что шаньдунца бьют маньчжурцы. В этот раз дошло до стрельбы: убили троих, ещё двоих ранили. «Хоть бы скорей пришли англичане», — думал Цао Дэлинь, разрывая простыни на бинты для раненых. Чжоу Цзяньюя месили ногами на дворе, в этот раз уже свои. Один из раненых, с простреленной печенью, умер в тот же день: его и троих других уже не понесли хоронить на другой берег, а свалили к остальным в сарай. Это уже было как-то совсем не по-людски, думал Цао Дэлинь и прикидывал, не стоит ли ему отсюда втихомолку уйти — но куда? Хутор в ту ночь почти не спал — все лежали с оружием, ожидая, не начнётся ли стрельба снова. Самогон давно кончился, опиум заканчивался. Зарезали последнюю лошадь, вывалили в сарай требуху. Жёсткую конину ели неохотно, принялись снова за консервы. Непонятно было, сколько ещё ждать англичан. Через пару дней кто-то, обкурившись, зачем-то взорвал две гранаты за околицей, чудом никого не убил и не ранил. Чжоу Цзяньюя били, отводя на нём зло. Кто-то предлагал высылать разведку, но не могли договориться, кому идти. Кто-то замыкался в себе, как старичок Пэн, проводящий время за рыбалкой. Кто-то, как рябой Цзюнь из маньчжурцев, пробовал собрать свою банду. Кто-то, как Ли Ган, курил опиум. Кто-то пробовал стрелять лесную птицу. Кто-то прикидывал, можно ли отсюда куда-то уплыть на лодке по реке. Дом был загажен, на втором этаже неистребимо воняло дерьмом. В день своей смерти Цао Дэлинь проснулся от грохота и резкой боли в ступне: в первое мгновение он почему-то подумал, что убит, и от страха начал истошно вопить, а вокруг вопили его товарищи, до того, как и он, вповалку спавшие в коридоре на первом этаже. Чжоу Цзяньюй бросил туда последнюю из оставшихся у них гранату, но Цао Дэлинь так никогда этого не узнал, потому что тут же снаружи дома началась стрельба: оказалось, что на хутор напали русские. Хунхуза Ляо убили на дворе выстрелом в грудь, ещё нескольких ранили. Опиумщику Лю Гану удалось договориться с русскими, и те ушли. Когда русские ушли, все, как обычно, начали снова ругаться — как получилось, что проворонили нападение, кто подобрался к дому так близко, чтобы закинуть внутрь гранату. Как вообще всё произошло, никто не понимал. Ясно было одно: раз русские появились из леса, значит, следом за ними придут англичане. Решили быть начеку, выставили караулы, наказав, чтобы смотрели по сторонам внимательней. Цао Дэлинь лежал на печке, куда ему помогли забраться, вместе с маньчжурцем Фэнем — мерзким типом, с которым с неделю до того поцапался, и ещё в последние часы своей жизни ругался с ним. А потом русские вернулись — те первые или какие-то другие, Цао Дэлинь так и не понял до конца, — Фэну хватило духа застрелиться, а Цао Дэлиню нет. Его стащили с печки, избили, сунули в сарай к трупам, и ползая там, задыхаясь от вони, с ужасом глядя на то, как в сарай заходят два каких-то человека, Цао Дэлинь вдруг понял, что здесь и умрёт. Внутри овина выстрелы грохали, как пятипудовый молот в горячем цехе. — Фу блядь, фу нахуй! — только и сказал Илюха, когда вывалился, как пьяный, из дверей овина на чистый воздух, тяжело дыша и отхаркиваясь. Бойцы, собравшиеся вокруг, смотрели на Илюху с комиссаром скорей сочувственно. - Вот такие щи с кашею, братва! - невесело усмехнулся Мухин бледными, подрагивающими губами, спрятал маузер в кобуру и вытер рот. - Считай и не обедал. Все, окончен бал, погасли свечи! Стройтесь там с остальными, а мне умыться надо. Илюх, тебе тоже. Холодная вода немного привела комиссара в чувства. Он сполоснул сапоги, умылся еще раз и постоял, прижав ладони к лицу. Нет, ну а как иначе-то? Только так. Блевотины, трупов и крови будет еще много. Революция - это не по шпациру с дамочкой гулять. И все же его вырвало еще раз, почти насухую, и пришлось умываться снова. 18:00Хмурое пепельное небо низко висело над головой, и всё вокруг было таким же серым и унылым — справа тёмный, застарелый ельник с редкими нитками берёз, слева, за свинцовой неширокой речкой — такая же гребёнка елей. Между елями и речкой было открытое пространство шагов в пятьдесят — заросшее высокой рыжей травой и редкими корявыми плесневелыми ёлками болото с моховыми мочажинами. В них, оступаясь, тонули по колено, с матюками и хлюпом вылезали, хватаясь за сухие ломкие коряги. Обходили чёрные обросшие камышом стоячие заводи, чавкала под ногами травяная жижа, кислый и терпкий железистый запах бил в нос. С неведомых сторон чиркали и свистели какие-то неведомые птицы — чьи, чьи, чьи! Тропинка, о которой говорила Поля, сперва очевидная, теперь уж стала совсем неразличима — правда, сбиться с пути тут было невозможно: шли вдоль речки, как и было сказано. Но все уж тысячу раз успели пожалеть, что попёрлись этим путём: ещё час, другой и стемнеет, а конца видно не было, хоть шли уже часов шесть, с кочки на кочку. Шли тяжело: нужно было тащить пулемёт, давать Живчику передохнуть (от носилок, как оказалось, толку не было: на них его сломанную лопатку так же трясло, как и при ходьбе), тащить винтовки ходяшек, да и заплечные мешки после хутора кой у кого отяжелели. Вымотались, изгваздались, набрали воды в сапоги, — но уж то было хорошо, что других таких дураков шлёпать по этим топям не было: ни интервента, ни красноармейца, ни гражданского так и не встретили за всё время. Сперва-то ничего было, шли вдоль бойкой, шумной речки по утоптанной тропинке: по ней набрели на мост, по которому речку пересекал размокший в грязи тракт. Мост миновали, пошли по указаниям Поли дальше по тропинке, и вот здесь уже началось болото. Старались идти по краю, где уже начинался ельник, — но в него было не углубиться, слишком тесный он был, заваленный буреломом, заросший папоротником, и приходилось выбирать — либо обдирать себе шкуру о колючие сухие еловые ветки, либо хлюпать по топи. Один раз на другом берегу реки показался просвет, лужок с косым деревянным сараем, кажется, заброшенным. До него всё равно было не добраться, так что пошли дальше. — Чёрт попутал тут переться, — ворчал Дорошка Агеев с двумя винтовками за спиной. — Озерки, Озерки… Сдались нам те Озерки, — пыхтел себе под нос Нефёд Артюхов, приспособивший кривой дрын под посох. — Что там, наши в Озерках? Нет, конечно. И что мы там забыли? — Топай знай, — подтолкнул его в спину Тюльпанов. — Да я-то потопаю, — уныло отозвался Артюхов. — Вон и мост уж недалеко. Железнодорожный мост, который с реки приметили уже давно, был всё ближе, а сейчас, замечали Фрайденфельдс с Мухиным, из-за стены елей впереди проглядывала и высокая щебневая насыпь. Охраны у моста никакой не было видно — ни нашей, ни интервентской, — значит, тут можно было пересечь речку.
-
Вот вам и «Путешествие на Запад»! =D
-
Прекрасная в своей жестокости и безнадеге история!
-
Вот вроде и получается, что все правильно сделали, а почему мне так хреново?
|
-
Пацаны, кто это увидел, тоже улыбаются, наверное. Интересно, как им там, в вечном карауле среди холодных звезд и черной пыли? До мурашек
-
Восторг. Очень прочувственно.
|
Сестры Лорелей. Легенда. Причудливое эхо, отразившее судьбу вернувшихся на эти земли ренмейцев за сотни лет до того, как она сформировалась. Воистину, кто более походил на беглецов от войны, чем младшая сестра? Кто более напоминал оставленную позади родину, чем старшая сестра? Судьба какого народа была столь же трагичной, что и судьба расставшихся навеки сестер? Вопросы, ответы на которые казались очевидными. Если бы этой легенды не было, ее бы стоило придумать. Или, возможно, это была не легенда, а видение пророка, которого некогда считали безумным, и, лишенный возможности описывать образы, доносящиеся сквозь толщу времени напрямую, он положил начало мифу. Одному из многих. Какие-то сбывались, какие-то нет, и многие руады видели сходство, но не имели той путеводной нити, что привела бы их к источнику, от которого можно было бы проследить иные предупреждения. Может быть, если бы кто-то посвятил этому свою жизнь, великую катастрофу можно было бы и предотвратить…
Может быть. Два слова, которыми живут люди. Два слова, в котором удивительным образом переплетаются надежда и сожаление. Может быть – говорим мы, веря, что впереди, за туманом и мраком, нас ждет дом и свет. Может быть – говорим мы, раз за разом представляя в голове события, в которых мы могли поступить иначе. Это человеческое. И это не чуждо никому, даже гордящимся своим стоицизмом гвардейцам Левеллина. С этой мыслью в душе Сейвад ждал возвращения Мерехайна. Может быть, он вернется, и все наладится, или, по меньшей мере, он принесет знания о том, что нужно делать, чтобы все наладилось.
И он был не один. Он знал это, он видел это в глазах окружающих, которые начали надеяться, что, может быть, им суждено стать большим, чем простым осколком народа, выброшенным на берег и забытым судьбой, а потом и временем. Они верили в то, что им предначертано стать колыбелью, из которой возродятся руады. И он видел, как эта вера угасала, как пропадало сияние из глаз, как одно "может быть" перетекало в другое. Лосмор был воплощенной надеждой, и эта надежда умирала. Когда Людвиг начал искать добровольцев, Седьмой был одним из первых – его клятвы требовали хранить тех, о ком ему поручили заботиться.
А оставшись в городе он мог только смотреть, как они медленно умирают.
Возможно, он умер бы раньше, не найдя наследника своим доспехам и мечу. Он ощущал, что это возможно. Пусть под распростертыми руками старшей сестры они и чувствовали себя в относительной безопасности, но опыт похода за Злую Стену говорил Сейваду, что подобные чувства неизменно ложны. Рано или поздно найдется что-то, что нужно будет встретить клинками. И хорошо, если это что-то будет для этих клинков уязвимо.
Но сердце говорило Седьмому, что это будет не так. Иногда ему снились кошмары, видения того, как туман, границу которого Мерехайн запретил переступать, и к которой иногда приходил рыцарь, ведомый злой памятью прошлого, лавиной обрушивается на Лосмор, беспрепятственно преодолев жалкие ограждения, клубится у подножия, будто не решаясь войти в пределы города, до того, как хлынуть внутрь, поднимаясь по улочкам, затекая в дома, утаскивая вглубь оказавшихся на улицах людей…
Какие-то кошмары можно встретить лицом к лицу и преодолеть. А какие-то, это еще одно "может быть", из неизменного прошлого, или из неопределенного будущего.
И решение встретить этот кошмар упреждающим ударом было одной из важнейших частей того, что гнало Седьмого вперед.
Он принес клятву вернуться на камнях, оставшихся от побережной крепости гвардейцев Левеллина. Живым или мертвым, но спасшим своей гибелью соратников. Он отсалютовал городу, покидая его с гордо поднятой головой. И он не без страха, но без малейшего признака страха, вошел в туман.
Чтобы испытать один из самых страшных кошмаров. Момент небытия. Момент чистого, незамутненного существования. Момент, из которого его выдернул образ Наэльда, Двадцатого из Девятого Круга. Не суровое в смерти лицо, которое предстало перед Сейвадом, когда тот, глотая слезы, снял шлем со своего наставника, чтобы увидеть его в последний раз. Не покрытый морщинами лоб под седыми волосами и глаза, устремленные на карту известных территорий Ренмея. Нет, это было украшенное забрало шлема, столь же неподвижно застывшее над ним, сколь неподвижно застыл обнаженный клинок на плече тогда еще Раилда. И слова, доносившиеся из-за забрала, которые Раилд повторял, несмотря на то, что знал их наизусть.
- Я, Раилд, сын Теарлаха, своим именем, своей честью, своей кровью и своей жизнью клянусь…
Шаг вперед. Вспышка образа из прошлого. Затем еще одна. И еще одна.
- …блюсти клятву Левеллина Восточного, клятву королю Ардану и его потомкам…
Еще шаг. Воспоминания. Люди. Город. Собратья по Кругу. Плечом к плечу.
- …быть верным, быть храбрым, быть щитом для беззащитных и невиновных…
Шаги. Воспоминания. Поток их. Хорошие. Плохие. Жуткие. То, что создает человека из той жуткой, лишенной всего оболочки, которой был на мгновения (мгновения ли?) Сейвад. То, что отделяет жизнь от существования.
- …защищать женщин и детей. Я клянусь перед ликом Фиарна, я клянусь в свете Изиль…
Шаги даются легче. В тумане проступают лица спутников. И осознание, что каждый из них сейчас проходит через что-то подобное. Любопытство. Что держит их? Что есть их жизнь? Но клятва не может быть прочтена не до конца. В начале, в пути, и в конце.
- …я клянусь в тени Иркаллы, я клянусь в глазах Сиал, и я клянусь под рукой Первого Мертвеца…
Туман отступает, перед Седьмым и остальными разворачивается картина, образ которой врезался в память рассказами и легендами. Форпост Руад Эно. Последний Страж.
- …и перед троном последнего короля, я приношу эту клятву и не нарушу ее.
И вот, туман плещется позади, а впереди крепость, будто вышедшая из легенд…
***
Не сговариваясь, отряд идет вперед. Андре даже обогнал остальных, но остановился, думая о чем-то своем. Возможно, он хочет остаться один, но сейчас эта роскошь непозволительна. Не при виде брошенного оружия. Не при виде оставленных тел. Не при виде горящих внутри факелов.
- Андре…
Окликает Седьмой мастера меча, проходя мимо.
- Формация.
Щит самого рыцаря, как и меч, уже наготове. Глаза выискивают источник угрозы. Следующие слова звучат чуть громче, будто бы обращаясь к Андре, но на деле констатируя факт. Ибо самый очевидный уже найден.
- Мертвецы не упокоены, как подобает. И боги знают, сколько времени прошло с их смерти.
Пояснять, чем это чревато, Седьмой уже не стал. Орден Фоссоров вряд ли пережил катастрофу, и обеспечить вечный покой мертвецам было некому. До сих пор.
-
Воспоминание, ощущение мира, стремление - все настоящая поэзия.
-
Никогда не сомневался в качестве постов сэра Альфы, но в данном случае хотел бы отдельно отметить оперативность написания стартового поста и генерации персонажа. Вот этого дела обычно катастрофически не хватает.
|
|
Болеслав всегда себя чувствовал волком, которому надели кованый ошейник и сказали: "Охраняй-ка стадо от волков." Дед его пришел откуда ни возьмись и оттяпал себе кусок земли. Отец его этот кусок прирастил. А ему выпала доля не растратить созданного, не дать растащить, не пустить на землю ни крестоносцев, ни бесчестного своего дядю, никого другого. И с детства ему говорили: "Держи, Болек, надел крепко, а для этого - делай вот так, а вот эдак не делай, а веди себя вот так-то". Ну, он и вел. С волками жить - по волчьи выть, а люди поопаснее будут - с ними тем более по-человечьи приходится: так, чтобы понимали, кто ты, поперек не лезли, но и как бешеного пса тебя на осине не повесили. Чтобы с виду ты был как дуб-дерево, хотя волк твой тебя изнутри кусает. Когда Болеслав женился, то думал, что вот оно - ради любимой жены все вытерпеть легче. А вышло, что еще один ошейник на себя надел, только шипами внутрь. И снова год за годом вел себя как надо - рожал детей, растил их вместе с женой, а потом и хоронил. А Анджей взял и уехал с дядей куда-то там воевать да делать что душе угодно - бей до кого дотянешься и целуй на кого засмотришься. И пан Болеслав его никогда этим не попрекал, но всегда завидовал, потому что когда с людьми живешь и держишь землю, так не получится. Все равно, какой бы ты из себя раубриттер и смутьян ни был - есть русло, из которого река жизни твоей не вытечет, а если вытечет - то высохнет. И так он и жил - делал что надо, а не что хотел, ходил в церковь, был сыном и мужем и отцом, обустраивал и защищал землю - а больше после смерти отца было и некому. И прожил целую жизнь, обрастая твердой корою поверх живой кожи. А Анджей взял и на готовое пришел. Смиренно пришел, как младший брат, но и зная, что потом, когда Болеслав умрет, ему, вероятно, всё и достанется. И вот теперь перед ним была женщина, красивая не той красотой, с которой рождаются, а той, которая идет изнутри только у тех, кто трудным путем постиг её секрет. Женщина, умная не книжным холодным знанием, а живой мудростью, которая его, впервые с ней заговорившего, хотела и могла понять. Умевшая уважать, но и не раболепствовать. Несмотря на всё своё лукавство - искренняя, честная и настоящая. И несмотря на усталость, несмотря на то, что пришлось ей за жизнь защищаться и нападать, падать и подниматься, плакать и вытирать слезы, несмотря на всё это пронесшая через годы маленькую девочку с чистыми голубыми глазами. И может, как раз это и было что-то такое, что он увидел тогда в своей невесте, во что влюбился, что хотел обнимать и защищать до самой смерти. И чего в ней не оказалось, или может, он не сумел найти к этому дорогу. И как тут было не взбунтоваться, не зарычать, не разломать ошейник, даже зная, что жизнь потом возьмет своё и отыграется, что мятеж обречен на неудачу, и все равно потом придется жить по людским правилам? Ну и пусть. Нельзя было жизнь прожить волком - так хоть час дайте прожить человеком, а не деревом! - Не тесно нам здесь будет? - спросил он, кивая на маленькую тахту, чувствуя, как, может, в первый раз лет за тридцать колотится сердце не от гнева.
|
Наташа с удовольствием накинула бы на плечи патриарха свое пальто, но она была телом намного меньше, поэтому такой жест вышел бы смешным. А вообще Чайковский сейчас чем-то напоминал ей маленького ребенка. Хотелось его погладить по голове, обнять, успокоить. Эх, что стар, что млад... Ласточка терпеливо слушала старика, изредка вставляя короткие фразы. Она чувствовала, что собеседнику просто нужно выговориться. Да и что она ему поведать нового, того, что этот человек уже не знал? - Каждый из них думает, что вот взберется повыше, желательно на самый верх, а потом уже и Россией займется. Вот вы были на этом верху, знаете, что там только ответственность, проблемы, зависть, ненависть и непонимание. А они еще не были, вот и лезут... - Война. Люди привыкли стрелять и убивать. Привыкли идти легкими путями. Зачем спорить и переубеждать, если можно просто выстрелить? Нет человека - нет проблемы. Это страшно. Да. Я и сама немного такая. А вы нам нужны, даже и не думайте о смерти. Как честный человек, который думает о других, о России. Как символ. Просто идее надо помогать силой. Ведь некоторые люди, - Симонова махнула рукой в сторону Берса, - ничего кроме силы уже и не понимают, и не желают понимать. Она за Чайковского ответила на шутку фон Траубенберга: - Вы победите вначале, молодой человек. А потом мы подумаем, стоит ли вас миловать. А потом жадно, с профессиональным интересом смотрела за дуэлью. Как человек, который много раз был и по ту и по эту сторону мушки. Болела она, за более молодого офицера, просто потому, что он казался более вменяемым. Даже, демонстративно пару раз хлопнула в ладоши, когда Берс упал, а его противник остался на ногах. Ласточка тихо шепнула Чайковскому: - Вы, все таки, подумайте Николай Васильевич еще раз про Боевую Организацию, да не важно как ее сейчас назвать. Думаю, что сейчас эсерам понадобятся все возможные силы, чтобы на равных разговаривать с господами офицерами.
Ласточка ничего не знала о планах и опасениях Торнхилла, да ей это и было все равно. Просто женщина почувствовала, что сейчас нужно немного осадить Чаплина, пока он не почувствовал себя победителем. Она подождала, пока распорядитель дуэли освободиться от своих обязанностей, а потом легко скользнула к нему: - Георгий Ермолаевич, - обратилась она к нему и улыбнулась с холодными глазами, - разрешите на пару слов. Потом продолжила в вежливо-ироничном тоне: - Поздравляю с победой вашего русского офицера, над не вашим русским офицером. А вы сами как, господин ковторанг, не желаете подуэлировать? А то, вдруг, почувствуете себя победителем и станете сгибать союзных социалистов революционеров в бараний рог. Тогда мне придется вас просто убить, как это не печально. И тут вам не помогут ни солдаты, ни пушки, ни пулеметы, поверьте моему опыту. Риман мне свидетель. А так у вас хоть какие-то шансы будут. Ласточка понимала, что нарывается и наглеет не хуже Берса, но сейчас срочно требовалась показать военным зубы. Было немного печально, грустно и нелепо, что среди всех присутствующих эсеров, эти клыки есть только у нее. - Или давайте, для разнообразия, попробуем наладить равноправное сотрудничество снова. Только вы будете помнить, что не схватили бога за бороду, и прочее "человек смертен". Последние два слова Ласточка произнесла на латыни, которую, как думала, забыла давно и навсегда.
-
Наташа с удовольствием накинула бы на патриарха плечи патриарха свое пальто, но она была телом намного меньше, поэтому такой жест вышел бы смешным. А вообще Чайковский сейчас чем-то напоминал маленького ребенка. Хотелось его погладить по голове, обнять, успокоить. Оу, это очень мило. =)
Поздравляю с победой вашего русского офицера, над не вашим. Ну и этот заход звучит хорошо, да.
-
Умению Ласточки спускать окружающих с небес на грешную землю можно только позавидовать!
|
|
-
Запойный паладин весьма колоритен!
-
А здесь словно выжгли пламенем. Не оставили ничего, кроме тлеющего уголька. В нём отражается ярость, окровавленный клинок, искажённые ужасом лица неверных.
|
Андре бредет по вересковому полю в колонне первопроходцев, понуро опустив голову. Идёт не первым, и не последним – ничем не выделяется среди остальных. Время от времени, когда по бескрайней зеленой равнине с шелестом проносится создаваемая очередным порывом ветра волна, мужчина поднимает голову и окидывает окрестности задумчивым взглядом. Если долго наблюдать за необычайно молчаливым в последнее время даже по собственным меркам Андре, то можно заметить, что иногда он невесело улыбается. В шелесте травы, в шепоте ветра, и даже в по-осеннему холодных и безрадостных лучах летнего солнца ему чудится мрачная насмешка Дал Фиатах.
Это место – мечта, которая Андре не принадлежит. Лорен была бы готова отдать всё для того, чтобы вдохнуть полной грудью этот воздух и увидеть хотя бы раз собственными глазами эти бескрайние скованные туманом равнины. Андре продолжает идти, представляя, с какой искренней радостью Лорен могла бы шагать в этой колонне следом за ним. В её сердце оставалось место не только романтике, но и той самой незамутненной искре исследователя – как иначе объяснить её нездоровую тягу к землям, о котором она и знала-то только по старым книжкам и сказкам. В глазах дочери в последние годы Андре видел ту же уже прекрасно знакомую ему затаенную грусть – из всех сказок Алекса больше всего любила легенды и истории об утраченном доме. Моргнув, Андре смахивает выступившую было в самом уголке глаза слезу, и, незаметно проведя тыльной стороной ладони по щеке, ныряет в туман.
И туман помогает. Похищает воспоминания, сковывает под толщей льда чувства. Позволяет просто идти вперёд, не задумываясь о цели и прошлом. Та самая граница, которая на протяжении несколько лет сводила мечущегося от бессилия на одном месте Андре с ума. Все, кто пересекал черту и уходил в туман, не вернулись. И как бы не презирал Андре предписание Мерехайна, осторожность и здравый смысл в нём неизменно преобладали над гневом. «Ты ничем не поможешь Алексе, если погибнешь» – снова и снова повторял он сам себе одну и ту же волшебную мантру, и несколько раз повторенные слова приобретали смысл, унимая эмоции.
Когда Мерехайн не вернулся, последние тлеющие угольки надежды растворились в предрассветном безрадостной мгле. В числе первых Андре вызвался добровольцем – он больше не мог сидеть на месте, не мог строить город, не мог позволять другим рисковать за себя.
Лицо Алексы становится той самой искрой, что вспыхивает, разгораясь, в тумане. Узнаваемые черты, иссиня-черные волосы, внимательные зеленые глаза – с каждым годом она всё сильнее напоминает Лорен. Иногда напоминает настолько сильно, что Андре становится страшно. Лицо дочери напоминает о надежде и цели. Мужчина делает глубокий вдох полной грудью – будто бы первый настоящий вдох за последние годы. Продолжает шагать – и непроглядный туман редеет, развеивается.
Андре видит строение впереди – и, при виде узнаваемых очертаний, сердце начинает биться быстрее. Даже он с первого же взгляда узнает Руад Эно – ласковый шепот Лорен звучит в голове, повторяя уже рассказанные ранее легенды о крепости. Удивляясь собственному воодушевлению, Андре переходит на ускоренный шаг. Ему приходится почти сдерживаться, чтобы не сорваться на бег. Последний Хранитель обещает спасение – магический ветер, что наполнит паруса паравелей, и свет маяка, что разгонит вездесущий туман. Но с каждым шагом идти становится тяжелее, и почти детский восторг сменяется апатичной опустошенностью.
Цитадель пуста. Остановившись на полпути, он беспомощно смотрит в направлении Руад Эно и только сейчас замечает, насколько сильно обогнал остальных. Стоит и смотрит, пока другие первопроходцы догоняют, обходят и продолжают идти.
-
Хорошая рефлексия и интересный концепт: человек, выполняющий мечту не своей жизни.
-
Семья - это мощный аспект персонажа. Увы, редко по-настоящему используемый. И я не могу не вспомнить Сердце Тьмы в этот момент, да.
|
Туман... Взгляд туда, в эту серую пелену вызвал у Люсиль то самое холодящее чувство, какое бывает, когда отважишься взглянуть с отвесной скалы вниз, ни за что не держась. В голову ударяет восторг от осознания того, на что ты решилась, и вместе с тем потаенный страх - а не вздумается ли безумной или отчаявшейся части тебя сделать шаг вперед?
"Я должна войти туда и выбраться назад" – твердо сказала себе девушка, вновь бросив осторожный взгляд на своих спутников, каждый из которых, кажется, был погружен в свои мысли и отгорожен от остальных. Меланхоличный рыцарь, озаренная светом Луны жрица, любопытный волшебник, отстраненный мечник и ревнитель веры - рядом с этими людьми Люсиль вначале почувствовала себя особенно неуютно, особенно учитывая тот факт, что им придется остаться в этом малом кругу надолго. Возможно, это даже будет последнее общество для кого-то из них или для всех без исключения...
"Прочь, воронье!" – она поморщилась и попыталась прогнать дурные мысли, переключившись на то, чтобы натянуть тетиву лука и взять в правую руку стрелу из колчана, чтобы была наготове. "Зачем ты отправилась сюда, девчонка, ведь не ради того, чтобы каждой тени бояться и сойти с ума от подозрений, верно?" – она сжала древко стрелы, вновь напоминая себе о данном зароке: сделать то, что не смогли сделать Мелида и Лиам, без страха отправиться в неведомое и вернуться с победой, проложив путь остальным. Хватит бежать, словно преследуемые охотниками волки, хватит влачить жалкое существование на чужбине, пришло время вернуть то, что принадлежит нашему народу по праву! Словно в подтверждение этому намерению туман рассеялся и закатное солнце озарило отряд своим светом.
Но искорка бесстрашия тут же угасла в темной воде смущения и оглядки на остальных - безродная охотница почувствовала себя самозванкой в обществе опытных воинов и чародеев. Вот и еще одна стена, способная отделить и отдалить её от остальных помимо угрюмости и замкнутости тех, кто оказался в этом отряде. Будет ли от Люсиль прок в этом месте где может скрываться любая угроза, которую только можно себе вообразить? Ведь несмотря на нетерпимость к принуждению ей всегда хотелось быть полезной и нужной для тех, кто был рядом...
Слова жрицы немного отвлекли охотницу от самокопания - и, кивнув в ответ на речь Керидвен, она опустилась на колени рядом с одним из погибших, чтобы осторожно осмотреть его и понять, что случилось. А затем взглянула на высокую башню, возвышающуюся над крепостью, в окнах которой мерцал отблеск огня - неужто кто-то из стражей выжил в этом побоище? Трепещет ли над цитаделью королевское знамя?
-
Мысли-воронье - красивое сравнение.
-
Туман... Взгляд туда, в эту серую пелену вызвал у Люсиль то самое холодящее чувство, какое бывает, когда отважишься взглянуть с отвесной скалы вниз, ни за что не держась. В голову ударяет восторг от осознания того, на что ты решилась, и вместе с тем потаенный страх - а не вздумается ли безумной или отчаявшейся части тебя сделать шаг вперед?
-
Возможно, это прозвучит странно, но я не привык к ЛичЪу в серьезном амплуа. Это будет интересно наблюдать. Уже интересно.
|
Утёс Лорелей. Лосмор. Music: Prologue ~To The Ancient Land~ [ ссылка] С утёсом Лорелей была связана легенда: говорят, две сёстры, когда-то здесь жившие, дали друг другу обещание никогда не расставаться. Скрепив свою клятву перед богами, они прожили вдвоём много лет, пока младшей из них не наскучила такая жизнь. Ночью она взяла лодку и уплыла прочь, в неизвестную сторону. Старшая сестра – Лорелей – не могла поверить в предательство, и навсегда осталась стоять на утёсе, простирая руки в сторону моря. С тех пор этот утёс и получил имя старшей сестры. Скальный выступ, нависающий над изумрудно-зелёными волнами, походил очертаниями на девушку, в мольбе вытянувшуюся над волнами, и, хотя финал у легенды был печален, считалось, что пока Лорелей ждёт свою сестру, она привечает каждый корабль, что проплывает мимо утёса и отводит его от рифов. Солоноватый бриз, прилетевший с северо-запада, трепал плащи и одежду собравшихся на площади Лосмора. Он раздувал большой костёр, и искры устремлялись вверх, к ясному, но холодному небу. Солнце больше не грело Дал Фиатах: даже летом тут было прохладно и приходилось одеваться в осенние одежды. Однако мало кто роптал среди жителей города, даже несмотря на то, что земля их предков явно не ждала возвращения блудных сынов. Когда только паравель причалил к берегу, магия его парусов исчезла – Дал Фиатах захлопнула за странниками дверь, сделав их узниками. И всё же, они были дома. Пусть поколение руадов, прибывшее на паравеле, никогда не видело эти земли воочию – в сказках у камина, в преданиях и песнях, жила память именно о Дал Фиатах. Из колыбельных и баллад приходили образы, узнаваемые здесь в каждом камне или дереве. Большой костёр разожгли в честь первого дня лета, и четверо клириков, среди которых была и Керидвен, прочли над ним литании своих богов. Два года руады трудились не покладая рук; так на утёсе Лорелей вырос Лосмор. Раскинувшиеся крестом четыре улочки соединялись на центральной площади в форме круга. Площадь была выложена белой и серой мозаикой, который образовывал спиралевидный узор; в центре этой спирали сейчас и горел костёр. Дома же, зажатые между четырьмя улочками, громоздились друг на друга, срастаясь в причудливые многоярусные конструкции, где не всегда можно было понять, где заканчивается один дом и начинается другой. Архитектура руадов любила «расти» ввысь, устремляясь под самые облака. Конечно, возможностей у жителей Лосмора было на порядок меньше, чем у зодчих Ар Маэланна, но даже так, тесно жмущиеся дома напоминали скорее строящийся форт, чем простые здания горожан: множество внешних лестниц, парапеты, балконы, узкие вытянутые окна, какие-то закутки и площадки. Где-то здесь, в одной из башенок и поселился Рейнольд, кропотливо изучая книги, оставленные Мерехайном. Особняком держался только храм, обращенный венцом капелл к утёсу Лорелай. В солнечные дни лучи проникали через грубо вырезанные окна-бойницы и освещали сложенный в центре алтарь. Сюда приходила читать литании Керидвен, сюда же приходили молиться Андре и Жайнир. Один за будущее своей дочери и покой жены, второй – за павших товарищей. Особняком держался Сейвад: камни для храма руады взяли из прибрежного форта, который когда-то принадлежал гвардейцам Ллевелина – Седьмой опознал его по остаткам герба, высеченного на сохранившейся стене главной залы. Теперь же память о ордене жила в стенах, где руады возносили хвалу своим богам. И сегодня, среди каменных колонн и полумрака келий, под высоким сводом нефа, были прочитаны литании во славу Фиарна, Изиль, Иркаллы и Сиала. Низенький и седой служитель бога Молнии произнёс краткую речь с наставлениями – из-за его густых бровей казалось, что он вовсе не смотрит на собравшихся в соборе руадов, и тем всё закончилось. Шестеро первыми покинули бело-серые своды храма, а за их спинами ещё плясали солнечные лучи закатного солнца, заставляя витражи, изображавшие богов Дал Фиатах, сверкать разноцветными огнями. Казалось, что вот-вот сойдут они с картин, чтобы присоединиться к шествию, но, увы, даже когда захлопнулась массивная деревянная дверь, ни один из образов не пошевелился. А за стенами выступавшего вперёд храма бурлило море: зелёные волны, набегая, разбивались о берег, и солёные брызги долетали почти до скального утёса, где часто любила бывать Люсиль, перед очередным походом в ближайший лес. Дичь с каждым разом забиралась всё глубже в чащу, и нередко приходилось ночевать среди густых крон лиственного леса, шепчущих что-то на своём языке. Однако теперь у паравеля были спущены паруса, и он был отогнан на отмель, чтобы случайным ураганом его не унесло в море: новых же кораблей ждать не приходилось. Если верить запискам Мерехайна, которые так тщательно штудировал Рейнольд, теперь путь к спасению и обретению родины лежал в глубине Дал Фиатах – где-то там, на востоке, должен был загореться маяк Ллойннир и осветить руадам путь. И вот, с первым днём лета истёк срок, к которому нужно было ждать Мерехайна.Праздник совместили с провожанием шести отважных храбрецов в путь; всё, чем смогла оказать им помощь община – это усилия старого пироманта, сварившего зелье Веланны каждому из участников похода. Всё остальное необходимое они были вынуждены собирать сами. Людвиг, глава Лосмора, коренастый мужчина средних лет, качая головой, дал вам последние наставления. Он был немногословен. С момента основания Лосмора многие из руадов начали мало-помалу замыкаться в себе, проводя больше времени наедине, чем с шумной компанией Никто не мог толком объяснить, почему вдруг нападала на него угрюмая задумчивость, вызывая вдруг особенно яркие образы в памяти. Ещё пелись у костра протяжные и тоскливые песни об утеренной и вновь обретенной родине, рассказывались сказки – но на больших собраниях всё чаще говорил кто-то один, а остальные лишь кивком или поворотом головы выражали своё мнение. Так что прощание вышло немногословным. Ушёл не оглядываясь на дом Андре - - настоящий дом был далеко за морем, где осталась его дочь, на попечении бабушки, матери Лорен, Рейнальд собрал свои записи и запер комнаты на ключ. Поставил последнюю свечу в храме Черновоск, прочла последнюю молитву Керидвен. Люсиль попрощалась с семьёй, приютившей у себя, а Седьмой… Седьмому лишь оставалось обратить в последний раз взгляд в ту сторону, где лежали руины цитадели гвардейцев. А затем с глухим стуком захлопнулись за ними врата Лосмора и шестеро странников остались сами по себе. Ещё не успело сесть солнце, как отряд пересёк большое поле вереска. Он ещё не зацвёл, и бескрайняя зелёная равнина, волнующаяся под налетающими порывами ветра, походила на море, по которому приплыли руады домой. Изредка слышалось жалобное пение серого ворона. Но вскоре перед странниками встала пелена густого, как кисель, тумана – и звуки вдруг неожиданно стихли. Даже трава под ногами, казалось, переставала шелестеть. Сквозь преграду было видно едва ли на два шага вперёд. Это была граница, которую Мерехайн запретил руадам пересекать; раз или два его предостережение было нарушено, и с тех пор вошедших в туман никто не видел. Теперь же, когда и сам волшебник исчез в туманах Дал Фиатах, его предстояло отыскать шестерым, отважившимся последовать за волшебником в неизвестность. Кто-то из вас делает первым шаг внутрь. За ним следуют остальные. И всё растворяется в серой пелене, застилающей взор. Туман.Стоило вам только войти в него, как вашу душу кто-то словно вытащил из тела, оставив пустую оболочку без малейшей искры разума. Чувства исчезли, в голове пусто. Кто вы? Зачем здесь? С какой целью? Вы не помните. Нет ничего. Только серо-белый саван, окутавший вас со всех сторон. Спустя несколько томительных мгновений внутри вдруг вспыхивает что-то. Искорка, вылетевшая из затухающего огня. И вместе с ней – воспоминание. Какое? Была ли это дочь, в чьей улыбке ты видишь дорого тебе человека, давно потерянного? … Или склонившийся над тобой рыцарь, посвящающий в орден Ллевелина? … Может, это детский плач и слёзы, несдержанное обещание? … Или гнев, распалявший твоё сердце, когда ты обезглавил еретика? … Или страх, когда ты понял, какая опасность ждёт тебя в этих туманных землях? … А может, знакомые очертания кельи, что стала для тебя приютом? С каждым воспоминанием огонь в груди разгорается всё сильнее. Возвращаются из небытия имена, события, а с ними – лица. Вы вспоминаете себя, свою цель, и людей рядом с собой. Словно очнувшись от долгого сна, вы делаете глубокий вдох, затем, чуть погодя, приходит осознание, что туман остался позади. Перед вами – река, через неё перекинут ещё сохранившийся каменный мост. Солнце почему-то ещё не зашло, и вдалеке, раскрашенное золотом закатными лучами, виднеется монументальная цитадель, главная башня которой увенчана ещё четырьмя башенками, поменьше. Каждый из вас без труда вспоминает рассказы стариков о Последнем Страже – форпосте Руад Эно, служащем воротами в государство руадов. Если он ещё стоит, если ещё не разрушен – надежда есть. Но стоит подойти ближе, как мимолётная радость исчезает быстрее, чем появилась: цитадель пуста. Никто не встречает вас у ворот, никто не окликает со сторожевых башен. Но по пути вам встречаются брошенные шлемы и копья. А затем… затем вы начинаете замечать тела. Один солдат лежит, перекинув туловище через зубцы крепостной стены. Второй как будто прилёг вздремнуть у стойки с копьями. Их всё больше, и никто не шевелится. Но как? Неужели война всё ещё продолжается? Взгляды обращаются к главной башне Последнего Стража. Кажется, там ещё горят факелы. Может, кто-то остался внутри? Это место держалось в воспоминаниях народа-скитальца две сотни лет. Даже если здесь никого не осталось, внутри могут быть записи, знания их предков, которые будут полезны и сейчас.
-
Это настолько образно, настолько ярко и вместе с тем щемяще-тоскливо, что у меня просто нет слов!
-
Великолепные описания. Вся эта тема с искрами, туманом (который наконец-то растаял) и осенней прохладой первого летнего дня – атмосфера просто невероятная. Меланхоличная романтика увядания на 10 из 10, остаёмся на линии.
-
Замечательно заданный тон. И легенда, и образ города, и образ умирающей надежды, и то, как воспоминания вырывают отряд из тумана. С одновременной "подачей мяча" игрокам, чтобы они раскрывали момент, как персонажи цепляются за свои же души.
|
И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, Боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным…*
Не было прежней легкости в Машиной походке. Она шагала тяжело, словно босиком по острым речным камням, будто бы всякий шаг причинял ей боль. Лицо выражало крайнюю степень задумчивости, она не слышала, что Верочка взволнованно рассказывает ей, лишь отдельные слова терзали слух, не давали полностью разглядеть образ, который то появлялся в ее воображении, то, заслоненный дождем, снова исчезал, чтобы дразнясь, появиться вновь.
Длинноволосая женщина в белом, улыбается грустно и держит в протянутой ладони колоду карт, словно предлагает выиграть ее...или проиграть. На белом одеянии ее видны порезы, а сквозь них струится алая кровь, отвратительно густая, один вид которой рождает в груди тоскливое безобразное чувство неизбежности.
Машенька видела женщину, будто в горячке. Никогда прежде не являлись ей образы, Маша не считала себя впечатлительной натурой, да и стихов не писала, только слушать любила. А тут... Россия это, поняла Мария. Белая Россия. Да вон, не уберегли, лезет сквозь порезы красная зараза, не смыть, не вылечить ее. В карты на нее играют, делят...кто-то сегодня выиграл ее часть, да завтра может потерять.
Маша не заметила, как шепчет вслух. - Колода карт, Верочка, всего одна. Нельзя ею одновременно сыграть и с Господом, и с Дьяволом. Не получится. Не выйдет ничего, - вид у Марии был больной. Она не сразу поняла, отчего остановились, потом на землю архангельскую нехотя вернулась, даже пожурить себя за такое малодушие успела, но отметила, что стало отчаянно холодно и хочется вернуться.
- Благодарю, господин Осипов, но нам лучше до дому. Пойдемте, как Верочка предлагает.
|
Прибывший в дом к герру Норберту фон Гриффину Ойген первым же делом рассыпался в благодарностях за обещанную купцом поддержку, даром что тот был всего-то суконщиком, пусть и богатством не обделенный. А затем приступил к рассказу о возложенной на него самим великим князем миссии: искать дружбы и примирение между благородными рыцарями Тевтонского ордена и градом Гродно. Рассказал и о том, что собирается выехать скоро в орденские земли, чтобы вести переговоры лично. Признался только в том, что хоть для местных он (как и фон Гриффин) и немец, но вообще-то никаких знакомств с рыцарями Ордена не водит, чего бы там великокняжеские советники своему сюзерену не наговорили. А потому желает он осведомиться о том, не знает ли Норберт кого-нибудь, может быть, из орденских полубратьев, занятых торговыми делами, или еще кого-нибудь к Ордену близкого. И коли так, то не известно ли Норберту о том, чего (кроме распространения истинной христианской веры, Helfen-Wehren-Hilfen и приобретения новых земель) может быть Ордену интересно. Да и нет ли кого-нибудь в орденских землях, перед кем фон Гриффин мог бы замолвить (письмом, конечно) за Ойгена словечко.
Закончив беседу с Норбертом, Ойген не сдержался все же и спросил, отчего так много стражи решил тот выставить перед своим домом. Просто бережется ли он или чего-то конкретного опасается. А затем с купцом распрощался сердечно и отправился домой, готовиться к дальней поездке.
Дядя Ойгена, Конрад, тем временем был в гостях у пана Ольгерда, городского солтыса. Сразу сказал он, что не о делах городской рады пришел говорить, а совсем напротив - желает обсудить вопросы семейные, ведь что у него самого племянник до сих пор холост, что у пана Ольгерда красавица-сестра подрастает. Потому грех не подумать и не посудить о том, не стоит ли молодых людей свести. Тем более, как словно между делом заметил Конрад, сам Ягайло Ойгену благоволит потому, значит, что верит, будто тот на княжеской престоле сумеет рыцарей орденских усмирить, успокоить да и убедить оставить град Гродно в его надежных (а главное, что немецких и добрых католических!) руках. Ну и придется тогда князю Ойгену свататься к какой-нибудь благородной да незнакомой имперской принцессе по политическим, значит, мотивам.
Ну а если не станет все таки Ойген князем, то все равно останется он самым завидным женихом в городе. И богатым превыше всех прочих, и родом знатным, а сверх того еще и ученым и при дворе самого императора в Праге бывавшем и многих других знатнейших владетелей. Если не к Агнешке ему свататься, так только к Эгле Волковите, да неловко сейчас к Волковичу идти, если уж с ним за княжеский титул боремся. Тем более, что язычник он вчерашний. А вот с Агнешкой уже сейчас можно о помолвке по католическому обычаю говорить.
Долго говорили Конрад с Ольгердом, а потом вернулся Конрад домой и долго говорил со своим племянником, обсуждал планы. А на следующий день вернулись фон Корфы ко своим делам: Ойген все в поездку собирался, а Конрад рыскал по городу да и искал людей, готовых за звонкую монету оружие держать и в бою, если не дай Бог дойдет до него, пана своего не посрамить.
|
Терренс. Всем. Уложив оружие на закурчавившиеся от жара завитки плешивого ковра, поднимаешься во весь рост. Понимаешь и принимаешь как данность тот факт, что вот он, твой Рубикон, как говорили в древности. Кто из вас троих: тебя, техника и этого Риваса, а с "Крошкой" и той мерзопакостной, но, чего греха таить, своей "пустельгой" - пятерых - останется существовать, а кто исчезнет - все решится здесь, сейчас. И пути назад уже нет. Загудел, раскручивая маховики инжекторов атомарных пучков, реакторный блок в груди, зашипели, стравливая под обволакивающую тело липкую гадость избытки давления из охладительного контура, подлопаточные микрошлюзы, зазвенели струнами мускульные натяжители. Искусственная плоть горит от напряжения, разум - кипящий лед. Пантерой рвешься к проему, в большей мере ориентируясь хоть и на проступающие прямо сейчас довольно четким осознанием своего положения в пространстве, но стремительно устаревающие данные со ставших бесполезными сканеров, чем на сглаженные вездесущей адгезивкой тактильные ощущения, вылетаешь за порог, и тут же отправляешь себя в затяжной прыжок. Пружиной толкаешься от потолка, отскакиваешь вбок, обратно ввысь, крутишь тело дугой, заворачиваясь винтом. Музыка, где-то играет музыка. Тонут ее отзвуки в мареве окружающей тебя завесы, вязнут в облепляющей тебя пленке. Может быть, в одной из спален, на той стороне, аудиосистема заработала, может магнитола где-то включилась. Рокот орудийный. Шипение пластиково-бурлящее - от левого бедра, через пупок условный, к правого нижнего ребра, условного же, оконечности. Нижняя часть тебя улетает прочь, ногами веерно дугу описав, верхняя же, по инерции пролетев еще пару метров, совершенно внезапно цепляется о покатый кожух излучателя, повисает на балке манипулятора. Танкетка. Остервенело, по-звериному, погружаешь когтисто гнутые серпы укрепленных пальцев в трещащую, лопающуюся армооболочку. Рвешь. Рвешь. Рвешь. Трясет лихорадочно, вверх-вниз, влево-вниз, вправо-вниз, туда-обратно. Скрипят динамики мужским голосом: - Су! Добираешься до шарнира, на кронштейне которого лазер болтается, кувалдой кулак в него вбиваешь. Бьешь. Бьешь. Бьешь. Тянутся макаронами силовые кабели, расходятся пучками проволочными. - Ча! Выше, глубже. Соты противоплазменных панелей. Знал про "Крошку"? Мнутся картоном под ярости твоей первозданно-чистой натиском. Топчется шагоход на месте, кружится, раскидывая фрагментированными черепками бесполезный теперь обвес. Давишь. Давишь. Давишь. Патрубки плещут горячим и скользким. - Ра! Удар, вторым манипулятором - по тебе, но больше по корпусу своему же. Другой. Третий. Плевать. Трубы гнутой угол в недрах мягкости гелеобразной нащупав, впиваешься в нее клещом. Капсульной кабины каркас. Тянешь. Тянешь. Тянешь. Гнется. Рассыпает искры. Брызжет пеллетами мелкими чего-то сухого, дробинками раскатывающегося. - Бля!!!
-
Кинематографично.
-
Давненько я в ситуацию, не заслуживающую иного названия, кроме "глубокая задница", не попадала. Но как написано! Шарман, шарман!
-
I will be back
-
приключение на 20 минут, вошли и вышли
|
|
-
Достойно побеждать тоже надо уметь. Рауш - умеет.
-
Мне жаль. - добавил тихо Константин, словно боясь своими словами заглушить плач Виссариона Хетагурова Неплохо!
-
А можно уже называть Рауша «кровавым бароном»?;)
|
— Прикажу переходить на чай, — мрачно ответил Уиллем, — Негоже встречать гостей вдребезги пьяными.
Чего уж теперь, не предупредили заранее, ну и дьявол с ними. Не отменять же теперь пир. Местные не поймут. А вот пунктуальность скорее может сработать в обратную сторону — неспешно продвигаться по потенциально опасным лесам, полным зловещих большевиков, новичкам на фронте наверняка будет страшновато.
Уиллем даже усмехнулся про себя, поймав мысль о ветеранстве за кончик её кручёного уса. Если себя вспомнить, то не сильно-то шотландцы спешили, разъезжая по бескрайним просторам как в туристической поездке. А ведь ни разу не хватало им настоящего палёного опыта, чтобы такую хладнокровность так запросто проявлять. Впрочем, то ещё до первых стычек было, до эскалации всего конфликта. Ну или на стыке где-то. Сейчас-то янки поди вовсю пичкают историями о проведённых союзниками боях. Так что если бы пришлось ставить на что-то одно, Уиллем скорее выбрал бы более раннее прибытие подкрепления.
— Передайте нашим парням, чтобы также проверили вещи, особенно оружие и экипировку. Не пропало ли что. И чтоб форму в порядок приводили по мере возможности. А вот про американцев не говорите пока. И про гостей тоже. Про чай скажите.
Комендант ещё слегка путался в словах, но уже достаточно протрезвел после сцены экзекуции, чтобы понять, что слухи среди пьяных могут разойтись быстро, а попасть рискуют не в те уши.
— Скажите просто, "в целях сохранения боеспособности". Враг всё-таки может быть уже рядом, а мы и так... слишком расслабились.
Уиллем махнул рукой, отпуская радиста и его спутника. Кому веселье и комфорт, а кому напряжёнка и стресс. Сам Поллок бы сейчас с удовольствием накатил ещё чего-нибудь горячительного, а вместо этого только и остаётся, что держать себя в руках и мыслить позитивно. В конце концов, это ему вскоре общаться с новоприбывшими, а не его подчинённым. А ведь весь этот пир — был его идеей! И что в итоге? Хоть одного голодающего красного из лесу сманить вышло? Да куда там... Ну хоть сами поели и пленных накормили. Ополчению прирост опять же. Да к дьяволу все эти мысли. Тут что ни день, то столько приключений, что впору Бога благодарить просто за то, что к ночи не передрались все и не поубивали друг друга.
Хорошо, что Мария дождалась своего защитника-истязателя. Стыдно было перед ней почему-то. Вроде бы и ради неё же старался, от кривотолков охранял, своими силами всё исправил. А получается, не там копал, где надо было. И вроде бы догадывался уже Уиллем, что на самом деле стоило сделать, чтобы не новым страхом старый изгнать, а добром зло сбалансировать, но ведь сам-то не мог иначе. На его подзащитных покусились, на его ответственность надавили, и ведь так долго этого ждал, готовился отражать, воевать. Иначе бы и не вышло. Сам себя бы уважать перестал, совсем бы расклеился наверняка. Ну не новую жизнь же он сюда приехал начинать, не огороды высаживать и не скот пасти! Не за женой, в конце концов. Да только сердце — плохой солдат, особенно у тех, кто от армии далёк. Это Уиллем себе приказать мог, потому что вымуштрован, накручен и взвинчен. А Мария?
Вспомнив вдруг её ранний ответ, комендант украдкой полистал блокнот в поисках слова с похожим звучанием. Смех, да и только — от кого тут скрывать, одни они остались, каждое движение горе-военного девушка глазами ловит. Ага, вон что. Звери, значит.
— Мари-я, — обратился Уиллем неловко к грустной селянке, — Ты говори, "звери". Мы звери про... звери... Когда они звери.
Пришлось указать пальцем в сторону унесённого француза и подёргать рукав своего мундира, закрыть нашивки ладонью, оскалиться. Не переиграть бы! Вроде смотрит, внимает.
— Когда человьек, — он убрал оскал, сглотнул и снял ладонь с нашивок, — Мы не звери. Так, хорощо? Не так — все звери.
Поняла, нет? Боже, какой же сложный язык! Уж точно учить германский в Бельгии было бы проще. Да там и без слов бы местные понимали. Там не было бы таких ситуаций. Там и не удалось бы даже случайно сказать сокровенное:
— Я не хочю звери. Я хочю человьек. Я человьек, — пара пуговиц на груди раздалась в стороны, обнажая пятно нижней рубашки, — Но когда звери... нужны звери.
Он застегнулся и встал навытяжку, словно по форме незримой клетки, что призвана именем дисциплины и рационального мышления удержать под контролем то, что рвётся изнутри каждого, когда на горизонте возникают силуэты четырёх всадников.
|
-
За готовность к дуэли!
-
Ласточка в своем рэпитэ!
|
— Что? Куда? — задыхающимся голосом переспросил николаевец в ответ на расспросы Геры. — Патрули… солдаты стоят у входов и… и обходят, да, — николаевец задумался, — но я, я могу провести! — закивал он для убедительности. — Я конечно, я могу провести, оттуда, уф… оттуда можно пройти до вокзала, там уж как хотите. Я могу, да. — Что ты брешешь?! — снова вскинулся на николаевца Борька. — Братцы, он нас в руки солдатам и приведёт! Постреляют всех у стенки, нынче с нашим братом не церемонятся! — Вы как хотите, я туда не пойду, — хмуро заявил Гренадер. — Хватит, набегались. Обратно идти надо, на вокзал.
— Пробирка, конечно, разбилась, — в то же время, не обращая внимания на допрос николаевца, важно, с выражением профессионала, ответил Зефиров. — Конечно, бомба взорвётся в тепле. Я больше скажу, и того, чтобы весь лёд растаял, не требуется. Достаточно, чтобы капли потекли, чтобы серная кислота вошла в контакт… — В контакт, в мантакт! — грубо перебил его Никанор, оборачиваясь. Он так и стоял в сторонке от остальных, закинув на плечо винтовку, как топор. — Чего заладил! Наших надо искать, вот как я скажу! Своих бросать — это вообще никуда не годится, так даже звери не поступают. — А с этим-то что делать? — порывисто показал на лежащего на снегу николаевца Борька. — Стрелять, что ли?
Николаевец от этих слов, кажется, даже дышать позабыл, таращась на обступающих его.
— Да идёмте уже! — отчаянно гаркнул Балакин. — Долго тут стоять будем, нет?! — Куда идти-то?! — шагнул к нему Никанор. — Ты, может, знаешь, куда идти? Чё тогда вылупился? — Ты на меня не ори! — не выдержал Балакин и сунул руку в карман пальто за браунингом. Заметив это, Никанор крутанул было с плеча винтовку — но тут уж налетели на него товарищи, отводя ствол в сторону, отталкивая Никанора прочь от Балакина. Самого Балакина предостерегающе и молча схватил за руку его товарищ по типографии Чибисов; Балакин зыркнул на него, но ничего не сказал.
А не принимавший участия в споре Даня, молодой паренёк с женской пуховой шалью на плечах и винтовкой за спиной, тем временем, не оборачиваясь, понуро шагал прочь, скрипя валенками по свежему снегу, засыпавшему тёмную пустую улицу. Всё разваливалось, расползалось по швам, погасшая было ссора снова вспыхнула: все орали друг на друга, не могли решить, что делать, разбегались; было видно, что вторая за вечер неудача подкосила дух казанцев: каждый из них сейчас выглядел так, будто не знает, чего хочет больше — нажраться с горя до свинства и забытья в каком-нибудь трактире, поубивать всех вокруг в истерическом припадке ненависти или сдаться властям, только чтобы это всё закончилось. Только большевики Балакин и Чибисов выглядели ещё бодро, да студент-анархист Зефиров с глуповатой ухмылочкой наблюдал за тем, как орут друг на друга остальные, — его такое, кажется, забавляло, как и вообще всё происходящее.
|
Пальцы Машеньки наощупь сомкнулись вокруг тёплой тяжелой рукояти. Она позволила себе подержать несколько мгновений чужое оружие и в полной мере почувствовать его силу. «Последний патрон оставьте себе» снова голос Левушки в голове.
Мария Карловна умела пользоваться пистолетом. В последний год жизни отец очень переменился во взглядах и много рассказывал Маше об оружии, не зная, что английский офицер уже подарил ей браунинг. В Петрограде иначе было нельзя и Маша не впервые ощущала надежную тяжесть пистолета, но впервые целилась в живого человека.
Она дышала спокойно, рука не дрожала, когда дуло взглянуло на беса, что долго и умело прикидывался человеком. Маша была бледна, но этого никто не видел в темноте.
В голове тем временем роились десятки картин, снова и снова помогая ей вспомнить момент жестокого убийства, Маша помнила все детали, а пуще прежнего - вот это лицо со шрамом, мерзкое, жалкое...
До тошноты ненавидела Мария Карловна безнаказанность. И потому лишь позволила себе представить, что вот сейчас одним движением отомстит она этому лицу, и хотя бы одним убийцей в России станет меньше.
Не станет. Счёт останется тем же. Один убийца умрет, другой родится.
Чёрный провал дула продолжал играть с ублюдком в гляделки, когда Мария заговорила и голос ее звучал твёрдо:
- Офицер, не имею чести знать вашего имени, да, на Кавказе есть такой обычай, но мы не на Кавказе и я не имею отношения к вашим обычаям, - она наконец оторвала взгляд от большевика и встретилась взглядом с офицером.
- Объясните, почему вы решили заменить военный суд местью в исполнении не военнообязанного человека? Большевик признался, я дам показания, свидетели имеются, - она, не отрывая взгляда от темных глаз кавказца и продолжая держать на мушке большевистского подонка, слегка повела плечом в сторону тех, кто сейчас присутствовал при казни.
В темных горских глазах – холодное равнодушие. Прошел злобный азарт охотника, и на месте него осталось только хладнокровие победителя, смотрящего на добычу лишь с мыслью, как бы половчее ее разделать. Офицер, заложив большие пальцы за пояс и покачиваясь неторопливо с носка на пятку, выжидающе смотрит на Машеньку. Вопрос ее вызывает на похожем на маску древнего истукана лицо с резкими рубленными чертами легкую змеящуюся улыбку – будто трещина пролегла по камню. - Поручик Ганжумов, Эммануил Петрович. – вежливый поклон, чуть более резкий и порывистый, чем положено по этикету – но они же не на балу. – К вашим услугам, барышни. И прошу извинить меня за такой моветон.
Обвиняемый, тихо по-собачьи скуля, смотрит на беседующих расширившимися от ужаса глазами, который, кажется, достиг своего апогея, когда потенциальные палачи перешли к почти куртуазной беседе. Он дрожит, стучит зубами и даже не пытается встать и отползти, надеясь на милосердие девушки. А кавказец продолжает как ни в чем не бывало: - Извольте, объяснюсь. Если вы считаете его таким негодяем, как говорите, он не имеет права жить. Видели это вы – а значит, право возмездия принадлежит вам. Ну а если рука не поднимается, значит он не столь уж мерзостен в Ваших глазах. Это р-раз. А если его отдать под трибунал, так там сидят юристы, и показаний одного-единственного свидетеля – а от нынешнего признания он может отказаться – им будет недостаточно для утверждения смертного приговора. Крючкам этим, поверьте, закон важнее правды. Его заключат в тюрьму или в лагерь месяца на три или на полгода, а то и оправдают и направят на фронт – там людей не хватает. Он уйдет безнаказанным. А убить его на месте – как раз поступить по Правде. Сейчас новое Смутное время, барышни, а на войне, еще древние римляне сказали, законы молчат.
- В-ваш сиясь, как же вы сказали… - раздался сбоку исполненный удивления голос Венечки. Такой серьезной и строгой тирады от шумного и смешливого Ганжумова он не ожидал.
Мария внимательно и с уважением к собеседнику слушала его речь. Рука с пистолетом опустилась от усталости и груза, что давил на плечо. Будто отцовская рука на нем лежала.
Адмирал Иессен, отойдя в мир иной, стал для дочери путеводной звездой, голосом совести. Маша отчего-то была уверена, что увидев, как горец вкладывает в изящные дамские пальчики оружие и велит совершить самосуд, адмирал назвал бы происходящее возмутительным. Не по-офицерски это, мол.
Хорошо, что папенька так и не увидел воочию, как стремительно рушились эти порядки.
- Складно вы говорите, Эммануил Петрович, - спокойно, без тени иронии сказала Мария. - Про времена вон смутные. И поступаете по совести: даете право обиженному с обидчиком поквитаться. - Так позвольте и мне для вас цель благородную высказать: вот перед вами предатель, не посчитавший нужным сказать, что он большевик и обманом в ряды ваши проник. Может, тайны разведывал, может живот свой спасал. Может, кого из ваших уже сдал или убил. Так или иначе, не хотите порядок навести, Эммануил Петрович? Негодяя застрелить? Ведь вы человек военный, на неповиновение спишете и дело с концом. И оружие заимствовать не придется. И командир вас похвалит. Или вам зрелищ не хватает? Решили поглядеть, как дама солдата карает и смеётся от счастья при том?
- Господин Ганжумов, - протягивая пистолет поручику, твёрдо сказала Мария Карловна, подводя итог разговору, - я на себя роль Бога примерять не намерена. Есть суд? Пусть будет суд. Есть у вас полномочия предателя наказать? Я не отвернусь, когда это случится. У меня нет ни права, ни морали подходящей, чтобы с убийцей ролями меняться и за высшее благо это почитать.
Напоследок она тихонько отогнула пальто, показывая торчавшую рукоять браунинга. - Если бы я хотела им стать, то не пришла бы к вам за помощью.
Ответные слова Машеньки, пускай и вежливы, а все равно – звучат для гордого кавказца оскорбительно. Ганжумов, стоявший досель в позе расслабленной и вольной, выпрямился, развернув плечами форму. Взгляд его построжел, закаменел, всякая насмешливая смешинка ушла, будто бы ее и не было. Только губы, плотно сжатые в тонкую нить, побледнели. Когда девушка протянула пистолет, он молча принял его, и только трепещущие крылья носа выдавали его негодование. Повисло неловкое молчание, прерываемое только всхлипываниями большевика. Даже говорливый и порывистый Венечка молчал, прижух, не желая вызывать огонь на себя. Наконец поручик, цыкнув резко, процедил: - Я предпочту сделать вид, что не слышал Ваших слов, барышня, о том, что мне зрелищ не хватает, иначе бы я счел, что вы предумышленно хотите меня оскорбить. Я услышал вас, что вы не желаете пачкать свои белые ризы кровью мести, и я их понял. Пускай будет так. Пускай не ваши руки примут на себя грех смертоубийства, а…
Услышав слова офицера, стоящий на коленях мужчина сделал выводы и, ужаснувшись в очередной раз тому, что его жизнь повисла на волоске, взвыл побитой собакой. Негромко, впрочем. Он явно понимал, что, если он будет орать, с Ганжумова станется его заткнуть или сапогом, или рукоятью пистолета по зубам. Быстро-быстро подползши к Машеньке, так, что никто даже не успел отреагировать, он облапил ее ноги и, глядя снизу вверх телячьими глазами, залопотал сбивчиво: - Барышня! Милая! Храни Вас Бог, милосердную! Прости, Христа ради! Не губите, не отдавайте меня ему на погибель! К себе слугой возьмите, на коврике перед дверью спать буду! Защищать Вас! Замолю, исправлю грех бесовский! Пощади-и-итя!!!
- Прекрати ныть! – брезгливо бросил офицер. – Я не собираюсь тебя стрелять, дрянь, если девушка просит суда для тебя. Но признание твое повторю: в тюрьме сгниешь. Встать! Снять ремень! - Барышня! Девонька! Защити, обереги, молю-ю-ю! Не губи! Они же меня там все равно убью-у-ут!
Последующий спектакль заставил Машу побледнеть, застыть с каменным лицом, словно в землю вкопанная, и холодно спросить не своим голосом, почти перекрикивая трусливое нытьё ублюдка: - Мое присутствие ещё требуется, поручик?
Она так и не тронулась с места, хотя отвращение и брезгливость буквально толкали ее к бегству.
- Господи! Конечно же вы можете идти, сударыня! Я же вас под арестом не держу: не желаю да и права такового не имею. – устало выдохнул Ганжумов. – Не хотите – и ладно. Не смею вас больше задерживать. Честь имею.
- Господа Черноруцкие! – повернулся он к переминавшимся с ноги на ногу штатским шпакам, старавшимся казаться незаметнее мышек в траве. – Давайте, принимайте нашего большевичка. Вяжем, и в подвал: пускай подождет, пока все закончится. А ты, дрянь, - перевел он взгляд на солдата, - руки от дамы убери, пока я тебе их нэ отрэзал. Венечка! – молодой человек не откликнулся, задумчиво глядя перед собой, - Юнкер Осипов! – поручику пришлось рыкнуть, привлекая внимание юноши. - Я, ваше сиятельство! - Проводите барышень до дома. - Так точно! - Сударыни, я настаиваю, чтобы вас проводили. Мало ли что может случиться ночью: Архангельск не самый благополучный город.
- Благодарю за содействие, - кивнула Мария Карловна и не стала более спорить. Пусть Венечка провожает, пусть Верочка не произносит ни слова.
В груди зародилась сейчас какая-то новая эмоция, не знакомая Маше ранее. Она не гнала ее, рассматривала молча и спокойно, удивляясь лишь несвоевременности ее появления. Всё, и сама эта сцена, и слова, что ей пришлось слышать, и сама ее роль подкармливала это тихое и вместе с тем огромное, вползающее в ее разум… отчаяние.
-
За принципиально-доброту!
Хотя жаль, что не получится Машу называть Кровавой Мэри. =)
-
Сцена вышла у нас прелестнейшая!
|
- Да чего там... все правильно! - снова махнул пан Болеслав рукой. - Не было никакого недопонимания. Неважно! А насчет облобызали - не беспокойся, у тебя, я так понял, с этим строго - без этого на порог не пускают! - добавил он со смехом. Тут пан Болеслав вдруг подумал, что наконец за несколько дней ему хорошо и спокойно. Во-первых, не надо было надувать щеки и изображать из себя невесть что. Не надо было ругательски ругать других панов - а чего их ругать, Лидка про них и так все знает. Не надо было, в конце концов, непременно думать, а что бы такого лишнего не сказать. Кому она передаст и зачем, и кто поверит, что пан Болеслав при ней что-то не то сказал? Во-вторых, в комнате в этой все было как-то по-деловому, считай тоже оружие и трофеи на стенах, только больше торговые, чем военные, но какая разница так-то? В этом было нечто пану Болеславу очень близкое. А в-третьих? В-третьих, пан Болеслав был живой человек, хоть и медведь, и пень, и вояка, и потому, конечно, хотя виду он не подал, чары на него тоже некоторое действие имели, и в тех колодцах, в которых было положено, он, конечно, немного утонул. А ведь спокойно где? Там, откуда не хочется уходить. А кто ж захотел бы на его месте уходить от такой хозяйки? Но дело есть дело, так что, отпробовав вина, он сказал: - Анджек слишком долго с меча кормился, слишком долго под чужими людьми ходил. Он хороший парень, но многого не понимает. Корней не чует, да и людей тоже - не тот ветер носом втягивает. Ну ладно. Не об нем речь. Поговорим лучше, о тебе и о твоем деле. Дело вон, я смотрю, хорошо идет. Ну, я не сомневался, все говорят, что ты дело знаешь. А вот ты думала, что дальше будет, потом, когда князя выберут? Так если на первый взгляд посмотреть - тебе вроде без разницы. Ты не в раде, прости Господи, чтобы переживать: "А за того ли я голос отдала?" Знай себе занимайся своим делом да занимайся. Если какой дурак из шляхты вилы на тебя поднимет, то другие ему быстро эти вилы в гузно и засунут, я думаю. Вроде, все на мази. Но есть эти... как их... нюансы! Пан Болеслав положил на стол руку и принялся загибать пальцы. - Давай посмотрим, так ли все безоблачно. Ну, кто для тебя самый опасный человек в городе? Ясно кто - Бенедикт! Я в грехах не разбираюсь, но понятно, что твои... психеи что ли, так правильно? Они с церковным хором уж больно на разные голоса поют! Бенедикт у нас недавно, так что весу набрать очень хочет. А как священник может набрать весу среди шляхты? А очень просто - через жен! Вот представь, что Бенедикт добьется, чтобы тебя... ну, скажем, не закрыли, а, скажем, из такого хорошего места передвинули куда подальше, с глаз долой. А потом через годик и прикрыть можно по-тихому. Сколько жен будет своим мужьям плешь проедать, мол, какой у нас епископ хороший - слова у него с делом не расходятся! Паны сначала сделают кислые рожи, но потом про тебя забудут. А жены-то никуда не денутся. И опять же, это ж епископ! Он не баран, ему просто так рога не обломаешь. А кто его сможет уговорить, если князем будет? Судья не сможет - он с ним недавно поссорился, и я так сегодня понял, не помирится уже никогда. И под эту ссору он наверняка сойдется с Радковичем. А Радковичу без тебя тоже хорошо - сколько панов сразу к нему пойдут горе заливать? Вот тебе раз! Пан Болеслав отпил еще вина. - Юхновичи. Юхновичи могут если что и замолвить слово. Вроде как. Но зачем им это? А давай-ка глянем. Чем они занимаются? Коней продают, причем все больше дорогих коней, для шляхты. Зачем шляхтичу конь? Ну ясно, на войну ездить, но там жеребец не нужен, там мерин нужен, а он дешевле выйдет. А если не на войну? Да перед девками красоваться, чтобы обмирали! Ну, конечно, есть паны, у которых и на аргамака хватит, и на твоих... этих... нимф! Но согласись, некоторая конкуренция тут все же есть, потому что если не хватит, шляхтичи поумнее будут выбирать, между теми девицами, которые с коня обмирают, и между теми, которые с монет. А поскольку заведение у тебя лучшее в городе, а у него - лучшие кони, то тут некоторый спор за кошелек налицо. Ну и зачем ему с Бенедиктом из-за тебя спор разводить? Лучше как раз его поддержать. Это два. Вилковский стукнул вторым пальцем по столу и тоже загнул его. - А третий - Корф. Корфу на тебя наплевать, и все будет хорошо, пока орден не придет. А когда придет, орден тебя обдерет, как липку, без всякого Бенедикта. То есть, наверное, заведение будет, но вот этого всего, - Болеслав кивнул на стопки денег, - этого не будет. Это три. Пан Болеслав допил вино из стакана, налил еще и улыбнувшись, прищурился. - Вот такие рассуждения. Как ты сказала-то? Прелюдия? Вот. Это и была прелюдия. Конечно, это я так, рассуждаю. Может, ничего, что я тут наговорил, не случится. Но, вполне может быть, что и случится. Что скажешь? Какие мысли? Вилковский с удивлением отметил, что то ли из-за вина, то ли из-за чего еще, слова льются сами, без особенных усилий, что с ним происходило довольно редко - когда надо было много говорить, он обычно напрягался.
|
Ян:
Голос немецкой слободы Янек действительно не рассматривал в качестве приданного. Это была та самая причина, по которой разговор о женитьбе вообще возник. Не было был у фон Гриффина влияния на немецкое население Гродно - выбор Яна пал бы на Эгле Волковича или кого другого. А приданное... это же совсем другое! Где это видано, чтобы дефку в одном платье замуж выдавали?! Таких дураков в княжестве литовском Янек не знал, да и знать не хотел.
Но фон Гриффин, по всей видимости, это также понимал, а от того завел речи о злотых. Говорил немец много, витиевато, но суммы молодой пан считать умел. По всему выходило, что за дочку свою Норберт готов предложить был 50 злотых сразу и еще 4 раза по 20 каждую неделю. Выходило не то чтобы много, но для дочки гроднецкого суконщика - весьма и весьма недурно. В целом Ян остался доволен предложением немца и лишь кивнул в знак согласия, когда фон Гриффин закончил. Средства на еще один городской праздник были найдены, как и поддержка немецкой слободы, считай, была в кармане у Будикидовичей. По всему сделка выходила удачной.
Слова Норберта о том, что младшую брать в жены первее старшей - дело дурное, немало удивили Яна. По юности своей гульной ни в жизнь не думал о том, и с пониманием согласился с немцем большее внимание уделить старшенькой. Все таки вертеть можно и так и сяк, но надобно и честь знать. С этими словами Ян погрузился в томительное безделье ожидания.
Отныне придется ему заботу являть о ней, и в Сладкие Бедра хоть окольной тропой, чтобы молва дурная о роде Будикидовичей не разнеслась. И без того епископ после встречи с батюшкой старается что есть мочи. Надо будет... что надо будет? Ну жена и жена, а что с ней делать Ян представлял плохо. Подарки иногда дарить, наверное? Махнул рукой да с Гжесем посоветоваться решил. А там видно будет.
Позднее, оказавшись в светлой горнице с дочерьми фон Гриффина, Янек ничуть не удивился присутствию старухи. Батюшка заботился о благочестии семьи, и то делало ему честь. Панич повернулся спиной к женщине и приковал взгляд к Магде и Марте. Поклон, изящные движения рук, сопровождающиеся взлетевшими на миг рукавами, озорные очи, посмотревшие на пана лишь миг и вновь склоненные долу… Девочки вели себя как и подобает. Лишнего не болтали да в пол смотрели. Младшенькая оказалась попышнее, а стало быть ела лучше. А еда - всему голова. И деток, говорят, больше принесет. Впрочем, и Марта на крестьянку не походила, и все что нужно было откормить деве на выданье - все было на месте. А от того по первости Ян не видел разницы которую брать. А что говорить... Янек хотел оказаться в присутствии Марты и Магды наедине, без отца. Но когда это случилось - ком встал в горле у младого пана. Вот о чем поговорить с двумя девочками? Отчего-то краска подступила к щекам. Душно, видать, в горнице стало. Не иначе. Выдохнул.
- Ну, здрасте-здрасте. Яном меня звать. Будикидовичем. Марта, Магда, вижу, отец воспитал вас как следует. И о судьбе вашей печется изо всех сил. Благодарите бога за такого отца.
Немного выждав, Ян продолжил:
- Герр Норберт речи с вами вел о замужестве, должно быть. Раз уж я здесь - расскажите и мне что думаете об этом. А после... расскажите как вы живете, о себе расскажите. А то ведь мы с вами совсем незнакомы.
Казимир:
Открытые ладони, показанные массивной двери, не ускользнули от взгляда Казимира. Но пан лишь ухмыльнулся в усы да довольно причмокнув, глотнув из кубка. Непростые люди эти, тататары, ой непростые. Подарок же принял охотно и с благодарностью. Дамасская сталь в землях литовских - большая редкость и стоила целое состояние. Такой подарок и великокняжичу преподнести не стыдно. Поблагодарил Казимир Илдиза душевно, от души сжал в медвежьих объятьях и... выпустил. Распахнул руки пред Динарой, но замер от взгляда девушки. Взял осторожно худую ручку, боясь расколоть словно горный хрусталь, приложил к губам и также нежно отпустил.
Засуетившиеся и побледневшие гости немало порадовали Казимира. Хоть и не пили они как хотел того пан, но в любимую ловушку угодили. А кто б не угодил? Или идти с паном в баню, что для неподготовленных людей дело такое... жаркое, или отказывать хозяину, что в свою очередь по законам гостеприимства нехорошо было. Но корить или обижаться пан не стал, а с пониманием выслушал слова Илдиза; смекнул, что сестру он во всем слушается, хоть голос и подает; да перевел все в шутку.
Песни и танцы дивные Динары приковали взгляд Казимира. С тоской он вспомнил о минувших летах, о несбывшихся мечтах да о юношеской удали. Вспомнил как скакал стремя к стремени с великокняжичем в бой, как ногу повредил в бою с татарами, как девку первую схватил да в кусты уволок. Мысли Казимира лились в тон голосу чужестранки-красавицы, изгибаясь в такт стуку браслетов. Оторваться от неземной красы не в моготу было пану. Да и не хотел он. И пусть Динара слишком худа была для литвинов, глаза её раскосые манили как море, наверное. И очнулся Казимир лишь от слов Илдиза, первые из которых он все равно не услышал.
- ... тороплив и слеп? Эм... Нет, не думаю. - пробормотал захмелевший пан. Потянулся к кувшину и, промочив горло, продолжил. - Напротив, вы немало порадовали пана Казимира своим присутствием. Это много для меня значит, так сказать.
Казимир на мгновение задумался какой тон ему выбрать, а затем разразился:
- Ваше желание для меня - закон! - пан с силой ударил ладонью по столу так как часто делал это по рукописи Магденбургской, заканчивая рассмотрение очередного дела. - Ты и твоя сестра можете спрашивать все что вам угодно! Я не хочу, чтобы между нами были непонимания, вот. Отвечу честно и прямо, как у нас заведено.
Впрочем, честный и прямой ответ от витиеватых оборотов пана не приближался, и эту коллизию хозяин отлично ощущал. А от того поспешил перейти к сути.
- Меня заботит два вопроса, Илдиз. - необыкновенно серьезно произнес Казимир, приблизившись к юноше и опахнув его ароматами пира. - Первый - есть ли опасность городу от вашего пребывания здесь. Как члену рады мне это не столько любопытно, сколько важно знать. Второй - вы, конечно, слышали волю великокняжича. Я собираюсь стать князем в этом городе, но пан Юхнович и пан Вилковский - достойные люди, и также хотят получить эту должность. Можете ли вы помочь мне в этом?
Казимир отставил кубок и, не дожидаясь ответа, добавил, явив немалое участие.
- Я вижу как люди косо на вас смотрят, на ваших солдат. Вас боятся, как и все неизведанное. Я бы на вашем месте более ясно очертил свои цели, чтобы люди поуспокоились. Скажитесь что мужа Динаре ищете, или землю купить хотите, или коней разводить собираетесь. Так оно попроще будет для всех.
|
|
-
То, что будет дальше, зависит теперь исключительно от его выдержки, реакции и мастерства обращения с револьвером. Не от чужой готовности пойти на компромисс, не от верности солдат и решимости горцев Берса, а только от твердости его, Константина Рауша фон Траубенберга, руки. +
-
В другую эпоху Николай Васильевич Чайковский вероятно стал бы пророком или ересиархом. Ему довелось жить, однако, в двадцатом веке. А потому он стал революционером. Это - эпитафия времени. А больше мне добавить нечего.
|
Рябящая огненная тьма по краям глаз и нестерпимая, необычно острая жажда, — все первые знаки приближения солнечного удара уже чувствовал Трапезников. После очередного аута он взял с подноса подошедшего боя стакан с холодным мятным чаем и упоительно шелестящим ледяным крошевом, выпил залпом, захрустел льдом на зубах — но напиток будто провалился без следа, совсем не ослабив жажду, зато теперь вместе с противным мятным привкусом неотвратимо подступала тошнота. Было ясно — ещё минута, две на этой жаре, и он зайдёт за ту черту, когда продолжать игру будет физически невозможно, а останется только упасть на плетёный стул за сервированным уже столиком в тени у каменной ограды, в смертельной, жуткой слабости, с застилающей глаза тёмно-янтарной рябящей пеленой, с катящейся по телу холодной испариной. Но пока звенящие от напряжения ноги ещё держали, и в плавящемся масляном мареве плясало в щиплющих от пота глазах всё то же: коралловый корт, сетка, лениво надувающаяся под жареным ветерком, белая фигурка за ней. Но и Вышнеградский уже был на пределе: игра, и без того в последнем сете шедшая деревянно, глупо, сейчас превратилась уже в пародию на самое себя, в лотерею ошибок, которые стыдно было допускать и начинающему, — Вышнеградский отбивал, как топором рубил, раз за разом подавал в сетку, один раз, бросившись за мячом, упал на колено, выронив ракетку — и тут Трапезников, сжимая скользкую от пота, горячую кожаную оплётку ракетки в руке, уже сам понимал, что теперь достаточно только не упасть с солнечным ударом — и матч его. Но когда Чжуань шифу после очередной подачи Вышнеградского в сетку гортанно выкрикнул «Гейм! Сет! Матч», Трапезников и сам за кипучим вращением в голове, за шумящими приливами крови к глазам не понял, что матч выигран, — и машинально протянул руку за мячом, чтобы сервировать, и бой, на протяжении матча исправно собиравший мячи, даже подбежал с коробкой, и наконец до Трапезникова дошло, только когда с другого конца корта захрипел Вышнеградский, согнувшийся, опирающийся руками о колени: — Поздра… поздравляю, Виктор… Константинович… — Вышнеградский измождённо махнул рукой, — мол, всё, конец, — не переставая тяжело и часто, как собака, дышать. Ноги были как две пылающие палки, в ушах всё звенел пустотелый, чистый звук отбитого мяча, но всё это было уже неважно, потому что сейчас наступал тот момент матча, ради которого он и игрался на жаре — момент, когда можно стянуть с себя противно липнущие к телу белые фланелевые штаны и рубашку, встать под упоительно холодный душ в белой кафельной раздевалке, смыть с себя липкую плёнку солёного пота, — и выйти из-под него уже будто переродившимся: с приятно мокрыми волосами, в новой сухой и прохладной одежде, заботливо принесённой тем же боем, с жгучим алым отпечатком на лице, с чугунной, невыносимо приятной усталостью во всём теле, многократно усилившейся, когда наконец Трапезников сел в плетёное кресло в тени — и только вытянул ноги, как приливом от них к голове пошло чистое, не дающее думать блаженство, гудящее, как бесконечно долгий отзвук гонга. Вышнеградский, тоже с мокро блестящими после душа волосами, сидел в соседнем кресле и, понятно, испытывал то же. Потому и разговор в первые полчаса после матча был бессмысленный, отрывочный — Вышнеградский сообщил о том, что Трапезников почти догнал его в серии (десять на девять побед), похвалил его драйв и сервис — хотя какой, к чёрту, там сервис: последние два сета оба лупили в белый свет, как в копеечку, поблагодарил за судейство подошедшего к столику Чжуань шифу (тот с достоинством поклонился), в очередной раз сообщил Трапезникову, что на такой жаре играть опасно — недалеко до апоплексии, — и, конечно, подозвав боя, потребовал виски. Можно было бы сказать, что виски с содовой после матча было таким же шанхайлэндерским ритуалом, как всё остальное здесь, но это было бы неправдой: виски с содовой шанхайлэндеры, да и другие иностранцы, жившие в Китае, пили по любому случаю, начиная с полудня, с тиффина, как здесь называли ланч, и заканчивая поздней ночью — вёдрами глушили ещё в Пекине, где Трапезников ранее служил, так же пили и в Тяньцзине, и в Циндао, и в Гонконге, и, следуя примеру англичан, конечно, пили именно виски: разве что с началом войны в русских учреждениях шотландское виски было вытеснено американским бурбоном. — Jimmy! — Вышнеградский щёлкнул пальцами, подзывая боя — подростка в долгополой китайской юбке и рубашке на завязках, с гладко выбритой макушкой и тонкой чёрной косичкой на затылке. — Catchee us whiskey-soda and some chow-chow. Some xiaocai, — добавил он «закуски» по-китайски. Остальная фраза была произнесена на пиджин-инглише — исковерканном до неузнаваемости английском, на котором местные общались с шанхайлэндерами. — Can do, mistel, — поклонился бой. — What fashion xiaocai? — No savvy what fashion, — поморщился Вышнеградский. — What fashion you hab got? — A-Niu shop this road side today time hab got walkee fishee, also blong Taihu… clabbee, — бой задумался над последним словом, вспоминая. — Maskee fishee, crab number one, — кивнул Вышнеградский. — Chop-chop! Перевод с пиджин-инглиша: — Принеси нам виски-соду и что-нибудь поесть. Какую-нибудь закуску. — Будет исполнено, мистер. Какую закуску? — Не знаю, какую. А какая есть? — В лавке/едальне А-Ню на этой улице сегодня есть свежая рыба, а также крабы из [озера] Тайху. — К чёрту рыбу, крабы подойдут. Живей!
18:30На Шанхай уже томно спускались парные субтропические сумерки, а Вышнеградский с Трапезниковым всё сидели во дворике у прибранного уже корта за столиком с ребристым сифоном содовой, полупустой уже бутылкой американского бурбона и парой круглых коробов с ребристым, выложенным бумагой дном, на котором, поджав лапки, лежали абрикосовые варёные на пару крабы. Первоначальное блаженное изнеможение уже отступало, сознание прояснялось, в голове тихо звенело от выпитого: в такой-то обстановке в Шанхае обычно о важных делах и разговаривали. Можно сколько угодно быть белым человеком, сколько угодно презирать китайцев — грязных, шумных, высокомерных, — но Китай тебя прогибает под себя и заставляет вести себя, как местные: вот и шанхайлэндеры давно приняли как должное, что важные вопросы обсуждаются за едой, после долгого, неторопливого и церемонного разговора о всяких мелочах — о жаре и влажности, о нерасторопности местных слуг, о перспективе строительства Сеттльментом нового стального моста через Сучжоу-крик взамен существующего деревянного, о ценах на недвижимость в Концессии и планах французских властей по обустройству этого района на парижский лад — с платанами и улицами, сходящихся лучами к одной площади, о конкуренции традиционного индийского опиума с местным китайским, который в последние годы начали растить в Юньнани и Сычуани (если там растёт хороший чай, почему бы не расти опиуму), и только с этой темы перешли на ту, что была по-настоящему важна и к которой переходить Вышнеградскому отчаянно не хотелось — на войну, на прибытие в Шанхай разбитых в Цусиме кораблей. — С этими нашими доморощенными ушаковыми одна головная боль, — с хрустом отламывая крабу ножку, сказал Вышнеградский. — Ладно, вас разбили, это я могу понять. Ладно, вы решили не погибать геройски, а сдаться на милость англичанам* — это тоже ради бога. Но какого ж вы дьявола, уже сдавшись, даже за своими матросами уследить не можете? Я только сегодня узнал, представьте себе: помните этих, со «Свири», которых мы к Шэню определили? Да уж, конечно, Трапезников помнил: такую нелепую беготню по инстанциям нескоро забудешь. На буксирном пароходе «Свирь», одном из трёх кораблей, сбежавших из цусимской мясорубки в Шанхай, была не только команда, но и сборная солянка офицеров и нижних чинов с других, погибших кораблей — подбирали в море, чуть ли не две сотни выловили. Долгое время небольшая «Свирь» всех их вмещать не могла, и Трапезников ездил в католический район Цзыкавэй договариваться с образованным в прошлом году Шанхайским обществом Красного креста, чтобы разместили интернированных у себя. Всем там заведовал китаец Шэнь Дунхэ, — миллионщик-чаеторговец, бывший министр цинского двора и вместе с тем — бегло говорящий по-английски выпускник Кэмбриджа. Принять интернированных он был не против, но ситуация осложнялась тем, что в хаосе, вызванном прибытием кораблей, никто не озаботился подписать официальные бумаги, удостоверяющие интернирование, а без них Шэнь принимать моряков отказывался. Пришлось ехать к даотаю, китайскому губернатору, тащить с собой командира «Свири» прапорщика Розенфельда, который выглядел как контуженный и, кажется, вовсе не понимал, где находится и что происходит. Вообще-то и Трапезникову было нелегко понять, что он тут делает, занимаясь работой, которой по всем правилам должны заниматься консульские — но у консульских было своих дел невпроворот, а размещать интернированных у Шэня поручили ему, вот и приходилось делать за дипломатов их работу. Но вот подписали, пароход официально сдали, Трапезников отвёз Розенфельда обратно к пристани, вернулся в банк и уже собирался ехать домой, как тут из канцелярии даотая снова позвонили: японцы, оказывается, протестуют! Говорят — подписал только командир «Свири», он ответственен за свою команду, а там у него военные с других кораблей, пускай они тоже подписывают. Даотай полностью встал на сторону японцев; ничего не поделаешь, пришлось снова ехать к пристани, на которой табором расположились моряки с погибших кораблей — с «Осляби», с «Урала», с «Руси», с «Блестящего» — искать среди них офицеров, ехать снова к даотаю, снова подписывать интернирование. Наконец, подписали, — и на следующий день толпа русских пешком потянулась через весь город в Цзыкавэй, расположилась там в классах закрытого на лето католического колледжа. И вот, не прошло и двух недель, и что-то с ними снова стряслось. — В общем, сидели они там, — продолжал Вышнеградский, — отходили понемногу от всех этих ужасов. На работу какую-то их подрядили: ну, это я не знаю, в это не вникал. А вчера мне звонит их командир, прапорщик Розенфельд, и что вы думаете, он просит? Он просит у меня денег. Зачем бы Розенфельду понадобились деньги, спросите вы? А Розенфельду нужны деньги, представьте, на выкуп. Оказывается, этот идиот третьего дня не придумал ничего лучше, как устроить своим орлам выходной — отпустил их в увольнительную, посмотреть город, так сказать, приобщиться к прелестям нашей Жемчужины Востока. И куда, думаете вы, наши морские волки направились приобщаться? Ну куда, скажите, Виктор Константинович? Вопрос был, очевидно, риторический: куда ещё могли направиться матросы в увольнительной в Шанхае, если не на Фучжоу-роуд? — улицу в центре Шанхая, на которой в ряд стояли «цветочные дома», «singsong houses» и «маникюрные» — а, впрочем, как ни назови, суть одна: бордели-опиекурильни. Так Трапезников начальнику и ответил. — Ну разумеется, — печально кивнул Вышнеградский, откладывая косточку и вытирая пальцы о салфетку. — Либо туда, либо на Blood Alley. Blood Alley, «Кровавый переулок», или, по-китайски, Жуэчу-по, был ещё одним злачным местом Шанхая, особенно популярным среди матросов торговых судов. — Ну и что говорить? Всё как водится: вышло в увольнительную десять, вернулось девять. Какой-то… — Вышнеградский полез в карман, достал записную книжку, — рулевой Уринович со «Свири» пропал. Ну, казалось бы, пропал и пропал, какое наше дело? Нет, это не конец истории. Оказывается, вчера им туда в Красный крест анонимно приходит записка. Ну, Зелёная банда, вы их знаете: увезли человека, просят выкуп. Давайте, мол, две тысячи долларов… — Вышнеградский поднял палец, — по тысяче за каждого! Ага! Вы, наверное, сейчас недоумеваете — за какого каждого? Пропал-то один! И они, представьте себе, тоже недоумевают. Всех матросов, офицеров пересчитали по головам: все на месте, кроме одного. А в записке указано — двое. Кто второй — никто не понимает. И вот что самое любопытное — как теперь выкупать этого Уриновича, тоже никто не понимает. Ну положим, я договорюсь с консульством, чтобы они через Морское министерство нам потом возместили затраты на выкуп: деньги-то невеликие, не миллионы. Но и не маленькие! А тысячу не дашь: как Зелёным понять, которого из двух мы выкупаем? И кто второй вообще? А если выкупать сразу двоих, то нам вторую тысячу потом никогда никто не возместит. Виктор Константинович? Вы ведь имели дела с Зелёными? Сможете как-то с этим делом разобраться? Действительно, Трапезников имел уже дела с Зелёной бандой, с их предводителем Хуан Цзиньжуном, «рябым Хуаном» — имя в самый раз для какого-то проходимца в сомбреро, даром что и серебряные монеты, которые его ребята требовали за выкуп, были из Мексики. Эти местные десперадос, однако, больше промышляли не налётами на поезда и банки, а торговлей опиумом, крышеванием борделей и игорных домов и, конечно, захватом заложников под выкуп. Где сейчас мог находиться Уринович с неведомым товарищем по несчастью? Да понятно где — где-то в Шанхае, в одном из неприметных многоквартирных домов шикумэней в Концессии, в трущобах Пудуна на другой стороне Хуанпу, в лабиринте средневековых улиц старого китайского города — так или иначе, обычно подобные дела было без выкупа не решить. Но с чего начать? Можно пойти к Хуан Цзиньжуну — он глава китайского отделения французской полиции в Концессии, к нему можно обратиться напрямую. Впрочем, знает ли он об этом деле? Трапезников немного знал, как была устроена Зелёная банда, и понимал, что это скорей не единая шайка, а сеть мелких банд, объединённых общими ритуалами, по сложности не уступающими масонским, какими-то рангами, символами, амулетами, заклинаниями, прочей мистической китайщиной — и при этом голова этого дракона вполне могла не знать, что делает левая лапа. Был у Трапезникова, впрочем, и ещё один контакт с Зелёными — один паятнадцатилетний парнишка-информатор, сам в прошлом году предложивший свои услуги. Ду Юэшэн, так его звали: долговязый, тощий и лопоухий китаец, только пару лет назад перебравшийся из трущоб Пудуна с другого берега реки в Сеттльмент. Веса особенного в Зелёной банде он не имел, да и посвящения пока, насколько Трапезников знал, не проходил — но парнишкой он был бойким и кое-какие связи уже имел, тем более что и крутился он в основном у «цветочных домов» на Фучжоу-роуд. Ну и, конечно, можно было отправиться сперва в Цзыкавэй, разузнать всё, как следует, у самого Розенфельда и сотрудников Красного креста. Может быть, сперва стоит выяснить что-то о самом Уриновиче? Да и записка должна быть там.
-
Пост, конечно, исполнен шанхайского колорита во всем. А еще прекрасно узнавать в проходных неписях исторических лиц.
-
Черт, благостно у тебя про жару получается. Прямо такая очень живая жара. А сейчас еще и чрезвычайно злободневно! =)
Ну и вообще, этот модуль отличается просто какими-то дико атмосферными описаниями. Что вот средней России с ярмарками, пароходами и всем вот этим прочим, что Шанхая с теннисом, жарой и пиджин-инглшем.
|
Ян:
Метания немца немало озадачили Яна. Он с явным беспокойством следил за каждым движением, каждым вздохом суконщика не без причины опасаясь, что хозяин вот-вот отдаст концы наедине с Будикидовичем, а коль такое случится - не видать Янеку ни приданного, ни поддержки немецкой слободы. А уж что молва разнесет - одному богу известно. Но фон Гриффин мало помалу приходил в себя, и вместе с тем облегчение опускалось на гостя.
Слова фон Гриффина нашли понимание у Яна, однако торгашная душонка и тут дала о себе знать. Ни слова о приданном не прозвучало, и если до разговоров отеческих с дочерьми ему дела не было, то вопрос приданного он вознамерился решить здесь и сейчас. Впрочем, рубить словом сразу не решился, мало ли чего, а подошел издалека.
- Поплачут и перестанут - судьбинушка паничек такая. Да мы ведь, шляхта литовская, себе не принадлежим. И батюшка мой женился на кого отец его указал, и дед. А после свадьбы, как покойная матушка приговаривать любила - стерпится-слюбится.
Ян покивал сам себе сокрушенно без тени притворства и продолжил:
- Дом наш не заколочен. Будет хотеться - заходите в любое время. Так даже лучше ведь, что сестра рядом жить станет, а не уедет далече. Вот только за приданное я так ни слова и не услышал. Собрано ведь уж давно поди к шестнадцати-то годам? Земли может за городом или дело какое с которого доход идет или сундук? Это уж, будь добр, сразу озвучь как есть герр Норберт. Видишь ли время сейчас непростое, траты большие будут. Надобно знать... - «что к дефке прилагается» хотел закончить Ян, да осекся.
Задумался. Все таки больно уж он прямо действовал, грубо. От того лишь, что тема ему эта была тяжела. Но нашел таки в себе силы и решился.
- Да что ты, герр фон Гриффин, дочки твои - одно загляденье. Такие цветки срывать - даже жалко! Но я, с твоего дозволения, также хотел бы узнать дочек твоих получше. Может с Магодй мы сойдемся лучше. Но тянуть-то некуда, ждать до завтра - это ж ночь без сна!
Ян начал распыляться, а от того сделал паузу, выдохнул и степенно продолжил.
- Давай порешим так. Солнце еще высоко. Так что расскажи мне что до приданного, а после - ступай к дочерям и держи с ними беседу сколько надобно. А я погуляю по саду коль дозволишь, слугу отряди только, чтобы беседу держать мог. Подожду сколько нужно вам будет. А после - расскажешь чего поговорили, да с Мартой и Магдой познакомишь. Послушать бы да узнать как воспитаны да чему обучены. Как себя держат на людях да... - Ян не закончил. Ибо то что хотел сказать - мать делать должна была. Не полезет же он к дефкам под юбки выглядывать все ли у них там как надо.
В общем ситуация выходила так себе. Матушек в живых ни у Яна, ни у немок не было. И дела эти женские решить было некому. Нет, Ян конечно неплохо знал как там все устроено и как должно быть, но предложить такое будущему тестю язык не поворачивался. А потому решил Ян поговорить с братом, чтобы тот беременную Николетту попросил. Но это могло и подождать.
- ...да, держать на людях надобно себя уметь. Мы ведь не абы кто, а БУДИКИДОВИЧИ.
Казимир и Гжегож:
Казимир был весьма раздосадован, что гости его дорогие хоть были довольны, но держались умеренно и ясность ума бережно хранили. Впрочем, слова их говорили о благодарности, а вид источал благосклонность и радушие. А от того несколько озадаченный пан был весьма доволен, когда ему вручили письмо. Он извинился перед гостями и, сощурившись, внимательно прочитал текст.
Узнать что задумал Болеслав было интересно, но место встречи дурно пахло. А всем что дурно пахло в семье Будикидовичей занимался Ян. А потому без доли сомнений Казимир протянул письмо сыну.
- Гжесь, никому более доверить не могу. Передай Янеку, пущай он с этим разберется. Ступай.
Стоило Грегожу откланяться как Казимир осознал, что случай выдался подходящий, чтобы остаться с гостями наедине, дабы не смущали их люди хоть и близкие пану, да для татар посторонние.
- Анжей, проверь посты. Да дверь за собой прикрой.
Последнее означало, что пришло время оставить хозяина наедине и позаботиться, чтобы слуги убрались куда подальше. Но Анжей хорошо знал, что даже с прикрытыми дверьми должно было стеречь пана да время от времени поглядывать в щель.
Когда Анжей и Гжесь удалились, Казимир как ни в чем не бывало раскинул руки в добродушном открытом жесте.
- Почему бы и нет, если вам так угодно, гости дорогие?! А после я и сам станцевать могу! О, а может потом в баню? Рута напарит Динару, женушка моя покойная говорила что она знает в этом толк!
Казимир не больно надеялся, что гости примут приглашение, но уж если примут - то к разговору они готовы будут точно. А пока Казимир собирался насладиться диковинными талантами Дианры, подумать как подойти к гостям правильно да послушать, может чего сами важного скажут, оставшись наедине с паном.
|
|
– Не, спасибо, наверное попозже! – в целом Люда была не против свежего яблочка, но медлить было больше нельзя. И сунув себе в рот пару леденцов (которые она, собственно говоря, и таскала в сумке в основном чтобы ее не укачивало в транспорте), девушка последовала за Рысей в машину, сев на заднее сиденье справа.
Перспектива оказаться в Обухово ночью была для Людмилы, крайне смутно вообще представлявшей этот район, но припоминавшей рассказы про тамошние кладбища, промзоны, психиатрическую лечебницу и СИЗО, абсолютно непривлекательной. Тем более что выбираться оттуда до родных "Балтов" можно было целую вечность - с тем же успехом можно было просто пошататься по центру, пока не сведут мосты, даже если незадачливая компания не успеет таки перескочить Троицкий. "На Петроградке хотя бы красиво..." – подумала Люда, прижавшись виском к холодному стеклу.
– А может правда попробуем? – подала она голос, когда речь зашла об окончательном маршруте их грядущего ночного "анабасиса" по Питеру. – Ну понятно, что если прям уже разводить начнут, то мы конечно не побежим... Но вдруг успеем! А если не успеем... Могу попробовать экскурсию устроить, пока мосты будем ждать. Там же столько всего рядом с Троицким...
Люда смущенно улыбнулась, подумав о том, что от "Авроры" и до "Петровского" в самом деле полным-полно всего интересного: тут тебе и Ленинградский Зоопарк, и Мечеть, и Артиллерийский Музей, и Ленфильм, и цоевская "Камчатка", и сама по себе Петроградка с ее сказочными домами, и конечно же Петропавловка!
Впрочем, будет ли это интересно тем, с кем ее свела судьба в эту ночь? И возгоревшийся на секунду огонёк энтузиазма Люды вновь затрепетал на холодном ветерке опасений за реакцию окружающих. В компании Рыси и Алисы Люда, конечно, могла не особенно опасаться за свою репутацию, но присутствие незнакомого таксиста и в особенности Игната вызывало у нее знакомый каждому, кто относил себя или кого относили другие к категории "неформалов", страх выглядеть смешно и нелепо для тех самых "цивилов", о которых они сами порой отзывались с демонстративным пренебрежением. Вечное трепыхание бабочки у огня - "я знаю, что вы не любите не похожих на вас, но я и не хочу быть на вас похожей" против "...но мне всё-таки не безразлично ваше отношение". Хотя бы просто потому, что к пресловутым "цивилам" относились не только случайные прохожие и кратковременные приятели, но и мамы, папы, сестры, дяди, тёти, бабки с дедами, объекты романтических воздыханий и иные важные для тебя существа. А ведь очень мало кто на самом деле желает оттолкнуть от себя всех до единого, только чтобы защитить свою индивидуальность.
Поэтому, вполне возможно, в конце концов эльфийка Людиэль признает свою капитуляцию перед этим миром, повесит в шкаф свой плащ на "вечную стоянку", как у крейсера "Аврора" на Петроградской набережной, и после незаметного для всех кроме нее самой превращения станет просто Людой, а потом и Людмилой Андреевной. И наверное ей даже станет от этого легче. Как это было у Тикки Шельен:
"Я проиграла три моих войны. Гора упала с плеч, и крылья тоже. Границы стерты и обнажены. Войска ушли — и вряд ли кто поможет, И мысли удивительно грустны. Я проиграла три моих войны..."
Но прямо сейчас – да и потом тоже, – какое-то упрямое чувство внутри нее совсем этого не хочет, пусть даже этот поход в никуда "за синие горы, за белый туман" и обречен на неудачу. Всё равно оно того стоит.
|
|
-
Какой же все-таки колорит виден: и в описаниях города, и в персонажах!
-
Блин, в Янека прямо влюбилась)
|
|
|
|
-
За идею модуля. Крутая идея! Не было бы сейчас такой запарки, записался бы.
-
Чудесное начало! С самого названия игры я поняла, что не смогу пройти мимо)
|
-
Барон предпочел бы заткнуть его ударом кулака в солнечное сплетение, однако вынужден был прибегнуть к более уместному в сложившейся ситуации твердому слову Увы, но с достойными наследниками Главноуговаривающего иногда и вправду по-иному нельзя.
|
-
Нетрадиционный, но абсолютно выверенный и точный взгляд на то, как могли бы выглядеть классические расы, и Заполярье, возведенное в абсолют: разве это не может быть интересным?
|
Ян:
Янек едва не скривился от слов торгоша. Мудр и предусмотрителен оказался не по годам, но по делам своим. Письмо, собственноручно написанное, с, несомненно, подленькими намерениями, давать отказался. Опасный он, Юзефович, опасный. Может и не стоит его в суде-то прижимать. Деньги-то и у него имеются. И сильно поболе, нежели в семье Будикидовичей. Но, малек поразмыслив, порешал Ян, что ничего опасного не сотворит, если сведения какие-никакие соберет о цеховом голове. А уж что с ними делать - можно решить и позднее. А покамест...
- Ну, как знаешь, пан Юзефович, как знаешь. Я к добру твоему предложил. Чтобы дело твое быстрее сделалось. А то батюшка же - сам знаешь. Работа в раде, встречи, да и судебный день вскорости. Когда он вырваться сможет теперь? Но я передам слова твои, пан Юзефович, в точности. Не беспокойся.
Ян собрался уж распрощаться, но остановился. Не хотел он дар принимать, чтобы обязанным быть цеховому голове, но разве мог он отказать себе щегольнуть новым нарядом перед Лидкой?
- А от кафтана нового не откажусь, пан Юзефович. Благодарствую и до встречи.
"Заплатил отец уже и не за один кафтан тебе, шельма подприлавочная." - подумал Янек и направился к отцу за советом, чтобы воротиться к пану Юзефовичу и дела порешать попытаться "рядышком сидячи да беседу неспешно ведя".
...
Немец, как и ожидал Ян, позаботиться о судьбе своей семьи чаял. И нить разговора шла именно в том русле, в котором и ждал молодой пан. А от того чувствовал себя уверенно и твердо.
- Верно говоришь, герр Норберт, верно. Стало быть, не ошибся в тебе ни я, ни батюшка мой. Недурно было бы, коль в слободе народ возжелал пана Будикидовича во княжение. А на добро батюшка всегда отвечает добром. Не знала бы бед слобода немецкая. Да не только бы возжелал, но и показал это желание... деятельно. Что же до твоей проблемы - есть решение её. С золотой шляхтой подле Великого князя да крулевны Польской явится и шляхта иного рода, кто поздравить да развеяться явится ко двору. Будут там и польская знать, и литовская с земель дальних. Будете поде пана Будикидовича стоять. А там уж он представит кому нужно, и устроит судьбу дочерей твоих. Но и приданное должно быть достойно.
При словах о приданном Ян прикусил губу. Все таки род Будикидовичей хоть и не бедствовал, но определенную нужду испытывал во время это буйное. И тут Янека мысль посетила. Ведь с женой в светлице дорога в «Сладкие бедра» в другую сторону не повернется. А приданное оно вот - хватай да бери. Но с другой стороны - не одни эти немки в Гродно в невестах ходят. Та же Эгле Вилковских ничуть не хуже, а приданного с ней может и поболе пан Антанас даст. С другой стороны целая немецкая слобода... И родственные узы разрушить будет не так-то просто. А там целый цех ремесленников. Мысли метались в голове Яна и лицо его явило проблеск этих метаний.
- Норберт, - отбросил Ян приличствующие витиеватые обращения. - А ведь и я до сих пор не женат. Ежели не по нраву тебе ехать ко двору - сделай мне предложение. Вот здесь и сейчас.
Ян мотнул головой в поисках чего-нибудь покрепче. Больше всего ему хотелось сейчас оказаться в объятьях да хоть бы тех двух немок, что выставил он руками фон Гриффина с полу слова. Но и дела сами не делаются. У него был долг перед отцом, перед покойной матерью, и Янек намеревался выполнить его, возвысив род Будикидовичей. Даже ценой своей в некотором роде свободы.
Казимир, Гжегож:
Казимир Будикидович встречал гостей стоя на крыльце. Облаченный в отцовский кафтан, одевал который лишь по большим праздникам, улыбался свойственной только ему открытой добродушной улыбкой и хлопал в ладоши в такт служанке Руте, которая подле дороги звенела бубном для двух молодчиков, выплясывавших так лихо, что носки их сапогов то и дело вздымались над головой. С другой стороны дороги гостей встречала челядь. И лишь на воротах охрану несла пара хмурых солдат, так выделяющихся в общей атмосфере праздника и веселья. Подле Казимира возвышался Гжегож, что-то второпях растолковывая, как могло показаться, не обращавшему на то внимания отцу. По другую руку подле пана стоял Анджей Щестный, лицо которого было отмечено не только старыми шрамами, но и множеством зачерствелых оспин, капитан солдат и едва ли не член семьи. И только вечно где-то ошивающегося Яна в доме не было видно. Может и к лучшему.
Диковинная процессия столкнулась с не менее удивительным литовским колоритом. Две культуры спорикоснулись пред входом в ладный трехэтажный терем. Такие разные, и такие насыщенные.
Пока гости выбирались из паланкина, Казимир, а следом и Гжегож с Анджеем, приблизились к гостям.
- Добро пожаловать в дом Будикидовичей. - прогремел Казимир, в добродушном жесте расставив руки в стороны, от которых едва увернулись Гжегож и Анджей.
Но, как он обычно поступал с друзьями, заключать в медвежьи объятья ни Динару, ни Илдиза не стал. Слишком уж хрупкими показались ему оба.
Тут же из-за спин вынырнули служанки, одна из которых преградила путь гостям румяным караваем, а другая буквально всучила кубки с мутной жидкостью. Таким же кубком успели вооружиться и Казимир с сыном и капитаном.
- Добро пожаловать, гости дорогие! - прогремел вновь пан, поднимая кубок. - Специально для вас - только первые десять капель с каждого чана.
Одним махом он осушил кубок, отбросил на траву и, сделав шаг в сторону, приглашающим жестом указал в сторону крыльца. Но дожидаться не стал, а направился в дом первым, приглашая жестом и всю свиту Илдиза и Динары. Поднимаясь по ступеням и минуя сени, Казимир без устали оглушал дорогих гостей хвалебными речами, которые людей неподготовленных и незнакомых с паном Будикидовичем, могли немало озадачить. Но, будучи хозяином в собственном доме, Казимир не стеснялся и от всей своей широкой души приветствовал дорогих гостей.
В светлице стояли накрытыми составленные рядом два дубовых стола, ломившиеся от яств и кувшинов с самогонкой. Во главе стола располагался массивный деревянный резной стул, по обе стороны которого разместили два стула поменьше, но с подушками. Спинки их были укрыты расшитыми покрывалами. То были места для дорогих гостей. Дальше по обе стороны стояли скамьи для свиты гостей. Однако челядь и солдат Будикидовичей к званому обеду не позвали. Лишь Гжегож да Анжей заняли места рядом с высокородными татарами, отделив их от тех спутников Илдиза и Динары, которым было позволено присоединиться к трапезе. Челядь сновала тут и там, предлагая гостям покрывала, подушки, справляясь о чаяниях и выполняя просьбы. А несколько солдат Будикидовичей несли дежурство у входа, дабы никто не смел потревожить хозяев и гостей внезапно.
Когда отзвенели темные сапожки Илдлиза и все заняли положенные им места, Казимир поднялся, навис над столом как скала и обратился к присутствующим.
- Сей кубок подымаю я за здравие гостей дорогих, Илдиза и Динары!
Ударили кубками под дружеский гудеж Гжеся и Анжея. И лишь затем пан протянул руку, чтобы оторвать знатный кусок от утки, еще утром трепыхавшейся в силках. Но не долго Казимир услащал желудок. Не успел он обглодать и половину кости, как хозяину серебряный поднос поднесла Рута. А на нем две нагайки лежали. Но не простые. Ремни их отсвечивали оттенками багрового, а стало быть дубили их по-особенному. На рукоятях же шелковыми нитями вышит бы причудливый орнамент, а навершие рукояти венчала белоснежная конская голова.
Казимир поднялся, взял в руки ценные дары и протянул сначала Илдизу, а затем взгляд его задержался на девушке. Что-то блеснуло глазах пана. Что-то совсем юношеское, по-детски наивное. И также быстро утонуло в добродушной улыбке и аромате самогона. Чуть помедлив, хозяин протянул Динаре такую же нагайку.
- Слышал я что на востоке люди рождаются в седле! Не знаю правда или нет, но в умении держаться в седле вам нет равных. А от того примите от меня этот дар. И когда будете скакать вы во весь опор, обгоняя ветер, - вспомните пана Будикидовича добрым словом! Так выпьем же за это.
Распыляясь, пан не считал опрокинутые кубки. Имея за плечами недюжий опыт и многие лета застолий, имел умение Казимир пить да не пьянеть долго. Полезное умение, надо сказать, ведь многие дела совершал он накормив да напоив гостей прежде. Многие вопросы решались так проще и много быстрее. И сейчас прежде чем об чем-то сурьезном говорить - должно было как следует гостей накормить да напоить. Чтоб откушали гостеприимства Будикидовичей сначала. А потом можно и слуг удалить, и разговор деловой держать.
|
|
Ночь целиком сотканная из тревоги. Такие не забываются ни через год, ни через десять лет. Решаются судьбы в пылу бесед. Крошатся чужие надежды под каблуком более напористого ответчика. Мария, хоть и оказалась на таком собрании впервые, понимала, что голос всякого присутствующего прозвучит да и утонет в почти фаталистичном исходе, неизвестно кем подложенном под дверь. Такое ощущение преследовало ее с тех пор, как началась война. От слов и действий будто не зависело ничего. Словно кто-то там наверху, а может и, напротив, в преисподней подкидывал вверх, усмехаясь, кости и решал тем самым судьбу.
Во всяком случае Мария и представит не могла, чем все это закончится. Она даже испытала некое облегчение, когда покинула душное помещение, где скалились, парировали, повышали голоса, боялись потерять свою власть и кажется, совершенно не услышали ее рассказ. Взяв Верочку под руку, она довольно бодро направилась на выход, даже сумев улыбнуться. - Надо хоть немного поспать, - ободряюще шепнула она коллеге, пока шли по темному, гротескному предбаннику. Мария усмехнулась горько: вот так блуждая в темноте, все они пытаются найти выход, а Россия тем временем мокнет от слез, пухнет от голода и тонет в грязи.
Впрочем, иные так и вовсе неплохо переобуваются под стать обстоятельствам. Память на лица у Машеньки была на редкость великолепная. Как бы то ни было, она сохранила самообладание, лишь сжала непредусмотрительно сильно верочкину ладонь, а рука сама собой скользнула в карман, где таился пистолет. «Всегда один патрон необходимо себе оставлять» - некстати вспомнились слова Левушки, которые однажды так сильно возмутили ее.
- Прошу прощения. Я забыла шляпку, - разворачиваясь к двери и увлекая за собой Веру, Маша вернулась в дом. - Вера, - думая, как будет объяснять столь нервное поведение, прошептала Мария, - я уже видела этого человека. В Петрограде. - будто это что-то объясняло. Скорее гораздо красноречивее было выражение ее глаз, сверкающих от смеси ужасных воспоминаний и праведного гнева. - Извините, - заговорила Маша по-английски, обращаясь к майору, который не успел далеко уйти. - Чей солдат там стоит? Вам известно, кто он? Эсер, белый, кто? - тон Маши снова стал учительски-строгим, будто она заметила, как один из ее подопечных учеников свернул голову птице и счастливо избежал наказания.
Вера не стала ни переспрашивать, ни уточнять, ни суетиться. Только кивнула сдержанно и всепонимающе, да сжала губы в тонкую упрямую нить. Пускай ей было неясно, что так подействовало на знакомую, но плеснувшиеся внезапно глазах Машеньки боль и злость были достаточным ответом: Вера Данилевич и сама за неполные два года революции увидела немало того, что заставляло сердце болезненно сжиматься, а пальцы – искать холодную рукоять револьвера. Дверь захлопнулась, оградив девушек от недоумевающего солдата, и пока Маша обратилась к британскому майору, – Гилмору, кажется – Вера вжалась в стену, ссутулившись и опустив руки в карманы пальто и ожидая в любой миг угрозы с той стороны, и шепнула негромко: - Могут стрелять? Мари…, - короткая пауза и миг сомнений, но на фамильярность Данилевич нее решилась, - я Карловна, тогда надо чуть сдвинуться в сторону.
Англичанин остановился, обескураженный и сбитый с толку вопросом, чуть нахмурился непонимающе и ответил неуверенно: - М-м-м, даже не представляю, извините, мисс. Но вы не волнуйтесь: раз он здесь – это человек надежный. К тому же рядом есть солдаты Его Величества – если что случится, вас защитят. – Справившись с собой, майор покровительственно улыбнулся. – Вы не волнуйтесь, все под контролем. Сэр Торнхилл не допустит, чтобы этот город тоже погрузился в безвластие, вы под надежной защитой!
Мария Карловна не разделила спокойной уверенности майора и даже улыбки не приложила к своим следующим словам: - Когда я в последний раз видела этого человека, он был с большевиками и зверски убил несколько джентельменов и даму у меня на глазах. Поверьте, такое не забывается. Теперь же я вижу, что его грехи прощены, а убийца поощрён вашим доверием. Покажите мне командующего, который поощряет присутствие большевиков здесь. Уверена, такого вы не найдёте.
На предположение Верочки она лишь отрицательно мотнула головой, сосредоточившись на майоре, с кем по-прежнему беседовала по-английски.
Майора не проняло, или он попросту не понял всей остроты ситуации. А может, спешил обратно, ожидать командирских указаний, и решил пустить все на самотек? Как бы то ни было, англичанин по-прежнему смотрел на девушек с расположением, но никаких действий предпринимать не собирался: - Леди, вы наверняка ошиблись. Поверьте, всех явных сторонников большевиков и всех преступников в городе арестовали. На улице же темно? Вы наверняка спутали его с кем-либо, так что не волнуйтесь, здесь с вами ничего не будет и ничего не угрожает. А если утром вы в своих подозрениях уверитесь - обратитесь или в городскую милицию, или в комиссию по расследованию действий большевиков. Да хоть в управление право-маршала, наконец! Там разберутся, все решат и вы, леди, будете вне опасности. К тому же он русский, а я ему не начальник. Если вы так желаете разобраться сейчас – обратитесь к его русскому командиру.
Мария Карловна никогда не теряла терпения и самообладания, поэтому она нарочито медленно и спокойно произнесла: - Господин майор, я с этого и начала наш разговор. Если вам неизвестно, кто командует этим солдатом, не откажите мне в услуге: соблаговолите подождать меня ради моей безопасности, пока я узнаю его имя, звание и, возможно, имя его начальника. Если его командир присутствует здесь, я бы хотела сразу уладить этот вопрос. Как вы понимаете, ни о каком сопровождении с его стороны не может быть и речи.
Британец чуть развел руками, извиняясь за свою неосведомленность: - Леди, как я уже сказал, я не знаю, кто им командует. Если вы не будете возражать, я провожу вас к русским офицерам, и вы сможете пообщаться с ними. Сам я, увы, не могу дождаться вас, поэтому направлю к двери пару английских солдат. Вас это устроит?
Получив согласие, он снова повел девушек по коридору, пока не достиг одной из комнат, откуда доносился негромкий разговор. - Вам сюда. Прошу. – майор распахнул дверь. Перед девушками предстала небольшая уютная комнатка, где на вешалке висело чье-то пальто, мерно колыхались занавеси от ветра, дующего сквозь приоткрытую форточку, а в полутьме, что разгонял неверный свет керосинки виднелись четыре человека: юноша в форме, оккупировавший письменный стол, офицер явно кавказских кровей и двое похожих друг на друга мужчин в партикулярном платье, устроившихся на разобранной кровати. При виде дам юноша ойкнул, подскочил, вытянувшись по струнке, а «кавказец» насмешливо протянул: - Здра-авствуйте, милые дамы! Ужели ваш атаман прогнал вас, и вы решили снизойти до наших скромных пэрсон?
Марии было не до смеха уже четыре года, а сегодня ее "не до смеха" достигло своего апогея. - Да, пожалуйста, - кивнула она в ответ на оба предложения и проследовала за майором.
- Доброй ночи, - опасаясь, что беседа снова покатиться на той же карусели, Маша сменила тактику. В конце концов, посеять панику и включить провокацию в данном случае - тоже выход. Ее возмущало спокойствие, с которым английские военные реагировали на возможное наличие среди них предателей. - Сразу к делу, господа. Промедление сейчас крайне опасно. Только что мной был опознан большевик, который в прошлом году в Петрограде совершил на моих глазах многократное убийство и безнаказанно скрылся. Тогда он был одет иначе и носил красную повязку на рукаве, но как вы понимаете, забыть его лицо у меня теперь нет никакой возможности. Господин английский майор отнесся к новости о возможном присутствии предателей среди солдат чересчур спокойно, - провокация прошла успешно. - Поэтому обращаюсь за помощью к вам. Мне нужно знать, кто командует этим солдатом.
Если поначалу у русских был лишь легкий интерес, то первые же слова о большевике заставили их напрячься. Вставший при появлении дам юноша даже вскрикнул от удивления, хотя и негромко: - Как? Большевик? Здесь!?
Поняв, что на последних словах он пустил петуха, молодой человек смутился и замолчал. Братья же (а сидящие на кровати наверняка были ими), переглянулись подозрительно и синхронно кивнули, вставая. Было ясно – они целиком и полностью в распоряжении Машеньки. Не остался сидеть и тот офицер, что поддел девушек едким комментарием. Плавно и по-кошачьи он перетек из расслабленного сидящего положения в готовое к бою положение, легким движением руки расстегнув кобуру, в которой виднелась тускло блеснувшая пистолетная рукоять. - Один из наших – краснокожий!? Дела-а… Мы готовы, сударыни. Куда нам идти? Расскажите, и я и господа Черноруцкие возьмем вашего большевичка тепленьким. А вы подождите нас здесь. Веня… Юнкер Осипов составит вам компанию.
Слегка изумившись такой поспешности, особенно на фоне спокойствия английского майора, Мария заговорила чуть быстрее: - Нам определили его в сопровождающие, он и сейчас наверное стоит возле черного входа, ждёт, - и Мария Карловна в красках описала его лицо, обезображенное шрамом в форме подковы.
Ее не пугали возможные разбирательства. Гораздо горше, если опять безнаказанным уйдет. А уж что касается его предательства, то Маша уверена была - бывшими большевики совершенно точно не бывают.
Офицер слушал спокойно, с легкой улыбкой на лице. Но как эта улыбка отличалась от той, что была на лице англичанина! У того – простая и абсолютно нейтральная вежливость, у этого – обещание многих проблем тому, о ком мужчина думает. Сразу стало ясно: кавказец с большевиком миндальничать не собирается. Но вот до какой степени? По Архангельску упорно ходили слухи, что в тюрьме арестованных красных деятелей пытают и калечат, и участие в этом принимают не только тюремщики, но и армейские офицеры. Этот человек совершил злодеяние – но чем ему за него воздастся? - Значит, у черного хода. Разбэремся! – осклабился на миг офицер. - А может, мы с вами пойдем? Ну, чтобы дамы знали, что их обидчик наказан? – кажется, юношу идея оставаться «в тылу» совершенно не прельщала. Офицер резко цукнул Осипова: - Юнкер! Вы считаете, что подобное зрелище для дам уместно? Ответом ему послужил тихий шелест Веры: - Мы не просто дамы, господин поручик. - Данилевич перевела взгляд на Машеньку, глазами спросив: «Может, пойдем?».
Маша и сама желала убедиться, что правосудие состоится. Тем более, что за свои слова ей наверняка придется отвечать. Поэтому она кивнула: - Мы пойдем с вами.
-
Представляю, как Маша переживёт все тягости двадцатого века, встретит столетний юбилей и, дожив до наших дней (будем щедры), начнёт рассказывать молодому поколению, как в их-то время мужло за домогательства отменяли. Ууу, не так отменяли, как вы сейчас с этими вашими твиттерами-шмиттерами. Из винтовки отменяли!
Вообще отлично отыграли, молодцы!
-
А вот теперь шутки и воспитанная вежливость закончились: все более чем серьезно.
|
|
Дождался Уиллем своего боя, своей первой лично спланированной и проведённой атаки. Просто апофеоз военного искусства. Провести разведку и найти врага, заманить его в засаду и уничтожить. И без потерь. И месть за гражданские жертвы. И чувство выполненного долга. А капитуляция, а триумфальное возвращение? Что теперь, назад за стол, поднимать тост за вечный мир и дружбу между всеми хорошими людьми? Да какой к чёрту бой!? О чём ты думаешь, идиот?!
Враз сбледнувший с лица комендант смотрел как деятельные подчинённые избивают приговорённого и не мог пошевелиться. Его трясло и тошнило. Хотелось отойти в сторонку и выблевать через глотку весь праздничный пир, оказавшийся лишь дымовой завесой для свирепой расправы.
Так долго и яростно ненавидел чуждую, странную и непонятную "другую войну", что сам же её и приумножил. Сам всё это развязал. Вот это — справедливость? Вот так она выглядит? Просто кровь в грязи, из утопленного в которой тела должно прорасти семя надежды? Тяжело дышащие бойцы, что возвышаются над поверженным, такими бы они были и на дне германских окопов? Больше палачи чем защитники. А "освобождённая" из "ужасов оккупации" селянка, где её радостный лик, где цветы для освободителей? Это всё просто какой-то бред, это не наяву...
Не ради даже кусочка мифической победы в какой-то там правильной войне всё было, не видали её ещё миллионы солдат, начавшие воевать пораньше одного наивного локал лейтенант-полковника. Не ради чести британской короны, запятнанной нелояльным и своенравным капитаном Мишле. Не ради даже самой Марии! Что, уймётся её боль, стыд и страх теперь исчезнут, иммунитет от любого будущего насилия получит?! Ты вообще спросил, хочет ли она возмездия? Вот такого-то! Кто вообще решил, что огнём можно затушить огонь? Ты же видел её успокоившейся и умиротворённой, Уиллем, ты же чувствовал её касание, видел искренний взгляд, ты в шаге был от созидательного счастья, что начинается с разговора о жизни.
Нет, ты сделал это для себя, для своей уязвлённой гордости, для обманутых своих обязательств, для оправдания всей этой идиотской бессмысленной экспедиции! Великая Война Европы на глухих задворках её, где ни одного германца никто никогда в глаза не видел?! Боеспособные части в богом забытой лесной глуши! Они должны были отправиться в Бельгию, за изначальной целью победить или умереть, приблизить окончание кошмарной бойни! На помощь братьям и отцам, на погибель настоящему врагу, настоящему! А не разводить передравшихся между собой бывших союзников, не участвовать в их коммерческих махинациях и интригах, не терпеть отчаянную хватку изнасилованных девиц!
Уиллем вдруг почувствовал искажённое, невероятное родство с избитым французом. Наверно у него точно также переклинило в голове. Пораньше только началось, чем у Поллока. Наверно он просто не справился с собой и сломался быстрее, и пошёл мародёрствовать и вымогать вещи, и стрелять беззащитных пленных, и не отказывать испуганным, тянущимся к любой защите местным девушкам. И не нашлось никого, кто бы вовремя остановил. А у тебя найдётся, Уиллем? Уже не нашлось.
— Хва-тит, — сказал он глухо и с запозданием понял, что говорит по-русски, что едва-едва лопочет, что никто не слышит.
На негнущихся ногах подошёл он к Марии. В стремительно трезвеющей голове звенел только мусор родной речи и одно-единственное ни к чему не годное уже русское слово. Нет, есть всё же ещё несколько.
— Он... — хотел уверить, что "будет жить", хотел заявить, что "урок усвоен", — ...это он.
Скулы сводило от бессилия выразить мысль, нутро сжималось от понимания, что и мысли-то нет. Они просто-напросто избили того, кто, быть может, просто неверно понял собеседницу. Или зашёл дальше и резче чем она предполагала.
Полные ужаса глаза Марии привели Уиллема в чувство. Также почти смотрела она тогда, сразу после изнасилования. Те же жалкие тени дрожали в её взгляде потом. Тогда это был страх за себя, за свои страдания. Сейчас — за чужие, пусть даже это страдания обидчика.
Круг замкнулся.
Уродливый, криво спаянный, кровью заляпанный круг. Кольцо в надломленной, но не порвавшейся цепи. Шаткий мост через пропасть.
— Это. Коньец. Ты. Жьива. — Уиллем медленно приобнял Марию за предплечья, отворачивая от француза к себе, и продолжил, глядя ей прямо в глаза, — Дальше. Будет дальше. Для ты. Для он.
Хотелось сжать руки до боли, стиснуть тёплое тело, но Уиллем держал мягко, лишь обозначая касание и присутствие. Равновесие. Ответственность. Он всё это устроил. Это всё на его плечах.
Уиллем отпустил девушку и пошёл в сторону избитого. И больше не шатался.
|
— Так, а куда мы сперва? — уже направившись прочь от Вики с Дедусенко, спросил у Ани Серж. — Сперва к Теснанову, — ответила та.
Руководитель профсоюза транспортных рабочих Карл Иоганнович Теснанов жил в пригороде Архангельска Соломбале, туда нужно было добираться по мосту через Кузнечиху, и, должно быть, потому Аня решила, что именно к Теснанову надо отправиться в первую очередь: возможно, у заговорщиков хватит ума перекрыть мост, и Карла Иоганновича надо разбудить и привести в город как можно скорее; это если мост уже не перекрыт.
— Сейчас его будить-то… — хмуро заметил Серж. — Жена, небось, вой подымет. — Ничего, — уже едва расслышала Вика голос Ани. — Он и так, говорил, по ночам не спит почти.
Вика действительно видела, что Карл Иоганнович не высыпается: сложно крепко спать по ночам, когда дома у тебя пятимесячный ребёнок. В отличие от большинства подпольщиков, Теснанов был семейный человек: жил с женой, с сыном-подростком Лёвой, а теперь вот и с младшеньким — но почему-то не Володей, а всего лишь Пашей.
Глядя на этого рыхловатого, одышливого, по-тюленьи выглядящего сорокалетнего портового крановщика с вислыми седеющими усами, пухлыми щеками — всегда плохо выбритыми, всегда с порезами, заклеенными кусочками газеты, — глядя на его мещанское жилище в Соломбале (занавески, слоники, вечернее пиво), зная, как быстро и крепко он поставил свой быт в Архангельске за два года, которые здесь прожил, сложно было заподозрить в Карле Иоганновиче большевика. Однако, он состоял в РСДРП ещё с 1904 года, организовывал стачки в родной Витебской губернии, потом в Латвии, и рижский Кровавый Четверг, 13 января 1905 года, видел своими глазами, сам убегал по льду Даугавы от солдатских пуль, а после и баронские поместья с «лесными братьями» сам жёг. Одним словом, Теснанов был воробьём стреляным — вероятно, самым опытным из архангелогородских подпольщиков.
В теоретических вопросах он, однако, заметно уступал Вике, и та видела, что это Теснанова раздражает. Нет, Карл Иоганнович не стал бы опускаться до каких-то мелких подлостей по отношению к ней, до какой-то жалкой провинциальной пародии на внутрифракционную свару, но Вика замечала: Карлу Иоганновичу неприятно, когда она — американская выскочка, малявка, которая и в России, и в Архангельске без году неделя, — принимается тут наводить свои порядки, подрывает его авторитет. Но что поделать, поправлять его приходилось: Теснанов был слабо подкован и имел отчётливый экономистский уклон, разоблачённый ещё Ильичом на Втором съезде: понимал стачки, понимал прибавки и требование обращаться к рабочим на «Вы», а вот красного террора и перманентной революции — не понимал и всё старался помириться с меньшевиками, а с Бечиным даже, кажется, приятельствовал. Потому-то, видела Вика, этот Теснанов, старый большевик, и оставался все эти годы если не пехотинцем, то сержантом партии, и ни на какой заграничный съезд его ни разу не направляли, и в прошлом году, и в этом во время Советской власти в городе его быстро обходили молодые, наглые и хорошо подкованные ребята.
Может быть, поэтому Дедусенко, услышав фамилию Теснанова, никак не отреагировал: вероятно, его он просто не знал — хотя главе отдела путей сообщения, возможно, и полагалось бы знать имя руководителя одного из основных отраслевых профсоюзов.
— Так пойдёмте уже, куда там вы собирались, — Дедусенко предложил Вике взять его под руку. Глупо, впрочем, выглядела эта галантность: проспект был пуст, серо и неясно шевелились под дождём облетающие кроны чахлых деревцев на обочинах, заваленные мокрой палой листвой мостки по тротуару были узкие, доски во многих местах отсутствовали или были проломлены, приходилось больше глядеть себе под ноги, переступать через лужи, обходить их: не до того, чтобы фланировать под ручку с кавалером. Почему-то, безотносительно к происходящему, случайно, как лотерейный билет из барабана, выудилось из памяти воспоминание — такая же дождливая ночь в Нью-Йорке на Бродвее: тёплый разноцветный свет отовсюду, переливающиеся, перемигивающие в темноте рекламы, серебряные струи дождя, дробная пляска капель по асфальту, вереница сверкающих фар, какофония гудков, сладко рыдающая из дверей дансинга негритянская музыка и — огни, огни, огни. Вот же, а ведь и то, и другое — город. Море чёрных зонтиков на тротуаре, а здесь вот — ни у Дедусенки этого нет зонта, ни у неё: иди и мокни под дождём, и не видно ни черта.
— Сказка про белого бычка какая-то, — пробурчал Дедусенко на ходу, сутулясь, с низко надвинутой на глаза кепкой. — Туда пришёл, пошли туда. Сюда пришёл, пошли ещё куда-то. А по улицам офицерьё уже рыскает, зуб даю. Чёрт возьми! — остановился он вдруг. — Куда это мы идём? Мы же обратно к общежитию идём! Вы что меня, в западню ведёте?
Он остановился, и даже в дождливой, беспросветной темноте Вика увидела, что Дедусенко крепко напуган. Путь к зданию Союза транспортных рабочих действительно проходил в опасной близости от правительственного общежития, всего в одном квартале от него, да и сам Союз был всего в паре сотен ярдов от общежития. Действительно, лучше было свернуть и пройти немного в обход, тем более что комендантский час никто не отменял: не было бы ничего глупее, чем попасться военному патрулю в ночь переворота в компании со свергнутым генерал-губернатором.
|
|
|
-
Старый как мир принцип - если твой персонаж может выносить танки, то танки и будут против тебя.
-
Однако горяча встречающая сторона!
-
Очень годная сцена. Запредельная кинематографичность и внезапный накал.
|
Ян:
Дорохо-бохато в доме Юзефовича было все, и в первую очередь сам хозяин-глава цеха торговцев. Приторно-любезный, он произвел впечатление не самое лучшее на Яна, но Ян не был бы собой, если бы не умел подстраиваться и искать подход к каждому собеседнику. В том, и уж точно в таланте лицедейства, он немало превзошел отца. От яств и напитков Будикидович-младший вежливо отказался, не забыв приправить отказ хвалебными речами хозяину. Но то что дела пан Юзефович решил вести напрямую с отцом - никак не радовало Янека. Того и гляди облапошит торгаш добродушного и сердечного батюшку. А вот сам Ян немалое поле наметил, которое пахать-неперепахать. Но все это д'олжно было свершить потом, ибо сейчас внимание Янека требовалось в другом месте. А от того он держал ответ так:
- Рад видеть вас, пан Юзефович, в добром здравии и, так сказать, не бедствующим. И рдение ваше о торговцах лишь честь вам делает. Понимаю, что потери они снесут в деньгах и оттого вот вам две расписки, как и уговорились. Каждая на пятьдесят монет.
Янек дописал на бумаге два обязательства, капнул на каждую горячего сургуча и скрепил личной печатью. Но составил их так как и предложил глава цеха - без срока гашения. Негоже отказываться от такого широкого жеста торгаша, тем более бесплатного?! Такое, может, случается раз в жизни, чтобы Юзефович что-нибудь бесплатно предложил. Стало быть в нужде ощедрившийся пан, и дело его не так ладно как он воркует. Но все это потом, после праздника, должно будет обсудить и пересудить. Немалые планы на пана имел Будикидович-младший и... решил взять сего пана в оборот, в свои руки.
- Все в точности передам отцу, пан Юзефочив, но дело и у него к вам имелось, как вы могли догадаться. Вот только занятой он на этой неделе сверх всякой меры - заботами о гродненцах да по долгу службы. А потому наказ он дал мне явиться к вам позднее и слово держать от его имени. А потому, ежели не против вы да не заняты хлопотами многими, зайду я к вам через пару дней, наказы от батюшки получив. И чтоб скорее договориться - можете вы, пан Юзефович, письмо ему написать с вашей просьбой. А я передам его батюшке и ворочусь с ответом после гуляний городских, кои обещают стать заметным событием в нашем городе.
...
Сметливых хлопчиков, что нуждались в деньгах и могли потерпеть без веселящего напитка, Ян встречал немало. Вот только порода мужиков эта востребованная. Часть их в дружины панов нанялась, другая - мастеровыми устроилась, еще несколько к великокняжичу службу держать уехали. А кто остался - Войцех, что до одури в дефку Лидкину влюблен и почти год гроши собирает на что-то, да Антанас, что мать больную выхаживает которую годину, то у и берется за любую работу денежную. Еще несколько молодчиков знавал Янек, но всех дружков да подхалимов поминать панек не спешил. По первости зайти решил к этим двум. А уж они там сами дружков найдут, коль сговориться удастся.
А должно им было всего-то навсего не пить и смотреть в оба за гроднецкой шляхтой, что на праздник явится, но в первую очередь за Юзефовичем, чтобы порочащие на него углядеть. Да чтоб в судебный день жалобу подали. Да не одни, а сам-три по меньшей мере. А что углядят - то Янека не касалось. Чем больше будет - тем лучше. А коль скоро Юзефович не явится - тогда и с другой шляхотой то же самое сделать. Сначала углядеть - а там уж видно будет, идти с жалобой или нет.
Четвертак оговоренной суммы Янек дал сразу задатком. Остальное соглядатаям после положено было. А вот с теми кого они обещались найти, чтоб сказать что трэба - с теми расчет будет уж после того как скажут что трэба. И если нужно будет то сказать. Но найти таких работников Ян наказал.
...
Милые улыбки немок Янек ловил жадно, и отвечал поначалу охотно обещающими взглядами то одной, то другой. Но после, видя настрой батюшки, начал сдерживать себя. Позненько уже, ну да ладно. И девчины довольны, и отец уважен вниманием гостя к его безмолвному требованию остудить юношеский запал. Не мудрено, что немок удалил хозяин споро, словно белоснежных крольчат от голодного лиса. Веди себя Янек сдержаннее - может спели бы иль станцевали немки на свой манер. А может, дай боже, и слова в стихи сложили бы - дивная дивность. Ох, как хотелось сейчас молодому пану оказаться на месте слуги и удалиться вместе с дочками хозяина да вечер провести в саду под яблонями в цвету, но что случилось - то случилось, и, посерьезнев, Ян держал ответ Гриффину-старшему:
- Что ж, как верно вы заметили, герр Норберт, явился к вам по-делу. Известно вам конечно, что Батюшка мой, пан Казимир Будикидович, великокняжим доверием одарен был и предложен как один из кандидатов на княжение в Гродно. Мы оба понимаем, кого великокняжич хотел бы видеть князем, ведь доверие свое к Батюшке моему явил он уже, назначив юстициарием своим. И не назначил прямо пана Будикидовича лишь от того, что горожан мнение ему важно. И спрос такой стало быть: поддержишь ли ты, герр Норберт фон Гриффин, Батюшку моего в Раде? Поддержат ли земляки твои моего Батюшку от народа Гродно? Ты теперь самый родовитый немец в городе, считай, - тебе и ответ держать и за себя, и за слободу целую. И если ответы да - то не серчай, но на свадебку велкокняжича ехать предложено будет тебе с нами вместе. Батюшка знает Великого князя лично, сражался с ним стремя к стемени. Похлопотать о судьбе твоих дочерей у Ягелло рад он будет, коль воля будет на то твоя.
Немец казался если не слабым, то уязвимым. Ведь только став первым немцем в Гродно - немало и забот, должно быть, свалилось на Норберта. К кому простому немцу идти обиженному? К самому родовитому и богатому земляку, конечно же. И, как казалось Яну, Норберт, едва вступив на эту стезю, не успел еще обрасти нужными связями и друзьями. И Будикидович-младшой оказался здесь как нельзя кстати, избавив фон Гриффина от дум где можно таковые связи найти и где найти поддержку, случись какое неладное у него самого или у земляков его. И от того Ян выбрал прямую уверенную линию разговора. Пока не озвучивая возможные ответные услуги и действия, что, впрочем, и так было понятно. Ведь за услугу и поддержку полагалось отвечать либо тем же самым, либо стрелой в спину. Но в роду Будикидовичей последнее было не в моде. И от том всем гродненцам было хорошо известно. Впрочем, помимо дружбы княжей, мог предложить еще Ян и себя как мужа дочкам Гриффина. Но свою свободу задешево Янек отдавать не имел никакого желания, а от того берег это на самый крайний случай. Как и все остальные предложения. А пока ждал что ответит Норберт на прямой и вполне честный вопрос.
Гжегож:
Гжесь больше слушал да выспрашивал, но получалось у него не так ладно как у батюшки. Да и Янек сподобился бы на большее. Гжегож же больше по ратному делу мастер. А от того поблагодарил он сердечно Илдиза. И, на всякий случай, Динару за прием и распрощался:
- Спасибо за приглашение, но отец сказал ясно: отнесть приглашение в дом Будикидовичей и воротится с ответом. Мне довелось вкусить вашего гостеприимства, за которое благодарность моя вам, Илдиз, и вам, Динара, многая. Теперь же ваш черед отведать гостеприимства литвинов и пана Будикидовича в частности. Тайно или открыто явиться - дело ваше, Батюшке все одно, а как вам лучше - решайте сами. Но дайте знать за день хоть, чтобы угощения было приготовлены, а напитки холодны к вашему приходу.
В этом доме, пропитанной иноземщиной, Гжесь чувствовал себя скованно, не естественно. Может то отец и верно сделал, что сам пригласил татар в гости. В доме пана будет им, может, и не так вольно как здесь. Может и словоохотливее станут и отец найдет подход к иноземной знати. Как знать.
|
Оказавшись в доме, Мария Карловна вновь почувствовала себя Машей: она жадно разглядывала обстановку, украдкой рассматривала присутствующих, держалась поближе к Верочке да подальше от Берса и вид имела настороженный, но располагающий.
Пальтишко всё же промокло и она повесила его на спинку стула, оставшись в платье. В волосах блестели редкие седые прядки и капли дождя. Выражение лица оставалось невозмутимо-спокойным, будто она не поняла до конца, где оказалась и что тут решается.
Но Мария понимала. Она переводила взгляд с одного на другого, будто ждала, кто из них швырнет гранату, особенно не могла удержаться от разглядывания Ласточки, и внутри всё ощутимее то сжимался, то разжимался огромный кулак, в котором трепыхалось ее сердце. От волнения Машенька, казалось, прослушала половину разговора и когда Торнхилл указал на нее, Машу словно ледяной волной окатило, а кулак сжал не только сердце, но и желудок.
В самом деле, чем помогут ее воспоминания, которые она всё же позволяла себе хранить (авось пригодятся). Пригодились. Мария Карловна встала. Осанка, сложенные на животе руки, строгий учительский взгляд и бледное, ни кровинки, лицо. Да, возможно, ее воспоминания ничто. Возможно, она недостаточно еще видала. Все эти злобные лица, что желали ей скорее освободить ногами вперед комнатку на Грибоедова, ни в какое сравнение не шли с лицами врагов, пожелавших твоей смерти тотчас, сию секунду.
Однако, топтать прошлое города и его жителей грубым солдатским сапогом, посмеиваясь в усы, она не позволит. И если уж слово ей дали, Мария Карловна свое возьмет.
Она вышла из-за стола, перестав за ним прятаться и, отпустив руку Верочки, коротко и благодарно ей кивнула. -Мария Карловна Иессен,- еще раз представилась она, - дочь вице-адмирала Российской Империи, Карла Петровича Иессен.
Она чуть помедлила, посмотрела в пол, потом снова вскинула голову. - За последний год мне трижды представилась возможность покинуть родину, но я осталась, - о том, сколько раз ей предоставлялась возможность посетить мир иной, Маша благоразумно промолчала. Не жаловаться она сюда пришла.
- Таких, как я, много, но более всего тех, кто также оставшись, родину всё же предал, - твердо, словами отца, сказала она, - переметнулся под крыло…иных покровителей и почувствовал свою безнаказанность.
- Петербурга, каким его знали, тоже давно нет. Теперь это Петроград, призрак его, город озлобленных, голодных, парализованных страхом людей. Нет больше никакого оплота истории, никто не помышляет о культуре, всем, независимо от происхождения, вероисповедания и политических взглядов грозит опасность умереть от рук голодного бандита в подворотне. Не знаю, какие в действительности были планы у господина Керенского, но тогда всякий петроградец был предоставлен самому себе. И по сей день всё так да становится только хуже.
Она замолчала ненадолго и казалось, уже не заговорит, но потом Мария Карловна вдруг подняла взгляд и глаза ее блестели будто от слез. - Я видела в феврале семнадцатого офицеров возле Астории. Они были не на фронте, не у престола государя. Я видела и офицеров, спасших от поругания девушек – дочерей немецкого коммерсанта, которого застрелили у них на глазах из-за фамилии. Когда меня, - она сглотнула, но продолжила, - едва не убили во дворе собственного дома, британский атташе пришел мне на помощь и расстрелял напавших. А когда ограбили уже по пути сюда, советские милиционеры убили преступников и вернули всё украденное.
Маша раскраснелась от своей речи, но мысль не потеряла. - Я пытаюсь сказать вам, господа… и дамы, что во всех воюющих коалициях есть честные добрые люди, исполняющие свой долг и свято верящие, что оберегают Россию. Если такова наша истинная цель, то объединение сил только поможет. Все прочие цели приведут к потерям. Я видела это своими глазами.
|
|
Непонятно, отчего вдруг Карл тихо кивнул и внимательно посмотрев на Каари, помог ей, оттолкнув от островка лодку с телом внутри. - Осторожнее, Карина, - догнал ее голос будущего маршала уже в тумане. Он был ошеломлен ее решимостью, возникшей на контрасте после той панической битвы с бортом лодки, случившейся всего минутами ранее. Шокировала его и смерть сестры, безусловно. Но сейчас глядя вслед отплывающей лодке, он всецело сосредоточился на живой девушке, покидающей берег.
Путешествие с трупом на борту было не из легких. Туман расступался неохотно, пропуская лодочку, ожидание подвоха утомляло еще сильнее, а озеро все не заканчивалось. Внезапно стало казаться, что Каари просто заплутала, потеряла направление и теперь кружится в центре, потеряв и счет времени. Она надеялась, что останется один на один с озерной ведьмой и только когда лодка ткнулась в песчаный берег, внезапно показавшийся из тумана, девушке подумалось, что это Карл как раз мог остаться наедине с хозяйкой тумана там, на островке, откуда не сбежишь-не скроешься.
Однако ее внимание больше привлекли люди, бегущие к лодке с фонарями. Вполне себе современными фонарями, совершенно по последней моде одетые, смахивающие на ее коллег, только без галстуков. - Каари! Слава Богу! Мы думали, ты уехала, но машина на месте была. Где ты взяла это старье? - указывая на лодку, тараторила еще издалека Сату Корхонен, одетая в чей-то пиджак, на три размера больше нее самой и мужской к тому же. Когда Каари поспешно взглянула в лодку, там никого не было. Только лодка по-прежнему была столетней давности и вполне неплохо сохранилась.
Оказалось, почти наступило утро. В автомобиле Каари сработала сигнализация и не желала умолкать - ее отправились будить и не нашли. Поиски длились полтора часа, пока Каари не явилась сама, гордо возвышаясь посреди пустой старой лодки с веслом наперевес.
Еще несколько часов понадобилось Карине, чтобы осознать, глядя на проступивший в остатках тумана остров, что там ее никто не ждет, что сумку она так и не найдет, а ремень, спокойно изъятый из ее рук Карлом в минуту ее битвы с хозяйкой, найдет пристанище в его гардеробе. Фотографии маршала, которые она дотошно примется разглядывать позже, пытаясь понять, выжил ли тот, запечатлеют юношу, а затем и мужчину, нередко подпоясанного ее счастливым ремнем с тяжелой пряжкой.
Все выжили, даже туман отступил, а значит, Хозяйка осталась ни с чем... Надолго ли?
|
У отца Виктории, Натана Араловича, была одна очень характерная привычка. Всякий раз, работая в редакции и изучая последние известия Европы из газет, он, натолкнувшись на интересную новость, декламировал вслух известное двустишие Мицкевича:
Ciemno wszędzie, głucho wszędzie, Co to będzie, co to będzie?
Этим "цё то бендзе?" были встречены известие о сараевском убийстве, австрийский ультиматум, голосование в рейхстаге по поводу военных кредитов, и многие другие события, истинного масштаба трагичности которых не подозревал еще никто по обе стороны Атлантики. Менялась лишь папина интонация при произнесении давно уже ставших крылатыми польских слов: от скорбной или негодующей до обнадеживающей. Не стоит удивляться тому, сколь часто за последние пару лет "цё то бендзе?" всплывало в памяти Вики. Последний раз - вчерашним вечером...
***
Работа в кафе имела как свои преимущества, так и недостатки. Бывшая столовая общества "Питомник", вновь приведенная к старорежимному виду, имела большую потребность в обслуживающем персонале со знанием иностранных языков, в официантках, способных объяснить бестолковому бритту, что прославленный Маяковским загадочный рьябчшик - это всего лишь особый russian pheasant, и, напротив, что пожарская котлета - это, кхм, не совсем та cotelette, которую вы, господин офицер, могли бы обнаружить своем родном хэм-энд-биф шопсе. За великолепное знание языка Вике до времени спускали многое - и отсутствие отработанной годами сноровки, с какой та же Аня сервировала стол, и отсутствие тех самых округлостей, которыми порядочная официантка обязана радовать взгляд клиента... В разговоре с офицерами и посольскими, правда, приходилось старательно имитировать акцент: ее нью-йоркское происхождение вызвало бы куда больше вопросов, чем легенда, с которой она легализовалась в городе - стандартная история дочери московского коммерсанта из выкрестов, к которому одним нехорошим вечером пришли люди из ЧК, и больше никто его не видел.
Проблема была в том, что изначальный план, с которым товарищ Владимирова устраивалась на эту работу - крейсировать по залу, выхватывая из воздуха важные сведения, каковыми расслабившиеся в непринужденной обстановке офицеры и дипломаты станут сыпать на каждом шагу - не то чтобы провалился, но явно в полной мере не реализовывался. Большинство служащих посольств и интервентов интересовалось исключительно вопросами личной наживы: скупка за бесценок драгоценностей и мехов у беженцев, планы участия в коммерческих делах города и области, ловля рыбки в мутной воде - кажется, это было основной темой всех разговоров. Оставался, правда, вариант с расположившимся в отдельном углу штабом Чаплина, но, во-первых, русские офицеры не были сферой ответственности Вики как официантки, во-вторых, как раз они отличались звериной подозрительностью, и при любом сколько-нибудь важном разговоре прежде всего заботились об удалении посторонних.
Именно поэтому не иначе как счастливым случаем нельзя было назвать тот факт, что именно Вика, а не ее напарница, подслушала обмен репликами между импульсивным кавказцем Ганжумовым и самим "главнокомандующим". Собственно, именно в этот момент в ее голове отчетливо послышался отцовский голос - "цё то бендзе?". Что-то будет?
Вопрос лишь в том - что? Внимательно наблюдавшая за происходящим в городе девушка прекрасно понимала, что дело движется к некоему аналогу прошлогодней корниловщины в Питере. Столкновение между столь разнородными силами, как "демократические" контрреволюционеры с одной стороны, и промонархическое офицерство - с другой, было объективно неминуемым, и единственным сдерживающим фактором (которого не было в 1917 году) здесь являлись интервенты, не заинтересованные покуда в масштабной сваре. Однако котел противоречий явно закипал, и вопрос был лишь в том, насколько достанет сил у теперешних хозяев города из Антанты держать на месте крышку? Изначально Виктория была настроена по этому поводу пессимистически: интервенты даже по соотношению сил выглядели главным игроком, способным загнать в свою упряжку реакционеров всех мастей, и для этого у них имелся нужных размеров кнут и приличный пряник. Однако подслушанный разговор явно свидетельствовал о том, что "цё то бендзе", и "бендзе" без вопросительного знака...
Вопрос был в том, как обернуть ситуацию в свою пользу, увеличив влияние большевиков в городе. Как организовать в случае необходимости выступление рабочих, чтобы не дать офицерью установить открытую военную диктатуру - и в то же время не сыграть на руку эсеровско-энесовской контре? Чтобы в равной мере ослабить и условного "керенского", и обобщенного "корнилова"? Еще одной проблемой было собственное положение Виктории в подполье: она ведь далеко не выглядела его общепризнанным лидером. Слов нет, репутацию девушки среди провинциальных революционеров здорово укреплял статус столичной штучки, видевшей живых Ленина и Троцкого, но возраст в сочетании с незнанием местной обстановки играл не в ее пользу. А многие идеи, которые она планировала реализовать в случае начала открытого конфликта между эсерьем и монархистами, несомненно, вызовут у некоторых узко мыслящих товарищей отторжение, и надо иметь поистине ленинский авторитет, чтобы заставить всех принять ее предложения.
Увы, Вика Владимирова была пока всего лишь Владимировой, но никак не Лениным и не Троцким. У нее сейчас не хватало власти даже призвать к более ответственному поведению в подпольных делах свою соседку по комнате Аню, хотя многие вещи в их с Сержем отношениях уже начинали откровенно раздражать. Положим, с какой частотой загонять паровоз в депо - это их личное дело, хотя после каждого такого вечера любви Вике приходилось очень долго проветривать комнатку, чтобы избавиться от характерного запаха. Но вот денежные дела - это уже другой разговор, и сейчас девушка находилась в крепких раздумьях насчет того, как бы прервать эту аферу Закемовского, не вызвав крупного скандала и ссоры с товарищами, ибо Серж в своих махинациях начал уже откровенно наглеть. Просто пойти к Теснанову и выложить ему все начистоту было точно не вариантом - ей ведь еще очень долго жить с Аней под одной крышей. Мда, Виктория Натановна, куда вам сбрасывать в море контру с интервентами и восстанавливать Советскую власть на территории размером с полторы Франции, когда вы не можете даже дисциплинировать парочку любвеобильных "железнодорожников"?
***
После первого шока от зрелища физиономии Закемовского в окошке еще не до конца проснувшаяся Вика снова услышала в своей голове отцовские слова. "Цё то бендзе." И, пока она одевалась и нацепляла парик, не забыла извлечь из под подушки браунинг: черт знает кого мог притащить на хвосте явно влипший в историю Серж? Предоставив Ане перебранку с возлюбленным, Владимирова прорабатывала в голове варианты действий на случай непредвиденных обстоятельств, приходя пока к одному выводу: что бы ни произошло, кого бы ни притащил с собой Закемовский - инициативу и командование сейчас необходимо перехватывать именно ей. По очевидным причинам. Она молчала, пока "железнодорожники" бранились и суетились, не желая до времени соваться вперед - надо оставаться для незнакомца большей загадкой, чем он был покуда для нее. Но, когда, наконец, прозвучала фамилия ночного гостя, Вика все поняла до пояснений "генерал-губернатора". Началось, стало быть. Самое главное - нельзя сейчас демонстративно удивляться и суетиться: именно ее поведение должен оценивать в первую голову этот отставной козы барабанщик, именно с ней он будет говорить как с законным представителем большевистской партии в городе.
- Ну что ж, этого следовало ожидать, - с некоторой скукой в голосе произнесла Виктория. - Серж, вон там, в углу, веник, совок и тряпка. Подметите, пожалуйста, и оботрите обувь, пока не разнесли грязь по всей комнате. Затем передайте нашему гостю. А вы пока садитесь, гражданин генерал-губернатор, вон табурет, пододвиньте его сюда.
Сама Виктория садиться не спешила, встав в тусклом свете керосинки так, чтобы левая рука с зажатым в ней браунингом (предусмотрительно снятым с предохранителя) оказалась в глухой тени. Не то чтобы она собиралась доводить разговор до смертоубийства здесь и сейчас (это было бы форменным идиотизмом), однако кто знает, как все повернется...
- Ну что, Яков Тимофеевич, - начала она беседу. - Как я понимаю, пришло время, когда контрреволюция стала пожирать своих пасынков? Чаплин решил, что со сворой бесполезных болтунов пора кончать, покуда они не погубили дело борьбы с большевизмом? И вы, стало быть, перед перспективой неминуемой петли явились сюда...
И тут Вика сообразила, что понятия не имеет, о чем говорил с Дедусенко Серж и в курсе ли "генерал-губернатор", что оказался в большевистском логове. Да что за болван-то, хвостом тебя по голове? Неужели нельзя было хотя бы оставить эсера чуть позади и предварительно договориться о том, как ему представляться? А теперь же - теперь предстояло импровизировать. Для начала следовало дождаться реакции гражданина социал-предателя.
-
И тут Вика сообразила, что понятия не имеет, что сказал Дедусенко Серж и в курсе ли "генерал-губернатор", что оказался в большевистском логове. Жизненно).
-
Ciemno wszędzie, głucho wszędzie, Co to będzie, co to będzie? Шарман, абсолют шарман! И, главное, как точно!
-
известное двустишие Мицкевича
+
-
Ну, с почином! Отличный пост! Может, Вика и не Ленин с Троцким, но зачатки настоящей фурии революции уже проявляет!
-
А я говорила, что буду читать. К тому же, пора Босса сместить с главной. Чёт он там засиделся.
|
Эта история начинается в 3 часа 13 минут 6 сентября 1918 года в съёмной комнате на первом этаже покосившегося деревянного дома по Петроградскому проспекту. Здесь живут две официантки кафе «Париж» — Аня Матисон и Вика Владимирова, и сейчас, в этот самый момент, они спят. Селить большевиков-подпольщиков в разваливающейся халупе может показаться клише всех клише, но что я могу поделать, если архангельская подпольная организация действительно собиралась именно здесь (Петроградский проспект, 219)! ссылкаВика спала, и ей снилось странное: глубокое, детское воспоминание о жизни ещё в Европе — в Лондоне, в Париже ли, — будто выплыла на поверхность заброшенная столетья назад в болото деревяшка. Приснился Владимир Ильич: не такой, каким она его видела в этом году в Кремле, а ещё молодой, тридцати-с-чем-то-летний, с гладкой яйцеобразной, не совсем облысевшей ещё головой — Don’t even ask that! — с желчной усмешкой частил Владимир Ильич, обращаясь к отцу, ухватив того за пуговицу на пиджаке. — If I am ever to trust Martov once again, you may, and indeed must, submit me to a loony bin at once! И во сне совсем не странно казалось, что Ильич говорит всё это по-английски, с округлым бруклинским выговором, и, может, дело-то всё и происходило в Нью-Йорке, в редакции «Нового мира» в Ист-Сайде, тем более что отчётливо грохотало, стеклянно дребезжало что-то рядом— наверное, проезжал под улицей вагон подземки, и оттого тряслись темноватые грязные стёкла в свинцовой оплётке в окне, выходящем на краснокирпичную стену с ржавой пожарной лестницей, а в редколлегии о чём-то, как обычно, жарко спорили старшие товарищи, мешая через слово английский с немецким и русским. В той эмигрантской, социал-демократической России, в которой Вика выросла, спорить любили — носатые, бородатые, бедно одетые евреи спорили до хрипоты, с ветхозаветной яростью из-за запятой в резолюции, из-за мельчайшего программного вопроса, из-за места для крошечной заметки на полосе. Их комнаты в съёмных пансионах были чудовищно, до невозможности грязны — и завалены до потолка книгами; они проявляли дьявольскую изобретательность в том, чтобы придумывать своим политическим противникам хлёсткие оскорбительные прозвища — но никогда не вызвали бы самого ненавистного из них на дуэль; они со стороны походили на странненьких, неопасных чудаков, — но Вика знала, что один из них, Лев Григорьевич Дейч, милейший и обходительнейший старичок (в 17 лет все старше сорока кажутся стариками), в народовольческой молодости пырял человека ножом и плескал ему в лицо серной кислотой. Всё это происходило в мире, странно отделённом от окружающего: вокруг струился неоном Нью-Йорк, рекламы на Пятой авеню переливались голубыми, изумрудными огнями, дрожал длинными хвостами золотой фонарный свет в иконно-чёрной ряби Ист-Ривер, маслинно-чёрные форды стадами паслись на блестящем после дождя тюленьего цвета асфальте, — а растрёпанные, тощие, в стоптанных, Европу ещё видевших штиблетах, социалисты, их пучеглазые от базедовой болезни жёны не замечали этого, пропускали мимо себя как что-то постороннее, второстепенное, говоря лишь о безработных, о забастовках, о Циммервальде, Бунде, о предательстве Интернационала, и подводили к каждому наблюдению теоретическое обоснование — то было свидетельством прогрессивности капиталистического общества, это — знаком неразрешимых противоречий капиталистического способа производства. В такой России Вика и выросла, такую и знала, и когда отец, выправляя её детскую картавость, вместе с ней повторял скороговорку про украденные кораллы, восьмилетняя Вика спрашивала у него, неужели речь о том самом Карле, и отец строго отвечал, что если она хочет что-то у него спросить, задавать вопрос надо не по-английски, а по-русски. Перескакивало во сне всё с одного на другое, с Ленина на редакцию, с редакции на кораллы, и уже понималось, что это сон, потому что снаружи этого сна всё что-то настойчиво, дребезжаще стучало, чужой, глухой как из бочки голос скрёб в черепе, и вдруг вкатилась, как биллиардный шар, в сознание мысль: она в Архангельске. Это Архангельск, это её комната на Петроградском проспекте, в комнате холодно, сыро и темно, мерно тикают старые ходики на стене, за окном крупно и редко бьют по железному отливу окна падающие с крыши капли, и если посреди всего этого кто-то стучится в стекло — значит, что-то случилось. Вика открыла глаза. Темнота, белесые квадраты двух занавешенных окон, силуэт герани на подоконнике. С другой стороны, за смутной кубоватой тенью стола — постель Ани Матисон: её койка у противоположной от окон стены, Викина у окна — так было светлей читать, хоть и холодней. Поэтому Вика и проснулась первой от тихого, но настойчивого, всё не прекращающегося стука в окно над головой. Кто-то что-то глухо и настойчиво шептал оттуда, и поднявшись на кровати, Вика увидала в щёлку между занавесок лицо, сперва показавшееся незнакомым, жутким как в рассказе Леонида Андреева, и только когда человек за окном, увидев Вику, сам испуганно отпрянул от стекла, она узнала его — это был Серёжа Закемовский. — Аня! Аня, открывай! — разобрала Вика его голос. Видимо, Закемовский сам не понял, чьё лицо увидел в темноте по ту сторону стекла. — Что случилось? — сонно промычала Аня, приподнимаясь на локте на своей постели. — Впусти! — продолжал страшным голосом шептать Закемовский, показывая куда-то в сторону. — Дверь открой! — Кто там? — хрипло спросила Аня. — Кто-о? — переспросила она у Вики. — Он что, спятил? Который час вообще? Вика снова выглянула в щёлку между занавесками — в жирной грязи раскисшей обочины рядом с Закемовским с ноги на ногу переминался ещё какой-то человек, в надвинутой на глаза кепке и драповом пальто с поднятым воротом. Нет, Серж положительно должен был спятить от любви, чтобы припереться к своей Ане в такую глухую ночь, да ещё когда и Вика дома, да ещё и с каким-то приятелем, — такое было бы чересчур даже для самого ярого сторонника теории стакана воды. Ни Закемовский, ни Аня, впрочем, про подобные теории не слыхали и неизвестно, как бы ещё отнеслись, если бы узнали. У них всё было как-то очень обычно, — такие отношения, как у них, могли бы быть у счастливых и беззаботных ребят из Нью-Йорка, Аню с Сержем и иначе как girlfriend и boyfriend язык называть не поворачивался (да и есть ли в русском подходящие слова?) У них было всё как полагается: и идиотская фильма-комедия «Телеграф сосватал» в кинотеатре «Вулкан», и прогулки какие-то по парку вечерами, и букетик, и смущённая просьба Ани к Вике вечером домой часов до шести не заходить, потому что, ну ты понимаешь почему, и доверительный рассказ обо всём поздним вечером с восхищённым «Ты знаешь, он паровоз! Просто паровоз!» И как-то всё это очень странно сочеталось с дикой жизнью, которую теперь вели они оба, с тем, что они оба были большевики, оба участвовали в сходках группы Теснанова в мастерской Союза транспортных рабочих, оба рисковали свободой и жизнью, пытаясь восстановить в подполье разгромленную в августе организацию. Они и познакомились-то в подполье, хоть оба были архангелогородцы и сто раз могли бы перезнакомиться раньше. Аня была дочкой местного речного капитана, который уехал на пароходе «Шенкурск» с отрядом красноармейцев за пару недель до высадки интервентов и так и пропадал до сих пор где-то на Ваге. Отец её, Яков Иванович, был, Вика уже знала, латышом, но Аня родилась уже здесь, в Архангельске, и говорила по-русски без акцента, а язык своего народа хоть и понимала, но в разговоре с другими латышами-официантами в «Кафе-Париж» предпочитала отвечать на русском. Ане было двадцать два года, но Вика выглядела старше — вероятно, и в тридцать Аня бы выглядела старшеклассницей: маленькая, плоскогрудая и тощенькая, с забранными в две косички тёмными волосами и детским круглым личиком, она была похожа на Софью Перовскую со старых фотографий. Закемовский на её фоне выглядел если и Желябовым, то изрядно поистрепавшимся, — пускай Серж был и высоким статным парнем из тех, что играют в футбол квартербеками, но за тот месяц, который Вика с ним была знакома, Серж сильно осунулся. До того у него была отличная, не только прибыльная, но уважаемая в революции работа — печатник, авангард пролетариата, и если бы Вике довелось всё-таки поработать в «Архангельской правде», с какой целью она в свой родной город и приехала, она наверняка бы с ним и так познакомилась. Во время августовских событий Закемовскому поручили сжигать документы в редакции, а сделав это, он решил из города не бежать, а остаться в подполье. На квартире своих родителей он показываться опасался, жил у товарищей — пару дней там, пару дней здесь, — и нищенствовал. Кажется, за этот месяц он питался только тем, что Аня выносила ему с кухни «Парижа», благо это было одно из немногих мест в городе, где продовольствия было вдоволь. При этом Аню в кино он водил за свои деньги — хотя, ну, как свои? Условно свои: как оказалось, он раз за разом занимал по мелочи у профсоюзника Теснанова, главы подпольной группы. Закемовский думал, что об этой его нехитрой схеме никто не знает, и Теснанов-то впрямь считал, что деньги Закемовскому он даёт на конспиративные цели, а вот Аня с Викой давно уже выяснили, откуда Серж их берёт. Аня не возражала: «А что, пускай, — невинно говорила она Вике. — Не тысячи же он берёт? Десять, двадцать рублей. Пускай потешится». В таких вопросах она к Сержу относилась снисходительно: но, впрочем, тот действительно был простоват. — Да кто там с тобой? — спросила Аня, тоже подойдя к окну. — Впусти, говорю! Потом объясню! — продолжал своё Закемовский. — Да погоди же ты! Мы не одетые! — Ну быстрей! — прошипел Закемовский, оглядываясь по сторонам. Принялись второпях одеваться, дрожа от холода, — на дровах экономили, не топленная с вечера стенная печка была чуть тёплая. Чиркали спичками, зажигая керосинку на столе: когда заплясал под стеклом огонёк, разбрасывая по комнате рыжие тени, посмотрели, наконец, на часы на стене — четверть четвёртого, собачий час. Наконец, Аня раздвинула занавески, обратилась к стоящим за окном: — Через окно! Полезайте через окно! — Да ты открой… — начал было Закемовский, показывая на дверь. — Через окно, говорю! А то весь дом перебудите! Ну, живо! — и Аня принялась со стеклянным дребезгом открывать рассохшиеся деревянные рамы рядом с Викиной кроватью: в комнату хлынул сырой пробирающий до костей воздух с дождливой улицы. Серж спорить не стал: он вообще, замечала Вика, с Аней не спорил, когда та ему что-то указывала. — Осторожней, цветок! — только и успела сдавленно воскликнуть Аня, когда в окно полез Закемовский, — он повалил коленом тяжёлый горшок, герань грохнулась на пол, Закемовский зачертыхался. — А! Ну и хрен с ним, — оглянулся он на рассыпавшуюся по полу кучу чёрной земли, осколки горшка. — За мной! — вполголоса позвал он в окно. И вслед за Сержем в окно полез, марая вымазанными в грязи сапогами подоконник, незнакомый Вике человек — мужчина лет тридцати: Перебравшись в комнату, с чертыханьем наступив ногой на кучу земли на полу, он остановился и растерянно, испуганно оглядел стоявших перед ним девушек, ничего не говоря. Серж тоже выглядел растерянно. — Тут такое… — начал было он. — Окно-то закрой! — зябко обхватив себя руками, приказала Сержу Аня. — А, ну да. Сейчас! — Серж заторопился затворять раму. — Вы кто такой? — обратилась Аня к незнакомцу. — Я… — замялся тот. — Это Дедусенко, — плотно затворяя раму, не оборачиваясь, глухо сказал Серж. — Кто? — не поняла Аня. — Дедусенко, — повторил Серж. — Какой ещё к чёрту Дедусенко? — Я да. Я Дедусенко, — будто признаваясь в смертном грехе, с запинкой сказал незнакомец. — Отлично, вы Дедусенко. Поздравляю вас, вы Дедусенко, — нервно воскликнула Аня. — Это мне должно о чём-то сказать? — Ну, Аня… это же, — показал на Дедусенко Серж. — Я генерал-губернатор, — с неожиданной важностью сказал тот и горько добавил: — Нас свергли. Всё это было какой-то нелепицей, сумеречным бредом, фарсовой сценой, картиной из жизни обитателей loony bin, куда Ленин из сна предлагал себя отправить: перепуганный, жалкий человек с кепкой в руке, в мокром, капающем водой драповом пальто и замазанных грязью сапогах в три с четвертью часа ночи стоит над разбитым горшком с геранью, одной ногой в рассыпанной на полу земле, судорожно приглаживает чёрные волосы и заявляет, что он — генерал-губернатор и что его кто-то сверг.
-
Должен сказать, что действительно, это весьма забавно. =)
-
Уххх, лиха беда начало! Люблю, когда мастер тоже моего персонажа ^-^
-
Великолепнейшие, ярчайшие, и немного хтонические картины - и это прелестно!
-
+ просто восторг
|
|
-
Первое, и основное – время работает против Марка. Хаос в Комплексе может только подниматься или уже утихать, но к тому моменту, когда здесь появятся специалисты СБ, для Ортеги начнется гонка со смертью
Хороший пост. И мысли правильные
-
Нужно избавиться от Терренс при первой возможности. Нельзя – она не только комбайн, но и компактный шагающий броневик. Какие мысли у напарника, однако!
-
Думающий техник - горе в семье!
|
Ход 1 второй недели:Казимир:Гулянья - почти всегда к месту. Кто ж не захочет окунуться в атмосферу веселья и праздника, да к тому же еще и не за свой счет считай. Даже актеришки и музыкантишки, которым монетка перепала, - вряд ли останутся одиноки. Ведь сколько еще таких же набежит себя показать да монет по шапкам насобирать? Казимиру думалось что немало. Но на случай полагаться он не желал. А потому и отрядил Янчека, чтобы тот устроил все как должно. Чтоб все как по маслу случилось. Размазывать торжества по городу Казимир не собирался. Должно было провести все напротив ратуши. Чтобы и гулянье было вот оно, рядом и видно, да чтоб и хулиганье какое ежели появится - так изловит его проще было. Пан Будикидович отдавал себе отчет, что солдат у него не то чтобы много, на весь город точно не хватит. Да чтоб впечатлений было поболе, конечно же. Они же, впечатления эти, передаются от одного к другому. Молва скоро разнесет слух о событии. А там глядишь, слово за слово, каждый год обещаться можно устраивать такие. И люду хорошо, и Казимир не прочь раскошелиться. С паном Юзефовичем решить вопрос пан решил так. Все равно Ян должен был навестить его в середине недели. Оттого велено передать пану Юзефовичу, что денег он просит немало. А поскольку сейчас все Будикидовичи заняты - то Ян навестит пана после праздника и монеты принесет. На то можно и расписку дать, коль скоро слова пана Будикидовича мало окажется. Но сговорчивость и щедрость хоть и свойственны Казимиру были от роду, но всему свой предел имелся. Негоже, чтобы на юстициарии княжьем наживались. Тем боле негоже, чтобы на людском счастье наживались. А потому дан был наказ Янчеку, чтобы приглядел он за паном Юзефовичем, коль навестить он гулянья изволит. А коль не навестит - чтоб слушал внимательно кто говорит что. Да чтоб нашел семь-восемь слухачей, кто слышал как пан Юзефович непотребно отзывается о княжиче. А уж девку какую найдет ежели обиженную - то помянет еще не раз пана Будикидовича неженатый Юзефович следующей же неделей. А там и поглядеть можно как это обернуть придется. Ян:Последние слова отца немало повеселили Янчека. Тотчас он смекнул и кому нашептать в пьяное ухо можно слова Юзефовича, и кто подтвердить готов что слышал то на суде, коль придется, и даже кто жалобу надиктовать готов. Но в мыслях всплыли сладкие бедра Лидки. Лысый круглый Юзефович не зря ходил неженатым. Сладкие бедра ммм... Поскольку возраст его был еще о-го-го - голову ему могли вскружить могла ... сладкие бедра... красивая дева. И тут Лидка становилась даже слишком... необходима молодому пану. Нет-нет! ... сладкие бедра... Он отдавал себе отчет в том, что слишком нужна она ему становится. И не только по отцовским поручениям. Жаждал юный пан вновь раствориться в её ...сладких бедрах... объятьях. Но ослушаться батюшку позволить себе все ж таки не мог. Нужно было поговорить с Лидкой как дело с Юзефовичем провернуть. Да чтоб сам-три видел кто непотребства. Хотя сойдет если и услышат под окнами. Почему бы и нет? А там принесут отцу и барнь пана Юзефовича на великокняжича, и жалобу от девки молодой и красивой - тут уж Ян и скрутит из торгаша такой узел, что не выкрутится. И деться ему будет некуда. А потом навестит Лидку, как дело справится, и... это будет потом... ...а пока Ян Будикидович решал дела насущные, вкушая яства немчуры местной. Весьма недурные яства, должно заметить! Да неприкрыто поглядывал то на одну дочь вдовца, то на вторую. - Благодарю вас за столь радушный прием. Видит Бог, давно мне не оказывали столь теплый прием. - вежливо кивая каждому за столом, провозгласил не обделенный вежливостью и лицемерием Ян. - Эм... - ... вы совершенно правы, герр Норберт! Ваша проницательность делает вам честь. Но мне бы не хотелось, чтобы умы ваших очаровательных дочерей стращали мы разговорами о делах. Вам и без того непросто, должно быть, воспитывать двух девочек одному. А пока вы могли бы представить нас и рассказать, как удалось вам воспитать этих прелестных созданий, и рассказать чему обучены они. И, если вы позволите, быть может продемонстрируют. Вы, должно быть, уже нашли женихов для них? Кстати, мой брат Гжегож весьма счастлив в браке. А женат он на немке из Силезии Николетте фон Фольч. Доводилось бывать вам в тех краях? Гжегож:Какого черта отец отправил Гжегожа к татарщине - ума приложить не мог младший сын. «Пригласить». Пригласить и письмом мог. Чтоб рассказал что за люди? Странные люди, чудные обычаи, дивные одежды и украшения. Но люди. Из плоти и крови. А ежели ткнуть ножом - то помрут как обычные, в том Гжесь не сомневался. Требование придти к отцу с сестрой Гжегожа конечно удивило, но не стало чем-то выдающимся средь остальных диковинок, что увидел он ранее в доме вдовы Кшиштововны. Кто такая эта вдова молодой пан не помнил и решил при случае поинтересоваться, но не у арендаторов все таки. А потому согласился он на это легко, ведь знал, что пан Казимир знал как вести себя в любой ситуации, а потому чтобы удивить или тем более смутить батюшку потребуется что-то большее чем смуглолицая девка в волосах и с кольцами. Это Янчику такая дикая кобылица голову смутить, а то и сорвать, может, а пану Казимиру: что билом в колокол бей - по-новому звенеть не станет. Рассуждения Илдиза о ценах Гжегож пропускал мимо ушей, а вот в планы вслушивался. Он так и не понял до конца что делали здесь Идлиз и Динара. Они конечно скрывались от хана, но отец упоминал что уверен, что это не вся история. В чем заключалось их богатство, сколько слуг с ними и охраны. Почему бежать им пришлось, в чем провинились перед ханом. Что интересно этим людям, чем живут они и что хотят от жизни. Но был таки один наказ Гжегожу тайный, о котором не знал даже Ян. Наказ, от которого плевался Гжегож, но все ж отца ослушаться не посмел и взялся выполнять порученное. А от того спрашивал он у Илдиза подробно и жизни их и все то что велено узнать было. Благо по обычаям татарским прием длился небыстро, и времени у Гжегожа было в достатке.
|
|
-
Думать о сытости и спокойствие сейчас не просто цинично. Это глупо. Чувствую отголоски давних споров, должны ли белые были заняться налаживанием быта у себя в тылу, или наоборот, все усилия направить на фронт.
|
- Разумно, - согласился пан Болеслав. - У кого добрая рука и добрый меч - тот всегда себе гроши заработает. А у кого еще и доброе имя в придачу - тот из грошей сделает злотые. На том и порешим. На вопрос о бумаге пан Вилковский только мотнул головой. - Да на что она нам? Я на память не жалуюсь, а тебе и подавно рано ещё - вон какой бодрый. По рукам - и весь сказ. Этот Эрих казался справным малым, даром что немец. Да и вообще, пан Болеслав немцев не любил, но отдавал им должное. А на войне уважение к тому, кто с тобой бок о бок идет, поважнее любви-то будет. Когда с финансовыми вопросами было улажено, пан Болеслав перешел к делу. - Теперь слушай. Первый раз подраться выпадет уже на этой неделе. Дельце - секретное, поэтому ты пока своим не сказывай, чтобы зря не разболтали. Ты ж сам понимаешь - любой удар втрое сильнее, когда он неожиданный. Расскажешь что да как перед самым выступлением. Есть тут у нас один ватажник, больно охочий до обозов купеческих. И мы его укоротим. Народу у него, говорят, немало, но это не воины - ватажники: если как следует в зубы им двинуть, да неожиданно, войну воевать они не будут, разбегутся. А нам того и надо - нам главное его самого поймать. А хитрость такая. Поедет обоз - вроде как с провиантом. Только вместо провианта в телегах будут бойцы. Я так сделаю, что он этот обоз не пропустит. Ватажникам что главное? Чтобы подводы не ушли. Поэтому попробуют они нас взять на лесной дороге, а ударят с головы и с хвоста - чтобы ни вперед, ни назад телеги не уехали. Сам он в драку лезть мастак, да и спесь кое-какую имеет, поэтому я думаю, что пойдет на голову и главные силы его там будут. Твои все в голове пойдут и я сам там пойду, а кто похуже - тех в хвост поместим. Разбойники, наверное, по обыкновению своему скажут, мол, попались, так не дергайтесь. Тут я свистну - и нужно, чтобы арбалеты твои тут же из повозки прямо залп и дали. Это им как бадья холодной воды в рожу будет. А дальше уже ломанем их. Такой план. А чтобы в городе никто не заподозрил и не разболтал, в подводы погрузимся уже за воротами. У самых стен всё одно грабить не будут, дадут отъехать. Что скажешь?
Анджею же он сказал: - Иди к Тыверскому. Скажи так. Пан Вилковский передает поклон и просит, мол, сказать: есть дело, чтобы славы добыть, да не хватает одного хорошего, храброго шляхтича с дружиной. Пан Вилковский сразу о тебе подумал первым делом, никому больше не предлагал, потому что знает, что ты как раз такой воин и есть. Но - главное все держать в секрете. Если готов силушку и сноровку показать и славу добыть, то никому ничего не говори, а сам с дружиной тихо соберись и в день, в какой скажу, на этой неделе на рассвете жди за воротами, от которых дорога на Краков, у пригорка, на котором дуб раздвоенный растет. Людей схорони в чаще. Сам хочешь пешим приходи, хочешь конным, а людей своих приводи обязательно пешими. И потихоньку все, потихоньку, никому ни слова, а то все испортится, и не видать нам ни славы, ни грошей. А так с Божьей помощью добудем и то, и другое. Вот все так и передай.
|
ー Чего там сложного-то? ー воскликнул Уиллем подрагивающим от напряжения и хмеля голосом. Он был на взводе и уже успел к этому времени опрокинуть не одну чарку. Трезво и хладнокровно смотреть на то, как веселится преступник, было невыносимо.
Коллинзу не понять, он не видел женского отчаяния и опустошённости, в его ногу пальцы жертвы не впивались как в борт спасательной шлюпки при кораблекрушении, даже наверняка не представлял он себе никогда, что может походя убить человека безразличием. Слишком много апатии в прошлом, слишком много дисциплины в настоящем, все привыкли. А вот в такой момент пройди мимо, отмахнись, отвернись, и кто-то где-то повесится, а и задержись, но никак не посочувствуй, и лишь узнаешь, кто именно. На всю жизнь запомнишь.
Уиллем предпочитал запомнить другое, но война сбивала с толку, проклятая другая война, что без стрельбы, но не без слёз. До одури мерзко видеть врага не сквозь прицел, не хмурым или скалящимся, и не опасным, а вот таким — рядом, смеющимся, преломившим хлеб. А точно ли враг? Знакомая форма, спокойный взгляд. А что люди вокруг? Ответственность, обуза, но и отрада, отдача. Другая только отдача, без мозолей и ноющей боли в плече с непривычки. Приятная такая отдача со вкусом соленьев, стряпни и спирта. Все эти празднующие могли бы уже поубивать друг друга, если бы не союзники. Хотелось так думать. Хотя бы так.
Нет, нет, окстись. Это всё выпивка, шумок в голове, эхо расслабленных разговоров. Торжественная часть позади, пора вспомнить, что на кону. Отделить зёрна от плевел. Если бы не союзники, тут уже могла бы идти война, но если бы не один определённый "союзник", одна конкретная девушка могла бы быть счастлива.
Деревянная была, не знала чего хотела? Не так поняла, непонятно объяснилась? Я тебе покажу, сукин сын. Узнаешь сейчас на своей шкуре, чего сам не хочешь. Врежешься харей в чужое недопонимание.
Изнасилование так изнасилование. Флирт за флирт, произвол за произвол.
Плачься потом, что шотландцы ошиблись, что ты просто любить желал и быть любимым. На деревянных ногах в часть вернёшься. Без чести, которой и у самого не было, которую и у другой отнял.
— Девчонку мне туда, — Уиллем озлобленно глянул на капрала и залпом опрокинул ещё одну чарку, — Идём до конца.
Хотел было закусить, как только что русские учили, цапнул даже огурец солёный с тарелки, но сжал так сильно, что на пальцах лишь кашица тёмно-зелёная осталась. Ударило в нос ленивым умиротворением, но Уиллем угрюмо отшатнулся, вышел из-за стола и, вытерев руку о штанины и ссутулившись, пошёл к условленному месту.
-
До одури мерзко видеть врага не сквозь прицел, не хмурым или скалящимся, и не опасным, а вот таким — рядом, смеющимся, преломившим хлеб. И ведь не поспоришь! Такой враг - самый страшный!
|
-
Мда
Да ладно тебе, нормально все
-
Очень крутой персонаж. Здорово, что у него есть глубина. Не только яркая жизнь и пробитые черепа, но и вот такая, абсолютно нормальная, человеческая сторона. Хорош.
-
Херово когда ты знаешь имя, это все усложняет. Труп перестает быть трупом И ведь не поспоришь.
|
|
Терренс. Всем. Монотонная, однообразная работа. Почему-то сейчас, когда ты все глубже и глубже погружаешь манипуляторы в твердый только с виду материал, тебе вспоминается смутный образ. Прежде, чем понимаешь, о чем он, вспышка. Виктор, сидя на краю кровати, спиной к тебе, смотрит на панораму мерцающих за окном голографических вывесок. Мелодичный щелчок крышки допотопной биотопливной зажигалки, тихое похрустывание колесика, искр сноп, треск занявшегося табака, сизого, смолистого дыма тяжелые клубы. Убирает металлический брусочек в карман своих костюмных брюк, которые уже успел натянуть, и ты, разглядывая его со спины, в очередной раз понимаешь, насколько же он, офисный работник, фактически - клерк, себя любит. Поджарое, крепкое, ровно и в меру загорелое тело, а ему, вроде бы, лет сто тридцать, может чуть больше, выглядит, ну, на двадцать с небольшим. Каркас собран, разумеется, по специальному заказу, лучшее оборудование, визуально и тактильно от "мяса" неотличим, а все эти татуировки, тончайшей вязью клинописей опутывающие кисти, запястья, вьющиеся вдоль локтей, поднимающиеся выше, укрывающие собой плечи, сплетающиеся на спине замысловатыми узорами, сделаны и заговорены опальными мидмирскими жрицами, плюс, каждый крупный овал мутно-голубого цвета, похожих на застывшую смолу драгоценных камней, инкрустированных в каждый позвонок и словно нарочито выставленных напоказ, представляет собой миниатюрный псионический резонатор, усиливающий его и без того немаленький псионический потенциал. Тычешь в один из них, тот, что промеж лопаток, подушечкой большого пальца вытянутой правой ноги. - Устал, старичок? Мужчина ничего не отвечает, только стряхивает сигаретный пепел прямо на пол. Продолжаешь щупать теплые камни, двигаясь по ним вниз, к пояснице. Нет, все же подает голос. - Не устал. - А что тогда? Поворачивается вполоборота, и ты видишь, что он за прошедшие секунды снова отпустил свою привычную бородку, готье с усами, хоть и знает твое к этому его образу отношение. Улыбается, демонстрируя имитированные под "живые", цвета слоновой кости зубы. - Просто вспомнил тут. - Что вспомнил? - Что мог бы сейчас играть в гольф, с Флетчером. - В смысле? - В смысле, мог бы в гольф играть, а вынужден, вот, как мехвод. - Кто? - Механик-водитель. - В смысле, Вик? - Ну, с бронетехникой тр... - Ебаная ты свинья! Тычок пяткой в бок, чудовищной силы, такой, что обычного человека просто разорвал бы надвое, отправляет хохочущее тело Корли в полет. Уже проламывая собой собой укрепленное стекло, на пару мгновений задерживает падение, цепляясь за осколки руками, кричит: - Прости, надо ехать! И вываливается прочь, в вечный шум и несмолкаемый гомон бессонного города, а вместо него в провал выбитого окна хлещут, вырывая уцелевшие автожалюзи из креплений, порывы холодного ветра. Засовывается коротко и модно остриженная голова любовника обратно, на мгновение показавшись над подоконником: - Обиделась?
-
Да, про мехвода - это чудесно!
-
когда твоя любовница танк, а ты мехвод)))
-
Ахаха. Волшебно.
-
«А хотите по-настоящему?»
-
Ох уж эти любовные игры...
-
За такие шутейки могут и в башню настрелять.
|
|
Так как никто не торопился ответить "юноше младому со взором горящим", это дало возможность и время Симоновой, чтобы высказать свою позицию. - Говорить присутствующим "доброй ночи", я не буду. Это было бы лицемерием, так как я отнюдь не считаю эту ночь доброй. Николай Васильевич, - последовал легкий кивок головой, - не расстраивайтесь. Худшего не произошло. Я пришла сюда с англичанами, а не вместе с ними. Надеюсь, разница не требует разъяснений. Просто я узнала о перевороте, находясь с джентльменами в одной, хм, бане. Просто совпадение. И лейтенант -полковник Торнхилл, убедил меня, что прежде чем кидать бомбы и поднимать народные дружины, стоит поговорить с нашими заговорщиками. Дать возможность нашим верным союзникам, - два последних слова женщина произнесла с нескрываемой иронией, - отыграть назад. Репутацию себе они этой попыткой убили напрочь. Но лучше мертвая репутация, чем трупы на улицах. Она скользнула холодным и равнодушным взглядом по Филоненко и Милеру. - А вы, Максимилиан Максимилианович не радуйтесь раньше времени. Игра только начинается.
Потом Ласточка ядовито улыбнулась Раушу. - Вы правы, молодой человек. Стоит дождаться господина Чаплина. Мне даже интересно познакомиться с этим самоубийцей. Почему-то, планируя переворот, он забыл, что имеет дело с эсерами. А в ряды нашей партии, вместе с политиками, народниками, агитаторами, хозяйственниками, обывателями, рабочими и крестьянами давно затесалась горстка отщепенцев. Симонова скорбно сложила губки. - Называя вещи своими именами, профессиональных убийц и террористов. Которые, худо - бедно, боролись с охранным отделением и полицией целой империи. А пройдя великую войну, лично я, не говорю за других, выучила множество новых трюков. Так что если бы переворот оказался успешен, Георгий Ермолаевич скоропостижно бы скончался. С вероятностью десять против одного, буквально не дожив до вечера. Хотите пари?! - спросила она с вызовом. Потом Ласточка улыбнулась Берсу. - И, как говорил этот симпатичный военный, народ, поддерживающий эсеров, не потерпит военных у власти. Вам просто нечего им предложить. Людям нужны земля, свобода, выборы, социальные гарантии, работа, профсоюзы. Чтобы воевать с большевиками, надо иметь почву под ногами. Иначе вы сами толкнете людей в лапы красных.
Последним под улыбку и язвительный язычок Ласточки попал Катберг: - Господин Катберг, я понимаю, русский язык для вас не родной, так что грубая ошибка вполне простительна. Вы сказали "мы" так, как будто это "вы" собираетесь за союзников решать как и что им делать. На самом деле решать будем именно "мы", все, а не "вы". Женщина коротко рассмеялась. - Мне кажется, что я попала прямиком в басню дедушки Крылова. Про лебедя, рака и щуку. Если что, - Ласточка коротко ткнула пальцем в сторону стены напротив себя, не особенно разбираясь какая это сторона света, - Москва и Петербург где-то там. И нам надо довести туда телегу.
-
Прямо орлица, а не ласточка.
-
В этом модуле моё дело сторона, но так-то... за эсэров, конечно!))) Так их! ;)
-
Очень хлесткие выпады! Градус дискуссии нарастает!
-
За мертвую репутацию :)
|
|
Рауш сидел, положив руки на эфес Аннинской шашки* в ножнах на ремне, и рассматривал собравшихся с выражением флегматичного безразличия на лице. Прямая, словно металлический стержень был внутри, спина, однако, выдавала то, что Константин вовсе не был спокоен. Он думал, прокручивал в памяти события прошлых часов, взвешивал их. Мог бы он не допустить этого собрания? Вероятно. Рауш мог бы встать на пути Торнхилла и дать тому выбор: убираться вон или шагать дальше через его труп. Очевидно было, что британец вынужден был бы выбрать первое. Он не стал бы начинать гражданскую войну внутри гражданской войны, как он выразился сам, своими руками. И он вынужден был бы не дать сделать это Берсу.
Но что с солдатами? Готовы ли они были стоять на пути Торнхилла вместе с Раушем? Просто телами своими преграждать путь. Трудно было сказать. Нелегко стоять перед дулами пулеметов, даже если понимаешь умом, что приказа открыть огонь никогда не поступит. Да и поняли бы солдаты? Смог бы Рауш донести это до них? Кто знает? Он ведь не был знаком с бойцами. Риск был бы велик. Непозволительно быть может велик.
Но почему Торнхилл вообще возник здесь, в этот поздний час? Была ли в этом вина самого Рауша, который допустил где-то прокол и выдал себя британцу ещё днём? Был ли среди заговорщиков кто-то, кто решил, быть может и из благих побуждений, выдать план английской контрразведке? Рауш ведь и сам предлагал сперва согласовать все с союзниками. Быть может так и следовало поступить. А быть может кто-то случайный услышал по воле злой судьбы одну подозрительную фразу в «Париже» и поспешил донести о ней союзникам? Вполне возможно.
Все это, впрочем, было неважно. Все прошло, все решения приняты. Оставалось действовать сообразно текущей обстановке.
- Вера Антоновна, постойте. - Рауш остановил барышню жестом, - Не может быть никакого заседания, пока здесь нет Георгия Ермолаевича. Подождём его.
- Позвольте, однако, мне высказать пока своё сугубо личное мнения о причинах всего нашего конфликта.
Рауш положил ногу на ногу и откинулся на спинку стула.
- Видите ли, у армии и у правительства в текущем его составе совершенно разные... приоритеты.
- Армия своею целью ставит в первую очередь борьбу с большевизмом и освобождение от него России. Всей России. - он выделил последние слова, - Это наша единственная цель, ради которой мы готовы были даже идти на компромисс с социалистами.
- Для текущего правительства же, почти целиком социалистического, цель вовсе не в этом. По меньшей мере, создаётся такое впечатление. Текущее правительство будто получило в своё управление страны - Северную область - и теперь проводит в ней политику, которую предписывает идеология партии эсеров и партии народных социалистов. Я не буду даже говорить о том, что идеология эта преступна. Пусть. Перед большевизмом она все равно меньше зло. Главный провал вашего правительства - он указал раскрытой ладонью на Чайковского, - как раз в том, что вы ведёте себя как правительство суверенного государства. Для вас освобождение России и борьба с большевизмом - это внешняя политика, не более. На первый план у вас выходят реформу здесь, в Архангельске, в Северной области, реформы в социалистическом ключе. И именно потому вы пренебрегаете армией. Потому что до сих пор строите новый мир, будто сейчас февраль прошлого года, а от немцев и большевиков вас вечно будут защищать союзники. А нам нужно не строить! - Рауш наклонился вперёд, впервые повысил голос: не кричал, но видно было, что он распаляется, - Нам нечем и негде строить. Нам нужно защищать то, что есть. Любой ценой!
Константин снова откинулся на спинку стула и вздохнул.
- Потому Области нужно новое правительство, «деловое правительство», если позволите. - теперь он вновь говорил холодно, словно об очевидной каждому истине, - Чьим первым приоритетом будет борьба с большевиками и спасение России. - он обернулся к Торнхиллу, - А вместе с тем и выполнение союзнических обязательств. Враг у нас один и большевизм только один из ликов его.
|
Пока Мухин разговаривал с Фрайденфельдсом, красноармейцы шумно разбредались по двору, по дому, подбирали у лежавших китайцев винтовки, обрезы, тащили их куда велено. Другие развязывали вещмешки, доставали миски с ложками, спешили к потухшему уже костру, к котлу с горячим варевом: там по-хозяйски уже расположился Седой с найденным подле котла половником.
— Да ты погуще, погуще накладывай, — говорил ему несостоявшийся мародёр Зотов, жадно принюхивающийся к густому мясному духу, поднимающемуся от котла. — Не ссы, тут на всех хватит, — успокаивал его Седой. — Братцы, а это… а оно не человечина тут? — беспокойно заглядывал за их спины Шестипал, тоже стоящий с миской. — Да какая человечина? — возражал ему козлобородый Нефёд Артюхов. — Мясо, не видишь разве? — Человечина тоже мясо, — недоверчиво замечал Шестипал. — Не хошь, не ешь, — протягивал руку за его миской Седой. — Потчевать велено, неволить грех. — Да вон, из консервов это мясо, — успокоил его Зотов и поддал ногой в беспорядке валяющиеся под ногами пустые банки из-под консервированных щей с кашею.
Шестипал ещё раз подозрительно оглядел красные мясные лохмотья, плавающие в густом крупяном вареве, но миску протянул.
Получившие нагоняй от командира калужане удалялись занимать посты в охранении вместе с Агеевыми. Ерошка Агеев неразборчиво на них ругался, оглядываясь и мотая головой в папахе в сторону оставшихся на дворе командира с комиссаром. «Червонцы-то», — донеслось до Фрайденфельдса. «Туда оба живо!» — сердито прикрикнул на них старший из Агеевых, показывая на поле: калужане понуро побрели, куда сказано.
— Лёшка, поди мне тоже пошамать принеси, — окликнул тащащего три винтовки на плече юнгу Петрова Живчик, снова присевший на завалинке. — А ты у нас теперь прима-балерина, тебе всё в постель теперь, так, что ль? — остановился на крыльце Петров. — Мне ходить больно, балда! — возмутился Живчик.
Тюльпанов всё так же стоял рядом с командиром и комиссаром, дожидаясь окончания их разговора. Невысокий, с немолодым лицом — нездорового серо-кирпичного цвета от многолетней работы в цеху — и седыми коротко стриженными волосами, он выглядел до абсурдности неуместно здесь — в своём рабочем картузе, добротном, хоть и поношенном уже сером подбитым ватой пиджаке с какой-то бесформенной накидкой сверху, в заляпанных жирной грязью сапогах. Было видно, что в отличие от остальных, в основном молодых красноармейцев, которых сейчас занимала лишь жратва, этому разменявшему уже шестой десяток слесарю с Путиловского здесь, в диких северных лесах, на разгромленном китайцами хуторе, неуютно: это у себя в цеху, где он был старшим мастером, было всё привычно и понятно, это там его все слушались и почтительно называли дядей Хрисанфом или Хрисанф Иванычем, — а здесь не то.
— Ваня, — снова обратился Тюльпанов к Мухину, с которым был знаком больше, чем с Фрайденфельдсом. — Они ж, — кивнул он на пленного ходяшку, скорчившегося у завалинки, — там трупов навалили в сарае том. Надо делать чего-то. Пойдём, покажу.
Втроём — Фрайденфельдс, Мухин и Тюльпанов, — направились к гумну, и уже на подходе почувствовали, как от приоткрытых тёмных дверей бревенчатой постройки несёт чем-то гадким, необъяснимой тошнотворной смесью запахов — тяжёлого, густого смрада гниения, помойки, падали, а вместе с тем — чем-то едким, известняковым, нашатырным, больничным, что ли.
Прикрывая лица руками, заглянули внутрь, в тяжёлый, перехватывающий дыхание смрад, в мушиное жужжание: тёмное широкое помещение со столбами, поддерживающими крышу, земляной пол с почернелой гниющей травой по углам, а в середине — макабрическая помойка, чудовищная свалка: разбросаны коровьи, овечьи, лошадиные костяки — ветчинного цвета рёбра, похожие на обхватывающие что-то огромные пальцы, облепленные жирными чёрными мухами тазовые кости с дырами под вывороченные суставы, на нежно-розовую гусеницу похожий кусок позвоночника с правильным рядом дырочек по боку, покрытая серой, как запекшаяся грязь, шерстью воловья башка с серыми рогами и почернелым носом, куски рыжих шкур, груды гнилой, чёрной требухи, склизкие груды кишок. Вперемешку — помоечный мусор: тряпьё, жестянки, битое стекло, консервные банки из-под щей с кашею. Сверху — неровно рассыпанный белый порошок, местами серой, будто коркой покрывающий кости, хлам, превращающий кособоко лежащую на полу овечью голову в подобие серой гипсовой фигуры.
И сразу не заметили, только через несколько мгновений взгляд отчётливо выхватил, как на детской картинке «найди спрятавшегося клоуна в лесу», из мешанины присыпанных серо-розовых костей, гнилья, хлама — чьи-то босые, с жёлтыми пергаментными пальцами ноги, повёрнутое вверх и вбок почернелое, глянцевитое, ни на что уже не похожее лицо, торчащую из-под гребёнки белесых коровьих рёбер угольную руку. Несколько тут таких трупов лежит, промеж костяков и помоев, — только и успели приметить, прежде чем отпрянуть от смрадного проёма, кривясь.
— Они поджечь хотели, — надсадно проскрипел из-за спины голос Поли: та, как оказалось, опасливо пошла следом за комиссаром с командиром, опасаясь удаляться от них. — Керосин весь извели, а не занялось. Дождь был, потухло всё.
Действительно, заметили Мухин с Фрайденфельдсом, один из углов здания был обуглен.
— Эй, эй, а ты куда намылился? — бодро забасил от крыльца Живчик. — Лёшка, лови ходюка! Ползёт куда-то! Стоп машина, тебе говорят! Лёшка, ну! — Стой, стой! — весело наперебой закричали китайцу бойцы от костра.
|
Когда пальцы успели так зеледенеть, Каари даже не заметила: покрасневшая кожа, негнущиеся суставы, звездочки инея на руках! Однако воля к жизни была сильнее, а ремень и того крепче. Первый удар был на редкость мощный, лодка заходила ходуном и вода плеснула в лицо. Глаза пришлось закрыть, а когда Каари открыла их, коварная преследовательница сдвинулась чуть в сторону, ближе к Карлу, а одна из бледных рук потянулась в его сторону, получив тут же удар похлеще первого.
Неизвестно, кто бы выдохся первый, но тут худенькие плечи Каари обхватили две сильных ладони, сжали, останавливая, и возле самого уха горячее дыхание обрело смысл в нескольких словах: - Каари, послушайте, Каари! Придите в себя, отдайте мне. Отдайте,– мужские руки настойчиво перехватили ремень, голос, показавшийся знакомым, теперь совершенно отчетливо принадлежал Карлу.
Лодка опасно раскачивалась, готовая вот-вот перевернуться. Тем не менее мужчина приобнял Каари, закрывая от чего-то и нашептывая успокоительную белиберду. Бледные руки уже не держались за борт. Они то показывались над поверхностью воды, то исчезали под ней, повинуясь течению. - Это всего лишь мертвое тело. Утопленник. Утопленница. Госпожа Каари, прошу вас. Нам надо что-то решать,- продолжал говорить будущий маршал Финляндии. – Мы нашли Софию. Она утонула.,– по голосу Каари понимала, что Карл Густав взволнован, даже шокирован, и может даже не знает, что делать дальше.
- Нам нужно втянуть ее в лодку, но все не поместимся, не доплывем до берега. Видите вот тот островок посреди озера. Вы говорили, что умеете грести? Каари, прошу вас, ответьте. Я могу оставить вас здесь, на острове, на пять минут, не более? Я довезу тело до берега и вернусь за вами. Мы можем сделать и наоборот. Но мне претит мысль об этом. Пожалуйста, скажите, как нам поступить?
Один лишь этот последний вопрос выдал всё состояние Густава с потрохами. Он был подавлен, шокирован находкой, поведением Каари, положением, в котором они оказались, странной переменой погоды, туманом. Эту ночь он пронесет в памяти через всю жизнь. Как и Каари.
|
-
Признаться, не ожидала такой развернутой предыстории, еще и с фотокарточками. Примите мои искренние восторги!)
-
Прелестные, прелестные воспоминания!
-
Про бал цветных париков очень круто! Не знал о таком увеселении, а как колоритно-то, и как в духе Серебряного века!
|
Возмутительное событие, в эпицентре которого оказалась Мария Карловна, было особенно пакостно тем, что она сделала выбор по собственной воле, и сделала его не одна. Привычная полагаться в основном на себя саму, Маша никак не была готова, что от ее продиктованного состраданием решения может погибнуть Верочка. Ни скабрезные взгляды и поведение полковника не пугали ее настолько сильно, как мысль о том, что вот сейчас, секунду еще и они окажутся на линии огня. - Пойдемте, Вера, так надо, - негромко и твердо, стиснув зубы от негодования проговорила Мария Карловна и взяла соседку за руку, дабы та не натворила необдуманных дел.
Вспомнилась некстати история с дворовыми псами, которую папенька любил поминать всякий раз, когда становился сентиментален. Машеньке было тогда семь годиков, но она уже знала, что от собак и прочих зверей бегать нельзя – инстинкты у тех: бросятся следом и растерзают. Два голодных пса появились перед ней внезапно и нюхая воздух, принялись подходить к жертве. Дворник, что прогнал их, смеясь, говорил отцу Машеньки, что та стояла, не шевелясь и упрямо глядела псам в налитые кровью глаза. Тут Осип Осипыч, дворник, конечно, приукрасил – глаза у собак были огромные, голодные, но вовсе не «аки у тварей адовых», но Маша и впрямь не испугалась. Возможно оттого, что не осознавала всей полноты опасности. Ведь бросится псы могли не только на убегающего ребенка, но и просто на весьма аппетитного.
Сейчас повзрослевшая Маша стояла за спиной удалого полковника с его мерзопакостными речами и, не отрывая взгляда, смотрела на вновь прибывших. А ощущение было, как тогда, только псов она видеть не могла - те были теперь позади.
Не укрылась от нее и растерянность Верочки. Сама она была не менее сбита с толку, и вовсе не событиями, которые разворачивались вокруг, а тем, что умудрилась оказаться в таком пекле. До мысли «Что бы сказал отец?» однако не дошло. Верочка побледнела и боясь, что соседка упадет, Мария снова взяла ту за руку, а потом и вовсе приобняла за плечи.
Хорошее зрение, память и нервы не подвели. Маша узнала не только Ребиндера (едва ли они здоровались хотя бы единожды), но и Константина Александровича, которому совершенно точно была представлена на одном из петроградских приемов. Быстро сообразив, что речи хитрого полковника Берса о «стали» касались именно фон Траубенберга и его солдат, Мария упрямо вскинула подбородок, что бывало с нею в минуты крайнего волнения, и во что бы то ни стало решила не двигаться с места и тянуть время. Собравшись сюда, чтобы встать на защиту неизвестного, в которого стреляли, она и представить не могла, что настоящее кровопролитие еще даже не начиналось.
Прибытие третьей стороны, а именно полковника Торнхилла, наконец вернуло ей способность говорить: - Константин Александрович. Полковник Торнхилл, - имея сомнения, что ее припомнит хотя бы один из них, Мария кивнула, не сочтя нужным в такой обстановке делать книксен (не до книксенов ей было уже несколько лет подряд), и, опережая их попытки вспомнить, продолжила, - Мария Карловна Иессен. Мы с коллегой услышали выстрелы и, подозревая несправедливость, решили вмешаться. Однако, как вы можете судить, не получили никакого вразумительного объяснения.
|
-
- Извольте сперва убрать отсюда дам. - громко и четко произнес Рауш Красаучег!
-
Потому предлагаю оставить политику нашим командующим и обеспечить пока сохранение порядка в городе. Интересный вариант ответа, не самый ожидаемый!
|
-
С револьверами всегда так: вначале огонь, потом кровь, но в конце всегда одно только дерьмо. С доктором, как всегда, не поспоришь)
|
|
-
Сколько веков вперед, а человечество не меняется. И это в чем-то даже обнадеживает - особенно такого человека Системы, как я)
-
Такая вот она жизнь. Кризис кризисом, а выполнение своих прямых обязанностей по расписанию.
|
|
Только когда Мария переступила порог родного дома в своём новом обличии ー не изнасилованной жертвы, а обычной загулявшейся девицы, только тогда Уиллем понял, ради чего всё это было. Не ради этого робкого поцелуя (ох, голова кругом). Не ради завоевания расположения деревенских (они и не узнают про все эти ужасы). Не ради утирания носа французам (пройди всё гладко, и Мишле тоже останется в неведении). Кажется, Уиллему удалось невозможное. Он только что сумел сохранить поколебавшийся на ветру огонёк гармонии.
От нахлынувших чувств комендант пошатнулся и присел на чурбан для колки дров, прямо там же, во дворе. Впервые в жизни нестерпимо захотелось закурить, забыться в сизом дыме. Тело била крупная приятная дрожь, как при кураже на успешном уроке, когда и не готовился толком, но всё знаешь, всё понимаешь, и руку тянешь, и по лестнице ответов вровень с учителем взбираешься.
Словно не было никакого изнасилования.
Ох, ну и бред. Конечно, было. Конечно, Мария ещё не скоро оправится от пережитого, ещё долго будут мучить её страшные воспоминания, а уж о совсем роковых последствиях в виде возможной беременности не хочется и думать... и всё же, всё же Уиллему вдруг показалось, что ей стало легче. Упавшая ー поднялась, заледеневшая ー отогрелась, застывшая на краю ー отшатнулась и обернулась. Жизнь Марии никогда не будет прежней, но она продолжится хотя бы чуточку более на её условиях.
Никто из её родных или знакомых (за исключением верной подруги, конечно) не узнал о случившемся, не будет никаких кривотолков, никаких косых взглядов, насмешек, издевательского презрения или душной жалости. Не смотря на стучащуюся в двери войну, дом не перестанет быть для неё домом, а люди вокруг ー родными и близкими, земляками и соотечественниками. Иностранцы? Шотландцы, французы, даже припозднившиеся американцы ー все чужаки рано или поздно уйдут, растворятся вдали как череда снов, дурных ли, добрых ли. Заберут они с собой и страшное событие, уравновесив его другим, злым, но правильным, справедливым.
Об этом Уиллем и решил поговорить с самыми доверенными из своих людей.
ー Джентльмены, ー начал он, собрав обоих сержантов и двоих рядовых понадёжнее почему-то на заднем дворе одной из "казарменных" изб, ー Вы нужны мне для одного деликатного дела.
Последовало короткое объяснение ситуации, почти что брифинг. Есть насильник вне британской юрисдикции, есть нелояльный коменданту начальник этого насильника, есть бюрократия союзнического командования.
ー ...но самое главное, огласка, ー Уиллем поднял указательный палец и внимательно посмотрел каждому из подчинённых в глаза, ー Даже самый скорый и справедливый, но официальный приговор военного трибунала неизбежно обернётся оглаской произошедшего. Я считаю, джентльмены, пострадавшая уже пострадала достаточно и без моих прилюдных комендантских извинений "от лица всего союзнического контингента". Не стоит превращать её жизнь в родной деревне в ад, где каждый сосед будет походя вешать на девушку ярлык "порченная". Нет, исправить произошедшее нужно тайно. Мы сами станем трибуналом. Я предлагаю приговор простой, но действенный ー изобьём француза на пиру на глазах у его жертвы. Я уже поручил Арновичу вызнать его имя, потом схожу пригласить его на пир в виде представителя французской стороны. Выждем до середины торжества, когда все увлекутся едой и выпивкой, а после отведём в тихое место подальше под предлогом... ну хотя бы посоревноваться в стрельбе из пистолетов. Там на "стрельбище" и проучим гада.
Во рту вдруг стало солоно, то ли простая жажда, то ли предвкушение крови. Уиллем отмахнулся от наваждения поднятой для голосования рукой.
ー Я не могу приказывать вам, потому что это дело вне рамок субординации. Но я даю слово, что возьму на себя все возможные последствия в виде жалоб и разбирательств, если французской сволочи достанет наглости признаться во всём своему капитану. Тогда я скажу, что приказывал вам, но сейчас прошу принять решение, прислушавшись к своему сердцу. Помните, мы прибыли защищать местных жителей, и уже не справились с этим по крайней мере в одном конкретном случае. Давайте тогда хотя бы работу над ошибками сделаем.
-
Как остаться человеком, будучи солдатом на чужой земле, как совместить справедливость и совесть, как понять, что правильно, и убедить в этом других... У Уиллема много проблем, но то, как он решает их, подтверждает, что он - Человек с большой буквы.
-
Иногда, чтобы понять ценность "простыни", ее просто нужно дочитать. Отличная ветка - рад, что продолжаешь оттачивать свое мастерство
|
|
НЕДЕЛЯ ВТОРАЯ
Итоги недели должны были озадачить пана Будикидовича, поскольку сказать что продвинулся он сильно на пути к место княжьему - соврать пред людьми и богами. Тышкевич, хоть и был любезен и учтив, имел твердые взгляды и, конечно, еще не определился. А вот что с Джургисом, что уж тем более с епископом случились провалы. Поддержку первого заполучить покамест не удалось, а второй оказался такой скотиной, что лучше ему на дороге пану не попадаться, а то мало ли что может случиться недоброго. На фоне весьма скромных результатов работы Казимира достижения Яна выглядели намного более существенно. Ему удалось не только направить шпиона в постель пана Вилковского (да, пусть ей туда еще и предстоит проникнуть, но все что зависело от Яна было выполнено), но и заключить какое-то соглашение с Радковичем об информировании. А информация - вещь весьма ценная, в том Казимир не питал никаких сомнений.
Что делали конкуренты? Вилковский, по всей видимости, очаровал Боровца, и тот будет всеми своими членами поддерживать последнего. Пересказ восторженных излияний не оставлял сомнений в том. Визит Болеслава к городскому голове вряд ли закончился соглашением или чем-то вроде того. Слишком уж осторожен Тышкевич и... предан городу. Впрочем, последнего Казимир желал больше, чем верил. И отдавал себе в том отчет. Но меньше желать не переставал. Чем занимались Юхновичи понять было сложно, но раз слухи не ходили - стало быть и значимого и видного не совершили ничего. Так что по всему выходило, что Болеслав Вилковский покамест заимел влияние на Боровца и уже тем самым стал чуть влиятельнее остальных.
Впрочем, все это были мысли о высоком, а следующая неделя подступала и пришло время подумать о приземленном. В первую очередь нужно было объявить о близящемся судебном дне. А после заняться добрым именем своим и рода своего. А что лучше убедит простой народ, как не полный желудок и доброе настроение? А потому...
1. В первую очередь пан Казимир решил устроить широкие гулянья городские, чтобы почтить память предка своего Будикида и любовь народа снискать. Люди любят гулянья, а хорошие гулянья еще больше. А стало быть и пана Казимира любить будут, пока помнить будут. Но без помощи тут не обойтись. Гжегожу с солдатами помогать батюшке должно. Сын отправится по пекарям скупить весь хлеб что продать пекари готовы будут, пива доброго купит сколько нужно и питья иного, да привезет все это добро на площадь городскую, что с магистратом рядом да от паперти церкви недалече. Ян с Лидкой обговорит музыкантов да танцовщиц может. И три дня чтоб город гулял и пил сколько влезет люд. А коль денег нехватит - займ у жида взять можно. В первый день славить нужно предка Будикида, о делах его добрых горожанам рассказывать да о службе верной князю литовскому. О том как возносил Будикида сам княжич и как возвысил. Церковь же особо поминать нет нужды, а коль скоро зайдет речь - так говорить что время было темное, священников мало было в землях здешних. Но в целом же лучше вообще не замечать святош и не трогать. Так восхвалять нужно Будикида, чтоб злых языков не слышно стало вовсе. А кто злословить будет - на тех солдаты есть и Гжесь. Лицом в кучу да пинка под гузно, чтоб не поносили в впредь славный род Будикидовичей. Святоши злоязыких пинать не надобно, а лучше проводить куда-нибудь где видеть никто не будет. Тогда уж можно и в землю, и ногами, коль совсем сумасбродными окажутся. Но чтоб умы добрых горожан не стращал никто на празднике. Пущей На второй день славить нужно пана Казимира, но славить его справедливость и щедрость. Пусть тихо в уши горожан вкладывают люди знающие, что Казимир как князь хорош будет и лучше многих других. А в третий день гуляний славить должно великокняжича Ягелло, справедливого, мудрого заступника города. И на празднике том речь во славу Великокняжича Ягелло произнесет сам Казимир.
2. Нужно выждать вечер дождливый самый, чтоб ливень лил, небеса гремели и молнии сверкали. В такую ночь Ян с весточкой к Джургису идет и зовет его к реке, но не шелест листвы слушать и пение птиц. Скажет Ян, что пан потомок Будикида Перкунаса вопрошать будет о судьбе Гродно сей ночью, и ежели хочет Джургис присоединится - то Казимир рад будет вместе ответы Перкунаса услышать. *а коль не будет такой ночи - то и заказ этот на следующую неделю перенесется. (тут видимо случайный порядок отыгрыша) **Казимир идет с капитаном стражи и берет с собой черного петуха (которого достает Ян >_> ), если нет петуха - собаку, порося или кролика. Но исключительно черного. Перкунас других не жалует.
3. Встреча с Святополком Тыверским, поддержка в раде
|
-
Ведь истинно страшен должен быть день, когда Ганжумов прекратит паясничать. А ведь и верно...
В целом же барон в очередной раз показал себя и мудрым политиком, и опытным солдатом, и в принципе разумным человеком. Одним из немногих в своей компании, замечу.
|
|
-
программа развлечения Терренс совершенно точно не входит в и без того обширный спектр максимально приоритетных задач А вот это зря-зря!
-
У техника находится всего одно возражение
А инстинкт самосохранения-то работает
|
|
-
Вот так, не вспоминая даже, узнаешь о себе много нового)
-
А где спецназ, там проблемы. Для кого проблемы, а для кого и решение проблем.
-
"Гирлянды"... Жесть.
|
Тут Мухин слегка струхнул. Командир был по сути прав. Но по форме, пожалуй, перебарщивал. Не, то что он таскал Ульянина за шкирняк - это-то было нормально, в царской армии вообще бы в зубы заехал, наверное. А вот что в словах его звучала обида - это было неправильно. И вот это "подавитесь и катитесь" - тоже лишнее было. И вообще, надо было не так, надо было митинг нормальный собрать. Да что уж теперь-то. - А ты думал, чего мы их в расход? За просто так, за зенки узкие? Вот за это и то! - ответил он Тюльпанову назидательно. Мухин решил кое-что прибавить от себя, чтобы разъяснить все самым непонятливым. - Слушаю вас, братва, и диву даюсь! Чисто как дети малые! - сказал он, когда командир закончил свою тираду. - Утвердили, значит, сами, командира с комиссаром, а теперь на них катите - деньги они себе забрать хотят! Да вы головой-то своей подумайте, зачем нам деньги? Мы же Красной Армии бойцы! Не бандиты, как эти! Вот придем в село, и что - отнимать провиант, дрова отнимать? Людей обижать? Это раз. Мы тут с вами в одной лодке! Товарищ Фрайденфельдс Как на разведку идти, башку под гранату подставлять за консерву для вас - так Мухин сгодится. Мне что, мертвому, деньги очень пригодятся?! На какие-такие надобности они мертвому?! А вы! "Ваши" - "не ваши"... Какие "ваши", когда тут все свои, потому что смерть на нас одна, общая? Это два. А три - мы с товарищем Фрайденфельдсом хотим, чтоб вы не только врага били, да еще и живы остались. Вы что, думаете, просто так в армии мырадерства запрещены? Дисциплина должна быть! Когда каждый думает о том, как карман набить - то не думает о том, как товарищу спину прикрыть. Вот и получается оверкиль на ровном месте. Головой соображайте. А ты, Кузнецов, обиду тут разыграл очень натурально, как в Мариинском театре прямо, пятаками своими потряс, махорку чуть не растерял. А ты бы головой подумал, кому тут твои пятаки нужны и об чем речь идет!? Головой, а!? Из общих слов он еще выхватил слова Цыганкова. - Вот, товарищ Цыганков, на мой взгляд, дело говорит. Я считаю, поддержку оказать надо в такой, значит, тяжелой ситуации. Со всем, так сказать, сочувствием. Товарищ Фрайденфельдс! - подошел он к латышу. - Сколько наш отряд может выделить? И добавил вполголоса: - Соберись, командир!
-
Мухин, конечно, мастер уговаривать. А главное, как слова-то подбирает правильно, причем не выискивая их, а позволяя идти от сердца!
|
Трапезников играл с азартом, всецело отдаваясь состязанию. Жара, усталость, боль в натруженных мышцах тому помехой не были - совсем напротив, только помогали забыть обо всем на свете и войти в некое подобие транса, когда в целом мире существует только корт, два игрока и мечущийся между ними мяч. Когда чувства, что не требуются для того, чтобы уследить за мячом, притупляются и превращаются в эхо, будто бы кто-то иной, совершенно посторонний переживает их. В таком трансе только краткие мгновения эйфории, абсолютного счастья от очередной крохотной победы, ощущаются с особой кристальной чистотой. За это Виктор Трапезников любил теннис. Что еще может дать подобное? Только удачно завершенная сделка, которая, в конце концов, случается не каждый день, и вероятно опиум. За последние, правда, Трапезников поручиться не мог, ведь за всю свою долгую карьеру в Китае он ни разу не притрагивался к трубке для курения плодов опийного мака. Он предпочитал "Палл-Малл".
Сейчас оппонент Трапезникова желал поскорее завершить матч. Ну что же, пусть будет так. Виктор не собирался откровенно поддаваться, это бы шло совершенно вразрез с его натурой, однако он готов был сыграть чуть более агрессивно, рискнуть.
Молча он подкинул мяч в воздух, на краткий миг застыл с вытянутой вверх рукой, а затем выполнил в прыжке плоскую подачу, отправляя мяч в короткий полет на другую сторону корта. За сеткой Вышнеградский сорвался с места и бросился наперерез мячу. Если так пойдет и дальше, все закончится достаточно скоро.
Трапезников сам чувствовал определенный соблазн закончить поскорее. День действительно выдался жарким, даже по весьма высоким шанхайским стандартам. Однако вместе с тем хотел бы вдоволь наиграться в теннис перед началом сезона дождей. В Петербурге ведь не играют в теннис так, как играют в Шанхае. А ведь именно там, в русской 北京*, рассчитывал оказаться Трапезников к тому времени, когда сезон дождей в Шанхае подойдет к концу. Перевод в питерское отделение РКБ он уже обеспечил для себя, однако там он оставаться долго не собирался. Лишь до тех пор, пока не подыщет для себя место в каком-то ином, более благополучном учреждение. Что еще остается делать, когда даже бесконечно далекому от всяких коммерческих дел Чжуань шифу очевидно, что русским ничего более не светит в Поднебесной?
Трапезников не давал овладеть собою черной тоске, которая в последние недели захватила всю относительно небольшую русскую общину в Шанхае. Он просто отстранился от происходящего, не интересуясь более новостями об очередных завоеваниях японского оружия. Не все ли равно уже? Трапезников не беспокоился о собственном будущем, будучи уверенным в своей способности вернуть карьеру в нужное русло после окончания всей передряги. Не слишком трогали Виктора и известия о гибели или пленение русских солдат и офицеров, как не трогали его известия о зверствах бельгийской короны в Свободном Конго. Приличия ради он изображал беспокойство, однако в действительности ему плевать. Новости о катастрофах на фронте стали рутиной и Трапезников, который никогда не был слишком впечатлительным человеком, уже давно привык игнорировать их совершенно, если они не касались напрямую деятельности РКБ.
Весьма раздражало его, однако, внезапное презрительное отношение лично к нему представителей других держав или даже обнаглевших сверх всякой меры китайцев. Будто бы неудачи российской армии и флота бросали тень на компетентность лично Виктора Константиновича Трапезникова и всех его коллег-служащих РКБ. Недавно группа подвыпивших поляков, сумев как-то распознать в нем русского, попытались вступить с Виктором в перепалку в одном из его любимых ресторанов на Бабблинг-велл-роуд. Хозяин заведения, постоянным клиентов которого уже три года был Трапезников, быстро позвал охрану и выставил ляхов вон, однако Виктор был вне себя от ярости. Он никак этого не показал, однако возвращаясь домой успел подумать о том, что был бы даже рад видеть взятую Москву и императора Муцухито на российском престоле вместо бездарного царя Николашки, по вине которого вынужден был терпеть подобное унижение.
Определенное сочувствие, однако, Трапезников испытывал по отношению к офицерам, которых ему доводилось встречать в Шанхае. Ведь то, что терпел Виктор, было каплей в море по сравнению с тем, что выносили они. Сверх того, в отличие от Виктора, все эти морские офицеры действительно были совершенно разбиты, воспринимали каждое новое поражение как личный провал. Однако если одно поражение может быть следствием трусости или некомпетентности кого-то из участников битвы, то целая война обер-офицерами быть проиграна никак не может. Виноват кто-то еще. Кто-то наверху, кто банально украл деньги или же совершенно забросил собственные обязанности. Грешили на великого князя Алексея, который якобы потратил бюджет морского ведомства на подарки любовницам. Может быть это и было правдой - Виктор не спешил делать выводы да и не испытывал в этом особой потребности. Лишь чувствовал вполне искреннюю жалость по отношению к тем, кто вынужден был брать вину на себя.
|
|
|
-
Врагов держи близко, а друзей еще ближе.
-
Какие, однако, прелестные воспоминания!
|
-
Как зализывает раны зверь, так и юной ан-ни предстояло теперь промыть глубокие царапины чистой водой, что столь медленно просачивалась через слои песчаника с вершины горы. Эта влага собиралась в темной вышине свода высокой, но узкой пещерки, откуда по капле срывалась вниз, разбиваясь о гладкий до блеска валун, в котором мерный стук капли за каплей и неисчислимое время вымыли подобие чаши Настоящая литература в полном смысле этого слова.
|
Строить бойцов пришлось не минуту и не две: скликали всех, разбредшихся по дому и двору, дожидались, пока с поля вернётся Илюха с консервами, Агеевы заканчивали с перевязкой Живчика, потом звали зачем-то полезшего на второй этаж юнгу Петрова. Наконец, собрались, неровно построились во дворе. Седой хотел было помочь Живчику подняться с завалинки, но Живчик раздражённо оттолкнул протянутую руку — сам, мол, встану, не в ногу ранен. Встал, с голым торсом и рукой на перевязи присоединился к строю сбоку, болезненно кривясь при каждом шаге. Рядом у завалинки безмолвно, оцепенело от ужаса скорчился пленный китаец, закрывая голову руками, боясь вскинуть взгляд на красноармейцев. Поля так и стояла поодаль, не вмешиваясь.
Отповедь Фрайденфельдса бойцы слушали хмуро и молча: вопросов и ценных мнений ни у кого не возникло. Стоявший рядом с командиром Мухин, однако, видел: на лицах троих калужан, обнаруживших золото, читалось неприкрытое недовольство. Открыто перед всеми, латышу, однако, возражать никто не стал. А вот когда Фрайденфельдс после окончания речи подозвал к себе троих калужан, нервы у одного не выдержали.
— Ценности, говоришь? — язвительно, с глумцой обратился к Фрайденфельдсу один из калужан, косоносый, с диковатой заросшей рожей Клим Кузнецов, когда после окончания речи командир подозвал их троих — Кузнецова, Цыганкова и Ульянина. — А что ж, можно и сдать! Ясно дело, порядок нужен, учёт, куда годится, когда у бойца ценности есть? Вот мои ценности, держи, командир!
Кузнецов полез в карман шинели, достал оттуда горсть мелочи — пятаков с гривенниками, потом судорожно полез за пазуху.
— Рубль-то наберётся, а то и с полтиной, за это тоже расстрел полагается, а? Ложка тож есть, кисет с махрой! — нервно и зло зачастил было он, но его товарищи, видя, что Кузнецов принялся юродствовать, дёрнули его за плечо, шикнули — молчи, мол, дурак.
— Как же ж это получается, товарищ командир? — перебив и оттеснив Кузнецова, вмешался в разговор второй калужанин, Ульянин. — Мы вчера за тебя голосовали, а теперь на нас все шишки? И было б по делу, — с горькой обидой воскликнул он, — мы б ничево, кабы было б за что! А мы ж вон крысу вашу, — коротко бросил взгляд он на Мухина, — споймали! За нашими спинами за пазухой у ходяшки рылся, себе всё присвоить хотел! Мы его остановили, мы ж и виноватые таперича? А деньги вам с комиссаром? А ежель завтра мы к своим выйдем, кому всё останется? Несправедливо выходит, командир! Поделить нужно, такое моё мнение: так честно будет. Все под пулю шли, всем и причитается. — Да вон бабе хоть отдать! — надсаженным голосом вмешался третий, Цыганков, показывая на стоявшую в сторонке Полю. — Она ж тут из местных одна живая осталась? Натерпелась, небось, баба. Уж раз не нам, то хоть ей.
Братья Агеевы, собиравшие вокруг себя калужан, чтобы выставлять охранение, сейчас с расстояния нескольких шагов прислушивались к разговору, пока не вмешиваясь. А ещё рядом с Фрайденфельдсом, Мухиным и тремя калужанами с ноги на ногу переминался Тюльпанов, терпеливо дожидавшийся окончания разговора.
— Ваня, — во время разговора Фрайденфельдса с калужанами, вполголоса обратился он к Мухину, встретившись с ним взглядами. — Там это… трупы в сарае, — Тюльпанов головой показал на овин. — Местные, кажется.
|
-
- Нет, я не видел Дедусенко. - четко проговаривая каждый слог произнес Рауш и бросил на Филоненко преисполненный скептического презрения взгляд. Я не знаю, почему, но мне хочется занести эту фразу в платиновый фонд цитат)))).
-
Вот честно, будь Константин Александрович реальным историческим участником переворота, все могло бы пойти по-другому, куда рациональнее и логичнее.
|
Не дыша на занавески, Маша разглядывала происходящее, то поднимаясь на носочки, то скрываясь из виду. Когда в комнату решительно ворвалась – иначе не передать - Верочка, девушке вдруг стало ясно, насколько пугливее стала она за эти годы. Воинственность и воля, которую буквально расплескивала ее соседка, хрупкая, интеллигентная, скромная Вера, во стократ перевешивала её собственный ненадежный внутренний порыв восстановить справедливость. Даже Верочкин настрой не сумел воодушевить запуганную петроградку – она то и дело задавалась назойливым вопросом "что они могут против толпы, желающей крови?", на который так и не осмелилась ответить.
Однако солидарность, вера в победу добра, наивная и совершенно ненужная сейчас, нежелание уронить свое достоинство в соседкиных глазах в такой ответственный час, да еще упрямое намерение не затвориться, но противостоять разомкнуло всё-таки машины уста: - Вера, - твердо сказала она, - пойдемте. Только прежде давайте оденемся подобающе и оружие надобно спрятать.
Накинув домашнее платье, легкое пальто, перчатки, с непокрытой головой в кои-то веки, да прихватив наспех сумочку, где обосновались ее документы (на всякий случай) да непривычный браунинг, она вышла на лестницу.
Теперь, когда она решилась, Маша не переставала корить себя за сомнения, за малодушное взвешивание всех за и против. Мария Иессен образца 1913го года ни секунды бы не потратила, если бы на ее глазах истязали живое существо, будь это дворняга, которую мучит пьяница или исхлестанная кучером лошадь. А уж какая буря свершилась бы с нею, стоило обидеть при ней человека. Пусть хоть словом, а невмоготу сделалось бы Маше, и в свойственной ей одной манере она сделала бы выговор, призвала помощь, потому что бесстрашие тотчас дается тому, кто выступает за правду.
В задумчивости покидая свою комнатку и не зная, вернется ли сюда, Маша только и думала о тех минутах сомнений, что были первыми колокольчиками малодушия, которое впоследствии могло перерасти в равнодушие, а то и хладнокровие, за которым неизменно следовало жестокосердие. Искалеченная собственными мыслями, она уже не испытывала никакого страха, когда выйдя из здания, в сопровождении Верочки, твердым шагом двинулась к офицерам. - Господа, - голос Марии прозвучал на удивление громко и строго, однако без вызова, - извольте объясниться, что здесь происходит? – она говорила на ходу, взглядом пытаясь найти того главного, кто будет держать ответ.
-
Господа, - голос Марии прозвучал на удивление громко и строго, однако без вызова, - извольте объясниться, что здесь происходит? Наконец-то я слышу в Архангельске глас не рационального бесчувственного разума, но совести!
-
Душевно и трогательно даже. Ведь как можно остаться в стороне, когда на улицы обижают несчастных и беззащитных путчистов?
|
-
Увы-увы, но для русских армии и флота элитаризм был нормой. Моряки свысока смотрели на всех не-флотских, гвардия - на строевых, кавалерия - на пехоту, все вместе презирали генштабистов и одновременно стремились стать одним из них... Таких, как Грушин, было мало, увы.
-
Фу, эгалитаризм. За раскрытие перса, все такое.
-
Что же получается... Есть мы, есть "сапоги", а есть рассадник всякого рода мрази... Вы себе отдаёте теперь отчёт почему идеи красных имеют успех или до сих пор не уловили этого? Опасные мысли роятся у Грушина в голове! Так и на сторону восставшего народа перейти недолго!
|
- Как можно! - пан Вилковский даже удивился, что такое может кому-то прийти в голову. - Да дураку - и то ясно, что ты про другое. То бабы, а то крулевна! Королевская, значит, особа, то совсем другое дело. Да не бойся, брат, у нас тут такое не передают паны, разве что из совсем новых какие, да и то сомнительно. Пан Вилковский был тут совершенно искренен: одно дело планировать набег на соседа, чтобы своею рукою ему натолкать в пузо, или даже хулить его, перед другими, по своему мнению, а другое - наушничать и перевирать его слова. Это в его понимании были вещи совершенно разные, как день и ночь. - Считай, я ничего и не слыхал. А что до супруги, то это, брат, мне чаша знакомая. Были у меня сыновья, и нету. Ну, один, положим, младенцем помер - это легче, говорят, они сразу на небо и ангелами становятся. А второй на войне погиб с тевтонами проклятыми. Эх! - сказал он с тоской. - Кабы мне сына воротить! Есть дочка, но это ж не то. Что дочка? Выдашь её замуж - и почитай как не было. Будет жить там с мужем где-нибудь, в чужом доме, разве когда в гости приедешь. А сын был у меня красавец! До чего крепкий шляхтич! Ты, конечно, брат, тоже потерял, и оно правильно, что больно, но ты молодой ещё. Как было уж не будет, а глядишь, по-другому как-то будет. К тому же и сын есть - всё память! А у меня-то уж детей, наверное, не будет. Есть вот брат, Анджей, он у меня младший, тринадцать годков разницы. Почитай как племянник больше. Оно вроде и хорошо - помрёшь, а есть мужчина в доме, есть на кого оставить. А все же не то. Родной сын, брат - это большое дело. Только там, - он показал пальцем наверх, - не особо, видно, смотрят, кто чей сын. Настала пора - прибирают. Я вот иногда думаю, вот помру - вот не надо мне ничего, а дай ответ: кто это решает!? Почему!? Кто решает, что вот этого сейчас забрать, а вот этому дать ещё пожить!? По какому такому высшему разумению!? Хотя, может, и правильно, что не знаем. Говорят, эт самое, во многой мудрости - много печали, или как-то эдак. Может, и правильно. Пан Болеслав замолчал было, уставившись в угол, но потом очнулся. - Что это я как чернец да о смерти всё? Не годится так! Ещё скажешь, люди в Гродно кислые. Нет! Я горевать не люблю. Выпьем что ли за упокой дорогих людей, да и сменим тему!
|
Давным-давно, много веков назад, жила на берегу большого озера девочка. Она жила в небольшой рыбацкой деревушке, жители которой почитали богов и коротали дни в уединении и трудах. У девочки было всё, о чём только можно мечтать: дом, родители, у которых никого кроме нее не было, и собственная лодочка. Плавала лодочка до того резво, что даже рыбы озерные ей завидовали.
Однажды ночью отправилась девочка рыбачить. Было то приметой в этих землях, будто поймав большую рыбу в детстве, дитя обязательно выловит себе удачу на всю оставшуюся жизнь. Многие у них в деревне пробовали, да только не вышло ни у кого. Вот и вздумалось ее белой головке поймать самую большую рыбину в озере да так, чтобы она вдобавок и лодочку ее на берег доставила.
Оттого ли, что девочка была единственным ребенком в той славной семье, а может потому что ночь она выбрала правильную – спустя много веков назовут ее ночью всех святых - да только рыба и правда ей попалась самая огромная. Девочка вонзила крючок так глубоко под жабры, что той не оставалось ничего, кроме как тащить за собой лодочку да девочку в ней. Выбросившись на берег, рыба ударилась, что было сил, оземь, да обернулась бледнокожей красавицей. Кожа вдоль ребер была распорота и кровоточила, пропитывая тонкую блестящую в свете луны понёву. - Когда вырастешь, отдашь этому озеру свою жизнь, как и я отдала свою – этой земле.
Девочка и сказать толком ничего не успела, как оборотилась раненая девица вновь рыбиной, да и померла тотчас. Услышав эту историю, родители запретили дочке бывать на озере после заката.
Прошло десять лет. Девочка забыла рыбье пророчество, как ночной кошмар забывается всяким дитём. Настала пора выходить замуж, а тут уж не сказочек. Жених был из той же деревни и любили они друг друга с детства. Всё бы ничего, скоро пир да свадьба, а вот был в деревне той предсвадебный обычай: невеста должна поймать рыбину на праздничный стол, тогда семья богатой да плодовитой будет.
Лодочка с тех пор стала побольше, а снасти – посерьезнее да поострее. Девочка, что теперь считалась первой красавицей в той деревне, рыбачила едва ли не лучше своего отца, однако в те предсвадебные дни стала она рассеянной от любви, и не уследила, как ночь опустилась на озеро, застав ее врасплох. Ещё и туман опустился, густой и влажный, как удушливое покрывало. В тот же самый миг на крючок и попалась царь-рыба: белело в темной воде озера ее тело, резво двигалась она, но побороть крепкую рыбачку так и не смогла. Перегнулась девушка за борт, чтобы улов свой в лодку вытянуть, а из воды две руки белых потянулись к ней, да голос звонкий девичий произнес «Вот и принесла ты нам свою жизнь».
С тех пор о девице никто не слыхал. Жених ее погоревал да и другую невесту выбрал. Родители оплакали дочь, собрали пожитки, да в соседней деревне поселились. Жители деревушки скорбели, как положено, да после своими делами занялись. Позабыли о девушке вскоре, словно и не было той.
Да только девушка с тех пор живет в озере. Горькая обида и злость на всех оставшихся в живых правят ею и она никогда не упускает шанс отомстить.
***
- Я заберу у тебя твою жизнь, - вновь пообещала незнакомка елейным голоском из тумана. Карл не отзывался, да ведь и Каари не слышала его голоса, а он наверняка говорил с ней. - Оставайся и навсегда потеряешь всё, что имела, - смеялась невидимка. - Прыгай ко мне и я верну тебя туда, откуда пришла.
Лодка принялась раскачиваться и Каари наконец увидела две бледных крепких руки с черными когтями, что раскачивали их тонкую лодочку с силой ураганного ветра. Оставалось надеяться, что Карл умеет плавать. Он ведь вырос на этом озере. Словно прочитав мысли, голос продолжил издеваться: - Выбирай, Каари, или погибнешь вместе с ним.
|
-
На вопрос Рощина об алкоголе сразу вспомнились дневниковые записи британского летнаба Frank Shrive: 12 октября 1918 года, суббота (полночь).
Невероятно, но факт! Во-первых, пришел виски, о котором говорил нам капитан Алба. Когда посылку разделили между всеми летчиками и наблюдателями, вышло по тридцать две бутылки на каждого!
|
|
-
Душевно поговорили. Ортега рассудителен, стоек и несгбаем)
-
Ему одиноко посреди этого огромного и смертельно опасного комплекса, со свихнувшейся матерью под боком вместо проверенной и надежной напарницы
Крепись, Маркус. Все будет в пределах нормы. Возможно
|
Вынужденная тянуться за передовыми странами отсталая страна не соблюдает очередей: привилегия исторической запоздалости — а такая привилегия существует — позволяет или, вернее, вынуждает усваивать готовое раньше положенных сроков, перепрыгивая через ряд промежуточных этапов. Дикари сменяют лук на винтовку сразу, не проделывая пути, который пролегал между этими орудиями в прошлом. Лев Троцкий, «История русской революции»Сформулированный Львом Троцким закон неравномерного и комбинированного развития нигде не проявляется ярче, чем в Шанхае. Человек, прибывающий в Шанхай на океанском лайнере, видит на одном берегу протекающей через город реки Хуанпу нагромождение рыбацких хибар, чудовищную грязь, какая только в Азии возможна, зато на другом он видит строй европейских четырёх-пятиэтажных зданий, портовые склады, нефтяные резервуары, пристани, трубы открытых в последние годы фабрик. На реке его лайнер проходит мимо утлых сампанов и джонок с перепончатыми парусами, но также мимо новейших пароходов, чадящих буксиров, огромных грузовых барж, в которых из Индии везут опиум. Бунд, главная набережная Шанхая Здание Русско-китайского банка на Бунде На берегу путешественника встречают рикши, ссадившие очередного седока и утоляющие жажду из большого жестяного самовара, закреплённого за спиной разносчика воды, украшенные бахромой паланкины местных чиновников, запряжённые монгольскими пони повозки, навьюченные верблюды, а вместе с тем — новые электрические трамваи, с дребезжанием движущиеся по набережной, автомобили и фаэтоны иностранных консульств. На главной улице Международного сеттльмента, Нанкин-роуд, сияют широкие витрины универсальных магазинов с европейскими товарами, и тут же — трепещут на ветру бахромистые жёлтые флаги с иероглифами, мелко семенят перебинтованными ступнями китаянки в цветастых ципао, важно вышагивают китайцы-тайпины в долгополых юбках, с длинными чёрными косицами на выбритых головах, и здесь же сотрудники иностранных фирм и консульств играют в лаун-теннис, наблюдают за скачками на городском ипподроме, прогуливаются по разбитому у северной оконечности Бунда парку, куда запрещён вход собакам и китайцам. У путешественника разбегаются глаза, он ошалело таращится по сторонам — на тёмные, за резными ставнями чайные домики, на китайские лавки с нефритом и фарфором, со статуэтками будд и медными курительницами, на полуподвальные едальни, из которых за версту несёт неслыханными пряными запахами, и непонятно, как всё это может сосуществовать рядом, вперемешку с европейскими особнячками и платанами Французской концессии, с иезуитским храмом и колледжами католического района Цзыкавэй, с фабриками района Янцзыпу, с новейшим железнодорожным вокзалом нанкинской линии и международным морским портом. Конечно, путешественник не может всего этого понять — он всего лишь гриффин. Так в Шанхае называют новоприбывших иностранцев или случайных посетителей города, в отличие от уже давно живущих здесь шанхайлэндеров. Чтобы стать шанхайлэндером, иностранец должен прожить здесь один год, один месяц и один день: только по истечению этого срока он приноравливается к жизни в этом городе, начинает понимать пиджин-инлиш, жаргон, на котором общаются с иностранцами местные, знает, сколько чаевых нужно дать бою или рикше, почему не стоит заезжать без проводника за низки средневековые стены Китайского города и как спасаться от пронизывающего сырого холода шанхайской бесснежной зимы и удушливой оранжерейной жары шанхайского лета. Виктор Константинович Трапезников был шанхайлэндером и всё это уже знал: в Шанхае он жил уже три года. Он знал, например, что один серебряный мексиканский доллар стоит не сто, как по номиналу, а около 140 медных местных монет, что одного такого доллара должно хватить на то, чтобы нанять рикшу на целый день, а не на одну поездку, как платил бы гриффин, что вечно вывешенное на верёвках в каждом дворе (в том числе и дворе Русско-китайского банка) бельё — вовсе не бескультурное пренебрежение к благообразию города, а неизбежная необходимость — лишь так в шанхайской сырости можно сохранить ткань от плесени. Трапезников знал и китайский язык — точнее, теперь уже два китайских языка: в Пекине, где он служил до того, говорили на одном языке, на том, который он ещё по книгам о. Палладия учил в Петербурге, а в Шанхае — на совсем ином, похожим на пекинский лишь приблизительно, как русский на польский. Пришлось учить всё заново, приноравливаться приветствовать китайцев не «нихао», а «нонхо», говорить «спасибо» не как «сесе», а как «я-я» и цифру 5 произносить не «у», а как носовое «н». И только с китайским именем повезло: иероглифы 塔维克читались как на мандаринском пекинском языке, так и на шанхайском одинаково — Та Вэйкэ («Та» от фамилии, «Вэйкэ» — от Виктора). Городской сад на стрелке Хуанпу и Сучжоу-крик (собакам и китайцам вход воспрещён) 17:24 30.05.1905 Шанхай, Международный сеттльмент, Набережная Бунд, теннисный корт во дворе Русско-Китайского банка, Солнечно, +30 °С, Rh 100 % Счёт по сетам 2:2, счёт по геймам Вышнеградский 6:5 ТрапезниковИграть в теннис в жару — изощрённый вид самоистязания, которому шанхайлэндеры самозабвенно предаются всё долгое субтропическое лето, за вычетом сезона дождей. Бизнесы (этим английским словом здесь называют дела) заканчиваются вскоре после обеда, и к четырём часам всё деловое общество Шанхая отправляется на корты — общественные, внутри дорожки ипподрома в конце Нанкин-роуд, или частные, какой есть и во дворе конторы РКБ на Бунде. Не играть в теннис для шанхайлэндера считается неприличным, чем-то вроде отсутствия интереса к женщинам. В теннис играют все, и особенно сейчас, в мае — до сезона дождей, который должен начаться в июле, осталось совсем мало времени, и сейчас в теннис играют каждый день, несмотря на висящую над городом ватным одеялом влажную духоту, — а может, и благодаря ей: не каждый выдержит пять сетов в такую погоду, а до двух побед играть ещё неприличней, чем вовсе не играть. Александр Иванович Вышнеградский, однако, к концу пятого сета ещё мотается по корту, как бешеный маятник, и глядя на расплывающуюся в щиплющих потом глазах белую фигуру с ракеткой на другом конце корта, можно было бы поверить, что Вышнеградский и не устал ничуть — но Трапезников знает, что сейчас и у Вышнеградского на спине давно расплылся тёмный мокрый клин, и катится по телу жгучий банный пот, и как в парилке огненно отдаётся каждый частый хриплый вдох, и лицо покрыто плёнкой липкого, солёного пота, который можно лишь смыть, а вытирать бессмысленно, и сердце надрывается в груди, и в голове звенит, грохочет кровяная колотьба, сжимая мир до пределов одной красно-бурой грунтовой площадки, по которой хрустят белые туфли, и только когда Вышнеградский с пустотелым деревянным звуком отбивает форхэндом поданный в угол мяч, по нутряному хэканью противника становится ясно — Вышнеградский тоже вымотан до предела. Мяч перелетает через сетку и, уже инстинктивно подавшись вправо за мячом, Трапезников понимает, что будет аут, — мяч зелёной стрелкой проносится мимо и падает далеко за меловой линией, у краснокирпичной стены, отделяющей корт от узкой, но оживлённой, как и все улицы здесь, Цзюцзян-роуд. Плакал эдвентейдж Вышнеградского, счёт снова ровный, и игра продолжается. Из-за стены слышны неразборчивые, по-вороньи крикливые китайские голоса, цоканье копыт, стук деревянных колёс по брусчатке. Над головой монотонно гудят электрические провода, по диагонали пересекающие палящее пустое небо, печной ветерок шевелит белыми занавесками заднего фасада здания РКБ, с ленивым любопытством наблюдает за игрой заморских дьяволов из окна первого этажа здания китайский бой в белой шапочке. Другой китаец, с остроносым, вороньим лицом, сидит на вышке у сетки — это Чжуань шифу («шифу» — мастер), один из лучших в Шанхае игроков в теннис. Сейчас он судит матч. — Аут! Дьюс! — горланно выкрикивает Чжуань шифу с таким выражением, будто не аут со счётом объявляет, а бранными словами игроков кроет. — Ту сёлф — Тлапезникофф! Ему не очень нравится судить здесь, понимает Трапезников. Никому теперь не очень нравится иметь дело с русскими. Ещё пару лет назад всем нравилось: Русско-китайский банк скупал предприятия и недвижимость в Шанхае, держал на хранении казну шанхайской таможни, успешно конкурировал с британским Гонконгско-Шанхайским банком, русские миноносцы и канонерки заходили в Шанхай наравне с британскими, французскими, японскими — и всё посыпалось прахом с началом войны. Эпопею с интернированием канонерки «Манджур» иначе как позорной было не назвать: начало войны застало корабль в Шанхае, прямо в центре города у пристани; два японских крейсера стерегли её у устья Хуанпу. Командир канонерки, как безумный, мотался между банком, консульством и своим кораблём, собираясь то повторять подвиг «Варяга», то склоняясь к тому, чтобы торчать в Шанхае как можно дольше, сковывая японские силы. Муниципальный совет Сеттльмента и китайский губернатор требовали от «Манджура» либо выходить в море, либо разоружаться. В банке и консульстве все стояли на ушах, отсылая в Порт-Артур одну за другой телеграммы — но адмиралу Алексееву, видимо, самому было не до того, чтобы разбираться с тем, что происходит там в Шанхае. У пристани собирались китайцы, крикливо требуя от русских убираться вон. Неопределённость положения давила на матросов: один из них сошёл с ума — выскочил перед китайцами в тельняшке, пустился плясать камаринскую, горланя частушку дурным голосом, потом принялся кататься по дощатому настилу пристани, называя себя свиньёй. Китайцы хохотали, показывая на русского пальцами. На палубу выскочил один из офицеров, белый от бешенства, вытащил было револьвер, чтобы стрелять в толпу, — его еле успели оттащить, и это тоже как шапито какое-то выглядело. Трапезников был всему этому свидетель. «Манджура» разоружили и интернировали в марте прошлого года, сумасшедшего отправили под конвоем в Одессу через пол-мира, а командир уехал в Порт-Артур, где вскоре и погиб. Так до сих пор и стоял «Манджур» у пристани в центре города, с десятком матросов скучающей охраны. А дальше было только хуже: русскую армию били в Маньчжурии, русский флот под Порт-Артуром, а отношение к русским в Шанхае менялось от настороженного — как-то там война повернётся? — всё больше до отчуждённого, презрительного: мы-то полагали, вы белые люди, а вы, оказывается… Летом прошлого года к «Манджуру» присоединились крейсер «Аскольд» и миноносец «Грозовой»: пытались прорваться из Порт-Артура, были побиты японцами, укрылись в Шанхае. Тут уж китайцы церемониться, как с «Манджуром», не стали: китайский губернатор сразу заявил — три дня на починку и убирайтесь либо разоружайтесь. Выбор был ясен: половина орудий на крейсере была разбита, корабль зиял дырами от снятой обшивки, а к Шанхаю уже снова подходили японские крейсера. Спустили флаг, сняли замки орудий, сдались. Китайцы приняли это уже как должное. Как в музыке, постепенно усиливаясь, нарастает до грома какая-то тема, так и в этой войне нарастали одна за другой новости одна хуже другой: гибель Макарова, поражение при Ляояне, разгром в Жёлтом море, поражение при Мукдене, падение Порт-Артура — и вот, пару недель назад грянуло финальным мощным аккордом, трагическим крещендо: Цусима. Не то, чтобы все уж от эскадры Рожественского ждали какой-то блистательной победы — всем уж, в общем, было ясно, чего стоит наш доблестный флот, но такого не ждали. Первым телеграммам из Японии просто не поверили, и только когда в Хуанпу появились миноносец «Бодрый» с двумя пароходами, когда на берег сошли офицеры, на которых было жутко смотреть, только тогда поняли, какая катастрофа произошла. «Манджур» долго отказывался сдаваться, «Аскольду» хотя бы дали выбор — сдаваться или выходить в море на верную гибель, здесь все поняли сразу: русские — значит, флаг спускать, корабли интернировать, с этими только так. Русские не сопротивлялись, флаг спустили, орудийные замки сдали. Консульство и банк уже не пытались этому как-то помешать, выторговать лучше условия: все уже относились ко всему с усталым отвращением, желая лишь, чтобы этот кошмар поскорей закончился: так, должно быть, относится к происходящему насилуемая женщина. «Норт Чайна Дэйли Ньюс» писала о Того, как о японском Нельсоне. Англичане в разговорах с русскими сменили холодно-враждебный тон на снисходительно-насмешливый. Французы преувеличенно искренне сочувствовали. Американцы по-детски радовались победе японцев, болея за андердога, как в боксёрском поединке. Какие-то невесть как оказавшиеся в Шанхае поляки закатили в одном из ресторанов на Бабблинг-велл-роуд пирушку в честь победоносных японцев: поднимали тосты в честь Того и Костюшко, грозились взять Москву как в 1612 году, разбили зеркало. Китайцы, и те уж радовались успехам своих недавних врагов японцев: и азиаты, стало быть, могут бить белых. Русские офицеры спускались на берег с каким-то растерянным видом, будто не веря, что произошло. Приходили сообщения о том, что рассеянные русские корабли укрывались в Маниле, выбрасывались на корейский берег, сдавались в плен. Всему этому уже не удивлялись. «Я не осуждаю Небогатова, — говорил за обедом в консульстве командир «Бодрого» Иванов, — вы должны были видеть, что там творилось». На него смотрели с жалостью, переходящей у многих в злость, в самобичевание. Вот она, цена всему этому вашему, думали многие: цена вашим белым кителям, кантам, орденам, аксельбантам, кортикам: красиво-то как всё было, дамы в «Аквариуме» млели от восхищения. И сами-то млели, сами от себя были в восторге: кильватерные колонны, главные калибры, оливково-чёрные борта, чищенная медь, рында и вымпелы — а бюджет великий князь Алексей на побрякушки балеринам спустил, а вместо заклёпок деревяшки, а на камбузе мясо тухлое, а офицер с матросом зуботычинами разговаривает. А те ничего: строй в бескозырках, грудь колесом, за Веру, Царя и Отечество как один умрём, ура, ребятки — а пришло время, умирать-то не захотели: сдаваться побежали, разоружаться побежали. «Где флаг русский раз поднялся, там спускаться он не должен», так Николай I говорил? Спускают, спускают гордый наш Андреевский флаг, даже с облегчением каким-то спускают, торопятся: побыстрей бы уж, пока не побили. Стыдно смотреть: хуже того сумасшедшего матроса, который катался по пристани, крича «я свинья!»: он хотя бы это понял и честно всем объявил. Флот русских свиней, флот сумасшедших, из побед которого — только разгром английских траулеров: показали силушку Русскаго Флота супостату, Ушаков бы гордился. Флот русских свиней, флот вороватых обезьян: на заклёпках воровали, на мясе, на снарядах, на броне — раздолбали вас к чертям, и поделом: сами опозорились на весь мир, и нас подвели: мы-то здесь работали на совесть, дело своё, в отличие от некоторых, знали крепко, такого успеха добились, столько выгодных сделок заключили, а из-за вас, бездарей и трусов, всё потеряли и теперь как прокажённые. И только этого, только презрительной, снисходительной жалости вы и достойны. Никто, конечно, не говорит это вслух, но это понятно из всего. Из того, каким тоном сотрудники консульства и банка общаются с офицерами, из того, с какой презрительной смешливостью разговаривают с сотрудниками банка англичане с таможни и Муниципального совета, из того, что Чжуань шифу опоздал прийти к началу матча, хотя раньше всегда приходил вовремя, из его каркающего, надменного тона, каким он объявляет счёт — и даже из того, как Вышнеградский с досады от аута грохает ракеткой о рыжую землю, измождённо сгибается, упирая руки в колена. — One minute! — оборачивает он к судье голову с мокрыми, липко падающими на лицо волосами. — Уан минэт блэйкхэ, — безразлично соглашается Чжуань шифу. Отдышавшись, Вышнеградский проверяет натяжение струн на ракетке, откидывает волосы со лба, поднимает руку, показывая судье — можем продолжать. — Ту сёлф: Тлапезникофф! — каркает Чжуань шифу со своей вышки. — Подавайте, Виктор Константинович! Давайте уже добьём этот матч! — бодрясь, кричит Вышнеградский Трапезникову, с ракеткой в руках стоя за линией аута на середине площадки. Палящее солнце висит над головой, плывут в глазах красные кирпичные стены по бокам, мелкая сетка закрывает торец корта от заднего фасада банка.
-
Восторг, просто восторг! Город как живой, отношение к русским, да и мысли соотечественников о войне, великолепно соотносятся с тем, что я знаю. А еще сразу захотелось сказать слово в защиту г.г. офицеров, ставших объектом столь ярого осуждения.
-
Как раз ждал, что так или иначе, но должна быть игра в теннис! Ну и атмосферно, атмосферно весьма.
А ещё внезапно очень порадовало описание жаркой погоды.
|
|
|
|
Взгляд Ортеги безразлично скользит по стенам нового помещения. Ни к чему пытаться выстраивать психологические портреты обитателей комплекса, когда сам комплекс должен взлететь на воздух через несколько часов при наиболее благоприятном раскладе. Все эти люди скоро умрут – и чем меньше Марк знает о них, тем лучше для него самого. Техник краем глаза то и дело подмечает мельтешение дрона, и присутствие крошечного девайса в поле зрения удивительным образом успокаивает. Сейчас, впервые за всё время с момента не слишком приятного пробуждения, Марк чувствует себя в состоянии контролировать ситуацию.
Вот только… Техник уже почти собирается заткнуть Флориду окриком, грубо наплевав на любые остатки субординации, но та, кажется неосознанно, переходит на криптографический мост. Мысленно воздав хвалу проектировщикам базовых протоколов, Марк снова морщится и смотрит на Терренс. Так не пойдёт. Чем быстрее она придёт в себя, тем лучше.
Он проходит по комнате, приближаясь к капсуле-колыбели. Некоторое время молча наблюдает за попытками Флориды разобраться с проблемой. Невероятно, просто невероятно. По всей видимости, насколько бы далеко женщина не пыталась убежать от себя, зачатки материнского инстинкта по-прежнему сохраняются даже в напичканном имплантами суррогате. То, что видит Марк настолько сильно не вяжется с его смутными воспоминаниями и выводами в отношении Терренс, насколько это только возможно. Проклятье.
Техник подходит к колыбели, но не спешит прикасаться. Он уже понимает, что может достаточно быстро диагностировать источник проблемы и, при должном везении, возможно даже его устранить. Вот только в этом нет ни малейшего смысла. Подобное действие Ортега воспринимает как лицемерие, неспособность быть честным по крайней мере с самим собой. Он убьёт всех этих людей, весь чёртов комплекс. Должен убить, потому что уже принял такое решение и отступить теперь – форменное безумие. Как быть с другими младенцами, которые не попадутся на пути благодетельницы? Как быть с этим, когда вся конструкция взлетит на воздух?
Марк качает головой, пусть даже напарница и не смотрит.
«Меня зовут Марк. Мы давно знакомы и уже работали вместе. Это здание – комплекс, который нам приказано уничтожить. У тебя должен быть при себе ключ для активации протокола самоуничтожения. Времени мало – что-то не так.»
Пусть криптографический канал не транслирует эмоции отправителя, но Ортега всё равно старается вещать максимально размеренно и спокойно.
«Причины кратковременной амнезии не установлены. Возможно, это связано с артефактами, которые они изучают. Что-то пошло не по плану, необходимо действовать быстро. В помещениях комплекса – ад, по меньшей мере несколько группировок, главная цель которых создать нужный для нашего прикрытия уровень хаоса.»
Ортега вздыхает, его ладонь осторожно опускается на плечо Флоры.
«Мы не будем спасать младенцев, Терренс. Времени мало, а в случае успеха операции это не будет иметь никакого значения. Если ты, конечно, не хочешь всю дорогу тащить эту колыбель на горбу.»
Он усмехается, не удержавшись от ироничной шпильки в адрес напарницы.
«Не говори ничего важного вслух. Нас могут прослушивать.»
-
Главное, оставаться честным с самим собой.
-
Сильный, насыщенный пост для ответных эмоций. Прекрасно, прелестно!
-
«Не говори ничего важного вслух. Нас могут прослушивать.» На секретном комплексе? С высокоуровневыми системами безопасности? В режиме тревоги? Да ну, кто будет таким заниматься.
-
Мы не будем спасать младенцев, Терренс
Корпораты, да
|
|
|
«Фанатик — это глухой как пень оратор» определил Казимир, и сокрушенно покачал бы головой, но сдержался, дабы не показывать собеседнику своего разочарования. Такому все одно, а от своего не отступит. И мог бы Казимир еще раз ткнуть носом Джургиса, что города Ганзейские все как один христианские, что покамест весть о помощи дойдет, пока войско соберут, да пока придет оно - не будет уж стоять Гродно: сожгут да разграбят русичи, литвины или тевтонцы - все одно. Да много чего еще мог разумного поставить на вид Айвартсу Казимир, но понимал что толку с того - чих. Отдал бы Джургис душу какому-нибудь богу - и всем жить стало бы легче. Но не было недобрых мыслей у Казимира к фанатику, сколь тот ни мешал бы его планам. И не желал тому смерти насильственной. Но что делать с Джургисом? Как устранить угрозу его и уж тем более как использовать - то Казимир не понимал. Стало быть нужно было посоветоваться с кем-то сведущим. Но прежде... Прежде нужно было еще живым выбраться из этой слободы, в котором в любой момент мог Айтварас пробудиться.
Принять предложение, конечно, Казимир не мог. Не того он был сорта человек, не той породы. Слово свое держал и метаться от одного господаря к другому было не в чести у всякого пана. А про честь пан Будикидович кое-что слышал, и немного заботился о том чтобы имя его было в почете и уважении. Но видно и то не понимал Джургис, начиная вербовку. А может и хотел лишь услышать отказ за закрыть разговор. Кто ж его знает-то? Он ведь, с одной стороны простой как молот, а с другой упертый как наковальня. И в нем словно два этих инструмента работают, а что выйдет на выходе - узнаешь только когда увидишь результат собственными глазами. А потому речи продолжил Казимир вести неспешно и аккуратно, дабы собеседник его за нож не хватился с горячки.
- Я тебе также скажу, Айвартс: чай и я не девка блудливая. Дал клятву княжичу - ему и служить буду. А ежели помрет он вперед меня - тогда... - Казимир замолк. Хотел сказать сначала что «поговорим», но понял вовремя, что понять могут не так как надо его. Что имя свое доброе может запятнать речами таким, а от того закончил расплывчато и всеобъемлюще, но все ж таки открыто: - тогда все иначе будет, Айвартс. Все иначе.
Склонил голову на бок, Казимир, почесал остатки волос на залысине, скривился. Жаль ему было, что человек такой энергии, такого напора во врагах окажется его. Его бы да в нужное русло... Ян, наверное, и нашел бы способ использовать Джургиса, подсказать ему что надо делать чтоб польза Будикидовичам была. А то и подыграл бы, включился бы в заговор, чтобы вызнать все про него да может раскрыть потом да прижать к сапогу. Но Казимир был других правил. Он уважал чего достиг этот простой работяга своим трудом, и не желал тому подлостей всяческих.
- Не такой ответ я ждал от тебя, Айвартс, ой не такой. Но я не из торопливых. Коль передумаешь - знай, что мое слово к тебе в силе останется. Поговори с работягами, поспрашивай чего люди хотят, посоветуйся. От того худо не будет. - Казимир приблизился и негромко добавил. - А я покамест попрошу Перкунаса, чтоб к разумению тебя обратил, по-свойски стало быть. Как он умеет.
Казимир улыбнулся полу шутке. Хотел бы он посмотреть как в задницу Джургиса молния треснет не меньше, чем чтоб тот переменился в разумении своем. Но время подходило к концу, и пора было уже и возвращаться, пока обстановка, вроде как, поуспокоилась.
- А самогонку я тебе оставлю, добрая она, сам гнал. Выпей с работягами за град наш да за благополучие его.
Хотел было добавить Казимир чтоб посоветовался с цеховыми да не стал. Сами спросят откуда самогонка пана да с чем приходил. А там и яазыками, глядишь, зацепятся. А может и не зацепятся, кто ж знает. Но эта небольшая хитрость - действовать на Джургиса через его окружение, чтобы друзья его убедить попытались - последнее что мог сделать пан юстициарий, не прибегая к методам подлым и бесчестным, коих всю жизнь сторонился как мог.
|
|
-
хуйдорфинов, пиздаминов, хренорадреналинов и прочего Хорошее наполнение чемоданчика)
-
хуйдорфинов, пиздаминов, хренорадреналинов
Врач от Ритана просто, однозначно. А если серьезно, то спасибо, что согласилась на резерв - жалею только, что в основу не успел набрать
|
Вдавила пистолета гашетку, если не пристрелить дрона, то замедлить хотя бы, и тотчас, не задумываясь больше ни на секунду, отпустила дверь – вот поэтому ты и готовила путь отхода заранее, поэтому вспоминала, что должно быть в этих комнатах. Воет пёсик красиво, конечно: одной только способности к пению ради был бы смысл таких парочку себе завести, ну на случай, если вдруг решишь стать публичной фигурой, вроде босса триад, хотя теперь, кажется, это будет движение латеральное, если не вниз. Вскочила с пола, без мгновения промедления к ближайшей двери условно пустой условно лаборатории метнулась – расщелкнуть, откинуть, надавить, отжать, пролезть – десять секунд. Плюс-минус. Посмотрим, справишься ли за восемь.
От действий не отвлекаясь, прикинула на ходу, временные рамки оценивая: лучше и под эту дверь заглянуть, прежде, чем влезать – секунды три лишних, но это всё еще, наверное, оставит запас, чтобы открыть противоположную дверь, если и за этой ждет такой же виляющий хвостом подарочек. Все-таки, ты не любишь собак, лучше кошки, а совсем оптимально – кактус, он за тобой, по крайней мере, не станет бегать, пытаясь сожрать.
Расщелкнула, откинула, надавила… – паники нет: не зря позаботилась о нервах заранее, просчитала, предусмотрела. Знай врага и знай себя, да? Потянулась вниз, приподнять разблокированную дверь – посмотреть внутрь через щель. Вот только дальше куда? Мышкой затаиться внутри и ждать, пока гончие пробегут мимо прямиком в шахту? Или есть другой путь? Вентиляция, аварийные коммуникации, технические лазы с проводами? Представилось в механическом трансе подготовленных действий отчего-то, что мысли гончими несутся за ответами, а руки тоже гончими мчатся за результатом в виде открытой двери. И всё это даже не считая тех гончих, которые стальными клещами вот-вот укусят тебя за задницу. Чертовы собачьи бега.
-
Хорошие действия, расчетливые. Мне нравится, как алгоритмично и планово все делает Молох: действительно веришь, что она - человек другого сознания и, фактически, другой плоскости реальности.
-
Так органично интегрировать в отыгрыш полученные через блоки памяти знания о прошлом, имплантах, и прочем, так поймать "настрой" - это Мастерство. Снимаю гермошлем, Villanelle
|
Ядом напоенного кинжала Лезвие целую, глядя в даль…
«Вот всё и закончилось» - фраза, которую не суждено было произнести Маше, ни в безумном водовороте Петроградских событий, из которого она чудом выплыла, ни по приезду в Архангельск, когда позади осталась стучащая колесами в висках дорога, грубоватое «Доброе утро, милочка» в исполнении Настасьи Парфентьевны, и неопределенность на гарнир с утра до вечера.
В ее Настоящем всегда было достаточно событий, чтобы тотчас забыть о прошлом. Такое свойство было у машенькиного характера: не помнить зла, но держаться справедливости. Вот и забыла она, ступив на подножку вагона о петроградцах, донимавших ее, о могиле отца, за которой, возможно, некому будет ухаживать, о квартирке на Грибоедова, которую растащили сей же час, стоило ей выйти с небольшой дорожной сумкой за порог. Забыла она и о причудах Левушки да нежном обращении пополам с галантностью коммандера Фрэнсиса, потому как не было нужды взвешивать на чашах весов ее прошлое, приятное и... «всякое», как Мари сдержанно именовала свои горести в беседах.
Дорога осталась позади и вместе с тем только начиналась. Маша с завидной стойкостью приняла, как новые условия труда, так и новое жилье. Снова, как и в Петрограде, не было в ее мыслях осуждения, лишь принятие, не было и мыслей о мести, только о воздаянии, в благодарность каждому дню она могла лишь честно исполнять свой долг, приближая то будущее, на которое уповал ее отец.
На пути Мари вновь не было «плохих людей», никогда и никого даже в мыслях своих не величала Маша «отребьем, поганью и грязью», как иногда позволял себе ругаться уже очень больной отец. Он устал и боялся. Но не за себя, а за будущее России. И немного еще за нее, «Марийку». Всяк человек был в разумении Маши на своем месте, всяк исполнял свой долг и нес свой крест. Эта мысль, высказанная однажды батюшкой Константином – духовником их семьи, плотно засела в прекрасной головке Маши и помогла ей без осуждения и страха встретить все лишения на своем пути, да притом не озлобиться и не потерять доверия.
Охраняя трепетно свои границы, она не нарушала и чужих. Потому, когда судьба свела ее с Верой, девушка и не подумала сравнивать милость сию с полнотелой Настасьей, с которой пути счастливо разошлись, стоило Марии покинуть поезд. Она лишь с большей нежностью, чем позволял этикет, предлагала соседке выпить чаю, да почитать Есенина, томик которого оставил ей Левушка, еще не зная, что прощается с Машей навсегда.
Самообладание Маши, как и ее спокойствие помноженное на смирение и живой ум, уже снискали уважение в английском посольстве, потому она была готова услышать новое предложение в любой момент, но о планах своих не распространялась даже в задушевных беседах со скромной Верочкой. А вот сон у госпожи Иессен был уже не так крепок, как раньше. Всякий шорох мог разбудить ее, и, надо сказать, не раз это спасало ей жизнь: когда к соседкам по квартире на Грибоедова заглядывали чересчур разбитные мужички, а дверь, как в прежние времена, частенько не была заперта на щеколду (а то и на две), порой встать тотчас, услышав шорох в коридоре, и закрыть по всем правилам дверь, помогало спасти одинокую барышню от грабежа и насилия.
Вот и сейчас Машенька вздрогнула и сразу открыла глаза: просыпаться она умела мгновенно. Выстрел. Точно выстрел. Не обремененный суетными мыслями ум Маши тотчас выдал довольно длинную цепочку действий, целый план. Оценить то, что происходит за окном, не привлекая к себе внимания (то есть стоя за тонкой занавесочкой и не зажигая свечи) – было самым первым пунктом. Быть во всеоружии (то есть одеться и взять пистолет) – вторым. Затем следовало наблюдать и действовать по ситуации, а ситуации ветвились в ее голове как старая ива, что росла неподалеку, и на каждую "ветку" был свой исход. Маша лишь единожды поддалась тревоге, когда по привычке закрыла и так запертую дверь в свою комнатку, на вторую щеколду.
-
Маша лишь единожды поддалась тревоге, когда по привычке закрыла и так запертую дверь в свою комнатку, на вторую щеколду. Очень плавный и поэтичный, мягкий и духовно возвышенный пост, как и сама Машенька. Но концовка эта... Как она подчеркивает то, что творится сейчас во всей стране!
|
-
впервые за всё путешествие мгла ночная становилась преградой: врагом скрывавшим от взора ненадежные камни, а не союзником, защищавшим от палящего солнца И вновь все кардинально изменилось, и вновь надо искать новые подходы к ситуации. И это превосходно!
|
"Я отниму у тебя твою жизнь..." пообещало существо, поджидавшее ее там, за тонкой брезентовой стенкой палатки. Кажется, хозяйка Туманов, или кто бы то ни было, выполнила обещание. У Каари и правда теперь не было своей жизни. Вне времени, вне привычного уклада, уважение, заработанное трудом, профессиональный опыт, который здесь не пригодится еще лет пятьдесят. Что если придется остаться? Как привыкнуть к тому, что придется делать много шагов назад, отказываться от прогресса, передовых взглядов и носить... корсет?
О, она видела взгляд Густава, что задержался на ее едва ли прикрытых коленях. Если что и поможет ему поверить в ее необычное происхождение, так это одежда. Пиджаки, рубашки-унисекс, короткие платья, открытые руки и шляпки лежали на полочках нерожденной головы Коко Шанель. К тому, что женщины курят, тут и вовсе никто не привык - Каари видела, как оторопел Карл Густав, когда она поднесла к губам сигарету и задымила, как какой-нибудь капитан дальнего плавания. От ее взгляда не укрылась и усмешка слуги, когда тот притащил амазонку "госпожи Софии". Нет, мужчины этого времени были не готовы к появлению Каари.
Начиная с сигареты и неудобных вопросов Каари, будущая легенда Финляндии заметно стушевался, пробормотал что-то невнятное про "Что вы такое говорите?! Никак нет!", но, возможно, впервые с момента знакомства вектор его мысли действительно повернул в запретную категорию размышлений, где обитали падшие женщины, постыдные болезни, распутство и атеизм. Подав руку Каари, он натянуто улыбнулся, энтузиазм его будто бы иссяк, но вскоре он почувствовал еще большую неловкость, теперь уже из-за собственных предубеждений и понемногу, орудуя веслами и отплывая от берега, всё громче и веселее болтал о том, что ни за что не доверил бы весла женщине - ведь это тяжкое физическое упражнение. Лодка была легкая и вместе с тем довольно потрепанная. Чтобы сохранять в ней равновесие, пришлось сесть ровно по разные стороны - на так называемые нос и корму.
Ветра однако не было, волны на озере были исключены по иным причинам, но когда Карл Густав принялся зачитывать географическую справку о глубине здешних водоемов, позабытый страх утонуть поднялся, словно рыба, со дна озера, а затем глянув на свою хозяйку и коротко трепыхнувшись, вновь исчез под толщей воды. Туман и не подумал отступать. Он, казалось, обрадовался, что на его территории очутились новые гости и придвинулся ближе, грозясь скрыть лодку из виду для всех, кто примется их искать. Каари всего на мгновение отвернулась, чтобы оглянуться, а когда повернулась обратно, Карл Густав вместо со своей частью лодки был скрыт от ее взгляда в густом туманном одеяле. Он продолжал говорить, что-то рассказывать, но голос звучал глухо, пока совсем не заглох. В ушах как будто появились беруши. В глазах стоял туман и он вовсе не был иллюзорным.
Но то, что случилось после, было самым запоминающимся за последние несколько минут. За правым плечом неожиданно раздался тихий женский смех.
|
|
|
|
|
- Доброе пиво, Айтварс. Я, стало быть, сам за себя сказать могу. - строго ответил Казимир, не отвлекаясь от еды. Впрочем, на мгновение юстициарий все таки отвлекся, чтобы выставить на стол наполовину полную бутыль с самогонкой. - Вот, Айвартс, угощайся. Для аппетиту самое то.
Обгладывая кости и облизывая пальцы, пан слушал Джургиса, казалось, в пол уха. Но даже пол уха Казимира слышали не хуже, чем и оба у многих иных. Стало быть корчмарь здешний не последний человек в цеху Айтварса, раз хвалебные речи такие обычно скупой на слова голова вести порешил. Наигранное удивление не обмануло Будикидовича. Не все одно цеховому главе, не все одно... Заинтересован он, иначе развернулся бы да спину показал. А тут речи завел складные. Да и безразличие, не менее показное. Не хочет он упустить свою выгоду. И боится. Все боятся, но те кто город хочет вольным обернуть - боится во множестве, ведь без крови такое не дастся. А в Гродно - без многой крови.
- Ну раз все одно тебе - поддержи меня в Раде. Молвил же что разницы тебе нет кто шапку княжью напялит. - подыграл собеседнику пан Будикидович.
Подыграл, да налег на цыпленка, запивая добрым самогоном, не забывая поглядывать на собеседника, чтобы не решил тот что совсем дела нет юстициарию до него. Но игры играми, а желудок не бездонный. Вот последняя ножка оказалась во рту у Казимира. Обсосав остатки жира, пан с вытащил её изо рта, словно бутылку откупорил, и направил кость точно в лицо Джургису. Не только направил, но и взглядом серьезно уперся точно в собеседника.
- Брешишь, Айтварс, по глазам вижу! Не все одно тебе кто князем станет. А знаешь почему? - Казимир и не ждал ответа. - Хер тебе в дышло, чтоб из задницы вышло, а не вольный город, Джургис. Сам ведь знаешь. А почему? Так я скажу почему. Потому что Гродно - аки пирог что раздербанить готовы и русичи с востока, и тевтоны с севера, и великокняжич Ягелло вцепился в город наш крепко. Ну скинете вы одного князя - так придет другой с новой дружиной. И как ты после в глаза будешь вдовам и сиротам смотреть, если на виселице не окажешься, а?
Казимир опрокинул залпом стопку и продолжил.
- Но нет, на виселице ты не окажешься. И я тебе расскажу чуть опозжа где. Имел я намедни беседу с епископом нашим моложавым, прежде чем плетьми погнать погань эту. Пан Будикидович, знаешь ли, города родного благополучием не торгует. Так вот, у церкви из Рима на город наш славный, вольный которым ты сделать так жаждешь, планы немалые. И уж поверь, сил у них немало собрано. А когда и если обоснуется здесь церковь - то уж поверь, не на виселице ты окажешься, а на костре как смутьян главный. Не стать тебе ни новым дожем, ни патрицием, теперь уж репутация за тебя говорит громче слов.
Юстициарий покивал сам себе, посмотрел на дно кружки, да закончил в пустую её так что эхом отдались его слова.
- Не враг я тебе, Джургис. Многого добился ты, и уважение у людей заслужил не только цеховых не даром. Но время сейчас такое, что мечты твои - кровью обернутся для града нашего, да горя преумножат. Надо от других бед охраниться: от тевтонов, от Рима, от русичей; а не новые множить. И вот тебе мое слово. - Казимир опустил кулак на стол так, что тарелки подскочили. - Стану князем - будет вам вольница: кожедубная слобода; с законами и налогами обособленными. А коль мало этого - знаешь, большего тебе никто не предложит. И дорога твоя - реки крови и слез.
|
|
|
|
— Земля и воля! За землю! — согласно разразились криками рабочие, собравшиеся вокруг бугра. Однако, с той стороны, где в углу двора расположилась «больница», в ответ донеслось злое: — Долой с бугра! — Это провокаторша, товарищи! — Её здесь никто не знает! Гоните её в шею!
Кучка эсдеков и во время того, как Гера говорила, то и дело принималась гудеть, пытаясь зажечь своим негодованием публику, но безуспешно — дебаты собравшимся на маёвку рабочим были по душе, и просто так прогонять ораторшу они не собирались. Кто-то даже махал на эсдеков руками, потише, мол, но в основном рабочие принимали эти выкрики как должное — все к такому были привычны: эсдекам полагается закрикивать эсеров, ничего нового.
— Вот она, эсеровская дем… эсеровское пустословие, товарищи, вот оно! — несколько нервно выкрикнул Лопата в ответ на слова Геры, указывая на неё мясистым коротким пальцем. — Что ж мы, не знаем, как сейчас по волостям помещичьи усадьбы полыхают? Знаем это, и поддерживаем! А ваша партия — поддерживает? Ну, поддерживает? А отчего же тогда ваша партия открыто не призовёт к аграрному террору? — Лопата очевидно распалялся, пулемётно разнося букву «р», энергично, с обвиняющим тоном тыкал в Геру пальцем, брызгал на неё капельками слюны. — Как же это так, товарищи рабочие, получается? Эсеры у нас на словах за крестьянство, вон как барышня соловьём поёт, а как до дела доходит — помещика не тронь, так, что ли?! Усадьбу не тронь?! И фабрику не тронь?! Под дудку капитала пляшете, господа эсеры! Сладкий яд в уши пролетарьяту льёте!
Гера видела, как через толпу в сторону бугра протискиваются двое эсдеков — шкет в кожаной куртке, спрашивавший у неё с Варей пароль в переулке, и ещё какой-то рабочего вида нескладный парень в картузе. Пробившись через толпу, эсдеки подошли к Шаховскому, который сразу их остановил, и принялись ему что-то объяснять, наседая. «Ваших двое, наших двое! — расслышала Гера. — Здесь стоим, не пускаем никого».
— Товарищ Трапезников, я вам говорю, потом выступите… — полушёпотом продолжал выговаривать пучеглазому господину Колосов, оглядываясь на подошедших эсдеков. Трапезников что-то сердито спрашивал, ухватив Колосова за пуговицу: тот терпеливо отвечал, но к бугру Трапезникова не подпускал.
— А почему ж так происходит, товарищи рабочие? — продолжал тем временем Лопата, обращаясь к рабочим, уже не басовито громыхая, а вкрадчиво, задушевно спрашивая. — А вот как раз потому, что барышня эсерка тут говорила, за «особый путь» для русского народа ратовала. Смешно, с одной-то стороны! — Лопата усмехнулся. — Эстонка нам, русским, рассказывает, что нам хорошо, а что нет. «Благовест», видите ли, несёт нам, слово-то какое — того и гляди, поклоны земные бить начнёт! Смешно! А с другой-то стороны, и не смешно отнюдь, а грустно. Грустно потому, что слышим мы такое уже не первый раз, да и не только от тех, кто себя «друзьями народа» называет. Разве немцы при дворе да в министерствах всяких не то же самое нам рассказывают уже сколько лет? Что у России, де, свой путь, своя стезя: неча вам, косорылым, де, на Европу смотреть, у вас здесь никогда так не будет! А по-моему, товарищи, они так нарочно нам и говорят, чтоб мы все и думать забыли, что иначе может быть! А по-моему, товарищи, если есть немец-пролетарий на заводе где-нибудь в Берлине, он от тебя, товарищ, — Лопата указал на рабочего в толпе, — только тем отличается, что говорит по-немецки. А капиталист его точно так же, как тебя, эксплоатирует, точно так же штрафами и вычетами гнобит! Только в том и разница, что ты, когда на стачку выходишь, по-русски инженера кроешь, а он своего — доннерветтером да аршлохом по матушке! Только в том и отличие, а интерес у вас всех общий, потому вы и есть единый мировой пролетарьят. Вот почему социал-демократицькие партии во всех странах есть! Вот почему и великая наука Маркса всем миром признана! И нам не в дремучую нашу дикость уходить надо, а вместе с миром в ногу идти! Потому и лозунг нашей партии такой — пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Стоявшие в углу двора эсдеки послушно, дисциплинированно заколотили ладонями так, будто ковёр выбивали. А среди группки эсеров, стоявших с другой стороны, было видно какое-то шевеление, движение, но пока ничего определённого.
|
|
-
И выводы о действиях министров прекрасны, и предпринятые бароном меры хороши.
Рауш извлек револьвер Нагана из кобуры и жестом остановил солдат. Сам сделал пару шагов вперед и крикнул в темноту: - Назовите себя! Выходите и держите руки над головой, чтобы я мог их видеть! А с этого вообще надо картину рисовать!
|
|
|
Да когда ж это прекратится! Впрочем, разве на войне всё не должно быть именно так? Проблемы, планы по их решению, манёвры исполнения задуманного, перегруппировки и доклады о новых проблемах. Спасибо, что пока хотя бы без потерь! Если, конечно, не считать пролитой крови линчёванных пленных. И тоже как-то по-жизненному глупо это вышло ー кто-то кого-то не проинструктировал, кто-то кому-то не доложил, кто-то, вероятно, вёл себя вызывающе, и кому-то приспичило дать волю эмоциям. Всего ведь можно было избежать на целой куче этапов, но нет. Впрочем, теперь-то что... Наверно, Поллока просто до сих пор не отпускал выработанный из-за всех последних испытаний адреналин.
ー Всего минутку! ー громко заявил комендант, повернувшись в пол-оборота к закрытой двери, ー Я тут как раз решил рубашку сменить!
Он мягко, но настойчиво приподнял обхватившую его девушку и подвёл её к шкафу. Скрипнуть дверцами погромче, гостью (или отчасти хозяйку?) внутрь, и пальцем на губах к тишине призвать. Должно сработать, только поймёт ли? Самой же наверно хочется лишних вопросов да кривотолков избежать. Да, не забыть расстегнуться.
ー Входите, мистер Арнович. Простите за задержку, весь вспотел от волнения.
Уиллем выдавил из себя улыбку и поспешил усадить переводчика так, чтобы шкаф был у него за спиной. Сам присел напротив, фиксируя чужое внимание на себе.
ー Хочу первым делом поблагодарить вас за усердную работу. Само то, что кризис миновал, и все остались довольны итогами переговоров, уже целиком ваша заслуга!
Комендант улыбнулся ещё раз, но теперь уже искренне. Он и правда был благодарен Арновичу за его старания и понимал, что без него шотландцам давно бы пришлось напомнить местным их место силой оружия, как бы мерзко это не звучало. То, что народные волнения прямо за спинами воюющих солдат никак довести до добра не смогут, понимал даже наивный Поллок.
ー Что касается пира, то отменять его я не приказывал, более того, надеюсь, приготовления уже вступают в финальную стадию! Нужно будет уточнить это у моих сержантов и господина старосты. Французов пригласить... я схожу сам, спасибо. В нашу прошлую встречу капитан Мишле уже дал мне понять, что не имеет никакого желания присутствовать, но я всё же попрошу у него хотя бы сержанта-представителя при парочке солдат. Всё равно местные вряд ли поймут, что всё это значит, для них иностранная форма вся одинаковая, а про звания мы им не скажем. Пусть думают, что союзники со станции прислали целого офицера.
Тут главное самому в это поверить. Ведь одного конкретного сержанта Уиллем пригласит совершенно в иных целях нежели какое-то там представительство.
ー Кстати говоря, мистер Арнович, вы же, кажется, говорите и по-французски тоже? Могу я дать вам небольшое задание?
Уиллем аккуратно достал из кармана сложенный листок с портретом француза-насильника.
ー Вы не могли бы осторожно выяснить имя и фамилию этого человека? В идеале без расспросов, просто через личное знакомство. Найти, опознать по, кхм, моему наброску, и познакомиться. Сможете? Видите ли, очень он мне... приглянулся на роль "французского посла" на грядущем пиру, к тому же слышал от солдат, что это чуть ли не лучший боец наших союзников, настоящий окопный ветеран! Его ещё и здесь, в деревне, несколько раз видели, значит, видел он и нашу оборону, и вообще местность. Поэтому хочу спросить его мнения о состоянии наших дел. Только вот видите ли, какая неловкость, наблюдать я его наблюдал, даже вот зарисовал, есть у меня такое хобби, а про таланты героя лишь после узнал. Теперь как-то неловко идти к мсье капитану и просить прислать конкретного представителя, не зная его имени. Поможете мне? Только рисунок ему не показывайте, а то это я вам признаться в таком увлечении могу, а перед ним как-то неудобно, без спросу ведь рисовал, издалека, исподтишка. Понимаете? Так что вот, возьмите рисунок, потом вернёте.
Уиллем старался говорить доверительно и дружелюбно, а чтобы не дать Арновичу собраться с мыслями и начать задавать неудобные вопросы, поспешил перевести тему:
ー А ещё вот спросить вас хотел, что скажете об этом священнике, отец... Инок-кенти? Так, кажется, вы его назвали. Боже, мне нужно больше практиковаться в произношении русских имён. Но вот вы с ним, кажется, долго о чём-то говорили. У него была какая-то просьба? Я так понял, он обладает определённым... политическим весом.
Какое-то время витала в голове Уиллема назойливая мысль рассказать Арновичу секрет опозоренной девушки, втянуть его во всё это дело, попросить утешить бедную жертву, выспросить у неё подробности произошедшего. Однако, что он тогда подумает о союзниках? Сможет ли сам удержать язык за зубами, не распустить неприятные слухи по всем окрестностям? Не осудит ли грубое решение Уиллема устроить насильнику тёмную? Нет, не стоит всё же впутывать ещё одного русского в неприятную теневую возню тех, кто должен олицетворять для него и для всех его сограждан благородную идею союзнической помощи.
-
Посты Поллока не плюсовать невозможно! И разумность действий, и чистое сердце, и наивность, и готовность, вместе с тем, действовать: и все это гармонично и органично вплетается в портрет одного человека.
А уж идея, как выманить француза весьма оригинальна! приглянулся на роль "французского посла" на грядущем пиру Ну а это меня просто повеселило и подбором слов, и тем, как в принципе это выглядело)
|
-
По всей видимости, серия отвлекающих манёвров превратила комплекс в локальный филиал преисподней
У нас был "Раз-Два", дюжина рейдеров-космитов, 8 упакованных "диванов", теперь уже половина Кейто и целое множество хиспанов всех сортов и расцветок, отказавшие рельсотроны, а также револьверный гранатомет, пулеметовка, разгрузка наствольных гранат, пинта чистого спирта во фляге у Дока и 2 дюжины ампул реграсплава у корпоративных работников. Не то чтобы это был необходимый запас для штурма Комплекса, но если начал планировать штурм, становится трудно остановиться. Единственное, что вызывало у меня опасение - это спирт. Ничто в Галактике Млечного Пути не бывает более беспомощным, безответственным и порочным, чем Герхард Шварцхог, игнорирующий блоки воспоминаний о спирте. Но я знал, что рано или поздно он сдастся, и начнет вспоминать.
-
Все идет по плану, а как же! А вообще пост чудесный и насыщенный.
|
Взяв с улыбкой, чтобы не пугать и без того тревожную гостью, заряженный пистолет "на всякий случай" да попросив местного "Захара" принести фонарь, а также теплое пальто или накидку, Карл на некоторое время покинул Каари, чтобы вернуться в полном облачении - высоких охотничьих сапогах, теплом тулупе, тоже, по всей видимости, охотничьем, и с сумкой через плечо, явно студенческой, что вновь напомнило девушке о его юном возрасте. К тому же про шапку он точно "позабыл" и блестящие черные волосы изящными локонами обрамляли его лицо, которое в силу новой его роли (защитника, надежи, опоры) сохраняло суровое выражение.
За пределами жарко натопленной гостиной и теплого в целом дома было неуютно, в десятки раз холоднее, чем помнила Каари, поэтому теплая накидка, принесенная слугой, была весьма кстати. Спасибо Карлу Густаву за его проницательность. Ночная прохлада подступала со всех сторон. То ли в Финляндии образца девятнадцатого века климат был суровее, то ли тревога заставляла тело терять тепло интенсивнее. Они двигались, впрочем, довольно споро, подсвечивая себе путь фонарем из стекла, где мерцала, не собираясь гаснуть, одинокая свеча.
Когда на горизонте показалось озеро, а случилось это довольно скоро, Каари увидела, что туман снова укутывает берега и стал он будто бы плотнее. Он точно ждал гостей и решил украсить собой всё пространство, впрочем, весьма зря - озеро было великолепно и без его вмешательства. Прохладой тянуло ощутимо, кожа покрылась мурашками, волосы будто шевелились от воспоминаний о недавнем знакомстве с местной жительницей. Фонарь в таком тумане не помощник, скорее ослепит самих хозяев, нежели путь укажет. Это вскоре понял и Карл, коротким выдохом затушил свечу (благо, в доме осветили одну из комнат, для ориентира) и стал ступать медленнее, предложив Каари держаться за него.
Говорить не хотелось. В той тишине, что не хуже тумана окутывала сейчас окрестности, любой шепот был бы слышен на расстоянии, любой крик потонул бы без остатка. Такова уж хитрая природа тумана. Спустя некоторое время после того, как они ступили во владения Хозяйки, если такая действительно существовала, Карл Густав всё же решился поделиться своими соображениями. А может просто устал от повисшей тишины. - Знаете, я немного приободрился. В таком тумане нетрудно заблудиться, а то и упасть в озеро. Если же сестра надумала покататься на лодке, то вполне могла причалить не у того берега, - шептал он, улыбаясь. А Каари тем временем созерцала берег, с которого бежала, оглядываясь, не далее чем пару часов назад. Теперь же никаких палаток не было и в помине, только привязанная лодка плескалась возле берега, в том же месте, где в ее двадцать первом веке был небольшой причал для любителей купаться под луной.
- Не припоминаю здесь таких туманов раньше, - вновь нарушил тишину Карл. Разговаривая с ней он будто бы отгонял туман все дальше, он продолжал расступаться, освобождая для них путь к лодке, а за спинами смыкался точно крепостная стена. - Думаю, оружие здесь не пригодиться, а вот умение грести - в самый раз. Сможете поплыть со мной на лодке? Мы высадимся на другом берегу, а может еще с воды углядим ее лодку.
С его слов становилось понятно, что привязанная лодка - не та же самая, на которой отправилась сестра. Если она вообще отправилась кататься на лодке, а не плавать, скажем. Или (уж на что только не способны молодые девы) топиться. В чем все же преуспела сестра Карла Густава, еще предстояло выяснить.
-
Картины туманного образа завораживающе красивы, но ступая в красоту эту, понимаешь, какой страх может ждать там.
|
|
|
-
в случае с Терренс даже пенетрации едва ли может оказаться достаточно
Bruh
-
Вспомнить имя - это всегда счастье. Как знать, кто из них первым может вспомнить что-то такое, что способно заставить в корне пересмотреть сформировавшуюся жизненную позицию А вот это просто замечательная в своей глубине мысль. И с ней не поспоришь.
|
|
-
Это был великолепный бой, с чудесными описаниями и красивыми картинами. А еще игра постоянно заставляла думать и держала в напряжении. И это прекрасно. Спасибо!
-
Спасибо за чудесную игру и за старания. Уникальный случай игры-тактики-варгейма, которая работает и работает хорошо. Браво!
|
|
- Надо не идти, Рубик. - Печально произнес, заплаканно глядя в добродушное широкое лицо другана по несчастью Бжик. - Надо бежать. ПОТОМУ ЧТО НАС УБЬЮТ БЛЯДЬ СЕЙЧАС. Бля, куда... Фидель сорвался куда-то аутировать, опять что-то тараторя. Сука, позади пальба, вот вот к нам влезут и порешат, мы тут посреди коридора как прыщ на жопе - "Хочу проверить ту дверь". Блядь, если он сейчас еще выпустит сюда какую-нибудь "РОМАШКУ ПЕНИС", то будет праздник просто! Твою ж мать! Рванул Бжик за Фиделем, подскочил перед ним прям, путь заслонил, приобнял, пытаясь развернуть к заветному пролому, что проделало чудище: - Фидель, братишка, амиго. Это ж не та дверь, ты попутал. Ты ж сам слышал и Билли, и Кейто, кто там у тебя еще. Они говорили: туда беги, Фидель, беги! Вон, в конце коридора, да? Куда я тебя веду. Там ща буррито похаваем, кастаньетами пощелкаем, там бабы, как вы их там зовете... Мариконес, да? Пошли покайфуем нормально, расслабимся. Только быстрее, будь любезен, да? Лихорадочно оглядывается Бжик на беззащитно и так бездумно открытую шахту лифта, где пальба жуткая, звуки резни и смерти. Вот тут, в пяти блядь сраных метрах. А они "идем, не ссы", "Билли-хуилли". Бля, может, бросить их? Без пушки не вариант, а пушку Фидель, даже всратый, не отдаст. Еще пальнет. Блядь, блядь. Блядь! - Мужики, бежим, бежим, потом попиздите, заткнитесь и бегите со мной, хорошо? - Плаксиво канючит Бжик. Сам взглядом мечется по сторонам: напрыгнет ща какое говно, пока они дрочат тут. Не говоря уж о пиздеце из лифта. Старается дышать потише, чтобы услышать, если не увидеть, подкрадывающуюся смерть. На этих зомби надежды нет. Беда в том, что без них тоже нет, в одного Бжик нынешние обстоятельства не вывезет. Бля, мама, зачем я в рейдеры ебучие пошел? Чем я нахуй думал до амнезии своей?
-
Бжик - самый прекрасный персонаж во всем модуле! Поступки, слова, стиль изложения - все прекрасно.
-
Бедняга Бжик. Не легко ему.
|
-
поставил бы к стенке и тех, и этих Радикальный гиперцентризм требует всеобъемлющего террора!
-
Ник замечательно демонстрирует и мудрость, и чутье, и редкое умение смотреть на несколько шагов вперед.
Хотя после событий, начиная с сегодняшнего утра, ваш покорный слуга поставил бы к стенке и тех, и этих. Самое печальное, что Ник вобщем-то прав: это действительно лучший выход. Жалко только, замены им пока нет.
|
Колоритный всё-таки этот святой отец. С таким в одной компании и самому Поллоку бы невольно захотелось молитву какую-нибудь спеть, лишь бы агрессию бородатую в свою сторону не сманить ненароком. Немудрено, что пленники так быстро перековались! Впрочем, если задуматься, скорость покаяния штука о двух концах. Как покаялись, так и снова нагрешить смогут, особенно если дело своё не грехом считают, а покаяние ー не клеймом на всю жизнь.
Продираться через толпу было неприятно. Шум, галдёж, суета. Переводчику не до переводов, и уж какие тут настроения витают, понять крайне сложно. Поскорее бы закончилось всё.
Уиллем даже поймал себя на мысли, что ему хочется вернуться в дом, подняться к той девушке... что он в каком-то смысле беспокоится за неё. В каком? Что это вообще такое? О каких уж тут ещё симпатиях таких может вообще идти речь, Уиллем Поллок, ты ж даже имени её не знаешь, повеса!
Да уж, нарочно не придумаешь. Нет, не до того сейчас, хватит, забудь! Ещё и французы эти мерзкие глумятся. И почему в каждом из них тот сержант мерещится? И почему кажется, будто каждый из них не отказался бы на его месте побывать? К чёрту, и не до них сейчас!
Помотав головой и вдоволь похмурившись, Уиллем протиснулся к Арновичу и священнику.
ー Кхм, передайте святому отцу мою благодарность, ー комендант для надёжности даже ладонь к сердцу приложил и слегка поклонился (скорее накренился) в сторону обладателя могучего баса и колючей бороды, ー А собравшимся переведите так...
Он откашлялся и поднял руку. Всё равно этих старейшин не видать что-то. Ну и ладно.
ー Уважаемые жители деревни, ээ, Малие Азьорки! Правильно сказал? Я Уиллем Поллок, командир обороны всего этого района, и я знаю, что вас тревожит судьба ваших родных и близких. Сейчас я объясню вам ситуацию. Они проявили недопустимую в условиях войны инициативу: позволили себе самолично судить и казнить захваченных пленных, даже не оповестив командование, то есть меня, о самом факте захвата этих пленных! Абсолютно недопустимо! Во-первых, пленных всегда нужно допрашивать, чтобы больше узнать о противнике. Во-вторых, стрельба на данной территории может означать лишь одно! Боевую тревогу! Представьте, что было бы, если бы враг ударил по нам с другой стороны в тот момент, когда весь гарнизон отвлёкся на этот суд Линча? Мистер Арнович, а у вас так говорят? Кхм, ладно. Так вот! Если бы ваши односельчане были бы солдатами британской армии, они были бы наказаны за такое безответственное поведение! Но! Так как они ополченцы и смелые добровольцы, вызвавшиеся помогать союзникам с обороной своего дома, то на первый раз их выходка будет прощена! Да, да, не беспокойтесь, я приказываю отпустить их! Только пом... Нет, вы послу... Да что ж такое-то?
Уиллем озадаченно пожестикулировал руками и наконец упёр их в бока. Ох не нужно было так быстро переходить к тому, что только и было всем этим русским интересно. Дослушавшая до главного толпа принялась шуметь, то ли выражая радость, то ли негодование, понять было сложно. И всё же Уиллем постарался втиснуться в какую-то паузу и перекричать всеобщий галдёж.
ー Но если это повторится, то наказание всё-таки последует! Помните, только ваша дисциплина и самоотверженность могут помочь нам всем выстоять перед вероятным нападением!
По правде говоря, вспотевший под конец своей речи Уиллем совсем не был уверен в том, что говорит правильно. Что вообще стоило вот так вот выходить к людям. Вероятно, тот же Мишле на его место вообще бы не встал, предпочтя передать полномочия в таких "переговорах" переводчику и простому сержанту (ха, как бы не тому самому). Но сам Уиллем с высоты своих лет воспринимал всё случившееся как глупую ссору одноклассников, причиной которой было недопонимание. Разве стоит в таких случаях отмалчиваться, надеясь, что бывший товарищ не придумает себе невесть что? Нет, конечно, лучше объясниться! Только вот стоявшие перед ним люди были максимально далеки от тех детей, с которыми Уиллем когда-то ссорился и мирился в перерывах между уроками в начальной школе.
|
-
Прекрасные речи и даймё, и тайсё. Убивает чернь. Асигару, плоть от плоти земли, про которых сказано в речах о высоком: «Крестьяне - люди неразумные и недалекие». И эти крестьяне, вооруженные оружием трусов, несут достойнейшим сынам нашей земли бесчестную смерть А этот момент вообще прекрасен!
-
- Почему вы так презираете Хадзаки? Хороший вопрос).
|
В начале лета произошла битва на ручье Сейтен, и о ней на острове, конечно, все знали. А в середине лета зарядили дожди - мелкие, частые, назойливые. Погода на островах переменчива, но в этот раз что-то наверху прохудилось, и лило неделями, с недолгими просветами. Воины ворчали и чистили оружие - доспехи лак ещё кое-как защищал от сырости, а клинки, наконечники копий и ружейные стволы. Зато крестьяне радовались: ни гроз, ни бурь, рис вымахал чуть ли не по плечо - красота! В конце лета дожди унялись, дороги подсохли, рис убрали и снова посадили. И почти сразу высадились Китахама. Они пришли на кораблях с юга, организовали лагерь, окруженный канавами, которые сразу же наполнились водой, пропитавшей землю. Это дало время собрать армию. Такэо, чувствуя свою вину за то, что его шпионы не смогли указать день высадки (хотя и обнаружили, что клан Северного Берега зашевелился), горячился. Он предлагал ударить поскорее и сбросить врага в море. Ваитиро был более осмотрителен: он говорил, что у врага войск больше, и неразумно выходить из-под прикрытия реки Сирасунагава, что враг только этого и ждет. Ведь не зря же они привезли Черепах с их тяжелой пехотой. Лобовой штурм кроме потерь ничего не даст. Наоборот, надо затягивать сражение. У нас еды много, у врага её много быть не может - они заперты в бухте, а там всего одна маленькая рыбацкая деревня Тетсуура, которая пятитысячную армию не прокормит! А пока надо укрепить берега реки и выслать парламентёров. Узнать хоть, чего они там хотят. Так и поступили. Но переговоры надолго врага не задержали. Узнав, что островитяне на безоговорочную капитуляцию и полное подчинение не согласны, через день Китахама свернули лагерь и пошли в наступление. И снова зарядил дождь. Так это утро и началось - речка, мост, валы с заборами, прозрачная вода, на которой расходятся круги от дождя. И армия противника на том берегу. - Вижу штандарты Мунэтаки! - кричит наблюдатель. - Вижу штандарты дома Асикага! Это Такаудзи! - словно откликается ему другой. Оба на левом фланге противника, в рядах конницы. А на правом - тяжелая пехота Черепах, в своих прославленных доспехах, покрытых лаком цвета морской волны. Позиция хорошая, но битва будет тяжелая. Сообщений от лазутчиков не поступало. Зато поступило от стражи. - Хэруо-сама! Мы захватили одного молодчика у берега. Что-то вынюхивал! Дурачком прикидывается. Прикажете его казнить? Прикажи - и это будет первая смерть в этой битве. Ну, вторая, если Юкио, ваш лазутчик, уже мертв.
Итак, у тебя: - 2 гонца (обоих можно использовать по 2 раза). - Бесплатный переброс за полководца в ставке. - 2 знамени. - Все твои асигару не подвержены правилу крестьяне. Произнеси речь перед армией, чтобы активировать этот эффект. - А еще идет дождь, поэтому аркебузы наносят дополнительный урон на 5+ и не наносят основной. - Ты мастер маневров и можешь отдавать и отменять приказ об общем наступлении/отступлении, без траты приказов.
Погода словно преподнесла подарок: высадка прошла без сучка, без задоринки, ни одного шторма за всё плавание, а теперь пошел дождь. Казалось бы, что тут такого? А то, что в армии Китахама ни одного ружья с роду не водилось, было только одно у Ёсинори, да и то ему подарили. Красивое ружье и бабахает хорошо. Но зачем тащить в битву эти железки, если есть старые добрый луки, которые, если за ними следить, от влаги не пострадают? Незачем! А у островитян они были, несколько сотен ружей, купленных еще лет пять назад. Кусадзима - богатый остров, иначе зачем было бы за него воевать? Армия Ёсинори высадилась в какой-то бухте. Споро, быстро, без проволочек. Почему бухта называлась железной - он не знал, да и какая разница? Ну железная и железная, хоть серебряная, хоть из бамбуковой стружки. Бухта ему была не нужна, а нужен был весь остров. Войска построили лагерь, чтобы чувствовать себя увереннее, и тут прибыло посольство клана Хадзаки. Если пересказывать суть, то у Ёсинори очень вежливо поинтересовались, чего он сюда приперся и не соизволит ли угоститься нашей рыбкой и отчалить подобру-поздорову? В общем, они могли себе позволить так говорить - армию островитяне собрали немаленькую. Были у них и луки, и аркебузы, и даже конницы побольше, чем у захватчиков. Оно и понятно - лошадь на корабле перевезти трудно. А вот чего у них не было - так это надежных союзников, их извечных покровителей Уэяма. Ну так на это и расчет делался. С переговорами было покончено, и армия выступила вперёд. Стоять на месте было нельзя - запаса провизии хватило бы, может, еще на неделю, а в крошечной Тетсууре поживиться было особенно нечем. Прославленные рисовые поля Кусадзимы начинались дальше, сразу за рекой Сирасунагава. Вот на ней враг его и встретил. Пора начинать битву. Пора показать Хадзаки, что силе надо уметь уступать, иначе надорвешься. - У них там две шишки, кроме самого Хэруо, - говорит Мунэтака. - Ватанабэ держит центр. А Имамура небось в ставке, советует этому юнцу Хадзаки, что делать. Точно, вон его штандарт. Говорят, там непонятно, кто армией-то командует. Я пойду налево, встану во главе конницы. У них там за главного - малолетний братец Ватанабэ. Срублю ему башку, и они разбегутся. - Ёсинори-сама, пока достойный Мунэтака хвалится, как он срубит всем головы, мы тут поймали вражеского шпиона, - сообщает Такаудзи. - Врёт, что у него тетка в Тетсууре. Мой человек видел, как он собирал ветки для сигнального костра. Прикажете его казнить? Можем отослать голову Хадзаки, пусть порадуются перед битвой.
Итак, у тебя: - 2 гонца (обоих можно использовать по 2 раза). - Бесплатный переброс за полководца в ставке. - 2 знамени. - 4 синоби в активе во вражеской армии. - 1 бесплатный обычный приказ Черепахам каждый ход. - Ты мастер маневров и можешь отдавать и отменять приказ об общем наступлении/отступлении, без траты приказов.
-
Что крестьянину хорошо, то воину проблема. Зато какое описание битвы!
-
За изумительную карту, однозначные правила и, конечно, старания! Это будет отличная тактическая игра!
|
|
С грохотом распахнулась дверь и Рауш, держа руку на холодной рукояти офицерского "Нагана" в расстегнутой кобуре, первым вошел в комнату. За ним по пятам следовали солдаты с винтовками в руках и хаос, в пучине которого тонуло уже общежитие правительства Северной области. Люди, шум и отражающийся зловеще от металла штыков и золотых погонов ротмистра свет заполонили комнату. Окажись заговорщики здесь на пару секунд раньше и обитатель ее был бы уже схвачен, бит возможно и вытащен насильно в коридор, чтобы присоединится к своему коллеге в столовой у капитана Чаплина. Но было уже поздно - заговорщиков встретил только свежий ветер из распахнутого окна, шум и запах осеннего дождя.
Барон кинулся к окну, выглянул наружу, сжимая покрепче рукоять револьвера. Выглянул и увидел до боли знакомую картину.
Свернувшийся в позе эмбриона человек валялся в грязи под окном. Под слабые выкрики протеста несколько солдат осыпали его ударами винтовочных прикладов. Рауш слышал наполненный каким-то диким азартом голос одного из мучителей: тот бил уже не ради какой-то цели и не из-за гнева или ненависти. Бил скорее потому, что мог. Потому, что получил вдруг власть над своею жертвой и теперь спешил этой властью воспользоваться. Сколько раз Рауш видел такую сцену на улицах охваченного революционным безумием Петрограда? Сколько раз видел ее в расположение разваливающейся армии? Сколько, в конце концов, раз Рауш сам вынужден был опустить глаза и ускорить шаг, чтобы против своей воли не стать участником подобного? Он не брался сосчитать.
На краткий миг душу его охватила вдруг жалость к тому лежащему на грязной мостовой эсеру и одновременно жгучая ненависть к его обидчику.
- Отставить! - рявкнул он, - Отставить!
Солдаты под окном прекратили избиение. Перехватили винтовки, обернулись к офицеру.
- Быстро, ведите его внутрь. - скомандовал он, - И не бить, не бить, вашу же мать.
Солдаты повиновались, подняли неудавшегося беглеца с земли и потащили в сторону входа. Константин оперся на подоконник и вздохнул. Он был, пожалуй, слишком резок сейчас. Он сам только что ударил человека, ударил сильно, не сдерживаясь. Но разница все же была. Разница была в том, что Рауш остановился немедленно, как только достиг своей цели, а те караульные за окном нет. То была разница между насилием праведным и насилием бессмысленным. Между тем, чему Рауш фон Траубенберг посвятил свою жизнь, и тем, против чего он боролся.
Вдруг грянул выстрел. Рауш сорвался с места и через мгновение оказался в коридоре. С неуместным облегчением понял, что стреляли не здесь, стреляли в той части дома, куда отправились Миллер и Филоненко со свитой. Значит сорвался кто-то из эсеров, не из его людей.
- Для вашей же безопасности... - Константин схватил за руку ворвавшуюся в коридор штатскую и толкнул ее назад в дверной проем, откуда она и возникла, - Оставайтесь в комнате.
Он заглянул на всякий случай в комнату и убедившись, что никто из членов правительства там не скрывается, захлопнул дверь.
- Осипов, с улицы должны привести пленного. - в голосе его прозвучали ледяные нотки, свидетельства того, что недавнее малодушие юнкера не осталось незамеченным, - Проследите за ним.
- Вы, - он указал на пару стрелков, ближе всех оказавшихся к дверям столовой, - останьтесь здесь. Остальные, за мной!
|
|
-
Дело не в том, что бесценные записи могут попасть в руки предполагаемого противника. Дело в том, что эти записи не должны попасть ни в чьи руки
-
Каков молодец
-
Дело не в том, что бесценные записи могут попасть в руки предполагаемого противника. Дело в том, что эти записи не должны попасть ни в чьи руки. А ведь это и правда необходимо и не менее важно, чем участие в бою.
|
|
|
|
|
-
Револьвер? Нож без лезвия? Хрустальный шар ясновидящей?
"Набор юного гурренка"
-
Мужчина не хотел этого. Хотел выбраться из потерпевшего крушение катера, разобраться в ситуации, вспомнить прошлое Правильные мысли разумного человека. И вообще техник создает впечатление человека мудрого и рассудительного.
|
|
|
|
Мечты. Именно они стали непозволительной роскошью во время войны. Да и те сократились до обычных потребностей – в тепле, еде, простом человеческом общении. И всё же в те редкие минуты, когда Лидия оставалась одна и сон не отнимал ее у действительности, она позволяла себе украдкой мечтать: о том, как снова будет учиться в институте и станет врачом, о доме, который наконец сможет назвать своим, о стране, где наконец будет тихо по ночам и спокойно днём. Иногда представляла, будто войны не было вовсе, все живы, и гладила в задумчивости краешек последнего письма Янины. Такие мечты жуткой фантомной болью отдавались в сердце и Лидия ругала себя, что вновь им поддалась, но письмо носить при себе не переставала.
И уж вовсе никогда маленькая медсестра, повидавшая сотни смертей, не позволяла себе мечтать о своей собственной семье, понимая, что больше не сможет пройти через ужас потери. Лишь изредка ей снились странные сны, в которых она вновь и вновь входила в палату главнокомандующего Готта и веселым голосом говорила одну и ту же фразу «Что почитать вам нынче, господин Готт?». После этих снов Лидия обычно бывала в особенном расположении духа и грустно улыбалась, глядя куда-то в небо или вдаль, где предположительно, по ее соображениям, мог находиться герой ее сна.
Пика своей бессмысленности война достигла именно после завершения. Окончательно рухнули мечты о том, чтобы учиться в Руритании, особенно жителям с таким прошлым и происхождением, как у Лидии. Госпиталь, который, изрядно претерпев, вновь стал поместьем, вскоре оказался в руках коммунистов, превративших его в одно из многочисленных своих гнезд. Однако Лидии не было доподлинно известно, что с ним сталось. К тому времени она уже покинула страну, за которую отчаянно болело ее сердце и где она оставила всё, что любила, вдобавок потеряв всякую связь с теми, кто бок о бок трудился с ней в госпитале.
Разыскав родных во Франции, а затем и в Великобритании, она устроилась на работу в больнице в Гернси, маленьком островке в самом центре пролива Ла-Манш. Казалось, что жизнь налаживается: ничто не тревожило покой граждан, самым страшным случаем в больнице был фермер, угодивший спьяну в молотилку, и лишившийся руки, прошлое Лидии никого не интересовало и она даже стала ходить в местный клуб на танцы, исключительно из любви к живой музыке, по которой изголодалась в дни войны.
Спустя десять лет маленький Гернси с маленьким хирургом Лидией на борту на долгих пять лет поглотит оккупация. Все, кто не будет эвакуирован, станут узниками в окружении мин и колючей проволоки, протянутыми вдоль всей береговой линии острова, и у Дю Маре снова прибавится работы. Но это уже совсем другая история.
-
Мой серебряный век, Оказавшийся веком свинцовым, Не почил навсегда В недописанных пыльных томах. Брызнув кровью по серым Суконным солдатским обновам, Он меня окрестил, И штандартом повис в небесах.
-
Кажется, эта история ближе всего к понятию "всё было хорошо." Спасибо большое за хорошую историю.
-
После таких игр действительно бываешь в особенном расположении духа.
Спасибо за игру.
|
-
Проснись, самурай, ты обосрался И ведь не поспоришь!
-
- Это глюки!!! - Собрав последнее спокойствие в кулак, пытался взбодрить боевых своих пацанов. Вышел истошный вопль. - ГЛЮКИИИИ!!!! Годный бард
-
Будь здоров, браток!
-
посмотрим, приведет ли прозрение к спасению.
-
"Проснись, самурай, ты обосрался."(с) Ронни Растхэнд.
-
- Это глюки! - Визжу, как свинья недорезанная. - Настоящая хуйня перед Рубиком! Гаси ее, Фидель, гаси! Давай, Рубик!
Альтруистичный Бжик альтруистичен
|
|
-
Правильный командир и действия корректные и, как мне кажется, единственно правильные.
-
Командир неплох. Правда неплох
|
Первый удар — в шинельное сукно над хлястиком, по боку того калужанина, что нависал над Зотовым: красноармеец с нутряным оханьем повалился, цепляясь за края ящика, под ноги своему товарищу, которому тут же прилетел второй удар — снизу вверх, по выставленным в попытке закрыться рукам; из двери справа высунулась чья-то бородатая рожа, и этому тоже, не думая, в застилающей глаза и ум пелене гнева, треснул было прикладом латыш, — но тот ухватился за приклад, потянул на себя, вырывая, дико зыркая разбойничей, косоносой рожей из-под сдвинутой на затылок папахи, и показалось, что вот сейчас-то на Фрайденфельдса эти калужане, озверевшие не меньше командира, и набросятся, навалятся, как на корчившегося Зотова, примутся втроём метелить сапогами — куда лезешь, мол, сука, — но тут Фрайденфельдса схватили сзади, принялись оттаскивать, и сразу в сенях стало очень тесно.
— Ты чаво, командир?! — и совсем уже не по-звериному, а обиженно вскинул на Фрайденфельдса заросшую рыжим волосом рябую мужицкую рожу лежащий на полу калужанин, которому пришёлся первый удар. — Он червонцы спёр! — калужанин раскрыл перед латышом грубую ладонь, на которой лежали несколько царских золотых монет, пяти- и десятирублёвых, стоивших сейчас, конечно, куда больше номинала.
Озираясь, Фрайденфельдс видел, что вокруг его, как в трамвае, — в таком трамвае, где все бы ехали с винтовками вместо билетов, — окружает, толкаясь и галдя, набежавший народ — Мухин, Шестипал, Седой, Артюхов, бросившийся за ними безоружный Илюха, споткнувшийся о ходяшку Петров, выскочивший обратно в сени Тюльпанов.
— Я отдать хотел! — вопил скрючившийся у консервного ящика Зотов, по-собачьи оглядываясь на Фрайденфельдса. — У него ещё в кармане! Припрятал, гнида! — тыкал пальцем в Зотова второй калужанин. — Да что там такое? — заглядывал за спины столпившимся Тюльпанов.
В комнате, где засели китайцы, одиноко грохнул выстрел.
|
Вынырнула из памяти будто из океанских глубин на поверхность, воздух от волнения жадно глотая. Машинально по лестнице чуть вверх поднялась, руками за скобу держась, ногу осторожно на пол этажа ставя; будто в трансе, трос от скобы отцепила, на твердом полу уверенно встав, и, взглядом ошалелым за исчезающей в стене скобой проследив, к пламени голову повернула, всё так же на автомате пистолет из кобуры правой рукой вынимая и ладонь левой сверху на пальцы правой кладя для большей стабильности.
Летят мысли гремящей чередой. Это тело… Ты… Мозг в банке. Мозг. В. Банке. Ты, конечно, и так уверена, что всё, что ты есть – мысль, а именно в мозгу мыслям дано вертеться; тело – это просто периферия, опциональные надстройки, к личности относящиеся лишь условно. Но. Ты мозг в банке. Это ли не апофеоз презрения «акулы» к «сухопутной жизни»?
Мотнула головой, лирические размышления в сторону отметая: вспомнить всё – важно, но всему своё время и место. Чтобы убраться отсюда, похоже, понадобится собрать небольшую коллекцию: данные исследований, бортовой журнал, образец и артефакт. Данные и журнал ты наверняка сохранила на каком-то мобильном носителе, раз уж подключалась к местной сети: «пэйдата» была бы одной из первоочередных целей. Образец – вон он, в сумке, а вон еще один – на полу, и еще неизвестно сколько таких же теперь бегают по комплексу твоими стараниями. Артефакт. Артефакт – это проблема. Не из-за него ли перестало работать твоё «железо»? Фонарь на скафандре работает, сигнал аварийный на стене мигает, но нарукавник сдох и света нигде нет.
Аварийный сигнал – мерные алые всполохи… О чем говорит аварийный сигнал, помимо аварии? «Покиньте опасную зону»… «Будьте осторожны и внимательны»… «Обращайте внимание на то, где вы находитесь и что находится рядом»… А рядом находится «Тигра» плечо, чуть поодаль – репликант «подарочком» изуродованный, бесполезные слова повторяющий, там вон – револьверный гранатомёт… На полу… Рядом с огнём…
Вдруг взрыва раскатистый грохот – толчок такой, что пол ушел из под ног – вторит только другому такому же грохоту в мыслях: взрывчатка рядом с огнем! Не где-то там за стенами и переборками, где всё гнется, трещит и ломается, а прямо здесь – под ногами, где скоро всё будет точно так же! Движением четким наперекор бушующим мыслям пистолет тотчас обратно в кобуру убрала, рукой правой махнула, кнопку скобы выдвижной судорожно в замахе ища, ухватившись вновь, пнула левой ногой по другой скобе – и вниз. Всего на этаж ниже, даже не тринадцать ступенек. Может, восемь. Накинула трос на скобу – якорение, привычно как дыхание, да? В стену вжалась. Даже крикнуть ничего не успела – хоть бы свои сами догадались.
Зажмуриться бы, да только перевела отчего-то взгляд вдруг странно спокойный вниз вначале – на орущего посмотреть, а затем вверх – там же тоже «подарочек» обещали…
-
Летят мысли гремящей чередой. Это тело… Ты… Мозг в банке. Мозг. В. Банке. Ты, конечно, и так уверена, что всё, что ты есть – мысль, а именно в мозгу мыслям дано вертеться; тело – это просто периферия, опциональные надстройки, к личности относящиеся лишь условно. Но. Ты мозг в банке. Это ли не апофеоз презрения «акулы» к «сухопутной жизни»?
Мозг в банке!
-
[quoteТы мозг в банке. Это ли не апофеоз презрения «акулы» к «сухопутной жизни»?] Интересная концепция. Да и в принципе хорошо передается психология человека, для которого электронный мир важней и значимей плотского.
-
Это ли не апофеоз презрения «акулы» к «сухопутной жизни»?
Радует, когда человек правильно интерпретирует и интересно реализует концепты, заложенные в протагонисте
-
Не кисни, Молох, в шахте зависни
|
|
Отступление Белый туман наполнял ущелья и долины Краесветных Гор. Великие Вершины мира упрямо возвышались во мгле, устремившись к вечернему солнцу бросая вызов богам и демонам, как это было с начала времен, когда первые дварфы были высечены из гранита и встали в один ряд с живыми предками. Медленно, будто опасаясь острых скал, спускалось светило, заливая стены Жуфбара бордовым слабеющим светом. Готагрим Ангазр прислонился к грубо отесанной стене сторожевой башни. Приложив правую руку к своим кустистым некогда черным бровям, он пытался защитить глаза от непривычного света. Во время подъема дварф запыхался, и сейчас вес искусно сплетенной кольчуги, двух топоров и меча давил на его усталые ноги. Было тяжело каждый раз подниматься сюда, на стены для очередного обхода постов. Но это была его обязанность как седобородого, как гнолл-энгрома. Хаос, что захлестнул земли людей и эльфов скоро должен был добраться и до них. Об этом говорили все и посланцы из Караз-а-Карака и суровые дренги прибывшие сюда из Карак-Кадрима, на подмогу против угрозы нежити, что вновь подняла голову и взывала к отмщению старых обид. Карак-Дрогмар, Драгмер и сотни имен родичей которые пали защищая их, все это было записано в Даммаз Кроне Жуфбара и они отомстят, это было неизбежно. Вновь вдохнув полной грудью Готагрим продолжил свой путь приветливо кивая на слова радости короткобородых дави, что стоят на постах или же грозно порыкивая на безусых умги, что встали в строй как ополченцы и представляли из себя скорее необученное стадо. Однако в душе у Готагрима бушевала тревога. В воздухе пахло войной и сегодня этот запах был как никогда близок. Сняв с пояса ногарунг он отпил немного прохладного эля, что-бы смочить пересохшее горло. Несколько капель скатились с уголка его рта и упали на длинную седую бороду. Потребовалось несколько часов, чтобы заплести эту копну волос в искусные косы, ниспадавшие на грудь дварфа тонкими вервиями. Вновь бросив взгляд на долину Ангазр продолжил свой обход. Гигантские врата из твердейшего гранита преграждали путь любому чудовищу. Руны высеченные на них из чистейшего громрилла, защищали их от любого пагубного ведовства. А значит, врата в город падут лишь когда падет последний дави, что будет стоят на их обороне. Перед массивными каменными монолитами нанизанные на колья до сих пор весели побелевшие кости и проржавевшие доспехи тех, кто не испугался этой преграды. Гробби, горы, троллы и другие чудовища вступали в кровавые сражения и терпели поражение за поражением, перед смертью успевая понять, что и по прошествии тысяч лет секиры дварфов все так же остры. Достигнув вершины смотровой башни, Ангазр отстегнул оружие и положил его на парапет башни, вытесанный из горной породы. Коснувшись камня, лезвия топоров мелодично звякнули. Оранжевый луч солнца упал на украшавшие топоры руны и символы. Эти руны придавали владельцу оружия выносливость и меткость, делая его искусным воином. Лезвия выковал сам мастер-кузнец и основатель клана Ангазр это была их фамильная реликвия защищавшая действующего патриарха. Ни чоппе орка, ни дубине тролля, ни копью гоблина не удалось прервать нить длившейся уже триста двадцать семь лет жизни седобородого, хотя многие ужасные создания пытались сделать это, о чем свидетельствовали шрамы на коренастом теле. Сила рун и доспехи всегда оставались ему верны. Уже не прикрывая глаза от вечернего солнца дварф посмотрел вокруг, их горы вспарывали своими пиками брюхо небес. Горный массив отпугивал путешественников обрывистыми склонами, опасными дорогами и переменчивой погодой, так что, несмотря на все богатства, путники, редко заходили в эти места. Тем лучше было для дави. Умги лживы и у них нет чести. Эльфы слишком горделивы и надменны. И лишь они дети гор были достаточно выносливы и упрямы, чтобы построить свое подземное королевство в этих сложных условиях. Они вырыли проходы, выстроили великолепные залы, разожгли там жаркий огонь и вытесали из скал колонны, чтобы, скрывшись от солнца и непогоды, посвятить свою жизнь добыче сокровищ и кузнечному делу. С любовью понятной только народу дави Готагрим глядел на непреодолимые пики, сливавшиеся вдалеке в широкую темную полосу. Он любил свою родину, ведь это место было преисполнено сумрачной красоты, и он не променял бы его ни на какое другое. Вздохнув он обратил взор на запад, туда где располагались земли Сильвании, некогда дома умги, но сейчас там правила бал ночная знать. Которая точно так-же как и твари хаоса хотят лишь одно. Конца всего сущего. Их набеги дарили им кровавую купель радующую их вечную жажду. И тут порыв холодного северного ветра, развевавшего его бороду, заплетенную в косицы, донес запах. Он ненавидел этот запах всей душой. Орки. Готагрим в ярости нахмурился. Орки воняли запекшейся кровью, экскрементами и грязью; к вони примешивался и острый запах смазанных жиром доспехов: твари считали, что лезвия топоров будут скользить по жиру и нанесут меньше вреда металлу и плоти под ним. Гордый сын клана Ангазр не стал ждать, пока покажутся рваные полотнища флагов и покрытые ржавчиной острия копий и их примитивные идолы. Не стал он дожидаться и звона пластин доспехов и их примитивных боевых кличей. Ведь запах, уже предупредил защитников Жуфбара. Сделав шаг в сторону, дворф кивнул сигнальщику и тот поднялся на цыпочки и опустил мозолистые руки на деревянные рукояти двух мехов. Эти искусственные легкие наполнились воздухом и затем он прошел по широкой трубе, устремился вниз и привел в действие сигнальный горн под землей. По тоннелям и коридорам прокатился глухой гром. Сигнальщик давил на меха поочередно, чтобы поток воздуха не прерывался. Гром превратился в равномерный низкий звук, способный разбудить даже самого сонного дави из его. Ухмыльнувшись в бороду, Готагрим снова отпил из ногарунга. Враги приближались. Их были тысячи. Зеленокожая волна шли широким фронтом по каменному перешейку. И сейчас их было больше, чем когда-либо. При виде чудовищ сердце умги сжалось бы от ужаса, а эльфы укрылись бы в своих лесах или бы защитились пеленой заклинаний. Но не дави! Короткобородые занимали свои места на крепостной стене вокруг ворот. Их лица не были омрачены страхом или неуверенностью, их пальцы сжимались на рукоятях топоров. Готагрим еще раз осмотрел стены и дал отмашку, зазвучали кхрумы задавая ритм будущего боя и разливая в организме задор и ярость. Даже безусые умги начали смотреть на горизонт с уверенностью. — Кхазукан казак-ха! Ут аз, ут бар ун ут бараз друнг! (Дави что живут здесь, война пришла! Мы это топоры, мы это щиты и мы клянемся выиграть эту битву!) — проревел он вздевая свои парные топоры — Ут аз, ут бар ун ут бараз друнг! — отозвались остальные дави, ударив о свои доспехи и щиты. Зеленая масса похрюкивая и вопя перешла на бег, они бежали вперед, без осадных орудий или даже примитивных лестниц. Голые склоны скал отражали их звериные вопли, стократно усиливая их. — Дикари... — с усмешкой подумал Готагрим. ссылка
-
Чувствуется дух дави, крепкий и надежный, как корни гор.
-
Весьма атмосферно. Надеюсь, этот парень оставит и нам кого-нибудь))
|
|
|
|
-
Вот хорошо в капсуле, фоам-гель, хайтек импланты, регенераторы и спокойствие.
-
Приятно, когда худшие подозрения оправдываются. Хотя и безрадостно.
|
Карл Готт во главе повстанцев? Будь Густав Эмиль помоложе, наверняка бы поседел на полголовы. Да, подложил сынок свинью! И, главное, время-то как подгадал, - в момент, когда назначение на один из ключевых постов в правительстве уже практически лежало у него в кармане. А там и до премьерского кресла рукой подать... - Пригласите ко мне шефа Службы по защите народа генерала Ранковича! - трубка телефона тихо звякнула, начиная обратный отсчет до момента Х.
Да, неисповедимы пути господни. Кто бы мог подумать, что Карл Готт станет одним из командиров тех, кто выступит против республиканского правительства? Тот самый Карл, подчеркнуто сторонившийся политических разборок, сын фон Готта-старшего, игравшего не последнюю роль в этой самой республике, и прочая, прочая, прочая. А вот случилось. Его часть перешла но сторону генерала Ивковича, а Карл... Карл продолжил службу.
Все-таки гражданская война - самая гнусная из всех возможных. Тут приходится убивать своих. Да, хоть и придерживающихся других политических взглядов, но все равно своих. Тех, с кем учился, с кем еще не так давно вместе сидел в окопах Великой войны, с кем после победы восстанавливал практически с нуля изрядно потрепанную армию. А еще в гражданской войне чаще предают. Полковник Отрепс... Буквально накануне он громче всех кричал хвалу "Железному Янко", а сегодня стало известно, что он сбежал к республиканцам, унеся с собой план готовящегося наступления.
Только ночь на то, чтобы попытаться исправить ситуацию. Всего только одна ночь. Готт старался, старался изо всех сил - менял диспозицию, изменял цели, отдавал приказы... И ему почти удалось. Да, первый удар был не очень удачным- враг успел принять меры - но второй оказался значительно успешнее. Ну а третий, решающий, должен был сделать то, что изначально и задумывалась...
В преддверии финального акта наступления, Готт просматривал донесения с передовой. Да, успехи налицо, но какой ценой... Потери были страшные. Для него, боевого офицера, это были не простые цифры, за каждой из них стояла чья-то преждевременно закончившаяся жизнь. В свое время он сам чуть не стал еще одной такой же единичкой...
- Отрепс - эти смерти на твоей совести, - прошептал Карл и поднялся со своего места, - Машину, едем к Гольдманну!
|
- Джулио Полине в Шален Рок был устроен поистине королевский прием. Он не только получил церемониальную, инкрустированную аметистами и рубинами плеть с резной рукоятью, герцог устроил в его честь пир, на котором были замечены гостивший не первую неделю барон де Нарбон и, к неожиданности многих баронет, Ланзер де Валенсо, прибывший в свите барона Джулио. А после пира гости были приглашены на военный парад, на котором кроме традиционной тяжелой и стрелковой пехоты были представлены передвижные крытые фургоны, ощетинившиеся арбалетными болтами в бойницах. Новое достижение военной мысли получило название вагенбург и еще не было опробовано на поле боя, но как показало время найти подходящий полигон для испытаний для герцога Сатса никогда не составляло труда.
- В соборе Святого Франциска, не пострадавшем во время страшного пожара, отец-инквизио Иннокентий проводил поминальные службы до глубокой ночи. Среди прочих служба была проведена по погибшему в пожаре барону Жару де Присси.
- Победоносным маршем завершился поход армии Голдхорса на земли дома де Нарбонн. Солдаты последнего обратились в бегство и южная половина земель барона Викарио перешла под контроль барона Раймунда. Даже рынок рабов, являющийся собственностью дома Сатс, был оставлен солдатами великого дома, которые беспрепятственно покинули охваченные войной земли. В занятых землях барон Голдхорс великодушно распорядился организовать бесплатную раздачу еды, которой, если верить весьма противоречивым слухам, хватило едва ли половине населения.
- В Велирио, наконец, пришвартовался транспортный флот дома Сатс. Солдаты, почти неделю пережидавшие шторм в море, высыпали на берег и разгромили несколько портовых борделей и таверн. По заверениям владельцев заведений и баронета Гуерино Полине, вынужденному вмешаться в ситуацию лично, все счета солдатами и их командирами были оплачены полностью.
- Разразившийся на минувшей неделе шторм докатился и до земель баронов де Бри. Но в этот раз, во многом усилиями работников КСШС, ущерб от разлива Эльзы удалось практически удалось свести на нет.
- Приобретенные бароном Голдхорсом земли и земли его давнего друга барона де Порессо связала целая цепь невольников, уныло плетущихся из захваченных земель в сторону шахт и кузниц Гефесто. Ни для кого не секрет, что подобный отток населения был бы невозможен без личного одобрения барона Раймунда, ведь нарбонцев и их бывших рабов охраняют солдаты с желтой наковальней на доспехах, а солдаты Голдхорсов не препятствуют союзникам.
- В оружейной школе выразили обеспокоенность участившимися случаями смертей в графстве Грифон о объявили о введении преференций на свои услуги для лояльных владетелей этих земель.
Активирован модификатор: «Преференции оружейной школы де Лорж» - базовая цена найма специалистов этой организации уменьшена вдвое. Цена найма специалистов на контрактной основе ниже на 25%.
- Джулио Полине делом подтверждает отсутствие амбиций на титул графа и мирные намерения. На этой неделе часть регулярной армии дома Полине была распущена по домам с выплатой небольшой компенсации. Преимущественно это коснулось отрядов лучников. Он заявил, что искренняя дружба с соседями - это лучший щит и другого ему не нужно.
- солдаты дома де Веласко разграбили многие шахты в северных владениях дома Нарбон, получив десятки тысяч осори и лишив последнего основного источника дохода. Если верить слухам, многие обязательства по контрактам не были выполнены бароном Викарио, что поставило в весьма неловкое положение многих из его торговых партнеров, отношения с которыми складывались годами, если не десятилетиями.
- конклав благочестивых состоится на следующей неделе в соборе Святого Кирилла Основателя в Артее. Многие иерархи Единой церкви начали стекаться в столицу, чтобы принять участие в этом событии. Готовится модификатор: «???»
- капитан Джохри Шторм и Гуерино Полине с балкона замка Велирио приветствовали собравшихся горожан и сделали ряд объявлений, среди которых решение Джулио Полине не претендовать на титул графа, а также в связи с участившимися нападениями морских разбойников о принятом решении заключить договор о совместном патрулировании морских маршрутов в южной части моря Ветров. Торговцы уже приветствовали это решение и ожидают снижения цен, но некоторые из них недоумевают: с какой стати вольный город Геклен и дом Полине, еще недавно известные сомнительными торговыми сделками, откровенным грабежом и пиратством, взялись за обеспечение охраны? Готовится модификатор: «Патрулирование морских торговых путей»
- в порту Гнезда, расположенному за чертой города, с грехом пополам завершилось строительство части рыболовецких судов, причалов и складов для хранения свежей рыбы. Как только разразившийся на прошлой неделе шторм и разрушивший недельные старания строителей стих, рыбаки, не щадя себя, начали выходить в море и днем, и ночью, чтобы прокормить лишившихся в адовом пожарище крова родственников и сирот. А баронесса ван Хакстро тем временем распорядилась организовать в каждом крупном поселении приходские приюты, в которых обездоленные могли получить кров и пищу.
- Солдаты дома ван Хакстро на этой занялись разбоем торговых караванов не где-то в лесах, а в землях барона де Бри. Мало того, солдаты владетеля и охранителя торговых маршрутов не препятствовали иноземцам, ограничившись требованиями прекратить бесчинство, направленное, к слову, исключительно на торговцев из Красногорья и предгорий.
- В Оплоте и в Вереске на этой неделе установили памятные камни, которые некоторые называют Менгирами. Но если в Вересе объяснили это увековечиванием памяти о совместной с домом Голдхорс победы на домом Нарбон, то в Оплоте объяснили то «многочисленными чаяниями подданных».
|
|
Стыд и позор. Стыд и позор - Лидию как школьницу выпроводили из штаба. С красными щеками, не видя, куда идет, сжав в потной ладони ручку старого крохотного чемоданчика, Лидия пробиралась по коридору, воображая, как вернётся обратно в госпиталь, где со всеми уже распрощалась. Янина должна была замолвить о ней словечко, но даже это не помогло бы. Вглядываясь в пожелтевший грязный листок с какими-то цифрами, командующий Готт, серый лицом, с ввалившимися от усталости глазами, даже не взглянул на ее рекомендации. На нее взглянул, а на рекомендации - нет.
- Вам еще детей рожать, - самое обидное, что слышала Лидия в своей жизни. В таком-то вот контексте, когда война, когда будущее зыбко, ничего за душой нет, а ее отправляют обратно - рожать. Стыд и позор. Кажется, она ничего не ответила. Кивнула и вышла. Еще хуже, Лидия! Еще хуже! Надо было сказать также смело и уверенно, как перед зеркалом репетировала. А ты кивнула и вышла. Просто Янина ушла на фронт, а отец месяц, как скончался. К счастью, от старости. К счастью, во сне. Ничто, кроме их крошечного госпиталя, не держало ее в их опустевшем имении. Да и тот постоянно напоминал ей о былых буднях. Лидия решилась сбежать, да не куда-то, а на войну.
Сейчас, в дни сражений, те предвоенные будни казались ей едва ли не каникулами. Тогда хватало еды, теплых вещей, люди улыбались, даже праздновали Рождество, редкие пациенты быстро шли на поправку, был жив отец. А что сейчас?... Спустя три дня после ее позорного возвращения стали пребывать раненые. Пришлось запросить подмогу из ближайших поселений. Сами они не справлялись. Теперь Лидия звалась старшей медсестрой и благодарила главнокомандующего Готта за дальновидность. Видит Бог, без ее четких указаний, поддержки и умения достать всё необходимое, даже в самой безвыходной ситуации, госпиталь, который занял вскоре весь дом целиком, с трудом продолжал бы существовать.
Каждый день, совершая обход, Лидия украдкой облегченно вздыхала - Янины среди них не было, а больше родных у нее и не осталось. В кармашке белоснежной формы покоился листок, Лидия носила его при себе, будто икону. "Здравствуй" говорила сестра знакомым почерком. "Здравствуй" отвечала одними губами Лидия и улыбалась. Так начинался каждый ее день.
Вскоре поблагодарить Готта ей посчастливилось лично. Как всякого командующего, его расположили в отдельной комнате, бывшей спальне для гостей, если Лидия помнила верно. Контузия, вражеской пулей прошитое насквозь плечо: с первого взгляда понятно, жить будет. Лидия лично заботилась о раненом, слушала, как он бредил первые дни, выкрикивая цифры и имена, кормила с ложечки и меняла повязки. Ничего необычного. Разве что когда выдавалась минутка, она приходила проведать господина Готта просто так, делая вид, что нужно мерить температуру или проветрить комнату, почитать или написать под диктовку письмо, если требуется. Лидия подолгу вглядывалось в бледное уставшее лицо, проверяя, помнит ли он ее, видит ли, что она пригодилась тут, а не на фронте. Про детей так и не осмелилась напомнить, а зря - юмора в те дни весьма не хватало.
Лишь на одни-единственные сутки ее полностью заменила сестра Мария. В то злополучное утро Лидия сказала "Здравствуй" совсем иному письму - безобразной похоронке, опоздавшей на неделю. Подумать только, целых семь дней она здоровалась с Яниной, а та тем временем покоилась в земле. Лидия не смогла оправиться от новости, легла без сил на свой потрепанный топчан в так называемой ординаторской, под которую приспособили большую столовую, и пролежала так, глядя сухими глазами в потолок, целые сутки, отказываясь от еды. На следующее утро она, как ни в чем не бывало, поднялась и приступила к работе.
Раненых будто бы стало еще больше. Стали заканчиваться припасы, урезали пайки даже врачебному составу, постепенно перестало хватать даже дров и госпиталь снова сосредоточился в одной половине дома. От холода и недоедания умерло три медсестры и восемнадцать раненых. Лидия стала совсем прозрачной, иногда теряла сознание от усталости и улыбалась только, вспоминая слова Готта "вам еще детей рожать" (где уж тут рожать теперь...), да теплое "Здравствуй", что по-прежнему грело ее даже в промозглой столовой-ординаторской, которую перестали отапливать из экономии.
Спасение пришло неожиданно. Командующий Готт, благополучно выздоровевший, сделал госпиталю подношение, сам не осознавая, что продлил жизнь не только маленькой старшей медсестре, смотревшей на него добрыми печальными глазами, но и всему заведению в целом. На подмогу, по его рекомендации, приехали еще двое врачей, завезли медикаменты, бинты, дрова, пищу и даже теплую одежду. Лидия, несмотря на потрясения, которые преподнесла ей на окровавленном блюде война, немного расправила худенькие плечи, и с кроткой улыбкой продолжила делать то, что умела лучше всего - помогать людям и верить в них.
-
Проникновенно
-
Пост прекрасен каждой строчкой, и мрачен, как грозовое небо. и с кроткой улыбкой продолжила делать то, что умела лучше всего - помогать людям и верить в них Но все-таки и во тьме гражданской войны есть место свету и надежде.
|
-
Печально осознавать, что командование берут на себя те, кто и до войны были хозяевами жизни. Страшно идти на смерть по приказу тех, кто попал в штаб благодаря деньгам и связям Истинно так! Да и в принципе пост хорош.
-
Спасибо за правильное решение
|
"Всё было в отменном порядке. Он с вечера крепко уснул - И проснулся в другой стране."
– А.Блок, "Жизнь моего приятеля"
...Руритания шла к своей национальной катастрофе, как когда-то один прекрасный корабль с созвучным именем шел на германскую торпеду во время Великой Войны. Жизнь, казалось, двигалась своим чередом: дорожали продукты, в газетах выходили новости об очередных перетасовках министров, временами случались еврейские погромы и расправы над обвиненными черт знает в чем цыганами. Постреливали на венгерской границе - в обе стороны. Мальчишки всё чаще играли на улицах в войну, причем крайне прозорливо делясь на "мятежников" и "республиканцев". Ни для кого не было секретом, какой будет грядущая линия раскола общества, и разговоры об этом велись повсюду: на городских площадях у стенгазет и цирковых афиш, в очередях за дефицитными продуктами, дома за завтраком и ужином, на работе во время обеда. Даже откровенные сторонники мятежа могли не слишком усердствовать, скрывая свои взгляды и намерения, потому что дезориентированное правительство Республики полностью упустило контроль над ситуацией из своих рук и полиция откровенно манкировала своими обязанностями по превентивному поиску и аресту возможных заговорщиков.
Но известие о том, что генерал Ивкович, "Железный Янко", как его еще называли, пересек границу и вернулся в Руританию, всё равно прозвучало громом среди ясного неба. Мятежники наконец-то получили своего возможного лидера, которого могли с уверенностью поставить против разброда и шатания в республиканском правительстве - и так долго готовившееся восстание не заставило себя ждать. По всей Руритании гарнизоны провозглашали о своем переходе на сторону Ивковича и его "Железной Гвардии" или же о своей лояльности правительству Республики. Гражданские также не замедлили принять самое бурное участие в событиях, формируя отряды ополчения в пользу той или иной стороны. Коммунисты и анархисты воспользовались своим богатым опытом подпольной борьбы, быстро вооружив отряды боевиков-красногвардейцев "реквизированным" с правительственных складов вооружением. Венгры, пользуясь неразберихой, оккупировали "под шумок" несколько приграничных воеводств и остановились только после того, как на одном фланге уперлись в мятежный полк Йозефа Кранчевского, а на другом - в "красную гвардию" Федорова и республиканские батальоны Петра Радича.
Обе стороны заявляли о том, что их дело "правое" - и обе же с первых дней замарали руки во взятии заложников и бессудных расстрелах. Как видно, такова уж суть любой войны и в особенности войны гражданской - едва ли можно остаться незапятнанным после нее... Но ни одна из сторон пока что не одержала решительной победы, которая привела бы с одной стороны к падению столицы республики Стрельсау или к разоружению и приведению к покорности мятежных полков с другой. По всему было похоже, что этот конфликт затянется и уже понесенные народом Руритании жертвы умножатся многократно, пока кто-то не одержит верх.
А ведь каждая из этих жертв, сливавшихся в безликую серую толпу в мыслях стороннего наблюдателя, читателя иностранных газет, - каждый из этих людей был живой душой со своей непростой судьбой, со своими надеждами и планами на будущее для себя, своих близких и своей страны. Всякий раз, когда ополченец или солдат одной из враждующих сторон посылал пулю в появившийся на противоположной стороне улицы силуэт, он ставил на грань жизни и смерти себе подобного, быть может такого же запутавшегося в происходящем и отчаянно желающего выжить человека. Мысли об этом, если они не посещали стрелка в эту минуту, еще обязательно вернутся к нему позже.
|
-
Жесть чистая
-
Правильные слова, хорошие правила и достойные поступки.
-
-
Держи врагов близко. Особенно когда ты с дробовиком.
-
Сильно
-
Ух, какой отчаянный и обжигающий пост!
|
-
Почему-то это казалось ей важнее всего... Всем постом мастерски переданы и боль, и удивление, и приоритеты жизни, и то, что выше их.
-
Пускай лицо твое поглотило пламя, мы запомним тебя.
-
Farewell, Кейто
|
-
За оперативность, вовлеченность, общее качество отыгрыша, и конкретно этот пост: "+"
-
Иногда всё-таки бывает полезно пропускать вперёд дам. А он хорош!
|
|
Пальцы быстро перебирают кнопочки цифровой панели, действия стремительны и понятны, вновь окружающий мир выстраивается во что-то простое, податливое, предсказуемое. Конечно, ты обманываешь себя – ничего предсказуемого в этом внешнем мире сейчас нет: чьи то крики, копошение монстров за стенами, взрывы; но ты концентрируешься на этих элементарных движениях, алгоритмах, которые как будто выполняются сами собой: пальцы одну за другой набирают числовые последовательности, сами собой приходят знания – нет – воспоминания о том, как всё устроено. GT, космос, невесомость, «Молох»; многократно повторенные, отточенные до автоматизма, до инстинктов, действия.
А затем всё готово и осталось только ввести новый код: пусть это будет что-то простое, легко запоминающееся – произведение двух простых чисел 37 и 73, тройка и семерка, сами по себе простые числа, переставленные местами – 2701; и что-нибудь произвольное – к единице для быстрого набора хорошо подходит 47 – 270147. Вбила финальную последовательность и вдавила зеленую кнопку – нужно лишь снять цифровую панель и отключить гидравлику двери, а затем, пока сами створки еще закрыты, погасить, наконец, фонарь и уступить место «качкам», ведь, похоже, решать физические проблемы – это именно их задача. Слов не нужно, достаточно указать на дверь.
Сдвинулась осторожно влево от двери подальше, весь вес переведя на трос и ноги, только одной рукой без усилия, чисто символически за край скобы придерживаясь. Выдохнула, расслабляясь. Здесь не тихо, здесь шумно, едва ли подходящее время для медитаций, но воспоминания об ощущениях и привычках уже тянутся чередой, цепляясь одно за другое – даже не успеть уловить мыслью. Пустота: холодная черная беззвучная пустота, украшенная сиянием бесконечно далеких звезд. В её ледяной тишине скрывается жестокая мучительная и безжалостная смерть, если между ней и тобой не будет тонкой стенки корпуса корабля или хрупкого стекла шлема скафандра; одно неосторожное движение в этой пустоте – и ты сама подпишешь себе приговор. Не правда ли, её безмолвие так похоже на этот шум вокруг – свою полную противоположность, схожую лишь в той же неоспоримой способности проглотить тебя целиком? Шум, тяжесть, теснота, мрак – но всё еще они за стеклом скафандра, и в этом, не смотря ни на что, они странно знакомы, убийственны, но привычны.
-
пусть это будет что-то простое, легко запоминающееся – произведение двух простых чисел 37 и 73, тройка и семерка, сами по себе простые числа, переставленные местами – 2701; и что-нибудь произвольное – к единице для быстрого набора хорошо подходит 47 – 270147 И правда - проще же некуда)
-
пусть это будет что-то простое, легко запоминающееся
|
-
Не будет единой партии власти. А через несколько лет будут новые выборы, которые оставят у руля тех, кто будет наиболее эффективен. Ох уж эта честная наивность и вера, что глас народа - это глас Божий!
И, конечно, улыбку вызвал фон Картштайн - либерал. Влад бы это не оценил)
|
|
Молодой мужчина в черном, кажется, тотчас раскаялся в том, что поддался эмоциям, провел рукой по лбу, словно снимая пелену, морок или отгоняя непрошеные мысли. - Гаспар, принесите напитки, которые помогут нашей гостье согреться, - голос дрожал и выдавал возраст незнакомца. В современной Финляндии он был бы еще в старшей школе. Юный господин достал платок и принялся ходить по комнате вдоль камина, где уже вовсю пылал огонь. Он то и дело прикладывал платок, словно проверял, жив ли еще после такого потрясения.
- С моей стороны было непростительно вот так, - он указал на дверь, где стоял секундами ранее, - появиться и обескуражить вас. Я даже не представился и не узнал... - "ваше имя" хотел окончить он, однако фраза так и повисла в воздухе, уже готовая сорваться с языка и не сорвавшаяся. - Барон Маннергейм к вашим услугам, - он чопорно поклонился, встав перед оттоманкой, на которой продолжала восседать Каари, - Карл Густав. Зовите меня Густав. А вы? Вы Каари, - сомнения в голосе не было и он нервным жестом запустил пятерню в длинные волосы, а затем сел напротив.
- Я прибыл сюда три дня назад. Моя сестра пропала и тетушка, которая сейчас владеет нашим фамильным поместьем, но находится в отъезде, поручила мне это дело и... да что я вас мучаю подробностями. Послушайте, моя сестра не совсем в здравом рассудке. Она с детства рисует. И когда научилась изображать лю-людей, -он сильно волновался, да так, что стал немного заикаться, - то на большинстве ее рисунков были...вы. И подпись "Каари". Мы всегда спрашивали ее полушутя: "Со...София, почему твоя Каари так странно одевается?". А она, представляете, всегда отвечала одно и то же "Спросите у нее сами, когда она прибудет".
От рассказа юношу отвлек дворецкий Гаспар, который принес то, что в его понимании, могло согреть даму. Чай, булочки, кекс, графин с вином и штоф с водкой. Последний пункт заслужил недоуменный взгляд Густава и Гаспар поспешил подкинуть поленьев в жарко пылающий камин и убраться. Это однако немного разрядило обстановку.
- Когда умерла мама, София тоже принялась твердить о смерти. "В день, когда я умру, явится Каари". Это продолжалось несколько лет, а вот три дня назад она вышла покататься на лодке и пропала. В нашем озере невозможно утонуть, сударыня, - доверительно произнес Густав. - Да и лодкой она умеет управлять едва ли не с рождения. - Я не знаю, что и думать, - он воздел глаза и поглядел на Каари едва ли не с мольбой, словно только она знала решение.
|
-
хищная жажда, казалось, достигла своего пика, словно гулом пожара наполняя черные небеса Весьма образно!
|
|
Вопрос Торнхилла Ника несколько озадачил. По простоте ли душевной, либо из-за некой рыцарской жилки, хотя какое место рыцарству должно остаться в человеке после того, как родина дважды его предала, он не знал, Ник предполагал, что предложение лейтенант-полковника осталось в том прошлом, которое недостижимо, поэтому ... поэтому он поднял левую бровь, и это было удивление, и ничего более, но, тем не менее, он дослушал до конца, не перебивая, не встревая и думая только том, кто может быть эта странная "ласточка революции", и на каком конце причудливого спектра российской действительности находится ее понятие о добре, справедливости и свободе. Поскольку Ник был в курсе разных ... скажем так, трактовок этих понятий и, поскольку не далее, как сегодня, жизнь преподала ему неприятный урок, он не питал оптимизма по поводу женщины, которой Торнхилл разрешил остаться здесь. И женщина не заставила себя ждать, выложив на стол то, что сделало новости Ника устаревшими. Однако же, у него не было иной карты, чтобы зайти с нее, поэтому...
- Сегодня ночью в городе происходит государственный переворот, - сказал он по-английски. На всякий случай. Если ласточка не умеет щебетать на этом языке, пусть Торнхилл сам решает, переводить, или нет. Зато внимательно смотрел на британца. В чем Ник не был уверен, так это в том, что для Торнхилла бурные перемены в политической жизни Архангельска являются новостью.
- Прямо сейчас. Что же до вашего предложения, то, если оно все еще в силе, я его принимаю. С моей стороны было глупостью не сделать этого раньше и я могу лишь расчитыать на вашу любезность. Лейтенант Пайн-Коффин и сержант были добры ко мне, и снабдили сухой одеждой, но я могу ее вернуть, разумеется.
Ник продуманно не упомянул никаких подробностей более. Во-первых, кто знает, как отреагирует Торнхилл на то, что он был арестован, и нынешняя власть его считает практически преступником. И, поскольку он и от карабкающейся к вершине клики сбежал, как Колобок из сказки, те тоже не откажутся вернуть доктору сторицей. Кто пользовался поддержкой Торнхилла, Ник не знал, и интуиция его молчала по этому поводу. И Ник молчал, пока не спросили. Он подумал, не попал ли на сей раз Колобок прямо к лисе на нос, сам же себе ответил, что точно попал, но, возможно, лиса сыта или предпочитает мясо.
-
Он подумал, не попал ли на сей раз Колобок прямо к лисе на нос, сам же себе ответил, что точно попал, но, возможно, лиса сыта или предпочитает мясо. Чудесное сравнение и очень правильный риторический вопрос в одном предложении!
|
Ей часто чудился аромат булочек с корицей в этой новой жизни. Когда из жарко натопленной спальни, ежась, выходишь тихонько в коридор, босыми ножками ступаешь на студеный пол и, перегибаясь через перила, прислушиваешься к тихим голосам слуг, накрывающих стол к завтраку. Если пахнет булочками с корицей, значит, наступила пятница. Теперь, верно, так поступают дети Марины, старшей сестры, занявшей фамильный особняк после свадьбы с республиканцем.
Хотя какие там булочки при нынешней суетной полуголодной жизни в Руритании. Лидии казалось, что мерзнут и голодают все, и началось это, стоило только пасть монархии. Она украдкой оглядывается на уснувшего в кресле отца. Как же он постарел за последние три года. Смерть жены, предательство старшей дочери, скитания, отставка, жизнь на птичьих правах, отсутствие угла, невозможность кормить младшую дочь, Лидию, еще ребенка, которая тем временем, не желая поддаваться унынию, самоотверженно поставила крест на будущей блестящей карьере хирурга и сделалась обычной сиделкой.
И ведь не из собственной нужды родилась в ней мысль, что "раньше было лучше". Не нужны ей эти булочки с корицей, не вернут они Мама, не заставят улыбнуться любимого папочку, чьи волосы совсем стали белыми. Однако страданий, незаслуженных страданий, непредсказуемых извилистых поворотов судьбы, тяжелых неповоротливых жерновов, медленно перемалывающих таких, как она, таких, как всякий житель Руритании, совершенно определенно могло быть меньше.
Но полно, хватит жалеть о том, что уже произошло! Одергивает себя маленькая Лидия, размечтавшаяся о булочках с корицей и доме, полном слуг. Есть еще большой загородный дом, где они бывали разве что раза три. Всё, что у них осталось. Слишком большой для них с Папа, а значит, на благо возрождения монархии вполне сгодится. Сгодятся и ее руки да голова. Пусть не врач, не хирург, как мечталось. Медицинская сестра, сиделка - менять повязки, ставить уколы, писать письма, петь для раненых, успокаивать и утешать, обещать скорейшее выздоровление. Целое крыло дома под госпиталь. До чего прелестная идея! Таковы были две лепты Лидии дю Маре.
Сказано - сделано. Загородный дом поделен пополам. В одной половине небольшой госпиталь, для тех, кто слишком тяжело ранен или заболел и не может добраться до города, кто не рискнул оказаться там ни при каких обстоятельствах: заговорщики, мятежники, которым потребовалась помощь. Их немного, нет. Лидия, две девушки-сиделки, из проверенных, сочувствующих и командированный пожилой врач Януш справляются. Вторая половина привечает монархистов-мятежников. Здесь их всегда ждет горячая еда, а иногда и вино. Да и отец заметно молодеет, когда с ним советуются, беседуют, делятся планами. Сейчас это - главное, а слезы и горести приходят и уходят.
Да и плакала Лидия лишь единожды. Когда на Рождество общий зал, где обедала ее новая семья, вдруг наполнился ароматом свежеиспеченных булочек с корицей. Лучший подарок на любимый с детства праздник. Тогда ей почудился холод, словно босые ступни вновь касаются остывшего за ночь пола, а в соседней зале ее уже ждут к завтраку все, кого она бесследно потеряла.
-
Тогда ей почудился холод, словно босые ступни вновь касаются остывшего за ночь пола, а в соседней зале ее уже ждут к завтраку все, кого она бесследно потеряла. И тут действительно мороз по коже продирает.
|
|
Дальнейшее развитие событий пошло по очень грустному для Наташи сценарию. Мало вещей могут сравниться по своему опустошающему действию с несостоявшимся любовным приключением. Когда ты уже выбрала мужчину и решила ему отдаться, душой и телом. Когда ты уже чистая, голая и горячая во всех смыслах. Так что одевалась Симонова шипя под нос различные ругательства, в основном отчетливо сексуального характера. О том кто, кого, как, чем и каких позах... Не сказать что это сильно помогло, особенно оттого, что одежда липла к разгоряченной и потеющей коже,в вызывая все новые вспышки раздражения. Самое обидное, что будущий любовник, вопрос, а будет ли он им теперь, был не в чем не виноват. Служба-сссс, сука. Потом, неожиданно, злость ушла, оставив после себя чувство опустошенности. И холод, не в теле, совсем не в нем. Поэтому офицеров Ласточка встретила с мрачной иронией и каким-то извращенным любопытством. Что на этот раз оказалось важнее любви? - Тоже мне, совет в Филях, - подумала она, - вот только, господа, никто из вас не Кутузов, да и я, се-ля-ви уже не маленькая девочка. Дассс. Это не мешало ей улыбаться вошедшим парижской «трагической» улыбкой и приветствовать их короткими кивками головы. Руки она решила не предлагать, не та ситуация. А ее остывший, холодный , ледяной разум тем временем неожиданно легко сложил тех солдат, которых она видела из окна и переполох среди союзников. От осенившей ее догадки Симонову передернуло, будто по телу прошел разряд тока. Вообще, в этой внутренней пустоте, сейчас, наверное можно было найти ответ на любой вопрос. А это даже не бином Ньютона. Не высадку же марсиянских треножников в Архангельске явился сюда обсуждать лейтенант-полковник Катберт Торнхил со товарищи. Она формально, в английском же стиле, улыбнулась офицеру и ответила. - Благодарю. Вы слишком преувеличиваете мою роль в этой истории. Не смею Вас винить, помощь другу это святое. Потом у Ласточки хватило наглости перебить предложенного докладчика и скучным тоном выдать свое озарение обломленной ветки любви. - Сейчас этот господин скажет, что кавторанг Чаплин решился, наконец, на мятеж и смуту. - скучным тоном предположила она, и еще раз улыбнулась, все так же холодно и бесчувственно.
-
Мало вещей могут сравниться по своему опустошающему действию с несостоявшимся любовным приключением Ласточка в очередной раз права. И в очередной раз ее реакции и еле прикрытая этикетом горячность бесподобны.
-
За красиво описанное разочарование.
|
|
Возвращённый народными волнениями с небес на землю Поллок был зол.
Первичные его растерянность и тревога быстро сошли на нет, стоило коменданту присесть за стол и увидеть разобщённость самих так называемых делегатов. Ну здорово. У одного гостим, легитимность ему обеспечиваем, с другим дела коммерческие ведём, а третий-черноволосый вообще кто? Да никто, если подумать-то! Ещё и деда какого-то с собой прихватили. Смотрите-ка, ветеран нашёлся. Забыл что ли, чем Крымская война закончилась? Вот люди-то, у них под боком реальный враг по лесам да оврагам шебуршится, а они на союзника замахиваются, старые обиды в памяти вороша!
Уиллему пришлось выдержать довольно долгую паузу, чтобы собраться с мыслями и придумать, как ответить местным бунтарям так, чтобы те не обиделись. Помогло то, что говорить приходилось через переводчика, а то бы Уиллем им сразу вывалил всё, что о них думает, вояках недоделанных.
ー Я прошу вас не волноваться за арестованных, они действительно в скором времени будут освобождены.
Так, ну с главным вроде разобрались, хотя нет, ну какое это главное-то? Неужто эти деревенщины и правда подумали, что коварные шотландцы одной рукой морковку да лук к грядущему пиру режут, а в другую вот топор взять надумали, головы рубить?
Уиллем вновь надулся от распиравшего его негодования, и новая пауза пришлась как нельзя кстати ー и переводчику время дала на работу, и самому Уиллему на успокоение. Однако, пора была переходить к действительной сути произошедшего.
ー А вот про пленных и "службу на англичан" позвольте спросить. Вы что ли в плен тех болче... болшени... Чёрт, вы их что ли в плен взяли?!
Вспыхнул так вспыхнул, ну просто ад кровавый, стыдоба-то какая. А название противника, оказывается, вслух и не выговоришь, даже странно. На бумаге и в уме как-то проще оно звучало.
ー Я имею в виду, это наши пленные, вы понимаете? ー Поллоку даже пришлось на себя и своих подчинённых для точности пальцем показать, ー А те двое, что новые-последние, я так понял, сами ночью пришли, чтоб с голоду в лесу не помереть. Если так, то в чём заслуга ваших кровожадных односельчан? В том, что не испугались за ружья подержаться? В каких таких боях бравые ополченцы успели себя показать, да ещё и сражнувшись при этом аж за англичан? Это мы, чёрт возьми, тут за вас сражаться пытаемся!
Он всё-таки вышел из себя, привстав из-за скамьи и грузно оперевшись о скрипнувшую столешницу. Дыхание даже сбилось, но не останавливаться же теперь из-за этого!
ー Своих пленных возьмёте, так хоть четвертуйте! ー Уиллем кинул быстрый взгляд на замешкавшегося с подбором слова Арновича и подкинул тому синонимов с королевского плеча, ー Повесьте, пытайте, колесуйте, сажайте на кол, бросайте в пруд с саблезубыми омарами, в конце концов!
Комендант в чувствах вышел из-за стола, но тут же сделал полный поворот и затряс перед лицами переговорщиков указательным пальцем.
ー Вот только задумайтесь, проклятье, задумайтесь! Если придут красные. Если они победят! А это не невозможно, чёрт подери! Тогда все шотландцы, французы и прочие американцы отступят, а вы останетесь среди трупов наших товарищей и убитых вами пленных. И я вас-идиотов уверяю, на нас вы это не свалите. Найдётся, всегда найдётся кто-то, кто расскажет, как оно было на самом деле. И тогда сами себе ответьте, кого из нас, если доведётся попасть нам всем в плен, красные расстреляют, а кого нет?
Обрубивший в запале свою речь Уиллем и сам сейчас был уверен в том, что до сих пор полутаинственные для него самого большевики действительно проявят благородство и сохранят жизни тем, кто хорошо обращался с их пленными товарищами. Древние же принципы, "как ты, так к тебе", "око за око", "зуб за зуб". Разве что-то изменилось? Разве успел человек настолько озвереть за 4 года в окопах? Когда обесценилась жизнь человеческая? Несколько дней назад эти проклятые большевики сами вышли на дорогу и бухнулись в ножки иностранцам, так стало быть сами-то в гуманизм верят! Почему мы-то тогда от него отказываемся?
К чёрту сомнения. От судьбы не уйти, а проверка всех высказанных теорий уже буквально за углом. У Уиллема пылали щёки. Не хватало воздуха. На улицу! Рубить, так с плеча, ругать, так всех. И всё бы так.
ー Ну что, господа, пойдёмте ваших арестантов освобождать. Хотите мои извинения услышать? Прилюдные, вероятно? По рукам, но только если сами арестованные первыми извинятся, за нарушение дисциплины и самовольные действия.
Дошедший было до дверей Уиллем резко развернулся и быстро вернулся к столу, склонившись над ним так, чтобы каждый из сидящих при желании мог бы пожать ему его протянутую руку.
-
ー Своих пленных возьмёте, так хоть четвертуйте! ー Уиллем кинул быстрый взгляд на замешкавшегося с подбором слова Арновича и подкинул тому синонимов с королевского плеча, ー Повесьте, пытайте, колесуйте, сажайте на кол, бросайте в пруд с саблезубыми омарами, в конце концов! Уверен, селюки возьмут на заметку. =)
-
Проникновенно. Неоднозначная, но очень сильная и насыщенная речь.
К чёрту сомнения. От судьбы не уйти, а проверка всех высказанных теорий уже буквально за углом. У Уиллема пылали щёки. Не хватало воздуха. На улицу! Рубить, так с плеча, ругать, так всех. И всё бы так. То, как все воздействует на несчастного англичанина, просто бесценно.
|
Оперативник. Всем. Сложив пальцы клеткой, прижимаешь их к лицу, выдувая невесомые хлопья прочь. Остатки пены оседают на зубах, небе, языке безвкусным налетом. Слова звучат глухо, но звучат. Спутник предлагает выбираться через фонарный люк, и это предложение не вызывает никаких противоречий в памяти. Не самый худший вариант, в конце концов. Ткнув колено в борт мятого кресла, ждешь. Мужчина, упершись ногой в мятый поручень, подтягивает себя вверх, лезет к выходу по руинам кокпита. Белая пена. Помнишь. Вспышка - и тонкий луч распарывает тонкокаркасного андроида надвое. Винтовка валится на палубу, сыплются пышущие жаром куски бронеэлементов из расползающегося защитного жилета. Совсем по-человечески крюча манипуляторы, машина заваливается на покрытый мелкой противоскользящей насечкой пол станции. Разогнавшись, прыжком преодолеваешь разделяющий вас десяток метров, и каблук с сочным хрустом вминается в башенный отсек, выдавливая в стороны трубки охладителей вперемешку с ярко-оранжевыми отвалами демпфирующего геля. Вспышка. Узкий тоннель, белоснежные плиты стен, полосы светильников под потолком заливают все вокруг молочно-белым светом. Молочно-белый свет, молочно-белая пена. Лезет из-под закатившихся визоров мужчины, когда с хрустом сминаешь бесстрастную маску его пластикового лица меж своих ладоней. Сначала пена, потом - кровь, давленый мозг, желтоватые осколки височных костей. Вспышка. Череда бессвязных образов мелькает в сознании, гаснет. Вспышка. Сполохи голографических вывесок сочатся в салон аэромобиля сквозь бронированное стекло. Размеренный гул маршевых турбин. Едва прикрытые краем собранного из бесчисленного множества крохотных серебристых чешуек платья идеальные изгибы длинной ноги в полумраке - на ощупь неотличимый от кожи биоэластик цвета слоновой кости, нарочито черненые стыки коленных шарниров, тонкие ремешки серебристой босоножки на лодочке искусственной ступни, мигающие выпусками новостей, кадрами из каких-то фильмов, сценками из передач про проблемы с мусорным поясом на орбите и вымирание муравьев дисплеи полированных ногтей. Вытянув ногу в пространство перед собой, показываешь сидящему напротив мужчине в классическом костюме из бархатистой ткани цвета спелой вишни свою обувь, медленно качая ею из стороны в сторону. Собственный голос звучит непривычно, но абсолютно узнаваемо: - Ну как, нравится? - Хватит, - мужчина, обхватив тебя холодной ладонью за голень, отталкивает ногу вбок, - мы не на прогулке, Фло. Твоя нижняя челюсть ценой в пару годовых зарплат корпоративного клерка отщелкивается вниз почти на ладонь, и ты скалишься, демонстрируя мужчине мрамор по-волчьи длинных клыков. Гортанный, абсолютно нечеловеческий низкочастотный рык катится из глубины горла, заставляя стекла кабины мелко вибрировать. Пару раз скупо и чуть слышно хлопнув, твой спутник показывает, что оценил зрелище. Сухо щелкнув, челюсть встает на место, и ты качаешь головой в притворном разочаровании. Переливчато звенят платиновые колечки сережек в ушах. Накрутив белоснежную прядь шелковых волос на палец, наблюдаешь за тем, как она медленно наливается медной краснотой. - Ты скучный, Марк. Очень скучный. Мужчина скользит безучастным взглядом по размеренно проплывающим за окном на фоне ночного неба громадам сияющих огнями мега-реклам скайскрепперов. Вы забрались далеко от центра, но даже отсюда "Лес" - формирующие сердце города башни бизнес-блоков и штаб-квартир - виден как на ладони. Постучав когтистыми пиками вытянутых, будто шила, ногтей по кожаной обшивке откидной двери, провожаешь взглядом уходящую ввысь точку орбитального тягача. - Мисс Терренс, расчетное время прибытия: три минуты, - шепчет передатчик под потолком голосом вашего пилота. Поморщившись, нейрокомандой увеличиваешь уровень громкости в салоне. - Мисс Флорида Терренс. Как тебе такое, а? Все официальней официального. - Привыкай.
-
Красиииво!
-
Флешбек шикарен! А это: Твоя нижняя челюсть ценой в пару годовых зарплат корпоративного клерка отщелкивается вниз почти на ладонь, и ты скалишься, демонстрируя мужчине мрамор по-волчьи длинных клыков вообще восторг!
-
Флешбек очень годный
|
|
|
-
Если бы они решили поиграть в «угадай, что я вижу», то мерцание бипера наверняка стало бы единственным доступным предметом для первого и заодно последнего раунда. Чудесно образно! Да и к тому же все мысли и поступки естественны и, как мне кажется, верны.
|
|
ФрайденфельдсТрижды ходяшке повторять не пришлось: увидев жест латыша, тот немедленно рухнул на колени и, — даром что был с иконой — как мусульманин в намаз, ткнулся перетянутой бинтом головой в пол. Икону он при этом так и держал в обеих руках, закрывая ей голову. Тюльпанов диковато оглянулся на командира, затем по сторонам, будто соображая, где это «сзади», и скрылся в коридоре, ведущем в скотную часть. — А? Чево? — оглохший от пальбы в тесных стенах крестьянского дома, Илюха не сразу расслышал, что спрашивает командир. — Расчёскин! — наконец, гаркнул он, заканчивая забивать патроны в мосинку. — Zamen liangge xianzai yao zisha! (Нам только застрелиться остаётся!)— Ni shenme? Fengle ma? (Ты что, с ума сошёл?)— Zamen yao zisha, tamen ba zamen yao oubi, zamen yinggai jiu zijin ba! (Надо застрелиться! Они нас будут пытать, надо стреляться!)— истерично частили китайцы с полатей, обращаясь, по-видимому, не к Фрайденфельдсу, а друг к другу. Из дальней ко входу низенькой двери, как из парной бани, вывалился красноармеец — васильеостровец Федя Зотов, толстогубый, щекастый и лопоухий, в распахнутой шинельке и мушкетёрских болотных сапогах до колена, — а вслед за ним два бойца-калужанина, имён которых Фрайденфельдс не знал: первый наотмашь ударил Зотова в лицо, толкнул, с грохотом повалил спиной на ящик с консервами; второй подбежал, нависая, вцепился Зотову пятернёй в лицо. — Братцы! — петушино, визгливо вопил Зотов, отталкивая калужан, выворачиваясь от залепляющей рот ладони, бестолково лягаясь. — Питер! Спасайте! — Золото где, рыло?! — рычали калужане, шаря у него за пазухой. Всё это происходило одновременно, мешалось друг с другом, вертелось мясорубкой, скакало бешеной каруселью, — закрывал голову иконой ходяшка, орали по-китайски с полатей в горнице, кричал командиру, пучеглазо пялясь, соломенноволосый Илюха с патронами в руке, калужане били Зотова, гулко валилось что-то за стенкой, грохали сапоги на втором этаже — и тут, будто всего прочего было мало, с улицы донёсся надрывный, животный рёв, как у быка на скотобойне. МухинНа хуторе стреляли, орали, шумели, и бойцы сбивались на бег, оглядываясь на Полю — как бы та не отстала. Но Поля быстро шлёпала босыми, перемазанными грязью ногами по траве, потом по ломкому сухому жнивью, теперь, кажется, уже и сама опасаясь отстать от красноармейцев. Мухин издалека увидел, как на двор выбежал Фрайденфельдс, как он метнулся к крыльцу дома, и как навстречу ему, словно пьяная компания, на крыльцо высыпали трое — Живчик, Шестипал и Рахимка. — С-собачья свадьба! Сучья кровина, в утробу мать! — доносились до бегущих мимо огорода красноармейцев ругательства Живчика. Шестипал и Рахимка усадили его на завалинку, принялись копошиться вокруг него, но сами, похоже, не понимали, что нужно делать. Живчик, кривясь от боли, скособочившись, щупал левой рукой у себя под правой мышкой; правую руку он прижимал к боку. В доме грохнул выстрел, за ним ещё один, а Шестипал с Рахимкой принялись стаскивать с Живчика чёрный матросский бушлат. Тот, задрав вверх лицо с зажмуренными глазами, дурным голосом заблажил: «На горе стоит ольха, под оооооаааа!» — и сорвался в истошный вопль, когда Шестипал бесцеремонно поднял безвольно висящую правую руку матроса, неловко, трясущимися руками пытаясь выпростать её из рукава бушлата. Когда красноармейцы, наконец, подбежали к крыльцу, Живчик уже перестал орать, кособоко лёжа на завалинке без сознания. — Куда его? — задыхаясь от бега, сходу спросил Седой. — С печки! — невпопад ответил Шестипал, обалдело стоящий с бушлатом Живчика в руках. Рахимка, стоя над матросом, тормошил его. — Да отойди ты, татарва! — оттолкнул Рахимку Ерошка Агеев. Вместе с братом и бестолково помогающими Петровым и Седым они повернули бесчувственного матроса спиной в чернеющей двумя дырами тельняшке к себе; Дорошка торопливо полез в рукав шинели за перевязочным пакетом, Ерошка, достав из-за голенища сапожный ножик, начал с треском вспарывать толстую, плотно облегающую могучий торс Живчика тельняшку от горловины вниз: на широкой белой спине матроса взгляду открылись две раны: Именно такие, специалисты (см. ниже) подтверждают. — Питерских бьют! — донесся из дома сдавленный крик Федьки Зотова, и вслед за тем снова совсем близко, за стенкой, грохнула трёхлинейка — это Илюха опять принялся палить из дверного проёма горницы в нависающие за порогом палати.
|
— Ну куда, куда она полезла? — Лазарев вскочил с ящика, досадливо протянул руку вслед удаляющейся к месту выступления Гертруде. — Может, остановить её, Вениамин Егорович? — спросил Колосов. — Да куда уж там! Пускай уж теперь!
Гертруда видела, что компания эсеров, сидевшая до того кружком в углу двора, поднялась с ящиков и травы, внимательно следила за её речью. Так же внимательно следила за выступлением и другая группа — рабочих, интеллигентного вида молодых людей и барышень, — стоявшая в другом углу: видимо, это и была больница. Составлявшие же основную аудиторию рабочие Гертруду слушали доброжелательно, согласно кивали, хотя — видела она, — и не все спешили соглашаться с её критикой большевиков: всё-таки в рабочей среде позиции эсдеков были сильны. Однако, общей внимательной доброжелательности слушателей это не изменило.
— Правильно! — Земля и воля! — За землю! — закричали рабочие, провожая Геру аплодисментами и приветственными возгласами. А Гера, выступая, краем глаза видела, как Лопата, отошедший было от бугра по завершении своей речи, коротко посоветовавшись о чём-то с товарищами, вернулся обратно.
— Ваня, погоди, — говорил он за спиной Геры, пока та кидала в толпу последние лозунги. — Потом выступишь, здесь была критика нашей платформы, я буду отвечать.
И не успела Гера договорить, как рядом с ней на бугре появился Лопата, вежливо присоединившийся к аплодисментам толпы с таким видом, будто показывал рабочим — ну давайте ей похлопаем, разве вам жалко? Лопата жестом показал Гертруде — не уходите, давайте поговорим. Эсдек прокашлялся, поправил на носу очки и начал, говоря размеренно, глубоким поставленным голосом, с отчётливыми снисходительными нотками:
— Вот товарищ эсерка тут выступала. Я её, конечно, не знаю, и никто здесь не знает, но ничего плохого сказать не могу, товарищ, видно сразу, бойкая. Огня в глазах много, и на вид, — Лопата смерил Гертруду взглядом, — ничего: сразу видно, с такой защитницей партия Эс-Эр не пропадёт. А вот с теорией, однако, беда, ну да это для эсеров как обычно. Вот товарищ за крестьянство выступала, говорила, что революцию должны рабочие вместе с крестьянами делать. Да кто ж спорит, барышня, милая? — Лопата, со снисходительным выражением улыбаясь, приложил руку к груди. — Конечно, в союзе! Только любой союз, он ведь, товарищи, как поезд: есть паровоз, а есть вагоны, которые за ним бегут. За ним, понимаете? Вот вы понимаете, а наши товарищи эсеры этого понять не могут, как им ни толкуй, что единственный по-настоящему революцьонный класс — это ваш, товарищи, класс, пролетарьят, рабочие люди. Кто на забастовки выходит? Кто в декабре на баррикадах боролся? Кто сейчас на маёвку собрался? А отчего же так происходит? — эта манера Лопаты задавать слушателям вопросы, как по катехизису, выдавала в нём семинариста. — А оттого, что у каждого крестьянина интерес свой личный, а у рабочих личные интересы в общий интерес слиты. Скажем, есть у крестьянина земелька. Ну есть, так, если ему довольно, ему и трава не расти, что там у соседа делается, а будет случай, он и соседскую земельку к рукам приберёт, а самого его батрачить заставит. У рабочего же не так. Если у одного из вас есть интерес получить прибавку, так это у каждого вашего товарища тот же интерес. А это, в свою очередь, что значит? Что вы можете организовываться, сообща действовать — и разве вы так не действуете? Конечно же, действуете! А как снова поднимется рабочее движение, как захлестнёт могучей неостановимой волною Россию, как в прошлом году, тут уж за вами и крестьянин пойдёт, и интеллигент, и даже вот барышня эсерка пойдёт! Вы ей, главное, красный флаг покрасивше сделать не забудьте, — со смехом заключил он.
Слушая Лопату, рабочие повставали с мест, потянулись поближе к бугру, но Гера видела — это не оттого, что они все так уж поддерживали большевиков, а потому что дебаты привлекли общее внимание — посмотреть, как будут спорить учёные революционеры, хотелось всем. Над хамоватыми выпадами эсдека в сторону Геры рабочие посмеивались, но в то же время подначивающе поглядывали на эстляндку — мол, ну что, ответишь?
— Вениамин Егорович, спасайте положение! — Панафигина потянула Лазарева за рукав. — Лиза, вы не видите момента, — вполголоса бросил он, не оборачиваясь.
Вокруг Лазарева сейчас собрались все эсеры: тот стоял, напряжённо следя за выступлением, изредка бросая взгляд на группку эсдеков в другом углу двора, о чём-то напряжённо размышляя.
— Женя, пойдите к ним, — показал он Колосову на бугор, — проследите, чтобы их дебатам никто не мешал. Жорж, помогите ему, — обернулся он на Шаховского.
Странно было видеть, как преобразился этот седобородый, худощавый невзрачный пожилой человек: добродушно расслабленный ранее, сейчас он сразу подобрался, сосредоточился и походил на боксёра перед боем или актёра, ждущего за кулисами выхода на сцену. Глядя, как неотрывно следит за речью Лопаты, как с надеждой смотрит на него Панафигина, как повелительно распоряжается он товарищами, становилось понятно, зачем Вениамину Егоровичу всё это — постоянная опасность ареста, тюрьмы, ссылки, типография в собственном доме, маёвки с рабочими: это в другой, обычной жизни он был неприметным владельцем цветочной лавки, одиноким пожилым вдовцом, живущим в пыльном тёмном доме со скрипящими половицами и подтекающей крышей; здесь же он был маленьким Дантоном, человеком, которого слушают, которому готовы подчиняться, от которого ждут указания, что делать.
— Женя, — остановил он Колосова. — Вы знаете, что делать, когда я пойду? Колосов коротко кивнул. — Как в Народном доме в декабре. В позапрошлом, — напомнил Лазарев и отпустил Колосова. А Лопата тем временем упоенно продолжал:
— Про догматизм также товарищ говорила. Догматизм, я объясню, это значит узколобость. Тоже не новое обвинение: говорят товарищи эсеры про нас, что мы, де, одну себе цель наметили и прём к ней, ничего вокруг не видя. Ну, во-первых, видим-то мы получше прочих, — Лопата поправил очки на носу, — а что к цели напрямик идём, в том ничего дурного нет. Если знать, куда идти, зачем кругаля писать? А мы знаем, куда идти, потому что действуем по науке, изложенной великим Карлом Марксом, и по той же науке действуют социал-демократицькие партии и в Германии, и во Франции, и в других странах. А вот товарищи эсеры так и стыдно сказать, сами не знают, куда идут, чего хотят, — Лопата комично развёл руками. — То они хотят всех бомбами взрывать, то уж не хотят. То они за то, чтобы всем землю раздать, но общину, которая по рукам и ногам крестьянина связала, не трожь. То они за вас, рабочих, а то за капиталиста. Вот, товарищи, и всё у них так, — печально закончил он.
Группа большевиков, стоявших в углу двора, немедленно захлопала в ладоши — дисциплинированно, громко, бойко, — закричала в поддержку Лопаты. В возбуждённой, заинтересованно стягивающейся к месту спора народ также нестройно разразился возгласами «Правильно!», «Большаки за рабочее дело!», «Долой фабрикантов!». Но и Гере свистеть не спешили: масса серых кепок, платочков, круглых короткостриженных голов сейчас выжидательно, с любопытством смотрела на неё, ожидая продолжения спора.
Гера видела, как через толпу протискиваются Колосов с несколько растерянным Шаховским и как первый что-то торопливо объясняет второму. Протиснувшись, они по-телохранительски встали у бугра с разных сторон спинами к выступающим, и очень вовремя: не успели стихнуть аплодисменты Лопате, как на бугор собрался подняться третий оратор — интеллигентного, но слегка затюханного вида тощий пучеглазый мужчина. Крепкий и высокий Шаховской легко его остановил, но что сказать, кажется, не знал. — Пустите же! — говорил мужчина. — У нас свобода слова!
Колосов, оглянувшись, увидел это и сам подошёл к ним, принявшись что-то полушёпотом объяснять. «Товарищ Трапезников, потом выступите!» — разобрала Гера.
Увидев Колосова с Шаховским, Лопата поднял руку, привлекая внимание своих товарищей, показал им на эсеров, а затем призывно помахал и показал два пальца. Выполнив эту пантомиму, он с со своей издевательской самоуверенной улыбочкой ожидающе обернулся к Гере.
|
|
База всё сильнее напоминала растревоженный улей. Сначала просто сирена выла, а теперь ещё и стрельба началась. Автоматическая винтовка, не иначе. И ещё топчется что-то здоровенное. Вряд ли бык. Хотя, если тут какая-нибудь лаборатория по выведению новых пород крупного рогатого скота... Но нет, быки так не рычат. И люди так не кричат, даже поднятые на рога. Тогда что это, вторжение ксеносов? Ага, одновременно с проникновением на объект группы "Ди-Эйч". И какова же вероятность совпадения по времени двух этих событий? Ноль-ноль и хрен вдоль. Проще поверить в работу группы прикрытия. Которая совершает демонстративную атаку на объект, чтобы отвлечь внимание охраны, пока диверсионная группа выполняет свои задачи. Если это действительно так, то, получается, они тут не одни. Где-то есть ещё "свои". С другой стороны, группа прикрытия может и не знать о существовании диверсионной. Так что, "свои" они очень и очень условно. В любом случае, собственная группа сейчас не в том положении, чтобы ввязываться в бой. Лучше всего вообще сделать вид, что их тут нет и по-тихому прошмыгнуть мимо. Но вообще, мысль о потенциальных "своих" - интересная. Надо будет попробовать связаться с кем-нибудь на той же частоте, на которые выставлены приёмо-передающие устройства скафандров. Должны же они где-то тут быть.
"Немезида" выдохлась уже после первого этажа и теперь тормозила всю группу. Неудовлетворительность физической подготовки "бойца" очевидна. Хорошо хоть "бешеная сумка" не у неё. Впрочем, скорей всего, девчонка-то как раз "гражданочка". Это было понятно сразу, как только она сунула пистолет под мышку. Ни один человек, привыкший к частому ношению оружия, так не делает. "Штатская", в общем. Но, очевидно, её функция достаточно важна, раз она в команде. Вероятно, технический специалист. Если это действительно она скрутила между собой те проводки в лифте - то, конечно, уважуха. И будь это обычный подъём - можно было бы особо не париться и любоваться видом женской задницы наверху, представляя, как выглядит девчонка без скафандра... Да и без одежды вообще. Но сейчас им нужно драпать как можно быстрее. И мужчина уже посматривал наверх, выискивая рядом с этажами технические площадки, на которых есть возможность передохнуть и поменяться местами. Ну, или в крайнем случае, если никаких техплощадок не обнаружится, можно ли обогнать девчонку, собственно, на вертикальном трапе?
На шестом этаже ухнула граната. Возможно, выпущенная из подствольника. И это очень хреновый сигнал. Обычно, на космических станциях такое оружие стараются не применять. А если и применяют, то либо совсем отмороженные на голову, либо те, кому терять уже нечего. Но, что, если они и не в космосе? По ощущениям, гравитация тут не особо отличается от планетарной. Скафандры же можно использовать и на планетах с атмосферой, непригодной для дыхания и температурой, некомфортной для выживания. Так что, да, возможно, они на какой-нибудь холодной планете. Но меняет ли это обстоятельство целесообразность плана подняться на самый верх? Да ничуть! Взлётно-посадочные площадки для летательных аппаратов всё равно делают наверху. Как и посты связи. Да и обзор лучше всего - там же.
-
И какова же вероятность совпадения по времени двух этих событий? Ноль-ноль и хрен вдоль.
А ведь и правда
-
И какова же вероятность совпадения по времени двух этих событий? Ноль-ноль и хрен вдоль. Проще поверить в работу группы прикрытия. Звучит логично.
Да и в принципе персонаж не боится принимать решения, следовать им и понимать, когда решил неправильно.
|
Бессонов13:00Когда Бессонов, Заноза и конвоируемый ими Проурзин (притихший после пары оплеух Занозы) уже возвращались к пристани, с крутого взвоза они приметили, во-первых, что на пароходе играет, невнятно разнося по реке протяжную печальную мелодию, граммофон, а во-вторых, что на скамейке у дебаркадера рядом с пулемётным постом понуро сидит седобородый старичок с покрытой белым платочком корзинкой на коленях. Подойдя ближе, они узнали Серафима Лавровича Викентьева, отца молодого телеграфиста. Заметив чекистов, он встал со скамейки и пошёл к ним. — Милостивые товарищи чекисты, — начал он, прижимая к груди корзиночку, умоляюще заглядывая в глаза Бессонову. — Вот возьмите, не откажите, покорнейше прошу. Для Лаврушки пирожочки сготовил, передать хотел, а товарищ красноармеец, — показал он на пулемётчиков в проёме дебаркадера, — не принимают, говорят, не велено. Передайте ему, не откажите в любезности, покорнейше прошу… Решив, что делать с передачей и просителем, чекисты прошли на пароход. Заноза повёл Проурзина в каморку, а Бессонов отправился искать Глебушку. Салон был пуст, между раскрытыми окнами в сером прозрачном сумраке гулял свежий речной ветерок. Судя по заставленному посудой столу, обед состоялся: правда, одна из тарелок осталась чистой и нетронутая варёная картошка с зеленью рассыпчато желтела под мельхиоровым ребристым колпаком, но стояли там и две початые бутылки остро пахнущего кваса, и темно поблескивал чуть тёплый ещё самовар с двумя стаканами, в которых чернели остатки чая. По потолку салона бежала тонкая прозрачная речная рябь, а откуда-то сверху по сонному пароходу граммофон жестяно раскатывал гнусавый тенор Вертинского: «Тихо вылез карлик маленький и часы остановил…» Бессонов и Заноза, присоединившийся к поискам, нашли Глебушку на крыше парохода, на прогулочной площадке между рубкой и трубой. Молодой чекист развлекался, запуская бумажные самолётики. Без пиджака, в белой штопанной сорочке с закатанными рукавами и брюках на подтяжках, он с разбегу, подпрыгнув, высоко запустил сложенный из ракитинской листовки самолётик — тот, подхваченный ветром, белой стрелкой взмыл над васильковым зыбистым полотном Ваги, клюнул носом, пролетел по длинной пологой траектории и упал в воду, медленно потянувшись по течению. Глебушка, стоя у покрытых лупящейся чёрной краской перил, длинно и тонко просвистел, следя за полётом. Старый капитан и матрос с любопытством наблюдали из рубки за забавами чекиста. Тот не обращал на них внимания и, кажется, превосходно себя чувствовал, наслаждаясь нежарким, застенчиво появляющимся из-за облаков солнцем, ветреным речным простором, послеполуденной дремотной обстановкой, когда почти все на пароходе дрыхли. «Потому что карлик маленький держит маятник рукой…» — сквозь трески и шипение выводил стоящий рядом на скамейке граммофон. — А, вернулись! — радостно воскликнул Глебушка, заметив поднимающихся на площадку товарищей. — У меня всё славно прошло! Просто очень славно, вы не поверите! — весь светясь от счастья, подлетел он к товарищам и взахлёб начал рассказывать. — Чёрт побери, почему в этот момент я был не на сцене, я бы Гамлета мог играть! Андрей, Валерьян, это было потрясающе! — Да ты погоди! — перебил его Заноза. — Может, по порядку расскажешь? — Сейчас, сейчас! — нетерпеливо затряс руками Глебушка, улыбаясь до ушей. — В общем, я сначала хотел просто с ним устроить политические дебаты, но он оказался жутко подозрительным, и тут, и тут, товарищи, это было такое прозрение, такой, я не знаю, как сказать, творческий момент! В общем, я решил импровизировать, и как я импровизировал! И Глебушка принялся рассказывать. Что происходило на пароходе в отсутствие Бессонова и Занозы — А, вот вы на какие трюки пошли. Задобрить пытаетесь? — желчно усмехнулся Кузнецов, оглядывая накрытый в салоне первого класса стол: исходящая паром варёная картошка с маслом и зеленью, фарфоровая супница с ухой из трески, блюдо с залежалыми толстыми ломтиками чёрного хлеба, горка рассыпчатого творога на блюдце, две бутылки брусничного квасу. Такой обед собрал Глебушка для своего пленника: картошки и трески в кладовых «Шенкурска» было хоть отбавляй, а за творогом и квасом — не поленился, сбегал на базарную площадь. Хотел купить и чего-нибудь мясного, но не нашёл — другому, может, и продали бы, но молодого чекиста местные спекулянты уже знали в лицо и шарахались от него, как от огня.
— А где же ваш злой полисмен? — спросил Кузнецов, присаживаясь за стол и с гримасой боли вытягивая перетянутую бинтом ногу в разрезанной штанине. — Я читал в «Пинкертоне», что за границей так делают, один полисмен изображает доброго, другой… — Знаю, знаю, — перебил его Глебушка. — Вы кого под злым-то имеете в виду, Бессонова или Занозу? — Вы думаете, я помню, как там вас зовут? Вы мне все одинаково омерзительны, — дерзко ответил Кузнецов, не притрагиваясь к еде. — Вы, разумеется, помните, как нас зовут, — спокойно сказал Глебушка. — И конечно, мы вам омерзительны по-разному. Очевидно, что я или Бессонов вам омерзительны, ну, с идеологической точки зрения, а Заноза вам неприятен ещё и с личной. Кстати, вы знаете, что Заноза — это его не настоящая фамилия? — Догадывался. А какая настоящая? — Подушкин, — просто ответил Глебушка. Кузнецов презрительно фыркнул. — Вот-вот. Нет, правда, я не шучу. Валерьян Подушкин, хорошенькое имя для чекиста, да? Вот он и выбрал себе ревпсевдоним, как у Каменева или Сталина, звучный такой. — Смешно, — настороженно сказал Кузнецов. — Только зачем вы мне всё это сейчас рассказываете? Расположить к себе хотите, вербовать собираетесь? — Да какая там вербовка… — устало протянул Глебушка, прикрыв глаза и откинувшись на спинку стула. Немного помолчал. — Кому нужно вас сейчас вербовать? Бессонов от вас уже всё, что нужно, получил. Вы же согласились на обмен.
Кузнецов молчал, внимательно глядя на собеседника.
— Вы согласились на обмен, — тянуто повторил Глебушка. — Вы приведёте своих товарищей в чекистскую западню. — В какую ещё западню? Место и время обмена будет назначать Ракитин, — быстро возразил Кузнецов. — А это не важно, — отмахнулся Глебушка. — Там нет никакого сложного плана, всё просто как мычание. Обмен назначат в лесу, так? Там рядом соберётся взвод этого дуболома Романова, выскочит из леса и всех положат разом. — Чушь какая-то, — недоверчиво сказал Кузнецов. — Во-первых, Ракитин тоже может привести людей в лес, на всякий случай. — Так тем лучше! — хлопнул ладонью по столу Глебушка. — Бессонов с Романовым только и ищут, что открытого столкновения, чтобы не пришлось драться разом с вами и с интервентами, которые уже идут вам на помощь. А у красноармейцев будет преимущество, ведь они пойдут с заведомой целью устроить стрельбу, а ваши пойдут, рассчитывая, что обмен будет честным, и первые стрелять не начнут. К тому же красноармейцы лучше подготовлены к бою, да и людей у вас меньше. — Но Иванову, который у нас в заложниках, в этом случае гарантированно крышка. — Именно так, — подтвердил Глебушка. — А вы думаете, Бессонову так важна жизнь Иванова? — Это чушь, нет, это точно чушь, — нахмурился Кузнецов, соображая. — Виноградов оставлял вам приказ освободить Иванова, я это точно знаю. — Виноградов! Я думал, вы умнее, Василий Петрович! — раздражённо бросил Глебушка. — Вы с кем сегодня утром разговаривали, с Виноградовым или всё-таки с Бессоновым? Вы глаза Бессонова видели? У него же мёртвые глаза. Вы знаете, как он в Вологде ураганил, скольких расстрелял, в том числе, кстати, и чекистов-эсеров? Иванов ведь тоже нашей с вами партии? — Нашей с вами? — не понял Кузнецов. — А я думал, вы давно догадались, — грустно сказал Глебушка. — Скажите, неужели я правда похож на большевика? Да, я тоже член ПСР. Удивлены? — Удивлён, — кивнул Кузнецов. — Удивлён наглостью, с которой вы, юноша, втираете мне очки, хотя в очках-то вы тут. С чего бы мне верить, что вы эсер? — Да не хотите, не верьте, чёрт с вами! — возмутился Глебушка, вскочил из-за стола, порывисто прошагал к широкому окну на палубу. — Погибайте, если вам такая охота! Но мне не хочется погибать с вами! Ладно, может быть, я многого от вас требую, давайте я расскажу прямо, как будет дело: на обмен вас должен повести пойти кто-то из чекистов. Как думаете, кто? — Глебушка обернулся от окна на Кузнецова, блеснув стёклышками очков. — Может быть, твердокаменный ленинец, пролетарий до мозга костей Подушкин? Или под пулемёт героически пойдёт сам Бессонов? Нет, конечно, они пошлют левого эсера Глебушку Мартынова, которого не жалко, которому они и так не доверяют. Мне они, конечно, говорят, что придумают для меня способ, как укрыться, когда начнётся стрельба, но у меня, знаете, кое-какие мозги в голове есть. Если им наплевать на жизнь Иванова, почему им не должно быть наплевать на мою, мою жизнь?! — Не орите, — тихо сказал Кузнецов, сгорбившийся за столом, заставленным нетронутой, исходящей белым паром едой. — Как вы можете доказать, что вы эсер? — Ну как я вам это докажу? — с болью воскликнул Глебушка, всплеснув руками. — Я бы дал вам рекомендации Спиридоновой, Фондаминского, Бунакова, да где их взять? — Глебушка замялся, нервно заходил по салону. — Может, мне закричать «В борьбе обретёшь ты право своё»? Извольте, только вас это не убедит. Партбилета у меня, конечно, нет, я сжёг его в Москве после июльских событий. Может, мне связаться по прямому проводу с Москвой и запросить подтверждение у Марьи Александровны, которая принимала меня в партию? Так и провода нет, и Марья Александровна арестована, а может, уже и расстреляна. Может, мне рассказать вам, как в июле она кричала со стола на сцене Большого «Слушай, Земля! Слушай, весь мир»? Я ведь был там. — Сколько ярусов лож в Большом театре? — вдруг спросил Кузнецов, обернувшись к Глебушке. — Шесть! — немедленно ответил Глебушка, бахнув ладонями о стол и вперившись прямым, испытующим взглядом в лицо Кузнецова. — В тот день было очень жарко. На сцене там было большое кумачовое полотно с золотыми буквами «Пятый съезд Советов», ещё три красных знамени, поменьше, стояли слева от президиума, а справа был такой большой библиотечный глобус, на который Спиридонова и показывала, когда кричала со стола. На Спиридоновой было белое платье, в волосах был тяжёлый шиньон. Когда она кричала, пенсне у неё слетело с носа! Сходится? — Я не знаю, меня там не было, — пробормотал Кузнецов, опуская голову. — Тогда какого чёрта вы мне морочите голову этими расспросами? — запальчиво воскликнул Глебушка, снова принявшись ходить по салону. — В конце концов, что я тут перед вами распространяюсь? Не хотите — не верьте, тогда я вас просто пристрелю здесь и сейчас, а объясню, что вы на меня напали, как на Занозу утром. — Стрелять-то зачем? — усмехнулся Кузнецов. — Ну как, чтобы вы не доложили Бессонову о моих тут перед вами откровенностях. — Вы думаете, он поверит моему слову перед вашим? — Такому рассказу поверит, — печально сказал Глебушка. — Я же говорю, что эти двое, Бессонов и Подушкин, мне не доверяют. — Не доверяют, и поэтому оставили вас со мной? — Было бы у них десять человек, не оставили бы, — пожал плечами Глебушка. — Скорее всего, расстреляли бы уже давно. Я ведь поэтому-то к вам и хочу перебежать. — Левые эсеры нам не товарищи. — Перестаньте… Не товарищи мы были месяц назад, сейчас другое дело. — Вот как вы теперь запели, значит… — Вам нужно моё аутодафе? Извольте. Это правда: мы, левые эсеры, сделали ужасную ошибку, заключив союз с большевиками. Но мы хотя бы нашли в себе силы восстать против них, а не сдались без боя, как Керенский! — Мы тоже не сдались без боя! Мы тоже восстали! — истово воскликнул Кузнецов.
— Вот что. Давайте-ка поедим, — после паузы сказал Глебушка. — Уж и мне жрать хочется, а вам тем паче. Если вы помрёте с голоду, от этого не будет хорошо ни мне, ни вам.
Кузнецов не отвечал, напряжённо глядя в скатерть, двумя руками держась за раненую ногу. — Вы знаете, мне на самом-то деле не очень хочется, — наконец, сказал он. — У меня, кажется, жар, и нога дико болит. У вас есть какая-нибудь таблетка? — Я спрошу, — кивнул Глебушка. — Пирамидон в аптечке должен быть. Но вы всё-таки поешьте, хотя бы полтарелки ухи. — Я вот творога лучше, — сказал Кузнецов. — Я вот так его ем, — он взял ломоть хлеба, посыпал его солью и чайной ложечкой принялся накладывать сверху творог. Глебушка с хлопком открыл бутылку кваса, поставил её перед Кузнецовым, потом принялся накладывать половником себе ухи в тарелку, положил себе салфетку на колени. Некоторое время ели молча.
— Всё-таки что-то не сходится, — сказал Кузнецов, прикончив кусок хлеба. — На большевика вы действительно не похожи, это верно. Если всё, что вы говорили мне, правда, то как объяснить этот роскошный обед, которым вы меня потчуете? Зуб даю, это какая-то уловка вашего начальника. — Конечно, уловка, — легко согласился Глебушка, отложив ложку. — И довольно очевидная: Бессонов мне поручил вас разговорить за едой, разузнать, в частности, диспозицию ваших отрядов. — И что вы, после сказанного вами, хотите от меня? — с хитрецой спросил Кузнецов. — Ну, придумайте какую-нибудь дезинформацию, — пожал плечами Глебушка. — Я бы придумал за вас, но у вас лучше получится: вы ведь знаете, где ваши отряды. — Конечно, знаю, — настороженно сказал Кузнецов. — Но вам говорить не стану. — И не говорите, ради Бога, — согласился Глебушка. — Я понимаю, конечно: вы скажете, а я убегу без вас, так вы думаете. Только это тоже глупо: мне нужны вы как доказательство моих намерений. Но чёрт с вами, не хотите говорить, не говорите, потом сами покажете. Скажите только, где их нет, чтобы направить Бессонова по ложному следу. — Ну, скажите, например, что они в Шеговарах. — Шеговары — это вниз по реке? А на самом деле Ракитин, я так понимаю, где-то вверх? — В Усть-Паденьге, — вдруг сказал Кузнецов. — Это тридцать вёрст отсюда. Но вы правы, если вы перебежите один, Ракитин вас не примет. — Конечно, — согласился Глебушка. — Я бы тоже не поверил. Мою чекистскую рожу тут каждая собака уже знает. Расстреляют без лишних разговоров. Так что побежим вместе. — Прямо сейчас. Выводите меня сейчас. — Вы смеётесь? С вашей ногой вы версты не прошлёпаете. Нужно искать подводу. Или вы предлагаете нам сейчас вместе её искать, бегать по площади на виду патрулей? Нет, бежать мы будем этой или следующей ночью. — Нет, — жёстко сказал Кузнецов, глядя Глебушке в глаза. — Если так, то просто бежать вдвоём мало. Вы должны будете убить Бессонова. — Идёт, — быстро согласился Глебушка.
Кузнецов медленно отхлебнул кваса из горлышка бутылки, взял с блюда ещё кусок хлеба, принялся накладывать на него творог. И уже жуя, лениво сказал: — Вы выбрали хорошее время, чтобы бежать. Большевистской власти скоро конец. — В Москве они крепко сидят, — вздохнул Глебушка. — В Питере, как я понимаю, тоже. А здесь, — задумался он, — да и здесь ещё неизвестно, чья возьмёт. — Сомневаетесь, а хотите перебегать? — недоверчиво спросил Кузнецов. — Я же объясняю: это вопрос моей личной безопасности. А в ваших перспективах, конечно, сомневаюсь. Мне как эсеру, тоже хотелось бы верить, что весь народ вот-вот восстанет против большевиков, но я же вижу, что это не так. Посмотрите на Москву… — Мы не в Москве, господин Мартынов, если вы ещё не заметили! — Да заметил я, заметил, — устало сказал Глебушка. — И вижу, что здесь в Шенкурске большинство населения Ленина не поддерживает. А в Москве, по-вашему, поддерживает? Не в том же дело! Не поддерживают они его, и что? Большевикам и не нужно, чтобы их поддерживал каждый: достаточно, чтобы сидели по домам и не бунтовали. — Вы нашего восстания тоже не заметили? — И восстание я ваше заметил, и как все ваши повстанцы по домам разошлись, тоже заметил. Вы, просто, как бы мне помягче сказать… со своими листовками, ну, с которыми мы вас взяли, слишком восторжены. Вы правда собираетесь нападать на Шенкурск? А, впрочем, я плана баталии от вас не требую, да он и так из листовки очевиден. Но, опять же, — Глебушка озабоченно поджал губы, беспокойно вздохнул, — речь ведь о моей шкуре. Предположим, мы с вами перебежим к Ракитину. А завтра он поведёт свой отряд на штурм Шенкурска, а тут пятьдесят красноармейцев с пулемётами. Он-то, понятно, на восстание в городе рассчитывает, а восстания никакого не будет. И что тогда будет со мной? Нет, вы слишком оптимистичны… — За это не переживайте, — решительно сказал Кузнецов. — Большевикам здесь остались последние дни. У них полсотни, у нас до сотни человек. — «До сотни» — это вы ловко сказали, — усмехнулся Глебушка. — Десять человек — это тоже до сотни. — Софистика! У нас не десять, далеко не десять. Я бы сказал вам точно, но сам не знаю, потому что люди прибывают. У нас два отряда — один формируется в Благовещенском, другой, уже готовый к приступу, в Усть-Паденьге. Общее число — примерно сто человек. Когда я уезжал, было записано девяносто три. Есть пулемёты, хватает и винтовок. Размажем ваших большевиков.
— Потом мы ещё о земле и воле поболтали, больше ничего интересного я из него не выудил. Пирамидона я ему дал и назад в каморку отправил. Да, представиться эсером — это изначально у меня было в плане, а вот что я фактически ему предложу к ракитинцам переметнуться — этого вообще у меня в плане не было, само выскочило! Говорю же, гениальное прозрение! Кстати, я на самом деле вообще не помню, сколько там ярусов в Большом театре, — со смехом сказал Глебушка. — Я и был-то там раз в жизни. И на съезде том не был, конечно. Вы в курсе, я уж в Вологде давно был. Но Кузнецову-то откуда знать? — А ты правда сказал ему, что меня зовут Подушкин? — мрачно спросил Заноза. — Ну да, — с гордостью ответил Глебушка. — Это изначально в плане было. Надо же было как-то его к себе расположить? Я долго придумывал, но здорово же получилось, скажи? А всё-таки, какая у тебя настоящая фамилия? Я ж знаю, что Заноза — это псевдоним. — Глебка, не начинай, — нахмурился Заноза. — Ладно-ладно, — Глебушка поднял ладони в примирительном жесте. — Заноза так Заноза, мне всё равно. Кстати о фамилиях, я ведь чуть не прокололся. Сказал, что знаю Фондаминского и Бунакова, — просто наобум фамилии называл и только потом понял, что Бунаков — это и есть Фондаминский, это его псевдоним. Хорошо, что наш щелкопёр этого не знал. Романов13:00— Что с Проурзиным? — Куда Якова Петровича повели? — В чём он виноват? — Почему без разрешенья съезда? Он делегат, у него мандат есть! Такими криками разразились делегаты после возвращения Романова, Богового и Гиацинтова в зал — но не ранее, чем за беспомощно глядящим по сторонам Проурзиным и широкой спиной Занозы закрылась дверь: в присутствии чекистов делегаты возражать опасались. А Иван Боговой уже чувствовал за собой силу, видел, какой эффект на всех произвёл арест Проурзина, и потому уже не уговаривать делегатов собирался, а командовать ими, как своими подчинёнными. — К порядку, товарищи, к порядку! — встав со своего председательского места, возглашал он. — Гражданин Проурзин был арестован Чека по обвинению в саботаже, в предательской деятельности, и тем самым автоматически лишился своего мандата! Предателем не место в наших рядах, товарищи, прошу иметь это в виду. Каждый должен иметь это в виду! Делегаты примолкли: оказаться на месте Проурзина не хотелось никому. — А теперь по порядку ведения, — с мстительным наслаждением, с оттяжечкой произнёс председатель. — Ввиду последних событий, ввиду общей напряжённости обстановки я предлагаю, товарищи. Я настоятельно предлагаю провести оставшиеся на повестке дня резолюции в сокращённом порядке, собрав единую комиссию для выработки всех их проектов и сократив до минимума обсуждение проектов. Я бы очень хотел, чтобы вы поддержали это безусловно необходимое требование, так как у членов исполкома сейчас очень много дел, и надо завершить съезд раньше. Возражений не возникло. 13:30— Представляю ходатайство перед губисполкомом о скорейшем выяснении причин ареста и освобождении делегата съезда Проурзина, — зачитывал с трибуны один из делегатов, близоруко всматриваясь в свою бумажку через очки. Иван Боговой безразлично глядел перед собой, постукивая карандашом по столу. Наконец, он обернулся к брату: — Вася, всё-таки сходи найди Шатрову. Она тут нужна. — Уездная чрезвычайная комиссия в лице председателя Бессонова А. не представила удовлетворительных объяснений… — продолжал читать делегат, оглядываясь то на Романова, то на председателя съезда. 14:00— Сведение о количестве обмундирования, постельной принадлежности, материала для починки мундирной одежды, провианта и оружия, похищенных в Шенкурском уездном военном комиссариате при выступлении белогвардейцев, — скучно зачитывал земской статистик Щипунов отчёт ревизионной комиссии, которую возглавлял. — Подсчитана пропажа следующего: рубах новых защитного цвета — шесть; сапог новых — три пары; ботинок старых — двенадцать пар… 14:30— Ты куда пропала, Катюха?! — ругался Иван Боговой во время перерыва в библиотеке на растерянную, заплаканную Шатрову, которую его брат всё-таки нашёл и привёл на съезд. — Ты меня подставить хочешь, сука? Бери карандаш, пиши, чтобы ни одного слова не пропустила! — Не буду я писать, — сквозь слёзы выдавила Шатрова, вся сжавшись, глядя в пол. — Не буду я для вас ничего делать, — жалобно сказала она. — Так, значит? — грозно нависал над ней Боговой. — Что же получается, тебе на Кузнецова наплевать? Смотри, Катька, от тебя сейчас зависит, что с ним будет. Простенографируешь, как надо, замолвлю за него перед чекистами, а кочевряжиться начнёшь — пиздец твоему Васечке. Поняла? Ну, поняла? 15:00— Безумный акт действия против трудящихся в пользу капиталистам, банкирам и помещикам… — излагал с трибуны Романов проект резолюции по отношению к мятежу. — …немедленный арест главарей восстания мобилизованных… — Надо было заменить на «мятежа», — буркнул про себя беспокойно перебиравший карандаш в руках Иван Боговой. Шатрова прилежно записывала. 15:30— И я всё-таки ещё раз хочу заявить, что преступно… просто преступно неправы те, кто говорят, что лучше хоть с чортом, лишь бы против большевиков! — голосил с трибуны Гиацинтов. Ему выступать, кажется, понравилось, теперь он при обсуждении каждого вопроса со словом лез, и даже менее косноязычен стал, начал говорить глаже, уверенней. Боговому, видел Романов, это уже не нравилось: он хотел, чтобы выступали другие, чтобы в стенограмме были их заявления о поддержке советской власти. Боговой недовольно посмотрел на Гиацинтова. — Товарищ Гиацинтов, вы закругляйтесь уже, — перебил он оратора. — А то я лимит на выступления установлю. — А… — сразу смутился Гиацинтов. — Да я… конечно, конечно. — У нас песочных часов нет, — шепнул ему через стол Щипунов. — Были же! — так же шёпотом возмутился председатель. — Посеяли… — развёл руками Щипунов. 16:00— Усть-Вага пала! Березник пал! — Романов не видел, кто принёс эту весть в зал заседаний: он как раз выходил, а когда вернулся, зал уже бушевал: несколько делегатов подскочили к президиуму, крикливо наседали на председателя. Боговой, вскочив с места, вытащил из кармана пиджака наган, высоко выпростав руку, бахнул в потолок. — Все по местам! По местам, сукины дети! — грозно закричал он. Мимо стоявшего в дверях Романова попытался выскользнуть наружу кто-то из смолокуров. — Держи его, Андрей! — закричал военкому Боговой. — Вася, помоги! Пришлось и отталкивать беглецов, и хватать их, затаскивая обратно в зал, и самому стрелять в осыпающийся штукатуркой потолок. Наконец, делегатов более-менее удалось утихомирить. — Никто отсюда до окончания съезда не уйдёт! — коршуном оглядывая зал, охрипло орал председатель. — Никаких больше перерывов! Если кому нужно ссать, ссыте в угол! Шатрова испуганно озиралась на Богового, не понимая, записывать ли ей и эти его слова в стенограмму. 16:30У закрытых на ключ широких белых дверей зала стояли двое красноармейцев, снятые Романовым с поста у входа в здание. Это помогло: при виде бойцов делегаты снова присмирели, из помещения уже не рвались, сидели как заключённые, понуро слушая бубнёж Богового из президиума, послушно поднимали руки за. В дверь постучали — сначала деликатно, потом настойчивей, потом из-за двери глухо донёсся чей-то требовательный голос. — Говорит, какой-то Сибирцев, — сообщил Романову красноармеец Федотов, подойдя к президиуму. — Сибирцев — это телеграфист, — пояснил Василий Боговой. — Я узнаю, в чём дело. Он поговорил с Сибирцевым через дверь и, вернувшись, сообщил, что телеграф не работает: нет связи ни с Березником, ни теперь уже и с Вельском. — Похер, пляшем дальше, — решительно сказал Иван Боговой. Всё это уже напоминало дурной сон: превратившийся в пародию на самое себя съезд, мечтающие удрать с него делегаты, запуганная стенографистка, ценное время, уходящее на то, чтобы бесцельно сидеть в президиуме вместо того, чтобы готовиться к ночному бою, исступлённые крики Богового, который пёр к завершению съезда как бегун-марафонец, ничего вокруг себя уже не видя и не соображая, и во всём этом сквозила какая-то чудовищная бессмыслица, особенно если подумать, что за окном этой палаты умалишённых — мирно занимающийся своими очень осмысленными будничными делами городок, что под окнами проезжают возы, что на лугах за городом крестьяне выходят на сенокос, что торгуют где-то лавки, открыты трактиры, проходит служба в монастырской церкви — а тут орут друг на друга буйнопомешанные. Но смысл в этой дикой комедии всё же был — нельзя было уйти со съезда сейчас, распустить всех по домам, не приняв резолюций, — такое бы показало всему городу, сидящим в лесу ракитинцам, плывущим вверх по Ваге интервентам, что советская власть в панике, что она, бросая всё, бежит, не завершив даже собственный съезд; и потому нужно было сохранять лицо и довести съезд до конца, пусть хоть такой, превратившийся в чёрт-те что. — Приступаем к поимённому голосованию, — ледяным голосом произнёс председатель. — Все помнят процедуру: сначала президиум, потом первый ряд… 17:00Всё. Завершили. Двери открыли, делегаты облегчённо расходились. В голове чугунно гудело, как после попойки, в ушах плясали не связанные друг с другом обрывки чужих фраз, тупо и противно ныло в области сердца — опять давала знать рана. Зал почти опустел: красноармейцы Федотов и Тимонин, уставшие весь день стоять на посту, расселись на делегатских стульях. Щипунов собирал бумаги с покинутого стола президиума, Василий Боговой убежал на телеграф. Иван Боговой стоял над Шатровой. — Всё это надо будет перебелить к вечеру, — показывал он на кипу исписанных стенографическими загогулинами листков. — К сегодняшнему? — оторопело переспросила та. — Нет, после дождика в четверг! Конечно, к сегодняшнему! — Я не успею, Ваня… — подняла она на председателя умоляющий взгляд. — Успеешь, Катенька, успеешь, — с ласковой угрозой отвечал Боговой. — Сейчас мы с тобой здесь сядем, и ты всё это перебелишь, а я скажу, где что поправить. А за дверьми зала Романова уже нетерпеливо поджидал Гиацинтов. — Товарищ военком, — начал он, — а мне-то как? Мне-то что теперь делать?
-
Всё это уже напоминало дурной сон: превратившийся в пародию на самое себя съезд, мечтающие удрать с него делегаты, запуганная стенографистка, ценное время, уходящее на то, чтобы бесцельно сидеть в президиуме вместо того, чтобы готовиться к ночному бою, исступлённые крики Богового, который пёр к завершению съезда как бегун-марафонец Абсолютный реализм происходящего и прекрасные эпитеты. Настоящее мастерство слова!
-
Ну да, Гамлет неплохо вышел.
|
-
Чот вспомнилась лестница из Митол Гир...
-
На седьмом этаже будет клёво. Одиннадцать. На восьмом этаже раздают коктейли. Двенадцать. На девятом играет джаз. Тринадцать. На десятом выход отсюда Самоубеждение - хорошая, правильная политика!
-
«Как же ты дожила до этого дня, такая дохлятина»
Наверняка, в сияющем мире будущего не покупатель носит покупки, а покупки - покупателя
|
- Бжик. - Покатал на языке. - Ну пусть, спасибо. Глянулся в зеркальце, надеясь, что многое прояснится и параллельно слушая Полтоса-Фиделя. Ого-го, и это я много говорю? Хе-хе. - Ого ты гладко стелешь. Круто! Рюкзак и наниматели, чуется мне, нам сейчас совсем до пизды. Если ты уверен в другом, - Осторожно добавил, чуть подумав. - То скажи, чтобы нам потом резко решать это не пришлось. В смысле, договариваться, конечно. Дальше прост может быть не до этого. - Насчет того, что пешком мы отсюда вряд ли уйдем - ты наверняка прав, и это хуево. Но опять же, чего башку забивать. Надо побольше вызнать и не встрять никуда, а мы пока не особо продвинулись и не понимаем ни черта. Придумаем чего-нибудь, нормально все будет. - По поводу людей. Гасить напропалую всех встречных нам сейчас вредно. В идеале - поймать кого из местной обслуги, обезвредить, расспросить. Это будет вообще шикос. А так... Если тут света нет и все такое опасное-лабораторное, то у людишек здесь наверняка проблемы посерьезнее, чем мы. Не знаю точно, канеш, но кажется мне, что с любыми людьми мы сейчас заодно будем. Не повод в десны лобзаться, да, но лучше вначале поговорить. Под прицелом твоей пушки и с мачетом у их горла, ага. В шлеме поковырялся, пока все остальные себе физкультминутку устроили. Сам, бровь приподняв поначалу малеха, решил все же присоединиться. Рюкзак тяжеленный встряхнул на плечах, присел пару раз, в темноту коридора уставился пронзительным взглядом. - Я скажу ребятам кратко - делай по утрам зарядку! - Пробормотал под нос какой-то дебильный слоган, вдруг всплывший в голове. Смешно, но, бля, не до смеху. Потоптавшись еще чуток, решился сказать мужикам про тень и мысли - а то вон, Фидель дофига умный оказался, наверняка ща будет катать в башке. - Я тут это... В общем, не знаю, хуйня или нет, но про тень ту и, видать, похожую всякую хуйню лучше без лишнего повода не говорить и не думать. Не потому, что я ебанулся, нет. Кровь из носа ливанула, когда про нее вспомнил. И подступает опять, если снова думаю. не из-за ссыкливости - визжать как сучка от картинок в голове, видите, не визжу. Само. Фи-зи-о-ло-ги-че-ски. Что-то здесь не так, и не с башкой у меня. Чуйкой чую. Смутился малеха, представляя только увиденную рожу с этим неловким выражением.
-
- Я скажу ребятам кратко - делай по утрам зарядку! +++
-
Рассудительность, смесь авантюрности и осторожности и, как всегда, чудеснейший стиль общения и фразочки!
|
|
|
|
-
Однако внезапно. Безымянный техник готов превозмогать.
-
Интуиция и здравый смысл в один голос подсказывают – медлить нельзя
"+", однозначно
|
|
Фрайденфельдс уже подбежал к крыльцу дома, обогнул сваленного первым из пулемёта и сейчас распластавшегося в грязи двора китайца, как дверь на крыльцо распахнулась, и оттуда вывалились, как пьяные, трое — скособоченный, кривящийся от боли Живчик, поддерживающий его Максим Шестипал и поспешающий за ними Рахимка.
— Ай, бля! Ай, штык те в глотку, полный ход и лапти кверху! — сквозь зубы ругался Живчик, зажимая рукой бок чёрного бушлата. — Шапка, шапка забыл! — за его спиной верещал Рахимка с бескозыркой в руке.
Трое скатились с крыльца, а внутри всё стреляли, били, кричали: Фрайденфельдс поспешил туда, чуть не запнувшись о приподнятый порог. За порогом были светлые сени с широким окном против входа: окно было разбито, с гребёнкой осколков на рамах, с сорванными занавесками. Всё было загажено: по полу рассыпались осколки стекла, у стен свалены были тряпки, шинели, покрывала, половики какие-то — вроде как спальные места, и всё окровавленное, скомканное. Рядом — размотавшийся бинт с кровавыми пятнами, расколотый горшок, керосинная жестянка, миска с остатками еды, лужица блевоты. В конце сеней, у окна, — пара дощатых ящиков с трафаретом «Моск. Зем. и Гор. Союзъ 1916». В середине коридора тёмно-золотые, из старых сосновых брёвен, стены были опалены, дальше по стенам тянулись длинные светло-рыжие щербины от гранатных осколков. Пахло тут всякой дрянью, но химического запаха гранатного дыма не было — кидали гранату не только что.
Прямо напротив входа круто шла вверх лесенка: по ней как раз с обезьяньей прытью забирался кто-то — Фрайденфельдс увидел только стучащие по ступенькам грязные сапоги да полы шинели. У ближней ко входу двери направо стоял длинноволосый калужанин Илюха и, задрав ствол трёхлинейки, в замкнутом пространстве звеняще, оглушающе громко палил в дощатый настил полатей в горнице — дёрнул затвор, хотел выстрелить ещё раз, но винтовка пусто щёлкнула. Илюха, встав за косяк, полез в патронную сумку и заметил командира.
— На печке засели, командир! — дико зыркая на Фрайденфельдса, крикнул он. — Гранату надо!
Фрайденфельдс осторожно заглянул за косяк низенького дверного проёма: пробитые пулями серые доски полатей сверху, ведущая на них лесенка. Под полатями за рядом кадок — белая стенка печки, вся в нацарапанных и углём намалёванных иероглифах. Дальше — обычная русская горница, только и здесь — загаженная, как в притоне: все окна разбиты, занавески сорваны. Стол покрыт скатертью — праздничной, белой в вышивке, вся скатерть в жирных грязных пятнах. На столе — консервные банки, деревянные миски с палочками для еды, кружки, блюдца, фаянсовые чашки. В середине стола — опрокинутый большой самовар и лужа воды под ним, стекающая на пол. Разбитый заварочный чайник на полу, горка мокрого чёрного чая вывалилась на половицы. В углу над столом божница, так это, кажется, у русских называется, — почернелые, судя по всему, очень старые иконы под белым полотенцем: нетронутые, даже с горящей лампадкой в красном стеклянном стакане. В другом углу над лавками — разбитое пулей, трещинами пошедшее зеркало, а под ним — распластавшийся на полу мёртвый китаец в полосатой рубашке на завязках, бесформенных ватных штанах, опойковых сапожках со стёртыми добела подошвами.
Сверху (похоже, что действительно то ли с полатей, то ли с печки) орали по-китайски: — Women yao zuo shenme ne?! Tamen yao gesha women a! (Что нам делать? Они нас убьют!) — Mei banfa, jiu jixu sheji ba! (Что тут делать? Стрелять!) — истерично вопил другой голос. — Ni hai you zidan ma? (Патроны у тебя ещё есть?) — Hen shao le! Jixu sheji! (Мало! Продолжай стрелять!)— сверху грохнула трёхлинейка, пуля прошила доски полатей и выбила щепки из дверного косяка рядом с перезаряжавшим винтовку Илюхой: тот отпрянул подальше от проёма, быстро и нервно выдохнул.
Фрайденфельдс коротко оглянулся и увидел, как из прохода в скотную часть дома в сени вбежал запыхавшийся Тюльпанов со своим карабином в руках — и как раз, как он подбегал, распахнулась ещё одна дверь справа, и оттуда появился ходяшка — совсем юный, тощий и горбоносый, с забинтованной головой. В руках у него была большая, с серебряным окладом икона — он держал её перед собой, как на крестном ходу, пучеглазо таращаясь на вскинувшего карабин Тюльпанова.
— Wo shi jidutu! (Я христианин!) — отчаянно выкрикнул китаец. — Yesu Jidu! Maliya! (Иисус Христос! Мария!)
Тюльпанов так и остолбенел. Илюха перезаряжал патроны. На дворе сквозь зубы матерился Живчик. В дальней от входа комнате что-то кричали, кого-то били, по потолку топали шаги, хлопнула дверь в скотной половине дома.
Мухин
— Красная Армия? — с ужасом просипела девушка. — Вы заодно, что ли? — С кем? — не понял Нефёд. — С ходяшками? Ты чего, какое заодно-то? — Так они тоже Красная Армия! — едва разборчиво прохрипела она, указывая рукой на хутор, от которого доносились крики и стрельба. Девка, может, и хотела бы закричать, но сорванный голос её был еле слышен, звучал как через прореху, надсадно, с сухим присвистом и клёкотом. — Кто, ходяшки? — не поверил Нефёд. — Ну нет, это ты врёшь чего-то.
Седой тем временем пошёл обыскивать лежащего в осоке китайца, а Дорофей Агеев тут же за ним. Подойдя, Агеев сразу же взял мертвеца за голень, попытался согнуть его ногу в колене — не гнулась. Он чертыхнулся и, извернувшись и едва не падая, принялся прикладывать подошву своего разваливающегося сапога к подошве сапога китайца. — Ероша, — окликнул он брата, — посмотри, подходят мне? — Малы, — отозвался вылезающий из кустов Ерофей. — Тьфу, и в кого я только с такими лаптями! — досадливо сказал Дорофей. — Ну ты хоть примерь. — У меня добрые сапоги, — не оборачиваясь, сказал Ерофей. Он глядел сквозь заросли кустов в сторону хутора, откуда доносилась стрельба. — Вы, служивые, лучше мне помогите его на сухое вытащить, — обратился к ним Седой. — Велено обыскать. — Давай, Ероша, — согласился Дорофей, и они вместе потащили китайца, взяв его за ноги.
— Какой врё!… — злобно выкрикнула было девушка и зашлась перхающим кашлем. Нефёд подошёл, чтобы похлопать её по спине, но та, не переставая сухо, лающе кашлять, отмахнулась — не лезь, мол. — Тебя всё-таки как зовут-то? — спросил Нефёд, склонившись над ней, уперев руки в колена. — По… Поля… — сквозь кашель выдавила она. — Это что ж, Полина? — спросил Нефёд. — Аполлинария…
Из зарослей крушины появился припозднившийся Лёшка Петров — семнадцатилетний кронштадтский юнга, как Мухин, тоже питерский, с Охты, высокий и тощий, как жердь, с угреватым подростковым лицом и пробивающимися чёрными усиками. Лёшка был, конечно, делу революции предан, как балтийцу полагается, но вот только марафет любил пуще всякой меры — впрочем, тут в лесах марафета было не достать, и всё время на Обозерской, а потом во время лесных блужданий Петров ходил хмурый, всем недовольный. Кажется, во время вчерашних выборов-то он и за Фрайденфельдса не голосовал, а вписал, должно быть, Рахимку — ну так, назло всем.
— Ого! — удивлённо воскликнул Лёшка, увидев девушку. — Наше вам с кисточкой, барышня.
Та неприязненно оглянулась на него.
— Я назад не пойду, — прохрипела она, вскинув взгляд на Мухина. — Отпустите меня.
|
|
– Т-там рука в прозрачной колбе, – почти прошептала, давя в себе ужас, и все равно запнулась на первом же слове. – Мутировавшая рука, с глазами и п-пастью, – договорила все-таки, но даже не вполголоса, тихо. И снова запнулась.
Пистолет обратно на предохранитель поставила, кобуру на поясе поискала, чтобы руки освободить – все равно стрелять в такое вот, подумала, смысла не было бы – только разозлишь. С пола снова поднялась, чуть качнувшись – колени дрожат; на стену спиной оперлась, жестом приглашающим «командиру» на сумку указала, мол, «бери, неси, если хочешь», а сама к противоположному краю комнаты вдоль стеночки отошла, и фонарем нашлемным на сумку безотрывно – не хватало еще только, чтобы оно наружу сейчас вылезло, в темноте.
Так, думай, что там было дальше? Скрипты, порты, логи. Скрипты, порты, логи. Скрипты, порты, логи – это знакомое представление о мире – видишь перед собой как темно-зеленое в клеточку одеяло, в которое хочешь завернуться ото всех реальных и придуманных кошмаров. Мир, который, как будто, знаешь; мир который, как будто, можешь контролировать. Совсем не то, что сейчас вокруг – не темная тесная комната с жуткой хищной хреновиной в черной сумке, темная тесная комната без какой-либо уверенности в том, кто, что, где, как, зачем и почему. Повторяешь одни и те же мысли в голове, будто хочешь распробовать вкус; повторяешь, пока сознание не зацепится за что-то и не выдаст еще одну вспышку.
-
Скрипты, порты, логи – это знакомое представление о мире – видишь перед собой как темно-зеленое в клеточку одеяло, в которое хочешь завернуться ото всех реальных и придуманных кошмаров. Замечательно образно!
-
– Т-там рука в прозрачной колбе, – почти прошептала, давя в себе ужас, и все равно запнулась на первом же слове.
Не каждый день такое увидишь, да
|
|
-
- Нож мой. Пистолет мой. И ты тоже мой, Санти., - ухмылку было не видно через защитный щиток. - Следующий раз будет в позе "наездницы". Правильно! А там уж мужчина пускай думает что хочет)
-
Теперь дожить осталось до "позы наездницы"
|
|
-
Вот я, допустим, Полтос, ты - Умник, а он вот, судя по всему - Штык. На лице, можно сказать, написано.ссылка
-
а он вот, судя по всему - Штык Ты, Владик, будешь Штык — потому что стройный…
-
Вот я, допустим, Полтос, ты - Умник, а он вот, судя по всему - Штык.
Определил пацанов
|
|
Стоять как дебил, тоже не сахароза в пайке у наемника. Но уже значительно лучше, иллюзия боеспособности и свободы выбора хотя бы появилась. Припомнил как недавно буквы сквозь тьму проступили: поперек зрения белым трафоретом; сначала решил глюки от нервяка – теперь вот засомневался. Может у меня в глазах чего хайтековское привинчено, но не прошитое толком? Как бы не рвануло к чертям. Выдохнул воздух диафрагмой, как учили. Чтобы успокоится.
Взвесил автодробы в руках, сразу потеплело на душе, мысли лишние отгоняя. Свое же, родное. Убойная парочка. Улыбнулся. На плечи оба закинул, не решаясь выпускать оружие из рук в этой странной ситуации амнезийной суперпозиции. Темно, холодно и провалы в памяти размером с галактику.
"Если так подумать, то дёргаться теперь, ничего о себе и окружении не зная – архиглупо, – размышлял вооружённый и забронированный по самую макушку, условно контуженный на голову человек, покачиваясь с пятки на носок, – Могло так выйти что я не только память посеял, может ещё и в пространстве перенесло аварией. Или боевым коктейлем перезлоупотребил, а теперь вот пошел отходняк с глюками и потерей всего сразу: зрения, слуха и памяти." Помолчал ещё размышляя над вариантами.
– Интерфейс управления... активировать, тепловизор, темновиденье, режим дополненной реальности, автопереводчик, смена языка, боевой режим. – произнёс вслух, хриплым голосом монотонно пробуя разом – все команды пришедшие на ум и глаза немного напрягая, бровями играя. Жужжало же что-то там, надо только понять как управлять. Рискованно конечно, но надо.
Закончил говорить и сразу присел, а после в сторону отшагнул пару раз, по крабьи. На звук голоса навестись дело совсем плевое, а может он тут совсем и не один при оружии? Остро не хватало дополнительной киберконечности. Руки автодробами полностью заняты. А если в бою нос там под шлемом зачешется? Или хвататься придётся за что попало, выкидывать тогда что ли отличные дробовики?! Или как сейчас: на тебе железа немерено, а тебе надо равновесие сохранять и двигаться.
"Если от наркоты приход, должно попустить со временем" – подумал не ощущая, впрочем, особого дискомфорта в теле, кроме холода. Нужно было пытаться вспоминать, причем начинать с чего-то маленького и привычного. Например, заряжал ли я сегодня Левый с Правым? А то курок нажмешь, приготовишься к отдаче и хрена! Барабаны пустые, предохранитель взведённый. Облом – полный.
-
Прелестные мысли, правильные действия. И разумно, и забавно, и читать приятно.
-
Перечитываю ветки. Отличный, все же, Матео.
Nos vemos, амиго!
|
ВаряДа позвонил Валентин, конечно, позвонил — сразу же на следующий день и, разумеется, предложил увидеться, звал кататься на лодках по Ярмарке. Там целая компания собирается, говорил он, молодые люди с барышнями, и вообще, раз уж с карнавалом ничего не вышло, то упускать прогулку на гондолах никак нельзя. Баркаролы, конечно, будут, — обещал Валентин сквозь шорохи и трески в телефонной трубке, — и вообще всё будет жутко весело, обязательно приходите, Варечка! Нижегородскую ярмарку, расположенную на низком берегу стрелки Оки и Волги, каждую весну заливало половодьем, и катание на лодках по затопленным улицам города-призрака было обычной забавой нижегородцев. Но, хотела Варя пойти или нет, у неё всё равно не получилось бы: нужно было ехать с отцом в Гороховец. В этом городке была верфь, где закладывали отцовскую нефтеналивную баржу, новейшей конструкции и самую большую в мире*, и вот Варе теперь нужно было ехать на церемонию закладки. Без Вари в этот раз обойтись было никак невозможно — танкер, как называл это судно инженер Шухов, было решено окрестить «Святой Варварой», и по пути в Гороховец за завтраком на палубе Шухов шутил, что в первый рейс в следующем году «Святую Варвару» следует выпускать на буксире «Вари» — одного из первых грузопассажирских пароходов отцовского флота. На Гороховец ушёл целый день: серым туманным утром выехали на отцовской «Боярыне Морозовой» по Оке, вернулись поздним вечером. Городок был маленький, деревянный и бедный, и тем страннее оказалось увидеть на берегу Клязьмы огромную, очень грязную верфь: китовьи брюха недостроенных пароходов и барж, железные ворота портальных кранов, подъездные железнодорожные пути в паровозной саже, чадящие трубы металлопрокатных цехов, грязные их окна в свинцовых переплётах. Открытый док под постройку «Св. Варвары» ещё пустовал, весь в лужах, досках, бочках, штабелях брёвен, и напротив дока был сооружён украшенный лентами и флагами помост. Это другая верфь, но тоже примерно из тех же мест и того же времени. С помощью инженера Шухова Варя под аплодисменты и бравурный марш местного военного оркестра разрезала пневматической гильотиной услужливо поднесённый рабочими блестящий стальной лист, и на том её участие и окончилось. Ещё говорили речи: Варя стояла на помосте с отцом, инженером Шуховым и местным начальством и оглядывала собравшуюся снизу темнолицую, бедно одетую толпу рабочих. Шухов воодушевлённо рассказывал им о том, что проект им предстоит небывалый, что судов такого рода в мире ещё никто не делал, рабочие внимательно слушали, а Варя глядела на них и понимала, что вот этот бедненький серый пиджак на плечах молодого парня с обожжённым лицом, может, её ровесника, — это его лучшая, выходная одежда, что вот эти стоптанные сапоги тщательно начищены ваксой, а линялая косоворотка под пиджаком выстирана именно по случаю — и вот она стоит такая чистенькая, в красивом белом платье и широкополой шляпке, с зонтиком на помосте перед ними, теми самыми, о которых рассказывала Панафигина, которые работают за двадцать рублей в месяц, и вся их жизнь проходит здесь — в нищете, в тяжёлом, беспросветном труде, среди запахов креозота, угля, железа, краснокирпичных стен… — Они, кстати, как у вас, не бузят? — уже после завершения церемонии походя спросил отец у директора завода. — У нас поди побузи, — важно ответил тот. — На Первое ничего не будет? — Не дадим, будьте покойны, Дмитрий Васильевич, — отвечал директор, и было ясно, что это только с отцом директор так добр и вежлив, что Варю он почтительно величает по имени-отчеству только потому, что её отец — крупный клиент его завода, а будь она вместе с этими несчастными бедными людьми… и тут с яростным восторгом понималось, что и она будет по ту сторону, что Первомай, маёвка, на которую они с Гертрудой идут, уже скоро, и теперь уже пропустить первый нелегальный митинг в своей жизни было никак невозможно. ГертрудаПредложение оставить Варю в Нижнем на пару лет Сироткину очевидно не понравилось: он нахмурился, подозрительно посмотрел поверх пенсне на Геру. Было понятно, о чём он думает, — ну конечно, захотела остаться в доме ещё на пару лет, другое такое место ведь ещё поди найди. — Нет, — хмуро сказал Дмитрий Васильевич, — это даже не уговаривайте. Годы её золотые, терять на то, чтобы по хозяйству возиться, нечего и думать. Это-то всегда успеется! Учиться надо ей, учиться! А вам я, Гертруда Эдуардовна, рекомендацию хорошую выпишу, за это не волнуйтесь, место любое с моей-то рекомендацией найдёте, — смягчившись, добавил он. — Варечка-то в вас души не чает. Всё хмурая она чего-то ходила, пока вас не было, учиться перестала совсем, а вы появились, так она теперь и учится лучше, и повеселела сразу. А подражает-то вам как, а! — Сироткин умильно улыбнулся. — Вы вот эдак что-то скажете, и она на другой день за вами следом, я уж приметил! Эх, раньше бы нам вас найти! На этой восторженной ноте разговор и завершился. А через пару дней, заглянув к Фейтам (без Вари, та с отцом была в Гороховце на церемонии закладки «Святой Варвары»), Гера узнала две новости — во-первых, что Фейт уезжает из Нижнего, а во-вторых, что наконец-то после четырёх месяцев открывается Народный дом, где теперь будут собираться эсеровский и эсдековские комитеты. — Ничего опасного, — говорил Лазарев, сидя на белом зачехлённом диване в опустевшей, сразу какой-то нежилой, неуютной гостиной: Фейты уезжали завтра и уже всё упаковали по узлам и коробкам, сиротливо расставленным по полу. — Губернатор, конечно, знает, где мы будем сидеть, но нынешний Фредерикс — это не прежний наш Унтербергер, он революции как чёрт ладана боится, в либерала играет. Он ведь сам Народный дом и открыл, нас задобрить пытается. А нам это только на руку, мы не препятствуем. Кстати, маёвку мы тоже проводим там рядом, у винных складов. — Всё-таки нехорошо, что в этот раз город отдельно, а Сормово отдельно, — обернулась Панафигина, с папиросой стоявшая у окна. — Вы, Елизавета Михайловна, чувствую, всё к большевичкам дрейфуете, — по-старчески дребезжаще рассмеялся Лазарев. — Лопата тоже на совместном митинге настаивал. Нет, совместный митинг точно бы разогнали, а так безопасней. — Разгона-то бояться! — фыркнул Ашмарин. — Витенька, разгона никто не боится, — терпеливо принялся объяснять Лазарев. — Но вы, Витенька, не чувствуете текущего момента. Кабы был прошлый октябрь месяц, тут и разговору не было бы: конечно, надо всем вместе собираться. А сейчас? Рабочие ещё от зимних репрессий не отошли, все забитые, перепуганные: разгон их только дальше от революции оттолкнёт. А нам нужно, чтобы они потихонечку, помаленечку снова начинали верить в себя, что нас много, что мы можем собираться на митинги… — Вот и надо было на единый! — упрямо сказал Ашмарин. — Витя, всё уже решено, — назидательно сказал Лазарев. — Вы можете ныть сколько угодно, но дело от этого не поменяется: сормовцы получат свои листовки, рабочие города свои. И тем более, после митинга у нас ведь с эсдеками будет что-то вроде новоселья, отпразднуем, так сказать, возвращение себе Народного дома, заодно и Первомай отметим. — Что, неужели эсдеки с нами праздновать будут? — не поверил Ашмарин. — А чего же? Народный дом всё-таки наш общий, отчего бы не отметить вместе? Кстати, Гертруда Эдуардовна, вы тоже обязательно приходите! И Варю с собой берите, как мы без неё и вас? КонстантинЧем больше Константин работал в этой подпольной типографии, тем яснее понимал: долго она не протянет. Действительно, место выбрали хитрое — наглость, с которой разместили станок в оранжерее, отделённой от оживлённой улицы лишь кирпичной стеной двора, могла вести власти в заблуждение, но лишь на какое-то время. Ещё месяц, другой — и накроют, понимал Константин. Где-то через неделю после того, как за литературой в первый раз пришли Гера и Варя, прозвучал первый звоночек: в лавку вошёл пузатый, щекастый городовой и поинтересовался, что это там во дворе так стучит. К счастью, у Лазарева был готов ответ — стучит, сказал он, насос. В оранжерее действительно был подключенный к артезианской скважине бензиновый насос, он и правда стучал при работе. Звук его, конечно, был непохож на железный лязг станка-американки, но городового объяснение устроило. «По ночам потише только, а то люди жалуются», — назидательно сказал городовой и ушёл. Теперь работать приходилось не так яростно, не раскачивать педаль ногой так, чтобы она потом как бешеная с минуту своим ходом скакала вверх-вниз, а плавно нажимать, плавно опускать — так выходило тише, но и куда медленней. Впрочем, на то, чтобы работать с прежним задором, уже не оставалось сил — каждый день был как марафон, мышцы ног уже и болеть перестали, только с утра (которое у Константина теперь чаще начиналось во второй половине дня) придавливала чугунная, неподъёмная усталость, и каждый раз казалось, что вот уж сегодня, Костя, ты точно не встанешь и к станку не подойдёшь — причём так казалось ещё некоторое время уже у станка. К ночи усталость проходила, но всё чаще на место ей приходило новое, странное и пугающее чувство: где-нибудь в два часа ночи, работая в освещённой тусклой керосинкой оранжерее среди чёрной листвы и серых в полумраке цветов Константин в очумелом, туманном беспамятстве, в ворохе лоскутов бреда, в которых веретеном назойливо крутился какой-нибудь обрывок песни или стиха, вдруг ощущал лёгкую тошноту, а затем будто расщепление с телом, действовавшим как приставленный к станку автомат: нога жала на педаль, руки перекладывали четвертинки бумаги, и на какой-то миг появлялась совершенная, бесспорная уверенность, что если сейчас захотеть остановиться, убрать ногу с педали, это уже не получится. Всякий раз, завершая работу и укладываясь на рассвете спать в гудящем, не дающем думать изнеможении, стоило усилия понять, что в этой работе есть смысл, что это не сизифов труд, что это важно, что без этой адской каждодневной работы у комитета не будет литературы, невозможна будет агитация, труд и борьба десятков товарищей на заводах, в полках, на пристанях пойдут прахом. И чем ближе к Первомаю, тем яснее Константин понимал — у них получилось: даже если типографию сейчас накроют, она уже оправдала себя: брошюры больше не печатали, их хватало с запасом, весь первомайский тираж листовок (пятьдесят пять тысяч экземпляров, не у всякой газеты такие тиражи!) был готов и передан Варе с Герой. Всё остальное уже зависело не от него — свою часть Константин сделал. Тридцатого числа, закончив последнюю партию, даже получилось отдохнуть полдня — и странно было без дела обессилено лежать в пыльной захламлённой гостиной Лазарева на продавленной оттоманке и пусто смотреть в потолок: мысли сами, будто на пружине, возвращались к станку, и когда взгляд останавливался на часах-кукушке, Константин машинально подсчитывал, что вот он пролежал два часа, за которые мог бы напечатать экземпляров пятьсот, и лишь потом осознавал, что печатать уже ничего не нужно. К этому моменту он не выходил из дома Лазарева уже шесть недель. И вышел только утром первого мая. 16:00 01.05.1906 Винные склады у Острожной площади, Нижний Новгород
Вряд ли для выхода из добровольного заточения Константин мог бы выбрать день лучше — не просто революционный праздник, день свободы, а ещё и тёплый, яркий, совсем летний день. Воздух был пересыпан солнечной пылью, по углам резко лежали тени, по тротуарам тянулись тонкие пляжные наносы песочка после стаявшего снега. Пахло особым весенним запахом, с тёплым ветром и привкусом дымка от костров, которые жгли во дворах, плыли волнистые отражения в витринах, и тонкие жилки калейдоскопом сверкали в глазах, когда солнце быстро мелькало в кронах деревьев справа и ползло сияющей лужицей по металлическим буквам вывесок слева. Выйти из дома Лазарева оказалось безопасно — плотненького низенького филёра, которого Константин частенько видел дежурящим напротив входа, не было. Наслаждаясь свалившейся на него свободой, Константин провёл в городе день, а к четырём часам направился на окраину, к Острожной площади, на которой стояла тюрьма, где ему довелось просидеть три месяца, и Народный дом, где он в прошлом году не раз бывал — там тогда собирались все комитеты революционных партий. Тюремный замок Острожная площадь и Народный дом на заднем плане. Маёвка собиралась, конечно, не на самой площади — такую демонстрацию непременно бы разогнали — но вокруг площади было много подходящих для сходки мест: лесные склады, кладбище, винокуренный завод. К нему-то Константин и направился. Ещё на подходе Константина встретил чернявый прыщеватый паренёк в потёртой, с рыжими пятнами старой кожаной куртке, с надвинутой на глаза кепкой и папиросой в зубах. Этого по-еврейски толстогубого, черноглазого шкета Костя знал, он с ним в прошлом году имел дело, когда осенью работал в Сормове, готовя восстание: Генка Ягóда, четырнадцатилетний сын часового мастера Гирша Ягоды, с фартовыми замашками и смутной, дремучей мешаниной Маркса, Бакунина и Фурье в башке. В революцию его привёл старший брат Миша: вместе с ним Генка работал в эсдековской типографии, а потом Мишу на сормовской баррикаде застрелили казаки, — Костя всё это видел и сам помогал Генке оттаскивать труп в столовую, где размещался штаб. После этого Генка ещё сам палил из браунинга брата по казакам, вопя с баррикады на них матом, но, кажется, ни в кого не попал, только расстрелял ценные патроны. Сам Генка был то ли эсдеком, то ли анархистом — кажется, он сам не до конца понимал. — Здорово, арестант, — прогнусавил Генка, перекатывая в губах папиросу, подозрительно оглядывая из-под кепки пустой переулок за спиной Кости. Руку он держал в выпирающем кармане куртки: стало быть, братов браунинг был всё ещё при нём. — Давно тебя не было видно, мы думали, ты всё на киче сушишься. Извини, обязан спросить пароль. Константин назвал пароль — «Солнце свободы», и Генка указал ему на проход во двор завода. Там, на заросшем бурьяном обширном пустыре, у закрытого склада со штабелем ящиков пустых бутылок, брошенными бочками и хребтами колотого кирпича в пыли, уже собирались рабочие. Склады те самые, тут всё аутентично. Людей собралось не очень много — несколько сотен, сосчитать было сложно, но двор не был заполнен рабочими до отказа, как в прошлом году: здесь собирались не первый раз, место было удобное — подходы со стороны города хорошо просматривались, а из двора было несколько неочевидных выходов на склады и пустыри, через которые можно было разбежаться, если нагрянут жандармы. Но жандармов не было, и вообще маёвка пока походила больше на пикник — рабочие больше не стояли, а сидели группками, кто на корточках, кто на подстеленном платочке, кто на земле или дощатом ящике от бутылок, и красных флагов не было. Нет, не то уже было, как в прошлом году, с красными флагами ходить уже опасались. С бугра выступал незнакомый Косте рабочий, энергично размахивавший картузом в кулаке. — Товарищи! Товарищи! — кричал он срывающимся голосом. — А вот о вычетах нужно сказать! Что с вычетами — беда прямо-таки! Администрация нагло и… и бесстыдно пользуется ими, чтобы сбивать с наших трудовых боков жалованье! Сормовичи сколько лет воевали за копейку** и победили, а нас тиранят придирками, вычитают уже по гривне за каждое нарушение, а мы терпим?! — Костя! Костя! — закричали расположившиеся на ящиках в углу двора Панафигина и Колосов, первые заметившие пришедшего Константина. — Идите к нам! — Вот он, наш герой! — Лазарев с кряхтеньем поднялся с ящика, приветственно похлопал Константина по плечам. — Товарищи, я должен вам сообщить, что за эти несколько месяцев Константин сделал для нашего дела, может быть, больше, чем мы все вместе взятые! — О подробностях не спрашиваю, но, кажется, догадываюсь, — протянул руку Константину незнакомый рослый парень в подпоясанной косоворотке, с бритым черепом и окладистой, как у купца, чёрной бородой. — Познакомься, это Георгий Евстигнеевич Шаховской, наш человек в Арзамасском уезде, — представил его Лазарев. — Как, кстати, у вас с распространением? — Да чего там говорить… — досадливо махнул рукой Шаховской, присаживаясь на ящик. — Пару десятков листовок раздал, кое-что раскидал по ящикам, остальное еле успел в печку сунуть. В Нижний буду перебираться, на меня в селе уже урядник волком смотрит. Рабочий тем временем закончил говорить, и на бугор взобрался другой, солидный молодой человек, тоже бородатый, в тонких очках, прилично одетый. — Товарищи рабочие! — поставленным голосом начал он, рубя воздух рукой. — Как, может быть, вы знаете, я представляю Российскую социал-демократицькую рабочую партию, то есть, вашу, товарищи, партию, ту партию, которая последовательно и неуклонно выступает за интересы пролетарьята во всём мире. И сегодня, товарищи, я здесь с вами не просто поговорить пришёл, а пришёл вам рассказать о решениях, которые принял последний съезд нашей с вами партии, о решениях, которые направят нашу с вами борьбу… Этого оратора Костя знал — это был Лопата (по имени он был Василий, а настоящей фамилии Костя не знал), один из главных нижегородских большевиков. У большевиков он был кем-то вроде эмиссара, постоянно разъезжал по губерниям и заграничным съездам и восстание в Сормове пропустил именно поэтому — ездил в Петербург на какую-то партийную конференцию, зато и ареста избежал. — О, и Лопата тут, — развалившись на траве с руками за голову, заметил Колосов. — Должно быть, и больница вся с ним? «Больницей» в нижегородских эсеровских кругах называли большевиков — почти весь их комитет состоял из врачей, фельдшеров и санитаров, частью липовых: большевистский председатель комитета, Семашко, сам был известным в губернии врачом-эпидемиологом, вот и комитет подобрал под себя — одних своих коллег сагитировал присоединиться к партии, как зубного врача Невзорову, других трудоустраивал в барачную больницу, которой заведовал: кого-то, как студента-медика Позерна или фельдшера Савёлову, на реальные должности, иных, как Лопату или Цветкова, на фиктивные. Прозвище «больница» вообще-то, как Костя знал, придумали меньшевики, но эту насмешку большевики парировали, заявив, что если они — больница, то меньшевики, получается, мертвецкая. Называться мертвецкой меньшевикам хотелось ещё менее, чем собственным обидным названием (которого те тоже избегали, предпочитая говорить про себя «мы Мартовцы»), поэтому теперь больницей ленинцев звали в основном эсеры. — А Семашко как, ещё сидит? — поинтересовалась Панафигина. Семашко был арестован, как и почти все комитетчики обеих партий, в декабре, после восстания, и за главного в больнице остался Лопата, даром что был липовым санитаром. — Сидит, — печально откликнулся Лазарев. — За него залог просят три тысячи, таких денег у больницы нет. Лопата, говорят, в Стокгольм именно за тем и ездил, у ихнего Ленина денег просил — нет, не дал. — Жаль, — заметил Колосов. — Семашко человек толковый, хоть и эсдек. — Вениамин Егорович, — обратилась к Лазареву Панафигина, — а вы выступать будете? Лопата хорошо говорит, надо его перекрыть, а то все рабочие к больнице убегут. — Я потом, ближе к концу выступлю, — ответил Лазарев, — если сейчас лезть, больница как афронт воспримет. Споры начнутся, свара, вам оно надо? — Вот Ашмарина нет, он-то с большевичками любит поспорить, — сказал Колосов. — С большевичкАми или с большевИчками? — улыбнулся Лазарев. Все знали, что у Ашмарина роман с большевичкой Надей Олигер, что не мешало им на публике демонстрировать своё открытое неприятие конкурирующей партии и спорить о вопросах революционной борьбы. — А где, кстати, он? В Народном доме? — Да, готовит там всё. Как закончится маёвка, мы туда пойдём, хоть отметим праздник как следует, — Лазарев приподнялся со своего ящика, по-гусиному вытянул бритую шею, высматривая кого-то за спинами рабочих, и замахал рукой: — Варенька! Гера! Сюда, мы здесь!
-
Это не пост в игре. Это глава из восхитительной, увлекательной, интереснейшей книги, написанная с несомненным талантом.
|
Домой, она летела домой. Наконец то. Отсюда домой... От успеха, который казался таким важным, пока его не было. От легковесных и легкомысленных приятелей, которые легко и просто могут стать любовниками, но никогда не станут друзьями. От шумихи, вечной гонки и ежедневного подсчета числа подписчиков. Режиссеров, мнящих себя философами и живыми классиками. От своей любовницы, бывшей агентом, или, правильно, агентом, что была любовницей. Камер, освещения, суеты, надрыва и вездесущих помощников режиссеров. Фитнеса, витаминов, здоровой пищи, смузи и всей прочей голливудской фигни... - Наверное, я просто устала, - успокаивала себя Кинг, - немного. Ведь я еще не перешла на кокаин и антидепрессанты, как добрая половина молодых «звезд» обоего пола. Отдохну и вернусь. Займусь ударным ничегонеделанием. Поваляюсь на диване. Выпью пива с родителями. Темного, конечно. Поболтаю с мамой. Сыграю с папой в гольф. Отдохну, короче... И почему я не сделала это в прошлом году?! Или в позапрошлом?! Девушка летела домой и не могла себе признаться, что просто боится. Боится, что там, без нее, все изменилось. И никогда не будет так, как раньше. Может быть тот худощавый и какой-то нескладный фотограф, который спросил: " Девочка, а ты хочешь сниматься в кино", был, все-таки дьяволом, который ловко спрятал хвост в джинсах, а копыта в кроссовках Adidass?
В машине стало легче. Во-первых, несмотря на морозец Кенни открыла окно. Во-вторых, наплевав на все правила купила пару банок пива. Одну высосала почти сразу, а ко второй время от времени прикладывалась, во время дороги. Поэтому легко отнеслась к тому, что где-то свернула не туда. Двигатель заглох, вместе с последними каплями бензина, поэтому Кинг вылезла наружу, прихватив с собой сумочку и двинулась к домикам, чтобы спросить куда ее занесло и где тут заправка?
-
От успеха, который казался таким важным, пока его не было. От легковесных и легкомысленных приятелей, которые легко и просто могут стать любовниками, но никогда не станут друзьями. От шумихи, вечной гонки и ежедневном подсчете числа подписчиков. Режиссеров, мнящих себя философами и живыми классиками. От своей любовницы, бывшей агентом, или, правильно, агентом, что была любовницей. Камер, освещения, суеты, надрыва и вездесущих помощников режиссеров. Фитнеса, витаминов, здоровой пищи, смузи и всей прочей голливудской фигни... Очень ярко и образно, от самого сердца.
|
-
Человек открывает глаза, осматривая клубящуюся белоснежную массу вокруг, пронзаемую ритмичными багровыми вспышками. Что это, жизнь после смерти? Едва ли, человек определённо чувствует себя слишком отвратно для мертвеца. Хорошая градация для определения, жив ты или мертв.
-
Амнезийный реализм. Хорошо написано.
-
Без паники. Только без паники. Сохраняй спокойствие. Никакой паники. Всё хорошо. Всё замечательно. Всё в полном порядке.
):
|
-
Пока великие герои ищут смысл жизни, обычная наемница ищет нашлемный фонарь.
И это, такой, весьма спорный вопрос, так ли важен сейчас этот самый смысл: в темноте, пустоте, тишине, и прочее. А фонарик, вот, да
-
Боевая угроза? А я тут при чем? У меня пистолетик, а не пулеметик Правильное решение! Да и в принципе действия хороши: сначала разобраться, а потом уже заниматься самокопанием.
-
Наверное, самый интересный персонаж во всей игре.
|
-
Хорошее начало, внезапное и заставляющее сразу думать и действовать.
-
Welcome back, commander! Отличное начало, шикарная образность, интригует.
|
-
Красотка :D
-
Остального не помню, так что можешь не спрашивать, кончила я или нет. Восхитительный ответ!
-
Последовавший затем совместный стриптиз наоборот, был совсем не возбуждающим. Амнезийные модули, они такие. На старте - так вообще
-
Хорошая
|
-
Че такое "вторник", кстати? И кто я, типа, такой, чтоб меня это все куда-то настраивало и "вторниками" мерещило? Душевно)
|
|
|
Очередное деревенское событие Поллока ничуть не привлекло. Напротив, заставило подойти к окну и с раздражением задёрнуть занавески. Сами там разбирайтесь!
Оборачиваться к девушке не хотелось. Месть ей обещал, справедливость, исправление какое-то непонятное, будто бы даже расстрел этого француза что-то исправить может... Вот ведь! У линчевателей стиль мышления перенял? А как ей объяснить, что это совсем из другой юрисдикции человек? И надо ли? Всё равно не поймёт. Всё равно объяснения ничего не исправят.
Уиллем какое-то время стоял перед окном, задумчивый и смущённый. Наконец, развернулся чуть ли не рывком и, подойдя к столу, взял несколько карандашей, достал из сумки блокнот.
В полумраке думалось лучше, особенно ни о чём. Только ты и процесс, любой, всё своим чередом, всё как есть, без шелухи тревог и сомнений. Задёрнуть занавески ー отгородиться от мира. Постоять в тишине и раздумьях ー услышать себя и гостью. Взяться за карандаши ー раствориться в моменте. Пусть всё снаружи застынет, замрёт, надуется пузырём безвременья. Не уйдёт никуда сержант-насильник, не провалится под землю вся его рота во главе со своим циничным капитаном, и жители деревенские не исчезнут, не упустят шанса приметить мятое платье и синяки, посплетничать, разрушить кривотолками жизнь пострадавшей девушки. Нельзя выпускать её туда, а лучше бы не отпускать вовсе.
Уиллем присел рядом с притихшей жертвой войны и принялся рисовать, делясь каждым штрихом.
ー Смотри, это дом, ー говорил он и набрасывал угловатую сетку квадратов и ромбов, ー Целый город в дымной вуали.
Наивный лабиринт застенчиво прятался за трубами заводов на переднем плане, а небо наливалось свинцом, камнем, углём. Уиллем спешил добавить более весёлых красок:
ー А вокруг холмы, покатые склоны, крутые склоны, есть и обрывы. Белые шапки на горах вдалеке. Синие реки. Зелёные просторы. Солнце пробивается сквозь тучи, похоже на ваше? У нас всё такое... высотное! Легко забраться куда-нибудь и обозревать всю округу, не то что тут, в лесах.
Не хватало света, но так было даже легче. Он всё равно рисовал, отдавшись воображению, и не особо сверялся с бумагой. Рука с зажатыми меж пальцев карандашами словно жила своей жизнью. То же с прищуренным взглядом. То же со спокойным голосом. Неважно, что на платье или на бумаге. Неважно, что в памяти ー недавнее насилие или далёкая мирная жизнь. Важен момент, важно соприкосновение плеч, важна щекотка кончиков волос на сблизившихся шеях.
С французом они разберутся. Пригласят на пир и окружат вниманием, но не лаской, отнюдь. Уиллем отрядит четверых бойцов покрепче ー отвести в знакомый ему овин и избить на глазах его недавней жертвы. Лишь бы согласился прийти, а нет, так может запросить у Мишле отделение с конкретным сержантом во главе "этикета ради", чтобы русские не подумали о разногласиях между союзниками. Или ещё для чего-то запросить, оборону проинспектировать "незамыленным взглядом", так сказать. Пусть хоть один приходит, хоть с подчинёнными ー шотландцы будут готовы, даже если для этого придётся пулемёт в засаде припрятать. Прилюдно избить гада будет даже лучше, объявить тогда заодно насильником, уж это слово у того же Арновича вызнать можно будет. Пускай возвращается в свой стан посрамлённым!
Уиллем опомнился, увидев на рисунке слишком много острых углов и мрачных пятен. В какой-то момент вершины гор превратились в колючий забор, а дым из труб покорил небо. Людей в пейзаже так и не появилось. Люди Уиллему плохо давались.
Он со вздохом отложил свои наброски и выставил руку перед девушкой ладонью вверх, как при приглашении на танец. Было немного смешно и неловко, ведь оба сидели на полу, прислонившись спинами к стене. И всё же это финальное касание было единственным, что Уиллем мог сейчас ей дать помимо очевидного обещания.
ー Этот урод, ー комендант указал на портрет насильника, ー Он за всё ответит.
|
|
В первое мгновение Степан задумался, стоит ли поддаваться азарту Берса и соглашаться на его авантюрный план. Побег до наступления вечера мог легко обернуться десяткой проблем. Стоило одному из часовых сбежать или кому-то заметить горцев в городе, как об этом мгновенно узнают союзники или правительство. В лучшем случае кавалеристов быстро поймают и посадят уже под полноценный арест, предсказать же худший вариант было практически невозможно. Как поступит Чаплин, если узнает, что Берс устроил побег? Перенесет выступление или же усилит свой корпус дополнительными союзниками? Что будет делать Чайковский? Все это спутывало и без того шаткий план Миллера, не оставляя ему даже иллюзии контроля над ситуацией.
С другой стороны, без оружия горцы не станут ввязываться в затею эсера в принципе. Князь Эристов в этом вопросе был предельно ясен. Чем больше у них будет времени найти оружие, если его не окажется по соседству, тем выше был шанс, что Берс вообще ввяжется в переворот. В таком ключе, сравнивая риск обнаружения и риск не получить помощи Андрея Александровича в принципе, беспокойство о раннем побеге становилось бессмысленным. К тому же, Степан сам не стремился контролировать каждый шаг и действие своих товарищей. Он искал среди горцев соратников, а не исполнителей, и сам осуждал стремление Георгия Ермолаевича и Николая Васильевича контролировать все и вся. Если ищешь друзей, полагал Миллер, нужно доверять их суждению и принимать инициативу, особенно если она не противоречит общей цели. Наконец, за плечами Берса уже был один успешный переворот в городе. Он, конечно, приукрашивал свои заслуги, роль союзников в координации выступления нельзя было недооценивать, но горцы действительно были на острие атаки и они знали Архангельск как никто другой, так что расчет ротмистра был надежнее предположений эсера, который и местность знал хуже и, чего стесняться, боевого опыта имел поменьше.
- Стало быть, действуем так, - согласился Степан, подводя вслух итог своим размышлениям, не вполне уверенный в том, было ли мнение эсера интересно горцам в принципе, - Когда свяжете часовых, надо их допросить, они могут знать где ваше оружие. Возможно, кто-то из их полка помогал его переносить, если не они сами.
Миллер хотел предложить дождаться очередного отключения электричества, которые случались в городе с печальной регулярностью, в суматохе остановившегося города можно было легче затеряться, но отключения не происходили по часам, и сидеть ждать момента, который может еще и не настать, было бессмысленно, так что Степану оставалось только полагаться на сноровку бойцов Берса и то, что они не учинят какую-нибудь возмутительную выходку, которая перечеркнет все старания Степана.
- Есть еще одна сложность, - поспешил вставить слово эсер, пока военные не начали действовать, - Я не знаю, куда Чаплин планирует отправить правительство после ареста. Держать их в городе слишком опасно, велик риск освобождения. Уверен, Георгий Ермолаевич этот момент продумал, но мне, естественно, не доложился. Как бы он не решил отправить их первым поездом за линию фронта, - эта перспектива была одновременно эффективной и пугающей. Не было сомнений в том, что окажись министры в руках большевиков, их судьба будет предрешена. Но пойдет ли Чаплин на такой шаг, особенно в свете договоренности с Филоненко? Степан нехотя признал себе, что не знает ответа на этот вопрос, - Я буду с группой Чаплина, постараюсь опередить его действия и сообщить вам, но как мы будем держать связь?
Миллер коротко посмотрел на собирающихся действовать горцев, потому перевел взгляд на Берса, чувствуя как его снова наполняет лихой азарт, такой когда шапку в пол и рваните звонче, во весь опор. Ох, промелькнула мысль на адворках сознания эсера, наворотим мы дел.
- Или ты лучше меня знаешь что и куда, надо только не мешаться под ногами?
-
Миллер хотел предложить дождаться очередного отключения электричества, которые случались в городе с печальной регулярностью, в суматохе остановившегося города можно было легче затеряться, Внимание игрока к деталям и хитрость Миллера восхищают!
как его снова наполняет лихой азарт, такой когда шапку в пол и рваните звонче, во весь опор Красота же! И правильный настрой!
-
За политику, хитрые планы и все такое!
А если тебе приходят уведомления о плюсах на почту и ты это читаешь, то стоит, наверное, сказать о том, что комната Миллера открыта в связи с тем, что Рауш застрелил Берса. И не просто так, а на дуэли! Вот. =D
-
Кстати, вслед за Волмером сообщу тебе, если ты это прочитаешь в почте, что мы тебя тут очень ждём! А эту картинку ты в почте, скорее всего, посмотреть не сможешь, и придётся тебе перейти на ДМ, чтобы увидеть. Вот так мы отпразднуем возвращение товарища Миллера в игру!
|
|
|
Еще в Париже Ласточка убедилась в том, что мужчина и женщина вполне могут быть друзьями... После того, как были любовниками, или, хотя бы, переспали. Иначе мысли и фантазии что там у кого между ног, и как хорошо было бы «под» и «на» или «сзади», будут неизбежно отвлекать от всего остального. Так что несмотря на все предположения и «хотелки» Наташи, банщик ухмылялся не зря. Совместное наведение чистоты на тело немедленно всколыхнуло душу. Самую темную и первобытную ее часть, ту, что люди предпочитают не выносить напоказ. Из тех дремучих времен, когда только толщина стен пещеры и неверный огонь спасали от бесконечных ужасов ночи. Когда прожить день было уже испытанием. Когда не было алкоголя, морфия и кокаина, не было книг, балов, клубов, театров, и синематографа. Зато древнейший способ сбросить напряжение и, возможно, получить удовольствие, безраздельно правил миром. Да еще прошедшая война хорошо обучила возвращаться в первобытное состояние на грани смерти, и... другой смерти. Тепло, жар с паром, холод воды и снова тепло. Разогнавшееся в тесной клетке ребер сердце, как бывает при взлете с тверди и хляби в свободу парения... Вот только самолета нет. Вместо него сильное, нагое мужское тело... Рядом. Так что можно разглядеть не только шрамы на коже, но и каждый волосок. И эрекцию, которую в какой-то момент перестало за пределами парной скрывать полотенце. Возбуждающие, хлесткие удары мокрых веток и листьев в плоть. Покрасневшая кожа, разогнанная кровь, и... собственный голод. Голод тела, которое давно не ощущало внутри себя мужское естество. И блеск глаз. Зрачки в зрачки. Если бы не банщик, два тело, наверняка сплелись бы уже в одно. Здесь и сейчас. Наплевав на приличия. А так удовольствие чуть - чуть откладывалось. Совсем немного. Дразняще. Отчего должно было только стать слаще.
Отряд солдат, который Ласточка увидела в окно, совсем немного сбил ее настрой. - Надеюсь, это не то сотрудничество а армейцами, на которое намекал Наполеон Банопартиевич Филоненко. - подумала она, - Надо будет проверить. Попрошу Гилмора на обратной дороге проехать мимо дома правительства. Крюк не большой, зато любиться можно будет без опаски за завтрашний день. Война отлично показала Ласточке, что на тверди она ничем не превосходит солдатика, у которого в руках винтовка с примкнутым тыком. Даже уступает, со своими «наганами», если стрелять издалека надо. Вот на самолете или если нужно актировать кого, тут да. Поэтому Симоновой даже в голову не пришло кидаться за отрядом прямо сейчас. Все равно в одиночку, если ее худшие опасения подтвердятся, она ничего сделать не сможет. Разве что героически сдохнуть. Зато потом, подготовившись, она сможет легко вынести заговорщиков по одному и скопом. - Не дай бог, которого нет, господа. Все же сдохните. - с этой мыслью Ласточка отвернулась от окна и вернулась в приятную и расслабляющую реальность бани.
|
— А?! Чего? — оглядываясь на бегу, заорал в ответ Фрайденфельдсу Тюльпанов. Может, он и сумел расслышать через горячую колотьбу в ушах, что там ему кричит командир с лесной опушки, но вряд ли мог сейчас раздать своим бойцам осмысленные приказания — васильеостровцы неслись сломя голову, стремясь побыстрей преодолеть открытое пространство до бревенчатой стенки гумна. Добежали, снова принялись палить — и тут же отпрянули назад высунувшиеся было из-за бани калужане.
— Твою мать, куда лупишь, шляпа?! — заорал Ерофей Агеев в небо, задирая голову. — Русского от китайца не отличаешь?! — Калуга, вы там, что ль? — закричали в ответ васильеостровцы. — Не, китайский анператор, бля! — Вы чего там заховались? — хоть ни Мухин, ни Фрайденфельдс не могли видеть, кто это голосит, но баритон Живчика было ни с чем не спутать. — От баранов слепошарых с болот прячемся! — ерепенисто гаркнул Агеев. — Не стреляй, выходим!
Калужане вышли из-за бани, настороженно оглядываясь, но врагов вокруг не было. Фрайденфельс видел, как из-за угла дома возвратился Тюльпанов с несколькими васильеостровцами, как те расходятся по двору.
Мухин успел сосчитать до четырёх, как справа заскрипела, стукнула открываемая рама, кто-то крикнул изнутри: «Wo touxiang le, qing bu yao sheji!» (Я сдаюсь, не стреляйте, пожалуйста!) — и тут же грохнул выстрел, крик оборвался. Дорофей Агеев терпеливо дождался, пока китаец откроет створку разбитого окна, появится в окне во весь рост, и только тогда пальнул. Ходяшка исчез; Агеев с довольным видом поднялся со жнивья на колено, не сводя с окна ствола винтовки.
А Фрайденфельс, наблюдая за происходящим, краем глаза заметил, как справа от калужан между кустов промелькнуло что-то белое и тут же скрылось. Виденная ранее девушка пробиралась по тесно заросшему густо зелёной крушиной берегу реки прочь от хутора; калужане, занятые происходящим вокруг дома, её не замечали.
Мухин досчитал до пяти. Ответа из дома не было, никто не появлялся в окнах за гребёнкой стеклянных осколков, серая деревянная дверь с почерневшей от времени железной ручкой была едва приоткрыта, никто из неё не показывался. Близко за спиной грохнул выстрел — один из калужан поднялся из ржи и, неторопливо направившись к Мухину, походя, не останавливаясь, пристрелил кого-то из недобитков, в живописных позах лежащих на земле. Вслед за ним и другие калужане по одному поднимались, и подходили ближе.
— Чево там, не вылазят? — равнодушно спросил он комиссара и длинно сморкнулся, зажав ноздрю грязным пальцем. Кажется, этого парня с длинным обветренным лицом и грязно-светлыми лохмами, лезущими из-под мятого серого картуза с красным бантом, свои называли Илюхой — припомнил комиссар.
Не, не вылазили. Вроде как даже притихли — не верещали больше, не орали друг другу свою тарабарщину: слышно, по крайней мере, отсюда их разговоров не было. А впрочем, кто-то, кажется, и решил сдаться.
— Выходи, давай! Не боись, иди сюда! Давай сюда, болезный! — кричали василеостровцы ходяшке, появившемуся в широких дверях с торца скотной половины дома. У этой части дома окон не было, внезапного выстрела можно было не опасаться, и василеостровцы вольготно разбрелись по двору. Молодой рабочий с Балтийского завода, длинный, пучеглазый, с рыжей козлиной бородкой Нефёд направился к дымящему над костром котлу, рядом с которым лежали чёрные, обугленные консервные банки. «Кажись, мясное!» — воодушевлённо заметил Нефёд.
— Да выходь, выходь, болезный! — кричали василеостровцы ходяшке, нерешительно застывшему в дверях скотной половины. — Qing nie nada, qing bu yao… (Пожалуйста nie nada, пожалуйста не надо…) — лепетал тот. Ходяшка был низенький, смуглый, круглолицый, в ватных штанах, круглой шапочке и клочковатой меховой телогрейке поверх грязно-серой рубашки на завязках. Обе руки он в знак сдачи поднять не мог — правая, перебинтованная, висела у него на перевязи из цветастых ситцевых тряпок. — Давай, ходя, ходи сюда, не боись! — зазывно махали ему красноармейцы. — Рахимка! Скажи ему там на своём, может, он тебя поймёт? — Сэлам, якташ! Хэлер ничэк? (Здорово, земляк! Как дела?)— развязно обратился к китайцу Рахимка.
Китаец Рахимку не понял, но общий посыл уловил, осторожненькими шажками двигаясь к красноармейцам.
— Твою ж налево! — вдруг воскликнул Максим Шестипал, приказчик табачной лавки на Малом проспекте — туповатый, хозяйственный парень с добродушно-утиным выражением широкого лица. Мухин Шестипала ещё по прошлому году и Красной Гвардии знал: Шестипала все знали — вряд ли ещё в какой-то питерской лавке, где-то в Красной Гвардии да и в целом Питере можно было найти человека с шестью пальцами на каждой из рук — пятью обычными и одним недействующим, крошечным, с ноготком как у младенца, растущим из корня большого пальца, как отросток из ветки. В лавку, в которой он работал, многие и приходили только затем, чтобы подивиться. Шестипал с удовольствием рассказывал, как и профессора какие-то этот его палец исследовали, рентгеновскими лучами просвечивали, а потом ещё зачем-то отрезать предлагали («А я ему эдак: “А может, вам лучше чего отрезать, а?”, так у него чуть пенсне не слетело» — со смехом рассказывал он). Из-за этого пальца его и в царскую армию не призвали, а вот Красной Гвардии, а теперь Красной Армии это его уродство оказалось не помехой.
— Твою ж за ногу, а… — протянул Шестипал, стоя у приоткрытой двери овина. — Тюльпаныч! Ваня! Идите-ка сюда!
И тут, заметив, куда смотрит Шестипал, китаец сорвался с места и рванул по двору к реке, да так шустро, что проскочил мимо обернувшегося к Шестипалу Тюльпанова, но далеко убежать не успел — догнали, повалили, приложив о землю раненой рукой.
— Мертвяки там, — растерянно сказал Шестипал, оборачиваясь. — Много. Присыпаны чем-то.
|
|
|
— По совести! — фальцетом выкрикнул молодой Захарка Языков. — С нами-то вот много кто по совести поступает? Всю жизнь держали, как собак, а мы, значит, по совести теперь должны? Я вот когда батрачил… — На кого ты батрачил? — зло перебил Андрюха Макаров, показывая на китайца. — На него, что ль? Может, он и есть главный мироед? Бойцы нестройно засмеялись: на главного мироеда этот мокрый, перепугано озирающийся по сторонам китайчонок похож не был. Захарка сконфуженно примолк. — Никому не интересно, на кого ты там батрачил, — продолжал Макаров. — С него-то какой спрос? — А за Кольку спрос?! — воскликнул Семён. — Да пристрелить, говорю вам! — Пристрелить, пристрелить! — остановили его. — Завёл шарманку, только одно и талдычишь! Патронов у тебя много, что ли? Ну делись тогда! — Да куда нам его с собой-то тащить? — попробовал было настоять на своём Тимофей Иванов. — Сдадим… — начал было он, но тут из-за деревьев, от хутора донеслась глухая прерывистая дробь, которую все сразу узнали: пулемёт. Иванов осёкся, все заоглядывались. — Латыши, что ль? — высказал вертящееся у всех на языке Васька Иванов. — У ходяшек пулемёта-то не было. Пулемёт поколотил короткими очередями, нестройно захлопали винтовки. — Точно латыши, — кивнул Саня Соловьёв. — За нами идут, суки. — Пошли отсель скорее, — безучастно наблюдавший за сценой Пётр Васильевич Силаев с кряхтеньем поднялся с поваленного заросшего зелёным мхом ствола, неторопливо поднял прислонённую рядом винтовку, закинул на плечо. — Чего собачитесь? Гриша сказал, что приглядит за ним, вот пускай приглядывает. Ваша какая забота? — Пойдёмте, братцы, — беспокойно согласился Захарка Языков. — А хвост я ему всё-таки отрежу, — решительно повторил Фима и снова примерился ножом, чтобы отхватить косичку на затылке китайца. Китаец, ранее не замечавший ножа, сейчас увидел, дёрнулся, завизжал, заверещал что-то, видимо, полагая, что его будут убивать, с отчаянным, животным ужасом рванулся — и как раз в этот момент косичка оказалась отрезанной: китаец повалился на землю, под ноги красноармейцев. Фима с каким-то мясницким, довольным видом поглядел на длинную тонкую косицу в руке и несильно шлёпнул ей по спине скрючившегося у ног товарищей китайца, как нагайкой. — Обувайся, пошли, — приказал он ходяшке. 12:00— Полдень ровно, — ответил Фима на вопрос Андрюхи Макарова и сунул снятые с тела Коли Бабкина часики обратно в карман шинели. — Что, прям ровно? — шлёпающий за его спиной Макаров заглянул Фиме через плечо. — Прям ровно полдень, — подтвердил Фима. — А тебе чего, до минуты знать надо? — А тебе чего, ответить сложно? — с вызовом сказал Макаров. — Мож, у тебя часы встали. — Ну на, сам посмотри! — обернулся Фима, снова достал часы и, не глядя, показал их Макарову. — Одна минута первого, — въедливо сказал тот. — Слушай, ты чего чепляешься? — Фима остановился, обернулся к Макарову. Тот тоже встал. Оба этих здоровяка сейчас выглядели так, будто готовы были начать месить друг друга пудовыми кулачищами. Усатый, заросший светлой щетиной Фима был повыше, но бородатый Макаров в барашковой шапке с красным бантом был плотнее сбит и глядел сейчас на Фиму снизу вверх, набычившись, исподлобья. Тропинка через лес была узкая, шли цепочкой, и все за Макаровым сейчас тоже встали, уткнувшись в спину идущего впереди. — Да хватит вам обоим! — вылез из-за спины Макарова шедший следом Прохор Рязанцев. Вопреки своей фамилии, этот молодой чернявый парень с чуть раскосыми, как у Ленина, глазами был вовсе не из Рязанской губернии, а аж из-под Оренбурга, из тамошней казачьей бедноты. Его земляки, говорят, сейчас воевали против Советской власти во главе с каким-то атаманом Дутовым, а Рязанцев вот, как вернулся из венгерского плена, так к себе домой даже не поехал, сразу записавшись в Красную Армию. Попал он в Рязанский полк, видимо, из-за фамилии — других причин не было. Здесь, в северных лесах, этому выросшему в степи парню было неуютно — леса он не понимал и, кажется, побаивался: оглядывался поминутно на каждый чирк и треск из чащи, вчера вечером и вовсе страшился отойти от костра, а когда вынужден был всё-таки удалиться за кустик, вернулся с таким видом, будто чёрта увидал. Вообще не первой смелости был парень, даром что казак. — Всю дорогу собачитесь, слушать тошно! — заявил Рязанцев. — Дайте я между вами пойду. Ступай, Фима! Фима, буркнув себе под нос, пошёл дальше, помахивая косицей китайца, которую так и держал в руках как какой-то трофей. Он так ведь всё время и шёл — то по кустику этой косичкой как плёткой хлопнет, то вертеть её в руках примется. Макарова это раздражало, вот он Фиму и задирал всю дорогу. А шли-то уже битый час, а конца лесу не было. Всё так же текла слева речка, то виднелась между стволов зыбистым чёрным зеркалом, под матовым отражением облаков в котором тянулось зелёное сено водорослей, то шумно, пенисто катила по обмыленным желтоватым валунам, треснувшим плитам, то обмывала поваленную, уткнувшуюся кроной в воду берёзу. Всё так же тянулась среди кустов, мокрой листвы, высокой травы узкая тропинка, всё так же качались перед лицом спины товарищей, всё так же голодно скребло в животе. — Жрать охота, — сплюнул под ноги Фима. — Всем охота, молчи уж, — не оглядываясь, посоветовал ему Тимошка Иванов, шедший впереди. — Братцы, а давайте ходяшку съедим, — лениво предложил Макаров. — Я слышал, у них там в Китае людей едят, — перелезая через склизкую трухлявую корягу, поваленную поперёк тропинки, заметил Захарка Языков. — Ну, их же там много очень, вот они друг друга и жрут почём зря. — А, Гришань?! — громко, чтобы Смирнов услышал, крикнул Макаров. — Спроси-ка у него, они людей жрут? Смирнов с ходяшкой шли в хвосте цепочки: китаец предпоследний, Смирнов замыкающим. Ходяшка совсем замёрз — день хоть и был не по-осеннему погожий, и хоть солнце выглядывало временами из-за облачных гряд, но почти не пригревало, и лес вокруг после ночного дождя был мокрый, осыпающийся градом ледяных капель с потревоженной ветки, и волглой сыростью тянуло от воды — неудивительно потому, что выуженный из воды китаец шёл, обхватив себя руками, мелко стуча зубами, хлюпая водой в левом сапоге (правый, оставленный им на берегу, был сух). Смирнову то и дело приходилось подталкивать его в спину, когда китаец начинал отставать от шедшего впереди Василича, и ходяшка торопливо прибавлял шагу, со страхом оглядывался на Смирнова, видимо, ожидая от того пули или штыка в спину. Временами он пытался заговаривать то с Василичем, который безразлично отмахивался от китайца, то со Смирновым: — Wo jiao Zhou Jianyu, (Меня зовут Чжоу Цзяньюй) — говорил он, показывая на себя. — Wo — Zhou Jianyu. Nin gui xing shi shenme ne? Nin? (Я — Чжоу Цзяньюй. Как ваше благородное имя? Вы?) — вопросительно показывал он на Григория, — nin jiao shenme mingzi? Wo neige kaishi sheji de shihou zhengde mei kandao nimen! (Как вас зовут? Я, когда начал стрелять, вас не видел!) — частил ходяшка, будто оправдываясь. — Kandao dehua, wo genben jiu bu hui kaiqiang! (Если бы видел, стрелять бы не начал!) — и Смирнову приходилось его подталкивать вперёд, чтобы не отставал. — А я видал одного людоеда, — тем временем продолжал разговор Саня Соловьёв. — У нас в Пронске как-то поймали одного, городовые по улице вели. Я видел. Мужик как мужик, по виду и не скажешь. — А почём знаешь, что это людоед? Может, оклеветали? — спросил Макаров. — Может, и так, — тупо согласился было Соловьёв, но, помолчав, продолжил: — Не, он верно людоед был. У него в подвале бабу мёртвую нашли. Он ей филеи вырезал и жрал. — Что, прямо сырые жрал? — заинтересованно обернулся Макаров. — Не знаю… — пожал плечами Соловьёв. — Может, суп варил. — Братцы, может, хватит о человечине-то? — подал голос Фима. — А то я точно кого-нибудь сожру. — А вот у меня дед в Якутской области служил, у тунгусов, — начал было Прохор Рязанцев, — так там, баяли, есть такое чудище… — Тихо! — послышалось из головы цепочки. Это крикнул шедший первым Васька Иванов. — Дорога, братцы! Мост! Этот мост Григорий и остальные узнавали — по нему они проходили вчера днём, когда выступали из Обозерской на север по Чекуевскому тракту. Ну да, это точно был он, — понимал Смирнов, пройдя вперёд и рассматривая мост через колышущуюся листву: два прочных бревенчатых быка, простая деревянная оградка с перилами и балясинами, изряблёнными пулями: здесь, говорили, была перестрелка с интервентами, когда они ещё в первый раз пытались с наскока взять Обозерскую: вроде как балтийские моряки тут вдарили по англичанам из пулемёта, выбрав удобную для засады позицию, которую указал им местный лесник. Кстати, а ведь тут рядом лесничий кордон — вспомнил Смирнов. Они ведь вчера и его проходили, он стоял прямо на тракте: свеженькая, ещё не почерневшая избушка-пятистенок, чуть дальше от Обозерской по тракту, за холмиком. Это то самое место, только мост, конечно, современный. А лесничий кордон там и правда рядом был, и история более-менее верная (с поправкой на советское её изложение). Тракт был пуст: ни звука, ни души, только унылая раскисшая комковатой бурой грязью грунтовая дорога с полосами тележных колёс и следами сапог, заполненными застоялой водой.
-
— А вот у меня дед в Якутской области служил, у тунгусов, — начал было Прохор Рязанцев, — там там, баяли, есть такое чудище… Бусиэ?)
-
— А вот у меня дед в Якутской области служил, у тунгусов, — начал было Прохор Рязанцев, — там там, баяли, есть такое чудище… Кажись я знаю, о каком чудище идет речь!
А еще очень атмосферно и живо переданы диалоги и эмоции, да и внимание я ярким деталям как всегда на высоте.
-
Очень интересно читать. Живые разговоры, куча характерных деталей, прямо вот осязаемое окружение, природа - словом, захватывающе!
-
— А вот у меня дед в Якутской области служил, у тунгусов, — начал было Прохор Рязанцев, — так там, баяли, есть такое чудище… Есть такое чудище! =D
-
интересно
|
-
Безответственность. От неё все беды. И не говори - вот именно!
-
Что мне нравится в Уиллеме, так это его человечность, умение переживать и глубоко чувствовать ситуацию и людей. А еще - способность переступить через собственные слабости и идти дальше.
|
-
Здесь ни слова о музыке и песнях, но, тем не менее, пост получился очень музыкальный, и по звучанию, и по ощущению.
|
- Спасибо, сержант, - сказал Рощин, и, не теряя ни секунды, начал переодеваться. Без стеснений. Быстро. Но без спешки. Во-первых, его одежда действительно промокла и он оставлял за собой грязноватый мокрый след. Во-вторых, если он встретит кого-то знакомого, британская форма будет ему дополнительной защитой. А, если нет, то, тем более. Ник не помнил, что говорят законы войны о том, чтобы солдат одевал форму другой армии, если речь идет о союзных войсках. Вражескую форму - да, это преступление по законам военного времени и карается расстрелом на месте. К тому же, он не был военнообязанным и ни старому, ни новому правительству присяги не давал. А вот британцам в сложившихся обстоятельствах мог.
- Я полагаю, господин второй лейтенант, - сказал Рощин, - что мы будем восприняты любой из сторон, как союзники, и нам лично не понадобится охрана, но солдаты могут понадобиться господину лейтенант-полковнику, поэтому разумно их поднять по тревоге, но оставить в казарме. Мы лишь должны доставить сообщение, а дальше не нам решать. Мы обязаны кого-то оставить здесь? Есть ли у нас телефон, можем ли мы телефонировать в казарму? И вот еще. У вас наверняка есть текст британской военной присяги. Я не служу ни одному из русских правительств, но сейчас я полагаю честным и необходимым принести присягу Его Величеству Георгу Пятому. Прошу вас оказать мне эту честь.
Ник не кривил душой. За последние часы его соотечественники оболгали его, пытали, ложно обвинили в измене, а потом намеревались использовать самым грязным и бесчестным образом. Эти два британца удивительным образом за какие-то десять минут не просто дали ему возможность вновь почувствовать себя человеком, но вселили в него уверенность, что где-то в этом диком кровавом мире есть еще места, в которых слово гуманизм не осталось просто словом, и человеческое отношение к ближнему по прежнему находится где-то там же, где и сердце. Поэтому Ник ни капли не покривил душой. Ему, в первую очередь ему, Нику Рощину, надо было выбрать сторону, и он ее выбрал. Примет ли его эта сторона, Ник не знал, но здесь от него ничего не зависело. Ничего, кроме его воли и его разума.
-
Что мне больше всего нравится, так это то, что Рощин не плывет по течению, а торит свой собственный путь. Действует там, где надо действовать, и так, как подсказывает ему его собственные сердце и разум. Это более чем достойно.
|
-
Красивое описание эффекта чар, заставляющее в том числе задуматься, как их еще можно использовать. Ну и в принципе хороший, плавный и интересный пост.
|
-
Хороша! И диссонанс чувств хорош!
Ласточка отправилась домой, она собиралась выспаться днем, по примеру благородных предков, чтобы быть бодрой и не зевать когда на небе будет царить волчье солнышко. Шарман!
-
За подготовку к бане!
|
Уиллем выстрелил в воздух. Резкий отзвук силы и приятная оторопь на лицах окружающих легли на душу горячей хмельной волной, и Уиллем выстрелил вновь. И ещё раз, уже в полной тишине.
Рука коменданта дрожала. Его колотили обида и злость. Обман, опять обман, опять не та война, не те враги, но те же жертвы, всегда те же жертвы, одинаковая боль, единые страдания, старая-новая грязная работа похоронщикам.
Где арена ничейной земли, где лицензия формы? Тут только голод оружия безумных королей шаткого положения. Можно их понять? Можно понять многолетние трудности чужой военной жизни, чужие потери, чужую жажду мести, справедливости? Наверное. Уиллем об этом не думал. Он ещё не столкнулся с настоящими трудностями, ещё никого не потерял, ещё не ослеп и не оглох от горя. Лишь устал балансировать на краю обрыва. Или вниз, ко всем, зажимать пробитую артерию Свифту или Ламонту, с криком тащить штык из бока, пить водку сквозь слёзы и смотреть на расплывающихся призраков, самому рубить отмашку расстрельной команде. Или назад, на твердь, и ждать вспышек из леса, ждать своей очереди в гигантской мясорубке, ждать и готовиться.
Дыхание никак не выравнивалось. Мускулы гудели, напряжение толкало энергию наружу, требовало выхода, крови, прыжка. Трёх предупредительных мало, где настоящая отдача, где изменение реальности? Пленные коммунисты ー враги, нелюди, выродки, убить каждого, пока не сбежали, пока не вернулись в хищный строй! Пленные ー неважно кто, их защищает Гаагская конвенция, их война закончилась! Ваша же продолжится с каждым выстрелом в цепь, в строй, в висок. Выбирай! Прыгай!
Толпа молчала.
Уиллем направил револьвер на щербатого зачинщика и подошёл к нему в упор, ничего не говоря, не отводя холодного взгляда от его обозлённого лица. Кончик ствола уткнулся в густой волос усов под носом шумного ревнителя кровавой справедливости.
Он выше и, кажется, сильнее. Он разгорячён безнаказанностью. Он верит в правоту своего дела. Что напротив? Кричащая пустота взведённого напряжения. Право власти. Готовность к последствиям. Мало? Он не знает. Уиллем тоже. Единственные, кто захотят проверить ー придут из леса, не из толпы.
Комендант взялся за винтовку щербатого палача и рванул её на себя и от себя ー не забрать, а вырвать из чужих рук и отбросить прочь. Он сделает так с каждым ополченцем, глядя в глаза, держа палец на спусковом крючке и не думая о смерти. Смерть ー на другой, настоящей войне. Эти люди убьют себя сами если продолжат мошенничать, притворяясь солдатами на фронте. Если нет, то морок рассеется, и горячие головы вспомнят про закон. Раненых к врачу, а очевидных зачинщиков и самых главных спорщиков ー под замок соседнего с военнопленными подвала.
|
-
А доктор пошел ва-банк, однако!
-
В городе военный переворот. Прямо сейчас. Дорога каждая минута. Вот она, роль личности в истории! Доложил Рощин британцам о перевороте, и чёрт-те как теперь всё может повернуться! Классный сюжетный твист.
|
|
Экскурсия превзошла все ожидания. Юля не стала приставать к хозяйке с расспросами: во-первых, та явно была не слишком настроена развлекать гостей, да оно и понятно: свалились, как снег на голову, наверно, нарушив все Эльзины планы. Во-вторых, Белкиной оказалось довольно просто смотреть, украдкой благоговейно проводя пальцами по живому прошлому, забытой белошвейкой намёткой торчащему в ткани реальности-2020. Фантазия отсекла всё лишнее, развесила по углам кухни пучки трав, потушила электричество, взамен зажгла свечи. Так с дрожащим от волнения и какого-то смутного беспокойства язычком свечного пламени в душе Юлия переходила из комнаты в комнату. Восемнадцатый век оживал, краски, звуки и запахи проступали сквозь настоящее. Это был тёплый дом, уютный, ласковый, как котёнок, но откуда-то тянуло сквозняком, от которого стыло в жилах. И Юле казалось – причиной тому их хозяйка. Она парадоксальным образом была здесь чужой, более чужой, чем сама Белкина. Не чужой – чуждый. Ледяной ветер, залетевший в оконную щель.
«Надо же, как воображение разыгралось», - подивилась сама себе Юлька, поднимаясь в комнату переодеться и освежиться. Тут стояла такая духота, что головной боли не избежать, впрочем, верная пословице про чужой монастырь, Белкина удержалась от естественного желания поправить дело и проветрить. Только она собралась растолкать невозмутимо храпящего супруга, как Алёша был разбужен самым бесцеремонным образом. Юлька даже голову задрала: проверить, не посыпалась ли штукатурка от такого богатырского стука. Оказалось – это не великан-людоед из леса, а всего лишь Эльзин жених. Белкины действительно свалились хозяйке на голову весьма некстати, что Юля без обиняков и донесла до мужа во время обеда.
- Вот и славно, - жизнерадостно пробасил выспавшийся Алёша. - Не будем мешать молодёжи, прогуляемся пока в деревню. Там наверняка есть какой-нибудь паб. Хотя, нет, пабы это у ирландцев, там есть харчевня. Точно. Харчевня. Должны же мы отменить прибытия настоящим шотландским виски.
Он поднялся наверх, переодеваться, Юлька чуть замешкалась, собирая посуду. Входя в комнату, она поняла, что забыла перевести мужу странный Эльзин запрет, а теперь, похоже, поздно. Со словами: - Пусть малость проветрится, пока будем гулять, - он уже совершал своё невольное преступление против законов гостеприимства.
-
Она парадоксальным образом была здесь чужой, более чужой, чем сама Белкина. Не чужой – чуждый. Ледяной ветер, залетевший в оконную щель. Тонкая грань. Но такое осознание очень интересно ложится на ситуацию в целом.
-
Ой, мне очень понравилось про ткани реальности Страсть как обожаю всяческие метафоры!
|
|
|
Лёжа в примятой ржи, Мухин начал собирать банки, тянуться за ними через мокрые бурые колосья, — одна банка была перед ним, за ней вторая, недалеко третья: он подгрёб их к себе, оглянулся в поисках четвёртой, нашёл — лежала под боком, удивительно, что сразу не заметил. Невидимые за рожью китайцы стонали, кричали что-то на своём. Сложил банки, отстегнул кобуру, принялся прилаживать к ней маузер, неловко повернул локоть, повалил банки, чертыхнулся, стал складывать их заново, сложил, снова взялся за маузер — и тут над головой свистнули пули.
—
Лежащий под густым, разлапистым кустом лещины Кульда деловито, привычно подстроил прицел, отвёл лезущую в глаза ветку и по команде дал короткую очередь. Целей для него было негусто — только вокруг места, где взорвалась граната, в живописных позах лежали китайцы, да от крыльца к лежавшим подбегал ранее выскочивший из дому человек: по нему-то Кульда и выстрелил. Первой очередью не попал: фонтанчики грязи брызнули под его ногами — человек нелепо подпрыгнул на месте, размахивая руками, бросился бежать обратно в дом и — рухнул навзничь, когда Кульда дал вторую очередь. Фрайденфельс коротко оглянулся на расчёт в зелёной мешанине орешника: Верспаковис, неудобно протянув руки (ветки мешали), придерживал ленту, примолкший пулемёт тупоносо глядел из густой листвы на бурое поле, по которому свежо ползли серые облачные тени. В просвет между облаками выглянуло солнце, и осенний пейзаж сразу повеселел — воздух был будто стеклянный, очень мирно чернели строения хуторка у реки, и во всей этой левитановской благодати странно было видеть шевелящихся китайцев у места взрыва гранаты. Фрайденфельдс увидел, как один поднялся на колено, оглядываясь по сторонам, другой, зажимая бок, пополз к брошенной винтовке, и тут Кульда дал короткую очередь по ним, а потом ещё раз и ещё, а потом, забывшись, дал длинную очередь: встающие, ползающие, пытающиеся скрыться за сараем китайцы один за другим опрокидывались наземь. Пули колотили по телам, по грязи, по бревенчатым стенкам сараев. От ствола наконец замолчавшего пулемёта поднимался прачечный, как от утюга, дымок.
—
Над головой Мухина свистели пули: из-за спины колотил пулемёт. Высовываться из ржи сейчас явно не стоило, а вот отползти от линии стрельбы следовало — и моряк, пристегнув маузер к кобуре, пополз влево, загребая локтями разбухшую землю. Под руку попала лежащая в земле гильза — свеженькая, блестящая: не было времени разбираться. Мухин полз дальше: мокрые стебли скользили по лицу, бокам, колени уходили в мягкую, как тесто, землю. Похоже, он основательно изгваздался. Китайцы выли от боли и кричали совсем близко, шагах в двадцати: — Shei kaiqiangle?! (Кто стрелял!) — панически заорал один. — Duoshan ba! (Валим отсюда!) — завопил другой, и тут ещё одна очередь засвистела над головой: пули затюкали в дерево, с мясным звуком били в тела, и крики оборвались. Зато издалека послышались уже русские голоса, а затем винтовочная стрельба.
—
— Стой, стой, сука! — с эхом разнёсся по полю могучий баритон Живчика: у этого верзилы с анархическими замашками был сильный, чистый голос, а петь он более всего любил не матросское «Яблочко», а отчего-то казачье «Ой, то не вечер». Живчик пробирался по пояс во ржи к левой околице хутора. Они не уяснили точно приказа — понял Фрайденфельдс, видя, как Туманов ведёт васильеостровцев: во всяком случае, что такое «рассредоточить по площади» пожилой рабочий, кажется, просто не понял, а скопом повёл свою сминающуюся, превращающуюся в гурьбу цепь к гумну, и вот они там кого-то заметили — отсюда не было видно, кого. — Стой, стой, сука! — слово в слово, только надрывным фальцетом заорал за Живчиком Рахимка — татарчонок бежал по полю как пьяный неваляшка, спотыкаясь и чуть не падая, но первый вскинул винтовку и, не дожидаясь команды, начал стрелять. За ним начали стрелять и остальные васильеостровцы.
У калужан, однако, было иначе: Агеевы были фронтовики. Оглянувшись направо, Фрайденфельдс видел, как распоряжается Ерофей Агеев, хлопая товарищей по плечу, показывая одному, потом другому бойцу — «оставайся здесь». Остальные заходили дальше, к реке. Неубранное поле там уже кончилось, дальше было жнивьё: срезанные снопом стебли доходили разве что до верха сапога, укрытия не было, и калужане торопливо, опасливо шлёпали к реке и стоящему у неё сараю, пригибались, оглядывались на окна дома.
— В окне! — заорал Дорофей Агеев, плюхаясь на землю. За ним, как подкошенные, попадали остальные калужане, принялись палить по окнам: зазвенели последние целые стёкла в доме. Дорофей Агеев тоже выстрелил по окну, а потом поднял голову в серой папахе с муаровой лентой и заорал своим: — Вперёд, вперёд, братцы! Прикрываю!
Четверо калужан во главе с Ерофеем Агеевым поднялись с земли, рванули дальше, к сараю, похожему на баню, и встали за его стеной, переводя дух. Остальные продолжали лежать на жнивье, держа на прицеле окна, но пока не стреляли.
—
Пулемёт больше не стрелял, да и отполз Мухин уже достаточно, чтобы не попасть под пулю бойцов Фрайденфельдса. Слева, справа уже орали по-русски, стреляли, но и китайские голоса моряк разбирал — правда, теперь уже приглушённые, видимо, из дома. Кажется, можно было высунуться, посмотреть, кто побеждает.
Да никто уже не побеждает, понял Мухин, поднявшись на колено. Поубивали всех. Человек десять тут лежат. Лежит, раскинув руки, с окровавленным боком и развороченной пулей щекой тот паренёк, который чуть не застрелил его из винтовки. Скрючился у стенки сарая желтокожий опиумщик-переговорщик в красной тужурке поверх долгополого халата, с неряшливой толстой косицей на затылке — даже и непонятно, куда его, а лежит, не шевелится. А вот рябой бугай — лежит навзничь, неестественно подвернув руку под корпус: одежда на плечах разодрана клочьями, в прорехах белая кожа с сукровистыми ранами, на затылке бритой головы вмятина, как в тесте. А рядом ещё один: он, кажется, от костра подбежал и рябого прикладом херачил — ну да, вот и карабин этот у него в руках, приклад окровавлен, ватник изодран пулями. Этот трепыхается. А этот вот, видимо, махал на Мухина, чтобы уходил, — он ближе всего стоял к полю и упал, примяв рожь, только ноги торчат; замызганное серой грязью голенище разорвано осколком, ещё один засел в заднице. Тоже не шевелится: наверняка и в спину что-то поймал. А это вообще непонятно кто: вместо лица — пятно цвета спелой сливы, надувшиеся, шашлычно обугленные губы, сахарные зубы в просвете, нос разорван на нежные, будто цветочные лепестки, а вместо рук — два окровавленных окорока без кистей с вермишельно торчащими костями и жилами, гладкими, как печёнка, бордовыми мышцами, свисающими лоскутами кожи. Щи с мясом и кашею.
-
Помимо красоты и яркости поста не могу не отметить две вещи: эти яркие, броские, чудесные прилагательные, делающие картину по-настоящему живой, и гастрономическое описание покойника!
-
Щи с мясом и кашею.Дореволюционный вариант
Если вам исполнилось 18 лет и вы готовы к просмотру контента, который может оказаться для вас неприемлемым, нажмите сюда.
кровь-кишки-распидорасило старожилы помнят
|
|
— Да чего там рассказывать? Один умный человек в правительстве, граф Витте, и под тем уж кресло шатается! Долдоны! — прогремел Дмитрий Васильевич Сироткин в ответ на расспросы Вари о его поездке ко двору в Царское Село. Это было в марте, до приснопамятного первого похода за нелегальной литературой в цветочный магазин Лазарева: отец ездил в Петербург во главе большой старообрядческой делегации и имел аудиенцию с царём. Однако, пускай отец, как обычно, на всё ворчал и на всех ругался, Варя, а вслед за ней и все обитатели особняка на Ильинке видели, что из поездки Дмитрий Васильевич вернулся чрезвычайно довольным. Он ходил по дому с заговорщицким видом, шушукался с кучерами Иваном и Филиппом, приказал освободить от хлама сарай рядом с конюшней, звонил в москательную лавку, оговаривая какие-то оптовые поставки, держал в сейфе, никому не показывая, таинственные каталоги и руководства и вообще имел вид человека, который готовит всем большой сюрприз. О том, что это будет за сюрприз, скоро догадались почти все: Иван и Филипп проболтались, вид пустого сарая с широкими воротами говорил сам за себя, пришедший из москательной лавки счёт попал на глаза, а руководство американской фирмы «Winton» отец отдал на перевод Гере, попросив до поры держать в тайне само существование брошюры. И всё равно Варя с Герой, вернувшись из цветочной лавки Лазарева с шляпными коробками, набитыми эсеровской литературой, изрядно поразились, увидев, как во дворе дома с фуры, запряжённый битюгами-тяжеловесами, стаскивают сверкающий из-под брезента никелированными частями, свежо пахнущий кожей, маслом и металлом американский автомобиль. Реклама, кстати, как раз весны 1906 года, так что тут с исторической правдой всё точно — «Винтон» можно было купить. Вокруг диковины собрались все обитатели дома: Дмитрий Васильевич ходил вокруг с видом Бонапарта, доктор увлечённо его о чём-то расспрашивал, кучера Иван и Филипп глядели на машину с опаской, прислуга, хоть давно и прознавшая о том, что за покупку везут из Москвы, всё равно искренне ахала, черницы из Семидевьего скита стояли поодаль и крестились, подозревая диавольское происхождение машины, а Марья Кузьминична с полными слёз глазами не знала, что и сказать. Наконец, она обратилась к мужу: — Да на что нам такое чудо-юдо, Василич? Как оно по нашим дорогам ездить будет-то? — Будет, будет ездить! — уверенно отвечал отец. — Вот дороги подсохнут, так поедет — только пыль столбом стоять будет! — Да как она на наши горы-то заберётся? — не унималась Марья Кузьминична. — Мы в Вене-то по ровному катались, а у нас вот хоть на Зеленский съезд она разве закатится? Вниз-то конечно, а вверх как? Петрушку пристегать? — показала она на косящихся толстоногих битюгов, запряжённых в фуру. — Да ты!… — отец хотел было, как обычно, выругаться, но вспомнил о беременности жены и сдержался. — Да ты подумай, Марьюшка, в ней же сорок лошадиных сил! Сорок лошадей в одном моторе! Сорок лошадей на Зеленский съезд коляску затянут или нет? — Кто ж такой табун в коляску-то запрягает? — хмуро сказал кучер Филипп, неприязненно глядя на автомобиль. — А ты, Филиппка, с Ванькой учиться править будешь! — довольно объявил Дмитрий Васильевич, хлопнув кучера по плечу. И вот теперь кучера Иван и Филипп учились править «Винтоном», который все в доме скоро все начали называть с ударением на второй слог, видимо, подразумевая сложность механического устройства. На ещё не подсохшую улицу пока выезжать опасались, но не один раз Варю отвлекал от подготовки к выпускным экзаменам (май был всё ближе) рык мотора из двора — а, выглянув из окна, она видела Ивана в кожанке и очках на водительском месте, оцепенело сжимающего руль, и как «Винтон» с треском и клубами сизого дыма перевалисто тарахтит мимо парадного подъезда по изрытой змеистыми следами шин песчаной дорожке к тенистому, всё ещё заваленному лежалым снегом углу сада под тёмно-красным брандмауэром. «Тормози!» «Тормози!» — Дмитрий Васильевич, доктор, Филипп и горничная Матрёна с крыльца наперебой орали вслед разгоняющемуся как бешеный боров «Винтону», пока, наконец, машина рывком не останавливалась, чуть не въехав в сугроб. «Я забыл, на каку педаль жать», — лепетал белый от ужаса Иван. За оградой останавливались прохожие, наблюдая за происходящим. — Вот как эта штука называется? Ну, скажи мне! — спрашивал отец, стоя без пиджака, с закатанными рукавами сорочки, в сарае у откинутого капота, тыча заляпанными машинным маслом пальцами в механическое нутро. Вокруг толпились несколько человек — отец, кучера и заглядывающий через их плечи доктор. У стены стояли несколько больших молочных бидонов, полных бензина, — именно его отец выписывал из москательной лавки. — Ета? — задумался белобрысый вихрастый Филипп, восемнадцатилетний сирота из глухой староверской деревни в ветлужских лесах. В отцовской конюшне он работал с малых лет и в детстве, терзаемый сложными чувствами, подкладывал Варе в портфель лягушек и жуков. — Пипка! — вдруг глупо ответил он. Стоящий за спинами разглядывающих мотор мужчин молодой тонкоусый доктор по-лошадиному всхрапнул, давя смех. Ему вообще было очень скучно здесь: беременность Марьи Кузьминичны опасений не вызывала, никто в доме ничем серьёзным не болел, и доктор днями маялся бездельем и всё пытался приударить за Герой. — Сам ты пипка! — возмутился отец. — Это свеча, я же объяснял! — Да какая ж ето свеча? — хлопал глазами Филипп. — Она и на свечу-то не похожа. — Это электрическая свеча, как в лампочке, — вмешался доктор. В технике он ничего не смыслил, но мнение по любому вопросу вставить любил. — Чёрт ногу сломит, — жалобно сказал Филипп. — С лошадьми-то куда как проще, вожжи натянул… — Ты поговори мне ещё, — перебил Дмитрий Васильевич. — Не по нраву, так скажи, чай ты не крепостной, а я не барин. Расчёт получишь, кого смышлёней найдём. — Да я разве чего… — обречённо вздыхал тот, уныло рассматривая чёрные дебри мотора. Теперь шляпные коробки, в которых Варя с Герой носили литературу из подпольной типографии, казались даже излишней предосторожностью — эти стопки воззваний «Къ рабочимъ», брошюр «Памятная книжка соцiалиста-революцiонера» и листовок «На маёвку!» можно было носить вообще в открытую, — и этого отец не замечал, до такой степени ему было не до того. Мало беременности жены, мало выборов в Думу, мало «Винтона», мало нового особняка на Верхневолжской набережной, который заканчивали отделывать, у него ещё наступало и самое напряжённое время года — весна, открытие навигации по Волге: надо было готовить пароходы к первым рейсам, ехать в Баку, откуда он возил на баржах нефть, брать первые подряды. До такой степени Дмитрий Васильевич был занят, что даже забыл про Варин гимназический бал, и пришлось напоминать. Вообще-то гимназические, как и прочие, балы обычно проводили зимой — но в декабре было восстание, городская жизнь нарушилась, и бал перенесли на апрель, чему отец изрядно удивился — он-то думал, что его вовсе отменили, и слава Богу. Идея с балом ему ожидаемо не понравилась. «Баловство и суета! — объявил он Варе. — Что мы, благородия, чтобы по балам хвостами трясти? У нас своё сословие, своя вера, свои обычаи. Знаю я, как на балы одеваются: спины голые, прости Господи, титьки наружу! Нет, никаких балов! Нам в жизни нужно с Аввакума пример брать, а он по балам не ходил!» Варя на это зло возразила, что Аввакум и на автомобиле не катался, однако ж отца это не остановило, и если ему можно заниматься тем, что ему интересно, почему ей нельзя? Тем более, добавила она, бал будет в здании их гимназии, под присмотром учителей, и уж никаких голых спин точно не будет, потому что разрешается приходить только в гимназической форме, разве что причёску на свой вкус сделать можно. А кроме того, — против этого одноклассницы протестовали весь год, но переубедить школьное начальство не удалось, — обязательным было присутствие родителей. Это изменило мнение отца, и, поворчав ещё, что вообще не стоило ему записывать Варю на уроки танцев, он всё-таки согласился — тем более что представился отличный случай в первый раз эффектно выехать на улицу на «Винтоне». 18:50 22.04.1906 Нижний Новгород, Ильинская улица, Мариинская гимназияИ получилось впрямь эффектно: «Винтон» был не первой машиной в Нижнем, но во всём городе автомобилей было пока не более десятка, и забавно было видеть, как останавливаются на панели прохожие, глядя, как из распахнутых ворот, горя электрическими фарами в сизом сумраке тёплого, уже почти майского вечера, выруливает машина с Филиппом за рулём, отцом в фрачной паре рядом с ним, и Варей, в шали и гимназическом платье с праздничным белым передником, сзади. — Поворачивай, крути, крути руль-то! — тормошил отец Филиппа. — Да знаю я всё, не мешайте мне! — позабыв о почтительности, цедил сквозь зубы Филипп, сгорбившийся над баранкой с шофёрскими очками на глазах, будто нёсся на скорости сто вёрст в час, хотя «Винтон» выползал из ворот с грацией инвалидного кресла. И на коротком, в полверсты, прямом отрезке Ильинской улицы до гимназии на осторожненько тарахтящую машину тоже оборачивались, и когда остановились у знакомого подъезда, во все глаза уже собирающиеся перед входом, торопливо прячущие в кулаки папиросы гимназисты смотрели, как выходят Варя с отцом из автомобиля. Для полного эффекта не хватило, правда, чтобы Филипп проворно соскочил с сиденья и распахнул перед Варей дверцу, — но такому его ещё не обучили. Варе и отцу открыл дверь старый знакомый — швейцар Пантелей, выряженный по случаю в красную с золотом екатерининскую ливрею (и странно было думать, что этого с детства знакомого старичка ты скоро уже перестанешь видеть каждый день), и они прошли в белый сводчатый вестибюль гимназии. Тут уже было столпотворение: у гардероба, у лестницы, у высокого тёмного зеркала, у коридоров в классные комнаты кучковались выпускницы — не только их Мариинки, но и из второй городской гимназии (все не только в форменных платьях, но и в одинаковых чёрных туфельках, и без цветков в волосах, отметила Варя: у «вторишек» правила были жёстче), и «сороки» из частной гимназии Хреновской, и ученицы гимназии Ильинской, у которых даже прозвища не было, потому что школа их была далеко, в Кунавине, за Окой. Не было только воспитанниц Мариинского института благородных девиц — это достойное заведение держало себя высоко и проводило собственный бал совместно с Александровским дворянским институтом. К растерявшемуся от девичьего гомона, смеха и шума отцу подошла начальница гимназии, в обтягивающем слоновий круп тёмно-лиловом платье, с серебряной брошью и ниткой жемчуга на плотной мраморной шее, с заискивающей любезностью поприветствовала его (ну ещё бы, на чьи деньги туалеты-то в прошлом году ремонтировали, — подумала Варя) и, рассыпаясь в извинениях, что не может проводить лично, попросила пройти в зал, так как сейчас — Варя эти порядки знала, всё это уже репетировали, — девочки будут встречать гостей, и его присутствие тут не требуется. — Серафима Павловна, время без пяти минут! Они уж там толпятся! — обратился к начальнице Пантелей, заглядывавший через цветные окошки двери. — Так! — начальница вышла на середину, мелко и громко захлопала в ладоши. — Девочки! Девочки, строимся! Строимся в две шпалеры: Мариинка и вторая сюда, Хреновская и Ильинская в другую шпалеру! Кое-как построились: вестибюль был маловат, и пришлось стоять тесно, плечом к плечу — Варя оказалась прижата боком к незнакомой, простуженно сипящей на каждом вдохе толстухе из второй гимназии с кокетливо завитыми волосами, спускающимися на коровье-тупое лицо с прыщиками на пухлом подбородке: Варя была невысока ростом, толстуха была выше на голову, и Варя чувствовала, как резко несёт от её подмышки потом, который сладкий запах духов не мог перебить. С другой стороны вестибюля так же, как куклы в ряд, тесно выстроилась коричнево-белая шеренга гимназисток, и глядя на их страдающе-нетерпеливые лица, Варя понимала, что всем здесь одинаково неприятна эта непонятная и никому не нужная церемония, которую, однако же, по какой-то причине следовало выполнить, как следовало потом дожидаться окончания молебна в честь грядущего тезоименитства Государя — хотя можно было бы просто пойти в зал танцевать. — А где священник? Священник где? — вдруг спохватилась Серафима Павловна, выравнивавшая шеренги: «вы полшага назад, вы чуть вперёд, вот по этой линии кафеля ровненько стоим!» — В буфете, кажется, он со служками там сидел, — растерянно обернулась Варина классная дама, тоже помогавшая строить воспитанниц. — Они что там, с ума посходили? Елена Карловна, немедленно ведите их в зал! Молебен вот-вот начнётся, а они в буфете чаи гоняют! — Серафима Павловна! — воскликнул Пантелей от двери. — Уже три минуты восьмого! Они уж в дверь стучат! — Ну запускай, запускай! Девочки, ровненько, ровненько! — Имеем честь приветствовать вас! — нестройным хором сказали все, присев в книксене, когда в вестибюле появился первый гость — важно шагающий мимо учениц, вальяжно им кивающий лысый и толстый, с голубой орденской лентой через плечо, губернский инспектор народных училищ, склонившийся в поклоне перед медово улыбающейся Серафимой Павловной. Пантелей дождался, пока инспектор пройдёт в коридор, махнул рукой, чтобы входил следующий — им был высокий худой гимназист в синей тужурке со стоячим воротником, начищенной бляхой, рядом блестящих пуговиц, с фуражкой в руках. «Имеем честь приветствовать вас!» — повторили гимназистки книксен перед молодым человеком, шедшим на поклон к Серафиме Павловне со слегка обалделым видом, ещё и оттого, что не ожидал увидеть священника со служками, с извинениями пробиравшихся мимо гимназисток. И ещё около ста раз пришлось повторять приветствие, пока, запускаемые поодиночке, через вестибюль проходили ученики губернской гимназии, «нагрузы» из реального училища, «механы» из механо-технического и «бобры» из коммерческого, так что к концу процессии колени ныли, а язык еле поворачивался. Наконец, с приветствиями было покончено, и Серафима Павловна облегчённо вздохнула и повела учениц в залу, где уже собрались гимназисты, учителя, опекуны и оркестр. Всё было готово к балу — облитая жирным золотым светом зала с дробным хрустальным сверканием люстры, приглашающе блестящий, сливочного цвета паркет, зелень в горшках, венские стулья по бокам, столики с лимонадом, корзинка билетиков благотворительной лотереи, поставец с призами (в основном книжки). В конце зала, на возвышении, выжидающе сидели со скрипками и трубами у ног музыканты оркестра Убежища бедных детей — тоже молодые, в белоснежных манишках и долгополых фраках. Перваншево синел весенний вечер за высокими окнами, и можно было уже начинать — но следовало выдержать ещё одну бесконечно скучную и бесконечно долгую церемонию. Пока начальница гимназии говорила фальшивую, полную пустых, патетических слов речь, пока священник-никонианин в тяжёлой, расшитой золотом рясе проводил молебен за здравие Государя, Варя, как обычно, стояла в сторонке, вместе с Еленой Карловной Лундстрём, татаркой Гульнарой из параллельного класса, полячкой Басей (кстати, тёзкой Вари) и несколькими незнакомыми девочками из других гимназий. Поп заунывно выводил псалом, а Варя скосилась на чёрную с разноцветным толпу родителей у стен и заметила отца, тоже вставшего наособицу: отец глядел на никонианскую церемонию подчёркнуто непроницаемо и с достоинством, всем видом своей полной фигуры выражая, что в этом противном Исусу (через одно «и»!) действе он не участвует, а лишь присутствует здесь. Так вызывающе он себя вёл на каждом никонианском молебне, а ему как члену Биржевого и Ярмарочного комитетов приходилось присутствовать на многих, и хотя другие староверы в таких случаях всё же крестились (двоеперстно, конечно), отец и этого никогда не делал, из чего газетчики выдумывали новости вроде «Миллионщик Сироткин публично отказался молиться за здравие Государя». Варя видела, что не одна она смотрит на отца, что на известного в городе миллионщика-фрондёра оглядываются и другие, но без неприязни, а с обычным для публики интересом к чудачествам богачей — и это внимание как будто отражённым и рассеянным светом передавалось на неё, и Варя чувствовала, как публика оглядывает и отдельно стоящую группку неправославных девочек, пытаясь угадать, которая из них дочь Сироткина. Молебен закончился, все шумно разошлись по сторонам зала — гимназисты в одну сторону, гимназистки в другую, и, наконец, началось: торжественно загремел оркестр, по пустому паркету с цирковой лёгкостью вышагивал церемониймейстер, учитель танцев Шабаневский, призывая господ приглашать дам на полонез — господа в тёмно-синих тужурках посыпали через зал, кидая разбегающиеся взгляды на стоящих дам. Выбор партнёра напоминал детскую игру в музыкальные стулья — как там при остановке музыки взгляд сам собой выхватывает пустой стул, так и здесь Варин взгляд скользнул по лицам приближающихся гимназистов и сам собой встретился с таким же скользящим взглядом высокого, с набриолиненными волосами и чёрным пушком над губой реалиста, который немедленно обратился к Варе с приглашением. Неторопливый, чинный полонез был, Варя знала, самым подходящим временем для разговоров, но кавалер ей попался неловкий — сначала подумалось, что этот симпатичный высокий парень тут же полезет знакомиться, но он оказался застенчивым — Варину ладонь в белой перчатке он держал так, будто она била его электрическим током, и шагал в процессии деревянно и напряжённо, всё боясь сбиться. Глядя, как гусеницей загибается по залу строй пар, оглядываясь на молчавшего и пунцовеющего кавалера, Варя с неудовольствием думала, что она и этот дылда, которому Варя и до плеча не доставала, вместе выглядят скорей комично. Но тут пришла пора на короткое время меняться партнёрами. «На следующий вальсик, сударыня?» — развязным шепотком обратился к Варе остроносый, с вытянутым лицом блондин из губернской гимназии. Варя, неторопливо описывая круг вокруг него, ответила, что если ему так угодно, пускай подойдёт и пригласит, как подобает. «Уж не премину-с», — с улыбочкой ответил тот, отпуская Варю обратно к дылде, — и, когда полонез наконец закончился и танцующие разошлись по сторонам зала, действительно одним из первых поспешил с приглашением. — В три или в два? — сразу же деловито спросил он. Варя ответила, что вальсировать в два такта скучновато, поэтому лучше в три. Гимназист кивнул. «Я настаивал перед начальством на маскараде, но раз уж мы без масок, не худо бы и представиться — Валентин» — сообщил он, начиная кружиться с Варей. Танцевал Валентин, может, не слишком умело, — не было в его движениях автоматической ловкости учителя Шабаневского, и вёл Варю он по паркету быстровато, не примеряясь под короткость её шагов, но всё же вальс с настоящим кавалером было не сравнить с тем, как они танцевали на уроках, шерочка с машерочкой, и даже когда своей партнёршей Варю выбирал учитель Шабаневский, всё равно касания его были какие-то бесстрастные, докторские: не то здесь — и твёрдое плечо под сукном гимназической тужурки, на которое Варя положила ладонь, и рука Валентина, плотно охватывающая Варю под лопатками, и случайное касание грудью, и близкое, остроносое, с парой чёрных родинок на щеке, склонённое вниз лицо, и запах кофе и табака, и мельтешенье по сторонам, пьянящее круженье, гремящая музыка, сверкающее сиянье люстры над головой — всё это придавало вальсу особый, настоящий смысл. — Заметьте, как беззаботно кружится мсье Шабаневский, — кивнул Валентин на учителя танцев, вальсирующего с начальницей гимназии. — Он её, бедную, замотает. Жуткий человек! Вы слышали, что он стрелялся из-за несчастной любви, когда был студентом? Стрелял в голову, но мозг, к счастью, не задел, за отсутствием такового. Да, он у нас тоже ведёт танцы. Мы его зовём «мсье» — вы слышали, какой замечательный у него прононс? Никакого шрама на голове Шабаневского Варя не видела, а вот французский прононс у учителя был действительно знаменитый — танцор он был отменный, но французского не знал и требуемые фразы произносил как заклинания, не пытаясь скрыть акцент: «Кавалье, бълянсе авек во дам!». — У нас с ним был жуткий конфликт весь год, как раз из-за того, что мы настаивали на маскараде. Представьте, как было бы славно — Арлекины, Коломбины! Вы «Балаганчик» читали? Кстати, вам, Варя, очень бы пошёл костюм Коломбины. Нет, я был бы не печальный Пьеро. Я бы пришёл в красном домино, и цвет тут неслучаен: под ним у меня все бы подозревали бомбу, а на самом деле там была бы — Валентин склонился к уху Вари, и вместе с тем она почувствовала, как его рука сползает ниже, к талии, — …бутылка шампанского. В этом, собственно, и была главная идея. Всё, убираю, убираю, — без смущения ответил он на замечание Вари. — А Шабаневский нас после очередного демарша стал всех считать революционерами. Мы ему даже посвящение сочинили: Мсье указкой свистнул, словно гильотиной, Сказал нам: «Господа, вы мне противны! Вся ваша юность — ни одной искры таланта, Вся ваша мудрость — это лозунг с транспаранта…»Тут Варя почувствовала сильный толчок в спину и, споткнувшись, еле удержалась на ногах: она обернулась и увидела, что на неё налетела другая пара танцующих — Гульнара с тем самым дылдой, танцевавшим с Варей полонез: Валентин, заговорившись, перестал следить за тем, куда идёт. «Осторожней!» «Пардон!» «Глаза разуйте!» — обменялись репликами стороны, и вальс возобновился, но второй тур уже подходил к концу: Валентин хотел было пойти на третий, но Варя напомнила ему, что более двух туров за раз танцевать воспрещается. — Ну что ж, — огорчённо сказал он. — Тогда я вас на третий вальсец ангажирую, идёт? И на пятый тоже. И на шестой — гулять, так гулять? Варя ответила, что более двух раз с одним кавалером танцевать тоже запрещено, не говоря уж о двух вальсах подряд. — Да кто заметит! — поморщился Валентин, отводя Варю к группе стоящих дам. Ну уж Варя точно знала, кто заметит: она не сомневалась, что отец внимательно за всем следит, о чём Валентину и сообщила. — Ну, раз так, значит, шестой, — со вздохом согласился он. — Не вздумайте обмануть! К сидящему у окна отцу Варя подошла раскрасневшаяся: воздух был печной, душный, и сразу пригодился японский лаковый чёрный веер, который Варя вынула из сумочки, переданной отцом. — Ну как, весело? — довольно спросил отец. — А я тут, между прочим, Петра Парфёныча встретил. У Петра Парфёныча тоже, оказывается, племянник в коммерческом учится. Варя не поняла, кто такой Пётр Парфёныч, какое вообще это имеет отношение к балу, к весёлому круженью, почему отец указывает на сидящего рядом рыжебородого господина. Рыжебородый встал и чинно поприветствовал Варвару Дмитриевну, но к ручке не приложился, и только теперь Варя сквозь ещё гремящие в ушах скрипки, колотьбу в груди и жаркое вращенье в голове сообразила, что этот человек с испитым, оплывшим лицом, в дорогом фраке с золотыми запонками, с простонародно забранными на прямой пробор медно-рыжими волосами, и есть Пётр Парфёныч, и что он тоже, вероятно, купец, какой-нибудь очередной деловой партнёр отца. «Мы, Пётр Парфёныч, отойдём чутка» — сказал отец, отводя Варю в сторону, где с томным выражением стояли у колонн не приглашённые на танец гимназистки. — Фома, его племянник, хороший мальчик. Вон он танцует там, — понизив голос, заговорил отец. Варя, конечно, не могла разобрать, кто из танцующих этот Фома: всё сливалось в одну калейдоскопную круговерть. — Тоже нашей веры. Семья хорошая, работящая, и капитал имеет. Ты потанцуй с ним, Варечка. Хороший мальчик-то, — кажется, отцу самому было неловко всё это говорить. Хороший мальчик Фома оказался рыжим, как дядя, бугаём с тупым, бровастым выражением лица, но делать было нечего — после того, как они с Варей были друг другу представлены, он немедленно пригласил её на падекатр. Танцевал он по-медвежьи, пыхтел, всё интересовался автомобилем, на котором Варя приехала, пару раз наступил Варе на ногу и тоже пытался ангажировать её на все танцы сразу: от него еле удалось отделаться. Ещё один вальс с низеньким гимназистом с изъеденным оспой лицом, который всё пытался теснее прижаться к Варе, и Варя поняла, что на кадриль её уже не хватит, — она часто дышала, веер уже почти не помогал, гоняя банный, горячий воздух. «Гранр-рон!» — по-фельдфебельски командовал Шабаневский, демонически носясь между танцующими, кошмарно надрывались скрипки, вой труб забирался в середину черепа, подкатывала дурнота. Ещё немного, поняла Варя, и потемнеет в глазах: надо было глотнуть воздуха. Она направилась в тёмный, пустой коридор, сразу обдавший свежестью, прохладой, как пруд, в который ныряешь с размаху, — только сейчас Варя поняла, как душно было в зале. Переведя дух, она направилась в уборную. Странно и непривычно было идти по тёмным пустым коридорам гимназии: каждая дверь с металлическими табличками на дверях была знакома Варе, каждая щербинка на лакированных перилах, каждая трещинка в кафельной плитке, но всё это сейчас, в полумраке, с приглушённо гремящей из-за спины музыкой, казалось чужеродным, нереальным, будто во сне или матовом отражении. Под лестницей Варя заметила четырёх реалистов, торопливо разливающих что-то из фляжки в стаканы с лимонадом. «Не жмотьтесь, Серебровский!» — требовательно шептал один. «Ты окосеешь, дурак!» — недовольно отвечал другой. «Серебровский, вы жопа!» «Очень остроумно!» «Мадемуазель, присоединяйтесь к нам! Ну и очень зря!» «Вы многое теряете, синьорита!» «Серебровский, вас игнорирует уже третья дама, проблема в вас, синьор» «Можно подумать, тебе все на шею кидаются». Подойдя к уборной, Варя услышала, как за дверью кто-то заходится рыданиями, всхлипывает, протяжно скулит, и некоторое время стояла, не решаясь заходить. Наконец, дверь распахнулась, и на пороге показалась та самая потная толстуха, с которой Варя стояла в приветственной шпалере — красная, заплаканная, с потёками туши по щекам. — Чё вылупилась, а?! — не угрожающе, а жалобно, с ненавистью скорее не к Варе, а к самой себе выкрикнула она и размашисто зашагала мимо по коридору, гулко грохая ногами. В уборной остро пахло папиросным дымом, на дне раковины лежал пепел и окурок. Варя уже заканчивала умываться, когда дверь в уборную снова раскрылась, и Варя снова увидела эту же толстуху. «Я умыться забыла», — шмыгнув носом, понуро сообщила она, открывая кран. А возвращаясь, Варя заметила в тёмном коридоре две сцепившиеся в объятьях у стены фигуры, и с удивлением узнала, проходя мимо, классную тихоню Катю, целующуюся с каким-то длинноволосым гимназистом, который прижимал её к стене. «Варька! — заметив одноклассницу, оттолкнула Катя гимназиста и страшно зашептала: — Чтобы никому! Поняла, ни слова! Убью!» Гимназист глупо улыбался, ничего не говоря. Вернувшись в зал, сразу обдавший тепличной духотой, Варя увидела, что кадриль уже кончилась, прошёл и третий вальс и объявлен перерыв: музыканты оставили сцену, толпы перемешались, отовсюду слышались смех и разговоры. Начали разыгрывать благотворительную лотерею: мило улыбающаяся Бася обходила всех с корзинкой билетиков, за которые каждый платил по усмотрению: кто рубль, кто червонец. Когда очередь дошла до отца, тот с важным видом положил в корзину пятидесятирублёвую банкноту — Бася с вежливым удивлением подняла брови, сделала глубокий книксен, а Варя, в это время разглядывавшая публику, увидела, как Валентин о чём-то, смеясь, разговаривает с Зиной Ребровской — та заливисто хохотала и хлопала его по плечу веером. Кажется, они взглянули на Варю — сначала Зина, потом Валентин, и непонятно было значение этого взгляда. И во время четвёртого вальса они продолжали мило общаться, и пятый вальс танцевали вместе, видела Варя из-за плеча Фомы (тот только и дожидался возвращения Вари и первым подбежал приглашать), и танцевали Зина с Валентином ловко, легко, будто не в первый раз, и о чём-то увлечённо разговаривали — и, когда при начале шестого вальса Валентин, как было обещано, подошёл к Варе, она не могла не спросить, понравилось ли ему танцевать с Зиной Ребровской. — С Зинкой-то? — удивлённо переспросил запыхавшийся, раскрасневшийся Валентин. — Да я с ней часто дома танцую — это сестра моя. Ну да, близнецы. Так, теперь в два такта: ну, понеслись! Только сейчас Варя, быстро кружась, вглядывалась в его лицо и заметила сходство с Зиной — оба были светловолосые, с тонкими, дворянскими чертами лица (Варя знала, что отец Зины и, стало быть, Валентина — председатель дворянского собрания), с одинаковыми серыми глазами. Она ведь и знала даже, что у Зины есть брат-близнец, — но как было догадаться? — Однообразно и безумно, давайте снова в три! — переводя дух, бодро сказал Валентин. По нему, однако, было видно, что танцевать он уже устал; устала и Варя. В три такта выходило медленней, спокойней. — Вы знаете, мне тут некая особа, я не могу называть её имени, но намекну, что оно начинается на «зело», рассказала по секрету… вижу-вижу, не столкнёмся! — они разошлись в опасной близости с Шабаневским, неутомимо кружившимся с Еленой Карловной, и Варя заметила, как классная дама одобрительно и радостно улыбнулась Варе из-за плеча танцмейстера, — рассказала по секрету, что у вас в классе есть одна очень странная гимназистка. Жуткая женщина, говорят: настоящая эмансипе, ездит на автомобиле и летает на аэроплане в Париж! Особа на букву зе зутко ей завидует, говорит про неё всякие гадости и строго-настрого предупреждает меня не связываться с ней, а уж паче всего не брать её телефонного номера… Вы устали? Варя действительно больше не могла танцевать и попросила отвести её обратно. В голове колотило, ноги плохо слушались, и не только у неё: оглянувшись, Варя увидела, что танцуют всего три пары — или четыре? Или пять? Тяжело уже считалось, голова шла кругом. Бал заканчивался, это был предпоследний танец, оставался только финальный котильон. — Но я решил всё делать по-своему и номер этот всё-таки взять, — говорил Валентин, подводя Варю к свободному стулу. — И, знаете, пусть меня волокут в околоток, пусть везут на каторгу, но, ей-ей, не сойду с сего места, пока его… от вас не получу-у-у… — начал он фразу бойко, а закончил тянуто, и Варя сперва не поняла, почему, а лишь проследив за направлением взгляда Валентина, увидела, что к ним через зал идёт отец, тяжело глядя на гимназиста. — Весьма польщён знакомством! — дерзко сказал Валентин отцу, хотя представлены они и не были, размашисто поклонился и тут же скрылся за колонной, шепнув Варе напоследок: — Номерок! — Это что ещё за хлыщ? — мрачно спросил отец, провожая Валентина взглядом. — Ну как, наплясалась? Домой уж пойдём? А ты смотри, — достал он из кармана книжечку в бежевой мягкой обложке, — я вот тут в лотерею выиграл. «Литургия красоты» какая-то. Просмотрел — ничего не понял. … 10:20 23.04.1906 Нижний Новгород, Ильинская улица, особняк Сироткина— Гертруда Эдуардовна! — остановил Дмитрий Васильевич в вестибюле вошедшую с улицы Геру. — Я хочу с вами поговорить, пойдёмте-ка ко мне в кабинет. Почему от вас табаком пахнет? — строго спросил он, поднимаясь с Герой на второй этаж. Как раз за минуту до того Гера выкурила первую за день, упоительной волной пробежавшую по нервам папиросу, выйдя за ограду особняка (Сироткин категорически запрещал курить не только в доме, но и во дворе). Было воскресенье, и Варя ещё спала, утомлённая вчерашним балом, с которого она с отцом вернулась только в одиннадцать, так что у Геры было свободное время. — Если уж не можете удерживаться от этой пагубы, так хотя бы пастилки или леденцы какие-нибудь ешьте, чтоб от вас не пахло. Плохой пример Варе подаёте! Сейчас мало, что каждый гимназист эту дрянь в рот тащит, и гимназистки туда же через одну! Я такого не потерплю. В нашей вере курение запрещено! (Гера, однако, уже не первый месяц жила в Нижнем и знала, что и среди старообрядцев много курящих.) Ещё раз учую от вас этот запах, будут штрафы. Проходите, — он распахнул перед Герой дверь своего орехового кабинета. Сироткин усадил Геру в кресло у чайного столика, кликнул горничную Лампу, чтобы та принесла чаю. Увидев, что в кабинете Гера, Лампа принесла разные стаканы — для Сироткина обычный, а для Геры — с красными полосками по бронзовому подстаканнику и ободу стакана. Это тоже полагалось по правилам старой веры — есть и пить из особой посуды, не смешиваясь с чужаками: и за столом Гере и доктору наливали суп в тарелки с красной каймой, и чай они пили из меченых чашек. В первую неделю проживания в особняке на Ильинской Гера во время чаепития в гостиной по ошибке взяла с общего подноса не свою чашку — её сразу же остановили и строго объяснили, что так делать не следует. Чашку эту горничная немедленно унесла, и осколки Гера потом видела в мусоре, причём крышку корзины нарочно оставили открытой, а осколки положили сверху, чтобы Гера заметила. Ещё Гере было запрещено спускаться в подвал — не то, чтобы ей очень нужно было туда спускаться, но, спросив у Вари причину, Гера узнала, что там находится моленная, вся в почернелых иконах и ладанном дыме. По воскресеньям и церковным праздникам приходил священник, напоминающий бородатую мышь, и тогда в подвал спускались стоять службу все обитатели дома, кроме Геры и доктора, — вся прислуга была родом из керженских лесов и тоже держалась старых обычаев. Странно и строго жили эти староверы. — Вот, Гертруда Эдуардовна, посоветоваться с вами хочу, — сказал Сироткин, когда чай принесли. — В мае Варя гимназию кончает, надо её куда-то отправлять учиться. Мне, конечно, говорят тут, замуж выдавай, гимназию закончила и будет с неё. Но я ж не хочу, чтобы она дурой набитой всю жизнь ходила, как вон… — махнул он рукой куда-то в сторону, разумея, очевидно, жену. — Девочка-то умненькая, пускай учится! Делом моим ей управлять, конечно, навряд ли придётся, но всё равно знания-то надо иметь в голове! Я вон как мучаюсь! У меня ж образования — один класс церковно-приходской, а с тех пор всё с отцом по пароходам. И то! Ну, предположим, я на реке с детства, все эти машины как себя знаю — и то, говорю с Шуховым, например, так половину слов уже не понимаю. Ну вот. Другие мне говорят — отправляй в Питер, на Бестужевские курсы. Ага, сейчас! В наше-то время — в Питер? Чтобы она там с курсистками под красным флагом бегала? Нет уж, дудки! Только за границу: уж там-то нашего бедлама нет, там она хоть учиться будет. И вот тут у меня голова пухнет! — всплеснул он руками, встал, подошёл к письменному столу и взял с него какие-то бумаги, письма. — Я сначала думал в Америку послать, но теперь не знаю. Пишут тут мне, что из наших там одни жиды. Свяжется ещё… Я не черносотенец, но… всё равно, лучше не надо. Да и далеко больно. В Англию вот, однако, дело другое — там и Савва Тимофеич Морозов учился, а он башковитый был. Дурной, правда, но башковитый. И вот пишут тут мне, пишут, пишут… — Сироткин тяжело вздохнул, усаживаясь обратно за чайный столик, нацепил на крупный, крестьянский нос золотое пенсне, принялся шуршать бумагами. Наконец, нашёл: — Вот, пишут… тут не по-нашему… какой-то «Лондон… шоол оф… медицине… фор вомен». Женское медицинское училище, значит. Как, вы говорите, правильно, «скул»? Тьху, черти, напридумывали же! Вот уж истинно, пишут Ливерпуль, произносится Манчестер. Правда, говорят, сначала на год нужно будет её в какой-то, сейчас, я найду… какой-то «боардинг ш… скул», ну вроде как институт, чтобы она там по-английски натаскалась. Эти институты-интернаты у нас, конечно, глупость одна, — дворяночек книксéны делать учат, но там-то, я чай, иначе всё. И строгость, как-никак, и надзор: с этим, говорят, там всё в порядке. А вы-то вот как считаете?
-
пока Варя вальсирует, подпольщик в поте лица стучит тигелем о таллер, печатая листовки 24/7 И вот так всегда! Пока одни пляшут, другие работают
-
Великолепный пост, чудестные описания, живые люди и ситуации, восхитительные вопросы. Шарман!
-
Оооо! От автомобиля до слоновьего крупа – да еще и особа на букву "зе"! захватывающе!
|
Из поместья вышли пешком, глухой ночью: ни единого огонька в домах, тёмные стены домов, неверные огоньки факелов стражи в узких переулках, антрацитовый блеск луж под лунным светом, бреханье собак, заслышавших шаги.
Кладбище для Яцека было знакомым местом: в первые годы, когда он, голодный и оборванный, толком не знающий польского, мальчишка осваивался в Гродно, он часто тут бывал: тут было тихо, спокойно, а у православных голбцов можно было разжиться то оставленным яичком, то корочкой хлеба. Поэтому, наверное, Яцек не боялся кладбищ: он верил в существование колдунов, ведьм и нечистой силы и даже допускал, что из-под земли могут вылезать неупокоенные мертвецы, но своими глазами никогда подобного не видел. Более того, как-то раз он участвовал в святотатственном ограблении свежей могилы, за что по небесным законам должна была последовать страшная кара — но ничего не случилось. Могила, правда, была иудейская: может, именно поэтому обошлось без наказания. Католическую или даже православную могилу Яцек, конечно, вряд ли встал бы вскрывать. «А впрочем, если б для дела понадобилось, — вскрыл бы», — отстранённо подумал Яцек, шагая по пересечённой судорожно шевелящимися чёрными тенями от нависающих дубовых ветвей дорожке мимо покосившихся крестов. Бандиты уже ждали.
— Это славно, что ты понимаешь, что вам нас держаться надо, — отвечал Яцек на речь бандита. — Вам, кто поумней, встраиваться надо во власть, место себе искать под солнцем. Сам понимаешь: кошели по подворотням резать весело, но это ж пацанве вон весело, а до седых волос так жить не будешь. Да и не доживёшь — вон что с Щусем стало. Рана поганая, конечно. Как его, глубоко цепануло-то? Заживать долго будет? Я к чему спрашиваю: Щусь всю братву в кулаке держал, ты не хуже меня это знаешь. А сейчас каково ему с койки-то? Слушаются ещё атамана или, как вожака подранили, разбежались все? Мне это, Певчий, крепко знать нужно, прежде чем с тобой серьёзно толковать.
— И вот ещё что, Певчий, — продолжил Яцек. — Кто из Совета у вас в кармане-то? Как вы его заполучили, спрашивать не стану, но кто это такой — это мне знать надо: а ну мы с братом будем к этому человеку подкатывать? Надо знать, что за человек.
|
-
Сон очень плавен и красив, льется словно песня. Да и весь пост подталкивает к ответу и, одновременно, обдумыванию десятка разных идей.
|
Затишье. Самое страшное это затишье. Островок, где ты спрятался, окружен со всех сторон тишиной и неизвестно, с какой стороны появится звук, где порвется безмолвие, обезоруживая спрятавшегося. Тишина была гуще тумана, они спелись, воссоединились, нашли жертву и медленно подбирались к ней, не торопясь, имея в запасе всю ночь.
Страшно знать, что рядом кто-то есть и не видеть его. Страшно, что вот-вот его голос прорвет палатку, словно острый нож. Нервы натянуты и дрожат, болит прикушенный палец, стук сердца отдается в месте укуса. А тишина всё длится и длится, заставляя поверить, что всё хорошо. Никто не придет. Спи, Каари, всё хорошо.
Сколько прошло времени и прошло ли, было совершенно неясно. Только ритм сердца вернулся к прежнему спокойствию, а в голове даже появились мысли, что пора бы прилечь да выспаться хорошенько. Луна наконец появилась в полной своей красоте, словно фонарь вдруг включился. Значит, и туман скоро уйдет. Обязательно уйдет. Каари вспомнила, что сегодня полнолуние и даже связала с ним примету. Совсем недавно одна из коллег говорила, что при полной луне сердце места себе найти не может. Так или иначе, кажется, примета сбывалась.
Тень возникла внезапно, появилась в полной тишине, и остановилась справа от палатки. Она стояла безмолвно, Каари видела очертания женской фигуры: упругую грудь, покатые бедра, длинные волосы, словно та, что пришла из тумана, была без одежды. - Теплая, живая, - вновь послушался шёпот. Он раздавался у Каари в голове. – Я тоже хочу быть живой, – ненависть пополам с горечью густой волной заползли в невидимые глазу щели в швах палатки, словно газ, которым травили солдат во время Первой Мировой. Каари вдруг затошнило, а в ногах появилась слабость. Вспомнилось, как отец про болотные газы рассказывал. Мозг метался, как зверек в клетке, отчаянно подыскивая логичное объяснение происходящему. - Я отниму у тебя твою жизнь, Каааааари.
Женщина увидела, как тень принялась таять, дав обещание. Сначала исчезли руки, затем голова, грудь, и со вздохом растаяло юное тело, оставив только неприятное послевкусие, ничем не истребимое, усугублялось оно тем, что голос еще звучал в голове, ни на что не похожий, протяжный, с каким-то будто бы акцентом.
Только спустя несколько минут, когда сердцебиение вновь стало ровным, Каари поняла - тень говорила с ней на древнем племенном диалекте суоми, который безусловно уже нигде не звучит.
-
Мастерски передано нарастание страха. Сначала пугает то, что само по себе вроде и не должно пугать, а потом страх внезапно материализуется, и это делает его только сильнее и опаснее.
|
Непосредственность и прямолинейность Берса импонировали Степану, ротмист обладал приземленным, но эффективным пониманием текущих реалий и в любой ситуации сразу же начинал продумывать план действий. Возможно, именно с такими людьми, которые воспринимают войну как работу, и можно будет победить. По крайней мере, отсутствие надрыва, так свойственного многим товарищам по революции или чувства собственной важности, распространенного среди реакционеров, очаровывало. Миллер почувствовал, что невольно поддается азарту "князя", начинает думать о том, что будет потом - как найти применение деятельности ротмистра, как разделить фронт между командирами так, чтобы не ущемить амбиции каждого из них, но и не повредить общему делу. Как ограничить влияние наиболее реакционных офицеров на функционирование тех самых "деловых" армии и правительства, о необходимости которых заявлял сам Чаплин.
Витая в облаках этих мыслей, Степан пропустил болезненный удар реальности, когда Берс спохватился об оружии. Несколько мгновений возвращенный с небес на землю эсер смотрел мимо собеседника, кажется, не до конца понимая его вопрос. А когда понял, то едва не схватился за голову. Конечно, арестантов должны были разоружить, иначе какой бы это был арест. Прошедший год был обусловлен необычной свободой - законы и порядки вроде были, но поддерживать их было практически некому, а те, кто был, порой не знали перед кем отчитываться. К тому же, стоило признать себе, все это время Миллер был на войне. Воспротивившись перевороту и свержению Учредительного Собрания, он поставил себя не просто в оппозицию к большевикам или вне гражданского закона, он стал солдатом вражеской армии, поэтому иметь при себе оружие стало чем-то естественным - какой солдат в окопе без винтовки? Едких ответов на этот риторический вопрос сразу же нашлось с полдюжины, но эсер отмахнулся от невеселых мыслей о положении армии в последние месяцы войны.
- Погоди, - эсер попытался выиграть себе немного времени, чтобы придумать хотя бы какой-то план, - Куда кинжалы забрали ты знаешь? Вы ведь под домашним арестом, не в тюрьме, оружие ваше может храниться тут же, неподалеку, под охраной часовых. И твои бойцы, которых уже определили в беломорский конный, они должны быть при оружии. Уверен, они пойдут за тобой, если позовешь, Кольчицкий им пока никто.
Степан цеплялся за возможность найти оружие самих горцев, потому что способов найти новое оружие легально и в такой короткий срок не было. С одной стороны, благодаря помощи союзникам, нехватки припасов и оружия в Области не было, и следили за ним пока что не очень строго - вспомнить хоть тот пулемет в американском посольстве, который бери да неси. Да и в ящиках, которые таскали туда-сюда, тоже был не фарфор. Эсер не был силен в американской маркировке, но предполагал, что инициалы "G.I." относились к военном снаряжению. "I" могло значить инфантерию, например. Конечно, под крышкой с одинаковым шансом могли быть и Спрингфилды, и полевые рационы, но шанс получить желаемое был. Вот только как сделать это не привлекая лишнего внимания, а еще, желательно, не нарушая слишком большого количества законов.
Наверняка кто-то из интендантов был нечист на руку и приторговывал добром на сторону. И у Миллера даже были деньги, чтобы попробовать купить десяток штыков да пистолетов, но нужного человека эсер не знал и вряд ли сумел бы найти до заката. Можно было разоружить кого-то из праздно несущих службу союзников, тех же американцев или австралийцев, которые в городе чувствовали себя безопасно. Но в такой операции был очень большой риск поднять ненужный шум. По этой же причине можно было забыть о том, чтобы забрать оружие из какой-либо другой части, кроме конного полка Берса. Еще можно было похитить оружие со склада, но Степан был невысокого мнения о своих криминальных талантах, да и донести такое количество винтовок до горцев стало бы проблемой. Что еще? Бросить клич по сочувствующим товарищам из числа гражданских? Ведь можно было биться об заклад, что у каждого уважающего себя эсера под подушкой есть пистолет, а то и граната. Но это, опять же, шум.
- Я могу найти склад союзников, - Миллер решил действовать по наиболее безопасному варианту, - Но принести оружие сюда незаметно не получится. Вам нужно будет добраться до этого склада, как скрутите часовых. Или если ты знаешь кого-то из интендантских, кто соблазнится деньгами, могу договориться с ним. Но надежнее всего будет найти ваше оружие, так меньше шума поднимем. Часовые местные про него ничего не говорили?
|
|
-
Как-то так бы наверно оправдываться начал, припри его к стенке. Как-то так бы говорил и сам Уиллем, случись ему совершить такое. А мог бы? Хороший вопрос, правильный. И действия верные.
|
-
Очень плавный пост, с хорошими переходами из одного состояния в другое. Очень, я бы сказала, сбалансированный по всему тексту. И при этом - яркий, запоминающийся.
|
"I'm losing you Ain't love the sweetest thing"
Подпевала себе под нос Хелен, сидя за столиком рядом с прилавком. Этот своеобразный гимн заведения был обязательным и повторялся в плейлисте по пять раз на дню. Но заслушанный мотив сингла всеми любимых земляков U2 сегодня звучал совсем по другому. Слова вдруг обрели смысл и до боли неприятный, аж выключить захотелось.
"Baby's got blue skies overhead But in this I'm a rain cloud"
Хелен кисло усмехнулась и попыталась вернуться в работу. Табличка ексель в мониторе ее ноутбука плыла множеством цифр и сконцентрироваться никак не удавалось. Остывший кофе невкусно стояла в сторонке, украшенный завитушками на бумажном стаканчике — "The sweetest thing". Отец лихо выбрал название для кафе, а Хелен теперь приходилось мучиться. Известно, что Боно написал эту песню в качестве извинения его жене за то, что отсутствовал в день ее рождения. Вот если Клаудио вернется завтра с извинениями в виде песни, тут Хелен задумалась, что она с ним сделает. Ну жена Боно отдала все доходы с песни на благотворительность пострадавшим в Чернобыле. Хелен же этими деньгами могла бы оплатить злополучную аренду квартиры, и откупиться от полиции за то, что сожгла ее вместе с Клаудио. Господи, прости.
Девушка откинулась на спинку стула и закрыла ноутбук. Начинала болеть голова. Ее поздравительные шарики закрывали половину витрины с шоколадом, но Хелен не спешила их поправлять. На душе было очень горько. Мало того, что Клаудио бросил ее накануне дня рождения и оставил прощальный долг, так еще, Хелен подозревала что именно он виноват в пропаже Джерии. Наверняка, когда Клаудио закрывал дверь, он как всегда пялился в телефон и не смотрел под ноги, а Джерри кудрявой молнией проскочил на улицу.. Бедный пес. При мысли, что Джерри голодает, где-то в подворотне или уже давно сбит машиной, Хелен становилось дурно. И что это за старик, с которым видели Джерри? Собачий вор? Или маразматик. Почему никто не звонит по номеру на ошейнике? Вообще никто не звонит. Хелен потянулась к телефону проверить, есть ли пропущенные, когда услышала запах.
Этот запах ни с чем не спутаешь. С его приходом персонал сразу четко осознавал, что Хелен тут директор, и это ей со всем разбираться. Да, такие персоны заходили и в основном это были местные бомжи, которые уже знали, что нужно подождать на улице. Хелен всегда выносила им кофе с завалявшейся булочкой, которая оставалась на списание. Это было неприятно, и не особо поддерживалось персоналом, зато по христиански. И в этот раз директор встала, чтобы встретить очередного бродягу. Переглянувшись с бариста, Хел кивком обозначила, что займется этим.
— Добрый день, конечно, мы вас угостим, — с улыбкой поприветствовала Хелен. Предложение забрать ее горести, чуть кольнуло Хел, неужели у нее на лице все так и написано. Девушка подняла брови и закивала, — Да, конечно! Будьте так добры, располагайтесь на веранде, я все вам принесу, — она указала на столики под навесом при входе в кафе.
— Сделай, пожалуйста, большой латте, и у нас что-нибудь осталось, угостить джентльмена? — спросила она бариста.
-
Достойное описание чувств и состояния. Особенно хороша дисгармония между вещами и состоянием - красиво вышло. Ну и конечно же, такое христианское отношение также внушает уважение.
-
Приятно порадовал персонаж!
-
Проработка персонажа впечатляет, конечно. Это вам не приключенцев для ДнД клепать!
|
|
-
То, что написано, показывает, что сеттинг детально проработан, логичен и интересен.
|
Две тысячи двадцатый станет особенным. И очень-очень счастливым. Год, который так удивительно начался...
Встречали в "семейном" кругу: Алёша, девочки, Светлячок, Инна с со своим Молчановым... Молчановы и преподнесли первый сюрприз. Юля заподозрила неладное уже, когда Инна ни к маминой смородиновой наливочке не прикоснулась, ни к смешанным Белкиной собственноручно коктейлям, до которых была великая охотница, даже притараненное Светлячком шампанское с претензией на французскую родословную едва-едва пригубила...
– А у нас для в-с н-новость, – залихватски подмигнул Молчанов собравшимся, едва лишь отзвучали куранты. В отличие от жены, он отдал должное алкоголю, отдуваясь за них обоих. – Г-готовьтесь брат-ка нянчить, д-девицы.
Смотрел при этом так горделиво, словно, по меньшей мере покорил Эверест.
Тут все, конечно, кинулись поздравлять... Тосты за здоровье будущей мамы, за благополучные роды, опять же, за отца-молодца... "А вы уже точно знаете, что будет мальчик?" "А имя, с именем определились?" "У меня знакомая в шестом роддоме, мировая тётка"... Снова тосты.
Расходились под утро. Вышли провожать гостей. Всю последнюю неделю земля чернела, как открытая рана, гноящаяся слякотью, а тут снежок, как по заказу, не хотелось возвращаться домой. Девочки лепили что-то среднее между снежной бабой и грязевиком.
– У меня тоже есть сюрприз, - Алёша слизнул снежинку с её губ. – Мы летим в Шотландию. Завтра. То есть, уже сегодня.
Вот о чём вы забеспокоитесь в первую очередь, если вам сейчас объявят, что через пару часов вы... предположим отправляетесь на Марс?
– у нас же сейчас самый сезон, туристы, кто мне сейчас вообще отпуск даст... – ...какой отпуск, ты в творческой командировке за лермонтовскими материалами, кстати, твое начальство слёзно просило ознакомить тебя с копией приказа... – девочки... – ... едут к твоей маме, они этих каникул давно ждали... – ... визы, вещи, Барсик... – ... готовы, собраны, Светлячок...
Нет, всё это было уже потом, когда схлынул первый шок, когда Юля со смесью облегчения и некоторой обиды обнаружила, что на работе без неё вполне справятся, и девочки без неё вполне справятся и даже Барсик без неё... а самое первое, самое-самое:
– ТЫ С УМА СОШЁЛ! У НАС ЖЕ ПОЛНЫЙ ХОЛОДИЛЬНИК САЛАТОВ! ОНИ ЖЕ ПРОКИСНУТ!!!!
***
Лондон как в тумане... В прямом и переносном смысле. В столицу они прилетели рано поутру, "де кэпитал оф грэт Британ", - как гордо провозгласил Алёша, с нового года в очередной раз решивший изучать английский (уже дошёл до "ай лив ин Пенза") порадовала "питерской" прямо-таки погодой. Знакомство с достопримечательностями оставили на обратный путь, нужно успеть на рейс до Эдинбурга. Вот там удалось немного погулять, даже позавтракать, но новогодняя ночь, перелёты... "На чудеса второпях не смотрят", - пришла на ум толкиеновская фраза.
Но чудеса сами настигли их, они въехали в чудеса как-то буднично на старом фордике и шофёр казался Юльке сказочным леприконом, зачем-то притворяющимся мужичком-простачком. До сих пор такой катарсис, ощущение полностью сбывшегося счастья, испытала она лишь однажды, в поездке на Кавказ, когда, наконец, увидела своими глазами эти вершины, о которых столько читала, слышала, к которым столько стремилась.
Изъяснялся водитель так, что даже Юлька, привыкшая к живой речи туристов, понимала с пятого на десятое, а вот Алёша с его огромным багажом из: "май нейм из Алексей Петрович, де везе из фаин" на диво легко столковался с леприконом и даже добавил золота в его горшочек, что Юльке не пришло в голову вообще (не из скупости, а потому что опьянённая этими холмами, этим воздухом, этими змеящимися внизу потоками, она совсем потеряла голову)...
И прихлёбывая чай (чай, как чай, перехвалили, похоже английский tea, впрочем, тут же Шотландия, может в этом всё дело), она смогла лишь тупо выдавить из себя сакраментальное: "The weather is beautiful today"...
Времени до вечера оставалось изрядно, они вполне успевали к камню, но... "На чудеса второпях не смотрят"... Алёша, доложив на родину, что всё "итс о'кей" и в свою очередь удостоверившись, что девочки прибыли из Пензы в Отрадное в целости, прилёг, а Юлька, хоть и устала, но слишком взбудоражена была, чтобы отдыхать. Ей очень хотелось осмотреть дом. Подумать только настоящий, всамделишний памятник старины! И не музей какой-то, а дом, в котором живут люди. Лермонтовское поместье и избы были реконструкцией. Правда, у них имелась самая настоящая мельница-ветряк, спасённая в богом забытой деревне и перевезённая в Тарханы.
– Она даже в рабочем состоянии, – сообщила Юлька Эльзе. – Можно молоть муку. – Но всё-таки это экскурсионный объект, а ваш дом жилой, я и подумать не могла... мне очень повезло, что прорвало трубы. Скажите, а можно осмотреть? Если это не сильно обременит...
-
Великолепно образно! А уж добавленные детальки, особенно мысль про салаты, прям настолько жизненные, что сразу рисуют яркими мазками описанные картины.
-
Ну точно! Салаты же! Какая нафиг Шотландия?!))) (подумало 90% населения Земли и только 8% взяли ноги в руки как Белкины)
|
|
— Ting! Mashang huilai! (Стой! Ну-ка назад!) — вопил молодой китаец в женском платке, для пущей убедительности угрожающе тряся стволом нацеленной в Мухина винтовки. — Nimen dou fengle ma?! (Вы сдурели все?!) — надрывался рябой с гранатой в руке, зверино озираясь по сторонам. — Dou anqing ba! Women yinggai dou zai yiqi! (Тихо все! Мы должны быть заодно!) — и тут сзади к нему подбежал кто-то, вцепился в руку с гранатой, заламывая, вереща, — оба повалились в грязь, к ним подскочил третий, — то ли разнимать, то ли бить, — и рухнул на землю с ними. Ходяшка, который сидел у котла, с карабином в руках подбежал к дерущимся, перехватил своё оружие за цевьё и, размахнувшись, как топором, приложил наотмашь прикладом по хребту кого-то в куче-мале. Все орали: кто-то расталкивал безучастно сидящего у стенки сарая переводчика, тыча пальцем в разные стороны, кто-то, достав наган, направил его на сцепившихся в грязи, надсадно вопя. Вышедший из дома китаец бросился к своим, голося. В разбитом, со сорванными рамами окне появилось перевязанное бинтом чьё-то лицо. Рябой китаец по-бычьи ревел — ему давили перемазанной в земле пятернёй лицо, прижимали к земле руку, вырывали гранату.
Парень в платке, оглянувшись на свалку, вдруг перестал блажить и прижал приклад к щеке. А вот сейчас пальнёт, — вдруг отчётливо понял Мухин, и, не успел он что-то сделать, ни подумать даже ни о чём, — китаец нажал на спусковой крючок.
А выстрела-то и не последовало: винтовка оказалась незаряженная. Китайчонок этого не понял, принялся бестолково и суматошно дёргать затвор. Другой, не принимавший участия в свалке, махал на Мухина руками, крича «Kuai! Kuai zoukai!» (Иди, иди прочь скорей!), а за его спиной на колени поднимался один из бивших рябого ходяшек, перемазанный грязью, с гранатой в руке. Мухин сперва даже не сообразил, что это он делает, зачем этот ходяшка, сидя на коленях, сосредоточенно и торопливо возится с гранатой, будто рассматривая и ощупывая её вымазанными в грязи руками, и только через мгновение догадался — сдвигает у гранаты предохранительную чеку, взводит курок, перекладывает для броска из правой руки в левую (выходит, левша) — и тут уж ничего не оставалось, как упасть в рожь, лицом в землю, надеясь, что граната не прилетит слишком близко.
Мухин не увидел, как китаец с гранатой успел широко, картинно размахнуться, и как его толкнули в спину, тоже не видел, и не видел, как уже взведённая граната упала тут же, а только слышал, как близко — но не слишком близко — с кнутовым, салютным звуком бахнуло, шипящим эхом понесло по полю. Матрос лежал на рыхлой, напитанной водой, комковатой земле в примятой ржи: только смятые кем-то ранее бурые стебли с чешуйчатыми хвостатыми колосьями перед глазами. Рассыпались банки с консервами, одна банка лежит золотистым боком прямо перед глазами: «Щи съ мясомъ и кашею». Никто не орёт на непонятном языке — только кто-то тонко, протяжно кричит, что и без перевода ясно: «А-а-а-а…» и, с перерывом на вдох, снова: «А-а-а-а…»
***
— Ух, бля, — удивлённо сказал калужанин Ерошка Агеев, наблюдая, как рассеивается облачко сизого дымка на месте взрыва гранаты, открывая лежащих и шевелящихся, как червяки, китайцев. — А морячок-то наш где?
Мухина видно действительно не было: видели только, что он упал в рожь.
-
Что тут сказать... Полные «Щи съ мясомъ и кашею»!
-
Я долго вспоминала слово, пока не поняла - этот пост получился не только поразительно ярок, но и кинематографичен.
|
- Пойдем, - кивнул Якуб. От "Коровы и Седла" он отказываться не стал, место было как место. Тем более что Юхновича больше интересовал собеседник, а не выпивка или еда.
- Мы с братом недавно собак купили, - начал издалека шляхтич, - боевых. Раньше вашей шерстью не интересовались, свей хватало, но как появилась в хозяйстве животина, сразу стало понятно сколько от них пользы - и сторожа, и нюхачи, и охладить задор чей-то. Вот и стали мы думать, как бы свою стаю расширить. Тем более что повод есть, большая охота намечается, для нее целая свора надобна будет. Но смотрю я, да в лад не возьму, как ваш угол устроен? Вон, сегодня с кузнецами весь день провел, у них дело поставлено строго - Юзефович над всей торговлей стоит, порядок наводит, какой крупный товар появится, у него надо заверить. В нашем углу тоже порядок - мимо нас с братом ни одна кляча не проскочит. А как у вас дело поставлено, есть свой Юзефович?
Мелочиться голодный Мазур не стал, и сразу заказал себе кружку пива, тарелку овощей да колдунов свежих, с жадностью набросившись на еду, как только ее принесли. Даже на вопрос Якуба он отвечал с набитым ртом, пачкая вытекающим соком из перемалываемой редьки давно нуждающуюся в стирке рубаху. Перерывы между мощным движением челюстей он делал лишь ради того, чтобы запить все это большим глотком пенного пива. - А че смотреть-то, когда брать надо? Что смогу – я тебе с организую, даже по старой памяти не особо блохастых. Что не смогу – скажу кого спросить, и сам за это получу свой грошик. Мы, чай, не железнячники, у которых порядок в их арсенале должон быть, и не вы, которым для каждой кобылы трэба денник, овес, выгул и прочее дерьмо. Мы, коли нужда заставит, можем и тех пустобрехов, что подешевше, прочим скормить, а учить их много места и не нужно. Так что не морочь себе и мне голову, не тяни пса за хвост и говори, сколько и каких нужно. Небось с кузнецами-то ты тоже сам общался, а не напрямую к жирной скотине Юзефовичу поперся, верно?
- Сам, конечно, - не стал открещиваться от очевидного Якуб. Сам он на еду не налегал, достаточно уже потрапезничал за день, но от пары кусков пирога отказыватья не стал, чтобы заесть выпитое с купцами и то, что еще только будет выпито сейчас. А в том, что будет, можно было не сомневаться, в городе по-другому дела не делались, - И то правильно. А то если бы весь торг шел через Юзефовича, то был он одним торговцем в Гродно. Но он хоть скотина, да польз аот него есть. Если какой спор, то он разрешит. Если кто на торговлю позарится, опять же он вступится...
Юхнович хотел добавить еще чем полезен был глава цеха своим коллегам, но понял, что и сам толком не знает, чем именно. О своем устройстве торговцы не особо-то распространялись. Поэтому шляхтич махнул рукой и стал говорить о том, что знал.
- Да пес с ним, с Юзефовичем. Их ряды - это их ряды, а у нас свои ряды. Сам знаешь, какое сейчас время наступило. Все паны, кто до того по хатам сидели, теперь забегали. Кто в князья попасть хочет, кто перед будущим князем выслужиться хочет, ну а кто просто успеть наворотить, пока дают. На той седьмице затевают вельможные паны широкую охоту. Чтобы гуртом, на всю ногу, на медведя да другую добычу. Посколику паны шибко благородные, то сами они снаряжать ничего не желают. А хотят приехать уже на все готовое. Вот и вышло так, что мы с братом эту охоту устраивать будем. Лошадей в достатке у нас есть, сам понимаешь. А вот собак нема. Тут-то я к тебе и пожаловал. Только я подумал и так, и эдак, и сильно затратное это развлечение получится. Посуди сам - ну будет на охоте пятеро панов, не меньше. А то может и поболе, если других завидки возьмут. Каждому нужна свора, паны ведь соревноваться желают, кто лучший охотник. Ну возьми три пса в свору, не меньше. А лучше то две пары. И получается нужно мне не меньше полуторы дюжин голов, а если по уму, то две все две.
Шляхтич сделал паузу, посмотрев на Мазура - поспевает тот за математикой али нет - да промочил горло. Якуб подумал, что столько как за один этот день он за всю свою жизнь не разговаривал. И как только у Яцека получается языком молоть без устали? А еще смеются, мол, легкое это дело, разговоры разговаривать.
- И вот закончится охота, - продолжил мысль Юхнович, - Куда мне эту ораву девать? Ну, кого-то потопчат, кто еще сдохнет, останется, пускай, десяток. В хозяйстве столько не треба, к войне их не пристроишь. Не возвращать же тебе. Так что подумал я, подумал, и решил, а что бы вместо того, чтобы покупать у тебя одних псов, не купить всю твою псарню. Как ты смотришь на то, чтобы княжескими псарнями управлять?
Якуб снова замолчал, на этот раз уже дожидаясь реакции собеседника на свое предложение. Мазур, может, в искусстве счисления был не силен, но с теми масштабами, что предлагал ему Юхнович, справлялся, хотя и не без помощи пальцев. Поднеся к лицу широкие лопатищи-руки, он в процессе разговора загибал свои кургузые пальцы, сначала не полностью, а потом и до сжимания руки в кулак, шевелил беззвучно губами, повторяя полученную информацию, морщил низкий лоб, и весьма забавно и явно бесконтрольно дергал ушами. То, что на руках собачника был полный набор перстов, было делом редким и свидетельствующем, о том, что с лающей и блохастой сворой мужик управляться умел. Сам Лесневский данный факт не оспаривал, самодовольно добавляя, что в качестве защиты от укусов псов в процессе обучения он мажет руки их калом, сбивая собачее восприятие. Мнение приятеля о Юзефовиче Мазур не разделял, на все слова Якуба фыркнув только так, что брызги полетели. Видал я, дескать, торгаша в цельной домовине, платом прикрытого. Но в спор, к чести его, ввязываться не стал. А потом уже и не до того стало.
Сказать, что предложение Юхновича выбило собачника из колеи – значит не сказать ничего. Тот широкими круглыми глазами, как у рыбы, выброшенной на берег или, по его собственному выражению, как у срущей собаки смотрел на конюшего, словно бы тот начал говорить на каком-то чужом языке о чем-то совсем уж непередаваемом. Волосатое левое ухо Яна мелко подергивалось, пока тот шевелил челюстями, в которых уже ничего не было – словно пережевывал слова Якуба. Мужик кхекнул, харкнул на покрытый прелой соломой пол, запустил руку вниз, где остервенело почесал что-то и, наконец, выдавил сипло: - Курва мать, княжьими псарнями я управлять хочу! И варьянт добрый… Но холера! Мне же за такое голову с мудями местами поменяют и скажут, что так и было! Трясца на цебе, пан недоделанный, як доброму человеку можно такое сходу предлагать! Поругавшись еще с пол-минуты, впрочем без особой злобы, Мазур перегнулся через стол к собеседнику и, дохнув на него неприятной смесью кислого пива, застарелых застрявших между зубами овощей и вони из глубины утробы, горячо зашептал с присвистом: - Пусть мне сукой до конца своих дней быть, а не кобелем, я согласный. Но над нами хучь хозяина и нету, а есть тот, кто решает все терки, когда кровью пахнет, и кто может помочь. Ты эта, Якуб, до Радковича прогуляйся, с потри за псарню с шинкарем, и коли по рукам ударите, то тама же дело с ним и делай. А я супротив него ни в жисть не попру, а то свету белого не взвижу. Изведет, коровье вымя, как пить дать изведет колдунством черным або лихими парнями.
Якуб следил за превращениями Мазура едва не забыв дышать. Тому бы в балагане выступать, а не блохастыми торговать! Естественно, вслух об этом шляхтич говорить не стал, чтобы не обидеть приятеля. Тем более что тот, наконец, назвал имя, которое так хотел услышать Юхнович. О том, что именно Радкович держит псарни, самому ни в жизнь бы не догадаться, но на удачу Якуба захваченный перспективами Мазур сам выложил все как есть.
- Добре, - кивнул шляхтич, - дойду до пана да порешаю обо всем.
На этом можно было бы и разойтись, но Юхновичу стало любопытно, насколько серьезно приятель относился к слухам о Радковиче:
- А что, он и правда колдун? - поинтересовался Юхнович, - Я думал, брешут.
- Да ты что! – праведному возмущению Мазура не было предела, правда, возмутился он на диво негромко, - Как пить дать колдун, так что лушше об этом много языком не молоть! Дед евонный жрецом был, бабка, бают, ажно колдуньей из чудинов. И ен сам язык птиц и зверей понимает, с мертвыми разговаривает, как мы с тобой сейчас вот. Глаза псаря неустанно вращались в глазницах: видимо, по мнению рассказчика, это должно было предать его словам большей убедительности. Однако, вкупе с драматическим полушепотом, звучало это попросту смешно. - Как прослышит он, что на него хулу кто-то возводит – мышка, например, из подпола принесет, так и все, конец бедняге. Со свету сживет, изведет подчистую! Так проклянет, что сначала куська отсохнет, а потом и вся требуха заживо сгниет. Недобрые силы у него – говорят, он с Лаумой сделку заключил, и в обмен на подмогу ее крадет у людей сны, которые та изменяет и возвращает! Но, - он приложил палец к губам, - об этом – тс-с-с, ни слова! А то прослышит нас…
Якуб немного рассеяно кивал, слушая речь Мазура. Не то, чтобы Юхнович не верил в чертовщину - сложно не верить в то, что тебя каждый день окружает. Довелось ему в детстве увидать живую вилу, да и старшие воспринимали необходимость оставлять подношения и соблюдать приметы, чтобы не разгневать лесных соседей. Это была такая же естественная часть деревенской жизни как необходимость беречься от волков. Но в колдовство и ворожбу поверить было гораздо сложнее - все-таки, не людское это дело мороки наводить. По обыкновению прагматичный, Юхнович рассуждал так - если бы колдуны и правда обладали такой силой, как судачат, то шляхтич бы наверняка встретился бы хоть раз хоть с одним из них - слишком уж он много воевал и слишком часто видел смерть, а ведь перед смертью положено все силы класть, чтобы выжить. Значит, будь на поле брани настоящий колдун, он бы чего-нибудь да наколдовал, а такого не было.
- Я, конечно, молчок, - проговорил Якуб вслух, стараясь не выдавать сомнений, чтобы не огорчить товарища, - Но это... А видел кто? Ну, что он и правда так делает?
Подыгрывая предостережению Мазура, шляхтич понизил голос и избегал называть имени шинкаря
- Дык як же ж! – уверенно заявил псарь, - Иначе откель бы енто узнали? Сам я не видал – Боги миловали. Но людишки же врать о таком не будут, верно говорю. Вон Нестан из «Головы кабана» своими глазами видел, как на задворках он черному петуху голову рубил – а потом кав ветер поднялся, закрутился и ен обратился вороном и улетел. А наговоры евонные всякие как пить дать действуют! - Мазур вжал голову в плечи и сотворил обережный знак. Потом, рассудив, что защиты много не бывает, перекрестился. – Иначе как бы он изводил бы тех, кто против него измышлял або дурное говорил? Во-о-от!
Завершил свой убежденный монолог горячо шепчущий Лесневский, сам того не зная, почти что классической цитатой: - Тому, кто кумекает что-то, этого достаточно. Ну, чтоб понять, что дело ой как нечисто. Не сможет так обычный человек сделать, ой не сможет…
- И то верно, - согласился шляхтич, чтобы не дать Мазуру перепугать себя еще сильнее. Но имя Нестана все же запомнил. Тот, может, и просто напился да видел всякое, но может и нет. Если Радкович все же промышлял ворожбой, то об этом стоило рассказать Яцеку, он обязательно придумает как обернуть такое знание на пользу делу.
- Ладно, - перевел Юхнович тему, - Не будем лихо ворошить, раз я с ним перетереть собрался. Пойду, разыщу его да сговорюсь за наше дело. Обычный или необычный, а выгоду любой человек любит, на том и сойдемся.
- То верно, - размашисто согласился собеседник, - деньги он о как любит. Так, что он, хотя кобель еще тот, а настоящая сука! Он, - голос снова упал до шепота, - по-моему, единственный из тех, кто в городе вес имеет, кому Лидка от ворот поворот дала. Хотя, казалось, бы, как можно днежного мужика в шлюхарню не пускать? А вот гляди ж ты! Но вот за что, и что там было, - Мазур развел лапищи, - мне не ведомо. Хотя, мнится мне, Лидка, если ее спросить правильно, молчать не будет. Она баба такая, ниче не боится! И хороша-а-а... Ну лады, оно верно, что с ним тебе все одно тереть, а мы растрынделися тут. Бывай, Юхнович! И не забывай о своем обещании! Княжий псарь, это, курва, звучит гордо!
Юхнович кивнул в подтверждение сказанных слов и, попрощавшись с Мазуром да пообещав сообщить ему о любом исходе переговоров с шинкарем, отправился на поиски Радковича.
|
|
Уиллем опомнился лишь выйдя из овина обратно ко всё ещё всхлипывающей девушке. Он не помнил, как мягко, но уверенно стряхнул её с себя, как выхватил револьвер и взвёл курок, как вбежал в пустую хозяйственную постройку, готовый, готовый... к чему? А если свой? Сейчас ー на колени его, и ствол ко лбу! Местный или шотландец ー всякий враг! Кровавая пелена на глазах. Как в атаке. Это она и была ー его первая маленькая никчёмная атака на уже оставленные противником позиции. Тот взял, что хотел и ушёл праздновать победу.
Все эти годы в мечтах и страхах была другая война. Простая, честная, общая ー где брат, где земляки, где в окопах собралось всё Содружество со всех концов света. Которая в газетах, в письмах, за которую хвалят, любят и ждут дома. Россия ー проклятый ящик Пандоры; здесь другая война, раздираемая идеологиями и расстояниями, усталая и разгневанная. Только жертвы такие же уязвимые, не меньше бельгиек заслуживающие защиты.
Молился ночью на свою дурацкую черту, выдержку, верность выдуманным принципам. Идиот. А если она сама хотела, без принуждения? Если бы смогла сказать, показать, кому угодно дать понять, что не одна, что за спиной самого коменданта? Не было ни для кого никогда никакой черты. Сам видишь, как легко она переступается изнутри.
Уиллем схватил девушку за кисть и потащил в дом. Усадил за стол, выдрал трясущимися пальцами лист из блокнота. Убрал наконец мешавший револьвер. В глазах всё плыло.
ー Пиши, рисуй, ー сказал быстро, избегая прямых взглядов, ー Кто, кто это сделал?!
Застыла. Ну да, конечно. Ведь нечем.
Злополучная коробка карандашей словно сама прыгнула в руки. Порвал, теперь до конца не закроется ー плевать. Рассыпал, уронил половину цветов ー плевать. Держи белый, держи красный ー пиши.
ー Пиши!
А если не умеет? Если не запомнила? Позвать переводчика? Нет!
Уиллем понял, что уже кипит от стыда. Что слишком много на себя взял, и не важно, что столько взвалили. Ему не удержать станцию, завод и деревню. Он даже одну-единственную девушку защитить не может. Хотя бы вину должен сам искупить. Помочь. Налить и подать стакан воды. Опуститься рядом на одно колено и мягко приобнять за локоть. Указать на её синяк, на платье, перевести палец на флаг за окном.
ー Британец?
Спокойный голос без лязга металла и официозной сухости. Что случилось, то случилось. Главное сейчас, что защитник наконец рядом, что он сделает всё, чтобы наказать виновных, что ему не всё равно.
-
Это надо уметь - так передать боль. От чувств Уиллема меня саму мурашки по коже пробрали.
-
Что угодно хорошего можно говорить про остальных персонажей игры, и они похвал, конечно, заслуживают, но Поллок, конечно, самый среди всех ПС человечный. Это-то его и погубит.
-
Очень круто!
|
– Это все так интересно! – Варенька воспарила в душе. На её вопрос обстоятельно ответили, и Гертруда Эдвардовна одобрительно посматривала, значит, все верно делает, не напортачила глупостей, не нужно будет стыдиться за свою порывистость или неловкость.
Теперь вот возникла новая задача – на лету придумать себе конспиративное имя. Кассандра – это так звучно, и со смыслом. Девушка немедленно позавидовала умной учительнице, которая, разумеется, заранее обдумала и выбрала псевдоним, так хорошо ей подходящий. Варя лихорадочно перебирала в уме мифологических героев. Это должно быть что-то весомое, решительное. Афина? Артемида? Нет, не годится, слишком претенциозно и нескромно. Может быть, героиню, которую покарали боги за строптивость? Ведь это будет как раз соответствовать теме революции. Прометей – прекрасное имя было бы для мужчины. Назваться Прометеей? Звучно, но, кажется, слишком самоуверенно. Не надо забывать о том, что Варя – всего-навсего начинающая эсерка, еще не совершившая ничего значительного. Девушка дала себе слово запомнить "Прометею" и заслужить это имя. Но сейчас надо бы что-то более скромное, то, что хоть немного будет соответствовать ее роли. Ниоба? Медея? нет, все не то. Что ж такое-то, все из головы вылетело! Вот опять вам доказательство важности учения. Не подготовилась, и вот пожалуйста!
Варенька уже чувствовала себя ученицей, не выполнившей урок, и стыдно было за свою несообразительность. У неё всегда была хорошая память, и старательность, усидчивость. Но эта самая основательность, что помогала ей тщательно готовиться, играла злую шутку, когда надо было что-то на ходу сымпровизировать. Греческие имена, будь они неладны, напрочь разбежались, и остались в памяти только Антигона и Арахна.
Кого же выбрать из них? Арахна нравилась Варе больше. У неё был настоящий талант и смелость сразиться с богиней в состязании. Но, если положить руку на сердце, до этой героини купеческая дочка тоже не дотягивала. И как ни соблазнительно было бы назваться Арахной, девушка все же решилась:
– Меня попрошу звать Антигоной, пока я не заслужила лучшего имени, – и тут же перевела разговор на другое. – Меня так глубоко заинтересовала флористика. И букеты у вас ... уважительные. Так гармонируют со шляпками! Возможно, мы еще заглянем в ваше оранжерею, а может даже станем постоянными клиентами. Беседа с вами, Константин Юлианович, – конечно, Варенька не решилась просто с бухты-барахты назвать молодого человека Костей, хоть он и предлагал, – Была очень интересной и поучительной, благодарю вас. И чай очень хорош.
Чай тем временем закончился, пора было и честь знать, как бы ним хотелось задержаться еще немного – это было бы уже неприлично.
|
- Мы могли бы несколько иначе разместить людей, господин капитан. - деловито начал Рауш, когда закончили со своими предложениями эсеры.
Ротмистр принялся объяснять на какой перекресток сколько следует выделить солдат, кому следует отдать командование над каждой группой и как каждая из них должна разместиться. Весьма уместной сейчас оказалась бы карта города, на которой все это можно было бы продемонстрировать куда нагляднее, которой, однако, под рукой не было. Константину пришлось активно жестикулировать, чтобы донести свои мысли до собравшегося военного совета. Сам он район вокруг правительственного общежития знал прекрасно и весьма хорошо представлял, откуда можно ждать непрошенных гостей: чрезмерно любопытных штатских или же очередной союзный патруль. Некоторое усилие воли ему потребовалось, чтобы не упускать из внимания тот факт, что "гости" в данной ситуации никак не были солдатами противника и обороняться от них совершенно не требовалось - нужно было лишь заметить их как можно раньше, перехватить и развернуть назад или, в крайнем случае, задержать до того, как подоспеет кто-то из старших путчистов и сумеет разрешить возникший кризис.
Впрочем, если солдаты все же займут указанные позиции, то вся площадь перед общежитием и улицы его окружающие превратиться в некоторое подобие укрепленной позиции - путчисты-караульные везде, где это только возможно, окажутся скрыты кто за афишной тумбой, кто за садовым павильончиком в псевдорусском стиле, а кто и просто за углом или среди деревьев. Так они будут укрыты не от вражеского огня, которого в текущей ситуации опасаться все же не стоит, но от любопытного взгляда, который вполне может загубить все предприятие. Не совсем, конечно (ведь скрыть полторы сотни солдат посреди города есть задача практически невыполнимая), но настолько, насколько это вообще в данной ситуации возможно.
Любой идущий к общежитию, однако, непременно будет замечен кем-то из многочисленных дозорных. А любой, кто решит выпрыгнуть из окна и попытаться скрыться во дворах и переулках, будет перехвачен еще на широкой улице солдатами, которые его увидят и смогут броситься наперерез. Рауш был совершенно уверен, что если и не все, то подавляющее большинство возможных путей отхода он учел. Даже если нет. здесь достаточно людей, чтобы не оставлять значительных пробелов в "обороне".
Полторы-две минуты потребовались Раушу, чтобы объяснить свой план. Он закончил и задумался, не слишком ли серьезно он отнесся к кучке эсеров в летах, которых предстояло выкуривать из здания. Все таки внутри ждала никак не германская штурмовая группа. Чего уж там, скорее всего в ближайшие минуты крови вовсе не прольется. Однако стоит всей затее провалиться... И крови может пролиться весьма много. Все меры предосторожности оправданны.
- И еще, господин капитан, - заговорил Рауш, когда Чаплин вынес свой вердикт, - людям нужны будут четкие инструкции о том, что делать в случае, если кто-то внутри - он кивнул в сторону общежития, - все же выхватит вдруг пистолет.
-
Флотские сколь угодно могут подтрунивать над "сапогами", но эта сценка показывает, как хорошо, когда каждый думает за то, что умеет делать. Константин Александрович более чем дельно все расписал, за что ему честь и хвала от соратников!
-
тактический подход!
|
|
|
-
Счастливые люди, я им завидую. Тоже хочу корпоративчик на берегу озера! И даже от развлекательной программы не отказалась бы)
-
Красивое и атмосферное начало истории!
|
- Добро, снятие обвинений, - уступил Степан без большого внутреннего сопротивления. Он понимал, что разница в формулировках есть, но сейчас она казалось эсеру несущественной. В конце концов, итог не изменится - Берс и его горцы окажутся на свободе, и это все, что сейчас имело значение.
Дальше рассуждение самопровозглашенного князя Степан слушал молча, только уточнив, когда ротмистр стал перечислять возможные кандидатуры: "Самойло, это который сейчас у красных начштаба по Северному краю?" Познакомиться с генералом лично случая не представилось, тот хоть и принимал участие в июньском наступлении, но командовал на западном фронте, тогда как комиссар Миллер надрывался на южном направлении. Из обрывков воспоминаний о донесениях и обсуждении разных чинов в ставке, эсер выудил, что Самойло считался командиром талантливым, хитрым и расчетливым. "Ну конечно!" - Степан, наконец, вспомнил почему так зацепился за фамилию генерала. Тот был участником военной комиссии при подписании Брестского соглашения. И именно с ним Области предстояло воевать лицом к лицу. В этом свете иметь в штабе человека, хорошо знавшего повадки генерала было не лишним.
- Вот что произойдет в ближайшее время, - по-деловому начал рассказывать Миллер после приглашения Берса говорить. Не хватало только карту города развернуть на столе, чтобы совещаний совсем напомнило штабское, - Точной даты я пока не знаю, но это день, два, не больше. Николай Васильевич подписал приказ о переводе Чаплина на фронт, чтобы окончательно устранить его из города. Георгий Ермолаевич этот приказ перехватил и понимает, что Рубикон пройден, нужно либо подчиниться, либо выступать. Он, естественное дело, выбрал второе.
О своем участии в перехвате Степан распинаться не стал - сейчас не имело значения как именно главнокомандующий узнал о приказе и что именно сделал, чтобы остановить его. Вместо этого эсер продолжил описывать ситуацию настолько, насколько представлял ее сам, надеясь, что его неполное понимание не слишком разойдется с действительностью и планами Филоненко.
- План у Чаплина такой: он с верными офицерами выступит против правительства, арестует Старика и всех министров, после чего провозгласит себя верховным командующим. Провернуть он все рассчитывает быстро, за одну ночь, чтобы город уснул с одним правительством, а проснулся уже с новым, и вроде как все решилось, нечего и воду мутить. А дальше он установит в области военную прокуратуру, где правительство будет непосредственно подчиняться одному главкому. Без Старцева тут обойтись не могло, он же Чаплинский ставленник, так что, полагаю, он ему видит должность председателя начальников отделов. Для легитимации переворота с Георгием Ермолаевичем выступает группа военных эсеров, - Степан развел руками, мол, вот и я тут, - которые должны будут создать видимость того, что это не военные власть захватили, а произошли перестановки в действующем правительстве и этого будет достаточно, чтобы успокоить народ и союзников и узаконить смену председателя.
Миллер сделала паузу, отделяя план Чаплина от своих собственных идей. Вдаваться в детали замысла Филоненко о том, что эсерское крыло должно будет стать, по американской модели, противовесом для офицерской партии, Степан не стал. Эти подробности казались ему сейчас лишними, да и неизвестно, как Берс отнесется к планам социал-революционеров в принципе.
- А вот что думаю я на этот счет. Решение привлечь часть партии было правильным. Без участия кого-то из социалистов Чаплин на троне и дня не просидит, его сомнут в тот же миг. Но мои товарищи считают, что могут дипломатией себя поставить в такое положение, чтобы быть незаменимыми для Георгия Ермолаевича. Чтобы он не захотел или не смог от них избавиться. И я считаю, что это ошибка. Потому что если за нашим блоком не будет никакой реальной силы, если мы заменим одну говорильню на другую, Чаплин избавится от нее при первом же удобном случае. Более того, я уверен, что Николая Васильевича нельзя выводить из правительства совсем. Георгий Ермолаевич от британцев целиком зависит и будет им в рот смотреть. Мы уже один раз так попробовали делать, полагаться на их, союзников, честность и беспристрастность, и пол России в окопах угробили. Теперь по-другому нужно. С союзниками разговор выстроить так, чтобы он шел на равных. И без Чайковского такой диалог вряд ли выйдет, у него из всех Области самое большое влияние на иностранцев.
В очередной раз Степан усомнился в оправданности собственной позиции. Ну куда, куда он влезал со своими наивными мечтами о том, чтобы впрячь, как заметил Берс, трепетную лань и осла. Ладно бы у него был четкий и понятный план, как этого добиться, как заставить двух неглупых, но очень упертых людей работать вместе, но рассчитывать на то, что если запереть Чаплина и Чайковского в одной комнате и под дулом пистолета приказать договориться, то к утру из них двоих просто напросто один окажется трупом. И хорошо если только политическим.
Только сейчас сомневаться было уже поздно, и Миллер усилием воли отодвинул страхи на задний план. В конце концов, он сам считал моментом своего наивысшего взлета комиссарскую службу, когда он, наделенный неясными полномочиями пытался добиться от людей выполнения своих, в общем-то, целей. Текущее положение мало чем отличалось от прошлогодних событий. Полномочия Степана все еще были весьма туманными, его личное обаяние и способность зажигать людей никуда не делись, даже если и поблекли немного. Но и масштаб действий был в рамках одного города, а не целого фронта. Всего-то и нужно было, что яснее выражать свои цели.
- Чтобы этого добиться, мой план такой, - следуя собственному совету, Миллер постарался сформулировать идею так, чтобы самому в нее поверить, - Пускай Чаплин делает до поры что задумал. Он арестует министров, а мы их освободим, - Степан помедлил, подбирая правильные слова, - Но отпускать сразу не будем. Мне нужно разоружить Георгия Ермолаевича, да только он без боя не дастся. Надо сделать так, чтобы он сам решил сдаться. И если начальники отделов будут под нашей защитой, то ему придется отступиться. Потому что иначе наутро город проснется не при новом диктаторе, а при действующей власти и мятежнике.
Самовнушение подействовало, и Степан действительно начал верить в то, что говорит. Кажется, такой маневр имел шанс на успех.
- И после этого мы сможем и тем, и другим навязать наше решение. Мне видится такой расклад: Николай Васильевич останется председателем, но без полномочий. Будет как английский король - представлять правительство, но решения принимать будет не он, а секретарь правительства. Выделим две должности заместителя председателя - одну для гражданской линии, одну для военной. Остальные портфели разделим. Кто готов работать на благо Области, на то, чтобы большевиков победить - милости просим, вне зависимости от цветов и названий. Кто хочет только разговоры разговаривать и политиканством заниматься - скатертью дорожка.
- И последнее, - добавил эсер, - про гарантии, которые я обещал. Если все выгорит, то все о чем мы договоримся будет в силе. Если нет... ну упрется Чаплин или еще что, то ты наутро министров можешь отпустить - вас героями Области повторно сделают. Так что для тебя и твоих орлов расклад беспроигрышный, а мне, как не верти, совать голову в печь.
-
I see plans within plans.
-
На очень тонкий лед ступил Степан, сев играть за стол с такими господами и желая заставить их поиграть по собственным правилам! Но выход, конечно, он нашел элегантный.
|
— Погоди-ка! — кричал Анчар, вклиниваясь между Никанором и Гренадером. — Тихо, тихо! — надрывался, пытаясь остановить Борьку, Гренадер. — Да я его сейчас на месте тут кончу! — пытался навести на лежащего винтовку Никанор, но ему помешали Чибисов с Анчаром. — Подожди, говорю! Успеешь! — останавливал Никанора Анчар. — Товарищ дело говорит! — звонко кричала Гера. — Стой, стой, тебе говорят! — надсаженным голосом орал большевик, схватился за ствол винтовки Никанора, отводя в сторону. — Ты чё за хрен с горы вообще? — в ответ орал на Чибисова Никанор, бешено пуча глаза. — Какого хуя лезешь? — Отставить самосуд и не уподобляться жандармам! Это они избивают и убивают беззащитных, а не бойцы революции! Мы – не они, они не мы! — голосила Гера. — Отойди, тебе сказано! — Никанора сильно толкнул в грудь подошедший вместе с Чибисовым Балакин. — Не смей стрелять! — Прекратить! — кричала Гера. — Не убивайте! — кричал лежащий на снегу николаевец, отбиваясь от Борьки, который всё держал его за волосы, порываясь ударить в лицо. — А ну отошли от него оба! — заорал стоявший в стороне Даня на наседавших на Никанора большевиков, вскидывая на них винтовку.
Со стороны это, должно быть, смотрелось дико: семеро мужчин и одна женщина орали друг на друга на пустой заснеженной тёмной улочке под раздававшийся из дворов собачий лай, угрожали друг другу оружием, толкались и порывались бить лежащего на снегу. Только студент Зефиров не принимал участия в сваре, безучастно присев на корточки в сторонке и разглядывая свою бомбу.
— Вы ещё перестреляйте друг друга, дурни! — надрывно заорал Балакин и в сердцах бросил на снег свой браунинг. — Ну давай, стреляй! — обернулся он к Дане, подавшись грудью на ствол и раскинув руки. — Стреляй в большевика! — Тихо, тихо все! — пытался успокоить товарищей Гренадер. — Даня, опусти пушку, блядь! — Правильно вон она всё говорит! — Балакин показал на Геру. — Мы что, жандармы? Какой толк в том, что мы его сейчас пристрелим? — Боря, да хватит уже, а! — Гренадер ухватил Борьку, продолжавшего мутузить николаевца, за ворот ватной куртки, принялся оттаскивать его. — Хватит! Ну, остынь! — Идиоты! — рявкнул Никанор, дёрнул винтовку, вырывая ствол из рук Чибисова, и, вскинув вверх, пальнул. Выстрел гулко разнёсся по пустой улице. — Идиоты! — гаркнул он ещё раз, оглядывая товарищей. — И весь план был идиотский изначально! А я говорил! Где сейчас наших искать?! А, делайте, что хотите! — сердито мотнул он головой и, отвернувшись, побрёл в сторону, закинув винтовку на плечо. — А вот стрелять не стоило, — укоризненно заметил ему вслед Гренадер. — Да пошёл ты! — не оглядываясь, сердито бросил Никанор. Он остановился в нескольких шагах, запрокинул голову, глядя в чёрно-серое, сыплющее мелким колючим снегом небо. — Между прочим, мы с ним тоже большевики, — Гренадер показал Балакину на себя и Никанора. — Ну заебись, — только и сказал Балакин.
Страсти немного улеглись, все примолкли, Даня опустил винтовку. Перепуганный николаевец лежал на снегу, закрываясь руками, Борька встал, зло оттолкнул Гренадера, тоже отошёл в сторону. Зефиров сидел на снегу в сторонке: зажав бомбу между коленями, он снял конфетную крышку, закрывавшую торец, и сейчас внимательно разглядывал внутреннее устройство снаряда. — Вы бы с жандармами так воевали, как сейчас собачитесь, — глухо сказал Чибисов. На него только посмотрели, но ничего не сказали. Балакин подобрал со снега свой браунинг, отряхнул, сунул в карман. Со стороны железной дороги, откуда-то издалека, грохнул выстрел, за ним ещё один. Оглянулись в ту сторону, но в конце улочки, выходившей на насыпь, никого не было.
Анчар ещё раз сказал, что пленного нужно допросить, опустился на корточки рядом с ним, встряхнул. — Ты на вокзале самом давно был? — спросил он. — А? На вокзале, говорю самом давно был? Что там делается, а ну рассказывай! — Я… — совсем обомлевший от всего только что произошедшего, начал пленный. — Я в депо был. В депо, у нас. Я… я-то что… подходит ко мне этот, поручик, что ли, с мороза прибежал, говорит, бери мотодрезину, ну, на которой днём солдаты ездили, езжай на третью версту сейчас, проверь состояние путей, — кажется, николаевец почувствовал, что Анчар его в эту же минуту стрелять не собирается, и бойко зачастил, — я как сразу понял, что что-то неладно, а с ним разве поспоришь? Я как понял, когда сам дрезину брал, он так глянул на меня, я как понял, что он меня в западню какую-то гонит. Я говорю, вы мне, ваше благородие, на дрезину-то хоть охрану посадите, время-то неспокойное, а час поздний, а они говорят, у нас людей мало, а сам-то куда-то пошёл. А потом, когда мимо локомотивного сарая ехал, смотрю, там солдат какой-то рукой махнул, я как понял, что всё, сейчас карачун мне. А потом как по мне вон стрелять зачали, так я сразу же с дрезины-то спрыгнул… — Сколько у вас человек на вокзале? — рядом с Анчаром над пленным склонился Гренадер. — У нас? — не понял пленный. — Солдат сколько там, спрашиваю? — А, солдат? Ну, как я скажу-то… — растерялся тот. — Много! И пулемёты есть, и пушки стоят, они из них по Казанскому палят. Только они не в депо, они на самом вокзале сидят в основном. В депо только заходят. На товарной станции ещё сидят. — Это мы всё и так знаем, — сплюнул в снег Борька. — Они ещё ходят, как это, патрулями, что ли? Обходят всю станцию, только на площадь не суются, там из Казанского стреляют. — Стреляют… — подтвердил Гренадер. — А я понял, в чём дело с бомбой, — неожиданно подал голос Зефиров, подходя сзади. — Серная кислота замёрзла, превратилась в серный лёд. Я такого даже не видел никогда.
На него обернулись, но ничего не сказали.
|
— Конечно, кабинет найдётся! — с радостным энтузиазмом подтвердил Боговой. — Пожалуйста, пожалуйста, сюда пойдёмте! — он показал на дверь в зал заседаний, у которой так и стоял растерянный и взбудораженный всем происходящим учитель Гиацинтов. — Там библиотека за президиумом, там комиссии заседают. Не беспокойтесь, там никого нет сейчас, там тихо. Пойдёмте, товарищи, пойдёмте.
Перерыв подходил к концу, и в зал уже стягивались депутаты, а многие и не расходились, боясь опоздать к записи на получение винтовок: курили у открытого окна, сидели на стульях, разговаривая между собой — и сейчас они все удивлённо смотрели, как конвоируют Проурзина: тот шёл под дулом револьвера Бессонова, рядом в своей поскрипывающей кожанке шагал настороженный, напряжённый Заноза, чуть впереди показывал путь Иван Боговой, а рядом с ним Романов. Гиацинтов семенил следом, как хвостик: ему, кажется, всё происходящее было чрезвычайно любопытно.
Все обернулись на невиданное зрелище: при виде чекистов вжал голову в плечи сидевший в президиуме земской статистик Щипунов, вопросительно и непонимающе глядел сидевший во втором ряду делегат Усть-Важской области пожилой смолокур Поздняков, застывшим взглядом провожал идущих по залу делегат шенкурского горсовета Едовин. Осёкся разговор о раздаче винтовок группы делегатов, толпившихся у распахнутого окна: все, как по команде, обернулись, глядя, как куда-то ведут их товарища.
— Братцы! — петушино выкрикнул Проурзин, вертя головой. — Оклеветали народного избра… ой!
Заноза, не глядя, коротко и больно приложил его кулаком в бок: старичок ойкнул, скрючился, примолк. Заноза подтолкнул его в спину и оглянулся: полтора десятка делегатов хмуро и молча наблюдали за тем, как куда-то ведут их коллегу. Заноза демонстративно положил руку на деревянную кобуру с маузером, грозно зыркнул по сторонам: никто выступать не посмел. Только Василий Боговой, так весь перерыв и просидевший на своём секретарском месте в президиуме, поднялся со стула:
— Что такое? — часто моргая, удивлённо спросил он. — Помощь нужна? — Ничего, Вась, всё в порядке, — походя бросил его брат. — Оставайся тут, следи, чтоб не бузили.
Вошли в библиотеку, ту самую, где комиссии под руководством Романова вчера и сегодня писали проекты резолюций: ряды стеллажей с разноцветными корешками книг и журнальных подшивок, пара письменных столов с керосиновыми лампами под абажурами, окно с геранью в горшке. Заноза подвёл Проурзина к столу, ногой выдвинул из-под стола стул, молча показал старичку садиться. Проурзин сел, беспомощно глядя по сторонам.
— Товарищи, товарищи! — глухо донёсся из-за двери голос Василия Богового. — Непредвиденные обстоятельства, товарищи! Перерыв пока продолжается, сходите пока куда-нибудь, что ли!
Ему, кажется, что-то возражали, о чём-то спрашивали — этого из-за двери было уже не разобрать.
— А потише места не нашлось? — раздражённо обратился Заноза к Ивану Боговому. — Обязательно было через зал идти? — Ну, там ключи искать надо было… — поморщился тот. — Так-то у нас все помещения закрыты сейчас. Морока, в общем… Да чем вам тут не нравится? Никого нет, всё тихо.
Да были, были у него где-то ключи, — вспомнил Романов, — он видел Богового-младшего с этими ключами. Может, они и сейчас у него в кармане лежали, просто, понял Романов, председателю съезда хотелось провести Проурзина через зал, показать остальным делегатам пример того, что бывает с человеком, который смеет открыто выступать против — и даже не столько против Советской власти, сколько против него самого, Ивана Богового.
|
-
- Он, товарищи офицеры, вас Пилсудским обозвал! Вот ужас-то!
Всё-таки Миллер бесподобен. Немного отстал от этой ветки, только вчера всё полностью перечитал и в положительном восхищении от Миллера.
-
Однако как Степана Яковлевича за живое-то задело! Однако рассуждения его и логика как всегда выше всяких похвал. Он, конечно, кое-какие мелочи не учитывает, но вряд ли о них знает: так что все выходит стройно и непротиворечиво.
|
|
Ход 1. Казимир Будикидович, действие 2. Встреча с ЕпископомВажно!Речь капитана была прервана появлением одного из солдат в сопровождении невысокого монашка. Служитель божий, осенив крестным знамением себя и присутствующих, склонил пред юстициарием голову и смиренным голосом доложил: - Приветствия и благодать Господня вельмовашному пану Будикидовичу и всему его семейству от Его Преосвященства Бенедикта. Его Преосвященство выразило радость от мудрой прозорливости Великого князя, что сделал опору на добрых католиков, а не язычников, что подтверждает его стремление креститься в истинную веру. Полагая вас верным слугой князя и Церкви, Его Преосвященство Бенедикт сообщает, что будет счастлив принять вас в своей келье и, воздав хвалу Господу нашему, обсудить дела мирские и волю Его Высокопреосвященства. Я же, смиренный брат Павел, обученный в меру своего разумения счету и письму, а такожде искусству врачевания, буду, если на то будет ваша воля, помогать в меру своих скромных сил пану Будикидовичу. С епископом нужно было поговорить. Но с этим было сразу несколько весьма интересных обстоятельств. С одной стороны монашек-врачеватель - это не только знак внимания и весьма полезный слуга, но и глаза и уши в доме Будикидовичей. В любом случае отказываться Казимир не собирался. А вот визит к епископу нанести пан хоть и хотел, но будучи наделенным общественными обязанностями, не мог себе позволить в такой момент. Это могло быть воспринято как знак внимания и расположения со стороны православных и язычников, которых Казимир в общем-то еще собирался... если по-простому - использовать, а по умному - договариваться, к собственной выгоде. Лучше было пригласить епископа в магистрат. Казимир так и сделал бы, если бы не монашек. Но теперь приглашение могло быть воспринято как если не оскорбление, то по меньшей мере неучтивость, а Казимиру не хотелось портить отношения с Его Преосвященством в первый же день. Лучшим решением стало бы отправить к епископу одно из сыновей, но говорить и договариваться Казимир предпочитал сам. Не только от того что умел это делать, но и, по правде говоря, любил. И, учитывая тот факт, что католическая церковь, по всей видимости, находилась в нужде, принял непростое решение.
...
А пока Казимир подозвал монашка поближе так, чтобы его не слышал никто кроме разве что сыновей.
- Его Преосвященство верно полагает нас верными слугами князя и Церкви. Мне любо сердцу его приглашение и я непременно прибыл бы по зову Его Преосвященства, но, будучи наделенным общественными обязанностями и долгом, не могу позволить себе явиться на зов его, касательно дел мирских, в такой непростой для города момент, что может быть воспринято привратно горожанами. Мы с семьей явимся в храм божий в день воскресный, и отстоим службу как добрые католики, но для мирских дел есть магистрат. Туда я и прошу пригласить от моего имени Его Преосвященство сегодня же, в мой кабинет, где мы и обсудим дела мирские. Тогда когда Его Преосвященству будет угодно. Разместившись за массивным дубовым столом, Казимир вытянул ноги и недовольно щурился в сторону окна, из которого недружелюбно лились лучи рассветного утра. Пан Будикидовчи питал теплые чувства к приятному полумраку, а яркие лучи утреннего солнца заставляли его щуриться и воротить взгляд. А потому поднялся пан Казимир и затворил ставни. Расточительно зажег свечу на столе, налил пол кубка да плюхнулся обратно на стул, слушая перезвон колоколов, возвещавший о завершении утрени, да голоса певцов из храма Божьего. Все таки христианство имело свою силу, и игнорировать её было смерти подобно. Но на всякий случай Казимир не забывал и о старых богах. Мало ли их бог с крестом отступит и власть захватят старые боги? Мало ли что может случится в битве при небесах. Нередко поминал он Бежлею (Bezleja), госпожу ночи, а по воскресениям исправно стоял службу, как добрых католик. Сейчас епископ вряд ли явится в магистрат. Дела Божие держат его крепко - оно и понятно. Но и Казимир особо не торопился. Он подошел к грубо сколоченному стеллажу и среди множества рукописей, преимущественно правового толка, нашел евангелие от Матфея, очень кстати оказавшееся в шкафу. Евангелие от Матфея - первое, символ начала. Удача, что именно оно оказалось, да. Дары ходоков случались самые удивительные и эта рукопись, несомненно, была одним из таковых. Казимир положил Евангелие на стол, но почти сразу убрал, переложив на полку стеллажа так, чтобы его было видно, но чтобы оно не бросалось в глаза. На столе же оно лежало слишком открыто, слишком вульгарно для священного текста. Епископ, разумеется, мог проигнорировать приглашение, но к чему тогда было отправлять монашка-врачевателя? Ведь то был знак внимания и предложение к разговору, не иначе! А стало быть Бенедикт должен был явиться, иначе Казимиру пришлось бы признаться - что он ничего не смыслит в людях. Ну либо признать, что епископ не что иное как феномен. Если не сегодня явиться - то завтра. Если не завтра - то послезавтра! А если нет... что ж. Казимир после воскресной молитвы и причастия явится к нему сам. А приняв непростое решение, он подошел к столу и с мыслями «За Господа и епископа, мать его!» опустошил кубок! Отзвенели уже колокола, зовущие весь честной народ на вечерю, вызолотило последний раз солнце покатые городские крыши и опустилось, отдав город во власть ночной тьмы. Легли в свои (а некоторые – и в чужие) постели крестьяне и купцы, ремесленники и шляхтичи, и только лишь городская стража продолжала свой недреманый обход, да «ночные цирюльники» вышли на работу. А еще не до сна было тем, у кого каждый день, каждый час был на счету. И если бы случайный любопытствующий сейчас бы шел мимо магистрата, он бы не удивился единственному освещенному мягким пламенем камина окошку: горожане знали, что пан Будикидович мог и допоздна засидеться за делами. Но если бы этот ночной странник задержался бы у обиталища городской власти, он бы подивился странному зрелищу: с Гончарной улицы на площади под цокот копыт показался молодой жеребчик, чей всадник, опасаясь холодного ночного ветра, не иначе, прятал лицо свое под капюшоном. Но вот диво, из тьмы у стены магистрата отделилась невысокая фигура, поспешившая ко въехавшему на площадь верховому, и принадлежала она, как можно было бы предположить, ни стражу покоя горожан, и не разбойнику – а монаху. Перекинувшись о чем-то парой слов со всадником, служитель церкви поспешил к паре городских стражей, охранявших магистрат, и после очередного недлинного разговора махнул уже спешившемуся рукой. Тот медлить не стал, и, проведя коня в поводу, кинул монашку поводья и скрылся за стенами магистрата. А уже через несколько минут в кабинет юстициария уверенно постучали, после чего гость, не дожидаясь ответа, вошел в кабинет. Добротный темный хуст скрывал фигуру гостя, плащ с глубоким капюшоном – лицо, тонкие перчатки – пальцы. Можно было сказать лишь, что визитер высокорослый и изящный, но юноша ли это или девушка – то было загадкой. Которая, впрочем, сразу же разрешилась. Откинув капюшон с лица, перед Казимиром предстал сам епископ Гродненский, мягко улыбнувшийся хозяину кабинета. - Доброй ночи, пан Будкидович, и простите меня и за столь поздний визит, и за то, что предстал перед вами в наряде мирянина. Я могу совершить маленькое преступление перед городом и украсть час драгоценного времени его судьи? Казимир расплылся в добродушной улыбке, коей почивал каждого дорогого гостя. - Добре, ваше Преосвященство. Как у нас говорят: рад видеть вас в добром здравии. Распологайтесь в моем скромном кабинете. Пан Будикидович подвинул второй стул к рабочему столу для гостя. Казимир, конечно, лукавил, называя убранство кабинета скромным. Не каждый пан мог позволить себе работать в такой роскоши. Но интерес что ответит епископ на эту нарочито скромную фразу не оставлял каняжьего юстициария. Он пробовал что перед ним за человек, прежде чем начать знакомство. Он наблюдал за движениями, за взглядом, за чертами лица, за тем как гость опускается на стул и где держит руки. Все это могла рассказать о человеке целую историю. А могло и не рассказть. - В том нет ничего преступного. Мой кабинет открыт для каждого, чтобы великокняжеское правосудие доступно было всем. В этом мы в некотором роде близки, не правда ли? - Казимир ушел от ответа на вопрос о прощении "преступления", одновременно делая шаг навстречу в тоне разговора. - Я целиком и полностью в вашем распоряжении, святой отец, но перед этим... Казимир посмотрел под стол, где нашли место сразу несколько бутылок с мутной жидкостью и... остановил в себе порыв поднять одну из них на стол. - ... но перед этим позвольте выразить вам мою признательность за направленного ко мне в помощь брата Павла. Это знак большого внимания. Ммкх... - в горле Казимира пересохло. Так всегда случалось, когда ему приходилось говорить много, не запивая слова. - ...да. Большой знак. Божья помощь будет весьма кстати, как и покровительство великокняжича, с которым я, как вы знаете, имел честь сражаться стремя в стремя и весьма дружен... Но простите мое многословие, я совсем не дал вам сказать. Брат Павел упомянул о том, что вы желаете обсудить волю Его Высокопреосвященства и дела мирские. Я - весь внимание. Казимир перестал расхаживать по комнате и в ожидании ответа опустился в кресло напротив церковника. Лицо его источало добродушие и радость. Чего нельзя было сказать о других частях тела. Епископ только улыбнулся мягко и плавным, текучим движением осенил крестом попервой помещение, потом хозяина его, а потом и себя, после чего ответил Казимиру тон в тон. - И да останется это здравие и у тех, кто в таблинии сием, и у всех прочих, кому оно может потребоваться в сию годину. Изобразив вполне светский поклон, молодой чех неторопливо опустился на приставленный стул, положив перед собой на столешницу не сомкнутые руки. Поза служителя церкви была спокойной и даже несколько расслабленной, чураясь, впрочем, той широкой вальяжности, что свойственна многим панам. Это могло говорить о многом – а могло и ни о чем, потому что добродушное, излишне мягкое и умное лицо епископа не выражало ничего, кроме доброжелательного и вежливого интереса. Комментарий же юстициария о скромности убранства без ответа не остался – с мягким укором Бенедикт попенял Казимиру: - Пану юстициарию негоже называть бело черным, а черное - белым. И стыдиться того, что таблиний его нельзя назвать обителью смиренного христианина не след. Ведь показная скромность есть добродетель нищенствующих да фарисеев. Тем же, кому много дано, не грех и показать его: ведь с них и спрос больше, и богатство это есть не самоцель, но лишь инструмент благодеяний для тех, кому нужна поддержка. И демонстрация его лишь есть равно и то открытое забрало, что носит рыцарь, и знамение тому, кто приходит, что перед ним человек, наделенный более прочих. К тому же, - тягучий, медовый голос епископа так и лился, - скромность часто идет об руку со смирением, а то близко с покорностью, которая, будучи благом, столь же часто становится грехом. А вот на вопрос о близости стража законов светских и уложений духовных уклонился уже Бенедикт, только прикрыв на несколько секунд глаза. Благодарности же за своего эмиссара он принял спокойно и даже как что-то само собой разумеющееся, продолжая следить одними глазами за расхаживающим из угла в угол паном Будикидовичем. И только когда тот занял свое место, священник ответил: - Брат Павел пришел не к пану Будикидовичу, и даже не к княжескому юстициарию. Он передал благоволение церкви тому человеку, кто воспримет его боле прочих и сумеет узреть невысказанные слова не только сердцем, но и разумом. К тому же ныне тому, кто ищет защиты правосудия, может потребоваться и защита здоровья, а брат Павел, хотя и соответствует своему прозвищу во всем остальном, в лекарских талантах достоин имени Магн. А вы, пан Казимир, - епископ, в очередной раз избегнувший называть собеседника «сыном своим», улыбнулся, - можете не отказывать себе в удовольствиях малых, ежели они вам потребны, пока я постараюсь поведать вам о мыслях своих. А пока что, видя, что вы ожидаете меня, дозвольте спросить: ужели вы не думаете, что дела духовные мои не могут заключаться в простом вопросе «сколь близки вам Бог и Церковь», когда вокруг немало язычников, скрытых и явных, что, в свою очередь, будет лишь прелюдией к самому мирскому из вопросов наделенных саном – просьбой о пожертвовании? Чем дольше тягучий, медовый голос епископа лился - тем хуже становилось настроение Казимира. Мало того что этот щенок удумал поучать пана в его же обители, так делал это так витиевато, так занудно и так приторно, что захотелось шляхтичу дать кулаком в ту самую таблиню епископскую, что бы это ни значило. Пан изменился в лице. Он не скрывал эмоции и, в отличие от епископа, не ограничивал себя в жестах и движениях. Небрежно поставил два кубка на стол, наполнил наполовину. Двинул к гостью. - Пей. - недовольно бросил пан, приглашая Бенедикта разделить древний обычай гостеприимства. Одним махом осушил кубок, далеко не первый в этот день. И внимательно посмотрел на епископа. Посмотрел устало и с некоторой долей раздражения. С усилием подавил гневный порыв. - Брат Павел как есть сказал, что дело у тебя ко мне от князя церкви (Его Высокопреосвященство=кардинал). Мне весьма любопытно в чем оно заключается, Бенедикт. Чем сильнее раздражался пан Будикидович, тем мягче и податливей становился голос епископа. И даже когда тот бросил раздраженное «пей», священник ответил с легким придыханием, молитвенно сложив руки: - Ах! Для меня честь разделить с вами вино! А ежели еще в милости своей вы не откажетесь преломить со мной хлеб, то восторг мой откроет новые пределы! Изящным жестом отсалютовав бокалом хозяину кабинета, юноша аккуратно выпил его, вежливо не оставив ни капли, что можно было бы истолковать, как наличие у него злого умысла. Продолжил он речь свою только после гневного, и в чем-то даже оскорбительного высказывания юстициария. Но сколь разительно теперь отличался его голос! Словно за раздвинувшимися тканями, за елеем и патокой показался клинок строгости, доселе прикрытый этим нежным и беззащитным покровом. Теперь Бенедикт не играл в мягкого и слабого монашка, позволив Казимиру увидеть и услышать ранее сокрытое: - А вот теперь мы закончили играть словами и перейдем к делу. Церкви нужны эти земли как плацдарм для наступления на восток и как противовес тевтонцам, с которыми у нас есть некоторые, скажем так, идеологические и политические разногласия. Пока они не доктринальны, мы с ними соблюдаем паритет, но влияния их допускать не собираемся. Не без намека подвинув свой бокал к Будикидовичу, епископ продолжил: - А для этого нам нужна сильная христианская Литва. И, в первую очередь, Гродно как форпост. А чтобы наши желания стали реальными, нам нужен князь, который готов поддерживать наши стремления. Князь, которого будем поддерживать и мы – людно, оружно и финансово. Твоя кандидатура, пан Казимир, из всех наиболее привлекательна, потому что Церкви нужны не просто сильные союзники, а те, у кого голова на плечах не только для того, чтобы на ней шлем носить и в нее есть. Так вот: мы хотим поддержать тебя, а в замен получить всемирную поддержку наших действий на твоих землях. На светскую власть, опережая возможный вопрос, мы покушаться не будем. Нам нужны христианское княжество, стойкое в вере, и христианский князь, прислушивающийся к Церкви не аеньше, чем к Великому князю. Нам нужна опора наших действий на востоке – и поэтому я здесь. Нам нужен союзник – и поэтому я в этом кабинете. Отодвинувшись на стуле так, чтоб иметь возможность обозреть всего сидящего за столом пана, Бенедкт серьезно спросил: - Твое мнение, пан Казимир, и, вероятно, твои условия? Лицо Казимира побагровело. Он медленно поднялся из-за стола и размеренно, чеканя каждый шаг, вышел на середину кабинета. Повернулся к гостю, уперев большие пальцы в пояс. Туда, где висели кошель и нагайка. - То есть ты, собака сутулая, решил, что можешь явиться ко мне и подкупить пана Будикидовича? - вопросил Казимир, чтобы через мгновение зареветь словно пробудившийся от спячки медведь: - То есть ты, сучье отродье, решил купить юстициария, что суд вершит от имени великокняжича земель Литовских Ягайло?!! Пан разъярился так, что схватился за нагайку и от непоправимого его отделяло лишь что-то неуловимое. - Отвечай! Отвечай, блядь в платье, почему я не должен вышвырнуть тебя на улицу как последнюю шлюху?!! Агрррх! Бенедикт смотрел за метаниями пана Будикидовича все с тем же спокойным видом, словно бы и не метался княжий юстициарий в ярости. Только поморщился немного на грозные слова и ругань пана, и все. Не похоже было, что гнев Казимира и его грубые, злые слова как-то задели или испугали епископа. Подняв недавно отодвинутый бокал, он посмотрел в него п, убедившись, что на дне еще что-то осталось, допил остатки, после чего неторопливо ответил: - Мне прискорбно наблюдать, что мои речи привели к таким, - он сакцентировал внимание на следующем слове, - речам. Власти духовной нет необходимости кого-либо покупать либо подкупать, и уж тем паче так унижать княжьего юстициария. У Церкви есть союзники, есть прихожане, и есть враги. Но наемников – нет, ибо ввергать своими руками человека в Геенну Огненную распалением в нем сребролюбия грешно. Но мнение ваше, пан Казимир, ясно и светло, как божий день. А посему я, - священник склонил голову, - не буду больше утомлять пана разговорами и вводить его во грех гневливости. Оставляя мирское мирянам, я покину обитель правосудия, в чье честности я не испытывал сомнений, вынося самые приятные впечатления и добрую память, - он сделал паузу, - о вашем превосходном вине. - В-в-вон! - проревел Казимир и, не дожидаясь пока священник покинет кабинет, от всей души прошелся нагайкой по спине Бенедикта. - Вон отсюда! - ревел пан, подгоняя гостя словами и плетьми до самого выхода. Возможно, со стороны могло показаться, что епископа вовсе не трогают злые слова юстициария. Но это было не так – вернее, не совсем так. Конечно же, прежде чем направить пану Будикидовичу письмо, Бенедикт собрал все имеющиеся сведения о нем, и счел своего собеседника достаточно разумным и взвешенным. И когда Казимир стал демонстрировать свой гнев и перестал следить за языком, священник удивился, хотя виду и не подал. Поразмыслив, чех пришел к выводу, что юстициарий хочет проверить серьезность его намерений и готовность идти сотрудничать до конца, а заодно хочет получить от испуганного собеседника некоторые преференции. Решив так, епископ счел за лучшее спокойствием и выдержкой напомнить своему визави, что Церковь ему нужна больше, чем он – Церкви. И каково же было его изумление, когда он понял, что перемудрил. Негодяй-литвин, вместо того, чтобы пойти на попятный, не просто схватился за нагайку, а принялся в дикой сатанинской ярости охаживать ей служителя Церкви! Безоружный Бенедикт и не мыслил о сопротивлении, только прикрыв голову руками и ругаясь, на чем свет стоит (правда, к чести его, от богохульств воздерживаясь) бросился вон из кабинета пана. Скатившись вниз по лестнице, злой как сто чертей священник гневно бросил подбежавшему отцу Павлу: «Прочь! Прочь от дома этого христопродавца!», - и, перекошенный на один бок и сгорбившийся, вскоре скрылся в ночной темноте.
|
Прежде чем направиться в Песий угол, Якуб обошел ярмарку кругом, чтобы убедиться - на площади нет никого из уважаемых шляхтичей-конкурентов или их людей. Таковых Юхнович вроде не приметил и хотел было двинуть прямиком к Яну, но затем смекнул, что всех подручных панов он в лицо не знает. Да и лучший товар, как известно, разбирали первым. Поэтому, посмотрев в сторону клеток и убедившись, что там все идет как обычно и Лесневский на месте, Якуб свернул к кузнечным рядам.
Звон металла, удары молотков, которыми доводили товар до желаний покупателя, запах масла и железа напомнили младшему Юхновичу о быте военного лагеря. Попав в отряд считай еще мальчишкой, Якуб поначалу ничего не смыслил ни в оружии, ни в доспехах, но разобрался. Ведь если твоя жизнь зависит от того, насколько крепок щит и не сорвется ли в самый важный момент топорище с рукояти, волей-неволей станешь разбираться. Так что, может шляхтич не знал ни тканей, ни дорогого вине, ни других "благородных" товаров, но в оружии ему равных еще нужно было поискать. От одного торговца Якуб ушел, недовольно ворча, после того как, от пробного удара мечом вибрация едва не вывернула шляхтичу плечо. У другого торговца ему не понравилось как сбиты доски щита, да и сам материал показался бывшему наемнику плохим - слишком хрупкая доска со следами срезанных сучков, которые могли дать трещину в самый неподходящий момент. Затем Юхнович засмотрелся на выставленный для показа полный доспешный гарнитур, в зерцало которого можно было смотреться как в зеркало. Потирая старый шрам на ключице, Якуб подумал что будь на нем така красота, то рондель бы принял на себя удар и шляхтич остался бы невредим. Только где же наемнику взять полные латы? На весь отряд, наверное, можно было насобирать половину гарнитура - у капитана был нагрудник, у одного из сержантов плакарт. У кого-то одна перчатка, у другого горжет. Так, с миру по нитке, и можно было бы выставить цельного рыцаря при необходимости. А теперь вона как - Якуб смотрел на латы и раздумывал, а не купить ли их для себя и брата. Мало ли, придется биться с тем же Болеславом.
Только, напомнил себе Юхнович, сейчас он не на себя обновку покупал, а на своих солдат, причем не только тех что уже столовались в поместье, но и тех, кого он планировал привести до конца седьмицы в город. И если старые сослуживцы наверняка были оружны, то вот новобранцы из деревень наверняка придут в одной рубахе. Так что выбирать придирчиво каждый меч да отплевываться от клевца с кривоватым бойком не стоило. Все одно брать оружие десятками, за всем не углядишь. С этой мыслью он и подошел к тем торговцам, которые продавали не штучный товар, а имели большой запас. Тут же этот запас стал предметом торга - Юхнович упирал на то, что берет не один меч да топор, а сразу десяток копий, два десятка арбалетов, полсотни кольчуг - за такой, что уж говорить, княжеский, заказ годно было бы и скинуть грошиков с общей цены. Да и едва ли был в Гродно другой, кто смог бы такой запрос сделать - у пана Вилковского рыцари были уже обснаряженные, а у панов Будикидовича да Корфа не было столько людей, чтобы много покупать, а у пана Волковича своих запасов хватало. А вот у Юхновичей, стало быть, запросы были самые что ни есть большие, да еще и не разовые. Якуб намекнул, что сейчас ему все купленное не нужно, часть купец может доставить следующей седьмицей, а, стало быть, во-первых на этой ярмарке он сможет продать еще кому другому своего товара, так во-вторых, на следующей будет уверен, что с пустыми руками не уедет.
Споря о размере заказа, приходилось говорить наугад, ведь Юхнович не знал, сколько человек сможет насобирать, но рассудил, что уж двадцать-то человек призвать точно сможет. И люди эти будут, скорее всего, плохо обученные, а это значило неизбежные ошибки и испорченное снаряжение. Тут-то он и пустил в ход следующий аргумент для купцов - за купленным добром нужен уход. Заточить один меч дело нехитрое, конечно, а десяток? А два десятка? А подлатать кольчуги на всю гвардию? Вот и выходило, что нужен кузнец, который за это возьмется, и кому как ни хозяину товара обслуживанием и заняться - за копеечку, конечно. Ну и если сладят Юхновичи с торговцем, то могут дальше только у него и закупаться. А в том, что братьям и дальше понадобится снаряжение, сомневаться не приходится. Тут ведь и не только солдат одеть, да и про себя не забыть надо - настоящему пану, а уж тем более князю нужные княжеские доспехи, не так ли? А коли все будет по первому сорту, то Юхновичи в долгу не останутся, за своего купца словечко замолвят, так что к нему другие паны в очередь выстроятся.
За качество оружия Якуб торговаться почти не стал - не умел он так, как Яцек, обернуть племенную кобылу дряхлой клячей, чтобы продавец еще и приплатил за нее, так что решил и не ввязываться. К тому же, заведя разговор о заказе персональных доспехов, говорить следом что качество у них дрянь было странно. Так что Юхнович ограничился только придирчивым отбором оружия да проверкой материала доспехов, чтобы какой ушлый купец не решил его обмануть.
Так слово за слово торг занял большую часть дня, и к Лесневскому шляхтич пришел с изрядно пересохшим горлом.
- Здорово, Мазур, - хрипловато поприветствовал Якуб знакомца, - Решил приглядеть, ага. Только за утро сам насобачиться успел так, что в груди сухо. Пойдем, может, пропустим по чарке? Дело у меня большое. Ты ведь правильно все назвал - и для страху, и для охоты, да еще панове боями поразвлекаться желают. Смекаю я, что с такими делами нам всем хватит выгоды.
|
Вот теперь совет Берса хорошенько подумать над следующими словами был очень кстати. Горцы были не чета иностранным дипломатам, с ними ходить кругом да округом смысла не было, нужно было рубить как есть. И Степан понимал, что как только он произнесет заветную фразу, назад дороги уже не будет, и того, как именно эсер повернет свое предложение, в какую сторону предложит идти, зависело в каком виде Берс примет участие в назревающих событиях. Сомневаться в том, что после услышанного ротмистр останется в стороне от событий, не приходилось.
- Обижаешь такими словами! - Степан скрыл промедление за вполне искренним возмущением от ремарки о возможном сотрудничестве с большевиками, - Мало я красных стрелял, чтобы подозревать в дружбе с ними!? Да и нет нам туда дороги, никому из нас, - добавил эсер уже спокойным тоном, - Не простят они нам сопротивления, не по настоящему. Мы для них не просто враг, а инородный объект, вредная опухоль на теле рабочего народа. С такими не договариваются, таких удаляют, - Миллер чиркнул рукой в воздухе, будто ножом, - Так что у нас отсюда три пути. Взять Петроград, погибнуть всем или бежать. Последнее противно, второе почетно, но хотелось бы обойтись. Остается только идти вперед. И для этого нужны солдаты. Лучшие что есть.
- А дела у нас вот какие, - подвел Степан к главной мысли, решив говорить начистоту. В конце концов, ему нужно было понимать, какими ресурсами и возможностями располагает сам Берс, и без откровенно разговора узнать это было бы затруднительно, - Николай Васильевич и Георгий Ермолаевич, наконец, дособачились до того, чтобы вцепиться друг другу в горло. Это не прогноз, это, считай, уже случилось. со дня на день Чаплин пойдет правительство арестовывать и садиться на место Чайковского председателем, или как он себя называть решит. Старик не дурак и подобного хода ждет, знает, что на его стороне закон - за него и союзники встанут, и народ поднимется. Кто в этом перевороте окажется сверху я не знаю. Думаю, что Николай Васильевич усидит на своем месте, слишком хорошо он врос в землю. Но знаю точно, что кто бы не вышел победителем из них двоих, проиграет в итоге вся Область. Мы за этими склоками, извиняюсь, Россию просрем.
Почему-то Миллеру казалось, что при ротмистре он может высказать вслух резюме своего внутреннего диалога как есть, без преукрас. Но было ли Берсу дело до страны на самом деле? Степан не был в этом уверен. Казалось, что поступки Андрея Александровича продиктованы тщеславием и алчностью, что он, прежде всего, думает о благе своем, а уже потом о благе страны. Иначе чем было объяснить такое наглое и бестолковое присвоение себе кассы после переворота? Но, возможно, именно такой человек и нужен был сейчас Архангельску, не идеалист, не фанатик, а прагматичный материалист, заинтересованный в том, чтобы проложить себе путь к вершине. Одно было очевидно - высказав, наконец, вслух правду о происходящем в городе, Миллер почувствовал облегчение. Самое неприятное он уже сделал, совершил, так сказать, прыжок веры, и теперь оставалось лететь вниз, надеясь, что под ногами окажется вода или сено, а не бетон.
- Я не хочу подталкивать маятник ни в одну из сторон. Я хочу нашу Область на ноги поставить. Чтобы наступление на Шенкурск продолжалось, а оттуда а на Вологду и Ярославль. Чтобы зимой никто не голодал, ни военные, ни гражданские. Чтобы мы не зависели от прихотей союзников и не нужно было, как ты говоришь, собачками менуэты перед ними танцевать. И для этого понадобятся и офицеры, и наши партийные работники. По отдельности красные нас сожрут. Но если мы будем сообща работать, то Ярославля дойти сможем, и до Петрограда.
Возможно, эта часть речи была лишней, но Степан не хотел демонстративно сводить роль Берса к уделу исполнителя, которому показали пальцем цель и сказали "взять". Эсер хотел заручиться поддержкой ротмистра не только за вознаграждение, но заразить его своей идеей, чтобы горец видел ту же цель, что и Миллер.
- Вот за этим ты мне и нужен, - Степан перешел к конкретике, - Не разогнать отделы, не поддержать мятеж Чаплина, а задавить эту склоку, пока они, чего доброго, не начали стрелять друг по дружке. Один я не смогу их заставить... - Миллер неожиданно вспомнил недавний разговор с Пулем и подумал, что дипломат был прав. Если Николай Васильевич с Георгием Ермолаевичем до сих не пор не договорились, то сейчас не договорятся, как ни крути. Так чего было фантазировать несбыточный вариант? - Не договорятся они по-хорошему. А по-плохому выйдет так, что кому-то из двоих не остаться в Области. А мне они оба нужны, и Чаплин, и Чайковский, чтобы войну выиграть. И раз они не хотят усидеть на одной лавке ровно, значит сядут на пол. Переворота, официально, быть не должно - мораль подорвем. Но отстранить и нашего главкома и Старика придется. Сколько они потеряют оба зависит уже от них самих.
Миллер чувствовал, что все равно говорит слишком расплывчато, а надо бы говорить прямо и просто, чтобы ротмистр четко понял что нужно будет сделать и какая роль ему во всем деле отводится. Но конкретная задача не шла на язык не потому, что Степан не понимал чего хочет, а потому что не знал на что готов - и способен - Берс.
- Детальнее без твоего ответа я объяснить не смогу, сам понимаешь, не только собой рискую. От твоего отряда нужно будет поддержать нас - меня и моих сторонников - чтобы Чаплин нас к той же стенке не поставил, что и Чайковского. Чтобы переворота официально не случилось - поменялись у некоторых отделов министры, всего и делов. Так что придется все-таки признать правительство, это обязательное условие. Взамен - амнистия тебе и твоему штабу, это как минимум. Подтверждение звания полковника. Ну а дальше, - Миллер посмотрел собеседнику в глаза, - Скажи, только честно, сколько за тобой пойдет офицеров? Если Чаплин уйдет, сможешь его штаб сохранить?
-
Степан Яковлевич неожиданно сыграл ва-банк! И это было сильно и к месту! Вот сейчас разговор идет как по партитуре! Тут даже хочется не инородное "браво" крикнуть, а вполне себе русское "ура"!
-
Солидно. Основательно. Неплохо.
|
-
Очень приятно видеть такие разумные мысли и правильные слова.
-
Не знаю, специально Рауша так говорит или нет, но если бы я был тем поляком, то на фразе "ты не бойся, мы вас не обидим, правда-правда", начал бы стрелять
|
— Герб? — удивился Яцек, когда брат завёл речь о геральдике. Он никогда не задумывался о гербе и сейчас понял, что не имеет представления о том, как вообще это происходит, нужно ли герб придумывать самому или обращаться к каким-то знающим людям — может быть, к князю? — Ды я нават не ведаю... — озадаченно почесал в затылке Яцек. — З канём, напэўна, герб павінен быць, як інакш? Можа, з двума конямі... але гэта трэба, я думаю, да Ягайлы звяртацца: ён нам шляхецтва даў, ён і герб павінен зацвердзіць. А калі шчыра, чорт яго разбяры, як гэта ўсё ў іх ўладкована…
Под «імі» Яцек, конечно, имел в виду шляхту, к которой пока так до конца и не привык себя причислять. Он тяжело поднялся с чурака, на котором сидел у ограждающего поместье тына, наблюдая за ходом работ, полез за пазуху.
— Глядзі лепш, што я ў жыда дастаў, — показал он брату увесистый мешочек, набитый золотыми. — Можа даць яшчэ, але нам гэтага на першы час павінна хапіць. Цяпер нам трэба нашых людзей абсталяваць, — Яцек обернулся, посмотрев на людей Вацека, коротавших время у ворот — кто сидел на корточках в кружок, травя шутки, кто грыз налитое яблоко, взятое из большой корзины, двое развлекались метанием ножа в исцарапанную расколотую доску, прислонённую к тыну — один, долго примерявшийся, наконец метнул: нож глухо ударился о доску рукояткой, упал на землю в траву. — Ты глядзі, — сказал Яцек брату, — гэта ж не дружына, гэта пацанва вулічная ў нас. У іншых-то спадароў, я ведаю, людзей менш, ды ўсё, верагодна, апранутыя ды са зброяй, а ў нас што? Зброя — слёзы адны, даспехаў наогул ні ў каго няма. Вось налятуць на нас, што мы будзем рабіць, чым адбівацца? Так што ты зараз ідзі на рынак, выберы для нашых байцоў зброі і даспехаў лепей, прама вось на ўсе грошы, што тут ёсць, жыліцца не трэба. І нам спакайней жыць будзе, і хлопцы нам дзякуй скажуць. Калі атрымаецца дамовіцца з купцамі, каб за вялікі заказ зніжку зрабілі — гэта б добра было, але ўжо як выйдзе. Я б сам схадзіў, ды ты, брат, у гэтым лепш за мяне разбіраешся.
— А я, напэўна, — вздохнул Яцек, — вунь Вацэка з хлопцамі вазьму і на сустрэчу да начных цырульнікаў з вечара паеду. Трэба з імі пагаварыць, даведацца, што нам прапануюць. І, раз ужо ты пра паляванне з Бараўцом дамовіўся, і мне ёсць ім сёе-тое прапанаваць.
-
Ох, стилизация, конечно, хорошо! Но и идеи чудесны тож)
-
я уже успел забыть какой этот суржик сюррный
|
— Bu yao, bu yao danxin, (Не боись, не боись,) — успокаивающим тоном сказал рябой мордастый китаец, передав Мухину консервы и приняв гранаты. — Dou ting haode, wo bu pian ni, (Всё в порядке, без обмана)— и действительно, жестянки выглядели, как и должны были — помятые, с бурой ржавчиной по ободам, видимо, не один год пролежавшие на каком-то складе, но целые, а значит, неиспорченные.
Китаец, в свою очередь, принял от матроса гранаты, тоже внимательно осмотрел их, рассовал по карманам ватника. Прижимая свободной рукой четыре сложенные друг на друга банки к груди, с маузером в другой руке, Мухин ещё раз оглядел напряжённо глядящих на него китайцев. Сейчас могут броситься, — понял он: пока у него были гранаты, те матроса опасались, сейчас же почувствовали, что он, против их десятка ничего не сможет сделать.
— Women zenme rang ta daizhe womende guantou zou a?! (Это как же так мы его отпускаем с нашими консервами?) — с требовательным выражением воскликнул паренёк в женском платке, принесший консервы. — Rang women qiangpo ta ba womende guantou huigei women ba! (Да отобрать у него их, и всё!)
Неистово частя и брызгая слюной, зыркая узкими чёрными глазами, видимо, ища поддержки у товарищей, этот китайчонок вырвал из рук растерянно стоявшего рядом товарища мосинку (тот безропотно её отдал, лишь удивлённо посмотрев) и оглянулся, не зная, на кого её направлять — то ли на Мухина, то ли на грузного рябого китайца. Тот обернулся, гаркнул на паренька: — Anqing! Rang ta zou! Ni shagua, (Тихо! Пускай идёт! Ты дебил)— зашипел он так, что стало ясно — матерится, — kanbujian ma, tamen zai senlin hai you ren, (не видишь, что ли, там его люди в лесу) — указал он на лес, — women jintian yijing yingzhan le tamen, bu xuyao gen duo toutong! Zou! Zou, zou! (мы сегодня уже с ними встречались, тебе это ещё раз нужно? Иди! Иди, иди!) — коротко обернулся он на Мухина и замахал рукой с выражением «кыш отсюда». — Ni kanjianguo tade ren ma? Ni zenme bianwei le womende zhihuiyuan?! Wo bu rang ni dui wo fahao shiling! (Ты этих его людей видел? И с каких это пор ты у нас командир?! Мной ты командовать не будешь!) — истерично заорал молодой парень и всё-таки вскинул ствол винтовки на Мухина. — Huigei womende guantou! Mashang! (Отдавай наши консервы! Сейчас же!) — пронзительно, визгливо закричал он матросу. — Anqing! (Тихо!) — бешено заорал в ответ грузный китаец и рванул из кармана гранату Мухина. — Fangxia buqiang! (Брось винтовку!) — Ta daizou womende shiwu! (Он уносит нашу еду!) — кричал парень. — Ta shi yige ren, nimen zenme haipa ta? (Он один, вы что, его боитесь?)
Положение накалялось: рябой китаец стоял посреди своих с гранатой в руке, зажимая рычаг взрывателя. Паренёк с платком на шее целился в Мухина, то и дело бросая взгляд по сторонам. По его очумелому, диковатому взгляду Мухин понимал — стрелять в человека он побаивается, но отступать не хочет. Ещё с десяток китайцев, кто с оружием в руках, кто за спиной, кто без оружия, стояли вокруг, соображая, что делать. Сидящий у стенки сарая опиумщик тяжело приподнял голову, осоловело посмотрел на надрывающихся криком товарищей, снова прикрыл глаза. Подкидывавший дровишки в костёр под котлом китаец с кряхтеньем поднялся с земли, подобрал с земли карабин. В разбитом окне дома промелькнуло и исчезло чьё-то лицо. Дверь дома открылась, на крыльце показался ещё один китаец. Этот, безоружный, озадаченно глядел на происходящее.
Озадаченно на всё происходящее глядели и красноармейцы, сидящие в кустах у опушки леса. Отсюда было не очень понятно, что там, у околицы хуторка, происходит — Мухин подошёл, вокруг него собрались китайцы, они там друг на друга кричали на повышенных тонах, потом китайцы принесли из дома что-то, а Мухин, кажется, отдал им свои гранаты — вот и всё, что удавалось разобрать. Никого, знавшего китайский, среди бойцов, конечно, не нашлось, и что там происходит, оставалось лишь гадать. — Гляди-ка, Ерошка, зашевелились, ну чисто тараканы, — обернулся к брату лежавший в кустах Дорофей Агеев. — А этот, кажись, гранату достал… — Командир, взгляни-ка туда, — тихо позвал Фрайденфельдса Кульда. Он первый заметил то, на что не обратили внимание остальные, прикованные к разворачивающейся вокруг Мухина сцене: окошко с торца большого бревенчатого дома растворилось — сначала одна створка, затем другая, и через окно полезла девушка в белой ночнушке — судя по светлым волосам, русская. Она осторожно вылезла из окна, спрыгнула на землю, сидя на корточках, огляделась по сторонам — и торопливо, пригибаясь и оглядываясь, припустила к бане, один раз, запнувшись, упала в траву, но тут же поднялась и быстро скрылась за бревенчатой стеной бани. Отвлечённые происходящим у околицы, китайцы побега не заметили. — Глядь-ка, баба! — один за другим заметили её бойцы. — Драпает от них!
-
И правда, начинается жара. И как ярко начинают раскаляться угли!
-
наконец продолжение китайской драмы!
|
- Выходит, не так уж и основательно, раз она закрылась, - признался Константин на вопрос Вари, пожурив себя за желание произвести на девушку впечатление, создал у нее неверное впечатление. Он сам задавался иногда мыслями о прошлой типографии, о том, хотел бы он вернуться работать на прежнее место, если бы была такая возможность, - Дело не в науке, она-то везде почти одинаковая. Инструменты используем какие есть, материал.. удобрения, земля, тоже по губернии не различаются. А зависит все от условий, от места, от тщательности людей, которые ухаживают за цветами. Старое место было побольше и работал я там не один, ну и с бумагой.. для упаковки букетов, я имею ввиду, не было сложностей. Но в конечном итоге все это оказалось неважным, потому что место оказалось.. непроходное. Если вы понимаете меня.
В действительности Сковронский, конечно же, имел ввиду совсем обратное, намекая на то, что в старую типографию нагрянула охранка. Он собирался продолжить рассуждения, когда его отвлекла Гертруда, и вовремя, иначе бы молодой человек слишком увлекся деталями и сравнением типографий, а уж про то, как технически все было устроено лучше в Сормове он мог говорить долго.
- Кассандра, как в преданиях? - Уточнил Константин, не упустив возможности продемонстрировать образованность, после чего кивнул, - обязательно запомню, благодарю вас! Простите, если утомил вас ненужными тонкостями своей работы. Пожалуй, что действительно поучительно в моей истории, это то, что люди и обстоятельства играют решающую роль везде, не только во флористике. Любое начинание может сгубить небрежность и, наоборот, усердие и рвение могут переломить кажущийся безнадежным момент.
|
|
- Если что, не сомневаюсь, вы мне покажите и где дверь, и где окно, - с улыбкой ответил Миллер, не поддаваясь на устрашающий вид и настрой горцев. Видал он и хуже. По крайней мере, эти были без ножей. Пока что, - Но пока я не исчерпал запас вашего гостеприимства, я присяду? Разговор у меня долгий. И серьезный.
Заседание "штаба" Берса до комичного напоминало заседание штаба Чаплина, с поправкой, конечно, на стать "заведения", в котором расположились командующие. Те же верные бойцы по флангам и остальная стая по краях, в тени, готовые броситься по первой команде вожака. Так, интересно, вели себя волчьи стаи? Нет, вряд ли, слишком человечна была эта попытка произвести впечатление, внушить, то ли гостю, то ли себе контроль над ситуацией. Настоящие волки не бравировали силой, они скрывали свое число и нападали без запугивания. Настоящих волков Миллер видел всего однажды, когда гостил у родни под Вильной, и тот урок запомнил навсегда.
Он шел через поле с соседской пастушьей собакой, когда почувствовал на себе взгляд. Почувствовал что-то и пес, потому что остановился и зарычал в сторону леса. Повернув голову в ту сторону, Степан увидел, на самой кромке леса, громадную черную собаку. Нет, не собаку, волка. Спутать было невозможно. Крупный, с низко опущенной головой, желтыми глазами. Он не рычал, не скалился, просто стоял и смотрел на человека и его лучшего друга, как будто говоря "я вижу, что вы здесь. Я знаю, что вы здесь. И я позволяю вам быть здесь." А вот пес продолжал рычать, затем начал лаять, брызгая слюной в сторону волка. Тот лениво посмотрел на собаку, повернулся и скрылся за деревьями. Будто по команде пес сорвался с места, прежде чем Степан успел схватить его за ошейник, и скрылся в лесу следом за волком, оставив перепуганного мальчишку, который опрометью побежал в деревню.
Когда несколько часов спустя взрослые, вооружившись, прочесали лес, то они нашли только кровь, клочки бурой шерсти и никаких следов волков. Старшие объяснили Степану, что волки никогда не показываются на виду одни. Если один из них показался на кромке леса, скорее всего, вожак, значит остальная стая была поблизости, просто незаметная. И когда пес - дурная морда - бросился следом, он сделал именно то, что стая и хотела. И то, что Степан тогда побежал не за собакой, а в деревню, спасло ему жизнь.
Наверное, поэтому Миллер и не боялся ни Берса, ни Чаплина, ни гренадеров, ни солдат-анархистов, ни черта лысого с тех пор, как посмотрел в желтые глаза смерти. Горцы могли высмеять его, побить, выставить вон, но после первого же взгляда в их глаза Степан почувствовал - эти не убьют. Не было в их глазах того же взгляда, что был в глазах волчьих. Пускай даже эсеру приходилось повторять те же реверансы, что и перед Чаплиным этим утром.
- Я спросить хотел, - продолжил говорить Миллер, дождавшись приглашения, - как долго храбрые джигиты выдержат вот так, на постных харчах? С порога видно, что они на стену лезть готовы от скуки. Врезать хочется хоть кому, а некому.
Степан говорил спокойно, без насмешки, просто выкладывая перед Андреем Александровичем карты, которые ротмистр знал и сам. До Кавказа мужчину служба на добросила, поэтому приходилось полагаться на то, что представление эсера о том, каковы по характеру "настоящие джигиты" было хоть немного точным, но Миллер изгнал всякую неуверенность из голоса, решив попробовать вытащить кату из колоды Филоненко - если уж врешь, то ври самозабвенно, чтобы все поверили.
- Заперли вас как канареек и морят бездельем, а ведь это смерти подобно. Нельзя орла в клетку посадить, не обломав крыльев, и думать что так сойдет. Орлу нужно небо, чтобы ветер в перья, чтобы сверху вниз камнем на добычу. Правильно ведь говорю? А вас сюда сослали и, кажется, махнули рукой да забыли. Мол, был Берс да не стало, - Степан изобразил этот жест и неодобрительно покачал головой, мол, нельзя так, а затем добавил с нотой укора, - За дело, конечно. Могли ведь и что похуже учить вам за такой фортель. Но, - Степан снова сменил тон, - И ты, и я хорошо понимаем, что касса была только поводом. А причина в том, что ты, Андрей Александрович, наступил на ногу, поочередно, каждому из двух людей, которые в области принимают решения. Сначала продекларировал себя Верховным в обход Чаплина, а затем не признал правительства Чайковского. Вот они и нашли тот один пункт, по которому согласились друг с другом - упекли весь штаб сюда. И пока хоть один из них наверху, вам отсюда выхода не видать.
Сделав короткую паузу, Степан продолжил говорить, подводя к главной мысли своей речи.
- Скажешь, чего это я пришел да прописные истины рассказываю, мол, и так все знаю? Это я хочу чтобы мы положение вещей одинаково понимали. Сверили часы, так сказать. А теперь что я хочу предложить. Вы сейчас на милости Чаплина и Чайковского. Может, один из них раздобреет, вспомнит о вас и выпустит отсюда, а может и нет. Только на удачу полагаться приходится, как карта ляжет. Но есть другой вариант. По которому вы отсюда выйдете уже в ближайший срок и с гарантией. Как, интересно такое предложение?
-
Миллер брутален. Пафос, волки и никакого цирка!
-
Правильный подход Степан Яковлевич выбрал, очень правильный.
|
|
Клевая игра была =) мне понравилось. Прямо здоровская игра и система отличная. За всех игроков не скажу, поскольку как-то мало с кем биться довелось, но мне показалось, что ОлдДен как-то рано сдался. Мы были оба ранены, да – у меня больше сил было, но силы уходят буквально в один раунд, надо только закрыться и в защите пересидеть. Франческа страшная, я хода с третьего полагал, что мы в финале вдвоем останемся. Вилли тоже силен, но он был ранен и я рассчитывал его пройти в два-три поста после Дорсана. Но вот вышло как вышло. - Как вам в целом бои.Огонь! - Что было самым интересным.Мне понравилась угадайка, когда рендом не только и не столько в кубах, сколько в попытках предсказать что там противник задумал. Еще отлично вышел момент с тем, что атака – не единственная линия, простите, атаки. Можно разводить на запас сил, можно внезапно вкатываться по инициативе. Еще очень понравился бой против нескольких противников. Там, с одной стороны у одиночки как бы и шансов нет, но с другой стороны, многие механики работают на него. Причем, эти механики не требуют траты запаса сил. При прочих равных, у одиночки больше шансов получить пункты за провал противника, он атакует инициативой сразу обоих, а "раздельная" защита не минус, а скорее плюс для одиночки, поскольку неиспользованная защита переносится на следующего противника, но при этом можно меньше защит кидать против любителя голых финтов. - Что показалось скучным.Долго запас сил восстанавливается. - Какие правила были слишком сложными, все время забывались.Я не заметил, что контратак можно не более одной при нулевом запасе сил :( еще пару раз ошибся в том как абилка непробиваемой защиты работает, забывал, что она включается не всегда, а только без атак. Но тут моя ошибка, само правило норм. - Какие правила были простыми, но добавляли перцу.Понравилась фишка с инициативой. В смысле, что она вообще есть. Это сразу целое измерение. - Как вам новый вариант системы - какие проблемы вы видите, считаете ли, что проблемы, которые были, решены.Сразу скажу, я не то чтобы прямо глубоко вникал. Я и в первую на старте не вникал – только прочитал замечания про билды, тактики. Кстати, очень клево, что они есть, я в своих играх думал, что если их написать будет не интересно игрокам, но как игрок теперь вижу, что здорово помогает. Из того за что глаз зацепился. Решение по вероятностной атаке как бы и логичное, потому что билд Ла Манша при правильной игре почти не проходим, по крайней мере рискованно его проходить. А с другой стороны, превосходство защиты над атакой – это фишка дуэльных игр. Без серьезного превосходства защиты, не будет собственно дуэли, будет ковбойский поединок до первой результативной атаки. Кроме того, новый бросок будто бы усложняет систему. То есть да, его кинет мастер, да решение оправданное, но правила точно выглядят тяжеловеснее. Даже если на самом деле нет. Один из вариантов как, мне кажется, можно сохранить идею с вероятностным срабатыванием защиты, без дополнительного броска: Делаем три вида атаки (слева-справа-сверху например) и три вида защиты с теми же именами.
Защита срабатывает только если используется против одноименной атаки. Получается почти тот же шанс отбиться 33% против 40% но как будто бы от игрока больше зависит (хотя это только иллюзия) Увеличение стека и запаса сил тоже кмк логичное решение. Хотя увеличение стека делает игру будто бы сложнее. На счет увеличения запаса сил и разрешения атаковать в минусе, мне кажется, тут правила немного не туда свернули. Оно, конечно, только вкусовщина, но мне понравилось, что запас сил может уйти в один ход, а потом его не так-то просто восстановить. Мне кажется, хватило бы работы отдыха в пассивном стеке и увеличения эффекта от нескольких отдыхов в активном стеке подряд, как у новой защиты. Чтобы можно было в 1-2 хода отдохнуть, но только при условии, что больше ничего не делаешь. Фишка с многими атаками при отрицательных силах, тоже вроде и клевая, но кмк лишняя. Игра становится даже интереснее, когда одна из твоих возможностей полностью заблокирована, как эндшпиль в шахматах. Т.е. запас сил влияет не только количественно, но скорее качественно. Еще печалит, что провал низкой ставки таки дает пункт противнику. В первой версии – это самое главное в низкой ставке было. Впрочем, тут играть и смотреть надо: стек удлинился, значит цена каждого отдельного пункта чуть-чуть уменьшилась, а значит этот один пункт может быть, не так уж и страшен. Зато вообще клево это расширение возможностей инициативы. Потому что, мне кажется что три ветки: атаку, силы и инициативу надо делать более равнозначными. Возможность менять тактику и пытаться получить преимущество разными путями – клевая фича и первой версии правил и приятно что она во второй версии развитие получает. - Черты я пока придумывать не стал, сначала хотелось за основу поговорить. Какие черты сюда хорошо лягут? Про что?Я все же на комбо облизываюсь. Пусть не 100500 штук, но хотя бы 3-4 и не всем бесплатно, а как абилки. Чтобы, например, три финта подряд съедали запас сил у противника, а три атаки подряд наносили дополнительный урон. Примерно как новая защита работает, но для всех видов действий и, может быть, для их комбинаций. - Хотели бы потестить такую системку? Возможно, в другом сеттинге - Польша, м.б.?Я в деле. Польша норм.
|
"Ну и гуууусь! - думал пан Болеслав. - Вот этакий гусь всем гусям гусь! Я еще понимаю тех, кто заранее все поделили, но этот гусь - он все себе забрать хочет и уже думает, кому какие условия ставить." В ответ на сомнительные комплименты пан Болеслав в этот раз даже и хмуриться не стал. Нехай болтает, дурилка, придет момент, он еще и не так у нас заболтает. Язык - ну точно помело! Ничего себе в Польше стелют, да спать что-то жестко выйдет! - С паном Будикидовичем можно иметь дело, это правда, - как бы невзначай вставил он. - Только я бы не стал их с паном Маршалом вместе ставить. Да еще и брат у него... Не то выйти может. А впрочем, тут уж каждый сам своей головой думает! Дальше от Кульчицкого были всякие славословия, которые пан Болеслав в основном пропустил мимо ушей. "Врет, песий сын! Как есть врет! Ведь небось не одному мне написал! Небось и Корфу, и Будикидовичу и упаси Боже Юхновичам тоже послал, только на другой день пригласил!" - Пан Кульчицкий, - сказал тогда старый рыцарь. - Вы человек умный, поэтому наговорили мне тут приятных слов. Но это, как вы сами сказали, дело такое... "картина настораживает"! Я вот человек не такой умный как вы, но зато я человек старый. Я в слова теперь не очень верю, был молодым - верил, а теперь я что-то в дела больше. Вот мы с вами начали так, прямо скажем, с места в карьер - "вот земля, вот голоса." А между тем, хотя вы и говорите, что мой конь первым придет, но ведь видно, что все же сомневаетесь - не сомневались бы, вам и разницы бы не было, вперед землю получить или после. Ну так и правильно делаете, что сомневаетесь. А вот вы проверьте меня! А проверьте так. Есть одна небольшая услуга, которую вы мне можете оказать. Не голос, нет, много меньше. Для вас - так вообще сущая безделица. Но вы её сделайте для меня, и увидите, что я из неё выверну, какое дело побольше. А если не выверну - то, может, и правда стар стал, может и правда тогда другого вам поддержать требуется. Ну, а если я вам какую-то взамен небольшую услугу могу оказать - то так и скажите. И пан Болеслав прищурился, наблюдая за реакцией собеседника. Что, как, интересно ему станет?
|
Признаться, в какие-то первые минуты Варенька не сообразила, что разговор о цветах – это ловкий изящный маневр, предложенный Гертрудой и ловко подхваченный наборщиком.
Поняв это, девушка моментально прониклась восхищением - как ловко учительша это провернула, да так, что и можно клясться и божиться, не покривив душой – о цветах говорили. Хоть крест клади – не виновны ни в чем предосудительном. Ну и был еще повод порадоваться, что она, занятая чаем, на который исправно дула, остужая, не успела ляпнуть какую-нибудь глупость, что выставило бы ее в смешном и глупом свете.
А теперь, осознав тонкость конспирации, Варя степенно кивала головой, шумно отхлебывая чай из чашки, что держала слегка на отлете, аккуратно оттопырив розовый мизинчик с чистым аккуратно обрезанным отполированным ноготком. Немного не хватало блюдечка и куска сахару, но Сковронский не предложил, а спросить Варя стеснялась. Она уже вдоволь насмотрелась на энергичных, но небогатых революционеров, и понимала, что далеко не у всех есть сахар или варенье к чаю, а блюдечко – почти предмет роскоши. Но кухоньку дочь купца все же окидывала любопытным взглядом. А ну, как сахар все же обнаружится. Или, к примеру, мед.
И, разумеется, она во все уши слушала, как говорят старшие товарищи. Рассказывать о своих достижениях было глупо - их ведь и вовсе нет, нечем хвалиться. Но поддержать разговор хотелось. Так хотелось, что, не утерпев, спросила, старательно подбирая подходящие слова.
– А та ... оранжерея, она была ... основательней этой? Наверное, оборудована по последнему слову ... ботанической науки? И много ли... букетов удавалось вырастить? – и тут же, полыхнув щеками, уткнулась в чашку.
Эзопов язык! – осенило её внезапно. Вот ведь, и не подумаешь, что когда-то пригодится в жизни. Все же учение – великая вещь
|
-
Безумству храбрых поем мы песню! Правда, чаще всего погребальную.
-
но, стоило ему подумать как он будет смотреться, выпивая в кабаке с теми, кто только что поубивал его друзей, как становилось весьма паршиво. Маладца!
|
-
Достойно сражался, достойно умер. Покойся с миром, благородный шевалье!
-
Мсье Валери дрался отлично, нечего добавить.
-
Резкий у Валери батя.
|
Слова, если не сказать отповедь, Филоненко ввергла Степана в уныние. Не слабостью аргументов товарища - это не было чем-то новым, Миллер лишь окончательно уверился, что Максимилиан Максимилианович, будто игрок в карты, рисковал, рассчитывая не то на счастливую карту, не то на то, что соперник испугается сильной руки и спасует. Да вот только история играла не в американский покер, где нужно было заставить соперников поверить в силу руки со слабой картой или, наоборот, создать видимую слабость при сильной масти, а преферанс, где после вскрытия прикупа можно было легко посчитать сколько взяток ты соберешь в этом розыгрыше. Как не сверкай глазами, а семеркой да девяткой треф восемь не забрать. И вот сейчас-то и должен был наступить этот поворотный момент, когда перевернутся карты, что определят исход кона. И как подсказывал эсеру его скудный опыт карточных игр, которых он лишь мельком успел попробовать, то рассчитывать на два счастливых туза было в высшей степени наивно. Но все это Миллер знал и так. Нет, руки у него опускались из-за того, что он не видел возможности никак переменить ситуацию.
Хотелось возразить Филоненко, указать на слабость позиции и на очевидные просчеты в логике, как в пример расчет на Фрэнсиса, который скорее вступится за Чайковского, чем станет поддерживать Максимилиана Максимилиановича. И, по правде сказать, план Филоненко импонировал Миллеру. Он хотел поставить себя в такую позицию, что окружающим придется считаться с ним волей и неволей. Он хотел сделать переворот зависимым от себя и тем самым, разумеется, доказать окружающим окружающим как они ошиблись, презрев его кандидатуру при изначальной дележке власти. Будь Степан на месте товарища, он бы сам искал подобного хода, вот только у эсера было куда больше осторожности и он ни за что не стал бы рисковать, полагаясь на одну лишь улыбку фортуны. А вот Максимилиан Максимилианович готов был пойти ва-банк, хотя и он, похоже, понимал опасность затеи и совершенно правильно решил рассказать Миллеру весь расклад только сейчас, когда уже было поздно что-то менять. Сделай он это при утренней встрече, то эсер наверняка бы отказался. Но теперь ни одного, ни у другого не было выбора, кроме как продолжать начатое - не поворачивать же назад. Хотя Степан чувствовал, что отстань он сейчас от отряда и растворись во тьме архангельской ночи, то ничего, ровным счетом ничего не изменится. Все по той же причине - карты уже розданы и карте место, и он, Миллер, в лучшем случае сидел на прикупе, если вовсе мог помышлять о том, чтобы причислять себя к игрокам этой партии.
Следовало принять этот неприятный урок. Пройти путь с Филоненко до конца и, если до этого дойдет, взглянуть в глаза товарищам, которые еще несколько часов назад принимали его как друга и предлагали честную работу, принять их неизбежное и заслуженное презрение. Такая вот была цена за науку. Осталось хорошенько выучить урок и действовать, так, чтобы перестать быть статистом в чужой игре. Днем Пуль обидно, но довольно верно назвал Степана пассажиром корабля. Обижаться на правду не имело смысла, но и принимать такое положение как неизбежное и неизменное не было обязательным. Стоя перед мрачным фасадом правительственного общежития Миллер окончательно понял, что не готов стоять в стороне от происходящих событий. И если для того, чтобы повлиять на ситуацию, нужно будет быть решительнее, идти на риски, поступать не по совести, но по необходимости, он будет так делать. Не потому что цель оправдывает средства, а потому что бездействие гораздо худший грех, чем действие неверное.
Пока же седовало проявить осторожность. Степан замолчал по команде Максимилиана Максимилиановича, только кивнув в ответ на его объяснение, а затем беспрекословно последовал за бароном. Перед лицом офицеров точно не стоило показывать внутреннего разлада - эти почуют кровь и вцепятся, не оторвать. В разговоре с польским патрулем эсер также уступил первую скрипку Раушу - у того и опыт общения с союзными войсками должен был быть больше, да и полномочия, какие-никакие, а имелись. Миллер стоял на пару шагов позади офицера, засунув руку в карман пальто и нащупав под тканью рукоять пистолета. Пока присутствие поляков выглядело случайным, но терять бдительности не подобало, поэтому эсер доброжелательно, но пристально разглядывал союзных солдат.
-
Ситуация, конечно, не радует ни капли, и называется, как говорится, "попала собака в колесо - пищи, а беги". И отношение Степана Яковлевича ко всему этому передано чудесно и правдоподобно. Ну а боле всего мне импонирует одновременное его недовольство своей стороной и при этом готовность идти до конца.
|
"Пьют," - понял Мухин, и это ему не понравилось. Значит, помощи от них ждать нечего. Это не красноармейцы, не добровольцы, скорей уж бандиты. И еще, похоже, кого-то своего ухлопали. И спрятали. И хорошо, если не съели! Вон и в котле чегой-то варится... булькает... фу, как представишь руки, ноги, пальцы в котле - так передергивает прямо. Но вроде не должны бы - раз готовы еду на оружие менять, значит, не дошли ещё до такой крайности. Хотя кто знает, что у них та крайность. В Корее вон, где "Варяг" в 1904 году потопили, говорят, люди собак едят. А эти, китаёзы, значит, может, ещё больше дикие. Говорят, змей всяких, тараканов, гадость всякую ползучую - и ту лопают. Может, и человечинка для них так - чепуха. Нехристи же, известное дело, на всякое способны. Кто их знает. К тому же бандиты. А еще опиумщики, пьянь и прочие нехорошие люди. "Еще и усмехаются, суки, что я у них кур торгую. А может, зря я им гранаты-то отдаю?" - подумал он. Но тут же решил, что гранаты - дело наживное, а вот без еды их маленький отряд скоро начнет роптать и разбегаться. Наши-то хоть в бога веруют, а змей с червяками заради революции жрать не будут, хоть их сам Владимир Ильич попросит - не жди. Тут явился ихний малец с банками. У Мухина при виде их красивых жестяных боков тут же выделилась слюна, пришлось изобразить, что он сам насмешливо ухмыляется, чтобы незаметно сглотнуть. Никогда нельзя врагу показывать, что ты голоден, даже если и вправду голоден. Так-то! Мухин ничего не понял из слов, но из жестов, в общем, все было понятно. - Эээ! Эээ! - остановил его матрос так, не то чтоб угрожающе, но предостерегающе. - Ложь сюда! - показал на землю. - Ща, гляну, че принесли, - сказал он, приседая и беря одну банку, не выпуская гранату. Китайцы, конечно, слов не понимали, но как еще им было сказать? По голосу пусть догадаются. "Вот бисова нация!" - сказал бы Демид Петрович.
|
Воша бежала со всех ног. Драпала, прижимая к боку перемазанную крысячьей кровью сумку. Она так торопилась, что не стала даже показывать неприличный жест предгородским пацанам, которые залились свистом и обидным хохотом, когда Вошь пропылила мимо них, топая босыми пятками по колее. Ведагор был добрым дядькой, но порядок в доме держал строгий. Опоздаешь к обеду - в лучшем случае голодной останешься, а в худшем ещё и большуха запилит. Вредоносная баба невзлюбила Вошку с одного случая, когда у нее внезапно скисло молоко. Ну Воша от доброты предложила ей класть в молоко лягуху, но эта дура так взбеленилась, что вопила, не затыкаясь, целую лучину о том, что пригретая девка - неблагодарная тварь, и знамо дело, раз ведьма, то от нее самой молоко-то и прокисло. Вошь зла не делала, но и на глаза старалась с тех пор попадаться пореже. Девка влетела в сени, швырнула сумку с крысой в раскрытую дверь своей клети и уперлась рукой в стену, восстанавливая дыхание. В горнице были слышны голоса, видать, семья уже приступила к трапезе. Опоздала! И тут раздался окрик Ведагора. Вошь подпрыгнула, уронила старый ухват на ящик с какой-то ветошью, заметалась по сеням, хватая крынку и ведро с утренним молоком. - Да вот наливала, дядечка, несу-у! - откликнулась Вошка, толкнула ногой дверь и просочилась в горницу с умильной улыбкой лучшей в мире работницы-кормилицы на лице. Черные хитрые глаза и щербина на месте зуба, конечно, картину портили, но Вошь очень старалась. Бережно поставила ведро, налила в крынку пенистого молока, водрузила на стол, а сама присела на лавке подальше и потянулась за хлебом. Жуя краюшку, Вошь заметила, что лица у всех были какие-то уж очень серьезные, особенно у Ворона, и глаз у него как бы горел, как бывает, когда он какую-то приспсобу себе думает. Вошь тихонько двинула локтем мелкую Ёлку и прошептала: - Че это они? Ёлка сверкнула веселыми серыми глазами и так же тихонько ответила: - Тятька Ворона в сам Киев посылает. Воину служить и учиться ковать не по-нашему. Ты представь... - Цыц! - раздался негромкий окрик большухи. - Тихо сиди, а то вон из-за стола пойдешь. Понятно было, что это она Воше, а не родненькой кровиночке Ёлке. Так что Вошь уткнулась носом в кружку с молоком и шустрее заработала челюстями, всем видом показывая, что еда её здесь интересует больше всего, и то мимоходом, потому что куча дел, делищ-то какая куча преогромная! Но уши навострила. Надо же, в самый Киев! Это, небось, сто верст или даже триста. Непомерное расстояние. И Ворон сам туда пойдет, один... без неё... да точно же пропадет там! Обкрадут его там или обжулят, а то и вовсе порешат - неизвестно еще, что за люди в том Киеве живут! Надо все точно разузнать!
-
+
-
+
-
Действительно достойно.
|
Китаец усмехнулся на пантомиму Мухина, но, чего тому требуется, сообразил. — Muji meiyoule. Yijing ba tamen dou chiwanle, (Куриц нет. Всех съели уже) — деловито заявил он, сделав отрицательный жест руками. —You guantou. Niurou! Hen haochi! (Есть консервы. Говядина! Очень вкусно!) — и по выражению этой фразы и по тому, что на последних словах он поднял руку, выставив большой палец, стало понятно, что какую-то еду он принести всё же согласен. Он обернулся к своим, принявшись раздавать распоряжения. Китайцы снова загалдели на своём, выясняя, кому куда идти и что нести, но в конце концов двое из них, плосколицый плюгавый мужичинка в душегрейке и другой, растерянный паренёк в русской барашковой шапочке и замызганном, мешковато висящем свитере с повязанным на шее женским оренбургским пуховым платком, переругиваясь, направились в дом. — Deng zhe’er! (Жди тут!) — строго сказал рябой китаец, показав на землю под ногами Мухина. Было ясно, что он сказал ждать здесь. Те двое ушли, опиумщик-переводчик бессильно опустился на измятую траву у чёрной бревенчатой стенки сарая, уткнул голову в колени и, кажется, полностью ушёл в себя. Ещё один, коротко что-то сообщив остальным, закинул на плечо винтовку и пошёл по двору, вертя головой, что-то высматривая. От нечего делать принялся рассматривать двор и Мухин. Раньше хутор, судя по всему, принадлежал какой-то зажиточной семье — то ли кулаков, получивших здесь отруб по столыпинской реформе, то ли старожилов, поселившихся в этом северном лесном углу в незапамятные времена. Мухин был городским человеком, но и он мог видеть, что большой дом, с белёными резными наличниками и безоконной половиной под скот, и три сарая вокруг, и овин с гумном в сторонке — всё это говорило о достатке прежних владельцев. Сейчас же хутор выглядел, как после тяжёлого, злого кутежа — одно из окон в доме было выбито, на середине двора, как в каком-то кочевом стане, над костром дымился чугунный котёл, от которого, когда на Мухина задувал ветер, несло горячей мясной похлёбкой, у завалинки были разбросаны пустые консервные банки, рядом к стенке дома был прислонён продырявленный многими выстрелами медный таз, на днище которого была углём намалёвана рожа. В полной тяжёлой, ледяной жижей луже на разъезженном телегами пути через двор лежал ком из замазанных грязью, пропитавшихся водой одеял, рядом валялась разбитая керосиновая лампа, пустая штофная бутылка из-под водки. Какие-то ещё цветастые тряпки там лежали: присмотревшись, Мухин узнал в них разодранный сарафан. На отдельном столбе посреди двора раньше висела рында — чугунная доска; сейчас она была сорвана, валялась в грязи, рядом с ржавым ободом разбитой бочки; обрывок верёвки так и болтался на столбе, будто после неудачного повешения. Сложенная у стены одного из сараев поленница была развалена: полена до половины рассыпались по земле, лежали в беспорядке. Один из китайцев, до того наблюдавших за Мухиным, решил подкинуть дровишек в костёр под котлом и, обменявшись со своими парой гортанных фраз и подозрительно оборачиваясь на матроса, взял пару колотых поленьев с земли, прошёл к костру, присел на корточки. Мухин обратил внимание, что в липкой жирной грязи остались следы, будто по земле что-то волокли. Следы вели к овину, широкая деревянная дверь которого была приоткрыта, но овин был далеко, и матрос не мог разглядеть, что там. Наконец, на крыльце появился посланный за едой паренёк с женским платком на шее (второй китаец куда-то пропал). В руках он нёс четыре золотистые жестяные банки с консервами. Он передал их внимательно наблюдавшему за Мухиным рябому китайцу, тот показал одну банку матросу. — Ni kan! Niurou! Hen haochi! (Смотри! Говядина! Очень вкусно!) — повторил он, показывая на русскую надпись. —Gei wo nide liudan, (Давай свои гранаты)— протянул он свободную руку за гранатами.
-
У меня бы, конечно, так колоритно, живо и ярко передать китайцев не получилось бы. А описание подворья просто шикано!
-
Уф, ну наконец!
|
-
Человек искусства в битве - это всегда занимательно. Вот хотела процитировать какие-нибудь строчки про художника и бой, но поняла, что про поэта - помню, про менестреля - помню, а про художника - нет)
|
-
Помимо традиционно чудесных, очень кинематографичных и реальных постов хотела бы отметить, что созданная система боевки хороша: заставляет думать и анализировать каждый раз, а не бездумно закидывать врага кубами. И это чудесно!
-
заставляет думать и анализировать каждый раз, а не бездумно закидывать врага кубами.
|
Готовность дам самим носить литературу из оранжереи удивила и впечатлила Костю. В нем столкнулось желание предложить помощь с тасканием тяжестей и понимание того, что делать этого ни в коем случае нельзя. По-хорошему, нельзя было и заводить с девушками разговоров, особенно раз квартира Лазарева могла быть под колпаком. Чем меньше революционеры знали друг о друге, тем меньше могли выдать, попади кто-то из них на допрос, но отказать себе в беседе было выше всяческих сил. Сковронский чувствовал, что если не сделает себе передышку, то рискует выгореть, а какой от него тогда будет толк, как от работника? Так что, с пониманием того риска, на который он шел, Костя поставил чайник на огонь, воспользовавшись этой заминкой, чтобы подобрать достойный ответ на продемонстрированную Варей решительность.
- С таким решительным настроем наше дело просто обречено на успех! - отвесил наборщик не самый изящный комплимент в попытке одновременно вознести готовность дам взять на себя трудности и при этом ни в коем случае не дать повода усмотреть в своих словах намек на их мужиковатость. Меньше всего сейчас Костей хотелось ударить перед Варей лицом в грязь, особенно после того, как Гера обозначила его, Сковронского, статус неглупого человека, - И ваше занятие ничуть не менее ответственно, чем мое. А может даже и больше того. Ведь... хороший букет недостаточно набрать, - мужчина решил поддержать заданный эстляндкой тон беседы, но все-таки оговорился, употребив профессиональное словцо, - за ним нужен уход, вода, внимание. Тогда он и простоит гораздо дольше и запомнится сильнее.
Разлив по чашкам подоспевший кипяток и заварку, Костя вернулся за стол, проведя несколько раз руками по углу столешницы, как будто не знал до конца куда их, руки, деть. Он нет-нет, но и бросал любопытный взгляд на Варю - чем-то она казалась ему знакомой, хоть и мог он поклясться, что никогда прежде не видел ее. Впрочем, в рассказе девушек хватало любопытных деталей, которые революционер не преминул заметить.
- Никогда не угадал бы, что у Вениамина Егоровича есть такие далекие знакомства. Как так получилось, что вы очутились в наших краях? Я убежден, что простой истории ни у кого в нашем деле не бывает. Иначе как бы я прошел путь от литератора до... флориста, - Костя улыбнулся
|
Анчар бежал изо всех сил и мысль у него была всего одна - где лучше бежать? Впереди Геры, чтобы тащить её за собой, ведь в котах ей бежать, наверное, трудно, или позади, потому что оттуда может прилететь пуля? Пробежав первые сколько-то метров впереди, он решился, сказал: "Давай вперед!" и побежал сзади. Это была полная бессмыслица - Анчар просто не знал, что трёхлинейная пуля на таком смешном расстоянии пробивала без малого три фута сплошной древесины и легко прошила бы оба их тела. Но как бы там ни было, скоро он понял, что стрелять в них не станут. Все перешли на шаг. Горечь от того, что план сорвался, что погибли или попали в плен товарищи, не шла ни в какое сравнение с радостью от того, что уцелели. Анчар вдруг подумал, что может быть никакая великая цель ему не нужна, а нужно вот это чувство, которое было непреходяще свежим и никогда не надоедающим - чувство, что ты жив, а очень возможно, мог бы быть сейчас мёртв или обречён. "Тебе-то не нужна. Тебе вот да: через границу динамит - и чтоб обыск в вагоне, да пострелять с саней по городовым под кокаином как раз, да побегать от казаков по дворам. И вот теперь еще чтоб у этой женщины из-за тебя голос хриплым стал," - ответил Сверхчерехов сверху. - "Ты вообще очень примитивное существо. А мне цель нужна!" Сверхчерехов был прав, как всегда. Это иногда бывало неприятно, но всегда очень удобно - делай-то что хочешь, но знаешь ведь, что правильно. Но иногда он молчал - и Алексей ненавидел его в такие моменты гораздо больше, чем когда он говорил что-то неприятное, но верное. - Ты как? - спросил он Геру, выпуская её руку. - Ну и дали мы стрекача! Смотри-ка! Что это? Анчару стало любопытно, кого это могли поймать казанцы, так озабоченные спасением своей жизни. Он подошел поближе. Зрелище, конечно, было неприятное, но он за сегодня видел достаточно неприятного, чтобы притерпеться. Так-то если посмотреть железнодорожники правы. Солдат - не солдат... Сегодня он не солдат, а завтра ему дали винтовку и сказали - стреляй-ка. И что он, откажется? Кто знает. А могли его заставить? Могли. Всех могли. Но вот казанцев не заставили. Мог уйти, мог отказаться. Но кое-с-чем Анчар был не согласен, и не потому что испытывал жалость к пойманному. Нет, тут было другое. - Погоди-ка! - вклинился он между железнодорожниками. - Подожди говорю! Успеешь! Никуда он не денется. Эй, слышишь меня? Слышишь? - встряхнул он дрезинщика. - Ты на вокзале самом давно был? А? На вокзале, говорю самом давно был? Что там делается, а ну рассказывай! Мысль у Анчара была одна - если все равно вокзал придется штурмовать, то человек, который был внутри, и знает, как там, что и где у солдат, может пригодиться. Вокзал все равно надо брать. И лучше не вслепую.
|
Хрустя по сахарному снегу, нелепо перескакивая через рельсы, пригибаясь и оборачиваясь, подпольщики рванули через пути назад, откуда пришли. Остановились, запыхавшись, хрипя, у будочки, за которой ранее пряталась Гера, оглянулись: у теряющейся в метели цистерны виднелись шинельные силуэты с винтовками наперевес. Они никуда не бежали: один, вышедший из-за цистерны, заметил беглецов и вскинул было винтовку, но стрелять не стал, медленно опустил. Резкий, требовательный офицерский голос всё ещё доносился оттуда, но слов за свистом вьюги уже было не разобрать.
— Вон они! Дальше драпают! — показал Чибисов вперёд, где по запорошенной снегом, очень тёмной улочке между жалких бревенчатых домишек, серых сугробов и палисадников, занесённых кустов бежали пятеро. Нет, не драпают — сразу стало понятно, не драпают, а гонятся, четверо за одним, как бандиты за жертвой.
— Стой! Стой, сука! — по пустой улочке по-ночному гулко разнёсся голос одного из казанцев, было не разобрать, кого. Удиравший рванул вперёд, но зацепился за что-то, взмахнул руками, упал на снег. К нему сразу подскочили и, кажется, принялись бить ногами. Где-то надрывно, наперебой лаяли, рвались с цепей собаки. Один из казанцев, бежавший последним, — парень в серой шали на плечах, Даня, — нервно вскинул винтовку на окно стоявшего рядом домика. — Отойди от окна! — мальчишеским срывающимся дискантом завопил он, прижимая приклад к щеке.
Скорчившегося на снегу человека ещё раз пнули, дёрнули за волосы, поднимая голову — сбитая с затылка меховая шапка отлетела в сугроб. Кто-то из казанцев, наклонившись, закричал ему в лицо: — Так ты с ними заодно, гадина?! — Почему не бастуешь, сволочь?! — заорал другой.
Даня бешено оглянулся, заметил спускающихся от путей Чибисова с Зефировым и тут же перевёл ствол винтовки на них. Те в два голоса наперебой закричали: — Ты чего! Свои! Свои! Не стреляй, дурак!
Переводя дыхание от забега, сглатывая и озираясь по сторонам, настороженно двинулись вперёд к казанцам. Даня опустил ствол, тоже оглянулся. Избивавшие беглеца казанцы, заметив приближение остальных, остановились. Теперь их можно было разглядеть — усатый Гренадер в полушубке, первым встретивший Анчара у вагонов рябой Никанор в похожей на военную шинели, ещё один, при знакомстве назвавшийся Борькой, в тёплой ватной куртке, из-под которой торчал серый высокий ворот вязаного свитера. Этот был без шапки — видимо, потерял её при бегстве, и сейчас обнаружились его ярко-рыжие волосы. У их ног, скрючившись, лежал незнакомый человек лет сорока, с круглым, щекастым безусым лицом. Он был в тяжёлом, толстом тулупе с отложным овчинным воротником — видимо, поэтому и не смог убежать. Он с животным страхом, закрываясь руками, смотрел на стоявших над ним казанцев, от ужаса не в силах даже закричать. — Сколько вас? — обернулся Никанор. — Мы вот только, — одышливо ответил Чибисов. — А Тимошка не с вами? — спросил Гренадер. — Не… — ответил Чибисов, оглядывая собравшихся и сам прикидывая, скольким удалось унести ноги. — Он, кажись, туда куда-то побежал, — махнул рукой в неопределённом направлении Гренадер. — Матрос ваш… — несший бомбу Зефиров подбородком показал назад, — там остался. В плен его, кажись… — то ли студент сам не рассмотрел, что произошло с Мартыном, то ли зачем-то решил соврать. — Сука! — зло выкрикнул Никанор и пнул лежащего человека сапогом в мягкий бок тулупа. — С дрезины соскочил! — показал он пальцем. — Я не солдат! — жалобно выкрикнул лежащий. — Да уж ясно дело, не солдат! — с издёвкой гаркнул на него Никанор. — С Николаевки, да? Ну, говори! — Д-да… — мелко закивал тот. — Мразь! Штрейкбрехер! Почему не бастуешь? Все бастуют, а ты не бастуешь? — в сердцах, срываясь, заорал на него Никанор. — Я тебя сейчас здесь на месте пристрелю, паршивца! — У нас не бастуют… — дрожащим голосом еле выдавил лежащий. — Почему не бастуют?! — Борька присел на корточки, левой рукой снова вздёрнул за волосы голову лежащего, а правой хотел было ударить кулаком в лицо, но николаевец схватился за руку Борьки, бить было неудобно. — Предатель рабочего дела! Из-за тебя наши товарищи гибнут! Чего ты чепляешься, скотина! Андрюха, подержи ему руки, я сейчас ему юшку пущу!
|
|
-
Дорсан хорош: и разумен, и храбр, и знает меру. И не забывает о том, что это дуэль, а не свара.
|
|
|
Если бы вы, дорогой читатель, имели возможность изучить эту историю всесторонне, вы бы обнаружили в ней забавный пародокс - этой дуэли не должно было произойти. Будь мьсе де Буле несколько хладнокровнее и внимательнее, он бы обнаружил, что мсье Тонкедек никоим образом не имел отношений к его злоключениям на любовном фронте. В самом деле, всмотревшись в бретонца, он бы обнаружил, что тот в свойственном сельским дворянам простодушии просто неспособен к тому тонкому интриганству, которое мсье де Буле приписывал ему в запале ревности. "Но что с того?" - спросит дорогой читатель. То было начало бурного XVII века, и не драться на дуэлях в те времена для дворянина было все одно, что в наши дни не ходить к парикмахеру - чуднó, предосудительно или во всяком случае достойно многозначительной усмешки. И потому мы с уверенностью можем заключить, что если бы не ситуация, в которой оказался мсье де Буле, другой повод свел бы всех этих шевалье если не с друг другом, то, да простят мне читатели, с такими же бесшабашными рыцарями плаща и шпаги, коих, пожалуй, чересчур много обреталось в те годы на улицах Парижа. Итак, роковые слова были произнесены. Но что важнее для нашей истории, мсье де Буле, желая показать серьезность своих намерений и достойную готовность следовать моде на групповые дуэли, заявил, что приведет двух секундантов. На это мсье Тонкедек, ничуть не смутившись ответил, с чисто бретонской заносчивостью и в желании перещеголять соперника и здесь, заявил, что приведет троих! - Пфф! Согласен! - Где же вы желаете встретиться? - Для нашей беседы нет места лучше, чем Иль-Нотр-Дам, мсье. - Что ж, решено! В таком случае встретимся у пристани на набережной Селестэн в семь утра. - Всенепременно! В таком случае до завтра. - До завтра! Обойдясь без слишком уж банальных угроз и пожеланий не опаздывать, шевалье удалились, на ходу размышляя, где же им найти трех друзей, не бледнеющих при виде обнаженной шпаги. Мсье Тонкедек, первым пожелавший выставить четверых бойцов, попал при этом в затруднительное положение. Одним его секундантом выступал шевалье де ла Ампейль, что было вполне естественно, поскольку он не только был его другом, но и присутствовал при ссоре. Другой тоже отыскался вполне быстро - шампанский дворянин, мсье де Бриенн, который счел для себя куда менее постыдным выплатить карточный долг, сражаясь со своим кредитором бок о бок, а не лицом к лицу. Однако третьего он никак не мог найти. Подошел бы Жонжарб, но Жонжарб как назло лежал у себя с проколотым плечом и по понятным причинам участвовать в дуэли не мог. Выручил его счастливый случай - идя по улице и размышляя, он услышал, как некий шевалье ругается с хозяйкой пансиона, и узнал бретонский выговор. Стаканчик вина, короткая беседа - и вот уже мсье Дорсан присоединился к славной троице. Мсье Бриенн не испытал таких трудностей - помимо его друга, мсье Валери, среди людей его круга легко нашлось двое дворян, стремящихся сделать себе имя и готовых встрять в любую подобную историю, кто бы ни стоял по ту сторону. К тому же, как оказалось, у мьсе Ферма были разногласия по поводу живописи с мьсе Ла Ампейлем, что немало облегчало распределение участников по парам. Что касается мсье Ла Манша, то ему просто не терпелось опробовать "в настоящем деле" ту методу фехтования, которой он недавно обучался у своего испанского учителя. Остров Нотр-Дам был избран в качестве места дуэли не случайно. Этот остров, который позже будучи объединенным с Коровьим островом, превратился в престижный район, именуемый островом Святого Людовика, в то время еще не был заселен. Ни один мост еще не вел на него. Это был дикий остров посреди сены, поросший ивами и лозняком, на котором пасли коров да прачки стирали бельё. Здесь, в тени деревьев, уединялись влюбленные пары, здесь же происходили жестокие поединки между дворянами, недостаточно знатными и обласканными, чтобы надеяться на королевское помилование, либо недостаточно богатыми, чтобы его купить, ибо дуэли уже в то время по букве закона карались смертью. Поскольку герои нашей истории как раз относились к этому сорту людей, остров подходил им для поединков гораздо лучше, чем улочки Ситэ или пустырь, который вскоре станет площадью Вогезов - место, что самой своей историей притягивало дуэлянтов, ведь именно там во время рыцарского поединка погиб король Гених II. На острове же Нотр-Дам нечего было опасаться свидетелей, лишь взора божьего, о котором напоминала высившаяся напротив на берегу Ситэ крыша великого собора, воспетого в XIX веке Гюго. Остров на карте 1609 года. Вид на остров с берега Сены в 1590-х. Шевалье встретились на набережной Селестэн, наняли две лодки, которые вскоре причалили к острову, где мсье Буле отпустил одну из них с некоторой драматичностью, а мсье Тонкедек со свойственной ему практичностью велел лодочнику подождать на берегу. Господа быстро нашли подходящую более-менее ровную поляну футов сорок на шестьдесят, разоблачились, оставшись в рубашках (чтобы легче было двигаться, а также чтобы было видно, что никто из них не надел кирасы или иной защиты) и без лишних прелюдий встали в позицию. Было еще достаточно зябко, у воды даже клубился туман, а солнце только начало всходить. Чтобы его лучи никому не помешали, мсье Тонкедек и его секунданты встали спиною на север, их противники - спиною на юг, так что шпиль собора Нотр-Дам, видимый из-за деревьев, у одних оказался по левую руку, а у других по правую. Ближе всех к собору стояли Пьер де Бриенн и Анри Генрих Валери. Следующими - Тонкедек и Буле, далее де Ла Ампейль и Ла Манш, а с краю - Дорсан и Ферма. Коротко отсалютовали друг другу, кто-то сказал "начнем, господа" - и зазвенела сталь!
-
Оу! Шикарно!
-
Отличный пост!
-
Чудесное начало для исторического романа, написанное умелым пером. Не так ли?
-
С этого началась отличная резня, кстати
|
Пан Болеслав не стал спорить с десятником - чего спорить с человеком, если он прав? Времена неспокойные. Были бы спокойные - одного Рвача с собой взял бы да хлопца-оруженосца - и хорош. А вот нет ведь!
Имения Кульчицкого, конечно, впечатляли. Да, запустение. Да, бурьян на полях кое-где растет. А кое-где видно, что начали пахать да и бросили ни с того ни с сего. А уж изгороди-то, изгороди - ни одной прямой, все косые, как у татарина детки. Но пан Болеслав, по злобе земной порадовавшись, что не все тут так хорошо, тут же поправил себя. Земля - не девка, там один раз вспашешь - и все, как говорится, не поправишь. А тут-то все еще можно в такой вид привести! В такое богатство обратить! Эх. Подомнет тут всех под себя Кульчицкий рано или поздно, поляк проклятый, в дышло ему кочергу. А впрочем, в наш век все быстро может поменяться... Но если были у пана Болеслава сомнения по поводу перспектив пана Кульчицкого, то при виде того, как быстро и с каким старанием строился его замок, они растворились, словно дымок от костра в чистом осеннем небе. Именно так - осеннем.
"Отчего ж у меня замка-то нет?" - спохватился пан Болеслав. - "Воевал всю жизнь, бился, отстаивал, наживал, а как тяжелая година пришла - на сорок бойцов только и хватило. С ножиками вместо мечей. Эх!" Загрустил тут пан Болеслав.
Чувствовал он себя не слишком уютно, входя в богатый замок и видя хозяина в красивом наряде, сравнивая его со своими боевыми доспехами. Если бы Юхновичи так нарядились или другие даже паны познатнее, пан Вилковский бы хмыкнул только. А тут нет. - Как говорится, извини, хозяин, что я вроде и в гости, а вроде и в броне, а не в нарядном платье, как к врагу пришел. На дорогах нынче опасно, только и всего, - ответил он и сразу подумал: "Кой черт я еще войти не успел, а уже извиняюсь!? Совсем голову потерял, дурень старый." - Но это мы сейчас поправим! - сказал он и приказал оруженосцу снять с него доспехи, а остался в дублете - может, и не праздничном, и несколько даже от частого употребления потертом (все равно ж не видно под латной сбруей!), но вполне приличествующем случаю. Однако в таких палатах и правда немудрено было и потерять голову, тем более, что пан Кульчицкий уж больно резво за гостя взялся. Так резво взялся, и так нехорошо на душе от всего увиденного стало у пана Болеслава, что он грешным делом вдруг подумал: "А что? Может, и правда, взять девку погорячее да оттарабанить её как бывало в молодые-то годы? А вдруг полегчает? Это ж я не в срамной дом к Лидке, а так, в гости зашел. Никто и не узнает, ха-ха! А ежели узнает - ну что такого? Ну, выпил слегка, ну погулял, чего уж там... Может, мне вообще помирать скоро, а?! Вот и погулял бы напоследок. А?" Но пан Болеслав был уж больно крепкий пень, чтобы поддаться такой слабости. И наказав себе для рассеивания душевных сомнений в ближайший же день заняться тем же самым с супругой, с которой давненько уже ничего подобного не делал (как-то все не к месту было, заботы, заботы, да и пани Вилковская, скажем так, что-то давно не одаривала его теплотой своей улыбки), принял важный, немного даже грозный из-за насупленных бровей вид и ответил: - За гостеприимство спасибо, но в ласке девичьей не нуждаюсь. Вот если есть настоечка добрая или еще чего, то и отведали бы за встречу! А после и сразу к делу! - и, со значением подняв палец, прогладил им усы.
Ну, к делу так к делу. - Я, пан, привык говорить прямо. Получил от тебя письмо, и вот как его понял. Действий против меня предпринимать не хочешь - и славно, весьма этим доволен! Поддержку оказать затрудняешься - и ладно, на нет и суда нет, сами справимся. Да и с чего бы тебе мне оказывать её поддержку эту? Вроде бы не с чего - ничего ты мне не должен. Семья к королеве вхожа - что ж, почет и уважение! Но то все такое... Ты мне вот что скажи: какое будущее ты для града Гродно считаешь для себя добрым, а какое худым? Ты человек вроде как новый, должно быть, огляделся тут уже, но я все же прибавлю кой-что от себя. Есть у нас в городе фон Корф. Но фон Корф - не столько род, не столько человек, сколько тень от того орла, что на знаменах известно где реет. Есть у нас братья Юхновичи - паны не паны, а так, конюхи безродные, которые из кожи вон лезут и на всё готовы ради власти. Есть еще пан Будикидович - пан на первый взгляд справный. Одет богато, дом полон. Это я не об том говорю, что одеваться красиво - дурно, этого мнения я не разделяю. Я и сам не чернец, хоть побрякушек и лишней пышности не люблю, не прими в обиду. Я и сам богат. Ты богат. Он богат. Все мы богаты. Но взглянем пристальней! Наше с тобой богатство известно откуда - от земли. А у пана Будикидовича земли что-то немного! Зато он кто? Князя нашего юстициарий. Судья то есть по простому. А когда у судьи грошей больно много это как по мне повод задуматься, по справедливости ли он дела решает или по другому какому разумению? К тому же, Будикидович не воин. А теперь, пан, возьмем меня. Я может, рылом не красавец, говорят, на медведя похож, и правду говорят. Но я не за то с немцем воевал, не за то сына потерял, чтобы в городе у нас разброд и шатание были. Знатность мне не нужна, деньги у меня есть, чужестранную власть я в городе видеть не желаю. Я единственно того хочу, чтобы был порядок. И в этом стремлении есть у меня добрые союзники. Вот, к примеру, пан Константы, уж кто-кто в порядке понимает, так это он! Или к примеру, пан солтыс, тоже человек достойный, тоже о порядке печется. Есть и другие, коих называть я пока повременю. Скажу тебе, нас таких, которые за порядок - много. А вот ты скажи, в чем твой интерес во всей этой истории с княжескими выборами? С кем тебе хорошо будет стремя в стремя дальше ехать? Что тебе, к примеру, в делах будущего князя хотелось бы видеть? Пан Болеслав испытующе посмотрел на пана Кульчицкого, в тайне довольный тем, как он ловко изругал конкурентов и как без прикрас, но выгодно и без раскрытия ненужных в таком важном разговоре деталей, рассказал про себя и свои позиции. "Вишь ты! - подумал он. - Никогда особо политикой этой не занимался, а как приперло - недели не прошло, а научился! Так глядишь и черные думы уйдут!"
|
|
|
Ну как же так, вроде на одни карты смотрят, про одну местность говорят, и такие разные выводы! Или дело в плохом английском Мишле? Да нет, он то и дело целыми кусками весьма правильной речи шпарит, и уж точно достойно общается на военную тематику, философ недоделанный!
Уиллем в отчаянии закусил губу. Конечно, в стратегическом мышлении и умении грамотно вести штабную работу ему с Мишле было не тягаться, не тот опыт, не те знания. Но он же был на заводе, он своими глазами видел крепкие стены и удобное расположение позиции! И вообще, сколько самоуверенности у этого француза!
Пришлось немедленно сделать несколько быстрых вздохов и даже подчёркнуто мирно отойти к ближайшему стулу, присесть, принять более расслабленную позу. Уж наговорить грубостей они друг другу точно всегда успеют. А так, да, не военный совет уважающих друг друга специалистов, а какая-то перепалка в пабе! Ну и ладно, всё равно без свидетелей. Зато есть шанс, шанс сделать всё лучше, сохранить побольше жизней.
В то, что прав Мишле, и распыление сил на оборону завода может обернуться ещё большей бедой, Поллок верить отказывался.
ー Послушайте пожалуйста если не меня, то сами себя, капитан, сэр. Вы только что говорили про сложность манёвра, про труднопроходимый ландшафт. Кем вы собираетесь обходить окопавшихся на заводе красных? Кого бросите в обход через те самые леса и овраги? Американцев? Мы с вами-то общий язык найти не можем, взвод и рота. А их нам обещают целый батальон! Если они увидят, что у нас каждый сам за себя, и нет никакого общего плана хоть в какой-то области, то кто им запретит свободное катание на этих наших русских горках? А если они прибудут без пушек? Скажу честно, понятия не имею о тяжёлом вооружении пехотного батальона американской армии, но если там лишь пара миномётов, то ими мы красных из кирпичного здания не выкурим, а в том, что нашим скудным силам удастся обойти и отрезать многократно более многочисленного противника, я сильно сомневаюсь. Почему бы тогда просто не допустить его укрепления? Неужели это хуже, чем потом решать новую проблему сложными манёврами в условиях такой разобщённости? Тем более, что вы сами говорите, что уверены в том, что красные обязательно ударят по заводу, чтобы захватить плацдарм. Почему тогда не встретить их ровно там, на сильной позиции? Давайте хотя бы взвод ваших стрелков там поставим и мой пулемётный расчёт, или, если хотите, переведите взвод в "Малые Озерки", а я тогда всех своих сосредоточу на заводе, вам оставлю второй пулемёт, он там в часовне хорошо пристроился.
Уиллем и не заметил как поднялся и принялся взволнованно ходить из стороны в сторону, как будто приближение к расстеленной на столе карте и отдаление от неё могло символизировать накатывающие на "укрепрайон" волны большевиков.
Наконец, он замер поодаль от собеседника, почти у входной двери. И, поколебавшись, добавил обиженно: ー А насчёт пира во время чумы, это вы зря так. Я здесь никакой чумы не вижу, а вот может начаться она, если силы союзников здесь будут разбиты. Это у нас есть возможность запрашивать подкрепления у своих стран и пользоваться преимуществом своего снабжения. Если тут грянет настоящая гражданская война... мне и представить страшно, какой грабёж с обеих сторон начнётся. Русским-то взять ресурсы будет неоткуда. А что касается моего мероприятия, то я лишь решил укрепить боевой дух наших солдат и местных жителей, заодно придумав и заманить на него блуждающих по окрестным лесам разбитых красных. Если уж вчера на нас целая группа наткнулась, то не исключено, что вокруг деревни их ещё больше, но сдаться в плен они боятся. А вот прознают о нашей доброте, и, быть может, передумают. Я для того разослал местных "проведать" родственников в соседних деревнях. Пускай слухи расходятся. В общем... политика, понимаете? Приходите всё же вы тоже, я настаиваю, сэр.
И Уиллем улыбнулся так широко и бездумно, как улыбаются, вероятно, делающие высокие ставки в игорных домах новички. Возможную реакцию Мишле он даже представить себе не мог.
|
Слушая слова дипломата, Миллер ощущал в себе стремительные и не очень приятные метаморфозы. Сначала ему хотелось кивать в согласии на ремарки Пуля о том, что диктатура не только нежелательная в условиях Северной области, но и просто невозможна, напоминание о том, что генерал служит министру, а не наоборот. Напоминание об этом заставило Степана в очередной раз увериться в правильности своих сомнений относительно Чаплина. Тот, возможно, и хотел блага стране, как он его видел, но собирался принести его извратив надлежащий порядок вещей, а на кривом фундаменте не выстроить дома. Однако же следом американец обмолвился о желаемом союзниками укладе, о том, что им выгодно, чтобы противоборствующие в российской политике стороны не примирялись, а соревновались в выдумках на ублажение иностранцев, как два домашних зверька, пытающихся перескакать друг друга в попытках выторговать у хозяина очередное угощение. От самой этой аналогии эсеру сделалось тошно, но, главное, она лишний раз напомнила ему, что те самые "свои интересны", на которые он уповал мгновение назад, у союзников были весьма неблизкие России. Их вполне устраивала сиюминутная победа, достижение локальных целей, если кто-то из послов и готов был радеть за благосостояние страны, то лишь в силу собственных моралей, а никак не генерального плана Антанты. Стоило напомнить себе, что со всеми этими союзниками, за вычетом американцев, Россия за последнее столетие успела повоевать и сегодняшние друзья легким движением руки могли оказаться завтрашними врагами.
Миллер тут же устыдился подобных мыслей, ведь если продолжать их логику, можно было дойти до согласия с изречениями императора Александра о союзниках страны. А соглашаться, даже в теории, с чем-то, что говорил человек, сравнивавший свой народ со скотом, было противно каждой частице души Степана. В мире, конечно, было мало альтруистов, тем меньше их было среди политиков и дипломатов, которым долг службы предписывал думать, прежде всего другого, о благе своей страны и своего народа и в любой ситуации, где на одной чаше весов были эти интересы, а на другой - все остальные, выбирать первое. Но это не значило, что эти же люди не обладали моралью и ценностями, которые заставляли их поступать достойно по отношению к окружающим. Возможно, союзники не были друзьями России, но они были ее помощниками, и задачей российской стороны было распорядиться этой помощью грамотно, не растратить ее понапрасну, а взрастить и превратить в основу для борьбы за будущее страны.
- Я хотел бы иметь возможность поступить так, как вы предлагаете, - отозвался Степан на последние слова Пуля, стараясь не выдавать внутренней тоски от подобного признания, - Вы, вероятно, правы, говоря, что это единственно разумный поступок в текущей ситуации. Но как после такого смотреть себе в глаза без отвращения? Как оправдать перед собой то, что я мог что-то сделать, но не стал? Для меня нет слов и поступков, которые могли бы затмить такое предательство собственного духа.
Подобные размышления иногда закрадывались Миллеру в голову, и каждый раз он отвергал их без оглядки. Да, можно было бы отстраниться, сказать, что происходящее вокруг мышиная возня без шанса на успех, ведь что может сделать дюжина сотен добровольцев Северной области против армии Красных? А цена за это возню - грязь и кровь, которые потом не смыть с души до конца своих дней. У Степана были возможности отступить и раньше. Он мог отказаться поддерживать летнее наступление, он мог покинуть страну в ноябре, мог и сейчас ходить по городу, глядя на окружающих с брезгливым отстранением, мысленно осуждая неверные поступки действующей власти. И каждый день ненавидеть себя за предательство не чужих, а собственных идеалов и мечтаний. Да, отступившись шанс дожить до старости был гораздо больше, но зачем жить такой жизнью хотя бы один день? Лучше было попытаться, возможно, потерпеть неудачу, но все же сделать все возможное, чтобы воплотить в жизнь надежду на будущее России.
- Но вы правы и в том, что, как говорят врачи, главное - не навредить, - продолжил говорить эсер, - Любое действие должно быть осмысленным и, я признателен вам за этот совет, по-человечески благодарен. К сожалению, я не могу доверить бумаге конкретики, а писать пространные, но неопределенные сентенции мне кажется неуважением ко времени адресатов. Вы предлагаете подготовить манифест? - уточнил Степан, - Полагаю, я могу сделать это в короткий срок, но сомневаюсь, что он будет интересен Георгию Ермолаевичу или Николаю Васильевичу. Надеюсь, что вы правы и в том, что мудрость возобладает и горячие головы смогут договориться. Это сейчас необходимо Области не меньше, чем боеприпасы и провизия.
|
-
Пользуясь случаем, хочу поздравить с недавно прошедшим юбилеем! Как по мне, надо быть более чем талантливым, чтобы нетолько поддерживать неизменно такой высокий уровень творчества, но и при этом быть и оставаться добрым, умным, ироничным человеком и приятным собеседником! Желаю исполнения всех творческих желаний и стремлений и дальнейшего безграничного развития все выше и выше) И, конечно же, чтобы удача и радость была не только в творчестве, но и во всей жизни!
|
На душе у Миллера было скверно. Возможно, дело было в погоде: в холодном, пробиравшим до костей ветре, в тяжелом ливне, не оставлявшем сухого клочка одежды даже под зонтом, в непроглядной темени слишком рано наступающей на севере зимы. Но, скорее всего, причина была в затее, в которую эсера втянул Филоненко. Нет, конечно, винить товарища было не в чем - Степан сам согласился на его предложение, практически не раздумывая, потому что в душе был согласен - области нужны перемены, и за прошедший день он убедился в этом окончательно, но вот то, каким образом да с кем эти перемены затевались, было категорически неверно, и теперь Миллера терзали зловещие предчувствия. Он сильнее сжал рукоять пистолета в кармане, но тот не принес успокоения. Такое со Степаном было впервые, а бывало с ним всякое, невеселое и даже мрачное. Страшно - было, до ужаса, до понимания, что вот она, смерть, глядит тебе в лицо, - было. А так, чтобы с каждым шагом хотеть развернуться и бежать прочь - впервые. Даже когда его волокли на виселицу, эсер не испытывал этого гнусного сожаления. Досада была, обида, но ни капли раскаяния в содеянном. А теперь же каждым мгновением крепла убежденность в ошибочности выступления и, что хуже, его обреченности. А самое паршивое было то, что Степан мог на эти события повлиять, но не смог - или не захотел - сделать нужного шага.
На вопрос Филоненко хотелось ответить "нас, надо первым делом изолировать и подальше, потому что нет сейчас в Архангельске большего врага революции, чем мы все". Вслух Миллер этого, конечно, не сказал, но прочитать мысли на лице эсера было несложно. Степан рассчитывал переговорить с товарищем до выступления, попытаться убедить его в пересмотреть свой план, но вышло так, что после утренней встречи следующий раз они с Максимилиан Максимилиановичем увиделись уже когда тот стучал в дверь Миллера, вызывая его на выступление. Теперь протестовать было уже поздно, оставалось только надеяться, что каким-то чудом, да хоть божьим провидением, ситуация не обернется катастрофой. Если господь-боженька и правда был где-то на небесах и хотел убедить грешного Степана в своем существовании, сейчас было самое подходящее время. Потому что других путей к спасению, кажется, не оставалось.
- Если все будет как запланировано, то никого арестовывать не придется, - умиротворяюще проговорил вслух Миллер, после чего решил перевести разговор на деловые рельсы, - Лучше давай, Максимилиан Максимилианович, еще раз проговорим наш план. Чтобы если придется разделиться, я знал что нужно делать. Чаплину и его офицерам для ареста мы не нужны. Одного взгляда достаточно, чтобы понять - у него все схвачено. Что мы делать будем? И, главное, какие гарантии дал Георгий Ермолаевич под наше участие? Какие предлагает со своей стороны уступки для сохранения партии в правительстве? - говорить вслух этого не хотелось, но вопрос нужно было задать, пускай и тише, чтобы никто другой, кроме Филоненко, не услышал его, - Он вообще хоть что-нибудь обещал конкретное? Потому что мне в лицо он от всего открещивался и только адъютанта своего подослал, якобы от его лица. Не хотелось бы статься, что вместе с министрами под замок посадят и нас с тобой, как левую контру или как они нас там про себя называют. На честное офицерское слово можно даже не смотреть, Чаплин присягу принес тому правительству, которое сейчас идет свергать, какая тут честь офицера?
Успокаивающей эта речь не вышла совсем никак, даже наоборот, но заставила Миллера задуматься. Может, боженька-то не так и нужен. Филоненко был человеком многих талантов, амбиций, но и пороков немалых. Как знать, может этот порок сейчас обернется на пользу.
- Можно я скажу, - после паузы проговорил Степан, все еще вполголоса, - Как товарищ. Мы, все-таки. в одной петле висели, оно обязывает. Чувствую, что ты хочешь с Николай Васильевичем сквитаться, за обиду, которую они тебе нанесли. Ладно я, человек маленький, но ты-то был не последним и при Керенском, и в Совете спасения. Понимаю. И разделяю твои чувства. Но если ты хочешь до Чайковского добраться, то не с той стороны мы пошли. Потому что сейчас выходит так, что только оставив старика на месте, мы сможем на что-то рассчитывать, - Миллер поднял взгляд на Филоненко, чтобы убедиться, что тот слушает. Вроде слушал. Но услышит ли? Неизвестно, но стоило хотя бы попытаться, - Наша, я имею ввиду, революционная, власть в области держится на союзниках. Как ни поверни, а без них от нас не останется и следа за месяцы. Пока что без их помощи мы ничего не сделаем. Через полгода, девять месяцев, как проведем осеннее наступление, как начнется зима, тогда можно будет думать думы. Но сейчас - никак. Я это понимаю, ты это понимаешь, Чайковский это понимает, и Чаплин должен понимать, если не дурак. Не знаю, на кого он рассчитывает. Может, на военное командование. Рассчитывает, что после истории с Дюпо... Днепо... Дтьфу, Донопом, Пуль на его сторону встанет. Вроде бы они с ни дружайничают. Только Пуль один ничего не решает. Руководит миссией американец Фрэнсис, и он, считай, мне прямым текстом сказал, что правительство текущее союзников полностью устраивает и перемены им не нужны. А вот теперь вопрос, если Георгий Ермолаевич сейчас всех министров арестует, что на завтра начнется? Когда англичане с американцами на пальцах ему объяснят, что без Чайковского не будет ни ружей, ни танка, ни солдат?
Миллер покачал головой. Терять было уже нечего, если Максимилиан Максимилианович хотел на него обидеться, то уже обиделся, так что можно было говорить начистоту. От этого на душе сразу стало легче.
- Переворот, как он есть, обречен. Единственный шанс, который у офицеров есть, это заставить Чайковского пойти на уступки. Чтобы для союзников это все выглядело так, будто бы Николай Васильевич и Георгий Ермолаевич повраждовали, да договорились. Офицерам дадут несколько портфелей, старик сохранит видимость власти и все счастливы. Сам Чаплин на такое не согласится, конечно. Но мы с тобой сможем его в этом убедить, уверен. Только вот вопрос, если у Чаплина будут не все портфели, а только часть, от каких он, как ты думаешь, откажется? От своих или от тех, которые нам обещал? - Вопрос был, конечно же, риторический, - В общем получится, что и Чайковский на месте и мы не у дел, откуда и начинали.
-
нас, надо первым делом изолировать и подальше, потому что нет сейчас в Архангельске большего врага революции, чем мы все Правильно мыслите, товарищ. Пройдемте...
-
Один из самых вдумчивых и рассудительных персонажей, всегда рассматривающий дело с нескольких сторон и пытающийся найти лучший вариант. Как вот сейчас.
-
Миллер, как обычно, очень крут в рефлексии всего происходящего. И понимает всё очень тонко, и объясняет толково, и написано красиво. И здорово, что про виселицу не забыл!
-
Дипломатия - искусство возможного :)
|
|
11:30
— Поддержим, поддержим! — наперебой галдя, поспешили заверить Романова делегаты. — Порядок так чего б не поддержать, это дело нужное, понимание имеем! — А патронов по сколько на брата? — вытягивая шею, спросил отказник с сальными волосами в горшок. — Я две возьму, товарищ военком! — подлетел к Романову сидевший на крайнем стуле краснорожий смолокур в сером мятом пиджаке и смазных сапогах. — Себе одну, и шурину ещё надо, а то… — Куды, Филиппка! — заорали на него другие делегаты, потрясая кулаками. — Русским языком говорено: всего двадцать штук! По стволу на брата! — По стволу на брата! — согласно закричали с другой стороны зальца. — Где запись? Васька, ну-ка записывай меня!
Делегаты один за другим начали вскакивать с мест, толпой потянулись к столу президиума, к растерянному Василию Боговому. Смолокуры окружали секретаря съезда, наперебой требуя записывать их имена, чтобы не остаться без винтовки: всего на съезде было около тридцати делегатов, и каждый понимал, что записаться надо поскорей, чтобы не остаться на бобах. Только учитель Гиацинтов безучастно стоял в стороне, оглядываясь то на военкома, то на делегатов. — Товарищи! — срывающимся голосом заорал вставший с места Иван Боговой, застучал кулаком по столу с бумагами. — Товарищи, перерыв! Перерыв! Потом запись, всё потом!
Кое-как делегатов удалось утихомирить. Шумно переговариваясь, обсуждая неожиданную щедрость военкома, они потянулись к выходу из зала, а самые хитрые остались в зале, не сводя взгляда Василия Богового, который сидел, не зная, что и думать, поминутно оглядываясь на брата. Иван Боговой шумно опустился на председательское место, обхватил голову руками, взъерошив чёрные, уложенные на прямой пробор волосы. Председатель съезда очевидно был не в духе.
— Ох, да что это за день сегодня такой! — страдальчески воскликнул Иван Боговой, когда Романов сказал ему, что надо переговорить. — Всё наперекосяк! Что там ещё?
Нашли Проурзина, вышли из зала в коридор, уходящий к тёмным, неиспользуемым сейчас помещениям кооперативного клуба, остановились у большой белой двери с медной табличкой «Касса пенсiонныхъ накопленiй».
— Какие проблемы с Проурзиным? — сардонически рассмеялся Боговой, раздражённым жестом отмахиваясь от предложенных папирос. — Проще сказать, каких с ним проблем нет! Вздорный старик, третий съезд подряд у меня сидит вот здесь, — председатель ткнул себя пальцами в горло. — А ты не замай, Ванька! — не дожидаясь, пока Боговой закончит, встрял Проурзин, не преминувший взять сразу пару папиросок, которые запасливо сунул в карман пиджака. Голос у делегата был скрипучий, какой действительно часто бывает у говорливых стариков, любящих препираться по любому поводу. — Вздор тут ты мелешь с братцем своим, потому головотяп! Ты с братцем своим дел тут наворотил, до бунта людей довёл, а сейчас за красноармейцев ховаешься! Товарищ военком тут люди новые, — льстиво сказал старик, — а в уезде все знают, какова тибе цена! — Проурзин затряс перед лицом Богового крючковатым пальцем, с видом завзятого спорщика подаваясь вперёд. — Ну вот погляди! — обернулся Боговой к Романову, показывая на делегата с видом, мол, «что я говорил». — Ты чего вообще сюда припёрся, Проурзин, из своего Благовещенского? — А тибя, сопляка, вот не спросил! — ядовито выкрикнул Проурзин. — А я тебе скажу, чего ты припёрся, — теряя над собой контроль, нервно и зло зачастил Боговой, — тебе в своём селе делать нечего, на печи тараканов считать скучно, вот ты на каждый съезд и мотаешься, лишь бы было чем заняться, да? Как тебя только свои земляки делегатом выбирают? — А вот выбирают! — упрямо крикнул Проурзин. — И знать бы должон, председатель недотыканный, что Благовещенское в этот раз делегатов не послало! Я от Усть-Паденьги послан, вместе с учителем этим, — важно добавил старик. Кажется, тот факт, что на съезд его направило не своё село, а чужое, немал льстил его самолюбию. — Вот, погляди, Андрей! Гастролирует по сёлам, в делегаты напрашивается! А я тебе скажу, почему тебя выбирают! Потому что людям на местах заняться есть чем, у всех работа, по заседаниям сидеть времени нет, вот тебя, старика, и шлют! — Работа, скажите на милость! — глумливо заголосил Проурзин. — То-то я погляжу, у тибя-то ручки все в мозолях! Натрудил, небось, бумажки свои перекладывавши! — Всё, Проурзин! — угрожающе сказал Боговой. — Ты допизделся. Сейчас собираем мандатную комиссию, аннулируем твой мандат, и пошёл нахуй отсюда, понял? — Скажите, пожалуйста! — расхохотался Проурзин ему в лицо, комично разводя руками. — Напугал ежа голой жопой! Головотяп! Да уж недолго тибе головотяпствовать осталось! Товарищ военком, ежель вы за народ, так заарестовать Боговых надоть бы, потому они первые виновники восстания есть, чему весь уезд свидетели!
Именно эти последние фразы услышали, поднимаясь по лестнице на второй этаж кооперативного клуба, Бессонов с Занозой.
|
Уиллем заставил себя улыбнуться мистеру коммерсанту и даже приветственно помахал рукой. Ни к чему ещё больше настроение себе и людям портить, хватило уже и одного французского саботажа! Эх, и не мог же этот Мишле (ну хоть имя запомнилось) попозже со своим письмом успеть! Неужели других дел у него нет, кроме как единственному союзнику в округе палки в колёса совать?
А тут ещё и выяснилось, что завод чёртов просто без пяти минут плацдарм красных. Разумеется, они его первым делом займут, если атаковать вздумают, и тогда про эту сторону реки можно будет позабыть до прибытия артиллерии, хотя бы миномётов, лучше орудий. Кирпичная кладка, два этажа, просто большое строение... такой опорный пункт лихой атакой не сковырнёшь.
Придётся всё это лично мсье капитану растолковывать. Не было у Уиллема больше никакого желания в эпистолярном жанре упражняться.
ー Вы не волнуйтесь, мистер Муркин, я просто решил своими глазами осмотреть ваш завод на предмет его пригодности к обороне. Заодно на инструменты взглянуть, на материалы. Может подыщем что-то жестяное на укрепление пулемётных точек. Тут есть складист? Не могли бы позвать его? Нет-нет, мы всё выкупим, никакого грабежа. Но только по закупочной стоимости, и я даже был бы признателен за 10% скидку, ведь если боёв не будет или если враг будет отбит, то всё будет возвращено вам обратно. Вы же верите в мощь британского оружия? Вот и я уверен, что это лишь временная мера. Я ещё закажу у вас консервов для отцовской лавки, вот увидите!
Нелепая бравада и натянутая улыбка утомляли. В процессе обхода грустные мысли лишь множились. Даже одного пулемёта тут будет маловато. В отрыве от остальных позиций на станции и в деревне завод могут атаковать с трех сторон сразу, так что пулемётов надо хотя бы два, лучше все три. Тогда и мост будет прикрыт, и хороший кусок фронта вокруг.
ー Что думаете, Ламонт? Сколько тут будет от здания до опушки?
Расчищенная площадка, это, конечно, хоть какой-то плюс.
ー Хотя если французы откажутся вылезать из своей норы, то нас всё равно не хватит. Проще будет тут всё взорвать к чёрту, да хоть той же взрывчаткой, что этот Муркин достать обещал!
Покосившись на переводчика, Уиллем спохватился и быстро выдохнул.
ー Мистер Аранович, только вот об этом распространяться не надо. Это даже не планы. Постараемся сохранить всё, что сможем, если дойдёт до стрельбы... Вообще, вы умный человек, мистер Аранович, организованный и внимательный, я уверен, вы всё верно понимаете. Видите же, нам не всё равно.
А почему нет? Почему он бегает по позициям вместо того, чтобы сидеть в уютной тёплой избе и пить чай из треснувшей чашки? Просто чтобы не походить на французского капитана, который сразу с высоты своего опыта понял, что лучше не пытаться откусить больше, чем сможешь пережевать?
Уиллем растерянно посмотрел на переводчика, и ему вдруг стало стыдно. Вот уж кому не всё равно, так это ему, Арановичу. Спроси он сейчас, какое его, Уиллема Поллока, дело до России и её семейных свар, и не сумел бы он ничего ответить без подсказки командования. С германскими же агентами воюем. А Аранович и другие такие же, они что, английские тогда агенты? Они же тут не за юнион джека по тем же позициям ходят вместо чаепитий по домам. За себя и своё, а если так, то те, что в лесах бродят, они-то чем хуже?
Плохой настрой для боевого командира, очень плохой. Ты ещё скажи ему, что просто не хочешь лишних смертей. Ты для него инструмент, промасленная винтовка в ящике с соломой и руки, чтобы её держать, и голос, чтобы её носителем командовать. Тебе не должно быть небезразлично, Уиллем Поллок, ты должен работать. И тогда Аранович и все остальные, включая соратников-шотландцев, будут спокойны.
ー Вы поняли, что мы ищем? Прочные материалы, хорошая толстая древесина, металл, чем шире и длиннее доски и листы, тем лучше. Ещё инструменты для их резки и крепежа, соответственно, детали вроде гвоздей, шурупов и заклёпок. Лишние кирки и лопаты тоже присматривайте, чем больше людей сможет копать, тем больше из них останутся живыми. Если удастся защитить хотя бы пулемётные точки, уже не зря сходили, считайте. Ну и что-то для быстрого повреждения рельс, а если это ещё и можно будет перенести на руках, то вообще здорово.
Это же просто работа, которую надо сделать, чтобы вернуться домой живым и не в одиночестве среди гробов. Что будет с Арановичем и другими русскими, зависеть будет от них самих, от того, сколько смогут они выжать из инструмента в виде союзников, покуда те здесь.
Уиллем старался не смотреть людям в глаза. Зря вообще он задумался о небезразличии на войне.
|
От праведного гнева при намеке американца на корыстный интерес Миллер даже забыл о чувстве стыда за слабость своей позиции. Конечно же следовало ожидать недоверия, пренебрежения даже, со стороны Пуля. Степан был к этому готов и даже отчасти согласен. А вот с предложением что он не более чем оппортунист, решивший нагреть руки на ситуации, согласиться было никак нельзя. Эсер было дернулся, чтобы сразу же возразить послу, сверкнув глазами, но все же смолчал- раз уж собеседник выслушал Миллера, вежливо было оказать ответную услугу.
- Вероятно, я начал не с того конца, и мне следовало делать меньшие шаги в сове логике, - Степан коротко вдохнул, успокаивая себя. Он едва удержался от ответа, что "имеет пояснить товарищу послу за его заблуждения", что было бы непродуктивно. Ведь американец мог и правда плохо понимать ситуацию в городе, - Вы говорите, что союзников устраивает действующее правительство, следовательно вы заинтересованы в том, чтобы оно продолжало эффективную работу в текущем виде, сохранило избранный вектор движения. Я правильно понимаю? Конечно, вы не можете вмешиваться во внутренние дела суверенного государства, но вы можете и должны защищать свои интересы, а значит принимать посильное участие в в судьбе правительства, которое вам импонирует.
Миллер поднял короткий взгляд на Пуля, чтобы убедиться, что и правда говорит все точно. Сейчас у эсера практически не осталось мыслей, он говорил и это было все, о чем он думал - ни сомнений, ни страха, ни переживаний, ничего. Только аккуратно выбираемые слова. Наверное, все упомянутые эмоции придут потом, когда разговор закончится, но сейчас Степан был абсолютно спокоен и собран.
- Вектор этот - республиканское правительство. Мы накануне выборов в городское собрание, затем должны будут состояться выборы в собрание земское, которое сформирует законное временное правительство Области, правопреемника Учредительного Собрания. Я могу предположить, что поддерживая курс Николая Васильевича, вы принимаете этот исход как свой интерес и не хотите, чтобы Область превратилась, скажем, в военную диктатуру или вовсе развалилась. Все верно? - эсер снова посмотрел на американца, прежде чем продолжить, - Нынешнее положение, стало быть, не нуждается в корректировке, будет достаточно продолжить оказывать доверие ВУСО. Возможно, следить, чтобы никто не пытался оспаривать его легитимности до момента выборов. Проконтролировать, так сказать, гладкий переход от правительства, по сути, революционного, к избранному. Однако я уверен, что ваш широкий интерес заключается в противодействии большевикам. Говоря деловым языком, вы сделали инвестицию в предприятие по борьбе с красными и ожидаете получить полагающийся дивиденд - победу. А любое дело процветает тогда, когда на ключевых позициях стоят люди, наиболее подходящее для выполнения своего дела. Нам нужны лучшие, чтобы одержать верх в войне. Сейчас будет непозволительной роскошью раскидываться талантами, наоборот, нужно сохранять их и создавать им условия для работы. Согласны?
- Здесь и возникает вопрос Георгия Ермолаевича. Он представляет меньшинство, все верно. И обязан подчиняться решениям Верховного Управления, тоже вне всяких сомнений. Но он не счастлив в нынешних условиях и у него нет возможности изменить своего положения. В сущности, у него остается один выбор - подать в отставку. Или идти на крайние меры. И это, в любом случае, будет значить потерю Чаплина для военной кампании. Теперь нужно задать вопрос - есть ли сейчас в Области человек с таким же опытом, влиянием на офицером, пониманием обстановки, оперативной и стратегической, с той же волей к победе, что и Георгий Ермолаевич? Есть ли кто-то, кто сможет заменить его без вреда для войны? Я считаю, что такого человека нет, что Чаплин нужен Области и следует сохранить его на текущем посту.
- Вот, собственно, и все, что я хотел донести до вас. Вы посчитали, что я хочу переменить положение в Области и воспользоваться этим в собственной корысти, но это не так. Напротив, я призываю вас сохранить сложившийся порядок, укрепить его и убедиться, что два человека в Области, от которых зависит, наверное, больше всего, продолжат работать вместе, а не разругаются окончательно. Если вы считаете, что Чаплин не так важен для войны, что его можно без труда заменить, мне останется только развести руками. Но если вы согласны с моей оценкой, то я прошу вас защитить свои интересы.
Степан перевел дух, невольно облизав пересохшие губы, и поглядел в окно. Серое небо наводило на эсера тоску, и он поспешил снова сосредоточить взгляд на собеседнике.
- Вы правы, - признался Миллер, - я пришел к вам по собственной инициативе, было бы ложью утверждать обратное. Но коли вас интересуют мои сторонники, то Петр Юльевич Зубов разделяет мои взгляды. И вы упомянули конфликт Керенского и Корнилова, я удивлялся аналогии не далее чем сегодня утром, потому что видел эти события воочию. Если вы знакомы с предметом, то знаете, что людьми в таких условиях далеко не всегда движут амбиции. Наша революция, - несмотря на все, Степан не мог произнести это словосочетание без гордости в голосе, - ставила своей целью изменить страну к лучшему. Но разве было когда-то иначе? Разве ваши Отцы-основатели поднимали восстание, чтобы разбогатеть? Отнюдь, они были вполне обеспечены и без революции, но все же не могли поступить иначе. Я ни в коем случае не ставлю себя вровень с ними, но, надеюсь, вы согласитесь с тем, что существуют разные причины действовать. Поверьте, я не ищу возможности пролезть во власть, на мой взгляд положение и должности это средство, а не цель. К сожалению, моих средств оказалось недостаточно, и поэтому я вынужден искать большего.
Эсер поднял руку, упреждая возможный скепсис Пуля.
- Но это все неважно, потому что моя персона, в сущности, не важна. Соглашусь, я бы хотел получить вашу поддержку и с ней за спиной помирить Николая Васильевича и Георгия Ермолаевича, но если вы сделаете это без моего участия, то я не осерчаю. И мои представления о устройстве Области, которые у меня, конечно же, есть, соотносятся с этим результатом. Я хочу видеть страну, где возможности человека не будут определяться цветом или партийностью, и путь к такому государству начинается отсюда, с возможности продуктивного сотрудничества сил, кажущихся непримиримыми. Впрочем, если вам интересна специфика, - тон Миллера сделался более практичным, - сейчас нужно уравновесить Управление. Ввести в кабинет министра от офицерства, реформировать военный отдел, пойти где-то навстречу Чаплину, чтобы он, образно выражаясь, не хлопнул дверью. И, главное, подготовить и провести значимые выборы, не омраченные скандалами, в которые будут вовлечены все силы Области, чтобы сформировать компетентное правительство. Мы достигли уже столь многого, и нужно всего несколько месяцев, чтобы окончательно стабилизировать ситуацию.
|
- Это так, - кивнул пан Болеслав. - Пан Маршалек со мной. Не только по делу с Шляпой. Ну, ты понимаешь. Что до плана, то я тебе так скажу: пан Казимир - шляхтич достойный, но в военном деле не то чтобы дока. Буду опять же, говорить прямо, что у меня на уме. Шляпа - разбойник, которого хер изловишь, ежели просто по лесу толпой носиться. Был бы он просто прыщ - его бы давно уже сковырнули. У него наверняка в городе есть кто-то, кто нет-нет, да весточку отправит. Поэтому я придумал такой план, на живца, как говорят. Пан Болеслав подался вперед и прищурился. - Про Шляпу что известно? Что он обозы с ценностями грабит, а с провиантом - обычно нет. Вот я и подумал отправить обоз с провиантом из города в какую-нибудь усадьбу. В мою там к примеру или другого пана, который, значится в план будет посвящен. Скажем, пир там организуется. Ну и распустить слухи, что на самом деле еда во многих возах только сверху, а под ней - ценности: ткани там или утварь дорогая или еще что. Что ценности как раз и везут таким способом, чтобы от разграбления уберечь. Шляпа что решит, как узнает об этом? - пан Болеслав выставил руку, сжал пальцы на манер головы какой-то птицы или зверя и, изменив голос на глухой и, по мнению пана Болеслава, грубый (хотя в этом отношении вряд ли к его собственному голосу что-то можно было добавить), сказал, - "Ах вы, такие сякие, обмануть меня решили, ну я уж вам покажу." - и продолжил своим обычным грубым голосом. - И на обоз нападет. Только в возах под съестным не ценности будут спрятаны, а солдаты. И тут-то мы на него и нахряпнем и возьмем, - и накрыл руку, изображавшую шляпу, второй рукой, после чего посмотрел на солтыса. - Такой вот план. Пану Константы он вполне понравился. Тростянский конь, етить его, вот как он его назвал! Тут, конечно, пан солтыс, твоя помощь бы в организации не помешала. А вот про то, чей план лучше - это сам суди, ты-то хоть и себя вроде как принижаешь, но в ратном деле опыт имеешь - это все знают. А вот что до пана Будикидовича - напраслину на него возводить не буду, но не помню, чтобы он в ратном деле себя как следует проявил. И я скажу так - идти с одной силой, без хитрости, на человека, который хитер, как лис, да еще прячется да убегает - затея по моему разумению не самая надежная. Тут пан Болеслав развел руками, дескать, все что я имел сказать - сказал, имеющий уши да услышит. - Что же до других бед, то я вот что скажу. То что Джургис там крутит - это блажь, конечно, не должен один цех свои условия диктовать другим цехам. У панов Будикидовича и Волковича людей не так чтобы много, человек по десять в дружинах. Плюс еще человек тридцать от Константы. Этим кожевенников не напугать. А надобно им показать, что против их вольницы много кто объединится. Конечно, можно просто всех панов собрать, шляхтичей - сила получится хорошая. Но просто так это будет не очень хорошо смотреться - дескать, шляхта мастеровой люд давит, да и шляхта больше по поместьям, не под рукой, пока соберутся - может уже и полыхнуть, ведь квартал кожевенный в самом городе. Значит, нужно другую общину подтянуть, привилегий там каких-нибудь дать, чтобы она открыто против них выступила, не в смысле чтоб напала, а в смысле чтоб заявила - если что, мол, мы первые город поддержим и кожевенникам накидаем. Тогда и кожевенники дважды подумают, прежде чем бузить. А пока они будут думать, пан Будикидович может и Джургиса по судебной части подкопать - он ведь голова волнений. Только надо выбрать, на какую общину в этом деле опереться. Торговцы на такое не пойдут - они больше люди мирные, разве что деньгами помочь могут. Немцев звать - вроде бы хорошая идея, они на первый взгляд перекосов не хотят. Только тут как? Если немцев возвысить - пан Корф, с ними легко может стакнуться, ну и проснемся от ржанья орденских коней. Я думаю - не тот исход, которого ты бы хотел. Князь Ягайло вряд ли такому обрадуется. Как по мне, лучше всего на это дело годится Тыверский - он с одной стороны добрый воин, сам один припугнуть может, да и ручек запачкать не побоится, а с другой - за ним православные. Они, конечно, не нашей веры, но уж всяко ближе, чем язычники, но с одной стороны ребята крепкие, а с другой угрозы от них поменьше, чем от немцев. Вот такие мои соображения на этот счет, пан Солтыс. Что скажешь? Сходятся у нас мысли в чем или разнятся?
|
|
На Степана накатила новая волна жгучего стыда - и за свою нерасторопность, и за скудные языковые способности на фоне дипломата, и за всю нелепость ситуации. В чем-то это было даже к лучшему - хуже уже быть не может, убеждал себя эсер, сильнее опозориться не получиться, так что можно было говорить спокойно. От этого на душе появилась легкость, и Миллер даже немного расправил плечи, чувствуя непривычно лихой азарт, мол, горит сарай, гори и хата.
- Как неловко с моей стороны, прошу прощения за этот.. за это, - поспешно извинился Степан, прежде чем продолжить говорить, - Да, по-русски было бы проще всего, спасибо.
Хотелось присесть, но Миллер решил не делать этого без приглашения, потому так и остался стоять на ногах, легонько опираясь на зонт.
- Я состою в ПСР, но пришел к вам, не по поручению Николая Васильевича, а, скорее, вопреки ему. Я понимаю, что мои слова могут звучать не слишком достоверно, но, прошу вас, выслушайте меня, прежде чем принимать окончательно решение. Признаюсь, мне больше не к кому обратиться, кроме вашей миссии, - подавив соблазн углубиться в подробности партийных взаимоотношений между эсерами и энесами, Степан перешел к сути своего дела, - Вы знаете, должно быть, что наше правительство, правительство Чайковского, находится в оппозиции с штабом Северной армией под командованием кавторанга Георгия Чаплина. Конфликт между правыми и левыми в нашей стране лежит очень глубоко, можно сказать, он был неизбежен в Северной области, но сейчас он начинает приобретать откровенно деструктивный характер.
- Положение Архангельска уникально тем, что здесь представлены разные силы, прежде никогда не работавшие вместе. На других фронтах, фактически, провозглашена военная диктатура армейских чинов, но здесь, в Северной области, представлены все политические силы России. Это большое благо, потому что разносторонность взглядов позволяет выработать самое верное, самое подходящее решение. К сожалению, мое мнение разделяют далеко не все, и вместо здоровой конкуренции конфликт между военными и правительством превращается во внутреннюю борьбу, которая, в конечном итоге, вредит всей войне. Как самый свежий пример - назначение Дедусенко генерал-губернатором в обход полковника Допона. В итоге теперь в области два генерал-губернатора одинаково легитимных. Или не легитимных. Если не вмешаться в эту ситуацию, то она закончится как и все подобные ситуации в России - безобразной дракой. области нужна, если позволите, внутренняя интервенция. Но, к сожалению, ни у меня, ни у членов правительства, разделяющих мою позицию, нет достаточного веса, чтобы повлиять на конфликт. И Николай Васильевич, и Георгий Ермолаевич убеждены в собственной правое и силе позиции и не расположены к диалогу и не станут прислушиваться к голосам, не обличенным властью.
Это была самая сложная часть всей речи Миллера. Он не мог просто сказать "Чаплин готовит переворот", потому что сказать это значило, во-первых, предать интересы Филоненко, а, во-вторых, навредить ситуации еще сильнее, запустив процесс резкой реакции союзников. Да и, по правде, просить чужаков навести порядок в своем доме было неверно. Нет, разобраться с грызней внутри Области нужно было своими силами, пускай и при поддержке Союзников. Поэтому приходилось говорить намеками, которых иностранец, вполне вероятно, просто не поймет. И, в то же время, не заискивать. Говорить уважительно, но без подобострастия. И перестать уже, наконец, прикрываться этим безликим "мы". Степан пришел сюда сам, по своей воле, по ней же он ввязался во всю эту историю, так что стоило и говорить от своего имени.
- Тут-то и нужна ваша помощь. Я не могу усадить Чайковского и Чаплина за стол переговоров, у меня нет за спиной достаточного количества министров, чтобы сделать это. А офицеры, вы должны понимать, будут исполнять приказ, даже если не согласны с ним, такова их присяга. Но вас, в широком смысле, они послушают. Поэтому я прошу у вас поддержки в том, чтобы устроить заседание между штабом и правительством для разрешения тех противоречий, которые не дают Области двигаться вперед.
Миллер замолчал, разглядывая реакцию Пуля.
- Я понимаю, что прошу о многом и, возможно, вы не в праве принимать таких решений, но если так, то, возможно, вы сможете дать мне хотя бы совет, к кому обратиться?
|
У Вари захватывало дух. Мандраж, возбуждение, тревога, азарт, любопытство, некоторая толика страха – все смешалось в кучу, все чувства впали в полнейший совершеннейший сумбур.
Вот уже несколько дней девушка металась ночами, комкая жаркие простыни. То ей чудилось, что их арестовывают с листовками. То – что они приходят в типографию, а на ее месте застают пепелище и кладбище с крестами, на коих начертаны имена товарищей по партии. И Варя в кошмаре еле передвигая застывающие ноги, будто погруженные в холодец, спотыкаясь и падая, бродила от надгробия к надгробию, читая знакомые имена, каждый раз с ужасом боясь отыскать своё или Гертрудино, и вскидывалась ото сна в поту, задыхаясь, с колотящимся сердцем, несколько долгих секунд возвращаясь в реальность – и понимала, что напрочь забыла, чьи имена видела, а значит, не истолковать сон, не предупредить об опасности. А то, бывало и такое, чудилось ей, что вместо типографии она попадает в дивное царство сверкающего металла и стекла, где тихо жужжащие гигантские машины центнерами выплевывают стопки листов, которые сами пакуются в увесистые свертки, и железные клювастые птицы подхватывают их и уносят с тихим клацающим клекотом.
Что и говорить, все эти сны, да дневные тревоги изрядно выбили Вареньку из колеи, и, идя в типографию, она чуяла, как у неё подкашиваются колени и дрожит голос. Она даже сказала Гертруде, что, дескать, боязно, и неведомо, как себя вести, на что любимая учительница посоветовала не тревожиться и вести себя просто, как всегда. Но это Теннисон было легко говорить, она опытная и решительная. А для Вари типография все еще оставалась загадочным местом, полным риска и опасностей, и царить там должен был какой-то сверхчеловек, сильный, смелый, невероятно загадочный.
Поэтому Варя даже растерялась, когда у входа их встретил скромный с виду и довольно симпатичный, возможно, слегка простоватый юноша. Но приписанные ему Варенькой невероятные качества и чудесные таланты все же окружали Константина воображаемым сиянием и блеском в глазах юной эсерки.
Потому просьбу перекреститься Варя приняла, как нечто само собой разумеющееся, и немедленно наложила на себя размашистый староверский крест, при этом не отводя зачарованных глаз от Сковронского и решая для себя - что более правильно: присесть в реверансе или протянуть руку.
Так ничего и не решив, Дмитриева осталась переминаться с ноги на ногу, пролепетав только:
– И вам здравствовать.
-
Какая богатая у Вареньки фантазия!
-
И Варя в кошмаре еле передвигая застывающие ноги, будто погруженные в холодец, спотыкаясь и падая, бродила от надгробия к надгробию, читая знакомые имена, каждый раз с ужасом боясь отыскать своё или Гертрудино, и вскидывалась ото сна в поту, задыхаясь, с колотящимся сердцем, несколько долгих секунд возвращаясь в реальность – и понимала, что напрочь забыла, чьи имена видела, а значит, не истолковать сон, не предупредить об опасности. Какая прелесть! Ну да, наверное, если в первый раз идти заниматься нелегальщиной, ноги будут подкашиваться.
|
Честно говоря Наташа даже заслушалась. Она давно не была на родине и подзабыла, что больше, чем бань, в городах только церквей и кабаков. Она, на миг, даже представила себе этот круг: помолиться, похмелиться и попариться. Банкнота французского монетного двора легко и заслуженно поменяла хозяйку на хозяина. Пацан честно заработал денюжку. Хотя воображение молодой женщины и отказывалось вообразить исконный дух Руси в виде паровоза. - Спасибо, - серьезно сказала она, а потом не выдержала и подмигнула озорно. - Думаю нумер у Макарова мне прекрасно подойдет, для двоих. Махни еще рукой в какую сторону идти, не хочу брать извозчика. Ласточка действительно не хотела. После крепкого, правильного кофе тело просило движений. Так что, поняв направление, эсерка на прощание махнула рукой гиду и легко пошла к цели под куполом спасительного зонта.
Добротные американские ботинки почти не сдерживали сильные и тренированные ножки Симоновой. Она шла прямо через лужи, не стараясь их обходить. Это не на каблучках "цокать". Настроение женщины постепенно портилось. Может это разговор с Филоненко оставил ее недовольной, или был виноват дождь. - Что я еще забыла в своих странствиях?! Кроме бань? Американские ботинки, французское пальтишко и белье, англицкий зонтик, бельгийское оружие... Интересно, душа-то у меня еще русская? Что осталось от той Ласточки, что стреляла в Римана? И погода сегодня нелетная... Черт... Напиться в нумерах и отпустить вожжи?.. И ждать пока "дедушка" Чайковский подарит самолетик? Или самой к союзничкам заглянуть?
Тренированный войной и нелегальщиной взгляд не замечал опасности кругом, поэтому выделял незначительные детали и кидал их в возбужденный кофеином и спором мозг. Будто смотришь в калейдоскоп, только не игрушечный, а настоящий. Смотришь, вглядываешься, надеешься, что из осколков и образов сложиться истина. Серая вода луж. Сорванный ветром листок, почти не желтый, только тронутый старостью по краям. Еще один вестник осени, с обломанным черенком. Собственное отражение, которое разбивает вдребезги опустившаяся нога. Жмущийся к стене встречный прохожий. Заполошный и визгливый лай мокрой собачки из подворотни. Расходящиеся круги от дождевых капель. Нахохлившийся воробей, что схоронился под скамейкой. Истина никак не складывалась. Пряталась, обманщица, за углом. Кривлялась. Цепляла гротескные маски. Наташа вытянула из-под зонта руку и стала ловить ладошкой дождевые капли.
Общение с местным наполеончиком неожиданно вырвало из памяти надежно спрятанные там воспоминания. О совсем другом человеке. Большом, сильном и веселом, круглолицем и усатом. Он был таким надежным. Он был таким верным. Он был таким безрассудно храбрым. Защищал свою птичку от тягот войны. Согревал ночью в холодных горах. Был, был, был... После жаркого боя предлагал ей весь мир, и ... вазочку мороженного. Конечно, она согласилась. А потом был снаряд из круповской гаубицы. Ничего личного. Просто работа. Нужно выпустить на ту сторону фронта десять тонн взрывчатки, а потом можно пойти есть гороховый суп со свиными ребрышками. А от гаубичного снаряда храбрость не помогает. Только удача. Попал, или не попал. Или попал частично. Как тот снаряд, который отправил ее в лазарет. Не морской бой. "Бэ два" - убил, "Вэ два" - только ранил. А могли бы вместе сидеть на облаке, смотреть вниз и болтать ногами... Симонова тряхнула головой, решительно закрыла зонтик и пошла дальше так, мокнуть. Когда женщина добралась до Макаровских бань, небесная вода омыла ее лицо, а волосы можно было выжимать. Дождевые капли рушились на Архангельск сверху вниз, как гаубичные снаряды.
-
А могли бы вместе сидеть на облаке, смотреть вниз и болтать ногами... Какая в сущности смешная вышла жизнь, Хотя что может быть красивее. Чем сидеть на облаке и свесив ножки вниз, Друг друга называть по имени.
-
за русскую душу Ласточки!
|
|
По пути к поверенному Степан успел трижды передумать и один раз даже чуть не развернуться в обратную сторону. В первый раз - когда получил отказ от встречи со Старцевым. В отделе сослались на крайнюю занятость министра, и как ни пытался Миллер донести, что его дело важное, практически жизни и смерти, пробиться к Николаю Александровичу не получилось. Во второй раз - оказавшись в суматохе посольства, когда стало понятно, что у американцев сейчас хватает своих забот, и заниматься возней среди местных политиков им ой как ни с руки. Зато, отрешенно подумал эсер, перешагивая через саквояж, вот и нашелся пулемет, который так отчаянно искал с утра пьяный подпоручик. В третий раз Степан передумал уже переступив порог кабинета Пуля, встретившись с хозяином помещения взглядом. Тут-то Миллеру и захотелось развернуться да выйти вон, но было уже поздно.
"Ну куда, куда ты полез, Степа?!" - мысленно выругал себя эсер, - "Нашелся тут, спаситель революции!"
Приветствие Пуля заставило Миллера всем телом ощутить, насколько лишним и чуждым он был сейчас здесь. Ведь он, Степан, был никто и звали его никак. За ним не было ни отдела, ни сколько-нибудь значимой силы. Для союзников - да и для большей части Области, он был рядовым эсером, который, ко всему прочему, еще и не проявил себя толком во время восстания, чтобы можно было козырять хотя бы этим фактом. По-хорошему, перед Пулем сейчас стоял какой-то русский Иван, пришедший с какими-то непонятными просьбами. Но самым страшным был даже не этот факт, а то, что Степан не знал английского.
Но отступать было уже поздно - раньше нужно было думать о том, что, возможно, не все в посольстве, особенно среди лиц не самых публичных, говорят на местном языке. Да и о наличии поддержки тоже стоило подумать заранее. Возможно, если бы получилось пообщаться со Старцевым, а, возможно, с кем-то еще, то можно было бы козырнуть именем министра... Да что теперь. В очередной раз за сегодняшний день Миллеру предстояло импровизировать, упражняясь в словесной эквилибристике, ради туманной перспективы предотвратить катастрофу. Наверное, именно об этом и стоило рассказать этому Пулю, если тот захочет слушать.
- Хеллоу, май нейм из Степан Миллер, - эсер прикрыл за собой дверь и прошел к столу, гадая сколько еще слов он успеет сказать, прежде чем получит заслуженного пинка под зад, - Айм сорри зет бозеринг ю, бат ит из вери импортант. Ай нот вери велл спик инглиш, бат лет ми спик, плиз, айл би симпл.
И как это у Филоненко получалось так легко и непринужденно врать, поигрывая словами и фактами, как картишками, что у собеседника создавалось впечатление, будто Максимилиан Максимилианович не просто находится на своем месте по праву, а еще и говорит от лица чуть не всей думающей общественности. Сейчас это умение бы весьма пригодилось Степану.
- Ай кам ту ю он.. он.. фром намбер оф мемберс оф рулершип. Ви ар вери консернд эбаут зе ситуэшн зет из гоинг он ин Архангельск энд ай белив зет ю, ай мин Антанта, кен хелп виз. Зе меттер консернз а баттл оф май парти виз арми... Проклятье! - не выдержал, наконец, Миллер, чуть не всплеснув руками от досады, - Так я никогда не объяснюсь. Айм сорри, parlez-vous français?
Французский, в отличие от английского, Степан знал хорошо со времен учебы в университете, но за годы успел нахвататься и других языков, которые сейчас перебирал в надежде найти тот, на которому говорит и Пуль.
- Sprechen Sie Deutsch? - Уточнил эсер, после чего, с надеждой обреченного, добавил, - Чи ви розмовляєте українською?
-
самым страшным был даже не этот факт, а то, что Степан не знал английского. Ай нот вери велл спик инглиш, бат лет ми спик, плиз, айл би симпл. Хоча б розмовляете українською мовою? ААА, это так прекрасно!
-
после чего, с надеждой обреченного, добавил, - Чи ви розмовляєте українською? Настоящая армия только предполагалась. Создавались штабы без войск на восемь корпусов и четыре кавалерийские дивизии. Больше это походило на анекдот. Офицеры были русские, которые шли в армию, чтобы прокормиться, или считая, что на этой базе сможет потом возродиться настоящая русская армия. Ломали языки, подделываясь под обязательную "мову". Занимали казармы, рисуя на них украинские вывески со множеством ошибок. Печатались учебники и наставления с обложками на украинском языке и содержимым на русском. Были изданы по-украински и изучались уставы, причём команды, которых в "рiдной мове" не существовало, заменили... немецкими. Например, "смирно, равнение направо" читалось "хальт, струнко направо". Офицеры целыми днями развлекались, потешаясь над подобным чтивом, над украинизацией и над самими собой. А солдат попросту не было.
|
|
Против опасений, невидимка вполне убивается обычными пулями. Что, не понравилось, милая? - злорадно думаю я, когда цель исчезает с насиженного места. Второй выстрел пропадает даром: тварь слишком быстра. Я не обращаю внимания ни на что. Прикусив губу, всматриваюсь в пелену водяной взвеси, выглядывая прорехи. Струйки воды льются со шляпы, пропитывают плащ. Дождь, минуту назад бывший всего лишь мелкой моросью, разошёлся вовсю. И надо отметить, этот разгул приходится весьма кстати. Иначе мы с Кэролайн даже не сообразили бы, куда смотреть.
Теперь знаем. Более того, даже знаем, кто явился по наши души. Вспышка молнии выхватывает тварь из небытия, и я подавляю дрожь отвращения. Господи, что это?! Определённо, про мух-переростков наставники не упоминали! Однако видение омерзительного существа внезапно успокаивает - ту часть моего сознания, которая отвечает за оборону. Вторая, более впечатлительная, рвётся оказаться подальше отсюда, но я удерживаю себя на месте. Спокойно, девочка, мы же видели это. Оно более не является загадкой. Электричество лишает его преимущества невидимости. Пули вонзаются в плоть - значит, то же сделает и шпага. Только вот оно обладает такими размерами, что двоих охотников может оказаться маловато...
Поэтому не имею ничего против тактического отступления, скомандованного напарницей. Решать ей, потому что именно она с большой вероятностью примет на себя первый удар твари размером с наш экипаж. Я бы поддержала любое решение Кэролайн, но втайне рада, что она не захотела связываться. Одно дело - осознавать, что в Гримфолде можно нарваться на неизвестных науке чудовищ, другое - встретиться с ними лицом к лицу. Может, мы и справимся. Может, нам придётся справиться, если плотоядная муха не захочет расставаться с добычей, последовав за ней во двор. Не похоже, что крылья рудиментарные. Хотя тогда ничто не мешает твари атаковать с воздуха - а она зачем-то носится по земле. Мысли молниеносно проносятся в голове подобно вспышкам молний, пока я, бросив взгляд за спину, отступаю за ворота. Не опуская револьвер, полубоком, чтобы не терять из вида ни Кэролайн, ни площадь с притаившимся существом. Почему оно не нападает?..
|
Уиллему пришлось перечитать радиограмму дважды, а то и трижды, чтобы понять, что теперь французский капитан может съесть свой сарказм по части звания Поллока себе на завтрак, если, конечно, остался ещё у союзников свой провиант. Сарказм без кофе и яичницы плохо усваивается. Чего доброго до грабежа дойдёт, хм, может лучше пригласить на пир хотя бы офицеров?
Вообще интересно, как скоро жители пристанционной деревни начнут миграцию в строну старых добрых Малых Озёрок? Если уж верить всему тому, что болтают про этого капитана, то будет неудивительно, если через какое-то время на отшибе цивилизации окажется Обозерска, а обитель шотандцев начнёт процветать. Какбы так рельсы поближе проложить, хотя бы веточку? А там уже можно будет и парки разбивать, и мемориалы строить. Ведь такими-то темпами Уиллему скоро дадут генерала, а это же без пяти минут основание для заказа какого-нибудь захудалого памятника. Первый поставим у моста, например. Эх, в штабу бы только прибраться сперва, и карту побольше на стену повесить. Какой генеральский штаб без карты во всю стену?
Уиллем грустно улыбнулся. Что делать командиру, пока отлаженный механизм британской армии делает все сам? Мечтать разве что. Только вот это под крышей хорошо делать, за чашкой чая да с хорошим видом в окно. А на улицу выйди, разговорчики между союзниками послушай, на леса глухие вокруг посмотри ー сразу под ложечкой засосёт. Да и чашки у них тут с щербинами, тьфу.
Лучше всё же делами заняться. Выплатить по совету Арновича субсидии семьям "почтальонов", в самом деле, не помешает. Как раз и статья расходов подходящая есть " в казне" ー на закупку продуктов питания у местного населения. Подойдёт, так и запишем. Такие-то такие-то предоставили 4-му взводу роты «D» 2/10-го батальона Королевских Шотландцев, ну скажем, столько-то фунтов муки и мяса. Вот и здорово. В идеале надо даже в самом деле купить у этих семей что-то из еды, переплатив где-то вдвое-втрое. Вот и гонорар "почтальонам" будет.
ー И да, кстати о местных, сержант Керр. Помните, Арнович упоминал какого-то промышленника, как его... Май-кин? Мукин? Он ещё предлагал нам у него на заводе разместиться, кажется. Это вообще где, кстати? Думаю, не помешает с ним пообщаться, ведь что там у него, лесопилка или что-то рыбное? В любом случае, нам для укрепления позиций стройматериалы нужны, а всякое производство, оно без материала не может, так мой отец говорил. Вы уже проволоку приспособили? Хотя бы мост перекрыть, на всякий.
Уиллем вдруг задумался. Его подкрепления уже в пути, но так ведь и с той стороны может происходить примерно то же самое. И не пешком же от самого Петрограда, пешком в этих краях вообще ничего серьёзного не делается. Что если красные пригонят поезд? Они тут любят обшивать их толстыми стальными пластинами и нагружать пушками да пулемётами, хм.
ー Надо не только колючкой, надо придумать способ вывести рельсы из строя хотя бы в полумиле от станции, можно и поближе, если рельеф местности позволяет. Если враг приедет к нам на бронепоезде, будет здорово остановить его за каким-нибудь лесом или холмом, иначе натерпимся от прямой наводки.
Внутри у коменданта похолодело. Ещё вчера надо было этим озаботиться! Ох, ну не в Европе же, тут у всего своя специфика. И француз этот тоже хорош!
ー Точно, сержант. Опросите на эту тему станционных работников, может у них есть какой-нибудь лишний вагон, которым можно заклинить пути или что-то такое. У купца этого можно будет тоже спросить, нет ли у него взрывчатки или каких инструментов особых. Будет капризничать, скажите, что выкупим, всё равно бизнес у него сейчас вряд ли бойко идёт. И да! Это про местных было, а теперь про пришлых. Надо найти место для размещения батальона янки. Наше подкрепление, сержант, так что надо держать его где-то рядом, но не в ущерб оборонительным позициям. Вообще, предоставим-ка решать эту задачу французам. Передать им мой приказ как коменданта станции Обозерска! Определить вместимость населённых пунктов, без учёта варианта с выдворением местных на улицу. При нехватке спальных мест найти и подготовить грамотное местечко для полноценного палаточного лагеря. Пускай хоть расчистят там всё. Кстати если завод этого Мокина рядом, можно часть американцев разместить там. Так и передать.
-
Еще один кандидат в бароны присматривается к новой вотчине. =)
-
План Поллока почти похож на то, как в реальности построили оборону на участке Малых Озерков.
|
Пан Вилковский любил ярмарку. Много тут всего можно было увидеть, прицениться, спросить того, этого - как жизнь, как дела, как детки. А какого шалопая и отругать за что - а то молодежь нынче совсем не та пошла - не блюдет чести, все либо за выгодой, либо за развлечениями. Тут, конечно, была такая вещь, что можно ненароком не в свое дело влезть, а пан Вилковский не в свое дело соваться не любил - послать могут, и по совести говоря, будут правы. Будешь потом как в навоз вступивший - то ли делать вид, что не замечаешь, то ли палку искать и с сапога счищать. Но посылать пана Вилковского мало кто отваживался, да и он лишний раз с увещеваниями не лез, только если человек и правда все берега из виду потерял, либо если видно, что он открыт к совету и корм, так сказать, будет в коня. Но в общем, ярмарка ему нравилась. Это на первый взгляд пан Вилковский был грубый и нелюдимый, на самом же деле с тех пор, как сын погиб, его к людям тянуло. Чувствовал пан Болеслав, что рано или поздно помирать, а ни доспехи, ни злотые на тот свет не возьмешь, зато память по себе можно разную оставить. Войдя к солтысу, он без лишних церемоний сел в кресла и для начала послушал своего собеседника. "И тут умные слова!" - подивился он. - "Вот люди, нет бы по-простому выражались. А то за всеми этими кружевами словесными суть да крепость слова теряется." Пан Болеслав решил не тратить время Тышкевича на пышные приветствия и прочую мишуру. Во-первых, пришел по делу - говори по делу. А во-вторых, пан Болеслав в этом не очень был хорош. А ведь закинь рыбу на дерево - не запоет она горлицей. Зато брось ее в воду - полетит как стрела из лука. - Э, пан Солтыс, - ответил он. - Я гляжу, ты сегодня нарасхват. Оно и понятно - человек умный. Другие-то к тебе по нужде и ходили, по этой самой, матриниальной, или какой-другой. Я же к тебе с иным пришел. Я человек не замудреный, люблю чтоб все понятно было, но и, с позволенья сказать, тоже не дурак. Так что чего нам вилять туда-сюда? Давай уж начистоту. У нас в городе сейчас такой бардак начнется, мама не горюй. Каждый пан будет свою партию мутить, каждый будет стараться себя получше выставить, а соперников - похуже. Рано или поздно - дойдет и до свары. Княжий титул - не пирог с яблоками, на всех не поделишь, да и послаще для многих будет. Я чай, тебе уже тут посулили за поддержку и яблок, и теста. А я так скажу. Я тебя всегда уважал, потому что при тебе в городе порядок был: одни других особенно не забижали и всем дышать можно было. Я хочу, чтоб так оно и оставалось, кто бы там в князья не пролез. Потому что князь - это князь, а солтыс - это солтыс. И пока чехарда эта идет, я думаю, для города можно и полезные вещи сделать. Вот, я просто к примеру скажу, есть у нас один известный бандит, Шляпою прозываемый. Можно к примеру ему окорот дать - это раз, - пан Вилковский загнул узловатый сильный палец. - Ты, конечно, скажешь, чего ты, пан Вилковский, ко мне с этим пришел, иди к пану Константы. Но Маршалек же в самом городе порядок поддерживает, на это тоже силы нужны, сейчас даже больше, чем обычно. А тут беда общегородская, так сказать, с одним порядком не связанная. Поэтому я думаю, такой вопрос должно и можно и с тобой обсудить, к тому же, с паном Константы я уж имел честь поговорить, - тут пан Болеслав сделал многозначительное движение бровями. - Но ладно, оставим пока Шляпу. Вот скажи, в чем еще ты главные беды наши видишь?
|
Анчар успел сам открыть рот, и надо было еще закрыть глаза, но он не мог - завороженно глядел Черехов на цилиндр бомбы, как будто пытаясь поймать момент, когда корпус, распираемый могучей силой динамита, начнет трескаться, распадаться, а наружу вырвутся сначала свет, а потом огонь и смерть. Но ничего не произошло. Алексей почувствовал, что сердце бешено колотится, а сам он не дышит - все тело сжалось, ожидая удара тугой волны воздуха и осколков, а взрыва все не было и не было. Он шумно выдохнул - почему же бомба не взорвалась? Значит, Зефиров плохо её снарядил? Их план с цистерной летит к чертям? Выходит, и остальные бомбы не взорвутся? А большевики об этом не знают! Тут под ним что-то шевельнулось, и он вспомнил, что лежит на Гере, и раз ему неудобно, то ей, должно быть, раз в сто неудобнее. Черехову стало стыдно, что он забыл про Гертруду, он тоже шевельнулся, неуклюже сполз с неё в сторону, некстати чувствуя через шубу очертания ее тела. - Прости! - обронил он виновато и поймал себя на мысли, что чуть не выговорил "прости-те". - Испугался! Он хотел добавит "за тебя", но ему показалось, что это прозвучит как-то надрывно, дёшево. Да и неправда - за себя ведь он тоже испугался. Все же надо было что-то добавить, чтобы это дурацкое признание собственной трусости не повисло в воздухе. - Рот... рот надо открывать, чтобы... там удар от взрыва... воздухом... могут уши лопнуть, если не открыть, - скомкано объяснил он. Получилось довольно глупо. - Не больно? Давай я отряхну, - предложил он, понимая, что, наверное, испачкал ее шубу в этом паровозном шлаке, и может быть испортил дорогую вещь. Но с другой стороны, а что было делать? Ждать, взорвется бомба или нет? Но ведь не успеешь упасть, если она уже взрывается. Анчар вдруг почувствовал страшную досаду - вот, несколько минут назад он так хотел взять её за руку, а теперь вдруг вышло так, что он прямо лежал на ней, практически обнимал, а думал про бомбу и про взрыв и совсем не думал про неё и... всё пропустил. Но по-другому было нельзя: пять кило динамита - не шутка, как о них не думать? И потом... ну, а что он мог сделать? Или почувствовать? Он же не романтический болван из романа, а она - не романтическая дура. Они тут на задании. "И хорошо, что пропустил, а то..." А то что? "А то ничего!" - с досадой еще раз одернул себя Анчар. В следующий миг он понял, что забыл не только о Гере, а еще и о засаде и дрезине - когда крикнул дружинник и посыпались частые выстрелы. "Дурак! Балда!" - обругал себя Алексей. Первым его желанием было кинуться наперерез виндавцам и хотя бы узнать у них, что случилось. Но он тут же понял, что эти трусоватые борцы даже говорить с ним не станут. Надо было решать - бросать железнодорожников и бежать в ночь, в метель, или нет. И Анчар решил быстро - нельзя бросать товарищей вот так сразу. - Потом разберетесь! Берите бомбу и за вагоны! - крикнул он, подскочив к Зефирову. - Дайте револьвер, я узнаю, что там! Балакин, со мной! Гера! Ты тоже за вагоны!
|
Чем ближе Иван подходил к хуторку, тем больше он начинал думать, что идея ему в голову пришла, как говорил боцман Демид Петрович на "Михаиле Лунде", "не фонтан". Ему и в голову не пришло, что с китайцами говорить надо по-китайски. А сами они по-нашему не говорят совсем. Но что ж делать? Задний ход не дашь, когда прямо в форштевень винтовками и левольвертами тычут. Как бы было хорошо сразу понять, кто они есть, эти ходяшки - наши или не наши? Про китайцев говорили, что они бедные, и потому за советы. Но это в общем масштабе. Тут же, в частном, выходило, что "хрен их знает". Окопались тут на хуторке, курят свой опиум, что им красные, что белые - небось все равно. Кто их вообще разберет? Но как бы там ни было, никто кроме товарища Мухина выпутать товарища Мухина из сложной ситуации не мог. И потому товарищ Мухин решил действовать, как ледокол, врезавшийся в льдину. Ходяшки, как известно, люди пуганые. В бою их Мухин не видел, но на гражданке они, если не дать им обнаглеть, обычно очень уважали любого человека, обличенного полномочиями - хоть простого городового. Поэтому матрос изо всех сил принял вид внушительный, напыщенный и даже немножечко грозный, подкрутив для важности ус. Может, в бою он по сравнению с Фрайденфельдсом опыта имел и не так много, но вот уж за время революционных событий и винтовками, и пистолетами в него тыкали не раз, и бывало даже, кое-чем похуже, так что такое его с курса сбить не могло. Ну тычут, и что? Хотели бы шлепнуть - уже бы и шлепнули. - А ну замолкли! - строго прикрикнул он на китайцев. - А ну, мать вашу, молчать! Хотел даже оглушительно, в четыре пальца, свистнуть на них, но решил, что это будет перебор - да и с образом не вязалось. Не разобрав ни слова из тарабарщины опиумиста, Мухин расправил плечи, выгнул грудь колесом, и не торопясь и, как сказал бы боцман Демид Петрвоич, "с шиком" достал из кармана парт-билет и поднял повыше. - Вот, смотри! - сказал он громко и с большим достоинством. - Я как есть красный начальник. Вон там, - он махнул рукой в сторону леса. - Красная армия! Потом изобразил с помощью рук и "тра-та-та" пулемет и показал на пальцах, сколько - пять, десять, пятнадцать, потом махнул рукой, дескать, много. Потом изобразил орудия - "бух-бух." - Поняли? - Иван посмотрел на китайцев свысока и кивнул, мол, теперь ваша очередь. - Тэк! Кто такие? Кто главный? Начальник кто ваш?
-
"Да кто ж вы такие, откуда взялись?! — Дружина взялась за нагайки. — Напился, старик, так иди похмелись, И неча рассказывать байки.
|
|
-
То, что видит упавший и ждущий взрыва человек, все эти мелкие детальки - превосходно!
-
Да, признаю, круто получилось, туше).
|
|
Раньше Костя любил цветы. Ну как, любил. Считал бездонным источником различных аналогий и символов. Некоторые цветы еще были красивыми и приятно пахли. Например, кусты чубушника у родительского дома, цветки которого наполняли воздух сладким запахом, прочно ассоциировавшемся у Сковронского с летней порой. Он даже один раз записал стихи о цветах. Ну как, там были упомянуты цветы. Кажется, они были такими...
Ты - сладостный цветок желаний, Чей запах предвещает жизнь страданий В сырых подвалах казематов, Ты прячешь кровь в словах витиеватых. В стенах прокуренных квартир. Был революцией взят мир!
Поэтический кружок не оценил символизма слога, особенно крови в витиеватых словах, и Костю высмеяли. А теперь он печатал те самые слова, которые таили в себе кровь. И при этом задыхался от сладкого запаха цветом, которые начинал тихонько ненавидеть. Какая ирония! Станок работал две недели, но казалось, будто прошло уже два месяца. Нет, Сковронский не жаловался. Он любил работать, родители приучили его к труду, и он любил свое дело, но то, что происходило в оранжерее и правда больше напоминало каторгу, чем труд. Только кто-то все равно должен был делать это дело. однако... как только Костю угораздило согласиться на устройство типографии в подобном месте? Ладно, разглядеть станок снаружи было невозможно, но звук! Как объяснить характерный звук, исходящей от оранжереи? Швею для конспирации в цветочном саду не усадишь. Оставалось только полагаться на осторожность и работать тогда, когда поблизости не было никто, кто мог разобрать подозрительные звуки. В какие-то моменты Сковронский работал с таким остервенением, будто бы хотел наделать как можно больше шума, чтобы кто-то, наконец, заподозрил неладное. Но этого не происходило. Типография работала. Костя печатал тираж за тиражом, прерываясь только на сон. От постоянного стука в голове не осталось связных мыслей, но это было даже к лучшему. Когда нужно делать монотонную и кропотливую работу, лишние мысли отвлекают. А когда отвлекаешься, например, во время набора, то начинаешь допускать ошибки. Или забываешь, что из-за влажности оранжереи краску нужно разводить меньшим количеством воды, а то чернила потекут.
Но, вот последний тираж был отпечатан, нарезан и перевязан тесьмой, и у Кости выдался перерыв. Он сидел за столом, довольно затягиваясь папиросой, и ждал, когда за листовками придут упомянутые Лазаревым барышни. Ему было даже интересно, какими они будут, первые товарищи, кроме Вениамина Георгиевича, которых Сковронский повстречает после освобождения. Когда раздался долгожданный стук в дверь, молодой человек поднялся из-за стола, стряхнул пепел от давно погасшей папиросы со стола, вытер руки и поспешил открыть.
- Добро пожаловать в лавку Вениамина Лазарева! - Поприветствовал он гостей заученной фразой, а сам с плохо скрываемым любопытством разглядывал дам. Пропустив барышень внутрь, Сковронский выглянул наружу, убедившись, что никто не идет следом, и закрыл дверь, - Костя... Константин Юлианович, но можно просто Костя. Проходите, пожалуйста, Вениамин Георгиевич предупредил о вашем визите. И вы меня смущаете, право слово! Неужели Вениамин Георгиевич и правда про меня такое сказал? Сам я от него слышу только ругань, вот вам крест!
Быстро перекрестившись Константин поглядел на названную Варей барышню - еще совсем девицу! Лазарев не предупреждал, что она настолько "помоложе" - и уточнил:
- Я все правильно делаю? Не покажите как верно крестом себя осенять?
Если проверить Гертруду труда не составило, стоило ей сказать "тот самый", как Сковронский услышал характерные нотки, то как ненавязчиво предложить второй девушке перекреститься идей не было, поэтому и пришлось спрашивать топорно.
-
Стихи огонь! В смысле, чепуха, конечно, полная, но очень в духе эпохи! Вот стихи Каляева посмотреть — примерно то же самое: море пафоса в духе «как сладостно идти на смерть», но в то же время это не просто рифмованная революционная агитка, а, значится, с претензией: с бурями всякими, душевными метаниями, с истеканием клюквенным соком. «Сладостный цветок желаний» — вот это прямо лыко в строку!
Ладно, разглядеть станок снаружи было невозможно, но звук! Как объяснить характерный звук, исходящей от оранжереи? Однако ж, типография в оранжерее в Нижнем реально была! (Правда, не в 1906 г., а за два года до того) Наверное, как-то этот вопрос обходили: может быть, объясняли, что это насос какой-нибудь работает. А может, просто оранжерея во дворе была, и никто там ничего не слышал.
-
Кстати действительно. Не все проблемы так сразу видны.
|
Пробуждение было не из приятных. Сперва прескверная "дикая" минута в исполнении рядового Фергюссона, потом курьёзная новость о беглой корове вместо атаки красных, наконец, воспоминание о ночной гостье.
Лучше бы и не вспоминал. Неловко-то как вышло. Не по-человечески.
Уиллем вспомнил об этом, когда выслушивал доклад о помощи с поимкой коровы. "Какая хоть корова-то была?", спросил он тогда слегка безучастно, просто чтобы как-то реализовать командирское положение, ну не смеяться же над байкой как салаге в казарме без сержантов. "Белая", пожал плечами Фергюссон, с трудом сдерживая улыбку.
И та была белая. Ночью показалась призраком, жарким сном на природе под солнцем, но потом, при свете дня ー растерянной и испуганной скотиной в новом для себя загоне. Или почуявшей нового хозяина. Как будет пасти? Где держать? Не забьёт ли, не продаст за сотню миль на долгий изнурительный перегон? Такая же безмолвная. Такая же непонятливая. Вернула карандаши, не приняла подарка, как иная глупая корова сбрасывает свитый пастушкой венок.
ー Что местным помог, хорошо, ー вздохнув, вынес свой вердикт Уиллем, ー Но в полубоевой обстановке товарищей и союзников лишний раз тревожить не стоит. Это усталость от недосыпа и падение бдительности в случае повторных выстрелов ー подумают ещё, что очередная корова заблудилась, а это уже противник. Сержант Керр, передайте приказ по взводу: без надобности огня не открывать даже холостого, наблюдение за округой не ослаблять, стрельбу воспринимать сигналом тревоги.
Запоздалым кивком отпустив подчинённых, Уиллем встретился взглядом с проходившей мимо девушкой-служанкой. Поднос с едой, бадья с водой, теперь-то что? Что ж ты мельтешишь тут, на командном пункте, вокруг да около, дела себе нормального найти не можешь? Шла бы рисовать лучше, дура! Долго ещё вспоминаться будет чай в битой чашке!
Старшина этот деревенский туда же, трясётся-косится, остальные его суеверные односеляне, политика эта их местная, кто где чей староста при каком купце-владельце, тьфу! Раздражает-то как всё, а уж вишенка на этом кислом торте ー су этот лейтенант Паскаль. Или Ласкаль? Ох, ну что за привычка оттарабанивать имена свои как на рекорд, как у себя во Франции, где все привычные. Сидите там у себя в захолустье на отшибе и нос в наш без пяти минут шикарный городок не кажите? Если понадобитесь, окликнем дескать. Ещё и ушёл, не дождавшись ответа!
ー Сержант Ламонт, ー Уиллем просто кипел от смеси обиды, смущения и гнева, ー Никакой еды французам! Сами всё съедим! Немедленно организовать приём пи... тьфу, чёрт, короче, вот какая мысль, Грег.
Комендант сам не заметил, как захлопнул блокнот, встал из-за стола и, пройдясь нервно из угла в угол комнаты-штаба, перешёл с подчинённым на полузабытый казарменно-доверительный тон: ー Устроим-ка местным пир. Ну как пир, в разумных пределах, с них тоже ингредиентов соберём, и вообще, пускай девах-кухарок соберут, пускай споются с нашим Питом-кашеваром. Но. Нет, даже не так. Сперва лучше вот что. Сперва приведи-ка мне этого скользкого хорька Арновича и по пленному с обеих партий, нашей-вчерашней и новой-ночной. Надо выяснить у них всё про те две сотни разбитых красных, что блуждают в лесах. Если они правда разбиты и правда блуждают, то у нас есть шанс сманить несчастных ублюдков в плен рассказами о щедрых горцах. Кто расскажет? Да вышлем крестьян во все стороны проведать родню по соседству. Должны же тут быть ещё деревни в округе. Лучше в той стороне, где мёрзнут скитальцы. Встретятся, услышат про пир, про еду, про тепло и так далее, уверен, большая часть ломанётся в гости с поднятыми руками. И по мне так лучше так, чем дождаться пока они оклемаются, перегруппируются, получат подкрепление и придут уже совсем с иными намерениями. Есть, конечно, риск, что красные уже собрались с силами, и тогда наши "почтальоны" лишь выдадут им сведения о нашей обороне. Но с другой стороны, я сейчас же запрошу подкрепление у командования, про которое местные не в курсе, да и что вообще эти деревенщины понимают в военном деле? Ну скажут большевикам, что мы тут беспечно пируем, и что нас немного. Если уж те в силе, то точно позарятся на лёгкую добычу, а мы будем готовы. Лучше так, чем если они подойдут аккуратно и с разведкой. Что скажешь?
Под конец спонтанного военного совета (хотя при таком тоне и количестве участников его впору было бы назвать заговором) возбуждённый Уиллем и сам уже не понимал, чего хочет больше ー раздробить силы противника пряником или славно разбить припрятанным до поры до времени кнутом. Но потом снова вспомнил корову. Вряд ли та бежать хотела, просто заблудилась наверно. А если и бежать, то от страха перед незнакомцами и их траншеями, перед новым шумом, непривычным обилием людей на улицах. Дурацкий такой страх. Тут, в деревне, еда, тепло, а вокруг суровые края. Страх перед ними должен быть сильнее, как новый страх коровы перед холостыми выстрелами рядового Фергюссона. Нет, определённо надо попробовать.
Вроде решился уже, ещё до ответа Грегори, но сразу же подумал, что не получится. Она же ведь не взяла карандаши.
А поздно будет. Поздно. Семените потом с подносиком, прикрывайте дары полотенцем стыдливо, возвращайте нетронутыми ー поздно. Уже под замком будете. Как и она, как все они тут. Это война, но лучше такая, чем с кровью, и лучше какая угодно, чем этот неблагодарный ночной блуд вместо приглашения к разговору о цветах, красках и жизни.
-
Никакой еды французам! Сами всё съедим! Поддерживаю!
Вообще постец получился в целом про еду (так что мне сам бог велел плюсануть), но идея сманивать голодных красноармейцев из лесов едой действительно интересная!
-
Уиллем становится суровее и жестче. И это вполне оправдано.
|
|
|
|
Это действительно была дрезина: вглядевшись в темноту, за бьющим через метель бело-радужным лучом прожектора различили чёрный силуэт низенькой самодвижущейся платформы, сгорбившуюся шинельную фигуру на ней. Вглядывались в темноту, пытались разобрать, не идёт ли кто за дрезиной — да нет, кажется, никого не было: только человек (ну, или двое-трое — сказать было сложно) за рычагами на платформе, с винтовкой за спиной.
— Да там один человек, братцы! — громким шёпотом окликнул дружинников Чибисов, оглядываясь от угла вагона на казанцев. Зефиров, сглотнув, перехватил револьвер, присев на колено, изготовившись стрелять, как только дрезина приблизится. — Да давай, давай, лезь под вагоны, давай стреляй по дрезине! — одновременно с ним закричал Никанор. — Не стреляй, не стреляй пока! — закричал на товарищей Даня, молодой парень в шали. — Пускай ближе подъедет! — Едет, едет! Ну едет же! — закричал Зефиров. — Там один, один человек! — Не стрелять пока, не стрелять! — Пли по моей команде! — во всю глотку гаркнул моряк Мартын, устроившийся с винтовкой у сцепки между цистерной и соседним товарным вагоном, и, в общем, тут уже мало значения имело, что кричали Анчар с Герой: им обоим стало ясно, что в этом нервном суматошном оживлении от неожиданного появления дрезины, да ещё и не с той стороны, откуда все её ожидали, не удастся ни докричаться до казанцев, ни тем более заставить их куда-то перебегать — хорошо ещё, если действительно начнут стрелять по команде Мартына, а не просто так, когда кому вздумается.
Со стороны хвоста соседнего состава из метели появился Балакин, трусцой перебегающий между стальных полосок рельсов с бомбой в руках. — Что там? — вытягивая шею, на бегу крикнул он. — Давай сюда! — обернулся Зефиров, и, как и Анчар, как и Гера, увидел, как сапог Балакина попал между припорошенных крупчатым снегом тёмных шпал, задел носком за кромку шпалы, неловко подвернув ногу, как инстинктивно выбросил вперёд руки, уже не удерживающие бомбу, — и как со всего размаху грохнулся на железнодорожное полотно, выронив перед собой бомбу, тупо и глухо брякнувшую жестяным боком о рельс.
|
Разговор с товарищами по партии неспешно подходил к своему завершению. Степан слушал рассказы, кивал да отвечал, где нужно было, а сам понимал, что услышал от Маслова все, что мог за один раз, и, следовательно, не стоило дальше отвлекать начальника отдела от работы. Поэтому, выбрав момент, Миллер распрощался с эсерами, пообещав в ближайшие день-два дать ответ по предложенной должности.
Учитывая все обстоятельства, визит в военный отдел закончился положительно. Даже если не брать в расчет возможное трудоустройство, Степану удалось оценить обстановку с другой стороны. Во-первых, было совершенно очевидно, что идти говорить с Лихачом и Мартюшиным бесполезно. Если только в среде кооператоров не назревал собственный раскол, то можно можно было предположить, что у всех начальников отдела будет схожая позиция. Дедусенко тоже можно было вычеркнуть - вряд ли он мог быть недоволен своим текущим положением. А положение это заключалось в том, что текущее эсерское правительство - и отдельные представители других партий не должны были никого смущать - было полностью уверено в своих силах и не хотело изменений. И действительно, зачем партии что-то переделывать, если большая часть портфелей у эсеров, да во главе правительства тоже свои, пускай даже Николай Васильевич и энес, но, во-первых, Чайковский, а не абы кто, и, во-вторых, кооператор и социалист. Правь, да радуйся!
"А что же ты, Степан Яковлевич, не радуешься-то?" - мысленно задал себе Миллер вопрос, вокруг которого то так, то эдак ходил все утро. Неужто это все харизма Филоненко, который, по версии Сергея Семеновича (не озвученной напрямую, но подразумевающейся), был ведом лишь желанием самому получить власть. В подобную гипотезу было несложно поверить, потому что Максимилиан Максимилианович и правда был честолюбив, если не сказать тщеславен. Взглянув на ночное небо, он видел там одну яркую звезду под названием "Филоненко" и всеми силами стремился привести окружающую действительность к этому образу. Степан помнил, как быстро, и не в лучшую сторону, изменился его приятель на комиссарской должности, почувствовав вкус этой самой власти. И как обидно ему, должно быть, было сейчас, когда из первых людей возле Керенского он пал до никому не интересного офицера, который "может изберется в думу, а может и нет, там посмотрим". Звезда Максимилиана Максимилиановича рухнула с небес на грешную землю, и за свое тщеславное стремление быть среди великих этот саратовский Люцифер получил самую страшную для себя кару. Его никто не воспринимал всерьез. Несложно было представить, как Филоненко приходит к Чайковскому и в свойственной ему манере начинает предлагать старику свои идеи, только для того чтобы получить отказ, и не просто отказ принять его планы, а такое по отечески надменное "ступай отсюда, мальчик, поиграл уже". Мог ли после Максимилиан Максимилианович после подобного унижения (в своих глазах) решить, что уж лучше править при офицерах, чем служить при эсерах?
Не хотелось признаваться себе, но да, вполне мог. Только вот Степану казалось, что не в этом дело. Точнее, не только в этом, потому что Филоненко просто не мог не думать о своей собственной карьере. Но у Миллера была своя голова на плечах, и он, пообщавшись день и с теми, и с другими, никак не мог убедить себя в том, что затея Максимилиана Максимилиановича это только лишь авантюра и охота до власти. Если дело было только в ней, то отчего Степан никак не мог дождаться момента, чтобы покинуть кабинет Маслова, несмотря на все радушие хозяина? Почему никак не мог успокоить себя мыслью, что партия крепко держит власть в области и все будет как надо? Не потому ли, что так уже было, и ни Львов, ни Керенский, люди, ну никак не менее значимые, чем Чайковский, не смогли удержать власть. Пускай вся Россия была больше одной Северной области, но и возможностей у Временного правительства было побольше.
Мысли снова вернулись к прошлогодним аналогиям, заставив дивиться схожести событий. Даже союзники, причина невыхода России из войны весной прошлого года, были тут как тут и, наверняка, имели свои интересы и требования. Напрасно, ох напрасно, Рауш так легко отмахивался от любых разговоров о потустороннем. Слишком уж сильно происходящее в Архангельске напоминало чистилище, заключенные которого были обречены переживать одни и те же события на разный лад, до тех пор пока их грех не будет отмыт. Но барон был прав в том, что зацикливаться на подобных мыслях не стоило. Иначе не останется сил что-либо делать, а делать было нужно.
Нет, положение в области было далеко не таким простым, как хотел нарисовать Маслов. Он, конечно, и сам писал мрачную картину, но в его взгляде получалось, что есть эсерское правительство и есть океан проблем, которые надо решить, а вот того, что часть этих проблем крылась в самом правительстве, он не видел или делал вид, что не видит. А ведь они были. И не последняя из них была в том, что ВУСО повторяло путь Временного правительства, используя те же методы, как будто бы они могли принести другой результат. Миллер колебался дать ответ на предложение Маслова сразу же не потому, что боялся не справиться, а потому что чувствовал как его душит сам воздух в кабинете Сергея Семеновича, как давит подсознательное понимание тупика, в котором оказался отдел. Возможно, если заручиться определенной автономией, можно было попытаться и справиться с флотом. Только чтобы не приходилось сидеть в каморке, попыхивая табачком или, как тот седовласый офицер, изображать из себя памятник ушедшего режима.
В этом-то и крылась необходимость действовать. Потому что если оставить все как есть, позволить событиям развиваться по накатанной, то и завершится все как прежде. Возможно, Филоненко действительно хотел получиться власть, но разве это отменяло необходимость перемен? Степан не стеснялся признаться, что и сам не без амбиций. Вообще, считал эсер, амбиции полезны человеку, без них довольно сложно развиваться и прогрессировать, так что ничего зазорного в них не было. И амбиции Миллера не требовали сделать его начальником отдела прямо сейчас. Они, амбиции эти, вообще редко принимали какой-то конкретный облик и зачастую материализовались уже пост-фактум. Вот и сейчас, после предложения Маслова, эсер подумал, - "а почему бы и нет? Место уж точно по мне!" - хотя по пути в военный отдел у него в голове не было ни единой идеи о том, чтобы попросить себе какую-либо должность. Но двигали Степаном вовсе не амбиции. Во время утреннего разговора с Максимилианом Максимилиановичем последнее, о чем думал Миллер, это о возможности самому возглавить отдел или получить иную привилегию. Нет, он хотел только изменить положение, попробовать пустить область на новые рельсы - глядишь, тогда и исход будет другим. Вот только как это сделать, когда две сцепившихся стороны плюют не желают даже и слышать, чтобы воспринять оппонента всерьез и прислушаться к его словам?
Нужен был кто-то, кто сможет усадить и тех, и других за стол и заставит договариваться. Сначала Миллер хотел убедить Чаплина потребовать от Чайковского диалога, но быстро убедился в глупости подобной затеи. Зачем бы Георгий Ермолаевич стал ущемлять себя в победах добровольно, если бы уже решился на восстание? Нет, нужна была другая сила и, как ни прискорбно, единственной такой силой в области были союзники. Связываться с ними, откровенно говоря, не хотелось. Во-первых, нельзя было дискредитировать правительство области в глазах иностранцев - а то решат, чего доброго, что русские годны только чтобы глотки друг другу грызть, и свернуть всю интервенцию. Во-вторых, обязательства перед союзниками уже один раз довели страну до краха. Но этим-то как раз и можно было воспользоваться, надавив на чувство долга, если таковое, конечно, у англичан было по отношению к окружающим странам.
Пока Миллер неспешным шагом удалялся от здания правительства, в его голове созревал план дальнейших действий. Рискованный, конечно, и ненадежный, но все-таки с каким-то шансом на успех. Первым делом эсер направился в обратную сторону, к губернаторскому дому, но не в злосчастный "Парижъ", чтоб он в Двину провалился, а к кабинетам дипломатического корпуса. Попасть на прием к председательствующему послу Фрэнсису было, конечно же, невозможно - не той высоты полета был Степан, да и своих дел у посла было хоть отбавляй. Но вот напроситься к его поверенному, например, к Пулю или его заместителю, Коулу, было уже возможно. Именно этим Миллер и занялся, надеясь, что у союзников бюрократии будет поменьше и он не застрянет в коридорах миссии еще на полдня. После же Миллер направился в обратную сторону - не самое логичное решение с точки зрения экономии времени, но что поделать, иначе не выходило. В этот раз эсера интересовал тот человек, с которым, возможно, стоило поговорить в первую очередь, как с тем, кто подчеркнуто держался подальше от любых лагерей и, при этом, обладал достаточным влиянием, чтобы его голос был услышан, а именно, Старцев. Он был хоть и кадет, но, возможно, с ним мог выйти более откровенный разговор, чем с Чаплиным и Масловым.
-
Когда ты в загробном мире, а Филоненко в нем Люцифер.
-
+ хорошо
-
надавив на чувство долга, если таковое, конечно, у англичан было по отношению к окружающим странам Конечно у англичан есть чувство долга! И пока этот долг им не вернут с процентами, они не отстанут!
|
Когда Никола был маленьким, он любил сигать с покрытой старой дранкой крыши пристроенного к дому хоздвора прямиком в стог золотистого колючего сена, которое его отец вытаскивал просушиться в те нечастые деньки, когда солнце действительно улыбалось в небесах. Для порядку батя сердился, но на самом деле ухмылялся, глядя, как радостно верещит пацанёнок, дрыгая руками и ногами в воздухе, прежде чем приземлиться прямиком в копну сухой травы.
Однажды Никола не рассчитал прыжок и отлетел со стога в сторону, сильно стукнувшись головой о старую колоду, на которой обычно рубили дрова. Он на всю жизнь запомнил это ощущение, когда не больно, но руки-ноги почему-то не слушаются, голоса встревоженных родных доносятся словно издалека, а перед глазами всё плывёт. Так было и сейчас.
Внезапный удар в шею, потом ещё один в плечо — почти натянувшие тетиву арбалета руки вдруг опустились, Никола пошатнулся и сел на зад, опёршись о щит. Поднял кое-как ладонь, потрогал шею — мокро и липко, все пальцы в крови. Мамочка... В плече что-то торчит, мешает, никак не дотянуться. Задел знамя, оно пошатнулось и плюхнулось в грязь. Вот блин, так долго отмывали в прошлый раз! Надо поднять его, вот только бы дотянуться...
Попытавшись достать штандарт, Никола неловко завалился на бок, ещё несколько секунд пальцы парня скребли по древку знамени, но затем ослабли. Мамочка, это что, всё? Конец? Но я не хочу, не сейчас, не так! Кербер, это ты? Лижешь мои пальцы, глупый пёсик, не надо, они же все грязные.. Почему так холодно? Почему не слушается тело, не открываются глаза? Мамочка, как мне страшно..
После случая с колодой Никола полежал пару дней и снова принялся носиться по участку и, конечно же, не преминул вернуться к любимой забаве. Высушенное разнотравье зазывно пахло летом, громко шуршало, принимая Николу в свои объятья, набивалось за пазуху, за ворот рубахи, кололо не сильно, а скорее ласково. Стоял рядом, опёршись на вилы и добродушно ухмыляясь, батя, и не было в те мгновения никого счастливее на свете, чем Никола.
Тятька, гляди! Гляди, я умею летать! Я умею!..
-
Т_Т
-
Прощай, Никола, твоя ещё чистая душа уходит из этого грязного мира туда, где уже не будет боли. Мы все тебе даже немного завидуем. Ты был хорошим парнем, каких немного. За тебя обязательно отомстят.
-
Да что ж ты делаешь, злодей! *убегает в слезах* На самом деле, кроме шуток, Никола был очень крутой и живой. А теперь останется только сплошная безнадега и грязь.
-
Спи спокойно, дорогой товарищ!
-
Это нужно вытащить в топ. Не ждал такого в подобной игре
-
За душу берёт.
-
Красивое описание гибели. Покойся с миром!
-
Проникновенно-то как...
-
Блин, проникновенно то как
-
Никола, тёзка, ты дрался до конца. Молодец!
-
На одном дыхании, браво
-
Просто и прочувствованно.
-
Это очень круто и грустно одновременно! тт_тт
-
до слез, щука. Нельзя так, нельзя. Слишком проникновенно
|
Джунгли обступали со всех сторон, не давала вздохнуть парная, парчовая жара, томно липли к телу бархатистые листья, вились лианы, закрывая яркое полуденное небо завесой, и невероятными красками тут и там горели райские цветы, утомляя глаз бесконечной ядовитой пестротой. Всё это испускало тяжёлый, влажный тропический аромат, тёплой сыростью пробирающийся под одежду, парно и густо несло от чёрной земли, и лишь когда станок-американка набирал полный ход, мерно ворочая жирно-чёрными рычагами, к цветочному духу примешивался другой, едкий, керосинный, типографский. 10.04.1906 Нижний Новгород, Большая Печёрская, оранжерея при цветочной лавке Вениамина ЛазареваРаботать в подпольной типографии — не то же, что заседать в комитете, агитировать на заводе или даже участвовать в терроре: там просто опасно, здесь — опасно и тяжело, там — игра в орлянку со смертью; здесь — добровольная каторга. Ещё когда Константин работал в обычной, легальной типографии, он считал, что труд наборщика тяжёл; посмотрел бы он тогда, каково приходится работнику подпольной типографии, в одиночку тащащему на себе всё дело! Ещё и место для типографии выбрали в жаркой, душной, парной оранжерее, будто нарочно хотели утяжелить труд: шрифткасса делила стол с горшками, из которых на толстых зелёных стеблях лезли разноцветные гиацинты, верстальный стол выдвигался из-под стеллажа, всего тонущего в цветастой зелени нарциссов, лилий, сам же станок располагался в самом зелёном углу оранжереи, стены которого были плотно занавешены волнами плюща-вьюнка, пышными хризантемами в подвешенных на цепях горшках: Константин проверял — можно пройти снаружи оранжереи, заглядывая через стеклянную стену, и не заметить станка. Вообще ловко это Лазарев, глава городского комитета ПСР и владелец местной цветочной лавки, придумал — устроить типографию прямо у себя. Устроили-то типографию недавно, ещё месяца она не проработала: Константин вышел из тюрьмы ещё в феврале, сразу же обратился к Лазареву, тоже только что освободившемуся, — мол, будем восстанавливать типографию или нет? Тот говорит — станок есть, нет денег на бумагу и краску, а ещё где-то шрифт надо доставать: старый весь арестован, запасов нет. Константин начал искать, вышел на большевиков в Сормове — они всегда там были сильны, и даже после декабрьского восстания кое-кто остался — узнал, могут ли они помочь с типографией. Вообще большевики с эсерами ладили по-разному: где-то неплохо, где-то враждовали между собой чуть ли не сильнее, чем с царём. Но в Нижнем отношения были ничего: Цветков, большевик, ведающий их типографией, сказал, что помочь может, — и бумагу, дескать, достанет, и краску, у него есть связи в легальных типографиях, но, само собой, не за бесплатно. Шрифт тоже достать может, и петита, и полужирного, и курсива, и на заголовки отсыплет — по десятку рублей за фунт. Даже учитывая, что этот шрифт кто-то из легальной типографии должен был своровать, цена была дикая. Очевидно, большевики на этом ещё и заработать собирались, но делать нечего — других вариантов не было. Денег, впрочем, тоже пока не было, так что оставалось только ждать. Ждать, однако, пришлось недолго: уже в начале марта Лазарев — пожилой, седобородый, но по-молодому энергичный и увлекающийся глава комитета, сам заявился к Константину домой и, потрясая десятками в кулаке, чуть ли не закричал, что деньги есть, есть, есть! И больше ещё будет — горя глазами, заявил он, — тысячи не тысячи, но на сотни рублей теперь можно рассчитывать! И уже через неделю Цветков, встретившись с Константином в трактире, передал ему под столом тяжёлый холщовый мешок, битком набитый побрякивающими кубоватыми гартовыми литерами. «Бумага будет к среде, газетная, тридцать фунтов листами», — пересчитывая червонцы, сказал большевик. Константин спросил про краску. «А краску хоть завтра забирай, у нас много» — ответил Цветков. С тех пор работа закипела. Вокруг занималась весна, пригревало солнце, по выточенным во льду каньончикам текли ручьи, хрустко шелестел под ногой слежавшийся слюдяной снег — но это всё у других: Константин теперь жил в джунглях. Лазарев сказал, что появляться Константину на улице теперь опасно: охранка знает о том, что он, Вениамин Егорович, — видный в провинции эсер; возможно, за его домом следят. Постоянные и длительные визиты Константина могут вызвать подозрение, поэтому лучше ему на какое-то время вообще перебираться сюда: ночевать у Лазарева дома, днём работать за станком. Ничего необычного в таком предложении не было: работники подпольных типографий часто обрекали себя на подобное затворничество, на работу в четырёх стенах каждый день, без выходных, с утра до вечера, не выходя из помещения со станком — лишь бы была бумага, краска да текст. И, если с материалами ещё и случались перебои, то в текстах недостатка не было: за месяцы простоя типографии со времён декабрьских арестов комитет изголодался по новым брошюрам, листовкам, так что работой Константина загрузили сразу да так, что было не продохнуть. — Вот, держите, Костя, — говорил Лазарев товарищу, протягивая исписанный листок, озаглавленный «Наши задачи». Лазарев, конечно, знал, что Константин Юлианович Сковронский было не настоящим именем печатника, и даже знал настоящее — но предпочитал даже в приватной обстановке придерживаться конспирации. — К завтрашнему дню нужно пять тысяч экземпляров. От этих слов сразу будто придавливало: пять тысяч экземпляров к завтрашнему дню, и всё один! Да, пять тысяч к завтрашнему дню, да, один. Краска есть, бумага есть — и Константин шёл в оранжерейную духоту к хризантемам и станку. Сначала листовку нужно было набрать: садился с верстаткой у шрифткассы, разбирал заковыристый почерк Лазарева, брал из ячеек тяжёлые, мажущие свинцовой краской пальцы столбики литер, складывал их в текст. Потом на верстальном столе выкладывал из кусков набора с верстатки гранку, внимательно читал — в типографиях молодые работники ещё читали гранки через зеркало, ǝɓиʚ wоннǝжɐdɯо ʚ ɯɔʞǝɯ ņоƍoıv vɐɯиҺ оʞɹǝv ǝжʎ ʞиmdоƍɐн ņıqнɯıquо он. Находились опечатки — брал крючок, выковыривал литеру, заменял. Наконец, гранка была готова, оставалось только установить на таллер и начинать печать. Лазарев где-то рядом щёлкал секатором, поливал свои цветочки из шланга, копался с совочком. Константин приступал к печати. Это была самая долгая, самая утомительная часть работы: время в монотонной одинаковости действий измерялось не часами, а экземплярами — первая тысяча, полторы тысячи, — ох, как всегда тяжело переваливать через первую треть: сколько уже сделано, а впереди ещё вдвое больше — две, три тысячи в каком-то бездумном неистовстве открывшегося второго дыхания, — краска кончилась, принести новую банку, по пути обратно чуть-чуть подышать холодным весенним воздухом, присесть передохнуть на пороге и сидеть так час, другой, пока не настигнет понимание, что надо продолжать работу — и возвращаешься в тёплую духоту, и печатаешь три пятьсот, три семьсот, четыре, четыре шестьсот, — очень медленно пошло, а ведь осталось всего четыреста, — четыре восемьсот — и на восемьсот тридцатом экземпляре закончились четвертинки бумаги, пришлось отвлекаться, с какой-то остервенелой лихостью от приближения финала хватать линейку, нож, крест-накрест нарезать газетные листы, будто врага кромсаешь, — наконец, четыре девятьсот пятьдесят, восемьдесят, девяносто пять — и уже с торжествующей злобой на разогнавшейся инерции можно было сунуть в станок пять тысяч первый и пять тысяч второй экземпляр: подавитесь, товарищи, не жалко! Я уже кидал и эту картинку, и ссылку на это видео в Архангельске, но продублировать и здесь не помешает. В общем, станок-американка работает вот так: ссылкаС кровяным шумом в голове, с воспалёнными глазами, кисло дерущими при закрытых веках, весь очумелый, с непрекращающимся звоном тигеля о таллер в ушах, с пальцами в краске и гарте, с ногами после многих часов нажимания на педаль как две раскалённых гири, Константин оглядывался на стеклянную крышу оранжереи и видел светлое небо: было уже утро. Нужно было что-нибудь поесть, что там Лазарев ему оставил в столовой (при мыслях о еде после такого марафона подташнивало, но Константин знал — если сейчас не поесть, потом будет совсем худо). Затем оставалось умыться и брякнуться на кушетку в не дающей заснуть крутящей, дурной горячке, а потом и в мутном сне слышать всё тот же звон, так же наступать ногой на качающуюся рифлёную педаль, так же руками класть пустую четвертинку на тигель и снимать уже с оттиском — и лучше было не думать, как небрежно будут поступать с этими листовками распространители, как будут разбрасывать их по улице, по цехам, рассчитывая, что хоть одну из десяти, из ста кто-то подберёт, прочитает. Всё ещё не в силах прогнать из головы железный стук станка, примеряя самый ход мысли под механический ритм рычагов и валиков, Константин обедал (завтракал, ужинал?) в маленькой бедной столовой Лазарева на втором этаже его неухоженного мещанского домика: Лазарев был вдовец, и в доме без женской руки у него всё было наперекосяк, и еда была чёрт-те какая: цветы он растил замечательные и комитетом руководил толково, а ни прибраться не умел, ни щей сварить, а прислугу, конечно, не нанимал. За окном дробно падала капель, по-весеннему ярко и весело светило солнце, цокали копыта, шумел утренний народ, а Константин без аппетита грыз оставленную Лазаревым холодную курицу, когда замок залязгал и в доме появился хозяин. — Костя! — не раздеваясь, Лазарев прошёл в столовую, и Константин уже по извиняющемуся взгляду Лазарева с усталым ужасом понял, что он сейчас скажет. — Сегодня надо ещё три тысячи оттисков. На город хватило, но приехал товарищ из Арзамасского уезда, хочет у себя распространять… — и, не спрашивая, готов ли Константин печатать, Лазарев лишь осведомился: — Бумаги, краски достаточно? Достаточно, достаточно было и бумаги, и краски. Пошатываясь, на не своих, будто ходульных, ногах Константин брёл обратно к станку — и так повторялось изо дня в день, и чем дальше, тем работы было больше. В первые недели Константин ещё временами выходил из дома Лазарева, теперь стоял за станком безвылазно: приближался Первомай, возрождающийся комитет с каждым днём всё усиливал работу. Теперь уже это был не просто кружок, — говорил Лазарев, — теперь у них были люди и на основных заводах, и специальные агитаторы для войск (и «Къ солдатамъ» Константин тоже печатал), и отдельная судоходная организация для матросов волжских пароходов начала работу — и всем нужна была литература. На Первомай будет вам, Костя, выходной — пообещал Лазарев, и с усмешкой подумалось, что даже каторжанам (писал Достоевский) дают два выходных дня — на Рождество и Пасху: а вот у революционеров была только рабочая Пасха, а рабочего Рождества не было. А ведь в любой момент к Лазареву с обыском могут нагрянуть жандармы, — и даже с предвкушением об этом думалось: вот нагрянут, застанут Константина у станка, арестуют, посадят в тюремный замок — и какое блаженство будет целыми днями лежать на нарах в камере под сводчатым потолком, не работая! Но пока никто никого не арестовывал, и работы было много — листовки, брошюры, перепечатки из других эсеровских изданий. Сперва Лазарев носил литературу сам, обвязывая стопки листовок вокруг тела в холщовых мешках, чтобы филёры не видели, что он выносит. Потом Лазарев перестал справляться — стопки бумаги оставались в оранжерее, он не успевал их выносить. «Я найду кого-нибудь себе в помощь, — говорил он Константину. — Может, Костя, вам тоже подыскать помощника? Или справляетесь один?» Справлялся он, справлялся один. — В пятницу за литературой придут, — наконец, сообщил Лазарев как-то вечером. — Две барышни, одна постарше, её зовут Гертруда Эдуардовна, другая помоложе, Варя. Проверьте, что пришли именно они: Гертруда должна говорить с прибалтийским акцентом, а Варю попросите перекреститься — она староверка. Обе они в нашем деле люди новые, но, я думаю, если всё получится, носить литературу отсюда они сами и станут. Букеты я им сделаю, чтобы с пустыми руками из лавки не уходили. 15:33 14.04.1906 Нижний Новгород, Большая Печёрская, оранжерея при цветочной лавке Вениамина ЛазареваИтак, всё было, наконец, готово. К этому дню Варя и Гертруда готовились неделю и, кажется, всё продумали как следует: Варя заканчивает уроки в гимназии в три, Гера встречает её на улице с четырьмя шляпными коробками. В коробках — старые шляпки Вари и Марьи Кузьминичны, уже не нужные. В городе есть благотворительная организация «Белый цветок», она принимает старую одежду для бездомных — то есть, конечно, шляпки она не принимает, это глупость, думать, что босякам с пристаней нужны дамские шляпки с райскими птицами — но кому в доме Сироткиных какое до того дело? Вроде все поверили, что так и есть, да, впрочем, никто и не вдумывался в то, какую там благотворительную инициативу со шляпками Варя с Герой затеяли. Итак, со старыми шляпками они вдвоём отправляются в цветочную лавку на Большой Печёрской. Там их встречает работник подпольной эсеровской типографии (настоящий подпольщик!), передаёт им литературу. Шляпки при этом — долой из коробок, на их место помещаются листовки. С набитыми листовками коробками Варя с Герой возвращаются домой: шляпки отдали, коробки принесли домой, не оставлять же там коробки: хорошие коробки пригодятся (неправдоподобно для дочки миллионщика? Спишем на староверскую бережливость). Правда, коробки будут не пустые, а тяжёлые, но — ничего, как-нибудь, стараясь не особо пригибаться под их весом, проскочим мимо отца, Марьи Кузьминичны, доктора, слуг и инокинь (вот они самые назойливые), ну а дальше просто спрятать в шкафу в Вариной комнате и потом понемногу выносить и передавать тем, кому Вениамин Лазаревич укажет. Кажется, всё просто? Ну, тогда вперёд — первая нелегальная работа началась!
-
Смесь типографии и оранжереи получилась прекрасно, просто прекрасно! Плавное перетекание одних описаний в другие, взаимопроникновение, душность и тяжесть - великолепнейший стиль и богатый язык!
-
а ведь и правда смог прочесть без всякого зеркала
|
Первоначальная робость и неуверенность, что владели Варей в дни знакомства с революционерами, постепенно рассеивалась, сменяясь энергичным неуемным любопытством и желанием быть полезной чем-то более существенным, чем деньги.
Нет, Варя понимала важность взносов, Панафигина как раз хорошо ей объяснила. Да и, как дочь купца, что с малолетства крутится среди предпринимателей — то на ужине, то на званом обеде, то, к примеру, в какой-то поездке — и слышит деловые переговоры, мало-помалу что-то смекая, она, разумеется, придавала деньгам заслуженное значение, нисколь не умаляя их роль в жизни. Так что гордость и осознание своей значимости — она помогла создать типографию! — конечно, тешили самолюбие начинающей эсерки. Но Вареньке этого было мало. Ей хотелось лично участвовать во всех этих захватывающих делах, пусть даже заниматься литературой или еще что-то такое, и это непременно, обязательно должно быть связано с риском!
Покивав из уважения и ради порядка Гертруде, которую почитала за свою наиглавнейшую и наиважнейшую руководительницу — хотя, судя по всему, другие члены группы занимали должности и поважнее — Варя охотнейше согласилась помогать делом, и, вспыхнув, присовокупила, что "да полноте, никакой же опасности, не беспокойтесь, милейшая Гертруда Карловна".
Варенька настолько увлеклась всеми этими собраниями, спорами, разговорами, настолько прониклась атмосферой эсерской компании, впитав жаждущей душой эту энергичную дружелюбность и деятельную решительность, что всё, происходящее в гимназии, стало ей малоинтересным. Разумеется, она продолжала старательно учиться, ведь революции нужны образованные люди, да и похвала Гертруды за успехи была для Вари важна, приятна и лестна, но все остальные события гимназической жизни мало её трогали. Даже насмешки и издевательские поддёвки отошли не то, что на второй — на десятый план. Проникнутая осознанием собственной значимости, и некоторой даже исключительности, Варенька стала помимо воли смотреть на одноклассниц с сочувственным пренебрежением и часто вовсе не слышала, что к ней обращаются, будучи занятая своими мыслями. Насмешницы, увидев такую реакцию, поначалу как-то несколько растерялись, принялись пытаться вести себя жестче и грубее, а потом, как это ни удивительно, стали делать шаги навстречу вроде бы как к примирению.
Еще несколько месяцев назад Варя бы с восторгом откликнулась, задарила подружек подарками и вновь наивно дала бы почву для каких-то новых шутеечек, но сейчас ей стало просто скучно смотреть на этих глупых пустых девиц, и развлечения их Дмитриеву тоже перестали интересовать, хотя ранее она усердно посещала уроки танцев и готовилась к балу. Теперь же места в её жизни для танцев не оставалось, посему она вполне рационально решила, что деньги, выделяемые на уроки, должны быть переданы на нужды революции. Но вмешалась Гертруда, которая привела гимназистку к мысли, что бал, оказывается, не только развлечение для вертихвосток, но и важная часть общественной жизни, где можно добиться какого-то влияния и заключать далекоидущие соглашения. Признаться, Варя никогда не смотрела на это с такой точки зрения, и это, как и многое другое, сказанное любимой и обожаемой учительницей, стало для девушки откровением. Итак, она согласилась, что идти на бал следует, и возобновила уроки, а, соответственно, и оплату за них.
Но в любом случае, этих денег не могло быть достаточно. Конечно, ей выделялись карманные, на булавки, но чтобы быть более полезной, желательно было бы изобрести что-то еще. И в ход пошли покупки и приобретения, под предлогом которых Варя передавала в кассу взносы. К счастью, довольные отец и Мария Кузьминична, были щедры и не задавали лишних вопросов, полностью захваченные чудесным для них событием — беременностью.
Вообще, в связи с этим всё в их доме переменилось и завертелось вокруг будущего наследника. Варя вроде бы и старалась испытывать радость за мачеху и отца, но искренности ей недоставало. Понимая, что теперь-то все внимание, любовь и забота достанутся законному отпрыску, она не могла отделаться от ощущения второсортности — и это только подстегивало ее революционное рвение. Она придумала сказать, что хочет заняться благотворительностью, заказывать от себя молитвы во здравие будущего братика и его матери, категорически отвергла предложение батюшки организовать от её имени пожертвования, сказав, что это будет опять от него, а она хотела бы только сама, и очень натурально обиделась при этом.
Отец был тронут такой щепетильностью и добротой дочери, да и разбираться в Вариных затеях ему было недосуг. Понимая, что обделяет её заботой и вниманием, он был готов компенсировать это деньгами.
-
Полет юного духа на крылах восторга и новизны!
-
Она придумала сказать, что хочет заняться благотворительностью, заказывать от себя молитвы во здравие будущего братика и его матери, категорически отвергла предложение батюшки организовать от её имени пожертвования, сказав, что это будет опять от него, а она хотела бы только сама, и очень натурально обиделась при этом. Ну это прямо отличная идея! Конечно, рискованная (батя ведь и проверить может), но до того ли ему сейчас? Так что это прекрасный третий вариант решения вопроса со взносами, который я полностью поддерживаю!
|
Анчару не надо было переспрашивать, какой свет. Ну какой еще может быть свет!? Дрезина едет, с солдатами, с кем же еще! Да, правда, не с той стороны, с которой хотелось бы, но едет же! А ведь могла бы не приехать вовсе. Он выглянул из-за вагона, чтобы убедиться на всякий случай, что Гера не спутала обычную лампу обходчика с мощным фонарем дрезины. За углом вагона были ночь, снег и холод. И солдаты. - Ну точно, едут, - шепнул он Гере на ухо. - А мужчики наши размякли чего-то. Я их сейчас попробую... ты их пристыди, если раскисать начнут. - Товарищи, ну чего ж вы с лица-то спали! - заметил он. - Дрезина прямо в руки к нам идет! Это ж замечательно. Ну сколько там, пятеро, шестеро? А у нас винтовок целых семь! Товарищи! Нам либо бежать с этой бомбой и опять по путям таскаться, мерзнуть и думать, куда ее грохнуть, либо прямо сейчас быстро все сделать и хорошо! Чего растерялись-то? Такой план дельный придумали. Значит так. Сейчас за вагонами пробегаете саженей тридцать, ложитесь под состав и винтовки наготове. Кто лучший стрелок? Гренадер, ты? Цель в машиниста! Как дрезина примерно с вами поравняется, я побегу через пути к будке. Они решат, что я один, либо остановятся, чтоб срезать, либо поедут мимо вас, вот тогда, как фонарь уже не в глаза будет, вы их и бейте. Машиниста главное, машиниста сразу. А я уж там... залягу. Зефиров, дайте мне, пожалуйста, револьвер, у вас все равно руки заняты будут. Я верну потом. Это был довольно дерзкий план, но, по мнению Анчара, простой и понятный. Главный расчет его состоял в том, что никто в здравом уме не побежит поперек путей от дрезины с солдатами, если за ним стоит отряд с винтовками. Какой смысл? Надо либо наоборот, на одной стороне оставаться, либо принимать бой. Солдаты, конечно, увидя одиночку, начнут кричать "Стой!" Хотя, могут и не начать, а сразу стрелять. Но все же темно, да и расстояние будет неблизкое, саженей сто, а он еще и бежит не вдоль, а поперек, а как услышит выстрелы - так и упадет в снег. Страшновато, но все же, план мог сработать. - Ну что, готовы? - спросил он всех, но особенно обращаясь к казанцам. Если виндавцы сейчас дезертируют со своими убогими браунингами, большой беды не будет. Хотя лучше бы поддержали огнем, конечно.
|
-
Все это напоминало зандагарскую притчу про запряженных в повозку альбатроса, омара и барракуду.
-
Доверяй, но проверяй: абсолютно верный подход!
|
|
Войдя в бордель если не хозяйской походкой, то такой, что выдавала в нем привычного, всегда желанного гостя, Анджей прошел внутрь роскошного дома, велел Хвату обождать в гостиной, да если будет шанс - потолковать по-свойски с девками, между шутками да прибаутками попытавшись выведать что-нибудь полезное, благо Хват в болтовне был не промах, девкам тоже нравился, а те, в свою очередь, были прекрасным источником слухов, если уметь отсеивать "зерна от плевел", то бишь важное от пустого. Велел ему токмо самому языком ни о чем не трепать, да выдал оруженосцу пару злотых на подарки девочкам.
Сам же пан Анждей последовал в Фиолетовую комнату, где его встретила улыбчивая хозяйка. Когда она вышла к гостю с графинчиком вина, Анджей мягко подхватил угощение из ее рук, поставив на столик возле дивана, да поцеловав обе ручки женщины, как это было меж ними заведено. Анждей, в отличие от многих панов, не чинился быть ласковым с хозяйкой борделя, не презирал её за такое ремесло, скорее даже уважал - не каждая женщина имеет достаточно силы и способностей, чтобы выжить и занять своё место в мире мужчин. И "Лидкой" - по-деревенски, пренебрежительно, тоже её не называл, глупо это, хотя опять же другие паны в своей непомерной заносчивости нередко совершали такую ошибку.
... Анджей улыбнулся хозяйке, налил ей и себе вина, протянув хрустальный бокал и коснувшись пальцами нежной, приятно пахнущей лавандой кожи, сказал: - И тебе всяческих благ, милая Лидия. Спасибо за столь щедрый подарок - с меня причитается. Бутылочку флорентийского, как ты любишь и новые серьги - яхонтовые... Я въехал в город по делам, вот и решил заглянуть. Мог ли я не посетить твой дом? Это было бы невежливо с моей стороны. Да, хочу предупредить - знаешь или нет, но скоро начнется большая буча, паны собирают воинов под свои знамена, будет большой передел власти, так что вам с девочками надо быть осторожнее. Не удивлюсь, если кто-нибудь из немецкой партии попробует взбаламутить народ на гонения - поднять против вас, чтобы себя "блюстителем морали" объявить. Беспокоюсь я за тебя, солнце мое ясное. Если могу чем помочь - ты скажи.
За разговором пана и жрицы любви прошел без малого час. Они пили без спешки, изредка заедая благородный напиток фруктами, болтали о том, о сем, а после Анждей перешел к делу: - Кстати ты была права, я ведь и по делу тоже. Озаботился мой братец, женить меня хочет, говорит самое время - пора...
Анджей тягостно вздохнул, пожав плечами - мол, тут я бессилен. Затем налил еще вина в оба бокала, пригубил.
- Но это не значит, что я совсем уж перестану являться к тебе. А жена, что жена, пусть место свое знает. - нахмурился он и договорил: - Но дело тут в другом. Это все пустое. Нужно мне подарок для будущей невесты - что-нибудь красивое, из того, что вы - женщины любите. Да только жиды и прочие мастера сейчас цены дерут безбожно, а мне и так сама мысль о свадьбе противна, так еще денег тратить прорву. Нет уж. Может ты подскажешь какого мастера, что может достать украшения, да лучше не наши городские, а заморские изделия? Из тех твоих знакомых, что носа на приличных улицах не кажут, да зато цены не ломят. А я и тебе серьги куплю да и сейчас награжу щедро, мое слово нерушимо.
Анджей выложил оставшиеся монеты подальше на стол, не стал совать в руки - меж ним и Лидией так было не принято, и в ожидании воззрился на сидящую рядом женщину.
-
Интересная военная хитрость!
-
Расписал бы подробнее, что понравилось, но поскольку это соревновательная игра, поставлю просто плюс). Но если коротко - за то что шляхтич йоптэ!
Замечу только про последнюю фразу: отличная деталь - не знаю как в 14 веке, а сейчас это правило соблюдается. Из рук в руки не принято).
|
Секунды, проведенные Леди Элен во внутренней борьбе, казались Гюставу минутами. Не часами, настолько субъективное время не растягивается, если не верить в пролетающую в смертельной опасности перед глазами жизнь. Но страх того, что собрат (или сестра) по оружию не внемлет голосу разума, заставлял кровь бурлить, обостряя рефлексы до предела, тщательно расширенного тренировками Корпуса. И видит Бог, Волкер никогда не хотел, чтобы источником этого нервного возбуждения был другой Охотник Корпуса. Хотя, справедливости ради, никогда не исключал такой возможности. Некоторые Охотники заходили слишком далеко, и, чтобы поймать их и посадить на скамью подсудимых, простых людей было мало. Корпус готовил людей, способных сражаться с монстрами. Хотя выражение "чтобы поймать монстра, нужно самому стать монстром" было бесконечно ложным, для поимки беглого Охотника нужны были бойцы, прошедшие подготовку Корпуса. Но это были единичные случаи. Гораздо чаще превысившие даруемые королевской лицензией права Охотники не понимали, что совершили. Они теряли свою человечность, способность сопереживать тем, кого защищают, и сосредотачивались на Охоте, пока она не пожирала их душу. Со временем становится все легче и легче заменять боль при виде очередного разорванного чудовищем трупа полными гордости и ярости сопротивляющегося тьме человечества словами про устранение любой угрозы и про не имеющую значение цену, превращать жизни в сухие строчки доклада о результатах охоты. Волкер видел нечто похожее на войне, как солдаты теряют способность чувствовать. Привязываться к человеку, зная, что он может в любой момент умереть, тяжело, а когда раз за разом проходишь через смерть близких, пусть и ставших таковыми за несколько месяцев, недель или даже дней человек, начинает казаться, что куда лучше отрешиться, чем опять и опять терпеть эту боль. Гюстав, хотя и не прятался в ставке, вопреки желанию родителей и настоянию знакомых и "друзей", видевших в нем трамплин для своей политической карьеры, все же был достаточно далек от обычных солдат, и даже среди офицеров близких знакомых у него было немного. Происхождение, которое в обычном мире заставляло людей виться вокруг него стаями, на поле боя создавало вокруг него какую-то ауру отчужденности. Слепым, однако, его это не делало. Смотря на Элен, на ее наградной крест, которым она так дорожила, он переживал целую гамму эмоций. Страх, что ситуация будет развиваться в худшем направлении, и придется поднять оружие против своего. Вызванную предполагаемым пониманием обстоятельств, которые заставили ее так реагировать, жалость, признанием которой он никогда бы не нанес Элен оскорбления. Сочувствие тому, как она старалась всеми силами защитить их от угрозы, которая была для них незрима, пусть и не столь страшна, как это казалось самой охотнице. И надежду, ту искру, за которую Гюстав всегда цеплялся в самые темные минуты. Надежду на то, что все еще не слишком поздно, и можно будет попытаться как-то сделать так, чтобы в следующий раз она не поднимала оружие против простых людей с намерением убить из подозрения. Как - Волкер пока не знал. Нескольких минут знакомства слишком мало, чтобы понять, как приступить к изменению сложившихся в ходе непростой жизни принципов и идей. Но попытаться он считал своим долгом. Поэтому, он просто кивнул. Почувствовав себя виноватым немного. Из-за возраста, из-за уверенных слов в нем увидели более опытного. В то время как, вполне возможно, вся разница была лишь во взглядах. После чего повернул голову к старухе. - Frau Бриджет, мы прибыли, чтобы очистить это место от нечисти. Я вижу, что слишком поздно, чтобы помочь многим. Но сожалениями и извинениями делу не поможешь. Он оглянулся на труп. Потом перевел взгляд на дом. - Что-то оберегает вас от вреда, но, если эта защита пропадет, Корпус в нашем лице приложит все усилия, чтобы защитить вас. Как и всех, кто будет нуждаться в защите. Но мы не стража, и в ночной дозор не ходим. Мы защищаем, нападая. Мы уничтожаем нечисть в ее гнездах. Вы можете нам помочь, рассказав о "Ней", о том, что случилось с этой несчастной Кэтрин, и об этих двух девочках в вашем доме.
-
Мудрость и тонкое душевное чутье.
-
Со временем становится все легче и легче заменять боль при виде очередного разорванного чудовищем трупа полными гордости и ярости сопротивляющегося тьме человечества словами про устранение любой угрозы и про не имеющую значение цену, превращать жизни в сухие строчки доклада о результатах охоты.
-
Смотря на Элен, на ее наградной крест, которым она так дорожила, он переживал целую гамму эмоций. Страх, что ситуация будет развиваться в худшем направлении, и придется поднять оружие против своего. Вызванную предполагаемым пониманием обстоятельств, которые заставили ее так реагировать, жалость, признанием которой он никогда бы не нанес Элен оскорбления. Сочувствие тому, как она старалась всеми силами защитить их от угрозы, которая была для них незрима, пусть и не столь страшна, как это казалось самой охотнице. И надежду, ту искру, за которую Гюстав всегда цеплялся в самые темные минуты. Надежду на то, что все еще не слишком поздно, и можно будет попытаться как-то сделать так, чтобы в следующий раз она не поднимала оружие против простых людей с намерением убить из подозрения. Ох ты как здорово.
|
|
-
Burn the land and boil the sea - You can't take the sky from me! Суперский пост). И "болонка кудрявая" тоже))).
-
Ты будешь вторым, ты всегда хотел Быть с курносым небом на "ты", Твой самолет все летел, летел И обломал о звезды винты...
И это у нас не первое попадание в общую музыку!
-
ах летчик отчаянный Уточкин шоферские вам не идут очки...
|
|
- Так может его и отправить на фронт? - между делом предложил Миллер на замечание о талантах Чаплина, - Если там от него будет больше пользы.
Возможно, Маслов был прав насчет того, что Георгий Ермолаевич слишком военный человек для занимаемой должности, но в то же время с каждой минутой разговора Степану все очевиднее было, что сам Сергей Семенович был слишком политиком уже для должности своей. Становилось понятно, за что именно военные так терпеть не могут руководителя отделом и, положа руку на сердце, эсер не мог их целиком винить в этом. Ведомство было отдельной монадой макрокосма всей области, где сошлись лбами политики и военные. У каждой стороны была своя правда, на которой они готовы были стоять до конца. Маслова с Федоровым можно было понять, они говорили вещи правильные, и про мнение генералов о себе, и про нужды армии, и про пьянство штабских. Вот уж за одно это Миллеру хотелось выпнуть Чаплина вон из города. Несмотря на сочувствие, которое Степан испытывал к возможным причинам этого разгульного веселья офицеров, одобрить его эсер никак не мог. И сейчас, в разговоре с товарищами, он четко осознал, что если и готов закрыть глаза на другие недостатки штаба северной армии, то только не на это вот поведение. Мысль была не самой приятной, Степан устыдил себя за ханжество и мещанство - будто бы сам он был святым отшельником, никогда не пившего и капли алкоголя! Но и до потери человеческого облика Миллер никогда не напивался, особенно при исполнении или в форме.
Правда только и у офицеров была понятная позиция. Они хотели воевать и требовали от отдела помощи в том виде, в которому привыкли ее получать. Они вовсе не хотели слышать про тонкости отношений между своенравными генералами, про необходимость каждую поставку согласовывать с союзниками, о том, что, наконец, неосторожно сказанное слово может быть использовано большевиками. Уж что-что, а малевать агитки они умели мастерски. От столкновения этих по-своему правых и столь же одновременно неправых лбов город потихоньку начинал трещать, да так, что рисковал расколоть всю область.
Или это только казалось так Степану от перевозбуждения и он слишком уж сгущал краски? Такого насыщенного дня у него не было... Нет, не со спешного побега из Петрограда, когда ему пришлось холодным утром спешно оставлять неотапливаемую квартиру на третьем этаже доходного дома, которую ему за бесценок сдавал сердобольный хозяин, рассчитывавший что дружбой с важными людьми он оградит себя от возможных бед. Не с теми, стало быть, решил подружиться... Последний раз такое было в Ярославле, где Степан оказался в июне и участвовал в подготовке восстания. Захват города был делом первой важности, так как открывал дорогу на Москву и, к тому же, ущерб от потери штаба округа для РККА должен был быть колоссальным, и к восстанию готовились в какой-то горячке, когда казалось, что вот сейчас нужно поднажать, вот сейчас нужно немного потерпеть, а потом все наладится, будто бы к захвату готовился не Ярославль, а Москва или Петроград. В какой-то момент Миллер поймал себя на том, что не спал четверо суток к ряду, но потом не мог точно вспомнить, правда это была или ему только показалось что прошло столько времени из-за обилия событий.
Из этого хаоса Степана телеграммой выдернул Максимилиан Максимилианович, вызвавший старого товарища на север. Как оказалось, Филоненко, скорее всего, спас Миллеру жизнь - каждый второй, кто участвовал в восстании, был убит либо в ходе боев, либо в развернувшемся после поражения Перхурова терроре. Удивительнее всего было даже не чудесное спасение, а то, что уже тут, в Архангельске, эсер узнал, что в июне буквально на неделю разминулся с Мартюшиным, который тем месяцев занимался в Ярославле схожими делами. Они со Степаном, должно быть, ходили на пересекающихся улицах, но так ни разу и не повидались, что очень красноречиво говорило о степени организации восстания, точнее, о ее полном отсутствии.
- Да что уж, - улыбнулся Миллер на аккуратные слова о Филоненко, - Не стесняйтесь, все понимаю, как раз от того, что приятельствуем. Амбиции у Максимилиана Максимилиановича всегда были выше него самого, это правда. Но ведь и человек он неплохой при этом всем, надежный, а сидит без дела. Если, конечно, его не изберут, тогда другой разговор.
-
От столкновения этих по-своему правых и столь же одновременно неправых лбов город потихоньку начинал трещать, да так, что рисковал расколоть всю область. Что есть, то есть!
Ну и воспоминания о Ярославском восстании очень к месту. Флэшбеки из прошлого всегда делают персонажа глубже, прочнее встраивают его в мир, дают мастеру возможности как-то использовать эти сведения в своих постах. Очень круто, в общем, ну, как обычно.
-
За рассуждения и воспоминания. Так может его и отправить на фронт? Хотя вот это слегка палевно. =)
-
Бедный Степан влип так влип, приходится очень аккуратно лавировать! И ведь получается!
|
|
|
|
Яцек вышел от ростовщика с увесистым мешочком, глухо позвякивающим золотом. Не то, чтобы ему не доводилось раньше видеть таких денег, но доводилось нечасто, и оттого вес золотых монет, тяжело позвякивающих под тканью, наполнял Яцека странным чувством: то ли потратить всё сразу хотелось, то ли, наоборот, сложить куда-нибудь и разглядывать их. Выйдя за порог, Яцек сунул мешочек Збышеку; тот принял, и во взгляде, который десятник поднял на Яцека, взвесив гроши в руках, читалось одно слово: много! Яцек, ничего не говоря, ответил Збышеку довольной ухмылкой: да, Збышек, много!
— Пошли, — скомандовал Яцек, направляясь к коновязи, у которой, низко склонив вороную шею к корыту, стоял Грачик. Бойцы, кто где расположившиеся у входа, засобирались, заподнимались, пошли к своим коням. Туша продолжал стоять у входа в дом ростовщика, как каменный истукан. Когда кавалькадой двинулись по узким улицам гетто мимо деревянных заборов, тёмных бревенчатых стен, Яцек чувствовал, что едущему рядом с мешком золотых Збышеку не терпится спросить о том, как всё прошло, и не спрашивает тот лишь из опасения, не слишком нагло ли прозвучит такой вопрос хозяину. Яцек действительно не намерен был распространяться перед подчинёнными о том, что их не касалось, и решил сам спросить Збышека об ином.
— А этот амбал, — Яцек указал назад, где за углом остался Туша, — он вообще живой? — Да вроде живой, — непонимающе ответил Збышек. — Удивительно, — покачал головой Яцек. — Я думал, его жиды из глины сделали и бумажку с заклинанием на лоб прилепили, чтоб ожил. Рассказывали мне о таком. — Не, — подумав, ответил Збышек. — Этот точно живой. У него детей чуть не десять штук. — А тебе почём знать? Может, детей они тоже из глины лепят? — пожал плечами Яцек. — Может быть, — тупо согласился Збышек, и Яцек с интересом скосился на десятника: неужели правда верит? Конечно, от жидов всего можно было ожидать, и про подземелья под домом Моше Яцек вполне верил, но ожившие глиняные истуканы — это всё-таки было немного чересчур.
Тем временем доехали до поместья. В середине чёрного вытоптанного двора конюхи Филуш и Мирек заезжали молодую двухлетнюю пегую кобылку, которую только недавно поставили под седло, ещё без уздечки и стремян, чтобы только привыкала: Филуш длинной хворостиной подстёгивал лошадь, а та нервно, подаваясь из стороны в сторону, делала круги вокруг Мирека, державшего её на обмотанном вокруг кисти корде. — Ну как? — широко шагая к дому, походя спросил Яцек, кивнув на кобылу. — Ничё! — откликнулся Филуш, легко поддав лошадь по крупу. Он был почти карлик (и до плеча Яцеку не доставал) — глядя на этого невзрачного и немолодого смешного человечка с остатками седо-рыжих волос вокруг большой блестящей лысины, сложно было и предположить в нём прекрасного наездника и прирождённого конюха, разбирающегося в лошадях лучше, чем кто-либо виденный Яцеком, лучше, чем он сам. С его-то умом и чутьём Филуш мог бы быть первым если не в мире, то уж на Литве коневодом, но — беда! — в лошадях-то он разбирался, а вот в деньгах нет: был застенчив, не умел попросить прибавки, а что зарабатывал — быстро спускал на вино и женщин, потому-то выше конюха и не поднялся ни при прежнем хозяине поместья, ни сейчас при Юхновичах. И не поднимется никогда — с удовлетворением подумал Яцек. — Может, уже посадку пора? — спросил Яцек, останавливаясь. — Не, — уверенно откликнулся Филуш. — Пока зажатая ещё она. Вона какая пуганая! — Ну смотри, — сказал Яцек и прошёл к дому.
В доме всё так же, как и перед его уходом, пели пилы, стучали молотки, в зале на высокой стремянке сидел рабочий с ведром на шее: из ведра он брал мох и конопатил щели между свежеструганными, светло-золотистыми брёвнами. — А чего, конопатить начали? — спросил Яцек, задирая голову. — Мох подвезли, что ли? — Так как есть подвезли, — откликнулся рабочий со стремянки. — А почему мне не доложили? — Так пана не было, — просто ответил рабочий. — А кто платил за мох? — Так десятник пана, Вацек, или как его там? Пан же ему гроши оставлял! — Я не оставлял, — покачал головой Яцек. — Может, брат? — Так кажется, вы, пан. Но я не уверен… — Значит, брат, — заключил Яцек. К тому, что никто никогда не уверен, кого из Юхновичей только что видел, Яцек был привычен с детства. Кто давно работал в поместье, конечно, различали хозяев по одежде, но строители в таких тонкостях ещё не разобрались. — А где Матеуш? — спросил он и, получив ответ, направился в указанную комнату.
Матеуш, прораб, сейчас сидел в одной из пустых комнат, где на голый дощатый пол была высыпана рыжая гора волокнистого кукушкина льна, разносящая по помещению упоительно свежий лесной и грибной дух. Несколько рабочих разбирали мох, а Матеуш, крепкий мужик с туповатым бровастым лицом, сидел на свежесколоченной скамье, объедая куриную лапку. Немного поговорив о мхе и работах по конопаченью, Яцек позвал Матеуша на улицу.
— Смотри, новая задача, — деловито принялся объяснять ему Яцек, выходя на крыльцо. — Вон там у ворот сможешь сколотить что-нибудь такое… ну как сказать… — Яцек изобразил руками нечто кубоватое, — ну, вроде прилавка, что ли! Вон, доски есть, — показал он на штабель у крыльца, — вот из них сваргань. — Сделать-то чего б нельзя, — хмыкнул прораб, — но понимать бы, для чего. А то ведь сделаем, да не так. — Ну как тебе сказать, — начал Яцек, — завтра ко мне люди в поместье начнут приходить, вот надо, чтобы они сразу такие заходили вон оттуда и видели, к кому можно обратиться, чтобы был вот такой прилавок тут. Только не напротив входа, конечно: мешать будет выезжать. Вот как-то так, — Яцек, наклонив голову вбок, принялся показывать руками, — вот как-то так, рядом с колодцем, что ли… нет, рядом с колодцем не стоит, лучше с другой стороны, во-он там! — Как балаган, что ли, на ярмарке? — спросил прораб. — С крышей? — Нет, с крышей не надо. Просто мне как нужно: вот представь, ты человек, пришёл ко мне с каким-то вопросом. Вот ты зашёл через ворота, а что, кого искать, где искать? — Яцек развёл руками, оглядываясь по сторонам. — А так, вот — зашёл, перед тобой сразу прилавок, а за прилавком сидит, ну вот, скажем, Вацек, — кивнул он на десятника, расположившегося у поленницы со своими парнями. — Так может, стол просто поставить? — спросил прораб. — Зачем чего-то городить? Доски вон есть, сколотим стол простенький. — Хм, верно, — согласился Яцек. — Ну, значит, колоти стол. До завтра сделаешь? — Чего б не сделать? — откликнулся прораб. — Дело нехитрое. Только мы с хлопцами пока мох разбираем, это непременно нужно за сегодня сделать, потому что… — Ладно-ладно, это я вам не мешаю, — перебил его Яцек. — Со мхом закончите, потом делайте стол.
И, оставив Матеуша, Яцек двинулся дальше по делам. У него ещё много было тут дел.
|
|
|
|
На короткое мгновение Волкеру стало стыдно. Картина могла показаться стороннему наблюдателю смешной, а то и просто глупой - три вооруженных, и умеющих владеть имеющимся у них оружием человека берегутся одной старухи. Осторожничают, чуть ли не завещания пишут с предсмертными запичкали в духе «в моей смерти прошу винить жуткую старуху с подвенечном наряде...»
Однако потом рациональная часть его разума взяла верх. Теоретического стороннего наблюдателя на гостеприимных улочках Гримфолда просто сожрали бы. Выпили досуха. Взяли бы за ногу и с размаха разбили голову о мостовую, как это произошло, похоже, с несчастной, лежавшей у входа в Убежище - изучить ее останки у Гюстава как-то не вышло, поэтому детали дорисовывалось и переносило на абстрактного, но неприятного Гюстава наблюдателя уже воображение.
А ещё рациональная часть разума говорила о том, что на часть вопроса Леди Элен старуха так и не ответила. И он уже приготовился подчерпнуть этот факт, и задать вопрос повторно, как в беседу вступил Эрнесто, так и не озаботившийся активацией своего пламенного меча. Того самого меча, который стремительно утратил популярность, когда стало известно, что без серьезных доработок охотница иногда съедают раньше, чем он сможет запустить механизм зажигания. Вместо этого механизма Вергара запустил механизм своего красноречия. И, слушая рассуждения коллеги о сути Охоты, Волкер с трудом подавил раздражённый стон. Ему много чего было сказать собрать по орудию, но демонстрировать отсутствие единства или несогласие перед лицом стороннего человека, под взглядом возможного врага....
Хотя, справедливости ради, до конца раздражение в голосе Гюставу сдержать не удалось.
- Да, frau Бриджет, мы Охотники. И вы не до конца ответили на вопрос Леди. Гримфолд небезопасен, как это несложно заметить...
И он сделал небольшой шаг в сторону, указывая легким поворотом головы и обухом топора в сторону лежащего за спинами охотников трупа.
- Как вы выжили в этих условиях? Откуда добываете пропитание? Почему не под защитой стражи?
Последний вопрос был задан столь же твёрдым голосом, каким была произнесена остальная речь, но возможные варианты ответов на него вселяли в Волкера тревогу. Он не видел ни одной живой души в городе до прибытия к Убежищу, и, как бы в это ни хотелось не верить, стражи тут могло давно уже не быть. И, возможно, даже жителей, за редким, единичным исключением. Возможно, само письмо мира в Корпус было последней, отчаянной мольбой о помощи, которая запоздала, и они прибыли сюда лишь похоронить обитателей Гримфолда.
И, если позволит Бог, отомстить.
|
…а уже через несколько дней Варя первый раз побывала на сходке у Фейтов.
Предлог уйти из дома вечером подобрали простой и надёжный — Гера сказала Дмитрию Васильевичу, что хочет ради языковой практики познакомить Варю с живущим сейчас в Нижнем доктором, англичанином по отцу, mr. Fate, — английское переложение фамилии Андрея Юльевича отдавало какой-то театральщиной, оскаруайльдовщиной, но для Сироткина, языков не знающего, выглядело правдоподобно. И вот в февральский морозный вечер они отправились к Фейтам. Ещё по пути, на извозчике, скрипящем полозьями саней по тёмной улице в медном свете фонарей, Варя гадала, как может выглядеть встреча подпольщиков, кто там будет — какие-то карбонарии в чёрных плащах и масках? Каторжники со звериными рожами и наколками?
Ни первых, ни вторых там не оказалось, а оказалось, что сходка проходит в квартирке среднего достатка с полосатыми обоями и грудой тёмной одежды на вешалках, что участвуют в ней какие-то всё больше бородатые, растрёпано одетые люди сильно старше Вари: по двадцать пять, тридцать, сорок, пятьдесят лет. Заходя в набитую народом, полную едким папиросным дымом гостиную, где кто-то пил чай, кто-то спорил, Варя испугалась было, что её все сейчас заметят, начнут приставать к непонятными расспросами — а что вы делаете в революции да какая у вас платформа, да какой вы партии? Но нет — в тот вечер на неё внимания почти не обращали: все праздновали возвращение из тюрьмы арестованных в декабре Лазарева и Колосова.
Пятидесятилетний седобородый, очень солидно и пожило выглядящий Вениамин Егорович Лазарев был — удивительно для революционера! — садовником, владельцем цветочной лавки на Большой Печёрской улице, и Варя вспомнила, как во время октябрьского митинга в прошлом году на пороге именно той лавки стоял приказчик, раздававший всем красные гвоздики. Лазарева, кажется, здесь любили и уважали — все поздравляли его с выходом из тюрьмы, с тем, что ему позволили остаться в Нижнем — а ведь могли, говорил со смехом хозяин квартиры, Фейт, законопатить за Байкал! Лазарев очень деловито разговаривал с каждым, покровительственно кладя собеседнику ладонь на предплечье или берясь за пуговицу, говорил о каких-то планах восстанавливать работу комитета и вообще, отметила Варя, немного напоминал отца, когда тот говорил с конторскими приказчиками и капитанами пароходов.
Вместе с Лазаревым наперебой поздравляли с освобождением и Евгения Евгеньевича Колосова, двадцатишестилетнего плотного, коренастого молодого человека, с тёмными волосами и рыжеватыми бородкой с усиками на круглом правильном лице с чуть раскосыми глазами, как у азиата. Колосов, как рассказали Варе потом, был не просто революционер — он был революционер потомственный: против царя боролся ещё его отец, которого за это сослали в глухие дебри Сибири, где тот женился на тунгуске. Их сын стал революционером естественным образом, как становятся старообрядцами выросшие в старообрядческой семье, — он ушёл в подпольную работу с головой, когда был ещё младше Вари, в старших классах реального училища, да так с тех пор и жил: от ареста к ссылке, от ссылки к аресту, мотался между городами как неприкаянный, без дома, из года в год по каким-то съёмным квартирам, дешёвым номерам: позавчера в Одессе, вчера в Москве, сегодня в Нижнем, а завтра, может, и на виселице. Самое же удивительное было, что при такой-то жизни у него ещё и жена была — тоже революционерка, тоже ссыльная — и маленький сын, тоже Женя (все надеялись что хотя бы ему продолжать дело отца и деда не придётся). Так они втроём по меблированным комнатам, с переездами из конца в конец страны в третьем классе с чемоданами, набитыми литературой, и жили уже который год. Варя раньше не представляла, что такие люди вообще существуют, а однако ж, вот, существовали, жили своим очень особым миром, устроенным по иным правилам, исповедующим иные ценности, очень отличным от всего, что Варя до этого знала.
Этот мир, в котором жили Колосов, Лебедев, Ашмарин, Панафигина, вообще сильно отличался от того, как Варя представляла себе взрослый мир. С кристальной ясностью, с которой дети и подростки видят ложь, Варя понимала — мир взрослых построен на лицемерии и вранье: сперва несчастного человека, вынужденного работать за гроши, ежедневно терпеть унижения и издевательства, доводили до восстания и называли «смутьяном», потом стреляли в него из пушек и винтовок и называли это «умиротворением», потом устраивали комедию, в которой важные, как индюки, старики изображали, что ищут истину, хотя итог был известен заранее, потом этому человеку вязали за спиной руки и подвешивали за шею, а человек в рясе с книжкой в руках, в которой явно и недвусмысленно запрещалось убивать людей, лицемерно прощал — даже не убийц, а убиваемого. И ещё пару недель назад Варе казалось, что эту пучину несправедливости, это нагромождение лжи видит она одна, что все остальные молчаливо соглашаются с лицемерием мира и, с удовольствием, против воли ли, но участвуют в этом чудовищном спектакле.
А оказалось — нет, не все, и, когда Варя на вопрос, что вообще она думает по поводу происходящего в стране, начала сбивчиво рассказывать Колосову, Лебедеву, Ашмарину примерно то же, что в тот вечер Гере, её собеседники и не думали смеяться. — Да-да, — серьёзно согласился Лебедев, внимательно выслушав Варю, — всё так. Но позвольте спросить, Варечка, а какую же вы видите альтернативу?
Приободрившись, Варя опять повторила то, что говорила Гере: что неплохо было бы если бы государством управляли такие люди, как её батюшка. И вот тут очень неожиданно — ведь мысль казалась такой очевидной и простой — её собеседники расплылись в снисходительных улыбках.
— Ууу… — длинно протянул Колосов. — Вы, сударынька, я погляжу, больше по романам, а политического-то ничего, поди, не читывали?
Это было очень обидно и несправедливо, но в разговор тут же вмешался Лебедев:
— Что ты такое говоришь, Женя, как тебе не стыдно! Легко тебе насмехаться, если тебе отец, как ты рассказывал, ещё в колыбели Некрасова читал! А Варе откуда всё это знать? Вы, Варечка, — обернулся он к ней, по-отечески положив руку ей на плечо, — не обижайтесь на него, Женя у нас революционер с младых ногтей, его всей теоретической базе отец обучил. И тут, кстати, Женя, гордиться особо нечем — тебе всё другие дали, а вот Варя до своих мыслей сама дошла. Ну а что позиция у вас, Варечка, пока нечёткая, так это ничего страшного: мы вам литературы дадим, начнёте просвещаться.
Уже когда они с Герой собирались уходить — время близилось к девяти вечера, а посиделки у Фейтов, кажется, затягивались допоздна — Колосов нагнал их, одевающихся, в прихожей. — Вы меня извините, Христа ради, — с виноватой улыбкой сказал он, — я не хотел вас обидеть. А просвещаться вам, Варечка, всё-таки надо: вы уж, Гертруда Эдуардовна, проследите, хорошо? И вот мы тут посовещались, с чего вам лучше всего начать, ну так вот, начните с этого, — и Колосов вручил Варе книгу в растрёпанном переплёте, с потрескавшейся, измочаленной по краям простой одноцветной обложкой, на которой было только имя автора и короткое заглавие: «Что дѣлать?»
Эта книга, которую Варя начала читать в тот же вечер, оказалась удивительной: во всяком случае, подобных книг Варя до того не читала. Эта книга была написана без изящества, без таланта даже — временами жеманничающим, сюсюкающим тоном дамского романа, временами как бесхитростный фельетон, чуть ли не лубок, — но всё это убожество здесь смотрелось хитрой конспирацией, будто бомбист напялил армяк, вонючую шапку и притворился разносчиком папирос; главное же в этой книге было иным — здесь было о том, как люди отрицают ложь этого мира и выбирают что-то подлинное: Вера Павловна отказывается от навязываемого ей брака, не боясь идти против общества, Лопухов оставляет разлюбившую его Веру Павловну, не желая создавать пошлейшего любовного треугольника, а Рахметов — о, Рахметов оставляет весь мир целиком, все до единого удовольствия, принимая на себя, как инок, тяжёлый обет бороться ради неназванной, но всем понятной цели. О таких героях не писали романов, Варя и не знала, что о таком можно писать романы. Оказалось — можно.
Тем временем продолжались занятия в гимназии: настойчивое «Подымайся, Варюшка» от горничной Матрёны в половине восьмого, тёмное зимнее утро с метелью и хмуро тащащимися на службу замотанными людьми на снежной улице, сменная обувь и сводчатые коридоры гимназии, высокие белые двери класса — а за дверями опять насмешливые взгляды, записочки, полное одиночество. Не все, конечно, одноклассницы присоединялись к травле Вари, но многие боялись открыто выражать ей своё сочувствие, полагая, что могут стать следующей мишенью для насмешек; другие же охотно присоединялись к издевательствам — очень уж удобной целью Варя оказалась: мало того, что незаконнорождённая (о, на эту тему каждую шутку перешутили по десять раз — впрочем, все шутки были похожи), так ещё и староверка.
— Ты ведь, Варечка, не пойдёшь на бал, я думаю? — с притворным сочувствием спрашивала Зина Ребровская, окружённая своей верной подхихикивающей свитой. — Я слышала, что в вашей вере танцы считаются грехом? Очень жаль! Ты была бы звездой этого бала!
Ну конечно, сейчас в классе всех разговоров только и было, что о бале* — он должен был состояться в апреле совместно с первой мужской гимназией, и готовиться одноклассницы к нему начали ещё чуть ли не с августа. И как-то это не вязалось одно с другим — с одной стороны вечера у Фейтов, общество революционеров, где у каждого за плечами были аресты, ссылки, подпольная работа, а с другой — алгебра с тригонометрией, домашние задания, записочки, насмешечки, тому подобные мелочи, подготовка к балу. И не то чтобы нужно было выбирать что-то одно, но… может, и правда, ну его к чёрту, этот бал? Если уж становиться революционеркой, то становиться как следует, без компромиссов, без балов — только беззаветная борьба и упорный труд ради всеобщего счастья, как в «Что делать». Можно ли было представить себе вальсирующего Рахметова?
Варя была не так наивна, чтобы не понимать: то, что её так быстро приняли в подпольный кружок, где она самая младшая по возрасту, не может не быть как-то связано с состоянием её отца. И нет-нет да проскальзывало гадкое сравнение Лебедева, рассказывающего о социалистическом устройстве общества и необходимости борьбы за него, с той монашкой из Белой Криницы, которая так упоённо разливалась перед Варей о сладости монастырской жизни.
Это действительно было похоже: как тогда, так и сейчас главное слово, ради чего был затеян весь разговор, «деньги», ни разу не произносилось, не намекалось на то, что Варе будут так рады — в скиту ли, в партии ли — именно из-за отцовского состояния; и всё-таки разговор был именно об этом. Это вызывало горькое разочарование — неужели даже тут, в революции, всё, как в обычном взрослом мире, где все всегда друг другу врут и так уже запутались в этой лжи, что не знают, как можно по-другому? И вот как-то, на третье, на четвёртое ли посещение Фейтов, в порыве этого разочарования Варя взяла да и спросила — правда ли, что вы, взрослые, опытные люди, возитесь с ней, семнадцатилетней девчонкой, только потому что у неё отец миллионщик?
Лебедев от такого прямого вопроса растерялся, понёс что-то про то, что, конечно, нет, что приобщение молодёжи к идеалам революции есть его долг — в общем, пошёл плести примерно то же, что плела бы мать-игуменья в скиту, если бы Варя задала такой вопрос ей, но положение неожиданно спасла Елизавета Михайловна Панафигина — невысокая скромно одетая женщина одного возраста с Герой, с двумя толстыми тугими косами за спиной: — Послушайте, Варя, — серьёзно ответила она, — ну, конечно, деньги вашего отца для нас важны. Как они могут быть не важны? Вы знаете, что у нас с кассой? Нет-нет, Вениамин Егорович, подождите, я скажу: вы знаете, Варя, сколько в нашу кассу вносят рабочие из Сормова? Кто по десять копеек, кто по двадцать, с цеха хорошо если рубль соберут. Но мы и за то им благодарны: вы знаете, Варя, сколько получают рабочие в Сормове?
Варя не знала. Она вообще не очень разбиралась, сколько получают рабочие или прислуга, только знала, что очень мало, а сколько именно — не представляла. Она знала, что извозчик от школы до дома довозит за полтину, что кофе с пирожными в кондитерской обходятся копеек в тридцать, что её платье, купленное в прошлом году в Париже, стоит в пересчёте около трёхсот рублей и что состояние её отца составляет около полутора миллионов…
— Двадцать пять рублей в месяц, — горько сказала Панафигина. — Двадцать пять ещё не каждый имеет, — заметил развалившийся на диване, с ногами на валике и папиросой в зубах Колосов, который жил в Сормове. — Ближе к двадцати большинство. — Вот именно, — кивнула Панафигина. — Вы представляете, как на двадцать рублей в месяц жить?
Варя не представляла.
— А как на такое жалованье прожить с семьёй? — продолжала Панафигина. — У большинства ведь семьи. Жена, конечно, в таких семьях тоже работает — шьёт, стирает или тоже трудится на заводе. Но женщинам платят куда меньше, чем мужчинам, так что это в лучшем случае тридцать рублей на двух человек и детей. И они с этих денег ещё дают нам какую-то копеечку, представляете? Или вот взять наших партийцев, — Панафигина показала на Витольда Ашмарина, молодого ссыльного поляка с копной чёрных волос на голове и остроносым, вертлявым лицом. Ашмарин в этом кружке был самый молодой после Вари и, кажется, считался человеком легкомысленным. Панафигина продолжала: — Вот как вы думаете, сколько Вите, как ссыльнопоселенцу, выдаёт на проживание наше щедрое государство? Шесть рублей в месяц. Как вы думаете, на такое можно прожить? — И недели нельзя, но я ещё даю уроки, — ответил Ашмарин за Варю. — И всё равно Витя, несмотря на свою бедность, каждый месяц вносит рубль в нашу кассу. Понимаете, зачем я всё это вам говорю? Конечно, нам важны ваши деньги! Как они могут быть нам не важны, если вы легко можете расстаться с десятком, с сотней рублей, а рабочие отрывают от себя по гривеннику? Ведь мы тратим эти деньги не на себя: мы собираемся восстанавливать типографию. Да-да, Женя, — обернулась она к вскинувшемуся было Колосову, — я не вижу, зачем мы должны это таить от Вари и Гертруды. Станок есть, но нужны деньги на квартиру, на бумагу, на краску… Это не значит, что вы, Варя, нужны нам только за этим, но я скажу честно — да, деньги нам очень нужны.
И на следующую встречу Варя уже пришла с пятьюдесятью рублями, выпрошенными у отца якобы на новую муфту — муфту-то она действительно купила, но дешёвенькую, лисью, и из других денег, а пятьдесят рублей принесла в кассу, которой заведовала Панафигина. Елизавета Михайловна приняла взнос с благодарностью, но без подобострастия, и это тоже было как-то очень по-революционному — будто Варя не отдала просто так довольно большие деньги, а выполнила какое-то партийное задание, которое и так обязана была выполнить, — вот её за это скупо поблагодарили, и всё. Она потом ещё несколько раз приносила взносы.
В другой раз подобная расточительность, наверное, не укрылась бы от взгляда отца и Марьи Кузьминичны, но так уж совпало, что сейчас им было не до того. Через некоторое время после того, как Варя начала посещать с Гертрудой вечера у Фейтов, по особняку на Ильинской прокатилось невероятное радостное известие: Марья Кузьминична забеременела.
Кажется, в это уже не верил никто, — ни Марья Кузьминична, ни отец, ни скитские постницы, каждый день возносившие за это молитвы, ни доктора — но теперь, к марту, стало очевидно: Марья Кузьминична беременна. Вся жизнь в особняке на Ильинской перевернулась вверх дном, особняк стал полон людьми — в гостевой комнате по соседству с той, которую заняла Гертруда, поселился тонкоусый, в пенсне доктор из Петербурга, судя по всему много бравший за свои услуги и пока не занимающийся ничем особым, кроме флирта с Гертрудой да политических разговоров с отцом. Две другие гостевые комнаты заняли инокини-черницы из Семидевьего скита, днями простаивающие на коленях в моленной и глядящие на Гертруду и доктора с откровенной глухой враждой — о, Варя, не одно лето проведшая на послушании в скитах, лучше прочих знала, с каким переходящим в ненависть отторжением могут глядеть черницы на любого чужака и на всё чуждое древлему благочестию. Марья Кузьминична стала задумчива, много ела, много молилась, ещё больше плакала; отец, временами к ней грубый, как он вообще бывал временами ко всем груб, стал предупредительно-нежен и неуклюже заботлив, что подчас выражалось в странных формах — например, когда он совершенно в своём прежнем духе начал орать на Марью Кузьминичну, когда ей вздумалось перенести в другое место довольно тяжёлый горшок с цветком. — Да ты, Василич, ругайся-то хоть потише, — улыбаясь сквозь слёзы, упрекала мужа Марья Кузьминична, — от крику-то тоже пользы немного, — и отец умолкал.
Что там делают Варя и Гертруда, на какие встречи ходят, на какие покупки берут деньги — на это сейчас не обращал внимания никто: в первый раз Варя побывала у Фейтов в феврале, а к марту уже перестала спрашивать разрешения — все как-то само собой приняли, что пару раз в неделю Варя с учительницей куда-то уходят, а куда именно — всем было не до того, тем более что отец был занят не только заботой о жене, но и выборами.
В стране происходило историческое событие: выбирали Думу, первый в истории российский парламент. О выборах говорили все, каждая газета пестрела невиданными, только появившимися выражениями — курии, избирательный ценз, выборные ступени. Без числа проходили собрания каких-то представителей, съезды. И даже несмотря на беременность Марьи Кузьминичны, отец не мог такого пропустить и, хоть сам в Думу не баллотировался, но в избирательной кампании участвовал с жаром и азартом: выступал на предвыборных собраниях, ездил в Москву и Петербург, ассигновал средства на партию кадетов, ещё и дома постоянно спорил с доктором, возьмут кадеты выборы или не возьмут (доктор утверждал, что кадеты провалятся). А вот в кружке Фейта к этим выборам относились совсем иначе.
— Варечка, — вздыхал Лебедев, отставляя от себя стакан с рубиновым чаем, — ну конечно, ваш батюшка поддерживает эти выборы, ведь избирательная система устроена так, что его голос весит… во сколько там раз? Витенька, ты ведь считал? — Я считал, но уже сам запутался, — отвечал сидящий в стороне на диване Ашмарин, с тихим треньканьем настраивающий гитару. — В общем, я хочу сказать, что эти выборы устроены так хитро, что голос одного капиталиста или землевладельца весит столько же, сколько голоса сотен, а то и тысяч крестьян или рабочих. Это не выборы, это насмешка над идеей парламентаризма. Наша партия этот спектакль бойкотирует.
«Наша партия» — означало партию социалистов-революционеров, других в этом кружке не было. Варя пока не очень понимала, принадлежит ли она уже к Нашей Партии, — документов тут никто никому не выписывал, люди просто начинали считать себя принадлежащими к эсеровской партии, называть себя эсерами, вот и всё. Наверное, если бы Варя и про себя теперь сказала «я эсерка», никто бы её поправлять не стал.
— Я уже не говорю про то, Варя, — заметила, входя в комнату с самоваром, Панафигина, — что мы с вами и Гертрудой Эдуардовной лишены удовольствия участвовать в этом фарсе даже с таким мизерным голосом, как у крестьянина. Догадываетесь, почему? — Предположим, что в Европе у женщин избирательного права тоже нет, — заметил Георгий Евстигнеевич Шаховской. Молодой, но с густой, окладистой бородой и бритым черепом, сложением и лицом немного напоминающий покойного Александра III, Шаховской был вообще загадочным человеком — вроде как аристократом, чуть ли не князем, покинувшим столицы ради неприметной работы земским врачом в Арзамасском уезде (всё как из Чернышевского!). В кружке у Фейтов он бывал нечасто, только когда приезжал в Нижний из своего села. — Это вы к чему сейчас? — обернулась к нему Панафигина. — К тому, что давайте не будем бежать впереди паровоза, Елизавета Михайловна, — спокойно откликнулся Шаховской. — И вообще я считаю, что лучше уж такая Дума, чем никакой. — А я думаю, лучше уж никакой, чем такая! — пылко возразила Панафигина, и пошёл жаркий спор.
Вообще спорить тут любили и спорили часто, с удовольствием, с жаром, но без особой злобы, и даже, Варя поняла, гордились тем, как часто не совпадают у разных членов партии мнения. «Ну, мы же не большевики, чтобы все по стойке смирно стоять», — говорил Колосов. Большевиков и меньшевиков, то есть эсдеков, тут время от времени поминали — то иронически, когда шутили над заскорузлостью и фанатической догматичностью марксистов, которые искали ответы на все вопросы жизни в «Капитале», как начётчики-евреи в Торе, то зло, когда сетовали на то, каким влиянием эсдеки пользуются среди рабочих, то сочувственно — когда говорили об очередном арестованном большевике. Между эсерами и эсдеками были сложные отношения, но, кажется, скорее дружественные, чем враждебные. Во всяком случае, дело с типографией сдвинулось с мёртвой точки в конце марта именно благодаря большевикам.
— Ну что-с, — потирая руки, говорил Лебедев, — кажется, дело пошло, с апреля у нас уже пойдёт литература! Спасибо эсдекам: долго их уговаривал, но, кажется, уговорил — помогут нам со шрифтом, полпуда из типографии получим, у эсдеков там хорошие связи. Человек на станок у меня уже есть, парень надёжный, так что за печать можем не беспокоиться. А вот кому поручить складировать… Варя, Гертруда, вы уже давно к нам на собрания ходите, почему бы вам не взяться за это дело? Ничего сложного: пачку литературы забрали с типографии, потом сложили в надёжном месте, потом отнесли, кому сказано. Ну что, возьмётесь?
|
|
|
За долгие годы Антанас усвоил вполне однозначную методику работы с цехом. Прежде всего каждому ясно, что он шляхтич. Эта часть вопросов не вызывает. Далее, каждому ясно что он вообще ни в каком месте не ремесленник, но возглавляет ремесленный цех. И наконец, хочешь собрать мастеров — тащи бочонок вина из семейного погреба. А потом ещё два, на улицу, поскольку простые члены цеха, а не капитаны, или олдерманы, как из называли в Германи, должны иметь возможность принять участие в собрании.
Неприятной неожиданностью стало отсутствие Юзефовича и его подопечных. Кажется, на сей раз жажда обрести возможности подвела торговца, и ему это бесспорно выйдет боком.
— Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto. Sicut erat in principio, et nunc et semper, et in saecula saeculorum. Amen.
Как подобает председателю первым прочитал молитву Волкович. Дождался дружного "Amen", и лишь потом дал знак садиться, сам оставшись стоять.
— Я созвал вас, братья, потому что великий князь назвал моё имя в качестве кандидата возглавить наше прекрасное княжество Гродненское. Само по себе это — уже ваша заслуга. Если бы не наша долгая и кропотливая совместная работа, не признанное всей Европой ваше мастерство, братья, мы бы никогда не были замечены. Поэтому я говорю вам — спасибо. Я просто старый калека, этот успех — ваш успех, и я сделаю всё от меня зависящее, чтобы вы пожали его плоды. В этом я клянусь перед Вами на святом Евангелии по нашему закону, клянусь Аустрой и Медейной, по закону отцов наших.
Поблагодарить цех за свой взлёт — стандартная процедура. Обычно после неё просят денег. Ну... Было бы ложью сказать, что это не входило в планы капитана.
— Братья, скоро Гродно будет нашим. Порядок, который я установлю, будет вашим порядком. Да, это потребует усилий. Потребует денег и людей, потребует вашей полной поддержки, но в результате вы, братья, получите то, чего желает ваша душа. Сегодня мы начинаем строительство нашего общего будущего в этом городе, в этой стране, новый порядок, когда трудящийся чувствует свои права и знает, что князь всегда защитит их прежде всего. И поскольку мне нужно знать ваши чаяния, вот о чем я прошу вас — соберитесь с мастерами, посоветуйтесь, как у нас принято, и пусть каждый цех составит бумагу, вроде уложения — и в бумаге той будет сказано, чего братья желают от нового Гродно, на каких условиях клянутся всячески поддерживать наше общее дело. Потом все эти бумаги мы соберём в одну, которую я и подпишу как свой зарок, дабы были вы уверены, что истинно, Антанас Волкович став князем сделает все так, как обещал, а именно даст вам всё, чего только не пожелаете. Скоро Гродно будет принадлежать вам! Принадлежать народу! Готовы ли вы сделать все ради будущего, которое будет вашим будущим, будущим ваших детей?! Готовы ли взять этот город, когда волей великого князя власть сама идёт к нам в руки?!
Настало время покончить с возвышенной частью и перейти к... Земной.
— Я не вижу здесь пана Юзефовича. Какие бы причины не побудили его пропустить наше собрание, заявляю публично — цех торговцев заслуживает голоса в нашем общем будущем. Передайте это мастерам цеха коли свидитесь, пусть знают, что мы к ним всегда относились по братски, и стало быть пусть тоже свои начертания дадут. А уж если они пожелают не дружить с нами, а воевать, то сами дураки, могли вместе с нами Гродно взять, все законы как надобно подправить, а решили жопы чесать. Но я рассуждаю так, уж если они нам победить помогут, то стало быть заслуживают нашей любви и право имеют. А будут вредить — так наши мастерские для них как воздух. Но конечно я верю, что пан Юзефович одумается и пришлёт своё начертание. Скоро, братья, мы с вами получим этот город. И тогда в нем останется место только для друзей наших — а уж с врагами мы разберёмся.
А дальше пусть пьют. За здоровье князя, конечно.
|
- Бывал, - кивнул Юхнович, не уточнив, к чему именно относится эта реплика, к охоте или к войне, - Потому и предлагаю так как предлагаю. Строй медведя не поймает, согласен. Только и разбойников тоже. Ловля разбойников с охотой на зверя похожи. Это не ратный бой баш на баш. Это кто кого хитрее будет. Кто кого загонит. Кто ловушку расставит лучше. Лихих людей нужно выследить. Потом выкурить из логова. Потом не дать сбежать. И, наконец, изловить. Ведь похоже же!
Якуб скосил взгляд на Константы, и, убедившись, что тот как раз угощался, продолжил говорить.
- Если пана Вилковского волнует только как обставить охоту, то у Юхновичей все продумано! Разбойники люди, а не нябожчики, - шляхтич, видимо, запамятовал польское слово для нежити и по привычке назвал упырей на родном языке, - Они не появляются из ниоткуда и не растворяются в темноте. Они оставляют следы. Они используют лошадей. Им нужно место для ночлега. Им нужны припасы. А мы с братом Беловежу знаем как свою пятерню, даже лучше. Каждое дерево как родное. Где лагерь сделать, где укрытие найти. Да и места там дикие, но о все-таки не без местных жителей, вот и мы сами с братом оттуда родом. А местный люд точно знает, кто у них под боком сидит. А у нас к этому люду подход есть. Чай, не чужие им.
Продолжая говорить, Юхнович стал загибать пальцы, чтобы не забыть порядка мыслей.
- Значит, как поступить предлагаю. Лагерь устроить в одной из деревень. Так и спать под крышей можно. И готовку местные на себя возьмут за пару грошиков. Первым делом дозор отправить. Вызнать, есть окрест лихие люди или нет. Если есть, то будет на них облава. Как надо организуем. С паном Боровицем точно все по уму будет! А если нет никого, то те же дозорные лесничими станут. Наметят дичь и уже на зверя пойдем. Тоже как положено. Получится, что пальцы никуда совать не надо. Либо так будет, либо эдак, - Якуб сделал несколько глотков из своей кружки, чтобы промочить горло, - Много тащить с собой не придется. На медведя ходят конно, с копьем да собаками. То же и для разбойников сгодится. С собаками и выслеживать сподручнее.
- Конечно, Шляпа может заявиться в разгар охоты, чтобы, как говорит пан Вилковский, нас по-одному-по-пять-по-десять, - Юхнович провел ребром ладони по горлу, имитируя действия разбойников, но, судя по интонации, шляхтич не очень верил в такой расклад, - Такой шанс есть. Но ведь все под Богом ходим, от каждой напасти не охранишься. Верный кобель взбесится от запаха течной суки и за руку цапнет. Или конюх отвлечется да подпругу не дотянет, да седло и поедет. Да хоть рулька не тем горлом пойдет и все. Чтобы от всего предостеречься, нужно дома запереться и носу наружу не казать. Да и тогда пожар случиться может. Что в нашей воле, то мы сделаем. Укромные места разведаем, чтобы вблизи охотничьего лагеря схорониться было негде. Так Шляпе нужно будет издалека идти. Если от гродненской пущи, то это верст двадцать до самого Гродно. И еще восемь десятков до Беловежи. Разбойники либо придут когда вся охота уже закончится. Либо они копья поднять не смогут от усталости. Да дозоры расставим. Они об отряде предупредят, сигнал подадут, если совсем худо станет.
Якуб пожал плечами и замолчал, посчитав описание исчерпывающим, но не удержался да задал вопрос, который никак не давал ему покоя:
- А почему пан Вилковский так уверен, что Шляпа будет именно в Беловеже и как раз тогда, когда мы туда пойдем?
|
|
— По вдохновению, капитан, по вдохновению. У меня знаете ли, творческая работа. В одном случае и правда за рапиру схвачусь, в другом ограничусь тем, что позову собеседника выпить. В данном случае, я бы предпочёл вино.
Почти игриво пропел Элиас. Перевести беседу в шутку это всегда лучший способ разрядить обстановку. Власть — штука коварная, следует до последнего избегать явного её проявления, необходимости собеседнику выбрать, послать охотника в сучью манду со всеми его полномочиями (что вынудит отреагировать вполне однозначно) или полностью и во всем уступить, растоптав свою гордость. Всегда лучше намекнуть, что выбор не требуется сделать незамедлительно, что ты готов пощадить гордость оппонента, но уж если он обострит ситуацию — неизбежны будут последствия. И тот факт что последствия эти зависят от "вдохновения" сам по себе намекал, что речь идёт не о твёрдых, в правовом духе, мерах. Признаться, граф был рад, что Кромвель пошёл на попятный и мысль не пришлось развивать.
Рассказ капитана не был лишён интереса и представлял собой как бы нумерованный список из весьма содержательных важных позиций. 1. Десять лет назад появилась Тварь. Запросы о помощи либо не доходили, либо были проигнорированы Корпусом. 2. В городе уже был (есть?) охотник по имени Герман, где он не вполне ясно, но вероятно если он жив, его обнаружит в убежище Элен. 3. За одной тварью пришли остальные. 4. Тварь заманили на площадь (не иначе сотней невинных дев), причём вероятно она как-то влияет на разум — и это вам не вой вервольфа. Отряду определённо стоит поработать над психологической устойчивостью. 5. За неудачу ответственен Герман. Ошибка или охотник уже давно не тот, за кого себя выдаёт? 6. Под контролем центральный и купеческий квартал. В их пределах комендантский час.
Удивительно, но всё даже не так уж и плохо! Теперь осталось только... Сформулировать запрос. Но сначала намажем мёдом почву, до тех пор отведавшую, пусть и в легкой форме, плеть.
— Вы прошли через Ад, капитан, сохранили рассудок и верность долгу. Это заслуживает уважения. Настало время и мне поделиться с Вами информацией. Прежде всего нас семеро. Не просто охотники — Корпус отправил сюда лучших из лучших.
Маленькая ложь. Но боевой дух здесь явно упал ниже критической отметки. Пусть лучше капитан передаст своим людям, что их прибыла защищать элита корпуса — и совсем ни к чему ему знать, что эта элита обмочила штаны в первом же бою.
— Ещё трое наших товарищей отправились в местное Убежище. Мы планируем разместиться там. Вы сказали про необоснованность нашей самоуверенности, и Вы, черт возьми, правы — в данный момент у нас катастрофически не хватает информации. Мы не знаем плана этого города, не представляем, где нам достать необходимое снаряжение или где с наибольшей вероятностью обнаружить Тварь. Мы не знаем жив ли упомянутый Вами Герман, и если жив, где мы можем его найти. Вы правы, капитан, у нас маловато оснований для самоуверенности — и только Вы можете это исправить. Каждая мелкая деталь, каждая крупица информации, вроде сведений о том, что насколько вам известно три года назад на такой-то улице мутанты-черепахи (да, есть и такие) напали на сиротский приют, поможет тому, чтобы квартал за кварталом мы вернули порядок в Гримфолд.
|
- Тут где-то должен быть резервный генератор, если вам вдруг нужно электричество. - указал Рауш, не думаю, впрочем, что собеседник его об этом не знает. Да и к чему электричество в такой час? Он дождался, когда солдат покинет комнату и закроет за собой дверь, а Узкий сядет назад на свое кресло. Прокашлялся и заговорил:
- Ах да, почему я вас собственно искал, господин капитан. Во-первых, чтобы поздравить с назначением на должность. Что-то не представилась возможность сделать это раньше, однако вот, поздравляю вас сейчас и желаю вам на новой стезе всяческих успехов. - барон произнес это с ободряющей улыбкой, хотя на самом деле он сам мог только посочувствовать человеку, в обязанности которого теперь входили каждодневные визиты к Маслову. Впрочем, ему показалось, что Узкий назначению доволен, даже горд им, если судить по той интонации, с которой он произносил фамилии членов правительства.
- А во-вторых, - продолжил Рауш, - я искал вас, чтобы просить о помощи в одном вопросе... бюрократического характера. - он сделал паузу и взглянул на собеседника, - Видите ли, в связи с одним делом, касающимся штаба вооруженных сил, у меня возникла необходимость посетить наш правительственный архив. Более того, она скорее всего скоро возникнет снова. А на оформление пропусков туда каждый раз уходит отвратительно много времени. Я подумал, что перед тем, как бросаться в бой с канцелярщиной самому, стоит заглянуть к вам. Возможно, вы можете мне выписать многоразовый пропуск или уж просто приказать охране меня пропускать? Если, конечно, это не затруднительно.
Пожалуй, Рауш не сказал ничего лишнего. Возможно, Узкий мог заподозрить что-то, если бы был посвящен в план Чайковского. Однако вероятность такого была ничтожно мала. Узкий, в конце концов, еще три дня назад был в подчинение Чаплина и был частью его "золотопогонной" фронды, а значит доверять ему знание о приказе, если таковой существовал, было бы несусветной глупостью. А значит в самом крайнем случае, рассудил Рауш, Узкий просто откажет ему сейчас, но ничего дурного о его просьбе не подумает. Он ведь теперь лучше любого должен был понимать, какая махина бюрократии свила свое гнездо в здание присутственных мест и каких трудов иногда стоило прорваться мимо ее неусыпных клерков-стражей, которые с таким удивительным презрением относились ко всему военному.
Константин только понадеялся, что не слишком задел Узкого своей ремаркой о погонах. Интересно, с чего вдруг в нем пробудилось такое чинопочитание? Текущая ситуация, как казалось Раушу, не слишком располагает к беспокойству за карьеру. Если война окончится победой Белой армии, то каждому без исключения ее офицеру обеспечена самая блистательная карьера в возрожденной России. Если же нет... Лучше об этом, пожалуй, не думать.
-
Константин Александрович действительно умеет думать и прогнозировать последствия. Не так часто встретишь лейб-гвардейца с такими качествами, тем более - кавалериста, которым "цук" в традициях Славной Школы заменяет добрую половину мозга!
|
|
|
- За Гродно! - поддержал тост Юхнович, - за великого князя!
Фруктовое бренди обожгло горло, и Якуб прикрыл глаза, смахивая веком мокроту с глаз. Тряхнув головой, шляхтич опустился на лавку и с удовольствием закусил, слушая речи благородных панов. На замечание маршалека о лихих людях Юхнович только широко улыбнулся:
- Стало быть, дело в шляпе! Я вот как думаю. Собачьи бои дело доброе, веселое. Коли вы их затеете, то мы с братом обязательно впишемся. Но веселье весельем, а долг долгом. Не дело это, когда браконьеры тура бьют в нарушение княжьего запрета. Про бобров я уже и молчу. А разбойников еще сыскать надо. Лесов вокруг Гродно хватает. На юг Беловежа, на север Гродненская пуща. Шляпа не дурак. Знает, что разбойника, как волка, ноги кормят. То тут нападет, то там. На одном место подолгу не сидит. И, как волки, лихие люди нападают на тех, кого смогут одолеть. Лезть на вооруженный отряд всей кодлой нужен хороший повод. Так что Шляпа, может, не станет искать встречи с охотой.
Юхнович задумчиво потер щеку, после чего подался вперед, как будто рассказывал какой-то секрет.
- А может и захочет. Если у него и правда сотня бородачей. Я разное слышал, конечно, но вряд ли разбойников больше сотни будет. Большой отряд слишком заметный, слишком много требует еды да питья. Да и чувствует он свою силу. Шляпа, то есть. Знает, что нет на него и лесовичков евойных управы без княжеской руки. Про выборы он скоро услышит, если еще не услышал. Поймет, что свободные деньки заканчиваются и нужно в бабье лето погулять так, чтобы жирка на всю долгую зиму хватило.
Якуб замолчал, смотря то на Константы, то на Болеслава. Взгляд конюшенного сделался острый, внимательный, даже улыбка дурацкая сошла с губ. Юхнович знал, о чем говорит. Успел повидать таких Шляп на своем веку и понимал, что разбойник, одуревший от безнаказанности, наделает глупостей и, конечно, попадется на этом, но в спешке за наживой успеет пожечь и пограбить всласть.
- Пан Боровец может сказать, что его дело порядок в городе. А что за городом, то дело князя. И будет прав, конечно. Но не сегодня, так завтра разбойники Шляпы тут объявятся. Если еще не объявились. Решат, что гродненские паны только глотку драть горазды, раз сидят по хатам и носа за стены не суют. И можно их пощипать напоследок. По мне, так это оскорбление, - шляхтич пожал плечами, - Можбыть я и полупан, но та половинка что есть, чести своей в обиду не даст. И честным панам пристало бегать не от разбойников, а на ними!
С последними словами Юхнович подцепил с тарелки жаренную помидорку, с лопнувшей кожицей, под которой виднелась сочная мякоть, и отправил в рот.
- Паны знают, что у нас с братом верных людей хватает. И мы готовы отправить их на охоту, - Якуб подмигнул, намекая на двойное значение слова в текущем разговоре, - Но без пана Боровеца никак. Ведь только пан маршалек имеет законное право пресекать преступления. Если мы одни пойдем, то будем не лучше тех разбойников и потом перед князем нести ответ. И люди пана Вилковского будут очень кстати. Наши люди, да солдаты пана Боровеца, не занятые стражей, а с ними рыцари пана Вилковского. Если три дома сложатся, - шляхтич резким движением накрыл столешницу ладонью и будто стер с нее что-то раздавленное, - Вот что с разбойниками будет. Если, конечно, пан Вилковский не будет слишком занят собачьими боями. Тогда придется своими силами.
Шляхтич снова поглядел на собеседников, ожидая реакции на своей предложение.
- Вот так я думаю. Отправимся на охоту большим отрядом. Встретим разбойников - там им конец и положим. Если не встретим, то найдем клушовников. А не найдем ни тех, ни этих, так поохотимся всласть! И напомним всем лихим людям о гродненской силе, чтобы лишнего не думали. Так получится долг с весельем рука об руку. Не одни только забавы.
-
Я вот серьёзно думаю, что у нас в этой сцене идеи прямо вот вообще крутые.
-
Очень тонко действует и умеет подобрать нужные слова.
|
|
- ...их едят - они пищят, - машинально закончил присказку Степан. Ситуация и правда выходила со всех сторон неприглядная, - А сам Чаплин что? Как командующий, он должен что-то предпринимать. Или оставил все на откуп отделу, а сам руководит штабом?
В свете всего вышесказанного приглашение Маслова становилось логичным, но перспективы его принятия ничуть не радужнее. Миллер напомнил себе о изначальной цели визита к Сергею Семеновичу и постарался задать интересующие его вопросы как можно непринужденнее, чтобы они не звучали как вызнавание информации. Разведчик из эсера, конечно, был никудышный - слишком охотно он готов был погрузиться в проблемы тех, с кем общался.
- Признаюсь, мне не понятно что именно Георгий Ермолаевич делает сейчас, если не формирует свои армии. Может, его приставить к делу? Думаю, флотским это тоже пошло бы на пользу - как минимум, матросы бы не стали дуреть от скуки, если были бы заняты чем-то.
До этого разговора Степан совершенно не обращал внимания на возможность красной агитации или даже выступления в Архангельске. Эсер пребывал в уверенности, что хотя между сошедшимися в области силы и есть политические разногласия, все они согласны в одном - противостоянии большевикам. Это был тот базис, вокруг которого объединились казавшиеся невозможными в союзе силы, и, видимо, поэтому считал этот базис нерушимым. Однако в военном отделе, похоже, были иного мнения, подозревая возможную угрозу внутреннего врага. Тем удивительнее было то, с какой беспечностью Маслов относился к Чаплину и угрозе его выступления. Интонации, с которыми он говорил про гораздых только орать чаплинцев или их тонкой кишке, указывали не на взвешенное и продуманное понимание обреченности переворота, а на пренебрежение к способностям командующего северной армией сделать хоть что-то. Но в этом ли отношении, в этом надменном "офицерье" крылась основная причина разлада между министром и командующими - назвать их "генералами" язык как-то не поворачивался.
- Флот, конечно, нужно сохранить, - кивнул Миллер, не произнеся вслух из без того очевидную мысль - если война пойдет худо, именно флот будет последней нитью жизни, за которую предстоит ухватиться области при отступлении, - Поэтому, позволю себе вопрос, почему я, почему не Филоненко? У него и опыта больше, да и формально он входит Целедфлот, не чужой человек будет.
Вопрос, конечно, был провокационный, Степан и сам мог предположить пару вариантов, почему не Максимилиан Максимилианович, но эсер хотел услышать ответ от Маслова. Как минимум, это будет самый надежный индикатор отношения к нему и, по подобию, ко всей затее Филоненко. Эсер практически не сомневался, что Сергей Семенович не был одним посвященным в план Филоненко, но мог ли таким быть Федоров? В любом случае, последние вопросы могли вывести Миллера и на разговор о злосчастном приказе, и на общую ситуацию в партии.
Мыслями Степан то и дело уносился к предложенной должности, оценивая что можно предложить морякам, как наладить с ними контакт и попытаться использовать влияние анархистов на пользу общему делу. В конце концов, большевики были не менее "слишком правыми" для них, нежели эсеры, и, как и в случае с левым крылом партии, был лишь вопрос времени прежде чем первое очарование анархистов пройдет и они увидят оскал красной диктатуры. Но эти размышления могли подождать. Прежде всего, подождать взвешенного решения о том, стоит ли влезать в варящуюся кашу, особенно сейчас, за пару дней до переворота Чаплина.
С одной стороны, это могло дать Миллеру необходимую военную силу для влияния на ситуацию. За несколько дней, естественно, не наладить нужных связей с офицерами, не провести должной агитации, но авторитет должности и срочной ситуации могла оказаться достаточной, чтобы поднять моряков на действие. В конце концов, флот действительно был ключом к военным действиям - к снабжению, поддержке и отступлению, в случае чего. И через эту роль мог, в определенной мере, диктовать свои условия.
С другой стороны, риск такого назначения был огромный. К тому же, при всей взрывоопасности ситуации, сам Маслов признавал - проблемы начнутся зимой. Сейчас были проблемы поважнее. Например, примирение с Мурманском или наступление на Шенкурск. Без решения насущных задач никакого зимнего кризиса могло просто не случиться, и именно на этом стоило сконцентрировать усилия сейчас.
-
А Миллер хорош в политиканстве.
-
Степан Яковлевич умеет мыслить глубоко и глобально, не только сиюминутными ситуациями.
|
|
|
|
В ответ на колкость я лишь пожимаю плечами. Много лет назад некоторые из означенных "молодых леди" носили не кожу, а платья, с них взятки гладки. Охотники в чём-то такие же заложники воли Корпуса, как и гвардия - градоначальника. Куда послали, туда и спешим. Не наша вина, что письмо из бедствующего Гримфолда высокое начальство удостоило вниманием только недавно. Но и Кромвеля можно понять, поэтому обидная реплика не вызывает во мне ничего кроме сочувствия. Ужасно жить в умирающем городе, с каждым днём всё глубже увязая в болоте отчаяния. От хриплого голоса по спине продирает ознобом. Из благополучной столицы крайне тяжело представить, что переживают эти люди каждый день, каково это - просыпаться, когда очередной восход солнца приносит не радость от начала нового дня, а перспективу тянуть лямку до вечера в надежде, что хотя бы сегодня ничего плохого не случится. Лучше не станет. Помощь не придёт. Либо придёт слишком поздно. И когда наконец на зов откликаются, первой реакцией предсказуемо становится ожесточение. Слова здесь бесполезны. Мы должны доказать делом, что даже несколько леди в коже способны на то, чего не добьётся армия. Поголовье вервольфов в окрестностях уже уменьшилось, дальше - больше.
Вслед за капитаном и гвардейцами идём к ратуше под неусыпным наблюдением мушкетов. Взмах руки Кромвеля ("эти со мной!") даёт чужакам право войти в сердце города, однако всё равно ощущаю себя неуютно. Нам здесь откровенно не рады, вопреки тому, что сами же и позвали. Несмотря на холодный приём, я по-прежнему готова отдать кровь ради этих людей, так долго живших в цепких когтях отчаяния. Ни они, ни мы не виноваты в том, что всё так печально сложилось.
А сердце города выглядит непрезентабельно, вполне под стать окружающему. Кажется, здесь уже махнули рукой на всё, не касающееся непосредственно поддержания обороны, да и оно - вопрос времени. Былое величие сменилось разрухой и одичанием, тотальным равнодушием к дальнейшей судьбе. Всё вместе производит до того гнетущее впечатление, что волей-неволей проникнешься скептическими настроениями капитана. Не проще ли вывезти из Гримфолда оставшихся гражданских и предать город огню, раз всё зашло настолько далеко?..
Однако наш долг на данный момент состоит в другом. Для начала стоит понять масштаб проблемы, а кто прояснит его лучше городского главы? Так что я ничуть не возражаю, когда пальцы графа касаются моего плеча, коротко киваю ему, показывая, что задачу поняла и с отведённой ролью согласна. Не принимая явного лидерства других, я тем не менее не имею ничего против разумного распределения задач в нашей разношёрстной компании. Сдаётся мне, отважный и порывистый лорд Норфолк скорее найдёт общий язык с прямолинейным капитаном Кромвелем, чем с впечатлительным "стариком".
Перед тем, как вступить в святая святых, поддаюсь секундному порыву как-то ободрить капитана. Поймав его взгляд, тихо сообщаю, вложив в обещание всю имеющуюся уверенность: - Мы сделаем всё, что в наших силах.
|
Мацал с ювелирной точностью всаживает одну стрелу в крышу колокольни, а вот со второй подождал и попал, когда засранец из церквушки наружу вылез и принялся убегать от Генриха. Правда, дезертиру (повторному) вроде пофиг совсем - как бежал, так и бежит от вас подальше, а вслед ему Хардкор орет что-то по-тевтонски. Два братца, Йонас и Иоганн, пыхтя, месят грязь, пытаясь добраться поскорее до улепетывающих дезертиров. Джованни все ругается и стреляет вражинам вслед. Попал-нет - хер поймешь. Но напугал уж точно! Никола в диком боевом азарте рвет тетиву - и четенько всаживает две смертоносные стрелы в брюхо замешкавшемуся говнюку с арбалетом. Тот роняет оружие, складывается пополам и оседает на землю. Вот теперь, блядь, "Ой!" Съел! Генрих сжимает моргенштерн в обеих руках в предвкушении кровавого убийства. Щит брошен где-то позади, за полуоткрытой дверью приближающийся топот шагов. Сейчас, сейчас... Выбегает наружу белобрысый дрыщ с арбалетом, мелькают расширившиеся от страха глаза. Со зловещим смехом вздымаешь оружие резко... И шипастый шар слетает с рукояти, улетает куда-то за спину. Даешь ему по башке бесполезной палкой, в которую превратилось грозное оружие, звенит шапель. Пока до тебя доходит, что произошло, эта глиста пригибается, проскальзывает мимо и принимается улепетывать через заборы и кусты. В жутком гневе отвешиваешь вслед пендаль (попал, но только ускорил бегство), швыряешь палку и орешь могучие тевтонские ругательства. Сбежал! На этом бой завершается. Тихо сдриснул в ночь обделенный вниманием последний пикинер, исчез в кустах за околицей белобрысый глист-арбалетчик с колокольни. Стонут в грязи раненые и молчат убитые. Из-за туч выходит луна. ... Провозились до самого зябкого рассвета. Нашли в куче трупов и их частей Катаржину с парой болтов в груди - знойная баба, даже когда мертвая в грязи лежит; изрубленного на куски Рудольфа, перемешанного с собственным доспехом тяжелым вражьим фальшионом; истыканного стрелами старину Хайнца. Заворочался и сам встал странный парень Берндт Грюн - шмотье в хлам, в крови и грязище весь, разогнуться не может и кровью кашляет, но живой на удивление. Врагов в кучу стащили и поснимали все, что можно с трупов. Когда затих грохот боя, начали понемногу выползать кметы местные, перепуганные до усрачки. Да, говорят, пришли вот лихие люди, да сказали что это теперь ихняя деревня (называется место, кстати, Водичка, если вам интересно). Всех тут насильничали, мужиков смелых да старосту на площади развесили, ну и вообще как говно себя вели. Сборщика с Воржчека поймали по дороге сюда в засаду, охрану его перестреляли-разогнали, а самого долго пытали по всей деревне и веселились. Очень кметы вам благодарны за спасение и, конечно, Воржчеку (который городишко, а не Никола) готовы снова будут платить, как оклемаются. Брюхану через вас благодарность шлют за то, что вас прислал, спасители вы наши родненькие-хорошенькие. Сами бы рады вас отблагодарить, да нечем, все разграбили бандиты окаянные и пережить бы зиму теперь, уж не обессудьте. А так, вообще, спасибо и доброго вам обратного пути.
-
Это было эпичное сражение в Водичках! круче, чем у Жопок, однозначно
-
Победоносная война прям.
-
Горькая победа
-
Это был шикарный бой, очень динамичный и непредсказуемый!
|
Шумное приветствие народа поначалу ошеломило Яцека: он, конечно, знал, что простой гродненский люд к нему хорошо относится, но такой встречи не ожидал. Кажется, многим из низов пришлось по душе, что Юхновича выбрали одним из претендентов на княжеский пост, и, конечно, просто так этот момент народной любви упускать было нельзя.
— Держи, держи, Казик! — не терпя возражений сунул он гончару серебряную монету, а кувшин передал одному из парней Збышека, шедших следом. — О, тётка Февронья, ну уж мимо твоих кнедликов я не проеду, — и, взяв один, с набитым ртом комично замахал на разносчицу, — всё, всё, прячь корзину скорее, пока Збышек с парнями тебя не объели!
От приглашения выпить Яцек, однако, отказался: походя цокая по грязной улице на своём вороном жеребце, Юхнович крикнул рассевшимся у корчмы подмастерьям, что занят, — по делам, дескать, еду. Пускай Юхновичи и были людьми из народа, но бражничать по первому приглашению каких-то подмастерьев тоже не годилось — такого человека, который готов заставить своё дело ждать, лишь бы поскорей усы в пиве смочить, никто бы не рассматривал всерьёз, а в первую очередь и сами бражники. Нет, нет, пускай видят, что Яцек человек хоть и свойский, а всё-таки занятой: не просто так на коне по улицам разъезжает, а, значит, дела имеет.
— Ну ты даёшь, Богуся! — искренне удивлённо воскликнул Яцек, оторвавшись от пухлых, влажных губ цветочницы, косо свесившись с седла. Яцек-то думал, что она ему цветочек из корзинки хочет под отворот чёрно-алой клювастой шляпы, что ли, приставить, вот и склонился к ней, а она вместо этого закинула ему руки за шею, прижалась губами, высоко запрокинув лицо. — Какая ты стала бойкая, однако! Давно ли в куклы играла, а сейчас гляди-ка! Смотри, девка, увезу, погублю! — шутливо-угрожающим громким шёпотом закончил он и сделал такое движение, будто хочет подхватить сейчас цветочницу под мышки, перевалить через седло да надать пятками в бока коню. Богуся взвизгнула, отпрянула, Яцек строго погрозил ей пальцем.
Выпрямившись в седле, Яцек уже хотел было двинуться дальше, но оглянулся по сторонам — выходка Богуси собрала зрителей, да и вообще место было бойкое, торговое — разносчицы кнедликов и цветов ходят, и корчма с пивом рядом, и лавки ремесленников недалеко… Яцек очень отчётливо понял, что сейчас должен что-то сказать — именно теперь от него ждали каких-то слов: весть о выборе претендентов на княжеский титул уже разлетелась по городу, но никто из жителей ещё толком не успел толком осмыслить, что значат для него лично фигуры каждого из кандидатов, чего ждать от каждого. Нет, нет, нужно было что-то сказать — понимал Яцек, оглядываясь на Богусю, на подмастерий за почерневшим от времени деревянным столом под тканым навесом у шинка, на вышедших из дверей лавок ремесленников, на тётушку Февронью с кнедликами…
— Добрый народ! — зычно крикнул Яцек, заставив Грачика настороженно прижать уши, нервно переступить копытами по грязи перекрёстка. — Добрый народ! — повторил он ещё раз и продолжил, лишь когда увидел, что собрал на себя взгляды, привлёк внимание. — Вы все слышали волю нашего великого князя, все знаете, что через пять седмиц у нашего города будет новый князь! Пять имён назвал великий князь, из них одно моё! Ничего не хочу дурного про других панов сказать — все благородные, родовитые, не то что я! Многие и скажут, мол, Юхновичи паны без году неделя — и правда это! Могут мне припомнить, как я тут ещё зим десять тому как голодный во рванье вот по этой улице ходил — правда, ходил, и есть здесь, кто подтвердить это может. Вон хоть тётку Февронью взять, — Яцек широко простёр руку, обращаясь к разносчице, — помнишь, тётка, как пирожками меня подкармливала? А, помнишь, да? Всегда самые подгорелые совала, а и те мне манной небесной казались! Ну так вот: всё это так, много что про меня можно сказать — и что навоз за лошадьми убирал, и что в хлеву зимой спал, — всякое бывало! Но вот чего про меня никто, не покривив душой, сказать не сможет, — Яцек понизил голос, сменил прежний задорный, шутливый тон на серьёзный, проникновенный, — так это что я хозяин плохой. Что ленивый, что злой, что неблагодарный — уж такое про меня говорить несправедливо, это напраслина будет, и каждый, кто на меня работал, такое скажет. Так ведь, Збышек? (Збышек кивнул) То-то же. А что такое наш славный город, как не общий дом наш? Разве ему справный хозяин не потребен? Вот и думайте, гродненцы, кто вам ближе — Волкович, от которого кожевенники сбежали, магнат Вилковский, который со своих земель кормится и которому до вас дела нет, судья, который… а, да не мне вам объяснять, как в суде к простому человеку относятся! — Яцек горько махнул рукой. — Или вообще немец Корф, который нас тут всех рыцарям сдаст? Вот думайте, гродненцы, думайте, кто вам ближе!
Яцек выдержал паузу, кругом оборачиваясь на коне, потом продолжил:
— А пока вот чего хочу вам всем сказать: с завтрашнего дня, с самого утра, ежели у вас какой-то вопрос или беда какая — приходите ко мне в поместье. Что помогу — пока обещать не буду: не князь же я покудова, чтобы такое обещать! Но что могу — сделаю, а что не смогу — запишу, запомню. А и вы так же — обвёл он взглядом лица прохожих кругом, — если мне чем-то можете помочь, заходите! Раз уж я за вас, так и вы за меня теперь будьте, а уж вместе нас ни одна сила, кроме Божьего соизволения, не остановит! Так что заходите, заходите все, двери открыты! Только, — с прежним шутливым тоном Яцек предостерегающе вскинул палец, — водку с брагой не несите, а то хорош я буду князь, если вместо того, чтобы дела делать, мы перепьёмся все! И ты, Янек, — обратился он к цветочнику, наблюдающему за речью из двери лавки, — за Богуськой-то своей следи! Огонь девка: прибежит первая, а тут уж я и не знаю, как удержусь! — Яцек с комичной виноватостью развёл руками.
—
Оставив десяток бойцов у входа рядом с Тушей, Яцек прошёл в светлицу, поклонился ростовщику в ответ, обменялся приветствиями, дождавшись приглашения, уселся. Он не собирался принимать по-еврейски хитрый тон старого Моше — в исполнении нееврея он звучал бы оскорбительно, — не собирался и рассыпаться любезностями, уверениями в нежных чувствах к еврейскому народу: Моше был ростовщик, а значит, наверняка не дурак, чтобы покупаться на такое. Особой любви к евреям Яцек и правда не испытывал, даже, скорее, испытывал недоумённую неприязнь к жидовскому стремлению жить наособицу, отвергая Христа, — ну неужели сложно, как все, принять истинную веру, разве обязательно упорствовать в заблуждениях? Но вообще говоря, это было не его дело: хотят попасть после смерти в ад, пускай идут, — в конце концов, мало ли христиан по своей воле занимались вещами куда страшней ростовщичества? Да и вообще, что плохого в ростовщичестве? Неприятное, но полезное занятие. И всё же — неприятное: вообще всегда неприятно у кого-то что-то просить.
— Конечно, я за злотыми, — прямо ответил Яцек. —Вы не дурак и, конечно, понимаете, в связи с чем мне потребовались деньги. Впереди меня ждут затратные пять седмиц.
|
|
|
|
-
Ничего личного. Ей претило высокомерие просящих о помощи.Сильно. И очень хорошо обрисовывает персонажа.
-
- Такая армия, как Ваша, капитан Кромвель? - не удержалась Эмберли, не сумев стерпеть "молодых леди в коже". Ничего личного. Ей претило высокомерие просящих о помощи.Эмберли классная
-
Запрос из Гримфолда действительно был отправлен несколько лет назад? Это что, столько шло письмо мэра?! Почта Объединенного Королевства порой преподносила сюрпризы, но чтобы послание, адресованное Корпусу, посмело задержаться в пути?..Почта России определённо и сюда проникла
|
Вышедший от Мишле Уиллем ещё какое-то время пребывал в прострации, отчасти усилившейся после того, как простоявший весь разговор истуканом Грегори безразлично подтвердил, что имени капитана не запомнил и он. Да и не в этом было дело. Просто они опоздали, прибыли на уже занятую станцию, в гости, а не на свой рабочий участок.
Всё вокруг казалось каким-то предрешённым, уже свершившимся, хотя на первый взгляд и выглядело по-старому. Ну в самом деле, разве Уиллем этих деревень русских не насмотрелся? Французы ему что ли в диковинку?
И всё же таинственными знаками проявлялись тревожные изменения в обычно мирном пейзаже. Завистливые и неприязненные взгляды союзников, их потрёпанный, без малейшего лоска, вид. Их хитро балансирующий на грани заискивания и манипуляции капитан. Более жестокое и суровое отношение местных к пленным большевикам, густая атмосфера обозления.
Как-то так наверное и выглядит фронт, даже если вместо линии окопов до горизонта ー бесконечные лесные массивы, а вместо не смолкающей канонады ー напрасное ожидание паровозного гудка и стука колёс поезда. Место, где всё предрешено. Место, где сдавшиеся враги не перестают быть врагами потому что врагами названы. Место, где люди чувствуют концентрацию непонятной, но страшной военной силы, на фоне которой индивид ー песчинка, и не важно, поставят ли командиры пулемёт в часовне или в каком-нибудь окраинном доме, умереть всё равно может каждый, просто потому что если враг придёт, то не один, и выстрелов будет много, а до госпиталя далеко.
Что и говорить, Уиллему на Oboserska не нравилось.
Более-менее обустроившись, он первым делом распорядился провести инвентаризацию припасов. То, что их они везли с собой на свой взвод, но зато чуть ли не на месяц, он помнил, но точность сейчас была важна как никогда ー по утру свежеиспечённый комендант собирался поделиться с союзниками хотя бы едой. Кажется, была ещё колючая проволока, которую тоже было бы неплохо куда-то пристроить.
ー Ах да, и накормите там пленных!
Обещал всё-таки. Да и с едой всё же пока порядок, а там ещё привезут. Только отчёт написать, доложиться, и наверняка привезут. Но этом потом, на свежую голову, всё равно скоро стемнеет.
"А ведь ещё надо поставить пулемёт в часовню, да? Или в тот крепкий окраинный дом с хорошими углами обзора?"
Уиллем вздохнул. Он уже прошёлся по своей вотчине, чтобы понять, что в случае нападения с этой стороны, шотландцы будут отрезаны от союзников ー под пулями от деревни до деревни не пробежишься. С другой стороны, им и не надо будет. Надо будет отстреливаться из домов в надежде на то, что хватит патронов, и что у нападающих не будет с собой пушек. Без артиллерии выковыривать пехоту из прочных домов с толстыми бревенчатыми стенами занятие неблагодарное. А артиллерии врага можно противопоставить лишь собственную.
А если её нет и если прекратить уже глупые мечтания, то что ещё можно сделать? И можно ли? Перекроешь ты колючкой железнодорожный мост, выделишь один пулемёт в резерв, подготовишь запасные позиции между домами на случай пожара или поджога, и что? Их тут рота да взвод, плюс местные жители, от которых ничего не утаишь. Наверняка не без красных симпатизёров, так что сведения у противника будут, а если так, то, решись он на атаку, приведёт не меньше батальона, чтобы напасть по возможности всюду разом. И что ты сделаешь против батальона?
"Что смогу", ー отстранённо подумал Уиллем и, отдав последние распоряжения по караульным, пошёл спать.
Один из пулемётов всё же поселился в часовне.
***
Она была безмолвна и приятно пахла щекотной смесью земли, травы и пота. Пахла как человек и хотела человеческого. Только не любви.
Уиллем приподнялся в постели, опершись на локоть, и замер. Вместо батальона злых германо-большевистских агентов-душегубов одна полуголая девица. Такая же страшная.
Не лицом, не телом ー самим страхом, той нуждой и безысходностью, что сгребают людей полками и дивизиями со всех краёв Европы, чтобы свести вместе и заставить убивать друг друга. В этом деле участь слабых ー поддерживать сильных, а Уиллем здесь и сейчас самый сильный. Настолько, что может убить или защитить всех жителей обеих деревушек.
Девушка хотела безопасности. Уиллем хотел свободы выбора.
ー Не твоя линия фронта. Нет необходимости. Иди. Всё будет в порядке.
Он медленно перевернулся лицом к стене и съёжился, подтянув локти к поджатым коленям. Ему вдруг невыносимо захотелось услышать такие же слова и в свой адрес. Он зажмурился и одёрнул себя, нечаянно чертыхнувшись вслух.
"Нет-нет, эта линия ー моя. Вот такая она, и другой не будет. Неопределённость, тревога, чужие ожидания. Такая линия, если хочешь ー черта. Её нельзя переходить, нужно стоять за ней и стоять крепко, до приказа. Будет приказ наступать ー сдвинется и линия фронта, и черта, так и будет двигаться до самых высоких кабинетов, до бумаг с подписями и печатями, а ты иди следом и стой рядом, со штыком, с пулемётом в часовне, со спокойным сном, своим и мирных жителей за спиной. Домой теперь или после конца войны, или с позором, или как-то иначе, дьяволу одному известно, как именно! Но не так, только не так. Я не уйду, не брошу."
ー Подожди!
Уиллем резко обернулся и соскочил с кровати. Какой уж тут спокойный сон! Напугал только её, бормотанием своим чужестранным напугал, отказом, сдавленной руганью. Не хочешь множить неопределённость и потакать нарождающемуся фатализму ー не множь и не потакай. Успокой, как сможешь. Как против батальона.
ー Вот, возьми. Подарок. Всё будет в порядке.
Он наконец нашарил искомое в своей командирской сумке. Набор цветных карандашей производства Faber-Castell, купленный Уиллему родителями ещё до войны в лондонском филиале этой германской компании. Увы, талант к рисованию в парне так и не раскрылся и, хоть упрямец и взял карандаши с собой в армию, а потом и в Россию, но для зарисовок войскового быта и местных красот никак не наступало ни подходящее время, ни настроение.
Уиллем не жалел. Просто не его это. А так ー и комендант не минотавр, и девушка ему не жертва. И чуть меньше страха, тревоги и неопределённости.
|
Раушу доводилось когда-то в детстве бывать в домах министров, графа Ламсдорфа, ведавшего иностранными делами, и Дмитрия Николаевича Набокова, бывшего генерал-прокурора и министра юстиции. Он понимал прекрасно, что ждать здесь и сейчас чего-то подобного тем старым министерским гнездам не стоит, но все же был слегка удивлен тем, что правительственное общежитие окажется действительно всего лишь общежитием, пусть и достаточно хорошо обустроенным. Можно было сказать, что члены ВУСО обитали здесь в неком подобие коммуны из числа тех, что господин Чайковский строил когда-то в Америке.
Особенно Рауша позабавили маленькие объявления на стене. Удивительная, действительно, мелочность, которую никак не ждешь от господ министров, но вместе с тем и весьма занимательное чтиво. Уже здесь проглядывался существующий в ВУСО политический спектр: от "товарищей" Лихача, призывавшего вернуть ему книгу, до "коллег" Чайковского, которые так нечистоплотно пользовались ванной. К "товарищам" взывали стало быть левые, а к "коллегам" те, кто здесь проходил за правых. Возможно, где-то еще затесался один барин, если не по политическим воззрениям, то хотя бы по бытовым привычкам... Презабавно это было: послание Чайковского служило, конечно, цели самой тривиальной, но вот выбор слов, а именно то, что он укорял своих коллег-министров в барстве и привычке к слугам так и сквозило каким-то удивительным мещанством, совершенно неуместным для людей их положения. Отсутствие слуг у министра есть очевидный признак бедственности положения его правительства, с которым можно мириться в тяжелые времена, но которым гордиться, кажется, решительно невозможно. Удивительно, но Николай Васильевич Чайковский преподносил эту свою нищету как явление совершенно нормальное.
Отвлек Рауша от изучения деталей министерской жизни вошедший в комнату капитан Узкий. Константин улыбнулся и отдал честь, но сам с неудовольствием отметил отсутствие у Узкого погон на плечах. Что заставило их исчезнуть? Это Маслов надавил на капитана и заставил его от них избавиться? Возможно. Константин сам к подобному относился весьма серьезно (кто-то назвал бы это юношеским романтизмом), однако понимал, что некоторые придают куда меньшее значение внешним атрибутам своих убеждения - Узкий мог просто избавиться от погон, чтобы не тратить время на препирательства с новым начальством. А мог капитан Узкий и в чем-то изменить убеждения собственные, поддаться на риторику сладкоголосого Чайковского о новых порядках, например. Это тоже было вполне возможно. А значит Рауш, который пришел сюда рассчитывая на помощь Узкого, уже не был уверен, что может ему доверять.
Это было ужасно. Рауш мог без всякого труда выдавать себя за другого и клясться в верности РСДРП с маленькой "б" перед чекистом, которому в следующий же миг был готов всадить нож в горло. Мог говорить полуправды эсеру-телеграфисту, на столе которого стояла рамочка с красной тряпицей. Но не мог, никак не мог врать старшему офицеру и георгиевскому кавалеру. Это было совершенно немыслимо, противно всему естеству Рауша фон Траубенберга. Все еще можно было отступить, обратиться к Узкому по какой-то мелочной проблеме сейчас, оставить его и искать другой путь к приказу Чайковского. Но сначала надо было понять, что изменилось в капитане и изменилось ли. Даже если получится достать приказ, информация о лояльности Узкого будет весьма и весьма важна. А потому Рауш закинул удочку:
- Прямо вот часового отвлек? - с улыбкой приподнял брови Рауш - Настоящий летучий отряд у них, методы БО и все такое. Или БО было только у эсеров? Не суть, давайте только надеяться, что наши террористы и в будущем ограничатся лишь изобразительным искусством. В благодарность хотя бы за гуманное к ним отношение. Вы же гуманно с пленными воинами кисти и краски обращаетесь? - Рауш тут взглянул туда, где у Узкого должны были быть погоны ,и поднес руку к погонам собственным, указывая на них, и словно в шутку спросил: - А вы, я погляжу, тоже стали жертвой революционного террора, да?
-
Рауш, как обычно, держит марку! Ну и на отсутствие погон у Узкого отличная реакция: ожидаемая и отличная.
Дом Дмитрия Николаевича Набокова, кстати, — это усадьба Батово на Луге. Предполагаю, что там-то (а также в соседнем Рожествено) Рауш в юные годы с Вовой Набоковым и тусил.
-
Как же мне нравится эта смесь горячности и мудрости!
|
Ночные кошмары, перерастающие в дневную паранойю, беспокойство обученной в Корпусе лошади, и все, что успел увидеть за проведённые в Гримфолде часы Гюстав говорило о том, что спешка, которую требовало от него письмо, имела под собой весьма существенные основания. Лабиринты мрачных улочек, будто бы менявшихся и переплетавшихся за спиной охотника, играли с ним в какую-то игру, и чем дальше, тем больше Волкер подозревал, что если он не сможет вырваться из них, ценой проигрыша станет его жизнь или рассудок. Отсутствие людей в городе, который, даже в текущем состоянии, должен был служить прибежищем тысячам, лишь укрепляло его в этом мнении.
Разумеется, просто так он сдаваться не собирался, и что бы это проклятое, без иносказаний, метафор и эмоций проклятое место ни обрушило на него, заплатить за голову королевского охотника Гримфолду пришлось бы немало. Точнее, тому, что превращало город в том, чем он являлся сейчас. Когда мысли Волкера приняли совсем уж мрачный оборот, он напомнил себе, ради чего он тут, и ради кого он тут. Если письмо не прибыло слишком поздно, если время поездки не сыграло с ним злую шутку, позволив прибыть лишь к развязке трагедии, то в городе были живые люди. Напуганные, ударившиеся в предрассудки, больные и голодные... но подданные Короны, сражение за которых и было долгом охотника.
И поэтому людей, более того, собратьев по охоте Гюстав встретил с радостью.
- Спокойно, Леви, спокойно...
Волкер легонько потрепал лошадь по шее. Закинув топор, который не покидал его руки последнюю пару часов, за спину, он приблизился к склонившимся над телом коллегам. Не доходя нескольких шагов, вежливо поклонился.
- Миледи, милорд. Гюстав Эрих Волкер, к вашим услугам. Прибыл для усиления отряда...
Бросив взгляд на изломанное тело, он добавил:
- ...частью которого, я надеюсь, вы являетесь.
Альтернативы были не самыми приятными, но трое лучше, чем один. И, если удача и вовсе улыбнулась, то его предположение будет ошибочным, и эти двое, подобно ему, прибыли в качестве усиления, а карета с инсигнией корпуса вскоре покажется на дороге...
-
С почином!
-
Напуганные, ударившиеся в предрассудки, больные и голодные... но подданные Короны, сражение за которых и было долгом охотника.Достойно.
-
Настолько же суров, насколько благороден.
|
Вырванные клювами падальщиков клочья плоти. Тёмно-синее кольцо гематомы вокруг сломанной шеи – будто следы верёвки на горле висельника. Точно такие же следы на оголённых предплечьях. Что-то схватило её, в этом не может быть ни малейших сомнений. И это что-то, скорее всего, ударило несчастную что есть сил о мостовую, ломая ногу в колене и досуха выпивая. Не самая приятная смерть. Бывают, впрочем, и хуже. Пока Эрнесто осматривает тело, Элен смотрит в другую сторону. Внимание девушки привлекает заунывный протяжный скрип, отличающийся от скрипа раскачивающихся на ветру вывесок заведений своей ритмичностью. Девушка смотрит на небольшой одноэтажный коттедж прямо напротив убежища, на противоположной стороне улицы. Маленький, аккуратный, чуть более чем полностью неуместный среди однотипных трущобных двухэтажных застроек. Входную дверь домика венчает декоративная небольшая веранда – на этой веранде, монотонно покачиваясь в классическом как само мироздание кресле-качалке, невозмутимо сидит и наблюдает за действиями охотников ветхая морщинистая старуха. Ещё не понимая, как можно было настолько долго не замечать присутствия живой горожанки, охотница обращает внимание на её в высшей мере странный наряд – изъеденная молью чёрное подвенечное платье, скрывающее лицо сетчатая фата, под которой горят лихорадочным огнём огромные глаза на старческом желтоватом лице. Фантасмагоричный сюрреализм этой жутковатой картины внушает Элен смутное подозрение относительно материальности горожанки – не спеша окликать увлекшегося Эрнесто, девушка осматривает более внимательно дом. Нехорошие подозрения крепнут, начинают бежать мурашки по коже – из обоих фронтальных окон небольшого коттеджа на О’Ниал немо взирают две бледные как смерть идентичные темноволосые девочки в неуместно весёлых платьицах безмятежно бирюзового цвета. Вергара поднимает голову и видит застывшую напарницу. Проследив за направлением её взгляда, он не без изумления замечает каким-то образом упущенный прежде необычный коттедж, на веранде которого медленно покачивается в кресле-качалке исключительно жутковатого вида старуха в чёрной сетчатой фате и, подозрительно напоминающем подвенечное, траурном платье. Гюстав Эрих Волкер Этот город совершенно невыносим. Более паскудного места на земле охотник не встречал за долгие годы своей достаточно долгой карьеры. Место пропитанное безысходностью, смертью, окутанное странным неестественно непроглядным туманом. Сообщение из корпуса застигло Волкера в Сторхольме, крупном торговом городе в нескольких днях пути от Гримфолда. Он, успешно завершивший очередную охоту, собирался несколько дней отдохнуть и задумывался о возможности вернуться ненадолго в столицу, когда его перехватил посыльный с запечатанным печатью инсигнии чёрным конвертом. Содержание послания невозможно было трактовать хоть немного двояко – срочно, без отлагательств, несмотря на любые препятствия, чрезвычайная значимость, вопрос безопасности Объединённого Королевства. Письмо требовало, чтобы любой верный Корпусу охотник, к которому оно попадёт в руки, незамедлительно бросал все начатые дела и выдвигался в Гримфолд, для усиления отправленного туда из столицы отряда. И Волкер выдвинулся, проведя несколько дней пути в компании своей лошади – пути утомительного, но более чем привычного для всю жизнь скитающегося по королевству охотника. И поначалу всё шло не то, чтобы плохо – но чем ближе оказывался треклятый Гримфолд, тем хуже Гюстав спал по ночам. Его терзали вынуждающие просыпаться в холодном поту полузабытые кошмары из детства, бесформенные клыкастые тени, твари, крадущиеся во мраке к углям его затухающего костра. Лошадь, проверенный и надёжный напарник, с каждой милей всё сильнее начинала демонстрировать норов. Этим утром и вовсе неистовствовала во внезапно поднявшемся молочном тумане – безумствовала настолько, что Волкеру пришлось спешиться и вести упирающееся животное силой. И вот, наконец-то, сам город. Пустые ворота без охраны, мёртвые улицы, облепившее крыши упитанное наглое вороньё. Ни единой живой души, у которой можно было бы уточнить дорогу к убежищу. Старое убежища Корпуса было указано в письме точкой сбора, однако как найти его в треклятом городе-призраке Волкер не имел ни малейшего представления. Проплутав по лабиринту улочек несколько утомительно долгих, пресыщенных беспочвенной паранойей, часов, он уже подумывал двинуть в сторону центра, когда внезапно натолкнулся на живых людей после очередного не сулившего ничего хорошего поворота. Почти сразу становится очевидно, что на этот раз охотнику повезло – человеческое тело на земле, склонившийся около него загорелый мужчина, женщина в экипировке, которую Волкер способен мгновенно опознать в любом состоянии. Стальная инсигния на полуразвалившейся каменной стене старого форпоста, нелепого вида старуха в кресле-качалке. Группа, правда, представляет из себя зрелище не то чтобы впечатляющее – всего два охотника в сопровождении какого-то грязного пезанта с проплешинами. Неужели это и есть та мощь, которую Корпус готов выделить на это не терпящее отлагательств дело государственной важности? Бредущая рядом с Волкером лошадь презрительно фыркает и недовольно натягивает поводья, будто бы подтверждая мысли хозяина.
|
Наташа чуть слышно фыркнула пару раз, отмечая про себя особенно уж примечательные моменты в речи собеседника. Может быть Филоненко и не догадывался о том, что дает Ласточке нужную информацию, которая помогла ей окончательно определиться. После чего женщина ощутила, что разговор дошел до своего логического финала и больше она не узнает ничего интересного. Значит, осталось высказать свое решение и закончить с посещением этой замечательной кофейни. - Видите ли, Максимилиан Максимилианович ваши идеи и ваши «приближенные к правительству мы», - она сделала короткую паузы, - с моей стороны это видится как банальная грызня за власть, отчего мне делается печально, одиноко и холодно. Я понимаю, что эсеры, что мои товарищи по партии, обычные люди, со своими достоинствами и недостатками, а вовсе не святые подвижники. Но, честно говоря, мне просто бесконечно жаль, сколько сил и энергии тратиться на борьбу со своими, а не с большевиками. Конечно, все это под соусом «перемен к лучшему». Кто будет начальником отдела, а кто заместителем? Кто будет председателем правительства? Кто будет подписывать бумажки для союзников? Кто будет делить деньги? Вам самому на это не жаль тратить силы, товарищ Филоненко? Ласточка, перевела дух. - Хотя извините, я вас забросала такой кучей вопросов. Скажу лучше про себя. Мне для счастья вполне достаточно мотора впереди и крыльев за спиной. Я с царизмом боролась не из-за желания прославиться или получить хоть что-то для себя. Просто совесть не позволила остаться в стороне. А сейчас моя совесть молчит. Не хочется ей свергать и менять. Может правительство Северной области работает не идеально, может некоторых товарищей действительно стоит заменить. Но не устраивая при этом заговоры и революции на ровном месте. Подумайте об этом. Максимилиан Максимилианович. Просто прошу, подумайте, туда ли вы идете. Я, даже, по женской глупости не совсем понимаю, зачем вы решили со мной поговорить об этом. В любом случае, я не собираюсь бороться с одними своими, против других своих. Можете считать меня наивной. Вы меня понимаете?
Наташа сделала небольшую паузу. - Можете не бояться, я не побегу вас закладывать Чайковскому или Лихачу. Но если вдруг увижу нечто, что коснется моей совести, то буду действовать сама. И, вполне возможно, что методами нашей, утонувшей в реке времени, БО. В смысле «нет человека, нет проблем от этого человека». Это не угроза и не предупреждение. Просто, вы же знаете, я не смогу стерпеть несправедливость или предательство. Симонова посмотрела прямо на Филоненко. - Большое спасибо, Максимилиан Максимилианович, что вы познакомили меня с такой замечательной кофейней. Правда, не ожидала, захотите еще попить кофе в моей компании, отказываться не буду. Играйте в свои игры во власть без вреда для партии и народа, и мы не станем врагами. Большое спасибо. За себя я заплачу сама. Ласточка достала кошелек, отчего ее собеседник мог «срисовать» кобуру с револьвером и крикнула официанта.
-
Знатная угроза. =)
-
Изящно и дипломатично отказать - это надо уметь!
-
За желание решить проблемы мирно!
-
Утонуть в реке времени, это здорово сказано.
|
|
Анджей обрадовался, когда удалось найти доброхотов на воинскую славную службу, а что не слишком обучены, так то поправимо, благо есть крепкие воины в отчем доме, да и сами можно взяться за муштру крепко. Дойдя до кабачка "У Марка", да дождавшись Хвата, с известиями, Анджей с начала призадумался, а после решил попытать счастья - опытные наемники не чета разной шушере, с ними дело может пойти лучше, вот только цену надо сбить, очень уж заломил их глава Ганзы. Ну ничего, то дело поправимое, к тому же, такая цена не слишком и смутила младшего Вилковского - наемники всегда вначале запрашивают больше, чтобы в итоге прийти к справедливой цене. Торг, что поделать.
Отправив оруженосца домой с новобранцами, сам он велел своим воинам обождать в кабачке, да не привлекать к себе лишнего глаза, но и об охране пана не забывать, а сам подсел к Йобсту, которому его представил Хват. Немец выглядел матерым волчищей, но следовало разузнать опыт его братии получше. Слугам трактирным велел собрать на стол угощение, да выпивку, и заговорил с наемником.
- Будем здравы, славный воин земли немецкой! - поднял Анджей чарку, не чинясь, что приходится пану пить за одним столом с воякой - так оно для делал лучше, показать, что ценит воина и его опыт. опрокинув по одной, закусив, да налив вторую щедро, принялся за расспросы и торг.
- Поведай, Йобст, о делах ваших славных, где воевали, да с кем, что вам пообещал Волынский князь? Расскажи, а я буду рад послушать, - сказал он, подпирая стол руками и внимательно смотря за гостем города. Анджей не стеснялся наливать наемнику, сам же пил скромно, налегал на закуску и слушал. А после всего предложил: - Знамо дело, коль у вас впереди дорога и обязательства, то ссориться с князьями Волынскими мы не будем, не с руки. Нанимать вас на постоянную службу не след. Но предложить хорошее дело - очень сытное, да приятное для всей Ганзы вашей могу. Слушай - предлагаю я вам подряд на один бой - больше ничего, уж очень он местному люду пособите, да тут ведь как - кто успел, тот и съел.
Передохнув немного, выпив еще да закусив, Анджей продолжил увещевать наемника.
- Дело важное и деньгой не обижу - каждому твоему, коль они таковы, как сказываешь, положу 4 злотых, а тебе лично - 50. И наши люди вам в том деле подсобят, не одни пойдете - врагов немало, да всё голытьба. Да то не всё, конечно. Как дело будет сделано, так сверх того получите почёт от жителей, да уважение, а еще неделю постоя в нашем имении - с харчями, с девками крутобедрыми и ласковыми, да с вином. Выкатим бочки лучшего для победителей. Что скажешь, славный воин?
|
Пан Болеслав не заставлял себя упрашивать - поднялся вместе с хозяином и с расстановкой изрек перед тем, как замахнуть свою чарку: - За Гродно! И за то, что кто б не стал князем, то не лег бы под тевтонов проклятых, а сохранил город наш от такого зла! Обозначив так свою позицию по политическому вопросу, пан Вилковский тут же выпил, крякнул и хлопнул по столу так, что тарелки на столе подпрыгнули: - Хорошо пошла, стервозина! Крепкая, аки конь лягнул, а вместе с тем - в удовольствие! Сказав так он сел, закусил без ложного стеснения и послушал, об чем говорил Юхнович и как на это ответил Константы. - Да уж, - добавил он. - Так себе и вижу, как братья Юхновичи скачут один поперек другого, опоздать боятся, думают, что там охотнички-браконьеры с медведя́ми в обнимку их под кустом дожидаются, от страха дрожа. А выходят к ним навстречу лесовички-разбойнички числом человек эдак восто, да в бороды ухмыляются. Вот это будет картина, хоть маляра зови да на доске расписывай! Он махнул рукой, показывая, что считает затею нехорошо задуманной. - Кстати, о медведя́х. Пан Константы, есть у меня пес, я его с собой как раз привел, Рвач его кличу. Крайний раз как ходил на медведя в своих владеньях - ну, такого зверя потравили! Злющий - как черт! Когти - во! Что татарские сабли! - пан Болеслав не постеснялся показать, какого размера это были когти. - Псы на него наскочили, вцепились, да только что там - он разок повернулся, стряхнул их, как навоз с рукава! Только Рвач на нем и удержался. Зверюга туда, сюда, и лапой, и так, и эдак. А пес знай свое, вцепился в ляжку, и не отпускает. Ну тут уже и мы с дружиной подоспели, навалились кто с чем, одолели косолапого. Теперь у меня со стенки скалится, ха! А пес я думал - издохнет, так его зверь подрал. Но - ничего, наказал дворне выходить - выжил. Теперь вот что думаю - а не выставить ли мне его на песьи бои? Я в этом человек новый, а ты, может присоветуешь чего? Как лучше дело обделать? Все знают, что ты в боях дока! Решил, если у кого и спрашивать совета, то у тебя.
|
Хуже королевского охотника после нападения вервольфов - только охотник который в результате этого нападения лишился комфорта. Хорошо, хоть Бернард уцелел. Единственный, кого хоть и с натяжкой, но можно назвать гражданским в этой ситуации. К тому же - возница знал, куда идти в самом Гримфолде, хотя сам так и не бывал. Вроде как.
Ходьба немного развеяла уныние Вильгельма. Он любил движение. Именно такое, простое. Левой-правой. Возможно, для всяких там пэров и зазорно ходить по земле своими ногами, но кровь Свардов была красной, а не голубой. Не будь Гримфолд так близко, то он бы пожалуй попробовал бы устроить засаду у кареты. Возможно, волк позвал бы остальных, полакомится свежей кониной, а то и человечиной закусить. В таких вещах Уильям предпочитал бить первым, а не позволять сесть на хвост.
Где-то там - море. Воздух немного меняется - солоноватый привкус в тумане. Интересно, ходят ли суда? Пустые окна домов предместий. Похоже, что ныне цеха Гримфолда стоят без дела. Густой, словно сметана туман. В какой-то момент Вильгельм не утерпел, и попытался его зачерпнуть - но, как и положено подобной мгле, она просто утекла сквозь пальцы. Раньше что-то подобное он видел только в низинах, и только ранним-ранним утром.
- Мда. Похоже, мор ударил по этому городу. Надеюсь наш форпост нормально законсервировали. Странно, что чума настолько сильно прошлась по Гримфолду. -
Вильгельм мазнул взглядом по группке, которую собрал Норфолк. Видимо, личное обаяние графа сработало на дам как магнит. Кажется, кто-то из девушек сказал слово "мэрия", но очевидно, Свард был слишком занят окружающими его пейзажами, чтобы обратить внимание на слова понизившего голос Норфолка. Не сказав ни слова на прощание они двинулись вперёд по дороге. Очевидно, забыв про багаж, который помогала нести Кэролайн, и теперь брошен. Какая ирония, он не стал слугой дома, чтобы таскать вещи для других охотников в этом поганом городке.
- Бернард, ты бывал раньше в Гримфолде? Где именно стоит наше убежище? - Дверь в барбакане привлекла внимание оружейника. Стоит попытаться осмотреться, раз уж стража взяла выходной. Но судя по всему, за ней ней следили лучше, чем за решёткой и гостеприимно распахнутыми створками.
Но надеждам Вильгельма на лёгкий осмотр с дозорной вышки не суждено было сбыться.
- Лопни мой котёл. - пробурчал механик, и легонечко пнул укреплённую дверь железной решёткой дверь. - Конечно, эту дверь вы не забыли закрыть. -
Однако стены..Стены были выше крыш. Жаль, что подъёма рядом было не видно. Вильгельм вернулся к остальным, и помахал руками, привлекая внимание.
- Лорд Вергара. Леди О'Ниал. С прискорбием вынужден подытожить - багаж оставили нам. И судя по всему, наши товарищи собрались вчетвером в мэрию. Уж не знаю, почему именно таким числом. Должно быть, полагают, что там логово кровососов, раз он довёл город до такого состояния. Видимо послевоенные налоги оказались совсем уж неподъёмными. - Вильгельм обвёл руками простирающуюся улицу. Оставленный город всеми силами старался подчеркнуть очевидное запустение. Вороны наверху продолжали наблюдать за механиком, предполагая скорую кончину.
- А это значит, что нам предстоит разыскать форпост Корпуса. Предлагаю сначала осмотреться со стен. Где-то рядом должен быть подъём на них. Предлагаю оставить груз тут, и совершить коротенький марш-бросок в ту сторону. Или вы можете подождать меня тут. - Свард махнул рукой вправо, показывая направление вдоль стен, куда бы он хотел пробежаться. - После того как мы разыщем убежище..не думаю, что нам стоит оставаться в нём до ночи. Пройдёмся по этим трущобам. Не может быть, чтобы весь город вымер!-
-
Густой, словно сметана туман. В какой-то момент Вильгельм не утерпел, и попытался его зачерпнуть - но, как и положено подобной мгле, она просто утекла сквозь пальцы.Красивая картинка.
-
Замечательный Вильгельм)
-
И это тоже хороший, красивый пост.
-
Он любил движение. Именно такое, простое. Левой-правой. Возможно, для всяких там пэров и зазорно ходить по земле своими ногами, но кровь Свардов была красной, а не голубой. Вот это очень хорошо было, да.
|
-
забитые наглухо провалы окон, темнеющие сквозь туман будто позеленевшие от времени медяки на глазах покойникаПоэтично и красиво.
-
Разве что открыть ресторанчик "Тысяча и одно блюдо из черной гримфолдской птицы", мрачно подумал Эрнесто про себя. Вороны жирные, как куропатки.)))
-
Человек дела и, безусловно, высокой культуры!
|
|
И мы выступаем. Туман не думает рассеиваться, окончательно выдавая тем самым свою сверхъестественную природу. Мне не приходилось слышать о подобном явлении, однако шалости природы обычной здесь явно ни при чём. Где-то рядом глухо рокочет море, предупреждая не соваться в белый кисель без необходимости. Воображение рисует отвесный берег и острые скалы, поджидающие неосторожных.
В пути непрерывно озираюсь, высматривая опасность. Шестое чувство нашёптывает недоброе, делая это слишком тихо, чтобы предсказать что-то конкретное. Ладонь не покидает рукоять револьвера, однако встречают нас лишь безысходность да запустение. Видимо, твари распугали и сожрали здесь всех, кого смогли догнать или запугать. Глухая тревога нарастает, не находя выхода ни в схватке, ни в разговоре. Безумно хочется излить беспокойство на головы спутников, облечь в слова то, что засело комом в груди - однако я понимаю, что болтать не время. Слова заглушат звуки крадущегося врага. Слова могут быть подслушаны... кем? Язык не повернётся признаться, что у меня ощущение слежки. А может, охотнику следует доверять чутью?.. Но откуда у начинающего то, что развивается годами столкновений со смертью лицом к лицу? Вот и приходится признать, что всё это шутки разыгравшейся фантазии. Просто война разорила страну, просто половина жителей ушла либо погибла, предместья заняли расплодившиеся чудовища, немногие оставшиеся горожане предпочли перебраться за надёжные каменные стены...
В сей наивной уверенности я пребываю, покуда отряд не натыкается на распахнутые неохраняемые ворота. Тут я не выдерживаю: - Да что они тут, вымерли уже что ли? А письмо в Корпус кто писал, вервольфы на досуге сочиняли?
Голос мой звучит громче и чуть более раздражённо, чем следовало бы, выдавая, что леди Сеймур изрядно нервничает. Опустевший город выглядит более жутким, чем стая тварей. Это значит, что охотники опоздали. Что бы ни произошло, оно уже здесь. Уже случилось. Выбрало всех людей подчистую. Нет иного объяснения, почему мэр оставил вход в город без защиты. А может, все уцелевшие перебрались дальше, за внутренние стены, сторожат только их? Бедные люди! Как они здесь живут день за днём, год за годом, если у меня, кто провёл в Гримфолде считанные минуты, возникло непреодолимое желание сверкнуть пятками в туман? Будь я простым человеком, непременно развернулась бы, наплевав на дела. Однако королевские охотники так не поступают. Страху я сегодня уже поддавалась, хватит! Счастье, что хотя бы один из нас находит в себе силы не стать добычей вездесущего уныния. Невольно улыбаюсь в ответ на реплику графа. Может, не так он и высокомерен, раз без всяких колкостей старается поднять наш несколько приувядший боевой дух?
- Приручим вервольфов, пусть территорию охраняют, - отвечаю в тон, а сама выискиваю взглядом хоть какие-то признаки жизни. Тщетно! Если не считать воронья, никому нет до нас дела. А воронья чересчур много. Кажется, будто пернатые отслеживают каждый наш шаг. Уговариваю себя, что мне мерещиться. Что охотник, которому за каждым углом чудится враждебно настроенный соглядатай, быстрее скончается от нервов, чем от когтей и зубов. Несмотря ни на что, отделаться от мерзкого ощущения не выходит. С ним я и продолжаю путь, согласившись с графом, что разведка не повредит.
- Нет-нет, нисколько! Я и сама намеревалась предложить нанести визит господину мэру. Надеюсь, он в добром здравиии.
Лукавлю: ничего я предлагать не собиралась, полагаясь на опыт старших товарищей. Им лучше известен регламент, а также как далеко простирается широта наших неограниченных в теории полномочий в действительности. Подружиться с представителями местной власти более чем необходимо, как и выяснить, что здесь вообще происходит. Знать бы ещё, куда идти...
-
А письмо в Корпус кто писал, вервольфы на досуге сочиняли? Секрет раскрыт))) С мэром надо будет говорить очень, очень внимательно!
Ну и вообще персонажка очень мила)
-
Легкая и воздушная юная леди охотница)
-
А письмо в Корпус кто писал, вервольфы на досуге сочиняли?А кто ж еще)
-
Леди Сеймур вполне хороша, в своём "ах ну да, местные власти")
-
- Да что они тут, вымерли уже что ли? А письмо в Корпус кто писал, вервольфы на досуге сочиняли?Не, ну это топчик конечно :)
|
Элиас был наслышан о любви к минимализму жителей северных провинций, и всё же город в каком-то смысле превзошёл все его ожидания. Местного ландшафтного дизайнера определённо стоило уволить, предварительно казнив. Ну серьёзно, что это за стиль? Заколоченные окна вышли из моды аж... Да никогда они в моде не были! Неудивительно что люди ушли отсюда. Сам граф бы тоже отсюда ушёл.
Ладно, оставим шутки позади. Кого вообще потянет шутить в таком месте? Это как шутить на кладбище. Однажды, когда Норфолк состоял вольнослушателем в Королевском Университете, тому передали во владение бывшее здание, ранее принадлежавшее больнице. О, тогда Элиас вдоволь поупражнялся в красноречии, не ограничившись шутками про лекции в палатах, он незамедлительно сообщил, что наименее везучим студентам достанутся занятия в морге. И теперь, merde, он сам был тем-самым студентом.
Очевидно, что в городе случилось что-то неприятное. Вероятно, растянутое во времени. Так, проститутка трахается во все щели по двадцать раз на день, и однажды обнаруживает себя владелицей двух пробоин из под пушечных ядер, к тому же с обвисшей грудью и проступающей на порядком подплешивевшей голове сединой. Вот на что больше всего похож Гримфолд — на старую проститутку. Элиас мог себе представить поведение местных властей. Сначала они сокращают полицию, ведь порядок вполне могут поддерживать констебли. Потом разворовывают деньги, выделенные на содержание гарнизона. Чудовища возникли в окраинах? Авось пронесёт. Чудовища ходят по улицам? Карантин! Чудовища сожрали жену мэра — ой, а как же до этого дошло?! Охотники, придите и спасите нас. Тщедушные ублюдки, неспособные увидеть проблему пока она не возьмёт их за яйца. А только вот Корпус не нужен там, где справится обученный взвод солдат с гаубицами или гранатами. Ни один вервольф не переживёт картечи. Но зачем? Есть ведь Королевские Охотники с красивыми перекатами и стильным оружием.
Человек — сам кузнец той задницы, в которой оказывается. Это универсальный закон бытия и нет ничего противнее, чем быть рукой, которая лезет в эту-самую задницу чтобы такого человека вытащить. То есть, мы рады, мы счастливы делать нашу работу, героизмом прикрывая всеобщую некомпетентность.
Тяжёлые мысли. Нет, пожалуй лучше все-таки шутить.
— Господа, дамы, у меня созрел гениальный проект. Как видите цены на недвижимость здесь явно упали! Так почему бы нам с вами на паях не прикупить, скажем, весь этот квартал? Устроим доходные дома, принесём Корпусу доходец, и немалый. Опять же, благоустроим тут всё. Что скажете?
Конечно, Элиас говорил несерьёзно. Но не тухнуть же здесь вместе с городом? Даже в какой-нибудь Деревне наверняка нашлось бы при ближайшем рассмотрении что-то вроде приятных округлостей... А нет, показалось, доска. Что же с этими простолюдинами всё так не просто? Хочешь в них найти что-то поэтичное, а оказывается. Ладно, предположим, там неплохие бёдра. Авансом, ради веры в прогресс и... Кхм... Внутреннюю красоту человечества.
Одним словом — работаем.
— Леди Элен. Тихо, так чтобы никто не слышал, обратился к подруге Элиас. — Я прошу Вас отправиться в убежище. За всю дорогу мы не обнаружили ни одного живого человека, а Вы единственная здесь с опытом организации обороны. Возьмите с собой Вильгельма, Эрнесто и Бернарда. Нам жизненно необходима база, в которую мы сможем если что отступить. Только лучше, чтобы это предложение исходило от Вас. Мужчины куда лучше себя чувствуют, когда защищают женщин, чем когда выполняют приказы аристократа, только что выставившего их всех перед дамами стадом баранов. Я пока поговорю с остальными.
Опыт короткой попытки раздачи указаний всем оказался в высшей степени неудачен. Охотники были слишком слабо дисциплинированы. Значит Элиасу нужны кто-то, кому он сможет доверять. Сержанты, если использовать армейскую терминологию. И если выбор Элен как действующего офицера был очевиден, то вторая часть... Требовала во многом наступить на горло собственной песне.
— Леди Сеймур, леди Найт. Нужно осмотреть город. Полагаю, нам с вами оптимально в данный момент отправиться на разведку к мэрии. Если Вы устали с дороги, то я пойму, но мне бы очень пригодилась ваша помощь.
Оставался последний, самый трудный разговор. Ещё один маленький тет-а-тет. Деревня, мать её дрыном.
— Кэролайн.
Элиас попытался придать голосу всю возможную учтивость.
— Мы отправляемся на разведку. Можешь не быть... Собой хоть раз в жизни и прикрыть нас? Подозреваю, там может понадобиться вторая рапира.
|
- Нет, это для меня большая честь! - просиял широкой улыбкой Ойген, - Благодарю вас за приглашение, герр Кульчицкий, и да, давайте поскорее приступим к делам. Признаюсь, у меня масса дел с тех пор как была объявлена княжья воля. Половина города желает меня видеть! - немец хохотнул довольно и поспешил добавить, - Но от вина я не откажусь. Надо выпить за доброго князя Ягайло, за королеву Ядвигу и за нашу христианскую веру. А заодно за славный Гродно и за его будущего князя, долгих ему лет!
Пока несли вино Ойген превозносил архитектурные достоинства возводимого Кульчицким замка (замок на него действительно произвел впечатление, а еще и напоминал о Вестфалии, которую Ойген привык считать родной), а заодно лихорадочно раздумывал, чем ответить на вопрос польского магната. Действительно, что его, Ойгена, интересовало? По дороге фон Корф никак не успел хорошенько переварить неожиданную новость, полученную от пана Сокола. Князем, конечно, ему стать хотелось, были даже мысли, что с такой властью сделать - тут мотивы немца были совершенно чисты и хотел он исключительно блага для Гродно и его жителей (пусть и был этот город слегка диковат и полон язычников). Но вот как добиться всеобщей поддержки своей кандидатуры он пока решительно не понимал. Дядя что-то там говорил про то, что все так или иначе сведется к деньгам. Но не могут же достойнейшие из обитателей этого города быть столь циничными и руководствоваться лишь столь низменными мотивами. Или могут?
Пока Ойген решил только, что не стоит свою неосведомленность выставлять напоказ. И попытался хотя бы ее своими последующими словами не выдать:
- Интересует меня, конечно же, благо Гродно. - уверенно и с чувством произнес он, - Не могу знать, сочтут ли меня достойным княжить в Гродно, но знаю точно, что мне еще здесь жить. А потому радею за процветание и благополучие города. К власти я не рвусь, - тут Ойген, который решил уже, что в случае поражения особо горевать не будет, если победитель окажется человеком достойным, не соврал, - но не хочется ударить в грязь лицом, если мне все таки вручат княжескую корону. А потому от вас, как от члена совета, хотел бы слышать, чего именно вам хочется видеть в будущем князя. Как я смогу лучше городу послужить на княжеском троне, если на нем все таки окажусь?
- Добавлю еще, что в выборах я, разумеется, собираюсь участвовать и за каждый голос упорно бороться, но другому достойному кандидату готов и уступить... - немец помедлил, формулируя свои мысли, - Но вот под вчерашним холопом ходить бы не хотелось. И под вчерашним нехристем тоже. А потому хотелось бы убедиться в том, что им никаких титулов не достанется. Вы ведь тут со мной согласны? - Ойген подумал секунду и добавил вполне искренне, - Признаюсь, удивлен, что вашей кандидатуры, герр Кульчицкий, нет.
|
|
-
Лучший способ убедить - дать убедиться. Лучший способ убедить храбреца - показать ему, что все же есть вещи, на которые он пойти не готов. Или готов - но тогда погибнут те, кто ему дорог.Грамотный подход.
|
От предложенного чая Миллер отказываться не стал - в "Париже" его накормили только офицерским презрением к гражданскому, и теперь в животе начиналось голодное потягивание. А вот для чарки было, пожалуй, рановато. Степан никогда не был большим охотником до алкоголя и, по памяти, ни разу не выпивал до вечера, если не брать в учет фронтовые приключения. Но на фронте, конечно, свои порядки.
- А что с низшими чинами? - поинтересовался эсер, после чего начал-таки рассказывать, - Так я, как раз, с этим вопросом. Сколько я уже в городе, да то одно, то другое, и в итоге - осень на дворе, а я не при деле. Если честно, то мне тяжело возвращаться к военным делам - прошлое лето оставило не самые теплые воспоминания. Но ведь война еще не закончилась, сейчас нужны все возможные силы для борьбы с красными. А значит, нужно через "не хочу", через тяжело.
Степан вздохнул, кивая словам Маслова о нежелании людей идти в армию. Ему не нужно было объяснять, что происходило вокруг, он прекрасно помнил события уже более чем годичной давности, и стоило разговору коснуться той поры, как на языке защипал горький вкус поражения. Демократизация вскрыла чудовищную грыжу внутри российской армии, которую прежде скрывал жесткий корсет царских порядков, которые до того и породили этот нарыв. К сожалению, это стало понятно слишком поздно. Иногда Миллер задавался вопросом, не было ли ошибкой начинать демократизацию сразу, не могла ли царская армия, с ее нечеловеческим устройством, закончить войну на другой ноте, но всякий раз приходил к ответу, что нет, как и в случае с настоящей грыжей, болезнь нужно лечить, а не прятать. Чем дольше пациент двигается через боль, чем дольше полагается на внешнюю поддержку вместо собственных костей, тем страшнее будут последствия, вплоть до полного истерания позвонков. Даже если бы царские порядки удержали победу, это привело бы к гораздо более плачевному состоянию общества в итоге. Возможно, эти мысли были признаком малодушия, неготовности принять полную ответственность за неудачу, из-за чего приходилось идти на умственные ухищрения и выдумывать как было бы еще хуже, будто бы от этого хоть кому-то было легче. В таком случае стоило уже признать, что большевицкая власть это закономерной итог того лечения, который прописал России в том числе и Миллер, как был закономерен мартовский мир. После летнего наступления Российской армии, завершившегося взятием немцами Риги, вопрос стоял лишь о том, как много придется отдать и сколько Центральные державы были готовы взять. Ведь их состояние было отнюдь не лучше. Австрийцы бежали от одного только вида винтовки, достаточно было выстрелить в сторону позиций, как начиналось отступление. Только, вот, и в обратную сторону было то же самое.
Заставив армию, при той чудовищной грыже, пойти в наступление, правительство не просто надорвало ее, а переломило. Наружу выскочило воспаление Корниловского мятежа, а армия просто напросто посыпалась. С тех пор прошел год, но это был беспокойный для России год, и раны даже не начали затягиваться. Людей в деревнях не осталось, их и в городах-то не хватало, но в селе ситуация была и того хуже. Люди устали от войны и крови, они хотели спокойствия, возможности начать жить. Именно это так безрезультатно Степан пытался донести до Рауша - что народу стало все равно, кто победит. Пусть хоть большевики, лишь бы все закончилось. И те этим, конечно, пользовались. Это была главная беда сопротивления - назвать себя частью белого движения, даже в мыслях, у Миллера язык не повернулся. Нужно было поднимать людей на войну против их собственной воли, против всего их желания. По правде сказать, у Степана не было идей как это сделать.
От этого понимания сделалось так тошно, что захотелось наплевать на принципы и напиться в хлам. Может, от того господа офицеры так гуляли, что понимали безвыходность положения. Ведь не могли же не понимать? Эх, спросить бы об этом Чаплина, да хоть бы и Рауша - как они собираются выигрывать войну, когда винтовки есть, а держать их некому. Да только эсер боялся, что знал ответ. Плетьми, ромом и прочими флотскими традициями, даром что британцы союзники, а Чаплин - кавторанг. Мысль об этом заставила эсера взять себя в руки и отогнать тоску. Вот уж чего-чего, а жестких мер допускать было нельзя. Значит, нужно было сдержать порывы Георгия Ермолаевича, обернуть его латную перчатку в ткань человеческого отношения к людям.
- Спасибо за приглашение, - искренне поблагодарил Степан, а затем задал мучающий его вопрос, постаравшись как можно больше смягчить его, - с ходу ответ не дам, обдумать надо обстоятельно. В первую очередь, чем я могу быть полезен в таком раскладе. Сдается мне, чтобы набрать войска, нужен не бывший комиссар, а целый волшебник. С ними в последние месяцы напряженно. Да и примет ли меня офицерство? Мне кажется, им только повод дай, чтобы взбунтоваться. Слышали же, небось, о чем в городе судачат?
По правде, атмосфера в министерстве не очень понравилась Миллеру. Он не сразу понял в чем именно дело, но теперь понемногу начинал это осознавать. Вся работа отдела начиналась и заканчивалась в его стенах. Маслов искренне старался, но, кажется, и он не знал как выходить из тупика, куда идти, чтобы хотя бы получить шанс на победу. В итоге они кипели, бурлили, но потихоньку выгорали, как вода в накрытой крышкой кастрюле. Потому эсер и задал последний вопрос, чтобы понять, насколько отдел осведомлен о том, что творится за его дверями.
-
В итоге они кипели, бурлили, но потихоньку выгорали, как вода в накрытой крышкой кастрюле.Не в бровь, а в глаз!
-
За размышления об армии. И за образность, и за выводы.
Плетьми, ромом и прочими флотскими традициямиНе будем забывать и о том, что третья славная флотская традиция - это содомия. Ром, плеть и содомия, как говорил сэр Уинстон Черчилль. =) Понадеемся лишь на то, что никто не будет всерьез рассматривать ее боевое применения...
-
Вот это прямо очень натурально. Миллер понимает, что красных может победить только ещё более зверская власть, но при этом не готов решиться на жёсткие меры по этическим соображениям — и в конечном счёте красные продолжают побеждать, а господа "за всё хорошее" в белых перчатках дружно отправятся за кордон с полным сознанием своего морального превосходства — и фактического поражения.
|
-
Если вас устроит, я буду вашим ухом и глазом, возможно, носом, ибо вначале появляется душок. Но я не смогу быть языком, пытающимся забраться кому-нибудь в душу или пальцами, шарящими в чьем-то кармане.Очень красивое и образное сравнение. И очень точное.
-
+ Если вас устроит, я буду вашим ухом и глазом, возможно, носом, ибо вначале появляется душок. Но я не смогу быть языком, пытающимся забраться кому-нибудь в душу или пальцами, шарящими в чьем-то кармане.
-
Что ни говори, а ты в который раз удивляешь (и, скажу честно, озадачиваешь!) своими выборами. Но это нормально: ты остаёшься верна отыгрышу своего персонажа, как ты его видишь, и это лучше, чем если бы ты соглашалась на все идеи, которые тебе мастер подкидывает, даже если они не стыкуются с твоим видением Рощина.
|
|
|
|
|
|
|
Темная безлунная ночь. Трещат сверчки. Пищит в ухе комар. Вы, оружные-доспешные, присели средь деревьев за пригорочком, смотрите во все глаза, хоть и хрен разглядишь чего. По тракту дошли нормально - ни застав, ни ловушек, никаких проблем. Деревушка немаленькая, средняя такая, крепкая. Избы ладные, сараи, церквушка посередке стоит. Неплохо, наверное, здесь живется по здешним меркам - вот и охерели кметы от жизни хорошей. Ща вы им мозги-то вправите. Возвращается запыханная, перемазанная грязью, но давящая широкую лыбу кровожадная Катаржина. По-пластунски добралась на ту сторону леса от деревушки да пал пустила. Сейчас уже заняться должно как следует. И вот поднимается от леса зарево оранжевое. Почти сразу с башенки церкви начинает колокол бить, орет что-то визгливый голос, отсюда не слышно. На дворах суета начинается. Пора. Выкатываетесь из укрытий. Арбалеты заряжены, доспехи прилажены, холодняк в руках. Марш-марш! Бежите вперед. И чем ближе вы к цели - тем больше деталей, ранее незаметных, начинают выдавать расстояние и темнота. На центральной площади деревеньки - виселицы. С полдесятка жильцов на ней висят. Звенит железо. Визгливый голос орет странное, кажется: "Сидеть по домам, суки, порешу! Быстро по домам нахуй! Последний - мертвый! Болт получит! Сами разберемся!". Звенит железо. Вы приближаетесь, заднюю давать поздно, тем более вас, кажется. не заметили еще. Вламываетесь на утоптанную городскую площадь резко-дерзко. И тут вас ждет сюрприз. Четкий, мать его, строй суровых мужиков в железе! Стена щитов, пики, стрелки с арбалетами! Это нихуя не ополчение. Тщательно затерты гербы на щитах, сюрко в саже черные - только виднеется там и здесь в неверных отблесках факелов не до конца скрытый желто-зеленый цвет. Да это, блядь, регуляры, дружинники, солдаты! Во что вас вписал сраный Брюхан!? Стучит дверь в избе неподалеку, высовывается бледная испуганная рожа. - По домам сидеть! - Злобный тонкий голос орет с колокольни. Хлопок арбалета, свист болта, из двери выпадает убитый мужик. Что творится вообще, что за дичь? - Что, суки, из Воржчека приползли? - Смеется здоровенный детина со щитом, приподняв салад. - Ща назад поползете! Гаси их братва!
-
От же ж мы влипли! Но пост хорош, душевен!
-
Возможно, пойти на волков было не такой уж и плохой идеей...
-
Приехали кметам с вилами жопы надирать, а тут на тебе - богатейший лут на ножках сам пришёл)
|
Принесенная паном Соколом новость в доме Корфов была встречена с плохо скрываемым восторгом. Не мог княжеский посланник не заметить, как непонимание на лице юного Ойгена сменяется удивлением, а затем и какой-то даже детской радостью. Немец просто сиял. Сбивчиво он заверял Сокола-Ясинского в своем безмерной верности к великому князю, особенно после такой оказанной чести. Уговаривал остаться на ужин, пускался в какие-то пространные рассуждения о магдебургском праве, которое почему-то именно сейчас пришло ему в голову и вообще, кажется, на ходу придумывал планы на будущее города, вставляя тут и там от возбуждения немецкие и латинские слова. Затем все таки взял себя в руки и заверил, что доверие непременно оправдает. И сразу добавил на всякий случай, что в переговоры с Ordo Teutonicus ему вступить все таки придется. Просто чтобы такие вот честные переговоры, о ходе которых он непременно будет славного великого князя извещать, не перепутали вдруг с заигрыванием. Уже на крыльце Ойген расспросил уходящего пана Сокола о случае с бандитами. Снова заверил, само собой, что все мыслимое и немыслимое для их поимки сделает, а затем засыпал герольда вопросами. Где бандиты напали? Много ли их было? Пешими они были или конными? Сразу ли напали или сначала пробовали взять на испуг? Чем были вооружены?
Заткнулся Ойген только тогда, когда пан Сокол уже влезал на своего коня. Предложил герольду взять с собой несколько конных из собственной стражи, знакомых со здешними дорогами, чтобы проводили его до более спокойных мест. Многословно попрощался и проводил удаляющегося гостя со свитой взглядом. На губах Ойгена гуляла глупая, словно пьяная улыбка. Scheiße, подумал фон Корф. Впечатление он, кажется, произвел не очень.
***
Ойген готовился отъезжать в гости к Кульчицкому и седлал уже коня, когда во двор фольварка въехал Конрад фон Корф на своей кобыле в яблоко с пятеркой следовавших по пятам конных охранников.
- Onkel, Onkel*, ты слышал же? - восторженно начал Ойген, желая скорее поделиться новостями, - Великий князь...
- Да. племянничек, уже. - не дал договорить ему Конрад, - Тебе ведь попытаются сейчас убить. - он постучал ладонью по груди, - Ты кольчугу хотя бы надел?
Ойген сначала не понял, к чему дядя заговорил об убийствах и кольчугах. Приоткрыл рот, чтобы спросить, но тут до него дошло. Об этом он почему-то сразу не подумал, захваченный прекрасными мечтами о славном будущем Stadt Гродно.
- Mein Gott! - лицо Ойгена приобрело цвет совершенно белоснежный, слившись практически с великолепным и столь же белоснежным его нарядом, - Ты думаешь?..
- Ах, боюсь, что я знаю, дорогой племянничек. - совершенно спокойно и со знанием дела ответил дядя тоном таким, будто рассуждал о грядущем посевном сезоне, - Но это в подобных ситуациях совершенно нормально. Пойдем пока внутрь, обсудим, что у нас на руках. Для начала стоит подумать хотя бы о расширение нашей стражи. Негоже в такое время на охране экономить...
-
Белая гвардия, белый снег, Белая музыка революций. Белая женщина, нервный смех, Белого платья слегка коснуться. Белой рукой распахнуть окно, Белого света в нем не видя. Белое выпить до дна вино, В красную улицу в белом выйти.
Вот прям напомнило. Знаю, ассоциативный ряд у меня странный)
-
На губах Ойгена гуляла глупая, словно пьяная улыбка. Scheiße, подумал фон Корф. Впечатление он, кажется, произвел не очень. Классно!
|
- Ну вот, брат, и началось. Скоро, скоро запылает в городе. Да ничего. Даст Бог, всех их заборем. Корф - тот точно против нас будет. Выскочка этот Юхнович - тоже, этот сам небось изумляется, как в кандидаты попал. От страха да от дурости наломает дров, но и нам по дороге напортить может. Будикидович пока, должно быть, станет выжидать - его сила не в бойцах. Но он еще свое слово скажет. Посмотрим, что Волковичи замутят. Они так-то нам не враги. Я думаю, пока так. Я поеду с Кабаном поговорю. Для начала надобно нам с Шляпой этим, который на дорогах безобразничает, разобраться. Поговорю со шляхтой, должна подняться. Это дело хорошее, и все, кто в нем поучаствует, добудет славу. Но поймать главаря тяжко будет. Нужны нам еще люди, нужно оружие. - Все сделаю, как наказываешь, брат, - степенно кивнул и поклонился старшему в роду Анджей, да только вот потом стрельнул глазом, не удержался, не смолчал, рискнув вызвать неудовольствие Болеслава: - Ты бы поостерегся, брат. Возьми с собой людей. Коль все так, как сказываешь - опасно будет в граде. Подобьет кто из наших недругов того-же Шляпу, иль других головорезов - а ты чай один, хоть и оружный.
Попытавшись предостеречь старшего, на остальное он согласился сразу: - Воинов нанять нам надобно, поищу, поспрашиваю таких. Да и в "Бедра" загляну. Ты не гневись, что я к шлюхам вхож. Не нашел я свою зазнобу покамест, так и чего стыдиться? Место знатное, там и другие панове бывают, хаживают.
*******************
Быстро собравшись в путь, вооружившись и оседлав верного скакуна Пепла, да принарядившись немного, так чтобы кольчуга не слишком виднелась под расшитым кафтаном, Анджей отправился в путь, споро преодолевая городские улицы. Взял он с собой и десяток воинов, во главе с своим оруженосцем - молодого вихрастого парня, не по годам разумного и сметливого, звали Хватом. Вооружен и одет он был под стать господину, но попроще, да пеший - но то не столь и замедляло их ход, Анджей не спешил пускать иноходца рысью. Но отправился он допрежь всего как раз по кабакам для найма безработных солдат, здраво рассудив, что туда нужно ехать с полным кошельком, а уж после можно заглянуть и к шлюхам, и к оружейникам.
|
|
|
|
Невнятная перекличка спутников, ржание лошадей, шёпот моря, толчки и покачивание. Карета вздрагивает всем телом, подобно испуганному зверю. Непроглядная ватная мгла вокруг. Сегодня небо спустилось на грешную землю, прильнуло к ней, укрыло ладонями облаков, стёрло различия между верхом и низом, забыло, где ему надлежит быть. В мире остались лишь два цвета: белый и чёрный. Иногда это удобно - знать, какую занять сторону.
Спутники мои, как горох из созревшего стручка, один за одним высыпаются наружу. Я медлю. Сложно сказать, почему, но страх здесь совершенно точно ни при чём. Странное чувство тревоги вползает в душу, властно берёт за горло, заставляет до боли в глазах всматриваться во мглу за окном. Бывает ли мрак белым? Туман может укрывать чудовищ с той же готовностью, как это делает ночь. Почему он не рассеивается под порывами ветра? Почему становится плотнее? Ладонь давно поглаживает рукоять леди Марии, гладкую, ещё не покрывшуюся царапинами и потёртостями. Нас много, мы - королевские охотники. Мы способны справиться с любой напастью. Почему так замирает сердце?..
Стряхнув наваждение, я одним резким движением выскальзываю из уютного нутра кареты. Револьвер сам собой прыгает в ладонь, без слов умоляя побыстрее пустить его в дело. Но ещё рано: я не вижу цель. Осматриваюсь, быстро понимая, что снаружи удастся рассмотреть ровно столько же, сколько изнутри: то есть ничего особенного. Остаётся положиться на интуицию - и на нетерпеливость тварей, решившихся напасть несмотря на многочисленность добычи. Может, посмотрят на нас из тумана да уйдут, решив не связываться. Рассчитывать на это я не собиралась, как и на банальную разбойничью засаду. Лошади Корпуса не сходят с ума просто так.
Один, два, три... пять, один на крыше. В поле моего зрения оказываются пятеро, считая Бернардо, который тоже не пальцем делан и уже вооружается мушкетом. С трёх сторон к нам не подберутся, остаётся четвёртая. Туда я и направляюсь, вскоре заметив последнюю из нашего отряда. Без слов занимаю позицию рядом, спиной к карете, поднимаю револьвер наизготовку. Цель всё ещё не торопится обнаружить себя, однако я спокойна: Анна-Мария позаботится обо мне. Ни здесь, ни там я не окажусь без защиты.
|
Было бы странно, если бы великокняжич лично написал о решении Казимиру, явив тому свою милость и выставив в каком-то роде избранным. Нет, должно правителю блюсти приличия и не возвеличивать никого из тех, кого поименовал он равными меж собой. Все ясно было Казимиру как день, и вести о воле монаршей принял он как должно. А вот к «дару» Казимир отнесся с осторожностью вящей, ведь заведено в городе Магдебурге, что высший судья здесь заседает 3 раза в году. Одно судебное заседание проводится в день святой Агаты, другое — в день святого Иоанна Пресветлого, третье — в восьмой день святого Мартина. А если эти дни приходятся на праздник или на запрещенные дни, то он пропускает судебный день. Княжичу, верно, не ведомы многие обычаи, но раз заведено в Гродно суд вершить как в граде Магдебурге, то и вмешиваться в обычаи эти княжич не должен и не может. Но кто скажет светлейшему Ягайло, что он «не может»? Городской совет? Епископ? Горожане? Паны Гродно? Все они скажут то, что выгодно будет избранному ими претенденту, а посему вступать в спор с великокняжичем не станут они. Но потом могут и припомнить Казимиру о «злоуптореблениях» правом, или сыновьям его. И не вспомнит никто что сам Ягайло разрешил. Не вспомнит ибо разрешил то что не должен был. А про Будикидовичей вспомнят. Не высокого полета птицы. Таких можно и приспустить. А посему решил пан Казимир правом своим не злоупотреблять без крайней на то нужды. Ведь лучше, так сказать, натягивать право на судебник, ведь никто, акромя пана Будикидовича, толком и без толку не знает как заведено в Магдебурге, но про три судебных дня высшего юстициария знамо многим. Благо, вскорости день заседаний наступит, и день тот не на запрещенный выпадает. А там видно будет. Можно и дополнительный день судебный устроить, ведь кто будет против верховенства закона? А последствия если и случатся - то после. А пока нужно было сосредоточиться на делах первостепенных...
Пан Боровец, конечно, грубоват по натуре, но разошелся он зазря, а уж об оскорблении княжьего юстициария ему предстоит напомнить. И попытаться склонить покладности, а еще лучше - к дружбе. Как добиться последнего, учитывая буйный норов городского маршалека, пан Казимир плохо себе представлял, но попробовать стоило, ведь доселе он как-то и не пытался, ограничиваясь отношениями по долгу службы. Штраф наложить было много проще. А вот как применить шантаж к простоватому Боровец - должен был знать Ян. А припугнуть - Гжегож. Боровец хоть и самоуверен, но когда его самоуверенность наткнется на такую же стену - может и сдаться.
С паном Тыверским предстояло поговорить. Русичей не стоило упускать из виду, ведь хоть они и заявили что не станут участвовать, Казимир отлично понимал что Святополк хотел этим сказать. «Мы за того кто предложит лучшую цену». А посему привязать русичей следовало как можно скорее. И договариваться с ними предстояло честно и открыто.
События в квартале кожевенников больше походили на бунт, но покамест мало заботили пана Будикидовича. Дело сейчас за паном Боровец, а лезть в чужие дела определенно не стоило. Да и не знал Казимир как обернуть то к своей выгоде. Да и рискованно все же соваться к простому разгоряченному народу. Пусть совет решает как с тем быть.
С епископом нужно было поговорить. Но с этим было сразу несколько весьма интересных обстоятельств. С одной стороны монашек-врачеватель - это не только знак внимания и весьма полезный слуга, но и глаза и уши в доме Будикидовичей. В любом случае отказываться Казимир не собирался. А вот визит к епископу нанести пан хоть и хотел, но будучи наделенным общественными обязанностями, не мог себе позволить в такой момент. Это могло быть воспринято как знак внимания и расположения со стороны православных и язычников, которых Казимир в общем-то еще собирался... если по-простому - использовать, а по умному - договариваться, к собственной выгоде. Лучше было пригласить епископа в магистрат. Казимир так и сделал бы, если бы не монашек. Но теперь приглашение могло быть воспринято как если не оскорбление, то по меньшей мере неучтивость, а Казимиру не хотелось портить отношения с Его Преосвященством в первый же день. Лучшим решением стало бы отправить к епископу одно из сыновей, но говорить и договариваться Казимир предпочитал сам. Не только от того что умел это делать, но и, по правде говоря, любил. И, учитывая тот факт, что католическая церковь, по всей видимости, находилась в нужде, принял непростое решение.
Стоило также озаботиться бандой, что обосновалась за городом. По этому случаю были мысли у пана Будикидовича, но мысли те сильно зависели от действий городской шляхты, и прежде чем претворять их в жизнь - требо было обождать и оглядеть как события развиваться станут.
Среди прочих нужных и полезных горожан и панов Казимир выделял Моше, который мог бы стать источником монет; Лидку, кладезь слухов и сплетен; и, конечно, велкокняжича Ягайло, которому необходимо было сообщить как в Гродно все плохо и что без именно пана Будикидовича все пойдет, как в народе хлестко говаривают, по месту откуда рождается жизнь. Но все это «потом». А пока Казимир подозвал монашка поближе так, чтобы его не слышал никто кроме разве что сыновей.
- Его Преосвященство верно полагает нас верными слугами князя и Церкви. Мне любо сердцу его приглашение и я непременно прибыл бы по зову Его Преосвященства, но, будучи наделенным общественными обязанностями и долгом, не могу позволить себе явиться на зов его, касательно дел мирских, в такой непростой для города момент, что может быть воспринято привратно горожанами. Мы с семьей явимся в храм божий в день воскресный, и отстоим службу как добрые католики, но для мирских дел есть магистрат. Туда я и прошу пригласить от моего имени Его Преосвященство сегодня же, в мой кабинет, где мы и обсудим дела мирские. Тогда когда Его Преосвященству будет угодно.
Монашек покинул дом Будикидовичей почти сразу. Казимир же, прежде чем отправиться на рабочее место в городском совете, поделился мыслями с сыновьями и сказал им, что будет рад если они займутся одной из обозначенных задач. А Яну наказ дал - ночи проводить не дома, а в местах таких, где часто блудник и ошивается. Вот в том же борделе «Сладкие Бедра», например, можно и интересного немало узнать. Капитану стражи, Анджею, Казимир поручил отрядить по паре солдат, чтобы за домами претендентов днем присматривали. Куда солдаты ходят, что делают - вот их основная задача. Солдаты - это не монета, чай не спрячешь. А еще по одному - к магистрату и к собору где епископа кельи. Чтобы смотрели и докладывали кто из названных Ягайло панов или сыновей их куда пришел. И особо сказал, что ежели Гжегож солдат забрать пожелает - то его слово поверх слова пана Казимира ляжет в этот раз. Младшему же, особливо любившему Господа, предложил ночи проводить в стенах храма.
Направившись к Лидке, Ян в чаяниях своих мечтал стать владельцем сего заведения. Но свято место пусто не бывает. Лидка крепко держала хозяйство, и еще крепче держала за яйца неугодных клиентов. Но Ян не был обременен ни женой, ни должностью. Он мог позволить себе жить как ему вздумается. Чем и не брезговал. Пан Ян был знатным клиентом и... желанным, ведь платил серебром и норова был не буйного. А коль драка или ссора какая - умел в шутку все обернуть. К Лидке Сладенькой шел Ян с вполне конкретной целью и имея в кармане несколько монет для пущей убедительности. Памятуя о словах отца, собирался Ян подскать девку, что сможет приглядеть за кем нужно, а если потребуется - и ложе разделить. И чтоб пана заинтересовать могла. Ян понимал, что такую верно из другого города выписывать придется, но был готов подождать. Да и просто находясь в заведении можно было узнать немало. Возлежишь с девой услужливой, а уши твои никто не затыкает. Но то было мало. Лучше было бы наладить сбор слухов через Лидию Сладкую, дабы получать уже готовую информацию. Этим-то и собирался заняться Ян. А потом... потом можно было и новую девочку Лидки попробовать.
Казимир же в ожидании вестей от его преосвященства вооружился пером и бумагой и принялся чертить извилистые буквы на плотном листе бумаги:
Великокняжичу Литовскому Ягелло, сыну Ольгерда.
Благодарю за добрые слова, мой княже, за право вершить правосудие и за доверие, оказанное служивому Казимиру Будикидовичу, что слово твое и правосудие несет в славном граде Гродно. И доложить тебе должен, что люд в городе темный во многом. Нет мочи в нем оценить всю любовь и щедрость, которой облагородил ты Гродно. Меньше крови было бы, если бы указал перстом на избранника твоего. А кровь прольется, нет сомнений у меня в том, мой княже. И лучше бы на войне с русинами и тевтонами, нежели с горожанами. Но покамест служивый пан я - клянусь сделать все, чтобы закон хранить да оберегать, да чтобы горячие головы шляхов наших гроднецки остужать на благо княжеству нашему славному и ради мира, ведь кто ж еще о благополучии государства печься станет из поименованных тобой шляхов? Как пить дать вгрызутся в горло они друг другу и служивому твоему пану Будикидовичу, а рдея о чем? Рдея о власти личной и выгоде собственной, но не ради державы нашей, княже. А посему прими мое предупреждение, что пишу я ради княжества твоего, малодушие и корысть царят средь панов Гроднецких, и нужен за ними глаз да глаз.
С почтением, великокняжеский юстициарий и член рады Гроднецкой, пан Казимир Будикидович А покамест монашек не вернулся, у Казимира оказалось некоторое количество времени, свободного от работы, которое требовало быть потраченным с пользой для дела и семьи. В ратуше людей знатных и не очень было много. Например тот же Боровец, вроде, появлялся не так давно у входа в Ратушу. Можно было бы с ним обсудить его если не поведение, то взгляды на сложившееся положение дел. Но располагать к себе маршалека прямо в управе, на людях, Казимиру хотелось меньше всего. А вот со Святополком обсудить будущее Гродно стоило и даже было нужно. Особенно учитывая его дружбу с казаками. Но ровно напротив двери, за которой должен был находиться Тыверский, пан Будикидович неожиданно развернулся и направился ровно к Ольгерду Тышкевичу, главе совета и городскому солтысу. Памятуя о воле княжей, головой Гродно станет тот кого поддержит великокняжич, архиепископ, большинство из народа и... городской совет. И вот поддержку совета Казимир и решил получить, так сказать, начав с головы. Работая вместе и вместе являясь назначенцами князя, пан Будикидович считал, что он и городской солтыс - одного поля ягоды. Слишком похожи они было, и слишком общие у них были чаяния, дабы видеть будущее Гродно врознь. А посему Казимир не имел намерений юлить в разговоре с паном Тышкевичем и впрямую спросить кого он намерен поддержать и, если это окажется не пан Будикидович, по какой причине. И только затем начать убеждать, что самые верные слуги великокняжие - это Казимир и Ольгерд, ведь милостью великокняжей оба отмечены, и держаться должно им вместе и поддержать пан Тышкевич в городском совете должен именно ставленника Ягелло, потому что более никому великокняжич милости и доверия такого не оказывал, а посему и выбирать более не из кого. Ну а коль скоро появятся причины, по которым нет возможности у пана Тышкевича поддержать в совете пана Будикидовича - то тут уж придется разбираться и убеждать, а если придется и помогать, дабы мнение господаря солтыса переменить в пользу Казимира.
Но не только разговоры разговаривать пришел Казимир Будикидович к солтысу городскому. Разговорами он многого добиваться мог, но пан Тышкевич все ж таки не глуп был и пустыми словами добиться его расположения было бы непросто. А кроме прошлых заслуг в катомке принес Казимир к городскому голове и предложение о решении проблемы атамана разбойников. Да и о спокойствии городском в немалой степени. За городом Шляпа, стало быть, обосновался, но у панов добрых сил по одиночке маловато. Нужно их, стало быть, организовать. Под начальством городской управы, так сказать, назначить день недели следующей и объявить сбор солдат в поход на Шляпу. Стражников отрядить немного, а воеводой назначить того кто больше остальных солдат пришлет. Ну и отправить их на разбойников всех организованно. Вместе, оно и сдюжат панове. И Казимир готов был солдат отправить, отчего бы и нет. Дело то это нужное для города. А награду разделить меж теми кто солдат пришел по головам. А за потерянные головы солдат своих - двойную долю определить. А тому кто атамана голову с плеч снимет - десять долей дать определить. Вот при таком раскладе можно и извести атамана. Объявить только надо, и сделать это должно ему, голове. А Казимиру так делать не можно, ибо его тот час заподозрят в чем-нибудь и дело это угодное городу погубить могут. Не можно пану Будикидовичу выставить с предложением таковым открыто, не можно...
А затем... заручившись поддержкой солтыса, можно будет его и порасспросить о других членах городского совета: что у них на уме да как или за сколько из можно привлечь на свою сторону. А там уже, глядишь, и городской совет за Казимира выступит.
|
Привычка рано вставать осталась у Яцека сызмальства, когда родители выгоняли его из постели с первыми петухами. Тогда ему нужно было следить за скотиной, а сейчас… а сейчас просто не хотелось проводить лишнего времени в своём недостроенном доме, в пустой горнице ещё с плохо проконопаченными щелями, из которых всю ночь из угла в угол бродили сквозняки, с белыми, остро пахнущими свежим деревом струганными брёвнами, с одиноким топчаном и тонкими паутинками по стенам — как быстро всегда даже только что возведённый дом зарастает паутиной!
Снаружи-то особняк выглядел внушительно: два крепких, высоких яруса из толстых брёвен, тёплые переходы к стойлам и денникам, окна на тонущий в зелени Неман — поместье было на самом берегу: удобно было выводить купать лошадей. Вот только внутри ещё ничего было не отделано, даже на первом ярусе до сих пор работали, что-то строгали рубанками, стучали, пилили. Мебели только и было что топчаны, свежеструганный большой стол, лавки да табуреты всякие — даже крючки, чтобы одёжу повесить, не везде были ещё вбиты: на гвоздь цепляли. Пол был усыпан светлой стружкой, опилками; по углам лежал мусор — пыльный, но не залежалой, а какой-то чистой и свежей пылью, как всегда на стройке.
Этот новый дом строили три года и вот, кажется, наконец, достраивали: только по мелочам доделать и обставить осталось. Не то, чтобы старый, прежних хозяев, был плох, но — увы! — сгорел, когда пан Вулевич, бывший хозяин конюшни, отдал богу душу, и во владение вступили наследники. Поуправляли они конюшней с месяцок, а потом у них дом сгорел: ничего не поделаешь, пришлось продавать пепелище за бесценок, а тут и покупатель нашёлся. Пока конюшню новую поставили, пока то, пока сё, — вот дом ещё доделать и не успели. С этим всем нужно было разбираться, да только до того ли сейчас?
Дел было много, но Яцек не жаловался: он вообще бездельничать не любил — с каждой проведённой в лености минутой, чувствовал он, уходят из рук какие-то возможности, за которые можно прочнее зацепиться, крепче вгрызться в жизнь, оставить не у дел очередного ленивого дурака. И сейчас, возвращаясь с торга на вороном Грачике, Яцек чувствовал радостное возбуждение, мандраж и разве что ещё досаду, что не успел к тому моменту, когда всё началось, доделать дом. Если Яцек чего-то в жизни терпеть не мог, так это не успевать, опаздывать что-то сделать. Ещё и Збысь этот, пьяная скотина, — с весёлым, боевитым раздражением подумал Яцек, — надо было ещё и по морде дать. Яцек вообще терпеть не мог пьяниц и сам пить не любил — в голове шумит, перед глазами крутится, наутро тошно: никакого удовольствия. Но, впрочем, чего сейчас о Збысе думать: были дела и поважнее.
— Не рассёдлывай, я ещё поеду, — ловко привязывая Грачика к коновязи, кинул он подбежавшему конюшонку Данеку, тринадцатилетнему светловолосому костлявому парнишке, который чуть ли не на голову вымахал за те полгода, пока работал у Юхновичей.
Данек подобрал отставленные вилы и вернулся к раскрытым воротам конюшни, за которыми были пустые перегородки стойл, откуда крепко, до щипоты в глазах несло навозом, гнилым сеном, кожей сбруй. Здесь как раз держали голштинца, которого загнал Збысь, и сейчас Данек чистил стойло, налегал на вилы, подцепив большой слежавшийся чёрный навозный пласт — но парень был слабоват, чтобы отодрать такую тяжесть от пола, и сейчас натужно кряхтел, стискивал зубы, пыжился… Яцек не смог пройти мимо.
— Ну ты чё творишь, Данек?! — Яцек походя дал парню подзатыльник, проходя в стойло. — Смотри как надо! Дай вилы! Вот так дробишь его, — Яцек несколько раз с силой ударил вилами в пласт, оставляя цепочку дырок, подковырнул: пласт хрустко, как корка, пошёл трещинами, — потом кусками поднимаешь! Грыжу себе, что ли, захотел? Ты мне здоровый нужен! Ууу, морда, — Яцек вручил вилы обратно и пятернёй потрепал улыбающегося парня по растрёпанной светлой копне волос, — куда ты всё растёшь-то, а? Нет бы вширь расти, скоро выше меня будешь! Короче, Данько, — хлопнул он его по грязному плечу, — как закончишь с этим, у меня для тебя вот какое дело: сбегай к дому Вилковских и этого, как его бишь, тевтона Корфа, и посмотри, где они сейчас, — в городе или у себя по усадьбам в деревне сидят. Вообще посмотри, что там да как: ты парень смышлёный. Узнаешь всё как следует, колбасу целую дам. Хочешь колбасы, морда? По глазам вижу, что хочешь. Небось, целый день жрать хочется, да? — сочувственно спросил Яцек и хотел что-то добавить, но решил — не стоит, и только уже выходя из конюшни, криво усмехнулся.
Прошёл через чёрный утоптанный, в копытных следах двор со штабелем досок у входа, поднялся в пустой светлый дом, где на первом этаже ещё что-то шумно пилили и в световых снопах из распахнутых окон плавали тучи золотой древесной пыли. Прошёл на второй ярус, нашёл брата там: Якуб сидел на лавке, чистил броню.
— Здароў, Кубусь, — в разговоре с братом Яцек всегда переходил на их родное деревенское наречие, за которое его в прежние годы, когда Яцек ещё по-польски говорил через пень-колоду, его все в Гродно шпыняли. Поэтому-то Яцек сейчас любил при случае говорить по-деревенски: могу себе позволить. — Псарня, кажаш? Добрая думка: мне нашы сабакі таксама падабаюцца, — Яцек выглянул в окно, где у ворот как раз стояла свежесрубленная будка для одного, чёрного клыкастого, брудастого Пырья. — Хочаш, займіся: нам псярня тут не перашкодзіць.
— Значыць, так: ты да Бараўцы, а я да жыда пайду. Раз такая каша заварылася, грошы нам патрэбныя, Кубусь, без грошаў ніяк. Трэба выбіваць з яго, колькі дасць. Грошы будуць — усё будзе. Адзін я, вядома, не пайду: вазьму з сабой дзесятак нашых хлопцаў: авось і жидок падатлівымі будзе. Хмель тут? Што, пайшоў? Ну добра, тады вазьму з сабой Збышака. Збышак-то тут, на двары? Ну дабро. Яцек кивнул брату и направился в свою спальню за снаряжением.
— Да, ты ведаеш, — уходя, достал он из кармана и показал брату письмецо, доставленное в его отсутствие и сейчас переданное ему одним из человек во дворе, — мне тут Валковіч піша, сустрэцца прапаноўвае. Сустрэнемся, толькі я да яго не пайду: у карчме ўбачымся, пры сумленным народзе. Адпішыцеся яму хутка.
-
Правильно! Учить их надо, учить! Это вам не мечом работать - так каждый дурак может!
-
Описание деталек очень теплое впечатление создает. Прямо видно - так все и было
|
Пан Болеслав встретил новости внешне спокойно, но, конечно, не мог отказать себе в удовольствии ругательски изругать кандидатов. - Погодим радоваться, капитан, - сказал он. - Это еще неизвестно, кого выберут. Ежели князь Ягайло хотел жителей Гродно рассорить - то ничего лучше придумать не мог. Нет бы как в старь - назначил князя, ну и ладно. Остальные бы поскрипели - но приняли. Или не приняли. А тут... выборы. И выбирать-то из кого? Не из кого почитай. Один, - пан Болеслав загнул узловатый палец, - только и делает, что на неметчину оглядывается. Другой - выскочка, прости Господи, со свиным рылом в калашный ряд. Третий, судья, тот вроде добрый пан был раньше, а теперь молодится, как баба. Крутит все, крутит, нет бы по-простому. Да еще сынок у него - ветер в голове. Четвертый - вроде и ничего, только почитай калека. Пятый... хм... ладно, не будем о пятом. По всему выходит - на нас с тобой да с Анджеем только одна и надежда. Ты вот что. Собирай дружину, посмотри чтобы у всех всё ладно было насчет оружия там. Наверняка найдутся такие, кто захочет поместья наши разорить. Доглядывай за ними получше. А я займусь покуда делами. Вот не было напасти! Пан взял ключ, отпер дубовый сундук, окованный железом, отыскал в нем перо и чернила. Сел, подумал, и написал такое письмо.
Светлый князь Андрей,
Пишет тебе пан Болеслав Вилковский, муж Анны Всеволодны.
"А то вдруг он забыл кто я, пусть сразу и вспомнит." Но еще приписал для верности: сын Довгерда, внук Мингайло, с которым бились вместе с татарами при Синих Водах. "
В городе Гродно грядет большая замятня. Выбирают нового князя. Великий князь Ягайло назначил
"Гхм, надо было про семью спросить. А впрочем, лучше сразу к делу." Но на всякий случай приписал ко второй строке "которая находится в добром здравии и шлет тебе поклон." Хуже не будет. Так.
Великий князь Ягайло назначил претендентов. "Гхм." Я сам собираюсь стать князем. "Не, заносчиво больно звучит." Вычеркнул. Среди прочих на место князя есть и я, а есть и твои враги, которые ежели победят, непременно станут слушать немцев и всякие препятствия тебе чинить. Железо надобно ковать, пока горячо. Дабы такой беды не случилось прошу тебя прислать ко мне сильный отряд воев, числом сам сколько сочтешь нужным.
"Нет, ну это звучит, как будто у меня у самого воинов нету." Подумал и дописал: прислать ко мне для подкрепленья. Так.
Постой их возьму на себя. Деньгами не обижу.
"Ну, теперь можно и про личное." У нас Божьим промыслом все здоровы. Дочка подрастает. "А то вдруг у него есть и жених на примете. Ну пока об этом рано. Так, про чтоб еще написать?" - Анна! - громко крикнул он так, чтобы слышно было на женской половине. - Анна! Ответа не последовало, и пан, бранясь себе под нос, пошел искать супругу. - Как Андрея детей зовут? - спросил он, когда жена вышла из своей светлицы. - Кто там у него? Семёна помню, Михаила помню, еще Фёдор какой-то был... - Зачем тебе? - холодно спросила жена. - Михаил убит уж. Весной еще. Ивана забыл. - Вон оно что, - почесал пан Болеслав за ухом. - Остей же еще. А, нет, Остея-то татары убили. - Да на что тебе? - не унималась пани Вилковская. - Надо! Потом скажу, - веско ответил её муж и вернулся к письму.
Напиши, как здоровье твоих сыновей, Семёна, Фёдора, Ивана. За убитых мы с женой молимся Богу. Царствие им небесное.
Для отца, известное дело, нет ничего приятнее, чем похвалиться сыновьями. Или знать, что есть кто-то, кто разделяет его горе об утрате. Пан Вилковский знал эту горькую истину по себе.
Прими в сем письме всяческое наше уважение. Твой друг и союзник, пан Болеслав Вилковский.
"А что?" - подумал пан, после того, как переписал письмецо набело. - "Хорошо получилось. Не разучился еще перышком водить! А помню, дитём был, так всю эту грамматику ненавидел. А глядишь-ты! Прав был мой родитель, царствие ему небесное, что стегать меня велел - пригодилась. Такое письмо непременно надо самому писать, без писаря, - подумал он еще, пока плавил воск для запечатывания над лучиной. - А то писаря разные бывают. А Ягайло, такое письмо увидев, не обрадуется. Хотя измены еще нет в том, чтобы русских позвать. Корф вон немцев позовет, это как пить дать."
Написав письмо, пан отправил его безотлагательно с самым лучшим из посыльных, наказав ему вшить письмо в подкладку и не ехать по шляху, где промышляли бандиты. Пусть дойдет попозже, да надежнее. Когда бы ни пришли бойцы - лишними не будут. Если, конечно, князь Андрей вообще хоть десяток людей отправит. Хотя чего уж. Родная кровь не водица. Затем пан приказал позвать к нему Анджея. - Ну вот, брат, и началось. Скоро, скоро запылает в городе. Да ничего. Даст Бог, всех их заборем. Корф - тот точно против нас будет. Выскочка этот Юхнович - тоже, этот сам небось изумляется, как в кандидаты попал. От страха да от дурости наломает дров, но и нам по дороге напортить может. Будикидович пока, должно быть, станет выжидать - его сила не в бойцах. Но он еще свое слово скажет. Посмотрим, что Волковичи замутят. Они так-то нам не враги. Я думаю, пока так. Я поеду с Кабаном поговорю. Для начала надобно нам с Шляпой этим, который на дорогах безобразничает, разобраться. Поговорю со шляхтой, должна подняться. Это дело хорошее, и все, кто в нем поучаствует, добудет славу. Но поймать главаря тяжко будет. Нужны нам еще люди, нужно оружие. Ты ступай по кабакам да по постоялым дворам, разведай что насчет бойцов - наемников или просто охочий люд какой. Найди их. Злотые у нас есть. Можешь каждому посулить подъемные в придачу к жалованью. После ступай к оружейникам, к бронникам. Приценись, смотря сколько золота останется. Покупай все, что сочтешь нужным, а на что не хватит - с условием, что плата на следующей неделе - и пусть даже с процентом, как у жида пусть даже процент. Что брать - ну это смотри, сколько воинов будет. Злотых на сто-на сто двадцать можешь смело оставлять долговых. После, я знаю, ты охочь до женского полу. Я это никогда не одобрял, но сейчас особый случай. Ступай в "Бедра" эти, покути там немного (денег-то оставь, там в долг не возьмут, наверное) и попробуй узнать, где можно вещички купить-продать подешевле, чем на рынке, золотишко там, меха. Ну ты сам знаешь, как это провернуть, чего наврать - это ты больше мастер, чем я. Этот Шляпа - он, чует мое сердце, награбленное где-то в городе сдает. Узнаем, где - узнаем, где его искать. Ну все, Анджей, давай действовать. Пора нам, пора в князья пробиваться. Сказав так, пан Болеслав принялся собираться: надо было навестить маршалека и поговорить о серьезных делах - кого бить первым и как.
|
- Очень хорошо. - серьезно кивнул Рауш, - Рад, что мы говорим о деле. Итак... - офицер вырвал листок из блокнота и положил на стол перед собой, - Вам не следует ничего делать с курьером. Заполучить шифровку, конечно, было бы желательно, однако это не первостепенная задача, которая, ко всему прочему, явно лежит вне вашей компетенции. От вас потребуется лишь остановить отправление шифровки на фронт. Позвольте, я объясню...
Барон вывел несколько строк сжатого текста на листке бумаги и подвинул его к собеседнику.
- Вот. - Рауш развернул листок к Молоствову, - Здесь указание доложить обстановку на участке фронта у станции Обозерская. Подписано мною, штабс-ротмистром Константином Александровичем Рауш фон Траубенбергом, адъютантом командующего Чаплина. Когда придет курьер с шифровкой, вы передадите этот текст. - он постучал пальцем по листку, - Именно этот, а не тот, что принесет вам курьер. Курьер, сами понимаете, не сможет понять, что именно вы передаете по телеграфу. Вы скажите, что передана его шифровка. Все, более от вас ничего не потребуется. Помните, какую именно шифровку ждать?
Константин помолчал секунду, вздохнул и посмотрел с пониманием на своего собеседника.
- Я прекрасно понимаю, что врать тяжело. Но, к величайшему сожалению, иногда необходимо. Когда будете говорить с курьером, думайте о том, что спасаете жизни людей. Это будет маленький подвиг, господин Молоствов. Вы за него, конечно, не получите ни орденов, ни почестей, но с вами он останется на всю жизнь. Всегда будете помнить, что благодаря вам живут другие. Или наоборот, что из-за вашей слабости погибли десятки или сотни храбрых солдат. - Рауш пожал плечами, - Простите, прошу вас, что возлагаю на вас такую ответственность.
- Я был бы рад остаться с вами, но боюсь, что не могу. Шифровка может прийти к вам через десять минут, а может завтра вечером. Я не могу оставаться здесь все это время. Когда, кстати, заканчивается ваша смена и кто вас сменяет? - офицер выслушал ответ и занес его в блокнот, - Я наведаюсь к вам несколько позже, узнаю, не пришла ли шифровка. Если будет на то возможность, пришлю кого-нибудь на замену. Он скажет, что пришел за телеграммой для Рауша фон Траубенберга. Возможно, останется здесь ждать курьера.
Рауш еще раз пробежался взглядом по сделанным записям.
- Это все. У вас есть вопросы?
-
Рауш, конечно, тактик до мозга кости
-
Я прекрасно понимаю, что врать тяжело. Но, к величайшему сожалению, иногда необходимоВот, господа, что революция с самыми благородными из офицеров делает!
|
Спутники попались не из болтливых, да и обстановочка не располагала. К тому же, охотники - по большей части одиночки. Такой большой отряд Эрнесто видел впервые. Впору было задуматься - что же там, в этом самом Гримфольде, этакое приключилось? И почему на усиление послали именно его? Как это понимать - как оказанную честь или списание? Вопросы-вопросы. Вергара в итоге решил не забивать себе голову. Всяк ответ найдет свой вопрос, дай только срок. А пока... Изучал спутников. Много женщин, это странно? Впрочем, для Корпуса - не слишком. Насколько Эрнесто усвоил из теоретических занятий общеобразовательного курса, Корпус основали после большой войны, где погибла изрядная часть взрослых мужчин, так что полное равенство полов было исторической традицией. Синьориты были симпатичные, особенно белокурый темноглазый ангел в красном шейном платке. Не то чтобы это что-то значило, личных отношений внутри Корпуса Вергара старался не заводить. Никаких друзей, подруг, любовниц - просто попутчики. Как сейчас. Так проще. Но как бы то ни было, симпатичные попутчики лучше, чем страшненькие. Хотя бы чисто эстетически. Правда, одна дама, выцветшая блондинка с бледным, как от бессонницы, лицом, то и дело награждала Эрнесто свирепым взглядом, на что тот, разумеется, отвечал лучезарной улыбкой. Кажется, это ее только еще больше раздражало, впрочем. Но Вергара привык не удивляться подобному отношению от народа метрополии. Эхо войны по-прежнему гуляло по земле, хоть с тех пор прошло уже немало лет.
Когда карета встала, охотник выпрыгнул вслед за долговязым типом. Вытянутое лицо, взгляд уверенный с толикой надменности, явно аристократ. Ну да Эрнесто и сам не в конюшне родился. Длинный клинок уже лежал на плече, ножны Вергара оставил в карете. Прислушавшись к чириканью девушек у задних колес повозки, Эрнесто хмыкнул и пошел к лошадям. Их поведение настораживало. Невысокий парень простоватого вида, из попутчиков, забрался на крышу фургона и заговорил с Бернардом. Смешно, конечно, никто не знает друг друга, зато возничего знают все. Если вы что-то хотели знать об охотниках - вот отличная иллюстрация. Кучер возится с винтовкой, болтаются заиндевевшие остатки веревки на стылом ветру. Взгляд охотника остановился на них, затем сместился на коней. Вергара всегда любил лошадей, хоть и вырос, считай, в порту. Он подошел к одному из коней, положил ладонь на шею, ласково, но уверенно. - Calmese, calmese, querido. Когда лошадь чует хищника, по ее взгляду всегда можно понять, в какой стороне притаилась угроза. Да и рвет она, как правило, в противоположную опасности сторону. Все-таки умное животное. В отличие от человека.
-
Хехе. Неплохо, неплохо.
-
Правда, одна дама, выцветшая блондинка с бледным, как от бессонницы, лицом, то и дело награждала Эрнесто свирепым взглядом, на что тот, разумеется, отвечал лучезарной улыбкой. Кажется, это ее только еще больше раздражало Классный охотник получается! Ну и отдельно за отсылку к говорящей Плотве (если это она в комментарии).
-
Но как бы то ни было, симпатичные попутчики лучше, чем страшненькиеРазумно!
-
+
|
|
Привычка рано вставать осталась у Якуба сызмальства, когда родители выгоняли его из постели с первыми петухами. Тогда ему нужно было следить за скотиной, а сейчас... да, в общем-то тоже. Просто скотина была двуногой, а рога росли только от гулящей жонки. Зато чесались также сильно, как у бычков. Младший Юхнович не роптал и положенный обход совершал исправно, считая, что людям полезно видеть хозяина почаще, но издали, а ему самому полезно знать, что именно происходит в хозяйстве. К тому же, ему нравилось ходить на площадь по утру. В это время на ярморочку приходили по делу, не от скуки, товар был свежий, а разговоры бойкими. Якуб от этой деловой атмосферы заряжался на весь день. Уже потом, когда солнце поднимется да станет припекать, потомственная шляхта проснется да пойдет, млея, разгуливать меж рядов. Они не считали Юхновичей за своих, не упуская возможности тыкнуть братьев простым происхождением, будто в этом должно было быть что-то обидное. Только вот кровь у всех одного цвета, это младший братец давно выяснил, так что презрение потомственной шляхты обтекало с Якуба как вода с гуся, понимал он что все под одним небом ходят.
А вот что Юхнович ценил, так это личное отношение и заслуги. Кто в жизни чего-то своим умом и силишками добился, того стоило уважать. Пускай он по другому пути шел, да все же пришел куда-то, не сидел на месте. Не хватало таким вельможным панам смекалки да знания жизни порой, но откуда им взяться. Поглядеть на Тыверского к примеру. Наивный детина, но по-своему честный человек. В селе бы такой не пропал, хоть и маялся бы скукой. Это чувство Якубу было знакомо, он его хорошо понимал. В вот кого он не понимал, так это панов, что в жизни не держали ничего тяжелее шароварного копья. Их порода не умела за свой кусок драться, не знала, каково это просыпаться, не зная, заснешь ли вечером или с чертями будешь спорить за длину вил да жар под котлом. Такие нежились в своих перинах до полудня, потому что до рассвета заливали глаза или кувыркались у Лидки, а потом на больную голову вершили городские дела. А братьям то было только на руку. Пускай нежатся да тешатся, пускай млеют на солнышке, Юхновичи в это время будут свои дела делать. Поглядим потом, кто в князи выйдет.
По мнению Якуба, строить отношения нужно было не на знатности рода, не на чести, а на честном деле. Ничто не объединяет так, как взаимная выгода. Когда у каждой стороны есть интерес в успехе, то дело спорится и рождается верность, которую не подкупить. Главное, найти к каждому человеку подход, предложить ему то, что он только здесь получит. Так было в отряде, где можно было не любить товарища, но только он твою спину прикрывал, а ты его - в бою не до обид было. Сейчас ты подлость сделаешь, завтра тебя на копье толкнут. И так было теперь, подтверждением чему был жест Хмеля. Ведь мог он пригнуть голову, получать жалование да выжидать, но решил иначе поступить. И с дружиной сложил в общак больше чем два полных жалования с каждого. Много ли панов могли похвастать тем, что их стража отдавала на их дело все свои сбережения?
Тепло поблагодарив Хмеля за подгон, Якуб не стал его отпускать сразу, без дела:
- Нам сейчас не только злотые нужны будут, но и крепкие руки. Вспомни, и я тоже повспоминаю, кто из из наших еще на этом свете. Кто мог в отряде остаться и где сами Зубры сейчас могут. А вечером напишем письмо, разыщем их.
Когда капитан ушел выполнять поручения, Юхнович и сам принялся собираться по делам. Сел на лавку, разложил на столе кожанку да принялся проверять, все ли цело, не подтерт ли ремешок, но норовит ли оторваться. Оружие кормило Якуба, броня была ближе любовницы, и он привык заботиться о них как о себе.
- Слухай, братка, а давай псярні сабе забярэм, - не отрываясь от дела, обратился Юхнович к брату, - Паглядзі якіх сабак ты на тым тыдні купіў! Нам бы такіх яшчэ. Ды і бяруць іх больш ахвотна, чым нашых рысаков. У крамы Кубы Касога ўвесь час не прайсці. Куты нашы блізка, зручна будзе. З сабакары дамовімся. Яны бачаць куды вецер дзьме.
Идея пришла Якубу в голову, когда он возвращался домой с площади и приходил мимо потерявших от гвалта на площади покой собак. Доход от псарен был, конечно, меньше, чем от конюшен, но товар ходил чаще. Да и дело было схожее, если в детали не ввязываться. Закончив, меж тем, проверять доспехи, Юхнович снял кафтан, оставшись в портах и рубахе, нацепил кожанку и тщательно застегнул каждый ремешок. Затем повторил манипуляции с кольчугой, поверх которой уже надел кафтан. Застегнув одежду, Якуб прошелся взад-вперед по комнате, прислушиваясь к своим шагам - не звенит ли метал, не клацают ли застежки. Кольчуга была знатной, очень мелкой, кольца были подогнаны близко и сидели на теле не как перевитые цепочки, а как стальная водная гладь, изгибаясь и переливаясь при движении. Удовлетворившись результатом, Юхвович нацепил на голову свою любимую красную шапку, без которой не появлялся на улице.
- Падыду да Боровеца, як дамовіліся. Даведаюся ў яго чым мы карысныя будзем. У размове з цырульнік спатрэбіцца, - закончив возиться петлями пуговиц, Юхнович подпоясался широким ремнем с ножнами, из которых дерзко глядела рукоять меча. Черенок был давно поменян на дерево да простую кожу, к которой Якуб был привычен, а вот крестовая гарда осталась родной, да и на стертом металле навершия меча еще можно было разглядеть тонкий крест, - Ты калі ў горад пойдзеш, будзь асцярожны. Ці мала хто вырашыць пад хвацкае час пашукаць ўдачы. Адзін не хадзі. Але ты і сам ведаеш.
Тревога за брата была искренней. Якуб, конечно, догадывался, что Яцек в Гродно не только лопатой навоз воротил и за себя постоять мог, но все равно чувствовал, что должен оберегать старшего. Даже за себя Юхнович не так сильно переживал, как за брата. А ведь охотников проломить череп и правда будет хоть отбавляй. По мнению шляхты хуже Юхновичей были только Корфы, даром что немчура. Даже от Кульчицкого у панов не было такой изжоги. А значит, кто-то вполне может решить избавиться от проблем самым надежным способом. По правде, Якуб бы и сам так поступил. Без совета с братом убийствами заниматься не планировал, но что-то подсказывало младшему, что без пролитой крови не обойдется.
Проверив, как ходит лезвие меча из ножен, Юхнович сунул за голенище сапога нож - там у него был удобный карман-ножны специально для этого дела. На правое запястье, под широкий рукав кафтана, Якуб приторочил перетянутый ремешком меховой чехол, в который уложил тонкий нож для метания. Так, сунув руку в карман, он мог достать не кошель, а лезвие. Для верности лучше бы взять с собой щит, но если визит к страже с оружием еще можно было объяснить, то заявиться при полном параде уже было неуместно, так что верного дружка пришлось оставить дома, но и без него выходило надежно.
|
Кэролайн не спалось. Во-первых, она вообще не любила и не могла спать в дороге. Во-вторых, вопрос осложнялся малознакомыми коллегами по ремеслу топора и револьвера. Не то чтобы она им не доверяла, но... вот рожа южанина ей определённо не нравилась. Или вот тот черноглазый, Элиас кажется. Вроде и лыбится, но оскал – волчий. Казалось, уже хватит, но вдобавок к этим двум была ещё какая-то рыжеволосая девчонка, по виду самая молодая из них, что ли. Видать у канцелярии совсем крыша поехала – согнали их в Гримфолд, дело вроде серьёзней некуда, а они им новичка подсовывают! Каждый раз, когда Кэрол, блуждая взглядом по охотникам, натыкалась на лицо девушки, ей хотелось в сердцах сплюнуть на пол. Поэтому чтобы ненароком не спровоцировать конфликты — хотела бы рапирами помериться, так вызвала кого-нибудь на дуэль, Кэрол просто хмурилась и натягивала широкополую треуголку почти до носа, пряча за ней лицо. А затем отворачивалась и смотрела в окно, грызя ноготь большого пальца.
Это помогало отвлечься, и деревья, утопающие в густом киселе тумана действовали на сознание расслабляюще – не хуже утренней дремоты. Так что когда карета неожиданно резко остановилась, влетев в яму, Кэрол чуть не вылетела с насиженного места кубарем. Резко дернувшись и наклонившись вперёд, ей всё-таки удалось удержаться на своём месте, ухватившись за небольшую рамку окна. — Ч-чёрт! — процедила сквозь зубы девушка, осматриваясь вокруг. — Бернард, т-твою мать! Ты никак уснул, дубина? Пока Кэрол приходила в себя, Элиас успел её опередить – выпрыгнул из кареты первый. Ну да, аристократы вперёд... сам решил что ли вознице затрещину дать? За ним потянулась и одна из охотниц – Э... Лиан? Эллен? Она так и не успела правильно запомнить её имя. Чертыхнувшись ещё раз для убедительности, охотница начала выбираться из кареты вслед за ними.
Спрыгнув из кареты на землю, она одернула полы охотничьего костюма, оглядела со всех сторон: не разошлись ли где нитки. Вот так зацепишься за щепку в карете, а потом портному целый орен отваливать придётся. Потрёпанная форма, явно видавшая и лучшие времена, оказалась на первый взгляд целой. Успокоившись на этот счёт, Кэролайн оглядела колесо кареты: да, хорошо село. Ну и что теперь, пешком до Гримфолда топать? Да, вот сейчас она только панталоны на кружева сменит и сразу пойдёт! Хотя отчасти охотница была рада остановке: семь тел в одной карете, долгая дорога – удовольствие так себе. Так что девушка с удовольствием вдохнула полной грудью свежий лесной воздух.
— Да кого ты слушать собрался, — хмыкнула Кэролайн в ответ на предложение Элиаса, — пташек лесных? Толкать нужно. Эй, вылезайте, — она постучала по стенке кареты, — Будем эту деревянную колымагу выталкивать. — Бернард, — кивнула она кучеру, — давай, слыш-ко, держи свою конину, чтобы она в лес чего доброго не унеслась. Может они волков почуяли, вот и рвутся так. Ожидая, когда остальные выберутся из кареты, девушка – скорее уж по привычке, чем по требованию Норфолка, всё-таки оглядела лес. Бдительность для охотника – и щит, и меч, и удача, и благословение Господне. Если ты перестаёшь быть осторожен каждую минуту, скоро ты перестаёшь быть живым – эту науку Корпуса она усвоила плотно.
-
Критическое отношение к напарникам - залог успеха!
-
Кэролайн... великолепна! А грызение ногтей - находка образа)
-
и натягивала широкополую треуголку почти до носа, пряча за ней лицо. А затем отворачивалась и смотрела в окно, грызя ноготь большого пальца.Чертыхнувшись ещё раз для убедительности, охотница начала выбираться из кареты вслед за ними.Огонь :)
|
|
В какой-то момент Степану начало казаться, что он попал в какой-то другой Архангельск, совсем не тот, в котором он беседовал с Чаплиным и совершал дерзкий - впрочем, это слишком громко, пусть будет дерзковатый - побег. Конечно, эсер сталкивался с бюрократией до революции, в преподавательской деятельности ее хватало, и иногда хотелось лезть на стену от тугодумия чиновников. Но политической работой Миллер занялся уже только после февраля, когда власть бюрократии пала вместе с царизмом. На это были несколько другие причины - хаос, порожденный революцией, не давал укрепить косности. Многие решения приходилось изобретать на ходу, оказавшиеся на новых местах люди просто не представляли себе бюрократического порядка, а иных должностей и вовсе не существовало прежде, так что старые порядки не были к ним применимы. Реакционеры обличали этот хаос, клеймили его бардаком, который развалил страну, но на взгляд Степана в таком порядке, который устроил в отделах этот Акимов, бардака было еще меньше, тогда как хаос, подобно первородному супу, порождал гениев. Впрочем, с той же скоростью он и сжирал, если те оказывались неосторожны. Количество людей, сгоревших как свечки из-за отсутствия регулирования и порядка шло на сотни, иногда даже самые лучшие усилия пропадали втуне, но в то же время одному человеку удавалось порой совершить невозможное. В результате Степан привык работать в режиме сверхусилия, которое подразумевало полную отдачу от исполнителя, но давало ему полную свободу в то же время. Миллер, если было нужно, мог зайти в кабинет к Керенскому практически без стука. Не факт, что он застал бы премьера на месте, но уж точно никто не стал бы требовать с него три подписи только для того, чтобы подняться на этаж.
Растерявшись от такой неожиданной перемены в образе работы министров, эсер позволил утянуть себя в круговорот волокиты и наверняка бы утонул в нем, если бы не спасительный Федоров, который аки Христос по воде провел Степана мимо легиона запрещателей, предъявителей и записателей. Только одно можно было занести отделу в актив - если Рауш и правда замышлял выкрасть бумаги из кабинета Маслова, шансов у него не было ровным счетом никаких, и даже вовсе не от того, что никаких бумаг у Маслова, похоже не водилось.
- Сергей Семенович! - искренне радушно приветствовал Миллер заместителя председателя, проходя в кабинет, - Как вы держитесь в этом бедламе? Я думал, что ненароком подпишу свою отправку в ссылку, пока сюда пробьюсь!
Возможно, не стоило так уж критично говорить о работе отдела, к тому же высказываться столь прямолинейно, но в памяти эсера Маслов остался как человек достаточно приземленный, даже немного простецкий, и Степан надеялся, что он не успел забронзоветь на новом месте работы, по крайней мере не настолько, чтобы обидеться на подобные речи.
- Я правда по делу, - проговорил Миллер, когда Сергей Семенович пригласил его к столу, - Но скорее с вопросом.
Дальше нужно было перейти к сути дела и, уже открыв рот, Степан понял, что никакой заготовленной речи у него нет. "Надо переговорить с Масловым, с другими сопартийцами," - вертелось у него в голове всю дорогу, а вот как вести разговор мыслей не появлялось. Не скажешь же, без предисловий, что-то вроде "Сергей Семеныч, как думаешь если мы от тебя один отдел отнимем и Чаплину отдадим?" или "Мы тут с Филоненко решили переворотец устроить, тебя первым пострадавшим выбрали, не возражаешь?" По-хорошему, этот разговор следовало доверить Максимилиану Максимилиановичу, а самому остаться в стороне, но что-то подсказывало Миллеру, что вот этого-то как раз делать и не стоит. Лишь бы самому не наломать дров. Этот разговор, а позже с некоторыми другими министрами, например, с Мартюшиным, был необходим, если эсер и правда собирался попытаться реализовать свои идеи о едином правительстве. Значит, и говорить с Масловым нужно было именно об этом. А потом и с остальными. Выслушать, попробовать убедить. Но и не подставить Филоненко при этом.
- Как продвигается работа со штабом северной армии? На входе меня чуть не сшиб с ног какой-то полковник, жутко недовольный, - Степан начал издалека, потом сделал паузу, подбирая слова, - Тревожно в городе, разговоры ходят разные, о разладе в управлении. Я пробовал было поговорить с нашим старцем, но с его слов все в порядке и не о чем беспокоиться. А вы как считаете, Сергей Семенович?
Про разговор с Чайковским, конечно, Миллер привирал, но старался не лгать уж совсем бессовестно. Пойти к председателю он и правда думал, но быстро от этой затеи отказался. Во-первых, его бы просто не пустили в кабинет, это уже теперь было очевидно, а во-вторых, Чайковский бы просто не стал слушать. Вот Маслов - другое дело. С ним, возможно, Николай Васильевич советуется.
-Простите, если сую нос не в свои дела, - привычно поправился Степан, - но думаю, что я мог бы помочь. Все-таки, опыт есть за спиной.
-
"Мы тут с Филоненко решили переворотец устроить, тебя первым пострадавшим выбрали, не возражаешь?"А пуркуа бы собственно и не па?
-
Только взялся эту ветку почитать. Миллер вот прямо очень крутой, как обычно. Вот эти размышления о том, как делаются дела в революционное время, как революционный энтузиазм замещает собой костную бюрократию — очень к месту, очень дельно, очень пахнет той эпохой.
|
-
Семеро выехали в Город. А сколько вернутся назад? Правильные вопросы ставите, сэр. И вообще пост хорош.
-
Да, стартанул так стартанул. Вот это интрига!
|
— Спасибо, Алджис. Восемь лет мира, и вот, Владычица Дейве и сестры её, Даля и Лайма, наконец решили, что довольно сыны и дочери Диеваса почивали, настало время для нас сразиться за будущее не только нашей семьи, но и всего нашего народа. Призови моих детей, старый друг, ибо я желаю говорить с ними. Антанас откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел на чистый лист бумаги, лежащий перед ним. Три года назад, когда Ягайло убил Кейстута, патриарху Волковичей казалось, что жизнь его приобрела характер вполне решённый. Сидеть тихо, усидеть прочно, оставить детям как можно больше, когда Пастух явится за душой старого рыцаря, как уже пришёл за женой его... Поистине, никто не ведает волю богов прежде, чем воля эта свершится, то, что казалось концом времён всегда может обернуться возрождением, ибо жизнь есть колесо, и колесо вертится. Диевас не допустит, чтобы угасло священное пламя. Он даст шанс своим детям отстоять то единственное, что есть в мире святого — свою землю, свою Родину. Но этого Антанас не скажет даже собственным детям. Опасные это слова. Опасные, ведь демон, убийца крови своей, нечестивый Ягайло, не дремлет. Повсюду у него глаза, повсюду уши, повсюду окровавленные руки мерзавцев, продавших веру отцов и дедов за золото и гордое имя "панов". Нет, этого Антанас не скажет. Зато скажет иное, с трудом поднявшись навстречу детям своим. — Линас. Эгле. Вы мои дети, моя кровь. Как помру, всё что есть — ваше будет. Вы знаете королевскую волю. Сразу скажу, не ждите многого. Ягайло неглуп, он знает, что Гродно был вотчиной князя, и все названные им паны некогда целовали этому князю руку. Поэтому он и сталкивает наши семьи друг с другом, хочет зачистить доску нашими руками. Но мы... Можем победить его. Больше старый пан не говорит ничего о короле. И без того сказано слишком много. Зато всё больше говорит о родных... — Эта победа принесёт нам весь город. Принесёт вам весь город. Вы молоды, дети мои, и что бы мне не потребовалось сделать чтобы вы встретили старость княжеским родом, я это сделаю. Поэтому мы примем условия короля. Мы сразимся и победим. Речь стоила Антанасу явных усилий. Он опустился обратно в кресло, жестом указав детям, что и они могут сесть. — Я рассчитываю привлечь на свою сторону шестерых членов совета. Радкович не будет проблемой, если хотя бы треть того, что о нем говорят, правда, мы найдём в нем друга. Старая дружба связывает меня с паном Вилковским, думаю, он согласится если не помочь нам, то хотя бы не мешать. А вот судья — та ещё змея. Его следует держать близко только чтобы он возможно отложил нас до того, как расправится с остальными. Сейчас мы должны взяться за любой альянс, какой сможем заключить, вот почему, Линас, я принял решение женить тебя на Агнешке Тышкевич. Ольгерд на хорошем счёту у Ягайло, а через него выиграем и мы. Сама девица как раз вошла в возраст, и наверняка не нам одним придёт идея такого брака, так что следует поспешить, поедем к солтысу сегодня же. Вдобавок, свадьба, сыгранная с должной пышностью, привлечёт к нам и знать, и народ. Затихает Волкович. Молчит. Трудно ему говорить то, что должно быть сказано. — Эгле... Тихо произносит. С какой-то особенной нежностью. Прекраснейшая девушка в Гродно заслуживает большего. Гораздо большего. — Я принял решение выдать тебя за пана Юзефовича. Он редкий мудак. Ему можно предложить должности и золото, а он всё равно предаст, но он не предаст собственную жену княжеских кровей. Это то, чего не сможет перебить ни одно предложение наших врагов, а нам нужен Юзефович и его цех. После победы мы можем сделать с ним что угодно, но пока что — он нужен нам. Вот как мы поступим. Сейчас ты поедешь к господину Бар-Шимону и займёшь столико денег, сколько он согласится дать. Мы с ним старые знакомые, и проблем быть не должно, но ты всегда знаешь что именно ему следует рассказать. А потом ты заедешь к господину Юзефовичу и передашь ему моё письмо. Формально ты там только для этого, но на самом деле твоя задача — очаровать этого ублюдка так, чтобы он тем же днём был у меня и просил твоей руки. Даже если мы проиграем, этот мудак держит в кредиторах половину города. Мы не можем позволить, чтобы такой человек... Прошёл мимо нас. Алджис, ты сопроводишь мою дочь. Береги её, она — моё сокровище. Поговорив с детьми, Антанас взялся за перо. Эту войну он собирался использовать именно таким клинком. Письма, написанные паном Волковичем тем восхитительным утром. Письмо первое — Солтысу. Сим начинается письмо Антанаса из Гродно, прозванного Волковичем, капитана цеха искусств, к Ольгерду из Вильны, прозванному Тышкевичем, солтысу гродненскому, главе градского совета.
Приветствую тебя, друг друзей моих, почтенный господин Ольгерд. Городская молва донесла до меня весть о мудрой воле Его Величества, и сердце моё исполнилось радостью от того, радостью, которую как известно надлежит разделить с другом. Сколько лет вместе мы заседаем в Совете, всегда знал я тебя как человека мудрого и дальновидного, и не могу представить себе друга лучше.
Оттого и зову тебя, друг Ольгерд, и сестру твою, Агнешку нынче к себе на обед. Я и сын мой, Линас, будем рады принять вас. Молодым веселье, а нам с тобой дело, дело серьёзное и к вящей выгоде наших с тобой семейств ведущее. Не откажи, друг мой, не обидь старика и калеку, потерявшего ноги на службе нашему любимому Отечеству.
Да пребудет с тобой Бог, и да даст тебе он сердце смирённое и сведущее. Аминь.
Письмо второе — Болеславу Вилковскому. Сим начинается письмо Антанаса из Гродно, прозванного Волковичем, капитана цеха искусств, к Болеславу из Гродно, прозванному Вилковским, члену градского совета, рыцарю, другу и брату.
Почтенный брате мой, несомненно ты уже слыхал вести монаршей воли. Знай же, что моя любовь к тебе и моё уважение к делам твоим, не пошатнулись, но лишь приумножились. Не недругом хотел бы видеть я тебя, но другом и братом, и хотя нынче безликие судьбы сделали нас соперниками, знай, что зла ты от меня не увидишь, на добро же можешь рассчитывать всегда, двери моего дома как сердце моё — открыты тебе.
Оттого не желаешь ли ты, брате, пожаловать ко мне нынче к ужину с женой? О делах побалакаем. Также сообщаю тебе, что с Божьей помощью мне стало известно, что у педерастов и коноебов из области народу аж полсотни, зело вооруженного. Береги себя, а коли пойдёт что не так — зови, и я приду.
И да поможет нам Бог.
PS — Фон Корф в князья подался. Хер ему в гузно, а не княжество Гродненское. Dixi.
Письмо третье — судье. Сим начинается письмо Антанаса из Гродно, прозванного Волковичем, капитана цеха искусств, к Казимиру из Гродно, прозванному Будикидовичем, княжьему юстициарию, члену городского совета, другу и брату.
Почтенный брате ми. Услыхав о воле королевской, пишу тебе, ибо хотя обстоятельства делают нас соперниками, сам Господь освятил нашу дружбу. Много лет мы знакомы и как зла ты от меня не видел, так и не увидишь, но ежели случится у тебя чего — зови, я и мои люди мигом явимся на выручку. Слыхал ли ты брате, коноебы из области в князья подались. Конская елда им в жопу, а не Гродно.
И да поможет нам Бог.
Письмо 4 — Юхновичу.
Братьям Юхновичам от Волковича Антанаса.
Слыхали ли, други, фон Корф в князья подался. Шутка ли, немец князь! Так я скажу, други, соревноваться с Вами буду как добрый сосед. Мне победа — не обижу. Вам победа — не обижусь. А токма хера с драконьего дам я выиграть немцу, не для того тевтонцев в жопу сто лет ебали чтобы сейчас гузку им подставлять.
И да поможет нам Бог.
PS — Яцек, друже, а приезжай ко мне завтра к завтраку? О деле побалакаем.
Dixi.
-
Монументальные планы! А проявление эпистолярного стиля вообще бесподобно!
-
Крепко Антанас взялся за дело!
-
— Я принял решение выдать тебя за пана Юзефовича. Он редкий мудак. – Конечно, отец, я выполню твою волю. Один мой персонаж тихо завидует такому уровню понимания между отцами и детьми)))).
|
Предместья Гримфолда, в двух милях от городских стенЧёрный экипаж корпуса мчится, подпрыгивая на кочках, по просёлочной дороге ведущей к Гримфолду. Поздняя ночь переходит в раннее утро – за стеклами кареты проносятся смутные силуэты одиноких деревьев и скалистые безжизненные равнины. Туман, поднявшийся перед самым рассветом, сгущается с каждой новой минутой – двойка лошадей без устали прорывается сквозь молочную мглу, старательно подгоняемая бессменным на протяжении последнего десятка часов одиноким возницей. Небольшой посёлок Кернхолл, место последней остановки охотников, теперь кажется чем-то смутным, призрачным и далёким. Та непродолжительная стоянка происходила почти двенадцать часов назад – практически стерлись из памяти невыразительные лица упитанного трактирщика и его разносившей с хихиканьем подносы отчаянно флиртовавшей с каждым встречным мужчиной пухленькой дочки. Длительное путешествие подходит к своему завершению – и здесь, в окрестностях Гримфолда, будто в самом воздухе конденсируется и клубится тревога. Ещё минута – за окнами уже плещется, переливаясь, совершенно непроницаемый непроглядный туман, сквозь который с колоссальным трудом кое-как пробиваются робкие немногочисленные лучи восходящего солнца. Осталось немного – и они в конце концов прибудут на место. Ситуация неясна. Что же такого написал в послании Корпусу мэр, раз руководство приняло решение отправить на дело не двойку, не тройку, а сразу семерых королевских охотников? Что ожидает их на месте после прибытия? Вопросы, ответы на которые в самом скором времени предстоит получить. Но уверенно мчащийся сквозь мглу экипаж с серебряной инсигнией на борту замедляется. Резкий щелчок хлыста и брань скорчившегося в складках накидки на козлах Бернарда разрывают ставшую уже было привычной практически тишину. Испуганное ржание лошадей, колесо, попавшее в особенно глубокую кочку – встряска, вырвавшая из утренней дрёмы всех пассажиров. Тех из них, кому, по крайней мере, удалось сомкнуть этой ночью глаза. Карета замедляется свой ход, вздрагивает, останавливается. Возничий, отчаянно матерясь, спрыгивает на землю и принимается поглаживать сопротивляющуюся неистово лошадь. Истошное истеричное ржание наполняет совсем недавно ещё спокойное утро – животные рвутся в разные стороны, натягивают упряжь и лягаются что есть сил. Бернард, пробуя попеременно то ласку, то хлыст, встревоженно поглядывает из-под капюшона в сторону дверей экипажа. И двери в конце концов открываются, впуская в застоявшийся салон свежий бодрящий утренний воздух вместе с отрезвляющим порывом ледяного ветра со стороны моря. Впуская клочья удивительно густого тумана, рокот волн, накатывающихся где-то совсем рядом ритмично на прибрежные скалы. Тёмные силуэты лошадей и Бернарда проступают сквозь серую пелену – едва видимые даже на смехотворном расстоянии в несколько ярдов. –В лошадей вселился сам дьявол, милорд! – выкрикивает глухо несчастный возничий, дергая что есть сил за поводья и даже не пытаясь разобраться, кто именно предпринимает попытку первым выбраться наружу из экипажа.
-
Что же такого написал в послании Корпусу мэр, раз руководство приняло решение отправить на дело не двойку, не тройку, а сразу семерых королевских охотников? И - интрига! Ну, понеслася душа в рай!
-
Стильно. Красиво. Динамично.
-
Остановка посреди леса, густой туман, волнующиеся лошади, неизвестность... хороший старт, как обычно.
-
Какое волнительное начало!..)
-
Лошади чувствуют нечисть) Захватывающее начало и красивые образы. Напустить туману тебе удалось. )
|
Левин и правда был неглуп, небесталанен, не лишён даже своеобразного обаяния — но этого мало. Этого всегда было мало. И ощущение этого "мало" раз за разом выливалось в душе его в чёрную меланхолию от которой помогали только усиленная работа, женщины, выпивка, а иногда и пресловутый "марафет". Ведь лишь один пункт, весьма жизненный не включала душанова философия — что если такой жаждущий на небосводе сиять человек, мягко говоря, не дотягивает до неба? Ну не вышел умом, талантом, смелостью... Не случайно ведь даже псевдоним Володи, "Ленский" описывался поэтом так:
"А может быть и то: поэта Обыкновенный ждал удел. Прошли бы юношества лета: В нем пыл души бы охладел. Во многом он бы изменился, Расстался б с музами, женился, В деревне, счастлив и рогат, Носил бы стеганый халат; Узнал бы жизнь на самом деле, Подагру б в сорок лет имел, Пил, ел, скучал, толстел, хирел, И наконец в своей постеле Скончался б посреди детей, Плаксивых баб и лекарей".
Такому Ленскому могли бы помочь успехи. О, восторги переменчивых дев, любовные победы, торжество над "недругами", с лёгкостью могли бы убедить его в своём естественном праве на то, чтобы блистать на небе. Вот только все эти пункты для него не сбылись. Оказался Володенька в тупике, откуда его может и вывел бы кто, подсунул бы под нос пресловутую "Абрамовщину", она же "теория малых дел". Был такой человек, недавно скончавшийся, Яков Абрамов, измысливший тридцать лет назад, что революция она видимо недостижима, а значит менять общество надо иначе — становясь учителями и врачами, заодно пить по черному, проповедовать свободную любовь и... Ну вы поняли. Такого бы человека встретил Левин, и наверное дело кончилось бы относительно неплохо.
Но он встретил Душана. И тот пообещал Володе сверхзадачу для сверхчеловека — ну как тут устоять?
— Смогу! Конечно смогу!
С энтузиазмом откликнулся молодой подпольщик. Кажется, если бы старший товарищ сейчас предложил ему, скажем, застрелить губернатора или вообще на царя покуситься, он ответил бы тоже самое, даже с той же интонацией.
|
|
— Нет, ты же па-анимаешь, шо всё дело в расстоянии? — Никола сделал, как ему казалось, изящный пасс рукой, на самом деле едва не смахнув со стойки полупустой жбан с пивом. Сидящий рядом крестьянин, на чьём простоватом лице отражалась дичайшее мыслительное напряжение, опасливо отодвинулся и на всякий случай кивнул.
— Если б нам, значит, не надо было идти, например, до... — Никола немного завис. — У тебя вот родня где есть, в какой деревне?
— Ну-у... — протянул мужичок, — в Кислом Ручье тётка Устина живёт, в Опятках дядька Жмых да старуха Ружена...
— Ага! — парень перебил собеседника, — если б нам не надо было до Кислых Опяток три дня топать, то...
— До Опяток два дня ходу пешему, а до Ручья... — попытался вклиниться крестьянин, но бесполезно.
— Нива-ажна! Ты - ик! - консепсию понимаешь?! Если б не надо было топать, а, значится, могли бы мы сразу по желанию там оказаться, то и не было бы ощущения дороги, серьёзности достижения цели, завершённости важного дела, облегчения от того, что дошёл живой, и вообще!
Выпалив сию тираду, Никола приложился к кружке, залпом допив пиво. На лице крестьянина появилось опасливо-подозрительное выражение, и он начал потихоньку вставать, бормоча себе под нос: — Это то есть как - по желанию? Это ж чорная магия, где это видано, чтобы люди да в Опятки по желанию, не-е, там же через лесок надо, и потом по берегу до оврага... Эт же супротив законов людских, нет-нет...
Не успел Никола снова открыть рот, чтобы изложить по новой тёмному человечку свою крайне интересную консепсию восприятия реальности, как тот шмыгнул в сторону и растворился в шуме и гаме корчмы. С досадой парень заглянул в опустевший жбан, будто надеясь, что тот по его желанию вновь наполнится пивом, отодвинул посудину и направился в сторону двери, дабы выйти на двор и справить нужду.
По пути краем уха он услышал разговор Рудольфа и Катаржины, да закручинился немного. Не нравилась пареньку идея деревенских мужиков стрелять, в конце концов, что они такого сделали? Остальные-то в отряде может никогда и не жили нигде, окромя городов, но Воршчек не понаслышке знал, каково это — отдавать постоянно али часть урожая, али гульденами за просто так отплачивать ближайшему городку, который по сути дела был такой же деревней, только где народу побольше, староста пожадней, да частокол покрепче. Ну, может ещё церковь была, да. А все преференсии, которые обычно обещались, дальше пустых слов не шли, ни мастеровых не присылали, когда надо было починить чего, ни мужиков оружных, чтобы от бандюков али зверей диких защититься — всё сами!
В общем, Никола прекрасно понимал, почему мужичьё из близлежащей деревеньки отказалось мерзкому Брюхатому мзду платить. Вот только не повезло им, что бравая кондота в этот момент под руку старосте подвернулась, а бравые вояки мужиков с кольями всяко предпочтут вооружённым северянам. Собственно, именно такой подход к делам и давал обычно воякам заслужить свою славу бравых, боевитых и удалых — другие просто не доживали до такого статуса.
В общем, стоял Никола у тына, покачиваясь, и справлял нужду под куст черноплодки. Куст тоже покачивался, как будто сочувствуя измышлениям парня, но при этом говоря, что, мол, ничего ты, Никола, с этим не поделаешь. Раз подписался на жизнь наёмничью, то и хлебай её полной ложкой, а иная дорожка короткая и ведёт она к ножику под ребро али петельке через сук. Радуйся, что это не твоя деревенька, дурачок, остальное не твоего ума.
Согласно кивнул Никола кусту, заправил рубаху в штаны да побрёл назад в корчму с твёрдым намерением взять ещё жбан пива да не думать больше думу чёрную, лучше уж на Катаржину искоса любоваться, да представлять... всякое.
|
|
|
Толкать вагон было несложно и приятно - это согревало, кроме того, совместная физическая работа почти всегда сближает мужчин. Хотя Анчар и так не раз чувствовал, что он не ощущает стены по отношению к кому бы то ни было. Вот ненависть - да, а стену - нет. Вот возьми пролетария, который варит щелок, возьми буржуя с сигарой, возьми студента или художника - и у каждого есть своя скорлупа, свой кусочек общества, в котором он чувствует себя легко и запросто, а повстречав человека из другого класса, всегда слегка тушуется. Анчар же не тушевался - да, его наряд мог вызвать пренебрежение или подозрения, но обычно стоило ему пять минут поговорить с человеком, и тот переставал считать его чужим. Офицер на площади, бандит из подворотни, хозяйка гостиницы, купец или солдат - он каждому умел сказать фразу на его языке, после которой тот как минимум начинал думать: "А, это ж вроде наш." Черехов как-то задумался, почему это происходит, и понял, что дело не столько во врожденном таланте, сколько в том, что он взаправду не принадлежит ни к какому классу: он не эксплуатирует, не производит ничего для потребления, ни товаров, ни услуг, не продает, не покупает, не создает предметов развлечения и наслаждения, не обслуживает ничьих интересов. Принимать чужую форму проще, не имея своей. Анчара тогда задела эта мысль, но потом он понял, в чем тут суть: все остальные делали то, что кто-то от них хотел: рабочие работали - и этого хотели капиталисты, капиталисты богатели - и этого хотел "царь", "царь" правил - и этого хотели почти все, художники рисовали, и этого от них хотели заказчики. И только он делал свое дело не для, а вопреки - то Дело, которого несколько тысяч человек в стране (если не несколько миллионов) страстно не хотело и боялось. А делать назло, наперекор - это не значит быть кем-то. Даже полицейские и воры вступали в некую сеть отношений - смысл существования одних был тесно связан с существованием других. Они так жили - полицейские не давали ворам слишком распоясаться и все. Никто всерьез не ставил вопрос так, что смысл жизни полицейских - истребление воров. Все классы и страты существовали в тесной связи друг с другом, и только революционеры стояли в стороне, потому что сама их суть была в том, чтобы расколоть и поменять эту систему снаружи, а не изнутри. Поэтому Анчар, не неся на плечах бремени какого-то постоянного амплуа, легко встраивался в кусочки этой системы - неглубоко, конечно, но очень похоже. Он вспомнил об этом, когда Зефиров сказал, что у него нет матери, но по интонации и по тому, как он назвал её, "мамой", а не мамашей, не матерью, Анчар понял, что она у него была и что он грустит по ней. Мать Черехова была, насколько он знал, жива - трудно было поверить, что с ней, здоровой, не старой еще, тихой, но полной сил женщиной, без труда выносившей и родившей пятерых детей, могло что-то приключиться. И все же если бы его спросили: "Алексей, а у тебя есть мама? Вон, у Зефирова нет, а у тебя?" он не был уверен, что ответил бы: "Да, а как же!" Что-то тогда, в девяносто седьмом году, восемь лет назад, щелкнуло, перемкнуло и заклинило в его сознании, и оставило шрам, который иногда болел, но это был шрам на месте отрезанной конечности, и боль, которая начиналась за ним, казалась ему фантомной. Вот вышла бы сейчас из-за вагона мама - в шали, в платке, несмело улыбающаяся - и он... не бросился бы к ней, замялся. А если бы она подошла - не знал бы, что сказать, говорил бы пустые, ничего не значащие слова. Не потому, что все важное, последние пять лет крутившееся у него в голове, она бы не поняла. А потому что тогда, в Алзамае, он родился наново, не для мира, а против мира, и мама, та мама, которая его родила, оставалась в том мире со всеми его классами, со всей его системой. Там все было понятно, а что непонятно - аккуратно замалчивалось, там он был всегда хорошим, даже если поступал дурно, то все равно все можно было исправить, извиниться, покаяться, и главное, он всегда знал, где прав, а где неправ. Здесь хорошо и плохо были другие, ими даже мерили другое. Нельзя было, впитав правила этого бытия, обнимать маму как ту маму того Алеши. А мысль, что для неё он мог быть хорошим вне зависимости от того, что делал, кем являлся - просто не помещалась у Черехова в голове. Так быть решительно не могло. Черехов замечал за собой одну особенность - он догадывался, что человек, который допустил в жизни промах, ошибку, часто пытается открутить жизнь до этого момента, предположить, что бы случилось, если бы он тогда решил по иному. Но сам Анчар, кроме редких коротких моментов, никогда всерьез об этом не думал. - Ну что, толкаем еще тогда? Взялись? - спросил он у товарищей, когда вагон остановился.
-
Какое необычное ощущение мира и себя в нем. И особенно это: А потому что тогда, в Алзамае, он родился наново, не для мира, а против мира, и мама, та мама, которая его родила, оставалась в том мире со всеми его классами, со всей его системой.
-
Раньше не плюсовал, потому что плюсомёт остывал, а пост очень крутой. Вообще Анчар редко рефлексирует по поводу прошлой, до ухода в революцию, жизни, и тем ценней для понимания персонажа такая рефлексия. Ну и да, отлично пас принял: эта реплика Зефирова про маму у меня как-то сама собой в голове выскочила вслед за репликой Сажина и сразу очень к месту пришлась: вот бывает ощущение, когда реплика встаёт в нужное место как кусочек пазла, пусть мелкий. И то, что ты именно за неё зацепился, для меня дополнительно подчёркивает, что реплика получилась хорошая. Должен был тебя хвалить, а в итоге половину отзыва хвалил самого себя :) Не, ну а чо.
|
|
|
|
Да уж, настоящие эмоции сработали выше искусственного давления. Как кричал фельдфебель Захаров в учебке: "С вами по хорошему нельзя – вы охреневать начинаете". Хотя, впрочем, в душе все равно стало стыдно. Разорался, словно истеричка. Но ведь не стрелять же! В общем, с горем пополам, но вышли, доедая остатки скуднейшего завтрака (везучим считался тот, кто успевал доесть свой сухарь до выхода). Хотя шли на удивление нормально, отставших почти не было, а кто и был, то догонял. Впрочем, чему удивляться, почти все участвовали в недавнем избиении англичан, так что кому надо было, тот легко разжился и обувью, и обмотками, и даже носками. Вацлавс даже смотрелся несколько непрезентабельно в солдатских ботинках, впрочем, достаточно крепких и почти не изношенных. Жаль, сам взводный не успел поучаствовать в мародерстве, а бойцов интересовали консервы и выпивка, а не, например, бинокль и свисток для командира. Хоть ординарца заводи. Шли, как уже было упомянуто, достаточно хорошо, и краском даже не стал покрикивать на некоторых говорунов – в лесу все-таки, да еще и, можно сказать, враждебном. Поэтому для него стала неожиданностью остановка, вызванная столкновением с останками, даже в спину впереди ведущему врезался. Пока все толпились, кто с грустью, кто со злостью взгляде, Фрайденфельдс же не побрезговал и ощупал одежду тела. Судя по форме, красноармеец, так что какие-то документы или хоть письмецо должно же быть. Оружие-то, наверное, сразу забрали, а до таких вещей обычно некогда. Закончив, встал, стащил фуражку и озабоченно огляделся. Отломал большую толстую ветку и воткнул ее в землю. Не бог весть какое надгробье, но...: – Может, хоть так кто тебя найдет, да похоронит по-людски. Прости, товарищ. Все. Выдвигаемся. Потом опять шли. Кто-то курил в рукав, кто-то втихаря ругал Сусаниных, кто-то уже так вербально намекал, что, может, пора? Поэтому очередной остановке больше обрадовались, а взводный отдал команду: – Десять минут привал. Поправить обувь, оправиться. Воды холодной не пить, костров не разводить. Вместе с любопытным добрался до головной группы и спросил, присев: – Ну что тут у вас? Впрочем, увидел и тропку, и окурок и, рассудив, подозвал Землинскиса. Кто-то спросил: – Ну и что, что окурок, что вы, чинариков не видали? Хотя, кажется, можно еще потянуть. – Не скажи. – наставительным голосом сказал Фрайденфельдс, по привычке просунув большие пальцы за плечевые ремешки: – По одному такому окурку можно столько прочитать, сколько всякие Пинкертоны в книжках не видали. Есть разница, папироса или сигарета, у нас-то сигареты не каждый курит. Сколько времени лежит – по цвету. По загибу можно понять, был ли мундштук, а может даже какой-то типовой загиб. Бирки всякие. Откуда шел. Помешали ли ему. Опытный ли он. Улики – это целая наука. – закончил фразой вологодского начмила свой ликбез Фрайденфельдс. Оглядев взглядом местность вокруг, больше оценивая тропку, чем разыскивая следы, спросил: – Ну что скажете? Ни к кому не обратился, но подразумевал в первую очередь у самых толковых, то бишь комиссарского дозора и Землинскиса, который службу тянет уже второй десяток лет.
-
Вацлавс замечательно умеет понимать момент и, как хороший командир, знает, когда решить самому, а когда можно и спросить других.
|
-
Краски становятся все темнее, а картины все страшнее. И мастерство описания усиливает все это в десятки раз. Много чего было, но сейчас, кажется, все совсем серьезно.
|
|
-
наломали дров, в общемМорячок в суть самую смотрит!
-
Иван понимал, что если они пойдут за рязанцами и поймают их, будет бой, а если вдруг не будет, кого-то придется расстрелять, не сейчас, так потом.Когда мы с Франческой начинали модуль, мы думали, сводить или нет игроков в PvP, потом решили — не, не стоит: систему под эту надо какую-то пилить, нафиг оно надо. Если сойдутся друг с другом, ну и хорошо, нет — нет. Но вот чего я точно не ожидал, так это того, что первое PvP-столкновение будет не между белыми и красными, не между офицерами и эсерами даже, а между красными и красными! Вот он, безумный 1918 год, ситуация, современным языком выражаясь, идеального шторма, когда могут происходить самые дикие вещи самым непредсказуемым образом. Боюсь себе даже предполагать, как это всё изнутри виделось, без послезнания, без знания общей картины, просто вихрь невероятных событий, в иной ситуации показавшихся бы бредом сумасшедшего, вроде чехов, захвативших золотой запас России.
И ведь не скажешь, что конфликт между рязанцами и остальным отрядом у нас вышел какой-то неестественный, натянутый — нет, нормальный конфликт получился, весьма правдоподобный. Просто вот он, цайтгайст 1918 года: происходить может что угодно!
|
|
- Возможно, еще в сейфе, - допустил Степан, - Сергей Семенович не отчитывается передо мной о точном месте хранении корреспонденции и ценных бумаг. Из его кабинета приказ пойдет напрямую к курьеру и с ним - в общем порядке или срочном - отправится на телеграф. Я могу пригласить Маслова отобедать со мной, скажем, в час пополудни, если он не будет занят совещанием в это время. Так и так получится, что в кабинете никого. Только не говорите мне, что планируете проникнуть туда, - Миллер посмотрел на собеседника с тенью опасения во взгляде, - Особенно если действительно планируете!
Разговор, скачущий как заяц от практического интереса Рауша к приказу к идеологическим вопросам, начинал томить Степана. Ему было заочно неудобно перед Масловым, который в силу сложившейся ситуации в любом раскладе выходил проигравшим, и про которого они с бароном говорили так, как будто он не был живым, действующим лицом области, а неким предметом тактического обсуждения. За прошедшее утро эсер окончательно уверился в том, что предотвратить выступление Чаплина невозможно. Он и его штаб были из малого числа уцелевших "истинных" офицеров, обладавших весьма полезным для армейской службы, но опасным в мирное и смутное время складом ума, который выражался в том, что, единожды приняв какое-то решение, они не были согласны отступиться от него ни при каких обстоятельствах, если только старший по званию не давал обратного приказа. Такого человека над Георгием Ермолаевичем не было, а значит, одернуть его некому. И при любом исходе Маслов оказывался тем, кому достанется короткий жребий - для военных он был вечным раздражителем, для Чайковского удобной жертвенной фигурой. Сам Миллер, если бы ему доверили переформировать отделы, не оставил бы Семена Сергеивича в текущей должности. Военный отдел следовало передать армии, да и заместительство, скорее всего, пришлось бы тоже передать для уравновешивания сил. Оставался только земельный отдел, но Степан понимал, что в нынешних реалиях это была крайне слабая позиция. От всего этого эсер невольно начинал симпатизировать товарищу по партии, тем более что Маслов оставил у Миллера благоприятное впечатление - он казался человеком порядочным, глубоко посвященным в свою профессию и любящим ее. Такие люди всегда нравились Степану, это было тем, что первоначально расположило его к Филоненко - при всех его авантюристских чертах, достаточно было поговорить с Максимилианом Максимилиановичем хоть час, чтобы разглядеть в нем толкового путевого инженера, хорошо осведомленного как о своем предмете, так и о его нуждах и бедах в современной России.
Возможно, в силу этой своей особенности Миллер с пониманием относился к тем военным, которые сделали армию своей профессией и жизненной стезей. Эсер старательно присматривался к барону, пытаясь разглядеть в нем характерные черты человека, дышащего своим делом, но каждый раз натыкался на покровительственную манеру, с которой тот отвечал на слова Степана. В голову даже закралась мысль, - "Неужто и я так разговариваю, готовя реторту на каждое слово своего собеседника?" Из этого опасения Миллер подавил в себе первое желание не согласиться с доводами Константина Александровича и, вместо этого, повторно обдумал каждый высказанный тезис, прежде чем дать ответ.
- Вы правы насчет режима, наша задача, действительно, сломить его, - кивнул Степан, - И когда я думаю об этом, то сразу же вспоминаю другой факт. В северной армии сейчас сколько, три тысячи человек? Под началом Деникина, я слышал по сводкам, не менее 80 тысяч. Сделать так, чтобы область была деятельным соучастником войны, а не случайным прохожим, задача не из легких. Для этого нам нужны самые опытные умы во главе армии. Надеюсь, вы теперь видите, почему я ратую за мирное разрешение текущего кризиса. Мы просто не можем позволить себе разменивать силы на вражду друг с другом.
Слова барона о порядочности и уважении к закону невольно заставили эсера улыбнуться. Ему вспомнилось собственное настроение полуторагодичной давности, с которым он встречал приказ №1.
- Вы опасно говорите, - сохранив миролюбивую улыбку заметил Миллер, - Так недалеко признаться, что и демократизация армии была верной идеей. Позвольте я вам, так сказать, откровенность за откровенность скажу. Я считаю, что Боевая Организация своей цели не достигла. Революция произошла не благодаря ее деятельности, даже не вопреки, а безотносительно. Сейчас можно было бы возобновить террор, но вы предполагаете, сколько человек нужно будет уничтожить, чтобы пошатнуть большевиков? Сотни, тысячи? Я не могу даже представить себе. Возможно, и это только идея, не ловите меня на слове, Константин Александрович, террор в сочетании с военными действиями будет эффективнее. Если сегодня взрывают красного коменданта, а завтра армия начинает наступление, то сумятица может сыграть на нашей стороне.
Степан только успел поразиться тому, с какой легкостью он говорит о предмете, который до недавнего времени считал для себя крайне болезненным. Предательство Азефа стало первым и сильнейшим потрясением, которое Миллер испытал в своей сознательном возрасте. Ощущение того, что казавшиеся незыблемыми ценности на проверку оказались наполнены той же суетой, мелочностью и человеческим пороком, что и вся окружающая Степана жизнь, стала для него большим разочарованием. Увы, далеко не последним, но первая боль, как и первая любовь, запоминается на всю жизнь. Поэтому сейчас эсер удивлялся собственному голосу, в котором не слышалось ни потаенной обиды, ни досады. В нем вообще не было никакой эмоции, он как будто бы перечислял сухие факты - да, БО имела место быть, да, уничтожила сотню человек, да, это не привело к падению режима, а предательство Азефа даже, напротив, только укрепило реакцию.
Говорить об этом вслух, как и о том, что индивидуальный террор это оружие мирного, а не военного времени, Степан не стал. Как и упоминать, в связи с этим фактом, что в случае создания новой боевой организации, бояться ее в первую очередь следует Чаплину, а не Ленину. Вместо всего этого Миллер кивнул на слова Рауша о идеях.
- Вы говорите абсолютно верно, и в отношении грамотности - как ни прискорбно об этом говорить, но большая часть грамотной России погублена в войне, и в отношении манипуляции, и в отношении недопустимости массового террора. Но я не могу согласиться с вами в том, что мы имеем дело с шайкой мошенников, которую можно разоблачить и на штыках выгнать вон. Идеи имеют свойство пускать корни и начинать жить собственной жизнью. Если их не остановить вовремя, они превращаются в пламя, которое либо поглощает, либо уничтожает любое сопротивление. Далеко ходить не нужно, даже некоторые товарищи моей партии по наивности поддерживали большевиков. Раскаялись потом, одумались, да было уже поздно. Думаю, и древние римляне ворчали, что Христос всего лишь манипулятор и шарлатан, стоит заткнуть его, как его идеи умрут вместе с ним. А получилось как получилось, - Степан развел руками, мол, что тут добавить, - Вы ведь правду говорите, большевики не ведут глубокой разъяснительной работы. Они дают лозунги. Простые, понятные и желанные. Пока мы с вами говорим о свободной России, они обещают накормить. Дать образование. Уравнять женщин в правах с мужчинами. Построить заводы и фабрики. Для простого рабочего, который наелся "керенской свободы" эти лозунги обретают плоть. Мы можем кричать, что они обман, но большевики будут кричать, что все правда. А дальше их слово против нашего. Кому, как вы думаете, скорее поверит человек, монархисту-угнетателю, бывшему временцу, который уже повластвовал, или такому же, как он, выходцу из народа?
Миллер поспешил миролюбиво поднять руки, предвосхищая спор прежде, ем он успеет начаться.
- Я не хотел предложить нам с вами придумать достойную идею прямо сейчас. Я считаю, в Архангельске есть более мудрые головы, которым эта задача будет посильна. Я хочу только сказать, что мы не можем себе позволить правительство исключительно деловое. Нам нужно думать и о том, чтобы бороться против идей, какими бы кощунственными и абсурдными они нам не казались. И делать это с пониманием того, что не каждому человеку очевидно то, что мне и вам кажется очевидным. Порой приходится доносить и разъяснять простейшие истины. Легче всего это делать на таких же простых, понятных истинах. Можно агитировать среди крестьянства, упирая на то, что большевики вознесут рабочих именно за счет крестьянства. Можно позволить национальным республикам самоопределяться и решать, хотят они быть частью России или нет. Вон, пообещать признание финнам, и неужто они нас не поддержат? Или по примеру Бальфура, раз уж мы с британцами союзничаем, благословить создание государства евреев или даже автономию внутри страны. Тогда у людей будет не только абстракция, но и конкретная цель, за которую они воюют.
Степан вздохнул и добавил:
- Я понимаю, что мои предложения радикальны, но я и не принимаю никаких решений сейчас. Это только примеры тех выборов, которые предстоит сделать нашим лидерам на пути к победе. Большевики уничтожили старый порядок, собрать из осколков его обратно не получится, надо идти вперед и надеяться, что новый порядок окажется сильнее красных. И, поверьте, я бы не хотел ничего меньшего, чем свободная, правовая Россия, где царит порядок и человек может быть того взгляда, какого он хочет быть, а к которому его принуждают, - эсер нахмурился, после чего решил сменить тему, - Возвращаясь из облаков к реалиям. Сейчас мне нужно переговорить с товарищами по партии, после чего я займусь вашим приказом. Если ваше желание в силе, в обед я приглашу Маслова из кабинета. Правильно ли я понимаю, что вы готовы вести предметный диалог о дальнейших действиях и решениях после того, как приказ будет у вас? Если так, то предлагаю не терять времени - его у нас в обрез.
-
Мне очень нравится, как Степан смотрит на себя через призму собеседника. И, конечно, его взвешенный, разумный, но при этом столь идеалистический подход.
-
Как обычно, очень круто. Особенно вот это: Только не говорите мне, что планируете проникнуть туда, - Миллер посмотрел на собеседника с тенью опасения во взгляде, - Особенно если действительно планируете! Хотя со взглядом Миллера на эффективность Б. О. я не согласен! Вообще с Ласточкой Миллеру на эту тему надо поспорить, вот ей точно найдётся что сказать по этому вопросу.
-
Или по примеру Бальфура, раз уж мы с британцами союзничаем, благословить создание государства евреев или даже автономию внутри страны. Тогда у людей будет не только абстракция, но и конкретная цель, за которую они воюют. Таки дело говорит, дело говорит!
|
— Благодарю, — коротко кивнул Бессонов на обещание дать людей. — В общем-то, десяток человек сейчас даже слишком много. Мне нужно два или три. Я хочу задержать и допросить товарища Викеньтева по подозрению в связях с контрреволюционными элементами сегодня же — сейчас! — а мои два помощника, как видишь, заняты сейчас с уже задержанными прихвостнями Ракитина. Мы разместили их всех трёх в корабельном трюме, кстати. Лучше было бы, конечно, разместить их по одиночке где-нибудь, но сам понимаешь, такой возможности у нас нет. Если хочешь, Андрей, то можешь взглянуть.
Чекист поднялся на ноги, видимо, если не прямо вот так вот собираясь отправиться за невезучим телеграфистом, то, по крайней мере, начать предпринимать телодвижения для того, чтобы в скором времени выступить в свой поход. Всё же, вспомним, что сейчас стоял уже вечер, а значит, Викеньтев-предатель — или возможный предатель, не будем спешить с выводами — был уже не у себя на работе, а, по всей видимости, дома или там в каком кабаке. Получить подсказку по поводу его местонахождения Бессонов намеревался перед выходом выведать у Медведева. Собственно, именно потому он и не заставил себя ждать с тем, чтобы поручить своим подчиненным тут же представить перед его светлыми очами господина народного учителя. Прежде чем перейти к второму допросу, Андрей, впрочем, сказал своему теске:
— Пора кончать с заговором, м? Конечно, пора! Тут я полностью согласен. Что касается тех, кто будет стрелять нам в спину, то тут все ясно. Город, быть может, нас и не любит, но если от кого и следует ждать реального, военного сопротивления так это от Ракитина и его банды. Вон они, я говорю, уже листовки печатают на день, следующий за тем, как ударят нам в спину и всех перебьют. Так они уверены в своей победе! В том, что с интервентами и белыми из Архангельска смогут нас в клещи с двух сторон взять. Что нам надо сделать — что я делаю сейчас! — так это взять инициативу в свои руки и перебить этих живодёров до того, как к ним подкрепление с севера подоспеет. Для этого нам надо найти, где они прячутся, найти тех, кто нас туда проведёт, и нагрянуть к ним с облавой. Я для того сейчас буду за разные ниточки тянуть в городе: глядишь, и получим подсказку куда идти...
Тут глаза Бессонова неожиданно сверкнули. Он окинул Романова пристальным взглядом, как будто бы только что увидел.
— А послушай... Я, собственно, как можно скорее хочу за телеграфистом отправиться, потому что он одна из моих ниточек... А тебе, может быть, не лишне будет переговорить с Кузнецовым. Это один из задержанных. Он, судя по всему, ближе всего к Жилкину — этому "начальнику народной милиции" из листовки. Может быть, даже с ним из леса пришёл. Может, что-то о военном раскладе знает... Хм-м, может быть, даже что-то скажет и о чем-то проговорится, сам того не понимая. Я, вообще-то, с Глебом хотел его стравить... Ах... В смысле, я имею в виду, Глебу поручить его допрашивать... Но мне кажется, он из тех молодых людей, которые рады будут позлорадствовать над зажатым между молотом и наковальней большевистским военкомом. Знаешь, попугать его рассказами о неминуемой победе своей фракции.
|
|
|
Когда Анчар упомянул про взятие Николаевского вокзала, казанцы переглянулись с таким видом, будто Анчар предлагал им брать вслед за ним сразу и Царское село. — Николаевский вокзал! — фыркнул Гренадёр. — Легко ты сказал, «надо брать», а как его возьмёшь-то? Там площадь пустая, чуть высунешься — из пулемёта лупят. — И с башни тоже, — зло, будто Анчар был в этом виноват, добавил Филипп. — Ну, на башне-то мы их из винтовочек приструнили маненечко, — заметил Тимошка, низенький и плотный, как мячик, рабочий в кожанке, — а что с пулемётом делать, не знаем. Вон, матрос говорит, артиллерия нужна. — По уму так, — хмуро подтвердил Мартын, не вмешивавшийся в разговор, стоящий поодаль с папиросой, привалившись спиной с дощатой стенке теплушки. — Только чего про это базарить, всё равно ни хрена нет, одни винтовки. — И за то скажите спасибо, у дружинников по городу одни револьверы, — заметил Балакин, перехватывая бомбу поудобнее.
Анчар сказал про то, что нужно разобраться, какой путь куда идёт, и Вася взглянул на подпольщика с видом знатока. Видно было, что ему, как и дяде Сажину, тоже хочется показать, как хорошо он разбирается во всяких железнодорожных вещах.
— Чего тут знать-то? — насмешливо начал он. — Вот эти пути туда идут, на эту, что там у них? Локомотивное депо? Ну вот, туда. Что в той стороне — на товарную станцию, а откуда мы пришли, первая пара — на передаточную, а вторая… а… — призадумался он, — там же дальше стрелка на товарную должна быть. — Да на пассажирскую стрелка стоит, — скрипуче сказал дядя Сажин. — Они же на дрезине куда, по-твоему ездят? Что они, каждый раз стрелку переводят, что ли? — Этот ваш комитетчик правильно спрашивает, — подал голос Никанор, — сколько там человек на дрезине вообще? — Сколько там их, Вестя? — обернулся Вася к здоровяку. Тот нахмурился, на тупом щекастом лице отразилось напряжённое раздумье. — Четверо? — наконец, ответил он скорее вопросительно. — Или пятеро? Кажись, четверо. — Где-то так, — тоже неуверенно сказал дядя Сажин. — Я паровозом управлял, как-то не вглядывался. Но лом там вкапывать незачем: можно вон ту энтевешку, — показан он на двуосный товарный вагон в хвосте состава, — на путь вытолкать, уж точно никто не проедет. — Издалека заметят и подъезжать не станут, — сказал Никанор. — Да пускай не подъезжают, — вмешался Мартын. — Залечь подальше, саженей в пятидесяти от вагона. — Залубеем ждать, — заметил мёрзнущий Зефиров, — тем более, что неизвестно сколько придётся. — Вагон нам в любом случае придётся её куда-то оттаскивать, если мы цистерну будем толкать, — сказал дядя Сажин. — Я вспомнил, я вспомнил! — вспыхнул вдруг Вестик. — Шестеро их там было, точно шестеро! Один за рычагами, ещё один рядом с ним и трое сзади!
|
|
|
|
- Именно в столе? В ящике стола? - уточнил Рауш, - Или вы просто хотели сказать, что приказ скорее всего будет где-то в кабинете Маслова? Каждая деталь важна. Если вы знаете что-то, пожалуйста, не стесняйтесь сообщать, сколь незначительным бы это не казалось. Вы сами вхожи в правительство? Есть ли среди ваших союзников кто-то, кто там часто бывает и знаком с порядками?
Константин ловил каждое слово, касающееся правительства и готовящегося в его стенах предательского приказа, однако когда Миллер заговорил о потустороннем, офицер только поморщился:
- Иррациональные домыслы, Степан Яковлевич. - пренебрежительно отозвался он о рассуждениях эсера, - Не мучайте себя подобным.
Рауша ведь, пожалуй, можно было назвать материалистом. Конечно, он был верующим на бумаге и на войне бывало обращался к Богу в моменты слабости. Но ведь нет атеистов в окопах. И то действительно были лишь моменты слабости - импровизированные молитвы пропадали из памяти сразу же вместе с вызвавшей их опасностью. А в той картине мира барона Рауша фон Траубенберга, которую писал его разум в минуты размышлений, не было места сверхъестественному в любых его проявлениях. Он был практичным человеком просвещенного двадцатого столетия и даже не задумывался о подобном. Всякое упоминание мистики в любых ее проявлениях неизменно вызывало у него лишь раздражение. Не любил он, впрочем, и излишне радикальных рассуждений атеистической направленности. Религию Рауш принимал как важную часть современной культуры и современного общества, не больше и не меньше, и питал к ней соответствующее уважение. Уважение, подобное тому, что можно питать, например, к театральному искусству, не будучи театралом самому.
- А что касается войны, - сменил тему Константин, - то вы, конечно, правы: мы воюем с режимом. Режим есть организация, человеческий механизм. Удалите достаточно деталей или не дайте им взаимодействовать как задумано и механизм остановится. Разве не ваша партия пропагандировала индивидуальный террор? Прошу меня простить, если недостаточно внимательно слежу за политической повесткой. - он взглянул на Миллера, а затем продолжил мысль: - Режим не может жить без генералов и министров, без штабов и министерств, как бы они не назывались. Если мы загоним большевиков в подполье, разбив их армии и заняв контролируемые ими города, то не убьем идею, но убьем режим. А именно в этом наша задача сейчас. Вы знаете, я не был в Станиславове, зато я был здесь, в Архангельске, когда тут властвовал комиссар Кедров со своей Ревизией. Большевистский режим должен быть уничтожен просто для того, чтобы не допустить повторения подобного где-то еще.
- Вы говорите, что для этого нам понадобится создать режим, который будет крепче большевистского. Что вы понимаете под крепостью режима? Его беспощадность и готовность попирать свободу людей на подконтрольных территориях? Если так, то вы совершенно не правы. Взгляните, скажем, на американские Штаты. Вам тяжело будет отыскать страну свободнее и режим гуманнее. Но лишь незначительным напряжением сил одна лишь Америка способна изгнать большевиков из России. Американская армия велика, прекрасно снаряжена и хорошо организованна. Жаль, что она не может прийти к нам на помощь во всей своей силе именно в этот момент... Однако, как видите, жестокость вовсе не нужна для того, чтобы обладать сильной армией. Нашу государственность мы вполне можем восстанавливать на фундаменте порядочности и уважения к закону. Да, в армии нужна дисциплина, нужен порядок. Но излишняя жестокость для его наведения ни к чему. Особенно если учесть, что мы создаем армию с нуля, а не пытаемся навести порядок в уже разложившейся.
- Об идее вы говорите так, будто некая идея может принести нам единство и ясность. Но уверенны ли вы, что вашу идею разделят с вами все, что она не станет яблоком раздора? Вы эсер, я в свое время симпатизировал октябристам, а господин Чаплин, да будет вам известно, как-то критиковал реформы Александра Освободителя за расшатывание устоев самодержавия. - барон улыбнулся слегка и покачал головой, - Мы разные люди, Степан Яковлевич. Однако мы на одной стороне просто потому, что мы все считаем, что нельзя лишать людей жизни лишь за принадлежность, скажем, к определенному классу. - он взглянул на собеседника, приподняв брови, - Я очень надеюсь, по крайней мере, что вы со мной эту убежденность разделяете... Что касается идеи большевиков, то они обещают рай на земле. Любой ценой. Мерзкая, лживая идея, но сильная ли? Не берусь сказать. В любом случае, это ведь и не важно: фанатичных последователей Маркса ведь немного. Люди, идущие в Красную армию или даже в ЧК, не марксисты. Как они могут ими быть, если большинство из них даже не умеет читать? Идеи Маркса все таки достаточно сложны и в изложение автора, смею предположить, не слишком интересны для обывателя. Однако не за ними идут люди. Вы ведь не думаете, что типичный доброволец-красноармеец читал после смены на каком-нибудь Путиловском заводе "Капитал"? Конечно же нет! Он идет за красивыми лозунгами, за яркими демагогами. Его подталкивает банальная жадность и зависть, ложное чувство справедливости. А потому мы боремся не с идеей, Степан Яковлевич. Мы боремся с манипуляциями, которыми немногие сторонники марксистской идеи вместе с немецкими агентами, подчиняют себе "пролетарские массы", с игрой на человеческих пороках...
Константин Александрович задумался, на секунду замолчал, размышляя о том, к чему ведет его собственная мысль. Затем продолжил:
- Но если вам нужна идея, - слова Рауша прозвучали неожиданно искренне, - то позвольте предложить вам одну: свободная Россия, где каждый может спать спокойно и не бояться потерять жизнь, имущество или свободу только за то, что не вписался в чей-то рай. Спокойная, мирная Россия, где каждый может быть далек от политики, если того пожелает, и не бояться, что политика сама придет к нему в дом. Это банальная идея, как вы видите. Она не нова, не революционна. Я бы даже не назвал это идеей - всего лишь здравый смысл и тривиальная порядочность. Но и у нее, уверен, найдутся противники. Может быть вы даже в чем-то возразите. - офицер отмахнулся от Миллера, - Не стоит, вам не меня убеждать и не мне вас. Но подумайте, может быть, над этой идеей как-нибудь. Попробуйте привести в надлежащий вид. Вы ведь политик здесь, не я.
Одно краткое мгновение видно было, что внутри барона Рауша идет борьба. В следующий миг будто щелкнуло что-то у него в голове: штабс-ротмистр выпрямил уже и без этого почти совершенно прямой позвоночник и каждый малейший намек на эмоции исчез с его лица.
- Прошу меня простить за многословность, Степан Яковлевич. - произнес он сухо, - Давайте вернемся к делу. Могу я поинтересоваться, что вы планируете делать дальше? Мне бы хотелось, например, чтобы несколько позже господин Маслов покинул свой кабинет, скажем, на полчаса-час. Вы можете помочь? Или, может быть, вы можете сказать, когда это случится в связи с уже установленным расписанием, например, если господин Маслов должен присутствовать в определенный час на какой-то встрече за пределами своего кабинета?
-
Очень интересный и по-своему оригинальный подход войны не с идеей, но с режимом, причем неплохо так аргументированный.
-
Да, в армии нужна дисциплина, нужен порядок. Но излишняя жестокость для его наведения ни к чему.Кровавый барон опасно роняет своё реноме!
Очень крутой пост, как обычно. Я читаю вашу с Миллером ветку и верю — вот, действительно, люди 1918 года с их взглядами, идеями, планами на будущее. Сколько угодно можно подобных рассуждений найти, например, в мемуарах на «проекте 1917» — и это действительно будет выглядеть похоже, правдоподобно. Конечно, это лучшее наслаждение, которое можно получить от таких исторических игр, как наша, — ощущение того, что, разумеется, ничего этого в реальности не было, но могло быть, и могло быть именно так.
-
Вообще очень классная сцена. Чувствуется, что встретились два либерала, но Рауш либерал-государственник, а Миллер социал-либерал. В результате они говорят вроде об одном и том же, но совершенно разными словами и с совершенно разными намерениями. При этом чувствуется, что Раушу чтобы действовать решительно не хватает подлости чтобы идти на увертки и давить интригами, а Миллеру наоборот, со всем его интриганством, мешает отсутствие готовности воевать со зверями по звериному. Они вроде как должны дополнять друг друга, но на практике пересрались с самом начале сотрудничества.
Режим не может жить без генералов и министров, без штабов и министерств, как бы они не назывались. Если мы загоним большевиков в подполье, разбив их армии и заняв контролируемые ими города, то не убьем идею, но убьем режим. А именно в этом наша задача сейчасНу и вообще Рауш классный)
|
- Срочный приказ могут доставить на телеграф курьером, - заметил Миллер, - Это последнее место, где его можно перехватить, если все остальное провалится. Возможно, вам стоит организовать дежурство или соглядатая на телеграфе на этот случай. Никаких согласований для приказа не нужно. Если Николай Васильевич его надиктовал и подписал, то с поставленной печатью приказ уже считайте что дан. И если по каким-то причинам Чайковский решил его задержать, то он будет в столе Маслова.
Высказав свои соображения Миллер, начал сомневаться - а был ли приказ уже написан в самом деле? Если был, то для чего держать его в ожидании целый день, а не дать на фронт тут же? Могла ли это быть провокация Маслова против Филоненко? Или в деле была какая-то другая игра, которую Степан не мог пока разгадать. Возможно, Маслов знал, что приказ будет дан завтра и обмолвился об этом, на самого документа пока не существует. Такой вариант казался наиболее вероятным, но озвучивать его Миллер не стал, вместо этого уделив ответив на другую реплику барона.
- Нет ничего более людского, чем убийство, даже библия это признает. Но я не говорил про бога, между словом. Потусторонний мир вполне может справиться и без его участия. Так даже жутее становится - если подумать, что чистилище не служит искуплению перед какой-то наградой, а это и есть все, что ожидает нас там. Как балтийское взморье зимой - белый, до серости, песок, темно серое море и бесцветное небо, затянутое облаками. В какой-то момент все три начинаются сливать в одну размытую полосу, и на сколько хватает глаз вокруг - ни души.
Миллер не хотел признаваться, что только с оружием в руках он и чувствовал себя живым. Ведь какая может быть жизнь без свободы? Это всего лишь существование. Нужно было освободиться, чтобы понять, что такое жизнь на самом деле. Для Степана это понимание пришло не в начале войны, не под Перемышлем, где он впервые убил человека, и не под Снятынем, где должен был погибнуть сам. На протяжении всей службы Миллер исполнял приказы, даже когда командовал солдатами, и порой казалось, будто это не он, Степан Яковлевич Миллер, выполняет отданный приказ, а отдавший его командир, используя Степана как эрзац самого себя. В такие минуты Миллер задумывался не только о том, жив ли он, но даже существует ли он на самом деле. Это были не самые приятные воспоминания из жизни мужчины. На службу он попал не по собственному желанию и чувствовал определенную долю обреченности в своих поступках. Его разочарование в политических реалиях было как нельзя сильно в начале войны и Миллер чувствовал усиливающееся онемение души и тела, отчуждение от самого себя и безразличие к происходящему вокруг.
Впервые по-настоящему свободным новоиспеченный эсер почувствовал себя летом 1917-ого, когда ехал в 11-ую дивизию стоявшего в Галиции 12 корпуса. Это было уже после их с Филоненко знакомства, после несостоявшегося повешения (или до? Воспоминания начинали путаться в последовательности), когда Степан начал в полной мере осознавать, в какую канитель угодил. Главной бедой той поры была сумятица на верхах. Исполнительный комитет, которому Миллер был напрямую подчинен, вроде как был главнее Временного правительства, а вроде и не был. Ему то ли подчинялись, то ли нет. Никто не мог разобраться. А армия, тем временем, разваливалась на глазах - кадровых военных практически не осталось. В частях служили зашуганные рабочие и крестьяне. Унтеров не было, как таковых - всех их еще двумя годами ранее произвели в солдаты и заморозили на Карпатах. В памяти Степана навсегда отложилось состояние, в котором он застал войска, когда его часть, освободившись в Перемышле, была переброшена на укрепление российских позиций. Холод - перевал промерзал до начала апреля - и болезни унесли больше жизней, чем вражеские штыки. Особенно сильное впечатление оставили потерянно бродящие по лагерю солдаты, синие от холода, еще не знающие, что уже умерли от обморожения, но продолжающие по инерции шевелиться, делать то, что привыкли при жизни. Заменить погибших тогда было некем. В армию призывали новых мужчин, но они не были ни обучены, ни имели ни должного склада ума, ни времени, чтобы набраться опыта. В самом начале войны Миллер и сам был таким. Еще вчера учитель, которого призвали служить в офицерском чине по факту полученного образования, он делал ошибки, допускал просчеты, но учился на них. У офицеров 17-ого времени или желания на обучение не было. Их поведение больше всего раздражало Миллера-комиссара. Офицеры, казалось, потеряли всякую связь с реальностью, они не могли принимать решений, у них не было воли, ни политической, ни военной, и единственное, на что они были способны, это бесконечная муштра, которая постепенно выводила солдат из себя.
От полного разложения армию удерживали единицы вдохновленных людей, но воевать даже с учетом их усилий было невозможно. Весной 17-ого российская армия была способна на две вещи - отступать или дезертировать. Даже удерживать занятые позиции под час не хватало воли. А нужно было идти вперед. Наступление было необходимо России как глоток воздуха, но запланированное на май выступление оказалось невозможным из-за состояния войск. Ставка могла отдать приказ о наступлении, но была бы единственной, кто его исполнил. И вот чтобы поднять солдат на ноги в части и были отправлены особые чины, комиссары, получившие обязанность вселить в армии нужный для наступления дух. Иными словами, задача Миллера, волею судьбы очутившегося в подчинении у Филоненко, была поднять мертвого на ноги.
Помощи в этом деле ждать было не от куда, приходилось рассчитывать только на себя, на своем горбу тащить войска в наступление. Как действовать, куда направиться, все это комиссары решали на свой страх и риск, советуясь друг с другом и принимая совместные решения где это было необходимо. Каждая часть была своим маленьким мирком, с собственными нравами и состоянием. В одних солдаты, пропитанные революционным духом, были готовы идти вперед даже без приказа. В других шла организационная работа, формировались комитеты, проводились выборы. По большей части такие части были неэффективны, так как полностью парализовали себя партийной работой, которой никто из солдат обучен не был. Морально они, однако, были готовы к бою и нужно было только навести порядок, да дать людям приказ. Были такие, как проклятая 79ая дивизия, где не было ни морали, ни порядка, а было одно только пьянство. А были такие, как 11 дивизия.
Недавно пополненную, боеспособную часть нужно было посадить в окоп, а солдаты наотрез отказывались это делать. В то или иное время с 11-ой намучился почти весь комиссариат юго-западного фронта, досталось и Миллеру. Приехав в полк, он оказался посреди назревающей бури - часть солдат, включая пулеметные роты, гренадер и инженеров, поддерживали наступление, остальные же наотрез отказывались двигаться. Лагеря разделились и дошли до того, что держали собственное охранение друг от друга. Между ними метался командир полка и, зачем-то, священник, оба потерянные, как будто они не вполне понимали где находятся. Только в этой ситуации, где Степана могли не то что побить, а банально застрелить при начавшейся внутренней смуте, эсер почувствовал, что дышит полной грудью и горит жизнью. Въехав в полк, он перестал думать о глобальных событиях, о собственной ответственности, о последствиях тех действий, которые совершались сейчас. Мир свернулся до размеров одного воинского расположения и попытки Миллера остановить кровопролитие и заставить полк пойти.
Подобное чувство Степан испытал позже - уже в Петрограде, во время восстания, и еще позже, когда со стрельбой бежал из города. В эти минуты, когда все ставки были сделаны и оставалось только разыграть кон, Миллер ощущал себя подлинно живым, и опасался пристраститься к этому ощущению, ведь оттуда было так просто сделать шаг к пониманию того, что свобода - это непрекращающаяся революция. Пониманию, от которого уже не будет возврата обратно.
- Только все же я не соглашусь с вами, - возразил Степан вслух, отвлекаясь от нахлынувших воспоминаний, - Не про бога, конечно, а про конкретных людей. И через это с вашим взглядом на войну. Мы с вами боремся не против определенных деятелей. Если бы это было так, победа была бы гораздо ближе. Вы слышали, в Ленина стреляли. Он выжил, но вдруг не оправится от ран? Думаете, без него большевики разбегутся кто куда? Нет, конечно. Что тогда? Застрелить еще Рыкова, взорвать Овсеенко и всю его банду? Но и этого будет недостаточно, мое вам слово. Потому что мы боремся не против этих конкретных людей, мы боремся против режима, который они создали и который способен пережить своих создателей, против идеи, которую и вовсе невозможно убить.
С реки послышался корабельный гудок, и Миллер сделал паузу, формулируя следующую мысль.
- Чтобы победить, нам нужно сражаться с большевиками на том же уровне. Либо создать собственный режим, который будет крепче их, либо же воплотить идею, которая окажется сильнее. Насчет первого у меня есть большие сомнения, а вот второе - посильная задача. Мы ведь сражаемся не только штыками да винтовками. Их кто-то должен держать в руках. Люди устали, они хотят мира. Можно кнутом гнать их на войну, но рано или поздно они побегут. Нужно убедить людей в необходимости сражаться. Убедить их в том, что правда за нами. Иначе... Вы бывали городе Станиславове, Константин Александрович? Это в Галиции. Я был там четыре раза, кажется. Каждый раз въезжал в город по пути нашего фронта - каждый раз с новой стороны. Сколько Станиславов менял флаги без моего присутствия даже не представляю. Под конец людям в нем было уже все равно кто победит, мы или австрияки, они хотели одного - чтобы это все поскорее закончилось.
Степан вздохнул, подытоживая:
- Это я к тому говорю, что ваше желание сделать из правительства тыловое управление понятно, и в чем-то правильно, не стану даже спорить. Но невозможно в нынешней ситуации. Большевики пришли к власти на штыках и уйдут только на штыках, согласен. Но их штыки держат люди, в которых горит идея и они готовы умирать за эту идею снова и снова. Если мы не покажем им, что есть другая идея, что с нами, уж простите за простоту, лучше них, мы с вами обречены по той причине, что когда армия воюет с народом, она завсегда проигрывает.
-
Монументально, однако!
А еще флэшбэки. Флэшбэки - это хорошо. =)
-
Я, наверное, несколько раз уже это писал, но это просто вообще. И ты ещё что-то там говорил про то, что не сможешь соответствовать стилю эпохи? И как здорово, что каждый персонаж здесь у нас — не бобок без прошлого, а человек со своей историей, со своим опытом. Ну я не знаю, я этой веткой просто наслаждаюсь.
-
За прекрасное описание состояния армии тогда и ситуации ныне!
|
|
Наташа аккуратно поставила чашечку на поднос. - А вы знаете, Максимилиан Максимилианович, я совсем не жалею, что согласилась с вами сюда приехать, - многообещающе начала Ласточка, а потом стала рассуждать совсем не о том, чего ожидал ее спутник. - Кофе по-турецки был очень хорош. Вода тут, в Архангельске вкусная и чистая, правильная, такая, как и надо для кофе. В столице, пожалуй, такой не сыщешь. Зерна хорошие, их и не пережарили и растерли правильно. Для турецкого кофе нужен очень тонкий помол, совсем как мука. И пенку снимали не менее трех раз, нет, я бы даже сказала, что четыре. У нас, на Македонском фронте был пленный старый турок. Ему и жизнь-то охранили, за то что кофе варил великолепно. Вот уж был мастер. Готовил превосходный, бодрящий напиток даже из тех эрзац - зерен, что попадали на фронт. Ну и здешний кофевар неплох, ему еще лет десять практики, и кофе будет один в один. Это же такой напиток, который чувствовать надо, когда готовишь. В то время как ее язык легко произносил слова, его хозяйка лихорадочно вспоминала, что читала и слышала о событиях в России, во время Февраля и Октября, относительно к товарищу Филоненко. Навспоминала немного, но кое-что нашлось.
После чего Ласточка резко сменила тон и кинула в собеседника несколько сухих, конкретных вопросов: -Снова пытаетесь всех помирить, как Керенского с Корниловым? Не боитесь, что снова ничего не выйдет? Ваш компромиссный вариант заключается ведь не только в том, чтобы сменить Маслова на Чаплина? Кого видите на месте вроде бы слабого Чайковского? Ну, и, - Ласточка усмехнулась, - боевая организация требует денег, организации и хоть какой-то легитимности. Предложите мне отдел в правительстве и большую печать? Она улыбнулась. - В общем, товарищ Филоненко, если уж сказали «аз», говорите и про «буки».
-
Вот видите, Ваше Величество, вы уже торгуетесь!
-
Ну и здешний кофевар неплох, ему еще лет десять практики, и кофе будет один в один.Вот уж похвалила так похвалила!
-
Рассуждать вот так о кофе, когда нечего сказать - это сильно.
-
за тонкое знание рецепта кофе :)
|
— А чего, Дубасов-то где сидит? — А кто восстанием руководит? — Что с Советом рабочих депутатов? — Какой план вообще у всех? — и иные подобные вопросы разом посыпались на Анчара и остальных пришедших с ним. Минут пять только и пришлось отвечать, знакомить с обстановкой совсем, похоже, ничего не знавших о ходе восстания казанцев. Наконец, вопросы у тех иссякли. — Да… а мы-то тут вот вышли пути портить, — наконец, сказал Никанор, рабочий в шинели, и показал на три объёмистые холщовые сумки на плечах своих товарищей, а затем на здание локомотивного депо: — Вон там взялись было гайки скручивать, да тут-то нас солдаты и посекли: еле ноги унесли. — И то не все, — хмуро добавил Гренадёр. — Вот сейчас решили подале отойти, чтобы тут хоть что-то как-то сделать. — Тут вообще-то тоже дрезина с солдатами ездит, — заметил дядя Сажин. — Где ездит? — не поняли казанцы. — Тут, по линии, туда-сюда, — показал дядя Сажин рукой. — Вы видели? — спросили у него. — Не, ещё не видели. Но говорят, там солдаты на ней ездят. — А я видел, — встрял Вестик, — ездят, вот крест, — ездят! — В общем, надо осторожней быть, — подытожил Вася, доставая пачку «Зефира». Он протянул папиросы казанцам: — Угощайтесь, товарищи. Да, бери, бери, и ты бери на здоровье… оп, братишка, а эти две я себе оставляю, не серчай, — виндавец вытряхнул две оставшиеся папиросы из пачки, сунул одну в рот, а другую за ухо, полез за спичками. — А, студент, не досталось тебе твоих любимых папиросок? — обернулся он к Зефирову, который с бомбой в руках тоже было потянулся за угощением. — Да у меня и свои есть, — независимо сказал Зефиров и поудобней перехватил снаряд. — Товарищи, я в третий раз попробую сказать, может, меня хоть сейчас услышат, — воспользовавшись тем, что беседа приутихла, подал голос казанец Филипп — тощий рабочий в драповом пальто и широкой кепке, с длинным, обветренным лицом со впалыми щеками. — Там дальше стоит цистерна. — Что за цистерна? — обернулся к товарищу Гренадёр. — Что за цистерна, я не знаю, но на ней написано «Керосин», так что подозреваю, что в ней… уж никак не молоко! — Может, порожняя? — спросил кто-то. — Нет, — уверенно ответил Филипп, — я постукал: полная. Пошли, покажу. Все двинулись по проходу между двумя бурыми стенами составов, усыпанному чёрными кусками шлака, покрытому мутным ледком, оставшегося от пара из-под брюха проходивших тут паровозов. Белая двуосная цистерна была совсем рядом — Анчар и Гера видели её ещё от будочки. Цистерна стояла почти в хвосте длинного, головой уходящего к депо состава, — от хвоста её отделяли лишь два вагона-теплушки. Гренадёр щёлкнул рычажком фонарика, посветил на выпуклый металлический бок: в ярком пятне высветился длинный номер, «Бр. Нобель», «НЖД» под двухглавым орлом и, главное, надпись: «Керосинъ I сортъ». Чибисов с интересом постучал по боку цистерны: металл глухо отозвался. — Да, керосин, — уважительно заметил дядя Сажин, по-хозяйски оглядывая состав, будто собирался сейчас цеплять его к своему паровозу. — Только вот что нам с ним делать-то? — Можем поджечь, — высказал вертящееся у всех на уме молодой казанец Даня, кутающийся в шаль. — Ну подожжём, и чего? — выпустив дым через нос, возразил Вася. — Какой с того прок революции? — Хоть погреемся, — стуча зубами, заметил Зефиров. — Возьми-ка бомбу, а? — обернулся он к Балакину, — меня чего-то опять трясёт, того и гляди выроню. Балакин молча кивнул, принял на руки жестяной цилиндр. Отдав бомбу, студент тут же принялся махать руками, как гимнаст, мелко приплясывать, прыгать на месте, потом полез за папиросами. — А если… — задумался Гренадёр, выключив фонарик, — состав растаскать, эту цистерну, — начал он показывать рукой, — вот так к стрелке вывести, перевести на главный ход, потом к вокзалу оттолкать… — Там солдаты, додик, — заметил кто-то из товарищей. — А ну как мы, — предложил дядя Сажин, — дрезину остановим, всех перестреляем, потом ей как тягачом цистерну туда по главному ходу пустим? — Ты чего говоришь такое, Виндавка? — насмешливо обернулся к дяде Сажину Никанор. — Дрезиной собрался полную цистерну толкать? — Во-первых, там не дрезина, а мотодрезина, — спокойно ответил виндавец. — Ты ж говорил, дрезина? — Мотодрезина, — настойчиво повторил дядя Сажин. — Мото, мото, — усердно закивал головой Вестик. — Я, я видел! Мотодрезина с дизелем! На двадцать сил! — Пускай и двадцать, — стоял на своём Никанор, — ты ей всё равно полную цистерну не стронешь. — Ты, казанец, из мастерских ведь? — с тихой насмешкой принялся объяснять пожилой дядя Сажин. — Что, слесарь? Ну вот то-то же, а я сам как есть главный машинист, без малого тридцать лет на чугунке угольной пылью дышу, так что слушай, что дядя Сажин говорит, и запоминай: когда-нибудь и сам паровозы будешь водить, даст Бог. Вагоны сам не растаскивал? Не доводилось? А вот мне-то в твои годы ой как довелось составы формировать без паровоза-то! Да была б у нас в те годы мотодрезина, мы б Богу каждый день хвалу возносили за такое счастье! Но ничё, формировали и без неё: возьмёмся за энтевешку, «Дубинушку» затянем, плечом наляжем, толкнём — и потащили. Версту, другую, ничё, — тащим, как те бурлаки с картинки! И так пока весь состав не сформируем. А ты говоришь — мотодрезина не сдвинет! Человек с аншпугом один сдвинуть любой вагон может, а тут уж нам вдесятером совсем легко будет. А как цистерна момент инерции приобретёт, её дальше толкать и мотодрезина сможет. Медлененько, да уж как-нибудь толкать будет. И вот, значится, пустить её по главному ходу да подгадать так, чтоб рванула уж у дебаркадера где-нибудь. — А сколько тут весу-то в этой дуре? — спросил Чибисов, задрав голову, разглядывавший круглобокую железную бочку. — Тонн восемь тары да тонн десять груза, — задумавшись, посчитал дядя Сажин. — Если до верху она залита. А залита она, — машинист с кряхтеньем опустился на корточки, заглянул под вагон, обернулся к Гренадёру, — ну-ка ты, обходчик, посвети-ка на рессоры. — Я не обходчик, фонарь не мой, — заявил Гренадёр, но, склонившись, включил фонарь. — Ага, — со знанием дела протянул дядя Сажин, оглядывая тяжёлые, молочным инеем покрытые железные петли рессор. — Залита почти до верху, так вижу. — Ну да, должно, так, — согласился присевший рядом Вася. — Стронем, — уверенно заявил дядя Сажин, поднимаясь. — С аншпугом, конечно, полегче было бы… У вас случаем аншпуга нет? — обратился он к казанцам с сумками. — Хреново, могли бы и взять, штука полезная. Но и так стронем.
|
|
|
- Не следует приписывать Божьему промыслу то, что сотворено руками людей. - серьезно ответил Рауш на слова Миллера о том свете, - Это шаг к пораженчеству и отчаянию.
Барон сделал краткую паузу, подбирая слова и продолжил мысль:
- За тем, что вы видите вокруг, стоит не всемогущий Бог и не метафизическая стихия, но конкретные люди в Берлине и Москве. Эти люди реальны и вполне смертны. А мы с вами сражаемся против них на войне. – Рауш внимательно посмотрел на своего собеседника – Вам ведь доводилось бывать в бою, Степан Яковлевич? Разве вы не чувствовали себя живым с оружием в руках?
- Мне кажется, вам снова стоит взяться за оружие. Буквально или метафорически. Вернуться в бой. Мне это помогло.
Рауш шел по набережной и глядел на морскую гладь и громады боевых кораблей на ней. Он, пожалуй, понимал Миллера. Он ведь сам переживал подобное еще этой зимой в Петрограде. Тогда он глядел на знакомые улицы, увешанные теперь красными флагами, и думал о том, что весь мир сошел с ума. Что за то время, что он был на фронте, земля разверзлась и поглотила его родной город, а на место его выплюнула одновременно страшную и жалкую на него пародию. Рауш любил Петербург (в мыслях он часто называл его так) раньше, но за последнюю зиму успел возненавидеть то, что пришло ему на замену. Он вынужден был отстраниться мысленно от происходящего и замкнуться на своих сиюминутных заботах, ибо не видел другого выхода. Ему стало плевать на то, что происходило вокруг – Константин хотел только поскорее убраться из проклятой гибнущей России.
Он утешал себя лишь тем, что исход его из родной страны будет лишь концов еще одной главы в семейной летописи. Рауш фон Траубенберги были старше России и старше Романовых. Великие державы возносились и погибали на глазах предков Константина, а род его жил. Что с того, что погибнет Россия? Не ей быть первой и не ей последней.
Рауш почти смирился с этой мыслью, почти принял ее, как принимал раньше утрату друзей на войне. Почти готов был двинуться вперед и начать новую главу фамильной хроники. Помешал Георгий Ермолаевич Чаплин со своим предложением присоединиться к архангельской авантюре и вернуться в бой. Где-то продолжался бой и Раушу предлагали взять в руки оружие и дать отпор красной заразе. Не быть одиночкой, бегущей от кровавой стихии, ветхозаветной саранчи большевизма, а стать частью армии, которой по силам, быть может, ее остановить и уничтожить. Барон не мог не согласиться. Он теперь знал, что не один. Он не был больше потерян в родном городе – он был в тылу врага и перед ним стояла важная миссия. Будущее приобрело ясность, а то чувство нереальности происходящего, что терзало сейчас Миллера, начало постепенно сходить на нет.
Окончательно темный морок в душе Рауша развеялся, когда туманным июньским утром на пустынном провинциальном полустанке барон вогнал финский нож в горло латыша-чекиста, разглядевшего фальшь в предоставленных британцами документах. Коммунист попытался закричать или сказать что-то, но не сумел и лишь забулькал кровавой пеной. Рауш столкнул его в высокую траву у деревянной платформы и запрыгнул в вагон уже уходящего со станции поезда. Двое товарищей убитого ничего не заметили – слишком уж заняты были шумным дележом содержимого только что экспроприированного у одного из пассажиров поезда саквояжа. А Константин, хоть и вынужден был сделать значительный крюк и сильно задержаться, чтобы избежать преследования, все таки отпраздновал тихо победу в первом бою новой войны. Чекист в черной кожаной куртке, который еще месяц назад был бы для Рауша лишь объектом страха и бессильной злобы, лежал теперь в собственной крови с раскуроченным горлом и пустыми глазами. Он был смертен и собственной рукой Рауш убил его. Значит смертны и все подобные ему. Значит победа возможно. Глупая, но удивительно ободряющая мысль.
Пожалуй, что-то такое следовало пережить и Миллеру, подумал Константин. Хотя для него победа, возможно, будет совершена не клинком, но словом в правительственных кабинетах или за трибуной. Каждому свое. Важно лишь осознать, что победа возможна.
Эсер тем временем продолжал говорить и Рауш внимательно его слушал.
- И что же это за место, Степан Яковлевич? – поинтересовался он – Я могу лишь предположить, что приказ побывает непосредственно у господина председателя на столе, а затем скорее всего у его секретаря или помощника. Возможно, побывает на столах других министров, которые должны будут его утвердить. Не знаете, есть ли таковые? Затем отправиться в телеграфное отделение, где и закончит свой путь. Могу предположить, что отправиться он не отдельно от других документов, передаваемых на телеграф. Не знаете, как организована передача документов на телеграф? Быть может, их отправляют с курьеров в определенный час? Может что-нибудь знает господин Филоненко, о котором вы упоминали ранее?
- А что касается вашего последнего вопроса… Я могу поделиться лишь мнениями, которые популярны в моей среде. Видите ли, мы хотели бы видеть правительство, которое будет в полной мере осознавать, что мы сейчас на войне и что действовать сейчас необходимо соответствующим образом. Это печальный факт, однако роль правительства области в настоящий момент – это роль управления тыла. Просто потому, что фронт пролегает всего в паре сотен километром от нас. Нельзя заниматься политикой мирного времени, когда враг у ворот. Правительство Чайковского, к сожалению, этого не понимает. Оно слишком много сил тратит на противостояние армии по идеологическим причинам. Они думают в первую очередь не о спасение России, а о спасение завоеваний революции. Я понимаю, что это важно и для вас. Но я надеюсь, вы понимаете, что чем-то можно и нужно пожертвовать ради победы над большевизмом.
- Армии же нужно «деловое» правительство. Которое будет армию всецело поддерживать с полным осознанием того факта, что судьба и будущее России сейчас зависит исключительно от армии. Просто потому, что власть большевиков держится на штыках, их можно изгнать лишь силой штыков. Они не примут ничего иного. – Рауш помедлил немного и добавил – Вы сейчас скажете о том, что важно действовать не только силой, но и словом. Я согласен, но лишь отчасти. Даже если душой человек с нами, никакой пользы его убежденность Делу не принесет, пока он не готов будет взяться за оружие. Вам не изгнать большевиков одним лишь словом – все едино сводится к силе. А значит и к армии.
-
Сильно, прочувственно. Особенно ветхозаветной саранчи большевизма
-
Окончательно темный морок в душе Рауша развеялся, когда туманным июньским утром на пустынном провинциальном полустанке барон вогнал финский нож в горло латыша-чекиста, разглядевшего фальшь в предоставленных британцами документах. Коммунист попытался закричать или сказать что-то, но не сумел и лишь забулькал кровавой пеной. Рауш столкнул его в высокую траву у деревянной платформы и запрыгнул в вагон уже уходящего со станции поезда. Двое товарищей убитого ничего не заметили – слишком уж заняты были шумным дележом содержимого только что экспроприированного у одного из пассажиров поезда саквояжа. А Константин хоть и вынужден был сделать значительный крюк и сильно задержаться, чтобы избежать преследования, все таки отпраздновал тихо победу в первом бою новой войны. Чекист в черной кожаной куртке, который еще месяц назад был бы для Рауша лишь объектом страха и бессильной злобы, лежал теперь в собственной крови с раскуроченным горлом и пустыми глазами. Он был смертен и собственной рукой Рауш убил его. Значит смертны и все подобные ему. Значит победа возможно. Глупая, но удивительно ободряющая мысль.Надо, чтобы с этим абзацем обязательно ознакомились наши большевики, а особенно товарищи Фрайденфельдс и Бессонов! Вот, пускай читают и набираются классовой ненависти к Кровавому Барону!
На самом деле очень крутой пост, и отдельно круто, что вот с этими маленькими флэшбеками персонаж обрастает историей, становится по-настоящему живым, вписанным в мир.
-
-Не следует приписывать Божьему промыслу то, что сотворено руками людей. - серьезно ответил Рауш на слова Миллера о том свете, - Это шаг к пораженчеству и отчаянию.
Барон сделал краткую паузу, подбирая слова и продолжил мысль:
- За тем, что вы видите вокруг, стоит не всемогущий Бог и не метафизическая стихия, но конкретные люди в Берлине и Москве. Эти люди реальны и вполне смертны. А мы с вами сражаемся против них на войне. – Рауш внимательно посмотрел на своего собеседника – Вам ведь доводилось бывать в бою, Степан Яковлевич? Разве вы не чувствовали себя живым с оружием в руках?
- Мне кажется, вам снова стоит взяться за оружием. Буквально или метафорически. Вернуться в бой. Мне это помогло. Вот прямо круто. И очень по офицерски. Пока интеллигенты размышляют о судьбах вселенной, о том, наказал Россию Бог или производительные силы, офицер видит конкретных врагов — и идет на войну с ними.
-
очень живая сцена в воспоминаниях получилась
|
"А, вон оно что," - понял Мухин, слушая обиженный голос Бабкина. До сих пор ему невдомек было, почему этот Коля хочет пролезть в командиры, а теперь дошло - чтобы своих, рязанцев то есть, лучше выводить, чем остальных. Остальных посильнее жать, рязанцев послабее. Ну, скорей всего так. Значит, хорошо, что выбрали Фрайденфельдса - этот видно, что всех одинаково не любит. А что? Люди - не лошади, не механизмы, их любить не надо. Их надо беречь. - Живчик! Смирнов! Семён, ты тоже! Приготовьтесь заступать в караул! - бойко выкрикнул Мухин. Формировать караулы надо из разных "партий", чтобы никаких эксцессов пока все спят не случилось. Надо было еще придумать пароль и отзыв и всем донести перед сном, а то отойдет какой-то бедолага по нужде, а кто-нибудь слишком усердный его потом и того, из винтовочки-то. А бойцов и так мало. "Пароль, - решил Мухин, будет "Митинг", а отзыв - "Гром". Выступать снова перед бойцами он не стал - людям сейчас хочется есть, они устали, никакие слова им на душу не лягут. Командирское "потом" Мухин расценил как после ужина. Жрать ему хотелось не меньше, чем остальным, а в большой семье, как известно, иллюминаторами не хлопай. Может, оставят, а может, и нет, людскую природу надо проверять не ценой собственного желудка. Рассудив так, Иван взял свой котелок и ложку и подсел поближе к еде. Похлебка, конечно, вышла жидковатая и мяса в ней не хватало. Ну, это ведь временное явление, пока можно было и так перебиться. Закончив с питанием, Мухин вытер ложку, усы и пошел к Фрайденфельдсу. - Давай к делу, командир.
|
Когда кончилась еда в корчме, так начались разговоры о делах, в коих Никола смиренно участия не принимал и только на пробегающих девок-подносильщиц глазками постреливал. Знал он, что падок женский пол на его внешность, но ещё ни разу не довелось довести парню успех до победного конца, которого он, положа руку на сердце, побаивался — а вдруг оплошает, и конец совсем не победным выйдет? Стыд будет сплошной, на всю деревню слухи разнесутся — только это его и остановило, когда прошлым летом во время покоса споймала его Марыська соседская, да в кусты затащила. Только это — да вопли Марыськиного батьки, который гнал Николу в одних штанах по оврагу после того, как заметил, как бесстыдно парень жамкает грудки его ненаглядной дочурки. Эх, были времена...
***
От приятных воспоминаний отвлекло парня краем уха услышанное слово «трупоеды». Никола тотчас прислушался, ибо про напасть эту знавал токмо из рассказов старого Пахома на деревне, да из старых инкунабул в монастырской библиотеке. Дед Пахом, шамкая беззубым ртом, рассказывал, что раньше трупоеды, почитай, в каждой деревне могли появиться, и мужичьё не особо боялось тварей — собирались всей деревней, да шли с кольями и топорами, а потом сжигали останки. В мудрых летописях было пространное рассуждение о природе сих монстров, кои посланы в качестве кары за грехи людям, но с практической точки зрения предлагалось прискорбно мало. В основном предлагалось изгонять трупоеда верой непоколебимой, водой святой, распятием да словом Божьим. Никола сильно сомневался в том, что хоть одна из сих метод привела бы к большему успеху, нежели хороший удар топором али мечом.
***
По дороге Никола всё смотрел на мокрые от пота кружочки волос на шее Катаржины, что шла впереди, и думал — а как бабу могло занести в.. такое? Да, здоровая, но и среди деревенских девок встречались такие, что в два раза Николу превосходили по всем размерам, и ничего, выходили замуж да рожали детей, как было положено, и за скотиной ходили, и в поле урожай собирали. А тут нате: меч на плече, кинжал за поясом, шлем да кольчуга под ярким дублетом! И если бы не титьки, что дублет спереди натягивали, да не ладный крепкий зад, то и не подумать бы, что баба..
Внезапно высыпавшая на дорогу ватага лихих людишек отвлекла парня от размышления о месте женщины в суровом мире Вакнахии, и Никола машинально павезу в землю с чавканьем вогнал, арбалет на плечо стал поднимать и только потом испугался. Во-первых, врагов было значительно больше. Во-вторых, свежа была память о том, как дядька Ян в грязь повалился с болтом в затылке. Николе это даже приснилось пару раз, причём в одной из ночей Ян даже встал после выстрела и долго брёл за горе-стрелком по лесу, бормоча слова обиды и укоризны, а лицо у него при этом было ну чисто как у мертвяка.
Тут и Генрих, второй выживший из Аршвельта (толстого еврея Никола не считал, ибо где он и как, парню было неведомо) оглянулся с опаской, и будто бы прямо на Воршчека глянул. Обида взяла Николу, он же говорил фон Херкору, что не хотел он в Яна попадать! Приложил парень арбалет к плечу, ложе на край щита, прицелился точнёхонько во врага по центру строя, да и спустил тетиву. Бдзынь!
|
Черехов почувствовал, как ладони Геры наливаются теплом, а значит, и жизнью. Ему захотелось подержать их так подольше, сильно дольше, еще дольше, и чтобы она сказала что-то еще кроме "спасибо", что угодно, еще хоть слов пять. Но кроме этого он ощутил, как вместе с ее руками внутри отогревается что-то давным давно замерзшее, затвердевшее, какая-то рана. Это была та самая рана, которую ему нанесла семья, когда ни один из них не пришел даже проститься и он на долгое время оказался один посреди огромной, равнодушной, жестокой равнины - абсолютно один. Страшнее вечно пьяного Семёна с его шашкой было чувство, что ты можешь бежать "из", но не можешь бежать "в": никакого "в" для тебя больше нет - потому что нет ни единого человека, которому не все равно, живешь ты или умер. И, что хуже, нету и человека, который не безразличен тебе. Это тогда ломало посильнее морозов, грубой пищи или недостатка книг, и это тогда чуть не сломало его. Ему пришлось эту рану заткнуть, замазать воском и сказать: "Да, всем плевать на Алексея Черехова, и ему не к кому прислониться, но Дело, которое он делает, важно для всех, и важнее жизни отдельного человека, и на это-то Дело не плевать никому, оно затронет каждого." Со временем появились люди, которые знали его и ценили, и даже радовались, когда он приходил, и улыбались, пожимая ему руку, и это нарастило на месте раны еще одну пробку, потверже, поосновательнее. И было так соблазнительно думать, что они - его братья, его новая семья, лучше той, прежней, потому что та была случайным соединением похожих внешне, но совсем разных внутри людей. Это была приятная ложь, но Черехов был достаточно умен, чтобы видеть - "а все-таки ложь". И сейчас вдруг услышав немного свистящее Герино "спасибо", он почувствовал, как вскрывается внутри рана, и из нее обжигающе горячо хлещет чувство, и бьют в голову тоска и надежда, настоявшиеся там за несколько лет как хороший, убийственный яд, который начал бродить и волноваться еще когда они шли переулками, и когда спасались от снарядов, и рассуждали о большевиках и эсерах, И потом первый раз этот яд всколыхнулся и как бы невзначай ударил в пробку, когда он, собираясь идти к вагонам, коснулся губами Гериной щеки, потому что "идущему на смерть все можно", да? А теперь яд разъел и высадил все пробки и, перехватывая дыхание, требовал сейчас же её обнять, притянуть к себе и не отпускать никогда. И неважно было, что еще утром он не знал никакой Геры и что он не верил в Бога, в судьбу и в такие встречи, и неважно было, что она в ответ на это может только испугаться и отпрянуть ("А все же вдруг нет?! Вдруг нет?!"), и неважно было, что она из далекого чужого края. Важно было только, что внутри очень горячо, очень больно, и захватывает дух. Помог только Сверх-Черехов. Он был умным, он хорошо знал своего маленького помощника, он играл на Алексее, как умелый баянист - всегда знал, на какие кнопки нажимать. Он не стал говорить банальные слова вроде "ты совсем ее не знаешь", не стал давить на силу воли, а лишь бросил, как всегда снисходительно: "Алеша, да ведь это будет смешно." И правда, понял Анчар. Изнутри будет важно и сильно, а снаружи будет глупо и смешно, и это и так слишком глубокая для него рана, чтобы над ней еще и посмеялись. Разговор железнодорожников подходил к концу и надо было как-то закончить это безумие, пока он не начал молоть чепуху или даже не заплакал. - Надень, - попросил он Геру, возвращая ей перчатки. Вот так просто, одно слово, но оказалось все же непросто: он еще какое-то время не мог оторвать глаз, смотрел, как она натягивает перчатки, как машинально поправляет волосы, смотрел тем жадным взглядом, которым голодный и не наевшийся человек, выходя из ресторана, глядит на чужое блюдо в руках официанта. Потом он кивнул, через силу улыбнулся и украдкой, незаметно зачерпнул рукой снега с поперечной доски, прибитой к борту вагона. И сжал его так, чтобы снег начал таять и жечь руку, прогоняя тепло Гериной руки, прогоняя любую боль, кроме физической. - Ну что, товарищи, я вам могу доложить, - начал Черехов, чувствуя, как талая вода бежит между онемевших пальцев, и стряхнул липкий комочек, оставшийся от целой горсти. - В городе идут бои, с переменным успехом. Бульварное кольцо пока занято войсками, но кое-где они не могут пробиться, например, дружинники блокировали Сущёвскую часть, она вот-вот сдастся. По всему городу баррикады. Борьба не стихает. Коренного перелома пока нет. Больше всего вожди восстания обеспокоены возможным прибытием войск по Николаевской дороге из Петербурга. Теперь давайте к делу. У нашей группы был приказ подорвать пути, чтобы затруднить войскам доступ к вокзалу. Инструменты теперь есть, но бомба - ударная, как ее взрывать, заложив под рельсы - не совсем понятно. Была вот идея метнуть бомбу в дрезину с солдатами, которая ходит по путям. От вас, товарищи железнодорожники, нужен совет - где, как и что именно лучше сделать: подорвать пути сразу или подорвать дрезину. И, конечно, дальнейшая помощь. Я так понимаю, вы здесь с той же целью.
-
Очень крутой пост. Вот бывают посты, которые хорошие, но видно, что чисто на умении сделаны — вот есть планка, на которой ты умеешь писать, хуже неё не напишешь, вот и получается обычный хороший пост. А есть такие как этот, в которых видно, — вложился. Ну и Гера, конечно, стимулирует на творчество, это заметно :)
-
После такого любые комментарии кажутся пресными и беполезными, не дотягивающими ни капли до той силы и боли, что сквозит в этих строках. Поэтому просто спасибо - по-иному мне не выразить.
|
- Обижаете, Константин.. Александрович, - отозвался Степан, припомнив, не без труда, отчество барона, - Маслов выступал за кооперацию среди крестьян. Лихач, опять же, тоже в тех кругах вращался. Мартюшин, так вообще один из основателей кооператорского союза. Все они выступали на чрезвычайном кооперативном съезде в октябре в Москве, еще до известных событий. У которого я, кстати уж, был секретарем. Союза, не Мартюшина. Так что по части организации труда, да и обращения с деньгами, у нашей партии опыта хватает. Не люблю хвастовства, но среди всех сил в области в этой сфере опытнее нас никого не сыскать.
Миллер мог бы припомнить еще и Иванова, и упомянуть что сам Чайковский был членом кооперативного движения, да и еще несколько людей в отделах, которых эсер помнил в лицо по съездам, но имен в памяти не удержал. В пору было называть область не северной, а кооперативной. Было в этом стечении обстоятельств что-то необычное, кажущееся важным, будто бы такое объединение кооператоров разных мастей под одним флагом должно было быть знаком. Знамением, если опускаться до церковного арго. Что именно символизировало это событие было неясно, но Миллер никак не мог отделаться от этого чувства особенного.
- Только я успел подумать, что в нашем положении финансами должен заниматься не биржевик и не банкир, а дипломат. Все-таки, мы сейчас очень сильно зависимы от помощи союзников, их поставок и снабжения. И тот, кто возглавляет соответствующий отдел в первую голову должен уметь договориться с зарубежными, не побоюсь слова, партнерами. Странное время, - посетовал мужчина, - Все перевернулось с ног на голову. Вроде названия остались прежними и люди те же, а все как-то по-другому. Финансист должен не развивать свое дело, а договариваться о гуманитарной помощи. Охранитель не следить за порядком, а агитировать за свою правду. Вы никогда не думали, Константин Александрович, может нас с вами убили, на войне или в восстании, только мы этого не заметили? И теперь мы на том свете, где все вроде бы такое же как и на этом, но капельку отличающееся. А попавшие сюда люди, не понимая сути происходящего, медленно сходят с ума от невозможных противоречий.
Степан с благодарностью забрал зонт и, держа в уме предостережение Рауша, то и дело поглядывал по сторонам. Для несведущего зрителя эта прогулка была совершенно обыденной - военный офицер беседует со своим знакомым во время утреннего моциона. Нужно было только не повышать голоса касаясь тонких тем и упоминания переворота. да не попадаться на глаза никому из знакомых Миллеру, кто мог бы заинтересоваться, а чего это порядочный эсер прогуливается под ручки с белым дворянином. На пристани знакомцев ждать не приходилось, Но бдительности терять все равно не стоило.
- Про провокации вы верно замечаете, - согласился Степан после паузы, - Я сам об этом думал. Понимаю, что у вас нет логической причины доверять мне. Как и у меня - вам. Даже мое признание о приказе может быть уловкой - спровоцировать вас на действие раньше срока, заставить выкинуть какую-нибудь глупость. А приказа такого, может и нет вовсе. И в обратную сторону - вдруг вы сейчас со мной любезничаете, чтобы узнать имена моих подельников, а потом преподнести Чайковскому нас на блюдечке за какие-нибудь преференции. Или даже не Николай Васильевичу, а американцам. Вот, мол, посмотрите, каковы ваши левые друзья. Не то что мы, белая кость!
Упоминание слова офицера Миллер никак не отметил вниманием, слишком часто он стал слышать эту фразу в последнее время, слишком мало она начала значить, что, к сожалению, постепенно превращалась в пустую присказку.
- И я пришел к заключению, - продолжил меж тем говорить эсер, - что если буду видеть опасность в каждой тени и не доверять никому, то уж точно проиграю. А если поверю в честность ваших слов, то, есть шанс, мы победим. Значит, нужно рискнуть, я просто обязан рискнуть. Ведь речь идет не о собственной шкуре, а о будущем страны. Так что, отвечая на вашу просьбу, я постараюсь раздобыть бумагу. У меня есть предположение, где она может находиться сейчас, если приказ уже написан, и где его можно будет перехватить.
- Только позвольте еще один вопрос, важный. Я задал его Георгию Ермолаевичу, но он, полагаю, не мог тогда вести подобный диалог. Чего вы хотите добиться? Только прошу вас, не говорите про победу. Все мы здесь, и вы, и я, и Николай Васильевич, и англичане с французами, хотим победить. Но видим победу, и путь к ней, по-разному. Что и родило текущую коллизию. Каков ваш путь? Что вы будете делать с портфелями в руках, так сказать.
|
|
Прежде всего Бессонов озаботился тем, чтобы не дать подстреленному им молодому человеку скончаться от кровотечения. Он распорядился, чтобы сообщники Кузнецова разместили того на диване, буде такой найдётся в помещении оставленной редакции, или хотя бы на каком-нибудь импровизированном ложе: скажем, на нескольких сдвинутых письменных столах.
Закончив с этим, чекист самостоятельно осмотрев ногу контрреволюционера, чтобы удостовериться, что наложенная его товарищем по несчастью повязка была хоть сколько-нибудь эффективна. Несмотря на очевидное неверие в данный факт самого молодого Кузнецова, частично Бессоновым в этот момент действительно руководствовался самыми что ни есть светлыми и гуманными побуждениями: искренней заботой о сохранности и здоровье другого представителя человеческого рода и всем тому подобным. Впрочем, по больше части — как это, наверное, и ожидалось — Андрей попросту не желал потерять ценного пленного, информатора и потенциально заложника. Всё же, если повезёт, этого Кузнецова можно будет выменять у разбойников на товарища Иванова. Но это, наверное, сильно если повезёт.
В любом случае, последующие события развивались достаточно стремительно. Сначала чекист провёл обыск в помещении редакции. Затем он оставил Мартынова и Занозу присматривать за арестованными преступниками и отправился в свой и красноармейцев штаб — то есть пошёл к стоящему на пристани Шенкурса кораблю. Там, обрисовав ситуацию одному из подчинённых Романова, Бессонов приобрёл в своё распоряжение носилки, медикаменты, нескольких красноармейцев и всё остальное, что было необходимо для того, чтобы в должном порядке и с должными мерами безопасности переправить троих контрреволюционеров к их новому временному месту жительства — в корабельный трюм.
Само здание типографии было опечатано по-новой — на этот раз уже пломбами с печатью ЧК. Далее Бессонов поручил Глебу найти среди красноармейцев или хотя бы в городе кого-нибудь с достаточными медицинскими и хирургическими навыками, чтобы профессионально осмотреть ранение Кузнецова.
Занозе Бессонов поручил провести вторичный допрос арестованных. Предварительно он, конечно же, поделился со своим подчинённым уже полученными сведениями. Валерьяну было сказано проводит допрос по своему разумению, но сделать особый акцент на выявление потенциальных сообщников, соглядатаев и доброжелателей Ракитина и Жилкина в городской черте и близлежащих деревнях. К примеру, Медведев указал, что городской телеграфист брал у мятежников деньги и за это обеспечивал их связь с Чайковским и его кликой предателей в Архангельске. Павсюков упомянул, что боится расправы, которую над ним могут учинить мятежники. Возможно, подумав, он сможет указать на каких-нибудь конкретных людей, чей мести он опасается или о которых подозревает, что они могут деятельно противостоять советской власти.
Что касается метода допроса, то Бессонов рекомендовал Занозе быть по возможности мягким. Его молодецкое здоровье, черная кожанка и общий угрожающий вид, не сомневался председатель уздечного ЧК, будут способны произвести на Медведева и Павсюкова должный эффект и без какого-либо физического насилия. Более того, усмехнулся Андрей, все нужные крючочки в печатника и народного учителя и так были уже воткнуты.
Так, Павсюкову в качестве яблока, подвешенного перед ослом, была предложена спасательная фикция, что чекисты верят будто бы во всей этой истории он был лишь невинной и вынужденной жертвой, что его заставили предать Революцию исключительно угрозой оружия. Бессонов был уверен, что если с печатником и дальше общаться в таком вот примирительном и покровительственном ключе, что если делать вид, будто бы ЧК верит в его потенциальную невиновность, то он, печатник, схватится за этот спасательный круг так крепко, как только сможет. Схватится — и сдаст всех своих подельников, их тайны, схроны и планы. Может, даже ещё чего сверху приплетёт, стараясь казаться полезным.
В общем-то, что-то аналогичное можно было сказать и о народном учителя Медведеве. Обещанием снисхождения и имитацией веры в то, что он якобы был вовлечён во все это дело против своей воли, от него можно было добиться многого. Главное делать в нужную минуту сочувственную мину, а в другую — говорить грозно и требовательно. Одним словом, лысый господин не казался чекисту слишком уж сложным орешком, чтобы его расколоть. Другое дело, что ядрышко внутри, по всей видимости, было не особо то и большим и вкусным. Медведев, скорее всего, был вовлечён в деятельность мятежников лишь по касательной. Впрочем, всё это домыслы — и их лучше всего было проверить и перепроверить дважды и трижды.
С самим Кузнецовым, даже несмотря на его ранение, Занозе будет говорить не так уж и просто. Возможно, здесь ему потребуется помощь Глеба. Раненый контрреволюционер показался Бессонову человеком гордым, но не особо сдержанным. Наверное, ниточка, за которую лучше всего потянуть, чтобы его распутать — это интеллектуальное тщеславие. Его следует стравить с молодым Мартыновым и дать им вступить в идеологическую пикировку. Быть может, крича о неминуемой победи собственных идей и своего видения будущего, Кузнецов нет-нет да и проговорится о каком-нибудь важном и практическом аспекте деятельности Ракитина и Жилкина и их планах. Кто знает? Попытка, как говорится, не пытка и такая тактика представляется более чистой и человеколюбивой, нежели удержание врачебной помощи.
В любом случае, что касалось самого Бессонова, то он рано или поздно планировал наведаться в исполком. Должно быть, Романову и братьям Боговым будет небезынтересно взглянуть на образцы анти-большевистской паралитературы и украденную печать. Самому же Бессонову было небезынтересно заручиться помощью военкома и его людей перед арестом телеграфиста Викеньтева — а этот арест, считал Андрей, лучше всего будет произвести сегодня же.
|
|
Вне сравнительно безопасных в силу лучших возможностей к обороне деревень Уиллем неизбежно испытывал прилив сил. Близость угрозы тревожила, но и пробуждала какие-то скрытые внутри него ресурсы, держала в тонусе.
Всё-таки именно тут, среди заснеженных полян и неподвижных хвойных деревьев наиболее явно ощущалось пребывание на чужой земле, безразличной к голоду, холоду и ранам чужаков. Эти большевики, будь они агентами хоть кайзера, хоть самого дьявола, были всё же у себя дома, уж по сравнению с британцами так точно. В конце концов, так ли сильно отличаются местные леса и морозы от каких-нибудь сибирских? В этой России ведь почти везде так, верно?
Меланхоличную расслабленность Уиллема как рукой сняло. Взамен наступила лихорадка. Кончики пальцев вспотели, пульс отдавался в висках, а мысли щёлкали часовыми молоточками, вытесняя за пределы сознания замешательство, сострадание к замёрзшим незнакомцам и страх за свою жизнь. Считай, что это враг. Первая встреча, самая важная и запоминающаяся. Враг слаб, но слабость свою знает, и тем опасен.
Выслушав доклад переводчика, Уиллем отрешённо пообещал себе дать ему урок по военным терминам на ближайшем же привале и вяло махнул рукой, чувствуя дрожь в теле:
ー Не останавливаемся! Станция уже рядом, но всем быть начеку! ー Его звенящий голос будто искрился от напряжения, ー Оружие проверить, держать в руках, следить за округой, не разговаривать! Сержант Ламонт, ко мне!
Уиллем нервно сглотнул и, ожидая прибытия подчинённого, сам открыл кобуру и нарочито неспешно погладил большим пальцем рукоять револьвера, а потом опёрся на неё ладонью. Получилось будто бы по-матёрому: и успокаивает, и, если не смотреть в глаза сдавшимся в плен, выглядит не угрожающе, но и понять даёт (хотя бы самому себе), что настрой у офицера серьёзный.
ー Сержант, этих десятерых после перевода им моих требований ー в хвост колонны, пойдут за Пэдди. Пулемётчику держать их на прицеле, в случае нападения на колонну сразу стрелять на поражение.
Командир резко повернулся к переводчику:
ー Мистер Арнович, скажите им сдать всё оружие и не приближаться к крайней задней пулемётной дрожке ближе чем на сто шагов.
Пауза, пусть подумает, подберёт слова и проговорит эту часть. Время есть ー пока ещё вся колонна продвинется.
ー Мы немного снизим скорость, но ждать их не будем. Дойдут с нами до станции ー попадут в плен и будут накормлены.
Ещё одна пауза, вдох-выдох. Он закончил? Тогда револьвер наружу, взвести курок.
ー Отстанут ー будут расстреляны. Мы попадаем в засаду ー будут расстреляны. Если они часть вражеской уловки, пускай признаются сейчас и будут помилованы.
Надо их обыскать, но время, время! Надо прямо сейчас давать команду спешиваться и остаток пути идти в боевом порядке. Время. Время утекает. Неужели это засада, и сейчас один из бородачей достанет из кармана бомбу? Неужели всё так глупо? С первым же врагом?
Уиллем заставил себя посмотреть прямо в глаза ближайшему большевику и впервые за всю встречу удивился собственному желанию видеть в сдающихся в плен людях врагов. Они устали ждать конец войны. Он устал ждать её начала.
-
Очень грамотные действия и весьма английский подход.
-
Они устали ждать конец войны. Он устал ждать её начала.Чётко. Споётесь с мсье военным преступником, я чувствую. А вообще так и надо: ну чего, всё правильно — интервент в чужой, враждебной стране, где чёрт-те что происходит.
-
Как обычно хорош. Сколько помню, так всегда и было)
|
Когда Чаплин отдал приказ об аресте, а ничем другим сопровождение в бильярдную быть не могло, у Степана на секунду сердце ушло в пятки, а кровь ударила в виски. Эсер даже удивился такой своей реакции, совершенно инстинктивной. Ведь умом-то предполагал, еще заходя в "Парижъ", что арест возможен и гораздо более вероятен, чем удачный исход разговора. И тем не менее, в момент, когда заключение под стражу из гипотезы стало фактом, Миллер поддался эмоции. Он не испугался, хотя и почувствовал секундную слабость, будто пропустил удар, а потом тут же ощутил знакомый прилив соловелой злости.
Когда во время войны Степан был переведен в ставку, у него неожиданно оказалось много спокойного времени, и он вернулся к своему любимому довоенному занятию - чтению. Оказалось, что за те три года, что в Европе шла кровопролитная бойня, в остальном мире жизнь шла своим чередом и успело выйти огромное количество научных статей, наверстать которые теперь у Миллера появилась возможность. В частности, ему попалась заметка об исследованиях американского физиолога Уолтера Кеннона, который описывал простейший рефлекс живого организма, базовую реакцию на опасность - биться или бежать. В заметке говорилось, что в момент сильного эмоционального выплеска, - Кеннон решил называть этот момента слово стрессом (хотя по мнению Степана драка, например, имела малое касательство к растягиванию*) - в организме случалось напряжение отдельных частей головного мозга и от этого выделялись особые гормоны, заставлявшие немедленно действовать - спасаться бегством или драться с противником. Животные этим гормонам были подчинены, но люди, как существа высшего порядка, хоть и испытывали схожие реакции, могли взять над собой контроль.
Идея академика Кеннона показалась Степану очень знакомой. Он, конечно, не очень хорошо разбирался в медицинских тонкостях, все-таки, был другой специальности, но не раз и не два испытывал на себе описанный эффект, когда в секунду опасности или неожиданного происшествия Миллер одновременно чувствовал онемение страха и дрожь желания броситься на кого-то с кулаками. Это состояние стало для эсера верным помощником, оно не давало замереть на месте как испуганному оленю, ожидая смерти, а требовало действовать, и это не раз спасало Степану жизнь. Вот и сейчас, подавив вспышку чувств, Миллер стал соображать как поступить дальше. Не устраивая сцены, он позволил барону сопроводить себя в комнату заключения, и только там уже начал ходить от стены к стене, раскладывая, как пасьянсы, варианты дальнейших действий.
Нужно было бежать, это не обсуждалось. Но только как именно это сделать? Щелкнул замок двери и Степан остался в прохладном помещении один. Подошел к окну, затем вернулся к бильярдному столу, рассеянно катнул шар по зеленому сукну, а затем снова вернулся к окнам, чтобы пронаблюдать как отправленный охранять комнату с улицы юнкер с трудом занимает свой пост. Мальчишка едва держался на ногах, казалось, что его то и дело тянет вырвать. Вот он, путь к побегу. Долго нести вахту малой не сможет, а значит, как только он отвлечется, можно бежать.
Разглядывая юнкерка, эсер нахмурился. Чаплин не был слепым, значит, видел состояние мальчишки не хуже Степана. Тогда зачем отправил его сюда? Проверял гостя на порядочность? Или решил припугнуть охраной, зная, что держать Миллера взаперти долго никто не будет? Последняя мысль была тревожной. Уж не задумал ли капитан его убить? Мужчина снова отошел от окна, вернулся к столу, и взял один из шаров, взвешивая его в ладони. Рабочие использовали куски мостовых в качестве оружия, а Степану, похоже, придется, воспользоваться аристократическим аналогом. Костяной шар был тяжелым, им и убить можно было при определенном старании. Нет, глупость. Степан положил многострадальный шар на место. Какая пошлость приходила в голову от волнения! Ударить вошедшего в бильярдную офицера, отнять пистолет и устроить перестрелку. Такой поворот больше подходил для беллетристики, а не реальной жизни. Нет, в действительности в такой ситуации надо либо дожидаться развития событий, либо бежать. Да и убивать его, все же, вряд ли станут. Сейчас это не выгодно офицерам, им шум до переворота не нужен. А Миллер явно сказал, что пришел в кафе не один, что товарищи знают где он...
Степан невольно возвращался мыслями к диалогу с Чаплиным, гадая где ошибся в своих рассуждениях. Зная за собой привчыку к долгой рефлексии, эсер такой слабости не допускал и, вместо того чтобы беспокоиться о уже сказанном, заставлял себя думать о том, что предстоит сказать. Следовало предупредить Филоненко. И, раз уж на то пошло, министров. Если Чаплин не хочет договариваться, его нужно остановить. Потому что лучше пассивное правительство Чайковского, чем никем не сдерживаемые монархисты с пораженческим комплексом. Успеет ли Филоненко переставить свои речи на другие рельсы и сагитировать рабочих? Или все же пойти в посольство? Благо, тут недалеко. Сбежать из-под стражи, вбежать с просьбой убежища... Нет, опять блажь какая-то в голову лезет.
От размышлений Миллера отвлек стук по стеклу и тот уже в третий раз подошел к окну, обнаружив на улице Рауша. Все, что эсер уже собирался сказать, набрав воздуха в легкие для верности, испарилось при словах барона. Вот и побег. Степан кивнул, высунулся из окна, бросив взгляд по сторонам, чтобы убедиться, что рядом нет свидетелей, ловко вскочил на подоконник и поспешно выбрался из окна на свободу, приняв руку Константина для опоры.
Закрыв за собой окна, Степан отряхнул руки (от дождевой сырости конечно, а не от рукопожатия с ротмистром), и спешно, но не суетливо, последовал за своим освободителем, стараясь держаться как можно непринужденнее для глаза случайного прохожего.
- Спасибо за помощь, - произнес эсер, когда они отошли от здания, - Я уже подумывал выбить стекло бильярдом.
Вопросов у Миллера было много. Отвечать на все их, скорее всего, не хватило бы времени, но самый главные было необходимо прояснить как можно скорее. Поступок барона никак не вязался с тем образом, который сложился в голове Степана за их недолгое знакомство. Конечно, он мог просто не знать офицера достаточно хорошо, но та уверенность и искренность, с которой Рауш ответил Миллеру о исполнении своего долга и защите святого, заставляла усомниться в том, что ротмистр неожиданно испытал перемену сердца и добровольно решил освободить эсера. Значило ли это, что он подослан Чаплиным? С этой мыслью Степан бросил короткий взгляд на спутника и снова отвел взгляд. Эх, Максимилиан Максимилианович, ошибся ты. Совсем, совсем не дурак был Георгий Ермолаевич. И, похоже, поднаторел в интригах за время службы.
Хорошо, завел Миллер молчаливый диалог с самим собой, если Чаплин послал барона, то для чего? Провокация? Или он с самого начала планировал согласиться, но не мог в присутствии других офицеров? Осторожность твердила о первом. И это было бы правильный поступок - подыграть спектаклю, притвориться болезным да сбежать насовсем. Только вот эсер был уверен, что после этого не сможет смотреть на себя в зеркале без отвращения. Нет уж, раз сунул голову в пекло, так греби жар до конца. А значит, придется рискнуть и довериться происходящему.
- Позвольте первый вопрос, - снова нарушил молчание Степан, когда посчитал, что опасность миновала, - Почему?
-
Восторг, вот просто восторг. И спасибо за фразу раз сунул голову в пекло, так греби жар до конца, я запомню)
-
Ох, Миллер, конечно, вообще — чистый восторг! Прямо вот вообще.
Только, ну: Я уже подумывал выбить стекло бильярдом.Зачем выбивать-то: окно прекрасно изнутри открывается, как любое нормальное окно. Надо было мне, наверное, это отдельно описать, но я подумал, что это очевидно. Хотя, может, это со стороны Миллера шутка такая была.
-
Р - Рефлексия
-
+ стресс, однако
|
Июль 1682 г., Поветлужье,— Нет, нет! — громким полушёпотом отбивалась Алёнка, отстраняя от себя Игната, перехватывая за запястья бесстыдно блуждавшие по её холщовой рубашке руки. — Ну чего ты, чего, Алёнушка… — не понимая смысла своих слов, почти не слыша себя сквозь жаркую колотьбу в голове, шептал Игнат ей в волосы, в ухо. — Отстань! Отстань, я говорю! — Алёнка вырвалась, вскочила с пышной горы зелёного, упоительно пахучего сена, оставив Игната лежать в глубоком мягком провале. Раннее, но уже по-июльски знойное солнце било через щели в стенах сарая, бросая на утоптанный, замусоренный травинками земляной пол резкие весёлые тени. Под высоким тёмным потолком из твёрдого известнякового гнезда вылетела ласточка, чёрной стрелкой пронеслась между балками и ловко выпорхнула на солнечный простор двора. — Ну и зачем ты так? — с досадой выдохнул Игнат, закладывая руки за голову, откидываясь в бездонную мягкость сена. — Ты ж всё равно мне обещана, какой же в том позор? — Обещана, а обещанного знаешь, сколько ждут? — уперев руки в бока, сказала Алёнка. — Три года! А тебе не три года ждать, а до мясоеда всего: вот после Воздвиженья повенчают, тогда и… а пока жди! — После Воздвиженья! — с мукой воскликнул Игнат. — А ещё Петров день не прошёл! Алёнушка, давай к попу никонианскому в Пыщуг убежим! Он таких как мы хоть когда свенчает, пост-не пост, лишь бы щепотью покрестились! — Ты что говоришь такое? — возмутилась Алёнка. — Так это ж для вида! — принялся объяснять Игнат. — Для вида перекинуться в никонианство, потом назад! Грех есть, но небольшой, так много кто делает! — А брат твой тоже для вида в Макарьевском живёт? — строго спросила Алёнка. Это был больной вопрос: брат Игната, Семён, был в расколе — точнее, он-то считал, что в расколе была его семья, а сам Семён примкнул к истинному православию — со щепотью, «Иисусом», ходом противосолонь, — всем тем, что в Раменье проклинали как ересь. Мало того, Семён ещё и стал монахом в никонианском Макарьевском монастыре, взяв себе имя Филофей. Это висело тучей, несмываемым пятном над семьёй Игната. Игнат помнил, как Семён отрекался от семьи, в последний раз придя домой, как кричал на него безжалостный, страшный в гневе отец, как колотил его пудовыми кулачищами, а Семён безропотно терпел, только закрываясь. Наконец, отец сорвал с шеи Семёна бронзовый крестик на гайтане, заявив, что вероотступнику такого креста не полагается, и выгнал Семёна в зимнюю сугробистую ночь. Крестик этот теперь носил Игнат. — Что брат мой к Никону подался, за то он ответ на Страшном суде нести будет, моей вины тут нет, — насупился Игнат. — Ладно, ладно… — смягчилась Алёнка, отошла к сухой деревянной стене, где лежала котомка, которую она принесла из её деревни, Никольского, и достала оттуда лестовку, покрытую чёрным лаком, отделанную засушенными рябиновыми ягодами. — На вон, подарок тебе, — вручила она лестовку Игнату. Тот хотел было схватить девушку за руку, притянуть к себе, повалить на сено, но Алёнка с готовностью увернулась: — Чего выдумал?! Вон, молитвы читай лучше. Читай да дни считай: чай, быстрей и пролетят! — Алёнка подхватила котомку и вышла из сарая, бросив через плечо последний лукавый взгляд. — Перевёрнутый мир качался в багровом тумане: бортик телеги сменился очертаниями жутко знакомого двора, который Игнат узнавал и боялся узнавать. Игнат надрывно мычал, силясь выплюнуть туго выпучивший щёки кляп, старался высвободить руки, но без толку: вязать узлы отец умел. — Отче, его сразу туда? — спросил отец, держа извивающегося Игната на плече. — Сразу, сразу туда, сыне мой, — откликнулся невидимый из-за широкой отцовской спины старец Иннокентий. — Не бойся, там мягонько: свежего сена настелили. Игнат увидел перед собой чёрную дыру погреба в земле, деревянную приставную лестницу и с судорожным, животным надсадом завизжал от ужаса. Отец снял Игната с плеча, перевернув (от головы как волной отхлынуло) и, с усилием подняв под мышки, спустил в страшный тёмный провал. Игнат больно упал на мягкое, с отчаяньем огляделся по сторонам: ничего не видать, только светлый квадрат люка над головой. — И ты, Марфушка, полезай, полезай, — мягко сказал отец Иннокентий матери. — Куда мы лезем, мама? — спросила маленькая Параша на материных руках. — На небо лезем, донюшка, на небо… — колыбельным голосом откликнулась мать, спускаясь по лестнице. — А почему небо в погребе? — наивно спросила Параша, и мама порывисто, судорожно вздохнула, прижимая дочь к груди. — И ты, Фёдор, давай слезай, — сказал Иннокентий отцу. — Чуток времени дай, отче, — попросил отец. — На небушко погляжу в последний раз. — Чего глядеть-то, Фёдор! — настоятельно подстегнул его старец. — Наглядишься ещё: чай, туда и идёте все! — А может… — неуверенно попросил отец, — может, огнём всё же лучше, а, отче? — Огнём! — как маленькому ребёнку, принялся разъяснять старец Иннокентий. — Огнём оно конечно, куда как проще, Фёдор! Раз, и на небо с дымом! Да только на вашем роду-то грех тяжкий, вам отстрадать за него надо! Ничё, ничё, не боись, полезай, вон туда, полезай, сыне, — в просвете люка появилась фигура отца. — Ты не бойся ничего, главное, а страшно станет — псалмы читай! Я вам и свечечку оставлю! Размашисто перекрестившись, отец тяжело начал спускаться в подвал. — Игнат сидел в морильне. Это страшное слово Игнат долго боялся произнести, сказать себе: я в морильне, меня сунули в морильню, откуда нет выхода живому, откуда только через неделю крючьями вытаскивают из смрадного, застойного мрака бледное, безжизненное тело издохлеца. Игнат не понимал, сколько прошло времени: теперь время измерялось не движением солнца, наступлением и отступлением ночи, а усилением духоты, жажды, переменой настроения в тёмном, холодном, душном, смердящим мочой, калом, дымом, прелым сеном погребе. Сперва Игнат мычал, плакал, орал, извивался связанный, и от этого плакала Параша, мама её успокаивала, а отец, сидя в середине погреба с маленькой сальной свечкой, водил пальцем по строкам псалтыря, ровным голосом без выражения читая псалмы один за другим: мама слабо ему вторила. Потом Игнат забылся мутной дрёмой, его развязали, он проснулся, потягиваясь, сперва не понимая, где он, а когда понял, увидел дрожащий огонёк свечи, пляшущие тени, чёрный силуэт сгорбившейся мамы, пергаментно-жёлтое в свечном свету лицо отца над книгой, его мерный бубнёж… Игнат рывком набросился на отца, повалил свечу, поджёг сено (морильня сразу красно осветилась) — но сгореть им было не дано: сухого сена было мало, огонь быстро затух, и они с отцом вдвоём в темноте мутозили друг друга, катаясь по полу: мама и Параша жутко, по-звериному кричали, визжали, выли. Наконец, расползлись по разным углам. Отец ещё молился по памяти, мать тоже. Потом она перестала, потом он. Параша хныкала, плакала, просилась наружу, описалась: в морильне резко запахло мочой. Потом отец, как ни в чём не бывало, присел в углу: запахло ещё и калом. Становилось всё душнее: дышать спёртым, зловонным, влажным воздухом теперь нужно было полной грудью, с усилием. Молитв уже никто не читал, только часто, громко дышали, как собаки. Очень хотелось пить. Потом мама с передыхами начала ругаться на отца — кажется, первый раз в жизни Игнат слышал, как тихая, всегда идущая за отцом мама зло костерила его страшными словами, вспоминала какие-то обиды из юности: к Игнату прижималась голая, плачущая, холодная и липкая как лягушка Параша, а Игнат, лёжа в тёмном удушливом смраде, сквозь подступающее головокружение с невыносимым отчаяньем думал, что вон, сверху там жаркий июльский день или, может, свежий дождь, или звёздная ночь, — что угодно, а ещё там сверху где-то Алёнка, которая даже не знает, что сделали с ним, Игнатом, не спросив, и от этого сам тихо выл, скрежеща зубами. Потом, когда мама уже обессиленно лежала где-то в углу, тяжело, хрипло дыша, отец предложил подсадить Игната, чтобы тот с отцовых плеч открыл люк. Игнат знал, что люк в морильне приваливают глыбой, но, конечно, согласился: забрался отцу на плечи, как в детстве, толкал неподъёмную крышку, налегал плечом — всё без толку. Сверху было, кажется, чуть проще дышать, и, уже понимая, что ничего не выйдет, Игнат не спешил говорить отцу, стараясь остаться чуть подольше наверху, припадал губами к краям люка, воображая ток свежего воздуха через щели, — а потом отец грохнулся в обморок. Потом отец очнулся от обморока и позвал почему-то Парашу. Параша лежала рядом с Игнатом, и Игнат попробовал было её растолкать: девочка не отвечала, холодная уже не как лягушка, а как камень. — Параша умерла, — разлепил ссохшиеся губы Игнат. — Слава Богу, — медленно ответил отец. Игнат на четвереньках в густой, сплошной темноте полез выяснять, умерла ли уже мама. Мама была жива: сидя на корточках, она облизывала влажную земляную стену морильни. Начал делать то же и Игнат. Потом мама тихо опустилась на пол, подгребла к себе охапочку сена и замерла так. Сколько потом ещё времени прошло? Игнат не помнил: он лежал в непроглядной, пляшущей химерными всполохами в глазах черноте на гниющем сене, уже не ощущая ни смрада, ни духоты, даже не дыша, а лишь медленно перебирая в пальцах подаренную Алёнкой лестовку, отсчитывая непонятные промежутки времени. Сколько раз он полностью перебрал сухие красные зёрна в ледяных пальцах? Он и сам не знал. — Игната больно подцепили за ногу и вниз головой поволокли наружу: он давно уже увидел, как открылся в потолке люк, как хлынул оттуда ярчайший, слепящий свет, но не мог пошевелить ни одним членом и вот теперь больно ударялся лбом, рёбрами о края люка. Только когда его, безжизненного как деревянная кукла, вытащили наружу, Игнат изо всех сил напрягся и с усилием сделал отчаянный, рвущий лёгкие вдох головокружительно пахучего воздуха. — Живой! — удивились вокруг. — Живой! Тут живой! Скажите воеводе скорей! Живой парень тут! Игнат сделал ещё одно усилие и хрипло, как через узкую прореху втягивая воздух, вдохнул ещё раз, пошевелил глазами. Вокруг него стояли бородатые люди в красных кафтанах с галунами. Игнат снова напрягся и сделал ещё вдох. — — Эк ты, хлопец, запаршивел весь, — сказал Тимофей Тимофеич, дородный, бородатый мужчина в вышитом кафтане, сафьяновых сапожках, с чёрной плёткой у богато изукрашенного пояса. Он подошёл к скрючившемуся на табурете Игнату, по-отечески накрыл его плечи стареньким побитым молью тулупчиком. — Весь чуть не синий, а смердит от тебя как — хуже, чем от пса! — Шутка ль? — поддакнул воеводе дьяк, за неимением стола расположившийся с листом бумаги и пером у колоды для колки дров во дворе морильни. Вокруг всё было бело первым, свежим снегом, крупно выпавшим накануне и сейчас густо лежащим крупными хлопьями на ветвях, в тенистых углах. — Неделю или сколько в этой яме просидеть, ещё слава Богу что жив остался. Э, парень, — обратился он к безразлично смотрящему в пустоту Игнату, — ты сколько там сидел-то? — Я не помню, — сипло, почти беззвучно отозвался Игнат. — Откуда ему помнить, балда! — обратился к дьяку воевода. — Тебя туда посади, как будешь день от ночи отличать? — воевода присел на корточки перед Игнатом, заглядывая ему в лицо. — Так из какой ты деревни-то, малой? — Из Раменья, — тихо ответил Игнат. — Из Раменья, значит? — участливо спросил воевода. — Так Раменья-то с лета нет уж: гарь была! Игнат не знал, что сказать, и промолчал. — Ну-ка, — обернулся Тимофей Тимофеич, — достаньте-ка из клетки этого старца вшивого! Откуда-то, где в стороне толпились стрельцы с лошадьми и телегами, привели старца Иннокентия, избитого, со спутанными седыми волосами и запекшейся губой. — Ну чего, расколоучитель, — внушительно обернулся к нему воевода, поднимаясь с корточек. Тимофей Тимофеич подошёл к старцу и, схватив за кустистую седую бороду, рывком поднял его безвольно повисшую голову, обратив её на Игната: — Чего скажешь? Когда парня с семьёй заморить решил? Заложили они тебя, да? — Э, не, — жутко усмехнулся старец. — Я ж говорил тебе, эту морильню я ещё под Петров день замкнул! За неделю до гари это было. — Что несёшь, балда! — воевода без размаха ловко ударил рукой в перчатке по щеке старца. — Парень вон живой: что он, святым духом там питался три месяца? — Не-е-е, — протянул старец, щерясь беззубым окровавленным ртом, — не святым, уж верно не святым! Что-то в его голосе было таким, что заставило безразличного ко всему Игната поднять голову, взглянуть на старца: старец смотрел на него водянистыми, бледными глазами из-за спутанных седых волос, а Игнат с первым по-настоящему сильным за многие месяцы чувством понял, что старец когда-то испытал то же, что Игнат сейчас, и что старец понимает, что Игнат это понимает. Поэтому он так и пах всегда — с неожиданным, с силой продравшимся через многомесячную коросту безразличия, прозрением понял Игнат, — потому и синюшный цвет лица у него всегда был, потому старца Иннокентия утопленником и кликали по деревням: да только не утопленником он был, а издохлецом, как и Игнат сам теперь.
-
Здорово!!
-
Страшненькая история начинается.
-
Если таких постов в игре наберется пяток, все было не зря.
-
Жутко и многообещающе. Я не уверен, что готов к тому, что будет дальше – но уверен, что это будет интересно.
-
Пробирает.
-
Очень хороший концепт для вампира. Украду для кого-нибудь из своих будущих персонажей в WoD/CoD.
-
Ну, это очень круто
-
Это письмо от меня, Игната, твоего самого большого фаната!
-
нормально так
-
Жутко. Но написано талантливо, респект.
-
Очень здорово! Прекрасный язык!
-
За красоту и интересный стиль подачи истории
-
Это прекрасно
-
Нет, ну ты мастер конечно, чего уж там. Вот прям мастер.
-
Основная проблема этого поста, в том что все прочие посты в комнате, будучи очень даже неплохими сами по себе, выглядят совершенно неубедительно в сравнении. Такое сложно перекинуть.
-
Игната - с возвращением. По-прежнему: смесь омерзения и восторга. Иванов, который первым приходит на ум, нервно курит в углу.
|
19:30
— Так вы откуда будете-то, вы железнодорожники, говорят? — спросил Вася, как только вслед за Анчаром и Герой перебрался за линию вагонов где, столпившись, стояли рабочие с винтовками. — С Казанки мы, а вы откуда? — С Виндавки, — Вася оглядел собравшихся. — Меня Василий Ферапонтыч зовут, это Иван Василич Сажин, — показал он на пожилого бородатого железнодорожника, который с привычной ловкостью пролез под вагоном, — а вон с ломом в руках — это Вестик, то бишь тормоз Вестингауза. — Это ж Сеня! — узнал кто-то Вестика. — Сень, ты чего тут делаешь? — Так я это, это, — задумался Вестик, не выпуская лома из рук в варежках. — Я на Виндавском теперь работаю, вот. — Он у нас в мастерских подмастерьем был полтора года, — объявил один из казанцев. — Мы думали, он спился давно на Хитровке. — Не, не, — замотал головой Вестик. — Я теперь не, не! Вообще! Я носильщик теперь, вот! — А вы чего, из мастерских? — спросил дядя Сажин: — Как вас звать-то хоть? Может, я о ком слышал? — Из мастерских… — ответил рабочий в шинели. — Я Никанор, это вон Тимошка, Даня, Борька, Филипп, а это вон Андрей, кличка Гренадёр. — Сегодня с гренадёрами весь день война идёт, — заметил Вася. — И не гренадёр я никакой, — откликнулся Андрей — пышноусый парень в полушубке, с электрическим фонариком в руках. — Так, приклеилось… — А что, с Николаевки никого нет здесь? — оглядел коллег дядя Сажин. — Не, никого, — ответил Никанор, рабочий в шинели, а Даня, молодой румяный парень в лёгком пальтишке и мохнатой, ворсинками наружу, женской шали на плечах, сплюнув, добавил: — Самый подлый народ эти николаевцы. В октябре до последнего не бастовали, сейчас… одно слово: штейкбрехеры рабочего дела!
Все помолчали.
— И вот ещё один наш товарищ, я не представил, — нарушил молчание Никанор и кивнул на стоявшего в сторонке здоровяка-матроса. — Мартын. Это товарищ с Дальнего Востока. — Из Смоленска я, — ворчливо произнёс Мартын. — Домой из плена ехал. — Чё, с Порт-Артура? — с интересом спросил Вася. — С Цусимы… — с оттяжечкой, с какой-то горькой гордостью ответил Мартын. — А это богатство у вас тут откуда? — спросил дядя Сажин, указывая на винтовки в руках и за плечами казанцев. — Винтовки, что ль? — легко спросил Гренадёр. — Вот уж чего-чего, а этого добра у нас хватает. Людей мало, а оружия завались. Эшелон с солдатами в Перово разоружили. — И чё, просто так отдали? — не поверил Вася. — А чего им не отдать? — пожал плечами Гренадёр. — Они все навоевались, им эти винтовки уже видеть тошно. — А пушкой с пулемётом вы случаем от них не разжились? — то ли в шутку, то ли всерьёз поинтересовался Вася. — Не, этого нет… — ответил Гренадёр.
В это время через сцепку, придерживаясь за железную лесенку за задней стенке вагона, перебрался Балакин и бережно принял бомбу от полезшего следом за ним Зефирова. Чибисов пролез под вагоном. — Вон, видите? — с гордостью показал Вася на жестяной цилиндр в руках Балакина, когда с представлениями новоприбывших было покончено. — У нас тоже есть чем похвастаться: вон, наш студент бомбу смастачил! Уронит если: ой, мама, всех в капусту!
Оставалось только удивляться, с какой лёгкостью этот полубандит начал считать себя частью революционной дружины: уже и о бомбе он говорил с гордостью, и о Зефирове, которого знал от силы час, — покровительственно, как о «нашем студенте».
— Динамит, что ль? — заинтересовался Мартын. — Ага, динамит, — бодрым, но дрожащим от холода голосом отозвался Зефиров, приплясывая на месте, с интересом оглядывая всех. — И взрыватель ударного действия. — Военный, что ли? — Не, — махнул рукой Зефиров с таким видом, мол «скажешь тоже». — Самопальный. — Какой там военный! — сказал Вася. — Это вы там на Казанке эшелонами военное добро гребёте! У нас вон! — достал он из кармана полицейский наган на оборванном шнуре, показал: — Городового кокнули, наган сняли: тем и воюем. — И чего, как воюете? — спросил кто-то. — Хвастаться нечем, — признал Вася. — По большей части сидим, пердим. Но линию остановленной держим, и то хлеб. — А чего у вас там в городе-то происходит? — спросил Гренадёр. — Мы там сидим на вокзале как в лесу: где-то стреляют, пушки лупят, а мы ни сном, ни духом. Пройти в центр не можем: на Каланчёвской заслоны. Посылали гонца — не вернулся. Только вот, как стемнело, и выбрались в обход пути испортить, да вон, — махнул он рукой в сторону тёмного здания локомотивного сарая, — в засаду угодили. Двоих наших убили, троих ранили: назад на вокзал потащили их. А мы вот дальше идём.
Анчар и Гера припомнили: действительно, некоторое время назад, когда они в кружок стояли у пристанционных хибар, обсуждая, что делать дальше, со стороны локомотивного депо действительно слышалась винтовочная пальба.
-
наш студентКак быстро он примазался к чужим заслугам!
А вообще задачка, конечно, рисуется не из легких. Тем интереснее.
-
Если меня попросят сходу сказать, почему стиль ОХК - это круто, я не задумываясь отвечу: красивые небанальные эпитеты и живые диалоги. В диалогах всем обычно нравятся сами реплики, но я всегда с завистью обращаю внимание на глаголы в непрямой речи. "Сказал, спросил, ответил, произнес" - это бичь аффтаров, три универсальных костыля, которые могут сделать унылым даже очень хорошо написанный диалог. А без них вроде бы никак. У ОХК всегда можно найти вот эти - оглядел - узнал - задумался - объявил - замотал головой - откликнулся - сплюнув, добавил - нарушил молчание - заинтересовался - махнул рукой - признал - а также ворчливо, с интересом, с оттяжечкой
Аффтарам есть чему поучиться.
|
- Хорошо, что не понадобилось, - кивнул Черехов. Ну да, выручили бы они со своими револьверами если бы там человек десять солдат хотя бы было. Уж лучше бы уходили, как условились. В конце концов, ну что ему будет? Вот поймают его, арестуют, и что дальше? Если сразу как давеча на площади не пристрелят, ну, посадят его, ну узнают насчет паспорта. Ну поддельный. Кто здесь вспомнит его лицо? Даже, предположим, найдутся провокаторы, которые скажут, что вот он, Анчар. И? Кто знает его настоящую фамилию, подробности его побега? Но попадаться все равно, конечно, не хотелось. И хорошо, что было, кому прийти на выручку. - Насчет инструментов - это хорошо, вот палить не надо! - озабоченно заметил Анчар. - Тут, говорят, войска совсем рядом. Зефиров, у вас все в порядке? - уточнил на всякий случай. - Перехватить не надо? Донесете? Убедившись, что студент не уронит им бомбу под ноги, Анчар пошел вперед, чтобы железнодорожники узнали его по голосу. И тут, немного запоздало, Черехов понял, что нет, не пошли бы они его выручать. На черта он им сдался? Большевики, полубандиты с виндавки и анархист - и всех он знает пару часов, а некоторых меньше часа. Только на Геру здесь и можно было положиться, и говорила она на самом деле не за всех, она говорила за себя: "Я готова была рискнуть, чтобы тебя спасти." И она бы, может быть, как раз и пошла бы, причем одна. - Замерзла? - участливо спросил он, видя, как Гера обхватывает плечи руками. - Ничего, сейчас-сейчас, там ветра нет между вагонами, потеплее. На этот раз дружинники сидели в засаде смирно - издалека их было не заметить. - Это я, "долой царя" который, - крикнул он в сторону вагонов метров с пятнадцати. - Не стреляйте, мы идем.
|
Константин задумался. Забавно, будь это приказом, он не стал бы медлить. Когда в августе 1914-ого барон Врангель отдал приказ об атаке на прикрытую пулеметами батарею немцев, он не медлил.
Рауш помнил ту атаку с фотографической точностью и именно сейчас, когда Чаплин заговорил о риске и об опасности, воспоминания о ней лезли в голову. Для Рауша то был первый бой, он тогда впервые убил человека и впервые испытал радость победы. А еще он тогда был совершенно уверен, что умрет. Осознал это сразу же, как только прозвучал приказ и он вместе с остальным эскадроном без всякого сомнения и промедления устремился на укрепленные германские позиции. Рауш не почувствовал даже страха - человеческий разум не способен представить собственное небытие и ему нужно хоть какое-то время, чтобы осознать свой собственный скорый конец. Понимал только то, что приказ должен быть выполнен, хотя и не понимал тогда, почему. Константин лишь летел вперед на своем вороном скакуне и с этой тупой уверенностью в душе глядел на то, как один за другим валяться на землю под механический стрекот пулемета конногвардейцы впереди него. Ужас настиг его только тогда, когда он увидел, что ствол пулемета поворачивается в его сторону. Ужас, который внезапно сменился пьянящим ликованием, когда Рауш вдруг понял, что немец не успеет. До сооруженного из мешков с песком пулеметного гнезда оставались считанные метры, а ствол тяжелого MG двигался слишком медленно - за оставшиеся мгновения ему никак не суждено было преодолеть те градусы, что позволил бы захватить в прицел летящего прямо на его позиции всадника. Кажется, понял это и немец. Он продолжал давить на гашетку, посылая пулю за пулей в пустоту, но сам уже отпрянул от прицела. На долю секунды немецкий пулеметчик и русский кавалерист встретились взглядами. Рауш заглянул в его душу и увидел только то неверие, что мгновения назад испытывал сам. А еще через миг конь по его команде оттолкнулся от земли и взлетел воздух, чтобы в прыжке преодолеть защищавшее пулемет заграждение. Константин взмахнул шашкой и почувствовал, как холодная сталь с удивительной легкостью входит в плоть неприятеля. Он оглянулся по сторонам и увидел, как русские кавалеристы слева и справа от него лавиной врываются на германские позиции, а немногочисленные оставшиеся немцы в панике бегут. Поднял вверх собственную шашку и испытал смесь ужаса и восторга, когда увидел на ней кровь.
Еще многие месяцы Рауш видел того немца в кошмарах. Барону суждено было убить многих за годы величайшей войны в истории, он никогда не вел им счет. Однако тот пулеметчик был первым, но что еще важнее, он был единственным, в ком Рауш увидел собственную смерть. До самого последнего момента Константин Александрович был уверен, что именно этому человеку суждено забрать его жизнь. За несколько секунд краткой атаки он успел всею своей душой уверовать в это, принять как аксиому, а потому, сразив этого врага, чье имя Рауш так никогда и не узнал, он словно обманул саму судьбу. Если он не был убит тогда, то что может убить его теперь? Это была странная, совершенно иррациональная идея, которую Константин никогда не смел сформулировать точно даже в мыслях. Она лишь существовала где-то на границе его подсознания и давала ему силы, чтобы рисковать собой снова и снова. А потому, когда капитан Чаплин заговорил о риске для жизни, Рауш лишь усмехнулся мысленно. Барон Рауш фон Траубенберг не боялся смерти с того самого летнего дня в августе 1914-ого. Не потому, что был готов отдать свою жизнь, а потому, что не верил, что ходит по Земле тот, кто в силах ее забрать.
Еще несколько мгновений понадобились Раушу для того, чтобы обдумать слова капитана. Речь ведь шла не только о рисках, речь шла еще и о чести. Рауш мог сделать то, о чем говорил Чаплин, но должен ли был? Да, пожалуй, должен, понял он, взвесив ситуацию. Вновь над Россией, или по меньшей мере ее значительной частью, висела угроза, проистекающая или из абсурдной наивной глупости, или из измены. Если нужно пойти на коварство самому, чтобы эту угрозу отвести, то так тому и быть.
- Нет-нет, господин капитан, - ответил он Чаплину - вы можете на меня рассчитывать. Я лишь добавлю то, что если эсеры могут подсылать к нам провокаторов, то может делать это и мы по отношению к эсерам и всей прочей левой клике. Если один из них является к нам и сообщаем о существование заговора, который пусть и не готовит собственного переворота, но готов производимый иными силами переворот поддержать... Не просто поддержать, но поддержать делом, как признался нам господин Миллер... То армия, как мне кажется, имеет полное право и даже больше, святую обязанность провести собственное расследование деятельности подобного заговора. Для этого вы, господин капитан, как главнокомандующий армии, имеете право подослать провокатора (в моем лице) к господину Миллеру, чтобы собрать побольше сведений о его сообщниках. По крайней мере, так вы можете сказать, если Степан Яковлевич все таки окажется провокатором сам. - Рауш посмотрел на реакцию Чаплина - Хотя признаюсь честно, мне его слова показались искренними.
Константин Александрович выслушал ответ капитана, затем попрощался с ним и направился к вешалке, с которой забрал свою шинель и британского образца фуражку, а заодно захватил и оставленный господином Миллером зонт. Рауш вышел на улицу, отсалютовал курящему у входа в кафе Кольчицкому и с неудовольствием взглянул на серые облака, с которых падал на землю мелкий осенний дождь. Трофейный зонт он, однако, открывать не стал, а вместо этого пошел вдоль стены, где от капель его защищала выступающая слегка вперед крыша губернаторского дома. Скоро он уже оказался с той его стороны, куда выходили окна бильярдной. Барон поприветствовал несчастного юнкера Осипова, которого в такой неподходящий для него момент выгнали на улицу, и заговорил:
- Прошу меня милостиво простить, однако у меня для вас, юнкер, срочное дело. - начал Рауш вежливо, но твердо - Нужно сбегать в приемную Маслова и сделать для меня запись... - он взглянул на наручные часы - На десять часов*. Можно на одиннадцать, но не позже. "Нет" в качестве ответа не принимайте.
Осипов попытался было протестовать, ссылаясь на то, что его сюда поставили сторожить окно, на что Рауш с деланным раздражением ответил:
- Узник ваш никуда не сбежит. Это же не военнопленный, в самом деле! Так, на товарища демократа напала блажь. А вы, пожалуйста, поспешите. Это важно. Когда закончите, можете меня не искать. Все равно дела по всему городу...
Это Осипова проняло и он поспешил прочь, исполнять важное поручение. Рауш проследил за удаляющимся юнкером, убедился, что в саду нет посторонних, а затем постучал рукоятью зонтика по стеклу окна бильярдной. Когда окно приоткрылось и из него показалось лицо Миллера, Константин Александрович поприветствовал эсера полуулыбкой и протянул ему свободную руку, чтобы помочь вылезти из окна.
- Приветствую вновь, господин Миллер! Прошу вас, спускайтесь и давайте прогуляемся до набережной. На все ваши вопросы, уверяю вас, я постараюсь ответить чуть позже, а пока, пожалуйста, поспешите.
-
За разум, рассудительность, но в первую очередь - за описание первого боя.
-
Флэшбек зачётнейший: ну «Тихий Дон» же, первый бой Григория Мелехова. Кстати, атака Врангеля на пулемёты, по-моему, настоящая ведь, он действительно тогда отличился?
Вообще, конечно, лучший пост за Рауша в этой игре (но уверен, что лишь до следующего лучшего).
-
+ за военную часть поста
-
просто нет слов
|
Два месяца добиралась Ями до столицы Империи. Кони неслись без устали, богатые поместья сменялись колосящимися полями, их сменяли бескрайние леса и сады. Тогда таинственная страна выглядела необъятной, а родная Аквитания – лишь небольшим клочком ткани на огромном гобелене государства, выстроенного ханом. И сейчас вдруг эта, казавшаяся бескрайней, страна, вдруг сжалась до размеров Ареныю До точки в её центре. Эта перемена, впрочем, захватила вообще всех, кто был на арене: трибуны безмолвствовали, а взамен шума толпы в небе гремели раскаты грома. Люди сидели почти недвижимо, как застывшие изваяния, и утопали в тенях – тучи так плотно затянули небосвод, что пришлось зажечь факелы, так как на арену опустились настоящие вечерние сумерки. Только одного человека сейчас можно было легко различить в этом танце. Лиенто Виссанти, стояла на помосте для глашатаев, по-видимому, собираясь вести этот бой самолично. Несмотря на погоду, она была облачена всё в те же легкие белоснежные одежды, развевавшиеся от налетавшего ветра, и потому резко выделялась среди погруженных в полумрак рядов арены. Раньше на сражениях Ями присутствовал всегда Хан – и вот в этот раз, по-видимому, Первосвященница наконец пожелала увидеть аквитанку, потрясшую своими успехами всю Империю. В священном лесу тучи были благом. Они приносили с собой дождь, живительная влага которого очищала листья деревьев, питала их корни. Тушила пожары – страшную напасть для леса, где на многие километры могло не найтись источника воды. Не зря, как помнила Куница, народ особенно почитал Ару, Длинного Бога. Он смотрел с высоты своего огромного роста за лесом, он нагонял тучи с благодатной влагой. Вот только эти тучи были совсем другие. Деянира могла буквально осязать угрозу, исходящую от них. Что-то было не так, но вот что – не было сейчас ни матриарха, ни старших сестёр, чтобы спросить об этом. И нельзя было укрыться в священной роще более, под сенью уютных и таких родных деревьев, которые наверняка спасли бы её от тревоги, что повисла в воздухе. Но у амазонки оставался только один путь — вперёд. Ближе к трибуне, где возвышается Первосвященница. Ближе к такому желанному концу пути. Дождавшись, когда обе воительницы приблизятся, к друг другу, Лиенто даёт знак и начинает говорить. — Я рада видеть, что до финала дошла гостья из Аквитании, гостья из Великого леса, — кивает девушка, — как бы не закончился этот поединок, мне кажется, каждая из вас знает, какую ответственность налагает взращённая сила. Я приветствую Ями, теневого следопыта, и Деяниру, воительницу из вечнозелёных лесов. — Вы уже сделали свой выбор, пройдя через огонь. Однако череда испытаний этим не оканчивается, — ветер начинает завывать всё сильнее, но голос Первосвященницы ему перебить не удаётся, — сегодня вы должны вновь проявить мужество и продемонстрировать нам все свои навыки и возможности. Сейчас цена этого — не только одобрительные возгласы имперского народа, но расположение богов, которое вам будет оказано в дальнейшем. Виссанти рассказывает о богах так бесстрастно, будто речь идёт о чём-то обыденном, вроде стандартных правил турнира. В этой будничной манере проскальзывает что-то нечеловеческое – в каких бы богов не верил каждый, кто находится здесь сейчас, есть те, к которым он отнесётся с большим пиететом. Для Первосвященницы сейчас они будто не существуют вовсе – или естественны не более, чем вспышки молний во время грозы. Пока она говорит, воздух на арене снова начинает дрожать, как это произошло вчера – изнанка мира вновь сливается с реальностью в единое целое, и души умерших начинают проглядывать из-за завесы. — Помните: наступает время, когда на вас будут смотреть не только люди с трибун, на вас будут взирать боги – не только те, которым вы поклоняетесь, но и те, которым поклоняется ваш соперник. Зрители. Все люди этой Империи и за её границами. Я буду молиться, чтобы они улыбнулись вам, — заканчивает свою речь Первосвященница, — поприветствуйте друг друга и мы начнём. И, будто утомившись этой речью, она уходит под навес, усаживаясь на свой трон, но взгляд её голубых глаз продолжает заинтересованно скользить от Деяниры к Ями, от следопыта к Кунице. Перед тобой аквитанка. Без брони. Вооружена чигирики (статблок моргенштерна-на-цепи) Перед тобой амазонка в лёгкой броне. Вооружена королевской алебардой.
|
Наташе было любопытно, отчего это Макс Макс решил с ней переговорить. Эсер производил впечатление человека хваткого, а она пока ничего не значила в местной политике. Старая слава террористки, ничем еще не подкрепленная, да весьма специфический опыт горной войны. На Македонском фронте Симонова не сидела в окопах, а все больше ходила с командами охотников, да сербскими партизанами. За архангельской прелой, сырой осенью, словно на миг проступили очертания нездешних, суровых гор. - Да, набегалась я там вверх – вниз, - женщина на несколько долгих секунд предалась воспоминаниям и мыслям. – Хоть сейчас на Кавказ, горцев гонять. Хотя, они вроде и тут есть, из остатков туземной дивизии. Потом ее взгляд снова сфокусировался на окружающей действительности: спине извозчика, набегающим зданиям, да мельтешению чаек. Если Филоненко рассчитывал, что она первой спросит о цели встречи, его ждало разочарование. Ласточка обладала хорошими нервами и умела терпеть, тем более, что не рядом же с извозчиком серьезные разговоры вести. - Да я как-то к каретам не успела привыкнуть, товарищ Филоненко, - суховато улыбнулась она. То есть губы все сделали правильно, но чувств за ней не было никаких. – Я все больше ножками, война-с. Симонова в упор посмотрела в глаза мужчины. - Побеседовать без свидетелей, - тихо повторила она слова своего провожатого, - ну, давайте попробуем. Только не пожалейте потом, если что. Мне скрывать в этой жизни почитай, что и нечего. Значит, что-то хотите скрыть вы. Она снова улыбнулась. - И политик я никакой. Ласточка легко выпрыгнула из коляски, оставив мужчину расплатиться, а сама цепко и внимательно осмотрела сад и прилегающие дома. Все было тихо и спокойно, чутье тоже молчало. Тем ни менее, Ласточка как само собой разумеющееся расстегнула две пуговички на плаще. Теперь полы ничего не скрепляло вместе и не могло помешать извлечь оружие. Это было так же естественно, как умыться утром, или почистить зубы. - Конечно, зайдем, - энергично кивнула Наташа в ответ на риторический вопрос спутника. – Ведь мы сюда за этим и ехали.
Внутри Ласточка заказала этот самый кофе по-турецки, а к нему пирожных со взбитыми сливками. Сладкое она любила, а потолстеть совсем не боялась. Слова товарища по партии женщина выслушала внимательно, стараясь понять не только, что он говорит, но и зачем. Потом несколько раз попробовала наивно хлопнуть глазами, как гимназистка. - А вы товарищ Филоненко пророк? – спросила она, - или нашего уважаемого Николая Васильевича подслушивают в его собственном кабинете? Может мы с ним там ничего кроме авиации и не обсуждали? Что касается Боевой Организации, - Наташенька протянула последние слова так «сладко» и с таким придыханием, что можно было подумать, что речь идет о ее любовнике, - то эта штука безусловно хорошая. Только вот «наши сукины дети» в погонах, они же первые на дыбы встанут. Для них это вызов не то, что идеологии, а самой жизни. Что об этом подумает тот же господин Чаплин? Что-то вроде «эта бешеная Ласточка расстреляла Римана, а кто будет следующим?» Так что Максимилиан Максимилианович не вяжутся между собой две части вашей речи, от слова «совсем». Вы еще англичан скромно пропустили с прочими союзниками, а здесь, в Архангельске, они не третья сила, а как бы не первая. Высказавшись, женщина с удовольствием отхлебнула глоток горького, крепкого кофе, а потом ложечкой отправила в рот кусочек пирожного.
-
А еще говорит, что она политик никакой!
-
- И политик я никакой. Как говорил товарищ Троцкий, вы можете не интересоваться политикой, но в Советской России политика интересуется вами!
|
|
Смену интонации в разговоре можно было засчитать себе как небольшую победу - по крайней мере, теперь не было сомнений, что Чаплин не только воспринял слова Степана всерьез, но и готов разговаривать напрямую, без хождения околесицей. Осторожность капитана была понятной - Миллер мог быть, например, провокатором, только и ждущим услышать признание. Только и сам Георгий Ермолаевич играл в провокацию, не соглашаясь ни на что открыто и подталкивая Степана к откровениями, которые потом можно будет использовать против эсера.
- Я представляю умеренное крыло партии эсеров, которые обеспокоены сложившимся положением в области, - Степан положил руки на стол, как бы демонстрируя открытость своей позиции, - И понимают, что если пустить дела на самотек, то закончится все нашим общим поражением. Некоторые из нас служили и могут взглянуть на конфликт с разных сторон. Это и послужило мотивирующим поводом принять действия сейчас.
Чаплин желал, не сказать иначе, солдатской прямоты, которая хоть и была понятна Миллеру, но возможной не представлялась. Во-первых, Степан не знал имен сторонников Филоненко, если они были кроме него самого. Во-вторых, называть имена раньше времени было опасно, ведь это развязывало офицерам руки. Кто знает, что придет в пьяную голову? И все же, капитан ждал откровенности. Иначе нельзя было рассчитывать на его доверие.
Степан чувствовал, что ходит по тонкому льду, который уже начал идти трещинами. Главное трещиной была его, Миллера, неуверенность в своем месте во всей этой истории. Простые ответы, да или нет, которых желал Чаплин, было очень сложно дать. Правда ли Степан планировал переворот? А если нет, то что делал сейчас в "Париже"? "предотвратить катастрофу" можно было и более простым путем - например, скрыть от Чаплина новости о приказе, задержать его делами, чтобы ему и минуты времени не было свободных, чтобы он решил отложить выступление на следующую неделю, а тогда уже и поздно будет. Развеяло бы это грозовые тучи? Без сомнения. Надолго ли? Вопрос открытый.
И все же, Степан был здесь и говорил с капитаном о возможном перевороте. Значит, что-то в душе все-таки не успокаивалось, требовало более решительного действия. "Такого шанса больше не будет," - напомнил себе эсер. Сейчас не просто решалась судьба власти в Архангельске. Это была возможность переиграть прошлый год и сложить пасьянс по новому. Только в отличие от прошлого года, когда Савинков действовал по прямому поручению Керенского, Миллер сейчас выступал на свой страх и риск. И от этого каждый шагом чувствовал трещащий под ногами лед. Галстук вдруг начал давить на горло, захотелось ослабить узел, даже снять пиджак, чтобы на распаляться. Лишь бы только это волнение не слишком отражалось на его лице, думал Степан, а если и отражалось, то пусть бы офицеры принимали его за волнение от всей ситуации, а не как беспокойство от возможности быть раскрытым как самозванец.
В конце концов, полным самозванцем Миллер не был. Конечно, министерского портфеля у него не было. Но кое-какой вес в партии имелся. Он стрелял в красных в Петрограде. Он был секретарем кооператоров. Напоследок, он все-таки был офицером, ходил в наступление и даже отличился трофейным самозарядным пистолетом. Этого всего было достаточно, уж точно, чтобы не дрожать как осенний лист на ветру. Да и на то, чтобы уговорить товарищей тоже могло сгодиться. С этими мыслями Степан немного приосанился, сделал успокаивающий вдох и стал говорить спокойнее.
- Всех имен я, по понятным причинам, сейчас назвать не могу. Но вы знаете меня, знаете Филоненко. Информация, которую я вам передал в жест подтверждения наших намерений, пришла из кабинета Маслова. Влияния у нашего крыла достанет, чтобы подтвердить слова действием.
Второй вопрос был более сложный, но успокаивая разлетающиеся вороньем мысли, Степан нашел удовлетворяющий его самого ответ. Подойдет такой поворот Чаплину или нет, пусть решает сам, но себе Миллер изменять не станет.
- Нет, - твердо проговорил эсер, - наше крыло не планирует собственный переворот. Но мы готовы поддержать вас в ваших действиях. Выступить посреднеческой силой и придать вашим притязаниям легитимности. При соблюдении определенных условий, конечно же.
Миллер невольно подался вперед, но затем выпрямился, чтобы не наседать на капитана слишком сильно.
- Повторюсь, уж простите за это. Своими собственными силами вы не добьетесь успеха. Закончите как Корнилов - проиграете переворот, а потом взорвут вас свои же гранатой, да спишут все на божью волю. Но пока все эти перетурбации, - на волне захватившей его эмоции Степан невольно исковеркал слово, - будут происходить, мы проиграем войну. Сейчас получилось так, что ни вы без нас не можете, не мы без вас не можем. Я имею ввиду, вы - офицеры, а мы - политики. Вы знаете как руководить войсками. Мы знаем как вести агитацию, формировать идеологию. И то, и другое нужно для победы. Мы должны быть освободителями России, но если в каждом занятом перестанке будет подниматься красный мятеж, мы быстро станем ее палачами. Сейчас вся власть в руках политиков. Это создает опасную ситуацию. Но если толкнуть маятник в обратную сторону и дать всю власть военным, будет также худо. Задача правительства, временного ли, не временного, сделать так, чтобы необходимые для страны силы не сталкивались друг о друга, а дополняли друг друга. Хотя бы не мешали, чего уж там.
Степан сделал короткую паузу, посмотрев на Чаплина. Беспокойство от слабости своей позиции исчезло. Теперь Миллер волновался только об одном - чтобы Георгий Ермолаевич вслушался в его слова, подумал над ними. Чтобы он оказался не настолько глуп, как его рисовал Филоненко. Чтобы этот удивительный шанс подарить России светлое будущее не выскользнул из сжатых пальцев, оставив на прощание только пару первьев.
- Если такой расклад вам по духу, Георгий Ермолаевич, давайте говорить предметно, кто и что должен будет сделать, как мы пойдем вперед и к чему собираемся придти. И коли мы говорим откровенно, то позвольте и мне вопрос. Ведь вы для меня тоже не открытая книга. Весь города судачит о том, что "штаб Чаплина замыслил переворот". Но чего вы хотите добиться? Что вам нужно? Иначе получается, что я свои мысли вам в голову вкладываю, а на деле вы про другое думаете. Негоже так поступать.
-
Достойно. Прямо-таки словесная дуэль. И про Корнилова хороший пунктик, должен триггернуть.
-
Степан Яковлевич чудно сочетает открытость и недомолвки, а еще весьма искусно подбирает тон и выбирает слова.
-
Я уже, наверное, в третий раз повторяю фразу «Степан Яковлевич ходит по тонкому льду», но на этот раз ради того, чтобы восхититься тем, как ловко и осторожно он это делает!
|
Дорогая Жюли! Люди здесь положительно безумны. Такое ощущение, будто я угодил на La Nef des fous, одни отказываются говорить чем им не угрожай, другие в разгар войны требуют у меня каких-то компенсаций. Признаюсь, порой меня посещают сомнения в том, что народ этот готов для свободы, которую мы ему дарим, ведь свобода и безумие несовместимы. Когда рациональный человек обретает свободу, он осуществляет свои политические, экономические, гражданские и просто естественные права. Но безумец, скажем, пробежится нагишом по Елисейским полям или, упаси Господь, убьет кого-то. Таких сумасшедших здесь целая страна. Маркиз де Кюстин писал: "Grattez lе russе еt vouz vеrrеz lе tartаrе", — Эту пословицу я часто вспоминаю и думаю, что всегда понимал ее неправильно. Обычно думают, что русский притворяется цивилизованным, а в душе дикарь-дикарем (и это правда), но кажется всё куда глубже. Когда ты не касаешься их бреда, их навязчивых идей, они смирны, кротки и наивны как дети, но едва заденешь какую-то невидимую струну, и эти русские превращаются в настоящих животных, чуждых не только цивилизации, но и вообще всему человеческому. Grattez lе russе еt vouz vеrrеz lе tartаrе! Волки в овечьей шкуре, безумцы под маской кротости. Обещаешь им милость, они в тебя плюют. Обещаешь им кнут, они плюют дважды. Стало быть ни на что кроме плевков они и не способны. И как этот народ построил державу царей? Известно как, силой. Мне недавно один русский высказал весьма странную их пословицу, "Победителей не судят". А я вспомнил другую фразу: "Paris vaut bien une messe". Понимаешь, любовь моя, ради единства нашей Родины мы способны на большие жертвы. Но эти люди говорят просто, "победителей не судят", у кого больше дубина тот и прав. Они живут по законам джунглей. И в безумии своем могут сказать: "Oboserska vaut bien une offrande" — И послать бесчисленные свои татарские полчища на завоевание одной деревни. Бред конечно. Но Россия это буквально страна бреда. Какой народ еще сделает всё, чтобы расколоть свою страну на сотни осколков к тому же враждующих между собой, последовав за сектантами, евреями и германцами? Я не верю что безумие само по себе столь могущественно и потому склонен подозревать в происходящем руку кайзера в куда большей степени, нежели мы предполагали первоначально...
Дописать можно и потом. Эжен обхватил голову руками и чуть потер пальцами виски. Ох уж эта Oboserska. Ох уж эта Россия. Одно название — "Россия". Тартария. Фарисейство, тупоумие и произвол — вот и вся их капитолийская триада. Впрочем, нельзя предаваться подобным мыслям. Если офицер сомневается, сомнение его передается солдатам. А это нынче никак не допустимо.
И кто всё таки такие эти люди декабря?
Обедал капитан Мишле конечно с офицерами. Был весел, с большим удовольствием рассказал, как отправил явившихся к нему за компенсацией к правительству Его Величества. Всё-таки англичане они конечно союзники, а сволочи. Разве не Англия незадолго до Войны заигрывала с Германией? — Но к делу, господа, к делу. Здесь было пятьсот человек с полным снаряжением, включая пулеметы. Около сотни ушли организованно, остальные ушли бросив снаряжение. Стало быть я ожидаю не меньше трехсот винтовок и нескольких пулеметов. Пулеметы лучше взять на вооружение. Причины Эжен пояснять не стал, пожалев отечественный военпром. Итак все всё знают. А не знают так мигом пошлём пострелять из ручного пулемета Шоша на пустыре. — Меня больше волнует другое. При атаке необходимо иметь хотя бы трехкратное преимущество в живой силе на участке фронта. У нас не было этого преимущества. По всем законам тактики мы должны были обломать об Oboserska зубы, причем положив здесь кучу солдат. Вряд ли комиссары не могли расстрелами удержать своих людей в узде если верили в победу. А значит либо гарнизон на момент отступления был не в полном составе, чего, конечно, наш осведомитель знать не может. Намек на пьянство Кожина тоже был оставлен без дальнейших комментариев — А значит нас может ждать атака, причём в любой момент... Либо коммунары рассчитывают получить такое преимущество на следующей станции, что атака нас будет ждать по крайней мере через неделю, но массированная. В любом случае необходимо своевременно начать строительство оборонительного периметра. Два взвода работают, один в карауле, один отдыхает. Траншеи копаем на совесть, предполагая, что столкнемся с артиллерией и авиацией. Здесь много дерева, его можно пустить не строительство временных заграждений. Иные скажут, капитал перестраховывается. Вот только сейчас у него не было ста тысяч в резерве, а были только сто сорок четыре человека — и с ранением капрала их стало сто сорок два. Самая маленькая, самая плохо подготовленная атака, и их может стать сто тридцать два. Коммунары могут позволить себе резервы, но во второй роте каждый человек на счету. Без нормальной сети укреплений, можно смело последовать примеру русских и сдавать станцию едва заслышав о приближении противника. Ведь под Верденом часть могли сменить при потере двух третей личного состава. Здесь для смены предстоит пройти по пустоши пять дней быстрым маршем. Как минимум. А значит они либо укрепятся на станции, либо сдохнут на ней же. Все кроме одного. — Более того, я договорился с местными, они дадут лошадей. Мои ординарцы обучены сидеть в седле — отправлю на ближайшую станцию троих с телеграммой. (Эта телеграмма была уже написана, тогда же, когда и очередное неотправленное письмо: "Станция взята зпт захвачено военное снаряжение тчк возможно противник готовит контрнаступление тчк требуется подкрепление тчк жду дальнейших приказов тчк Мишле тчк") — Но капралу нужна медицинская помощь. Поэтому еще четыре солдата возьмут две телеги и отправится с раненым и показаниями пленного в Архангельск. Вторая телега нужна для местной депутации. Вопросы, господа офицеры?
-
За диалог в прошлом сообщение и за легкую русофобию месье Мишле в этом. =D
-
От письма Мишле у меня самой мурашки по коже бегут от этой дикой Тартарии!
-
+ прогресс и порядок против северной дикости :)
|
|
|
Уже в который раз задумывался Никола, так ли хороша оказалась жизнь наёмника, как баяли на деревне да в корчме. Все его товарищи по несчастью оружию оказались грязными и грубыми мужиками, все мысли которых постоянно гуляли между «пожрать» и «потрахаться». Где-то посередине ещё болталось желание набить карманы гульденами, а вот о доблестных битвах и стяжании славы все отзывались почему-то исключительно матюгами.
В общем, пару раз, ночуя в грязи да под дождём, Николе даже приходило в голову, что в семинарии было не так уж и плохо... но тут вспоминалось ощущение липкой руки того попика, заползающей под его рясу, и вся грязь, ругань и вонь становились уже не столь и важными. В самом деле, нехай воняют, пускают ветра да обсуждают как баб того-этого, зато никто не лезет к нему, и даже не приказывает без очереди котелок чистить! И даже голый мужик уже не пугал паренька, особенно после того, как, хихикая и вращая левым глазом, вручил ему такой же арбалет, какой всё время таскал с собой. В общем, почувствовал себя Никола полноправным членом сей славной компании.
***
Первое правило наёмника касательно сражений Воршчек усвоил довольно быстро — лучший бой тот, который не состоялся. В самом деле, в сражении ведь и помереть можно! К сожалению, сегодня, в привлекательной близости от Старых Жопок, битвы избежать бравой бригаде не удалось. Выперлись прямо на них какие-то хмыри, и сразу вся расхлябанность его сотоварищей куда-то исчезла: злые глаза внимательно бегали от одного противника к другому, подтягивались ремни доспехов и штаны повыше (у кого они были), а оружие с металлическим скрежетом доставалось из ножен.
Порадовался в этот момент парень, что не с мечом али топором он стоит в переднем ряду, а одёсную мастера Абрахама за щитом тетиву арбалета натягивает! С такой конституцией, как у Николы, он бы до первого удара только простоял, причём не обязательно мечом — кулака в железной рукавице хватило бы с лихвой.
Воткнул парень щит в землю, как ему показывали, положил ложе арбалета на край павезы и взглянул на нестройные ряды противника. Те уже тоже к бою изготовились, и от страха у Николы так живот свело, что он чуть не опростался на месте, но справился с собой, сжав зубы до скрежета, и выстрелил в усатого мужика в таком же, как у Николы, шлеме, и тоже с арбалетом.
|
Прекрасна страна Вакнахия, жемчужина востока цивилизованных земель! Вездесущие болота, сырость, холод, поганая погода, полудикие злобные мужики. Ее зовут Страна Королей - редко когда в Вакнахии бывает меньше двух, а обычно и больше. Само собой, такая особенность ведет к неизбежным конфликтам и прочей местной специфике. Война - она кому злая мачеха, а кому и мать родная. Но даже мать родная из нее так себе - голод, холод, кровавый понос и, порой, даже битвы - вот ее лицо. Большие битвы, тысячные армии - это не про Вакнахию, обнищавшие короли не могут позволить себе такого. Это страна хаоса, здесь сотни мелких кампаний вроде ваших ищут, где урвать кусок, получая жалованье лишь формально, а на деле - живя грабежом всего подряд. Озверевшие крестьяне давно уже используют вилы не для того, чтобы ворочать сено, а чтобы поднимать на них королевских сборщиков, рекрутеров и ребят вроде вас. В долгу не остаются и ребята вроде вас: мало кто помнит, какому именно королю он служит и, в любом случае, среди болотистых низин некому проверить, за кого вы воюете фактически. Сегодня в подернутой дымкой лощине, заросшей по краям кривыми голыми деревьями, к немалому взаимному удивлению навстречу друг другу вышли две кампании наемников. Обе наметили целью селение Старые Жопки, которое, по слухам, давно никто уже не грабил, а потому в нем будет чем поживиться. Обе стороны давненько не ели и не видали в этой войне ничего хорошего, а потому отдать добычу конкурентам - не вариант. Кондотье "Торрент". Некогда бело-зеленые сюрко теперь, в лучшем случае, серо-зеленые. Щерятся зло и хватаются за холодное железо, звенят броней, коей щедро увешан каждый из них. Безумно крутит выпученными глазами здоровый боров Пьер Турбатор. Сумасшедшая улыбка, потные лапищи сжимают вилы. Могучий старик Альбрехт неодобрительно цыкает зубом и перекидывает здоровенный цвайхандер с плеча в руки. Рудольф берет алебарду наизготовку, прочищая горло для звучной команды. Еще один денек в его нелегкой работе. Трясет усами Бодун, суетливо хватаясь за вилы. Он-то уже витал в мечтаниях о встрече с Марфой Соковицей, которая ему когда-то осмелилась не дать. Ну, тогда он был забойщик простой - глянем, чего сейчас скажет, когда стал вояка крутой. Короче, эти вылезшие навстречу хмыри вообще некстати. Мацал взглянул по-быстрому на врагов да взялся тетиву арбалета натягивать, даже соломинку из зубов не выплюнув. А у Хайнца все уже давно натянуто как-будто, хотя только что оба своих арбалета, кажись, за спиной спущенными нес. И глаза такие добрые-добрые. Джованни в Вакнахии не особо нравилось. Он-то думал, что погодка да красота баб везде примерно как в родном Итале, а тут прям будто наоборот все. Не так он это представлял. Потому и хмур - думал, вино рекой будет литься, синьориты, вот это все. А на деле какую неделю говно месит. И какими роскошными ботинками, прошу заметить! А тут еще и враги какие-то.
И какие! Это же прославленная в узких кругах бригада "Аршвельт"! Стильный красно-черный цвет, мощный волосатый кабан на сюрко, вот они, все здесь, слева направо: Ян, Генрих, Алонсо... Осклабился зло Ян Блазен, поднимая щит и дергая с ножен меч. Хер он кому отдаст сегодня свою законную добычу! Молча и хмуро рядом с ним присоединяется к стене щитов Генрих фон Хардкор, поигрывая моргенштерном. За это "фон" в цивилизованных землях с него бы спросили да повесили, с такой-то рожей - но тут не цивилизованные земли, а Вакнахия, потому всем нормально. А вот и Алонсо Кесада! Живая (удивительно!) легенда! По крайней мере, среди семи человек "Аршвельта". Никто толком не знает, но вроде как названием бригада обязана именно ему. И неудивительно - кто еще будет таскаться по такому холоду, а уж тем более ходить в бой абсолютно голым!? В первом ряду гордо стоит худосочный, полный тонких черт Алонсо. До кости искусанный комарами, весь в грязи, вонючий и всклокоченный - в его безумии не станет сомневаться никто. Такую дичь ни одна кампания у себя держать не будет - но не бригада "Аршвельт". И не просто так, ведь почти на всех арбалетах "Аршвельта" стоит личное клеймо мастера Кесады. Это отец Алонсо, сбагривший сумасшедшего младшего сынка и обеспечивший некоторое "приданое", чтобы был хоть какой-то спрос. Дай Бог ему здоровья, да, "Аршвельт"? Мелко крестится и улыбается в небо Эрвин. Будто и не заметил врагов, продолжая свое занятие. Гжегож весел, как всегда. Весь марш с утра провел в шутках да прибаутках - благо было над кем шутить и прибаутить в славной бригаде "Аршвельт". С той же улыбочкой быстренько арбалет взвел, как только конкуренты вырулили навстречу. Вот и оно - время по-настоящему подергать удачу за вымя. Никола Воршчек - парень простой и скромный. Завидя врагов, глазки скромно потупил, тетиву принялся натягивать и болт на ложе укладывать заботливо. На ложе арбалета с клеймом мастера Кесады, прошу заметить! Как и толстый Абрахам, изрядно запыхавшийся, пока чапал при всем своем снаряжении по склону лощины. Разведчик, мол, все дела. А на деле - тьфу! Только и знал, что пот со лба стирал да шлем поправлял, а этих голубчиков все равно проворонили. Быстро они из-за поворота вырулили! Ничего, сейчас-сейчас вы им покажете горячий прием. Надо только во всем этом снаряжении своем разобраться.
Ох чую, брызнет сейчас красна кровушка на черную землю Вакнахии! В который раз уже. Обычный, в общем, для нее денек.
|
Мухин отлично понимал, почему латыш так с ходу взялся за него и попер днищем на камни там, где была открытая вода. Этот Фрайденфельдс думал, что, мол, если его солдаты выберут командиром, то так же точно потом и скинут. Это была здравая мысль, но пока латыш гулял по лесу со своей пулеметной командой, видимо, вышколенной, сбитой и хорошо ему преданной, Мухин дрейфовал с собравшимся у костра экипажем, и хорошо представлял, что из себя представляет эта публика. Тут тебе не окопы, тут лес, и у кажного в руках по винтовке. Люди только почувствовали, что сами чего-то стоят, как их в грязь мокнули, а по-хорошему, бросили. И если их снова, так сказать, в узость военной службы слишком резво загнать, они бузить не станут - они винтовочки возьмут и перед рассветом в лесу в этом и растворятся. У людей нужно было создать впечатление, что это они сами сплотились в боевую силу. Сами же и командира выдвинули. - Видали, братва, что я говорил! Умный товарищ! Про институты знает, - весело, шутливо даже крикнул моряк, обращаясь ко всем, так же, как только что обращался латыш. - Только товарищ Фрайденфльдс не учитывает двух фактов. Во-первых, что согласно декрета, на который он нам указал, командира взвода назначает командир части. Это да, такое там есть. Только люди тут из разных частей. Я вот из балтийского експедиционного, другие - из других частей. А такого что из другой части пришел командир и сам себя назначил - такого в декрете нету, и это есть факт. А во-вторых, товарищ Фрайденфельдс не учитывает, что воевать ему не с декретами и не институтами, а с людьми, с нами то есть. А нам важно доверять командиру, чтобы, значит, за ним идтить. Но я вот что скажу, братва! В этом самом декрете есть еще такие строки, что когда командира назначает военком, часть его должна одобрить. Военкома у нас тут, понятно, нету, а вот одобрить, я считаю, мы товарища Фрайденфельдса запросто можем. Тельнативы, выбора то есть, я большого не вижу. И я считаю, это дело мы сделаем очень ясно и по-простому. Тут Мухин сделал грозное лицо, так что усы его даже затопорщились. - Ну что, есть тут такие, кто считает, что товарищ Фрайденфельдс в командиры не подходит? Пусть выступит и скажет, а мы на него посмотрим! Ну что, единогласно?!
-
Ну что, есть тут такие, кто считает, что товарищ Фрайденфельдс в командиры не подходит? Пусть выступит и скажет, а мы на него посмотрим!Добрым словом можно сделать очень многое, верно! После такого хочется ушки прижать и молчать в тряпочку!
|
-
Только что это все сегодня меня норовят накормить? Вы уже третий. Вроде ребра не торчат. Хотите из меня вторую Марию Бочкареву раскормить?Шарман, шарман! Одна фраза - а так чудно уязвила всех!
-
Хотите из меня вторую Марию Бочкареву раскормить?А вот, Наташенька, скажите спасибо, что у вас в дополнение к испанке тифа не было — а то бы ещё и бритая ходили!
|
|
|
Уиллему в России нравилось, хоть и не ощущал он эти широкие просторы Россией. Путешествовать по красивым лесным краям на дрожках, сплавляться по живописным рекам на лодках да пароходах, разглядывать удивительных местных жителей и при оказии пробовать местную кухню было приятно и интересно. Только вот где та самая страна-союзница из газет, та, что четыре года воевала с врагами Британской короны. И кто воевал ー вот эти косматые и угрюмые? Чем воевали? Порт Архангела завален ящиками с иностранным оружием. И с кем, с кем, простите, воевали, с Германией? С той индустриальной империей, что четыре года почти в одиночку отбивается от всех ведущих держав Европы? Ну разве что бронепоезд произвёл на Уиллема впечатление, да и то, вероятно, дело было в контрасте с остальной аграрной местностью. К тому же он не успел проверить, чьего производства был транспорт.
В любом случае что-то тут не сходилось, и потому Уиллему окружающая территория казалась принадлежащей какому-то экзотическому континенту, а всё происходящее ー какой-то запоздалой лет на триста первооткрывательской экспедицией. Впору начинать вести дневник, чтобы по возвращению прославиться.
Однако, руки никак не доходили не то что до глубокомысленных антропологических заметок, а даже просто письмо домой написать. Тут бы с должностью новой свыкнуться да командование не подвести, а то как брату-офицеру в глаза смотреть разжалованным рядовым? Потерять звание Уиллем боялся больше каких-то полумифических большевиков.
Только вот исправно выполнять свои обязанности со взводом новобранцев, при отсутствии чётких боевых задач и со всей этой чехардой с частыми перемещениями ー было непросто. То охранение выставят неполное, то на разведку местности плюнут и в дома греться пойдут, то вовсе с банальным размещением затянут, а тут уже дальше ехать вызывают, ну за что такое наказание? Со своим-то взводом, где Уиллем каждого солдата знал как облупленного, такой нервотрёпки бы не было. Но кто ж виноват, что лучшие из лучших нужны генералам во Франции и Бельгии, а лучшие из худших ー капитану Скотту выше по течению Dvina?
Ничего, дёргали бы без причины поменьше, и в таких-то условиях можно было бы и из новобранцев людей сделать ー Уиллем по себе это знал. Тогда, в 1915-м, правда, ещё была в нём и его товарищах какая-то волна, какой-то подъём, что помогали им кое-как обращать муштру в выучку. Теперь же сложно было сказать, в чём состояла мотивация свежей партии бритоголовый парней и была ли она вообще.
Им говорили, что большевики являются германскими агентами и пособниками, но в то же время даже до Уиллема доходили слухи о том, что так было не всегда, и что всего несколько месяцев назад в районе Pechenga этим же самым большевикам была оказана британская военная поддержка в отражении атаки каких-то финских сил. Теперь же любители всего красного были объявлены врагами и, как знать, может быть уже даже успели убить кого-то из друзей и знакомых самого Уиллема. А может, ещё через пару месяцев все эти спорадические перестрелки объявят обычной полицейской борьбой с разрозненными бандами, неизбежно появляющимися в воюющей стране при коллапсе центральной власти. Ну в самом деле, сама непрерывная череда побед, добытых союзниками в этих краях ー уже свидетельствовала о том, что настоящей войной тут и не пахло, а уж тем более войной с Германскими союзниками.
По крайней мере по письмам брата Уиллем представлял себе германцев организованными и крайне сильными противниками, а местные жители, не смотря на суровость характера, выносливость и волю к жизни, ничего не могли противопоставить выучке и дисциплине далеко не самых элитных британских частей. Конечно, местные ー не сами германцы, но опять же, они с ними четыре года воевали почти на равных. А теперь угощают выпивкой и выпечкой в обмен на сигареты, беспрекословно катают на своих диковинных телегах и гостеприимно пускают на постой в свои забавные бревенчатые дома.
Нет, тут определённо творилось что-то странное. В политике Уиллем мало что смыслил и потому политикой не интересовался, но сама окружающая его реальность постепенно вдохновляла на понимание простой мысли: вот что происходит с далёкими от политики. По их землям ходят иностранцы всех форм и мастей, договариваются о разделе влияния политические партии всех типов и видов, а о порядке и мечтать не приходится. И всё это словно существует отдельно от мирной сельской жизни, на которую Уиллему довелось насмотреться за месяц своей "боевой" службы. Не такого он ожидал от будней экспедиционного корпуса, записываясь в армию добровольцем три года назад. Тут немудрено начать ценить и любить мирную спокойную жизнь в родной Англии. Как там, интересно, не поменялось ли чего?
Дорога развеет тоскливые мысли. Oboserska ждёт. Опять ни обжились, ни местность не выучили.
-
Из Уилла получается хороший офицер и умный командир. И при этом еще и мудрый, рассудительный человек.
-
Добро пожаловать в игру, господин оккупант! Странное колониальное приключение англичанина в диких двинских лесах начинается!
|
Четыре фигуры стоят на песке арены. Руки сэра Генри лежат на рукояти упертого в песок топора. Скорее стискивают, нежели покоятся. Забрало опущено, лицо старого воина скрыто от посторонних глаз. Глаза же самого рыцаря, между тем, предавали внутренний разлад, бушевавший в его душе разъяренным штормом. Штормом, которому вторил своей леденящей пустотой северный ветер. Разлад этот не был вызван ни предложением Хана, ни словами Ями - аквитанской "принцессы" со странными манерами, ни даже появлением колдовского синего пламени, через которое каждому из них предстояло пройти. Буря в душе Генри родилась прошедшим вечером.
- Входите, входите. - Стареющий мужчина пропустил в небольшую комнату закутанного в черный плащ человека. С плаща этого, шляпы, даже с кончика носа позднего визитера капала вода - на улице лил пронизывающе-холодный дождь. Дождавшись пока гость сбросит с себя насквозь промокшую верхнюю одежду, Генри проводил его к небольшому остывающему очагу и учтиво придвинул одно из двух кресел. - Располагайтесь, сейчас я принесу вина. - Подкинув дров, мужчина отошел к небольшому столику и наполнил пару кубков. Вернувшись к своему гостю, он протянул ему один из них. Сев во второе кресло, Генри дождался пока его собеседник - неприметного вида мужчина средних лет - сделает пару глотков и, тщетно стараясь скрыть нетерпение в голосе, перешел к сути визита. - Итак, что вам удалось узнать? - Поздний гость был сыщиком, нанятым сэром Генри практически сразу после смерти Артура. Этот человек не был первым, к услугам которого прибег стареющий рыцарь. Кое-что он уже знал от дельцов со, скажем, более темной стороны Империи. Известные ему крохи информации, сколь бы сомнителен ни был их источник, и послужили отправной точкой для расследования заглянувшего к нему человека. Бывалый воин знал, что организатором убийства был сам Хан. Но зачем?
- Сэр Генри, хочу принести свои извинения за столь долгое отсутствие. Расследование оказалось весьма... непростым. Сразу скажу, результаты будут совсем не теми, которых вы ожидали. - Сделав еще один глоток из простого кубка, гость, понизив голос, продолжил. - Хан к смерти вашего подопечного оказался непричастен. На текущий момент мне известно следующее... - Дальнейший разговор, если можно так назвать монолог сыщика, изредка прерываемый скупыми вопросами, продолжался чуть больше часа и закончился звоном передаваемых из рук в руки монет и тихим сухим прощанием.
Последним звуком перед установившейся тишиной, если не считать прерывистого тяжелого дыхания, был шелест приземлившейся на каменный пол бумаги. Сгорбившаяся на полу фигура, зарывшаяся лицом в ладони, не обратила на это никакого внимания. Дурак. Дурак. Чертов старый глупец. Генри пронзил невидящим взглядом отнятые от головы руки. Руки запятнанные кровью человека, ставшего ему сыном. Почему? О, Боги, почему он не рассказал о том случае из своей молодости? Боялся осуждения Артура? Боялся рассказать о пятне на своей "безупречной" чести? Ты и твоя глупая честь убили Артура так же верно, как и кинжал, перерезавший ему горло в той грязной подворотне. Ты виноват не меньше, чем тот бандит - простой человек - один из тех, о чьем благе до последнего заботился молодой рыцарь. Какие мысли приходили в голову умирающему Артуру? Не пожалел ли он?.. Люди... Лицо Генри потемнело от гнева. Налившиеся кровью глаза вновь зарыскали по комнате в поисках хоть одной целой вещи, на которую можно выплеснуть свою незатихающую ярость. И не нашли. Узловатые, огрубевшие от частых тренировок руки бессильно упали на холодный пол. Люди не заслужили того, что хотел для них Артур. Эти люди, эти... животные заслуживают своей жалкой участи. Они заслуживают прозябать в тени безразличной Империи. Нет... нет. Они заслуживают только одного - мучительной смерти. Как и ублюдки, которых он считал братьями. Узколобые, зашоренные глупцы, не способные видеть дальше своего носа. Заносчивые, высокомерные властолюбивцы, почитающие себя выше остальных самим фактом своего благородного происхождения. Несколько золотых - небольшая цена за вовремя раздавшийся девичий крик, на который Артур не мог не отреагировать. Генри слишком хорошо знал своего подопечного. Тот поспешил бы на помощь, даже если бы знал о ловушке. Взгляд старого воина наконец обрел осмысленное выражение. Боги. Если они есть там, на небесах, и видят то, что сейчас происходит в его душе... они не допустят его победы на завтрашнем турнире. Они должны во что бы то ни стало остановить его. Иначе они станут следующими. Каждый получит то, что заслужил. Губы рыцаря скривились в горькой усмешке. Кодекс. Честь. Люди.
Старый рыцарь оторвал задумчивый взгляд от стремительно темнеющих небес. Ему было наплевать на торжественность момента. На пляшущее перед ним колдовское пламя. На золото. На собственную жизнь или смерть. И уж тем более было наплевать на Хана и на его предложение. Свой выбор он сделал вместе с первым шагом на пропитанные кровью пески арены. Сегодня он пришел сюда за смертью. Чужой смертью. Своей смертью. Вскинув топор на плечо, Генри молча сделал шаг сквозь магический огонь, сожалея лишь о том, что ему придется прожить еще один бессмысленный день.
-
Старый рыцарь очень душевен и хорош.
-
Хорошо, что Генри продержался достаточно долго, чтобы рассказать между строк совсем другую историю. Очень интересно наблюдать за развитием персонажа.
|
|
|
- Командиров и комиссаров нету в отряде, - ответил латышу Мухин, врезавшись в разговор, как ледокол. - И поэтому товарищ Агеев, видимо, так разгулялся, - недобро посмотрел он на калужанина. - И я имею по этому поводу сказать две вещи, братва. Во-первых, тут никто не святой. Мыслишки пакостные могут любому в голову забраться. Так и держи их при себе, а не смущай товарищей. Виноват тот, кто побежал, но сильней виноват тот, кто первым "бежим" крикнул. Чтобы значится товарищей своих проверять, надо чтобы в самом тебе сомнений не было. А в вас, братцы-акробатцы, сомнения вполне себе видны. Вот вы говорите, мол, проверить хотели? Или наоборот, подбить на побег? Я, товарищи, считаю нужным выразить братья́м Агеевым наше к ним недоверие! И если они еще такую "проверочку" учинят, расценивать это как паникерство и призыв к дезертированию. А говоря по-простому, если еще кто от них такое услышит - то к стенке. Или, за неименьем оной, к дереву. Остальным сомневавшимся выражаю презрение их курсу. Некоторые тут думают, что "куда все - туда и я". А должно быть: "куда каждый - туда и все". К решительной победе, значит. Вот! Мысли у Мухина работали быстро, он придумывал на ходу, и пока говорил первую часть, придумал и вторую. По опыту публичных выступлений он знал, что говорить перед людьми надо громко, понятно и с хорошей, "крейсерской" так сказать скоростью - чтобы слова не спутывались, но и чтобы между них никто ничего вставить не успевал. - Ну, а второе: вот, товарищ латыш задал очень правильный вопрос. Кто у нас командир? Командиров у нас нету и поэтому происходит такая вот петрушка с завихреньями. Такая петрушка с завихреньями, товарищи, когда брат на брата, калужский на рязанского, нам не нужна. Поэтому я предлагаю прямо сейчас, раз уж у нас тут сход, выбрать из наших рядов временно исполняющего обязанности командира и временно исполняющего обязанности комиссара. И далее следовать проложенным ими курсом. В командиры я предлагаю товарища латыша. Почему? Потому что, во-первых, он, как командир пулеметчиков, человек умный. Во-вторых, человек серьезный. В-третьих, имеет опыт. Теперь пусть товарищ латыш назовется и скажет о себе несколько слов, а потом проголосуем.
|
|
|
На Эрфидии шёл дождь. Образующиеся под сводами земной коры облака не были похожи на те, что гуляли где-то там, высоко над поверхностью планеты ----- но ведь и видеть те, настоящие облака, могли лишь немногие счастливчики, жившие под Золотым Куполом, да ещё сервиторы и экспедиторы Адептус Механикус, выбирающиеся на поверхность для того, чтобы умилостивить машиных духов и проверить состояние солнечных панелей.
Сизые бурлящие массы наползали на огромные люминосферы, намертво прикреплённые к каменному потолку, и их свет тускнел, а люди внизу ускоряли свой шаг, опасливо поглядывая вверх. В противоположность дождям на поверхности, где из-за радиации потоки воды с неба были практически убийственны, дождь Эрфидии был отравлен, но не смертелен. Да, конденсат в облаках включал в себя испарения от жизнедеятельности сотен тысяч людей, пар и дым от фабрик Механикус, благовония, сжигавшиеся в храмах и часовнях во славу Императора и верных слуг его, и много других составляющих, но он не заставлял плоть сползать с костей, как у сервиторов, случайно попавших под дождь на поверхности во время ритуалов обслуживания благословленных Омниссией панелей-сборщиков солнечной энергии.
Зацепившись за тонкие шпили высших уровней, с годами превратившиеся в подобия сталагнатов, облака начинали извергать из себя мутные водяные массы, стремящиеся вниз, к многоярусным шоссе и перекидным мостам, блестящим крышам и скрипучим лифтам, всё ниже и ниже, к самому дну улья. Капли воды барабанили по козырькам, ручейками бежали по водостокам и вдоль улиц, водопадами срывались с дорог, чтобы обрушиться всей массой на рокрит несколькими уровнями ниже. Огромные резные статуи, омытые дождём, казалось, начинали пристальнее следить за суетящимися у их подножия людьми, а подсвеченные и блестящие стены соборов в такие моменты больше, чем когда бы то ни было, походили на действительно священные места. Но жители улья не замечали этого, поспешно прячась от тяжёлых капель кто под зонтами, кто под козырьками, а иные просто натягивая капюшон посильнее и ускоряя шаг в сторону ближайшего укрытия.
Чем ниже спускалась вода, каскадами по воздвигнутым человеком нагромождениям зданий, дорог, тоннелей и крыш, тем грязнее она становилась. Мутные ревущие массы воды закручивались кипящими водоворотами у канализационных стоков, унося пыль и копоть вглубь тысяч труб, пронизывающий улей, но ещё больше воды продолжало свой путь вниз. На средних уровнях дождь ослабевал, но все ещё представлял опасность — даже случайная капля, неудачно попавшая в глаз, могла занести инфекцию, что уж говорить о тех местах, где ручейки сливались в несущий желтоватую пену поток.
Пустышке Боржчу не повезло — сегодня машинный дух худо-бедно работавшей насосной системы в жилом блоке, где он делил подвал ещё с тремя такими же бродягами, окончательно выбился из сил и древние механизмы, вздохнув, остановились. Мужчина не успел забрать ничего из своих скудных пожитков, только беспомощно наблюдал, как из оконца, находившегося почти вровень с уровнем рокрита, с бульканьем поднимаются пузырьки воздуха. Инстинкт самосохранения взял верх над печальными мыслями и желанием добыть глоточек-другой живительно горячей жидкости, коей пустышек щедро снабжали уличные торговцы, разливая пойло большими половниками из общих котлов, стоявших на медленно тлеющих конфорках размером с диск мобиля, и Боржч двинулся в сторону заведения Мэйва.
В обычное время Мэйв пустышек не жаловал, и единственное, на что они могли рассчитывать — пинок под зад от одного из угрюмых вышибал-охранников, а то и что посуровей, и никакие мольбы и взывания к словам Императора, завещавшего заботиться о попавших в беду, не помогали. Но дождь словно смягчал людей, живущих на средних уровнях, и, удивляясь самим себе, они протягивали руку незнакомцам, помогая тем переждать непогоду. Боржч рассчитывал именно на это, и не прогадал: в переулке, куда выходила стена кабака, под навесом вокруг погнутой бочки, в которой плясало пламя, уже ютились несколько человек, передавая друг другу грязную бутылку. Бродяга юркнул в укрытие, немилосердно раздирая грязными ногтями струпья в тех местах, где едкие капли попали на кожу, и ухватил порцию пойла так, словно это было искупление из рук священника. Кадык Боржча заходил вверх-вниз, и вскоре грустные мысли покинули голову пустышки, а глаза заволокла приятная истома. Расслабленный и любящий всех вокруг пьянчужка привалился к стене и мечтательно уставился в сторону входа в кабак, куда вскоре начали прибывать довольно занятные посетители.
Первым, кто привлёк внимание Боржча, был сутулый мужик, у которого за спиной, помимо рюкзака, висел щит. Одет незнакомец был в что-то среднее между пальто и шинелью, а глаза смотрели устало, но цепко — вот и всё, что успел заметить пустышка, прежде чем визитёр, подозрительно оглядевшись, нырнул в распахнувшуюся дверь. Мотнув головой, от чего закачался весь улей вокруг, Боржч потянулся к бутылке и замер, глядя на двоих, что появились в конце переулка и медленно прошли мимо ютящихся под навесом бродяг.
Высокий мужик дикого вида, похожий на вышибалу, шёл настороже и даже не пытался скрыть висящий на поясе пистолет и зверских размеров нож. За плечами его висел то ли молот, то ли кувалда, и явно не из тех, которыми на заводах машут сервиторы да рабочие, уж Боржчу-то это известно, сам отмахал такой пару лет, пока не попал под сокращение.. От жалости к себе на глаза бродяги навернулась слеза, и он крепко приложился к бутылке, едва удостоив вниманием второго прохожего. По правде говоря, тот выделялся только ладным плащом чёрного цвета с поднятым воротником, который наполовину скрывал помятое усталое лицо, обрамлённое чёрными, небрежно постриженными волосами. Парочка скрылась в баре, а Боржч с сожалением осознал, что пойло у него закончилось.
Дождь стал ослабевать, но не настолько, чтобы можно было отправиться на поиски новой выпивки или нового жилья, потому пустышки сгрудились у огня и молчали, пребывая в своих мрачных, затуманенных алкоголем мыслях. Незамеченным проскользнул мимо них четвёртый посетитель, чья бритая голова блестела в свете люминосфер на фасаде бара. Сложно было понять и пол гостя, так как одежда на нём представляла собой мешанину разных вещей, натянутых друг на друга, и примотанных к ним в разных местах защитных щитков. Боржч же сидел, вперив взгляд в пляшущие языки коптящего пламени, и мысли его плавали в алкогольном дурмане.. до тех пор, пока организм пьяницы не решил настойчиво намекнуть о необходимости отлить.
Кряхтя, мужчина поднялся и направился, пошатываясь, вглубь переулка, избегая тех мест, куда с верхних ярусов ещё стекали последние дождевые ручейки. Пристроившись за приоткрытым мусорным контейнером, Боржч со вздохом принялся справлять нужду, прибавив своё журчание к шуму водостоков, как вдруг ему послышался знакомый голос. Из приоткрытого окошка над ним доносились обрывки беседы, и одним из говоривших точно был Мэйв, хозяин кабака — Боржч с ним изредка беседовал, когда ещё у него была работа, и вышибалы не отпихивали его от дверей бара. Любопытство заставило бродягу, матерясь под нос, забраться на скользкий от дождя контейнер и привстать на цыпочки, чтобы суметь хоть чуть-чуть заглянуть внутрь помещения, которое находилось в задней части бара и явно не было предназначено для всех подряд посетителей.
В большой комнате вдоль стен стояли большие кресла, в которых расположились те самые пришлецы, которых Боржч недавно видел на улице, а стоящий вполоборота к окошку Мэйв что-то им рассказывал, периодически резко взмахивая правой рукой. Шум проехавшего невдалеке мобиля мешал чётко разобрать слова кабатчика, слышны были только отдельные реплики: «...район оцеплен, на карантине...», «...доставить вакцину...», «...от дома Аркона с вами...», «...задание на пару дней, зашли и вышли...». Боржч аж вытянулся на цыпочках, стараясь услышать как можно больше подробностей — за такую информацию можно было бы и бутылкой амасека, а то и новым жильём обзавестись!
Носок левого ботинка бродяги, прохудившийся много дней назад, решил порваться именно в этот момент, не выдержав веса. Нога Боржча поехала по мокрому металлу, он опрокинулся в пустоту, взмахнув руками и издав короткий вскрик, оборвавшийся в тот момент, когда висок пустышки с сухим треском встретился с рокритовой мостовой. Последнее, что в своей жизни увидел Боржч, был исчезающий квадратик света на тёмной стене, когда окошко над ним закрылось с негромким щелчком. И наступила тьма.
-
Хороший задел!
-
- О-о-о!.. - У-у-у!.. *другие нечленораздельные звуки восхищения*
С почином нас! xD
-
Плавные, красивые, атмосферные описания. Любо!
Зацепившись за тонкие шпили высших уровней, с годами превратившиеся в подобия сталагнатов, облака начинали извергать из себя мутные водяные массы, стремящиеся вниз, к многоярусным шоссе и перекидным мостам, блестящим крышам и скрипучим лифтам, всё ниже и ниже, к самому дну улья. Капли воды барабанили по козырькам, ручейками бежали по водостокам и вдоль улиц, водопадами срывались с дорог, чтобы обрушиться всей массой на рокрит несколькими уровнями нижеКрасота же!
|
-
В мешочках же - семена. Они разные, некоторые редкие, некоторые не очень. Уверен, что для девы леса не составит труда найти им применение Речи Абдулы, его взгляд на жизнь, повадки, стиль боя - незабываемы. Мое ощущение Арены почти на половину родилось именно из боя и разговора с ним.
|
Ух, хорошо говорил Мухин - горячо, яростно. И слушали его внимательно, некоторые даже приосанились как-то, особенно когда он про советскую нашу власть ввернул. Ну так и действительно. В кои-то веки за себя боремся, за жизнь без буржуйского постылого гнета, за будущее, в котором все по справедливости будет устроено. За это кровь проливать не жаль.
Еще когда только выходил балтиец к костру и прикрыть попросил, кивнул согласно Григорий в ответ. Ну а как иначе - конечно. Сел тоже поближе к пламени, трехлинейку себе на колени положил. То проверял, между делом, гладко ли затвор ходит, то тряпицей для виду протирал. Посматривал на товарищей, кто как глядит, как сидит. Кто-то явно воодушевлен, кивает одобрительно, а кто-то в огонь растерянным взглядом вперился или хмурится недобро.
Сам-то он в укреплении моральной устойчивости не нуждался и о дезертирстве не помышлял, не говоря уж о том чтобы переметнуться. Скорее всего и другим фронтовикам оно бы и в голову не пришло. А вот такие как Ерошка или Семен - люди в армии явно случайные. Живет себе такой, без принципов, без идей, как перекати-поле - куда ветер повеет, туда и прибьется. Мысли только о том, чтоб вкусно пожрать, да мягко поспать, а если вдруг прижмет, то шкуру свою, поджав хвост, в первую очередь спасать побежит.
И правильно матрос изъяснил. Власть им доверили чтобы от Петрограда и дальше по всей стране они, этой властью облеченные, гнали всякую сволочь покуда не очистится земля родная. Тогда вздохнет свободно русский человек, сбросит помещичье барское иго, работать будет за совесть и навсегда забудет о голоде и нищете.
Подошел, тем временем, еще боец. Сеьезный на вид, тертый. И тоже, молодец, в целом, складно сказал. Про карту, например - веско так. Теперь все внимание на несознательных. Хорошо бы заметить заранее если станут эти черти взглядами обмениваться, сигналы друг другу подавать. А для колеблющихся уже многое сказано прямо и по-пролетарски сильно. Только пару слов решил Григорий добавить и, поднявшись, встал рядом с Мухиным.
- Все верно братцы сказали. Позорно нам красноармейцам драпать, а паче того - сдаваться. На фронте не сдавались, а здесь на своей земле - тем более. Мнение мое такое, надо к станции отступить, боезапас пополнить, с товарищами соединиться и снова в бой. Север очистим, а там уж и по домам можно. Но зато потом открыто отцам и матерям в глаза посмотрим. Честно сражались за них и за землю нашу.
-
Прикольная манера речи. И правильно, что не стал толкать длинную речь. А то посиделки в лесу превратилось бы в митинг со сменой ораторов, что было бы забавно, но странно. =)
-
Правильные слова, хорошие. И стойкость на высоте)
|
Выслушав тираду майора, Наташа мысленно чертыхнулась. Вот что значат детские походы в церковь. Ведь и не верит давно в Боженьку, но поминает нечистого и всех присных его. Хотя это и лучше, чем материться. Лучшим матерным Ласточка владела в совершенстве, но использовала его в качестве средства убеждения только с теми типами, которые иного общения не понимают. Хорошо еще, что женщина была уверена, что ее лицо не дрогнуло. Давно привыкла держать маску. Жизнь заставила. Впрочем, что с Джорджа взять? Англичанин он и есть англичанин, хоть и с ирландской кровью. Нация купцов. Все выгоду ищут. Такая меркантильность ухажера была неприятна, но она улыбнулась. - Спасибо. Спала отлично, и чувствую себя лучше чем вчера. И даже дала в ответ несколько ценных советов. - Пушнины и драгоценностей можете прикупить, вот только надо проверять последние у ювелира. Ведь вы же, наверное, не сможете отличить подлинные камни от хорошей подделки? А что касается пленных, я решительно против. Это все равно, что взять домой тигров. Сегодня они смирные и слушаются дрессировщика, а завтра, без тени сомнений и колебаний, перервут вам глотку. Не важно, большевики они там, или нет. Баню Натали взялась организовать сама, заверив майора, что от него потребуется только присутствие. От завтрака вежливо отказалась. - Сожалею, Джордж, но сегодня просто уйма дел. Счастье придется немного отложить. Я просто не успею сделать всего запланированного, если буду ждать хозяйку. Ничего страшного, перекушу по дороге.
Решив вопросы с ирландцем, и завершив гигиенические процедуры, женщина ненадолго вернулась наверх. Откуда спустилась уже одетой. Естественно, что все три ствола у Ласточки были с собой. Легкий плащ неважно маскировал кобуры револьверов, но это был его единственный недостаток. Проезжая через Америку Симонова познакомилась с местными стрелками и переняла у них пару трюков. В полы плащика были вшиты свинцовые шарики, что позволяла легче и быстрей обнажить ствол. Вторым трюком было собственно быстрое выхватывание, практически неизвестное в Европе, с выстрелом от бедра. Револьверы были самовзводные и со спиленными мушками. Ласточка не собиралась стрелять из них в даль. Жалко только, что веерную пальбу террористка так и не освоила. От охранника в виде Лейбзона Наташа вежливо отказалась. Женщина прекрасно могла представить этого юношу со скрипкой в руках, или окуляром часового мастера. Но воображение отказывалась видеть его бойцом. От зонтика Симонова отказываться не стала. Он не только защищает от дождя, но и придает своему обладателю более мирный вид. При этом никак не мешает стрельбе. Достаточно разжать пальцы на рукояти.
Дорога до Управления Северной Областью ее ничем не удивила и не вызвала особых эмоций. На американцев она насмотрелась на их исторической области, и знала, что они бывают самые разные. Просто здесь собрали молодых парней, которые еще не понюхали пороха, вот они и бесились от избытка молодецкой удали. Кто переживет первый артналет, сразу повзрослеет. А вот Александр Никандрович заставил грустно улыбнуться. Вот вечный же русский типаж «чего изволите». Вроде и человек неплохой, приятственный, и полезный на своем месте, но… И это «но» все портит, Ласточка предпочитала более мужественные типажи.
- Сидите, сидите, Николай Васильевич, - воскликнула она, - мы же старые товарищи по партии и можем обойтись без этих политесов. Я понимаю, сколько у вас дел и забот, поэтому постараюсь надолго не задержать и изложу свое дело быстро. Когда я вернулась, то пыталась понять, где я в первую очередь смогу быть полезна партии. Сразу скажу, что в роли «знамени» или агитатора я себя не вижу. Сходила на несколько митингов и убедилась, что это не мое. А тут случилось как раз покушение на Ульянова, на днях, и меня осенило. Вы же знаете, Николай Васильевич, что идеи свободы сильнее штыков. Но до некоторых людей идеи хорошо доходят, только когда подкреплены силой. Вот большевики организовали себе большую дубинку и назвали «чрезвычайкой», причем ее бояться, ненавидят и опасаются по обе линии фронта. Я не предлагаю уподобиться нашим политическим противникам. Но считаю, что мы, в эти тяжелые для отчизны времена, должны возобновить работу боевой организации. У нас много сочувствующих, но нет большой силы. С красными воюют войска союзников и монархистов, а сколько отрядов у нашей партии? Думаю, что БО позволит не только припугнуть комиссаров, но и сможет удержать наших попутчиков от резких и опрометчивых шагов. Если считаете, что название боевая организация БО слишком одиозно, то можно назвать ее по-другому, да хоть Народной Дружиной, название вторично. Просто террор слишком сильный инструмент, чтобы целиком отдать его нашим противникам.
|
Ну вот и что тут скажешь? Чужая откровенность это всегда неловко, особенно, когда ничего такого не думал и не планировал. Как признание в любви. "Вы конечно знаете, о чем я хочу с Вами поговорить", — Начинает мужчина. Практически монетку бросает, когда с одной стороны утомление ("ну неужели, наконец-то он созрел..."), а с другой неудомение, короткое "нет". Вам когда-нибудь в любви признавались? Даже не так. Вам когда-нибудь признавались в любви, когда Вы сами ничего такого вовсе не ждали? Юноша бледный со взором горящим рассказывает о том, как Вы наполнили смыслом его жизнь, а Вы думаете только, что попали на сцену, что роль, которая Вам выпала — не Ваша, что лучше бы оказаться здесь и сейчас кому-нибудь другому, кто и сам поёт в уме вторую партию этого дуэта... А потом Вы сами говорите кому-то: "Вы конечно знаете..." — И видите недоумение в глазах. Лучшее что возможно в таком случае, как ни парадоксально, быть собой. Не выдумывать фразы поизящнее, великие дилеммы, которые тебя на самом деле не волнуют, надевать маску возвышенного страдальца, а сказать как есть, коротко и ясно. Именно из уважения к чужой откровенности, к тому, что тебе не лгут. Вот Володя и не стал на вопрос в чем дело, рассказывать, как снились ему царские сатрапы, бредущие за ним по пятам, или как терзают его философские сомнения, добро или зло они делают, или прочую лабуду в духе Герценых с Огарёвыми, а ответил просто, как есть. — Да что уж тут рассказывать. Неудачник я, Душан. Спустил жизнь на то, что за бабой не по рылу волочился, а как остался без штанов, спохватился, да поздно. Тут мне один адвокат из наших помог, да и увлек благому делу послужить, знаешь, что-то хорошее сделать в жизни, чтобы не совсем гадко было помирать. А только вот, что я не делаю, пользы от меня никакой — хорошо если вреда нет. Ведь и про фотографию Шаховской придумал и контору Иванова нашел. А я что... Дерьмо Володя Левин, вот и всё.
-
Володенька с его самокопанием и самобичеванием простоибесподобен!
-
А только вот, что я не делаю, пользы от меня никакой — хорошо если вреда нет. Ведь и про фотографию Шаховской придумал и контору Иванова нашел. А я что... Дерьмо Володя Левин, вот и всё. Ну вот как с таким настроением революцию делать? :)
|
– Я же говорил – свои! Фрайденфельдс поставил тело Максима на землю, тяжело и одновременно с облегчением выдохнув. На долю секунды он позволил себе расслабиться, но все же сказал: – Тихо. Говорить только по-русски. Посмотрим еще, какие это свои. Прими-ка.
Вот уж действительно, "какие это свои" – это был главный вопрос, терзавший душу, наверное, каждого сознательного красноармейца. А уж как Вацлавс терзался, бредя всю дорогу, усиленно стряхивая капли с козырька фуражки и одергивая ворот шинели. Давно его лицо не выражало такого гнева, казалось бы, даже можно было от щеки прикурить. Правда, он то знал, точнее, догадывался, что во всем надо винить именно бойцов Петроградского полка, который так долго ждали и который должен был усилить натиск. Именно они и сгнили, больше некому. Латыши и балтийцы исключаются, а рязанцы и "васьки" все-таки знали, что такое успешно бивать врага. Но третий полк там, на Обозерской. А пулеметный взвод Фрайденфельдса здесь, в верстах двадцати, наверное. А началось все с самого обыкновенного, что бывает при тактическом приеме, напоминавшем наступление – взвод Фрайденфельдса так растянули и распихали по флангу, что можно было потратить весь день, переходя от первого пулемета ко второму. Во время очередного такого перехода он и увидел уверенно драпающих рязанцев, а вот как раз расчета Цауни и не увидел. Совсем. Восемь человек, двуколка с лошадьми, пулемет Максима в комплекте и больше тысячи патронов просто взяли и исчезли, канув то ли в Лету, то ли в одно из плесецких болот. Собственно, удивляться было нечему – отступающая лошадь быстрее отступающего пехотинца. Прикинув размеры приближающейся трагедии, он бегом добрался до ячейки, которую, казалось, только покинул, но уже опоздал. Ездовые первого пулемета тоже умыкнули, прихватив с собой одного номера, а командир расчета, молодой и суетливый Кульда, только и делал, что носился вокруг и что-то лепетал с бледным видом. Завидев комвзвода, тот побледнел еще сильнее, примерно как снег, и залепетал еще сильнее, мешая латышские слова с русскими и не то немецкими, не то эстонскими. Впрочем, все было понятно и так – ездовые, прознав про отступление пехотинцев, тоже решили дать деру, а почти весь расчет был скомплектован людьми рассудительными и исполнительными, вот поэтому они почти все и остались, выполняя приказ. Вацлавс уселся в траву и схватился за голову, представляя, что с ним сделает Филиповский, когда прознает, что сталось с основной боевой силой его колонны. Иностранные пулеметы-то все на Обозерскую увезли, а число матросов иностранцы сильно уменьшили. Впрочем, и тут оставаться не резон. Поэтому комвзвода отдал команду: щит снять и бросить, пулемет же взять со всеми патронами и выходить к Обозерской. Так и пошли – двое тащат тело и станок, двое – коробки с патронами, двое ведут. Менялись через полчаса. Поначалу шли лесом, но вдоль тракта, а когда чуть не уткнулись не то в конный разъезд, не то в пеший дозор, углубились. Компас у Вацлавса был, но утомительное хождение через бурелом под дождь со станком на спине не помогало уму – то, что компас поддается металлу пулемета и косит, он понял после того, как осознал, что они уверенно заплутали. Хоть в трясину не угодили, и то слава богу. В общем, ходили, бродили, пытались сориентироваться по старой потертой карте, но выбрались хоть к кому-то уже в темноте. А вот кто этот кто-то – как раз и предстояло выяснить.
Измученная лесным переходом пехота, видимо, забыла вообще обо всем, так что удалось практически незаметно подобраться к месту скопления людей на биваке, а кто и видел, ну так что же – форма своя, лица сырые и измотанные, проходи, товарищ, табачком не богат? Удалось подслушать и почти весь разговор, и Вацлавс неожиданно для себя быстро сообразил, к чему дело идет, и кто тут в основные коноводы выбивается. "Попались, как перепелки на дудку" – зло подумал комвзвода, а руки уже доставали Маузер, взводили его и прятали в карман шинели. Оглядевшись, Фрайденфельдс снял с себя сумку и надел ее на Кульду. Его же схватил за ухо и стал шептать, чтобы никто, кроме их двоих, не услышал: – Пройдись по биваку, поищи наших и веди ко мне, только тихо. И матросов поищи. Будем агитацию проводить. Молодой пулеметчик с пулеметным значком на фуражке скривился от боли, потер ухо, но команду пошел выполнять. Вацлавс же достал Кольт из кобуры и отдал ее Землинскису, самому толковому бойцу если не во всем батальоне 7-го латышского полка, то уж в Латышской пулеметной команде СВУОЗ точно. Ну, почти. И сказал тоже довольно тихо, но уже по-русски: – Оставьте пулемет. И держитесь меня. Затворы с предохранителя снимите. До конца не осознавая, что все-таки он собирается делать и что он делает сейчас, Фрайденфельдс пошел к самому большому костру.
– Здорово, славяне. Пусти-ка погреться. То, что к костру вышел командир, знали только латыши, наверное. Снаряжение все было скрыто шинелью, сумка была на бродившем где-то тут Кульде, а все остальное обмундирование было обыкновенное, солдатское. Какой-никакой запас еды у него имелся, чай, командир, так что он достал последние копченые рыбины (почти всей командой ловили и коптили), немного почерствевшую краюху хлеба и пару луковиц из своего запаса. Вообще, на худой случай, этим предполагалось хоть как-то прокормиться команде, но латыш решил добиться негласного одобрения – все-таки добровольно поделившийся едой смотрится в более положительном свете поначалу, чем просто бродяга. А там уже все само как-нибудь пойдет. Отломив кусок хлеба, Вацлавс его неторопливо пожевал, а потом вклинился в разговор: – Обожди, матрос. Вот так подумать, вроде толковые вещи говорите. У англичан и жрачка, и табачок, да и винцо найдется, может. Как-никак, большие запасы они из своей Англии в порт привозили. А вот по-другому подумать – ведь те же беляки, что мы постреляли, что-то они не шибко и счастливые были на их службе-то, а? Да еще и возчики врать не будут – как же они не будут, когда мы им последние зубы повыбивали? И соврут, и лаяться будут, и проклинали во всю. Да и у тех же англичан с французами и розги, и гильотины всякие разные по нашу душу найдутся. Вы что же, думаете, что они тут как союзники пришли, мол, поможем вам красных разбить, и живите припеваючи? Хер-то там. Не видели карту, которую у их офицеров нашли? Там уже все помечено, и где дорогу строить, где лес валить, где с кого провиант добывать. Вот так-то. Фрайденфельдс и сам не верил в то, что он делает. Да и карты он сам в глаза не видел. Командиры говорили, что будто бы нашли такую, и даже с нарочным в саму Москву послали, но вот сам не видел. Хотя он все больше распалялся, подбирая, как ему казалось, удачные слова, но даже сквозь шинельное сукно его словно остужал холод запотевшего Маузера – не расслабляйся, ты еще ничего не выиграл. Его пулеметчики вроде и подбирались так, чтобы даже в случае опасности навалиться на основных говорунов, да и балтиец поможет, но тут все могут решить доли секунд. – И вот тут кто говорил, что у англичан сила? Ты говорил? Какая ж их сила. Вон, на тракте валяться, да из пулеметов поливать, какая же это сила. Сколько мы вон давеча пулеметов у них взяли? Восемь! А ведь их не меньше нашего было, да и воевали там некоторые тоже у себя в Верденах. А мы их раздолбали! Вон, сидит парниша в их шинели, спросите у него, с барского плеча ему англичане что ли шинелку подарили, или сам своими руками взял у них. А вы – си-и-и-ила. Да и вон сколько нас собралось. Как же они нас разгромили? Сначала одни побежали, а потом и все, да? А это все вон эти, с полка, который недавно эшелоном пришел, они же небось растрепали, а, хлопцы? Так кто знает, сколько их там в пути всякие корниловцы-то агитировали, а? А вы вон драпать. Так вас за это и чекисты постреляют поодиночке, да вон этот же морячок и кончит, и вон англичане с пулеметов тра-та-та, за то что красные, да еще и их потрепали. Они ой не любят, когда их кто-то с землей мешает. Так-то, братцы. Фрайденфельдс засунул руки в карманы, будто согреться, а сам судорожно схватился за рукоятку. Щас че-то будет...
-
Очень обстоятельный подход: и к игре, и к посту, и к словам!
-
Очень крутой пост. И вот в очередной раз хочется восхититься тем, что ты, как игрок, подготовился к модулю, — впрочем, похоже, ты и до модуля этой темой интересовался, и это очевидно по посту. И мысли дельные, и на конфликт чётко красноармеец идёт. Настоящий латышский стрелок, на таких Революция и держится!
-
Ну прям очень обстоятельно. Внушает)
|
Положение было аховое. Хуже всего - что не ясен курс. Уж и без патронов можно идти, и без еды, а вот без чего нельзя - так это без направления. И неудивительно было, что многие товарищи с таким-то галсом занервничали, стали скучными и несознательными. Ивану это сразу не понравилось. Вот били интервентов — было непросто, но хорошо ж! Вот отступали - было нелегко, но хоть вместе. А теперь что? Да все понятно, чего уж там: Агеевы эти, кулацкие элементы видать по сути своей, как не стало рядом комиссара занялись контр-революцией сразу же. От злости у Ивана аж усы затопорщились, он в темноте незаметно расстегнул кобуру. Надо было осмотреться, прикинуть, сколько тут ребят еще не качнулись в сторону дезертирства, а сколько уже вовсю лелеяли такую позорную мысль. Но каждое оставшееся без ответа слово контры все больше и больше истончало совесть и било по сознательности бойцов, и Мухин чувствовал, что должен выступить. Рядом оказался Смирнов. Мухин не знал, насколько можно ему доверять, но вроде бы он о дезертирстве никогда не заикался. - Гриша! Прикрой-ка меня. Следи за братья́ми, - прошептал он на ухо солдату и поднялся с земли. Расправив плечи, Мухин шагнул поближе к костру и зычно крикнул: - А ну, братва, погоди! Дайте я скажу! Татарчонок еще этот, тоже подпевала, перебежчик. Сука, впилить бы ему в мидель как следует. Уууу, да тут хоть всю команду расформировывай. Нет, эти ребята были ненадежные, колеблющиеся, этих надо было не идеалами революции уговаривать. Этих надо было в чувства привести. - Про революционную сознательность, братва, я рассказывать не буду. Я скажу по-простому, шоб все поняли. Мы тут с вами в одной лодке, и все жить хотят. И на данный так сказать, конкретный момент, кому-то не шибко умному могло показаться! - Мухин выделил это слово. - Показаться! Что враг сильнее. Что совейская власть в данный конкретный момент слабже. Это, братцы, чепуха. Ну да, отступили пока что. Временно. Но зато как мы их до этого гнали?! Гнали же! И далее снова погоним. С отдельными дезертирскими личностями или без йих. Тому есть три причины. Во-первых, в Петрограде за нашими спинами все больше и больше солдат и рабочих встает в строй, под знамена Красной Армии! Мы - так, передовой отряд революции. Во-вторых, наемников иностранного капитала только меньше будет становиться. Красная Армия воюет за народ, а англичане с хранцузами за деньги, да к тому же за чужие. А за чужие деньги они в войну уже навоевались. Они тут еще посидят, конечно, но - до холодов. А как морозцем их прихватит - повалят они назад, за кордон. Че лыбишься, Рахметка? Я в ихнем Лондóне был, шоб ты знал. Нету там снега, хочь и зима, а есть только дождь да гнилой туман. И морозца нашего, северного, ихняя шатия-братия не вынесет. В-третьих, и в главных. Вы что, надеетесь, они вас озолотят? Ну, может, и не прихлопнут, пускай. Но на кой вы им сдались? Заставят вас сапоги им лизать да сортиры чистить, а потом смоются. Это если вы сдаться надумаете. Ну, а если по углам расползетесь, то вас же эти кровопийцы поборами и обложат и на вас пахать будут сильней, чем при царе. Им-то что? Им русского человека не жалко. И жизнь ваша станет еще хуже, чем сейчас. А совейская власть - она не исчезнет. Она если и отступит, то потом вернется. И с каждого спросит: что ты в трудный час сделал, дружок? Честно дрался или прогнулся под захватчика? Власть рабочих и крестьян, братцы, это ваша власть. Может, оно пока не особо чуйствуется, но прогоним бело-интервентов, тут и поймете. Это не как в войну, за царя да за буржуев землю жрали под шрапнелью. Тут вам ее, власть эту, в руки дали, доверили. И если вы ее сейчас выроните, то не ждите, что вам потом ее снова дадут. Не за что будет уже. Так что вам решать, братцы. Не спорю, помирать - оно всегда не больно красиво, тем паче не жрамши. Но и жить надо так, чтоб помирать было за что. А если начнешь жить, как собака, то и издохнешь, как собака. Чего вам, братва, я б не пожелал. Мухин, говоривший, не переставая, окинул отряд взглядом, оценивая произведенный эффект. - Ну! Есть еще паникеры, сомневающиеся, отпортунистки, дезертиры? Кому что в данном историческом моменте неясно? Спрашивай! - при этих словах он, уже не таясь, открыл крышку кобуры. - Товарищ Мухин разъяснит про момент.
-
+ где он так говорить-то научился?
-
За вдохновенную речь!
-
Товарищ Мухин разъяснит про момент Ух, товарищ Мухин разъяснит так разъяснит! Прям со всех сторон!
-
Ух, авангард революции!
-
Чёткий балтиец вышел. В ЧК надо товарищу Мухину записываться, там такие кадры в цене!
-
Мощный товарищ! И речь шедевральная!
-
Поздравляю с юбилеем. Возможно мы не всегда и не во всем сходимся во взглядах, но я всегда считала тебя интересным игроком и отличным мастером, без которого ДМ многое бы потерял. Respect! А, ну и разумеется – революционный матрос просто прекрасен. ^^
-
Поздравляю с юбилеем. Возможно мы не всегда и не во всем сходимся во взглядах, но я всегда считала тебя интересным игроком и отличным мастером, без которого ДМ многое бы потерял. Respect! А, ну и разумеется – революционный матрос просто прекрасен. ^^
|
— Здорово, Андрей, — откликнулся чекист, подымаясь навстречу Романову и пожимая тому руку. Разместившись напротив новоприбывшего и повернувшись на стуле так, чтобы смотреть вполоборота на военкома, а вполоборота на город за окном, Бессонов задумчиво хлопнул себя по коленке.
— Сразу к делу, значит? Ну, к делу так к делу. Про обстановку в городе, согласен полностью. Сам только что обстоятельно так по нему прошёлся. Про необходимость встать плотным строем и держать хорошую мину перед местными — тоже согласен, истинно так. Это, может, самое важное сейчас или, по крайней мере, самое важное после того, что Виноградов дальше на севере, на Двине, делает. И после того, чтобы Иванова и других товарищей от бандитов вызволить.
Чекист замолчал на секунду другую, но так замолчал, что было видно, что ещё говорить будет, просто слова подбирает. При этом он закатил глаза на лоб, и губы у него легонечко при этом шевелились — будто бы считал что-то Бессонов в уме или вспоминал текст урока, как преподаватель в школе, на которого он, по всей правде, был очень и очень похож, даже несмотря на свою форменную одежду.
— Я, собственно, весь день пока гулял думал, чего такого тебе, Андрей, предложить дельного. Всё ещё думаю, дай пару минут, скажу. А вопрос — из тех, которые важные и по работе — один пока. Бурчат у нас товарищи красноармейцы. Так ведь? Не я же один это вижу? Ты сам говоришь, что моральный дух не важен. Что плохо, как это по мне, что и местные, похоже, видят и чуют. Или скоро почуют. А как мы в Шенкурске порядок наведём, если у нас его на корабля нет?
— Ну, или нет. Это я неправду говорю, — чекист поднял вверх растопыренную пятерню, как будто знаком притормаживая самого себя. — Пока, положим, порядок есть. Но, не знаю, трещина явно ж уже пошла. Ребята приуныли и к пораженческим настроениям клонятся. А с этим недалеко и до беспорядка. Что будет если они совсем в разброд и уныние впадут и нам обратно, вниз по Ваге, придётся уплывать? Это ж в какую лужу мы тогда товарища Виноградова посадим? Спереди у него белые будут, а ссади — восставший Шенкурск. Как он к битве в таких условиях готовиться будет? Потому я говорю, надо что-то с моральным духом у ребят делать, поскольку на них всё и держится. И, значит, хочу у тебя узнать, что ты думаешь здесь можно сделать? Вот он, наверное, и вопросец мой...
-
Толковый чекист, мне такой по душе! С таким Советскую власть строить можно.
-
Дельный чекист! Вот на таких и держиться Советская власть!
|
Сигаретный дым, запах его, снова всколыхнул желание курить. Эту привычку Степан подцепил на фронте, когда нужно было то занять чем-то время в томительном ожидании, то унять дрожь в руках, а водки не было. С тех пор он то и дело начинал и бросал курить, никак не в силах остановиться на чем-то одном, что весьма точно характеризовало весь жизненный путь Миллера. И вот сейчас, подавшись вперед, чтобы вдохнуть дыма, Степан слушал Максимилиана Максимилиановича и казалось, будто он ловит не тонкие сизые нити в воздухе, а каждое слово своего давнишнего знакомого и, как осторожно считал Миллер, друга.
Максимилиан Максимилианович был, по мнению Степана, человеком довольно изворотливым. Не настолько неприятным, чтобы назвать его скользким, но порой закрадывалась мысль - а есть ли у него вообще друзья? В любой коллизии Филоненко умел выйти не то что сухим из воды, но еще и на коне. С одной стороны, держаться такого человека полезно, но с другой - не держит ли он тебя заради балласта, чтобы скинуть когда придет пора набирать высоту? И все-таки, Степан считал Максимилиан Максимилиановича другом. Слишком многое они пережили вместе, и, как казалось Миллеру, он сумел увидеть то, какой Филоненко был настоящим, под всеми своими масками. А там скрывался достойный человек. Не всегда порядочный, но кто из оказавшихся здесь мог, со всей честностью, назвать себя исключительно порядочным?
Да и сомневаться в верности Максимилиана Максимилиановича революции не приходилось. Степан слышал о сорвавшемся подрыве съезда Советов и жалел о неудаче. Теперь же Филоненко предлагал заложить совсем иную бомбу, да не под кого-то, а под Николая Васильевича, к которому Миллер питал уважение и почти сыновье почтение. Вот только, если рассудить трезво, то может и правда Николай Васильевич был нынче горазд только на речи? Кто руководил восстанием в Петрограде от комитета спасения революции? Известно кто, полковник Полковников. Сам план разработал, сам его реализовал, сам и проиграл. Степан вздохнул мысленно. Это, конечно, от досады. Георгий Петрович, земля ему пухом, был в деле всей душой и винить его нельзя. В отличие от этого продажного курдюка Пуришкевича. Что такое он наобещал большевикам, что сам Дзержинский его помиловал? И вот где все это время был Николай Васильевич, почетный член комитета?
Нет все же, Филоненко был прав. Хотя бы в том, что войска не станут мириться с нынешним укладом. Они, может, и неопытные, но не дураки, видят же как обстоят дела. И когда они захотят получить свое, а они захотят, сомневаться не приходится, что поставит против них партия? Красное слово? И будет то же, что и всегда было. Либо диктатура, либо позор, либо и то, и другое по очереди. В последний раз таким вот маневром просрали, пардон, всю революцию и пустили большевиков наверх. Нет, такого допускать нельзя. Надо, что армия смотрела куда им положено - на фронт. Если для этого надо пойти на уступки, то надо пойти на уступки, но не позволить диктатуры. Разве для того они свергали одну тиранию, чтобы на ее место водрузить другую? Нет уж.
Только вот... это же был переворот.
Степан потер руки, разгоняя прохладу, и взял чашку со стола. Тепло стекла стало передаваться Миллеру, вызвав приятную дрожь в пальцах. Хозяйка была странноватой. Без лишний слов доставала лучший сервиз к приходу гостя, но в то же время скупилась топить дом хорошо. А по ночам становилось прохладно. Поглядев секунду другую на спокойную жидкость в чашке, Степан сделал глоток и озвучил свою последнюю мысль вслух.
- Так просто ведь никто со своих постов уходить не станет. Как бы это взятие за жабры не обернулось... - Миллер хотел сказать "кровью", но кого сейчас удивишь кровью. Нет, тут нужно было говорить иначе, - смутой. Это сейчас последнее дело будет. Мы должны людям показывать силу нашего правительства. Если все обставлять, то гладко надо, без шума. И тут без нас не обойтись. Офицеры одни, они же стрелять начнут тут же.
За этими словами Степан понял, что уже согласился - мысленно, да и вслух - на план Максимилиана Максимилиановича. Плохого в том, чтобы пойти в "Парижъ", не будет. Как минимум, отобедает, а если удастся сделать полезное дело, так это будет вдвойне хорошо. Ну а в плохом случае - это была не первая идея Филоненко и, наверняка, не последняя. Возможно, она, как и прошлые, не пойдет дальше слов или намерений, но держать себя в курсе все равно стоило.
-
За рассуждения о политике и за упомянутые мельком исторические события.
-
Эпизод с табачным дымом прекрасен! Да и сами рассуждения Степана Яковлевича замечательны: все-таки он еще идеалист, пускай и потрепанный цинизмом?
-
И сразу прошу прощения за слог,Всё в порядке со слогом! И с постом всё в порядке — личность Филоненки ты ухватил, рассуждения и рефлексия годные.
|
Дорогая Жюли!
Мне становится всё труднее отправлять письма. Связь морем и без того лишена всяких гарантий того, что ты в действительности получишь моё послание, а чем глубже мы погружаемся в эту суровую землю, тем хуже работает почта. Россия большая страна, но война здесь очень маленькая. От Arkhangelsk до Oboserska мы продвинулись на полторы сотни километров. На фронте это означало бы освободить Брюссель, но здесь единственное, ради чего мы преодолели такой путь — станция, с прилегающей к ней деревушкой. Контроль над железной дорогой стратегически важен для нас, поскольку гипотетически позволит обеспечить наступление на Vologda, региональный центр секты коммунаров, находящийся от Москвы примерно на том же расстоянии, что Тулуза от Парижа. С тактической точки зрения такое наступление независимыми друг от друга малыми отрядами едва ли логично, ведь столкнувшись с организованным сопротивлением, мы не сможем своевременно получать подкрепления, однако, командование считает, что ввиду общего сопротивления страны коммунарам, Ленину и его банде не удастся организовать воинские контингенты достаточной силы, чтобы воспользоваться нашей слабостью. Проблема в том, что на такой большой территории мы абсолютно не прикрыты с флангов, у нас нет сил чтобы создать фронт, а если бы и были — не было бы сил им наступать, неизбежно растягивая его на поддержание коммуникаций. Поэтому мы надеемся на наших русских союзников, которые пока что...
Тут капитан прервался. Пару секунд перечитывал написанное. Затем осторожно разорвал лист на четыре части, каждую из которых незамедлительно сжег. Письмо не получалось. Прежде всего, такую бумагу никто не отправит, в ней содержатся совершенно конфиденциальные сведения. А ну, попадет послание в руки коммунаров? Да если и не попадет, если отправят — зачем Жюли знать, что ее возлюбленный сомневается? Уже не первый день сомневается, даже не первую неделю. Что мы забыли в этой Богом забытой стране? Англичане активно говорят о жертвах, принесенных Россией ради союзнического долга, но разве мало того, что цивилизованный мир снабжает союзные силы? Уж не думают ли русские, что один французский батальон возьмет за них Москву?
Ясно ведь, что все беды в мире от немцев. Россия не исключение. Маркс кто? Немец. А Энгельс? То-то. Вот кого необходимо бить, а не играть в политику, небось, гордо объявляя в газетах как доблестные французские части продвинулись на полторы сотни километров.
Чушь всё. Обойти пару раз караульные посты и ложиться. Дисциплина в последнее время хромала, так что посты капитан Мишле обходил очень, очень внимательно, а, главное, дважды. Все подумают, что он лег спать, но Эжен всего лишь выждет полчасика, коротая время за захваченной из дома книгой Сегюра. "У меня больше нет армии" — Говорил Наполеон, оставляя толпу голодных, раздетых и часто безоружных солдат, разбредающихся по России в поисках пропитания. Вот чего необходимо избежать любой ценой. Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина.
На следующий день едва забрезжил рассвет, этому утверждению предстояло пройти проверку. Солдат обратился не по уставу. После длительного перехода в этом не было ничего удивительного, и, пожалуй, на фоне успеха ситуация не стоила выеденного яйца. — Вольно, рядовой. Молодцы. Мо-лод-цы. За оперативность прощаю обращение не по уставу. Су-лейтенант... Это уже командующему вторым взводом. — Прикажите своим людям осмотреть деревню. Мне не нужны затащившиеся в какой-нибудь избе партизаны. С Вашими людьми пойдет часть командного взвода. Аспирант, Ваша задача определить солдатам оптимальные места для размещения. И пошлите двух ординарцев к отделениям первого взвода, пусть заходят в деревню. А, Вы, су-лейтенант, поставьте караулы по периметру и пошлите одно отделение с телегой дальше по железной дороге на разведку. Далеко пусть не уходят, пройдут где-то час и возвращаются, увидят врага — в бой по возможности не вступать и сразу же возвращаться. Остальные со мной в деревню.
Сложно не потеряться во всей этой веренице приказов, в действительности достаточно простой. Вторая рота как полагается по уставу, состояла из четырех линейных взводов под командованием су-лейтенантов и одного командного ("пятого"), он же группа ротного командира, под командованием аспиранта, разумеется, именно на этого подофицера лег выбор мест для постоя солдат. Второй взвод, посланный на осмотр деревни — сам по себе грозная сила. Как и во всяком взводе кроме командного и четвертого — пулеметного, в нем три отделения. Каждое отделение под командованием сержанта в свою очередь делится на пулеметное (пять человек включая капрала при одном ручном пулемете) и стрелковое (командир, метатель ручных гранат, метатель ружейных гранат, три ординарных стрелка) звенья. Таким образом каждый взвод включал в себя тридцать четыре человека, включая командующего офицера. Тем-самым три ординарных взвода (первый, второй и третий), включали в себя 102 человека. Прибавим к ним пятый, командный взвод, в составе двадцати человек не считая самого Эжена). Наконец, прибавим четвертый взвод, пулеметный, делящийся на две пулеметных группы каждая в составе двух тяжелых пулеметов с пятью стрелками включая командующего аспиранта при каждом, всего двадцать один человек с командующим су-лейтенантом. Таким образом вторая рота насчитывала 144 человека. Более чем достаточно для удержания деревни.
Кто были наиболее уязвимы — солдаты отправленного на разведку отделения третьего взвода. Всего одиннадцать человек. Что же, потому им и было велено не отходить далеко. А товарищи из выставленных караулов в случае чего прикроют.
Обычная хозяйственная неразбериха, в которой надлежало разобраться первым же делом. Когда вошли в деревню, капитан первым делом кивнул на слова сержанта. — Молодцы. Оперативно сработали, сержант, хвалю. Когда станет известно больше о состоянии капрала, доложите мне. Пленников под арест, допросим когда разместимся. Аспирант, найдите мне местного старосту. Поздравляю вас, господа! Oboserska наша!
И добавил уже тише, только к офицерам
— И чтобы не было никаких беспорядков. Мы здесь как друзья и будет относиться к этим людям как к друзьям, пока они оказывают содействие. Я обращусь к местным. Месье Ле Жу, Вы будете переводить.
Мсье Ле Жу — майор*, единственный в роте переводчик с русского языка, сейчас должен был лишний раз оправдать свою незаменимость. Лучшее в размещении — пройдя быстро, оперативно и в полном порядке, оно приблизит солдат к обеду и отдыху. И чтобы не увеличивать это время более необходимого, Эжен предпочел пока аспирант разыскивает старосту, подняться на телегу и отблагодарить народ за его овацию.
— Жители деревни Oboserska! Мы солдаты Французской Республики. Мы пришли в ваш дом как друзья и союзники, чтобы защитить Вас от германцев и служащих им коммунистических банд! Я прошу Вас оказать всяческое содействие, поскольку мы сражаемся ради вас и вашей свободы.
-
Когда понял, кто виноват, и осталось понять, что делать. =)
-
За милую Францию и недописанное письмо!
-
Настоящий бравый офицер! К тому же разумный и умеющий подмечать мелочи) И письма, эти прекрасные письма!
-
Круто подготовился к модулю, респект!
-
Очень трогательные письма
|
Анчар нашел дверь будки, подергал - заперто. Плохо - можно было бы внутри переждать или даже там и устроить засаду. Наверное, можно замок сбить, но на это все равно нужны инструменты - лом какой-нибудь. Он изо всех сил всматривался в ночной мрак, так что даже глаза на ветру заслезились. Колючая крупа жалила щеки, и разобрать кто там, сколько, что они делают - было решительно невозможно. Тут раздался выстрел. У Черехова сердце ушло в пятки. "Окружают!" - подумал он. Можно, можно было еще побежать по сугробам, спрятаться, потеряться среди домов, но можно было и по-глупому наскочить на кого-то (да на кого угодно), а еще могли пальнуть в спину для острастки да и попасть. Нет, лучше уж определенность. - Нет, - возразил Черехов. Он повернулся к Чибисову. - С оружием попадаться нельзя. Иди назад, узнай, что там за стрельба! А мы тут попробуем. Если не вернемся через десять минут - уходите. Он посмотрел еще раз на Геру. В такой темноте по ним могли открыть огонь сразу, ничего не спросив. На таком морозе у раненого шансов немного. Кто им поверит, что они тут ходят вдвоем по путями? Что делали? Заблудились? Убегали от бандитов? По путям? Глупые уловки, но других, похоже, нет. - Нет, жди здесь, - попросил он Гертруду. - Они там могут ведь в темноте в нас просто так пальнуть. Двоим не надо лезть. Если там солдаты, я скажу, что мы вдвоем были, тогда поможешь. А пока жди здесь. Если не вернусь - то уходи с ними. Сердце было не на месте, билось так, что хотелось его рукой прихлопнуть. Черехов не знал, от чего волнуется больше - от того, что не знает, будет ли жив через пять минут, или от того, что не знает, что еще сказать, чтобы Гертруда его послушалась и осталась за будкой. Он сжал Герину ладонь и отпустил, как будто прощаясь. И вдруг, повинуясь мгновенному порыву, какой бывает у человека, когда от ожидания близкой развязки отказывают тормоза, быстро, легко-легко дотронулся губами до ее холодной, свежей щеки. Потом отступил, как будто обжегшись, повернулся и стремительно зашагал, почти побежал к составам. Когда до них оставалось метров двадцать, Черехов крикнул: - Помогите, убивают! - и приготовился упасть в снег, если услышит щелчок или команду "огонь".
|
Женщина проснулась сразу, резко, без "потягушек" и сладкой дремы между бытием жизни и небытием сна. Годы подполья и войны были жесткой, но действенной школой. Промедлишь, и вот уже жандармы заламывают тебе руки. Проспишь вражескую атаку или артналет, и рискуешь проснуться уже в раю. Несколько долгих мгновений Ласточка ловила и проверяла окружающий мир всеми органами чувств, а потом расслабилась. Опасности не было. Женщина перевернулась на спину и уставилась в едва видимый в полумраке потолок. Ей было о чем подумать. Самая простая проблема, была и самой жизненной, и самой близкой. Находилась она буквально под ногами и откликалась на имя Джордж. Если честно, то она успела ему крепко задолжать. Вначале, за самую возможность без особых проблем добраться до родины на армейском транспорте. Не всем надо из Саутгемптона в Бразилию, некоторым так, наоборот, из Ливерпуля в Архангельск. Хотя, если пойдет так и дальше, то может придется и в Бразилию.
Когда она надышалась воздухом родины и насладилась русской речью со всех сторон. Когда с позабытым восторгом выпила настоящей водочки под пельмешки и рыбку. Когда первая радость и восторг от возвращения прошли, Наташа пообщалась с людьми, самыми разными. Расспросила о ситуации на месте. И то, что она услышала, вызывало вопросы, и еще вопросы. В частности, она переговорила с представителем Антанты Спалайковичем, который представлял тут Королевство сербов, хорватов и словенцев. Ей легко удалось найти общий язык с Мирославом, так как она не только знала сотню-другую сербских слов, но и сражалась на фронте за его родину. Спайкович озвучил в общем-то понятную мысль, что основное предназначение союзных войск в Архангельске, это охранять склады и не дать, чтобы их захватили белофинны, ставленники немцев. Идти в наступление на Петербург они не собирались, да и не было у них таких сил. Офицеры. При одной мысли о них женщина скривилась. Союзнички, мать вашу. Одного такого она лично расстреляла в 1906. И Симонова сильно сомневалась, что среди них нет любителей скомандовать: «По толпе. Беглый огонь. Патронов не жалеть!». Их командующий, Чаплин, судя по рассказам, был воякой храбрым. Вот только свою первую медаль «За храбрость», он получил за подавление мятежа на учебном судне «Рига». Против красных то ли сам мятеж поднял, то ли вместе с «туземцем» Берсом. И власть эсеровскую он, по тем же разговорам, ни в грош не ставит. Надо бы присмотреться к этому деятелю, а то вдруг он еще один мятеж устроит. Союзникам то все равно, кто им помогает. Есть, и ладно. Надо будет лично на него взглянуть, на прием записаться. А то вдруг для России будет полезней, чтобы исчез из нее Ермолай Николаевич. Вот только прежде чем выписывать билеты в одну сторону нужно с «патриархом» Чайковским встретиться. Ласточка рассчитывала, что Николай Васильевич ее так примет, как старого товарища, без записи и прочей бюрократии. С ним Симонова собиралась обсудить два вопроса, силы и себя самой. Это было почти смешно. Правительство было эсеровское, но у него не было войск. Войска были у союзников и у белых. Было бы совсем смешно, если бы не было так горько. Чего стоит власть без силы?! Симонова была достаточно честной с самой собой, чтобы правильно ответить на этот вопрос. Да и взять войска эсерам было особенно неоткуда. Население маленькое, крестьян мало. Охотники, рыбаки, смолокуры, железнодорожники и прочие. Так что Ласточка собиралась предложить Николаю Васильевичу создать боевые дружины, и БО. Да! Опять! Заново! Да, у господ офицеров будут солдаты, пулеметы и пушки. Но если они будут знать, что любого из них, персонально, могут ликвидировать, то ситуация уже будет несколько иной. Создание БО Наташа собиралась взвалить на собственные плечи. Дело знакомое, да и агитатором она себя не видела. А если БО заработает, то можно будет подумать и о таких предателях дела революции как Ленин, Троцкий, Дзержинский и прочих, помельче. Хотя, предательство мелким не бывает.
Пройдя по кругу мысли Ласточки вернулись к майору Гилмору и своему к нему отношению. Пока Наташа позволяла за собой ухаживать, ничего не давая взамен, кроме собственно общения. Это было не совсем честным, поэтому оскорбляло чувство справедливости женщины. Мешало чувствовать себя цельной, гордой и независимой. Во время парижского разгула она жила на деньги любовников, по существу расплачиваясь телом и ни о чем не жалела в угаре бесконечного праздника. Сейчас?! Мужчины у нее не было уже больше полгода. С самого ранения и последующей за ним «испанки». В общем, нужно было или дать, наконец, ирландцу или валить к чертовой матери с его квартиры. Наташа отложила решение этого вопроса на потом. Тем более, ей пришла в голову одна забавная мысль.
Женщина моргнула, откинула одеяло и встала одним гибким движением. Первым делом Ласточка достала свои револьверы. Держать оружие под подушкой она считала слишком старым и заезженным трюком. Любые полицейские о нем знали и первым делом блокировали такую возможность. Поэтому большую часть своего оружия заслуженная террористка держала прямо на полу под кроватью. Фокус заключался в том, что саму тяжеленную кровать она, поднатужась, отодвинула от стенки. Теперь там была метровая щель, куда можно было молниеносно упасть в случае опасности. А там под руками сразу окажутся рукоятки наганов, и можно будет отстреляться по ногам врагов. Ласточка предпочитала револьверы, за то, что в них не требовалось взводить затвор. Лишняя секунда, которая могла спасти жизнь. А свой маленький браунинг Наташа прятала в ботинке, как оружие последнего шанса. По принципу «да дайте хоть обуться, ироды». Закончив с оружием, женщина вышла на середину комнаты, выпрямилась, сложила руки ладошками перед собой и стала исполнять «Приветствие солнцу», или Сурья Намаскару, если на санскрите. Это было то немногое, что Наташа извлекла из своих занятий мистицизмом и всевозможных йог. Двенадцать простых движений, причем первое совпадало с последним. Они действительно давали проснуться всему телу и почувствовать бодрость. Причем после тысяч повторений Наташа выполняла комплекс как одно плавное, непрерывное движение, как вода, перетекая из позиции в позицию. По канону его нужно было сделать столько раз, сколько себе тебе лет. Но Симонова всегда останавливалась после шестнадцатого повтора. Умывальника и удобств в комнате не было, поэтому разрумянившаяся женщина оделась и отправилась вниз. Ласточка предупреждающе стукнула в дверь, по правилам приличия, сигнализируя, что выходит.
Наташа спустилась по лестнице и приветствовала Гилмора. - Доброе утро, Джордж. Как вам сегодня спалось в моей стране? Потом сразу перешла к той идее, которая ее посетила. - Хотела спросить, вы уже успели познакомиться с русской баней? Это замечательное средство для чистоты, отдыха и лекарство от всех хворей. Если хотите, то я могу найти хозяина, который дает попариться и заплачу ему за время, пар, дрова и веники. Мы могли бы посетить это место вдвоем.
-
Прикольная тема с пистолетами и кроватью. Изобретательно так.
-
Вижу, что ты отлично подготовилась к игре! Достойная соперница по борьбе за власть нашему кровавому фон-барону! По канону его нужно было сделать столько раз, сколько себе тебе лет. Но Симонова всегда останавливалась после шестнадцатого повтора.Прекрасно :)
-
За пробуждение и за откровенную прямолинейность эсерки.
-
Шикарная женщина! Не пост, а один сплошной восторг. А еще очень трогают всякие мелкие моменты-ключики, как вот этот: Но Симонова всегда останавливалась после шестнадцатого повтора.
-
Отличный пост, но больше всего мне понравилось вот это: По канону его нужно было сделать столько раз, сколько себе тебе лет. Но Симонова всегда останавливалась после шестнадцатого повтора.
-
Вот читаю ветку. Определенно персонаж один из самых классных в этой игре, девушка со здравыми идеями и при этом очаровательная)
|
Константин Александрович любил "Париж". Любил в первую очередь за его... нормальность. Присев в зале кафе, почитав меню и поглядев на собравшуюся публику можно было бы легко вообразить, что за окном не было никогда никаких переворотов и революций, а жизнь продолжается своим чередом. Заведение, конечно, было сплошь засижено офицерами, но разве мало было таких любимых служивыми людьми кафе, трактиров и ресторанов в Петрограде, Москве да и любом другом губернском городе, где были бы расквартированы хоть сколько-то значимые военные силы? Множество и множество. Особенно когда шла война с Германией и солдаты и офицеры стали появляться в городах, где прежде их в таких количествах никогда не видели. Дни той самой войны с Германией, когда приходилось воевать только лишь с регулярными войсками Тройственного союза, Константин Александрович вспоминал сейчас с некоторой ностальгической тоской. Тогда все было так просто.
Но названное (с некоторым провинциальным дурновкусием) в честь французской столицы заведение ему все равно нравилось. Подумать только, всего неделю, кажется, назад это место было возвращено своему законному владельцу, а дела уже начали возвращаться в привычную колею. Кафе было символом победы над большевизмом, его трепещущим, живым доказательством. Доказательством того, в конце концов, что весь тот ужас, что учинили красные варвары с Россией, все еще можно исправить. Что после неизбежной победы все снова будет как прежде, если не на бумаге, то по истинной сути своей. Это Рауша вдохновляло, пожалуй, куда больше любых триумфальных прокламаций, бравурных маршей и реющих над городом знамен. Флаги и гимны ведь лишь символы. А настоящая Россия здесь, в "Париже".
Потому прямо сейчас, как и каждый день в этот же час, Константин вносил свою лепту в национальное возрождение. А именно пил дорогостоящий "парижский" кофе, который хоть и был, пожалуй, весьма посредственным, оставался все еще самым лучшим в городе, если не учитывать запасов, что были может быть у представляющих великие державы послов. Пока господин полковник с господином капитаном говорили, он сделал глоток.
- Я думаю, - он поставил чашку щедро разбавленного молоком кофе на изукрашенное аляповатыми эмалевыми розами блюдце, которое придерживало карту Архангельской губернии с юго-западной стороны, и произнес тоном философа - что господин Чайковский поступил несправедливо. Он обещал собрать "деловое правительство", которое будет свободно пока от партийный предрассудков и полностью сосредоточит свою энергию на деле борьбы с большевиками. Но получили мы то, - лицо барона приняло выражение такое, будто он обнаружил в своем кофе волос - что получили. Я не вижу причин, по которым мы должны быть справедливы по отношению к господину Чайковскому и его... "товарищам". Я согласен, с ними надо кончать, самыми решительными даже методами.
- Но вот англичане, да. Я не думаю, что они будут прямо препятствовать каким-либо нашим начинаниям на этом поприще, но... Нам ведь еще сотрудничать с ними в дальнейшем. Успех всего нашего предприятия зависит от них и без них, я боюсь, пользы от нас в деле спасения России будет мало. А у англичан, слава Богу, правительство все еще есть и договариваться нам придется именно с ним, а не с одним лишь генералом Пулем. Значит нужно будет, чтобы любые наши действия против эсеров Чайковского правительства Его Величества короля Георга поддержало и одобрило, хотя бы post factum. И правительства прочих великих держав вместе с ним. То есть, договариваться придется еще и с послами, хотя, возможно, и post factum.
- Если так, то я боюсь, что придется идти у них на поводу. Мы, право слово, им многим обязаны и это даже справедливо. Великие державы изволят играть в демократию, а значит и нам, я считаю, следует пока поиграть в демократию. А если говорит об этом, то Верховное управление, в котором заседают эсеры, я отмечу, управляет пока еще не всей Россией, а только лишь Северной ее область. Значит и представлены в ВУСО должны быть избранные представители Северной области, происходящие, например, из Архангельской думы. Я, признаюсь, о местной думской политике не слишком осведомлен, но господин Старцев, думу возглавляющий, ведь достойный человек, а значит и другие достойные люди в вверенном ему органе наверняка найдутся. Думаю, можно было бы организовать какую-нибудь инициативу по включению таких людей в правительство. Что же, товарище эсеры пойдут против народовластия? - барон улыбнулся лукаво, явно намекая на то, что попытка такая со стороны эсеров непременно состоится, однако выглядеть будет глупо.
- Но ведь нам нужно еще и избавиться как-то от засевших в правительстве левых. Я думаю, что статейки Чайковского, Лихача, Дедусенко или кого еще из их компании можно подвести под какой-нибудь закон о пораженчестве, призывах к дезертирству или еще чему-нибудь в таком духе. Уверен, если поискать, то можно что-нибудь такое найти. Или может жаловались на кого-нибудь в правительстве, что он так или иначе превышает свои полномочия? Может кто-то у купцов деньги вымогает или что-то в таком духе. Наверняка же есть такие жалобы. Или может даже кто-то из них когда-то где-то был связан с большевиками. Если так, то можно будет кого-нибудь в правительстве от должности временно отстранить до завершения расследования, а вместе с ним и всех остальных, кто с ним повязан. А эсеры там ведь все друг с другом повязаны. Пока расследование будет продолжаться мы либо сумеем отыскать против них настоящие улики, либо успеем провести "демократическую реформу", например, и разбавить правительство ответственными людьми. Но критически важно, чтобы все было сделано по закону, хотя бы по самому старому и всеми забытому, и на благообразных основаниях. И жители Архангельска, и великие державы должны видеть, что это не шайка авантюристов пытается перехватить власть, а армии наводит порядок и защищает народ от беззакония.
Константин помолчал немного, кажется, думая уже завершать свою речь, но передумал и добавил:
- А еще, не стоит ли нам обзавестись собственной газетой? Может поговорить с руководителями "Вестника"? Мы ведь пока отвечаем на левую агитацию фактически молчанием.
-
Но названное (с некоторым провинциальным дурновкусием) в честь французской столицы заведение ему все равно нравилосьБарон ещё про электротеатр «Мулен-Руж» не слышал!
На самом деле отличный пост! Самое крутое, что ты основательно подготовился к модулю, кучу всего прочитал и сейчас в обстановке разбираешься если не на уровне Франчески, то по крайней мере на одном уровне со мной. Это вот прямо вообще офигенно, когда игрок проявляет такой серьёзный подход к делу.
-
А настоящая Россия здесь, в "Париже".Очень... символичненько.
А еще впечатляет размах прожектов барона.
-
Как шикарно он говорит! И вообще, пост очень сочный
-
+ политическая программа "подстелить соломки" :)
|
|
Появление учительницы стало для Вари вестником надежды и глотком свежего воздуха. Последние полгода были тяжелы для гимназистки, особенно по причине напряженных отношений с однокашницами.
В действительности ли раньше было меньше зависти и злопыхательства или девушка в силу своей наивности и неопытности не замечала косых взглядов? А может это тошное, злое подспудно тлело, лишь изредка прорываясь детскими стычками, зрело, скрываемое давящим этикетом и суровыми преподавательницами, и вот только сейчас, вызрев и налившись ядом, вскрылось, как омерзительный зловонный гнойник?
Варя много думала об этом. Да что там, она думала об этом не переставая. Травля одноклассниц превратилась в навязчивую идефикс, справляться с которой было невозможно, а поделиться - постыдно.
"За что? Что я такого сделала? Почему?" - глотая слёзы, девушка вновь и вновь задавалась вопросами, гоняя их по кругу, но ответов не было.
Она ничем не виновата. Она была неизменно приветлива и ровна с гимназистками, даже более того, она старалась выказать дружелюбие и покровительство тем, кто был из семей победнее и попроще. И чем же отблагодарили ее за всю доброту? Подлыми уколами, шепотками, ехидными насмешками, а после и открытыми оскорблениями. Варя поняла, что мир может быть подлым. Это был очень жестокий урок, который она выучивала с трудом.
Пыталась вначале наладить отношения, задобрить Ребровскую подношением заморской безделушки, но все обернулось только хуже. Зинаида подколодная лишь обсмеяла Варю, при этом не погнушавшись принять презент с презрительной миной.
А потом началась гнуснейшая постыдная история с однофамильцем фотографом и, что было ужаснее всего, с трепанием имени её, Вариной, матери. Обиднейше было и то, что Варе нечего, совсем нечего было ответить! Со слезами в голосе она бросала своим врагам в лицо ту маленькую правду, в которую верила - что мать ее была великой актрисой, трагически погибшей в родах - а в ответ получала лишь новую порцию яда.
Сперва Варя решилась запереться в стоическом молчании, презирая гонительниц и затыкая пальцами уши. Но новые умелые издевательства каждый раз выводили ее из себя.
Злополучную фотографию девушка изорвала в клочки, ворвалась в класс и швырнула при всех в лицо главной мучительнице. Ребровская лишь надменно приподняла изогнутую бровь, и, усмехаясь, заявила, дескать, чего еще ожидать от столь подозрительной особы сомнительного происхождения. Переполненная бессилием и гневом, Варя плюнула Зинаиде прямо в бесстыжие глаза, попав, правда, всего лишь на блузку, и выкрикнула тысячу разных гадостей. Еще быть чуть - и они вцепились бы друг другу в волосы, причем Варя, конечно, было бы жестоко избита и опозорена еще сильнее, но безобразную сцену, по счастью, прервала Елена Кардовна Лундстрём, зашедшая в класс.
Скандал прекратился, все рассыпались по местам, но Елена после отозвала рыдающую Варю, завела к себе, отпоила чаем и через отнекивания вызнала большую часть истории.
Вероятно, она донесла директрисе, а та связалась с родителями гимназисток - ведь правление не могло себе позволить, чтобы одну из полезных учениц, чей отец щедро жертвует в попечительский фонд, впутали в в скандал.
Так или иначе, но открытых выходок стало меньше, остались по большей части шепотки и гнетущее молчание, встречавшее Варю в классе вместо приветствия.
Варя огрызалась, замыкалась в себе и часто вместо урока сидела, уставившись пустым взглядом в парту, за что получала замечания в невнимательности и новую порцию хихиканья. Успеваемость стала снижаться, и Варя совсем было скатилась в худшие ученицы, но чудесная Елена Карловна, с которой установились доверительные отношения, призвала Дмитриеву к себе и задала ей трепку, сыграв на семейной гордости и репутации отца.
Воспряв несколько духом, Варя решилась доказать, что она - лучше и умнее всех, и стала грызь гранит науки тем яростней, чем сильней душила ее обида и несправедливость.
И вот так кстати явилась Гертруда Эдуардовна, как источник знаний, глоток свежего воздуха и современная самостоятельная женщина, достойная всяческого уважения.
Варя, разумеется, в нее немедленно влюбилась, стала пытаться неумело подражать, подхватывать у ней словечки и манеры. Получалось пока не очень хорошо, особенно имя учительницы с этими спотыкающими раскатистыми р-р-р во французском вызывало затруднения, но девушка не сдавалась.
В кои-то веки у нее появилась взрослая подруга! То есть, Варя верила, что Гертруда таковой станет, а пока изо всех сил стремилась угодить учительнице, буквально заглядывая ей в рот.
И чем больше Варя восхищалась Гертрудой, тем сложней было не теряться и не алеть ушами, подыскивая ответ на каверзные вопросы.
Сегодняшний вопрос был как раз таким - правильный ответ в книжке не прочтешь, не заучишь, а в рассуждениях и риторике Варя никогда не была сильна.
Поколебавшись, она начала на английском, заикаясь, путая слова, вставляя лишние артикли и выстраивая предложения попроще:
- War cannot be good. She... it is terrible and scares to me... scares me. People die, soldiers die, entire families suffer. It’s terrible that the guns ruin the factories and the shipyards. It’s awful when they shoot at wives and the childs... childrens to ... - тут Варя сбилась, забыла слова и, краснея, перешла на русский. - ... чтобы заставить мужчин покориться. Война внутри страны хуже всего. Страшные вещи рассказывают, как жандармы и городовые добивали раненых рабочих и творили непотребства. Как так можно! Это же наша страна, наши рабочие, о них надо печься и заботиться, чтобы им хорошо жилось!
Варя вошла в азарт, увлеклась, но сделала паузу, взглянув на Гертруду. Ей было важно увидеть - как та реагирует. Не щурит ли недовольно глаз, не поджимает ли сурово губы.
-
Плавный, красивый, переливчатый, полный эмоций пост. Мне нравится, какой Варя выходит.
-
Отличный пост сам по себе: рефлексия по поводу школьной драмы очень чёткая (вот уж чего я никак не мог предположить, запуская игру про террористов-эсеров, так это того, что мы будем отыгрывать историю про издевательства в старших классах гимназии :), реакция на появление Гертруды — как раз такая, как я ожидал, очень классно! Но самое классное в этом посте, это, конечно: - War cannot be good. She... it is terrible and scares to me... scares me. People die, soldiers die, entire families suffer. It’s terrible that the guns ruin the factories and the shipyards. It’s awful when they shoot at wives and the childs... childrens to ... - тут Варя сбилась, забыла слова и, краснея, перешла на русский.Ох, сразу вспоминается, как я китайских детишек в Шанхае английскому языку обучал! Ну прелесть просто!
|
-
Мощно и, не побоюсь этого слова, сурово. Последние строчки особенно хороши!
-
Хороша речь! А от молчаливого Катона - особенно!
|
|
В гостевой комнате Гнезда было не протолкнуться. Больше полутора джин дворян из числа тех кто не покинул гостеприимные покои или из тех, кому это по тем или иным причинам не позволили сделать, стояли, прислонившись спинами к развешанным на стенах гобеленам, словно в шутку расшитыми сценами всевозможных видов охоты. В противоположной от двери стороне стояла широкая кровать с шелковым балдахином, на которой лежал человек. Живот его представлял настоящее месиво из вывороченных наружу внутренностей, ребер, свежей и засохшей крови и Бог знает чего еще. Тем не менее грудь поднималась и опускалась, а изо рта сыпалась брань в несметных количествах, свидетельствующая о том, что Его Высочество все еще жив. На свисающей с кровати простыни остались отметины кровостоков. Рядом с принцем на коленях сидел монах в серой рясе и боязливо обтирал Алексея Осорио влажной тряпкой, стараясь не трогать вывороченные наизнанку части тела.
Дверь распахнулась и в комнату вошла в парадном платье Адриана ван Хакстро в сопровождении священника и нескольких вооруженных телохранителей. Следом вошел диковатого вида мужчина в зеленом плаще. Длинные волосы его, казалось, вечность не знали мыла и воды. Последним внутрь помещения зашел барон Игницио де Валенсо.
Взглянув на распростертое тело принца едва ли не все прибывшие отшатнулись, но барон де Валенсо нашел в себе силы натужно улыбнуться баронессе.
- Это он? - осторожно поинтересовался Игницио.
- Да. - коротко отозвалась баронесса.
Барон перевел взгляд на своего спутника.
- Знатно его выпотрошили. Что скажете, Гунтер? Сможете ему помочь?
Изумрудные глаза мужчины в зеленом плаще, который, казалось, вот-вот перешагнет черту того возраста, который называют старостью, внимательно смотрел на пострадавшего. В какое-то мгновение могло показаться, что он не слышит слов. Но через несколько бесконечных секунд неторопливо повернулся к Игницио.
- Я чувствую в нем буйство жизни... - перебивая брань принца начал лекарь. - ... а значит его круг еще не завершен. Ему можно помочь.
- Тогда приступайте. - распорядился барон де Валенсо.
- Действуйте. - чуть помедлив, добавила Адриана ван Хакстро.
Гунтер подошел к кровати, выдавливая своей близостью попятившегося монашека, который открыл рот в немом возгласе, когда из сумки незнакомца появились садовые ножницы, пила, несколько флаконов с жидкостями, коробочки и... кактус. Но если монах и не издал ни звука, то сопровождающие принца дворяне удивления скрывать не пытались.
«Какое богомерзкие представление. В своем ли вы уме, Адриана ван Хакстро, доверяя жизнь принца этому чучелу?», «Я всенепременно останусь здесь, чтобы в подробностях рассказать его Величеству обо всем случившемся.», «Кто-нибудь, позовите священника, прошу вас великодушно.», «И речи быть не может оставить Его Высочество с нехристью наедине!», «Что это за гадости? Уж не попытку ли отравления мы с вами наблюдаем, господа?», «Его высочество еще жив, в священника пока нет нужды, ваша милость», «Ужасно...», «Я требую объяснить, что собирается предпринять этот самозванец!», «Его высочество одной ногой в могиле! Какое отравление? Что вы, ваше сиятельство?»
Телохранители госпожи Адрианы ван Хакстро, на всякий случай вытащили за дверь, но с разгалдевшейся сварой внучатых племянников благородных отпрысков не менее благородных фамилий так поступать не стали.
- Господа, прошу вас, успокойтесь. Не все сразу. - попыталась осадить дворян баронесса. - Прошу вас, тишину.
Несколько минут прошло прежде чем Адриана ван Хакстро смогла слышать свой голос. И она не медля воспользовалась моментом.
- Гунтер, расскажите, что за вещества вы достали и что собираетесь сделать. Эти достойные господа питают живейшее беспокойство судьбой Его Высочества.
Лекарь как раз закончил извлекать материалы. Тяжело вздохнув, он поднялся на ноги и посмотрел на баронессу усталыми глазами.
- Это голубиный помет, там - цикута с маковым молоком, тут - дробленые ногти летучей мыши, вот в этой бутыли - чистейший абрахазский спирт и... так далее.
- Вы уверены, что это поможет? - с сомнением уточнила баронесса.
- Конечно, поможет. - уверенно ответил старик, поднимая бутыль со спитом и скальпель. - Нужны люди, которые будут держать его высочество, и можно начинать. Хотя нет, еще минутку.
Гунтер приложился к бутыли со спиртом и, причмокивая, опустошил ей почти наполовину.
- Вот теперь можно начинать.
|
С помощью Кассандры удалось убедить помогать этих "вольных стрелков". А ведь правда, что это была за дружина? Кому она подчинялась? Алексею стало интересно. — А вы, товарищи, и ваша дружина — вы какой же, получается политической платформы придерживаетесь? — спросил он прежде чем маленький отряд двинулся дальше. Предстояло, наконец, хоть что-то дельное сделать за этот беспокойный, сумбурный, вздрагивающий день (не считая тех двух городовых, убитых в самом начале). та мысль, что скоро прогремит взрыв, разворотит пути и задержит, хоть на немного, пребывающие войска — поначалу обрадовала Анчара. Но затем он услышал разговор о том, что вот если ямку - тогда да, а так, нет, даже и не покорежит пути особенно, если сверху бросить. "А что мы там подорвем-то?" — подумал он с тоской. — "Ну, испортим, стало быть, метров пять полотна. И что же? Это, выходит, одна пара рельсов да десяток шпал самое большое. Подумаешь, велика важность! Если царские войска поедут на паровозе, так у них с собой и того, и другого будет в достатке. А даже если и не будет. Ну не разгрузятся они на самом вокзале. Эка беда! Пехота сойдет прямо тут да развернется в цепь. Состав отойдет до ближайшей станции и там разгрузит орудия. Какой смысл? Ну задержим на час, на два..." Эти мысли вогнали Черехова в уныние — вся акция стала казаться плохо спланированным ребячеством. — Мы потом найдем все-таки Ухтомского, — сказал он Гере скорее утвердительно, чем вопросительно. — Где сейчас Медведя искать? А со своими все-таки проще как-то. Унылый пейзаж городских окраин только добавлял тоски. "Вот интересно", — думал Черехов, в который раз повыше поднимая воротник пальто. — "Как думают крестьяне, мужички наши. Они думают, чем богаче барин, тем лучше и мужикам. А ведь все строго наоборот — чем богаче эксплуататор, тем хуже живется беднякам. Вот кажется, столица, деньги, большой театр, хрустальные люстры. А рядом — вот эти вот халупы. И так — во всех странах, что у нас, что в Лондоне каком-нибудь, трущобы эти, как бишь их, Уайтчапель, так, кажется. Там, где Джек-потрошитель их этот девочек резал. Там же нищета небось еще похуже этой. И вот ведь что интересно. Не в бедности дело. Люди могут жить бедно, просто, но счастливо. Могут! А в нищете — не могут. Бедность — это просто отсутствие денег, материальных средств. А нищета — это механизм, система, когда работаешь-работаешь, а механизм из тебя все, что ты наработал, выжимает, как из мокрого полотенца. Сколько получил — столько и отдал, а работа твоя сверху отдана. Вот как это устроено. И чем больше у богачей денег, тем больше всего у них — заводов, земли, законов, помощников. Тем более сложная эта система и мощная, тем сильнее, суше она людей выжимает. Нищета — это огромное колесо, в котором люди бегают, бегают, бегают... А с одного бока стоит урядник и бьет по голове всех, кто выпрыгнуть попытается. А с другого бока еще стоит поп и говорит, что это, мол, так и задумано богом, так и надо. И самое страшное — когда люди сдаются и начинают верить. Что может быть в этом смысл и есть — побегать двадцать-тридцать-сорок лет в колесе да отдать концы. Что это честная, правильная жизнь. Это вот когда библию-то писали — это и было самое гениальное место, что, мол, по правилам живешь — и спасешься, и все у тебя будет хорошо, так хорошо, что даже описать это не беремся, сам додумай, что для тебя это хорошо. Так если задуматься, общественный договор — европейский, первый, он в этом был. Что вот давайте все верить, будто есть мерило, перед которым и бедный, и богатый — равны, и значит, этот самый порядок, при котором бедный не просто беден, а нищ, и ничего другого, кроме нищеты, его не ждет — это и не так страшно. Европа на этом и выехала, видать. И все земли прибрала к рукам, выдоила. Только вот в Америке, говорят, все по-другому — там и землю людям за просто так раздали, там и царя нету и не было, а главного их президента выбирают всей землей, там по-другому. Эх, жаль я не был в Америке! Посмотреть бы, как это у них все работает. Ну да, конечно, надо думать, не идеально работает. Там ведь тоже есть и капитал, и рабочие. И газету я читал про фальсификации, обман на выборах тех же. Но интересно, как они там живут, интересно. Есть ли у них такие вот трущобы? Эх. Господи, вот как можно это видеть, понимать, и не идти в борьбу, в террор, в революцию? Как можно не хотеть это все разрушить? И опять-таки, правы большевики, что системе систему противопоставляют, или не правы? Или же все-таки герои нужны, Прометеи, Гераклы с бомбами, тираноубийцы, как в древней Греции, были там такие. Время только и покажет." Погруженный в свои мысли, Анчар и не заметил, как отряд подошел к искомым путям и послышалась стрельба. — Товарищ Зефиров! — позвал Черехов. У него родилась мысль, быстрая, как молния. — Товарищ Зефиров! Вот, слышите, это на вокзале стрельба. Бомба ведь ваша. Вот вы и решайте, как лучше её использовать. Пути тут подорвать в одном месте всего немного, или идти на вокзал и там использовать для боя. И может быть там она решающее значение сыграет. А тут что... ну подорвем три метра путей. Задержит это, может, но ненадолго. А там все решиться может. Решайте, товарищ Зефиров.
-
Размышления о нищете — прямо в яблочко! Очень круто.
-
И рассуждения и нищете и бедности, и мысли насчет путей, и последнее предложение - все великолепно!
|
|
Второй поединок предпоследнего дня. Командные сражение на потеху ненасытной толпе, возможность ещё быстрее и интенсивнее напитывать жадный песок свежей кровью. Тёмные грозовые тучи, гонимые ветром, несутся быстро над головами. Трибуны переполнены настолько, насколько не были переполнены ещё никогда. Дети сидят на плечах и головах у родителей, самые смелые забираются на обрамляющие каждый ярус арены мраморные трибуны. Все места заняты, но тысячи людей толпятся вокруг, заполняя чуть ли не каждый дюйм имеющегося пространства. Великий Хан в гордом одиночестве восседает на троне. Его больше не окружают наложницы с опахалами, золотой кубок пылится печально на подлокотнике. Владыка всего сущего максимально сосредоточен, торжественен – и дело не в близящемся сражении, дело в напряжении, которое сгущается в воздухе, концентрируясь с каждым новым часом сильнее. Что-то приближается, что-то монументальное, невероятное, грандиозное. Единственное и неповторимое событие на памяти ныне живущих. Лишь один человек имел счастье лицезреть сумерки богов больше одного раза. Давно уже не человек. Владыка, наместник, полубог, повелитель. Хан теперь не скучает, он – ожидает. Изнывает в нетерпении, прекрасно понимая, что его время совсем скоро настанет. Имперский глашатай, Ториус Раммель, сегодня тоже необычайно серьёзен. Вещает глубоким, идеально поставленным голосом, почти не прибегая к своим обычным низкосортным шуткам для разогрева толпы. – И теперь нас ожидает ещё один поединок команд. Лишь самые стойкие и отчаянные способны пройти сквозь эту кровавую мясорубку, доказав окружающим и себе, что они – достойны стать настоящими претендентами. Это последняя ступень, которая отделяет их от начала истинного турнира. Так кого же сегодня нам ждать на песке? – Очаровательная и грациозная Деянира, лесная воительница из племени амазонок, слухи о беспрецедентном воинском искусстве которых, как мы имели с вами уже честь убедиться, кхм, оказались преувеличены. Амазонка потерпела поражение в схватке с настоящим имперцем, её подружка Электра не справилась с безобидной маленькой аквитанкой… Как знать, быть может это последний шанс для детей леса доказать свою состоятельность. Либо сейчас, либо уже никогда! – Но посмотрите, насколько же не повезло сегодня нашей обворожительной обитательнице вечных лесов. Её союзником в этой схватке станет богомерзкий выродок из Асшая, лишь по нелепой случайности забравшийся так далеко. Быть может, боги отвернулись в момент, когда это исчадие выиграло несколько предыдущих сражений. Быть может, в своём благоразумии они позволили червю забыться и вознестись лишь затем, чтобы следом сбросить его вниз своей карающей дланью. Так или иначе, но я, Ториус Раммель, совершенно уверен – изрядно затянувшийся жизненный путь этого недоразумения завершится прямо здесь и сейчас. Встречайте – Бальтазар, покорный слуга и бесправный раб Смерти! – Против них выступит наш старый знакомый, аквитанский охотник Мичио, уже проигравший одному асшайскому порождению накануне. В тот день Старшие Боги не направили его руку, но, в своей бесконечной мудрости они подарили несчастному ещё один шанс, чтобы исправить совершённую однажды ошибку. Запомни, охотник – Боги иногда дают вторые шансы, но никогда не размениваются на третьи. Оправдай в конце концов возложенное доверие! – Раммель, уже давно напрочь позабывший о стартовой официальности, расходится не на шутку. – И последним участником этого замечательного квартета, а, по совместительству, напарником Мичио, станет падший паладин-отступник, брат Катон. Скажите, думал ли кто-то из вас, увидев его на арене впервые, что он вознесётся столь высоко? Думали ли вы, что именно паладин будет снова и снова впечатлять нас своим неоспоримым искусством смертоубийства? Готов поспорить, что нет. Так пусть же Великий Хан и Старшие Боги направят его разящую врагов Империи судьбоносную длань! - Бальтазар: клинок души, средняя броня; - Деянира: алебарда, лёгкая броня; - Мичио: аквитанское копьё, без брони; - Катон: имперское копьё, асшайское копьё-лезвие, тяжёлая броня.
|
— Ну а чё? — отозвался Вася, — вон, Вестика с вами отправить, чтобы дорогу к путям показал. — А чего меня-то? — глупо спросил здоровяк. — Вестика не надо, — просипел дядя Сажин. — Он вас не к путям, а к чёрту на кулички заведет. Он в трёх соснах заблудиться может: одно слово — тормоз Вестингауза. Вестик ничего на это не ответил, даже не очень изменив туповато-вопросительного выражения бровастого, щекастого лица под барашковой шапкой. Видимо, он был привычен к тому, что его все считают дурачком. — А чего б всем не сходить, а, Васёк? — обернулся дядя Сажин к Васе. По остроносому лицу Васи с неряшливыми чёрными усами промелькнуло сомнение: было видно, что Вася не горит желанием куда-то идти с парочкой, которую только что хотел ограбить, — тем более, что трое их приятелей, подоспевших следом, до сих пор не догадывались, чем на этой пустой улице промышляют рабочие Виндавской железной дороги, и неизвестно как отреагировали бы, если бы узнали. Поэтому-то Вася и надеялся поскорей спровадить гостей, отрядив с ними идиота Вестика; а вот дядя Сажин, смотревший чуть дальше, кажется, решил, что Вестик, оставшись без присмотра, неизбежно всё разболтает, и потому заключил, что безопасней идти всем вместе. — Ну, или ты один тут оставайся, — предложил дядя Сажин Васе. — Ну нет, — решительно мотнул головой Вася, — я уж тогда тоже с вами. Один хрен не слышно шуму городского, — закончил он словами известного пошловатого романса. Двинулись: Анчар с Герой и тремя железнодорожниками впереди, кушнеровцы с Зефировым позади. — Вы пути бомбой взрывать, что ли, собрались? — спросил дядя Сажин после нескольких минут неловкого молчания. Тянулись вымершие, тонущие в полуночном мраке улицы, ветер колко бросал в лицо пригоршни снежной крупы, леденели руки в перчатках. Железнодорожники шли, ссутулившись, с поднятыми воротниками, руками в карманах. — Это ловчей б всего, конечно, бомбу под рельс положить, — рассудительно заметил он. — Только это нужно ямку сделать, лом нужен щебень-то ковырять. Сверху кинуть — по верхам удар пойдёт. — Можно бы… — задумчиво протянул Вестя, — а, не, не получится. Вася хмуро молчал, идя сбоку от всех, надвинув кожаный картуз на глаза, временами длинно сплёвывая через зубы в снег. — А, а вон там вокзал наш, — неизвестно зачем сообщил всем Вестя, когда, не доходя до Виндавского вокзала, свернули в переулок. 18:45Наконец, добрались до Знаменской церкви, стоящей в одноимённом переулке у железнодорожных путей. Это заметно более ранний (1860-х гг.) снимок этого места, сделанный в сторону Николаевского вокзала примерно из района нынешней Рижской эстакады. Другого, кажется, нет. Пустое справа на снимке пространство к 1905 году застроено: там стоит Знаменская церковь и разные домишки. Ещё правее пары колей, по которым идёт паровоз, уже проложена передаточная ветка на Курский вокзал. В остальном всё примерно так. Кирпичные корпуса на заднем плане — локомотивные сараи, чуть дальше должна быть товарная станция. Застройка здесь была железнодорожная, другого слова и не подберёшь: именно такие места — краснокирпичные пакгаузы, лесные склады, башни водокачек, депо с широченными воротами, непонятного назначения будки — видишь, подъезжая на поезде к вокзалу любого города; а за ними, за хозяйственными строениями, всегда видишь очень бедные, несчастные, темноватые от налёта гари дома, в которых живут же вот какие-то люди и привыкают как-то к оглушительному грохоту и звенящей, дребезжащей тряске от проезжающих поездов, привыкают как-то и ночью не просыпаться от ухабистых перекатов, от пронзительного, рвущего ночную тишину гудка. Выходящие на пути окна этих домов всегда с грязноватым сероватым налётом, чёрные как старое зеркало: окна эти держат всегда занавешенными и не моют потому. Бедно тут живётся — понимали Анчар, Гера да и виндавцы с кушнарёвцами и химиком, пробираясь к путям между низеньких серых палисадников, за которыми в снегу тонули огородики местных (печально торчали из снеговой равнины голые прутья, косые столбики), да и сложно было представить, что в этой отравленной едким креозотом и паровозным дымом атмосфере ещё может что-то расти. Но дымом сейчас не пахло: последний паровоз тут проходил давно. Чуть севернее от ветки Николаевской дороги отходили передаточные ветки на Курскую и Казанскую дороги, и в этом месте пути растянулись в ширину добрым десятком колей, идущих параллельно друг другу как зубья расчёски. Большинство путей были пусты, и хотя на некоторых чернели товарные вагоны, было очевидно, что дорога не заблокирована обындевелыми паровозами намертво, как в Кунцеве: здесь вагоны просто стояли на запасных путях, где и должны стоять, ожидая разгрузки или формирования состава. Впрочем, какие тут пути куда ведут, разобраться было непросто: очевидно, что ближайшие две колеи шли мимо трёх вокзалов на Курский, а вот с теми, что дальше, было непонятно, — какие-то, вероятно, следовали прямо на вокзал, другие на товарную станцию, находившуюся где-то поблизости, третьи в локомотивное депо — вон то кубоватое здание с большими воротами и клетчатыми чёрными окнами. Было темно, пусто и тихо, только по-степному завывал стылый, будто металлический ветер, сразу усилившийся на открытом пространстве, всё ожесточённей сыплющий с низкого белесого неба жгучим снегом. Снег покрывал чёрные шпалы тонкой, очень ровной мучной пеленой, на которой рельефно отпечатывался каждый след, и сейчас, оглядывая железнодорожное полотно от края путей, подпольщики не видели, чтобы здесь кто-то недавно проходил. Вася, зябко оглядывающий железнодорожное хозяйство, хотел было что-то сказать, но в этот момент издалека, со стороны Николаевского вокзала, послышался треск винтовочных выстрелов. Видимо, с той стороны бой всё ещё продолжался.
|
Ход 3
Штаб барона раймунда Голдхорса занял позицию на ближайшем холме, где заряжали в ковш снаряд для катапульты. Гвардейцы и солдаты личного полка разместились на флангах штаба. С возвышенности открывался отличный вид на поле предстоящего сражения. Впереди на ровной местности стоял небольшой деревянный форт, ворота которого спешно закрывали после возвращения парламентеров. На стенах лежали громоздкие арбалеты, из-за которых опасливо выглядывали солдаты в вороненых кольчугах и койфах. По обе стороны от форта разместились две армии, которые людским потоком соединялись позади форта. Именно там, за фортом, блестели на солнце тяжелые доспехи гвардейцев под серо-коричневым штандартами. Перед войском расположилась людская масса, лишенная не то что доспехов, но даже чего-то более менее похожего на оружие. Вооруженные чем попало - кто палками, кто черенками от лопат и лишь единицы держали в руках вилы и плотницкие топоры - они затравленно оборачивались за спины, но неизменно встречали взглядами надзирателей. Время от времени свистели хлысты. Кто-то падал, редко - кричал. Живая масса людей, удержать которую даже перед боем стоило усилий.
Армия барона Голдхорса, напротив, выпустив вперед цвет рыцарства, выстроилась для атаки. Едва ли не каждый младший дом прислал своих сыновей. Кавалькада знамен, вымпелов и орифлам украшала грозное воинство, впереди которого замерли легендарные жандармы герцога Генриха. Были среди знамен и знаменитые мечники Роберта де Морло, занявшие оборонительные позиции на холме рядом со штабом Не было среди солдат разве что прославленых охотников Ловерхорса.
Раздался звук рога и легкие всадники двинулись на правый фланг, по широкой дуге стараясь обойти построение и зайти в тыл. В то же время рыцари Голдохрса шагом пустили коней вперед в сторону того же крыла армии Нарбонна, но не по дуге, а равно на солдат. Высоко подняв копья, они неспешно приближались, давая время всадникам завершить маневр и зайти в тыл к противнику. Но армия барона Викарио не замерла, не обратилась в бегство от вида закованных в броню рыцарей. Защелкали хлысты, разнеслись над лагерем резкие отрывистые приказы и людская масса фланга, который проигнорировали рыцари Голдхорса, начала откатываться назад. Протяжно завыл рог. Рыцари синхронно опустили копья, оставляя над головами гордо рдеющие знамена, пустили коней сначала в галоп, а затем в карьер. Одного вида несущихся во весь опор рыцарей оказалось достаточно, чтобы бурлящая масса невольников развернулась и попятилась назад, но там, за спинами их уже ждали. Солдаты в вороненых кольчугах так рьяно хлестали голых людей кнутами с стальными вставками, что некоторые из них падали на землю без чувство, сверкая белыми костьми, а брызги крови вздымались над головами, окропляя руки, лица и волосы выживших. Смерть ждала с обеих сторон, и большинство выбрало отдаленную, повернувшись к карателям спинами, рабы в страхе бежали вперед точно на несущуюся навстречу смерть в образе блистательных рыцарей. Кони не замедлили ход, когда десятки из них сбили тела тех, кто мгновение назад был человеком. Копьями и лошадьми отшвыривая невольников как нечто совершенно несущественное, рыцари мчались вперед. Зазвенели тетивы арбалетов со стен форта, но стальные болты отскакивали от фамильных щитов и доспехов жандармов как детские мячики от стены. Редкие стрелы взмыли ввысь, но опустившись на землю - стали лишь досадной помехой мчащимся во весь опор аристократам. Дрогнули ряды надсмотрщиков. Длинные копья ломались о вороненые кольчуги, падали вместе с телами пронзенных врагов, а с тыла и фланга уже гремели тяжелыми доспехами гвардейцы. И если первая волна рыцарей успела прорвать строй и вырваться, не завязнув в кровавом месиве тел, поломанного оружия и разбитых доспехов, сдобренном нечеловеческими криками умирающих, то лошади тех кто следовал позади то и дело спотыкались, падали и роняли всадников. И рядом исправно оказывались гвардейцы в червленых доспехах. Не давая подняться на ноги, они словно палачи смертоносными алебардами собирали жизни дворян...
Опустошительной волной пронеслась конная армия через ряды защитников форта, оставив позади неисчислимое число убитых и раненых. Но не успев закончить перестроение для повторной атаки, с востока раздался тревожный звук рога, а спустя несколько секунд на горизонте появились всадники с коричнево-серыми знаменами. Через удар сердца они неслись с тыла в сторону штаба Раймунда Голдхорса, где мужественно готовились принять смерть измотанные телохранители барона...
-
Однако неожиданный поворот боя. И сам он очень ярко и смачно описан, красочно и натурально.
-
С почином! Первая крупная битва)
|
|
Катон чувствовал усталость, хотя казалось бы победил лишь в одном бою. Может быть дело в арене? Столько крови, столько погибших за какую-то пару дней, что кажется, будто хватило бы и на небольшую войну. Их не было жаль, большинство мертвецов — еретики и язычники. Но нет и того чувства сопричастности чему-то большему, что так вдохновляло перед боем с Тромом, что в конечном счете заставило сохранить ему жизнь... Сегодня противником паладина будет имперка. Лукреция, прекрасная странница, разве не следует нам с тобой стоять плечом к плечу, разве не отвратительно, что мы вынуждены биться друг с другом пока рыцари смерти одерживают победу за победой, убивая одного гладиатора за другим? Усилием воли, паладин изгоняет дурные мысли из своего сердца. Изгоняет сомнение, ибо сомнение есть смерть. Бой с достойным противником, не кара, но роскошь. Возможность проявить уважение к воину, вместо того, чтобы просто слепо убивать солдат. Катон ступает на арену.
Сегодня он совершает еще один шаг к своему восхождению. Еще один шаг к становлению богом. И он пройдет этот шаг зная, что победит, не потому что так предрешено, а потому что вся его жизнь вела к этому. Каждая война. Каждая битва. Каждая молитва. Перехватил поудобнее копье. Привычно, демонстрируя необычайную для своих доспехов, ловкость, прикрутил его в руках, после отсалютовав первосвященнице. Нет сомнений. "Не убоюсь я зла, ибо свет со мной, Не померкнет разум мой, ибо я чист, Не дрогнет длань моя, ибо бьюсь за правое дело, Не пошатнется вера моя, ибо у меня есть Путь..."
Впервые за турнир, паладин снимает шлем, открывая бритые голову и лицо, и чуть кланяется своему врагу, скрипит под необычным движением металл доспехов. — Наш бой — честь для меня, странница. И да хранит нас обоих сегодня солнце. "Не убоюсь я зла, ибо свет со мной, Не померкнет разум мой, ибо я чист, Не дрогнет длань моя, ибо бьюсь за правое дело, Не пошатнется вера моя, ибо у меня есть Путь..."
Это лицо, эти улыбающиеся губы — словно чужие. Куда спокойнее когда маска возвращается на место. Маска ничего не чувствует. Маска давно позабыла, что значит — смотреть на красивую женщину. Хотеть коснуться. Маска не пытается быть богом — бог уже спрятан за ней, ожидая лишь момента чтобы явиться, словно бабочка из кокона. Катон победит. Потому что он — Катон. Но сегодня он победит не с ненавистью, не с жаждой убийства. С чем-то совсем иным...
-
Красивая молитва.
-
Паладин шикарен.
|
-
Но однажды он это уже видел - когда на середине его фразы недоверчиво щурящийся из-под зюйдвестки финн сделал короткое, почти неуловимое движение рукой, и в кулаке у него щелкнуло и недвусмысленно сверкнуло стальное жало.А я ведь об этом только полуфразой в последнем посте алзамайской ветки заикнулся, а ты запомнил! Офигеть!
-
Закурить есть?А если найду?
А так - шарман, шарман!
|
Да, Нижний Новгород, куда Варя вернулась в июле 1905 года после своего путешествия, был скучен и непригляден. Неприглядно было и само лето — холодное, дождливое, и знаменитая Ярмарка за Окой в тот революционный год будто тоже скукожилась: полупусты были торговые ряды, унылы аттракционы, хмуры рабочие с приказчиками. А потом был август, и начались занятия в гимназии: начинался выпускной год, первый класс — в Мариинских гимназиях шёл обратный счёт классам: начинали учиться в седьмом, заканчивали — в первом, и оценки ставили как в юнкерских училищах, по 12-балльной шкале. И сперва казалось, что выпускной год будет таким же скучным, если не скучней, чем предыдущие — но уже в октябре началось такое, чего Варя никогда ранее не видела. Это началось незаметно, как незаметно начинается болезнь или эпидемия: как человек сперва не обращает внимания на колику в животе, как газеты не сообщают о том, что в Китае от какой-то заразы умерло несколько человек, так и в сентябре 1905 года никто сперва не заметил, что в Москве начали бастовать рабочие типографий. Забастовки в этом революционном году вообще случались постоянно: вставала то одна фабрика, то другая, то несколько сразу, потом где-то объявляли локаут, где-то рабочие сами возвращались за станки — в общем, если в январе, после Кровавого Воскресенья, новости о забастовках ещё кого-то удивляли, то к сентябрю от них уже все подустали. Но московская забастовка печатников не прекращалась: напротив, теперь уже питерские типографии присоединились к ней в знак солидарности. Это уже заметили: отец, читая «Нижегородский листок», прокомментировал, что с требованием о всенародно избираемом парламенте бастующие слишком размахнулись — никто такого им, дескать, не даст. И, возможно, он был бы прав, но в конце сентября в Петербурге скоропостижно скончался князь Трубецкой, ректор Московского университета. Варя не очень знала, чем этот князь был знаменит, но слышала, что он был известным либералом (то есть был за парламент, как отец, — отец у неё тоже был либералом, это Варя знала). Проводы тела Трубецкого из Петербурга и похороны в Москве переросли в многотысячные демонстрации, после которых стало ясно — это уже не шутки, в Империи творится что-то серьёзное. И действительно, в начале октября забастовка начала разрастаться, расползаться по стране. Отец убедился в серьёзности происходящего, когда о стачке объявили московские железнодорожники: Москва была главным транспортным узлом России, и остановка её железных дорог естественным образом парализовала и ведущие в неё ветки: например, нижегородские железнодорожники колебались, присоединяться к стачке или нет; но после того, как забастовала Москва, отправлять поезда всё равно стало некуда, и работа прекратилась сама собой. Вслед за железными дорогами забастовали телеграфы и почты: в Нижний перестали доходить новости из Питера и Москвы. Дальше всё начало сыпаться, как костяшки домино: одна за другой вставали фабрики, заводы, учреждения. Отцовские пароходы заканчивали свои рейсы, возвращались в Нижний и тут вставали на прикол в затоне. Удивительно было проходить по Верхневолжской набережной и видеть пустую серо-стальную Волгу — обычно-то река была заполнена туда-сюда снующими пароходами, катерами, баржами. Удивительны были вымершие будто улицы, где не работали магазины, присутствия, конторы. Казалось, вся Империя, весь огромный её механизм со скрипом и искрами тормозил, замедляясь до полной недвижности, будто у державы сорвали какой-то стоп-кран, и, какие бы рычаги беспомощный машинист ни дёргал, какие бы указы в спешке ни принимал — никак нельзя было привести машину снова в движение. Против ожиданий, отец не только не был в ярости от забастовки и денежных потерь, а, наоборот, поддерживал бастующих. Эти дни он проводил отнюдь не в бездействии: телефон не работал, и он сам мотался с кучером Филиппом в коляске по разным своим деловым партнёрам, что-то с ними обсуждая, а те заезжали к нему. — Да организуй ты своим рабочим временную столовую! — гремел отец из кабинета, где обсуждал что-то с Блиновым, владельцем роскошного пассажа на Рождественской улице. — Не обеднеешь же, чай! Пускай стоят, стоят до конца! Такого шанса ещё сто лет не будет — сейчас гнуть, гнуть Николашку надо! В понедельник 17 октября Варя отправилась на учёбу ко второму уроку: первым был Закон Божий, и этот предмет Варя как староверка с полным правом пропускала. Мариинская гимназия находилась на той же Ильинской улице, в полуверсте от Вариного дома, поэтому в отцовской коляске Варя ездила туда только в плохую погоду, и то не всегда. Но сегодня погода была отличная: стоял яркий, солнечно-рыжий осенний день, по панелям как стаи леммингов с ветром носились облетевшие листья, лицо задувало мелкой хрустящей на зубах пылью. Улицы уже привычно были пусты — лишь на углу, будто забытый кем-то, стоял городовой в шинели, да временами проезжал извозчик, и тем удивительнее было увидеть суматошное столпотворение в белых сводчатых коридорах гимназии, окунуться в восторженно-нервный гвалт голосов, заметить свисающий со стены у раздевалки кусок красной материи. Оказалось, что гимназия — подумать только! — тоже присоединилась к забастовке: во время первого урока под окнами появились гимназисты из первой мужской, вразнобой закричавшие, чтобы девочки тоже снимались с учёбы, потому что все гимназии и реальные училища Нижнего присоединяются к всеобщей политической стачке. Уроки тут же были оставлены, и самое удивительное, что учителя этому даже не препятствовали, и наставница Вариного класса, молодая симпатичная полушведка Елена Карловна Лундстрём, только посоветовала гимназисткам не лезть на баррикады, когда такие появятся. Все почему-то ждали появления баррикад, все были уверены, что со дня на день их начнут строить, и расходились лишь во мнении, где: здесь в городе или в заводском пригороде Сормово. В том, что будут баррикады и уличные бои, не сомневался и отец, который искренне обрадовался новости о гимназической забастовке — теперь появилась причина не выпускать Варю на улицу, где, отец был уверен, вот-вот начнут стрелять. Весь тот день он, как зверь в клетке, бродил взад-вперёд по тёмной столовой, не зажигая керосинки (а электричества не было), Марья Кузьминична не выходила из молельни, лакей Хрисанф сидел на крыльце с ружьём, ожидая появления мародёров, кучеры Филипп и Иван готовили коляски, чтобы спешно уезжать из города, если вдруг что, горничная Матрёна успокаивала Варю, что всё будет в порядке, хотя сама была до смерти перепугана. Освещение не работало: улицы вечером погрузились в первобытный мрак, и бледным пятном по облакам шарил луч прожектора с парохода речной полиции. Где-то в Петербурге граф Витте носился между представителями бастующих и императором с правками Манифеста, великий князь Николай Николаевич угрожал государю, что застрелится, если тот не подпишет Манифест, германский броненосец шёл по Балтике на восток, чтобы эвакуировать кузена Никки, и огромная Империя замерла в напряжённом ожидании, как бегун у стартовой черты. И, когда Варя, еле уснувшая в ту ночь, проснулась на следующее утро, ей вдруг стало сразу ясно, что всё решилось и решилось лучшим образом: выглянув в окно, она увидела валящую по улице толпу — безоружную, радостную, с откуда-то взявшимися красными флагами, бантами, цветами. Вряд ли в этот день её смог бы удержать дома даже отец: но отца не было, не было и Марьи Кузьминичны, и из всей прислуги дома оставался только старый Хрисанф да кухарка Настя — все остальные, как и весь город, как и вся страна, были на улице. Это была осенняя Пасха, это было лучше, чем Пасха, — по улицам валила счастливая ликующая толпа: распевались революционные песни, которых Варя никогда не слышала (как грозно это звучало из уст рабочих — «сами набьём мы патроны, к ружьям прикрутим штыки!»), летели кумачовые знамёна над головой, в волосах Вари скоро оказался стебелёк с пышной красной гвоздикой: цветки щедро раздавал из большой корзины приказчик цветочной лавки. Толпа сама вынесла Варю на Благовещенскую площадь перед Кремлём, где собирался митинг, и оратор надрывно кричал о победе над самодержавием, но тут же призывал и не верить подписанной царём бумажке — и удивительно было встретить в толпе не кого-нибудь, а Варину классную наставницу, Елену Карловну Лундстрём — тоже счастливую, с большим красным бантом на кончике зонтика, под руку с незнакомым Варе молодым человеком в форме железнодорожного ведомства, тоже с красным бантом на груди. — Варя, Варя! — закричала Елена Карловна, маша рукой из толпы и подзывая ученицу к себе. — Свобода, Варечка, свобода! — глядя, как классная дама чуть ли не прыгает от восторга, как девчонка, сложно было поверить, что она кому-то ещё четвёрки и шестёрки ставит за поведение. Но тут же Елена Карловна спохватилась: — Но забастовку гимназическую мы с завтрашнего дня прекращаем, Варя, имейте в виду! — и снова переливисто рассмеялась. Варя потом издалека видела, как Елена Карловна целуется с этим железнодорожником. Завоёванным свободам — собраний, слова, союзов — радовались все, но в Вариной семье особо радовались одной, самой важной для них: свободе совести. Старообрядческая вера с апреля 1905 года уже не считалась незаконной, как раньше, но всё же признавалась лишь как «терпимая» конфессия; теперь же все религии были уравнены в правах: староверы получили возможность открыто строить церкви, монастыри, открывать семинарии, выпускать газеты. В Печёрском монастыре устраивались невиданные зрелища — диспуты староверского священства с никонианским: — Не следует обманывать публику! О делах не церковных, а политических вы говорите! — возглашал никонианский епископ Исидор. — Ваше Преосвященство! — пылко возражал ему староверский миссионер Шурашов: — Разве ваши архиепископы и епископы политиканы? В таком случае и вы политикан! — Я хозяин здесь! — выходил из себя Исидор, чувствующий, что уступает в споре. — А ты молчи! — Не буду молчать! — кричал в ответ Шурашов. — Теперь дана свобода! Я вам не подчинённый, и потому буду говорить!* Пожертвования от староверов-купцов текли рекой, и отец с головой ринулся в религиозно-просветительскую деятельность, задумывая один грандиознее другого планы: организация ведения метрических книг, как у никониан, строительство церкви в Казани, выпуск журналов: о, журналы в эту послеоктябрьскую пору, кажется, стали выпускать все вплоть до дворников. Цензура была отменена, и на лотках появлялись политически-сатирические журнальчики с названиями один другого причудливей, с иллюстрациями одна другой декадентней — «Жупелъ», «Пулемётъ», «Адская почта», а уж как в таких изданиях поносили царя, императрицу, всех министров без исключения — год назад за такое можно было бы отправиться прямиком в Акатуй, а сейчас — ничего; оказалось, что царя можно открыто ругать, и тебе ничего за это не будет! … День рождения Вари был 1 декабря, но эту дату в семье не отмечали, празднуя вместо неё именины, Варварин день, 4 декабря. Именины было принято отмечать вместе с крёстными родителями: Дмитрием Ивановичем и Александрой Александровной Четвериковыми. Александра Александровна происходила из рода Алексеевых — разумеется, старообрядческого, конечно, купеческого, но замужем была… за потомственным дворянином. Это было редкостью среди купеческой, а уж тем более древлеправославной среды, но объяснялось тем, что Дмитрий Иванович Четвериков, её муж и Варин крёстный отец, был дворянином лишь во втором поколении: благородное звание было пожаловано за вклад в благотворительность его батюшке, московскому купцу (ну разумеется). Дворянской спеси Четвериковы понахвататься ещё не успели и среди московских, рыбинских и нижегородских купцов считались своими людьми — именно поэтому отец, который «благородий» терпеть не мог, с Четвериковым был дружен и с удовольствием ездил к нему, хотя при случае и ругал Дмитрия Ивановича, который был, по мнению отца, нерадивым хозяином. У Четвериковых была под Москвой большая суконная фабрика, продукция с которой успешно конкурировала с заполонившим было Россию сукном из Лодзи, но управлял ей брат Дмитрия Ивановича, имевший больше деловой хватки; Дмитрий Иванович же охотней занимался земскими делами, организацией школ и обустройством своей усадьбы. У них близ фабрики была целая усадьба с парком, как у каких-нибудь князей, а ещё одна усадьба — прямо в Москве, в Токмаковом переулке. «Обарился» — недовольно говорил об этом всём отец, который усадебной и вообще сельской жизни не признавал. Усадьба Четвериковых в Токмаковом переулке в Москве Разумеется, Четвериковы, хоть также происходили из старообрядческого рода, давно уже перешли в никонианство: староверов в дворяне не производили. Но, это, кажется, для Четвериковых было не очень важно — семья у них была, что называется, прогрессивная: религии они предпочитали искусство и не обращали внимания, кто как крестится. В их доме куда важнее было то, кто какие книги читает и какие знает языки, — Александра Александровна, например, знала четыре, в том числе итальянский. Её мать была гречанка, и это чувствовалось в смугловатом, черноглазом её облике. По-французски она говорила превосходно, изысканно грассируя, так что Варе приходилось не раз краснеть за свои гимназические знания, когда Александре Александровне приходило в голову поговорить с крёстной дочерью по-французски. Александра Александровна была примечательна не только сама по себе, но и родством со знаменитыми людьми — и не столько даже с Николаем Александровичем, её покойным братом, бывшим московским городским головой, сколько с кузеном, имя которого сейчас гремело по всей России — Константином Сергеевичем Станиславским, основателем знаменитого Художественного театра. Именно благодаря Художественному театру Варя и оказалась в декабре 1905 года в Москве: обычно на её именины Четвериковы приезжали в Нижний, но в этот раз отец решил, что сами втроём поедут к ним в Москву: во-первых, отметить Варино семнадцатилетие, а во-вторых — посмотреть, наконец, «Детей Солнца», новую постановку Художественного театра по пьесе Горького. Разумеется, отец, никогда не интересовавшийся театром, не мог пропустить пьесу своего обожаемого Горького и давно бы уже съездил и посмотрел, благо не первый месяц она шла, но революция, сумасшедший 1905 год всё не давал выбраться. И вот — выбрались, и было весёлое празднование именин в доме Четвериковых: и дом был старинный и огроменный, с бальным залом времён Наташи Ростовой, с колоннами, янтарными лепестками отражений хрустальной люстры в начищенном паркете, и семья у Четвериковых была под стать дому огромная: четыре сына, четыре дочки, от девятнадцати до трёх лет от роду. Наверное, именно из-за этого в разговоре Александры Александровны с Марьей Кузьминичной всегда ощущался какой-то подтекст, чуть высокомерная гордость со стороны крёстной: мол, всё так, милая Марья Кузьминична, но, видите ли, у меня восемь детей, а у вас только Варя — но и та не ваша. Поэтому, наверное, Марья Кузьминична Четвериковых не любила и в Москву ехала неохотно — но, приехав, была, как обычно, любезна, и сердце разрывалось глядеть, как усердно она изображает умилённый восторг и беззаветную радость видеть маленьких дочек Четвериковых, Катю и Наташу, почти себя саму убедив, что завидовать тут нечему. Семья Четвериковых. Насколько я могу судить, здесь Александра Александровна изображена вместе со своей сестрой Марией Александровной, вместе с которой они были замужем за родными братьями Четвериковыми. Впрочем, это всё было не очень важно, а важно было то, что шестого числа они ездили в театр смотреть «Детей Солнца», и Варя видела, как на сцене играют знаменитые Качалов и Москвин, вдова Чехова Книппер и скандально известная, очень красивая и изящная Андреева: любовница застрелившегося Саввы Морозова и вместе с тем — Горького, с которым теперь открыто жила, хотя все знали, что у Алексея Максимовича в Нижнем есть живая жена (это неслыханное бесстыдство Горькому, однако, прощали: известно ведь, что писателя нельзя судить той же меркой, что обычного человека). А после спектакля Александра Александровна, взяв Варю за локоток, отвела за кулисы и представила самому Станиславскому (самому Станиславскому!), пышноусому с жидковатой, но по-богемному растрёпанной седеющей шевелюрой, в импозантном галстуке бабочкой. Режиссёр чинно поздравил именинницу, приложился к ручке и тут же убежал дальше по коридору, на ходу спрашивая у всех, где Качалов. Но даже не это больше всего запомнилось Варе в тот день, а как они глубокой ночью возвращались из театра на двух лихаческих тройках: взрослые в одних санях, а Варя, с девятнадцатилетними близнецами Сашей и Ваней Четвериковыми, московскими студентами, в других. По всей ширине пустой дороги веером распахнулась тройка: встряхивал обындевелой гривой коренник, сильно кидая из-под копыт снег, дробно бьющийся о передок, круто загибали головы пристяжные. Мимо неслись призрачные, все в белом, деревья бульвара, впереди качалась широкая спина лихача, заученно кричащего одиноким прохожим «Па-аберегись!». Ледяной ветер пылко хлестал по лицу, перехватывал дыхание, в тесных санях всем боком ощущался тёплый и твёрдый шинельный бок сидящего рядом Вани, а сидящий напротив румяный от мороза Саша, склонившись к Варе, взахлёб рассказывал ей, что Метерлинк «is the latest craze», а потом они с Ваней на два жутких голоса, идеально попадая друг другу в тон, как умеют только близнецы, начали читать его стихотворение: — Кто-то мне сказал, — угрожающе начинал Саша. — О, дитя, мне страшно! — замогильно подвывал Ваня, вероятно, воображавший себя в этот момент Москвиным. — Кто-то мне сказал: Час его настал. Лампу я зажгла, (О, дитя, мне страшно!) Лампу я зажгла, Близко подошла. В первых же дверях, (О, дитя, мне страшно!) В первых же дверях, Пламень задрожал, У вторых дверей (О, дитя, мне страшно!) У вторых дверей Пламень зашептал. У дверей последних, (О, дитя, мне страшно!) Вспыхнув только раз, Огонёк угас. И действительно, глухая ночь без единого огонька была вокруг: закрыты были двери подъездов, темны были окна, в ледяном небе между просветами белесых туч одиноко и жутко мелькала луна, бледно сизовела снежная улица, и эта поездка, кажется, была ещё восхитительней той автомобильной в Вене, и с восторгом думалось — сколько ещё будет в жизни таких упоительно захватывающих моментов? Много будет, Варя, много, — вся жизнь ещё впереди, и ненавистная гимназия, скучные уроки, разные неприятности — всё это забудется, а останется в памяти лишь это: восторженно-жуткое замирание сердца, когда на повороте санки опасно накренялись на один полоз, и Варя от страха хваталась за рукав Вани, и тут же грохались обратно, встряхивая всех в возке, и лихач самодовольно кидал через плечо седокам: «Не боись, барчуки, довезу как шишечек!» Они планировали уехать назад в Нижний на следующий день: Варю и так пришлось отпрашивать из гимназии, и лишние дни пропускать не хотелось. Но Четвериковы уговорили отца остаться ещё на пару дней, и тот согласился во многом потому, что на днях из Питера в Москву вернулся — ну, конечно, кто же ещё? — дорогой Алексей Максимович. Разумеется, Четвериков пригласил Горького к себе, и тот, хоть и говорил по телефону, что жуткО, жуткО занят, всё-таки заехал. Алексея Максимовича, долговязого, часто сутулящегося, худого и длинноволосого, Варя видела не один раз — пока он жил в Нижнем, он был частым гостем в отцовском доме, и Варя была хорошо знакома с модным писателем — и удивительно было видеть, каким франтом теперь стал Горький, приехавший к Четвериковым на лихаче: в шубе с бобровым воротником, в чёрной визитке, с золотыми запонками и отвёрнутыми уголками на туго накрахмаленном стоячем воротнике, благоухающий одеколоном. Всё это великолепие особенно странно смотрелось, когда Горький начинал говорить со своими знаменитым (и, Варя знала, отчасти нарочитым) оканьем — будто матроса с волжской баржи шутки ради нарядили барином. Горький тоже поздравил Варю с семнадцатилетием, не забыв отметить и то, какой красавицей она выросла, а затем, наотрез отказавшись от приглашения отобедать, уединился с отцом и Четвериковым в кабинете хозяина и некоторое время о чём-то с ними говорил. И Варя совсем не ожидала услышать от вернувшегося из кабинета встревоженного отца, что планы меняются, и они этим же вечером уезжают в Нижний — и не на курьерском, который уже ушёл, а на медленном товарно-пассажирском поезде, где даже первого класса не было! На все предложения подождать хотя бы до завтра отец отвечал решительным отказом, и Четвериков с Горьким его в этом поддерживали. — Вы пОезжайте, пОезжайте, — говорил Алексей Максимович ничего не понимающей Марье Кузьминичне. — Завтра этО ещё неизвестнО, пОезда будут или нет. И действительно, как Варя потом узнала, старый и медленный поезд, на котором они спешно отбыли назад в Нижний, оказался последним: в тот же день в Москве началась всеобщая забастовка, а вслед за ней и восстание, и с ужасом Варя читала в газетах новости, никак не вязавшиеся с местами, в которых она была всего несколько дней назад, — о пулемёте на колокольне Страстного монастыря, о баррикадах на Садовом Кольце, о расстреле из пушек восставшей Пресни, о карательном отряде Семёновского полка, усмиряющем Казанскую железную дорогу… Чаша сия не миновала и Нижний: не успели они вернуться в особняк на Ильинке, как по городу прокатилась весть — восстало Сормово, рабочий пригород Нижнего. От этой вести город будто впал в ступор: это не было похоже на то, как постепенно тормозила, замирая, деловая жизнь в октябре — нет, в этот раз всё встало моментально, будто рубильник дёрнули: перестал ходить трамвай, закрылись лавки, погасло электричество, отключился телефон, а гимназия прекратила работу сама собой, без всякой забастовки. В городе боёв не было, но пару дней гулко, будто дальним громом, ухало из-за Оки: Варя потом узнала, что восставшие рабочие сражались на баррикаде в Сормове и на вокзале, а их расстреливали из пушек. Варя в эти дни не выходила из дому (да кто бы её и отпустил), а вот отец, у которого в Сормове были дела, как безумный целыми днями метался между рабочим посёлком и городом. Варя видела, например, как он, весь обмётанный снегом, в шубе, ворвался в дом, прошёл до своего кабинета, оставляя слякотные следы на коврах, и там присел у сейфа, не снимая мохнатой шапки. — А сама как думаешь, что ищу?! — нервно обернулся он на Марью Кузьминичну, задавшую неуместный вопрос. — Надо взятку совать, чтобы верфь из пушек не расхреначили! — А что тебе эта верфь-то? — ошеломлённо спросила Марья Кузьминична. — Как что?! — с мукой воскликнул отец. — Так где пароход-то мой строится?! А они его из пушек хотят расколотить! — Да что тебе этот пароход? — взмолилась мачеха. — Чай не последний он у тебя! Не езжай туда, Василич, застрелят же! — А-а-а, дура! — раздражённо крикнул отец, махнул рукой и, сграбастав пачку сторублёвок, так же стремительно выбежал из дома, как появился. Верфь, слава Богу, не расколотили, восстание было подавлено, город возвращался к обычной жизни, а гимназия, ненадолго возобновив уроки, вскоре ушла на обычные рождественские каникулы. Но Рождество было невесёлое: после восстания город притих, как прибитый: ездили по улицам казачьи патрули, городовые ходили с винтовками, лакей Хрисанф рассказывал, что по ночам охранка ездит в Сормово делать аресты рабочих. Поговаривали, что арестованных не всегда доводят до охранного отделения, а иногда расстреливают у проруби на волжском льду. Из уст в уста передавали подробности восстания: горничная Лампа (Евлампия), у которой в Сормове работал брат, рассказывала Варе, что пушками стреляли не столько по баррикаде, сколько по общежитиям, где оставались жёны и дети повстанцев, чтобы те побежали с баррикад их спасать. Ещё говорили, что жандармский генерал-майор Левицкий, почуяв возможность подзаработать, угрожал расстрелом из пушек разных сормовских заводов, на которых и рабочих-то уже не было, только чтобы хозяева откупались от него (вот отец и бегал с деньгами). Рассказывали также, что начальник охранки ротмистр Трещенков после взятия главной баррикады отдал Сормово городовым и войскам на разграбление, как в средние века, — те, дескать, перепились и ходили пьяные по общежитиям, отыскивая раненых рабочих, добивая их без суда, насилуя их жён. Обо всём этом было жутко слушать, и странно было понимать, что вот она, Варя, спокойно живёт в большом уютном доме, где истопник Семён всегда жарко топит печи, кухарка Настя готовит, седой лакей Хрисанф подаёт на стол, горничные Матрёна и Лампа убирают, кучеры Филипп и Иван возят на санках, а садовник-дворник Фома чистит снег — и вот она живёт этой довольной, удобной жизнью юной барыни, а где-то совсем недалеко, за Окой и Ярмаркой, тысячи её сверстниц в скотских условиях трудятся по одиннадцать часов в день за гроши, ежедневно терпят несправедливость, унижение, насилие над собой — а когда они или их родные пытаются восстать и добиться каких-то улучшений для себя, их расстреливают пушками, — на японцев у них пушек не хватило, а на сормовцев хватило! Но хуже всего было осознавать, что вокруг так думает она одна: всем остальным на эту страшную несправедливость было, кажется, наплевать. Отец, ругая власти, не жалел слов и для «дураков-рабочих с их красными тряпками», Марья Кузьминична в этом ничего не понимала, а одноклассницы в гимназии — ох, с ними было гаже всего. За эти полгода Варя вообще отдалилась от одноклассниц и стала в классе почти что парией. Всё началось, наверное, ещё в августе, когда Варя, вернувшись из путешествия, принялась взахлёб рассказывать всем о Вене, о Биаррице, Париже, Лондоне, раздаривать привезённые из-за границы сувениры: брелоки с Эйфелевой башней, бельгийский шоколад, иностранные монеты, — и сама не заметила, как переборщила. Дело в том, что в классе, кроме неё, за границей бывала только одна девочка, но и та лишь в Берлине, — а что такое Берлин по сравнению с Веной, Парижем и Лондоном? Главная классная красавица и заводила же, Зина Ребровская, дочь председателя дворянского собрания, сразу возненавидела Варю: сама-то летом ездила только в Коктебель и простить Варе путешествия по Европе никак не могла. В прошлые года, когда Варя проводила лето в скучных скитах, богатство её семьи в классе мало что значило, а вот после европейского вояжа все вспомнили, что отец Вари миллионщик, что они — раскольники, а потом вспомнили и что Варя —незаконорождённая дочь, и это как-то постепенно, но неотвратимо всех отдалило от Вари. Дошло до того, что как-то Варя нашла в ящике своей парты анонимную записку: «Не удивительно ли, что отецъ нашей Варечки носитъ фамилію Сироткинъ, а его дочь имѣетъ фамилію Дмитріева? Можетъ быть, Варечка давно замужемъ за г-номъ Дмитріевымъ, фотографомъ? Объяснитесь передъ подругами, мадамъ Дмитріева!»(Максим Петрович Дмитриев был известным на весь Нижний Новгород фотографом: ссылка) И дальше было только хуже: похоже, что совпадение фамилий Вари и фотографа Дмитриева показалось насмешницам ужасно забавным, и злословие не прекращалось: вскоре придумали, что Варя — любимая модель господина фотографа, а в очередное утро Варя нашла в ящике парты маленькую фотокарточку в медной оплётке, где была изображена какая-то полуголая дамочка в восточном наряде, в котором исполняют танец живота. К голове одалиски было приклеено вырезанное из классной фотографии лицо Вари. На обороте была надпись: «Яблоко отъ яблони: Варя пошла по стопамъ мамы».Варя понимала, что эти интриги плетёт против неё Зина Ребровская со своей свитой, видела, как они хихикают и посмеиваются, обсуждая Варю за её спиной, и с каждым новым днём было ясней, что Варя становится отверженной в классе. Именно в эти одинокие морозные январские дни, когда вокруг Вари не было ни единой понимающей её души, когда в доме было скучно и постно, а в классе гадко и мерзко, в жизни Вари появилась Гертруда Эдвардовна. Отец давно уже хотел нанять Варе репетитора по языкам: он уже не один раз говорил, что после гимназии хочет отправить Варю учиться за рубеж, правда, ещё сам не очень понимал, куда: в разговоре мелькали то Германия (там хорошее техническое образование), то Сорбонна (французский у Вари был получше немецкого), а после путешествия в разговорах всё чаще стала проскальзывать Англия и совсем уж невероятная Америка. Кажется, мысль отправить дочь учиться за океан отцу нравилась с каждым днём всё больше: Соединёнными Штатами среди людей его круга вообще было принято восхищаться (чудаковатый нижегородский хлеботорговец Башкиров, например, фраппировал город, вывешивая над своей дачей звёздно-полосатый флаг). Однако, была проблема: в гимназии не преподавали английский, и Варя не знала на нём ни слова. Найти репетитора в городе, конечно, было возможно, но это, как правило, были молодые люди, и, помня историю с Давидом, отец побаивался приглашать молодого человека для занятий с юной дочерью. Поэтому, когда на собеседование к отцу пришла ссыльная эстонка Гертруда Эдвардовна Тениссон, отец долго не раздумывал. Вообще-то называть Гертруду Эдвардовну ссыльной не совсем верно: она находилась не в административной ссылке, а под запретом проживать в родном Ревеле и университетских центрах Империи. Нижний Новгород был одним из крупнейших неуниверситетских городов России, поэтому людей, подобных Гертруде, в Нижнем было не так уж мало, и она быстро нашла единомышленников — отмечаясь в охранке по прибытии, познакомилась с молодым поляком эсером Витольдом Ашмариным, живущим в Нижнем уже второй год на тех же условиях, что и Гертруда, и так же вынужденным регулярно отмечаться в охранке. — Так вы заходите к Фейту, я напишу вам адрес, — сказал Ашмарин, когда они вместе вышли из здания Охранного отделения и пошли, хрустя свежим снегом, по сугробистой улице мимо двухэтажных домишек, серых заборов, деревянных телеграфных столбов. — Наша организация сейчас, конечно, в целом разгромлена: здесь в декабре, как в Москве, было восстание, и большинство наших арестовали. Но кое-кто остался, и мы восстанавливаем работу. Ничего, в этом году мы им ещё покажем! Эсеровский комитет собирался на квартире у доктора Андрея Юльевича Фейта, который с женой и малолетним ребёнком недавно вернулся из сибирской ссылки и теперь со смехом говорил Гертруде, что её наказание — ерунда, а вот если бы её сослали за Байкал… Квартира Фейта, поняла Гертруда, вообще была местом сходок здешних эсеров — сюда заходили ссыльные студенты, помощники присяжных поверенных, народные учителя, — весь цвет местной революционной интеллигенции. Гертруда тоже стала бывать у Фейтов и как-то встретилась там с молодой учительницей Мариинской гимназии Еленой Лундстрём, которая в разговоре упомянула, что одной из её учениц требуется репетитор по английскому языку. Гертруде как раз нужна была работа: свои деньги заканчивались, на помощь из Эстляндии рассчитывать не приходилось, а чем заняться в этом чужом, незнакомом русском городе, Гертруда не знала. И вот на следующий день она отправилась на собеседование с отцом ученицы в его особняк на Ильинской улице. Оказалось, что репетитор требуется не просто какой-то девочке, а семнадцатилетней дочке миллионщика-старообрядца, живущего в большом особняке с острыми, под готику, декоративными башенками, с целым штатом прислуги, конюшней во дворе и староверской молельней в подвале. Хозяин, Дмитрий Васильевич Сироткин, оказался крепким, полным бородатым мужчиной лет за сорок с высоким круглым лбом и лысеющим затылком. — Так за какие же грехи вас сюда сослали, Гертруда Эдуардовна? — внимательно выслушав рассказ эстонки, строго спросил он, и сердце Гертруды ёкнуло — показалось вдруг, что работа, которую она уже считала своей, может уйти из рук, если миллионщик не захочет принимать на жалованье политически неблагонадёжную. Можно было юлить, сослаться на то, что её осудили без вины… но Гертруда уже знала этот тип русских купцов — такие, как правило, были либералами, выступавшими если не за социализацию земли, то уж точно за парламент и ответственное перед ним министерство, и проблемы эстонской национальной партии должны были вызывать у них симпатию. И она честно рассказала Дмитрию Васильевичу о своих проблемах в Ревеле, умолчав, однако, о своём участии в московском восстании и сепаратистских устремлениях партии «Аула» — этого Сироткин мог не оценить. И действительно, объяснение его вполне устроило: — Да… — сочувственно протянул Сироткин, — дела у вас в Ревеле творятся. Да чего уж тут, по всей России чёрт-те что творится… А английский вы откуда знаете? Гертруда рассказала, что её отец был корабельным инженером, сотрудничавшим с британскими поставщиками, и по-английски говорил свободно. Сироткину это чрезвычайно понравилось: — Бывал я, бывал на английских верфях, — с удовольствием закивал он. — Какой уровень техники, какая культура производства! Нам, сиволапым, ещё расти и расти. Ну что ж, хм, Гертруда Эдуардовна. Заниматься вам с Варей придётся часто, много, поэтому предлагаю вам поселиться здесь. Места у нас тут достаточно, комнату вам выделим хорошую, рядом с Вариной. Занимайтесь с ней английским, но и про немецкий с французским не забывайте — подтягивайте её! Если в аттестате по обоим предметам будет двенадцать баллов, получите от меня хорошую премию. Пятьдесят рублей жалованья в месяц вас устроит? Конечно, Гертруду устраивало: пятьдесят рублей она и в газете «Postimees» не получала, а тут даже на жизнь тратиться почти не требовалось — жила в доме Сироткиных она на полном пансионе и обедала за одним столом с хозяевами. Правда, у Сироткиных, как оказалось, неукоснительно соблюдали все православные посты (отчего стол был скучноват) и строго запрещали курить — курение в этой староверской семье, Гертруда поняла, вообще считалось грехом, сравнимым с содомией, а слово «табашник» было одним из обычных ругательств. Но, пожалуй, самым серьёзным ограничением, которое жизнь в доме миллионщика накладывала на Гертруду, была невозможность посещать эсеровские собрания вечером у Фейтов — свободное время у Гертруды теперь было только в первой половине дня, когда Варя уходила в гимназию. Только с утра теперь к Фейтам и получалось заходить, и Андрей Юльевич с пониманием относился к тому, что принимать участие в восстановлении эсеровской организации Гертруда теперь может лишь частично. — Понимаю, понимаю, такая работа, — говорил он. — Это ведь с дочкой Сироткина вы занимаетесь? А сколько лет этой барышне? Семнадцать? А вы, Гертруда Эдвардовна, не выясняли, как она к нашему делу относится? Возраст-то самый тот. Вы напролом-то не лезьте, но вы ж должны понимать: у нас с пожертвованиями в кассе худовато: рабочие слава Богу если по десяти копеек скидываются, а от капитала пожертвований не дождёшься: вот вошь на аркане и гуляет. А тут дочка миллионщика! Вы бы, может, попробовали как-нибудь её в наше дело вовлечь?
-
Как можно так много и классно писать? У меня в курсовых полезного материала и то меньше, наверное.
-
И правда - монументально! А еще, как всегда, глубочайшая проработка деталей: от политики до бытовых мелочей, от лозунгов и до присказок лихача!
-
Крёстная! Горький! Станиславский! Книппер-Чехова! Распирает от чувства собственной важности )
Отдельное спасибо за драму в гимназии. Мощный толчок такой.
|
Старик ответил не сразу. Для начала он медленно отвернулся от огня, прогоняя ту сонную одурь, которую всегда посещала его по вечерам, и из-за которой он мучался бессонницей по ночам. Это странное состояние сознания, когда в голове пусто, и никаких мыслей нет и в помине, есть лишь ощущение тепла от костра, да звуки окружающего мира. Старому кочевнику было непривычно слышать такие учтивые речи, что прорекла воительница. Он был подслеповат, и не узнал одну из воительниц, что сегодня выступали на арене, и поэтому не испытывал особого пиетета.
- Ваша речь... - старик почесал висок под куфией. Он был по своему мудр, поэтому не стал намекать насколько подобные речи странно слышать, особенно едва сводящему концы с концами пастуху. Тем более что и детей у него не было, да и богатство весьма невелико. И всё же, вежливость в некотором роде сработала.
- Не знаю зачем такой прелестной деве к Раминцам. - старик деловито сощурился, пытаясь просчитать варианты..и ничего не смог придумать. Та небольшая делегация Раминь что расположилась в этом квартале, вела на редкость затворническую политику, и даже не слишком сильно лез к преступникам, лишь чётко обозначив границы своего маленького лагеря. - Однако, я никогда не мог отказать столь чарующим глазам. В этом вся моя беда.. -
- Сын моего отца проводит вас к тем шатрам. Будьте готовы, что к Абдуле вас не допустят. Говорят, он сегодня прозвенел своими мечами на арене какой-то бабе, и хотя сохранил жизнь до следующего боя, но вряд ли это улучшило его настроение. - буркнув себе под нос что-то про "ядовитого прохиндея", дед покряхтывая приподнялся, оправил кушак с пустыми ножнами от кинжала, обернулся к шатру на удивление звонко рявкнул.
- Рамва! Рамва, старый лежебока! Вылазь! - Рамвой звали младшего брата пастуха. И младший не замедлил явится. Вернее сначала явилась его непокрытая голова. Нечёсаная масса седых волос, усталый, осоловевший вид и смуглая морщинистая кожа..из шатра пахнуло каким-то сладким дымком. Рамва был моложе своего соотечественника лет на десять, но это не делало его молодым.
- Чего тебе, брат? Я же говорил тебе, что устал сегодня разносить еду на празднике, и не пойду за..о! - Рамва увидел незнакомку, и поспешно нырнул обратно в шатёр. В отличие от Бкерра у него было отличное зрение и он не желал упускать удачу. Хотя с другой стороны он был немного напуган - он поставил против неё, и говорил плохие слова, когда страшная алебарда била его соплеменника там, на песке.
Торгаш избегал смотреть напрямую на воительницу, но он не замедлил предложить свой товар.
- Госпожа желает купить свистульку? Или быть может вы хотите купить знаменитые солёные колбаски братьев Робхи? А может быть медовые тянучки? Клянусь, они совсем свежие, ваш зубы никак не пострадают и не останутся в сла... -
- Рамва! - прервал брата морщинистый старик, прерывая поток почуявшего добычу - Отведи нашу гостью к шатрам клана Раминь. Она была учтива, а тебе перед сном всё равно стоит проветрить свою дурную голову. - Морщинистый старик гордо приосанился, и заложил большие пальцы за пояс, будто шейх, отчитывающий нерадивого слугу. Рамва, против своего обыкновения кротко кивнул.
- Конечно. Госпожа желает увидеть шатры своего соперника? Идёмте за мной. Здесь совсем недалеко. Так что насчёт ирисок? - Рамва заискивающе улыбнулся, и бодро потрусил в сторону восходящей луны.
Брекка же нахмурившись сел у костра. Теперь-то он понял, с кем он говорил. Вздохнув, он поглядел вслед брату, откупорил флягу и глотнул разбавленного кислого вина. Оставалось надеяться, что Абдула не съест с потрохами эту женщину. Будь он лет на двадцать моложе, он бы и сам сходил, уж больно ласкали его уши речи девицы. Впрочем, статус чемпиона защитит её похлеще чем меч или иное оружие. Даже пустынные коршуны Раминь дважды подумают, перед тем как навредить чемпиону арены.
Путь был действительно недальним, а проводник знал дорогу лучше чем цены на свои товары. Лавируя между шатров разной степени обшарпанности, обимперившийся кочевник не прекращая трещал.
- Госпожа, а зачем вы ищитэ клан Раминь? Вы наверное не знаете, но они...эм...люди пустыни. То есть мы все люди пустыни, но традиции коршунов..никогда не отличались милосердием к чужакам. Чудо что они вообще выбрались с юга, пусть даже столь малым числом. Эй! - двое молодых парней с мекающими баранами на плечах, весело переругиваясь перебежали дорогу путникам едва не зашибив Рамву.
- Ах, дэвы вас дери! Осторожней там, не видите что ли, я с гостьей! - но молодёжь уже убежала куда-то дальше, не обращая внимания на грозящего кулаком торговца никакого внимания. Где-то неподалёку басовито залаяла собака, и её тотчас же подхватили другие, устраивая тот ещё вечернюю перекличку.
Квартал жил своей жизнью, не считаясь с поздним временем. Повсюду были запахи еды, смех, люди то и дело переходили от шатра к шатру, пересказывая друг другу новости и сплетни. Большинство говорили о турнире, и о том, какие славные бойцы мнут друг другу бока. У некоторых костров собрались весёлые подвыпившие компании, а от некоторых палаток тянуло дурман-травой.
Но чуткое ухо валькирии услышало и иные, отнюдь не такие радостные голоса. Испуганные, утомлённые отнюдь не радостной суетой кровопролития турнира. Небольшая группа южан, держащихся вместе у пропылённого шатра переговаривались между собой на своём наречии, встревоженно переглядывались. Некоторые гости столицы выглядели особенно потрёпанно. Впалые щёки, напуганные лица, глубоко лежащая горестная складка на лбу у женщины.. И все как один - не старые, сильные и сплочённые. Так и подмывало назвать их "беженцы". Но откуда? Почему сейчас?
- Ээ, шайтаны ушастые... - Рымва покачал головой, понимая что лучше ему ускорить шаг. - Так о чём я..Вообщем, клан Раминь не те люди, с кем вам будет легко иметь дело. Поговаривают что они рубят большие пальцы своим пленным, и охотчи до крови. Ну и прочие страсти. Половина - вранья..но..верблюда без слюны не бывает, госпожа амазонка. Будьте с ними чуть осторожней чем с ядовитой гадюкой, и думаю вы сможете...- лоточник хотел было сказать "уйти целой", но прикусил язык.
Достойная воительница вполне может счесть это угрозой.
-.. обернуть всё к своей выгоде. Кхм. Здорово, всё-таки что вы и Абдула друг-друга не убили, да. Мы пришли. -
Лагерь Раминь встретил амазонку будто нахохлившаяся сова. Семь больших шатров. Несколько верблюдов уныло переминаются у дерева и пожёвывают сваленную солому в корыто солому. Рядом с ними сидит на чурбаке здоровый парень, с дубинкой на коленях. Отдыхает. Тут и сям стоят столбы с лампадками. Видно, что клан стоит уже не первую неделю. Кочевники словно сознательно держат дистанцию с коршунами пустыни. Близко никто не осмелился поставить ни палатки, да и праздношатающихся вокруг будто вымело поганой метлой. Каждый шатёр окружён маленькой траншеей..и волосатой верёвкой.
Из-за шатра выбежала молодая дворовая сука, сначала завиляла хвостом, затем насторожилась и прижала уши. Негромко гавкнула, подзывая хозяев, но облаивать дальше не стала, а просто уселась и начала сверлить пришельцев умным взглядом. И вот уже часовой, сидевший у верблюдов спешит к нарушителям, что приближаются к границе лагеря. Торговец сделал жест рукой в воздухе и попятился. Что-то вроде круга, разделённого напополам. Знак оберегающий от сглаза и зла, как сказал бы вам любой жрец, знающий традиции южных пустынь.
- Чэго вам надъёо? - на искорёженном общем обратился охранник к амазонке, безошибочно определив главную. Его акцент резал слух, и дубинка, которой мужчина поигрывал в руках недвусмысленно давала понять, что клан Раминь отнюдь не столь гостеприимен в этот поздний час, вопреки всем обычаям.
|
|
|
Анчара не обрадовал стиль мышления Лёньки. Как раз наоборот, было ощущение, что этот крикливый мальчишка. Но дисциплину он поддерживать умел, ничего не скажешь. — Товарищ Медведь берет на себя то, что кто-то должен взять, — возразил он. — У меня ощущение, товарищи, что вы воображаете себе революцию уже совершившейся. Это не так. Пока не взят вокзал, любые наши достижения, даже, на первый взгляд, зачительные — есть достижения временные, лучше даже сказать условные. Подумайте об этом, пожалуйста. Желание Зефирова идти с ними и его замечание относительно большевиков не могли не вызвать сдержанную улыбку. Да! Это вот то, о чем он говорил Гере. Что ж, Лёнька, какой бы он ни был, имел свои представления о том, что делать, и вступать в прения сейчас, в такой боевой момент, не прходилось. Алексей осмотрел бомбы, украдкой глянув на Геру: как она, не боится ли такого соседства. — Под младенца не выйдет, — возразил наконец Анчар. — Товарищ Кассандра не так одета, чтобы ребенка по улице на руках носить. Разделяться тоже смысла нет — со всей этой кутерьмой потом друг друга и не найдем, если разделимся. Предлагаю так. По маскировке: взять здесь, на типографии, ведро, положить в него и так нести, засыпав песком или снегом или какими-нибудь обрезками. Заодно и руки так не устанут и легко меняться. Можно еще каких-нибудь материалов с собой взять для конспирации, чтобы видно было, что не пустыми идете. Но как по мне оно без надобности — все равно любой патруль вас обыщет и найдет револьверы уж точно. Поэтому пойдем так - впереди, саженях в пятидесяти, мы с Кассандрой, а за нами вы. Во-первых, если внезапно напоремся на патруль, нас обыщут — и ничего, а вы уже увидите и сможете что-то предпринять. Во-вторых, на случай, если кто-то все же уронит бомбу, нам рисковать незачем. Анчар сказал об этом без всякого смущения. Он не боялся, когда возил динамит, да и сам мог бы понести бомбу, но агент на революции — это не офицерик на войне. Ему не надо все время бравировать опасностью, чтобы кому-то что-то доказать. Ему надо сделать дело, и не важно, трясутся у него руки при этом или нет — вообще не имеет значения. К тому же ему бы не хотелось, чтобы Гера так глупо погибла.
|
|
-
Стоек, выдержан, рассудителен. Достоный паладин.
-
Почитал характер, историю, пост. Крутой персонаж.
|
|
|
-
Абдула шикарен! И своим слогом, и поразительной рассудительностью, и прозорливостью. Мне очень нравится и персонаж, и посты. И, конечно же, спасибо за бой!
|
|
-
Мастер-посты в нашей ветке были просто шикарны. Очень яркие, визуальные, я бы даже сказала, кинематографичные. А еще держащие в напряжении до последнего момента. Спасибо!
|
Наступающий вечер приносит с собой благословенную прохладу. Вышедший на арену викинг - его противник - уверенно ступает по песку, оставляя за собой ровный след от увесистого металлического шара. Сэр Генри пристально смотрит на оппонента через открытое до поры забрало шлема. Ученые мужи говорят, что история повторяет себя. Что же, возможно. Багровые тени и впрямь навевают воспоминания о давно минувших днях. Днях, когда стареющий рыцарь был еще совсем молодым юношей, только ставшим оруженосцем сэра Гамильтона Три Клятвы. Этот человек был цветом рыцарства, в чести которого ни у кого не возникало сомнений. Ни капли страха не отражалось в его глазах. Ни тени сомнений в его поступках. Таким его запомнил сэр Генри. О, как горели глаза молодого оруженосца при мысли о том, что и он когда-нибудь будет воплощением чести, добра и справедливости...
Точно таким же вечером, разрисованным закатными огненными красками, ему предстояло принять первый смертельный бой. Сэр Гамильтон лежал, не подавая признаков жизни, придавленный телом своей павшей лошади. Генри, стоящий перед ним с обнаженным клинком в левой руке. Плечо правой, плетью висевшей вдоль тела, щетинилось древком стрелы. Торопившиеся по поручению Совета путники, по неосторожности угодившие в засаду простых бандитов. Обычная, классическая история, из которой рыцарь, или подающий надежды молодой оруженосец, выходили окутанными лучами славы, легко расправившись с десятками кровожадных, но трусливых разбойников. Колени же самого молодого оруженосца почему-то дрожали от вида всего лишь двух головорезов. Сэр Генри помнил эту картину во всех красочных подробностях, будто бой произошел накануне. Грязные, немытые тела бандитов. Такие же грязные, спутанные волосы и бороды. Кривые желтые зубы обнажены в вызванном адреналином зверином оскале. Шум крови в ушах. Первый осторожный шаг. Вскинутое к небу дубье, привычно лежащее в мозолистых руках. И его рука, с трудом поднимающая меч для отражения удара. Непослушная. Невыносимо медленная. Пронзившая затылок резкая боль и последовавшая за ней безразличная темнота. Это событие оставило большой отпечаток на всей дальнейшей жизни сэра Генри.
Многое изменилось с тех пор. Добрые тридцать лет боевого опыта против самых разных противников не оставили и следа от юнца, встретившего своего первого врага тем памятным алым вечером. Уверенный шаг стареющего рыцаря уже не пружинит, как прежде, но былая твердость из него еще никуда не делась. Глубокие следы на песке говорят о силе и выносливости, требующейся для ношения лат. Оружие в опущенной к земле руке внушает страх бывалым бойцам. Простой, но увесистый стальной шар способен дезориентировать и даже контузить человека в полном латном доспехе. Чего уж говорить о викинге в легкой броне? Чудовищный по силе удар легко переломает ребра, превратит в муку кости рук, размозжит череп. - Рыцарский кодекс, - зычный голос сэра Генри прорезал гам арены, - обязывает меня предложить тебе сдаться. - Пристальный, пронзительный взор направлен прямо в глаза оппонента. - Нет нужды проливать кровь. Сдайся и я гарантирую тебе жизнь. - Слово рыцаря - его честь. Его честь - есть его жизнь.
На самом деле сэр Генри не был уверен в своей победе. Несмотря на внушительный опыт, возраст уже давал о себе знать. По обыкновению, вечер перед боем Генри проводил в раздумьях и разговорах с Богами. Теми самыми Богами, которые позволили умереть человеку, достойному стать императором. Вопреки этому обыкновению, предыдущий вечер рыцарь провел возле могилы Артура, предаваясь воспоминаниям и сожалениям. Размышляя о том, что он мог сделать и чего не сделал. Размышляя о том, что ему предстоит и насколько ускользающе малы его шансы на успех. Но, как бы там ни было, какие бы непреодолимые препятствия перед ним не возникали, он - рыцарь Империи. Ни Хан, ни даже Боги не властны над ним сегодня. Он исполнит свой долг. Кодекс. Честь. Люди.
-
Очень красивый и плавный пост. И персонаж весьма хорош.
-
Но хватит пространственных рассуждений, пора перейти к бою.Сэр Генри очень хорош
|
|
|
Здесь важно, Вернер, что мы сами готовы умереть. Понимаешь? Ведь эти господа что думают? Что нет ничего страшнее смерти. Скучные старики сами выдумали смерть, сами её боятся и нас пугают. Мне бы даже так хотелось: выйти одной перед целым полком солдат и начать стрелять в них из браунинга. Пусть я одна, а их тысячи, и я никого не убью. Это-то и важно, что их тысячи. Когда тысячи убивают одного, то, значит, победил этот один.Леонид Андреев, «Рассказ о семи повешенных»19:15 21.07.1906 Нижний Новгород, Острожная площадь, Народный дом +28 °С, ясно, тихо— Господа социалисты! Отпирайте двери, не то выломаем! — доносился голос ротмистра с улицы. Варя выглянула в окно: с высоты третьего этажа был хорошо виден десяток верховых казаков, стоящих посреди освещённой медным вечерним солнцем пыльной площади на городской окраине; если перегнуться через подоконник, можно было увидеть и группу городовых и пожарных с топорами, столпившихся у запертого парадного входа в Народный дом, окружённый войсками и полицией. На противоположном конце площади, у дровяных складов и сараев собирался народ, с любопытством наблюдающий за осадой: приказчики в белых фартуках, бабы в платочках, босоногая ребятня. — Дайте нам пятнадцать минут, чтобы успокоить товарищей! — глухо ответил ему из-за двери кто-то из эсдеков, посланных тянуть время. — Даю пять минут, потом начинаем ломать! — откликнулся ротмистр: молодой, в форме без орденов, с подстриженными усиками, с револьвером в руке. — Трещенков! — с непонятной досадой сказала тоже выглядывавшая в окно Елизавета Михайловна Панафигина. Один из казаков заметил девушек в окне, дёрнул с плеча карабин и прицелился, чтобы пугнуть. Варя и Елизавета Михайловна быстро отпрянули от окна; выстрела не последовало. Обстановка в помещении, занятом Нижегородским губернским комитетом П.С.-Р., напоминала известную картину Брюллова: пол был забросан бумагой, ящики бюро и шкафов были выдвинуты и распотрошены как после обыска. Лазарев, седой и пожилой глава комитета, один из самых уважаемых в губернии эсеров, лихорадочно сгребал бумаги, записи, тащил их к растопленной (в тридцатиградусную жару-то!) печке, у которой на корточках с кочергой сидел Колосов, пихая бумажные папки, брошюры в топку. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге показался Витольд Ашмарин, молодой ссыльный поляк, в расстёгнутом люстриновом пиджаке, весь растрёпанный, будто пьяный. В высоко поднятой руке он держал тупоносый браунинг. — Я не сдамся этим скотам! — очумело заявил он. — Я буду отстреливаться и пущу себе последний патрон в лоб! — Витольд Францевич, вы что! — негодующе бросилась к нему Елизавета Михайловна. — Ну-ка отдайте пистолет! — Не дам! — по-детски выкрикнул Ашмарин и спрятал браунинг за спину. Панафигина вцепилась ему в руки, принялась вырывать оружие, Ашмарин отчаянно сопротивлялся, и тут пистолет оглушительно грохнул: пуля, никого не задев, ушла в деревянные доски пола. Все остолбенели, и, воспользовавшись замешательством, Панафигина выхватила-таки браунинг. — Вам что, на каторгу невтерпёж?! — сердито обратилась она к Ашмарину. — Какой же вы идиот, Витя! — в сердцах выпалила она и направилась к выходу. Сконфуженный Ашмарин поспешил за ней: — Вы куда, Елизавета Михайловна? — Выкину в подвал ваш браунинг! Пускай разбираются, чей! — эти слова уже доносились из коридора. Варя обессилено присела на венский стул у заваленного журналами стола с дешёвым чернильным прибором и керосиновой лампой. Из окна донеслись тяжёлые тупые удары. — Не ломайте, не ломайте пока! — закричал всё тот же голос. — Ещё чуть-чуть нам времени, и мы сами откроем! — Ваше время вышло! — откликнулся ротмистр. — Отойдите все от двери, мы будем стрелять! Всё было как страшный сон: невозможно было поверить, что сейчас её в первый раз в жизни арестуют, поведут в какое-то жуткое место, в тюремный замок, который тут — как удобно! — через дорогу, посадят там в камеру с лязгающим железным засовом… и ведь как хорошо всё было ещё сегодня утром, когда Варя ехала на извозчике в Народный дом; и вчера в это же время она с удовольствием и осознанием важности дела носила отсюда свежеотпечатанные пачки с Выборгским воззванием, чтобы оставить их на складе, и месяц назад и не предполагала, что всё может обернуться так, а год назад — год назад она только вернулась из путешествия по Европе, ещё и не думая о том, чтобы присоединиться к революции, и если бы ей тогдашней, шестнадцатилетней, сказали, что через год она будет сидеть в осаждённом эсерском штабе, ожидая ареста, — Варя бы не поверила. И ведь, если подумать, всё началось именно с того путешествия. Путешествие ВариЭто был первый и пока единственный раз, когда Варе довелось побывать за границей. У отца, конечно, хватало денег на любые путешествия, и сам он выезжал за рубеж по своим коммерческим надобностям, но семью с собой не брал, считая, что юной дочери полезней проводить лето не на зарубежных курортах, а в затерянных в керженских лесах скитах. Там Варя и привыкла проводить каникулы в обществе таких же девочек-белиц, отправляемых на послушание богомольными родителями-староверами из Нижнего, Казани, Москвы, и строгих инокинь-черниц, запрещавших бить варёное яйцо о стол, потому что «стол есть престол», не державших чаю, потому что «пить чай — значит отчаиваться», и заставлявших послушниц разучивать песни о народившемся Христе-младенце: и почему-то песни даже о таком радостном событии были у них будто похоронные. А вот в прошлом, революционном, гремящем на всю Россию забастовками и беспорядками году отец внезапно объявил, что летом, как только у Вари закончатся занятия в предпоследнем классе гимназии, они втроём поедут в Австро-Венгрию на богомолье в Белую Криницу, духовный центр их согласия. Отец готовил в Нижнем Новгороде съезд представителей древлеправославной веры и хотел лично оговорить какие-то вопросы с белокриницким митрополитом. Но не успел отец и опомниться, как маршрут под уговорами Марьи Кузьминичны и Вари сначала распространился на Вену, потом на Лазурный берег, потом на Париж, а затем уже и сам Дмитрий Васильевич, решив, видимо, что гулять так гулять, предложил, раз уж всё равно по пути, заехать ещё и в Англию, где давно хотел побывать. Варя первый раз выезжала так далеко: до этого она бывала лишь в скитах да в Москве у крёстной. Но в этот раз Москву проехали, не останавливаясь, на лихаче с одного вокзала на другой, и уже через несколько часов ужинали в тряском ресторанном вагоне: и как восхитительно необычно было есть суп, вздрагивающий в особым образом закреплённой тарелке, как странно было видеть вазу с фруктами на фоне окна, за которым бежал тёмный закатный лес, тонко поднимались и опускались линии проводов, временами мелькали полосатые будочки и обходчик, и удивительно было понимать, что этот бородатый человек в фуражке с двустволкой за спиной и собакой у ноги появился в твоей жизни всего на миг, исчез, и никогда ты его больше не встретишь. А на следующий день была граница: предупредительно-вежливые жандармы, проверяющие паспорта, смена вагона на австрийский, сразу какой-то узкобокий и тесноватый, и, в первый раз, немецкое «Guten Tag, meine Damen und Herren» от австрийского пограничника, входящего в вагон. Белая Криница, не город даже, а большое украинское село, оказалась самой скучной частью их путешествия, но, к счастью, недолгой: отец, изначально планировавший богомолье главной целью поездки, теперь, кажется, и сам уже побыстрее хотел добраться до более занимательных мест. Заграница здесь ощущалась лишь в необычных австрийских деньгах, в странной форме жандармов, а местные улицы, пускай и отличались от волжских деревень, но больше напоминали о картинках из сытинского издания Гоголя, чем о чём-то заграничном. Говорили здесь по-украински, но, в общем, примерно понятно, а главный храм выглядел точь-в-точь как русские церкви. Там всей семьёй выстояли литургию, а потом долго, с усердием, будто выполняя нужное, но неприятное упражнение, молились перед потемневшими, жутковато выглядящими иконами дониконова письма. Отец пожертвовал на нужды церкви десять тысяч рублей, поэтому всю семью сразу окружили угодливым почётом, разместили в лучших покоях беленькой монастырской гостиницы и задали в честь благодетеля обильный ужин. А вечером, когда отец о чём-то долго беседовал с митрополитом, в комнату Вари заглянула молодая монахиня-черница и битый час медовым голосом, вставляя в речь украинские слова, рассказывала Варе о тихой радости жизни невест Христовых. Этот номер Варя уже знала: склонить её к уходу в монашество пытались всякий раз, когда отец отправлял дочь на лето в скит. Неудивительно: инокиня-дочь миллионщика, пускай и незаконная, стала бы серьёзным финансовым подспорьем любому скиту или монастырю. Поэтому Варя уже знала, как вежливо, но твёрдо сообщать монахиням о том, что покидать мирскую жизнь она пока не готова. Но, если сначала путешествие и показалось тягостным, то всё изменилось, когда они прибыли в Вену: здесь, на чугунно-ажурном вокзале, Варя первый раз по-настоящему почувствовала себя за границей. Всё было непривычное: носильщики в странной форме, мальчишки с тележками фруктов и сигарет на перроне, рессорный фиакр извозчика в высоком лакированном цилиндре, и с восхищением Варя смотрела из-под кожаного верха на сверкающую огнями реклам шумную чужеземную столицу под проливным вечерним ливнем. Всё было восхитительно: блестящая медью тележка, на которой носильщики в бежевой с красным, очень красивой униформе везли по гостиничным коврам чемоданы и шляпные коробки гостей, пневматический лифт с огромным зеркалом в тёмной бронзовой раме, ресторан с белоснежными скатертями и угодливыми лакеями, упоительная смесь запахов кофе, табака и газа. Конечно, все вокруг говорили по-немецки, и тут возникла проблема: ни отец, ни Марья Кузьминична иностранных языков не знали и всецело полагались на Варю, которая изучала в гимназии немецкий и французский. Как выяснилось, однако, знания Вари они переоценили: оказалось, что в Вене все говорят совсем не так, как гимназический учитель герр Крюгер, а к тому же быстро, нечётко: Варя путалась, краснела, забывала слова и падежи. После пары конфузов было решено найти переводчика, желательно чтобы знал ещё и французский с английским, чтобы можно было не искать во Франции и Англии новых. С этим проблемы не возникло: в гостинице обещали помочь, и уже на следующее утро в ресторанном зале их поджидал переводчик, представившийся на чистом русском как Давид Лазаревич Зильберфарб. Национальность переводчика поначалу вызвала замешательство: в Нижнем жило мало евреев, Варя их почти не видала и знала только то, что евреев обвиняют в ритуальных убийствах, всемирном заговоре и паразитировании на христианах, за что в юго-западных губерниях иногда устраивают погромы. Но на убийцу или паразита Давид похож не был: это был молодой, высокий и прямой как жердь человек двадцати лет от роду, и ничего особо еврейского на первый взгляд в нём не было: даже нос был без горбинки и не особо большой. Вообще Давид был хорош собой: тонкое гладко выбритое лицо с парой родинок на щеках, копна густых чёрных волос, которые он часто откидывал с высокого ровного лба, глубокие тёмные глаза. Одет он был бедновато: в клетчатый дорожный костюм, как у коммивояжера, с рыжими штиблетами, зато на выходе из ресторана получил в гардеробе вместе с котелком вычурную чёрную трость с резьбой и круглым набалдашником. Тростью он, кажется, очень гордился и ходил с ней по-пижонски, сунув под мышку наконечником вверх. Давид рассказал о себе, что он студент, подрабатывает переводами на каникулах, а языки знает, потому что родился в Вильно, в детстве жил с родителями в Лондоне, а пару лет назад уехал учиться в Вену на инженера-электрика. Это упоминание окончательно расположило к нему отца — для Дмитрия Васильевича не было в мире темы занимательней, чем техника: паровые котлы, турбины, электрогенераторы, трансформаторы. Обо всём этом Давид бойко поддерживал разговор, а в конце даже осмелился предложить прокатиться на автомобиле: у него, сказал он, был знакомый chauffeur, в этом году приобретший новенький «Пежо». Отец уже как-то катался на автомобиле в одну из своих прошлых заграничных поездок, а вот для Марьи Кузьминичны и Вари этот опыт был совершенно новый, и, приехав на фиакре в гараж, с удивлением смотрели обе, как chauffeur заливает из железного бочонка в отверстие в борту автомобиля бензин, каким чистят одежду. Удивителен был и автомобиль — с блестящими глазами фар, дутыми гуттаперчевыми шинами, широкими жестяными крыльями над ними, розовой кресельной обшивкой открытого салона и высокой стойкой руля. Chauffeur выдал всем кожаные шапочки с наушниками и плотно прилегающие к голове затенённые стеклянные очки на тесёмке, а также строго указал Варе снять лёгкий белый шарфик, потому что на скорости его конец может запутаться в колесе и задушить насмерть. «Das Auto ist kein Witz», — по-немецки важно добавил он, назидательно подняв палец. Разместились в салоне: Варя с Марьей Кузьминичной сзади, отец рядом с водителем. Давид, решивший не стеснять дам на не очень широком заднем сиденье, сказал, что сам доберётся до гостиницы. Chauffeur, присев перед машиной, принялся крутить какую-то рукоятку, и ко всеобщему восторгу мотор под капотом всхрапнул и затарахтел. Chauffeur быстро впрыгнул на своё место, дёрнул за рычаг, и машина покатила — сначала медленно, но потом всё ускоряясь и ускоряясь. Остался позади машущий рукой Давид, понеслись, сливаясь, влажные тёмные стены деревьев, замелькали трамваи, ландо, газетные ларьки, кафе, бил в лицо ветер, а натужно фырчащий всеми 25-ю лошадиными силами мотор всё ускорял автомобиль до жуткой, немыслимой скорости, которую мог бы развить разве что паровоз. — Пятьдесят вёрст в час! — с восторгом кричал отец, оглядываясь назад, поблескивая синеватыми стёклышками очков. — Кёнен… как будет «шестьдесят», Варя? Зехьцихь? Кёнен зи зехьцихь махен? — толкал локтём отец chauffeur'а, вспоминая немногие немецкие слова, которые знал. — Nein, nein, — перекрикивая ветер, отвечал усатый chauffeur, крепко держась за руль руками в рыжих крагах, — es ist zu schnell! Марья Кузьминична визжала, мир очумело летел за спину, и так же стремительно понеслись дни наконец-то набравшего ход путешествия: замелькали перед глазами картины, дворцы, оперный занавес и золото лож, дикими калейдоскопными снами мешаясь в голове как в мясорубке, и, не успела Варя оглянуться, нужно было ехать дальше. Отправились во Францию, но не на Лазурный берег, как планировали изначально: в Ницце в прошлом месяце неожиданно покончил с собой Савва Морозов, и суеверная Марья Кузьминична, прознав об этом ужасном событии, наотрез отказалась туда ехать. Отцу, который был с Морозовым хорошо знаком, кажется, хотелось порасспросить знающих людей о том, как так вышло с Саввой Тимофеевичем, но с женой он спорить не стал, и вместо Ниццы отправились в Биарриц. Именно тогда, в пути из Вены в Биарриц, их настигло известие о восстании на «Потёмкине». Они ужинали в ресторанном вагоне, и на одной из маленьких и красивеньких, будто карамельных, станций в Швейцарии отец отправил Давида на перрон купить вечернюю газету. Давид вернулся, на ходу вчитываясь в развёрнутый лист «Нойе Цюрихер Цайтунг», и чуть не столкнулся с ресторанным лакеем, несшим блюдо под блестящим колпаком. — Вот так новости, Дмитрий Васильевич! — заявил он и принялся сходу переводить статью о восстании на броненосце. Отец внимательно слушал, всё мрачнея, и одну за другой налил и выпил три рюмки своего любимого «Бенедектина» («Венедиктовки», как он называл этот ликёр). Когда Давид закончил переводить, отец тяжело молчал, никак не комментируя услышанное. — Ну, тут всё на веру принимать нельзя… — осторожно заметил Давид. — Про червивый суп журналисты, скорее всего, сами выдумали. И тут отца прорвало: — Да кой чёрт выдумали! — зло выкрикнул он. — Давыд! Я все эти дела знаю: сам к себе на пароходы флотских нанимаю, у меня особый человек по деревням ездит, уволенных в запас ищет! Сколько я с ними говорил, сколько от них наслушался: червивый суп — это все знают, что матросов гнильём кормят! Как за скотину держат! Да не как за скотину, хуже: лошадь свою мужик всё-таки кормит, чтоб не подохла! Тут же… зла у меня на них не хватает! — отец треснул кулаком по столу. — Офицерьё вор на воре: тащат всё, что не привинчено! А что привинчено, отвинчивают и тоже тащат! Вот у них в Цусиме ничего и не стреляло, что всё разворовали! Они когда ещё вокруг Африки шли, я всё в газетах читал: у этого буксирный трос порвался, у этого порвался, у этого порвался. Так ты натяжение-то проверяй, — затряс отец руками перед носом Давида, — ход-то убавляй, и рваться не будет! У меня любой матрос это знает, а у них всем наплевать: тросы-то, чай, казённые! А попробуй какому-нибудь благородию скажи такое — что-о-о ты! Он же дворянин, за веру, царя и отечество! У меня капитал полтора миллиона, у него имение десять раз заложено-перезаложено, но я перед ним всё равно жук навозный, потому что он граф или фон-барон какой! Да какая ж твоему благородию цена, если ты на мясе воруешь, как приказчик у колбасника! Да и любой колбасник такого приказчика в шею выгонит, как прознает, — а эти ничего, служат! Да если б я… — отец задохнулся от гнева, заломил руки в театральном жесте. — Вот у меня в фирме шестьсот матросов одних, что на твоём броненосце, так если б я их взялся гнильём кормить, от меня бы завтра они все сбежали! А эти считают — можно, матрос никуда не денется! Да только просчитались господа благородные! Половину флота утопили, а другая половина сейчас против них под красными флагами пойдёт, вот увидишь, Давыд! И будет революция у нас! — надрывно выкрикнул отец на весь вагон, заставляя иностранцев оглядываться. — Может, революция — это не так уж плохо для России, Дмитрий Васильевич? — опасно спросил Давид. В другой раз отец бы одёрнул любого, задавшего такой провокационный вопрос, но сейчас Дмитрий Васильевич совсем разошёлся. — Да ничего хорошего! — фыркнул отец и выпил ещё рюмку ликёра. Варя первый раз видела, чтобы отец выпил больше трёх рюмочек за трапезу. — А будет, будет, доиграются эти долдоны! И главный их долдон доиграется! Я ж его вот так видел, вот как тебя сейчас, говорил с ним! Так ты знаешь, Давыдка, что в нём самое страшное? То, что он дурак, вот просто дурак! В моей фирме такому бы постели во втором классе перестилать не доверили, потому что наволочки все наизнанку будут, а этот у нас всей державой руководит! Варе было странно и жутко слышать подобные речи от отца: он и раньше в семейной обстановке поругивал, бывало, чиновников, министров, губернатора, но говорить такое о Государе? И Давид, кажется, соглашался с отцом не из подобострастия, а искренне, и сам желал революции в России! О революционерах до этого Варя только слышала — это были какие-то ужасные люди, взрывающие бомбами министров, убившие Царя-освободителя, желающие России зла: так объясняли в гимназии, так писали в газетах. Социалисты убили великого князя Сергея, подстрекали к забастовкам и демонстрациям, и невозможно было представить, чтобы приличный человек поддерживал этих смутьянов, — а Давид, оказывается, поддерживал, а отец с ним чуть ли не соглашался! Впрочем, все политические вопросы у Вари вылетели из головы, когда в Биаррице она первый раз в жизни увидела море. Море открывалось постепенно, будто оттягивая момент знакомства: сначала показалось сверкающей как золотая фольга полоской на горизонте из окна поезда, потом угловатым сапфирным лоскутом в просвете между беленькими, очень аккуратными зданиями французского городка, и наконец, в полный рост распахнулось с балкона гостиницы «Отель дю-Пале»: ослепительно лазоревое, пересыпанное солнечными искрами, пересечённое длинными меловыми полосами пенных гребней, с сахарным маячком на скале. Марья Кузьминична была в восторге от моря, но куда больше — от города, от роскошных магазинов аристократического курорта. Варина мачеха была нестарой ещё тридцатипятилетней женщиной, но красавицей не была и в пору своей юности, и тем ярче представляла собой смешение французского с нижегородским: тратила немыслимые деньги на наряды, какие-то безумные шляпы с райскими птицами, ненужные штуки из крокодиловой кожи. Не то чтобы её в жизни интересовали только подобные вещи, нет, тут скорее была мещанская запасливость, желание закупиться модными вещами как сушёными грибами на весь год на зимнем рынке: в Нижнем такие вещи нужно было втридорога выписывать, а тут получалась экономия: и невозможно было объяснить Марье Кузьминичне, как неприлично и пошло было так себя вести. Она таскала с собой по торговым аркадам Давида, и за него у мачехи даже выходили споры с отцом, заставлявшим Давида переводить ему все новости о ходе потёмкинского восстания из газет. Сам отец при этом напряжённо глядел из ресторанного окна в сизый горизонт, будто ожидая там появления мятежного броненосца. Ему в Биаррице вообще не понравилось: море это, он заявил ворчливо, ничем не отличается от Каспия (он часто ездил в Баку по своим нефтяным делам), местная роскошь казалась ему чрезмерной, с отдыхающими иностранцами в гостиничном салоне он общего языка найти не мог, а каких-то живших по соседству русских аристократов с достоинством обходил стороной (а те с презрением стороной обходили нувориша). Расточительство жены он не одобрял и всё беспокоился, как бы Варя не утонула во время купания. К счастью, его хандра закончилась, когда в гостиницу въехала семья Набоковых. С либеральным журналистом и юристом Владимиром Дмитриевичем Набоковым отец был неплохо знаком и сразу нашёл в нём собеседника, отпустив за ненадобностью Давида на волю — и тот тут же принялся пользоваться свободным временем: присоединялся к группе англичан, гонявших по песку мяч, и, пока не требовался Марье Кузьминичне для очередного похода по магазинам, носился с ними по пляжу, обмениваясь выкриками на английском и с веером песчаных брызг посылая мяч в сторону импровизированных ворот. На вопрос, где он выучился играть в футбол, Давид с гордостью ответил, что в Вене играет в команде еврейского спортивного общества «Бар-Кохба», а ещё там же занимается конькобежным спортом. Выражение «еврейское спортивное общество» звучало так же странно, как «древлеправославное кабаре», и Варе это сначала показалось это смешным: сразу представились какие-то пейсатые футболисты в лапсердаках и чёрных шляпах. Давид слегка оскорбился на это, заявив, что, может, в России о таком пока не слыхали, а в Европе обществ «Бар-Кохба» уже много, и что вообще еврей в двадцатом веке уже может и даже должен быть не чахнущим над Торой начётчиком, а спортивным здоровым человеком. Но в чём Варя была безусловно лучше Давида — так это в плаванье. Оказалось, что футболист и конькобежец почти не умел плавать и когда пытался грести саженками, выходило нелепо и глупо: куча брызг, а толку мало. Он потом смешно оправдывался перед Варей, что у них в клубе «Бар-Кохба» хотели-хотели построить бассейн, да так и не построили, вот он и не выучился. А Варя умела отлично плавать без всякого бассейна: летом в скиту купание было одним из немногих развлечений, да и то игуменья пыталась запретить, только её никто не слушал. Правда, в тихом тинном Керженце плавать было не в пример легче, чем в море — в первую очередь из-за тяжёлого, тянущего вниз костюма: в уединённом лесном скиту стесняться было некого. Но даже в купальном платье с панталонами Варя могла плавать, не держась за привязанный к буйку канат, как другие купальщицы, заплывала на глубину и вызывала тем то неодобрительные замечания о безрассудстве этой русской мадемуазель, то разного рода взгляды — в том числе и Давида. Разумеется, Давид к этому времени был уже неизбежно влюблён в Варю: двадцатилетний молодой человек не может не влюбиться в красивую шестнадцатилетнюю девушку, с которой проводит много времени. Варя это понимала, но понимала также, что ничего серьёзного из этого получиться не может: отец не был антисемитом, но о том, чтобы отдать свою единственную, пускай и незаконную, дочь за еврея, не могло быть и речи. К шестнадцати годам Варя уже примерно представляла, кто будет её женихом: обязательно старообрядец, скорее всего, из купцов — вряд ли, конечно, из миллионщиков Рябушинских или Бугровых: те не будут сватать сыновей за внебрачную дочь, но, возможно, из какой-то небогатой, но работящей семьи, ради приданого и связей: в своё время отец так удачно женился на Марье Кузьминичне. В любом случае, Давиду Зильберфарбу в этом будущем места не было, — но как-то оказалось, что это не очень важно, когда Варя, только выйдя из воды, остановилась в кипящей пене за торчащей из песка ноздреватой рыжей скалой с лужицами тёплой воды в щербинах и выемках камня, стояла, скрытая скалой от пляжа и взглядов отдыхающих, и тут из-за края скалы появился Давид. Он был в полосатом купальном костюме, с мокрыми, чёрными сосульками висящими волосами, и взгляды их встретились с таким очевидным обоим смыслом, что Варя совсем не удивилась, когда внезапно оказалось, что он прижимает холодные мокрые губы к её губам. Они потом ещё не один раз встречались за этой скалой. И в других местах тоже встречались: на идущей вдоль пляжа каменной галерее с лужами от перехлёстывавших ночью через бортик сильных волн, в коридоре гостиницы, когда отец и Марья Кузьминична задерживались в номере, в пустом белом переулке, спускающемся к морю, где их случайно застиг идущий на пляж вафельщик-баск в берете, с жестяным коробом на шее. «Je ne voulais pas vous interrompre», — проходя мимо, иронически сказал он, тем чрезвычайно смутив обоих и заставив в следующий раз быть вдвойне осторожными: а если бы это был не вафельщик, а отец? Они понимали, что, если их встречи не удастся удержать в тайне, конец всему: последовал бы скандал, матерная ругань, расчёт на месте — а Давиду ведь, оказалось, очень важны были эти 150 рублей, за которые он договорился сопровождать семью Дмитрия Васильевича в поездке. И всё-таки, осторожничая, как шпионы, они продолжали видеться и целоваться так, что губы потом болели, и только когда Давид пробовал опустить руку туда, куда не следовало, Варя его останавливала, говоря, что этого нельзя. Ну нельзя, так нельзя. Вся в соли после моря, сменив в кабинке липкое купальное платье на мохнатый халат и умывшись горячей водой, Варя сидела в полосатом шезлонге, наблюдая за бесконечной тёмно-синей равниной моря. С кипящим шумом волны разлетались по матовому мокрому песку, стекали назад тонкими прозрачными ручейками. Карусельным водоворотом кружились чайки; у воды, разбивая выпуклой грудью пену, носилась собака, у протянутого под водой каната краснели шапочки купальщиков, в стороне под присмотром гувернантки-англичанки в песке возились два маленьких сына Набокова, и во всём этом солнечном, ветреном покое было рассыпано такое безмятежное счастье, что не верилось, не представлялось возможным, что где-то существует Нижний Новгород, что где-то существует зима, тёмное декабрьское утро, плохо натопленный, неуютный класс с переложенными ватой и заклеенными бумагой двойными рамами, портрет Государя на одной стене и Пушкина на другой, обрыдлое кофейное платье с чёрным передником, лакированные исцарапанные парты с крышками, лысый герр Крюгер, «Dimitrijewa, komm an die Tafel» (он всегда произносил её фамилию через три «и»), и юберзетцунг нах руссиш скучных, неправдоподобных текстов из учебника: «Der alte Barbarossa, der Kaiser Friederich», и понимаешь, что нет и не было никогда никакого Барбароссы, всё выдумка, ложь скучных стариков, — а настоящее только здесь: юность, любовь, солнечные пятна под закрытыми веками, ласковый солёный ветер, мелкий песок на мокрых ступнях, шорох волн, разговор лежащих рядом в шезлонгах Набокова с отцом: — Я не считаю, Дмитрий Васильевич, что Горький особенно талантлив, — с ленцой замечал Набоков. — Нет, Горький очень талантлив, — с жаром возражал отец, который с Горьким был хорошо знаком, устраивал с ним приюты для бедных и очень его ценил: — Он знает жизнь простого человека, как никто иной! — Да-да, знает, — флегматично соглашался Набоков, — но я не выношу этой попытки скрестить Ницше с Диккенсом. Мне думается, что это просто не очень умно, — печально добавлял он, и Варя с обидой за отца понимала, что Набокову легко удаётся увести разговор от темы, в которой он разбирается меньше отца, от пароходов, автомобилей и прочей техники, к литературе, в которой отец ничего не смыслил: — А вот как вам новый Андреев, скажите? Рассказ про убитого губернатора читали? — Андреев — это же декадент? — настороженно спрашивал отец, который из светской литературы хорошо знал лишь Горького, Мельникова-Печёрского и Короленко, потому что те писали о родных ему местах. — Да, так его называют, — бесстрастно соглашался Набоков. Тут со стороны рассыпающегося белой пеной моря подбежал сын Набокова, красивенький как с поздравительной открытки мальчик лет шести, в аккуратной матроске, в блестящих башмачках и бескозырке с английской надписью. С необычайно важным и торжественным видом он нёс что-то в кулачке вытянутой руки. — Look what I've found, daddy! — обратился он к отцу, протягивая ему зажатый кулачок. — What is it, Володя? А butterfly? — обернулся к мальчику его отец. — No, it's a gem! A real gem! — захлёбываясь от восторга, объявил мальчик, и показал всем свою находку. На пересыпанной мелкими песчинками ладони у него лежал мутно-зеленоватый, обточенный волнами кусочек бутылочного стекла. А дальше была поездка в Париж — мотающийся вагон, протяжный паровозный вой, рассыпающиеся в ночном окне белые и жёлтые звёздочки огней дальних городков, лучистые кометы фонарей, дощатый пол станции с закрытым на ночь газетным киоском, красный свет лампочки под абажуром на столике, и уже в поезде Варя с ужасом понимала и не хотела верить, что заболела: сухо драло горло, ломило в костях, без остановки звенело в ушах, а случайно услышанная французская фраза из коридора в усиливающемся бреду под стук колёс начинала поворачиваться в уме на тридцать девять градусов, ещё на тридцать девять: gare de Lyon, Lyon de gare, лён да гарь, клён да даль и так далее, пока эта жаркая карусель не лишала фразу всякого значения. Как добирались с вокзала до гостиницы, Варя помнила плохо: круговерть улиц, какофония звуков, доносящихся как через вату, тупая головная боль и раздирающий грудь кашель. Вызванный лысый тусклоглазый доктор померил Варе температуру, посветил электрическим фонариком в рот и сообщил переводившему Давиду, что это, слава Богу, не малярия и не тиф, а инфлюэнца. Вся в липком поту под одеялом, Варя лежала в лихорадке в густом бордовом полумраке гостиничной спальни, и всю ночь с ней в комнате сидела Марья Кузьминична. Жестокое слово «мачеха» Марье Кузьминичне вообще не очень шло: она всё время как будто стремилась не отстать от отца в его обожании дочери, быть ей более любящей матерью, чем была бы настоящая — и всегда это у неё выходило неискренне, через силу. Варя понимала: это оттого, что она всегда будет для Марьи Кузьминичны живым свидетельством — проблема не в отце, а в ней. Замужем за отцом она была уже пятнадцать лет, а детей у них так и не появилось. Варя знала, что Марья Кузьминична ездила ко врачам в Москву и Петербург, советовалась со старцами и старицами, бесконечно била поклоны в домовой молельне, моталась в коляске с чемоданом пожертвований по скитам и приютам: всё без толку. И так же без толку было Марье Кузьминичне изображать из себя Варину маму, играть в эту игру, в которую не верила ни та, ни другая, — всё равно даже этим не получалось вымолить у жестокой Богородицы с тёмных икон своего, уж точно своего ребёнка, и иногда Марья Кузьминична как будто начинала считать Варю виноватой в чём-то, пускай это и проявлялось лишь в раздражённом тоне, неуместном упрёке, косом взгляде, будто говорящем «Всё из-за тебя! Это из-за тебя я, вместо того, чтобы гулять по Парижу, сижу здесь!» — но всё-таки сидела: а что ей ещё оставалось, не могла же она её бросить. — Марья Кузьминична? — деликатно постучался и заглянул в дверь Давид. — Варя спит? Я всё равно не сплю, так что могу посидеть с ней, а вы отдохните пока, — шёпотом предложил он. — Не нужно, не нужно, — откликнулась Марья Кузьминична, налегая на «о». — Я уж сама как-нибудь тут. Рубашку если ей сменить или вдруг что. — Ах, ну да… — смутился Давид. — Да, лучше, если мать рядом, — неловко и невпопад добавил он, и Марья Кузьминична не стала его поправлять. На третьей неделе совместной поездки Давид так и не догадывался, что Варя — не дочь Марьи Кузьминичны, видимо, полагая, что обращение Вари к ней по имени-отчеству предписано какими-то староверскими правилами. Варя болела неделю: кризис наступил на вторую ночь — жуткую, одновременно жаркую и знобливую, когда сборки бордовых портьер на окнах складывались в плясавшие бредовые фигуры, а полоска электрического света из-под двери обманчиво казалась наступлением долгожданного утра, — и в конце концов утро наступило, кризис миновал, и дальше было легче. Варя много кашляла, пила консоме с маленькими белыми сухариками, читала книжку «Le Taon» некой мадам Voynich (traduit de l'anglais, Давид подбросил и очень рекомендовал), глядела из окна, в котором были только крутые красные крыши с врезанными в них окнами (даже знаменитая башня была с другой стороны здания), и временами заводила граммофон. Но от мурлыканья матчиша или рыдающего надрыва Карузо было тошно, особенно когда вспоминалось, что отец с Марьей Кузьминичной и Давидом сейчас ушли в Opéra Comique, а Варе доктор строго предписал оставаться в постели, и вот лежит она тут, а вокруг гостиницы лучится под розоватым вечерним небом Париж, сверкает огненными прорезями вывесок, дрожит в чёрной воде Сены изумрудными огнями реклам, катит многоголосой толпой по бульварам, а она тут сидит одна с книжкой про итальянских карбонариев да пластинками, на которых — и от этого почему-то больше всего хотелось плакать от жалости к себе — нарисована собачка, заглядывающая в раструб граммофонной трубы: «His Master's Voice». В один из последних дней в Париже, когда Варе уже разрешили выходить на улицу, и она всё-таки получила возможность посмотреть главные достопримечательности хотя бы мельком, вечером она случайно услышала странный разговор отца с Давидом. Давид, как обычно, переводил отцу из газет, что-то о деле Дрейфуса (оно тянулось, сколько Варя себя помнила, и казалось бесконечным), и, как уже у них завелось, разговор перескочил со статьи на одно, другое, третье, а оттуда — на революцию и республику. — Я не понимаю, Дмитрий Васильевич, как вы, образованный человек, можете быть против республики в России, — распаляясь, говорил Давид. — Ведь только при республиканском устройстве права меньшинств, таких как наше или ваше, могут быть надёжно защищены. — Да невозможна в России республика, невозможна и не нужна! — гремел в ответ отец. — Ты, Давыд, в своих Европах-то от жизни отстал, не чувствуешь народа! Народ и слова-то такого, «республика», не знает! Вот царя он знает, ему он готов подчиняться! Да и чего зря лясы точить! Нам парламентишки вшивого не дадут, а ты уж на республику размахнулся! — Не дадут!… — без всякой почтительности фыркнул Давид. — И никогда так просто вам не дадут: самим брать надо! Как здесь, в Париже, сто с лишним лет назад взяли! — Ты чего ж, головы рубить предлагаешь? — Да Бог с вами, — спохватился Давид. — Времена всё-таки иные настали, гуманные, гильотина не потребуется. Уравнять всех в правах, отменить сословия, как во Франции — и довольно! — А тебя-то что так этот вопрос волнует? — спросил отец. — Ты ж в России не живёшь, возвращаться не собираешься, какое тебе дело? — Как какое?! — пылко возмутился Давид. — А евреи? Миллионы евреев живут в России, а ваш народ их угнетает! — Ну, чтобы староверы кого-то угнетали, я такого не слыхал… — ворчливо ответил отец. — Да, ваша конфессия тоже угнетена, но вас хотя бы не громят! — Нас не громят? Нас не громят?! — теперь уже настал черёд отцу возмущаться. — А про Питиримово разорение ты слышал? Когда войска по лесам ходили и скиты жгли? А как при Николай Палыче нас гоняли? Думай, что говоришь, балда! — и ещё долго они в таком духе спорили. После этого-то разговора, уже на пути в Англию, Варя набралась смелости и спросила у Давида, правда ли он за революцию в России, правда ли, что он социалист. Это было на пароходе, на котором они переправлялись из Кале в Дувр: отец с Марьей Кузьминичной вышли на белую, блестящую никелированными поручнями палубу, а Варя и Давид остались в салоне. В окне сияло пронзительно синее волнистое море с белыми барашками и треугольниками парусов вдалеке, из сизой дымки вырисовывались исполинские меловые утёсы английского берега, сильный морской ветер, на который Варя боялась после болезни выходить, прибивал к полным коленям стоящей у фальшборта Марьи Кузьминичны юбку, вырывал из рук белый бахромистый зонтик. — Разумеется, я за революцию, Варечка, — серьёзно ответил Давид. — Конечно, я социалист. В наше время честный человек обязан быть социалистом, по-другому просто не бывает. Варя возразила, что её отец несомненно честный человек, но при этом не социалист. Давид несколько смутился от этого аргумента, но быстро нашёлся: — Твой отец из другого поколения, его уже не переделаешь, — говоря с Варей наедине, Давид переходил на «ты» и очень боялся сбиться с «вы» в присутствии отца и мачехи. — Он потратил молодость на то, чтобы зарабатывать деньги; тебе же повезло родиться в богатой семье. Это, конечно, не твоя вина, но это увеличивает твою ответственность перед народом. Ведь именно благодаря простым труженикам ты имеешь всё, что у тебя есть! Наше с тобой поколение, — коснулся он руки Вари, — обязано изменить этот мир к лучшему, такова его высокая миссия. Тебе, Варечка, нужно лучше узнать жизнь простого человека, тогда ты естественным образом станешь социалисткой. А потом был Лондон под стеклянным, будто умытым небом: бурые башни Вестминстерского дворца и Тауэрского моста, вереница чадящих буксиров и катеров по запруженной судами Темзе (и этим знакомым видом будто намекалось на скорое возвращение на Волгу), ласково и щекотно садящиеся на руки голуби под колонной Нельсона на Трафальгарской площади, неимоверно древние мумии в Британском музее, невероятный Хрустальный дворец — весь из стекла и железа! А ещё была поездка на поезде, странно разделённом на купе без общего прохода, с отдельными дверями наружу, в Оксфорд: пустые по летнему времени колледжи с изумрудными газонами, увитые плющом каменные стены, очередная серая готическая церковь с сумрачными витражами и желтовато-мраморными лежачими статуями рыцарей и дам на надгробьях. Это четырнадцатый век, — важно пояснял Давид, сверяющийся по английскому «Бедекеру», а потом всё пытался незаметно скрыться с Варей в сторонку прочь с глаз отца и Марьи Кузьминичны. Вообще, чем ближе к концу путешествия, тем Давид становился настойчивей, и даже перспектива расчёта на месте его уже не так пугала, как в Биаррице: видимо, часть своего жалованья он уже получил от отца. В Париже он почти не имел возможности оставаться с Варей наедине, но сейчас выискивал каждый случай, лез с объятьями, поцелуями — и на что-то, видимо, надеялся, планы какие-то строил. — Помнишь, мы на пароходе говорили о жизни простого человека? — спросил её Давид, когда они вдвоём вышли из церкви, оставив отца и Марью Кузьминичну разглядывать витражи. Они прошли во дворик, где из зелёного, как сукно биллиардного стола, газона выглядывали ряды замшелых могильных плит. — Мы ходим по каким-то красивым местам, но ведь это всё ненастоящее: так живёт ничтожная часть английского народа, а эти вот, — он показал на могилы, — вообще все давно умерли. Знаешь, что? Когда я с родителями приехал сюда, мы жили на востоке Лондона, около Спитэлфилдс. Вот представится случай, я свожу тебя туда, чтобы ты своими глазами посмотрела на всю эту нищету, на эти страдания. Знаешь, Джек-потрошитель ведь орудовал именно в тех местах. Но не бойся: у меня в трости, — он опять показал свою обожаемую трость и нагнулся к Вариному уху, будто говоря что-то очень секретное, — спрятан клинок. И Варя как-то очень отчётливо понимала, чем должна закончиться эта прогулка, чем не может она не закончиться: он будет пугать её изнанкой жизни, водить по грязным, покрытым гарью кирпичным переулкам; потом они зайдут в какой-нибудь тёмный электротеатр, где в сизом полумраке на скрипучих стульях сидят бледные, измождённые после изнурительного дня на фабрике работницы, завороженно глядящие, как на штопаном экране свинцовой окалиной дрожит фильма про красивую жизнь; потом они с Давидом будут проходить мимо жутких кабачков, где небритые докеры в кепках и подтяжках хлебают чёрный стаут из стаканов за сальной стойкой, он даст по зубам какому-нибудь наглецу; а потом они будут ехать назад в кэбе, и маятником будут ходить по бархатистой тьме салона бледные тени от дрожащих золотистых газовых фонарей в окне, залитом каплями дождя, и долго, упоённо они с Давидом будут целоваться, а потом… с замиранием сердца Варя боялась предполагать, что может последовать потом, боялась представить, как он стукнет в потолок кэба своей тростью (с клинком, Варя, с клинком!) и гортанно выкрикнет по-английски какую-то фразу, из которой Варя поймёт только слово «отель». Но ничего этого не случилось: отец, кажется, догадывался, что происходит между Варей и Давидом: пускай он, надо думать, и полагал, что у них всё зашло не дальше гуляний под ручку, но тем не менее он начал особо внимательно следить за Давидом, не отпуская от себя его ни на шаг, а Марья Кузьминична, наоборот, не отпускала от себя Варю. Вслух ничего не говорилось, и отношение отца к Давиду осталось таким же покровительственно-добродушным, но последнюю неделю в Англии они целыми днями пропадали отдельно от Вари и Марьи Кузьминичны на каких-то верфях, и в один из последних дней, улучив-таки момент, Давид хмуро сказал Варе, что никогда не видывал человека, так интересующегося нефтеналивными баржами, как её отец. «Ваш батюшка настоящий Пётр Первый!» — досадливо сказал он, разведя руками, и Варя поняла, что на самом деле хотел сказать Давид: не получилось, не представился случай — а как хотелось. Нет, не получилось, и теперь уже окончательно — со сложным чувством понимала Варя в последний день в Англии, уже поднимаясь на борт парохода «Цесаревич Алексей», который должен был доставить их в Ригу: в небе рядами висели белоснежные облака, по пристани гулял свежий, отдающий углём и рыбой ветер, а с парохода уже доносилась русская речь матросов в белых робах: путешествие заканчивалось. Давид очень чинно со всеми прощался и, уже не заботясь о том, что подумает отец, пообещал Варе писать — и даже выполнил обещание: Варя потом получила от него три письма, последнее в октябре. Он там писал что-то о теннисе, психоаналитическом толковании сновидений, сионизме и венском скетинг-ринке, но всё это было так далеко от того, чем жила Варя, что переписка прекратилась сама собой. Ещё четыре дня на пароходе, день в Риге, два дня на поезде, и они поспевали в Нижний к самому открытию Ярмарки: подумать только, а ведь когда-то Варя считала открытие Ярмарки одним из важнейших дней года, как Пасха или Рождество, и какой ничтожной скучной мелочью это казалось сейчас. Да и вообще, когда прибыли домой, в дождливый июльский день, с кучей чемоданов и коробок, на выгрузку которых потребовалось с десяток носильщиков, Варя узнавала Нижний и не узнавала: город стал какой-то маленький, низенький, и тоскливо было видеть большую как пруд лужу перед домом на Ильинке, куда они возвращались. Как эта поездка на извозчике с поднятым верхом мимо двухэтажных кирпичных зданий, заборов, пароходных пристаней была непохожа на поездку в такой же дождливый день в Вене! Нет, нет, Варе уже было тесновато так жить. Надо было что-то делать.
-
Нет, это не пост. Это полноценный рассказ, законченная история, причем мастерски написанная в духе времени со множеством маленьких, но таких важных нюансов. Браво!
-
Это... да у меня нет слов! Я тут полчаса перечисляла достоинства поста, да позволено мне будет этим простым словом охарактеризовать это произведение искусства, но потом стерла к чертям. Все похвалы и восхищение выглядят слабым подобием, никак не отражающим действительно потрясающего ощущения той жизни, что набросана яркими мощными мазками.
-
В сущности здесь можно плюсовать каждые пятьсот знаков.
-
Господи, радость-то какая. Малиновый звон. Спасибо, ОХК, за Варю. (читаю время от времени, радуюсь.) Рада, что персонаж попал в хорошие руки.
|
Ревущее стадо на трибунах. Изощренный лжец-глашатай, бросающий свои слова толпе, словно кость голодным псам. Но они не смогут насытиться, лишь только распалятся еще больше, ведь речи его пусты. Наверное, в этом и заключается его цель? Странно.
Здесь многое было странно. Много пота и крови, много лишней суеты, болтовни. К смерти стоило бы относиться более уважительно. На родине Йорру настоящим искусством считалось закончить поединок одним ударом. Истинный же мастер клинка побеждает еще до того, как обнажит меч. По взгляду противника, по его осанке, по малейшим движениям мыщц воин уже знает, где будет находиться чужое оружие в каждый отдельный момент грядущей схватки. Однажды Йорру посчастливилось увидеть бой двух таких мастеров. Расслабленные, неподвижные, лишь правая ладонь небрежно лежит на рукояти, лишь взгляды скрещены в смертельном клинче, лишь дрожит в ожидании вспарывающей воздух стали каждое мгновение. Когда напряжение вокруг достигло такого пика, что ощущалось почти физически, один из мастеров склонился в поклоне, признавая свое поражение. Интересно, как бы к подобному отнеслись местные зрители? Поняли бы, сколь высоко мастерство поединщиков? Вряд ли. Впрочем, Йорру все равно был бесконечно далек от подобных высот искусства.
Самурай скользит взглядом по глашатаю, по колышащемуся морю лиц. По Хану. Просто декорация. Даже Хан. Путь к цели состоит из множества шагов, и тот мудр, кто делает своей целью каждый отдельный шажок.
Йорру больше не обращает внимания на трибуны, он, прищурясь, смотрит на небо. Светило уже стремится к закату, тень последнего с Воронова Холма вытягивается в его косых лучах, падает на тусклое золото песка уродливым, гротескно вытянутым силуэтом. Йорру едва заметно склоняет голову, прощаясь с солнцем. Приближаются сумерки. Время длинных теней, время Черной. Плохое время для поединка.
А вот его противнику в самый раз. Вороненая сталь на груди, вороненая сталь в руке. Асшаец. В чем-то они и правда похожи. И тем не менее, абсолютно противоположны друг другу. Асшаец тоже служит Госпоже, но он же и боится ее. Избегает ее холодных объятий, балансирует на лезвии разделяющего миры клинка, словно цирковой паяц, вместо того чтобы уверенно принять судьбу. Потому что его Госпожа - Черная. У Йорру же - Белая. Хотя асшаец наверняка даже не видит разницы.
Последний с Воронова Холма молча вытянул бледную полосу катаны, одновременно отбрасывая ножны в сторону. Замер, глаза в глаза с противником. Рыцарь Черной напрасно ожидает ответа. Сегодня, сейчас цель Йорру - перешагнуть асшайца. Для этого не требуется лишних слов, достаточно лишь меча.
-
Самурай мощный.
-
На родине Йорру настоящим искусством считалось закончить поединок одним ударом. Истинный же мастер клинка побеждает еще до того, как обнажит меч.о взгляду противника, по его осанке, по малейшим движениям мыщц воин уже знает, где будет находиться чужое оружие в каждый отдельный момент грядущей схватки. Однажды Йорру посчастливилось увидеть бой двух таких мастеров. Расслабленные, неподвижные, лишь правая ладонь небрежно лежит на рукояти, лишь взгляды скрещены в смертельном клинче, лишь дрожит в ожидании вспарывающей воздух стали каждое мгновение. Когда напряжение вокруг достигло такого пика, что ощущалось почти физически, один из мастеров склонился в поклоне, признавая свое поражение.падает на тусклое золото песка уродливым, гротескно вытянутым силуэтом.Для этого не требуется лишних слов, достаточно лишь меча.Ладно, тут на самом деле весь пост целиком цитировать можно. Зарядился в стазисе знатно.
-
Ууууу, пафосное самурайство, мне нраица ^^
-
Красивый пост и интересные рассуждения. А еще это был великолепный бой!
-
Хороший однако пост.
|
Барабаны пастов, зной песков, холодные ночи, неторопливая поступь двугорбых, долгий путь и постепенно зеленеющая саванна - всё это осталось позади. Кочевники прибыли небольшими семьями в столицу. С разных сторон, в разное время. Клан рассосался в городе, словно капля яда в вине. Он, Абдула Чёрный Анчар уже был в столице империи несколько месяцев. Луна становилась полной уже три раза. А чужой город всё так же оставался чужим для него. Попытки найти вельможу, достаточно высокопоставленное лицо чтобы попасть на глаза к Хану. Долгие ночи, бесполезные разговоры с людьми, визиты к местным низам и верхам..Всё бестолку. С каждым прошедшим днём становилось очевидно - Анчар должен выйти на песок. Несколько раз в голову к убийце приходила дурная мысль - а что если попытаться силой пробиться на аудиенцию. Но каждый раз он её отметал. Да, он не один, и сыны пустыни смогут обратить на себя внимание властей. Но это закончится плохо. Нельзя бить в морду - а потом просить помочь.
Выйти перед лицами толпы имперцев, чтобы потешить их самолюбие. В конце-концов достаточно будет лишь пары слов, чтобы Абдула понял, как относится Хан к происходящему в великой пустыне.
Вчера вечером под сенью своего шатра Анчар перебирал своё оружие. Ядовитые настойки, снадобья, притирания. Два верных меча. Обрывок цепи - память о былом. Чётки..чётки придётся оставить. Не стоит лишний раз чужакам их видеть. Жёлтые костяные бусины, с неясной вязью символов остались ждать в шатре. Если всё пройдёт пройдёт плохо - то они перейдут следующему по старшинству.
Сухие костистые пальцы Анчара раз за разом перебирали бусины. Прищурившись, мужчина смотрел в неясные силуэты дыма, что извивался над углями. Фимиам приятно щекотал ноздри. Если бы ещё не знать, что этот аромат в чуть больших количествах был ядовит, и у людей непривычных к нему вызывал не только лёгкое головокружение. Но для Абдулы это был лишь способ напомнить себе о доме.
Время. Нужно до захода солнца оказаться за стенами города. Там его ждёт убежище. И последние отчёты разведчиков. Короткие верёвочки связанные особым образом, помеченные своими знаками.
- Возвращайтесь, Старший. - два слова проронённые юным птенцом на прощанье, что стоял у шатра охраняя покой вожака. Тощий, с впалыми щеками мальчишка смотрел на него с надеждой, с серьёзным ожиданием в глазах. Абдула улыбнулся и кивнул. Немного ложной уверенности для самых маленьких птенцов вовсе не повредит. Те кто постарше знали о том, на какой риск идёт Анчар завтра.
Все распоряжения отданы. Вождь уже был в пути. И непривычно влажный ветер приветствовал его.
* * * * *
Здесь так не хватало простора и свободы песков. Шумные, глупые и заносчивые люди. Имперцы. Даже когда сапоги Абдулы вязли в болотах он чувствовал себя более свободно. Вместе с другими претендентами он вошёл на арену.
Перед выходом, готовясь к бою, Абдула остался в одиночестве. Самое время сменить повязку на левом глазу. Новая повязка была под цвет его кожи, и дырявая словно решето. Или даже больше, чем решето. У пустынника оба глаза были на месте, чтобы там про него не говорили, и именно поэтому он был столь..прозорлив, если можно так сказать об убийце, который пришёл в столицу Империи на турнир. Не лучшее место и время.
Громовая тишина заставила растянуть губы под маской. Да. Они знают его. И это хорошо. Глаза обшарили ложу. Проклятье. Хана не было. Это был удар который Абдула не смог предугадать. Как же впечатлить того, кто даже не явился на тебя посмотреть? Такое чувство, что сын неба будто заранее знал, что может сказать кочевник, и просто избежал встречи. Тонкие губы вытянулись в суровую нить.
Вышедшую жрицу Абдула воспринял чуть более позитивно. Хорошо. Конечно, недостаточно хорошо, но..хотя бы так. Один взгляд на небо - вскользь, чтобы не ослепнуть. Солнце здесь не так сильно, как на его родине. Но сейчас нет туч. Хорошо. Это можно использовать. Мысль скользнувшая в разуме убийцы была не очень почтительна. Пускай боги приберегут его удачу на потом. Сейчас ему должно хватить мастерства.
Сегодня его соперником была девушка. Девушка, знавшая обычаи его народа. Это было необычно, и в чём-то даже опасно. Приятное сочетание. Он слышал о племени смертоносных амазонок, хотя ему не доводилось схлестываться с ними. Уж больно разные...сферы интересов. Мужчина прижал к сердцу сжатый кулак, приветствуя в ответ. Она была..красива, как может быть красив цветок скорпионьего сорняка. И наверняка столь же опасна, раз оказалась здесь. Повинуясь порыву, Абдула сорвал маску со своего лица. Пускай она увидит его лицо. Он конечно уже давно не так хорош собой, но подставить лицо взглядам из толпы и солнцу была на удивление приятно.
- Небо сегодня - хриплый голос убийцы был негромок, да и на общем он говорил с сухим, потрескивающим акцентом. - близко. - Абдула неторопливо обнажил клинки. Возможно, Куница захочет что-то сказать в ответ. Возможно нет. Удар гонга.
Анчар двинулся вперёд, медленным, казалось бы беспечным шагом. Чуточку по кругу. Так чтобы солнце было по правую его руку, чуточку слепя якобы "единственный" рабочий глаз.
-
Хорош, чудо как хорош. Жду продолжения.
-
Вай мэ, этот пост красив, как разговоры укутанных в бурнусы караванщиков у тусклого костра, что едва разгоняет безбрежную темноту ночи своим древним танце.
-
Слава Аллаху - пославшему народ кочевников на наш модуль! Да будут продлены дни твои на Арене, Абдула, и пусть всегда сияет солнце над твоей воинской славой.
|
Яркие лучи солнца заставляют песок под ногами искрить всеми цветами радуги: кажется, что ноги бойцов, появляющихся на арене, топчут чистое золото. Приветственные выкрики и проклятия, радость и ненависть сливаются в единый гул, напоминающий рокот доменных печей – будто вы и правда не на арене, а в огромном котле, где будет плавиться золото. В каком-то смысле это и правда так – колизей, подобно алхимической реторте переплавит вашу кровь и кости, ваши надежды и страхи в чистые эмоции толпы, которые затем станут настоящим золотом. Ваша задача – дожить до момента, когда этим золотом можно будет воспользоваться. — И сегодня… на арене… — немолодой мужчина в ярко-зелёном плаще выступает на помост, расположенный в центре правой трибуны, — Дочь бескрайнего как власть Хана леса! Прекрасная… и коварная. — вкрадчиво заключил глашатай. — ДЕЯНИРА ТАКЖЕ ИЗВЕСТНАЯ КАК КУНИЦА! Приветствуйте вашу чемпионку! Казалось, толпа не могла бы кричать громче – но сейчас безликая людская масса поднимает оглушающий вой. Варвар ты или имперец – всегда найдутся благодарные тебе, ведь ты идёшь на смерть, чтобы потешить их мелочные сердца. Властно вскинутая вверх рука заставляет трибуны притихнуть. Кажется удивительным, что этот сморчок в шлеме со страусовым пером способен кого-то заставить замолчать. Внешность так часто бывает обманчива. — Её противник наверняка не менее коварен, — летит голос над трибунами, — Выходец из далёкой южной пустыни, загадочный кочевник… — АБДУЛА "АНЧАР"! Тишина бывает не менее громогласной. Трибуны на минуту словно вымирают. Но ты знаешь – это не показатель неуважения, наоборот, одно из самых честных признаний: страх. "Меня боятся – значит уважают", так говорит пословица с вашей родины. И тебя, Абдула, они боятся. Кто-то боится, что ты лишишь сегодня их любимицы, прекрасной Куницы. Кто-то во власти иррационального страха боится, что ты придёшь за ним. Мгновение молчат трибуны – и словно испугавшись, что за это оцепенение они попадут в твой список, взрываются приветственным гулом. — Великий Хан сегодня не присутствует, — продолжает глашатай, — поэтому судьёй буду я, Кассий Плиний. Бой начнётся с ударом гонга, но сначала… Кассий замолкает, удивлённо оборачиваясь через плечо: трибуны стихли без видимой причины. Щека нервно дергается, когда он замечает причину: в крытую аркаду на место «высочайшего гостя» входит белокурая женщина в белоснежных одеждах. Первосвященница почтила своим присутствием Арену. Совладав с собой, глашатай объявляет: — Первосвященница Храма Солнца и всех богов… ЛИЕНТО ВИССАНТИ! Хан – наместник богов на земле. Но боги не только даруют – они и берут тоже. Если Империя хочет существовать вечно нужен тот, кто сможет вести с ними диалог. Сейчас эту роль выполняет Первосвященница Лиенто – именем богов, власть её простирается на всю Империю, и отступает только перед величием Хана. Ибо гнев Хана – гнев Богов. Женщина с безжизненным синим взглядом, обращённым куда-то внутрь себя, выходит на помост. Трибуны замирают в ожидании. — Этот бой отметили боги. Пусть победит достойнейший! Восславим солнце! — только и произносит Лиенто. Затем отступает в тень и усаживается на каменный трон, что-то шепнув служанке. Затем благосклонно кивает Кассию, успевшему покрыться испариной. Со скучающим видом подпирает голову рукой и устремляет взгляд на арену. Бьёт гонг. Смерть уже близко. Перед тобой высокий мужчина в поношенных пыльных одеждах. Лицо скрыто за низко надвинутым тюрбаном и маской. Два аквитанских клинка. Лёгкая броня (какая точно – неизвестно). Перед тобой высокая красивая девушка. Вооружена алебардой. Средняя броня.
-
Неожиданная и красивая вводная, очень образная.
-
"История одного назначения") Круто.
-
Мне нравится этот пост. Как бы Абдула не кривился, что это не Хан и всё такое - мне лично очень нравится этот пост. Очень цельно в сочетании со следующим. Алебарда в песке, да.
|
Огромный город спал. Ни одно поселение нордов не могло сравниться со столицей Империи, что раскинулась, словно пьяная шлюха, не знающая стыда или меры. Днём, в этом муравейнике из глины, камня и кирпича, проживали свои мимолётные жизни тысячи людей, не знающих лучшей доли и в своей гордыне считающих, что их доля - лучшая. Не знают они красоты льдов на краю мира. Неведома им мощь бушующих волн. Не чувствовали они сладости утреннего тумана, стекающего с гор и укрывающего высокие сосны, что подпирают небо. Они задушили своим городом всё то, что даровали им боги и в своей безграничной глупости считали, будто весь мир завидует Империи. Это было не так. Бальдр сидел на холме возле города и смотрел на ночной небосвод. Небо здесь было другим, оно не имело той глубины и черноты, как на севере. Не видать было здесь и пляшущих огней северного сияния, которым радовали их боги. Лишь звёзды были теми же. ссылкаПри свете звёзд он развёл высокий костёр. Брёвна отбирал сам, их пришлось привезти с собой, потому что не было прохлады леса возле столицы - он давно исчез в топках местных жителей или стал стенами ветхих трущоб. В треске пламени Бальдр слышал своё имя. Он вглядывался в огонь, пока дым кусал его в веки, пытаясь разглядеть своё будущее. Что пошлют ему боги завтра, кем он станет на арене, победителем или побеждённым? Козёл был упрямым, он чувствовал смерть. Горбатое и сильное животное с крутыми рогами билось в своих путах, видя блеск ножа. Крик его был почти человеческим, но прервался быстро - муки жертвы не радуют богов. Важна лишь сама жертва, её смерть, её кровь. Горячая, пахнущая железом, кровь хлынула из деревянной чаши на макушку. Вязкий поток полился на плечи, стекал по груди, марая красным чистую льняную рубаху. Вылив всё без остатка, воин отбросил сосуд в сторону и запел. Его низкий грудной голос был слышен в ночной тишине и полевые звери, что ещё не покинули эти земли, вслушивались в слова. Звери понимали этот язык, что возносил славу богам древним, богам жестоким, богам старым, как этот мир. Крестьяне, спавшие крепким сном на жёстких лавках в своих бедных домах, беспокойно ворочались. Отцы семейств видели в своих снах смерть в обличье воинов с глазами цвета горных льдов, что пришли на их земли. Женщины, будь то матроны или малые девы, с тревогой кутались в своих одеяла, пытаясь спрятаться от крепких рук и цепких пальцев. Все они видели как гибнут посевы и горят дома рубиновым пламенем цвета крови. Они никогда не видели в своей жизни снов страшнее этих. Его голос слышали бедняки в трущобах и поджимали ноги, ёжась от нахлынувшего на них холода, словно летний зной вмиг сменился зимней стужей. В этой стуже они видели корабли, покрытых инеем драконов из дерева, что везли с собой смерть. В своих снах они ощущали тяжёлую сталь топора на своей шее или грубое железо кандалов, смыкавшихся на руках. Просыпались в своих кроватях горожане, беспечно оставившие окна открытыми. Не понимали они, отчего тревога стиснула их грудь, почему пот стекает градом по лицу. Они зажигали свечу, лампу или лучину, бормотали молитвы о спасении... в тот же миг замирая в ужасе. Ледяной ветер пробирал до костей, тушил пламя и в его вое слышались обрывки боевых кличей, крики умирающих, стоны пощады, неизбежная смерть. *** Солнце в зените бросало блики на белый песок, отражаясь от начищенной стали. Острый топор в одной руке, верный щит в другой. До центра арены далеко, так велик её размер, ропот толпы похож на горный поток, на шёпот волн, на слабые отголоски грома приближающейся бури. Купаясь в этом звуке, Бальдр ощущал, как его кровь бежит быстрее. Ноздрями он чувствовал запах крови, что пролилась здесь недавно, человеческой крови. Скоро и его кровь впитается в этот песок, он знал это. Но его веселила мысль о смерти. Он ждал встречи с ней, словно с дорогой женой ждёт встречи воин, возвращающийся с добычей. Его смерть не будет обычной, потому что боги услышали его. Он умрёт с оружием в руке и попадёт в Небесные Чертоги. А если же им понравится его жертва, боги даруют ему чуть больше жизни и чуть больше славы. На это Бальдр тоже не будет в обиде, ведь кто он такой, чтобы перечить богам? Всего лишь человек! Глашатай рассказывал небылицы, от которых воину становилось веселее с каждым словом. Он покачал головой, а потом поднял свой топор, указав на трибуны. Пусть каждый вспомнит прошлую ночь, свои сны и свою тревогу и задумается - сколько правды в словах болтуна? Последним увидел Хана. Говорят, что он непобедим. Говорят, что он - воин великой силы и доблести. И что он - Наместник богов. Бальдр ударил топором о щит, приветствуя короля. Загремело обитое железом дерево, блеснула черной краской руна "вуньо" на белом поле. Против него выставили деву. В том не было бесчестья воину, чтобы скрестить своё оружие с женщиной. Девы Щита не были чем-то странным в его краях, о доблести амазонок рассказывали много историй. - Привет тебе, воительница! - воскликнул он. - Посмотрим, кому из нас благоволят боги и на чьей стороне будет удача! Его зубы белели из-под шлема в широкой улыбке.
-
Вот поэтому я из викингов и уволился.
-
Ззап как всегда хорош. Очень люблю когда пост создает подходящую атмосферу.
-
Ветер Севера Спой мне о доме моём Что посмела забыть (с)
Вижу настоящего норда
-
Очень стильный пост, от которого так и веет соленым морем и скрипучей палубой драккара.
-
Последним увидел Хана. Говорят, что он непобедим. Говорят, что он - воин великой силы и доблести. И что он - Наместник богов. Бальдр ударил топором о щит, приветствуя короля. Загремело обитое железом дерево, блеснула черной краской руна "вуньо" на белом поле.Мощь северная, класс
-
Таки сильный пост.
|
Темнота и прохлада туннеля - выхода на арену. Приглушенный толстым слоем камня голос Глашатая. Внезапно - рев многотысячной толпы, такой, что струйки песка зашуршали с потолка. Это его выход. Солнце в лицо. Громкость приветствий становится многократно выше, когда ее перестают сдерживать стены арены. Сотни цветов падают к ногам, хрустят стебли под сандалиями. Вой труб специальных глашатаев, знаменующих его выход, добавляется в какофонию. Глориус раскидывает руки, приветственно улыбаясь в толпе. Нанятые Курио умельцы основательно позаботились, чтобы белая улыбка была видна даже с самых последних рядов. Со свистом прокручивает копье вокруг кисти, вызывая новый прилив чужого восторга. - МАК-СИ-МУС! МАК-СИ-МУС! МАК-СИ-МУС!!! Здесь тоже неплохо постарался ланиста. Горластые заводилы, истошные поклонницы с цветами в первых рядах - помимо радости лицезреть кумира, все они неплохо получают и в золоте - неплохо для их простого и веселого занятия. Когда-то он купался в этом реве толпы, когда-то думал, что это лучше вина, женщин и юношей, вместе взятых. Бои шли, и чувство это уходило, медленно, раз за разом, подтачиваемое чувством рутины. В этом возрасте Сиятельный уже понимает, как глупо было ценить это все больше, чем вино. Однако сейчас немного другой случай. Другой масштаб. Другие ставки. Главная ставка в жизни. Здесь не будет договорных боев, здесь ланисты не собираются беречь дорогих, дороже чем на вес золота, гладиаторов. Сегодня он участвует не в зрелище - сегодня он ловит за хвост Шанс. И потому толпа, неистового его поддерживающая - сегодня бодрит пусть не как в первый, но, скажем, как в десятый раз. Бодрит. И на том спасибо. Вот и соперница. Теневой следопыт. Было спущено немало денег на тренировки и консультации с ветеранами, и Глориус знает, чего ждать от нее. Большего, чем кажется на вид. Она опасна, очень. Нет настроения отвечать, хочется просто проткнуть ей глотку копьем и уйти отсюда. Однако так не пойдет, Крассиус выест ему все мозги за подобное. Надо что-то сказать. Шутку о том, что против него выставили бабу? Упаси все боги, после предыдущей рейтинг солидно упал - половина зрителей здесь женщины. Что же? Да что-нибудь. Отвешивает галантный поклон с привычным, легшим давно в основу всех движений изяществом. - Обещаю вам, воительница, что победа моя не уронит вашей чести, будучи безболезненной и быстрой. И надеюсь, что мастерство ваше столь же велико, сколь велик головной убор. Покажем же хорошую схватку! Перехватив копье поудобнее, легкой трусцой двинулся навстречу противнице, не забыв на ходу еще раз откланяться зрителям на все стороны арены и отсалютовать Хану копьем.
-
Надо что-то сказать. Шутку о том, что против него выставили бабу? Упаси все боги, после предыдущей рейтинг солидно упал - половина зрителей здесь женщины.Да.
-
Максимус! Максимус! Максимус!
-
Глориус топ
-
Улыбка и ирония - два хороших клинка!
-
Дуэль на Арене (gone wrong)(gone sexual)(almost died). ^^ Очень хорошо дрался, молодец. Почти победил с объективно худшим билдом.
|
|
-
Встав напротив своего противника, девушка раскрутила свое страшное оружие, казавшееся таким неуместным в её изящных ладонях (по крайней мере по представлениям имперцев. В Аквитании огромные крылатые копья всегда считались традиционно женским оружием) и вонзила странно широкое лезвие, больше подошедшее бы мечу, а не копью, в песок рядом с собой, после чего повернулась к трибунам (более конкретно, к Великому Хану) и церемонно поклонилась, стукнув кулаком о ладоньНа стиле, классно.
-
Хороший жест и его интерпретация) Да и в принципе Ями и забавна, и явно умна!
|
В конце пути. В начале пути. Перед вратами, ведущими на арену. Там, за деревом и камнем, уже слышится голос глашатая, объявляющего Великий Турнир открытым, там порывы ветра перекатывают песчинки, дрожащие, словно в предвкушении своего кровавого пира. И совсем далеко, там, стоит перед такими же воротами, враг... Открыть турнир — само по себе честь. Но этот бой — не просто бой. Это символ. Имперец против варвара, паладин против язычника. И выйдет на эту схватку не сиятельный сэр Генри, не Максимус, легенда арены, не Циклоп, наемник, о смелости которого рассказывают байки в каждой таверне, даже не один из тех белых братьев, что кичатся своими обетами, но неспособны выиграть войну. Нет! Боги сказали своё слово. Сейчас Империя это Катон, а Катон есть Империя. И Тром, грязный варвар, дерзнувший бросить вызов, не просто очередной козоёб-северянин. Нет-нет, он есть всё дикое, нецивилизованное, мерзкое, что угрожает самому имперскому образу жизни, угрожает всему тому, что делает нас нами.
Паладины верят, что чистый сердцем способен возвыситься, переродиться в посмертии в божество. Они отрекаются от голоса, ибо всякий грех рождается в словах, клянутся никогда не убивать, многие из них почитаются при жизни за свою доброту и смирение... Катон считал это чушью. Лишь тот достоин быть божеством, кто станет щитом для невинных, маяком для сомневающихся и смертью для тех, кто недостоин зваться людьми. Боги не бегут от битв, они выигрывают битвы. И сегодня, брат Катон, твой первый шаг к тому, чтобы стать богом. Сегодня, вся Империя увидит, что ты был прав.
Врата открываются, но падший паладин не морщится от солнечного света. Он сам есть свет. И впервые на песке Великой арены, он преклоняет колено, безмолвно изрекая слова молитвы.
"Не убоюсь я зла, ибо свет со мной, Не померкнет разум мой, ибо я чист, Не дрогнет длань моя, ибо бьюсь за правое дело, Не пошатнется вера моя, ибо у меня есть Путь..."
Ритуальный жест — левая рука устремленная к солнцу. Правая поудобнее перехватывает боевой цеп. Время подняться.
— Слава тебе, Хан! Слава Империи!
Доносится низкий голос из под маски. Да, глашатай объявил его предателем, но Катон достаточно был героем истории, написанной ими. Теперь он напишет свою собственную. Напишет с этой самой секунды.
Взгляд устремлен на врага. Без брони, из оружия только огромный топор. "Почему ты послал этот вызов, Тром? Я сжег много северных селений. Убил много твоих нечестивых братьев, а тех, кто пережили встречу со мной, обратил в рабство. Ты пришел мстить, северянин? Тогда ты падешь, ибо месть не есть добродетель. Или ты бросил мне вызов не зная, с кем будешь сражаться? Тогда ты тоже падешь, ибо глупость — худший из грехов. На самом деле ты падешь в любом случае, ибо ты есть тьма, а я — Свет"
Но этого Катон не сказал. Он еще поговорит с варваром, несомненно. Просто говорить с северянами куда лучше, когда от них не остается ничего кроме изломанного куска мяса.
Медленно раскручивается обеими руками боевой цеп.
Это будет быстро.
-
За персонажа в целом. Люблю паладинов.
-
И персонаж хорош - нтересный и неоднозначный, и цели его, и, конечно же, сам пост и в принципе стиль подачи мыслей.
-
Лучший пост из топ 8! Тем более, что Катон не говорит ни слова. Это дополнительно подчеркивает эпичность.
-
Сейчас Империя это Катон, а Катон есть Империя.Хорош, сильно
|
К концерту Анчар отнесся с любопытством — ничего подобного он никогда не видел и не слышал. Видимо, это было модно, так же, как барышня, читающая революционные стихи со сцены. А все, что модно — притягивает людей. Под восемнадцатью Марсианин явно подразумевал количество вооруженных бойцов. Обыватели, похоже, когда начиналась потеха, были очень не прочь и рядом постоять, и пошуметь, и камень в солдат кинуть. Как быстро менялись настроения людей — когда офицер на панели стрелял по человеку, все просто стояли и смотрели, один только слово сказал. А когда им показывают людей, которые не боятся — то вот, пожалуйста. Это было не ново, но посмотреть на такое своими глазами было любопытно. Однако времени глазеть не было — уже смеркалось. В который раз порадовавшись, что раздобыл шапку, Алексей поежился и позавидовал тем людям, у кого в Москве был свой дом. Днем они революционно настроенная масса, а вечером пьют чай из самовара, сидят за такими вот теплыми окнами, переживают или радуются, едят холодец с хреном. Потом задувают лампу, ложатся в чистую постель с хрустящими простынями. Может, даже обнимают кого-то. А у него — вроде и дом есть, но не заявишься же туда в самом деле? Неудобно выйдет. Да и какой еще дом? Еще на вокзал надо хоть кого-то привести. Интересно, где сейчас Медведь? Далеко продвинулся? А может, наоборот, разбили его дружину где-то на улицах, разогнали шрапнелью. Может, он ранен или убит. А где Деев? Этот не пропадет, наверняка где-нибудь со своим маузером организует, командует или просто палит из засады по офицеру. А где неистовый Евгений? Этому повезет если живым останется. Непутевый, горячий, азарту много, а голова не варит. Пока выясняли, где Лёнька, Анчар погрел у костра руки. Это был не бунтарский огонь, а вполне уютный костер, даром что на мостовой. В сумерках весь огонь выглядит уютно. Вглядываясь в тонкие черты лица Гертруды, на щеках которой плясали тени, он впервые и неожиданно пожалел, что она приехала в Москву именно в этот революционный момент. Несмотря на то, что восстание было прекрасно, ему вдруг показалось, что в другой раз, летом, без шрапнели и баррикад, ему все равно было бы что показать здесь, открыть для неё и заново для себя красивые места — ведь они были несмотря на царя и городовых. Были. Чушь, конечно. Дело-то даже не в том, что в Москве он всегда бывал нелегально, а в том, что в праздную, обычную, сколь угодно красивую Москву Гера бы и не приехала никогда. Значит, не было смысла об этом думать. Вздор. — Не замерзла? — спросил он все-таки довольно неуклюже. И, конечно, она не замерзла — в шубе-то. Слава богу, хватило ума не вести пустых глупых разговоров, пока они искали типографию. В типографии сильно пахло революцией — у Анчара запах краски, чернил и газетной бумаги, с примешивающимся масляно-железным запахом типографской машинерии ассоциировался только с подпольными листками. Вот это да, вот это богатство! Но газеты теперь не так важны, как бомбы. Сказали свое слово газеты. Или, по крайней мере, так кажется. "А вот интересно, чем бы я занялся после революции? Нельзя же вечно быть революционером, в смысле, вооруженным. Кем бы я стал? Вполне возможно как раз печатником и стал бы. Или — журналистом. Почему нет?" Но по тому, как екнуло сердце, Анчар понял, что его призвание — именно что борьба, и на другом месте он будет чувствовать себя пятым колесом, не иначе. Или это тоже революционный угар? Ничто, наверное, в этом угаре не было столь символичным, овеянным жутковатым ореолом, как бомбы. Анчар имел дело с динамитом и знал, что это очень стабильное вещество — чемодан с ним можно было кидать как угодно, хоть по голове им кого-нибудь бить, ничего не будет. И только настоящий мастер, сродни часовщику или ювелиру, мог поженить хрупкую, капризную натуру запальной трубки и могучую, грозную стихию динамита. И получалась тогда бомба. Получалось чье-то горе и чей-то праздник. Все это было сродни магии, но нашей, новой магии, магии прогресса, когда не знаешь, как, но знаешь, что это известно другим и вполне постижимо обычному уму, который сносно усвоил химию и физику. Несмотря на то, что в математике Алексей был в свое время силен, как семечки щелкая задачи, химия ему не далась так просто, и вот теперь некий Зефиров представал перед ним гигантом мысли, колдуном, и Лёнька, пожалуй, слишком уж запанибрата держался с ним. Что он пристал? Три, значит, три. Не найдем что ли, куда швырнуть? Выслушав доклад Гертруды, Анчар решил пояснить кое-что. — Медведь со своими пошел попробовать отбить вокзал. Хотел у Марсианина помощи попросить — а у того полторы дюжины людей и все на баррикадах нужны. Теперь вот решили у вас тоже. Если вокзал будет у военных, они из Петербурга еще солдат пришлют. И тогда... ну, вы и сами понимаете.
-
Тени на лице Гертруды, масляно-железный запах типографии, — чётко, очень чётко всё. Ну и рефлексия, всё как полагается.
-
Чудесно! Особенно мне понравилось про "новую магию прогресса" - очень емко и образно.
|
Конструктор чемпиона Воспользуйтесь конструктором для упрощения генерации! Вы конечно можете упороться и попытаться выстроить идеальный билд, но можете также сгенерить чемпиона, который вам нравится и оставить его судьбу на откуп бомжу. Этот конструктор в несколько простых шагов поможет вам продраться сквозь дебри системы и сгенерить персонажа как можно быстрее и проще. 0. Выбери имя. Имя должно подходить выбранному классу\расе и быть достаточно СТИЛЬНЫМ. 1. Выбери расу. (Генерация -> расы и классы). Вместе с классом поставляется один из его классовых перков на выбор – выбери перк, занеси его в навыки. Туда же занеси базовый расовый и классовый бонус. Выставь соответствующие значения в полях «класс» и «раса». 2. Теперь, когда ты примерно представляешь, за кого будешь играть, самое время заполнить роллплейные поля. Краткое описание и аватарка под спойлером во внешности. Характер и мотивация чемпиона присутствовать на турнире – в характере. Краткая зарисовка «одна сцена из жизни вашего персонажа» в истории. Она должна давать примерное представление о чемпионе. Полноценная история не нужна. Подбери и проставь аватарку. Обе галочки «мастер может» в плюс. 3. Распредели свободные очки между характеристиками. (Генерация -> Характеристики). По умолчанию все характеристики выставлены на единицу. Добавь к стартовым значениям все бонусы расы и класса, после чего распредели между характеристиками ещё 4 свободных очка произвольно. Каждое вложенное в характеристику очко сверх базового позволяет выбрать один из перков характеристики. Например, итоговое значение «4» на физической мощи соответствует трём перкам из перечня перков «физической мощи» в вашей анкете. update - характеристики были отключены и скрыты - распределяем по тем же правилам, но выносим отдельным списком в самом начале "навыков". Внеси в навыки все выбранные перки. Ниже рассчитай и внеси в навыки следующие параметры (смотри описания характеристик). Очки здоровья (ОЗ): мощь+выносливость+другие бонусы. Запас энергии: выносливость+другие бонусы. Стартовые очки на закупку: интеллект*2. Нападение (смертоносность): д6 за каждое очко смертоносности + бонусы. Например: 8д6 (без учёта оружия). Нападение (мощь): д6 за каждое очко физической мощи + бонусы. Защита: д6 за каждое очко выносливости и стойкости. Контратака: д6 за каждое очко смертоносности + бонусы. Смертельный удар: (-1 успех) от смертоносности 3 или (-2 успеха) от смертоносности 5. Иссушение: (-1 успех) аналогично с физической мощью. Ниже внеси строку Легендарность: 0. По умолчанию значение 0, за некоторыми классовыми исключениями. 4. Выбери оружие и экипировку (Генерация -> Оружие и экипировка). Закупи оружие и экипировку за стартовые очки. Твоё оружие определяет основу твоего броска нападения и тип урона. Твоя броня определяет основу твоего броска брони. 5. Твой чемпион готов к схватке!
-
Спасибо за великолепную, интересную систему, дающую возможность сполна насладиться боями! И,конечно же, за прекрасные, интересные, красивые посты!
|
-
За все. За продуманность и логичность, за непрестанный интерес и любопытство к игре. За то, что даже на работе я нет-нет, да возвращаюсь мыслями в земли графа Грифона, чтобы решить, что будет лучше для меня и моих поданных. Но на сей раз - за красивый и грустный грустный эпизод, от которого у меня самой слезы на глаза наворачиваются. Это... это прекрасно и трогает до глубины души. Спасибо...
|
В сущности, проблемы решились с легкой руки Душана почти что сами собой (это вообще черта людей деловых, умение решать проблемы так, чтобы казалось, что они решились сами собой). Недавний собственный ужас перед арестом теперь казался едва ли не рудиментом детства, расчувствовался, понимаешь! А вот Душан, он думает, всегда знает, что делать. И всех так ловко расставил по местам! В глубине души Володя знал, что быть руководителем это почти призвание, либо дано, либо нет. И как всякий человек, пуще огня боящийся ответственности за других, он не мог, да и не пытался, отделаться от смутного ощущения восторга перед личностью, способной вот так взять за минуту и всем всё объяснить. Конечно, Шаховской снимет дачу, делов-то! Чемодан Левин может отдать Анчару свой, необходимые для одного ночлега вещи переложив к динамиту. Где хранить, конечно, непонятно, разве что в фотолаборатории, рядом с фотографический аппаратом, всё равно бомбы скорее всего делать предстоит именно там. Да и как все удачно с прикрытием получилось.
Одним словом, наш герой позволил себе расслабиться настолько, что даже рассмеялся, когда Шаховской на серьезных щах спросил, где именно нанимают моделей для фотографии. А на серьезных ли? Выставлять товарища дураком не хотелось, поэтому Володя поддержал шутку — В театре, конечно! Где же еще, Георгий? Поэтому когда все внезапно испарились, как по волшебству, и снова остался Левин один на один со своим демоном-вдохновителем, он же старший партнер и начальник, вопрос застал врасплох, буквально сбил с ног — так, что невозможно не упасть бессильно на стул, с которого было поднялся. Уж сколько удавалось откладывать разговор, сколько проблем находилось, казалось, уже и забыли все всё, ан-нет. Правы вы, Федор Михалыч... "Что с вами вчера было?" — Спрашивает Душан. Но что тут ответить? Самому бы знать, что со мной вчера было. Можно было конечно скосить под дурачка, уйти от ответа, рассказать, как искал материалы с провизором (глупо, по детски), или придумать красивую историю как искал моделей для фотографии и несколько увлекся, но... Врать не хотелось. Не Душану. Потому что если Душану врать так кому спрашивается вообще говорить правду? Вот и потупился Володенька глазками в стол. Ответил, тихо-тихо. — Mea culpa. Больше не повторится. Затих. На стеночку посмотрел. Стоит стеночка, не падает. И тут как прорвало. — Мы с Георгием вчера пошли искать материалы... И рассказал Володя, как нашли два химика склад братьев Нобель, что хорошо охранялся, как к дяде Исаю зашли, а тот в свою очередь предложил отправиться на Большую Покровку, в аптекарский магазин, дабы брать уроки фотографии. Более того, под предлогом проявления снимков Исай дал разрешение работать в своей лаборатории. Нашли и гремучее серебро, как ртуть, только лучше, в конторе изобретателя Иванова. Шаховской туда давеча на работу устроиться хотел или проникнуть с помощью Макара Ильича, но видно запамятовал. — На радостях решили в театр сходить, на "Красную мантию", да только Георгий не успел видимо, а я один... Немного дров наломал... Тут Левин густо покраснел. — Хотел приятно вечер провести. Понимаю, недостойно получилось. Меня там напоили чем-то... Был как в бреду. Все деньги забрали. Ну хоть живым оставили. Вот позор-то. А все-таки легче стало от того, что сказал. Оно ведь честно. Накосячил — отвечай.
-
Левин - очень живой и тонко чувствующий. И эта рефлексия русского интеллигента, помноженная на силу духа - правдива.
На стеночку посмотрел. Стоит стеночка, не падает.А это вообще выше всяких похвал!
-
Затих. На стеночку посмотрел. Стоит стеночка, не падает. Что за ми-ми-ми! (и щенячий взгляд ещё изобразить)
|
|
|
|
Ход 2
Торговый тракт между Близнецами и Велирио не пустел даже ночью. Бессчетное число купцов, разменяв переправы, двигалось в порт, живительную артерию графства и всего великого торгового пути. И не меньшее число торгового люда, сошедших с кораблей, шло на юг в земли баронов Формор и де Вали. Вырубленная в чаще древнего леса, эта дорога являла собой превосходство человека над природой. Здесь свободно разъезжались две повозки навстречу, а по обочинам в широком строю могли маршировать солдаты в две шеренги, не мешая друг другу. Но когда у повозок лопала ось или ломалось колесо - тогда часто можно было видеть сцены, когда не поделившие дорогу важные служащие благородных домов на повышенных тонах решали кто должен ехать первым, и споры такие зачастую затягивались, создавая внушительную очередь. Впрочем, до кровопролития дело доходило нечасто, зато потасовки не являлись редкостью, некоторые из которых заканчивались не только синяками, но и сваленными на обочину телегами с товарами, а то и с деньгами.
Далеко не все торговцы, служащие и охрана несли на себе гербы своего дома. По одеяниям и снаряжению охраны в них довольно легко можно было определить людей приближенных, а к кому приближенных - дело десятое. И не стоит знать об этом каждому встречному-поперечному. Так считали многие из тех, кто изо дня в день гнули спины на торговом пути на благо небогатых баронов и графов. Также, по всей видимости, считал и торговец, что восседал на крыше первого фургона. Его богатые расшитые шелковыми нитями одеяния подчеркивали статус, а случайный прохожий всегда знал к кому идти на поклон. Возница же в дорожной одежде казался бледной тенью на фоне господина, но тенью чистой и аккуратной.
- Жак, сколько нам еще трястись?
- Не больше полутора часов, почтенный мэтр.
- Вот и славно. Жду не дождусь, когда смогу опустить себя в горячую ванну и смыть дорожную грязь.
- Да... - устало протянул возница. - Прополоскаться в реке, нехудо бы. Али из ключа омыться.
- Мы хорошо поработали, Жак. Его милость будет доволен. Я испрошу день отдыха вам. Но если опять напьетесь и по утру ходить не сможете - плетьми дурь выбивать буду.
- Благодарю вас, милостивый мэтр!
После слов о дне отдыха Жак оживился, а в глазах его появился если не огонек, то какой-то интерес. Он выпрямил спину, дважды приложил плетью лошадей и начал смотреть по сторонам, отрабатывая жалование.
- Так-то лучше! - похвалил Жака торговец. - Охрану его милость нам не дал, так что смотри лучше по сторонам.
- Полно вам, почтенный мэтр, между Близнецами и Велирио - самая спокойная дорога. И четверти часа не проходит, как кто-то мимо проезжает. Вон впереди повозка, глядите.
- И правда, Жак. Сколько нам еще?
- Так с час, не более, почтенный мэтр. А там уж и до дома рукой подать. Мы ж налегке идем, без груза. А золото, оно вес имеет невеликий.
- Это если золота мало. - заметил торговец, которому доводилось видеть заполненные монетами сундуки, что переносили не меньше чем вчетвером.
- А так бывает? - удивился возница. - Это ж сколько пить можно!
- Все бы тебе пить, Жак. Дай сюда плеть. Ступай, глянь, что там в повозке. Стоит на дороге без лошадей. Может добро какое осталось.
- Ладно.
Жак натянул вожжи, остановил ведущую телегу и спешился рядом с одиноким фургоном. Привычным движением он согнулся до земли, но в этот раз это был не жест почтения пред благородной особой. Обычное дело, Жак первым делом осмотрел колеса и оси.
- Похоже целые. Мож заберем, почтенный мэтр? Денег стоит.
- Я тебе заберу, внутрь загляни, дурень.
Жак подошел к фургону, открыл дверцы и из спины возницы вылез длинный окровавленный нож. Тело его не успело осесть на землю, как в тело почтенного мэтра воткнулось сразу несколько стрел, а из раскинувшегося по краям леса на дорогу с гиканьем начали высыпать диковатого вида люди с ножами, топорами дубинами и еще бог знает чем в руках.
|
-
Бьются два языка пламени, переплетаются две лозы, сливаются в одно два водопада, наполняют паруса одновременно два дуновения - у тебя это мастерски выходит.
|
-
Очень красивый ответ на предыдущий пост, написанный с одной стороны полностью в его русле (структура, подача, эпитеты), а с другой - полностью самобытный и очень хорошо показывающий персонажа и его отношение к происходящему. А еще полный грусти...
|
-
Бьондо, оказывается, страшный человек. Но написано превосходно, цепь и последовательность рассуждений внушают определенное уважение.
|
|
|
Когда Шаховской постучал, Левин, уже отошедший от окна невольно вздрогнул. Ободряющий тон Душана конечно успокаивал, но всё же когда о вопросах жизни и смерти (ну ладно, свободы) говорят так, словно обсуждают, будет все-таки с немцами война или обойдется, это производит впечатление двоякое. Нет, Анчара понять можно, у него наверное вся жизнь такая — легенды, прикрытия, филёры, вот и ведет себя так будто иного и быть не может. "А вдруг" — Мелькнуло в голове — "И правда не может?" Ведь Душан прав, когда они еще бомбу соберут такими темпами, как долго будут готовиться, и это всё — под колпаком у Охранки... Месяц сменяется месяцем, прикрытия прикрытиями, конспирация конспирацией, и вот так гуляют люди по ярмарке, работой занимаются, а сами, значит... "Да и чего ты хотел?" — Стукнул себя мысленно по голове Левин — "Приехал утром, убил ротмистра в обед, а вечером, стало быть, в Москву, чаевничать с товарищами по борьбе?" От мысли что скоро снова придется идти на ярмарку за материалами становилось тошно. Но кажется такой он и есть на самом деле — террор. Долго ищешь вещества, потом разок употребляешь и еще дольше чем искал, отмываешься. Ничего не напоминает? Одно радует, больше нет мыслей о том как сбежать, кинув товарищей. Может потому что все духовные силы уходят на то, чтобы мыслей таких не было...
Неловкое чувство, Анчар говорит, обдумывает, ставит задачи, а что сказать ему? Что сказать? Знай себе киваешь, а в голове пустота, вакуум. — Спектакль... Да, замечательно было... За всем случившимся прошлой ночью события и дня и вечера как-то поблекли. Володя попытался вспомнить спектакль, и понял вдруг, что и пьеса была дерьмо и кокаин — дерьмо, и даже сама жизнь... Снова сжал себя в кулак. Усилие воли. Нужно что-то ответить. Что-то умное. Вот только где уж тут ответишь умности? — Я не знаю... Честно признался Володя. Конечно честность палка о двух концах, как-то уж слишком беспомощно это прозвучало... Но зачем вообще человек из Москвы может в Нижний приехать? К другу погостить? — Может быть работу ищу... Нерешительно предположил и тут же осекся. Глупости. Какой балбес полезет из столицы работу искать? Пора, пора уже включить голову. И о чудо, на сей раз голова включилась. — Или давайте так, я начинающий писатель. Хочу узнать как Россия живет, поехал сюда, стало быть, посмотреть где Горький вырос. Ищу вдохновения, узнаю как люди живут. Этим объяснить можно, если спросят, чего шатаюсь повсюду. Для виду можно будет даже сходить пару раз в интеллигентские места. К слову, Георгий, модель для фотографии если Варвара откажется я смогу найти. Узнал одно место. Аспасий там конечно не найдется, но одна из девиц меня здорово нагрела, если надавить как следует, уверен, сделает всё что потребуется, причем бесплатно.
-
но одна из девиц меня здорово нагрела, если надавить как следует, уверен, сделает всё что потребуется, причем бесплатно.Однако в Левине просыпается коварство и решительность! И это прелестно.
|
|
-
В этих строках скрыта песня, каждом слове - поэзия, в каждой метафоре - глубокий образ, а глубокая река эмоций столь бездона, что небо по сравнению с ней кажется пустой тарелкой!
|
Странно было носить на голове шапку только что убитого человека — она и маловата была, и пахла неприятным парикмахерски-банным запахом, как только может пахнуть ещё тёплая шапка с чужой головы, и в крови была испачкана, как ни отирай о снег, — хорошо хоть, кровь не была сразу заметна на чёрной барашковой шерсти. Но в шапке стало теплее — благодарно заныли отогревающиеся уши, перестало ломить от ледяного ветра затылок и лоб. За разговором о политике Гера, однако, не могла не отметить, что в чужой шапке товарищ Анчар сразу стал выглядеть подозрительно: цельность буржуазного образа не нарушало ни рваное пальто, ни отсутствие головного убора; а вот круглая барашковая шапка самого базарно-мещанского фасона сразу сделала подпольщика похожим, в самый раз под паспорт, на какого-то разорившегося нотариуса или проворовавшегося маклера, ещё не успевшего сдать в заклад пальто, но близкого к тому. Наверное, поэтому на выходе из Козицкого переулка на Дмитровку их в первый раз остановил гренадерский патруль, досматривающий прохожих, — раньше их будто не видели, а теперь задержали, строго спросили, нет ли оружия и куда и с какой целью они идут. Анчар ответил заготовленным рассказом про Самотечную улицу, и командовавший патрулём фельдфебель, охлопывая Анчара по бокам, сказал идти через Цветной бульвар, так как на Дмитровке и в Каретном ряду небезопасно. — На Цветном тоже небезопасно, — добавил он, внимательно проверяя паспорт нотариуса Коровкина, — но там, кажись, уже баррикады все снесли. Пообещав прислушаться к совету, Анчар с Герой повернули и вышли к задней стене Страстного монастыря с противоположной пулемётной колокольне стороны. Стрельба на Страстной площади утихла, молчал и пулемёт, зато снова раз за разом с той стороны раскатисто бухали пушки: видимо, обстрел Тверской возобновился. Здесь, на Страстном бульваре за монастырём, тоже было столпотворение солдат — впрочем, не такое, как на Тверском: костров не было, и солдаты с винтовками за спиной, видимо, только недавно пришедшие сюда, базарно толпились серыми кучами, дыша на руки, дымя папиросами, приплясывая от холода. Это гренадеры, — определил Анчар: он, хоть и не был военным, но гренадерские погоны отлично знал — в Москве квартировало много гренадерских полков. Отдельная серошинельная очередь протянулась к стоящим в стороне ломовым саням, заставленным ящиками с торчащими из сена бутылками: каждый получал по чарке и, отирая быстро индевеющие на морозе усы, отходил обратно к своим. Особняком стояли, собравшись в кружок, офицеры, склонившись над ящиком, на котором была разложена карта. — …наносят отвлекающий удар вот здесь… — говорил один, ребром ладони деловито указывая что-то на карте, но останавливаться и прислушиваться было опасно: тут везде были солдаты, и публика — вездесущая публика, и не думающая прятаться по домам ни от мороза, ни от стрельбы, — торопливо проходила стороной, огибая солдатскую толпу, стараясь не глазеть вокруг. Вышли к Малой Дмитровке, и с первого взгляда стало ясно, что здесь не пройти, — тут было то же, что на Тверской: пустынная, заснеженная, усыпанная осколками стёкол улица: страшно глядели чёрные провалы окон, безмолвствовала затейливая старорусская шатровая колокольня церкви Рождества Богородицы, и только за Настасьинским переулком взад и вперёд по улице шагом ездил казачий разъезд, отгоняющий желающих пройти. Далеко за спинами казаков виднелась чёрная полоска баррикады с парой установленных красных флагов. — Не велено туда! — устало и неохотно покрикивал казак в заломленной фуражке на двух барышень, смело направившихся по тротуару мимо разъезда. — Не велено, кому сказано! — казак сделал движение, будто поднимает нагайку, и барышни, сразу поняв, повернули обратно. Вдруг совсем рядом сухо бахнул револьверный выстрел, и уже наученные опытом прохожие, в том числе Анчар и Гера, сразу отпрянули в стороны. Стрелял гренадерский поручик, шедший по тротуару среди публики: Анчар и Гера вот только-только разминулись с ним — а сейчас он стоял в картинной позе для стрельбы, в пол-оборота, с полусогнутым локтем, целясь в сторону совершенно пустого тротуара по левой стороне Малой Дмитровки. Это выглядело дико, будто офицер спятил и ведёт дуэль с воображаемым врагом, ожидая выхода того к призрачному барьеру. — Ваше благородие, можно пройти? — несмело обратился из-за спины офицера пригнувшийся к снегу прохожий — напуганный господинчик с портфелем, цепляющий на нос свалившееся золотое пенсне. — Проходите, проходите, — не сводя глаз с прицела, флегматично ответил поручик. — Да как же… вы ведь стреляете! — Я не в вас, я вон в того прохвоста, — медленно процедил офицер, сосредоточенно целясь, и сейчас стало понятно, в кого — из-за афишной тумбы выскочил и, придерживая кепку на голове, пригибаясь, бросился бежать к выходу в Настасьинский переулок кто-то в ватном пиджаке, очевидно, рабочий. Офицер пальнул по нему ещё раз — не попал; рабочий скрылся в переулке. Стоявшие у другой стороны улицы казаки тоже вытащили было револьверы, но решили беглеца не преследовать: за каждым таким не набегаешься. — Ты сам прохвост! — выкрикнул кто-то из публики в адрес офицера, и тот обернулся, бешено зыркнув, но выкрикнувшего, конечно, не обнаружил. Офицер дёрганым движением сунул наган в кобуру, шмыгнул носом и широко пошагал дальше, и Анчару вдруг подумалось, что этот поручик тоже может быть под кокаином. Образовавшая уже маленькую толпу публика потянулась дальше. Направились дальше и Анчар с Герой: по Дмитровке, очевидно, пройти было нельзя, и решили попробовать через Каретный ряд. У массивного колонного фасада Ново-Екатерининской больницы также толпились войска — только не гренадерская пехота, а жандармы с городовыми: ни Анчар, ни Гера никогда не видели столько жандармов и городовых в одном месте — чуть ли не сотня их тут набралась. Эти вооружены были хуже, чем гренадеры, — винтовок у них не было, только револьверы и шашки: зато и здесь, как у задней стены Страстного монастыря, раздавали водку, и городовые с жандармами так же тянулись к саням разномастным хвостом. Снова забухала пушка — но на этот раз не от Страстной площади, а совсем неожиданно — от Театральной. «Опять пошли по пассажу колотить» — прокомментировал прохожий. Анчар походя поинтересовался у него, по какому пассажу, и прохожий ответил, что по Голофтеевскому (он был в самом начале Неглинной улицы), что там засела какая-то дружина, и вот по ней уже битые два часа лупят из пушек. На Петровке, у ограды парка Ново-Екатерининской больницы дежурили городовые, которым, как и казакам на Дмитровке, видимо, было поручено не пропускать людей к Каретной площади — но людей было много, городовых мало, и те, собравшись у жалкого костерка, только время от времени покрикивали на прохожих, что в ту сторону ходить не велено, а если уж кто идёт, то пусть пеняет на себя. На них не обращали внимания. Беспрепятственно прошли в сторону Каретного ряда и Анчар с Гертрудой, и так, наконец, добрались до Каретной площади. 16:00Здесь, как и на Кудринской, было людно, но отличие было в том, что баррикады тут никто не строил — с тех пор, как Гертруда ушла отсюда утром, всё уже было построено, и построено крепко и основательно. Каретный ряд близ выхода на площадь перегораживали не одна, а сразу две последовательно идущих баррикады: первая низенькая, в половину человеческого роста, вторая же — высокая, прочно скреплённая льдом. Но ещё основательней была баррикада, наискось протянутая через перекрёсток Долгоруковской и Оружейного переулка: внешняя её сторона почти целиком состояла из обледенелых массивных дверей и ворот, образующих единую гладкую ледяную поверхность выше человеческого роста, а сверху на баррикаде рядом с длинными и узкими красными флагами были помещены два чучела — оба в фуражках, одно в оборванной солдатской шинели, другое просто в каких-то тряпках, с примотанной к изображающей руку палке обломанной шашкой. На груди одного чучела висела табличка «Дубасовъ», другого — «Треповъ. Патроновъ не жалѣть!» Это та самая баррикада, и, если честно, я не вижу, чтобы она была сколь-нибудь основательней большинства других запечатлённых на фото баррикад, но полагаю, что снимки сделаны ещё до окончания её строительства или уже при её разборке: во всяком случае, в источниках неоднократно указывается, что это была самая мощная баррикада на Садовом кольце (а то и вовсе в Москве). Тем более, что и чучел на фото тоже нет, а они там были! Забаррикадировано тут вообще было всё как следует: перегорожены были и Дмитровка (именно эту баррикаду Анчар и Гера видели со Страстного бульвара), и Триумфальная-Садовая, и Самотёчная, и Божедомский переулок, и только выход на Пименовскую улицу был оставлен открытым. В разных концах площади были разложены костры, что делало её похожей на гуннское становище, и у каждой баррикады у костров сидело по несколько дружинников. Публика же, как и в прочих местах, тянулась через проходы в баррикадах, перетекала с места на место и оживлённо обменивалась новостями: — Нет-нет-нет, молодые люди, вы туда не пройдёте, — назидательным тоном знатока сообщал интеллигентного вида господин с седой бородкой клинышком студенту в шинели с поднятым воротником и барышне с ним под ручку, указывая в сторону Сухаревской площади. — Там на крыльце башни стоят, — господин важно понял палец, — артиллерийские орудия. — Трёхдюймовки! — весело подтвердил стоявший рядом молодой парень в картузе и кожанке. — И пулемёты! Палят по всем, только сунься! — рассмеялся он так, как будто это его очень забавляло. Анчар подошёл к одному из дружинников у костра и спросил, где искать Марсианина или Лёньку. — Где Лёнька, не знаю, небось в типографии, — хрипло, с ленивым пренебрежением ответил дружинник с серой мохнатой шалью на плечах, грея протянутые руки над огнём, — а Марс в «Волне». «Волна» вон ресторан, — обернувшись, небрежно махнул он в сторону двухэтажного здания на углу Каретного ряда. Над входом в ресторан висели два красных флага, но в этом ничего странного не было — где они тут только не висели, — а странно было то, что у входа в ресторан весь снег тоже был красный, точнее розовый — неужели тут кого-то расстреливали? Судя по количеству красного, расстреливать должны были десятками. Впрочем, приблизившись, Анчар с Герой увидели, что в красном снегу повсюду лежат тёмные стеклянные черепки, гнутые осколки, закрытые пробками бутылочные горлышки от вин, водок, коньяков, шампанского. Кажется, здесь расколотили целый погреб. В ресторане было так же накурено и шумно, как в столовой Прохоровки, — и, как та мало чем напоминала заводскую столовую, так и ресторан «Волна» был меньше всего теперь похож на обычный московский купеческий ресторан средней руки: разве что остались жухлые пальмы в кадках и безыскусные панно по стенам, в синей гамме, под Айвазовского: «Ялта», «Гурзуфъ», «Ѳеодосія». — Когда ж пробьет желанный час и встанут спящие народы, святое воинство свободы в своих рядах увидит нас! — изысканно грассируя, нараспев, с чрезмерным вдохновением декламировала со сцены миловидная белокурая курсистка, высоко поднимая сжатый кулачок. В зале за покрытыми скатертями столиками, сдвинутыми и отдельными, сидели дружинники — в своих обычных куртках, свитерах, пальто, склонившиеся над тарелками, тянущие чай из блюдец, вольготно развалившиеся на венских стульях с папиросами, проникновенно слушающие декламацию. В одной из внутренних стенок ресторана зияла жуткая рваная, с клочьями обоев и решетчатыми обломками дранки, дыра, по-видимому, от взрыва бомбы. Рядом с дырой стоял покрытый белоснежной скатертью столик, за которым двое дружинников с аппетитом, низко склонившись над столом и работая ложками как инструментом, уплетали суп — один из тарелки, второй прямо из большой фарфоровой супницы. — Марсианин? — откликнулся первый попавшийся дружинник, когда его спросил Анчар. — Вон он, — и указал в угол зала. Марсианин оказался круглощёким парнем лет двадцати-двадцати пяти с пышной курчавой шевелюрой, по виду простуженным: хоть в зале было и тепло, он сидел в застёгнутом пальто, с обмотанным шарфом шеей и шумно прихлёбывал крепкий чай из стакана. Рядом с ним на столе стояли пышащий жаром самовар, блюдо с крендельками, сахарница и лежал браунинг. Гера пыталась припомнить, тот ли это человек, кто подписывал ей утром мандат для прохода на Пресню, и пришла к выводу, что — нет, не тот, что Марсианином в тот раз подписался кто-то другой, а этого человека она видит первый раз в жизни. — Вам чего? — шмыгнув носом, поднял он взгляд на Анчара и Геру.
-
Восторги, один сплошной восторг: за подборку материалов, за следование исторической канве, за то, что каждая строка дышит временем. И, конечно, за замечательный, интересный текст.
-
— Ты сам прохвост! — выкрикнул кто-то из публики в адрес офицера, и тот обернулся, бешено зыркнув, но выкрикнувшего, конечно, не обнаружил. Да, вот это чувство, когда за спиной у тебя кто-то что-то крикнул, а имперский штурмовик оборачивается и упирается взглядом в тебя, я хорошо помню по Трубной площади.
|
-
Сильно. Достойно того, чтобы растащить на цитаты. Особенно эта: Быть может, человек, который знает, что за него кто-то молится... Одинок. Но все же не один
|
-
Господи, это великолепно и чудесно! Эта игра просто восхитительна, заставляет думать, взвешивать, оценивать и, конечно, любоваться проработанностью мира и красотой постов!
|
благо с товарищем Тэемантом – его Дурново назвал «королем Эстонии", слышали?, - я была знакома. - Нет, не слышал, - не захотел врать Черехов, и больше не перебивал. Он отметил, что Гера снова перешла на "вы", а потом опять на "ты", и даже поправляла волосы - видимо, для нее это было очень важно, и она волновалась. Выходило, что в партию она попала через родственников, в каком-то смысле вопреки, и это вызывало у него невольное одобрение. - Нет, выбирать между рабочими и крестьянами не надо, - возразил Черехов. - Рабочие - тоже революционный класс и также угнетенный не меньше крестьян, а то и больше. Да и эсдеки не отрицают участие крестьян, хоть они немного по-другому трактуют классы. Тут дело в том, что мы видим революцию как средство достижения народного счастья и благополучия, а следовательно, рассматриваем социализм, как сложное явление, которое имеет больше одной точки зрения, в котором нужно договариваться. Большевики же видят в народе, прежде всего в пролетариате, средство, а в революции - однозначную цель, которой надо добиться с помощью этого средства. Большевики при этом в чем-то четче нас, организованнее. Но знаешь... Мне кажется, ты не совсем права насчет убийства. Бороться с целым классом можно холодно и отстраненно. Массовая организованная вооруженная борьба - это война, а война втягивает, ты становишься частью механизма, ты не можешь выйти из боя, ты шестеренка: справа плечо товарища и слева плечо товарища. Помнишь, как эти дружинники на Тверской, которые бежали по улице и стреляли "в сторону" солдат, неприцельно? Ну да, в сторону, но ведь нет-нет да попадут. Или тот же штабс-капитан: вот не было бы на нем погон и кокарды, думаешь, так же легко бы он человека насмерть убил? Потому что ведь не штабс-капитан убил единолично - всё самодержавие, вся империя убила-с из его нагана. ("И тех двух городовых не ты из нагана застрелил, а вся революция из твоего нагана, да?" - подумал он, но не сказал вслух.) На войне есть приказ, есть дисциплина, угар некоторый от общности: "Раз все делают, то и я сделаю". Есть некоторая канва насилия, логика борьбы. Война создает такие условия, когда не убить, не выстрелить - неправильно, нелогично, против течения. А индивидуальный террор - это убийство. Убивать или толкать на убийство - это совсем другое: тут ничто тебе не помогает, кроме ненависти. Ненависть должна быть такой, чтобы пересилить и библейское "не убий", и отвращение, и страх, и жалость, и то что не умеешь, и то, как потом тебя ломать будет, корежить от того, что ты переступил все-таки. Анчар говорил медленно, преодолевая некоторое сопротивление, но ему надо было закончить мысль. - А чтобы так ненавидеть и не превратиться в человеческий огарок, надо с другой стороны и любить так же сильно. Настоящий эсер - он должен что-то любить. А большевику это, в общем, ни к чему: большевики ведь материалисты, там просто расчет, система, рецепт или химический опыт, если хочешь. Он либо верный, либо неверный. Вот поэтому я, наверное, был с эсерами практически сразу. "А я люблю что-то так сильно, чтобы метнуть бомбу? Выходит, что нет? Выходит, я и есть в перспективе тот огарок?"
-
Все-таки мировоззрение и политические взгляды Анчара весьма интересны, и преподает он их замечательно.
А чтобы так ненавидеть и не превратиться в человеческий огарок, надо с другой стороны и любить так же сильноА это просто восторг и аплодисменты!
|
|
Теперь глядя на всё чуть более трезво, Владимиру Осиповичу всё больше хотелось выпить. Не напиться, а именно выпить, почувствовать жар в крови, получить некий импульс к действию. Старый Левин хотел умереть, новый пока что даже близко не представлял, чего хочет. Только общие слова — стать лучше, довести до конца дело... А только вот смотришь сейчас в окошко, видишь, дачники, девочка уходит. Вроде и хорошо (все-таки Анчар не со своими его, Левина, обсуждал), а как-то мерзко. Как после оргии, когда разлепляешь глаза, а рядом гимназисточка лежит с маленькими, не вполне сформированными грудками... Варя-Варя, милый ребенок. Ей бы мужа найти, приданное само найдется, и настоящего, не морганатического, а она куда? В террор, в революцию. Вот сейчас идет с дачниками бок о бок и небось воображает себя шпионом, конспиратором, а только вот с кем она свою игру ведёт? С Бабами с двумя "б"? И как скоро кто-то начнет играть с ней? Да так играть, что может скажет бомбу бросить, а может и самой подорваться? Хорошо хоть Анчар вежливо спровадил Варю. Снова Володя убеждался, что уважает этого человека, вроде матерый террорист, руки в крови, а ребенка на баррикады не бросил. Вот и как такому сказать, мол, виновен, вчера наделал дел, больше не повторится... А вдруг попался бы? Так без штанов в Охранку бы и отправили... Вспомнилась недавняя самоуверенность юной гимназисточки: "Жандармы такие балбесы..."
И тут стало по настоящему страшно. До сих пор даже мысли о собственном аресте представали Левину чем-то далеким, почти эфемерным, ну вроде как адские муки. А тут просыпаешься, умываешься, живот урчит, мол, завтракать пора, а в столовой уже серой пахнет и котел готов... — Жандармы такие балбесы... Тихо повторил себе под нос Левин. Да не жандармы балбесы, а мы балбесы... Хотел воли к действию, Володенька? На тебе. Ничто так не вдохновляет на дела как борьба за собственную жизнь. — Я вот чего не понимаю, Душан. Я в терроре человек новый так что ты меня поправил если что. Но вот ты жандарм, ты арестовал девушку, в которой подозреваешь террористку, арестовал буквально на горячем. Зачем тебе ее отпускать? Если только не знаешь, что она побежит к своим, рассказывать обо всем... Может я конечно глупости говорю, ты прости, тем более дочка миллионщика... Володя снова посмотрел в окно. — Да и человек там какой-то странный... Я к чему... Может нам уходить лучше? Пока можем.
|
|
Черехов глубоко вздохнул. "Ну, как я тебя научу-то, Господи, я сам что ли во всем разобрался? Да и кто разобрался-то, марксисты что ли разобрались?" - подумал он невесело. - Да, пошли, - согласился он, надевая шапку убитого дружинника. "Вот так вот. Острый нос, томные глаза, темные локоны и - массовый террор. Массово гибнут простые люди, значит, власть плохая." - Да я, конечно, не скажу никому, - спохватившись, добавил он. - Хотя, по-моему, сейчас-то, - Черехов махнул рукой в сторону площади, - никто тебе слова не скажет. Сейчас, пока бой, все скажут, что массовое вооруженное восстание - это очень хорошо и очень правильно, и давай-давай. Он еще помолчал, собираясь с мыслями. "Нет, - сказал Сверх-Черехов. - Что ты как мямля? Вот посмотри, товарищ просит у тебя совета. А ты, мол, я не знаю. А зачем ты в революции, раз не знаешь? Давай, скажи как видишь, своими словами. У тебя женщина спрашивает, как ей быть. А ты мужчина или кто? Или ты только по переулкам водить ее можешь?" Последнее замечание было довольно обидным, так что Алексей нахмурился еще сильнее. - Хорошо, - начал он. - Вот смотри. Есть два мнения. Ну, не два на самом деле, а гораздо больше. Но, скажем для простоты, что два. Вот есть земля, от земли все идет, потому что земля - это еда, это жизнь. И что она кому-то принадлежит - это неправильно, потому что как только она кому-то принадлежит, он начинает эксплуатировать того, кому не принадлежит. И неважно, помещик-латифундист это, на которого тысяча арендаторов пашет, или кулак, который троих батраков держит. Что с этой землей делать? Народники говорят - пусть она будет в общем владении, у всех. А местное самоуправление решает, как ее лучше обрабатывать, и каждый по труду своему на ней получает, можно в товариществах, к примеру. Как этого добиться? Принять такие законы. Сразу, конечно, никто их не примет. Но пока царизм, такой как у нас - их вообще никто не примет, о них даже и говорить-то нельзя толком. Следовательно, надо заставить создать парламент, учредительное собрание, земский собор, голосование, выборы. Настоящие, в настоящую думу, а не как неделю назад. Как заставить? Вот можно убивать по одному, убивать - и так заставить. Одновременно вести агитацию, мирную работу - объяснять людям, как лучше, чтобы они и выбрали тех, кто им это даст. Это наш, ПСР-овский взгляд. А другой взгляд - что так не заставишь. Что вот давайте посмотрим: крестьяне народ темный, к земле близкий, запуганный, они так и будут сидеть и ждать. А давайте посмотрим, кто еще есть? А есть рабочие - класс активный, агрессивный, который за права нет-нет да и борется. Так давайте поднимем массу рабочих, и чтобы они силой захватили власть. Тогда и землю не надо общей делать, давайте ее сделаем государственной. А управлять всем будут советы из пролетариата, как наиболее передовые. Всем управлять будет государство, захваченное силой пролетариев и в интересах пролетариев. Что говорят эсеры? Дайте нам свободу, а не то мы вас убьем по одному, а дальше уже мы друг с другом договоримся, как быть. Что говорят марксисты, большевики? Поздно, мы сами все возьмем, и кто возьмет, тот и будет решать. С одной стороны, это вроде бы сильно звучит. С другой стороны... не от земли идет, понимаешь? А от того, кто сильный, кто власть захватывает. Это все равно в некотором роде угнетение свобод ведь. И разрушение одного режима и замена его другим. Понятно, что если против бомбы правительство пойдет на уступки, то тут ему даже не предлагают идти-то. Просто уничтожить. И оно будет отбиваться вот так, как сейчас на площади, и даже хуже. И будет много крови, очень. А бомбы... ну что, мы-то готовы умирать, а они нет. Вот казнили эсера - это драма, но не трагедия, понимаешь. Ну и, конечно, при массовой бескомпромиссной борьбе будет как? Кто вождь военный восстания - тот и возглавит. Диктатор. Не факт, конечно, но велика вероятность. Захочет он потом эту власть отдать, когда у него за спиной товарищи-пролетарии с оружием? А не захочет - кто отберет? Как? А объявить его врагом. Ну, и дальше по новой. А у нас, у ПСР как? Одни делают террористическую работу, другие потом баллотируются в настоящую думу. Разделено. И работа тайная, на ней в политику не въедешь. Понимаешь? Вождизма меньше. Вот так я это вижу, Гера. Ты спросишь, а что же я сейчас тут иду? Ну, потому иду, что может, это восстание еще не полной бойней закончится, а уступками как раз. Настоящей думой. Есть такие надежды. Он перевел дух. - А теперь скажи, что тебе больше по душе? Потому что если второе, если массовая борьба, то, может, тебе другая партия больше подходит? Ты-то как в ПСР попала? По убеждениям или за компанию?
|
|
|
— Да, да, ужасные беспорядки, — понимающе закивал офицер. — Но это ведь не здесь рядом было? Хорошо, хорошо… Нет, простите покорно, но шапку я вам дать не смогу-с. Мы сами третий день на морозе, так что лишних нет-с, — сразу переменившись в тоне, холодно ответил он на просьбу, и на том бы и распрощался, но вдруг со стороны Тверской показалось какое-то движение, и снова с колокольни загрохотал пулемёт, и когда Анчар и Гера обернулись, увидели три санных упряжки, выезжавших на площадь, — точнее, ехали теперь уже только две, а один возок, лёгкий, высоко поднятый на узких гнутых стойках, повалился на бок, и, хрипя, пыталась подняться из снежной каши на подгибающиеся ноги окровавленная гнедая лошадь. Из опрокинувшегося возка вывалились два человека, беспомощно, как рыбы, лежавшие сейчас на снегу.
— Пачками, по санкам огонь! — командно закричал кто-то сзади, и повскакивавшие с мест у костров солдаты, припадая на колено, принялись, поводя стволами вслед, целиться в другие два пересекающих площадь возка, и кто-то даже сделал несколько выстрелов, но упряжки и сами уже останавливались.
— Не стреляй, не стреляй! — кричали из них. — Красный Крест! Раненых везём! — из санок поднялся бледный долговязый рыжий человек, тоже без шапки, и отчаянно замахал высоко поднятыми руками с уже виданной сегодня повязкой Красного Креста на рукаве. К санкам уже бежали, обступая их, солдаты, офицеры от костров и артиллерийской батареи. Остановивший Анчара и Геру подпоручик тоже, коротко кивнув, торопливо зашагал к месту происшествия, где уже собиралась серая солдатская толпа. Выпавших из опрокинутого возка поднимали под мышки, тащили к остальным, собирали в кучу, а те кричали, что они ранены, — и действительно, голова одного была туго перебинтована с красным пятнышком, у другого рука висела на клетчатом шарфе, третий, раненный куда-то в бок, отчаянно заорал, когда его бесцеремонно стащили с саней.
— Дружинников везёшь, сукин сын?! — орал на рыжего возницу подбежавший штабс-капитан. — На Пресню повёз? — Не на Пресню, на Арбат везли! А дружинников здесь нет никаких! — умоляюще кричал возница, не опуская рук. — Да? А это вот кто? — штабс-капитан указал на кого-то, не видного Анчару и Гере за серыми солдатскими спинами. — Не дружинник я, ваше благородие! — взмолился тот. — Мимо шёл, шрапнелью по руке цепануло! — Что ты врёшь-то, подлец! — продолжал греметь штабс-капитан. — У тебя ж на роже написано, что ты из дружины! — Да не из дружины я! — отчаянно частил задержанный. — Шёл детям молоко покупать, а лавки-то закрыты все, полгорода обошёл! — Где же твой бидон тогда? — в этот момент как-то очень обыденно раздался одиночный револьверный выстрел: спешивший к толпе унтер-офицер из орудийной прислуги походя дострелил раненую, жалобно ржавшую лошадь. — Бидон на Триумфальной остался, посмотрите, там лежит! Да и вообще не с завода я, в номерах «Ялта» половой, из-под Ярославля сам! Ваше благородие! Ну за что? — Тащи, тащи его вон туда, — уже не слушая, указал штабс-капитан, солдаты расступились, и Анчар с Герой увидели, как двое солдат выволакивают из своего круга с мольбой оглядывающегося по сторонам курчавого русоволосого парня в сдвинутой на затылок барашковой шапке и драповом пальто, накинутым на одно плечо, с изодранным рукавом — одна его рука была перебинтована и помещена в петлю из жёлтого с чёрными клетками шарфа. И именно по этому шарфу непривычной расцветки Анчар с Герой и узнали этого человека — он был один из тех дружинников, которые шли в контратаку по Тверской за барышней с маузером: тогда он пробежал совсем недалеко от них, размахивая «бульдогом», и шарф у него был именно этот.
Солдаты потащили по снегу сучащего ногами, вопящего от боли дружинника (его волокли за раненую руку), а штабс-капитан — невысокий, подтянутый, с маленькими чёрными усиками, хладнокровно направился за ними. — К стенке тащить, ваше благородие? — обернулся один из солдат. — Нет-нет, вот здесь оставь прямо, — деловито, как будто речь о ящике шла, распорядился штабс-капитан, расстёгивая кобуру. К нему торопливо подошёл давешний подпоручик в очках, наклонился к уху, что-то зашептав, и штабс-капитан обернулся, зыркнув на него свирепым начальственным взглядом, как смотрят только на подчинённых, осмелившихся оспаривать действия старших по званию, — и в этот момент взорвалась бомба.
Бомбу кинули с противоположной стороны площади, от монастырских стен, где, как и в других местах по периметру площади, разрозненно стояли люди — кто поодиночке, кто парами, как Анчар с Герой, кто группками. Гулко грохнуло за солдатскими спинами, будто молотом с размаху врезали по чугуну рядом с ушами: взметнулся чёрно-снежный столб, задрожали стёкла в окнах, дико заржали лошади, утягивая за собой сани, закричала публика, бросаясь врассыпную. Солдаты, не дожидаясь команды, повалились на снег, начали беспорядочно палить в сторону невидимого отсюда бомбиста, раненые и возницы Красного Креста кто лежал на снегу, кто прятался за орудиями батареи, кто удирал, оглядываясь, — и падал, когда в него стреляли, — и недвижно навзничь лежал на снегу в луже растекающейся крови под головой мёртвый дружинник в круглой барашковой шапочке с клетчатым шарфом.
|
"А что в сущности держит меня с этими людьми?" Продолжал размышлять Левин, стоя перед умывальником. "Разве я им что-то должен? Я ведь интеллигенция, соль земли, гордость народа русского..." Тут Володя понял, что хотя бы в силу происхождения, на гордость русского народа тянет разве что авансом... Хотя есть ведь Гоголь, Айвазовский, не наши, но тоже люди хорошие. Да и из наших есть ведь Левитан, Рубинштейн... Правда скажешь кому про них, что евреи, недовольные слушатели могут и морду набить, но ведь наши же, наши! А чем Левин хуже? Нет, конечно они великие, а он, Володя, просто говна кусок, но если рассудить трезво... По правде сказать, пребывая под немалым впечатлением от всего происходящего, достаточно тяжело не то, что рассуждать трезво, а вообще рассуждать. Голова болит. Все словно в тумане, сейчас возносишь себя до небес, а спустя мгновение низвергаешь такими словами, каких ни от кого отродясь в свой адрес не слышал. Хочется чего-то, сам не знаешь чего, а раз не знаешь, значит бежать надо... Бежать... Бежать! "А может и не прощаться? Через ограду и поминай как знали. В Петербурге скажешь, мол, возникли закономерные опасения, главу ячейки арестовали, не было никакой возможности... Нет, чушь получится. С Душана ведь спросят, что у вас там, а он и расскажет... Хотя кто ему поверит, сербу поганому? Я ведь и с Александром Федоровичем знаком... Могу рассказать, мол, кого вы мне в попутчики дали? Всё по борделям ходил ваш Евтич, насилу его вытащил, но работать с ним не могу. Ах он вам напел что это он меня тащил?" Левин хитро ухмыльнулся небольшому зеркалу, приглаживая волосы смоченной рукой. Мы ведь еще повоюем. Еще посмотрим кто говно позорное, а кто соль земли... Поймал собственный взгляд в отражении, такой весь маслянистый, забитый, с ехидцей, готовый укусить каждого, кто только сунется.
Стыдно стало. Душан ведь ничего ему плохого не сделал. Даже наоборот нашел на улице, вытащил, выходил, привёз на дачу... А ты сейчас, Володя Левин, думаешь, как свои косяки на него повесить, чтобы только перед центром в белом пройтись? Вчера умереть собирался за этого человека, с бомбой в руке, а сегодня уже мысленно кляузу на него строчишь. Так чего уж в центр, может сразу тогда к жандармам, с покаянной головой и ухмылкой до ушей? Вот такой же гаденькой улыбочкой, с какой сейчас смотрит тот, другой, незнакомый человек из зеркала. Стыдно... За всё стыдно. За нерешительность недавнюю в торговых рядах, когда прицепился к Шаховскому как хвост, да и позволил ему всё разруливать, а сам только кокаинчиком затарился. За то как глупо отправился в одиночку к шлюхам, как изливал им свою жизнь горькую, а потом одевался голый в переулке. За то как утопиться хотел. Как сейчас к барышне вышел в состоянии срамном. За Дашу, за то, что позволил этой бабе так просто взять себя и переломить как тростиночку, а потом еще слезами по ней обливался... Стыдно за всю свою гребаную жизнь. Левин не знал, верит ли он в Бога. Дедушка тот точно верил. Папа как-то рассказывал как старик-раввин говорил ему: "Иосиф, однажды тц предстанешь перед Богом. Что скажешь ему?" И Володе как-то казалось, что ответ ему известен. Что расскажет он Господу о своей несчастной любви, о княжне, о женской жестокости... Но то, что в борделе выходило из него со слезами, как крик души, теперь казалось пошлым ребячеством. Ведь нельзя же Господу Богу сказать то, что некогда шлюхам говорил. А что сказать тогда? Сказать как некогда самому себе на диване, мол, червяк я? Но раз червяк, так червяку под землей выходит самое место. Ни высокой любовью, ни самим собственным ничтожеством, ничем оправдаться нельзя, оставался один только стыд, фиговый листок, прикрывающий срам... Стыдно.
Умывшись, Володя поспешно, но как-то машинально переоделся в чистое. Дрожащие пальцы с трудом справлялись с пуговицами. Ничего нет кроме стыда. Но ведь и стыд уйдет, как совесть блудницы, в первый раз смотрящей в пол, во второй на стену, а с третьего — прямо в глаза. Что тогда останется, когда даже стыда не будет? Совсем ничего? Что вообще остается когда не остается ничего?
— Свобода.
Тихо ответил сам себе Левин. И улыбнулся сам пока не понимая чему. Он ведь свободен. Свободен быть кем захочет, каким захочет. "Дерьмо Владимир Лёвин? Ну так нахер Владимира Лёвина. Утонул в Волге, зараза этакая. А я свободен, свободен быть кем захочу и кем пожелаю..." Это была новая, свежая мысль, так что кем он хочет быть, этот новый, незнакомый пока никому включая себя самого, человек, пока не знал, даже не догадывался. А всё-таки одно знал точно — он не будет тем дерьмом, которое только что у умывальника рассуждало как лучше товарищей бросить чтобы себя самого получше выставить, которое шлюхам плакалось... И это существо, от сердца оторванное, маленькое, холодное и склизкое, зашевелилось, потянулась тысячей лапок, тысячей обещаний любви княжны, страхами попасть в Долговую яму, страхами и жаждой смерти, всем тем, что еще вчера казалось совершенно необходимым, о чем можно было сказать только: "Это я" — Но всё это больше не нужно... "И проклял Демон побежденный Мечты безумные свои..." По пути обратно, в комнату, Левину встретилось зеркало. Он заглянул, заглянул в своё лицо, что-то одному ему известное пытаясь найти в знакомых чертах... Застыл на мгновение. Это ведь оно, оно! Всё тщетно, нет ничего, жизни нет, смерть одна... Нет. Показалось. Просто показалось... Он выдохнул с облегчением и беззвучно рассмеялся.
-
Всё правильно! Надо Владимиру Осиповичу взять себя в руки уже. Сказать как некогда самому себе на диване, мол, червяк я? Но раз червяк, так червяку под землей выходит самое место. Хорошо сказано!
-
Мурашки бегут от того, как представлю, каким путем Левин идет per aspera ad astra. А главное, почему.
|
|
|
Ход 1.
Де Латат бурлил. На деревянные распахнутые настежь ворота были накинуты полотна с гербами домов де Присси и Верджи, а вдоль дороги выстроилась толпа горожан, служащих барона Жара и простых зевак, пришедших поглазеть на высокородных гостей. Среди собравшихся лишь с большим трудом можно было рассмотреть трубачей. Редкие гвардейцы с опаской глазели по сторонам. Не часто им доводилось встречать столь знатных особ. Многие из них так и не смогли справиться с собой и разинули рты в удивлении. Внутри замка точно напротив ворот была установлена трибуна, где собралась весьма представительная делегация во главе с бароном Жаром, который по случаю торжества облачился в парадный перламутровый кафтан и подаренную покойным графом Г рифоном баронскую цепь. Люди то и дело перебегали с одной стороны дороги на другую, разговаривали, невольно создавая атмосферу сельской ярмарки, очередным подтверждением чему стала выбежавшая прямо перед воротами свинья, которую гвардейцы под дикие визги никак не могли изловить на только что вычищенной дороге. Едва они справились с непокорным животным, как вдалеке раздался звук охотничьего рога, а уже через несколько минут под нестройный стон трубачей барона Жара в распахнутые ворота вслед за знаменосцем начали въезжать тяжеловооруженные рыцари с зеленой виноградной лозой на голубых попонах в парадном строю. Нескольким смекалистым зевакам‚ забравшимся на редкие деревья и тайком пробравшимся на стены частокола, открылись десятки ровных рядов вымпелов, развевавшихся на поднятых смертоносными концами вверх копьях. За ними параллельно друг другу скакали две группы рыцарей, каждая из которых держала в охранении несколько аристократов. А за ними следовал настоящий карнавал знамен. Кони всех мастей и расцветок меняли друг друга, соревнуясь на ткани в изяществе и прыти. Были там и золотистые колосья, и драконы на пестром фоне, и деревья на багряном, и золотой жеребец на черном, и даже пегас с распростертыми в стороны крыльями. Процессия растянулась на несколько сотен шагов, но движение её нельзя было назвать медленным. Очень скоро редкие в землях барона Жара рыцари скрылись за деревянными воротами, оставив после себя вытоптанную на несколько сантиметров вглубь землю.
Но не только в де Латате царило цветопредставпение. Небольпюй промысловый порт в тысяче шагов на север от столицы баронов ван Хакстро, обросший несколькими рядами невзрачных хижин и насквозь пропахший рыбой, бурлил с рассвета. На берегу уютной гавани собрался весь цвет местной аристократии, за исключением разве что самого барона Аларда. Леди Вильгельмина в шелковом белоснежно-золотом платье с тесьмой, Адриана в длинном в землю подчеркнуто скромном сарафане; окруженные неисчислимыми взмокшими рыцарями, смотрепи в сторону синевы моря. Там, на почтительном расстоянии от пирсов, неторопливо крутилась исполинская туша громадного корабля с слившимися воедино желтыми лилиями на синем флаге, разгоняя поднимавшимися от борта волнами крошечные рыболовецкие посудины и грозя опрокинуть незадачливых ловцов. Больше дюжины матросов бегали вдоль борта, опускали в воду и поднимали лоты, сопровождая каждое погружение взмахами рук и криками. Но через две четверти часа громоздкое трехмачтовое судно так и не приблизилось к берегу, и встречающей стороне не осталось иного выхода, как отправить навстречу стоявший на якоре небольшой шлюп, с которого поспешно спустили флаг с лиловым лотосом и также поспешно подняли восстающего из лазоревых и серебристых вод красного льва. Меньше чем через час манёвренный шлюп пристал бортом к исполину, недолго простоял там, а затем вернулся к широкому пирсу. Едва со шлюпа спустили трапы,с борта на берег высыпали аристократы и служащие королевского дома всех мастей с многочисленной свитой. В отличие от столицы барона Жара, солдаты дома ван Хакстро позаботились о том, чтобы освободить проезд от зевак, пьяниц, бездельников и рыбьих потрохов. До самого замка по краям широкой вычищенной дороги выстроились в шеренги солдаты, которые не только несли на себе начищенные до блеска оружие и доспехи, но и стояли застывшими истуканами, почти не моргая и не позволяя ни малейшего лишнего движения. По этой приготовленной дороге и пронеслись его Высочество Алексей Осорио и леди Вильгельмина с дочерью, а за ними, едва поспевая, проскакали два десятка рыцарей и аристократов, оставляя в свою очередь за спинами многочисленных сопровождающих, челядь и рабов разбираться с обозами.
-
Однако интрига нарастает! Очень красиво и увлекательно написано, яркими красками и очень визуально. Да и в принципе тот подход к игре, что я вижу, меня неизменно восхищает!
-
Атмосферно!
|
|
Чувствуя, как прижимается к нему Гера, Анчар осознал, что никогда никого не пытался защитить. То есть в отвлеченном смысле, в глобальном, он только этим и занимался - пытался защитить народ от царизма, и все такое прочее. Но вот так вот - укрыть, заслонить, увести - никогда. Не считая, может, студента, которого он пихнул сегодня с утра из саней в снег, но это было другое. А сейчас ему показалось вдруг, что если убьют его - вот так глупо и внезапно, шрапнелью, выпущенной наугад по другим людям - то это еще ничего. Ведь он - орудие, вроде напильника или резца. Резцы тупятся в работе, ломаются, и тогда их выбрасывают, заменяют. Это будет досадно, не вовремя, он даже понял, что разозлится на себя перед смертью, но так если в целом смотреть - ничего особенного. Он революционер и должен сделать революцию или умереть, а скорее всего - умереть в процессе. Так всегда было. Тот, кто в работе - тот стачивается и погибает, потому что всегда везти не может, удача ведь тоже стачивается со временем. А вот если в Геру попадет осколок или пуля и там, под шубой, поранит, искалечит ее легкое, хрупкое девичье тело (схватив ее за руку, Анчар почувствовал, что оно именно такое, почти невесомое, как у птицы) - ... У Алексея даже комок подкатил к горлу, когда он почувствовал, как это будет непоправимо и страшно, и как ему будет в этом случае стыдно. "Какой же я болван, что вообще ей это сказал, мол, идите, если хотите! Какой же дураааак! Запретить ей надо было. И главное, как сказал-то? Вам, конечно, не стоит, но вы, конечно, решайте сами. Какой честный, чистый человек после такого ответит - да, мне действительно не надо идти? Любой пошел бы, нет, просто, чувствовал бы себя обязанным пойти." - Что вы?! - горячо возразил он. - Вы очень храбрая! Очень! Пушки-то любого напугают. Скоты, просто скоты! Из орудий по людям! Извините, я может, вас сильно дернул. Не ушиблись? Извините. Я тоже испугался. "Зря я это сказал!" - запоздало спохватился Анчар. - "Ей же страшно и правда, а я что? Я должен выглядеть смелым и таким, что мне все нипочем. Чтобы и ей не так страшно было. Эх, черт. Вот сказал же, не подумав, а теперь все." - Ну вот, тут, вроде, неопасно. Подождем, - добавил, чтобы последние слова не повисли в воздухе, и неловко замолчал. Снег сыпал и сыпал, снежинки застревали у Анчара в волосах, он то и дело проводил рукой по голове и по лицу, чтобы смахнуть их, и наверное, казался смешным. Так спящий, которому раз за разом проводят перышком по лицу, пытается смахнуть его рукой снова и снова, вместо того, чтобы проснуться. Но уши мерзли и, наверное, уже побелели, и настроения посмеяться над собой это не прибавляло. А вот замерзнуть насмерть посреди Москвы или схватить воспаление было бы совсем уж глупо, хоть ты резец революции, хоть сверх-человек, хоть нотариус Коровкин. - Через Тверскую опасно, - наконец, вынес свой вердикт Алексей. - Через Триумфальную тоже. Пойдем через Бульварное, - подытожил он. Он ссутулился от холода под тонким кашемиром, но действовать было проще, чем ждать, да и на ходу все же мерзнешь не так сильно. Обыска Анчар не боялся - его обыскивали столько раз, что он уже к этому привык. Тут главное поймать фаталистическое ощущение - ну найдут, так найдут, а нет - так нет. И смотреть доброжелательно и спокойно. Но в этот раз удалось обойтись без обыска. Это тоже было хорошо - не хотелось на ветру распахивать пальто. Алексей постарался подсчитать количество солдат хотя бы примерно и прикинуть их настроение. Не было в них молодцеватости, бравого задора, да и не могло быть, и не от холода. Кому понравится стрелять в такого же, как ты, рабочего? Осуждать их, не соглашаться с ними - это одно, а убивать, лишать жизни - другое. Но солдатики, видно, действовали по привычке, по инерции - в неохотку, но по накатанной. Признаков, что еще немного, и они поднимут офицеров на штыки, Анчар не заметил, и это неприятно его удивило. "Ну что ж вы?" - подумал он. - "Вот вам, товарищи большевики, ваши массы! А с агитацией к ним тоже так не подберешься просто, это же не рабочие." - Это на станции, господин офицер, - Анчар сделал вид, что не понимает в званиях, хотя вот как раз звания он разбирал очень хорошо. - Давеча поехал встречать вот Гертруду Эдвардовну, так поезда до вокзала не идут больше, вообразите! Я туда-сюда: извозчики как белены объелись, везти не хотят! В такое неудачное время изволили приехать. Повсюду бунтовщики-с. Анархия какая-то, прости Господи, так непохоже на нашу Москву. Пока нашел поезд, прицепилась какая-то шантрапа. Вот и шапку отняли, и самого едва не избили - хорошо там господин есаул ехали-с тоже, не дали совершенно в обиду. Когда это кончится, господин офицер? - истощенно-нервным голосом спросил подпоручика нотариус Коровкин. - A propos, не найдется ли у ваших воинов лишней шапки? - озабоченно прибавил он. - Очень холодно, изволите видеть. Я верну потом. Когда все это закончится. Несмотря на происходящую рядом стрельбу из пулеметов по живым людям, лицедейство давалось Анчару легко. Переходя границу с подложными паспортами в кармане, он испробовал много амплуа, и напуганный стрельбой, обобранный бандитами беззащитный мелкий чиновник, полностью лояльный, смотрящий на армию, как на последнюю надежду, был простой ролью.
-
Извините, я может, вас сильно дернул. Не ушиблись? Извините. Какой Анчар однако заботливый! А еще очень натурален момент с рефлексией.
A propos, не найдется ли у ваших воинов лишней шапки? А это вообще шикано!
|
-
Сильно и красиво, и есть ряд интересненьких отсылок) Игра, и без того яркая, обретает краски и колорит, и это великолепно!
|
-
Храбрый, умный и рассудительный мальчик.
Придётся теперь искать другую невесту на будущее. Искать, по всей видимости, в лесу. А это вообще прелестно^^
|
-
Но мы знаем, что грешников Бог не слушает; но кто чтит Бога и творит волю Его, того слушает. (Ин. 9:31) Верно, правильная молитва - залог успеха и чистой совести)
|
Пройдясь, наконец, по людным улицам, Анчар вдруг поймал ощущение восторга и праздника. Пустая Дорогомиловская с казаками выглядела тревожно, суматошные коридоры Прохоровки дышали хаосом и беспорядком, и даже на Пресне чувствовалось типичное русское "кто во что горазд" - ухарство и бездумное своеволие. Но на Кудрине почему-то его захватило ощущение, что это не беспорядочное лихорадочное буйство, а мощный, местами неуправляемый, но все равно текущий к одной цели поток. Все что-то делали, помогали друг другу, весело перекликались, и Анчар увидел то, что всегда хотел увидеть - каждый, как ему казалось, был занят Делом, старался организовать свой вклад. Для каждого это было личным, а для всех общим. Здорово-то как! Да, может, порядка не хватало, но зато настрой был ого-го какой! И мертвый офицер как нельзя лучше оттенял эту картину: хороший ты, плохой (а наверное, не такой уж и плохой - иначе бросили бы его солдатики на улице) - не стой на пути. Или отойди в сторону, или присоединяйся. Вот это уже было похоже на паровоз, а не на буйное море, на поверхности которого люди болтаются, как щепки. Алексей почувствовал небывалый подъем - совсем не такой, как когда стрелял в городовых. Тогда это было приключение для него одного, теперь это было общее и великое дело. Он приободрился, подумал о том, что и их задание не такое уж мелкое, жалкое, а вовсе даже наоборот, и что потом, возможно, они будут заниматься и более важными делами. Одновременно Анчар почувствовал, что вспоминает Москву, что соскучился по ней. Его родители жили на Щипке, на юге, а торговая академия, в которой он проучился год, пока не решил уйти на завод, чтобы вести там революционную деятельность, располагалась на Покровском. Но в этой части города он тоже иногда бывал - и не только в театрах и кафе. Он помнил скамейку на Патриарших прудах, и как они встречались с Заславским в табачной лавке, и квартиру в Хлебном переулке, которую никак не мог найти в первый раз, где собирался кружок. За пять лет в эмиграции он накрутил себя, что чугунно-верноподданическая Москва, где его продали не за понюшку табаку и потом из-за этого предательства отобрали два года жизни (да что там? всю предыдущую жизнь) - больше не для него. Он приучил себя, что никогда не будет ходить по этим улицам с ощущением, будто это его город, родной город, а только оглядываясь, с ясным пониманием, что это город полиции и надзирателей - и теперь ему было несколько совестно перед Москвой. Но это было приятное чувство. "Видишь я на самом деле какая!" - говорила ему Москва, и от этого было тепло и щекотно. И грустно. Анчар знал, что никогда уже не вернуться ему в дом на Щипке, и не лечь в свою кровать, и не обнять родителей. Вернее, все это сделать было можно, но чувства родства, корней, вросших в землю он уже не испытает. Слишком рано он от них оторвался. Он помнил, что родители даже не пришли попрощаться, когда его отправили в ссылку. Это был больше не его дом. Но город теперь был его, и кисло-сладкое торжество заставляло его улыбаться, глядя на баррикады и мертвого офицера. "Дом? Детство? Забудь о них", - говорила Москва. - "Теперь все у нас будет по-другому".
***
После Кудринской пустые переулки уже не казались такими тревожными, а к отзвукам пальбы он очень быстро привык, и уже вслушивался в них не с озабоченным любопытством, а пытаясь понять, где же стреляют больше, а где поменьше. На севере стреляли много. Вылетели сани. Это видно и был "рабочий красный крест" о котором болтали на Прохоровской мануфактуре. Анчар проводил взглядом сани и подумал, что если все так, как говорит доктор (без подробностей, но по голосу было понятно, что он не шутит и не пересказывает слухи) вряд ли Марсианин сильно поможет брать вокзалы. Да и Медведь не факт, что до вокзалов доберется со своим воинством. Но надо было идти дальше. А идти дальше Анчар не хотел. Он не хотел тащить Гертруду прямо в бой. Хотя это и было чертовски интересно, и все же вдруг он отчетливо понял, что представлял это по-другому. Что в бой они попадут потом, когда встретятся с Марсианином или Лёнькой, вольются в их дружину, получат оружие и пойдут брать вокзал, и вместе будут наступать или отступать, и будет понятно, куда идти и от кого бежать. И там могут даже убить или ранить, но это будет осмысленно и... нормально? И это было право каждого - участвовать в таком деле. Но вот встрять вдвоем посреди побоища между другими какими-то дружинниками и солдатами - нет, это было совсем другое, непонятное, очень опасное, бестолковое и совсем для Гертруды не подходящее. Анчар хотел бы зайти в какую-нибудь кофейню, выпить кофе с булкой и подумать об этом. В Москве пили в основном чай, и дома у него пили в основном чай, а вот в Люцерне и потом в Женеве он стал пить кофе каждый день, как это было заведено в Европе, и очень полюбил. И сейчас ему не хватало этой чашки, чтобы собраться с мыслями. И есть тоже хотелось - живот, переварив съеденные у Медведя в кабинете ломти хлеба, уже начинал урчать. Только все кофейни вокруг были закрыты, да и времени рассиживаться не было. Все опасения Анчара оправдались, как только они высунули нос на Тверскую. Алексей начал внутренне подбираться еще в самом начале Мамоновского, и с каждым шагом по направлению к глазной больнице, стоявшей на перекрестке переулка и Тверской (на зрение Алексей никогда не жаловался, а вот Заславскому здесь, кажется, выписывали очки), напряжение его росло. Хряско топая по неметеной улице, мимо пробежали солдаты, и Анчар, напряженный, как струна, подумал, что это хорошо, что сейчас пробегут следом за ними восставшие, и они с Гертрудой прошмыгнут поперек опасной Тверской в манящий своей тенью Дегтярный. Но увидев безумные, яростно-испуганные глаза дружинника, прицелившегося в него, сразу передумал. Подпольная работа научила его, что там, где рискуешь жизнью, надо рисковать, только если знаешь шансы, а если не знаешь - не лезь. И тут не надо было лезть - саданут пулей не те, так другие, и что потом делать? Где искать доктора? На какое-то время Анчар замялся, пытаясь понять, как будет идти бой. Одновременно, как наблюдатель, он отметил, что люди стреляют друг в друга, но стреляют, чтобы выстрелить, а не чтобы убить. Убивать человека, который ничего тебе не сделал, людям сложно. "А мне - легко было?" - вспомнил он опять утреннюю перестрелку. - "Почему?" И тут бухнули пушки. Алексей в военном деле разбирался слабо и, наверное, на вид не отличил бы шрапнельный снаряд от гранаты, а пушку от гаубицы. Как работает шрапнель он представлял себе смутно. Но само слово было ему хорошо знакомо из газет, в которых (вопреки тому, что кричал теперь дружинник), захлебываясь кровавым восторгом, писали, как целые полки японцев были истреблены до единого человека шрапнелью и пулеметами под Мукденом и Порт-Артуром. Потому слово это было страшное, и когда он его услышал, весь мир сжался в копеечку. - Ложись! - заорал Анчар и повалил Геру на мостовую, неумело прижав к земле за плечи. Мозг его работал лихорадочно и быстро. Увидев страшный осколок и поняв, что прилетел он от места разрыва, а не от самой пушки, Алексей сразу же подумал, что такой хоть и может покалечить и даже убить, но каменный дом насквозь не прошибет. - На другую сторону! - крикнул он и за руку потащил Геру влево, чтобы укрыться под стеной Глазной больницы, и там тоже пригнул ее к мостовой и пригнулся сам. "Рикошет!" - вспомнил он еще одно военное слово. "Может рикошетом задеть! От той стены." Надо было спасаться. - Назад в переулок! Переждем там! - решился он. На первый взгляд надо было обходить Тверскую. Но как? Направо была Страстная площадь, и уж там-то не проскочишь - точно заметят, и тоже могут полоснуть для острастки. Налево - нужно было идти дворами до самой Садовой, а это долго. Да и бой мог туда докатиться, пока они будут пробираться по переулкам. А можно как раз там и попасть под эту жуткую шрапнель. Следовало, кажется, подождать развития событий здесь.
-
О, наконец-то подробности о прежней жизни Черехова пошли! Вот если честно, их давно уже не хватало. Ну и сам пост отличный, как обычно.
-
Заботливый, и не героичный, а резумный. Красота!
|
14:30 11.12.1905 -15 °С, мелкий снег, ветерНа Кудринской площади, куда Гера и Анчар попали, отделившись от дружины Медведя (те у Зоосада свернули влево на Большую Грузинскую), было людно, и так же, как и у Пресненской заставы, шло строительство баррикад. Здесь, отметил Анчар, баррикады делали основательней, — выше человеческого роста громоздили по-ежиному торчащие в разные стороны серые заборные доски и кованые решётки, деловито облепляли снаружи снегом — и при всей нужности этой работы всё равно выглядело это по-детски, будто снежную крепость строят, — а потом обливали водой, передавая вёдра по цепочке. Площадь вообще была укреплена со всех сторон — баррикадами и натянутыми проводами перекрыты были выходы на Большую Никитскую, Поварскую, с обеих сторон Садового кольца, и лишь выходы на Пресню и Малую Никитскую были оставлены открытыми, вероятно нарочно. В стороне от строительства на площади стоял пожарный обоз — всё как полагается: встряхивающие обындевелыми гривами тяжеловесные кони под попонами, медные трубы, скатанные шланги, блестящие шлемы в руках мёрзнущих и растерянных пожарных. — Вы какой части? — спрашивали у них прохожие. — Пречистенской, — хмуро отвечали пожарные, покуривающие папироски, собравшись в кружок. — Чего ж вы тут встали? — Ничего вроде не горит… — отвечали пожарные, которые сами, похоже, не очень понимали, что они тут делают. — Братцы, братцы! — закричал кто-то из толпы. — А давайте что-нибудь подпалим, а то пожарным без работы скучно! Заодно и погреемся! — Я те подпалю, сукин сын! — усатый пожарный с козел показал шутнику кулак в варежке, и тот со смехом предпочёл скрыться в толпе. Здесь же Анчар с Герой заметили и военных — четверо безоружных солдат в серых шинелях грузили что-то в армейского вида одноосную тележку с ящиком в кузове. Вокруг них собралась небольшая толпа, и, подойдя ближе, Анчар с Герой увидели, что солдаты грузят в тележку труп в подбитых железом блестящих сапогах. «Офицера застрелили», — прокомментировал один из наблюдавших. Закончив погрузку, солдаты закрыли ящик и потащили тележку к заставленному баррикадой выходу на Поварскую. — Вы пройти нам дайте тут, — несмело обратился один из солдат к стоящим у баррикады, — разберите, чтоб мы могли пройти. — Разберём, конечно, — серьёзно соглашались люди, расступаясь перед труповозкой. — Братья солдаты! — принялся агитировать перед солдатами какой-то студент, потрясая кулаком, — переходите на сторону народа! Раздавайте своим товарищам листовки, — я вам их сейчас принесу, — уговаривайте товарищей повернуть оружие на начальство! Солдаты не отвечали, опасливо-настороженно глядя по сторонам из-под фуражек. По их виду было ясно, что листовок никаких брать они не хотят, а хотят лишь, чтобы поскорей открыли проход в баррикаде и пропустили их к своим. Однако, мрачны были только солдаты с трупом офицера и окружавшие их в почтительном молчании прохожие — в других же местах работа шла бойко и весело, и опять, как утром на Каретной площади, Гера видела в публике это лихорадочное нервное оживление, припадочный задор — и вызвано это, вероятно, было тем, что выстрелы, которые Гера с Анчаром слышали уже давно, теперь раздавались совсем близко, со стороны Поварской и Большой Никитской: грохал винтовочный залп, вслед за ним, перебивая друг друга, хлопали револьверы, а откуда-то ещё, как дальний гром, доносилось уханье пушек и беспрестанный, тревожный колокольный звон. Гера с Анчаром уже почти пересекли площадь, направляясь к выходу на Малую Никитскую, когда с соседней Большой Никитской, протискиваясь через проход у стены дома и карабкаясь по обледенелой стенке баррикады, один за другим полезли запыхавшиеся дружинники, удирающие от кого-то. — Шмитовцы, шмитовцы отступают! — разнеслось по публике. — Гражданские вон с баррикад! Зовите резерв из бани! — взмахнув браунингом, закричал шмитовец, и действительно, толпа, побросав работу, кучками потекла к выходам с площади, — но Анчар и Гера были уже в переулках за Садовым кольцом. После оживлённой как в базарный день Кудринской площади здесь было внезапно пусто — пусто, но всё-таки не мирно: в Гранатном переулке Анчар с Герой набрели на следы разобранной баррикады — вывороченную и поваленную афишную тумбу, прислонённую к стене решётку ворот, обломки досок, бочек и ящиков, в беспорядке лежащие на снегу. Некоторые стёкла в домах здесь были выбиты, а дверь парадного хода выломана. Здесь же им встретился одинокий пешеход — пожилой седобородый мужичок мещанского вида с котомкой в руках. — Милые, а там на Кудрине сейчас стреляют? — деловито поинтересовался он у Анчара с Герой. Анчар ответил, что да, стреляют, и мужичок, подумав немного, свернул в подворотню, видимо, решив поискать обход. Шли дальше. Вокруг всё так же стреляли, и теперь со всех сторон — сзади от Кудринской площади, откуда-то спереди, и всё так же издалека грохали пушки, и трезвонили колокола то ли из Кремля, то ли из Страстного монастыря. На Спиридоновке навстречу Анчару и Гере из-за угла вылетели ломовые извозчичьи сани с укреплённым сзади флагом — но не алым рабочим, а неожиданно — белым с красным крестом. Санями правил извозчик в тулупе, а рядом с ним, обхватив саквояж, сидел молодой безусый доктор в глубоко надвинутой барашковой шапке, остолбенело, перепугано озирающийся по сторонам. На рукаве у него тоже была повязка с красным крестом. В санях, кажется, кто-то лежал, укрытый шинелями. — Мы тут на Пресню проедем? — сходу хрипло обратился извозчик к Анчару, придерживая лошадь. Анчар ответил, что по Гранатному и Малой Никитской проехать можно, но на Кудринской площади стреляют. — Ну а что ж делать, Фёдор? — растерянно и как-то по-детски обернулся к извозчику доктор. — Чего делать? Авось проскочим! — не глядя на доктора, хмуро ответил извозчик, длинно сплюнул на снег и дёрнул поводья. Когда они уже удалялись, Анчар крикнул им вслед, спрашивая, откуда они сами едут. — С Тверской! — обернулся доктор. — Вы только туда не ходите, там бой идёт! Вышли на очередной перекрёсток и здесь сразу же наткнулись на баррикады, с обеих сторон перегораживающие Малую Бронную. Эта улица была узкая, а потому и баррикаду здесь было легко сделать крепкой, высокой, и перекрёсток будто оказался в ущелье, перегородившем два выхода из него. На обеих баррикадах волновались под ледяным жгучим ветром узкие красные флаги, но дружинников видно не было — только у зыбко трепещущего под ветром костра из досок на выломанной скамейке и венских стульях сидели в кружок несколько человек без оружия. — Куда идёте? — спросил один у Анчара с Герой. Те ответили, что на Самотёчную улицу. — Через Тверскую осторожней идите, там стрельба! — Вы санитарную карету видели, навстречу вам ехала? — спросил у них другой, которому, видимо, просто было скучно. — Всё в порядке с ними? Ну помогай Бог. 15:05 -16 °С, мелкий снег, ветерНаконец, двигаясь по полупустым переулкам мимо вымерших зданий, закрытых лавок, трактиров, запертых дверей домов, редко встречая прохожих и совсем не встречая ни дружинников, ни правительственных войск, добрались до выхода на Тверскую у глазной больницы. Здесь остановились у угла здания, не спеша выглядывать: на Тверской и правда стреляли, но Анчар и Гера не видели отсюда, кто, а лишь слышали, как от Триумфальной площади доносится сначала нестройный, редкий винтовочный залп, затем — бойкая револьверная пальба и какая-то первобытная, дикая железная колотьба, будто толпа с размаху вразнобой била по металлическим листам. «Отходим, отходим!» — послышалось оттуда, и Анчар с Герой увидели с десяток-другой солдат, отступающих мимо них по направлению к бульварам, — сначала пятясь, припадая на колено и выпуская одиночный выстрел из винтовки, затем всё больше поворачиваясь и пускаясь в бег. Один из солдат, пробегая мимо выхода в Мамоновский переулок, столкнувшись очумелым взглядом с Анчаром и Герой, вскинул было на них винтовку с примкнутым штыком, но тут же сообразил, что видит гражданских, и пробежал мимо. Солдаты, пригибаясь, удирали к бульварам, а вслед за ними с нестройным «ура!» уже неслись дружинники, и самым странным было то, что вела их за собой девушка в барашковом полушубке и длинной чёрной юбке, по виду — молодая учительница из черты оседлости. Это выглядело как какое-то русское переложение известной картины Делакруа, разве что с подобающей северному климату целомудренностью наряда: с носа у барышни слетело пенсне и болталось теперь на цепочке; высоко подняв особенно огромным кажущийся в маленькой женской руке маузер, она на ходу резким срывающимся голосом вопила «За мной!», и с десяток мужиков-рабочих и студентов бежали за ней, паля вслед отступающим солдатам. Ни в кого, впрочем, насмерть не попадали: обернувшись вслед отступавшим, Анчар и Гера не видели оставшихся на снегу тел — но кто-то был ранен и бросил винтовку, к которой, как к добыче, сразу же метнулись дружинники. Только лишь рабочие с криками пробежали мимо них, как со стороны бульваров ухнуло и с грохотом и белым облаком дыма взорвалось где-то дальше по улице и выше, на уровне третьего этажа: с хрустальным звоном посыпались стёкла, пронзительно засвистело вокруг, чиркая о стены, свинцовым градом вонзаясь в снег. Глухо стукнулся о стену и, оставив выбоину в штукатурке, упал в нескольких шагах от Анчара с Герой гнутый чёрный осколок, дымящийся в снегу. — Шрапнель! Шрапнель! — наперебой закричали дружинники, бросаясь наземь. — Винтовку поднимите! — истерично кричала их предводительница. — Отходим! — Сволочи!!! — с надрывом закричал в пространство кто-то из дружинников. — На японцев жалели, на нас не жалеете!
|
- По самому садовому идти не надо, - согласился Анчар, с удовлетворением отметив, что барышня называет его по подложному имени. Это хорошо. - Но и сразу за садовым не очень. Я не далее как час назад видел казачью полусотню на Дорогомиловской. Настроены они были решительно. Мне кажется, правительственные войска готовятся к наступлению. А наши дружины разрозненны, и потому будут скорее отступать и вести мелкие бои наподобие испанских герильерос. Нам страшны в основном не патрули - эти нас проверят и отпустят, а либо слишком рьяные товарищи-революционеры в подпитии, либо попасть между наступающими войсками и дружинами. Как первое, так и второе скорее случится с этой стороны Садового, потому что если войска будут наступать, то, вероятно, будут обходить баррикады как раз по переулкам с западной стороны, чтобы отрезать защитников. Я предлагаю перейти через Садовое и идти по переулкам вдоль него с той стороны. Тогда мы окажемся за линией правительственных войск. В крайнем случае мы наткнемся на патруль и нас остановят. Но забирать вообще всех подряд им сейчас не с руки - у нас проверят документы, посмотрят, что оружия нет, и отпустят. Если вы сможете не показывать страх перед жандармами или казаками, то все пройдет легко. Они - наподобие собак, если боишься - то почувствуют и непременно укусят. Не показывать страх вообще не так сложно. Один человек научил меня. Надо либо сосредоточиться на решении математического примера, либо вспоминать что-то покойное и очень хорошее. Хорошего я после ссылки помню мало, поэтому когда везу в поезде, скажем, газеты через границу, всегда умножаю трехзначные числа в уме. Ну так что? Сможете не заробеть? Тогда пойдемте по той стороне, а если не очень уверены - то по этой. Алексей задал этот вопрос без насмешки, как можно тактичнее, чтобы Гере было проще признаться. Лучше пусть она скажет сейчас. Все чего-то да боятся, нельзя от всех требовать бесстрашия. - Вот я, скажем, действительно боюсь, что без револьвера не смогу вас защитить, если на нас нападут бандиты, - неожиданно сказал он, подумав. - Я, знаете ли, не боксер. Во всяком случае, попробую их задержать. Но если я вам крикну, то бегите сразу. А у вас, кстати, есть куда папиросы положить? Я вроде видел, вы курили. Давайте я вам на этот случай отдам папиросы с мандатами, я их в папиросы спрятал. А то вдруг вам бежать, а они у меня! - спохватился он. На замечание Геры относительно подданства, он усмехнулся. - Что ж такого я сказал? Так по-вашему выйдет, что и поляк - вроде как русский? Да нашему городовому что поляк, что немец, что эстляндец, что финн. Это в Питере они разбираются, а тут деревня-с. Так что простите, конечно, если я как-то уязвил ваше национальное самосознание, так сказать, но если вы заговорите по-французски, к примеру, я уверен, ни один жандарм ни за что вас не отличит не то что от француженки, а даже от какой-нибудь шведки. Другое дело, что в паспорте у вас написано, как есть, так что эту карту мы разыгрывать не будем, но и прикинуться дамой из вашей распрекрасной Эстляндии, плохо говорящей по-русски, не помешает, а я подыграю. Они ведь все равно что швейцары, немного перед иностранцами того-с... благоговеют. Скандала боятся. Анчар задумался. - А что, если революция окончится успешно, Эстляндия непременно отделится от России? Разве ей так будет выгодней? Думал он, правда в этот момент не об Эстляндии, а о том, почему Гертруда называет его по-русски на вы, а по-французски на ты, и как ему называть ее в ответ. Французским Анчар овладел сносно, да и по-немецки немного говорил, но все же в Москве ему хотелось говорить на родном.
|
|
|
Анчар же думал совсем о другом. От внушительной митингующей толпы на улице осталась горсточка. Но и это было не самое плохое. Куда хуже было, как понимал Алексей, что Медведь несмотря на свои головотяпистые замашки, неплохой лидер. А вот представить себе те дружины, в которых и такого нет. Нет единого плана. Боже, да что там единого, никакого плана нету! Но больше его терзало другое. Произнося перед рабочими слово "москвич", Анчар почувствовал глупую, но отчего-то ясную мысль: что он, приехавший из-за рубежа, попавший с головой в круговорот революции, сам побаивается тут что-то возглавить. Как будто это "не его" революция. Как будто он не имеет на это права. Приехал вот, нанюхался, пострелял, покатался, побегал по дворам, а теперь что, приказывать? Поучать как жить, как бороться? "Да! А почему нет-то?! Почему нет-то?! Что за интеллигентские замашки-то? И возьми! И возглавь!" — надрывался сверх-Черехов. Но Алексей чувствовал, что сейчас не его очередь ходить, и что надрываться он может сколько угодно, но, видно, не такой уж и сверх. Не пересилить тут. А странно. Казалось бы - "революция"! Неважно кто, важно, чтобы занялось! Важно, чтобы дело сделалось! Ан нет. Не имею права. Не мой, знаете ли, завод, не мой монастырь. Но когда его не терзали такие мысли пополам с тревогами, было все-таки радостно. Здорово было не лететь на тройке в наркотическом угаре, не перебегать от двора к двору, воровато оглядываясь, а шагать почти гордо, по заснеженной улице, поскрипывая снежком, с любопытством осматривая баррикады и слушая распеваемую во всё горло революционную песню! Ух, как это было непривычно! Первый раз за сколько уже лет - в России - и не прятаться! Ух! Ух! Анчар даже несколько приосанился, подтягивая хрипловатым от мороза голосом. Дошли до столба. Зачем нужно было Сиу валить столб, когда можно было просто обрезать провода - этого Анчар не понимал, но решил не вмешиваться: похоже, столб тут играл роль Вандомской колонны, а его свержение - акт политический, призванный в общем порыве бессмысленного разрушения объединить две стихийные силы. Сам Анчар, правда, остался стоять в стороне. В этот момент Анчар почувствовал, что несмотря на весь радостный задор, массовый террор скорее не для него. Нет, понятно, "лес рубят щепки летят", и т.д., и т.п. Но все же вот такое брожение по улицам туда сюда, разрушения и, наверное, прочие бесчинства, показались ему, хотя и делом революционным, но каким-то уж больно... Не для него. Смотреть было и приятно вроде, а поучаствовать что-то не тянуло. "Это что же я, получается, индивидуалист?" - подумал Алексей с некоторой горечью. - "Ну как же так-то! Нет, это просто я люблю, чтобы цель была. Настоящая цель. Когда есть цель - есть и дело. А когда цели нет, дело превращается в слова, в смех, в лозунги, и в них-то весь пар и уходит. Эх, сюда бы Кржижановского, я б его спросил. Он бы сам все своими глазами увидел, как его массы-то действуют. Хотя у него так язык подвешен, он бы мне еще и доказал, что это все правильно, все так и надо. Или наоборот. Нашелся бы что сказать. А что ты, Алеша, все каркаешь? Вот что ты каркаешь? Не по тебе праздник, да? Не каркай, может, еще все прекрасно образуется." В виду всех этих мыслей, предложение Медведя пройтись до Каретного его скорее обрадовало, чем насторожило. Да, это было дело с конкретной целью, и непростое, и как раз для него. "Вот же, как, а? Сам думал, как связь наладить, вот и налаживай теперь. Прямо как у Гоголя - подать сюда Ляпкина-Тяпкина, Анчара-Янычара!" — Добро, — согласился Анчар и протянул наган вместе с горстью оставшихся патронов. — Яшке что ли отдайте. А то он с кинжалом чисто грузинский князь, как бы не зарезал кого сгоряча. Что там у Марсианина, я знаю кого? Или пароль какой-то? А то вполне могут за провокатора тоже принять. И что конкретно передать ему? На вокзал к скольким быть? Или просто подходить как смогут? Анчар сначала хотел отговаривать Геру, напирая на то, что у нее роль международного связного, а это важнее, чем одно сообщение. И на то, что ей при поимке с ним вместе грозят куда большие неприятности, чем если ее просто где-то задержат. Гера ему не нравилась. После своего выступления она казалась ему восторженной девицей истерического склада, склонной к эпатажу, и ему было несколько неловко, что он предлагал ей эти дурацкие бутерброды, как будто авансом подумал про нее хорошо, и вот пожалуйста. Может, конечно, рабочих от станков такое как раз и вдохновляло, и воспламеняло - ну, пожалуйста. А ему-то на что? И вот эти словечки французские зачем она вставляет? Но чисто с практической стороны, конечно, надо было Кассандру взять с собой, потому что ее каракуль и ее по-петербургски бледная кожа действительно не вязались революцией масс, так сказать. И потому шанс, что вдвоем у них получится отбрехаться, был вроде бы повыше. А раз надо для Дела, значит, он как-нибудь да потерпит. - Пойдемте по дороге придумаем, - предложил Анчар, чтоб время не терять. - Меня зовут Петр Сергеевич Коровкин. Я нотариус. Анчар помедлил, размышляя. Потом решил, что они должны быть в равных условиях. - По паспорту, конечно. Я здесь нелегально, как вы понимаете. Он посмотрел еще раз на Гертруду, коротко, немного оценивающе. Да, определенно, эта девушка ему не нравилась своим подходом к делу. Но зато почему-то ей можно было, нужно было доверять. - На самом деле Алексей. Но это так, к делу не очень относится, - поправился Анчар. - Жених и невеста - хорошая история, но уж больно много надо друг о друге знать. Случайные знакомые - это уже лучше. Но случайные знакомые всегда вызывают подозрения. Давайте знаете как? Давайте мы с вами познакомились за границей. На отдыхе. Это ведь не проверишь. Где мы могли вместе отдыхать? А нынче вы приехали навещать кого-то в Москву и попросили меня встретить вас на вокзале... И вот как все вышло! А теперь мы идем искать ваших родственников где-нибудь... Где-нибудь на Самотечной улице. Так проще. А то проверят наш адрес, куда мы направляемся, выяснят, что я там не живу, и будет неприятно. А так вы иностранка, адрес могли и перепутать. Ну, кого будем навещать? Тетю? Дядю? Лучше тётю - дядя вас сам бы непременно встретил на вокзале. Анчару нравилась эта игра.
|
|
|
-
Благородство и подлость, отвага и страх - Все с рожденья заложено в наших сердцах. Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже - Мы такие, какими нас создал Аллах.
Что бы не случилось и какие бы приказания не были - Родриго всегда благороден и разумен.
|
Массивный, украшенный резьбой трон, без малого четыре века назад расправивший крылья грифона, пустовал. По обе стороны от него стояли гвардейцы покойного графа в церемониальных доспехах. В руках они держали алебарды и были готовы принести кару любому, кто осмелится самовольно занять место сюзерена. Трон был виден далеко не всем собравшимся в зале, прямо перед ним словно изваяние застыла хоть и иссохшая от времени, но все еще весьма широкая фигура кастеляна твердыни Августо Пелаеса. И лишь взгляд его скользил по собравшимся, коих собралась представительная делегация.
Раймунд Голдхорс изрезанным рубцами лицом отпугивал немногочисленных дам. Он по привычке держал руку на поясе, готовый, при необходимости, в любой момент схватиться за оружие, в чем ему не уступал Хосе де Брастон. Последний, время от времени, одаривал прижавшегося к ледяному камню стены Саха де Присси то гневным, то презрительным взглядом. В нескольких шагах от рубак застыла леди Вильгельмина. Не отрывая взгляд от кастеляна замка, одной рукой она крепко держала простенький нательный крестик из дерева, а другой, под руку, - Аларда ван Хакстро, скалой разделившим жену и вспыльчивых и во многом чуждых тонкостям этикета аристократов. Лорас де Бри держался позади всех, поближе к выходу. И хоть красному петуху положено было место ближе к трону, он не спешил двигаться вперед. Ждал ли неприятностей или не начавшееся действо ему успело опостылеть – кто знает, но места в конце зала оказались весьма популярны. Там же глазами-пуговками выглядывал из-за спин на завернутую в алый атлас шкатулку Джулио Полине. Отдельно ото всех, облокотившись спиной на колонну и скрестив руки на груди, расположился Андреас де Веласко. Отпрыск одного из древнейших родов в королевстве, нажив немалое число врагов, он так и не изменил себе, щедро раздаривая то высокомерные, то снисходительные приветствия. Ближе всего к одинокому барону стоял Фергюс де Порессо, сверкая в свете факелов переливающейся вороненой кольчугой. Седовласый Игницио де Валенсо медленно шагал по залу, не находя себе места. В отличие от многих, закаленной, вороненой, травленой и всем иным видам стали на теле, он предпочел новенькую рубаху и плащ Гонзагийского сукна. Был здесь и Викарио де Нарбон, но будучи с рождения роста незавидного, фигура его затерялась среди настоящих рыцарей и широкоплечих рубак.
- Давай, старик, не тяни! - нетерпеливо махнул рукой Хосе де Брастон. - Кого наш всеми любимый граф назначил на свое место?
- В таких случаях его светлость не имеет власти назначать наследника. Его светлость предлагает его Величеству достойнейшего. - заученным десятилетиями безразличным тоном ответил кастелян, что служил и отцу Андрея Грифона, и отцу его отца.
- Брось! Ты не хуже всех нас знаешь, что за последние тридцать лет Его Величество всегда принимал решение в пользу названного в завещаниях кандидата.
- Потому что дворяне не принимают решения, неугодные его Величеству. - возразил опершийся на трость Фергюс де Порессо.
- Спешка не делает вам чести, мой друг. - отозвался загорелый Агустин де Нарбон, сделав шаг вперед.
- Я отработаю в бою! - крикнул Хосе и повернулся к Саху де Присси…
Но зазвонил колокольчик, заставивший всех собравшихся замереть. Августо Пелаес снял с шеи ключ и подошел к поставленной на подушку драгоценной шкатулке. Два десятка пар глаз неотрывно следили за стариком, чтобы тот не смог осуществить подлог, но кастелян остановился на почтенном расстоянии от шкатулки, вытянул руку, отпер один замок и, не приближаясь ни на шаг, попытался приоткрыть крышку, но крышка так и не поддалась.
- Мсье Пелаес, - подал голос косматый Сах, делая шаг вперед. - Его светлость передал отцу на хранение второй ключ. Возьмите, прошу.
Де Присси младший протянул мозолистую ладонь, на которой лежал ключ.
- Этим крестьянам? - воскликнул Хосе, закрывая ладонями лицо.
- Отец не мог претендовать на титул. - ответил Сах, словно оправдывался.
- Что ж. Попробуем теперь.
Августо вставил ключ, провернул механизм и крышка шкатулки сама отворилась, а затем кастелян, стоя на почтительном расстоянии, вытянул руку и приподнял дальний край шкатулки, показывая собравшимся... атласное дно.
- Там ничего нет! - воскликнул Пелаес.
- Ах ты мерзкая змея! - вспылил Хосе и бросился на Саха, который поспешил выбежать из зала с остолбеневшими дворянами, едва не налетев на оторопевшего Лораса . Но между крестьянином и вопросом наследства графства, Хосе выбрал второе.
- Кхм... Прошу вас, приблизьтесь, чтобы убедиться, что в шкатулке пусто. - запоздало объявил потрясенный кастелян. - Вы сами все видели, благородные лорды. В ближайшее время я напишу ко двору Его Величества о случившемся. Теперь судьба графства во власти Короля.
С этими словами Августо Пелаес, которому перевалило за седьмой десяток лет, развернулся и поплелся в кабинет. Собравшиеся же аристократы не побрезговали несколько раз перевернуть шкатулку, вырвать атласную подкладку, выбить дно, разобрать по досочкам стенки, но все усилия оказались без толку. Рукописный текст, что граф некогда оставил, так и не был найден. А вот несколько драгоценных камней с крышки шкатулки исчезло. Но на это никто не обратил ровным счетом никакого внимания.
-
Огонь!
-
Мне очень понравился последний абзац. Уж где-где, а здесь ты попал в описание характеров всех домов на десяточку - несмотря на благородные репутации и красивые лица. Добро пожаловать в средневековье, сучечки!
-
Великолепие и интерес в каждой строчке! И еще раз отмечу поистине титанический труд мастера: столько людей и столько параметров свести и сбалансировать - это надо уметь. А посему я в непроходящем восхищении!
|
— Погоди, погоди, Медведь, — начал он. — Давай обсудим, хотя бы быстро, а? Это же важно — вокзал взять. Раз его еще не взяли, значит, там кто-то держится. От нас до Марсианина на Каретном версты, может, три, а до Николаевского все пять, и это через самый центр если. Давай пройдем мимо каретного и его людей с собой возьмем. Или пошли кого-нибудь туда. И может, если есть, патронов ему и правда подкинуть. — Так, конечно, мы через них пойдём, — заверил Анчара Медведь. — Через центр мы всё равно не пробьёмся, там войска везде. Пойдём вокруг по Садовому, соберём по пути кого можем. Вот кто сейчас в потолок выстрелил? Вот зачем он выстрелил? Что, лишние патроны у него есть? — Да патронов достаточно! — оправдываясь, крикнул кто-то из толпы. — Ну достаточно, так делись! — тут же крикнули на него. — Мне вот недостаточно! — А у меня вообще револьвера нет! Буду шапками драгун закидывать! — глумливо крикнул кто-то. — Всё правильно товарищ говорит! Не трать патроны попусту! Когда Анчар закончил, рабочие так же, как после речи Медведя, загудели, разразились согласными выкриками (в потолок, однако, никто больше не стрелял). Глядя на лица обступающих ораторов в углу зала рабочих, Анчар узнавал их — не лично, конечно, но был ведь и он когда-то московским рабочим, давно, ещё до алзамайской ссылки, и всё было так же: не поменялась серая с чёрным неброская одежда — пиджаки на толстой ватной подкладке, полушубки с грязно-белыми овчинными отворотами, свитера толстой вязки, стоптанные сапоги, в руках — картузы, кепки, барашковые шапочки; не поменялись и лица молодых, недавно из деревни на работу в Москву пришедших парней — бритые, небритые, усатые, с папиросами в зубах — но поменялись взгляды, как в переносном смысле, так и в прямом: Анчар мог вспомнить, с каким угрюмым недоверием он встречался, когда пытался скрыто агитировать в цеху, как тяжело было собирать ячейку, чтобы что? Не революцию делать, не завод на забастовку снимать, а так, почитать брошюрку Лаврова, — но собрал ведь, и тут же ячейку кто-то сдал! Не так всё было сейчас: перемену он заметил уже в прошлый приезд в Россию, когда летом возил динамит в Питер, но в Питере было понятно — Кровавое воскресенье там для многих было не просто ужасной новостью, а личным опытом, в один миг перечеркнувшим всё, что человек знал о стране, в которой живёт; а вот сейчас и в Москве во взглядах рабочих видел он то же самое: что они уверены в своём праве и силе, что они никого теперь не боятся, что они, наконец, поняли: все, кого власти только могут собрать, все от Варшавы до Владивостока жандармы, городовые, казаки, — лишь жалкая кучка по сравнению с огромной массой народа. И митинги они наконец-то полюбили, понял Анчар: славно вот так собраться толпой и послушать красноречивого оратора, и дело даже не в том, что оратор говорит, а что он обращается к ним, ищет их одобрения, и мнение слушателей, стало быть, ему важно — в кои-то веки мнение простого человека важно! Пока Медведь где-то в стороне надевал пальто, отдавал какие-то распоряжения и кричал кому-то, чтобы с ним поделились шапкой, место Анчара перед рабочей толпой заняла Гертруда. То, что перед рабочими выступает женщина, не вызвало удивления — похоже, за эти дни в этом зале кто только не выступал, и рабочие слушали её сначала, казалось, даже с некоторым снисхождением, — вот, мол, какая барышня пригожая в шубке, и тоже перед нами тут речи толкает! Новость о восстании в Эстляндии они встретили воодушевлёнными криками — хотя, похоже, скорее дежурными, чем искренними: кажется, не все рабочие ясно понимали, где находится Эстляндия. — Это ж рядом с Питером! — крикнули из толпы. — Может, на Питер перекинется, а?! — последнее прозвучало как-то даже жалобно. Чтобы перекинулось на Питер, ждали все, и, если бы такая новость сейчас прозвучала, то, что бы там ни говорил Анчар, массового салюта в потолок было бы не избежать. Но в целом речь эстонки зацепила слушателей, может, даже сильнее речи Анчара: дело было в пулемётной последовательности последних реплик — земля и воля, в борьбе обретёшь право своё: эти лозунги рабочим были хорошо знакомы и нравились, потому последнее восклицание Геры рабочие подхватили дружным «Ура!» — Правильно говоришь, барышня! Давай с нами! — А я так предлагаю, товарищи! — захлёбываясь от желания подурачиться, высунулся из толпы вертлявый парень, по голосу — тот же, что предлагал закидывать шапками драгун. Судя по всему, он был какой-то местный балагур: — Как мы Николаевский вокзал займём, захватим поезд и поедем в Финляндию помогать там помещиков жечь! — В Эстляндию, дурак! — через хохот крикнули ему. — А хоть и в Эстляндию, главно дело, чтоб первым классом! — Ты захвати сначала! — добродушно хлопнул его по спине Медведь, протискивавшийся через толпу. — Дружина! — не оборачиваясь, громогласно возгласил он, — вперёд за мной! Серая толпа с револьверами, браунингами и ружьями потянулась через узкие двери столовой на уходящую вверх от Москвы-реки широкую заснеженную улицу, и только когда все вышли, в беспорядке собравшись у крыльца, стало ясно, что толпа, во время митинга казавшаяся — ну, не то чтобы огромной, но внушительной, сейчас как-то сразу ужалась: внезапно оказалось, что в ней не более нескольких десятков человек. К Медведю в это время с другой стороны улицы подбежала какая-то растрёпанная курсистка в платочке. «Типография Сытина», «драгуны», — неясно запричитала она. — К Бунакову, всё к Бунакову! — отмахнулся Медведь. — Он за главного остался. — А где искать Бунакова? — Там где-то, — Медведь махнул рукой на столовую. — Ну, пошли! — крикнул он, и толпа нестройно двинулась вверх по улице. После душного тепла столовой сразу стало очень холодно: мороз усиливался, но низкое серое небо не прояснялось, сыпля колючим мелким снегом. А фабрика-то огромная — поняла Гертруда, глядя на кубоватые краснокирпичные громады зданий, здесь не менее нескольких тысяч рабочих трудится, а дружина — человек пятьдесят; и где же остальные? Сражаются где-то поодиночке? Сидят в общежитии, разбрелись посреди зимы по своим деревням? И столовая-то не пустой осталась: выходя вслед за рабочими, она заметила, что некоторые слушавшие речи выступавших и согласно ликовавшие вместе со всеми, на баррикады не торопились, оставшись в тепле столовой. Медведя, кажется, это не беспокоило — или, может быть, беспокоило, как бы не разбежалась, растеряв задор, всё-таки собранная дружина, и поэтому он вёл её быстро, широким шагом, за которым рабочие едва поспевали. Кто-то затянул «Варшавянку», несколько рабочих подхватили знакомую песню, и скоро уже весь отряд шёл по улице, громогласно распевая. Видимо, сейчас, на прочно занятой революционерами Пресне это можно было делать, не опасаясь внезапного нападения. Не самое моё любимое исполнение этой песни, зато с подходящим видеорядом: ссылка— А флаг! — вдруг спохватился рабочий Яша, шедший рядом с Медведем. — Флаг-то мы не взяли! — А, — отмахнулся Медведь, тоже с удовольствием подпевающий. — Флаг по пути найдём! Ты вот что, Яша: возьми кого-нибудь одного и иди шагах в пятистах впереди нас. Если что-то увидишь, один пускай на месте остаётся, другой пулей ко мне! Понял? — А то! — заулыбался Яша, которому роль разведчика, кажется, понравилась. У Пресненской заставы отряд свернул на Большую Пресненскую. Здесь уже начинались баррикады, и, как и ближе к центру, на улицах, несмотря на мороз, было людно: горел сложенный посреди улицы прямо на трамвайных путях костёр, у которого грелись несколько рабочего вида людей, студенты в шинелях тащили снятые с петель кованые ворота на постройку очередной баррикады, в подворотне ломом с хрустом отрывали от земли примёрзшую бочку, на тротуаре сидела на укутанной бадье с пирогами толстая торговка (несколько рабочих отделились от отряда, поспешив к ней), а у закрытой винной лавки стоял, судя по всему, рабочий караул — двое переминающихся с ноги на ногу парней в тулупах с поднятыми воротниками и меховых шапках. И совсем странно выглядел за недостроенной низенькой баррикадой из ящиков, вывески «Часовой мастеръ» и дверей спиленный, но не желающий падать телеграфный столб, косо повисший на десятке проводов. Несколько рабочих под «ииии — раз!» тянули столб то в одну, то в другую сторону, силясь оборвать провода, — провода тянулись вслед, издавая неземной металлический свистяще-гудящий звук. Румяные от мороза мальчишки и праздношатающиеся люди с баррикады и тротуаров с интересом наблюдали за невиданным зрелищем. — Стой, погоди! — завопили от столба цепочкой протискивавшемуся через проход в баррикаде отряду. — Сейчас упадёт, всех проводами посечёт! — Вы с какого завода? — приставив руки рупором, закричал Медведь, останавливаясь у обледеневшей баррикады. — Не с завода, а с фабрики Сиу! — крикнули ему. — Из дружины? — Да вроде как сами по себе! — Ну раз сами по себе, то давайте с нами! Айда, ребята, поможем Сиу столб повалить! К столбу направился ещё с десяток человек, в том числе и Медведь, и скоро уже провода поддались, вырвались из изоляторов на соседнем столбе и, с пронзительным струнным визгом взметнувшись вверх, хлестнули как плётка по кирпичной стене дома, выбив стекло, и замерли на снегу вместе с поваленным столбом. Дружина, гражданские строители баррикады и просто зеваки радостно закричали «Ура!». — Ну что, с нами? — хлопая ладонью о ладонь, спросил Медведь у Сиу. — Оружие есть у вас? — Да у кого как… А куда идём-то? — Революцию делать идём! Ну, пошли! У вас красный флаг, кстати, есть? — У нас-то? А вон, там у костра! — Ну отлично, вот и флаг нашёлся! — довольно подытожил Медведь. — Сейчас мы его принесём! — сообщили Сиу и пошли к костру, где, действительно, один из рабочих начал вытаскивать из-за пазухи обмотанное вокруг тела полотнище. — Мы тоже с вами! — подбежали к отряду трое студентов, один с револьверчиком-«бульдогом», другой с шашкой на портупее городового, третий с наганом — видимо из той же портупеи. — Хорошо, хорошо! — закивали им. — Слушай, Анчар, — воспользовавшись остановкой, Медведь подошёл к Анчару и Гертруде, стоявшим вместе с отрядом. — Вы с товарищем Кассандрой тут как самые буржуи в нашей пролетарской среде выглядите, — действительно, надо думать, что господин в пускай и испорченном, но всё-таки швейцарском кашемировом пальто, брюках в мелкую полоску и блестящих галошах поверх штиблет и молодая дама в каракулевой шубке выделялись на фоне бедно одетой рабочей толпы. Если бы это была колкость, то Анчар мог бы ответить, что Медведь сам в Женеве не в обносках ходил, а зачастую и небольшие выделяемые партией деньги тратил на дорогие костюмы: была у него такая слабость; но Медведь, кажется, не шутил. — Вот чего, — сказал он, обращаясь к обоим, — ты, Анчар, говорил, что к Марсианину можно послать кого: так чего б вам вдвоём через центр не пройти? Наших-то ребят за версту видно, откуда, а вы за буржуев сойдёте, к вам не придерутся. Что пальто порванное и шапки нет — наврёшь чего-нибудь, что напали на тебя тут. Только, это самое, имейте в виду: говорят, что войска, у кого оружие находят, сразу без суда расстреливают. Я сам не знаю точно, но так говорят.
|
-
Пост чудесен и страшен, захватывающ и натуралистично мерзок! Прямо-таки картины перед глазами рисуются, и все видно как вживую! Это безумно прекрасно!
И насилие тут вполне оправдано, и чудесное спасение волшебно, и новый знакомец интригует! В общем, я в восторге!
|
|
|
Анчар понял, что погреться чаем, похоже, не удастся, и провел попробовал поднять воротник пальто. Воротник был поднят. Тут он несколько позавидовал каракулевой шубе молодой эстонской революционерке. Вот повезло кому-то во всем этом участвовать с комфортом. Ну, а может... может, наоборот — не повезло? Может, так оно даже лучше в плане закалки духа, так сказать. Кто не мерз и не голодал — разве может быть по-настоящему крепок? А вот дело, которое заварилось, приняло немного не такой оборот, как он ожидал. — Погоди, погоди, Медведь, — начал он. — Давай обсудим, хотя бы быстро, а? Это же важно — вокзал взять. Раз его еще не взяли, значит, там кто-то держится. От нас до Марсианина на Каретном версты, может, три, а до Николаевского все пять, и это через самый центр если. Давай пройдем мимо каретного и его людей с собой возьмем. Или пошли кого-нибудь туда. И может, если есть, патронов ему и правда подкинуть. "Эх, связь бы какую... Интересно, есть среди восставших хоть один инженер телеграфист? Взять бы его да наладить. Хотя как тут наладишь. Такая чехарда." Анчар вдруг ощутил приступ страха. А что если в этом бардаке всю революцию и того-с... профукают? А и правда, пришлют солдат на вокзал, какой-нибудь гвардейский полк или казаков тех же несколько тысяч! Да даже и не тысяч. Тысячу. Тысячу казаков, которые будут все по приказу делать быстро, уверенно, окружать, выкуривать... А у нас тут левая рука не знает не просто что делает правая, а вообще не уверена, что она существует, эта правая рука. Дружины только разрозненные. "Сто человек с винчестерами", только без винчестеров. Анчару стало плохо, физически дурно, бросило в жар. Захотелось выпить стакан воды, такой холодной-прехолодной, чтобы зубы заломило, а потом подумать, как, чем он может помочь, как спасти? "А я как идиот с утра радовался, когда мы на санях разъезжали да по городовым постреливали. Ой, дураааак, накокаинился еще, прости Господи! Это же серьезное дело. Это же революция. И главное, если не получилось, тогда что? Тогда все. Дадут второй шанс? Не дадут. Пересажают, перевешают, перессылают. Цензура, охрана, все свинцом, все гранитом. А вот оно растет живое, слабенькое пока, как росточек, а мы носимся вокруг как папуасы у тотема и револьверами размахиваем. Господи, что за идиоты!" Увидев бутерброды, Анчар хотел схватить один и нервно слопать в три укуса, но вдруг спохватился стоящей рядом девушки. "Стыдно!" — подумал он. — "Иностранка все-таки. Что она об нас подумает? Что она и так о нас думает?!" — Постой! — задержал он Марусю. — Вы угощайтесь, не стесняйтесь! Небось не ели ничего. Неизвестно, когда следующий раз возможность будет. Ешьте! — последнее слово выскочило у него с жаром, как будто он приказывал Гере съесть бутерброд. — Меня зовут Анчар. Кстати, оружие есть у вас? Вы как, здесь останетесь, или с нами пойдете? Я бы остался на вашем месте. Вы же связной. Вас не должны схватить или подстрелить. ("А еще от вас там будет мало толку", — подумал Алексей.) А впрочем, если хотите идемте. Стрелять умеете сносно?
***
Анчару сперва показалось, что рабочих тьма тьмущая. Повсюду были лица, и лица, и лица, в основном ликующие, но были и насупленно грозные, и просто глуповатые, эдакие "слышь?! Чего происходит-то?" Разные были. Анчару они в основном не понравились, но, скорее, это было следствием его невеселых мыслей. — Товарищи! — сказал Анчар хрипловато. — Братья! Товарищ Медведь назвал меня "заграницей". Я действительно приехал сегодня утром. Но я не заграница — я москвич. Товарищ Медведь хорошо говорил. Зажигательно. Но самое правильное, что он сказал — наше дело в опасности. Потому что загореться им мало, товарищи. Надо еще хорошо гореть, не как спичка, а как огонь в топке паровозной, в горне — сильно, жарко и долго. А для такого огня что надо? Порядок нужен и воля, товарищи. Если нету кочегара, который бросает в топку дрова, то огонь потухнет и весь паровоз остановится. А сейчас я хочу спросить у вас: кто наши с вами кочегары? Кто не даст нашему паровозу остановиться? Мы и есть те самые кочегары — Каждый для самого себя и для своего товарища! И я вас, товарищи, призываю к порядку. Радоваться — это хорошо. А только рано нам радоваться. Нам надо сплотиться и бить. И быть бдительными, поддерживать порядок. Вот кто сейчас в потолок выстрелил? Вот зачем он выстрелил? Что, лишние патроны у него есть? Каждый патрон сейчас, товарищи, на вес золота, каждый револьвер — дороже золота, каждая винтовка — сокровище! Берегите их! Не разбазаривайте, не расходуйте зря! Берегите сведения. Проверенные сведения сейчас стоят дорого. Слухи всякие наоборот — старайтесь пресекать. Слухи очень вредят нашему делу. Рассказывайте друг другу то, что сами видели, своими глазами. И время свое берегите. Не шатайтесь бесцельно. Ищите командиров, вождей, прибивайтесь к ним, ждите от них поручений, будьте под рукой. Паля в потолок и плюя в потолок, товарищи, царизм не победить! А с порядком, с бдительностью, с рвением — так победим! У меня все, товарищи. "Коряво, наверное, сказал. Непонятно. Но уж как смог!" — попытался отогнать от себя тревогу Алексей.
|
|
По мере того, как Гера говорила, лицо товарища Медведя становилось всё более удивлённым и озадаченным, особенно когда гостья с балтийских берегов перешла к рассказу о своей миссии. Было видно, что Медведь едва сдерживается, чтобы не выпалить: «Какая Эстляндия, какая Аула, вы что, не видите, что здесь творится, какое мне дело до товарища Теэманта?». Но Медведь всё-таки был профессиональным революционером и партийцем, поэтому, дождавшись окончания рапорта (по-другому и не назвать), ответил серьёзно, хоть и нетерпеливо:
— Ну что ж, товарищ Кассандра, позицию нашей партии по национальному вопросу вы знаете: Учредсобрание, самоопределение. Кооптировать вас в какой-то орган я пока не могу за фактическим отсутствием таковых. Впрочем, вечером мы будем собирать здесь совет, вы сможете выдвинуть свою кандидатуру на баллотировку, — непонятно, насколько серьёзным было это предложение. — Товарищу… — фамилию руководителя эстонских революционеров Медведь повторять не решился, — товарищам Эстляндии, в общем, привет! Если у вас там какая-то каша сейчас заварилась, можете выступить внизу перед рабочими, рассказать им. Только предупреждаю, — окинул он Геру внимательным взглядом, — у нас там ребята простые, от станка: не знаю, как они вас поймут. Смотрите сами, в общем. Так что вы там говорили? Каретный переулок?
Гера ответила, что не переулок, а площадь, и повторила донесение товарища Марсианина.
— Что-что? — переспросил Медведь. — Марсианин на Каретной площади? — видимо, в первый раз руководитель восстания пропустил мимо ушей эту кличку, а сейчас склонился над картой. Анчар знал, что Медведь родом не из Москвы, и потому в топографии города он ориентировался нечётко. — Какого чёрта он там делает?! — рявкнул Медведь, найдя отмеченное красным кружком нужное место. — Он же должен был быть на Николаевском вокзале!
Гера заметила, что на Николаевский она прибыла из Петербурга позавчера вечером, и тогда вокзал был полон жандармов и солдат. Более того, и сегодня утром на Каретной площади люди говорили, что Николаевский вокзал до сих пор восставшими не взят.
— Ясно, — тихо и мрачно сказал Медведь, не отрывая взгляда от карты, и ненадолго замолчал, что-то обдумывая. Анчар заметил, что все три расположенные рядом вокзала на карте были отмечены красными кружками. — Хорошо! — решительно сказал Медведь и рывком снял висевшее на спинке стула серое драповое пальто самого пролетарского вида. — Николаевский нужно брать, это нужно делать сейчас. Будем собирать дружину, значит. Ты со мной? — полуутвердительно обратился он к Анчару. — Товарищ Кассандра, пойдёмте тоже с нами: покажете, где по пути чьи силы стоят. А то от карты никакого толку, только бумагу марать!
Втроём они вышли в коридор. Конвоиры Анчара уже ушли, куда-то пропал и один из охранников, и дверь охранял только тот с кинжалом из рашпиля, который всё пытался завязать разговор с Герой.
— Яша, мы брать Николаевский вокзал идём. Ты с нами? — сходу обратился к нему Медведь. — А то! — непонимающе, но воодушевлённо ответил Яша, бросив взгляд на Геру. Было видно, что, если бы Медведь предложил ему сейчас идти штурмовать Зимний дворец, Запретный город китайского богдыхана или Южный полюс, тот бы так же, не раздумывая, отправился бы за ним.
На полпути к лестнице на первый этаж они наткнулись на двух кухарок, одна из которых несла медный, блестящий, с сизоватой окалиной и сладко тянущий угаром самовар, а другая — блюдо с заварочным чайником, стаканами в железных подстаканниках, бутербродами с толстыми кружками бурой колбасы и закутанной полотенцем кастрюлькой, от которой горячо пахло масляной варёной картошкой.
— Назад неси, тётя Маруся! — весело, как ни в чём не бывало, на ходу обратился к одной из них Медведь. — Мы революцию делать идём! — Да не сбежит от тебя твоя революция, Мишенька! — взмолилась пожилая полная кухарка, уверенно несшая самовар, перехватив ручки полотенцем. — Поешь хоть чего, а то ж в голодный обморок грохнешься! — Сбежит-сбежит! — задорно возразил Медведь, не останавливаясь. Кухарки развернулись и пошли за ним. — Революция такая штука, тётя Маруся, её за хвост надо хватать, пока момент! Рабочим вон снеси, они спасибо скажут! — Да они скажут! — язвительно фыркнула вторая кухарка, помоложе. — Они жрать-то за просто так горазды, да только вместо спасибо!…
Будто подтверждая слова кухарки, охранник Яша на ходу выхватил с блюда бутерброд.
— Спасибо, Лушенька! — с набитым ртом довольно сказал он кухарке с блюдом, которая скривилась и чуть не плюнула.
Спустившись в галдящий дымный зал столовой, Медведь сунул пальто в руки доедавшему бутерброд Яше и сходу легко взобрался на стол, встав между пустых мисок, стаканов и газет. Он залихвацки, заложив два пальца в рот, пронзительно засвистел, и Анчар вдруг вспомнил, откуда родом Медведь — из Саратова, с Волги: показалось вдруг, что Медведь должен, как Степан Разин какой-нибудь, сейчас по-разбойничьи закричать «Эй, братва! Сарынь на кичку!»
— Братья рабочие! — громогласно воскликнул Медведь, перекрикивая шум, привлекая общее внимание. Шедший в дальнем конце зала спор остановился, рабочие начали оборачиваться, стекаться к столу. — Братья рабочие! — повторил он уже примолкающей толпе. — Вы тут все нашей партии социалистов-революционеров, вы все меня знаете, я Медведь! — видимо, последнее было сказано для тех, кто в лицо Медведя всё-таки не знал. — Дело наше, братья, в опасности: Николаевский вокзал не взят! — Взят же! — одиноко крикнули из толпы. — Не взят! — отрезал Медведь, — фактически не взят! Но мы это дело собираемся поправить! Почему это важно, товарищи? Вот почему: через Николаевский вокзал из Питера генералы могут прислать подкрепление. Местные войска мы хорошо жмём, это вы знаете! А если свежих пришлют, всем нам туго может быть! Поэтому Николаевский вокзал нужно брать немедленно! — А почему не Кремль? Может, на Кремль? — закричали из толпы. — Чего ты в Кремле не видел? — тут же обернулся на крик Медведь. — Или цветы на памятник хочешь положить? — в толпе засмеялись. В Москве прекрасно помнили историю с возложением рабочими цветов на кремлёвский памятник.* Осадив возражавшего рабочего, Медведь продолжал: — Кремль что? Чепуха! Медем с Дубасовым** сами себя в нём заперли, ну и пускай сидят там, дураки! Никуда они из Кремля не денутся, если мы плотно окраины обложим, чтобы ни одна мышь не проскочила! А пока обложили неплотно, раз не все вокзалы ещё взяты! Вот как возьмём, как линию остановим наглухо, так можно будет и о Кремле думать — тогда Медему точно капут, а Дубасову-адмиралу — настоящая Цусима! И, — в порыве вдохновения запальчиво продолжал он, энергично взмахнув рукой, — раз он адмирал, то мы его после победы пристроим по прямому назначению: командовать подводной флотилией жандармов в Москве-реке!
Толпа расхохоталась, взвилась, кто-то выстрелил в потолок, с которого посыпалась штукатурка. Рабочие, до того внимательно, жадно ловившие каждое слово Медведя, сейчас бушевали, кричали, заходились радостным воодушевлением. Было видно, что с толпой говорить он умел. — Так ведь, братцы?! Так?! — подбадривал рабочих Медведь, оборачиваясь то в одну сторону, то в другую. — Покажем им?! Ну, кто с оружием, пять минут на сборы и давай за мной!
— А куда записываться? — подбежал к слезавшему со стола Медведю один рабочий. — Никуда не записываться! Оружие есть? — рабочий энергично кивнул. — Ну всё, тогда за мной!
Уже окружаемый рабочими, Медведь оглянулся на Анчара и Геру и только тогда, видимо, вспомнил о них. — А вот, братцы, товарищ Анчар, наш, партийный! — представил он Анчара, лихо хлопнув того по плечу. Судя по тому, что представлял его Медведь как «нашего», да и вообще словом не обмолвился о недавнем расколе в партии, о делении на максималистов и правоверных эсеров пока было решено не вспоминать: не до того сейчас. — Кто там говорил, что заграница о нас забыла, а? Не забыла! Вот, примчался товарищ из самой Женевы, как о нашем деле услышал! А это вот товарищ Кассандра, — Медведь бесцеременно и действительно как-то по-медвежьи схватил Геру, которая была головы на две ниже Медведя, сзади за плечи и легко встряхнул, — она аж из Эстляндии к нам приехала! Там тоже народ восстал, представляете?! По всей России восстание идёт!
-
Назад неси, тётя Маруся! — весело, как ни в чём не бывало, на ходу обратился к одной из них Медведь. — Мы революцию делать идём! — Да не сбежит от тебя твоя революция, Мишенька! — взмолилась пожилая полная кухарка, уверенно несшая самовар, перехватив ручки полотенцем. — Поешь хоть чего, а то ж в голодный обморок грохнешься! — Сбежит-сбежит! — задорно возразил Медведь, не останавливаясь. Кухарки развернулись и пошли за ним
-
Ой, чую что-то не то! А я-то, оказывается, сразу забыла отметить, какой интересный и как всегда красивый пост я прочитала! Шарманно, шарманно! Все настолько живо, и настолько чудесно передан революционный бардак, что я положительно в восхищении!
|
|
|
-
Продуманность. Разумность. Сбалансированность. Интерес. Титанический и скрупулезный труд. Великолепие в каждой строке. Интерес к игре, пылающий сильнее лесного пожара. Можно использовать много эпитетов, но все они в половину не так сильны, как то, что чувствуется. Браво, это бесподобнейшая и чудеснейшая стратегия из всех, что я видела!
|
|
-
Ох, эта игра, кажется мне, будет великолепной! Уровень продуманности просто зашкаливает - и заставляет игрока сразу крепко думать и иметь далекие прогнозы еще на стадии генерации. Это чудесно, просто чудесно!
|
|
|
|
|
Столовая — двухэтажный дом у левого края снимка. 12:49, 11.12.1905 Москва, кухня-столовая Прохоровской мануфактуры Пасмурно, -13 °ССтоловая сразу оглушила Геру гвалтом, беспорядочными криками, пробивающимся через них петушиным дискантом оратора, вещающего из-за спин собравшихся. Резкий запах висящего слоями сизого папиросного дыма смешивался с грубыми горячими запахами простой заводской еды. Одни ели суп, склонившись над железными мисками, другие жарко спорили о чём-то фракционном («Организационная идея у вас ни к чёрту!» — донеслось до Геры); в углу, собравшись в кружок, вдохновенно, хоть и вразнобой, выводили: «Сами набьём мы патроны, к ружьям прикрутим штыки» — и действительно, у одного из поющих за спиной висело охотничье ружьё «Пибоди» (без штыка, правда). Со стен свисали красные полотнища — не обычного прямоугольного формата, а узкие как вымпел: Гера уже знала, что такие красные флаги делают из государственных, отрывая белую и синюю полосы. На флагах белой краской было выведено «Жить въ свободѣ — умереть въ борьбѣ» и «Да здравствуетъ Учред. Собранiе». Ещё к одному столу, расположенному у входа, протянулась небольшая очередь. За столом сидели двое молодых, лет по двадцать-двадцать пять, парней, — один рабочего вида, другой интеллигентного, похожий на студента. Стоявшая первой в очереди полная бальзаковских лет женщина в котиковом пальто умоляющим голосом обращалась к ним: — На вас вся надежда! Я бедная вдова; провокаторы хотят сжечь мой дом, оттуда стреляли, говорят! — Что ж вы от меня-то хотите? — с усталым раздражением ответил ей тот, что интеллигентней. — А оттуда не стреляли! Кому стрелять-то, у нас и оружия ни у кого нет! Раз вы теперь власть, так распорядитесь поставить у дома дружину, чтоб его из пушек не разбили! — Где я тебе дружину-то найду, а, тётя? — вмешался второй, привстав из-за стола. — Так вон сколько людей у вас! — повела женщина рукой. — Ладно-ладно, — замахал рукой интеллигентный, видно, просто чтобы отделаться от просительницы. — Номер дома скажите, я запишу. Скрытый спинами оратор тем временем голосил: — Товарищи! По всей России подымается пролетарьят, чтобы присоединиться к нашей благородной и честной борьбе за свободу! Восстали пролетарии Красноярска, Нижнего, Ростова, Владивостока… — А Питера? — гаркнули из толпы. — В Питере-то что? — Про Петербург!… — силясь перекричать толпу, с надрывом воскликнул оратор, — про Петербург у меня, товарищи, новостей нет, врать вам не буду! Но я убеждён, — над спинами рабочих поднялась рука оратора, сжимающая картуз, — я убеждён, что и питерские пролетарии присоединятся к нашему почину, раз нам выпала высокая честь идти в авангарде… — А ещё столица, блядь, — мрачно буркнул под нос удаляющийся из круга слушателей рабочий, проходя мимо Геры. Где искать товарища Медведя в этом вокзальном хаосе, было совершенно неясно: этого товарища Медведя Гера и в лицо-то не знала, а знала лишь, что он руководит штабом восстания — по крайней мере, ей так сказали на баррикаде у Каретной площади, где она сегодня впервые встретила дружинников. Баррикады она видела и до этого, их начали возводить по всему городу ещё вчера, но на организованную дружину Кушнеровской типографии набрела только сегодня с утра. Указав, где находится штаб восстания и кто им руководит, дружинники попросили Геру, раз уж она направляется туда, передать товарищу Медведю, что им на Каретной площади, может быть, придётся туго — по донесениям лазутчиков, жандармы и гренадёры с пушками и пулемётами собираются у Страстного монастыря, очевидно, готовясь переходить в наступление. Дружинники просили прислать патронов, бомб и, если возможно, подкрепления. Чтобы Геру пропустили на занятую восставшими территорию Пресни, ей выписали мандат на осьмушке линованной тетрадной бумаги, размашисто подписанный красным карандашом «т. Марсиiaнин», без ера в конце. Кто из дружинников выбрал себе такой кучерявый революционный псевдоним, Гера так и не узнала, сразу же отправившись на Пресню. Идти пришлось пешком: трамваи не ходили (Гера слышала, что из вагонов тоже где-то рядом с депо делают баррикады), извозчиков не было — да даже если бы и были, проехать по заставленному рядом баррикад Садовому кольцу всё равно бы не вышло. Казалось, вся Москва веселилась в диком празднике непослушания, какой-то масленице под грохот пушек — не работали лавки, закрыты были рестораны и трактиры, но народа на улицах было даже больше обычного — жители собирались на тротуарах, особенно занятых дружинниками, оживлённо переговаривались с ними; кое-кто приносил и еду. Рассказывали друг другу о последних новостях: что войска стоят у Манежа и Большого театра, что пушки громят баррикады на Цветном бульваре, что на колокольне Страстного монастыря стоит пулемёт — и действительно, то и дело где-то ухала пушка, стрекотал пулемёт, вразнобой хлопали винтовочные и револьверные выстрелы, и вся эта дальняя стрельба, непосредственно не угрожающая зевакам, возбуждала всеобщий интерес и какое-то горячечное нервное веселье. Наверное, про это чувство писал Толстой — весело и страшно. Как будто уже построенных и никем не занятых баррикад не хватало, тут и там горожане возводили новые — снимали с петель двери, тащили скамейки, сбивали со стен вывески, переворачивали ломовые телеги, опрокидывали афишные тумбы. Гимназистки, держа вчетвером большую двуручную пилу, валили телеграфный столб, студенты натягивали поперёк улицы электрические провода, важно объясняя интересующимся, что это будет западня для кавалерии; ребятня радостно тащила из дворов разный хлам; интеллигентного вида граждане неуклюже несли коромысла с вёдрами, чтобы обливать постройку водой; деловитые мужики объясняли, что сбоку баррикады у стены следует оставлять узкий проход, причём в одной баррикаде с одной стороны улицы, а в другой — с противоположной; даже дворники, верные слуги режима, — и те присоединялись к строительству. Правительственные силы же Гера увидела лишь мельком: перед Триумфальной площадью её остановили и посоветовали идти в обход, так как дальше идёт бой — и правда, там дружинники, высовываясь из-за низкой, в половину человеческого роста баррикады, палили из револьверов по Тверской, а в них кто-то палил из винтовок в ответ. И у Малой Бронной, и у Кудринской площади видела она то же — но дальше было спокойнее. Наконец, на Горбатом мосту у фабрики Шмита, где уже никто не стрелял и власть, кажется, окончательно перешла в руки фабричных, рабочий патруль с маузерами проверил её мандат и пропустил на Пресню, сообщив пароль — почему-то бессмысленное слово «пам». И вот сейчас она стояла посреди галдящего, душного и накуренного, несмотря на открытые форточки, зала, понятия не имея, где искать этого местного революционного диктатора. — Медведя где искать? — переспросил дружинник, к которому обратилась Гера. — А бес его знает, где он! Либо в доме Прохорова, либо тут где-то. На втором этаже посмотри. На втором этаже, занятом канцелярскими помещениями, царил тот же хаос, что внизу: вдоль стен на стульях и на полу сидели рабочие, студенты, на двери под тёмной медной табличкой «Касса пенсiонныхъ накопленiй» был пришпилен тетрадный листок с жирной надписью «Продовольственное бюро», по коридору трое молодых рабочих с револьверами толкали беспомощно оглядывающегося по сторонам простоволосого городового без портупеи. Портупею с болтавшейся шашкой и пустой кобурой нёс через плечо один из конвоирующих. — Куда вы его привели?! — орали на них. — Зачем он тут нужен? В подвал его сводите, что, порядков не знаете? — Вы из рабочего Красного Креста? — бесцеремонно налетел на Геру растрёпанный толстячок в очках, в расстёгнутом пальто, с белым шарфом на шее. — Там на Поварской… Гера его перебила, сказав, что она не из Красного Креста. — А где тогда Красный Крест?! — почему-то возмущённым тоном продолжал допытываться толстячок, но, узнав, что Гера сама понятия не имеет, пошёл приставать к другим. — Медведь? — переспросила задержанная Герой девушка, курсистка по виду, с кипой газет и брошюр в охапку. — Вот там он, — мотнула она головой в конец коридора и, перехватив стопку удобнее, торопливо пошла дальше. У двери в конце коридора один рабочий хвастался перед другим длинным и узким кинжалом на простой деревянной рукояти. — Из рашпиля выковал, — с гордостью говорил он, демонстрируя товарищу оружие. — Пушки-то нет у меня, вот, пусть хоть ножик будет! — Важный ножик, — соглашался второй. — Вам чего, товарищ барышня? Гера ответила, что она с донесением с Каретной площади для товарища Медведя, и показала подписанный товарищем Марсианином мандат. — Придётся обождать, — ответил рабочий. — Там совещание сейчас. Эсдеки договариваться пришли. Понимаю, что срочно, но просили не впускать. Обождите тут пока, товарищ барышня. Ничего не поделаешь: Гера остановилась у двери, из-за которой слышался бойкий спор на повышенных тонах (по-другому здесь, кажется, не спорили): — Ну давайте тогда от каждой фабрики по делегату! — Не пойдёт! Соберём целый парламент, одно балабольство будет! Давайте так, товарищ Седой, — один от нашей партии, один от вашей, один от беспартийных рабочих. Будет триумвират! — Мы на это не согласны! От эс-де обязательно два представителя, один большевистский, один меньшевистский! — послышался третий голос. — Согласен! — подтвердил первый. — Тогда от эсеров тоже двое! — ответил второй и, судя по всему, ударил кулаком о стол. — С чего это такие привилегии вашей партии?! — Не я к вам пришёл, а вы ко мне! — Да, я пришёл! Я пришёл в вашу эсерскую цитадель, потому что мне сказали, что у вас тут сто человек с винчестерами! И где они, хотел бы я знать?! — Все винчестеры на улице! И вообще, вы хотите дело делать или ругаться, как базарные бабы? — А вы, товарищ барышня, у Каретной площади, стало быть, живёте? — с заискивающей улыбочкой обратился к Гере один из охранявших дверь рабочих — совсем молодой, белобрысый и безусый (людей старше тридцати лет Гера здесь вообще видела единицы). — Вас случайно ли не Полиной зовут? Гера ответила, что нет, не Полиной и живёт она не там. Рабочий неловко замолчал, видимо, соображая, как бы ещё завязать разговор. — Двое от нас, двое от вас, один от рабочих, так вас устроит? — тем временем продолжался спор за дверью. — Каких именно рабочих, товарищ Медведь? — Каких-каких? Каких выберут! Шлите делегатов с ваших фабрик, пускай собираются в столовой, устроим баллотировку! — То есть мы возвращаемся к тому, с чего начинали? — Да мне всё равно, к чему мы возвращаемся, товарищ Захар! Мне нужно, чтобы этот орган работал, а не был говорильней! Нужны в нём рабочие — пускай избирают представителя! Но не десять, не пятнадцать, а одного! — Миша! Я согласен, что так будет проще, но шмитовцы на общую баллотировку не пойдут! У них лучшая дружина, они захотят себе отдельного делегата! — Ну так идите к ним, уговаривайте, они же все вашей партии! А то шмитовцы захотят делегата, прохоровцы захотят делегата, мамонтовцы, Гужон, железнодорожники, печатники — и получим опять базар! — А вы к партии какой-то принадлежите? — наконец, придумал, что спросить у Геры, рабочий. — Я вот, — с гордостью сказал он, — к партии социальных революционеров, например! Даже если Гера и хотела ответить, она не успела — к двери в этот момент подошли ещё трое: двое рабочих (один с трёхлинейным карабином, другой с наганом) вели, судя по всему, ещё одного пленного — в разодранном на боку пальто заграничного пошива, в кашне, простоволосого. — Ещё один! — тут же вскинулся товарищ того, что пытался завязать с Герой разговор. — Сколько сказано было уже — шпиков сюда не водить! Что вы за бестолочи! В подвал его! — Да он говорит, что товарища Медведя лично знает! — сказал один из конвоиров. — Да? Ну ладно, ждите тут пока. Теперь принялись ожидать окончания совещания уже толпой, вшестером. Ждать пришлось недолго: уже через минуту дверь отворилась, и из неё вышли двое — один тощий как шпала, в косоворотке, с овичнным бекешем в руках, другой коренастый, в кожанке, молодой, как и все здесь, но с красиво тронутой сединой чёрной шевелюрой. Провожал их третий — высокий и крепкий, с правильными волевыми чертами лица, в простом ватном чёрном пиджаке и свитере с высоким горлом. Он задержал у двери седого: — Товарищ Седой, до четырёх успеете собрать делегатов? — Постараюсь, — пожал плечами тот, — но вы поняли… — Да-да, двое, я согласен, — нетерпеливо перебил высокий. — Но постарайтесь поскорее! Я хочу, чтобы к вечеру у нас уже был межпартийный орган, который мог бы цельно руководить всеми дружинами! Ну, удачи! — Анчар! — вдруг воскликнул он, обведя взглядом собравшихся у двери. — А ты тут какими судьбами?! Как Медведь сразу узнал Анчара, так и Анчар его — ещё по голосу из-за двери. С Михаилом Медведем Анчар был знаком хорошо — в прошлом году он неоднократно виделся с ним в Женеве и даже некоторое время жил с ним в одном пансионе, который партия снимала для приезжающих из России товарищей. В отличие от многих из эмигрантской революционной колонии, Медведь всегда был сторонником самого жёсткого террора и в конце концов уехал-таки его проводить. После этого Анчар уже его не видел, но слышал, что уже в этом году Медведь примкнул к группе максималистов* — поэтому-то он и не знал, что Анчар был направлен в Москву, и искренне удивился, увидев его. — Всё в порядке, — обратился он к конвоирам, хлопая Анчара по плечу и пропуская в кабинет, — это свой человек, партийный! — Извини, товарищ, — смущённо обратился к Анчару рабочий, протягивая ему наган. — Держи свой револьвер. Помещение, в которое зашли Медведь с Анчаром, было кабинетом какого-то местного не очень крупного начальника, с письменным столом, бюро со множеством выдвижных ящиков, заставленным папками шкафом. Сразу у входа стоял большой эмалированный таз, в котором вниз головой был поставлен изрезанный ножами портрет императора в рамке (на стене над столом остался светлый прямоугольник). Сверху на край рамки был помещён загнутый листок бумаги, на котором было крупно выведено карандашом: «Плюютъ сюда». На столе была разложена большая исчерканная красным и синим карандашами карта Москвы, стояли несколько стаканов с остатками чая и окурками, блюдо с горкой ломтей ситного хлеба, перевёрнутая фуражка с россыпью папирос, электрическая лампа под зелёным стеклянным колпаком и керосиновая рядом с ней. — Ну рассказывай, откуда ты, как сюда попал? Ты что, прямо из Женевы сюда махнул, как услышал, что у нас тут завязалось? Всё это Гера услышала уже из-за двери, захлопнувшейся перед её носом. Видимо, оставалось либо ждать, пока преснеский Дантон не наговорится со старым знакомым, либо… либо пробиваться силой!
-
Великолепный, образный и атмосферный пост, в один миг погружающий в бурлящее море смуты!
-
Сто человек с винчестерами безусловно заслуживают плюса.
Сорок стрелков - 1957. Восемьсот пуль - 2002. Шесть стволов - 2010. Сто человек с винчестерами - 2019.
|
Эстер Он опытный. Он мягкий, но рештельный. Ты понимаешь, что он, должно быть, не один год бывает на таких вот вечеринках. Ты чувствуешь, как он осторожен с тобой: понимает, что ты только начинаешь, какие-то шаги для начала пробует, а потом делает в полную силу. Но это не снисхождение. Просто он такой — не любит ломать то, что само готово выгнуться. Взгляды встречаются: твой снизу — его сверху. Мягкий взгляд — как будто гладит тебя по щекам тыльной стороной ладони. Он отводит первым — ему надо следить за танцполом. Тебе не надо — видишь его ресницы, его волосы, его скулы. Он сосредоточенный и одновременно спокойный, ведет вашу пару, как яхту. Но когда ты, набравшись смелости, касаешься ногой его ноги, то сквозь стихающую мызку, сквозь стук собственного сердца, ты слышишь и его прерывистый выдох. Ты чувствуешь, как дрогнули кончики его пальцев. Этого трудно ожидать от такого танцора, как твой партнер. И ты могла не заметить. Но заметила.
Мелодия заканчивается, пара распадается, чтобы воссоединиться вновь, для еще одного путешествия по волнам музыки. В ответ на кивок, мужчина смотрит на Эстер слегка вопросительно. До нее доходит, что он тоже ждет ее имени. Но — поздно. Музыка играет снова, уже другая, более надрывная, более экспрессивная, более тревожная. Он обнимает ее снова. Можно шепнуть ему на ухо, но даже это будет немного против правил. Словно незримый ангел качает головой и прикладывает палец к губам — не стоит разговаривать во время танца. До, после, между... только не во время.
Ты не сомневаешься, что он прав. Сомнение лишь в том, ангел ли это был?.. Слышишь слова песни, какая-то история про девчонку с фабрики. Не успеваешь понять, когда Это начинается.
Танец меняется. Шагов становится больше, чаще, и — сильнее! У тебя едва получается, но ты справляешься. Твои ноги закрещиваются, сами выходят из крестов, туфельки на мгновение останавливаются, легонько утыкаясь в его лакированные ботинки, чтобы порхнуть дальше. Напряжение нарастает. Это мягко? Пока еще да. Это нежно? Уже нет. Сильные шаги — как легкие, но чувствительные удары в цель. Он как будто вращает ногами земной шар вокруг вас двоих. Он держит тебя легко, но крепко, он хочет, чтобы ты выслушала, чтобы почувствовала, чтобы прожила вместе с ним все это. Пауза — он прижимает сильнее, щекой почти приникает к уху, дотрагиваясь до волос, ни секунды не сомневаясь, что ты примешь это, как должное. Слова неважны, важна лишь история — трагичная, грустная, но раскатывающаяся, как ковровая дорожка — от начала и до самого финала. Но в середине мелодии его напор стихает — он приотпускает тебя, немного неохотно, ждет твоих намеков, твоих украшений, твоей части истории. Ему кажется, что ты этого хочешь. А ты хочешь?
|
|
-
Правильная реакция, верная.
-
За живой пост. За наплевательство на режим, выпивку и секс.
|
Случается так, что мысленно ты уже уходишь, что ни капли противоречия не закрадывается в мысли, ни капли сомнения не поселяется в сердце. Просто почему-то ты знаешь, что так будет... Оценила себя. Убедила себя. И приготовилась принять свое наказание. Таковым почитала Соль справедливый конец ее неказистых украшений танца. Откуда в ее душе поселилось столько яда? Яда, которым она отравляла самое себя, подобно виртуозному садисту, щедро отмеряющему пинки за малейшую оплошность. Сегодня он перечеркнул все это разом. Этот мужчина, стоящий напротив, он своим уверенным отрицательным жестом, вдруг дал понять девушке, что та слишком строга к себе. Слишком жестока. Но нет, даже не это. Соль едва сама осознавала, что сейчас происходило у нее внутри. Ее слух ловил горячие слова похвалы. В них не было ни тени вежливости или разгульной жалости, что тычет сотнями иголок, принуждая становиться безмолвным гимном чужому снихождению. О, нет... Горячий поцелуй благодарности сметает остатки смятения и, вновь отстранившись, Хорхе мог видеть лишь бескрайнее изумление. Будто восторг невинного ребенка, так взирала она на него с широко раскрытыми глазами. Какой злой гений так часто нашептывал ей гнусные заверения в том, что она, выходя на публику, снискает благорасположение, исключительно сумев поразить взыскательного гурмана? Когда даже это превратилось вдруг в состояние куклы, что выходит на подмостки и судьбу ее вершит толпа. То, чувство, что не имея право на ошибку, ты потеряешь все... И в этом отрешении, в этой болезненной слабости истерзанной души смываются лица, теряется суть... Но, почему? Соль была и сама удивлена. Она настолько привыкла с этим жить, что лишь сейчас осознала, как очнулась от зимней спячки. Стремительное, пронзительное осознание опалило разум и чувства, когда она поняла, что искала не там. Пытаясь продемонстрировать лучшее из своего мастерства, она желала покорять сердца... Но чем? Были ли для нее важны все эти люди? Если в кружеве и мареве чужих судеб в сущности ее интересовала лишь их оценка. Как иллюзорный билет получить право на свой кусочек счастья и не быть отвергнутой. Ах, как это было сейчас нелепо. Ах, как это было ужасно, гнобить себя столько лет в удивительно порочном эгоизме... Она не замечала ничего вокруг, бродя, словно одержимая в желании получить подтверждение, что милонга принимает ее. Будто черный призрак, размытый, невнятный, что жаждал вновь обрести телесные очертания и ожить, прочувствовать всю прелесть настоящей жизни. Как странно... Этому человеку своей искренностью, своей простотой и непосредственностью удалось не просто покорить ее... О, нет! Не подозревая о том, Хорхе сумел сотворить гораздо большее... Разбудить ее ото сна. Вот то непостижимое, что искала она все эти годы, не понимая, что потеряла свою простоту и искренность, открытость сердца и его тепло. Форма и исполнение вдруг подменили суть и душа не рождала тот самый импульс, за которым девушка гонялась. Путешествие, которое никогда не привело бы ее к цели... Если бы этот мужчина так неожиданно не появился перед ее взором, пригласив на танец жизни...
Уже в этот момент она знала, что продолжит танцевать. Весь этот стопор, все эти формы вдруг стали не важны. Даже если она тысячу раз ошибется, даже если вдруг споткнется, Соль знала, что это всего лишь занятная мелочь, искринка, вспыхнет и погаснет, уступая неумолимому течению жизни. Не стоит зацикливаться на мелочах и ошибках, которые всегда возможно исправить, если глядеть в верном направлении.
Ладонь в атласной перчатке легла на грудь Хорхе, он прижимает ее ладонь к своей груди и Соль хочется услышать его сердце. Теперь по-настоящему. Понять его историю, постичь его мысли! Стремительное сближение и легкая поволока рождающейся на губах теплой улыбки. Я с тобой!
Эту мелодию Соль узнала практически сразу. Удивительно, стоило ее льду растаять, как Медина завел песню, не воспринимающуюся нынче иначе, чем провожающий шлейф былой обиды и злости... Алонсо. Прощай, Алонсо. В девушке схлестнулись возвратившаяся было живость и благодарность, что уже прорывалась в яркий и трепетный пассаж каблучками. О... Она, словно бабочка, вылупившаяся из кокона. Еще только осваивающая свои крылья. И в то же время любознательно и смело. Есть такие эмоции, которые до конца выплеснуть не удается долгое время. Ты можешь проливать потоки слез и все же остается что-то, за что так хочется держаться, хвататься... и это сложно отпустить. Ей казалось Алонсо сломал всю жизнь... Тетя Мария... Собственная мать. Но в сущности же, сама она искала лишь предлоги, чтобы оправдать свой собственный страх. Поставив крест на своей привлекательности, она не могла признать, что попросту теряется в том, как себя проявить... Ей никогда не позволяли сделать это в полной мере, а следовательно и вкусить всю силу последствий. Недаром говорят, у страха глаза велики. И как бы там ни было, даже дочерью не следовало прикрываться, пытаясь скрыть свое малодушие благими намерениями. Наверное, то, чего так не хватало во всем этом помешательстве - это разумности. Что же, вот оно... Ее новое путешествие жизни, оно начинается. И она выразит истинную дань своему прошлому, что всколыхнула в ней эта песня.
Их танец начинался просто. Он дал ей простор для решений, для импровизации. Захочешь - попробуй, а нет - и не страшно. Так сладко. Так легко... И Соль плыла. Сейчас она горела желанием подарить Хорхе незабываемые впечатления. И отнюдь не ради одобрения или оценки. Она знала, из его действий знала, что по-настоящему важно для него. А теперь и для нее. Только они. И ничего более. Да, я - та девушка с цветком и давно увядших лепестков скорбную ношу тащила на груди своей, подобно печати проклятия, что сотворила для себя сама. И сегодня ты - тот, кто одел на мою грудь свежий цветок. И я безумно благодарна тебе за это. И в каждом моем движении, каждом жесте, вздохе и взгляде струится то благоухание, что родилось в душе у меня. И посвящено оно тебе. И только тебе. Есть люди, которых запомнишь на всю оставшуюся жизнь. Ты из них. Соль улыбалась. Ее стан, сбросив невидимые кандалы, вспомнил о своей грации. Ее руки чувствовали, что могут дарить наслаждение. Плевать, как это выглядит! Их красота - она живая. Пульсирующая на кончиках пальцев, полыхающая жаром через ткань одеяний... Она подалась навстречу. И стала ближе. И в унисон творящемуся ритму, дарила свое сердце незнакомцу. Пусть драму ее жизни выдавало с головой, пусть это были касания раненой души. Больше не было картонной безжизненной коробки, что так была озабочена тем, насколько достойны ее узоры...
В этот раз она была смела. Не развращенно... Щемяще. Упоительная нежность ласкала атласом по щекам... Непослушные локоны, лишенные заколок, ничуть не стесняясь, плюхались, словно шаловливый ребенок, и скользили... по шее мужчины, по подбородку... Он слышал, как отбивают ее каблуки красивые шаги на паркете... Невозможно было не заметить, как преобразил он ее. И сейчас Соль дарила игривые взгляды, что сменялись в порыве прижаться щекой... Как в последний раз... А затем она порхала, как птичка... И улыбалась, и плавно чертила полукруги туфелькой... Она была подобно бурной реке... Что то хлынет неистово, то журчит ласково. Сменяющаяся, разная... Она и смеялась, и плакала... Шествовала, как богиня, и падала ниц, подобно рабыне... Покорность и мягкость сменялись страстью и силой... Высокое ганчо, оно словно сказало: сейчас ты - мой. И будто пошутила, шаги, еще шаги, струились кучерявым извинением за шалость. Да, Соль забылась в этом танце, всецело отдалась ему и растворилась в нем. И этот головокружительный вихрь эмоций воронкой пьянил и дразнил ее партнера. Я - девушка с цветком. И ты - не мот. Сегодня ты стал моим солнцем. И слезы мои - бурлящие воды растаявшего льда. Она действительно плакала. Плакала от счастья, плакала, отпуская былую боль. Плакала от свободы. Плакала от наслаждения.
|
Эстер Бейли Вы выходите на танцпол. Точнее, он выводит тебя на танцпол, кивая кавалеру из приближающейся в танце пары, чтобы тот дал вам пространство. Хотя места достаточно и без этого. Это те мелочи, о которых тебе, как леди, знать не обязательно, какие-то чисто мужские ритуалы. Оркестр уже играет, но мужчина никуда не торопится. Наверное, как ты уже заметила, бросаться в танец здесь особо не принято. Когда начинает играть очередная мелодия, пары немного стоят в объятии, как будто настраиваясь друг на друга. Исключая, конечно, самых нетерпеливых. Но вот он поднимает руку — раскрытая ладонь в приглашающем жесте. Ты успеваешь заметить, что улыбка на его лице стала спокойной, немного даже грустной. Успеваешь — потому что в следующий миг он мягко приникает к тебе. Приникает к твоей спине его ладонь: да, ты чувствуешь обнаженной кожей, как она плотно ложится на лопатку. Приникает его грудь к твоей груди, и в пространстве между телами вдруг не оказывается места ни для кокетства, ни для чопорности — нет там этого пространства. И даже щека его приникает к твоему лбу. Ты чувствуешь гладкую выбритость подбородка, чувствуешь ненавязчиво, но отчетливо слышный запах парфюма, с какими-то пряными нотками, и запах чистого воротничка и чистой кожи. И понимаешь, что все это в сумме, и еще что-то неуловимое вдобавок — запах мужчины. Объятие. Ты словно картина в рамке. Словно мороженое в вафельном стаканчике. Вся странность момента — в том, что вообще не очень-то прилично обниматься вот так при всех. По крайней мере, было, когда тебе прививали основы этикета. И в то же время, странная уверенность — что это-то и есть самый удобный и самый... подходящий способ перемещаться вдвоем. А мелодия уже разворачивается, поет о чем-то по-испански певец, короткими трелями аккомпанирует пианист. И твой кавалер, будто бы с сожалением, на мгновение прижав тебя чуть сильнее, идет вперед. Прямо в тебя. Мягко, нежно и неотвратимо, и ты идешь просто потому что нельзя не идти, если делать что-то вместе — то идти туда, назад, спиной вперед, в неизвестность. И оказывается, что... нет ничего сложного. Вообще ничего. Вы просто пара и идете, как единое целое. Ты чувствуешь все. Ничего сложного не происходит, просто шаги, плавно-стремительное перетекание из одного места в другое, замирание, когда этого хочется (а тебе хочется — ведь ты разбираешься в музыке и слышишь все паузы). Спокойное, неторопливое, нежное движение. Даже бережное. Это длится недолго, кажется, что слишком быстро. А потом — завершение: мягкое, словно перышко опускается в луче солнечного света. И в сааамом-саааамом конце, прежде чем пушинка уляжется на землю, твой кавалер как будто делает вас обоих тяжелее, устремляет вниз, к полу, выписывает твоей свободной ногой широкий, большой полукруг, словно разбежавшийся по музыкальной глади от прикосновения каблучка. Можешь просто насладиться моментом — оно того стоит. Или обыграть — так чтобы он понял... а то понял, что ты захочешь ему этим сказать.
Вы еще немного стоите, обнявшись, чувствуя друг друга. Снова запах. Потом твой партнер так же осторожно, как приникал к тебе, отпускает тебя. Это даже не хочется назвать словом "отстраняется". — Меня зовут Хосе Мария. Для друзей ХосеМа, — говорит по-английски. Кстати, с очень небольшим акцентом. Можно ожидать, что сейчас начнется обычная светская болтовня. "Вы, наверное, из Англии?" Но нет. Звучит всего одно слово. — Еще? На этот раз — без улыбки. Он очень ждет твоего ответа.
|
|
|
|
“Лесть ? , - притворно изумился граф, не без удовольствия продолжая витьеватую дуэль комплиментов, - ваши слова ранят мое сердце. Я действительно благодарен вам за эти искры чувственности, столь приятно скрасившие сегодняшний, на мой скромный взгляд, излишне формальный вечер. В свою же очередь, мне остается только удивляться, чем моя персона оказалась так приятна столь яркой гостье.“
Едва уловимый вздох вырвавшийся из легких Саломеи в момент поцелуя не вызывал у искушенного в светских раутах демонгоргота сколько-нибудь заметной реакции. В противоположность, однако, названному имени, породившему на сухих выцветших губах мимолетную хищную ухмылку, мгновением позже, впрочем, сменившуюся, привычной изношенной маской галантной заинтересованности.
“Тогда прошу”, - слегка качнув головой, де Кетт предложил своей собеседнице локоть.
С первым же шагом на балкон старинного поместья перед Джилебером простерся мрачноватый, но оттого не менее живописный пейзаж южных абиссарийских провинций, а свежий вечерний воздух приятно охладил изнывающую от жжения кожу. Колдун, однако, желал отнюдь не свежего воздуха. Откинув крышку массивной отполированной до зеркального блеска зажигалки, граф де Кетт поднес озорно пляшущий огонек к сигаре госпожи фон Чирски, и терпиливо дождавшись, пока та сделает первую затяжку, закурил сам. В тот момент, когда легкие наполнились густым и терпким кисловато-горьким дымом, по телу чернокнижника разнелось приятное тепло, заменяя собой жжение и даруя долгожданное облегчение. С неправильного вытянутого лица демогоргота при этом пропал всякий намек на эмоции, а взгляд выцвел и расфокусировался, что вкупе с заплывшим молочно-серой пеленой глазом действительно делало Джилебера похожим на слепого. Молча положив руку на перила, чернокнижник выкуривал сигару, время от времени прибавляя к тонкой клубящейся ниточке дыма, источаемого угольком, серые клубы выпускаемые изо рта, и смотрел вдаль. Стоило сигаре сократиться на треть, граф неторопливо обернулся к девушке и, решив начать разговор издалека, поинтересовался во вполне обычной светской манере:
“Скажите, Саломея, как проходит ваше знакомство с достопочтенными дамами и господами прибывшими на этот вечер ? Я же ведь, не ошибусь предположив, что хозяева особняка и большинство гостей были вам не знакомы ?”
|
|
|
|
|
Ах, оркестр! Что за дивная мелодия... Ее нежная игривость наполняет душу, настраивая на свой лад. О чем бы только подумала, о чем помышляла до этого? Да какая теперь разница? Если имеет значение лишь плавная волна, которая подхватывает и которой так хочется вторить ей, закружившись в танце. Внимая каждой ноте, отдаваться музыке всем телом, всей душой... Музыка действовала на Соль, как магия. Можно бесконечно строить какие-то планы, объяснять себе что-то, но стоит зазвучать музыке и все естество уже дышит ею, пульсирует своими разноцветными гранями и так стремится выплеснуться наружу. Как же она любила милонги в юности. Стоило зайти в кафе, как Соль забывала обо всем на свете, кроме искусства. Искусства, которое стремится выразить душа, сонастраиваясь с тем, что так близко ей по звучанию.
Испанка словила себя на том, что несколько замечталась. Что совсем не следит за кабесео мужчин, все еще находящихся в зале... Вместо этого воображение уже ведет ее в танец... Танцпол заполняется парами и они невольно привлекают внимание больше, чем те, кто мог бы увести ее саму, позволяя отдаться нетерпеливому желанию. Да что там! Сквозь полумрак и без того не всякое кабесео возможно заметить, а сейчас необходимо вглядываться, минуя заходящие на танец пары. Но она не тревожится. Ей доводилось слышать, как люди говорят, что истинно получить желаемое можно, если хорошенько его представить. Возможно, поэтому те, кто смутно представляет, чего хочет, так и не находят своего... Она помнила, за чем пришла сюда. Но, увы, кроме абстрактного результата не представляла, что же именно поможет и каким оно в действительности должно быть. Но Бог милосерден, а милонга - изобильна. И сейчас девушка буквально ткала собственное полотно, создавая мечту по кусочкам, по фрагментам... Необъяснимая тяжесть, что довелось ей испытать в непонятной ситуации с Михаэлем, позволяла понять, что будет лишним в ее танце мечты. Не нужно боли, не стоит печали. Музыка стихнет и все мы вернемся к своим тяготам жизни. А пока...
Она вспомнила мужчину, что щелкнул мимо сигареты. Улыбнулась. Да, ей это нравится. Ей нравится, что она чем-то впечатлила его. Вот так эгоистично и, быть может, чуточку тщеславно. А, быть может, совсем и не чуточку. Какой женщине не хотелось бы стать особенной? Пускай всего лишь на один танец. Пусть это будет яркая жизнь, а не тусклое подобие суррогата. Все они заслужили такое право - быть для кого-то особенными. Соль хотела поискать его взглядом. Где-то в той стороне он находился... Но увидела зеленое платье. А точнее, не совсем даже платье. Порыв. Чувственный, решительный, напористый. И в то же время нежный, ласковый, невесомый. На мгновение впечатленная девушка позабыла о цели своего поиска. Она перевела взгляд на мужчину, который обнял обладательницу зеленого платья. Запомнила. Представила себя на ее месте. Ей это нравится. Еще один лоскут, еще один маленький мазок в тот образ, что лепила испанка в своем воображении.
События сменялись. И вот уже на их стороне показался мужчина, что шел к рыжеволосой женщине. Соль захотелось как-то привлечь его внимание. Нет-нет, не для того, чтобы увести чьего-то кавалера. Кроме того, мужчина в таком случае редко посматривает по сторонам. Смысл был в том, чтобы оставить фон своего присутствия. Где-то там, на краю сознания. Чтобы в следующий раз он пригласил ее. Еще один мазок. Да, ей хотелось, чтобы к ней так шли. Легко, решительно, грациозно, благородно. Странные эпитеты для походки. Нет, речь скорее об образе незнакомца. Впрочем, она ведь не знает, как он будет танцевать. Это еще предстоит узнать. А пока Соль сопровождала идущего мягкой и нежной улыбкой. Зовущим, предвкушающим взглядом. Обещающим чувственное наслаждение. Не видит, так пускай почувствует. Я хочу с тобой танцевать. Глядеть ему в спину уже не было смысла, а потому как только Хосе прошел мимо, девушка снова принялась искать взглядом неудачно поджегшего свою сигарету.
Между тем, она тыльной стороной ладони едва заметно провела по талии, оценивая степень влажности лифа. Разумеется, ткань оставит следы на одежде мужчины, вопрос лишь в степени приемлемости. Кажется, лиф успел немного подсохнуть и все же оставит партнеру память о ней даже по окончанию танца. От этой мысли Соль как-то даже игриво улыбнулась и в этот момент ее взгляд встретился с проходящим мимо мужчиной. Оу... Он был старше ее и это было очевидным. Сегодня Соль даже не рассматривала эту возрастную категорию. Это в юности беззаботные моменты любознательной свежести и открытости охотно вели ее в танцы с более взрослыми людьми. Ведь у них столько опыта! И не только в танце. За плечами уже приличный отрезок жизни. Своя особенная харизма и обаяние. Как отголосок уже прошедших времен, которые она могла и не знать. Даже печальные тяготы не слишком омрачали танец, внося свою, пусть и пригорченную, изюминку... Испанка несколько растерялась. С одной стороны она уже выбрала себе партнера, но так и не успела дать ему это понять. С другой стороны, что-то легкое читалось во взгляде этого мужчины. Не зияющая бездна тоски, не высокомерие возраста, не ностальгия за былым. Может, не стоит быть так уж требовательной к себе? Да, она безумно тревожится, не будет ли ее танец топорным, как это частенько бывает в последнее время. И даже будоражащая ее музыка вливалась в сознание обманчивым расслаблением. Пока стоишь и мечтаешь, ты - богиня. Можешь все, что угодно и как угодно. Но стоит выйти на танцпол...
Что заставило ее рискнуть? Попробовать, как прежде, как в юности? Наверное, все дело в той легкости. Он не обрушит на нее вязкую ношу, что спутает липкими нитями по рукам и ногам. А это значит, что она сможет танцевать. Он не выглядит требовательным. Он не смотрит оценивающе. Его взгляд не говорит: порази меня! Он не пытается ее испытывать. Мы просто будем танцевать и наслаждаться. Просто. И она вторит его простоте, отвечая улыбкой. Открытой, искренней. С чувством задора и легкости. Да, я готова летать. Я хочу радоваться жизни и быть беззаботной. Я просто хочу раствориться в этой музыке с тобой и я надеюсь, это желание взаимно. Именно так, без пафоса и прикрас. Когда я просто могу дышать и раскрываться, подобно бутону розы в трепетных и заботливых руках.
-
Очень красиво и, я бы сказала, музыкально.
-
за оценку опытных мужчин :)
-
Пока стоишь и мечтаешь, ты - богиня. Можешь все, что угодно и как угодно. Но стоит выйти на танцпол...Как понимаешь, что так оно и есть! Если повезло с партнёром. ;)
|
|
|
Последний удар по барабанам и отзвук туго натянутой струны на несколько секунд сменились завороженной тишиной: никто из затаивших дыхание гостей не решался издать и звука, ожидая не продолжится ли выступление новой композицией. Наконец, для всех стало очевидным, что, к превеликому сожалению, концерт завершен. Первый же хлопок Николаса породил собой настоящий шквал аплодисментов, к которым с нескрываемым удовольствием добавил и свои громкие, размеренные хлопки Джилебер.
Столь ожидаемое для графа продолжение событий как принесение гостями своих восторогов прекрасной госпоже демонологу оказалось несколько смазано прибытием нового гостя. Для де Кетта, интересовавшегося историей не только своего ордена, но и всех прочих организаций страны колдунов, Шаная Шикхар была высокопоставленным и внушающим уважение личем, историческим деятелем, как бывшая глава ордена Небезиаль, в значительной степени повлиявшим на историю Абиссарии и, одновременно, загадочной личностью поистине воплощающей в себе образ познавшего все тайны посмертия владыки нежити. Для местной публики, однако, это имя значило намного больше, учитывая разгоревшееся в зале оживление и неоднозначную реакцию, как гостей, так и хозяев. Многие спешно заторопились покинуть поместье, другие как по команде устремились вслед за Натаниэлем, и в результате очередь из восторженных гостей сократилась на порядок. Чернокнижник же, которого столь почтенная особа, вероятнее всего прибывшая к ван Тейнам исходя из вполне определенных конкретных намерений, вполне возможно даже не удостоит своим вниманием, скользнув по краю помещения против потока покидающих залу гостей устроился так, чтобы не терять настигнутую почитателями почти у самой сцены Саломею из виду, и стал терпеливо ожидать, когда девушка окажется свободна.
“Мадам фон Чирски, - улыбнулся демонологу Джилебер в тот момент, когда последний ее собеседник, окончив светскую беседу, откланялся и отправился восвояси, - слухи о ваших талантах и красоте опережают вас за многие сотни километров, но ваш великолепный голос и артистизм стали по-настоящему приятными открытиями этого вечера. Польщен возможностью наконец-то познакомиться с вами”. С этими словами демогоргот склонился, чтобы поцеловать руку собеседницы, а затем извлек из складок одежды и расположил на ладони лицом к девушке внушительных размеров серебряный портсигар. С едва заметным щелчком украшенная гравировкой и отмеченная отперсованными инициалами “Д. д. К.” крышка поднялась вверх обнажая черные сигары, уложенные в плотный ряд на ярко-красной бархатной подложке. “Позволите угостить вас ?”, - осведомился чернокнижник, свободной рукой указывая в сторону небольшого пустующего балкончика с изящными витыми перилами.
|
Мягкое пожатие женской ладони твердеет на секунду. Словно рука Панафидина не приглашение на танец, а что-то большее. Нет, не в полумрак алькова. А, к примеру, из тифозного барака, где все знают: останешься на неделю - останешься навсегда. И когда выводят оттуда, пусть за руки, пусть без сил - выводят к жизни. Оставшимся лишь смерть и безымянная могила. Сколько таких бараков осталось у него за спиной? Сколько друзей и просто случайных знакомых никогда не вернулись обратно в жизнь? И как крепко держались за руки те, кого он все же выводил, исхудавших и стриженных наголо из темноты... Да что, что с ней случилось, с этой художницей? И опять эта пауза.
Она возвращается к немцу. И говорит.. Говорит с ним по-немецки. Да, этот язык знаком Александру еще по той, Великой войне. Он не готов читать на нем стихи, но разговор в целом понимает. Германия. Еврейка. Страх. Словно картинка в бинокле, мутная и нерезкая, внезапно становится яркой и отчетливой, разом открывая все, скрытое пеленой. Она беглец. Она беглец от таких, как этот стройный вежливый немец в строгом синем мундире. Она даже не проиграла свою войну - как он, Александр. Просто в своей стране она перестала быть своей. И волны эмиграции вынесли ее сюда, в Аргентину, как и его. Две щепки на берегу моря, великого людского моря. Кивок головы. Старомодный и галантный. И фраза, прямая и короткая как дистанция картечи - Мое имя Алехандро.. Александр Панафидин. Я из России. И я немного понимаю по-немецки. Достаточно. В конце концов, он приглашает даму на танец. Война, политика, кровь, эмиграция - все подождет. Там, за танцполом.
Ухо, привычное к стрельбе, и способное отличить по звуку десятки стволов стрелкового оружия, ловит начало такта. Рука прижата к персикового цвета спине мягко и бережно. Другая рука держит женскую руку - крепко и властно. И шаг вперед - танец начался. Панафидин молчит. Только глаза и только движение. Все говорит его взгляд и его тело.
Я знаю, почему ты здесь, а не в Германии. Твоей Германии, страны Гете и Гегеля, Бисмарка и Фридриха больше нет. Моей, впрочем, тоже. Я опознал твою боль в твоих глазах именно потому, что 20 лет назад сам ее испытал. Но я солдат. Я дрался тогда, когда тебя еще не было на свете, в тех сражениях, что ты даже не знаешь - и не узнаешь о них никогда. Историю учат посредственно, военную историю не учат вообще. Да и какой тебе смысл в именах тех речушек и деревень, где под моими пулями падали не мои русские парни, а под их пулями падали мои русские? Но ты, моя девочка - прости, что обращаюсь к тебе именно так, немного сентиментально и фамильярно, ах этот проклятый возраст - ты не солдат, ты не воин, ты не боец. Точнее, даже не так. Твое поле боя не лицом к лицу с такими вот бойцами как давешний немец. Ты не умеешь стрелять, метать гранаты и колоть штыком. Тебя даже нельзя назвать пушечным мясом - ты слишком нежна и хрупка для этого, просто цветок, выросший над окопом в минуты передышки. Оставь эту войну нам, мужчинам. Таким как я или таким как тот галантный красавец в форме пилота. Это наше дело - сражаться и умирать за таких как ты.
У тебя другая война. Ты женщина и ты художница. Воюй так и там, где ты способна побеждать. Ты.. Ты красива и молода. Ты станешь хорошей женой - и воспоминание о тебе будет греть сердце в стылом окопе. Ты станешь хорошей матерью - и дочка, красивая как ты, будет бежать с криком "папа!" навстречу твоему мужу. Мужчина может построить дом, но вдохнуть в него жизнь может лишь женщина. Без ее поддержки воевать гораздо сложнее, поверь старому офицеру. Или - ты можешь воевать кистью и красками. Рисовать картины и плакаты. Да, наверно пасторальный пейзаж приятней для глаза. Но правильно нарисованный плакат поднимает на борьбу не одного мужчину, а многих. Как тот художник, что подарил Советам их потрясающий по силе шедевр: Родина-мать зовет. И здесь ты способна не просто быть смазкой для гусениц их танков, а драться на равных - и побеждать!
Весь танец Панафидин ведет Мириам максимально корректно, сдержанно, целомудренно. И лишь в самом конце, когда голос певца становиться сильнее, когда надежда пробивается сквозь боль - Александр ведет дело к ганчо - к откровенному внешнему ганчо.
-
Очень сильный пост. И красивый.
-
Самое необычное танго, которое я здесь видела. И самое грустное...
-
Пост - шикардос! Рар умеет в длиннопост, чувственно и прекрасно.
-
Ты красива и молода. Ты станешь хорошей женой - и воспоминание о тебе будет греть сердце в стылом окопе. Ты станешь хорошей матерью - и дочка, красивая как ты, будет бежать с криком "папа!" навстречу твоему мужу. Мужчина может построить дом, но вдохнуть в него жизнь может лишь женщина. Ну классно же! :)
|
Незнакомец с осанкой военного берёт её за руку, хочет увести прочь. Она ведь сама того просила, пусть и не словами, только взглядом. Он понял. И Мириам благодарно, наверное, немного сильнее положенного сжимает крепкую мужскую ладонь, хватаясь за неё будто за спасательный круг. А тот, другой, смотрит ей вслед… Теперь уже не по-светски учтиво, а как-то иначе. По-настоящему. Как посмотрел бы не «протокольный» оберштурмбаннфюрер Хоффманн, а он сам, тот, что с её наброска. И слова его, последние сказанные слова, отличались от тех, что звучали ранее — они не были бездушно-красивыми, холодными. В них звучала пусть горькая, но искренность, правдивость, не украшенная этикетными вензелями фальшивой учтивости.
Он назвал её Гретхен… Сложно представить, чтобы её спутали с немкой — ни тебе голубых глаз, ни белокурых прядей. Правда, мама часто любила повторять, когда на ночь расчёсывала деревянным гребнем непослушные смоляные кудри девочки, что её легко спутать с испанкой из-за нетипичного для её народа носа. И приехав на чужбину, Мириам сама убеждалась в том не раз. Но арийка… Нет, так ошибиться Михаэль не мог. А если принял за испанку, с чего бы ей говорить на чистейшем немецком? Так значит, он знал? Знал всё это время о её происхождении и всё же обращался с ней без высокомерия и брезгливости — тех оттенков, к которым она успела привыкнуть со стороны представителей «высшей расы». А она так… Как же стыдно. Или всё же ошибся?.. Довольно недосказанностей и молчаливой многозначности! Она должна, наконец, сказать это.
Уже готовая идти к танцполу Мириам вдруг останавливается на полушаге, жестом просит своего спутника подождать — пальцы мягко скользят по руке мужчины: пожалуйста, ещё минуту, не сердитесь. Микаэла ушла, так и не поняв… Значит, можно говорить на немецком. Нужно говорить на немецком! Чтобы никто не понял. Чтобы не компрометировать его. Мириам впервые за все эти годы ловит себя на мысли, что не горит от ненависти, когда смотрит в лицо своего вынужденного врага, врага поневоле.
— Не Гретхен, офицер. Моё имя — Мириам Розенфельд, — голос девушки звучит на удивление спокойно. — И я оттолкнула Вас не из чувства омерзения, а потому что не должна осквернять Ваш мундир, а Вам не дόлжно касаться еврейки. Мне просто нужно было подойти и заговорить с Вами, чтобы… чтобы побороть себя… свой страх перед… — за неё говорит красноречивый взгляд, устремлённый на его знак отличия. — И, кажется, Вы помогли мне. Спасибо.
Вот и всё. В сущности, ведь как просто. Что это? Неужели она улыбнулась ему на прощанье?
— Спасибо, — говорит она и своему кавалеру, уже по-испански.
За что же? Что понял её без слов? Что не стал устраивать сцен? Что терпеливо ожидал? Что поддержал? Что предложил свою руку, чтобы танцем скрасить этот грустный вечер? Она ведь далеко не лучшая, а здесь в зале полно красивых, прекрасно танцующих женщин. И всё же он не побоялся пригласить именно её.
— Благодарю Вас, — повторяет девушка. — Моё имя Мириам Розенфельд. Я из Германии. А как Ваше?
|
Сильвия запоздало заметила, что шею Эрика перехватывает металлический браслет, надетый на него на манер рабского ошейника. На браслете невозмутимо мерцал с определённой периодичностью алый диод, внушавший психологу какое-то смутное беспокойство. – Похоже, мистер Фрайзер, маленькая революция, в которую вы на свою беду случайно ввязались, полностью провалилась, – бритый небрежно соскочил со стола и приблизился к капитану, который, казалось, плохо понимал что вообще происходит. – Имперские солдаты выманили из нор и перебили большую часть так называемого сопротивления, Регина Барреа или мертва, или находится при смерти, а вы – полностью в моих руках в полном соответствии с распоряжением императора. Мужчина обошёл по кругу стул Эрика и медленно приблизился к Сильвии. По закрывавшему его глаз полупрозрачному визору быстро бежали, сменяя друг друга, массивы текстовой информации. – Надеюсь с вами хорошо обращались, мисс Эллемеет, – с ухмылкой проговорил он, приблизившись к ней почти что вплотную. Он оказался выше Сильвии на целую голову. – Впрочем, как это невежливо с моей стороны, – облачённые в эластичные перчатки бронекостюма пальцы мужчины коснулись подбородка Сильвии. Он заставлял её задрать голову и посмотреть ему прямо в глаза. – Позвольте представиться, меня зовут Феликс, – имперец отстранился от Сильвии и вновь переключил своё внимание на пленённого капитана.
– Что тебе нужно? – хрипло проговорил Эрик, буравя оппонента исподлобья недобрым взглядом. – Куда вы дели Дженну? Где остальные? – Вы не в том положении, чтобы задавать так много вопросов, мистер Фрайзер. Всё, что вам нужно знать – это то, что я и мои люди здесь по особому поручению императора, которое заключается в обеспечении вашей безопасности и удержания вас до тех пор, пока проблема с «Ренессансом» не будет так или иначе… Феликс вдруг оборвался на полуслове. – Проклятье, – коротко выдохнул он и, рванувшись в сторону, обрушил кулак на поверхность стола. Усиленный экзоскелетом костюма удар разломил рабочее место Марка на две почти равные части, обрушив на пол уцелевшие каким-то чудом до этого мониторы. Фрайзер поморщился. Воспользовавшись заминкой, он посмотрел на Сильвию и, понимая абсолютную безвыходность ситуации, снова опустил голову.
– Надень на неё ошейник, ¬– приказал Феликс стоявшему около места Адама солдату в экзоскелете. – Похоже, леди и джентльмены, что ваш глубокоуважаемый друг мистер Полинг предпочёл пренебречь безопасностью всего экипажа и привёл в действие тяжёлые дезинтеграторы «Ренессанса». Вам следовало бы получше выбирать себе помощников, мистер Фрайзер. Мужчина медленно покачал головой, в то время как его подчинённый решительно приблизился к Сильвии с намерением выполнить полученное распоряжение. В руках он держал раскрытый ошейник, идентичный тому, который обхватывал горло Эрика Фрайзера. – У меня приказ устранить вас в случае малейшей угрозы со стороны линкора. Однако, на ваше счастье, я никогда не отличался особой преданностью. И, признаться, мне осточертела эта проклятая планета – вот уже больше пяти лет отсюда совершенно невозможно убраться. Вы и ваш корабль поможете мне и парочке моих людей убраться отсюда подальше. После чего мы с вами просто разойдёмся в разные стороны, как цивилизованные люди в цивилизованном мире.
|
|
Есть два типа женщин слушающих стихи - понимающие и прослушивающие. Вспомните школу, девочку-отличницу, выходящую к доске и начинающую громовым голосом, непременно с выражением, оглашать элегию так, что только стекла не дрожат. Учитель улыбается: "Гут". Подобное стремится к подобному и ни один из двух в этой ситуации не понимал стихов, даже близко, вручая их как продавцы - громкостью и смешными акцентами. Признаться, я не ждал многого от милой девушки из Аргентины, даже у европеек вполне нормальной реакцией служил важный вид, так голуби надуваются если съели что-то не то. Что же... Иногда жизнь удивляет приятно. Она слушает. Внимательно, вдумчиво, не уходя мыслями в район бара, но и не страдая от явных потуг что-то осмыслить, стало быть и правда слушает и понимает... Порой двум людям достаточно сойтись вместе, чтобы принести в танго-вечер легчайший оттенок одного из ноктюрнов Шопена. Так... Неожиданно и... О чем я вообще думаю? О чем? Точно Минос лезу в душу, выворачивая ее наизнанку, проверяю, выверяю, так ученые бьют крыс током... Я этого не заметил... Не заметил до конца, а когда осознал - стало невыносимо стыдно. Девушка искренне захотела послушать Гете, испанка - на немецком языке, а я тут разыграл из себя практически "комиссию по оценке профессиональных навыков" Бухенвальда! Стыдно. За это - стыдно. Не за пролитое вино, не за многочисленные неловкости, даже не за то, что возможно ставлю девушку в неловкое положение, а за это - за то, что изначально воспринимаю людей, в особенности женщин, с явным подозрением. Она смотрит на меня ласково, даже как-то грустно, а я думаю впервые не о том что чувствует Микаэла или что наполняет меня самого, нет, я задумываюсь о жизни в целом. О том как я механически делаю речевые приемы один за другим, точно в двадцать пять лет, сам не замечая этого. О том, что я до сих пор не женат, на пальце моем нет кольца, и даже Германия как невеста уже занята человеком, с которым я не дерзнул бы соревноваться даже во сне. О том, что Герлен действительно пахнет волшебно, маленькая частица красоты в большом мире, а вовсе не повод для похвалы хорошему вкусу. И наверное впервые я смотрю на свою такую знакомую и в то же время незнакомую собеседницу, иначе. Вне рамок этикета, светской этики, что позволяет мило щебетать весь вечер не сказав ни единого делового слова. Впервые я замечаю влажный лиф, хоть и нельзя, и внезапно не обнаруживаю в себе насмешливости, равно как и лицемерного соболезнования. Впервые задумываюсь, какова эта девушка не в богеме, откуда она пришла, не здесь, где находится, но дома, там, куда потом пойдет... Когда снимет с себя украшения, пройдет по полу босиком и укутается в одеяло, одна или нет, во что будет погружён ее ум? К чему будет тянуться ее сердце? Наконец впервые я пытаюсь, действительно пытаюсь понять чего она хочет, сейчас, в эту самую минуту, а совсем не завтра, не потом... И ответ может быть лишь один, ведь они все здесь за одним и тем же, чтобы забыться или забыть, чтобы наполнить музыкой ритмичное постукивание метронома от смены к смене... Я больше не улыбаюсь. Не отвечаю. Лишь слегка киваю туда, где совсем скоро начнут танцевать. Надеюсь Микаэла простит мне эту легкую дань местному обычаю - во время кабесео следует молчать.
-
Рефлексии Михаэля прекрасны.
-
За размышления. За человечность. За желание понять женщину.
-
и даже Германия как невеста уже занята человеком, с которым я не дерзнул бы соревноваться даже во сне. пустил слезу
-
За прекрасные строки, великолепное ощущение и восприятие, и за музыку внутри.
|
Старик чуть нахмурился: общие рассуждения англичанки были далеки от привычного ему взгляда на вещи, впрочем, (улыбка вернулась на его лицо) она кажется была заинтересована и Городом и Танго, а значит была к ним расположена? О, эти грингас, они никогда не говорят напрямую то, что чувствуют! Такая красота и столько холода, как это возможно? - Эстер, какое прекрасное имя! У нас говорят Эстреша, звезда! - Альберто произносил испанское “эстрейя”, как и все слова с сильным местным акцентом, существенно более мягким, чем резкий академический кастильский говор. И вправду, вы сияете сегодняшним вечером взойдя в сумерках этого зала, и солнце убегает, уступая вам власть над светом! Смелость и осторожность прекрасные качества в череде ваших достоинств, но хочу все же предупредить - опасайтесь Города. Сейчас мы на границе Центра, тут светлые широкие проспекты и много полицейских, но квартал в сторону Реки, и все поменяется. Слишком много плохих, очень плохих людей захотят сделать злые, нехорошие вещи с такой красивой и обеспеченной сеньоритой, не знающей жизнь тутошних улиц. Потому, ни капли не сомневаясь в вашем благоразумии, молю вас серьезно принять мои слова. - Даже тут, в заведении, не имея знакомых и друзей, вы можете стать жертвой пройдохи или обманщика, без всяких мук совести способного воспользоваться чистотой и незамутненностью вашей прекрасной души! О, сама Пресвятая Дева Мария послала меня к вам, я уверен, чтобы оберегать от нечаянных расстройств, которые способны доставить такие неприятности! Какая удача!!! Чтож, раз вы желаете танцевать сегодня, то надеюсь вы, как чужестранка, позволите мне еще один маленький совет? Я вижу, тут много иностранцев… ни в коем случае не принимайте предложения мужчин, подошедших прямо к столику и вставших перед вами с протянутой рукой, зовя вас на танец. Это жуткая грубость, и принять ее, значит потерять достоинство! И не танцуйте больше четырех мелодий и меньше двух. Это может дать повод для неоправданных надежд в одном случае и обиды в другом… Доверьтесь старому Альберто! - изрядно потасканный жизнью портеньо вновь расплылся в улыбке довольного кота, собиравшей глубокие морщины на щеках и в уголках глаз, замолкая к началу слов следующей песни и окидывая милонгу легко скользящим, но внимательным взглядом из-под приспущенных век. Расслабленная поза его говорила, что этот блок мелодий он танцевать не собирается.
-
Такая красота и столько холода, как это возможно? Каждую неделю задаюсь этим вопросом в "Теплице", пока #москванекабесеится ))))
-
Прекрасный персонаж, умеющий вызывать на откровенный разговор!
|
Те секунды для меня начались с поцелуя. Легкого поцелуя в лоб, как там в русских в фольклоре, Евгении Онегиной? Ну еще негр, который по рассказам Кёрстинга висит у них на каждой стене рядом с еврейско-коммунистическими вождями. В общем этот негр написал что-то вроде "Фауста" только без самого интересного - мелкий рантье, изнуренный жизненной тоской и долгами отказал несовершеннолетней девице, чтобы приударить за ее сестрой из-за чего подрался на дуэли с поэтом, которого убил, за что и был наказан провидением - девчонка подросла, стала весьма недурна собой и тогда уже сам рантье предпринял попытки устроить с ней маленький адюльтер, но объект обожания с подлинно женской жестокостью выпроводил героя вот. Кёрстинг уверял, что русские считают эту поэму образцом нравственности и пожалуй в миг когда София шептала последние слова, я отчасти понял эту славянскую этику. Любовь делает людей лишь несчастными, а она была готова влюбиться, со свойственной женскому естеству фанатичностью, полностью, целиком. Для полного подобия лет через пять, после победы, ей стоит приехать в Германию супругой посла. И я буду рад. Рад, потому что Эрих - достойный человек, и будет любить свою жену так, как я никогда не смогу. Увы, а может и к счастью, книжные сюжеты так редко сбываются в жизни. И я целую свою Евгению Онегину в лоб мысленно решив больше никогда ее не видеть. Так будет лучше. Для всех. - А вы прекрасная женщина, Софи. Будьте счастливы. Улыбаюсь. Отхожу, возможно чуть поспешнее чем следовало бы. Хочется танцевать. Танцевать чтобы забыть и забыться, чтобы не было жестких волос и карих глаз, а гладкая ножка не ощущалась на бедрах будто чашка кофе до сих пор не допита. Мысль о другой женщине сейчас - чужая, точно органы животного, которые я пытаюсь пересадить себе, но что мне остается? Здесь не было никого с кем я мог бы поговорить. Для этого достаточно легко, привычным к словам "ориентир" и "азимут" взглядом, окинуть собравшуюся публику. Мало местных мужчин, в основном эмигранты, причем нет сомнений откуда. Как бы не вышло инцидента. Поразительно, как люди не нашедшие в себе духовной силы погибнуть за своё Отечество с оружием в руках, в чужой стране вдруг обращались в зыркающих злыми взглядами и потрясающих кулаками патриотов, призывающих громить немецкие лавки и бросать кирпичами в машины дипломатов. Пусть так. Ведя себя так они лишь показывают - наша война против них справедлива. Нет, я не буду думать о войне. Ловлю на себе и иные глаза. Женские. Восхитительно аполитичные. Право же, когда дамы заговорят о социализме, наступит конец света. Есть впрочем и исключения. Сабина. Вижу. Нахожу взгляд. Киваю в знак приветствия. Некоторым мужчинам кажется что будучи знакомы с дамой они просто обязаны растолкать всех локтями, да еще по медвежьи обнять. Это не совсем так, любой вечер - своеобразное кабесео, где дама сама даст понять, нуждается ли в вашем обществе. Если дочь генерала окажется заинтересована - ей хватит простого жеста рукой. Если же нет - высшая степень моветона нарушать ее... Что бы там ни было. И все же взаимно заметить друг друга - основа вежливости, иначе этикет будет нарушен уже попыткой спрятаться в углу. Странно. Многие женщины тоже отводят взгляд, стоит мне посмотреть на них, будто даже боятся. Им что, сказали, что все в Германии - палачи и убийцы? Хватило трех лет чтобы их политики сменили разговоры о вечной дружбе и мире для целых поколений на фразы в духе - "Вторгнись Гитлер в Ад, я бы по меньшей мере хорошо отозвался о Сатане в палате общин" - Крылатый афоризм. Печально видеть как народы точно овцы следуют за ведущими в пропасть слепыми поводырями вместо того чтобы по примеру доблестных испанских соплеменников принять национал-социализм. Нет, мне здесь не о чем и не с кем говорить. Но к счастью - есть с кем потанцевать. Пожилая женщина смотрит на меня, затем на какой-то лист бумаги и в какой-то момент встретит ответный взгляд. Пожалуй, мне нужна она. Только она, чтобы перестать чувствовать дыхание у уха... Нет, я не буду думать о Софи. Кстати где она? Кабесео прерывается пусть лишь на секунду, но этого достаточно, чтобы пришлось начать с начала. Кажется я себе противоречу. И что такого в этой длинноногой, наивной девице? Нет-нет, на вечере не она одна. Конечно нет. И не надейтесь. Резко поднимаюсь, чтобы пересесть за колонну от своей недавней пассии... И нос к носу почти сталкиваюсь (почти, потому что поддержу) с девушкой, решившей осмотреть зал на ходу. - Entschuldigen Sie, Fräulein... Сразу же поправляюсь. По привычке заговорил по немецки. - Прошу прощения. Надеюсь я не слишком вас зашиб? Было бы преступлением против Господа и природы испортить вечер столь прекрасной особе. А девушка действительно прелестна. Я выше ее почти на полторы головы, так что мои опасения оглушить ее - такая-то туша врезается в фею на полном ходу - вполне реальны. Карие глаза. На миг мне кажется что история повторяется.
-
За Евгения Онегина и прекрасно сыгранный апломб.
-
Шикарный пересказ и замечательная попытка немца понять "славянскую душу")
-
Супер!
За то же, за что и франческа.
По-настоящему модуль удался не когда у тебя гора плюсов, а когда ты смотришь на отыгрыш игроков и думаешь: "Блин! А я бы так не смог!"
|
Эсперанса улыбается Хорхе, лукаво подмигивает: - Не беспокойся, без тебя не напьюсь. Возвращайся. Посидим, поболтаем.
Наверное, опять какие-нибудь взносы. Или сбор пожертвований на жертву несчастного случая. Или свою газету решили делать. Господи, почему такие вещи надо решать прямо посреди вечера? Неужели другого времени не нашлось? У коммунистов не бывает времени на личные дела, напоминает она себе с оттенком сожаления. Может, все дело в этом; может, иначе не глядел бы Хорхе затравленным волком... Ну да ладно. Вечер долгий, напоминает она себе. После ухода Хорхе в воздухе все еще витает запах крепких дешевых сигарет. Вдруг хочется затянуться поглубже - не тонкими как спичка, еле дымящимися через длинный мундштук, а теми, чтобы во рту было горько и першило в горле и перехватило дыхание. Дешевое курево и дешевый кальвадос с душком яблочной сивухи. Вкус немощеных улиц и рабочих кварталов. Эсперанса достает из плоского серебряного портсигара длинную тонкую сигарету, мундштук, спички, и кривовато усмехается, глядя на эти мелочные приметы общественного положения. Чиркает спичкой - легко так - пшик! Медленно поворачивает ее огоньком вверх, изящным поворотом узкой кисти с отчетливым синеватым рисунком сосудов под истонченной сухой кожей, старческую ломкость которой уже плохо лечит даже дорогой французский кольдкрем. Огонек чуть подрагивает в длинных пальцах с темно-красными лаковыми ногтями. Эсперанса глубоко затягивается, еще одним скупым движением гасит спичку, выпускает дым спиралью сквозь неплотно сомкнутые губы. Эта неторопливая грация примы - маска, но она так приросла к лицу и сопровождает ее в отставке и изгнании. И это тоже смешно... Мириам. Она оставила ее, чтобы пойти с Хорхе, прямо посреди заданного девочкой вопроса. Вот ведь какая, другая бы радовалась. что кто-то смотрит на не как на жену. Мигель славный парень, но ему стоит отпустить поводок подлинней, если он хочет ее удержать. Эсперанса присаживается к Мириам и продолжает разговор так, словно бы он и не прерывался. - Не аргентинцы, Мириам, просто мужчины, в какой бы стране они ни жили. Они все этого хотят - держать тебя в руке. Просто те, кто поумней, этого не показывает. А тебе это не нравится? Некоторые только этого и ждут, что кто-то возьмет в руку... и не отпустит, - она снова затягивается. И тут обращает внимание, что лицо девушки лихорадочно горит, подсвеченное ее персиковым платьем, но не нежным румянцем любовного волнения, а темным гневным огнем; во взгляде, сквозь пряди спустившихся на щеки волос, сверкает бессильная ненависть и опустошенность, какая бывает, пожалуй, после акта яростной любви или убийства. Эсперанса смотрит на рисунок, касается кончиками пальцев темных точек на лице нарисованного мужчины, отдергивает руку, словно от ожога. Переводит взгляд на милонгу. - Похоже. Я знаю, Мириам. Но у нас нейтральная страна. По закону... он может ходить... где угодно, - осторожно говорит она. Это полный вздор. Нет границ для ненависти. - Ты только себя не убей, девочка. Ты понимаешь? Это убивает тебя, не его. Он только один из них. Без них он ничего не может. А они далеко. Они не достанут тебя здесь.
Да, она знает, что они съедают одну страну Европы за другой. Они решают, кому жить, кому умереть, а кому служить их надменной северной крови, делать для них танки и сапоги, развлекать их, петь для них и танцевать для них... Это страшно, но побеждает тот, кто силен и голоден, кто говорит: я могу взять все себе. Значит, европейцы стали вялыми, сытыми и ленивыми, чтобы выкормить у себя под боком такого хищника...
Интересно, что должно быть в голове у такого человека - который знает, кому жить, а кому умереть? Какими глазами он смотрит вокруг? Какому зову он подвластен? Чувствует ли он себя злодеем? жертвой? слугой вождя? богом? Интересно, смогла бы она это... сыграть в спектакле? Примерить эту маску? Надеть эту шкуру? Эсперанса чуть вздрагивает.
И тут она еще кое что замечает. Он (тот, что на милонге) затянут в форму, как в доспех; застегнут на все пуговицы. И пепельно-русые волосы прилизаны. - Мириам, а почему он у тебя здесь с расстегнутым воротом, и волосы растрепались? И... он что, улыбается?
-
Шикарная леди, шикарные посты, прелестные ассоциации и эпитеты!
-
За то что между персонажем и игроком.
|
-
Ситуация становится все интересней^^
-
Завертелись дела. :-)
-
У рыжули правильный братишка.
Мигель не уверен, но чувствует подлый запашок. И это вовсе не запах зажженной сигареты в руках.
|
|
Медина дает себе всего пару минут передышки — надо ведь и с хозяином переброситься парой слов, и красиво постоять у бара, покрасоваться перед публикой. Кто знает, может, тут есть люди, которые хотят его пригласить спеть на торжестве или что-то в этом роде. Пусть чувствуют себя свободно. Волка, знаете ли, ноги кормят. Но никто не проявляет платежеспособного интереса, и Орландо, не слишком этим расстроенный, возвращается за микрофон. Градус страстей немного снижается — играет "Воспоминание". ♫ ссылка Ricardo Malerba — Remembranza Это изящная осторожная мелодия, даже паузы не такие резкие, как обычно. Бандонеон и фортепьяно не спорят — они словно по очереди делятся сокровенным. Чистый голос Медины поет об одиночестве, о том, как тянутся недели, о том, каким потерянным чувствует себя герой, о страсти, которая увяла, как цветок. Светлая грусть, без надежды, без отчаяния, это песня о смирении... но вдруг его голос становится сильнее, и звучат слова припева: Но презрение забыто, Все хорошее вернется, И опять любовью нашей, Будет тот цветок цвести. Это не бунт против судьбы, не борьба с роком — это ростком пробивающаяся надежда, тихая и спокойная. В нашей комнате уютной Все осталось как тогда — В каждой вещи вижу ясно День ушедший наяву.
Ты на тумбочке на фото, Как свидетель моей боли, И гортензия сухая, Что любовью той цвела. Конец, вместо сдержанного пам-пам! расплывается в сентиментальном многоголосии и завершается легкой фортепьянной трелью. Следующая мелодия — и она звучит совсем по-другому: "Девчонка с цветком жасмина". ♫ ссылка Ricardo Malerba — La Piba De Los Jazmines С первых нот музыканты играют энергично, встревоженно, с оттенком обреченности. "Все так и должно было быть, и все так и будет" — слышится в этих рубленных, немного торопливых фразах с короткими окончаниями. Жалобно, встревоженно вступает скрипка — бандонеон с трудом дает ей договорить, допечалиться, мелодия уходит дальше — успокаивается. И мелодия повторяется сначала, но на этот раз — с вокалом. Это танго — не просто грустное настроение, выраженное в танце, это — история. Одна из тысячи историй, о каких вы слышали много раз. История из жизни. Бандонеон вторит речитативу Медины: Та девчонка из Барранки, Что милее не нашел бы, Каждый день вставала утром И ни свет и ни заря. И резва, и простодушна, И румянее заката, И на фабрике трудилась, Словно пчелка, допоздна. Это простые слова, без всякой вычурности, без напыщенности и излишней драмы. И Медина поет их именно так — спокойно, не с придыханием, а легко, но словно с затаенной обидой на то, что случится дальше. Ведь он знает, что. И скрипка знает, оттого и всхлипывает за ним по пятам, а бандонеон помогает вести рассказ. Много было кавалеров, Что ей пели серенады. Вам бы видеть, как стояла У ворот по выходным И ждала она с надеждой, Приколов к груди повыше, Цвет жасмина чтобы сердце Он девичье сохранил.
Но увел ее картежник, Мот, в которого влюбилась, Он, единственный сумевший С гордым сердцем совладать... Глупая старая история о никчемном мужчине, соблазняющем женщину пустыми обещаниями. "Не все то золото, что блестит". Красивая, чужая жизнь — разве может девчонка с фабрики найти в себе силы сопротивляться такому? И над трепетною грудью У принцессы из трущобы Позавял цветок жасмина, Лишь сказала она: "Да..." Рефрен последнего куплета — и сразу после "да", звучит финал. Больше рассказывать не о чем. Медина поет его с досадой, но словно понимая, что по-иному быть не могло. Все, музыканты, зрители, пары на танцполе чувствуют желание услышать рассказ, о чем-то не таком грустном, не таком однозначное. И оркестр начинает играть "Скрипку". ♫ ссылка Ricardo Malerba — Violin Волнительное начало взрывается четким шагом, скрипач "отрывается" — это его песня. Соло, нежное, как газовый платок, вторая скрипка вторит первой, бандонеон увивается, разворачивает каскады своего ритма вокруг их стройных чистых голосов. Медина поет, но сейчас он не рассказчик — лишь еще один инструмент, оттеняющий скрипки, не пытающийся выразить всю ту мягкость, всю ту пронзительную нежность, на которую способны они. Теперь уже скрипки обволакивают его голос. Мелодия идет по нарастающей, достигает апогея — и заканчивается. Мило, приятно, красиво. И достаточно ритмично чтобы танцевать так, как ты сам хочешь.
-
Приятно встать рано утром и прочитать про танго )
-
Вот классно ты их сочетаешь - внутр каждой танды есть ностальгия, есть сюжет и драма, и просто взрыв лирических эмоций. Композиция продуманная при всей внешней такой непринужденности.
-
Красивый пост, красивые слова, красивая музыка!
|
- Позвольте, прекрасная синьорита? - спичка чиркнула, загоревшись над столиком рыжеволосой эстранхеры, напоминая о забытой в руке сигарете. К Эстер, учтиво повернув голову, наклонялся невысокий пожилой мужчина, одетый с претензией на франтоватость. Полуулыбка его могла бы показаться просто вежливой, если бы не предательские морщинки озорства, собравшиеся в уголках глаз, отражавших огонь спички. - В этой холодной пустыне я увидел пылающее пламя ваших волос, освещающее все кругом, и последовал к нему, но, глупец, как я был беспечен! Приблизившись, я совершенно ослеплен ярчайшим блеском вашей красоты, и отныне единственная моя отрада...
...
Каждая милонга, это одновременно и маленькая жизнь, где все по-настоящему, и театр, где ставится пьеса вольного жанра, а зрители и актеры меняются местами со скоростью скачков бочонков с номерами в крутящемся барабане для бинго. Завсегдатаи, зная это, не лишают себя удовольствия посмотреть этот спектакль, а при удачном стечении обстоятельств и сыграть в нем себе во вред. Альбертито, сначала растерявшийся от большого количества чужаков-эстарнхерос, через мелодию-другую уже освоился, и с удовольствием, не лишенным доли вуайеризма наблюдал истории происходящие вокруг, и таких же внимательных зрителей, как он, сидящих во вторых рядах. Милонга начинала задаваться. Зачем же он, нарушая все устои и рискуя публично оказаться в неудобной ситуации, как тот пьяненький тано, стоял теперь перед столиком одинокой девушки? Ведь для таких как он нет ничего хуже, чем потерять лицо на милонге. На окраинах ему бы уж точно не дали спуску за такое, и уже кидали бы в него мелочь, да и в центре одинокая портенья фыркнула бы и в лучшем случае сделала вид, что его просто не существует - зачем ей мужчина за столиком, если она хочет этот вечер танцевать? Но легкая потерянность и заметное падение духа девушки, как и вероятное незнакомство ее с местными повадками, давали ему шанс. Где шипы там и розы.
Спроси его, и он скажет нарочито небрежно, что просто хотел подбить клинья к горячей красотке-гринге в надежде на легкую добычу. То же, что заставило его подойти на самом деле: желание вблизи ощутить дыхание свежей, невинной юности? Сочувствие к растерянной красивой чужачке, оказавшейся в одиночестве? Страсть к азарту дерзкой бравады? Все понемногу? Как бы то ни было, сейчас он поставил все что было на темную лошадку, несмотря на то что в таблице забега были фавориты куда вернее. В конце концов, ситуация позволит ему сделать вид, что это была простая вежливость по дороге к бару.
Опять же, будь он молодчиком с масляными глазами, напряженным до дрожи от похоти и выдавливающим из себя слова, эта нарочитая пафосная цветастость выражений была бы совершено наигранно нелепа. Но в устах картинно учтивого старика с иронично-веселым прищуром они становились предложением игры.
...
- ..., и отныне единственная моя отрада, это вспоминать миг, когда я вас увидел, весь остаток моей бедной жизни, зная, что он того стоил! И если внимание очередного миллионого обожателя вас не утомит, величайшим своим счастьем почту составить вам компанию за столиком.
|
Старик шел по каже Пьедрас от самых “Четырех Апостолов”. Он уже остановился пропустить стопку амаре “У Нели”, но делать там вовсе было нечего. Не то что ему хотелось пройтись, и не то что вовсе не было денег на трамвай, и не то чтобы погода располагала к прогулке. Просто бывает так, что стоять незачем. Но хоть иди тоже незачем, все равно идешь, просто чтобы не стоять, выбирая маршрут наобум. Работка, что вроде светила, не выгорела. Вечер собирался быть промозглым и пустым, и его холодная комната в двух баррьо на юг через речушку обещала уют лишь стариковской бессоннице, полной ненужных воспоминаний, с аперитивом из причитаний доньи Соледад о неуплаченной ренте. Но человек же должен что-то есть и пить, и если уж ему временно не хватает на прочее, то можно и войти в положение. Впрочем, сколько утке не нырять, все сухая. Так, ни бодрствование в темноте, ни донья Сола не заставляли его сердце теплеть в предвкушении встречи, от того возвращаться к утру было подходящим маневром. Звуки оркестра он расслышал издали. Не то что это был план, не то что у него была необходимость зайти, и не то чтобы он не мог пройти мимо. Но, дьявол побери, неужели человек не может послушать немного хорошей музыки и немного потанцевать дождливым вечером? Не обращая внимания на афишу, он шмыгнул замерзшим на сыром воздухе носом и толкнул дверь. Хлынувший на него поток музыки мгновенно прогнал меланхолию. Он одобрительно цокнул языком, приставил руку к полю шляпы, приветствуя хозяина. Не то чтобы тот его помнил, и не то что бы и был вовсе незнаком, но такие как старик шляются по всем значимым милонгам. Никто не помнит их имен, и редко кто - прозвища, но по внешнему виду и повадке несложно определить, что он за фрукт. У худой собаки еще и блох навалом. Взгляд на оркестр вызвал довольный кивок, а зал - поджатые губы. Ох уж эти милонги Центра! Отправив плащ и головной убор в надлежащее место, он нашел столик в глубине, напротив большинства сидящих дам. - Эй, че пебета, красавица, сияешь сегодня как монета, но во сто крат желаннее! Рюмочку “Фернет” и кофе, молюсь тебе! Ты просто спасешь меня, если еще и улыбнешься, а если уйдешь со мной в конце, то отправишь на самые небеса! - подмигнув щедро насыпал он полные пригоршни ничего не стоящих комплиментов проходящей Пипе Наметанный взгляд его, немного расфокусированный, лениво гулял по залу без определенной цели ни на ком не задерживаясь, но уже составляя скептические, не всегда лестные отметки в голове. Не такой танго его интересует. Тяжелые веки закрылись, и пальцы начали постукивать по столу в своем ритме, следуя за темпом, но не повторяя рисунок ни одного из звучащих инструментов, замирая, когда вступал певец. Некуда торопиться. Хороший танго надо выдержать. Как горький ликер амаро. Сначала - в обгоревшей изнутри бочке души, затем настоять на горьких травах воспоминаний, и в самом конце - закрыть в бутылке одиночества, и только тогда разливать в пузатые толстостенные стопки. Тогда, полнотелый и ароматный, он будет не только радовать сердце но и исцелять его. Давно уже некуда торопиться. Можно сидеть, растягивая стынущий кофе на весь вечер и зажигать папиросу за папиросой, больше держа их в пальцах, чем затягиваясь. Слушать музыку. Глядеть на шаги пар. Может быть он все таки и станцует пару танд, если кто-то из этих молоденьких вертихвосток созреет танцевать танго, а не свои амбиции и иллюзии. Может всего одну танду. Возможно... Медина поет: La tarde está muriendo detrás de la vidriera y pienso mientras tomo mi taza de café. Desfilan los recuerdos, los triunfos y las penas las luces y las sombras del tiempo que se fue. ... Вечер погибает за окном И я размышляю, пока пью свою чашку кофе. Маршируют воспоминания, победы и беды, Свет и тени времени, которое прошло. ...
-
Заворожил...
-
Просто прелесть^^
-
Понравилось)
-
Таки плюсы за "правильное танго" и за "желания и амбиции". И за "пригоршни ничего не стоящих комплиментов", и за свою собственную линию, не совпадающую ни с одним из инструментом, и за вкусное сравнение танго с хорошим выдержанным хересом... или ты коньяк имел в виду? )
-
Хороший пост. )
-
Весьма доставляющий пост. Мне особенно доставили все вот эти житейские мудрости Не то что ему хотелось пройтись, и не то что вовсе не было денег на трамвай, и не то чтобы погода располагала к прогулке. Просто бывает так, что стоять незачем.Впрочем, сколько утке не нырять, все сухая. Так, ни бодрствование в темноте, ни донья Сола не заставляли его сердце теплеть в предвкушении встречи, от того возвращаться к утру было подходящим маневром.Но, дьявол побери, неужели человек не может послушать немного хорошей музыки и немного потанцевать дождливым вечером?У худой собаки еще и блох навалом.если кто-то из этих молоденьких вертихвосток созреет танцевать танго, а не свои амбиции и иллюзии. Под каждой из них мне бы прямо хотелось написать "как говаривал мой папаша", хотя мой папаша ничего подобного никогда не говаривал)))). Но больше всего мне доставил фернет и танго мужского рода. Особенно танго мужского рода. Такой заход на тему, что игрок пишет по-русски, но персонаж думает, как аргентинец))). Текси мне напоминает Хемингуэя, а это тоже похоже на литературу. Я не особо силен. Борхес? Вообще, конечно, единственной причиной не брать тебя в модуль могло послужить понимание, что во всей этой кухне ты разбираешься лучше меня)))). Стоит это признать))))))). Хорошо, что я на это забил). Отличный пост).
|
Фернандо postscriptum Это немного нечестно по отношению к Пипе - и пожалуй, к Хорхе, который допивает свое вино у столика - но уже посматривает в ее сторону, и свои намерения не собирается скрывать, как всегда. Одно из умений, приобретенных за годы лицедейства: казалось бы, полностью вовлекаясь в происходящее с нею, краем зрения - даже, пожалуй, не зрением, а чем-то еще - видеть как бы со стороны и себя, и все вокруг. Эсперанса вряд ли что-то слышит за гулом голосов и звуками музыки, но она видит выражения их лиц, жесты. Иностранка слушает Фернандо, и ее прекрасное молодое лицо расцветает как цветок, загорается смесью восхищения и робости, и еще каким-то сдерживаемым энтузиазмом, и зреющим решением. Что чувствует молодая девушка, когда так глядит на зрелого мужчину - кавалера и наставника в одном лице - старой актрисе нетрудно догадаться. Вот... она решается наконец, и что-то говорит - как вспыхивают ее глаза от изумления собственной дерзостью, и решимости, и сознания своей юной силы: я хочу, я могу... и от очарования: музыкой, стихией танца, зажигающего самую холодную северную кровь, и этим немолодым элегантным мужчиной. Она еле заметно подалась вперед и вверх лицом и грудью: как понятен этот неуловимый, но выразительный язык тела. Эсперанса может только гадать, и ее собственное уставшее от жизни сердце несколько раз гулко ударяет и останавливается на пару секунд. Ты что, женщина, не в себе? В этой игре ты уже не актер, ты зритель. Не будь смешной. Если здраво подумать, тебя с этим человеком ничего не связывает, кроме нескольких танцев и букетов - сорванного поцелуя - внезапного влечения, острого как ожог, которое ты сама скомкала и затолкала в самые далекие закрома твоей памяти. Ничего. Вы сегодня не поздоровались - даже как старые знакомые. Ты знаешь, что тебя терзает: сожаление о том, чего никогда не было и быть не могло, оно всех иногда посещает. О, Эсперанса умеет здраво рассуждать. Но краем зрения она все равно ревниво и завистливо следит - и ждет. На минуту ей становится холодно, несмотря на прекрасный горячий кофе Пипы. Она не слышит ответа Фернандо. Но он слегка качает головой, отводит глаза и отклоняется назад - что здесь не понять? Эсперанса переводит дыхание, глубоко вздыхает с нехорошим женским злорадством: он ни с кем не будет танцевать - ни со мной, ни с тобой. Потом укоряет себя: ну женщина, ты похожа на дворняжку, которая сидит на сене: рада была бы, чтоб никому не досталось, что никогда бы не взяла сама, если б это хоть немного от тебя зависело. Задумывается: в самом деле, почему? На кой черт тебе это кафе, Фернандо, разве мало тебе магазина с типографией? Нет ведь. Отремонтировал, обставил. Приглашает знаменитый оркестр, лучших певцов. Облизывает все сам, ходит, пылинки смахивает. Так бывает, когда человек думает: пусть другие радуются, раз я больше не могу. Вместо меня. А я посмотрю. Почему? Эсперанса ни разу не взглянула прямо на Фернандо. Но она видит, как он уходит. Оркестр начинает играть "Очарование". Fin.
-
вау!
-
Красота. Просто красота.
|
-
Прекрасный кавалер. Вот просто добавить нечего: прекрасный.
-
Все нпс-ы как на подбор. И каждый разный и уникальный.
-
Босс, каждый твой пост плюсовать хочется, но не получается. Но Вальдес особо фееричен даже на фоне других твоих неписей.
|
Поездка на юг не обещала ничего, кроме скуки. Последняя часть пути была под стать: голые, безрадостные пейзажи перемежались редкими деревушками, где хмурые земледельцы выходили к обочине поглазеть на проносящийся экипаж. Приграничье. Драган развлекал себя, высматривая поворот на знакомый с детства тракт; где-то за его извивами лежали родные места.
С козлов крикнул Аш, завидев всадника, которого Ван Тейны выслали навстречу. Новость, что в поместье будет званый вечер, немного обнадежила. (Ненадолго: вскоре выяснилось, что большинство гостей — некроманты.) Остаток пути до поместья прошел в мыслях о том, с чего Драган начнет закусывать и чем закончит пить. Тракт так и не показался. Должно быть, проехали ночью.
У Ван Тейнов как раз готовились слушать музыку. Драган, переодевшийся и сияющий, вошел в залу одним из последних и смиренно встал в задних рядах. В своем переливчатом халате с серебряным шитьем он напоминал павлина, затесавшегося в воронью стаю небезиальцев. Унизанные украшениями пальцы уже сжимали бокал; улучив момент, Драган невзначай уронил туда пару капель из крохотного флакона и поболтал, размешивая. Он успел к началу: на сцене еще представляли гостью, которая решила побаловать общество пением. Саломея фон Чирски. Имя ни о чем не говорило Драгану, как он ни напрягал память. Да и эти рожки он бы вспомнил, если бы видел их где-то раньше.
Поначалу музыка оставила Драгана равнодушным: слишком обыденно для его ушей. Зато глазам было раздолье. Аэрий невольно залюбовался фигурой певицы, подчеркнутой смелым нарядом. Он оценил искусство, с которым Саломея плела свои сети: грациозный кивок головы; роковой взмах ресниц; изящная ножка, по неслучайной случайности выскользнувшая в разрез платья… Когда взгляд фон Чирски, предназначенный всем и никому, добрался до оборотня, тот лучезарно улыбнулся в ответ и качнул головой с шутливой укоризной. «Нельзя же так с мужчинами, — говорил его вид. — Это попросту жестоко!»
Концерт шел своим чередом. Драган успел осушить еще пару бокалов, к одному из которых прилагалась записка. Записка! Оборотень усмехнулся: южные нравы. Украдкой, чтобы не разрушить обаяния шпионской игры, он пробежал послание взглядом и отправил во внутренний карман, напомнив себе избавиться от него при случае. Всё-таки вся эта секретность будоражит кровь куда сильнее, чем пошлые вижионарии.
Заиграла третья песня. Не было в ней ни бегучего арпеджио первой, ни рычащего напора второй. Но было другое — правда. Драган слушал, всё охотнее покачиваясь в такт простой мелодии. Нога будто сама собой начала притопывать, еле заметно поначалу, а к припеву — почти яростно. «Танцуй, танцуй, танцуй, танцуй…» — заклинал глубокий голос певицы. И один из гостей вдруг поддался чарам самым неожиданным для всех образом.
Ловко установив опустевший бокал на поднос проходившего мимо слуги, Драган в один длинный шаг подскочил к ближайшей чародейке Ордена из тех, что помоложе. Буквально выдернув девушку из толпы, как овечку из стада, оборотень с беззвучным смехом закружил ее в объятьях. Нечаянная партнерша попыталась вывернуться, но Драган только стиснул ее сильнее. Расчет его был прост. Скоро девушка поймет, что всеобщее внимание стремительно перетекает к ней, и чтобы окончательно не оскандалиться, ей останется только подыграть своему похитителю.
Был ли в этой выходке и другой расчет? Возможно, Драган хотел, чтобы все видели: посланник королевы приехал открыто. Возможно, он хотел, чтобы его сочли пьяным олухом, ведь пьяного олуха никто не станет опасаться и не примет всерьез. Или добивался, чтобы его наконец заметили хозяева, которые так и не соизволили выйти для приветствия.
А может быть, Драгану и правда отчаянно захотелось танцевать.
|
Смотрю на часы. Привычный жест., будто стрелки часов могут подсказать сколько мне осталось. Я утешаю себя тем, что здесь выполняю важную работу на благо Германии, что обретенный пусть даже за океаном союзник может сыграть порой решающую роль, заставив противника разделить силы и сражаться на два фронта. Стратегически схема безупречна, а главное не требует ничего кроме усилий двух-трех немецких офицеров, не обязанных ради ее успеха сделать ни единого выстрела. И все же сердце щемит. Я не могу отделаться от мысли о горящих в небе над Британией самолетов, о доблестных солдатах, замерзающих насмерть в снегах России. О войне мне известно пожалуй больше всех включая местное руководство - депеши из Германии приходят регулярно. Кажется пока что все идет хорошо, осталось только взять Москву и Ленинград, Киев - третий город коммунистов-евреев (ну просто золотой набор качеств советских лидеров!) пал под натиском вермахта. Но на войне важны не только сводки, огромную роль играет предчувствие... Ощущение покалывания в затылке, пробивающегося сквозь выгоревшую на солнце, а потому сменившую коричневато-желтый цвет на белый, форму... Дважды интуиция спасала мне жизнь в Испании. Говорят сам фюрер часто рассказывал своим могущественным советниками о том, как его уберегло от неминуемой смерти схожее чувство...
Золотые часы тикают. Стрелка неторопливо ползет под рокот автомобильного мотора. Сколько еще мне осталось здесь? Сколько еще мне осталось? Кажется, мы подъезжаем. В первые две недели я велел Хансу возить меня по городу только чтобы примерно представить перед внутренним взором его карту на случай городских боев, и теперь, чтобы узнать о близости кафе, мне достаточно лишь увидеть пару ярких ориентиров. Я жизненно нуждаюсь в паре крошек отдыха, свободе от беспокойств за судьбы нации хотя бы на один вечер. Иначе напряжение заставит меня торопить генералов, а на войне опаснее спешки может быть только промедление. Я немного потанцую. Вдали от любопытных глаз, не в высшем обществе, но ступенью пониже, где не будет господ офицеров, во что бы то ни стало желающих узнать о битве за Британию или наступлении на Ленинград. Я не новостная сводка. И слава Господу, что аргентинцы танцуют танго, а не ходят на митинги. Впрочем, абы куда меня тоже не слишком влекло, об этом месте мне рассказала одна портниха, пошившая мне очень недурные бальные перчатки. К тому же там кажется будет Сабина. Милая девушка. Хоть и дура. Образованная и интеллигентная, конечно.
Чего я опасаюсь - эмигрантов. На улицах в последнее время много сброда из числа вырождающихся наций. Нет, я верю в человеческое благоразумие, а если оно откажет то и в хороший левый хук, а все же лучше бы обойтись без скандалов. Спокойствие и вежливость - вот залог успеха. Господин посол советовал на публике надевать штатское, но форма - то немногое, что связывает меня с моей Страной. Снять ее - кощунство.
Мотор затихает. Ханс открывает дверь, позволяя мне выйти. Часы в карман. Их мерный звук успокаивает, но золото слишком ярко блестит, а немецкому офицеру явно негоже показывать ту бурю чувств, которую вызывает в душе Война. Германия победит - иначе и быть не может. И я излучаю в том спокойную уверенность.
Вперед, в логово льва. Оглядеться в поисках знакомых. А заодно и проблем. Никому не нужны инциденты.
-
Вау, какое желание переключения эмоций))
-
За прекрасное описание ощущений истинного арийца.
-
Хороший ход мыслей, интересный.
-
Господин посол советовал на публике надевать штатское, но форма - то немногое, что связывает меня с моей Страной. Снять ее - кощунство. Вот это мне понравилось.
А вот это: Вперед, в логово льва. Чистой воды блаблабла. Кто здесь лев? Кто здесь лев, я вас спрашиваю.
|
Софи дарит еще один взгляд летчику. Мельком и вскользь — пришлась ли мужчине по вкусу игра женщины? Понял ли он? Поддержит ли? Мельком, только мельком, и с плохо скрываемым разочарованием — Софи разочарована не тем, что офицер не поддался на провокацию, нет, этот факт Софи даже нравится, ведь вся эта игра, эта нарочитая телесность, эта провокация — дешевая и пустая, Софи даже рада тому, что летчик — не баран, которому хватило бы жеста, но Софи разочарована тем, что он не подыграл. "Трус!" — написано у нее на лице. Их "не торопится" для нее трусость, скучность и бесчувственность. Зачем они здесь, если не танцуют? Разве музыка не затекает в них, как в нее? Разве не вибрируют их тела, как ее живое и подвижное тело? Разве не чувствуют они в себе жажду?
Она поняла, что видит иначе других, только в двадцать, до того природная чуткость казалась Софи чем-то само-собой разумеющимся, и девушка полагала наличие такого у всех без исключения, оправданно полагала, ведь видела это в матери, сестре, отчасти в отце и очень явно — в своем учителе музыки. Как же София заблуждалась! Она чувствует иначе. Ощущает иначе. Различает даже тонкие оттенки музыки, слов, настроений. Только в двадцать Софи осознала, что так ощущает далеко не каждый. Это был какой-то глупый роман и какой-то глупый человек, чье отношение к жизни, к происходящему и к ней, к Софи, к женщине, повергло тогда юную пианистку в шок. Разрыв оказался столь же легким, сколь был неизбежен, сколь широкая пропасть лежала между этими разными двумя. Спустя еще полгода, Соф поняла, что большинству людей, будь то мужчины или женщины, нужны табак, алкоголь или какие-нибудь особенные, очень глубокие переживания только для того, собственно, чтобы быть живыми, но ведь жизнь не течет по законам драматургии, верно? И, вероятно, не будь в жизни Софи людей, чувствующих также или близко к ней самой, не будь верных книг, великой музыки, Софи вместе с открытием сочла бы себя сумасшедшей, но семья и заветный человек, сами того не зная, подарили Софии святую броню от всего, она навсегда теперь знает, что ее ощущения — не изъян и не язва.
Софи отвечает приятельнице только улыбкой. "Как дела?" — слишком пространный вопрос для того, чтобы Софи могла точно на него ответить. Она могла бы сказать, что две секунды назад был интригующий момент, следом — скучный, а сейчас — веселее, но чуть неприятный. Вряд ли Нине интересен подобный ответ, и Софи не отвечает совсем, улыбаясь и как-то не ясно кивая. Усмешку Нины София прекрасно чувствует, и эта усмешка пианистке не по душе, ощущение, словно в детстве, когда старшая сестра застает за глупейшей и безобидной шалостью. Но разве может игра быть плоха? Игра хороша сама по себе, хороша уже тем фактом, что происходит. Софи неинтересно соперничество как таковое, а соперничество с женщинами противно Софи. Будучи в силах бороться, Софи не выбирает борьбу, ценит мягкость в себе и в других многим выше силы. Иногда София ловит себя на мысли, что, может, стоило бы поучиться кое-чему у таких, как Нина, тех, кто оказывается популярен, поучиться этой самой доброжелательности и открытости, быть может. Вот только Софи неинтересно учить приемы и техники боя, цель которого — мужчина, словно женщина — не человек, а эдакое существо, чье счастье целиком и полностью зависит от мужчины, чья цель жизни — мужчина. Желания такой женщины сконцентрированы только на замужестве. Эдакий красивый и пустой кусок человека? Увольте, Софи спокойно согласится на аскезу и монашеское воздержание, если замужество идет вразрез с ее жизнью.
По большому счету, добровольная аскеза Софии началась сразу же после отъезда учителя музыки. Просто после него Софи никак не может согласиться на что-нибудь меньшее. Меньшее в духовном плане — Петро был некрасив абсолютно и столь же беден, если не сказать — нищ. И самым изысканным удовольствием для юной хорошенькой девушки из достаточно благополучной семьи оказалось — учиться у Петро. И ведь они даже ни разу не танцевали, а она все еще не может забыть его! Как это так получилось, как сделалось? Как произошло так, что одно сердце насквозь открылось другому? Софи не раз задавалась этим вопросом, но так и не нашла ответ. Из чего родится вот такое настоящее, которое действительно стоит того, чтобы о нем беспокоиться, которое стоит борьбы, но вместе с тем не требует борьбы, которое облагораживает человека, возрождает его, раскрывает? София точно знает, что чувство не родится из обмана. Флирт может быть приправой, но не блюдом. Настоящее в жизни нельзя ни выпросить, ни выторговать, ни обменять, нельзя сплести уловками. Разве, что только вымолить? Интересно, можно ли вымолить? То что действительно стоит того, чтобы этого желать — очень простое, понятное и легкое. Приходит само и уже никогда не уходит, даже не продолжаясь физически. Послевкусие великого вечно.
— Привет! Рада видеть тебя здесь, Нина, как поживаешь? — чуть запоздалое, но легкое. На самом деле Софи не очень интересно, как поживает Нина, и это даже не эгоизм, не зацикленность на самой себе, просто у Нины обычная, не слишком интересная жизнь, просто всего лишь очередной слишком пространный вопрос. И вслед за вопросом Софи в "Грацию" вошла Эстер. Софи махнула рукой в ответ подруге, оживляясь, чувствуя наконец по-настоящему азарт той игры, которую две женщины задумали устроить между собой.
Стоит признать, Софи предпочла бы себе в собеседницы Эстер, об этом и подумала пианистка, уже сейчас, загодя, зная, что сядет за столик к Эстер после первого же танца, не зависимо от того, какие чувства вызовет такой жест у Нины. А еще Софи села самым красивым и выгодным образом из всех, положив тонкие руки перед собой на стол, тронув запястье левой и глядя нагло и самоуверенно в лица сидящих мужчин, всем своим видом как бы спрашивая, кто из присутствующих окажется достаточно смел, чтобы танцевать с нею.
-
Волшебно, повелительница кроличьих сердец)
-
То что действительно стоит того, чтобы этого желать — очень простое, понятное и легкое. Приходит само и уже никогда не уходит, даже не продолжаясь физически. Послевкусие великого вечно. Хорошая мысль)
-
Хорошее пари, как и танго - будоражит кровь ))
-
У Инайи как всегда девушка-огонь) И это приятно видеть)
|
Руки в перчатках уверенно сжимали руль и лихо крутили колесо вправо и влево. Сильная нога давила на педали. Стальной конь уверенно шел по влажному асфальту. Мелкие капли дождя упрямо туманили стекла, но не могли помешать движению. Свет мощных фар дробился в этой капели, сливаясь со светом окон, вывесок и других машин.
Где та девчонка, что сжимала бедрами сильные бока коня, чувствуя, как перекатываются под шкурой мышцы? Где та девушка, что раскрыв бедра, извивалась и стонала под любимым, царапая спину ногтями? Долорес не знала. Да ей и плевать ей было на это, если честно. Было и прошло, к дьяволу и в преисподнюю. Все забыть. Женщина ехала развлечься.
Дорожных знаков было мало, да она на них и не смотрела. Долорес нравился старый добрый принцип вождения - у кого звуковой сигнал громче и чья машина больше, тот и прав. А машина у журналистки была большая и новая. Американская. С мощным низкооборотным двигателем и просторным кузовам. Для небольшой женщины так даже и чересчур просторным. Но отделка салона кожей, синхронизатор коробки передач, посеребренные детали, зализанные черты черного корпуса, как раз под цвет ее вечернего платья. Женщина не могла устоять. Тем более ей сделали хорошую скидку за пару рекламных статей.
Долорес не снижая скорости, прошла перекресток, заставив водителя поперченного «форда» резко притормозить. Потом резко ушла влево, по направлению к кафе «Грация». Включить сигнал поворота она, конечно, посчитала ниже своего достоинства. Только вперед. Не останавливаясь. Не оглядываясь. Пускай вслед кричат, жестикулируют и делают неприличные жесты. Когда женщина хочет танцевать, весь мир должен уступить.
О том, что в «Грации» будет играть оркестр Малерба она услышала от какой-то из многочисленных знакомых. Подруг, настоящих подруг, не было, а вот знакомых хоть отбавляй. А еще и Мелина, и неизвестный певец, и второй оркестр. Может на сенсацию и не тянет, но такой репортаж охотно купят. А если в мелонге случится что-то интересное, то купят еще охотней. Долорес любила, чтобы работа мешалась с удовольствием как напитки в коктейле. Вытекала из обычной жизни, из похода по новым магазинам, поэтического вечера, похода в мелонгу. Так что Долорес ехала слушать танго, танцевать танго, пить под танго, наслаждаться танго. Танго, мужчинами, самой непередаваемой словами атмосферой ночи. А что об этом написать? О, об этом она подумает завтра, когда проспится…
Долорес резко затормозила и машину чуть не занесло. Но она справилась. Остановилась. Смогла остановиться. Побыстрее проскочила внутрь, чтобы не замочить платье. И на миг замерла на пороге. Уже внутри, но еще как-бы не совсем. Выпрямившись во весь свой невеликий рост, гордо вскинув голову, охватывая взглядом весь зал. Позволила музыке коснуться тела и души, огнем пробежать по нервам. Улыбнулась. И шагнула внутрь.
-
Хороша!
-
Так что Долорес ехала слушать танго, танцевать танго, пить под танго, наслаждаться танго. Их есть у меня!) Bienvenido!)
-
Отпетая девчонка.)
-
Красотка)
-
Динамичный стиль вождения - это по-нашему! И вот это очень понравилось: Где та девчонка, что сжимала бедрами сильные бока коня, чувствуя, как перекатываются под шкурой мышцы? Где та девушка, что раскрыв бедра, извивалась и стонала под любимым, царапая спину ногтями? Долорес не знала.
|
Небо целый день плакало холодным дождем, ветер сносил вбок водяные струи, кидал их на потемневшие от воды фасады домов, на темные глазницы окон. Эсперанса с утра была охвачена тягучей, темной тоской. Она сидела на полу посреди вытертого темно-красного ковра, завернувшись в плед, перебирала старые фотографии. Рядом стоял недопитый бокал красного вина, чадила пепельница, полная окурков. Вот она - в роли какой-то там Роситы... Эстрельи... уже не упомнить. Круглая мордашка, распахнутые темные глаза, шаль с длинной бахромой, широкая юбка, высокий гребень в волосах. Она рядом с гитаристом. Луис. Да, Луис, еще не облысел и живот не отрастил. Вот она на ранчо у Эмилио, приехала знакомиться с родителями, на заднем плане - особняк в старинном испанском стиле. Может, зря она тогда не вышла за него? Ходила бы сейчас в бриллиантах, горя бы не знала. А вот и Мануэль. Глядит искоса, лукаво, глаза с легким прищуром, уголки губ приподняты в еле заметной улыбке. Эсперанса попыталась закурить, сломала сигарету, бросила. - Чего ты хочешь там отыскать, женщина, кроме пыли и теней, пропахших нафталином? - спросила она себя. Сгребла фотографии в кучу, сунула в шляпную коробку, закрыла, задвинула под кровать. Встала, подошла к зеркалу. Меланхолично всмотрелась в мутную зеленоватую глубину, пытаясь отыскать в зеркальном сумраке... что? или кого? - Что, так и будешь сидеть и хандрить? - спросила она себя снова. - Что, танцевать пошла? Ну куда ты попрешься через этот сраный дождь, старая корова? Чтобы танцевать в одиночку, незачем куда-то ходить. Может, еще наклюкаешься в одиночку? Дорогая моя, так и спиться недолго. Поди встряхнись, - спорит она со своей депрессией. Эсперанса усмехнулась - сухая полынная горечь в глазах, в углах губ. Округлила руки, обнимая невидимого партнера. Шаг, другой; поворот, пауза. Перенося тяжесть тела на носок, она почувствовала вдруг, как закружилась голова, затылок налился тяжестью и за грудиной неприятно кольнуло. Опять она, старая сеньора с косой. - Э, нет, не сегодня, - строго сказала она сеньоре. - Я же сказала, сегодня я танцую. Эсперанса прошла в ванную, открутила краны. Хлынула горячая вода. Надо как следует отмокнуть и согреться. Холодно сегодня. После приступов депрессии ей приходилось собирать себя по кускам. Она долго терла себя щеткой, тщательно одевалась, укладывала волосы, красилась. Словно она готовилась выйти на сцену или пойти на свидание. Смешно просто. Усилия, однако, себя оправдали: из зеркала смотрела... ну скажем так, смотрела женщина. Уже неплохо, - иронически усмехнулась она себе. Застегнула и расправила платье - конечно, черное, чуть ниже колен перелицованное искусницей Эвитой; выглядело почти как новое. Рукава короткие; руки у нее полноватые, но приятной формы. Можно и показать. Эсперанса поймала себя на мысли, что почти ничего не знает об Эвите, кроме того, что она - модистка от Бога и творит чудеса с помощью портновских ножниц, булавок и швейной машинки. Видеть в Эвите только прекрасную портниху - это как-то... несправедливо, наверное. Недостаточно. Эсперанса повернулась перед зеркалом. Ничего не полнит. Наоборот, стройнит. Надела длинные висячие серьги - серебро с темными гранатами цвета красного вина; такое же гранатовое колье. Туфли. Тронула духами виски, ямочку меж ключицами, ложбинку меж грудей, сгибы локтей, за ушами... ну вот и все. В легком темно-бордовом пальто она шла по улице к кафе "Грация", прикрываясь зонтиком. Быстро темнело, фонари светили сквозь сетку холодной мороси. Несмотря на дурную погоду, на улицах было оживленно, машины мчались, разбрызгивая воду веером; резкий звук клаксонов, шорох капель, приглушенный смех, вздохи бандеона и душераздирающее скрипичное соло сливались в симфоническую музыку мелодию жизни большого города, жизни, которой была безразлична печаль Эсперансы Варгас. Сейчас она похожа не на старую корову, а на мокрую ощипанную ворону. Эсперанса неожиданно рассмеялась, представив себя со стороны. Природа не терпит пустоты; а Эсперанса Варгас была еще жива, поэтому в ее опустевшее сердце вливалась эта неумолкающая музыка, и она уже шла упругой молодой походкой, подхваченная этим ритмом. И когда Эсперанса, наконец, подошла к дверям "Грации" - все было хорошо.
"Грация" встретила ее атмосферой возбужденного ожидания - скоро начнется! Эсперанса вошла в зал, уперлась взглядом в старину Паскуаля и поспешила отвернуться с чувством минутной неловкости. Он напомнил ей... а, ничего не напомнил. Эсперанса оглядела зал, с сияющей улыбкой помахала кончиками пальцев Хорхе у барной стойки, поискала глазами новую официантку. Полцарства за глоток горячего кофе!! Со смесью интереса и легкого сожаления скользнула взглядом по паре молодых людей. Интересные, чорт. С перчиком. Где мои двадцать лет. О, Эвита уже здесь. Эсперанса проследовала в правую часть зала, села... подальше от милонги. Тут она одновременно участвует в вечере - и наблюдает отстраненно, словно из бельэтажа. - Эвита! - Эсперанса скинула пальто и сумочку на стул, зонт пристроила рядом. - Уже здесь! Да, платье! - она поворачивается, как бы невзначай, чтобы портниха могла обозреть результат своих трудов, и шутит: - Я тебя буду звать фея-крестная, хорошо? Только моя тыква забыла приехать, пришлось идти пешком. Думала, размокну по дороге. Что за погода.
-
Браво!!!
-
И когда Эсперанса, наконец, подошла к дверям "Грации" - все было хорошо шикарная женщина, ах!
-
Так и хочется сказать "Сеньора вы молоды душой, взбодритесь" За красивое начало с привкусом тоски
-
Просто великолепно!
-
Красивый пост, красивый слог.
-
Восхитительно! Весь пост целиком, я имею в виду. Но вот конкретно этот фрагмент Тронула духами виски, ямочку меж ключицами, ложбинку меж грудей, сгибы локтей, за ушами... - свидетельство настоящей леди)
|
|
Мигель притормозил в полутора кварталах от кафе. Задумчиво побарабанил пальцами по рулю, глядя на вечернее небо. Переложил фуражку с пассажирского сидения на переднюю панель. Еще раз посмотрел на вечернее небо, пытаясь взглядом разогнать облака, чтобы увидеть скрывающиеся за ними звезды. Он не хотел ехать на авто. Думал пройтись пешком от родительского дома, но потом передумал. Он не обязательно пойдет домой один. Не обязательно дождь передумает идти и капать человеку на красивый мундир, и пустую голову. Чтобы пройтись пешком можно и просто оставить машину неподалеку, как вот сейчас сделает Мигель. Натянет перчатки и наденет фуражку, посмотрит на свое отражение в стекле и снимет фуражку. Кинет обратно на пассажирское сидение и ненадолго откинется на спинку, размышляя о том, что вон-то облако в темнеющем небе похоже на утку. И что он бы сейчас с удовольствием бы съел пару утиных грудок. Снова наденет фуражку и скривится, глядя на свое отражение в стекле. Головной убор жмет ему голову. Фигурально выражаясь, потому что на самом деле фуражка сидит идеально. Мигель просто не любит носить на голове что-то кроме собственной гривы. Единственное исключение летный шлем. Он сидит, как влитой. Как надо. Наверное это все же что-то в голове и дело вовсе не в разных шляпах.
Мигель хлопает дверью, закрывая авто и идет в сторону кафе "Грация". Фуражка зажата подмышкой. Шаг четкий, уверенный. Мигель уже давненько не бывал на милонгах в родном Сан-Тельмо. Будет ли кто-то знакомый? Вспомнит ли кто его? Мир теперь меняется с такой бешеной скоростью, что Мигель уверен лишь в своем завтрашнем дне и билете на параход в Англию. Ну и еще в том, что его лучшие друзья уже сюда никогда не вернутся. Ничего. Или они сами не шутили о смерти, когда отправлялись в Европу? Как говорил тот русский, перед смертью не надышишься. Смешная фраза. Как же иначе, если по другому не ощутишь эйфорию от жизни? Интересно, а черти в аду тоже танцуют танго?
Последние несколько быстрых и широких шагов и летчик фактически взлетает по ступеням в кафе, чуть не вписавшись кому-то в спину. Беглым взглядом оценивает помещение, не поменялось ли чего важного с момента его последнего визита? Изучает официанток, выделяющихся из толпы гостей и заодно приглядывает себе место за столиком. Кажется он все еще пуст и никто не положил на него глаз, кроме бравого пилота. Мягким и быстрым шагом преодолевает расстояние до намеченного места посадки, ловко пробираясь между гостей, не задев крылом ни одной дамы, не отдавив ногу ни одному джентльмену и даже не задев мундиром ни одного стула. Наконец, довольный, приземляется. На стол кладутся фуражка, перчатки, портсигар и коробок. Хорошая пара. Мигель успел привязаться к этой паре простых, но очень добротных предметов. Благородное старое серебро. Поправляет лежащую фуражку и вынимает из портсигара сигарету, задумчиво изучая головной убор. "Боже, зачем я ее вообще взял?" Мигель поправляет ее еще раз. Но его все равно не устраивает, как она лежит. Молодой человек вертит в руках сигарету и, кажется, потерял интерес к происходящему в зале. Рука тянется снова. "НЕ ТРОЖЬ!" Назло голосу в голове Мигель все равно еще раз поворачивает фуражку на столе козырьком от себя. Но когда пытается сделать это снова, буквально хватает сам себя за руку. Со стороны покажется, что он решил прижать руки к столу. "Оставь в покое. Шляпа в порядке." Мигель, конечно, сомневается в этом и продолжает некоторое время спорить сам с собой, пока ему от этого окончательно не становится смешно. Это помогает, уже расслабившись он убирает сигарету обратно в портсигар и откидывается на спинку стула, улыбаясь и поглаживая рот, оглядывая собравшихся. Ему когда-то говорили, что он красиво улыбается не только ртом, но и глазами. Молодой летчик понятия не имел, значило ли эта фраза хоть что-нибудь, но ему понравилось. Он вообще любил делиться улыбкой с другими. Вот и сейчас Мигель щедро раздаривал появившееся хорошее настроение окружающим. Особенно дамам. Особенно тем, на которых задерживался взгляд. А уж улыбаться женщинам по разному Мигеля учил еще отец. А можно еще улыбнуться официанте и прозрачно намекнуть, что молодому человеку нужно точно того же, что налили этому старому и уважаемому кампедро. Даже если там что-то крепкое. Молодой человек наконец окунулся с головой в предстоящее и перестал отвлекаться на сущие мелочи.
-
а, какой летчик, прям летучий) вжжж!
-
Прекрасный персонаж! Живой, фактурный и натуральный!
-
Понравились "лётные" метафоры)
|
Роскошный восемьсот пятьдесят третий "Хорьх" вывернул на проспект Сан-Хуан и неспешно покатил на восток, в направлении Сан-Тельмо, высвечивая круглыми фарами широкий клин блестящего от этого света мокрого асфальта. Сабина с интересом смотрела за стекло, исчерченное тонкими линиями разбившихся об него капель. Она нечастно бывала в Конститусьон, и он успевал немного меняться между ее визитами — появлялись новые вывески, подкрашивались и обновлялись фасады, другие же, напротив, отмечались со временем печатью запустения и какой-то неряшливости. Она смотрела — и Хосе, ее водитель, словно угадав настроение сеньориты Кабрера, нарочно не торопился догонять загоравшиеся впереди тормозные огни. Сабина действительно не спешила. При себе у нее даже не было часов, она с легкостью отказалась от них и от необходимости поглядывать сегодня на циферблат: возможность не следить за временем — небольшая привилегия человека ее сорта, которой она нередко любила пользоваться. И вместе с тем ей приятно было думать, что вся эта ночь в ее распоряжении, и человек, который ждет ее в ночи, будет ждать столько, сколько потребуется. Или она его. Сколько потребуется. Они не виделись давно. Не виделись из-за размолвки, инициатором которой была сама Сабина. Наверное, она немного устала от этих натянутых, болезненных отношений, которые в последние месяцы скорее вредили ей и ее семье, не давали надежд и не приносили удовлетворения. Но Сабина увязла в них, как увяз и Хавьер. Они не могли отказаться друг от друга — ни по велению разума, ни по велению души. И это было самым неудобным, раздражающим и отчасти опасным из всего, что происходило в ее жизни, — и самым удивительным. Хавьер рушил ее семью. И Сабину выводило из себя то, как время от времени он, порой даже неосознанно, переводит разговор о них двоих на разговор о ее отце и делах, которыми он занимается. И чем сильнее они сближались, тем напористее становился Хавьер, вбивая клин между генералом и его дочерью. Однажды это дошло до точки, в которой неуступчивость сеньора Сильвы и себялюбие сеньориты Кабрера столкнулись — со скрежетом журналисткой перьевой ручки, царапающей стеклянный колпак, которым отгородилась гордая маленькая пахарито. Тогда-то генеральская дочка и сказала ему, что не может и не собирается больше выносить его упрямство и выставила за дверь. В метафорическом смысле — Хавьер Сильва никогда не был ни частью окружения, ни даже желанным гостем в доме генерала Кабрера. Улица встретила ее зябким ветром, моросью, в свете фар кажущейся искрящейся белесой взвесью, и вывеской кафе "Грация", в сгущавшихся сумерках выглядевшей особенно ярко и по-своему чарующе. — Не нужно ждать. — Она посмотрела на Хосе. — Меня проводят. Сабина не стала задерживаться — ей не хотелось проводить на такой погоне даже лишние пару секунд, — она зашла внутрь, на ходу расстегнув и аккуратно сложив на руке легкую пелерину. Уже не услышав, как мягко зашуршали по асфальту шины отъезжающего кабриолета. В "Грации" было прилично. За пределами Реколеты Сабина была в нескольких подобных местах, в том числе с Хавьером, и несмотря на ставшие уже почти традиционными планы интерьеров, все они чем-то неуловимо отличались друг от друга. С "Грацией" было точно так же — и велика вероятность, что через пару часов она сможет полюбить это место. Сейчас оно уже приятно удивило ее, когда Сабина прислушалась, а осмотревшись, зацепилась взглядом за сцену. Пронизывая наполненный звуками, запахом духов и сигаретного дыма воздух, играла скрипка, и Сабина узнала мелодию тотчас, а неосознанно вглядевшись в лица музыкантов — узнала и главного заводилу. Она не видела афишу. Это Хавьер предложил ей встретиться здесь, он сам выбрал "Грацию". Потому что знал это кафе и любил его или потому что его самого привлекла афиша — не так уж важно, на самом деле. Важно, что это хорошее место для их маленького примирения; хорошее место, чтобы сделать примиряющий тост и станцевать примиряющее танго. Плохо только, что они запустят новый мучительный круг из напряженных диалогов и нервирующих встреч. И плохо, что она сама в каком-то смысле стремится к этому. Медленно проходя к центральной группе столиков, Сабина вновь огляделась. Хавьера пока видно не было. Неважно. Сегодняшний вечер — не для опозданий. Сегодня они должны говорить о другом, думать о другом, делать что-то другое, отличное от ссор и неудобных вопросов, к которым они начали привыкать, — отдыхать, пить вино и танцевать. Веселиться — как раньше. Она повесила пелерину на спинку стула, жестом подозвала официанта и села, положив на столик пачку "Голуаз" и спички, а сумочку — на колени. Подперев подбородок кулачком, она посматривала то направо, то налево, оценивая публику. Слушала оркестр Рикардо, лениво поправляя прическу. Она ждала.
-
— Не нужно ждать. — Она посмотрела на Хосе. — Меня проводят. Beati possidentes.
-
Трудно будет Хавьеру. А мне — интересно :)
-
эта чувственность точно будет интересна!
-
Очень живой и сильный пост.
-
За изящество стиля и психологизм.
|
-
этот буржуй не вызывает у коммуниста добрых чувств. Пффф, взаимно, амиго, взаимно).
-
Хорхе — это как Маяковский, только аргентинский.
-
Работяге тепло: его греет знакомость пути, пачка купюр в кармане, предвкушение танцев и близость "Грации" очень хорошо
-
Хороший, строгий и выдержанный кабальеро.
-
Отличный парень!
-
За разухабистое (в хорошем смысле слова) поведение, свободу манер и уверенность. Хорошо характер коммуниста передан.
|
Андрес раньше не мог никак понять, как человеку может быть «без настроения». Настроение же, вещь такая. Как погода: ее ведь не может не быть. Она всегда есть, незримо, не ощутимо, но есть ведь. Хорошая, плохая, жестокая, буйная, яркая, нежная!.. И настроение. Плохое, хорошее, радостное… Скука, уныние, горе, счастье. Тысячи, миллионы оттенков. Настроение всегда есть. Всегда… Если ты жив, разумеется.
«Быть может, я умер?», — возникла закономерная мысль, которой удалось вырвать молодого человека из пустого созерцания залитого асфальта. Тело дрогнуло ознобом, напоминая о себе. Он промок. Рубаха на груди липла, а волосы оккупировали весь лоб, спеша так же попасть в глаза, и зацепиться за уголки губ. Нет, он не мертв. Мертвые не чувствуют холода. Тонкие, гибкие пальцы изящно скользнули во внутренний карман, вынимая портсигар. Ловко поднявшись со ступенек крыльца какого-то притихшего дома, Андрес хмуро окинул улочку, ища место, где он мог бы укрыться от назойливых капель. Успел подивиться: и как он сюда попал?.. Стоило прекращать вот так, выпадать из жизни, и просыпаться в совершенно незнакомых местах. Пройдя буквально, пару метров, он все же не выдержал, и отворил металическую крышку, спеша явить миру долгожданную сигаретку... — Fesso… — тихо «похвалил» себя, узрев лишь потертый метал, окропленный мелкой пылью сухого табачного листа. Он выкурил последнюю, еще вчера. С очаровательной (а на деле, полной отчаянной тоски) улыбкой, Андрес захлопнул портсигар, и погрозил пальцем хмурому небу: — Тебе все мало?.. — риторический вопрос, и коробочка нырнула обратно в карман. Ох нет, сдаваться он был не намерен. За сигарету он сейчас был готов если и не убить, то по крайней мере ввязаться в крепкую драку. Шумный Буэнос-Айрес не спешил утихать в вечернее время. Сбежать с тихой, забытой богом улицы, удалось уже спустя минуту. Ведомый голосами, смехом и музыкой, молодой человек вальяжно вернулся в мир живых, тлея надеждой, если и не выкурить сигаретку, то по крайней мере немного охмелеть и забыться.
***
В «Грацию» он вошел резко, хмуро. Одной рукой пригладив влажные волосы, мужчина за секунду из побитого пса превратился в конкурентоспособного обольстителя. Разумеется, обольщать он сейчас собирался вовсе не дам: его привлек бар, совсем своим алкогольным разнообразием. Гость за короткий срок добрался до стойки, выстукивая по полу лакированными ботинками, и невесело оглядывая собравшихся. — Виски, — хмуро изрек Андрес, и показал два пальца бармену, намекая на то, что ему хотелось бы получить большую порцию, — Курить можно?.. Мужчина постучал пальцами по губам. — Не найдется?.. — спросил с надеждой, и тут же поморщился от ударившего по ушам музыкального шума. Оглядев местное разнообразие присутствующих, он скривился еще больше. Он никого тут не знал, но они все уже выводили его из себя. Хохочущие сеньориты, их галантные кавалеры… чем счастливее были лица, тем мрачнее становился Андрес, всем сердцем ненавидя уже это место. Хотя, с другой стороны, весь этот гам и шум наполняли его пустую от переживаний голову. Все лучше, чем остаться наедине со своими мыслями.
-
за резкость и антураж
-
Четко зашел).
Хотя, думаю, там и так видно, что курят. И вообще, в 40-е по-моему, везде курили еще.
-
Аж захотелось папиросой из своей пачки поделится)
-
Красивый персонаж. Одновременно отталкивающий и притягательный.
-
За прекрасно переданную нуарную атмосферу и настроение героя.
|
Сумерки опускаются на город рано. Заключают в свои мягкие объятия кварталы, расчерченные улицами на огромные клетки. Приобнимают фешенебельные отели. Закрывают воспаленные глаза домишкам на окраинах. Небо умывается дождями с начала апреля, все никак не напитается влагой, не отойдет от сухого, холодного, пронизывающего ветра, завывавшего в трубах весь февраль. Вот и сейчас — кап-кап-кап — накрапывает. То стихает, то опять начинается. Капли такие маленькие, что не разбиваются об асфальт брызгами, а будто просто появляются на нем крапинками. Но уже смеркается, уже не видно, как появляются крапинки - просто мокрый, серый асфальт. По асфальту нервно цокают каблучки. По нему же шуршат шинами автомобили, с выпученными фарами несущиеся по проспектам, обгоняя дребезжащие трамваи. Город живет, суматошный, напряженный, суетящийся, но готовый вскинуться или затаиться. Беспокойный город на берегу океана, неожиданно пришедший в себя между приступами лихорадки. Сам себя оглушающий клаксонами и музыкой, сам себя волнующий и одергивающий. Недоверчивый город, в котором давно никому не было по-настоящему уютно. Кроме тех, кто еще танцует. На улице, разделившей Сан-Тельмо и Конститусьон, под навесом — дверь. "Грация" — гласит вывеска, не успевшая потемнеть от времени. А помнишь, брат, сто тысяч лет назад, тут была пивная, и девчонка заводная кружки подавала нам с тобой, и собаку, что качала головой? Но не стало пивной, подевалась куда-то девчонка (а может, постарела?), не стало и собаки по кличке Адмирал, которая в былые годы лежала на коврике у входа и провожала посетителей меланхоличным взглядом, давно забыв, как это – лаять. Пришел новый хозяин, выкупил место, выломал старый гнилой пол, постелил хороший новый, нанял толковых официантов вместо одноглазого Лопе ( а девчонка, стало быть, вспомнилась из другой пивной?), купил мебель... Да кто он был такой? А важно ли это? Сейчас прямо важно тебе? Ну, тогда заходи и посмотри. Вот он стоит у стены, Фернандо Вальдес. В руке стакан, в котором льда больше, чем виски, на лице улыбка. Это снисходительная улыбка — он же хозяин! И не просто хозяин, для него "Грация" — не источник дохода, а больше так, развлекалово. Видно, любит танго послушать. У него, вроде бы, типография, магазин... Оборотистый малый. Хотя какой малый — роста-то он высокого. Но снисходительность его улыбки — теплая, приветливая. Он улыбается всем сразу, всему залу, а некоторым, кого знает, пожимает руки. Пожмет руку — крепко, но не так, чтобы пальцы захрустели, или поприветствует даму легким поклоном. Перебросится несколькими фразами, посмеется, в полуулыбке обнажая хорошие белые зубы. Кивнет холую-официанту — тот принесет бокал вина, проводит гостя к зарезервированному столику. Да, есть такие, кого Вальдес привечает. Но немного. А почему ж я сказал "любит послушать" танго, а не потанцевать? А черт его, Фернандо Вальдеса, разберет. Шаг у него, как у опытного танцора — наметанный глаз не обманешь. Только что-то наметанный этот глаз ни разу не видел его на танцполе. И еще тут есть один явно нетанцующий, только совсем другого пошиба — это Старик Паскуаль. Сидит, ногу на ногу закинув, палочку приобняв, курит. Смотрит на оркестр, грустно и как будто с какой-то надеждой. Как заиграют — так начнет ногой "дирижировать", а на лице у него появится выражение тоски и тихого удовольствия, сродни тому, когда хороший парикмахер ловко и бережно наводит порядок на голове, а ты сидишь у него в кресле, спокойный, но не одурманенный, собранный, и в то же время унесшийся далеко отсюда. Прогнать бы его, чтобы столик не занимал с одной чашкой кофе, давно уж выпитой. Но Вальдес его отчего-то терпит, хотя попрошаек вообще не жалует. Да Паскуаль, впрочем, и не попрошайка. А оркестр тем временем весь собрался. Афишка на входе не соврала, по крайней мере по первому пункту — Малерба собственной перцовой, со своими музыкантами. Он сейчас популярен: крутился на радио да и вообще — он же в двадцатых покорял Европу! Казалось бы, что там в Европе могут знать и понимать в танго? Ан-нет, раз человек добился успеха по ту сторону океана, в Парижах да Мадридах, значит, силён, значит, надо и нам послушать. Малерба, к слову, держал нос по ветру, и, сообразив, что сейчас модно на Ла-Плате в плане музыки, стал рубить четкие, ритмичные танго, но не так жестко и бескомпромиссно, как Король Ритма. Его композиции легко танцевались и оставляли любителям лиричности отдушину в виде скрипичных соло. Ему бы подошла фразочка навроде: "Мой оркестр играет не для вечности — он играет для вас". Афишка также обещала, что будет петь Медина, но он пока не появлялся. Еще один певец должен прийти в качестве гостя, а позже, вторым, будет играть старый, знаменитый оркестр, но какой — сюрприз! Рисковый ход, на самом-то деле — дорого два оркестра приглашать, да еще и хороших, и деньги могут не отбиться, а ведь народ не знает, на что идет. Но, значит, Вальдес себе мог позволить шикануть и поиграть в интригу. И, судя по тому, как активно люди в зал набиваются с самого начала — не прогадал с этим хозяин. Музыканты чувствуют себя раскованно, болтают, оглядывают зал. Скрипач мягко улыбается, банденионист вполголоса шутит, поглаживая свой потертый инструмент, контрабасист пьет кофе, поставив фарфоровое блюдечко на фортепиано. Только пианист сосредоточен и немного хмур. В "Грации" довольно шумно — хлопают двери, суетятся официанты с подносами, старые знакомые болтают между собой — еще не отошедшие от рабочей недели в пятничный вечер. Сразу направо от входа — бар: тут и виски, и канья, и ром, и текила, и джинн, и коньяк, и вино, и все, чего душа пожелает. Для тех, кого алкоголь не прельщает — кофе и матэ. Спереди — проход в кухню, по левую руку от него — лестница на второй этаж, по правую — дверь в уборные. Кстати, в дамской комнате висит огромное зеркало, перед которым можно поправить прическу, подкрасить глаза или просто бросить наметанный взгляд, чтобы понять: все, мимо такой неземной красоты ни один мужчина пройти не сможет, усовершенствовать совершенство нельзя! Дальше налево — танцпол и расставленные вокруг него круглые столики. Правая сторона — для дам, левая — для кавалеров, а те, кто пришел со своей парой, не созрел для кабесео или просто хочет пообщаться с друзьями садятся посередине, ближе к бару. А в самом дальнем углу — невысокая сцена с микрофоном. Я сначала хотел убрать это "отмена невозможна". А потом смотрю — а прикольно! И оставил). Все, пора начинать! Малерба кивает своим ребятам. Медины по-прежнему нет, но их это, кажется, не смущает. Они кивают в ответ — поехали! ♫ ссылка Ricardo Malerba – Charamusca Музыка будто маленьким аккуратным ножичком взрезает гомон, прорывается сквозь него, разбивает, как волнолом — и разговоры начинают стихать. Но не прерываются сразу. Это ведь не консерватория — люди пришли развлекаться, а не внимать с открытыми ртами. Да и как не закончить беседу, как не поделиться последними сплетнями, как не дослушать хорошую шутку или историю? Для затравочки Малерба выбрал "Языки пламени" — витиеватую мелодию с ненавязчивым скрипичным соло. В меру игривую, в меру драматичную. Он как бы хочет вам сказать: "Это будет веселый вечерок, не засыпайте! Идите! Танцуйте! Это все для вас! Вы же пришли за этим!" И вправду, почему бы, отложив сигару или поставив чашку кофе, не найти глазами ту, которая заинтересовала еще раньше, когда ты только в первый раз окинул взглядом залу... А потом, если взгляд зацепится за взгляд — и подойти. Или все же посидеть еще, подождать, когда музыка будет больше подходить к настроению. Почему бы и нет? В танго торопиться не стоит.
-
ура, полетели
-
танцевать! всем танцевать! Невероятно обаятельный мастерский пост! Лови улыбку тоже)
-
За атмосферу и описание кафе :)
-
Чудесно!
-
Хорошее начало!
-
Ты всегда пишешь такие посты, будто живёшь в этой эпохе и в этом городе/стране. Как тебе это удается?!)
-
Let's dance
-
Да, Буэнос-Айрес — это нечто всегда особое, о каких бы его гранях ни шла речь. Я его — особенно, в описываемые времена — всегда видел как нечто среднее между «Капитанами песка», Палермо, Парижем и нищетой. А здесь видно что-то новое. Как кусок плёнки из фильма о джазе, только не джазе. Здорово. =)
-
Понравилась атмосфера, ее подача)
-
Вечер начался, отмена невозможна!
-
Музыкальный Босс) И без всякой там консерватории)
-
Великолепный и прекрасный старт!
-
Красивое начало!
-
Уфф...этот пост покорил меня с первых строк! Накрыло мурашечными воспоминаниями и сосет под ложечкой - точь-в-точь передана погода, атмосфера и предвкушение моего первого милонги в Старом Таллине...ах ностальжи... Благодарю за кусочек забытого прошлого;) ссылка
-
Все смотрят твою игру. Помни.
-
Лёгкий, без лишней сюжетной нагруженности и раскопок идейных, атмосферный пост. Легче и атмосферней чем можно было бы ожидать от поста, написанного в настоящем времени) Таким наверно и должно быть приглашение к танцу, лёгким и атмосферным. Я кстати подумал, что когда я игру одну писал "только в настоящем", она вышла агрессивней наверно всё же не столько из-за времени как такового, сколько из-за малого кол-ва именных персонажей. А у тебя достаточно их, и через их представление ты словно бы "агрессию" от первых описаний дождя и прочего - и сглаживаешь. Хорошо получилось.
-
"Мой оркестр играет не для вечности — он играет для вас".
И "Отмена невозможна". :)
|
|
|
|
|
“Нет, не было”. В любой другой ситуации, в зависимости от характера собеседника, его статуса или впечатления, которое тот производил, чернокнижник мог пошутить, отнестись к вопросу философски или перевести разговор в патриотическое русло, назвав, например, другой жизнью свой выпуск из Ордена и возможность служить своему государству в роли мастера. Здесь же все эти переносные трактовки и манипуляции сутью простого вопроса казались неуместными и бессмысленными. Джилебер нисколько не переменился в лице, но взгляд его, по-прежнему обращенный на полотно, стал более мрачным и равнодушным. Вернее говоря, отразил подлинное настроение, сбросив бутафорскую галантность и заинтересованность в окружающих словно змея вторую кожу. “Но, если Владыка Люцифер будет ко мне милостив, через десяток-другой лет она у меня будет. Возможно, тогда я тоже буду с грустью вспоминать о том, что ценил искусство.” Мужчина умолк, позволив тишине заполнить пространство между двумя изучающими портрет фигурами: угольно черной и мертвенно-бледной. Пауза не была вынужденной или неловкой. Собеседница, вроде бы, была совсем не против, а сам Джилебер через мгновение разумом был уже не здесь, погружаясь в пучину воспоминаний, планов и надежд с головой. А затем он, сам от себя того не ожидая, повернулся к девушке и задал, пожалуй, самый глупый вопрос из тех, которыми его с восторгом и благоговением донимал каждый демонолог как только осознавал, что перед ним стоит демогоргот: “Каково вам было находиться там, за гранью нашего мира ?”.
Но прежде чем абиссариец услышал ответ на свой вопрос, до его ушей донесся встревоженный голос Николаса. Концерт ? Нахлынувшее было раздражение от оборванной беседы, единственной, наверное, за сегодня, которую граф вел из удовольствия и любопытства, а не из необходимости и социальных стигматов, слегка поутихло. Джилебер прикрыл на мгновение глаза, возвращаясь к своей обычной роли, обернулся… и встретился взглядом совсем не с тем Ван Тейном, которого ожидал увидеть.
“Натаниэль”, - скорее констатировал факт, нежели поприветствовал некроманта воспитанник Ордена Светоносного. Затем, правда, добавил, протянув со столь привычной улыбкой тому руку, чтобы не показаться грубым: “Рад, что и второй хозяин поместья почтил нас своим присутствием.”
“Игрушку, говорите ?”, - переспросил демогоргот, нисколько не смутившись непроницаемости стоящего перед ним и проигнорировав многозначительный совет от члена Ордена Небезиаль. “А вы, стало быть, мастер-кукольник ?” Вопрос мужчина сопроводил жестом, приглашающим Натаниэля составить графу компанию по дороге на неожиданное выступление госпожи Саломеи.
Параллельно разговору с некромантом Джилебер пытался отыскать в недрах своей памяти хоть какую-то информацию о диве сегодняшнего вечера. И к сожалению своему, не мог выловить оттуда ничего кроме сделанных вскользь упоминаний, услышанных краем уха, да отголосков неудостоенных должного внимания слухов. Леди Саломея, носившая, кажется, фамилию фон Чирски, родом была не из этих земель. В свое время до де Кетта доходила волна слухов о том, что Орден Светоносного принял в свои ряды перебежчицу из Ватикана, способную и осторожную. Многие в то время находили чрезвычайно ироничным тот факт, что из набожной и благочестивой Ватиканской Империи в страну колдунов прибывают демонологи более умелые и талантливые, чем большая часть абиссарийцев.
Когда демогоргот вошел в помещение, Саломея уже начала свой концерт. Сложно было поверить, что элегантная певица, сжимавшая в руках гитару не была абиссарийкой по рождению. Венчающие ее голову изящные рожки, чудесное платье открывающее всю красоту великолепного молодого тела, которое скромная ватиканка никогда бы не решилась не то что надеть, представить себя в таком, пышущий страстью характер, передаваемый мечущейся будто пламя свечи в порывах ветра композицией песни. С первых же нот чернокнижник растворился в красоте сильного и мелодичного голоса девушки и слушал. Слушал жадно, отбросив лишние мысли до самого конца выступления. Джилебер наслаждался.
|
|
Касандра вышла из-под полога леса, ноги утонули в теплом, еще хранящем вчерашнее тепло песке. Тихий, не перестающий гул океана кажется тишиной. Сегодня почему-то не спалось, будто толкало что-то на берег, тревожно врываясь в сны. Предрассветные сумерки окутывают флером таинственности со всех сторон океан. Волны, едва –едва касаются берега. Тихо шелестят, рассказывая о чем-то. Прислушайся и ты поймешь о чем они шепчут! Почти прозрачный диск луны глядит сверху. Но он становится все бледнее, и звезды мигают слабее и будто стали задумчивее. Горизонте, разделяя небо и воду, занимается заря, в первые минуты нежная и робкая, еле пробиваясь розово-лиловатой полоской. Краски переливаются, быстро меняясь. Цвета становятся с каждым мгновением ярче, разнообразнее и причудливее. Она расстилается, захватывая все большее и большее пространство, и, наконец, весь горизонт уже пылает в нестерпимом блеске величественного зарева, сверкая пурпуром и золотом. Небо над ним, подернутое розово-золотистой дымкой, сияет в нежных переливах всех цветов радуги. Луна и звезды становятся все бледнее и являются наблюдающему лишь воспоминанием о ночи. Нечто волшебное, не передаваемое даже в картинах великих мастеров, представляет собой в реальности эта картина пробуждения океана, эти снопы пламени, золота и волшебных цветов, предваряющие восход солнца. И вот, ослепительно, медленно и величаво выплывает пыщущим золотом шаром из-за пылающего горизонта. И все изменяется - и синеющий океан, и небо, высокое, голубое, нежное, без единого облачка. Воздух чист и прозрачен. Видно, как вдали сверкают на солнце летающие рыбы и влажная черная спина проплывающего кита блестит на солнце. Кассендра, завороженная красотой и величием рождения утра не сразу заметила, что безупречную водную гладь нарушает что-то инородное, мелькает, словно соринка в глазу. Не задумывась, будто снова кто-то толкнул ее, девушка бросилась в воду и вот. Спустя несколько минут молодая девушка, обессиленная, но находящаяся в сознании оказалась на белоснежном песке.
|
Джилебер де Кетт
-Когда-то она мне нравилась...- голос незнакомки чем-то напоминал шелест ледяной крошки, гонимой ветром по насту, - Но это было давно. В другой жизни. А у вас была другая жизнь? Сама по себе красавица напоминала привидение - бледная кожа, длинные платиновые локоны, серебристые глаза и белоснежное шелковое платье. Даже темные украшения не могли развеять подобное впечатление. Но глаз показывал Джилеберу истинную суть девушки: некогда она и в самом деле обладала большой властью, но темные пятна грехов заклеймили её душу, обрекая на пребывание в Преисподней. Ложь, предательство и фанатичная вера, некогда опутывавшие её душу прочнейшими цепями, были разрушены страстью и смертью. Но сейчас красавица стояла перед демогорготом вполне живая и здравствующая, а значит кто-то озаботился тем,чтобы вернуть её в мир живых, причем не в качестве некросоздания. -Изабель, ты где? - несколько обеспокоенный голос, принадлежавший Николасу Ван Тейну, раздавшийся где-то совсем рядом заставил Джилебера отвлечься, - Леди Саломея решила оказать нам честь и устроить небольшой концерт в большом зале. Лучше не опаздывать... Однако встретиться де Кетту довелось не с ним, а с Натаниэлем, который смотрел на демогоргота безо всякого страха, со спокойствием истинного повелителя смертных сил. - Вижу вам понравилась игрушка моего брата, - на губах мужчины проявилась едкая усмешка, а сам он посмотрел на красивую девушку, точно на мусор, - но советую положить её туда же, где и взяли. Николас еще не наигрался. Смотреть на некроманта вторым глазом было сродни изучению обсидиановой глыбы. Похоже, что сей выходец из цитадели Зонариа прекрасно знал как защитить себя от демонического взора.
Саломея фон Чирски
Как оказалось, хозяева не были против того, чтобы Саломея показала всем присутствующим свои музыкальные таланты, а только за. Николас распорядился предоставить гостье все необходимое для выступления в большом зале старинного поместья. Необычайно живая роспись, изображавшая битву сторонников Несущего Свет с прихвостнями Всевышнего, покрывала там потолок и верхнюю часть стен зала и явно ни разу не менялась с того момента, как руки художника завершили её. Но в библиотеке наблюдались совсем другие фрески и хозяева поместья обещали, что к открытой части её допустят беспрепятственно, а что касается личного и недоступного для посторонних архива, то тут любой ведь может понять нежелание делиться некоторыми секретами. Ей даже дали подготовиться к выступлению и любезно препроводили на небольшое возвышение, куда слуга принес удобный стул с бархатной обивкой. Новость о выступлении довольно быстро разлетелась по поместью и вскоре все гости начали собираться в зале, с интересом ожидая выступления леди фон Чирски. И если редкие представители Ордена Светоносного и парочка колдунов-стихиальников были одеты по-разному, то небезиальцы поголовно избрали для себя прочную и практичную одежду, словно их только вытащили из лаборатории. Демогоргота, которому Саломея надеялась продемонстрировать свое мастерство, пока что не было видно, как и братьев Ван Тейн.
|
-
Шикарные литературные отсылки!
-
За Берлиоза. Хотя он-то тут точно не при чем.
-
В мысли Рэдфилда упорно и настойчиво лез проклятый Берлиоз, которого Грэг изо всех сил старался оттуда выкинуть и сосредоточиться на текущих проблемах.
ахахахах)) Берлиоз! Это было очень остроумно)) Как раз дочитала этот роман
|
|
|
|
С первым же шагом за порог старинного особняка из легких Джилебера вырвался едва слышимый глубокий вздох, в котором, к вящему неудовольствию абиссарийца, можно было даже уловить легкие посипывающие нотки. Отклонения эти были замечены мужчиной еще несколько месяцев назад, и с тех пор проявлялись все чаще: сначала пару раз в неделю на глубоком выдохе, теперь уже чуть ли не единожды в день. Сказывались проклятые смолящие сигары. Казалось бы, сколько есть способов лишить человека боли: уколы, таблетки, наговоры, чернокнижие и мезмеризм. Среди солдат на Элегордском фронте даже медленно, но неостановимо, словно чернильная клякса в прозрачной воде, распространялись увлечения духовными практиками и дисциплиной тела. Ни один способ не подходил. Все было либо слишком неудобно (будет еще чернокнижник при высоких гостях, словно заправский наркоман, колоть себе в шею растворы из ампул), либо почти не помогало. Оставалось курение. Поначалу де Кетт отнесся к этому средству с энтузиазмом, хотел даже начать писать стихи, пока был под эффектами. То, что получалось… не выдерживало никакой критики. Как оказалось, наркотики сильно переоценены. В итоге, все что изменилось в жизни Джилебера – запах его вещей, да оттенки звучания голоса. Но вздох вызвало, однако, не острое желание проверить состояния своих прогорклых легких.
Порой получавший ранее удовольствие от общения с окружающими граф замечал набегающее волной необъяснимое раздражение, когда ему нужно было общаться с большими скоплениями людей, как, например, сегодня. Иногда, демогоргот списывал это чувство на мрачное настроение, иногда на последствия преображения. В любом случае, проблемой это было незначительной, и, к счастью, какого-то лекарства еще и от этого мужчине не требовалось. Хотя заметка о том, что неплохо было бы как-нибудь развеяться необычным способом, все-таки появилась на задворках его разума. Сейчас, однако, граф должен быть целиком посвящен предстоящему вечеру. Очередная сдержанно-улыбчивая личина заняла свое привычное место на восковом лице. Демогоргот, скользнув полами черного атласа по плитам холла, вошел в общую залу и позволил течению событий захватить себя.
«Николас, старый друг, я так рад тебя видеть», - теплое рукопожатие. Достаточно крепкое, чтобы подчеркнуть искренность чувств, но спокойное и не длящееся слишком долго, чтобы не показаться растроганным или не интересующимся другими присутствующими. «Неужели это то самое прекрасное родовое поместье Ван Тейнов ? Ты же ведь не откажешь в любезности показать мне его ?»
«Мадам Луазье, вы сегодня необычайно свежо выглядите. Эти изумруды идут вашим глазам. Как поживает ваш муж ? А любовники ? Прекрасно, прекрасно. Передавайте от меня привет всем четверым».
«А вы, стало быть, – барон Кириш ? Несказанно рад познакомиться. Наслышан о вас и вышей музыке, молодой человек. Считаю, вы произвели настоящий фурор в Мактатусе тремя неделями ранее…»
«Ах, барон Колестор, сколько лет! Вы же все еще помните о моем приглашении на обед ? Я просто вынужден отплатить за тот чудесный вечер. Нет-нет, ну что вы».
За всеми этими взаимными раскланиваниями и беседами Джилебер все чаще и чаще обращал внимание на то и дело мелькавшую на самом краю его поля зрения изящную беловолосую девушку. Очарованный ее лебединой грацией и прекрасной фигурой, чернокнижник со временем заметил, что только и думает о том, чтобы узнать, кто она такая, тем более, что помимо красоты в ее облике чувствовалось еще и нечто необыкновенное, несущее оттенок Инферно. Это интриговало. Но все же граф де Кетт намеренно не заговаривал о незнакомке ни с гостями, ни с хозяином: Абиссарийцу хотелось узнать о ней все самому из первых, если так можно выразиться, рук. Но, как назло, к потрясающей грации прилагалось и недюжинное проворство. Намеренно или нет, девушка каждый раз умудрялась скрыться за поворотом очередного коридора или отрезать себя от чернокнижника группкой желающих общества Джилебера гостей. Долго ли, коротко ли, наконец, мужчине удалось выловить неизвестную гостью в тот момент, когда она задержалась, любуясь одним из настенных портретов.
«Прекрасная работа, вы так не считаете ?» Колдун встал слева от собеседницы, сложив руки за спиной. «Эта картина принадлежит кисти Амелии Тёде, той самой скандально известной художницы-портретистки, что принципиально использовала для своих работ только краски из довольно… необычных ингредиентов. Например, костной муки, крови животных или пепла собственных сожженных волос. Что бы не говорили о ее психическом здоровье современники, цвета, которые приобрело произведение после стольких лет, действительно необыкновенны и, на мой взгляд, делают изображение более естественным и живым. Вы увлекаетесь живописью, мадам… ?»
-
Очень хороший пост, очень сильный момент с запахами.
-
Как мне доставляют его манеры и декадентство! :3
|
|
|
|
|
Море. Точнее, океан. Без конца и без края уже не первый месяц. Ни берега. Ни кусочка земли. Ни островка. Только волны, только ветер, только соленая пыль в воздухе. Штурман, каждый день определяющий местоположение корабля – только хмурится и молчит. Карты надежно заперты в рундуке. Сколько еще плыть – знает только капитан и штурман. Но они молчат. Иногда кажется, что в мире не осталось ничего, кроме моря и неба. Давно выпиты и опустели бочки с пресной водой. Плотная парусина натянута везде над палубой в ожидании дождя. Не нравится пить воду, пахнущую грязной тряпкой – можешь не пить, другие не так брезгливы. Не хочешь есть надоевшую рыбу, порой вытаскиваемую на борт латаными сетями – не ешь, другие жадно разорвут твою порцию. Только учти, что даже камня в ноги тебе не достанется, и савана не будет. Умрешь – просто опустят за борт, туда, где бесконечно мечутся острые плавники акул. Дна все равно не достигнешь – сожрут с костями. Да полно, есть ли у этого океана дно? Боцман говорит, что никто и никогда его не достигал. Даже лот – всегда приходил чистым, если не обрывался там, в неведомой глубине. И хорошо еще, что не утихает ветер! А значит, корабль движется вперед наперекор всему. Хуже – штиль. Вот тогда можно умереть всем, и пустое судно будет качаться на волнах, пока милосердный шторм не наполнит трюмы водой, и не отправит на дно безлюдный остов. Иногда Мигелю казалось, что лучше бы ему оставаться там, в Испании. Плевать, что дуэль внезапно запахла виселицей – слишком могучие родственники оказались у того забияки. Судью можно подкупить или смягчить, тюрьму переждать или сбежать из нее, даже эшафот или костер – больно, но быстро. А куда сбежишь из сердца Великого Океана? Только на корм акулам. И не один раз Мигель проклинал семейный совет, точнее, волю отца, который веско уронил после короткого обсуждения: «Филиппины». Уж лучше бы смерть, чем эта тягучая, бесконечная водяная пустыня. Светлая рубашка с закатанными рукавами, короткие штаны. Ткань просолилась, пропиталась потом и неприятно царапала кожу. Натянутый брезент давал тень и защиту от палящего солнца. Легкий ветерок залетал под тент, высушивал пот и убегал резвиться в парусах. Если закрыть слезящиеся глаза, лечь на спину, то можно погрузиться в воспоминания и забыть хоть не на долго о постоянно преследующей жажде, растрескавшихся губах, привкусе крови во рту. Полуденная жара напоена ароматами цветов и фруктов, двери церкви распахнуты, манят прохладой внутри. Но не только прохлада влечет Мигеля в храм и не набожность, а затянутая в черное шелковое платье хрупкая фигурка, склонившаяя голову, покрытую густой вуалью. Шаги гулко раздаются под сводами храма, но она не реагирует, погруженная в свои мысли. Сесть сзади, ощущая кожей ее присутствие...
Из воспоминаний вырвал истошный крик марсового: "Шторм, шторм!" Мигель вскочил на ноги - впереди небо приобрело фиолетово-черный оттенок. ветер стих и опустилась оглушающая душная тишина, нарушаемая лишь шелестом воды о корпус судна. Чернота разливалась по небу, смешивалась с водой и сердце бешено застучало - вода, вода... Команда торопливо лезла вверх на мачты - огромные паруса сейчас превращались в хрупкую обузу. Ни одна ткань не могла удержать порывы шквального ветра. Капитан напряженно смотрел на надвигающийся шторм, боцман ругался как собака, подгоняя матросов. Те, понимая что их жизнь зависит от их скорости и ловкости, не нуждались в понуканиях. Паруса съеживались, теряли форму, обнажали мачты и реи. Мигель, чье положение и статус мало уступали капитанским, не принимал участие в аврале. Он просто смотрел на тучу. Вряд ли он останется без воды... Год. Плавание на эти чертовы Филиппины занимает год. В одну сторону. Через 2 океана. И это если не будет всяких "если", способных прервать бег корабля. А там, в Испании, как живет Она? Может быть Ее семья уже сговорилась с кем-то и Ее, бледную и скорбную, ведут под венец? Может, инквизиция решила наложить лапы на имущество Ее семьи, и Она корчится на костре, взывая о милосердии? А может, Черная смерть задела Ее своим крылом, и в той самой церкви Ее уже отпели? Никто не знает. И не узнает еще долгий год. Если, конечно, корабль доплывет до далеких островов Ветер свежел, приятной прохладой обдувая разгоряченные лица. Не к лицу идальго проявлять нетерпение. Но боже, как хочется воды. Холодной, чистой воды... Из Ее рук... Солнце было болезненно желтым, длинная гряда багровых облаков постепенно закрыла всю южную часть горизонта. Солнце скрылось за облака , но тусклый свет освещал покрытое барашками море. И вот начался шторм. На судно налетел первый шквал. Волны исчезли за стеной проливного дождя. Судно сильно накренилось, ветер свистел в парусах и такелаже, а шкоты натянулись, как струны. Короткие, крутые и обрушивающиеся волны бились в борт. Одна волны с силой ударила в борт, обрушилась над крышей палубой и прокатилась к подветренному борту. Сила ветра была ошеломляющей. Шел проливной дождь , крупные капли оставляли глубокие следы на воде и сглаживали гребни волн. Шквал сопровождался громом и молнией. Зрелище было весьма впечатляющим. Обрушивающиеся гребни вырисовывали контуры черных волн, которые шли и шли зловещей чередой. Мигель спустился в свою каюту, подчинившись окрику капитана - не хватало еще, что бы пассажира смыло за борт. Одежда была вся мокрой, тело словно обволокло влагой, но после оглушающей жары было прохладно. Волны бились о надстройку, о шелестом откатывались прочь. Вода затекала в щели и на полу каюты образовалась значительная лужа.
Шторм бушевал весь вечер и всю ночь, не утихая ни на мгновение. Корабль, не смотря на мастерство капитана, кидало как щепку, унося все дальше от предполагаемого маршрута. К утру, почти не отличимому от ночи- небо, затянутое тучами не давало света - ярость морского дъявола немного утихла, позволив людям передвигаться по палубе, не рискуя быть смытыми за борт. Вдруг, сквозь шум ветра раздался истошный крик одного из матросов, - Дьявоооол!! Мигель выскочил из каюты и замер, пораженный открывшимся ему зрелищем - над судном висела огромная воронка из туч, в центре которой переливался кроваво-красный глаз. Мигель оцепенел - на мгновение, но все равно оцепенел. Рука сама потянулась к нательному кресту, как будто этот хрупкий и тонкий кусочек золота мог защитить от такого, такого, такого... Черт, хотя и не стоило поминать это имя. Особенно здесь и сейчас. Но нет! верная шпага толедского металла сама прыгнула в руку. Что может тонкий прутик даже отменной стали против такого? Но каким-то странным образом это придало ему уверенности в себе, и Мигель заорал: - Испанцы! Не посрамим короля и королеву! Дьявол ничего не может сделать с добрыми католиками! Падре, падре, ради всего святого, ваш выход! Покажите, что вы не только хлещете вино, но и способны справиться с нечистью! Кураж, бешенный кураж захватил его целиком. И сейчас он был готов дать бой кому угодно - хоть самому дьяволу! Но где-то там, в глубине души он надеялся, что это просто причуды неба, капризы неведомой погоды, улыбка недоброй фортуны, а никак не Князь Мира Сего. Не так, чтобы он не верил монахам, но в среде аристократии не принято было хвалиться религиозностью. все таки, будет грустно, если Она так никогда не узнает, какой конец он нашел на краю мира. И только волны будут тихонько шептать ей на берегу - жжжжди, жжжди... жжждии.. На корабле началась паника. Священник бухнувшись на колени бормотал что-то на латыни, протягивая руки к небу, матросы кто крестился, кто богохульствовал. Капитан вцепившись побелевшими руками в штурвал, возвышался на мостике. Края воронки, словно по мановению руки разошлись в стороны, глаз пропал и над кораблем теперь был ровный круг пронзительно голубого неба. Ветер стих и волны с едва слышным шелестом бились о борт. А вокруг бушевал шторм. На краю этого пятна спокойствия стали видны торчащие из воды, словно зубы, вершины скал, периодически скрывающиеся под волнами. И корабль двигался прямо на них. Самообладанию капитана можно было позавидовать. Заметив приближающуюся опасность он резко крутанул штурвал, пытаясь уйти от столкновения. Несколько минут бесплодной борьбы почти в полной тишине, нарушаемой лишь причитаниями падре и раздался характерный скрежет дерева о камень. Судно резко дернулось, насаживая себя на торчащий из воды клык и встало, накренившись. Мигель устоял на ногах, схватившись за фальшборт. Мадонна услышала их молитвы и привела корабль к земле, но как? То есть, Мигель надеялся, что скалы не растут сами по себе из глубины моря, а являются, так сказать, воротами к суше. Он огляделся, пытаясь увидеть заветную полоску берега. Конечно, никто не знает, что там ждет - голодный безжизненный атолл без капли воды; дикая земля с голыми людоедами; или земля обетованная, где золото валяется прямо на берегу. До него надо еще добраться и дожить. Конечно, может быть, что скалы просто осколки исчезнувшей суши. Тогда... Тогда их ждет смерть - вдали от дома. Среди бескрайних волн. Но... До смерти еще надо дожить и пожить!
- Капитан! Долго ли протянет корабль? Мы успеем сколотить плот? или нет? Чупа ми гранде роха мьембре! А ну вниз, тащите наверх припасы и оружие! За дело, канальи!
Мигель оглянулся - лезть в штормящее море не хотелось, но... Если не было выбора, идальго не будет отступать!
И вот, за пеной прибоя вроде мелькнула - да, точно, мелькнула - полоска берега! Итак, не все потеряно! Доплыть, добраться, дожить... Вроде бы рифы сменялись полосой более менее ровной воды - ну, насколько это возможно - а там не было скал. Только песок и лесок за ним. Вроде бы... - Шевелитесь, ленивые обезьяны, всем вам ржавый якорь в задницу! Яркое солнце золотило песок манящего берега. Матросы в панике, подогреваемой воплями священника с воплями носились по кораблю. Кто-то прыгал за борт с именем Мадонны на губах, даже не взглянув, что там, внизу. Кто-то стоя на коленях истово молился. Даже голос капитана не мог перекрыть эту какофонию. Корабли кренился все сильнее, снизу, из трюма, слышался хруст и скрежет, звук ломающихся переборок - это были звуки агонии корабля. Капитан спустился с мостика, он был почти спокоен и только посеревшее лицо, обескровленные губы и горящая в глазах боль выдавали его чувства. Корабль было не спасти и капитан понимал это - слишком велика пробоина, слишком далеко они от порта. - Этого острова нет на картах, - хрипло сказал капитан, - Но выбора нет, нужно спускать шлюпки... Шлюпки на воду, - разнеслось над охваченным паникой кораблем, но никто не отреагировал, будто и правда одержимые демоном, матросы сходили с ума, с криками бегали они по погибающему судну, сталкиваясь друг с другом, хватая, что подвернется под руку, бросая и хватая что-то другое. Все больше и больше их прыгало в пенящиеся волны, прямо на камни и вода окрасилась красным. Попытки привести кого-нибудь в чувство ни к чему не привели - ни пощечины, ни даже удар челюсть не возымели своего действия. Вскоре на палубе осталось только трое - бледный капитан с трясущимися руками, Мигель и священник, так и не изменивший позы. Только теперь голова его была запрокинута, глаза закатились, а по подбородку текла слюна. Его слова сделались невнятными и пугающими. Мигель просто кипел от бешенства. Испанцы, добрые католики и отважные мореходы, повели себя так, словно они малые дети. А падре?! Какая муха его укусила? И только капитан не посрамил гордое имя славных сынов Толедо и Кастилии. Интересно, о чем там бормочет святоша, ведь никого уже нет рядом? - Капитан, мы сможем спустить шлюпку вдвоем? Или нет? а то на падре надежды мало.
И Мигель сплюнул, даже сейчас он сплюнул не на палубу, а в бурлящую воду. Словно кораблю еще предстояла долгая жизнь. А ведь время стремительно утекало. И падре. Может, конечно, он просто сошел с ума от пережитого потрясения, но кто знает - может, тут что-то другое? И Мигель, не дожидаясь ответа капитана, побежал к талям. По дороге прикидывая, нет ли досок, канатов, чего-то, что может поддержать его на воде.. Вот, бочонок. Он уже пуст, немного рассохся, но вполне может удержать его на воде. Некоторое время. Кусок веревки - привязаться к бочонку. Капитан как-то странно полухмыкнул-полувсхлипнул, оглядывая умирающее судно. Мотнул головой, словно принимая решение и, подхватив неадекватного священника, направился к лодке, пригласив за собой кивком Мигеля. Шлюпка, освобожденно шлепнулась за борт, подняв фонтан брызг. - Скорей, - буркнул капитан Мигелю, когда судно угрожающе заскрежетало, покачиваясь на вспоровшем ему бок клыке скалы. Спуститься в шлюпку труда не составило, сложней было спустить в нее сопротивляющегося и брызгающего слюной падре, который пытался ухватиться за любой выступающий предмет, пока его тащили к борту. В шлюпке он успокоился, только переводил дикий взгляд с капитана на Мигеля и быстро-быстро крестился. С каждым гребком весел надвигалась серая громада острова - золотистый песок пляжа сменялся изумрудной полоской зелени, за которой неприступной стеной высились серо-стальные скалы, теряясь вершинами в облаках. Скоро ветерок донес запахи нагретой солнцем земли, травы и чего-то неуловимо прекрасного, от чего на глаза наворачивались слезы и хотелось вдыхать и вдыхать этот воздух полной грудью. - Хвала деве Марии! Пробормотал Мигель, выгребая против обратного течения. Падре был совсем плох. Видимо, долгий путь, крушение корабля, невероятный шторм - все это вызвало помутнение рассудка. Но, вроде бы, близкий берег успокаивал падре, словно мягкое прикосновение матери. - Крепитесь, святой отец, земля близко, там и вознесете хвалу господу нашему Так говорил Мигель, и ясеневое весло гнулось в его руках. Они удачно миновали линию прибоя. Шлюпку, правда, немного поволокло по песку, но крепкие руки и крепкие слова помогли справиться с управлением. Мигель на подгибающихся ногах добрался до травы, до деревьев, и только тогда позволил себе бессильно опуститься на землю. - Капитан, а что там было насчет того, что острова нет на картах? куда нас вообще занесло? Что это было в небе? Капитан устало потер лицо, то ли пряча взгляд, то ли просто собираясь с мыслями и хрипло ответил, - Не знаю. На все вопросы. Он собирался еще что-то добавить, но замер с приоткрытым ртом, глядя на деревья. Мигель медленно повернулся, и тоже замер - там, между стволами деревьев стояли люди, почти сливаясь с лесной зеленью. Они были одеты в легкие, струящиеся одежды серо-зеленого цвета и кожа, кажется, тоже была чуть зеленоватой, хотя, может это так падал сквозь кроны деревьев свет. Они стояли молча , в расслабленных позах, не проявляя агрессии. Падре, словно вытащенная из воды рыба, молча разевал рот, глядя на появившихся гостей, или хозяев этого места, затем вдруг захрипел, завизжал, и с диким воплем: "Деееемоны", бросился прочь. Святая Дева Мария... На них нет креста. Что ж, очередная партия безбожников. Но их много. А за спиной Мигеля только обломки корабля, трусливый капитан да спятивший падре. Но испанцы не отступают! Не обращая внимание на священника, Мигель протянул вперед раскрытые ладони в универсальном жесте мира - и пошел навстречу незнакомцам. Впрочем, шпага была на боку, и дворянин дорого намеревался продать свою жизнь в случае схватки. Насколько опасны чужаки? Видно ли оружие? Незнакомцы, которые явно являлись местными жителями молча, с одинаковыми выражениями на совершенных лицах стояли и ждали подходящего Мигеля, за спиной которого, чуть слева, что бы не помешать вытащить шпагу, чуть покачиваясь шагал капитан, что-то бурча себе под нос, то ли молитвы, то ли проклятия. Крики падре постепенно затихли вдали и тишину нарушали только шорох волн и шелест листьев. Даже птичьих криков не было слышно. Даже при ближайшем рассмотрении казалось, что фигуры будто бы "плывут" сливаясь со стволами деревьев и листвой. Оружия не было видно, но кто знает что там, под длинными, почти до земли плащами?
Когда до странных людей оставалось несколько шагов, фигуры расступились, словно растекшись в стороны и между ними вышел вперед мужчина, в таком же плаще как и все, но его осанка, выражение лица и движения выдавали, что этот человек привык повелевать. - Приветствую, - произнес он, мелодичным голосом, откидывая с головы капюшон, - Не хватайтесь за оружие, здесь вам не причинять вреда. Если бы мы хотели, вы бы уже давно были мертвы. И он легко кивнул головой на верхушки деревьев, в которых на мгновения показались люди, держащие в руках луки и тут же снова пропали. О, ему повезло! Эти дикари не такие уж и дикари, если они знают испанский. Видимо, где-то рядом есть поселение, или форт, или торговая миссия. Или ... Это не испанский язык?! Но как он их тогда понимает? Или это другой цивилизованный язык? Французский, английский, голландский? Эти дикари знакомы с еретиками? - Хорошо! Во имя святого отца, кто вы такие? Я и мои спутники потерпели крушение. Я и мои спутники хотели бы поесть и попить. И как можно добраться до моих сородичей, таких людей как я? Мужчина в ответ лишь улыбнулся и приглашающе махнул рукой, поворачиваясь к прибывшим спиной и уходя под полог леса, который будто расступился перед ними, образовав зеленый коридор. В одной простонародной сказке злой король давал бедной девушке неразрешимые задачи. В числе прочих было - прийти во дворец не голой, и не одетой. Дочь бедняка блестяще вышла из положения, закутавшись в рыбацкую сеть. Но это потому, что в нищей деревне не было ничего другого. А вот если бы там была ткань подобной той, что видит сейчас Мигель... Ибо там, в коридоре, в зеленом полумраке танцевали стройные гибкие девушки в странных нарядах. Платье было длинным и простым, безо всяких изысков, но ткань, Дева Мария, что там была за ткань! Она то надежно скрывала все изгибы, то внезапно, по непонятной прихоти, просвечивала так, что можно было разглядеть вишенки сосков и треугольник волос внизу живота... А учитывая, что в море Мигель уже был достаточно давно, зрелище производило просто убойный эффект. - Святая Дева Мария, спаси и защити от искушения.. Но ноги сами несли туда, под сень леса.. Обернувшись, мужчина понимающе усмехнулся, - Девушки проводят вас в комнаты, вы сможете отдохнуть и освежиться, а за обедом мы сможем поговорить, - и скрылся между деревьями, будто растворился.
Девушки, стреляя глазками и явно не стесняясь своих одежд, провели Мигеля и капитана по тропе, больше напоминавшей туннель - стволы стояли на равном отношении друг от друга, а кроны соприкасались в вышине, закрывая от палящего солнца. Спустя минут десять впереди забрезжил свет и путешественники вышли из леса. Перед ними простиралась долина, на которой располагались странные постройки - одни, с огромными окнами и тонкими перекрытиями, сверкавшими на солнце будто хорошо отполированная сталь, этажей пять - шесть в высоту, другие приземистые, одноэтажные, но из неизвестного путникам материала, третьи, словно небольшие башенки. Тропинка сменилась дорогой, вымощенной ровным, без щелей камнем, правда кое-где по краям сквозь камень прорастала трава. Девушки, смеясь при виде замешательства мужчин, провели их в ближайший дом - фасад его был выполнен из камня, но каждый элемент надвратной арки был выполнен так искусно, что казалось, будто вставший на дыбы лев вот-вот прыгнет на головы зазевавшихся людей.
Как только компания переступила порог, в помещении вспыхнул свет. Светильники располагались на стенах, и выполнены были в виде тюльпанов, в бутонах которых горел свет. Он был ярче 100 свечей и совершенно не чадил и не пах. Всю дорогу девушки мило щебетали между собой, хихикали и обсуждали что-то совершенно непонятное - про генотипы, генофонды, матричные системы, комплексном обследовании, ИППП у моряков и так далее, в какой-то момент Мигель перестал пытаться уловить смысл и только улыбался в ответ, когда улыбались девушки. Да и кроме их разговора чудного вокруг хватало - покрытые деревом стены, в которых не видно стыков, да и на ощупь не похоже на дерево - слишком гладкое. Зажигающиеся сами по себе светильники, неизвестная и непривычная архитектура здания и планировка. Пройдя по коридору, девушки остановились и толкнули двери двух комнат, расположенных напротив друг друга, - Входите, господа, это ваши комнаты, сейчас мы покажем вам что и как работает, а через час зайдем за вами. Одна из девушек, блондинка с зелеными глазами, подтолкнула к двери Мигеля, вторая, жгучая брюнетка, капитана. - Это санузел, ой, вобщем туалет и ванная. После, хм, того, как вы сделаете свои дела, нужно нажать на кнопку, вот так. Это ванна, для того, что бы пошла вода нужно повернут эти краны - холодная, горячая. Это мыло... полотенца тут. С остальным разберетесь сами, если будут вопросы, зададите их потом. Отдыхайте.
Протараторив и показав что и как работает, блондинка помахала ручкой , подмигнула, вогнав в Мигеля в легкий ступор и вышла. Долгое плавание, необычный костюм девушек, перенесенный ужас смерти и удивительное возвращение к жизни пробудило в Мигеле те чувства и ощущения, в которых он сейчас меньше всего нуждался. На секунду он порадовался, что корабельный распорядок не требовал чопорных туалетов и дворцового этикета. Плотные облегающие одежды мало того, что сковывали движения, так еще и слишком отчетливо демонстрировали бы его непристойное желание. Впрочем, мокрые парусиновые штаны достаточно облегали его тело, чтобы можно было заметить некоторые изменения. не потому ли подмигнула девушка? Кстати, вроде бы он ее понимал местами, пока та не использовала совсем уж незнакомых слов. Испанский? Но об этом можно будет подумать и позже. А пока - что ему еще известно? Странные строения, явно не предназначенные для обороны. Безоружные девушки в свободных одеждах. Чудеса со светильниками. На редкость спокойные люди. И странная комната. Мигель опустился на колени и провел рукой по белой блестящей поверхности. Это сияющее творение рук человеческих - туалет? Да даже императоры едят из более грубой посуды, хрупкого фарфора, привезенного из далекого Китая. А туземцы используют это для туалета. Мигель с большим трудом удержался, чтобы не лизнуть гладкую поверхность. Туалет! Какая роскошь! Блестящий металл, дающий воду, оказался не серебром, а какой-то формой железа. Безусловно, от уступал непревзойденной толедской стали в бою. Но в украшениях был бы ничуть не хуже серебра. А то и золота. После нескольких попыток удалось сделать свои дела и помыться. Мигель выругался, когда сначала попал под горячую воду, а потом под обжигающе ледяную. Но вращая странные ручки, ему удалось добиться приемлемого результата. С наслаждением он ощущал, как сходит корка соленой грязи, наросшая за месяцы странствий. Темные волосы стали гуще и пышнее. Одеваться в грязное белье не хотелось, потому Мигель обмотался полотенцем. И задумался... Он не следил за временем, потому не представлял, как скоро вернется девушка. Что делать ему? В этом непонятном, но явно богатом мире? Пойти по стопам Кортеса, с сотней солдат захватившего огромное государство? Но у него не было сотни солдат. У него-то и одного не было - вряд ли капитан хорош в битвах на суше. Или сделать что-то иное... Но что? так он и думал до прихода девушки... Красивой, надо заметить, девушки. И решил пока разузнать побольше об этом странном месте и непонятном мире. В дверь раздался стук, ручка повернулась и в дверь просунулась голова капитана, а за ней и весь капитан. Тоже в обернутом вокруг бедер полотенце, чистый, благоухающий мылом, с причесаной бородой и довольным блеском в глазах, - Разрешите, Мигель? Думаю, скоро за нами придут и надо решить, что делать дальше. Этого острова нет на картах и я впервые в жизни слышу о нем. Даже сказок и легенд нет, хотя не удивительно, такой шторм пережить сложно. Капитан сел в кресло и вытянул ноги, в руках у него оказался кисет и трубка. Привычными движениями он развязал шнурок и начал набивать трубку - хоть что-то привычное и неизменное в этом странном месте. Скоро запах табака поплыл по комнате, клубы дыма поднялись к потолку и... раненым быком взвыла сирена, а с потолка полилась вода. Буквально через пару секунд дверь распахнулась, явив двух растерянных девушек со стопками вещей в руках, - Что здесь...? Как вы? Нельзя курить в комнате, - наперебой затараторили они, разобравшись в ситуации, - Вот ваша одежда, подождите пока в другой комнате, переоденьтесь, а мы отключим сигнализацию. Капитану пришлось убрать изрядно вымокшую трубку и мужчины перешли в его комнату, словно сестра-близнец, повторявшую комнату Мигеля. Мигель быстро перестал оглядываться по сторонам. Фарфор и даже серебро не умеют бегать. А он их уже видел. Капитан прав. Следовало обсудить, что им делать. На этом острове поражало все - бьющее по глазам богатство при видимой кажущейся его беззащитности. Ни оружия, ни доспехов, ни частокола. Ни каменных стен и пушек. Ничего. Но при этом все спокойны, никто не боялся их корабля, их не убили. Их привели в покои, равным которым не было даже у короля! И оставили вот так, без присмотра. Хотя. Как-то чужаки узнали о безобидном курении и обрушили на них водопад. Они так боятся огня? или дыма? нет. Девушки спокойно его вдыхали. Видимо, он им просто неприятен. Вздохнув, Мигель вычеркнул табак из видов оружия. А что остается? Крест и шпага? Он вспомнил священника и вычеркнул крест. Маловато для захвата острова!
- Капитан. Эти люди сказочно богаты и кажутся беззащитными. Но именно кажутся. Они строят такие дома, они чуют запах дыма, они явно нас не боятся. Причем не потому, что не знают, что мы можем. А потому, что знают. И все равно не боятся. Сперва я хотел повторить подвиг Писарро. Вы и я, думалось мне, способны разогнать и сотню безоружных дикарей даже без размазни священника. Но я ошибся. Они не дикари. То, что на них нет креста - не делает их слабыми, увы. Будь у нас несколько кораблей и несколько сотен солдат - еще можно было попробовать. А так нет. Нас сомнут и уничтожат. Потому я предлагаю ждать. И смотреть по сторонам. Что вы скажете, капитан?
|
|
|
-
Информация^^ Кто ей владеет, владеет миром) Хороший пост, интересный. Описания весьма емкие и точные, и это не может не радовать.
|
|
|
|
|
|
|
|
ссылкаСевероамериканские фестивали каждый раз оставляют после себя необычное послевкусие. С одной стороны, танцы довольно успешно сдирают с людей шелуху повседневных ролей "менеджеров", "юристов", "бизнес-леди", "представителей угнетенных национальностей и угнетенных полов", с другой... Контраст с ролями вне рамок мероприятий порой бывал весьма разительным, - Валерий, усмехнувшись, вспомнил неподдельный ужас на лице одного из своих американских знакомых, когда полушутя поинтересовался, почему бы тому не обучить парным танцам своих офисных сотрудниц. Впрочем, людям вообще свойственно на чем-нибудь заморачиваться, и сам Валера вовсе не являлся исключением. Хорошо хоть, на этот конгресс он приезжал в качестве ученика, и потому мог спокойно погрузиться в атмосферу классов и насладиться отменными вечеринками, а теперь летел обратно в Россию, чтобы поделиться этой атмосферой уже с собственными учениками. Обилия багажа у него с собой не было, - к счастью, возить по костюму на каждый день фестиваля в его привычки не входило, - и формальности аэропорта были улажены быстро. До вылета оставалось не так уж и много времени, в сон его, пожалуй, клонило - все-таки пять дней фестиваля сказывались. Последние пару ночей, - ночами, впрочем, их назвать было сложно, поскольку ложиться зачастую приходилось под утро, если вообще приходилось, - он даже снов не видел, что в принципе для него было редкостью. В любом случае, проспать вылет в его планы не входило, и потому Валера решил воспользоваться проверенным способом - что-нибудь съесть, поскольку заказать кофе его не смогла бы сподвигнуть даже нынешняя сонливость. Ближайшей к выходу на посадку закусочной оказался «Starbucks». Особой любви к нему Валера не испытывал, но и привередничать не привык, поэтому, заказав сэндвич, устроился за одним из столов с обзором на зал ожидания. Разумеется, спустя пару минут столик по соседству оккупировала стайка детей, и Валера почти сразу задумался о том, чтобы сменить место дислокации - после прошедших дней суета рядом раздражала. Увы, планам его не было суждено сбыться - обернувшись в поисках менее шумного места, он увидел девушку со стаканом кофе, целеустремленно направляющуюся к свободному столу, и не менее целеустремленно направляющегося ей под ноги подростка. С обреченностью понимая, чем это закончится, Валера было начал привставать, чтобы отодвинуть стул и дать место разминуться двум упорно стремящимся к пересечению личностям, но не успел... Горячий, ароматный и, несомненно, превосходно сваренный напиток пролился на плечо и частично на рубашку, заставляя ту прилипнуть к телу и вызывая незабываемые ощущения на обожженной коже. "*#@$%!!!" - восклицание (или воззвание) в адрес черт-знает-каких-сил, ответственных за произошедшее, прозвучало внутри и там же и осталось. Глубокий вдох и выдох. Успокаиваемся. Пытаясь отлепить рубашку приятного кофейного цвета от кожи, мужчина с тоской проговорил: - Как же я ненавижу кофе... И лишь спустя несколько не слишком успешных попыток, обратив внимание на девушку, всем видом и словами изображавшую раскаяние, мрачно сказал: - I'll live, I guess. Спустя секунду Валерий осознал, что начала она извиняться на его родном языке, и уже чуть менее хмуро добавил: - А, вы русская. Не сразу услышал, простите, - и легкая усмешка после слова "простите". Что ж, по крайней мере спать он теперь точно не хочет.
|
|
|
|
|
|
Крагг бросился на противника, нанося кинжалом удары ему в левую руку. Судя по всему, ему удалось пробить крупную артерию. Кровь хлынула по обмякшей конечности. "Волк" пытался еще несколько секунд сопротивляться с ножом в правой руке, но кровопотеря и общие повреждения организма, которые уже не могли замаскировать никакие наркотики, наконец, достигли критического уровня. Сделав последний взмах, наемник вяло пошатнулся и свалился под ноги "Одноглазому". Трубки на горле пульсировали, вкачивая все новые порции стимуляторов, но агонизирующее тело отвечало лишь резкими конвульсиями. Через пару секунд стихли и они.
Селена открыла огонь по последнему противнику на правом фланге, но промахнулась, очередь пуль просвистела над его головой. К счастью, ей удалось привлечь внимание противника на себя. Выживший СПОшник сам открыл огонь из автогана. Несколько пуль попали в голову наемнику и тот откинулся на спину и затих.
Пока Саммер метнулась в укрытие и перезаряжала гранатомет, Дакко открыл ураганный огонь по "Драгуну".
Настоящий шквал пуль бил и бил по монструозной конструкции, пули со звоном рикошетили от брони, но некоторые залетали в различные слабые или поврежденные места. На одной из конечностей был перебит какой-то внутренний трубопровод, и темная маслянистая жидкость начала струится по металлу. В другом месте попадание воспламенило скрытый баллон с газом и синие огоньки заплясали по поверхности.
- КРИТИЧЕС...КИЙ...УРОН...СИС...ТЕМ..А...ОХЛАЖДЕ...НИЯ...РЕАК...К...ТОРА....НЕИСПРА..В...
Человеческая фигура, соединенная с машиной множеством запрещенных и пугающих аугментация билась в судорогах, испытывая боль механизма как свою. Последний пароксизм заставил её скорчиться в позе эмбриона. Несколько пуль попали и в неё, но она уже не двигалась.
А потом "Драгун" взорвался.
Эффект был такой, будто кто-то сбросил бомбу прямо за фонтаном. Ослепительно яркий взрыв уничтожил заднюю стенку фонтана. Сидевшего там вражеского стрелка поджарило и завалило обломками. Осколки разбитых статуй нимф осыпали округу словно картечь.
Оставшийся последним наемник возле Крагга пригнулся и оглянулся назад.
- Периметр прорван, потери полные. Слава Тет...
Закончить ему не удалось. Раздался выстрел, и "Волк" рухнул на землю с дырой в голове.
Лейтенант Бронко опустил дымящийся ствол автопистолета.
Со свистом мины обрушились на пространство за фонтаном, перепахивая землю. Был ли там кто-то живой, отсюда было сказать трудно, но по крайней мере желание противника контратаковать явно было остужено.
Агенты Инквизиции и Ваксанидские Драгуны сидели в укрытии, дожидаясь конца обстрела. Наконец, свист и взрывы затихли.
Некогда вполне милый, хотя и немного запущенный парк превратился в опустошенное поле боя, по степени разрушений напоминающие худшие побоища Махарианского Крестового Похода.
Фонтан был уничтожен почти полностью взрывом "Драгуна" и обстрелом, оставив вместо себя гору разбитого мрамора. Живые изгороди были искромсаны пулями и гранатами, выжжены лазерными лучами. Земля вскопана следами от взрывов. Мертвые тела наемников и Драгун лежали здесь и там, окровавленные или обожженые.
Пороховая дымка стелилась по земле, в воздухе витал мерзкий но хорошо знакомый кислотный запах фицелина, смешивающийся с оттенками крови и горелого человеческого мяса. Аромат, способный вызвать рвоту у мирного человека. Таковых, впрочем, здесь не было.
- Это капитан Маллори, доложите обстановку - раздалось по каналу связи СПО.
- Мы сделали их - уставшим голосом сообщил лейтенант Бронко - все висело на волоске, но Агенты Трона сумели вытащить наши задницы из огня. Без них нам была бы крышка. Что же это за дрянь такая? Если это наемники каких-то богатых аристократов, то я техножрец. - Комиссар Чаши Бруциус. Потери тяжелые, контр-атака противника остановлена. (голос радиста) - Все еще нет связи с третьим взводом. - Принято. Агенты Инквизиции? Леди Селена? Мне нужно с вами поговорить. Лично. Рандеву у выхода из парка перед входом в поместье. Путь вперед должен быть чист. Комиссар, продвигайтесь вместе со своими силами туда же. - Так точно.
Выжившие СПОшники сгруппировались возле Бронко, с опаской изучая трупы.
-
Очень хорошее, натуральное описание поля боя.
-
+ Крыс, отличный же пост. Мне очень нравится динамика в твоих постах. И бомбануло красиво)
-
+
-
Недолго мучалась старушка в высоковольтных проводах.
-
Джастис эйнт гонна диспенс итселф
|
Алые всполохи лазерных выстрелов явно встревожили Эмили – девушка панически схватила кепку и, неуклюже скатившись с бортика, попыталась укрыться за мраморным ограждением небольшого фонтана, беспомощно распластавшись на мощёной плитке двора. Серый громила в экзоскелете невозмутимо прошёл мимо мобеды со своим миниганом наперевес и, не обратив на Сильвию никакого внимания, вышел во двор, вразвалочку направляясь к фонтану. Второй – в обычном многофункциональном бронекостюме, куда меньшем по габаритам, не отводя от Сильвии ствола винтовки, медленно спустился на первый этаж. Треугольник непроницаемого для взглядов забрала бесстрастно взирал на смиренно поднявшую руки оппозиционерку. Так и не произнеся ни единого слова, он с характерным щелчком поместил винтовку в специальное крепление на спине и, достаточно грубо схватив Сильвию за руку, потащил её в направлении подвального коридора.
Сквозь стеклянные двери особняка женщина могла видеть, как нарочито медленно обходит тяжёлый пехотинец фонтан, и как обползает его, прижимаясь к бортику, Эмили. В конце концов, нервы девушки всё же не выдержали – она на мгновение показалась над ограждением и всадила в грудь солдата несколько зарядов из небольшого, казавшегося игрушечным на таком расстоянии, бластера. Вырвавшийся в ответ из стволов минигана сноп энерголучей разворотил часть фонтана и, заодно, несчастную девушку. Сквозь проломленное ограждение наружу устремилась отфильтрованная вода. Сам штурмовик выглядел полностью невредимым – на нагрудной пластине не осталось даже царапины.
После лестницы вниз, Сильвия, в сопровождении своего молчаливого конвоира, оказалась в уже знакомом подвале. Центральном штабе сопротивления. Вот компьютер и кресло – рабочее место Марка, забрызганное почему-то кровью вперемешку с неприятными вкраплениями подозрительного серого вещества. Кровь на соседней стене, кровь на полу. Небрежно усевшийся на поверхность стола бритоголовый мужчина, один глаз которого прятался за полупрозрачным дисплеем красного информационного визора. В мирно лежащей на колене правой руке покоилось странного вида внушительное оружие, опознать которое сходу Сильвия оказалась не в состоянии. Ещё один боец в бронекостюме обнаружился дальше – на стуле, который ранее этим утром занимал ещё Адам. Прямо возле него, в крутящемся кожаной кресле, понуро сидел сам Эрик Фрайзер, чьи запястья перетягивали браслеты энергонаручников. Около капитана, чуть позади, безобразным нагромождением накидали несколько безжизненных тел – Марка, половина головы у которого почему-то отсутствовала, хозяина особняка Элтона Мерка с внушительной дырой в груди и, наконец, его очаровательной спутницы Стеллы. - Так-так-так, - почти нараспев продекламировал бритый, холодно улыбаясь. – Надеюсь вы узнаёте мисс Сильвию, мистер Фрайзер? Эрик медленно поднял голову и посмотрел на введённую женщину мутным взглядом. Пребывая в каком-то отстранённом состоянии безнадёжной апатии, он ничего не ответил, хоть в глубине глаз капитана явно мелькнул на секунду живой огонёк узнавания.
|
|
|
Стоило Сильвии начать разглагольствовать о воле Ормузда, как повстанцы красноречиво переглянулись. - Революция иногда привлекает очень странных людей, - с ухмылкой буркнул мужчина, первым выбираясь из гравикара на дворовую плитку особняка. Вслед за ним из машины вылезла Эмили, предварительно напялив задом-наперёд чёрную кепку. Она прогулочным шагом дошла до фонтанчика и присвистнула, оглядывая молчаливую готическую громаду особняка. - Тебе виднее наверное, - откликнулась она на распоряжении Сильвии. – Я-то и здесь, во дворе, раньше никогда не бывала. Поместье элкорского миллионера, очевидно, служило штабом для ведущих деятелей сопротивления и едва ли в нём доводилось бывать многим рядовым его членам. Напарник Эмили тоже не выглядел особо уверенным – с сомнением он посмотрел на двустворчатые двери главного входа и нерешительно двинулся вверх по ступенькам. Девушка села на ограждение мраморного бассейна, в центре которого безмятежно изливало поток воды из кувшина античное изваяние. Она содрала с себя идиотскую кепку и, больше не глядя ни на Сильвию, ни на почти добравшегося до вершины лестничных ступеней мужчину, схватилась за голову. Так и сидела в этой позе отчаянной обречённости, тупо глядя перед собой в одну точку и выпав полностью из реальности.
Мужчина осторожно открыл одну из стеклянных створок парадного входа и, приглашающе махнув Сильвии, вошёл в здание. Холл встретил женщину знакомым великолепием – единственное помещение, размерами превосходившее несколько среднестатистических серых квартир пролетариата в зданиях-блоках. Спутник Сильвии потрясённо остановился, разглядывая ковровые дорожки из красного бархата, огромные золочёные люстры и зеркально уходившие вверх спиральные лестницы. Открывшимся видом повстанец был буквально шокирован – он, всю свою жизнь скрывавший истинные эмоции от камер наблюдения в тесной квартире, оказался просто не в силах поверить, что кто-то действительно мог жить всё это время таким удивительным образом. Этот холл олицетворял собой одновременно всё то, за что и против чего повстанцы боролись. Они хотели добиться нормальных условий для жизни, уменьшить или свести на нет социальный разрыв между классами. Свергнуть диктатора, который заставил целую планету поверить, что жизнь большинства её обитателей стоит не больше средней стоимости заряда в армейской винтовке.
Спиральные лестницы уходили ввысь, на второй этаж, а неприметный коридор справа вёл к подвалу, где, как уже знала Сильвия, пряталось сердце сопротивления. - Просто невероятно, - выдохнул ошеломлённый повстанец, не глядя на спутницу. А в следующую секунду холл прорезали уже знакомые мобеде энергетические лучи. Первый же залп кроваво-алых зарядов снёс голову спасшему Сильвию совсем недавно оппозиционеру, а его тело начало неторопливо оседать на зеркальный паркет. Ван Эллемеет запоздало определила источник очереди – скорчившаяся за золочёными перилами на втором этаже громоздкая фигура в ненавистном сером бронекостюме. Второй такой же громила с лазерным миниганом наперевес выскользнул в холл из непримечательной боковой комнаты, а третий показался в конце того самого, ведущего в подвал, коридора. Снова молчаливые серые нацисты, снова безразличные зеркальные шлемы, в которых Сильвия могла увидеть только отражение собственного испуганного лица. И это происходило здесь, в главном штабе повстанцев Элкора. В месте, о существовании которого мрачные штурмовики в серой броне вообще не должны были даже догадываться. Могли бы прикончить сразу же, но отчего-то пока не стреляют.
|
|
Сквозь гул в ушах Сильвия с трудом разбирала, как нещадно матерится девушка за рулём гравикара. Она бросала несчастный аппарат из стороны в сторону, силясь избежать потенциально возможных шальных попаданий и как можно скорее выйти из зоны обстрела, в то время как далеко внизу разворачивалась в полную силу чудовищная карательная машина империи. То, что начиналось как пламенное восстание, обернулось кровавой бойней и западней. Оцепленные имперскими солдатами кварталы превратились для революционеров в безвыходную ловушку – немногочисленные счастливчики, вроде спасителей Сильвии, панически бежали с тонущего корабля, даже не помышляя уже о возможном сопротивлении. Происходящее походило больше всего на безоговорочную победу Артура Бормана, который выманил партизан из подполья в чистое поле и разгромил наголову одним мощным ударом. Император учёл практически всё – кроме «Ренессанса» и того, что отчаянной группке смельчаков ценой своих жизней удастся прорваться к линкору сквозь оцепление.
- Успокойся, Эм, - мягко попытался было утихомирить свою подругу «спаситель». - Успокоиться?! – взвигнула девушка. – Ты предлагаешь мне успокоиться? Всё кончено, нет больше никакого сопротивления! Все мертвы. Там внизу остались Доусон, Барреа – чёрт побери, мне кажется, что сегодня полегли все, кто имел в этом движении хоть какую-то значимость! Слабый голос Сильвии с заднего сиденья заставил Эм замолчать, а мужчина повернуться к мобеде: - Жить будешь, - откликнулся без особого сострадания. - До свадьбы заживёт, - язвительно поддакнула светловолосая девушка. Гравикар, тем временем, мчался вперёд – над безмятежно спящими городскими кварталами, которые, казалось, не обращали никакого внимания на революцию по соседству. Такова особенность больших мегаполисов – как правило, настолько огромных, что исполинские городские конгломераты подминают под себя целиком всю поверхность планеты. Когда в одном из районов происходит локальная катастрофа и нечто непоправимое, в соседнем - люди продолжаются отрываться в ночном клубе под драйвовую музыку.
- Ты была во дворце, - констатировал мужчина и без того очевидное. – Это вас мы должны были забрать. Что там происходит? Каков план? Ты видела Доусона или Регину? Парень обрушивал на по-прежнему плохо соображавшую Сильвию бездну вопросов, в то время как его напарница медленно заводила гравикар на посадку. Внизу уже виднелся выделявшийся на общем фоне среди многоэтажных домов особняк, ограждённый неприступным забором. Здесь за прошедшее время не успело совершенно ничего измениться – всё также безмятежно проливал недешёвую воду небольшой фонтан на площади перед главным входом, всё столь же молчаливо бесчисленные готические шпили стремились ввысь. За колоссальными, в два этажа, стёклами главного холла горел свет, обещая безопасность, тепло и уют. Хоть именно этот особняк Сильвия и покинула этим утром, казалось, с тех пор миновала целая вечность. Там, внутри, располагалась главная база повстанцев, на которой наверняка имелась возможность незамедлительно связаться с линкором. Именно там этим утром революционеры оставили Фрайзера. Гравикар приземлился перед самым крыльцом, двери автоматически отворились.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Бенедикт кивнул Данкану и жестом протянутой руки указал на него своей свите.
- Джентльмены, Данкан Кроу, представитель Адептус Арбитрес и исполнительный офицер моей ячейки. В случае моего выведения из строя, слушайте его команды, словно их отдал сам голос Святой Терры. Данкан, не будешь ли так любезен - Бенедикт с презрением пнул скорчившегося на полу пустотника - разобраться с этим отребьем. У него может быть какая-то информация насчет численности противника.
Подняв выроненный сдавшимся пистолет, Молитор протянул его комиссару.
- Вооружайтесь, джентльмены. У нас мало времени. По нашей информации, культ Бедфорда и Иглхорна планировал захват власти на планете, используя призванную колдовскими способами эпидемию самоубийств для создания паники и анархии. Наверняка вы что-то слышали об этом. Такие возможности указывают на возможное присутствие моральных угроз в стане врага.
Бенедикт посмотрел комиссару в глаза. Офицеры Официо Префектус не получали в полном объеме информацию о Варпе и его порождениях, но на плечи комиссаров ложилась обязанность разбираться с последствиями несанкционированного контакта гвардейцев с подобными сущностями, поэтому им в процессе обучения в Схоле выдавались необходимые знания. "Моральная угроза" - эфмеизм, означающий что-то такое, после встречи с которым гвардейца ждет очистка памяти в лучшем случае, и болт в голову в худшем. Если он, конечно, каким-то чудом останется живым.
Этого должно быть достаточно, чтобы комиссар понял, о чем идет речь.
Пока гвардейцы вооружались, Бенедикт произнес в в вокс:
- Рамирес, займись пока здесь делами, попробуй собрать информацию от местных насчет дел Бедфорда и Иглхорна. Найди мне кого-то, знакомого с расположением помещений здесь. Где находится кабинет, личные комнаты Бедфорда. Срочно.
После раздачи всем целеуказаний, можно было позаботится и о себе. Уверенным шагом, Молитор отправился к контейнеру с оружием, который Данкан оставил на полу.
Говорят, ничто не может сравниться в Галактике с оружием, которое производит Империум. У эльдар есть разные чудеса, у тау утилитарные технологии, но никакие их вооружения не сравняться с сочетанием простоты, эффективности и красоты, создаваемой союзом древних технологий СШК и мастерства Адептус Механикус, тщательно создающих каждый образец, заботясь о его душе так же (если не больше), чем о душе живого существа.
Пусть наши ульи порой неказисты, но наши боевые корабли, танки. И конечно наши цепные мечи и болтеры. Лучшие приспособления для убийства, что когда-либо видела Галактика.
Болтер, который он вытащил из контейнера, был намного, намного древнее его самого. По данным из архива Реликвария, этот образец модели Локе был создан в раннем 39-ом тысячелетии для одного из генералов Астра Милитарум, принимавших участие в Крестовом Походе Ангевина, освободившем будущий Сектор Каликсис. Кожух был окрашен в зеленый цвет и украшен позолотой и резьбой, изображавшей различные элементы, связанные с символикой Гвардии - львы, грифоны, копья и знамена. Рукоятка имела вставку из слоновой кости с вырезанным вензелем. Кто знает, может быть, этот болтер видел самого Святого Друза. Оружие использовалось вероятно в декоративных целях, до некоего инцидента, после которого оно попало в хранилище Инквизиции, а точные данные о его владельце оказались утрачены. Учитывая хаос, неразбериху и трагедии Крестового Похода, неудивительно. Из арсенала Инквизиции болтер перекочевал в Реликварий, где его сочли подходящей платформой для установки другого, гораздо более могущественного артефакта - пси-прицела, позволяющего идентифицировать псайкеров и порождения Варпа. С тех пор он использовался полевыми агентами Реликвария, и перед отправкой на задание был выдан Молитору. Еще одно звено в долгой цепи, которая продолжится после его смерти. Если, конечно, Бенедикт не погибнет здесь как дурак и не оставит оружие в руках врагов.
Молитор не собирался подводить своего Императора, не собирался он и посрамить историю древнего оружия.
Бережно зарядив оружие, он положил его себе на колени и вытащил из контейнера кобуру с "Пуританином". Подумав, зарядил второй ствол специальным патроном из освященного стекла, предназначенным для изгнания не принадлежащих этой реальности тварей. Если уж болтер не поможет, то это последний шанс.
Надел на себя кобуру и взял в руки болтер. Вот теперь он был готов ко всему. Держитесь, еретики.
|
Сработали они отлично, как и всегда. Рене был прекрасным напарником, и вместе они составляли отличную боевую команду. Выстрелы массивного гекатера Тринашки отвлекли противников, ошеломили их. Троица остановилась, что дало Стил возможность нанести более точные и мощные удары. Молот в руках девушки свистнул, тусклый свет ламп отразился от металла, от чего по нему скользнули смазанные красные блики – и Стил услышала хруст ломающихся костей. Мужику в сержантской форме пришлось совсем не сладко: сила удара была такой, что его попросту отбросило. Он с грохотом рухнул на пол, но Кролик и Тринадцатый и так уже наделали достаточно шума своей неожиданной атакой, чтобы беспокоиться о том, что кто-то их услышит. - Сюрприз, мужики, - выдохнула сквозь зубы Стил, когда ее молот врезался во второго солдата. Он успел шарахнуться назад, и это почти ему помогло. Почти. Уйти от удара он не смог, и, хотя тот пришелся не в грудь или живот, этого хватило. Мужчина согнулся, хватаясь за бедро, и на некоторое время перестал представлять непосредственную опасность.
Кролик замерла на месте, готовая в любой момент нанести еще удар, но, кажется, этого пока не требовалось. Сержант неподвижно лежал на полу и был скромен и тих. Похоже было, что он уже не поднимется. Второй солдат был слишком занят, не в силах решить, за что хвататься – за размозженное бедро или за окровавленную голову. Третий же, ошарашенный мгновенным нападением и видом раненных товарищей, застыл на месте, таращась на аколитов, и даже не пытался что-то предпринять. И куда только подевалась нахальная уверенность в собственной безнаказанности, еще недавно звучавшая в его голосе.
Стил крутанула обеими руками молот, добавляя веса словам Рене, хотя от его голоса и так мороз шел по коже. Уцелевшие, по крайней мере, впечатлились. - Ну что, покойнички, поболтаем? – осклабилась Кролик. Ей казалось, что молот в руках едва заметно вибрирует, будто недоволен, что его так рано остановили. Хотя это, конечно, было всего лишь следствием выброса адреналина в кровь. – Где остальные? Кто тут еще, кроме вас, шляется? Неплохо было бы знать, что вообще происходит в этом проклятом гараже. Может, они не всех успели перерезать, может, был еще кто-то живой.
|
|
|
|
Преодолев панику, Сильвия осторожно выглянула из укрытия, пытаясь понять, можно ли добраться до солдата, отважно исполнявшего роль её доверенного телохранителя. Быстрый осмотр лишь подтвердил и без того очевидное – несчастный лежал слишком далеко от стены, чтобы можно было попытаться втащить его за укрытие без неоправданно высокого риска для собственной жизни. Постепенно оседавшую пыль прорезало ещё несколько алых лучей – один из них прошёл в опасной близости от лица Сильвии, заставив девушку убраться обратно. Скотт перестал кричать, продолжая, между тем, биться в конвульсиях. Глаза бойца закатились, его трясло, он что-то нечленораздельно мычал, всячески усложняя для Сильвии попытки найти среди его экипировки что-либо ценное. Насколько могла судить девушка, гранат у Скотти не оказалось – зато его лазерная винтовка валялась, бесхозная, на земле. Сильвия подняла её и осторожно высунула оружие – стрелять приходилось почти что вслепую, уповая на силу Ормузда или просто удачу. Винтовка задёргалась, выпуская в ответ солдатам императора собственный сноп алых лучей – но, судя по отсутствию грохота, попасть в бензобак машины мобеде не удалось. Зато ответная очередь из лучемётов спецназовцев достигла цели – один из зарядов угодил прямо в оружие Сильвии, заставив то взорваться прямо в руках.
Лицо обдало волной жара и шрапнелью мелких осколков. Конечности обожгло неожиданной болью. Сквозь стоящий в ушах звон не пробивалось больше ни мычание Скотта, ни канонада развернувшейся вокруг дворца локальной войны. Сильвия не могла нормально думать, соображать. Перед глазами всё плыло, приходилось искусственно напоминать себе о дыхании. Ей не оторвало обе руки лишь потому, что лазерная винтовка стандартного образца конструировалась с учётом подобных случаев. Девушка отделалась лёгкой контузией и парой неприятных ожогов.
В голове панически билась только одна мысль – о наверняка приближавшихся к беззащитной мобеде спецназовцах. Меньше всего ей хотелось сейчас рассчитывать на их снисхождение, но, несмотря на подаваемые мозгом панические команды, тело не желало слушаться и их выполнять. Поэтому, когда над Сильвией из пыли возник тёмный силуэт бойца императора, ей оставалось лишь покориться судьбе. Тот почему-то был без зеркального шлема – наклонился к ней и что-то кричал. Но его слова не могли пробиться сквозь оглушительный звон. В конце концов, незнакомец не выдержал и поднял Сильвию на ноги резким рывком. Бесцеремонно закинул её руку себе на шею и потащил навстречу смерти, к проломленной дворцовой стене. Сквозь слёзы и туман девушка видела, что на месте злополучной машины, за которой скрывались спецназовцы, теперь полыхала груда металла. Вокруг остова автомобиля валялись разбросанные взрывом тела в серых бронекостюмах, а незнакомец в совершенно другой, к слову, экипировке, тащил Сильвию к припаркованному прямо около пролома в стене гравикару. Её спаситель был одет в обычный бежевый плащ, джинсы и белые фирменные кроссовки – запоздало пришло осознание, что он едва ли работает на Артура Бормана.
Сильвию втолкнули на заднее сиденье – за рулём гравикара сидела симпатичная девушка, чьи русые волосы были небрежно собраны в конский хвост. Тоже в гражданском. Кажется, своевременно прибыло запрошенное Скоттом по рации подкрепление. Гравикар, не медля ни единой лишней секунды, взмыл в воздух. Повстанцы о чём-то переговаривались между собой, но Сильвия по-прежнему их не слышала. Зато она могла видеть – обозревать во всей красе с высоты ситуацию. Пирамидальный дворец императора и прилегающие к нему улицы, объятые разноцветным неистовым лазер-шоу. Стекающиеся со всех сторон в центр города танки на магнитной подвеске – величественно они плыли над улицами, в нескольких метрах над землёй, воплощая в своей неторопливости неумолимую карательную машину Империи. Ритмично шагали отрядами тяжёлые пехотинцы, на бешеной скорости над дворцом носились из стороны в сторону истребители, то и дело выпуская по новой цели очередной точечный залп. Люди, приведённые сюда Региной Барреа, в подавляющем большинстве уже давно не сопротивлялись – в панике разбегались, думая только о спасении собственной жизни. Но с высоты птичьего полёта Сильвия прекрасно видела, что выхода нет. Что силовики перекрыли все возможные отступления – каждый беглец мчался навстречу смертоносной ловушке. Это была не битва, но настоящая бойня. И в том, что последние солдаты Барреа теперь недолго смогут удерживать ворота дворца, не приходилось даже и сомневаться.
|
|
Хакста так и не ответила. На мгновение Стил засомневалась. Не стоило ли ей поискать Беду? Вдруг та нашла неприятностей на свою симпатичную задницу? Раздумывала об этом девушка на бегу, даже не сбавив скорость. Тропинка, ведущая к дому, легко ложилась под ноги, еще один поворот - и вот он, гараж. Все же, несмотря на то, что Хаста так и не стала для Кролика частью команды, в сравнении с людьми Бедфорда она была своей, а Стил очень, очень не любила бросать своих. Но время, время, время. Время уходило, убегало сквозь пальцы, и не было совершенно никакой возможности тратить его на поиски. А еще был приказ, который надлежало выполнить. Отбросив сомнения, Стил шагнула в темное нутро гаража. В конце-концов, если Беда наделала глупостей, кто ей виноват? Она знала, на что шла, знала, чем все может закончиться. Сейчас важнее были люди в гараже, люди, которых ублюдки Бедфорда резали, как скот в загоне.
А потом ей стало просто некогда думать о Хаксте. Огромное помещение встретило Кролика полумраком, тенями, скапливающимися по углам, и тревожным красным светом редких ламп. Тринадцатого она увидела сразу, хотя в тенях, заполявших пространство гаража, сделать это было не так легко. Стил просто знала, куда смотреть, будто чуяла его. И напряженно звеневшие нервы сейчас не хуже любого ауспекса подсказывали ей, где свой, а где чужие.
Сообщение Рамиреса пришло как раз в тот момент, когда девушка оглядывала помещение, запоминая расположение стеллажей, ящиков с инструментами и автомобилей. Она даже позволила себе короткий, неслышный вздох: Беду не оставят одну. Теперь Стил могла полностью сосредоточиться на происходящем в гараже. А неплохо этот Бедфорд устроился, оценила она. И машины, и запасы топлива, и инструменты. Похоже, в штате аристократа были и специалисты, умеющие обращаться со всей этой техникой и понимать духов машин. Нда, в этом поместье можно было не бояться остаться отрезанным от остального мира: хозяин позаботился о том, чтобы чувствовать себя комфортно в любой ситуации. Вот только он вряд ли рассчитывал, что к нему в гости нагрянет Инквизиция, ухмыльнулась про себя Стил. Сейчас лабиринт из машин и гаражей был на руку аколитам. Куда хуже было бы, окажись они сходу на открытом и доступном любому случайному взгляду пространстве. Больше всего девушке понравилась серебристая тачка, замеревшая на подъемнике и поблескивающая серебристо-красным в тусклом свете ламп. Ах, как было бы хорошо уронить ее на бошки противникам! Грохоту, правда, не оберешься, но вряд ли в самом особняке услышат шум. Встав рядом, Кролик кивнула Тринадцатому, давая понять, что услышала его, хотя, на самом деле, скорее почувствовала, что он говорит. И знала, что он поймет ее ответ по движению воздуха, даже если не увидит кивка. Им давно не нужно было слов, чтобы понимать друг друга в такие моменты. Не в первый раз бывший штрафник и бывший наемник дрались плечом к плечу, и научились, кажется, даже думать одинаково.
Люди Бедфорда приближались, а Стил, поудобнее перехватившая молот, ждала. Отсчет начался. Шесть. Звук тяжелых шагов в тишине воспринимается обостренными чувствами как грохот. Пять. Троица все ближе, наглые и уверенные, не ждущие нападения из полутьмы. Четыре. Едва уловимое движение рядом - Тринадцатый и его оружие, слившиеся в единое целое. Три. Медленное движение, звук которого заглушают чужие шаги. Два. И замах, снизу вверх. Тяжелый молот рассекает воздух, чтобы обрушиться на ничего не подозревающего человека. Один.
-
Очень сильный по духу пост)
-
Атака молотом, девушки увешанной бластерами и пулеметами - это Ваха, да!
|
Проскользнув в гараж неслышной тенью, Рене сделал несколько осторожных шагов прочь от дверного проема, повёл головой и стволом "Гекатера" из стороны в сторону и замер в напряжённо-агрессивной позе, как принюхивающаяся к незнакомому месту гончая. Конечно, ауспекс прилежно отображал всю необходимую информацию, включая расположение людей, которые шли куда-то в последний раз, но охотник всегда предпочитал "чувствовать" поле боя, знать и помнить каждую мелочь, ускользнувшую от не таких уж всевидящих глаз машинных духов, а сделать этого без траты пары секунд на личный осмотр было практически невозможно. У него, по крайней мере, не получалось.
Где-то позади него сквозь дверь, тихо ступая по холодному рокриту, просочилась Стил, которую аколит не столько слышал, сколько "ощущал", как часто бывает в сплоченных боевых командах, группах музыкантов и вообще стаях любого вида. Ему не надо было оборачиваться, чтобы убедиться, что напарница идёт туда, куда нужно, не надо было открывать рта, чтобы донести детали того вороха поспешно принятых решений, который сейчас играл роль плана, и не надо было следить, чтобы она не наделала глупостей. Последнее радовало особенно. Они очень давно убивали вместе, так что логично было предположить, что, раз уж "Кролик" никогда не была непрофессиональной дурой, то и сейчас ей не окажется.
Подстегнутые опасностью органы чувств Рене работали на полных оборотах, отсекая все лишнее, и вышагивающая по гаражу в поисках недобитого пленника группа охранников выделялась поразительной яркостью красок и детальностью на фоне растерявшего цвета и разрешение "задника". Каждое слово, впечатанный в пол каблук и даже шорох формы разрывали ватное безмолвие, заполнившее уши аколита, и ему даже казалось, что он различает запах лхо, которое недавно курил один из почти что мертвецов. Но это, конечно же, была галлюцинация.
- На шесть, - так тихо, что это даже звуком было сложно назвать, прошептал "Тринадцатый", полагаясь на могущественных духов костной проводимости, что должны были донести его послание до Стил. - Сержанта последним или в плен.
Шесть, - начинает считать про себя охотник, медленно наводя "Гекатер" на доживающих последние секунды еретиков. Пять. Увенчанный глушителем ствол начинает двигаться вместе с целями, позволяя охотнику скорректировать прицел. Четыре. Рене уверен, что у "Кролика" в голове сейчас тоже "четыре", так как они даже считать привыкли одинаково. Три. Вдох, медленный и глубокий. Два. Выдох. Палец аколита медленно, почти что нежно выжимает спусковой крючок, а на лице его незаметная никому расцветает довольная человеческая улыбка. Один.
-
Хороший сюрприз^^
-
+ Рене крут
|
|
Стефан проклинал себя за неосмотрительность и вопиющий идиотизм – едва ли не впервые за долгие годы он сплоховал, и эта единственная ошибка едва ли не стоила жизни мужчине. Сальваторе заигрался, возомнив себя исключительно коварным манипулятором, единственным способным в этом городе на грязную игру человеком. Он посчитал, что его высаженные напротив здания ратуши арбалетчики – вполне достаточная мера на случай возможного поражения. Чтож, на случай проигрыша Стефан может быть и неплохо подстраховался, но он победил… И не предпринял при этом ровным счётом ничего для того, чтобы хоть как-то обеспечить свою безопасность. Он не позаботился о сборе информации относительно планов соперников, не привёл с собой в зал заседания даже парочку верных солдат – вместо этого выбросил все карты на стол, в несвойственной ему манере играя по правилам. Мысль о том, что кто-то кроме него самого способен на подобную подлость или предательство почему-то даже не приходила в голову Сальваторе. Подумалось, что он, по всей видимости, всё же стареет. Вокруг пела сталь, свистели стрелы, слышались чьи-то предсмертные хрипы – буйствовала кровавая вакханалия, среди которых схлестнулись два основных оппонента Стефана.
Капитан стражи бесстрашно бросился в бой, отважно защищая оказавшегося на полу Стефана, оправдывая оказанное ему доверие и лишь подтверждая свою и без того безупречную репутацию. Эстакадо схлестнулся с Джованни в личной дуэли. Серые глаза Сальваторе мрачно блеснули – многое бы он отдал за то, чтобы лично выпотрошить Матиаса в поединке. Тот подлый трюк, который помог головорезу в ратуше с кондотьером до сих пор не давал Стефану покоя. Ему давно не терпелось продемонстрировать Джованни, на что способны в бою настоящие фехтовальщики. Облокотившись на стол, Стефан начал медленно подниматься – кольчуга, хоть и спасла ему немногим ранее жизнь, теперь изрядно затрудняла движения. Это был поединок противоположностей. Стремительного и ловкого головореза, напористого и неудержимого, против непоколебимого Эстакадо. Медлительный Данте полагался на выдержку, на броню и сокрушительность каждого размашистого удара. И, чёрт возьми, преуспел.
Чёртовы итальянцы. Горячие, импульсивные, не умеющие достойно принимать поражение. Матиас выдал новому графу напутствие и покончил с собой, лишив Стефана возможности лицезреть его болтающееся на виселице тело. Чёртовы итальянцы, никакого смирения. Любой здравомыслящий человек понадеялся бы на милосердие нового графа, рассчитывая на то, что от позорной казни его спасут громкое имя и семейные связи. Любой бы позволил связать себя, заковать в кандалы – всё что угодно, лишь бы прожить ещё хоть немного. Но только не чёртовы итальянцы. Стефан успокаивающе приобнял правой рукой Магдалену: - Не беспокойся, всё хорошо. После чего решительно отстранился и посмотрел на подошедшего Эстакадо. - Отличная работа, капитан, - на этот раз Сальваторе говорил без тени иронии или сарказма. – Мне жаль, что не так давно я публично подвергал сомнению ваши профессиональные навыки.
Стефан прошёл мимо нескольких распростёртых тел, которые уже начинали выносить из ратуши стражники. Остановился около тела своего основного противника. Поверженного. Вот только, не рукой самого Сальваторе. В какой именно момент Стефан выиграл это сражение? Тогда ли, когда после приёма у Сориа своевременно сообщил Данте Эстакадо имя настоящего предводителя криминального мира? Признаться, в тот момент Сальваторе ещё не рассчитывал на что-то конкретное. И уж точно не мог предвидеть настолько далекие перспективы. Или, быть может, тогда, когда подошёл к Данте сразу после окончания избирательного процесса? Развеяв опасения Эстакадо о том, что при новом графе он будет смещён с поста капитана городской стражи? Ведь, в конце концов, ничего не стоило Данте отойти в сторону. Позволить Джованни и его головорезам прикончить практически беззащитного Стефана, а уже после – самому вступить в схватку. Одолей он Матиаса тогда – и у Пьяченцы остался бы всего один претендент на графскую цепь, пусть и набравший наименьшее число голосов. Стефан Сальваторе, конечно, не сомневался в том, что смог бы одолеть франта Джованни в честном сражении. Как, впрочем, не сомневался и в том, что ни одному человеку не под силу в одиночку уложить несколько десятков его вероломных приспешников.
Пальцы Сальваторе задумчиво перебирали тяжёлые звенья графской цепи. От его недавнего воодушевления не осталось даже следа – напротив, Стефана не покидало ощущение, что он практически проиграл. Победа ценою одолжения оппонента – о, совсем не о такой победе мечтал граф Сальваторе на протяжении последней недели. Взгляд мужчины зацепился за ещё одно распростёртое тело – старина Эмилио тоже не пережил эту схватку. Несмотря на то, что де Боно раздражал Стефана на протяжении практически всего их знакомства, в груди неприятно кольнуло. Что-то, отдалённо напоминающее мимолётную грусть.
Двустворчатые двери ратуши медленно растворились – новоиспечённый граф Пьяченцы вступил на крыльцо. Медленно поднял вверх правую руку, приветствуя собравшуюся на площади толпу. Мгновение оглушительной тишины, и, после – разноголосый гвалт, преимущественно состоящий из одобрительных возгласов. Сальваторе сдержанно улыбнулся, окидывая взглядом своих новых поданных. Подумал о том, что нужно немедленно отдать распоряжение найти Беатрис Джованни. Если потребуется, перевернуть с ног на голову всю провинцию. Стефан сильно сомневался в том, что она с сыном по-прежнему дома. Как и в том, что они успели уйти достаточно далеко. Ему всё-таки, удалось. Свершилось невероятное – Стефан Сальваторе одержал победу в предвыборной гонке и стал новым графом Пьяченцы. Какая честь, какой невероятный триумф! В конечном итоге, мужчина был доволен собой, полагая, что как никто другой достоин занимать эту должность. От толпы отделился хрупкий силуэт девушки – Эстелла, позабыв о правилах приличия, бросилась на шею отцу. Стефан молча обнял её – девочку всю трясло, слёзы градом катились из глаз. Андре мялся, в нерешительности остановившись чуть позади. Граф Сальваторе крепко обнимал дочь. Теперь всё изменится, всё будет иначе. С новыми связями, с новыми рычагами давления… О, Стефан сможет подмять под себя этот город за год. И на этом он не собирался останавливаться – прогрессирующие амбиции Сальваторе требовали постоянной реализации. Стефан победил. Теперь – это его город. Его чествуют, именно ему рукоплещет толпа. Он больше не обязан стелиться перед отцом Феликсом или Сориа. Имя Сальваторе пойдёт дальше, за пределы крошечного провинциального городка. Луиджи был прав – о Стефане де Моро скоро услышит. Вот только совсем не то, что хотел бы донести до него верный приспешник покойного графа.
-
Достойно, сдержанно и даже не по-графски, а по-королевски. Буду рада как-нибудь поиграть вместе ещё раз. :3
-
Прекрасный завершающий пост как точка в игре и просто отменный в целом. Жаль, что они с Матиасом толком и не столкнулись. Но противостояние чувствовалась, и это доставляло) И вообще - поздравляю с победой!)
-
Граф умер, да здравствует граф! Великолепный разбор ситуации и восхитительное отношение к произошедшему! И очень красивый пост.
|
Да, Данте не был ни рыцарем в сияющих доспехах, ни закоренелым идеалистом; и в его голове появлялись коварные замыслы - ведь молодой капитан городской стражи был амбициозен. Но Эстакадо всегда чувствовал, где надо остановиться, чтобы не стать омерзительным самому себе. Упасть в глазах окружающих - скверно, но зачастую всё же поправимо. Упасть в глазах собственных - явление необратимое. Данте проиграл и остался тем, кем был до всей этой волокиты с титулом. У него, как у капитана городской стражи, был долг защищать закон в Пьяченце. Как бы не стремилось к нулю число поддержавших его в совете, эту обязанность с Данте пока никто не снимал. Это был и его город - город который он действительно отел защитить. Эстакадо трезво оценивал ситуацию. Пока в крови кипит адреналин сражения, пока открылось второе дыхание, он сможет противостоять Джованни. Но это продлиться недолго. Скоро его движения совсем замедлятся, и Данте станет крайне уязвим. К тому же, броня сильно затрудняет движения утомлённого тела. Но она же даёт преимущество, которого нет у Матиаса. Теперь, когда король воров был далеко от Сальваторе, Данте всецело сосредоточился на поединке. Он не замечал, что творится вокруг, доверив всё остальное своим людям. В них Эстакадо не сомневался. Капитан городской стражи старался вкладывать в удары меньше силы и использовать инерцию полуторного клинка и доспеха. Медленнее, тяжеловеснее, рискованней, но... Его противник, похоже чувствовал себя уверенно. И это хорошо. Пусть он недооценивает того, с кем связался. - Увы, я не могу остаться в стороне, - выдохнул Данте. - Мы с тобой по разные стороны закона. Более капитан не сказал ничего. Следовало беречь дыхание и не расслабляться. Проклятый миланский доспех казался стопудовым, бок терзала боль, но Эстакадо не ослаблял своего размеренного напора. Пусть противник был быстрым, это не позволило ему преуспеть. Броня не подводила своего владельца. Сражение продолжалось в прежнем темпе - тяжёлые удары Эстакадо, ловкие уклонения Матиаса - и прежняя упорная ничья. С той лишь разницей, что Данте преследовал только одну цель и выжидал, когда же Джованни, наконец, ошибётся. Избранная тактика сработала, когда оппонент собрался проскочить мимо Данте к Стефану и поскользнулся в луже крови. В этот миг Эстакадо нанёс последний удар. По-прежнему стоя между Джованни и Стефаном Сальваторе, Данте молчаливо наблюдал за моментом краха первого. Что же, на сегодня это поражение - самое горькое. Король не только проиграл войну, но так же потерял корону, а его вассалы разбегаются. Ему грозит теперь только заключение - и все те неприятности, которые обычно отягощают последние дни жизни того, кто поднял оружие против графа. Но иногда следует позволить противнику уйти с достоинством. Данте заметил, как Матиас достал слабеющими руками нож. Он сделал вид, что замешкался; этого Джованни хватило на то, чтобы отравить себя предназначавшимся Сальваторе ядом. Но это не слишком много меняет. Лишившись предводителя, преступники Пьяченцы станут уязвимы. В попытках решить, кто теперь главный, они не раз сцепятся, сделав половину работы по собственному истреблению за городскую стражу. Но Данте и его солдаты будут к этому готовы. Данте Эстакадо тяжело опустился на одно колено, стянул с руки латную перчатку и коснулся пальцами шеи распростёртого в крови мужчины. Что ж, король воров был мертвее мёртвого. Эстакадо осторожно вынул маленький нож из холодеющих пальцев левой рукой, всё ещё облечённой в перчатку. Капитан городской стражи медленно поднялся; теперь, когда горячка боя утихла, усталость навалилась на него неподъёмным грузом. По правде говоря, Эстакадо было трудно стоять - не то, что двигаться. Но пока дела его незакончены, позволить себе хоть минуту слабости он не мог. Он вздохнул и убрал со лба беспорядочно разметавшиеся волосы. - Вынесите отсюда тела, - Данте отдал приказ, опираясь о низенькую деревянную загородку и надеясь, что это выглядит непринуждённо, а не так, будто он сейчас рухнет. Его воины и без того знали, что им следует делать, но их лидеру нужно было как-то отвлечься от мучительной боли. - Тех, кого поймали - под арест. Живыми они остаться должны, целыми - в зависимости от оказываемого при задержании сопротивления. Завтра я лично допрошу их. Сцепив зубы от боли, капитан городской стражи сдвинулся с места. К счастью, его выдержки хватило для того, чтобы подойти к Сальваторе и Сориа, не согнувшись в пути пополам. - Вам больше ничего не угрожает. Джованни мёртв. Он убил себя отравленным ножом, которым, по всей видимости, собирался лишить вас жизни, синьор граф, - Данте бросил оружие на возвышение, с которого Стефан недавно произносил свою речь - благо, оно было рядом. - Я не успел остановить мерзавца.
-
Закон и порядок прямо :3
-
И все-таки Данте - герой!
-
Отменное описание поединка, полностью прояснилась мотивация персонажа. В целом образ Данте очень понравился, может где-нибудь ещё поиграем.
-
и в его голове появлялись коварные замыслы Внезапно!)) А если серьёзно, замечательный финальный пост. Достойно ответила)
|
Не прошло и нескольких минут, как пространство вокруг Матиаса начало меняться. Постепенно, с каждым его словом атмосфера накалялась, в воздухе сгущалось нечто неуловимо-угрожающее, словно музыка, льющаяся со струн музыкального инструмента – но на сей раз инструментом служил его собственный голос. И, вероятно, эта невидимая и неслышимая музыка, а именно нотки его голоса, насторожили одного из слушателей. Матиас краем уха расслышал, как звенит сталь тяжёлых сапог. Позади него молча передвигались фигуры, словно вставали в шахматную комбинацию… Да. Они все пешки в его игре. Теперь – они в его власти. Ведь ещё немного, всего мгновение, и этот зал окажется слишком тесен для них всех…
Всего несколько секунд. Время словно замедлилось – но исключительно благодаря приливу адреналина в его крови. Он увидел множество фигур, что, разбивая окна и выколачивая двери, прорвались в зал Совета с оружием наготове. Он мог бы изумиться происходящему. Обнажить свою рапиру и кричать «Мятеж!», защищая теперь уже законного владельца графской цепи. Мог бы. Но не стал этого делать, на удивление большинства членов Совета. Лишь лёгкая, довольная улыбка тронула его губы. А в следующий момент – Джованни резко развернулся, парируя готовый обрушиться на него удар полуторного меча… - Что, Данте, не сидиться в сторонке? – подогревал своего противника Матиас, ловко уходя от града тяжеловесных ударов. У него это получалось без особого труда. Мужчина словно танцевал в бою, с лёгкостью уклоняясь от атак Эстакадо. Неповоротливый, в полном облачении из стали, оппонент не мог соревноваться с Матиасом по скорости, чем последний без зазрения совести пользовался. – Ты проиграл в голосовании, тебя не выбрал никто – только наш дражайший Сальваторе, да и то потому, что за меня голосовать побоялся. Ха! Тебе тут делать нечего, Эстакадо. Этот бой не твой. Я позволю тебе уйти. А ты дашь мне вспороть его брюхо. И забудем все обиды между нами, м-м? Матиас откровенно издевался.
И по мере того, как противник проигрывал, Матиас всё чаще обращал внимание на то, что творится вокруг, что сыграло в итоге с ним злую шутку… Марио оказался полным трусом. Чёрт побери, Матиас бы нисколько не удивился, если бы оказалось, что тот проголосовал в итоге не за него. А вот Нинни не подвёл – всё, как они и условились. Кузнец жаждал власти и денег в той же степени, как и предводитель восстания. Марсель – который вовсе не являлся Джованни братом – среагировал молниеносно, как и пристало закалённому в потасковках бандиту. И остальные его люди – с тем же рвением принялись окружать стражников, бросаясь в атаку и нисколько не жалея сил. Несмотря на худшее по сравнению со стражниками снаряжение, воры и убийцы Пьяченцы дрались с не меньшим энтузиазмом, что и защитники города. Вероятно, даже с большим. Посему, кровь стражников разливалась по мрамору с той же быстротой, как и кровь предателей… Но вниманием Матиаса в большей степени завладел сам Стефан. Каким-то образом новоявленный граф оказался на полу – в компании своей любовницы, столь яростно его защищающей. Нечего сказать – прячется под юбкой, когда перед его глазами разворачиваются подобные события. Сальваторе явно ошеломлён и всё никак не придёт в себя. Какой замечательный, выгодный для Джованни момент…
Матиас потерял бдительность. В тот момент, когда начал отступать, чтобы сблизиться со Стефаном и в один момент решить исход схватки. Ему всего лишь нужно было достать одну вещь и метнуть его в Сальваторе – и закон проиграл бы беззаконию в один миг. Это и послужило причиной его катастрофического провала. Он смотрел на Сальваторе, пытаясь убрать клинок левой руки, - и именно в этот момент так нелепо поскользнулся на крови… Это конец. …Упав на колени, Матиас выставил перед собой раскрытую дагу. Но механизм клинка не выдержал силы полтораручного меча. Лезвие прочертило в воздухе смертоносную дугу и врезалось в плечо Джованни.
Боль. Такая тягучая, такая обжигающая. На мгновение Матиас забыл обо всём происходящем. Забыл даже о том, кто он есть. Разум на короткое мгновение погас, уступив вспышке всепоглощающей боли. Кровь ручьём заструилась по плечу и груди, пропитывая кожаный доспех насквозь. Лишь затем, когда меч вышел из страшной раны, Матиас болезненно поморщился. И тут же вспомнил. И окинул зал взглядом, полным горечи и ещё не потухшей ярости. Минуты молчания сменились топотом множества ног – его люди покидали место битвы так же стремительно, как и ворвались сюда… - Назад! Вы… вы все поплатитесь, вы все сдохните, твари!.. Назад, я сказал!.. – но властный голос главы гильдии воров уже не был столь громким и срывался на хрип. В конце концов, вместе с осознанием поражения пришло отчаяние. Сердце бешено стучало в груди – что лишь способствовало кровотечению. Джованни перевёл взгляд на Стефана. Он не хотел смотреть в эту минуту на Данте, фактически, своего убийцу. Не он являлся его истинным врагом, а лишь визирем, как звали ферзя его далёкие турецкие предки. Визирем, защищающем на доске короля. Шах и мат. Но не Сальваторе – а самому Джованни.
Матиас растянул губы в самодовольной, с ноткой горечи улыбке. Отбросил сломанную дагу и дрожащей рукой достал из-за спины то, что всё это время лелеял надежду метнуть во врага. Метательный нож, на кромке которого – смертельный яд. Но теперь – поздно. Он не сможет как следует прицелиться и промахнётся. Или Данте, приметив опасное оружие, вот-вот выбьет его из руки… Эта идея с самого начала была лишена смысла. Поэтому он достал нож с другой целью. - Правь, Стефан. Тебе дали такую возможность. Если потребуется – разбери этот город по кирпичику. Что уже не сделаю я… Матиас был крайне жестоким человеком, о чём не ведали окружающие его сейчас люди. Он был жесток временами к жене, к своим поданным, к отцу – которому без колебаний всадил нож в спину, лишь ради того, чтобы отобрать его место во главе гильдии воров. К врагам он был не менее беспощадным, но присутствующим здесь людям уже не дано узнать о степени его жестокости, что он собирался применить к каждому из них… Но Матиас умел проигрывать. И знал себе цену. Он не будет умолять этих тварей о пощаде. Нет. Его уже ничего не могло остановить. Жена и сын – далеко отсюда, за городом, в безопасности. Его люди предали его, как только увидели на одежде лидера кровь. Он здесь один. И один расплатиться за своё восстание… Ядовитый нож, наконец, увидел свет. Остро заточенное лезвие с лёгкостью распороло кожу вдоль запястья. Частицы яда проникали в кровь по венам… Секунды жизни. Обмякло тело, упавшее в лужу крови. Прощай, Пьяченца.
-
Аплодирую стоя посту, автору поста и отчаянной храбрости персонажа! Матиас был великолепен и опасен, и за его действиями следить было с каждым разом все интереснее.
-
Матиас дал всем жару. :3
-
Мощь, невероятно красивый финал. Спасибо за игру, вышло просто отменно.
|
Испытывавший когнитивный диссонанс от несовместимости его картины мира и существования чудовищного "Драгуна", Крагг впал в регрессивное состояние. Его разум вернулся к примитивному статусу, из которого его выдернули высокие имперские технологии: fight or flight, убей или умри. К счастью, помимо механического монстра, поблизости была подходящая цель. "Одноглазый" выскочил из-за угла, cжал в руке тычковый кинжал и кинулся на наемника. Тот замер, будто не ожидая такой прыти, налитые кровью глаза следили за приближающимся противником.
Кинувшись "Волка", Крагг ударил его в грудь, лезвие кинжала пробило дыру в синт-материи между флак-пластинами брони. Кровь заструилась по вычищенной до блеска поверхности нагрудника.
Наемник издал странный звук между стоном и смехом. Крагг услышал засасывающий звук и увидел, как одна из трубок запульсировала. Похоже на слюноотвод - скользнула в его обезумевшем уму мысль, такое устройство запихали ему в рот, когда Инквизиция приказала штатному стоматологу разобраться с его зубами в ходе медосмотра при приеме на службу. Тогда он не меньше бился в ярости.
- За...за Техтрархов... - пробулькал враг и попытался ударить убийцу зажатым в руке ножом. Но Крагг выдернул кинжал из груди и отскочил от удара.
Сейчас Крагг оказался буквально в десятке метров от еще одного "Волка", который вел до этого огонь по настоящим Драгунам. Хладнокровно взглянув на схватку "Одноглазого" со своим напарником он включил вокс-передатчик.
- Альфа-Доминус, это Ро-Четыре-Два, прием, прогнозирую уничтожение "Драгуна" через тридцать секунд, коллапс периметра 60-90 секунд. Потери противника значительные, запрашиваю отступление, - он секунд слушал ответ - Продолжать удерживать позиции, принято.
Вытащив нож, наемник осторожно двигаться вдоль укрытия, чтобы помочь своему товарищу. Но открыто кинуться на помощь он не решался из-за недавнего шквала огня от Дакко.
Остальные наемники открывали огонь из лазганов, но, видимо, массовые потери союзников пошатнули их мораль так, что даже появление "Драгуна" не смогло восстановить их веру в победу. Или же, как их дерущийся сейчас с Краггом товарищ, они трезво оценивали его шансы на выживание. Ни один из лазерных залпов не поразил цель.
"Драгун" навел ствол стаббера на ползущих через грязь СПОшников. Они вжались в землю, готовясь к смерти. Неожиданно, стаббер вместо очереди издал странный звук. Огня не было. Монстр покачнулся влево-вправо, издав серию недовольных трелей и гудений. Наконец, его рука-манипулятор вывернулась не совсем естественным для человека образом, и открыла крышку на коробке с боеприпасом стаббера. Похоже, ленту заклинило.
Селина открыла огонь, стиснув зубы, сделав очередь из выстрелов, поразивших большей частью укрытие, за которым прятались наемники на правом фланге.
Саммер, закусив губу, навела гранатомет на машину противника. Пока что она единственная могла сделать что-то действенное, против еретехнического монстра. Такой шанс нельзя было упускать. Сосредоточившись, она силой воли подавила страх и установила контроль на дыханием, прямо как на стрельбище в Схоле. Вдох, задержать дыхание, мягко...
Граната взмыла в небо над полузаброшенным парком и ударила прямо в корпус. Направленный заряд разворотил бронепанели, "Драгун" содрогнулся. В корпусе спереди была проделана солидная дыра, из которой шел дым. Фигура в кабине забилась в корчах.
- ТЯЖЕЛЫЕ [шум] ПОВРЕЖДЕНИЯ [шум] ЦЕЛОСТНОСТЬ [шум] НАРУШЕНА
Дакко осторожно переместился вдоль клумбы ближе к стороне, выходящей к фонтану. К нему же устремились трое выживших Драгунов во главе с Лейтенантом. Пробарахтавшись через грязь, они наконец-то добрались до спасительного укрытия клумбы. Рядовой и вокс-оператор в ужасе прижались спинами клумбе и тряслись. Лейтенант Бронко выглядел менее затронутым. Вырвав у вокс-оператора трубку, он закричал в неё:
- Минометное отделение, запрашиваю огневую миссию, центр квадрат 45-42, огонь на поражение. Срочно! - Принято.
Минометчики явно были рады хоть каким-то указаниям.
Лейтенант склонился к Дакко.
- Это к северу от фонтана. Если не заденет эту тварь, то хоть отрежет подкрепления.
Оставшийся одиноким боец на правом фланге остался стоять прямо. Похоже, что его уже ничего не могло напугать. Вытащив автоган, он открыл огонь про стрелкам справа. Один из них, уже раненный, получил по пуле в руку и корпус и сполз лицом по внутренней стороне стены.
- Ублюдки - пробормотал боец.
-
Мы выстояли! Но бой еще продолжается. А так - хороший, очень образный пост.
-
+ "Смешались в кучу люди, кони..." (с) Отличный же пост.
-
+
-
+ Атмосфера^^
|
|
Айлинн, Сиэль Всё кончено. Сложно поверить, но всё было кончено. Человек, чьи действия внушали праведный ужас, чьей волей были подняты из могил покойники, в одно мгновение оказался мёртв. Способный реагировать на большие объекты, он не смог предотвратить полёт какого-то болта. С такого небольшого расстояния болт развивал потрясающую скорость. И, прочертив в воздухе линию, всего за секунду оборвал жизнь некроманта… На несколько долгих мгновений в коридоре повисла тишина. И лишь затем, когда к присутствующим вернулся дар речи, его огласили чужие голоса. Жизнь вновь вернулась в эти стены, прогоняя из неё смерть. Очень скоро все в этом убедились – увидев усеянный мертвецами пол дворца. Аметистовый огонь затухал, рассеивая из оболочки искусственную душу. Королевская гвардия ещё стояла на страже, выставив вперёд мечи и не позволяя себе расслабляться. Но их начальник тут же бросился к принцессе, не оставляя ей времени прийти в себя и осыпая вопросами о её самочувствии.
Сиэля тут же оттеснили от Этель, не позволяя ему и парой слов переброситься с девушкой. Да и к чему это? Он выполнил свою задачу, теперь – всё в руках её верных приближённых, способных позаботиться о принцессе лучшим образом. Особенно теперь, когда угроза была устранена. А время вновь ускорило свой бег, и мгновение на кромке жизни и смерти прошло. Полуэльф отошёл в сторону, переводя дух. Пройдёт время, и он поймёт, что совершил. Поймёт и Айлинн, всё ещё пребывающая в шоке от случившегося. Всего несколько секунд назад её миру грозила неминуемая гибель в лице чёрного колдуна. Без раздумий и сожалений девушка выполнила свой долг – словно сама рука провидения направила арбалет в сторону Доминика и отправила болт в полёт. Но это была правда. Теперь – всё кончено.
Полуэльфийка подошла к Анне и странно-безучастным голосом выложила ей определённый план действий. Флинн задумчиво кивнула. - Ты права, Айлинн, дворец необходимо проверить немедля. Мало ли какая ещё пакость скрывается тут по углам, - десятница поморщилась, бросив взгляд на обугленного собственной магией Епископа. – Десяток, стройсь!.. Сиэлю, Айлинн и их сослуживцам пришлось снова встать в строй…
…Время шло. Гулкие шаги солдат отдавались эхом от стен, неимоверно раздражая своей преувеличенной громкостью. Остаток отряда Флинн исходил практически весь дворец, плутая в лабиринтах коридоров и залов. И везде стражники встречали лишь обездвиженные, навсегда упокоенные трупы и немногих выживших людей, успевших спрятаться от грозящей им напасти. Они плакали. От горя и от счастья. Но лица стражников – суровы, словно непроницаемая маска. Путешествие по коридорам оказалось безуспешно. Поиски сообщников ни к чему не привели. Правда, дойдя до храма Единого и решив обследовать его как обитель чёрного мага, солдаты наткнулись на открытый возле алтаря люк, ведущий глубоко под землю. - Закройте. И тащите мебель потяжелее, - произнесла Анна, глядя в чернеющий провал. Многие солдаты подумали о том, что это – тайный подвал Епископа, где он хранил свои знания. И потому с особым рвением принялись заколачивать вход. И только немногие догадывались, что именно скрывает в себе этот лаз.
Когда работа была окончена, стражники остановились, молча взирая на десятницу и ожидая её приказаний. - Что теперь, командир? – нарушил тишину Орек, чем вывел Анну из задумчивости. - Теперь?.. – ответила Флинн, обводя своя десяток слегка печальным взглядом. – Теперь мы идём во Внешний Город, чего мы все так долго ждали. Искать выживших. Наших товарищей. И наших близких… И все вздохнули с облегчением. Эта долгая ночь подходит к концу.
Герман Пламя свечей создавало в храме своеобразную атмосферу. Тёплую, умиротворённую. В воздухе пахло воском и ладаном. Казалось, именно здесь, в этом месте, мятежная душа и могла найти успокоение. Присев на одну из скамеек и воздев руки к небу. Казалось, здесь молитвы Единого непременно будут услышаны. Верил ты в это или нет, но останавливаться был не намерен. Лишь на минуту замер у самой лестницы, обернувшись на выход. Ведь ещё не поздно. Ты мог вернуться назад. Мог помочь своим в этой безумной битве со смертью. Спина Епископа была достаточно близко, чтобы попытаться всадить в неё нож… Но время безвозвратно утекло. У тебя уже не оставалось шанса.
Прихватив с собой свечи и оставив гореть одну из них, ты решительно ступил на лестницу, углубляясь в подземелье. Тьма расступилась перед тобой, обжигаясь ярким светом свечи. И с каждым шагом, каждой ступенькой ввергала тебя всё глубже в бездну. Пока лестница не кончилась и не начались коридоры. Бесконечные. Беспросветные коридоры с остатками эльфийских руин. Эти сооружения были некогда великими. А стали – истлевающим прахом времён. Ещё тысяча лет, и от каменных строений останется лишь пыль. Возможно, вместе с ней останешься и ты, дезертир.
-
Это было великолепно, интригующе, захватывающе и очень атмосферно!
-
Классно! Просто классно! Когда мастер вкладывает в модуль нечто большее, чем желание и возможность, то получаются не просто игры, а шедеврашечки. Сочные, полные деталей и лирических отступлений посты, внимание к потребностям и запросам каждого персонажа, масса альтернативных возможностей развития сюжета для героев и очень прозрачные рельсы в сюжетной игре это сильно. Наличие ЖИВЫХ второстепенных персонажей это тоже огромный плюс. Спасибо большое, остался очень доволен. P.S. Принц казёл.
|
Специалисты работали. - Мисс Эллемеет, отойдите сюда, - короткие команды профессионалов. – Отвернитесь, не смотрите на взрыв. - Нам ни за что не захватить станцию связи своими силами, - воспользовавшись заминкой, попытался выступить в роли голоса разума Скотт. – Нас всего трое, да и у наших парней в особняке был прямой канал связи с линкором… Кроме того, там ваш капитан и… Приглушённый хлопок направленного взрыва поднял целое облако пыли п проделал внушительную дыру во внешней ограде. - Пойдёмте, - афроамериканец осторожно взял Сильвию под руку, помогая переступить через остаток нижней части стены. Его напарник маячил чуть впереди смутным силуэтом в пыльном тумане.
Прогремела короткая очередь, практически незаметная на фоне оглушительной канонады. Несколько длинных алых лучей вспороли воздух и пробили в груди третьего члена небольшой группы, молчаливого программиста, несколько внушительных дыр. Скотт, благодаря рефлексам и выучке, среагировал достаточно быстро – быстрее, чем Сильвия успела осознать, что именно происходит. - Чёрт, - порывисто выдохнул негр, смещаясь вместе с девушкой с линии огня. Несколько зарядов пронеслись в опасной близости от лица Сильвии за мгновение до того, как Скотт бесцеремонно толкнул её обратно к стене, в проделанную совсем недавно дыру. Ограда императорского дворца представлялась надёжным укрытием от нападавших. Сам повстанец, недолго думая, нырнул следом. Впрочем, недостаточно быстро.
Благодаря Скотту Сильвия оказалась в относительной безопасности – вновь на территории дворца, укрывшись чуть в стороне от насильно проделанного прохода. Сам мужчина со стоном упал рядом – не теряя самообладания преодолел ползком оставшееся расстояние, уходя в сторону от дыры, под защиту ограды. Лишь затем выпустил из руки наконец-то оружие – лазерная винтовка стандартного образца упала на землю у самых ног Сильвии. Скотт замычал, уставившись снизу-вверх на девушку затуманенными от боли глазами. Последней очередью парню срезало левую руку – около шеи, в районе плеча, вместо ключицы и привычной конечности красовался хирургически ровный срез, совершенно бескровный. Перед девушкой в одночасье во всей красе предстала эра лазерного оружия.
Запоздало отреагировав на ранение, Скотт заорал. Отчаянно и пронзительно, с обидой и болью. Парня начало трясти, он практически бился в конвульсиях у самых ног Сильвии. Зрелище жуткое даже для того, кто успел повидать все красоты «Надежды». Пыль рассеялась, позволяя сквозь импровизированные ворота в ограде увидеть наконец-то врага. Несколько спецназовцев Бормана, занявших позицию по ту сторону улицы – похоже, вооруженные силы оцепили весь дворец, с явным намерением не дать никому из повстанцев уйти. С лазерными винтовками, в стандартных серых бронекостюмах – небольшой отряд, в составе всего шести человек. Похоже, появления противника именно здесь никто почти что не ожидал. Засели за обычной машиной – встроенная в визоры шлемов специальная оптика позволяла им прекрасно видеть сквозь пыль живые мишени.
|
Бежать было всего ничего, и голос Кроу Стил услышала уже возле места взрыва. Притормозив за спинами наемников, чтобы не мозолить глаза, она быстро оглядела выжженный пятачок. Повреждения ландшафта оказались минимальными, взрыв больше шума наделал. Либо кого–то так бесил Бедфордов газон, что его решили перепахать с помощью взрывпакета, либо… Ну да, пустотники тоже оказались сообразительными, и кто–то из них озвучил идею про отвлекающий маневр.
Вот только зря они так скучковались. Стил представила, что сейчас откуда–нибудь из–за дальних деревьев или вон тех кусточков ка–а–ак жахнут по сгрудившимся людям… Нет, это, все–таки маловероятно, но Кроу прав: не стоит тут торчать. Стил развернулась, на ходу кидая "Фьюри" обратно в кобуру и вытаскивая свой верный молот. Она здраво рассудила, что грохот выстрелов, случись что, привлечет слишком много ненужного внимания. Исчезнуть с глаз долой и не отсвечивать оказалось совсем легко, что девушка и сделала.
– Всем: взрыв – обманка. Либо напугать хотели, либо отвлечь от более интересного. Кроу, принято, гараж. Тринадцатый, иду к тебе. – девушка умолкла. Все отметились так или иначе, выходя на связь. Рене, Бенедикт, Данкан. Судя по тому, что шеф ничего не сказал про Игнацио, псайкер был где–то поблизости. Оставалась только Хакста. Она не выходила на связь, не подала никакого знака… И это могло означать все, что угодно. Может, она там организовала таки себе потрахушки в свое удовольствие, а может, ей уже открутили голову. Ох уж эта Беда… – Хакста? – негромко позвала Кролик в эфир, пытаясь выйти на связь с "Лизбет" – Слышь меня, бедовая? И только после этого помчалась в сторону дома.
Ей совсем не было страшно. Умом Стил понимала, что неприятности уже начались, и что ожидать их может все, что угодно, и что извиняться перед ни в чем неповинной местной аристократией, мол, ошибочка вышла, им уже не придется. Но страха не было. Вместо него были злой азарт и сосредоточенность. И твердая уверенность в людях, которые были рядом с ней. А все остальное – в руках Императора.
В поднявшейся суматохе бегущая девушка в форме не казалась чем–то необычным. Ну бежит и бежит себе телохран одного из гостей, торопится к хозяину, ничего особенного. Вот только вместо того, чтобы рвануть к черному входу в дом, она свернула к гаражу. Осторожно, стараясь не попадаться никому на глаза, Стил добралась до внешних дверей. Здесь все было так, как сказал Рене: две машины, оружие и никакой охраны. Вот только самого Тринадцатого не было видно. Кролик быстро огляделась и протянула руку к дверям гаража. Что было там, внутри, она могла только гадать. – Тринашка, — шепотом позвала она в вокс. – На месте. Захожу внутрь. Не пристрели меня ненароком.
|
В одно мгновение привычный мир перестал существовать. Краски на его теле пошли трещинами и лопнули, их затмил один единственный цвет – он океаном аметиста заливал собой реальность, раскрашивая её в различные оттенки фиолетового. Кривая молния быстрым росчерком пересекла пространство. Гром оглушительно ударил по слуху. Источник аметистового света оказался испепеляюще-белым в сердцевине – точно так же, как и пламя дракона, вырывающееся из его клыкастой пасти. И уродливые длинные тени заплясали по высоким стенам, во много раз увеличивая фигуры застывших в коридоре людей…
Никто не ожидал подобного нападения. И Епископ этим в полной мере воспользовался. Ведь он – вершитель судеб, он – сам смерть, распоряжающийся, кому жить, а кому умереть. В его руках – поистине потрясающая сила. Вероятно, на мгновение кто-то из наблюдателей задумался, откуда она взялась у престарелого и богобоязненного послушника храма. Не сам ли Единый вложил в его ладони эту сверхъестественную мощь, наделяя властью над самой судьбой?.. Никто из наблюдателей никогда в жизни не видел ничего подобного. Молнии в небе – голубоватые, извилистые – не шли в какое сравнение с разрядом, созданным магией. Короткая, но могучая вспышка выкашивала на своём пути людей, достигая сквозь сталь доспехов их сердец. Обжигая кожу и разрывая внутренности. Мгновение – и некоторые из стражей просто перестали существовать. Свалились на пол безжизненными трупами, лязгнув доспехом о мрамор… И первой подала голос принцесса, заглушив страх и изумление криком…
Сиэль Мужчина в рясе, несмотря на очевидное ранение, оказался способен сражаться. Именно он в данный момент являлся самой главной угрозой. Он, а вовсе не армия мертвецов, давящих строй защищающих Левое крыло гвардейцев. Мертвецы не способны бить молнией. Мертвецы не произносят потусторонним голосом имя принцессы… В один миг стало ясно, чего маг добивался. И тебе хватило всего пары секунд понять, что именно сейчас имеет высший приоритет. На кону – жизнь Этель. Если дворец – сердце Города, то девушка – его душа. Без неё Город падёт окончательно, независимо от того, какая судьба ожидает израненный город – окончательное поражение или медленное и мучительное восстановление от потерь. Она – единственный в Городе монарх. Она – теперь уже слабая и беззащитная девушка, на которую столь однозначно нацелились все силы мёртвой магии…
Ты бросился с криком к ней. Как раз в тот момент, когда Епископ поднял руку вновь, для нового удара. Всего мгновение отделяло девушку от смерти, а Город – от окончательного разрушения… Не дав Этель опомниться, схватил её в крепкие тиски-объятия, подставляя под удар собственную спину. Твоя жизнь имела гораздо меньшую значимость, чем её. И именно понимание этого позволило тебе совершить подобное самопожертвование. Стать крепостью, заслонившей собой королевскую фигуру, чтобы в следующий миг быть разрушенной… Всего мгновение до гибели. Ты ощущал её дрожь. Физический страх. Слышал тихие всхлипы. В этот момент все маски спали, обнажив её простую человеческую сущность. Она не сопротивлялась, позволяя её коснуться. Этель была смертельно напугана... Вероятно, как и ты сам. Человек, полуэльф. Разве это имеет значение перед лицом смерти?..
Айлинн Битва. Она никогда не закончится. Твой клинок полностью окрасился багровым – кровью свежих мертвецов. Ты потеряла им счёт. Они прибывали и прибывали, словно их войско действительно было бесконечно. Но раз за разом ты убеждалась – это вовсе не пришедшая откуда-то извне армия, это – бывшие горожане, дворяне и простолюдины, люди и полукровки, твои соратники… Каждый умерший горожанин пополнял собой их многочисленную армию. Аметистовый огонь высекал искру жизни в их глазах, и они шли, ведомые чьей-то волей, вперёд… Воля этого некто оказалась настолько сильна, что неизвестный с лёгкостью управлялся с летающими во Внутреннем Городе драконами и толпой покойников. И очень скоро ты узнала тайну его личности…
Флинн не успела тебе ответить. Не успела и дать какую-либо команду застывшим стражникам из своего десятка. Ольгерд кричал со своей позиции, чтобы она отступала дальше, иначе – ему со своими гвардейцами невозможно пройти в коридор. Но Анна не слушала его. Или не хотела слышать. Она – так же, как и ты – наблюдала за появившейся в коридоре фигурой. И так же, как и ты, быстро поняла, что с Епископом не всё в порядке… Кровь на его рясе – словно подтверждение его преступлений. Но главным доказательством являлся его взгляд. С едва заметным фиолетовым огоньком. Он разлепил занемевшие губы и произнёс только одно имя. Этель. - Принцесса! – закричала Анна. – Защищайте… А затем – вспышка…
…Ты оправилась быстро. Гораздо быстрее, чем большинство твоих товарищей и даже десятница. Арбалет на изготовку, щёлкнула тетива. Верное оружие, оно не раз спасало тебя в подобных ситуациях. Не должно подвести и в этот раз… Ведь если тебе не удастся. Если болт каким-то образом просвистит мимо… Жизнь Сиэля, закрывшего принцессу собой, а также жизни всех вас будут потеряны. Епископ не даст вам опомниться. Не даст подойти и на несколько шагов ближе. Вы все – мертвецы. Но ещё живые и сопротивляющиеся… Звякнул спусковой механизм, выпустив снаряд.
Герман Боль обжигает. Парализует. Но она не может остановить тебя на пути к свободе. С каждым шагом кучка мертвых беглецов и их убийца оставались позади. Всё больше ты удалялся от злосчастного Епископа и его проклятой магии. От самой смерти, что едва не сцапала тебя вместе с теми неудачниками. Ведь ты был так близко от неё, на самом краю пропасти… О чём напоминала боль в груди и на лице. Нет, Кляйна так просто не возьмёшь. Это всего лишь пара царапин. Зато – не обугленный труп, не изъеденный алчными ртами мертвец… Ты свободен. И ты выберешься из этого ада…
Ты шёл вдоль коридора. В окнах виднелся Внутренний, а за ним – и Внешний Город за стеной. Ты шёл с западной стороны дворца, а луна, клонившая к горизонту с восточной, освещала перед тобой городской пейзаж. Её свет окутывал собой прекрасные сады и крыши домов. Отсюда казалось, что весь Город только и состоял из океана черепицы, омываемого лунным свечением… Ты видел северо-запад Города. И здесь было необычайно спокойно. Не наблюдалось пожара, что распространялся где-то на юге, не наблюдалось и драконов. Казалось, вся эта напасть, вся скверна пришла с одной только стороны… И волной захлестнула город, не давая ему опомниться. И ты бежишь. Бежишь от этой смертельной стихии…
Очень скоро, поплутав по коридорам дворца, ты достиг своей цели. Прямо внутри сооружения, врезаясь куполами в потолок, возвышался небольшой храм. Разноцветные витражи в потолке создавали вокруг здания чарующую разноцветную ауру, а над аркой входа гордо сиял медный глаз Единого, взирая на каждого, кто пересекал порог. И ты пересёк. И оказался внутри. В небольшом зале со скамейками и молитвенным алтарём. Шёл, и твои шаги эхом отражались от стен помещения. В зеркале мрамора отражался твой силуэт, окутанный светом зажжённых свечей. Здесь не было ни души. Только ты.
Вход в подземные катакомбы обнаружился достаточно скоро. Банально – под алтарём. Ты заметил проржавевшее кольцо в полу, а около него и прорези люка. Стоило поднапрячься чуток, и тяжёлый алтарь отодвинулся в сторону, позволяя рассмотреть дверцу полностью. Деревянная, она выбивалась из общего оформления пола. Старая, впитавшая в себя пыль веков. Стоило несколько раз ударить по засову, потянуть за кольцо – и твоим глазам предстал бы чернеющий провал с уводящей вниз лестницей, выщербленной в камне подземелья. Свобода там, внизу. Она ждёт.
Айлинн, Сиэль …Болт просвистел в воздухе. Стальная, оплавленная человеческими руками молния. Грубая сила, не связанная никаким образом с изяществом магии. Но столь же смертоносная – хоть и в единичном случае… Болт просвистел в воздухе и вошёл точно в середину лба Епископа. Рука, с которой сорвался новый заряд молнии, заискрилась и безжизненно повисла вдоль тела вместе с раненной. Епископ поднял голову и закатил глаза. Его тело начали бить крупные конвульсии, словно болт принёс ему не смерть, а поразивший его яд. И весь его облик начал странным образом деформироваться… По всему телу мужчины побежали фиолетовые змейки некрупных зарядов, оплетая его фигуру. Крик, вырывающийся из его глотки, становился всё более невыносимым, до ужаса громким. А молнии – всё быстрее и быстрее путешествовали по силуэту. И в какой-то момент вы ощутили запах горелого мяса… Кожа пошла пузырями. Глаза белёсыми струйками вытекали из глазниц. Ряса полыхнула обыкновенным рыжим пламенем. И это продолжалось до тех пор, пока Епископ не упал на пол, словно обожжённая тряпичная кукла.
Стало тихо. И темно. Успевшая сорваться с руки Епископа молния прошла в катастрофической близости от Сиэля, чиркнув по его наплечнику, но в последний момент отклонилась в сторону и ударила в стену. Этель, ничего не видя из-за высокой фигуры полуэльфа, продолжала всхлипывать и дрожать. - Что… что произошло? – слабым голосом спросила она, заметив, как разом потемнело пространство. Остальные стражники из вашего десятка непонимающе уставились на рухнувшую фигуру Епископа. Они едва бы успели что-то сделать, если бы не своевременный выстрел из арбалета. - Айлинн, - Анна, придя в себя, подошла к полуэфльийке. Опустила на её плечо руку. – Отличный выстрел. – Женщина оставалась немногословной, но её искренняя, чуть уставшая улыбка говорила многое. Радость. Гордость, в конце концов. - Принцесса жива?! Ваше Высочество!.. – в коридоре раздался громкий крик Ольгерда, спешащего к своей подопечной. Его глаза были расширены, но скорее не от ужаса, а от удивления. – Я слышал громкий хлопок, что тут случилось? Все покойники в холле… они просто упали. И больше не двигаются. И стоило вам посмотреть в сторону холла, и вы увидели бы усеянный в нём трупами пол. - Похоже, зло отступило. И слава Единому, если навсегда, - откликнулась Анна.
|
-
Данте - благородная няша. Временами даже слишком.
-
Действительно, крайне внезапный Данте) и полностью в своём репертуаре
-
Неожиданные, но вне всякого сомнения героические действия.
-
Вот об этом я и намекала)) Капитан стражи против лидера воров - со стороны выглядит классно) Ну и тут добавлю, насколько внезапный Данте внезапен)
|
Когда дверь за бронированными цепными псами закрылась за спиной Беды, она решила, что все недоразумения остались позади. Девушка осталась одна наедине с разгоряченным мужчиной. Это было не первое такое свидание в ее жизни и не второе. Секс хорошо работал для налаживания отношений. Нужно только запомниться мужчине, выделиться из ряда себе подобных, очаровать. Чтобы ему захотелось владеть тобой снова и снова. А сколько лишнего люди говорят в постели, Беда прекрасно знала по собственному опыту. Она с любопытством оглядела спальню. Кровать внушала. Хакста даже подумала вначале, что Бедфорд купил ее у какого-нибудь афгульского правителя, и раньше она украшала дворец. Но потом не обнаружила характерных надписей с завитками. Но тут ее губы накрыли мужские, и стало не до мебели. Отвечая на грубые ласки Беда отметила, что поведение Джонатана соответствует агентурным данным. Грубый, властный и эгоистичный самец.
Ей пришлось приложить массу усилий, чтобы обойтись без синяков. И избавиться от платья так, чтобы Джонатан его не порвал. Так как мужчина действовал с грацией и напором медведя. Такой первобытный стиль чем-то даже возбуждал. - Ах, ты такой сильный, - с паузой и придыханием выдала Беда, оставшись нагишом. И почти сразу отправилась в короткий полет. Кровать легко приняла женское тело, чуть спружинив при этом. Покрывало было алым, как и балдахин. Девушка раскинулась на мягком, разбросила руки в стороны и посмотрела на Бедфорда снизу вверх. Появление наручников ее не удивило. Многие аристо любили цепи и веревки, как зримое и весомое проявление своей власти. - Я и так беспомощна перед твоей страстью и силой, - ответила Беда и сама протянула руки вперед, навстречу стали наручников. Цепь гибкой, блестящей змейкой скользнула вокруг стойки ложа. А потом коротко укусила запястье. Это сталь наручников резко зажала кожу запястья.
Девушка чуть поморщилась и в это время огромный кулак впечатался в ее лицо. Боль, шок и кровь, жесткий хват и рывок за волосы, презрительные и грубые слова… Хакста ожидала от любовника совсем другого, поэтому на несколько секунд растерялась. Бедфорд выдал себя даже раньше, чем дело дошло до постели. Идея Молитора с еретической книгой оправдала себя на все двести процентов. Оставалась сущая безделица, выбраться живой из ловушки и донести информацию до остальных аколитов. Второй удар встряхнул голову Беды и заставил срочно «прокачать» ситуацию, пока она не стала совсем неуправляемой. Пока охранники бежали к ней от двери, девушка обнаружила единственную возможность выкрутиться своими силами.
На насилие Хакста привыкла отвечать выстрелами. Но сейчас оказалась полностью беспомощной физически. Голая, вниз лицом, со скованными руками и разведенными в стороны ногами. Одна против трех мужчин. Готовая к «употреблению». Ее пистолеты были рядом, но толку от них не было сейчас никакого. С тем же успехом они могли быть на другой планете. Единственным оружием Хаксты оказался язык. Враги не заткнули аколитке рот, значит, оставалось только воспользоваться этой возможностью. Беда расслабила тело. Она не собиралась бесплотно тратить силы в заведомо проигранном силовом противостоянии. Вздохнула и резко бросила: - Бедфорд, ты идиот! Потом продолжила, стараясь говорить быстро, холодно и уверенно. - Я не девка фон Нордека, а сестра. Мы оба служим великой нечеловеческой сущности. Ее сила превыше твоего жалкого разума, и даже я не могу ее постигнуть. Он послал меня проверить тебя! И ты эту проверку почти провалил. А с Говорящим я уже общалась в своем разуме. Как видишь, осталась веселой, здоровой и не собираюсь покидать этот мир. Так что немедленно отпусти меня, и поговорим серьезно. Надеюсь, у тебя есть хоть один завалящийся псейкер, чтобы подтвердить мои слова?!
Самое смешное, Беда практически не врала. Бенедикт был братом аколитом. Бог-Император человеком не являлся по определению. И так далее. Осталось понять, подействует ли на распаленного похотью и доминированием мужчину ее блеф.
-
Серьезная заявка. Для такого требуется немало храбрости!
-
Я не мастер, поэтому могу минусовать, когда вижу хрень.
|
Как бы ни хотелось Стефану сорвать установившийся порядок голосования, ему это не удалось. Сориа твёрдо дал понять оппоненту Матиаса, что в случае отказа тот покинет этот зал сиюминутно. Джованни, глядя на весь этот цирк и скрестив руки на груди, ухмылялся. Честно говоря, это был бы неплохой вариант развития событий. В своей победе он нисколько не сомневался, а отсутствие одного из трёх кандидатов лишь укрепит его и без того высокие позиции. Но, конечно же, Сальваторе отступать тоже не собирался. Чуть ли не скрепя зубами согласился на чудовищные для него условия и быстрым росчерком запечатлел на бумаге имя одного из своих соперников. И в эту минуту интуиция Джованни едва заметно кольнула, давая понять, что рассчитывать на благосклонность Стефана ему не стоило. Судя по тому, каким прожигающим взглядом его наградил Сальваторе… Матиас криво усмехнулся. Он прекрасно знал, что чьё бы имя не оказалось сейчас на бумаге, он не проиграет. Так и оказалось. Джованни действительно не проиграл. Но и не выиграл. Матиас обводил присутствующие лица в зале раздражённым и нетерпеливым взглядом. Маска хладнокровия и учтивости начинала трещать, обнажая вспыльчивую натуру своего обладателя. Желваки играли на щеках, но мужчина внешне оставался спокоен. Собственно, всё произошло именно так, как он и предполагал в своём худшем варианте. Данте проголосовал за Стефана, Стефан – за Данте. В этом не стоило сомневаться, иначе этой идиотской ситуации с равенством голосов не случилось бы… Матиас послал теперь уже единственному оппоненту испепеляющий взгляд. Какая ирония, что на чаше весов оказались их фамилии. Впрочем, мужчина не мог не порадоваться провалу Эстакадо, хотя проигрыш оппонента и занимал гораздо менее приоритетное место в его размышлениях. Гораздо большее – его значимость для второго круга голосования.
Матиас занервничал. До этой минуты он чувствовал себя в безопасности. Он был уверен в тех людях, что вписывали его имя. Он был уверен, что проиграть просто не может. Но отдать право последнего голоса выбывшему кандидату… Идиотский план, просто идиотский! Во взгляде Джованни теперь читалась неприкрытая ненависть, красивое лицо мрачнело с каждой секундой всё больше. Луиджи Сориа, ты ещё поплатишься за свою глупость, это я гарантирую. А ты, Эстакадо… Пожалуй, ты ещё долго будешь скулить от боли, когда я до тебя доберусь. Ведь я чувствую, что выбор твой будет в корне неверен. К разыгравшейся кровожадности радушного хозяина тратторий примешивалась необъяснимая надежда, что на листке всё же окажется его имя. Но Сориа, забрав последний бюллетень, начал говорить, а сердце Джованни, кажется, совсем перестало биться…
Сальваторе.
Жар мгновенно распространился по телу мужчины, сократились от напряжения мышцы – он вцепился со всей силы в рукава собственной куртки. Карие глаза буравили столешницу так, что казалось – ещё немного, и в ней непременно появится дыра. Он не смотрел на Стефана, когда тот поднялся и подошёл к Луиджи, принимая высший дар этого города – графскую цепь. Поднял глаза лишь в тот момент, когда новоиспечённый правитель начал свою речь, и во взгляде Стефана, направленного в его сторону, он прочитал свой приговор. Триумф. Злорадство. И больше всего на свете Матиас хотел стереть эту улыбку с его лица. Или нарисовать другую – от уха до уха… Несуществующая кровь заливала реальность перед глазами Джованни, окрашивая её в иные, багровые оттенки. В это мгновение хозяин тратторий перестал существовать. В мир явился совершенно иной человек, которого никто из присутствующих ещё не знал. Матиас смотрел на Стефана уже не глазами политика, но глазами убийцы. …На мгновение громкий свист заглушил все остальные звуки. Таким образом глава гильдии воров обратил на себя внимание. Он медленно поднялся, и улыбнулся настолько совершенно, насколько был способен. Но в этот раз помимо обычного спокойствия и ироничной усмешки на лице отразилась целая смесь эмоций, делающих его резче, неприятнее. - Господа, мы все ждали этого мгновения, - с улыбкой начал говорить Матиас, выходя из-за стола и разводя руками. – И вот, он настал. Достопочтенные Советники избрали нового предводителя нашему осиротевшему городу. Пьяченца обрела в лице Сальваторе, безусловно, достойную защиту и честного правителя. – Матиас обернулся к своему недавнему оппоненту и теперь – врагу. – Стефан, - с лучезарной, источающей необъяснимое веселье, улыбкой продолжал Джованни, - мои искренние поздравления. Бесспорно, ты это заслужил. – Мужчина сделал упор на последнем слове. – А теперь, мои благонравные, бесхитростные и неподкупные друзья, отметим же сей день. Будто он последний… - тон криминального авторитета приобрёл угрожающий оттенок.
-
Карты брошены - теперь пан или пропал!
-
Конфронтация, противостояние, буря эмоций - просто прекрасно. Замечательный пост.
-
Каков негодяй! :3
|
Как только между ним и караулящими черный вход пустотниками выросла громада гаража, движения Рене стали резкими и емкими, лицо, только что украшенное испуганно-растерянной миной, обвисло, как марионетка, хозяин которой отвлекся на что-то действительно важное, а речь и вовсе превратилась в неразделенный паузами набор тезисов. Слова Бенедикта не давали повода усомниться в том, что представление подходило к концу, а значит маски на какое-то время становятся ненужными и лишними.
– Стил. Дверь с обратной относительно дома стороны гаража. Пусто. Щеколда. Камер и “крикунов” не вижу. Минимум три цели внутри.
Накрутить на вытащенный из кобуры “Гекатер” глушитель, нацепить через голову, но оставить висеть на шее респиратор, расправить свернутый в тугой жгут капюшон из баллистического волокна.
– Всем. Выглядящие афгульскими машины за гаражом. Две. Тяжелый стаббер. Гранаты. Стрелковое оружие. Провокация, похищение или похищение для провокации.
Сделать несколько быстрых шагов к ближайшему пикапу, переложить пару ребристых цилиндров, небрежно сваленных на какое-то крикливое покрывало, в карманы сюртука, активировать и повесить на пояс “генератор тишины” (как бы он там не назывался в священных спецификациях слуг Омниссии).
– В гараже трое ловят одного. Удобный момент. Иду внутрь. Десять…нет восемь секунд на запрет.
Стараясь ступать предельно аккуратно и тихо, несмотря даже на то, что “белый шум” теоретически должен был сделать его движения абсолютно неслышными, Рене подступил к ведущей в чрево ставшего то ли братской могилой, то ли ритуальной комнатой гаража двери, еще раз сверился с показаниями ауспекса, и вдруг понял, что улыбается. Недобрая ухмылка непривычно-привычно натягивала кожу на скулах, зубы были чуть разведены, усиливая сходство со звериным оскалом, а глаза, должно быть, сверкали жестким серо-голубым льдом. Это пугало. И не потому, что улыбаться аколит вообще не собирался (это как раз было мелочью), а из-за того, что строить рожи перед лицом смертельной опасности было фирменной карточкой того настоящего “Тринадцатого”, который был довольным своей жизнью охотником за головами. Того, которого инквизиторские хирурги и корректоры личности выжгли из их общего мозга, заменив запуганным и преданным притворщиком. Того, который мог быть признан не заслуживающим доверия и отправлен на утилизацию или, что в стократ страшнее, на перепрограммирование.
“Хватит, б%ять!” – зло оборвал поток панических мыслей Рене. Что бы там ни творилось с его “прошлым я”, сейчас им всем предстояло влезть в пасть карнадона, а в этом деле истерики еще никому не помогали. Сделав для успокоения два медленных вдоха, охотник приоткрыл дверь на минимальную ширину, позволяющую протиснуться человеку его габаритов, и неслышной тенью скользнул внутрь гаража.
|
Стефан неторопливо постукивал пальцами по столу, дожидаясь окончательного вердикта Сориа – уже знавший заветное имя старик мялся, оттягивая момент истины до последнего. Испытывающий взгляд старшего Сальваторе скользил по лицам многочисленных избирателей, вычленяя среди них потенциальных друзей и врагов. Судьба славной Пьяченцы решалась прямо здесь и сейчас, будущее города буквально висело на волоске – едва ли когда-либо от решения членов совета зависело в одночасье столь многое. Впрочем, вне зависимости от исхода голосования, Стефан Сальваторе не собирался сдаваться. Он не видел за этим столом для себя по-настоящему достойных соперников, он с головой погрузился в Игру и, при необходимости, вновь бы утопил маленький город в крови и интригах, тем или иным способом заставив достопочтенных избирателей пересмотреть принятое решение.
В конце концов Луиджи заговорил – напряжённый до предела ещё секунду назад, Сальваторе моментально расслабился. Губы Стефана тронула самодовольная торжествующая улыбка. Триумф, победа, абсолютный успех. Данте Эстакадо в решающий момент сделал правильный выбор и, несмотря на потенциальную личную неприязнь, поддержал кандидатуру Сальваторе против Джованни. Стефан с величавой медлительностью поднялся на ноги. Выпрямился в полный рост, приветственно подняв вверх правую руку. Никому из присутствующих никогда прежде не приходилось видеть Сальваторе настолько радостным и довольным – в своём расшитом золотом парадном костюме мужчина как никто другой походил сегодня на достопочтенного правителя Пьяченцы. Без лишней спешки приблизился он к Сориа – чуть склонив голову, чтобы Луиджи было сподручнее возлагать на него золотую графскую цепь. Но продолжал исподлобья буравить взглядом при этом морщинистое лицо старика – в безжалостных серых глазах Стефана несчастный, при определённой доле смекалки, мог бы разглядеть для себя приговор.
Тяжёлые звенья цепи наделяли особой, ни с чем не сравнимой, уверенностью. Сальваторе обаятельно улыбнулся восседавшей среди остальных избирателей Магдалене Дестефене, адресовал улыбку и Матиасу Джованни. Правда на этот раз улыбку совершенно иного плана. В голове Стефана длинной вереницей выстраивались витиеватые имена неугодных ему людей и врагов – грядёт период перестановок, смещений и махинаций. В планы Сальваторе входила замена едва ли не трети благородных господ, занимавших в городе ключевые посты. Замена на верных и надёжных людей, которые ещё сильнее укрепят власть семьи Сальваторе, практически возводя её в недосягаемый для остальных абсолют.
Достанется всем, кто посмел перечить Стефану во время его восхождения. Каждому, кто действием или словом осмелился чинить препятствия новому графу. Отец Феликс, действующий божий наместник, в скором времени лишится защитного сана. Новое положение открывало новые связи и недоступные доселе возможности, при помощи которых не так уж сложно будет сместить с поста потерявшего страх и уважение старикана. Луиджи Сориа, доверенный человек старого графа и ярый сторонник нейтралитета. Персона, метавшаяся из стороны в сторону вплоть до финала, и, в конечном итоге, сделавшая неправильный выбор. И, конечно же, Матиас Джованни – смазливый прохвост, чуть было не опередивший по голосам самого Сальваторе. За маской непримечательного владельца нескольких крупных тратторий скрывался двуличный криминальный авторитет. Стефан стерпел бы ещё на посту главы города Эстакадо… Но если у руля волею судьбы бы оказался Джованни, то не позднее, чем после заката, дом Сальваторе вступил бы в войну. Теперь, пользуясь всеми привилегиями новоприобретённого положения, Стефану наверняка удастся загнать в угол Джованни, прикрыть его подпольную империю и лишить дом большей части влияния. Сам Матиас, наверняка, очень скоро окажется за решёткой или же и вовсе в могиле – образ беззащитной и перепуганной до смерти Беатрис по-прежнему не давал Сальваторе покоя. Вот что означала улыбка графа Стефана Сальваторе, публично адресованная недавнему конкуренту – намёк, угрозу и даже послание. Послание о том, что некоторые секреты давно уже перестали быть таковыми.
К Данте Эстакадо Стефан предпочёл подойти. - Я благодарю всех членов Совета за оказанное доверие, - громогласно провозгласил он. – Вы все сделали правильный выбор, я же, в свою очередь, предприму всё возможное, чтобы оправдать возложенные на меня ожидания. Процветание и благополучие Пьяченцы – вот моя первая и единственная цель. То, ради чего я и вступил в это противостояние. Сальваторе протянул Данте руку. - Благодарю за доверие, синьор Эстакадо, - несколько тише проговорил он. – Надеюсь, вы продолжите радовать нас своей безукоризненной службой на посту начальника городской стражи. Право, мне сложно представить кандидатуру достойнее. На самом деле, Стефан, конечно же, не был никогда идиотом. Он ни на секунду не сомневался в том, что предвосхитить нападение кондотьеров на город было практически невозможно – его попытки неоднократно акцентировать внимание общественности на факте бездействия стражи были лишь способом временно дискредитировать авторитет Эстакадо. Сальваторе умел не только наживать уйму врагов, он предпочитал и заводить новых друзей в минуты величия.
-
А ведь для Сальваторе Большая Игра только начинается)
-
Ну что ж, с победой в голосовании! И нисколько не сомневаюсь, что именно так, как рассуждает Стефан, и будет. Я бы поступила таким же образом. Позиции нужно укреплять) Впрочем, со Стефаном у Пьяченцы будет шанс. С Матиасом город, скорее всего, пришёл бы в упадок. Поэтому, если абстрагироваться от игровой ситуации, я даже рада, что выборы выиграл не он. Что, впрочем, всё ещё не мешает мне желать победы своему персонажу ^^
-
Ай, лис! Но до чего хорош! :)
|
Бенедикт выслушал ответ, после чего вежливо склонил голову перед секретарем.
- Еще раз прошу прощения за мою бестактность.
После чего решительно направился к одному из столов.
- Все - прошептал он в микро-вокс, - священник липовый и скорее всего незаконный псайкер из Афгулистана. Если за нами еще не отравили людей, то теперь точно отправят, нужно переходить к активным мероприятиям. Данкан, ты добрался до зала? Если охранники тебя стопорнут, не пытайся пролезть, займи позицию у ворот. Я постараюсь привлечь внимание и создать панику в зале. Когда будет момент - вали их и двигай внутрь, соединяемся, берем пушки и валим отсюда, искать Бедфорда. Он забрал куда-то Беду. Рамирес, будь готов поддержать чем сможешь.
Присев за стол неподалеку, Молитор налил себе еще шампанского, отпил, поставил бокал на стол и аккуратно вытащил небольшую коробку с письменными принадлежностями из кармана одеяния. Вскрыв, он начал быстрыми отточенными движениям собирать её под столом, надеясь что в разгаре празднования его действия не будут выглядеть слишком подозрительными, ну, решил очередной важный иномирец немного разбавить напитки какими-нибудь таблетками, что-то в этом роде. Собрав "Мариэтту", он осторожно сунул её обратно в коробку, не закрывая, и положил в карман. Теперь её нетрудно было вытащить. Четырехствольная, она могла сделать всего лишь один залп, но достаточной мощности, чтобы снести кому-нибудь голову. Он надеялся, что Данкан сделает все как надо, а не то придется отбиваться мечом. Фехтовальщиком Бенедикт себя не мнил, хотя клинок был идеальной работы, сбалансированный и с монозаточкой, срубить парочку голов он точно сможет. Но вот если Данкан доставит оружие, тогда все пойдет со всем по-другому.
Бенедикт вздохнул. Впервые ему было...не то, что страшно. Страшно бывало и раньше. Не было такого чувства важности момента, значительности. Одно дело рисковать своей шкурой, даже жизнями команды. Другое дело - когда от твоих действий зависит судьба всех в этом огромном поместье, в городе, на всей планете. Он начинал понимать меру ответственности, которая лежит на носителях инсигнии и других высших лицах Империума. Странно, но это еще больше усилило его неприязнь к Монро. Он должен быть здесь, со своей розеттой, руководить расследованием, чистками. Вместо этого он послал сюда женщину свою и занятых взаймы аколитов, Был ли это дурный умысел или просто нежелание брать на себя ответственность. Кто знает.
Молитор еще раз вдохнул, потянулся рукой к остаткам шампанского, но одернул себя. Пьяный кураж сейчас был лишним. Не нужно оттягивать время, нужно просто действовать.
- Данкан, готовься. Я начинаю.
Бенедикт направился в сторону выхода из зала, надеясь занять позицию недалеко у дверей. Отсюда же, в свободном от столов пространстве, было проще обратиться к толпе. Стиснув зубы и выдохнув, он вытянул руку с кольцом-печаткой на пальце, нажал ногтем на указательном пальце второй ладони несколько раз на скрытый датчик. Дождавшись вопросительного писка, нажал еще раз.
Он почувствовал острый укол. Генетический сканер взял пробу его крови, чтобы удостовериться в его личности. Кольцо было одним из немногих подарков, за которые он был благодарен Монро. Кольцо утвердительно пискнуло, после чего шар в центре начал вращаться. Герб дома фон Нордек сменился стилизованной буквой "I" на фоне черепа. Огоньки ожили по краям, подсвечивая символ зловещим тускло-голубым цветом.
Вот и настало время для главного исполнения.
- Жители Идар-Оберштайна - начал он поставленным голосом, избавившись от всех притворных интонаций и изображаемых акцентов.
Как представитель Священного Ордо Еретикус, во имя Бессмертного Бога-Императора Человеества, я трижды осуждаю Дамиена Иглхорна и Джонатана Бедфорда, а также их пособников, за их действия, связи и верования и нарекаю их Excommunicate Traitoris. Их преступления: ересь, колдовство, владение запрещенными артефактами и литературой, организация массового убийства гражданских лиц и представителей имперских органов власти, совершенного колдовскими способами и замаскированного под самоубийство, попытка переворота на Идар-Оберштайне и желание передать этот мир из под света Золотого Трона в объятия тьмы. Призываю их сдаться и обрести шанс на покаяние в смерти. Призываю всех верных Терре и Золотому трону жителей Идар-Оберштайна оказать содействие Священному Ордо. Отказ в содействии будет рассматриваться как соучастие в описанных преступлениях.
Ну вот и все, как писал автор из древних времен Терры: "The game's afoot". Осталось лишь смотреть, куда дичь побежит. И, конечно, завершить охоту.
|
Дворец продолжали сотрясать новые взрывы. Скотт, молча выслушав итоговое распоряжение Сильвии, спокойно кивнул. Его коллега с некоторой неохотой всё же оторвался от клавиатуры. - Попробуем выбраться через запасной выход, всё внимание солдат наверняка сконцентрировано у главных ворот, - уже на ходу бросил негр через плечо. Получив от девушки конкретный приказ, он поспешил перехватить в свои руки инициативу по его исполнению. Теперь он буквально тащил Сильвию за собой, лихо маневрируя в лабиринте одинаковых коридоров и помещений – дворец Бормана походил скорее на музей или же огромных размеров гробницу. Присутствовала вероятность, что за полчаса брожения здесь можно не встретить ни единого человека. Немногословный повстанец-компьютерщик двигался в арьергарде.
- В теории могут, хотя мне и не приходилось о таком слышать, - запоздало ответил на вопрос Скотт. – Но туда нам наверняка не удастся проникнуть… Небольшой отряд остановился перед маленькими, в сравнении с остальными, воротами. После определённых манипуляций с консолью стальная створка со щелчком отъехала вверх, выпуская беглецов во внутренний дворик дворца. Впереди маячила неприступная стена ограждения, на гребне которой мрачными стражами повисли обесточенные турели. На смену стерильной тишине вымершего дворца в одночасье пришёл многогранный уличный гул – стрельба, глухая канонада тяжёлых орудий, крики и стоны. Всё это происходило где-то там, за углом, скрытое от взора Сильвии колоссальных размеров пирамидой дворца. Лучи десятков прожекторов буравили ночное, затянутое мрачными тучами, небо. Словно выискивали где-то там, высоко, парящий над Элкором линкор «Ренессанс». С оглушительным рокотом пронеслись над головой беглецов несколько винтокрылов – серые стальные машины наверняка мчались на помощь войскам императора. Смертоносные и стремительные, пронеслись мимо, не обратив никакого внимания на несколько крошечных человеческих фигурок на тёмной земле.
Без лишних слов Скотт извлёк из рюкзака взрывпакет и принялся устанавливать его на внешнюю стену, собираясь проложить прямой путь наружу. Его коллега связался с кем-то при помощи своего коммуникатора, после чего показал Сильвии оттопыренный вверх большой палец. - Мы отвезём вас в штаб? Назад в особняк? – учтиво осведомился он, заодно намекая, что именно так будет лучше для всех.
В ответ на вызов Регины «Ренессанс» упрямо молчал – либо что-то блокировало сигнал, либо двойняшка по каким-то причинам не отвечала. Обращение к соратникам ознаменовалось большим успехом – коммуникатор откликнулся, подчинённые услышали приказ лидера. Многие ли из них рискнут своей шкурой, присоединившись в открытую к восстанию, которое балансировало в данный момент на грани полного краха? Многие ли бросятся на танки во главе обезумевшей и разъярённой толпы? Ястреб знала ответ. Многие. В лучшем случае, едва ли не все.
Адам спокойно выдержал адресованный ему пронзительный взгляд. В прошлом наёмник и профессиональный военный, теперь – один из ближайших соратников абсолютного лидера оппозиции, он даже не думал поддаваться панике или протестовать. Мог бы попытаться переубедить, если бы не знал совершенно точно, что это бессмысленно. Кивнул коротко в знак подтверждения. Молча протянул рукоятью вперёд собственный бластер. Доусон не воспротивился решению Барреа лишь потому, что был уверен, что здесь, в сердце дворца - она в большей безопасности, чем где бы то ни было. Что именно здесь до неё доберутся последней. Адам уходил, не оборачиваясь, по колоссальных размеров белоснежному коридору. Он знал, что если все доклады верны, если он верно оценил ситуацию, то обратно почти наверняка уже не вернётся. Не останавливаясь, Доусон на ходу вытянул из отцовского портсигара одну сигарету. Не тот дешёвый синтетический мусор, который теперь можно купить на каждом углу – нет, это был настоящий табак. Для настоящих моментов. Он обернулся на металлический лязг многотонных ворот – к изумлению Адама, неприступная пирамида Бормана неторопливо раскрывалась перед оставшейся в одиночестве Региной Барреа.
|
Начало было положено. Начало конца. Казалось, эта ночь никогда не закончится, рассвет не наступит. Всего несколько часов. Они полны боли, страданий, смерти. Словно вечность. Словно одно мгновение. От первой минуты, с которой стражники поднялись с постели в казарме, до последней – кровопролитной битвы во дворце. Всё это было мгновением их жизни. Для некоторых ставшим последним. Конец жизни. Конец привычному порядку. Конец Городу. Он кричит надрывно, корчится в последних конвульсиях, раненный и окровавленный. И сердце его – дворец – исколото сотней стальных игл в руках стражей. Обагрено кровью. Опорочено тварями, восставшими из недр Тьмы. Если Единый видел всё, что творится в этом городе… Он оставил его на погибель. *** Герман Вспышка. Аметистовый фейерверк, затмивший собой весь мир. Молния пурпурного цвета, невесть как возникшая здесь, в коридоре дворца. Среагировал быстро. Быстрее, чем большинство людей из толпы. Они просто стояли и наблюдали как завороженные. За тем, как медленно поднимает голову мужчина в алой рясе. Неестественным, остекленевшим взглядом взирает на них. Как поднимается его рука и с кончиков пальцев срывается нечто невообразимое… Вспышка. Ты вовремя спрятался за спиной Алого плаща, так некстати выскочившего вперёд всех. И здесь, в импровизированном укрытии, ты видел, как озарились стены коридора фиолетовой молнией, как пронзила она бренные тела людей. Бедных и богатых, дворян и простолюдинов - для неё не существовало границ и исключений. Смерть, путешествующая по тонкой аметистовой ветви, уносила за собой невинные души.
Грохот стоял невероятный. В какой-то момент заложило уши, и ты перестал слышать окружающие звуки. Или стало слишком тихо потому, что толпа моментально прекратила кричать?.. Они попадали на пол как бездушные куклы. Те, до кого добралась смертоносная молния. Алый плащ свалился тебе под ноги. И ты увидел его лицо. Смесь удивления и страдания. А глаза… вытекали через глазницы. Отвратительно пахло горелым мясом. Но ни это, ни возможность получить такой же разряд молнии не напугали тебя. Разве что-то подобное может напугать прожжённого бойца, пожизненного дезертира?.. Ведь позади – Флинн. Ещё неизвестно, что хуже. Быть испепелённым или накинуть на шею петлю…
Короткие мгновения. Епископ – или тот, кто им притворяется, или тот, кто им когда-то был – не успел оправиться от нанесённого толпе удара. Расчистил себе дорогу, сделал несколько шатающихся, грубых шагов. Отрешённость на лице. Казалось, его нисколько не волновало то, что он секундами ранее убил собственных прихожан. И в тот миг, когда толпа начала оседать на пол, ты выскочил из-за спины своего спутника, занеся меч…
Он заметил. Несмотря на свою медлительность, Епископ заметил твою фигуру и успел среагировать. Успел выставить вперёд руку. И ты вновь увидел фиолетовую вспышку… Айлинн, СиэльПоток наступающих противников всё не заканчивался. Их становилось всё больше, людей и стражников – всё меньше. Казалось, ещё немного, и холл станет тесен от такого количества нежданных посетителей… Роскошные ковры в центре зала пропитаны кровью, словно в тон алым шторам. По мраморному полу рассыпано блестящее в свете луны стекло. Сквозь разбитые окна проникает во дворец холодный сквозняк, неприятно щекоча разгорячённую кожу, задувая расставленные по периметру свечи. Вы отступали. Заветный выход становился всё ближе. И, по мере удаления от центра, зал постепенно накрывала тьма. Казалось, живые мертвецы в одно мгновение слились в единую, подвижную, многорукую массу. И в этом калейдоскопе света и тени горели алчным аметистовым огнём их глаза… Вы успели занять правильную позицию. Спиной – к отступающей принцессе. Выставили перед собой щиты, а меч из режущего оружия переквалифицировался в колющее. Плотный строй, плечо к плечу. Мертвецам не прорваться. Лишь грязные ногти бессмысленно скребут по деревянной, обитой сталью поверхности. Бьют в щиты. Но достать их обладателей не могут – стоит чьей-либо конечности просунуться над щитами, как мертвец тут же её лишался. - Держать строй, не торопиться! – командовала Анна, расположившаяся где-то в центре шеренги. По её примеру командовал Ольгерд, заняв ту же позицию рядом с поредевшим десятком городской стражницы. Крик толпы затихал – большинство людей уже нашли себе укрытие за пределами холла, попросту сбежав с места битвы. А кто-то уже никогда не сможет подать голоса – он, как и многие до него, остался лежать на полу в луже собственной крови. Вы отступили за порог коридора раньше, чем строй королевской гвардии. Более многочисленный, он плотно закрыл собой вход. Здесь по правую руку от вас возвышались от пола до потолка длинные окна, сквозь которые вы могли наблюдать за тем, что происходит во внутреннем дворике и частично в Городе. Перед дворцом лежали убитые гвардейцы, лишь единицы ещё сопротивлялись наступающей армии покойников. Драконы по-прежнему терроризировали Внутренний Город. Но лучше всего запечатлелась в памяти картина золотистого зарева, светлеющего над крышами домов где-то в пределах Внешнего Города… Долгожданный рассвет?.. Вовсе нет. Вы практически сразу поняли, что не лучи солнца озаряют Город за Внутренней стеной. Лучи не способны так танцевать на фоне тёмного неба. Пожар. …Но осмыслить это событие как следует вы не успели. Из глубины Левого крыла, за поворотом коридора, раздался необъяснимый грохот. Словно невидимый молот нашёл свою наковальню и совершил по ней пару точных и громких ударов так, что уши на миг заложило. А вместе с грохотом в коридоре появился свет. Источник его находился за поворотом, он не бил в глаза. Но вы прекрасно различали его пугающий аметистовый оттенок… А в следующую минуту из-за поворота показалась фигура. По алой рясе с расшитыми на ней золотыми узорами и знаку Единого на водружённой на голове митре вы безошибочно определили в незнакомце Епископа. - Как славно, что вы здесь, монсеньор Доминик… - в голосе принцессы послышались радостные нотки, которые тут же сменились нотками испуга и изумления. Его Святейшество стоял посредине коридора, впиваясь глазами в фигурку принцессы. Вы не сразу заметили, что на алой рясе есть какие-то едва заметные разводы, а за воротником притаились багровые пятна крови. Но это было не единственной странностью в облике главы Церкви. В его глазах отпечатался тот же голод, что и в атакующих дворец мертвецах. - Этель… - послышался его хриплый безжизненный голос. Телохранители принцессы, почувствовав, что что-то не в порядке, ощетинились мечами в сторону Епископа. А в следующий миг яркая фиолетовая молния озарила коридор, ослепила и раскатом грома ударила по слуху…
|
Иросу
Напарники паладина кивнули на его слова, прекрасно осознавая в них зерно истины. Лишту плавно заскользила рядом немного позади в то время, как вольный страж двинулся справа.
Когда Ирос произнес приветственную фразу, Зеленый вздрогнул, перестал шептать и бродить. Его слов паладин так и не разобрал, за то теперь мог разглядеть лицо повернувшегося на его слова человека. Под капюшоном оказалось морщинистое лицо пожилого человека, виски которого уже посеребрила седина. Водянистые глаза с красными прожилками рассеянно взирали на группу прервавших размышления курдийцев. Мужчина явно не сразу сообразил, что от него хочет вольный в доспехе.
- Хм, таковая форма приветствия, да... Вероятно, я должен ответить, хотя не читал о таком обычае...- начал мужчина негромко говорить сам с собой, - Нужен очевидный симметричный ответ... Доброго дня, я тоже рад вас видеть, Ирос Ялот и неопределенные жители стока, мужчина и женщина, - голос его был спокойным, бархатистым, под такие бормотания прекрасно засыпается, - Я не уверен, что вы мне сможете помочь. Я пытаюсь разобраться, почему поселение Ривери расположено изначально под углом в пятнадцать градусов к истинному северу, а не по сторонам света, как это считается, строили это местные специально или имела место неточность измерений? Сегодня я ходил, проводил изучение русла реки, грунт хоть и мягкий но поворот река не меняла, отсутствует вымовычные породы, особенно известняковые... - он на мгновение задумался, - Я забыл представиться, меня зовут Сашх Дымчатый, я родом из Септии, поэтому в местных социальных необходимостях не очень силен. Вот вчера пытался найти старого друга Седрака, а его дома нет, вторая половина его сердца сказала, что не знает, когда он прибудет. Я же прибыл сюда позавчера, ну то есть двойной цикл солнечного диска назад... Извините... позавчера... А сюда вот поселился, мне женщина по соседству вот с того дома сказала, что тут пока нет никого, можно перебиться, если не долго. Я бы полюбопытствовал, наверное, и о ваших делах, но должен признаться, что меня это не интересует, а потому я даже не хочу мучить вас своими расспросами.
- Приятно познакомиться, Сашх! - наклонил голову Ялот, - Большая честь для нас и нашего стока, что им интересуются не военные, а ученые! - немного расслабившись, Ирос сменил позу на расслабленную и, открыто улыбаясь, продолжил, - Вы даже знаете Седрака? Мы тоже с ним знакомы, заочно как бы. Странно, что вы так все это мне рассказали, будто докладываете... Я же просто предложил вам помощь, а не навязывал свою кампанию. Но тем не менее, я наделен кое-какой властью и обязательствами, поэтому считаю необходимым показать вам город и все его достопримечательности! Заодно мы узнаем эту загадку, почему город расположен под тем или иным углом... Надеюсь, вы не пьете? Иначе нам придется ходить от таверны к таверне, рассуждая о положении звезд и аватара нашего любимого бога Идриса! Подойдя к Дымчатому, паладин взял его под руку, сжав ладонь и тихо произнес, - Если вам понравится наша экскурсия, не затруднит ли вас сообщить об этом моему непосредственному нанимателю, господину Малику, старосте нашего любимого стока? Я буду вам очень благодарен, - и затем оглянувшись на стражника, уже подозрительно радостно кивнул, - Мы пошлем господина Ракеша отправим к вашей соседке, чтобы узнать не нужно ли ей чего-нибудь за такую заботу о дорогом госте, - сделав небольшую паузу, закончил - А с мы госпожой Лиштой сопроводим вас к вашему тайному убежищу, чтобы убедиться, что вы хорошо расположились и вам ничего не нужно.
- Не вижу ничего странного, уважаемый, у нас в Септийской Империи считается нормальным вести беседы, так понимаются мотивы и становятся понятны точки соприкосновений интересов. Местные достопримечательности не входят в круг моих интересов, я вот был бы признателен, если б смог найти какие-нибудь древние записи о стоке, - ученый, казалось, совершенно не понимал излишней любопытности и навязчивости паладина, - Думаю, что ваш статус вполне бы в этом мог помочь.
Рука Сашха оказалась вполне живой и теплой, а сам мужчина не мешал такому панибратству. - А вино я люблю, с удовольствием бы попробовал местное, если подскажете.
Ракеш открыл было рот, но тут же закрыл его и на лице стражника появилась понимающая улыбка. Излишне торопливо он двинулся в сторону соседки, постучал и вошел в проем.
Лишту и Ирос же вместе с ученым прошли в нехитрую хижинку, представляющую из себя лишь место для ночлега. На полу лежали бамбуковые стволы, у стенки небольшая кровать и столик, на котором лежала большая раскрытая книга в кожаном переплете. Сук в стене выполнял роль вешалки и сейчас держал на весу плотный набитый рюкзак. Рядом с кроватью валялся большой резной посох и кусок засаленного пергамента.
- Вот так я живу, - с детской наивностью сообщил Сашх, - Простите за небольшой беспорядок...
- А неплохо - цокнул языком паладин, войдя в комнатку Сашхы, - Неплохо для того, кто останется здесь ночевать пару ночей. Для постоянной жизни можно было найти и получше. Подойдя к столику, Ялот взял в руки книгу и посмотрев название, начал листать страницы, изучая текст и\или пометки на полях. - А вы путешествуете один? Вам не было страшно? Мир полон несправедливости. Людей убивают каждый день. Подло или лицом к лицу. Ради справедливости или ради мести. А иногда и ради темных ритуалов. Скажите, вы убивали сегодня кого-то? - как бы между прочим спросил Ирос.
- Э-э-э,- протянул Сашх, сначала ошарашенный бесцеремонным обращением с личным имуществом, а затем таким же вопросом,- Действительно, в Курдии жители чересчур прямолинейны. Уважаемый Ирос, я бы попросил вас не трогать мою книгу с магическими текстами, каждая ее страница стоит больших денег, и мне бы очень не хотелось, чтобы вы ее испортили. Что касается путешествий, то да, я путешествую один, хоть мне и бывает страшно ,однако мои навыки пока хорошо меня охраняли, ведь я полагаюсь на разум. Мне кажется странным ваш вопрос, хотя теперь становится понятной излишняя любознательность. Я никого сегодня, даже мышь, и такие вопросы, как минимум, должны содержать преамбулу, простите, вступление.
- Хорошо, уважаемый, я расскажу. - паладин продолжил листать книжечку, ища что-то "интересное" в ней для себя, - Пару часов назад жена Седрика была убита кем-то не местным, хромым, одетым в зеленую накидку, да еще обладающим - Ирос резко выбросил руку вперед, бросая книгу в лицо ученому - Удивительной реакцией, уважаемый.
В книжечке не находилось ничего интересного, а именно, паладин совершенно не мог воспринять непонятный текст. Одно было понятно, аккуратные таинственные письмена казались дорогими, за простыми книгами так не ухаживают.
Внезапно брошенная книга, казалось, должна была попасть в голову пожилого человека, но на расстоянии ладони от лица воздух замерцал фиолетовым отливом, буквально отклонив книгу в сторону.
- Я вас уже услышал, Ирос, и коль скоро вы так себя ведете, то должен предупредить, что должен буду реагировать на подобные выходки, - Сашх казался спокойным и невозмутимым, - Я готов отвечать на ваши вопросы и услышал проблемы, но не потерплю, чтобы меня обвиняли заочно. То, что кто-то вам сообщил подобные сведения, не означает, что это был я. Надеюсь, у вас кроме этой глупенькой проверки найдется что-то посущественней для обвинений?
Лишта сразу среагировала на изменение нейтральности допроса, перехватив копье только правой рукой чуть ниже середины. Казалось, что еще бы немного, и она его бросила. Для полного накала страстей еще появился Ракеш, с порога рассказывающий о результате похода к соседке. - Соседка говорит, что так и сказала этому гостю ... Э-э-э, что тут происходит, - стражник схватился за меч сразу, как только заметил напряженные позиции участников беседы.
"Волшебник, значит" - пронеслось в голове у паладина и убрал руки за спину, чтобы щит не мешал этому. - Уважаемый Сакш, простите мой поступок, но поймите меня правильно: я могу лишь догадываться о мотивах убийцы, его личности и прочем. А тут внезапно появляетесь вы, и ваше описание, нелепое поведение и скрытность навели меня на мысль, что этот Хромой, названный так нами, это именно вы. - паладин медленно подошел к ученому, останавливаясь в метре от него, - У меня нет доказательств, что вы-убийца, но я с удовольствием бы узнал, что за записи в вашей книге и связаны ли они с некромантией. Чтобы избежать ненужных подозрений, вы пойдете добровольно с нами к ученым, кто занимается расследованием параллельно с нами? Пара вопросов и все вернется на свои места. Если конечно, вам нечего скрывать...
- Я вас прощаю, но должен сказать, что гипотетически, если бы я был убийцей, то вряд ли так спокойно расхаживал по стоку. Мне безмерно жаль Рису, а так же ужасно жаль Седрака, который наверняка не знает еще столь кошмарной новости... - Сашх рассуждал невероятно спокойно, как будто речь и не шла об убийстве, даже, казалось, задумался, - Убийца не будет использовать заметный вид, это подтверждают множественные истории различных государств о таких случаях. Если убийца, гипотетический "не Я", был в виде, подобном моему, то очевидно, что он хотел подставить меня, тем более, что я там бродил, как уже говорил. Если бы я убил и ходил бы в том же, что и сейчас, то на мне вероятно, могли остаться следы крови или чего-то еще, если, конечно, ее не убили ядом или специальным заклинанием школы некромантии. В моей книге волшебника, которую вы изволили швырнуть в меня, записаны заклинания защиты и иллюзий. Должен признаться, что книга содержит одно заклинание некромантии, а именно луч ослабления, но убить им нельзя. Идти я не против, тем более, что заинтересован в том, чтобы снять подозрения.
"Вот ведь дурак" - подумал Ялот, и указав рукой на дверь, скомандовал, - Ракеш, проводи нашего гостя к месту убийства, - и повернувшись к ученому мужу, пояснил, - Пока мы идем, я расскажу вам то, что мы знаем. - Рису убили одним сильным ударом, а чтобы жертва не могла сопротивляться и попросить о помощи, ее обезвредили, как вы и догадались, ядом, возможно выжимкой из крови гуля, - партия миновала еще один квартал, - Убийца находился на противоположном берегу, ожидая пока Риса останется одна. И к слову, мне кажется сто она не случайная жертва, а именно цель убийцы. Да и Седрака что-то не видно, я бы на его месте уже всех в зеленом перебил, да простит Идрис мои слова. Приближаясь к берегу, Ирос взял в сторону, чтобы провести Сакша мимо следов на берегу, оставленных убийцей, чтобы сравнить отпечатки между собой. - Удар был сильный, но очень неаккуратный, орудие было старым и грязным, что показывает отношение к своему ритуалу. Кстати, а что вы шептали там, на берегу?
Сашх не сопротивлялся, а покорно пошел следом, предварительно подняв свою книгу. Ялот вышел последним, стараясь заметить хоть какое-то несоответствие, но придраться было не к чему. Единственное, что вызвало эмоцию в этом человеке - упоминание крови гуля. - Надо же, кровь гуля! Для парализации? Это очень интересно, - воскликнул он,- Убийца явно разбирается в алхимии, потому как мертвые активные эссенции недолго могут взаимодействовать и распадаются. Нужно было убить гуля не далее, как неделю назад.
Ни тела Рисы, ни стражников, ни свидетелей и зевак на берегу уже не было. Следы Дымчатого идеально совпадали со следами на берегу, но он и сам рассказывал, что ходил к речке. Дымчатый осмотрел место, воспроизвел простенькое заклинание, чтобы видеть магию, ведь Ирос не сообщил, что они уже смотрели. - Мне кажется, что убийца очень самоуверен,- спокойно произнес маг,- Такой расчет посреди дня и подготовка означают, что он не боится, что его будут искать. Подобное самомнение свойственно моим коллегам, а изменение внешности, которым, как я полагаю, он воспользовался, так же говорит в эту сторону.
---------------------------------------------------------------------
Остальным
Гайлани сильно взбудоражили находки, от возможного хитросплетения черного замысла она даже несколько раз воскликнула, чем немного привлекла к себе внимание непривыкших к эмоциональности курдийцев. Локхир несколько неуверенно передал жрецу яйцеобразную резную картинку, чтобы Кадфаэль мог ее изучить.
Жрец предпочитал подозревать всех, а потому даже к словам Малика отнесся очень внимательно, но подлых ноток лжи у старосты не заметил, впрочем, старец явно умел говорить с разными людьми, а потому можно было ожидать все, что угодно, если подходить независимо.
Изучение дневника не принесло ничего нового, даже выходило, что недалекий искатель приключений на свою голову случайно напоролся на что-то особо ценное, а потому только последние страницы и стали важными в его дневнике. Все остальные сообщения приводили к выводу, что парень абсолютно случайно дожил до взрослых лет.
О медальоне эльф ничего не знал, как не пытался вспомнить. За время своей долгой жизни он многое прочитал, но сейчас ничего не приходило на ум, нигде он не встречал чего то схожего, разве что наличие нежити на медальоне намекало на хотя бы направление поисков. Магии в нем не оказалось, что и показывал изначально ритуал, а вот внимательный глаз заметил, что тонкая линия хвоста дракона и знака солнца разделяет массив медальона и само изображение, словно там есть пространство. Еще поизучав "яйцо" совместно с Локхиром жрец надавил на обе детали. Внутри медальона сухо щелкнуло и череп перевернулся, явив искателям закрепленный с той стороны маленький черепок из переливающегося цветами радуги камня. Глаза Локхира сразу заблестели при виде сего чуда, да и другим мало-мальски слышавшим про драгоценности стало понятно, что сие чудо - изделие из плутовского камня, камня удачи и коварства, а еще и необычайно дорогого. Как правило, всех, кто когда либо находил такие камни, рано или поздно постигало несчастье, зачастую, просто связанное с большими деньгами.
Кадфаель занес новую информацию о расследовании в свои записи и все вместе с Маликом, который оказался ненавязчивым проводником, направились в сторону дома Рууха, того, кто должен был пролить свет на происходящее...
Стоило отметить, что в отличие от остальных жителей Ривери, жрец Рашаль имел очень массивный каменный дом из плотно подогнанного известняка. А еще это одноэтажное строение имело окна и двери подобно классическим септийским постройкам. Дом не имел огородов и фактически занимал всю площадь, которой ограничивали его улицы.
Малик не стучался, а сразу прошел за дверь, поманив остальных внутрь. За дверью оказалось просторное помещение с двумя столами и шкафами. На одном из столов полулежал мужчина с кровавой раной на бедре, черноволосый Руух стягивал края раны нитью, чтобы шрам получился аккуратным. Лишь после мужчина применил магическое касание, и рана на глазах зажила. Жрец оказался довольно низким, с немного перекошенным левым плечом, телосложения крепкого, а вгляд темнокарих глаз пронзителен.
- Руух, успешного дня, - начал старейшина , - Мы тут отвлечем тебя, вопросы позадаем, так надо...
В это время сзади под конвоем копейщицы, стражника и блистательного паладина вошел хромой пожилой человек в зеленой накидке, так удачно попадающий под описание убийцы. - Доброго дня, граждане Курдии, - первым подал голос подозреваемый,- Хотя судя по скулам и загару среди вас прекрасная сарсийка и септиец. Меня тут подозревают в убийстве...
|
-
С достоинством, однако. Мы еще вернемся. :3
-
Крайне достойно, прям в стиле Данте.
-
На самом деле жаль. Данте достойный кандидат.
-
Данте умет не сдаваться и, проиграв, не проигрывать)
|
Потоки информации, со всех сторон обрушивавшиеся на Данкана, особенно, такой информации, могли бы привести в замешательство кого угодно. Слишком многое происходило одновременно и слишком страшными были эти вещи. Однако, он на удивление хорошо справился с потрясением — возможно, даже слишком хорошо, чтобы считаться добропорядочным и вменяемым гражданином. Но, по большому счету, разве он был им когда-нибудь? Ему удалось сохранить спокойное, даже слегка отстраненное выражение лица. Но за этой маской напускного спокойствия, разум Кроу, лихорадочно просчитывал варианты действий. Разум, силой и гибкостью которого Данкан всегда по праву гордился. Но сейчас, после анализа всей доступной информации, он упорно подводил арбитра к единственному выходу из ситуации. Поразмыслив ещё пару секунд, Данкан мысленно пожал плечами. Либо этот вариант окажется верным, либо… Если единственный выбор является неправильным, то это скорее не выбор, а судьба.
Глубоко вздохнув, Кроу мысленно высказал себе всё, что он думает по поводу оставленного в багаже арбитраторского жетона. Он бы мог сильно облегчить дело. Ладно, в конце концов, это не единственный символ власти Арбитрес. У него был под рукой минимум ещё один… Данкан отпер замки оружейного кейса и поставив его на пол, вытащил и взял наизготовку «Вокс-Леги». Разумеется, это не прошло незамеченным. Дав операторам пару секунд прийти в себя, он поднял руку в стандартном арбитрском жесте, призывающем к вниманию. — Буду краток. Происходящие здесь события стали угрозой Имперскому Миру на Идар-Оберштайне. В силу своих служебных обязанностей и порученной мне задачи, я обязан предпринять всё необходимое для того, чтобы остановить беззаконие. Как и вы. В противном случае, вам предъявят обвинения в потворстве мятежу и создании помех работе Адептус. В подтверждение своих слов, Данкан снял дробовик с предохранителя и звучно передернул затвор, мысленно благодаря оружейников, позаботившихся о том, чтобы это звучало как можно более внушительно. — Как добропорядочные имперские граждане, вы обязаны оказать мне содействие. Я понимаю ваше положение и допускаю, что вы не знали о готовящемся заговоре, а в силу ограничений вашей свободы и контракта, не могли проинформировать арбитров. Но сейчас от вашего участия зависит многое. Как слуга Имперского Закона, я требую вашего содействия. В обмен вам будет предоставлена возможность доказать свою невиновность в имперском суде, а о вашем содействии будет упомянуто в моем отчете. К сожалению, я не могу сейчас предоставить вам официальные подтверждения моего статуса, кроме этого, — Кроу кивнул на «Вокс-Леги».
Выслушав ответы Мэллоуна и МакКили, Данкан еще раз кивнул. — Ситуация такова. Один из моих людей обнаружил, что в гараже поместья сейчас проводятся массовые казни. Убивают тех, кого вывели из зала. Вероятно, ваш прежний наниматель, разбирается с неугодными. Новая «охрана» — его подчиненные и сообщники. Они безусловно враждебны. Вероятно, позже придут и за вами. Причина взрыва не определена. От вас требуется оставаться на своем посту и вести наблюдение, докладывать обо всех изменениях обстановки по этой частоте, — он назвал им частоту своего микробида. Должны же у них быт ь средства внутренней связи. — После того, как я покину помещение, заприте дверь и выведите из строя замок. Ждите подмоги. Оглядев охранников, Кроу едва заметно поморщился. — Возьмите это, — вытащив из кобуры «Карнодон», Данкан протянул его МакКили. Запасные магазины он положил на пульт управления. — На всякий случай. Держите обеими руками, у него мощная отдача.
Повесив кейс на плечо, Данкан поудобнее перехватил монструозный дробовик и направился к двери. — Тринадцатый, Стил, здесь Кроу. Гараж ваша цель. Выясните, что там происходит, вмешательство по ситуации. Стил, уходи от места взрыва, не оставайся наедине с охраной. Готовимся к силовому вмешательству. Учтите, что Беда куда-то ушла с Бедфордом. За спиной громыхнула тяжелая дверь наблюдательного поста. Оглядевшись и определив нужное направление, Данкан пошел к бальному залу. — Бенедикт, иду к тебе. Готов к агрессивным переговорам
-
Разумные и продуманные действия - залог успеха!
-
+ Кроу хорош. Нравится мне, как он реагирует на происходящее
-
- Что случилось с гостями Бедфорда? - Их зарезали
-
+
|
Парень, назвавшийся Картером, оказался неплох. Стил, из-под полуопущенных ресниц, смотревшая, как он усаживается напротив и утверждает на столе локоть, оценила и вальяжный взгляд уверенного в себе человека, и то, с каким несуетливым спокойствием пальцы второй руки наемника обхватили край столешницы. Судя по поведению, игра была для пустотника хорошо знакомой и давно привычной. Ладонь у Картера оказалась широкая, сухая и мозолистая, и узкая кисть Стил почти скрылась в ней. Что ж, тем больше Картер удивился, когда Кролик с легкостью уложила его руку. Она тоже далеко не в первые участвовала в этом развлечении.
Стил, хоть и не блистала знаниями по части тактики и стратегии, совсем уж дурой не была, да и совместная работа с аколитами ячейки Белла кое-чему ее научила. Поэтому она и не рвалась во что бы то ни стало показать свою молодецкую удаль и уложить соперника на обе лопатки. И как бы ей ни хотелось выиграть все три раунда соревнования, девушка засунула самолюбие куда подальше и позволила Картеру в следующие два раунда прижать ее руку к столешнице. Хоть и не без труда, разумеется. Сейчас было куда важнее не победить, а отвлечь наемников, заставить их и дальше болтать. И, может быть, ляпнуть что-то полезное для аколитов. Понятно же, что куда охотнее они станут болтать не с тем, кто всем подряд тычет в нос своей крутизной. Задуманное Кролику вполне удалось: она показала, что не просто так тут трындела, но и не унизила мужиков, демонстрируя свое превосходство.
На стрельбище они выдвигались, вполне довольные и собой, и друг другом. Стил участвовала в споре, но больше задавая вопросы или вбрасывая коротенькие историйки в духе "а я вот знаю человека, который… " Большего от нее и не требовалось, мужики сами прекрасно справлялись с обсуждением оружия. Пострелять толком не вышло: неожиданный взрыв испортил все планы. Стил была готова к тому, что вечер рано или поздно перестанет быть томным, но вот так, грубо и в лоб… Да что ж происходит в этом Императором проклятом доме?! Коротко ругнувшись, девушка выхватила "Фьюри" и рванула за теми пустотниками, которые помчались к месту взрыва. На ходу Стил активировала вокс-бусину, но Рене опередил ее с докладом. - Всем, подтверждаю взрыв. Вижу дым, не разобрать нихрена. Шеф, готовься, к вам часть наемников отправилась. Есть еще один. Судя по роже - детектив Смит. Кролик остановилась, огляделась. Тьфу ты, варп его раздери, исчез, зар-раза. Кролик отчиталась своим, что Смит исчез и спросила: - Тринадцатый, я нужна? Гляну, что рвануло, и могу к тебе.
|
ВсемКазалось, что может быть хуже драконов? Оживших легенд, выплывших из непроглядного мрака веков. Заслонивших собой небо, закрывающий собой луну. Они царствовали сейчас в небосводе, с лёгкостью лавируя в воздушном пространстве и пикируя прямиком в скопление толпы. Стрелы лучников оказывались бесполезны. Использовать баллисты нельзя – большой риск повредить город и убить невинных случайным снарядом… Против драконов нужна грубая сила. Сила волевого человека, что не побоялся выступить против тварей Тьмы. И таких людей оказалось множество. Они, под предводительством Сталкона, расчищали улицы перед дворцом. Это то, что знали вы. Вы могли лишь догадываться, что стало с полутысячником, со всем войском Города, с драконами. Могли лишь догадываться, какие напасти ожидают вас ещё на пути к рассвету. Но не могли догадаться, что вместо древних тварей вам придётся сражаться с людьми… Безумие. Оно пропитало роскошные стены холла и отпечаталось на лицах охваченных страхом людей. Ворвалось во дворец вместе с пронзительно-холодным дуновением ветра. Страх ли заставлял мурашки бегать по коже или то отзвук приближающейся непогоды?.. Толпа металась, рвалась из оков оцепивших холл стражников. Впрочем, последние старались сдерживать горожан не особенно охотно, закрыв глаза на то, что те убегали и на второй этаж, и в Правое и Левое крыло, лишь бы скрыться от ворвавшегося врага. Стражники выступили вперёд, вступили в схватку. И очень скоро, когда к первым противникам подоспела подмога, стало ясно, что отсутствие оружия в их руках не делает их менее опасными… Айлинн, СиэльСкооперировались, быстро нашли друг друга. Полуэльфийка, отойдя от кольца личных телохранителей принцессы, присоединилась к своему десятку. Арбалет – семейная реликвия – привычно лёг в руку, заряженный и готовый выпустить смертоносное жало. Анна, командуя людьми, бросилась на подмогу королевской гвардии. Обернулась туда, где разговаривали Кляйн с советниками, но никого из них не обнаружила. Не было времени искать Германа, но Флинн весьма громко и недвусмысленно выразилась на его счёт. Дезертиров ждёт трибунал. Не было времени – ключевая фраза. Вместе с Анной вы решили встать на защиту горожан, на защиту принцессы, которую гвардейцы оттеснили как можно дальше от выхода. Ощерились против неведомой опасности мечами, Айлинн приготовилась к стрельбе… В какой-то момент толпа разбежалась, образовав в сердце огромного холла пустое пространство. И вы увидели во всех подробностях тех, с кем вам предстояло драться. Кто так безжалостно уничтожал жителей Города – некоторые из них лежали окровавленными тушами под ногами победителей. Но ликования на лицах противников не было. Был бесконечный, изъедающий их изнутри голод. Невероятная ненависть ко всем окружающим существам. Стекающая по подбородку и груди кровь некогда живых… Это люди. Определённо люди. Когда-то жившие, дышавшие, чувствующие. Но теперь – груда костей, груда изъеденной червями плотью, груда истлевшего тряпья. Многие из них напоминали собой тех тварей, что летали над дворцом. И тот же огонь горел в их глазах и глазницах – аметистовая искра, что заменяла им жизнь. Заменяла душу. Но страшнее всего было видеть среди них относительно свежих покойников. Они двигались так же топорно и ретиво. Но внешне – кроме страшных ран на теле и фиолетового огня в глазах – они ничем не отличались от обычного человека. Среди них были и стражники. Ваши друзья, товарищи. Где-то промелькнуло лицо Крейга. Где-то – Сукра. Или так показалось?.. Но промедление – равносильно смерти. Первым разрывает секундное замешательство болт, просвистевший в воздухе и вонзившийся в грудь одному из мертвецов. Тот упал на пол, сбитый ударом. Но шевелился, пытался подняться. Определённо, снаряд не оказался для него смертельным. И лишь затем завязалась настоящая битва… Полуэльфы сражались практически плечом к плечу. Несмотря на небольшую разницу в стиле ведения боя, они были схожи некоторыми чертами. И всё же, сторонний наблюдатель явно уловил бы сейчас различия: девушка буквально танцевала, с энтузиазмом отражая атаки проворных покойников, а парень, сделав рывок, словно потух. Что-то сковывало его. Не давало развернуться в полную силу. И в какой-то момент боль, вгрызающаяся в раны, отозвалась особенно неприятно… Очень быстро Сиэль оказался в окружении мертвецов. Казалось, ещё мгновение – и смерть настигнет его, вопьётся в шею, разрывая сонную артерию. Он увидит её ухмыляющийся оскал, не в силах сопротивляться уносящим к Единому костлявым рукам… Но судьба распорядилось иначе. Позади раздался голос Орека и звон его меча: - Не прохлаждайся, остроухий! А впереди – лицо Айлинн, не давшей мертвецам забрать свою жатву. Герман Твой возглас сработал для советников короны как сигнал к действию. Пурпурный плащ перестал возражать, а Алый первым же сорвался с места. Маленьким эскортом вы продвигались вперёд, целенаправленно, пытаясь обогнуть галдящую и бегающую толпу. Не потеряться в таком скоплении буйных было равносильно большой удаче. Вас толкали, отпихивали. Мешали идти. Но, в конце концов, заветный выход с каждым шагом оказывался всё ближе…
Спасительный проход встретил вас полумраком – свечей здесь горело совсем немного. Сюда же хлынула толпа, спасаясь от потока мертвецов, ворвавшихся через парадный вход и окна Правого крыла. Здесь было тише, гораздо тише. Крики убиваемых невинных остались позади. А здесь – в тёмном коридоре – барабанной дробью отдавались лишь шаги нескольких десятков ног. Быстрее. Быстрее. Как можно дальше от опасности. Найти злосчастный вход в катакомбы, нырнуть в спасительную тьму… Не будут ли скрываться в ней очередные сюрпризы?.. Но дойти до места назначения вы просто не успели.
Лабиринт коридора сворачивал под углом вправо. Толпа остановилась, как вкопанная, а за её головами ты не сразу углядел, что именно заставило их замереть. - Чёрт, что встали! А ну разойдись, ублюдки! – крикнул Алый плащ, распихивая в стороны горожан. И стоя позади него ты увидел… Посреди коридора стоял человек. Человек в алой, расшитой золотом рясе, в возвышающейся на голове митре. Все эти детали красноречиво указывали на его высокий пост в духовенстве. Мужчина впереди казался усталым. Обременённым какими-то думами. Руки опущены. Голова опущена. - Епископ?.. – только и успел вымолвить Алый плащ. Перед тем, как коридор озарила аметистовая вспышка… *** - Ваше высочество, не высовывайтесь! Ричард, двигайся с ней в Левое крыло, живо! – кричал Ольгерд в сторону личной стражи принцессы, не забывая при этом парировать атаки противника. Не зря был сотником королевской гвардии. - В Левое крыло, быстро! – кричала Флинн зычным голосом, пытаясь донести мысль до хаотично передвигающихся по холлу горожан. Затем обратилась к телохранителям Этель: - Отступайте, мы прикроем! И стремительно редеющий десяток городских стражников, ещё вчера берущих взятки с преуспевающих купцов, притесняющих или, наоборот, отстаивающих честь неимущих, невесть как попав во дворец, встали на защиту Её высочества.
|
Бенедикт, улыбаясь, склонил голову перед Лили. Она держалась удивительно хорошо, лучше чем он ожидал. Все-таки, не зря Монро выбрал её. Хотя, с тех пор его вкус явно пошатнулся. Профессиональное выгорание, не иначе. А может Лили просто знает больше, чем выдает, поэтому и не так шокирована? Теперь это всего лишь добавляет остроты, поздно что-либо менять. Они в этом вместе.
По коже бежали мурашки. Он пережил много странных, неприятных и даже пугающих эпизодов на Идар-Оберштайне, включая последнее ночное "приключение" с Рамиресом. Но сейчас Бенедикт нутром чуял, что скоро придет момент, ради которого живет каждый Аколит - смертельная схватка с врагами человечества, Императора и Империума, один на один, кто кому перегрызет горло. И это было прекрасно.
- Вот как? - ответил он на реплику Лили по поводу вероятного псайкера. - А почему нам, собственно, не поговорить со свитой уважаемого сэра Иглхорна? Думаю что наш статус почтенных гостей позволяет нам эту небольшую шалость.
Улыбка сползла с его лица.
- Доказательств намерений Бедфорда, Иглхорна и их дружков у нас теперь достаточно. Но я хочу, чтобы они сделали первый шаг, раскрыли карты. Здесь отличное место, много непосвященных людей, кстати, Лили, нет ли ваших других знакомых? Посмотрим, насколько они отчаянно отнесутся к уколу внимания. Рамирес, ты прикрой меня. Держись в двадцати шагах и следи. Как говорил комиссар Яррик: "Observe and learn".
Cнова включив ослепительную улыбку немного пьяного представителя элиты общества, Молитор зашагал прямо к указанным подозрительным личностям. По пути включил вокс-"бусину".
- Данкан, Рене, принял. У нас тут серьезные дела, я догадываюсь, к чему все идет. Всем: заметили на балу коллегу Рамиреса. Возможно также знаком с отцом Арриком. Собираюсь побеседовать. Будьте готовы. Данкан, если что, сможешь быстро прибыть и оказать содействие с социальными тонкостями?
Подойдя, он отвесил поклон в сторону священника, отставив руку с полупустым бокалом.
- Прошу прощения, святой отец, за беспокойство, но не могли бы удовлетворить мое любопытство. Мой давний друг, отец Аррик говорил, что был знаком с человеком, очень похожим на вас, отцом Гортензием. Но по его словам, отец Гортензий пропал полгода назад в Афгулистане. Скажите, я обознался, или же вам чудом удалось спастись? Еще раз прошу прощение за беспокойство и дурной тон!
-
+ Мне очень нравится, что Молитор всегда готов ко всему. Ну и как он с НПС общается))))
-
Бенедикт как всегда прав^^
-
+
|
С несвойственной ему легкой оторопью осознавший, что прямо сейчас, во время свадьбы, на которую съехалась чуть ли не вся верхушка Идар-Оберштайна, в гараже особняка отца невесты неторопливо кого-то убивали, Рене почти проигнорировал прогремевший где-то за спиной взрыв, и испуганно обернулся на звук только для того, чтобы случайный наблюдатель, если таковой вообще был, не заподозрил вдруг в нем кого-то помимо курящего в парке технаря-бездельника. Нет, его уже давно не пугали массовые убийства, но наглость, с которой все было устроено, все же удивляла и говорила либо об абсолютной уверенности организаторов в своей безнаказанности, либо о том, что случилось нечто настолько непоправимое, что все планы вылетели в трубу, и предполагаемые еретики действовали наобум. Охотник не знал, какой из вариантов пугал его больше, но теперь вместо запланированной кражи со взломом ему с приличной вероятностью придется влезать в варп знает какую хрень в одиночку, без нормального оружия и даже с худшим планом, чем был у них до этого. Красота. Не то, чтобы тому, кто скрывался за всеми этими разнообразными масками было не наплевать, но “Тринадцатый” был не первым актером, который слишком сжился с тем образом, который играл.
– Всем – сухо и деловито произнес Рене в общий канал группы, не забыв соскалить привычную, но вроде как ненужную сейчас ухмылочку. – Взрыв в парке. Кого-то планомерно режут в гараже у западного черного входа. Общая неразбериха. Иду в гараж, там снаружи всего два человека осталось. Кролик со мной или по первичным целям.
Причин полагать, что общая частота была скомпрометирована у охотника не было, но бороться с паранойей в его возрасте было уже поздно, и от выдачи информации в явном виде у него чуть изжога не началась. Надо было сослаться на старые операции и известные ячейке Белла байки. А еще лучше заранее разбить все поместье на квадраты, раздать им всем обезличенные имена-коды и разработать псевдоязык для передачи коротких сообщений. Да, а еще можно было перестать истерить и пойти делать свою работу. Да, прямо сейчас.
Закончив говорить и рефлексировать не по делу, “Тринадцатый” сдвинул кобуру с “Гекатером” в более удобное положение, чуть взъерошил волосы, придал лицу подходящее испуганное выражение и быстро, но стараясь не переходить на бег, двинулся в сторону гаража, обходя оставшихся охранников по широкой дуге.
|
Приказ был отдан. Никаких колебаний. Никакого промедления. Первым оказаться у фонтана. Карл почти отдался боевому неистовству, но вовремя остановился. Он теперь не просто солдат, он десятник, пускай и на время. Командир. Вожак стремительно тающей стаи. Только не оборачиваться. Командир должен быть уверен в своём авторитете. К тому же, Тайлер слышал за собой топот сапог и лязг доспехов. Стража в действии. Пусть только здесь и сейчас, но стражники атаковали, а не стоим на баррикадах и держали строй. И Карл знал - это принесёт свои плоды. Преимущество первого удара, оно всегда было.
- Ганс, Людвиг, напрра-во! Алфи, Эрика, лево! Быстро-быстро, шевелитесь! - оказавшись у фонтана Карл затормозил, оглядываясь и оценивая обстановку. Монахини. Чёрное на белом, ведь ночью все кошки серы. В темноте почти не видно ран, но стражник знал, они там. Лица, перекошенные предсмертной мукой, оживают. Аметитовое пламя в глазах. Люди, которых ты должен был защищать, солдат. В груди вновь что-то кольнуло. Они отдавали тебе своё серебро, брат. Ты не посмеешь увести своих отсюда. Ты подаришь им покой. Сам своей рукой, так же как дал милосердие Иммерлиху. Шевелись, ещё-не-старик!
Карл по каким-то причинам замешкался. Ударил мечом удивительно неуклюже, пропорол бок - смертельный удар для живого. Ещё больше чёрного греха на белых одеждах тех, кто должен хранить чистоту. Марионетка в кукольном театре. Слабые, неуклюжие движения. Все только что поднятые таковы. Руки, протянутые к командиру. Скрюченные предсмертной судорогой пальцы неохотно оживают. Белые фаланги, похожие на рыболовные крючки устремились к глазам. Карл взглянул в лицо монахини. Бледная, как будто восковая, кожа. Аметистовые искры в зрачках завораживают. И только отточенная грань железного меча набирает разбег. Еле слышный звук разрываемого воздуха - и меч упал прямо на ключицу женщины, дробя и разрубая слабую, ничем не защищённую плоть. До самого хребта, круша хрупкие перед железом рёбра, и даже позвоночник не вынес удара.
- Сдохни! - рыкнул Карл, и с огромный трудом высвободил меч. Аметистовые глаза тускнеют, после того как голова свесилась набок, но из горла ещё идёт тихий стон. Мертвое может умереть. Следующий мертвец не составил для Тайлера никакой проблемы. Ах, если бы на баррикадах они были бы такие же слабые и неуклюжие. Дородный бюргер распрощался со своей лысиной, и парадный камзол, и без того оставшийся без рукава, окончательно покрылся кровью. Третий. Четвёртым оказался брат по строю - не защитил и сам потеряв половину лица сам стал угрозой. К счастью, шлема на нём не было, и удар меча заставил раздробил черепушку. Тварь осела грузным кулем, привалившись к стене фонтана.
Карл оглядел поле боя, тяжело дыша. Всё никак успокоится не может. Тяжёлый гнев медленно покидает горящие огнём жилы солдата. Этот бой они пережили без потерь. Только Людвига помяли. Прилично помяли, и кажется на руке у Алфи новый укус. Десятник отсалютовал своим солдатам окровавленным мечом и криво ухмыльнулся. Медленно затухающая ярость во взоре гиганта, Ганс только что добил последнего мертвеца. Георг смотрит куда-то вглубь себя. Людвиг двигается немного неуклюже. Скрытый вызов, недовольство решением командира - рыцарь буквально чуял этот запах, которым тянуло от Эрики. Острая и неприятная грань, почти что искра бунта. Но пока она верна присяге, и измена не коснулась её. Старик неплохо разбирался в людях.
Тайлер бросил взгляд в небо. Звёздная сеть, полная белых искр. Чёрное небо, исполненное мира и бездонный простор. Небу нет дела до дел людей. Драгоценный самоцвет Луны - кое-где верят, что давным-давно, в священном гневе Единый запер там демонов хаоса. Неужто кто-то из них вырвался? Беспорядок пророчеств и суеверий теснится в голове десятнике. Едва ли в них есть хоть капли истины.
Когда Карл опустил взгляд, солдаты уже собрались все вместе. Единым строем. Тяжко дышат, пот стекает по лицам. Но живые. - Ганс, Георг, добейте тех, кто ещё шевелится. И отдыхайте, парни, у нас есть пара минут, чтобы перевести дух. Эрика, помоги Алфи и Людвигу обработать раны. Только не берите воду из фонтана. - Бывший контрабандист высвободил руку, запустил куда-то в глубину доспеха, и под свет небесного глаза Единого явилась фляжка, в которой многообещающее булькал самогон и маленький свёрток, бережно перевязанный бечёвкой. Корень нирна. Карл всегда с собой брал с собой его немного больше чем нужно обычно при ранениях. За годы странствий у него выработалась некоторое привычка к этой горькой дряни, поэтому порцию в теории можно было разделить. Больше всего это походило на чёрную смолу, застывшую неопрятным сгустком.
- Вытяжка нирна. - Карл передал оба свёртка Эрике. - Вытяжку раздели пополам. Дай прожевать им обоим. Не глотать! Выплюнуть и нанести по краям раны. Это поможет снять боль. - вообще-то глотать можно было, но тогда эффекта ждать куда дольше.
Голоса от дома с выбитым окном. Дети. Сироты. Карл улыбнулся, и где-то внутри что-то облегчённо вздохнуло. Он исполнял свой долг не просто так. Сейчас эти юные души в безопасности. - Эй, ребятня! Йовин-блоха не с вами? Нет? Жаль будет, если паренёк сгинет. - Карл умел ладить с детьми, и кое-кого из этих вечно голодных сорванцов знал и понемногу привечал. - Дуйте сюда! Не боитесь, этих мы порубили. Что в городе видно-слышно? Я знаю, что ваш брат всегда всё знает, а я уже старый, всюду не успеваю. - ладонь Карла скорчилась в замысловатом знаке, и он подмигнул мальцу, оказавшемуся ближе всех. А затем дважды коснулся кончика носа, будто почесался. Знаки нищих. Хорошие люди всегда могут договорится, верно?
|
Крагг, честно говоря, всегда немного побаивался техноколдовства звездоходцев. Он так и не сумел привыкнуть к плавающим через пустоту огромным лодкам, железным пещерам, которые тянулись на сотни километров во все стороны, злому свету и часовым людям с Марса (чем бы этот “Марс” не был) и сомневался, что когда-нибудь сумеет. Иногда ему даже казалось, что все окружающее его – это обман. Иллюзия. Последнее мгновение, растянувшееся на годы. Обещанная Им послежизнь, наполненная безумием и войной. Чаще всего убийца успешно гнал от себя столь неподобающие одному из моритат мысли, но сейчас его разум оказался просто не в состоянии обработать весь вал приходящей “извне” информации.
“Одноглазый” и в спокойно обстановке был не лучшим стратегом на свете, так что в бою львиная доля его “вычислительных мощностей” уходила на попытки предугадать как поведут себя противники, союзники и другие аколиты, усугубленные необходимостью постоянной смены оружия и тактики, и появление “Драгуна” просто переполнило возможности его и без того не особо развитого мозга. Привыкший к тому, что может убить любого, кто встретится ему на пути, Крагг застыл, пораженный, парализованный и даже испуганный абсолютной непознаваемостью четырехногой твари. Машина или живое существо? Говорит оно или просто передает чьи-то слова? Бросаться ли на это, пытаясь добраться до мягкого мяса в кабине, или позволить забрать всю славу остальным?
В мире было слишком много неизвестных, слишком много вопросов, слишком много задач, решить которые убийца был не в силах. Сердце “Одноглазого” забилось так сильно и часто, что каждый удар его стремительным гулким стаккато отдавался в до скрежета сжатых зубах, дышать вдруг стало сложно настолько, что респиратор пришлось содрать с лица, а область зрения снизилась до растерявшего краски тоннеля, в который, к сожалению, все еще попадали и идущий к нему с ножом наемник, и остальные “Волки”, стреляющие сейчас по товарищам Крагга, и возвышающееся на ними всеми механическое чудовище. Реальность стремительно рассыпалась на осколки, и звериные базовые инстинкты “Одноглазого” знали только один действенный способ вытащить из этой заварушки их обоих: снизить количество неизвестных.
– РХХ-ХА, – вырвалось из перекошенных в безумной гримасе губ Крагга. Он, наконец, знал, что надо делать.
Убить.
– ХРХА, – истерический полурык-полусмех, совершенно неуместный в данной ситуации.
Убить всех.
– ХА-ХА-ХА, СУК%!
Вообще всех, их семьи и их собак. Снова сделать мир чистым и понятным.
Скалясь как дикий зверь, сгорбив спину, как какой-то примитивный примат со слишком тяжелыми руками, убийца выскользнул из-за зеленой ограды и с удивительной для такой громады скоростью побежал навстречу накаченному химией “Волку”. Еще мгновение назад он раздумывал над тем, чтобы спокойно снять открывшегося противника стрелой в лицо, но теперь само понятие “думать” было чуждым набором звуков. Выпотрошить. Расчленить. Разорвать. Повторить.
|
Выдохнув слишком задержавшийся после вздоха, предшествовавшего взгляду в душу Иглхорна в груди воздух, Игнацио отошел в сторону, к ближайшему заваленному яствами столу и съел наугад пару фруктов. Использование подобных сил требовало слишком сильного погружения, или, как это можно было бы еще охарактеризовать, заимствования. Головокружительный калейдоскоп цветов, не всегда представавших цветами и обманчивых, как сама суть варпа, способен был бы свести с ума простого человека. Игнацио простым человеком не был, но и его эта сила, открывающая глазу смертного течения души, выбивала из колеи. И необходимо было как-то, как называл этот процесс еще наставник Рамиреса, "заякориться". Физические упражнения, умственные, курение, еда, выпивка... Именно в искусстве это делать лежал ключ к относительному долголетию бытия псайкером Инквизиции – Игнацио видел немало коллег, которые отдавали все силы своему делу, забывали об окружающей их реальности и, в итоге, сгорали или сходили с ума за считанные годы. Нередко у них не было выбора – служители Ордосов жестоки, и их интересует в первую очередь результат. Иногда – только результат. Но у самого Рамиреса выбор был.
Трубка осталась дома и ее очень недоставало. Зато набор выпивки был достаточно велик, и Рамирес не преминул воспользоваться возможностью ухватить самое дорогое из доступных на планете вин, после чего, изредка отпивая из удерживаемого в между двумя пальцами бокала, просочиться сквозь толпу к беседующим с Бирюзой Бенедикту. При мысли о позывном мисс Дитрих Рамиреса передернуло – ассоциации с краской были сейчас весьма неприятны. В своем движении он придерживался весьма замысловатой, хотя и не очевидной для стороннего наблюдателя траектории, смыслом которой было соблюдение определенной дистанции между псайкером и свитой, насколько он понимал, Иглхорна.
Вежливо поклонившись в ответ на приветствие мисс Дитрих, и заверив ее, что оставаться в ее памяти есть счастье, которого он вряд ли достоин, он обратился к Молитору.
- Господин, я прошу прощения, что вмешиваюсь в вашу беседу, но не могу удержаться от того, чтобы не выразить свое восхищение этим мероприятием.
Говорить приходилось иносказательно, поскольку случайные уши – тоже уши. Поэтому приходилось растворять слова в обычной речи так, чтобы по обрывку нельзя было понять, о чем по-настоящему говорит Рамирес. И танцевать приходилось от фразы про духоту. В подобные моменты особо сильно не хватало специально разработанного для тайного общения группы аколитов языка – не самая редкая практика на службе Инквизиции. С четкими обозначениями.
- Я не сомневаюсь, что мистер Бедфорд вложил многое в это дело, и меня удивляет, что его партнер, мистер Иглхорн, столь прохладно относится к происходящему. Как будто ждет чего-то большего. Впрочем, я вижу, что на него давят внешние обстоятельства. Кстати, у него очень интересная свита, пустотники, адепт и даже, кажется, боевой священник. Представьте себе, один из них – мой коллега!
С этими словами Рамирес отпил вина и, поперхнувшись, закашлялся.
- Возможно он столь же наблюдателен, как и я, и вряд ли от него пройдет незамеченным, если я постараюсь завязать беседу с окружением Бедфорда. Но, возможно, мне стоит рискнуть ради Дома фон Нордек?
|
– Вас понял, уже исполняю. Все будет сделано в лучшем виде…сэр, – браво отчеканил Рене в ответ на распоряжения Кроу, добавив в конце фразы “сука” беззвучно, но так, чтобы окружающие с легкостью прочли это по его губам.
Исполнять приказы он, однако, не спешил, а вернулся вместо этого к недорассказанной байке, которую прерывал уже трижды, уступая гораздо более интересным историям Стил, помноженным на разговоры об укладывании на лопатки и прочие пикантные оговорки. Девушке к этому моменту удалось полностью завладеть вниманием аудитории, так что сам “Тринадцатый” изображал не слишком интересного, но болтливого собеседника, взращивая у пустотников быстро прогрессирующую усталость от своего общества. Вот и сейчас слушателей у него практически не оказалось, и, потянув немного время, он извинился и под нестройные взмахи рук, очевидно означавшие “да вали ты уже на свой обход, хрен говорливый”, отправился искать щели в обороне принимающей стороны.
Как бы ни хотелось Рене побыстрее разобраться с грязным бельем Бедфорда и свалить обратно к себе в мансарду в компанию автогана и гранат, было очевидно, что кавалерийским наскоком тут ничего не решишь, а значит придется обживаться в этом террариуме постепенно. Медленно. Аккуратно. Как цидарский паук-прыгун. Так, чтобы местные гады привыкли к тебе, смирились с твоим присутствием (да и отсутствием тоже) и стали считать тебя чем-то вроде привычного элемента пейзажа, и только потом обнести господина землевладельца на ценности, документы и все то, что этот хрен прячет по темным углам. Получив разрешение на обход раз в четверть часа, охотник, как и всякий хорохорящийся, но запуганный начальством “винтик”, прилежно исполнял приказы Кроу, выныривая за дверь каждые пятнадцать минут. Времени за дверями караулки он при этом проводил с каждым разом все больше, но делал это постепенно, чтобы не вызывать лишних подозрений. Каждое же его возвращение ознаменовывалось влезанием в беседу и перехватыванием внимания Стил, что тоже положительно влияло на терпимость охранников к его отсутствию в караулке.
…
– Эй, любезный, а где тут гальюн для солдатни и прочих недостаточно гербовитых сословий? – с некоторой ленцой окликает Рене одного из слуг голосом, которым на улице обычно обращаются к полезному и дружественному фраеру. Голос спокойный, уверенный и чуток нагловатый, но, в то же время, дающий собеседнику понять, что к нему относятся “с уважением”.
На первый взгляд совершенно бесцельно побродив по уводящим вглубь здания коридорам, он специально попался стайке прислуги на глаза, дабы остаться в их общей памяти человеком, настолько уверенным в своем праве бродить по особняку, что спрашивать его о чем-то было бы глупостью. Да и зайти в уборную ему действительно не помешало бы. Спрятанные под комбинезоном “инструменты” уже порядком всё натерли.
– У вас тут целый лабиринт. Боюсь всяким высокородным на глаза попасться.
…
– Ну же, Рекс, покажи папочке, как ему ограбить эту халупу и при этом выжить, – беззвучно шепчет “Тринадцатый” одними только губами.
Стоя у украшенной броским растительным орнаментом двери, он задумчиво ковыряет ногтем матово-золотую сферу ручки и уважительно кивает головой каким-то своим, наверняка бандитским мыслям. Язык тела охотника говорит о том, что он считает, будто находится в слепой зоне пикт-регистраторов, но на самом деле это, конечно же, не так. Якобы отдыхая от всевидящего ока начальства, и, изображая недалекого бездельника, он то и дело бросает взгляд на прикрытый телом экран ауспекса (инвентарный код R3X 1337М), который послушно раскрывает хозяину расположение и зоны покрытия всех окружающих его “глаз”, включая тот, что смотрит на него прямо сейчас.
…
– Ну да, братан, давай. Давай, вызывай Грейса, – несколько раздраженно подначивает Рене встреченного в одном из коридоров пустотника, не успевшего еще побывать в караулке. – Расскажешь ему, что по твоему мнению он прощелкал разодетого хрена со стволом и полным саквояжем снаряжения, который теперь слоняется по особняку с усталым ебл%м.
Охотник даже руки чуть в стороны разводит, будто помогая собеседнику рассмотреть себя. Нет, реально до себя дотронуться он не позволил бы, но и пират (ну, вероятнее всего пират) вроде не стремится мужиков лапать бесплатно.
– Говорю же: все на мази. Я тут успокаиваю своего пса-начальника, который так и не понял, что не арбитр уже. Лхо будешь? Хорошие.
…
Парк за особняком. Тут даже болтать ни с кем не пришлось, и Рене просто бездельничает, скрывшись от камер за древесным стволом. Он курит медленно и с явным наслажденим, а то, что при этом можно чуть обернуться влево и рассмотреть снующую в районе гаража и второго черного хода охрану, – это, само собой, чистой воды совпадением. Кроу дал понять, что скрытой от пикт-соглядатаев зоне надо уделить особое внимание, но сделать это можно будет только в том случае, если удастся подобраться поближе.
|
Крагг метнулся вперед, пока стрелки поливали лазерными очередями изгородь напротив. Добежал за прохода и выглянул.
Теперь он мог разглядеть противника совсем хорошо. "Стальные Волки" носили темно-серую форму и серебристую "металлическую" флак-броню, близкую к гвардейскому образцу. На груди была изображена скалящаяся на небо голова того сама волка и другой загадочный символ - заглавная буква L, окруженная вертикальными рядами загадочных иероглифов, имеющих мало общего с алфавитом Готика. Рядки знаков пробегали по наплечникам, наколенникам и налокотникам, что делало "волков" похожими больше на религиозных фанатиков, чем на наемников.
Нижняя часть лица, как было видно издалека, скрывалась за вживленной решеткой аугметической дыхательной системой. Но она была не единственным усовершенствованием - шея выглядела опухшей и шире нормальной и явно скрывала в себя либо вживленные органические гланды, либо имплантированные инъекторы с различными веществами. Аколит мог увидеть выступающие трубки, обтянутые формой над воротником.
Появление Крагга не осталось незамеченным. Один из стрелков повернулся в его сторону. Последователь Моритат заметил воспаленные красные глаза под плотно облегающим голову округлым шлемом. Скрывшись за стеной изгороди, он услышал, как противник бубнит.
- Подтверждаю прорыв периметра, противник в непосредственной близости. Продолжать подавляющий огонь. Нейтрализую.
Раздался странный свистяще-хлюпающий звук, и Крагг услышал стон. Снова выглянув, он увидел согнувшегося "волка", трубки по бокам шеи набухли и пульсировали. Наемник поднял глаза. Теперь они налиты кровью и выпучены, словно у разозленного грокса. С рыком, он вытащил нож и ножен на поясе и начал приближаться быстрым шагом.
Его напарник открыл автоматический огонь по наступающим Драгунам. Им удалось избежать попаданий, но очень заставила их плюхнуться на землю в грязь и желтую траву.
На правом фланге противники продолжили огонь короткими очередями. На этот раз, без укрытия, чтобы защитить солдат СПО, он оказался эффективным. Бегущий впереди сержант, который оттащил своего раненого товарища, получил двойной залп в ноги. Взвыв от боли, он пошатнулся и упал, успев опереться на уткнувшийся в землю автоган. Еще два попадания в грудь отбросили его назад, флак-жилет безнадежно пробит. Из-за фонтана высунулся теперь уже бывший стрелок из мультилазера, прицелившись в ковыляющего сзади раненного солдата. Красный огонек от лазерного прицела скользнул у него по груди, сменившись через секунду выстрелов в полную мощность. Драгун рухнл лицом в грязь.
В этот момент Cелена открыла огонь из "Крида". Две пули влетели прямо под козырек шлема первому из наемников, заставив его словно в изумлении выпустить лазган из рук, упасть на изгородь и медленно сползти, оставляя за собой кровавый след. Второму пуля ударила по перчатке, заставив отдернуть руку и потерять прицел.
- Сержант! Дерек! - закричал последний оставшийся в живых на фланге боец, и кинулся вперед, выхватывая на ходу гранату из подсумка.
- Ешьте, ублюдки!
Граната приземлилась перед забором и взорвалась. Один из наемников успел пригнуться, но второго явно задело осколками. Второй из бойцов СПО открыл огонь из автогана, поливая очередью верх изгороди, но не смог попасть в укрывшихся врагов.
Дакко снова обрушил шквал пуль по наемникам на левом фланге. Стрелявший резко пригнулся, в то время как идущий с ножом к Краггу продолжал невозмутимо двигаться, хоть пули и свистели над его головой. Он тихо рычал.
Саммер вытащила бронебойную гранату и зарядила оружие.
Лязг и громыхание достигло своего апогея. В самый разгар боя за фонтаном неожиданно показалась какая-то громадная фигура. Сначала её тяжело было разобрать, но затем она двинулась вперед прямо в пространство за фонтаном.
Возвышаясь даже над статуями на постаменте, металлическая фигура на четырех механических лапах брела вперед. На широкой платформе вовышался корпус, чем-то действительно схожий с "Часовым", но больше и сильно модифицированный. В него были вмонтированы два манипулятора, один из которых заканчивался похожей на человеческую ладонью, разве что размером раза в полтора больше обычной, в другую был встроен огромный цепной топор. Спереди из корпуса торчал тяжелый стаббер, на "плече" возвышалась реактивная установка с барабанным магазином. Внутри открытой кабины виднелась человеческая фигура, оплетенная проводами и трубками. Аколитам потребовалось несколько секунд, чтобы понять что силуэт вживлен в машину, соединен с ней неразрывно через сеть различных соединений. Установленные под кабиной громкоговорители изрыгали набор каких-то невнятных слов, напоминающих смесь Низшего Готика и чего-то отдаленно похожего на техно-лингву, хотя в в группе не было техно-жреца, чтобы быть уверенным.
- Я. [набор непонятных тресков, клекота и громких звуковых сигналов] ЕСТЬ. [опять] ДРАГУН.
Конструкция напоминала некоторых сервиторов, используемых Адептус Механикус, но она выглядела настолько необычно и как-то небрежно, словно собранная из доступных компонентов, что возникали серьезные вопросы, насколько Бог-Машина может благославить такое творение, или же его проклятье будет его реакцией на него.
Стаббер дергался влево и вправо в своем креплении, и внезапно открыл огонь. Ракета сорвалась из установки на плече и полетела прямо над головами Аколитов. Пули ударили по группе солдат СПО, пытавшихся добраться до поля боя через центральный проход напротив фонтана. Скошенные фигуры падали. Взрыв ракеты отбросил еще нескольких солдат в сторону, словно ненужные игрушки. Остальные в панике бросились назад. Барабанный механизм с лязгом перезарядил ракету. Ствол стаббера повернулся в сторону изгороди.
- Лейтенант Бронко? Это минометное отделение, мы на позиции, готовы оказать поддержку - раздался голос по каналу связи СПО. Лейтенант в этот момент отчаянно барахтался в грязи, пытаясь доползти до клумбы.
- Нам не нужны фраковы минометы! Тут нужна лазпушка! Или рота "Руссов"! Мы в полном дерьме! Что это за дрянь?
|
Не тратя более ни минуты, Кадфаэль со своими спутниками отправился на место происшествия, прихватив инструменты. Выйдя из трактира, он взял под уздцы своего верного верблюда и быстрым шагом направился к реке, тому месту на берегу, возле которого уже собралась изрядная толпа риверийцев – её было видно даже от порога.
Дойдя до людей, он собрал свою волю в кулак и высоким, несколько надтреснутым от волнения голосом произнёс: - Расступитесь, миряне! Мы пришли сюда, дабы волею богов провести тщательное и всестороннее расследование! Мы – опытные профессионалы, и обещаем вам, что лиходей будет найден и наказан, а вы освобождены от страха перед неведомым злом! Молитесь о спасении души погибшей, молитесь о жизни, дарованной Нилой и позвольте нам приступить к работе! - Если кто-либо знает хоть что-нибудь о происшествии, мы со всем тщанием выслушаем его, любая помощь будет полезна в этом общем деле. Ежели кто-то вспомнит нечто полезное позднее, или не найдет в себе сил говорить сейчас, он всегда сможет прийти в мою хижину на площади, в любое время дня и ночи!
Произнеся эту вдохновенную речь, Кадфаэль прошел сквозь толпу, оттесненную с их пути охраной, и сразу подошел к трупу. Хоть у него и не было никаких официальных полномочий, он решил, что ссылка на богов даст ему достаточный авторитет в глазах жителей для начала. Но всё-таки нужно будет кому-то из них сходить потом к старейшинам и договориться о статусе судей по этому делу, лучше паладину – он выглядел повнушительней, да и опыт общения с начальством наверное, имел.
Жрец опустился на колени перед телом и принялся внимательно изучать жертву, надеясь найти ключи к возникшей перед ними загадке. Перед ним была молодая женщина, даже, наверное, совсем ещё девушка, незнакомая ему. Только сейчас он понял, что даже не знает её имени – надо будет спросить потом у родственников или друзей, они, наверное, где-то тут, в толпе. Снова его подвела привычка к одиночеству – перед ним стояло много людей, способных рассказать и об убитой, и об обстоятельствах дела, а он просто прошел мимо, ограничившись несколькими общими фразами. Ладно, кто-нибудь из команды наверняка разузнает всё, что нужно, и расскажет остальным, да и сами люди, по опыту эльфа, просто не смогут держать информацию при себе – слухи и сплетни заполнят город к закату, как саранча, и не останется никакой возможности остаться в неведении обо всех подробностях скандальной истории – даже если бы он захотел этого. Ох, суета сует… Кадфаэль поймал себя на том, что тупо сидит перед телом и смотрит в пустоту, дав легковесным мыслям отвлечь себя. Помотав головой, он сконцентрировался на задании. Вознеся короткую молитву Ниле с просьбой о помощи и поддержке в предстоящем трудном деле, он приступил к осмотру покойной.
Он уже знал, что произошло, да и многолетний опыт врачевателя изрядно закалил его нервы, но представшее зрелище заставило его побледнеть и нервно зашевелить ушами, от возбуждения вставшими торчком. Она выглядела красивой, хоть он не очень хорошо различал оттенки человеческой внешности, но прямо в груди её зияла огромная дыра – кто-то грубо разорвал нежную плоть, раздвинул рёбра и вытащил сердце – судя по обилию растекшейся крови, у ещё живой жертвы. Содрогнувшись, он начал внимательно осматривать тело – дюйм за дюймом, не упуская ни малейшей мелочи, вроде синяков, кровоподтёков, ран, царапин и всех прочих следов, сопутствующих обычно насильственному переходу из одного воплощения в другое – кто знает, что может пролить свет на историю, произошедшую здесь недавно, и как недавно – время суток, когда произошло убийство, как давно это было, причина смерти, обстоятельства, вещи, соприкасавшиеся с телом, и, конечно же, орудия преступления. К сожалению, ничего существенного обнаружить не удалось - женщина была убита одним сильным ударом спереди, никаких других следов не отпечаталось - похоже, что смерть была мгновенной, причем она видела убийцу, но не пыталась отвернуться - паралич, гипноз, или кто-то знакомый?
- Ирос, на ней нет никаких особых повреждений, ни старых, ни новых. Убита одним ударом спереди...
Даже самый наивный человек ни на секунду не обманулся бы – перед ним лежала именно жертва умышленного убийства. Никакие силы природы, стихийная магия, звери или гнев богов не совершают подобного с человеком – только злая, и что гораздо хуже, разумная воля могла сотворить с себе подобным такое. Осмотрев тело, Кадфаэль направился к реке и тщательно совершил ритуальное омовение, очищаясь от контакта с умершим. Это не было распространённым требованием, но в храме, где он обучался, строго следили за разделением живого и мёртвого. Смывая кровь и скверну, он мысленно обращался к богине, моля направить его мысль в нужном направлении, и обшаривал свою память в поисках похожих происшествий. Не встречал ли он чего-то подобного ранее в жизни или на страницах книг? Не было ли живое сердце ингридиентом какого-нибудь мрачного культа? Он вспомнил довольно многое, но не слишком полезное - древние эльфийские боги не подходили, ведь рядом никакие эльфы не жили, уж он бы знал (всю округу облазил в поисках целебных трав), да и наличие примитивных дикарей посреди одного из крупнейших стоков Курдии вызывало сомнения. А вот легенды о способах создания нежити с помощью мрачных ритуалов использования частей тела стоило обдумать подробнее - не более получаса назад он слышал, что недалеко отсюда с этим возникли какие-то проблемы.
Совершив положенный обряд, он вернулся к месту происшествия и стал внимательно изучать его, на этот раз осматривая всё, кроме жертвы – следы на земле, валявшиеся тут и там мелкие предметы и мусор, надеясь, что ему всё же удастся найти «немых свидетелей» убийства, которые расскажут ему о произошедшем. Искусство выслеживания дичи передавалось в его семье от отца к сыну, и хоть он не стал охотником, всё же сейчас выученные в детстве навыки могли изрядно пригодиться. Но то ли он был плохим учеником, то ли местность неподходящей - ничего путного он не приметил, кроме собачьих следов, а собак здесь держали в каждом доме.
Тем временем его коллеги начали опрос, и Кадфаэль, наконец, узнал имя убитой и её мужа. Ну что ж, опросить придется ещё многих. рассказав товарищам о своих достижениях, он обратился к людям: - Скажите, как вы планируете предать тело земле? Я хотел бы присутствовать на церемонии, отдав дань памяти усопшей. Я слышал, местный жрец Рашаль покинул сток, кто будет проводить обряд? Задав этот вопрос, он благословил коллег на дальнейшие расспросы и приступил к поискам помощи за пределами материального мира. Достав священный амулет, он несколько раз обошел место преступления, моля Нилу даровать ему мудрость для обнаружения скрытого.
Осмотрев всё по нескольку раз, он, наконец, успокоился и сел на подвернувшийся под… руку камень, достал писчие принадлежности и тщательно записал всю полученную информацию – как результаты своего труда, так и сведения товарищей.
|
Илос вышел на улицу, наполненный решимостью найти преступника, совершившего такое злодеяние в самом стоке, словно насмехаясь над всем Ривери, желая его запугать. Следом за ним стали выходить и остальные, кто возжелал принять участие в расследовании, но кроме них на улице возле таверны паладин никого не увидел. Полдень. Отдых.
Идрис сразу же напомнил своему закованному в сталь почитателю, что бог солнца могуч и яростен. Липкий пот ползти по спине, норовя в скором времени сделать стеганный поддоспешник сырым. Эта мысль дала возможность оценить мудрость опытных жителей пустыни, а именно прощеголявшую в легких воздушных шароварах и накидке в сторону своего дома Ираду. Ходить в таком наряде в жару было легко и просто. Словно издеваясь, следом вышел одетый в потертый удобный кожаный доспех эльф, да и кольчужная рубаха жреца смотрелась ощутимо прохладнее. Троица неизвестных охотников вышла и направилась к реке, где и произошло убийство.
Ровные ряды улиц словно обрывались, когда начинался спуск к реке, вот только еще вокруг домики с преобладающим желтым цветом, и внезапно весь обзор заполняет зеленый: джунгли по ту сторону реки, и засаженный различными культурами угор.
Внизу у желто-зеленой цветущей реки уже собралась кучка народу, жителей двадцать, не меньше. Когда группа добровольцев спустилась вниз по узким деревянным мосткам, стало ясно, что убийство уже давно обсуждается. Среди основной массы женщин разных занятий выделялись три рослых воина в стальных нагрудниках, явно ополчение. Они вели расспрос женщин, однако те были слишком эмоциональны и перебивали друг друга выкриками.
Когда подошли добровольцы из таверны Фламикса, все поутихли, словно стесняясь новичков, особенно бронированного паладина. Ополченцы без проблем пропустили прибывших взглянуть на труп: босыми ногами в воде лежала молодая красивая женщина, лежала на спине с широко распахнутыми в небо глазами, а руки ее с силой впились в землю ногтями, да так и застыли. Тонкая уже струйка крови стекала по левому локтю из рваной раны на груди, бежала по земле и попадала в реку, подкрашивая ее алым.
Опытный в медицине Кадфаэль, присмотревшись, понял, что рваная рана была нанесена один ударом. Сломанное ребро свидетельствовало о хорошей силе удара. Рваные лоскуты кожи свисали в разные стороны - неприятная картинка. Походило на нападение какого-то хищника, вот только что-то хищник, что ударом вырывает и похищает сердце, оставляя все остальное. Магическим ритуалом вокруг и не пахло, не было ни ингредиентов, ни символов - ничего.
В религиозных ритуалах жрец разбирался хорошо, а потому сразу вспомнил несколько зафиксированных в трактатах исторических случаях. Первый был напоминанием о крови: некоторые эльфы, поклоняющиеся старым эльфийским богам допускали такие ритуалы, но они обычно бывали наполнены символикой, да и выбор места требовал лесов или алтарей. Взять хотя бы Лиссандэ Прорицательницу. Второй случай - поклонение малоизвестным тотемным богам-зверям, что характерно лишь лишь для очень диких племен в дали от цивилизации. Обычно в таких случаях каждый орган отвечал за определенный результат. Сердце, например, должно было приносить храбрость. Ну и третий вспомнившийся случай относился к истории далеких-далеких лет, которые вряд ли даже бы вспомнила бабушка Кадфаэля. Ритуальное поклонение богу, чье имя никогда не называется, и которого никто не помнит. Старые трактаты еще перечисляют запреты и упоминают Пятерку, как спасение, но чтобы понять, о чем были эти тексты, наверное, нужно было найти запретные записи, о которых эльф лишь догадывался. Тот ритуал, о котором вспомнил жрец Нилы, касался создания нежити из частей трупов.
Рядом с телом лежали грязные тряпки, которые судя по всему пришла прополоскать женщина. Вокруг натоптано не было, привыкшие к охоте люди знали важность следов. Тем не менее следов было предостаточно, так как к берегу много кто спускался. На мокром грунте из следов животных были лишь следы какой-то собаки вдоль берега.
Вооружившаяся Ирада подошла лишь к концу осмотра трупа и к началу разговора о событии. Ее появление вызвало недовольные взгляды местных женщин, однако местным ополченцам принадлежность девушки к сарсам не мешала.
- Убитую звали Риса, она хранительница очага наемника Сераджа. Живет недалеко, - начал рассказывать один из ополчения, черный, как смоль мужчина, Обнаружили недавно, мимо проходили. Ни криков, ни шума никто из соседей не слышал, уже опросили ближайшие хижины. Сейчас еще Кама и Ракеш придут, остальных опрашивали. Хоть время спокойное, и никто не ходит, вряд ли бы не заметили хищника. Вон как берег проглядывается хорошо, - стражник обвел рукой окрестности. Мы думаем, что нападение из воды было... А вот что или кто, ума не приложу. Река сейчас мутная, цветет, под водой ничего не разглядеть...
|
Как и рассчитывала Стил, пустотники оказались вполне себе общительными мужиками. Не выдержали, под натиском их с Тринадцатым болтовни слегка оттаяли, и даже к амасеку приложились. Ну а потом, под немудрящий закусон, по кругу пошла местная бормотуха, запах которой поначалу вышиб слезы из глаз Кролика. Из носков своих они ее гонят, что ли? Но бывшему гвардейцу доводилось пить и не такое. По крайней мере, это пойло не напоминало вкусом отработанное корабельное топливо. Девушка только порадовалась про себя, что сообразила закинуться перед поездкой пан-иммуном, и ей не светило нажраться в хлам, пытаясь разговорить охрану. Наемные вояки, крепкий алкоголь, надыбанный ушлыми мужиками из заначки, нескончаемые байки, половина из которых была выдумана, а вторая половина так приукрашена, что хрен докопаешься, было оно на самом деле, или нет, - ситуация Кролику была хорошо знакомой и почти привычной. Будто не было лет, проведенных среди аколитов великой Инквизиции, будто только вчера она вот точно так же, втихаря от начальства, надиралась с ребятами из своего полка. Было в этом даже что-то ностальгическое, хотя Стил бы ни за какие коврижки не променяла нынешнюю жизнь на ту, что осталась позади.
Проку от разговорчивости пустотников, правда, оказалось меньше, чем хотела бы девушка. Как Стил ни вслушивалась, ей не удалось понять, откуда же выплыли эти ребятки, и как так получилось, что теперь они стали сторожевыми псами Бедфорда. Ясно было только то, что они не имели отношения к флоту. Ну, лучше, чем ничего, конечно...
Явившийся в караулку Смит представился каким-то совершенно сторонним именем, и Стил на минуту отвлеклась от разговора, чтобы поздороваться и окинуть его взглядом. Как бы этот человек ни назвал себя, она была уверена, что не ошиблась, признав в нем того, кого описывал Бенедикт. С его появлением дело пошло еще веселее: разговор разделился - кто-то переключился на обсуждение оружия, кто-то, привлеченный балагурством Кролика, слушал ее россказни. Самое главное, что на отсутствие Рене особого внимания не обратили.
Когда часть собравшихся отправилась на стрельбище, девушка решила было, что имеет смысл пойти с ними. Но, по здравом размышлении, решила не оставлять скучающих пустотников без присмотра. - Давай так, - она наклонилась к Картеру, старательно изображая, что уже несколько не трезва, и делая вид, что не замечает попыток заглянуть ей за отворот рубашки, - сначала поглядим, кто кого тут уложит на лопатки, а потом проверим, кто из нас круче стреляет. И если ты меня сейчас сделаешь, дам тебе фору. Идет?
Может быть, стоило отказаться от развлечения. И может, Кролик бы так и поступила, если бы была более практичной или хоть каплю сомневалась в себе. Но она не привыкла сдаваться и пасовать перед трудностями. Стил опрокинула в себя остатки пойла из стакана, устроилась поудобней на стуле, закатала рукава, утвердила локоть на столешнице и пошевелила в воздухе пальцами, показывая, что готова к соревнованию.
|
Глядя на то, как эти двое вели себя и как всеми силами старались держаться в рамках исключительно служебного общения, Данкан мысленно усмехнулся. Попытки ни в коем случае не сказать чего-то, что могло составлять хоть какую-то тайну нанимателя, были достойны лучшего применения — особенно, учитывая, в чем Бенедикт подозревал его. Вообще, по сдержанности и подозрительности Мэллоун с МакКили дали бы фору и некоторым техножрецам. И если судить по алтарю, они сами были не прочь присоединиться к марсианскому жречеству. Такой вид молельни несколько удивил Кроу. Насколько он знал, как правило, выделяли один из аспектов и одну из двух основных ипостасей… Что ж, в конце концов, он не был знатоком религии. Возможно, что-то смог бы прояснить отец Бореалис, но его угораздило исчезнуть… Очень не вовремя, надо сказать.
— Благодарю за информацию, — ровным голосом поблагодарил Данкан Мэллоуна и сосредоточился на том, что демонстрировали пиктеры. На кое что из происходящего уже следовало обратить внимание. Кажется, подарок Молитора произвел впечатление на Бедфорда. Его поведение сложно было трактовать как-то иначе, если бы системы не только давали картинку, а ещё и снимали звук… Кроу отдал бы за это правую руку. Разумеется, чужую. Но судя по тому, что хозяин дома явно на что-то указывал Иглхорну в книге, предмет разговора у них был, должно быть… специфический. Сам Данкан не читал дневник, но что тот по содержанию, в определенные моменты, мог переплюнуть самые дешевые новеллы ужасов, был в курсе. Вот только это действительно был дневник и описанное в нём произошло однажды на самом деле. Потому и возбуждение Бедфорда казалось ему несколько подозрительным.
Остальное тоже вызывало ряд вопросов. В зал не пускали телохранителей с оружием, это можно было понять, но вот то и дело появляющиеся… посыльные? Вестовые? Секретари? В общем, люди, которых явно целенаправленно послали переговорить с кем-то в зале, а то и передать послания и документы. Конечно, учитывая, что тут собрались не последние представители многих планетарных организаций и даже их руководители, стоило ожидать, что у кого-то возникнут неотложные дела. Жизнь на планете, в конце концов, не замирала. Но систематичность и частота появлений таких посланцев, настораживала. Не говоря о странных перемещениях некоторых из гостей и помощников распорядителя. Качество изображения не было идеальным, но разрешающей способности пикт-камер хватало, что рассмотреть удивление на лицах некоторых. Не говоря о поведении Мэллоуна — судя по всему, это для него тоже было в новинку и никто не предупреждал охрану об этих перемещениях. Или, точнее, никто не предупреждал Мэллоуна и МакКили. А если дополнить это тем фактом, что эти гости исчезли из поля зрения камер, но не появились у главных ворот или в иных просматриваемых помещениях, можно было сделать вывод, что вели их куда-то, где система наблюдения была отключена. Тайные делишки Бедфорда? Возможно. Вот только учитывая, в чем тот мог быть замешан… — Я ненадолго выйду, мне необходимо связаться со своими подчиненными, — спокойно, не показывая, что его заинтересовало происходящее или поведение оператора, проинформировал Мэллоуна Данкан. — Сопровождать меня не надо, ваш пост куда важнее, а войти я смогу сам. Заодно получился своеобразный намек, что ему их наниматели доверились больше, чем своим подчиненным. Самостоятельно то покинуть пост они, кажется, не могли. Справившись с дверью, Кроу закрыл её и отойдя на пару шагов, активировал вокс-бусину. Говорил он вполголоса, но этого было достаточно для машинного духа системы связи: — Тринадцатый, ответь Кроу. Не прохлаждайся, обход за тебя никто не сделает. Так что отрываешь себя от стула и пошел. Особое внимание обратить на участки… — Данкан перечислил места, находящиеся на самой границе зоны обзора пикт-камер. Озвучивая их, он два раза вдавил крошечную тангенту, подавая сигнал «Внимание». — …как на возможные пробелы в системе безопасности и наблюдения. Повторяю, как на возможные пробелы в системе безопасности и наблюдения. И не мешайся у гостей под ногами, некоторые ещё ходят по зданию. Стил передай, чтобы смотрела в оба и делала, что велено.
Ещё раз подав сигнал, он настроился на частоту бусины Бенедикта. — Здесь Кроу. Кажется, наш подарок понравился хозяину — видел, как тот обсуждал его с Иглхорном. Спорили. Бедфорд был взволнован, на что-то указывал в книге. О чем был разговор не знаю, но я бы советовал быть с ним аккуратнее, он явно с трудом контролирует себя. Еще кое что — на камерах я видел, как к некоторым гостям в зале подходили некие… посыльные. Солдаты, клирики, адепты. О чем-то сообщали и передавали некоторым некие документы. Часть гостей покинула зал в сопровождении помощников распорядителя. Как минимум, часть из них этого не ожидала. Куда их повели сказать не могу, ряд помнщений не просматривается камерами, у ворот они не появлялись. Будьте осторожны, при необходимости выходите на связь. Дождавшись ответов, Данкан вернулся в помещение контрольного поста и встав за плечом Мэллоуна, некоторое время наблюдал за происходящим. — Так всегда бывает? — ничего не значащим тоном поинтересовался он у оператора. — Такая суета, рано покидающие зал гости... Выглядит так, будто кто-то недостаточно хорошо сделал свою работу, прежде чем отправиться веселиться и теперь его настигает расплата за это.
|
|
После окончания церемонии вручения подарков Бенедикт немного побродил по залу, пока не заметил спутника Лили. Подойдя и кивнув в знак приветствия Бирсу, он дождался, пока тот не выволочет её из толпы поклонников. Похоже, "мисс Дитрих" была в своей среде, явно купаясь во внимании и взглядах. Она даже выглядела немного по-другому, энергичнее и взбалмошнее, чем её заботливая, готовая выслушать и (само-)ироничная персона тет-а-тет. Возможно, ни одна из них не была близка к настоящей. Что ж, актриса. Это не делало проще все, что он собирался предпринять. Но на данном этапе операции они зависели друг от друга, поэтому для сомнений места уже не оставалась. Придется идти ва-банк.
Он галантно поцеловал поданную руку.
- Прекраснейшая мисс Дитрих! Сами звезды и пустота меж ними не могут стать преградой для вашей красоты и таланта. Поверьте, ничто не сравните с муками от ожидания, пока новый шедевр с вашим участием попадет в наши столь далекие от вашего мира края! Вы, кажется, уже знакомы с господином Рамиресом, моим секретарем, человеком больших...интеллектуальных способностей. А это... - он махнул рукой в сторону Хаксты и вздохнул - Леди Лизбет фон Нордек, близкая родственница главы нашего почтенного Дома. Он понизил голос до немного театрального шепота.
- По правде говоря, нравы на родине фон Нордеков даже более консервативны, чем на Идар-Оберштайне, и леди Лизбет склонна...скандализировать почтенного патриарха. По правде говоря, её присутствие с нами не обязательно, но наш Патрон согласен с афоризмом о том, что путешествия сужают разум, и надеется, что поездка укротит её нрав. Боюсь, его мечты окажутся напрасны. Изнемогаю от нетерпения рассказать вам все подробности о её недавних скандальных выходках. Ведите же!
По пути Бенедикт раздобыл у слуги бокал с шампанским. Когда они с Лили отдалились на достаточное для сравнительно безопасного разговора, он пригубил напиток и вздохнул.
- Я должен сообщить вам очень важное известие, Лили. Вы обязаны поужинать со мной наедине. Когда все это закончится, конечно. Потому что ваш мир в смертельной опасности, и он либо погибнет, либо я и отважная команда под моим руководством спасем его. Надеюсь что это сделает меня достойным такой милости от вас.
Широко улыбнувшись и выдержав драматическую паузу, он продолжил.
- Я не совсем шучу, ну разве что чуть-чуть преувеличиваю. Как говорил один мой знакомый, смертельная опасность упрощает вещи. Нам удалось раздобыть информацию о цели заговора. Уровень угрозы - Малеус Майорис, задача - создать локальный разрыв в завесе, скрывающей Дымное Зерцало.
Бенедикт надеялся, что Лили знакома с метафорой для Варпа, которую инквизитор Рейвенор использовал для названия своей классической работы, использовавшейся для обучения оперативников. Некоторые вещи говорить не стоило даже в укромных уголках. Сомнительно, чтобы Бедфорд мог прослушивать все, что происходит в зале, да и в таком случае глушитель мог бы вызвать у него серьезные подозрения. Конечно, у него могут быть и псайкеры, но в таком случае мало что сделаешь. Но Бенедикт остерегался не только Бедфорда, да и вообще не только людей.
- Подробности размещены в пакете, который я оставил на ваше имя. По нашим данным, центр заговора находится в Соборе Божественного Воителя, им является некий священный артефакт. Наш человек пропал там без вести. Но Бедфорд и его окружение определенно связаны с происходящим, возможно, расчищают почву и устраняют препятствия. Я послал остальных членов группы на...агрессивные действия по сбору информации. Возможно, вечер закончится фейерверком, будьте готовы. Буду признателен за любые полезные сведения.
|
Твердь земли содрогалась от каждого шага, каждого движения огромной твари. Лунный силуэт, сияющий над самой головой, протягивал к Городу свои лучистые руки, ласково поглаживая стальные шлемы солдат, источенный временем скелет дракона. Если бы его сейчас не было. Если можно было бы забыть об опасности хоть на некоторое время. Окружающие обратили бы внимание на то, какой прекрасной была эта ночь. Практически безветренная и ясная. Наполненная свежестью и сиянием звёзд на тёмном небосводе… Но где-то там, в высоте, кружили фигуры костяных тварей, сливаясь с звёздным узором. Они заполоняли собой небо до тех пор, пока не приходило их время обрушиться новой убийственной волной на Город. Повсюду паника. Кричат люди. Заходятся в истерике женщины, истошно завывая и захлёбываясь слезами. Эта ночь прекрасна. Была бы прекрасна. Если бы не он.
Айлинн Они умирают. Они страдают от атак дракона, которые не в силах предотвратить. Твои товарищи. Здесь, с приличного расстояния, ты наблюдала за ходом сражения. Несмотря на ночную темень, укрывшую Город, ясная луна позволяла видеть всё. Отчаянные попытки достать дракона. Видела, как в один момент существо вышло из себя, разбросав солдат в разные стороны. Одним из таких стражников стал Сукр. Видела, как бросились на дракона остальные солдаты и поплатились. Среди таких безрассудных, но отважных стражей были и Сиэль с Германом. Последнего смерть обошла стороной, а первый… В какой-то момент показалось, что пасть захлопнулась именно на Сиэле, и единственный собрат из подразделения пал смертью храбрых… Но это был не он. Нет, не он. Это был Берит… Ход сражения переломился моментально, и отправной точкой стал именно Берит, героически отрубив чудовищу лапу. Дракон взвыл и поднял голову. Окровавленная пасть раскрылась. Казалось, он кричал. Кричал от фантомной боли, которой больше не существовало. Но ни единого звука не раздалось из пустой пасти. Но… Полыхнул огонь. Не тот обжигающе-рыжий, что, облизывая дрова, весело потрескивает в костерке или камине. Аметистовый. Бледный в сердцевине и со снопом золотых искорок на танцующих под самым небом языках пламени… Он полыхнул из пасти, из пустых глазниц, изъедая с поразительной скоростью меч, торчащий из глаза, пока последний не начал осыпаться на мостовую стальной трухой. Рассуждать времени не было. Новый болт лёг в выемку арбалета, щёлкнул механизм, фиксируя тетиву. Сейчас. Пока его голова застыла в этом положении, у тебя был шанс как следует прицелиться и выпустить снаряд… Вдох. Выдох. Забудь обо всём… Всё должно было пойти не так. Дрогнула рука в последний момент. Болт пошёл ниже, чем ты планировала. Но провиденье решило иначе: в то же мгновение дракон начал опускать голову, с явным намерением расплавить не только досаждающий меч. А болт влетел в глазницу… Фиолетовый огонь в пасти тут же погас.
Герман Берит мёртв. Твой товарищ. Он словно был отражением твоего прошлого. Отражением тебя. Ты знал, что он был выходцем с улиц, как и ты. Одним из многих, кому жизнь подписала приговор – на улицах родился, на улицах и сдохнешь. Приходилось вертеться, чтобы ветреная Фортуна обратила внимание на таких, как вы. Становление стражником Города – это выход. Выход уйти от всей этой уличной грязи. Попытаться наладить жизнь. Пусть здесь платят не так много, но на скромный быт хватает. А если кто-то пожертвует благородному стражу сумму на его личные нужды, то можно чуток и повеселиться. Но у всего есть обратная сторона. На службе ты должен думать о Городе. Защищать Город. Ценой своей жизни… Её и положил на алтарь его благополучия Берит. Злость. Ядовитая, течёт по венам. В такие моменты она всегда мешает, не позволяет концентрироваться на деталях. Но и в то же время служит прекрасным источником сил… Ты бросился на дракона. На убийцу. Со всей яростью, вскипевшей где-то в груди. Эта ярость перетекла в руки, твёрдо сжимающие оружие, в ноги, несущие к угрозе вперёд, в голову, затмевая собой все остальные мысли. Кажется, ты кричал. Определённо, ты кричал. …Ты видел это внезапное представление с огнём. Но разве оно способно тебя остановить? В тот миг, когда что-то просвистело в воздухе, заставив огонь потухнуть, ты ударил наотмашь, совершенно не думая о том, куда ты целишься. И пока дракон приходил в себя от выстрела, пока аметистовый огонёк разгорался в глубине глазниц вновь, ты рубил. Рубил. Несколько рёбер треснули и упали на мостовую, рядом с отсечённой костяной лапой. Дракон не мог устоять, потеряв равновесие и опору в виде собственных рёбер. И завалился на левый бок…
Сукр Больно. Где-то в груди больно. Резкое, неприятное ощущение. Что же это было? Помятый доспех, что мешал дышать? Или ты заработал приличного размера трещину в кости?.. Думать не было времени. Когда убивают твоих товарищей. Берит уже умер. Мира, проткнув глазницу, находилась в неминуемой опасности. Что-то щёлкнуло внутри. Какой-то порыв. Отваги? Безрассудства?.. Бросив оружие, ты достал нож. Отцовский, узорчатый. Он красиво переливался в лунном свете. Убийственная красота, и ты об этом прекрасно знал. Шлем со звоном упал на мостовую. Сплюнул кровь. Вдохни поглубже, Аскер, тебе предстоит недолгий, но наполненный болью путь… Клинок выставлен вперёд. Словно коготь, шип, готовый разить в сердце. И ты бросился вперёд. На самом краю сознания промелькнула мысль: а если бы не ушёл? Если бы остался на родине?.. Ничего этого не было бы. Этот Город проклят. Твоя молитва… бесполезна. …Ты видел, как упала тварь, раненная Беритом и Кляйном. Теперь она валялась на боку, практически поверженная. Это давало тебе прекрасный шанс! В следующую минуту стальной коготь вонзится в глазницу, подобно мечу Миры, и потушит фиолетовую искру… Но ты не успел. Дракон вовсе не думал так легко сдаваться. Его шея, оснащённая множеством позвонков, позволяла крутить мощной головой. У него всё ещё целы остальные конечности… В один момент, когда ты подбежал достаточно близко, дракон расправил костяные крылья, отбрасывая окруживших его стражей в стороны. А ты, заходя спереди, потерпел неудачу… Правая лапа опустилась на тебя сверху. Увлечённый своей целью, ты не заметил её стремительного приближения. Три когтя – благодаря тебе три, а ранее было четыре – вонзились в живот, с силой придавив к мостовой. Боль в груди, по сравнению с этой, была чертовски слабой… Мир поплыл перед глазами. Огромная лапа подтягивала тебя к дракону, оставляя на мостовой кровавый след. Он выдернул когти из твоего тела и оставил умирать – кто-то уже отвлёк его, монстр не успел завершить начатое. А на кромке угасающего разума ты слышал чей-то голос. Женский голос. - Сукр! Чёрт побери! Нет!.. Но в спасительной тьме всё растворилось.
Сиэль В этот раз смерть обошла тебя стороной, но не пощадила Берита. Именно его тело придавило тебя, когда дракон выбрал свою жертву между вами. Смерть не щадит никого, и ты это отлично понимаешь. Понимаешь, какая угроза нависла над Городом, и что этот дракон – далеко не последний… А стоило лишь оглянуться и посмотреть на все его жертвы. Половины подразделения уже нет. …Пока ты выбирался из-под истерзанного тела солдата, ты увидел необычное представление. Воистину пугающее. Фиолетовый огонь из пасти. Видел, как дракон упал от атаки Кляйна, но продолжал сражаться. Как погиб под его лапой Сукр, как он расправил крылья, отбрасывая окружающих людей в стороны. Айлинн под его удар не попала – была далеко. Герман вовремя выставил щит и отпрыгнул, минимизировав повреждения. Удар пришёлся по щиту. В тот же миг на арене выступила Флинн. На лбу – внушительных размеров царапина. Вероятно, дракон успел засадить ей по голове. Но это не выбило её из колеи. Придя в себя, Анна кинулась в атаку. Насела на левое крыло и начала бить по сочленению костей, пытаясь его отрубить… Твоё время настало. Вынув кинжал, ты рванул вперёд. Аметистовый огонь, набрав силу, вырвался из пасти чудовища, но ты вовремя отпрыгнул в сторону. Так получилось, что в сторону Флинн. Начал быть по кости крыла, понимая, что кинжал здесь был бесполезен – кость только крошилась. - Солдат, не расслабляемся! – Анна, увидев твои попытки, выловила момент и ловко выудила из ножен второй свой клинок, подбросив его тебе. Мимолётного взгляда хватило, чтобы понять, насколько он отличается от обычных мечей стражников. Резная рукоять. И, кажется, герб какого-то дома - кленовый лист. – Это, естественно, не топор, но получше, чем твоя зубочистка. С ним дело пошло куда быстрее. И вскоре дракон лишился крыла.
Всем Эта тварь казалась непобедимой. Высокая, таящая в себе сокрушающую мощь той легенды, о которой так часто вы слышали в детстве. Но непобедимой она была когда-то. Теперь – это призрак прошлого. Истончившийся скелет, ещё способный к жестокому сопротивлению… Болт Айлинн погасил зарождающийся огонь. Меч Германа заставил дракона упасть. Мечи Анны и Сиэля отрубили ему крыло. Но кому-то в этой схватке не повезло. Берит. Сукр. Мира, угодившая в огонь, как только дракон набрал силу и воспользовался им повторно. Фиолетовое пламя изъело её фигурку за считанные секунды, оставив после себя кошмарные останки. Какая смерть была бы лучше – вы уже не узнаете. Потому что этот бой вы выиграли.
Не сразу, но вы поняли, что позади стало гораздо тише. Толпа горожан, завидев раненного дракона, бросилась ко дворцу, огибая его с уязвимой стороны. Но и что-то ещё являлось причиной. Орек, остановившийся рядом с телом убитого товарища, обернулся назад и крикнул вам: - Вторая тварь мертва! И стоило лишь оглянуться. Или бросить мимолётный взгляд на то место, где был второй дракон, и убедиться – он говорит правду. Белоснежный скелет лежит на мостовой без движения. В следующий миг арена боя заполняется высыпавшими на неё стражниками, оттесняя ваше подразделение от дракона. Несколько незнакомых солдат набросились на шею скелета с разных сторон, а один из них, взмахнув чудовищного размера двуручником, двумя ударами отсоединил позвонки шеи. Аметистовая искра в глазах монстра начала угасать, огонь тлел в его пасти, пока не потух окончательно. - Андреас Сталкон, - высказала вслух Флинн то, что и без того вертелось у всех на языке. Андреас Сталкон, обладатель двуручника и более известный по прозвищу Стальной, возвышался над отрубленной головой дракона. Внушительные габариты мускулистого тела придавали ему сходство с медведем. Космы тёмных волос, седая бородка, множество шрамов на лице и на руках, вопреки логике остающихся не прикрытыми кольчугой и какими-либо доспехами. Суровый взгляд единственного карего глаза – второй взирал на вас бельмом. Не понаслышке знали вы его имя. Ветеран. Герой войны, перебивший в прошлом десятки, если не сотни врагов под стенами Города. Теперь – полутысячник формирования городской стражи. И даже стражники, подошедшие вместе с ним, несколько отличались от вас. В них чувствовался опыт многих лет службы, в некоторых – осадок войны. - Флинн, - коротко кивнул Стальной, и в его коротком жесте не было ни капли пренебрежения или спеси. – Неплохо отработали. Вас осталось катастрофически мало, - Андреас окинул ваше подразделение хмурым взглядом, выхватив среди убитых тело Крейга. – Не останавливайтесь. Ведите толпу ко дворцу и прикрывайте. - Слушаюсь. Анна не спрашивала, что намерен делать полутысячник. Это было ясно и без слов – по двум трупам драконов и дюжине летающих под небом фигур…
Вновь команда. И вы уходите с места побоища, оглядываясь назад, на белоснежный скелет. Это ведь вы. Вашими руками он был повержен. Пересчитались. Вас оказалось действительно мало. Девять, не считая десятника. Остальной путь прошёл как во сне. Над головой витали страшные тени драконов, а вы бежали с толпой. Анна кричала людям, указывала дорогу… Мост над глубоким рвом. Длинный и широкий, он вмещал всю собравшуюся здесь массу испуганных горожан. Перед вами величественно возвышается белокаменный дворец, пронзающий шпилями башен ночное небо. - Опять... Суки, ворота закрыли, - выругался Орек. Как видно, он был на взводе. Но он был прав. Резные золотые ворота во дворец сейчас были закрыты. А перед ними – шеренга королевских стражников, вооружённых длинными алебардами с флагом королевства. На башенках и балкончиках застыли лучники. - Именем Её высочества, приказываю остановиться! – кричал впереди всех сотник королевских гвардейцев. – Ни шагу дальше! Дворцовая территория закрыта без приглашения Её высочества. Рокот толпы. Флинн, вместе с вами, выдвинулась в первые ряды. - Именем Сталкона призываю вас открыть ворота, - твёрдо объявила Анна. – Полутысячник приказал мне сопроводить жителей Города во дворец. - Следование приказам Сталкона не входит в мои полномочия. Королевская гвардия не подчиняется полутысячнику… «Да плевать мне на твою гвардию», - именно такое выражение застыло на лице Анны. - Глядите, что твориться вокруг, - нахмурилась женщина. – Это не служит поводом открыть ворота? Словно в подтверждение земля завибрировала под ногами от очередного удара драконьей твари. - Ни шагу дальше, - отрезал сотник, но на лице промелькнула тень сомнения. Алебарды гвардейцев ощетинились. Флинн вынула и свой меч. - Вы оставляете людей умирать! - Моя обязанность – защита Её высочества. - Кем же ей управлять, Тьма вас дери, если все её поданные сдохнут?! Обстановка накалялась. Толпа, согласная с Анной, наседала. Среди них – и бедные, и богатые. Объединённые сейчас единственной целью – попасть внутрь. А на балкончике тем временем появилась новая фигура. По сравнению с лучниками – низенькая и тонкая, в высокой причёске золотом отливает королевская диадема.
-
Мы это сделали! А мастер шикарно описала, как у нас это вышло)
-
Даже не знаю, что и сказать. Всё прекрасно.
|
Много лет Кадфаэль провёл в молитвах и размышлениях о сути Вселенной, но так и не приблизился к постижению истины ни на шаг. Однажды он проснулся и понял, что ещё один день в лесной глуши ничего не изменит, и решил круто изменить свой путь, вернувшись к цивилизации. Собрав свои нехитрые пожитки, он решительно ушел прочь из скита, оставив на произвол зверей и погоды убежище, которое он устраивал много лет. В ближайшем стоке он приобрел верблюда, назвав его в честь легендарного скакуна древнего эльфийского короля Васисуалием, кое-какой скарб и отправился в самое большое скопление людей в окрестностях – Ривери. Здесь он надеялся набрести на след мудрости, разыскивая её в речах и поведении людей, новых книгах и повседневных делах. Его навыки целителя и знание лекарственных трав и бальзамов обеспечило ему уважение жителей и существование, намного превосходившее быт лесного отшельника, даже несмотря на его инородство, но вот увидеть мудрость в суете будней никак не удавалось. Люди бегали, кричали, плакали и смеялись по любому поводу, превращая стройное мироздание Космоса в совершеннейший бардак безо всякой логической системы, и он постепенно стал разочаровываться в своем спонтанном решении. К тому же, ему никак не удавалось влиться в это течение, он утратил навыки общения за годы одиночества и не мог найти ничего общего между собой и здешними людьми, оставаясь сторонним наблюдателем.
Он, конечно, пытался завязать знакомства, но не слишком успешно: самым общительным человеком в стоке был местный трактирщик, и говорить с ним было легко, но это была всего лишь пустая болтовня. Всё же большую часть свободного от поиска трав и составления целебных мазей времени он проводил именно здесь – в самой шумной точке поселения – таверне. Тут он встретил и несколько путешественников, с которыми попытался завязать знакомство. Первым был, как ни странно, эльф – Кадфаэль очень удивился, увидев в столь необычном месте сородича, и сразу обратился к нему на родном языке, надеясь подружиться. Но тот не питал особого желания общаться, и лишь отвечал общими фразами. У них как-то не нашлось ни общих интересов, ни воспоминаний, которыми было бы приятно поделиться – у отшельника просто не было приключений, достойных повествования, а Локхир (так звали странника) не рассказывал о своём прошлом. Другой, гораздо более плодотворной встречей стало знакомство с коллегой – девушкой-жрицей из далекой страны. Как и он, она была чуждой местному сообществу, и с ней ему было о чём поговорить – богословские беседы и впечатления о периоде обучения, хоть и очень разные, всё же сблизили их, позволив провести несколько приятных вечеров в таверне.
Остальной люд был на редкость непонятен, прямо-таки живое олицетворение тайны бытия. Кадфаэль чувствовал, что если постигнет их - перед его разумом не устоит сама вечность, но нащупать ниточку, с которой можно было бы начать распутывать этот клубок никак не удавалось. Все поголовно вооружены, как будто смерть – главное, что есть в жизни, и очень этим гордились, постоянно рассказывая о своих подвигах в деле убийства живых существ – как порождений природы, так и себе подобных. Стоило ему хоть чуть-чуть привыкнуть к каким-то событиям и разговорам, как тут же они совершали что-нибудь такое, что напрочь выбивало эльфа из колеи.
Вот и сейчас это произошло вновь. Услышав новость о погибшей, Кадфаэль невольно вздрогнул. Человеческое общество опять преподнесло ему сюрприз, ожидать которого было невозможно – ни движение звёзд прошлой ночью, которое он, по старой привычке, внимательно наблюдал, ни иные знаки не указывали ему на приближающуюся трагедию – а она произошла. Смутно, непонятно. Единственное, что не вызывало сомнений – что ему следует делать дальше. Хоть врачебной помощи пострадавшей уже и не требовалось (с вырезанным-то сердцем), он должен был пойти на место преступления и сделать хоть что-нибудь – Нила призывала его защитить жизнь, пусть и несколько запоздало.
- Я постараюсь помочь, чем смогу, добрые жители. Убийство – это тяжкий грех, и мы не можем оставить его безнаказанным. Надеюсь, мы все вместе быстро сможем установить, что произошло, - при этом Кадфаэль обвел взглядом всех собравшихся в таверне, - и помочь вам и в других заботах.
|
Один из дней.Был теплый июльский день, а точнее сказать полдень. Солнце пекло так, что Идриса поминали нехорошими словами, а все, кто не работал в лесу, под широкими мясистыми листьями тропических деревьев, стремились оказаться под навесами. Сейчас было время, когда стоило выпить не спеша водицы из глиняной кружки, поговорить об охоте, погоде и прочих мелочах. Ничего не значащие фразы всегда создают приятную атмосферу уюта и единения для жителей. Такое преобразование из "сам по себе" в "я один из многих". Ривери не был исключением в такое время, сток словно обезлюдел, затих выжидающе, лишь местами дымились трубы. Если бы могли взглянуть на сток глаза птицы, то увидели б, что строгие линии улиц геометрически правильного стока лишь желтели сухим песком, и лишь местами мелькала бы белая накидка или фиолетовая сари какой-нибудь очень деловой женщины, не могущей себе позволить бездействие. Плетенные и сложенные из солончака домики нагревали свои бока, превращая довольно узкие улочки в одну большую жаровню, глядишь, поведешь стадо буйволов, а на выходе получишь огромное жаркое. Но это, конечно, преувеличение, которое может выдать каждый изнывающий от жары. Фламикс протирал очередные кружки в своей просторной таверне "Отдых странника". Его заведение почти по всему периметру зала имело лишь пол стены, не мешая любоваться красотами природы. Навес из бамбуковых связок и листьев надежно закрывал посетителей от солнца, и лишь кухня, да жилое помещение были огорожены полноценными стенами из желтого камня. На легких стульях и брошенных на полу шкурах сейчас лежало, сидело порядочно народу, две дочки Фламикса едва успевали носить напитки. Среди посетителей без труда можно было обнаружить смуглых, а иногда даже черных сарсов, этих странных любителей прикрывать лица, можно было найти и бледных септийцев с пронзительным "морским" взором, даже парочка эльфов и дворфов сидела по углам, разговаривая о своем. Подобно реке в засуху, вода объединяла всех: и хищников и травоядных. Каждый из здесь присутствующих представлял различные профессии, а потому сегодня будет рассказано много интересных историй. Фламикс любил истории так же, как любил и своих дочерей, что собирали для него эти истории, бродя между столиками и спрашивая посетителей. Любил не потому, что они приносили ему деньги, хотя и истории давали вполне ощутимый доход, а потому, что любил все знать, какой-то внутренний голод овладевал им в отсутствии информации, мир сокращался до размеров его таверны. - Папа, представляешь, этот красавчик-следопыт Виштра ... - начинает младшая из дочерей, невысокая черноволосая красавица Зухра, поставив поднос на стойку, говорит, что на проходе Тали пропала группа исследователей. Этот тощий молодой маг Рут пообещал заплатить каждому по четке за поход, и повел группу в самую глушь лесов. Виштра говорит, что навесы и вещи у прохода меж скал нашли, а группы нет, да и следы успели зарасти... Фламикс слушает дочь в пол уха, любуется ее красотой и мимикой, конечно он запомнит все, что она сказала, такова привычка, но мысли его сейчас о другом: расцвела, уже полных шестнадцать весен. Скоро наступит день, и она выдаст свои первые задания ищущим ее сердца. Весна и страсть врываются бурно, куда уж тут понять старшим с их размеренностью. Он вспомнил свою ненаглядную Пиипи, которая сейчас была где на охоте. И что она в нем нашла, подумаешь, прополз двести ярдов по Стене поющего ветра... Эх было время... ------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------ Схлоар-ти уже пятый день шел с еще тремя охотниками на северо-восток, Иштар им точно благоволил, потому как весы удачи склонились в их пользу. Погода почти мочила ливнем, тропки попадались протоптанные кем-то до них, и даже злостные насекомые не так доставали одетых в зеленые легкие накидки нарушителей спокойствия леса. Следопыт любил джунгли, знал о них многое, если не все и про себя считал, что он очень опытный следопыт для своих двадцати пяти, просто Вита этого не видит. Но ничего, сейчас они обогнут озеро Каа, и найдут одно болото, что приметил Схолар-ти... Те трое из небольшой деревушки к востоку от Ривери сразу повелись, когда он сказал про аллигатора с тремя гребнями на спине... Еще бы, убить такого, и можно всю жизнь в почете быть, а там уже и старейшиной стать не далеко. Мысли потянули следопыта в далекие дали, а потому он едва не налетел головой на обломанную ветку. Что это под ногами? Какая -то большая чешуя? На змею не похоже... И уж точно не рыба, до озера еще далеко. Он заметил, как один из охотников куда-то смотрит, раскрыв от удивления рот, а другие почему-то молча удирают. Схолар-ти пришлось вернуться назад, он даже достал из ножен свой огромный тесак на всякий случай. Там, где следопыт едва не налетел на ветку, целый ворох лиан сдвинулся в сторону, явив гранитную арку с черным зевом входа, по всей поверхности арки были нанесены символы, и почти в каждом из них присутствовал череп. Молодой человек хлопнул по плечу Сануса, охотника, что застыл с открытым ртом, но едва не отбил руку. Охотник был холодный и каменный! Рядом раздался шелестящий звук, будто большая змея ползла по дереву. Медленно, очень медленно следопыт повернул голову и уперся взглядом в когтистые лапы на камне арки, покрытые чешуей зеленоватого оттенка. Подняв глаза выше, парень встретил горящие красным глаза большого рептилоида и его сознание померкло... ---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Кочевники тоже отдыхают. Дова уже неделю отдыхала в Ривери, в этом большом стоке, сменившем вольную жизнь на оседлую. Конечно, местные периодически делали вылазки в джунгли, сплавлялись по рекам и вообще держали себя в форме, ну за исключением торговцев и работников различных заведений, однако, это все равно отличалось от вольной жизни. Свободный духом не строит дом - так говорили кочевники. Тем не менее воительницу заинтересовали возможности стока, тут можно было подзаработать и узнать нужную информацию. Особенно важно было последнее. Стоки были местом, где знали или слышали обо всех происшествиях: то торговец на хвосте привезет, то следопыты выйдут из леса, да нарассказывают, то пастухи-охотники с гор спустятся. Пару раз на улице она видела крепких обветренных ребят с длинными волосами и броней, подобной ее. "Глаз" говорил все. "Глаз" смотрел. Обходились легкими кивками и продолжали заниматься своими делами, лишь пару раз обменявшись информацией.Выходило по всему, что на востоке что-то происходит, более того именно у Ривери сгущаются тучи: стали пропадать охотники, группа исследователей, восточнее, ближе к границе, вольные следопыты вообще перебили восемь мертвяков, невесть откуда взявшихся возле ключа Ке-бо. Один из местных жрецов Рашаль, почтенный Рибенья отправился на место с парой паладинов, но тоже больше никаких вестей. Это был странный сток, жители Курдии собрались вместе, чтобы вместе собрать и проблемы, а уж эти ровные улочки, делящие каждый район на квадраты. Местная стража, нужно отдать им должное, постоянно тренировалась, на вышках всегда смотрели дозорные, патрули ходили в ближайшие леса, да особо рьяно смотрели сарсских торгашей. Внешность Довы на многих вольных солдат произвела впечатление, пара сержантов даже просила у нее задание, что означало предложение, но пока кочевница игнорировала этих засидевшихся на месте вояк. Периодически она заходила к Фламиксу, хозяину одной местной забегаловки, который мог поделиться информацией, хитрый пройдоха, одно слово - торгаш. У него сидела парочка представителей Вольных Луков, хорошие ребята, всегда подскажут, где заработать несколько Че, когда деньги заканчиваются. Одного звали Гаем, длинный, худой, жилистый человек средних лет, за спиной постоянно носит такой же, как он сам, меч. Второй был дворфом, звали Думатон. Крайне не разговорчивый, даже свирепый парень. Нет, он не сердился, когда воительница с ними общалась, просто у него был настолько тяжелый взгляд, что казалось, им кабана придавить можно. С детства со сталью знакомым нечего дома сидеть.Айван занимал в "Отдыхе Странника" место в углу, уже который день. Он был такой широкоплечий и невысокий, что немногочисленные посетители дворфы, заходя, махали ему рукой, лишь потом соображая подвох, те же, кто немного переборщил на жаре с элем и вовсе иногда путали со шкафом и старались не уронить, поправить и так далее. Фламикс периодически подкидывал серебряк за какую-нибудь простенькую работу, которую здоровяк делал легко и непринужденно, потому как был приучен, да и жрать нужно было на что-то. Вольные луки кормили завтраками постоянно, но даже не знакомый ранее с наемной жизнью сын кузнеца понимал: к нему присматриваются, он еще новичок и никто просто так ему ничего важного не подкинет. Нужно ждать. Ждать Айван умел, он мог ждать месяц, и даже год. Жизнь деревенская приучила. Посадил поле риса, напряг жилы, выкорчевал коряги и спи-отдыхай, воды заготовил, намолол зерна и спи-отдыхай, натаскал отцу руды, но вы поняли. А потом снежок присыплет, корма собраны, все сделано, охота только нужна, да шитье одежды из кожи, а это требует терпения и усидчивости. В общем парень срастался потихоньку со своим небольшим стулом, Гай и Думатон подзабыли пр его существование, потому как парень был не наглый, не настырный, не доставал. А зачем мужчине это? Айван уже сказал, чего зря воздух сотрясать. Уже не раз наблюдал Айван, как одна видная девица проносилась, волосы краснющие, словно закатный луч прямо в глаза словил, за спиной два меча, просто опытнейший наемник по виду, тоже Вольных Луков теребила, да что спрашивала, искатель приключений пока не интересовался. Он ждал чего-то, всей душой чувствовал, что его судьба не у наковальни. Он сам будет ковать свою судьбу, а уж закалится аль сломается, то только Пятерке ведомо. Кровь юношей кипит - о, да, огонь силен настолько, что даже пальцы могут создавать огоньХрам Идриса в Септийской империи не мог сдержать истинную сущность мальчика, коего они лелеяли с самого детства и который отплатил им совершенно другой монетой. Их угнетало его естество, а фактически его кровь, но он был именно таким. Таким и не иначе, и никто не должен ему указывать, каким ему быть, тем более, что он себе такого не позволяет. Эмоции переполняли его, когда он покидал храм. Он не оборачивался, потому как всегда смотрел вперед оптимистичным взглядом. Зачем смотреть в прошлое? Наличие денег позволяло комфортно путешествовать, а потому Таман направил свои стопы в свободную страну Курдию, где можно было думать только о себе, по крайней мере так ему казалось. Тут очень любили колдунов, считая, что эмоциональные, спонтанные проявления магии есть ничто иное, как сила характера и духа. Проявить свои силы упрашивали, особенно если эти силы обладали видимым эффектом. Огонь был одним из самых популярных - кто не любит огонь? Подобное отношение позволяло Таману сидеть на месте и выбирать: пойдет он на охоту, или выжжет нору какого-нибудь зверя, или поможет растопить смолу на лодках, чтобы промазать швы, можно было и за бандитами поохотиться, но те могли подстрелить, - в общем не жизнь, а роскошь. Волею судеб колдуна занесло в Ривери, этот военный городишко, который местные называли стоком. Несмотря на военные устои, по улицам не маршировали солдаты, нигде не гремела война, да и вообще жизнь отличалась какой-то провинциальной размеренностью. Деньги потихоньку кончались, живот немного вырос, а потому требовалось хоть как-то разогреть застоявшуюся кровь, а не просиживать штаны у пройдохи Фламикса, к которому кто только не приходил в таверну. Счастливая новая жизнь одного эльфаСвободные дороги Курдии вели Локхира к новой жизни, в которой он уже многое повидал. Смотревшие на проезжающего всадника люди и не представляли, сколько раз он их пережил, впрочем, не представляли они и того, что сейчас в его душе. Периодически опытный глаз эльфа замечал, что за ним следят, его преследовали от самой границы всадники в зеленоватой коже и с луками ,шли на пределе видимости, но не отпускали. Локхир не беспокоился по этому поводу, такова местная охрана границы. Он вызывал подозрение, а потому за ним смотрели. Когда он подъехал к Кауну, этому стоку напоминающему огромный рынок, вытянутый вдоль дороги, слежки за ним уже не было. Нужно было отдать должное ребятам, Локхир проморгал, когда прекратилась слежка, а потому была и возможность, что она не прекратилась вовсе. Пусть. Впервые за время проезда по Курдии эльф увидел нормальные дома, даже двухэтажные большие постройки с намеком на помпезность. Живший здесь большой слой торговцев любил удобства и роскошь - просто мечта для вора. Пришлось покинуть это суматошное пристанище, слишком велик был соблазн, слишком... Даже с десяток Че в кармане забренчал. Нужно на восток, там, где никто не встретится, где никто не узнает. Геометрически идеальный Ривери был непривычен глазу эльфа, в то время, как местные на септийского эльфа не обращали внимания. Вообще это отличие Курдии от Септийской империи сильно бросалось в глаза. Тут никто не мешал жить, не проверял, не останавливал, не показывал пальцами. Свобода, как она есть. В тавернах не вызнавали, не задавали вопросов, надо - расскажешь сам. Сток был удобен: граница рядом, вокруг какие-то неприятности, слухи о пропавших экспедициях - то, что нужно, главное зацепиться. Местный держатель одной из таверн Фламикс любил собирать информацию и продавать ее, это был о так знакомо и полезно, что Локхир периодически приходил сюда потратиться на стаканчик эля. Смелость произрастает в сильных духомИногда даже хрупкое создание оказывается сильным и смелым, вбирая в себя дух и величие орла, что парит на пустынями Империи Сарсов. Этот дух подобно змее проползает, обходя любые запреты и устои, он не остановим. И вот однажды хрупкая девушка осознает, что она должна летать, что границы вокруг слишком хрупкие и тесные, что то, что нельзя, на самом деле, делается и соображений безопасности и покоя. Но как можно быть в покое, когда с крыши минарета Сааш'Дура такой прекрасный вид на закате. Богиня-родительница создала нас, чтобы мы наслаждались, чтобы видели всю красоту и понимали, ради чего стоить расти, бороться, множиться. Поля в лучах заката прекрасны, хоть и приходится прикрывать шелей*, чтобы песок не залетел в открытый от удивления рот. Но это лишь вокруг. Свобода распространяется дальше, высота под тобой лишь малая ее часть, а там за барханами... Эта непреодолимая тяга в Ираде Аль-Гайлани была с рождения. Как не переучивали ее никуда не ползать, все было бесполезно. Прислуживание Айлиль-ханум позволило ей стать полноценной жрицей Нилы-Жизнедарительницы, а значит занят положение, при котором ни один мужчина не смог бы ее остановить и забрать к себе. Это была свобода для свободолюбивого характера. Настоятельница храма Идриса чувствовала это в душе юной послушницы и понимала, чем это закончится, она была мудра, и прекрасно понимала, что некоторые птицы могут жить лишь на свободе. Юная птица, научившаяся многому и впитавшая знания подобно губке выпорхнула на свободу, отринув уготованную судьбу, готовая жизнь не для нее, за спиной остался Шаар-хиан - город, подернутый маревом горячего воздуха. Переход через границу стоил нервов, сарсийский патруль, а особенно ославленный лейтенант Укруд Меташ, сын Азаза, внук Ригуза, великого сотника положил на красавицу, чей стан и красоту не могла скрыть никакая тряпка. Жричество было сродни правителям, а потому военные не могли перечить жрицам, но дочь Гайлани явно не дотягивала до тех, кого можно еще было уважать и бояться с первого взгляда. Лейтенант не мог себе позволить прямо препятствовать выезду, но находил всяческие отговорки, чтобы задержать тянущуюся к свободе. Пришлось дать ему десять дариков, чтобы он наконец перестал нести чушь и пропустил всадницу дальше. Алчность и похоть так явно боролась в мужчине, что он задержал руку на руке девушки больше на долгое мгновение... Алчность победила. Перед путешественницей открывалась неизвестная Курдия, что славилась свободой, и где не любили ее народ. Полувоенный сток Ривери встретил ее холодом, который, словно кадка воды, окатил ее с головы до ног. Конечно, дело было в различиях менталитета, но когда смотришь своими глазами, так не кажется. Серьезные, сосредоточенные мужчины проходили мимо, не обращая на нее внимания, изредка, кто-то, понимая, откуда она, сплевывал на землю и отворачивался, но не это главное. Эти действия Ирада понимала, ей хватало мудрости игнорировать, а вот свободно болтающих мужчин и женщин, находящихся почти вплотную друг к другу... а эти хлопки по плечу, как равный равного... Это был небольшой шок... Всем известный знак Нилы даровал ей небольшую, хоть и трудно объяснимую благосклонность населения, как она поняла позже, когда сняла небольшой домик из бамбука, суть была в отношении к жрецам. Однажды, с южной окраины стока девушка испытала второй шок, мужчины и женщины купались голышом в реке, хоть и а расстоянии друг от друга. Видно было, что гигиене тут уделяют внимание, хоть и не пользуются маслами и благовониями, однако рядом, и так непринужденно... У сарсов процедура омовения женщины - целый ритуал, который интимен и не допускает присутствие посторонних. На всякий случай Аль-Гайлани поменяла у одного торговца дарики на местные Че, чтобы местные лишний раз на нее не косились. Бродить по тавернам для мобдати верх неприличия, но ведь она теперь свободна... "Отдых Странника" обладал определенным уютом, нет, тут не было диванов и ковров, однако, тут не косились на иноземцев, каждый говорил о своем, да и истории были такими интересными... Для ищущей и алчущей приключений это место оказалось тем, что надо, словно она чувствовала, что тут найдет свою цель. Не травма делает человека калекой, а сломленный дух.Небольшой приют Иштара в северном подножии Ворота выпустил из ворот человека в простой монашеской одежде и с замотанными тряпкой глазами. Человек остановился, наполнил грудь воздухом и шагнул вперед, шагнул уверенно, будто бы видел впереди дорогу. Его посох постукивал перед собой легко, аккуратно, уверенно, а оттого человек останавливался лишь наталкиваясь на крупный булыжник. Джоль, а именно так звали этого человека, уже прочувствовал испытания жизни, Джоль жил испытаниями, и они ждали его впереди. Во славу Иштара иль ради преодоления себя - это уже другая история, быть может, человек просто не смыслил себя без преодоления без борьбы, непокорный дух курдийца сидел в нем и не желал сдаваться. Ближе к Кауну его остановили двое, чьих лиц он видеть не мог, но слышал алчное дыхание. Цель, не способная защищаться и опознавать преступника - удобная цель. Тем более, что у калеки были вещи и неплохие. Как глубоко было разочарование ублюдка, пытавшегося стянуть рюкзак, когда его ребро треснуло и едва не вошло в легкое от быстрого удара рукой. Слепец стоял в той же позиции, ка ки был остановлен, сейчас от него исходило не только спокойствие, но и опасность. Второй достал нож... Слишком громко. Сталь предательски рассказала чутким ушам о действии, а потому второй не заметил, как слепец оказался рядом, а рука уже висит плетью. Глаза верить не хотели, но нервы сообщили, что надо. С диким воем и сломанной рукой, бандит убежал в джунгли, второй тоже поспешил за ним, а путник направился дальше - он применил лишь необходимое воздействие. Каун пришлось покинуть довольно быстро - сток ослеплял гомоном, выкриками, движением. Это была какофония звуков, а потому монах едва не потерял ориентацию в пространстве. Прикупив немного еды, он направился на восток. Куда идти было не важно, однако когда солнце греет лицо, идти удобнее... Оказавшись в Ривери Джоль буквально сросся со стоком, его нигде не замечали, потому что мужчина был молчалив и не требователен. Пару раз его видели отдыхающим на берегу реки в южной оконечности стока, кто-то говорил, что видел, как слепец ползает на пальму и бьет ее всеми частями тела, словно безумный, но никто не подходил к калеке с расспросами, словно отсутствие глаз мешало тому разговаривать. Однажды он даже подсел, чтобы съесть свою похлебку, к такому же молчаливому человеку, больше похожему на каменный блок. Так они и сидели молча, каждый думая о своем. Для Фламикса было удобно, что с вышибалой спокойно садится другой посетитель, потому как место то больше никто занимать не хотел, а так пространство экономилось. Тонкости мироздания требуют присутствия в обществе, как ни странноНедавно в Ривери пришел довольно потрепанный высокий эльф, одежда его была подобно охотникам, многие месяцы проводившим в джунглях, но при этом он не тащил шкур, не был украшен большим количеством шрамов - вообще о походе напоминал лишь потрепанный вид. Подобное явление, как оказалось, жреца Нилы вызвало множество пересудов даже у не любящих сплетни жителей, потому как он не вязался с привычным. Будь на нем какая шкура волка или тигр, все бы и внимания не обратили. Со временем, однако, узнав о жреческом сане, к нему потянулись, но никто не спрашивал, откуда он пришел и где был. Если нужно сам расскажет, к тому же эльфы всегда отличались менталитетом, поговаривали, что на севере в Великом Лесу так и вовсе не любят всех, кто не эльф. В Курдии такой проблемы не было, в Курдии была свобода. Ему без проблем предоставили небольшую хижину, куда периодически наведывались больные, раненные - обычное дело в любой деревне. Золотые глаза внимательно изучали каждого, словно пытаясь найти в них, людях, какой-то ответ. Временами Кадфаэль посещал "Отдых странника", это замечательное заведение с хорошей едой, а самое главное - с важными и интересными историями. Тут находились, как представители других рас, так и из других государств, а потому найти ответ на извечное в обществе можно было не во всем городе, а именно тут, в таверне. Впрочем, сам вопрос был настолько глобальным, что вера в его нахождение где либо всегда ставилась под сомнение и самим эльфом. Тьму разит не только свет, но и меч, служащий светуСверкая подобно солнцу, на террасе таверны часто сидел молчаливый мужчина с копной светлых волос, его бархатец был постоянно отполирован, а потому сверкал наплечниками и грудными пластинами. Эмблема солнца на щите однозначно сообщала о его принадлежности к церкви Идриса. Что искал этот человек в восточном стоке, было не ясно, но местные регулярные посетители таверны неоднократно видели, что он разговаривает с охотниками, спрашивает, узнает, причем делает это с энтузиазмом, как будто от этого зависит, что-то важное для него. Вроде бы его звали Ирос... Пара дворфов с центрального стока рассказали ему про одного амбициозного и молодого мага Рута, который излишне болтал про мантикор. Казалось бы, вот она - зацепка, но местная прелестница-дочь хозяина таверны невольно сообщила, что мага в Ривери нет, более того, он пропал. Словно неведомая сила раз за разом мешала ему напасть на след, может так и было, однако латник не унывал, наоборот, все это действо начало становиться целью его жизни, идеей фикс, словно все остальное не важно. Конечно, Зухра, да и некоторые другие персоны иногда напоминали ему, что у мужчины бывают и другие интересы, однако, паладин не намеревался сбиваться с цели. Ползущие в последнее время слухи словно концентрировались в этой таверне, сам того не зная, Фламикс стал концентрировать дурные известия, а потому для паладина это было именно то место, где стоило находиться.... -------------------------------------------------------------------------------------------------------- Один из дней...Жаркое летнее солнце очередной раз загоняло посетителей в заведение Фламикса, работенка не пыльная, а денег приносит регулярно. Две дочери все также разносили напитки, а потому седоватый мужчина в хорошей комплекции испытывал легкое чувство дежавю. Оно и понятно, ведь такое уже было и не один раз, но все же бывший наемник шестым чувством знал: сегодня день необычный. Зал был наполнен, как обычно, некоторые уже были привычны глазу хозяина таверны, взять хоть бы и этого крепкого парня Айвана. Да тут, если честно, можно было отряд нанимать, не то, что парочку. Многие были вооружены, потому как клинок для курдийца, как вторая жена. - Отец! Отец! - молодая Вита забежала с улицы, она была младше своей сестры на пару лет и в сари** очень сильно напоминала мать, - Отец! Там жители говорят, что возле реки женщину убили! - сказала она, едва не плача, - Говорят, сердце вырезали и забрали. Вольных стражников собирают, чтобы искали. Это ж каким лиходеем надо быть!!! Фламикс обнял дочь, похлопал по спине, обводя взглядом свое заведение, потому как почти все сейчас смотрели на них, столь громкие тирады не могли быть незамеченными. Наконец, он отстранил успокоившуюся девушку, вышел на центр зала и громко прокашлялся. - Мои достопочтенные посетители, смею привлечь ваше внимание, потому как уже давно замечаю, что вокруг творятся всякие непотребства. Охотники и следопыты заняты своими делами, вольные стражники ищут бандитов и нарушителей, но на многие события почти не обращает внимания. Видит Идрис, я многое знал и собирал информацию, да и приторговывал этой самой информацией, но сейчас я вам все выложу, как на духу, потому что это вызовы для сильных и награды для достойных, - он глядел залу острым взглядом карих глаз, убеждаясь, что внимание на нем, - Сначала этот богач Рут забрал с десяток следопытов увел, денег наобещал и пропал. Проход Тали, что в трех днях на севере хоть и дик, но всегда был безопасным, а тут что? Неужто не найдется смельчаков, способных по своей воле разобраться с этой проблемой? Или вот искатель руки моей дочери на восток пошел за аллигатором две недели назад, тоже нет, и знаете что? Местный из поселка Укир приходил, говорят, видели на севере каменные статуи человеческие! На юге в двух днях столкновение с орками было, откуда взялись - непонятно. - Да и этот случай, что дочь моя сейчас рассказала... Прямо в стоке и такое убийство, неужели не найдется желающих прославиться или заработать? Я поговорю со старейшиной Ранти, он обеспечит награду алчущих, тех же, кто славы ради - прославятся, что скажете, достопочтенные посетители. ------------------------------------------------- Карта Курдии в плохом качестве. немного дневной визуализации немного ночной визуализации Фламикс Зухра Вита
-
Вот это круть.
-
Красивый интересный пост с замечательными атмосферными описаниями и интересное начало игры!
-
Я не осилил эту простынь, это заслуживает плюса:)
-
Масштабно.
-
Да что уж тут говорить? Пост действительно продуманный, красивый и, без сомнений, многогранен. Я, как игрок за Джоля, был приятно удивлен, прочитав свой отрывок. За ролеплей, понимание и красоту! Cheers!
-
Я думал, что сделал это ранее, но нет. Я рад.
-
Так многабуков, даже старшно! :0
-
Читать было интересно! Красивый старт модуля.
-
Сразу бросается в глаза тот факт, что мастер любит свой мир. А это - значительная часть успешного модуля.
-
хорошая вводная
-
И мир живой раскрывается в разнообразии граней. Сожалею, что не нашел времени изучить рулбук. Игра начинается весьма многообещающе.
-
Отличное начало
|
-
+ Мне очень нравится и крутой Дакко, и образность твоих постов
-
Дакко шикарен как действиями, так и речью)
|
|
Мог ли ты когда-либо поверить в то, что узришь настоящую легенду, стражник? Что на твоём веку миф превратится в реальность, а ты станешь одним из тех немногих, кто столкнулся с неведомой ранее угрозой лицом к лицу… На пожелтевших страницах они были лишь росчерком чернил. Существовали в мире бесчисленных пыльных летописей. В архивах самых древних библиотек. Из строчки в книгах они продолжили своё бестелесную жизнь в тёмных комнатах хижин с горячей свечой на столе, в тихом шёпоте матерей и отцов, рассказывающих о древних неведомых тварях. Они стали одной из многочисленных сказок, которыми пугали детей. Они стали фантазией в неокрепших умах. Но сейчас мембрана реальности лопнула, порождая из небытия давно забытый образ. Белоснежный скелет, словно призрак прошлого, возвышался над многочисленной толпой. На фоне ночного неба – рельефный, карикатурный и словно неестественный. Только капающая с клыков кровь напоминала о том, что это не плод воображения и вовсе не сон. Легенда жива.
Всем В один момент всё изменилось. Оцепенение от первого впечатления спало, уступая место выработанным рефлексам, навыкам и боевой ярости. Укреплялась мысль в голове. О том, что путей к отступлению нет. Их двое. Позади. Впереди. Словно знали, как нужно действовать. Перекрывать дорогу, собрав приличную толпу. Они жаждали убивать. И если скелет позади, не видя сопротивления, резво принялся за дело, то дракон перед вами совершенно не спешил. Он наблюдал. Лениво поворачивал голову, и фиолетовый огонёк в пустых глазницах взирал на вас с интересом. Вы решили действовать. Разом. Словно крик Флинн, раздавшийся как гром среди ясного неба, заставил вас опомниться. Не дали дракону ни единого шанса начать этот бой первым. Ощетинились клинки. Словно закованная в сталь человеческая масса обрела шипы. Разрасталась вширь шеренга стражников, пытаясь окружить существо. Напали. Так, как учили. С разных сторон, рассеивая внимание противника…
Айлинн Злость. Она прожигает изнутри. Течёт по венам, словно яд. Туманит разум. Ты знала, как это бывает. Ты видела это собственными глазами. И результат губительной вспышки ярости красовался сейчас под глазом Кляйна. Нет. Здесь не нужна злость. Она заставляет бросаться вперёд, не думая о последствиях. Искажает реальность, обтачивая контуры до остроты. Нет. Здесь нужен холодный расчёт. Клокочущие эмоции стоило завязать в тугой узел. Забыть о мести. Забыть о привязанностях. Хотя бы на мгновение… Отошла на некоторое расстояние назад, предусмотрительно. Мир привычно сузился до прицела арбалета, отяжелевшего от вложенного в него снаряда. Вдох. Выход. Давай, Айлинн. Ты знаешь, куда необходимо выстрелить… Болт срывается с места. Звенит тетива. Отдача бьёт в плечо. Это короткое мгновение ты видишь, как стальная игла рассекает пространство, неуклонно приближаясь к цели… Звон стали. Удар болта о костяную преграду. И стальная игла, сменив траекторию, устремляется куда-то дальше, за голову дракона… Если бы его не отвлекали другие солдаты, нападая повсеместно с разных сторон, и он не вращал безумно головой, ты бы попала, Айлинн. Ты не могла промахнуться. Но… Мимо.
Сукр Рефлексы сработали прежде, чем успел до конца осознать произошедшее. Существо перед тобой явно выходило за грань всего того необычного, что ты наблюдал до жизни в Городе. Никто никогда их не видел. Никто не знает, как бороться с подобной тварью… Но страху не было места в твоём сердце. Последствия шока? Осознание, что здесь и сейчас необходима решительность и действия?.. - Толпа или дракон? Подобного выбора у меня ещё не было, - усмехнулась Мира на твою реплику. Девушка, вопреки обстоятельствам, сохранила свойственную ей невозмутимость. – Спасибо? За что? – нахмурилась, высвобождая меч из ножен и принимая боевую стойку. Но ты уже ушёл вперёд. …Несколько солдат предприняли попытку напасть. Двое с правого фланга, двое с левого. Только один из них успел нанести удар в сочленение костей на лапе прежде, чем был безжалостно отброшен в сторону. Та же участь постигла его товарищей. Казалось, дракон не прилагает к этому никаких усилий, разбрасывая людей словно игрушки. Это всего лишь помеха. Маленькая, досадная помеха… Ты понимал, что пока существо отвлеченно – можно попробовать ударить. И потому ринулся вперёд. Груда костей мелькала перед глазами калейдоскопом, из которого углядеть конкретное слабое местечко крайне трудно… И ты попал под раздачу. Успев ударить по костяной лапе и обломать один из когтей. Но почти тут же перестал ощущать под ногами опору. Звёздное небо превратилось в единое полотно, а после – удар о мостовую, выбивший из тебя дух… Кружится голова. Фигурки людей и дракона пляшут перед глазами. Ты в десятке метров от них, с приличной вмятиной на грудном доспехе и режущей болью в груди. Отсюда отлично видно, кто простаивает в задних рядах, а кто рвётся в бой. Айлинн стоит рядом, целясь в монстра. Её собрат, Сиэль, рванул вперёд за Кляйном. С другой стороны ту же попытку предприняли Берит и Орек. Мира не спешила приближаться, уворачиваясь от когтистых лап…
Сиэль, Герман Вы были не первыми, кто бросился на тварь. Но одними из тех, кто поборол в себе страх сразиться с ожившей легендой, не оставшись в стороне. Ведь это единственный путь. Попытаться. Попробовать найти в ней слабые места, попробовать ударить в сочленения костей, выбивая их, руша конструкцию скелета… Сиэль увидел их сразу. Сеть едва заметных трещинок на рёбрах и костях правой лапы. Соперничество с Кляйном забылось на мгновение перед пониманием того, что сейчас перед ним – открытое уязвимое место, куда можно ударить… Полуэльф обогнал Германа, ударил, отсёк треснувшее ребро. Дракон заметил. Аметистовый огонь засиял практически перед лицом Сиэля… Клацнула пасть. Дракону явно надоело играться с людьми. Пасть захлопнулась. Брызги крови окропили мостовую возле полуэльфа… Один из стражников, истерично крича, был поднят в воздух. Шипы зубов безжалостно давили, слышался хруст костей. А потом тварь мотнула головой, выпуская изо рта окровавленное тело, и задела полуэльфа, отбрасывая его на приличное расстояние назад. Кляйн же, вероятно, не конца избавился от страха. Что-то заставило его застыть на месте перед тем, как Сиэль предпринял попытку достичь дракона… Вовремя отпрыгнул назад, когда голова дракона оказалась в опасной близости от него. И успел ударить. В первое попавшееся местечко. Но ощутимых повреждений скелету это не нанесло.
Берит Драконов не бывает. Естественно, не бывает. Это всего лишь сказка. Сказка, которую травят взрослые в надежде напугать детей. Или обрисовать им какое-то иное, мрачное прошлое, ведь все эти мифические твари – порождения древней Тьмы, которую столь рьяно отрицает церковь Единого. Невозможно поверить. Но монстр из сказки – прямо перед тобой. А ты – герой этой сказки. И каким будет финал в этот раз зависит только от тебя… - Это сон. Это сон. Я сплю… - раздался рядом голос Орека. Казалось, товарищ стал ещё бледнее с недавней встречи с толпой. Но держал себя в руках. И держал в руках меч, готовый последовать за тобой… И вы рванули в бой. В тот самый момент, когда дракон поднял какого-то беднягу в воздух, перегрызая ему кости. Вой умирающего стражника оглашал округу и бил по слуху. Но на сожаление не было времени. Быстрее, пока дракон занят. Нужно бить. Бить. Куда-то ударить. И ты увидел их. Трещины в костях правой лапы. Приблизился на короткое расстояние и рубанул с плеча что есть сил… Треск. Иссохшая со временем кость послушно сошла с места, отделяя конечность от тела. Секунды осознания. Тебе действительно это удалось… Но дракону, конечно, такой исход был вовсе не по нраву. Взвыл. Словно от боли, если у него ещё остались какие-либо прежние чувства. Он был стремителен. Настолько, что успел разжать челюсти и захватить тебя в свой плен… Мгновение осознания. Доли секунд до смерти… Это ты понимал так же отчётливо, как и то, что драконов не существует… …Чей-то меч блеснул в свете луны. Кончик клинка вонзился в глазницу дракона. Меч тут же загорелся фиолетовым пламенем, что ещё больше разозлило существо. Последнее, что ты увидел перед тем, как челюсть сомкнулась окончательно, - фигурку оказавшейся теперь безоружной Миры…
|
Сорвавшаяся с тетивы стрела неумолимым черным росчерком понеслась к шее стрелка, и губы Крагга уже было сложились в привычный голодно-торжествующий оскал, как вдруг оскал стал сначала неуверенной и неуместной ухмылкой, а потом и вовсе глупо раскрытым ртом.
Промазал…
Промах по практически неподвижной цели с двадцати метров был для него серьезным достижением, пусть и более чем сомнительного толка, так что “Одноглазый” даже замер на мгновение, и заминка эта почти стоила ему жизни. Не готовый к такому повороту событий он чуть не пропустил ответный выстрела, и только поистине звериные инстинкты вжали его словно перепуганного псевдотушкана в землю за полсекунды до того, как мультилазер начал испарять служившую убийце укрытием клумбу. Бубня проклятия и в то же время умоляя Владыку о прощении за обещанную, но не взятую жизнь, Крагг полз вдоль казавшегося еще недавно надежным бортика, и казалось уже, что опасность миновала, когда оператор чертовой машины наконец нащупал его сквозь завесу зелени. Взорвавшееся как перегретый пузырь рыбы Ксо ограждение осыпало “Одноглазого” ливнем жалящих острых осколков, а злой красный луч, даже смягченный метрами земли и камня, так разогрел доспех на его правом боку, что казалось, будто керамитовые пластины вплавились прямо в кожу. Характерный запах горелых волос он, по крайней мере, почуял даже сквозь респиратор.
Глухо зарычав от боли, Крагг молнией рванул из-за стремительно теряющей свои защитные свойства кучи горелой растительности в сторону спасительного разрыва в живой изгороди, но и тут его ждало разочарование. Он, конечно же, надеялся на выход в тыл противника и планомерную кровавую резню, сопровождаемую мольбами о милосердии, но вовремя остановился, разглядев укрывшихся за оградой стрелков. Хорошо вооруженные, бронированные и, судя по всему, оснащенные железными органами, которые раздавали часовые люди с Марса, они стояли настолько далеко от него, что добежать до рукопашной, не схватив при этом очередь в брюхо с пары метров, уже было бы большой удачей. А еще их было двое. Еще один как раз грохнулся на землю безвольным манекеном, схватив лицом пулю, и подниматься не планировал. Нет, “Одноглазый”, конечно же, не боялся драки “один в два”, но вот перспектива быть расстрелянным в упор одним из "волков" в то время, пока он будет потрошить второго его совершенно не привлекала.
Так и не решив, что делать, убийца качнулся назад, оставаясь по большей части под защитой зеленой стены, дабы обдумать те невеликие варианты дальнейших действий, что были ему сейчас доступны, и с удивлением обнаружил внутри себя то, о чем он вроде, как и думать забыл. То, что должно было остаться на Ауриге, закопанное в политой кровью его врагов пустоши. Чувство, которого не может быть у одного у моритат.
Неуверенность.
Хотя нет, не неуверенность... Что-то другое. Тоже нечастый гость в голове "Одноглазого", но не такой позорный. Досада. Злость на самого себя за то, что еще не пролили крови, хотя уже успел пообещать ее Смерти-на-троне. За то, что вынужден прятаться и взвешивать варианты вместо того, чтобы забирать жизни врагов Его. За то, что вообще позволил "волкам" поймать себя практически с голым задом.
-
Рефлексия^^
-
+ Крагг хорош, как всегда) Мне очень нравится, что он не просто убиватор, а живой человек с эмоциями.
|
Крагг выпустил стрелу. Она летела по изогнутой траектории, просчитанной Одноглазым, прямо в стрелка из мультилазера. К сожалению, легкая погрешность привела к тому, что она воткнулась прямо в щиток мультилазера. Несколько сантиметров выше - она бы воткнулась прямо в горло под вживленным респиратором. Оба "Стальных Волка" переглянулись и начали передвигать ствол мультилазера в в сторону Крагга, один из них что-то неразборчиво забубнил в вокс.
Серия лазерных импульсов полетела в сторону Крагга. Он начал быстро двигаться вдоль клумбы, уклоняясь. Последний ударил в стенку клумбы прямо в тот момент, когда Крагг находился за ней. Его обдало жаром, в ноздри ударил жуткий запах жженой растительности и раскаленного камня. Аколит уже приготовился гореть заживо, как жар стих, оставив болезненное ощущение на коже. Возможно, легкий ожог. Стенка превратилась в обугленное месиво, за которым виднелся выжженый проход в растительности. Еще один такой залп прошибет её насквозь.
Остальные наемники открыли огонь короткими очередями, высовываясь из-за укрытия. Но изгородь служила надежным укрытием, лазерным залпам просто не хватало мощи пробить её. После неудачного эксперимента с гранатой, гранатометчик, видимо, не решался тратить время на перезарядку, опасаясь аналогичного результата.
В ответ Дакко высунулся из укрытия и открыл огонь сразу из двух автоганов, сжимаемых в специальных, смягчающих отдачу перчатках. Рой пуль обрушился на позиции "Волков", стрелок из мультилазера получил пулю в бицепс и сполз на дно фонтана. Судя по брызжущей крови, был задет важный сосуд, и жить ему оставалось считанные секунды. Огонь перешел на изгородь группы справа. Пули били и били по изгороди, одна из них нашла уязвимое место и прошила её насквозь, ударив в живот наемнику. От неожиданности он подскочил, подняявшись над укрытием, и поймал еще попадание, еще и еще. С грудной клеткой, превращенной в кровавое решето, он улетел далеко за изгородь. В порыве угара Дакко смеялся и выкрикивал что-то про "пендехо", отблески от выстрелов освещали его морщинистое лицо.
Селена так же открыла подавляющий огонь из "Крида" в сторону фонтана. Выживший наемник был явно нервирован судьбой стрелка и градом пуль, свистящим у него над головой. Он пригнулся и бросился назад, после чего ловко перепрыгнул через стенку фонтана и приземлился на землю за статуями. Был слышен его глухой голос, искаженный респиратором.
- Периметр не защищен. Прорыв, прорыв, прорыв!
Мультилазер остался брошен.
Саммер убрала гранатомет и перехватила верный "Вокс-Леги". К сожалению, её стрельба оказалась менее меткой, чем у Дакко, и выстрелы прошли над изгородью, не задев головы противника.
Лейтенант Бронко выглянул из-за края изгороди, убеждаясь что мультилазер оставлен. Повернулся к Селене.
- Мультилазер брошен, нужно срочно отбить его! Прикройте нас! Драгуны, за мной, за Ванахейм, за Золотой Трон! ВПЕРЕД!
Один за другим, солдаты СПО выскакивали за укрытие и бросились вперед, в сторону фонтана.
Через вокс-приемники Аколиты услышали голос командующего вторым взводом.
- Капитан, тут что-то не так. Мы потеряли связь с третьим взводом, и впереди слышен шум работающей техники. Про это ничего не было в брифинге. Похоже на какие-то шагоходы, возможно "Часовые". - Лейтенант, брифинг содержал приблизительную информацию от сотрудников Священных Ордо (голос Маллори звучал несколько иронично). Никто не обещал, что она будет точной. Противники могли заполучить себе несколько "Часовых" для укрепления обороны. Приготовьте противотанковые средства. Я попытаюсь связаться с третьим взводом.
Где-то впереди, за фонтаном, раздался странный звук. Нарастающее лязгание, клацание, будто сразу несколько механических конечностей быстро ступали по земле. Гулкий но искаженный голос, словно через испорченный громкоговоритель на несколько секунд заглушил все прочее звуки. Разобрать содержание было невозможно.
Сзади же был слышен топот сапог. Похоже, еще одно отделение СПО должно вот вот прибыть в качестве подкрепления.
|
С предложением Бенедикта Игнацио был согласен - частично. Существовало еще несколько объяснений происходящему, а опыт говорил о том, что к предсказаниям, особенно столь удачно подворачивающимся при контакте с почти случайным человеком, относиться стоит с опаской. Но, так или иначе, Бедфорд и Иглхорн были в чем-то замешаны, приглашение на свадьбу получено, а Молитор определил курс действий. Правда, как-то пессимистично, будто ожидал прорыва Хаоса или самораскрытие культистов прямо на балу. В голове Рамиреса возникла забавная, хотя и очевидно (благодаря обильной символике Темных Богов) морально опасная картина, которую можно было бы описание как "очень удивленные аколиты Инквизиции на балу у еретиков". От картины псайкер поспешил избавиться.
Подготовка много времени не заняла - предупрежден, следовательно, вооружен. И если в отношении некоторых членов команды жто можно было трактовать буквально, судя по размерам арсенала и набору гаджетов, для Игнацио смысл древней пословицы был скорее метафорическим. За единственным исключением - в своей комнатке он на широком, предварительно обрезанном до состояния правильного квадрата листе бумаги положил пистолет, монструозный "Stormchild". Потому как, если дело дойдет до призыва оружия, он будет полагаться уже не на плотность огня или балансировку самого оружия... Несколько рун, гексаграмма, небольшая инфузия силы - и, повинуясь воле Игнацио, оружие перенесемся сквозь пространство и время к нему в руку, если эта рука не будет находиться в защищенном от эманаций Имматериума помещении. Или, чего бы очень не хотелось, не будет отделена к тому моменту от тела.
Церемониального орудия Рамиресу, как прислуге, пусть и приближенной к телу, не полагалось. А вот информационный планшет идеально подходил к о разу, который он в этот раз собирался играть - странновато, одержимого сбором информации адепта, не лишенного определенного налета выработавшейся в ходе долгой службы у сильных мира (не сего) аристократизма. И роль эту он собирался играть преимущественно у фуршетного стола или барной стойки - умельцев трепать языком на первом плане в группе хватало. Мысль оборвалась воспоминанием о пропавшем Аррике. Не хватало умельцев. Уже не хватало. Шляпу, посох и трубку Рамирес оставил на базе. Прямое чего посетил цирюльника, который уложил волосы в подобие парика, зачесав их назад и стянув лентой. Элементы одежды, которые требовали косметического ремонта (обычно псайкер не слишком заботился о мелких разрывах и пятнах, сшивая и стирая их самостоятельно), он сдал в починку как только стало понятно, что на свадьбу идти придется. Карты, как обычно, были при нем, сокрытые обложкой планшета. Сейчас им предстояло играть роль фокуса, который сохранил и углубил бы ощущения псайкера, а не медиума, через который передавалась информация.
Сквозь церемониал свадьбы Рамирес просочился почти незамеченным - он старался выглядеть чем-то вроде особой мебели, этакого сундучка с книгами и справками, только на ногах и способного говорить. Разумеется, когда к нему обратятся - вариантов поведения для образа было два: погружённость в свои мысли либо беспрестанная болтовня обо всем на свете, и по понятным причинам второй вариант не рассматривался. К тому же, до того, как псайкер смог бы пообщаться с себе подобными персонажами второго плана, их привели к новобрачным. Молитор надарил подарков сомнительно законного характера и уступил свое место следующим дарителям, попутно кивнув Рамиресу.
Пассивно колебания Имматериума Игнацио пытался ощутить чуть ли не с внешнего пропускного пункта. А вот активно пользоваться своими способностями без прямого на то приказа он опасался после злосчастной истории с зеркалами. И сила, которой он будет вынужден воспользоваться, чтобы получить нужные Бенедикту результаты, по своей опасности куда как превосходила усиление социальных навыков, стоившее усадьба Нордеков всех отражающих поверхностей. К тому же, несмотря на то, что в принципе любой контакт через варп является условным из-за особенностей пространства времени, для успешного взгляда в душу требовался зрительный контакт. А ситуация не позволяла таращиться, более того, если бы произошел новый феномен, подозрительное трансоподобное вглядывание в одного из хозяев бала слишком сильно облегчило бы выявление источника пара нормального явления в зале. Поэтому, находясь от цели на уважительном расстоянии, он подозвал Молитора и завел абсолютно ничего не значащую беседу, которая, однако, начиналась с весьма убедительного взгляда и слов "милорд, я уверен, что вы должны выслушать это"...
И даже не особо важно было, что приходилось выслушивать Бенедикту (в основном псевдовосторженные излияния о гостях - утром Игнацио озаботился прочтением газет и пары справочников, чтобы суметь назвать хотя бы несколько из присутствующих благородных домов и иметь представление об их роде занятий) - главное, что Молитор позволял создать иллюзию разговора.
Иллюзию, под прикрытием которой Рамирес собирал в кулак всю свою волю, чтобы минимизировать шансы на возмущение, которое вызовут его дальнейшие действия. Ему предстояло взглянуть туда, куда, по-хорошему, смертным смотреть не должно. Телепатом он не был (о чем неоднократно жалел), но и аура может очень многое поведать о человеке. И Игнацио собирался посмотреть, каким человеком является Иглхорн, почти наверняка недаром обведенный черной рамочкой в паутине связей на стенке мистера Смита. И, сам почти того не осознавая, псайкер перешел грань между "собирался" и "смотрел" - возможно, сыграло роль напряжение, накапливавшееся с момента прибытия на планету. Контуры мира утрачивали четкость, плавясь, и струясь, и утекая, линии начали водить хоровод и неприлично пересекаться, несмотря на параллельность, а запах дорогих духов наполнил комнату пурпуром. "Псевдогаллюцинации, вызванные перенапряжением и избыточностью ассоциативного ряда в момент концентрации" - отметили глаза Игнацио, в которых сосредоточилось на тот момент почти все его "я", и вперились в острую, горькую и редкую фигуру местного магната.
|
Кроличья нора оказалась… глубока. Да, кролик — Данкан все же вспомнил, о каком звере писал тот давно умерший писатель. К добру ли, к худу ли, ещё вопрос. Теперь, во всяком случае, он то и дело задумчиво косился на Стил, стараясь выкинуть из головы глупые мысли, что это шутка его ассоциативного мышления, а не признак психического влияния на разум. После слов Бенедикта о пророчестве, сложно было удержаться от всевозможных подозрений. Правда, царившая в салоне экипажа атмосфера и вид сидящих в нем людей, помогал отвлечься. Лучше называть это так. Снова обратившись к мудрости древних, Данкан некоторое время размышлял над максимой «Идея — самый опасный вирус». Как человек, которому приходилось видеть жертв Чумы Неверия в, так сказать, обеих ипостасях, он был готов сначала это оспорить. Но по мере наблюдений за остальными и за самим собой, Кроу находил все больше подтверждений этим словам. Окончательно его убедили очки и шейный платок «Тринадцатого» и… Ему сложно было определить, что именно не так было с Хакстой, но если что и служило доказательством, то это были её вид и общая… аура, которую она создавала вокруг себя. Доказательством того, что слишком ревностное следование любой, даже изначально мудрой идее, может привести к неожиданным последствиям. Что ж, Данкана никто не просил соглашаться с Бенедиктом и, уж тем более, не тянул за язык с озвучиванием его идеи о торговле реликвиями. — На следующее задание я потребую розетту, роту штурмовиков и санкцию на публичное расследование и казнь, — частью Бенедикту, частью в пространство, со вздохом, негромко проговорил Кроу. Это всё, что он мог сейчас себе позволить сказать вслух. Не стоило нервировать остальных ещё больше и провоцировать конфликт — а скажи он всё, что думает о ходе расследования, намечавшемся мероприятии и некоторых… идеях, он вполне мог и вспыхнуть. Ещё раз вздохнув и прикрыв на секунду глаза, Данкан с усмешкой подумал, что проще всего воспринимать это как подготовку к вхождению в образ занудного и параноидального начальника охраны инопланетного торговца. Но в мыслях о роте штурмовиков и публичных казнях было что-то по-своему привлекательное. Даже соблазнительное. Такой вариант, хотя бы, предполагал ношение арбитраторской брони, а её шлем скрывал лицо. Во всяком случае, большую его часть. И глазницы были непрозрачными. Он бы не отказался сейчас от возможности таким способом отгородиться от мира, спрятав глаза за черным льдом фотоактивных линз. Мечты, мечты. Сжав на мгновение переносицу, Данкан опустил руку и проверил, надежно ли стоит кейс с оружием. И сам он, и его содержимое весило достаточно — настолько, что давать ему падать не стоило. Особенно, кому-нибудь на ногу. Правда, быть может, Бенедикт оценил бы такую возможность оправдать свой отказ танцевать с «Бедой».
— Надеюсь, организаторы хорошо застраховали… мероприятие, — именно это сказал Данкан, едва вышел из автомобиля. Правда, когда фраза еще только формировалась у него в голове, звучала она куда как более непристойно. Потому что пока, все происходящее напоминало прелюдию к пожару в борделе во время наводнения. Во всяком случае, после их прибытия, часть про бордель стала несколько более правдоподобной. — Интересно, Монро и Бедфорд пользуются услугами одного архитектора и садовника или это просто совпадение? — уже куда тише проговорил Кроу. Нужно было уже сконцентрироваться на деле. Этим он и занимался, пока Бенедикт выбивал им проход в особняк, всем своим видом демонстрируя, что как преданный сторожевой пес, он прямо таки жаждет быть как можно ближе к хозяину. Фокус удался и их провели дальше. Что там говорила «Бирюза»? Бедфорд сменил охрану? Судя по выбору новых стражей, руководствовался он чем угодно, но не профессиональными качествами. Дежурно поприветствовав Грейсона и проинформировав его, что к регистраторам надо вести его, Данкан глубоко вздохнул и приготовился. Покачав головой, он поудобнее перехватил ручку кейса и повернувшись к Рене и Стил, включил начальственный голос и скорчил высокомерно-отстраненную мину… то есть, придал своему повседневному выражению лица более брезгливый и мрачный вид. Вышло похоже, наверное, на мучающегося запором сервитора с неисправным вокабулятором, но чего-то такого от него и ждали: — Находиться на местах, бдительности не терять. Узнаю, что пили или играли — лишу премии. Ты, — Кроу пальцем ткнул в Рене, — раз в полчаса делаешь обход доступных помещений. Не увижу на мониторах — останешься без жалования. Все ясно? Исполнять. Когда-то Данкану говорили, что он вполне мог попасть в схоле не в арбитры, а в класс комиссаров. Наверное, в этом была доля истины, по способностям он мог и подходить. Во всяком случае, чувствовал он себя сейчас вполне как комиссар — то есть, как человек, ненавидимый собственными подчинёнными. Хоть и не по-настоящему, но всё же.
В техническом помещении все оказалось несколько лучше. Судя по всему, Грейс не соврал, когда говорил, что техники-операторы когитаторов и системы сигнализации остались от прежней команды — контраст был разительный. Кажется, даже при своих деньгах, Бедфорд не смог быстро найти новых специалистов такого класса, да ещё и мирян с санкцией от техножрецов. Значит, они могут порассказать всякого? Что ж, может имеет смысл и послушать, вдруг да промелькнет что-то интересное. — Вольно… — специально «оговорившись» и сделав вид, будто он поймал себя за язык, Данкан поправился, — В смысле, не вставайте, джентльмены. Меня зовут Данкан Кроу, я начальник службы безопасности миссии торгового дома фон Нордек. Глава миссии приглашен на мероприятие и он настоял, чтобы меня и моих людей пропустили, а я смог находиться здесь. Это, в конце концов, мой долг. Правда, мистер Грейс явно смотрит на это… иначе. Я постараюсь вам не мешать. Только одна просьба — если что-то обнаружится, держите меня в курсе дела. И вы не могли бы подробнее рассказать про систему безопасности? В рамках разумного, конечно, не нарушая устава. Данкан протянул Мэллоуну и МакКили руку для приветствия — вряд ли многие горели желанием пожимать аугментированные пальцы, так что это может сыграть в его пользу. А если они расскажут о сигнализации, он сможет проверить данные, полученные ранее. Заодно и сам осмотрится.
-
У Кроу началась стадия черного юмора. Мне становится страшно за любого, кто попробует ему помешать.
-
+ За черный юмор Кроу и его мрачный настрой. Очень, очень атмосферно.
-
Хороший пост, особенно места про страховку мероприятия и роту штурмовиков.
|
Сборы на бал получились долгими. Наверное, даже местная аристократия тратила меньше времени на то, чтобы привести себя в надлежащий вид. Ну конечно, ворчала про себя Кролик, им же не надо рассовывать по укромным углам оружие и оборудование, не надо строить планы, как сбежать из поместья в случае чего или как придти на помощь товарищам. Разоделись и распускай себе хвосты, меряясь богатством и знатностью. У самой Стил дел было невпроворот: собрать все необходимое, надежно припрятать оружие, сто раз проверить, все ли на месте, потом еще сто раз проверить — просто на всякий случай. Ну и одеться, конечно. Она долго искала компромисс между практичностью и подобающим событию видом, и, наконец, выбрала для себя униформу охранника дома фон Нордек и тонкий бронированный плащ. Никаких украшений, кроме кольца с эмблемой Дома, наплечная кобура с «Фьюри» под плащом. Стил заплела волосы в аккуратную косу, и, критически осмотрев себя в зеркало, решила, что вполне тянет на телохранителя важной шишки. Серьезно и по-деловому, как и нужно. Когда перед компанией появилась наряженная Хакста, у Стил даже челюсть слегка отвисла. Несколько секунд девушка просто молча разглядывала Беду, потом кашлянула и вынесла свой вердикт: - Охренеть. Беда в самом деле привлекала внимание. Яркое платье, броский, экзотический макияж, украшения все эти, волосы, уложенные рогами... Попробуй такую не заметить. Кролик, оценившая тонкую ткань, скользящую по телу девушки, и заподозрившая под ней отсутствие нижнего белья, едва вслух не ляпнула, куда же Беда припрятала оружие, если уж под этим нарядом не хватило места даже для трусиков. Выглядела Хакста, конечно, отлично. Вызывающе. Вот только Стил, просмотревшая перед прибытием на Идар-Оберштайн материалы о новом мире, его традициях и укладе, задумалась, насколько сильно Беда будет выделяться среди местной аристократии. Впрочем, Хакста должна была знать, что делает, наконец решила для себя Кролик. Светловолосая красотка, по идее, в курсе, как успешно совратить высшее общество и соблюсти при этом наставление Молитора быть осторожной.
В лимузине, по дороге в имение Бедфорда, Стил по большей части смотрела в окно, делая вид, что задумалась. Дергаться и нервничать было уже поздно. Ну или слишком рано, смотря с какой стороны взглянуть. Что бы ни произошло на балу, оно все равно случится. И лучше быть готовым к самому худшему. Но как бы Кролик ни убеждала себя в этом, что-то все равно не давало ей покоя. Не сказать, что она не находила себе места, но чутье на всякое дерьмо настойчиво царапалось где-то внутри, заставляя беспокоиться и в который раз уже мысленно перебирать, все ли они взяли, все ли распланировали. Сидевший рядом с ней Тринадцатый тоже, судя по всему, был далек от безмятежного спокойствия. Кролик, заметившая, как он то и дело ерзает, наконец, ткнула товарища локтем в бок. - Не вибрируй, - посоветовала она благожелательно, наклонившись к охотнику и понизив голос. - Ты у нас сегодня красава, всех обаяешь. А если надо будет, мы там всех в расход пустим. Стил была не слишком сильна в моральной поддержке и предпочитала помощь деятельную, вроде прикрытой вовремя спины, а не красивые пустые слова, да и Рене был в достаточной степени профессионален и параноидален, чтобы не вестись на разные «все будет хорошо». И все же промолчать, видя, как Тринадцатый дергается, она не смогла. Пошутила насчет едва не напомаженных усов товарища, прошлась по его цивильному прикиду, в котором только и делать, что самому жениться, вслух задумалась, как бы не случилось конфуза, и невеста не перепутала бы своего нареченного с Молитором, таким вот охренительно благообразным и торжественным, что ой. В общем, постаралась хоть немного разрядить обстановку и снизить градус напряжения, отчетливо ощущаемого в машине.
Самое интересное, как и ожидалось, началось по прибытии в поместье. Группа аколитов преодолела первое препятствие в виде упрямого распорядителя, не желавшего пускать на территорию какую-то там личную охрану гостей, и, наконец, оказалась в доме. Аккуратные дорожки парка, аллеи, черный ход в особняк, переплетения коридоров — Стил стреляла глазами по сторонам и запоминала, как и куда они идут. Ей не хотелось заблудиться в этом проклятом Императором доме. Неразговорчивый охранник вел их, разумеется, не центральными коридорами, предназначенными для важных гостей, но тем не менее, то, что видела Стил, разительно напомнило ей особняк Монро на Тилле. Та же тяга к помпезной роскоши, то же показное богатство, те же позолота и дорогой отделочный камень везде, куда ни кинь взгляд. Девушка незаметно поежилась под одеждой. Особняк производил впечатление, конечно. Но она, хоть убей, не понимала, как в таком доме можно жить и чувствовать себя при этом комфортно.
В ответ на скабрезный намек лысого Грейса Стил только многозначительно ухмыльнулась и передернула плечами. Пусть понимает, как хочет. Если сержант предпочитает думать, что молодая девка оказалась в личных телохранителях инопланетной шишки только из-за наличия сисек и постельных талантов — пусть так и будет. Она по опыту знала, что чем меньше о ней думают, как о человеке опасном, тем лучше. - Без обид, сержант, - покладисто согласилась она, чуть разводя в стороны раскрытые ладони. - Одно дело делаем. Нам бы шефа приглядеть, ты ж понимаешь.
В караулке, в окружении похохатывающих пустотников, Стил слушала разливавшегося Тринадцатого, приглядываясь к нанятым мужикам и настраиваясь на правильный лад. Она была очень, очень благодарна Рене, взявшему на себя труд раскачать этих ребят и давшему ей время, и не уставала восхищаться, с какой легкостью он придумывал всевозможные байки, мешая правду и выдумки. В разговор она вступила не сразу, но к возвращению сержанта Грейса уже с блеском в глазах трындела не меньше Рене, подхватывая и развивая его истории, обвешивая их деталями и подробностями. Пустотники сидели, развесив уши, и если уж и не верили всему сказанному, то слушали, не отвлекаясь, то и дело начиная ржать и отпускать сальные шуточки. Через какое-то время инициатива полностью перешла к ней, и Стил припомнила несколько историй времен своей службы, которые стали в несколько раз смешнее, благодаря ремаркам Тринадцатого. Будто невзначай, не прерывая разговора, Кролик несколько раз обмахнулась ладонью, изображая, будто ей жарко, и расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке. Она сидела, притулив рядом зачехленный молот, положив ногу на ногу и опираясь локтем на спинку стула, так что этот жест не остался незамеченным. И когда сержант, ненадолго куда-то отлучавшийся, вернулся в обществе нового человека, Стил удалось даже не сбиться с тона. Хотя она сразу узнала детектива Смита по описанию, данному Бенедиктом. И что ты тут забыл, дядя, подумала девушка, продолжая рассказывать очередную байку.
-
Кролик - одна из самых интересных и запоминающихся персонажей игры, на самом деле. Может, не самая яркая с виду, но определенно с двойным дном.
-
Стил хороша - и по отношению к коллегам, и в части обработки пустотников)
-
+
-
Основательная девушка. Жалко танк в сумку не поместился.
|
Паранойя Рене настоятельно требовала, чтобы он вообще никуда не ехал, а вместо этого начинал искать нору поглубже, но пропустить свадьбу аколиты не могли, и все, что мог себе позволить охотник по дороге в особняк Бедфорда, — это в десятый раз перепроверять рассованное по багажу и карманам «оборудование», обдумывать пути отхода и беспокойно ерзать на сиденье. Беспокойно и самую малость неловко, будто бы человек, привыкающий к неразношенным еще туфлям. Надетый под парадный костюм обтягивающий комбинезон был привычным его спутником и нигде уже давно не натирал, но часть деталей разобранных инструментов пришлось спрятать под него дабы скрыть от пристального взора ауспексов охраны, так что абсолютно комфортным состояние «Тринадцатого» назвать было нельзя. Однако по сравнению с тем фактом, что они планировали ограбление особняка чуть ли не самого влиятельного человека планеты без какого-либо внятного плана, дискомфорт от впивающегося во внутреннюю часть бедра электрода был сущей мелочью, заметить которую могли только те, кто знал его много лет, да и это только тогда, когда он сам этого хотел. То есть только сейчас.
Вообще, если не считать «гекатера» в подвешенной нарочито неудобно кобуре, охотник выглядел относительно благообразно: волосы и бакенбарды (не без труда) уложены, бандитские тряпки заменены брюками и сорочкой с жилеткой, амулеты из стреляных гильз часами на цепочке, а армированный плащ однобортным сюртуком, в карманах которого затаились плоская фляга амасека из запасов Монро, полторы пачки отличного лхо уже из его личных запасов и даже несколько гаванийских сигар. Во время сборов Рене долго и тщательно рассматривал себя в зеркале, чувствуя, что чего-то не хватает, и в итоге таки рванул на базар, откуда вернулся с очками в прямоугольной оправе и стеклами без диоптрий, кричащим черно-желтым шейным платком и черными полуботинками с металлическими носами. С высокородными ему, в конце концов, не общаться, а охране из наемников не повредит посмотреть на ненавязчивый гангерский китч в исполнении очкарика-технаря.
В условиях отсутствия достоверной информации относительно того, что их ожидает внутри поместья, «Тринадцатый» предпочитал особо не отсвечивать до тех пор, пока не станет окончательно понятно, какую маску надеть, и весь путь от машины до черного входа провел за спинами Кроу и Стил. Инструктаж и путь до караулки он, впрочем, провел там же, но только теперь, бросая неприязненные взгляды на затылок бывшего арбитра каждый раз, когда «сержант Грейс» посматривал в его сторону. Пусть принимающая сторона пораньше начнет замечать, что у гостей в команде отношения не очень. При расставании с «начальством» охотник даже неумело вытянулся во фрунт и козырнул, превратив приложенную к виску руку в намек на неприличный жест, стоило Данкану зашагать дальше по коридору. — Спасибо, парни, — ответил Рене с вроде как искренней благодарной улыбкой, присаживаясь за указанный столик так, чтобы Стил могла сесть к пустотникам лицом. Ей, в конце концов, предстояло сыграть сегодня роль кролика-приманки для всех этих безродных псов, и будет лучше, если им не придется слишком сильно изгибать шеи.
Отведя полу сюртука в сторону, он продемонстрировал остальным охранникам горлышко затаившийся во внутреннем кармане фляги и значительно посмотрел на закрытую входную дверь.
— Я слышал, что нельзя, — негромко начал «Тринадцатый», ловко выуживая флягу и делая из нее крохотный глоток. — Но если кто хочет, могу поделиться. Один хрен вместе весь день просидим тут, а наниматель этого добра привез как грязи, чтобы всяких землевладельцев местных поить.
«Землевладельцы» были произнесены с якобы скрытым, но явным для «проницательных» присутствующим презрением, будто бы сама мысль о том, что можно жить, владея обрабатываемым куском планеты, была для него отталкивающей.
...
К возвращению сержанта фляга была надежно спрятана обратно, лхо выложено на стол, а сам Рене, показывая окружающим свою неспособность молчать, заливался соловьем, настраивая не замеченную в излишней социальности спутницу на нужное разговорное настроение:
— Комната один в один, как на Офелии-четыре, — по-заговорщицки, но так, чтобы все расслышали, пробормотал охотник, толкая Стил локтем. — Помнишь? Года четыре назад. Ты там еще тому хрену с дикого мира какого-то руку сломала в трех местах.
Истории про Офелию-четыре и бедолагу Дирка девушка должна была помнить, так как он ее рассказывал позавчера в «Пограничье» с фокусом, конечно же, на себе любимом. И, пусть даже руку «Скорняку» сломала не она, а напарник «Тринадцатого» по кличке «Ассенизатор», и планета и все произошедшее на ней было весьма реальным, бесконечно удаленным от сектора Саар и крайне захватывающим. Оставалось только заменить везде «Ассенизатора» на «Стил», опустить участие самого Рене, и вот тебе примерно сорок минут полыхающих баек на грани допустимого преувеличения.
— Да не, куда там, — с очевидно показной веселостью ответил охотник, мгновенно переключаясь на пришедшего Грейса, и, давая Стил время все обдумать и подготовиться. — Тот хрен, который у вас в наблюдательной заседает, — параноик. Бывший арбитр, помешанный на контроле и везде видящий угрозу. Ну, или, по крайней мере, пытающийся убедить окружающих в том, что всё вокруг хочет их убить. Вешает боссу лапшу на уши, да нас со Стил гоняет по праву того, что мы позже него контракт подписали. Сука...
Еще какое-то время он помогал Стил завоевывать внимание компании, удачно поддакивания, вставляя понятные только им двоим намеки, и, встревая в ее рассказ с ремарками, которые забавляли, но отвлекали внимание от единственной женщины в помещении, а поэтому немного напрягали. Наконец Грейс поднялся, чтобы куда-то отбыть, и Рене поднялся следом, якобы, чтобы повесить сюртук на крючок около двери. Фляга с амасеком при этом незаметно перекочевала в руки к «Кролику», пара гаванийских сигар в карман брюк «Тринадцатого», а сам он как-то случайно оказался около закрывающейся за сержантом двери, в которую и выскользнул. Спина его, правда, была отлично видна из комнаты, чтобы никто не подумал, что он так тупо сбежать решил. — Эй сэр, сержант...бро, — негромко окликнул охотник начальника охраны. — Постой минутку, разговор есть.
Голос его был уважительным, но без единой по-настоящему просительной нотки или оттенка заискивания. Голос кого-то, кто признает чужое старшинство, но унижаться не готов или не привык. А то не любят обычно люди, носящие боевую шашку с костюмом-тройкой, заигрываний всяких и кружев словесных.
— Я тебя услышал, начальник. Ты тут главный, у тебя тут работа серьезная, и я понимаю, что мы тебе нужны меньше, чем разномастные семь-девять в стартовой руке, но пойми и ты меня. Тот бульдог латунноголовый, он из старой гвардии, а я у фон Нордеков недавно. И он на меня зуб точит с тех самых пор, как какого-то его знакомца турнули с места моего. Если я не буду время от времени шариться по округе с ауспексом под камерами, он живо начальнику стуканет, что я херней страдал весь день, пока бесчисленные тысячи разных ужасов старались его грохнуть и пустить богатство его по ветру.
— Просьба есть у меня, — продолжил Рене, протягивая собеседнику, вытащенные незаметным жестом из кармана брюк сигариллы. — Скажи своим выпускать меня раз минут в пятнадцать погулять по разрешенным помещениям и около дома с инструментами. Если надо, пусть ходят за мной по пятам, я не в обиде буду. Пусть хоть на плечах у меня ездят и за хер в сортире придерживают.
— Просьба это. Не в службу и, само собой, не в дружбу. Босс мой имеет серьезные виды на деловые отношения с твоим, так что нам еще часто пересекаться придется. Сегодня ты мне подсобишь, а завтра я тебе.
— Гаванийские, — добавил "Тринадцатый" спустя пару секунд с еле заметной хитрой ухмылкой, на мгновение опуская взгляд на сигары в своей руке. — Такие же сейчас отцу невесты дарят.
-
И ведь действительно дарят. А еще амасек был "не для употребления" ^__^
-
У кого украли? У себя украли!
-
Это прелестно. :)
-
+ Восхитительно, как и всегда! Рене бесподобен. И спасибо, да)
-
В бой идет тяжелая социальная артиллерия)
-
Очень хорош. Хотел бы я так же уметь играть в подобные сэндбоксовые игры.
-
Даже не знаю, какую часть выделить особо. Все хорошо.
|
На свадьбу Беда собиралась не в лучшем расположении духа. Неожиданно для нее самой, девушку покоробило разрешение Молитора на интрижку с Бедфордом и как к ней отнеслись другие члены команды. Девушка чувствовала, что, несмотря на ее усилия, так пока и не стала стопроцентно своей. Умом она понимала, что станет такой, только пройдя через совместные бои, кровь и потери. Хотя, потери уже начались. Отца Бореалиса явно можно было вычеркнуть из списка отряда. В лучшем для священника случае, его можно было вычеркнуть и из мира живых. По своему опыту Беда знала, что еретики умеют пытать не хуже инквизиторов. А их жертвы могут мучиться неделями, прежде чем попасть на алтарь нечестивых демонов. Хаста, конечно, не надеялась на быструю, большую и светлую любовь со стороны Бенедикта. Но то, что шеф через столько дней знакомства первый раз пошутил, нельзя было признать выдающимся результатом. Комментарий Кроу, тоже не добавил оптимизма. Похоже, бывший арбитратор считал ее шлюхой, негодяйкой, человеком Монро, поварихой: кем угодно, только не боевым товарищем. Можно подумать, она работала меньше других. Просто кому-то везет больше, кому-то меньше.
Как всегда в трудные минуты Беда вспомнила, как на самой заре своей службы Монро капалась в его архивах. И там, среди хлама и мусора нашла половину листа, даже не пожелтевшего, а почерневшего от времени. Правда, надпись была на высоком готике, и девушка смогла ее разобрать. Хакста не знала, кому принадлежали эти строки: древней аристо, святой или проповеднице, но они стали ее личной литанией и молитвой. Вот и сейчас губы девушки задвигались, пока Беда стояла перед большим зеркалом, проверяя свой облик. … Научил не носить кольца, С кем бы жизнь меня не венчала. Начинать наугад с конца, И кончать еще до начала. Быть как стебель, и быть как сталь В мире, где мы там мало можем. Шоколадом лечить печать И смеяться в лицо прохожих… Помятую характеристику клиента, Хакста для свадьбы выбрала бело-красный наряд. Кровь на снегу. Порок под маской невинности. Хищница с нежной шкуркой. Наряд, макияж и прическа заняли больше трех часов. Когда прозвучали последние слова стихотворения, Хакста взглянула в зеркало и напряглась. Казалось, изменилось совсем немногое, выражение лица и глаз. Но Беда пропала. Вместо нее в обманчивое стекло всматривалась Лизбет фон Нордек. Бездушная и бессердечная акула, которая ради прибыли будет иметь дело с любым негодяем.
Дальше была дорога до поместья. Подаренный серебряный цветок. Белизна мрамора и блеск позолоты, слуги и гости, лакей и старший распорядитель, музыка, неизбежные шум и гул голосов. Напыщенную, скучную и официальную поздравительную речь Молитора она пропустила мимо ушей. Беда полностью сосредоточилась на своем «объекте». Вот ты какой Джонатан Бедфорд. Не худший экземпляр человеческой породы, надо признаться. Чувствуется сила и характер, а это главное для мужчины. А дальше началась работа. Несколько коротких, но искренних слов присутствующим от себя. Легкая шутка для молодоженов. Комплименты. Звонкий голосок Лизбет фон Нордек звенел колокольчиком. Ноздрей мужчин достиг запах ее духов, вряд ли они использовали носовые фильтры. Если бы кроме Джонотана вокруг никого не было, Беда бы действовала значительно более открыто и уверенно. А так ей пришлось, за милой болтовней, ждать и выбирать время. Когда на нее не смотрел никто, кроме Бредфорда,Хакста поймала глазами его взгляд. Зрачки слегка расширились и дернулись ноздри носа, как у хищницы в лесу. Чувственные губы сложились в улыбку. В следующий миг ее лицо вернулось к прежнему безмятежному положению. Невербальный сигнал был послан, осталось дождаться реакции мужчины.
|
-
Данте - рыцарь пчти что в духе уходящей эпохи.:3 Так начинает смена оперения с белого на черное :3
-
Данте верен себе - и это прекрасно!
-
Нравится персонаж. Жаль, что за игру толком с ним не взаимодействовали. Один немаловажный факт, если бы они столкнулись, в финале доставил бы)
|
И вот снятый напрокат лимузин высадил их у ворот поместья Бедфорда. Почему-то Бенедикт вспомнил, как такая же примерно машина высадила их возле резиденции Монро в Золотом Квартале на Тилле. Вроде совсем немного времени прошло, а как давно это было. Почему-то Молитору казалось, что у господина старшего дознавателя и хозяина сегодняшнего празднества есть много общего. Наверное, им было бы интересно провести время вместе. С другой стороны, кто сказал, что они не проводили?
Бенедикт не то, чтобы нервничал, но напряжение в воздухе определенно витало. Планы еретического кабала на Идар-Оберштайне явно близятся к кульминации. Если Бедфорд действительно одна из ключевых фигур, то такое роскошное мероприятие может с легкостью служить отвлекающим маневром, полностью связывающим местные силы безопасности и фокусирующим на себя внимание общества, пока творятся темные дела. Примеров масса: чего стоит хрестоматийное нападение на Триумфальное Шествие на Трациане Примарис после окончания Офидианского Крестового похода, с целью освободить захваченных псайкеров. В любом случае, Бедфорд явно-то готовит ЧТО-ТО, и он не стал бы тратить массу денег и сил на празднование сейчас, если бы не собирался получить практическую выгоду в самом ближайшем времени, долгосрочные перспективы вроде родства с местной знатью не могут его интересовать сейчас.
Все это означало, что свадьба могла быстро перетечь в боевые действия.
С собой у Бенедикта был меч, как и положено по этикету. Хотя он не был особо хорошим фехтовальщиком, моно-оружие отличной работы в случае необходимости послужит надежную службу. Кроме этого, в наборе с пишущими принадлежностями, который он постоянно носил с собой, были аккуратно спрятаны моно-стилет в тубусе для пера и разобранная на мелкие запчасти "Мариэтта". В случае необходимости они прибавят шансов, но основные надежды Бенедикт возлагал на контейнер с оружием, который остался у Данкана. Арсенала, хранящегося там, в сочетании с навыками Аколитов хватило бы для того, чтобы пустить в расход большую часть собравшегося тут народу - включая охрану. Но не всех, скорее не всех. Кроме этого, они разделены, и оружие в бальный зал не допускается. А значит действовать надо хирургически четко.
- Беда, помни что я тебе сказал сегодня - шепнул он Хаксте, когда они попали внурть - Рамирес. Проверь Бедфорда и Иглхорна. Очень осторожно. Они не должен иметь доступа к псайкерам и защите соответствующего уровня, если имеют - это уже само по себе показатель. Если почувствуешь какое-либо пси-влияние - сделай вид что закашлялся. Хотя нет, фрак, ты можешь подавиться вином, или что-то в этом духе. Скажи "извините, но здесь немного душно".
Пока они шли по зале, Бенедикт обратил внимание на присутствующих. Во что Бедфорд играет? Тут и Экклезиархия, и Администратум, и СПО, и безопасники, и Флот, и даже Гвардия. Лучшего момента обезглавить имперскую элиту Идар-Оберштайна просто не найти. Нет Арбитрес, но они не приняли бы такое приглашения. Впрочем, если все остальные нейтрализованы или завербованы, Арбитрес ничего не смогут, кроме как запереться в бастионе и слать запрос о помощи. Так всегда и бывает.
А вот и интересующие нас лица. Бедфорд выглядел под стать описаниям: nouveau riche, дорвавшийся до верхов работяга, стремящийся породниться со старой кровью. Либо внешность обманчива, либо за ним стоит кто-то, манипулирующий его действиями. Иглхорн явно использует омоложающие процедуры, обычно недоступные в такой глуши как Идар-Оберштайн: инопланетные контакты. Кадоган выглядит как обычный местный аристократ, которого выбрали ради того, чтобы голубая кровь через чресла его наследника перешла в лоно дочери Бедфорда, закрепив статус его семейства в иераархии знати Идар-Оберштайна раз и навсегда. Но здесь опять же, смотря про внешность.
Как мало информации. Как много нужно сделать.
Чинно поздоровавшись по всем правилам этикета, Бенедикт и его спутники заняли свои места. А места Челмсфорд подобрал отменные. Тем не менее, до конца официальной церемонии добыть сведения вряд ли удалось бы. Молитор терпеливого ждал до подобающего по этикету момента, когда инопланетники могли вручить свои дары.
И, наконец, такой момент наступил. Бенедикт устало включил уже поднадоевшую немного личину Фактора. Поднялся из-за стола и принял от лакея коробки с подарками, выгруженные из лимузина. Поклонился в сторону молодоженов и их родителей.
- От лица Дома фон Нордек я выражаю безмерную благодарность благородным молодоженам и их почтенным родителям за высокое право присутствовать на данной церемонии. Мы прибыли на ваш гостеприимный мир совсем недавно, но наш почтенный Дом уже давно мечтал о том, чтобы расширить дела в данном Секторе, и теперь эти мечты могут претвориться в жизнь. Не сомневайтесь в том, что слава выдающихся мужей Идар-Оберштайна - он кивнул Бедфорду, Иглхорну и Кадогану - распространилась далеко за пределы вашей родной системой. Я питаю крепнущую с каждым днем надежду, что наше прибытие и присутствие здесь станет началом плодотворных и фанастически выгодных для всех сторон отношений, которые щедро одарят нас всех, будто рог изобилия из древних легенд.
Словно опомнившись, что его завело куда-то не туда, он повернулся к молодоженам:
- Я желаю новобрачным долгих лет счастья и радости, пусть их прекрасный союз соединит их благороднейшие семьи и послужит залогом всеобщего процветания и благоденствия. От лица моих добродетельных Хозяев, я хочу одарить вас в знак их благих пожеланий дарами, привезенными из далеких миров.
Для вас, сэр Лайонел, набор костяных ножей. Редкие артефакты из далекого сектора, они украсят любую коллекцию древностей и послужат символом вашей мужской силы, а так же главенства в семействе. Поистине бесценные предметы, вышестоящие лица даже просили меня воздержаться от их продажи, используя лишь для демонстрации - Бенедикт немного фальшиво захохотал - Но для вас - все что угодно.
Дорогая леди Кэтрин, для вас - набор автоперьев из драгоценных металлов, украшенных гравировками из священных текстов. Символ того, что хотя в семье главенствует мужская сила, женская мудрость порой берет над ней верх. С ними вы сможете безукоризненно заботиться о семейном хозяйстве, сняв эти заботы с плеч вашего благородного мужа.
Для вас, Лорд Кадоган - редкий амасек и драгоценнейшие сигары со знаменитой Гавании, чтобы вы смогли успокоить разум и отдохнуть от хлопот и беспокойства по поводу новобрачных! Ибо поистине, порой родители новобрачных заслуживают куда больше покоя и безмятежности, чем сами счастливцы.
Наконец, Бенедикт остановился напротив Бедфорда и посмотрел ему прямо в глаза. Прищурился, его темные глаза сверкнули.
- И для вас, сэр Бедфорд, особый подарок. До Дома фон Нордек дошли слухи о ваших редких интересах, поистине изысканных для человека вашего положения. Мы счастливы сообщить вам о том, что можем удовлетворить их полностью, и, в знак этого презентуем этот том:
Он вытащил из позолоченной коробки дневник Рюцциля из Айгена.
- Прошу вас внимательно ознакомиться с этим редчайшим текстом, возможно, самой драгоценной вещью, из той что сегодня были и будут представлены. Ибо, поистине, знание бесценно.
Закончив с подарками, он повернулся и коротко кивнул Рамиресу.
|
|
Ворота закрыты. Миновала опасность в лице могучей толпы. Волны бушующего океана бессильно бились о металлические ворота. Вы видели. Как те, что позади, придавливают тех, что впереди. Давка. Удушающая, смертельная давка. Славно, что вы не там. Славно, что вы за спасительными стенами. Угроза осталась за ними… Но остались за стенами и родные и близкие. Остались за стенами другие подразделения вашей сотни. Где-то там, в глубине Города, они сражаются с неведомой угрозой. А вы здесь. Глядя на беснующуюся толпу, можно было с уверенностью сказать, что вам повезло…
Пролетают мгновения затишья. Сходит первый шок. Первым подаёт голос Кляйн, обращая внимание на что-то необычное в небе. После чего – Берит, но его слова пролетают мимо ушей командования. Его товарищ по оружию, Орек, смотрит на него полубезумным взглядом. Что-то не так, понимает Берит. Бледность лица выдаёт в нём глубокие переживания, в то время как во взгляде застыло нечто… кровожадное, жестокое. Уж не помешался ли?.. - Всё в порядке, - сделал попытку улыбнуться Орек. – Мне просто показалось, что я увидел в толпе… мать. Но это была не она, - но энтузиазма в словах мало.
Айлинн медленно опустилась на колени, стянув шлем. Смотрела в толпу, но видела перед собой лица родных. Где-то там, в Городе… Они оказались заперты как мыши в клетке. Их, как и многих из толпы, заколотили в один большой гроб, выхода из которого нет. И тогда полуэльфийка предприняла попытку достучаться до начальства. Веление сердца было сильно настолько, что она рискнула предложить свой план действий. Ланс, отошедший к этому времени ко второму сотнику, обернулся, недовольно, но строго взглянув на Айлинн. Крейг выслушал девушку, не прерывая, не срываясь, как обычно, на крик. - Единый им в помощь. На всё его воля, солдат. Суждено твоим родственникам выжить – выживут. Но за ворота никто из нас не ступит, ясно? – сказал, как отрезал.
В тот же момент среди стражи началась внезапно вспыхнувшая потасовка. Слово за слово. Но девать накопившуюся энергию куда-то надо, почему бы не выместить её на ближнем?.. Большинство стражников наблюдали молча, но с неким извращённым удовольствием. Не стоило сомневаться, что в этой схватке ставили на соперника полуэльфа. Кто напал первым, наблюдатели вряд ли смогли бы интерпретировать. Всё произошло слишком неожиданно. В один момент привалившийся к стене Сиэль рванул с места к уже ждущему его Кляйну… От удара полуэльфа Герман увернуться не смог и заработал фингал пол глазом. Вероятно, именно это сбило его с толку. И от кулака бывалого бойца остроухий умело увернулся… - Какого… Продолжения драки никто из свидетелей увидеть бы уже не смог. Между дерущимися выросла фигура Флинн, толкнув обоих в грудь. - Взяли себя в руки и успокоились, горячие парни, - процедила Анна. – Никаких драк на службе.
- Как я и говорила. Борьба выедает нас изнутри. Рядом с Сукром появилась Мира. Беглый осмотр дал понять, что с девушкой всё в порядке, за исключением рассечённой чьим-то кулаком брови. По сравнению с мужчиной, девушка выглядела сносно. Сам Сукр получил от толпы однообразных подарков побольше. - Всё-таки дошло до чего-то серьёзного, - продолжала Мира со слабой улыбкой. – Хорошо, что мы не за воротами… Посмотри на их лица. Не хотела бы я оказаться в этой толпе.
Всем …Спасение – в изоляции. Где-то там, за чертой дворцовых стен, осталась угроза, что ещё не добралась до этой части Города. Не потянула смертельные щупальца к территории аристократов. И толпа это прекрасно чувствовала. А потому так стремилась внутрь… Но вам – повезло. А им – нет. Но так ли это?..
Ждать каких-то определённых знаков судьбы командование, очевидно, не стало. - Солдаты, стройсь! – голос Крейга перекричал оставшуюся за воротами толпу. - Но как же… милорд Аллерт?.. Он ещё за стеной… – попытался возражать пришедший в себя вельможа, сообразив, что хочет сделать Ланс. - Суйте голову в пасть многоголовой гидре, если вам так угодно, Уайтхолл, - на удивление спокойно отреагировал сотник, кивнув на ворота. – Мой коллега к вашим услугам. Угроза дворцу на этом участке ликвидирована, но внутри стен могут быть беспорядки. Сколько успело проскочить за черту, не считали? Достаточное количество, чтобы устроить в кварталах подальше погром. - Какая дерзость! Полутысячник… - Самое время его найти, благодарю за совет. Крейг не дал времени прийти в себя. Рыкнув громкое «За мной!», повёл своё подразделение вглубь Внутреннего Города… - Многих потеряли? – поравнявшись с Флинн, спросил сотник. - Троих. Ланс многозначительно промолчал.
***
Всем Тяжёлая поступь солдат. Гнетущая тишина. Но чем дальше от стены – тем легче. Крики страдающих остаются далеко позади, за зеленью раскинувшегося на площади сада, за мирным журчанием роскошного фонтана, за резными, аккуратными лавочками и изящными фонарями, окружившими фонтан. Здесь, в этом райском уголке, не было месту боли и крикам, сожалению и смерти. Никогда в своей жизни вы не видели подобную красоту. И только на краешке сознания Айлинн и Сиэля возникла странная ассоциация. Словно эта пышущая растительность не была для них чем-то новым и из ряда вон выходящим. Ощущение дежавю, взыгравшее вместе с кровью эльфов. Воспоминание предков, загнанное в уголок генетической памяти… После сада протянулась вперёд широкая дорога, по бокам которой – высокие заборы и фасады зданий за ними. Переплетение узоров, изумительной красоты архитектура построек. Не стоило сомневаться, что именно здесь, в двух- и трёхэтажных домах, живут представители знати. Голубая кровь. Не ведающие безбедной жизни… Вероятно, и сейчас им сошло с рук всё то, что происходило в Нижнем Городе. Кварталы аристократов казались такими безлюдными и спокойными… Но ненадолго.
Очень скоро вы услышали звуки, достойные кричащей за воротами толпы. Визг. Топот ног. И… удары. Удары необыкновенной силы, заставляющие землю вибрировать под ногами. Крейг нырнул в проулок, устремившись на звуки. Несомненно, прорыв сквозь шеренгу стражей дало о себе знать, и в кварталах учинились беспорядки. Но эти отдалённые звуки ударов… У горожан явно нет при себе достойного оружия. Петляющая дорожка привела к одной из параллельных главной дорог. Взгляду стражников предстала картина бегущих людей. Движение. Везде движение. Люди бегут, спотыкаются, разбегаются в разные стороны. И среди них не только бедняки, но и аристократы с личной стражей… Большинство убегало вперёд, ко дворцу. - Мёдом им там, что ли, намазано?.. – не удержался от саркастического высказывания Орек. Остановить толпу было невозможно. Оказавшись на дороге, вы ощутили то же давление, что и возле ворот. На вас не обращали внимания, напуганные неизвестной опасностью. - Единый благослови, - выдохнула Мира, подняв голову. – Они наверху… И словно в подтверждение, огромная тень накрыла собой дорогу…
Спасение – в изоляции? Теперь это утверждение не казалось единственно верным. Оказавшись перед молотом и наковальней, думаешь исключительно о том, как не попасть под удар. Об этом же думали и разбегающиеся горожане. Но они не успели. А вы, или сотник, не сообразили вовремя, что бегство ко дворцу – не столь уж плохой вариант развития событий… Огромная тень, заслонившая собой луну, опустилась перед подразделением из семнадцати стражников, заставив их оцепенеть от ужаса и изумления. Это существо… поражало размерами, равняясь головой с крышами двухэтажных домов. Это существо, не виданное за многие тысячелетия, пробудилось от долгого, мёртвого сна. Легенда, стёршаяся со временем из памяти мирян и ставшая всего лишь названием в старинных летописях. Когда-то живая, огнедышащая, обросшая мощной мускулатурой и твёрдой чешуёй, теперь создание представляло из себя белоснежный скелет, соединение костей, клетку могучих рёбер и стройный ряд острейших и длинных, подобно вашим мечам, клыков. Дракон. То, что от него осталось. Ожившее изваяние, отчего-то движущееся, клацающее зубами, словно живое. Но мёртвое. Только аметистовый огонёк тлел в пустых глазницах, словно зрачок, взирающий с голодным любопытством на застывших стражников…
Секунда промедления. Но этого хватило. Вытянулись позвонки шеи, приблизив огромную голову к вам. Разверзлась пасть твари, словно всепоглощающая бездна, сомкнув челюсти на теле сотника. Острые клинки зубов прокусили доспех, шипами прокалывая тело Крейга во многих местах. Кровь водопадом хлынула на мостовую из новообразовавшихся ран, изо рта Ланса. Он не успел и крикнуть. Не успел уклониться. Тварь подняла голову, с остервенением перегрызая обмякшее тело. Кто-то из семнадцати доблестных стражников бросился назад, считая, что ещё можно убежать. Но дорогу накрыла ещё одна тень. И второй дракон опустился позади подразделения. - Я не хочу умирать! НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!! Нервы у многих не выдерживали. Часть толпы, что оказалась возле, остановилась, били по слуху женские визги. - Мечи на изготовку! – подала голос пришедшая в себя Флинн. Потеря дала о себе знать, бледно лицо женщины, но сила духа присутствует твёрдая. – Пошло всё во Тьму, мы прорываемся во дворец! Дракон, что позади, начал беспощадно выкашивать толпу. Дракон, что впереди, уже заметил группу стражников, внимательно следил, словно за аппетитным пирогом, ожидая, когда тот сам прыгнет к нему в пасть.
|
|
Бенедикт принял у Рамиреса лист и внимательно прочитал. Кивнул, сложил его обратно, и вернулся к стулу, который он облюбовал как трибуну для различного рода обращений. Прокашлялся. Видно было, что, несмотря на его обычную уверенность, Молитор выглядел несколько нервно.
- Итак, коллеги. Как некоторые из вас знают, вчера мы с Игнацио занимались расследованием следов пси-воздействия на Фиц-Фолларде, нашем менеджере из банка. Нам удалось вчера получить результаты, которые были...загадочными. Учитывая это и некоторую ненадежность источника получения информации, я предпочел не раскрывать результатов, пока не удастся хотя бы частично проверить полученные сведения и сравнить их с доступной нам информацией. Рамирес справился с этим поручением, за что я выражаю ему благодарность.
- Итак... - еще раз повторил Молитор - ...информация не может быть стопроцентов надежной, ибо получена путем психического взаимодействия с Фиц-Фоллардом. Но, путем интерпретации, нам удалось примерно установить следующее. Источником "голоса" является некая варп-сущность, заточенная в артефакте, находящемся в ведении Экклезиархии. Принципы распространения туманны, но, вероятно, каким-то образом связаны с боем колоколов, Фиц-Фоллард при допросе с применением сыворотки правды сообщил, что эффекты проявились после боя колоколов во время обедни. Феномен действительно подавляет волю жертв, подталкивая их к самоубийству, однако финальной целью видимо является создание стабильного разрыва в Варпе.
Бенедикт выдохнул.
- Информация, сами понимаете, имеет большую важность для нашего расследования, однако она не влияет на наши ближайшие действия. Если исчезновение отца Аррика говорит нам о чем-то - это о том, что Собор Божественного Воителя находится под контролем сил противника. Если мы ворвемся туда, не зная остальных обстоятельств, мы можем также "исчезнуть" и спровоцировать катастрофические обстоятельства для Идар-Обертшайна. Поэтому я запретил попытки спасти его или отомстить. Я абсолютно уверен, что деятельность Бедфорда и его окружения каким-то образом связана с варп-активностью, такое совпадение не может быть случайным. Скорее всего, Бедфорд и его организация являются одним из звеньев еретической группировки, другая часть которой находится среди священнослужителей Министорума. Поэтому наш план остается таким же - проникаем на бал и стремимся узнать как можно больше об активности Бедфорда. Однако теперь мы знаем, что следует искать все следы его связей с церковью, священниками, различными святыми реликвиями.
Перед отправкой на бал я подготовил отчет о нашей деятельности и доступной информации. Я оставлю две копии в местной ячейке банка, одна будет доступной для Лили, если мы не вернемся через три дня. Другая отправится через настоящих Фон Нордеков к Монро.
Бенедикт умолчал что сделал три копии, и третья запутанными путями должна будет отправиться к их бывшему начальнику Фаусту Беллу.
- Кроме того, я должен сделать еще одно замечание. Так как теперь варп-природа феномена практически установлена, я прошу внимательно следить всех за своим...самочувстием. Как показала практика, мы так же уязвимы как и местные жители - он мрачно кивнул Беде - да, я слышал его тоже. Если эффекты станут настолько сильными, что вы не будете способны продолжать задание - сообщите остальным членам группы. Или примите другие...необходимые меры. От наших действий зависит теперь судьба мира - ни больше, ни меньше.
Закончив, он задумался, и потом кивнул в сторону Рене, Данкана и Стил.
- Прошу вас подняться в мою комнату, нужно обсудить кое-что для подготовки к балу в свете новой информации.
|
Рамирес, сидя за столом для брифинга, меланхолично перебирал одной рукой карты Имперского Таро. Старая привычка, от которой, думалось, удалось избавиться. Как оказалось, думалось ошибочно – после конфуза с зеркалами руки не могли оставаться без какого-то дела. Одна картинка сменяла другую, а другая уступало место карте совершенно гладкой для взглядов любого лишенного зачатков псайкерского дара человека…
Башни. Выполненный сожженным во время ультрапуританских чисток художником пейзаж явно нечеловеческого мира, освещенного то ли солнцем, то ли непонятным сгустком энергии между шпилями двух казавшихся монолитными башен – перспектива изображения на этой карте любила играть шутки со зрением, то давая рисунку глубину, то делая его абсолютно плоским… Что в их ситуации могло быть башнями? Два столпа местной политики и коммерции, Иглхорн и Бедфорд, замкнувшие на себя слишком многое, чтобы оставаться законопослушными гражданами Империума. Они обладали властью, они обладали богатством, и редко какие люди достигали подобных вершин, не измазавшись с головы до ног в делах сомнительного характера. Что и подтверждало досье Смита. Вряд ли полное – объяснения черной рамки вокруг портрета Иглхорна там не содержалось. Да и ничего особо не содержалось – зашедшее в тупик расследование Арбитрес говорило само за себя. Отличать ложные показания от истинных и заставлять принимающих на себя вину раскрывать заказчиков судей учили. А дело, судя по досье, касалось и преступлений против Империи – контрабанда ксеноартефактов попадала в юрисдикцию Адепус Арбитрес.
И, тем не менее, ничего. А подозрительное накапливалось – исчезновения вольнонаемных шахтеров те же. Слухи оставались слухами до проверки, а для проверки у аколитов банально не хватало сил. Людей было мало. И стало меньше. Пальцы потянулись за следующей картой, но остановились в воздухе. Все еще башни. Бедфорд формирует батальон наемников. Что из этого следует? Что он не обладает достаточной властью, чтобы получить в свое распоряжение батальон местной планетарной гвардии? Или что он не хочет привлекать к этому делу планетарную гвардию. Игнацио поставил бы половину своей зарплаты на последнее, а вторую половину на то, что эти особые действия будут связаны с незаконными раскопками. В результате которых появляются милейшие статуи, которые не только напоминают реальные порождения Варпа, но и несут в себе заряд его энергии.
И было бы совершенно не странно, будь эти статуи связаны напрямую с миссией, которую должны были выполнить на планете аколиты. Что, если энергия не везде была остаточной? Что, если где-то были действительно заточенные в камень демоны? На протяжении тысяч лет лишенные всего, кроме осознания собственного проклятия и поражения, терзаемые голодом и изнывающие от ненависти? И теперь, когда ксеноархеологи начали поднимать их на поверхность, их вопли, полные желания уничтожить все сущее, проносятся волнами по Идар-Оберштайну, являясь жителям в виде приступов странных эмоций? Что если самые изощренные из них, стремящиеся не покрыть поле битвы кровью и собрать больше черепов к трону проклятого темного бога, не кричат, а нашептывают тем, до кого дотянется их разум и воля?
Хорошее объяснение. Но, как и любое другое, нуждается в доказательствах. Следующая карта.
Повешенный. Не карта даже – пикт. Самосуд на Итал-9, где толпа, ведомая фанатичными охотниками на ведьм, ворвалась в храм, где искали убежища несанкционированные псайкеры, по каким-то причинам покинувшие тюрьму, где их держали в ожидании прибытия Черных Кораблей. Как, почему – деталей Рамирес не знал, но в руках держал доказательство того, что казнили их прямо в храме. Висящая девочка лет четырнадцати, а за ней колоссальная фреска с изображением Императора Побеждающего. Было это иллюзией или правдой, но когда пальцы псайкера касались прозрачного металла пластинок, между которыми хранился бумажный пикт, труп повешенной начинал покачиваться.
И карта эта выпала не случайно. В Таро вообще не существует случайностей. Клуб самоубийц. И, что особо важно, потенциальный самоубийца Фиц-Фоллард. На слежку за которым, к сожалению, пришлось потратить последние два дня. Слежку обычную, старомодную, без применения псайкерских способностей за исключением разве что исключительной чувствительности к всплескам варп-активности. Единственным позитивным моментом было то, что Молитор решил помочь в наблюдении – странные или слишком регулярные визитеры могли являться источником жрущей банкира депрессии. По ночам и там, где нормальная слежка не представлялась возможным, использовалось шпионское приспособление, давным-давно собранное по заказу для одного из детективов Арбитрес и весьма интересными путями попавшее в руки Рамиреса, - пикт-муха.
А потом... Потом произошло нечто интересное.
Третья карта. Перевернутый Жрец. Обычная карта, но побывавшая в руках провидца неизмеримо мощнее самого Игнацио. Сохранившая память его прикосновений, его силы, и, как подозревал Рамирес, его крови. Чтобы получить ее, аколит вынужден был пойти на сделку, цена которой оказалась слишком высокой. В итоге. Впрочем, расплатившись, Рамирес сравнял счет и вывел баланс в ноль.
Несложно было догадаться, что карта обозначала. И почему она была перевернутой. Аррик. Направление, которым он занимался, было не слишком перспективным – волнения рабочих вызывала естественная причина, а подогревавшие их клирики Экклезиархии могли руководствоваться если не благими, то корпоративными интересами. То, что жрецы Имперского Кредо терпят Механикус как необходимое зло, и нередко считают веру в Бога-Машину чуть ли не ересью, секретом ни для кого не было. И иногда это заблуждение принимало весьма мерзкую форму. И, как ни печально было осознавать, даже случаи сумасшествия могли быть с этим не связаны.
Но и оставить дело просто так было нельзя. Аррик слишком много знал. И, попав в плен, должен был начать рано или поздно говорить. Обычными способами найти его вряд ли бы получилось, но в арсенале Игнацио имелись способы и необычные. Вот только к ним нужно было провести определенную подготовку – чем, в свободное время, Рамирес и занимался, вспоминая контексты лекций Схоластиа Псайкана и формируя в своем разуме как можно более четкий образ пропавшего отца Борреалиса.
Тем временем аколиты приступили к обсуждению предстоящего визита. Под визитом, подразумевался взлом с ограблением. Беда предложила пронести оружие, закосив под дурочку, и соблазнить Бедфорда. Кроу предложил Бенедикту надавить на Бедфорда или его службу безопасности. Поводом для давления была недостаточная безопасность для представителя фон Нордеков на свадьбе дочери хозяина дома. Возможно, Данкан таким образом и получил бы возможность сидеть в центре безопасности в окружении наемников и на куче оружия, но вряд ли дипломатические последствия подобного шага были позитивными.
Наемники. Еще одно замечание к Башням. Странное. Смена охраны сама по себе подозрительна. Покупка тайны и лояльности за деньги? Бедфорд выглядел умнее. В любом случае, удача затеи Кроу удивила бы Рамиреса. Равно как и удача Хаксты. Приятно удивила бы – потому что хорошо иметь дело с непрофессионалами. На самом деле, Игнацио был не уверен в целесообразности любых попыток протащить что-то большее, чем церемониальную шпагу какую-нибудь. Неприятностей ждать не стоило – шансы на то, что Бедфорд, закрутив усы, зловеще захохочет и выпустит из подсобки стаю демонхостов или все собравшиеся аристократы внезапно решат устроить кровавый ритуал с аколитами в качестве жертв, стремился к нулю.
Бенедикт. Раздает указания. Спасение Аррика откладывается. Беда втирается… в доверие. Сам Рамирес с Бедой, Молитором и\или Рене играют роль дипломатов. Остальные занимаются скрытным проникновением.
- Я могу призвать в любое место один предмет, размерами не больший, чем можно в одной руке удержать. – Он пожал плечами. - Со всеми сопутствующими рисками. Хотя, если дойдет до болтеров на свадьбе, вряд ли это будет уже важно. Насчет Аррика у меня есть план, но он, опять же, полагается на силы Имматериума, и вряд ли мы сможем его реализовать до визита к Бедфорду. И, под конец, я могу попытаться провидеть, что ждет нас всех или каждого в отдельности на этом мероприятии. С высокой долей риска я могу вглядеться в Бедфорда по-настоящему, а не поверхностно. Если он псайкер, колдун, мутант или что-то иное, мы узнаем наверняка.
Рамирес посмотрел на новое стекло в рамке с портретом какого-то напыщенного военного.
- В связи с возможными побочными последствиями считаю необходимым создать вторую "базу", где можно будет держать пленников, допрашивать их и применять мои навыки, не привлекая внимания соседей в случае неудач.
В какой-то мере он уже сам приступил к выполнению этой задачи – в газетах просматривал не только новости, но и внимательно изучал раздел с объявлениями…
- А, Бенедикт, насчет вчерашнего… не знаю, хорошие ли это новости для мира, но для нашего расследования однозначно хорошие.
Игнацио вытянул из-под стопки карт сложенный в несколько раз лист и протянул Молитору. Надо было, конечно, сделать это раньше… но перенапряжение дало о себе знать и псайкер вчера просто вырубился около трех часов ночи, прямо над мобильным когитатором и книгами, которые использовал для проверки некоторых теорий.
|
Их лица. Сотни бледных лиц. С горящими глазами. Вопящие от безумия. Протягивающие к вам свои руки… Им страшно. Страх ядом сочится в их кровь, пропитывая плоть, заставляя совершать то, что они совершали. Рваться вперёд, в бессмысленный бой с закованными в сталь стражниками. Страх творит с человеком невообразимые вещи. Мелькают сотни лиц. Мужчин и женщин. Взрослых и детей. Искажённые ужасом, с раскрытыми ртами, они являют собой истинный хаос. Сотни мучеников в аду летней ночи… Они давят. Количеством. Прорываются. Не обращая внимания на тех, кто остался лежать на мостовой. Визжали истерично женщины, выпустившие из рук своих детей. Кричали, припоминая самые грозные ругательства, мужчины. Хрипели под ногами толпы обречённые… Они давят. Они прорываются. И вы ничего не могли с этим сделать. Приказ отступать к воротам стал вам спасением.
Берит Орек встал рядом, плечо к плечу. Сжал щит покрепче. Посмотрел на тебя. Кивнул со всей серьёзностью в ответ. Мрачное настроение передалось и ему. Он так же, как и ты, понимал, что ничего хорошего вас здесь не ждёт… Затем хлынули они. Единым потоком. И вас с товарищем отбросило на пару шагов назад. Немалых усилий стоило сохранить строй, несмотря на то, что кто-то прорвался сквозь образовавшийся проём. И ты начал рубить, когда понял, что сила без кованной стали не сможет ничем помочь. Взмах. И брызнул фонтан крови из рассечённой шеи. Взмах. И человеческое море поглотило отрубленную руку. Взмах. И голова молодой женщины упала к твоим ногам. Изумление на её лице отпечаталось в твоих глазах… Тогда и Орек начал рубить, наплевав на последствия. А когда вы подошли к воротам, ты почувствовал на плече чью-то руку в стальной перчатке. Потянула тебя назад, и вовремя: толпа прорвалась. Ещё бы несколько секунд, и ты оказался погребённым под ней… Обернулся. Флинн. - Не задерживайся. Толкай ворота. На воротах уже стоял Орек и вместе с остальными пытался их закрыть. Доспехи окровавлены с ног до головы. И в этот момент ты отчётливо понял: что-то в твоём товарище изменилось. Каким-то иным стал взгляд…
Сукр Приказ есть приказ. Приказ надо выполнять. Несмотря на всю абсурдность ситуации. Несмотря на живой, человеческий поток, что норовил смять, раздавить вас, такое ничтожное в численности сопротивление… Кто вы были в сравнении с этой стихией? Стихией массы. Её не нужно останавливать. От неё нужно бежать. Но приказ есть приказ. Оружие – обух меча да щит. Удары сыпались в разные стороны – и тебе прилетало с разных сторон. Их кулаки не были закованы в латные перчатки. Но били так точно. Так болезненно. Удар в скулу. Рассечена кожа, течет кровь, заливаясь за воротник. Удар по виску. Чуть не потерял сознание. Удар в живот, в бок, по ногам… Но целились в основном в голову. И мир кружился. Ночной мир кружился, и луна так ярко сияла в небе… Лун так много… Они имеют свои глаза, что с ненавистью смотрят прямо на тебя… - Не отключайся! – кричит рядом чей-то знакомый голос. Ты отошёл поближе к своим. Решил присмотреть за Мирой. Но в тот момент явно она присматривала за тобой – в калейдоскопе сменяющихся лиц ты увидел, как пронзает её меч чьё-то тело. Мужчина обмяк, упал на мостовую, толпа, глядя на убитого, немного отхлынула, давая возможность прийти в себя. - К воротам! И вы двинули к воротам. Отступали вправо. В какой-то момент ты потерял из виду Миру, но выхватил из толпы фигуры Сиэля и Айлинн. Они стали твоим ориентиром.
Сиэль, Айлинн Напор толпы беспощаден. Уже не играло никакой роли кто вы, ваше происхождение. Вы были стражами и исполняли то, что вам приказано. Она хлынула слишком внезапно, чтобы вы успели подготовиться. Обнажить меч. Осознать весь ужас ситуации. И вы следовали приказу, не рубили толпу, как кто-то совсем рядом с вами. Кажется, это был Кляйн. С чавкающим звуком его меч кромсал тела людей и полуэльфов, что попадали под горячую руку. Где-то за ним – ещё двое. А затем и другие стражники присоединились к бойне… Бойня. Вот как это называлось. И в один момент, когда ещё не стало слишком поздно, пока толпа не рванула с такой силой, что погребла под себя некоторых из ваших товарищей, - вы рванули назад, сбросив со щитов чьи-то повисшие тела. Нашли друг друга в толпе. В стихийном порыве бросились назад. А толпа, завидев проём, устремилась за вами. Она бежала по пятам. Она тянула руки. Дышала в спины… Но вы оказались быстрее. Нырнули за спасительные узорчатые ворота, глядя через щели на беснующуюся толпу. И где-то в ней мелькали лица ваших товарищей… Но вы были в безопасности.
Герман Их было много. Слишком много. А ты слишком многое повидал в жизни, чтобы так просто отступать перед трудностями… Что значит без оружия? Что значит этот глупый приказ? Сдержать толпу на одних щитах – невероятно трудно. А когда она хлынула на шеренгу стражников – стало ясно, что это и вовсе невозможно… Лезвие меча сверкнуло в свете луны. Как топор палача, занесённого над приговорённым. И он стал последним, что видели в своей жизни неосмотрительные горожане… Рубить. Направо. Налево. Кромсать до тех пор, пока они не поймут, что лезть на вас – бесполезно. И ты был не один. Боковым зрением ты видел Берита и Орека, что так же умело орудовали мечами, вырезая толпу. А справа – заметил удаляющиеся фигуры Сиэля и Айлинн. Кто-то умирал. Кто-то отступал. И в какой-то момент ты понял, что остался одним из последних. Видел, как умер Макран. Так нелепо. Брызнула в глаза чужая кровь. Отвернулся. Всего на долю секунду… Ты слышал его предсмертные крики под толпой. Перед тем, как броситься к воротам. Легко ты не отделался. Но, в отличие от некоторых, хотя бы не получил ножевые ранения.
***
Всем Ворота сдвинулись, но не сразу. Вы услышали, как воет внутри них металл. Почувствовали сопротивление толпы. Они рвались за ворота. А вы толкали, не жалея сил… Пот струился градом, смешиваясь с кровью. В конце концов, они поддались, сошли с места. Приложились к ним руки Анны и Ланса. Безмолвный сотник, спохватившись, тоже бросился помогать. И дело двинулось. Медленно. Каждый шаг давался с трудом. Каждый дюйм мостовой вы отвоёвывали у беснующихся жителей. Ещё немного. Ещё чуть-чуть… И ворота с грохотом захлопнулись. Легли на петли тяжёлые брёвна. Опустились вниз цепи…
Отошли на несколько шагов. Наблюдали, как бьются в ворота сотни человеческих рук, как тянут сквозь прорези пальцы. И эти безумные глаза… смотрят на вас с ужасом и испепеляющей ненавистью. Теперь весь Город разделён на две части. Что бы не творилось у внешней стены, но дворец в относительной безопасности… Уайтхолл застыл как вкопанный. Седой сотник смотрел себе под ноги. И только во взглядах Флинн и Крейга читалась сила воли, жёсткость. Кажется, они всё прекрасно понимали. Понимали, что теперь отрезаны от остальной части города… Все ваши родные и близкие остались там. За стеной в несколько десятков футов…
|
Стефан выслушивал выступления остальных без тени тревоги – он казался спокойным, уверенным в себе и полностью удовлетворённым ходом собрания. Кандидаты Эстакадо действительно были достойны внимания – старик Сориа, казалось, и вовсе был просто для этого создан. Но Сальваторе не отчаивался, понимая другое – идейный и принципиальный Луиджи, даже войдя в совет, вовсе не обязательно отдаст свой голос за Данте. Во главу угла он наверняка поставит благополучие Пьяченцы, закрыв глаза на роль давшего ему подобную власть покровителя во время принятия наиболее значимого решения. Проще говоря, вошедший по воле Эстакадо в совет Сориа вовсе не обязательно проголосует за Эстакадо. Кандидаты Джованни и вовсе показались Сальваторе недостойными внимания публики – едва ли кто-то в здравом уме примет в совет никому неизвестных родственников Матиаса, тем более, когда каждый второй в городе только и делает, что вопит о значимости нейтралитета и непредвзятости выборов.
Когда же заговорил отец Феликс, даже Стефан оказался не в силах подавить рвущуюся наружу ухмылку. Он с первых слов понял, к чему клонит глас Господа всея Пьяченцы и, обнаружив в происходящем иронию, доступную, по всей видимости, ему одному, сдержанно улыбнулся. Эмилио де Боно оказался, впрочем, в своих чувствах куда более откровенен. В конце концов, растерявший большую часть напыщенного самодовольство Луиджи поднялся и мрачно огласил имена трёх избранных кандидатов. В ответ на это Стефан лишь покачал головой и устало вздохнул. Идиотизм окружающих не переставал удивлять. Марсель Джованни в совете! Дьявол, вот за чью непредвзятость и откровенность действительно можно перед лицом всевышнего поручиться. Чёрт побери, ведь это фактически равносильно тому, чтобы он, Стефан, на роль нейтральных и руководствующихся исключительно интересами Пьяченцы кандидатов выдвинул бы Андре и Эстеллу. Проклятье. Поборов гнев, Сальваторе улыбнулся Дестефани. Бедняге Вито Руссо сегодня не повезло.
Фарс, тем временем, продолжался, набирая всё большие обороты. Наступило время голосования – естественно, не раньше молитвы, а голосовать предлагалось им всем. То есть он, Стефан, имел право отдать свой голос за Эстакадо или Джованни на выбор… Право слово, что за вопиющий идиотизм! Не прошло мимо Сальваторе и замечание отца Феликса относительно Магдалены. Мужчина вновь улыбнулся, улыбнулся злорадно. Вопиющее нарушение любых правил приличий, выставление в дурном свете кандидата за которого он, Стефан, поручился своим авторитетом и своей честью. Пообещал себе, что вне зависимости от исхода голосования, отцу Феликсу представлять в Пьяченце церковь осталось недолго. Сальваторе поднялся. С высоты своего немалого роста оглядел ещё раз собравшихся и, прокашлявшись, заявил: - Я считаю, что Пьяченца, город наш с вами родной и любимый, достойна лучшего. Правителя, который будет заботиться о её процветании, обращая внимание не только на нужды господ, но и действуя в соответствии с интересами простых горожан. Я искренне полагаю, что Пьяченца… О, Пьяченца достойна правителя, которым будет гордиться, - Стефан выдержал паузу, преисполненную глубокого драматизма.
Не время для напускной скромности, синьор Сальваторе. - В связи с чем я прошу уважаемый совет считать мой голос голосом против всех. Вы понимаете, я искренне сочувствую горю семьи Фарадеччи. Бернардо Фарадеччи, первый клинок Пьяченцы, меценат и настоящий аристократ – вот кандидат, который действительно достоин этого города. Будь синьор Фарадеччи, мудрый правитель и достойнейший воин, этот блистательный ум, здесь с нами, в этом зале, я бы без промедления отдал за него свой голос, - ах, как жалел Сальваторе в эти секунды, что никто в этом зале не может по достоинству оценить воздвигаемые им пирамиды из чистой иронии. Первый клинок Пьяченцы, надо же. – Но, к несчастью, достопочтенный Бернардо преждевременно нас покинул. Стефан выдохнул и закончил: - Да, повторю прямым текстом. Ни уважаемого синьора Эстакадо, - на самом деле не такого уж уважаемого. – Ни синьора Джованни… Не уважаемого, тем временем, совершенно. - Я не считаю достойными кандидатами на эту должность, требующую небывало высоких личностных качеств. Слегка поклонившись присутствующим напоследок, Стефан вновь опустился на место.
-
Вот так оборот! :3
-
Как это я не отплюсовала такой замечательный пост замечательного интригана?
-
на роль нейтральных и руководствующихся исключительно интересами Пьяченцы кандидатов Вот подобными фразами очень ловко ты вводишь в заблуждение читателя. Истина со скрытой ложью.
|
«Тринадцатый» слушал Бенедикта и остальных, сидя на широком подоконнике с обязательной утренней чашкой самостоятельно заваренного рекаффа, качество которого за последние два дня не изменилось, и все так же было ниже всех допустимых норм. Для разнообразия охотник был молчалив, спокоен и весьма легкомысленно махал недостающими до пола ногами, но нутро его в тот самый момент, когда Аррик не вернулся на базу, сжалось будто пружина, и обратно разжиматься не спешило. «Раскрыты», — настойчиво шептал внутренний голос, всегда видящий в любой ситуации самое худшее. «Бежать», — звучало в его голове каждый раз, когда другие аколитов замолкали хотя бы на мгновение. «Заткнись, бл#ть», — мысленно огрызался Рене, понимая, однако, что непрошеный советчик скорее прав, чем нет.
— Если надо обнести эту халупу и пошарить по шкафам со скелетами, я сделаю, — наконец процедил аколит, расплываясь в самодовольной ухмылке. — Могу прикинуться запасным техническим экспертом и протащить нужное снаряжение в саквояже с ауспексом, батарейками и прочим, прости меня Омниссия, хламом. Непрофессионалы «инструменты» в разобранном виде один хер не увидят, а то, что не пронесешь открыто, я под комбез засуну. Можно, конечно, по-старинке через ограду сигануть в черном трико, но если охрану меняли недавно, будет легче потеряться уже внутри, когда Стилл клоунов местных вокруг себя соберет.
— Ты, Кролик, конечно, лучше меня знаешь, как мужика заставить на себя смотреть, — продолжил «Тринадцатый» с добродушной улыбкой, — Но попробуй еще и по самолюбию им врезать. Ничто не притягивает внимание всякого крутого наемника, как женщина, смотрящая на него свысока и способная подкрепить свои слова парой историй, выпитой соткой и переломом кисти. Про перелом я не всерьез, но, если если дашь этой своре по носу, они живо вокруг тебя соберутся, чтобы доказать «наглой бабе», кто тут дофига самец. Но это так...сугубо совет.
Высказавшись, Рене помолчал секунд десять, разглядывая пол и собираясь с мыслями, а потом снова поднял взгляд, устремив его на этот раз на Бенедикта.
— Нам же нужны подарки, да? — спросил охотник, явно не ожидая немедленного ответа. — У меня «дома» в день создания новой социальной ячейки обходились двойной пищевой пайкой, так что про молодых пусть кто-то другой подумает, а вот счастливому родителю надо бы вручить что-нибудь ценное, необычное и спорное. Что-то из того, чем по легенде дом Нордек промышляет на самом деле. Подготовим себе почву для дальнейшего общения на тот случай, если я ничего на господина Бедфорта не накопаю.
— И последнее: свадьба свадьбой, босс, но не стоит ли нам думать о переходе на нелегальное положение? Священник не просто так пропал, и, сколь бы стальными не были его яйца, рано или поздно он все равно всех нас сдаст. Все сдают. Все ломаются.
|
Кролик была довольна и собой, и всей командой в целом. Всего несколько дней на планете - а они успели много чего сделать. На службе Инквизиции очень часто приходилось ждать, ждать и ждать. Долгими неделями осторожно вытягивать тонкие ниточки расследования, грозящие вот-вот оборваться, по крупицам собирать информацию, а потом со всем тщанием укладывать обнаруженные песчинки, находя для каждой единственно верное место, чтобы разноцветная россыпь в конце-концов сложилась в четкий и ясный узор. В этот раз аколитам удалось за какие-то четыре дня очертить основные направления работы и даже добиться по ним некоторых результатов. Аквилея на первый взгляд казалась сонно- пасторальной (Кролик, впервые услышав это слово от Молитора, не поленилась втихаря заглянуть в словарь, чтобы посмотреть его значение, и сочла, что оно лучше всего описывает город), но за этой маской, как за покрывалом местной афгулки, скрывалась бурная жизнь, полная весьма неприятных секретов. И аколитам группы "Нефрит" предстояло хорошенько в этих секретах покопаться.
~~~ В комнате, где Бенедикт устроил последнее совещание перед отправкой на важное мероприятие, Стил оккупировала ближайший стул, уселась на него верхом и пристроила подбородок на сложенных на спинке руках. Слушала она внимательно, но раньше времени в диалог не встревала. Таскала только периодически сладости из-под руки Хаксты и провожала взглядом вышагивающего туда-сюда Молитора. И хотя она прекрасно понимала, что это совершенно невозможно, все равно, больше всего ей хотелось уложить Бедфорда и его компашку мордами в пол, а потом вытрясти из них все дерьмо вместе с душонками и со всеми секретами.
Идею поработать снаружи и не торчать лишнего в помещении, полном расфуфыренных снобов, Кролик восприняла с энтузиазмом. Не любила она светские мероприятия, ой как не любила. Без оружия! Это же как прикажете исполнять роль телохранителя, не имея под рукой инструментов для выполнения своей работы? Случись что поганое - и что, гвоздить исчадия варпа отломанной ножкой стула? А если, спаси Боже-Император, пришлось бы платье парадное натягивать? Вообще кошмар! И как, скажите, бегать или падать в тряпках, которые утягивают похлеще кокона или задираются на уши, стоит только шагнуть пошире? Нет уж, она предпочитала быть мобильной и готовой ко всему. - Если мы вдвоем с Тринадцатым начнем шляться по дому, там, куда нас не звали, это будет выглядеть оч-чень подозрительно. За парочку гостей, ищущую укромный угол, мы вряд ли сойдем при всем желании. - Стил коротко хмыкнула, показывая, что шутит. - Так что, наверное, лучше, если у Рене никто под ногами путаться не будет. А вот я могу поотвлекать охрану, кого там этот Бедфорд нанял. Мне бы только бутылку чего покрепче - и эти ребятки забудут, куда смотреть надо. А кто не забудет... - Стил криво ухмыльнулась и повела плечом, не договорив. Нет, она не собиралась перебить под шумок всю охрану особняка, это было бы слишком заметно и шумно. Но если что-то пойдет СОВСЕМ не так, она хотя бы частично сумеет оттянуть на себя внимание наемников. Или рвануть в зал, если понадобится. - Тайник мы уже вряд ли успеем, - добавила Кролик, почесав нос. - Не просить же бедфордову охрану отвернуться, пока прячем по кустам свои заначки. А вот машину... Будет там хоть где тачку пристроить, так, чтоб в нее никто носа своего не сунул, и чтоб у нас под рукой была?
|
- Прежде всего, госпожа Беда, вам следуют вести себя с достоинством, соответствующим высоким традициям как и Дом афон Нордек, так и нашего Священного Ордо - произнес Бенедикт с каменным лицом и поддерживал его три секунды. Потом не выдержал, и улыбнулся:
- Хорошо, СЕЙЧАС я шучу. К сожалению, обстановка настолько паршивая, что нам сейчас не до приличий. "Клуб Самоубийц" - явно следствие феномена, приобретшего более сфокусированную форму с целью психически вывести из строя важные элементы структуры власти Империума на данной планете. Плюс у нас есть следы подозрительной психической активности, возможные свидетельства варп-активности на планете и контактов местных аборигенов с сущностями из Имматериума, в высшей степени загадочное и незаконное поведение группы состоятельных лиц. И, конечно, исчезновение отца Арррика - явный признак деятельности анти-имперских сил на планете. Даже если его похитители или убийцы не знали о его роли в Ордо, подобное деяние против служителя Имперского Культа - одновременно тяжкий грех и преступление, свидетельствующее о крайнем моральном разложении и упадке. К сожалению, таков риск одиночной работы, но, учитывая ограниченность ресурсов, особого выбора у нас нет. Спасение или месть подождут до тех пор, пока не будем полностью видеть ситуацию такой, какая она есть, увидим своего противника лицо в лицо. Поэтому нам придется действовать быстро и жестко и форсировать события. Опять.
Во время своей речи Молитор прогуливался по комнате вперед-назад и остановился.
- Так что, касательно ваших ремарок, Хакста. Я общался с сэром Челмсфордом, явно благородным джентельменом, чье мнение о Бедфорде невысоко, он считает его нуворишем без вкуса. Так что...хм - Бенедикт задумался - ... я не пытаюсь сказать, что это обстоятельство заставит его лучше вас воспринимать, но по крайней мере вам не придется изображать благородную барышню, что могло бы быть затруднительно. Такие люди по моему опыту предпочитают доступных женщин. Так что да - я разрешаю поиграть с Бедфордом. Но очень осторожно. Если объект не пойдет на контакт - ни в коем случае не давить или навязываться - просто мило попрощайтесь и действуйте по другим целям. В случае жесткой реакции, валите все на меня, мол фактор фон Нордеков подослал с целью втереться в доверие.
Он встал, облокотившись на кресло.
- Касательно остального, Данкан, ты прав, работать нужно по нескольким направлением. Я вижу у нас две задачи. Первая: социальная, выйти на контакт с Бедфордом, Иглхорном и другими интересующими нас личностями, войти в доверие, узнать их планы, установить связи. Этим займутся я, Беда, Рамирес, возможно Рене по фигурам из их окружения. Но этого мало, социальные красивости нас сейчас не спасут. Поэтому я вижу второй и основной задачей - проникнуть внутрь территории поместья и добыть как можно больше информации и свидетельств - что Бедфорд и его окружение причастны к еретической активности на планете. Или же доказательства их коррупции и преступной активности, чтобы шантажировать их и заставить сотрудничать с нами. Это работа для тебя, Банну и опять же Рене. Твой план хорош, но просто попасть на пост охраны недостаточно, я хочу чтобы кто-то из вас проник на охраняемую территорию и добыл все, что возможно. Лили говорила, что у него плохая охрана, наемники, что тоже подозрительно, в свете собранных Рене сведений. Если что, выкраденные ценности тоже нам могут неплохо помочь, плюс замаскировать похищение информации под ограбление.
Бенедикт отпустил кресло и выпрямился.
- Все это - огромный риск, но другого выбора я в нашей ситуации не вижу. Идар-Оберштайн продолжает стремительно катиться к краю бездны, и, похоже, что только мы можем его остановить. Так что я верю в вас, товарищи и коллеги. Мы должны сделать это. - он сделал паузу - И да. Конечно, мы должны взять с собой оружие. Если что, можно попытаться свалить на незнание инопланетниками традиций. Я возьму с собой в зал меч, стилет и "Мариэтту", но буду очень признателен, если ты захватишь с собой хотя бы часть моего снаряжения. Пистолет - это хорошо, но если все пойдет ДЕЙСТВИТЕЛЬНО плохо, я предпочел бы иметь хотя бы шоковый бластер, если не болтер. Возможно, есть смысл соорудить тайник рядом с поместьем или оставить у входа машину со снаряжением. Ну что, друзья, предложения, мысли, возражения?
|
Присев, оттолкнутый жестом Беаты, обратно на край кровати, Виктор Алексеевич с бессильным удивлением понял, как давно не общался с... женщиной, а может просто с по-настоящему близким и через небезразличие ранимым человеком? Ефим в своей воинской непосредственности и Шнейдер в своём юношеском легкомыслии всё же были совсем другими спутниками... а спутница жизни, сточенная трудностями эвакуации и малодушием мужа, так и следовала за сгорбленной спиной Коробецкого почти что бессловесной тенью до тех пор, пока тот не оглянулся назад и не нашел прощальной записки. Ах если бы они общались больше, чаще, по-настоящему обсуждали проблемы и поиск их решений! Только теперь, ужаснувшись возможности потерять Беату, Виктор в полной мере понял как важность пусть и ранящих, но нужных иногда слов, так и слов утешения, заботы и воодушевления.
- Поплачь, маленькая моя... Я бы сам это горе выплакал для тебя, мог бы - выплакал!
Отпущен пистолет, скрылся в гребнях кроватного покрывала, в руках теперь жест мольбы, те сложенные вместе ладони, что могут порой раздвинуть и тьму разума.
Виктор Алексеевич медленно поднялся и присел всё же рядом с племянницей на одном подоконнике, словно место на крепостной стене занимая, латая брешь обороны супротив соблазнов и подлостей города.
- Не ты одна в 17-м году голову потеряла, я сам потерял, в ином поле просто, там где страх, паника и христопродажа. Бежали, сломя голову. Меж оставления родных и имущества колебались, ну что с теми двумя зайцами из басни! Чемодан с тряпьём до зайца живого превознесли, родню дво-троюродную до зайца же принизили, и думали ещё всерьёз всё и всех вывезти! Проклятая война, проклятая смута... а мы, мы-то какие..? Помутнение рассудка не у одной тебя было, Беата, у целых стран и народов.
Холод улицы в какой-то момент словно бы перестал проникать в комнату, откатываясь от закалённой невзгодами крепости родственного союза, где упрямо бились живые сердца.
- Только мы, мы с тобой Беата, пусть по воле случая ли, Божьей ли, эту беду заметили. Мы, возможно, самые подходящие для этого дела люди, для этого вот дела, с людьми, в секте потерянными. Когда кто-то умирает, знаешь, что это насовсем, и нет надежды, только пустота, та долго не длится. От неё или к вере, хоть к щепотке, или... в секту. А наша боль, Беата, не пуста, мы своих родных живыми помним и помнить будем, у нас перед верой ещё надежда жива... и как знать, может это и есть испытание свыше? Вернуть Александра, может и Авдия, "найти" их, а повезёт, и всех в секте потерянных родным вернуть, понимаешь, а там нет-нет, и наши найдутся? Или же их кто найдёт, кто-то тоже, возможно, незлой.
Коробецкий почему-то так и не смог назвать себя добрым, но это уже было неважно, важней было подобраться к Беате и приобнять её за плечо, пустить её прикорнуть к груди или опустить голову на колени, а главное - отвернуть от шумного и грязного города. Пока они хотя бы вдвоём, они ему не уступят.
|
Все страньше и страньше — кажется, именно так говорила героиня одной из древнетерранских новелл, столкнувшаяся с извращенно-фантастическим миром в глубинах норы странного зверя. И пусть по меркам Инквизиции, автор этого произведения вполне мог оказаться на допросе по поводу наличия у него навеянных варпом видений, Данкан был во многом согласен с его героиней. Они присутствовали на планете всего четверо суток, но событий хватило бы и на добрый месяц. Самых, мягко говоря, разных. Пока картина вырисовывалась... именно что странная. Какой-то психический феномен, несомненно, существовал, но вот какова была его природа и использовал ли его кто-то как инструмент... Множество вопросов и слишком мало ответов. Не говоря о том, что исчезновение отца Бореалиса ставило под угрозу всю ячейку и само расследование. Хотя, надо сказать, вариантов было несколько — священник мог увлечься собственным расследованием и попасть в ситуацию, когда преждевременный выход из дела грозил тем, что след окончательно остынет... Или же банально загулять. Данкан и сам был бы не прочь получить один-два денька отдыха, найти Диану... Что ж, покой аколиту Ордоса только снится.
И лучше бы он сейчас и правда спал. Пусть даже стоя, скрестив руки на груди и привалившись спиной к стене комнаты, которую Молитор выбрал для сборов группы. Служба в Арбитрес научила его и не такому. — Можно подумать, это представляет для вас какую-то проблему, — негромко, едва заметно улыбнувшись, прокомментировал Данкан слова Хаксты, прикрывая на секунду глаза и сжимая пальцами переносицу. Слава выдержке и дисциплине — изначально он хотел спросить, разве не именно этого ли она желает. Ладно, шутки в сторону. — Бенедикт, можем попробовать сыграть по нескольким направлениям. По прибытии, попробуй надавить на местных тем, что я, как твой начальник охраны, отвечаю за тебя перед домом фон Нордек. И пусть я не могу войти в залу с оружием, мне необходимо иметь возможность контролировать ситуацию. У них наверняка есть центральный пост охраны с дата-кафедрой или когитатором, куда сводятся данные с датчиков и пикт-камер. Так пусть они проведут меня туда, оставив при оружии — должно же быть у цепных псов чувство собачьей солидарности. А я пообещаю вести себя смирно. Разве что, буду приглядывать за охраной и контролировать ситуацию. В случае... возможного обострения ситуации в зале, примчусь туда с оружием и заодно принесу и твой пистолет. В смысле, твой нормальный пистолет. Данкан имел в виду, разумеется, Пуритан-14 или Марк IV. — Если одолжишь вокс-жучок, попробую разместить его где-нибудь. А Рене и Стил могут поработать с охраной снаружи. Или попробовать нанести Бедфордам... неофициальный визит.
|
Представления кандидатов закончились. Голос Матиаса, оглашавший залу, стих, и наступила пронизывающая тишина. Казалось, обстановка накалилась до предела, в следующее мгновение должно начаться голосование, что решит если не всё, то многое. Джованни переводил взгляд с одного лица на другое, отмечая некое волнение в каждом. Сам Сориа в тот момент довольно чему-то улыбался… Матиас прищурился, вглядываясь в грузную фигуру солдата. Несомненно, Луиджи уже видит себя в числе Совета, раз совершенно не переживает. И у Луижи, собственно, были все шансы. Но голосование не начиналось. Вместо этого с места поднялся никто иной как отец Феликс. Матиас ожидал услышать речь, едва ли не проповедь, призванную вселить в души находящихся чувство стыда и справедливости; призвать к честности. Но вместо этого он обратился к самому Сориа, практически в грубой форме давая ему наставления. Матиас с упоением следил, как бледнело лицо Луиджи с каждой фразой священника, и ухмылка расцветала на его лице. Что ж, длиннорясый, неплохо. Но вряд ли это повлияет на мнение Совета. Несмотря на заносчивость Сориа и яркую реплику де Боно, путь в Совет ему был заказан. Но больше, чем публичное унижение Сориа, заинтересовала новость об изменившихся правилах. Отец Феликс предложил выбрать трёх, а не двух, членов Совета. Заместо трёх умерших. Ухмылка Джованни искривилась. Такое положение дел его не совсем устраивало. Впрочем, настаивать на правилах голосования, принятых неформально самим Луиджи, мужчина не собирался. Возможно, всё это и к лучшему. Но, наконец, голосование началось. Опустились над столами руки, заскрипели по бумаге остроконечные перья. Джованни, несмотря на сдержанность и полный контроль над собой, всё же ощутил некоторое волнение. В уме складывались определённые комбинации голосов, исходя из предположения, кто получит место в Совете… Отец Феликс вновь разрядил обстановку, не преминув высказать своё мнение об одном из кандидатов. Матиас не смог сдержать усмешку. Какое злорадство, отец Феликс, право… Краткие мгновение ожидания. Томительного ожидания. Кто-то вписал имя сразу, кто-то медлил с выбором. Джованни оглядывал членов Совета. Странное ощущение укреплялось с каждой секундой внутри. Ощущение зависимости от всех этих людей. От них, в определённой степени, зависит его судьба. Наконец, Сориа поднялся с места, держа в руках итоги голосования. И, помедлив, произнёс долгожданные имена. Сориа, Джованни и Дестефани. Матиас выдохнул с облегчением. Всё же, Совет оказался более благоразумным и лояльным к его семейству. Сориа, как он и предполагал, оказался среди Совета; правда, присоединился к коллегам он уже без прежней спеси. Дестефани же чинно и тихонько села, создавая впечатление благоразумной леди. Её-то он увидеть в числе Совета точно не ожидал. Впрочем… подавляющее число присутствующих мужчин намекало на такой исход событий. Проводил взглядом Марселя, бесцеремонно усевшегося в своё кресло. Необходимо подучить родственничка манерам; впрочем, это дело долгосрочной перспективы. Сейчас перед ним, как и перед всеми членами Совета, стояла нелёгкая задача. Вписать на листке избранное имя. Матиас склонился над бумагой. Девственно-чистой, слегка желтоватой. Вскоре она будет запятнана именем. Именем одного из его конкурентов. Мужчина оторвал глаза от стола, дабы бросить красноречивый взгляд на своих «друзей». Кальдерони заметно нервничал, и Матиас окатил его холодным и в тот же момент успокаивающим взглядом. Марио и Нинни слегка заговорчески улыбнулся. Присутствие в числе Совета Марселя красноречиво указывало на их преданность. Если всё так и останется… Джованни обернулся на соперников. И в его взгляде читались различные эмоции. Презрение. Насмешка. Если имя избранного будет не Джованни – то никого. Он ярко видел перед собой их кровь. Кровь на полу. На их одеждах. Их застывшие глаза… Он желал убить их так же сильно, как и заполучить графскую цепь. Кровожадность была свойственна его роду. Его отца боялся весь криминальный мир. В каком-то роде, Гаспаро получил безграничную власть – среди убийц и воров. И Матиас получил её по наследству. Но он хотел большего. Гораздо большего. Он хотел видеть этот город, окрашенным в красное… Нет, пожалуй, так далеко он не зайдёт. Всё же, в этом городе живёт его семья. Где они сейчас?.. Выбрались ли из города?.. Джованни почувствовал болезненный укол. Но – собрался. Выкинул эти мысли из головы. Вновь посмотрел на листок. Начал подсчёт голосов…
Марио – за Джованни Нинни – за Джованни Кальдерони – за Джованни Джованни – ну естественно за Джованни… Четыре голоса за Джованни, неплохо. Де Боно – за Сальваторе Дестефани – за Сальваторе Старый вояка предан Стефану. А вот что роится в прекрасной головке Магдалены – неясно. Но, предположим, что за Сальваторе, так как выдвинута она была именно им. За кого будут голосовать Сориа и отец Феликс Матиас не знал. Но мог предположить, что оба – за Эстакадо. Сориа и Эстакадо близки по сфере деятельности, а отец Феликс – человек правды и порядка. Кто как не начальник стражи подходит на роль избранника?.. Сориа – за Эстакадо Отец Феликс – за Эстакадо
Матиас склонил голову вбок. 4-2-2, если его расчёты верны. Теперь необходимо правильно разложить карты. В лучшем случае, кто-то из его оппонентов проголосует за него. Допустим, Эстакадо. Если и Матиас, и Сальваторе проголосуют за Эстакадо – у последнего будет 4 голоса. У Матиаса – 5. Отличный расклад. В худшем случае и наиболее вероятном, эти двое проголосуют друг за друга. Джованни для них фигура тёмная и неясная. Тогда у обоих выйдет по 3 голоса, и стоит Джованни черкнуть фамилию кого-то из них – он с этим человеком окажется наравне по количеству голосов. А это уже плохо. Что ж. Так ли уж важно, чьё имя вписывать? Наиболее вероятный сценарий – что с кем-то Матиас окажется наравне. Что предпримет Совет, чтобы определить победителя, - мужчина не знал. Но знал прекрасно, что если не он получит графскую цепь, то оборвёт ту, что сдерживает его псов… Но если Сориа, отец Феликс и Дестефани решат по-своему… Матиас тонко улыбнулся. И вписал имя «Эстакадо».
|
|
Ступали. Десятки ног. В сапогах тяжёлых. В такт строевого марша. И бряцала сталь нагрудников. И слышалось тяжёлое дыхание стоящего рядом солдата, что удерживал в руке своей щит, выставив его перед собой. Так было принято. Так было правильно. И сейчас – безопасно. Словно этот кусок дерева, обитый стальными пластинами, был способен защитить от всего, что ожидало солдата впереди… Тени сгущались, замазывая город чёрной краской. Редкие фонари, стоящие вдоль мостовых, на небольшой промежуток пространства развеивали черноту ночи. И в этих тенях неизменно кто-то присутствовал. Смотрел вопросительно и пугливо из своего жилища, провожая стражу взглядом. Запуганные горожане не смели выходить из домов, сами не ведая, что случилось. Слыша всё тот же собачий вой. Слыша тяжёлые шаги стражников. Не понимая… Те же, кто волен был оказаться на улице в это время, ловко сворачивал в сторону от идущих прямо на них солдат. Страшно попасться. Но – солдаты проходят мимо. Команды преследовать нет. У солдат другая цель. А тёмные фигуры растворяются в ночи, боязливо озираясь…
Берит Нервирует. Этот беспрестанный собачий вой. Словно исходит из ниоткуда. Пропитывает стены домов, вгрызается в барабанные перепонки. Где-то поблизости воют. Но удаляются. Всё дальше и дальше. Словно отлив они утихают по мере приближения к дворцовой стене. Ты – неопытный солдат, но Город знаешь хорошо. Знаешь, что здесь, ближе к особнякам богачей, дворовых собак на порядок меньше. Беспризорников – тоже. Но взгляды чужие провожают – ощущаешь их за приоткрытыми шторками окон. - Тебе мало любопытствующих? – недовольно пробурчал рядом идущий парень. Приблизительно твоего возраста и твоей комплекции. Черняв, зеленоглаз. Ореком звать. Парень раздражительный и замкнутый – не из твоей десятки, но приблизительно помнишь. Орек смотрит в окна домов, пытаясь разглядеть лица…
Сукр Вокруг тебя – гул голосов. Внезапно осознаешь, что тишина, развеиваемая звоном доспехов и эхом шагов, отступила под натиском чужих голосов. Текли слова, незнакомый акцент резал слух. В пространстве узких улиц особенно отчётливо были слышны отдельные слова. Здесь всё по-другому. Иные народы, иные традиции. Они говорили свободнее, думали свободнее. Здесь другие дома. Другое оружие – прямое и тяжёлое… И только луна на небосводе – та же. Серебряная монетка на иссиня-чёрной ткани… Разговоры отвлекают от цели. У этих людей свои заботы. Свои проблемы. Они словно не замечают. Но ты – наблюдаешь. И девушка рядом с тобой – тоже. Не помнишь имени. Красивая, темноволосая и кареглазая, чем-то напоминающая чертами твой народ. - Идиоты, - тихо произнесла, не глядя на тебя и словно кого-то поправляя. Но ты услышал.
Герман, Айлинн, Сиэль Косятся. Стражники, что поблизости от вас, начинают недобро коситься. Кто-то недовольно фырчит, пытаясь утихомирить разговорившегося Кляйна. Прекрасно зная, что разговоры до добра не доведут. Кто-то поглядывает в сторону Сиэля и Айлинн – единственных в строю представителей полукровок. Окружающие молчат, но вы прекрасно это чувствуете – общую неприязнь, сгущающуюся атмосферу напряжения. Не любит большинство полуэльфов. Помнят, как несколько лет назад те учинили погром где-то на задворках Города, едва не добравшись до респектабельных районов… - А может, это снова они?.. - Полуэльфы взбунтовались… - Ничего, уши-то пообрезаем… Начались тихие, едва слышные разговоры позади.
Всем Строевым маршем вы двигались вперёд. Дворцовые стены росли перед глазами, возвышаясь над крышами домов. И отчётливо, насколько могли уловить, вы услышали… гул. Такие звуки стражник ни с чем не смог бы спутать. Ещё не вывела из своей сети вас паутина улиц. Но уже здесь, за домами, вы явственно ощущали нарастающий гул толпы. …Ланс шагал быстро, не оборачиваясь. И, казалось, ускорился чуток, так, что пришлось прибавить за ним шагу. Не услышал бы тихих разговоров, но разговоры затянулись. Среди топота ног различался звонкий голос полуэльфийки. Басовитый – её собеседника. Уловил слух сотника, что позади происходит именно то, что он так не любит. Пустая болтовня. - Солдаты, разговорчики в строю! – рявкнул сотник и остановился, заставив и два десятка подчинённых встать посреди улицы. Во взгляде – прожигающий гнев. – Языки прикусили, салаги. Приказ был строиться и выходить на пост. Был или нет, я спрашиваю?! – невнятное бормотание в рядах. – Языком чесать в свободное время будете, а сейчас – вы на службе. Идёте тихо и как подобает стражнику. Самые болтливые отправятся на «губу», если я ещё раз услышу чей-то голос. Уяснили? С этими словами Крейг развернулся и направился по прежнему маршруту. И два десятка людей сошли с места…
|
|
Пьяченца. Славный город, объединивший под своей сенью столь многочисленные общности. Малые и большие, богатые и бедные. Сегодня, в день исторического для города события, все они собрались перед ратушей, дабы самолично наблюдать частичку истории. Частичку, состоящую всего из трёх человек. Столь многое они значили для горожан в эти мгновения. Личности, что всего несколько дней назад не представляли для города практически никакого интереса. Потенциальные лидеры теперь. Лидер. Он определится сегодня. И двое других навсегда низвергнутся с верхушки иерархического общества. Судьба двоих предрешена. Но ещё неясно главное. Матиас Джованни. Хозяин нескольких тратторий. Кто бы мог подумать, что именно этот человек будет идти сегодня в числе этой троицы. Человек, происхождение которого столь неоднозначно. Человек, пробившийся когда-то из низов. Сегодня для многих выяснится, сможет ли младший Джованни выйти из тени своего отца. Стать чем-то большим для города… Добиться той власти, о которой Гаспаро мог только мечтать. Матиас Джованни шёл сквозь толпу. Улыбался ей тепло и приветливо, расточая свойственное ему обаяние. Как улыбался бы отец своим детям. Как улыбается хозяин тратторий своим гостям. Но видел перед собой Матиас вовсе не лица горожан. Скандируемые имена, крики восторга не трогали его душу. Внешне – горяч, но внутри – холоден. Так было всегда, в моменты абсолютной сосредоточенности. Разум – трезв и светел. Сердце – пусто. Он думал о том единственном, кто получит графскую цепь. Теперь только это имело значение. *** Избранный круг свидетелей. Внутри ратуши царила совершенно иная атмосфера. Здесь не было толпы, за которой можно укрыться, вниманием которой можно так легко завладеть. Взгляды присутствующих пронизывали насквозь. Взгляды, полные ненависти, презрения, зависти. И в этом логове волков Матиас чувствовал себя достаточно комфортно. Мужчина не переставал улыбаться, хоть уголки его губ и опустились слегка при виде оппонентов. Стефан, как всегда, расточал излишнюю уверенность в себе. Чуть поодаль застыли его дети. Задержал чуть более долгий взгляд на соблазнительной дочке. Эстакадо же прибыл в сопровождении целой свиты стражников, чем ещё больше накалил обстановку. Джованни переглянулся с капитаном собственной стражи, и во взгляде его читалось множество различных эмоций. Представление претендентов началось. Собственно, о некоторых кандидатурах Матиас догадывался и до собрания, но теперь его догадки лишь подтвердились – стоило взглянуть в сторону приведённых его соперниками людей. Слушая речь Стефана и скрестив руки на груди, Джованни тонко улыбался собственным мыслям, но на коротком представлении Эстакадо улыбаться перестал. Сориа – фигура весомая и наиболее вероятная. Матиас оглядел присутствующих, задержав цепкий взгляд на участниках собрания. А именно на Кальдерони, Марио и Нинни. Уверенно шагнул вперёд. - Приветствую собравшихся и я. Благородные синьориты, - кивок в сторону Дестефани и Эстеллы, - достопочтенные синьоры, - в сторону мужчин. – Прежде, чем я представлю своих кандидатов, хочу сказать одну вещь. Пусть я не столь богат и не имею в городе укрепляющей моё положение должности и, возможно, происхождение моё вызывает у некоторых вопросы, но, прежде всего, я предан своему городу. Дом Джованни не может похвалиться крепкими связями со столь великосветскими особами, как то представили мои оппоненты, но дом Джованни может похвастаться собственными заслугами перед городом. Вследствие чего – я представляю на суд совета своих кандидатов. Марсель и Адриано Джованни. – Матиас всё бы отдал, чтобы обернуться в этот момент. Усмехнулся своим мыслям. – Сомневаюсь, что кто-либо из вас знаком с моими дражайшими родственниками, ибо они не облагородили своим присутствием вечера высшего света, как и большинство из них - я сам. Но, достопочтенный совет, прошу вас помнить о том, чей дом, в первую очередь, поспешил на помощь почившему Альберти. Чей дом истинно заботился о благополучии Пьяченцы, не думая в первую очередь о своей репутации. Моя семья будет столь же преданно служить городу, как и ваш покорный слуга. – Матиас отвесил поклон и сделал шаг назад. А во время речи активно жестикулировал. Стоя ближе остальных к окну, подал знак…
|
|
Здесь было так спокойно. Так тихо. Лёгкая прохлада ночи приятно пощипывала кожу, расслабляла натруженные мышцы. Серебристый свет луны очерчивал контуры предметов, людей; и под сенью луны легче думалось, и слетали с уст порой откровенные фразы, что при свете дня никто бы не решился озвучить. Здесь было так спокойно. Пока не пришёл командир. Пока не отдал приказ. Пока не вскочили со своих мест солдаты, в головы коих заложили принципы безоговорочного повиновения. Не успели очнуться – а ноги уже сами несут из казармы, руки в невероятном темпе застёгивают множество ремешков, облачая ещё минуты назад расслабленное тело в полную униформу стражника. Здесь было так тихо. И одномоментно всё ожило. Тишина развеялась топотом ног, шумными сборами и шепотками недоумевающих стражников. «Что произошло?» «Какого чёрта нас поднимают посреди ночи?..» «Куда смотрит ночной патруль?!» «Что у этих недоумков там случилось, сами не справятся?» Тихие, обрывочные фразы. По большей части, ещё совсем молодых и неопытных стражников, что не привыкли так скоро подчиняться приказам. Не успевают, считанные секунды задерживаются в казармах. Но большинство уже спешит в оружейную. Ведь приказ был отдан чётко. Мешкать не стоило.
Эрих Слова. Предупреждение об опасности? Или просто разыгравшаяся паранойя?.. Как бы то ни было, но слова твои никто не воспринял всерьёз. Покосились солдаты на тебя, но во взгляде их читалось скорее неодобрение. - Да не каркай ты, Ворона, - фыркнул один из солдат, ещё совсем юноша, с россыпью веснушек на обветренном лице. Новобранец. Выбежал из казармы вслед за остальными. Проводил его взглядом другой стражник. Помнишь имя стражника, ибо он из твоего десятка. Имя достойное королевской особы - Георг. По прозвищу «Косматый». Ибо чёрная седеющая коса спускалась лентой по спине его да серебрилась проседью столь же угольно-чёрная борода. - Дурная ночь. Я тоже чувствую, - кивнул тебе. И поспешил в оружейную.
***
Всем Площадь перед казармами огласили громкие звуки. Лязг доспехов, топот ног. Отдалённый собачий вой, что так настойчиво проникал в сознание, словно сигнал о затаившейся опасности. Открытое пространство сплошь заливал лунный свет. Высыпавшие на улицу солдаты прекрасно различали силуэты окружающих людей. И это, в некоторой степени, повлияло на скорое построение. Каждый занял своё место, словно пешка на шахматной доске. Быстро, молча. Никто из вас не мешкал, не распалялся на пустые пересуды о том, почему вас подняли так рано. Вы знали: любая задержка могла стоить вам впоследствии нервов, времени и сил… Девочки к девочкам, мальчики к мальчикам – закончилось. Люди разных полов встали плечом к плечу, присоединившись каждый к своему десятку, а десяток – к общей сотне.
Ланс Крейг был уже здесь. Как и остальные офицеры, вставшие шеренгой за его спиной. Девушки различили среди окутанных лунным светом фигур и коротко стриженную Флинн, со всей серьёзностью смотрящую на уплотняющиеся ряды стражников. Флинн – строгая, педантичная в работе женщина. Но человечная. Порой улыбающаяся. Но сейчас – даже тени улыбки на лице не было. Чуть поодаль встал десятник Имлерих, тонкокостная фигура которого выделялась на фоне остальных. Чуть выше и чуть стройнее он был любого другого офицера. Острижены светлые волосы, из-под которых выглядывают острые кончики ушей. В его взгляде практически всегда с лёгкостью читалась надменность. И даже сейчас Имлерих продолжал оставаться совершенно невозмутимым. Поглядывая, казалось бы, недобрым взглядом на Ланса, что уже расхаживал перед выстроившимися рядами стражников.
- Копаетесь как детишки в песочнице, - заключил Крейг, как только последний солдат оказался на площади. – Очень надеюсь, что никто из вас не тратил время на бесполезные игры и не нажирался втихую как последняя подзаборная пьянь, потому что отдых был бы вам сейчас на пользу. Ночка, скорее всего, будет долгая. Ланс на краткое мгновение замолчал. В глазах его впервые промелькнуло нечто сродни неуверенности. Словно он сам не знал, чем закончится в итоге эта ночь... Но выражение на лице быстро сменилось. И в следующую секунду сотник уже внимательно приглядывался к каждому десятку, едва ли не к каждому солдату. И цепкий взгляд его, казалось, обжигал. - Флинн! – гаркнул он через плечо. – Берёшь первые два десятка… Формирование подразделений началось.
|
Коробецкий слушал племянницу молча, словно бы задумчиво изучая подобранное в Медонском лесу оружие, а на деле довольно-таки бездумно в нём ковыряясь для того лишь, чтобы унять вновь разыгравшееся волнение.
Насилие! Месть! Торги с разведками и взывания к честным людям!
Виктор Алексеевич чуть не расплакался от осознания масштаба предстоящих дел и их с Беатой усилий сравнительной мизерности. А в конце вот это тихое "бросим всё, а?", и как тут что ответишь, как ещё объяснишь, что это дело личное, а не общественное, что плевать в каком-то смысле на все эти разведки и их грызню, даже на обманутое белогвардейское руководство... ну не глупей бывшего судового протоколиста люди там собрались, и поди ж ты!
- Да, да, Беата... спасибо тебе.
Нет, так она сразу заподозрит слабину. Ах, кого он пытается обмануть!
- Только всё же надо в Англию. Ивану Игнатьевичу так и сказал, он туда и будет телеграмму подавать, да и Леваницкий этот, судя по всему, там обитает, и Александр, хочется верить, при нём. А я ведь именно с ним теперь больше всего хочу увидеться, он ведь всю эту пружину разжал, он ведь...
В груди что-то болезненно сжалось, но Коробецкий с усилием продолжил.
- Ты понимаешь, Беата, мы с Ильёй Авдиевичем почти что ровесники, а его сын к тому же как мой, служил, воевал, только Алёшу не найти уже, только на удачу, а Александр, вот по той же удаче, как будто бы найтись может. Как будто бы тоже не умер, а потерялся, только по-другому. Так может...
Он всё-таки не смог закончить, и без того выговорив слишком многое из того, в чём сам до конца не был уверен. А может и наоборот, был уверен только в этом, что и пугало.
- В общем, к насилию, конечно, не прибегать. А всё же не хочется раньше срока душу Богу отдать, за тебя тем более страшно! Так что не отнекивайся, а бери, вот этот, что поменьше.
Экс-чиновник неуверенно подцепил тот из пистолетов, что показался ему более подходящим женской руке, но тут же замер, едва подняв оружие.
- Помнишь, Беата, я рассказывал, что этот Молчанов говорил? Про то, как эта секта людей обращает?
Главное не смотреть ей в глаза, тогда духу задать столь важный вопрос точно не хватит.
- Я ни в коем случае не хотел бередить эти раны, но если мы отправляемся в паучью нору, то я должен знать, должен быть уверен, что... Что случилось с родителями, Беата? Они точно живы?
|
|
Темнота и в темноте нечем дышать. Сдавливает горло как тогда, на висилице. Не вдохнуть, не выдохнуть, горло-не-горло, а так, полый стебель, соломинка, сожми пальцами, сломай ногтем, скрути в узел. Над висельницей луна. Луна, дырка в темноте, серебряная монета жалования, чей-то глаз, чей-то взгляд. Кто смотрит? На кого смотрит? Почему ничего не видит кроме этой гнилой, подкатывающей к горлу темноты? Никто не отвечает, конечно. Кто будет отвечать висельнику: покойнику прошлому, покойнику нынешнему, покойнику будущему? Так и болтайся без ответов между небом и землей, над опустевшими улицами Города, под взглядом дырявой луны. Уставившийся было в никуда прямо посреди игры Эрих быстро-быстро заморгал и хрипло закашлялся, как если бы пытался схаркнуть метафизическое чувство ужаса, что на пару секунд парализовало его чуть ли не всецело. Голос сотника Крейга, обычно предвещающий вахты, построения, наряды и ещё раз наряды, звучал сейчас благословенными трубами Спасителя – и бодрствующие, и спящие стражники смотрели на сотника и слушали сотника, и приказы сотника были просты, понятны и требовали немедленного выполнения. Слушать сотника. Эрих слушал сотника. Слушать сотника просто. Сотник говорит "готовится к построению" – и Эрих слушал и готовился к построению. Плевать что ночь, построение значит построение. Бросить карты на стол (благо ему опять везло, никто не будет против не проиграться), трусцой двинуть к оружейной, собраться. Когда что-то делаешь, можно не думать. Наново перемотанные портянки, сапоги, поддоспешник, броня, поножи-наручи-оплечи, пояса, перевязь, ножны, меч, щит, шлем. Святой оберег на месте, под рубашкой. Фляга на месте. Факел, практически пустой подсумок. Можно собираться машинально, быстро, без разговоров, и в толпе лязга и движения можно совладать с собой, можно молчать, можно быть одним из толпы, одним из тех кто ни черта не чувствует кроме обыденного, можно собраться с силами и засунуть дурные предчувствия за язык, и выйти на плац, и стать где велено, весь такой обычный, и ни слова не сказа... – Дурная ночь будет сегодня, гнилая. – "Каркнул" Эрих вполголоса, не сдержавшись, и тут же в буквальном смысле прикусил себе язык чтобы не ляпнуть и дальше чего лишнего. Это не чирьи предсказывать, и не отлетевшую в кого-то подкову. Псы не воют так отчаянно просто на дерьмовую погоду. Решат ещё что он сам беду кличет-привечает. В том, что беда будет Эрих не сомневался. Под белым зрачком луны было немало света, но и тени оттого казались гуще чем обычно.
-
– Дурная ночь будет сегодня, гнилая. – "Каркнул" Эрих вполголоса, не сдержавшись, и тут же в буквальном смысле прикусил себе язык чтобы не ляпнуть и дальше чего лишнего. Вот тут индивидуальность персонажа особенно чувствуется.
-
Отличный и атмосферный пост.
|
Сонная тишина укутала город. Сияет луна на безоблачном небе. Город тих. Спокоен. Уснули честные горожане, оставив все свои заботы до рассвета. Прячутся по тёмным углам, подобно крысам, нечестные. Редкие огоньки горят в домах, золото подожжённой лучины отбрасывает на стёкла таинственные блики. Тусклые фонари горят на перекрёстках дорог, освещая путь недремлющей страже.
Город словно уснул. Бурлящий человеческий поток исчез, оставив улицы пустынными. Редкий прохожий ступает по мостовой, различая средь домов тёмные фигуры, творящие в ночи свои не менее тёмные дела. Редкий прохожий будет идти вдоль опустевших кварталов. Слышать вдали бряцание доспехов какого-то стражника, лениво бредущего по отведённому ему маршруту. Заметит под фонарём сгорбленную фигуру старика-фонарщика. В какой-то момент редкий прохожий станет посреди мостовой и посмотрит в небо. Вдохнёт свежий воздух и ощутит в нём запахи многолюдного, душного Города, спасение которому в летнее время приносит лишь ночная прохлада. Увидит в небе серебристую монетку луны…
…И блик её отразится в окне слепой старухи. Старая ведунья остановит прялку. Поднимает вверх белые очи, подставив иссушенное временем лицо навстречу лунному свету. Ощущая, как растекаются по жилам новые силы. Как становится невероятно легко и свободно дышать, двигаться. Видеть… Старуха видит многое. Когда-то лишённая зрения, она продолжает глядеть на этот мир внутренним взором, данным ей от рождения даром. Она видит. И знает гораздо больше, чем большинство жителей, что воротят нос от старухи и её дома. Но ведунья лишь ухмыляется. Ей не нужна их вера, их одобрение. Ведунья просто доживает свой век здесь, в прогнившем насквозь Городе… Но пришло ли её время?.. Она смотрит на луну. И ощущает, как вместе с силами к ней приходит новое чувство. Дремавший зверёк провиденья начинает ворочаться где-то внутри, сматывать в пряжу ниточки, распущенные и невидимые в пространстве. Старуха чувствует, что одна из нитей протянулась и зацепилась за нечто невообразимое… Ей не нужно быть зрячей, чтобы увидеть то, что должно было произойти. Прожив целый век, она никогда не сталкивалась с тем, что должно было произойти. Невообразимое. Страшное. Прялка выпала из морщинистых рук. Её время пришло.
***
Душный воздух, пропитанный разнообразными и не самыми приятными запахами, окутывал относительно просторное помещение. Прорезали тишину звуки ворочащихся во сне людей, чей-то громкий шёпот и неосторожные движения. Скрип старых кроватей. Храп. Смех ещё не уснувших стражников. Пара фонарей на тумбах. Разложенные на столе карты. Обсуждение самых примитивных тем за столом – насколько была крепка выпивка и сколько стоили шлюхи в борделе. Разговоры тет-а-тет через проход кроватей. Всего несколько человек в относительно просторном помещении не спали. Большинство же, пережив душный день, провалились в сон, едва коснувшись головой подушки. Ведь с утра их ожидала новая вахта. Новый летний день. Пот, стекающий ручьями со лба, липкая рубаха под доспехом… Они наслаждались свободой. Свободой от обязанностей, от палящего солнца. Забывшись теперь крепким сном.
Лунный свет проникал в помещение, образуя на полу ровную фигуру квадрата. Стоило подойти к окну – и ударит в глаза. Свет монетки-луны, что на безоблачном небе сияет так ярко… Уснул на окне кот. Рыжее животное, что обосновалось в казармах и путешествовало по территории стражи свободно, принимаемый не как гость. Он был здесь своим. И тоже выполнял свои обязанности – как охотник. И теперь также заслужил право на отдых, задремав в лучах лунного света. Короткая передышка перед тем, как отправиться на ночную охоту. И кот открывает жёлтые глаза. Узкие зрачки смотрят куда-то вниз, на раскинувшуюся перед казармами улицу. Поднимается с места и выгибает спину. Встаёт дыбом шерсть. Шипит мохнатый стражник. Ему неспокойно. Неспокойно и иным жителям Города, имеющим зрение и обоняние куда лучше человеческого. Нечто пробудило в зверье инстинкты. Инстинкты побуждают их вставать с места и рычать, шипеть, беспокойно ворочаться и выть. Вой собак протяжно раздаётся по улицам Города. Рыжий кот уже многие годы не покидал своего приюта. Но сегодня он впервые это сделал – прыгнув вниз, устремился прочь. Он чувствовал.
Эрих Ты чувствовал. Нутром ощущал, как что-то скользкое растекается внутри и застревает в горле комом. Спал ли ты, бодрствовал, думал о своём или вёл разговоры – на мгновение всё окружающее потонуло в океане необычных для тебя ощущений. Скользит по кромке сознания мысль. Частички паззла, что никак не оформятся в голове в единую картину. Это ощущение было слишком быстрым и мимолётным – но оставившим после себя такое мерзкое чувство, словно недавние ванны ты принимал не в горячей воде, а окунулся с головой в грязь. Ты увидел краем глаза белоокую старушку, что пряла и смотрела на луну. Видел опустевшие улицы Города. Видел рыжего кота, что где-то в чужих казармах ощерился на неведомую опасность. Ничего не значащие видения, но они привносили в душу смятение. Ибо осталось что-то там, во тьме, сквозь которую твой внутренний взор не смог разглядеть истину. Опасность. В темноте ночных улиц. В собачьем вое, что не могут заглушить каменные стены казармы…
Эрих, Берит, Ганс, Сиэль, Алфи, Карл, Сукр, Герман …Голос командира проникает в сознание словно впившаяся в мозг игла. Открываете глаза, оборачиваетесь на распахнувшуюся дверь – и видите в проёме фигуру сотника, Ланса Крейга. Седеющий мужчина в летах, с аккуратно стриженной каштановой бородой и суровым кареглазым взглядом. - Живо все на ноги! Подъём, салаги! – кричит хриплым басом, делая несколько шагов в направлении центра помещения. – Приказ готовиться к построению. Подобрали с подушки слюни и собираетесь в темпе вальса, девочки. Что вылупили глаза? БЫСТРО Я СКАЗАЛ!
Айлинн, Сьюзен …Голос командира проникает в сознание словно впившаяся в мозг игла. Открываете глаза, оборачиваетесь на распахнувшуюся дверь – и видите одну из офицерш формирования стражников. У Анны Флинн крепко сбитая фигура, светлое, ровно стриженное каре. Неопределённый возраст между тридцатью и сорока. Жёсткий, пронизывающий взгляд голубых глаз. - Ну-ка, леди, подъём! – мягкий голос плохо сочетался с грубостью тона. - Оставляем свои перины и слушаем внимательно. Отдан приказ готовиться на выход. У вас несколько минут на сборы, дамочки, и не вздумайте копаться с наведением марафета.
Всем Покинули командиры казармы так же быстро, как и появились, оставив вас без объяснений и ответов на появившиеся было вопросы. Приказ отдан чётко. Мешкать не стоило.
-
отличный вступительный пост, атмосферный
-
Вступительный пост шикарен. Интрига во-первых, а во-вторых вспомнилась собственная служба. Как ты это делаешь?;)
-
Интригующее начало^^
-
Замечательный старт. Надеюсь, дальнейшее будет не хуже)
|
|
На этот раз Говарду не повезло. Никто не окликнул его по пути на место стоянки экспедиции, никто не поинтересовался, откуда у доктора такой смятенный вид, и, в конце концов, никто не спросил даже банальное и столь любимое американцами "Как дела?" Обычно словоохотливый Блэкуэлл сейчас был просто не в состоянии инициировать беседу самостоятельно. Оставленный наедине со своими мыслями, он сел у костра, машинально подкинул дров в огонь и, глядя на пламя, неожиданно вспомнил одну из своих первых вылазок в американские пустоши. Британский гарнизон только расквартировался в Бостоне, и в ожидании утрясания юридических проволочек солдаты маялись бездельем. Офицеры, зная о том, как вредно безделье сказывается на дисциплине, организовали марш-броски для отдельных отрядов, занимая руки солдат делом, а головы — никому по сути не нужной разведкой местности, о которых местные знали куда больше приезжих. Разумеется без несчастных случаев не обошлось, и доктор в компании нескольких солдат отправился за два дневных перехода в отдаленный лагерь лечить пострадавших. Ночь в пустоши встретила его бесконечным небом с рассыпным покрывалом звезд, почти непроницаемой темнотой, наполненной тихой и незаметной ночной жизнью прерии, и звуками потрепанного банджо, которое взял в руки их седой как лунь проводник. 16 Horsepower - Wayfaring Stranger: ссылка Тогда Говард не понимал этой музыки. Классическое воспитание предполагало изучение шедевров музыкального творчества, чья ценность подтверждалась десятилетиями истории и тысячами, если не миллионами, слушателей концертных залов. Народная музыка оставалась в стороне от этого, и тем не менее, у нее были свои тысячи и миллионы поклонников. Говард сумел осознать это только сейчас, когда ритмичная и немного грустная мелодия, всплывшая в памяти, срезонировала с настроением так сильно, что доктор погрузился в некое подобие транса, просто глядя на пляшущие язычки пламени. Пожалуй, даже Шопен был бы здесь не очень уместен. Он не помнил, в какой момент к костру подсели братья Шелби, но их присутствие разрушало магическое очарование Дикого Запада, которое испытывал Говард. Поэтому, пробормотав извинения, он поспешил спрятаться в фургон, где в темноте и просидел в попытках уловить утраченное настроение до самого момента, пока его не вывел из задумчивости окрик Магрит. — Что... Миледи, как... вы же... я вас... кхм... — ошеломленный Говард не смог сформулировать мысль, а затем и вовсе отбросил ее как ненужную сейчас. — Так, одну минутку. Надо зажечь лампу, иначе я ничего не увижу. Вот, теперь давайте посмотрим, что у вас с рукой. Да, крови немало... Сейчас промоем. Кто вас ранил? Неужели этот инде... кхм... впрочем, неважно. Порез неглубокий, но задета мышца. Я наложу тугую повязку, но вам нужно будет воздержаться от нагрузки на руку пару дней. И... — доктор несколько запнулся, но продолжил сухим врачебным тоном: — И вам необходимо будет снять блузку. Я, конечно, могу отрезать рукав, но все же, думаю, прореху будет зашить проще, чем пришивать рукав целиком. Вежливо отвернувшись в сторону, он принялся разматывать бинт.
|
Сказать, что Виктор Алексеевич в итоге оказался не готов к этой встрече - значило бы ничего не сказать. Но как же просто и легко всё случилось! Не открывшаяся - распахнувшаяся дверь, тонкий луч света, наконец, единственный близкий человек в радиусе сотен миль. Человек, которого он по несообразительности своей вовлёк в страшную, куда страшнее мистики возрождения, историю.
- Конечно-конечно, всё в порядке, вот спасибо, ах ты бедняжка моя, ну что ж вот так-то...
Он всё лепетал что-то в попытке хоть сколько-то достойно ответить всему тому добру, коим осветила и осчастливила его племянница, а ноги словно сами несли в комнату-убежище, место, где можно будет наконец переодеться, сменить треснувшие очки на запасные и взглянуть на мир свежим взглядом, благо что призму-то в голове ему недавно прочистили...
Они скрылись за надёжной дверью и провели ещё минут пять или десять в своеобразном перетягивании каната забот и оправданий, по итогам которых дядя Виктор всё же привёл себя в относительно чистый вид, а его помощница хоть немного удовлетворила своё чувство ответственности. По крайней мере они оба присели и успокоились, да и с целыми линзами мир перестал выглядеть слегка безумным.
- Ах Беата, я так виноват перед тобой! Я не хотел расстраивать мою только что найденную племянницу, не хотел отпугнуть, отпустить, вновь остаться один на один с этим делом.
Экс-чиновнику было действительно стыдно смотреть в глаза родственнице, но всё же изворачиваться дальше было совсем невыносимо.
- Поэтому я не сказал тебе о Платонове, который был командиром в нашем звене, на ферме, где я подрабатывал, помнишь, да? Так вот он первым нашёл Соколова, когда тот, ну...
Кашель некстати прервал и без того сбивчивую речь Коробецкого. Неужели он и правда признается сейчас во вранье? В малодушии?
- ...но не только его. Подле тела был ещё и рюкзак полный денег, кажется, именно тот, что принёс с собой сын Ильи Авдиевича. Да, не только икону он принёс отцу. Ты лишь пойми, когда мы тут недавно встречали Ивана Игнатьевича, а тот напугал меня этим Платоновым, то я и правда перепугался, потому что у нас тогда с ним вышла, чего греха таить, страшная склока, как можешь догадаться, за этот самый рюкзак, за деньги, будь они прокляты... Платонов хотел разделить всё и разбежаться, а когда мы отказались, попытался нас убить, но Ефим, Ефиму удалось его побороть. Да, нам немного помогли, но это не важно, важно то, что я считал, что Платонов способен был пойти по следу, а коли те господа из Возрождения про него знали, то кто мог поручиться за то, что они не спустят его на нас, не выдадут адрес? Я за тебя же боялся, Беата. Прости меня, прости, что не сказал всего сразу! Правда бывает совсем нелицеприятна.
Виктор Алексеевич неловко развёл руки в стороны, словно пытаясь обнять сидящую напротив племянницу через двухметровую толщу пустого пространства и одновременно понимая, что после сказанного сделать это будет уже гораздо сложней.
- Но та угроза в прошлом: Платонова больше нет. Я думал о чём похуже, но теперь, вспомнив ту жуткую ночь, считаю, дело должно было быть в травме головы... борьба-то стояла нешуточная. Ах, прости, опять я попусту пугаю тебя.
Тут он вздрогнул как от озноба и помрачнел.
- Да только Платонов и его жадность совсем не кажутся мне проблемой теперь, и не потому, что его больше нет! Ах, Беатушка, поверь мне, мы действительно собирались отдать деньги родственникам Ильи Авдиевича, сначала сыну, оказавшемуся целиком посторонним человеком, после дочери, скоропостижно скончавшейся едва ли не у нас на глазах... Кто тогда мог подумать, куда нас заведёт простое желание отдать почести умершему, хоть что-то по-христиански сделать в этой никчёмной жизни...
Беата слушала столь внимательно и напряжённо, что Виктор на миг усомнился в себе и своих действиях. Зачем вообще этой невинной девочке вся правда, и какой такой игрой он хотел увлечь её тогда, чтобы эгоистично заполучить помощь бойкого создания? Как он мог вообще смотреть в эти глубокие, глубже тумана, серые глаза, и надеяться, что там скроется всякая его корысть?
"Нет же, это сейчас ты пытаешься скрыться за выдуманной тобой наивностью, не невинностью, собственным внутренним инфантилизмом хочешь объяснить испуг и уход."
Виктор Алексеевич помолчал, собрался с духом и рассказал Беате всё, что случилось с ним сегодня. Пускай сама сделает свой выбор между единомышленницей и обывательницей. Он не имеет и не должен иметь права решать за неё, бояться ей будущего или нет. Выговорившись, он почувствовал невероятное облегчение, ну точно как в поговорке: гора с плеч! Но следом пришли опустошённость, растерянность и сомнения.
- Вот так, Беата, правда жизни оборачивается прозаичностью, как ни желали бы мы чего-то иного. Я уж и правда готов был поверить в мистику воскрешения, усомнившись, как усомнился на визиточных и фотокарточных надписях сам Илья Авдиевич, но правда сама вышла на меня в виде разведки. И сколь не говорил бы я о почестях павшим, долге и прочем, а всё равно икону продал этим господам, а они её перепродадут, и дальше, и больше...
Засидевшийся Коробецкий встал с края кровати и прошёлся по комнате, удивляясь, как это он сумел удержаться от желания перейти границы простого жестикулирования ранее, во время рассказа. Наверно, усталость.
- И стыдно, и страшно, но и оставить всё как есть не могу. Эта секта, эта несчастная семья Соколовых, я всё же, я... ну не могу я, Беата. Бедную Анну убили, Александр и Авдий - на стороне этого Леваницкого и иже с ним, как будто бы весь мир желает принести больше несчастий Соколовым, всем-всем таким же как они, простым честным людям, что хотели мира. Да, будто все нарочно хотят оболгать чудо, обмануться и поверить шарлатанам. А я-то ещё думал, что это красные антихристы строят в церквях свою преисподнюю! Только вот от веры, похоже, отреклись уже не только там и не после войны. Илья Авдиевич бежал от них, от этой секты, но почему? Хотел искупить вину за создание монстра? Просто скрывался, лучше всех зная, на что тот способен? А я тогда что? Я такой же антихрист, если пожму тут плечами и вернусь к прежней жизни, заранее признав неудачу... Нет, я не успокоюсь, пока не поговорю с самим Александром и не узнаю, о чём они говорили с отцом, и что держит его в этой странной компании. Наверно, я просто знать хочу. Убе-дить-ся...
Он задумчиво замолчал, обратившись к окну и потеряв нить взгляда где-то по ту сторону стекла. Потом резко обернулся и начал выкладывать из карманов грязного пиджака трофеи, начав с оружия.
- Нужно как можно скорее переезжать отсюда, Беата, но в любом случае, теперь у нас есть чем за себя постоять.
Голос скрипнул, а глаза невольно уловили своё отражение в зеркале, и не узнали его.
|
Его армия никогда не завоевывала, она освобождала (с)
Регина сумеет в "по-хорошему" с кем угодно, кроме Бормана. Регина не слышит Бормана и не смотрит на Адама. Она не может прочитать в глазах соратника никаких чувств, потому что не смотрит в глаза. Барреа ожидает, что Адам все доведет до конца, сделает все четко и верно, только снаружи. Сделает все за нее. Оставит в покое, оставит саму разбираться с собственной жизнью, хоть скорее смертью. Адам не оставляет. В сознание с четким стуком впечатываются одно за другим слова "взвод танков, поддержка с воздуха, тяжелый десант...". Регина смеется, впервые так отчетливо чувствуя себя не кукловодом, а марионеткой. Хоть она и была таковой. Они все под Борманом таковы.
Это никогда не кончится, это не кончится для нее до те пор, пока один из них не умрет. Или оба.
Мысль приносит ни с чем не сравнимое удовольствие. Облегчение. Вместе с этим оживает сама Регина. Она медленно встает, вновь глядит внутрь бункера, глядит так, будто способна видеть сквозь стены. И когда оборачивается, когда смотрит на Адама, у нее просветленное лицо. И злое. И жадное. — Прости мне мою слабость, Адам. Она слишком понадеялась на девчонку, на почти близняшку. Чересчур. Нельзя было. Рано. И она не успевает почувствовать себя дурой, потому что некогда, теперь у нее ни до чего нет дел, кроме...
Регина достает карманный пэк. — Иза! Иза, я знаю, что ты жива, отзовись. Где вы? Почему Ренессанс еще не атаковал дворец? Я убью тебя, курва, если... Регина пробует связаться со второй Региной, но договорить не успевает. У нее есть дельце прямо здесь и сейчас, дельце поважнее. Дельце к своим. Регина настраивает связь с ворами. Она скажет им то, что уже говорила, но сейчас это важно по-настоящему: — Воров считают ублюдками и изгоями. Нам не верят, нас не любят, нас бояться. Я дочка Ирвина Барреа, и я горжусь тем, кто я есть и кем родилась. Давайте удивим всех напоследок, ребята, никогда не знала людей с более ловким умом и широким сердцем, чем шулера и карманники. У нас здесь скоро будет жарко, прикройте. Она все еще верит, что даже если они не получат ее видео сообщения, они вспомнят. Вспомнят все. Ведь она говорила им такое не раз, она уже все им сказала.
— Адам, ты должен вывести людей, а я должна остаться здесь, Адам. Кто-то должен быть здесь. Если эта гнида решить сбежать, кто-то должен остановить ее. Возьми мой пэк и продублируй мои сообщения. Ты за старшего, Адам. Ястреб кладет руки на плечи Адаму, Ястреб целится в глаза, хищно, стремительно. У нее колдовской взгляд, ей не раз говорили. Сейчас ее взгляд еще и искренний, она не манипулирует, не обманывает, она верит. И шепчет: — Если нужно, то это приказ, Адам, хоть ты сам знаешь, что нет. И... оставь мне пистолет. Регина прячет себя и Адама от глаз интеркома бункера. Как минимум живой они ее не получат. Регина жалеет только, что не взяла с собой цианид, который есть у второй девчонки. У Бормана точно не будет трофея под именем Регина Барреа. Раздавленный Ястреб? Таких не бывает. Она не из таких.
— Иди, Адам. Ей важно посмотреть в спину уходящему ему, запомнить его, запомнить его живым и победителем. — Эй ты, ошметок! О чем ты там хотел со мной потелепаться? Валяй, меси, все внимание. Только мне не улыбается за дверью топтаться, или ты перед бабой всыкоша отхватил, ну? Вороваечка Регина очень хочет, чтобы Борман пустил ее к себе.
|
|
|
Хельмуту хватило такта для того, чтобы никак не продемонстрировать крайнюю степень своего удивления: ему непривычно было, чтобы женщина его сословия занималась кулинарными изысками. Однако он не мог сказать, что такое проявление внимания неприятно ему. Чернокнижник тоже перекочевал на кухню; пока Хельга совершала незнакомые ему манипуляции над продуктами, колдун развлекал её забавными и остроумными историями. Впрочем, когда женщине понадобилась помощь, тёмный маг с готовностью избавился от своего изысканного камзола и закатал кружевные манжеты рубашки. Небольшое участие в процессе приготовления пищи не только нисколько не испортило ему настроение, но даже послужило поводом для самоиронии. Этот вечер они провели к обоюдному удовольствию. Колдовские таланты абиссарийца весьма и весьма пригодились ночью, избавив соседей Хельги от пробуждения, а саму Хельгу – от беспокойства о собственной репутации. Даже самая любопытная пуританка никогда не догадалась бы о том, что госпожу прокурора посещает любовник. Так продолжалось несколько недель. Между абиссарийским колдуном и кэндлмесским прокурором существовало непреодолимое притяжение; что-то накрепко связало их, сделав частями единого целого. Лишь одно беспокоило фон Веттин – её странные сны и убийства, которые продолжал совершать чернокнижник. Она не сомневалась в его причастности, поскольку почерк всегда был одинаков. Хельмут нарочно оставлял чёткий след – и ни единой улики, могущей бросить на него тень. Хельга не могла оставаться в стороне, поскольку это дело однозначно касалось её. Молодая женщина была не глупа и умела искать, а потому для неё не составило труда определить, что все убитые были потомками трёх древних кэндлмесских родов. Давно разорившееся семейство Эришбаттен сохранило лишь мало что значивший титул; барон, ныне державший мясную лавчонку, баронесса, работавшая на выдаче книг в городской библиотеке – все они жили скромной жизнью и не претендовали на лавры своих воинственных предков. Авенгары относились к сливкам кэндлмесского общества: Энтони Авенгар, более известный как епископ Кэндлмесса и Оверен, обладал большой властью и богатством. Казалось, это семейство только увеличивало своё благосостояние и влияние. Ещё более малочисленные Олберни же сохранили как состояние, так и титул, но на фоне других домов смотрелись блекло и большого влияния не имели: нынешний глава дома был человеком болезненным, утомляемым и слабым. Чем провинились эти фамилии перед её ангелоподобным возлюбленным, Хельга могла только догадываться. Некоторой подсказкой ей служили её сны. Ей больше не снились кошмары, но виделись сцены из минувших времён. Там Хельмут был не чернокнижником и дьяволопоклонником, но благородным сыном графа Мункрифа и его наследником. Когда же прокурор случайно видела себя в зеркалах, её отражение из сновидения казалось ей одновременно и похожим, и не похожим на настоящее. Ещё одной жертвой присягнувшего Люциферу мага стал охотник на ведьм в отставке Чарльз Кимберли, который вёл расследование в частном порядке, углядев в кровавых преступлениях, захлестнувших город, причастность некоего малефика. Хельга, тем не менее, была в полной безопасности. Колдун явно оберегал её. Вскоре после предостережения Хельмута действительно обрели плоть: фон Веттин отказала в содействии барону Мэйеру – прокурору, который, как выяснилось позже, крайне нечестно относился к выполнению своих обязанностей. Согласись опальная маркграфиня откликнуться на его просьбу, она непременно пропала бы. Теперь же её репутация ещё более упрочилась, а мерзавец занял своё место на скамье подсудимых. Впрочем, в камере после оглашения приговора Мэйер не задержался: в тот же день поздно вечером он, трясущийся и бледный, подошёл, еле переставляя ноги, к Хельге. В тёмном переулке он отдал женщине старинный украшенный завитками и арабесками ключ, моля не потерять его. Как только фон Веттин приняла этот предмет, её бывший коллега поковылял прочь. Через несколько минут он глухо вскрикнул, а потом из его лопнувшего живота вывалились на брусчатку внутренности. Тело его разбухло и развалилось, а там ураганное гниение к утру обратило труп в осклизлые комья на камнях. Хельга этого, конечно, не видела, но предполагала участие Хельмута, когда утром все газеты наперебой возвещали о побеге нечистого на руку прокурора. Однако это громкое дело не слишком волновало Хельгу. Этой ночью она видела, как идёт в сад, где гуляла с Хельмутом в первую их встречу, и открывает странным ключом каменную дверь, спрятанную среди плюща и густых зарослей. С утра фон Веттин поспешила к заброшенной усадьбе и отыскала дверь. Отворив её, прокурор обнаружила просторную сухую комнату, посреди которой стоял старомодный манекен в ветхом бархатном платье цвета крови, ещё хранившем следы былой роскоши. На манекене, помимо платья, был одет гарнитур из серебра и белого золота, украшенный рубинами и гранатами поразительной чистоты. Розы на серьгах, ожерелье, браслете, кольце и диадеме выглядели, точно живые; казалось, вот-вот их инкрустированные самоцветами лепестки начнут издавать тонкий аромат. Талант ювелира, создавшего подобное, был исключительным. Хельга забрала явно ей предназначавшиеся украшения и даже надела их вечером того же дня, когда Хельмут повёл её в оперу, но вновь не смогла добиться от колдуна ни слова, пролившего бы лучик света на её догадки. На следующий день фон Веттин тщательно изучила гарнитур. Обнаружив характерное клеймо на каждом изделии, она без труда узнала имя мастера и навела о нём справки. Ювелир Сандро Эльюветт работал около пятиста лет назад, и уже при жизни его шедевры невероятно ценились. Теперь же украшения, вышедшие из его рук, являлись предметом вожделения коллекционеров и зеницей ока, которую берегли получившие по наследству драгоценности аристократки и аристократы. Хельга разрыла в библиотеке биографию Эльюветта, содержавшую так же изображения его произведений, и обомлела: на старом снимке почти в самом конце книги была изображена носившая найденные прокурором украшения некая Анжелика Амаранте, невеста молодого графа Мункрифа, походившая на Хельгу почти так, как походят друг на друга две капли воды. Вот оно, лицо, которое видела фон Веттин в отражении, когда смотрелась в зеркало! Слегка подрагивающими руками молодая женщина выхватила нужный том кэндлмесских хроник, и новые открытия потрясли её ещё больше: сын Мункрифа и впрямь был с Хельмутом на одно лицо, носил то же имя, а главное… В день бракосочетания по ряду политических (а кое-кем – и по личным тоже) причин на молодых было совершено нападение, организованное Авенгарами, Олберни и Эришбаттенами. Несчастная Анжелика была убита, а её жених – тяжело ранен. Последствия ранения для Хельмута Мункрифа оказались катастрофическими: здоровый и сильный мужчина в один момент превратился в прикованного к постели калеку, и все старания светил медицины были бессильны помочь ему. Через несколько лет искалеченный, скорбящий о своей безвременно погибшей возлюбленной граф покинул родной город. На этом его след терялся, и никаких других сведений найти не удавалось. Последующие дни Хельга тщательно изучала все исторические материалы, соответствующие периоду жизни Хельмута Мункрифа. С ней происходили странные вещи уже и наяву: постоянное ощущение дежавю возникало у неё, когда с Хельмутом под руку госпожа прокурор прогуливалась в старом городе. Она неоднократно заводила разговоры о событиях пятисотлетней давности и всё более убеждалась, что её чернокнижнику гораздо больше лет, чем можно подумать, глядя на его статную фигуру, чистую гладкую кожу и ясные глаза. Он не только прекрасно ориентировался в исторических событиях, но и сообщал детали быта, мелочи, которые мог знать лишь тот, кто воочию видел Кэндлмесс пять сотен лет назад. Наследник Мункрифов выжил, освоил тёмное колдовское искусство, променял душу на вечные здоровье и молодость тела, а потом явился в Кэндлмесс за потомками своих врагов… и за ней. Когда последний из ненавистных Мункрифу людей – епископ Кэндлмесса и Оверен – был мёртв, в городе вовсю орудовала Инквизиция. Но и от них хитрый Хельмут улизнул. Впрочем, он покинул город не один. Во время последней встречи Хельга неожиданно для себя самой задремала в экипаже, убаюканная речами малефика. Она проснулась только через сутки, когда граница Ватиканской Империи была уже позади. Саунд: ссылка
|
|
-
Мне нравится благородный и честный подход Данте^^
-
Таки Данте у нас прямо рыцарь)
-
Стильно, Данте в своём репертуаре.
-
Данте хорош. Вызывает уважение.
|
|
Оказавшись в одиночестве Виктор Алексеевич не сразу смог привыкнуть к щемящему чувству пустоты и уязвимости, и потому долго ещё вглядывался в лицо присевшего напротив пассажира и во что-то сквозь него, будто бы надеясь разглядеть там ушедшего Ивана Игнатьевича. Уже минутой спустя их расставания граничащая с паникой тревога лавиной накрыла спустя долгое время сызнова натерпевшегося страха экс-чиновника - ему стало казаться, что за ним следят, что тот второй сектант, уехавший в своём авто, вычислил как-то, где беглецы сядут на поезд (и что именно на него сядут - тоже как-то понял), и сам влез внутрь на одной из попутных остановок. Будь здесь Молчанов, он бы наверняка подтрунил над растерявшимся попутчиком, но в его компании Коробецкий бы скорее всего и не растерялся бы вовсе. Он вообще почему-то гораздо лучше держал себя в руках, будучи вместе с кем-то, нежели чем сам по себе.
"Нужно скорее вернуться к Беате, вместе всё по полочкам разложить!" - спасительная идея толкнула на действия одновременно с прибытием поезда к вокзалу близ пухлого гиганта Дома Инвалидов.
Виктор Алексеевич постарался как можно скорее, едва ли не бегом, но только что не обращая на себя излишнего внимания кассиров и жандармов, добраться до таксомотора. Благодушно глянувший свысока на держащегося за бок клиента усач в клетчатой кепке не удержался от ехидного: "Что, папаша, дочка из-под венца сбежала, и прямо в лес?", но дальше этого заходить не стал, тем более, что занятый своими мыслями и припаданиями к боковым окнам Коробецкий так ему и не ответил.
До Отель Авр можно было добраться и пешком, но во-первых, это обрекло бы племянницу и её дядю на дополнительные минуты разлуки, а во-вторых, пешим ходом сбросить бы возможную слежку было бы сложнее, а так Виктор Алексеевич попросил провезти его не до самого пансионата, а дальше, где он решил соскочить и пройти домой дворами. Насколько эффективны эти ухищрения - ему было решительно непонятно, но подобная подстраховка хотя бы немного успокаивала.
На ходу, да поминутно оглядываясь, думать, впрочем, было тяжело. Только одно Виктор понял точно - лучше не рассчитывать на то, что фёдоровцы-соколовцы, потеряв в этой истории одного своего, так просто от него теперь отстанут. Молчанов говорил, что икона им нужна была для своего какого-то ритуала, так что они теперь наверно все зацепки использовать будут. Да даже если и на перепродажу - их вложения уже достигли таких размеров, что отступиться сейчас - будет означать голый пассив, а Молчанов намекал на то, что икона стоит гораздо больше 5,000 франков. Одним словом, опасность над впутавшимся в эту историю Коробецким нависла самая что ни на есть реальная, ещё и родственницу невинную впутал!
Он так и не сумел придумать, что и как сказать Беате, ему даже переодеться спокойно ему не дали, даже очки запасные нацепить - негодяй-Покровский заметил с самого дальнего конца гостиной и закричал то ли обеспокоенно, то ли с издёвкой:
- Виктор Алексеевич! Да что же вас, с моста в Сену упасть угораздило?
На вошедшего в коридор сразу обернулся и Марк Феоктистович, оторванный от газеты восклицанием скучавшего только что стрелка. И на кой чёрт приспичило ему оставаться в это время в пансионате!? Ах да, непогода...
- Ну полноте вам, я же не такой уж мокрый, я просто на землю упал, с вами такого не случалось никогда, хотите сказать?
Как ни старался Коробецкий, скрывая недовольство, отвечать тихо - не помогло: из-за двери комнаты номер три послышались спешащие шаги.
Чувствуя наваливающийся на плечи совокупный груз всех сегодняшних переживаний, Виктор опёрся о стену и прикрыл глаза. Покровский же всё не унимался, хотя на помощь вставать отнюдь не спешил:
- А что, Сена местами мелка что ваш ручей. Кто ж вас знает, где вы упали.
|
Если бы личина несчастного Рикардо спала с злополучного чернокнижника в момент разговора с Жилем и Алариком, его участь была бы предрешена, а в Морготе никогда не произошла бы череда тяжких событий, сильно изменившая в дальнейшем как судьбу провинции, так судьбы Ватиканской Империи и Абиссарии. Используя внешность и память погибшего «Волкодава», Николас смог втереться в доверие к владыке Моргота и охотнику на демонов, видевших повсюду предателей. Пока лучшие медики Машекуля пробовали все известные методики и разводили руками, а ученики убитого Ксавьера снова исследовали образцы тканей от искусственного тела в тщетных поисках генетического изъяна, Николас Вантейн осторожно нашёптывал отчаявшемуся графу об иных способах вернуть его драгоценной Жанне здоровье и спасти её жизнь. Поначалу Жиль отвергал советы, якобы почерпнутые спецназовцем из ранних христианских догматов, впоследствии признанных неканоничными и еретическими, но с каждым днём графине становилось всё хуже. После второй перенесённой ею клинической смерти де Рэ перестал колебаться; в тайне ото всех он осваивал тёмное искусство, обещавшее дать ему шанс обмануть смерть. При свете дня лорд Щита Империи выполнял свои обязанности, посещал палату своей супруги или уделял время расследованию Аларика, всячески помогая ему, но после захода солнца удалялся вместе с проклятым абиссарийцем в тёмные катакомбы, простиравшиеся под крепостью, чтобы постигать чернокнижие. К своему удивлению, граф делал немалые успехи в преподаваемых Николасом-Рикардо дисциплинах. Конечно, он был старателен, а его мотивация была неизменно высока, но дело было не в этом; в нём плескалась та самая сила, которая так ценится среди дворянства Абиссарии. Духовная мощь, связывавшая графов де Рэ с провинцией и Машекулем, в Жиле била не ключом, но колоссальным фонтаном. Морготский маршал, родись он по другую сторону границы, достиг бы высот даже больших, чем смог на своей родине. Вскоре графиня пошла на поправку, а затем и вовсе покинула больничную палату, но это дорого далось лорду Моргота: его кожа там, где были вытатуированы «Око Ангела», «Антимагия», «Запечатанные уста», «Печать Света» и «Кровь мученника», воспалилась, а затем и вовсе начала гнить. Нечиста была и совесть де Рэ: поначалу для поддержания жизни супруги он вынужден был приносить в жертву животных, а затем и детей. Убийства младенцев тяжким грузом лежали на нём, и Жиль сделался мрачным и замкнутым. Хоть правитель провинции не раз лишал жизни своих противников, то были богопротивные колдуны и монстры; ему никогда не приходилось уничтожать невинное существо. Память о совершённом довлела над ним, возвращая в сумрачные катакомбы, где он в течение почти получаса стоял над плачущим младенцем, прежде чем смог надломить себя и дрожащими руками вонзить тому в сердце ритуальный кинжал. Вместе с ребёнком на алтаре умерла незапятнанность Жиля, пала последняя преграда, отделявшая его от кошмарной скверны. Саунд: ссылкаВместе с тёмным знанием приходили догадки о странной болезни Жанны-Жюльетт. О, если бы маршалу открылось большее, он в тот же миг собственноручно отправил на костёр самозванку, ради которой столько терзался и столькое преодолел. Но Николас понимал, что стоит, а что не стоит сообщать графу. Когда же де Рэ, решивший разорвать порочный круг, сжимавший его на манер чудовищного удава, бросил вызов своему наставнику, Жюльетт показала своё настоящее лицо. Вантейн был обречён в поединке с Жилем: граф превосходил его в боевой выучке и колдовской силе. Пусть он уступал в опыте колдовства, он находился на земле, с которой был связан тонкими узами и которая давала ему могущество. Если бы не удар, нанесённый вероломной притворщицей, Николас никогда не покинул бы Машекуль живым. Когда оглушённый повелитель Моргота потерял сознание, Жюльетт помогла чернокнижнику забрать его из замка – заклятье телепортации этих злоумышленников теперь сработало, поскольку де Рэ сам пустил их сюда, а структура незримого щита, что окружал замок, изменилась. Чтобы закончить то, зачем на самом деле явился в Моргот Николас, они направились к границе провинции. Там, во тьме древнего грота, абиссариец содрал с графа участки кожи, где ещё сохранялись изображения знаков Закфериона, и начал приготовление к старинному ритуалу, которым инициировали в некоторых случаях трансформацию подготовленного колдуна в демогоргота. Исключительное могущество Жиля не было гарантией успеха, но Вантейн обязан был попробовать. Даже гибель морготского маршала была угодна тем, кому присягал Николас. Чернокнижник вырезал на теле скованного де Рэ символы и слова заклинания, а Жюльетт, чей облик теперь нёс на себе следы явно демонического происхождения, увещевала графа покориться неизбежному. Завершив свой проклятый обряд, Вантейн поспешил покинуть подземелье, оглашаемое исполненными невыразимой боли криками графа, чтобы пересечь границу и оказаться вне досягаемости де Рэ, если тот выживет. Демонесса же, путём сложного обряда получившая воспоминания Жиля и уверовавшая в то, что она и есть Жанна д’ Арк, осталась рядом со стремительно меняющимся мужчиной. Возвращение Николаса стало сигналом к нападению; абиссарийская армия начала переброс формирований через телепорт из крепости Отаргос. Заклинание, позволявшее переместить такое большое количество людей и демонической техники, потребовало щедрых жертвоприношений и стоило жизни нескольким колдунам, но дьяволопоклонники были уверены в успехе. Моргот, лишившийся командира и подвергшийся внезапному нападению, был крайне желанной добычей. В провинции повсюду царила суматоха: в Машекуле обнаружилась пропажа графа, графини и одного из спецназовцев, а также следы проведения какого-то ритуала в катакомбах, а с пограничных застав рапортовали о широкомасштабном наступлении врага. Находившиеся в тот момент в Машекуле офицеры были уверены, что граф похищен, хотя и не могли в полной мере представить, каким образом это произошло. Подозревали отрёкшегося от родины и своего лорда Рикардо (или того, кто мог позаимствовать его внешность); пока малая часть «Морготских Волкодавов» была брошена на поиски, остальная готовилась выступить к границам. Объявленная Мартином Фарштайном, вместе с советниками графа взявшими на себя временное правление в чрезвычайной ситуации, всеобщая мобилизация происходила быстро, но недостаточно. Через час после первых сообщений о военных маневрах на границе удар обрушился на крепость Велас. Здесь абиссарийцы увязли, столкнувшись с хорошо укреплёнными сооружениями и яростью ветеранов Тринадцатой Морготской, но силы были неравны; защитникам крепости срочно требовалось подкрепление. В момент, казавшийся безнадёжным, явилось чудо. Небеса разверзлись, и столб белого света обрушился на плац во внутреннем дворе Машекуля. Из света явилась Жанна д’ Арк в латах, сиявших, как солнце. За её плечами белели могучие крылья, а в руках, закованных в латные перчатки, мягко мерцал двуручный клинок. Если и оставались среди узревших её пришествия те, кто допускал хотя бы единую мысль о правоте осудившего её инквизитора, они в один миг отказались от своих сомнений, ибо в божественности дара Девы теперь не могло быть неуверенности. Голосом, в котором звенела сталь сражения, она воззвала, и её слышал каждый в Морготе. Едва вынося исходящее от Жанны свечение, опускались на колени видевшие её солдаты, и офицеры, и слуги. - Фарштайн! Майор Фарштайн! Я поведу вас! – провозгласила ангел, и воины, готовые выступить из замка, вместе с ангелом и техникой исчезли в ослепительной вспышке. Подобные всполохи пронеслись по гарнизонам и крепостям Щита Империи, выхватывая целые дивизии, чтобы потом в один миг без единой царапины оставить их поблизости от Веласа. Последней явилась сама Жанна – с отметинами на лбу, будто носила терновый венец, и алеющими латными рукавицами – тяжело дышащая, но по-прежнему воинственная. Вид парившего в полуметре над землёй ангела ошеломил морготцев даже больше, чем способ доставки на поле боя. - Братья! – в словах Морготской Девы слышался отзвук многоголосого победного вопля, - они пришли на нашу землю и оскверняют её! Твари, чьё существование омерзительно Господу нашему, явились сюда за нашими семьями и нашими душами! Так не дадим же им то, за чем они пришли! К ангельскому гласу присоединились разгневанные крики сотен и тысяч солдат. Вскоре под стенами крепости Велас, видевшей великое множество баталий, развернулась ещё одна. Саунд: ссылкаПока за многие километры от пещеры, в которой проведён был сумрачный обряд над закованным в цепи графом де Рэ, гремел бой, открыл огненные глаза новорожденный демонический князь. Обладавшие особым даром монахи из Ордена Тернового Венца заходились в конвульсиях от его близкого присутствия и кошмарной ауры, довлевшей над Морготом. Там, во мраке каменных сводов, поднимался, судорожно цепляясь за неровные стены тот, кто был некогда морготским маршалом. Его окровавленное тело едва прикрывали лохмотья; существо, кое-как опираясь о валун, согнулось пополам и зашлось кашлем, пока не извергло из себя сгусток чёрной крови. Граф де Рэ сделался на три головы выше, чем был, и раза в полтора шире в плечах, хотя в целом пропорции его тела мало изменились. За спиной Жиля темнели громадные нетопыриные крылья, голову венчали витые рога, вместо ступней оказались львиные лапы, на пальцах рук выросли острые и прочные когти. Только тёмные длинные волосы и лицо его остались прежними, словно в насмешку. Ужас и осознание последствий собственной фатальной ошибки пригвоздили новоявленного демона к каменистой почве. Стараясь осмыслить и пережить случившееся, его человеческое сознание балансировало на грани безумия. - Мой лорд, - раздалось у него за спиной, и маленькая когтистая рука легла на его предплечье. – Ты готов вести свою армию? Авангард уже штурмует Велас. Он даже не сомневался, кого увидит, когда обернётся. Но абиссарийские вельможи, решившие, будто обращённый лорд Моргота выступит против своих же солдат, ошиблись. Красивое бледное лицо исказила немыслимая ярость; с быстротой, удивившей самого Жиля, он развернулся и схватил за горло так долго лгавшую ему женщину. - Как ты посмела?! – взревел де Рэ. – Как ты после того, что натворила, посмела предстать передо мной?! Его ладони вспыхнули болезненно ярким пламенем, и Жюльетт завопила, будто её раздирали на части. Её тело тлело и осыпалось пылью, пока из рассыпающейся черноты не выскочила энергетическая составляющая всякой сущности, будь то ангел, демон или человек. Она ускользнула бы в Ад, чтобы вновь обрести там оболочку и полноценную жизнь, но только не теперь. Претерпевший ужасающую метаморфозу Жиль был не слабее, чем Левиафан или Бегемот. Пусть у него не было их контроля над своей колоссальной мощью, он мог видеть и удержать сущность демона. Более того, он мог её уничтожить. Когтистые пальцы ухватили почти юркнувшую в Преисподнюю мерзавку и растерзали, словно лист бумаги. Испытывая гнев и отчаяние, де Рэ покинул пещеру, прихватив подаренный Орландо Ди Альри клинок. Теперь вся суть вражеского плана была предельно ясна, и маршалу оставалось только проклинать свою слепоту. Он не волен был что-то исправить, но вот отстоять Моргот всё ещё мог. Он чувствовал силу чернокнижников, находившихся за лесами и скалами, ощущал биение жизни и её угасание под стенами Веласа и свет, исходивший от одинокого ангела. В несколько прыжков демон забрался на утёс, нависавший над пропастью. Расправив крылья, он бросился вниз, не думая о последствиях опрометчивого шага; у самого дна бездны ему удалось совладать с воздухом и стремительно взмыть верх. Полёт Жиля не был верхом изящества, но он всё-таки летел, весьма быстро. Оказавшись у ставки абиссарийцев и в тылу их армии, он не встретил значительного сопротивления. Извечные противники Ватиканской Империи держали оружие наготове, но не атаковали. Демон должен был стать их союзником – кто мог себе вообразить, что он полностью сохранил свою человеческую личность и прежние привязанности? Вышедшему к нему офицеру он оторвал голову. В этот момент на него обрушилось какое-то заклинание, и в глазах у де Рэ потемнело. Он выхватил из ножен элергордский клинок Орландо и ударил наотмашь, разрубив кого-то пополам. Теперь оружие жгло ему руку, но Жиль не отбросил его и не остановился. Чем сильнее была его ярость, тем сильнее искривлялось пространство вокруг. В итоге приведший в Моргот армию Волтумна Шталь вынужден был сражаться на два фронта: пока его солдаты погибали под Веласом, неспособные противостоять переброшенным Жанной превосходящим силам и ангельскому правосудию, с тыла сеял смерть демонический князь. Это было первое и последнее великое поражение Шталя – морготский маршал добрался до него и вырвал ему сердце. Жиль покидал пепелище с трудом: недостаточный контроль над демонической мощью сделал его крайне уязвимым, а потому граф был тяжко ранен. Дымящаяся кровь его оставляла выжженные следы на почве, но он смог вернуться туда, где начал свой путь в качестве порождения Геенны. Саунд: ссылкаЖиль сидел, привалишись спиной к камню. Он почувствовал свою Жанну задолго до того, как увидел. Теперь не могло быть сомнений в том, что она - настоящая; кожа её вновь сияла слабым светом, и за плечами белели ангельские крылья. Да, такой и только такой она могла вернуться в бренный человеческий мир. Жаль, что он понял это слишком поздно. Опираясь на изменившийся от его ауры элергордский клинок, маршал встал и поднял глаза на ангела. - Я знаю, зачем ты здесь. Я предал тебя, предал своих людей, Моргот и даже самого себя. Я заслужил возмездие, которое ты принесла, моя Жанна. Жанна - вроде бы и не Жанна вовсе. Нечто иное, горнее, возвышенное, чуждое этому грешному и жестокому миру. Самую малость изменились привычные любимые черты, наполнилась плоть тягучим, глубинным сиянием, глаза стали безбрежными, как летнее небо, на лице застыла вдохновленная маска праведной отваги, будто бы призывающей всех честных христиан поднять мечи во имя защиты веры и загнать всех демонопоклонников и их хозяев назад в Преисподнюю. Воистину она стала ныне никем иным, как Ангелом Победы. Вот только небесная маска эта - мертвая, застывшая неживая, словно камень в основании собора. И вместе с тем из-под камня этого тонкими ростками, презрев нерушимость гранита, словно бы молодая трава, пробивались чувства: простые, смертные, искренние чувства той, что любила и была любима. Не могло быть и сомнения - искаженная, измененная, переродившаяся не меньше, чем он сам, перед Жилем стояла его Дева. Его Жанна. Голос Ангела был подобен бушующей приливной волне. Он рокотал отвагой и смелостью, он возжигал в сердцах ненависть к проклятым, ветром отмщения разрывал темное колдовство, нерушимым утесом стоял на защите христианских душ от козней диаволовых. Но там, за этой бурей, скрывалась она: растерянная, непонимающая, печальная и скорбная. Вот только... Мало кто из тех, кто знал ее смертной, мог бы уловить этот тонкий аромат человечности: слишком мало его осталось. Но тот, кто был графом дэ Рэ, мог. Жанне так хотелось поведать ему обо всем, расспросить о том, как он жил без неё, дознаться, как можно все исправить. Но с губ слетело только два слова: - Любимый... Почему!? - Больше всего на свете я хотел, чтобы ты снова могла увидеть восходящее солнце. Я хотел видеть твою чудесную улыбку и слышать твой переливчатый смех. Я хотел снова держать тебя за руку, дышать с тобой одним воздухом, хотел, чтобы ты была счастлива. Но твои глаза были выжжены, сердце обратилось в пепел, а тот шёлк, что должен был стать твоим подвенечным платьем, сделался погребальным саваном. Я допустил это. И я остался жить с чувством вины и с любовью, сжигающей меня изнутри. Когда пришла она – демон – знавшая то, что могли знать лишь ты и я, я позволил себе поверить, будто ты вернулась ко мне, и мне дано было уберечь тебя от слёз, стереть лаской все страдания, которые незаслуженно достались тебе. Вместо этого я пребывал во лжи, - губы Жиля дрогнули в горькой усмешке. В огненном взгляде читались искренние, вполне человеческие эмоции; Жиль не оправдывался и не надеялся быть прощенным. Его срок в подлунном мире до низвержения в Ад определяли его тяжкие раны, и бывший лорд Моргота лишь хотел успеть сказать всё, что не успел сказать Жанне в другой, людской жизни. Прежде, чем он развоплотится до следующего призыва, прежде, чем Преисподняя поглотит его, он должен поведать своей Деве, как он любит её и как бесконечно она дорога ему. Ангел слушала молча, словно бы в забытьи прикрыв веки. По лицу ее пролегли глубокие морщины, уголки сжатых в тонкую нить губ были печально опущены вниз. Только одной Жанне было ведомо, какую боль причиняло ей это выражение эмоций: не рассчитан был божественный лик на подобную мимику, не должно было челу Ангела Победы нести выражение скорби. Но по-другому она не могла. Не умела. Не желала. Разумом она осознавала, что нет ее вины в том, что произошло с Жилем, но что разум! Может ли он велеть сердцу, может ли он заставить разлюбить, даст ли сил бестрепетно произнести приговор демону? Кому-то, может, и да, но не ей. Любовь возвысила Жанну, воскресила ее, сделала такой, какая она есть ныне. И она же убила её возлюбленного. И смерть эта была хуже гибели: Жиля ожидало вечное служение силам Ада. Ангелы не плачут. Не умеют. Не заложена в них Господом такая человеческая черта. Не плакала и она, но печаль в голосе, ставшем тише ночного прилива, была горше тысяч слез: - Хотела бы я тебя осудить, но не могу. Ты не мог не знать, что пути Господни неизменны, и не вернется то, что мертво, без Его на то прямого чуда. Ты не дождался меня, перепутал звезды с их отражением. Я тебе не судья, и будь я на твоем месте, кто знает, не поступила бы я также. - Но если бы я не пал, разве была бы ты здесь? Разве ангел ходил бы по земле, не будь на то веской причины? - страшный клинок, на который опирался Жиль, рассыпался, и ему пришлось опереться рукой о высокий камень. Где-то вдалеке раздались раскаты грома, и первые капли дождя упали с неба. - Господи, - размашисто перекрестилась она, - не будет ли грехом, коли я и демон сей вдвоем скроемся навек от глаз людских, похоронив себя заживо в местах, недоступных смертным? Исцели разверстые раны его, не дай пасть в пучину Бездны, и навек покинем мы земли смертных. Любовью твоей заклинаю: яви милость, дай нам знак, Отче! Жиль с невыразимой грустью смотрел на свою Жанну, творившую самую странную молитву из всех, что когда-либо были произнесены в Морготе. Каждое её слово обрушивалось бичом на де Рэ, каждая её непролитая слеза приносила боль куда более сильную, чем кровоточащие раны. Рыдания – горестные рыдания смертного – сжали ему горло, и граф умолк, чтобы подавить их. В ответ на воззвание светлого ангела сначала ничего не происходило; дождь по-прежнему лил с разверстого неба, ветер дул с прежней силой. Только спустя пять минут молния ударила в одиноко стоявшую на опушке ель, и та с громким треском повалилась наземь. Ангел задумчиво проследила глазами за яркой молнией и падением ели. Не требовалось боле слов и предзнаменований: все и так было ясно. Но Жанна почему-то все равно грустно проговорила: - Знамение более чем ясно, любимый. Они не позволят нам остаться вместе. Неравноценен для них размен ангела на демона, и не видать нам счастья... Господи, за что нам такая кара, чем мы заслужили эти страсти при жизни и в посмертии? Ужели мы столь грешны, что Ты ниспослал нам наказание сие? - Я никогда не был особо религиозен. Но после твоей смерти я отрекся от бога. Он - не то божество, которое прощает; если бы и было иначе, я - не тот, кого можно простить. Делай то, что должна, потому что я не хочу, чтобы ты была наказана. Но перед этим позволь в последний раз обнять тебя, - хрипло проговорил Жиль. - Нам не известна воля Его, милый. Кто знает, будь ты терпеливей, я бы ещё при жизни твоей вернулась в мир белокрылой. А коли не при этой жизни, то мы были бы вместе в посмертии в райских чертогах. Он суров, он жесток, но справедливость его превыше разумения смертных: не сомневайся в ней, - ангел раскрыла объятия. Демон в несколько тяжких шагов преодолел расстояние, отделявшее его от ангела. Он притянул девушку к себе и губами коснулся её лба. - Спасибо тебе за тот свет, которым ты озаряла мою жизнь, и за те тысячи поцелуев, которые я всё ещё ощущаю на своём лице, и за твои лучезарные улыбки; за все дни и ночи, что мы провели вместе, поскольку в это время я был самым счастливым человеком на земле. Ты сияла для меня, будто ярчайшая звезда. В моих глазах ты всегда была богиней. Поникли белоперые крылья, склонилась скорбно глава ангела: невыразима была боль той, что стояла перед любимым. Не было слов и чувств, что способны описать эти страдания. Она знала свой долг: казнить демона именем Его, но никак не могла найти в себе силы привести справедливый, но беспощадный приговор в исполнение. Обняв Жиля, она всем телом прижалась к любимому, склонив голову на плечо демона и содрогаясь в сухих беззвучных рыданиях. Крылья ангела словно бы шатром закрыли влюбленных, оградив их на краткие минуты от всего мира. - Спасибо тебе, любимый, за каждую минуту, каждую секунду рядом с тобой. Я познала счастье и любовь подле тебя, познала радость и надежду. Ты был для меня всем миром. Ты остался для меня всем миром. Любимый... Подняв голову, Жанна грустно взглянула в глаза демону: - Прежде чем... Скажи, когда ты был с той демоницей, что таилась под моей личиной, был ли ты счастлив? Любил ли ты ее? - Я был счастлив, пока был уверен, что она - это ты, - глухим голосом произнёс Жиль. - Я любил всегда одну лишь тебя. Демонический князь гладил плачущую Жанну по волосам, и её беззвучные рыдания были невыносимы для него. Что мог он сделать, чтобы уберечь свою Деву от боли и слёз? Неужели тот, кому предстояло занять в адской иерархии место рядом с такими существами, как Азазель или Молох, совсем ничего не мог сделать?.. - Жанна, моя милая Жанна... Я не должен и мыслить о том, чтобы предлагать такое после всех своих деяний, но... - граф замолк на миг, а потом продолжил свою безумную мысль. - Пойдём со мной! Бог не достанет нас из глубин Ада. Я не могу снова потерять тебя, не хочу отпускать! Какая справедливость может быть в том, что раз за разом они отнимают тебя у меня?! Почему теперь, когда мы превзошли смертное существование такой чудовищной ценой, я должен отпустить тебя? Если даже после всего, что я натворил, я не сделался для тебя отвратительным, пойдём со мной, Жанна! В тёмных глазах мерцала отчаянная надежда. Последние секунды в земном мире оставались демоническому князю – последние секунды, что определят вечность для них. - Ты не сделался мне отвратительным, милый. Но если я спущусь в бездны Ада, тогда я сама стану противна себе. Кто я буду там? Сначала - ангел среди демонов, а затем? Не стану ли я сама дьяволицей, не превратит ли меня окруженье в нечто, подобное ему? И буду ли я тогда той Жанной, что знал и любил ты? Нет. Я стану, как та демоница, что воспользовалась моей внешностью, совратив и соблазнив тебя. Этого ты хочешь? Я люблю тебя, люблю, - она сорвалась на крик, - но не могу отдать себя в руки Люцифера, стать отродьем Сатаны! Этим я убью и себя, и наши чувства: ведь известно, что адские создания не способны любить! Небо расколола вспышка молнии, и гром, казалось, потряс землю до самого основания. - Может, - она с надеждой воззрилась на Жиля, - ты отринешь Люцифера и вознесешь Богу мольбу о прощении!? А даже если он не простит, то всё равно: пойдем со мной в сады Эдема - там, в тиши и спокойствии, мы обретём покой. - Ничто не может запятнать чистоты, подобной твоей, - прошептал Жиль де Рэ, ощущая, как перехватывает дыхание от горечи. - Но я теперь - адское отродье, и я по-прежнему люблю тебя. Жанна... Я не могу отринуть Люцифера, потому что не присягал ему. Тем не менее, я то, что я есть. Я последовал бы за тобой куда угодно, но Рай закрыт для меня: я отмечен проклятой печатью демоничества. Мои раны ослабляют те чары, которые удерживают меня на земле. Вскоре я развоплощусь. Маршал чуть отстранился, и девушка смогла увидеть, как на её серебристых доспехах дымится тёмно-багровая кровь демона и как от ран его тонкой сеточкой расползаются трещины. Хрупкие, точно стекло, края глубоких порезов крошились и таяли. Д’ Арк была возвращена в этот мир для того, чтобы убивать, а не исцелять. Она была воссоздана заново для того, чтобы вдохновлять, а не лечить. Она была ангелом, и божественная сила в ней напоминала по сравнению с тонкой струйкой человеческих сил бурлящий поток, с воем несущийся с высоких гор. Но сейчас она не хотела лишать жизни. Все силы свои она вложила в одно – исцелить раны демона. Жанна знала: сила сама по себе в чистом виде не имеет ни цвета, ни направленности. Она зависит только от того, кто ее применяет. И она была готова отдать всё, чтобы остановить этот проклятый распад, что готов был расколоть её возлюбленного, точно стеклянную статуэтку. Всё то божественное, что было в ней, сплелось в единый узел с человеческим с одной-единственной целью. Руки ангела двумя мотыльками порхали над ранами Жиля, и через них била энергия. Жанна молчала, всецело отдавшись сему процессу. Страшные повреждения под её ладонями затягивались, кровотечение останавливалось; как и в первую их встречу, д’ Арк спасла жизнь своему возлюбленному графу. Жиль вновь прижал к себе девушку: - Ты… удержала меня здесь… Уйдем же, скроемся ото всех в чащобах Вестерхеймского леса, где нас не отыщут ни дьявол, ни бог, ни человек. Если ты будешь со мной, ничего другого мне и не нужно. Они спрятались в пещере под горным кряжем, и ангел укрыла пеленой чудовищную ауру демона. С наступлением ночи они покинули своё убежище, взмыв в беззвёздную черноту. Засветло Жанна и Жиль добрались до глухой чащи Вестерхейма – такой тёмной и зловещей, что даже самые храбрые патрульные никогда не забредали сюда. Жуткие твари кишели здесь, но никто из них не решался приблизиться к двум могущественным созданиям, рука об руку бредущих к руинам крепости Калодин, что до своего падения в 953-ем году была одной из величайших в этом краю. Саунд: ссылкаПредчувствуя беду, Жиль услал Верене прочь из Моргота, ещё до того, как погряз в чернокнижии, отправив с ней в качестве сопровождения два отделения «Морготских Волкодавов». В руках жрица уносила бесценную чашу Калидруэн, а во чреве – плод их с Орландо любви. Воины, бесконечно преданные своему графу, проводили молодую женщину до обитаемых земель Элергорда. Элергордцы по понятным причинам не пытали приязни к нежданным гостям из Ватиканской Империи, но рассказ жрицы, явившейся с реликвией, стал поводом сохранить жизнь десятку спецназовцев, переживших переход. Капитан Гидеон Стормхарт, отправленный Жилем де Рэ с дипломатической миссией, даже получил шанс поговорить с Катаем. Тот воспринял слова морготского маршала, переданные офицером, крайне недоверчиво, но «Волкодавов» отпустил и даже распорядился выдать им на дорогу необходимые припасы и снаряжение. Но этот диалог, равно как и возвращение последней жрицы Калидруэн вместе с чашей, не прошёл бесследно: через двадцать лет после описываемых событий Моргот наотрез отказался выделять людей для очередного Крестового похода, направленного против Элергорда, мотивируя отказ крайне неспокойным положением дел вблизи Вестерхейма. Николас Вантейн вознёсся после возвращения в Абиссарию. Благодаря его усилиям в пантеоне Ада прибыло демонических князей, что было крайне приятно Люциферу. Теперь, обладая большой властью, он без труда получил искусственное тело, созданное на основе генетического материала Изабель де Ла Круа, а затем смог вырвать из Преисподней её душу. Леди-инквизитор не целиком помнила своё прошлое, а память не слишком скоро возвращалась к ней, но воспоминания о чернокнижнике, бывшем её любовником и боготворившем её, сохранились. Хоть Николас жил в постоянной тревоге, имея врагом создание навроде Молоха, он больше никогда не был одинок. Саунд: ссылкаАларику удалось инициировать проверку Морготского отделения Инквизиции на самом высоком уровне, когда он отправил лично Маурицио отчёт об обстоятельствах гибели Изабель де Ла Круа и странном деле Жанны д’ Арк, пестревший новыми фактами, а также его и маршала догадками. В ходе проверки выяснилось много нелицеприятных фактов. В частности, стало известно, что глава Морготского отделения Фабиас Пиночет поддался искушению Великого Врага, тайно содействовал абиссарийским агентам, причастен к клевете на д’ Арк, подтасовке фактов и свидетельских показаний. Демоноборец не смог уберечь от порчи и падения графа де Рэ, но сделал много хорошего для провинции. Вместе с несколькими отделениями «Волкодавов» и отрядами приехавших инспектировать Мэртир инквизиторов он задержал предателя, а после вывел контингент Морготского отделения к Веласу, где вместе с силами Орденов Тернового Венца и Великомученика Тристана атаковал абиссарийское войско с левого фланга. Когда выяснилось, что граф де Рэ без вести пропал неподалёку от границы, заключённый в темнице Мэртира инквизитор Пиночет был зверски убит в своей камере. Гнев морготцев, лишившихся любимого правителя, был чудовищен. Они наотрез отказались от нового ставленника Маурицио; тот сразу по прибытии оказался в тюремной камере. Главе Инквизиционного Трибунала не оставалось ничего, кроме как пойти на уступки. Своеобразным «буфером» в этих переговорах оказался Аларик. Именно благодаря демоноборцу конфликт удалось разрешить мирно. Таким образом, сотрудников Инквизиции просто депортировали из Моргота. Вместо направления очередного «засланца» из Ватикана майор Фарштайн, принявший на себя бремя власти до явления нового графа де Рэ, потребовал доверить Мэртир Аларику – тот пользовался уважением и снискал определённое доверие. Жиль де Рэ был признан погибшим, когда в одной из пещер неподалёку от границы нашли часть его снаряжения, окровавленную одежду и перстень с родовым гербом, передававшийся от маршала к маршалу. Расследование его смерти обрастало странными открытиями, но картину произошедшего восстановить не удалось. Следствие пришло к выводу, что абиссарийский агент, изменив внешность во время злополучной охоты, проник вместе со всеми вернувшимися спецназовцами в замок, получив таким образом возможность использовать колдовство, а потом при содействии одурманенной графини напал на де Рэ. Вероятно, Жиль и его супруга оказались жертвами в обряде, вырвавшем из глубин Ада демонического князя, которого и почувствовали провидцы из Тернового Венца. А может, маршала пытали, а после доставили в ставку неприятеля. Так или иначе, вопросов у экспертов оставалось много. Почему демон напал на абиссарийское войско? Зачем вернулся в пещеру? Если на полу пещеры была обнаружена кровь, соответствовавшая по группе и резус-фактору крови графа, и кровь демона, значит ли это, что де Рэ противостоял порождению Преисподней и смог-таки изгнать его ценой своей жизни? Однозначных ответов так и не нашли. Папа Ватиканский Анемоний VII справедливо опасался бунта в Морготе. Он понимал, что традиционные меры решения подобных вопросов в данном случае не годятся, а потому пошёл по пути наименьшего сопротивления: Жиль де Рэ особым вердиктом был причислен к лику святых, Аларик и Фарштайн – повышены в чине, а назначение следующего главы Морготского отделения требовало согласования с повелителем Щита Империи и дополнительных тщательных проверок кандидата. В знак особого расположения теперь уже генерал Мартин Фарштайн специальным указом приставил к лорду-инквизитору Мэртира Аларику отряд «Морготских Волкодавов», среди которых была и небезызвестная огнемётчица Фенрир. К слову, при Аларике Моргот пережил потрясающий подъём в научных разработках, поскольку демоноборец не был ни пуританином, ни откровенным вредителем. Отдельного внимания заслуживает личная жизнь нового главы Морготского отделения, тесно связанная с Ингой Фенрир. Эти двое расставались, но всякий раз возобновляли отношения, пока Аларик, наконец, не повёл свою темпераментную подругу под венец, для чего ему сначала пришлось одолеть её в поединке. Они дожили до глубокой старости в здравом уме и относительном здравии, хотя их жизнь вряд ли можно было назвать безоблачной – им хватило и радостей, и испытаний. Созданная Люцием Ксавьером сыворотка была запатентована и одобрена к применению несмотря на выявленный при клинических испытаниях побочный эффект у каждого десятого исследуемого. Ученикам Люция позволили остаться и работать в лабораториях Машекуля. В Машекуле возвели часовню Святого Жиля, где вместо алтаря высилась статуя на постаменте, изображавшая маршала в полном морготском доспехе. Скульптор изваял графа рвущимся в бой без шлема, с развевающимися волосами и вдохновенно-отважным выражением на молодом лице. Скульптура настолько хорошо удалась мастеру, что казалось, будто она вот-вот сорвётся с места, поразив занесённым мечом невидимого врага. Здесь «Морготские Волкодавы» принесли клятву мстить проклятым чернокнижникам за смерть своего лорда. Выполняя обет, они приносили к постаменту статуи головы абиссарийцев, добытых в предпринятом вскоре после битвы при Веласе походе. Использовав полученные от гьеденцев технологии (сотрудники Ксавьера, имевшие зуб на абиссарийев, были ничуть не против), армия под командованием Фарштайна продвинулась на 200 километров от границы, сея невиданные смерть и разрушение. Пока противник не пришёл в себя и не развернул контратаку, глава «Волкодавов» увёл своих людей, уносящих страшные трофеи, назад. Саунд: ссылкаВзамен безвременно окончившего земное существование Жиля Ги де Рэ направил в Моргот своего младшего сына – Франсуа де Рэ, поскольку другой вероятный претендент – средний сын Николаса Этьен – был ещё слишком мал. Это был худший из возможных вариантов, но Ги не допускал и мысли о том, что трон Щита Империи займёт кто-то, кто не принадлежит к семье де Рэ. Франсуа один из всех троих отпрысков мужского пола являл собой образец фантастического беспутства. Необременённый обязанностями взять на себя управление финансами или удалиться в едва ли не самую негостеприимную провинцию Империи, он мог выбрать любой путь – стать учёным, богословом, художником и вообще кем угодно, но выбрал самый скользкий и порочащий честь семейства. Младший де Рэ проводил время в пирах, дуэлях, бесконечных интрижках и прочих сомнительных увеселениях; он не готов был взвалить на свои плечи всю тяжесть правления Морготом, но Ги оказался неумолим. Прихватив с собой свиту из приятелей-гуляк, Франсуа перебрался в пограничную провинцию, где провёл самые безрадостные дни своей короткой жизни. Моргот не принял нового графа, разряженного в пух и прах; с первых дней тому слышался неодобрительный шепоток челяди, мерещились презрительные взгляды воинов. Машекуль казался младшему де Рэ скучным и серым. Франсуа пробовал охотиться, но его изнеженных товарищей настигала гибель в мрачных и опасных лесах. Те из них, кто пережил это «развлечение», бежали прочь, а граф на несколько месяцев спрятался в замке, предаваясь пьянству, обжорству и волочась за молоденькими служанками. К концу его затворничества все молодые женщины и девушки, хотя бы мало-мальски пригожие, были вынуждены оставить работу, чтобы не подвергаться его домогательствам. Понимая, что необратимо теряет крохи уважения, связанные с памятью его брата и принадлежностью к роду де Рэ, Франсуа попытался подражать Жилю и многим предшествовавшим ему маршалам, а потому отправился в рейд с несколькими отрядами «Волкодавов». Там бедолага показывает себя ещё хуже. Не державший в жизни оружия тяжелее дуэльного пистолета или шпаги, в полном доспехе Франсуа не мог даже взобраться на коня без посторонней помощи. Сам рейд вылился в операцию по спасению незадачливого правителя, необременённого знаниями о повадках нечисти. Выезд затянулся, наступили сумерки, граф помчался сдуру за мантикорой и едва не погиб. К счастью, все, кроме мантикоры, остались живы, но Франсуа предпочёл бы провалиться прямёхонько в Ад. С момента возвращения Франсуа де Рэ пустился во все тяжкие: он велел сжечь портреты и реликвии, украшавшие замок (слуги спрятали их в кладовках и каморах), скупал дорогие безделушки и гобелены, изображавшие развратные сцены, кутил и привёз в крепость выписанных из центральных провинций куртизанок. Однако все эти излишества едва ли делали его существование сносным. Ему часто снился средний брат, пытавшийся о чём-то его предупредить, отчего младший сын Ги мрачнел и раздражался ещё больше. Он сделался нервным, неуравновешенным, неряшливым и почти не расставался с бутылкой вопреки настоянию Фарштайна. Когда ситуация потребовала военного совета, Франсуа выдвигал потрясающие по своей глупости и категоричности предложения, ставившие в тупик своей необоснованностью собравшихся офицеров. Замечание одного из них – капитана Лоренса Валлоу, ветерана Тринадцатой Морготской, отца двух несовершеннолетних сыновей, открытого и честного человека – задело Франсуа сильнее прочих. Он страдал от сильнейшего похмелья и плохо контролировал себя. Когда по окончанию совета офицеры покидали стратегический зал, граф выхватил один из своих дуэльных пистолетов и выстрелил Валлоу в спину. Получившего ранение сердца капитана спасти не удалось вопреки своевременно оказанной помощи, и это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения морготцев. На следующий день тело Франсуа было найдено под внутренней крепостной стеной. Следственная комиссия быстро пришла к выводу, что маршал, к стыду, перебрал вина, свалился со стены и проломил буйную головушку. В этот критический момент Ги де Рэ решился командировать в Моргот своего шестилетнего внука Этьена. Мальчик отправился в земли Щита Империи в сопровождении преподавателей и сестры-близнеца Гвендолин, никогда не разлучавшейся с ним. Формально правление лежало на ребёнке, однако на самом деле с этим справлялись советники Жиля и Фарштайн. Этьен и Гвендолин в детстве часто рассказывали, что дядя Жиль снится им и во сне даёт советы. Гораздо позже, когда брат и сестра повзрослели и стали достойной заменой своему героическому родственнику, некоторые иногда видели рядом с ними полупрозрачный статный силуэт. Всякий раз, как тень, напоминавшая бывшего лорда Моргота, появлялась поблизости, ей удавалось отвратить от племянников несчастье. Саунд: ссылкаОрландо Ди Альри удалось отыскать приют, в котором находился сын его брата, Шарль. Он успел вовремя усыновить мальчика – буквально через день в это заведение действительно заявился бездетный инквизитор с тем, чтобы выбрать кого-то из сирот себе в ученики. Ди Альри находился слишком далеко от Моргота, чтобы как-то повлиять на развернувшуюся в Машекуле трагедию. Он тяжело переживал случившееся, испытывая сожаление по поводу своего отсутствия и чувство вины. Орландо не мог ничего исправить, но надеялся предотвратить грядущие беды. После сражения под Веласом он присутствовал на похоронах Жиль де Рэ (чисто символических, поскольку в гроб сложили перепачканные запёкшейся кровью предметы снаряжения и обрывки одежды), много путешествовал по Ватиканской Империи со своим племянником. Он вернулся в Моргот, когда туда перебрались Этьен и Гвендолин. Какое-то время граф-феникс гостил в замке, уделяя много времени детям Николаса де Рэ и Шарлю, но затем вместе с племянником покинул Щит Империи, направляясь к обитаемой части Элергорда в сопровождении группы телохранителей. Там он воссоединился с Верене и несколько поистине счастливых лет провёл рядом с ней, пока вновь не решил посетить Моргот, оставив Шарля с жрицей. Он сильно повлиял на восприятие Гвендолин и Этьена в отношении Элергорда; в целом в касательно этого государства они продолжали политику своего дяди. Однажды Орландо видел и то, что все считали призраком Жиля де Рэ. Впрочем, сам Ди Альри не был уверен, что бесплотная тень являлась духом. Тем не менее, не ощутив в нём характерной для демонических существ злой ауры, граф-феникс немного успокоился. Саунд: ссылка
|
Теперь, когда парень разговорился, всё встало на свои места, и Вирель обрадовалась, что сразу не напустилась на Костоправа. Он оперировал так, как оперировал не из-за наличия каких-то невообразимых садистских наклонностей, но по причине действительного пробела в знаниях. Откуда ему знать о том, как ампутировать ногу по всем правилам, если до этого полуэльф занимался исключительно иммобилизацией переломов, вправлением вывихов да принимал роды? Впрочем, излечение скотины тоже не прибавляет в голове касательно полевой хирургии. Равно как и бессонные двое суток. И куда ему было деваться, если местного хирурга сожрал монстр в лесу? Проводить оперативное лечение так, как умел. Вот он и проводил. Девушка трезво оценила масштаб трагедии и окончательно поостыла. Костерить Костоправа ей совершенно расхотелось; конечно, ногу мужику он подзапорол, но лучше так, чем вообще никак. - А меня Стилет называют, - отозвалась медик и пожала протянутую руку. - Подождите прижигать. От костных опилок давайте отмоем, но прежде сосуды крупные перевяжем. Мелкие вот прижечь можно будет. И нервы надорванные я ланцетом отсеку, а потом тоже прижжём. Эльфийка вручила Ивану свою укладку с малым хирургическим набором и окинула взглядом пространство комнаты: - Ассистировать мне сможете? Пожалуйста, раскройте пока инструмент, Иван. Где тут халат хирургический и руки помыть? В ней взыграл профессиональный интерес, и Вирели не терпелось приступить к работе. Этот азарт оттеснил на второй план всё остальное – даже интересное происхождение Костоправа. - Вот управимся, а там и отдохнуть можно – если не принесут к нам никого, конечно. Не без помощи со стороны Ивана девушка тщательно вымыла руки и переоделась в бывший явно не по размеру халат. Длинные волосы эльфийки оказались тщательно убранными под косынку, лицо до самых глаз закрыто небольшим белым платком. Теперь можно было и работать. Стилет ловко наложила лигатуры на крупные вены и артерии, затем ещё раз прошила артерии, поясняя для полуэльфа свои действия и их смысл. Пока Иван по просьбе Вирели смывал подходящим раствором костные опилки и мелкие осколки с тканей, она критически осмотрела торчащие во все стороны мышечные волокна. Затем хирург вооружилась переданным парнем ампутационным ножом. С воистину титаническим терпением она разделяла кровоточащие пучки, отсекая явно нежизнеспособные ткани. Это заняло определённое время, что не слишком радовало девушку: операция затягивалась, а это ухудшало прогноз для здоровья и жизни так не вовремя попавшего на стол мужика. Ивану приходилось считать пульс и выслушивать тоны сердца, пока Вирель методично продолжала орудовать ножом. - Прижигайте, - выдохнула Стилет и провела по вспотевшему из-за косынки лбу внутренней стороной предплечья, где ткань халата была почище. Она наотрез отказалась от предложения Ивана прижечь всю раневую поверхность сразу, указывая на те участки среза, где кровоточили потревоженные мелкие сосуды. Далее оперируемая конечность снова была обмыта; Стилет воспользовалась острым скальпелем, чтобы пересечь нервы. Полуэльфу опять пришлось заняться прижиганием, и опять точечно - в отношении нервных волокон, усечённых хирургом. Теперь же оставалось самое сложное - сформировать культю. Используя пилу, Иван не учёл ни размер кожного лоскута, необходимого для закрытия дефекта, ни мышечной сократимости, возникающей из-за повреждающего воздействия, ни принципов ампутационной хирургии. Вирель старалась, как могла, сшивая мышцы-антагонисты, но понимала, что вполне следует ждать несостоятельности швов или патологического неподвижного рубца, а следовательно, реампутации. Заканчивала работу она в глубоком молчании, поскольку процесс захватил всё её внимание. Завершив же сшивать кожу, девушка перевела дух, вымыла руки и сняла платки с головы. - Фуу-уух! В следующий раз по-другому ноги отнимать будем. От старого хирурга инструмент стался, кстати? – она вновь вернулся к бессознательному наёмнику и проверила его пульс.
|
|
|
|
Вписка в лагерь Магго прошла нормально. Впрочем, после бравого выступления похмелье накатило на Райли с новой силой, вмиг посшибав весь кураж. Слегка зеленеющий лицом музыкант вяло осматривал окрестности, куда большее внимание уделяя не обитателям или обстановке, а укромным кустам или тихим уголкам, где можно было бы вволю поблевать, если что. Но не пришлось — прогулки на свежем воздухе, дополненные парой глотков винца (надо же было отметить успешное внедрение во вражеский лагерь!), быстро поправили здоровье, и через некоторое время Райли снова был бодр и весел. На волне этой веселости он и обратил внимание на странное собрание лагерного народонаселения неподалеку от конюшен. И судя по бодрым крикам, там явно не крупу продавали, а назревала вполне себе драка. Такого события музыкант упустить никак не мог, моментально присоединившись к зевакам и быстро протолкавшись вперед, чтобы лицезреть действие, так сказать, из первых рук. Увиденное заставило его сначала нахмуриться — четверо здоровых мужиков собирались лупить хоть и оружную, но бабу. Гортанные же выкрики последней заставили его и вовсе погрустнеть — баба оказалась эльфкой. Тут же всплыл в памяти северянин со своей потаенной обидой на нильфов и скоя'таэлей. Наверняка б сейчас либо присоединился к мужикам этим, либо просто бы мимо прошел. Чего бы и Райли пожелал, и был бы прав со всех сторон. И подумал Райли вскользь о том, что вот именно из-за такой херни не предвидится в ближайшее время глобального мира между эльфами и людьми. Потому что мимо проходят что те, что другие, когда непотребство случается не со своими. Вздохнул музыкант, сплюнул хмуро, за ус себя дернул, да и вышагнул вперед, понятия не имея еще, что такого сказать собирается. — Эй, мужики, глядь что деется!.. "Заебись начало, всегда прокатывает. Хорошо, внимание к себе привлек, а дальше-то что?!.." — Кажись сейчас эльфке-то уши пообрывают! А выйдет ли по-честному?.. "Ой дурень бородатый, какая нахер честь у этих безродных... выкручивайся давай!" — Коли один на один, так я б на эльфку серебряный поставил-то против этого увальня! Поддержит кто, хлопцы, аль супротив выставится?! "И то хлеб... теперь бы с эльфийкой до того ж договориться..." И пока толпа переваривала информацию, Райли напряг извилины изо всех сил, глядя эльфийке (со своей крылатой татуировкой и острыми ушками симпатичной, что уж там, это-то Райли в первую голову приметил!) в глаза, и медленно подходя ближе: — Эй, краса! Как там это... Wett vita? Тогда надо это... Bid... Bead... А, во, Beade! Значит, beade этой... блядь, как оно там... Res's, что ли... Aeved? Wett vita, beade res's! Neen brea!* Надеюсь, что ты меня aeved, иначе тебе пиздец, и на красивые глазки не посмотрят... Остановившись на безопасном расстоянии от эльфийки, Райли достал лютню. Если мужичье одобрит идею псевдо-честного поединка и позарится ставками, то музыка поможет превратить бой в зрелище независимо от исхода. Если же нет... ну что ж, хоть на поминки эльфке сыграет.
-
И среди d'hoine есть честные и приличные люди, однако.
-
Есть рыцари в нашем разбойничьем лагере! :3
-
Хотеть жить, драться ствол.
|
|
-
Да уж, веселье только начинается)
-
Похоже, Борман решил удивить Регину ещё разок, напоследок. Как следует удивить ес
|
Осмотр и вскрытие личинки доктор провел, деликатно наблюдая за процедурами из-за плеча Нинет. Смотреть на уточненные и профессиональные действия незнакомки было сродни любованию работой любого мастера, творящего шедевр, будь то скульптор, художник или... к собственной неожиданности, доктор Блэкуэлл вспомнил свое недавнее любование работой другого профессионала — младшей из сестер Тернегг-Ратц, пусть ее искусство обращения с оружием было куда более смертоносным. Погрузившись в свои мысли, доктор равнодушным взглядом осматривал окресности, и неожиданно наткнулся на сцену, разыгравшуюся вокруг персоны старшей сестрицы. Не успел он осознать увиденное и сформулировать в себе порыв прийти на помощь цивилизованной даме, попавшей в окружение дикарей, как расклад прямо на его глазах изменился. И как Говард ни пытался деликатно отвернуться, призвав на помощь все свое джентльменское воспитание и британскую выдержку, все же он проводил новообразованную пару ошеломленным взглядом до самой палатки-типи. И лишь когда полог был задернут, а изнутри послышались звуки жаркой страсти, доктор Блэкуэлл наконец вышел из ступора. Покраснев, как плохо проваренный рак — все же природная бледность Говарда отчаянно сопротивлялась любым попыткам краски прилить к щекам, позволяя проступить лишь отдельным неровным пятнам — он шумно откашлялся, извинился и быстрым шагом отправился на прогулку. Несколько минут одиночества и свежего воздуха сейчас были ему необходимы как воздух. И вовсе не потому, что британское воспитание могло расценить поведение Маргит только клеймом "распутство", поставив крест на всем кажущемся приличии этой женщины. И даже не потому, что дикость и необузданность произошедшего более-менее нормально укладывались в голове доктора с образом индейца, но никак не с образом высокосветской дамы, которой виделась Маргит со стороны. Нет, доктор Блэкуэлл достаточно попутешествовал и достаточно повидал, чтобы избавиться от привычки судить о людях по поступкам, которые не вписываются в окостенелые рамки европейской цивилизации. Пожалуй, дело было в том, что Говард испытал легкое чувство зависти к индейцу, к тому, как просто и прямо тот заявил о своих желаниях, и добился такого же искреннего и прямого ответа. К тому же, еще и положительного. Это чувство зависти вызывало в докторе стыд и раздражение на самого себя, ведь он не мог позволить себе обратиться в такой манере ни к одной из... Оборвав свою мысль еще до того, как она сформируется в кощунственное признание, доктор шумно выдохнул, тряхнул головой и волевым усилием заставил себя успокоиться. Подобные переживания были не к лицу ни джентльмена вообще, ни британского офицера в частности. И, в конце концов, со всеми вышеупомянутыми — и неупомянутыми! — дамами ему еще предстоит длительное путешествие. Развернувшись на каблуках, он направился через стойбище обратно в лагерь, от которого оказывается успел отойти не на один десяток метров, и отчаянно желая, чтобы его окликнул хоть кто-нибудь, чтобы отвлечь от кавардака, воцарившегося в его голове.
|
Визит Маргит к гостеприимным хозяевам получился незабываемый. В стойбище было шумно и весело. Сновали по своим делам женщины, бегали ребятишки с легкими тренировочными луками и деревянными палками-дубинками, лаяли небольшие рыжие собаки. Женщины готовили, обрабатывали шкуры, пели, сплетничали, стирали, шили и занимались другими полезными вещами. Говорили, а точнее трещали они на своем наречии, в котором венгерка ничего не понимала, английский знали далеко не все, да и произношение оставляло желать лучшего. Но общению невозможно поставить преграды, так что где не хватало слов, помогали жесты и мимика. Бледнолицая была здесь редкой экзотикой, так что пользовалась большим успехом. Ей подарили множество симпатичных мелочей на память, начиная с ожерелья из раковин и костяного гребня для волос, и кончая выделанными шкурками пушных зверьков и неизвестного камня, то ли драгоценного, то ли полудрагоценного. По крайней мере, в Европе Маргит таких не встречала. Большинство мужчин и те женщины, которые имели к этому тягу, были на охоте или охране окрестностей. Время от времени к стойбищу подъезжали небольшие разъезды, чтобы потом снова умчатся прочь. Дети помогали по хозяйству или были заняты подвижными играми и тренировками в стрельбе, борьбе и метании.
Пока одна из сестричек со всем пылом любопытства и интереса изучала местных жителей и их обычаи, к Гедеону пришла небольшая делегация. В ее составе были вождь, главный шаман с помощником и пара заслуженных воинов. Со стороны путешественников, кроме самого Гедеона, на совете присутствовали мистер Дак, мистер Хофмайер и мистер Блэккуэлл. Гости принесли убитую личинку червя, чтобы продемонстрировать новым союзникам, с чем им придется иметь дело. Создание было небольшим, около трех футов в длину и толщиной примерно в руку мужчины. Головы, глаз, носа или ушей у червя не было. Тело грязно-коричневого цвета чуть расширялось к одному концу и сужалось в хвосте. По бокам тела были костистые выступы, напоминающие короткие когти. В той части тела, которая была противоположна хвосту, располагался круглый рот в окружении венца щупалец. Каждый из отростков, составлял в длину примерно фут, т.е. примерно треть от тела. Самой плохой новостью было то, что как и прочие черви, эти мелкие хищники могли передвигаться под землей. На поверхность они выходили только чтобы кого-нибудь схватить. По отдельности эти твари не представляли особой опасности для человека. Вот только хищники передвигались всегда небольшими стаями, от полудюжины штук в каждой. И нападали они одновременно с разных сторон, предварительно окружив жертву под землей. Что касается большого чудовища, индейцы сообщили, что никто из тех кто его увидел, эту встречу пережить уже не смог.
А пока шло важное и скучное совещание, участники которого периодически курили и демонстрировали союзникам свое спокойствие и уверенность, у Маргит случилось небольшое приключение. Началось все с разглядывания разноцветных перышек в прическе молодого, симпатичного улыбчивого юноши. Не успела она выяснить значение и смысл «оперения», как рядом с одним юношей как из под земли возник второй. Не менее улыбчивый и мускулистый. Слово за слово голоса становились все громче, а взгляды яростней. Близость красивой бледнолицей женщины кипятила и без того горячую кровь. Потом появился и третий краснокожий. Среднего роста и коренастый, он двигался с грацией, ловкостью и быстротой опасного хищника. Две молниеносные затрещины, которые было сложно уловить взглядом, и оба юноши падают на утоптанную землю. Один упал на задницу и ошарашено тряс головой, другой упал лицом вниз и слабо подергивал ногой. Образумив молодых, воин повернулся к бледнолицей. Она увидела, что его суровое лицо пересекают шрамы, оставленные чьими-то огромными когтями. Краснокожий хотел что-то сказать, но внезапно замер, как будто его поразил удар грома. Индеец неотрывно смотрел на Маргит и девушка безошибочно читала в его взгляде разгорающуюся страсть. О, она видела много таких взглядов. Потом краснокожий втянул носом воздух, как принюхивающийся хищник. Миг, и воин сорвал с пояса вышитый бисером кожаный мешочек, рванул завязки и кинул под ноги венгерки. Несколько небольших тусклых самородков золота выпали при падении наружу и упали в пыль.
-
Тот, кто ищет острых ощущений, тот всегда их найдет! Воистину замечательный, интересный и необычный пост)
-
Отличные описания, передают атмосферу.
|
Поступавшие донесения обрисовали не самую приятную картину. Данте был уверен, что организатор потехи полагал своими действиями достичь следующих целей: - выдворить главу семьи Эстакадо на улицы города при наличии реального риска нападения на фамильный особняк, а заодно – на менее защищённых членов семьи. Останься капитан со своими домочадцами, его репутация окажется непоправимо испорчена в глазах его собственных людей, солдат Сориа, помогающих первым с патрулированием, их господина, а заодно и всей Пьяченцы от мала до велика; - смешать все планы Эстакадо, вынудив его переключить внимание исключительно на уличные беспорядки; - ещё единожды попробовать физически устранить неугодного капитана городской стражи, раз уж не получилось вчера вечером. Эстакадо скрипнул зубами, а затем криво ухмыльнулся. Тот, кто всё это затеял, всё ещё далёк от победы. Пусть пережить эту ночь будет непросто, Данте не намеревался сдаваться. Кто бы не реализовывал свою хитрую кампанию – Сальваторе или Джованни – просто так ему желаемое не получить. Скорее всего, город наводнил сброд по воле Матиаса – владельцу тратторий и потенциальному королю преступного мира несложно было организовать беспорядки. Если, конечно, эту скверную корону не носил Стефан Сальваторе, по поводу чего бравый капитан испытывал сильные сомнения. Но медлить было нельзя. Стоило лейтенанту Джустиниани показаться во внутренних покоях особняка, от утомленного вида Данте Эстакадо не осталось и следа. Он поднялся со своего места с таким видом, будто имел полноценный отдых. Взгляд его был непреклонен и преисполнен решимости. Капитан Эстакадо вновь предстал непоколебимым воплощением правосудия Пьяченцы – неутомимым, неусыпно бдящим, рационально-холодным в своих суждениях. Если его воины сейчас сдерживают натиск всяческого отребья, расхаживающего по его родному городу, он встанет рядом с ними и никому не позволит усомниться ни в своих намерениях, ни в твёрдости убеждений. Но это не подразумевает отсутствия иных действий с его стороны. Он ответно поприветствовал Паоло и широко улыбнулся: - Кроме твоего отца, лейтенант, я прочу в совет Луиджи Сориа. Он среди всех этих пройдох производит впечатление неглупого человека, действительно озабоченного судьбой нашей дорогой Пьяченцы. Я уже в курсе происходящего в городе, но оценю обстановку лично. Данте принял решение, и теперь только надо было завершить последние приготовления. Пока ожидался врач, Эстакадо написал несколько писем (не без помощи Челесте по части копирования некоторых фрагментов текста), адресованных тем, кому сбежавший Колонна был вместо кости поперёк горла, а также к законным властям городов, через которые мог пролегать путь мерзавца. Идея капитана была такова: семеро хорошо вооружённых посланников, среди которых будет переодетая в мужское платье Челесте, отправятся, аккуратно следуя поначалу вместе, а затем разделяясь на определённом расстоянии от города, чтобы доставить вести. Таким образом Данте мог убить двух зайцев одним выстрелом: оповестить тех, кому надлежало быть оповещённым, а заодно услать из дома младшую сестру в сопровождении одного из лучших солдат дома. Разве кто-то мог представить себе Челесте Эстакадо, сменившую платье на панцирь и походную одежду – мужскую походную одежду? А Орфео разве видит кто-нибудь в качестве дипломата? Орфео Эстакадо, влюблённого в науку мечтателя, многие воспринимали тенью Данте, обаятельным чудаком, сидевшим над книгами. Но Данте знал брата лучше, чем кто-либо, и в выборе своём не сомневался. Младшему Эстакадо достанется отправиться с Паоло к Марко Джустиниани и говорить с ним от имени главы семьи Эстакадо. Это же поручение убережёт его от клинка и яда в погрязшем в кровопролитии городе. Главное, чтоб Орфео оказался за городской стеной. Данте объяснил сестре и брату, что от них требуется, выбрал из числа своих людей шестерых посланцев, проинструктировал их, вручил письма им и Челесте, строго наказал слугам не покидать дома, а после со спокойной совестью уселся ожидать доктора. Впрочем, после того, как врач закончил с обработкой раны и получил заслуженные деньги (и некоторую добавку за могильное молчание), капитан городской стражи (не без помощи со стороны Паоло) облачился в миланский доспех (благо, арсенал семейства Эстакадо был весьма впечатляющим). Когда все участники авантюры были надлежащим образом снаряжены, Данте скомандовал на выход. По пути он отдал некоторые распоряжения остающимся в особняке солдатам; капитан Эстакадо в своей броне был самой привлекающей внимание фигурой, но и это тоже было частью плана. Обе группы – Орфео в тандеме с Паоло и семеро посланцев, среди коих были Челесте и её телохранитель – покинули особняк тайно, с максимальными предосторожностями. Первыми ускользнули Паоло и Орфео; следом город покинул, разбившись надвое, отряд Челесте, чтобы за несколько десятков миль от Пьяченцы рассыпаться веером отравленных стрел. Сам же глава семьи в сопровождении двух воинов примкнул к одному из отрядов стражи. Данте собирался провести эту ночь бок о бок с патрулировавшими ставшие небезопасным улицы. Так он и поднимет дух своих людей, и сможет скорее взять под контроль ситуацию в городке, если что-то пойдёт не так. А заодно лично переговорит с Сориа.
|
Мика не смогла сказать ничего вразумительного. Ни по поводу племени, ни по поводу чудовища, что ему досаждает. Софи перевела обеспокоенный взгляд на Гедеона, размышляя, чьи доводы окажут на него влияние. По сосредоточенному выражению лица девушка поняла, что прийти к единому мнению мужчине было нелегко. К счастью, он внял гласу разума – то бишь, сестёр. И Софи с облегчением выдохнула. …Ещё большее облегчение она почувствовала, когда из-за поворота показалось десятка два краснокожих всадников. Облегчение – оттого, что они не нападали. И парламентёр действительно не солгал – их встречали с миром. Естественно, слепо доверять индейцам тоже не стоило, сколь бы ни были сладкими их речи. Потому Софи, по возможности, держалась от них подальше, опасаясь косых взглядов в свою сторону или даже удара томагавком в спину… Никогда раньше ей не доводилось видеть такую толпу коренных американцев. Они были совершенно другими. Дикарями. И вместе с тем, держались с таким достоинством, словно дикарями и варварами здесь были они, «бледнолицые»…
…Остаток дня прошёл в молчании. Казалось, теперь уже абсолютно никому не хотелось заводить разговоров – когда вблизи вооружённая шайка краснокожих. И эта настороженность разливалась в воздухе густой смолой, портя всеобщую атмосферу расслабленности и неспешного путешествия. Сколько времени займёт убийство змея? Сколько дней они потеряют впустую?.. Софи помнила про свою цель, помнила про дирижабль и сокровища, что ждут её на борту. Но сейчас, глядя на окружающих их индейцев, девушка не сомневалась, что приняла правильное решение. Караван не преодолел бы территорий этого племени. Их больше, гораздо больше, и они знают эту местность лучше. И с каждым часом казалось, что их территориям конца и края нет… Караван двигался. Вперёд. Неизвестно куда. Под предводительством краснокожих.
…К вечеру разбили лагерь. Фургоны поставили треугольником, защищая усевшихся внутри него людей от всевозможных напастей извне. И, главное, от индейцев, что расположились неподалёку. В их лагере царила подозрительная тишина, от которой становилось не по себе. Может, они втёрлись в доверие, чтобы напасть, как последние шакалы, ночью?.. Софи сидела у догорающего костра. Усталость брала своё, глас разума твердил, что ей нужен отдых, но девушка упрямо отказывалась идти в фургон, соглашаясь раз за разом быть кому-то компаньоном-часовым. В кобуре примостился верный револьвер, и она готовилась в нужный момент его выхватить. Если в поле зрения окажется один из краснокожих. Иногда она вздрагивала от близких шорохов. И словно вновь возвращалась в детство. Ей хотелось позвать Марго, усадить рядом и обнять сестру. С ней было не так страшно. Но гордость не позволяла этого сделать. В конце концов, за ней наблюдает второй часовой. В конце концов, она не хотела будить Маньи… Пусть хоть одна из них как следует отдохнёт.
С каждым часом Софи всё больше успокаивалась. Взошедшая луна освещала равнину. Перед глазами вырисовывались очертания фургонов, а круг света от костра становился всё меньше. Придвинувшись поближе к огню, Софи протянула озябшие руки. Мысли плавно уносили её от индейцев к своим спутникам и событиям дня. Ей вспомнился отчего-то Даффи. Несмотря на то, что память на лица была плоха, его лицо ей запомнилось особенно отчётливо. В тот момент, когда разъярённый коротышка достал дубину и начал поносить своих подчинённых на чём свет стоит. Он явно на что-то злился. От любопытного зрелища её отвлёк разговор, размеренно текущий между Симмонсом и Хофмайером. Софи не могла не поддаться соблазну и не подслушать. Вернее – подъехать на лошади поближе и, стоя рядом с главой экспедиции, премило улыбаться и слушать учёного. В тот момент Софи подумала, что этот человек ей крайне интересен. По причине того, что он явно многое знает и умеет и, скорее всего, нечто полезное везёт с собой. - Ваша помощь может оказаться весьма кстати, - включилась в разговор девушка, обращаясь к учёному. – Чем быстрее мы избавимся от этого змея, тем быстрее возобновим наш первоначальный маршрут. Надеемся на вас, мистер Хофмайер, - улыбнулась, но без какого-либо кокетства. – Однако для начала необходимо узнать, что это за зверь и какие средства к нему применимы… …Холодный ветер заставил девушку поёжиться. А мысли неведомым образом уносили гораздо дальше в прошлое. К разговору двух сестёр. Она вспомнила слова Маргит. О том, что её тревожит доктор. И теперь Софи невольно начала об этом задумываться. С беспокойством благоразумной и верной другому мужчине женщины. И интересом свободной. …Глаза закрывались. Угли догорали. Холод сковывал тело, и девушка всё больше куталась в плед. Пока не свернулась калачиком у остывающего костра и не уснула.
*** Здесь оказалось не так плохо, как Софи думала. По крайней мере, поблизости не было индейцев, а их поселение находилось в отдалении от места стоянки. Краснокожие оказались достаточно гостеприимными и угостили путников олениной, дичью, грибами и ягодами. Их караван не то чтобы часто останавливался ради охоты или собирательства… Потому Софи обрадовалась настолько, что тут же накинулась на ягоды. Рассматривая «добычу», доставшуюся им без усилий, девушка вслушивалась в разговоры остальных. Прежде всего индейцы поведали о том, где обитает змей и, самое ужасное, что он начал размножаться. К этому, пожалуй, никто из спутников не был готов, а девушка в очередной раз убедилась, что полностью краснокожим доверять нельзя: мало ли что они ещё утаивают?.. Маньи начала собирать разведывательный отряд, в первую очередь предложив свою кандидатуру. Софи вновь почувствовала прилив сил, вдохновившись инициативностью сестры. Не могла оставаться в стороне. И взобралась на коня, показывая, что тоже собирается в путь. - Мистер Хофмайер, думаю, вам тоже стоит поехать. И самолично рассмотреть этих… существ. Но часть отряда останется здесь, с вещами, - девушка бросила красноречивый взгляд на Дака. – И они могут заняться иными заботами, - Софи кивнула на оленину.
|
|
Джованни внимательно следил за Бенито, разглядывая его пухлощёкое лицо, пересечённое в этот момент полоской улыбающегося рта. Глаза могут рассказать если не всё, то многое. И по глазам бандита Матиас понимал, что тот сейчас видит перед собой те богатства и то положение, что приберёт к рукам гильдия, если всё получится. И Матиас улыбался в ответ, терпеливо ожидая реакции собеседника. Несколько дней прошли практически в полном безмолвии - гильдия воров занималась разведкой и кое-какими локальными делами, но удар такого масштаба никто из них не предполагал. Сегодня все будут говорить о Молодом Льве. Сегодняшней ночью воры Пьяченцы действительно узнают, на какие поступки способен их новый лидер. Сидеть и выжидать, а затем - ударить в спину. Да, такова была политика Джованни.
- Фаррадечи? Семейка, что дохнет, как мухи? - Матиас презрительно усмехнулся. - Не будем распылять на них свои силы. К тому моменту, когда всё закончится и новый граф определится, Фаррадечи уже не будут представлять из себя никакой угрозы. - ...Бенито, ты просто кладезь ценных мыслей, мой друг, - улыбнулся лидер. - Да. Конечно. Оружие. Займись его приобретением. Если не хватит денег - не стесняйся обратиться к еврею. Я ему должен, и он будет недоволен возросшим долгом, но пускай увеличивает проценты - плевать. Я выплачу ему всё, - в этот момент в глазах Матиаса блеснул огонёк безумия, и во взгляде явственно отпечаталось, что ждёт Пьяченцу под его правлением... На минуту Джованни задумался, но твёрдо ответил на вопрос о стражниках: - Мы играем по-крупному, Бенито, отступать некуда. Если стража не будет с нами заодно - наш план рухнет. Если не захотят по-хорошему, наплетите им всякой ерунды, что их жизни и жизни их семей под угрозой, что нас много и мы, как крысы, способны забраться в каждый дом. Можешь пойти на крайности, мой друг, и выдумать байку, вроде той, что монеты, которые они взяли в руки, отравлены, а противоядие только у нас. В конце концов, пообещай им новое материальное положение. Намекни, что Сориа умрёт. - Матиас улыбнулся уголком рта. - Я верю в твой изощрённый ум.
***
Самсоне идеи Матиаса явно пришлись по вкусу. Это было заметно по его взгляду, буквально буравящему главу гильдии воров, и довольному потиранию рук в предвкушении предстоящего совета. Джованни был крайне доволен произведённым эффектом, всё сложилось именно так, как он хотел: стоило влить в Нинни горячительное и чиркнуть перед ним искрой революции, как тот уже пылает в нетерпении действовать. Марио же был более осторожен и труслив. Планы Джованни его пугали, но он старался не выказывать свой страх. И тут же у него нашлись свои предложения. Матиас, выслушивая ремесленника, ярко представил себе картину будущего собрания. Как толпы людей выходят на улицы города, окружая ратушу и скандируя имя героя, что освободил их от убийц-кондотьеров... А в самом здании, пока они рьяно выкрикивают его имя, происходят убийства куда более кровавые, чем совершили наёмники... И что потом? Джованни представляет, как выходит на крыльцо ратуши. И что он произносит?.. Ваш герой победил. Ваш герой - ваш новый граф. И улыбается тёплой, отеческой улыбкой... Весь измазанный в крови.
Матиас покачал головой, отгоняя видение. Что станут говорить люди - неважно, по сравнению с тем фактом, что за один день он может совершить переворот и стать главой города. Средства, репутация - он бросает на кон всё. - Мой дражайший друг, - Матиас опускает руку на плечи Марио, - я понимаю ваши опасения. Это шаг очень рисковый. Но подумайте какие выгоды... Одним махом устранить всех зайцев, что набились в клетку. Избавить Пьяченцу от их пагубного влияния. И самим заняться обустройством нашего любимого города. Здесь много над чем стоит поработать, многое изменить, не правда ли? - мужчина тонко улыбнулся. - Но что бы я делал без ваших советов? Вы с Самсоне мне дороги не только как друзья, но и как ближайшие советники. - Доверительные речи Матиаса расточали сладкую лесть, вместе с тем укрепляя в сознании собеседников мысль, что он немного их выше в иерархической лестнице. - Мне нравится ваш план, Марио. Заставим их понервничать. Чем раздражительнее будут оппоненты и Сориа, тем лучше. После чего Джованни отстранился и, подобно кузнецу, потёр руки. - Итак, первым необходимо устранить Сориа. Как командир графских подразделений и организатор, он представляет большую опасность. А после его смерти останутся немногие, кто способен дать отпор. Колонна, Пиколоминни и Фаррадечи мертвы. Кальдерони, я уверен, сопротивляться нашему восстанию не будет. Отец Феликс представляет из себя явно небоевую единицу, но его необходимо будет заткнуть. Де Боно... старый вояка опасен. Сальваторе и Эстакадо - вполне могут объединиться в попытке противостоять нам, но они в меньшинстве, если не приведут на совет каких-то своих претендентов. Тем не менее, за нами будет наёмничья армия. И толпа народа. - Матиас на секунду замолчал. - И... будьте осторожны, друзья. Вполне вероятно, они приготовили нам палки для колёс.
***
В этот вечер Рико беспокойно ворочался на постели, не в силах сомкнуть глаза. Нянечка задремала в своём кресле и не видела, как юный сын хозяина ворочался с боку на бок, думая о чём-то своём, немудрённом, из-за чего обычно не спят по ночам дети. Рико грезил о войнах и битвах, где он сможет встать рядом с отцом и поднять настоящий меч. Мальчик мечтал. И вместе с тем необъяснимое чувство преследовало его в этот поздний вечер. Практически неуловимое, на грани интуитивной догадки. Странное беспокойство грызло младшего Джованни. Проникало в уголки его разума, мешая сосредоточиться на столь сладких мечтаниях.
И в какой-то момент его тревоги словно воплотились. Короткий вскрик раздался из коридора. Рико повернул голову в сторону двери, из-за которой слышались чьи-то шаги. Мальчик откинул одеяло и тихо, крадучись, направился к выходу, сгорая от любопытства и вместе с тем ощущая, как беспокойство внутри разрастается всё больше. …Ребёнок протянул ручонку и открыл дверь. Слегка. Оставаясь в тени своей комнаты и занимая наиболее удобный наблюдательный пункт – из-за дверного косяка. Отсюда он видел часть длинного коридора, вдоль которого стояла различная мебель вроде кушеток и тумб, зеленели в дорогих вазах экзотические растения – на фоне разноцветных ковров. Но убранство, столь ему знакомое, сейчас не представляло для него интереса. То, что он видел, заставило его замереть на месте.
- …Ты сделал ЧТО?!.. Мама всё больше повышала голос на отца, что окаменевшей статуей возвышался над её миниатюрной фигуркой. Его взгляд Рико не понравился – несмотря на внешнюю холодность, он обжигал. Но мама сопротивлялась незримому давлению и, казалось, не обращала на него внимания. Её голос начал срываться до крика, она резко развернулась и замахнулась на отца рукой. Рико подпрыгнул на месте от испуга - в коридоре раздался звон пощёчины… …Мама остановилась, прижимая руку к алеющей щеке. - Ты уедешь. Возьмёшь с собой Фредерико и покинешь этот город. Точка. Из всего разговора мальчик понял исключительно эту фразу. Крохотное сердечко забилось с удвоенной силой. - Ты думаешь только о себе. Теперь я это понимаю, - опустив глаза, ответила после некоторой паузы мама. – Что будет с нами, если твой план покатиться к чёрту? Ты подумал об этом?.. - Начнёте новую жизнь под крылышком родственников, - огрызнулся отец. После чего развернулся и ушёл, оставляя маму в коридоре одну. Рико выбежал из своего укрытия. Приблизился к ней и обхватил её ноги руками. - Мам, куда мы едем? Я не хочу никуда ехать… Мама, казалось, нисколько не была удивлена его присутствию. Опустив руку на плечи сына, она продолжала смотреть куда-то вперёд. Но одного этого действия оказалось достаточно, чтобы успокоить ребёнка. Под покровительством матери он ощущал себя неуязвимо. - Я тоже, малыш. – Но в голосе её слышалась обречённость.
|
Софи не без интереса наблюдала за новой знакомой. Сидя верхом, глядела с высоты на миниатюрную девушку, кажущуюся в этот момент слабой и беззащитной - без оружия в руках, без лошади и какого-либо эскорта. В какой-то степени Тернегг-Ратц было даже жаль её: попади она в такую ситуацию, как бы выкручивалась она?.. Но недоверие зиждилось на пике всех её эмоций к этой незнакомке. Она прекрасно знала, что, как правило, внешность обманчива. Софи наблюдала, как та столь же язвительно ей отвечает, и ухмылялась. Не то чтобы ей нравилось выводить людей из равновесия, но зрелище всегда её забавляло. К тому же, младшая Тернегг-Ратц в меньшей степени умела скрывать свои эмоции; в отличии от сестры. Старшая, к тому моменту, любезно предложила девушке расположиться в одном из фургонов. Софи была менее сердобольной, и со спокойной совестью оставила бы её посреди дороги. Но в этот раз решила отмолчаться и не закатывать лишних истерик, тем более что все остальные, в том числе и Симмонс, были не против.
Софи мельком следила за Нинет. К ней уже присматривались братья-ирландцы, прихвостни Даффи. С похотливым выражением на лице, они вились вокруг неё и предлагали пересесть к ним в седло. Тернегг-Ратц презрительно хмыкнула. Естественно, судьба англичанки мало её волновала. Но поведение братьев было недопустимо. Их попытка привлечь внимание девушки оказалась далека от необходимой в обращении с женщинами галантности. И эта черта в них Софи и раздражала - полное отсутствие манер. Вероятно, эти двое настойчиво напоминали кого-то из её прошлого... Девушка хотела вмешаться, но Нинет сама предприняла попытку отвертеться. И поспешно села в центральный фургон. В какой бы степени она ей не нравилась, но сейчас Софи почувствовала нечто сродни облегчению. А братьев одарила прожигающим взглядом, подъехав на коне к фургону.
...Всю последующую дорогу Софи ехала поблизости. Заводить разговоры с окружающими ей по-прежнему не хотелось, но теперь её голова была забита не пространными размышлениями о страхе и опасностях: девушка занималась тем, что следила за происходящими вокруг неё событиями. Большинство спутников по-прежнему проводили время в молчании, а потому в караване стояла раздражающая тишина. Лишь где-то позади были слышны голоса шайки Дака. Мельком, Софи увидела, как Маньи подъехала к Даффи, что-то с ним выясняя. Младшая Тернегг-Ратц хорошо знала свою сестру, и потому догадывалась, о чём именно они разговаривали. Но её отвлекли от наблюдения. Нинет заговорила с Гедеоном, вскольз упомянув, что является врачом. Тут же рядом появился доктор Блэкуэлл, приближения которого она не заметила. Короткий, ничем не примечательный разговор о том, где училась эта особа. Мало волнующие девушку подробности. Вступать в обсуждение альма-матер, учитывая, что у самой Софи её не было, ей, конечно же, не хотелось. А потому, глубоко вздохнув, она продолжала свой путь всё так же. Молча.
Вокруг царило относительное умиротворение. Мысли вновь наползали, словно туман, сгущающийся где-то внутри черепной коробки. Возвращали её в прошлое. Воображение девушки нельзя было назвать хорошим, как и память на лица. Её воспоминания хранили, по большей части, звуки и запахи. И Софи, возращаясь к определённым моментам, вновь вдыхала запахи дорогого табака и коньяка, чувствовала аромат дорогостоящих блюд, слышала чужие разговоры за карточными столами домов Нью-Йорка... А в следующий момент ощущала на губах солёный привкус морских брызг, и незнакомая речь резала слух...
Софи пришла в себя только когда Маргит оказалась рядом. У сестры был к ней разговор. Младшая послушно осадила коня, отдаляясь от центрального фургона, с всевозрастающим любопытством глядя на старшую. Маньи, прекрасно осознавая влияние Софи на Симмонса, решила предложить "расформировать" некоторые части каравана, для всеобщего удобства. Софи, бросив взгляд на караван, подумала о том, что всё это время совсем не обращала внимания на то, кто и где находится. В силу своего эгоизма, на расположение каждого ей было, в общем-то, плевать. Но Маньи была гораздо предусмотрительней. Младшая улыбнулась, выслушивая её предложение и озираясь, как бы их не подслушал приставленный к ней Франсуа.
- Наши попутчики - в последний? Хорошо, согласна. - ...Думаю, Даффи в первом самое место. Но концентрировать наёмников, нашу основную боевую силу, в первом будет неразумно. Конечно, неизвестно, что наши спутники ещё там умеют, но лучше подстраховаться. В первом останутся МакКой и Дак, а часть его компании отправится назад*. Наверное, так будет лучше. Спокойней. - Софи поёжилась, вспомнив нападение полуволков откуда-то сбоку. - ...Женщины - в центральном? Да, я думаю так же. Вещички я как раз разместила там, приберегла нам местечко. И спокойней, если Нинет будет поблизости... - девушка тут же осеклась. Произнося эту фразу, она думала исключительно о братьях-ирландцах, что к ней приставали, но сейчас задумалась о другом. Сестра прервала её размышления, заведя разговор о докторе. Софи бросила на него взгляд, совершенно забыв о краткой беседе во время атаки оборотней. Улыбнулась каким-то своим мыслям. - О нет, сестрёнка. Гедеон слеп как крот. Он не понимает, что я могу постоять за себя сама, приставил вон телохранителя. И всецело мне доверяет... Ты права - доктору место в последнем фургоне. Но, думаю, если мы попытаемся разделить их сейчас - это тоже будет выглядеть странно. В конце концов, за последнее время он не обмолвился со мной и словом. Поэтому, - Софи пожала плечами, - пока что Симмонсу волноваться не о чем. Только если Блэкуэлл окажется достаточно глуп, чтобы любезничать в открытую, - что, думаю, делать при Гедеоне никто не решится, - тогда будем принимать меры. Девушка улыбнулась уголком рта, перевела взгляд на сестру. - Не переживай. Мы доберёмся до дилижанса без подобных осложнений. Единственные, кто тут не следит за языком, - это чёртовы шестёрки Даффи.
...Кажется, их путешествие просто не могло обойтись без приключений. В какой-то момент в поле зрения появилось новое действующее лицо. И, благо, он отличался от встреченных недавно зверей. И, тем не менее, всё равно представлял угрозу. Софи дёрнула узду, заставляя лошадь остановиться. Охрана каравана, в лице Шелби, уже наставили дула ружий на индейца, но стрелять не спешили. Почему они не стреляют?.. Лишь мгновение спустя до девушки дошло, что вышедший к ним краснокожий безоружен. Софи прислушалась к тому, что он говорит. Он предлагал плату. Обмен. Они - убьют монстра. Взамен их племя пропустит их вперёд и даже одарит... Червь недоверия вгрызся во внутренности. Вдруг это ловушка?..
Софи перехватила взгляд Гедеона. И в нём было то же недоверие и страх. А ещё - он не хотел решать эту проблему самостоятельно, спросив мнения самых "компетентных". Её опасения насчёт ловушки высказал вслух Даффи. Маньи и учёный остались при своём: что, дескать, легче убить какого-то червя, чем сражаться со всем племенем. Младшая Тернегг-Ратц задумалась. И больше всего на свете, пожалуй, она не любила думать над какой-либо проблемой; для неё всегда было легче броситься в омут событий и уже затем пожинать плоды своих решений. Ответ не заставил себя долго ждать: - Милый, я думаю, Мэгги и мистер?.. мистер Хофмайер** правы, а мистер Дак глубоко заблуждается, считая, что наш небольшой отряд способен отразить атаку целого племени. Возможно, было бы проще действительно убить эту змею. И получить в помощь и провожатых, знающих эту местность, и прочие необходимые вещи, в том числе и припасы. Софи не приходилось сталкиваться с вооружёнными индейцами, настроенными крайне недружелюбно, лицом к лицу, но она была уверена, что ничего хорошего из этой стычки не выйдет. Что им мешает окружить караван и обстрелять его из своих луков с дальней дистанции?.. - Мика, нам необходимо твоё компетентное мнение, - усмехнулась Софи, но в её усмешке в этот раз не было зла. - Стоит ли доверять этому племени?
-
Сил никаких нет, как здорово ты пишешь... Прекрати! Хватит! :0
-
Из сестренок получается хороший тандем)
|
|
|
|
|
- Ваше здоровье, Магдалена Дестефани, - ответил он, нисколько не смутившись необычной улыбки. Эта улыбка отдавала некой загадочностью, мистикой, тайнами неизведанного Востока. Она несла в себе отпечаток особого интеллекта. И не имела ничего общего с вульгарной простотой и мнимой изысканностью большинства здешних леди. Эта улыбка влекла и манила не меньше, чем откровенная поза собеседницы или её обманчиво открытый наряд. Здешняя атмосфера давила и настаивала на романтический лад. Впервые за чертовски долгое время Стефан почувствовал к женщине то давнее, забытое практически истинное влечение. Не наслаждение хищника, как в случае с напуганной и беспомощной Беатрис, не лёгкое желание, как в случае с матерью Андре и Эстеллы – женщины пусть и безумно красивой, но, в то же время, глуповатой и слишком прямолинейной. Нет, его теперешнее влечение куда больше походило на страсть – страсть, подобную той, которой Стефан Сальваторе не испытывал с девятнадцати лет. Титаническим усилием воли мужчина удержался от поспешных действий и взял себя в руки, решив отложить реализацию некоторых планов относительно Магдалены на грядущую ночь. Обеспечив, тем самым, дополнительную награду для победителя – ведь к тому моменту итоги предвыборной гонки уже станут общеизвестны. О возможности поражения Сальваторе предпочитал даже не думать.
- Мне нужно отдать несколько заключительных распоряжений, - твёрдо ответил он. – Немного подумать, поработать над речью. Как я уже говорил, я намерен одержать победу завтрашним утром. Стефан на секунду замолк, продумывая свои дальнейшие действия и припоминая детали первоначального плана. - Я заручился поддержкой нескольких влиятельных деятелей, благословением церкви, всяческой помощью со стороны дома де Боно, - он снисходительно ухмыльнулся, предоставляя Магдалене возможность оценить иронию ситуации. – Я продвинул несколько человек на освободившиеся места совета… Ещё как минимум у пары влиятельных персон Пьяченцы должно хватить ума проголосовать за меня… У меня есть все шансы. Сальваторе выдержал паузу. - Что касается тебя, то я бы попросил тебя этой ночью тоже нанести пару визитов. Посетить друзей и знакомых, заручиться дополнительной парочкой голосов. А твои люди… Чтож, пусть будут готовы. Их вмешательство может потребоваться сразу после победы.
Стефан прислушался к музыке, ненавязчиво льющейся откуда-то снизу. - Если всё пройдёт точно по плану, то уже к вечеру Эстакадо сложит с себя полномочия начальника городской стражи, а Джованни окажется за решёткой. Он замолчал, предоставив собеседнице возможность самой разбираться, какие выводы может сделать из последнего высказывания здравомыслящий человек. - Как ни прискорбно, но на этом я вынужден покинуть это в высшей степени приятное общество, - он залпом осушил бокал и резко поднялся. – Меня ждут дела. Встретимся на совете. Не дожидаясь слуги-проводника, Стефан решительным шагом двинулся к выходу. Не прошло и минуты, как мужчина вынырнул в ночь. Вдохнул полной грудью освежающий и отрезвляющий воздух. Неторопливо подошёл к своей лошади, небрежно поправив съехавшее немного набок седло. - Нас ждёт великий день, - хмыкнув, обратился он к тупо уставившемуся на человека породистому жеребцу.
|
|
Догнав испугавшуюся лошадку, Даффи быстро привёл её в чувство, одёрнув несколько раз за уздцы и сказав пару ласковых, как он умел, после чего повернул обратно к фургонам. Подъезжая, он стал свидетелем интересной сцены, удивившей его. Одна из девиц склонилась над порванным телом МакКоя, по бледному лицу её текли слезы, а губы шептали… Шептали латынь… Санта Мария! Аминь! Аминь! Кто бы мог подумать, а? Ни дать, ни взять, само благочестие, чтоб его…
Хмыкнув, Даффи задумчиво поскрёб подбородок и на всякий случай перекрестился.
- Оштавь… Оштавьте щебе, мишс... – отмахнувшись еле заметным жестом и чуть задрав нос, ответил он на вопрос о патронах -…Я не торгую патронами, и уж точно не привык щщитаться по мелощам.
- Что кашается ран… - тут Даффи позволил себе снисходительный взгляд на лежащего на земле наёмника – Нужно нещто большее, щем парощка диких волков, чтобы пущтить кровь Даффорду Даку. Уж поверьте мне, мищсс…
Отерев рукой окровавленные овчинные чапы, охотник скривил рожу в ухмылке, качнул шляпой и двинул кобылу ближе к центровому фургону, откуда уже махал рукой Гедеон Симмонс. Наниматель будто бы остался недоволен потехой.
- Ешли б их было дещать?!... – благодушно пропустив мимо ушей все вопли мэра, вопросил Дак, и сам же ответил -…Ну, не знаю. А што?! Мы бы потратили в два раза больше патрон. И вощможно кому-нибудь еще кроме вон того парня отгрызли бы его тощую щадницу.
Даффорд гарцевал рядом с фургоном, сложив ладони на луке седла, и весело поглядывая на Симмонса из-под своих кустистых бровей. - Пошлушайте, мэр… Что вы ведете щебя так, будто бы первый раз выбралищь из этого своего городка, а?! Што вы? Это дикие земли! И здещь такое может происходить по нешколько раз на дню… Дершите ружье под рукой и вще будет хорошо. Шкорее вщего. В конце концов это вщего лишь волки…
Подъехав вплотную к матерчатой стенке фургона, Даффи схватился рукой за борт и нагнулся поближе к мэру, словно бы желая сказать ему что-то на ухо, но голоса при этом не снизил. - Еще, еще одно, мэр… Я прощто не щовсем понимаю, о чём именно вы меня прощите? Я вам не какой-нибудь пинкертонец и не наёмник с тряшущимищя руками, а?! Вы знаете, кто я такой, и щем я зарабатываю щебе на мой вишки… То, что я еду щейчас тут с вами, мэр, то, что я взял ваши доллары – я шделал вам одолжение…
Замолкнув недолго, хмуро глядя в лицо нанимателя, которышка зашипел вновь, чуть прикусив язык с правой стороны рта. - Одно хочу шкащать…. Мне и шамому ощень любопытно глянуть на эту щертову машину, упавшую с неба. Поэтому давайте прошто поедем дальше, бещ лишней болтовни. А ешли кто-то на нас нападёт – я убью их!...
-
Классный персонаж. Интересно за ним наблюдать)
-
А Даффи не так прост, как кажется - он показывает себя с новой грани!
|
|
|
Матиас, восседая в глубоком кресле и смакуя превосходное вино, обводил изучающим взглядом своих собеседников. Ему приходилось общаться с ними и ранее: почивший Альберти на пару с Марио составляли для дельца крайне приятную компанию в минуты скуки на многочисленных раутах. Ещё до смерти графа главы гильдий могли вести оживлённые и вдохновляющие беседы на тему торговли – и Матиас всегда их поддерживал. И лишь затем, когда почтенный Росси отдал свою душу богу, как выразились бы священнослужители Пьяченцы, отношения Джованни с торговцами несколько ухудшились. Альберти и Марио объединились с Нинни в единую коалицию, строя собственные планы на этот город. Свидетельством чему было их поведение на вечере Дестефани. Нинни. Матиас перевёл взгляд на кузнеца, одним своим видом внушающего трепет. Заслужить уважение этого человека казалось откровенно нелёгким делом: у Самсоне были исключительно свои понятия о чести и справедливости, а также о методах их демонстрации. Джованни как-то был свидетелем подобного события, и повторения этого мероприятия с собой он не хотел. Однако именно эта черта характера - вспыльчивость натуры - и притягивала. Если найти правильный подход к такому человеку, манипулирующую ниточку, то можно сотворить много интересных дел… Что, собственно, и собирался сделать Матиас.
…Разговоры о покойном Альберти плавно перетекли в обсуждение возникшей ситуации. Захмелевшие изрядно торговцы не скрывали своего отношения к некоторым обсуждаемым личностям и уже вполне открыто изъясняли свои позиции. Матиас лишь ухмылялся, запечатлевая улыбку на горлышке бокала и чувствуя на губах вкус победы и сладковатого вина. Раззадоренный алкоголем Нинни совершенно не стеснялся в выражениях, открыто демонстрируя свои взгляды на будущее Пьяченцы. Самсоне был рьяным приверженцем республиканского направления, и более скромный Марио его в этом поддерживал. Джованни лишь кивал и поддакивал, особо не распространяя своё мнение на сей счёт. Естественно, учреждение Республики не входило в его планы. Но конкретно эти представители радикального течения были ему нужны, и Матиас готов был пойти на любую ложь, лишь бы заполучить их расположение. Впрочем, лояльность к самому Матиасу они выразили крайне скоро. И протянули ему руки для дружеского рукопожатия. - О, дорогой мой Самсоне! Более всего жалею, что обделил вас дружбой и поддержкой, как только наступило время смут и перемен. Но мы ещё можем наверстать упущенное, - Джованни коварно улыбнулся. – Поверьте, в этот раз собрание совета пройдёт совершенно иначе… И Матиас начал говорить и излагать свой план. И его речи были поистине устрашающими.
***
Несколькими часами ранее…
В личном кабинете Матиаса, устроенном в глубине дома, собралась пёстрая компания его подручных. Переодетые, они казались благовоспитанными горожанами, но никак не ворами и убийцами. А предводитель их, Бенито, рассевшись в кресле напротив и распластав по нему свои телеса, и вовсе создавал впечатление зажиточного купца. Именно он говорил с главой гильдии, донося до Молодого Льва столь необходимые ему вести. Матиас, скрестив пальцы и опустив на них голову, внимательно слушал, буравя Бенито тяжёлым взглядом карих глаз. Как обычно, лицо предводителя не выражало никаких эмоций, и свидетелям разговора было крайне трудно понять, о чём именно в данный момент думает Джованни.
Джованни думал о многом. Джованни слушал и сопоставлял, и предполагал, какое положение в городе и для отдельных лиц он занимает теперь. Совсем скоро его ряды пополнятся разбойничьей бандой Апостола, и Матиас сможет контролировать не только город, но и его окрестности. Но это волновало главу воров в последнюю очередь: на первом месте в списке его дел стояло собрание совета. И ему было крайне необычно слышать, что его соперники не предпринимают ничего, чтобы на будущее событие как-то повлиять. Сидение дома? Празднества и развлечения?.. Всё это казалось ему бутафорией, его люди упустили нечто важное. Под крышами особняков, в чужих словах, что были сказаны однажды и не услышаны нужными свидетелями, крылась истина. Но об этом Матиас тоже предпочитал не думать. Что делают его соперники, какие просчитывают ходы, он всё равно не узнает. И выведать не сможет, если не будет следить за ними самолично. Его терзало чувство недостаточности сведений, но он прекрасно понимал, что, погрязнув в деталях информирования, он попросту увязнет в ненужных проблемах. Нет, Матиас хотел совсем иного. Матиас думал уже о другом. О завтрашнем дне.
- Благодарю за информацию, Бенито. Отлично поработали, - наконец прервал молчание Матиас. – Твоё предложение не лишено смысла. Мне нравится в нём степень… - Джованни ухмыльнулся, - кровожадности. Ребёнок. В заложниках. Из этого вышло бы стоящее мероприятие. Эстакадо был бы в бешенстве. – Матиас откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Мужчина опустил глаза, уставившись на столешницу. Задумался, и во взгляде его отпечатался бушующий вихрь мыслей. - Слушай внимательно, Бенито. И передай остальным мои слова… И Джованни в подробностях изложил свои приказания. В первую очередь, говорил он, Зверю поручается выбрать из многочисленной гильдии самых преданных подчинённых, обладающих отличными бойцовскими и фехтовальными навыками. Эти люди сегодня ночью проникнут в ратушу, где будет проходить собрание, и затаятся в их стенах ровно до того момента, пока им не подадут сигнал… С этими словами Матиас передал Бенито подробный план ратуши с указанными на нём красными крестами – места, где затаиться будет проще всего и мародёров не услышат. Условный сигнал – как всегда, громкий свист, естественно издаваемый самим Джованни. Во вторую очередь, продолжал он, самые лучшие воры гильдии, славящиеся незаменимыми навыками скрытности и бесшумности, проникнут в дома его оппонентов и столь же бесшумно вырежут членов их семей – в тот момент, когда старшие будут присутствовать на собрании. В третью – одному из посыльных необходимо сбегать к Феллипе и выкупить у него бутылочку яда. В-четвёртых, проблему в лице стражников нужно устранить. Джованни выделяет Бенито деньги, дабы подкупить людей Сориа. В определённый момент они должны пойти против своего лидера и встать на сторону Джованни. Согласившиеся стражники обязаны пометить нагрудный доспех условным знаком – красная точка, чтобы люди Матиаса не вырезали их в тот момент, когда выберутся из своего укрытия. Стражники без знака получают арбалетный залп в голову или удар ножом в спину и остаются лежать на полу ратуши до тех пор, пока новый граф не прикажет убрать их тела… В-пятых, вокруг ратуши Зверь должен расставить стрелков. Не сразу – как только начнётся собрание и стражники займут свои посты. Арбалеты должны быть наготове – дабы выстрелить в любого, кто выйдет из ратуши, когда начнётся… бойня. И пусть Зверь хорошенько запомнит: если из окна выпадет маленький, но увесистый мешочек, набитый камнями – значит, здание необходимо… поджечь. И, наконец, в-шестых – Беатрис и Рико уедут из города этой ночью. - Бенито, внимательно слушал? Теперь повтори.
***
Сейчас…
Матиас опустил деталь, что люди, которых от засылает в ратушу – члены его воровской гильдии, но в общих чертах план Марио и Нинни поведал. - Прошла пора переговоров. Наступило новое время. Время действовать и брать этот город, пока насиженное гнёздышко графского трона никто не занял, - заканчивал свою речь Матиас, и глаза его сияли яростным огнём. – Вы хотите Республику? Хотите новые порядки, маленькие проценты налогов, власть? Вы это получите. Только… оставайтесь мне друзьями, - мужчина тонко улыбнулся. - Завтра всё изменится. Но свою роль вы должны играть до последнего. А в нужный момент… не побояться дать отпор людям, что медленно и верно захватывают ваш город.
|
Софи не ждала какой-то особой реакции от спутника, сосредоточившись исключительно на предстоящей схватке. Адреналин разгонял кровь, сердце стало биться чуть чаще – младшей Тернегг-Ратц всё больше завладевал азарт боя, и тонкие пальцы, цепко сжимающие двустволку, готовились совершить первый выстрел… Но девушка всё же обратила внимание на слова, брошенные ей в спину. Усмехнулась: как же иначе. В интонациях незнакомца прослеживались нотки восхищения, и это Софи… забавляло. - Мой слух, естественно, оскорблён. Но так и быть, прощаю, - в своей неизменной ироничной манере и столь же непринуждённо ответила Софи. Ей хотелось ответить другое. Что прощение, конечно же, нужно заслужить. Но звуки приближающихся к каравану существ не давали возможности сыграть в эту игру как следует, отвлекая и концентрируя внимание. Сейчас – другие приоритеты. Приоритеты выживания. И очень скоро разворачивающиеся события напомнили об этом…
Прошло буквально несколько секунд, когда прозвучали первые выстрелы. Ёкнуло сердце, и что-то внутри отозвалось на громкие звуки волной мелкой дрожи. Они уже близко, они совсем рядом – прорезала сознание мысль, развеяв все остальные, витающие в ветреной голове девушки. Очень скоро в поле её зрения появится клыкастая пасть, и глаза-огоньки устремят свой взор прямо на неё... Очень скоро привычным движением пальца она спустит крючок, наблюдая, как разлетаются в воздухе остатки мозгов твари, а яркие глаза – гаснут навсегда… Она представляла эту картину настолько живо в своём воображении, что практически видела перед собой мифического полуволка. И, что самое главное, - она уже не боялась. Страх, прочно сковавший душу, когда Софи прочитала на лице сестры отсутствие сомнений и холодную уверенность, полностью растворился. Вероятно, большую в этом роль сыграли окружающие её люди – буквально все, кто принадлежал их многочисленному каравану, достали оружие, приготовившись к бою; вместо того, чтобы трусливо спрятаться под крышей фургонов… Это вселяло уверенность и в неё саму.
Но полуволк в поле зрения не появлялся. Более того – она продолжала слышать звуки пальбы где-то поблизости, равно как и волчий рык, и тяжёлые шаги монстров, роющих когтями землю при каждом своём движении… Ей даже казалось, что она слышит откуда-то снизу, от земли, неясное бормотание. И Софи сделала то, что делать ни в коем случае нельзя, - опустила дробовик, и оружие уставилось дулом в землю. В данный момент Тернегг-Ратц гораздо больше интересовало, что же происходит вокруг неё. Единственные люди, за которыми она могла наблюдать, - англичанин рядом с ней да мужчина, сидящий на козлах третьего фургона. Последний, как только девушка перевела на него взгляд, соскочил с козел и схватился за трость. Софи бы посмеялась, если бы увидела, что он и вправду использует её в бою, но вещь оказалась необычной. Одним движением он явил взору спутников нечто похожее на клинок. И Тернегг-Ратц пришла в голову мысль, что своих попутчиков она явно недооценивает…
Девушка сделала шаг к краю и осторожно выглянула из-за стенки фургона. Как раз вовремя: рядом с её фургоном разворачивалась поистине потрясающая картина. Даффорд Дак, формальный глава их экспедиции в боевой обстановке, в этот момент едва ли не в рукопашную сражался с накинувшимся на него монстром. Дробовик в руке дёрнулся, но остался в том же положении. Не пришлось оружие использовать и вставать на защиту Даффорда. Трое его прихвостней уже выцеливали тварь, корча при этом рожи и издавая забавные звуки. Но очень скоро стало не до веселья – когда заряд дробовика одного из белых братьев попал в темнокожего товарища, выбив его из седла. Превосходная меткость, - мысленно похвалила парня Софи со всем присущим сарказмом.
Мужчина с тростью, о котором девушка уже успела забыть, подал голос и обратил внимание спутников на то, что кому-то требуется помощь. После чего обратился непосредственно к джентльмену. Софи обернулась, проводила взглядом уходящего мужчину. Доктор Блэкуэлл. Значит, ты действительно не солдат. Осознала, что нужно явно почаще общаться со своими спутниками – мало ли кто ещё есть в их караване, а она об этом даже не знает. …Совсем близко раздался оглушающий выстрел – с другой стороны фургона. Софи по звуку выстрела сразу узнала винтовку Эванса. И, естественно, её обладательницу. Громкий хлопок вывел авантюристку из состояния задумчивости – и младшая Тернегг-Ратц вновь нырнула под крышу фургона, повторяя свой путь и возвращаясь к старшей. И пока она шла, за стенами фургона раздалась новая серия выстрелов…
- Сегодня не мой день. – С этими словами Софи обратилась к Маргит, появившись за её спиной. – Ни одного. В своём же пари и проиграла. – Усмехнулась чуть печально. Взгляд девушки блуждал по местности, цепляясь за убитые тела зверей. Направился в ту сторону, куда смотрело дуло винтовки сестры. Там, рядом с первым фургоном, виднелись лежащие на земле тела, и именно туда спешил доктор Блэкуэлл. Но разобрать, кто именно лежит на земле, среди травы и комка волчьей шерсти не представлялось возможным. Софи напрягла память, припоминая, кто оставался в первых рядах. Индеанка с запомнившимся ей необычным именем Енот?.. Почти тут же черноволосые косички девушки показались в поле зрения – где-то возле колёс фургона. Значит, вариант оставался один. От сказочных существ «мистер» всё же не скрылся. Софи бросила красноречивый взгляд на сестру. После чего громко произнесла: - Раненным место в фургоне. После осмотра... его необходимо перенести. Организуйте, джентльмены, - очаровательная улыбка.
-
Софи умничка, ничего не упускает и быстро реагирует на изменение обстановки!
-
Хорошо, как всегда.
-
Здорово!
-
Джентльмены в восторге)))
-
по хорошему, каждый пост обеих сестер надо плюсовать.
|
|
— В таком случае это даже не проблема.
Чарли знал, что краснокожие, не использующие огнестрельное оружие, не станут проблемой, пока не доберутся до тебя с томагавками и ножами, а то и копьём. Декард помнил к счастью мёртвого Чёрного Глаза, который не смог завалить чудотворца на крыше поезда, однако тому очень повезло, потому что все слышали истории о жестокости этого индейца. Именно поэтому, как только Проныра заговорил о коренных жителях, грабитель потянулся к револьверу. Всё же пушка была отличным подспорьем, пока индеец не начинает насаживать тебя на копьё, тогда прицелиться будет невозможно, а краснокожий тебя уже почти убил.
После того, как был заключен договор о встрече на следующий день, Чарли отправился искать попутчиков. Увы, никого из действительно надёжных попутчиков в этом городишке не осталось. А потому пришлось довольствоваться объедками, если можно так выразиться.
Первой в подобие банды попала Бонни. Девка сбежала из Нью-Йорка, потому что там судья приговорил её к повешению за убийство во время ограбления. Только вот Декард не знал было ли то ограбление удачным, но, судя по всему, нет. В Ничейных Землях она была новичком, это можно было сказать по её пистолету, к которому добыть патроны было практически невозможно. Однако Чарли взял её в команду. Причиной этому было то ли желание завалить её в постель, то ли нехватка членов команды. Но одно он знал точно, девка никогда бы не попала в банду, будь возможность найти других людей.
Следующим стал нищий китаец. Он не был способен ни стрелять, ни сдерживать себя от игры, но зато он согласился взять в два раза меньший процент, чем у остальных, да и мог поработать проводником. Только вот от кулака какому-то чудовищу ничего не будет. И всё равно наличие китайца в команде увеличивало шансы спастись у остальных. На худой конец чёртов узкоглазый отправится на тот свет, защищая остальных.
Последним членом банды стал Лис. Чарли пожалел о встрече, как только тот замаячил на горизонте, а точнее перед Декардом.
Лис был личностью необычной. Молодой и наглый ганфайтер напоминал самого Чарли в самом начале карьеры. Он всегда стремился подняться в иерархии. Всегда старался забрать себе побольше. Это могло бы быть достойно уважения, если бы не то, что Лис скорее всего попытается обмануть или убить Декарда во время разделения добычи. Но пока добычи не было, а значит и причин стрелять в спину.
Чарли вздохнул. Он очень надеялся, что этот хитрый сукин сын уже в горах и встретятся они в дороге, где можно будет послать его к чёрту. Убивать его без причины не хотелось. Уважение к хитрецу откуда-то появилось уважение к Лису, потому что тот не был глуп, да и был чертовски перспективен. Декард кивнул Лису, пожал ему руку да сказал во сколько встреча. И ушёл. Долго говорить с ним – опасно. Мало ли скажет мальцу чего-то, а тот потом перережет Чарли глотку ночью.
Грабитель долго не спал. Уж очень он волновался, да и кошмары, которые беспокоили его после путешествия в Мексику, не давали выспаться. Первое время он просто сидел в кресле, да потягивал виски, а потом принялся перепроверять экипировку. Надо было быть в полной уверенности, что всё готово к использованию. Так он лёг приблизительно в четыре часа ночи и немного поспал. Впрочем, этого хватило, чтобы восстановить силы. К моменту сбора Декард пришёл в последний момент. Револьвер уже был там, как и остальные. Теперь траппер вёл не двух путников, а пятерых. А обратно пропорционально количеству участников в экспедиции был шанс нападения или предательства Проныры.
Как только все были в сборе и успели всё обсудить, грабитель сообщил о своей готовности и двинулся вслед за проводником. Дорога обещала быть непростой.
|
|
За долгую жизнь можно успеть повидать многое, и порой из этого вырастает самодовольная привычка к опытности, что, тем не менее, ничего общего не имеет с грубой тёртостью, столь необходимой в ситуациях, что внезапно заканчиваются настоящей перестрелкой.
Для Виктора Алексеевича эта погоня со вскрывшимся внутри шпионской команды предательством, с последовавшей за ним борьбой - всё это разительно отличалось от пост-фактум обнаруженного самоубийства Соколова. В тот раз даже агрессия Платонова не вызывала той бури эмоций, что промчалась сквозь душу мирного Коробецкого за эти долгие-долгие секунды. Тогда он был скорее сторонним зрителем, приведённым на эдакую необычную постановку неравнодушным знакомым, а сейчас совершенно неожиданно для самого себя поднялся на ту же пропахшую потом и кровью сцену.
Зачем, зачем, думал он, отчаянно моргая и потирая словно на части раздираемые уши, зачем он только сунулся не в свой конфликт. Но ведь и не в чужой же! Виктор подписался на все последствия ещё когда сел в шпионскую машину, когда пригласил Молчанова не смотря на предупреждение друга, когда согласился с тем, что должен Илье Авдиевичу, а на самом деле себе - что-то сокровенное. Илья Авдиевич был из другого мира, незнакомого, опасного и сложного. Взятие на себя любого обязательства перед ним и его родными - само собой втягивало Коробецкого туда, где и нехитрая сделка может превратиться едва ли не в побоище. Незнание законов подпольной войны не освобождает от ответственности - всё как со всеми остальными законами мира.
И ещё что-то было, что-то почти личное, хоть и до крайности косвенное - угроза женщине? Не для того Виктор оставил в безопасности одну даму, чтобы безвольно наблюдать за тем, как сгущаются тучи над другой. Свою-то бывшую вторую половину он в своё время оградить от трудностей эмиграции не сумел, оставшись в итоге один на один с разбитым сердцем и надтреснутой совестью. Ольга Геннадьевна, конечно, была для Коробецкого никем, но в то же время хранила знания о происходящем, и потому уже представляла ценность. Но ещё она вела себя, по мнению Виктора... достойно. Хладнокровно, уверенно, целеустремлённо - так, как на самом деле подобало бы женщине послевоенного времени, живущей в мире мужчин, хоть и потерявших себя, массово опустившихся, но проигравших войне, не женщинам. В Ольге было что-то и сильное, и гибкое, и честное, что-то от Беаты и что-то - в противовес её визави-Суханову. В противовес ушедшей от Коробецкого супруге.
Он не мог поступить иначе, не мог следить за выстрелом в упор из тени давно уже отыгравшей своё трусости, но как же горько было видеть Успенскую раненной в результате его же неловких действий. Будь здесь Ефим...!
- Вы в-в порядке? Да как же так...
Виктор ещё раз оглянулся по сторонам. Выбраться со своего зажатого чужими телами места представлялось делом непростым, поэтому он решил сперва оценить ситуацию, обернуться назад, ведь где-то там остались преследователи - что с ними? Отстали? Вот-вот настигнут?
- Жорж... как вас по... Жорж?
Ворочающийся на заднем сиденье Коробецкий и сам толком не понимал, что хочет от водителя, но опустившаяся на салон после оглушающего грохота звенящая тишина, прерываемая лишь приглушёнными криками потерпевших, его нервировала, заставляла искать любую поддержку в творящемся хаосе.
- Жорж!
|
Быт и атмосфера в логове Магго ничем не отличался от жизни в любом другом военном лагере. Земля, обращенная в вязку грязь, запах приготовляемой еды и тут же - запах нечистот и гнили. Кто-то брился, кто-то мылся, другой латал одежду или точил клинок. Картина настолько знакомая для любого солдата, что просто нет смысла её описывать. Всё это Айлэ видела, и не раз. Но тогда это был лагерь "Врихедд", где все были если не родными буквально, то очень близки к этому. Но теперь Горлица оказалась в окружении людей, причем далеко не самых порядочных. Если, конечно, этот термин вообще применим к d'hoine.
Четверо крепких мужиков, занимавшихся на конюшне, еще издалека приметили бодро шагающую эльфийку, но вида не подавали - до тех пор, пока она не оказалась достаточно близко. Один из них, с лысой башкой и выбитым глазом, вдруг громко заговорил. Так, чтобы услышали все, включая не только приятелей и Айлэ, но и остальные, кто находился поблизости. - Э, ребзя, анекдот хотите? Обоссака! - он уделил взгляд Горлице, убедившись, что она тоже слушает. Ржать он начал заранее. - Короче! Хе-хе. Маленький эльф подбегает к маме и говорит: "Я накакал, накакал!". А она ему: "Так неси скорей сюда, как раз время ужинать!"
Он и его товарищи дружно заржали. Лысый почесал волосатую грудь и развязной походкой сделал пару шагов в сторону Горлицы. Айлэ поняла, что все четверо уже где-то успели тяпнуть выпивки, и кулаки у них чесались. - Ну, че ты, шалава остроухая? Смари, - указал стеком на комки лошадиного помета. - Тут для тя харчи лежат, угощайся, родная! - с этими словами он пнул дерьмо ногой, так, чтобы оно полетело в её сторону. Сквозь лихо расстегнутый ворот рубахи Горлица увидела герб Каэдвена под ключицей хуманса. Стало понятно, откуда такая ненависть. Вскоре он и сам всё объяснил: - Я те, сука, за Лейду зубья из башки повыбиваю, и заставлю жрать дерьмо, скотоелька хуева! - зарычал хуманс, и неспешно пошел прямо на неё. Трое его дружков пошли слева и справа, пытаясь окружить Горлицу. У них не было оружия в руках, но своре d'hoine оно и не было нужно. Они не собирались убивать её, но Айлэ знала, как бывают жестоки люди. Знала и то, что в некоторых случаях лучше пойти дорогой теней, чем жить с ужасными увечьями.
|
Военным делом Мартин по-настоящему не увлекался, но что-то об этом читал, и ему запомнилось, какую роль уделяли авторы тщательной подготовке к сражению. Примерно то же говорил ему и опыт мензурных дуэлей, проходящих по строгим правилам. Но волки ни о чем подобном явно не слышали и не оставили ученому времени ни на то, чтобы ответить старшей из сестер, что он думает про вагенбург из трех фургонов, ни на то, чтобы обдумать рассуждения краснокожей проводницы о том, что было и чего не было у туземных воинов. Они просто напали, пока Мартин еще только пытался осмотреться и понять, что же им предстоит.
Казалось, все происходит одновременно — вот волки мелькают среди кустов, гремят выстрелы, и вот они же лежат убитыми и бросаются на охранников... То есть, конечно, не одни и те же, разные, да сколько же их всего? Только что ученый собирался стрелять, но твари уже рядом, и есть риск попасть по своим, и обдумывать каждый шаг уже нет ни времени, ни сил: в такой горячке верх берут инстинкты и привычки.
Стрелять Мартин, в принципе, умел, но перестрелки еще не стали для него чем-то обычным, и когда дело дошло до рукопашной, без колебаний спрыгнул с фургона, подхватив трость — предмет куда более привычный чем револьвер. Но не бросился сразу же на ближайшего волка — о нет, такое уж точно не про него было бы сказано, к тому же его оружие требовало некоторой подготовки.
Шаг, другой — Мартин обогнул замешкавшегося чернокожего, на ходу проворачивая шарнир на набалдашнике трости. Щелчок — и металлические пластины, казавшиеся украшением, изогнулись, образовав нечто вроде гарды-корзинки. Щелчок — и из противоположного конца трости выскочил клинок, матовый, словно покрытый каким-то налетом. Щелчок — и... э-э.. Еще один щелчок... Кажется, что-то пошло не так, хотя пока об этом знал только Мартин. А остальные видели только трость, превратившуюся в холодное оружие.
|
-
Над седой равниной моря Ветер тучи собирает, Между тучами и морем Гордо реет Буревестник... )))
-
Енот и вправду Мудрый)
-
Красота и антураж!
-
За правдоподобную и точную реакцию, за хороший пост и оригинальную интересную мантру.
-
Пытался сложить стишок, о том, что надо было взывать не к Ястребу, а к Селезню... Но не сложилось, забил =)
|
Молчанов сел на заднее сиденье рядом с Коробецким, легко хлопнул по плечу водителя. Тот обернулся: человек лет тридцати с прилизанными бриолином светлыми волосами и пушистыми усиками над губой. Красивым серьёзным, со впалыми скулами, лицом и шофферской курткой он походил на бывшего русского офицера, служащего таксистом.
— Аванти, Жорж, —сказал Молчанов. Водитель, не говоря ни слова, плавно тронул машину с места. — Мне очень жаль, Виктор Алексеевич, что мне пришлось упомянуть Платонова, — начал Молчанов, — но боюсь, что иного способа отвязаться от вашей назойливой родственницы у меня не было. А мне очень хотелось бы сохранить наш разговор в, так сказать, фертраулихькайте. В конфиденциальности, по-русски, то есть.
Оставшись в меньшинстве, Коробецкий подрастерял уверенности, но ответил твёрдо: — Беата здесь ни при чём. Она даже про деньги не знает, которые, поверьте, мы не крали, а взялись доставить родственникам Соколова! Кто тогда мог подумать, что это окажется настолько непростой задачей! — Виктор даже поёжился, вспомнив трагическую смерть Анны. — Вот и я говорю, что раз не при чём, то пускай и остаётся не при чём, — с готовностью поддакнул ему Молчанов. — Но что же нужно вам, Иван Игнатьевич? В Тонне-Шарант вы произвели на меня самое благоприятное впечатление порядочного издателя, разбирающегося в печатном и данном слове. А теперь... угрозы, шантаж. Что с вами произошло? — Я прошу прощения, если я произвёл на вас такое впечатление, Виктор Алексеевич, — развёл руками Молчанов. — Я вам действительно, ну, чего уж греха таить, наврал, что мы едем к Михельсону — я, собственно, его и видел-то раз в жизни, и он тут, поверьте мне, совершенно не при чём, — но в остальном я говорил полную правду: я действительно собираюсь у вас купить эту икону, которая у вас сейчас в портфеле. И заметьте, я настолько деликатен, что даже ни словом не упоминаю о том, что иконка-то, хе-хе, собственно, вам не принадлежит. — Не принадлежит и вам, — огрызнулся экс-чиновник, но поспешил взять себя в руки. — Но позвольте, вам-то с неё какой толк? Вы же не богослов и даже, рискну предположить, человек не набожный.
Тут до Виктора дошло, что они действительно едут не к оценщику. Он начал коситься на улицу в попытке сориентироваться, а руки его вцепились нервной хваткой в портфель. Автомобиль только-только проехал по Гренельскому мосту мимо обращённой спиной к мосту статуи Свободы с факелом в руке и двигался по району Пасси, где селились русские эмигранты и где действительно находилась лавка Михельсона. Но вот появился поворот на нужную улицу, Жорж плавно остановил машину, пропуская поперёк улицы стайку машин, тускло блеснувший стёклами трамвай… и двинулся прямо дальше, оставляя перекрёсток за спиной.
— Хорошо, хорошо, деньги нужны всем, я тоже был с вами не до конца честен. Однако, вы, должно быть, не знаете, что такое бедность, каково это, груши да яблоки в корзины собирать день за днём! — в запале самооправдания Коробецкий с ужасом подумал, что недалёк от истины. Он ведь использовал эти деньги и так и не достиг цели. А сейчас использует отношение к ещё большим деньгам в качестве защиты. И отношение это не такое уж наигранное.
— Деньги всем нужны, тут вы правы, с этим я, милейший, и спорить не стану, — ответил Молчанов. — Что же до иконы, то тут вы ошибаетесь: как раз нам она и принадлежит, сударь мой. А толк с неё самый простой: стоит она довольно дорого. До прошлого года она хранилась в Эрмитаже в Ленинграде, и есть основания полагать, что под окладом скрывается роспись Михаила Дамаскина, критского иконописца, учителя Эль Греко. Стоит она, конечно, несколько дороже того, что я собираюсь вам предложить, но ведь это гешефт, сами понимаете. Да и кому бы вы её продали? А потом, у вас же остались деньги, которые вы забрали у Соколова? Я их не требую назад, они ваши.
Коробецкий некоторое время молчал, то ли продолжая всматриваться в улицы, мутно мелькающие за стеклом, по которому косо сползали капли мелкого осеннего дождя, то ли погрузившись в лихорадочные раздумья. Автомобиль всё удалялся от центра Парижа, двигаясь к пригородам, к Булонскому лесу: покой, шелест мокрых ветвей, чёрные от воды тихие гравийные дорожки — кому в такую собачью погоду захочется гулять по парку? Могут вывести из машины и пристрелить к чертям собачьим, никто и звука выстрела не услышит.
Наконец, Коробецкий спросил:
— Я предполагал, что икона ценна, но скорее как семейная реликвия. Вы хотите сказать, что она не имеет отношения к Соколовым? Как же тогда… Александр, Илья Авдиевич. Ничего не понимаю.
Тон у Виктора был растерянный, но за стенкой поражения скрывалось бурлящее негодование. Он пытался вывести собеседника на то русло, что могло бы привести к интересовавшим его ответам.
— А что Илья Авдиевич и Саша? Они работали с нами. Саша, точнее, до сих пор работает. Но, впрочем, — помотал головой Молчанов, — какое это имеет значение? А, Жорж, — обратился он к водителю, перегнувшись через спинку переднего сиденья, — мы ведь приехали, кажется. Да, вот на этом перекрёстке.
Машина остановилась у перекрёстка, где уже поджидали два человека — женщина и держащий над ней зонт низкорослый крепыш в котелке и летнем пальто, с наружностью циркового артиста, поднимающего зубами стол. Средних лет долговязая дама была одета старомодно, и по широкополой шляпе с вуалью, по строгому чёрному платью Коробецкий сразу узнал в ней Ольгу Геннадьевну Успенскую, бывшую вместе с Молчановым на станции Тонне-Шарант. Успенская, не дожидаясь, пока водитель Жорж перегнётся через сиденье и раскроет дверцу, уселась на переднее сиденье, циркач же обошёл машину и уселся сзади, таким образом, зажимая Коробецкого между Молчановым и собой.
— Доброе утро, Ольга Геннадьевна, — учтиво поздоровался Молчанов, приподнимая край шляпы. — Здравствуйте, Иван Игнатьевич, — сухо ответила Успенская и знаком показала Жоржу трогаться. — Приятно снова увидеться, Виктор Алексеевич, — обернулась она к Коробецкому. Циркач и Жорж хранили молчание. — Деньги у вас с собой? — спросил Молчанов. — Могли бы и не спрашивать, — ответила Успенская.
Всё-таки сражённый наповал (было бы куда падать!) ответом Молчанова Коробецкий даже на приветствие дамы не ответил, только кивнул, пытаясь собраться с мыслями. Вопрос сформулировал давно уже вертевшееся на языке:
— Так вы, господа, вы из… И Александр? И даже… Илья Авдиевич?! — Да ну что вы? — рассмеялся Молчанов. — Большевики — сволочи, это я вам как офицер Колчака говорю. — Вы не офицер Колчака, вы сидели там в телеграфном агентстве, — вдруг подал голос Жорж. — Не сидел, а выезжал на фронт! Впрочем, не будем об этом, — благодушно махнул рукой Молчанов.
Виктор Алексеевич издал нервный смешок в такт Молчанову, но то ли осёкся, то ли поперхнулся, опять что-то вспомнив не к месту. Автомобиль тем временем, огибая Булонский лес, двигался куда-то к южным пригородам Парижа, по тихим улицам, засаженным тёмными, мокрыми от дождя платанами. Редко машина то обгоняла нагруженный ящиками грузовик, то огибала, чтобы не обрызгать, едущего по обочине велосипедиста в плаще, то её саму обгонял таксомотор. Скучно моросил дождь, блестящими каплями оседая на разделённом железной стойкой лобовом стекле. Когда улицу становилось совсем не видно за россыпью капель, Жорж дёргал ручку, движущую щётки на лобовом стекле, счищал два ровных полукруга. Крепыш, сидевший слева от Коробецкого, молчал, неподвижно уставившись перед собой, будто и не человеком был, а гофмановским големом. Успенская молчала, устроив на коленях сумочку. Только Молчанов всем видом выражал готовность продолжить разговор, сидя в пол-оборота к Коробецкому и удобно устроив руку на кожаной спинке дивана.
— Но если всё так, то зачем же тогда Илья Авдиевич?… — спросил Коробецкий. — У него же, получается, дело жизни было, он же, выходит, не выживал как все мы, у него же было…
Что именно было у Соколова старшего Коробецкий так и не смог выразить, всей душой испытывая сейчас смешанное с негодованием сожаление. Работающий на белую разведку (или контр-разведку, в этих терминах экс-чиновник не был силён) Илья Авдиевич вдруг показался Виктору существом какого-то иного плана, высшего, благородного, наделённого целью в страшной, полной разочарования послевоенной жизни. Как он мог?! Как мог уйти от такого! Как мог подставить сына, соратников, Верховного!
— Знаете, — вздохнул Молчанов, — меня самого гнетёт этот вопрос. Возможно, дело в моральном аспекте нашего гешефта. Всё-таки, распродажа культурных сокровищ, которые наши предки скапливали веками, французским и американским дельцам… Я подозреваю, его это мучило. — Не пора ли приступить к обмену, господа? — подала голос Успенская, доставая из сумочки обёрнутую буроватой бумагой пачку купюр. — Виктор Алексеевич, тут пять тысяч франков. Вы не в том положении, чтобы торговаться. — Да идите вы к чёрту, господа таинственные, — с прорывающимся сквозь поледеневший голос злобой проговорил Виктор, доставая из портфеля свёрток с иконой.
Он уже не собирался играть в торг.
— Вот ваша икона. Не нужно денег. — Зря вы злитесь, — холодно сказала Успенская, и Молчанов тут же подхватил: — Ну право, Виктор Алексеевич, мы ведь не воруем её у вас. Я прошу прощения за тон Ольги Геннадьевны, она бывает резка в беседе, но будем же разумны: возьмите деньги, прошу вас!
Коробецкий коротко взглянул на Молчанова, прикусил губу и на несколько секунд отрешился от всего происходящего. Зачем эти деньги, зачем вообще всё это было, если жизнь Ильи Авдиевича принадлежала миру тайных операций и подпольной борьбы за наследие целых стран? Всё беспокойство жалкого Коробецкого — просто пыль для серьёзных господ в чистых перчатках на грязных руках, то же, что все его тревоги и желание помочь, донести идеи и думы до потомков, пускай не до своих, так хоть до таких как у Соколова, однокашника, единомышленника… который в итоге оказался ни тем ни другим. Или всё же и тем, и другим, и ещё чем-то большим? Ведь что-то эти шпионы не договаривают… Как с оговорками про Ленинград, как с нестыковками про обеспеченного Соколова, который должен был богатых клиентов искать по столицам Европы, а не на захолустной ферме сидеть. Да ведь они же сами искали его, даже Авдия допрашивали, как Ефим писал!
Виктор Алексеевич подобрался, глаза его лихорадочно забегали. Ещё рано закрывать двери и окна, тушить свет, рано-с! История жизни Ильи Авдиевича, быть может, стала яснее, но не история смерти и того, что ей предшествовало. А значит, деньги ещё понадобятся. Ответы в Англии, а поездка на остров обойдётся недёшево.
— Хорошо… простите и вы меня, господа. Нервы. Илья Авдиевич был мне друг.
«И даже нечто большее. Надежда на понимание и согласие родственников, которых уже не сыскать мне самому? Как же поздно я это понял».
— Ну вот и славно, — ласково отозвался Молчанов, принял у Ольги Геннадьевны пачку денег, передал её Коробецкому и похлопал того по плечу. — Вы вот что скажите мне, будьте добры хоть раз, — снова начал Коробецкий. — Илья Авдиевич… верил в науку Фёдорова, вы не знаете? Вы же должны знать. Он и его знакомый, Леваницкий. Это правда? — Леваницкий? — тут же заинтересовано обернулась Ольга Геннадьевна. — Вы были знакомы?
Но прежде чем Коробецкий успел ответить, голос подал Жорж: — Оля, за нами хвост. Теперь я в этом уверен.
Коробецкий обернулся и выглянул в маленькое овальное окошко в задней стенке кузова машины. За ним тут же встревоженно обернулся Молчанов. По пустой улице парижского пригорода в метрах пятидесяти за машиной Жоржа двигался чёрный спортивный автомобиль с длинным капотом, парой больших, круглых, разнесённых в стороны фар, поднятым кожаным верхом.
— Что значит «теперь ты уверен»? — резко обернулась Ольга Геннадьевна к Жоржу. — Он, что за вами с самого начала шёл? — Нет, я бы заметил, — сквозь зубы тихо процедил Жорж. — Хвост за вами, от того перекрёстка, где мы вас подобрали. — Никто не мог знать места, — сказала Ольга Геннадьевна. — Знали только Молчанов, я и Суханов. Суханов! — обернулась она вдруг к крепышу-циркачу, так же неподвижно сидевшему слева от Коробецкого. — Господа, да что же такое с этой!… — вскричал было Коробецкий. — Замолчите! — с истерической ноткой перебила его Ольга Геннадьевна и снова обернулась на крепыша. — Суханов, какого чёрта? Я же говорила!
Вдруг Коробецкий заметил, что циркач-Суханов держит в руке, поджав локоть, маленький дамский браунинг, направив его в просвет между передними сиденьями на Успенскую.
— Ни слова, — подал он впервые за время поездки голос. — Жорж, тормози, а то я её пристрелю. — О Боже, пистолет! — вскричал снова Коробецкий и нелепо попытался толкнуть Суханова в бок. Тот, казалось, даже не почувствовал тычка. Молчанов мотал головой, оглядываясь по сторонам, то, вытягивая шею, заглядывал в заднее окошко, то переводил взгляд на Суханова, на Успенскую. — Мы уйдём от них, мы уйдём от них? — запричитал он, обращаясь к Жоржу. — Ну ты и сволочь, — с ненавистью процедила Успенская. — Тормози, Жорж, — жёстко сказал Суханов. В зеркальце заднего вида Коробецкий встретился взглядом с Жоржем и увидел, как тот отчаянно показывает ему глазами на Суханова. — Что они обещали тебе, Суханов? — продолжала Успенская. — Денег? Ты знаешь, что у нас их больше. Вечной жизни? Ты в это веришь? Обещали воскресить твоих родных? Кормили тебя этими сказками? — Замолчи, — сказал Суханов. — Жорж, тормози! — нервно повторил он. — Ты не уйдёшь, у них лучше машина. — Вы знаете что, вы... осторожно!!!
Виктор и сам начал паниковать, но понял, что ничего не выйдет, если не действовать. Когда-то его так дурил сын — притворялся, что видит угрозу, которой нет. Как же подходит к случаю.
С ужасом в голосе Коробецкий указал в сторону окна, за которым, мутная в каплях дождя, проплывала глухая стена какого-то склада, словно с неё в Жоржа могли целиться или же приближался непутёвый грузовик. А сам, продолжая жест, обрушился руками на пистолет сверху вниз — и тут же в машине оглушающе громыхнуло, и пронзительно вскрикнула Успенская. Не успел Коробецкий понять, что произошло, как на его скулу обрушился чугунный и звёздный удар, словно приложили рельсом: Суханов вмазал ему с левой, да так, что Коробецкого как на качелях отбросило на мягкую тушу Молчанова. И сразу, в круговерти коротких, непонятных вскриков и возни, ещё раз грохнуло рядом, будто разорвало в клочья самый воздух в машине, заломило уши громовым свистящим звоном, и отняв руку от горящей щеки, Коробецкий увидел, как обернулся с водительского сиденья Жорж, вытянув назад руку с наганом, как едва слышно сквозь оглушительный звон кричит Суханов, откинувшись на сиденье и прижимая руку к ключице, и как едва видна над передним сиденьем кромка шляпы скорчившейся и тоже, кажется, надрывно кричащей Успенской.
-
Это не пост, а великолепная и занимательная истррия, словно глава из приключенческого романа.
-
Отличная интересная сцена! Платаны для меня скоро станут символом всего французского) За описание циркача-Суханова отдельное восхищение. Ну и интрига живет. А всё же вот что значит привычка к правому рулю - я-то думал, что Суханов справа сидит, когда отыгрывали, а он слева. Забавная смена картин в голове.
|
|
Страх сковывает. Вяжет, отравляет, впивается в сердце, мешая сделать даже малейшее действие. Именно он причиняет боль. Из-за него человек становится безвольным, всё больше кутаясь в непроницаемый кокон... Подверженный страху, он не осознаёт ничего. Кроме ощущения, что сейчас с ним произойдёт нечто ужасное. Софи знала, что значит бояться. И истинно познала все стороны страха. От детского – когда пугает любой шорох, чужой голос, чужой взгляд… До самого жуткого – когда боишься за собственную жизнь, оставаясь на волоске от смерти… Балансируя на грани, ты всегда рискуешь сорваться вниз. И первый шаг сделает за тебя… твой страх.
В какой именно момент она определила, что больше не будет бояться? Когда волны бились о борт корабля, верёвки сдавливали запястья, саднили раны, а взгляды смуглокожих людей буквально прожигали насквозь?.. Или раньше, когда юная Софи, потянув за собой сестру, вышла на большую дорогу, устремившись к ускользающему горизонту – в ждущую их неизвестность?.. Или гораздо, гораздо раньше. Когда маленькая девочка научилась слушать, что говорят взрослые. И отвечать за себя.
Больше всего на свете Софи не хотела, чтобы он возвращался. Кажется, она уже слишком многое повидала в жизни, чтобы так просто поддаться ему вновь. Она не желала сдаваться на милость судьбе, и каждый раз доказывала форутне, что достойна её милости – потому что бесстрашна. Потому что умеет нырнуть в закручивающийся водоворот событий. Ходить на грани. И даже… получать от этого своеобразное, извращённое удовольствие. Но ещё ни разу в жизни ей не доводилось бояться чего-то потустороннего. Страхи ребёнка, что в каждой тени видит чудовище, - просто нелепость, пережиток прошлого, суеверие, исключительно порождённое сказками и живым воображением. Да, Софи любила сказки. Любила ощущение, когда разыгрывались нервы, порождая фантастические образы… Но никогда не верила в это всерьёз. И когда о подобных вещах говорила Маньи, Софи просто улыбалась. Понимающе, но словно мать – ребёнку, что ещё не разбирается во взрослых вещах. И так странно… что ребёнок оказался прав.
…Они приближались. Целая свора. Блестящие глаза уставили свой взор на остановившийся караван, и Софи буквально физически ощущала на себе их голодные взгляды. Но – они ещё далеко. У людей было время подготовиться. Совсем немного. Но достаточно, чтобы встретить чудовищ достойно. Подъехавший на лошади Даффорд отсыпал сестре горсть серебряных пуль, и Маргит, в свою очередь, начала оживлённую подготовку к встрече. Достала винтовку, тщательно прицеливаясь. Софи усмехнулась. Ей нравилось видеть сестру с оружием в руках. И самой держать оружие – тоже. - Удачи. – Младшая Тернегг-Ратц на несколько секунд сжала плечо старшей. После чего – нырнула под брезент фургона.
Короткий переход в темноте. Сваленные на полу вещи мешали идти, но Софи юрко передвигалась по узкому проходу, минуя попадающиеся под ноги предметы. Времени оставалось немного. Совсем немного, чтобы прийти в себя и успокоиться. Колотящееся в грудной клетке сердце с каждой секундой успокаивало свой ритм. Девушка заставляла себя не думать о том, что может произойти, если большинство из них промахнётся… если эти твари всё же достигнут фургонов… если они успеют наброситься на лошадей… и на кого-то из них. Но – страх только мешает думать. Страх вяжет, отравляет, впивается в сердце. А Софи не желала вновь ему поддаваться…
…Позади фургона уже кто-то был. Софи не без любопытства взглянула на представшую её глазам фигуру. Неужели тот самый джентльмен, умеющий точно и ёмко выражаться?.. - Ты ведь не против моего общества? – лукаво улыбнувшись, произнесла девушка, не вкладывая во фразу практически никакого смысла. Но напряжённая обстановка требовала хоть какой-то разрядки. Принесённые из нутра фургона коробочки легли между ними. Увесистые и пузатые. Содержащие самую главную на данный момент драгоценность – патроны. Софи окинула мужчину оценивающим взглядом. Прикинула, насколько хорошо он умеет обращаться с оружием и доводилось ли ему стрелять в прошлом. Почему-то, сомнений в том, что доводилось, не возникло, хотя он и не походил на стрелка. - Что там говорилось в сказках? Колоть в сердце?.. Но я всё же для верности буду целиться в голову, - подмигнула, поднялась на ноги. Щёлкнул возводимый курок. Дуло двустволки направилось в сторону кустов, из которых доносился потусторонний вой и где танцевали огоньки-глаза. Уже громче Софи произнесла, так, чтобы услышали по возможности все: - Заключим пари? На то, кто перестреляет больше. И в голосе девушки слышался неподдельный, всевозрастающий азарт. Энтузиазм, которым она захотела поделиться с остальными – ведь страх, отпечатавшийся на их лицах, вяжет, отравляет, мешает сосредоточиться…
|
-
+
-
За долгожданный пост, за красиво отыгрываемую паранойю, основанную не на предчуствии, а на логических изысканиях, и, конечно же, за интересный текст. Ну и за достойный уважения диалог с бывшим арбитром и вообще: умение найти к каждому свой индивидуальный подход!
|
Стефан наконец замолчал, терпеливо ожидая ответа. Он прекрасно читал жеманные уловки Дестефани, отдавая себе отчёт, насколько пагубно на трезвость мышления действует здешняя восточно-дурманная атмосфера. Конечно же Сальваторе отметил и то, насколько изменилось поведение собеседницы – как она невзначай оголяет плечо, насколько медленно и тягуче теперь говорит, словно с хорошо скрываемой внутренней страстью. О, окажись кто угодно другой на месте Стефана Сальваторе – несчастному глупцу едва ли удалось бы устоять перед подобным напором. Пленительные сети женского обаяния Магдалены способны были сломать сколь угодно мужественных и стойких мужчин. Эта женщина, в своей манере, была попросту восхитительна и шикарна – запретна, очаровательна и, одновременно, доступна. Она прекрасно осознавала свои сильные стороны и была готов без малейших колебаний пусть в ход ошеломительное женское обаяние. И где, как не здесь, в почти интимном задымленном полумраке гостиной, было наиболее подходящее место для ухищрений подобного рода.
Но перед Магдаленой сидел именно Стефан. Стефан Сальваторе, который никогда в жизни не позволил бы смутить себя или сбить с толку такими манёврами. Стефан Сальваторе, который всю жизнь действовал взвешенно и благоразумно, непреклонно поставив над чувствами и эмоциями холодный расчёт. Мужчина не позволил себе отступить и сейчас. Слова о том, что Магдалена не привлекала Сальваторе как женщина, оказались бы непростительной ложью. Но Стефан остался верен себе – ни разу не отвёл в сторону глаз, не потерял нить собственных размышлений и не дрогнул. Остался самоуверенным, хладнокровным ублюдком, который, в первую очередь, думал только о собственной выгоде. - Моё вино специально доставляют ежемесячно прямо из Франции, - поделился Стефан, лишь отчасти поддерживая удачную шутку. – Сложно привыкнуть к местной кислятине после того, как довелось отведать чего-то действительно стоящего. Не давая Магдалене времени, чтобы опомниться или даже просто вставить ремарку, он тут же продолжил: - Без малейших сомнений.
Интереснее всего было то, что все эти уловки в сложившейся ситуации вовсе не требовались. Ещё по дороге сюда Стефан, со свойственной ему предусмотрительностью, предусмотрел возможность подобного поворота событий и тщательно проанализировал возможные последствия и варианты. В итоге придя к вполне определённому выводу, что объединение семей Сальваторе и Дестефани – тот самый золотой ход, которого не хватало для установления полного контроля над Пьяченцей. О, взяв в жёны Магдалену Дестефани Стефан получал куда больше, чем просто небольшую прибавку к шансу быть избранный на совете. Он получал дополнительный авторитет, расширение владений, почти двукратное увеличение личной армии. Кроме того, укрепление собственных позиций в обществе в качестве благонадёжного семьянина. Если учесть, что Фараддечи, Эстакадо и Джованни Стефан собирался полностью списать со счетов, то именно дома Дестефани и де Боно оказывались на лидирующих позициях после локальных «реформ». И именно с двумя этими домами Сальваторе собирался породниться практически в одночасье. Андре, хочет он того или нет, обязан будет жениться на дочери Эмилио, а сам Стефан… Он самодовольно улыбнулся собственным мыслям – было чертовски приятно, что Магдалена без малейших колебаний выбрала именно его из них двоих. Конечно, придётся отказаться от собственных покровительственных планов относительно оказавшейся в одиночестве Беатрис, но… Глядя сейчас на очаровательную собеседницу, Стефан не сильно сожалел об этой утрате. Единственный минусом этого брака могло оказаться чрезмерное увлечение Магдалены ядами… Но Стефан уверил себя, что он вовсе не идиот и предпримет всевозможные меры предосторожности. Кроме того, определённо стоило пойти на этот незначительный риск ради достижения грандиозного результата. - Кроме того, моя жертва на самом деле не так уж и велика, - с некоторой долей сарказма промолвил он и улыбнулся. – За возможность обладать такой женщиной, я, право слово, ещё должен доплачивать.
|
|
|
Взгляд Скотта с наигранной ленцой, маскировавшей движущий им истинный интерес, скользил по внутреннему интерьеру злачной таверны. Со стороны могло показаться, что Миллер – матёрый завсегдатай злачных заведений подобного рода. Он совершенно непринуждённо восседал на хлипеньком стуле, вольготно откинувшись на деревянную спинку и посматривая на прибывающих посетителей, старательно производя на окружающих впечатление постоянного клиента «Кровавой Мэри». На самом деле, конечно, таковым не являясь. Прежде Скотту приходилось бывать в тавернах, по большей части, в качестве мальчика «подай-принеси» или бесплатного клиента, которому тарелкой похлёбки хозяин платил за выполненную чуть раньше работу. Суммой, достаточной для непродолжительного автономного существования, удалось разжиться не так давно – всего за пару дней до того, как Миллер впервые встретил Чарли Декарта.
По правде сказать, тогда Скотт даже не знал, с кем именно связывается. Уставший от вечных скитаний и жизни впроголодь паренёк решил попытать счастье, приняв участие в авантюре, по популярности в этом месяце сравнимой разве что с «золотой лихорадкой». Авантюра. Миллер мысленно посмаковал это слово, внимательно прислушиваясь к аргументам проводника. Удивительное дело – сколько романтики и потенциальных возможностей чувствуется в этом ничем не примечательном сочетании букв. Стоило Скотту только подумать об упавшей «Звезде», как он невольно начинал представлять себя победителем, опередившим остальных искателей и набившим все карманы золотом и драгоценностями. Именно на почве крушения цепеллина Миллер и связался с Декартом – подслушанная случайно беседа помогла выявить интерес серьёзного на вид мужчины к этому предприятию. Понимая, что соваться в леса к дикарям в одиночку – форменное безумие, а основной эшелон приключенцев уже ушёл, Скотт, помнится, обрадовался небывалой удаче. Недолго думая, подошёл к Чарли и как мог уверенно предложил на роль компаньона свою кандидатуру. Кто такой Декарт и чем занимается, Миллер полностью понял несколько позже.
Оказавшись в одной компании с одним из наиболее легендарных головорезов Дикого Запада, Скотт испытал двойственные ощущения. С одной стороны, он был шокирован и, одновременно, воодушевлён нежданной удачей. Кто, если не Чарли Декарт, знает, как правильно провернуть подобное дело? Кто, если не Чарли Декарт, сможет вынести набитый золотом цепеллин из-под самого носа у индейцев и конкурентов? После непродолжительного обдумывания ситуации, Миллер пришёл к выводу, что он – чертовски везучий сукин сын. И решил для себя, что, когда потребуется, не станет долго ломаться. Убьёт, ограбит, подстрелит. В конце концов, кто-то годами зарабатывает себе на хлеб по колено в помоях так называемым «честным трудом». Скотт же хотел относить себя к компании победителей.
Миллер слушал проводника с лёгкой ухмылкой – тот с нагловатым видом разъяснял Чарли и без того очевидное. Можно подумать, Декарт не знает, что для такого задания ему нужно больше людей. Что для этого дела пришло время снова собрать полноценную банду. Скотт не вмешивался, с интересом ожидая реакции Чарли. Запоминал интонации компаньона, воспроизводил мысленно его манеру общения. Миллера мало волновало, что Декарт, по сути, чудовище. Убийца, грабитель, головорез. Морально-этическая сторона вопроса парня не беспокоила. Его интересовало лишь то, что за последний год Чарли наверняка просадил больше денег в тавернах, чем отец Скотта заработал за всю свою жизнь. Пока «взрослые» разговаривали, Миллер предпочитал молча слушать.
-
+_+
-
Хотела плюсануть за квенту, но тут появился ещё один повод) Классно пишешь, как всегда.
-
Очаровательный мальчик в совершенно очаровательной ситуации! И очень качественно и интересно написано.
-
Оптимист!
|
|
За то весьма недолгое время, что господин Кук путешествовал по селам и весям североамериканского континента, он успел услышать достаточно, чтобы даже не рассматривать возможность самостоятельного путешествия. Духи, само существование которых в просвещенной Европе подвергалось сомнению, были частью этой земли, и то были злобные, мстительные духи. Индейцы знали о маниту с незапамятных времен, и сам Джейкоб ощущал их неустанное присутствие. Больше не приходилось призывать их, они всегда были тут, вечно страждущие, готовые на все, лишь бы ненадолго оказаться в смертном теле. Всегда находился джокер, готовый сыграть с картежником на его условиях, и сотворение заклинаний из опасной игры стало обыденностью. Словом, магия пропитывала эти места, и мистер Кук не сомневался, в правдивости историй, что рассказывали в барах рано поседевшие джентльмены, трясущимися руками поднося ко рту стакан с выпивкой. Поэтому спасательную экспедицию, собиравшуюся к месту крушения дирижабля, он воспринял как неожиданное благо, что вознаграждает ступивших на правильный путь. Хотя он нисколько не сомневался в истинных мотивах большинства "спасателей", возможность добраться до места с вооруженным сопровождением перевешивала любые опасения.
Надо признать, до сих пор путешествие оказалось и вполовину не таким ужасным, как предполагал картежник. Путешествие в фургоне обеспечивало если не комфорт, то отсутствие неудобств, с которыми неизменно сталкиваются всадники, а доктор Хоффмайер и доктор Блэкуэлл, как и сестры Тернегг-Ратц, составляли прекрасную компанию для неспешных светских бесед, что помогали скоротать время в долгой поездке. Словом, до сих пор их мероприятие больше всего напоминало выезд на пикник, и мистер Кук начал было опасаться, что таковым оно и окажется, пока внезапная остановка не рассеяла его сомнения начисто. Полуволки, надо же. Расскажи кому дома - не поверят. Джейкоб извлек из подмышечной кобуры револьвер и выглянул из фургона. Отсиживаться внутри он, разумеется, не собирался, хоть и не имел обширной практики с огнестрельным оружием. Ну да чтобы пристрелить волка, не нужно было быть легендарным стрелком. Приняв более-менее удачное для стрельбы положение, мистер Кук тревожно вглядывался в темноту.
|
В эти дни Даффи предпочитал держаться где-нибудь в хвосте общей процессии, рядом или чуть позади замыкающего фургона. Пыль, клубящаяся из-под колес, его не смущала, да и заводить новых знакомств он не собирался, всё больше помалкивал и сердито поглядывал из-под шляпы, лишь иногда перебрасываясь короткими фразами со своими парнями. Путешествие слишком затягивалось, и он уже не раз успел высказать братьям Шелби всё, что он о них думает… Ведь это именно они уговорили Даффи подписаться на охрану этой так называемой экспедиции. Нет, сама идея посмотреть на упавшую с неба штуковину была вполне себе ничего, вернее очень даже хорошей. Не каждый ведь день происходит что-то подобное, да. Но нужно было ехать самим, без всех этих никчёмных фургонов и без лишних людей. Даффи не нравился никто из них, ни сам наниматель, ни индейская девка, ни уж тем более заезжие, с позволения сказать, джентльмены, среди которых оказался даже один настоящий германец… А уж больше всех ему не по нраву пришлись эти две тощие потаскушки, эти жеманные сестрички Ратц-Шматц, вокруг которых тут, казалось, всё и крутилось… Стрелянный воробей, Даффи умел доверять своему внутреннему чутью.
Негр из его команды на своей крупной белой масти кобыле отирался почти всегда рядом с Даффи, покачиваясь в седле в такт движениями лошади, он временами задремывал и чуть не падал под копыта, но всегда в последний момент успевал очнуться. Этому, казалось, было абсолютно всё равно куда ехать, он был флегматично спокоен, эмоции обыкновенно отсутствовали на его чёрном покрытом пылью лице, а вся эта экспедиция, белые люди вокруг, да и сам упавший с неба летающий аппарата его мало интересовали.
Другие же двое, Шелби, являли полную противоположность спокойному Джэку. Начиная с того, что оба они были белыми, и продолжая тем, что они постоянно курсировали туда и обратно вдоль каравана, не давая своим одинаковым вороным коням ни минутки покоя. Эти парни вели себя как истинные ирландцы, они были пьяны, много шумели, быстро познакомились со всеми, приставали ко всем с вопросами, один раз успели подраться друг с другом, играли в карты, не вылезая из сёдел, и всё в таком же духе. В общем, Томми и Финн держали ушки свои на макушки и каждый раз проезжая мимо своего босса докладывали ему обстановку.
Вот и сейчас, краем уха зацепив слова индианки, Томми резко поворотил коня и, придерживая шляпу, проскакал вдоль фургонов в направлении Даффорда. Но маленький охотник за головами уже и сам встрепенулся, поднявшись в стременах, он оглядывался по сторонам, топорща усы и прислушиваясь. Услышав вой, он сплюнул через плечо, загарцевал на коне, раздавая приказы своим, после чего, пришпорив коня, подъехал к среднему фургону.
- Таак, шпокойно все! Едем дальше! Это вщего лишь звери… Твари!..- заголосил он, шепелявя на некоторых шипящих и чуть прикусывая язык справой стороны рта -… До тех пор, пока они не научились держать оружие в лапах и штрелять иж него – нам ништо не грозит!...
Нагнавший своего хозяина Чёрный Джэк, закивал головой, соглашаясь с ним и потянул из седельной петли здоровенную такую дубину, которой, судя по всему, собирался колоть черепа тех самых зверей и тварей, что выли невдалеке.
- Не оштанавливаться! Неумеющие штрелять, трусы и бабы – давайте в шредний фургон!... – продолжил горланить Даффи, приподнявшись в седле и активно жестикулируя -… Оштальные – начеку! Заряшай серебро, у кого ешть… А у кого нет – сам виноват!..
Где-то с другой стороны хрипло кричал почти тоже самое, что и он сам наёмник, которого звали МакКой, но Даффи не обратил на это внимания. Нагнувшись к седельной сумке, он быстро вытянул из неё кожаный мешочек с посеребрёнными пулями, которые держал как раз для подобных случаев. Раскрыв один из своих револьверов, он быстро заменил патроны, затыкая обычные вынутые в патронташ на ремне. После чего был полностью готов к бою, хоть с волками, а хоть и с самим диаволом…
-
Душевная оценка спутников и хорошая боевая подготовка) И, как это бывает в неспаянных коллективах, - совершенно верно, каждыймтянет одеяло на себя)))
-
Ещё на этапе генерации понравилась квента. Колоритный персонаж)
-
Просто хорошо.
|
Хорошо одетый человек вошел в салун, остановившись в дверях, давая глазам привыкнуть к полумраку, царившему в этом пропитанном запахами табака, алкоголя и пота месте, после яркого полуденного солнца. Этот салун был немногим лучше, чем дыра, но он был единственным в этом захолустье где-то на границе Канзаса. К тому же этот человек прибыл сюда по делу. Он осмотрелся. Заведение в это время суток пустовало. Вернее почти пустовало. Один посетитель тут все же был. Хотя вошедший джентльмен и не сразу его заметил. Тот сидел в конце зала за угловым столиком. И, кажется, это был именно он. По крайней мере, под то описание, что ему дали, этот человек подходил. Высокий, длинные темные волосы с сединой, грубое лицо с тяжелой челюстью и выдвинутым подбородком, черные, изогнутые брови. Серый плащ висел на спинке стула, а такого же цвета шляпа лежала на столе рядом со стаканом и полупустой бутылкой виски. Ну и, конечно, два револьвера на поясе, один из которых висел спереди. Человек подошел к столику, снял шляпу. - Мистер МакКой? – откашлявшись, обратился он к этому не приятному типу. Ему явно было не по себе рядом с этим мужчиной. - Кто ты? И какого дьявола отрываешь меня от этого односолодового виски? – раздался низкий, хриплый баритон, но МакКой даже не посмотрел на подошедшего к его столу человека. - Вы ведь Чарлз МакКой? – хорошо одетый джентльмен присел на соседний стул, - позвольте представиться. Я управляющий мистера Симмонса, меня зовут, - но закончить он не смог, собеседник грубо перебил его. - И чего надо твоему мистеру Симмонсу? - осведомился МакКой, после чего опрокинул в себя полный стакан. Оставшийся безымянным джентльмен слегка замялся, но потом продолжил. - Вы наверняка слышали про крушение дирижабля «Северная Звезда»? - Нет, - совершенно бесстрастно ответил МакКой, - ты тут до Рождества разглагольствовать собираешься? Если у тебя есть причина беспокоить меня, то лучше выкладывай ее побыстрее. Бутылка скоро кончится, - и вслед за этим еще одна порция виски отправилась в рот. - Так вот, - управляющий пытался держать себя в руках, но было видно, как этот грубиян его раздражает, - мистер Симмонс собирает разведывательно-спасательную экспедицию в горы. И он хочет вас нанять. - Спасательную…, - задумчиво повторил МакКой, вертя пустой стакан в руке, - этот твой мистер Симмонс знает, что я работаю один? - наемник впервые посмотрел на своего собеседника, и тот вздрогнул под его тяжелым, колючим взглядом, но кивнул в ответ, - и он все равно прислал тебя, чтобы разыскать меня? Что ж, тогда передай мистеру Симмонсу, что я возьму с него в два раза больше обычного. Если он так хочет сделать меня нянькой, - он налил себе еще виски.
Этот мистер Симмонс, оказавшийся скотоводом, да к тому же мэром, а как выяснилось позже за одно и влюбленным кретоном, согласился. И вот Чарлз был тут - на дороге, ведущий в горы, в составе каравана из трех фургонов и чуть ли не двух десятков человек. О скорости, мобильности и незаметности можно было забыть. Он был полностью уверен, что об их приближении оповещены все обитатели этих гор в радиусе нескольких миль. А его спутники подтверждали худшие опасения. Лишь несколько были достаточно матерыми или выглядели таковыми. Остальные... остальные вызывали лишь раздражение. Две девчонки – европейки, насколько понял Чарльз, идея с экспедицией принадлежала им. Два городских хлыща, один из которых был «яйцеголовым» немцем. И один молодой британец. Надо было брать втрое больше. МакКой отхлебнул из фляжки, и, судя по запаху, там была совсем не вода. Он ехал в авангарде, чуть впереди первого фургона, потому заметил волнение их проводника – молодой индианки – одним из первых. И она поспешила подтвердить мрачные опасения наемника. Полуволки – мерзкая помесь человека и волка. Злобные людоеды. Не самое страшное, что можно было встретить в горах, но живучее, и по одному не ходят. В знак согласия с его мыслями над округой раздался вой. Целая стая. МакКой выругался, быстро заряжая свои револьверы серебряными пулями. - Это не сказки, мисс! – не оборачиваясь, крикнул он в сторону фургонов, - эй, это не просто волки! Все слышали меня?! Не хочу, чтобы меня сожрали в тот момент, пока кто-то из вас будет пялится на «диво», не веря своим глазам! – голос у МакКойя был мощный, и хорошо подставленный, выдающий в нем бывшего военного, - заражайте серебро и будьте готовы! Полуволки также хорошо двигаются на двух ногах, как и на четырех, и бывают вооружены!
|
Известие о крушении "Звезды Севера" достигло ушей доктора Блэкуэлла в не самый подходящий для этого момент. И дело было даже не в том, что в этот момент благовоспитанный и вежливый доктор орал благим матом на тучного лендлорда, являвшегося собственником ломбарда и сдаваемых в аренду двух комнат и каморки в одном из оживленных уголков Лост-сити... впрочем, нет, дело было именно в этом. Мальчишка-газетчик, выкрикивавший заголовок свежего выпуска "Бостон Джеральд", заглянувший к "дядюшке Грегору", как здесь называли старого пухлого еврея-ростовщика, стал свидетелем окончания потрясающей по накалу страстей сцены. — Двенадцать доллара в неделю?! Да я за двадцать смогу купить весь ваш клоповник! А на сдачу — и вашу жену! — кричал молодой на вид и прилично одетый джентльмен с ярким британским акцентом. Лицо его, наверняка обычно бледное, багровело отдельными яркими фигурными пятнами. — Моя жена не продается за такие копейки! — не менее громко, но куда более хладнокровно отвечал дядюшка Грегор, и мальчишка-газетчик мог биться об заклад с хорошими шансами на выигрыш, что ростовщик в этот момент прикидывал, за сколько действительно могла бы продаться его жена — женщина хоть и в возрасте, но еще вполне очень даже ничего. Спор, по всей видимости, достиг финальной точки как раз в этот момент, поскольку джентльмен со словами "Да катитесь вы к дьяволу с такими расценками, сэр!" шумно покинул апартаменты дядюшки Грегора, хлопнув входной дверью. Оказавшись на улице, доктор Блэкуэлл — а это был именно он, — еще некоторое время пыхтел возмущенными политически-нейтральными возгласами вида "Двенадцать долларов! Грабеж!" и политически-реакционными вида "До чего докатилась страна без крепкой управляющей длани Империи!", которые по счастью остались без последствий. Зато мальчишка-газетчик моментально усмотрел в ситуации собственную выгоду. К тому же дядюшка Грегор ему никогда не нравился. — Сэр, всего за десять центов я на пять минут стану этой самой дланью! — заговорщицки шепнул он, приблизившись к джентльмену. — И каким же именно образом, позвольте узнать, молодой человек? — с сомнением в голосе протянул доктор: "длань" выглядела недостаточно внушительной даже для смехотворной суммы в десять центов. Но мальчишка вместо ответа многозначительно кивнул на свежую кучу конского навоза, расположившуюся буквально в двух шагах от беседующих, а затем — на дверь дядюшки Грегора. Доктор Блэкуэлл, потратив несколько секунд на раздумья, ухмыльнулся и вытащил из кармана монетку в двадцать центов. — На сдачу расскажешь мне содержание свежего выпуска и проводишь к ближайшему бару. Таким образом, британская честь была восстановлена, обидчик наказан, а Говард обзавелся ценными сведениями, среди которых в числе прочих значилось как крушение "Звезды Севера" и слухи о баснословных богатствах, перевозимых на борту, так и известие о собираемом мэром Лост-сити поисковом отряде. А ввиду крушений планов доктора Блэкуэлла об открытии частной практики, перспективная экспедиция была ему весьма кстати.
Знакомство с попутчиками и последующее путешествие оказались для доктора занимательным опытом. Ранее ему доводилось путешествовать только в составе регулярных частей армии Ее Величества, и условия в походе обеспечивались с присущей армии педантичностью и бюрократизмом. В маленькой компании путешественников все было настолько же проще, насколько и неорганизованней на взыскательный докторский взгляд. Впрочем, ему хватало такта держать свои претензии при себе, а через несколько дней он привык к некоторым неудобствам настолько, что стал получать от экспедиции удовольствие — не в последнюю очередь благодаря присутствию двух очаровательных сестер Тернегг-Ратц. Известие о возможной опасности, а также о ее природе, заставило доктора сначала усмехнуться — ну право слово, оборотни, скажет тоже! Однако заметив на лицах спутников реальное беспокойство, доктор предпочел воздержаться от высказываний, и уделить больше внимания командам его более разбирающихся в оборонном деле спутников. Револьвер, висевший под полой пиджака доктора, придавал некоторой уверенности, хотя доктор ощущал себя зеленым салагой в разгар боя, когда глядел на уверенных в себе сестер.
-
Оригинальные у тебя персонажи получаются) Отличный отыгрыш, как и всегда. Интересно читать.
-
До чего докатилась страна без крепкой управляющей длани Империи! В этой фразе, да и во всех строчках, так и виден крепкий дух старой доброй Англии! Очень хорошо написано, со вкусом к деталькам, маленьким, но важным событиям и личностными трактовками. Да еще литературно изящно.
-
Ага, доктор. Неодходимый человек в цирке.
|
Час сменялся часом, Бенедикт все никак не возвращался, и, пусть особых поводов для беспокойства не было, подсознание Рене уже привычно рисовало вереницу апокалиптических сценариев от засады поклоняющихся губительным силам культистов до подставы, устроенной для них самим старшим дознавателем. Не то, чтобы хоть что-то указывало на вероятность подобного события, но разум “Тринадцатого” слишком привык к постоянной опасности, и, будучи оставлен совсем без работы, начинал видеть дурные предзнаменования и подозрительные совпадения вообще во всем. Вот и сейчас, сидя в слепом углу своей мансарды, и, в который уже раз собирая и разбирая верный, повидавший за свой век всякое дерьмо “Гекатер”, он раздумывал, куда это моталась “Беда” после того, как довезла продукты до поместья, и, самое главное, зачем она в это “куда-то” моталась.
Так или иначе, вечер все же наступил, солнце скрылось за горизонтом, а это означало, что и ему, и Стил надо было собираться в армейское логово, так и не раскрывшее вчера всех своих секретов. Охотник винил в этом в основном себя, и поэтому попыткам увязать новую легенду со вчерашними событиями, воспоминаниями, которые могли остаться о них с “Бедой” у посетителей и персонала, и с сегодняшними их целями уделил, наверное, слишком много времени. Просто все равно не стало, так как в обществе служак, хотя бы и бывших, он чувствовал себя неуютно даже тогда, когда был одним из “Гончих” и работал с ними плечом к плечу. В итоге Рене проторчал у зеркала ощутимо дольше своей спутницы, чем вполне ожидаемо вызвал целый шквал грубоватых, но достаточно забавных подколок, завершившихся контрольным взъерошиванием бороды и бакенбард.
– Не прихорашивайся слишком, “Тринашка”, – наставительно произнесла Стил менторским тоном, проигрывая бой с лезущей на лицо кривой ухмылкой. – Там же, судя по рассказам твоим, не какой-нибудь сраный офицерский клуб для штабных шаркунов, а нормальный такой кабак, пусть и крутой. Те же охочие до опасности и денег бандиты, только организованней, жестче и без ярких тряпок. Ты норм впишешься, если умничать не будешь сверх меры.
Когда же, наконец, все приготовления были закончены (включая поглощение части приготовленной “Бедой” еды), они пешком дошли до кафе, которое Рене использовал в качестве промежуточной точки для вызова такси, обсуждая план действий на вечер на ходу, выпили по чашке рекафа и отправились в само “Пограничье” уже ближе к полуночи. Армейское заведение или притон нарко-алхимиков, все по-настоящему интересные дела все равно делались ночью, когда случайные люди, непричастные посетители и праздные зеваки уже разошлись по своим уютным домам, жилым ячейкам или норам. Это был практически закон, и, судя по тому, что на памяти охотника нарушался он куда реже не к ночи упомянутого Lex Imperialis, закон истинный.
Закинувшись обязательной для подобных случаев дозой пан-иммуна, “Тринадцатый” и “Кролик” прошли обязательную проверку на входе, предъявили разрешения на взятое с собой в обязательном порядке оружие, и отправились прямиком к бару, который навевал на Стил ностальгические воспоминания о лихой и такой простой молодости , а у Рене вызывал фантомную боль где-то пониже спины. Последний раз, когда его катали на самодвижущейся бронированной коробке с похожим шасси, каждый достаточно крупный ухаб, гора обожженного рокрита и каждая яма оставили в его памяти и на его седалище поистине неизгладимые следы. Их базовым планом на сегодняшний вечер была разведка с пусканием пыли во все глаза, что были готовы смотреть, и барная стойка для нее казалась отличной отправной точкой.
….
– Ну, а потом мы с Маркусом загнали эти камешки, снятые с, мать ее, остроухой ведьмы, какому-то шаркуну из штаба, которого он еще по службе знал. Хрену какому-то высокородному, что носа своего аристократического за пределы бункера не показал ни разу. Как липку ободрали, – вещает Рене не так громко, чтобы это кому-то мешало, но достаточно для того, чтобы и бармен, и соседи при желании могли следить за историей. – Да, братишка тогда знатно всех нас выручил. Не сдрейфил, даже когда братья Кримс и “Пиявка” дали деру. Гвардия есть гвардия.
Они все еще сидят за стойкой, пьют и по очереди вспоминают истории про Маркуса по кличке “Забойщик”, якобы бывшего сослуживца Стил по “Ангалорским белым львам”, тринадцатому пехотному полку имперской гвардии Нового Ангалора, что лежит за много световых лет от Идар-Оберштайна, малоизвестен и вообще практически полностью выдуман. Сам же “Забойщик” успел не только родиться из той ямы со змеями, которая заменяет “Тринадцатому” мозг, полтора часа назад, но уже и умереть, и только полная какого-то местного пойла рюмка, накрытая куском хлеба и дымящейся лхо-сигаретой, что стоит на стойке напротив аколитов, напоминает об их недавно ушедшем товарище. Подробности они, конечно же, старательно замалчивают, скрывая деликатный характер их нынешнего бизнеса, сведшего двух бывших гвардейцев с честным стрелком-телохранителем, но менее крепкий (а еще и не служивший) Рене уже порядком поднабрался. Его немного остекленевший взгляд иногда начинает самостоятельно блуждать по сторонам, а в речи то и дело “случайно” всплывают намеки на торговлю абсолютно легальным антиквариатом, добытым их “братишками” из гвардии, конфликт с какими-то отбросами, считающими этот бизнес своей вотчиной, и кровавую разборку, в которой бедняга Маркус сложил свою кудрявую голову. Сложил, само собой, защищая своих и унося с собой в могилу всех не своих. История “Забойщика”, если посмотреть беспристрастно, не такая уж и фантастическая от начала до конца, и оба они врут хорошо, если в половине случаев, рассказывая, по большей части, байки услышанные или пережитые.
– Ладно, – выдыхает, наконец, Рене, мотая головой, якобы чтобы чуток прийти в себя. – Пошли я покажу тебе местный зал для рукопашки и стрельбище. А то вчера, пока новую пассию начальства выгуливал, толком и не посмотрел ничего.
….
– Тот хрен в красных штанах печень не до конца прикрывает на выдохе, – цедит Стил с такой уверенностью и с таким превосходством в голосе, что пара крепких джентльменов, явно поставивших на бойца в красном, поворачивается, чтобы кинуть на посмевшую рассуждать о кулачных боях бабу презрительный взгляд свысока.
Дальше все, правда, идет не по плану. Совсем. И у самой девушки, и у относительно тщедушного Рене “я убиваю людей в качестве основной работы” читается по глазам чуть ли не легче, чем “я не местный”, да и одобрительный гул пополам со и свистом и разочарованными криками возвещает о том, что печень надо было действительно прикрыть.
– Напомни мне никогда с тобой не драться, – смиренно просит Рене у спутницы, довольно при этом ухмыляясь. – Хотя я зарекся, вроде, еще в тот раз, когда ты того здоровенного дикаря на Орлее один в один сложила.
– Да уж, – кивает Стил, мгновенно потеряв интерес к рингу, на котором судьи пытаются привести в себя потерявшего от боли сознание боксера. – На Орлее было тяжко, да. Но зато покупатели на эти статуэтки каменные слетелись потом как мухи на говно. Пошли постреляем, “Тринашка”.
….
– Выше ствол, выше, – в который уже раз поучительно повторяет Рене, улыбаясь во все свои фиксы. – У него же голова не там совсем. Это же не какой-нибудь сраный мутант с Боспора, а, например, абордажник “Красных кушаков” под дозой “Амока”. Такой от шока не свалится.
Ночь медленно, но верно подходит к концу, и сейчас, после того, как выпитое в баре на “поминках” Маркуса немного выветрилось из их крови, они веселят завсегдатаев местного тира импровизированным соревнованием по стрельбе, новой порцией недосказанных баек и дружеской перебранкой. В основном, конечно, перебранкой.
– Ну, руку я этому говнюку точно отстрелила, – отмахивается от охотника Стил после пары секунд, потраченных на изучение изувеченной мишени, отвечая улыбкой на улыбку. – Не боец он больше. Да и вообще я всегда могу примкнуть штык и проткнуть любого надоедливого засранца вроде тебя как жука. Вот так вот.
В подтверждении своих слов девушка сильно тычет похожими на куски арматуры пальцами “Тринадцатого” куда-то под ребра, от чего тот складывается на мгновение чуть ли не пополам, а окружающие их отставные и не очень военные начинают что-то одобрительно гудеть.
– Да и вообще, я не помню, “Тринашка”, чтобы ты протестовал против качества моей стрельбы на Орфее, – добавляет Банну чуть погодя все с той же усмешкой в голосе. – Я тогда этим еретикам, мать их, двадцать минуть не давала головы поднять, пока вы с парнями “спасали от пожара” спецсекцию картинной галереи дома Медрас.
…
Когда же восток, наконец, окрасился рассветной пастелью, усталые, совершенно трезвые и обросшие некоторым количеством связей аколиты погрузились в вызванное им барменом такси и отправились пить утренний рекаф. Можно, конечно же, было отправиться сразу в особняк, но паранойя Рене иногда требовала совершенно странных вещей. Более того, время от времени эти странные действия даже окупались.
-
Это просто великолепно! Нет, не так. "ВЕЛИКОЛЕПНО!!!" Настолько живо, настолько истинно и искренно, что я даже сказать не могу! Это просто высший уровень мастерства!
|
|
Мартин приподнялся в стременах, чтобы оглядеться, но тут же, тихо ругнувшись, плюхнулся обратно в седло. Наездник из него был так себе, и он почти жалел о том, что решил купить себе лошадь, но кто же знал, что местные власти расщедрятся на фургоны... Да и дирижабль вполне могло занести туда, куда дороги не ведут, напоминал себе ученый, так что на колеся тоже до конца полагаться не стоит. Да, за время, проведенное в больших городах, он уже успел подзабыть, что до диких, неосвоенных земель в Новом свете не так уж и далеко.
Услышав про проблемы, Мартин по привычке потянулся к трости, которую навьючивал вместе со всем багажом, затем, спохватившись, проверил новый револьвер, название которому, не иначе, давал какой-то шутник. Но слова проводника о том, кого им ждать, его озадачили. Полуволки? Оборотни? Те легендарные твари, которых только серебро берет? Еще раз глянув на оружие, которое уже не казалось таким надежным, Мартин сунул револьвер за пояс и спешился.
— Поставим, хотя трех фургонов маловато, чтобы всех прикрыть. По крайней мере, привяжем лошадей покрепче, чтобы не сбежали... — В словах ученого не было особой уверенности. Перспектива схватки его не радовала, хотя, говорят, в здешних краях без этого не обходится, рано или поздно.
Закрепив получше повод своей лошади на ближайшем фургоне, Мартин первым делом нырнул в сумки — некоторые вещи он все же не хотел доверять четвероногим. Так, а теперь можно было готовиться к бою. Но все же перед этим ученый еще раз оглянулся туда, откуда доносился вой: тварей, о которых он едва слышал, хотелось увидеть воочию, даже если это сулило неприятности... Впрочем, говорить "если", кажется, уже не актуально.
-
Поставим, хотя трех фургонов маловато, чтобы всех прикрыть. Хорошие слова, логичные, и написано приятно. Маргит, кстати, тоже насчет вагенбурга думает)
|
|
|
|
Всё вело к этому, и как можно было не понять, не заметить! При упоминании жуткой фамилии Виктор почти что раскат грома услышал, даже на небо потянуло кинуть взгляд, а может страх толкнул, страх перед в какой-то миг потерявшими всё своё дружелюбие глазами Молчанова.
Совсем не таким его запомнил Коробецкий, но именно таким описывало таинственного псевдо-масона (а на самом деле ещё кого поопаснее) письмо Ефима, которому его беззаботный друг не придал должного значения. Не успел придать. Или даже... придал, но не то?
- А вам, верно, Платонов уже невесть что наплёл, что мы ограбили и его и друга нашего общего, Илью Авдиевича, что сбежали...
Экс-чиновник осёкся. Восприняв собеседника за подельника подлеца-Платонова, он на краткий момент разжёг в сердце пламя праведного возмущения, но оно едва ли осветило главный вопрос: "а откуда Платонов с Молчановым могут знать друг друга?". Тут пахло чем-то совсем иным, и Коробецкому вдруг вспомнились слова Шнейдера про возможную связь красного ЧК и Соколова младшего.
"Не может быть!"
Поражённый и не знающий уже которому из своих подозрений доверять, и не лучше ли хладнокровно связать факты с реальностью, Виктор повернулся к племяннице и растерянно произнёс:
- Беата, а я сейчас подумал... останься, пожалуйста, в самом деле, ну что мы с Иваном Игнатьевичем, сами не договоримся что ли? У меня к тебе другая важная просьба будет, уважь дядюшку, будь ласка.
К концу обращения Коробецкий уже звучал уверенней, а взгляд его наконец сфокусировался. Нельзя было втравливать в это Беату. Оставив визави в стороне, он вернулся к девушке и тихо, почти что Молчановским шёпотом, добавил:
- Он Платонова знает, Беата: всё ещё серьёзней чем мы думали. Об этом должен узнать Барташов. Хотя бы ради второго шанса, на случай если меня...
Виктор Алексеевич нервно сглотнул, но поспешил не дать себя перебить.
- Пошли Ефиму Антоновичу телеграмму, а лучше протелефонируй, вдруг застанешь. Предупреди, что, возможно, Шнейдер, ээ-это наш общий знакомый, я тебе о нём не рассказывал, как и о Платонове, прости, но тут не важно... может быть Шнейдер был прав насчёт природы Соколова Александра, так и протелеграфируй, Ефим поймёт. И ты пойми, эти люди пока что не знают ничего про Англию и прочее. Я сделаю вид, что испуган, мне и стараться не придётся, кхе-хех... что придётся, так это икону продать, иначе не поверят. А ты собери все вещи, особенно несессер Соколова, вот ключ от моей комнаты, подготовься к переезду. Не спорь, прошу тебя. Помни, пока ты в стороне и в безопасности, ты и меня спасти можешь, имена, места, номера - полиция. Потому не прощаюсь. Верю в тебя, люблю тебя, с Богом.
Поцеловав племянницу напоследок, побледневший экс-чиновник решительно распахнул дверцу машины своего честного и благородного похитителя.
|
|
|
Адам устало махнул рукой, отпуская своих подчинённых. Здесь, у запечатанных дверей личного бункера императора, толку от них так или иначе не было никакого. - Мисс ван Эллемеет, - всё же окликнул он Сильвию. – Не думаю, что Дженну Коулман держат здесь. Мы не обнаружили никакого подобия тюремного блока на схемах дворца. Скотт. Уже двинувшийся было вслед за женщиной негр обернулся на тихий голос начальника. - Сопроводи Сильвию к контрольной панели. Возможно оттуда удастся извлечь полезные данные. Чернокожий громила мрачно кивнул, с явной неохотой покидая свой пост стража у входа в логово Бормана. - Да, Регина, - уверенно ответил Адам, задумчиво глядя вслед уходящим. – Мощности «Ренессанса» хватит с лихвой. Мгновением позже Борман вышел на связь.
На протяжении пылкой речи Регины на губах императора играла насмешливая полуулыбка. Он вовсе не выглядел обеспокоенным, напуганным или загнанным в угол. Он походил на человека, который по-прежнему целиком и полностью контролирует ситуацию. - Знакомство с вами – честь для меня, мисс Барреа, - его голос буквально излучал одновременно и безграничную вежливость, и неприкрытый сарказм. – Я никого не душу, меня волнует лишь процветание и безопасность народа Элкора. Адам – единственный, кто остался возле Регины в эту минуту, не сдержался и насмешливо фыркнул. Мужчина исподлобья смотрел прямо в камеру - замер чуть позади девушки, презрительно скрестив на груди руки. - Лишь потому, - голос Бормана обрёл привычные нотки оратора и ментора. – Что я понимаю искренность ваших мотивов и всю глубину вашего заблуждения, я готов сделать вам эксклюзивное предложение. - Слушайте внимательно, мисс Барреа, - император говорил уже не мягко и вкрадчиво, а более жёстко. – Если вы немедленно прикажете вашим людям сложить оружие, прекратить беспорядки и разойтись по домам, то я гарантирую, что больше сегодня никто не умрёт. Я закрою глаза на эту маленькую революцию и даже подумаю о рассмотрении некоторых выдвинутых оппозицией предложений. - В противном случае, мисс Барреа… Вы просто не оставите мне выбора.
Одно из прежде замеченных Сильвией боковых ответвлений привело, при помощи запутанных хитросплетений одинаковых коридоров, к чему-то вроде командного центра. Группа оказалось в большом помещении, заставленном компьютерами и разнообразной аппаратурой – сейчас пустовавшем. По некоторым мониторам до сих пор бегали, сменяя друг друга, строки какого-то текста, другие дисплеи уже погасли. Скотт, один из двух сопровождавших Сильвию бойцов, оказался парнем на удивление разговорчивым. - Он предлагает нам сдаться и разойтись, - коротко хохотнул он, прислушиваясь к переговоров в микронаушнике. – Говорит, что иначе у него не останется выбора. Сейчас, когда мы держим под контролем дворец и наши люди, наверное, уже калибруют главные орудия «Ренессанса», готовясь испепелить это место к чертям! Осознав, что разошёлся не в меру, он искоса взглянул на Сильвию и промямлил нечто вроде: - Прошу прощения… Женщина заметила, как улыбнулся второй её спутник – жилистый и худощавый мужчина в том же чёрном костюме члена группы проникновения, до сих пор не произнёсший ни слова. Именно он уверенно приблизился к одному из компьютеров и принялся вбивать какие-то команды с клавиатуры. - Мисс, - неуверенно начал Скотт. – Как вы думаете… - Не могу связаться с Марком, - вмешался доселе молчавший солдат удивлённо-обеспокоенным тоном. – Не отвечает.
-
Тройные апплодисменты за великолепного Бормана!
-
класс, очень интересный сюжет я снова удивлена, это здорово
|
ссылкаРегине совсем не нравится все, что ей говорят, кроме... Они достигли Ренессанса. — Это прекрасно. Тихо говорит Регина так ласково, как будто бы эта женщина смотрит сейчас на цветок, подаренный возлюбленным. Она говорит с любовью об оружии, она не умеет иначе. Регина — боль, ее рана не заживает, Ястреб кровоточит душой ежедневно, и кажется ей, что сопротивляться больше нет сил. Сегодня она сумасшедшая, усталая сумасшедшая. — Свяжитесь со всеми, успокойте людей, — привычно раздает гладкие указания Барреа, заметив наконец, что других вокруг слишком много. Она оборачивается, мутные впалые глаза, уставшие глаза осматривают тех, кто идут с нею. "Зачем они все идут за мной?"— Сильвия, спасибо вам. Поспешите к Ренессансу, к Фрайзеру, отыщите вашего пилота. Это прощание. Это означает: "займитесь своим делом и оставьте меня в покое". — Мощностей Ренессанса хватит, чтобы уничтожить дворец вместе с бункером, ведь хватит, Адам? Это прощание. Это мольба: "скажи "да", пожалуйста, Адам, даже если "нет", скажи мне "да", уверь меня в том, в чем мне так нужно сейчас увериться!". — Уходите, уходите отсюда все. И найти Феникса, я обещала Бритве... Не Ястреб и не лидер Сопротивления — она помешалась сегодня, сейчас, когда она на пороге, но не может достигнуть желаемое, она воровайка Регина. Грим сошел с лица. — Уходите... Тихо нашептывает голос и умоляют глаза женщины, которая на грани. Здесь Рубеж, который она не перейдет, она не хочет переходить, после смерти Бормана нет для нее жизни, она не из тех, кто способен строить мир, она любит только смерть. На этом все, здесь конечная, и не нужно спасать ее, не нужно уверять в наличии пути после — это невозможно. Она, пожалуй, уже мертва. Давно. Можно выбрать нестрадание, но порой страдание выбирает тебя. Та, которую выбрало страдание, идет глубже и криво улыбается корявому приветствию. — Меня зовут Регина Барреа. Ей хочется, чтобы он запомнил ее фамилию, хоть и знает она, что Борман не запомнит. Борману плевать. — Почему так, Борман? Почему сейчас так? Почему не иначе? Кто задушил тебя, прежде чем ты стал душить других? Она тоже теперь умеет душить и как поистине жаль, что Бормана — единственного, кто по-настоящему достоин быть задушенным ею — она задушить не в силах. Она не может даже коснуться: тонкие пальцы бессмысленно скребут по двери.
|
Адам с готовностью кивнул Сильвии и уже собирался передавать Марку распоряжение, когда его остановила Регина. Размышлял мужчина не больше секунды – в конце концов, выбор с самого начала был очевиден. Конечно же он подчинился Барреа – силовой щит продолжал невозмутимо мерцать, а обманутая толпа по-прежнему оставалась снаружи. Кто-то со злостью выстрелил в поле несколько раз – тщетно. Для того, чтобы пробить этот барьер, повстанцам потребовалось бы нечто куда более смертоносное, чем лазерная винтовка. В том числе и поэтому Борман всегда держался настолько уверенно. Его резиденция действительно была неприступной крепостью, которая не смогла устоять лишь перед предательским нападением изнутри. Доусон привычно заложил за спину обе руки и слушал Регину. Она приказывала действовать. Требовала повиновения. Не считаясь с фактами, не взирая на обстоятельства. - Добраться до Бормана будет непросто, - сдержанно отозвался он. – Убежище автономно и полностью неприступно. Взломать снаружи системы управления невозможно, для вскрытия двери у нас нет времени и нужного оборудования… Адам замолчал, осознав, что Регине всё это не интересно. Что она совсем не это хочет услышать. - Ни следа Феникса. Возможно почувствовал слабину императора и поспешил унести вовремя ноги, - предположил он, неуклюже изменив тему. Впрочем, тут же твёрдо добавил: - Сделаю всё возможное. Прошу за мной. Кивнув Сильвии, первым двинулся вглубь дворца, дальше по грандиозному белоснежному коридору. Позади, за надёжным барьером едва заметно мерцавшего силового щита, беззвучно продолжала бесноваться толпа.
От основного коридора периодически отходили в стороны ответвления, наверняка скрывавшие за собой множество помещений и чрезвычайно сложную инфраструктуру дворца, но Адам никуда не сворачивал. Продолжал идти по основному проходу, прорезавшему стрелой крепость императора практически насквозь. Пара минут ушла на дорогу. А потом путь преградила наклонная стена матово-чёрного цвета – грань пирамиды личного бункера императора, в сплошном металле которого виднелся относительно небольшой прямоугольник двери. Около панели управления входом возилось с декодерами двое людей из группы захвата. Услышав шаги, один из них – наголо бритый афроамериканец, обернулся. Поприветствовал Регину, коротко кивнул Сильвии и обратился, в конце концов, к Адаму: - Бесполезно, - произнёс негр с плохо скрываемой неохотой. – Кроме пароля здесь сканер биометрики, точно настроенный на параметры Бормана. И даже если бы нам удалось это всё каким-то образом обойти, то бункер принудительно заблокирован изнутри. - Наш самоуверенный император забился в угол, - проговорил Адам с мрачной ухмылкой. В его глазах заплясали нехорошие огоньки. - Марк передаёт, что им удалось добраться до «Ренессанса», - прислушавшись к щебетанию микронаушника, добавил Доусон. – Не без потерь.
Известие вызвало сдержанное ликование – вскинул голову афроамериканец в чёрном бронекостюме, оторвался от интерфейса дверной панели его напарник. Они не спешили праздновать преждевременно, сдерживали рвущийся наружу восторг. Победа никогда ещё не оказывалась настолько близка, никогда ещё не балансировал Борман на грани абсолютного поражения. А ведь диктатор, этот лживый и жестокий ублюдок – был совсем рядом. Хоть и по-прежнему оставался недосягаем. За многослойной и практически непробиваемой дверью. Ожил вдруг переговорный экран на безжизненной прежде консоли. С небольшого дисплея на столпившихся у входа повстанцев взирал надменно сам император – Артур Борман сидел в кожаном кресле за дубовым столом в своём кабинете и проецировал своё изображение на монитор управляющей дверью панели. Он невозмутимо рассматривал изменников из-под кустистых бровей – как и всегда, самоуверенный и невозмутимый. На этот раз даже соизволивший проявить толику интереса. Тяжёлый взгляд скользнул по бойцам Адама, задержался ненадолго на самом Доусоне, прошёл мимолётом по Сильвии и остановился в конце концов на Регине. Казалось, Бормана нисколько не смущали обращённые на него ненавистные взгляды. - Легендарный ястреб собственной персоной, я полагаю?
-
А потом путь преградила наклонная стена матово-чёрного цвета – грань пирамиды личного бункера императора в пирамиде есть нечто удивительное и вместе с тем шикарное
-
Как обычно, замечательные описания, интересные живые диалоги и замечательное развитие сюжета!
|
|
В своём легкомыслии Андре даже не заметил той гаммы эмоций, что сменилось на лице девушки в считанные секунды. Погруженный в собственные невесёлые думы, молодой человек лишь галантно поклонился в ответ и откликнулся: - Нисколько не сомневаюсь. Он совершенно не воспринимал Марию всерьёз, не мог даже вообразить с ней каких-либо серьёзных отношений, не догадывался, насколько может в теории ранить её своей безразлично-вежливой манерой общения. Интересами Андре на любовном фронте целиком и полностью владели пленительные красавицы из его круга общения – о Марии он в таком ключе даже не думал. Да и вообще, он тотчас же забывал о девушке, стоило той оказаться за пределами зоны видимости. С той же лёгкостью он выкинул Марию де Боно из головы и сейчас – вежливо попрощавшись, взобрался на лошадь и двинулся обратно к поместью, порадовавшись тому, что не пришлось общаться с Эмилио лично. Мысли младшего Сальваторе целиком захватили куда более увлекательные дела.
Эстелла мысленно похвалила себя за правильный выбор – Руссо казался чрезвычайно подходящей кандидатурой. Не слишком богатый, но достаточно гордый и уважаемый дом. Вито – амбициозный, и при этом исключительно приятный в общении молодой человек, производящий впечатление правильного и честного парня. Который будет благодарен за оказанную ему честь, готов отрабатывать долги верой и правдой. Кроме того, ему явно была симпатична Эстелла – это не только льстило девушке, но и давало ей в руки дополнительные рычаги управления. Девушка улыбнулась, отвечая на адресованный ей комплимент. Ей тоже нравился Руссо, а значит… Вечер обещал оказаться не только полезным, но и, скорее всего, довольно приятным. - Если у вас, синьор, найдётся немного качественного вина… То мы могли бы прямо сейчас отпраздновать начало долгосрочного сотрудничества наших семей, - жеманно проговорила Эстелла с улыбкой.
Стефан наконец позволил себе немного расслабиться, чуть удобнее устроившись на диване. Впервые за долгое время он восхищался другим человеком, восхищался этой удивительной женщиной, которая, судя по всему, была действительно образована и умна, а не только лишь претворялась. Её самоуверенность, её манеры, её безупречная речь… На тонких губах Сальваторе играла лёгкая полуулыбка. Он бы мог поспорить относительно честности собственных методов, но, по вполне объективным причинам, не стал. Не стал говорить и о запасном плане, предусмотренном на случай победы кого-либо из немногочисленных оппонентов. Ни к чему Дестефани знать, что он готов вновь пролить кровь без тени сомнений ради победы. Но, пожалуй, ей не помешало бы об этом догадываться. Стефан дождался, пока его собеседница завершит свою речь и задумался. Почесал колючую бороду. Что можно предложить человеку, у которого и без того есть практически всё? Если она не рвётся, подобно самому Сальваторе, к власти – едва ли не единственной способной развеять скуку Стефана вещи, то чего же она в таком случае может желать?
Он не без труда выдержал взгляд этой безусловно властолюбивой женщины – отметил её сильный характер, несгибаемый внутренний стержень. Стефан усилием воли подавил возникшие было невольные ассоциации с образом Клеопатры. Ему срочно нужно было сосредоточиться – пауза затягивалась непростительно долго. Когда Сальваторе всё же заговорил, в его голосе сквозила стальная уверенность: - Власть. Которой без помощи правящего дома тебе никогда не добиться. С моей помощью дом Дестефани может всего за несколько лет оказаться на первых ролях, - он сознательно начал именно с этого аргумента, достаточно соблазнительного самого по себе. – После сегодняшней резни Эстакадо недолго будет оставаться начальником стражи, уж я позабочусь об этом. Что касается Матиаса Джованни… Стефан зло усмехнулся: - Красавице Беатрис вскоре придётся искать себе нового покровителя. Мне нужны лишь доказательства, чтобы надолго засадить его за решётку, а с новыми полномочиями добыть их будет несложно. Фарадеччи и без того практически уничтожены, а значит… Освободившиеся места недолго будут оставаться пустыми. Не давая собеседнице вставить ни единого слова, он тут же продолжил: - Безопасность. У меня не так уж много врагов… Главным образом потому, что они достаточно долго не проживают, - Стефан прекрасно отдавал себе отчёт в том, насколько двусмысленно прозвучали его слова. – Если заинтересует, то я готов рассмотреть даже вопрос… Объедения наших домов. Сальваторе ограничился здесь достаточно расплывчатой формулировкой – гадая, может ли собеседница заинтересоваться Андре или ей окажется больше по вкусу его собственная кандидатура. - Кроме того, я не думаю, что тебя сильно интересуют деньги… Вместо этого могу поделиться превосходным вином, - добавил он с лёгкой улыбкой, намереваясь немного разрядить обстановку. - Готов, впрочем, выслушать и встречные предложения. Сальваторе говорил уверенно, без тени сомнений. Он верил в свою победу и распространял на окружающих эту уверенность. Он давал понять, что не намерен проигрывать. И что предоставляет Дестефани шанс примкнуть к нему сейчас, на выгодных для её дома условиях, своевременно стать ценным союзником… Пока ещё оставалась такая возможность.
|
- Хороший вопрос насчет передачи данных. Я думаю вот что. До нашей первой "официальной" встречи на свадьбе дочери Бедфорда, думаю, лучше пока избегать дальнейших прямых контактов, чтобы не вызывать лишних подозрений. После этого, я думаю, можно будет послать кого-то из моих людей забрать бумаги в безопасном месте. Да, мисс Лили, я хотел бы попросить вас о еще одном одолжении. Я понимаю, что в силу ваших служебных обязанностей вы должны отправить нашему патрону отчеты о происходящих на планете событиях. Собственно, таким образом он и узнал о происходящих здесь событиях. Так вот. Я бы очень попросил вас, нет, не прекратить их отсылать, конечно, но перед отправкой уведомить меня хотя бы кратко об их содержании. Причина такой просьбы проста: я работал с разными представителями Священных Ордо, и могу вам сказать, что в вопросах, подобных местному феномену, некоторые из них бывают крайне щепетильны. Например, если вы немедленно отправите рапорт с имеющимися у нас отрывочными сведениями о том, что пси-феномен крайне распространен, быстро проявляется и природа его туманна, господин старший дознаватель, возможно, позволит нам продолжить расследование, однако, если эти данные попадут к его начальству, таковое может принять...поспешные меры. Крайне неприятные для всех нас. Поэтому я предлагаю заняться сбором данных и составить совместный отчет, в котором четко будет содержаться природа явления и способы с ним бороться вместо различных предположений. Так будет намного лучше и для нас, и для всех жителей Идар-Оберштайна.
Ожидая ответа, Бенедикт обдумывал слова Бирса насчет заброшенной деревни. С одной стороны, слишком уж очевидное место для каких-то махинаций. С другой, весьма удобное, и даже если кто-то из нынешних обитателей не имеет отношения к "голосам", это не значит, что они бесполезны для расследования. Молитор был бы очень рад пообщаться с каким-нибудь контрабандистом оружия афгулам. Хорошо связанным, конечно.
- Думаю, деревню мы посетим - ответил он водителю, но чуть позднее, пока есть вопросы, требующие более срочного внимания. Но возьму для себя на заметку это место. Иногда в нашем деле зацепки попадаются совершенно неожиданно. Кто бы мог подумать, что моя пара, кхм, предусмотрительность с Фиц-Фоллардом даст результаты.
Когда они покинули машину, Бенедикт осмотрелся и увидел такси, из которого выходит Старик. Он помахал ему рукой, показывая, чтобы псайкер подошел к машине.
- Вовремя, Рамирес. Мы сейчас должны встретиться с местным частным детективом, который поможет нам собрать информацию о местных авторитетных фигурах. Для него мы - представители дома фон Нордек, которые хотят разузнать побольше о возможной клиентуре и конкуренции. К сожалению, времени у нас мало, лучше бы нам всем не торчать здесь. Давай кратко, что там по Фиц-Фолларду, кто-то играет с ним трюки? И по Торговой Палате ничего? О, и да. Познакомься с нашим контактом на планете. К сожалению, в целях безопасности, лучше не тратить много времени на знакомства здесь, для этого еще будет момент. Но - он кивнул головой в сторону Лили - ты знаешь её как Бирюзу.
|
|
Стоя на открытой террасе и облокачиваясь о периллу, Матиас смотрел вниз, на раскинувшийся перед ним город. Двух- и одноэтажные домики, украшенные резными колоннами и арками, утопали в море зелени. Узкие улочки вились между особняками, расчерчивая город на отдельные кварталы. Когда-то и его отец стоял здесь, на этой террасе, и таким же взглядом окидывал Пьченцу. Задумчивым и спокойным. И какая-то мимолётная искра блестела в его карих глазах… Природу его эмоций Матиас едва понимал в детстве, но прекрасно понимал сейчас. Когда столько возможностей было в его собственных руках и, одновременно, столько опасностей вокруг… Он смотрел на город, и в глазах его сияла та же искра. Огонёк, что полыхал внутри него, извивался языками пламени, точа его сердце… Алчность. Порок, порицаемый духовенством. Но Матиас скептически относился к тому, как трактовали его сыны божьи. Он полагал, и небезосновательно, что их самих пожирает изнутри тот же грех. Матиас знал, кто он есть. Не пытался затушить в себе пламя пороков. В конце концов, именно они вели его вперёд, к власти. Пусть за его спиной остаётся множество грехов, и они продолжают копиться, сокращая его путь до адской бездны… Но здесь и сейчас он совершит то, что когда-то не осмелился сделать его отец. Будь он более трусоват или, быть может, благоразумен – он собрал бы вещи, прихватил кругленькую сумму и выехал с женой и ребёнком из города. Подальше от всей этой грязи. Подальше от зла и смертей. Но он не мог так поступить. Не мог бросить всё на полпути. Ибо алчность завладела его душой.
***
Стоило двери захлопнуться за виноторговцем, как прибыли новые гости: слуги бросились их встречать и, по наказу хозяина, сей же час проводили господ в дальнюю гостиную, используемую Джованни как раз для таких случаев. Матиас, завидев гостей, поднялся с любимого кресла и расплылся в улыбке. - Марио! Самсоне! Не стойте на пороге, проходите и чувствуйте себя как дома. Подведя гостей к дивану с множеством разбросанных по нему турецких подушек, он усадил их и предложил вина и закусок. «Сицилийское», - прокомментировал он, наблюдая за тем, как молодая служанка разливает напиток по бокалам.
Как только с основными правилами гостеприимства было покончено, Матиас приступил к основной беседе. Для начала поведал им о том, что произошло в ратуше, упустив деталь, связанную с деньгами. - Право, мне бесконечно жаль, что Альберти так рано нас покинул. Сейчас, когда несчастье унесло его жизнь, не могу вспоминать о нём плохо. Да и ничего на ум не приходит. Благородный муж, щедрый гость тратторий, отличный собеседник… Джованни, продолжая угощать глав гильдий вином, старался вызвать в них ностальгические эмоции – исключительно положительные. Он действовал так же, как и всегда. Не торопился и разбалтывал даже самые неповоротливые языки.
Время шло, и когда Марио и Нинни заметно расслабились, нежась на пёстрых подушках, Матиас начал подводить к главному. Вначале обрисовав в красках короткую стычку на крыльце ратуши: по его словам, де Боно пыжился от злости и зависти, в то время, как стражники понуро стояли поодаль, не в силах изменить ситуацию, а только подливая масла в огонь. После чего Джованни поведал о завтрашнем собрании, о котором благородные господа, верно, уже знают. Ненавязчиво намекал – а точнее, взращивал внутри собеседников мысль – о том, что Сориа взвалил на себя слишком многое. Альберти мёртв, кто теперь станет главой совета?.. Кого выставят, как на базаре, Сальваторе, Эстакадо и все остальные взамен погибших достославных горожан?.. Всё слишком нестабильно, непредсказуемо. Им всем угрожает опасность. Альберти – верный товарищ Марио и Нинни – мёртв. Они остались без опоры и поддержки. Но Матиас на их стороне. Он – такой же делец, глава своего собственного предприятия, готов стать для них столь же верным другом, помогать во всём, насколько хватит его собственных сил. - …Я привык, что друзья отвечают мне взаимностью. Я могу называть вас друзьями?
|
Судя по ощущениям Бенедикта, реакция Лили была вполне искренней. Конечно, это не означало, что она на самом деле была искренней, но чтобы вот так провести его, требуется больше, чем просто талант к вранью. Молитор немного расслабился. По крайней мере, можно надеяться на плодотворное сотрудничество без неприятных сюрпризов и ударов в спину. Конечно, это не означало, что он абсолютно будет доверять Лили. Все-таки у неё была связь с Монро, а мотивы старшего дознавателя, чем глубже они погружались в Идар-Оберштайнское болото, тем большие сомнения вызывали у Бенедикта. Даже если она действительно сейчас не питает особо теплых чувств к Монро и не поддерживает близких отношений, служа всего лишь резидентом на полузабытой планете, не факт, что она не захочет исправить подобную превратность судьбы, например, предоставив ему в качестве подарка некую конфиденциальную информацию об их группе. Женщины есть женщины, могут и не такое сделать.
Бенедикт обратил особое внимание на эмоциональную реакцию по поводу контакта с феноменом среди членов группы. Что ж, если эти сведения дойдут до старшего дознавателя, он, наверное, будет приятно удивлен, что речь идет о другой его бывшей пассии, и остальные члены группы могут подтвердить, что она призналась в этом. Только вот Рамирес. Он поджал губы. С Рамиресом было все сложно. Расследование психических сторон феномена без него почти невозможно, но что если он работает на Монро? Бенедикт пошел на риск, дав ему это задание, которое позволяло псайкеру единолично получить некоторую информацию и, возможно, сделать некоторые выводы. Которые он может передать дальше. Но другого выхода не было. Эх, если бы он сам был псайкером...
Аколит мотнул головой. Ну уж нет, такое сокровище даром не нужно. За способности придется заплатить такую цену, которая окупает любую выгоду от их использования. Ему, можно сказать, повезло родиться ординарным представителем человеческой расы. Ничего, пока будем работать с Рамиресом. В конце концов, его псайкерство - как сильная сторона, так и уязвимое место, как он уже продемонстрировал раньше. В случае чего, на него можно будет приложить давление.
Лили закончила говорить, и он отбросил лишние мысли и сосредоточился.
- Проблема в том, что наше внедрение было достаточно быстро устроено, поэтому у нас было не так много времени собрать информацию помимо общедоступной. Было бы очень хорошо, если бы вы составили краткий список влиятельных людей, тех, кто двигает политику Аквилеи и Идар-Оберштайна. Особенно тех, кто достаточно коррумпирован или жаждет власти, чтобы быть вовлеченным в анти-имперский заговор с использованием подобных методов. Это весьма сузит для нас пространство для поисков. Кроме того, меня очень интересуют афгулы. У меня есть серьезное подозрение, что текущая война может иметь какое-то отношение к феномену или тем, кто его создал. Напряженный психологический фон хорошо скроет нарастание феномена, не вызвав паники в обществе. Кроме того, как изначальные поселенцы планеты, они могут иметь информацию о том, что может заинтересовать здесь противников Империума: ксено-руины, артефакты и подобные вещи в глуши, не обнаруженные имперскими исследователями. Поэтому я был бы заинтересован в установлении контактов с теми, кто имеет доступ к лидерам афгульских племен, особенно сепаратистов. Я уверен, что такие люди есть: контрабандисты и торговцы оружием, как минимум. К сожалению, просто так войти в контакт мы с ними не с можем, но желательно получить хоть какую-то информацию об их знаниях и мнении о феномене, так сказать, с той стороны. Но это все не срочно. Я понимаю, что для сбора такой информации требуется время. Для начала я был бы очень благодарен за досье Бедфорда и этого Иглхорна.
Вокс-передатчик Бенедикта пискнул. Молитор посмотрел на него.
- Прошу прощения. Один из моих людей вышел на связь.
Он включил вокс и выслушал сообщение. Губы Бенедикта расплылись в ухмылке. Значит, все-таки, чутье не подвело. Послание было иносказательно-таинственным, но его можно было понять, только очень рискованный псайкер под прикрытием будет сообщать о наличии у себя пси-способностей даже по защищенному каналу.
- Очень хорошо, мой дорогой Игнацио, очень хорошо. Я удовлетворен вашей тщательностью. Состояние нашего уважаемого партнера также меня беспокоит. По возможности, я переговорю с нашими общими друзьями о том, чтобы оказать ему помощь. Может быть, даже, организовать ему отдых за наш счет. Вы можете продолжить вашу работу в здании палаты. Рекомендую вам, при необходимости, обратиться за помощью к старшему негоциарному репрезентарию сэру Хорасу Челмсфорду. Этот джентельмен при общении произвел на меня самое благоприятное впечатление. Уверен, он не откажет в помощи одному из представителей дома фон Нордек. Когда вы закончите работу, пожалуйста, прибудьте по адресу, который я сообщу чуть позже. Оставайтесь на связи.
Бенедикт улыбнулся Лили.
- Кажется, нашлась зацепка. Я отправил моего псайкера проверить несколько человек, чье поведение вызывало подозрения насчет контакта с феноменом в длительной или особо сильной форме. Психическая проверка одного из них дала что-то. Его зовут Фиц-Фоллард, сотрудник банка, в котором размещены предоставленные старшим дознавателем средства. Мы работали с ним по прибытии на планету. Даже если это случайное совпадение, мысль о том, что человек, который имеет доступ к информации о наших финансах, находится под чьим-то психическим влиянием, вызывает у меня опасения. Я прошу вас собрать о нем всю возможную информацию в кратчайшие сроки. Если ситуация окажется серьезной, я санкционирую его извлечение и дебрифинг. Оставить его без контроля может оказаться слишком опасно. Пожалуйста, скажите адрес вашего детектива. Я сообщу псайкеру, чтобы он прибыл туда и передал всю информацию, которую не может сообщить по воксу. И да - он откинулся на сидении машины и еще раз широко улыбнулся - конечно, вы можете называть меня Бенедикт.
-
Всегда приятно видеть отменно написанный текст, а еще такого персонажа: живого, разумного, взвешенного и умеющего продумывать и свои действия, и действия подчиненных, и реакцию окружающих.
|
Одним из главных навыков, приходящих к оперативным агентам со временем, было умение рассматривать ситуацию со стороны, как часть некоего единого плана или четко выстраиваемой системы. Успеха можно достигнуть и в форс-мажорных обстоятельствах, но настоящая, а не временная (хотя что есть время в масштабах Империума), победа чаще есть следствие кропотливой и методичной работы. Непродуманные решения, личная инициатива и излишняя спешка сейчас были ни к чему – дальнейшей "заботой" об администраторе, скорее всего, займутся уже другие люди из ячейки, и даже если это направление полностью поручат Рамиресу, решение должен принимать Молитор. А текущее поставленное задание псайкер пока что выполнил.
Поэтому Игнацио довел беседу с Фиц-Фоллардом до конца, вежливо раскланялся и покинул банк, после чего направился к Торгово-промышленной палате. Не торопясь, наслаждаясь видами площади Виктории. То, что Бенедикт каким-то образом учуял в администраторе порчу, впечатлило Рамиреса – за исключением тщательно маскируемой усталости Фиц-Фоллард не подавал никаких поводов для подозрений. Гораздо меньше, во всяком случае, чем абстрактные барельефы и не слишком стандартная архитектура здания, к которому сейчас приближался псайкер. Впрочем, в то, что оно является некоей фокусирующей точкой или одним из объектов массового воздействия, Рамирес сомневался. И сомнения эти подтвердились, когда он прошелся вокруг здания, любуясь его конструкцией. За местного у него сойти вряд ли бы получилось, поэтому оставалось изображать того, кем он по-настоящему являлся, лишь немного прикрывая мотивацию истинную мотивацией ложной.
Инопланетник, в первый раз на Идар-Оберштайне, глазеет на всякое.
Убедившись, что Торгово-промышленная палата не фонит энергиями Имматериума, Игнацио связался с Бенедиктом. Сообщение его было кратким, и до некоторой степени иносказательным. Линия была защищена, но это не гарантировало отсутствия прослушки. И Рамирес вновь вошел в "роль" сотрудника дома фон Нордек, который исполняет важное поручение фактора:
- Господин Молитор, прошу прощения за беспокойство и форму доклада, но должен с поелико возможной срочностью сообщить, что в отношении мистера Фиц-Фоларда вы оказались правы. Он обещал всецело содействовать, хотя ему явно требуется отдых от этой тяжелой работы. Может не выдержать давления. Что же касается Торгово-промышленной Палаты, то следов искомого я пока не обнаружил. Если позволите, я проведу беседу с сотрудниками организации для уточнения обстоятельств.
В случае получения разрешения аколит собирался применить ту же тактику, что и в банке. Под конец, это только укрепило бы легенду, по которой ему пришлось действовать…
|
Казавшаяся пусть и необходимой, но малоперспективной прогулка по “исторической” части базара на деле оказалась весьма познавательной и полезной. Весьма. Никакого прорыва, конечно же, не случилось, но и факт присутствия инквизиции на Идар-Оберштайне аж в тридцать шестом тысячелетии, и потенциальная зацепка за “авторитетного” религиозного афгула выходили за рамки ожиданий от рутинного похода за покупками. Настоящей же находкой были статуи каких-то крылатых гадин, вылепленные или вырезанные с таким умением и вниманием к деталям, что складывалось впечатление, будто неизвестный автор творил их с натуры. Не то, чтобы Рене всерьез считал, что какое-то порождение имматериума реально позировало древнему бородачу, но даже само наличие не абстрактных, как на большинстве миров, а анатомически-верных изображений тварей могло считаться неплохим уловом. Кроме того, охотник очень сомневался, что церковь одобряет хранение и продажу подобных “предметов искусства”, а это, в свою очередь, означало, продвижение по криминальной составляющей расследования.
– Вот-вот, вот они, – негромко, но так, чтобы хозяин лавки уловил в его голосе нотки заинтересованности, произнес “Тринадцатый”, глядя на крылатых страшилищ с легкой довольной полуулыбкой. – Именно про такие вещи я и говорил. Это демоны или стражи? Или и то, и то? Боюсь, что я недостаточно знаком с местной мифологией. Могу я узнать имя скульптора, а также регион происхождения и эпоху, которой они датируются? Хотя бы примерно.
В итоге, после обмена любезностями и намеками на возможное сотрудничество с одним старым афгулом, охотник прибыл на встречу с другим, уже будучи вполне довольным собой, сытым и готовым травить байки хоть до скончания веков. Ну, или, хотя бы часов до пяти-шести. Сам же Ишмик предпочитал, как и днем раньше, слушать, и свое слово сказал только под самый конец рассказа, когда Рене уже почти что начал собираться в обратный путь. Слово, как и ожидалось, не хозяина курильни, а делового человека, открытого новым возможностям и предложениям. Забавный старикан. И не глупый. Жаль, только, что они не настоящие контрабандисты.
– Благодарю за приглашение, уважаемый, – ответил Рене таким же деловым тоном, позволив себе только мимолетную “случайную” улыбку, которую и сам не отличил бы от настоящей. – Я передам его своим коллегам, и, если не случится ничего непредвиденного, мы посетим ваше прекрасное заведение завтра. – Если же небо таки рухнет на землю, – добавил он уже менее серьезно. – Мы посетим вас послезавтра.
Обратно в поместье “Тринадцатый” ехал с непривычной для его нынешней маски задумчивой миной, которую, правда, можно было легко списать на усталость и последствия вчерашних похождений. Что, впрочем, было не так уж далеко от истины. Он, в конце концов, уже давно не мальчик. Все, вроде бы, шло как надо, но в какую сторону крутить афгульский криминалитет после установления первичных контактов он в данный момент понимал довольно слабо. А вернее, если уж быть честным, не понимал вовсе, и это его раздражало. Не торговать же на самом деле запрещенной керамикой. Уж слишком мало было у них информации, и слишком расплывчата была картина активности этого “голоса” или “голосов”. По крайней мере для семерых человек без поддержки “банки с яйцеголовыми”. Надо бы все обмозговать и обсудить с остальными. Даже со стремным Рамиресом. И поскорее, да.
-
За что я обожаю Рене, помимо всего прочего, так это за его умение анализировать, планировать и взвешивать свои силы.
|
|
Меткий выстрел Воронцова был последним в бою. У негра открылся на лбу третий глаз, и он повалился под ноги Сове, которая даже не дрогнула во время выстрела. Хотя скорее от того, что ничего не видела. Дальше началась обычная суета. Доктор оказывал помощь раненым. Мужчины осмотрели поле боя, и обнаружили среди прочих трупов оглушенного оборотнем предательского негра, и остатки двух его девиц. Вдове Лотта оторвала голову, а телом Лисы основательно закусила, так что от него мало что осталось. На колдуна и раненых стрелка и индейца надели наручники, после чего заперли в товарном вагоне. Четвертого главаря не нашли. *** Чарли лежал на прохладной земле, старался не стонать и не думать о будущем. Судя по прекратившимся выстрелам и волчьему вою налет прошел как-то не так. Шагов он не услышал. Незнакомка будто соткалась из темноты. Бандиту захотелось почесать затылок, так как перед ним стояла настоящая эскимоска. Скуластое лицо неопределимого возраста, приплюснутый нос, меховая шапка, парка и унты. И это посередине спорных территорий! Летом! Челюсти незнакомки все время двигались, но понять что она жует: серу, жевательный табак или новомодную жвачку было невозможно. Хотя последний пункт вроде отпадал, откуда в Эскимосии жвачка? Левая рука женщины сжимала короткий массивный посох. Она некоторое время сверху вниз смотрела на Чарли немигающим взглядом, и он вдруг почувствовал необъяснимый страх. - Иглу надо в Мексику, - наконец сказала незнакомка, - Где Мексика? Декард прикинул расположение дороги и осторожно ответил: - На юго-востоке, мэм, даже на юго-юго-востоке. - Ты не умничай, ты пальцем покажи, - ошеломила его дикарка. После того как Чарли пожал плечами и ткнул пальцем в темноту, челюсти Иглу снова пришли в движение. После полуминутного жевания она выдала: - Белый. Слабый. Знает где Мексика. И снова замолчала, но на этот раз ненадолго. Не успел Чарли выразить свое отношение к ситуации, как Иглу стремительно нагнулась над ним и одной рукой небрежно закинула себе на плечо. Веса и размера налетчика она будто не заметила. Потом эскимоска повернулась и легко зашагала в сторону, которую указал ей палец Чарли. *** Машинист с кочегаром, под охраной Робинсона и Воронцова чинили путь. Раненые Дабл, адвокат и Робб охраняли поезд. Уотсон привела себя в порядок, но была еще слишком слаба, чтобы командовать. Тем временем в опустевшем первом вагоне сама собой начала двигаться железная кукла. Она наклонилась над «телом» директора театра и гротескно нахмурилась. - Пришли, нашумели, сломали ценную вещь, - пропела кукла чистым металлическим голосом. Сеньор Арудженери был достаточно гениален и безумен, чтобы заменить свое тело металлическим. Ему доставляло извращенное удовольствие изображать куклу в театре, роль директора которого играла кукла. А на людей ему давно было плевать. *** Ласка и Барнсли уходили от возможной погони. Они были единственными налетчиками, которые остались живы, на свободе и даже с прибытком. Удирая от волка, шустрые девицы прихватили всех лошадей. Они еще не знали, куда податься, но сворачивать со своей скользкой и кровавой дороги явно не собирались *** Перед тем как поезд тронулся, взмыленный и шатающийся от усталости Воронцов нашел время заглянуть и проверить груз. Его баул оказался порван напополам, а скрывающийся внутри деревянный ящик, украшенный неведомыми узорами, без крышки. Причем, когда пинкертоновец внимательно пригляделся, то с внутренней дрожью понял, что крышку выбили изнутри. В сундуке нашелся конверт с письмом, которое вспыхнуло через пять секунд после вскрытия. Но Воронцов успел прочитать: «Дорогой президент Сантана, надеюсь, что мой скромный подарок поможет Вам наконец захватить Техас. Искренне Ваш, Призрак». Мужчина сильно расстроился, от этого дела просто воняло политикой, а он ее не любил. Даже труп старика-почтальона с вырванным из груди сердцем, не смог расстроить его сильнее. В результате Андрэ, после всех его подвигов, светила неустойка и разорение. Естественно, что он поделился своим горем с товарищами. К его счастью, мисс «Сова» оказалась женщиной благодарной. Когда до нее дошли слухи о происшедшем, она сочла это хорошим способом расплатиться за меткий выстрел. Воронцов получил солидную бумагу с печатями, что компания «Юнион Блю» принимает на себя все последствия утери груза. В Агентстве не делили своих сотрудников по полу и возрасту. Мужчина или женщина, юнец или старуха, все именовались просто «агент». Агент со смешанными чувствами узнал о потери груза, доставку которого контролировал со стороны. Но потом решил, что хоть не придется ликвидировать этого симпатичного русского. Это несколько примирило с неизбежной головомойкой *** Те окружающие, которые заметили странности в бою, который вел отважный доктор Кригсон решили по-джентельменски не обращать на них внимание. Уотсон подписала доктору постоянный контракт с компанией и назначила исполняющим обязанности начальника охраны поезда, вместо безвременно почившего Шелдона. Один из тех редких случаев, когда отвага оказалась сразу награждена. *** Лотта вернулась на поле боя, когда поезд уже ушел. Несмотря на безумства ночи, а скорее благодаря им, она чувствовала себя удивительно сильной и … сытой. Преодолевая брезгливость, раздела пару трупов бандитов, тех что поменьше. Одежда все равно на ней висела, и пришлось обрывать края рукавов, штанин и затягивать пояс. Но лучше уж так, чем идти голой. Закончив одеваться, девочка легко и быстро побежала вдоль рельсов. Нужно было найти маму. А она уже отставала от поезда на несколько часов. *** В Топеке поезд покинули Воронцов, Пенни, Робб и пленные бандиты. На следующий день этим джентльменам большой дороги пришлось проверить распространенную байку, что мужчины кончают при повешении. Но о результатах они никому рассказать уже не смогли. Робинсон увез Лиз дальше. Доктор Кригсон уверил его, что жизнь женщины вне опасности, и она может перенести дорогу до Додж-систи. «Деревянный» сильно обрадовался этому факту. Так как пока колдунья не залечила раны, легче удержать ее от побега. И действительно, обе попытки мисс Мосс сбежать провалились. В Додж-сити Робинсон получил свои деньги, а картежница свой суд. Она пробовала о чем-то договорится с местным отделением Техасских Рейнджеров, но ей это не удалось. На следующий день после суда Элизабет Мосс была публично повешена. Перед смертью она поминала Лотту и какого-то Роберта. Конец первой книги. Хранители расходятся в разные стороны.Конец первой серии.Неудавшиеся трюки Джеки Чана после фильма.1. Сеньор Аруджунери, должен был по ходу действия стать Сеньора Рудженери, но я решила, что «в Эспаде и так слишком много баб» (с). Изначально она планировалась на роль терминатора, чтобы было кому останавливать ЧГ в рукопашную. Параметры автоматона, включая 8-ку в броне и встроенный пулемет. Но не пригодилось. 2. Игла планировалась как основной антогонист для слуг божьих. Обычным смертным ее упокоить сильно затруднительно, хотя может и свезти, конечно. Ехала она в багаже у Воронцова, как все поняли. Кстати, кто пропустил, Призрак, это меченный Авраама Линкольна.
-
Спасибо за прекрасную, хоть и несколько безумную игру)
-
За замечательный пост, интересный бой, красивое и неожиданное развитие событий.
-
Мексика!
-
Финал? Или нет? Хочу дальше )))
-
Прекрасный пост!
Но потом решил, что хоть не придется ликвидировать этого симпатичного русского. И действительно хорошо..
-
Довести модуль до логического завершения - уже многого стоит.
-
Спасибо за игру! Было круто!
-
Миссия выполнена (нет) xD
|
|
Вирель очень не хотелось вставать. После сладкой ночи хотелось понежиться в ласковых лучах восходящего солнца, а то и повторить полуночное безумство, но вот последнее-то делать было ну никак нельзя. От слова "совсем". Во-первых, они дали обещание (а обещание, как известно, надо держать), во-вторых, её ждал пациент. Потому Стилет сразу после пробуждения мягко потрясла за плечо Шанти, а после приступила к одеванию. Она позволила себе только лукаво улыбнуться Кревану и приобнять Айлэ. Изумлению девушки не было пределов, когда выяснилось, что находившийся при смерти сородич был мало того жив, так ещё, кажется, вполне здоров. Выглядел, конечно, как после хорошей попойки, но в остальном... Младшенькая аэп Эймиль даже повременила с завтраком, чтобы тщательно осмотреть Иллируэна (а тот, собственно, не очень-то и сопротивлялся вниманию со стороны медика). Никаких признаков, характерных для сотрясения или ушиба мозга, на момент осмотра не оказалось. Вирель, разумеется, знала, что внутричерепные гематомы иной раз увеличиваются в размере недели, а то и месяцы, но сейчас ни единого повода заподозрить неладное не было. Отпустив, наконец, мужчину, она занялась прочими насущными делами. Сборов никто не отменял. А поводов для удивления, между тем, становилось всё больше и больше. К примеру, услышав о банде Магго, она представила себе классический воровской притон, а их маленькая ганза в итоге пришла в самую настоящую крепость. Основательность подхода, с котором этот человек вёл дела, действительно нешуточная! Вирель даже поражённо приоткрыла рот и едва слышно присвистнула. Вот тебе на! Такое открытие, впрочем, не было поводом для горя. Это даже хорошо, что тут всё настолько серьёзно организовано. Так проще будет устроиться и осмотреться. Ей и её друзьям надо бы отдохнуть, откормиться и привести в порядок снаряжение. Эльфийка с любопытством осматривала и Галла, и вообще всё, что было вокруг. Когда настала её очередь представляться, Вирель шагнула вперёд и улыбнулась: - Да, все из "Vrihedd". Я - полевой хирург, прозываюсь для простоты Стилет. У аэп Эймиль было расчудесное настроение. Она скосила глаза в договор, изучаемый Шанти, а потом снова заговорила: - У вас работа в госпитале найдётся для меня? Я многое умею, и опыт в хирургии у меня большой.
|
Аррик всё ещё чувствовал себя неудобно, журя про себя отца Себастьяна, который не предупредил его о высоком положении своего друга.
- Знаете, брат Доминик, я на планетах бываю крайне редко, поэтому с удовольствием бы попробовал местный напиток. Только если он не расслабляющий или успокаивающий - служба и долг могут позвать в любую минуту. И к моему великому сожалению, я не знаю, что такое "Дурсиния". Это ваша мастерская иконописцев? У нас, на флоте, с иконами, фресками и витражами дела обстоят просто: когда корабль впервые покидает верфь, он укомплектован всем необходимым набором предметов искусства, прославляющих Бога-Императора нашего, его святых и деяний их, и прочих символов Веры, которые смогли достать, изготовить и сотворить местные представительства Экклехиархии и прочие Адептус. Но большая часть этой красоты и великолепия, после десятка пустотных боёв зачастую требует ремонта, восстановления или же полной замены. В условиях долгих походов не всегда предоставляется шанс зайти в систему подобную вашей - с крупным церковным миром, где подобные действия не вызовут затруднений. В пустоте же мы сами, своими силами и силами одарённых матросов и адептов занимаемся реставрацией. Что уж говорить, полученный результат далёк от совершенства оригиналов, - святой отец ещё раз бросил взгляд на икону, - но наши творения получаются очень тёплыми, человечными и душевными, поскольку каждый вкладывает в работу частичку себя, своей Веры, своего видения величия и могущества Бога-Императора, Его заботы о нас. На моём корабле...
Аррик печально улыбнулся, соединил кончики пальцев рук и поправил себя же: - На моём бывшем корабле, в храмовой зале, есть великолепная фреска за авторством Бертрана Вальехо - "Сошествие Бога-Императора на Марс". Она была шедевром с момента своего создания, она им и осталась, не смотря на несколько наших реставраций. Знаете, меня всегда интересовал вопрос, как это Император принёс техно-жрецам предложения в дружбе, партнёрстве и обмене технологическими знаниями? Разве Терра и Марс не всегда шли рука об руку, борясь с последствиями Древней Ночи? Разве они не вместе, с самого зарождения Империума, несли свет знаний потерянным человеческим колониям? Когда я был юн, я с улыбкой читал древние мифы, в которых говорилось, что до того как Бог-Император, да святится имя Его, объединил терзаемую войнами и раздорами Терру, жречество Марса и их войска совершали нападения на Терру, пытаясь украсть, вывезти все возможные технологии из колыбели человечества к себе в кузницы. Когда же я вырос и получил доступ к большому количеству как духовной, так и исторической литературы, я наталкивался на косвенные подтверждения тех мифов... Особенно меня поразил официально принятый закон, имевший хождение на землях Нглии во времена, когда Терра и Марс объединились, когда Бог-Император и Генерал-фабрикатор Марса скрепили договоры о сотрудничестве своими печатями и подписями. Во времена, когда техножрецы уже стали союзниками, но ещё была свежа народная память об учиняемых скиитариями и боевыми автоматонами бойнях во имя крупиц технологических знаний. Так вот, этот закон совершенно законно разрешал застрелить любого встреченного на землях Нглии техножреца из лука в любой день, кроме воскресения, а если техножрец испортил воздух или землю своими техническими жидкостями и химикалиями - то застрелить его можно было и в воскресение, и используя не только лук, но и арбалет.
Отец Бореалис пригубил поданный напиток и продолжил: - Понятно, что из такого примитивного оружия техножреца не убьёшь... Но сам факт противостояния, эдакой ребяческой борьбы между представителями столпов, на которых зиждется Империум, заставляет задуматься о многом. Даже сейчас, спустя многие лета, мы часто видим последствия тех далёких событий. И дело не в том, что Механикус почитают Бога-Императора как Омниссию, разительно далеко отходя от представлений Имперского Кредо. Мне кажется, дело в том, что мы, техножречество и немодифицированные люди, слишком долгое время были отличны друг от друга и с каждым годом пропасть этого отличия только разрастается. В войсках, вовлечённых в боевые действия, когда жизни всех зависят от усилий, умений и мастерства каждого отдельного человека и техножреца, это различие не бросается в глаза, там все действуют как один большой слаженный механизм. В мирное же время, эти различия являют себя свету. В моих ежедневных проповедях, в пустоте, призывы к терпимости и уважении друг к другу всегда встречают положительные отклики. Вчера же, я помогал отцу Себастьяну в проведении вечери и принятии исповедей у паствы... Там эти призывы были встречены угрюмым молчанием и хорошо скрываемой злобой. У вас на Идар-Оберштайне не любят представителей техножречества?
|
|
Осень. Некоторые миры Империума даже не знают этого слова. Погребенные под вечной мерзлотой города, заносимые песками бастионы, осаждаемые со всех сторон джунглями форпосты Гвардии на мирах смерти и, под конец, исковеркавшие саму природу миры-ульи, где люди пребывают в вечном заточении внутри шпилей из стали и камня, лишь таинственными технологиями Адептус Механикус хранимые от бушующих ядовитых штормов и токсичной атмосферы снаружи...
Игнацио оттолкнул ногой окурок. Люди Идар-Оберштайна даже не подозревали, как им повезло – родиться и жить на таком обычном мире. Этнические конфликты, лоддиты, интриги власть имущих – благословенные Императором были слепы к своему счастью.
Сквозь мысли, вызванные осенним листопадом, прорвалась шумом универсальной бюрократической суеты реальность. Семь этажей монументальной неоготической архитектуры, напичканной охранными системами и подозрительными по долгу службы людьми в одинаковых черных формах. И где-то там, в глубине этого финансового муравейника находилась его цель – Джеральд Фиц-Фоллард, к которому надо было проникнуть и просканировать.
Пожав плечами, предъявляя все тому же (а, быть может, другому – даже с учетом профессиональной памяти охранники были все на одно лицо) специалисту из службы безопасности банка документы на все тот же пистолет, Рамирес думал о том, чем будет заниматься после решения поставленной задачи. Самостоятельное расследование имело смысл лишь если бы Молитор позволил ему пользоваться псайкерскими способностями – без них Игнацио чувствовал себя чем-то вроде адепта с весьма экзотической сферой интересов. Поэтому, в случае успешного завершения операции, он решил наведаться в пресловутое кафе и лично посмотреть на Бирюзу.
После первого взлома бюрократической защиты клерков подбирать ключевые слова было относительно просто. Разумеется, он не выглядел столь внушительно, как группа аколитов инкогнито, но в полном составе (почему-то теперь это казалось не самым умным шагом, несмотря на талант к перевоплощению некоторых из них). Зато кругленькая сумма, которую он с коллегами снял с специального счета, должна была оставить отпечаток в памяти. Поэтому, выискав подходящего банковского служащего (шансы обнаружить ту же самую даму, что пыталась на дом фон Нордеков сверху вниз посмотреть, были, но были невелики), он применил магические фразы "торговый дом фон Нордек", "вчерашний визит", "снятие со спецсчета", "старший администратор Джеральд Фиц-Фоллард" (на это он возлагал особо большие надежды – индивидуальное знакомство с большой бюрократической шишкой всегда играло на просителя). Чтобы минимизировать риск беседы по какому-нибудь вокс-устройству, он также присовокупил слова "конфиденциально", "личная просьба фактора Дома фон Нордек Молитора".
История, которую он собирался впарить Фиц-Фолларду, оригинальностью не отличалась. Почтенный фактор вчера совершал ряд визитов, в ходе которого потерял ценную вещь. Скажем, ручку. Ценность была не только сентиментальной или измеряемой в золоте на вес предмета, и не столько – помимо прочего (что Рамирес собирался открыть нехотя, лишь при наличии определенного давления со стороны банкира) внутри содержались важные записи. Игнацио, как один из членов свиты фактора, обязан был проверить все места, которые посещал сэр Молитор, но, разумеется, не претендует на личный обыск помещения (тут Рамирес допускал даже драматический всплеск руками), но просит при обнаружении предмета немедленно известить дом Фон Нордек.
Как-либо повредить прикрытию такая легенда не должна была – Игнацио надеялся, что Молитор окажется достаточно сообразительным, чтобы подтвердить историю псайкера, если администратор решит ее проверить. Имелся и довольно существенный шанс, что специалист по крупным клиентам запомнил членов свиты и узнает Рамиреса. Впрочем, существенного значения это не имело – аколиту нужно было лишь оказаться на расстоянии пары-тройки метров от цели…
|
Когда Беда привезла почти целый грузовик продуктов, у нее почти полчаса ушло на их сортировку и складирование. Что-то в холодильник, что-то по шкафчикам, кое-что сразу на стол. После чего девушка почувствовала себя уставшей, кроме того, прогулка под солнцем в одежде торговки, привела к тому, что тело вспотело. Поэтому Беда отправилась в ванну. Налила теплой воды без пены и ароматизаторов, поставила рядом маленькую рюмочку с водкой, положила сигарету и зажигалку. Смыв пот, Беда выпила, не закусывая, а потом десять минут нежилась с сигаретой во рту. Пепел стряхивала просто на плитки пола, решив, что потом пошлет сюда серва-уборщика. После пяти минут контрастного душа, девушка до красноты растерла кожу большим полотенцем с абстрактными узорами. Второе полотенце обмотала вокруг головы, и в этой чалме, не надевая другой одежды, пошла на кухню.
Израсходовав на торговлю массу сил и калорий, надо было перекусить. Хакста начала двумя кусками копченого окорока с одной лепешкой. На второе был сыр с виноградом, а на третье так полюбившиеся ей афгульские сладости и чай. Пить днем больше одной рюмки аколитка посчитала излишним. Пока молодое тело насыщалось, у Беды было время поразмыслить, чем заняться дальше. То что поручал Бенедикт, они с Рене уже выполнили, а начальник не оставил никаких четких указаний, что еще можно сделать.
Кончилось это тем, что Беда оставила записку, с некоторым сожалением оделась, взяла пистолеты, коммуникатор и спустилась вниз. Короткая поездка на такси и аколитка снова стоит на базарной площади. Она решила повторно прогуляться среди старинных вещей и книг. Но на этот раз и девушки был конкретный план. Перемещаясь между бородатыми продавцами, она смотрела вещи, приценивалась, присматривалась и активно работала языком. Беда сделала ставку на отрицательные стороны человеческой натуру. Так уж получилось, что люди с большим удовольствием подставят ногу конкуренту и толкнут падающего. Вот и выясняла Беда, между делом, у почтенных продавцов, а к кому из их коллег ни в коем случае нельзя подходить. Кто тут обманывает бедных покупателей, сбивает цены, мухлюет, да и вообще не заслуживает гордого имени торговца? Пройдясь по улице, Хакста таким образом составила антирейтинг продавцов. Среди прочих, два имени упоминались намного чаще других. Вот к этим «слугам порока» и их товарам, аколитка собралась присмотреться повнимательней.
|
|
|
Базар оказался именно таким, каким Рене его себе представлял. Шумным, неорганизованным, опасным, пропитанным ощущениями незаконности происходящего и...живым. Настолько живым, что он, пусть и ненадолго, но даже почувствовал себя прежним, таким, каким он был до злополучной встречи с инквизиторскими застенками. С неподдельным удовольствием «Тринадцатый» плыл через круговерть настоящей жизни, с профессиональным интересом подмечая карманников, толкачей всех мастей и прячущих оружие так, чтобы оно все равно было заметно, наемников. Следуя за увлекшейся покупками “Бедой”, он будто попавший на чужую территорию пес вдыхал ни с чем не сравнимую смесь из ароматов жареного мяса, специй, машинного масла, пота и сомнительных сделок, хитро подмигивал предлагающим ворованный товар и контрабанду барыгам и уважительно кивал бойцам “контролирующей организации”. В общем “обнюхивал углы”. Он не был местным, но язык тела и жестов был практически одинаковым для всех миров, которым правил Человек, так что чувствовал себя охотник вполне комфортно. Не как дома, конечно, но ощущения “как дома” у него не было с тех самых пор, как этот самый дом превратился в далекое и болезненное воспоминание.
Однако в жизни раба инквизиции ничто хорошее не длилось долго, а Рене, как бы ему не хотелось иного, все же был аколитом, а не кем бы то ни было еще. Довольная и хитрая ухмылка все еще играла на его губах, а язык тела продолжал говорить окружающим “я крутой, нагловатый и уверенный в себе делец”, но черный яд осознания уже привычно грыз нутро мужчины. Обман. Все обман. Он обман. Актеришка. Марионетка. Иллюзия человека. Натянутая на безымянный и бездушный инструмент посмертная маска, снятая с еще теплого трупа охотника за головами по кличке “Тринадцатый”.
Клубок привычных в принципе мыслей сегодня ранил как-то особенно сильно, и Рене, не ожидавший такого напора, даже позволил эмоциям выплеснуться наружу, отчего идущий навстречу молодой афгул, с которым он ненароком пересекся взглядами, чуть не схватился за кинжал. Длилось это, правда, всего пару секунд, ведь лучше всего на свете он умел врать, причём, главным образом, врать самому себе. Те жалкие остатки "его-настоящего", что еще были живы, послушно прислушались к голосу разума и скрылись за ширмой преданности и исполнительности, которую, в свою очередь, заслонили беспринципная деловитость слуги не самого чистого на руки господина, и расслабленная наглость бывалого преступника. Мгновение, и вот хитрая кривая улыбка снова играет на губах, а напуганный промелькнувшей в глазах чужака смесью из злобы, отчаяния и презрения афгул, хмурясь, убирает пальцы от рукояти кинжала. Улыбка, конечно же, лживая, как и весь нынешний "Тринадцатый", но отличить ее от настоящей он и сам, пожалуй, не смог бы. Маски, маски, маски. Последняя линия обороны от возвращения в компанию дознавателя Стила.
Закончив с покупками, Рене посадил вроде как довольную Хаксту на такси, а сам отправился к набитой старыми аборигенами и еще более старой керамикой улочке, прячущейся где-то в сердце хаотичного лабиринта, которым и был базар. Он не то, чтобы надеялся найти что-то критичное для расследования, но для их легенды было бы полезно обозначить свой интерес местной торговой братии и пустить нужные слухи. В конце концов, чем шире закидываешь сети, тем больше шанс поймать в них хоть что-то. Шансы поймать плавучую мину, конечно, тоже повышались, но риск был частью его работы столько сколько он себя помнил. Начать можно хотя бы вот с этого благообразного горбоносого деда с зеленой лентой на башке.
— День добрый, уважаемый, — расплылся в сдержанной "деловой" улыбке Рене, сопровождая свои слова коротким уважительным кивком. — Мир вам и вашему роду. Прекрасные образцы тут у вас. Мой...мм...наниматель недавно на Идар-Оберштайне, но великолепие афгульского культурного наследия уже успело покорить его черствое прожженое сердце дельца. Он пусть и торговец весьма широкого профиля, и продает не меньше чем покупает, антиквариату и различным диковинкам уделяет особое внимание. Это его, так сказать, страсть. А я, знаете ли, ищу для него всякие редкие вещи и обычно у меня под рукой есть оценщик, но именно сейчас, как видите, ситуация немного другая. Так уж вышло. Позволите ли вы сделать несколько пиктов наиболее выдающихся вещиц, чтобы я мог потом показать их «своим»?
— И еще одно. Не хочу вас обидеть, но на прилавки редко выкладывают самые редкие и ценные вещи. «Мы» заинтересованы в чем-то, что еще не приелось местной знати. В чем-то новом или хотя бы относительно новом, но не в новоделе само собой. В чем-то благородно-древнем, но находящемся на пике интереса. На переднем краю. Если бы, например, нашелся источник сокровищ великого афгульского народа забивший полгода-год назад, «мы» были бы чрезвычайно расположены из него зачерпнуть. И будьте уверены, мой наниматель — человек весьма широких взглядов и не начинает смешно ронять клочья пены и воздевать очи горе, увидев что-то не внесенное в удручающе короткие списки одобренного экклезиархией и официальным властями. Если что, я завтра снова буду тут. Зелень и свежий хлеб надо будет купить.
Эту же историю, пусть и с некоторыми косметическими изменениями, зависящими от собеседника, «Тринадцатый» рассказал еще десятку торговцев. Если уж решил раскидывать сети — теряй заодно и чувство меры, как говорил кто-то из его менторов. В итоге, после полутора часов любования афгульским старьем, распития какой-то травяной дряни и раскуривания запасов его личного лхо со всеми встречными бывший охотник оказался обогащен горой бесполезных знаний, пачкой пикт-снимков и переполненным мочевым пузырем. Красота. Хорошо хоть, что дурацкие самоедские мысли ушли на второй план. Рядом со старым Рамиресом думать «не то» было опаснее, чем это «не то» говорить.
…
— Не, не, не, брат, — замахал руками Рене в ответ на рассказ Махмуда. — Никакой такой стремной херни. Простой злой приход, как от иокантской ведьминой травы, если ее с обскурой смешать. Когда даже листья сухие, которые ветер во дворе гоняет, рассказывают, что скотина садовник замышляет продать тебя в половое рабство рыжим карликам-альбиносам. Поверь мне, я знаю это дерьмо.
Добравшись до курильни старого Ишмика, с некоторым шансом видящего во сне, как «Тринадцатый» вместе со всеми остальными живущими на Идар-Оберштайне гражданами «большого» Империума качается на закате на суку в пеньковом галстуке, он сел за тот же столик, что и вчера, и не прошло и десяти минут, как хозяин заведения сидел перед ним. Совпадение? Ну, все может быть, но вряд ли.
— Пусть солнце всегда освещает ваш путь, уважаемый, — уважительно, но без какого то ни было подобострастия произнес охотник, показывая собеседнику ладони в универсальном жесте «я пришел с миром». — Был тут недалеко на базаре, и не сумел не заехать к вам. К хорошему быстро привязываешься. Хотите послушать еще историй о других мирах или почтите меня какой-нибудь своей? Слушать истории я люблю даже больше, чем рассказывать их. Слушать и пересказывать своим...ээ...более деловым и приземленным товарищам. Тем храбрым торговцам из моих рассказов. Тем, для кого запреты официальных властей не более чем рекомендации.
-
Классно написано.
-
Отличный пост. Меня всегда восхищали авторы, умеющие выдерживать правильный баланс рефлексии и действия, на самом деле.
-
Самоозознание и самоощущение Рене описаны удивительнейше и великолепно. Соблюсти баланс между масками и столь изможденным внутренним "я" - поистине искусство.
|
Среди многих навыков, которыми должен был обладать искренне преданный своему делу служитель Бога-Императора, особняком стояло умение чувствовать людей. Не допрашивать, не выводить на чистую воду — а именно чувствовать и понимать, увязывая воедино как очевидные и бросающиеся в глаза черты, так и незначительные, казалось бы, детали. Без этого умения, или, если хотите, искусства, нечего было и думать о судьбе пастыря человеческих душ. Надо ли говорить, что священник, занимающий столь высокий пост в иерархии клира Идар-Оберштайна, как у брата Доминика, этим умением владел великолепно?
Вот и сейчас, несмотря на то, что гостя наверняка проверяли при входе в здание — незванные гости так высоко подниматься не могли — он по отработанной годами привычке окутал новоприбывшего своим вниманием, умело маскируя его под обычное гостеприимство. В то время как от его взгляда не укрылась ни малейшая особенность в поведении гостя.
С чего бы начать? Разумеется, с внешности. Человек, вошедший в его кабинет, поначалу показался ему каким-то болезненным. Бледная кожа кабинетного работника, сухощавое телосложение, водянистые глаза... Однако, следующие несколько секунд рассеяли первое впечатление. Незнакомец двигался довольно плавно и пластично, без резких и судорожных движений — совсем непохоже на канцелярских крыс или страдающих разлитием желчи чинуш. Да и следы термических ожогов на лице говорили скорее о полевом характере работы — уж сын интенданта СПО мог разобраться в метках, оставленных войной.
Впрочем, незнакомец подтвердил его догадки, представившись старшим палубным клириком корабля Имперского Флота. Помимо того, он упомянул в речи брата Себастьяна, настоятеля Церкви Святого Рвения, охарактеризовав его как фанатичного проповедника Кредо Империалис. Одно это уже заставило присмотреться к посетителю повнимательнее. Но больше всего священника удивила последовавшая просьба. По долгу службы ему редко доводилось видеть, чтобы кто-то проделал столь длительный путь, как тот, что вел от входа в собор к его кабинету, не имея с собой какого-нибудь серьезного дела. И то, что конкретно у этого посетителя на уме было лишь вывести его на частную беседу, сбивало с толку сильнее всего прочего. Впрочем, опытный дипломат ничем не выдал своей заинтересованности. Которая лишь возросла, когда собеседник проявил весьма глубокие познания в Имперском Кредо, процитировав святого, чья слава восходила чуть ли не ко временам древней Терры.
- "Идите и проповедуйте!" - процитировал он излюбленную фразу Святого Доминика. - Вы чем-то похожи с ним. Это не лесть, просто предводитель "Псов Господних"* тоже много внимания уделял бумагам и документам, не зацикливаясь только на проповедях. Я не узнаю почерк автора сей чудесной иконы. Анджелико?
Снисходительно улыбнувшись, хозяин кабинета ответил:
- Отнюдь. Позволить себе подлинник работы мастера могут только очень нескромные служители Экклезиархии. Разумеется, это всего лишь репродукция, но - отличного качества. В «Друсинии» к мастерству иконописцев предъявляются жесточайшие требования.
Брошенное мимоходом название — словно приглашение продолжить, поддержать диалог. Небольшая пауза — и за ней новая фраза. Разумеется, все с той же улыбкой, но при этом — легкой виноватостью в голосе.
- Право слово, мне несколько неловко. Ведь вы проделали столь долгий путь, чтобы оказаться здесь. Потому выставить вас за дверь, прикрывшись ворохом дел, было бы с моей стороны неуважением к вашему старанию. Прошу вас, не нужно стесняться — среди моих текущих дел нет ни одного, которое бы требовало реагировать немедленно. Можете быть уверены — минут тридцать-сорок неспешной беседы они смогут подождать. А там — как знать...
Дав окончанию повиснуть в воздухе, брат Доминик поднялся с места и проследовал к одному из шкафов.
- Предпочтете чашечку рекафа, или афгульского чая?
|
Владыка Моргота держался как мог, воплощая собой образец стоического преодоления горя. Он не лил слёз, не сетовал на судьбу и не громил мебель в изоляторе в порыве бессильной ярости. Граф был окружён своими подданными, а это означало, что он не имел права на такое выражение эмоций. В глазах морготцев лорд Щита Империи, господин Машекуля всегда должен оставаться непоколебимым. Эту простую истину, преподнесённую Рэйвеном де Рэ в первый же день, проведённый его племянником в суровой провинции, Жиль запомнил очень прочно. Потому сейчас он сидел спиной к стене на стуле у окна, откинувшись на спинку и закрыв глаза. Холодный и тусклый свет умирающего дня проникал сквозь зарешеченные рамы, касался бледного усталого лица, мерцал в поседевших прядях волос на висках молодого мужчины. Небеса всё больше темнели, ветер яростно рвал остатки жухлой листвы с нагих древесных крон - к вечеру должен был, судя по всему, хлынуть ливень. Природа этого сурового края чутко реагировала на страдание графа де Рэ; если сам он не может оплакивать свою умирающую возлюбленную, это сделает далёкое свинцовое небо, не столь стеснённое обычаями и железной волей. Маршал повернулся на звук открывающейся двери. Он молчал до тех пор, пока Аларик не подвинул к столу второй стул и не уселся на него, выставив бутыль с алкоголем и две простые жестяные кружки. - Есть какие-то новости, Аларик? Хоть что-то нашли? - хрипло проговорил Жиль, поднося к искусанным губам кружку и делая глоток. Демоноборец только открыл рот, чтобы ответить, как в изоляторе появился новый гость - одетый в противочумный костюм офицер, сразу же узнанный Алариком. Совершив воинское приветствие, он заговорил: - Мой господин, примите мои искренние соболезнования. Я принёс вам дурное известие... - Я слушаю, капитан Донатти. - Люций Ксавьер, срочно отозванный вами из Мэртира, скоропостижно скончался. Предположительная причина смерти - сердечный приступ. Вскрытие назначено на... На владыку Моргота, чья последняя надежда только что оборвалась, страшно было смотреть. Тёмный огонь зажёгся в его глазах, губы искривил жуткий оскал; побелевшими пальцами вцепившись в столешницу, Жиль поднялся во весь рост: - При каких обстоятельствах он умер? - Тело найдено неподалёку от гаража. Свидетелей пока нет. - Отправьте туда наших людей. Сообщайте мне обо всех обстоятельствах дела. Вы можете идти, капитан Донатти. Офицер снова отсалютовал и тот час удалился. Жиль без сил опустился на стул и обхватил голову руками. Де Рэ необходимо было справиться с собой. Через несколько секунд он поднял мертвенное лицо и посмотрел на инквизитора: - Если это совпадение, то я - кардинал при Его Святейшестве, Аларик... Проклятье! Граф всердцах хватил кулаком по столу так, что бутыль едва не упала со стола, а содержимое кружек частично выплеснулось на столешницу. Скрипнув зубами, маршал взял свою кружку и одним махом опрокинул в себя напиток, не ощутив ни вкуса, ни крепости. Саунд: ссылка
|
Но вот последние предметы одежды были сброшены, и любовники предстали друг перед другом в непорочной первозданной наготе, точно первые люди на Земле. Восторженная и чистая страсть, внезапная искренняя любовь завладели ими, будто никогда не было вовсе преград меж чернокнижником и верной дочерью Ватикана. Хельга со смущением и в то же время восхищённо взирала на обнажённого Хельмута. Он же, опустившись перед фон Веттин на колени, запечатлел поцелуй на её животе. - Говорят, богини старого мира, что был задолго до того, как возникли наши государства, - прошептал тёмный маг, прерываясь для поцелуев, дорожкой сбегающих вниз, - изображались образцом совершенной женской красоты. Будет ли богохульно с моей стороны сказать, что ты кажешься мне одною из них? В сказанном не было ни лицемерия, ни жеманства. Малефик был поражён тем же самым недугом, что заставил добрую католичку позабыть всяческие приличества. Эта болезнь, в равной степени прекрасная и ужасающая, довлела над ним, как печать древнего проклятия. Хитрый, осторожный Хельмут не доверял никому, но доверился Хельге. Его не волновало оружие, спрятанное в кармане её пальто, не смущало распятие на стене, походившее на те, в которых прячут обычно острые кинжалы из освящённой стали. Колдун будто только начал жить, будто впервые за долгое время своего существования вкусил ту самозабвенную нежность, какую только могут подарить друг другу влюблённые. В любовных утехах Хельмут был явно гораздо опытнее, чем госпожа прокурор. Если бы прежде кто-то ласкал её так, как ласкал сейчас малефик, склонявший голову у низа её живота, фон Веттин сочла бы это крайне порочным. Теперь же в одурманенных негой мыслях не являлось отторжения, а остатки ненужного смущения улетучивались, подобные клочьям тумана в лучах восходящего солнца. Всё, что соединяло Хельгу и её падшего ангела, могло быть только самым чистым, самым возвышенным. Физическое влечение от животного инстинкта вознеслось на вершину воплощения порывов любви в прекрасный танец, и откинувшаяся на спину женщина едва могла дышать от захвативших её ощущений. В сузившемся до пределов одной комнаты мироздании не слышны были раската грома, но только биение двух в унисон звучащих сердец. Содрогнувшись всем телом от неистового наслаждения, Хельга как будто со стороны услышала свой сорвавшийся на негромкий крик стон. Чернокнижник поднялся с колен и опустился на кровать, опираясь на ладонь левой руки и нависая над фон Веттин. Он ласково коснулся лица женщины свободной рукой, а затем поцеловал её в губы. Через пару секунд ноги госпожи прокурора оказались непристойно закинуты на плечи малефика. Хельмут, хоть и был чрезвычайно возбуждён, овладел Хельгой неспешно и нежно. Яростная песня бури за окном смешивалась со сладострастными стонами фон Веттин и тихим рычанием тёмного мага, вспышки молнии выхватывали из полумрака переплетённые в объятиях нагие тела. Томительная, но до боли сладкая пытка удовольствием продолжалась, и любовники потеряли счёт времени. Гроза закончилась, небо стало светлее, и вокруг воцарилась небывалая тишина. На смятых простынях, склонив голову на плечо Хельмута и закрыв его шрам ладонью так, будто он всё ещё был свежей кровоточащей раной, дремала Хельга. Колдун в этот предрассветный час не смыкал глаз. Он задумчиво поглаживал женщину по волосам и мягко улыбался, наблюдая, как дыхание вздымает её грудь. Коварный и жестокий малефик сейчас походил на ангела более, чем когда-либо. - Проснись, свет очей моих, - шепнул Хельмут, когда стрелки часов показали время, в какое прокурор обычно поднималась на службу. Саунд: ссылка
|
Расплатившись за рекаф и оставив пару тронов в качестве чаевых, Бенедикт последовал за женщиной. Осторожно прошел мимо, оценив водителя. На секунду он подумал, возможно, это и есть настоящий Бирюза, а женщина просто прикрытие. Хотя нет, вряд ли, уж больно уверенно она держалась. Руку он по-прежнему держал в кармане, нащупывая тонкий защитный чехол моно-стилета.
Дверца машины захлопнулась, отсекая его от окружающего мира. Оставалось только сидеть и слушать.
Он поцеловал предложенную руку, немного мрачно улыбнувшись. Да, похоже его не самые лучшие предположения оказались верными. Однако, несмотря на это, Лили ему понравилась. В хорошем смысле, хотя, конечно, она была весьма изящной женщиной. Но в текущих обстоятельствах Бенедикту гораздо больше пришлись по душе его честность и откровенность: вместо того, чтобы ходить вокруг до около, она сразу подтвердила его подозрения, хотя это требовало определенной смелости. За ироничными словами по поводу Монро явно скрывалась определенная душевная боль. Не могла не скрываться. Но для дела так было лучше. Остальной доклад так же был весьма конкретен и полезен и прояснял многие вещи, а также предоставлял некоторые новые возможности для проведения расследования.
По окончанию доклада он вздохнул и улыбнулся.
- Благодарю вас за откровенность, госпожа Лили, вы не против если я буду называть так? Наша работа иногда требует краткости. Я надеюсь, что не разобью сейчас ваше сердце, но, боюсь, что со времени вашей разлуки у нашего уважаемого патрона появилась новая пассия, от которой он решил избавиться, направив её в мою ячейку. Учитывая её характер и манеры, не исключаю, что он желает ей умереть здесь страшной смертью. Хотя, если это послужит малым утешением, не думаю что он окончательно выбросил Вас из своего сердца, она чем-то похожа, но, кхм. Попроще.
Бенедикт промолчал несколько секунд, потом взмахнул руками.
- Прошу прощения, не самый воспитанный способ начать беседу! Надеюсь, вы простите мою бестактность, увы, тяжкие обстоятельства, в которых мы все оказались, могут оказать ужасающий эффект на манеры.
До этого Бенедикт говорил на лучшем Готике, благовоспитанным и почтительным голосом, но за ним скрывались оттенки мрачной иронии, заставляющие усомниться в его искренности. Он продолжил в гораздо более прямой и жесткой манере, прекратив игру:
- Хочу сразу предупредить, что это мое первое задание под непосредственным руководством господина старшего дознавателя, поэтому его манеры вести дела мне не совсем привычны. Наша группа долгое время работала в поле, поэтому у нас сформировался свой стиль работы, нацеленный на максимальную эффективность и быстрое достижение цели. Не принимайте это на свой счет, ваш доклад показывает вашу компетентность. Я удовлетворен. Не могу сказать этого о его некоторых других выборах. Впрочем, сейчас это не имеет значения. Меня зовут не Марк Асахина, это псевдоним, который указал мой человек, оставивший объявление. Я прибыл на планету под документами официального торгового представителя и фактора Дома фон Нордек, и мое имя - Бенедикт Молитор. В благодарность за вашу честность, госпожа Лили, буду прям и краток с вами: ситуация очень опасная и напряженная. Первичные проверки буквально в первый день выявили широкое распространение феномена. У нас, конечно, нет точных данных по массовости, но уже те сведения, что мы собрали, позволяют предположить наличие данного явления в разных слоях населения, никак не связанное с классом, социальным положением и происхождением. Время пребывания на Идар-Оберштайне так же не является фактором.
Он кивнул.
- Да, это означает, что среди членов ячейки зарегистрирован феномен. При этом обследования и изучения психосферы псайкером группы не дали никаких результатов, феномен не оставляет пси-следов, которые можно было бы легко обнаружить. Впрочем, это ожидаемо, иначе астропатический конклав планеты при таком распространении феномена должен был бы испытать их воздействие и сообщить об этом. Кроме этого, выяснилось, что помимо текущей войны, в обществе Идар-Оберштайна скопилось достаточно серьезное напряжение: есть данные об активности потенциально опасных групп с агрессивной идеологией и замкнутых религиозных сообществ. Я предполагаю, что конечной целью феномена является нагнетание нервозности и атмосферы истерии в обществе планеты до той точки, когда данные потенциальные точки разлома приведут к массовым беспорядкам. Усилия местных властей их подавить будут безуспешными из-за психического воздействия, подстегивающего протестующих. Имперский порядок окажется сломлен, и на этом этапе враг, стоящий за феноменом, сможет проводить свою активность на Идар-Оберштайне без ограничений - будь то ритуалы по прорыву барьера Имматериума и реального мира или же простой захват планеты враждебными силами.
Все это означает, что мы - первая и последняя линяя обороны Идар-Оберштайна, и мы должны остановить этот процесс. В данной ситуации я вижу две задачи: первая, установить природу и происхождение феномена. Я одобрил деятельность различных членов ячейки по проникновению в разные сферы общества, чтобы собрать как можно больше информации о распространенности и специфике феномена. Здесь ваша помощь может быть очень важна. В частности, я получил приглашение на свадьбу некоего сэра Джонатана Бедфорда. У меня есть основания предполагать, что это событие предоставит нам возможность получить больше информации о феномене. Можно назвать это чутьем - он хмыкнул - но помощь вашего человека по сбору данных о других членах знати была бы неоценимой.
Однако есть и вторая задача. Сложившаяся ситуация ставит перед нами парадокс: почему Идар-Оберштайн? Прошу простить меня, я хорошо отношусь к вашему миру, но в галактических делах он почти незначителен. Почему здесь? Почему не столица сектора, стратегически важный мир? Это может означать две вещи: либо здесь у противника есть какие-то условия, необходимые для устройства феномена. Либо у него есть какие-то планы об Идар-Оберштайне, что-то, чего мы не знаем, то, ради чего установление контроля таким сложным способом стоит усилией.
В любом случае, работа перед нами огромная, а времени очень мало. Я молюсь Императору, чтобы мы успели вовремя. Иначе последствия могут быть ужасающими. Надеюсь, мы окажемся достойными перед лицом такой угрозы. Вопросы?
-
+
-
Я восторгаюсь, читая чувства и ощущения Бенедикта, и с каждым постом все больше проникаюсь уважением к этому мужчине: его таланты и умения, его размышления и разговоры поистине неповторимы. И это - настоящее мастерство.
|
– Хорошее оружие, герольд, – буркнул Стирр через плечо, убирая болт-пистолет обратно в нагрудную кобуру и перехватывая “Карающую длань” двумя руками. – Когда тебя убьют, можно я заберу его себе?
Старый Волк чувствовал, что атака отбита, но все равно еще почти пять секунд внимательно изучал край посадочной площадки, поводя стволом тяжелого болтера из стороны в сторону. Они, все же, не в той ситуации, в которой можно позволить себе быть расслабленным или беспечным. Не полагаться же снова на слуг Омниссии, не сумевших даже безопасность одного из своих обеспечить.
– Хватит копаться в чужих потрохах, Кровавая пасть. Принеси-ка мне тело с головой, – зычно гаркнул “Вороний глаз” перемазанному в крови товарищу, когда стало понятно, что посягать на их жизни никто не собирается. По крайней мере, немедленно.
Подняв брошенный в пылу схватки болтер, Стирр аккуратно протер его краем накинутой на плечи волчьей шкуры, негромко прочитал литанию благодарности и попросил у гордого и благородного оружия прощения за вынужденное падение. Он будто бы случайно выбрал самую длинную версию литании, дольше обычного подбирал слова для успокоения машинного духа, но задумался над собственным поведением только тогда, когда решил, что ему прямо-таки необходимо перезарядить все оружие. Задумался и мрачно усмехнулся, чуть качая головой над неприятной, но от этого не менее очевидной истиной. Он просто не хотел идти к тому, что осталось от Терроса. Не хотел смотреть на убитого собственной рукой брата. Не хотел, потому что чувствовал, что не справился. Чувствовал, что виноват. Снова.
– Ты живешь слишком долго, старый дурак, – тихо и зло пробурчал “Вороний глаз” в выключенный микрофон, через силу шагая к куче обгорелого керамита и обожженного мяса, еще недавно бывшей “Серебряным черепом”. – Ты стал слабым, медлительным и сентиментальным.
Разорванный на части труп рукописца выглядел откровенно отталкивающе, но ни для самого Стирра, ни, тем более, для “Кровавой пасти”, в чьих зубах был зажат измочаленный безрукий твист, за которым по земле стелился размотавшийся клубок кишок, вид мертвого тела, пусть даже тела другого астартес, не был в новинку. Не лучшая смерть для славного воина, но не что-то, способное вывести из равновесия само по себе. И тем неприятнее был гложущий нутро яд вины, единственным антидотом от которого, как знал старый Волк, были отобранные у врагов жизни. Жизни, до которых в рамках дипломатической миссии добраться будет не так уж и просто.
Поборов навязчивое желание отстегнуть шлем, длинный коготь пинками раскидал в стороны то, что осталось от мутантов, освобождая от груза мертвой вражеской плоти самый большой кусок Терроса, к которому крепилось то, что раньше было его головой. Он не то, чтобы хорошо представлял себе, какую часть тела надо сохранить для извлечения прогеноидов, но безрукий и безногий торс казался самым правдоподобным предположением.
– Твой дозор завершен, брат, – прогудел он торжественно и мрачно, поднимая труп так аккуратно и уважительно, как это только было возможно в данной ситуации. – Если очутишься в пиршественном зале Волчьего короля, ищи мою бывшую стаю и Скегги “Краснорукого”. Его тоже бомбист, которого я не успел вовремя очередью срезать, забрал. И выбирай место около камина, ибо вечная ночь темна и холодна. Прощай и не держи зла, брат.
Проводив “Серебряного черепа” в послежизнь, Стирр планировал отнести все относительно целые его части в челнок, но прозвучавший в ухе голос второй полностью живой половины их миссии быстро вернул его к реальности, в которой кто-то мог не получать информацию о его состоянии напрямую от духов “Бастиона”.
– Я в порядке, леди-инквизитор, – все так же мрачно отозвался “Вороний глаз”. – Я уже сказал все, что хотел, и готов отправляться, как только завершу перенос тела брата Терроса на борт. Это может занять какое-то время. Если вам нужен мутант с нетронутой головой, возьмите того, которого “Кровавая пасть” с собой таскает. Он не кусается.
– А ты, герольд, запомни и передай своему господину: того шута, который в этой дыре за безопасность отвечает, лучше лоботомировать, – практически без паузы продолжил длинный коготь с еле заметным раздражением в голосе, означавшим, что чьи-то руки скоро могут отделиться от тела и стать импровизированным оружием ближнего боя. – Пусть, хотя бы, в виде сервитора пользу приносит. Ему мозги все равно ни к чем; он ими и пользоваться то не умеет.
-
Волк, как всегда, замечательно колоритен. За "твой дозор завершен" и благие пожелания - отдельный плюс бы поставил)
-
Замечательнейший старый брюзжащий Волк. Вот только одно могу сказать: верю каждой строчке.
|
Кемерин застыла неподвижно, не опуская болт-пистолетов, напряженно прислушиваясь и не сводя взгляда с кибер-пса, первым среагировавшего на засаду. Несколько секунд из обозначенных двухсот двенадцати, чтобы удостовериться: эти были последние. И еще несколько натянутых, пронзительных, потрескивающих статическим шумом из смолкшего вокс-канала мгновений - убедиться, что за первым сюрпризом не последует новых, прыгающих, взрывающихся, летающих...
Пелена молчания словно облепила руки, затянула лицо противной паутиной, вонючей как тряпки твистов. Что-то в гибели брата библиария было... неправильным? Неочевидным, несуразным?.. Несоразмерным. "Нормальные размеры человеческой смерти"... Откуда это? "Маленькая смерть птицы"... А какой размер у смерти Караульного?.. А если он один из двоих?.. Всего двоих... Медленно опуская оружие, леди-инквизитор вынуждена была признать, что на миг растерялась. Четкие задачи миссии - разведка, выявление предателя, принуждение к содействию в обороне субсектора, - неотвратимо увлекавшие ее вперед, вдруг дернулись и скрипнули, как развинченная вагонетка на стыке рельсов. Активировав вокс-связь со Стирром, после короткой нерешительной паузы она выдохнула и переключилась на Крантора. Возможно, с высоты любого космодесантника была бы видна пропасть между едва знакомыми Космическим Волком и Серебряным Черепом, но Кемерин не нашла, что вставить между Астартес и смертью Астартес. Не в этот раз.
- Боевого брата Терроса и все его снаряжение нужно перенести в шаттл, - ровным голосом проговорила она логосу. - Понадобится стазис-камера, также охрана шаттлу на время моего пребывания. В свою очередь, сожалею о потерях с вашей стороны.
Неторопливые заверения, изъявления, извинения - леди инквизитор скупо кивала, медленно убирая один пистолет, затем принялась возиться со вторым, вытаскивая заклинивший - опять! - магазин, перезаряжая, шепча короткую простенькую литанию рассерженному духу машины. Размеренный темп речи логоса будто бы заразил и ее; на самом деле эти несколько секунд - на то, чтобы выгнать из головы злорадные мысли о собственном просчете, не дать лирике и сомнениям выгрызть больше ни куска своего внимания. И только потом она вклинилась в то, чем был занят космоволк после такой весьма зрелищной, но не особо победной баталии. Формально надо было бы спросить об этом раньше, но в силовую броню сороритас был заключен всего лишь человек. - Сообщите свое состояние, frater Стирр. Нужно ли вам время?
Время утекало стремительно, и почти с той же скоростью таяла охрана леди инквизитора. Остались только Стирр, Кровавая Пасть и логос со своим гамма-оружием, против неизвестного количества засад на пути неопределенной дальности. И еще она сама, всего лишь человек... Сейчас как никогда было заметно, сколь много в ней осталось от человека, от женщины. Иной, начиненный хотя бы половиной той аугметики, которой могли похвастать окружающие, холодным тоном потребовал бы себе дополнительную охрану взамен утраченной и пострадавшей. Но Кемерин отчего-то убила еще секунду на раздумья и выразилась тактично: - Логос, ваша охрана уничтожена. Я подожду, пока к вам присоединится подкрепление.
Сервочереп незаинтересованно жужжал, покачиваясь над особо живописной кучкой окровавленных тряпок, и снова транслировал анатомические подробности. Интересно, чьи чувства я пыталась не задеть таким образом, отстраненно подумала инквизитор, следя за оставшимися секундами, желтовато мигавшими в уголке ретинального дисплея. Механикума, любые проявления человечности считавшего (несомненно) слабостью, или космоволка, модифицированного, тренированного и закаленного до сверхчеловеческих высот? Нет, просто если Крантор пострадает в очередной засаде, то миссия будет скомпрометирована. Логично.
|
|
На рынке Хакста развернулась во всю ширину своей женской души. Это был, конечно, не поход за вещами, но что-то к нему максимально близкое. Пускай мужчины считают, что лучшие повара получаются из них. Но это редкое исключение в море тех кто питается фаст-фудом, умеет заварить пакетик с растворимой бурдой под этикеткой «кофе» или «чай», сожрать коробку готовой лапши и невкусно приготовить яичницу. Себя Беда считала хорошей хозяйкой и готова была порадовать товарищей хоть отборными продуктами, раз уж они так не ценят ее основные таланты.
Женщина нырнула в море рынка и погрузилась в процесс торговли как в воду. Для начала Беда наняла пару местных афгулов, чтобы они носили за ней корзинки и сумки с провизией. Сама она не собиралась утруждать этим свои ловкие пальцы. Тем более, что даже на рынок аколитка прихватила сразу два пистолета и была готова без раздумий пустить их в ход, если посчитает ситуацию угрожающей. Нагоняй от Бенедикта не смог поколебать въевшиеся в мозг правила: «стреляй первой», «умри ты сегодня, а я завтра» и «мертвые не оправдываются». Для начала Беда отправилась в мясные ряды. Она родилась и выросла на мясо-молочной ферме, поэтому прекрасно разбиралась в говядине. Она не побрезговала надавить на выбранные куски пальцем, понюхать их, оценить цвет. Беда знала, что самые вкусные стейки получаются из выдержанного мяса, но сама предпочитала свежее. Так что ей были выбраны несколько кусков, на которых тонкие жировые прослойки образовывали своеобразный «мраморный» рисунок. При этом женщина уточнила, что они именно с шейной части туши, или, хотя бы, из подлопаточной. Узнала, насколько молодым и «нагулянным» был бычок, и на каких травах пасся. Естественно, за каждый огрызок она торговалась как сумасшедшая, используя все таланты к «бартеру». Так же был взят толстый край длиннейшей мышцы с небольшими кусочками ребрышек, для жаркого. В свином ряду было куплены четыре готовых окорока и сырокопченая грудинка. А вот небольшого барашка Хакста купила целиком, выбрав в загоне. Его зарезали прямо при ней, быстро и ловко выпотрошили и сняли шкуру. Мясо завершили две курицы и одна большая индейка.
Дальше были два кругляша твердого сыра. Корзина зелени и две корзины фруктов. Специи. Одного перца Беда взяла сразу четыре сорта: черный, красный, белый и зеленый. Стопка свежайших лепешек, которые долго не черствели, а при разогревании в микроволновке были как свежие. Сладости. Десятилитровая бутыль свежего красного виноградного вина. Местная разновидность коньяка, которую разливали из бочки, хранившейся десять лет. И так далее, и тому подобное… Двое здоровых носильщиков скоро начали покряхтывать под весом снеди. Хакста взмокла. С каждым продавцом требовалось торговаться, улыбаться, строить глазки, бить по рукам. Ух…
Но остановиться женщина просто не могла. Она вместе с Дунканом осматривала дом, и точно знала, чего там нет. Поэтому ей был куплен чугунный казан для плова, и мангал для жарки мяса. Потом все продукты были загружены в грузовое такси, а Беда двинулась на второй круг. В этот раз она отправилась в ту часть рынка где торговали вещами. Она собиралась посмотреть на местные ткани, изделия ювелиров, всякие разности, и, при удаче, обнаружить какие-либо старинные вещи, книги и артефакты. В конце концов она же торговка дома Норбек, значит просто не может не интересоваться такими вещами.
-
Шикарное описание похода за продуктами и выбора товара! Я аж проголодалась^^ И сама сцена похода по рынку очень натуральная, да)
-
Вот сразу захотелось ещё разок пообедать... Может Беда ещё и готовить умеет? А то иначе Рене опять всё на свою шаурму пустит... =)))))
-
+
|
Монументальность собора захватывала дух, открывая в Аррике новые глубины благоговения. В трудах имперских святых он читал, что на благословенной Терре, на которую он так и не попал, соборы занимают огромные территории, сопоставимые по размерам со стремящимися ввысь и вширь ульями. Такие масштабы трудно представить и осмыслить, их нужно лицезреть лично.
И то, что лицезрел сейчас отец Бореалис, радовало и восхищало его верующую душу. Проведя почти всю свою сознательную жизнь на перемещающихся в пустоте кораблях или на висящих в ней же орбитальных сооружениях, Аррик с лёгкостью позабыл о том, что такая монументальная монументальность встречается как раз на поверхностях планет. Боевой корабль, какой бы он мощный ни был, редко когда превышает в длину десяток километров. На планетах же, такие расстояния кажутся смешными и незначительными.
Он простоял половину часа, любуясь стремительными контрфорсами, могучими колоннадам, титаническими аркадами и прекрасными образцами скульптурного искусства и шедеврами резчиков по камню и металлу, мастеров витражного дела. Как такая красота может вызывать ненависть и злобу?! Как от всего этого смеют отворачиваться люди, отдавая себя во власть Хаоса? Это насколько же их души должны быть слабы, а умы - недалёки?
Если внутренняя часть собора восхитила его своей основательностью, то внутреннее убранство - богатством и роскошью. Но не такой, какой любят бахвалиться друг перед другом представители торговых домов, вольных торговцев и знатных родов. Это были богатство и роскошь во имя Его, призванные восславлять Бога-Императора и его неустанную заботу о пастве Его. Хотя, к большому сожалению Аррика, были и такие священнослужители, которые стремились облачиться в такую роскошь и присвоить эти богатства себе. Но для пресечения такого безобразия существовали структуры как внутри самой Экклезиархии, так и в составе Священной Инквизиции. Одно бдительное око - хорошо, а два - увидят гораздо больше!
Что по-настоящему удивило Аррика, так это тщательная проверка его самого и его намерений. Прямо в духе флотских процедур и протоколов! Он ничуть не удивился бы, если бы узнал, что пока он молился в присутствии и по велению фанатика, его душевную чистоту проверял псайкер. А то и не один. Такие меры безопасности подводили к мысли о том, что в церковных кругах на Идар-Оберштайне не всё ладно. Местные представители Экклезиархии что-то знают, к чему-то готовятся.
Но удивления на этом не закончились. Аррик представлял себе брата Доминика если не братом-близнецом настоятеля Себастьяна, то во многом на него похожим, как по возрасту, так и по положению в иерархии. И когда его провели к брату Доминику в кабинет, отец Бореалис замешкался, но всё же быстро ответил на гостеприимство хозяина.
- Добрый день, брат Доминик, - начал он разговор, присаживаясь на предложенный стул. - Вы простите меня, что отрываю Вас от дел, но я в замешательстве...
Аррик обвёл взглядом помещение, отмечая его простоту, функциональность и аскетичность. Он испытывал отвращение и ненависть к тем священослужителям, про которых писал в своих запрещённых трудах архиепископ-раскольник Петер Павлин: "Когда хвалят паволинаюса, то он поднимает и распускает свой блестящий хвост, как и иной проповедник при похвале льстецов в тщеславном величии превозносит свой дух. Если он поднимает свой хвост, то его зад оголяется, и он становится посмешищем, когда чванится". Он испытывал огромное уважение к таким людям, которые, не смотря на свой сан и положение в Экклезиархии, не захламляли свои кабинеты ненужными показными вещами. Которым было неведомо тщеславие, высокомерие и которые не были падки на лесть. Именно таким человеком показался Аррику брат Доминик. Именно таким человеком был сам Бореалис.
- Когда настоятель Церкви Святого Рвения, брат Себастьян, порекомендовал мне встретиться с его хорошим знакомым Братом Домиником для бесед досужих, я и представить не мог что Вы... Я думал, что Вы окажетесь таким же фанатичным проповедником слова Его, обсуждающим с братом Себастьяном аспекты Веры и опасность даже малых отклонений от догматов Имперского Кредо за бутылочкой-другой кагора. Сейчас же я вижу, что визит мой не ко времени и не к месту, - Аррик кивнул на гору документов на столе брата Доминика. - У Вас дел невпроворот. Может быть, у Вас найдётся время в течении дня для частной беседы со старшим палубным клириком линейного флота? У меня есть несколько дней, прежде чем я получу назначение на новый корабль, и брат Себастьян рекомендовал мне Вас как большого знатока местного паломничества и настроений как в рядах нашей братии, так и среди жителей Золотого Квартала. Кроме того, у меня есть несколько вопросов частного характера, с которыми брат Себастьян опять-таки перенаправил меня к Вам.
Аррик с интересом посмотрел на икону, которую обошёл своим вниманием в самом начале визита. Ну конечно! Это же Святой Доминик, своей собственной персоной. Вполне может статься, что хозяин кабинета взял себе это имя при рукоположении.
- "Идите и проповедуйте!" - процитировал он излюбленную фразу Святого Доминика. - Вы чем-то похожи с ним. Это не лесть, просто предводитель "Псов Господних"* тоже много внимания уделял бумагам и документам, не зацикливаясь только на проповедях. Я не узнаю почерк автора сей чудесной иконы. Анджелико?
|
Воздав очи к небу и прищурившись на луч света из окна, Виктор Алексеевич простонал, про себя думая, что никак не убежит с такой ношей на руках:
- Беатушка, ну какие милые, какие хорошие? Кто нас пустит в какую там ещё ложу! Сейчас весь вопрос в том, встречать ли Молчанова, которого мы на свою беду накликали! Ах, да ну не переезжать же теперь!
Перед бойкой племянницей паниковать было решительно невозможно, поэтому Коробецкий, взяв себя в руки, легонько встряхнул мечтательную особу, изволившую расслабиться по утру не самым пристойным образом. Богема она, видите ли! Кто там будет смотреть, какие вы играете роли, когда по пониманию заговорщиков вас вовсе не должно быть на этой сцене.
- Однако, он не казался мне ничуть опасным, этот Иван Игнатьевич, помнишь, я рассказывал, как мы случайно встретились в Тонне-Шарант? Беата, ну что ты стоишь, собирайся! Так вот спутница его мне и то более мнительной и мстительной персоной показалась, нежели он сам. Неужели они и правда сумели нагнать на бедного Авдия такого страха? Беата, у нас не так много времени, они явятся в половину одинадцатого!
Вновь разволновавшийся Коробецкий произнёс "они" как будто имея в виду вошедших в очередной город красных, а "половину одинадцатого" - почти как саму полночь, полную вороньего крика и тревожного боя часов.
И всё же отвернуться и оглядеться в поисках ширмы он тоже не забыл.
- Что мы им скажем? Ну или ему, если он и правда явится один, во что я не верю... Что всё знаем, и про него, и про его товарищей по кругу, или как там у них говорят? Хм, а если они всё же никак не связаны ни с этим Леваницким, ни с другими фёдоровцами, если это и правда они... Но тогда как они вышли на Авдия? Ах, ну да, они же были знакомы с самим Ильёй Авдиевичем!
Запутавшийся в собственных рассуждениях, Виктор Алексеевич не без растерянности схватился за голову. Мысль дальше уже озвученного не шла. Ясно было одно.
- Бежать нельзя. Я верю, Беата, верю... им нас не запугать и не достать. Не успеют! Визы, хвала твоему таланту, у нас в кармане, а значит - пара билетов и вуаля, только нас и видели! Да?
-
Как и все предыдущие посты, сей написан и хорошо, и красиво, и душевно. Искусно переплетается описание обстановки и чувств, позволяя нетолько проникнуться и окружением, и ситуацией, но и ощутить Виктора Алексеевича как живого, истинного человека. Играть с тобой, да и с ОХК - одна отрада и повод к самосовершенствованию в стремлении достичь подобного уровня самой.
|
Надо сказать, что рабочий кабинет брата Доминика, помощника Его Светлости по вопросам взаимодействия с клиром, не очень походил на монашескую келью. Гораздо больше он напоминал место работы какого-нибудь чиновника Администратума средней руки. Достаточно влиятельного, чтобы иметь отдельный кабинет, но недостаточно, чтобы превращать его в демонстрацию своих возможностей. Во всяком случае, здесь не было мини-бара и фигуристой секретарши на входе. Впрочем, портрета действующего лорда-губернатора планеты не было тоже.
Что же здесь было? В первую очередь, в глаза бросалось окно. Занимавшее три четверти противоположной от входа стены, оно открывало захватывающий вид на город и заливало комнату светом. К окну с обеих сторон примыкали два массивных шкафа. Причем если шкаф по левую руку был, в основном, уставлен книгами, то правый был закрыт створками и предназначался, вероятно, для вещей хозяина кабинета. Ближе ко входу по левой стороне размещались углом два мягких дивана для посетителей, замкнутые в треугольник стеклянным журнальным столиком. По правой стороне ближе ко входу располагалась массивная тумба. Пройдя вглубь комнаты, можно было увидеть, что стену, в которой располагалась входная дверь, с правой стороны от входившего украшала массивная икона. Она изображала имперского святого в простом белом одеянии и черном плаще, опиравшегося на епископский посох. У ног мужчины вертелась поджарая гончая, сжимавшая в зубах ярко горящий факел.
Самым внушительным предметом мебели был рабочий стол — добрых два квадратных метра полированного дерева, на вид вполне способного выдержать обстрел из автогана. Примерно половину этой площади занимало рабочее пространство, на котором размещались массивный когитатор, всеразличные письменные принадлежности - включая три вида ножей для разных типов корреспонденции, изящный стилос с острым концом, несколько чернильниц и прочее — и документы. Башня инфопланшетов в три четверти фута высотой притягивала внимание, но бумажные документы брали численностью — здесь было и несколько стопок, отличавшихся типом материала — от дорогого пергамента до бумаги с явными слеадами переработки — и несколько свитков, часть из которых сияла неотломленными печатями. Причудливый натюрморт рабочего стола брата Доминика лишь на первый взгляд казался погруженным в хаос. Стоило приглядеться повнимательнее — и можно было увидеть в этом пейзаже план, продуманный до мелочей.
Сам брат Доминик, впрочем, только закреплял произведенное впечатление. Довольно высокий, осанистый мужчина лет 25-30, чисто выбритый и следящий за собой, с красивыми чертами лица и светлым взглядом — он производил впечатление с первой секунды. В своей простой сутане, на фоне темной кожи удобного кресла, брат Доминик очень органично вписывался в картину своего рабочего места. И поначалу было даже не заметно, что он с любопытством разглядывает вошедшего посетителя. Когда же оный посетитель замечал внимание хозяина кабинета — тот уже улыбался ему, той бесхитростной и доброй улыбкой, которая так легко обезоруживает уже напрягшегося было визитера.
Собственно, именно так произошло и в этот раз. Короткий обмен взглядами — и брат Доминик любезно улыбается посетителю, жестом приглашая его занять один из стульев напротив себя.
- Добрый день. Чем могу быть полезен?
|
|
|
– Украдут? Не, вряд ли мне так повезет, – улыбнулся Рене в ответ опасения афгула, чуть заметно качая головой. – Но, если повезет, обязательно узнай имя злодея. Пошлю ему соболезнования и лучший ковер, что смогу найти в этом секторе.
Два дополнительных часа сна, которые ему удалось урвать в ожидании загулявшего где-то Кроу, возымели на “Тринадцатого” поистине волшебное воздействие, дополнительно усиленное еще двумя порциями мерзейшего рекафа и недовольно урчащим желудком, требующим нормального завтрака. Как и всякая гончая, он был рабом собственного нутра, и, будучи подгоняемым голодом, проявлял чудеса энергичности, общительности, покладистости, да и вообще чего угодно. Единственная засевшая в его голове неприятная мысль касалась так и не вернувшегося на базу бывшего арбитра, но Данкан всегда был чуть ли не самым осторожным псом из их своры, так что, скорее всего, его отсутствие объяснялось потребностями расследования, а не необходимостью лежать в какой-нибудь канаве с дырой в голове. По крайней мере, такие предположения были куда комфортнее альтернатив.
Быстрый осмотр имеющихся в Литтл-Крик торговых заведений давал надежду на то, что хотя бы убираться и готовить Рене не придется, но вот решить вопрос с зеркалами тут было некому. Неприятно, но ни в коем случае не проблема. За продуктами он, в конце концов, все равно собирался ехать во “внешний мир”, на какой-нибудь сомнительный базар, где будет возможность пошуметь, поторговаться и, конечно же, где можно будет коснуться краешка неофициальной части местного рынка. Оставалось только вызвать Махмуда и по пути к торговым рядам немного поплутать в поисках какого-нибудь мебельщика или стекольщика. Ведь должны же где-то заказывать новые зеркала все те люди, в чьих домах колдуны не справляются с собственными силами…
…
– Во-во, дорогой, вставай вон под той вывеской, – внезапно крикнул “Тринадцатый”, тыча пальцем куда-то вправо, где сквозь мутноватое стекло такси и осеннюю листву виднелась заставленная мебелью витрина. – Я минут за десять-пятнадцать обернусь, и поедем на базар. – И смотри не укради юную леди, Махмуд, – добавил охотник с кривой ухмылкой, уже почти закрыв дверь, – Это тот случай, когда дракон приносит принцессу обратно, предлагая сокровища за то, чтобы ее у него согласились забрать.
Зайдя в светлое и слегка запыленное помещение магазина, Рене постоял немного у двери под аккомпанемент затихающего дверного колокольчика, осматриваясь и изображая растерянность, а потом с задумчивым, но слегка рассеянным видом двинулся медленным шагом вдоль комодов, столов и, естественно, зеркал. Не то, чтобы он хоть что-то смыслил во всем этом стилистически-интерьерном многообразии, но гуляющий вдоль товара посетитель обычно призывал продавца или кого-нибудь похожего на него быстрее, чем что-либо еще. Вот и сейчас, не прошло и двух минут, как “Тринадцатый” лицезрел перед собой весьма благообразного мужика средних лет в клетчатом твидовом пиджаке, жилетке и брюках, взирающего на обвешенного стреляными гильзами и покрытого электу охотника с осторожной неприязнью. Как на грязного, но крупного дворового пса, которому дать по морде шваброй пусть и хочется, но как-то страшновато.
– Добрый день, уважаемый, – расплылся Рене в самой своей цивилизованной, не открывающей особо зубов и латунных фикс улыбке. – Простите мой внешний вид, но нормального сенешаля мы с собой не привезли, а мне подобные дела в новинку. Приходится импровизировать.
Произнеся все это почти что извиняющимся тоном, “Тринадцатый” сменил приветливую улыбку на устало-грустную, отлично демонстрирующую, насколько ему все это претило, и насколько он чувствовал себя не в своей тарелке, а потом и на уважительно-деловую.
– Ладно, к делу. Безумная баба…кхм…извините…”спутница” моего господина в приступе ревности побила в снятом нами особняке половину зеркал и, если все пойдет так же, сегодня к вечеру побьет вторую. А может и уже. У нее, судя по всему, пунктик по части метания тяжелых предметов во что-нибудь стеклянное. Соответственно, надо заменить стекла в четырех* вот таких вот больших и шести* маленьких зеркалах, – продолжил охотник уже несколько более деловым тоном, показывая примерные размеры рам руками. – В самом Литтл-Крик я не нашел никого, кто бы мог нам помочь восстановить первоначальный вид интерьера, да и не стоит давать местным зазнайкам повод языками чесать. История смешная, но те такая, которая пойдет на пользу делам дома фон Нордек. Ну что, мы найдем общий язык?
…
Когда они, наконец, добрались до базара, который был настолько органично вписан в афгульский квартал, что не сразу было понятно, где кончается жилая застройка, и начинаются торговые ряды, Рене поправил кобуру так, чтобы зоркий глаз мог разглядеть сквозь полы расстегнутого плаща покрытую латунной вязью рукоять “Гекатера”, и склонился к уху Махмуда:
– Мне бы таблеток без рецепта найти, чтобы спать и снов не видеть. Не знаю, уж, что у вас тут в дурь добавляют, но меня ночью как-то недобро крыло. Голоса какие-то сраные, шепоты из шкафа, такая вот хрень. Слишком поздно и слишком реально для нормального отходняка. Хочу на будущее озаботиться, чтобы было чем сняться кроме бренди орехового. У меня от него изжога.
Традиционно накинув афгулу двадцатку сверху счетчика, “Тринадцатый” вылез из такси сам и машинальным жестом, что был родом откуда-то из прошлой жизни, подал руку Хаксте. Они вряд ли сработаются и вряд ли поладят, но и вести себя как полная задница было совершенно необязательно. В конце концов, сколь бы разными они не были, когда придет время выжигать местный рассадник ереси, встать плечом к плечу все равно придется. Инквизиция так и работала. Собери разных мерзких субъектов, мотивируй их и отправь убивать субъектов еще более мерзких. Настоящее физическое воплощение тезиса о создании чудовища ради убийства другого чудовища.
– Мне, вероятно, нужно будет кое-куда заглянуть, да и на кухне я профан, так что давай продукты на тебе будут, – негромко произнес Рене, внимательно разглядывая вместо лица Беды окружающее их людское и архитектурное разнообразие. – Торгуйся как проклятая, местные это любят, а я рядом похожу и посмотрю, что тут и как. Лады?
-
Я люблю всех твоих персонажей, Дунгард, но Рене подкупает какой-то особенной человечностью, сочетанием суровости и жизненного опыта с неподражаемым чувством юмора.
-
Шуточки Рене шикарны, как и весь пост^^
-
Бандюган шикарен как и всегда! Особенно порадовали два предпоследних абзаца =)))))))))))))))))))))))))))
А ореховое бренди, да - оно такое... изжоговое ;)
|
По дороге в город Бенедикт объяснил Рамиресу задачу. В банке нужно было проверить менеджера, который работал с представителями фон Нордеков, чье поведение, возможно, намекало на симптомы "голосов". По поводу торговой палаты он не стал особо комментировать, приказав лишь проверить в целом психическую атмосферу в разных частях здания.
Стил свое задание уже знала, поэтому ему ничего не оставалось, как покинуть машину в нужном месте и отправиться в кафе на встречу с таинственным агентом старшего дознавателя.
Идар-Оберштайн вытворял с ним странные фокусы. Бенедикт побывал на многих мирах, но этот ему искренне нравился. Несмотря на все кошмарные недостатки, Молитор любил Синопию. Все люди любят свой родной мир, как дети любят в душе свою мать, даже если они сами не хотят в этом признаваться из-за причиненных обид или несправедливостей, пренебрежения воспитанием и других пороков. Это был ужасный мир для взросления, но в нем была какая-то своя странная красота, благородство прошлого Империума, монументальные здания, чья позолота стерлась, а мрамор подернут грязью, улицы заброшенных кварталов полузатопленны, а токсичный дождь медленно стачивает древние монументы и мрачных гаргулий.
Аквилея была полной противоположностью Синопии Магна. Это был абсолютно живой город, но в то же время лишенный какого-то пафоса, пасторальный, словно изолированный от жестокой Галактики каким-то невидимым покровом. Ему хотелось искренне, без каких-либо двойных причин пройтись по этим тихим улочкам под ласковым осенним солнцем, слушая шелест опавшей листвы, утонуть в этой безмятежности, насладиться этим почти игрушечным городом, испить его дна.
Но в то же время он знал, что сделал свой выбор давным давно. Вселенная заполнена существами, для которых нет ничего слаще, чем уничтожить и осквернить этот хрупкий мир, превратить его в пепел и скверну. Кто-то из них нашел путь сюда и свил здесь гнездо, пользуясь этой тишиной и покоем. Если их не остановить, они высосут сердце Аквилеи изнутри будто паразиты, оставив лишь пустую оболочку, и затем наполнят её грехом, извратив, словно оживленный темными силами труп. Они должны быть остановлены.
Чтобы одни жили в покое, другие должны не знать его. Чтобы одни не страдали, другие должны познать боль и причинить её другим. Чтобы одни не знали смерти, другие должны нести её и быть готовым встретить её самим.
Бессмертный Бог-Император Человечества принял на себя безмерное страдание, взошел на Золотой Трон, чтобы защитить свою паству от Разрушительных Сил. Самое меньшее, что Бенедикт может сделать сейчас, чтобы отплатить этот долг - это пожертвовать своим душевным покоем и найти тех, кто желает Идар-Оберштайну и его жителям зла.
Он никогда не был чрезмерно религиозным человеком. У него были свои амбиции. Он желал подняться высоко. Ему не нравилось находится под руководством людей, которые были либо некомпетентны, либо нечестны с ними, и дознавателя Монро он относил к таковым.
Но в то же время, идя по этой тихой улице, Бенедикт как никогда чувствовал ответ на этот простой вопрос: зачем мы сражаемся? Не для личной славы или власти или мести. Ради этого. И это, в конце концов, самое главное.
Повернувшись в сторону возвышающегося за площадью в далеке Собора Воителя, Бенедикт исполнил знамение аквилы и тихо склонил голову. После чего развернулся и направился в кафе.
Сейчас отложить сторонние размышления в сторону и сосредоточиться на деле. Идя на встречу самостоятельно, он сильно рисковал. В конце концов, Рамирес не был замечен как один из агентов фон Нордеков. Теоретически было бы разумнее послать его. Бенедикту приходилось лишь надеяться, что люди, с которыми он встречался в образе фактора фон Нордеков, не посещают подобные места. И что за ними не было слежки. С другой стороны, были причины, по которым он хотел встретиться с Бирюзой самостоятельно. Во-первых, Рамирес был со стороны, а значит мог работать на Монро. Бенедикт не хотел давать им общаться вместе без присмотра. Кроме того, от Бирюзы зависело слишком многое, поэтому он хотел увидеть человека самостоятельно, понять, кто он такой, чего от него можно ожидать, можно ли на него положиться. Даже если довериться Рамиресу, псайкер казался Молитору слишком суховатым, чтобы уловить и в точности передать такие акценты. Он бы доверился Кроу, может быть, Рене. Но они заняты. Стил прямовата для такого. Нет, здесь нужно все сделать самому.
...
Он ожидал. Как и на войне, на службе Инквизиции это был основное занятие. Жди часы, дни, месяцы - а потом действуй с быстротой броска кобры за секунду. С собой у него был карманный пистолет в разобранном виде, спрятанный в наборе письменных принадлежностей, но для его сборки требовалось время. Имело смысл это сделать до посещения кафе, но с остальными заботами он забыл об этом и оставил его в таком виде, в каком он был во время посещения торговой палаты. Поэтому из оружия полагаться приходилось только на моно-стилет. Если что, им можно быстро оборвать собственную жизнь. В конце концов, если за ним бы пришли серьезные силы, Мариетт бы все равно не сделал бы ничего. Не то, что он ждал серьезные силы. Бенедикт вообще не знал, чего ждать. Общение с Монро было переполнено странностями и недосказанростями, и некоторые его сюрпризы (вроде беды, например), преследовали их даже за долгие световые годы от его поместья. Чего ожидать от Бирюзы он не знал, поэтому не пытался строить в голове предположения, а просто спокойно ждал, оценивая посетителей кафе. Обычные люди за обычными людьми. К обеду прибудет больше и больше. Конечно, хороший агент должен не выделяться среди местных, поэтому в сущности им мог оказаться кто угодно, гадать бесполезно. Так что он сидел и ждал, слушая приятную музыку.
Вошедшая незнакомка не возбудила у Бенедикта каких-то особых подозрений. Она выглядела немного странно и не очень вписывалась в местное окружение, но это как раз не то, чего он ожидал от Бирюзы. Должно быть, какая-нибудь домохозяйка со вкусом к моде в афгульском стиле. Или жена серьезного человека на тайном свидании желает замаскировать свою внешность. Неважно. В любом случае, он спокойно перевел с неё взгляд, и был искренне удивлен, когда она внезапно подошла к его столику. Её слова не сразу обработались в его мозгу, а когда он их осмыслил, то ощутил резкое напряжение, пробегающийся холодок по спине. Все-таки длительное ожидание способно подействовать даже на подготовленные нервы. Вот он, момент истины. Ловушка или союзник? Он несколько секунд сосредоточился на её голосе, повторяя сказанную женщиной фразу в голове. Интересно. Возможно, это объясняло своеобразную внешность. Монро, чертов хитрец.
Бенедикт вздохнул и пожал плечами.
- Если вы полагаете это безопасным. В конце концов, Малфианское Танго - танец чувственный и экзотический. Не уверен, что жители вашей милой, но уж простите, провинции смогут оценить некоторые...детали.
Он кивнул головой в сторону водителя.
-
Этот замечательный и красивый пост нетолько написан очень и очень хорошо, он еще и глубоко раскрывает Бенедикта изнутри, и все это подано весьма очаровательно. Молитор шикарен, просто абсолют шикарен!
-
+
|
|
|
Вчера
Пытаясь выжать максимум из глупой и бесполезной стычки с “Фишкой” и его бойцами, Рене еще какое-то время распускал хвост, принимая благодарности с чуть рассеянной улыбкой, походя рассказывая о “действительно серьезных переделках”, в которых ему пришлось побывать, и, обещая зайти завтра или на днях, но как-то автоматически. Без души. Для стороннего наблюдателя перемена вряд ли была заметной, да и выглядело все в соответствии с нацепленной маской крутого и хладнокровного залетного дельца, но сам охотник был недоволен. Он так и не привык работать без куража, а весь его кураж ушел вместе незадачливыми бандюгами, сменившись осознанием того, что из-за одной единственной безумной бабы его могли уже везти в больничку или морг. Или, если бы повезло, в констебльские застенки. Понятно, конечно, что, не влезь он с самого начала в базар с Арчи, ничего бы и не было, но ударить локтем в лицо снова что-то изображающей “Беде” в качестве попытки выработать понятный им обоим сигнальный язык хотелось просто нещадно. Как бы там ни было, работа на сегодня еще не была окончена, и примерно через час “Тринадцатый” и притихшая вроде Хакста отправились в “Пограничье”, получив, наконец, за свои выступления хоть какой-то приз в виде личной благодарности от Анны хозяйки “Анны”, которая наверняка была способна свести Рене с кучей местных. Ну, хоть что-то.
“Пограничье” оказалось заведением интересным, но тематическим. Любовь к лямке сквозила тут в каждой детали, и Рене, который пусть и умел казаться “круче некуда”, но в действующей армии не провел ни секунды и ничуть об этом не жалел, чувствовал себя тут немного не в своей тарелке. Сюда бы Стил, да. Тем не менее, играя роль открывающего для себя город недовоенного (в конце концов, нордековский мундир – это тоже своего рода форма), он немного поиграл на бильярде, больше интересуясь окружающими господами, чем судьбой партии, понаблюдал и пообсуждал кулачные поединки и посетил оказавшийся вполне приличным тир. Ну, и ужин с выпивкой, конечно же, не были забыты. В общем, не имея очевидных зацепок, охотник вел себя как попавший в новый район кот, с любопытством обнюхивающий каждую подворотню, но старающийся изо всех сил казаться незаинтересованным в чем бы то ни было.
На базу они с Хакстой вернулись уже в предрассветной мгле, и порядком вымотавшийся Рене, не говоря проблемной напарнице ни слова, полез к себе на чердак. Чувствовал он себя вполне сносно, но усталость ощущалась тяжестью в кистях и висках, и планы его не шли дальше закрытого и заставленного чем-нибудь тяжелого люка и спальника. Хватит с него на сегодня дум.
...
Сегодня
– Пфеех, – фыркнул сидящий на подоконнике с кривой недовольной рожей Рене, когда Хакста закончила оправдываться.
Вчерашняя доза “пан-иммуна” сделала свое дело, так что похмельем охотник не мучался, но недосып, помноженный на откат от самой таблетки и тот факт, что жаворонком он не был даже дома, где это было непреложным законом, превращали взлохмаченного, зевающего и по-стариковски шаркающего при ходьбе “Тринадцатого” в великолепную аллегорию недоброго утра. Дряной рекаф собственного приготовления и ярящаяся “Беда” ситуацию тоже не улучшали. Вообще Рене предпочел бы не устраивать публичной грызни с самым вероятным шпионом старшего дознавателя, так как боялся старого интригана (ровно, как и всякого, в чьей власти было отправить его обратно в комнату для допросов с пристрастием) как огня, но особого выбора у него не осталось. Не поддерживать же ее в самом деле.
– Сумел бы Рене? – вопросительно и с легким недоверием в голосе, будто бы вопрос был чем-то абсурдным, переспросил “Тринадцатый”, удивленно выгибая левую бровь дугой. – Поверь мне, “просто замечательная женщина”, сумел бы. Это моя работа, и делаю я ее хорошо. Ствол, может быть, достать и пришлось бы, но только тогда, когда это было бы полезно, а не когда мне пришлось держать на мушке пятерых быков, которые тебя с твоим карманным фонариком отправили бы в морг секунд за десять. И вот еще небольшой экскурс в юриспруденцию: если бы был закон, позволяющий стрелять в людей, чьи слова тебя раздражают или расстраивают, я бы о нем точно знал. Представляешь себе последствия для репутации дома Нордек и для нашего прикрытия от дела об убийстве пятерых, пусть и говеных, но все же людей?
– И последнее. Арчи и его унылый экипаж – действительно не особо высокого полета птицы, но выставлять на чужой земле людей на ножи за гнилой базар – это практически беспредел. Нет таких понятий. Надеюсь, мне не надо объяснять, что с залетными беспредельщиками никто дел вести не станет? – Поработай над выдержкой, полезно будет. А пока я бы советовал ствол дома оставлять. От греха.
Поучаствовав в разборках, Рене отхлебнул из зажатой в пальцах веселенькой красной кружки пару глотков бодрящей кисло-горькой жижи, скривился, поискал, куда бы сплюнуть, передумал и продолжил вещать, как ни в чем не бывало. Можно было, конечно, успокоиться и заняться чем-то полезным, но выбранная маска требовала болтать и тянуть на себя одеяло.
– И, раз уж я открыл рот, еще какое-то количество менее драматических итогов вчера. Ну, чтобы все в курсе были. В целом все идет по плану: есть некоторое количество контактов из числа местного криминалитета, возможный вход в афгульскую диаспору, которая наверняка вся торговлей наркотой и собственными древностями вымазана, а также человек, который меня, вероятнее всего, сведет с нужными “деловыми” людьми, если решим дальше двигаться по этой линии. Знаете, мне даже немного жаль, что мы не настоящие контрабандисты. Еще есть интересный кабак, построенный вокруг армейской тематики, и видится мне, что дела там решаются серьезные и не особо законные. Заведение надо разрабатывать, но нужен кто-то “свой”. Кто-то, кто с ветеранами местными, если они там, вдруг, отыщутся, общий язык найдет. Так что, “Стальной кролик”, нам надо сходить на ужин.
Последнюю фразу “Тринадцатый” произнес с вполне искренней легкой улыбкой. Стил нравилась ему своим весьма приземленным чувством юмора, в меру деятельным характером и тем, что не имела второго дна. Или, по крайней мере, гениально играла роль человека без него. Кроме того, если “Кролик” таки хваталась за оружие, то только тогда, когда это было действительно необходимо, а все, что требовалось от него после, – это помочь с уборкой тел. Это было…удобно.
– С покупками все понял, босс, – наконец закончил Рене, понимающе кивая Бенедикту. – Подожду гулёну Кроу, а потом сразу на рынок. Когитатор ты, кстати, можешь у меня в вещах взять. Я после той заварухи на Офелии оставил себе один. Старик “Марк Аврелий 567.11” уже немолод, но все еще быстр и жаден до данных, а с духами-распределителями местной инфо-сети мы уж как-нибудь договоримся. Не впервой.
|
Своей первой ночью на планете Игнацио воспользовался по полной – сразу после не слишком приятного разговора с Бенедиктом ушел в свою комнату и завалился спать. Отдых, лишенный стандартных пустотных сновидений и кошмаров варп-перелета, был просто подарком Императора. И утром, проснувшись, Рамирес, как смог, вознес ему благодарность молитвой. Выйдя к завтраку, он поздоровался со всеми присутствовавшими, обнаружил отсутствие завтрака и решил, как и руководитель группы, попробовать местный напиток. Несколько глотков горячей жидкости, и и без того неплохое утро начало становиться просто прекрасным, а затем Беда решила зачитать доклад.
Доклад произвел впечатление. Правда, возможно, не то, на которое рассчитывала Хакста. Во-первых, стоило обойтись без записей. Во-вторых, официальный и скучный язык становился еще более раздражающим, когда его использовали без знания соответствующей терминологии. В-третьих… третье озвучил, по большей части, Бенедикт. Жестковато, получилось.
Участливо-заинтересованное выражение лица, которое "нацепил" Игнацио где-то на середине доклада, стало еще более участливым и заинтересованным, когда Молитор начал распекать Хаксту, и достигло апогея, когда та решила ответить на критику. Дождавшись, пока беседа замрет, он достал из внутреннего кармана колоду Имперского Таро. Для мало-мальски знакомого с этими инструментом астропатов, предсказателей и просто псайкеров, было очевидно, что колода была неполной – из семидесяти восьми карт было меньше трети. Впрочем, раскладывать их и демонстрировать каждую, Рамирес не собирался. Не глядя, он вытащил одну, на которой серебристым металлом на черном фоне переливалось абстрактное изображение звезды в окружении символов Высокого Готика. Пятиконечная? Шестиконечная? Восьмиконечная? Образ менялся в зависимости от угла, под которым на карту падал взгляд, и замер с тихим, но на удивление четким металлическим звуком карта коснулась стола, и Игнацио медленно убрал руку. Можно было заметить, как она при этом чуть дрогнула, а губы псайкера искривились, будто от внезапной вспышки боли.
После чего медленно и негромко произнес, глядя на Беду:
- И вы ждали целую ночь, чтобы рассказать нам об этом?
Чуть отодвинувшись от стола, он обвел собравшихся взглядом.
- Дамы и господа, мы слишком мало знаем об этом феномене. Возможно, эта дрянь может прицепиться к человеку, возможны рецидивы эмоциональных вспышек. Последствия каждый, надеюсь, может представить себе сам. Поэтому, если кто-то еще раз попадет под воздействие этого феномена, прошу не задерживаться с информацией об этом.
Последние слова он почти процедил сквозь зубы, после чего упал на стул, с которого, сам того не заметив, встал на половине речи. На саркастическое замечание, что "информацию можно представить и в устном виде", просто не хватило сил. Прижав одну руку к левому глазу, он свободной схватил кружку и выпил остатки тонизирующего напитка.
- Не знаю, Бенедикт. Не ясно ничего. Надо еще раз попробовать, минут через десять…
Давно у Рамиреса простая попытка определить наличие активности варпа подобных ощущений не вызывала. Хотя вчера он сам не стал противоречить словам Молитора о том, что дом тут не при чем, подобное подозрение невольно начало закрадываться в голову…
|
Бенедикт сидел за столом и пил местный напиток. Он не любил рекаф, особенно ту молотую дрянь, которую часто называют этим словом шутники из Департамента Муниторум. Да и всякие местные "сорта" бывают не лучше. В конце концов, рекаф он может выпить где угодно, а вот этот напиток только здесь, на этой планете. Кто его знает, может не будет после их задания ни листьев этих, ни самого Идар-Оберштайна?
Пока он пытался привыкнуть к необычному вкусу, Беда решила прочитать речь. Молитор вздохнул, приготовившись слушать о вчерашних похождениях.
Когда Хакста начала читать, он выпучил глаза и сморщил лоб в явном непонимании.
Где-то на середине изложения Бенедикт замер, не двигаясь ни мышцей, его глаза потеряли всякое выражение, уставившись сквозь Беду куда-то в пустоту. Он машинально вытащил листок оберточной бумаги от пачки местного напитка и что-то не глядя начеркал пером.
К концу его лицо снова обрело жизнь. Губы изогнулись в мрачной улыбке, а в глазах играли нехорошие огоньки.
После окончания доклада Бенедикт поставил перо на стол и поднялся.
- Все это, конечно, очень интересно, аколит Хакста, очень занимательно, спасибо вам за ваше вдумчивое чтение. Однако...
Он поднял палец вверх.
- Однако, тут есть небольшая проблема. В начале вашей речи вы упомянули некую миссию. Действительно, можно так выразиться, миссия у вас была, войти в контакт с местными криминальными элементами и выяснить обстановку среди преступного элемента на планете. И что же вы принесли мне вместо этого?
Бенедикт взял один из листов в руки и посмотрел на него с таким видом, будто это был замысловатый, но не слишком аккуратный рисунок ученика младших классов схолы.
- А вместо этого вы мне принесли вот это. Какой-то набор бессвязных наблюдений. Фрак, да учитывая сколько вы вчера выпили, хорошо что с вами Святой Тор не явился пообщаться. Без каких-либо серьезных наблюдений от местных жителей эта информация для нас особой ценности не имеет. Эти наблюдения вы и должны были доставить, или хотя бы получить контакты, чтобы их добыть. А что вместо этого? Вместо этого прострелили ногу местному криминальному авторитету, с которым могли бы, сойдясь ласково, наладить ценные отношения. Помниться, аколит Хакста, вы мне давным давно сообщали, что воевать не умеете, зато есть у вас другие ценные навыки, "хвосты коровам крутить" или что-то в этом духе. Так вот: я не впечатлен. Совсем не впечатлен. Аналитики...
Он, разойдясь, хлопнул ладонью по столу:
- Вы хоть понимаете, что нет у нас аналитиков? У нас здесь вообще никого нет, кроме Бирюзы. Я не могу вот это - он потряс листом - пересылать по незащищенным астропатическим каналам. Лучше сразу выйти на главную площадь и зачитывать в громкоговоритель. Рассчитывать мы можем только на себя, поэтому все члены группы должны работать в полную силу. А что мы видим? Нужные контакты собрал Рене. Он же спас вашу задницу из ситуации, в которую сами впутались. Вот это - он еще раз махнул листом - даже если это и правда, вашей заслуги в этом никакой нет. И, учитывая сказанное раньше, считать особо надежными сведениями не получается.
Выдохнув, Бенедикт положил лист обратно.
- Я должен признаться, еще в гостях у старшего дознавателя у меня возникли определенные сомнения в вашей компетентности и причинах, по которым Монро отправил вас в эту группу. Приказы старшего дознавателя я оспаривать не могу. Но здесь за все отвечаю. Поэтому вы будете работать, аколит Хакста, вы будете приносить пользу группе, если вы не умеете этого делать, вы научитесь. В противном случае не сомневайтесь, что я приму меры, чтобы устранить мешающие группе элементы. Это все, что я могу сказать по данному поводу.
Он сел обратно в кресло.
- Рамирес, я сомневаюсь что нам это что-то даст, но проверь её. На всякий случай. После этого у меня будет для тебя специальное задание. Ты - он показал на Хаксту - остаешься здесь, пока я не придумал, что с тобой делать. Может, получится что-нибудь с Бедфордом. Его описывают как нувориша, может, удастся найти путь для контакта. Но для этого нужно больше информации. И только попробуй завалить это дело. Стил, отец Аррик - у вас были зацепки со вчерашнего, можете продолжать расследования. Стил, возьми денег сколько надо, в пределах разумного.
Привстав, Бенедикт похлопал Рене по плечу:
- У тебя была тяжелая ночка. Можешь пока отдохнуть. Я поеду решать наши дела в город, после того как поговорю с Рамиресом. Встреть Кроу, если что.
Он задумался.
- Хотя, знаете что. Можешь отдохнуть еще пару часов, а потом, если есть силы, можете съездить на какой-нибудь местный рынок или в торговый ряд. Или магазинчики здесь в Литл-Крик проверьте. Нам нужны хотя бы продукты, но в идеале неплохо бы и стекла заменить. Посмотреть насчет сервиторов, да и неплохо бы нам когитатор с выходом в местную инфо-сеть, потому что с дата-плашетом работать морока. Заодно и развеетесь после вчерашнего? Как насчет такого, а? Не настаиваю, если что.
|
|
Когда бандиты потянулись на выход, Беда отступила в сторону, открывая проход. Ствол ее лазерника продолжал контролировать объекты, пока за ними не захлопнулась дверь. Весь ее вид говорил, только дайте мне повод и я сразу нажму на курок. Дверь за незваными гостями захлопнулась. Хакста сплюнула им вслед и процедила сквозь зубы: - Трусы. Она не мешала получить Рене его долю славы и обожания, от окружающих женщин. Единственное, что Беда себе позволила, так это сострить, когда Анна решила выписать им скидочную карту: - Обязательно воспользуюсь вашими услугами, если мой… друг, и дальше будет больше говорить, чем делать. Она ехидно взглянула на Рене и быстро облизнула губки мокрым язычком. Однако, когда они покинули заведение, Беда молча продемонстрировала напарнику поднятый большой палец, а остальное сказал ее благодарный взгляд.
Если Рене чувствовал себя среди отставных и действующих военных как рыба в воде, то Хаксте было неуютно. Так чувствовала бы себя матерая лисица в окружении собак. Страха нет, но присутствует четкое ощущение чужой стаи. Поэтому Беда играла роль правильной и приличной девочки, которая втюрилась в крутого мужика. Она много и мило улыбалась окружающим, стреляла глазками во все стороны, но при этом старалась не болтать. Когда «ее мужчина» пошел пострелять, Хакста отдала должное местной кухне, тем более, она действительно оказалась хороша. При этом женщина буквально кожей излучала вокруг себя холод, так что ни одному из бравых парней даже не пришло в голову подкатить к симпатяшной куколке…
Некоторые вещи не меняются. Когда аколиты собрались утром на рабочее совещание, Хакста вскинула вверх руку: - Прошу минутку внимания! Она специально повторила вчерашнюю фразу и на мгновение губы женщины сложились в довольную улыбку. - Небольшой доклад о контакте с целью, который произошел вчера во время выполнения миссии. Беда выложила на стол несколько листов бумаги, исписанных мелким, корявым и неряшливым почерком. Над письменной формой доклада она вчера трудилась до поздней ночи. Женщина не любила заниматься писаниной, но понимала необходимость отчетности. Как и то, что нежно любимый Бенедикт не слезет с нее, пока не получит подобного документа. Беда решила, что лучше уж отмучится самой, без направляющего пинка сверху. После того, как она привлекла внимание коллег броской первой фразой, Беда переключилась на перечисление голых фактов, излагая их в типичном канцелярском стиле. -Предшествующее контакту состояние организма и психики… -Время начало воздействия… -Испытываемые ощущения и чувства… -Продолжительность контакта… - Прочитанные молиты и литании Императору... -Отсутствие видимых симптомов воздействия у окружающих… -Необходимость обследования объекта контакта, - здесь Хакста сморщилась, как будто в рот попал лимон, - священником и псейкером.
После этой фразы Беда чуть сбилась, и закончила уже обычным тоном и голосом: - Я тут еще несколько выводов набросала. Но думаю, аналитики справятся с интерпретацией данных намного лучше меня. Если говорить о личных впечатлениях, то эта штука есть, она невъебенно сильная и мы с ней намаемся. Жо…, хм, я так чувствую. Потом Беда вытянулась в струнку и отчеканила: - Аколит Хакста доклад закончила.
|
|
Когда герой Геттисберга Джошуа Чемберлен оставил службу, чтобы организовать «Юнион Блу», Филпатрик Кэсседи последовал за своим кумиром. Правда свой уровень командира среднего звена он не переплюнул. В армии был лейтенантом, в железнодорожной компании дослужился до начальника станции. Жалел ли мужчина о своем решении? Временами да, пусть и пули не свистели над головой, и оклад был в разы больше. Слишком уж нервная была работа. Если на войне пули летели только с одной стороны, то здесь, в спорных территориях все воевали со всеми. Сам черт сломал бы копыта среди бесконечных стычек янки, дикси, бандитов, индейцев и спецкоманд железнодорожных баронов. И как в этой кровавой вакханалии обеспечивать бесперебойное движение поездов? Буквально сегодня у какого-то олуха взорвался саквояж, а ведь он уже купил билет на поезд. Определить, что там взорвалось, динамит или одно из новомодных устройств на призрачном камне, оказалось невозможно. Самого идиота разнесло в мелкие брызги, но пострадали и невинные люди. Несколько убитых, куча раненых, в том числе дети. Слава Всевышнему, что одна из пассажирок оказалась сведущей в деле лечения монахиней. Святая сестра сдала билет и посвятила себя делу выздоровления раненных. Сейчас Филпатрик сидел за столом в конторе, бумаги были расставлены и разложены в четком порядке, как солдаты в строю. Нацепив очки, бывший лейтенант просматривал подготовленную справку по наемникам. Ко всем неприятностям, у него не было под рукой человека, которого можно было назначить командиром охраны «Отважного». Старина Фил во время последней поездки лишился скальпа. Надежный как скала ветеран Джонс получил две раны и еще не скоро вернется в строй. А молоденький парнишка Дик, не вызывал доверия несмотря на свои связи и патент. Так что командира нужно было выбрать из последних наемников. С одним кандидатом Филпатрик уже побеседовал, но ганфайтер оказался типичным волком-одиночкой. Доверить которому командование было бы безумием. Теперь Кэсседи ждала встреча с, он скосил глаза на бумаги, мистером Биллом Джонсоном.
Андрей Воронцов только что отложил в сторону полученное письмо от своего начальника. Он получил его в местном отделении «Пони-экспресс», которое хоть и доставляло корреспонденцию дороже государственной почти, делало это быстрее и надежнее. Содержимое конверта было зашифровано так, чтобы только «пинкертоновец» смог понять его содержимое. На первый взгляд задание выглядело не сложным. Требовалось получить на станции груз у связника и доставить посылку в Додж-сити, где и передать ее получателю. Так же были обычные предупреждения о конфиденциальности, осторожности, ответственности и прочая и прочая. В качестве пряника к письму прилагался чек на пятьсот долларов, которые проходили по статье дорожных расходов. Намного интереснее была карандашная приписка наспех нацарапанная просты карандашом на внутренней стороне конверта. Андрей прекрасно знал отправительницу. Как-то раз он был достаточно пьян, чтобы провести бурную ночь с секретаршей своего шефа. «Пышечка» Молли не была красавицей, но оказалась девушкой простой, доброй и темпераментной. А еще умной, поскольку не стала пробовать перевести отношения во что-то большее. Но Андрея она не забывала и временами делилась с ним интересными сплетнями из центрального офиса. В этот раз ее послание было коротким: «Котик, я слышала, что из этого дела торчат уши Призрака, держи хвост пистолетом. Твоя киска.» Эта информация не могла не настораживать. Призрак был личностью легендарной, о которой никто толком ничего не знал. За исключением того, что Призрак – это Агентство. Не агентство Пинкертона, а просто «Агентство», с большой буквы «А».
Джон Робинсон не торопясь прогуливался по привокзальной площади. Поскольку он шел медленно, его хромата практически не бросалась в глаза окружающим. И уж никто бы не заподозрил, что мужчина работает. Надежный осведомитель за мелкую денежку донес до Джона весть, что на этот поезд должна сесть отъявленная преступница и негодяйка, по которой давно плачет петля. Женщина умудрилась отметится в розыскных списках обеих Америк, и по трем статьям, за которые ее искали, полагалась смертная казнь. Джон прокручивал описание ее внешности из письма шерифа. «На вид около тридцати лет. Среднего роста. Плотного телосложения. Длинные светло-золотистые волосы. Правильные черты лица, крупный нос, пухлые губы, голубые глаза. Особая примета: хромает на левую ногу. Разыскивается за конокрадство, шпионаж и колдовство. Премия две тысячи долларов на мертвую и пять тысяч - за живую.». Последний пункт письма прямо намекал, что служителям закона есть о чем побеседовать с Элизабет Мосс. Обычно награда за мертвого и живого преступника не отличалась так сильно. Но пока около поезда не наблюдалась никого, кто бы подходил под это описание. Но Джон не торопился, в его кармане лежал билет до следующей станции. Так что если Лиз сядет на поезд, он ее вычислит. Обязательно. Ведь хороший преступник – мертвый преступник.
Дэвид Сэмюэль Кригсон был искренне обрадован поступком монахини - кармелитки. Как хорошо, что она оказалась сведущей в лечении и при том бескорыстной. Иначе ранеными пришлось бы заняться ему, что привело бы к тому, что он остался бы на этой станции. Можно было, конечно, и промолчать, о том, что он врач, но Кригсон еще не забыл, что давал клятву Гиппократа. Сейчас же мужчина стоял у дверей привокзального ресторанчика, откуда только что вышел. Внутри он закусил, но не нашел никого подходящего, чтобы скоротать время до отбытия за партией в покер. Теперь же он рассматривал гуляющих по привокзальной площади пассажиров, с которыми ему предстоит делить вагон.
Больше всего на себя обращали внимание две эксцентричные компании. Одну из них составлял старомодно одетый сухопарый джентльмен с идеальной осанкой. Поколения благородных предков несомненно стояли за его спиной. Его сопровождала симпатичная девушка. Дочь, племянница? Кроме этого имелся человек, который так походил на телохранителя, что просто не мог быть кем-то другим.
Рядом беседовали мужчина с грубоватой внешностью в широкополой шляпе и коротышка в высоком цилиндре, за спиной которого неподвижно стояла изящная металлическая кукла, изображающая восточную танцовщицу с веерами. Мужчиной в шляпе был не кто иной как Дуглас Макнамара журналист «Эпитафии» и широко известный в узких кругах ресторанный критик. Как корреспондент он просто не мог пройти мимо двигающейся по площадке кукле в рост человека и сейчас беседовал с ее хозяином. - Сеньор Аруджинерри, мистер, так меня зовут. – на ломанном английском вещал коротышка, бурно жестикулируя. – Я есть директор кукольного театра… Сеньор был низким, толстым и неряшливо одетым. Фрак не застегивался на его пузе, а такой цилиндр до этого Дуглас видел только на рисунках и фото, их давно не носили. В левой руке носатый итальянец держал огромную дымящуюся кубинскую сигару, с которой от резких движений разлетался пепел. В отличии от него металлическая кукла, с белой фарфоровой маской на лице, были изящна и грациозно. Металл блестел на солнце, китайский шелк развевал легкий ветер.
О чем думал упомянутый выше джентльмен было загадкой. Пока он не присоединился ни к одной из компаний на привокзальной площади.
В заведении, из которого выбрался Дэвид, за столиком сидел типичный «деловой человек» и сосредоточенно разбирал бумаги. Его котелок лежал на свободной половине столешницы, намекая, что его хозяин не жаждет сейчас общения.
-
С почином!
-
Отличное начало истории)
-
Интригующее начало! Жаль, что я так и не нашла возможности поиграть здесь!
Yeah, what she said ^^
-
Хороший старт.
-
Хорошее начало
-
Интригующее начало! Жаль, что я так и не нашла возможности поиграть здесь!
|
Поместье де Боно можно было без труда отыскать даже на слух. Андре услышал отголоски грандиозной гулянки едва ли не за квартал, а услышав – лишь сжал крепче зубы и недовольно качнул головой. Ему никогда не нравился на самом деле Эмилио – он считала здоровяка грубым, вульгарным и совершенно неуместным в том высшем обществе, к которому по праву рождения принадлежал. Подумать только – закатить пьянку тогда, когда на улицах ещё даже не выловили всех кондотьеров. Когда буквально под окнами могут убиваться дети и вдовы погибших. Андре всегда недоумевал, как отец находит в себе столько сил постоянно общаться с Эмилио и какую выгоду из этого намерен извлечь… Ведь очевидно же, что де Боно всерьёз считает себя первой скрипкой в их странном дуэте. Свет на эти вопросы наверняка могло бы пролить содержание переданного старшим Сальваторе письма, но идея лично сломать печать даже не посетила голову юноши. Он слишком хорошо знал, насколько догадливым и осведомлённым может быть его отец при желании, и насколько жёстким может быть наказание за подобный проступок. У дверей особняка на этот раз дежурил лишь один стражник – Мария в своей неизменной броне. Андре окинул девушку внимательным взглядом, не лишённым праздного любопытства – Эстелла не переставала генерировать язвительные шутки о дочери Эмилио после того злополучного бала, но самому младшему Сальваторе побывать на празднестве лично не довелось. - Приветствую вас, - откликнулся он, пытаясь подражать бесстрастной манере речи отца. Чуть склонил голову в знак уважения. - Крайне прискорбно, что не выйдет повидаться с ним лично, - лгал Андре неумело, но все и без того прекрасно понимали необходимость следовать этикету. – В таком случае, я был бы исключительно благодарен, если вы передадите Эмилио это послание. Он протянул запечатанное сообщение. - И не забудете разбудить его к собранию завтра утром, - добавил, на прощание, с лёгкой улыбкой.
Заключительный штрих завершил старательно создаваемый образ. Эстелла критично оглядела саму себя в зеркале – улыбнулась, крайне удовлетворённая полученным результатом. Неизменно неотразима. Пришло время заняться возложенным на неё отцом поручением. Она знала уже о совете, чувствовала сгустившееся в воздухе напряжение. И понимала, что её сегодняшнее задание действительно важно. И что она обязана сделать всё для того, чтобы в итоге не провалиться. Её выбор нового кандидата в члены совета пал на Вито Руссо, небогатого, но гордого дворянина. Пал потому, что этот уважаемый молодой человек был не только амбициозен и крайне честолюбив, но и состоял в отношениях определённого плана с одной из наиболее привлекательных служанок Эстеллы. О чём дочь Стефана была, конечно же, прекрасно осведомлена и наслышана. Катрина, та самая горничная, часто рассказывала ей о Вито – и, насколько Эстелла могла теперь делать выводы, такой человек навряд ли откажется от должности начальника стражи при новом правительстве. Что же касается целесообразности присутствия Вито в совете… Чтож, род Руссо – пусть и не особо влиятельный, но древний и достаточно уважаемый. А также упорно сохранявший долгие годы нейтралитет. Вито ничем не хуже любого другого потенциального кандидата, а значит… Эстелла широко улыбнулась своему отражению. Всё у неё сегодня получится.
Стефан поморщился, скользнув взглядом по своеобразной «аллее славы», которая встретилась ему на подступах к поместью синьоры Дестефани. Он никогда не одобрял бессмысленную жестокость, ярчайший пример проявления которой ему довелось только что лицезреть. Нещадно лебезящего перед ним сарацина Сальваторе и вовсе практически обделил своим драгоценным вниманием. Хоть, конечно, и улыбнулся мысленно, поражаясь витиеватости речи слуги. Надо же, львиным величием взора… Блистательное копьё справедливейших молча проследовало вслед за сарацином в приёмную залу. Хозяйка поместья полулежала, но моментально отреагировала на появление ожидаемого, как выяснилось, гостя. - Немного вина, - откликнулся он, занимая свободное место. – И, конечно же, не откажусь от беседы. Стефан говорил размеренно и неторопливо, внимательно изучая свою собеседницу. Он никогда не считал Магдалену Дестефани серьёзным политическим игроком на этой арене и не уделял ей действительно много внимания. Хоть и кое-какой информацией всё же располагал. Иногда могло показаться, что во всём городе нет человека, о котором Стефан Сальваторе не знал бы вообще ничего. Однако, в свете последних событий, он понял, что скорее всего основательно недооценил способности этой женщины. И, не желая оставлять опасного врага за спиной, предпринял попытку обзавестись новым союзником. - Рад, что Эстелла произвела на вас такое благоприятное впечатление, однако, в первую очередь нам стоит поговорить о делах. Раз вы ожидали меня, то наверняка догадываетесь, с какой целью я нанёс сей визит. Сальваторе ненадолго замолк, но лишь затем, чтобы тут же продолжить: - Вы наверняка уже знаете, что на завтрашнее утро назначен совет, принятое на котором решение наверняка окажется судьбоносным для Пьяченцы. И, как вы скорее всего тоже догадываетесь, я намерен набрать на нём наибольшее количество голосов. Словно «намерен» он особенно выделил интонацией.
|
|
-
Хороший командир. В мужчинах подкупает умение думать.
-
Замечательный пост, идеально характеризующий отношение к психосилам и их носителям среди понимающей и разбирающейся части Империума. Ты будешь применять силы здесь, если это потребуется. Ты будешь применять силы там, если это потребуется. Ты НЕ будешь применять силы нигде, если это может вызвать неблагоприятные последствия.
-
+
|
|
|
|
|
Что-то внутри словно оборвалось. В тот момент, когда всё её существо рвануло навстречу ускользающему счастью, всё материнское сосредоточилось лишь на одном действии – спасении собственного малыша, – она ощутила пронзительную и ноющую пустоту. Наблюдая за попыткой Рико вырваться, за тем, как окрашивается его одёжка кровью с руки Джулио… И это алое, растекающееся по дорогой ткани пятно – словно распускающийся бутон розы – ужасало и напоминало о смерти. О хрупкости жизни. О том, что она могла потерять всё. Если бы с Рико что-то случилось… Она помнила. Как, не жалея юбки, подползла к барахтающемуся ребёнку, забрала его у стражника и крепко обняла, прижимая к груди, целуя в макушку и тихо шепча его имя. Хныкающий мальчик начал затихать, ощущая тепло материнских объятий. Этот момент жил в её памяти ещё долгое время. После него она просто существовала и текла по течению жизни. Смутно помнила, как попала в дом, неся сына на руках. Как кто-то из слуг доложил, что на крыльце стоят пострадавшие и просят убежища. Как отдавала приказ впустить их и вышла принимать нежданных визитёров. Как ожил дом, засеменили слуги, выполняя различные её распоряжения – подогреть воду, смочить полотенца, готовить бинты. И как сама, беря в руки очередную тряпицу, протирала заботливо чьё-то лицо, наблюдая, как полотенце постепенно окрашивается в красный. Кровь, которую уже не отмыть… Отвечала на чью-то благодарную улыбку, но мысленно была совершенно не здесь. Её тело действовало и двигалось, а перед глазами мелькала всё та же картина – убегающий из дома мальчик. Но, несмотря на то, что внутри дома всё бурлило от суматохи, один единственный, никем не высказанный вопрос повис в воздухе и угнетал его жителей. Вернётся ли?.. Тот, кому особняк принадлежал. Тот, кто ушёл, оставив семью в окружении стражи. Тот, кто бросился в бой с жаждой его выиграть. Поступил так, как обычно поступали мужчины. Все понимали и принимали его решение, как само собой разумеющееся. Лишь старая нянечка причитала, что из-за таких походов страдают дети, убегая из дому… Но никто её, конечно, не слушал. Сам Рико заметно осунулся и притих. Теперь, когда за ним неустанно следили, у него не было никакой возможности сбежать. Всё внутри кипело от желания вырваться и бежать как можно дальше, но внешне он был полностью подавлен и послушен. Он лучше других понимал, насколько это важно для мужчины – побеждать. Но с течением времени энтузиазм начал утихать, и иные мысли посетили голову ребёнка. Тот же немой вопрос. Вернётся ли?.. …Прошёл не один час. В доме стало гораздо тише. Беженцы больше не прибывали, а большинство прибывших уже получили посильную помощь и были заботливо накормлены гостеприимной хозяйкой. Сама же хозяйка едва находила себе занятие – слуги расправлялись со всем самостоятельно, для Беатрис не было работы. Но сидеть на месте ей тоже было в тягость. Чувствовала, что ей просто необходимо чем-то себя занять. И потому девушка суетливо бродила сквозь ряды горожан и слуг, постоянно спрашивая, всё ли в порядке. Ломала от нервов руки. Думала о сыне и о том, что едва не произошло. И волновалась о муже, что не возвращался… Беатрис была умной женщиной. Она прекрасно понимала, что Матиас далеко не единственный, кто захотел урвать себе выгоду из сложившихся обстоятельств. Это был не бой, не война, на которую уходят мужья, а нечто похуже – охота. В которой Матиас выступал как в роли охотника, так и в роли жертвы. И чем окончится сегодняшний инцидент предвидеть было невозможно… Переживания укреплялись с каждой минутой. Синьора Джованни была на взводе, когда со стороны улицы послышались шаги. Беатрис, выронив бинт из рук, застыла на месте, и всё внутри неё словно сжалось в один комок. Воображение нарисовало ей толпу вооружённых солдат, впереди которых – тот самый человек, что неприятно улыбался ей на вечере. Но теперь улыбка носила иной характер. Это была улыбка триумфа. Она напряглась, словно натянутая струна, ожидая, когда просвистит в воздухе первый арбалетный залп, пускаемый стражниками с крыши дома. Но ничего не происходило. Шаги приближались. Всё ближе. И ближе… …Входная дверь распахнулась. Дюжина солдат действительно стояли на крыльце, вооружённые до зубов. Их доспехи были заляпаны кровью, а лица – безжалостно-суровы. На фоне их померкла слегка фигура, но, различив её в толпе, Беатрис ощутила, как внутри неё будто раскололась глыба льда и полыхнул пожар. Жизнь втекала в её тело вместе с участившимся сердцебиением, на бледном лице проявился румянец. Она улыбнулась и медленно двинулась в сторону прибывших солдат. И подойдя к человеку, что вышел вперёд, молча прильнула к нему и обняла за шею. И человек этот разительно отличался от того, что в её воображении пришёл разрушать её мир. *** Рико с трудом отпустил от себя отца, выспрашивая его буквально обо всём. Нянечка, понимая, что хозяин утомился, пыталась утихомирить ребёнка, но выходило у неё плохо. Сам же Джованни, подавив в себе отчего-то возникшее раздражение, постарался описать произошедшее в красках. Но маленького Рико никакими красочными подробностями невозможно было удовлетворить. Он продолжал осыпать отца вопросами, и тогда вмешалась Беатрис. Пришлось прикрикнуть на сына, что, дескать, папа очень устал, а тебе пора спать. Фредерико пришлось подчиниться. Оставшись наедине с женой, Матиас пересказал всё и ей, в этот раз делясь собственными соображениями. - Скверно, - произнесла девушка со вздохом. – Теперь всё слишком непредсказуемо! На Альберти можно было повлиять, но кто встанет во главе совета теперь?.. Что будет с нами, если это окажется человек Эстакадо? Или Сальваторе? Или кто-то из них?.. - Не окажется, - коротко ответил Джованни, шумно втянув носом воздух над волосами жены. Внезапно понял, насколько ему нравится их запах. – Потом, Би. Я расскажу тебе всё после встречи. - Какой ещё встречи? - Узнаешь. Кальдерони уже на его стороне. Пикколомини умерла. Колонна сбежал. Весомой фигурой оставался отец Феликс - но Джованни был далеко не из тех, кто целует подолы священникам. Ещё до того, как Рико увидел отца, Матиас, не теряя времени, послал гонцов с просьбой о встрече. Ещё два человека имели влияние в совете, и Матиас не собирался пренебрегать их фигурами на доске разворачивающейся игры. Извиняюсь, что так долго. После экзаменов совсем не было времени писать. С прошедшим!)
Итак. 1. Какую сумму точно прихватил из ратуши Матиас? Если на моё усмотрение - взяла бы все 700 ^^ 2. Организовываем встречу Матиаса, Марио и Нинни. 3. Скорее всего кто-то из слуг соперников трагически погиб. Приказ ворам всё тот же - внедриться в дома оппонентов. 4. Узнаём от воров, что там с тележкой для Кальдерони. 5. Посылаем письмо Кальдерони, в котором объясняем, что Альберти мёртв и завтра состоится совет. Ни словом про телегу и прочее - в случае, если письмо перехватят.
-
Это был не бой, не война, на которую уходят мужья, а нечто похуже – охота. Очень сильная фраза. И сам пост очень хорош.
|
|
-
В местах, где пьет солдатня, всегда можно наслушаться самых разных историй, главное - уметь отличать лапшу, которую вешают тебе на уши, от того, что может оказаться действительно ценной информацией. Истинно так!
И вобще за хороший и замечательный пост)
|
Рене уже изготовился было утопить оппонентов в полном зловещих намеков и откровенной лжи море воровского "базара по понятиям", как делал всегда, когда требовалось разойтись с кем-то без крови, но еще до того, как он успел открыть рот, определенно получившая свою кличку не просто так "Беда" прострелила одному из незадачливых бандитов ногу. Спасибо, бля#ь, за подарочек, господин старший дознаватель. Надеюсь, что она хотя бы в постели хороша.
Не особо понимая, чего, помимо, конечно, группового изнасилования, пыталась добиться напарница, охотник, однако, среагировал на изменившуюся обстановку так быстро, как это только было возможно, и еще до того, как "Беда" закончила пугать пятерых вооруженных пьяных торпед дамским "сверчком", ствол его собственного "Гекатера" весьма недвусмысленно уставился в лицо Арчи. "Тринадцатый" прекрасно осознавал, что устроенная в первый же день перестрелка нанесет расследованию серьезный урон и совсем не обрадует Бенедикта и остальных, но Хакста оставила ему слишком мало места для маневра. Кроме того, и это его сейчас особенно тревожило, где-то там, за завесой из масок он-настоящий как будто бы радовался такому повороту. Радовался возможности стереть немного грязи с лика Империума. Радовался возможности снова побыть простым охотником за головами. Возможности побыть собой.
Но, как бы ни была неожиданно сладка и желанна перспектива нажать на спусковой крючок, верность делу вопреки собственным желаниям была крепко вбита (буквально) в его голову, так что вместо злого стрекота "Гекатера" прозвучал хриплый и совсем чуть-чуть раздраженный голос Рене.
— Ша всем! — гаркнул охотник немного устало, но без особой злобы; будто мейстер, успокаивающий расшалившихся школяров.
Всякая веселость и расслабленность исчезла с его лица и из позы, и только искривленные в легкой полуухмылке губы, открывающие на всеобщее обозрение золотые фиксы с первыми литерами самого распространенного в Империуме ругательства, намекали на то, что для "Тринадцатого" все происходящее является скорее докучливой неприятностью, чем серьезной проблемой.
— Сделаешь глупость, братан, и я тебя завалю, — процедил Рене сквозь зубы. — Кто-нибудь из твоих потянется за стволом или еще как-то ступит, и я тебя завалю. Кто-нибудь решит, что можно говорить поперек меня, и я тебя завалю. Сечешь фишку, Фишка?
— Раз все секут, быстро показали мне ладони, смотрим на меня и слушаем, — продолжил охотник спустя пару мгновений. — Внимательно слушаем. Молча. Тебя, чудо-женщина, это тоже касается. Вякнешь сейчас что-нибудь, и, видит Император, я конфликт решу передачей твоего зада в общественную собственность.
— Так, первое. Фильтруй базар, братан, и не будь таким борзым. Не стоит быковать на тех, на кого тебе быковать пока не положено. Волгийцы тебя бы уже освежевали за такое. Дважды. И погремухой своей меня ты тоже зря прессовать пытался. Я масть местную не знаю, но люди мне твоего имени не называли, разговаривать ты не умеешь, законы не чтишь, так что, думается мне, никто за тебя на разборе не впишется. В отличии от... — Второе. Дружку своему горбоносому растолкуй, что вместо того, чтобы рожи корчить в присутствии серьезных людей, пусть лучше кальян курит и слушает пока истории тех, кто старше и мудрее. Проживет подольше. Адресочек я ему могу подогнать. — И третье. Мудаку тому свиномордому еб#льник зашей, чтобы не разевал его почём зря. Тебя из-за него грохнут когда-нибудь. Может даже сегодня.
Закончив с наставительной частью, Рене сделал короткую паузу, но, конечно, не для того, чтобы передохнуть. Болтать без умолку он, при желании, мог и час и два, а вот дать немного времени на то, чтобы сказанное хотя бы немного осело в мозгу Арчи, всё же стоило.
— Теперь к делу, братан, — негромко и очень спокойно проговорил охотник, ловя мутный от выпитого взгляд оппонента собственными серо-голубыми льдинками.
Глаза у "Тринадцатого" для таких разговоров были вполне подходящие: жесткие, недобрые, решительные. Глаза человека, привыкшего действовать и не привыкшего отступать. Глаза не безжалостного убийцы, но хладнокровного дельца. Лучшие из тех, которые инквизиция смогла вырастить вместо отобранных у него дознавателем Стилом.
— Ты пришел на чужую землю как хозяин. Ты не проявил уважения. Ты по пьяни попер ни на того на кого можно было. Это залет. Баба моя тоже, конечно, не права, но за что следует я с нее сам спрошу, а другого спроса с бабы нет. Сечешь? И вот теперь мне приходиться держать тебя на мушке, и, возможно, придется пустить ее в ход, что я, пусть и без особого желания, но сделаю. Расклад для тебя, братан, говно, но я, к счастью, деловой человек. У меня мало времени и мне не нужны левые жмуры, так что я даю тебе выбор. Выбор, которого у большинства попавших в твою ситуацию не бывает.
— Вариант первый: ты четкий братан, сделавший ошибку. Бывает. Косячат все. В этом случае твои бойцы оставляют тут волыны и ножи, та белобрысая овца исренне извиняется за то, что подстрелила твоего ручного быка, и вы уходите. Если так, между мной и тобой все ровно, а с местной крышей сам забазаришь.
— Вариант второй: ты отмороженный баклан, лезущий на рожон. Тоже бывает. В этом случае ты или кто-то из твоих делает глупость, и все заканчивается смертями, разбором и последствиями. Последствиями. С большой «П».
— Ну что, Фишка, братан или баклан?
-
Вот это называется: вжился в роль! Прелестно, на! =)))))
-
Вот просто аплодирую стоя. Шикарно же) Очень надеюсь, что Рене удастся выкрутиться из этой ситуации.
-
Я могла бы много чего откомментировать, но слов нет. Восторг, просто громкий восторг!!! Это великолепнейше!
-
Уважение — отличительная черта цивилизованных людей. :)
-
Коцы забашляли и поляну пробить бы надо. Зеленкой лоб мажь, мусорок!
|
|
Ослепительно яркие огни мегаполиса практически полностью скрывали редкие звёзды на небе. Но даже они оказались не в силах спрятать бьющие с поверхности планеты куда-то ввысь изумрудно-салатовые лучи орбитального ПВО, настолько же эффектного, насколько неэффективного. Где-то там, в стратосфере, на совершенно восхитительной высоте, прямо сейчас разворачивалась ожесточённая схватка, исход которой вполне мог решить будущее планеты Элкор. Но не менее важное противостояние происходило и на земле. Толпа бурлила, накатывала волнами на перекрывшие дороги к дворцу линии оцепления. Толпа бушевала, заражаясь гневом и ненавистью своих вдохновителей. Словно пороховой склад, для взрыва которого не хватало только малейшей искры.
Люди оглядывались на Регину, перешёптываясь неуверенно за её спиной. Они уступали дорогу, смыкаясь в сплошную толпу позади. Они догадывались, но не могли до конца ей поверить. Сложно было представить, что все их надежды скрываются в хрупком силуэте девушки с иссиня-чёрными волосами. Сложно было смириться с тем, что она – и есть тот легендарный и грозный Ястреб, единственная по-настоящему серьёзная проблема императора на протяжении долгих лет. Но кое-что они всё-таки замечали. Искру жизни в глазах. Сталь, звенящую раскатисто в голосе. И этому верили.
Сильвии принесли отобранный у одного из повстанческих провокаторов рупор. Сильвии помогли подняться на плечи, дополнительно привлекая к её персоне внимание Бормана. Сперва немногочисленные смельчаки принялись повторять за ней редкими голосами. Но количество последователей постоянно росло, напоминая полноценную геометрическую прогрессию – не прошло и минуты, как улицы заполнились криками сотен глоток, неистово скандировавших «свобода» в попытке избавиться от разрастающегося глубоко внутри страха.
Борман с высоты своего балкона взирал на разбушевавшуюся толпу, небрежно облокотившись на вычурные перила. До его ушей наверняка долетало повторяемого многократно «свобода», но правитель Элкора оставался совершенно невозмутим. Его тяжёлый взгляд скользил по человеческим лицам внизу, словно пытаясь найти проблески разума в этом взбесившемся стаде. Тщетно. Запоздало загорелся посреди перекрёстка огромный экран, транслировавший крупным планом лицо императора вместо привычной рекламы. Было заметно, как мужчина устало вздохнул. Как метнул исподлобья отработанный взгляд прямо в камеру. И властно проговорил, без ложной скромности или наигранного сомнения: - Разогнать. Как обычно – ультимативный приказ. Для выполнения которого подойдут любые практически методы. Артур Борман повернулся к своему народу спиной и покинул балкон, поспешив скрыться в дебрях дворца. А спецназовцы в серых бронекостюмах незамедлительно приступили к выполнению поставленной перед ними задачи.
- Немедленно разойтись! – разнёсся над улицами многократно усиленный громкоговорителями голос полицейского офицера. Огонь на поражение был открыт спустя секунду после этого исключительно фиктивного выполнения протокола. Лазерные винтовки силовиков точечно впились в толпу – выставленные на максимальную мощность лучи насквозь прожигали грудные клетки, сносили с плеч головы несчастных бунтовщиков. Один из алых лучей промелькнул в опасной близости от Регины, не причинив девушке никакого вреда, а Сильвия моментально оказалась вновь на земле. Закрытая живым щитом обступивших её людей. Толпа пошатнулась, готовая было бежать. Ведь с секунды на секунду должны были ожить крупнокалиберные турели, разбросанные повсеместно по стенам дворца.
Должны были, но всё же не оживали. Вместо этого с радостным писком разъехались в стороны массивные металлические ворота, открывая повстанцам прямую дорогу во внутренний двор резиденции императора. Около Регины появился какой-то мужчина с полицейским щитом – дорогущая «зеркальная» технология могла играючи отразить большинство не слишком мощных лучей. Ожидавшие незамедлительной огневой поддержки спецназовцы стушевались, ослабили натиск… И с оглушительным рёвом толпа устремилась вперёд, ломая чёрно-жёлтую ленточку фиктивного заграждения. В небе возникло было несколько полицейских броневиков, вознамерившихся высадить подкрепление, но контролируемое повстанцами дворцовое ПВО моментально опустило машины на магнитной подушке обратно на землю горящими метеорами. С громовым, пусть и совершенно нечленораздельным, воплем, обезумевшая толпа обрушилась на растянувшуюся вдоль улицы цепочку людей в серой броне.
|
Пропустить свадьбу графа Аларик позволить себе не мог. В конце концов он нынче являлся единственным представителем святой инквизиции в этом месте... При упоминании его новой должности он скорчил гримасу из за чего шрамы на лице составили совсем уж занятный узор. - "Представитель" Проворчал он под нос. Найти человека менее подходящего для этой роли во всем замке было сложно. Особенно в тот час когда тени над Машекулем сгущались все более и более. Но мрачные мысли следовало оставить за дверью этого зала. То что душу охотника жгла адским пламенем жажда найти и уничтожить виновника гибели его госпожи, не должно было омрачать свадьбу того, кто прилагал все усилия чтоб ему помочь. На свадьбу он все-же немного опоздал успев как-раз к окончанию клятвы, но он был свято уверен что так как он к дьяволу не сдался на церемонии Жиль его простит. Не смотря на то что молодоженов осыпали все таки не пулеметными лентами, охотник позволил себе отпустить тихую шуточку, что не удивится если свадебную ночь и постсвадебное утро молодожены проведут в дуле какой-нибудь крупнокалиберной гаубицы, морготцы - странные люди. В час же, когда настанет Судный День, И воины Щита примут последний бой, И клятвы под стать... Угу разбежались последний бой. - Хмыкнул охотник откупорив бутылку чего-то покрепче, - Мы на него еще в старости полюбуемся когда дожмем соседей... - Проворчал он ехидно представляя графа обвешанного как гирляндами детишками и внутренне содрогнулся, ужасная участь... Наплевав на все приличия даже на свадьбе охотник не снимал полюбившуюся шляпу которую нашел в одной из лавок города на смену улетевшей в пропасть над которой они с графом так дружески зависали. От воспоминаний идущих следом и более грустных его отвлекла можно сказать вовремя подоспевшая Инга, которая в честь праздника казалось решила побить все рекорды по обворожительности, и по мнению охотника ей это вне всяких сомнений удалось! Морготцы на выпивку не налегали, но Аларик никогда и не был морготцем, правда оставаться наравне со всеми ему позволял колоссальный опыт наемничьих попоек, так что он не отстал нигде кроме, пожалуй стрельбы из лука. Впрочем свой конфуз он компенсировал всадив в злополучную мишень полный набор столовых приборов включая десертную ложечку. Было еще множество событий которые заставили его немного отвлечься от жажды мести, по крайней мере до утра. Очнувшись и с огромным сожалением освободившись из жарких объятий невероятной огнеметчицы Аларик быстро покончив с утренней разминкой и водными процедурами двинулся к графу, учтиво дождавшись в приемной Аларик вручил ему небольшой чемоданчик, приобретенный тут же неподалеку. -Вчера я решил не портить вам праздник моей хмурой рожей, и решил повременить с подарком. - Издалека начал он подавая Жилю чемоданчик. - Здесь несколько фокусов которые возможно когда-то спасут вам жизнь, но я бы предпочел чтобы они никогда вам не пригодились... - Содержимое чемоданчика составляла небольшая батарея склянок и несколько алхимических бомб с разной начинкой. Часть из них составляли часто используемые и незаменимые рецепты, а часть собственные разработки Аларика и Брома с краткими рекомендациями по использованию. - За надежность можете не переживать, содержимое каждого сосуда создано мной лично. Еще раз позвольте поздравить со свадьбой - Приподнял он шляпу, -А теперь я хотел бы попросить вас оказать мне содействие в общении с Магистром ордена Тернового Венца. Они определенно не хотят пускать меня добровольно, а я пока не настолько отчаялся чтобы абсолютно бессовестно лезть туда не совсем привычным способом, потому хотел бы попросить вас о помощи... К счастью граф решил составить компанию и даже помог охотнику искать информацию. Правда, она снова потерялась в обилии возможностей. Информация полученная в крепости помогла разобраться в ситуации, но не приблизила к поискам виновного.
- Аларик, вы не могли бы инициировать проверку в морготском отделении Инквизиции со стороны агентов Маурицио? -Сказать честно граф, в этой ситуации я могу себе позволить инициировать что угодно. Пока это дойдет до Маурицио, мы успеем раз 10 закончить наше расследование. Но меня больше интересует действительно ли вы подозреваете кого-то из местных инквизиторов? Впрочем как будет угодно, это не казалось Аларику плохой идеей.
Когда они вернулись в Машекуль Аларик выдал соответствующие распоряжения, и с чистой совестью направился в свою комнату размышлять над ситуацией. Все больше и больше он приходил к мысли что просто необходимо где-то добыть могучего малефика и силой вынудить того помочь расследованию. Останавливал его пока-что один факт, примерное представление скольких придется убить для достижения этой цели.
Следующее утро так же было полно событий, но это только укрепило его уверенность... Графа он нашел уже в изоляторе, и вид его оставил Аларику только один вариант. Он приказал пользуясь всей полнотой полномочий опечатать комнату в которой все произошло и ни в коем случае никого туда не допускать. Сам же раздобыв несколько бутылок крепчайшего пойла двинулся в изолятор к де Рэ. Он был точно уверен что это не болезнь, а еще он так же был уверен что целились в графа, ведь это случилось на следующий день после того как они покинули Сангвис... Его сначала не хотели пускать внутрь, но после того как охотник честно предупредил что господам часовым не удастся его удержать, и он не претендует на нарушение карантина и готов находится в изоляторе достаточное время его с неохотой пропустили. Прихватив с собой табуретку охотник расположился напротив графа, выставил бутылку и не терпящим возражений тоном рыкнул - Пей!
-
Великолепный Аларик великолепен и в своих шутках, и в подходе к ситуации)
-
Отличный пост. Особенно доставило метаний десертной ложечки: вот сидит какой-нибудь бедный колдун и даже не подозревает, что примет смерть от ложечки-то! XD
|
Не подозревающий дурного граф уже закончил бриться и вытирал полотенцем остатки пены с лица. Внезапно он услышал хриплый, наполненный болью, лишённый всего человеческого голос Жюльетт, а секунду спустя - грохот падающих предметов и шелест оседающего на пол тела. В тот же миг Жиль, выронив полотенце, покинул ванную комнату, спеша на помощь обожаемой супруге. По пути маршал сорвал со стены полуторный клинок (оружие, служившее украшением в спальне, было боевым, а не парадным), но мерзавцев, посмевших напасть на графиню, в комнате явно не было. Зато женщина лежала ничком на полу посреди разбросанных вещей. На столике, зеркале, полу и предметах алели брызги крови. Кожа Жанны-Жюльетт пузырилась и расслаивалась. - Жюльетт! - позвал владыка Моргота, бросившись к жене, но та не ответила. Под пальцами маршала, коснувшимися горла возлюбленной в проекции сонной артерии, едва-едва трепетал пульс. Не то провидение, не то злой рок снова силились отнять у де Рэ ту, кем он дорожил больше своей жизни; смерть подобралась к графине так близко, как не подбиралась с суда Инквизиции в Лавале.
В это утро вахту у графских покоев нёс тот, кто прятался под личиной погибшего Рикардо. Может, если бы Стефан Сольери стоял на посту с кем-то другим, многое в жизни владыки Машекуля и в истории Моргота пошло иначе. Однако по левую сторону от массивной резной двери, украшенной фамильным гербом, помещался абиссарийский колдун, надевший маску преданности. - Мой лорд! - изумлённо воскликнул Сольери. - Вы... Он не договорил, потрясённый увиденным. Порог перешагнул (а вернее сказать, перелетел) граф де Рэ собственной персоной. Из одежды на благородном герое Тринадцатой Морготской присутствовали лишь кальсоны, а на руках он нёс свою молодую жену – окровавленную и будто с обожжённой кожей. - Рикардо, Стефан, сообщите в госпиталь. Реанимационную бригаду к третьей секции. Графиня… умирает, - набегу скомандовал маршал, но этих обрывочных фраз было достаточно, чтобы Сольери сбросил оцепенение и поспешил к телефонному аппарату, а прикидывавшийся «Волкодавом» Николас разогнал показавшихся на шум слуг. Жиль, прекрасно знавший все потайные галереи и переходы древнего замка, вскоре воспользовался одним из них. Он нёсся по полутёмному коридору, не чуя под ногами каменного пола, но явственно ощущая, как жизнь покидает тело его милой Жюльетт. Что могло произойти за те несколько минут, что они были не в одной комнате? Или внезапный недуг, поразивший графиню, является следствием какого-то более раннего события? Женщина проклята? Отравлена? Заражена новым абиссарийским вирусом? Но когда? Как? - Пожалуйста, не умирай, - одними губами произнёс лорд Щита Империи. – Ты просто не можешь умереть… Потайная дверь распахнулась, и де Рэ на миг ослеп от яркого света. В просторном коридоре, ведущим в третью секцию отделения анестезиологии и реаниматологии машекульского госпиталя, его уж ждали – с каталкой, укладкой, мешком Амбу и портативным дефибриллятором. Здесь не теряли времени, и помощь графиня начала получать, как только очутилась на каталке. - Что произошло, господин граф? – спросил доктор Резенфорд, спеша подле каталки в палату. Рядом медицинская сестра шла, держа на высоте поднятой вверх руки пакет с физраствором, тонкая прозрачная трубка которого соединялась с периферичкой, установленной в правой локтевой ямке. - Я не знаю. Я был в ванной. Жюльетт была совершенно здорова. Я слышал, как она вскрикнула, а затем слышал шум. Когда я вошёл, моя жена уже лежала на полу, и повсюду была кровь. Её кожа… - Это может быть инфекция, мой господин. Вам придётся отправиться в изолятор, пока мы не будем знать, с чем имеем дело. В опасности не только вы, но и все, кто находится в крепости. - Да, - глухо ответил Жиль. – Делай то, что должен делать. Спаси её. Каталка с Жанной скрылась в одной из палат, а вслед за нею туда вошёл и Хайнс Резенфорд. - Я сделаю всё, что в моих силах, мой лорд. Жиль де Рэ позволил увести себя в изолятор, подвергнуть санитарной обработке и переодеть. Граф безропотно подставил руку медицинской сестре, пришедшей взять у него кровь, и стоически перенёс все диагностические процедуры. Он хранил безмолвие, но отчаяние и глубочайшее горе, плескавшиеся в его глазах, были гораздо красноречивее любых слов. На висках маршала засеребрились тонкие пряди. Он знал о своей супруге больше, чем мог сообщить даже специалистам госпиталя, а потому посредством телефонной связи затребовал нескольких учеников Ксавьера в реанимационное отделение. Затем Жиль сделал звонок в Мэртир. Если была хоть одна возможность отозвать Люция Ксавьера в Машекуль, её надо было использовать. Вероятно, а Жюльетт времени осталось гораздо меньше, чем можно было предположить. Но действовать начал не только граф. Николас явился в госпиталь буквально через полчаса после госпитализации графской четы. Он честно, как и полагается сознательному гражданину Моргота, сознался в том, что при осмотре покоев маршала на предмет наличия спрятавшегося злоумышленника испачкался в крови несчастной госпожи де Рэ, а потому может быть заражён. К великой радости абиссарийца, его поместили в изоляторе, соседним с изолятором Жиля.
|
|
|
|
Нужно сказать, что первоначально посольство Картахена первоначально было воспринято при мербержском дворе достаточно холодно, несмотря на богатые подарки и искусную риторику посла. Как никак благодаря весьма свободным и, возможно, даже в чём-то революционным законам Мерберга, большая часть наиболее важных постов при королевском дворе была занята отнюдь не родовитыми бездельниками, а предприимчивыми и отнюдь не глупыми людьми из торгового сословия, многие из которых понесли не малые убытки в результате довольно таки агрессивной экономической экспансии южан. Тем не менее тот факт, что его величество Харальд, недавно сменивший отца на престоле, согласился принять послов всего лишь через два дня с момента их приезда, а также то, что в день приёма в одежде придворных и слуг присутствовали геральдические цвета Картахена, говорил опытным дипломатам если не о благосклонности мербержского правителя, то как минимум о его заинтересованности в успехе переговоров и достижений неких договорённостей, сулящих выгоду обеим странам. - Что-ж – произнёс король Харальд, когда весь положенный церемониал был завершён, а в тронном зале остались лишь картахенское посольство, король с телохранителями и несколько наиболее приближённых к трону советников – Не скрою, что действия ваших торговцев нанесли некоторый ущерб казне Мерберга. В достаточной степени, чтобы мы вынуждены были, следуюя желанию народа, ввести ряд законов, ограничивающих внешнюю торговую экспансию. Однако важно то, что они не повредили реформам, которым мой покойный отец посвятил свою жизнь, и продолжение которых завещал мне. Так что, полагаю, что данный инцидент можно считать исчерпанным. Кроме того, я и мои советники пришли к выводу, что действия ваших купцов принесли и некоторую, весьма неожиданную пользу. Товары, предлагаемые югом, снискали определённую популярность как при дворе, так и среди обеспеченных купцов, промышленником, мастеровых и горожан, и принимая во внимание нужды своих подданных, мы сочли, что крепкое и долгосрочное торговое партнёрство между нашими странами будет способствовать развитию экономики наших стран. Тем не менее мы считаем, что во избежание ненужных конфликтов и дестабилизации рынков, следует выработать ряд соглашений, которые в известной степени будут регламентировать и ограничивать взаимные торговые амбиции наших торговых представителей, не позволяя им выйти за обозначенные рамки и начать действовать во вред нашим странам. На данный момент мы видим оптимальным следующий перечень договорённостей: Первое – на данный момент мы никак не можем допустить экономическую экспансию ваших торговцев в столичный регион. Таким образом вашим купцам стоит изъять уже инвестированные в рынки Вассерфелеберга средства. Второе – мы готовы открыть для ваших купцов рынки и порты кантона Зюйдмер, и считаем уместным размер их совокупных инвестиций от тысячи двухсот пятидесяти, до пяти тысяч ганземербергенов. Третье – мы так же заинтересованны в открытии торговых представительств на территории Картахена, и оптимальным для его основания считаем остров Арденте. Полагаем такой выбор покажестя вам весьма удачным, с учётом того, что этот остров граничит с вашими отнюдь не дружелюбными соседями, и присутствие Мерберга на этом острове позволит дополнительно охладить захватнический пыл Хашуры, которая в случае войны будет вынуждена выступать против альянса двух королевств. Дабы соблюсти паритет, мы считаем важным ограничить сумму вложений в рынок Арденте тем же размером, что вы выберите для инвестиций в Зюйдмер. Так же мы не могли не заметить интерес ваших купцов, да и членов вашего посольства к трудам наших философов и учёных, в частности к недавно принятому ко двору учению Авраама Гелта. В этой связи мы могли бы предоставить вам списки со всех трудов наших философов. Однако взамен мы бы хотели получить от вас нечто равноценное для королевской библиотеки, что могло бы продвинуть науку нашей страны вперёд. Из многочисленных рассказов путешественников, что посещали вашу страну, нам известно, что в Картахене весьма развита Архитектура, Конструирование механизмов, а также ростовщичество.
В Совет Свободы Северной Морской Унии прибыло посольство Мерберга во главе с послом Мерберга при дворе Северной Морской Унии графом Ганцем фон Кляйнебургом. Ганц фон Кляйнебург – посол Мерберга при правительстве Унии, был весьма упитан и дороден. Тем не менее любой, кто посчитал бы его всего лишь надутым от собственной важности толстяком совершил бы роковую ошибку. Потомственный аристократ, в прошлом блестящий военный командир и лихой рубака, он обладал ещё и крайне изощрённым и живым умом, позволившим ему, на старости лет, стать весьма неплохим царедворцем, а, в последствии, и одним из лучших Мербержских дипломатов. - Приветствую благородных представителей Совета Свободы. – густым грузным басом произнёс Ганц, когда весь положенный по протоколу церемониал был завершён. – Его величество Харольд, король Мерберга, направляет уважаемым советникам заверения в том, что как и его отец он намерен придерживаться древних торговых и союзнических отношений между нашими великими державами. Кроме того, его величество, получая многочисленные донесения о бедах своего западного соседа, вызванных ничем не оправданными действиями островных дикарей из Эрафии, предлагает оказать экономическую помощь народу Морской Унии, дабы поддержать его в благородной борьбе. В качестве помощи величество готов выделить от тысяче двухсот пятидесяти, до пяти тысяч ганземербергенов, которые Мерберг мог бы вложить в развитие экономики униатской провинции Мербургманн, и, кроме того, его величество готов открыть для униатских купцов рынок кантона Эйсфельд, позволив совокупные инвестиции со стороны Северной Унии на сумму, равную той, что совет Унии сочтёт целесообразной во вложении Мербергом в Мербургманн. По мнению его величества и его советников, подобное развитие торговли, будет способствовать наискорейшему экономическому росту Северной Морской Унии, что, в конечном итоге, будет способно значительно сократить бремя, которое война с Эрафией наложила на ваш народ, а также способствовать дальнейшему обоюдному росту доходов наших государств. Кроме того, Мерберг готов направить в Унию своих теологов и миссионеров, действия которых смогли бы облегчить душевное состояние народа Унии, и в значительной степени снизить уровень недовольства войной среди простонародья. Так же мы могли бы передать Северной морской Унии изыскания наших инженеров в области кораблестроения, что даст вам значительное превосходство над островитянами на море. Взамен мы бы хотели направить своих наблюдателей в войска Унии, дабы изучить некоторые методы и приёмы обеспечения войск, используемых Униатами на фронтах, а так же направить некоторых наших мастеровых на обучения не непревзойдённым Униатским кузнецам.
Ко двору кайзера Иннесберга прибыло мербержское посольство во главе с личным советником его величества Харольда фон Фркндсберга - Хёггом Шмидтом. Будучи выходцем с побережья, Хёгг Шмидт был необычайно высок и худощав. Когда то выходец из простонародья он, обладая невероятным умом и необычайной хваткой, к своим преклонным годам сумел стать видным промышленником, обладателем нескольких наследственных титулов и стать вторым, после короля, человеком в Мерберге. Начав свою службу двору ещё при отце нынешнего правителя, он как не многие в высшем свете был предан королевскому дому, и ставил интересы страны гораздо выше собственных. Костюм, выбранный им для того, чтобы предстать перед кайзером Иннесберга и его ближайшими советниками, был по мербержской моде пышен, однако нарочито скромен и значительно менее ярок, что в большей степени соответствовало декларируемому при дворе Иннесберга неофициальному правилу о порицании избыточной роскоши при выборе наряда. Когда весь положенный церемониал был соблюдён, и вступительная часть приёма послов была закончена, посол извлёк из маленького ларца слоновой кости заверенную мербержской королевской печатью грамоту, и положил её на серебряный поднос, в руках одного из слуг дворца. - Ваше величество! Мой король – Харольд фон Фрундсберг, шлёт вам свои заверения в том, что, как и его отец, покойный Георг второй, он и далее намерен поддерживать дружеские отношения своим восточным соседом и давним союзником. Его величество Харольд, зная о грандиозном собрании научных трудов в королевской библиотеке Кайзера Иннесберга, хотел бы преподнести в дар Вашему величеству несколько трудов Мербержских учёных и философов, которым покровительствовал его величество Георг второй, и который всю свою жизнь посвятил развитию наук в нашем королевстве. Так же, его величество Харольд, хотел бы обсудить с вашим величеством возможность укрепления торговых связей между нашими великими государствами, и предлагает осуществить взаимные вложения в наши пограничные провинции в размере тысячи двухсот пятидесяти ганземербергенов. Его величество считает, что ваше величество сочтёт целесообразным в организации торговых путей между кантоном Зюйдмер, и провинцией Боггемен. Кроме того, его величество Харальд хотел бы обсудить с Вашим величеством возможность получения Мербергом ссуды в 4000 ганземербергенов сроком на десять лет, которые Мерберг планировал исользовать для укрепления господства альянса наших государств среди иных цивилизованных народов
|
|
|
-
Эй, какого чёрта?
-
lmao
-
Ещё **
-
Браво! Великолепно! Блестяще!
-
Unia for the win!
-
Даздравсвует иллюстрированная дипломатия! Ждем продолжения)
-
Мастерское изображение доставляет.
|
Наверное, святой Лотарь в гробу переворачивается из-за того, что его именем назвали столь низкосортную забегаловку, - лениво думала Беда. Девушка скучала. Уровень таких мест она переросла уже к семнадцати. Нет, когда она только слиняла от отцовских коров, даже такие кабаки казались жутко романтичными, загадочными и опасными. Первая драка стенка на стенку, первая перестрелка, первые выбитые зубы, да много чего первого было связано у Хаксты с такими местечками. Но это было так давно. Казалось, прошло всего несколько лет, но по ощущениям это было в какой-то другой жизни. К тому же напитки в этом подвальчике были много хуже того, к чему привыкла девушка. Да и избегала она пить, после известного происшествия. Поэтому Беда держалась в тени Рене. Она цедила сквозь зубы дрянное пиво из большой тяжелой кружки и закусывала мелкой вяленной рыбкой, такой узкой и тощей, что ее можно было принять за червяка. На лицо она нацепила маску внимательного слушателя, но сама только пару раз вступала в разговор, бросая несколько скупых слов.
В «Анне» было получше. Хотя бы тем, что можно было почесать язычками со шлюшкой Мэри, которая числилась, конечно, официанткой. Вначале они обсуждали святую для каждой женщины вещь: что, где, как и за сколько можно купить, желательно получше и подешевле. Потом пошли покурить на улочку и переключились, естественно, на мужиков. Беда изрядно повеселилась, описывая сексуальные привычки и предпочтения «своего парня», в роли которого был Рене. Компанию, которая ввалилась внутрь, Хакста заметила, но никак не выделила. Своего приемника она не брала, но вот микробусина приемника у нее была при себе постоянно, замаскированная под пирсинг уха. Сигнал от Рене заставил ее действовать. - Пойдем-ка обратно, подруга, - прервала она разошедшуюся Мэри, которая как раз жаловалась на пристрастия некоторых клиентов. Изящный серебристый лазпистолет, отделанный черненным серебром, как по волшебству возник в руке лжеторговки. Причем широкие рукава ее одеяния, делали эту смертоносную игрушку практически незаметной. Большой палец сдвинул предохранитель, а указательный лег на спусковой крючок.
|
Рамирес, надо сказать, довольно долго думал над докладом. Точнее, формой, в которой он представит его Молитору. Предыдущее знакомство было поверхностным в лучшем случае, а недавние события заставили пересмотреть свои представления о руководителе ячейки. Мотивах, опыте, методах… и потому надо было действовать осторожно, по крайней мере до того, как станет понятно, чего именно ожидает от Игнацио Бенедикт. Пока же он ожидал доклада. И то, как он потребовал его, чуть было не вызвало улыбку на губах псайкера. Похоже, Молитор за прошедший день понял, что сообщение для агента он составил криво. - Предложил устроить встречу в кафе "Гиацинт", улица Трех Святителей, дом семнадцать, дробь один, в 13.00. Он будет искать Марка Асахину. Никаких связей с домом Фон Нордеков. Ответив на основной вопрос он приступил к докладу. Растекаться мыслью по древу без прямого требования объяснить ход мысли, который привел псайкера к излагаемым выводам, пока не стоило. - Возмущений, связанных с Имматериумом не обнаружил, хотя специально посетил несколько мест, где их появление при массовом поражении наиболее вероятно. Но это почти ничего не значит. Может быть очень локальное воздействие, может быть замаскированное, я мог не оказаться в нужном месте в нужное время, меня могли просто подвести мои способности. Положительный результат дал бы нам много, отрицательный не дает почти ничего. Игнацио пожал плечами и посмотрел на разбитое стекло. Напоминание о послеобеденном фиаско было ошибкой. Но сокрытие последней возможности было бы нарушением его долга перед Императором. Выдавив из себя на несколько секунд выражение виноватости, он продолжил. - На планете широко влияние прессы, читают или слушают читающих если не все, то большинство. И верят прочитанному больше, чем любым другим источникам. Ознакомление с ежедневной газетой - почти традиция. Три газеты – официальная "Times", про-военная "Daily News", ратующая за мир и сотрудничество с афгулами "Daily Telegraph". Допускается открытая критика власти, журналисты при мне обсуждали варианты побуждения населения к протестам. Закончив с кратким изложением обстановки в мире печатного слова Идар-Оберштайна, Рамирес положил газеты на тумбочку. - Думаю, стоит приобщиться к местным обычаям. Пока ничего особо интересного, кроме общих выводов: позиция газет по кампании, светские скандалы, политические маневры, интервью с некой Д. Гамильтон, которая ведет расследование против члена Совета Иглхорна… модернизация фабрик. Если мы будем вести разные линии расследования, каждый, возможно, сможет увидеть что-то полезное для себя. Он искоса взглянул на Аррика, и перешел к теме лоддитов. - С последствием модернизации фабрик мы как раз и столкнулись. Среди местных рабочих существует организация лоддитов, от имени основателя движения – Джона Лодда. Уничтожают машины, которые лишают их рабочих мест. Не слишком необычно, но интересно другое – в исповеди они говорили об этом открыто, и явно не в первый раз. Более того, они уверены, что Экклезиархия на их стороне. Больше рассказать сможет отец Бореалис, ему удалось поговорить с более-менее высокопоставленным священником. И псайкер отошел в сторону. Он не только хотел услышать рассказ своего спутника, но и имел предложение к Молитору, с которым собирался обратиться после доклада.
-
На планете широко влияние прессы, читают или слушают читающих если не все, то большинство. И верят прочитанному больше, чем любым другим источникам. Ознакомление с ежедневной газетой - почти традиция. Хороший, четкий, обстоятельный и точный доклад.
Игнацио мне очень симпатичен, как персонаж: его взгляды, поведение, отношение к происходящему весьма и весьма хорошо описаны.
-
+
|
- Ну что за дерьмо! Профессиональная армия, чтоб ее. Сраных рыцарей, которые войны не видели лет триста не смогли уделать, ну кто так делает? Отправьте в этот раз туда побольше солдат, в конце концов. Какого хрена мы вынуждены терпеть потери? Не обсуждается, - Совет Свободы недовольный прошедшей кампанией спешил исправить положение наилучшим известным им способом, отправить еще больше солдат. Вообще, надо сказать, что территория Унии развивалась не так как большая часть государств сопредельных, которые строили дороги, города и прочее, Уния в это время строила школы, поэтому, не смотря на общую нищету, порой униаты были образованнее любой другой нации на континенте и островах. К ним даже ездили соседи, платя немалые деньги, чтобы выучить своих сыновей, а к ним, естественно, приставлялась охрана, потому что в общем-то, униаты хоть и образованные, отмороженность отдельных индивидов никто не отрицал, и если выходец из Унии умел писать и считать, это не означало, что в драке он будет жидко ходить под себя, а не с остервенением лупить противника бутылками, стульями и вообще всем, что под руку подвернется.
Армия Унии развивалась неслабыми шагами. Уже в начале 60-х годов ее численность выросла более чем вдвое, а благодаря опыту ведения войны, а также образованности интендантов и отцов-командиров, содержание армий не стоило огромных ресурсов, а занимало лишь небольшую долю в бюджете, причем почти все уходило на флот.
Зато общение с соседом на востоке было более чем плодотворным. Соглашение на обмен инвестициями, хоть и было для Унии чем-то относительно бесполезным, могло в будущем дать доступ к технологиям Мерберга, в особенности к морскому делу, а также в принципе создавало доверительные отношения, которые, ввиду угроз со стороны Тиамии, были более чем нужны.
Ну и вещь куда более приземленная - религия. Посол из Мерберга очень просил и даже перепил один из Голосов Свободы, чтобы религия в Унии была официальной и четкой. Ну раз перепил и просил, а парень он хоть куда, то отказывать такому тем более некрасиво, посему теперь в Унии есть религия! Крестьяне рады, воины рады еще больше.
|
Убийство короля и его сына потрясло Транскронию. Никто не ждал такого события, которое переворачивало весь мир с ног на голову. государь, помазанник божий - убит! Варварски, средь бела дня, рукой предателей и наемников! Стража недоглядела, советники не уберегли, службы недоработали. Убийцы, пославшие смертельные болты в короля были схвачены и казнены практически сразу на месте. Люди знающие говорили, что не всех казнили, кого-то взяли живым, но народу были явно ближе истории о том, что тех, кто посмел поднять руку на королевскую семью кончили на месте. Популярным в то время стала песня среди бардов "Плачь о короле", повествующая о силах зла, покусившихся на великого короля, в конце которой он гибнет оставляя после себя сына. Песня о насущном, но вселяющая не страх, а надежду. Надежду на новое будущее, которое заготовил для своих подданных старый король, надежду на свершения, на которые он воспитывал своего сына. Когда барды начинали петь, мужчины многозначительно молчали, девушки и женщины рыдали, а дети переставали играться. Мелодия въедалась в душу и вызывала страшную тугу об утраченном. Хотелось собственноручно скрутить шею тому, кто все это задумал. В то же время, пока народ горевал о павшем короле, в замках и городах среди лордов и чиновников началась грызня. Каждый пытался утащить кусок пожирней, послаще. Нескольких бургомистров арестовали, двоих прилюдно повесили. Иные магнатерии начали собирать под свои знамена рыцарей и лояльных им джентри. Не всех устраивал старый порядок, не каждый хотел оставаться на том, что имел. Амбиции и больные желания заразили головы самых беспечных. Поставить на карту все, чтобы получить больше. Или остаться ни с чем. Именно так выглядели революционные требования выборности короля или вообще демонархизации. Только вот если выборность королевской власти и нашла отклик среди влиятельных магнатериев, то отмена коронной власти явно была слишком варварской идеей ведущей в небытие. Власть Водапра, как королевского рода, держалась благодаря четырем столпам. Первым была поддержка вассалов двух номов королевство. Родная для королевской семьи Артина и верный короне Яваром, откуда была родом ее величество Кристенн. Вторым столпом, был народ, который свято верил в божественное благословение и доброго короля, и всячески открещивался от зажравшихся джентри и магнатериев, которые сдирали с них налоги и пошлины, загоняли за долги и убивали в своих войнах перстов ранее. Которые отказывались их защищать перед разбойниками, и тогда за них вступался его величество король. Третьим стопом был закон. Законный наследник, его величество Карл Первый, хоть и был самым младшим среди Водапра, но был сыном и прямым наследником престола. Королева-регент настаивала на том, что власть не может меняться по приходи людбого придворного и требовала преклонение клена перед ее сыном, как властвующим над Транскронией. На условия королевы и регент-совета, как называли себя верные королю люди, среди которых стояли верные королю и королеве магнатерии и рыцари. Четвертым столпом была поддержка изве. Корону, в представительстве Карла, поддерживала церковь, как помазанника божьего, властители Иннерсберга и Солитания, выразившее свою поддержку молодому Карлу публично. К концу года, уладив трения между разными группировками, борющимися за власть (преимущественно с помощью рыцарских орденов верных короне и королевской гвардии, которые принуждали к порядку и верности самых оторванных), сошлись все на одном. Преступление совершенное против короны есть преступлением совершенным против всей Транскронии, в лице короля, сейма, народа и его нельзя оставлять безнаказанным. Там где, раньше противники в идеях расходились молча, они бросили все свои средства на сотрудничество. Найти заказчиков убийства. Найти и наказать. Такое нельзя прощать.
|
|
|
Покинув приятный во всех отношениях, но практически бесполезный для расследования “На святого Лотаря”, Рене сидел в одиночестве за одним из угловых столиков, лениво попивая что-то слабоалкогольное, и, размышляя о том, что он как-то староват для всего этого дерьма, когда в “Анну” заявились проблемы. Будто бы без них все прекрасно шло. Проблем было пятеро, и они сочетали мелко-бандитскую наглость, опьянение и плохо спрятанное оружие именно в той пропорции, которая частенько ведет к упоминанию событий в криминальной хронике. В том ее разделе, в котором про убийства пишут. Ситуация, конечно, формально его не касалась, и, будь это обычный вечер, “Тринадцатый” спокойно и не отсвечивая утек бы от потенциального конфликта вдоль стены, но репутация недавно прибывшего на планету лихого парня, которую он только начал строить, вот такими вот утеканиями и рушится. Не станешь же потом объяснять, что слился от пяти бакланов из-за того, что “просто обрез в тот день из дома не взял”.
Хотя нет, тут он себе врал. Не утек бы. Как бы там не вышло в итоге, до того, как инквизиция разобрала его на кусочки и пересобрала на свой манер, Рене был охотником за головами и охотником неплохим. Он подписал контракт не только ради наживы, но и из-за врожденной неприязни к таким вот крикливым крысам, роющимся в мусоре, что мнят себя волками посреди овечьей отары. Их отстрел был для “Тринадцатого” своего рода исправительными работами, попыткой искупить собственные грехи, так что хрен бы он сбежал. Единственная проблема заключалась в том, что охотником он больше не был, так что “вытащить ствол и прострелить ближайшее не принадлежащее тебе колено” из списка очевидных решений придется убрать.
– Внутри назревает потасовка, – негромко пробурчал Рене по каналу связи с “Бедой”, прикрывая рот бокалом.
Он принял решение, принял его один и считал, что стоило сообщить напарнице о его потенциальных последствиях. Должен же кто-то, например, рассказать Стил о том, что в городе есть, кому перерезать глотку, в случае, если беседа пойдет ужасающе “не так”.
– Эй! Чо за кипеш, братва? Вижу кому-то фарт привалил? – приветливо, но без малейшего следа заискивания окликнул шумную компанию “Тринадцатый”, медленно поднимаясь со стула и вставая так, чтобы между ним и бандитами оказалось некоторое количество мебели. Кобуру он при этом поправил, конечно же, совершенно случайным автоматическим жестом. Случайным, ага.
– Остыньте. Таким путевым кентам, конечно, ни бульдог, ни фраер не указ, но и "людям" отдыхать мешать тоже не надо. Это правильное место. Все кому надо "наверх" заносят. Все честь по чести. Давайте по-культурному.
-
Остыньте. Таким путевым кентам, конечно, ни бульдог, ни фраер не указ, но и "людям" отдыхать мешать тоже не надо. Это правильное место. Все кому надо "наверх" заносят. Все честь по чести. Давайте по-культурному. Шикарный подход к бандюганам)
Обожаю Рене за шикарный отыгрыш и глубокую проработанность персонажа!
-
Плюс. Просто плюс.
|
Битва продолжалась. Мульти-лазер перевел огонь с прохода на стену справа, напротив той, за которой укрылись аколиты. Судя по внешнему виду спрятавшихся за ней СПОшников, они не были рады такому вниманию. Несколько первых вспышек ударили в оплетенную ветвями насыпь, оставляя глаза ослепленными на секунду и наполняя воздух запахом гари. Следующая прошила изгородь насквозь, ударив прямо в прячущегося за ней солдата. Он с воплем плюхнулся на спину, возясь в грязи. Похоже рана не была смертельной, но явно доставила ему болезненные ощущения. Пробитая изгородь выдержала еще луч, но уже не выглядела так надежно. Крупный сержант с мускулистыми руками, оголенными из-за закатанных рукавов форменной куртки, схватил раненого за воротник и потащил дальше вдоль стены, махая еще одну солдату.
- Двигай дальше, дальше!
Солдаты явно решили переместиться за более безопасный участок стены.
Остальные противники открыли огонь по изгороди из лазганов. Большая часть выстрелов поглощалась изгородью, у ручного лазерного оружия не хватало мощи мульти-лазера чтобы прожечь её насквозь. Несколько бойцов врага открыли подавляющий огонь по проходу между стенами, чтобы пресечь любую попытку атаковать мульти-лазер через центральный проход, пока он обстреливает стену. Драгуны прижались за стеной, боясь высунуться. Аколиты продемонстрировали большую выдержку, понимая, что если сейчас не действовать целеустремленно, весь план может быть сорван.
Раненому солдату в проходе не повезло. После ранения пребывал в шоковом состоянии, однако, услышав обращение Селены он немного пришел в себя и, застонав, попытался доползти до укрытия. Однако его настиг внезапный шквал огня из лазганов. Хотя противники не выцеливали его специально, несколько лазерных лучей ударили его в разные части тела, заставив забиться в конвульсиях и затихнуть.
Один из противников выстрелил из установленного на лазган подствольного гранатомета. К счастью, аколитам сегодня крупно везло. Граната уткнулась в землю в нескольких метрах за стеной, прямо за спинами Саммер и Селены. Но не взорвалась. Вероятно, бракованная. СПОшники выглядели так, будто намочили штаны.
Саммер решила отплатить услугой за услугу, и выстрелила из своего однозарядного гранатомета, целясь в статуи над головами расчета мультилазера. Попасть в них самих было затруднительно, но статуи давали хороший ориентир, а осколки полетят прямо вниз. Граната полетела по дуге, врезавшись прямо в грудь загадочно улыбающейся сирены, превратив её в рой мраморных осколков, которые, вместе с начинкой самой гранаты накрыли стрелков из мульти-лазера. На секунду огонь стих. Потом верхушки голов в плотно облегающих шлемах снова показались над фонтаном, и новые вспышки лазерного огня ударили по изгороди напротив. Селена, высунувшись из-за стены, открыла длинную очередь из автогана в сторону фонтана. Пули пролетали прямо над головами стрелков. Тем не менее, они демонстрировали пугающее хладнокровие, продолжая стрелять. Ответная очередь из лазганов загнала Селену обратно в укрытие.
Дакко и Крагг оба метнулись вдоль стены, и в следующий боковой проход, через него - к клумбе, прячась за высоким постаментом и густым кустарником. Противник, похоже, не заметил их маневр. Отсюда стреляющих из-за изгороди противников было лучше видно. Теперь Дакко понял, что Стальные Волки носили не респираторы, а аугметику, затрагивающую горло и нижнюю часть лица. У некоторых вместо рта были вживлены решетки искусственных дыхательных аппаратов, подобные тем, что носят техно-адепты. Подобные замены бывают нередки для солдат, чья дыхательная система была повреждена, например, в результате использования отравляющих газов. Однако видеть их в таком количестве было пугающе. Должно быть, массовая аугментация стоила немало средств.
|
-
Ох жеж русскому интеллигенту побояться опасностей каких-либо (читай: трудностей) - не в тягость, а в радость. Рисовал ведь в воображении и сладкоголосый обман, и грубый грабёж. Истину из истин говорит Виктор Алексеевич!
|
— До свиданья, господа. Как теперь говорят у нас в СССР, «пока», — попрощалась с подпольщиками Дарья Устиновна, уже одетая в куцее серое пальто, замотавшая голову мохнатой шалью, с потёртой кожаной сумочкой в руке. Дверь за хозяйкой захлопнулась, но через минуту замок снова залязгал. — Ах, ключи-то я вам, ключи забыла дать! — торопливо заговорила запыхавшаяся Дарья Устиновна, выдвинув ящик комода и роясь в старых жестяных коробочках, расчёсках, пустых флаконах от духов. — Вот, вот они! — хозяйка бросила два скреплённых кольцом ключа на комод. — Ну всё, я побежала, а то на службе убьют! Подпольщики вернулись на кухню, где нашли оставленный им завтрак: пара бутербродов с толстыми кружками буроватой колбасы, четыре с вечера сваренных вкрутую яйца, ковшик с загустевшим, холодным вишнёвым киселём. Не ресторан Кюба, но привередничать не приходилось. Молотого кофе в конфетной жестянке, из которой брал ночью Дванов, оставалось совсем на донце, поэтому обошлись крепким чаем. Сыпавшее порывами мелкого, жгучего снега небо только начинало сереть, когда подпольщики вышли во двор. У выхода столкнулись с полным мужчиной, с туго завёрнутым шарфом шеей, в бобровой шапке, с пузатым портфелем в руках: не тот ли партиец с пятого этажа, про которого упоминала Дарья Устиновна? Мужчина безразличным взглядом окинул Пулавского с Двановым, чемоданы в их руках и, ничего не сказав, поспешил к трамвайной остановке на проспекте. Подпольщики же, решив двигаться кружным путём, пошли не к остановке, а через дворы, по полузасыпанным тропинкам промеж сугробов, через арки с облупившейся, потрескавшейся штукатуркой, пересекая хмурые, просыпающиеся, неторговые улицы, сизый мрак зимнего утра на которых разгоняли горящие через один фонари. Наконец, вышли на голую, жалкую, резким ветром продуваемую набережную узкой закованной в лёд Смоленки, за которой чернели и дымили уже трубы заводов. Видно их сейчас, в пургу, было едва, и так же слабо в утренней метущей мути были видны и чёрные, замотанные фигуры рабочих, валящих от трамвайной остановки через мост к заводам. Ничего не поменялось: как свально шли они десять лет назад мглистым утром по гудку, так шли и сейчас — разве что завод носил теперь имя какого-нибудь большевистского главаря. Здесь же, рядом, за каменной оградкой, было и Смоленское кладбище, где по уверениям Дарьи Устиновны покоилось тело и её сестры. Впрочем, могилу решили не искать: долго, приметно, да и как её тут найдёшь? Тут кстати подвернулся мелкой рысью семенящий по набережной извозчик — совсем как до революции, завёрнутый в ватный тулуп, с заледеневшими каплями на усах и бороде. Оглянулись по сторонам: слежки вроде не было, да и была бы — извозчик тут был один, чекистские шпики всё одно бы не угнались. Залезли, закрыли ноги залубелым кожаным пологом, Пулавский наобум сказал — на Лиговку, и чуть язык не прикусил: а во что Лиговку-то большевики переименовали? Сколько ни изучал в Финляндии новую карту Ленинграда, не помнил. Извозчик, однако, лишь кивнул и запросил рубль. Только на полпути и вспомнилось, что ни во что не переименовали, хоть её оставили с человеческим названием. Сошли у Николаевского, теперь Октябрьского вокзала (а ведь и им сюда заглянуть придётся, покупать билеты в Москву) — мешанина народа, торговля дорожной снедью на панелях, дощатые ларьки рабочих кооперативов, рядок извозчиков у входа, куда приткнулся и их возница. Трамваи, искря и скрипя, оборачиваются по кольцу вокруг — и об этом слыхали, было об этом в газетах, но всё равно удивительно, — всё так же стоит внутри трамвайного кольца покрытая снежной шапкой статуя Александра III: грузная, будто придавленная и изнутри распёртая давлением, вросшая мощными копытами коня в постамент. И верно с большевистской точки зрения, что оставили именно эту монструозную статую: Пулавский, в 1909 году бывший кадетом в Петербурге, помнил, какой шум тогда вызвало открытие памятника: монархисты скульптора поносили, либералы восхищались его смелостью — ах, до чего же хитро, животное сидит на животном! Разглядели выбитые буквы на граните: стишок кремлёвского борзописца, Демьяна Бедного: мой сын и мой отец при жизни казнены (а можно казнить не при жизни?), а я познал удел посмертного бесславия, торчу здесь пугалом чугунным для страны, навеки сбросившей ярмо самодержавия. Ну-ну. Потолкались среди торговых рядов, среди прячущихся в высокие воротники продавцов, смотрели по сторонам: нет, никакой слежки. Дванов, нагнувшись к унизительно низко расположенному окошку ларька «Рабочее дело», купил пачку папирос (свои кончились) — «Смычка», всё же, что за дикое, первобытное слово, и на пачке воодушевлённый красный сеятель, прости Господи, смыкался с трубами фабрики. На вкус папиросы, правда, были ничего себе, как какие-нибудь мирно-дореволюционные «Дядя Костя», которые Дванов ещё гимназистом куривал. Замёрзнув, зашли погреться в дешёвую полуподвальную чайную с побелёнными стенами, где в углу граммофон с помятой трубой тускло мурлыкал матчиш, а толстая, щекастая девка в переднике вяло пыталась прогнать засевшую в углу с бутылкой компанию вокзальных грузчиков, что ли, каких-то. Повышая голос, девка говорила, что пить водку в чайной не положено. Грузчики в ответ крыли её матом. «Ужо хозяин-то придёт», — устало пригрозила подавальщица. «А ты ещё милицию позови!», — нагло предложили грузчики и заржали. Девка ушла в кухню за просаленной занавеской и принялась там зло греметь посудой. Выпили по стакану несладкого жидкого чаю, съели по паре жареных, жиром сочившихся, татарских каких-то, что ли, пирожков. Когда вышли из чайной, совсем уже рассвело, да и метель, похоже, затихала. Решили, что уже пора направиться к инженеру Самсонову. Инженер жил в трёхэтажном, бледно-жёлтом доме, выходящий одним торцом на Можайскую, а другим — на обсаженный голыми липками Детскосельский проспект. В терявшейся в сыплющей белой хмари перспективе улицы виднелся Обводный канал и занесённый снегом циклопический купол газгольдера за ним. Сверившись по списку квартир у входа, зашли внутрь тёплого, отапливаемого парадного, поднялись по широкой лестнице, поблескивавшей медными колечками для отсутствующей ковровой дорожки. У окна между первым и вторым этажами на подоконнике примостился молодой скуластый парень в сдвинутой на затылок кепке, в драповом пальто, с папиросой в руках, с любопытством взглянувший на чемоданы в руках посетителей. Прошли мимо его на второй этаж, вдавили кнопку звонка: внутри затрещало, но к двери никто не шёл. Взглянули на часы: двадцать минут двенадцатого. И в самом деле, с чего бы инженеру Самсонову в этот час в понедельник быть дома?
-
И в самом деле, с чего бы инженеру Самсонову в этот час в понедельник быть дома? Браво! Какой удар по самолюбию господ контрразведчиков!
А описания города на Неве и его жителей как всегда великолепны.
-
Очень хорошо. Отличный мотиватор стараться усерднее
|
|
-
Пообщаться с местными вояками, пройтись по подходящим местам. Из горячих точек обычно возвращаются с так или иначе поехавшей крышей, самое оно для... всякого интересного. Верный ход мыслей, правильный.
И пост сам по себе хорош^^
|
|
|
Deus vult Так хочет Бог 1360-69 Anno SalvatorМузыкальная тема Священного похода: ссылкаВнутренний двор замка Гратия, официально именуемый площадью Святого Северина, был заполнен людьми. Сегодня был день Пришествия и сам Верховный Иерарх вышел на балкон своего замка, чтобы произнести проповедь перед народом. Здесь были нищие пилигримы и высокородные рыцари, солидные городские купцы и священнослужители в красно-белых одеждах. Тысячи людей хранили почтительное молчание и лишь голос Иерарха гремел над площадью: -…ибо сказано в Писание: «И будет проклят тот, кто отречется от имени Моего и от Церкви Моей»! Разве имеем мы право противится воле Создателя!? Разве можем мы позволить проклятым еретикам-таситам осквернять Его мир своим существованием!? Нет! Как в древние времена, мы должны взяться за мечи и подняться на борьбу против безбожников! Я объявляю о начале Священного Похода против таситов, захвативших земли Нижнего Чегена! Пусть каждый правоверный присоединится к нему, дабы покарать отступников! И пусть будут прощены все его грехи! Ибо так хочет Бог! Deus vult! - Deus vult! Deus vult! – взревела толпа. Площадь словно взорвалась. В едином порыве слились тысячи голосов. Начинается Священный поход. Пусть трепещут еретики и безбожники, ибо не будет им пощады. *** Королевство Иннерсберг, Восстание кубочниковПримерно в это же время за тысячи миль от Солитания произошло другое не менее важное событие, которое историки потом назовут «битвой за Куценбах» в честь стоящего неподалеку замка. На самом деле, ближайшем поселением к месту сражения была деревня Малые Блошки, но летописцы по какой-то причине всегда стараются избегать этого названия. За два дня до летнего солнцестояния армия кайзера наконец сумела дать долгожданный бой силам таситов. Иннерсбергские рыцари были абсолютно уверены в своей победе. В конце концов, что может сделать закованному в латы всаднику какой-нибудь крестьянин с вилами или вооруженный цепом городской босяк? У повстанцев, правда, было некоторое численное превосходство (лидеры кубочников сумели как-то оплатить услуги нескольких отрядов наемников), но разве могут какие-то наймиты справится со славной армией кайзера? С самого начала кубочники сумели занять выгодную позицию на вершине холма, в склоны которого они воткнули множество заостренных кольев, призванных остановить натиск кавалерии иннерсбергцев. Командир ландскнехтов, Йорг фок Фрундсберг из Мерберга, попытался убедить командующего армией кайзера, графа Эрхарда, дождаться более подходящего времени для атаки, но все было тщетно. Промедление могло бы показаться признаком трусости, а граф не хотел, чтобы все решили, будто он испугался каких-то крестьян. Командующий приказал начать атаку. Рыцарская кавалерия Иннерсберга ринулась в атаку. Эта железная лавина смела бы любое препятствие на открытой местности, но на усеянных кольями склонах холма рыцари завязли и оказались под градом таситских стрел и болтов. Теперь, когда лошади потеряли скорость, кубочники начали контратаку. Паника охватила рыцарей. Многие из них погибли, многие попали в плен, и лишь немногим удалось сбежать. Сам граф Фюрсте Эрхард пал в той схватке. Смерть графа Эрхарда Когда подоспела пехота кайзера было уже поздно. Завязалась жестокая сеча между таситами и иннерсбергцами, которая продолжалась до самого заката. В конце концов, повстанцы одержали верх. Армия кайзера была разбита и молодая чегенландская теократия смогла сохранить свою независимость. Но надолго ли? *** В 1361 году в 26 день второго месяца лета скончался в своей постели Его Величество кайзер Иннерсбергский Франц III, прозванный Старым. В иной мир он отошел после периода тяжелой болезни в окружение докторов и членов августейшего семейства. Кайзер умер! Да здравствует кайзер! *** Королевство Мерберг и снова ИннерсбергКаждому известно, что Святое Писание состоит из двух частей: Старого и Нового Писания. Первое было записано в дни незапамятной древности. Считается, что оно было подарено человечеству самими Зодчими еще тогда, когда они были верны Богу. Новое Писание же было составлено семью Святыми летописцами сразу после смерти Спасителя. Любой достаточно циничный (и храбрый) школяр может заметить, что Новое Писание достаточно сильно отличается по духу от Старого. Один из таких школяров, монах-себастианец Авраам Гелт, живший в то время в Карлсберге, оказался достаточно бесстрашен, чтобы изложить свои выводы на бумаге. Его труд, названный "Десятью тезисами", когда-нибудь, вероятно, перевернет весь мир. Впрочем, сейчас у Гелта есть лишь небольшой круг сторонников. Десять тезисов Авраама Гелта: I. Бог есть любовь. Старое писание: Все хорошее, что есть в человеке, все свойственно Богу. Новое писание: Бог есть любовь и ненависть. Добро и зло. Бог есть все.II. Богу угодно, чтобы люди жили счастливо на Земле. Старое писание: ... и сотворил Бог человеке для счастья на Земле и на Небе... Новое писание: ... и пусть падут они (люди) ниц, и пусть возопят от ужаса перед долей своей. Света нет на Земле, но да пребудет он с ними на Небесах.III. Богу противно любое насилие, если оно не направлено на защиту невинных. Старое писание: Не поднимай руки на ближнего своего. Молись лишь за его спасение. Новое писание: Не поднимай руки на ближнего своего, но помни, что язычник дальше от правоверного, чем небо от земли.IV. Человеку не нужны посредники, чтобы общаться с Богом. Старое писание: И когда снизойдет на вас беда, вознесите молитвы свои к Небесам, и Господь поможет. Новое писание: ... и взмолился он, но был глух Господь к нему. И пошел он тогда в храм и помолился перед алтарем, и услышал его Господь.V. Бог не всемогущ: Он не способен творить зло. Старое писание: ...и все, что делает Он лишь на благо... Новое писание: Бог есть любовь и ненависть. Добро и зло. Бог есть все.VI. Бог сотворил людей свободными. Старое писание: ...и дал Бог человеку свободу воли, дабы отличить человека от бездушного зверя. Новое писание: ... и дал Бог человеку свободу воли, дабы отличить его от бездушного зверя. И поставил одних людей над другими и одарил Властью.VII. Нет большей благодетели, чем стремление к совершенству, то есть, к Богу. Старое писание: И сказал Господь людям: "И настанет день, когда станете вы подобными мне. И сами звезды покорятся вам. Новое писание: И сказал Господь людям: "И вознесу я вас на Небеса и вечно буду править вами, и будет мое Царство безупречным.VIII. Зодчие есть воплощение этой благодетели. Старое писание: И были Зодчие ближайшими к Богу в своем совершенстве. И были посланы они на Землю. Новое писание: И были Зодчие ближайшими к Богу, но наполнились их сердца грехом.IX. Зодчие не были изгнаны с Земли. Напротив, они взошли на Небеса и стали равными Богу. Старое писание (нет упоминаний) Новое писание: ... и изгнал Бог Зодчих из мира сего за их гордыню.X. Новое писание ложно, ибо написано рукой простого смертного. Старое писание (нет упоминаний) Новое писание: Сей труд написан нами, простыми смертными, дабы стали известны каждому слова Спасителя.Авраам Гелт Такая ересь не могла укрыться от глаз Святой Церкви и Авраам Гелт был немедленно арестован. Впрочем, у него были могущественные последователи: сам Альрик фон Фрундсберг, второй в мербержской линии престолонаследия, заступился за богослова. Церковники были вынуждены выпустить Авраама из тюрьмы. Популярность Гелта растет с каждым днем. Впрочем, его сторонники не слишком агрессивны. В основном они происходят из купеческого сословия и аристократии. Мербержские власти могут не боятся повторения чегенландского восстания. Но они все равно должны как-то отреагировать на появление нового учения. Отправят ли они Авраама на костер или же сами признают его выводы правильными? *** Новая эпоха наступила в области науки и образования. Жителям Альвена было трудно этого не заметить: всего за пару лет существования Лейденской академии бюргеры уже успели возненавидеть шумных и драчливых студентов. Впрочем, истинный городской житель знает, как набить карман на чем угодно: студиозам нужны места, где они смогут пить дешевое пиво и горланить похабные песни на полузабытых языках, нужно им и где-то жить, где-то покупать еду и одежду. Наверное, только появление множества таверн, лавок и доходных домов, полностью зависящих от студентов, спасло Лейден от народного гнева. Впрочем, академия заслужила не только вполне объяснимую антипатию горожан. Она вызвала самые оживленные дискуссии в залах Гроссенрате (настолько оживленные, что только вооруженная охрана останавливала благородных представителей от откровенного мордобоя) и в кулуарах дворца кайзера. Многих раздражало то, что Лейден стал самым настоящим оплотом свободомыслия. Зачастую там можно было услышать речи, за которые в любом другом месте давно отправили бы на плаху. Больше всего были недовольны церковники: академия может превратиться в рассадник ереси. Там можно проповедовать, что угодно и не боятся костра и гнева праведников. Разве не грозит это повторением чегенландского восстания? Неужели кайзер не пожелает защитить своих верных подданных от разлагающего влияния демагогов? *** Вольный Меерштадт, Королевство ГвентМеерштадт всегда славился своими традициями. Возможно, они могли бы показаться суровыми для изнеженных иностранцев, но именно традиции делали Морской город* самим собой. Но что происходит сейчас? Главы кланов решили дать людям право собственности. Но нужно ли оно народу Меерштадта? Или может быть собственность нужна только зажравшимся торгашам, которых не интересует ничего, кроме презренного золота? Может быть основатели города, Клагон и Валтур, были мудрее своих непутевых наследников? Многие в Меерштадте недовольны новым законом, согласно которому теперь каждый может владеть собственностью. Особенно рьяно свое недовольство выражают младшие члены клана Рамеро (это вообще им свойственно). Проявляется это в грабежах и убийствах внезапно разбогатевших купцов, поджогах их лавок и кораблей. Бунтари пока не решаются на открытое противостояние с властями города, но, если ничего не предпринять, на улицах Меерштадта может начаться кровопролитная гражданская война. *** Проклятый язычник, король Робб, запретил проповедовать учение Спасителя в Гвенте. Словно подлый царь Иеремех, преследует он правоверных, бросает их в тюрьмы и изгоняет из своего государства. Лишь в отдаленных деревнях на границах с Иннерсбергом и Арконией остаются церкви, лишь у немногих жителей Гвента остается надежда на спасение души. В лесу, неподалеку от деревеньки под названием Норвик, уже многие годы стоит небольшая деревянная кирха. Примерно треть всего населения деревни регулярно посещает ее. Остальные селяне всегда с недоверием смотрели на последователей Спасителя, однако никто никогда и не думал применять силу против заблудших душ. Все изменилось после коронации короля Робба и появления его закона о запрете иностранных религий. В день Святого Кристофа все верующие собираются в церкви на особую мессу, которая проходит после заката. Так было и в деревне Норвик в 1361 году от Рождения Спасителя. Горели свечи, священник нараспев читал Святое Писание, а прихожане тихо повторяли его слова. Внезапно в дверь храма требовательно постучали: - Откройте именем короля! - закричали снаружи. Испуганный шепот прошелся по рядам верующих. Стоявшие снаружи устали ждать и послышались гулкие удары в дубовые двери. Вскоре двери не выдержали и слетели с петель. В церковь ворвались солдаты с королевскими гербами на форменных камзолах. Они принялись выгонять людей из храма древками алебард и щитами. - Это святое место! Вы не посме... - попытался возразить священник. Предводитель солдат с нашивками сержанта быстро заткнул его ударом латной перчатки в живот и выволок на улицу. Когда последний из прихожан был изгнан из церкви, солдаты кинули на крышу храма несколько факелов. - И где теперь твой Спаситель? - издевательски спросил сержант трясущегося священника - И как же он тебе теперь поможет? Арконская теократия, Королевство ТранскронияИдут года, сменяются поколения. Где-то далеко гремят войны и бушуют страсти. Спорят ученые и теологи, из рук в руки переходят состояния. Лишь Аркония веками остается неизменной. Жизнь местных деревень течет медленно и размеренно. Лишь изредка можно увидеть здесь солдат из столицы, приехавших казнить какого-нибудь преступника. В отличие от людей более просвещенных, мужичье не видят в писанных законах никакой ценности. Для них это нечто сродни суевериям, столь популярным в этом крае: перейдешь реку в полнолуние - к неурожаю, обманешь сборщика податей - к повешению. Наверное, именно поэтому в здешних лесах столько разбойничьих банд. Впрочем, это не единственная причина. С давних пор Аркония славилась благородными металлами и самоцветами, в изобилие добываемыми в ее недрах. Множество авантюристов и искателей быстрой наживы стекались сюда со всего мира. И многие действительно возвращались домой с несметными богатствами. Впрочем, продолжаться вечно такое не могло. Арконские власти и Церковь решили получить свою долю от подземных сокровищ. Солдаты входили в лагеря шахтеров и изымали 50 процентов золота и драгоценных камней в пользу Церкви. Впрочем, этим они обычно не ограничивались. Обычно им удавалось "убедить" старателей поделиться и большей частью добычи. В конце концов, у кого меч, тот и прав. Многие смирились, но нашлись и те, кто был готов дать отпор жадным церковникам и их слугам. Многие старатели объединялись в крупные группы и защищали свое добро с оружием в руках. Некоторые вообще забросили честный труд и стали простыми разбойниками. Арконцы пытались ограбить нас? Ха! Да мы сами будем их грабить! *** По улицам транскронской столицы тянется длинная процессия. В окружение рыцарей, герольдов и знаменосцев едет сам король со своим наследником. Щелк! - арбалетный болт отправляется в полет. Мгновение и он торчит из шеи Его Величества Збажина II, чье лицо приобретает выражение крайнего удивление. Рука стрелка хватает другой арбалет. Нет времени перезаряжать старый. Крон-принц Лойко инстинктивно дергает за поводья своего коня. Конь встает на дыбы. Щелк! - принц хватается за болт, торчащий у него из груди. Его лицо навеки замирает в гримасе страха, ярости и боли. Бездыханное тело падает с коня на грязную мостовую. Дело сделано. Пора уходить. *** Транскронская знать Трагическая смерть короля разделила Транскронию. По закону следующим королем должен стать юный крон-принц Карл, однако он еще не достиг совершеннолетия. Обычно в таких случаях назначают регента, но в этот раз группа представителей сената во главе с самим палатином выступили с предложением реформы: страна в опасности и ей нужен сильный правитель, а не сопливый мальчишка на троне. Следует выбрать нового короля из числа магнатериев. Только так можно навести порядок в стране! Впрочем, есть и те, кто считает, что королевская власть и вовсе не нужна. Представители джентри, купцы, члены гильдий и торговые магнаты были бы счастливы получить немного власти в свои руки. Разве не справедливо, что страной должен управлять ее народ? Транскронией должен править сейм! *** Тиамское ханство, Королевство Солитаний, Султанат ХашураПосреди бескрайней степи на глазах одного поколения был воздвигнут огромный город, Млехет. Никогда в Тиамии не было городов. Гордые кочевники не привыкли к оседлому образу жизни. Тем не менее, жизнь в городе по своему привлекательна. По меркам степи, даже роскошна. Крепкие каменные стены вместо полотняных стен юрт и шатров. Достаток и безопасность. Горожанину не нужно днями скакать через бескрайнюю степь и перегонять скот на многие мили. Горожанин работает в лавке или мастерской, а чтобы продать свои товары ему не нужно месяцами ехать до базара - млехетский рынок открыт каждый день, а торговцев на нем собирается больше, чем в любом другом месте Тиамии. Городская жизнь полна развлечений и удовольствий: таверны, бордели, театры и ярмарки. Город манит, предлагает испытать все удовольствия этого мира. Но остается ли городской житель истинным тиамитом? Жители Млехета с каждым днем все больше и больше напоминают транскронцев или солитанцев. Во всем они стараются подражать иностранцам: носят северную одежду, употребляют новомодные чужеземные словечки (не "торговец", а "mercator". не "воин", а "soldat"), ходят на воскресные мессы et cetera... Тьфу! Ну и привязчивые же словечки у этих северян! *** Они пришли ночью. Варвары из Султаната тайком пересекли реку и высадились на берегах Солитания. Никто не ожидал нападения и кровожадным бедуинам удалось застать солитанцев врасплох. Воины Хашура врывались в деревни, поджигали дома и убивали без разбору. Некоторых они связывали и забирали с собой. Только к рассвету пришло спасение. Подоспела королевская армия и завязался бой. Как оказалось, отряды варваров были не слишком многочисленны. Стоило королевским солдатам вступить в бой, как бедуины немедленно обращались в бегство. Легкой кавалерии Султаната было нечего противопоставить хорошо обученным и дисциплинированным войскам Солитания. Впрочем, бедуины и не собирались сражаться с армией - они были лишь рейдерами. Их целью было посеять ужас в сердцах солитанцев и захватить ценных пленников. Со своей задачей они справились. Налетчики вернулись к спрятанным в прибрежных зарослях лодках и переправились на другой берег реки, где оказались в полной безопасности. Оставит ли король Борнель это варварское нападение безнаказанным? Или же справедливая кара скоро обрушится на головы язычников? *** В отличие от жителей Султанат, солитанцы не шли к своим соседям с огнем и мечом. Напротив, они старались нести им свет истинной веры. К сожалению, солитанских проповедников встретили не слишком радушно. Народ Султаната ненавидит пришельцев с севера и не верит их лживому Спасителю. Часть священнослужителей сумела сбежать, однако многие нашли мученическую смерть в песках Султаната. Нет, эту варварскую землю нельзя обратить к свету добром. Варвары понимают только язык меча. *** Картахенская республика, Королевство Арентер, Северная Морская УнияВыдержки из дневника Альберто Марецци, картахенского ученого, сопровождавшего экспедицию Виктора Санчеса вглубь материка: 2 день 2 месяца лета 1362 AS Наша барка, нагруженная людьми и припасами, выходит из порта Картахена и направляется на юг. Мы наняли нескольких проводников из числа гальегасков, которым куда лучше чем нам известны южные земли. Команда довольна - хефес предложил наемникам такую награду, что вернувшись они все будут богатыми людьми. Я же получу в пять раз больше, чем каждый из них. Думаю, приобрести на эти деньги кое-какие книги...
***
13 день 2 месяца лета 1362 AS Пролив сильно сужается здесь. Теперь в нем течет не соленая, а пресная вода. Вероятно, пролив на самом деле является дельтой огромной реки. Берега по прежнему пустынны. Лишь у самой кромки воды растет папирус и тростник. Сегодня один из наемников получил солнечный удар. В остальном все идет неплохо.
***
27 день 2 месяца лета 1362 AS Пустыня постепенно сменяется непролазными джунглями. Эти леса поражают меня своим изобилием флоры и фауны. Я веду записи о заинтересовавших меня животных и растениях в отдельном дневнике. Также я стараюсь делать зарисовки неизвестных мне созданий. Сколь же разнообразны твари Божие! Жаль, что капитан Санчес не желает остановится здесь на некоторое время.
***
5 день 3 месяца лета 1362 AS Реку перекрывают пороги. Мы не можем плыть дальше. На горизонте видны какие-то необыкновенно высокие постройки. Вероятно, это сооружения Зодчих. Я постараюсь убедить капитана отправится к башням пешком.
***
6 день 3 месяца лета 1362 AS Мы отправляемся в пешее путешествие к башням Зодчих.
***
9 день 3 месяца лета 1362 AS Мы встретились с местными аборигенами. Это невысокие люди с черной кожей. Увидев нас они немедленно обращаются в бегство.
***
11 день 3 месяца лета 1362 AS Мы достигли пункта нашего назначения. Необычайно интересно взглянуть на постройки Зодчих вблизи! Кажется, именно этот комплекс особенно сильно пострадал от Божьего гнева или же магии. Стены оплавлены во многих местах. Часть построек обрушились.
****
12 день 3 месяца лета 1362 AS Я нашел тело настоящего демона! К сожалению, он целиком состоит из металла и забрать его с собой никак не представляется возможным. Впрочем, все, что можно вынести из комплекса мы заберем с собой.
***
14 день 3 месяца лета 1362 AS Аборигены совершили нападение на наш лагерь. Три человека убиты. Капитан Санчес больше не хочет оставаться здесь. Мы отправляемся назад к реке. *** Где-то далеко идет война. Где-то далеко бравые солдаты Унии проливают свою кровь за свободу, равенство и прочая, и прочая. Обычно людей, пожелавших перебраться в Унию, трудно назвать миролюбивыми агнцами. Это самые отъявленные головорезы, которых только можно найти на свете. Они приезжают сюда в поисках того, что они называют "свободой" или "волей". То есть, вседозволенности и безнаказанности. Это не покорные крестьяне, готовые покорно умирать за своего сеньора и платить огромные военные налоги. Этим людям вообще плевать на всех, кроме них самих. И особенно им плевать на свободу, равенство и патриотический долг перед Родиной. Некоторые буйные головы уже говорят о необходимости "переизбрания" Совета Свободы. Лозунги разнятся от самых гуманных, вроде "Да прирезать этих *униатское браное слово* по быстрому и дело с концом", до "Да, *униатское браное слово*, на кол всех этих *униатское браное слово* *униатское браное слово* посадить, *униатское браное слово*!". *** В течение всей своей истории королевство Арентер находилось вдали от других цивилизованных государств. Впрочем, это никогда не мешало арентерским пиратам ("рыцарям моря" или "свободным капитанам") грабить суда и прибрежные селения соседей. Особенно от нападений страдает близлежащая Картахенская республика, чье процветание во многом зависит от моря, а также западные земли султаната Хашура. Может быть арентерские морские разбойники и не отличаются той чудовищной жестокостью, свойственной униатам, однако это не делает их меньшей проблемой для ближайших государств. Зачастую арентерцы даже захватывают жителей разоренных селений в рабство, чтобы потом продать их на невольничьих рынках Арденте. Впрочем, члены Общества свободных капитанов могут быть угрозой и для безопасности самого Арентера. Эти люди привыкли сами устанавливать правила и не считаться с интересами окружающих и писанными законами. Разве что, кодекс чести важен для капитанов. Такие люди могут представлять немалую опасность, особенно если учесть их немалые материальные и людские ресурсы.
-
Картинки сильно помогают влиться в происходящее и хороший текст, вообщем однозначный плюс +
-
Это иллюстрированное великолепие достойно даже не одного плюса!
-
Вот ради этого вся соль, вся игра, лично для меня. С меня и пост - после, и плюс - сейчас.
-
Если откинуть места, которые выглядят совсем наглым плагиатом и назвать это отсылкой к популярной литературе - пост весьма годен. Есть прогресс, по скольку более не встречаются повторы, хотя некоторые части читать все же тяжеловато. Единственное чего в посте я пока понять не могу, так это желания напихать картинок. Без половины, если не больше, можно было бы и обойтись.
-
Хороший, сочный пост. За такие резолвы мы и любим стратегии.
|
Аррик понимал, что Игнацио его уже заждался, но всё никак не мог прервать неторопливую беседу с отцом Себастьяном. Точнее, не хотел. Да, Себастьян оперировал одним из архаичных и консервативных церковных языков, к восприятию которого требовался определённый навык и сноровка, но давно у Бореалиса не было такой душевной беседы. Да и полезной информации пока что было добыто крайне мало.
- Брат Себастьян, сил моих не хватает удержаться от ещё одной благодарности за сегодняшнюю службу, - сказал он, поднимая бокал. - Ведаю, что их за вечер сей было высказано немало, но повторюсь - меня пробрало до глубины души! Ты так умеешь воодушевлять и увлекать, аки будь я ставленником его святейшества Диамида XXIV на этой планете, я бы уже давно отправил тебя на Нойнкирхен! Ну или перевёл бы тебя в крупнейший собор Идар-Оберштайна. Кстати, брат мой, ты упоминал про высокомерие, строгость и замкнутость братии собора Божественного Воителя... Какие местные церкви, соборы и святые места ты посоветуешь посетить мне, старшему палубному клирику, отдавшего линейному флоту Сегментума Обскурус почти три десятка лет своего служения? У меня выдалось немного свободного времени, пока не получу назначение на новый корабль, и хотелось бы провести их с пользой для Экклезиархии в целом и для себя в частности. Есть ли у вас места для паломнических хождений? Какие настроения витают среди нашей многочисленной и многоликой братии на этой планете?
Решив, что задал достаточное количество вопросов, он откинулся на спинку и с добродушием и благожелательностью принялся выслушивать настоятеля Себастьяна. Всё-таки, он очень интересный человек! Жаль, что он не может посвятить беседам с ним много времени. Этого времени будет вдоволь, когда они раскроют секрет "шептуна". Кстати, что-то он подзабыл про него. Видимо степенная беседа и отличный кагор сделали своё чёрное... точнее, тёмно-красное дело!
Спустя ещё полчаса, после обсуждения практической неразличимости грани между истовостью в служении Богу-Императору и началом скатывания в пучины радикализма и бездны сектантства, Аррик всё же рискнул завести разговор о таинственном шёпоте.
- Спасибо тебе, брат Себастьян, за душевную и полезную беседу! Надеюсь я не сильно отвлёк тебя от дел твоих, - произнёс он, вставая с кресла, обозначая конец беседы, после чего легонько хлопнул себя ладонью по лбу и осенил знамением аквилы. - Возраст даёт о себе знать и память мою туманить начинает! Я ещё в самом начале беседы хотел тебя спросить кое о чём, но так увлёкся ею, что позабыл обо всём на свете! Во время моего долгого путешествия на Идар-Оберштайн, я, как всегда, вызвался помогать корабельным клирикам проводить службы, читать проповеди и исповедовать пассажиров... Так вот, на борту были только жители сей планеты и во время исповедей от нескольких человек я услышал о каких-то шёпотах, которые слышат они или их близкие, когда пребывают у себя дома. Во время же сегодняшних исповедей в церкви твоей я ничего подобного не слышал. За время твоего настоятельничества не приходилось ли тебе сталкиваться с чем-то подобным? Я-то было подумал, что это связано с воздействием на людскую психику путешествий в варпе, но если дело не в межзвёздных путешествиях, а в чём-то другом, нельзя пускать это на самотёк.
- Benefaciat vobis Deus-Emperor, a tentationibus et insidiis wachowich! Ut sit benignus et misericors! Ave Emperor! До новых встреч! - Попрощался Аррик с отцом Себастьяном и обратился к Игнацио. - Друг мой, прошу простить меня, очень увлекла меня беседа сия! Ну, как домой добираться планируем? Время-то позднее уже...
Проходя мимо ящика для пожертвований возле выхода из церкви, Аррик не удержался и положил туда сотню тронов, осенив себя перед этим знамением аквилы.
|
-
Канал должен быть защищен, но на случай перехвата он все-таки постарался не выходить из образа торгового дома. Его представители так же бы наверняка занялись сбором информации о будущих клиентах. Логичность и предусмотрительность Бенедикта ему очень идут, и делают образ очень взвешенным и правдоподобным.
|
"Не язык, так телепатия и до Святой Терры доведут" — правдивость этой простой поговорки Данкан проверил еще во время службы в арбитрате. Телепатией он, — и слава Императору — не владел, но вот язык у него был подвешен неплохо. Во всяком случае, для выходца из схолы и бывшего арбитра. Не говоря обо всем остальном. Так что, воспользовавшись помощью добрых горожан Аквилеи, он довольно быстро нашел дорогу к штаб-квартире местных сил правопорядка. — Главное управление охраны порядка, — негромко вслух прочитал он написанное на табличке у охраняемого входа. Длинное, громоздкое название, обычно, выбирали что-то покороче, но здесь, видимо, это было одной из традиций. Оставалось надеяться, что получить нужную информацию от местных сотрудников легче, чем выговорить на одном дыхании название ведомства.
Выкладывая "Карнодон" и "Толлос" вместе с ножом в ячейку, Данкан поймал себя на том, что от расставания с оружием он испытал... что-то вроде дискомфорта. Слишком долго он работал, отдыхал, делал какие-то совершенно повседневные дела и исполнял такие же повседневные обязанности, держа пистолет под рукой. Ну или на расстоянии вытянутой руки — до укладывания ствола под подушку на время сна, его паранойя пока еще не дошла. Сейчас же, покрутив в руках ключ, он мысленно выругался. Обилие вокруг него вооруженных людей, пусть даже сотрудников правоохранительных органов, его нервировало. Справившись с собой, он кивнул охраннику и сунул ключ в карман плаща. По дороге до нужного кабинета Данкан пытался оценить уровень загруженности и профессионализма местного персонала. По всему выходило, что ситуация довольно обычная — всевозможный обслуживающий и вспомогательный персонал явно не руководствовался одним из любимых лозунгов Администратума: "Расписание — закон. Отработка — долг. Переработка — честь" и с пиететом относился к формальному времени окончания смены. Чего не скажешь, правда, о следственном и криминальном отделе. А потом руководство удивляется, откуда антагонизм между подразделениями дознания и всеми остальными и стойкая нелюбовь у сотрудников друг к другу. Знаем, проходили.
В искомом кабинете ситуация не сильно отличалась — судя по количеству сотрудников, которые прошли ему навстречу, покинув помещение. Удача, что еще хоть кто-то остался. А то он уже хотел было засчитать себе провал — привыкнув сначала к перманентной авральной работе Арбитрес, а потом и к службе в Ордосе, он и забыл, что во вселенной существуют люди, уходящие со службы после вечери. — Благодарю, — ответил Кроу начальнику. По голосу Данкана было не сказать, что он так уж пылает благодарностью, скорее, сарказма там было больше. Проводив взглядом спешащего чиновника, он покачал головой и презрительно хмыкнул — негромко, но так, чтобы "сосватанная" ему в помощники офицер услышала. Окинув подошедшую девушку взглядом, он как можно дружелюбнее ей улыбнулся и склонил голову в вежливом поклоне. — Очень приятно, старший офицер Гамильтон. Разрешите представиться — Данкан Кроу, офицер службы безопасности торгового дома фон Нордек. Руковожу охраной и отвечаю за безопасность прибывшей сегодня на Идар-Оберштайн миссии Дома. Учитывая обстановку на планете вообще и Аквилее в частности, решил как можно быстрее посетить ваше управление. Уведомить соответствующие службы, получить брифинг по ситуации, документы с ознакомительной информацией... вы лучше меня знаете, думаю. — он слышал ее разговор по воксу и видя, что девушка явно не в самом благостном настроении, Данкан говорил максимально вежливо. Мысленно улыбнувшись идее, которая только что пришла ему в голову, Кроу слегка подался вперед и уже понизив голос и добавив в него виноватых ноток, снова заговорил: — Приношу мои глубочайшие извинения, старший офицер Гамильтон, что прибыл так поздно. Служащие Торгово-промышленной палаты закончили все процедуры, связанные с регистрацией и получения патента, уже после шести часов. Вы понимаете, бюрократия... — он снова улыбнулся, — Как я понимаю, ваше дежурство подходит к концу? Может быть, мы может что-то придумать, чтобы не задерживать вас на работе?..
|
Свежий, сырой ветер весело хлынул в лицо, когда Коробецкий с Беатой вышли из кафе на солнечный тротуар. В глубокой голубизне неба ползли редкие облака, закрывая солнце ослепительно вспыхивающим краем, и подобно волне надвигалась тогда сквозь улицу лёгкая серая тень, и вновь солнце выходило, и яркой полосой отражалось в крутых чёрных боках автомобилей, проезжавших мимо, пока Коробецкий стоял, подзывая такси. Протарахтел мимо грузовик, доверху нагруженный связанными проволокой тючками сена, и на повороте один тюк отчаянно качнулся, отвалился и рассыпался бесформенной жёлтой грудой по брусчатке. Водитель скрылся за поворотом, не заметив пропажи. Крепкий парень в надвинутой на глаза кепке и клетчатой рубашке с завёрнутыми рукавами, пыхтя и горбясь, протащил за собой тележку, набитую стульями и блестящими стальными рёбрами разобранной кровати. Ярко сверкала на солнце витрина продуктовой лавки, за бликами пестревшая пирамидками консервных банок. Наконец, рядом остановился новенький, чистый таксомотор с поднятым кожаным верхом. Залезли в тёмную, пахнущую новой кожей глубину салона. Водитель, усатый молодой француз в наглухо застёгнутой кожаной куртке и фуражке, бойко щёлкнул рычажком счётчика, Беата назвала адрес Михельсона: шестнадцатый округ, рю Тальма. 13:23 09.10.1926 Франция, Париж, Рю Тальма Мастерская чучельщика Михельсона располагалась в районе вокруг улицы Пасси, где селились многие русские эмигранты, на тихой, короткой, неприметной улице. Моисей Михельсон, пожилой, полный человек хрестоматийно ветхозаветной внешности — густая седая борода, высокий, прочерченный морщинами лоб, живые чёрные глаза под кустистыми бровями, ермолка на лысеющем затылке — чучельником вообще-то был лишь номинально, и поговаривали, что сам он мастерством таксидермии вовсе не владел, а всю работу за него выполняла дочь — живущая в задних помещениях мастерской несчастная старая дева с парализованными после полиомиелита ногами. Сам же Михельсон занимался продажей чучел спустя рукава, зарабатывая в основном скупкой всякой всячины, не исключая и краденой. Тем более странно было увидеть ещё через тёмную, заставленную бутафорскими совами и лисами витрину посетителей, о чём-то оживлённо спорящих с хозяином лавки. В резко пахнущем формалином полутёмном помещении посетителей приветствовал стоящий напротив входной двери и хищно протягивавший лапы бурый медведь в русской офицерской фуражке, на лакированном прилавке подле кубоватой кассовой машины сидела стеклянноглазая лиса, полки за прилавком были заняты целым виварием пресмыкающихся гадов, а под потолком парила в пыли, подвешенная на нитях, стая разномастных птиц. На одну из них, устремившегося в вечное пике сокола, и указывал рыжий господин в душном твидовом костюме, фетровой шляпе, с кассетным фотоаппаратом на шее. Рядом стояла дамочка, одетая по флэпперской моде — коротко стриженные, пергидролем высветленные волосы, шляпка-горшок, пёстрое прямое платье с квадратным вырезом, нитка крупных бус. Михельсон, в бежевом жилете без пиджака, в чёрных нарукавниках, стоял подле них и лопотал на ломанном английском: — Фалькон нот фор сэйль, нот фор сэйль, — и совал то мужчине, то дамочке под нос облезлого орла на подставке. Американцы (как по выговору поняла Беата) орла покупать не хотели и продолжали показывать на сокола, обещая за чучело сначала три доллара, потом пять. На семи Михельсон сдался и, достав из кладовой стремянку, полез снимать чучело. Уже забираясь с ножницами на стремянку, чучельщик заприметил Беату и Виктора Алексеевича, стоявших у входа. — А, Беаточка! — заулыбался Михельсон, нагнувшись со стремянки и близоруко вглядываясь в посетителей. — Приветствую, дорогая, приветствую! Жаль, пятью минутами раньше ты не подошла, уж мы-то с тобой бы этих янки долларов на десять надули! Американец слова «янки» и «доллары» уловил и важно сказал: — Я не знаю, о чём вы там говорили на своём идише, но я больше семи долларов платить не собираюсь. Мы же уже договорились! — нервно добавил он. Пергидрольная дамочка поёжилась, опасливо оглядывая нововошедших. — Йес-йес, адиль-изадиль, — скороговоркой подтвердил Михельсон и принялся снимать сокола. Сняв птицу, чучельщик, кряхтя, слез со стремянки, любовно обдул пыль с сокола и с выражением болезненной утраты вручил его американцу. — Может, не будем всё-таки покупать? — тихо спросила дамочка, разглядывая птицу вблизи. — У него проволока торчит. — Будем! — уверенно сказал мужчина, вынул основательный кожаный кошелёк и небрежно отсчитал семь долларов, которые Михельсон проворно спрятал во внутренний карман жилета. — И как они только эту лавку нашли, я поражаюсь? — спросил в пустоту Михельсон, когда за посетителями затворилась дверь. — Я понимаю, приехали Париж смотреть: ну построили же для вас Эйфелеву башню, ну, Лувр для вас есть, ну чего вам ещё не хватает! Нет, не нужен нам Лувр, не нужна нам Эйфелева башня, мы лучше будем шататься по Пасси, покупать чучела! Нет, взгляните только! — и чучельщик оскорблённо указал за окно, где в пёстрой тени облетающего платана стояли американцы. Женщина протягивала руку, подзывая такси, а мужчина водил соколом в воздухе на манер игрушечного самолёта и целил клювом птицы в шею своей спутницы (та раздражённо отбивалась). — Итак, дорогая, — обернулся к Беате Михельсон, потеряв к американцам интерес, — и что же тебя сегодня привело ко мне? Только не говори мне, что тоже вознамерилась купить одну из этих птиц, потому что я на стремянку второй раз со своим давлением не полезу. И кто же твой представительный спутник? — наконец, обратил он внимание на Коробецкого. Виктор Алексеевич назвался, а Беата объяснила, что требуется оценить стоимость иконы, которую Коробецкий извлёк из портфеля и передал Михельсону. Чучельщик вытащил из-под прилавка настольную электрическую лампу, щёлкнул выключателем, отодвинул лису в сторону, бережно разложил складень и с видом знатока начал вглядываться, морща лоб и тихо цыкая языком. Что-то долго он вглядывается, — поняла Беата. Обычно приобретаемое добро Михельсон оценивал с первого взгляда, как, например, те брошки и колечки, которые Беата получала иногда от своих поклонников и потом, оказавшись в трудной денежной ситуации, была вынуждена сносить Михельсону. Те он брал почти не глядя, с ходу называя цену, здесь же вдруг задумался. — Ну что ж, — поднял он, наконец, голову. — Серебро, глазурь. Век прошлый или позапрошлый, вероятно, так что миллионов за неё не выручишь. По поводу художественной ценности ничего не могу сказать: сам я не очень занимаюсь иконами. Было бы неэтично с моей стороны стать иконопродавцем, так? — ласково засмеялся он. — Впрочем, могу показать вещицу одному своему знакомому, он работает в издательстве «Возрождение». Большой знаток. Если вам удобно, — поднял он взгляд на Коробецкого, — вы можете оставить иконку у меня — под расписку, конечно, — а я при встрече покажу её своему знакомцу. Или, если ты, Беаточка, боишься, что я тебя надую, хотя такого никогда в жизни не бывало и это было бы чистой воды преступлением, так я могу договориться о вашей с ним встрече.
-
Жаль, пятью минутами раньше ты не подошла, уж мы-то с тобой бы этих янки долларов на десять надули! А то как же!
А так - прелестный, милый, живой и красивый пост)
|
Расспросы таксистов не заладились с самого начала, и, как бы ни были убедительны придуманные им же отговорки, где-то глубоко под многослойным покровом из масок и фальшивых эмоций охотник прекрасно понимал, что проблема сейчас в нем самом. Он обрывал фразы на полуслове, молчал там, где надо было форсировать беседу, и безучастно смотрел в окно на проносящийся мимо город, вместо того, чтобы приветливо лыбиться собеседнику. Рене был выбит из колеи, и виной тому, конечно же, было “происшествие” с зеркалами. Когда стекло брызнуло из рам, “Тринадцатый” подумал было, что кто-то таки оказался достаточно расторопным, чтобы угостить их стоящий посреди аккуратно подстриженной лужайки, словно мишень в тире, дом фраг-ракетой, но реальность оказалась куда более зловещей. Понимание того, сколь могучими и сколь трудно контролируемыми силами повелевал Игнацио, даже спустя несколько часов ввергало привыкшего управлять всеми рисками в своей собственной жизни Рене в состояние, близкое к кататоническому ужасу, которое усугублялось еще и тем фактом, что ему теперь придется спать около того места, где имматериум запятнал полотно реальности. Как будто нельзя было где-нибудь в подвале колдовать.
В общем, это был не лучший день в карьере Рене, но пусть Омниссия проклянет все застежки на его штанах, если он не старался, и старания эти, в конце концов, все же принесли свои плоды. Говорливый афгул, наверное, разболтал бы все, что знал и о чем только догадывался, даже если бы “Тринадцатый” просто загадочно молчал с заднего сиденья, а после пары намеков и оброненных, как бы невзначай, слов на арго и вовсе зашелся, словно механический соловей. Ищи и обрящешь, как всегда говорил его ментор, когда ему надо было отправить досаждающего ему вопросами Рене подальше. Информация, конечно, была не то, чтобы очень важная, но наводки на местные национальные криминальные группировки было глупо игнорировать хотя бы потому, что те представляли в “тенях” интересы пятой части населения Идар-Оберштайна и, наверняка, были вымазаны контрабандой, как инициат-ассенизатор дерьмом. – Спасибо, дорогой, – с понимающей хитрой ухмылкой протянул Рене, вкладывая в руку водителя лишние двадцать тронов “чаевых” машинально незаметным жестом. – Забери меня вон с того угла около шести. Поедем, навестим старого Ишмика. На незнакомом базаре новый торговец должен сначала посмотреть на других, и дать другим посмотреть на себя. Так ведь? Да и вообще не пропадай. Хорошие колеса и интересная беседа всегда в цене.
…
Расположенная в каком-то замшелом окраинном квартале курильня состояла, как казалось, сплошь из дыма, низких столиков, таких же низких кушеток и гор подушек, и не могла похвастаться ни огромным количеством посетителей, ни какими бы то ни было другими интересными особенностями, но у Рене всегда был отменный нюх на места “с душком”. Как у свиньи на грязь. И пусть антураж и публика несколько отличались от привычных, едва только переступив порог, “Тринадцатый” понял, что попал куда надо. И что грохнуть его при неосторожном обращении с языком тут могут, как и во всех таких местах, минуты за две. Максимум. Ну, или, по крайней мере, попытаться грохнуть.
Быстро осмотрев залу и убедившись, что подавляющее большинство присутствующих вооружены, Рене развел руками в беззвучном извинении в ответ на, вероятно, приветствие на афгульском, и неглубоко, но почтительно поклонился, опять же вероятно, самому “старому Ишмику”. Глаз с других посетителей он при этом, правда, не сводил, и руку предусмотрительно держал недалеко от скрытой под плащом плечевой кобуры. Мало ли что.
– Приветствую, уважаемый. Мое имя Рене. Я совсем недавно в городе, но речи, восхваляющие твое заведение, уже достигли моих ушей. Позволишь ли ты усталому *путнику* отдохнуть под твоим кровом от забот и суеты?
После завершения ритуала приветствия “Тринадцатый” выбрал стоящий в одном из углов помещения столик, заказал кальян с обычным табаком без “особых добавок”, тарелку местных сладостей с труднопроизносимым названием, чайник крепкого ароматного чая и две чашки.
– Вторая на всякий случай, – пояснил Рене, предвосхищая вопрос касательно ожидающегося товарища. – Вдруг кто-нибудь решит составить мне компанию и скоротать время, делясь историями. Я знаю много историй о других мирах, рожденных ими чудесах, алчных коллекционерах и самоотверженных торговцах, везущих свой диковинный товар через холодную пустоту космоса к самым дальним планетам, освещенным светом священной Терры. Много редких историй.
-
Вдруг кто-нибудь решит составить мне компанию и скоротать время, делясь историями. Я знаю много историй о других мирах, рожденных ими чудесах, алчных коллекционерах и самоотверженных торговцах, везущих свой диковинный товар через холодную пустоту космоса к самым дальним планетам, освещенным светом священной Терры. Много редких историй. Абсолютно правильный подход к афгулам, ибо деньги - тлен, а хороший рассказ вечен и, к тому же, способствует пищеварению)
|
О день великий, легендарный день! По улицам Пьяченцы бурными потоками струилась кровь невинных и виноватых, а с лица Стефана Сальваторе не сходила снисходительная улыбка. На людях он скрывал под скорбной маской выражение неприкрытого торжества, но даже не думал притворяться наедине с самим собой или по-настоящему доверенными людьми. Наконец-то это болото, гордо именуемое провинциальным городком, встряхнулось. Не в последнюю очередь и благодаря его, Стефана, упорным усилиям. Хладнокровного Сальваторе не трогали горе и скорбь сотен граждан, лишившихся в этой бессмысленной резне любимых и близких. Его вообще мало что волновало, кроме собственных благополучия и амбиций. Нет, Стефан никогда не был конченым человеком. Не были чужды ему иногда жалость и сострадание. У него были свои, пусть и основательно извращённые, понятия о кодексе чести. Но не был Сальваторе и альтруистом. Не мог заставить себя переживать за совершенно незнакомых людей, не мог отказаться от упоительного ощущения торжества.
Ни при каких обстоятельствах. Как мог он? Ведь, в конце концов, многоходовая политическая интрига выходила в свою финальную фазу. Ведь, в конце концов, начиналась самая интересная часть игры. В крови по-прежнему бурлил адреналин после серии уличных столкновений, а в бокале переливалось изысканное вино – напиток богов, излюбленный напиток Стефана Сальваторе, который он ежемесячно заказывал за баснословные деньги прямиком из горячо любимой им Франции. Никогда ещё кресло в роскошном кабинете мужчины не казалось ему таким удобным и мягким, никогда ещё не казался ему настолько заманчивым риск. - Войдите, - властно распорядился мужчина в ответ на осторожный стук в дверь.
- Андре, - сегодня Стефан поприветствовал сына радушно и неожиданно благосклонно. Сказывалось хорошее настроение. Ведь Сальваторе волновала не столько желанная в высшей мере победа в этой сумасшедшей гонке за власть, сколько великолепие задуманного им грандиозного представления. Откровенно говоря, Стефан и сам собирался созвать городской совет. Его планам играло только на руку устроенное кондотьерами кровопролитие. - Отец, - молодой человек наклонил голову в знак уважения. – Эстелла была в безопасности в особняке синьоры Дестефани, но я счёл необходимым всё же доставить её сюда. - Замечательно, - без тени сарказма откликнулся Стефан, старательно выводя пером какое-то послание на бумаге. Старший Сальваторе размышлял о своей, безусловно, достаточно сильной позиции. Рейтингу капитана городской стражи бойня определённо пошла не пользу, а вот Джованни, кажется, отличился. Лично зарубил одноглазого кондотьера. Хотя, как сказать лично… Стефан сжал перо настолько сильно, что побелели костяшки пальцев. Информаторы донесли ему о подлом трюке этого напыщенного выродка, Матиаса-головореза. У Сальваторе был один небольшой пунктик, который касался непосредственно личных дуэлей. И подобное извращение претило ему, выводило мужчину из себя. Впрочем, Джованни ещё за это ответит. Тот был слишком опасен со своими подпольными интригами в мире воров и бандитов. Неконтролируемым звеном, чуждым топорной машине закона элементом.
Бездействие Эстакадо его поражало. Окажись сам Стефан на страже порядка и располагай он такого рода информацией, то сокрушительный удар не заставил бы ждать себя слишком много. Для Данте с его сведениями не составит большого труда при минимальном количестве доказательств изящно вывести семью Джованни из официальной гонки за власть, а то и вовсе засадить напыщенного кретина за стальную решётку. Стефан устало вздохнул. Идиоты. Он уже привык к тому, что его окружают одни идиоты. Оставалось только надеяться, что он недооценил умственные способности собственных оппонентов и бездействие оных мотивируется чем-то действительно важным. Сальваторе готов был подвергнуть риску успех всего предприятия во славу незамутнённой красоты чистого риска, азарта настоящей игры. Многоуровневого противостояния с достойными оппонентами. - Я тоже хочу тебе кое-что рассказать, сын мой. Последние новости из городской ратуши. Синьор Альберти мёртв, убит кондотьерами, - с кривой ухмылкой Стефан наблюдал, как на лице Андре медленно проявляется выражение крайнего шока. Он по-прежнему такой наивный и впечатлительный, этот беспомощный мальчик. - Сориа самовольно назначил себя временным правительством и назначил на завтрашнее утро выборы новых членов совета. И… Драматическая пауза, чтобы подчеркнуть исключительную значимость следующей фразы.
- Выборы нового правителя Пьяченцы. А это значит, что нас с тобой ждёт море работы. Что там Дестефани? - Она... – Андре поморщился, припомнив в деталях прощальную тираду синьоры. – Всем довольна. Сидит в своём особняке и радуется, что с ней всё в порядке! Несмотря на то, что младший Сальваторе в присутствии отца старался сохранять несвойственное ему обычно хладнокровие, в последнюю фразу вкрались непрошеные нотки искреннего негодования. Стефан вновь снисходительно улыбнулся. - Значит, её вполне устраивает цена такого рода нейтралитета. А знаешь Андре… Мы ведь практически никогда не общались с ней лично. Исключительно интересная женщина, насколько я слышал. Сальваторе одним глотком осушил бокал. Наполнил снова, пододвинув к Андре. - Глотни для храбрости. Никогда прежде Стефан не предлагал сыну своё особенное вино. - Упоительный вкус грядущей победы, - он улыбнулся. – Поручишь Эстелле подобрать парочку кандидатов на роль новых членов совета. А сам… Передашь это послание Эмилио лично в руки. И он бросил на стол запечатанный свиток, решительно направившись прямо к дверям. Время ещё никогда не стоило столь сногсшибательно дорого. И никогда ещё не иссякало настолько стремительно.
|
…Окровавленное лезвие прочертило в воздухе серебристо-алую дугу, брызнула кровь из рассечённой плоти. Всего одно решающее мгновение, краткая секунда осознания, блеснувшая в глазах всех присутствующих. Обречённость, отражённая во взгляде Одноглазого в тот момент, когда арбалетный болт вспорол его спину… Матиас застыл с опущенным клинком в руке, не меняя позиции. Наблюдал, как покатилась по дорогому ковру голова наёмника, оставляя за собой кровавую дорожку. Какая-то доля секунды – и обезглавленное тело падает с грохотом на пол, практически у его ног. Бездыханное и бездушное. Джованни делает шаг назад – не хочет испачкать носки сапогов в растекающейся луже крови.
Некоторое время мужчина смотрит вниз, на предводителя кондотьеров, и во взгляде его – полное равнодушие. По крайней мере, к объекту своего наблюдения. В этот момент его занимают иные мысли, и в воцарившейся тишине сконцентрировалось испытываемое всеми замешательство. Наконец, Матиас отрывает взгляд от мёртвого тела, оглядывая присутствующих. Горстка наёмников забилась к дальней стене, ожидая своей неминуемой участи. Кто-то из них ещё храбрился, поднимая меч в ожидании атаки, но всем и так было ясно: их ждёт судьба своего главаря.
Всего один жест, одно слово – и люди Джованни бросились вперёд, ленно и без сложностей добивая остатки былой мощи, внушавшей жителям Пьяченцы ужас. Тела убитых падали один за другим, число кондотьеров стремительно сокращалось. Крови становилось всё больше… Матиас поймал себя на мысли – горожанам придётся потрудиться, чтобы всё это отмыть и привести в порядок. Кто знает, под чьим руководством им придётся это делать?.. Глава совета мёртв. …Довольно скоро покончив с наёмниками, солдаты вернулись к Джованни, и часть, некогда служившая Альберти и потерявшая теперь капитана, ожидаемо присягнула Матиасу на верность. Если бы Джованни не думал сейчас ни о чём, кроме битвы, возможно, выразил искреннюю радость. Но мысли его витали где-то далеко, а потому он просто кивнул, проговорил что-то в ответ – и направился прочь из кабинета.
Лестница, холл. Главный выход. Бредущих людей преследовала всё та же мёртвая тишина… Солнце на миг ослепило Джованни. Он остановился на крыльце, лишь ради того, чтобы взглянуть отсюда на усеянную трупами площадь; чёрные вороны кружили над телами невинно убитых. И слетели с насиженных мест, стоило только появиться толпе вооружённых людей. Лязг стали оглушительным звоном растёкся в пустом пространстве. Сначала прибыл Сальваторе, стоя чуть позади де Боно, словно отдавая главенство ему. Явилась потрёпанная стража с Эстакадо в первых рядах. Было заметно, что и им пришлось столкнуться с кондотьерами, но к главному зрелищу они опоздали. Они все опоздали. Альберти мёртв. Множество жителей, прибывших на театральное представление, - тоже. Столь сладкую победу омрачали мысли о смерти. И только сейчас Джованни вспомнил, что не имеет понятия, выбралась ли Беатрис из той бойни, что тут произошла.
Казалось, атмосфера накалилась до предела. Гробовое молчание прерывалось лишь звоном доспехов от нервных движений солдат до тех пор, пока кто-то из его людей не выкрикнул некую браваду. Не выдержал де Боно, поддержав стремление вступить в бессмысленную драку. Внутри Матиаса клокотало раздражение, и с удивлением он обнаружил, что сейчас ненавидит этого старика больше, чем притаившегося за его спиной Стефана. Высказался кто-то из стражников, и, пожалуй, впервые Джованни был полностью согласен с «законом». Солдаты нервничали. Готовились к рывку – чтобы в один миг волной, колючей от десятков клинков, смести стену противника… Казалось, подобный исход просто неминуем, но Матиас до последнего медлил с приказом. Зная, что если произойдёт очередная драка, Пьяченца утонет в крови. В конце концов, не в его стиле было переть на пролом подобно Эмилио… - Всё кончено. Не пора ли разойтись по домам, господа? – произнёс Матиас с усмешкой.
Сориа подоспел как раз вовремя, вклинившись между тремя противоборствующими силами. - Альберти мёртв, - резче, чем ему хотелось, ответил Матиас. Последовал ультиматум, и Луиджи самолично взвалил на себя обязанности Джироламо. Лучше так, чем бестолковое кровопролитие – говорил ему разум. В то время, как победный ажиотаж и бурлящий в крови гнев толкали на очередные подвиги. Пиколоминни мертва. Колонна сбежал. Его догадки были верны, всем становилось очевидно, кто именно был нанимателем головорезов. Что ж, ещё одной влиятельной силой меньше. Сориа дал команду расходиться. Не верилось, что эта короткая стычка действительно закончится мирно, и ни один человек из свиты Джованни не умрёт сегодня от клинка какого-нибудь Сальваторе или Эстакадо... Не верилось, что можно просто уйти. Но армия самого Луиджи внушала уверенность, что любые попытки к сопротивлению будут безжалостно подавлены. - Отличная идея, Луиджи, - с улыбкой произнёс Матиас, спускаясь с лестницы. Ещё минуту назад на крыльце стоял убийца, но на мостовую уже ступил глава тратторий. Всё тот же дружелюбно-приветливый Джованни, радушный хозяин и делец. – Жаль, что так произошло. Я не успел. К тому моменту, как я прибыл, Джироламо и Фаррадечи были уже мертвы. Если бы не искренность в голосе, фраза могла бы навеять сомнения. Но Матиас мастерски умел играть интонациями голоса и эмоциями на лице. - Увидимся на собрании, - бросил напоследок тем, кто считался его врагами. С той же лёгкостью, с которой разговаривал в самой обычной, тривиальной ситуации.
-
- Увидимся на собрании, - бросил напоследок тем, кто считался его врагами. С той же лёгкостью, с которой разговаривал в самой обычной, тривиальной ситуации. Тон-то обыденный, а вот яда в самом смысле слов достаточно, чтобы все это грядущее собрание отравить)
|
Дванову снилась тьма над тундрой, и люди, изгнанные с теплых мест земного шара, пришедшие туда жить. Те люди сделали маленькую железную дорогу, чтобы возить лес на устройство жилищ, заменяющих потерянный летний климат. Ему снилось, что он машинист той лесовозной дороги, которая возит бревна на постройку новых городов, и он проделывал всю работу машиниста - проезжал безлюдные перегоны, брал воду на станциях, свистел среди пурги, тормозил, разговаривал с помощником и, наконец, засыпал у станции назначения, что была на берегу Ледовитого океана. Во сне он видел большие деревья, выросшие из бедной почвы, кругом их было воздушное, еле колеблющееся пространство и вдаль терпеливо уходила пустая дорога.
Даже после пробуждения сон всё еще стоял перед глазами, и Саша завидовал всему этому - он хотел бы деревья, воздух и дорогу забрать и вместить в себя, чтобы не успеть умереть под их защитой. Он хотел покоя. Во сне Дванов что-то понял, что-то очень важное для себя, но его мысль исчезла от поворота сознания, как птица с тронувшегося колеса.
Неся уже свою вахту, глубоко зарывшись в кресло, Саша думал как же плохо что в мире мало порядочных людей. Вот были бы все порядочные, и Устиновой тогда можно было бы доверять, да и этой красной лихорадки тоже не было бы. Но, как говориться, нынче порядочного человека можно узнать по тому, как неуклюже он делает подлости. А Саша и подлости редко замечал, ибо долгое время верил людям. А подлости нынче делают так ладно и незаметно, что и подозрений не возникает. А ведь так хочется всё изменить. Вот только если и появляется человек, готовый свернуть горы, за ним обязательно пойдёт миллион других, готовых свернуть ему шею.
Устав от мыслей, Саша отыскал в шкафу подшивку «Сатирикона», и принялся за чтение. «Сатирикон» Саше нравился, жаль что сейчас такого не делают. - И Правда, история России — это борьба невежества с несправедливостью, – подумал Дванов, закончив чтение рассказа про пьяного господина.
Встретив утро, со всем его беспорядочным шумом, который навязчиво даёт понять что время спокойствия и размышлений законченно, Саша уже с очередной кружкой чая потянул проснувшегося Пауловского в сторону.
- Казимир Янович, у вас есть идеи что нам делать дальше? Вы поопытней меня в делах этих будете.
Дванову очень не хотелось выходить на улицу. Воображение красочно рисовало как угнетенный город постоянно дергает его за внутренние ниточки-нервы, а какие-то пустые и озабоченные взгляды, встречаются с его собственным. Саша боялся, ему казалось что его открытый, прямой взгляд, без лжи и лукавства могут испортить эти люди. Он чувствовал себя горбатым и маленьким рядом с ними.
|
- Машинку бы нам свою... Машиночку, - размечталась вслух Кролик, пока аколиты ехали к городу. В наемном транспорте, конечно, были свои плюсы, но был и существенный недостаток, который, по мнению Стил, все перевешивал. Разумеется, то, что им не нужно было путешествовать на своих двоих, было прекрасно, но девушку напрягал тот факт, что они не смогут плюхнуться в тачку и рвануть с места, как только это потребуется. Она слишком хорошо знала, как важны бывают минуты, чтобы со спокойной душой тратить их на ожидание общественного транспорта. Центр Аквилеи оказался именно таким, каким и ожидала его увидеть Стил. Подавляющие своей монументальной массивностью здания, чистое небо над головой, автомобили и люди - люди - люди. Живущие своей жизнью, спешащие или неторопливо прогуливающиеся, мрачные или довольные, улыбающиеся или печальные - такие разные и все же чем-то неуловимо похожие. И каждый, каждый из них мог оказаться затронутым странным и загадочным недугом, о котором докладывал агент Бирюза.
Пока группу во главе с Бенедиктом передавали из рук в руки работники банка, Стил не скрываясь осматривалась. Удобно, когда по статусу положено зыркать во все стороны. Ей понравилась служба безопасности банка: ненавязчивое, но очень пристальное внимание сотрудников охраны намекало на то, что эти люди знают свое дело. А вот блондинистая девица, поначалу смотревшая на посетителей сверху вниз, изрядно повеселила.
Посещение Торгово-промышленной палаты, так же, как и посещение банка, показались Кролику скучными. Одни постные рожи вокруг, того и гляди, от чопорности зубы сводить начнет. Девушка про себя порадовалась, что ей положено помалкивать и иметь строгий вид: разговоры разговаривать и держать лицо приходилось Молитору, он и отдувался за всех. А им с Кроу только и оставалось, что внимательно смотреть по сторонам и замечать всякие мелочи. Например, то, что приставленный к ним рип... пре... зинтарий-или-как-его-там выглядит так, будто ему в задницу дрын загнали, да еще и накрахмалили сверху. Или что Фиц-Фоллард, сотрудник банка, с которым они недавно разговаривали, казался каким-то изможденным. Или что рекаф, который подавали в Торговой палате, был неплохим, а вот фрукты словно лихорадочно и в последний момент собирали на блюдо.
Наконец-то долгие переговоры закончились. Кролику показалось, что они заняли как минимум одну маленькую вечность, хотя, конечно, пользы эта поездка принесла немало. Стил чувствовала себя вымотанной. Оказавшись снова на свежем воздухе, девушка ощутила, как усталость свинцовой тяжестью ложится на плечи. Ее будто к земле придавило. Акклиматизация, что ли? Раньше она за собой не замечала такой реакции. Старею, подумала она. Настроение испортилось. Голова раскалывалась. В виски будто вбили по ледяному шершавому гвоздю и медленно их там проворачивали. Стил несколько раз моргнула, сгоняя пелену, повисшую перед глазами. В конце-концов, она аколит на службе Священной Инквизиции, и не имеет права расклеиваться и поддаваться меланхолии. Уж точно не на глазах товарищей. - Нет уж, - выдавила она ухмылку. - Это Данкан пусть развлекается, а тебе по статусу положен телохран. Вот я и буду сторожить. Ресторан - отличная идея, жрать-то хочется. Одним рекафом сыт не будешь.
|
У Беды было такое чувство, что новый мир, как большая зебра, подставил ей черную полосу на своем теплом боке. День продолжился также бестолково, как и начался. Вначале бесполезный обыск здания, потом происшествие с псейкером, и бесполезная поездка по городу. Хакста честно выполняла уговор с напарником, поэтому исследовала только респектабельные места. А там с криминалом, ожидаемо, было туго. Нет, с одной стороны это было приятно, вежливые кавалеры, вино, заманчивые предложения. Но это было не то, что сейчас требовалось. Беда правда взяла с собой несколько визиток, на всякий случай, вдруг пригодятся. Но на ее намеки о развлечениях «погорячее» собеседники не повелись.
Нет, нельзя сказать, что мир был патриархально-невинен. Хаскста срисовала на улице по меньшей мере пару карманников. В одном заведении видела девицу легкого поведения, из тех, что подороже, которая «клеила» клиента. Ну и еще, по мелочи. С ними было достаточно легко выйти на контакт, но Бенедикт дал команду не форсировать. Почему Беда была так уверена в успехе? Все просто. Торговцы в империи стояли как никто близко к преступному миру. Часто прибегали к их услугам. А уж в таких вещах как контрабанда и пиратство, некоторые внешне достопочтенные негоцианты могли дать сто очков вперед любому бандиту. Так что владение тайным языком и шифрами преступного мира, отлично вписывались в легенду торговки артефактами.
На место встречи Беда приехала заранее, уставшая, слегка пьяная и недовольная собой и жизнью. Может еще и акклиматизация в новом мире сказалась.
И тут ее накрыло. Странное, страшное, неуловимое. Так похожее на ее собственные мысли и чувства. Только самые темные. Апатия, уныние, тоска. Шепот о тщетности существования и блаженном покое. А потом боль в висках и тошнота. И это мгновенно заставило встряхнуться. У девушки даже мурашки по спине пробежали. Если бы на теле были волоски, они бы встали, как у рассерженной или испуганной кошки. Первым делом Беда зыркнула на водителя, пробуя по его поведению понять, зацепило его тоже, или досталось только ей.
Потом губы девушки зашевелились. При всех своих недостатках, Беда твердо знала, что ее единственная защита от потустороннего это Вера. Просто Вера и все. Иногда ей можно помочь оружием, но если ее нет, то и оружие не поможет. Хакста осенила себя знаком аквилы и зашептала заученные с детства слова на высоком готике. Strah nichto – ibo vera moi silna. Strah nichto – ibo vera moi silna. Strah nichto – ibo vera moi silna. Dai mne sil ispolnit svoi dolg I istrebi teh, kto ishet kak pomeshat mne. I povernem mi vseh, kto ishet nashei pogibeli. Хотя выбор литаний вполне отражал характер девицы. Не «в минуту слабости», а «против страха», не «защита», а «служение», и клятва мести в конце.
Сразу после того, как ее губы выдохнули последнее слово Беда расплатилась с водителем и вышла из машины. Ей пришлось признать, что она зря не взяла средств связи, они бы пригодились, для оперативного отчета Бенедикту. Правда, поразмыслив, оперативница решила, что ничего страшного не пока произошло. Она просто убедилась, что они не зря сюда прилетели, совсем не зря. Вот только сила воздействия Беде совсем не понравилось. Не хотелось думать, на что способна подобная сущность при прямой атаке на разум одной симпатичной аколитки.
Ждать Рене Хакста решила в очередном ресторанчике, где по инерции продолжала свое задание. Вот только мило и вежливо отказывалась от выпивки, решив, что на сегодня с нее хватит.
|
Необходимые обязанности Бенедикт исполнял с достоинством, хотя они вызывали определенное утомление. Негативный эффект для самочувствия от прибытия на новую планету всегда достигал пика не сразу, а через несколько часов. Он чувствовал себя усталым. А что может добавить усталости, как не бюрократические процедуры. Как и Данкан, Бенедикт обратил внимание на несколько странное состояние банкира. С другой стороны, сразу так кидаться было бы рискованно, мало ли из-за чего человек может выглядеть не в форме. Может, у него вчера ночью была небольшая оргия в катакомбах под местным собором. Шутка. Что-то и правда усталость начинает сказываться, а ведь столько межпланетных перелетов уже перенес - пожаловася Бенедикт внутреннему голосу. Скорее всего, виду банкира есть какое-нибудь совершенно тривиальное объяснение: бессоница, пьянство, беспокойная семья, шумные соседи, метеозависимость и повышенное атмосферное давление. Конечно, отметить его стоит, но более агрессивным сбором информации займемся, когда базовая проверка по поводу этих "голосов" будет завершена.
Из банка бюрократические процедуры плавно переместились в торговую палату. По дороге Бенедикт согласился с планом Данкана. Человек он был опытный, круги эти хорошо знал, если "голоса" оказывали какое-то влияние на криминальную среду и рост преступности в городе, он мог вполне раздобыть такую информацию. Радовало, что документы Монро были в полном порядке. Из безвестных гостей Идар-Оберштайна они резко скакнули в ряды элиты, как и планировалось. Теперь все каналы сбора информации в высших кругах планеты открыты.
Бенедикт сидел, общаясь с Челмсфордом, узнавая детали, как лучше раздобыть нужные связи, когда его лицо неожиданно сморщилось, как от резкого приступа боли. Правую руку он прижал к виску. Левой, дрожащими пальцами, нащупал в потайном кармане моно-стилет в надежном чехле. Ощупь оружия придала уверенность. Несколько секунд Бенедикт осторожно прислушивался к ощущениям, пытаясь понять, потерял ли он полностью контроль над собой? Нет, похоже, ощущение ушло так же резко, как и появилось.
Виновато, он улыбнулся Чемсфорду.
- Прошу прощения, сэр. Акклиматизация. Я так понимаю, что благородный сэр Бедфорд - человек весьма высокого положения на Идар-Обарштайне. Я был бы очень благодарен, если бы вы помогли мне устранить проблемы в моих познаниях о столь важной персоне. Особенно меня интересует его торговые интересы. И его вкусы - одна из специальностей нашего дома - торговля редкими и драгоценными вещами. Возможно, мы могли бы подготовить подарок к такому важному событию, как свадьба дочери.
...
Через некоторое время, когда дела в торговой палате были закончены, Бенедикт наконец-то вышел на улицу, вдохнуть свежего воздуха. Время уже клонилось к вечеру. Банк и получение потента заняли больше времени, чем он ожидал. Многое еще остается на завтра. Нужно будет нанять охрану, прислугу или сервиторов. И заказать эти фраковы зеркала! Псайкеры.
Молитор вздохнул.
- Ты был прав, Данкан, насчет банкира. Нужно его как следует проверить. Есть кое-какие...новые сведения. Поговорим об этом дома. Сейчас - можешь отправляться работать по своему варианту. Возьми денег. Думаю, пол-тысячи тронов тебе хватит. Стил, я предлагаю попросить водителя доставить нас в какой-нибудь приличный ресторан и поужинать. У нас нет ничего дома, кроме пайков, и не будет минимум до завтрашнего дня. Я лично плохо думаю на пустой желудок. Мы же элита - значит должны жить как элита. Дело конечно, твое, не хочешь - можешь ехать домой или заняться чем-нибудь в городе.
Садясь в машину, Бенедикт постукивал пальцем по дверце, тихо напевая.
In every dream home a heartache And every step I take Takes me further from heaven Is there a heaven?
|
Невысокий смуглый человек в слегка поношенной, но все еще добротной одежде пришел в Картахен через западные ворота. Издали его можно было принять за зажиточного крестьянина или ремесленника средней руки, если бы не висевший на поясе в черных потертых ножнах короткий меч, оружие не слишком характерное для почтенных представителей мирных профессий. Широкополая соломенная шляпа надежно защищала лицо от палящего южного солнца, но спасения от пыли, поднимаемой сильным ветром, она, увы, не предоставляла, и потому, ему подчас приходилось заслонять глаза мозолистой рукой. Человек миновал мост Ханны, легендарной основательницы города, пересек быстрой походкой район хашидцев, покивав нескольким знакомым по пути, и вскоре вышел на Гранде Меркадо - место сосредоточения всей торговой активности страны.
Несмотря на полуденную жару и обилие мелких насекомых, от которых то и дело приходилось отмахиваться, движение здесь не прекращалось до самого заката. Торговцы со всех уголков мира предлагали наперебой свои товары, мелкие воришки шныряли с проворством морских угрей в поисках беспечных жертв и их кошельков, а достопочтенные граждане города важно прогуливались вдоль торговых рядов с таким невозмутимым видом, что казалось, что их не взволновало бы даже пришествие Спасителя. Впрочем, если бы Спаситель и вправду бы снизошел сюда, то его бы самого наверняка попытались бы продать, предварительно разделив на мелкие кусочки, дабы получить как можно большую выгоду. Человек с кажущейся неторопливостью переходил от одной группки людей к другой и уже через полчаса был в курсе всех происходящих в мире событий с поправкой на то время, которое требуется кораблю доплыть от источника новостей до Картахена. Его интересовали и смерть хана уджунов, и распри между эрафийцами и униатами, и восстание кубочников на далеком востоке и очередное обострение отношений между султанатом и Солитанием. Любая нестабильность в мире, любая война или восстание - все это было возможностью для него. Выбери правильную сторону, делай что должен, и наемничья удача к тебе придет.
Виктор Санчеса, капитана вольного отряда "Волчья слеза" никто называл трусом, или по крайней мере никто не осмеливался этого делать, ведь за него мог ответить не только собственный клинок, но и рота отборных картахенских головорезов, усиленная полусотней лучников-гальегасков, но даже он, прежде чем войти в указанную в послании таверну, решил перевести дух и собраться с мыслями. Внутри здания царил полумрак, а видавшие виды деревянные столы из арконской ели, несмотря на царящую снаружи жару, были пусты. Хозяин, старый знакомый наемника, был непривычно любезен и суетлив. Из ниоткуда возникли двое крепких парней, кивком поприветствовали Виктора и проводили его наверх, в небольшую комнату, в которой никого не было. Заставлять себя ждать, не рискуя ничем - привилегия сильных. Вскоре, дверь снова отворилась и в комнату вошли двое. Лорд Алессандро Лансе, глава дома Лансе, и Рауль Риессер, завзятый дуэлянт, авантюрист и, по совместительству, третий сын хефеса. - Ола, капитано, - весело поприветствовал наемника Рауль, блеснув белозубой улыбкой, и протянул руку, - у нас есть для вас предложение, от которого вы просто не можете отказаться, совершенно не можете...
На следующий день, Виктор собрал свой отряд, расположившийся на постой неподалеку от городских стен. - Значит так, парни, у нас снова есть работенка. Нет, на сей раз нам не придется стричь медяки с эрафийских овцепасов или драться с этими треклятыми фанатиками с востока. Мы поплывем на юг, в места, куда еще не ступала нога картахенца, и за это нам отвалят целую гору золота.
-
Любая нестабильность в мире, любая война или восстание - все это было возможностью для него. Выбери правильную сторону, делай что должен, и наемничья удача к тебе придет. Замечательный пост, прекрасная фраза и действия в полном соответствии сдухом страны и ее прототипа.
-
Спасибо за игру.
|
Холодное зимнее утро. Несмотря на совсем недавно прошедший канун Рождества, столичный Карлсберг уже погружён в повседневные заботы. Стучат молоты в кузнях, деловито суетятся грузчики и приказчики на торговых подворьях, уличные лотошники предлагают спешащим по делам прохожим свежую сдобу из укутанных в тёплые шерстяные одеяла коробов. Плотно утоптанный снег похрустывает под копытами коня, попона которого выкрашена в цвета королевского дома, в седле которого горделиво восседает человек в пышном камзоле герольда. Следом за ним, так же верхами, следуют два до зубов вооружённых королевских гвардейца, в начиненных до блеска латах, и пышными плюмажами на шлемах. Завидев подобную процессию, прохожие невольно останавливаются, а работяги прерывают работу и выходят из мастерских. В скоре за тремя всадниками уже следовала целая толпа горожан. Выехав на самую крупную городскую площадь, гонец неторопливо извлёк из красного кожаного тубуса скрученный лист толстой желтоватой бумаги. Развернув его, герольд зычным, хорошо поставленным голосом провозгласил: - Слушайте! Слушайте горожане и прибывшие в город! Слушайте указ его королевского величества, Георга второго фон Фрундсберга!
Указ о запрете вероотступнического учения Кубочников. «Сим днём официально объявляю, что пасквиль, писанный еретиком и бунтовщиком Абельем Тасом, Молитвой к Посланнику Небес именуемый, и учение его, именуемое Учением Кубка, альбо Кубочным, считать полагается вредоносным, к восстанию против законной власти и мятежу призывающим, а тако же свободной торговле и развитию ремёсел мастеровых препятствующим. Посему велено каждого, кто в землях Мерберга на проповедовании учения сего, альбо на ином оного распространении пойман будет, волоком на лобное место тащить и колесованию подвергать, с последующим захоронением за пределами кладбищ церковных, как то и долженствует для опасных еретиков. Тем же, о ком доказано будет, что прислушивались они к словам распространителя учения сего со вниманием и усердием, положить наказание в пятьдесят ударов палкой по пяткам, и левого уха усекновение. Писано собственноручно, Георгом фон Фрундсбергом вторым, милостью божию королём великого королевства Мерберг, в год одна тысяча триста пятидесятый эры Спасителя, в месяце январе, второго дня, в день святого Торвальда – мученика.» В тот же день, на другом конце города, в королевской резиденции - замке Гевессершлос, в небольшом кабинете сидели два совершенно непохожих один на другого человека. Первый необычайно высок, широкоплеч и мускулист и носил длинную, ухоженную бороду, обильно посеребрённую сединой, и был одет в пышные королевские одежды, а на плечах его покоилась богатая алая мантия, подбитая горностаем. Второй же, наоборот, был невысок, худощав, гладко выбрит, и необычайно жилист. Одет второй был довольно скромно. Длинный балахон его только тем и отличался от обычного одеяния монаха, что был пошит из более добротной ткани, не имел капюшона и был окрашен в белый цвет, однако на шее его висела массивная золотая цепь с украшенным драгоценными камнями символом спасителя, а на пальце правой руки был массивный перстень из драгоценнейшей платины, что был положен по сану архиепископам. Однако несмотря на все различия, в этих двоих сидящих друг напротив друга было и коне что общее. Оба они были далеко не молоды, однако в каждом из них было столько силы и властности, что заставляла любого самого родовитого и знатного дворянина невольно, подчиняясь скорее нутряному чутью, низко склонять голову, стоило лишь кому то из этих двоих появиться в залах дворца. - Ваше высокопреосвященство, - произнёс первый - я прекрасно понимаю, на какую жертву прошу вас пойти, однако и вы должны понять, что я прошу вас об этом не для себя. - Понимаю вас, ваше величество. - Ответил второй после недолгой паузы. - Так же как понимаю и ваши мотивы. Иннесберг наш давний друг и союзник. Кроме того, если мне не изменяет память, вы в родстве, пусть и не по прямой линии, с некоторыми из тамошних герцогов... - Дело не только в этом. Вы не хуже меня должны понимать, что если это учение не задавить, то никакие запреты не смогут полностью удержать его от просачивания через границу. Я не желаю рисковать, и потенциально ввергать страну в пламень гражданской войны. - Всё верно, ваше величество. Вы верный сын церкви, и мудрый правитель. И провозглашённый вашими герольдами сегодня закон несомненно послужит должным подспорьем в оберегании нашего государства от распространения опасных ересей. Однако нынешняя ваша просьба... Как вы должно быть знаете, до того как принять сан я и сам был знатного рода, и неоднократно был победителем на турнирах. Да и в военных походах участвовал. Я не по наслышке знаю, что такое война, и каково на ней солдату. Однако наёмники... - Хочу напомнить, ваше высокопреосвященство, что на всём континенте наша страна славится не только своим железом и пушниной, но и нашими кондотьерами. Кроме того, прошу заметить, что именно уплачиваемые ими подати составляют солидную часть прибыли как государства, так и церкви. И я не думаю, что моя просьба как-то значительно умалит доходы приходов и монастырей. Тем более что сейчас очень многие из них сидят без работы, и, следовательно, вообще не выплачивают ни налога, ни церковной десятины. Кроме прочего, вы не хуже меня должны понимать, что наёмник без солидного кошелька за пазухой становится агрессивен, и куда как отважен. И в первую очередь начинает смотреть по сторонам в описках места, где бы ему разжиться деньгами. До королевской казны они вряд-ли доберутся, а вот ваши монастыри и приходы защищены куда как хуже... - Что ж, ваше величество, может быть вы и правы. В конце концов это будет богоугодным делом, совершённым к вящей славе матери нашей церкви и святого престола. - В таком случае я немедленно велю принести бумагу, перо с чернилами и сургуч.
«Сим указом объявляется, что отныне для каждого наёмника или кондотьера, что будет нанят королевским домом Иннесберга, альбо другим официальным лицом государства сего, ради участия в подавлении еретического мятежа Кубочников, в провинции Чегенланд, налог на контракты и долю с военной добычи будет снижен в двое. И, кроме того, таковым будут отпущены все их грехи перед церковью Спасителя, что совершили они в прошлом, или же совершат во время оной военной кампании, в чём дана им будет соответствующая бумага. Подписано собственноручно, Георгом фон Фрундсбергом вторым, милостью божию королём великого королевства Мерберг и Тюром третьим, архиепископом Меррбержским в год одна тысяча триста пятидесятый эры Спасителя, в месяце январе, второго дня, в день святого Торвальда – мученика.»
-
Вы не хуже меня должны понимать, что если это учение не задавить, то никакие запреты не смогут полностью удержать его от просачивания через границу. Я не желаю рисковать, и потенциально ввергать страну в пламень гражданской войны Логичнейшее и обоснованейшее решение, достойное мудрого правителя.
А еще за замечательные, практически напоминающие реально-исторические, документы.
-
За отличную стилистику указов.
|
Аррик поблагодарил отца Себастьяна за уделённое им время и заверил его, что примет в службе непосредственное участие. После чего нашёл своего компаньона.
- Игнацио, пока я буду помогать брату Себастьяну, покрутись возле рабочих и после службы попробуй как можно аккуратнее разузнать у них про этих лоддитов поподробнее. Спасибо, мой друг!
Тем временем, отец Себастьян занял своё место, положил толстый талмуд "Имперского Кредо" на кафедру и гул людской толпы начал постепенно стихать. Взмах рукой - и ударил басовитый колокол. Взмах другой - и хор поддержал колокол своими голосами. Руки сложились в символ священной аквилы - вспыхнули ярче ламповые люстры и прометиевые светильники, разгоняя полумрак под куполами, к перезвону добавилось ещё несколько малых колоколов, а хор затянул прелюдию к "Ave Emperor!". Настоятель всецело завладел вниманием своей паствы.
- Император - наш свет путеводный. Надежды человеческой луч средь Галактики тьмы. Хоть служим Ему, Он наш величайший слуга. И склоняясь пред ним, Знаем - он думает только о нас. Когда во мраке мы заставляем содрогнуться тени, Император с нами. И в духе, и деле.
- Ave Emperor!!! - Вступает хор.
- Ave!!! - Вторит ему паства, наэлектризовывая обстановку до предела и подводя присутствующих к предэкстатическому состоянию.
Всё время этой долгой службы отец Бореалис ходил по рядам прихожан, вторя пению хора и сподвигая людей на ещё более рьяное восхваление Императора. Он не чувствовал усталости, только бусинки пота выступили на лице и побежали по спине. Он чувствовал гордость и радость от такого количества верных подданных Его божественного величия и от возможности служить и помогать всем им. Аррик не следил за временем, но его чувства подсказывали, что служба подошла к своей завершающей части.
- Склонитесь пред Бессмертным Императором, ибо Он наш Заступник. Ave Emperor! - Ave! - Восторгайтесь Бессмертным Императором, ибо велика жертва Его во имя Человечества. Ave Emperor! - Ave! - Восхищайтесь Бессмертным Императором, ибо строго Он вас наставляет. Ave Emperor! - Ave! - Благоговейте пред Бессмертным Императором, ибо во веки веков Он надзирает за вами. Ave Emperor! - Ave! - Почитайте Бессмертного Императора, ибо священна мудрость Его. Ave Emperor! - Ave! - Превозносите Бессмертного Императора, ибо неодолимо и извечно могущество Его. Ave Emperor! - Ave! - Прославляйте Бессмертного Императора, ибо видит Он все. Ave Emperor! - Ave! - Восхваляйте Бессмертного Императора, ибо нескончаемо владычество Его. Ave Emperor! - Ave! - Славься Бессмертный Император, Повелитель наш и Наставник. Ave Emperor!!! - Ave!!!
Крещендо достигло своего оглушительного пика и наступила благоговейна тишина. Восторженные взгляды прихожан не отрывались от отца Себастьяна, светясь пламенеющей надеждой и истовой верой в Бога-Императора нашего. Странно, что Себастьяна не перевели в какой-нибудь кафедральный собор (видимо на то была своя причина). Даже у самого Аррика перехватило дух и учащённо забилось сердце - такова была сила Слова настоятеля церкви святого Рвения. Прихожане разразились овациями, а некоторые особенно чувствительные - и плачем, и принялись расходиться, не переставая восхвалять Императора и благодарить священника за прекрасную службу. Бореалис присоединился к благодарностям и лично выразил своё восхищение:
- Брат Себастьян! Вы порадовали старика - такой яркой, выразительной, эмоциональной и действенной службы я не видел очень давно! По накалу, живости и мурашкам с ней могут сравниться только предбоевые службы корабельных капелланов, проводимые перед самым абордажем или его отбитием! Хвала Императору, который привёл меня сегодня в это место!
Аррик приобнял Себастьяна за плечи, но тут же отпустил, смутившись своему неожиданному порыву фамильярности. Чтобы сгладить возникшую неловкость и продолжить начатую ранее беседу, он принялся помогать настоятелю наводить порядок. Подхватив за ручку канистру с отрезанным верхом, Бореалис принялся складывать в неё огарки свечей, поддерживая вежливую беседу ни о чём конкретном. Когда же все дела были закончены, служители Экклезиархии разместились в отдельном помещении, скорее всего бывшим рабочим кабинетом настоятеля.
- Брат Себастьян, мне очень радостно видеть на твоих службах такое количество прихожан, представляющих собой основу основ Империума - простых людей, работающих во благо всего Человечества. Я с таким сожалением посещал миры, на которых их благородный и великий труд был отдан на откуп бездушным машинам... Да, машина работает быстрее и точнее, если её машинный дух в порядке, но она холодна и бездушна, она не восхваляет Бога-Императора, и не вкладывает частичку себя в конечный результат. Люди же, способны на подвиги и акты Веры, которые придают их трудам особое значение. Вспомните хотя бы, какие чудеса способны творить обычные вещи, которые благославлены нами и нашими братьями!
Аррик отпил какого-то местного варианта тонизирующего рекафа, в котором угадывались лёгкие нотки то ли амасека, то ли лекарств, то ли трав, а может быть и всего сразу.
- Кстати, не могли бы Вы рассказать поподробнее про причину двухмесячной аскезы в соборе Великого Воителя? Что за повреждение рассудка случилось у нашего брата? Я очень надеюсь, что это не из-за воздействия Губительных Сил, а то это был бы большой удар по нашим рядам и, в особенности, по нашей пастве...
-
За успехи в Богословии.
-
Предугадал практически предложения Игнацио :) Да и сцена молитвы тоже неплохая (хотя там последней строки молитвы не хватает, хе-хе)
-
+
-
Хорошее описание литургии и достойные вопросы.
|
Если поначалу Хельмут старался сдерживать себя в рамках ватиканских правил, определяющих отношения между мужчиной и женщиной, дабы не оскорбить свою спутницу, то теперь всякая необходимость в том отпала. Раз Хельга совершенно чётко давала понять, что её нисколько не смущает сложившаяся ситуация, колдун не намеревался казаться более скромным, чем был на самом деле. В бедовых лазурных очах, потемневших от страсти, прокурор видела отражение своих тайных желаний. Не было никаких сомнений: они горят в одном пламени, и никто, кроме них самих, утолить его не способен. Абиссариец поднялся со своего стула. В несколько широких, уверенных шагов он преодолел расстояние, отделявшее его от фон Веттин, не намереваясь более терзать её и себя этими неполными, ограниченными объятиями через обеденный стол. Приблизившись так, что женщина без труда могла коснуться его, малефик склонился к ней. Запах пряностей, пепла и холода окутал Хельгу, точно покрывало. - Я желаю тебя без остатка, - чуть хрипловато шепнул чернокнижник, вслед за Хельгой оставив всякие попытки вести диалог официально. - Хельга, свет очей моих, моя любовь, моё проклятие... До чего хороша ты, о, дивная, драгоценная Хельга!.. Бледные аристократические пальцы коснулись приоткрытых губ госпожи прокурора, нежно скользнули по щеке, затем по волосам, и тёмный маг бережно распустил собранные в строгий "пучок" пряди, позволив им свободно ниспадать на спину и плечи. Хельмут вновь припал к губам женщины, и в этом поцелуе было столько нежности и затаенного огня, что фон Веттин на мгновение почудилось, будто она сейчас умрёт от непередаваемого восторга. Чернокнижник глалил её по волосам, ласкал через ткань одежды плечи и чуть выгнутую от удовольствия спину, нимало не переживая, что их могут увидеть. После долгого поцелуя он оторвался, наконец, от её губ, но лишь затем, чтобы целовать голубоватую жилку на хрупкой шейке. Пока одна его рука обвила Хельгу за талию, вторая расстегивала пуговицы на её блузке. Малефик покрывал поцелуями тонкие ключицы и очаровательную ямочку меж ними; его дыхание казалось обжигающим. Прокурор могла слышать, как часто бьётся его сердце. Пусть Хельмут и говорил, что не имеет никакого отношения к человеческому роду, наслаждение и красота, что даруются возлюбленным проявлениями плотской страсти, явно не были ему чужды. - Ты позволишь отвести тебя туда, где никто не потревожит нашего уединения? - шепнул колдун на ухо Хельге.
|
С одной стороны может показаться, что работа Инквизиции очень разнообразна — Человечеству угрожает бессчетное число самых различных угроз, от всевозможных ксенорас до поклонников Губительных Сил и множества естественных и искусственных сил. Однако, после определенного момента понимаешь, что разнообразие это кажущееся, видное лишь стороннему наблюдателю. При взгляде изнутри же видно, что очень малое число задач и расследований действительно отличаются друг от друга. Во всяком случае, в Ордо Еретикус. Работа с людьми — как шутят некоторые аколиты. А при всей пестрости рода людского, общие принципы практически всегда остаются одними и теми же. Если же приходится делать что-то совсем уж необычное, то самое время задуматься, являются ли людьми те, с кем ты имеешь дело?
Пока же события разворачивались так, как Данкан и предполагал — за исключением того представления, которое устроил Рамирес, конечно. С последствиями этого еще придется разобраться. Зеркал как таковых было не жалко, во всяком случае, ему, насчет Беды он бы не поручился, но это создавало лишние трудности. Сложно будет объяснить возможным посетителям, почему во всем доме нет зеркал и что с ними стало. Если, конечно, вовремя не придумать какой-нибудь редкий Саарский обычай, призывающий, например, заменить все зеркала в новом доме. Или разбить их. Или... Поймав себя на мысли, что он уже скорее занимается ерундой, чем продуктивными размышлениями, Кроу мысленно приказал себе сосредоточиться на деле. Благо, условно-полезные соображения после визита в банк у него появились. — Я бы на всякий случай проверил, — как бы промежду прочим, заговорил Данкан, — этого банкира... Фиц-Фолларда. Вряд ли его состояние связано с нашим делом, но на мой взгляд, не помешает. Иметь дела с человеком, находящимся на грани нервного истощения или, еще лучше, способным в любой момент шагнуть из окна из-за проблем с бизнесом — не лучший фундамент для деятельности благородного дома фон Нордек. В крайнем случае, мы просто будем иметь в активе на нашего банкира что-то полезное. Размышления про проверки и актив навели Данкана на еще одну мысль, которую он уже некоторое время обдумывал.
Определенно, сегодня был урожайный день на идеи. Что ж, это было объяснимо — они только начинали свое расследование и на плечах не висело никакого непомерного груза материалов следствия и необходимых мероприятий. — Да, Бенедикт, мне пришла в голову мысль, — глядя на приближающееся здание Торгово-промышленной палаты, задумчиво проговорил арбитр. — Рене с нашей новой... знакомой отправились выяснить, как обстоят дела с местным криминалитетом. Может быть, мне попробовать с другой стороны? Я могу остаться сегодня на ночь в городе, понаблюдаю за работой энфорсеров, за мероприятиями безопасности. Если повезет, установлю с кем-нибудь контакт — в любом крупном городе на любой планете есть заведение, в котором собираются служащие Магистратума после смены, а то и не одно. Думаю, я смогу сойти за бывшего сотрудника Магистратума Саара или Тиллы, благо, знания и опыт есть. А узнать, что думают нижние чины тоже неплохо — "капральская вокс-сеть" иногда более полезна, чем брифинги командования. В крайнем случае, попробую разузнать что-нибудь о последних событиях. Как найду, где остановиться, сообщу координаты по местной вокс-сети, вызов направлю во владение 128. Если согласен, то все, что мне от тебя требуется, это несколько сотен на расходы. Чеки и расписки предоставлю, — не удержался от небольшой шутки Данкан.
Во время посещения палаты он больше молчал, за исключением официальных представлений и процедуры знакомства. В таких делах говорить должен фактор, а дело начальника охраны обеспечивать безопасность. Вот он ее и обеспечивал, по мере, сил. Хотя, сказать по правде, в этом не было особой необходимости, по крайней мере, в данный момент. Когда же зашла речь о приглашении на свадьбу в семейство Бедфордов, он сделал себе мысленную пометку на будущее, получше разузнать об этой фамилии. Пригодится.
-
Я могу остаться сегодня на ночь в городе, понаблюдаю за работой энфорсеров, за мероприятиями безопасности. Если повезет, установлю с кем-нибудь контакт — в любом крупном городе на любой планете есть заведение, в котором собираются служащие Магистратума после смены, а то и не одно. За что я люблю Кроу - за продуманные, логичные и интересные идеи. За что я люблю Венга - за красивые, интересные, объемные и живые посты.
|
В Коробецком же вино вызвало прилив сил и полило букет невовремя нахлынувших эмоций, однако он всё же успел заметить и произошедшие с племянницей метаморфозы. "Да не опьянела ли она" - мимолётная мысль как сиганула в пучину бурлящего от пробуждённых воспоминаний разума, так назад и не вынырнула. Нет, племянница действительно искренне предлагала свою помощь! Виктор Алексеевич с довольным видом расправил свою бородку и улыбнулся. - Уз-знаю, узнаю бесстрашную Беатку! Ну прямо как с тем котейкой на нашей яблоне. Я им всем твержу: каждое утро так проводит, а мой-то Алёшка возьми да пророни, помнишь? Жа-алко, упа-адёт, иихь. Как пошла суета! Юзеф лестинцу приказать подать - туда, благоверные за тряпицей растянуть-ловить - сюда, а Беатка возьми да залезь к коту на ветку, аъ! Я ж вареньем себе пиджак - лляп, только сморгнул, а ты уж на земле стоишь, и не зацепилась жеж нигде! Вот у них у всех лица-то были! После повторного переживания рассказанных Беате мрачных полумистических событий, Виктора в противовес потянуло на светлую ностальгию. Как наяву привиделся через соседний столик напротив - резной подоконник родного дома с кружевными занавесками за стёклами выше. А в отражении окна парижской ресторации - опять летний денёк и семейное чаепитие в садовой беседке. Нормальный душистый чёрный чай вместо этого терпкого виноградного сока... - Прости, Беатушка, расчувствовался. Ты так... выросла вся, вытянулась, и не говоришь - поёшь. Теперь вместо эха добродушного смеха в морщинках уголков глаз Коробецкого набухли крошечные солёные капли. Он тяжело вздохнул и, прикрыв веки, покачал головой. - Ох, спасибо тебе, Беата... спасибо. Я грешным делом мыслил: "всё, опять в рутину попал, как жаба в котелок на медленном огне", даже вот в издательство устроился, дабы дни до визы коротать с толком, да только какой тут толк! Боюсь я со случаем сим смириться, Беата, засыпаю и думаю, что про то, как за рабочий стол завтра усядусь - больше уже думаю, чем о деле покойного Ильи Авдиевича, ах! Он коротко взмахнул рукой и, отвернувшись в бок, быстро пригубил из бокала. Вино десятком струящихся змеек обвило губы и повязало язык. Стало тоскливо и воинственно одновременно. - Можно подумать: зачем столь длительное время о мёртвом воздыхать? А мне это что миг! И как я рад, что ты так не думаешь, Беата. Ух, мы с тобой им покажем! Это же воистину судьба, что ты тут оказалась, что у тебя связи в посольстве! Судьба, светлая судьба, но не циничный фатализм! После пролитого внутрь вина и вырвавшейся наружу череды восклицаний Коробецкий почувствовал приступ лёгкого голода, вспомнил, как немного съел, и подслеповато зашарил рукой по чашке с маслинами и оливками. Пища духовная последовала за земной - Виктор Алексеевич вспомнил про вещь, которую в последнее время предпочитал носить с собой всюду, оберегая больше денег. Что деньги! Их потеря, даже трата (но не мотовство) - тлен, а вот складень донести до Соколовых, это по сути священная обязанность. - О, смотри, Беата! На радостях забыл совсем, что тот триптих, тот складень, про который я упоминал, он же со мной. Вот это сын принёс отцу, ты представляешь? Это само по себе уже почти как притча! Икона была вынута из портфеля, высвобождена из тряпицы и разложена на столе. Коробецкий впервые за встречу опасливо оглянулся по сторонам, пытаясь понять, насколько велико внимание окружающих к их столику. Не дай Бог попасться на глаза вору!
-
Очень красиво написано. Мне нравится.
-
Милейшая история из прошлого и красиво описанная, а главное - абсолютно достоверная рефлексия. Теперь вместо эха добродушного смеха в морщинках уголков глаз Коробецкого набухли крошечные солёные капли. Весь пост просто шикарен^^
|
|
-
А всё-таки наш рейнджер не бревно! :3
-
Давай не будем говорить об этой сделке ... до утра. Воистину, сейчас не время для бесед)
Шанти наклонился, чтобы поцеловать своего лейтенанта. Без комментариев^^
-
Спокойный парень, не парится, взял и стразу двух, а вы там что-то про зайцев..
|
Отдежурив за медицинским фолиантом до вечера, Пулавский разбудил Дванова и сам отправился спать. Около одиннадцати, закончив какие-то свои дела на кухне, спать пошла и Дарья Устиновна. Дванов остался коротать ночь в полузале, устроившись в вольтеровском кресле, выключил верхний свет, включил стоящий подле торшер. За деревянной перегородкой, разделявшей части уплотнённой квартиры, слышались невнятные голоса жильцов, плач младенца. Потом всё стихло, только мерно качался маятник старомодных, прошлого века ещё часов на стене, тихо ползла по окружности вычурными завитушками украшенная стрелка. От скуки Дванов раскрыл книжный шкаф, нашёл подшивку «Сатирикона» за 1909 год: милый смешной журнал из мирного славного времени. Красивые модерновые картинки с Пьеро и Арлекинами, шутки над поэтами-декадентами и членами Государственной Думы, юмористические переложения каких-то полузабытых новостей, реклама брошюры «Великiй провокаторъ Азефъ». Некоторые места были подчёркнуты, видимо, покойным хозяином или хозяйкой квартиры. На полях рассказа о каком-то пьяном, который возмущался гудением уличного фонаря, было размашисто приписано красным карандашом «Лека, обрати вниманiе, это про тебя!». Рассказ был авторства некой Медузы-Горгоны. Где сейчас та медуза? Там же, где и автор маргиналии, вероятно, там же, где и этот Лека… Если любопытно, рассказ тут: ссылка Там же и сам журнал можно почитать. Около часа ночи младенец за стеной снова закричал. Послышались шаги, раздражённый мужской голос, глухой женский. Снова замолкло. За окном мельтешила белёсая мгла, выделяясь в чёткие косые линии под светом уличного фонаря: почти блоковская картина, не хватало лишь марширующего через пургу отряда красногвардейцев (и слава Богу, что не хватало). Около двух дверь спальни тихо проскрипела, и из коридора появилась заспанная Дарья Устиновна в волочившемся по полу, чрезмерно большом ей халате. — У вас всё хорошо, прапорщик? — спросонья хрипло спросила она поднявшегося из кресла Дванова. — Не волнуйтесь, я лишь на минуту встала. Кстати, если вы не собираетесь ложиться, я на кухне оставила кофе и турку. Дарья Устиновна удалилась в уборную, откуда вскоре вернулась в спальню, а Дванов действительно направился на кухню и, кое-как справившись с дрянными советскими спичками (декабрист Рылеев в два цвета на коробке — а ведь и то, столетний юбилей на днях был, и вот, взошла звезда Полынь пленительного счастья), с не желавшим зажигаться примусом, сготовил себе кофе. В этот момент на дворе разноголосо, перебивая друг друга, залаяли собаки. Дванов выглянул в окно — что стряслось, не идут ли чекисты? Через двор по свежим, подобно пустому киноэкрану белевшим в темноте сугробам, закрывая лица от колючего снега, пробирались парень с девушкой гимназического возраста: может, и те, кого подпольщики вчера видели в трамвае. На них лаяли собаки, до того чёрными комками спавшие у стены близ дворницкой. Парень нагибался к снегу, притворяясь, что подбирает палку, барышня с гулко разносившимся по пустому двору смехом пряталась ему за спину. Добравшись до входа в парадное, парень прижал девушку к стене, и они начали долго целоваться. Вот ведь, всюду жизнь, даже в Совдепии. Мало-помалу проходила ночь. Дванов сварил кофе, снова устроился в кресле. Около пяти, ещё в полной, глухой черноте зимней северной ночи зашаркала по двору лопата. Потом проснулись, заходили соседи за стеной, послышался лязг кастрюль, опять младенец заорал. Понемногу просыпался и город: начали расчищать проезжую часть, потом, дребезжа, проехал по проспекту первый трамвай, потом натужно профырчал мотор, за ним ещё один. Соседи включили радио, но из-за стены было не разобрать слов, различима была лишь энергичная, боевая интонация диктора. 7:42, понедельник, 21.12.1925 СССР, Ленинград, Малый проспект В. О. на пересечении с 12-й и 13-й линиями –4 °С, ветер, метельВ семь тридцать резко, надрывно затрезвонил будильник в спальне Дарьи Устиновны, разбудив и хозяйку, и Пулавского. — Господа, мне сегодня надо на службу, — сообщила подпольщицам Дарья Устиновна, покончив с утренним умыванием. — Я понимаю, что вы мне не доверяете, но поверьте, что у меня могут быть серьёзные неприятности, если я не появлюсь. Я сейчас оставлю вам завтрак и запасные ключи. Вернусь я где-то после семи.
-
За окном мельтешила белёсая мгла, выделяясь в чёткие косые линии под светом уличного фонаря: почти блоковская картина, не хватало лишь марширующего через пургу отряда красногвардейцев (и слава Богу, что не хватало). Абсолютно верный эпитет!
И описание ночного дежурства замечательно.
-
Ну вот и что прикажешь делать с этой Устиновой Младший? Хорошо завернул сюжет, однако!
|
Aquilam et calicem Орел и кубок 1351-59 Anno Salvator Королевство Иннерсберг, восстание Кубочников, Вольный Меерштадт, Северная Морская Уния, Эрафийское королевство, королевство Мерберг
Что-то прогнило во владениях Кайзера. Тень Чегенландского восстания нависла над Иннерсбергом. Кто мог пару лет назад подумать, что огромная безропотная масса крестьян способна взяться за дубьё, чтобы свергнуть своих хозяев? Теперь рыцарь, объезжающий свои владения, со страхом взирает на грязных неотесанных селян, которых он привык считать своей собственностью, и крепче сжимает рукоять меча. Городские бюргеры беспокоятся: что если мужичье позарится на их богатства? Кто тогда защитит города от разграбления?
Ересь Кубочников, с каждым днем набирает последователей. Ни проповеди священников, ни костры, на которых сгорают в очистительном пламени еретики, не могут остановить заразу. Многие видят зерно истины в еретическом учении: Церковь действительно погрязла в роскоши и стяжательстве, а разве этому учил Спаситель? Разве одобрил бы Он накопление богатства, которым занимаются современные монастыри и храмы?
Ходят жуткие слухи о зверствах кубочников в захваченном Чегенланде. Говорят, что их предводитель, лжепророк Абель Тас, пьет человеческую кровь. Говорят, он обязал каждую семью приносить перворожденного сына в жертву Зодчим и подписал кровью договор с потусторонними силами, по которому он получил сверхчеловеческое обаяние и вечную жизнь в обмен на свою бессмертную душу. Говорят, что вдоль дорог Нижнего Чегена стоят сотни крестов, на которых проклятые еретики распинают тех, кто отказывается преклониться перед их лжепророком.
***
Впрочем, некоторые слухи имеют под собой реальное основание. После победы повстанцев над войсками эрцгерцога фок Цешина начались погромы. Толпы фанатиков и простых мародеров ринулись крушить и грабить церкви, монастыри и замки знати. Разве заслуживают жадные попы и горделивые рыцари пощады? Нет! Долгие годы они угнетали и обманывали простой народ и теперь заслуживают самой жестокой кары за свои грехи! Грабь, насилуй и убивай во славу Господа!
В городах все еще сохраняется некое подобие порядка, однако только потому, что еще не все храмы и помещичьи усадьбы разграблены. Скоро добыча за городскими стенами кончится, и гнев толпы обратиться против бюргеров. Разве торговля не есть обман? Разве мало крови честных землепашцев выпили подлые городские ростовщики?!
Впрочем, не только немытые крестьяне есть среди сторонников Таса. Ересь поддерживают люди богатые и могущественные. Ходят слухи о том, что с недавних пор лидеры восстания стали получать помощь от какого-то неизвестного благодетеля: целые сундуки с золотыми монетами и слитками прибывают в крепости повстанцев. Королям и эрцгерцогам остается только ломать голову над загадкой личности тех, кто тайно поддерживает кубочников.
***
- Хм… - полноватый лысеющий человек в сером камзоле с маленьким гербом Меерштадта, прикрепленном к воротнику, поправил очки из толстого стекла и даже не взглянул на сидевшего перед ним человека – Вы, разумеется, получите разрешение на владение личной собственностью в черте города. Мой секретарь выпишет соответствующую грамоту… Впрочем, в праве на торговлю вином я вынужден вам отказать.
Собеседник меерштадсткого чиновника еле сдержался, чтобы не высказать проклятому крючкотворцу все, что он думает о нем лично, его работе, родителях и их необычных предпочтениях в постельных делах. Он прибыл в Вольный город из Инвика неделю назад, однако все еще не сумел прорваться через здешний бюрократический кошмар. Стоило только посочувствовать местным жителям. - Но я ведь уже дал вашему коллеге в соседней канторе 50 талеров, чтобы… - Моему коллеге? Что вы? Это было добровольное пожертвование в пользу портового приюта для бездомных. Вы ведь сами выразили желание оказать помощь нашему слав… - Хорошо! Пусть будет пожертвование! Но что вам не понравилось в моей вине? Клянусь Зодчими, вы ведь его даже не пробовали! - Мне вовсе не нужно пробовать ваше вино, чтобы понять, что его качество не соответствует высоким стандартам, установленным нашими благородными правителями. – чиновник оторвался от документа и его губы растянулись в хищной ухмылке – Я вижу, что вы жадный человек и понимаю, что ваше вино никак не может быть хорошим…
Торговец грязно выругался на гвентском и спросил: - Сколько?! - Всего 80 талеров. Уверяю вас, все пойдет на помощь бедным сиротам нашего города. – ухмылка таможенника стала еще наглее, когда купец принялся отсчитывать серебряные монеты. – Да и бутылочка вашего вина тоже лишней не будет.
***
Паника царит в эрафийской деревеньке. На горизонте заметили паруса униатских галер! Некоторые спешно грузят пожитки на лошадей или выносят их из деревни на своих спинах. Кто-то ищет спасения в приземистом здание церкви с толстыми стенами и узкими окнами-бойницами.
- Храни нас Бог от ярости северян! – бормочет испуганный священник.
Паства нестройным хором повторяет нехитрую молитву. Все знают, что униаты – злобные бесчеловечные чудовища. Горе тому, кто попадет к ним в плен! Селяне надеются лишь на то, что в замке лорда неподалеку тоже заметили паруса. Если так, то скоро придет помощь, а пока стоит только надеяться на прочность церковных стен и милосердие Господа…
Галеры причаливают к берегу. На эрафийскую землю спрыгивают северяне, дикие и безжалостные морские разбойники. Пираты врываются в дома, хватают все ценное, что удается утащить – остальное предают огню. Нескольких несчастных эрафийцев, пытающихся защитить родной дом, убивают на месте. Северяне пытаются прорваться в церковь (они знают, что там полно золотой утвари, да и все деревенские девки наверняка прячутся там), но дубовые окованные железом двери не поддаются. Селянам только громче повторяют молитву.
Господь милостив – спасение приходит. Слышен вдалеке звук рога и топот копыт – местный лорд со своими рыцарями спешит на помощь крестьянам. Морские разбойники понимают, что пора убираться. Против рыцарей у них шансов нет. Они бросают на крышу храма пару факелов (к счастью, пламя не разгорается) и бегут с награбленным назад к своим галерам.
Рыцари въезжают в опустошенную деревню: догорают последнии крестьянские хибары и только церковь стоит нетронутой. Большая часть крестьян жива, но все их накопления уничтожены и теперь их ждет медленная смерть от голода и холода зимой.
Северяне возвращаются домой с богатой добычей. Это был удачный рейд: никто не погиб, а трофеи пусть и не богаты, зато достались совершенно без труда. Жаль, конечно, что так и не удалось найти ни одной бабы, но это не беда – в борделях Тронхейма налетчики несомненно наверстают упущенное.
***
Мерберг – страна воинов и наемников. Богатство и престиж здесь издавна добывались на поле брани. Каждый житель этой суровой страны, от сапожника до члена королевской семьи, знает, как держать пику или меч. Но сейчас войны нет. Весь мир замер, будто в ожидание чего-то. Разгорается искра восстания в соседнем Иннерсберге, пираты-униаты наглеют с каждым годом, приходят из далеких стран тревожные вести. У мербержских капитанов богатый опыт – они чуют каждую возможность подзаработать. Словно стервятники они ждут новой большой войны, чтобы набить свои кошельки золотом и серебром за счет страданий других.
Жизнь остального Мерберга идет своим чередом: крестьяне обрабатывают землю, горожане занимаются торговлей и ремеслами. Простому жителю этой страны наемников наплевать на споры высокородных владык земель за границами его кантона. Если повезет, солдаты удачи сорвут куш на очередной войне и потратят деньги в его лавке или таверне. Если нет, король введет какой-нибудь новый налог. Все, как обычно.
|
Но вот Фарштайн довёл Жюльетт к алтарю, и она оказалась стоящей напротив будущего супруга. Маршал улыбался и выглядел самым счастливым мужчиной на свете. Впрочем, в этот момент действительно сложно было найти кого-то, столь же довольного жизнью, как Жиль де Рэ. Его, правда, несколько огорчало, что Ди Альри в связи с неотложными делами вынужден отбыть непосредственно перед свадьбой. Впрочем, к этому граф относился с пониманием. А сейчас… Все прошлые тяготы остались позади, а грядущие испытания ещё не наступили. Жанна, его Жанна была рядом – пусть и в ином облике. Святой отец, чьи одежды больше напоминали парадный мундир, чем сутану, кивнул и начал священный ритуал. В Морготе супружеская клятва несколько отличалась от общепринятой имперской, откровенно напоминая местами принесение присяги, но гостей провинции такая военизированность давно перестала удивлять. Сегодня мы стали одним целым; Я клянусь хранить верность и нежность к тебе. Я буду твоим мечом и твоим щитом, Я буду твоими латами и пламенем, что разгонит непроглядный мрак. Я клянусь быть с тобой на поле брани и в минуты мира, Во славе победы и в горечи поражения, В болезни и здравии, в богатстве и бедности – Вместе мы сможем преодолеть всё, До тех пор, пока смерти не разлучит нас. В час же, когда настанет Судный День, И воины Щита примут последний бой, Я клянусь сражаться с тобою бок о бок. Проговорив это слова, молодые взялись за руки. Граф притянул к себе свою супругу и, подняв вуаль, скрывавшую её лицо, поцеловал Жюльетт. Граф и графиня ещё какое-то время стояли у алтаря (Аларик тихо порадовался, что дети в белых праздничных нарядах усыпают их и присутствующих традиционными лепестками роз, а не, скажем, боеприпасами), после чего вместе с гостями проследовали в пиршественную залу. Празднование свадьбы в Щите Империи так же отличалось от общепринятого. Итак, праздник длился ровно один день. Недостатка в угощениях не было, но морготцы явно не гонялись за чрезмерной роскошью яств, равно как и за количеством выпитого спиртного. На время графской свадьбы сухой закон временно прекращал действовать, но никто не усердствовал в поглощении алкоголя. Куда больше времени занимали поздравительные речи, танцы, игры и забавные представления, разыгрываемые актёрами (в иных гости могли поучаствовать). К слову, рыжеволосая огнемётчица не отступала от Аларика ни на шаг: они отплясывали, пили на брудершафт, соревновались в стрельбе из лука по подвешенным на прочных нитях вызолоченным яблокам. В итоге к полуночи приглашённые уходили весьма и весьма довольные, но на своих ногах и в добром здравии. Фенрир, впрочем, уволокла инквизитора в казармы, ни мало не смущаясь от его нового ранга.
Надо сказать, подобное отношение к празднествам весьма устраивало Аларика. Он всё ещё не получил ответа от своего наставника, но уже изучил всю имевшуюся в Машекуле информацию о явлениях мальшторма. Единственное место, в котором он, вероятно, мог добыть ответы, оставалась крепость Сангвис – но попасть туда было нелегко, даже имея при себе знак инквизиторских полномочий. Во всех подобных ситуациях самым верным средством было заручиться поддержкой морготского владыки. На следующее утро демоноборец переговорил с графом, и к обеду они уже направлялись в твердыню ордена Тернового Венца. В присутствии Жиля магистр был не в пример сговорчивее, и мужчин отвели в хранилища ордена, где те и проторчали до поздней ночи, перебирая работы учёных мужей ордена. Полученная информация отнюдь не сужала круга поиска. До сих пор не было ясно, может ли средней руки чернокнижник создать мальшторм самостоятельно, но в одном сомнений не возникало – достаточно сильный колдун способен без труда управлять этим жутким явлением, вероятно, визуально контролируя его через оптическое устройство, которое в Абиссарии называется вижионарией. Более того, не исключается вероятность психокинетического контроля без визуализации процесса. Скорее всего, лучшее управление мальштормом достигается за счёт относительно небольшого (до сотни километров) расстояния между ним и управляющим малефиком, но установить точно максимальное эффективное расстояние не получилось. Таким образом, злодей, погубивший Изабель де ла Круа, мог, образно выражаясь, сидеть за соседним кустом, а мог и торчать в одной из абиссарийских пограничных застав. Не оставлял сомнений только профиль тёмной магии, выбранный паршивцем: ему непременно требовалось быть специалистом в демонологии и управлении инфернальными энергиями. Маршал был уверен в том, что этот колдун всё ещё жив, поскольку текущие проверки, последовавшие после смерти леди инквизитора, не выявили ни единого чернокнижника, который обладал бы достаточной силой. - Аларик, вы не могли бы инициировать проверку в морготском отделении Инквизиции со стороны агентов Маурицио? – вдруг спросил повелитель Щита Империи, когда все книжные тома и пухлые папки с документами были за ненадобностью унесены одним из адептов Ордена. – У меня есть кое-какие связи среди ваших коллег, но я не уверен, что этого достаточно. Я не настолько дружен с вашей организацией, как мой отец.
Николас, скрывавшийся под личиной убитого Рикардо, тоже не терял времени даром. Пока маршал и инквизитор искали, используя свои каналы, тёмный маг решал вопросы по-своему. Он начал подозревать, что оказался частью замысла куда более значительного, чем ему сообщили. Всё больше Вантейн находил подтверждений тому, что кампания, реализуемая в Морготе, началась далеко не пару месяцев и даже не несколько лет назад. Возможно, всё это стартовало ещё до Тринадцатой Морготской. Чернокнижник злился, не будучи в силах принять, что его Изабо стала расходным материалом в чьём-то плане. Она была другой веры, была его врагом, но к моменту своей безвременной гибели значила для него столько, что он выступил бы против её убийцы, кем бы тот не оказался. Была её смерть случайной или запланированной, Ник не знал. Ему удалось разведать, что в относительной близости к границам Ватиканской Империи присутствовали три колдуна, могущества которых хватит на то, чтобы управлять мальштормом на большом расстоянии, но он не испытывал никакой уверенности в их мотивах. Мужчине приходилось выжидать информации, которая прольёт свет на тревожившую его тайну. Впрочем, он предчувствовал событие, которое вскорости изменит баланс сил до неузнаваемости.
Второе утро после свадьбы – блаженное воскресное утро – началось чуть позже, чем обычно. В воскресенье даже владыка Моргота и его жена могут понежиться в постели и никуда не спешить. Сладко было просыпаться в объятия любимого мужа после пламенной ночи, и ничего не могло быть лучше, чем после вместе отправиться в ванную, а затем – завтракать, и весь день провести вдвоём. Так и поступили супруги. Из ванной доносился плеск воды и смех абсолютно счастливых людей. Они были беззаботны и веселы, точно дети, хотя роковой миг неотвратимо приближался. Графиня покинула купальню раньше мужа; пока тот брился, Жюльетт устроилась перед зеркалом на низком пуфе и сушила свои тёмные косы. Внезапно ей сделалось дурно. Дыхание перехватило, и жесточайший приступ боли, сжавшей грудь и горло, заставил молодую женщину выронить фен и вцепиться побелевшими пальцами в маленький столик, стоявший перед зеркалом. С ужасом жена морготского маршала смотрела, как кожа на её руках сходила целыми кусками. Преодолев боль, она смогла позвать Жиля; вместе с хриплым криком из её горла вырвался кровяной сгусток.
-
Уиии, оно движется! Движется!
-
Свадебная присяга великолепна, а дальнейший ход сюжета так вобще - ах!
|
- Ах ну что же Вы так, Беата милейшая барышня! Конечно, отдайте ей распятие.
Совсем без причин хозяйка бы так разоряться на одного из постояльцев не стала. А впрочем, сейчас Виктор готов был что угодно простить родственнице, даже дерзость и наглость, тем более направленные не на него лично. Что ему эта Юлия Юрьевна, не детей же с ней крестить! Она ведь ишь какая, с отчеством его путаться изволит.
Комнату Коробецкий осмотрел бегло и без придирок, а потому почти сразу одобрил. Да что там почти, он так сильно торопился на завтрак с Беатой, куда пригласил её сразу после того как девушка разомкнула объятия, что даже не удивился, услышав фамилию прежнего постояльца. Ах, как хорошо, что не успел сам поесть заранее, вот о чём думал в тот момент экс-чиновние, и однако же, совсем недавно урчащий желудок ещё раздражал его, а теперь Виктор Алексеевич даже рад был этому голоду, который так органично наложился на жажду общения.
С хозяйкой распрощались быстро, почти впопыхав и едва соблюдя приличия, хотя аванс, конечно, не забылся, в первую очередь самой разлюбезной Юлией Ульяновной. Или как там её.
***
- Ах, Беата, и вот представь только, уже которую неделю хожу к этим кровопийцам как на вторую работу!
Свой суп-потаж Коробецкий давно уже выпил, а крошки истреблённых круассанов до сих пор опадали из бороды словно перезрелые сливы с забытого садовниками дерева. "Дяде Виктору" хотелось так много рассказать племяннице, что он намеренно сделал заказ поменьше и съел его пораньше, чтобы успеть побольше поведать. Он-то уж знал, как молодые люди не любят слушать старших, а вот сами потрещать весьма не против. Так что надо было успеть заинтересовать Беату до того, как её тарелки и миски опустеют, насытив пищей юную говорильню.
- То одно их не устраивает, то ещё что подтвердить просят, бюрократия не хуже нашей, прости Господи. А ведь Ефим Антонович, наверно, уже и с Власом Соколовым встретился, будет писать мне, а если уж вдруг позвонит, то засмеёт запросто!
О да, он рассказал ей практически всё о запутанной и таинственной истории, лишь слегка сменив тон там, где сам поверил во что-то, чего не сразу заметил в те тревожные первые дни странного приключения. Он умолчал о крупной сумме денег, доставшейся "в наследство" от Ильи Авдиевича, взамен соврав про распроданные по нужде от случая столь трагической смерти друга семейные драгоценности, и да, про самого Илью Авдиевича заявил, что были они с ним в столь близких дружественных отношениях, что жуткое самоубийство не могло не оставить глубокого следа в душе Виктора Алексиевича.
С последним он не столь уж сильно этой самой душой и кривил - все последующие после побега с фермы злоключения искателей правды незаметным, но прочным способом связали его с несчастным Соколовым. Возможно, это впору было называть эмоциональным вложением, но Виктору Алексеевичу неприятно было думать обо всём произошедшем в столь меркантильном ключе. К тому же это косвенно указывало на то, что других областей для "вложения" у него не нашлось, а это уже навевало печаль.
Юнгу-Шнейдера Коробецкий упоминать не стал, просто чтобы не перегружать историю действующими лицами, ну и чтобы не объяснять их неловкое расставание в "английском" стиле. Платонов тоже не был удостоен ни секунды рассказа - Коробецкий вообще решил обойтись без всех этих гнусных подробностей, связанных с деньгами. На что он напирал и даже приукрашивал, так это тема мистики. Сам-то он версию с призраками не принимал, но уже и не отторгал так рьяно, как, например, в Тонне-Шарант, не после столь трагической и своевременной смерти Анны. Однако, Беате он это расписывал для пущего эффекта, дабы увлечь впечатлительную (как он по её детству помнил) особу.
В целом, история о жизни и смерти Ильи Авдиевича Соколова вышла в пересказе Виктора Алексеевича, быть может, чище и невинней, чем она была на самом деле, но всё такой же грустной и загадочной.
Коробецкий и сам не понимал до конца, что на него нашло такое, что он вместо того, чтобы расспрашивать племянницу о том, живы или нет Юзеф и Агнесса, как они, какие у неё планы на жизнь - рассказывал ей столько всего о незнакомом ей мёртвеце и его не менее мёртвых детях. Как будто в их страшное время разговоры о своей жизни лишь подталиквали ту к концу, и безопасней говорить о чужой смерти. Но может быть, даже этому ожесточившемуся миру хватило уже неоповещённых смертей Великой Войны, во всём мире продлившейся неполных пять лет, и лишь в многострадательной России - как будто бы все девять. Быть может, хотя бы простой и честный Илья Соколов заслуживал внимания своей семьи, памяти и объяснения - если уж не исповеди. А если так, то должен же кто-то помочь!
-
С хозяйкой распрощались быстро, почти впопыхав и едва соблюдя приличия, хотя аванс, конечно, не забылся, в первую очередь самой разлюбезной Юлией Ульяновной. Или как там её.
Злопамятен Виктор Андреевич Алексеевич!
-
Умеет дядя Виктор заинтересовать: теперь Беатка так просто от него не отстанет, пока ее не возьмут в помощницы)
|
Полученные в Схоле знания об основах Тактики Империалис в сочетании с опытом наблюдения военных кампаний, хоть и со стороны, подсказывал Селене, что фронтальный штурм будет кровопролитным, но наиболее быстрым решением конфликта. Окружение поместья может потенциально уменьшить потери среди сил СПО, но затянет время выполнения задания и может дать защитникам возможность окопаться. Дознаватель Белфорт ожидает от них быстрого выполнения миссии, поэтому в целом он, скорее всего, одобрил бы её решение.
Конечно, возможные крупные потери среди Драгунов будут на её совести. Еще одна особенность повседневной работы Инквизиции.
- Так точно, леди - капитан отдал честь после проникновенной речи Селены - Рота, построение! Хватит отсиживать задницы, пришла пора поработать!
Комиссар отправился проинспектировать готовность войск. Пока СПОшники готовились выступать, Дакко тихо выскользнул вперед и отправился через долину к поместью, разведывая обстановку. Дикий пейзаж быстро сменился творением рук человеческих. Местные обитатели занялись окультуриванием диких растений, высаживая их в виде террас и насыпей в стиле бокаж, которые образовылаи своеобразный лабиринт. Все это выглядело бы почти как пейзаж из времен Древней Терры, если бы не желто-охровый цвет оплетавшей земляные насыпи поросли. Дакко прильнул к одной из изгородей, тихо продвигаясь вперед.
Рота уже начала свое движение сзади, разделившись на три взвода, прочесывая разные части парка, чтобы избежать сюрприза. Большая часть солдат была вооруженая автоганами, кроме отделения тяжелого вооружения с двумя тяжелыми стабберами и ручными реактивными гранатометами местного производства. Имелся так же один рассчет малокалиберного миномета для подавления возможных огневых точек.
Через несколько минут, Дакко добрался до своеобразного перекрестка среди изгородей на центральном проходе, ведущем через приусадебные территории. Впереди в широком проеме. были высажены две гигантские клубы, а в центре стоял большой фонтан. Он явно не работал. На его вершине кокетливо прижались друг к другу сирена и нифма. Под ними было выбито на Нижнем: «Вечная Юность».
Вроде бы все было спокойно, но Дакко не покидало чувство, будто за ним кто-то наблюдает. Он напряженно осматривался, пытаясь уловить источник напряжения. В это время центральный взвод, вместе с которым к поместью приближались остальные члены ячейки, уже почти добрался до прохода.
Только в этот момент Дакко заметил что-то - блеск метала с заднего края фонтана. В секунду, две фигуры, до этого пугающе неподвижно прятавшиеся за скульптурной группой, резко кинулись к переднему краю фонтана, неся в руках массивный ствол какого-то оружия. Прежде, чем твист успел что-либо сделать, за изгородями сбоку от фонтана показались новые фигуры, заставив его пригнуться, чтобы не выдавать свою позицию. Все, что он успел разглядеть — темно-серая форма, серебристая флак броня и какие-то металлическое устройства на лице, возможно, респираторы. Дакко включил канал связи с группой, чтобы предпредить группу об угрозе.
Селена, Саммер и Кгагг продвигались по центральному проходу с отделением солдат солдат, когда через микробид раздалось предупреждение Дакко. Аколиты успели кинуться за ближайшую изгородь, когда в фонтане впереди показались две фигуры и длинный ствол лазерного оружия. Солдаты СПО замешкались на секунду, не получив того же предупреждения. Сверкающий красный луч ударил одного из них в ногу, заставив взвыть и рухнуть на землю. Луч тут же засверкал снова, обжигая глаза тех, кто засмотрелся, и дважды попал в грудь еще одного солдата, после чего его охватило синее пламя, выжигающее форму вместе с кожей, пока обугленная фигура не рухна на землю. Третьему СПОшнику мульти-лазер срезал голову одним чистым залпом, заставив обгоревшую шляпу с загнутым краем скользнуть на ветру, прежде чем она опустилась на землю, среди желтых листьев.
Все это произошло чуть меньше чем за секунду.
- МУЛЬТИ-ЛАЗЕР! ЛОЖИСЬ, ЛОЖИСЬ! В УКРЫТИЕ!
Солдаты начали кидаться в разные стороны, прячась за изгороди. Еще противники показались за дальними изгородями и открыли огонь из какой-то модели лазганов. Лучи ударяли по изгородям, от чего воздух наполнялся запахом горящей растительности и жженой земли. Пока укрытия выдерживали попадания, но кто знает, сколько они смогут продержаться.
Раненый солдат остался на проходе, вопя и держась за ногу. Противники игнорировали его, не считая угрозой, или оценивая деморализующий эффект, который он производит на силы СПО.
Со флангов стали слышны выстрелы и крики, доносившиеся с других концов лабиринта.
Один из прыгнувших в укрытие рядом с аколитами солдат носил офицерские погоны, другой нес вокс-кастер. Лейтенант выхватил у него трубку, пытаясь связаться с командованием.
- Капитан, это лейтенант Бронко, мы попали под огонь вражеского мульти-лазера в центральном проходе, несем потери, продвижение затруднено, запрашиваю поддержку. - Отказано, лейтенант, третий взвод на правом фланге попал в серьезную засаду, докладывает о присутствии вражеской техники. Я перенаправил тяжелое вооружение им в помощь. Держитесь там в укрытии, скоро я смогу перенаправить вам миномет.
Аколиты оглянулись. На правом фланге за изгородями вдали были видны вспышки лазерных лучей и всполохи выстрелов, но не было слышно гула моторов или видно какой-либо техники. Кроме того, ей было бы очень трудно маневрировать в таком узком пространстве. Что же солдаты СПО могли там встретить?
Лейтенант с ожиданием взглянул на Селену. Через секунду он с чертыханием пригнулся, когда лазерный заряд пролетел прямо над изгородью.
Дакко в это время застыл за изгородью в нескольки десятках метров левее. У него был шанс обойти врага, но в то же время это был огромный риск. Или же он мог попытаться соединиться с группой.
|
-
Чернокнижник вдруг коснулся щеки молодой женщины, подушечкой большого пальца вытирая её слёзы. Уже одна эта строка в общем контексте событий обладает поразительной силой. А дальше... Это просто великолепно, и пробирает до глубины души.
|
Как только из-за двери показалась всклокоченная голова Червицкой, Юлия Юрьевна — одета она, кстати, была по полному параду: узкая полосатая юбка до пят, жакет, разве что шляпки не хватало, — страдательно закатила глаза и простонала:
— О-о-о, мэгэра полосатая проснулась! И с бутылкой с утра! Нет, ну вы взгляните, — обернулась она к Коробецкому и замерла в удивлении, видя, как расплывается в улыбке лицо того.
— Ах, так вы знакомы… — враз изменившимся, поласковевшим голосом проговорила она, глядя на обнимающихся родственников. — А у нас и другие жильцы тоже очень хорошие, — медово добавила она. — Ну пойдёмте же, Виктор Андреевич, я вам комнатку покажу…
В предназначаемой Виктору Алексеевичу комнате, вытянутой пеналом к единственному окну, выходящему на улицу, было светло, пусто и свежо: вероятно, комнату только что проветривали. Здесь была аккуратно заправленная кровать с блестящими шишечками на стальных столбиках, письменный стол со стопкой дешёвой почтовой бумаги в углу, пара стульев, платяной шкаф и, над кроватью, пара книжных полок с рядком книжек на них: русских, французских и английских.
— На книжки не обращайте внимания, — промурлыкала Юлия Юрьевна, — здесь до вас жил молодой человек, кстати, — не без гордости добавила хозяйка, — сын покойного Владимира Набокова. Он съехал две недели назад, а книжки всё забрать не может. Если вас они будут стеснять, я их тотчас унесу.
Сергея Набокова, действительно сына одного из лидеров кадетской партии, Беата знала: это был приятный, вежливый и застенчивый — вероятно, от заикания — молодой человек с кембриджским образованием, излишки которого он распродавал, давая на дому уроки английского. Сергей водил знакомства в парижской богеме, был приятелем Кокто и Дягилева, но посодействовать Беате самой войти в круг таких знаменитых людей вряд ли мог: большинство его знакомых женщинами не интересовались, как не интересовался ими и сам Сергей, отчего, по-видимому, страдал и даже как-то зашёл к Беате спросить совета относительно поведения в католическом храме. В католичество он перешёл недавно и ходил причащаться столь же регулярно, сколь регулярно и приводил в дом своего любовника.
— Да, это тоже от него осталось, — указала Юлия Юрьевна на строгое католическое распятие, висевшее на белой стене у изголовья кровати. — Если вам оно не требуется, я вон его, пани Червинской отдам. Пусть хоть иногда о душе подумает! — и Юрия Юльевна метнула в сторону стоявшей у двери комнаты Беаты испепеляющий взгляд.
-
указала Юлия Юрьевна на строгое католическое распятие, висевшее на белой стене у изголовья кровати. — Если вам оно не требуется, я вон его, пани Червинской отдам. Пусть хоть иногда о душе подумает Актриса и так служит душе, а не Мамоне, как некоторые!
А если серьезно - очень хороший и красивый пост, наполняющий окружающее пространство объемом и подбрасывающий идей для дальнейшей консолидации.
|
Его величество Георг второй, фон Фрундсберг сидел в рабочем кабинете дворца, разбирая доклады и бумаги. Огромные свечи в расставленных слугами по кабинету подсвечниках, и горящие на вмурованных в стену креплениях масляные лампы давали достаточно света, чтобы читать не напрягая глаза, а в открытое окно врывался свежий горный воздух, прогоняя дымный чад от светильников. Закинув, по своему обыкновению, одну ногу на мягкий подлокотник кресла, он полулежа, неторопливо брал одну бумаги за другой, внимательно и без спешки проглядывал их, а раскладывал в разные стопки, в одному ему понятном порядке. В целом, дела в королевстве шли не так уж и плохо. Население день ото дня богатело, не забывая исправно пополнять казну за счёт налогов, а проезжающие через страну торговцы из Иннесберга и Морской Унии, что были весьма частыми гостями в Мерберге, за счёт двусторонних договоров об отмене торговых пошлин, а также из-за того, что Мерберг был, фактически, монополистом в регионе по добыче железа, обеспечивали страну всем, чего в ней не доставало. Пара донесений содержали информацию об участившихся разбойных нападениях на границах с Унией, однако с учётом того, что Уния, не в пример Мербергу, хоть и принимала каждого, но не ставила беглецов себе на службу, то подобные инциденты были весьма нередки, а местное население научилось справляться с подобными приграничными шайками, что при первом появлении регулярных войск скрывающимися за границами, своими силами. Так что один-два инцидента в год на стоили того, чтобы портить отношения с соседом и давним торговым партнёром. Тем более что, откровенно говоря, подобные шайки, но уже со стороны Мерберга, Унию донимали не меньше. Хуже были донесения с востока. Обострение отношений Иннесберга и Меерштадта, фактически закрыло давнему союзнику выход к морю через устье реки, а начавшийся в Чегенланде мелкий крестьянский бунт, перерос в самый настоящий мятеж, грозивший восточному союзнику потерей одной из своих самых важных провинций, и дальнейшей эскалацией в виде глобальной гражданской войны, замешанной на вере. Будучи дальновидным политиком, Георг фон Фрундсберг прекрасно понимал, что если оказать финансовую поддержку мятежникам, само собой тайно, и действительно инициировать начало глобальной гражданской войны в Иннесберге, то в сложившемся хаосе без труда можно будет откусить от восточного соседа одну, или две весьма лакомые и богатые провинции. Однако будучи потомком древнейшей на континенте королевской династии, он так же прекрасно понимал, что подобные поступки в отношении очень давнего и надёжного союзника, в конечном итоге, приведут лишь к тому, что рано или поздно твоему слову попросту перестанут доверять, после чего в самом скором времени твой страна уже ввяжется в кровопролитную войну на два, а то и три фронта. Однако так или иначе, а дела что творились за пределами границы, в глазах монарха, сейчас находились лишь на втором месте. Давно задуманная, и неимоверными усилиями проведённая через препятствие в виде крючкотворов и корыстолюбивых барыг из советов кантонов, экономическая реформа подходила к своей завершающе стадии. Уже сейчас становилось ясно, что если строго контролировать весь процесс, и не дать чрезмерно жадным и недальновидным мелким управляющим развалить с таким трудом выстроенную комбинацию, то уже через пару десятилетий, как раз к тому моменту, когда на престол придёт пора вступать его старшему сыну, страна станет одной из богатейших и влиятельных в регионе.
-
он так же прекрасно понимал, что подобные поступки в отношении очень давнего и древнего союзника в конечном итоге приведут лишь к тому, что рано или поздно твоему слову попросту перестанут доверять, после чего в самом скором времени твой страна уже ввяжется в кровопролитную войну на два, а то и три фронта.
Вот слова мудрого человека и достойнейшего и прозорливого правителя!
|
Ползет по небу палящее солнце. Медленно движется через дюны и барханы темная змейка каравана. Идут пилигримы в изорванных лохмотьях. Больные и неимущие, они ищут спасения не для себя, но для своих душ. Эти жалкие странники были бы счастливы умереть в тени величественных соборов благословенной Гратии, под сенью Святого Престола.
Позади них торговец ведет под уздцы верблюда, нагруженного тюками с самыми разнообразными товарами из Сан-Маринера. За многие века вокруг замка Гратия вырос целый город. Кто-то должен обслуживать нужды нескончаемого потока пилигримов и клириков, которые стекаются сюда со всех концов света. На своих проповедях священники могут говорить, что торговля есть грех и следует делиться с ближним своим безвозмездно. Впрочем, это не мешает святошам щедро платить золотом за тончайшие шелка из Нефритовой империи или лучшее гвентское вино.
Чуть поодаль от каравана едет пара рыцарей. Драконы на щитах выдают в них вассалов лорда Жевиана, человека могущественного и крайне влиятельного, известного своими связями со Святой Церковью. Один с упоением рассказывает другому о недавнем рейде безбожных гесапирских разбойников на земли Солитания, который был благополучно отбит не без вмешательства рассказчика. Рыцари везут запечатанное письмо для племянника лорда Жевиана, пребывающего сейчас при дворе Верховного Иерарха.
Наконец, на горизонте показались башни Гратии. Цель пути уже близка. У людей открывается второе дыхание. Все спешат поскорее оказаться за стенами. У ворот Святого Стефана караван смешивается с толпой клириков, купцов и паломников. Городские стражники в белых плащах с королевскими крестами по мере сил проверяют входящих в город. Кланяются аристократам и церковным сановникам, шарахаются от прокаженных (Его Святейшество в своей бесконечной милости разрешил больным лепрой посещать городские храмы), собирают с купцов несуществующий «налог за вход в город». Жизнь идет своим чередом. Над городом возвышается холм Святого Знамения, на котором стоит сам замок Гратия. Ведущая на вершину холма прямая, как стрела, мощенная белым камнем улица всегда полна народа. Бесчисленные пилигримы идут в замок за благословением, исцелением или просто чудом. Некоторые находят то, что ищут, некоторые нет.
Впрочем, большая часть замка для простых паломников закрыта. Например, в одном из многочисленных внутренних двориков располагается небольшой сад. Пальмы и кипарисы создают благословенную тень. Журчит фонтан. Выстроились вдоль каменных стен мраморные чаши с цветами редчайших пород: эдельвейсами с пиков Айзера, орхидеями из Нефритовой империи и даже диковинными плотоядными растениями. В самом центре сада стоит столик. На нем расположена шахматная доска (партия в миттельшпиле), исписанный лист бумаги, перо и чернильница. За столом сидит человек в белоснежной мантии. Его глаза закрыты и может показаться, что он спит. Его нельзя назвать ни красавцем, ни уродом. Таких, как он, тысячи. Тысячи серых ничем не примечательных крестьян и мещан. Это не удивительно. Человек в кресле – сын простого эрафийского кузнеца. При рождении ему дали имя Том Баккерс.
Впрочем, Его Святейшество Верховный Иерарх Святой Церкви Спасителя отринул свое старое имя и по традиции нарек себя Клементом XIII сразу после своего избрания. Он был самым молодым Иерархом в истории. Сейчас Клементу всего 37 лет. Тем не менее, он успел заработать себе репутацию великолепного оратора, вдохновенного проповедника и человека, не терпящего конкурентов. Так получилось, что многие его соперники на пути от сельского прихода до Святого Престола отправлялись к Спасителю при самых странных обстоятельствах. Некоторые (более везучие) добровольно уступали дорогу честолюбивому юнцу и уходили в далекие монастыри, надеясь, что там они смогут в покое и безопасности провести остаток своих дней. Не все надежды, впрочем, сбывались…
Верховный Иерарх разомкнул глаза. Он принял решение. Клемент переставил пешку на доске, подставляя ее под удар. Если все пройдет так, как задумано, его оппонент съест пешку и это послужит началом длинной и сложной комбинации ходов. Глава Церкви взял перо, обмакнул его в чернильницу, записал свой ход и поставил подпись под документом. Это письмо тоже положит начало череде событий, которые изменят историю. В процессе погибнет не одна «пешка»… Иерарх не испытывал угрызений совести или страха перед Богом, в которого давно не верил. Есть вещи поважнее жизней отдельных особей человеческого стада. Всю свою жизнь Клемент шел к поистине великой цели… И необходимость запачкать руки кровью его не остановит.
|
-
Про сальные свечи и стекло я поговорку не слышал, а она колоритная! И действительно, Дванов совсем не глуп.
-
умен он лишь настолько, чтобы, как говорится, сальных свечей не есть и стеклом не утираться. Хорошее выражение)
|
|
-
Данте же собирался следовать в центр Пьяченцы, выбирая для передвижения те улицы, где обитали наиболее вероятные жертвы кондотьеров (капитан исходил из влияния потенциальных мишеней на политическую жизнь города) Правильное решение, верное.
|
|
Дознаватель Белфорт своих подчиненных недолюбливал, и Саммер отвечала ему тем же. Может, конечно, за маской благородного сноба и скрывалось нечто более приятное, но девушка в этом сомневалась. Что ж, ее вполне устраивало, что дознаватель был в достаточной степени умен и хитрожоп, чтобы быть неплохим начальником. В конце-концов, если начальство тебя раздражает - это только твое дело. Если уж на то пошло, то команда, с которой Саммер теперь приходилось работать, поначалу тоже заставляла ее нервно и недоуменно почесываться. Слишком уж разными они были. Но ничего, сработались же. И оказались вполне успешной боевой единицей. Поэтому дознавателя Саммер слушала внимательно и с абсолютно нейтральным выражением лица. Самым главным была информация, все остальное - вторично. Данные об охране поместья, план строения, поддержка СПО. Найти, захватить, уничтожить. Из всего, сказанного Белфортом, Саммер вычленила суть и осталась довольна. Все просто, никаких подковерных игр и варповых многоходовок.
Выгрузившись из шаттла, девушка первым делом осмотрелась, и только потом с облегчением вздохнула, радуясь, что снова стоит обеими ногами на твердой земле. Ваксанид встретил их вполне симпатичным пейзажем: холмы вдалеке, ровненькая, как стол, долинка, более-менее чистое небо над головой. Идиллия. Для тех, кто любит такие картины, конечно же. Саммер первым делом оценила, что на этой равнине они были как на ладони. Ни тебе укрытий, ни эффекта внезапности. И ее совершенно не удивило, что обитатели поместья уже в курсе, что к ним нагрянули гости. Если бы пришлось выбирать ей, прямолинейный арбитр выбрала бы атаку в лоб. И дело было вовсе не в том, что она предпочитала быстрый и решительный наскок, смущающий противника своей прямотой. Просто девушка считала, что пробираться куда-то в тыл, ежеминутно рискуя нарваться на чужого снайпера или еще на какой неприятный сюрприз, слишком рискованно. Тем более, если учесть, что неприятель в курсе их присутствия. Ох и не завидовала Саммер сестре Селене, которой пришлось принимать решение. Девушка видела растерянность, мелькнувшую на лице сестры, и это ее не радовало. Сомневающийся командир - не самая вдохновляющая вещь перед боем. "Ну же, давай, решай уже. Раздавим их к варповой матери", мысленно подтолкнула Саммер Селену. И та, хоть и не могла уловить посыла, все же сделала выбор. И хвала Богу-Императору на золотом Троне Его, что руководство операцией на этом, по большому счету, и закончится. Аколиты и сами знали, что им надо делать, как и офицеры СПО, получившие в работу план действий. - Ладно, давайте за дело. - кивнула девушка, проверяя, на месте ли фраг-гранаты, и расстегивая кобуру болтерного пистолета. - Кстати, до поместья мы как добираться будем? Пешочком?
-
Если бы пришлось выбирать ей, прямолинейный арбитр выбрала бы атаку в лоб. И дело было вовсе не в том, что она предпочитала быстрый и решительный наскок, смущающий противника своей прямотой. Правильный подход, наш. Всех давим, ура!
|
Когда через пару часов члены их команды стали возвращаться после выполнения индивидуальных заданий, голова Аррика гудела как церковный колокол кафедрального собора Экклезиархии. И дело было не только в большом количестве информации, но и в том, какой именно оказалась данная информация. И если с "Бегом" всё более-менее было ясно и просто, то работы преподобного Орибазия и личный дневник губернатора Рюцциля пошевелили Бореалису волосы на загривке. Особенно последняя книга. Хвала Богу-Императору и молитвам во славу Его, святой отец не поддался изливающемуся из них безумию. Хотя и чувствовал, что ему потребуются длительный отдых, месяцы молитв и глубокое погружение в изучение святых текстов, чтобы избавить свой разум от грязи и богохульных мыслей, изложенных в прочитанных трудах.
Святой отец потёр уставшие глаза основаниям ладоней, пытаясь избавиться от "песка" и посмотрел на своего напарника. - Ну что там у тебя, Игнацио? Есть что заслуживающее внимания? Нет, так дело не пойдёт. Прочитанное крепко засело в его голове, терзая его веру в человечество и людей. Он попытался очиститься от грязных мыслей, но не смог. Или всё-таки безумие достало его? Запустило свои цепкие когти, пытаясь ослабить силу воли и ясность разума, чтобы впоследствии излиться в проделанные ментальные бреши? Бореалис не знал как гангеры или псайкеры справляются с подобным, но у него был Защитник и Спаситель, который всегда помогал ему в трудную минуту, к которому он взывал в моменты великой нужды. Бог-Император. Конечно же, кто кроме Него поможет нуждающимся и направит на путь истинный?
- Император людей, всего на свете благого смотритель, Тот, чье могущество неоспоримо, Молим Тебя, спаси нас и сохрани, От рук наших врагов, Да одержим верх мы над ними. Озари к победе нам путь, Да одержим мы ее во славу Твоего бессмертного имени.
Аррик не ждал что Игнацио присоединится к ниму в его молитве, Игнацио или кто-то другой, это было путём к его личному спасению, его личной борьбой, победив в которой он мог помочь победить другим.
- О, Бессмертный Император, будь к нам милосерден, хоть мы и недостойны того. О, Владыка Галактики, храни свое стадо от чужаков. О, Охранитель Света, направь луч, что покажет тропу на нашем темном пути. Мы Твои воины и слуги Твои. Избавились мы от слепоты сердца, Освободились от лицемерия, тщеславия и лжи, Но одеваем на себя цепи ненависти, презрения и злобы К грязи, ксеносам, еретикам. Во имя Твоих мук и кровавого пота; во имя Золотого Трона Твоего; Во имя гибели Твоей и воскрешения, как Бога Человечества - храни и укрепляй нас, сражающихся ради Тебя.
Вроде полегчало... И вовремя - Молитор созвал их на брифинг для обобщения полученных данных и разработки плана дальнейших действий. Бореалис сидел в уютном кресле, краем уха слушая выступающих, продолжая беззвучную молитву. Когда же дошла очередь до его доклада, святой отец уже пришел в чувство и смог заставить бежать свои мысли в нудном направлении.
- Бенедикт, по поводу книг, с которыми я ознакомился. "Бег. Пять лет бок о бок с пиратами" за авторством Вандергрифта, вольного торговца - может привлечь только отпрысков аристократических родов, входящих в возраст бунтарства и отрицания здравого смысла. Здесь есть романтика благородного пиратства и лихих приключений, немножечко вольнодумских мыслей и немножечко подросткового нигилизма. Но всё заканчивается благополучно для автора и Империума. "Скверна на сердце. Ереси в рядах Экклезиархии. Том LXII. Область Эллегия. М.36-М.39", за авторством епископа Орибазия - гораздо более серьёзная вещь. Здесь приведено большое число ересей и актов неповиновения в рядах Экклезиархии во всех красках и подробностях. Я бы не стал продавать этот труд, но понимаю, что он является лакомым куском для противников светской власти Экклезиархии, для всех носителей еретических мыслей любой направленности, сложности и отвратительности... Она сама по себе способна выявить личностей, представляющих угрозу для нравственного здоровья Империума. Если ты не представитель Экклезиархии или Инквизиции, то твой интерес к "Скверне на сердце" - преступен и подлежит наказанию. Но даже труд преподобного Орибазия меркнет перед личным дневником планетарного губернатора Рюцциля. Это который из Айгена. Это не дневник, а пособие по изощрённым пыткам, содомитским увлечениям и наставления в том, как людоеду, психопату, социопату и просто отвратительному человеку жить и скрываться среди нормальных людей и верноподданных нашего Бога-Императора. Сей безобразный труд будет интересен всем тем, кто ставит себя выше власти Его и мнит себя повелителем людей и вершителем их судеб, вместо Него. Те, кто проявят интерес к личности бывшего губернатора Рюцциля и его дневнику, должны быть в теме его прегрешений и однозначно должны быть поставлены нами на заметку.
Выслушав новый инструктаж и приняв разумное предложение от Рамиреса, святой отец начал подготовку к посещению церквей и храмов - изучением добытых командой карт и переписыванием адресов интересующих его мест в свой инфопланшет, проверкой своего арсенала, который он собирался взять с собой: ячеистую боевую накидку, замаскированную под одежды священника, стаб-револьвер, метательные ножи и освящённый цепной меч. Всё, кроме меча, было размещено как можно более незаметно: метательные ножи были спрятаны за пояс и оба голенища ботинок, револьвер уютно разместился в кобуре под левой подмышкой. Меч же был специально выставлен на показ. Пока Игнацио ходил в редакцию газеты, Аррик позволил себе отдохнуть и, даже, немножко поспать. На встречу с псайкером святой отец опоздал на девять минут, к своему стыду и сожалению.
- Прости, Игнацио, я непозволительно опоздал, - посокрушался он, но тут же улыбнулся напарнику. - Ну что, придерживаемся старой легенды о путешествующем пожилом священнике и его пожилом помощнике?
-
Это не дневник, а пособие по изощрённым пыткам, содомитским увлечениям и наставления в том, как людоеду, психопату, социопату и просто отвратительному человеку жить и скрываться среди нормальных людей и верноподданных нашего Бога-Императора. Хорошая фраза, хлесткая и достаточно точная. И вобще разбор книг и описание подступающего безумия хороши.
|
Дарованные Императором способности, несмотря на существенный опыт в их использовании, не переставали удивлять Игнацио. Непростым искусством чувствовать машины он овладел совсем недавно, и их холодное, чуть различимое отражение в варпе столь различалось с привычными яркими факелами человеческих существ, что на поддержание концентрации уходило немало сил. Да и результат того не всегда стоил – нередко о сущности машин оставалось только догадываться, и не обладай псайкер мало-мальскими познаниями из сферы, более присущей жрецам Бога-Машины, ему бы пришлось совсем тяжко. Но в этот раз все получилось довольно неплохо.
Поделившись результатами своего собственного «обыска» с Бенедиктом (тем же способом – Рамирес не был настолько самоуверен, чтобы исключать возможность совершения ошибки и предпочел подождать с разговорами, пока безопасность здания не будет подтверждена другими аколитами), псайкер засел за книги. Подбор их заставил его задуматься еще при оглашении помощником Монро перечня грузов, и сейчас был шанс утолить любопытство и найти ответы. Хотя бы часть их.
"Через тернии к звездам" оказалась книгой интересной, и, вне всякого сомнения, опасной. Не только для аристократии Нью-Арка или Россвельтов, но и для обладателя предсмертного шедевра Теодора. Родственники покойного должны были понимать ее ценность и не могли не охотиться за ней – следовало ожидать неприятностей, если они узнают, где она всплыла и в чьих руках побывала. А также сделать копию – информация в книге была не менее ценной, чем рука, которой эта информация была записана. К сожалению, времени пока не было.
Армейские приказы были гораздо менее интересны. Даже детали операции на Идар-Оберштайне – можно подумать, Имперская Гвардия в первый раз занижает потери. С другой стороны, обстоятельства потери дополнительных десяти тысяч солдат могли быть нестандартными, что и вызвало решение их уменьшить. Не все грифы "секретно" бесполезны. Правда, дополнительных сведений в сборнике не содержалось.
Творение Квинта Долабеллы было, в некотором роде, забавным, хотя несло немалую опасность. К счастью, лишь при массовом распространении в мире с достаточно высоким уровнем образования и грамотного населения. В этом была какая-то своя ирония, и Рамирес пару раз не смог сдержать усмешки при прочтении.
Оставалось сформулировать содержание книг в краткий доклад Молитору – и, перед тем, как отправиться на задание, Рамирес подошел к Бенедикту.
- Книги прочитаны. "Через тернии к звездам" – набор тяжелого компромата против Россвельтов, да и элиты Нью-Арка в целом. За ней и ее обладателями должны охотиться. Армейская писанина – "Тактика Империалис, практическое применение". Есть кусок про этот мир, и официальные потери в ходе присоединения занизили тысяч на десять. Деталей нет. "Низость Высшего Блага" – наживка для ксенофилов, описание ксенорасы тау. Остальное читал Аррик, и ему, кажется, досталось какое-то серьезное дерьмо.
Отчитавшись по заданию выполненному, он перешел к заданию текущему.
- Я думаю, что нам с отцом Бореалисом лучше действовать вместе. Меньше риска, и в случае нападения можно будет избегнуть нестандартных шагов, которые привлекут излишнее внимание. Я могу использовать свои способности, чтобы повысить шанс на добычу информации, но это, в теории, позволит меня обнаружить. Маловероятный, но риск.
-
Я могу использовать свои способности, чтобы повысить шанс на добычу информации, но это, в теории, позволит меня обнаружить. Маловероятный, но риск. Всегда хорошо, когда человек оценивает не только свои способности, но и потенциальные риски.
|
|
Результаты осмотра убедили девушку, что ее мировоззрение оказалось правильней, чем у командира. Да, Хакста знала слово «мировоззрение», и несколько других сложных слов на высоком готике. Они позволяли почти безошибочно определить степень опьянения, за которую не стоило заходить в незнакомой компании, чтобы не проснуться в чужой постели. Пока можешь сказать такое слово, без ошибок и заминок, риск минимален. Да, и шляпку теперь можно было не есть. - Конечно, - ответила она Данкану, - свою работу мы сделали хорошо. А насчет идей и предложений… Она усмехнулась, а потом торжественно продекламировала в архаическом стиле на высоком готике. - Lеdi vsegda est chto skazat, esli ona nastoyashaya ledI. Было видно, что Беда цитирует какую-то книгу, но арбитратор сразу не опознал первоисточник. - Идея заключается в следующем. Когда будешь расслабляться с Бенедиктом в неформальной обстановке, намекни нашему шефу, что существует такая вещь, как женская интуиция. Она не имеет ничего общего с псейкерским предвидением и прочими потусторонними штучками. И никакие адепты механикус никогда не смогут ее постичь и объяснить. Она просто есть, и все. Потом Беда подмигнула Кроу и первой побежала наверх.
Вещи свои Беда отнесла на второй этаж. Она рассудила, что с ее навыками стрельбы лучше иметь хороший обзор на случай возможной стычки. Это пусть любители ближнего боя селятся около входа. Несмотря на желание понежиться в ванне после перелета, переоделась Хакста быстро. Хотелось произвести благоприятное впечатление на новых коллег. Как одеваются торговцы, она прекрасно представляла. Поэтому одежда была дорогая, но не элитная, удобная, но не вычурная, как у аристо. Все в цветах дома Норбек, разумеется, плюс кольцо дома и серьги в тон. Из оружия с собой Беда взяла мини лазерный пистолет, который благодаря размерам легко прятался в одежде. Довершили образ духи с тяжелым и пряным запахом, которые были популярны среди торговцев. Сама Беда предпочитала более легкие цветочные или древесные ароматы.
Вниз она спустилась быстро, но ногами. Хотя очень хотелось скатиться по перилам и посмотреть, какие выражения лиц будут при этом у ее напарников. Остановилась на секунду, давая собой полюбоваться, а потом поставила на столик флакон с духами. - Вот!, - торжественно сказала Хакста, - самый популярный в этом сезоне аромат, среди торговой братии нашего сектора. Ингредиенты с трех разных миров, а про цену вообще молчу. Жертвую на общее дело. Будет лучше, если представители дома Норбек будут пахнуть модно и одинаково.
К выступлению Бенедикта аколитка отнеслась с подчеркнутой серьезностью, ответив только: - Есть, шеф. Понятно, не форсировать. Будет выполнено.
Деньги исчезли из руки Рене молниеносно. Только что они были, раз, и нет. Со здоровыми рефлексами у девушки был полный порядок. В кофешке Хакста села с выражением скуки и скорби на застывшем красивой маской лице. На официанта она смотрела как на пустое место, предоставив делать заказ своему «телохранителю». Ей хотелось закинуть ногу на ногу, но представительница торгового дома не могла позволить себе такое вольное поведение. Своего напарника она выслушала внимательно и серьезно, без выкидонов и ерничанья. При этом она с удовольствием прихлебывала горьковатый напиток, который потребляла без сахара и молока. Рене оставался для нее пока темной лошадкой, вечно прикрытой цветастой попоной своих масок. Так что его длинное и подробное выступление позволило понять мужчину чуть-чуть лучше. - Хорошо напарник, план принимается. Постараюсь на «свидание» сильно не опаздывать. Беда оставила на столике деньги, включая чаевые, и вышла наружу. Один взмах руки и почти сразу около перспективной клиентки остановилась машина.
|
В процессе осмотра Данкан ловил себя на мыслях, что было бы интересно попробовать пожить в таком доме. В смысле, не так как они сейчас собираются, а "по-нормальному" — с собственной семьей, детьми, покидая его для того, чтобы съездить на работу или на отдых с семьей. И нет, он сейчас не о работе глубоко законспирированного агента размышлял. А то так можно докатиться до того, чтобы стать очередной "Бирюзой". Или, там, "Аметистом". Это Данкана, на самом деле, не слишком прельщало.
Под такие размышления он и осматривал помещения, благо, глаза и руки делали все уже автоматически — сказывался опыт и привычка. Да и задача была довольно простая, это действительно был вполне обычный загородный дом. Не из числа "безопасных квартир", которые могла использовать Инквизиция, Арбитрес или иные организации — обычно, такие здания нашпиговывались прослушкой. Так что, с этим им повезло, можно было временно не беспокоиться о безопасности переговоров. Предприняв собственные меры для этого, конечно. — Что ж, судя по всему, это самая неожиданная наша находка, — указал на обряженного в местную одежду сервитора, Кроу, слегка склонив голову к плечу. Неизвестный шутник, конечно, неплохо постарался, надо заметить, арбитр даже слегка напрягся и хотел было уже потянуться к оружию, но вовремя рассмотрел фигуру. С осмотром подвала работу можно было считать оконченной, пора было уже заниматься более насущными делами. Покосившись на Хаксту, Данкан мысленно усмехнулся. Будь он моложе, точнее, — будь он еще юнцом времен схолы — при посещении подвала с красивой девушкой, в голову бы ему точно полезли бы всевозможные фривольные мысли. А сейчас — сосредоточенность и размышления об отвлеченном. То ли он стареет, то ли девушка не подходит. Хотя, может стоит присмотреться повнимательнее? — Думаю, с этим мы закончили. Если у вас нет... других идей и предложений, думаю, можно возвращаться к остальным, — поворачиваясь к Хаксте и окидывая ее взглядом, негромко проговорил Данкан. Из вежливости подождав некоторое время ответа, он коротко кивнул девушке и направился к лестнице.
Оставшееся время Данкан был занят размещением вещей в одной тех из комнат второго этажа, которые имели выход на балкон. В случае необходимости, это может стать путем экстренного отступления, а кабинет будет вполне удобен для работы с информацией. По всему выходило, что в этот раз им придется проверить содержимое не одного скриптория и архива и вдоволь надышаться бумажной пыли. На иное надеяться сложно — в таком расследовании, когда не определена даже природа угрозы, как правило, приходится хвататься за любой, даже самый дохлый след. Наконец, все его вещи оказались в комнате, заняв собой изрядную ее часть. Сделав в памяти зарубку обустроить на будущее в особняке оружейную комнату и дата-центр с постом связи, Кроу, прихватив кое-какие мелочи, спустился вниз. Там, кажется, Бенедикт уже собирал остальных...
...Внимательно выслушав Молитора, Данкан согласно кивнул. По всему выходило, что да, действовать оптимальнее именно так. Еще несколько секунд он размышлял, имеет ли смысл позавидовать Рене, который отправится в питейные заведения с Хакстой и решил, что, все же, не стоит. Это тоже своего рода тяжкий труд, да-да. — Согласен, Бенедикт. Насчет жучков — да, у нас есть вокс-жучки, — голосом Кроу выделил слово "нас", намекая, что не собирается в одиночку отдуваться за весь отдел спецсредств и группу вокс-электронной борьбы разом. — Думаю, минимум один можно разместить в прихожей, еще один на балконе — в общем, в местах возможного проникновения в здание. Но я не брал количество спецсредств, достаточное для постоянного прикрытия дома, так что это надо либо будет решать позднее, либо думать, как использовать ограниченные ресурсы. Также советовал бы озаботиться покупкой вокс-кастера для организации поста связи и на случай выездов за город. В плане охраны и прислуги... У нас есть сервитор-повар, сервитор-уборщик и хан Дара... один утилитарный сервитор. Думаю, для внешней охраны можно нанять местных специалистов-людей, внутри осуществлять ее самим, а в качестве прислуги использовать сервиторов, взяв в аренду еще нескольких. Приходящая, не говоря о проживающей, нормальная прислуга очень сильно нам помешает. В остальном — пока других соображений у меня нет. Секунду подумав, Данкан повернулся к Стил: — Панцирный доспех будет неуместен, но и совсем без брони выезжать не стоит. Думаю, флак-плаща хватит. Кивнув ей, он направился в свою комнату, мысленно интересуясь, не было ли среди патриархов дома фон Нордек, например, орков — а то расцветка и рисунок наводили на такие размышления.
-
+
-
Приходящая, не говоря о проживающей, нормальная прислуга очень сильно нам помешает Ценное замечание!
мысленно интересуясь, не было ли среди патриархов дома фон Нордек, например, орков — а то расцветка и рисунок наводили на такие размышления. А это вобще великолепно^^
|
- Я ли это? Вы только посмотрите на неё! Хах-ха!
Фирменная по длительности и стабильности накала "ария" милой и яркой даже с утра фурии-Червинской дала Виктору Алексеевичу достаточно времени для того, чтобы оправиться от первичного изумления и даже умилиться. Вышло это у него уже чуть по-стариковски, с протяжным полу-кашлем полу-смехом и неконтролируемо расползающейся по лицу улыбкой. Даже Юлию Юрьевну педантичный как правило экс-чиновник поправить насчёт своей фамилии забыл.
Сколько лет, сколько зим! Последний раз они с родственницей виделись ещё до войны...
Коробецкий, однако, не почувствовал себя действительно старым (что в иной раз могло бы и обеспокоить его), ведь свет души дорогой двоюродной племянницы вмиг развеял тучи его повседневных тревог. О, этот окрепший звонкий голос (как будто бы ныне чуть испорченный хрипотцой, мм?) - поверить было сложно, что "дядя Виктор" слушает его так же близко как некогда исполняющим романс Грёзы любви, тогда как ещё четверть часа назад насупленный Коробецкий покачивался в вагоне парижского метро, проклиная про себя бюрократов из британского посольства.
Отрывающая от дела долга рутинная работа и мучительное ожидание в перерывах между визитами к дипломатам (вернее, к гнусным клеркам) в последнее время подточили душевное самочувствие Виктора Алексеевича, а ещё раньше обескуражило его их общее с Барташовым решение разделиться. Впрочем, как прежде им действовать уже было невозможно. Слишком много зацепок оказалось в этом запутанном расследовании, вместе да по одной решать - затратно и медленно, да и сами господа детективы наконец вынуждены были признать, что различий у них в жизни и в подходах к делу больше, чем нужно для успеха совместного предприятия. Особенно вот Виктор после смахивающей на проклятье рода смерти Анны стал почти одержим идеей узнать истинные причины смерти Ильи Авдиевича Соколова. Ефим же просто даже просыпался раньше, одевался, ел и ходил быстрее, и вести себя с людьми предпочитал более прямолинейно и сурово. Всё ещё несколько мягкотелый Виктор рядом с ним самому себе казался карликом, и потому идею разделиться поддержал, искренне веря в то, что Ефим и правда займётся своей частью расследования (они договорились списываться к тому же). Экс-чиновник вообще был хорошего мнения об организованных военных, пусть даже и бывших, и конкретно в Барташова, после всего пережитого вместе, тоже верил.
Однако, в одиночку действовать оказалось тоже нелегко. Тут и съём жилья, и вызывающая тоскливую ностальгию работа. А занятой и деловой Константин Шипов в итоге оказался не таким уж близким ему другом. Судьба развела их в стороны, одному выдала работу, а другому миссию. Посвятить в неё знакомого Коробецкий так и не посмел, не найдя в глазах искренней заинтересованности его жизнью, и это вынужденное одиночество его угнетало после так же, как и обремененная бездеятельностью серая повседневность.
Поэтому неожиданная встреча с Беатой не могла не обрадовать.
- Конечно же я, Беатушка, ну же, ну дай тебя обнять...?
Он стоял перед ней в недешёвом костюме, а она замерла напротив в потёртом халате, но это в кои-то веки было совершенно неважно, ведь между ними не было и не могло ещё быть никаких оценочных суждений, а была лишь тёплая связь-память родом из мирной довоенной эпохи, что уже и самому Коробецкому казалась детством. Да, время не пощадило его, наверняка изменило оно и Беату, но прямо сейчас Виктор Алексеевич был уверен в том, что перед ним всё та же озорная и смелая племянница, приезжавшая иногда погостить к ним на юга вместе с родителями, а он сам, если глаза прикрыть и отдаться воспоминаниям, всё тот же разомлевший на полуденном солнце добряк, балующий дальнюю родственницу пирожками с повидлом.
На мгновенье Виктору Алексеевичу показалось, что роднее души во всем Париже нет. А потом он понял, что так оно, скорее всего, и есть. Ведь вряд ли бы стала снимать Беата комнату в таком скромном месте, находись другие Червинские в городе. А значит... значит их нет. Только лишь в Париже или вовсе, но она здесь одна. И им так повезло встретить друг друга.
-
ведь между ними не было и не могло ещё быть никаких оценочных суждений, а была лишь тёплая связь-память родом из мирной довоенной эпохи, что уже и самому Коробецкому казалась детством.
Очень красивый и ровный пост, а еще крайне теплый, милый и душевный. Это действительно прекрасно.
-
Не заплюсовал ранее, каюсь! Пост отличный!
|
– Что? А, сколько продержимся... Если за нами придут без гранат, огнеметов и прочих больших проблем, продержимся сколько надо на втором этаже и мансарде. Или в подвале. Район тут жирный, сплошные шишки да богачи, куда не плюнь. Констебли и арбитры на любой кипеш, а особенно на стрельбу, слетятся, как мухи на говно, – после недолгих раздумий ответил Рене вылезающей обратно из окна Стил, потирая ушибленную коленку. – Но, если кто-то всерьез решит отправить нас к престолу Его, сложится наша роскошная вилла как домик карточный.
Не будучи мастером планирования, стратегии или тактики, он изложил на общем сборе результаты осмотра “как есть”, добавив от себя только пару идей касательно расположения вместилищ духов-дозорных и потенциального минирования лужайки. Ну, с минированием он, вероятно, погорячился, но что-то сделать с полуприкрытыми листвой границами участка определенно стоило. Например, поселить в мансарде какого-нибудь злобного и остроглазого параноика со стволом. То есть его. На том же, что мансарда была наиболее надежным место дома после подвала, “Тринадцатый” внимание решил особенно не заострять. Там неудобно, низкие потолки, маленькие окна, да и вообще пыль везде.
– Оки, босс. Сделаем в лучшем виде, – весело отчеканил Рене в ответ на приказ идти по кабакам, не скрывая неотличимой от настоящей довольной ухмылки. – Только на такое дело троны нужны, так что придется сначала к банкирам, что дом Нордек обслуживают, заехать. Такие дела.
…
Когда деньги сменили владельца, они с Хакстой отошли от готовых отбыть по своим делам Бенедикта со свитой и уселись выпить чашку рекафа в какой-то полупустой уличной кафешке. Отправив официанта с заказом, Рене передал напарнице три сотни тронов, по привычке пряча купюры в ладони, в который уже раз огляделся по сторонам и с задумчивым видом откинулся на спинку стула, изучая “просто очаровательную женщину”. Лицо охотника, превращенное сначала аккуратно уложенными, а потом небрежно растрепанными волосами и бакенбардами в маску “вообще, я на службе, но сейчас нет” выражало смесь усталости и сомнения с легким раздражением. Не то, чтобы у него были какие-то конкретные претензии к “Беде”, но все ее поведение говорило о том, что погоняло свое она получила не просто так, а Рене был уже слишком стар для всего того дерьма, в которое обычно влипает наглая и бесстрашная молодежь. Да и работать он, по правде говоря, привык один.
– Ладно, красотка, давай к делу, – буркнул, наконец, “Тринадцатый”, переводя взгляд с какого-то подозрительного местного, сидящего через два столика от них, на собеседницу. – Охотно верю, что дело ты знаешь, что ты на катушках и что учить жизни тебя не надо, но давай на первых порах, пока не притремся, поаккуратнее друг с другом. Давай помнить, что в паре работаем. И поменьше неожиданностей. Я не фраер какой-нибудь бездарный, и своя шкура мне на свете дороже всего. Жаль будет попортить ее из-за того, что ты кому-то слишком или недостаточно обнадеживающе улыбнулась.
– По основному плану работать пока рано, до ночи все равно никого нигде не найдешь. Да и куда идти мы еще толком не знаем, – продолжил охотник сухим деловым тоном, когда принесший две чашки рекафа и воду официант отошел на достаточное расстояние. – Поэтому начнем с основы, то есть с таксистов. Извозчики любых миров любят деньги, болтать языком и могут большую часть злачных мест во сне найти. Покатайся по городу на разных моторах, посмотри достопримечательности, пообедай да вина с пузырьками выпей где-нибудь, где пиджаки отираются. Пусть удивят даму тем, какие они на самом деле плохие мальчики, и сколь много незаконных развлечений им доступно.
– Расспрашивай и слушай, но пока больше расспрашивай. Нам нужны заведения с “репутацией”, но не дыры, где рядовые торпеды, пушеры и прочая мелочь отирается. Что-нибудь среднего уровня. Сигарные и картежные салоны с дополнительными услугами, бары и клубы, где можно взять чистую дурь, нейтральная земля, где дельцы встречаются с клиентами в приятной обстановке, залы для подпольных боев, но не такие, конечно, где людям глотки режут. Ну, думаю, ты поняла. Я бы посоветовал первого же бедолагу про наркоту сразу не спрашивать, а идти поступательно, показывая каждому новому собеседнику, что кое-что ты уже знаешь, чтобы он не слишком нервничал, рассказывая тебе о чем-то незаконном, но ты уже большая девочка и сама это знаешь.
Закончив, Рене отхлебнул рекафа, чуть сморщился и несколько рассеянно похлопал себя по карманам надетой под плащ формы дома Нордек в поисках пачки лхо. Ирония была в том, что он не любил ни рекаф, бывший на его вкус слишком горьким, ни сушащие глотку лхо-сигареты, но почти все его маски их употребляли, так что и ему самому приходилось время от времени поддерживать привычку. Так или иначе, курение было удобным поводом дать Хаксте время на то, чтобы обдумать услышанное и уложить это в своей белокурой голове.
– Я то же самое сделаю, но не по ресторанам с пиджаками пойду, а по пабам и кантинам средней руки, где сейчас куча барменов скучает без клиентуры. Спрашивать буду то же самое, но с поправкой на то, что я усат. Встречаемся вон у того памятника в девять, перетираем за новости и идем “в свет”, лады?
-
Не перестаёт удивлять этот бандюган своей неординарной сообразительностью и уличной мудростью ;)
-
Спрашивать буду то же самое, но с поправкой на то, что я усат.Десять усов из десяти!
-
Расспрашивай и слушай, но пока больше расспрашивай. Нам нужны места с “репутацией”, но не дыры, где рядовые торпеды, пушеры и прочая мелочь отирается. Что-нибудь среднего уровня. А еще Рене говорит, что не умеет мыслить стратегически. Так вот - он не прав. Я положительно в восхищении!
|
Орбита Ваксанида, Малфианский Субсектор, Сектор Каликсис, 13.02 по местному времени.
Тактический командный центр "Габриэля", легкого крейсера класса "Бесстрашный" Флота Сектора Каликсис.
На время проведения операции, помещение на командной палубе "Габриэля", предназначенное для планировки и контроля планетарных вторжений было присвоено Инквизицией. Сотрудники корабельной службы безопасности мрачно стояли на страже, имея приказы не позволять никому входить, кроме сотрудников Ордо Еретикус (что включало их самих). Флотские не были особо довольны такого рода вмешательством, но их успокаивало по крайней мере то, что это короткое путешествие. Переход от Малфи к Ваксаниду занял чуть больше недели, сама по себе операция не должна продлиться больше дня. После этого ищейки Инквизиции останутся на планете устранять последствия, а "Габриэль" отправится к Порту Гнева - космической станции и точке сбора кораблей сектора Каликсис, для принятия участия в очередном дальнем патруле. Приказ от Ордо Еретикус доставить ячейку к Ваксаниду поступил в тот момент, когда "Габриэль" готовился к походу на Малфи, загружая припасы и "вербуя" членов экипажа. Приказ был срочным, поэтому закончить этот процесс не получилось, поэтому команда планировала продолжить на Ваксаниде. Дознаватель Белфорт не возражал. Флотские погрузочные и вербовочные команды и сейчас загружались на транспорты, чтобы отправится на поверхность планеты.
Дознаватель Ордо Еретикус Иона Георг Максимиллиан Белфорт стоял в углу слабо освещенного зала, отблески от голо-проектора, изображающего цель миссии играли на его лице. Это был высокий, статный мужчина лет пятидесяти с седыми волосами и бакенбардами, благородные черты лица подчеркивали безупречную родословную его семейства. Аколиты знали, что до службы в Инквизиции он работал в Официо Тактика Департамента Муниторум, занимаясь вопросами организации планов Крестовых Походов и защитных операций в Сегменте Обскурус. Почему он оказался в Ордо Еретикус - это уже мало кто знал. Немного знали они и о Инквизиторе. Среди членов ячеек, подчиненных ему, ходили слухи, что он происходил из древнего и проклятого по слухам сектора Аскеллон, граничащего с Каликсисом, но вынужден был покинуть его. Аколиты получали приказы через Дознавателей, таких как Белфорт. Члены этой ячейки в основном работали с ним. Он был не таким уж и плохим начальником, хотя его снобизм и своеобразно понимаемое представление о благородстве могли служить раздражителем.
Это была и в самом деле странная ячейка. Гангер-твист, выглядящий так, будто его только что выдернули из под-улья, Сестра из ордена Госпитальеров, убийца из культа крови с примитивного мира, Арбитрес, чья память была стерта после особо опасной операции. На первый взгляд, такие разные представители разнообразных страт и слоев Империума ни за что и никогда не сработались бы вместе. Однако же, из них получилась одна из эффективнейших ячеек на службе Инквизитора. Может быть, они преодолели свои различия и стали боевыми товарищами, может быть презирали друг друга и сражались вместе сквозь зубы, ради общего дела, словно отряд одиночек. Этого у них никто не спрашивал. Уж точно не Белфорт. Он не интересовался душевными позывами твистов, фанатиков и сироток. Дознаватель их жаловал не слишком высоко. Но они хорошо делали свою работу, и с этим приходилось считаться.
Выйдя из продолжительных раздумий, Белфорт прокашлялся и вытер лицо белоснежным платком, вытащенным из кармана его безупречной зеленой формы Департамента Муниторум.
- Итак, аколиты. Ваша цель – поместье Спалетти. Поверхность Ваксанида еще не подвергнулась полностью урбанизации, поэтому многие благородные семьи предпочитают проживать за пределами столичного улья, в поясе вокруг него, сравнительно свободном от загрязнения. Это играет нам на руку, меньше свидетелей, меньше сопутствующего ущерба. К сожалению, наша агентура на планете не смогла собрать нужную информацию до нашего отбытия с Малфи. Поэтому мы получили данные об охране поместья только сейчас. Из-за этого в план атаки пришлось внести некоторые коррективы. По полученным данным, Спалетти полгода назад нанял наемный отряд с Фенксворлда, неких «Стальных Волков» из Магнагорска. О них известно, что это хорошо вооруженный и опытный отряд, однако они недавно потерпели сокрушительное поражение в одной из межгильдийских войн, и нанявшая их гильдия разорвала контракт. Судя по всему, «Волки» были на грани отчаяния и готовы взять любую работу , когда Спалетти нашел их. По информации из Магногорска, «Волки» не могут сейчас насчитывать более чем 150-200 бойцов, учитывая приблизительное количество рекрутов, которое они могли набрать. Спалетти нашел какой-то скрытный способ перевезти их, наши агенты на Фенксворлде были уверенны до недавнего времени, что «Волки» все еще там. Возможно, отряд разделен. В любом случае, крайне сомнительно, чтобы Спалетти нанял всех наемников ради охраны своего поместья, это слишком большое число для такой работы. Наши аналитики прогнозируют, что охраной занимаются не более двух взводов, 50-60 человек. Вы четверо хороши. Но недостаточно хороши, чтобы я полагался, что вы сможете перебить столько людей.
Белфорт сморщился.
- Поэтому я запросил поддержку у местных СПО. Губернатор согласился предоставить для операции роту из 11-ого полка Ваксанидских Драгунов. Это подразделение участвовало в боевых операцих против уцелевших оркоидов и других угроз на незаселенном материке Ваксанида, поэтому у них должен имется боевой опыт. Солдаты СПО являются в данной операции расходным ресурсом, используйте их, чтобы прорваться через оборону «Волков», если она будет слишком сильной, или в качестве отвлекающего маневра. СПОшники имеют разрешение вступить в бой с «Волками», если потребуется, однако крайне нежелательно, я подчеркиваю, крайне нежелательно, чтобы они вошли в контакт с еретическми объектами нашей операции. Желательно исключить их проникновение в глубины поместья. Как только задача по нейтрализации «Волков», вы должны немедленно приказать им охранять захваченные части, не содержащие следов еретический деятельности и не продвигаться дальше. Привлечь их к дальнейшим действиям возможно только в случае критической необходимости.
Что касается самого поместья — Белфорт ткнул указкой в голопроектор — ваши основные цели следующие. В правом крыле поместья находятся помещения для охраны, вероятно, «Волки» квартируются там. На уровне минус один, в задней части, за центральным залом, располагается основной реактор, питающий все поместье. Для установления контроля вам необходимо сначала установить контроль над этими зонами. Используйте Драгунов, чтобы охранять их. Что касается основных целей нашей операции, предполагается что они находятся в подземных помещениях. Из имеющихся планов известно о наличии уровня минус два под реактором. Кто знает, возможно Спалетти занимался углублением подземелий. После установления контроля над надземной частью поместья и реактором, передайте их для охраны силам СПО и приступайте к зачистке подземной части.
Спалетти имеющимся данным стопроцентно не находится на территории поместья. Его еретических подельников желательно взять живыми, при невозможности — ликвидировать. Следы еретической деятельности — взять под контроль. Инквизиционная группа по обработке находок уже готовится в центральном улье и прибудет, как только поместье зачищено. Я останусь здесь и буду контролировать и координировать ход операции с орбиты. Надеюсь, аколиты, вопросов у вас нет, потому что давать возможность их задавать я вам не собираюсь. У нас мало времени и жесткий график. Выдвигайтесь.
Он махнул рукой в сторону выхода.
…
Ваксанид, Малфианский Субсектор, Сектор Каликсис, 14.37 по местному времени. Желтая долина, окрестности поместья Спалетти.
Шаттл класса «Аквила» приземлился на импровизированное посадочное поле недалеко от места назначения. Окрестности производили странное впечатление. Ваксанид стремился стать планетой-ульем, и губернатор изо всех сил стремился наращивать промышленность. В девственном состоянии планета была покрыта джунглями. Незаселенный второй материк до сих пор покрыт лесами, служащими убежищем для орков, оставшихся после неудачного вторжения, повстанцев, разбойников и существ из баек и легенд. Местность здесь же уже ощутила влияние промышленности, медленно отравляющей биосферу Ваксанида. Однако же была не настолько загрязнена, как внешние районы улья, где жили рабочие.
Впереди перед ними простиралась долина, ровная настолько, что заставляла задуматься об искусственном выравнивании. По бокам простирались цепи высоких холмов. По левую руку вдалеке был виден улей, чьи шпили уходили в небо, а у подножия, словно грибы, разрастались внешние хаб-блоки. Справа за холмами виднелась столовая гора. Солнце стояло над головой, на своем неизменном пути к закату. Каменистая почва желтого цвета давала имя местности. Желтыми были и немногочисленные местные растения, трава и кустарники, пробивающиеся через высохшую землю. Нормальное состояние для местной флоры в этот сезон. Тем не менее, несмотря на безжизненный, пустынный даже вид, в пейзаже было что-то щемяще красивое, горькое, но в то же время эстетически безупречное напоминание о разрушительности человеческой натуры. Возможно, местная знать действительно приложила руку к терраформированию этого участка. Что может лучше подчеркнуть благородство души, чем хороший вид на благородное запустение?
Поместье было видно далеко впереди, широкое, приземистое здание из местного светлого камня. Ветряные генераторы стояли рядом возле него, видимо на случай сбоев основного генератора. Путь к нему лежал через сад из местной растительности, высаженное в причудливые желтые лабиринты.
Вокруг «Аквилы» был выстроен своеобразный лагерь из грузовиков. Солдаты в форме, цветом соответствующей пейзажу, флак-жилетах и шляпах с широкими полями и одним загнутым краем, стояли на страже с автоганами модели «Алчер», курили на корточках у машин, вели обрывистые разговоры. К шаттлу немедленно направилось две фигуры. Один носил ту же форму, что и остальные солдаты, с капитанскими погонами. Его автоган был перекинут на ремне через плечо. Высокий худой мужчина с рыжими усами. Другой носил смотрящуюся абсолютно безумной в данном климате черную шинель и фуражку с высокой тульей. Его можно было бы принять за имперского комиссара, если бы не чаша на фуражке — символ Комиссариата Чаши. Проект губернатора Каликсиса, Лорда Хакса — аналог комиссариата для СПО. Комиссары чаши не были популярны среди тех, за кем должны были следить, среди настоящих комиссаров, да и, практически, среди любых сил Империума. Верность Сцинтилле (а не Императору) считалась для них главным качеством, и многие воспринимали их не более чем очередных надсмотрщиков и ищеек Хакса. Широкоплечий комиссар был больше похож на громилу, чем на офицера, его нос явно был сломан в какой-то период бурной жизни.
- Мои лорды. Капитан Маллори и, кхм, комиссар Чаши Бруций — представился за обоих офицер. К сожалению, противник, вероятно оповещен о нашем присутствии. Мы заметили разведчиков еще при приближении. Вероятно, в поместье находятся ауспексы дальнего действия. Я взял на себя смелость отправить обитателям поместья вокс-сообщение с требованием немедленно сложить оружие и оказать сотрудничество имперским властям. Ответа мы так и не получили. Бруций фыркнул, выражая свое мнение по поводу данной попытки, и вытер со лба пот платком.
Мы готовы выступить по вашему приказу в любой момент. Личный состав насчитывает 76 человек, включая меня. 77, включая комиссара Чаши. Текущий план предусматривает отправить третий взвод в обход через холмы с целью проникнуть в поместье с заднего входа и как можно быстрее достичь реактора, в то время как первый и второй взводы будут продвигаться с главного входа. Но мы готовы выполнить любые ваши приказы.
-Вы слишком торопитесь, капитан — заметил Бруций - у агентов Инквизиции могут быть свои соображения. В конце концов, их прибытие здесь явно означает на то, что обитатели поместья Спалетти несут явную моральную угрозу. Для этого я здесь, следить за моральным обликом и состоянием Сил Планетарной Обороны Ваксанида.
Ответный взгляд Маллори явно символизировал, что он считает комиссара не более, чем приставленным надсмотрщиком. Но он промолчал. Голос у комиссара был на удивление приятный, мягкий баритон.
- Местность в холмах труднопроходимая. Противнику достаточно оставить там несколько снайперов, чтобы задержать наш взвод надолго, пока основная группа несет потери. Я предлагаю атаковать с основного входа всеми силами, нанести сокрушительный удар, не давая противнику оправиться. В конце концев, у нас должно быть численное преимущество, плюс ваши более чем внушительные навыки. Но мы ожидаем ваших приказов, лорды — закончил Бруций.
|
-
Ни о каком душевном равновесии не могло быть и речи, когда этот чернокнижник находился поблизости. Да уж, Хельмут мастерски умеет заставлять Хельгу метаться то в одну крайность, то в другую!
|
Вирель не рискнула идти на операцию, поскольку соотнести её риск и риск невмешательства не смогла ввиду нехватки опыта. Она повидала немало и вполне могла считать себя грамотным специалистом, но вот уж черепно-мозговая травма и ведьмачий эликсир на этом фоне - дело из ряда вон выходящее. Осмотрев невезучего сородича, девушка приняла решение оставить всё так, как есть. Она вернулась к костру и слушала всё, о чём велась речь, поглядывая на сестрицу, которой явно очень захорошело от "Белой Чайки". Усевшись рядом с Креваном, Стилет приняла из его рук флягу и сделала несколько глотков. Все заботы разом показались какими-то до смешного незначительными, а в голове прояснилось, но каким-то совершенно уникальным способом: вроде бы легко думается, но мысли какие-то тягучие, странные. Мир перетекает перед глазами обилием ярких красок - настолько чистых и необыкновенных, каких не бывает нигде вовсе. Медик вернула флягу Шанти и блаженно прикрыла веки. Посидев так пару минут, она вытянулась на земле во весь рост и запрокинула голову, глядя на Айлэ и ведьмака. В таком положении она внимала предложению кота ("А ведь и правда похож на кота! " - от этого открытия младшая даже тихонько хихикнула и резко села. Голова тот час закружилась, перед глазами замелькали не то звёздочки, не то мушки, и аэп Эймиль перевернулась набок, мягко осев на траву рядом с боевым товарищем. Решив, что так ей некомфортно, Вирель нагло устроила голову на коленях рейнджера. В своё оправдание она с совершенно наивной улыбкой сообщила, что так удобнее, а потом ещё довольно буркнула, что зелье отличное. Тем не менее, соображать Стилет не разучилась, и суть ведьмачьего замысла ей была вполне ясна. Вроде как неплохой вариант - идти трём эльфам всё равно некуда, ближайшее будущее туманно, а в карманах и желудках у всей ганзы обычно пусто. Словом, полная безнадёга. И все, все, мать их, так и норовят их обидеть - и мерзкие синие-полосатые (тут эльфийка невольно вздрогнула), и чернодоспешные нильфы, и вообще все, кому только не лень. Надоело! Вот бы жить где-нибудь, где спокойнее, и больше времени посвящать медицинской практике. Да, как можно больше. В хорошем месте она непременно распрекрасно устроится - и себя сможет прокормить, и сестрицу. Умелый медик будет иметь не только кусок хлеба, но и мясо к нему в придачу... С другой стороны... а вдруг ведьмак проведёт? Хотя... Ну, не сидел же он и не ждал их, чтоб надуть, так? Давно бы нашёл кого-то ещё... Наверное. А вдруг... Может, он нашёл бедолагу, который лежит полумёртвый? Эльф не согласился, и тут ведьмак бах! - пристукнул его. А чего тогда возился-то после? Ой, глупости... Тут Стилет снова негромко хихикнула и едва удержалась от того, чтобы не ляпнуть "Дядюшка Кот, ты ведь нас не обманешь? Правда ведь?" Однако вместо этой не слишком умной фразы Вирель издала ещё один сдавленный смешок и обняла коленку аэп Дуэна. Отсмеявшись, она подняла лицо и отозвалась: - А... давайте попробуем. Вдруг получится? Нам и так ничего хорошего тут не светит. Вообще. Бегаем втроём по лесам - до поры, до времени. А потом что? Мы можем пропасть, послушав дядюшку Кота, но так хоть есть надежда. А иначе точно висеть нам на шибенице. В лучшем случае. Высказав своё мнение, девушка снова обняла колено Шанти и рассмеялась. Сквозь смех можно было разобрать только "Мне больше не наливать".
-
И все, все, мать их, так и норовят их обидеть - и мерзкие синие-полосатые послушав дядюшку Кота Это великолепно^^ Вирель под кайфом прекрасна) И пост весь-весь шикарен)))
|
Летом тысяча девятьсот двадцать шестого года русские обитатели Парижа разом ахнули: французское правительство повысило сбор за оформление карт д-идантите с 275 франков до 375. На какое-то время число «375» стало столь же нарицательным, как «1917»: так, ресторан «Медведь» предлагал обеды за 3,75 франка, а русская комическая труппа в ресторане Mon Repos исполняла песенку «375» о дамочке, оставившей знакомому свой номер телефона, не дописав последней цифры четырёхзначного номера. «Последние новости» и «Возрожденiе» печатали воззвания Милюкова, Маклакова и Струве к французским депутатам. Воззвания имели куда меньший успех, чем песенка. Столь неприятное известие тем более шокировало русских обывателей, что представляло собой наглое, оскорбительное вторжение внешнего, чужого мира в то закупоренное пространство русских пансионов, русских ресторанов, русских газет, журналов и общественных организаций, в котором существовала эмиграция. Французы и французская жизнь для обитателей русского Парижа были фоном вроде театрального задника, на котором с неизбежными условностями изображены: Эйфелева башня, мосты через Сену, ажан в форме и кондуктор в трамвайном вагоне, но верить во всех них полагалось лишь тоже по принятой условности. Вещественным же, подлинным являлось лишь то, о чём можно было говорить по-русски. Вокруг гремел, звенел, лучился под розовато-мглистым ночным небом Париж, но бывшие офицеры, чиновники особых поручений, университетские профессора, не обращая на искристое сверкание, с упорством археолога, склеивающего разбитую в крошево микенскую фреску, восстанавливали вокруг себя петербургский, московский, киевский быт: покупали у «Ага» русскую сметану и грибы, готовили кулебяки и битки, ставили самовары, выписывали русские книги и участвовали в вечных, бесплодных политических спорах. Социалисты-революционеры поносили кадетов, те — монархистов, те — социалистов-революционеров, и тем замыкался круг. Душное, пахнущее горячим асфальтом лето кончилось, наступила осень. С повышением сбора за карт д-идантите все смирились. В СССР шло наступление на троцкистско-зиновьевскую оппозицию. В Китае генералы с непроизносимыми именами отбирали друг у друга неведомые местности. В Англии бастовали углекопы. Германию приняли в Лигу Наций. В Барселоне было совершено покушение на генерала Примо де Риверу. В Ганновере бушевала эпидемия тифа. Курс франка шатался вверх и вниз, как пьяный. Всеобщее удивление в Северо-Американских Соединённых Штатах вызвало избрание королевой красоты барышни с длинными волосами. Между Парижем и Лондоном был запущен новый экспресс «Золотая стрела», развивающий скорость до 96 километров в час. Последняя новость должна была запомниться Виктору Алексеевичу Коробецкому, который прочитал её, коротая время в приёмной консульского отдела британского посольства, куда заходил уже пятый раз. Зачем же Виктору Алексеевичу могло понадобиться отправиться в Англию? А об этом они договорились с Барташовым через несколько дней после приснопамятного вечера у Анны Синицкой. Вечер тот закончился так паршиво, что и вспоминать не хотелось: ночной звонок в комиссариат, томительное ожидание над трупом, глотающий рюмку за рюмкой, совсем оскотинившийся Скалон, Синицкий, всё порывающийся куда-то перенести жену, трепетание под холодным ветром разбросанных по тёмной комнате листков из развороченного стола, усатый ажан, с усталым презрением оглядывающий место свинской пьянки русских эмигрантов. Было признано, что Анна Синицкая покончила с собой: тем всё и кончилось. После этого Барташов и Коробецкий решили разъехаться: первый направился в Германию, где жил старший из братьев Соколовых, второй — в Лондон, куда вели следы Александра Соколова и загадочного Леваницкого. Пока шатались по консульствам, оформляли визы — жили вместе, снимали с денег Соколова двухкомнатную квартиру в парижском пригороде Вильжюифе. Наконец, в сентябре Барташову удалось выхлопотать немецкую визу, и тот отбыл берлинским поездом с половиной соколовских денег. Вторая половина осталась у Коробецкого. Впрочем, к моменту отъезда Ефима Антоновича мешок с деньгами уже заметно исхудал: все расходы на жильё, на еду, на новую одежду, на оформление виз брали оттуда, и после делёжки у Коробецкого оставалось около двадцати двух тысяч франков. Этого, конечно, хватило бы ещё надолго, но сидя как-то в кафе со своим старым приятелем Шиповым, которого всё же нашёл в Париже, Виктор Алексеевич понял, что не может объяснить тому, на какие шиши ему удалось приодеться в новый костюм с мягким отложным воротником и довольно безбедно существовать. Тогда удалось отговориться удачной, неожиданно принесшей прибыль работой на юге Франции. Шипов легко в это поверил, но Виктор Алексеевич понял, что стоит, хотя бы для виду, подыскать себе какую-нибудь не очень обязывающую работу, тем более что оформление визы затягивалось. Через неделю он устроился по рекомендации одного из своих берлинских знакомых, также сейчас обретающегося в Париже, в издательство мсье Якова Поволоцкого. Издательство это было основано русским евреем, мсье Поволоцким ещё до революции и в благословенные старые годы даже имело филиалы в Петербурге и Москве, а сейчас влачило существование, выпуская вперемешку книги второразрядных эмигрантских писателей (увы, но и Бунин, и Мережковский предпочитали более респектабельные конторы), французские книги, художественные альбомы, а также разную специальную литературу: «Справочникъ шоффера-механика», «Школа кройки» и «Дорожно-мостовое дѣло». Особым предметом гордости издательства была печать брошюр некого живущего в Югославии казацкого атамана, в которых во всех бедах многострадальной России обвинялись соплеменники мьсе Поволоцкого (составляющие преимущественную часть штата издательства). Пользуясь несведущностью атамана в печатном деле, мьсе Поволоцкий брал с него за брошюры втридорога, печатал их на самой плохой бумаге, призывал корректоров не особо усердствовать в поиске опечаток и был крайне горд собой. Виктору Алексеевичу в издательстве нашлось место корректора, работающего с советской специальной литературой. Работа была простой и почти столь же механической, как сбор абрикосов в «Домен де Больё», — Коробецкий брал какой-нибудь изданный в Ленинграде «Железобетон» и превращал его в «Желѣзобетонъ», а заодно подготавливал для мьсе Поволоцкого внутреннюю рецензию на тему технической грамотности книги и перспектив спроса. В железобетоне Коробецкий не смыслил ничего, но мсье Поволоцкий — ещё меньше, и пары умных фраз, щедро пересыпанных терминами, вычитанными из самой книги, хватало, чтобы убедить издателя в собственной инженерной квалификации. Единственной неприятностью было то, что издательство мсье Поволоцкого располагалось в самом центре Парижа, на рю Бонапарт, и из Вильжюифа добираться до места службы было делом долгим и мучительным. Да и оставаться одному в снятой на двоих квартире было уже чрезмерным роскошеством, и потому, дождавшись конца оплаченного срока проживания, в октябре Виктор Алексеевич перебрался в русский пансион «Отель Авр» на одноимённой улице в пятнадцатом округе. Улочка де ль-Авр напоминала просвет между книгами, неплотно стоящими на библиотечной полке, или полость чемодана: по улочке могли с трудом разойтись два автомобиля, а оба конца её были запечатаны с одной стороны стеной высокого вкось уходящего здания, с другой — стальной эстакадой метро, тянущейся по бульвару Гренель, и грохот невидимых проходящих поездов был для жильцов пансиона такой же обыденностью, как беззастенчивая наглость Ивана Покровского, блокнотик Иванчука или бесконечные напоминания о необходимости экономить электричество мадам Лебедевой-Шульц, хозяйки пансиона. Юлия Юрьевна Лебедева-Шульц была полногрудой, крупастой дамой бальзаковских лет. Муж её, немец, был бессмысленнейшей жертвой мировой войны: всю жизнь прожив в России, он начал хлопотать о получении подданства лишь в четырнадцатом году и, не успев получить паспорта, был направлен в лагерь для интернированных лиц под Саратовом, где и сгинул от тифа. В самом начале русской смуты мадам Лебедева-Шульц перебралась в Берлин, откуда обычным беженским маршрутом несколько лет назад попала в Париж. Не отличаясь предусмотрительностью в вопросах гражданства, герр Шульц, однако, озаботился о внушительном счёте в «Лионском кредите», на который за время войны накапали приятные проценты. Это состояние мадам Лебедева-Шульц употребила на покупку шестого этажа в разорившейся гостинице на улице де ль-Авр, где и открыла свой пансион. Управлением своим делом мадам занималась энергично, но несколько безалаберно: давала бестолковые указания приходящей уборщице, вмешивалась в готовку еды на ежевечерний табльдот, результат чему был всегда непредсказуем, и развешивала по стенам многочисленные объявления старательно, ученическим почерком продублированные на русском, немецком и французском языках, хотя одного русского было бы достаточно. Иван Покровский распускал за спиной мадам отвратительные слухи о том, что якобы видывал мадам в некоторых злачных местах в обществе мужчин-проститутов. Сам факт подобных новостей мог бы подтолкнуть слушателя задать Покровскому вопрос, а где же сам тот шляется и с какими людьми водит знакомство, чтобы быть так осведомлён о личной жизни хозяйки пансиона? Впрочем, Ивану Николаевичу Покровскому таких вопросов не задавали: с ним и так всё было ясно. Покровский, низенький, белобрысый, до идиотизма чопорный молодой человек с нелепым родимым пятном на виске, был сыном нижегородского попа, сам учился в семинарии, но, оказавшись в Париже после неясных мытарств в колчаковской Сибири и Харбине, пошёл по стезе далеко не духовной. Покровский был «стрелок» — так в русском Париже называли людей, пользующихся доверием множества эмигрантских организаций помощи русским беженцам: в какие-то он заглядывал лично, в другие заводил случайных знакомцев: опустившихся, потерявших человеческий облик эмигрантов, которых он искал по дешёвым русским кабакам. После того, как помощник Покровского выходил из дверей очередного общества с двадцатью или пятидесятью франками, тот вёл его обратно в кабак, где спаивал бедолагу и присваивал деньги себе. Своего рода занятий Покровский не только не стыдился, но, кажется, воспринимал его как некий род искусства. В последнее время Покровский занимался обманом русских шофферов такси, которым за пятьдесят или сто франков предлагал место у некого богатого американца (роль которого играл один его знакомый, говорящий по-английски). В конце концов Покровского разоблачили, и в «Возрожденiи» появилась большая статья о нём, чем сам Иван Николаевич был горд, как попавший под лошадь чеховский герой. Картинки сжимаются, поэтому вот ссылка: ссылка Марк Феоктистович Иванчук был личностью печальной и жалкой. Лет ему было около семидесяти, но своей сгорбленной, постоянно укутанной в какие-то телогрейки и рукавицы фигурой, крючковатыми, плохо слушающимися пальцами и веснушками покрытой лысиной он походил на столетнего старца. В Киеве он был консерваторским пианистом, в Париже — никем. Жил он на деньги, которые присылал его сын, вместе с ним вырвавшийся из России и сейчас работавший где-то во французских колониях. Марку Феоктистовичу, безобидному, слегка помешанному старичку, ничего не нравилось: освещение было слишком тусклым, отопление — слабым, еда — безвкусной, уборная — грязной. Когда ему в очередной раз не нравился, скажем, шум одного из соседей, он деликатно стучался в дверь и, шамкая беззубым ртом, высказывал свою единственную, беспомощную угрозу: «Имейте в виду, если вы продолжите это делать, я буду вынужден занести вас в мой блокнотик». Если же шум не прекращался, за вечерним табльдотом Марк Феоктистович показывал свой блокнотик — толстую, истрёпанную книжицу в кожаном переплёте — и многозначительно заявлял: «Имейте в виду, милостивый государь, вы уже туда записаны, пока что — карандашом. У меня наготове ластик, но наготове и перо» — и Бог знает, что там было в этом его блокнотике, сколько имён тех людей, которые на протяжении десятилетий оскорбляли и обижали его, и были ли в блокнотик внесены имена тех чекистов, что в течение двух недель мучили его в одесской чрезвычайке, выбили зубы и переломали пальцы, лишив тем самым возможности когда-либо ещё сесть за клавиши. Время от времени к Марку Феоктистовичу заглядывала маленькая, сухонькая супружеская чета, и они втроём сидели в комнате Иванчука, пили чай, сухо, кашляюще смеялись и делились какими-то давно отжитыми новостями и рассказами, будто восстанавливая вокруг себя восьмидесятые годы. Четвёртой жительницей пансиона была молодая полька Беата Червинская. Комнату номер три она заняла всего пару месяцев назад, а сейчас, вот в этот самый момент, она спит. 9:55 09.10.1926 Франция, Париж, рю де ль-Авр, 21 пансион «Отель Авр»А вот уже и не спит, а понемногу просыпается, разбуженная шагами, голосами из-за стены, и всем прочим, чем наполнено обычное субботнее утро: прошаркали по коридору мелкие, торопливые шажки Иванчука, своим скрипучим голосом старичок поприветствовал Покровского, уже завтракающего в столовой. Шумно захлёбываясь, прокатился смыв в уборной, загудел водопроводный кран, хлынула вода, и через минуту раздался самый мерзкий из утренних звуков: Юлия Юрьевна сосредоточенно, напряжённо и бесконечно долго полоскала горло. Наконец, дверь уборной хлопнула, шаги хозяйки грузно прошлёпали мимо комнаты Беаты. Через высокое, узкое окно лучился яркий свет, косо падая на платяной шкаф, и мельчайшие, отчётливо различимые пылинки медленно кружились в воздухе, бесследно исчезая за тонким скосом световой полосы. В столовой завязался невнятный, глухой разговор жильцов: прорезался громкий, напористый голос Покровского, сквозь полусон донеслись слова «Шульгин» и «Киев», и Иванчук что-то раздражённо ответил. Фоном звякали столовые приборы, тихим пчелиным жужжанием ворчал радиоприёмник. Пока постояльцы завтракали, Юлия Юрьевна ходила туда-сюда, то хлопала своей дверью, то удалялась на кухню. Покровский, закончив завтракать, шаркнул отодвигаемым стулом и торопливо, чуть не вприпрыжку, проследовал по коридору к входной двери, а хозяйка с гулким стуком вытащила из кладовой что-то тяжёлое и поволокла по полу. — Юлия Юрьевна, а как же femme de ménage*? — глухо донёсся голос Покровского. — Новый жилец сегодня придёт смотреть комнату, а у нас такая пыль, — ответила хозяйка. Покровский попрощался с хозяйкой и хлопнул входной дверью, потом через истончающийся, уже не сплошной сон нарастающе, гулко прогрохотал поезд метро, а ещё через какое-то неясное в полудрёме время до Беаты донёсся ужасающий, душераздирающий рёв, будто за стеной взвыли разом десять тысяч демонов ада. Это Юлия Юрьевна включила американский пылесос. Теперь оставаться в кровати было решительно невозможно. А Виктор Алексеевич Коробецкий в это самое время в толпе пассажиров сошёл по звонким, до блеска отполированным ступенькам поднятой на столбах на уровень третьего этажа станции метро и оглянулся по сторонам, отыскивая нужную ему улицу. Было холодно и солнечно: сильный ветер рвал полосатый маркиз угловой табачной лавки; зеркально, свежо блестели умытые ночным дождём улицы. Нужный адрес нашёлся почти сразу: от метро до маленькой неприметной двери в кремовом фасаде было не более минуты пешком. Коробецкий прошёл мимо пустующего стола консьержа, понял шляпу, приветствуя выходящего из лифта корявенького молодого человека русской наружности, поднялся на дрожащем, лязгающем лифте на шестой этаж и остановился у двери, из-за которой доносилось монотонное, напряжённое гуденье пылесоса. После звонка шум прекратился, к двери проследовали шаги и послышался тяжёлый, раздражённый женский голос: — Вы опять что-то забыли, Иван Николаевич, а новые ключи сделать так и не удосужились, — и тут же тон Юлии Юрьевны изменился, как только она открыла дверь. — Ах, это вы! Виктор Андреевич, кажется? Вы мне телефонировали вчера. Да-да, комната за 375 франков в месяц свободна, конечно, проходите, я вам её покажу, — и хозяйка повела Коробецкого по коридору смотреть чистенькую, светлую комнату.
-
роман)
-
Отличное продолжение, всё учёл, всё тактично и грамотно обставил. Композиция прекрасна - с 375 начал, на 375 закончил, браво! Ну и про пылесос, ревущий рёвом 10 тысяч демонов ада, тоже улыбнуло. Не покидает автора китаизм ведь, не покидает! Китай и ОХК одно целое, даже когда ОХК пишет про Францию.)
-
Что-то мне "Воронья слободка" вспоминается)
-
Если мерить в чайных кружках, то это — где-то две трети кружки на время чтения; а вообще — очень здорово, нравится. Такой приятный стайл!
-
Ох, уж это мне Исчезнувшее Время.... низенький, до идиотизма - это шедевр =)
-
Как книга. Хорошая книга.
-
Я снимаю перед вами шляпу. Это просто великолепно. Столько деталей, и каждая из них как крючок, цепляет и погружает в написанное. Спасибо!
|
Тишина. Мёртвая тишина. Казалось, она преследовала его с того момента, когда он ступил на усеянную трупами площадь. Кровавый след кондотьеров вёл его вперёд, к ратуше, а тишина преследовала, окружала и угнетала. И шаги десятков сапог эхом раздавались внутри черепной коробки, спутываясь с собственными невесёлыми мыслями. Он чувствовал волнение своих солдат. Почти слышал учащённое биение их сердец, тяжёлое дыхание. Переживали ли они за свои жизни? Определённо. Но на лицах их – упрямая сосредоточенность. Руки сжимают мечи без предательской дрожи. А Матиас… подавал пример абсолютного хладнокровия. Ни одной эмоции не отразилось на его лице, когда он, в сопровождении своей свиты, поднялся по ступеням и вошёл в пустующий холл. Когда раздавал приказы, разделяя людей на несколько групп. Когда двинулся вглубь здания, находя всё новые и новые доказательства пребывания кондотьеров… Поживились ребята на славу. В какой-то момент Джованни решил, что ему уже не посчастливится встретить здесь долгожданного противника. В доме было подозрительно тихо, на пути не встретилось ни одной живой души. Очевидно, Матиас со своим актом помощи немного опоздал. Это огорчало. Но мужчина по-прежнему продолжал искать. В одной из комнат он и его группа натолкнулись на кондотьеров, видимо, решивших пограбить убитых. Слишком увлечённые процессом, бандиты не сразу заметили вошедших. И поплатились за этой жизнью. Кровь первых убийц растекалась по полу, и жажда возмездия кипела внутри и бухала в висках вместе с собственным сердцебиением. К несчастью, один из кондотьеров успел выкрикнуть предупреждение. Матиас насторожился. Плохо дело. Но осторожничать уже не хотелось. Несмотря на полное отсутствие эмоций на лице, Джованни нервно сжимал рукоять меча. Но не страх служил тому причиной. Жажда убийства, жажда расправы. Ему хотелось подняться на второй этаж, найти Альберти и главаря кондотьеров как можно скорее. Воображение несло его вверх по лестнице, а верный клинок уже распарывал живот противника, выпуская его содержимое наружу. Впрочем, Джованни не терял бдительности. Минутой спустя Матиас мысленно хвалил себя за правильную расстановку сил своего маленького войска. Новенькие щиты впередистоящих солдат приняли на себя залп болтов, практически в упор в сравнительно небольшом пространстве. Среди шума поднявшейся суматохи раздался его громкий клич, призывающий отделённые им группы. Послышался издалека топот, и вскоре основную атакующую группу пополнили ряды защитников и арбалетчиков. Джованни не дал врагу опомниться. Он знал, что перезарядка болта в среднем занимает несколько секунд, и эти драгоценные секунды могли стать фатальными для стрелков. Так и вышло. В одну секунду рванули с места мечники, взлетая по лестнице в мнимое укрытие стрелков. И тут же послышался ответный залп за его спиной, просвистели заряды, скашивая первые ряды кондотьеров. И он сам, чувствуя необыкновенный прилив сил и ярости, побежал вперёд, навстречу опасности, навстречу кровопролития, которого он так жаждал… И вот – первая пролитая им кровь. Яркая клякса на дорогом ковре. Неоднократно ступал по нему сам Джованни, приходя на собрание совета. Он помнил царившую здесь атмосферу. Напряжённого недоверия между членами совета, излишнего официоза… Казалось, он в совершенно иной реальности. В другом здании, с другой обстановкой. Там, в прошлом, не кричали, умирая, люди. Не валялись бездыханно на том самом ковре, впитывающем теперь алые краски… Кровь фонтанировала. Клинок пел в его руке, вибрировал слегка, встречаясь со сталью. Танцевал смертельный танец, прорубая путь своему владельцу. Хладнокровия на лице – как не бывало. Яркие искры горят в глазах, застыла полуулыбка. Пятна крови на щеке дополняли его образ убийцы. И он вспомнил. Как это приятно. Убивать. …Кондотьеры отступали. Как понимал Матиас, отступали не с целью загнать в ловушку, но от отчаяния, прибиваясь к оставшимся силам, теснясь к тому, кто мог повлиять на исход битвы. Который, по сути, был уже предрешён. Кабинет Альберти. Знакомый интерьер. Когда-то здесь было уютно. Во многом – благодаря его хозяину. Который теперь мёртвой тушей лежал возле стола… Чёрт побери. Обжигающая злость. Отразилась на лице, уродливо скошенной гримасе ненависти и отчаяния. Он поднял взгляд, увидел его. Причину и следствие. Одноглазый ещё подавал признаки былой смелости, приказав расчистить середину кабинета. Матиас слегка повернул голову, бросив взгляд на своих людей и растерянных солдат Альберти. Махнул рукой, приказывая отступить. Сделал шаг вперёд, принимая вызов. Главарь кондотьеров оказался весьма искусным противником. Ловко уворачивался, проводил быстрые контратаки, отражать которые оказалось сложнее, чем Матиас предполагал. Но и Джованни был не лыком шит, сдаваться не собирался. Почти сразу выбрал тактику пассивного ожидания, позволяя противнику делать красивые пируэты и нападать, в то время как сам – защищался. Ослабить бдительность одноглазого, вымотать его было целью Матиаса. Они кружили в центре зала, и в гробовой практически тишине слышался звон стали, когда Джованни заметил арбалет в руках одного из своих людей, направленный в спину головореза… Весьма удачный момент. Так пленительно отказаться от принципов чести, приказать всадить в спину болт, и на том битва была бы окончена. Легко, быстро, без малейших для себя осложнений. И в то же время – красивый финал честного поединка был не менее желаем. Только было несколько факторов, значительно влияющих на уже принятое решение Джованни… Риск. И, самое главное, отсутствие зрителей в лице горожан. Мужчина сделал едва заметный кивок. Выждал, когда просветит в воздухе арбалетный выстрел. И бросился вперёд, дабы завершить бой действительно эффектно. Отрубив одноглазому голову. ------------------------------------ И вновь скрытое действие. Забираем отрубленную голову кондотьера в мешок, какой-нибудь перстень Альберти - для доказательства. Выходим из ратуши, двигаемся к тихому ремесленному кварталу, посещаем Марио и Нинни (предварительно, хорошо бы собраться вместе в чьём-то доме). Представляем доказательства смертей главы совета и главаря кондотьеров. Намекаем, что эти доказательства можно представить горожанам, сманиваем республиканцев на свою сторону. Всё это при условии, если Матиас ни с кем из соперников не встретится. Впрочем, если стычка окажется бескровной, вполне можно оставить действие на "после". Мальчишка предупреждает о движении соперников. Как итог: приказ расставить людей в засады для обстрела, в случае контрнаступления на главу гильдии (соответственно, приказ стрелять будет осуществлён самим Матиасом сигнальным жестом). А то что-то их всех много... После посещения Марио и Нинни, скорее всего, действительно двигаемся к дому. В случае, если троица не решила собраться у Джованни. В планах (и под вопросом пока): когда жители города повылазят из домов, уличная шпана может разнести слушок, что именно Матиас убил главаря. Свидетелей нет, но все про это знают, как-то так.
-
Так пленительно отказаться от принципов чести, приказать всадить в спину болт, и на том битва была бы окончена. Легко, быстро, без малейших для себя осложнений.
Это был абсолютно правильный выбор. И само описание боя - сильное.
-
Вот кто у нас по полной программе развлекается. :)
-
Эффектно и зрелищно)
|
Пока они с Рене "прогуливались" по дому и вокруг него, Стил то и дело начинала ворчать себе под нос. Слишком уж много тут было окон. - Будь моя воля, - призналась она Тринадцатому, по пояс высовываясь в одно из них, - я бы заколотила всю эту радость нахрен. И еще сверху мебелью задвинула. Ну так, на всякий случай. Мечтать, конечно, было не вредно, но окна, заглухо забитые во всем доме, кому угодно показались бы странностью. Впрочем, Стил решила все-таки поделиться идеей с Молитором. Мало ли, вдруг все же что-то придумается. - Слушай, а вот скажи мне... - Кролик с пыхтением влезла обратно и обернулась к Тринадцатому, отбрасывая с лица волосы. - Как думаешь, если дела будут совсем дрянь и нам придется здесь окопаться - сколько мы тут протянем?
Двух часов на обследование дома им вполне хватило: и особняк, и прилегающая территория оказались не такими уж огромными. По истечении отведенного времени Бенедикт собрал всех в гостиной. Стил кратенько отчиталась, не забыв упомянуть о том, что окна в тех помещениях, где аколиты будут собираться чаще всего, стоит все-таки прикрыть. Когда выяснилось, что составлять компанию Беде придется не ей, девушка едва заметно вздохнула. Не то опечаленно, не то с облегчением - поди разбери. - Удачно повеселиться, - нейтрально пожелала она, подмигивая Хаксте, когда аколиты расходились.
Прежде, чем заниматься подготовкой к выходу в город, стоило разобрать свое барахло. Стил перетащила вещи в одну из аккуратных комнат первого этажа: ей все же было привычней и комфортней в небольшом помещении, да и по легенде охраннице такое жилище подходило куда больше. Это пусть остальные обживают второй этаж, а ей и тут отлично. Девушка не сомневалась, что "очаровательная женщина" Хакста предпочтет расположиться наверху, поближе к свету. С рассовыванием шмотья по полкам Кролик справилась быстро, и через некоторое время снова появилась в гостиной, на этот раз упакованная в униформу охраны дома фон Нордек. Не слишком удобно, но привыкнуть можно. Веселенькая черно-желтая расцветка, повторявшаяся и на гербе, показалась ей излишне яркой, но Стил только пожала плечами. В конце-концов, надо же соответствовать, благородный дом, как-никак. Кто ж виноват, что аристократия так любит соревноваться в вычурности и яркости. Девушка потянула тугой воротник, повела плечами. Ну что ж, вот теперь можно и за дело.
-
- Будь моя воля, - призналась она Тринадцатому, по пояс высовываясь в одно из них, - я бы заколотила всю эту радость нахрен. И еще сверху мебелью задвинула. Ну так, на всякий случай. А еще лучше - зацементировать! Надежнее всего))) Хороший пост, очень приятно читать. И мелкие детальки - чудо^^
|
Казалось, так просто сейчас убить императора. Достаточно одного хорошего стрелка в толпе – стрелка, вооружённого даже какой-нибудь примитивной винтовкой, для того, чтобы положить конец эре правления Бормана. Чтобы сбросить рабское иго с граждан Элкора. Казалось, цель близка и доступна. Как бы не так. Он тиран и диктатор, но определённо не идиот. Наверняка имперский балкон защищён невидимым барьером сверхмощного силового щита, способного выдержать прямое попадание ядерной боеголовки, не то что нейтрализовать примитивную пулю. Но ни один силовой щит не в состоянии остановить заряд, выпущенный из установленного на каждом линкоре дезинтегратора.
- Вы собрались здесь для того, чтобы отстаивать то, что называете независимостью. Чтобы умереть за свобо-оду! Отстаивать внушённые вам подпольными агитаторами ложные идеалы, став, тем самым, послушными марионетками в руках этих, так называемых, революционеро-ов! Глубокий баритон Бормана эхом разносился над улицами. В попытке добиться более впечатляющего эффекта император специально растягивал некоторые гласные, подчёркивая значимость и без того выделяемых интонациями ключевых слов. - Вы нарушаете порядок, своими действиями вы подрываете государственный строй. Уничтожаете всё то, что мы, мы вместе, создавали долгие годы. Я до сих пор не применил силу лишь потому, что знаю – вами манипулируют! Вас обманули. Лживые псевдопророки со своей, нужной только им одним, революцией. Лишь потому, я, ваш император, предоставляю вам шанс.
Какой же именно шанс предоставляет император подданным те узнать не успели. Обращение Сильвии услышали не все – лишь та немногочисленная часть бунтовщиков, что толпилась вокруг, но хватило и этого. Люди расступились, разбрелись, теснясь, в разные стороны, образуя круг пустоты с одинокой девушкой в центре. То ли стремясь отдалиться от прокажённой и навлекшей на себя гнев всемогущего императора, то ли напротив, из уважения. А скорее всего – сразу по обеим причинам. Сильвия могла бы поклясться, что и Борман заметил эти передвижения. Что на мгновение именно на её фигурке остановился тяжёлый взгляд императора. Но, конечно же, с высоты своего балкона он не слышал сказанных ею слов. Невозмутимо продолжил.
Плеча Регины осторожно коснулась чья-то рука. Обернувшись, девушка увидел лицо знакомого человека – посыльного, поддерживавшего постоянную связь с оператором штурмовой группы. - При внедрении возникли проблемы. Засада, трое погибло, но они добрались до пункта управления. Турели, - сообщая хриплым шёпотом жизненно-важную информацию, мужчина кивнул в сторону неподвижных автотурелей на стенах дворца. – Отключены. Марк полностью контролирует внешнюю систему безопасности. - Да, жизнь на Элкоре сейчас нелегка, но ведь вы, вы все – умные люди. Понимаете, на какие жертвы приходится временами идти ради обеспечения светлого будущего. Существование в отрыве от Федерации накладывает свой отпечаток. В конце концов, на просторах Галактики в полную силу прямо сейчас бушует война! Думаете, за пределами нашей звёздной системы люди устроились лучше? Подумайте снова! – Борман, тем временем, разошёлся уже совсем не на шутку. И в его словах была доля истины, пусть и раздутая совершенно до невозможности.
- Лучшего момента не будет, - шепнул посыльный Регине. - Если вы прямо сейчас, в эту секунду, опустите оружие и отправитесь… - не замолкал император. - Мне жаль, ваш друг не выжил, - бросил мужчина Сильвии, перехватив её взгляд. И замер, ожидая дальнейших распоряжений.
-
Полемика с таким великолепным оратором - уже само по себе чудо^^
-
классно, мастер, сделал мне почесун поста скоро будет
|
Убедившись в том, что дом не содержит никаких жучков, "закладок", тайников со следами деятельности культа или наркотиками и прочих приятных и не очень сюрпризов, Бенедикт собрал членов группы в просторной гостиной, сочтя её лучшим местом для брифинга. Убедившись, что все собрались, он начал прохаживаться вдоль стола, отстукивая ритм.
- Итак, уважаемые коллеги. Безопасность дома подверждена, и мы можем приступить к следующей фазе нашей операции на Идар-Оберштайне. Фаза эта подразумевает установление контактов, необходимых для подтверждения или опровержения предоставленной старшим дознавателем информации. Учитывая в том, что нам необходимо за краткий срок решить целый ряд задач, график работы намечается очень плотный. С этой целью вижу смысл в разделении группы на отдельные подразделения.
- Беда - он кивнул Хаксте - получишь свою прогулку. Но не с Банну, а с Рене. Он хорошо ориентируется в этой сфере. Прошвырнитесь по клубам, ресторанам, возможным местам, где появляются представители местного криминального сообщества. Контакт не форсировать! Ваша задача пока не установить стопроцентные связи, а лишь нащупать возможные пути для разработки криминальной сферы. Ведите себя очень осторожно. За безопасность отвечает Рене - если он скажет, что нужно уносить ноги - вы уносите ноги. В остальном действуйте по легенде.
- Бореалис и Рамирес - повернулся к псайкеру и священнику - для вас у меня есть два задания. Простое и сложное. Простое - вы должны оставить в местной газете сообщение следующего характера.
Бенедикт вытащил заранее заготовленную бумажку и зачитал:
- "Требуется учитель танцев, знакомый с Малфианским Танго. Обращаться в Бирюзовый Зал".
Положил бумажку на стол.
- Думаю, будет лучше всего, если сообщение передаст Рамирес, так как остальные члены группы будут задействованы в операциях, связанных с прикрытием. Священник с таким сообщением будет выглядеть странно. После этого приступите к выполнению второго задания. Осмотрите город, пообщайтесь с жителями. Необходимо оценить, наличествует ли широкое проникновение в массы феномена, описанного "Бирюзой". Отец, можете посетить местные церкви и пообщаться с настоятелями, Рамирес, используйте ваши способности чтобы оценить пси-фон. Можете действовать вместе или по отдельности. Действуйте также очень осторожно, вашей принадлежности к фон Нордекам пока не выдавайте.
Данкан и Стил, у нас работа по поддержанию основной части легенды. Необходимо посетить местную торговую палату или другой орган и официально зарегистрироваться как представители дома фон Нордек. После чего постараться выяснить, проходит ли в ближайшее время какое-то собрание представителей местной коммерческой и другой элиты, чтобы "засветиться" и начать заводить контакты. Нужно произвести впечатление, так что подготовьтесь как следует, форма с цветами, эмблемы, все что для нас приготовил Монро. Также, Данкан, перед выходом нужно заняться аппаратурой, чтобы обеспечить безопасность дома в наше отсутствие. У тебя же есть вокс-жучки? Для начала этого должно быть достаточно. В будущем надо будет задуматься о найме местной прислуги и охраны, от представителей торгового дома этого будут ожидать. Если действовать аккуратно, то местная охрана может быть весьма полезной для защиты от проникновений. Можем заняться этим в городе.
Бенедикт вздохнул.
- Ну что же, коллеги. Фронт работ обозначен. Приступаем.
|
-
Уважаемая Дарья, скажите пожалуйста, а вы в курсе как нас переправить обратно, через границу? К кому нужно обратиться?
Прав Александр Дмитриевич, задавая подобный вопрос, ох как прав! Есть в нем нужные задатки разведчика, и причем весьма хорошие!
|
-
Сейчас такое время, что идея может подвести тебя под петлю очень быстро - стоит только повстречаться с носителями противоположной идеи, когда их больше. Идеи, а равно как и их носители, они такие)
|
Остававшееся до отлета время Игнацио провел примерно так же, как и период ожидания аудиенции у Монро. Правда, пищи для размышлений было больше, и нередко Рамирес настолько глубоко погружался в свои мысли, что частично переставал обращать внимание на окружающую реальность. Подобное, впрочем, он позволял себе только в библиотеке, что позволило избежать эксцессов с напуганными странным поведением гостя слугами. Не то, чтобы аколита сильно заботили мысли окружающих, но он старался в обычной жизни не давать поводов для слухов и кривотолков.
И, если по результатам своих раздумий псайкер и пришел к каким-то выводам, делиться ими с кем бы то ни было он не спешил.
Идею использовать как-то секретаря Рамирес решил не воплощать в жизнь. Хотя сам по себе Видалла его заинтересовал – во многом из-за особенностей своего характера и статуса, которого при наличии этого характера Видалла смог добиться. Но разбираться в этом псайкеру было банально лень, и он просто ограничил свои контакты с этим малоприятным человеком. Прощание, сопровождавшееся нудным перечислением заказанных аколитами предметов и представленных дознавателем для прикрытия ксено- и простоартефактов, это лишь подтвердило.
Полет сквозь варп в этот раз, помимо стандартной тошноты, вызвал острый приступ депрессии, и из каюты Рамирес по своей воле выбрался ровно один раз – чтобы добыть запас дешевых рационов и бухла. Тоже дешевого – до определенного предела оно лучше всего помогало забыть о том, что ждет их всех в ближайшем, по меркам Империума, будущем. Палку он не перегибал – горячечные кошмары псайкеров во время варп-перехода дадут фору любому из детализированных описаний ада из томов Имперского Кредо, легальных или запрещенных писателей. Последний день перед прибытием пришлось, в итоге, посвятить воздержанию и умерщвлению плоти холодным душем – в переходе, где от аколитов зависело ничтожно мало, а жизнь находилась в руках Императора и техножрецов, управлявших полем Геллера, он мог позволить себе быть не в форме. Во время самой операции подобное было недопустимо.
В итоге, с корабля он сошел весьма осунувшимся, с огромными мешками под глазами и тупой болью в голове, но готовым ко всему, что на них могла бросить эта планета. Даже к таксисту, песням про войну и пропаганде по воксу. Транспаранты за окном вызвали не только улыбку, но и некоторые тревожные мысли. Правда, им надо было искать подтверждение – чем Игнацио и собирался заняться по прибытии в гостиницу. Из пропаганды, точнее, форм и направлений, которые она принимает, можно вычленить довольно много интересного.
После выступления Беды Рамирез вздохнул, вынул из кармана одежды планшет и, что-то набрав на нем, протянул Бенедикту, после чего замер, ожидая команды. Даже если слова Беды были услышаны, все козырные карты ячейки она спалить не успела. Незачем было возможным слушателям знать, что в команде присутствует псайкер.
-
Полет сквозь варп в этот раз, помимо стандартной тошноты, вызвал острый приступ депрессии, и из каюты Рамирес по своей воле выбрался ровно один раз – чтобы добыть запас дешевых рационов и бухла. Неплохой метод борьбы с депрессией и кошмарами.
Да, и за качественный долгожданный пост.
-
+
|
Видела оказался тем ещё педантом и буквотворцем, даже в письме поигрывающий своим положением при старшем дознавателе, но Аррик по личному опыту прекрасно знал, что люди в светской жизни зачастую играют определенные роли, позиционируя себя несколько иначе, чем и кем являются в реальности. Так и "и.о. дознавателя, личного помощника и секретаря старшего дознавателя благородного господина Монро Элеазара Хулио Педро Гомес Виделы-и-Рамоса" был не тем, кем старательно пытался выглядеть. Если честно, то в первую встречу с Монро в голове Бореалиса промелькнула крамольная мыслишка: а не связывают ли Монро и Виделу отношения не только служебного характера? На своём веку он навидался подхалимажа и ягодицелобзания (прости Император Великодушный, но многие высшие чины родной организации святого отца любят такие проявления благолепия в свой адрес...), но здесь же было что-то иное. Хвала Всевышнему, эта мысль недолго занимала клирика.
Во время предполётного визита к нашей группе, Видела продолжал источать высокомерие, надменность и чувство своего собственного превосходства. Но Аррик ему не судия, тем более секретарь принёс запрошенные ими оборудование и товары, среди которых Аррик узрел настоящее сокровище за авторством его Преосвященства Орибазия. Эта книга не должна попасть кому-либо в руки, пока он не проштудирует её вдоль и поперёк! Бореалис понимал, что такими книгами в полёте светить нельзя, какими бы ни были протоколы безопасности на корабле. А посему, ему придётся томиться в ожидании всё время полёта до Идар-Оберштайна, до того момента, когда они обустроят и обезопасят свою оперативную базу.
Мысль о книге снедала святого отца, пугая своей навязчивостью. Но он знал верное средство борьбы с такими мыслями: истовое служение Ему и несение света истины Его корабельным работягам на нижних палубах. К тому же, это прекрасная возможность провести своё личное мини-расследование во флотской среде и побеседовать с корабельными клириками, отвечающими за духовное здоровье экипажа и пассажиров. Как рабочие, так и представители Экклезиархии могли в беседах невольно поделиться с ним какими-нибудь слухами с поверхности или орбиты планеты, предоставив пищу для размышлений, а может даже и несколько зацепок для их расследования.
Приземление и увлекательный процесс поиска особняка не очень заинтересовал святого отца - он отдыхал после долгих часов служб и исповедей, медленно прокручивая в голове кашу полученных на корабле разрозненных сведений. Поэтому болтовню шофёра и выпуск новостей он тоже пропустил через одно ухо, вскользь.
И вот он их долгожданный временный "дом"! И вот она суета по проверке безопасности и обустройстве базы! Аррик чем мог помогал более опытным оперативникам, пытаясь принести пользу. Когда же Беда вдруг завела разговор про то какая она крутая, сильная и независимая женщина, ставящая Бога-Императора на второе место после себя (или своего клана, или своей банды - Бореалис не знал точно, что означает "Хакста" в её имени или кличке), клирик почувствовал на себе заинтересованные взгляды остальных членов ячейки - всем была интересна его реакция на эти слова. Аррик улыбнулся Беде и осенил её знаменем Аквилы. Бедная девочка. Кому она здесь пытается что-то доказать? Видимо - себе. Как и Видела, она явно скрывала себя настоящую глубоко внутри, прячась за мастерски навешенной маской "железнокрутояйцевой леди-убийцей без принципов, жалости, пощады и сомнений", прости Господи мне слова такие. Ладно, с её страхами и комплексами разберёмся позже.
- Бенедикт, полтора-два часа для штудирования шести книг, конечно, маловато, но я приложу все свои усилия и знания для выполнения поставленной задачи, - ответил он на распоряжение Молитора, после чего незамедлительно направился к кейсу с книгами, достал их, разложил на столике и принялся бегло пробегать страницы по диагонали - методом скоростного чтения, которому его научил преподобный Исаак Асим, пытаясь отделить "зёрна от плевел".
|
|
До Идар-Оберштайн добрались без приключений. Никаких сбоев, никаких ЧП, все строго по расписанию. Уже за одно это можно было быть благодарными. По мнению Стил, уж лучше было немного поскучать в обществе аграриев, чем огрести на свою голову чего-нибудь эдакого. По дороге к их новому дому девушка делала вид, что дремлет, хотя на самом деле, больше разглядывала город из окна автомобиля. То, что она видела, казалось ей таким... обычным. Сколько она уже видела таких городов и таких людей, чья размеренная жизнь и привычный уклад неожиданно вставали с ног на голову. Вон и пост на дороге: вроде как, бдительные вояки, а на деле - заняты чем угодно, только не выполнением своих обязанностей. Стил тихонько хмыкнула, разглядывая белые шлемы. С другой стороны, она понимала, что само наличие пикета может внушать гражданским чувство безопасности. Вроде, за ними приглядывают, а значит, все хорошо и ни один враг не проскользнет. Ну-ну... Новости, в том числе и о теракте, Кролик слушала внимательно, но еще внимательней прислушивалась к словам водилы. Надо же было знать, что происходит на планете. Никакие сводки и никакие официальные новости, прошедшие цензуру, не дадут такой точной информации, как местный житель, готовый поболтать за жизнь. Его даже не приходилось подталкивать к разговору: поняв, что пассажиры не возражают против его словоохотливости, водила, отставной ленс-капрал, охотно делился своим мнением. Из-под полуопущенных ресниц Кролик разглядывала транспаранты, украшавшие улицы. Увидев призывы любить свой лазган, гвердеец едва не заржала, вспомнив, какие шуточки ходили среди солдатни по поводу таких вот лозунгов.
Новый дом показался Стил куда более приятным, чем особняк того же Монро. Вспомнив показную роскошь обиталища старшего дознавателя, девушка скривилась. Да, похоже, она еще долго будет припоминать режущие глаз "красоты"... Молитор, умница, выбрал очень удачное место. Кролик еще на подъезде оценила расположение дома. Удобно: своя территория, не слишком вычурно, соседей, которые станут заглядывать через забор, не видно. Только потом она обратила внимание на то, что дом и выглядел вполне симпатичным. К тому моменту, как аколиты высадились из машин, девушке уже очень хотелось пробежаться по комнатам, глянуть, насколько удобно расположены помещения. Все-таки здесь им придется прожить какое-то время, и не хотелось бы по ночам дергаться на каждый шорох, постоянно опасаясь вторжения или еще каких неприятностей. Это место должно было стать их домом, пусть и временным, и Кролика волновала безопасность их нового обиталища. Девушка уже собралась было предложить глянуть, что тут и как, но ее опередила Беда. Выступление светловолосой красотки заставило Стил глянуть на нее с откровенным изумлением. И хрен с ним, с откровенным богохульством. Дело было даже не в нем. Сама Кролик не отличалась фанатичной религиозностью, поэтому не собиралась впадать в ужас и панику после слов Хаксты, хотя все-таки покосилась на отца Бореалиса. Как-то он отреагирует на Беду? Дело было в простой глупости. Сначала надо устроиться, убедиться, что на новом месте их никто не подслушает, а потом уже разговоры разговаривать. Сходу подобрать слова так, чтоб звучали они не совсем уж матерно, Стил не успела. И хорошо, потому что ответить на Хакстин финт ушами она могла бы только одним способом: взять красотку за шкирман и хорошенько тряхануть, чтоб неповадно было впредь трепаться там, где не нужно. Пока Стил пыталась сформулировать свою мысль так, чтоб понятны были не только предлоги, ее опередил Молитор. Ну, он-то никогда за словом в карман не лез, и осадил Хаксту красиво. Кролик аж восхитилась.
Ее "да, босс" прозвучало почти синхронно с Тринадцатым. Это они четверо могли обойтись между собой без лишних указаний: и так знали, кому что надо делать. Но сейчас к работе были подключены и другие люди, которых ячейка Белла не знала, так что Стил понимала, зачем нужны подробные инструкции. А мало ли. Вон, Беда уже отличилась. Кролик немного потаращилась на то, как Данкан активировал свой серво-череп. Уж очень ей нравилось, как оживал Дух механизма. Будто откликался на негромкий голос человека, просыпаясь и готовясь к работе. А потом подхватила свое барахло и потащила в дом. Скинув багаж прямо в холле, девушка откликнулась на призыв напарника: - Не боись, ща глянем. Правда, нас по головке не погладят, если мы сделаем ноги раньше времени. Так что, придется думать, как тут, на месте отбиваться, если что. Пока они с Рене бродили по дому и прилегающей территории, девушка осматривала окна и двери, прикидывала, где и как лучше расположиться, буде придется отбиваться от атаки. И с какого направления, если она все же случится, эта атака может последовать.
-
Увидев призывы любить свой лазган, гвердеец едва не заржала, вспомнив, какие шуточки ходили среди солдатни по поводу таких вот лозунгов. Добрый солдатский юморок всегда найдет, как опошлить официальную пропаганду)
-
Душа
-
Хороший пост и персонаж получается живой)
|
Личину ушлого и излишне болтливого охранника с сомнительным чувством юмора, служащего при молодом факторе дома Нордек, Рене нацепил еще до посадки на "Колесо Времени" и в течение всего перелета до Идар-Оберштайн занимался тем, что обменивался байками с флотскими, играл в карты с работягами из технических отсеков и таскал алкоголь из мини-бара в каюте. То есть, был практически самим собой до встречи с инквизиторской пыточной камерой. Не то, чтобы от этого была какая-то очевидная польза, но, если кто-то все же станет расспрашивать команду о пассажирах, расскажут им в первую очередь именно то, что “Тринадцатый” случайно разболтал во время пьянки или партии в тонк. Разболтал, ага. Случайно, ага. Паранойя? Да, пожалуй. Даже наверняка. Но лучше уж быть живым параноиком, чем уравновешенным и легкомысленным трупом.
Путь от космопорта до поместья, которому предстояло стать их базой, Рене провел, развалившись, как и полагалось не особо ответственному телохранителю, на переднем сиденье наемного автомобиля, болтая с водителем и пялясь на не внушающие особого вдохновения пейзажи. Там за окном росли какие-то деревья и колосья, которые на нормальных мирах, обласканных благословлением Омниссии, принято заменять гидропонными фермами и регенераторами воздуха, вдохновляли и мотивировали пушечное мясо на верную службу пропагандистские плакаты, а само мясо скучало и курило, буквально приглашая мятежников совершить еще какой-нибудь теракт. В общем, там не было ничего такого, чего он не видел бы раньше во время службы в Инквизиции или во время своих охот на людей. Даже с голосами в голове лет пять-шесть назад была какая-то история.
Выбранный Бенедиктом дом был роскошнее и богаче большинства его конспиративных берлог, и Рене, вынужденный в присутствии “чужих” аколитов следовать предписанному его стандартной маске поведению, хотел уже, было, удивленно присвистнуть и плоско пошутить про нехватку продажных девок, как заговорила “просто очаровательная женщина”. Варп знает, чего “Беда” хотела добиться этим своим пассажем, но, если это была попытка привлечь внимание, удалась она на славу. После описания структуры подчинения, как она виделась юной особе, “Тринадцатый” вопреки всей своей выдержке даже обернулся через плечо, молча приподнимая бровь в вопросительном “Ты чего это?”. Был, конечно, шанс, что все это сказано специально, и на самом деле перед ними умелый оперативник, играющий возложенную на него роль, но веры в это было как-то немного.
– Сделаем, босс, – коротко бросил Рене после того, как Бенедикт закончил раздавать указания, сопровождая свои слова утвердительным кивком. Вертевшуюся на языке несмешную атомную остроту он благоразумно оставил при себе, полагая, что нервы начальства сейчас лучше поберечь. – Давайте только на улице поменьше отсвечивать. Мало ли что…
Занеся вещи в дом, он спешно выудил из глубин багажа свой “рабочий” плащ, плечевую кобуру, потертый, но идеально рабочий “Гекатер”, ауспекс и приятно холодящий ладонь цилиндр светошумовой гранаты, и только после этого почувствовал себя относительно защищенным. Кейс со “Спектром” после недолгих раздумий было решено оставить пока не распакованным, т.к. полномасштабного нападения культистов вперемежку с афгулами-террористами не предвиделось, но и убирать в кладовую его “Тринадцатый” не спешил. Никогда ведь не знаешь, когда понадобиться. Да, пора что ли таблетки от нервов снова начать пить.
– Ладно, “Стальной Кролик”, – окликнул свою напарницу Рене, по-доброму ухмыляясь тем краешком губ, за которым не скрывались фиксы, – Пойдем, посмотрим, как эту халупу с окнами выше меня защищать в случае чего. Ты, давай, думай про сектора обстрела, направления атаки и прочее подобное дерьмо, которому в гвардии учат, а я погляжу, как сделать так, чтобы никто нас во сне не перерезал. Ну и пути отхода, да. Делать ноги при плохом раскладе я мастер.
|
|
Если средний гражданин Империума проводит всю свою жизнь на одной планете, — да что там планете, хорошо, если его мир не ограничивается одним хаб-блоком улья или крошечной деревушкой — то для некоторых людей постоянные путешествия становятся неотъемлемой частью их жизни и службы. Впрочем, об этом он, кажется, уже не так давно рассуждал. Да, именно — как раз находясь в особняке Монро. Пять с небольшим суток назад, а ведь в этот промежуток уложились два цикла орбитальных маневров и варп-переход. Tempus fugit.
О чем-то таком думал Данкан, глядя из окна автомобиля на проплывающие мимо пейзажи. Чего-то выдающегося он не увидел, все было вполне обычно для заурядной аграрно-промышленной планеты, не являющейся даже основным миром системы. Такие планеты редко привлекают внимание Инквизиции, обычно, для того, чтобы в такое месте отправили ячейку, требуются куда более серьезные основания, чем одно донесение. Но эти размышления опять возвращали его к тому же, что и неделю назад. А так как новой информации пока не появилось, это было делом чрезвычайно малополезным. А таковыми Данкан предпочитал не заниматься. Во всяком случае, до тех пор, пока это не будет крайне необходимо. Пока же была возможность расслабиться и насладиться последними минутами затишья — если не перед бурей, то перед чем-то, очень на нее похожим. Редко какие расследования на его памяти проходили тихо и спокойно.
Особняк, выбранный Бенедиктом в качестве базы, выглядел неплохо, по крайней мере внешне. Что же он представлял из себя изнутри, предстояло еще выяснить. Вряд ли стоило ждать подслушивающих устройств, закладок и иных сюрпризов — их прибытие на планету было залегендировано, агенство выбрано случайным образом, как и дом... Если, конечно, не считать, что та работница космопорта была агентом неведомого противника, а само агентство заранее заготовленной подставой. Данкан, конечно, обладал профессиональной подозрительностью, даже, наверное, переходившей в легкую паранойю, но вот эта идея пахла уже совсем нездорово. Почему Кроу от нее и отказался — но не от идеи не вести серьезных разговоров до тех пор, пока здание не будет проверено.
Однако, озвучить ее он не успел. Он еще только доставал из контейнера ауспекс и вериспекс-шлем, а Хакста уже заговорила. Надо сказать, когда Данкан вник в суть ее слов, ему стоило определенных усилий сохранить невозмутимость. Даже если не брать в расчет явное богохульство, — в конце-концов, он сам не был ревностным прихожанином и исповедовался, например, только выполняя инструкции и предписания — всего остального хватало для того, чтобы вылететь с "неполным служебным" и искать потом работу хорошо если "веселой девчонки" в флотском борделе. Покосившись на Бореалиса, Кроу медленно подвесил ауспекс на пояс и взвесил шлем в руках. К счастью, от необходимости что либо объяснять, его избавил Бенедикт. Да, его, на самом деле, можно было только пожалеть. Если их сейчас кто-нибудь слушает, одних слов о старшем дознавателе должно было хватить... в общем-то, для всего. — Понял тебя, — коротко кивнул он Молитору. — Этого времени должно хватить. Оглядев Хаксту, Данкан пожал плечами. В конце концов, глаза у нее есть, значит, помочь сможет. Правда, в этом деле на серво-череп он полагался больше. Кстати, о серво-черепе...
Открыв еще один контейнер, Данкан начал активацию машинного духа дрона, едва слышно шепча литанию. Будто в ответ, раздался негромкий гул грав-двигателя и череп вылетел из контейнера, мигая фоторецепторами и щелкая механизмом смены линз. Зажатый в крошечных манипуляторах ауспекс негромко загудел, сигнализируя о готовности. Арбитр откашлялся и заговорил, громким и ровным голосом, максимально внятно проговаривая каждое слово: — Основная задача. Осмотр помещений данного здания, поиск, изучение и каталогизация всех электронных приборов. Особое внимание уделить приборам, способным вести вокс-передачу. При обнаружении подобных приборов немедленно докладывать. Второстепенная задача. Проверка коммуникаций и энергосети здания. Выполнять. Выдав серию коротких гудков, перемежающихся высокотональным писком, сервочереп, покачиваясь, развернулся в воздухе и поплыл по холлу. — Вас это тоже касается, — взглянув на Хаксту, одними уголками губ улыбнулся Кроу. Надев шлем, он провел проверку всех систем визора и активировал собственный ауспекс.
-
Арбитр, серво-череп и женщина. Сюжет для фильма. Осталось только выбрать жанр!
-
+
-
Данкан, конечно, обладал профессиональной подозрительностью, даже, наверное, переходившей в легкую паранойю, но вот эта идея пахла уже совсем нездорово. Воистину так) Пост очень хорош, Кроу, как всегда, на высоте)))
А восемь успехов на аварну, даже без учета ассиста от Хаксты - это что-то! Профессионализм, он такой, его не пропьешь!
-
Интересно следить за работой следователя.
|
-
И поэтому - он резко сбросил свой насмешливо-вежливый тон на идеальном Верхнем Готике и перешел на Нижний с резким акцентом низших классов обитателей Синопии Магна Хороший момент, сильный, впрочем, как и весь пост.
Очень грамотное и разумное командование и распределение обязанностей.
-
+
|
Впрочем, позвонить вы сможете и завтра: мы с напарником занесем эти чемоданы некоторым достойным людям из наркомвоена… Дарья Устиновна не дала Пулавскому договорить, протестующе всплеснув руками.
— Нет-нет, Константин Иванович, молчите, умоляю вас! Я решительно не желаю слышать ничего, что относится к цели вашего визита, ничего сверх того, что мне требуется знать. Пожалуйста, воздержитесь от подобных разговоров в моём присутствии, — серьёзно добавила она.
Фальши в её словах Пулавский не чувствовал. Если эта женщина и играла роль взволнованной, опасающейся каждого шороха за стеной хозяйки подпольной явки, то играла она хорошо.
Посему я возьму на себя необходимость провести ночь в ваших покоях рядом с Вами. Не волнуйтесь за Вашу честь, ради Бога - я буду спать на полу, и, кроме того, как офицер и дворянин я не покушусь на честь и достоинство столь прелестной и очаровательной дамы. — Не скрою, что это странная просьба, — озадаченно произнесла Дарья Устиновна, — но, впрочем, у меня слишком мало опыта в подпольной работе, чтобы я могла судить о том, уместно ли такое предложение. Вижу, что вы мне ещё не до конца доверяете, и прекрасно это понимаю. Хорошо, — поколебавшись, согласилась она, — думаю, мы можем это устроить. Надеюсь, против ширмы посередине комнаты вы возражать не станете?
Оставив гостей в длинной «полузале», заставленной книжными шкафами, Дарья Устиновна удалилась на кухню, откуда вскоре вернулась с подносом, на котором стояли два стакана крепко заваренного чая, хрустальная розетка с клубничным вареньем и блюдечко с десятком кусков желтоватого рафинада.
— Угощайтесь, господа, — поставила она поднос на стол, а сама ненадолго вышла и вернулась с пачкой «Иры», спичками и пепельницей. Уселась на диван в стороне от стола, закурила.
— О чём рассказать? — начала она, когда Пулавский повторил свою просьбу. — Сама я в Петербурге лишь третий месяц. Сюда приехала, как только Вера Устиновна заболела. Вот, десять дней назад схоронили её на Смоленском кладбище, тут недалеко, — подпольщица вздохнула, затянулась, — уж простите, конечно, что я не могу подтвердить, показать все эти банки, склянки, лекарства, которых тут было до потолка: я их сразу, ещё до похорон, собрала, завязала в узел и выбросила. Как-то, знаете, хотелось от всего этого избавиться сразу, вычистить всё, проветрить. И ещё такой страх, страх этого всего… Вера рассказывала, летом сюда приходил другой гость из-за границы, некий поручик*, но уж фамилию его я вам говорить не стану, он чуть не попался ГПУ. Слава Богу, не попался, а если бы его взяли, то через него вышли бы и на Веру. Она, конечно, говорила, что у неё есть яд, но я его, вероятно, выкинула вместе с лекарствами, а сейчас вот жалею. Вот нагрянут сюда чекисты, что мне делать? У меня и револьвера нет застрелиться, а из окна кидаться — слишком низко, только кости себе переломаю.
Дарья Устиновна ненадолго замолчала, глядя мимо гостей в узкое высокое окно, за которым тянулась нитка провода и желтела стена здания через дорогу. Снова начинал падать мелкий, косо мельтешащий за стеклом снег.
— Но, впрочем, что я о себе, вы же спрашивали о городе. Город, прямо сказать, выглядит ужасно, как… как пьяный с бодуна. Никакого сравнения с тем, что было до войны. В двадцатом, двадцать первом, конечно, было ещё хуже — так говорила Вера, а сейчас всё понемногу оживает. Вы и сами это, наверное, видели на улицах. Конечно, Петербург сейчас провинция: столица уехала. Одно, в отличие от Москвы, хорошо: здесь не так уплотняют, как там. Москва разрослась, раздулась, а Питер съёжился, так что места более-менее хватает и на пролетариев, и на бывших. Вот были бы мы в Москве, там бы Вере Устиновне разве что комнатушку бы оставили, а тут полквартиры. Но и образованных жителей стало меньше: кто разъехался, кого перестреляли на Гороховой ещё при Зиновьеве. Мужа Веры так убили. Он был доктор, окулист, никому не мешал, но вот чёрт его дёрнул во время войны записаться в Земгор. Большевики ему это припомнили: он ведь и при Керенском тоже участвовал здесь в каких-то комитетах, комиссиях. Да… тогда у блаженного входа в предсмертном и радостном сне я вспомню: Россия, Свобода…
Потягивая крепкий, душистый чай, подпольщики ощутили, что их понемногу клонит ко сну. Это не было похоже на резкое, внезапно наваливающееся действие снотворного, нет: просто сказывались десятки километров, пройденные на лыжах по зимнему лесу, и отсутствие сна со вчерашнего дня. Чуть удалось прикорнуть в сарае на советской стороне границы и в поезде от Сестрорецка, но этой совокупной пары часов явно было недостаточно, и сейчас тепло натопленная квартира, горячий чай и мерный, тихий голос Дарьи Устиновны делали своё дело. А на часах не было ещё и полудня.
|
Стефан следовал за Эмилио, улыбаясь собственным мыслям. Несмотря на самоуверенную наглость его наивного друга, по всей видимости, только де Боно среди присутствующих не понимал истинного положения дел. По-прежнему не догадывался, кто тут лидер, а кто послушная марионетка. Стефана более чем устраивало подобное положение дел – пусть до поры до времени Эмилио считает себя предводителем – он, Сальваторе, пока сыграет чуть менее почётную, но куда более значимую роль серого кардинала. Мужчина продолжал идти за вооружённым двуручником болтливым гигантом, размышляя о своих планах в дальнейшем. Пусть сегодня днём свой удар нанесли кондотьеры, но завтра уже именно Стефан отплатит городу выверенным тщательно выпадом. План, формировавшийся в голове вот уже несколько дней, наконец выкристаллизовался в свою финальную версию, а сегодняшняя резня, как бы цинично это не прозвучало, сыграла даже на руку Сальваторе. Завтра утром он вскроет все карты. Пока свежа в памяти бойня, пока не потеряли со временем силу несомненные аргументы. Но всё это будет завтра… Сегодня нужно сосредоточиться на текущих проблемах.
Словно в ответ на его мысли из проулка вылетело несколько всадником-кондотьеров, явно не ожидавших встречи с настолько организованным и хорошо вооружённым отрядом. Стефан не стал лично бросаться с боевым кличем вперёд, оставив воинскую славу неподражаемому полководцу Эмилио и его отважным солдатам. Вместо этого забрал у одного из своих людей арбалет и метко вогнал болт в неприкрытое горло какого-то конника. Никакого риска, только холодный расчёт. Согласно распространённому в определённых кругах убеждению, арбалет – оружие трусов или убийц. Сальваторе любил арбалеты, несмотря на то, что ни тем, ни другим не являлся. Он избегал опасности не столько из-за страха за свою драгоценную жизнь, сколько из-за осознания несоизмеримой глупости риска. Может выйти крайне нелепо, если многоходовые махинации Стефана оборвутся из-за того, что его голову проломит копыто взбесившейся лошади кондотьера.
Не прошло и пары минут, как всё было кончено. - Отлично ты срезал того бородатого, - почти искренне похвалил Сальваторе Эмилио, возвращая солдату его арбалет. Площадь и правда была совершенно пуста. Они прибыли слишком поздно – не осталось ничего, кроме луж свежепролитой и остывавших стремительно трупов. Стефан окинул побоище долгим взглядом – сохраняя в памяти мельчайшие детали жуткой резни. Сколько невинных сегодня тут полегло? Сколько ценителей культуры пришли на театральное представление? Чем больше, тем лучше для его планов. Остальное неважно. Пора доказать этим оказавшимся у власти напыщенным идиотам, насколько сильно они ошибались. - К ратуше! – решительно проговорил Стефан. – Отсюда недалеко.
Андре облегчённо вздохнул, оказавшись в безопасности за стенами особняка. В груди юноши клокотал праведный гнев, вызванный бессмысленностью этой резни. Всё из-за власти, из-за денег и статуса. Люди убивают друг друга, топят в крови мирный город. Страдают невинные, умирают, сражённые предательскими болтами, верные семье Сальваторе солдаты. Андре вдруг почувствовал, насколько сильно устал от этой скрытной войны. Он не слушал почти причитаний слуги, не обращал внимания на исковерканное сверх меры произношение своего имени. - Капитан, разберитесь с этими кондотьерами, - на удивление властно распорядился Андре и ворвался в особняк, вернув оружие в ножны.
Он обнаружил невредимую Эстеллу на диване, в компании хозяйки поместья. В тепле, безопасности и клубах кальянного дыма. Злость не спешила никуда уходить – её только подпитало удивлённое пренебрежение, промелькнувшее было в глазах сестры. Она не ставила Андре ни во что. Она сидела тут и мечтала, что скоро сюда ворвётся залитый кровью врагов отец и защитит драгоценную дочурку от любых неприятностей. На этот раз, дорогая, ты просчиталась. Отец далеко, здесь только я. Нравится тебе это, или нет. - Андре? – девушка очаровательно правдоподобно изображала радость, скрывая сквозящее в каждом слове разочарование. Не спеша, впрочем, подниматься с места и бросаться брату на шею. - Эстелла, - холодно отозвался он, тоже не испытывая особенной радости встречи. – Синьора Дестефани. Поприветствовал хозяйку поместья. И вдруг понял, что не может больше сдерживаться. - Вот он ваш нейтралитет, синьора Дестефани, - резко и зло бросил он, не обращая внимания на предостерегающе-изумлённое выражение в глубине глаз Эстеллы. – Вот что бывает, если пытаться держаться в стороне от проблем. Вам повезло, что здесь оказалось недостаточно больше количество кондотьеров. Знаете, что твориться снаружи? Хаос! Анархия! Знаете, сколько сегодня погибло невинных людей? А отец… О, отец с самого начала был прав. Мы уходим, Эстелла. И требовательно протянул девушке руку.
-
Может выйти крайне нелепо, если многоходовые махинации Стефана оборвутся из-за того, что его голову проломит копыто взбесившейся лошади кондотьера Маккиавели и я вместе с ним апплодируем стоя - вот он, политик во всей красе, умеющий быть и львом, и лисицей!
-
Дело пахнет керосином. XD
|
Дванов начал курить лет семь назад. В основном потому, что это помогало ему расслабиться, собраться с мыслями. Вот и сейчас, стоя с Казимиром, пуская дым и выплёвывая горький табак, который так и норовил попасть в рот из наспех скрученной самокрутки, Дванов пытался унять дрожь в руках и собраться с мыслями. Ох и не нравилась же ему сложившаяся ситуация, а мысли как из неё выбраться в голову так и не лезли. Точнее полезных мыслей не лезло.
Вот не мог Саша положив руку на сердце сказать, что может довериться Дарье. Ну не мог и всё. Вроде бы и объяснить все её действия можно было, и доводы её звучали логично, но что-то ело Сашу изнутри, и всё тут.
Дванов всегда доверял своим чувствам, благо те его редко подводили. Саша представлял что мир - это паутина, а он паук. Отовсюду тянется к тебе невидимая паутина, делая тебя единым с оным. По этой паутине бежит к тебе информация и откладывается в памяти. Всё это неосознанно, но Саша чувствовал что голова словно архив, в котором уже есть куча всего, пусть он и не может прочесть то, что там собралось. Общаясь с кем-то, внутренний работник этого архива нашептывает тебе об этом человеке что-то на забытом тобою языке, но какую-то толику информации ты таки улавливаешь. Вот и сейчас этот работник нашептывает что с Дарьей этой что-то неладно. Что касается предложения Казимира "мувить по польску" Дванов ответил что польским владеет, вот только, не в обиду сказано, подобен он русскому языку, и русским же человеком различим и во многом понятен. Если и хочется обсудить что-либо, то лучше выйти и сделать это шепотом. Потушив окурок, Саша шепнул Казимиру на последок: - Нельзя Дарью отпускать звонить. Коли она наша, то звонок этот не так важен, но ежели она с «этими», - словно выплюнул последнее слово, - то что ты тут не делай, она нас сдаст. Наверняка номер телефона условленный уже. И там любой фразы будет достаточно. Переступив порог дома, почему-то в памяти всплыло стихотворение: Кройся, яблочко, Спелым золотом, Тебя срежет Совет Серпом-молотом... Эх, яблочко, Задушевное, Ты в паек попадешь - Будешь прелое... Ты на дереве растешь И дереву кстати, А в Совет попадешь С номером-печатью...
На душе было гадко, и разрешение курить в доме было весьма кстати. Рука сама полеза в кисет. Видать не хватило одной сигареты, да и ушла она так быстро, что Саша и распробовать её не успел.
|
|
ссылкаДа, девочка Регина - назначенная Ястребом смертница. Только это лишь часть правды, вся правда в том, что первая и единственная, истинно Регина Барреа - смертница тоже, смертница, вероятность завершения пути которой в любой момент зашкаливает за 200%. Давно и однозначно. Регина всегда знала эту цену свободы Элкора. Сколь бы ни была хитра, сколь бы ни была умна и изворотлива, сколько бы людей не стояли за спиной - она умрет, она обязана думать именно так. Этот, самый живучий, самый отвратительный страх, она должна была победить, выгрызть из самой себя давным-давно. Иначе - ей никогда не быть здесь. Здесь. На улицах. Внутри потока, который расступается перед ней, который вместе с тем защищает ее, обволакивает и смыкается, где нужно, внутри потока, где она течет. Все теперь знают ее лицо. Видели. За пол часа до этого Тернер выкинул в сеть заранее уготованное моменту видео. Нарезка дел Сопротивления, где всюду она - Регина Барреа. Рисующая ястребов-колибри на лбах апостолов, расписывающая птицами стены подвалов, где собирались участники Сопротивления, где вербовали к себе новых людей - на видео она, в плаще, без капюшона. "Найди меня, если сможешь!" - нагло говорит Регина Борману в финале видеозаписи. Сегодня она обналичилась, сегодня она кривится в усмешке собственной смерти, выйдя на улицы, сегодня ей стоит только чуть отвернуть в сторону капюшон и человек рядом узнает ее - любой, любой готов нести ее сейчас. И Регина сейчас дышит, дышит тысячей вздохов других около, дышит с ними, за них и за себя, за ту маленькую девочку, потерявшую когда-то отца, за эту новую, взрослую женщину, собравшую вокруг себя многих, сплотившую под собой воров и обычных людей, поставившую богачей и бедняков на одну ступень перед лицом смерти. Сейчас она безумна, сердце клокочет и рвется, сердце жаждет свободы, человек, поставивший на кон все, идет взять свое. Весь мир ее, она это знает, другие не становятся Ястребами, другие не возглавляют Сопротивление. Только отчаянные, только безумцы, только уверенные в своей силе, соглашающиеся лишь на победу, отбрасывающие все остальное прочь даже в мыслях - только такие могут. Она смогла. Она сейчас здесь. Цена свободы. Смешное словосочетание для Барреа. Цена свободы - боль. Слишком очевидно, чтобы не смочь понять. Цена свободы - черствость, цена свободы - плевок, харкание кровью - вот она цена свободы. Она обналичилась толпе у дворца. Актриса без страха и упрека. Ей все равно. Ей хочется сейчас только вытащить пистолет и продырявить эту величественную башку, ораторствующую с величественного балкона величественные речи, цена которым грош! Ей хочется, но Регина сдерживается. Встает ровно. Замирает. Замирают и люди вокруг. Это унисон - частично спланированный, но большею частью энергетический, явивший себя здесь, в толпе, в массе, когда целое многим больше единицы. Это целое способно разрушить дворец, смести собой словно лавина, это же целое испугается и неистово задрожит, если испугается и задрожит хоть один. Поэтому ближе к ней и к Сильвии только свои - те, кто не научен бояться власти, те, кто всегда отыщут путь, истинно ее люди - воры. И они молчат. Вор молчит - жди бычки. Так говорил Ирвин Барреа.
-
Цена свободы - черствость, цена свободы - плевок, харкание кровью - вот она цена свободы. Хороший пост, сильный. И слог хорошо подобран.
-
Актриса без страха и упрека. Отлично.
|
Обжигают нахлынувшие эмоции, воспоминания недалёкого прошлого. Словно ожившие картинки они мелькают перед глазами, в очередной раз показывая то, что хочется забыть. И тем не менее, забыть невозможно. Айлин чувствовала дрожь от накатившей злости, ощущала, с какой силой сдавливает руку Константины, но не обращала на это никакого внимания. С каждым произнесённым словом ей становилось легче. Её обычное состояние – выплёскивать на окружающих раздражение – демонстрировалось вновь. И где-то на периферии сознания рождались вопросы. К самой себе. Внутренний голос звучал громче. Он был подозрительно спокоен и холоден. Он нашёптывал – отпусти и забудь. Но она не слушалась. Что-то мешало. Даже теперь отказаться от привычной линии поведения было сложно. И тем не менее, Айлин чувствовала – всё не так, как прежде. Не было в её голосе ноток пафоса и самовлюблённости. В выражении слов сквозила истинная обида и ярость.
Вместо замешательства, раздражения или злости она увидела на его лице улыбку. Последующие слова привели в замешательство её. Ей? Всё равно, что кто-то пойдёт следом? И он просто держал расстояние?.. Айлин нахмурилась, вспоминая. Подобные фразы о собственном ко всем равнодушии она бросала столь часто, что вспомнить сразу, о каком именно моменте он говорит, не представлялось возможным. Несколько секунд на осознание. Прикусила губу, вспомнив это мгновение. Слова, брошенные ей незнакомцам. Удивительно, что он вспомнил именно их, видимо, трактуя в отношении себя, когда знал, что всегда должен следовать за ней... И именно это послужило причиной поступать так подло? Оставить на произвол судьбы?.. Или это просто глупая отговорка?.. Дальнейшая его фраза совершенно не тронула. Жгучая злость начинала постепенно угасать. Эгоистка. Вот так повод. Он мог уйти в любой момент, она сама прикладывала к этому неимоверно много усилий. Но выбрал именно этот кошмарный день...
Собираясь ответить, Айлин открыла рот, но не успела ничего произнести. Константина прервала их, обратив внимание на общую проблему. Девушка посмотрела на неё горящими от злости глазами. И только теперь увидела их. Разноцветные мерцающие огоньки. Что-то вспыхнуло внутри. Новая надежда. Чародейка думала, что в их появлении был определённый смысл. Айлин, возможно интуитивно, тоже его видела – цвета, столь характерные… Но ведь это безумие? Чтобы в кромешной тьме образовалось именно три путеводных огонька, разной гаммы оттенков… Может, Константина права – и это ловушка? Но Делагарди отчего-то так не думала. Ощущая определённую усталость, хотелось пойти по ведущему в неизвестность пути. Повернуться к мягкому пурпуру и направится на свет его лучей. Ей вновь нужно выбирать? Она слишком устала. Устала бежать от судьбы.
У Константины определённо был какой-то план. План, чтобы они все остались вместе и выбрались отсюда втроём. Айлин смолчала, но у неё были собственные соображения на сей счёт. Хотела послушать её суждения по этому поводу. Только вместо конкретных предложений она услышала слова молитвы. А собственная рука переместилась на плечо опустившейся на одно колено Реннарт. Резкое движение – и на запястье огненной чародейки проступили капли крови.
Это – доказательство. Кровавая подпись под всем происходящим. Их окружало сплошное безумие. Искажённая реальность. Поглощающая тьма. Она заставляла их делать странные вещи. Айлин не отстранилась. Не испугалась вида крови. Взглядом агатово-чёрных глаз наблюдала, как стекает кровавая капля, разбиваясь о зеркальный пол… - Не надо, - Айлин сжала тонкими пальцами плечо Константины. Подумала: отчего они выбирают самый сложный выход?.. Перерубить шею какому-то старику, резать запястья… Когда самый очевидный путь совсем рядом. В данный момент – один из трёх… Ей было неприятно слушать молитву. Отражение веры. Во что-то светлое, как казалось тому, кто её зачитывал… В Каррума. Значит, связь Константины с ним была совершенно иной. Но Ло всегда рядом. Ло путает и помогает. Она так боялась. Снова просить его о помощи. Чувствовала, что каждое обращение к нему не проходит для неё бесследно… Страшно. Остаться наедине с ним. Если бы она начала молиться… Что бы услышала в ответ? Его пронзительный, жуткий смех? Одобрительные нотки в тихом голосе?..
Константина просила всё забыть. Хотела примирения. Айлин подняла глаза на усмехающееся лицо Ариса. Мучительно возвращаться вновь к прошлому, теперь, когда появилась надежда выбраться. И тем не менее, она не могла обо всём просто забыть. Забыть об очередном в её жизни предательстве... Разве он не способен сделать это снова? Где-то в глубине души Айлин и сама прекрасно знала, как выглядят со стороны её поступки. Эгоистка. Именно ей она и была в глазах окружающих. Но сорвать маску было бы слишком трудно. Она являлась её лицом на протяжении многих лет. Но это вовсе не оправдание его поступку. Он ведь клялся её защищать. Клялся её брату. И так запросто отказался от собственных слов. Неужели ему всё равно, если бы она умерла в этом подземелье? Не мучился бы от осознания невыполненного долга?.. Но, глядя в его глаза, никаких угрызений совести она не наблюдала. Наоборот – поразительное равнодушие. Насмешку. Злость. Он ведь действительно совершенно не считает себя виноватым?
Возможно, так действовало на неё окружающее пространство. Возможно – нескончаемый шёпот Ло. Возможно – она просто устала… Но её голос теперь был подозрительно спокоен. - Плохой из тебя защитник, Арис. Но отличный слуга. Продолжай держать расстояние, как я и сказала, - кивнула в сторону огней. После чего Айлин повернулась к Константине, тонкие холодные пальцы заскользили по плечу, коснулись её шеи. Тепло улыбалась, но в глазах плескалась злоба. Красноречивый взгляд – либо я, либо он. - Может, мы продолжим двигаться к свету? Тот рыжий огонёк так заманчив.
-
Может, мы продолжим двигаться к свету? Тот рыжий огонёк так заманчив. Простые, на первый взгляд, слова. Но я представляю, как сложно было Айлин переступить через себя и произнести их.
|
Толпа бушевала. Страх и ненависть сплетались в глазах людей в причудливом танце. Тысячи этой ночью вышли на улицы – столпились вокруг дворца Императора, напрочь перекрыв большинство прилегающих улиц. До определённого момента им не препятствовали. Вопреки ожиданиям, полицейские не открыли огонь на поражение сразу – осторожно отступали назад, передавая командованию новую информацию о продвижении бунтовщиков. Вооружение, последних, к слову, особенной эффективностью вовсе не отличалось – в лучшем случае, это были примитивные бластеры. Встречались древние двустволки и ружья. Попадались кое-где даже бесполезные топоры. Дворец, негласный центр Элкора, охранялся непревзойдённо. К нему сходилось большинство главных улиц города и конец каждой из них перекрывали теперь сооружённые на скорую руку кордоны. Толпе, готовой слиться воедино и выплеснуться на придворцовую площадь, препятствовали. Перед морем обуреваемых жаждой справедливости человеческих лиц застыли стеной серые истуканы. Безликие солдаты личной армии Бормана, прячущие лица за зеркальными щитками бронекостюмов. Наскоро выставленные поперёк улиц оранжевые шашечки ограждения служили условной чертой. Толпа, прекрасно понимая настроение отрядов солдат, приблизилась к этой черте настолько близко, насколько это было возможно, но пересечь её пока никто не решался.
Плазменные винтовки бойцов уже давно были приведены в состояние полной боеготовности – строй ощерился многочисленными стволами, аргументацию которых подкрепляли автоматические турели на крышах припаркованных позади ограждения серых броневиков. С первого взгляда становилось понятно, что мирным этот протест не будет уж точно. Что в случае начала потасовки здесь сегодня погибнут сотни людей. Провокаторы сопротивления в толпе терпеливо ожидали сигнала, изредка подогревая характерными выкриками бунтарские настроения, но не спеша преждевременно провоцировать штурм. Позади серых силуэтов броневиков возвышались непреодолимой громадой бетонные стены дворца, над которыми тоже виднелись местами автотурели. Где-то там, за этими стенами, прятался Борман в сердце своей пирамиды. Где-то там, под землёй, штурмовой отряд пробирался к поставленной цели. Усиленные динамиками голоса полицейских монотонно повторяли из раза в раз одни и те же команды: - Немедленно разойтись… Прекратить демонстрацию… Нарушители спокойствия будут привлечены в ответственности… Повторяю…
Бесплотной тенью скользила Регина среди этих людей. Тех многих, что нашли в себе смелость восстать и откликнуться. Сражаться за неё, за свободу и справедливость. Они ждали команды от Ястреба, пока даже не догадываясь, что она – уже среди них. Пряча лицо в тени капюшона продвигается сквозь толпу. Размахивали древними винтовками, выкрикивали лозунги и призывы… Ровно до тех пор, пока не вмешался сам Император. Артур Борман появился на балконе дворца – том самом, что возвышался над стенами архитектурным изыском. Единоличный правитель Элкора впервые за долгие годы предстал перед народом вживую – даже с такого расстояния характерный образ узнавался без малейших проблем. Роскошная, расшитая золотом алая мантия. Статная фигура, ухоженная чёрная борода. Он остановился, облокотившись обеими руками на декоративные перильца балкона. Некоторое время молча глядел на бушующую толпу. Хоть Регина и понимала, что подобное невозможно, ей всё равно показалось, что властный взгляд Бормана буравит именно её, совершенно непримечательную на общем фоне, фигурку. Он выглядел чертовски величественно, проклятый диктатор. Как и всегда выделялся некой внутренней силой, особым стилем и статью. Глядя на него вживую просто невозможно было поверить, что этот человек – лицемерный тиран, а не мудрый и справедливый правитель.
Сильвия, стараясь не отставать, пробиралась вслед за Региной. Периодически ловила на себе удивлённые, а то и восхищённые взгляды. Конечно же, предназначались они вовсе не ей, а её оружию – сверкающей лазерной винтовке, наголову превосходившей вооружение большей части бунтовщиков. Борман монументом величия застыл на балконе, ожидая, пока утихнет гул многоголосой толпы. Как ни странно, сработало – люди замерли в ожидании, заинтересованные грядущим выступлением Императора. - Граждане планеты Элкор, - звучный, многократно усиленный специальной аппаратурой, голос Бормана разнёсся над улицами. Речь обещала быть впечатляющей и достаточно продолжительной. Вполне возможно, что после неё окажется сбит напрочь настрой рядовых бунтовщиков. Глупо отрицать тот факт, что император – крайне одарённый оратор. Если медлить достаточно долго, то тлеющий над пороховой бочкой фитиль может бесповоротно погаснуть. Но, в то же время, не помешает выиграть дополнительное время для штурмовой группы.
|
Тихо дремал под серым небом пустой двор-колодец, куда Пулавский вывел своего напарника. Остановились у припорошенной снегом поленницы, сложенной у входа в полуподвальное помещение, из открытого оконца которого несло резким, терпким запахом кухни. Вероятно, здесь жил дворник.
Дванов прислонился к дровам, тоже закурил. С подозрением покосился на оконце дворницкой, прищуриваясь, оглядел ряды тёмных окон, глядящие с кирпичных стен. Тихо простучали копыта по улице, проскрипели по свежему снегу извозчичьи сани.
— И я тоже не доверяю, Казимир Янович, — так же тихо ответил Дванов. — Есть чему не доверять. С другой стороны, если эта Дарья Устиновна — подсадная, с чего же нас ещё не арестовали, как Савинкова в Минске? Либо она ещё не успела вызвать чекистов, либо те хотят за нами следить. В обоих случаях у нас есть только один выход, как действовать, чтобы она — Дванов кивнул на чёрный ход в парадное, — не разослала наш словесный портрет. Вы понимаете, о чём я. Телефона у неё в квартире нет, так что пока мы можем быть спокойны, что она сейчас же чекистов не вызовет, но просто так уходить и оставлять её нам нельзя. Надо бы к ней присмотреться получше… кстати, а вот она уже за нами посматривает.
Дванов показал на окно на третьем этаже, и Пулавский увидел фигуру Дарьи Устиновны, наблюдавшую за своими гостями из окна. Заметив, что подпольщики обернулись в её направлении, хозяйка скрылась за занавеской.
Докурили. Вернулись в дом. Дарья Устиновна встретила гостей у двери.
— Господа, — взволнованно начала она, комкая в руках салфетку, — я понимаю, что вы в России по делу, и я не собираюсь совать нос в то, что меня не касается. Однако давайте сразу проясним некоторые вещи. Во-первых, вы можете курить здесь. Я и сама курю, но дело, я понимаю, в другом. Если вы хотите обсудить что-то, что меня не касается, просто попросите меня выйти в другую комнату. Дело тут в том, что… я бы просила вас вообще меньше мозолить глаза другим жильцам этого дома. Здесь есть управдом, есть участковый милиционер, на пятом этаже живёт партийный. Вы должны понимать, что не стоит привлекать лишнего внимания. И во-вторых… да, во-вторых, — Дарья Устиновна смутилась, — мне неловко говорить, но здесь, в Петербурге, у меня есть друг. Он может сюда прийти, я не знаю когда, это может быть любой момент. Если вы не возражаете, я могла бы сейчас сходить на телефон и предупредить его, сказаться нездоровой. Если вы не доверяете мне, вы можете пройти со мной до аптеки — телефон там. И последнее: если вы собираетесь переходить границу обратно тем же путём, вам следует назвать мне хотя бы приблизительную дату, когда вы это собираетесь делать, чтобы я сразу могла начать всё устраивать.
|
Выкроив немного времени на отдых, Данкан устроился в кресле одной из гостиных, отложив бумаги на стоящий рядом стол. Начинали болеть глаза — откинувшись на спинку, он прикрыл их ладонями и несколько секунд сидел неподвижно. Наконец, пошевелившись, Данкан медленно отнял руки от лица и едва заметно улыбнулся. Ему всегда лучше думалось в темноте — еще со схолы, когда он анализировал и разбирал все происходящее по ночам. Вот и сейчас, сидя с закрытыми глазами, он вспомнил слова Рене о том, что ничего не появляется из ничего. Сказаны они были, конечно, максимально просто, но в этой их простоте была своя правда. Оставалось только понять, что именно и откуда появилось. Идея охотника насчет землетрясений, раскопок и прибывших кораблей была неплохой, но это можно было проверить уже только на месте, сейчас у них явно не было таких возможностей. А потому следовало использовать те, которые были.
Подтянув к себе бумаги, Кроу еще раз просмотрел их. Вытащив карандаш, он закинул ногу на ногу и положив распечатки на колено и начал прямо в них подчеркивать показавшиеся ему интересными места и оставлять на полях краткие пометки. Так рядом со строками о снова разгоревшейся войне, появилась схематичная фигурка человека в долгополом одеянии и бесформенном головном уборе, из которого росли небольшие рожки. Ну, на самом деле он сомневался в информации о демонопоклонничестве афгулов, но изменившаяся ситуация и начало нового конфликта, вдобавок при поддержке их врага имперскими силами, могла заставить остальных местных вождей искать... иных союзников и источник силы. Ведь что является антагонизмом Pax Imperialis? Именно Губительные Силы. Правда, сомнения вызывала форма манифестации, описанная агентом. В представлении Данкана, примитивным племенам, ведущим постоянные войны, проще было бы выбрать путь крови и резни...Но пока он знал слишком мало, чтобы делать такие выводы и однозначно отбрасывать какие-либо варианты. Следующим значком стал расположившийся напротив сообщения о терактах на маглеве ухмыляющийся череп, от челюстей которого всплывало облачко вроде тех, в которых писали реплики персонажей в дешевых сборниках страшных историй. По прибытии на планету надо было обязательно поднять информацию об этих терактах, узнать число и состав жертв, изучить ход расследования. Как и проверить архивы на предмет катастроф, аварий и терактов в прошлом, сравнить число жертв. Маловероятно, но массовая гибель людей в каком-то месте могла повлиять на плотность завесы, отделяющей Имматериум от вещественного мира. Да и сами места терактов, как и многие другие точки столицы стоило проверить на наличие психической активности. Этим, правда, предстоит заняться Рамиресу. Псайкеров Данкан не любил, — слишком уж нестабильными и опасными виделись ему их силы — но в качестве инструмента они были полезны. Как и он сам.
Последняя пиктограмма оказалась, на первый взгляд, менее понятной — круглое полное лицо с надутыми щеками в длинном завитом парике. Почему-то первая ассоциация с выборами в планетарный совет у Данкана была именно такая. Пять тысяч, конечно, много, но провести отсев по списку через базы данных и возможную причастность кандидатов к чему-то запретному было необходимо. Вряд ли, конечно, кто-то из них решил использовать такие... радикальные методы предвыборной агитации, но ощущение, что эта политическая возня еще аукнется, у него было стойкое. Конфликт между сторонниками мирного и военного решения местных проблем... То еще дерьмо. Влезать в местные распри не хотелось. Спрятав карандаш, Кроу глянул на хронометр. Пора было идти на полигон...
Отложив посещение киллхауза, Данкан первым делом отправился на участок полигона, предназначенный для отработки приемов боя в городе. Зайдя в приглянувшееся ему здание, он открыл один из кейсов. Вытащив длинноствольный армагеддонский автоган, Кроу примкнул по магазину в каждое гнездо селектора, но на боевой взвод пока оружие ставить не стал. Начнет он с наблюдения и обнаружения целей. Устроившись в глубине комнаты, так, чтобы высовывающееся из окна оружее не демаскировало позицию, он притер затыльник к плечу, приложился. Конечно, стоило найти бы какой-нибудь стол и обустроить позицию серьезнее, но снайпингом он заниматься сейчас не собирался. Пока хватит и этого. Перекрестье прицела заскользило по увеличенным просветленными линзами коробкам зданий тренировочного полигона.
А список экипировки и кое-какие предложения насчет идеи Рене он Бенедикту все же представил. И были эти соображения довольно просты. Вещи не должны особо выбиваться из их первоначальной легенды и быть достаточно малогабаритными и ценными, чтобы их можно было взять достаточное количество и при необходимости легко спрятать. Тут, на его взгляд, выбор был очевиден — образцы дорогого и не очень инопланетного алкоголя, иные легкие рекреационные наркотики, не запрещенные, но не распространенные на Идар-Оберштайне. Возможно, какие-то мелочи из числа трофеев Гвардии, так или иначе попадавших на черный рынок. Кинжал из зуба кракена Данкан внес в список уже исключительно чтобы проверить как возможности, так и жадность Монро. Закончив с этим и передав бумагу одному из слуг, Кроу с легкой печалью посмотрел на напоминавший надгробный камень разговорник. Теперь ему предстояла скучная, но кропотливая работа по составлению полезной версии разговорника и отбору действительно нужной информации.
-
схематичная фигурка человека в долгополом одеянии и бесформенном головном уборе, из которого росли небольшие рожки Это так мило^^
А если серьезно, то Данканом проделана действительно качественная и серьезная работа по анализу полученной информации.
-
+
-
Встретились два одиночества, ЕВПОЧЯ.
|
|
|
Данте, хоть и был в высшей степени разгневан, не терял ясности рассудка. Да, сама мысль о том, что какие-то проходимцы творят бесчинства и проливают кровь в его родной Пьяченце, заставляла capitane желать собственноручно удавить каждого из посягнувших на столь дорогой для него город. Да, его злили потери личного состава городской стражи. И, само собой, его раздражал крах всех запланированных на сегодня дел. Но всё это на текущий момент не имело значения. Не было смысла даже в том, чтобы задумываться об изменениях, которые наступят после побоища в политической жизни города. Эстакадо не занимал себя прогнозированием ситуации, полностью сосредоточившись на текущих событиях. - Сколько там людей, Антонио? - спросил капитан городской стражи у докладывавшего солдата. Выяснилось, что разбойников, укрывшихся за перевёрнутыми телегами, пятеро. Данте оставалось лишь сетовать, что он не удосужился вооружить своих людей арбалетами, но за все предыдущие годы службы нужды в этом оружии никогда не возникало. Что ж, он исправит эту оплошность, если переживёт сегодняшний день. Данте мрачно усмехнулся. Стражи смотрели на него, ожидая приказов, и Эстакадо уже представлял себе дальнейшую тактику. Он не собирался бросать своих людей врукопашную, надеясь на то, что первые пятеро несчастных купят победу ценой жизни. Эта затея была простейшей, но претила капитану: он ценил собственных солдат и полагал глупым и бесчестным поступком использовать кого-то из них в качестве живого щита. Отправлять же стражников в тыл кондотьерам окружными путями выходило неоправданной тратой драгоценного времени. Проблема требовала иного решения, и оно у Данте было. - Снимайте ремни, - приказал Эстакадо несколько ошарашенным воинам. – И связывайте покрепче на манер длинных верёвок. Мне нужно, чтобы их получилось три. Ещё мне нужен кусок белого полотна и длинная палка. Капитан окинул оценивающим взором своё воинство. Остановив выбор на трёх наиболее ловких солдатах, Данте растолковал, что от них требуется, а именно – забраться на ближайшую крышу (ту самую, с которой велось наблюдение), основательно закрепить там один конец ремня, а второй как следует зафиксировать у пояса. Использовав такую страховку, стражникам надлежало спрыгнуть как можно ближе к бандитам и напасть на них. В живых требовалось оставить хотя бы одного. А уж как отвлечь мерзавцев, пока те совершают столь смелый маневр, Данте знает. Итак, смельчаки отправились на крышу, а их capitane… изволил обменяться одеждой с похожим на него комплекцией солдатом. Прихватив длинный шест с привязанной к нему белой тряпкой, Данте выставил оный за угол так, чтоб его было хорошо видно. Рядом с Эстакадо стояли двое, готовые в любой момент выполнить его следующий приказ. - Эй! – прокричал Данте. – Мы готовы вести переговоры!
|
|
Не столь часто приходилось Матиасу участвовать в подобных вылазках – благо, их городок не мог похвастаться подобными инцидентами в прошлом (впрочем, если они имели место быть, Джованни точно не интересовали) – и потому первые минуты он ощущал вполне закономерное волнение и прилив адреналина. Очень быстро неподобающие мысли выветрились из головы, и мужчиной вновь владело привычное хладнокровие. Выражение лица, взгляд, отточенные и обманчиво-медлительные движения – он явно подавал пример своим людям, которые, возможно, переживали за успех вылазки и собственную жизнь. Лидер не имеет право совершить ошибку. Даже если всё пойдёт из рук вон плохо… Матиас так же прекрасно понимал, что численность его людей слишком мала для действенной кампании прорыва, чистки города от разбросанных по её улицам кондотьеров. Долго размышлять над ситуацией он не стал, собрав максимально возможное количество солдат: столько, сколько считал нужным, без риска оставить дом пустым. Не стал терять времени на поиски подмоги, сразу выбрав для себя самый, вероятно, простой и быстрый путь. Поставив перед собой конкретную цель. Зная, что по столь небольшому городу наёмники будут передвигаться достаточно быстро, не оставляя времени на манёвр. Но Матиас рискнул. Ремесленный квартал находился неподалёку. Здесь было даже слишком тихо, слишком спокойно. Слушая, как звонко отдаётся эхом бодрый шаг солдат в тишине, Матиас воскресил в памяти обычный для этого квартала шум, лёгкое жужжание прохожих, словно стайка пчёл, заполнивших улей. Ничего подобного сейчас не происходило. Матиас ощущал атмосферу настороженности и страха, разливающуюся в пустом пространстве, чувствовал на себе взгляды горожан, напряжённо наблюдающих за группой солдат из-за плотных штор. Казалось, весть распространилась молниеносно. Не успели кондотьеры добраться до ремесленного квартала, а его жители уже прекрасно знали о ситуации в городе. Впрочем, не мудрено. Оружейник, как ни странно, двери открыл. Вручил всё, что требуется, и даже сверх того. В этот раз Джованни вовсе не старался быть дружественно-очаровательным, и не сомневался, что «подарок» был скорее подачкой. Он не причём, этот простой оружейник, и всё, что происходит в городе, его не касается. Зато свой вклад он определённо сделал. В отличии от большинства его товарищей по ремеслу. Матиас усмехнулся, посмотрел на новообретённую вещь с презрением. Отвратительное лицемерие. В данный момент ему было не до того, чтобы обвинять какого-то торгаша в его трусости, а потому он столь же лицемерно ему улыбнулся и поблагодарил. И с некоторым подтекстом произнёс: «Надеюсь, этот щит сохранит жизнь кому-то из моих людей. Пока он сохраняет вашу». Личную стражу Альберти Матиас встретил некоторое время спустя. Группа из пятнадцати человек осторожно двигалась по улице, обнажив клинки. Судя по трусоватой медлительности, вёл их какой-то остолоп, без опыта командования и харизмы. Если они будут семенить таким темпом и дальше, их господина, очевидно, убьют гораздо раньше, чем они соизволят появиться в городском совете. При виде людей Джованни стража остановилась, угрожающе выставив перед собой мечи. Ничего, кроме лёгкого раздражения, Матиас в этот момент не ощутил. Прекрасно осознавая, что солдаты на взводе. Да и сам хозяин тратторий выглядел сейчас скорее как разбойник, в тёмном коричнево-зелёном облачении и характерным колечком в ухе. Пожалуй, его собственная стража выглядела гораздо представительнее, чем он сам без каких-либо ярких оттенков кроваво-алого, пурпура, лазури – и прочих цветов, отличающих аристократию от менее зажиточных горожан. Матиас не любил выделяться. - Господа, мы как раз вас и ищем, - многозначительно улыбнулся Джованни, крутанув в руке рапиру и прекрасно понимая, что сейчас играет на нервах напуганных солдат. Боже, кого Альберти в стражу набрал?.. Кем ему придётся временно командовать?.. Впрочем, всё это решалось парой-тройкой вдохновляющих фраз. – Что стоим? Альберти сам себя не спасёт, пока вы тут ползёте словно безногие инвалиды. Вы как малые дети. Маленькие сопливые трусы, что готовы побежать к мамочке и спрятаться за её юбку. Маменькины сынки могут разворачиваться и убираться восвояси, остальные – за мной! *** Вокруг развернулось настоящее представление. Страшное. Кровавое. Судьба играла жизнями людей мастерски, кого-то убирая со сцены быстро и эффектно, кому-то позволяя жить ещё какое-то время. Массовое бегство превратилось в побоище. Невыносимую давку. Беатрис чувствовала в этот момент, насколько тяжело ей было дышать. Она судорожно хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, не ощущая при этом в лёгких спасительного глотка свежести. Духота и невыносимый запах крови смежались, перечным налётом оседая внутри. Девушка приложила ко рту руку, ощущая приступ дурноты. Она старалась не смотреть себе под ноги после того, как взгляд случайно зацепился за тело ребёнка на мостовой. Какая-то навязчивая мысль ударила в голову и билась в висках последующие минуты кошмара – это мог быть Фредерико… Настолько явственно она ощутила под каблуком мягкую плоть, настолько резко вонзилась ей странная мысль, что, казалось, она вот-вот лишится чувств от охватившего её ужаса. Что-то внутри не позволяло ей сдаваться. Чувство, что вело всё это время вперёд. Вперёд, сквозь толпу обезумевших людей. Вперёд, по телам убитых, задавленных, невинных. Вперёд, по улице, минуя дома, в которых спрятались десятки испуганных жителей. В какой-то момент они остались вдвоём. Стражник, имя которого она даже не знала, вёл её за руку, пробираясь через плотный ряд горожан, не осознающих, куда бежать и что делать. Вынул нож, яростно размахивая им направо и налево – кровь фонтанировала и раскрашивала окружающее пространство в багряно-алый. Беатрис, словно ошалев от буйства толпы, хватаясь мысленно исключительно за собственную цель, не обращала на это никакого внимания, пока одна из женщин с распоротой шеей едва не сбила её с ног, оседая на мостовую. Словно проснувшись, Беатрис вздрогнула и закричала: «Хватит! Прекрати!». Но её голос утонул во всеобщем крике. Синьора Джованни не настаивала. Она хотела попасть домой как можно скорее. *** Площадь опустела. Он не успел. Матиас догадался обо всём ещё на подходе, вместо криков и лязга стали слыша пронзительную тишину. Дома расступились, и взору Джованни и его людей предстал центр города, заваленный трупами и остатками театрального реквизита. Лужи крови растекались по серому камню ровными круглыми озерцами, отражая солнечные лучи. Мужчина ощутил внутри болезненный укол страха, но тут же подавил в себе родившуюся эмоцию. Даже если она там, среди них… Совсем не время для подобных сентиментальностей. Терять время на поиски он не хотел, равно, как и поддаться неуместным в данном случае чувствам. Совершенно спокойно, с лёгкой досадой, он подумал – до чего обидно было упустить возможность эффектно, перед толпой, покромсать парочку наёмников. При приближении к ратуше Матиас различил звуки бойни, разворачивающейся внутри здания. Понял, что многие из кондотьеров, после мясорубки на спектакле, направились именно сюда. Для конкретной цели. Что ж, - холодно подумал Джованни, - если они двигаются вглубь, то тыл вряд ли защищают. Ударить быстро, лишить их ориентации в пространстве и загнать в угол… Таков был нехитрый план. Открытые двери, пустой коридор впереди. Матиас не тратил время на приказы обхода и поиска иного пути, предполагая, что, опьяневшие от убийств кондотьеры врага не ожидают. Послал вперёд людей со щитами, что, в свою очередь прикрывали идущих позади арбалетчиков, получивших приказ расстреливать «кровожадных ублюдков», появляющихся в поле зрения. В процессе от основной отделялись две группы, включающих мечников и арбалетчиков, с целью зачистить первый этаж и затем подниматься на второй, прикрывая тыл основной части солдат. Матиас, во главе основной группы, двигался прямо к лестнице… *** Наступившая в доме тишина угнетала. Рико не знал, чем себя занять. Не знал, как повлиять на взрослых, чтобы вернуть на их лица прежние улыбки, прежнее выражение снисходительной доброты по отношению к нему. Сейчас все они были слишком бледны, слишком сосредоточены и молчаливы. В силу своего характера он не любил сидеть на месте. И сейчас придумал нечто грандиозное, самое лучшее из своих проделок. Он вознамерился сбежать от бдительного надзора Флавио и присоединиться к отцу. Он думал, что именно так сможет заслужить его внимание – помочь ему сражаться. Как и все дети, он мечтал вырасти быстрее. Как и все дети, он думал, что всего один поступок способен сделать его взрослым… …Беатрис не помнила, как оказалась возле особняка. Перед глазами всё смешалось – пёстрая толпа, мелькающие разноцветные дома, скрывшиеся в буйной зелени. Казалось, её воображение всю дорогу воспроизводило единственный момент – тот самый, когда она наступила на тело умершего ребёнка… Они замедлились. Стражник остановился, отдышался, с облегчением глядя на возвышающийся перед глазами особняк Джованни. С верхней террасы на него смотрело несколько пар глаз – пришлось прищуриться от яркого солнца, чтобы рассмотреть стражу с арбалетами наготове. В свободной руке он всё ещё держал окровавленный нож. И тут синьора, которую всё это время он не отпускал от себя ни на шаг, пронзительно закричала и рванула вперёд. Джулио не сообразил сразу, но как только заметил, из-за чего всполошилась жена хозяина, - побежал следом… Обогнал, прыгнул. И, схватив ребёнка в крепкие тиски объятий, упал с ним на мостовую. Фредерико кричал, пытаясь вырваться. Деревянный меч выпал из его рук. Подбежавшая Беатрис упала на колени. Не выдержала и заплакала навзрыд. ***
Немного ранее Матиас получил долгожданные новости. Неприметный мальчишка появился в проулке между домами. Джованни отстал, поручив вести людей командиру личной стражи Альберти. Новости были самые что ни на есть интересные. Эстакадо обратился к Сориа и получил весомую прибавку к численности солдат. В тот же момент Сальваторе нашёл помощь в лице уже знакомого де Боно. Матиасу такой расклад, конечно же, не нравился. Посчитал людей под своим командованием и от досады сплюнул. Конкурировать с оппонентами в военной мощи он не мог. Тем не менее, он надеялся, что его короткий удар окажется метким и верным. Ему казалось, он выбрал правильную цель уже потому, что угадал намерения кондотьеров. Угадал по крупицам информации, которую донесли его соглядатаи. Не столько его волновало мнение жителей города, чтобы выбелять перед ними свою репутацию, сколько экономический вопрос. Матиас до мозга костей был дельцом. И в первую очередь нацелился на рынок. А Альберти в нём – весомая фигура.
Приказы, которые должен был передать мальчишка Зверю, были следующие. Отступить и не мешать городской страже. Вести партизанские бои против целой армии было действенно, но глупо. Рано или поздно, разбойников вычислят. При такой численности кондотьеров быстро задавят и примутся за убийц, если они ненароком выдадут себя.
-----------------------------------------------------------------------------------------------
Беатрис дома. Матиас вычищает городской совет, принимает бой с главарём, если он там есть. Спасает Альберти и всех, кто там находится (если кто-то важный, будет круто). Две группы по 7 человек зачищают 1 этаж, 14 людей и Матиас движутся на второй. В планах - предложить Альберти объединить силы, сопроводить его домой. Толкнуть речь о дальнейшем сотрудничестве.
На сонную голову что-то ничего особо не придумывается для приказов своим людям. П.С. Надеюсь, насчёт информации от мальчика-доносчика я не прогадала и так можно было) Если что, абзац удалю.
-
Очень, очень красивые описания и грамотные действия. А сценка Беатрис-Рико к тому же - очень и очень сильная и цепляющая за душу.
-
Очень эмоциональный пост.
|
|
|
Работа во благо человечества и Империума всегда доставляла радость Аррику, но сейчас он был собою не доволен. Потрачена половина суток, а информации добыто крайне мало. Особенно той, что касается его сферы деятельности - Экклезиархии. Недовольство грозило вылиться в раздражение, а раздражение - в злость. Злость же уместна только в прямом сражении с явным врагом, когда она помогает преодолевать смертные страхи и направлять руку с оружием. Сейчас же, на бумажном поле чернильной битвы, злость только мешала восприятию информации, её правильной и грамотной обработке и каталогизации вычлененных фактов, сведений и слухов. Святой отец встал из-за стола и неторопливо прошёлся по периметру апартаментов, разминая затёкшие плечи и шею. Его желудок недовольно заурчал и Аррик только сейчас заметил острый голод и неприятные ощущения в желудке. Увлёкся бумажной работой, забыв о перекусе, а то и двух. Давно такого не было! Надо бы поесть, но есть ещё кое-что, что требует его внимания. Только, перво-наперво, надо избавиться от негативных эмоций. Отец Бореалис глубоко вздохнул, медленно выдохнул через нос и опустился на колени возле письменного стола, сжав в руках простенькую аквилу на прочной цепочке комбинированного панцирного плетения, выуженную мгновением ранее из-за пазухи. - Могущественный Император, Ниспошли свой чудодейственный свет, И да выведет он меня из тьмы незнания. Дай мне сил исполнить свой долг И истребить тех, кто ищет как помешать мне. Владыка Человечества, Одари меня частицей Твоей мудрости И толикой проницательности Твоей. Да стану я бурей, что сметёт врагов Твоих. И да падут баррикады преступного невежества, Скрывающие Истину Твою. Аминь. Он поцеловал священный символ и убрал его обратно, ближе к телу, сотворил ладонями аквилу, поднялся на ноги и вновь принялся вышагивать кругами вдоль стен. Только в этот раз более степенно, задумчиво и умиротворённо. Итак, что мы имеем? Первое. Кардинал системы, как и сам Бореалис, прошёл через службу в действующих войсках Империума, и чем-то они схожи во взглядах на жизнь и в отношении пренебрежения Имперским Кредо (судя из той скудной информации, что ему удалось добыть). Но этого мало для завязывания каких-либо дружеских или служебных отношений с Диомидом XXIV. Единственное, что может сыграть положительную роль, это то, что если кардинал окружил себя похожими на себя людьми, то Аррику будет проще налаживать контакт с местной Экклезиархией, т.к. ему придётся общаться с единомышленниками и близкими по духу людьми. Но это всё очень эфемерно и спекулятивно. Второе. В системе несколько раз искореняли пиратов с хаоситской символикой на бортах (обосновавшихся в поясах астероидно-пылевых скоплений), истребили несколько культов удовольствий, уничтожили культ Пришествия Императора (под которым прятались призыватели демонов) плюс подавили мятеж СПО'шников, чей полковник оказался латентным псайкером и, к тому же, одержим демоном. А! Как же он мог забыть? Ещё же битва битв древних афгулов с владыкой дэвов, дэвами и их человеческими приспешниками, окончившаяся славной победой Добра и Света и заточением владыки под пик Небесный. Т.е. прошлое системы Лотарингия изобилует не только эпизодами, входящими в сферу интересов Ордо Еретикус, но и эпизодами, попадающими под юрисдикцию Ордо Маллеус. Может быть, поэтому у Аррика так мало доступной ему информации. Допуск маловат? Инсигния ещё не выросла? (Ну на счёт инсигнии он конечно погорячился - ему до неё ещё не одну сотню еретиков и заговоров надо вывести на чистую воду) Третье. В копилку пассива (для дальнейшего обдумывания и сопоставления фактов) отправилась информация о местном шахтёрском святом, почти вырезавшей всё население Мерцига атаке зомби и мутантов и всякие слухи и тектоническая активность в Танж-Шере, вотчине негостеприимных афгулов (где, кстати, находится предполагаемая темница предполагаемо поверженного предполагаемого владыки дэвов). Аррик присел за стол, взял лист пергамента, чернильницу с пером и принялся за сочинение*. Как любил говорить отец Евлампий, заведовавший обучением детей на борту "Завета Сигиллита": "Если Малкадор не идёт к Императору, то Император идёт к Малкадору". Господин старший дознаватель!
Пишет Вам слуга Бога нашего Императора, Повелителя всего человечества, клирик Аррик Бореалис, вызванный Вами для свершения воли Его на далёком Идар-Оберштайне. Изучив и проанализировав всю доступную мне информацию по системе в целом и планете в частности, дарованной мне милостью Его, моим саном и допуском, я столкнулся с существенными пробелами в ней. Связываю я это с тем, что в Лотарингии обширные интересы нашего Ордоса сталкиваются с не менее интенсивными интересами Ордо Маллеус, к информации которого я не допущен ни коим образом, даже в мыслях. Поскольку Вы обладаете несравненно большим допуском чем я, и в служебной иерархии стоите несоизмеримо выше, а значит и ближе к нашему господину Инквизитору, взываю к Вам о помощи. Есть великая нужда в информации об активности еретических сект и сект призывателей демонов, действующих (или недавно действовавших, но подвергшихся искоренению) на территории сектора Саар и системы Лотаргиния, а так же о присутствующих в них каталогизированных пси-феноменах и существенных пси-отклонениях, не попадающих под стандартные нормы.
Да пребудет с Вами Император и в духе и в теле, Да одарит он Вас за Ваше упорство и искренность в Вашем служении, Да ниспошлёт Он свой благосклонный взгляд на Вас, Сохраняя от козней, слабостей и искушений!
Искренне Ваш, старший палубный клирик лёгкого крейсера "Сияние Корриолиса" (тип "Стойкий"), 114-й оперативной группы быстрого реагирования линейного флота Сегментум Обскурус, Аррик Бореалис. Аррик несколько раз перечитал письмо, посокрушался, что так и не избавился от витиеватости церковного письма, и размашисто расписался внизу пергамента. Подождав немного, давая чернилам время подсохнуть, он открыл санталлитовую коробочку с принадлежностями для письма, извлёк из неё плоскую костяную лопаточку, зачерпнул из костяной же баночки присыпки и лёгким постукиванием пальцев по лопатке равномерно осыпал строчки и подпись присыпкой. После чего аккуратно взял лист за верх, поднял его и слегка потряс. Несколькими заученными движениями рук, лист пергамента превратился в компактную тубу с перевязью посередине. Святой отец дёрнул шнур вызова прислуги и искренне обрадовался, когда в двери его апартаментов постучалась служанка, ранее просившая его благословения. - Здравствуй, моя дорогая! Мне нужно, чтобы это письмо попало к милорду Джасперу не позднее второго полдника. И, естественно, это не в ущерб твоим другим делам, - Аррик осенил служанку знамение аквилы. - Благодарю тебя! И да хранит и укрепляет тебя Бессмертный Император, наш Защитник и Пастырь душ наших.
|
|
-
И все было бы предельно ясно, если бы с другой стороны не зажегся вдруг второй, почти такой же огонек. Но рыже-алый. А спустя мгновение, обернувшись, можно было найти еще один - сине-стальной. Великолепно у тебя получается загонять персонажей в интересные сюжетные развили и делать так, чтоб любопытство игроков не отпускало!
|
— Книги, да, — довольно ухмыльнулся Рене, сумевший к тому времени уже достаточно успокоиться для того, чтобы даже с ноги на ногу переступить без каких-либо проблем. — Меченые, ценные и такие, что хранятся в специальном архиве. В закрытом. Книги, которые запрещены к свободному хождению, но которые не признаны ересью. По крайней мере пока.
Высказавшись, бывший охотник сделал короткую паузу, как будто чтобы воздуха в легкие набрать, а на деле для того, чтобы еще раз вглядеться в лицо старшего дознавателя в попытке угадать, не перешел ли он пока черты. Нет, кажется не перешел. А может перешел, но пока просто не понял этого. Бесит.
— Святой отец наверняка подскажет, что именно подойдет под определение “еще не ересь, но уже запрещено”, — добавил «Тринадцатый» после секундной задержки, по-заговорщицки подмигнув Аррику. — Добавим этим, заодно, немного грязи на его сияющие доспехи. Проще будет объяснить, почему он сопровождает субъектов таких спорных душевных качеств как наша команда.
...
Уже выйдя из приемной старшего притворщика Монро, когда лифт вез их всех обратно на жилые этажи, Рене потер переносицу в привычном для всех знающих его жесте «сейчас я буду говорить серьезно и долго» и негромко откашлялся для всех остальных.
— Хер его, конечно, знает, что там на самом деле происходит на этом Идар-Оберштайне, но великий «Бешеный трехногий пес», мой учитель и ментор всегда говорил: из ничего ничего не берется, — протянул он с легкой ленцой в голосе, переводя внимательный взгляд с одного лица на другое. — Раз раньше тот наблюдательный «писака» ничего ни про какой голос не сочинял, что-то случилось и случилось недавно. Что-то, изменившее положение дел. Так уж получилось, что почти все в этом мире, что не производится по велению Омниссии, появляется из земли, из космоса или из-за...хм...завесы, так что надо бы проверить отчеты археологических экспедиций и швартовные журналы местного порта, или как там называются эти дурацкие фолианты со списками прибывающих и отбывающих кораблей и их грузами. И еще узнать, не было ли там недавно каких-нибудь землетрясений.
— Очевидные вещи, да, — криво улыбнулся Рене, сверкая фиксами, — но пусть каждый обмозгует эту тему. К тому же, у меня с буквами не очень, так что с документами все равно кому-то из вас работать.
— И последнее. Босс, достань для меня у руководства ящик «пан-иммуна». Чуя я, что на месте придется по кабакам и притонам шляться неделями. У меня, как только представлю это, голова уже заранее раскалывается. Да и кишки мои без химподдержки уже слишком стары для этого дерьма.
…
Что же касается последовавших за встречей дней и необходимости смахнуть пыль с собственных прикладных навыков, Рене воспринял ее, пожалуй, слишком буквально и попросту переехал вместе с реквизированным через Бенедикта спальником на третий этаж руин реплики стандартного мануфакторума, стоящей последи макета городского квартала в одном из залов тренировочного полигона. Пора было вспомнить, кем он был на самом деле. Вспомнить, что мягкая перина, горячая еда и душ — это излишества, получаемые в награду, а не являющиеся чем-то само собой разумеющимся. Вспомнить, как противно натирают ноги забившиеся в ботинки кусочки рокрита и как он дергался от каждой тени дома на Лэйф-Хадд. Вернуться к корням. В итоге, к тому моменту, когда Молитор собрал их четверых на импровизированное совещание, вид у «Тринадцатого» был даже еще более потертый, чем обычно.
Когда же все разошлись, охотник сплюнул на землю в непрошеном раздражении, пнул осколок кирпича и полез обратно в свое логово, карабкаясь по склону из раскрошенного рокрита гораздо ловчее, чем днем раньше, но все равно то и дело скатываясь немного вниз. Все же не стоило привыкать к цивилизации. Видит Омниссия, там, на Идар-Оберштайне это ему еще наверняка аукнется. Он прям задницей это чуял.
-
Вот поэтому этот отброс и дожил до седых муде... мудрых прядей, потому что через чур сообразителен и сметлив для гангера! =))
И да, спасибо за: - Святой отец наверняка подскажет, что именно подойдет под определение “еще не ересь, но уже запрещено”
-
Очень разумный скам!
-
Босс, достань для меня у руководства ящик «пан-иммуна». Чуя я, что на месте придется по кабакам и притонам шляться неделями. У меня голова уже заранее раскалывается, да и кишки мои без химподдержки уже слишком стары для этого дерьма.
Это просто великолепно^^
|
-
Вай мэ, да покарает тебе Всемилостивейший и Всемогущий за то, что ты заставляешь делать дочь моего отца такой сложный выбор между жизнью без Верности и смертью в Преданности!
А если без шуток - великолепный момент, заставляющий меня действительно бояться сделать тот или иной выбор!
|
|
-
Похоже, Хакста решила начать действовать с конца своего списочка)
Я девочка простая, пока другие учились, я хвосты коровам крутила, да за вымя их дергала. Зато какую карьеру сделала!
|
Подготовка к миссии проходила вполне успешно. Дела Монро оказались получше, чем его слова. Все запрошенное он предоставил в нужном объеме, и полигон у него был отличный. Как лидер ячейки, Бенедикт проследил, чтобы все члены группы провели по меньшей мере несколько часов в день, приводя себя в форму перед интенсивным напряжением миссии.
Выделенные старшим дознавателем ресурсы внушали надежду, что он видит для них более высокую роль, чем пушечное мясо. Хотя, конечно, если отдача будет соответствующая, он мог пожертвовать и большим. Явные несостыковки между сказанным, несказанным и подразумеваемым сидели в сознании Молитора, словно застрявшая в огрубевшей коже заноза - вроде особо не мешает, но если наступишь и сдвинешь глубже... Полагаясь на старую добрую, как говорят, одну голову и две лучшего качества (её очень любят твисты понятно какого вида), Бенедикт решил разделить свои мысли с товарищами из группы Белла. Он тайно разослал предупреждения и, уличив момент, когда Беда, Бореалис и Рамирес тренируются или заняты своими делами, собрал Рене, Стил и Данкана в одном из отдаленных модулей полигона, закаулке лабиринта, предназначенного для отработки боев в городских условиях.
Закончив встречу, Бенедикт ушел недалеко. Вернувшись к началу модуля, он вытащил пистолет. Для тайных операций он предпочитал сильно модифицированный армейский Марк 4 производства концерна Ортлак. Однако сейчас для тренировки он выбрал другой пистолет, также произведенный любимой кузней губернатора сектора Каликсис. Молитор забрал это оружие с собой, как воспоминание о родине. "Пуританин" был простым оружием, грубым и уродливым с виду. Двухствольный пистолет, чей нижний ствол заряжался дробовым патроном, был популярным оружием у сотрудников Арбитрес, Магистратума и других органов поддержания порядка. Конечно, Хан не мог удержаться и закал партию этих пистолетов для своей секретной полиции, по слухам, на черном рынке. Однажды, он провел неделю в Стоках, имея при себе лишь "Пуританина", пару запасных магазинов, десяток дробовых патронов, сухпайки и таблетки для очистки воды. Операция тогда оказалась успешной. Бенедикт часто вспоминал, как он сидел, кутаясь в плащ, в руинах некогда богато украшенного здания, пока внизу шумела затопившая уровень первого этажа вода. Он никогда не чувствовал себя таким уязвимым - но в то же время таким свободным. Может он не прав в своих опасениях? Кто знает. Но будь он проклят, если не примет те меры для защиты, которые ему подсказывает чутье.
Бенедикт настроил модуль на проведение тренировки против сервиторов по протоколу "зачистка подземных коммуникаций, уровень сложности - высокий". Проверил "Пуританина". Оба ствола заряжены. Предстояло хорошенько размяться и очистить голову.
|
Здесь нет ничего. В окружившей, необъятной пустоте. Во мраке несуществующего мира. Здесь нет ничего, кроме твоего не угасшего сознания. Воспоминаний, что яркими огоньками вспыхивали, напоминая о чём-то далёком… Сквозь время и пространство. Сквозь пережитые годы, изменившие всё: уклад жизни и тебя саму… Ты видела вновь лес. Чувствовала прикосновения ледяных капель и вязкую грязь под ногами. И собственное падение в зеркальную бездну… Сон или явь? Действительно ли она была там, в тот миг? Чёрная луна, накрывшая собой весь остальной мир. Окутавшая своей тенью. Её возросшее влияние в это мгновение было столь ощутимо… Здесь нет ничего, кроме трёх фигур. Слишком малых в сравнении с окружающей их бездной тьмы. На дне бесконечно глубокой пропасти. Нет паники, нет волнения. Ты их не чувствуешь. Ни в них, ни в себе. В душе – странное, парализующее спокойствие. Обречённость, с которой смотришь на ситуацию со стороны, словно непричастный наблюдатель. Одновременно хочется и плакать, и смеяться. Твоё стремительное бегство… к чему оно было? Ведь теперь ты пришла к тому, от чего убегала. И ощущение не покидает… ощущение, что всё зря. Надежды, стремления – рассыпались осколками. Острыми, ранящими осколками.
Не сразу доходит смысл фраз. Не сразу Айлин замечает приближение Ариса, погрузившись в собственные печальные мысли. Всё ещё удерживая руку Константины – человеческое тепло напоминает о том, что она не одна. Айлин поднимает глаза, всматриваясь в лицо подошедшего Хеллгейта – несколько долгих секунд словно его не узнавая. Лишь постепенно разум цепляется за рождающиеся в голове ассоциации и недавние переживания, выводя девушку из оцепенения. Несколько мгновений – и она вспоминает. Слушает его голос, отмечая с удивлением, насколько спокоен его тон. Наконец, понимает произнесённые слова. Она вспоминает. Моменты своей жизни в особняке – когда в нём появился телохранитель, приставленный братом. Близким человеком, что, чувствуя вину, просто сбежал от неё. Откупился роскошью… Вспоминает собственное недовольство, вспышку гнева. Резкость, с которой относилась к новому в доме лицу. Считала, что он здесь абсолютно лишний. Тысячи мелких капризов. Сотни бессмысленных приказов. Колкости в адрес молодых служанок. Чья-то чужая жизнь. Её прошлое.
Короткое время – на осознание. На то, чтобы вновь вернуться в настоящее. Вспомнить вопросы, что так и не были высказаны вслух. Вспомнить собственное волнение, с которым Айлин смотрела в глаза Константине, берясь за ручку деревянной двери… Растаял мираж. Рассыпались надежды. Айлин нахмурилась. И с каждой секундой взгляд становился осмысленнее. Что-то внутри содрогнулось от неприязни и протеста, разливаясь обжигающей волной. - Что? Наколдовать?.. – девушка ощутила противную мелкую дрожь. – Тебе ещё хватает наглости так спокойно разговаривать? Словно ничего не произошло?.. – В тоне гораздо больше удивления, чем злости. - Ты оставил меня. Там, в очаровательной компании оживших трупов! От Константины отвернулся, когда ей нужна была помощь. Не помнишь, Арис? – Её голос был ядовито-спокоен. – Ты мог ради приличия исполнить обязанности, пока бы мы не выбрались! Но в этом слишком много чести, ударить в спину приятнее, м?.. Бросить в кишащем мертвецами подземелье!.. И теперь мы тут по твоей же вине. - Голос несколько изменился, сдерживать злость было невыносимо. - Знаешь, что? Сам ищи выход! Я тебе ничего наколдовывать не собираюсь! Привязанность. Страх. Облегчение. Подобные чувства из недавнего прошлого слишком резко отошли на второй план. Иные эмоции поглотили. Айлин вцепилась в руку Константины, ожидая, что та её поддержит.
-
Знаешь, что? Сам ищи выход! Я тебе ничего наколдовывать не собираюсь! Очаровашка^^
-
ахах, доставил обвинительный монолог :)
|
|
Аррик прокручивал у себя в голове доступную информацию по Идар-Оберштайну и по системе Лотаргиния в целом. Экономика, система управления, импорт, экспорт, население, присутствие адептус. Лотаргиния. Нойнкирхен. Церковный мир.
- Возвращаясь к предложению Данкана: если у нас на руках будет парочка артефактов и/или реликвий церковной направленности, у меня появится возможность официально и без дополнительных проволочек посетить соседствующий с нашей целью Нойнкирхен, для верификации этих самых артефактов и реликвий. В послании агента Бирюза говорится, что слышащие шёпот бояться рассказывать об этом другим людям, но как активно практикующий представитель Экклезиархии могу сказать, что обычные люди, служащие, чернорабочие и представители низших сословий на мирах, подобных Идар-Оберштайну, многими своими страхами, тревогами и подозрениями весьма охотно делятся со священнослужителями. Внутренние протоколы Экклезиархии требуют, чтобы при проявлении определённых закономерностей в том, чем делятся прихожане с духовниками, при частом повторении одних и тех же страхов, тревог и симптомов у некоего количества человек, составлялось донесение Requirit Peculiarem Operam вышестоящим клирикам и вышестоящим организациям, будь то в планетарном, системном, субсекторальном или секторальном масштабе. Даже если высшие чины посчитают донесение не заслуживающей внимания ерундой, оно сохраняется в недрах бюрократии Экклезиархии и при должном старании и соответствующих умениях его можно будет достать. И соответственно - локализовать предполагаемую угрозу, тем самым сузив круг поисков.
Как только аколиты стали расходиться, Аррик направился прямиком в свои апартаменты. Что-то не давало ему покоя, что-то касающееся этого церковного мира, Нойнкирхена. Что-то важное, требующего внимания. Среди личных вещей святого отца присутствовал ничем не примечательный инфо-планшет и Служебное руководство странствующего служителя Экклезиаркхии с его личными заметками, схемами, рисунками и дополнениями. С их помощью он как раз и надеялся устранить досадные пробелы в своих знаниях и почерпнуть полезную информацию, которая облегчит им выполнение задания. К тому же, стоит заскочить в библиотеку старшего дознавателя - вдруг что интересное попадётся по интересующей его тематике?
А интересовало его следующее:
1. Общие сведения о системе Лотаргиния и её мирах, не озвученные старшим дознавателем (торговые дома и промышленные концерны, их сферы деятельности и интересов, действующие вольные торговцы, острая нужда в каких-то особенных товарах и/или услугах и т.п. - вдруг мы что-то узнаем, что позволит нам более точно подобрать предметы для торга и внедрения);
2. Общие сведения о видных и значимых представителях Экклезиархии системы и сектора Скаар (знание конкретных личностей, их сильных и слабых сторон, позволит выстраивать диалог с местечковыми представителями Экклезиархии в нужном русле, используя свои собственные связи и знакомства среди священнослужителей);
3. Общие сведения о праздниках, почитаемых святых, принятых обрядах и церковных ритуалах, бытующих в системе и/или секторе (это может упростить вхождение Аррика в местные церковные круги, если он будет знать что люди ценят и чтут);
4. Схоластические знания о формах и проявлениях Имперского Кредо в секторе и системе (всё то же самое, что и в пункте 3, только глубже и более развёрнуто - если есть какие-то особенности или интересные истории или церковные постройки, Аррик мог заучивать это во время своего обучения);
5. Схоластические знания о легендах и мифах сектора, о произошедших здесь давным-давно событиях (может помочь при выборе артефактов и реликвий на миссию, т.к. связная и красивая история с отсылками к легендам далёкого прошлого может придать этим артефактам дополнительный интерес в глазах потенциальных покупателей; может про мифы афгулов что вспомнится?);
6. Схоластические знания по оккультным теориям, суевериям и ритуалам, практиковавшихся в системе (секторе) до присоединения её к Империуму (во-первых это так же может помочь с выбором нашего товара, того, который с лёгким "душком" (оккультные предметы?), а во-вторых может приоткрыть завесу над шептуном - он может оказаться отголоском каких-то древних оккультных верований аборигенов-афгулов);
7. Запретные знания о происходивших в системе (секторе) ранее событий еретической направленности: бунты, восстания, террор и т.п. (корни возникновения шептуна могут уходить далеко к событиям прошлого; возможно, если ересь имела место быть, то причиной её могло стать что-то похожее на шептуна - надо проверить);
8. Запретные знания о присутствующих в системе (секторе) различных культах и их проявлениях (многие еретические культы на просторах Империума прислушиваются к потусторонним голосам "святых", "Высшего Разума", самого Бога-Императора, к шёпоту Варпа и т.п. Все же помнят Убер-истязателей Белой Наги, действовавших в соответствии с нашёптываниями Великой Змеи и утопивших три планеты Сегментума Ультима в крови и потрохах? Или Помазанников Шепчущего Холма, уверявших что нашли место захоронения одного из примархов и что он разговаривает с ними, шепчет им в разумы? Или последователей Шепчущего-Во-Тьме, погрузившего в анархию целый мир-улей на окраине Сегментума Обскурус (кстати, есть довольно устойчивое предположение, что это было дело рук банды Йог-Сотота из Повелителей Ночи). И таких культов тьма тьмущая и вполне может быть, что один из них пустил корни и на Идар-Оберштайне);
9. Запретные знания о пси-феноменах и пси-отклонениях в системе (вполне резонно предположить, что шёпот - это прямое воздействие псайкера на незащищённые умы обывателей, либо опосредованное воздействие последствиями регулярно проводимых в близлежащей местности псайкерских ритуалов, что гораздо опаснее и тревожнее для Святой Инквизиции; поэтому надо попытаться связать шёпот с известными последствиями и феноменами применения псайкерского искусства).
-
Аррику надо быть церковным историком и исследователем: настолько глубокие и интересные изыскания, связанные одной логической цепочкой, он решил провести.
при частом повторении одних и тех же страхов, тревог и симптомов у некоего количества человек, составлялось донесение Requirit Peculiarem Operam вышестоящим клирикам и вышестоящим организациям, будь то в планетарном, системном, субсекторальном или секторальном масштабе Идея хороша^^
-
If you do have lores, don't sit on them, use them! Use them all!!!
|
ссылка- Все получится, Адам. Ей бессмысленно что-либо говорить, этой женщине. Она вдохновляет. Она вдохновляет тем, насколько уверена в своих словах. Слово, сказанное ею, будто обретает плоть и силу, какую-то абсолютно волшебную силу, которую эта женщина с легкостью расплескивает вокруг. Сеет, дарит. Так просто! Тихим, приятным голосом, плавными жестами вселяет собственное знание в других. Бог когда-то поцеловал эту женщину в макушку, а потом забрал у нее отца. - Марк, сообщи мне, если капитан очнется до того, как мы выступим. Сначала только мне. Больше ничего. Барреа поднялась в комнату, считающуюся здесь ее. Тронула ладонью стену, осмотрелась и махнула рукой. Очень легко оставить то, что тебе не принадлежит, а когда знаешь, что на самом деле тебе не принадлежит ничего и нигде... Регина забрала лишь плащ и фото испод матраса. Секретик. Ястреб всмотрелась в лицо на пластиковой карточке. Борман. Фото, которое она рассматривает перед сном ежедневно, фото - напоминание. Борман - не просто цель. Борман - ее единственная любовь. Извращенная, ненормальная, пурпурно-черная любовь. Человек, который сделал ее мир столь интересным. Интересным до тошноты. Человек, который забрал ее себе полностью. Человек, о которого сломал зубы весь Элкор. О нем никто ничего не знает - ни его детства, ни его настоящего. Несуществованец. Недосягаемый и желанный, ее мужчина, тот самый, которого она видит во снах. Только эти сны не наполнены радужными картинками совместных удовольствий, это темные, зыбучие сны, где один убивает другого. Медленно. Кто сегодня? Благодаря Борману ее жизнь не свелась лишь к воровству, она выросла благодаря Борману, она почти достигла Неба. И вокруг нее только небожители. Хоть никогда путь не сводился только к походу по ступенькам. Должна быть идея. Должен быть человек, который в идею верит, который питает ее изо дня в день, кормит других собой и своей верой. Пусть даже эта вера в ничто - какая разница! Все боятся. Страх непреодолим просто так, страх естественен, страх призван уберечь. Добровольно шагнуть в смерть - для такого нужно абсолютно избавиться от страха в себе, сделаться невозмутимым и безумным, нужно бесконечно огромно верить. Смельчаков на самом деле не существует. Существуют идеи, которые могут овладевать людьми сильнее страха. Ее идея, эта фотокарточка - день за днем убивали в ней страх. Страх души перед собственным падением, перед путем в бездну, бездну ответственности за других и подталкивания других к смерти. Суметь вдохновиться и вдохновлять - это, единственное, требование к самой себе Регина понимала всегда. Пара коротких сообщений своим. Регина спустилась в гостиную. Принесла вино. Орьянское. - Угощайтесь, господа. Если кому-нибудь нужно что-нибудь еще, просто скажите. Быть может, вы голодны? Из меня никогда не выйдет прилежная и заботливая хозяйка дома, полагаю. Просто сказала. Просто утекла в дальний угол. Мундштук и папироса. Бокал вина. Затяжка, глоток. Все это может стать последним. Даже вдох. Как дышал бы человек, ежедневно прогнозирующий собственную смерть в следующую секунду? Медленно дышит. С трудом осознает происходящее. Вспоминает былое. В происходящем вокруг чужие люди. В прошлом радость, звонкая, легкая, детская. Настоящее в былом, в сегодня только ложь и извращенная, убогая любовь-цель. Она все-таки присутствует, понимая, что не может оставить все так просто, все еще не может пустить ситуацию на самотек. Рано. Слушает в пол уха, самозабвенно отдаваясь парочке своих удовольствий. Вдохновенно заговорила женщина, а Регина вздохнула - ей теперь точно ни к чему здесь так говорить. Это нравилось. А стратегии Регина всегда предоставляла мужчинам, они хозяева информационного поля и войны. Всегда. Она не первый год ночует около карт и планов наступления, и до сих пор ни черта не разбирается даже в нарисованных значках. И это прощают ей. Ей прощают все за ее веру и умение сеять ее вокруг. Шум в коридоре разрушает идиллию уютного пространства гостиной. - А вот и девочка! Весело говорит Регина и встает, оставив бокал и мундштук с тлеющей папиросой на столе. Широко шагает, распахивает двери и впускает внутрь еще одну Регину - девушка бесконечно похожи на Барреа. В них двоих теперь можно запутаться. - Единственный способ обеспечить безопасность групп - отправить с ними Ястреба. Знакомьтесь, Регина. Борман хочет заполучить меня живой, уверена в этом. Когда мы выдвинемся, Марк запустит в сеть мое обращение, Борман наконец постигнет мое лицо, весь Элкор. Борман даже не догадывается, сколько у Ястреба лиц. Даже не два. Ястреб - это Элкор. Внутри Регины сейчас пустота. Внутри плещется безграничное ничто. Девушка, Регине пришлось очень постараться, чтобы заполучить ее к себе, чтобы сделать из нее смертницу, понадобилось много трудов, потребовалось цинично уничтожить ее семью, убить руками императора, но на самом деле самой - короткий компромат, извращенная подстава, чтобы заполучить себе одиночку, просто потому что она слишком похожа на Барреа. Борман не знает, что сплясал под дудку Регины однажды, точнее его люди. Этой маленькой победой Регина невероятно гордится. - Наверх, третья дверь справа, найди там себе то же... Регина показала руками на саму себя, проводила женщину взглядом и вернулась к папиросе. Теперь она улыбалась. Сообщения своим дошли по назначению. Все получится - сейчас она верит в это сама. И это самое главное ей - верить.
-
Барреа поднялась в комнату, считающуюся здесь ее. Тронула ладонью стену, осмотрелась и махнула рукой. Очень легко оставить то, что тебе не принадлежит, а когда знаешь, что на самом деле тебе не принадлежит ничего и нигде... Регина забрала лишь плащ и фото испод матраса. Секретик. Ястреб всмотрелась в лицо на пластиковой карточке. Борман. Фото, которое она рассматривает перед сном ежедневно, фото - напоминание. Борман - не просто цель. Борман - ее единственная любовь. Извращенная, ненормальная, пурпурно-черная любовь. Человек, который сделал ее мир столь интересным. Интересным до тошноты. Человек, который забрал ее себе полностью. Человек, о которого сломал зубы весь Элкор. О нем никто ничего не знает - ни его детства, ни его настоящего. Несуществованец. Недосягаемый и желанный, ее мужчина, тот самый, которого она видит во снах. Только эти сны не наполнены радужными картинками совместных удовольствий, это темные, зыбучие сны, где один убивает другого. Медленно. Вот за это особенно плюс.
-
Борман. Фото, которое она рассматривает перед сном ежедневно, фото - напоминание. Борман - не просто цель. Борман - ее единственная любовь. Вот уж действительно: оригинальная интерпритация.
И непись необычен.
|
-
Возраст лишь означает, что ты видел больше. И в нашем случае - больше грязи, несправедливости, безнадежности. Без комментариев. Истинно так!
|
Плотный ужин в компании близких, гладко прошедший переход и перспектива купания немало поспособствовали поднятию настроения младшей аэп Эймиль. Ей удалось отвлечься и от неприятных воспоминаний, и от болезненного самокопания, переключив внимание на выполнение насущных задач, а также извлечение удовольствия из маленьких радостей жизни. В кои-то веки наелась? Отлично. Есть травки, притупляющие боль от ран и дающие крепкий сон без страшных сновидений о едва не убившем её dh’oine? Чудесно. Появился шанс как следует вымыться - пусть в реке, а не в наполненной горячей ароматной водой ванне? Лучше просто не бывает. Хоть Вирель всё ещё ходила смурной, смотрела она куда как приветливее, да и выглядела куда лучше, чем накануне. Оказавшись в реке, девушка тщательно (насколько позволяли условия) вымылась, осторожничая с изувеченным плечом. Закончив помывку, она быстро выбралась из воды. Ветер холодил кожу, и эльфийка подрагивала. Уткнувшись лицом в шею подоспевшей с плащом сестрицы, Стилет радостно улыбнулась, а потом поцеловала старшую в щёку и обвила руками её талию. - Это потому, что ты светишь для меня, как солнце, - отозвалась Вирель. Несколько мгновений они так и стояли, а потом медик разомкнула объятия, чтобы отпустить сестру и сменить её на посту. Она, признаться, была занята не только высматриванием потенциальной угрозы, но и тем же, чем увлеклась её милая Айлэ - любованием на соратников. Впрочем, на Шанти она посматривала украдкой, будто опасаясь, что он заметит её интерес к себе. Лучник весьма нравился девушке, но отчего-то в его присутствии она теряла весь свой кураж по части обольщения, забывала про женские хитрости, чувствовала себя, будто неопытная девочка и вообще не знала, на какой козе подъехать к временами чертовски язвительному Кревану. Впрочем, вскоре эльфийке пришлось пережить ещё одно потрясение, в один момент разрушившее такой приятный день. Увидев на подступах в деревеньку знакомую сине-белую полоску, аэп Эймиль вздрогнула и едва не завопила от ужаса во всё горло: ей почудилось, что её встречает тот самый темерец. И не просто встречает, а ещё и улыбается во весь рот. К счастью, Вирель была не лыком шита и вовремя взяла себя в руки. Её волнение можно было определить разве что по расширенным от испуга зрачкам и побледневшему лицу. Правда, ведьмак с медальоном в виде кошачьей головы тоже не внушал доверия. К счастью, он быстро убрал оружие и более не демонстрировал непосредственной готовности вступить в бой. Это весьма пришлось по нраву Стилет, поскольку она не тешила себя несбыточными надеждами без катастрофических потерь совладать с таким противником. Кажется, сегодня удача улыбалась маленькой ганзе.
Вирель всё же аккуратно осмотрела раненого - не потому, что не доверяла в этом вопросе Ларсу, который, похоже, имел немалые представления касательно различных травм, но поскольку желала составить своё представление о тяжести состояния больного. Закончив с осмотром, она вымыла руки и вернулась к костру, устроившись рядом с Айлэ. Обняв сестрёнку, она наконец-то успокоилась и расслабилась, но пока не спешила пробовать разбавленный эликсир. Нет, ведьмака она не опасалась - хотел бы он зарубить её и её товарищей, сделал бы это с успехом, пока они были трезвыми. Но вот собственный развязавшийся от крепкого напитка язык - это плохо. Стилет была уверена, что начнёт вслух рассуждать о безнадёжности их участия в военном конфликте, о том, насколько трагична, жестока и бесполезна война, да ещё ввернёт про то, как последняя темерская сволочь может иной раз не быть совсем уж сволочью. А ещё рядом был тот, кому нужен её трезвый рассудок и твёрдая рука. Потому она едва пригубила жгучее содержимое фляги: всё же пить лучше на сытый желудок. - Не ради драки, Ларс. Думаешь, бесконечные сражения доставляют нам счастье и составляют весь смысл нашего существования? - возразила после некоторой паузы медик, склонив голову на плечо сестры. - Мы всего лишь хотим вернуть свой дом. Разве это слишком много - желать нормальной жизни? Дело не в высокопарных идеалах и не в славном прошлом. Мы имеем право на справедливость и на достойную жизнь. Почему мы должны быть лишены этого? Разве мы сродни бессловесным тварям, чтобы нас можно было гнать или распоряжаться нами? Разве мы хуже, чем dh’oine?
|
С каждой секундой у Данкана все более и более крепло ощущение дежавю. Вся эта ситуация все сильнее напоминала разговор с хитрым гильдером или нобилем, коих за свою службу в арбитрате Кроу провел немало. Именно разговор, потому что из-за высокого статуса собеседника, вызывать его на допрос зачастую было... нежелательно. Такие люди, даже если не нечисты на руку, никогда не раскроют свои карты сразу и до последнего будут стараться хоть что-то, да утаить от собеседника, просто для того, чтобы постараться извлечь для себя выгоду в дальнейшем или использовать как защиту. Так и тут выходило, что либо Монро обычный карьерист, который решил прикрыть свою... себя, отправляя на проверку единственного сообщения команду довольно опытных и не самых бесталанных аколитов, успех которых мог оказаться ему полезным. Либо, ему было известно больше, чем он говорил или же были обоснованные подозрения, что дело не такое простое — на что намекал и сбор команды по частям, и потраченные на это средства, и явно необходимо-достаточное информирование подчиненных. Как и их самих, стоящих здесь, так и того же Белла. Но и первый, и второй варианты были слишком прозрачными. Да и простых карьеристов в Ордосах держали редко, а уж чтобы такие люди становились старшими дознавателями — это, все же, не Администратум.
Судя по тому, как начал общаться с начальством Молитор, какие-то подобные мысли пришли в голову и ему. Финальная фраза определенно заставила бы умиленно прослезиться самого жесткосердного аббата-инструктора или сержанта Гвардии... А значит, Бенедикт явно пытается побыстрее завершить разговор, поняв, что больше ничего из Монро не выжать. И что даже библиотека и инфо-хранилище особняка может оказаться полезнее. Мысленно пожав Бенедикту руку, Данкан нацепил на лицо самую достоверную маску уважения и исполнительности, какую только мог и коротко кивнув, даже вытянулся во фрунт. На начальство это всегда действовало. — Благодарю, господин старший дознаватель. Безусловно, я понимаю всю необходимость скрытной работы, и могу быть уверен, что кроме самых крайних случаев, эти документы не понадобятся. И, смею надеяться, не понадобятся вовсе.
От щелканья каблуками Кроу все же удержался — не стоило превращать драму в комедию. Монро мог и понять, а поняв — не оценить. Всему, в конце концов, есть предел, даже у самолюбия. Поэтому, когда разрешение удалиться и приступить, наконец, к этой самой подготовке, было получено, Данкан вместе с остальными покинул кабинет и, захватив из своего багажа кое-какие инструменты, дневник, пару блокнотов и принадлежности для письма, направился в библиотеку поместья.
...Спустя несколько часов и два перерыва, — курить в скрипториуме было нельзя, а не курить, изучая материалы дела, Кроу уже давно разучился — от мерцания электросвечей и мелькающих в окулярах катехизатора символов болели глаза, а блеющий голосок местного служки-"бумажного носителя" вызывал исключительно раздражение. Данкан со вздохом распрямился и откинулся на спинку стула. Пока обрабатывался составленный во время одного из перерывов запрос в инфо-хранилище, вряд ли можно было найти что-то большее, чем он уже отыскал. Не то чтобы информации не было совсем, но найденная вызывала, скорее, легкую улыбку, чем беспокойство. Самым многообещающим были упоминания о ксеноруинах, якобы обретающихся под храмами Экклезиархии на Нойнкирхене. Разглядыванию гравюры, изображающей некий подземный зал с нагромождением каких-то объектов, должными, в воображении автора, изображать остатки ксеноархитектуры, Данкан даже посвятил десять минут. Но даже если допустить, что какие-то ксенообъекты на планете и сохранились, они могли заинтересовать разве что исследовательское крыло Ордо Ксенос, а получение разрешения на раскопки на храмовом мире... Другими словами, слухам о подземных залах Нойнкирхена грозило еще очень долго оставаться слухами, если кто-нибудь вообще когда-либо заинтересуется ими.
Прочие же находки были вполне в порядке вещей. Занесения в какой-либо отчет стоили только легенды о местных аборигенах, афгулах, точнее, об их демонопоклонничестве в до-имперские времена. Конечно, это направление все равно стоило отработать после прибытия на планету, но пока же Данкан был склонен отнести эти легенды на счет укоренившихся в памяти паствы проповедей, призывающих в очередной раз вспомнить о героизме местных освободителей. Священники Министорума были падки на то, чтобы выставить нечестивцев, в том числе бывших, в самом черном свете. Особенно, если эти нечестивцы не спешили в храмы с дарами. В остальном же, как говорил проктор Колин, бывший кошмар дней и ужас ночей Кроу-арбитра, "был полный голяк". И это было, как говорил тот же проктор Колин "голимо". Наверное, как-то так выглядел сейчас и сам Данкан, ибо неопределенности в исходных данных он не любил. Если это вообще можно было назвать исходными данными. Не считать же таковыми упоминания трехлетней давности в доставленных все тем же служкой, отчетах местной резидентуры, о местном культе Жены Императора. С желающими поклоняться Малкадору Герою, внезапно в проповедях культа сменившему пол и ставшему верной Женой Императора, надо работать психологам Медикаэ, а он, Данкан, приближаться к ним отказывается, если только ему не разрешат стрелять на поражение. Но ничего другого пока не было, поэтому переписывать пришлось все, включая упоминание о святых мощах культа Божественного Воителя на Идар-Оберштайне. Вряд ли это сама мумия нашептывала что-то жителям и гостям Аквилеи, конечно, но вдруг удастся сделать из моральной угрозы очередное святое чудо? Такое обывателям нравится.
Еще раз вздохнув и отправив перьевую ручку в футляр, Данкан начал собирать вещи. Оставив подскочившему служке указание подготовить, если такие найдутся, планетарные путеводители по Идар-Оберштайну, атласы и разговорники, он покинул библиотеку с четко оформившимся намерением съесть хоть что-нибудь, прежде чем следующий этап подготовки потребует его деятельного участия.
-
Вся эта ситуация все сильнее напоминала разговор с хитрым гильдером или нобилем Монро заигрался немножко, это верно)
На дознавателя Данкан хорошо реагирует, правильно. И общается с ним верно. А описание архивной работы Кроу так вообще великолепно. Четкая расстановка приоритетов, анализ всех данных, даже, казалось бы, малоценных, точные и достойные выводы^^
|
Как и всегда, когда в его длинном языке не было нужды, Рене умело изображал подпорку для стены, ограничивая свое участие в беседе одними лишь невербальными средствами. Так, он утвердительно кивал, поддерживая Данкана и его запрос на охотничью лицензию, довольно ухмылялся и трепал бакенбарды, услышав о размере выделенных им фондов, хмурился и бурчал что-то в усы, когда стало понятно, что предстоит работать практически вслепую, а в остальное время совершенно беззастенчиво рассматривал окружающих. Кроме, конечно, старика Рамиреса. «Тринадцатый» никогда не был излишне суеверным и отлично понимал, что они с Игнацио на одной стороне, но каждый раз, когда их с псайкером взгляды пересекались, ему казалось, что тот способен прочитать его настоящее «Я» сквозь все маски и фальшивые личности.
Особенно это напрягало Рене именно сейчас, так как за фасадом приятно удивленного спокойствия и искусственной плоти он был так напряжен от сжимающего нутро страха, что непонятно было, стоит ли ему уже начинать шарить по ребрам в поисках рукояти оставленного в комнате наверху ствола или сначала все же стоит обмочиться. Ну так, для проформы. Нет, головой он понимал, что вся эта сцена с возмущающимся секретарем и проверкой наверняка разыграна по нотам и реагировать на нее надо именно так, как он это делает сейчас, но тот кто родился в «комнате-без-окон» в вопросах общения с руководством на разум не полагался. Просто не мог. Физически. Слишком уж болезненной была его предыдущая встреча с недовольным поведением «Тринадцатого» дознавателем. Слишком глубокими были шрамы оставленные ей. И вот и сейчас, пусть даже опасность явно прошла мимо, «внутренний голос» все еще скулил где-то в подкорке, предлагая самый безопасный вариант — упасть на колени и просить прощения. К счастью (в основном к его собственному), Рене не был ни дураком, ни слабаком и, зная об этой своей «особенности» давно уже научился ее, если не контролировать, то, хотя бы, скрывать от всех и вся. Вот только от старого колдуна правду за кривоватыми ухмылочками, плоскими шутками и довольным цоканьем языком не скрыть.
— Еще одна штука, Милорд, — подал голос Рене, когда все вроде выговорились, благодаря Омниссию за то, что голосовые связки отработали без проблем, и голос не сорвался на придушенный испуганный писк. — Для внедрения в местное криминальное сообщество было бы неплохо иметь на руках товар, с которым мы зайдем на рынок. Что-то, чтобы показать нужным людям, что мы уже замазаны. Не ересь какая-нибудь, Император упаси, но, так сказать, «вещи с душком». Доверие к новеньким в этом бизнесе всегда не очень. Уж я то знаю.
|
Макс оставался, как всегда, неподвижен. Собственные мысли блуждали где-то глубоко в недрах могучего организма и не всплывали наружу. Слова, жесты, игры в политику и переговоры, Шепард был от всего этого далёк, как далека Наварро от Элкора. Но стоило проснувшейся королеве подняться, как в движение пришел и сам охранник, неотступно следуя по пятам за объектом охранения.
Прошел по коридору, остановился возле открытой двери и выслушал новую вводную. - Так точно, госпожа ван Эллемеет. Немного поколебался, поскольку опасался оставлять королеву без присмотра, но расудив, что с оружием он сможет прийти на помощь гораздо быстрее эффективнее чем без него, сделал шаг в помещение арсенал.
Вы никогда не видели, как одеваются военные? Тогда вам не понять на что способен космодесантник в своём желании не упасть в грязь лицом перед монаршей особой. Первые шаги за дверь были чинно неторопливые, но едва переступив через порог, в голове Шепарда словно включили таймер и объявили учебную тревогу. Голем с непривычной для него скоростью метнулся к стеллажам, быстрым росчерком глаз проанализировал маркировку на ящиках и полках, провёл анализ полученных данных, понял логику местного коптинармуса и принцип размещения вещей.
"А что, всё просто и понятно. Левый нижний угол - малоразмерные вещи, затем стойки с вещами, подходящими людям средних габаритов. Следуя этой логике, размер SXXXL будет расположен в верхнем правом..."
Максу даже подпрыгивать не пришлось, поднял свои ручищи, ухватился за скобу карго-ящика, потянул на себя, уронил на пол, вскрыл, критически и скептически осмотрел содержимое и принялся переодеваться.
Из сорока пяти секунд отведённых по нормативу на облачение в броню, бравый вояка затратил только тридцать восемь и вопреки возможным ожиданиям, обнаженным он был от силы секунд пять. После чего, его тело стало обрастать всё новыми порциями бронедеталей, пока окончательно не скрылось в керамитовой раковине штурмового костюма.
Оставшиеся семь секунд ушли на то, чтобы стащить два кофра, вскрыть и переместиться к ружейной стойке.
Оружие диктует тактику, тактика диктует стратегию, стратегия определяет победу или поражение в локальных конфликтах, а от них, в свою очередь, зависит успех всей военной кампании. В пустой ящик Макса полетели дробовики, пистолеты, штурмовые и снайперские винтовки, парочка ПП, гранаты, мины, ножи. Сверху, этот слоёный пирог вооружения, Макс щедро приправил боеприпасами и в качестве вишенки на торте, разместил разведывательно-диверсионный модуль широкого спектра действия.
Кофр SXXXL размера еле закрылся от набитого в него вооружения. Словно ящик с игрушками. Но Макс решил не мелочиться, поскольку знал, что оружия много не бывает, да и возвращаться- плохая примета, значит бежать второй раз в арсенал не следует. На всякий случай, прихватил несколько балончиков аэрозольной краски, для придания камуфляжной расцветки серой, безликой броне.
Поставив все три ящика один на другой, Шепард присел, крякнул и поднял. Ну чем не супер-карго? В целом, боец был доволен, любое вооружение лучше его полного отсутствия. Хотя следовало признать, что Новаришское вооружение было ближе по душе и по духу, чем эти хлипкие на вид, пукалки.
Со стороны могло показаться, что шкаф с антресолями решил переехать и прихватил с собой диван. Но Голем не жаловался, даже когда с трудом протиснулся в открытые двери арсенала он отрапортовал королеве, что "К бою готов." И ухая ботинками по лестнице, направился следом за ней.
Оказавшись в комнате, поставил свою ношу на пол, ботинком отодвинул к стене и встал рядом с Сильвией. - Госпожа Сильвия, не извольте беспокоиться, всё необходимое доставлено, можете переоблачиться в любом удобном для вас месте в любое время. Макс тихонечко обратился к королеве, после чего умолк, ибо опять началась политика. У каждого своя война. У кого-то за сердца и души, у кого-то за нечто более конкретное, склады, штабы, центры связи.
-
Оружие диктует тактику, тактика диктует стратегию, стратегия определяет победу или поражение в локальных конфликтах, а от них, в свою очередь, зависит успех всей военной кампании.
Вся суть боевых действий в одном предложении с точки зрения солдата, а не генерала)
-
жаль броников, они мне нравились Макс - неподражаемый шкаф с антресолями)
|
Если бы не опасение поцарапать чувствительное эго Монро, который за улыбкой и признанием своих ошибок вполне мог затаить обиду или злобу, Игнацио бы возразил, что в ситуации работы с относительно незнакомыми агентами (к которым, несмотря на свой статус, относился и Монро) полезно проговаривать малейшие детали. В данном помещении читать мысли никто не умел, а опыт совместных операций, позволяющий угадывать мысли друг друга с полуслова, имелся лишь у ячейки Белла. Однако настраивать против себя старшего дознавателя не хотелось, и от жестов вроде закатывания глаз или скептической улыбки Рамирес воздержался.
- Прошу прощения, старший дознаватель. Заинструктировался – вошло в привычку прописные истины проговаривать.
Сопровождались слова чуть смущенной улыбкой, причем псайкер постарался, чтобы вышла она как у школяра, которого поймали за списыванием. Надеясь, что Монро инцидент на этом сочтет исчерпанным, Игнацио вернулся к мыслям о задании, не забывая кивать, соглашаясь то с словами дознавателя, то с предложениями и приказами Бенедикта.
А мысли были не радужные. До изучения информации о мире выводы делать было рановато, но слова про двоевластие немного напрягли псайкера. Особенно если оно было фактическим в буквальном смысле этого слова. Отсутствие единой имперской власти всегда являлось потенциальным источником конфликта. Многие знакомые придерживались точки зрения, что использование местной системы управления и встраивание ее в имперскую иерархию было адекватной мерой, позволяющей не вникать в детали политики мира, одновременно получая необходимые ресурсы. "Вы собираете десятину, поклоняетесь Императору, а какая форма управления у вас, нас особо не волнует". Игнацио верил, что подобный метод применим лишь для слаборазвитых миров. С стандартными имперскими мирами подобный метод мог рано или поздно аукнуться…
Загадочный "шепот" мог быть инструментом разжигания конфликта между властными группировками. И, что гораздо хуже, способ входа в кабинеты (или на придворные рауты) у аколитов был только для одной стороны. Возможно. После просмотра документов будет яснее. У аколитов было еще несколько суток на выяснение деталей, и, в случае чего, можно было нагрузить вопросами Виделу (при этой мысли Рамирес с трудом сдержал улыбку).
Гораздо хуже оказались новости о фактическом отсутствии агентуры. Да, захолустный имперский мирок, но один агент? Рамирес прикрыл глаза, проматывая текстовую информацию. Дата в самом сообщении отсутствовала, а по финансовым записям можно было понять только то, что сделаны они были в этом году. К астропатическому хору агент имел доступ, но дознаватель ознакомил их лишь с одним сообщением. Которое было получено не меньше трех месяцев назад – если предположить, что Монро начал набирать группу сразу же после его получения. Либо "литератор" конспирировался, либо…
- Сэр, один вопрос. Агент "Бирюза" с момента сообщения выходил на связь?
|
Монро Кролику не нравился. Она вряд ли смогла бы подробно разложить по полочкам и расписать по пунктам все причины этого отношения, но, поинтересуйся кто ее мнением, ответила бы одно: "скользкий". Взгляд этот его, внимательный и цепкий, так не вяжущийся с доброжелательной и чуть глуповатой улыбкой. Будто насквозь видит и все грешки за душой пересчитывает. Парик дурацкий. Вся эта безвкусная, показушная роскошь, которой под самую крышу был набит его дом. Цацку на пальце крутит, будто специально к ней внимание привлекает. Да и то, что, вызвав их, старший дознаватель даже не предложил присесть, хотя сам, вон, развалился в кресле, было маленьким штрихом к портрету. То есть, самой Стил было абсолютно все равно, топтаться с ноги на ногу, сидеть в удобном кресле или ютиться на какой-нибудь жесткой скамейке, но сам факт восхищения дознавателем не прибавил. Вот она и стояла - молча, сохраняя нейтральное выражение лица, чуть расставив ноги и сложив руки за спиной. Слушала. Стил вообще предпочитала особо много не вякать и следовать поговорке "Молчи - за умную сойдешь". И на "похвалу" Монро она отреагировала только сдержанным кивком, хотя, могла бы ответить, ой, могла бы. Даже короткая сценка с возмущенно подскочившим Виделой показалась девушке какой-то... не совсем натуральной. Будто и старший дознаватель, и его секретарь играли в какую-то игру, строго соблюдая свои, только им известные правила. Стил не доводилось общаться с другими приближенными инквизиторов, и потому она не могла сказать, нормально ли такое отношение к аколитам. Может, у них принято причислять своих агентов к штату прислуги. "Помой пол", "вытри пыль", "найди мне еретиков". И все же девушке казалось, что с Гарольдом Монро что-то не так. Вот и слова про проверку показались ей откровенной ложью. Эй, чувак, врал бы ты поубедительней. Разумеется, Стил не озвучила эту мысль, но про себя заметочку сделала. Монро был далеко не первым в ее жизни, кто терпеть не мог, когда подчиненные предлагали более интересные и адекватные идеи. Все же он не стал брызгать слюной и стучать тапком по столу, доказывая, что его предложение - единственно верное. И на том спасибо. Пока старший дознаватель вслух размышлял о ценностях и рассказывал про своих агентов на Идар-Оберштайн, Стил вдруг почувствовала на себе чужой взгляд. Ощущение было ярким, как будто кто по спине пальцем провел. Девушка тут же напряглась и неторопливо, будто случайно, повернулась. И тут же расслабилась. Хакста, та блондинистая "очаровательная женщина". Стил поймала ее взгляд, оглядела с головы до ног и криво, одним уголком губ улыбнулась. И правда, очаровательная. Знать бы еще, что таится за маской хорошенькой девушки, за какие таланты ее присоединили к группе. Стил сомневалась, что Хакста выполняла исключительно декоративные функции, да и слова самой Беды про самостоятельную деятельность говорили о том, что эта девушка не так проста, как кажется на первый взгляд. Но это можно будет выяснить и потом, по ходу дела. Вопросов у Стил пока не было, с Молитором она была полностью согласна. Зато было желание проверить еще раз, все ли необходимое на месте. А еще ей было интересно, не окажется ли этот агент "Бирюза" одним из тех, кто слышит голоса.
-
А еще ей было интересно, не окажется ли этот агент "Бирюза" одним из тех, кто слышит голоса
Вот хороший ход рассуждений. Мыслить, как оно это говорится, надо "стратегишно")))
-
"Может, у них принято причислять своих агентов к штату прислуги. "Помой пол", "вытри пыль", "найди мне еретиков" - многозадачно, однако))
-
"Помой пол", "вытри пыль", "найди мне еретиков". Плюсик можно было поставить только за это, но и остальное хорошо.
|
|
Чем дольше Бенедикт общался с Монро, тем меньше он ему нравился. Неприятный персонаж высшего сорта. Возможно, ему просто везло, но при работе с предыдущим начальством Бенедикт привык к строгой дисциплине но сравнительной честности. Одно дело - "информация ограничена уровнем, необходимым для выполнения миссии", по крайней мере тебе честно говорят в лицо, что большего тебе знать не положено. Другое дело - сомнительные заигрывания и откровенное утаивание информации, которая явно нужна для выполнения задания. Старший явно собирался использовать их втемную. Да и манеры у него! Настолько вжился в образ, что и правда больше похож на сомнительной репутации торговца, еще и завязшего в каком-нибудь грязном деле, вроде торговли ксеноартефактами.
Но что Молитор мог сделать? Сказать "нет, сэр, извините, мне что-то не хочется выполнять это задание?". Хотя на службе в Инквизиции можно было просто так пожить пару недель в таких условиях, за которых бы любой гвардеец бы согласился попытаться свернуть голыми руками шею орочьему боссу, за отказ выполнять приказы здесь наказывали еще строже.
Поэтому придется играть по правилам "Гарольда Монро" (кто знает, настоящее ли это имя?). Взять от него все что можно, деньги, снаряжение, информацию, которую он согласиться выдать. И лететь скорее на этот Идар-Оберштайн. А там уже пухлые ручонки старшего дознавателя будут слишком далеко, чтобы дотянутся. Если он не врет, конечно, про свою агентуру.. Но даже если и врет и у него есть там запасные агенты, все равно у него нет столько влияния как здесь. Будем действовать сами, будем выживать, будем собирать информацию, чтобы выяснить, что за варповщина там происходит. Если выяснится, что за действиями Монро стоят некие недобрые мотивы... На крайний случай остается возможность послать астропатическое сообщение Беллу. Судя по расставанию, их прошлый начальник не был большим фанатом старшего дознавателя (что и не удивительно). Может, он сможет что-то сделать.
Конечно, это только самый крайний случай. Если Монро просто швыряет их в пруд с локсатлями с завязанными глазами, они сделают все как надо, надерут задницу всем врагам Империума и вернутся как на парад, выполнив свой долг. Посмотрим тогда на физиономию этого толстяка.
Такие думы думал Бенедикт. А вслух он сказал:
- Распределение ролей по прикрытию примерно такое - я - фактор или торговый представитель Дома, Кроу - начальник охраны, Банну и Рене - охрана, Бореалис и Рамирес - свита. Священник и, хм, личный архивариус, если требуется скрыть его псайкерский статус. "Просто очаровательная женщина" - он посмотрел на Хаксту - играет себя. Нам потребуются соответствующие атрибуты, одежда и различные отличительные знаки данного Дома - кольца, печати, гербы и так далее. На таких мирах как Идар-Оберштейн падки на подобные символы влияния.
Я предполагаю, что 77 часов до полета мы не должны покидать пределы поместья, чтобы не скомпрометировать безопасность нашего прикрытия. Старший дознаватель, прошу поднять допуск членам группы с целью подготовки к миссии. Нам бы очень пригодился доступ к библиотеке или дата-банкам чтобы собрать нужную информацию о планете и прикрытии, тренировочной зал для физической подготовки и оценки готовности членов группы, с которыми я раньше не работал. Не испытываю сомнений в вашем профессионализме, коллеги, но мне хотелось бы иметь точное представление о боеспособности группы. По поводу снаряжения - он оглядел остальных аколитов - предоставьте мне ваши запросы в бумажном виде, я оценю их и передам секретарю.
Он снова повернулся к Монро.
- Разрешите приступить к подготовке к мисиии, старший дознаватель.
-
+
-
нет, сэр, извините, мне что-то не хочется выполнять это задание? Оригинальный вариант, конечно, но да - его бы не оценили)
Нам бы очень пригодился доступ к библиотеке или дата-банкам чтобы собрать нужную информацию о планете и прикрытии, тренировочной зал для физической подготовки и оценки готовности членов группы, с которыми я раньше не работал Бенедикт молодец, все учел)))
|
В обсуждении малозначащих с ее точки зрения деталей Хакста участия не принимала. Она была уверена, что опытные коллеги смогут согласовать их с Монро. Свое бесценное мнение она высказала, а потом больше смотрела на тех, с кем придется лезть в кровь и дерьмо. Оценивала внешность, манеру держаться, мелкие моторные реакции. Наверное, сама Беда не смогла бы так разложить на составляющие то, что она делает. Она просто пыталась прочувствовать окружающих всей своей битой и резаной шкурой. Так зверь принюхивается и присматривается к своим собратьям, попав в новую стаю.
Из этого полумедативного состояния ее вывели слова Кроу. Его обращение «Госпожа Беда» и предложение сделать Хаксту надсмотрщицей над выданными артефактами изрядно ее рассмешили. Арбитраторская шинель не оставляла простора для воображения, чем раньше занимался этот агент Трона. Что придавало ситуации дополнительную пикантность. Арбитр предлагает преступнице охранять ценности. Хороший анекдот. Девушка не выдержала и улыбнулась, а потом быстро прикрылась рукой, чтобы приглушить смешок.
Забавные мужские игры в статус не слишком занимали внимание Беды. Что там на самом деле думал старший дознаватель Монро, уже не имело особого значения. Было и прошло, исчезло как клок тумана под порывом ветра. Маленькую зарубочку относительно инквизитора она себе в память поставила, но это просто работал инстинкт самосохранения. Чем больше знаешь о начальнике, тем проще будет понять, когда он решит тебя «разменять» или «снять с доски». Ради высокой цели, конечно. Похвалу себе она пропустила, как вещь эфемерную и несущественную. Манипуляции великолепного Монро с амасеком тоже никак не повлияли на мироощущение Беды. После вчерашней пьянки, она была целиком и полностью равнодушна к любым изысканным напиткам, по крайней мере, до конца дня. Она даже не стала думать, сколько тронов из выделяемых денег в результате операции осядут на ее собственном счете. Девушка вернулась к наблюдению за соратниками. Но на этот раз, бедовая Беда прикидывала с кем лучше замутить во время предстоящего приключения. Слово «миссия» ей не нравилось.
Первым делом Хакста мысленно вычеркнула Рамиреса, не столько из-за возраста даже, а потому что псейкеров она не любила. Не важно, насколько сертифицирован был при этом обладатель потусторонних сил. Тут же к нему присоединился и отец Бариалис. Беда не считала служителей Его хорошими любовниками. Ведь женщине хочется, чтобы мужчина принадлежал ей целиком, а тут его бы пришлось делить с самими Императором. А вот «стальная» обладала всеми необходимыми достоинствами. Она была красива, спортивна и энергична, осталось только выяснить, как гвардейка относится к лесбийской любви. Рене пока был темной лошадкой, но его усы Хаксте однозначно не нравились. Чеканный профиль Молитора был неплох, но девушка не хотела, чтобы ее заподозрили в желании приблизиться к начальнику через постель. Кроу был какой-то «замороженный», ему явно не хватало жизненной энергии и темперамента, но Беда всерьез задумалась о возможности его растормошить. В результете первое место в списке желанной добычи заняла Банни, Данкан оказался вторым, а Бенедикт замыкал виртуальную тройку.
Хакста хоть и углубилась в свои мечты, но фразу про снаряжение вычленила из потока слов только так. И сразу задумалась, что ей необходимо присоединить к своему багажу.
|
Отсутствие в помещении каких-нибудь сидений, за исключением кресла старшего дознавателя и рабочих мест его помощников, начало слегка раздражать Данкана. Конечно, он понимал, зачем это было сделано именно так, но и не отрицал возможности, что это просто тешило самолюбие Монро. Мысленно усмехнувшись, Кроу едва заметно кивнул. Ему было что добавить к словам Бенедикта и было что сказать от себя. Правда, лучше бы было, если бы им дали время предварительно поработать с материалами по планете и архивом местной резидентуры... Но, видимо, он слишком многого хотел. — В любом бизнесе доверие закладывается медленно, — еще раз кивнув, негромко ответил Данкан Молитору. — Однако, когда пришедший с предложением человек имеет на руках образцы того, что он может тебе предложить, подсознательно легче ему поверить... особенно, если тебе нравится то, что он принес. А с предметами роскоши и реликвиями такое сделать намного проще, чем с промышленными товарами, оружием или природными ресурсами и это не будет требовать навязчивого вмешательства со стороны местной торговой палаты, наблюдателей, гильдеров — имя Легион тем, кто захотел бы нагреть руки на любой сделке. Максимум — оценщик и специалист по... — он едва не сказал "подозреваемого" — покупателя. Поэтому, поддержу Бенедикта, будет просто прекрасно, милорд, если вы сможете выделить нам пару-тройку предметов, которые вы сочли бы подходящими для подобного дела.
Взяв паузу, Данкан обвел взглядом собравшихся. На мгновение задержал взгляд на Хаксте — ее слова про самостоятельную работу показались ему несколько... самонадеянными. Он верил в то, что все собравшиеся здесь обладали достаточной компетентностью и что выбор Монро на эту девицу пал не просто так, но это заверение отдавало слишком уж большой самоуверенностью. Зато, то, что она была добавлена в группу старшим дознавателем и явно была частью его... личного персонала, открывало некоторые возможности. — А госпожа Беда сможет проследить за их сохранностью или подтвердить утерю или уничтожение, если в ходе расследования что-то такое произойдет. Но могу гарантировать, что лично приложу все усилия к недопущению этого. А на некоторых людей один вид подобных предметов действует эффективнее, чем самые правдивые рассказы и самые подлинные верительные грамоты. Даже если профиль нашей "торговли" и не будет напрямую официально связан с рынком артефактов и предметов роскоши, это должно значительно облегчить нам работу.
В завершении своей речи Данкан сдержанно поклонился. Пола арбитраторской шинели слегка отошла в сторону и мелькнул приколотый с внутренней стороны к высокому воротнику именной жетон. Покосившись на него, Кроу мысленно поморщился. В этом расследовании, вероятно, придется спрятать его в самой глубине багажа. Но уточнить на всякий случай, не мешает. — И еще один вопрос, милорд, если позволите. Прежде чем начать, Кроу быстро взглянул на Молитора, проверяя, не недоволен ли он самоуправством свежеиспеченного подчиненного. Впрочем, при необходимости, они смогут разобраться и все обсудить приватно. А обсудить, кажется, было что. — Статус следователя Арбитрес предоставляет некоторые... полезные возможности. Как и статус официального охотника за головами. Рене, несомненно, должен был оценить формулировку. Покосившись на него, Данкан продолжил: — Возможно ли заранее заготовить документы на мое имя о ведении особого тайного расследования по приказу, хотя бы, планетарного судьи Тиллы? С открытым листом на обыск, арест и ведение процедур дознания. И ордер на имя Рене с открытой картой на задержание и реквизицию. В случае, если нам придется, так сказать, сбросить маски, это будет крайне полезно. Если, разумеется, у моего товарища нет возражений.
|
Что-то неуловимо жуткое было в этот момент в глубине серых глаз Стефана Сальваторе – некий практически неуловимый восторг, мрачное торжество, столь резко контрастировавшее с творящимся на улицах города кровавым кошмаром. В глубине души он наслаждался захлестнувшим Пьяченцу хаосом, без тени страха ныряя в тёмную пучину смертельно опасных боёв и междоусобиц. Вопреки здравому смыслу, несмотря на тревогу о дочери, Стефан испытывал какое-то неправильное, порочное удовольствие – весь мир вокруг в одночасье катился к чертям, а он, Стефан, становился тому невольным свидетелем. И даже более того, он был на волне – во главе вооружённого до зубов отряда, дорвавшийся наконец до истинной власти, о которой долгие годы мог только грезить. Сегодня стирались обусловленные неумолимыми законами грани, затопивший Пьяченцу хаос сегодня списывал любые ошибки. Сальваторе вдруг почувствовал себя едва ли не богом – всемогущим, способным единолично решать, кому умереть, а кто будет жить… И способным перекроить политическую обстановку в городе на своё усмотрение. Те нормы и правила, что сдерживали Стефана большую часть его жизни, сегодня попросту не существовали. Именно осознание этого факта порождало нехорошую ухмылку на тонких губах.
Кто начал войну, кто оказался столь глуп и наивен? Или, напротив, этот конфликт – очередная фаза в многошаговом плане какого-то закулисного кукловода… Даже сейчас, шагая по улицам города во главе небольшого отряда, Стефан ни на минуту не переставал размышлять. Путь и не он заплатил кондотьерам, но, в любом случае, собирался извлечь для себя максимальную пользу из беспорядков. Деятельный разум старшего Сальваторе уже рисовал перед глазами заманчивые картины, которые приходилось отгонять усилием воли. О, Стефан уже в точности знал, какой шаг предпримет в первую очередь следующим утром. В том, что он переживёт ночь и остаток этого дня, мужчина в своём высокомерии почему-то совершенно не сомневался. За размышлениями практически незаметно пролетела дорога – Сальваторе уже видел впереди ворота поместья Эмилио, из которых ровными рядами на улицу выходили солдаты. Судя по всему, он успел как раз вовремя – де Боно вот-вот собирался бросить своих парней в дело.
Первой подход подкрепления заметила собственной персоной Мария – про себя усмехнувшись, Стефан отметил, что доспехи идут ей куда больше, чем бальное платье. Когда наконец гостей соизволил обнаружить Эмилио, то Сальваторе, сообразив, что произойдёт дальше, обречённо вздохнул. За голос и мечи де Боно неизменно приходилось платить определённую цену – будь то отвратное вино или титанической силы объятия. С одинаковой стойкостью Сальваторе пережил и удар по своей репутации, и оказанное на грудную клетку давление. Деликатно проигнорировав мнение де Боно относительно главенства последнего над их объединёнными силами. - Город в огне, мой храбрый друг, - прокашлявшись, проговорил Стефан, благодарно кивнув в ответ дочери Эмилио. – Мы должны любой ценой и как можно скорее восстановить порядок на улицах. Сальваторе не лгал. Установление спокойствия в городе на самом деле входило в его намерения. И он, Стефан, должен был привнести в установление этого самого спокойствия как можно более заметную лепту. - Отбросим в сторону предрассудки, этим вечером каждому из нас предстоит славная битва, - Стефан задумчиво почесал подбородок и улыбнулся. Решив слегка пожертвовать своей репутацией трусливого чиновника в глазах Эмилио. - Ты наверняка слышал о представлении, Эмилио? Подозреваю, что там сейчас – чудовищная резня. Сегодня не лучший день для театра.
Андре нервничал. Нервничал, несмотря на то, что до сих пор ничего особенного не произошло. Несмотря на то, что, по сути, от него требовалось присутствие исключительно номинальное – функцию командира отряда легко и непринуждённо принял на себя капитан Лацци. Молодой человек без конца поправлял волосы и теребил эфес шпаги, ощущая дополнительный дискомфорт из-за напускной бесстрашности отцовских солдат. Безумие, чёртово кровопролитие. Андре совершенно не понимал отца, не разделял его безрассудной и неуправляемой жажды власти. Он не понимал людей, готовых на всё ради того, чтобы одержать победу в предвыборной гонке. Парень лицезрел на улицах города кровь и страдание. Он презирал и высшую власть. Рим, который бросил к ногам благородных господ награду – словно кость своре оголодавших собак. Анархия, невинные жертвы… Только этого таким образом можно было добиться. Около входа в поместье синьоры Дестефани на земле лежало одинокое тело. Андре напрягся, вздрогнув, сглотнул. Движения сопровождавших его солдат сделались более выверенными – парни собрались и приготовились к бою. Насторожился сам Лацци. По идее, Эстелла должна быть там, где-то внутри. Молодой Сальваторе наконец обнажил свою шпагу, приготовившись к штурму.
Сложно было по-настоящему оценить таящуюся в этих словах угрозу. Практически невозможно представить себе кровь и насилие, сидя на удобном диване в уютной гостиной. Эстелла, наиграно нахмурившись и покачав головой, на самом деле не смогла заставить себя сопереживать. Пожав плечами, девушка согласно кивнула – рисковать собственной жизнью понапрасну она не намеревалась, а если в городе творится что-то на самом деле серьёзное… Чтож, очень скоро здесь будет отец или его наиболее верные люди. Уж в этом Эстелла могла быть уверена наверняка.
-
Тщеславный тип) Нравится за ним наблюдать.
-
Истинное лицо Стефана прекрасно и великолепно!
А эта фраза меня просто очаровала: За голос и мечи де Боно неизменно приходилось платить определённую цену – будь то отвратное вино или титанической силы объятия.
-
Хорош, лис. :)
|
|
|
Бывших оперативников Инквизиции не бывает. Разве что post mortem. Поэтому пикт-обращение, пришедшее от старшего дознавателя Монро, особо Игнацио не удивило. Не надо было быть псайкером или предсказателем, чтобы понимать, что однажды это случится – больше удивляло время, которое Рамиресу удалось провести в относительно спокойном месте, занимаясь если не любимым, то весьма приятным и приносящим немало пользы Империуму делом. Управляющий станцией Публий, с которым за время службы у Игнацио сложились неплохие, почти дружеские отношения, организовал отправку затребованных Монро аколитов оптимальным образом. Миры Адептус Механикус являются своеобразным "черным ящиком" с точки зрения утечки сведений – если на обычной планете всегда можно подкупить какого-нибудь чиновника из космопорта или проникнуть в соответствующее хранилище данных, чтобы выяснить, откуда прибыл тот или иной человек, то узнать что-то у техножрецов могут лишь стоящие выше по званию техножрецы и, при условии хороших отношений, Инквизиция и Арбитры. Поэтому вопрос конспирации Игнацио в данном случае особо не беспокоил.
Сложнее дело обстояло с парой чемоданов оборудования, которое большинство проверяющих мира сочли бы весьма сомнительным с точки зрения законности. Хотя одним из людей, затребованных дознавателем со станции, был священник, принадлежность к Экклезиархии не гарантировала свободы от досмотров. Некоторые миры, особенно с высоким присутствием Адепта, ценили свою безопасность и предпочитали не рисковать. К тому же, варп-перелеты даже при самых благоприятных условиях штука небыстрая, и угадать, какое непредвиденное событие может случиться на планете за это время. Однажды проблему, которую послали решать ячейку Рамиреса, за время путешествия успешно разрешили местные арбитры и пара очень шустрых офицеров Гвардии. Поэтому, после приятной беседы с Публием и пары бутылок старого амасека на вышеупомянутых чемоданах появились пломбы Министорума, которые трогать дерзнули бы лишь весьма целеустремленные арбитры, а у самого Рамиреса – документы на имя Люциуса Коранте, младшего миссионера, благословленного странствовать между мирами Императора и нести его слово. Тоже не идеальный выход, потому что для осведомленного человека от подобного миссионера с пломбами за милю веяло бы ad majorem Imperator Gloriam… но выход.
Спутник, кстати, понравился Игнацио. Аррик Бореалис, отправленный на станцию после ранения, относился к тому типу агентов Императора, которые были по душе псайкеру. Истовая вера в Императора всегда вызывала уважение у Рамиреса, особенно если носитель ее стремился помочь людям верить, а не заставить их. Министорум был необходим Империуму, но псайкер слишком много повидал, чтобы считать, что церковь и ее методы идеальны. Само собой, в беседах с Арриком он об этом не распространялся. Найти точки соприкосновения было несложно – кроме того, оба были агентами Инквизиции, оба обладали энциклопедическими знаниями в области Имперского Кредо, оба разделяли похожие убеждения в отношении того, на чем зиждется Империум. Бореалис, к тому же, не отличался особыми предрассудками в отношении псайкеров – чем не могли похвастаться многие из коллег и знакомых Рамиреса.
А вот само путешествие было не слишком приятным – псайкер не любил варп. У большинства людей физиологическую реакцию вызывал лишь сам момент перехода, но Рамиреса подташнивало постоянно. На это накладывались не самые приятные воспоминания, а также сны, доля кошмаров в которых во время прохода через Имматериум увеличивалась почти вдвое. Объяснений было два – псайкерский дар или тот факт, что Игнацио слишком хорошо понимал, что находится за тонким коконом поля Геллера и какие последствия ждут всех находящихся на борту, если генераторы откажут. Но ответ на вопрос, какое именно из объяснений было правильным, помочь Игнацио никак не мог. И он, как всегда, доверился Императору, который, как известно, защищает, и, по мере скудных своих сил, старался слабость превозмочь.
Прибытие на Тиллу стало облегчением, равно как и то, что дополнительные усилия по прохождению через контроль прибывающих на планету прикладывать не пришлось. Дорога до Золотого Квартала тоже ничем особо не запомнилась – Игнацио видел не один улей, и были среди них гораздо более внушительные. А вот само место обитания богатеев планеты вызвало неодобрительное ворчание. Количество роскоши на квадратный метр зашкаливало. Разумом псайкер понимал, что подобная демонстративность богатства является еще одним элементом в борьбе за влияние, или, даже, необходимым условием участия. Но ощущения, которым Рамирес привык доверять, говорили, что для многих из инструмента богатство превратилось в цель и образ мысли. И, несмотря на образ Монро, в котором тот предстал на пикт-записи, псайкеру хотелось верить, что дознавателя эти изменения не коснулись.
Расфуфыренные охранники на входе эту веру поколебали. Их нефункциональность была настолько показушной, что любой бы заподозрил подвох. Который вскоре и обнаружился в форме нормального поста наблюдения и замаскированной огневой точки с тяжелым болтером, сектор обстрела которой покрывал весь двор. А внешняя охрана, получалось, смертничками была. Позже, знакомясь с обитателями дома, Рамирес узнал, что, хорошо показав себя "в камзоле", можно было заслужить право сидеть перед экранами или за болтером. И что похожую схему охраны использовали остальные обитатели района.
Два дня, проведенные в особняке, Игнацио использовал, чтобы сформировать мнение о его хозяине без применения своих способностей. Почти весь первый день он провел в библиотеке. Многое о человеке можно сказать по его выбору книг и отношению к ним. Библиотекой пользовались нечасто, скорее всего – гости Монро. Несколько раз среди рядов полок Рамирес заметил Виделу, секретаря Монро. Попадались довольно редкие тома, но они не были похожи на плод усилий коллекционера. Сложилось впечатление, будто бывший гангер просто приказал собрать себе коллекцию фолиантов повнушительней, и, вычеркнув пунктик из списка "вещи, которые должны быть в каждом благородном доме", успокоился.
Параллельно Рамирес провел серию, казалось бы, случайных бесед со слугами. Выглядели они верными и довольными, хотя работали на Монро недавно. Точнее, работали они на "истинного наследника дома Джасперов" – прикрытие было эффективным, и, хотя пара слуг проговорились, что "милорд Джаспер излишне эксцентричен для хорошего дворянина", реальный статус Монро оставался для них тайной. За отсутствие попыток проникновения в которую платили хорошие деньги – вылететь за излишнее любопытство не хотел никто.
Наконец, настал назначенный час, и аколитов пригласили на инструктаж. Немного поплутав по лабиринту, который, скорее всего, в определённых обстоятельствах смог бы стать смертельной ловушкой для незваных гостей, служанка вывела их к лифту. Затем последовала тщательная проверка и предложение сдать оружие. Игнацио сдавать было нечего – при себе он обычно носил табельный пистолет арбитрской модели, но на беседу с дознавателем брать его не стал. В приемной он заметил знакомые лица. Ячейка Белла. Но без самого Белла. Если тот был жив, то наверняка был весьма оскорблен подобным развитием событий – как и любой другой дознаватель на его месте. Вскоре к отряду присоединился "прапорщик Киже", немедленно занявшийся любимым делом. А Рамирес отреагировал так же, как обычно – сделал вид, что увлеченно слушает. И честно пытался вычленить реальную информацию до момента, как незнакомый адепт отправился на доклад. Дверь, почему-то, при этом осталась открытой.
Услышанное не понравилось Игнацио. Оказавшему весьма существенную помощь делу Инквизиции человеку был дан от ворот поворот из-за труднопроизносимого имени. Учитывая, насколько несущественной деталью в службе Ордосам являлось имя, основание отказа казалось просто неадекватным. Доллас покинул помещение через, очевидно, расположенный в кабинете выход, и Видела "пригласил" аколитов. Если, по сформировавшимся к тому моменту впечатлениям, Монро примеривал на себя роль Инквизитора, то Видела явно видел себя как минимум дознавателем. Или просто был из тех людей, которые за надменностью скрывают какие-то комплексы.
Добродушное приветствие старшего дознавателя показалось бы гораздо более искренним, если бы в его финале последовало предложение садиться. Однако кресел, скамеек или стульев для гостей предусмотрено не было. Потому что в сознании Монро они были не гостями или друзьями, а подчиненными, которые должны были стоять перед начальством. Подтвердив вывод распитием амасека в одну глотку, экс-гангер представил им возможность ознакомиться с донесением агента "Бирюза".
Донесением, в котором информации было маловато. Слуховые галлюцинации, возможно наведенные псайкером или являющиеся следствием демонического заражения. Самое простое объяснение, как правило, является верным, но Инквизиции регулярно приходится иметь дело и с исключениями. Область проявления феномена – неизвестна. Центральный район, скорее всего, упомянут в связи с тем, что является сферой внимания "Бирюзы", а в реальности может быть распространен по всему Идар-Оберштайну. Что именно нашептывает голос – также неизвестно. Простой страх говорить о нем опытным палачом ломается легко, а сложный ментальный блок дает возможность делать довольно далеко идущие выводы…
Игнацио оборвал поток мыслей. Данных было слишком мало, чтобы делать предварительные выводы. Он чуть подался вперед, ожидая продолжения, которого не последовало. Вместо этого Монро изложил возможную легенду и устроил выборы главы ячейки, назначив на эту должность Бенедикта. Рамирес коротко кивнул, одновременно выражая одобрение кандидатуры и скрывая удивление, против воли отразившееся на его лице. Собравшиеся аколиты были слишком крупного полета птицами для первичной проверки подобных слухов. Должно было быть что-то еще.
У предложенной легенды были свои недостатки, которые сразу же указал Молитор. Если бюрократия Муниторума заслуживает своего легендарного статуса, то уровень коррупции в его рядах часто преувеличивают. Попытка изобразить флотских офицеров при столкновении с реальными или бывшими флотскими офицерами (вероятность какого события была достаточно велика) могла обернуться слишком шумным для открытого продолжения операции провалом. Но у идеи Бенедикта был один недостаток. Который сразу же был исправлен предложением Кроу. Легенда "торговый дом с инвестициями" требовала основательной подготовки. Торговля артефактами по каталогу – нет.
- Организация, которую мы будем представлять, должна существовать, в случае чего подтвердить наши полномочия и, что немаловажно, не иметь возможности быстрой доставки в Идар-Оберштайн. Неизвестно, сколько времени займет расследование, и крайне нежелательно, чтобы срок поставки товара истек до раскрытия дела. Новым игрокам, возможности которых невозможно проверить, будет сложнее.
Он чуть повернулся к Аррику. Легко кивнул и улыбнулся.
- Благодарю за предложение. Мне нравится проходить через "церковную" зону космопорта.
И, хотя это было правдой (во время работы под прикрытием, ему приходилось и в километровых очередях стоять), главная причина, по которой предложение Бореалиса устраивало псайкера, была другой. Но всему свое время.
- Этот литератор… я надеюсь, что у него хватает соавторов или, хотя бы, подмастерьев на планете? Потому что слог его беден, а произведение не блещет глубиной. А нам ведь придется быть соавторами в его творчестве, кхе-кхе.
Игнацио закашлялся, и, когда кашель прошел, поднял глаза на Монро.
- Я имел в виду, насколько эффективна и широка агентурная сеть на планете, и в какой степени мы сможем воспользоваться ее ресурсами? Данное донесение дает минимум возможной информации, а мы строим на его основании легенду и план дальнейших действий. Ошибка может дорого обойтись. Хотелось бы верить, что по прибытии нас ждет дополнительная информация, и не придется работать с почти полного… - он кивнул в сторону экрана. - …нуля.
-
+
-
Монументально, рассудительно и озвучены правильные вопросы ;)
-
Очень достойный пост.
-
Хороший пост, очень атмосферный и раскрывает личность персонажа. И вопрос задан правильный.
-
Знаешь, Альфа, шел бы ты на фикбук или самзвездат с такими океанами воды ради воды и лайков.
-
Хороший пост, интересный. И правильна и логична реакция на события, происходившие в мастерпосте.
|
|
|
Небольшая передышка, дарованная Аррику ранением и исцелением от его последствий, пошла святому отцу на пользу. Где как ни на сокрытой от посторонних глаз базе Конклава, полной проходящих обучение аколитов и находящихся на реабилитации полевых агентов Инквизиции, велика нужда в людях, несущих свет Его истины и вдохновляющих словом Его? Столкнувшиеся с ужасами вселенной, кознями извечного врага и происками еретиков нуждались в утешении и духовной помощи, в очищении душ и помыслов своих от скверны и страха, в укреплении решимости и воли своей, чтобы вновь стать грозным оружием в длани Его, вселяющим страх и ужас в чёрные сердца и продажные души заблудших представителей Человечества. Те же, кто только начинал свой нелёгкий путь в рядах Священной Инквизиции, нуждались в наставлениях и примерах того, с чем они могут столкнуться в ходе службы, дабы подготовить умы их и выстроить хоть какую-то защиту от еретических проявлений Хаоса.
И возможность помочь этим людям сыграла в лечении Аррика ничуть не меньшую роль, чем манипуляции хирургеонов и курсы медикаментозного восстановления и коррекции. Отец Бореалис очень словоохотлив и трудно остановим, когда видит, что людям нужна его помощь. Это всегда позволяло ему отвлечься от своих нужд, бед и потребностей. Он получал удовольствие от трудов своих. Но и призыву на новое задание обрадовался не меньше: значит в его умениях и талантах нуждались, значит посчитали, что он сможет принести больше пользы в месте очередного назревающего конфликта или там, где веру в Бога-Императора испытывали на прочность слуги губительных сил. Да и чего скрывать, он был рад вернуться к пустотным путешествиям. И эту радость было трудно понять не рождённым в пустоте. Точно так же, как и ему было трудно понять радость фермеров с агропланет от безграничности планетарных пространств, или радость подульевиков от тесноты, затхлости и постоянного давления стен со всех сторон, или радость варваров от своих дремучих верований и ритуалов. Для Аррика путешествия между звёздами ассоциировались с самой жизнью: никогда не знаешь туда ли тебя приведут давно и хорошо хоженые тропы, что тебе встретится на них, здесь даже самая малая ошибка в навигации или крошечное пренебрежение своим долгом чревато катастрофическими последствиями. Всё это каждое мгновение странствия бросало вызов стойкости, долгу, чести и человечности каждого из путешествующих. Здесь ковалась, закалялась и оттачивалась личность Человека, истинного и истового последователя Его.
Аррик отправлялся не один - он путешествовал в компании Игнацио Рамиреса, бывшего оперативника (как говорил один из великих деятелей Имеприума: бывших оперативников не бывает!), санкционированного псайкера конклава. Псайкерство, тем более боевое или навигационное, сильно старит человека, но Рамирес и сам по себе был уже довольно в преклонных летах. Но это только добавляло комфортности в их общение, которое выпадало в редкие минуты отдыха: святой отец по обыкновению проводил много времени на инженерных палубах среди матросов и корабельных служащих. В местах подобных этому прошли взросление и большая часть сознательной жизни Бореалиса и поэтому он чувствовал себя в такой обстановке очень комфортно. К тому же, простые люди больше всего нуждались в воодушевлении и проповедях, чем нобилитет, да и сам Империум зиждился больше на обычных работягах, солдатах и служителях. Аррик умел находить нужные слова для всех них.
Вызывающую пышность и кричащую вычурность аппартаментов Монро (да и всего квартала) Аррик воспринял спокойно. Уж кого-кого, а служителя Имперского Культа сложно удивить роскошью одеяний, богатством украшений и монументальностью строений. Да и он прекрасно понимал что всё это мишура, прикрытие, скрывающее от посторонних и любопытных глаз творящееся здесь на самом деле. Это легенда. Легенда прикрытия. Кроме него, старший дознаватель собрал довольно внушительную группу аколитов, некоторые из которых были знакомы друг с другом (видимо по прошлым заданиям). Аррик же видел их всех в первый раз (ну кроме Рамиреса естественно). Количество агентов наводило на мысль о неординарности, сложности и важности предстоящего расследования. Это же подчёркивал приказ о сдаче оружия на время аудиенции. Не так чтобы отец Бореалис чувствовал себя беззащитным без оружия, ибо оружие его - это Слово Его, а щит - Вера в Него. Но тем не менее, со скрытыми в одеяниях револьвером, ножом и комплектом из полудюжины метательных ножей он был бы более подготовлен к любым превратностям службы аколита Ордо Еретикус.
Он молча выслушал старшего дознавателя Монро и своих коллег, кивая собственным мыслям и делая в уме пометки и замечания. Версия Кроу была очень здравой и, как сам же автор идеи и заметил, могла обосновать присутствие Бореалиса в команде. - Согласен с Кроу. И если Рамиреса не сможем одарить подходящей легендой, можно оставить его рядом со мной как моего помощника. Таким образом это избавит псайкера от излишнего внимания и досмотров пограничными и таможенными силами.
-
ибо оружие его - это Слово Его, а щит - Вера в Него Воистину так, святой отец!
Очень хороший и правильный пост, отражающий всего персонажа, как он есть)
|
Законный отдых после удачно завершенного дела всегда особенно сладок. И хотя Стил считала, что удача агентов Трона целиком и полностью зависит от их собственных навыков, дела это не меняло. Можно расслабиться и удовлетворенно покивать самой себе - мол, отлично поработали. Пребывание на Моринтусе-VI было хоть и не слишком долгим, но очень, очень приятным. И все же, когда поступил вызов от Фауста Белла, Стил обрадовалась возможности стряхнуть дремотное оцепенение, в котором пребывала последние несколько дней. То, что им четверым предстояло куда-то лететь, а дознаватель и остальные члены ячейки оставались на отдыхе, не вызывало у девушки ни малейшей зависти. Впереди была работа, и это было интереснее, чем весь широчайший спектр удовольствий, которые мог предоставить отдыхающим райский мир. Хотя она понимала расстройство и недовольство Белла. Что же могло понадобиться старшему дознавателю, раз он сорвал в такую даль только часть ячейки, да еще и ни слова не рассказал самому Фаусту? Об этом оставалось либо гадать, либо бросить это занятие и дождаться прибытия на место. Путешествовать Стил любила. Не то чтобы ее притягивали новые миры и неизвестные города, скорей, ей нравился сам процесс, будь то путешествие сквозь Имматериум или долгое перемещение из одной точки планеты в другую. Девушке нравились ощущения, которые приносила возможность распаковать свое барахло, рассовать его по полкам каюты, ощутить транспортное средство своим домом. И уж тем более приятным было путешествие в условиях, обеспеченных четверым аколитам старшим дознавателем Монро. Вежливое пожелание Вольного Торговца не соваться лишний раз, куда не просят, было Стил только на руку. Они не лезли в дела команды, а команда не лезла к ним. Очень удобно для всех. За годы совместной работы у девушки установились вполне неплохие отношения с Молитором, Кроу и Тринадцатым, а вот кому чужому, попытайся он или она сунуть нос в дела аколитов, Стил этот самый нос могла и укоротить.
Дом старшего дознавателя Монро произвел на девушку неизгладимое впечатление. То есть, она, оценив роскошь Золотого Квартала, понимала, что жилище Монро будет соответствовать, но чтобы вот так... Может быть, родись Стил где-нибудь в верхних уровнях улья, она бы не увидела ничего особенного, но ей, выросшей в трущобах, в первый момент захотелось зажмуриться. Блеск и многоцветие поместья ослепляли. Роскошь не просто бросалась в глаза - она подавляла. Стил стоило определенных усилий сохранить морду ящиком и не таращиться по сторонам, как какой-нибудь деревенщине. Что, впрочем, не помешало ей оценить и вычурные наряды прислуги, и шикарную, но выглядевшую совершенно непрактичной форму местной охраны, и обратить внимание на расположение построек и помещений. Такие вещи Стил замечала помимо воли, по привычке. Следующие две недели вполне можно было бы считать продолжением отдыха, если бы не одно: скука. Стил откровенно скучала, шляясь по выделенному их четверке крылу. Читала она с горем пополам, и ее совершенно не привлекали прелести библиотеки. На второй день пребывания в поместье, девушка решила для себя, что вся эта блескучая роскошь ей не нравится. Впечатление-то она, конечно, производила, вот только жить в таком доме постоянно девушка бы ни за что не хотела. Как в музее, страшно дыхнуть на что-нибудь лишний раз. Все, что оставалось - отсыпаться, тренироваться в зимнем садике и думать-думать-думать. И ведь даже в драку ни с кем не ввяжешься. Прислуга была до того приторно-вежливой, что зубы сводило, а личный секретарь Монро вызывал только желание потыкать его пальцем, чтобы проверить, живой ли. И на кой их промариновали целых две недели? Поставил бы, что ли, Монро сроки прибытия, да позволил заниматься своими делами. Глядишь, четверо аколитов и оказались бы полезными. Ожидание и бездеятельность, пожалуй, были для Стил самым неприятным.
Вояка, встречавший их в день прилета, появился снова как раз тогда, когда Стил уже очень хотелось взорваться. Вниз-вниз-вниз-вниз-вниз. Лестницы, прихотливо изгибавшиеся и поворачивавшие, спускались куда-то вниз и казались бесконечными. Крохотный лифт, куда более солидная охрана и обыск. Без оружия Стил чувствовала себя голой. Крайне неприятное ощущение. Хотя, казалось бы, что может угрожать аколиту в доме старшего дознавателя? И снова ожидание, на этот раз недолгое, в компании незнакомцев. Их Стил разглядывала безо всякого стеснения, и взгляд ее был колючим, изучающим. Чуть позже к ним присоединился прапорщик Киже, и Стил, не скрываясь, вздохнула, подпирая голову рукой. Потрындеть вояка любил и умел. Казалось, ему совершенно не нужны были слушатели: его монолог не имел ни начала, ни конца. Бесконечные истории, которых Киже знал бессчетное количество, и шутки-самосмейки чаще всего раздражали Стил, но она молчала. И была благодарна Тринадцатому, принявшему на себя огонь красноречия прапорщика. Рене, даже недовольно брюзжащий, хотя бы не вызывал тоскливого желания заткнуть его ножом промеж зубов.
Стил не слишком хорошо знала старшего дознавателя Монро, но его внешний вид не мог ее обмануть. За круглыми щечками, пухлыми руками и идиотским, на взгляд Стил, париком скрывался человек острого ума. Опытный и хитрый, упаси Император нажить себе такого врага. Пока обсуждали планы и возможные варианты прикрытия, девушка помалкивала. Ее не спрашивали, а она считала, что тут и без нее дохренища умников. Под конец, правда, не выдержала, и едва слышно фыркнув, добавила: - Торгашей всегда больше любят. А уж с теми, кто всякое добро левое таскает, вообще дружить будут взасос. Услышав последнюю фразу Хаксты, Стил еще раз окинула девушку взглядом. "Просто очаровательная женщина"? Ну-ну...
|
Рене уже давно привык всегда вести себя и реагировать на все новости “как положено”, и этот раз не стал исключением. Скучная рутина и не более того. Подходящие маски были привычными и несложными, да и играть “Тринадцатого” ему было проще всего. В конце концов, он был им большую часть сознательной жизни.
Узнав, что только им четверым предоставлена “честь” отправиться, один варп знает, как далеко и поработать на старшего дознавателя Монро, он хмурился, ворчал, подкручивал усы и вообще всячески проявлял неудовольствие. Оказавшись в окружении нарочито-помпезной роскоши особняка “капитана-хартиста Джаспера”, с присущей лишь выходцам из самых низов жадностью наслаждался всеми оплаченными из кармана Инквизиции благами и профессионально-грубо и неумело заигрывал со служанками. А добравшись, наконец, до приемной самого дознавателя, без промедления зацепился языками с охочим до рассказов прапорщиком, разбавляя его истории понимающими “вааще точняк”, удивленно-недоуменными “да ладно?”, уважительными “вот это ты по красоте зашел!” и прочими не несущими никакого значения фразами, создающими, однако, у собеседника ощущение, что ты его слушаешь. Он часто брал в их группе роль эдакого социального сифона, засасывающего все порожнюю болтовню и исполняющего социальные ритуальные танцы, времени и терпения на которые у остальных могло и не хватить. Лучше уж “Тринадцатый” выслушает и по достоинству оценит очередную байку Киже, чем Стил выйдет из себя и пырнет его одним из своих ножей.
И только во время относительно уединенного путешествия на борту “Pennyroyal” Рене, пусть и совсем чуть-чуть, но все же побыл самим собой. В его случае, правда, это означало сидение в одиночестве в какой-нибудь технической коморке недалеко от работающих корабельных механизмов, чей гул и вибрации давали ему ощущение спокойствия, бесконечное маниакальное перебирание и чистку оружия и оборудования и многодневные алкогольно-наркотические коматозы, длящиеся до тех пор, пока не настает момент идти и доставать еще. Единственным же настоящим развлечением могли считаться лишь низкопробные брошюры-страшилки, что так забавляли его раньше, но и тут не все было в порядке. Читать “Тринадцатого” учила Клэр, и после всего случившегося отказ от дальнейшего обучения стал единственным протестом, на который он осмелился. Так как на способности его это ни коим образом не влияло, его хозяин из инквизиции просто предпочел закрыть глаза на сей безобидный “закидон”. В итоге, для чтения Рене обычно вызывал проституток с хорошо поставленными голосами, а сам ограничивался теми историями, в которых было много картинок. С продажными чтицами на корабле вольного торговца было не очень, и целая стопка свежеотпечатанных баек так и пылилась всю дорогу в дальнем углу его роскошной каюты.
Представ же перед старшим дознавателем, за париком, улыбкой и круглым лицом которого гарантированно скрывался умный, хитрый и злобный хищник, выглядящий помятым даже в вычищенных и более-менее отглаженных рубашке, брюках и жилетке “Тринадцатый” молча оперся спиной о стену и обратился в слух. Только бровь одну поднял чуть удивленно, услышав о своей специализации. Ему, конечно, было наплевать, но тот “он”, чья маска была надета на Рене в данный момент, обязательно поднял бы бровь. На это даже деньги можно было бы поставить. В остальном все было в рамках ожидаемого: ничем не примечательный далекий мир, подозрение на еретическое или демоническое влияние, Бенедикт, выбранный (а, точнее, назначенный) командиром. И даже то, что новоявленный лидер группы не постеснялся перечить Монро, было ожидаемо. Уж больно высок у них был шанс провалить предложенное начальством прикрытие. Не работали они так.
– Я с ними, милорд, – негромко и уважительно процедил Рене, кивая в сторону Бенедикта и Данкана и кривя край рта в ухмылке, которая открывала две блестящие золотые фиксы с выгравированными на них литерами “F” и “Y”. – Я отлично намекаю нужным людям, что в душе мы коррумпированные, продажные дураки при деньгах. В этом у меня талант.
|
С утра Хаста пребывала в сумрачном настроении. Вчера вечером она отправилась в гости к приятелям. Когда девушка шла туда, то у нее было три литра слабоалкогольных напитков. Но на месте их было не меньше, а потом дошло дело и до тяжелых. Маленькая домушница Инка готовила еще лучше, чем воровала, и в этот вечер обалденно запекла жирное мясо. Под такую закуску, да в хорошей компании Беда набралась «до бровей». Болтали, слушали музыку, смотрели клипы. Алкоголь был дорогой, так что с утра голова не болела. Но все было как-то не так. Воздух казался затхлым, ум уставшим, тело мягким и беспомощным, да еще тяжесть в груди. К лицу словно приклеилась бесцветная липкая паутина, отодрать которую было невозможно. А тут еще незапланированный визит к начальнику. Девушка любила водить, но только не в таком состоянии. Поэтому всю дорогу до поместья Монро, она полулежала на заднем сидении. Все это сопровождали философские рассуждения о том, что она разнежилась под крылом Инквизиториума. И о скоротечности жизни, ведь каких-то пару лет назад, Хаста, без каких либо последствий, квасила три дня кряду. Беда даже подумывала использовать дозу стима, но решила перетерпеть. Она даже не окрысилась, как обычно, на рыбоглазого Виделу, чем заслужила от него дополнительную порцию подозрительных взглядов. Правда во время обыска Беда не удержалась от игры с безымянным адептом. Вначале, попробовала навалиться на него грудью, а когда не получилось, спросила: -Может мне в следующий раз прийти голой? Мужчина ничего не ответил, зато в конце равнодушным голосом бросил фразу про оружие. Хаста, которая сегодня приехала безоружной, только выразительно пожала плечами.
В приемной она сидела, откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу. При этом старалась не столько наблюдать за собирающимися коллегами, сколько не показать как ей херово. Вскоре, однако, тренированная воля и интерес, зачем ее вызвали вместе с такой толпой, помогли Беде преодолеть хандру. И она смогла внимательно выслушать своего шефа и включится в обсуждение. - Классно, - воскликнула она, - когда Данкан закончил. – Отправиться на другую планету и найти там могущественного малефика или демона! А я боялась сдохнуть от старости! После этого Беда выдала еще пару фраз, из которых окружающие, не владеющие тайным языком преступников, смогли понять только некоторое слова на низком готике. После этого Хаста продолжила более спокойно. - То есть я хотела сказать, господа, что поддерживаю предыдущего оратора. Легенда по торговле реликвиями и артефактами представляется мне наиболее удобной. Я при этом могу действовать как самостоятельно, так и как ваша представительница на черном рынке.
|
Несмотря на все касающиеся Инквизиции выдумки бульварных писак, со страниц "произведений" которых потоком хлещет горящий прометий и кровь самых разных цветов и консистенции, большую часть времени, аколит любого Ордоса проводит в дороге и ожидании. Не важно, путешествие ли это через варп к очередной планете, на которую пал взор инквизитора, полет на гвардейской "Валькирии" к логову предателей, ожидание назначения или долгое бдение в засаде. Перестрелки, допросы, даже работа с архивами и поиск доказательств занимают, как правило, меньше времени. Это, впрочем, устраивало Данкана — ему никогда не было скучно в одиночестве или обществе книг и когитатора.
А вот подобные визиты к вышестоящим Кроу не любил. Было ли это въевшимся с обучения и службы в планетарном арбитрате, рефлексом или чем-то иным, он не знал, но таким многословным обсуждениям и встречам предпочитал краткие брифинги и экран инфо-планшета со всеми необходимыми рабочими файлами. Особенно, если руководитель был ему малознаком, а начинал совместную работу с долгого маринования в "приемной", пусть ее роль в этот раз выполнял шикарный особняк. И разоружения подчиненных. После почти десятка лет службы в арбитрате и полдюжины — в Ордосе, пустая кобура нервировала Данкана. Как и отсутствие тяжести компактного "Толлоса" в поясном креплении за спиной. Хотя, не ему, точнее, особенно не ему жаловаться на это. На месте Монро, такого, как он, с оружием бы к себе тоже не пустил. Просто на всякий случай.
Предложение, больше похожее на назначение Молитора руководителем группы, тоже было вполне ожидаемым. Из присутствующих на эту роль подходило, пусть и довольно условно, три человека — причем себя в их число Данкан не вносил, а Бенедикт как раз стоял во главе списка. Но вот идея в качестве прикрытия использовать рабочую группу Муниторума показалась ему более чем спорной. Господин старший дознаватель забыл, как смотрят на чиновников Муниторума и офицеров Флота на захолустных планетах? Еще не хватало ввязаться в ту подковерную возню и разбираться в клубке интриг, которые обязательно сопровождают любое такое взаимодействие Муниторума и планетарной администрации. Не говоря о реакции других Адептус... Бенедикт, к счастью, не сплоховал. Хватка у него была. И предложение Молитора понравилось Кроу куда больше.
— Реликвии и артефакты. — подал Данкан голос. Секунду помолчав, пояснил: — Торговля реликвиями и артефактами. Санкционированными, разумеется. И предметами роскоши. Это обоснует как наш интерес к местному нобилитету и их имениям, так и работу с архивами местной администрации и Адептус. Вдобавок, объяснит присутствие в группе таких людей, как святой отец, — Кроу кивнул в сторону сверкающего свежеобритой головой Бореалиса — Без официала одного из кардиналов и верительных грамот из секретариата Синода такие торговцы работают редко. Да и если заполучить бумаги о сотрудничестве с археологами какого-нибудь секторального университета или гильдии, появится возможность легко легендировать выездную работу.
Данкан еще немного помолчал, выстукивая пальцами по пустой кобуре ритм одного из гимнов Арбитрес. Из-за ее габаритов, рассчитанных на полноразмерный "Карнодон" и того, что сейчас кобура была пуста, получалось очень даже звучно. — А если мы... осторожно намекнем нужным людям, что рассмотрим и предложения о... не совсем законных сделках по не санкционированному товару, многие интересные личности сами к нам придут.
|
- Мерк, - среагировав воистину моментально, Элтон поправил ненароком исказившего его фамилию Фрэнка. Отреагировал как-то излишне резко, болезненно. Впрочем, тотчас же принялся слушать дальнейшую речь собеседника с прежним вниманием. Словно ничего особенного и не произошло. Стоило Регине договорить, как он сразу же распрямился, отлип от стены и первым направился к выходу. Следом потянулась и Стелла. Адам, напротив, поднялся неторопливо и с неохотой. Привычным движением перекинул через плечо ремень той самой винтовки, что угрожающе стояла у стены в непосредственной близости от него на протяжении всей беседы. Сделал это, впрочем, нисколько не агрессивно. Скорее просто ради того, чтобы не бросать бесхозное оружие прямо посреди штаба. - Я сделаю всё возможное, - попытавшись перехватить взгляд Фрэнка заявил Марк. Лицо Эрика по ту сторону прозрачной преграды по-прежнему выглядело совершенно безжизненно. Не прошло и минуты, как помещение опустело – лишь Марк остался задумчиво цедить кофе в своём обожаемом кресле, да весело мигали на боку медбота разноцветные лампочки.
Макс. За дверной створкой гостей встретил узкий коридор с блеклыми бетонными стенами. Какой-то бункер, не иначе – подвал. Во главе с Адамом и Региной процессия протащилась до следующей двери, около которой в стену был вмонтирован небольшой терминал. Доусон набрал цифровой код – на смену красному диоду вспыхнул зелёный. Путь был свободен. По ту сторону оказалось небольшое подвальное помещение с белыми стенами, в котором с первого взгляда угадывался арсенал. Арсенал сравнительно маленький – с большой вероятностью, частный. Возможно, личная собственность хозяина особняка. Впрочем, собственность немного модернизированная под нужны сопротивления. - Прошу любить и жаловать, наш арсенал, - подтвердил Адам догадку, сопроводив реплику приглашающим жестом. – Капитан Шепард, вам это может быть интересно. Подходящей замены вашей броне, здесь, вы, конечно же, не найдете, но осмелюсь предложить армейский бронекостюм. Вещь тоже достаточно многофункциональная и, по-своему, неплохая… Стандартные модели гранат, болтеры, лазерные винтовки… Типичные экипировка регулярных солдат – ничего впечатляющего или особенного экзотичного. В глаза сразу бросалась стальная перегородка вместо стенда на правой стене – очевидно, наиболее впечатляющие образцы собственной коллекции Мерк не спешил пускать на благотворительность.
Сильвия. Двинулись дальше. К лестнице, что вела куда-то наверх. Как выяснилось минуту спустя – на первый этаж исключительно роскошного особняка. А выяснилось это тогда, когда группа прошествовала, собственно, в холл. Полированный до блеска паркет, разнообразные картины на стенах, выходящие во внутренний двор окна – занимавшие едва ли не полностью стену… Симметричная лестница, ведущая на второй этаж, изящно обрамляла огромную, блестящую золотом, люстру, что зависла на массивной цепи чуть ниже уровня пола верхнего яруса. - Гостиная там, - Адам, добровольно взявший на себя роль дворецкого, показал на дверной проём в дальней части исполинского холла. И принялся подниматься вслед за Региной наверх. На второй этаж, к личным апартаментам.
Фрэнк. Мерк испарился – выскользнувший из «штаба» всего на несколько десятков секунд раньше аристократ пропал бесследно вместе со своей спутницей. Затерялся на воистину безграничных просторах особняка. Регина довела в конце концов и до обещанных гостям личных апартаментов – четыре двери гостевых комнат ожидали постояльцев вдоль обеих стен главного коридора на втором этаже. Массивные и внушительные, лакированные, из тёмного дерева. Столь же кричаще роскошные, как и все элементы интерьера особняка. Комната тоже вполне оправдала возложенные на неё ожидания: ворсистый и невероятно мягкой ковёр на полу, двустворчатое окно, из которого открывался вид на десятки других, поражающих разнообразием воображение, коттеджей. Они уютно светились огоньками окон в ночи – здесь ничто не говорило о беспорядках, которые разгорались в центральных районах. А ещё здесь была колоссальных размеров кровать, притягательная и манящая, персональный санузел и голоэкран на всю стену. - Встречаемся в гостиной через двадцать минут, - послышалось вслед. Оставляя Фрэнка наедине, бесшумно закрылась массивная дверь.
Регина. Когда дверь за последним членом экипажа линкора закрылась, Адам обернулся к Регине. В полумраке коридора они теперь остались наедине. Барреа показалось, что мужчина смотрит на неё как-то по-особенному. Оценивающе. И дело было здесь совсем не в физическом интересе. Адам словно пытался понять, как далеко и на что она готова сегодня пойти. Однако пробиться сквозь маскировку Регины не удалось в том числе и внимательному взгляду солдата. - В одном Мерк был прав. Время определённо работает против нас, - проговорил он и быстрым шагом направился к лестнице.
Общее. Обстановка в гостиной словно располагала к общению. Мягкие кожаные диваны и кресла, небольшие стеклянные столики – уютно разгоравшийся камин, в котором язычки пламени лизали жизнерадостно потрескивающие поленья. За окнами клубилась тревожная темнота – в элитном районе Мерка, конечно, пока что не было и следа начинавшихся беспорядков, но для тех, кто знал правду, этот факт почти ничего не значил. Адам терпеливо дождался, пока все подтянутся и займут свои места. На столиках ароматно дымились чашки с заваренным специально для гостей чаем. Последним появился хозяин особняка, где-то успевший уже раздобыть себе очередной кофе. Доусон прокашлялся и поднялся. Перед таким количеством зрителей он чувствовал себя несколько скованно. - Согласно последним данным – обстановка накалена до предела. Примерное количество вышедших на улицы людей превышает наши прогнозы почти в полтора раза. Большая часть хоть как-то вооружена – они стягиваются к дворцу императора или важным правительственным объектам в других частях Элкора. Серьёзных столкновений пока не было – полиция отступает, избегает конфликтов, - Адам оборвал себя, осознав, что против воли перешёл на излишне казённый тон. Ещё немного – и его выступление начнёт напоминать недавний рапорт капитана Шепарда. – Понятия не имею, чего ждёт Борман и почему медлит. Но нам это только на руку. Достаточно искры, чтобы пока что протестующие люди подняли оружие и бросились на солдат. Все примыкающие к дворцу улицы перекрыты заслонами военных… В толпе наши провокаторы. Ожидают сигнала. Адам снова прокашлялся. В горле предательски першило. - Поступили новые сведения о… Ваших друзьях, - он уставился на экран своих многофункциональных наручных часов, воскрешая в памяти имена. – Местонахождение Дженны Коулман до сих пор не известно. Беллис Хладовин убита при попытке сопротивления при аресте. Элисон Брэндон – задержана и доставлена во дворец. Рекомендую выбрать один из двух основных планов действий. Можно организовать воздушный прорыв за пределы атмосферы Элкора, чтобы беспрепятственно выйти на связь с «Ренессансом». Можно попытаться взять штурмом дворец, развалив к чертям и установленную там глушилку и императора с его тиранией. Рискованно, но всё же можно, попробовать осуществить обе операции одновременно… Адам замолчал, давая присутствующим понять, что закончил.
-
Красивый описательный пост, приводящий игроков к самому главному: судьбоносному решению!
-
Как всегда, ШИКАРНО написано.
|
К постоянным переброскам и командировкам Бенедикт успел привыкнуть за время службы в Инквизиции. Беспокойство Белла он понимал, но не разделял. Опыт что Инквизиции, что Мандата подсказывал, что ему нужно было бы опасаться, если бы его одного вызвали бы к начальству. Вот таких приглашений стоит остерегаться. А так - раз остается здесь, значит нужен. Впрочем, проблемы Белла - это его личные проблемы. Для их группы вызов был положительным явлением - новое задание, новый шаг вверх по почти бесконечной лестнице иерархии Инквизиции. Внизу ждет забвение, вверху - неисчерпаемые награды в виде власти и влияния. Только восхождение имеет значение.
Путешествие было вполне комфортабельным. Вольный Торговец особо не интересовался их делами, и это вполне устраивало Молитора. Вместе с Рене, Данканом и Стил они провели вместе достаточно времени, чтобы не наступать друг другу на мозоли. Большую часть полета Бенедикт провел, в одиночестве читая труды по философии и истории. Работа оставляла так мало времени для этого.
По прибытии на Тиллу их быстро встретили и направили ко владениям старшего дознавателя Монро.
Владения эти произвели на Бенедикта не самое приятное впечатление. Конечно, поддержание статуса капитана-хартиста требовала определенной роскоши. Но поместье Монро выглядело так, что заставляло задуматься, не стала ли для их будущего начальника роскошь самоцелью. Плюс, нежелание встретиться с ними. Конечно, ожидание - необходимая часть работы в Инквизиции, но необходимость провести еще недели в очередной золотой клетке действовала на нервы. Он предпочел бы поработать на поддержке местных операций. Наверняка прибытие новых лиц могло предоставить старшему дознавателю разные возможности. Он предпочел ими не воспользоваться, демонстрируя свое богатство и власть над ними.
Еще две недели, которые на этот раз Бенедикт уже провел в основном занимаясь проверкой снаряжения и тренировками, потому что для приятного чтения уже не было настроения.
Наконец-то, они попали аудиенцию с Монро.
Старший дознаватель подкрепил некоторые подозрения, накопившиеся у Молитора. Он явно привык оперировать один и полагал себя фигурой значительной, обладающей властью и господством над окружающими людьми. Очевидно, с инквизитором он поддерживал контакт не слишком регулярный, иначе бы он вел себя по-другому. Предоставленное им сообщение выглядело странно. В сущности, оно могло означать что угодно - любое из трех Больших Зол, с которыми сталкиваются Священные Ордо, что-то из категории Обскурус, то есть не попадающее под обычные категории, или же очередной нелепый слух или суеверие, которыми полнятся планеты Империума.
Если бы Молитор был бы на месте Монро и к нему бы поступило такое сообщение, он запросил бы у местного агента проверить, содержит ли оно под собой какую-то почву. Если на планете нет агента, то перебросил бы с ближайшей мира в секторе, где есть агентурная сеть. То, что Монро собрал довольно-таки серьезную команду чуть ли не со всего сектора, означало что у него есть серьезные основания считать сведения заслуживающими внимания и срочной реакции. Но основания эти он не по каким-то причинам не желает предоставить.
Предложение возглавить группу застало Бенедикта в расплох. С одной стороны, в этом была логика, с другой, Молитор не ожидал такого быстрого подхода. Возможно, в Монро все таки есть что-то, чего он сразу не заметил.
Конечно, Бенедикт Молитор не был тем человеком, который бы отказался от подобного предложения.
- Сочту за честь, старший дознаватель. Однако, если нам будет предоставлена такая возможность, я предпочел бы изменить легенду. То, что Имперский Флот отправил с таким вопросом исключительно продажных и некомпетентных сотрудников, кажется мне не слишком убедительным, а значит может вызвать подозрения у местных. Кроме того, Муниторум все таки не допускает такой степени коррупции в своих рядах как планетарные администрации. Эта легенда была бы рабочей, если бы у нас были бы специальности в данной области или время подготовиться как следует. В настоящей ситуации, я предложил бы взять в качестве прикрытия образ представителей некоего богатого торгового дома, желающего инвестировать деньги в Идар-Оберштайн. Такой выбор обеспечит нам те же возможности, но избавит нас от связи с имперскими организациями. Мой опыт подсказывает, что такая связь может быть как благом, так и большой проблемой. Если мы столкнемся с еретиками, они будут вести себя гораздо осторожнее с даже внешне продажными представителями Муниторума, чем с какими-нибудь торгашами.
-
Наверняка прибытие новых лиц могло предоставить старшему дознавателю разные возможности. Он предпочел ими не воспользоваться, демонстрируя свое богатство и власть над ними Оригинальная оценка, имеющая под собой основания.
И правильные и логичные слова насчет прикрытия.
-
+
|
Я был уверен, что ничего не получится. Старик не сопротивлялся, лица на потолке лишь безучастно смотрели, оказавшись не в силах подчинить мой рассудок за столь короткий временной промежуток… Но, несмотря на всё это, меня не покидало предчувствие грядущего краха. Магия в последнее время встречалась едва ли не на каждом шагу – как знать, быть может источник неиссякаемой мудрости окружает невидимый защитный барьер. А может меч всего лишь вопьётся в истлевшую плоть, выбив фонтанчик моментально рассеявшейся в затхлом воздухе пыли… В то, что план действительно сработает, я не мог заставить себя поверить ни на секунду. Простой и привычный солдату способ решения всевозможных проблем казался до ужаса примитивным в сравнении с полными мистики загадками этого места. Я вздрогнул, когда старец внезапно повернул голову. В последний момент – тогда, когда даже я бы при всём желании уже не успел остановить смертоносное лезвие. Хоть и не увидел испуга в пустых глазницах, но всё же почувствовал внутри себя мрачное торжество. Я оказался прав. Мне удалось заткнуть лица на потолке… На несколько коротких мгновений для меня испарился весь окружающий мир. Остались только тёмные провалы глаз на лице старика, только его беззащитная шея… Мир взорвался, разлетелся на сотни осколков. Ослепительно яркая вспышка оказалась предвестником первородного мрака. Я несколько раз быстро моргнул, отказываясь поверить в случившееся. Наваждение не прошло. С исчезновением старца исчезла и комната. Только мрак, только зеркальный пол и три фигурки, крошечных в сравнении с обступившей их пустотой. Лишь удивившись собственному хладнокровию и полному отсутствию паники, я привычным движением вернул меч в законные ножны и обернулся, пытаясь охватить взглядом необъятность окружающего пространства. С неохотой признал, что в последней реплике фанатички куда больше смысла, чем мне того бы хотелось. Усиленно отгоняя пропитанные безысходностью мысли о том, что выхода нет и все мы останемся здесь навсегда, я неторопливо двинулся навстречу Айлин и Реннарт. В этой пустоте расстояния странным образом искажались. Захватывало сильнейшее чувство нереальности происходящего. Время, казалось, и вовсе остановилось. Неестественно звучали во мраке даже человеческие голоса. Я устало вздохнул. Если это что-то вроде чистилища… Если мы заперты здесь навечно, выхода нет или найти его попросту невозможно… Выход существует всегда. Лучше мгновенная смерть от меча, чем мучительная от голода. К счастью, моя религия, а точнее полное отсутствие оной, ничего не имела против самоубийств. Да и, если хорошенько подумать, то даже ад с его пытками выглядел куда предпочтительнее, чем вечное заточение в этой пустынной тюрьме. - Сейчас было бы неплохо использовать что-нибудь из ваших чудесных новообретённых способностей, - приблизившись, проговорил я. Изрядно удивлённый тем, насколько потерянной выглядела Айлин. Тем, что та лишь шептала себе что-то под нос, а не сотрясала пронзительными криками пустоту. Признаться, я даже испытал нечто, отдалённо похожее на чувство вины. На мгновение мелькнуло в мыслях желание извиниться. Тут же пропало. Я вертел головой, тщетно пытаясь разглядеть в темноте хоть какие-то границы кроме моментально осточертевшего зеркального пола. - Думаю, самое время наколдовать здесь какое-нибудь подобие двери. Можно врата. Впрочем, мне подойдёт и калитка. И без того достаточно никчёмная шутка утонула в гулком безмолвии. Оставалась надежда лишь на то, что столь презираемая мною магия на этот раз поможет нам выбраться из очередной передряги.
-
Арис умничка, старается не терять присутствие духа в любой ситуации.
-
Поразительная невозмутимость)
-
Впрочем, мне подойдёт и калитка. :D Персонаж не теряется и меня это радует
|
|
Во всём есть смысл. Твердят учёные, раздумывают философы. Ищут в случайном стечении обстоятельств крупицу рациональности, истины, изначальной причины – трактуя на разный лад феномен, неподвластный для их понимания. Подспорье различных дискуссий, столкновений взглядов. И почему-то перед глазами так отчётливо возникают яркие картины: спорящих до пены у рта людей, писателей, потративших изрядное количество времени на собственные труды. На собственную, исписанную чернилами точку зрения. Во всём есть смысл. Так говорят люди. Так говорят книги. В движении светил на небосводе. В движении человека. Во всей его жизни. Но ты не веришь. В последующие мгновения проникаешься уверенностью, что они лгали. Смысла не было. Ни в чём. И цепочка событий, приведшая к тому, что случилось секундой позже, - всего лишь чьи-то решения. Выбранные варианты из множества хаотично рождающихся и стремительно растворяющихся вариаций. Судьба? Рок?.. То, что привело вас всех сюда. Что позволило спуститься в подземелье. И пройти все его испытания – ровно до сих пор. Не было в этом смысла. Ни в чём. На твои вопросы не было ответов.
…Вера. И, пожалуй, живое воображение. То, что позволило Айлин взять себя в руки. Собраться, стряхнуть оцепенение, вытеснить хор бесконечных голосов. Позволило двигаться вперёд. Кричать, едва ли не приказывая. В этот раз – совсем не для того, чтобы показать характер. Теперь это было ни к чему. Но чувствовала – если не она, то никто. Поддавшаяся панике Константина. Увязший в собственных мыслях Арис. Разве они могли? Ведь он так близко. Самый простой выход. Дверь, ведущая из проклятого зала. Там не будет голосов. Там их ждёт тишина. Айлин надеялась… Надеялась, что всё получится. Реннарт послушно следовала за ней, ещё недавно взирая на неё опасно вспыхнувшим взглядом. Но Айлин не боялась. Была уверена, что чуть позже чародейка и сама всё поймёт. Она оказалась права. Что доказывало молчание за её спиной. Надеялась, что Арис послушает. Дрогнет клинок, застынет разливающееся по камню золото бликов. Что-то заставит его остановиться, обернуться, послушать. Но он не слушал, не оборачивался. Отгородился привычной стеной равнодушия. Было слишком поздно. Айлин поняла это в последние секунды. Уже практически на бегу осознавая, что не успеет. Ещё живший перед глазами образ, казалось бы, готового свершиться будущего стремительно таял, оставляя осадок определённых эмоций. Бухало в висках, пересохло в горле. Сожаление ощущалось привкусом горечи, искренние изумление и ужас отразились в тёмных глазах. Отразилось последнее движение старика. Кровь, хлынувшая на ветхие одежды…
Всё застыло. Всё ушло. Всё, что когда-то казалось столь материальным. Ощущаемым. Понятным. Кануло, стёрлось с лица реальности и пространства, оставляя вечную, промёрзлую пустоту. Всё вокруг – словно почерневший от густой кляксы пергамент. Словно прах рассыпавшихся границ. Их больше не было. Пол. Потолок. Стены. Есть только Она. Айлин остановилась. Замерла. Ощущая колючий, режущий страх. Стынет в жилах кровь. Кружится голова. Краткая потеря ориентации в пространстве – ей казалось, что в этот миг она определённо лишиться чувств. И упадёт в зеркальную бездну, что разверзлась под её ногами. Горькая обида. Единственное, что ещё удерживало её сознание на поверхности. Крупная дрожь разливалась по телу, её трясло – от страха, от гнева, который она едва ли могла выразить словами. Уже не осталось в голове вопросов. Они не имели смысла. Осталась лишь злость. И воскресшее в памяти мгновение…
Тьма поглощала. Окружила. Она слепила. Проникала в самые дальние уголки души. Айлин не хотела говорить. Бросать в пустоту очередные столь же пустые слова. Нахлынуло спокойствие. Обречённость. Прошлое. Она вновь заперта. Куда бы она ни бежала. От кого бы ни пряталась. Вечная темнота будет следовать следом. И в ней её проклятие. Её спасение. Видимо, ей уже никогда не скрыться. От пробирающего взгляда. Отзвука чужого голоса. Холода прикосновений.
Прикосновение… Тёплая рука всё ещё сжимает её кисть. Словно издалека Айлин слышит голос. Женский. Ощущает чужое присутствие рядом. Постепенно вспоминает. Константина спрашивает. Думает, что они куда-то перенеслись. У Айлин совершенно иное чувство. Чувство, что тьма пришла за ними. За ней. Накрыла непроницаемой завесой. Похоронила заживо в подземелье, где призраки ушедших лет ещё секунды назад нашёптывали отвратительные вещи. О том, что они останутся здесь навсегда. Навсегда? Навечно?.. Вечность – всего лишь мгновение. Капля воды в океане. И в целом мгновении – вечность. Айлин не отвечала. Всего лишь вечность. Целое мгновение. Ни в чём нет смысла. Нет смысла искать выход. Зачем? Они уже здесь. Где всё начинается и всё заканчивается. Где невозможно найти то, что Константина ищет. Зерно истины. Ниточки, ведущей к спасительному свету. Трясущейся рукой Айлин стирает с ресниц солёную влагу. Тускнеет лазурная фантазия перед глазами.
Где-то впереди застыла вторая фигура. Причина и следствие. Тот, кто взвалил на себя решение поставленной перед собой проблемы. Избавился от неё столь радикально. Она вполне ожидала. Того, что он не послушает. Стоило только вспомнить события последних часов. Но верила до последней секунды. К чему было выбирать? Свет или тьма. Древо или металл. Люди или одиночество. Айлин верила теперь словам Реннарт, кажущимся в эти минуты едва ли не пророческими. Свет, Тьма. Сталь… Он вернул её к тому, от чего она убегала. - Какая теперь разница, - едва слышно шепнула Айлин после долгого молчания. Сама не зная, себе или Константине. Смотрела в сторону едва различающегося силуэта мужчины. Кричать и доказывать вновь, нервничать и биться в истерике, быть кем-то, кто стал лишь потухшим воспоминанием – бессмысленно. Казалось, в их распоряжении было бесконечно много времени. - Ради чего? - несложный, казалось бы, вопрос. Произнесённый предательски дрогнувшим голосом, на удивление спокойным тоном. Пожалуй, подразумевающий чуть больше, чем только что произошедшее. Пожалуй, совершенно определённо подразумевающий намного больше. Вряд ли окружающие могли представить, насколько в действительности. Айлин не знала, есть ли вопросы у Константины, которые та ещё не решилась высказать вслух. Но они совершенно точно были у Айлин. Она всё ещё искала смысл.
-
Безусловный плюс за реакцию на происшествие, и, самое главное, за это: Она всё ещё искала смысл.
-
Как же мне нравится Айлин. Такая она настоящая и глубокая
-
Прям непривычно её такой потерянной видеть. Думаю, все ожидали куда более ярко выраженное негодование)
|
|
|
-
Пост, как всегда, великолепен. И жуть пробирает с описаний.
-
Был практически уверен, что не получится. Отличное описание - ярко, ёмко, ничего лишнего.
|
|
ссылка- Снова не спишь? - Еще чуть-чуть. Пап, я красивая? - Конечно! Самая красивая! Разве Локи так не считает? Регина улыбается: отец все знает, читает ее словно раскрытую книгу, да и она не прячется с ним, с ним она всегда может быть собой. С ним и с Локи. Локи молодой и пылкий, жаркий и преданный, Локи осыпает юную Барреа цветами, и уже которую ночь ей не хочется спать, ведь абсолютно невозможно спать, когда тонешь в любви. С Локи все становится легко и просто, ясно. С Локи выходит легко воровать и легко тратить. Регина влюбилась, и отец знает об этом. Он не слишком доволен тем, что Локи, как и он сам, вор, но и его дочка вопреки всему - воровайка, в душе она - воровайка. И если ей по душе Локи, то... Он не умеет злиться на дочь, нет в мире ничего, что бы он ей не позволил или не простил. И если мальчишка делает ее счастливой, Ирвин тоже будет счастлив, заставит себя.
Через месяц Ирвина не стало. Еще через месяц Регина Барреа, выплакавшая тонны слез по отцу, встретилась с Локи. Она уже была другой. - Иди ко мне. Просто и легко. Она позволила ему все, позволила и себе. Для ее будущих дел девственность - помеха. Ей хотелось запомнить, впитать в себя, чувствовать. И забыть утром навсегда. - Это всего лишь было, Локи. Кто ты такой? Он не мог понять. Никто бы не смог. Можно ли поверить, что эта, циничная и злая, была самой хрупкой и нежной ночью? - Я всего лишь простилась с тобой. Тебе же понравилось? И мне. Это все, тебе пора. Маленькая девочка внутри Барреа ревела навзрыд, насмерть, но эта, сильная, та, для которой не существует преград, эта была спокойна. Злой Локи - никому до не удавалось видеть его таким. Он страдал, страдал по кабакам и весям, страдал сам себе и при всех, но ей уже не было до этого никакого дела. Регина Барреа доломала свой хребет, перемолола в себе самое светлое - любовь, юношескую, чистую, настоящую. Свою мечту. Ничего. Пустота и расчет ради совсем другой мечты, ради вполне однозначной цели. Локи получил ее нож в самое сердце, а потом нож под ребра, вот только известие о его смерти не вызвало слез даже в маленькой девочке внутри Барреа, девчонка пропала. Она уже решилась, решилась на мечту больше и грандиознее - жить - вопреки. Победить императора. Кто, если не она? Кто еще настолько сумасшедший, чтобы идти и верить, тащить веру впереди себя, сеять вокруг себя зерна сопротивления, прорастающие страшными пурпурными цветами. Она уже давно сеет цветы смерти, лелея нерожденный, самый заветный, самый черный цветок смерти Бормана.Первый апостол ей дорого достался. Верное платье, крапленая колода карт, его ненависть ее "удаче" и жажда ее "продажного" тела, икона с ликом святой Терезы, долгая дорога к доверию хозяйки закрытого борделя и одновечернее возведение самой себя в ранг "проверенных" - в обмане не бывает мелочей, все до последней детали должно плести ложь. Они вошли в апартаменты. Более шикарного места Регина не видела и даже позволила себе удивиться, теряя на мгновение маску, совсем крохотное и мимолетное мгновение, не оказывающее никакого действия ни на что, потому что обласканный и расслабленный ею Уильям уже не мог думать. Сказать точнее - он теперь думал исключительно членом, этой второй головой мужчин, которая у большинства становится первой. Регина внутри брезгливо морщилась, Мишель же улыбалась, ласково и чуть лукаво. Он стал целовать с порога, и она непреклонно оттолкнула его, указывая рукой на умывальник. Во всех апартаментах, независимо от их цены, всегда есть такие. Мыть себя перед сексом с проституткой обязанность всех. Проститутка моется после. Она сняла платье, подьюбник и корсет, украшения, туфли, наконец шляпку и легла, гитарой струясь по кровати, выставляя округлые бедра, чуть согнув ноги, вытягивая носочки. Он вымылся и шел к ней, а Регина гадала, чего он хочет. Это станет понятно с первым поцелуем. Нужно услышать первый поцелуй мужчины, чтобы уловить, какая в нем жажда. Не нужно целовать самой, не стоит отвечать, пока не станет ярко слышен его поцелуй. Регина смотрела на Уильяма и гадала, каким случится поцелуй - нежным или страстным. Поцелуй случился горячим, властным, он мстил, желал отыграться. И да, она легко могла теперь принять игру, стать подобострастной и податливой, струиться под ним, сменив в финале служение на обладание, оседлав его самой, выискать его ритм, сломать его сопротивление, ведь истинно доминант не бывает, вот только ей нужно убийство, а не чужой заразный член. Апостолы, служки и рабы Бормана - ни один из них не мужчина для Барреа. Она позволила лишь поцелуй, позволила ради игры, ради собственного интереса. И убила. Быстро, легко, хладнокровно и вместе с тем удовольственно. Тогда встала, подмылась как будто между ними действительно случилось соитие, надела платье, забрала деньги, оставив икону на столике и птичку колибри на его лбу. Хозяйка борделя успела заметить лишь ускользающий шлейф ее платья. Аэрокар ждал. Орьянского хотелось неимоверно. Сразу, много, до дна. И ванну. Смыть все это не ее. Труп, конечно, нашли утром не в борделе, только вредную Регину не интересуют ничьи заботы, кроме своих собственных.Регина мысленно улыбнулась словам Мерка. Ссыкливому богатею захотелось побыть на коне. Глупое желание собственного превосходства и контролирования ситуации, столь же наивное, сколько никчемное: мечтающие всегда оставаться на коне рано или поздно остаются с носом. Победа - продукт постоянного труда, продукт искренней деятельности и веры. Снаружи Барреа смотрела спокойно и дала Элтону договорить, в описании сути ситуации мужчина был верен, он говорил то же, что сама Регина немного ранее, говорил чуть жестче, так, как она себе позволить не могла. Регина снисходительно отнеслась в такому, все-таки в финале заметив ему и присутствующим: - Никто никому ничего не должен, только каждый нуждается. Сопротивлению нужен дружественный линкор, экипажу "Ренессанса" сейчас необходима поддержка людей Сопротивления. Ты - мне, я - тебе, все просто. Следом сама собой открылась женщина. Все всегда говорят сами - сумей услышать. Барреа внутри хохотала, наружняя же Регина смотрела неизменно ровно. Сама Регина использовала молитвы, именно использовала - обманывала молитвой сама себя в моменты, когда требовалось успокоиться или собраться. Барреа не умеет верить ничему, истинно верить она не способна. - Полагаю, когда победа Сопротивления будет достигнута, свобода слова и веры даст вам право сеять слова Заратустры на Элкоре. Регине подумалось, что такое будет абсолютно не в ее юрисдикции потом. Регина не метила в будущую власть Элкора, она даже шапкой воров оставаться после не желает - это осознала сейчас, осознала впервые, ведь Регина никогда не размышляла о том, что станет после. И окончилось скоро - до размышлений дойдет тогда, когда переломится хребет Бормана, когда цель будет достигнута, сейчас - пустое, а Барреа не из тех, кто тратит силы и время на пустое. Взявший слово Полинг ей нравился, он заслужил ее самое пристальное внимание: Регина посмотрела так, что Фрэнку стало впору воспламениться, она будто выуживала из облика деталь за деталью и... ела? И улыбнулась. Улыбнулась Регина. Улыбнулась воровайка - обезоруживающе искренне, по-настоящему. Он не лгал. Только вот стоило подождать еще немного, дождаться решения капитана, хоть и нельзя было прервать эту жажду деятельности в мужчине, оба вопроса потребовали разрешения. - Пойдемте, я все-таки покажу вам личные комнаты, а после в гостиной Адам расскажет все о текущем положении дел. Вам, полагаю, будет неуютно продумывать ход действий в нынешних костюмах. Капитан Шепард, я особенно прошу вас принять мое приглашение, полагаю, всем нам не обойтись без ваших знаний и навыков. Я скажу лишь, что готова разговаривать с Борманом, ему, верно, любопытно, как выглядит Ястреб, вот только мое место не в штабе, а на улицах среди людей, и я планирую занять это место через несколько часов. Возможны последствия. Смерть возможна. Может распуститься пурпурный цветок ее собственной смерти, но Регина давно не живет без риска. Риск необходим ей. Ей необходима вера других. То, что сейчас - только присказка. Убедиться, что они станут действовать сообща, убедиться, что смогут вместе и справятся без нее - это все, что ей нужно. Регина - Элкорка, а такой место среди таких же, как она сама. Кто бы что ни думал о ней, об этой женщине, какой бы ни приходилось видеть ее, она навеки застрявшая в своих 17-ти девчонка-воровайка. Регина показала комнаты и спустилась ожидать в гостиную, распорядившись подать гостям чай, сладости и фрукты.
|
Это было в три, нет, в четыре раза хуже, чем Дарвин когда-либо мог представить себе это. Их даже никто не послушал. Решили свалить на них, как на козлов отпущения, все грехи! Некоторые грехи, конечно, были весьма обоснованы, но ОНИ НИКОИМ ОБРАЗОМ НЕ МОГЛИ ОТНОСИТЬСЯ К НЕМУ!!! Это остальные Храбрецы решили навести беспорядок в Доме Удовольствий, он же спокойно себе вкушал еду и не участвовал в буйствующем вокруг хаосе летающих туда-сюда тарелок с пищей, как с помощью магии, так и с привлечением своих физических способностей и природных талантов по киданию тарелок!
Первые несколько минут своего пребывания в темнице Замка Глубоководья Дарвин не выходил на контакт, вовсю стонал и разглядывал своих новых соседей с такой напряженностью, что у него чуть глаза не полезли из орбит. Воры, убийцы, насильники, Сотти, другие Храбрецы и наконец он — замечательная компания, ничего не скажешь. Что подумает мама, когда узнает об этом? Сколько тарелок в лавке выронит из рук папа, когда узнает, что его умный и законопослушный сын сидит в темнице и его ждёт казнь? То, что будет именно казнь итогом суда через неделю, рисовали Дарвину его богатое воображение и возникшая за пару часов сидения в темнице паранойя.
Несколько поправила отношение к ситуации тюремная похлёбка утром. Начав есть её, Дарвин почему-то ощутил или же вообразил себе вкус, схожий с каким-то деликатесом, который он успел слопать в Доме удовольствий мадам Тафлорн. Это вернуло его в нормальное расположение духа. Он начал про себя философствовать, что любая еда становится деликатесом, если её мало или если она претерпела какие-то значительные изменения; кажется, он даже читал о том, что люди в некоторых городах считают деликатесами тухлую рыбу или насквозь червивый сыр. В общем, новая философия сводилось к тому, что любая еда, даже самая странная и несъедобная на вид, может быть вкусной и изысканной, если считать её таковой и есть её в кругу своих друзей.
Вернув себе душевное равновесие и прикончив первую тюремную похлёбку в своей жизни, Дарвин подобрел, приобрёл дружелюбный облик и начал общаться. С Храбрецами, с Сотти (гном всегда стоял у мага отдельно в списке, чисто благодаря своему пробивному характеру), насильниками, грабителями, ворами, убийцами и остальным представителям богатого криминального мира Глубоководья. Новые собеседники оказались сплошь и рядом интересными невиновными людьми. Поболтав с ними, Дарвин уже никак не мог понять, за что собственно их сюда посадили. Вот они, Храбрецы, учинили страшнейший беспорядок, за который будут должны понести неотвратимое ужасное наказание, но вон тот мужичок склизкого вида всего лишь убил свою жену, которая день за днём капала ему на мозги — чё, неужели он не в своём праве был, а? —, пара полуэльфов избавляла женщин от дурного вкуса, воруя их одежду, контрабандист провёз в город жизненно важный тысячам жителей Глубоководья товар, особый эликсир из трав, который узколобые чиновники — да на кол этих чиновников! — сочли опасным для здоровья горожан, юноша неправильно истолковал намёк девушки, носившей экстравагантное платье выше колен, и, кхм, поучаствовал с ней в любовной связи (ну, они же всегда говорят "нет" — вон Джек может подтвердить это! —, поэтому мужчине всегда приходится брать всю ответственность на себя), женщины, которых почему-то назвали аферистками, только хотели ощутить, как живёт знатный люд, и поэтому искали встреч с молодыми холостыми дворянами. В общем, новые знакомые мага были насквозь душевными, приятными ребятами с богатым жизненным опытом и невероятно трагической судьбой. И, ещё раз, дабы подчеркнуть главное, невиновными, в чём Дарвин мог для себя уже много раз убедиться за время разговора с ними.
Однако, когда за Храбрецами пришли, пришли забрать их отсюда, на лице толстяка сама собой расплылась блаженная улыбка, а из головы упорхнули все его новые друзья и их деяния. Только прежние товарищи сохранились в памяти. И только безмятежная дорога простиралась теперь перед ними. К тому же за ними пришёл, очевидно, волшебник, а волшебникам Дарвин доверял в силу такой же профессии.
В карете пришлось немного туго. Дарвин еле поместился в ней. Он вдавился в сидение и в бок кареты, чтобы оставить побольше места для его товарищей. В итоге он едва мог дышать. Но всё это было мелочи, ведь их увозили подальше от темницы, а всего-то два дня после заточения там прошло!
Закончилось их путешествие нигде иначе, как во владениях Вэндсов. Ни шедший дождь, ни суровость охранников, стоящих позади подошедшей к Храбрецам женщины, представившейся Оланхарой, не могли омрачить счастье Дарвина. Он чувствовал, что скоро все их страдания будут вознаграждены. Маг последовал вместе со всеми в особняк и со всё нарастающим энтузиазмом преодолел все богато обставленные комнаты и коридоры на пути к отцу этой Оланхары. Она, наверно, была матерью или тётей небезызвестного Храбрецам Маркуса Вэндса. Ну, а её отец, получается по прикидкам, — дедушка фальшивого Марко Воло. И Дарвин оказался прав. Маскар Вэндс действительно приходился Маркусу дедушкой
— И закусок... И вина... Было бы неплохо, — сглотнув, согласился Дарвин и затем начал подобострастно и вкрадчиво говорить (сказывалось двухдневное пребывание в месте заключения). — Разве мы можем, уважаемый Маскар, отказаться от работы после того, как вы высвободили нас из темницы? Скажите же скорей, что за "работёнку" вы хотите нам предложить и мы её выполним!
-
Шикарно! :)
-
Воры, убийцы, насильники, Сотти, другие Храбрецы и наконец он Одного поля ягоды
-
Хорошая реакция на все происходящее. И отношение к окружающей действительности тоже интересное.
|
|
Макс завершил короткий брифинг и занял прежнее положение. То, что от него хотели услышать он сообщил, дальнейшие же подковёрные игры в дипломатию находились вне пределов его компетенции. Политики всех мастей, могли вести какие угодно игры, как угодно манипулировать сознанием собеседника, мнением толпы, строить великие планы и обещать светлое будущее. В их распоряжении была масса возможностей от прямых переговоров, до подкупа, шантажа и устрашения. Но сколь бы не было велико могущество дипломатической службы, всегда за их спинами стояла военная машина, которая многократно усиливала силу слова политика. И именно эта машина, выкованная в горниле войны, со своими серпами и жерновами, была тем самым аргументом, с которым невозможно не считаться. Именно она, её шестерни и отдельные механизмы, приносили победу на штыках и бросали к ногам дипломатов, позволяя им договариваться об условиях сдачи, капитуляции, выплате репараций и послевоенного устройства и управления побеждённых.
Макс не был дипломатом. Он не умел красиво говорить, убеждать людей в своей правоте. Все его таланты раскрывались не в мирных кабинетах и не штабных казематах, а в самом эпицентре горнила войны. Вообще Макс не понимал инопланетных штабных офицеров, которые получали свои посты не за доблесть и успехи в боевых операциях, а просто по факту выслуги лет или иных, сомнительных, заслуг. Эти трусливые твари распоряжались бойцами словно те не были живыми сущностями, а лишь цифрами на тактической карте и статистическими выкладками доступного воинского контингента. Сколько раз, при штурме крепостей, Шепард видел этих субтильных вояк, гениев стратегии и тактики, гадивших в собственные мундиры при появлении легионеров Наварро. Всё же шло так гладко, по плану, с численным перевесом и стрелочки были красиво нарисованы на тактических картах. Но нет, что-то не срабатывало, почему-то легионеры всегда были на шаг впереди, действовали быстрее, на пол шага опережая запоздалые штабные команды. А ответ был прост, Легионеры варились в котле войны, жили боем, видели его узор и чувствовали ритм. Им ненужно было отчитываться в штаб о проделанной работе, ждать новых приказов, медлить в ожидании. Они прорывали одно направление, оценивали обстановку, находили слабину в обороне и продолжали атаковать, разрывая и раздирая неприятельские порядки. В случаях же, когда пробить оборону не удавалось, они занимали оборону, отвлекали огонь на себя и позволяли другим подразделениям отработать с флангов. Даже будучи прижатыми, они могли отступить, совершить маневр и зайдя в тыл, устроить бойню.
В открытом эфире орут нам - "Вот психи, Не медля отдайте нам эту гряду!" Но здесь мы застынем железной стеною, Стеною на самом последнем краю! Лишь дерзким сопутствует тетка-удача, Я знаю капризная баба она, Но тем на заклание кто предназначен Сейчас во весь рот улыбнулась судьба!
Я знаю, что это всего лишь отсрочка. Я помню, что вечно ни кто не живет. Мы здесь в обороне-опорная точка, И значит, что враг через нас не пройдет. Завоет моторами адский зверинец, Но нет господа не закончился бой! Покуда в живых остается последний, Хотя бы один, но живой ЗВЕРОБОЙ!
Мы психи, безумцы! Да кто б сомневался. Мы все помешались на этой войне. Осталось всего пять минут продержатся И слезы бегут по небритой щеке. На фланге далеком, сметая заслоны, Покатят стальною лавиной вперед Те самые свежие три батальона. Мы им обеспечим маневр и обход!
В голову залетело несколько куплетов боевых песен Легиона и уголки губ Макса чуть приподнялись, наполняя сердце гордостью, а разум отвагой. Вероятно, слова напыщенного "паркетного генерала-теоретика" должны были возыметь некий эффект на Голема, но все его тактические доводы и выкладки рикошетили от него как горошины от железной миски. Макс стоял невозмутим и спокоен. Корабль, друзья, враги, удачи и не удачи... Всё это слова дипломатов. "Кто испугался, тот уже побеждён!" Для бойца же есть только одна догма "Должен - значит можешь!". И если их "гостеприимные хозяева" при личной встрече не понимают с кем имеют дело, то как же удивится тот, как его... Борман. "Слава Королеве, Великой Матери Рода Белатрикс!" Стерев волевым усилием проявление эмоций со своего лица, Голем прислушался к словам молодой королевы. Что же, политика дело тонкое, монархам и управленцам виднее, как договариваться и с кем. Дело же солдат - служить и защищать.
Очухался и мистер Полинг. Почему-то Макс ожидал иной реакции с его стороны, полагая, что человек военный не полезет в политесы. Увы. Полез. И только время службы на Надежде позволило Новарийцу отказаться от поспешных оценок. Всё таки Наварро и весь остальной мир слишком разные, чтобы сравнивать их и судить по одним и тем же законам.
-
Классный пост. Сила, выдержка, мощь и на излете душа. Классный пост, да, понравился мне.
-
Почему-то Макс ожидал иной реакции с его стороны, полагая, что человек военный не полезет в политесы. Увы. Полез. Идеально верная оценка!
|
Где свет – там и выход… Мысль. Совсем недавняя. Такая простая и вполне разумная. Ведущая из тьмы наваждения и страхов. Ведущая вперёд, к одной из двери, заставляющая приоткрыть завесу тайны в едва слышном скрипе дверных петель, за исчерченным узорами деревом… Увидеть то, к чему так стремилась. И разочароваться. Всё та же клетка. Сковавшая просачивающимся сквозь стены мраком, холодным камнем древних плит… Лишь слабо мерцают десятки огней, застывших в бездвижном воздухе, распространяющие ложный свет и ложное тепло. Это совсем не то, чего она ожидала. Всё совсем не так. Вместо свечей должно сиять солнце, вместо равнодушия – смятение и вина… Вместо молчания – столь нужные слова. Необходимые ответы.
Время шло, чужой голос разрывал загустевшую тишину. Айлин нервно сминала ткань рукава, с волнением и нетерпением вглядываясь в фигуру странного старика. С каждой минутой всё больше понимая, что отвечать Константине он не намерен. Резкие вопросы Ариса в следующий момент показались ей более уместными. Что-то подобное собиралась выкрикнуть и она, но попросту не успела. С интересом взглянула на испещрённое морщинами лицо. Уж на это он должен ответить. Среагировать на резкость, возмутиться… Хоть как-то дать понять, что в увядающем теле прячутся частички ещё не угасшего разума. Но он молчал.
Говорить начали они. Голоса, нарастающим шумом проникающие в голову, рассеивающие внимание и концентрирующие его исключительно на природе их происхождения. Иглой впивающиеся в измученное сознание. Настойчивая мысль, что ты окончательно сошла с ума. Голос бога. Твой. И множество чужих… Они шептали. Переговаривались. Кричали. Закружилась голова. Совсем не замечаешь, что в этот момент происходит с остальными. Не обращаешь внимание, что они замолчали. Где-то внутри черепной коробки настойчиво бьются о стены разума сотни голосов. И поднимаются руки, закрывая ладонями уши. И чувствуешь, как тело начинает бить крупная дрожь. Плевать. Плевать на всех. На то, что они говорят. Чего пытаются добиться. Что делают… Хочется вырваться. Хочется лёгкости и свободы. Хочется спрятаться. Не слышать. Не видеть. Не чувствовать. Ты не должна находиться здесь. Всё должно было быть не так. Абсолютно не так. Почему же?..
Прикосновение. Длинных пальцев, обвивающих кисти. Айлин опустила руки. Отражение болезненного восприятия на лице сменилось выражением хладнокровного спокойствия. Голоса не беспокоили больше. Желания остались. Притупились слегка. Напоминали о себе вспышкой яркой картинки в голове. Лазурного неба. Перистых облаков. …Константина сжимает её руку. Она чувствует участившийся пульс. Ощущает почти физически её страх. Она напоминает ей о земном и человеческом, о давно забытых чувствах, что когда-то так просто выражались прикосновениями и жестами. Ведь так легко было от всего отказаться. Остаться здесь. В царстве холодного мрака. В очередном дворце, где можно спрятаться от мира. Где впиталась в своды тьма – её путь, о котором столь неоднократно напоминала ей сама Константина… Легко сдаться. Непросто взять себя в руки. Вспомнить о собственных привычках, чертах, напоминающих о той, кто пересекла порог Дворца. Сейчас уже и не вспомнить – с какими именно целями… Помогла ей Реннарт. Обвила её руками, прижала к себе. Заставляя чувствовать тепло вместо холода. Биение сердца. Жившие где-то внутри неё эмоции. Заставляя вспомнить, напрячься, вытянуться от напряжения струной, ощущая обжигающее изнутри возмущение и брезгливость. Айлин сжала кулаки, подняла их к груди, не в силах пошевелиться. Не зная, что делать. Оттолкнуть. Накричать. В смятении она молча стояла, перебарывая в себе самые различные чувства. Пока спутница не начала говорить. Слетающие с уст слова предназначались не ей – но источникам несмолкающего шума. Сотням пугающих лиц. Только теперь Делагарди подняла на них глаза. Ужаснулась. В первое мгновение. Приподняла слегка уголки губ, улыбаясь странным говорящим фрескам. Но в карих глазах плескалась обречённость, насмешка. Говорите громче. Вас плохо слышно.
Её спутница почти кричала. Айлин прекрасно понимала абсурдность ситуации. Говорить с лицами с потолка было просто безумием. И от этого становилось легче. Забавно. Смешно. Так же отчётливо понимала, что собирался сделать Арис. Заметила блеснувшее лезвие клинка. Видела каждый шаг, приближающий его к хранившему молчание старику. Который, к слову, до сих пор оставался ко всему безразличен. Айлин могла бы сорваться с места. Преградить дорогу, не давая совершиться чему-то мерзкому и страшному. Вспомнила, как минутами ранее с облегчением наблюдала осмысленность на лице Хеллгейта, не различая того же выражения, что и у крестьянина. В очередной раз она дала событиям развиваться так, как они развивались без неё. Возможно, её действия внесли бы свой порядок в цепочку решений и последующих за ними инцидентов. Нужен ли был этот порядок?.. Гораздо проще и приятней наблюдать со стороны. Для неё. Для всех.
В равной степени она понимала, что равнодушие – не её. Нотки истерики в голосе Константины. Странные поступки Ариса. Отголоски сопротивления и решимости становились всё громче. Запомнившаяся картина неба – всё ярче… Айлин всё-таки вырвалась. Разорвала крепко сцепившие её объятия, коснулась ладонями висков спутницы, заставляя посмотреть на себя. - Замолчи! – прошипела Делагарди, и в тёмных глазах её горел огонь ярости. – Если ты сейчас же не прекратишь, я тебя ударю. – Угрожающий тон не оставлял сомнений, что рука поднимется. И через секунду послышится звонкая, приводящая в чувство пощёчина. Девушка практически не оставила ей времени опомниться. Схватила её за руку, буквально потащив за собой. Ещё недавно – держась за неё, шла столь неуверенно… Сейчас – с упорством двигалась к цели. Где-то в конце помещения была дверь, через которую вышел простолюдин. Единственный выход. Айлин не сомневалась, что за ней прячется очередной коридор или очередная зала… Стоило ли удивляться? Но сдаваться она не хотела. Она выберется. Она увидит это чёртово небо. Выведи меня. Хватит петлять вокруг да около. Хватит недосказанностей и сюрпризов. Ло... Стоило ли мешать ему?.. То, что он её оставил. Так легко и без колебаний. Она не простила. Такое невозможно простить. И, в сущности, на древнего старика ей было плевать… - Ты этого не сделаешь! – быстро приближаясь, кричала Айлин, пытаясь перекричать голоса сотен лиц. Ещё недавно она позволила уйти побоявшемуся расправы крестьянину, и к чему это привело?.. – Опусти меч. Сейчас же!.. - Нотки злости сквозили. Надежды.
|
О, звон стали, висящий в воздухе во время поединка, капитан городской стражи не спутал бы ни с каким иным. Смутные сомнения и тревоги отразились на лице мужчины сумрачной тенью, затмив вмиг умершую на его губах улыбку. Безошибочно завернув за нужный угол, Эстакадо воочию узрел следующее: две патрульные группы стражников – по три человека в каждой – были заняты добиванием неприятеля. Убитые выглядели довольно характерно, а по лицам стражей порядка нельзя было сказать, что им эта маленькая победа далась легко. Стало быть, то, о чём предостерегал Данте, произошло. - Синьор, - начал один из воинов, - здесь… - Я уже знаю, - прервал солдата Эстакадо и протянул ему снятый с указательного пальца правой руки перстень с родовым гербом. – Ты, Бартоло, и ты, Алессио, отправитесь к Луиджи Сориа и расскажете ему о том, что происходит в городе. От моего имени вы попросите помощи. Он почти наверняка не откажет, а потому вы на время присоединитесь к его людям. Остальные – за мной! Назначенные гонцами Бартоло и Алессио пришпорили коней, торопясь выполнить поручение капитана. Впрочем, как можно быстрее преодолеть расстояние до владений Сориа было и в их собственных интересах: вдвоём они не представляли значительной ударной силы, а потому рисковали быть замеченными и убитыми. Данте Эстакадо не надо было угадывать, кто превратил чудесный солнечный день в кровавую бойню. О, это был не лис Сальваторе, не больше всех пострадавшие Фаррадечи, не потенциальный король преступного мира делец Джованни – никому из них не выгодно разорять город и массово убивать его жителей. Все они метили в графы, как сам Данте, а потому подобное для них непрактично в высшей степени. Какой хозяин, находясь в здравом уме, станет разорять собственное, пусть пока потенциальное, имущество? Каждый из них имел определённый вес в городе, каждый имел не только желание, но и шанс получить бразды правления в свои руки – разновесный, да только суть не в вероятностях. Капитан готов был дать на отсечение не только обе руки, но и голову – за резнёй стояла пятая политическая сила Пьяченцы. Тот, кто хотел получить город, но не был обозначен среди соискателей титула. Тот, кто мог позволить себе купить кондотьеров с потрохами, но чьего золота не хватило бы, чтоб хоть чуточку отбелить свою скверную репутацию. Да, за безумием и хаосом, охватившими Пьяченцу, стоял всеми недолюбливаемый Доменико Колонна. Жестокий, порочный, избалованный юнец не станет думать о последствиях в силу собственного запредельного высокомерия и спеси. Но затеянный им ход нельзя назвать глупым – в заварухе могло погибнуть большее число его конкурентов. Однако не только это волновало Данте. Челесте. Если Орфео находился под присмотром преподавателя и охраной личных солдат дома, то Челесте отправилась по поручению брата. Успела ли она вернуться до начала кровопролития? Разумеется, девушка не покинула бы родных пенатов без сопровождения, но разве это гарантирует ей безопасность в той ситуации, что развернулась в Пьяченце? Эстакадо и четыре стражника направлялись к особняку, выбирая самый короткий путь. Удивительно, но ни разу им не встретилось большого скопления кондотьеров – к вящему недовольству капитана, бывшего не прочь сделать какого-нибудь проходимца ровно на одну голову короче. Дома удача изменила Данте (ибо только удачей можно объяснить то, что небольшой отряд не столкнулся с превосходящим численно противником) – Челесте отсутствовала. Хорошо, если она находилась там, куда должна была явиться. А что, если нет? Сжатые в нитку губы и нахмуренные брови всё же выдавали гнев capitane, хоть он и привык держать эмоции в узде. Он строго наказал брату оставаться в учебной комнате вместе с наставником. Затем выбрал троих из лучших своих людей и велел им искать сестру. Два десятка воинов он оставил у особняка, поручив им организовать оборону и размещать в семейном гнезде Эстакадо мирных горожан. Данте также немало насторожило почти полное отсутствие сопротивления со стороны стражи. Какого чёрта они остаются в казармах? Сам Эстакадо, командуй он наёмниками, озаботился бы нейтрализацией тех, кто мог помешать его планам, заранее. Насколько умён мерзавец, стоящий во главе конодонты? Одного противника – Доменико Колонну – капитан уже недооценил, и результат был плачевен. Опростоволоситься на каком-то безродном негодяе он просто не мог, а потому с оставшимися солдатами устремился к казарме.
-
Великолепные и правильные идеи, достойные главы городской стражи)
-
Иногда мне кажется, что Данте - единственный здесь, кого на самом деле заботит судьба города и его жителей :)
-
Интересный персонаж)
|
Когда госпожа прокурор вернулась к столу, Хельмут сидел на своём месте с невозмутимым спокойствием человека, которому нечего скрывать. Его поза была настолько свободной, но в то же время изящной, что вообще не похоже было, чтоб мужчина вставал со стула. Впрочем, кто его знает? Хельга не сомневалась, что маг хитёр и ловок, но вот проверил ли он её карманы на самом деле? Не могло такого быть, чтобы он, подавая ей пальто у руин или помогая разоблачиться в ресторане, не ощутил оттягивающую карман тяжесть оружия. Может, он как раз ждал, когда она отлучится, чтобы вытащить пистолет обычным способом или при помощи какого-то колдовского приёма? Женщина понадеялась, что колдуну тоже понадобится отойти, и уж тогда-то она непременно убедится в наличии или отсутствии пистолета. Но сейчас опасения покидали её, уходя даже не на второй, но на десятый план. Хельмут улыбнулся ей и встал, чтобы помочь даме устроиться удобнее. Ответный тост немало позабавил чернокнижника, и он, подведя итог взаимного выражения восторгов по поводу встречи, предложил как раз за неё и выпить, что в сей же миг и было проделано обоими. Вино, использованное для глинтвейна, оказалось выдержанным, крайне приятным на вкус и с чудесным тонким ароматом, который весьма выгодно подчёркивали добавленные специи. Сделав несколько глотков, вон Веттин поняла, что окончательно расслабилась, согрелась и при том весьма проголодалась. Подданная Ватиканского Престола и абиссариец принялись за еду, и вновь Хельга восхитилась мастерством повара, готовившего для посетителей “La Dame Noire”: она готова была поклясться чем угодно, что более вкусных яблок она не ела. Как жаль, что раньше она не была в этом замечательнейшем во все отношениях заведении! Хельмут поедал свою порцию неторопливо, с не меньшим удовольствием, чем прокурор (та невольно вспомнила, что в некоторых книгах, которые она прочла, утверждалось, будто выходцы с земель демонопоклонников принимают в пищу исключительно сырое человеческое мясо) и с той утончённостью, которая может быть присуща лишь истинному аристократу. Хоть фон Веттин и собиралась задавать вопросы, тёмный маг опередил её. - Скажите, драгоценная Хельга, как случилось, что женщина, подобная вам, оказалась на государственной службе? Ни в коем случае не желаю оскорбить вас, но мне кажется, что вам больше пристало творческое занятие или нечто, требующее приложения аналитических способностей. Я говорю так, поскольку первое подходит вашей тонко чувствующей сути, а второе – недюжинному уму. Разумеется, последняя необходима и в выбранной вами стезе, но ведь есть куда более благодатные области для применения вашего интеллекта.
|
Никто не мог знать. В одной из тратторий, принадлежащих семье Джованни, было тихо и относительно спокойно. Несколько завсегдатаев топили свои проблемы на дне хрупких бокалов, обжигающая граппа разливалась по телу приятным теплом, согревала от холода колючих и неприятных мыслей. Здесь люди могли отдохнуть и забыться. Могли, уединившись за отдельным столом, беседовать о собственных делах, что не должны были достигнуть чужого слуха. Хозяин делал всё, чтобы в его заведениях посетители ощущали себя комфортно, едва ли не по-домашнему. Всё-таки, траттории являлись семейным делом, и Матиас вполне успешно продолжал стезю своего отца. Человек, что потревожил эту непоколебимую атмосферу уединённости, являлся одним из доверенных людей хозяина. Влетев в помещение, подручный бегом пересёк зал, ворвавшись в комнату, выделенную Матиасом для собственных нужд. Дверь распахнулась громко, ударившись о стену, и на пороге предстал взволнованный и побледневший парень. Тяжело дыша, пытался собраться с духом, и лишь несколько долгих секунд спустя выпалил внезапную новость. Никто не мог знать. Поистине, последние дни в Пьяченце пестрили событиями далеко не обыкновенными для маленького тихого городка. С каждым днём обстоятельства набирали всё более неожиданный оборот, становилось ясно, что за масками учтивости спрятались личные счёты и тщательно выстраиваемые планы. Импровизированный Колизей со своими собственными боями… Пожалуй, сравнение было отнюдь не изящным, вряд ли изнеженных высокородных особ вообще можно сравнить с гладиаторами, но суть оставалась та же. В подобной игре борьба идёт не на жизнь, а на смерть. Что и доказывали убийства Фаррадечи. Никто не мог знать, что подобное случиться так скоро. Матиас ожидал, что пройдёт как минимум несколько дней, прежде чем кто-либо решиться на подобный шаг. Слишком импульсивный и наглый. И совсем невыгодный для того, кто подобные вещи спонсировал. Рано или поздно станет известно, кто нанял кондотьеров, и тогда репутации смельчака конец. Но то, что пришло в голову Джованни, было слишком далеко от размышлений, кто в действительности приплатил головорезам. Прикусив золотую монетку клыком, продемонстрировал окружающим белоснежную, полную злобного удовлетворения улыбку. - ...Значит так, - тон Матиаса стал глуше и резче. Хлопнув по столешнице ладонями, отчего звякнула монетка в руке, и слегка наклонившись, глава гильдии начал перечислять новые указания. Возникшие условия требовали импровизации. И, честно говоря, происходящие в городе события Джованни были как нельзя на руку. – План с телегой и Кальдерони остаётся в силе, однако, пользуясь случаем, снимаю ограничения на истребление людей Корноухого. Эти ублюдки не должны увидеть вас с Кальдерони, поэтому вырезать вы их можете спокойно. Когда Сальваторе очнётся и что-то заподозрит, будет уже поздно. Это первое. Второе – стражу поснимайте к дьяволу, этих тварей должно остаться в городе как можно меньше. Только пользуйтесь дальним оружием, господа, чтобы никто не видел вас на месте преступления. Впрочем, - Матиас коварно улыбнулся, - сейчас на улицах практически никого не останется. А страже явно будет не до вас. Несмотря на всеобщий хаос, вы будете действовать в нашем излюбленном стиле – тихо, быстро, незаметно. Даже чёртовы кондотьеры, сукины дети, не должны знать, что на улицах действует кто-то ещё. Матиас задумался. Пленительной показалась мысль приказать людям влезть в дома соперников. Однако Джованни прекрасно понимал, что весть разносится слишком быстро, и конкуренты будут делать то же, что собирался сделать он – защищать собственные дома и семьи. - План с Кольвицци и слугами так же остаётся в силе. Однако со слугами можно повременить – сейчас несколько не до них. За моими соперниками организовать слежку. Я должен знать об их передвижениях. – На лице Матиаса отразилась недобрая усмешка. – Я знаю, о чём вы все подумали. Прирезать ублюдков, пока есть возможность. Но я вам отвечу – не торопитесь, друзья. Будьте осторожны. Сейчас у каждого нервишки на пределе. Каждый огородит себя всевидящей стражей, за прочной бронёй из их щитов. Нужно бить в тот момент, когда они того не ожидают, раскроют панцирь и будут более уязвимы… Матиас представил, как расправляется с врагами собственными руками. Он лелеял надежду, что именно так всё и будет. - Если кого-то засекут и я услышу недобрые вести, что некие головорезы разгуливают по городу, да ещё узнаю в этих слухах собственное имя, - карие глаза грозно обвели лица присутствующих, - собственноручно вырежу кишки и подвешу за них на эшафоте. Вы поняли намёк? Именно. Докладывайте о передвижениях. Ждите удобного случая. И если он представится… Ни в коем разе не действуете по одному. Нападать группой на одиночку. Закон волчьей стаи. Закон нашей стаи. Надеюсь, вы уяснили, господа, и не облажаетесь. Вспомните людей, которых я послал с поручением за город. Где они теперь? Я уверен, кормят крыс в какой-нибудь выгребной яме… Осторожность не помешает. Тем более, когда на кону все наши жизни. Джованни прекрасно знал, что некоторые могут быть недовольны его политикой. Но верил, что они так же хорошо понимают значимость его слов. В конце концов, змеиная стратегия позволила ему сесть на почётное место главы гильдии. Матиас отдал последние распоряжения, назначив Зверя основным хранителем информации. Соглядатаи доносили о действиях соперников ему, и он складывал разрозненные куски в единую картину. После чего передавал новости Джованни через мальчишку-посредника, оборванца, что на улицах, обычно, никогда не обращал на себя внимания. Предварительно, Матиас сообщил свой маршрут на ближайшие часы. *** Матиас выходил из траттории скорее в задумчивом и сосредоточенном состоянии, чем действительно обеспокоенным. Где-то на периферии сознания мелькали мысли о семье, дорогих для него людях, что, возможно, наблюдали в этот момент развернувшуюся на улицах Пьяченцы бойню. Они ждали его. Его долг как отца и мужа – в первую очередь защитить. Поразительная холодность и отстранённость застилали разум, поглощая чувства. Он прекрасно понимал, что эмоции в подобных случаях – первейший враг. Въедаясь в душу всё глубже, они не уйдут. Пылающим пламенем потекут в венах, заставляя сердце биться чаще. Заставляя думать нерационально. Он не мог себе этого позволить. Не теперь. Некоторые вещи его действительно интересовали. В последнюю очередь это был спектакль, блестящая идея Беатрис, что уже терпела фиаско. Он не сомневался, что рано или поздно наёмники доберутся до самого яркого мероприятия сегодняшнего дня. Но его мало волновал тот факт, что спонсируемый проект оказался убыточным. В сущности, ему с самого начала было плевать на судьбу представления. Единственное, что придавало его раздумьям оттенок волнения, - знание о том, что жена находится именно там. В первую очередь его занимали мысли о самих кондотьерах. Какие доводы руководили тем, кто решился устроить в городе массовое побоище? Кто вообще являлся целью и конечным пунктом в продвижении наёмников?.. Подсказки крылись в уголках его собственной памяти, в осколках разбитого зеркала истины, что оказались своевременно в его руках. Сложить всё воедино не составило труда. Цепочка выстраивалась сама собой. Седлая коня, Матиас думал о том, насколько велик риск промахнуться. Но он не промахнётся. Не должен. *** Что-то не так. Фредерико был ещё мал, чтобы полностью понимать всю ситуацию, он мог полагаться исключительно на собственные чувства и ощущения. Интуиция ребёнка не могла его подвести. Особенно в моменты наиболее критические. Мальчик стоял у окна нижней террасы, наблюдая улицу и дома, утопающие в живописной зелени. Маленькая площадь перед домом пустела – прохожие с поразительной быстротой исчезали из поля зрения. И лишь где-то в отдалении, в конце двух ветвящихся вглубь города проспектов, виднелось сумбурное и хаотичное движение. Фредерико не мог рассмотреть, что именно там происходит, но отчего-то чувствовал: что-то не так. Рука легла на его плечо. Ребёнок поднял голову, в который раз испугавшись уродливого шрама на лице этого человека. Но в серых глазах его не было злости, не было характерного для взрослых укора, как обычно бывало, когда Рико сбегал от нянечки. В глубине полуприкрытых глаз пряталось выражение твёрдой решимости и слабого страха, которого не углядел бы любой другой взрослый, но так отчётливо чувствовал ребёнок. - Мой синьор. Вам не стоит оставаться здесь. Рико не был послушным и усидчивым ребёнком никогда. Даже Флавио, чей авторитет был сравним с отцовским, бывало, страдал из-за его проделок. Однако что-то в его тоне заставило мальчика усомниться в затее протестовать… Ребёнок не успел окончательно выбрать позицию поведения, когда со стороны парадного входа послышался топот копыт и после – торопливые шаги, сопровождаемые хлопком входной двери. Рико юркнул под руку солдата и скрылся в недрах особняка. На пороге стоял отец. Взъерошенные короткие волосы, тяжёлое дыхание. Блуждающий взгляд, казалось, видел перед собой совершенно иные предметы, но вовсе не дом, не слугу, не сына. Матиас заметил Рико только когда мальчик потянул его за руку. Джованни просто отмахнулся. Заметил приближающегося капитана и направился к нему. Рико не мог понять всего, что говорил отец. Единственное, что он осознавал со всей ясностью, – тот чем-то встревожен, чем-то поглощён и отдаёт очередные приказы. Больше всего на свете мальчик желал понимать причины. Впитывая случайно достигшие его слуха фразы, движения и манеры. И в равной степени он желал получить от этого человека хоть каплю внимания. Ребёнок наблюдал, как одномоментно ожил дом. Повсюду слышались шаги слуг, со стороны двора доносились звуки лязгающей стали и топота тяжёлых сапог. Фредерико не понимал. У него были вопросы. Множество закономерных вопросов, со всей детской непосредственностью и любопытством задаваемые отцу. Что продолжал его игнорировать, как и большинство находящихся в помещении взрослых. Бросив что-то напоследок капитану стражи, Матиас резко развернулся по направлению к двери, с явным намерением уйти вновь. В этот момент Рико пронзительно закричал и со всей яростью и обидой потянул за плащ, требуя обратить внимание на себя. Джованни обернулся, лишь сейчас опустив глаза на сына, словно впервые заметив его присутствие. Мужчина не сказал ни слова. Опустился на одно колено, положил руку на затылок Рико и коснулся губами его лба, на мгновение прикрыв глаза. Подобная нежность его отцу была совсем несвойственна. Долгие секунды молчания. После чего Матиас поднялся и вышел. А на плечо ребёнка вновь легла рука Ферро. *** На лице синьоры Джованни играла миловидная и кокетливая улыбка, изредка прикрываемая кремовым веером в тон её платью. Щёки горели от яркого и совершенно естественного румянца, а в тёмных, практически чёрных глазах Беатрис сиял восторг. Сторонний наблюдатель не без оснований мог предположить, что молодая особа радуется началу представления. Кто-то мог приписать ей корыстолюбие, с которым девушка смотрела на мероприятие, озолотившее Амадэо благодаря расточительству её мужа, и теперь в полной мере наслаждалась результатом совместных усилий. Кто-то бы разглядел в её волнении искренние чувства от созерцания деяния искусства. Всё вышеназванное было, в общем-то, правдой. Но в большей степени ею руководили пережитые во время недавнего разговора эмоции. Хотелось поделиться деталями с Матиасом, и как можно скорее, но ей приходилось ждать. Сидя в одиночестве, ловить на себе любопытные взгляды. Этот день должен был запомниться приятным и лёгким времяпрепровождением, сладким послевкусием от замечательной игры актёров и роскошных декораций сцены. Сегодня Беатрис планировала оставить мысли о Пьяченце и её интригах хотя бы на некоторое время и просто наслаждаться жизнью, как то было раньше. Впрочем, Беатрис лгала сама себе: ощущала возросшую гордыню, благодаря интересу, проявляемому по отношению к ней со стороны общественности. Когда-то – девочка из многочисленного сословия, после – одна из многих богатых семейств, теперь – одна из четырёх. Круг стремительно сужался. Лестница положения росла. Действительно наслаждаться жизнью она сможет после того, как граница сузится до одной... Пожалуй, её сегодняшним планам не суждено было сбыться. Всё изменилось слишком неожиданно. Всеобщее настроение изменилось резко, атмосфера мероприятия накалилась до предела, и причиной тому служили вовсе не бурные овации. Приглушённый шум, шёпот обсуждения – всё затихло и замерло ровно до того момента, пока не раздались первые крики. Топот копыт, массовое бегство… Всё вокруг закружилось и слилось, унесло Беатрис в совершенно иной мир – мир страха и насилия. Крики стонущих людей, пострадавших от конников, чей-то противный визг поблизости… звуки смешались, иглой вспарывая разум и мешая соображать быстро. Кто-то из наездников направился в её сторону. Два стражника, на чьём присутствии так настаивал Матиас, своевременно спасли её от надвигающейся опасности. Конец. Конец её планам. Это полный крах. Актёры, напрочь забыв о реквизите, распарывая ткани недавно сшитых костюмов, спешно покидали сцену. Зрители разбегались в панике, способные думать в этот момент только о собственной шкуре. Что-то внутри болезненно сжалось, накатило беззвучными рыданиями, но Беатрис стойко держалась, приложив к лицу ладонь. Не позволяя себе выказывать внешне горькую обиду и отчаянье. После осознания навсегда потерянных возможностей и крушения надежд, родились мысли о чём-то более важном. - Сын! Мой сын… Беатрис вцепилась в руку одного из стражников, с ужасом глядя в его глаза и видя перед собой лицо Фредерико. - Я должна вернуться к сыну. Сейчас же. Домой! --------------------------------------------------------- Не могу я без приватов... Если подытожить действия гильдии: - Они занимаются погрузкой телеги Кальдерони; - Они истребляют людей Корноухого; - И городскую стражу; - Но не соперников. Доносят и ждут указаний Матиаса.
Если говорить о действиях Матиаса: - Он заглядывает в кузню, +6 щитов для ближних; - Он едет к дому Альберти, собирает его стражу или присоединяется к ней, если она уже выступает (думаю, те уже узнали, что их синьор в опасности); - Затем едет к спектаклю, спасает положение, людей и Беатрис, если та не успевает уехать сама, после - двигается к городскому совету; - И напоследок: наталкиваясь на разрозненные группки городской стражи, собирает под своё "крыло", двигаясь единым фронтом. Не вербует, но кооперирует. Однако если после всего происходящего кто-то из городской стражи захочет уйти под лидерство Джованни - тот против не будет уж точно.
В связи с последним пунктом глобальная цель: подавить влияние Эстакадо, в особенности, перед Альберти, скооперироваться с главой городского совета, спасти его от кондотьеров.
П.С. Мои аппетиты на инициативу просто безграничны. Надеюсь, всё это можно завершить за один ход, но что-то я сомневаюсь...
-
Великолепные, великолепные описание и стремления! А строки от лица ребенка - это вообще нечто!
-
За подробное, основательное описание действий и переживаний героев.
-
Часть от лица Фредерико особенно хороша. Яркий образ, насыщенный.
|
Фрэнк почти радушно улыбнулся Сильвии, легко кивнул здоровенному Шепарду. Ни то что бы они смогли за краткий срок заменить старую команду на эмоциональном фронте, но шанс пустить корне в этом эфемерном пространстве у них явно был – Полинг легко находил отклик и внутреннюю симпатию к этим людям. Рукопожатие оказалось чуть более долгим, чем рассчитывал Фрэнк – Регина выглядела растроганной, чуть беспомощной и казалась благодарной за иной подход, чем выказала остальная часть спасённых. Но Полинг чётко понимал, что ключевое слово здесь – “казалась”: дрожание ресниц, трепет на кончиках пальцев, лёгкий полувздох прежде чем начать говорить. Мисс Барреа была превосходной актрисой. А ещё она была красивой девушкой, которая возглавляла Сопротивление, что для Фрэнка было личным пунктиком – подобная веха в жизни не может не изменить человека, не сделать его собственноручно выкованным оружием возмездия и флагманом Идеи. Полинг сам был таким в прошлом.
“Прекрасный союзник или опасный противник?” – выбор, что предстоял Фрэнку был непрост, как и обстоятельства, в которых находился экипаж и пассажиры Ренессанса.
Когда мистер Мёрк принялся раздраженно объяснять ситуацию “на пальцах”, СиБи разорвал чрезмерно близкую дистанцию с Региной, внимательно слушая речь, которая всё больше начинала напоминать отцовскую нотацию, а не рассуждения повстанца. Когда же заговорила Сильвия, Фрэнк не подал виду о своём недовольстве: он много лет пробыл в космосе, но Бог так и не встретился ему на пути. Достаточно гуманный, чтобы быть толерантным, Фрэнку не претило допускать кому бы то ни было, обманывать самого себя по мелочам: веруйте, если это поможет вам выполнить ваши обязанности, почему бы и нет. Но когда доктриной Религии начинают объяснять помощь или вражду, когда жрицы какого-нибудь Бога пытаются собрать дань, деньгами, солдатами или иным способом – Полинг бунтовал. Бунтовал рьяно, со всем духом прогрессивного атеизма, что веками копился на Земле и в более дремучее время, чем Эру космических путешествий, когда наступил его Звёздный Час.
Общение начало наполняться чрезмерной эмоциональностью, и Фрэнк поднял руку, привлекая внимание и прося тишины:
- Мистер Мёрк, Мисс Барреа. Как я сказал ранее, мы благодарны Вам за спасение и безусловно готовы отплатить по счетам за него – помощью в устранении правящей верхушки нынешнего правительства Элкора. Хоть наша ключевая миссия и содержит в себе гуманитарную цель, нейтральную от Галактической Войны, но мне, как бывшему офицеру Федерации, будет приятно, если где-то в этой проклятой черноте, будут править лояльные Федерации люди, а не тиран-узурпатор. И дело здесь не в религии, - холодный взгляд в сторону Сильвии, - или нашей “беспомощности”, - точно такой же взгляд на Мёрка, - а в том, что мы и Ренессанс стали катализатором событий. Зная суть жизни Сопротивления, с уверенностью скажу, что вы были далеки от своих целей – слишком расслабленно выглядит город. Нет затравленных взглядов полиции и роялистов. Нет взрывов в промышленных зонах и постоянных патрулей. Мы нужны вам, куда больше, чем можно представить – как верно заметила мисс Эллемеет, наша смерть оказалась бы лишь статистикой…НО. Я не собираюсь тратить время на пустые пререкания: у вас есть цель, у нас есть цель и они вполне прекрасно сочетаются, без выяснений кто и кому обязан, - холодная полуулыбка ко всем присутствующим.
Полинг вышел в центр комнаты, глядя преимущественно на Регину и Мёрка:
- На сколько безопасно это место и сможет ли быть эвакуирован капитан Фрайзер в случае чего? У вас есть данные, где содержатся наши пленные товарищи? Система глушения связи этого Бормана, находится в комплексе планетарной связи по стандартам строительства или это спец объект? Сможем ли мы провести две операции одновременно? Какими средствами усиления мы обладаем: техника, тяжелое вооружение, промышленная взрывчатка, артиллерия, удаленно управляемые дроиды или боевые боты? Вы готовы вести переговоры с Императором после выведения линкора на боевую позицию?
Фрэнк начал задавать вопросы. Фрэнк решил действовать.
“Don’t fuck with SiBi” – злорадно подумал он.
-
Разница в мировоззрении команды шикарна и тем более интересна^^
-
Фрэнк начал задавать вопросы. Фрэнк решил действовать. и хватка у него мертвая.
-
Рада возвращению Френка) А вот эта фраза прям доставила: он много лет пробыл в космосе, но Бог так и не встретился ему на пути.
-
Ты как всегда крут, но в последнее время тебя очень мало :)
|
|
Уже в Петербурге, трясясь в трамвае, Саша осознал, как же им с Казимиром повезло. Ни тебе препятствий, ни тебе нежелательных встреч. Гладко и чисто, словно господь взял под своё крыло неприкаянную душу. Саша ехал по незнакомому ему городу, и с жадностью смотрел по сторонам. Сложно сказать понравился ли ему Ленинград, аль нет, но почему-то в душе было смятение. Словно он был не в том славном городе, о котором читал и слышал от друзей-студентов, а в городе-трупе, в котором живут себе паразиты, и измываются над его уже опухающим телом.
Рядом с Сашей стоял жирный калека и обращался к бородатому мужику в телогрейке: - Миш, насыпь табачку! Мужик не отвечал. Тогда жирный толкнул его костылем в зад. - Миш, насыпь! - Я ж вчера тебе целый рубль дал. Дай мне покой хоть на неделю!
На остановке в трамвай насыпались дети. Мужик в телогрейке отвлекся видом детей и, добрея, насыпал увеченному табаку в кисет: - Грабь, саранча! Дванов обратил внимание, что у калеки, помимо ноги не было и зубов. - Маслом писано, - подумал Саша. Зато калека наел громадное лицо. Его коричневые, скупые глаза наблюдали посторонний для них мир с жадностью обездоленности, с тоской скопившейся страсти. Одна пионерка заправляла штаны в сапог. Во время своего действия маленькая женщина нагнулась, обнажив роднику на спине. Мужик в телогрейке поглядел на инвалида; у того надулось лицо безвыходной кровью, он простонал и пошевелил рукою в глубине кармана. - Ты бы глядел глазами куда-нибудь прочь, - сказал бородатый инвалиду. - Тоже мне, указчик! - произнес безногий. - Ты что подумал, стервец? Я гляжу на детей для памяти, потому что помру скоро. - Это, наверно, на капиталистическом сражении тебя так повредили, - тихо проговорил бородатый. - Зато ты не был, дурень! Когда мужик войны не видел, то он вроде нерожавшей бабы - идиотом живет. - Эх! - жалобно произнес бородатый, никак не отреагировав на обиду. - Гляжу на детей, а самому так и хочется крикнуть: "Да здравствует Первое мая!"
Уже поднимаясь по широкой обшарпанной лестнице, Сашу вдруг охватило волнение. А когда дверь открыла совершенно другая женщина, он съежился от неожиданности. Из оцепенения вывела лишь могучая спина Казимира, отгородившая его от вероятной опасности. Саша опустил голову, и стыдливо вошел в дом. - Это надо же. В первой же непредвиденной ситуации я оплошал. Как же так-то.
- Господин Дванов, оставайтесь у двери. При первых признаках опасности - ретируйтесь. Я проверю помещение. – Четкий приказ от товарища застыл в воздухе. - Да как же я… Ну право.. – потерялся Саша. Но товарища послушал. Замер камнем, и в окно нервно поглядывает. Вскоре Казимир вернулся. - Пронесло что-ли? – Мелькнула мысль облегчения.
|
|
/ ссылка/ Александр Розенбаум
Посвящение Актрисе
Смотрите, женщина идет, не без Христа. Толпы ухмылки ей в почет. Она пойдет на эшафот, Кривя в усмешке едкой рот, В ее лета Стюарт и та Была чиста...
Смотрите, женщина идет по мостовой, Дитя порока, дочь добра, Вчера глупа, сейчас мудра, Ее не встретишь так с утра. Смотрите, женщина идет по мостовой.
Смотрите, женщина идет. Она пьяна. Она пьяна не от вина, А потому, что не одна, И ей знакома тишина: Когда кругом царит содом, ей тихо в нем.
День так высоко, Мир под каблуком Раскалил Легким ветерком. Пожалеть о том Стоит ли? Свет достать рукой Было так легко - Стало далеко. Жить бы - не тужить, Королевой быть, Властвовать. Только не забыть, Как вели кормить Сказками. Только не простить, Как могла любить, Как могла любить...
Смотрите, женщина идет, не без Христа. Толпы ухмылки ей в почет. Она пойдет на эшафот, Кривя в усмешке едкой рот, В ее лета Стюарт и та Была чиста... Она обещала Бритве достать Феникса, об этом думает, спиной впитывая кадры расправы - принимает удар, спиной, вновь чувствует, вновь падает в темноту, возвращается на четыре года назад, когда враз стало пусто, когда она стала одна. Безотцовщина, безпризорница, бесприданница. Она бы хотела смеяться. Громко смеяться им, этим двоим. Женщине, в которой читается соперничество, с которой Регине тягаться неинтересно. Нет ни времени, ни сил, ни страсти для такой игры. Смеяться мужчине, гипертрофированному защитнику женщины. Ей бы смеяться, а потом отвернуться, уйти. Они оба словно бронированные, Регина легко читает притворство и равнодушие. Если бы женщина знала, что стоит перед той, у которой под каблуком сама ложь, если бы мужчина мог видеть дальше женщины... - Как вас хорошо сделали! - так Регине хочется сказать. Они оба кажутся сложными, неприступными, но на самом деле доступны и просты, только найти ключ, зацепку. Религия, ключевое убеждение - увидь, возьми себе и воздействуй. Только оба ей без надобности. Не нужны. Совсем. Никто из них, ни один не принимает решение, а значит нет смысла воздействовать. Ей нужен капитан. - Зовите меня Регина. Такое она себе позволяет. Такое - не смех и не бунт, но просьба правды. О, как она ценит правду - никому никогда не познать, как Регина ценит правду. В себе, к себе, свою. Настоящую себя, которой иногда, кажется, нет. Пропала, растворилась, улетела. А потом она садится в кресло и на остальные слова женщины только кивает, как будто даже растерянно. Смеется внутри этому забавному слову "прошение". Регина Барреа не из тех, кто попросит, она возьмет сама, заберет себе так, что бывший обладатель даже не заметит пустых теперь карманов. Она всего лишь не спешит. Она научилась ждать. - Присутствуйте. "Делайте, что хотите" - так она думает, возвращая лицу теплую, принимающую улыбку благодушия. И на краю сознания мелькает мысль, что стоило не спасать этих двоих. Они не мешают, но они не нужны. Только третий живой. Рожденный, не сделанный. Заместитель - не капитан, но безусловно лучше, чем ничего. Движение души велит ему коснуться, Регина вскидывает бровь - удивлена. Прикосновение, как мечта, как улыбка. Удивление Барреа к лицу, и Регина не сдерживает сама себя, зная об этом. Легкий румянец, дрогнувшие ресницы, чуть тронутый призраком улыбки рот. Встает, тянет уверенную ладонь, которая крошится сразу же, как только оказывается в руках мужчины. В его ладонях не рука лидера - рука женщины, мягкой, теплой, ранимой. Податливая вода. "Помоги мне. Спаси меня. Умоляю" - в глазах. Как карманничество и ловкость рук - навык тела, ложь - навык ума. Интуиция, провидение. И Регина творит, что чувствует. Вызывает в нем мужчину, который в первую очередь защитник, который стена, который, если стоит сам себя, не оставит женщину - мать, жену, сестру. Это она. Сейчас - это она, Регина Барреа. Стать вдруг самой больной и слабой. Хотите знать как, когда внутри воет ветер холода и одиночества, быть снаружи хрупкой, беззащитной и трепетной, спросите у Регины Барреа. Она даже руку убирает будто нехотя. Медленно. Жест не нарочитый - естественный, недолгать, недоиграть - святотатство. И ведь это естественно: женской руке застыть в других, уверенных, сильных. Ресницы на излете вновь дрожат. А потом пропало, растаяло, словно видение, его, только ему показанное, короткое - морок, дымка, иллюзия - только им увиденное, осознанное пропало, женщина сменилась лидером - Регина обернулась Ястребом, а этой нужен лишь один мужчина - Борман. - Я гарантирую вам безопасность и неприкосновенность до тех пор, пока это в моих силах. Мне нужен лишь Борман. Благодарю, капитан Шепард. Им уже 5 лет "недостаточно информации для анализа", что ни день, то - "разведывательно-диверсионный рейд", и "оборона потенциального противница" безупречна, "технический перевес" на стороне Императора, и он превосходит ее "численный", а "диверсия административных центров управления" сегодня с треском провалилась, и погибли люди, многие. Погибли ее люди. Каждый день погибают ее люди. И "прямое боестолкновение" давно уже не страшит ее, хоть, конечно, капитану Шепарду до этого нет ровно никакого дела. - Элтон, говорите. Ей давно уже пора перестать замечать их и заметить Мерка, что и делает, не хватает только "можно" на излете.
-
Ёкнуло. Годно)
-
Отличный пост. Просто отличный.
-
Оригинальная оценка. Может получиться интересное столкновение интересов и мировоззрений.
-
Красиво и поэтично
-
И на краю сознания мелькает мысль, что стоило не спасать этих двоих. Они не мешают, но они не нужны. Правильно, так их :) не хватает только "можно" на излете. и вот это сильно. Отличный пост, правда отличный.
-
Больше плюсов богине плюсов! Меньше багов движку ДМа!
|
"Голем — глиняный великан, которого, по легенде, создал праведный раввин Лёв для защиты еврейского народа."
Не известно, из какого "теста" лепили Шепарда, но своё прозвище он получил более чем заслуженно. Такое спокойствие, неподвижность и отсутствие эмоций, который демонстрировал великан, просто не укладывалось в голове. Словно не живой, машина, глиняная кукла, он стоял и молча глядел перед собой, не вмешиваясь и не принимая участия в переговорах, которые вела психолог Надежды и "Проснувшаяся королева" по совместительству. Даже предоставленный видео ряд, хотя и был зафиксирован и отработан нервными центрами головного мозга, не вызвал в нём приступа праведного гнева и жгучего желания немедленных действий. Ну да, смерть, война и разрушение не самое приятное зрелище для человека разумного и деятельного, но ведь и Новаришских Легионеров готовили не воспитателями детских садов. Отнюдь, каста Войны готовила своих сынов для активных боевых действий в любых условиях, с любым противником, который только посмеет вторгнуться в пределы Империи. Чёрт побери, даже если потребуется, то и за её пределами Легионеры готовы были исполнить любой приказ королевы, если такова её воля. Жестокая военная доктрина, презрение к собственным жизням, к слабостям, малодушию и лицемерию. Жгучее желание служить людям, защищать империю, быть в гуще сражений и побеждать, вот основные догмы, на которых строилось воспитание Легионеров Наварро. Они всегда открыто смотрели в лицо опасности, с улыбкой на врагов и преданно на королеву. "- И мы не знаем страха..." Орали тысячи глоток устремляясь в атаку или маршируя на параде. "- .. Где падёт один, встанут двое! Имя нам - Легион!"
Преданным псом, Макс находился возле Сильвии, вот только хвостом не вилял, за отсутствием такового. В остальном же, верный сын империи, нёс службу исправно, внутренне соглашаясь с доводами молодой Королевы. Верно ведь, война эта не её, а следовательно и не его. Крови Макс повидал, пожалуй больше, чем все присутствующие вместе взятые, так что к показанному фильму отнёсся нейтрально, понимая, что когда сталкиваются интересы двух противоборствующих сторон, то жертвы неизбежны. Что же до дипломатического протокола и игр в "Гляделки" между переговорщиками, то тут Макс вообще был в стороне, как говорится "У каждого своё поле боя." И если на дипломатическом Макс проигрывал по всем фронтам, то на военном поприще он был мастером. Хотя идея интересная, провалить дипломатию, втянуть сторону в конфликт и одержать военную победу. Но нет, следуя зову генов, Голем даже в мыслях не мог пикнуть или дёрнуться поперёк воли монаршей особы.
Один раз он всё же дёрнулся, когда речь зашла о том, что удалось прочитать в новом уставе - Ахур... Макс моментально сообразил, что возможно сейчас представиться возможность "Отахурамаздить" всех присутствующих и обратить в правильную веру, возможно даже против воли и согласия обращаемых. Подался чуть было вперёд корпусом и замер, поскольку дальнейших указаний относительно добровольно-принудительного обращения в новую веру не последовало, зато последовал неожиданный вопрос.
- Госпожа ван Эллемеет, для анализа тактических и стратегических возможностей, а так же для выработки и принятия плана дальнейших действий, недостаточно информации для анализа. Полагаю разумным провести разведывательно-диверсионный рейд по тылам противника с целью сбора информации и захвата пленного, с последующим допросом, для выявления наиболее уязвимых мест в обороне потенциального противника. Имею основания полагать, что численный и технический перевес находится на стороне вероятного противника, что делает прямые боестолкновения малоэффективными. Единовременная атака наиболее важных точек сможет уровнять шансы сражающихся. Необходимо уничтожить коммуникацию между подразделениями, что лишит их эффективного взаимодействия. Атака по казармам, внесёт панику среди личного состава и деморализует бойцов противника, снижая их эффективность на 20-25%. Диверсия административных центров управления заставит противника распылять силы, что позволит малыми силами устраивать точечные, неожиданные удары, захватывать ключевые точки и средства коммуникации. Если я верно понимаю расклад сил, то гражданское население поддерживает скорее повстанцев, нежели новое правительство. Лишенные связи, деморализованные и рассеянные, силы противника станут лёгкой мишенью для уничтожения имеющимися силами сопротивления... Капитан Шепард доклад закончил.
Оказалось эта глыба не только умеет говорить, но и вполне чётко и ясно излагать свои мысли и проводить анализ возникшей ситуации при достаточно малых обьёмах информации. Любопытное открытие для присуствующих. Хотя чему удивляться. Война... Война никогда не меняется... Познав и приняв её правила, тебе уже всё равно где, когда и с кем сражаться.
-
Вот теперь Макс действительно сумел удивить Сильвию.
-
Мощи пост. Особенно первый абзац. А война, конечно же, никогда не меняется :)
|
Хм. Старик ничего не ответил, по-прежнему перекрывая дорогу к единственному выходу своим зловещим в высшей степени силуэтом. Я даже почувствовал давно забытое чувство неловкости – тишина подхватила, разнесла эхом, а после и поглотила мои слова. Я ухмыльнулся, явственно ощущая какую-то наигранность. Неестественность ситуации. Задумался, какого чёрта я вообще последовал примеру Константины и решил заговорить с трупом? Это место, как и вообще вся история, определённо пагубно влияло на мои способности к логическому мышлению. Гнетущую тишину разбавили голоса. С первых же слов я понял, что до желанной степени нормальности проблем ещё далеко. Я всегда предпочитал иметь дело с чем-то понятным и материальным. С обычным противником можно договориться, его действия можно предвидеть и предсказать. В конце концов, всегда можно обнажить меч и попытаться доказать свою правоту. А вот что делать с магической мутью, которая с завидным упорством вставала сегодня у меня на пути? Каждый раз приходилось импровизировать. И, надо сказать, получалось не то чтобы очень. Не сразу я понял, что говорят они. Те самые жуткие лица на потолке – скалятся, плачут, изображая живые эмоции. Стоило только осознать это, как я ощутил и давление. Они что-то делали, эти твари. Как-то воздействовали на рассудок. Я с трудом различал в многоголосом хоре слова. Они дышат. Они говорят. Они живые. Ирония положения была в том, что с искренним удивлением всё это говорили живые лица о нас. А вовсе не наоборот, что было бы гораздо логичнее. Старик по-прежнему не подавал признаков жизни. Не пошевелился, не произнёс ни единого слова. Зато его бестелесных, в прямом смысле слова, друзей, теперь было уже не заткнуть. Голова просто раскалывалась. Сотни голосов одновременно. Мужские и женские. Стариков и детей. Я пытался, я действительно хотел их понять. Найти другое решение.
Они прокляты. Они обречены. Они отмечены лживыми богами. Я задумался. Обернулся, взглянул на Айлин и Реннарт. Впервые всерьёз попытался собрать воедино кусочки головоломки. Там, в храме, нас было девять.,. То, о чём говорили жрецы... То, что произошло после этого.
Вы знаете, что вы заблудились? О, я заблудился чертовски давно. Медленно двинулся вперёд, прямо к трону жуткого старика. Вы знаете, кто вы? Голова, казалось, была готова взорваться. Но я не сдавался, не позволял себе сдаться. Давай, ещё пару шагов…
Вы знаете, что вы обречены… - Это… Мы… Ещё… Посмотрим, - шёпотом прорычал я, даже не пытаясь перекричать демонический хор. Стоило атаковать непосредственный источник угрозы, но для моего клинка были недосягаемы лица на потолке. Доверившись интуиции, я направлялся прямо к неподвижному старику. Мы вас видим. Мы вас нашли. А я вижу вас, проклятые ублюдки. Страха больше не было, недавний приступ прошёл. Я не боялся ни фигуры на троне, ни говорливых соратников странного старика. Гомон полностью поглотил тихий шелест, с которым меч вышел из ножен. На этот раз мой план оказался до обидного прост. Каковы бы не были истинные намерения новых знакомых, в данный момент они угрожали мне. А я привык вполне однозначно реагировать на любую угрозу.
-
Твои "простые" идеи меня поражают. Классный момент.
-
Смело)
-
Может, план Ариса и правда "до обидного прост", но крайне интересен и оригинален. Я бы до такого точно не догадалась.
|
Тень В мире всегда найдутся глаза, что увидят тебя. Куда бы ты не спрятался. Где бы не укрылся. Будет взгляд, что распорет острым лезвием покров твоей тьмы. Раскурочит, вывернет наизнанку тени, в которые ты привык так уютно кутаться. Проскользнет в душу, схватится за сердце. Вникнет в суть, которой не существует. В правду, которой никогда не было. В мире всегда найдутся уши, что услышат тебя. Твой крик. Твою боль. Твои слезы или смех. Но хуже всего – твое молчание. Повисшую в омертвевшем воздухе тишину, распятую сгинувшим давным-давно ветром. Они накроют тебя ей. Проглотят, заворачивая в спираль. Оставляя там, где больше не будет вопросов. Где не нужны ответы. В мире всегда найдется язык, что будет говорить с тобой. Облизывать шершавыми перепонками, пачкая слюной отвратительной истины. Знаешь, что такое истина? Истина – бездонное небо над головой. Где-то там, выше каменных сводов. Истина в том, что оно есть, было и будет. До тебя, до рождения цивилизаций. После тебя, после падения их. Истина в том, что оно безразлично. Выберешься ты или останешься здесь. Падешь, или пойдешь. Станешь кем-то великим, может. Занесешь себя сам дрожащей рукой пьяных бардов в вехи истории. Чтобы пели песни о Героях. Чтобы дрожали и трепетали сердца тех, кто не знает каково это – умирать. Снова и снова. Мир видит тебя. Слышит тебя. Говорит с тобой. И ему – безразлично.
Он не двинулся с места. Не пошевелился. Не повернул головы. Она так и осталась висеть в напившемся светом тысяч свечей воздухе. Глядеть своей антрацитово-смолянистой пустотой. Куда-то вперед. Куда-то сквозь. Настолько глубоко и далеко, что казалось – нет его. Муляж. Кукла. Кто-то давно умерший. Кто-то, севший многие века назад за этот стол и так и не нашедший в себе сил встать. Он никак не отреагировал на вычурные речи Константины, что прозвенели весенней оттепелью в давно оглохшем зале. Он не дернулся на крик Ариса, потревоживший дрогнувшие длинные огоньки. Не повернул головы на молчание Айлин. И разум охватило чувство нелепости. Несуразности. Будто они случайными гостями забрели на чужое театральное представление, забыв одеть маски и парадные костюмы. Словно они попали туда, где слов не бывает. - Глядите, глядите. - Какие живые. - Какие странные-странные. - Слишком живые. - Таких здесь давно не было. - Глядите-глядите! - Они дышат. - Они говорят. Говорят! - Смотрите, какие странные. - Это люди? - Да. Это точно люди. - Но почему такие неправильные? - С ними что-то не так. - Определенно. - Кто они? - Кто они? - Кто они? - Кто вы? Десятки голосов сплетались какофонией. Гул нарастал, впиваясь в уши. Они порвали замершую тишину в лоскутья. Они растащили ее, размазали по выбеленному светом пространству. Женские. Мужские. Девичьи. Юношеские. Старческие. Детские. Хриплые и звонкие. Сиплые и низкие. С разными акцентами. С разным произношением. Их становилось все больше. Больше. Они начинали давить прямо на голову. А старик молчал. Рот его оставался сомкнут, сплетен сеткой морщин. - Кто вы такие? - Вы неправильные! - Странные! - Вы не люди! - Зачем вы пришли? - Вы пришли к Нему? - Нет. Они не к Нему. - О Нем не знают. - О Нем забыли. - Но тогда почему они тут стоят? Почему? - Они потерялись. - Нет-нет. Они заблудились. - Нет.. они... - Они прокляты. - Они отмечены лживыми богами. - Они обречены. Понимание пришло чуть позже. Когда гул голосов начал буквально вжимать в пол. Стоило лишь поднять голову, чтобы увидеть – лица, выложенные искусно мозаикой, живые. Они смотрят. Они слышат. И они говорят. - Эй, вы там. - Да, вы. Они кривляются. Корчатся. Улыбаются и плачут. Их мимика такая настоящая. - Эй, вы знаете, что вы прокляты? - Вы знаете, что вы заблудились? - Вы знаете, кто вы? - Вы знаете, что вы обречены? - Эй... - Эй, внизу.. - Мы вас видим. - Мы вас нашли.
Гидра За Уку поспевать было не просто. Проворство и скорость нового знакомого могли только поражать. Окрыленный подарком в виде яблока (которое он так и не укусил ни разу, оберегая, будто божественный дар), уродец бежал впереди, ныряя то в один, то в другой тоннель. Разветвлений становилось все больше и логики в выбранном Уку направлении найти не удавалось. Он уходил то вверх, то вниз. То во мрак, то снова к свету. Петлял, кружил и порой казалось, что они возвращаются к тем же самым местам, что были мгновение назад. Но скорости провожатый не сбавлял, а двигался так уверенно, что оставалось убеждаться в мысли – он либо точно знает, куда идет, либо безумен. А может и то, и другое разом.
Порой им виделись тени. Многочисленные, низенькие, кривые тени. Они мелькали вдоль самых стен, проскальзывая за каменными наростами. И в движениях их было что-то слишком дерганное. Злое. Потустороннее. От этих вибраций волосы становились дыбом. Кожа покрывалась острыми, как иголочки, мурашками. Замедлялся сам собой шаг, а в горле сворачивался скользкий, гадкий комок. Мир плыл и тек, теряясь в глубине подземных гротов. Давно был забыт запах ветра. Свет солнца. Вкус воды. Руки и ноги стянуло усталостью. Выцвели краски. Ушли яркие тона. Ничего не осталось кроме мрака тоннелей. Кроме вечного, как сама твердь, лабиринта. Но каждый раз неизменно выныривала светлым пятном уродливая голова, скалясь клыкастым подобием улыбки. - Человеки идут! Идут за Уку! Уку ведет! Уку хороший. Уку выведет. Человеки.. двигайте лапами! И снова вперед. Уговорить стонущее тело на еще один шаг. И еще один. Обмануть, солгать, что он самый последний. А тело доверчиво двигается, проталкиваясь неуклюже сквозь мрак.
- Сюда.. сю.. Уку резко встал, вытянувшись горбатой струной. Его глаза-блюдца распахнулись. Шумно вошел в легкие воздух. Внешне ничего не изменилось. Это был очередной коридор в паутине таких же. Глаза давно привыкли к мраку и к проплывающим вдоль стен теням. Ничего не изменилось. Только запах. Он появился едва ощутимой ноткой. Что-то гнилостно-отвратительное. Что-то очень кислое. - Нет-нет-нет, - сиплым шепотом затараторил проводник, - Уку не боится... нет.. Уку не... Бежим! БЕЖИМ!! Взвизгнув, он со всех ног понесся вперед.
-
Вот здесь особенно чувствуется жанр психоделики) Очень атмосферно.
-
Оживающие фрески - это действительно страшно.
-
А вот это уже действительно жутко. Классная сцена.
|
На протяжении всей речи Сильвии Адам сохранял совершенно непроницаемое выражение на лице. Глядя на мужчину практически невозможно было понять, что тот чувствует или о чём думает в данный момент. Внимательные глаза казались единственно настоящими – островками жизни в прорезях мраморной маски. Смотрел на мир он взглядом профессионала – цепко и немного насмешливо. Умышленно заставляя окружающих испытывать дискомфорт. Он не сказал ни слова за всё время беседы – так и сидел на своём стуле, в расслабленной, на первый взгляд, позе, но, при этом, готовый начать действовать в любую секунду, стоит только возникнуть в этом необходимости. Со стороны могло показаться, что мужчина видит Сильвию буквально насквозь – читает язык тела и скрытые знаки девушки как открытую книгу, запоминает детали и составляет общее мнение. Услышав распоряжении Регины, Адам ничем не продемонстрировал своего недовольства. Не обмолвился ни словом о том, что считает выдачу оружия этому верзиле занятием совершенно нецелесообразным. Мужчина вглядывался в бесстрастное лицо Макса, смотрел тому прямо в глаза – легко обнаруживая характерные признаки. Повадки военного. Солдата. Убийцы. Безжалостного и хладнокровного. Такого же, каким являлся и сам. Идеальная машина, сочетающая в себе чудовищную силу и смертоносную грацию - «капитан Шепард», из какой бы дыры во вселенной он не явился, при желании мог представлять довольно значимую угрозу. Адам не сомневался, что при необходимости громилу удастся остановить… Но гарантировать безопасность каждого, Регины особенно, он бы не взялся. Мысленно пожалев о том, что капитана тонким слоем не размазало по асфальту во время недавней аварии, мужчина, вздохнув, поднялся и махнул рукой в направлении выхода. К его удивлению, Шепард даже не подумал не то что сдвинуться с места – даже хоть как-то изменить положение тела в пространстве. Переведя полный недоумения взгляд с Регины на Макса, Адам пожал плечами и, как ни в чём не бывало, непринуждённо прислонился к стене. Элтон Мерк задумчиво улыбался на протяжении большей части переговоров. При одном взгляде на мужчину становилось понятно, что ему есть что сказать – более того, он изо всех сил пытался продемонстрировать, с каким трудом сдерживается, но всё-таки вклиниваться в беседу не стал. С плохо скрываемым интересом наблюдал за действиями Голема – всюду сопровождал Макса оценивающим взглядом, словно прикидывая, во сколько бы обошлась такая игрушка. Личный телохранитель, который, по каким-то причинам, куда больше внимания уделяет этой Сильвии с «Ренессанса», чем всем остальным вместе взятым. Створка единственной двери в подвале отъехала в сторону, на мгновение явив присутствующим серые стены раскинувшегося по ту сторону от неё коридора. В комнату вошла девушка в облегающем платье белого цвета. Она воплощала собой едва ли не эталон общепринятого понятия красоты – идеально правильные черты лица, высокие скулы, рассыпавшиеся по плечам непослушной волной светлые волосы, фигура элитной фотомодели. С собой она несла поднос с двумя дымящимися чашками чёрного кофе – характерный запах напитка моментально заполонил помещение. Обворожительно улыбнувшись присутствующим, Стелла прильнула к стене около хозяина особняка – тот, благодарно кивнув, взял с подноса одну из чашек и сделал глоток. Марк, изрядно обеспокоенный отсутствием отклика со стороны Полинга, беседу слушал вполуха, колдуя на панелью медбота. Когда Регина обратилась к нему, резко вскинулся, поправил очки и метнулся через всю комнату к компьютеру. В этот был весь Теннер – излишне неуклюжий и суетливый в обычной жизни, но при этом - настоящий гений в киберпространстве. Стоило парню оказаться около привычной клавиатуры, как его пальцы тут же затанцевали над кнопками – не прошло и десяти секунд, как на экране вновь появилось знакомое уже части присутствующих видео, заснятое одной из принадлежавших правительству камер. Пока одна картинка на дисплее сменяла другую, Марк приблизился к Сильвии и осторожно отсоединил от тела девушки все иглы и провода. После чего подхватил с подноса Стеллы оставшуюся там чашку и рухнул в любимое кресло. - Феникс. Цепной пёс Бормана, - почти шёпотом прокомментировал Теннер, стоило только имперской ищейке впервые влезть в кадр. Небольшая квартирка – крошечная часть того огромного монолита, что именуется здесь жилым блоком. На стенах – топорщащиеся обрывки бумаги, когда-то давно бывшие довольно радужными обоями. Даже теперь видны до сих пор кое-где на клочках полевые цветы – одуванчики и ромашки, некогда призванные сюда, чтобы хоть немного смягчить тесную безысходность металлической клетки. Маленькая гостиная – абсолютный двойник миллионов других помещений, занимавших большую часть площади располагавшихся в жилых блоках квартир. Древний, нещадно скрипящий диван, на единственной тумбочке – коробка морально устаревшего телевизора. Картина почти родная, картина знакомая. Не должны люди жить в подобных условиях. Не должны ютиться в квартирках, куда больше похожих на тюремные камеры. На подобных диванах вечерами собирались целые семьи. Вглядывались прилежно в экран, изредка разбавляя голос диктора брошенными в попытке завести разговор неловкими фразами. Сложно разговаривать непринуждённо, когда за тобой постоянно наблюдает молчаливый объектив регистратора, когда именно за тобой, быть может, прямо сейчас следит оператор, пристально вслушиваясь в каждое произнесённое слово. Невозможно нормально жить, когда за малейшее нарушение чрезмерно раздувшегося свода законов и правил незамедлительно следует кара. Камера бесстрастно фиксирует произошедшее, передавая сигнал на пульт отряду чистильщиков. Новое правительство борется с перенаселением планеты весьма радикальными методами. Показательными казнями. Расстрелами. Контролем рождаемости. Стерилизацией. На диване – как раз такая семья. Женщина сорока лет – серая, блеклая, запуганная. В жилых блоках давно уже не обитают другие. Не выглядят иначе те, кто ежеминутно трясётся за свою жизнь. Черноволосый пацан пятнадцати лет – щуплый, худой. Вместо получения образования работавший в полную смену на ближайшем заводе. И девочка. Восьми лет. Светлые волосы, огромные глаза изумрудного цвета. Глаза, не познавшие ещё всего ужаса этого мира. Глаза ребёнка, горящие огнём обиды и непонимания. Она не понимает этот мир, не хочет понять. Почему в последнее время всё так изменилось? Почему все так замкнуты и до ужаса молчаливы? Почему запреты подстерегают ребёнка теперь со всех совершенно сторон? Вопросы, на которые мама попросту боится давать ответы.
Хлипкая входная дверь здесь же, в гостиной. Позади дивана. Слетает с петель, вынесенная мощным ударом ноги закованного в экзоскелет пехотинца. Дорогостоящий регистратор в превосходном качестве фиксирует происходящий кошмар, позволяя во всех мелочах разглядеть ужас, застывший в глубине глаз и на лицах. Вскакивает парень – белая майка тряпкой болтается на худом теле. Открывает женщина в ужасе рот, хватаясь руками за голову. Лишь девочка оборачивается с интересом и любопытством. Череда вспышек ознаменовывает огонь болтера пехотинца. Крупнокалиберные заряды вгрызаются в беззащитную плоть, отбрасывают мальчика к дальней стене. Медленно оседает тот на пол, сползает вниз, пока десятки кровавых озёр расцветают на белой ткани майки, скрывающей изуродованный до неузнаваемости торс. В гостиной уже не один, но трое солдат. Остальные – не столь огромны, как первый, облачённый в тяжёлую броню и вооружённый крупнокалиберном болтером. Нет, эти в усовершенствованных бронекостюмах – гибких и эластичных, обеспечивающих своих хозяев одновременно как защитой, так и широчайшим спектром функционала. Все трое – серые, цвета металла. Цвета смерти – цвета, выбранного правительством в качестве знака отличия регулярных солдат. Ещё одна короткая очередь обрывает не успевшую толком начаться жизнь маленькой девочки – полный страха и горечи крик единственной выжившей бьёт по ушам. Лица двоих из отряда закрыты – убийцы прячутся за треугольниками непроницаемого для света стекла. Но только не их предводитель – тот, кто ещё не пускал своё оружие в дело. С холодной улыбкой пересекает комнату бритый – один его глаз скрывает алая панель интерактивного визора. Феликс Рейвенхольм, доверенный специалист Императора. Глава отряда Карателей, уже долгое время идущего по следу повстанцев. В определённых кругах известный как Феникс. Он смотрит в камеру, кажется, заглядывая при этом прямиком в душу. Поднимает руку, в которой держит небольшой игломёт. Оружие, официально запрещённое во всех мерах Солнечной Федерации. Всё с той же улыбкой жмёт на курок – несколько десятков крошечных отравленных игл впиваются в живот онемевшей от ужаса женщины. В дело вступает отвратительный яд. Несчастная корчится, бьётся в конвульсиях, пена течёт из широко раскрытого рта. С какой-то бешеной яростью Феникс стреляет снова и снова – в грудь, в горло, в лицо. Всаживает в тело обречённой бесчисленное множество игл. Лишь когда раздаётся холодный щелчок, он отступает от тела, изломанного жутким образом предсмертными судорогами. И вновь исподлобья бросает взгляд прямо на регистратор.
-
- Феникс. Цепной пёс Бормана, - почти шёпотом прокомментировал Теннер, стоило только имперской ищейке впервые влезть в кадр. деталь, ценная деталь, алмаз И реакции хорошие, верные
-
Обещанный плюсик за таких неординарных и своеобразных неписей.
|
Воры мозолили Борману глаза. Воры мозолили глаза другим до него, но Борману особенно. Воры не велись. Воров не выходило истребить. Вор - тип мышления. Они привыкли получать свое, они знали способы получать быстро, прямо сейчас, они верили в фарт, они привыкли идти против власти, системы, закона. На смену Ржавому пришел Шатун. Ничего не изменилось. Только для одной девочки треснул мир. "Не кипишись, мне еще долго этим местом топтать." "Он не злой, дочь, он всего лишь не знает, как правильно." Она знала оба языка. Знала обоих: Ржавого и Ирвина. Словно два мира. Оба были ее отцом. Двуличность Регины началась там, тогда, так - Ирвином. Ирвин лелеял надежды, что дочь получит другую жизнь, будет похожа на мать: красива, благородна, образованна. Жизнь заставляла его учить ее красть, но удовольствие приносило иное: читать ей, слышать как она говорит без жаргонных слов, видеть выводимые рукой ровные буквы. Шатун центровал правильно, хоть и не рисковал. Регина прилепилась к Бритве и Дохлому. Все помнили об отце, казалось, всё помнило об отце, но с нею остались только двое. Люди - всего лишь люди. Всегда. Да и она вынырнула сама. Она уже знала: они для нее малы. Она, по своему убеждению, перестала красть, она стала исполнять мечты. У каждого есть мечта. Проститутка или святая, грубая или ласковая, горячая или холодная - ей стало все равно, какой становиться, какой быть, она всегда понимала, это - только театр, и ее собственность во всем этом - их удовольствие, их улыбки, взгляды, жадность, распахнутые дома, ювелирные лавки и кошельки, вот что она забирала себе. Она всегда помнила про общаг. Когда пацанка стала таскать больше жуликов, Шатун занемог. Регина предусмотрела и это. - Месю месить не стану, по сути скажу: воры в мой голос петь должны. - Ты че, на вольтах внатуре, все концы по жизни попутала? Ты мне рога посшибать собираешься? - Мне твои рога, что третья нога - не нужны. Хотела бы, форшманула бы на раз, да так, что все ветки обсыпались. Он смеялся, а она выкладывала на стол перед кольца, подвески, браслеты. Красивые, дорогие, роскошные. Он за всю жизнь столько не наворовал. Ирвин не умел наворовать столько. - Я к тебе с поклоном пришла, сама, беса не гоню, не залетная, так слушай. Завтра объявишь всем, что женишься на дочке Ржавого. Тебя ни спрашивать, ни клонить никто не станет, а у меня голос прорежется. Сам будешь прогоны раздавать, по мастям, по областям, мне только нужно, чтобы знали обо мне, верили, чтобы любому вору я стала своя. - Шныра ты мелкая, ты что думаешь, я из-за тебя всей братве фуфло прогоню? - Из-за себя - в авторитете-то неплохо ходить. Да и фуфла нет, любить тебя стану. По-своему, как умею, понравится. - И какой тебе, дочка Ржавого, в этом резон? - Бормана хочу, вот сюда, под ноги, чтобы визжал, чтобы по земле катался, чтобы я сама его расшлепала, как апостола одного на днях. Он хотел засмеяться и не смог, выгнал ее, а через неделю в другой области авторитета нагнули, а Шатуна признали - Регина на приданное не скупилась. Через месяц центровой ввел ее ко всем, а еще через одиннадцать - умер. Шатун умер, Регина-Пацанка Ржавого осталась.ссылка- Вы в безопасности. Повторила и встала. "Не уступит" можно прочитать в лице вместе с мягкостью. И Регина, казалось, нисколько не удивилась тому, что женщина отдавала приказы и говорила. Заговорила с обоими. - Госпожа Сильвия, капитан Шепард, вы в штабе Сопротивления Элкора. К сожалению, ваши доспехи, капитан, не выдержали инцидента, аналогов мы, пожалуй, не найдем, но, если позволите, Адам проводит вас в арсенал. Регина говорит легко, знает: Адам не посмеет ослушаться, хоть и она готова к тому, что внутри сторонник сейчас рычит и скрипит. Адам же покажет комнаты, в которых вы сможете отдохнуть и переодеться. Сколь бы ни была Ястреб готова на любую ложь, вся горечь настоящей ситуации заключалась в том, что правда в этой борьбе принадлежала ей. - Местоположение остальных членов вашего экипажа остается неизвестным. Точно могу сказать лишь, что они у Бормана, у императора Бормана. Вы слишком заметны, любой из вас. На Элкоре с некоторого времени стало слишком опасно быть заметным, за это расстреливают. Полагаю, если вам важна судьба других, то вам нужно то же, что и мне - Борман. Регина прошла к Теннеру и вновь обернулась к тем, кого могла бы сейчас именовать своими гостями. - Марк, покажи им. Покажи им Бормана во всей красе. Регина продолжила, стоя к Теннеру спиной. - Вас спас человек, который за два часа до этого увидел, как расстреливают его семью. Он умер на месте инцидента. Теперь Регина подчеркнула слово. До того - она лишь зеркалила речь собеседницы, сейчас же она заговорила самой собой. То, что женщина назвала инцидентом, стало жизнью любого Элькорца. Мрак, страх, боль. Именно с этими нотами говорила теперь Регина. - Боевой звездолет нужем мне так же, как и Борману. Это сила. Это абсолютный аргумент. Это окончательная победа. Достигнув вас, Борман присвоит силу себе. Вы, полагаю, даже живыми не слишком нужны, императору не нужно, чтобы Федерация узнала о том, во что превратился Элкор. Регина замолчала. Она не произнесла ни слова лжи. Ни слова лжи из уст той, которая лучше всего на свете умеет лгать. Ирония, усмешка, драма. Желваки заходили ходуном, в лице проступила жесткость, но голос не дрогнул - она слишком часто видела вокруг себя то, что может показать им экран позади нее. Подтверждение правды, ее правды.
-
Атмосферный пост, особенно пролог к нему.
-
Вот за что люблю, так это за тематическую музыку, флешбеки и живых персонажей.
|
Словно угадав подозрения Пулавского, Дванов и сам оглянулся по сторонам. Никого не было: глухо темнели двери по сторонам, пусто уходил в высоту лестничный пролёт.
— Проходите, проходите же! — торопливо и опасливо запричитала женщина, заглядывая Пулавскому за плечо. Как только дверь за подпольщиками захлопнулась, встречающая, наконец, облегчённо обернулась.
— Я понимаю, что я не та, кого вы рассчитывали здесь увидеть, — сбивчиво начала она. — Раздевайтесь, господа, раздевайтесь. Вот сюда обувь, сюда пальто. Дело в том, что Вера Устиновна умерла две недели назад. Советские врачи, неудачная операция. Чемоданы проносите с собой, здесь комната готова. Я понимаю вашу опаску, понимаю, но поверьте мне… да впрочем, осмотрите хоть все комнаты, тут нет засады, — широким жестом хозяйка обвела прихожую.
На первый взгляд тут всё было как до революции: полосатые обои на стенах, старое, черновато-мутное зеркало в рост, обстоятельный комод, пара широких двустворчатых дверей с медными ручками у одного угла. Но, стоило присмотреться, и находились приметы времени, — какой-то табурет с железным тазом у стены, керосинный бидон, в гардеробе — санки стоймя.
— Вера Устиновна работала в порту, у неё были возможности сообщить обо всём за границу. У меня такой возможности нет. Вера оставила мне связь с людьми, которые ходят в Финляндию, но я всё сомневалась, должна ли я рисковать передавать им всё, что знаю. Ах да, простите, простите, моя рассеянность ещё хуже вашей, господа, — меня зовут Дарья Устиновна Синицкая. Я сестра Веры Устиновны.
|
- Мда, Василий Корнеевич... К чему же приведет эта наша революция?.. Говорят, в Петрограде матросики вовсю разбушевались. - грустно сообщил Ганурский коллеге, глядя на очередную колонну демонстрантов, от которых они укрывались в какой-то книжной лавке. Солдаты, матросы, гражданские в одном строю под красным флагом... А ведь несколько лет назад они все наверняка так же рьяно митинговали за войну, царя и Сербию.
Долго ли, коротко ли, контрразведчики добрались до штаба флотилии. Тут то и началось самое интересное. Для начала дежурный мичман отказался пропускать сотрудников контрразведки. Контрразведки! Дожили. Раньше полицейский мундир внушал страх и уважение, а теперь до чего дошло? Спустя несколько десятков минут полный злости Ганурский, чего не было с древних времен, схватился за трубку телефона.
- Барышня? Беломорское контрразведывательное управление, подполковника Юдичева... Ваше высокоблагородие, Ганурский. Видите ли, Пал Василич, мы сейчас на пропускном пункте штаба флотилии, да, на Троицком. Дежурный отказывается нас пропускать, несмотря на документы и полномочия сотрудников контрразведки. Да, даю трубку. Пожалуйста, мичман.
Слова старшего офицера возымели свое. Но против бюрократии и канцелярщины, главных врагов России, а отнюдь не германов и австрияков, бумажки БКО были бессильны. От "кабинет такой-то, этаж такой-то" поневоле хотелось разразиться матерной бранью, коей отличались городовые и приблатненные бандиты, часть которых, небось, с "любовью" вспоминали полицейского надзирателя Ганурского, сидя где-нибудь недалеко, под Вяткой. И все, абсолютно все, от контр-адмирала (или генерал-майора береговой службы, черт его разбери) до какого-то чиновничишки, будто посмеивались над ними.
Но все-таки мир не без добрых людей. В данном случае им стал некий капитан второго ранга Борис Павлович Ильин, который любезно назвал имя так нужного контрразведчикам офицера, ответственного за что-то там. И через несколько минут господа чиновник и офицер дошли до двери со скромной табличкой "Помощникъ начальника Управленія морскимъ транспортомъ".
- Мичман Калинин? Титулярный советник Ганурский, корнет Карпицкий, беломорская контрразведка. Я так понимаю, вы ведете учет всех судов, входящих в ближайшее время в порт Архангельска? Будьте любезны, предоставьте всю имеющуюся документацию - спокойным, но повелительным тоном с порога заговорил Александр Николаевич, протягивая документы.
|
|
|
Стефан исподлобья наблюдал за горсткой головорезов, которые, оставив в покое предыдущую жертву, переключили внимание на него. Наблюдал, ощущая, как где-то глубоко внутри зарождается бешенство. Будь на месте Стефана Сальваторе кто-то другой, менее хладнокровный и рассудительный, тот бы, быть может, и поддался порыву – спрыгнул на мостовую, выхватил шпагу. Мужчина мрачно ухмыльнулся, вспомнив ныне покойного клинка Пьяченцы. Сам он, конечно, не собирался так рисковать. Стефан никогда не был трусом, фехтовал лучше многих, хоть никогда и не выставлял свои способности напоказ. Но подвергать жизнь опасности столь нелепо? Вот уж увольте. К корчившемуся на земле человеку Сальваторе не испытывал даже тени сочувствия – изображать героя сегодня желания не было. Если бы он всё же спрыгнул на землю, если бы обнажил свою шпагу… То вовсе не из альтруистичных побуждений. Исключительно ради того, чтобы напомнить головорезам, с кем именно они решили связаться. Поражало другое. Память тут же услужливо подкинула недавнюю сцену – ту сумасшедшую девку, что корчила из себя пророка на площади. А после – недавний спор с Эстакадо в особняке ближайшего сторонника покойного графа. Ну надо же. Совсем недавно Стефан убеждал старика в нелепости такого исхода событий, пытался дискредитировать позицию Данте. Доказывал, насколько глупым будет открытое кровопролитие в подпольной борьбе – и вот пожалуйста. На улицах Пьяченцы буйствуют убийцы и мародёры. И Сальваторе мог бы дать голову на отсечение, что действуют те отнюдь не по собственной инициативе. В подобные совпадения поверить достаточно сложно.
Бросив прощальный, полный презрения, взгляд на идущих ему навстречу ублюдков, Стефан пришпорил лошадь и устремился в противоположную сторону. У него не было времени возиться с этими идиотами. Сальваторе ждали дела. На насмешливые возгласы кондотьеров он не обратил никакого внимания. Стефан уже начал анализировать ситуацию, пытаясь сообразить, какую пользу для себя можно извлечь из сложившейся ситуации. Итак, наш бравый начальник городской стражи всё-таки облажался. По улицам города струится потоками кровь, каждую минуту очередная невинная жертва прощается с жизнью, или, по меньшей мере, с девственностью. И тот факт, что Данте предполагал подобный исход, никак не сгладит в глазах общественности его абсолютный провал. Сальваторе мчался по улицам города, не обращая внимания на крики и мольбы о помощи. Его нисколько не волновали страдания обычных людей – по крайней мере до тех пор, пока для него это было не особенно выгодно.
Настоящим ураганом Стефан ворвался в собственный особняк – он обещал в такой ситуации всеми силами способствовать устранению беспорядков, и не собирался отказываться от собственных слов. Кому выгоден этот конфликт? Кто рискнул открыто выступить против официальных представителей власти. Стефан мог лишь гадать, но, в любом случае, он собирался извлечь из происходящего максимальную пользу. Андре уже ждал на крыльце особняке – отметив неизменно опрятную укладку волос сына, Сальваторе поморщился. Тот заметно нервничал – дрожал и взирал на отца совершенно обескураженным взглядом. - Собери солдат! – раздражённо рявкнул Стефан, скользнув скептическим взором по кучке бойцов, бесцельно сновавших по внутреннему двору поместья. Андре коротко кивнул в скрылся в глубине дома. - Где моя дочь? – тем же повелительным тоном крикнул Стефан, обращаясь к одному из охранников. Тот сперва обомлел – прежде не приходилось видеть старшего Сальваторе настолько выведенным из состояния равновесия, а после скороговоркой ответил: - Синьор, вы же сами отправили её к… Стефан нетерпеливо оборвал речь солдата характерным движением кисти.
Заложив руки за спину, он принялся лихорадочно мерить шагами внутренний дворик. К тому моменту, когда Андре вернулся с остатками личной гвардии Сальваторе, тот уже успел успокоиться и выработать стратегию. - Отец? Стефан на мгновение закрыл глаза. Чёрт побери, ничего действительно важного нельзя поручить этому несчастному недомерку. Если на то пошло, то даже от Эстеллы пользы было бы больше. По всему выходило, что старшему Сальваторе необходимо было оказаться одновременно сразу в двух местах. А то и в трёх. С одной стороны, Стефан рвался к дочери – он не мог позволить себе рисковать, сперва желая убедиться, что девочка в безопасности. С другой… Таким образом он терял море драгоценного времени. Проклятье. Оставалось только надеяться, что сынок в настоящем бою сможет обращаться с шпагой не хуже, чем во время всяких идиотских дуэлей.
Сальваторе отдал солдатам распоряжение – каждый из них должен был обвязать вокруг левой руки платок синего цвета. Благо в поместье таковых имелось достаточно. Сегодня его парни должны были совершить много хороших дел – нужно убедиться, что часть заслуг не припишут потом представителям городской стражи. Кроме того, была и официальная версия – дескать, так бойцам в пылу схватки будет проще узнавать своих и союзников. - Капитан, - обратился он к Лацци. – Вы отвечаете за моего сына. Андре, с отрядом отправляешься к особняку Дестефани. Обеспечь безопасность Эстеллы, по дороге наведи порядок на улицах. Я забираю с собой половину людей… Нужно кое-что сделать. Дав отмашку солдатам, Стефан первым двинулся к воротам, отделявшим от внешнего хаоса относительно спокойный внутренний двор.
|
|
Нет, серьёзно, что за чертовщина здесь происходит? Непроизвольно удерживая лица на потолке вне поля своего зрения, я неторопливо поднялся. Имевшегося в распоряжении времени оказалось вполне достаточно, чтобы немного прийти в себя. Что это за место? Что за древние катакомбы прямо под храмом? Одни вопросы. Бесстрастное лицо старого знакомого не особенно впечатлило – эта бледная маска, безусловно, выглядела достаточно жутко, но, в контексте последних событий, испугать уже не могла. Краем сознания я понимал – что-то не так. С этим парнем что-то произошло, что-то его изменило. Открывшаяся взгляду фигура древнего старика позади внушала неосознанную тревогу. Лязгнув доспехами, я расправил плечи. Чем-то потусторонним веяло от этого зала – этот свет, эти лица, этот зловещий мудрец. Чёрт побери, у него даже не было глаз. Я лихорадочно анализировал ситуацию, поправляя привычным движением ножны. Печально, что зал с лицами упирался в этого жуткого старика, а не в створки дверей, которые бы стали последним препятствием беглецов на пути к желанному выходу. Обернулся. Скользнул взглядом по Айлин и Реннарт. Бесстрастно отметил, что те держатся за руки. Сил удивляться таким мелочам уже не осталось. - Все живы, отлично, - шёпотом констатировал факт, ощущая внутри первые отголоски нараставшего чувства вины. В конце концов… Я был никому ничего не должен, ведь правда? Не покидало тревожное ощущение, что этот зал – очередная ловушка. Что с каждой секундой промедления всё надёжнее становится клетка. Когда Константина заговорила, я стиснул зубы. Проклятая фанатичка. Мне претила лесть, сквозящая в каждом слове этой женщины. Методом исключения определив, что я всё-таки – Сталь, бросил укоряющий взгляд на Айлин. Теперь довольна? Я не был искренне опечален причинёнными старику неудобствами. Я не собирался припадать к неиссякаемому источнику мудрости безглазого ископаемого. И я вовсе не хотел приносить извинения за то, что случайно нарушил чей-то покой. Там были, чёрт побери, мертвецы. Этот старик что-то сделал с тем парнем. Я сильно сомневался в его доброжелательности, мне совершенно не нравилось, что Реннарт включает в своё «мы» и меня. Будь моя воля, я бы заговорил со стариком по-другому. Не использовал бы витиеватых формулировок. Не ставил бы себя по умолчанию ниже этого «источника неиссякаемой мудрости». Чёрт возьми, этот старикан вообще слабо походил на живого. Недовольно тряхнув головой, я двинулся навстречу чёртовой мумие. Стоило затихнуть последним отголоскам чистого голоса Константины, как заговорил я. Далеко не столь вежливо, не так витиевато и мелодично. - Что здесь происходит? – по правде говоря, я кричал. – Что это за место? Кто ты такой? Я вывалил на источник мудрости вопросы, которые совсем недавно мучали меня одного. Остановился на полпути. Замер, приподняв подбородок и нагло уставившись в пустые глазницы зловещего собеседника. Всем своим видом давая понять, что хочу услышать ответ как можно скорее.
-
Арис и Константина играют в "доброго и злого следователя")
-
Я не собирался припадать к неиссякаемому источнику мудрости безглазого ископаемого :D Как же замечательно Арис разбавляет эту компанию своим скептицизмом и цинизмом)
|
Принятое однажды решение нельзя обратить. Нельзя повернуть время вспять и вернуться к тому перекрёстку своей жизни, по извилистым дорогам которого необратимо уходят отвергнутые когда-то возможности. Тают призраками собственные идеи, исчезают данные судьбой шансы. Бесповоротно. И даже возвращаясь к судьбоносному промежутку времени мысленно, довлеешь иллюзией свободного выбора. Иллюзией, что ещё можно повернуть назад. На всё лишь только секунды. Чтобы обернуться и задать себе вполне резонный вопрос. Вопрос, отразившийся во взгляде тёмно-карих глаз. Но ответа не было. Его не будет. Есть только невероятное множество подсказок. Одну из которых даёт перед выбранной дверью спутница. Почему бы не последовать за ними?.. Что-то в её тоне внушает доверие. Распространяет какое-то тепло, которого тебе так не хватало. И появляется на твоём лице улыбка. Слабая, едва заметная, но она отражает твоё внутреннее состояние. Облегчения. Лёгкости. Тот момент, когда твои сомнения развеялись чужой поддержкой. Так странно её ощущать. В пожатии руки. Во взгляде. В голосе. Чуть ранее – в прикосновении к своей шее, заставившее вздрогнуть от неожиданности и возмущения. Вопреки всему ты промолчала. Почему бы и нет.
…Яркий свет ослепил на краткое мгновение. Айлин прищурилась и опустила голову, стараясь привыкнуть к освещению. Вспышка надежды где-то внутри. Надежды, что сейчас она увидит солнце… Но вспышка потухла, оставив после себя горечь. Ещё прежде, чем открыла глаза, девушка поняла всё без лишних слов и подсказок. Не было звуков шелестящей листвы. Не чувствовалось прикосновение ветра и обжигающих солнечных лучей. Не шумел прибой подземной реки. Всё замерло в царственной тишине, и вместе с ней застыло время. Не хотелось видеть это снова. Не хотелось поднимать голову. Смотрела в пол, различая каменную плитку под ногами. Осознавая, что камень уходит всё дальше, он не заканчивается обрывом, не заканчивается травянистой почвой. Он уходит вглубь какого-то нового помещения. Вот так, Айлин, рушатся надежды. Неприятное ощущение, ведь правда? Граничащее с охватившим отчаянием и очередным приступом страха. Подземные своды давят. Спёртым воздухом невозможно дышать. Она задыхалась. Благодаря собственной возросшей панике. И ощутила в этот момент, как сдавливает её руку Константина… Но – давление чужой руки уменьшалось с каждой секундой. Чародейка справилась с волнением, успокоилась. Что нельзя было сказать об Айлин.
Стоило только поднять глаза. Как взгляд тут же зацепился за знакомую уже фигуру, отчего-то замершую в самом центре комнаты. Не просто замершую – он сидел на полу, спиной к двери, глядя куда-то вверх. Казалось бы, не обратив никакого внимания на вошедших. Злость и обида. Где-то в душе. В участившимся пульсе, лихорадочных мыслях и образах недавно случившегося инцидента. Захотелось развернуться и выбежать из помещения прочь – в той же степени, как и подбежать, угрожающе сжав маленькие кулачки, и с криком негодования и ярости вновь обвинять… Мгновением спустя она проследила за его взглядом.
Потолок залы был выложен искусной мозаикой. Творения неизвестного художника казались не просто застывшими изображениями – они производили слишком сильное впечатление, приковывая на себе взгляды присутствующих. Живые. Разные. Человеческие лица, столь непохожие на безликие пустые черепа. Их взгляды пугают. Пронизывающе холодные, навсегда застывшие, глядящие на людей свысока и, казалось бы, отовсюду. Разноцветные глаза смотрят и видят. Смотрят вглубь души и что-то среди её осколков различают. Это странно. И страшно. Эмоции и чувства переплетаются, сменяются так быстро, что не успеваешь ухватиться за выражение чего-то одного. Стоишь, не понимая, что происходит и почему эти наскальные изображения вселяют панический страх. Это ведь просто картина. Живописная и жуткая. Но – картина. Горькая усмешка трогает губы. В этом чёртовом подземелье всё не просто. Чьи это лица? Так реалистично изображены, словно художник рисовал их с натуры. Словно видел каждого из них когда-то… Поразительная память. Или… Мурашки бегут по телу. Чужие лица. Останки тел. Блуждающие по подземелью души. Складывающаяся картина гораздо страшнее, чем та, что изображена на камне…
Его лицо было столь же холодным и непроницаемым. Взгляд – такой же пустой, потерявший былую жизненную энергию. Потухли в глазах искры вины, испарилось злобное удовлетворение. Айлин не узнавала этого человека. Смотрела на маску, что заменяла ему лицо, и пыталась разглядеть в её прорезях недавнего знакомого. Глуповатого и неуклюжего крестьянина. Константина с тревогой посмотрела на Делагарди, а та, в свою очередь, с должным непониманием ситуации ответила на её взгляд. С тем же беспокойством. Ещё недавно она переживала за насильно навязанную этому человеку роль, и осадок прежних эмоций дал о себе знать. Что успело произойти за это время? Почему он так изменился?.. И только ли он? Быстрый взгляд на Ариса. Волнение усиливалось по мере осознания неестественности, неправильности происходящего. Что если, обернувшись, он посмотрит на них тем же взглядом?.. Остекленевшим и не выражающим ровным счётом ничего.
Маг ушёл. Без слов покинул помещение через дверцу, которую Айлин до того не замечала. Открыв взорам девушек нечто необыкновенное. Присутствие кого-то ещё в первый миг напугало. Но, различив сетку морщин на лице и серебристую бороду, успокоилась. Старик, казалось, был столь же древним, как и лабиринты подземных катакомб… Однако чем внимательнее вглядывалась, тем больше пугающих деталей обнаруживала. Отросшие ногти. Ветхие одежды. Отсутствие руки и, что самое страшное, - отсутствие глаз. Мёртвый взгляд из-за пустоты. Провалы глазниц вобрали в себя частичку тьмы. Айлин застыла под его взглядом, отчего-то чувствуя, что несмотря на неспособность видеть физически он всё же их различал. Ощущала, что от него зависело в этот момент многое. Но понимание чужой власти не хотело укореняться в ней. И посему она хмуро наблюдала за Константиной, обратившейся непосредственно к «источнику мудрости». В какой-то степени осознавала, что старик может им помочь. Но, конечно, просить сама о какой бы то ни было помощи – не смогла бы.
Разрыв тактильного контакта вывел её из оцепенения. Только сейчас Айлин поняла, что всё это время держала за руку Константину, совершенно не обращая на то внимания. Смешанные чувства. Что-то внутри заставило поднять руку вслед спутнице, словно взыграл какой-то рефлекс, недавно затронувший душу страх, – но и в тот же момент одёрнуть. Айлин стояла позади Реннарт всего лишь в одном шаге. И ощущала, словно встала за её спину, отгораживаясь от людей, находящихся в этом зале. Но правдой это было лишь частично. Страх и паника, благо, не полностью поглотили её сознание, оставляя ей возможность мыслить. Вопросы. Множество вопросов. Но Айлин молчала. Она знала, что если откроет рот, то всё испортит. Потому что ощущала возрастающее в себе раздражение – на возникшие обстоятельства, на отсутствие выхода, на молчание странного старика. И злость на Ариса возымела своё влияние. Пусть говорит Константина. До того момента, пока хотя бы что-то не станет ясно.
-
Великолепно описано, как Ледяная Королева мало-помалу оживает и начинает чувствовать.
-
Мм, классно. Интересные мысли, жутковато местами. Неизменно прекрасная реакция персонажа.
-
Чувства Айлин поглощают
|
ссылкаДорогой она разглядывает только их капитана, остальные нужны постольку-поскольку. Он - тот мужчина, для которого она станет выбирать сегодня платье. Даже сейчас, когда он более напоминает бедствие локального характера, Барреа успевает оценить качественную ткань одежды и внимательно рассмотреть черты лица. Этого недостаточно. Обман вслепую - вот что придется выстраивать ей. Двигаться на ощупь, ей придется двигаться на ощупь, и, надо признать, такое не лишено некоторого шарма и притягательности. На Элкоре у нее десятки глаз и ушей, всегда есть информация до нападения, для нападения. Об этом же человеке Регина не знает ничего. Он же - самый нужный ей человек за четыре последних года. Линкор - ее шанс, шанс тысяч таких как она, живущих надеждой и верой, постоянно находящихся в страхе и озлобленности. Заяц, которого гонят собаки и прижимают к воде, оказавшись в ловушке, в безвыходности, бросается на собак, скалясь. Жители Элкора - что затравленные зайцы. Регина устала. Ей хочется обмана в мирное время, когда быть шапкой воров и аферисткой - вкусно, когда подобное лишено окраски необходимости, только движение энергий обманывающего и обманываемого, бесконечный, причудливый узор, контракт, в котором каждый получает свое, каждый остается в выигрыше, даже тот, кого обманули, потому что люди сами позволяют управлять собой, людям нравится обманываться. Ястреб оставляет экипаж "Ренессанса" на попечение своих людей и закрывается в комнате. Глухой замок, чтобы в полной мере расслабиться, чтобы ощутить безопасность. Это иллюзия самой себе, добровольный договор обмана с самой собой. Регина плещет в бокал Орьянского, заправляет папиросу в мундштук, следом погружается в теплую ванну. Когда закрывает глаза, видит отца. Ей не хватает его. По-человечески. Без обмана. Регина скучает. Ей кажется, будь на ее месте Ирвин, они все были бы уже свободны. Ирвин никогда не ошибался, Ирвин всегда знал наперед, Бормана еще не существовало в жизни Элкора, а урка Ржавый читал маленькой Регине "Путь пилигрима". Теперь она - пилигрим. Обернувшись в полотенце, Регина ложится на кровать. Это чтобы унять дрожь тела. Это чтобы больше не кричать внутри. Она устала. _ _ _ _ _ _ _ _ Регина вышла ко всем в черных брюках и белой рубашке. Пистолет на поясе. Волосы собраны на затылке, вьется лишь прядь справа. Аккуратная, ухоженная, немного жесткая, но и теплая, теплая улыбка и теплый же взгляд чуть усталых глаз. Незаправленная рубашка - доля небрежности, чтобы ей не казаться поддельной, фарфоровой, ненастоящей. Только она и вправду ненастоящая, но кто может об этом догадаться? Шапка воров. Лидер сопротивления. Читается ли это в лице хрупкой девушки перед ними? Конечно, нет. Не читается ни призвание, ни то, насколько ей все равно, плевать на людей вокруг, есть только цель, они - средства. Не читается ни бесконечная усталость, ни страх, ни нетерпение, с которым она ждет. Никто не прочтет в ней смертницу, а внутри она такова. Регина поставила все на сегодня, даже жизнь. Оглядывает людей и медботов, оставляя вопрос Мерка без внимания. "Сыкло!" - так говорит ему пацанка Ржавого внутри нее, наружу же - улыбка, достойная лучшего из мужчин. - Будем ждать. Четыре часа. Бесконечно долго. Совсем коротко. Восприятие обозначенного времени зависит только от того, с какой стороны посмотреть. У нее есть 4 часа - с такой стороны она смотрит. Сейчас восемь человек множатся, разрастаясь до сотен и тысяч, но 4 часа у Регины есть. И ждет. Абсолютно спокойно. Внутри шторм, цунами, извержение вулкана, но наружу не просачивается ничего. Приходят в себя мужчина и девушка. Регина сопровождает их пробуждение теплой, принимающей улыбкой. - Здравствуйте. Вы в безопасности. Если кому-нибудь из вас что-нибудь нужно, просто скажите. Меня зовут Регина, Регина Барреа. Добро пожаловать на Элкор. Вас, полагаю, приняли не слишком радушно, но это теперь позади. И молчит. Время их вопросов и ее ответов. Время играть в игру. Время играть на грани фола, словно в последний раз.
-
Сильная женщина в тяжелых обстоятельствах. Посмотрим, куда ее приведет принципиальность и чувство справедливости.
-
Любопытно и необычно посмотреть, что из этого получится! :)))
-
Вот здесь чувствую лидера. Интересная сцена.
|
Чумой война накрыла, хомут надеть решила. Лихой грозой рокочет, с орбит снарядом бьёт. Но знает сердце твёрдо, не взять нас вражьим мордам, Покуда знамя реет и лупит пулемёт.
Но знает сердце твёрдо, не взять нас вражьим мордам, Покуда знамя реет и лупит пулемёт.
С забавой мрачноватой не снюхаться с горбатой, С надеждой в королеву и верой словно лёд, Стоять мы будем крепко, стрелять мы будем метко, Покуда кровь клокочет, покуда болтер бьёт.
Стоять мы будем крепко, стрелять мы будем метко, Покуда кровь клокочет, покуда болтер бьёт.
Ни дети Акатая, ни слуги Улюкая, На родину Наварро, где королева спит, Не ступят шагом властным, старания их напрасны, Покуда на орбите воюет Легион.
Не ступят шагом властным, старания их напрасны, Покуда на орбите воюет Легион.
Чумой война накрыла, хомут надеть решила. Да только обломились, опять не их черёд, Текают без оглядки, сверкают только пятки, Наварро стяги реют, надёжен Легион.
Текают без оглядки, сверкают только пятки, Наварро стяги реют, надёжен Легион.* Строевая песня 13го Орбитального Легиона Её Императорского Величества Матери Белатрикс. Согласно уставу: "Только смерть бойца может служить оправданием невыполненного приказа!". Макс же, который испытывал на своей шкуре все прелести орбитальных сбросов неоднократно, умом понимал, что потеря сознания это не смерть, но вот поделать ничего не мог. Как не пытался он фокусировать своё внимание и напрягать "доступные организму резервы", сильнейшее сотрясение, кровопотеря и множественные переломы оказались сильнее. После недолго противостояния, Шепа закинуло в беспамятство, где и оставило на неопределённый срок. Вообще стоит сказать отдельное спасибо Новаришской броне, спроектированной лучшими умами касты Творцов и имеющей избыточный запас прочности на случай непредвиденных обстоятельств. Тот факт, что Макс, рухнувший с высоты птичьего полёта на обломки гравикара, остался жив, иначе как чудом назвать сложно. Любая иная броня стала бы посмертным саваном для облачённого в неё бойца. Новаришская же, использующая в своей конструкции не ньютоновскую жидкость, Стала спасением, поскольку один из слоёв изоляции, напоминавший воду затвердевал по мере оказания на него воздействия. Таким образом, при ударе внешняя оболочка затвердела, превратилась в скорлупу, а внутренняя, хотя и затвердела, но в меньшей степени, поскольку подверглась воздействию только тела Макса, тормозящего и амортизирующего о ньютоновскую жидкость. Если бы не этот факт, Макс напоминал бы банку паштета. Пробуждение было по армейски быстрым. Организм приведённый в сознание, моментально разослал команды жизненно важным органам. Сердце, привыкшее к повышенной гравитации в несколько ударов повысило кровяное дваление, могучие лёгкие насытили её кислородом, надпочечники и железы внутренней секреции добавили необходимый химический коктейль для эффективной жизнедеятельности организма. Вот только человеческий разум немного запаздывал за инстинктами. До мозга, как до утки на третьи сутки, дошло произошедшее и тело Макса напряглось, дёрнулось в спазме, кулаки сжались, по телу прошлась волна на бухающих от напряжения мышц. Подскочив на своём ложементе, Шепард инстинктивно взвёл руку для удара, стараясь защититься от неведомых, а возможно приснившихся, противников. Шутка ли, когда отрубаешся в броне, а очнувшись обнаруживаешь себя в трико. И это при том, что в броню встроена система защиты, не позволяющая извлечь бойца без его согласия. Своеобразный механизм защиты, не позволяющий захватить в плен живого легионера. Вот и возникает резонный вопрос: Как? Или те, кто его извлекал обладали Новаришским армейским МедАгрегатом, или они потратили уйму времени на последовательное извлечение Макса. В прочем, было ещё одно логическое объяснение. Броня от столь сильного удара могла просто не выдержать перегрузки, поломаться, лопнуть словно яйцо и лишиться большинства защитных свойств. Та же не ньютоновская жидкость, хотя и защитила тело внутри, но могла разорвать под высоким давлением внешние элементы экипировки. Эта мысль пришла хотя и запоздало, но достаточно во время, чтобы Голем не набросился на стоящего у стены мужчину. Выискивая потенциальных противников, взгляд Голема наткнулся на королеву. Инстинктивно уловив её спокойный пульс, Макс тоже несколько успокоился. Жива, а значит всё было в порядке и не напрасно. Поднявшись на ноги, он двинулся к изголовью спящей. Трубки, шланги, иглы и прочие катетеры с глухими щелчками отрывались от его тело. Под странным трико проступали небольшие кровоподтёки, но такие мелочи не беспокоили защитника. Его ни пуля ни штык не должны останавливать, не то что иголочки и трубочки. Остановившись у изголовья, Голем застыл неподвижно, с трепетом и благоговением глядя на спящую "Проснувшуюся Королеву."
-
Хорошая песня) А Макс - верный и надежный защитник.
-
Ну отлично же - и информации хватило, и нестыковки все разъяснил.
|
Гидра Яблоко изменило многое. Очень многое. Оно стало началом. Оно перевернуло весь мир. Во всяком случае – странный мир странного существа. Уставившись своими блюдцами-глазами на предложенный подарок, Уку даже приоткрыл рот. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем его взгляд коснулся лица Джека. И снова – к яблоку. И к Джеку. К яблоку. Заволновавшись, уродец начал подпрыгивать и приплясывать, оглядываясь по сторонам, будто вот-вот сейчас должен был выскочить кто-то и отобрать его неожиданную добычу. Но никто не показывался и Уку, воспользовавшись этим, метнулся вперед, длинными кривыми пальцами подгребая фрукт. - Ш-што это?.. Што эта-а?! От переживаний он начал говорить еще более невнятно. Мочки пальцев осторожно поглаживали кожуру, ласкали, словно яблоко было каким-то напуганным зверьком и Уку пытался его успокоить. - Эта мне? Мне?! Это мне! Даже ребенок не радовался бы так предложенной эльфийской конфете. Вновь юркнув за каменный нарост, Уку издал хрюкающие захлебывающиеся звуки, смутно напомнившие смех. - Мне! Мне! Они принес-сли Уку подар-рок! Звуки издавались продолжительное время, прежде чем с другой стороны укрытия вновь не показался огромный глаз. Исковерканный рот растянулся от уха до уха, изображая жуткую улыбку, делающую лицо твари еще омерзительнее. - Подар-рок! Добр-рые, добрррые ч-человеки! Уку тож-же добрый. Уку хорош-ший. Уку поможет. Баюкая яблоко, существо сделало несколько осторожных горбатых шагов. Длинная его рука махнула куда-то вперед. - Без Уку не выйдете. Нет-нет. Не получитс-с-ся. Нет-нет-нет. Там лабиринты. Там с-старые катакомбы. Пещ-щеры, где много таких, как Уку. Но не таких хорош-ших. Нет-нет... не получитс-ся. Уку поможет. Да-да. Идем. Идемте! С-скорее! Продолжая издавать веселое хрюканье и прижимая яблоко к щеке, уродец помчался вперед, показывая удивительную прыть.
Тень Мягко открылись деревянные ставни. Ослепил свет, вонзаясь в привыкшие к полутьме глаза жадно и голодно. Так, как умеет лишь свет. Вплавляясь в припухшие веки, жалами входя в самый зрачок. Пронзая насквозь и дурманя одним ярким пятном. Дверь закрылась сзади, отрезая одну реальность от другой. И постепенно, чудовищно медленно, одно безумное солнце начало распадаться на многочисленные искры. Десятки. Сотни. Может, тысячи? Свечи. Их тонкие огоньки вздымались вверх, пуская ажурные нити сизого дыма. Трепетали от сквозняка, чтобы вновь принять ровный строй. Теплый воск. Падшее богатство. Затерянная в пыли роскошь. Это место было древним. Давно забытым. Богами, жрецами, людьми. Здесь время погибло, корчась в судорогах на ветхом полу. Здесь времени больше не существовало. И лишь стоило глазам привыкнуть к свету, как сверху придавили монолитной тяжестью чужие взгляды. Лица. Лица. Лица. Их так много. Они такие разные. И столь искусно созданы, что кажется – вот-вот моргнут нарисованные ресницы. Вот-вот чуть шире разойдутся складочки у губ. И мертвый крик вырвется из разинутой пасти, проходя ураганом по длинному коридору. От начала, до самого конца, где... Стоит стол, выточенный словно из воска. Потекший, оставшийся молочно-янтарными пятнами. И торчащие многочисленные фитили, как иглы сгоревшего давным-давно ежа. Перед столом застывшая фигура крестьянина, а за ней кто-то еще. Кто-то... нужный сейчас. Кто-то важный. И в душу приходит осознание – он знает обо всем. Он расскажет. Он поможет. Или погубит. Страх вместе с желанием поднимается из груди, затапливая сознания. Алчно впиваясь в кожу, просачиваясь в кровь, чтобы пульсировать глухими барабанами в висках. Чтобы дрожали руки и не было сил подняться. Как у него. Оказавшись в длинном коридоре, полностью затопленном многочисленными горящими и погасшими свечами, Айлин и Константина в первую очередь заметили силуэт Ариса. Он сидел чуть дальше, прямо в центре. Безучастный. Застывший, будто страж. Только приглядевшись можно было увидеть мимолетные движения, говорящие о том, что он еще жив. Дышит. Горит. Болит. Как и все люди.
Крестьянин обернулся. Его лицо тонуло в ярких вспышках многочисленных искр света. Но даже так, даже с этого расстояния можно было разглядеть – мертвое спокойствие. Абсолютную безучастность. Ни эмоций. Ни чувств. Лицо человека не бывает таким. Никогда. Окинув пристальным взглядом тех, кто вошел, оставшись позади, он вновь отвернулся и двинулся с места. Плавной походкой скрываясь за дверью, что была в противоположном конце коридора. И открывая того, кто сидел и ждал. Все это время. Все эти долгие, скользнувшие в бездну годы.
Он был стар. И сух. Он был слеп. Седые волосы опали тонкой паутиной на закутанные в истлевшую хламиду плечи. Плешивая борода почти полностью скрывала лицо. Одна рука покоилась на подлокотнике, вонзившись в дерево длинными, слишком длинными ногтями. Рукав второй безвольно свисал, говоря о том, что под ним ничего нет. У него не было и глаз. Ни черных, ни белых, ни цветных. В пустых роговицах свернулась гнездами тьма. И лишь она смотрела на незваных гостей.
-
Очаровательная встреча. До дрожи пробирает: особенно глазки.
-
Уку очарователен с:
-
Шикарный слог) Всегда очень приятно читать.
-
Что-то давно все это дело не плюсовал. Хотя стоило бы.
|
|
Тусклая лампочка монотонно мерцает под потолком. Диван, безнадёжно продавленный за годы постоянной эксплуатации. Допотопный, но по-прежнему каким-то чудом исправно работающий телевизор. Исцарапанный стол, на котором разместился сегодня вместо обычного ужина раритетный радиоприёмник. Серый город. Серая ночь, серые люди. Серые лица. Крохотная квартирка в жилом блоке – одна из миллиардов. Харви молчал. Он вглядывался в лицо женщины, которая сидела напротив – вглядывался внимательно, но по-прежнему не находил родных черт в незнакомке. Подумать только, он жил вместе с Кэтрин больше десяти лет. Работа, телевизор, изматывающая и беспросветная рутина. Теперь Харви видел, как сильно изменилась его жена за последние годы, сколь быстро и безвозвратно уходит время сквозь пальцы. Мужчина почти физически ощущал напряжённую, тягучую тишину. Кэт исподлобья буравила его совершенно чужим, полным чистой и незамутнённой сомнениями ненависти, взглядом. Всего минуту назад Харви грубо приказал ей заткнуться – никчёмная болтовня и укоры мешали ему сосредоточиться на тщетных попытках заставить приёмник работать. Совсем недавно сосед, Айлер сказал, что пора включить радио. Сказал, что сегодня непременно что-то случится. Харви верил ему – он знал, что Айлер каким-то образом связан с сопротивлением. Из динамиков телевизора доносился глубокий баритон Бормана – очередной повтор его речи, последней – той самой, которая вызвала среди населения Элкора небывалый ажиотаж. Харви начинал злиться – несмотря на старания, проклятый приёмник отказывался работать, а голос Бормана, напротив, эхом разносился внутри головы. С каждой минутой мужчина всё сильнее осознавал, каким кошмаром были последние годы. Насколько сильно упал на планете уровень жизни, насколько уменьшилась ценность жизни одного отдельно взятого человека. Харви вспоминал себя, вспоминал Элкор каких-то несчастных пять лет назад. Когда связь с Федерацией оборвалась, а Борман оказался у власти, народ ликовал. Новый президент обращался к публике с бесчисленных экранов – говорил, что ведёт страну прямиком в светлое будущее, что принимает все меры для ликвидации угрозы вторжения, что готов на всё ради народа. Никого тогда не смущало, что Борман силой сместил прежнюю власть, никого не заботили амбиции и методы императора. Всё стало плохо так… Незаметно. В конце концов, Харви просто со всей силы ударил кулаком по тыльной стороне аппарата. Сквозь треск помех пробился до боли знакомый голос. В современном мире никто не пользуется радиоприёмниками – даже на планете, которая за время правления Бормана откатилась по развитию прошлое на несколько десятков столетий. Правительство не контролирует частоты, правительство даже не подозревает о существовании одинокой радиостанции. Голос Свободы. Так называет себя её бессменный ведущий. И именно там проще всего найти информацию. Не в интернете, где гончие империи ежесекундно выискивают виновных. Не в СМИ, которые поголовно работают на правительство. Айлер говорил, что эта новость будет везде. Но Харви хотел услышать ей именно от человека, которому действительно доверял. Пусть и никогда не встречался с ним, ни разу даже не видел. Мятежники призывали к восстанию. Прямо сейчас, в эти секунды, планету охватывал революционный огонь. Момент истины. Люди сотнями выходили на улицы. Люди брали в руки оружие. Харви не сказал ни слова, даже не взглянул на жену. Вместо этого пошёл в спальню и достал из тайника за двойной перегородкой в шкафу дедушкино ружьё. Древняя двустволка. Харви вдруг осознал, что ждал именно этого момента долгие годы. Он выстрелил дважды – в самодовольную рожу Бормана на телевизионном экране и в объектив камеры, которая, напрочь лишая приватности, бесстрастно фиксировала все события, которые происходили в этой гостиной на протяжении всего времени правления императора. Харви выбежал в коридор, вырвался за пределы осточертевшей квартиры. Вокруг распахивались соседские двери – он видел, как выходят и другие жители блока. Видел Айлера, замечал в толпе знакомые лица. Попадались и люди, о существовании которых он даже не подозревал. Харви чувствовал напряжение, чувствовал силу, гнев и тревогу. Впервые за очень долгое время он ощущал себя настоящим мужчиной. Ощущал себя на самом деле живым.
Все. Четыре часа спустя. Регина. - Зачем было тащить сюда всех? – несколько раздражённо проворчал Мерк, окидывая изрядно пострадавший экипаж «Ренессанса» скептическим взором. Вопрос определённо был риторическим – Элтон не был идиотом и прекрасно понимал мотивацию, сейчас в нём говорили страх и врождённая осторожность. Выглядевший безукоризненно мужчина в чёрном костюме стоял, вальяжно прислонившись к стене и скрестив на груди руки. Тишину нарушало размеренное жужжание медботов, которые, не жалея ресурсов миллиардера, работали на износ в попытке вытащить нескольких людей с того света. Две белоснежные капсулы со стеклянными крышками в данный момент сочетали в себе функционал полноценного госпиталя – бледные лица Фрэнка и Эрика за толстым стеклом выглядели почти нормально. Суммарная стоимость медикаментов, которые ежесекундно впрыскивались им в кровь, могла бы уверенно конкурировать с бюджетами некоторым малонаселённых планет. Подвал, успевший стать негласным штабом сопротивления, временно превратился в реанимацию. За исключением двух громоздких медботов, в помещении находилась и пара кушеток, на которых расположились остальные пациенты, чьё состояние оказалось не столь критичным. - Процесс полного восстановления продлится ещё четыре часа, - откликнулся Марк, изучая показания монитора на капсуле Фрайзера. – Можно ускорить, но тогда… Существуют определённые риски. Парень задумчиво хмыкнул, переходя к капсуле Полинга. - А вот с этим закончил. Несколько манипуляций над сенсорной консолью медбота запустили процедуру завершения лечебного протокола. - Нам нужен этот корабль. Нужен прямо сейчас, - не слишком тонко намекая на верное, по его мнению, решение, проговорил Элтон, обращаясь к занявшей кресло Регине. Адам, оккупировавший единственный в комнате стул, ухмыльнулся, но промолчал.
Сильвия, Макс. Отдалённые голоса. Дезориентация, свойственная внезапному пробуждению. Медленное восстановление последних воспоминаний – взрывы, огонь и смерти постепенно приходили на смену девственной чистоте. Незнакомая комната. Жёсткая поверхность кушетки. Белые стены, незнакомые люди – вот что бросается во внимание в первую очередь. Изнутри распирают энергия и энтузиазм – следствие препаратов, которые посчитал нужным ввести медбот в организм. Несмотря на специфичность последних воспоминаний, чувствовал Макс себя просто отменно - кто бы не поработал над ним за время отключки, этот парень явно знал своё дело. Если не считать остаточной слабости и некоторой вялости в мышцах, практически ничто не напоминало о недавних ранения. Сильвия - лежит на соседней кушетке. По тому, как едва заметно подрагивают веки девушки, Голем понял, что та уже тоже приходит в себя. У стены – молодой мужчина в чёрном костюме. Наглый, надменный – чем-то отдалённо напоминающий Эрика. Быть может, глазами. Взглядом человека, который прекрасно осознаёт все преимущества своего положения. Чёрные волосы, на лице – недовольство. Стоит, расслабленно скрестив на груди руки, и наблюдает. В кресле напротив – какая-то девушка. На стуле около неё – парень, в котором Сильвия не без труда узнала своего знакомого с места аварии. Этот нехорошо улыбается, но молчит. От взгляда Макса не ускользнула лазерная винтовка, нарочито небрежно прислонённая к стене в зоне прямой досягаемости этого человека. Именно он первым обратил внимание на Шепарда - перехватил взгляд, но ничего не сказал. Около кушеток – две белые капсулы. За стеклянными крышками виднеются знакомые лица – Эрик и Фрэнк. У капсулы Фрэнка склонился мужчина – худощавый парень в квадратных очках. Колдует над панелью, что-то себе под нос бормоча.
Фрэнк. Мягкий свет пришёл на смену темноте. Боль отступила. Вызванная медикаментами лёгкая эйфория прошла в тот момент, когда реальность бесцеремонно вырвала из наркотического сновидения. Освещение режет, бьёт по глазам. Взгляд тщетно пытается сфокусироваться на лице склонившегося над медботом человека. Мужчина. Белый. В квадратных очках, особенно странных в свете набиравшей с каждым годом всё большую популярность совершенно безболезненной операции по коррекции зрения. Не всё идеально - преследует слабость в конечностях, лёгкая тошнота. Голос незнакомца доносится словно сквозь вату, запоздало доходит смысл простых в общем-то слов. - Добро пожаловать на Элкор, - медленно и с расстановкой начинает мужчина, словно обращаясь к умственно отсталому. – Ты в безопасности, меня зовут Марк. - Медбот поработал на славу... Пришлось провести несколько операций, заменить имплантами несколько органов. Но теперь всё более чем в порядке. Парень широко улыбался, явно пытаясь выглядеть дружелюбным.
|
Сильвия. В голове – отголоски недавних оглушительных взрывов. Сводящий с ума звон в ушах. Раскалывается голова, слезящиеся нещадно глаза фиксируют разбросанные вокруг тела, лужи крови на тёмном асфальте и вздымающийся к ночным, затянутым тучами, небесам столп огня. Лицо чувствует жар, исходящий от пламени. Разбросаны вокруг тела друзей и безликих, по большей части, солдат в серой броне. Сознание так и норовит ускользнуть, позволяя липкому мраку затопить воспалённый рассудок. Несмотря на в высшей мере отвратительное состояние, Сильвии всё же удаётся понять, насколько ей повезло. Благодаря удаче и усилиям Макса она серьёзно не пострадала. Несмотря на то, что всё её тело казалось чужим и каким-то особенно ватным, девушке всё же удалось подняться на колени и, нещадно царапая уже и без того пострадавшую кожу, продвинуться к ближайшему солдату, около которого валялось оружие. Разум запоздало фиксирует нюансы трагедии – бездыханные тела друзей и врагов, кровь и оторванные конечности. Не слишком своевременно отмечает приземлившийся рядом аэрокар, из которого уже успели выбраться несколько незнакомцев – черноволосый мужчина и невысокая девушка. Наручники чудовищно стесняют движения, взгляд приковывает лицо выбранной для обезоруживания цели – та самая, сержант Хенриксон. Ещё жива, едва заметно подрагивают веки на удивительно спокойном лице, выражение которого странным образом контрастирует с болтающейся на пучке нервов и сухожилий конечностью. Сильвия спотыкается, чудом удерживает равновесие, спасая лицо от не слишком приятной встречи с асфальтом. Мысли путаются, всё никак не желает восстанавливаться дыхание. Она так и не успела добраться до желанной винтовки – на плечо легла чья-то рука. Подняв глаза, она увидела того самого мужчину, в спокойных глазах которого не удалось разглядеть ни ненависти, ни сострадания. Впрочем, Сильвия вновь лишь каким-то чудом не сорвалась в спасительную темноту – у неё не оставалось особого выбора, кроме как позволить незнакомцу себя поднять. Что-то было в такое в его манере держаться – осторожность, уверенность, которые убеждали, что перед девушкой – точно не враг. Он сопроводил, а точнее – буквально дотащил до машины, усадил на заднее сиденье. Краем глаза Сильвия успела увидеть, сколь безжалостно прибывшая с ним незнакомка добивает подававших признаки жизни серых солдат. Эрика, судя по всему, притащили в аэрокар несколько раньше. Девушка успела увидеть, как невесть откуда появились ещё двое мужчин, занявшихся аналогичной транспортацией Фрэнка и Макса. Впрочем – это последнее, что она успела заметить, прежде чем всё же взяла своё неугомонная темнота.
|
|
|
|
|
10:04, 20.12.1925 СССР, Ленинград Площадь у Финляндского вокзалаСтранен и непривычен был город, открывшийся Пулавскому и Дванову, — будто вместе с именем вышибли из Петербурга его неживую, бумажную, железную душу. Был вот когда-то город с банками, скетинг-ринками, лунными парками, растущий, безумный, больной, где неврастения считалась признаком хорошего тона и модно было бравировать своей склонностью к самоубийству, где в зеркальных отражениях ресторанных залов проводились распутные, пресыщенные фосфорические, прозрачные ночи, где гвардейские офицеры закусывали коньяк «николашкой» — смесью сахарной пудры и толчёного кофе на лимоне, где сонмы бюрократов корпели над затхлыми кипами бумаг, грезя о власти и новом чине, где провинциальные молодые поэты с геометрическими рисунками на щёках провозглашали в подвальном кабаке эру нового искусства, где рождались и гибли коммерческие предприятия, проворачивались биржевые сделки, росли и сдувались капиталы, где небывалый общественный интерес возбуждали судебные процессы и мистические практики. Свирепствовала цензура. Бастовали рабочие. Революционеры разоблачали провокаторов. Массово раскупались брошюры о Нате Пинкертоне и методах борьбы с половым бессилием. Всё это ушло в прошлое, но в прошлое ушёл и тот город, о котором Пулавский с Двановым слышали в годы гражданской войны, — не стало и того мёртвого, тёмного, закоченевшего в каменных гробах красного Петрограда, раздавленного революцией, выпотрошенного собственными жителями, менявшими фарфор на картошку, сжигавшими мебель и книги в буржуйках, с загаженными, заплёванными подсолнечной шелухой панелями, с битыми фонарями, с заколоченными окнами, с отощавшими облезлыми псами, прячущимися в подворотнях от пурги. Не было псов, не было заколоченных окон на площади у Финляндского вокзала, куда прибыл сестрорецкий поезд. Разгоняли тьму зимнего предрассветного часа фонари, сновал народ, румяная барышня в фартуке, отставив руки, несла горячий, тянущий сладковатым угаром самовар, держа медные ручки через полотенце, завернула к буфету и задела плечом Дванова, покачнулась, но удержалась на ногах. «Осторожно, гражданин!» — цыкнула она на него и продолжила свой путь. Здесь пути подпольщиков и контрабандиста Володи разделялись. Ещё в холодном полупустом поезде, сунув три билета бородатому контроллеру, провожатый пояснил, что своего адреса он не даст и в сарай близ Песочной тоже просит не возвращаться, и ограничился лишь тем, что пояснил, как добраться до Васильевского острова («у вокзала на шестой трамвай, до Невского, там на четвёрку. Платить кондуктору на входе»). Остаток пути провели в молчании, глядя сквозь окно на тёмную стену леса, на редких закутанных в шубы пассажиров. И вот, прибыли на Финляндский. Володя, кивнув подпольщикам на прощанье, взвалил мешок с контрабандным добром на спину и прошёл мимо двери с надписью «Дежурный агент Г.П.У.» к выходу. Пошли к выходу и подпольщики. Оглянулись по сторонам. Здания, каменные ограды, чугунные заборчики. Вывески на зданиях вокруг, некоторые неведомые: «Красная финляндская аптека» (что ли, для красных финнов, проигравших свою гражданскую?), какой-то «Медатрак», другие — вполне понятные: вот «Ремонт часов», вот ларёк «Газеты и книги», вот «Бакалея». Перед вокзалом — какие-то столбы в круг, внутри вывороченные камни, дощатая будка: что-то строят большевики. И вот совсем рядом же, в паре шагов совсем, на Арсенальной набережной, стоит Михайловское училище, где провёл свои юнкерские годы Пулавский; и сейчас там большевики тоже готовят своих красных артиллеристов. Движутся люди, заходят в вокзал, выходят: вот прошёл мимо седой господин в пенсне с портфелем под мышкой, вот военный с тремя квадратами в петлицах чёрной шинели, с простонародным, глупым лицом под шлемом-будёновкой остановился у извозчика и принялся с тем торговаться, вот дамочка в куцем пальто и шляпке-колпаке, с котомкой в руках, побежала к остановке, от которой уже отходил, звеня, трамвай — совсем такой же, что до революции. Только тогда очнулись, взглянули на номер — не их, шестнадцатый. А их, шестой, стоял на оборотном кольце, набирая пассажиров. Сели, расплатились с кондуктором, поехали, дребезжа, трясясь, по Нижегородской. Протянулась мимо серо-бежевая стена училища, и в широких окнах первого этажа Пулавский разглядел класс и рядок голов над партами. -- Странно было ехать через весь этот город, свой и чужой. Странно после лет изгнания было слышать отовсюду русскую речь, но странно было и вслушиваться в то, о чём говорят люди: на Литейном напротив подпольщиков уселись два прилично одетых молодых человека, оживлённо говоривших о каком-то заседании в партклубе: в их речи мелькали дикие слова «смычка», «уклон», «в курсе дела»… Странно, после всех статей в берлинском «Руле» и парижских «Последних новостях», говорящих о большевистском гнёте, было видеть витрины лавок, крылечки чайных, чистые парикмахерские, но невозможно было и не заметить пустое, зияющее чёрными провалами окон здание Окружного суда, разгромленное в первые дни революции и так и оставленное победителями — то ли в назидание потомкам, то ли в отсутствие средств к восстановлению. Сошли с шестого, залезли в битком набитый четвёртый трамвай, покатили по оживлённому, галдящему Невскому, то есть по Октябрьскому, то есть по 25-го Октября. Кто как говорит, как поняли, стоя в переполненном вагоне, и все равно понимают. Сказал Ленин «Грабь награбленное» — и разграбили всё подчистую, а потом он же сказал «Учитесь торговать», и вот — то там, то тут: кооператив такой-то, «Акц. О-во» такое-то, там «Торговый городок Пассаж», тут — вообще клуб «Казино», и на вывеске — перечень игр: шмен де фер, баккара, рулетка… Только редко где видно нормальное русское название заведения, скажем, «лавка братьев Ивановых», всё больше птичий язык сокращений: «Москопромсоюз», «Севзапторг», «Ленинградтекстиль» — все тут, на этом разноимённом проспекте, и тут же Елисеевский — не тронули его большевики, и за широкими витринами всё так же разнообразие товаров. Нет, многое, многое осталось, как прежде: пускай большевики и вынули из Петербурга вместе с именем и душу, но каменное, могучее тело осталось, как лежит под ногами победителей, обхватив землю, сражённый великан. Остался Казанский собор с фигурами фельдмаршалов-князей, защитивших Россию от французов (а от себя защитить — не нашлось князей), остались покрытые изморосью бронзовые юноши, вечно укрощающие коней на Аничковом мосту, остался и Зимний дворец — только вот снесли ограду сада — и шпиль Петропавловского собора всё так же смотрел с другого берега в низкое небо серого зимнего утра. Пока ехали, смотрели то на город, то на попутчиков в вагоне. Не стало в России офицеров, сановников, купцов, городовых, стали — краскомы, партактив, нэпманы, мильтоны: всё то же по сути, только победнее, попошлее, поглупее. Одеты большинство были бедновато, всё больше в тёмное, все с какими-то котомками в руках. У остановки перед Дворцовым мостом у выхода поднялась возня и крик — какая-то женщина не успела сойти и проталкивалась через толпу. «Раньше проходить надо было, гражданка!» — нервно крикнул ей кондуктор. На Васильевском кондуктор поймал безбилетника — паренька лет пятнадцати в драном полушубке. Тот дёргался как пойманная рыба и нагло кричал: «Да я одну остановку! Да я заплатить не успел!». С другого конца вагона через толпу пролез милиционер в фуражке, в туго перепоясанной шинели. Трамвай остановился, началась перепалка. «Ты не заплатил?» — грозно спрашивал мильтон. «Я заплатил, он врёт всё!» — орал парень. «Он не платил!» — кричали одни граждане, «Давай поехали!» — кричали другие. «Штраф платить будешь?!» — кричал кондуктор. «Не буду штраф платить!» — вопил юноша. Закончилось всё тем, что мильтон взял парня за рукав, вывел из трамвая и куда-то повёл. Трамвай уже отъезжал, когда пассажиры увидели, как парень ловко вывернулся и припустил по панели. Мильтон бросился за ним. «Шпана!» — прокомментировал сцену стоящий рядом с Пулавским гражданин в тулупе и меховой шапке. Дальше, когда уже вагон освободился, и подпольщики смогли занять место на скамье, напротив них уселись молодые люди гимназического возраста, юноша и девушка. Они продолжали начатый разговор: — Ну и как же его зовут, Вера? —спрашивал юноша. — Я уже сказала, что не скажу, — решительно отрезала барышня. — Но почему же? —продолжал настаивать тот. — Если вам это так важно знать, спросите у Нины, — ответила та. — А я хочу знать от вас. — Я вам напишу, — сказала девушка, достала из кармана блокнот, карандашик и принялась что-то выводить. — Ах вот оно что! — покачал головой юноша, заглядывая в блокнот. — Вот вам и «вот и что»! — назидательно произнесла девушка. 11:15, 20.12.1925 СССР, Ленинград Малый проспект В. О. на пересечении с 12-й и 13-й линиямиПарадные входы в это пятиэтажное, углом выходящее на пересечение улиц здание были заколочены; выбиты и заколочены были и окна стоящего напротив дома. Здесь, в близости к фабрикам и порту, в удалении от центра города, вообще было неухожено: только Малый проспект был очищен от снега, панели же пересекающих его линий были завалены сугробами с тонкими протоптанными дорожками. Подпольщики прошли в каменный, голый двор, вошли через чёрный ход, поднялись по широкой обшарпанной лестнице, оборачивающейся вокруг решётчатой лифтовой шахты, на третий этаж к нужной двери, на дубовой поверхности которой висела потемневшая медная табличка «Д-ръ И. Царёвъ», постучались: стук, три стука, ещё два стука. Долго не было ответа, затем за дверью послышались торопливые шаги, и глухой женский голос произнёс: — Да? — Вы, вероятно, и не ждали нас увидеть? — назвал условленный пароль Пулавский. — Боже мой, да это же вы! — послышался тот же голос из-за двери, щёлкнул замок, другой, и дверь отворилась. За дверью стояла светловолосая женщина лет тридцати, в домашнем платье и безрукавке. Это была не Царёва. — Боже мой, да это же вы! — повторила она.
|
|
Свет оказался ожидаемо приятным контрастом. Больше не раздумывая и не сомневаясь, я нырнул прямо в него. Привычно прикрыв при переходе глаза – рефлекс, побороть который теперь уже практически невозможно. В противном случае, человек почти наверняка окажется ослеплён – то есть, на несколько безумно долгих секунд, полностью беззащитен. А в сложившейся ситуации такая оплошность может действительно многого стоить. Очередной зал – воплощение роскоши в прошлом, теперь же – блеклая тень своего былого величия. Несмотря на безумие происходящего в голову лезло море не слишком уместных вопросов. Где я? Что это за место? При других обстоятельствах подобный опыт мог бы оказаться даже до крайности интересным. Знают ли сами жрецы о том, что скрывается под громадой их нового храма? Эти катакомбы, туннели… До ужаса древние. Хранящие свои секреты и тайны. Кто знает, сколько десятилетий или веков сюда не ступала нога человека..? Однако, для восторга исследователя и первооткрывателя сейчас точно было не самое подходящее время. Я сделал ещё пару шагов и лишь затем заметил на потолке лица. Моментально сделалось совершенно не по себе. Паранойя. Показалось, что все они за мной неотрывно следят. - Вот ведь чёрт, - шёпотом проговорил я, беспомощно пытаясь охватить взглядом их всех. Это было не то чтобы необычно. Скорее жутко. Настолько, что мурашки легионами пробежали по коже.
Я так толком и не оправился от войны. И дело было вовсе не в оставшейся на память парочке шрамов. На публике неизменно оставался всё тем же Хеллгейтом, но в редкие минуты одиночества… Иногда накрывало. Сейчас – особенно внезапно и неприятно. Эти мёртвые лица что-то напомнили. Я едва успел обратить внимание на старого знакомого, который уже успел добраться до противоположного конца коридора. Лязг стали. Отрубленная по локоть рука. Постоянное напряжение от того, что смертельный удар может прилететь совершенно с любой стороны. Но хуже всего было, конечно, вовсе не это. Хуже то, что смерть постоянно шла по пятам. И если мне удавалось раз за разом избегать встречи, то она настигала других. Друзей и знакомых. Тех, с кем я ещё пару часов назад безмятежно болтал на отстранённые темы. Или молодых парней, которых совсем ещё недавно воодушевлял во время вводного инструктажа. Именно это страшнее всё – к такому нельзя привыкнуть. Невольно учишься игнорировать. Абстрагироваться от происходящего. И стараешься больше не заводить слишком тесных знакомств. Я до сих пор помню их лица. На мгновение показалось, что это они – погибшие друзья и убитые собственноручно враги, укоряюще смотрят на меня с потолка. Почему не помог, не прикрыл? За что ты убил меня, у меня семья, дети… Я поймал себя на том, что сижу на полу. Обессиленно прислонившись спиной к стене и уставившись в потолок затравленным взглядом. На лбу моментально проступила испарина – завладевшие на некоторое время сознанием образы прошлого отступали, медленно и совсем неохотно. Пальцы до боли сжимали рукоятку меча. Я не помнил, когда именно успел достать из ножен оружие.
Руки дрожали, дышал я тяжело и отрывисто. Прикрыл глаза, пытаясь отогнать кровавые образы. Как же я надеялся, что этого никогда больше не повторится. Как же уповал на то, что с приступами покончено навсегда. И тем мучительнее оказалось осознание того, насколько сильно я всё-таки ошибался. Усмехнулся, с ненавистью наблюдая за дрожью собственных рук. Я бросил их там. Айлин слишком долго не появлялась. Но она ведь почти дошла. Неужели вернулась за фанатичкой? Нет, только не Айлин. Кто угодно, но не она. Мысли метались, мне совершенно не удавалось сосредоточиться на чём-то одном. Не находил в себе силы вставать и двигаться дальше. Дыхание постепенно восстановилось, даже удалось оторвать от лиц на потолке взгляд. Но я по-прежнему никуда не ушёл – приподнявшись, вернул меч в ножны, и тут же снова уселся на место. На этот раз устроился немного удобнее. Прежде всего, мне нужна была передышка. Возможность собраться с мыслями, окончательно успокоиться. Вытянув руку перед собой по-прежнему отмечал уже слабую, но всё ещё заметную дрожь. Тяжело вздохнув, принялся ждать. Несмотря на недавние эмоции, всё же надеялся, что кто-то нагонит. Несмотря на злость, я никому не пожелал бы смерти от зубов мертвецов. Даже Айлин. Особенно ей.
-
Новые грани персонажа делают его все интереснее)
-
Отлично
-
Люблю я рефлексию. Замечательно же. Персонаж раскрывается здесь как-то по-новому, и это здорово)
|
Прежде чем расположиться за столом напротив фон Веттин, Хельмут также избавился от своих перчаток и пальто, предоставив лакею разместить их на резной вешалке. Одежда колдуна - тоже из дорогой ткани, искусно сшитая - была в сине-чёрной гамме, выгодно подчёркивающей цвет его глаз и аристократическую бледность кожи. К удивлению Хельги, пуговицы на его камзоле и рубашке, запонки и перстень с сапфиром багетной огранки явно были серебряными, хотя едва ли не все прочитанные ею книги твердили о том, что тёмный маг не может касаться серебра. Заметив этот удивлённый взгляд, абиссариец вновь мягко улыбнулся, и вся настороженность прокурора в очередной раз растаяла. Она быстро согрелась и погрузилась в умиротворённое, крайне приятное настроение, ощущая себя героиней старинной истории благодаря окружающим интерьерам и мерцающему свету множества свечей в замысловатых канделябрах. Потрескивало пламя в самом настоящем камине, тонко благоухали свежие розы в нескольких тёмных вазах, за окном - как будто где-то бесконечно далеко, даже не в этом мире - бесновался усилившийся многократно ветер. Но здесь, в комнате, словно бывшей частью какого-то легендарного замка, царили уют и даже своего рода нега. - Увы, старый Кэндлмесс хоть и хорош, но всё же не является лидером посреди всяческих изысков. Здесь нам не подадут ни соловьиные языки, ни мозг павлина, но оленину шеф-повар готовит отменную. К тому же, при ресторане есть парники, в которых круглый год в достаточных количествах выращивают фрукты и овощи, в том числе и редкие, завезённые в Империю из земель, принадлежавших некогда сарацинам. Потому я смею предложить вам, драгоценная Хельга, жаркое из оленины, пряные яблоки (пусть вас не смущает кажущаяся простота этого кушанья), глинтвейн, а также свежие персики, землянику, груши и драконову ягоду в сливках. Сначала на стол были поданы глинтвейн и запечённые с мёдом и орехами яблоки, источавшие ароматы корицы, ванильного сахара, имбиря и кардамона. Мужчина поднял свой бокал: - Первый тост я произношу за вас, очаровательная госпожа прокурор. Я без всякой меры счастлив, что пребываю ныне в любезном обществе столь образованной, тонко чувствующей, поэтической особы.
|
Сука! Сука! Сука! Кричать неслышно, кричать так, чтобы наружу не просочилось ни единого звука, ни одной эмоции. Кричать и молиться. "Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого." Молиться и кричать, громко, отчаянно, неслышно снаружи. Никто не узнает. Она боится, но никто. Никогда. Не узнает.
И еще надеяться. Это все, что у нее есть, это все, что есть у них - надежда. Надеяться на то, что Бритва справится, что Бритва сможет, что Бритва молодец.
Бритва молодец. Регина покидает аэрокар. Снимает капюшон. Это принято - оголить голову, последняя дань усопшему. Глупая дань, но что еще есть у нее? Барреа, Ястреб Барреа оглядывает выжженную землю и искалеченных людей. Она смотрит. Она всего лишь смотрит. Ровно и спокойно - изувеченные апостолы, вчерашние палачи ее отца, мертвы и продолжают умирать. Регине нравится зрелище. Сколь бы отвратителен не был факт, но ей всегда нравилось смотреть, как они умирают. Убийцы, прирожденные садисты и убийцы, которым очень удобно именовать себя слугами императора. Каждый из них убивает по своей воле - Регина не верит другому. Тысяча оправданий не сгодится для того, что эти сволочи устроили вокруг. Она стоит и смотрит, наслаждаясь. Да, именно наслаждаясь.
Впрочем, Регина не глупа и знает, сколь мало у них времени. - Нужно увести отсюда выживший экипаж линкора. Тащи в аэрокар всех, кого удастся найти. И... Будь осторожен, Адам. Барреа же занимается совсем другим. Делает, что должна. Обязана, она просто обязана отомстить за тех, кого убивают сегодня, сейчас. И она мстит: присаживается на корточки около первого трупа в сером костюме и рисует ножом колибри на лбу. Тот же рисунок и пулю в лоб - вот что достается еще одному ублюдку, которому не повезло умереть в момент крушения. Свое "творчество" Ястреб снимает на видео. Через пол часа Регина с помощью Теннера выкинет это видео в местную сеть. Люди должны знать, что апостолы тоже ходят под Богом. На жестокость для Регины заготовлен только один ответ.
Лишь после такой "обязательной" программы, в целом довольно короткой, Регина готова помочь Адаму. - Едем в особняк.
|
Кто-то есть. Вокруг. Кто-то всегда был. Искажённое ненавистью лицо преследует в воображении, оглушительный крик, раздающийся отовсюду и ниоткуда – за гранью твоего убежища. Здесь хорошо. Внутри. В поглотившей твою фигуру темноте. Душный воздух раскалён частым и прерывистым дыханием, капельками пота, выступающими на лбу. Каштановые локоны спутались, прилипли к коже. Вертикальный луч света пересекает лицо, свет отражается в тёмной радужке глаза. Не шуми, Айлин. Не спугни эту спасительную тишину. Прислушайся к отзвуку чужих шагов. Кто-то идёт. Она?.. Отодвинься. Подальше от дверцы. Замри, затаив дыхание. Кто-то придёт. Обязательно тебя обнаружит. Пусть это будет не она. Кто-нибудь из прислуги… Ты же не хочешь прятаться снова?.. Время течёт слишком медленно. Окружающая тьма – неизменна. Неизменна и ты. Всё так же боишься… Скрип дверцы. Льётся ослепительный свет на сидящую в глубине фигуру. И протягивается чья-то рука. Показалось на миг – в плотной перчатке. И лишь затем различаешь бледные тонкие пальцы. Глаза привыкают к свету постепенно. Всё ещё не видно лица… Но где-то там, за чертой тени, спряталась пугающая улыбка.
…Он был с ней. Всё это время. Существо, сотканное огнём. Чёрная тень. Шлейф пылающих следов. Айлин видела его лишь краткое мгновение. Слишком мало времени – очертания были почти неразличимы. Вспышка оранжевого света. Зарево яркого пламени. Силуэт скелета покрылся огненной паутиной, и лишь затем – почернели отполированные землёй и временем кости, рассыпаясь в прах. Воплощение ужаса в один миг обратилось в горстку пепла. Что-то внутри содрогнулось. От испуга. От восторженного изумления.
Она слышала – смех позади себя. Практически видела насмешливую улыбку, искривившую тонкие губы. Он знал. Знал всё. Протягивал ей руку, касался самых тёмных уголков души. Видел её настоящие мотивы. Не смеши. Это не ты. Это твой страх. Казалось бы, так легко – отвернуться, покинуть это место. Оставить практически незнакомую девушку в смыкающихся объятиях смерти. Уйти, скрывшись за дверью. Совсем как он… И насмешливая улыбка безумного бога отражается на её же лице. Только застыла в уголках губ необъяснимая печаль. Но Айлин не колебалась. Нашла причину, объяснение своего же поступка. Задавила искренность, запирая в очередной раз себя настоящую в шкафу. Да. Она ей нужна. Её сила… Такое могущество. В одном лишь прикосновении. Шансов выбраться с ней гораздо больше. К тому же… не так страшно будет открыть ту проклятую дверь.
Каждый шаг – всё увереннее. Цель – ближе. Решение – твёрже… Каждый шаг – всё легче. Окружающий хаос из расставленных преград отступил. Оказался где-то за гранью её реальности. Мгновение какого-то иного существования. Приятной лёгкости. Недосягаемости. Айлин протягивает ей руку, помогая встать. Почти тут же с одежд огненной чародейки поднимается ворох чёрной пыли – всё, что осталось от посягнувшего на её жизнь мертвеца. Девушка замечает искру – что-то яркое на запястье Константины. Практически бесцеремонно поднимает её кисть ладонью вверх, касаясь кончиками пальцев странного изображения. Она готова была поклясться, что до сего момента его здесь не было. Такую деталь она бы заметила… Почти тут же – странное ощущение. Холодное прикосновение к шее. Словно обжигающий лёд… Накрыла её рукой, пытаясь нащупать. Пальцы не чувствовали ничего, кроме гладкой кожи и горячего пульса. Промелькнуло во взгляде непонимание, но – лишь на миг. Откуда-то извне приходит осознание того, чем является этот феномен. И вновь взгляд падает на руку Константины…
Секунды промедления. Они не стоят ничего. В их распоряжении – целая вечность. Ходячие трупы больше не протянут к ним свои костлявые руки. Они застыли изваяниями, практически не двигаясь. Не обращая внимание на двух девушек совершенно. Айлин. Всегда распоряжающаяся жизнью других людей. Помыкая ими, чувствуя собственную власть. Сейчас... возникло ощущение сходства. Словно не его рука, а её, остановила мертвецов. Мысли спутались. Уходи. Отвернись от безликих существ. Уже не представляющие угрозу, они всё ещё пугают своей умершей человечностью. - Идём, - девушка тянет за собой Константину. Улыбается несколько снисходительно, но с долей дружелюбия. Спряталось в улыбке, во взгляде что-то ещё. Печать его присутствия. – Они не тронут нас. Но не смей отпускать мою руку.
Обратный путь был свободен, не затруднённым постоянным волнением за свою жизнь и возникающими препятствиями. Казалось, фигуры мертвецов расступаются сами, давая дорогу ищущим выход людям. С близостью дверей возникал и выбор, который они отстрочили. У Айлин не было сомнений в этот раз. И пусть признаться себе вновь было слишком сложно – она мастерски умела находить отговорки и мотивировать себя ложью. Это ведь так очевидно – где свет, там и выход. Зачем углубляться куда-то в темноту, которая, вероятно, ведёт ещё дальше в подземелье?.. Зачем углубляться в размышления, когда ответ лежит на поверхности?.. К тому же, в определённом смысле, теперь она несла за кого-то ответственность. Это слишком странное и непривычное ощущение. Если бы она выбрала железную дверь – пошла бы Константина за ней? Изначально, эта женщина выбрала деревянную. И если бы чародейка развернулась и ушла? Она оставила бы Айлин вновь одну… Девушка не могла этого допустить.
Подойдя к двери со звёздами, Айлин остановилась, ощущая, как сильно колотится сердце в груди. Что ждало её там? Неужели правда – выход?.. Несмотря на то, что обе двери вели в одну сторону, добраться до чего бы то ни было при свете гораздо проще… Хорошо, если без очередных ловушек и сюрпризов. Она прикрыла глаза на мгновение. Увидела перед собой картину далёких просторов. Практически услышала щебет птиц и лёгкий шум ветра в высокой траве. Так хотелось вновь оказаться на свободе... Замкнутое пространство давило. Почти тут же перед внутренним взором ожил давно знакомый образ. Он там, где-то внутри – или уже снаружи?.. Столь же быстро уходит? Остановился в ожидании и сомнениях?.. Второй вариант представить оказалось сложнее. Она практически в него не верила. Нарисовать в воображении презрение в его глазах оказалось куда проще. Вспомнились прошедшие дни. Каждый день, за который она умудрялась отчитать всех в поместье – и его в том числе. Вытирать ноги о других – было так просто, так весело… Беззаботное существование аристократичной особы, не обременённой совестью и моральными принципами. Почему она задумывается об этом сейчас?.. Не смеши. Это твой страх. Да. Страх. Я боюсь… Вдруг ушёл? А если нет - быть может, в его глазах я прочитаю те эмоции, что грезятся мне сейчас?.. Увижу ненависть. Пойму, что выбрала неправильную дверь... …Айлин оборачивается, бросая несколько неуверенный взгляд на Константину. Берётся за ручку.
-
Небольшая ломка характера ей только на пользу. Мы с Арисом, конечно, её искренне ненавидим, но это говорит только в пользу успешности выбранного концепта :)
-
Для Айлинн решиться на помощь кому-то - воистину подвиг!
-
Гладко, мысли так приятно струятся
|
|
Вирель слабо улыбнулась обхаживающей её Айлэ и бережно погладила её ладонь. Она просто кивнула, когда сестра протянула ей флягу и помогла удобнее лечь перед тем, как заняться обустройством лагеря. Для них обеих иной раз не было нужды говорить; сёстры тонко ощущали друг друга, и короткий взгляд, простой жест зачастую значил гораздо больше, чем прочувствованная речь. Старшая знала, что младшая держит себя в руках и готова даже в таком плачевном состоянии противостоять по мере сил обстоятельствам. Младшая знала, что старшая её не оставит, и доверяла ей безгранично. Это было дороже, чем все сокровища мира. И одновременно так незамысловато, что даже капля дождя выглядела в сравнении с этим поразительной сложности предметом. Увы, Стилет не могла помочь с организацией лагеря. Самым лучшим поступком с её стороны могло быть только одно - она не предаст дополнительных хлопот своим спутникам. Потому медик лежала так, как уложила её Горлица, и периодически мелкими глотками пила воду из фляжки. Её раздражали слипшиеся от крови волосы и не подвергшаяся первичной хирургической обработке основная рана, однако девушка понимала, что в тёмное время суток лучше не пытаться заниматься врачеванием. Света от костра не хватит, чтобы как следует осмотреть полученные повреждения и постараться исправить нанесённый темерцем ущерб. Зато подобная опрометчивость может стать причиной ухудшения состояния эльфийки. Вирель аэп Эймиль никогда не была врагом самой себе, а потому без труда отделалась от этой бестолковой идеи. Чтобы отвлечься от неприятных воспоминаний и поутихшей, но никуда не исчезнувшей боли, девушка наблюдала за хлопотавшей то у костра, то у лошадей Айлэ. Да, кони определённо заслуживали такой заботы. Хорошие, спокойные, смышлёные создания - где бы оказалась ганза, если б не эти чудесные животные? "Цела буду - обязательно угощу тебя и яблоками, и сахаром," - подумала Вирель, глядя на доставшегося ей скакуна. Впрочем, больше Стилет ни о чём не рассуждала, поскольку сон наконец-то сморил её, отгородив от усталости и собственного измученного тела.
Наутро, только лагерь проснулся, Стилет развила бурную активность. По счастливому стечению обстоятельств и благодаря мастерству Шанти и Айлэ их никто не обнаружил, и ночь прошла совершенно спокойно. Вирель не то, чтобы отдохнула, но более-менее выспалась, и теперь ей не терпелось заняться хирургической обработкой собственных повреждений. Поскольку в её распоряжении кроме своей пары рук было ещё две, ими грех было не воспользоваться. Здоровым эльфам пришлось сначала вскипятить воду и сделать отвар из определённых трав, потом обработать собственные руки и инструменты, а далее на некоторое время перейти в полное подчинение товарки. Вздохнув, девушка приняла немного обезболивающего из своих запасов - ровно столько, чтобы достичь хотя бы минимального анальгетического эффекта и при этом не уснуть. Операция предстояла не из самых простых, что уж там. Начать было решено с руки. Повязка было осторожно снята, и Стилет, морщась и шипя, осматривала итог трудов темерца. Удача так-таки была вчера на её стороне. Да, кость треснула, а двуглавая мышца плеча и плечевая мышца повреждены, но руку спасти можно. Плечевой нерв оказался целым, и это дорого стоило. Под руководством медика Айлэ пришлось обработать полученным отваром рану, пока Креван на всякий случай держал Вирель. Та сдавленно выла, зажав в зубах кусок бинта, но в целом держалась молодцом. Дальше было сложнее - в три руки вместе с сестрой Стилет сшивала как надо мышечные волокна, фасции и кожу. К концу процедуры эльфийка дрожала, и перед обработкой раны на голове пришлось переждать с четверть часа. За это время, впрочем, удалось туго забинтовать руку, на всякий случай примотав к ней в качестве импровизированной шины гладко выструганную ветку толщиной с палец. Не ахти, конечно, но на безрыбье даже рак - рыба. После того, как удалось вымыть прежде склеенные кровью волосы, оказалось, что рана на голове не так уж и страшна. Она кровила, как кровила бы любая рана в этой анатомической области - сильно и довольно долго. На деле же кости черепа были целы, и пережить нужно было лишь одно ушивание раны. Девушка шипела, вытирала беспрестанно льющиеся слёзы, но продолжала давать указания друзьям до тех пор, пока операция была не завершена. К этому моменту, впрочем, Вирель тряслась, точно в лихорадке и была бледнее мертвеца.
-
Сильный пост. Хороший ход.
-
Хорошее описание лечения чужими руками.
-
Прекрасное описание действий настоящего хирурга! И вообще - пост великолепен)
|
Эстелла задумалась. Её собеседница говорила неизменно разумные вещи и поднимала весьма интересные вопросы в беседе. И ведь действительно - в Пьяченце был избран весьма далёкий от традиционного способ назначения очередного правителя. Случай достаточно необычный, а, как уже успела прекрасно понять девушка за свою не слишком длинную жизнь, в этом мире мало что делалось просто так. Каждый поступок имел за собой скрытые от постороннего глаза мотивы – метафора с костью для своры голодных псов как никогда показалась уместной. Эстелла внимательно выслушала ответ собеседницы – не сказать, чтобы именно на такие слова она и рассчитывала, но, по крайней мере, на этот раз неаполитанка показалась полностью искренней. А с интуицией у дочери Стефана Сальвтаоре проблем не было никогда. Уже достаточно долгое время молчавшая девушка внимательно слушала. Хмыкнула, когда разговор всё же зашёл о Данте. Улыбнулась, давая понять, что прекрасно замечает все проскальзывающие в разговоре полунамёки. Про себя же Эстелла подумала о другом. Хоть Андре её обычно до крайности раздражал – девушка всегда считала брата излишне напыщенным, пафосным и глуповатым, но одного у него отнять было просто нельзя. На внешность тому жаловаться особенно не приходилось – даже Эстелла была вынуждена со своей стороны это признать. Списав этот немаловажный факт на различия вкусов, девушка едва заметно качнула головой и вновь устремила прояснившийся взгляд на развивавшую свою мысль собеседницу. - Конечно, это было бы с вашей стороны очень любезно, - задумчиво откликнулась девушка, пытавшаяся понять, действительно ли всерьёз обеспокоена собственной безопасностью хозяйка особняка. Так или иначе, отец наверняка найдёт применение чудодейственному растению. - А вас власть разве совершенно не интересует, синьора Дестефани? – невинно осведомилась Эстелла, прекрасно понимая, что беседу, пусть и по большей части приятную, всё-таки пришло время оканчивать. Девушка искренне пожелала шпионам оппонентов удачи в их изысканиях и понадеялась, что хотя бы один из соперников получит в ежедневном донесении отчёт об этом событии. В высшей степени значимом и загадочном событии. Эстелла улыбнулась своей особой, отцовской улыбкой…
Примерно те же мысли занимали и возвращавшегося домой Стефана Сальваторе. Он спешился во дворе собственного особняка, не переставая судорожно размышлять и анализировать, казалось бы, очевидные вещи. Почему Рим столь открыто поддерживает борьбу между лидирующими фракциями города? Кому это выгодно? И к чему может действительно привести? У Стефана пока ещё не было ответов на многочисленные вопросы. Интуитивно он уже чувствовал, что наступает переломный момент. Что противостояние благородных домов вот-вот войдёт в решающую фазу. И знал, что пора начинать действовать на самом деле всерьёз. Но все планы, как назло, рушились и норовили пойти совершенно наперекосяк. Сальваторе ворвался в свой кабинет, ураганом промчался мимо уже ожидавших детей и плюхнулся сходу в любимое кресло. Мысли метались, воображение рушило и возводило коварные махинации. - Мило пообщались с синьорой Дестефани, - с настороженной улыбкой заговорила Эстелла. – Она заверила меня в своём полном нейтралитете и даже предложила снабдить какой-то травой. - За деньги этот старик готов обеспечить всех желающих любой информацией, - коротко оповестил о своих успехах Андре. – Я пообещал ему награду, и кое-что выяснил. Парень положил на поверхность стола небольшой свиток.
Стефан угрюмо кивнул. Трусы, жалкие трусы. Как и Дестефани, как и бывший помощник покойного графа. Никто не рискует действовать напрямую, никто не понимает, что именно заключение непобедимого в своей силе альянса может помочь быстро и относительно безболезненно покончить с безвластием в городе. Но нет, каждый в Пьяченце боится прогадать, сделать ставку на отстающую лошадь. Все они будут сохранять нейтралитет до последнего – вплоть до тех пор, пока победитель в гонке не станет очевиден даже для идиота. И тогда все эти лицемерные господа поспешат заверить своё почтение и гарантировать безоговорочную поддержку. - А ещё отец, ты похоже не в её вкусе, - с озорной улыбкой продолжила девушка, заставив чрезмерно серьёзно воспринимавшего происходящее брата раздражённо поморщиться. – Синьора Дестефани куда больше предпочитает в общении главу семьи Эстакадо. Стефан ухмыльнулся, не обратив на недовольство Андре никакого внимания. Можно подумать, он сам жаждал общества этой неаполитанки. Быть может, заключение брака с ней предоставило бы внушительное стратегическое преимущество, но эта особа была слишком уж властной и умной для такого рода манипуляций. Играть с ней опасно. И определённо нельзя расслабляться в присутствии этой женщины. Стефан отмахнулся от назойливых мыслей. Необходимо сосредоточиться на настоящем. Нужно срочно разработать план действий.
- Какая жалость, - задумчиво резюмировал Стефан, буравя взглядом рабочую поверхность стола. Желая не тратить понапрасну драгоценное время он принялся вчитываться в добытое Андре донесение. Отец Феликс… С отцом Феликсом контакт более чем налажен. Дуэли запрещены. Это нужно как-то использовать… Мысли путались и сбивались. Но, сквозь вереницы хаотичных образов и обрывков идей, начинал вырисовываться вполне чёткий план. Пора играть грязно. Пора переходить к настоящим действиям. Кто-то уже успел пролить первую кровь, снимая возможные ограничения. Джованни – наиболее серьёзная угроза. По ним стоит как можно быстрее нанести ощутимый удар. Полагаться в этом деле исключительно на отважного капитана было бы достаточно опрометчиво. Стефан решил дать Эстакадо чуть больше времени, но, между тем, уже сейчас начинал подготавливать плацдарм для собственных махинаций. Самым плохим казалось именно то, что в этом проклятом городе совершенно ничего невозможно было провернуть незаметно. Десятки наблюдателей, сотни шпионов… Стефан Сальваторе начинал определённо выходить из себя. Ощутимым перевесом были мечи де Боно – почти единственного человека, который безоговорочно поддерживал Стефана. Точнее, был уверен, что это Сальваторе безоговорочно поддерживает его, но на данном этапе подготовки разница по сути была не так уж и велика. Дискредитировать капитана городской стражи. Разобраться с Джованни. Но как всё это можно было бы провернуть? Стефан загадочно улыбнулся. - Андре, передай капитану… Пускай отловит в трущобах и притащит сюда какого-нибудь бродягу. Мужчину, среднего роста, средних лет. Соблазнит его золотом или едой. Такого, которого никто не хватится и которого не станут искать. И желательно обойтись при этом без лишних свидетелей. Юноша тут же кивнул. - А я… А мне нужно кое-кого навестить.
|
Константина Огонь не знает о прощении. Не ведает раскаяния. Ему безразлично покаяние. Огонь милостив в своей жестокости. Он отбирает дары быстро, пожинает голодно. Растекается алыми вихрями, бурля на дне жизни, чтобы взметнуться однажды к недостижимым высотам. Обнять. Обтечь. Отпустить. Принести избавление и искупление душам, что давно лишились надежды. И по телу растекается жидкий янтарь. Он проникает в кожу. Он затекает в кровь. Он полыхает, заставляя мир перед глазами корчиться, свиваясь новыми очертаниями. Чудовище, сжимающее горло, вдруг вспыхивает ярко и празднично. Заходится огнем и рассыпается вокруг искристый песок – все, что от него осталось. Пепел истории, ушедшей в небытие. И остается сведенная в бесполезной судороге рука. Бесконечно далекий потолок. Пол, немилосердно впившийся каменными выступами в тело. И что-то еще. Образ. Силуэт. Мальчик. Черная плоть, выплавленная из загрубевшей лавы. Закаленная огнем, что еще пробивается полыхающими жилками меж трещинами. Тяжелые каменные крылья, неспособные никогда вкусить радость полета. Высеченные складки простой туники. Будто статуя. Будто идол. И безликое лицо, чьи миловидные детские черты не трогает ни одна эмоция. Живыми остаются лишь глаза. Два огненных безразличных блюдца, где сконцентрировалось все, что ты знала и любила. Твои грехи. Твои проступки. Твоя вера. Перед ним оголяется душа. Не остается ни секретов, ни тайн. Только истина, какую он имеет право судить. Старый Бог с юным лицом. Каррум. И кажется, что сейчас будет самый последний танец. Последняя вспышка. Последний виток огня. Рухнет, опадет и сгинет душа, что носила имя Реннарт. Под этим монолитным взглядом. Под тяжестью его каменных крыл. Но проходят секунды. Рассыпается вместе с пеплом сожженного мертвеца время. Расходится ткань пространства и реальности, возвращая в мир движения. Его силуэт растворяется, теряя резкость форм. И в последний миг до полного исчезновения он протягивает руку, чтобы ухватить тебя за запястье своими обжигающими пальцами. Взмахнуть скрипящими крыльями. И поставить тебя на ноги. Не смей падать. Никогда.
Айлин Казалось – гуще стали тени. Размытие образы. Мир терял свои очертания, мир становился вязким, как горячий туман. Блеснула где-то сбоку полоска света – открытая дверь, куда скользнул Арис. Там было хорошо. Это знание, как беспрекословная и единственная истина. Разве может быть плохо там, где так ярко горит свет? Где нет места тьме, где некуда спрятаться теням? И стоило лишь протянуть руку. Пройти до самого конца, коснуться ручки. Скользнуть вслед за ним, оставив позади боль и мрак. Страх и гниль. Пока эта девушка корчится в цепких лапах. Пока ее рвут и рвут на куски, заполняя этими звуками оглохший и охрипший от тишины мир. Только несколько шагов. Откуда в тебе это? Сострадание? Милосердие? Желание помочь? Не смеши. Это твой страх. Мысли смешались. Растеклись по стеллажам разума в беспорядке и хаосе. Уже невозможно было отделить Его голос от своего. Он был все ближе. Он подступал и близилась та черта, за которой возврата уже не будет. Страх остаться одной. Маленькая, потерянная девочка. Здесь. В глубинах ожившей смерти. Под ее многочисленными слепыми взглядами. Ты просишь меня? Тебе не стоит просить. И легче становится дышать. И заполняет легкие что-то приятное. И невесомее одежды. Не путаются уже под ногами юбки, которые будто парят, не касаясь пола. И ринувшиеся мертвецы не замечают. Для них ты – никто. Черный антрацитовый взгляд и едкая усмешка. Что-то холодное касается шеи, скользя едва ощутимо и оставляя след – черно-пурпурный развод. Возьми ее за руку. И иди.
Арис Многое осталось позади. Кровь, боль, смерти. Отнятые жизни и необоснованные поступки. Первые шаги сквозь тьму. Свивающиеся и сплетающиеся силуэты теней. Безымянные образы. Колкие взгляды. Обидой искривленные губы. Смрад гниющих тел. Там остались Айлин и Константина. Полоска яркого света провела черту, ослепив на мгновение глаза. Потребовалось время, прежде чем новый мир начал проявлять свои очертания, принимая новые формы. Это все привычка. Это так быстро и просто – поверить в то, что назад дороги нет. И сделанный выбор единственно правильный. И каждый следующий шаг ведет только туда, куда надо. Легко поверить, что свет не обманет. И жизнь распахнет новые знамена. *** Длинный зал. Истлевший ковер на полу. Когда-то он был темно-зеленый с двумя золотыми полосами по кайме. Сейчас – пепельно-серый, покрытый пятнами и дырами. Вогнутый потолок, где крошечными осколками мозаики выложены лица. Десятки. Сотни лиц. Детские. Старые. Улыбающиеся. Злые. Женские и мужские. Искривленные гримасами боли, отчаяния или же радости. Такие разные, что становилось жутко. Они все смотрели вниз, провожая взглядом каждый шаг вошедшего. И в их отполированных глазах отражался яркий свет, исходящий от многочисленных свечей. Ими было утыкано буквально все. Толстые и тонкие, высокие и низкие – они заполняли собой каждый дюйм пространства, оставляя только узкую дорожку, будто коридор. Их огонь горел ровно, лишь единожды трепыхнувшись от созданного взмахом двери сквозняка. В конце коридора – силуэт крестьянина. Он стоял, словно неживой, перед небольшим возвышением, где находился белоснежный от воска стол. Потеки свечей спускались до самого пола и из них все еще торчали фитильки, горящие многочисленными лезвиями пламени. За столом по другую сторону кто-то сидел. Можно было разглядеть кусок сутулого плеча в простой серой робе, но все остальное закрывала фигура крестьянина.
Гидра Услышав приближающиеся шаги, существо юркнуло за каменный нарост, исчезнув из поля зрения. Долгое время ответом Джеку была лишь вязкая тишина, куда уже не вплетались мелодии подземной реки. В этой тишине ужасающе громко колотилось о ребра сердце. Со свистом наполнялись воздухом легкие, раздуваясь в груди излишне шумными валиками. Скрипели суставы, будто проржавевшие петли. Несколько бесконечных мгновений и по камню скользнула трехпалая кривая лапка. Розоватая кожа была покрыта многочисленными пятнами и редкими седыми волосками, напоминающими щетину. Вслед за конечностью из тьмы плавно и медленно вынырнула голова. Оно было похоже на ребенка. Уродливого, старого ребенка с изувеченным лицом, где один рубец шрама перекрывал другой, оставляя бугристые волны. Рот с бескровными белыми губами перекосился сильно вправо, оголяя мелкие белые зубки. Острые зубки. Короткий нос был неоднократно перебит и неправильно сросся, проходя сквозь мордашку зигзагом. На слегка вытянутом черепе остались лишь намеки на волосы – жиденькие серебряные пряди. Удивительными казались и глаза существа. Огромные и абсолютно черные с мелькающей в середине бездонной синевой. Ни ресниц, ни бровей. - Не опасссны, - прошипел уродец, показывая светлые десна. – Не опасссны… Причмокнул губами, будто пробуя новые слова на вкус. - Боятьссся.. Уку боитсся. Боитсся! Ссстрашшшно!! Шипение сорвалось в хриплый болезненный вой и существо вновь спряталось за камень. Оттуда раздались едва слышные стоны и всхлипы, переходящие в быстрое бурчание: - Не опасссны, опассны… они вссегда так говорят. Опассны. Уку никто не любит. Уку не имеет друзззей. Опассны… они опассны! Их надо убить!!! Убить! Нет-нет-нет… Уку не убийцца… нет… пусссть уходят.. опассны… Оно выглянуло вновь, но на этот раз с другой стороны камня и показывая один только глаз. - Видишшшь?..
-
Опассны. Уку никто не любит. Уку не имеет друзззей "где наша прелесть?"
-
Вижу, мой персонаж, в каком-то роде, понят) Это не может не радовать. И да - красивые арты.
-
Прелестнейшая вязь слов и преинтереснейшее развитие событий!
|
|
Решив не тянуть со сборами и отправиться в путь незамедлительно, пятеро героев собрали свои вещи и отправились вслед за Дереком. Рингиль без труда обнаружил старую тропу, настолько протоптанную, что даже грязь и дождевая вода не смогли скрыть ее от глаз молодого человека - видимо, дровосеки проложили ее, отправляясь в этот лес за древесиной. Дождь постепенно затихал, и уже спустя четверть часа полностью прекратился, лишь время от времени срывавшиеся с листвы капли норовили юркнуть за шиворот, да еще слякотное чавканье, сопровождавшее каждый шаг, напоминало о том, что недавно прошел сильный ливень. Шаг, за ним еще, потом еще и еще, и вот уже от мерного ритма ходьбы кровь разнесла тепло по всему телу; постепенно уходила усталость, а промозглость последнего часа ночи перед рассветом казалась уже не такой неприятной, особенно при мысли о том, что через несколько часов они наконец доберутся до цивилизации, до человеческого поселения, где наверняка будет и тепло, и аромат потрескивающих в камине яблочных поленьев, и сытный завтрак - настоящая еда, а не походный сухой паек, состоявший из твердого сыра, морщинистых сладких яблок-малюток, полосок вяленого мяса и полужестких ячменных лепешек. Будут разговоры, будет ясность и будет понимание. А с ним, наверняка, и обретение полной памяти - никаких белых пятен, никаких несовпадений в воспоминаниях, никакого ощущения нереальности происходящего. Погруженные в подобные мысли, наши герои сами не заметили, как вокруг постепенно начал клубиться туман; благодаря сырости, вызванной недавним дождем, уже спустя несколько минут по обе стороны от тропы, по которой вел за собой своих спутников Дерек, высились две стены молочно-сизой мглы, непроницаемой уже на расстоянии вытянутой руки. Однако тропа под ногами все еще четко проглядывалась, и Дерек уверенно вел остальных все дальше и дальше. Внезапно тропа резко свернула вправо, и за поворотом туман перекрыл весь путь полностью. Попросил своих спутников держаться максимально близко друг к другу и ступать шаг в шаг, рингиль осторожно двинулся дальше. Несколько десятков ярдов пути были пройдены без каких-либо происшествий, но потом... Потом внезапный порыв ветра развеял туманное ничто вокруг, и к своему удивлению Дерек обнаружил, что он стоит по щиколотку в недавно выпавшем снегу. Вокруг - горы, покрытые снежными шапками, алыми от отблесков заходящего солнца. Морозный воздух в миг выдавил все тепло из тела, и все еще сырая одежда начала покрываться тонкой коркой наста. Прямо впереди, в трех сотнях ярдов от рингиля, высилась каменная стена сторожевого форта; не понимая, как такое могло произойти, Дерек узнал в этом сооружении форпост Поуиса на Перевале Стонов*. Именно здесь отряд, возглавляемый Ваэроном, встретился с Энной по прозвищу Белый Вереск; в недоумении оглянувшись вокруг, Дерек увидел, что Энны, замыкавшей колонну, не было, а за спиной у отряда была безбрежная бесконечность горного склона, по которому они поднимались до перевала. Остальные тоже озирались вокруг в недоумении и тоже обнаружили отсутствие пламенноволосой девы-воителя; узнали они и это место, ведь тут были совсем недавно; память снова затуманилась, голова закружилась, а к горлу подобралась тошнота из-за этих наслоений реальности на реальность, из-за непонимания, какие воспоминания были истинными, а какие - кошмарным бредом. Потратив несколько минут на то, чтобы прийти в себя, наши герои решили все же добраться до форта, поскольку оставаться здесь, посреди снегов, на морозном ветру, в мокрой одежде было равноценно самоубийству. К вратам, ведущим во внутренний двор форта, четверка подошла уже когда почти стемнело; сейчас было четко заметно, что на самой вершине сторожевой башни оранжевыми отблесками пляшет сигнальное пламя - видимо, поданное обитателями форта в знак тревоги или с просьбой о помощи. Войдя внутрь и обыскав весь форт, состоявший из башни, высоких и широких стен, небольшой часовни и бараков для солдатского гарнизона, четверка путников не обнаружила ровным счетом никого и ничего, за исключением разве что громадной, в полтора ярда диаметром дыры прямо посреди внутреннего двора, словно вырытой неким гигантским кротом, пауком или сороконожкой, да еще письма, оставленного на широком столе, стоявшего посреди залы на нижнем этаже башни. " Пишу вам, дабы оповестить о непростой ситуации, которая сложилась здесь, в Лох Нелта. Несколько моих людей бесследно исчезли, равно как и несколько жителей городка на берегу озера. Некоторые из солдат форта доложили о странных происшествиях в лесах долины, и сведения, которые они мне предоставили, наводнят на однозначные мысли о феондас. Осмотрев опушку леса, мы обнаружили несколько громадных нор - каждая в добрый ярд диаметром, и уверяю вас, подобного здесь никогда прежде не видывали. Впрочем, подобное, конечно же, можно списать и на злодейский промысел мародеров и грабителей, которые промышляют в окрестностях перевала уже несколько месяцев к ряду, и с которыми мы все еще безуспешно пытаемся справиться. Еще один патруль доложил о каких-то огнях и шумах, доносящихся из заброшенного замка, некогда служившего Башне исследовательской лабораторией; недостаток персонала, о котором я вам неединожды сообщал, не позволяет мне разбрасываться людьми и пока что не позволил дать приказ исследовать руины. Настоятельно прошу вас прислать подкрепление для того, чтобы я смог отправить достаточно людей исследовать развалины замка (ведь именно там могли свить гнездо преступники, а может, и того хуже - чудовища), не ослабляя при этом оборонительную силу нашего форпоста.
С нетерпением буду ждать ответа.
Искренне Ваш,
Харальд Торр" Вот и все; ни людей, ни собак, ничего живого; ни оружия, ни крови или следов битвы - ничего, что могло бы помочь понять, что здесь произошло. Оставалось еще одно неисследованное место - часовня, и в нее напоследок и направилась четверка путников; небо совсем уже почернело, и в опустившейся на форпост темноте четко выделялась полоска света, пробивавшаяся сквозь приоткрытую дверь часовни. Осторожно войдя внутрь, четверка обнаружила... Энну. Воительница - сухая, словно и не попадала с остальными четверыми под дождь, - склонилась над телом солдата в униформе Поуисской гвардии, и с выражением тихой печали опустила веки. Подойдя ближе, четверо героев увидели, что воин скончался от ужасных рваных ран на груди и левом бедре; они были кое-как перевязаны, но повреждения все равно были слишком серьезными и проглядывали даже через бинты - казалось, кто-то (или что-то) просто пережевало бедолагу и выплюнуло обратно. Энна не узнала остальных четверых, словно видела их впервые; она напрочь отказывалась верить в то, что они знакомы и что уже день-другой как странствуют вместе. Девушка рассказала четверым, что ее странствия завели ее в эту отдаленную часть Поуиса; не желая продолжать путь дальше на север, где все равно не пройти из-за стены, отделявшей цивилизованные земли от земель анваров-дикарей, она свернула на восток. Вечерние сумерки застали Энну на перевале, и девушка решила попросить о ночлеге в этой крепости; однако тут она обнаружила то же самое, что и остальные - собственно, здесь она оказалась всего каких-то полчаса назад. В часовне она нашла умирающего солдата, но все ее попытки спасти бедолагу не увенчались успехом; тот так и не пришел в сознание, посему судьба этого форпоста осталась для Энны неизвестной. Как, впрочем, и для всех остальных. Не зная, что делать дальше, пятеро продолжали стоять в недоумении, не замечая, как сквозь открытую дверь внутрь часовни постепенно, но неумолимо начали проникать потоки густого тумана. Несколько мгновений - и они заполонили все, и снова ни зги не было видно в этом белесом, словно саван мертвеца, ничто. Сделав один неуверенный шаг вперед, потом еще один, все - и Дерек, и Гвендолен, и Ульвар, и Стефан, и Энна - внезапно услышали пронзительный крик сокола где-то вверху; звук был такой, словно они стояли не посреди небольшой часовенки, но где-то на открытом пространстве, и не каменная кладка купола была над ними, но безбрежность небес. Еще несколько шагов, и вот туман словно расступился; в полумраке рассветного часа Дерек и его спутники увидели, что стоят на опушке леса. Что нет ни снега, ни форпоста на перевале, ни мертвого солдата, но есть огромная чаша горной долины, на самом дне которой тускло мерцает озеро Лох Нелта; изумрудные полоски леса спускались к глади озера, а на просторной открытой местности, которая пологим склоном уходила вниз к озеру, на самом его берегу, раскинулось поселение.
|
|
Долог и утомителен был путь. Саша безразлично шуршал лыжами среди серой грусти снежного дня и глядел в даль. Иногда на небе обнажалось солнце, оно прилегало своим светом к земле и обменивалось с ней чувствами без всякого сознания. Ему нравилась эта безмолвная дружба солнца и поощрение светом земли, пусть сейчас оно и пряталось в хмуром небе.
Саша просил бога, чтобы их путь был спокойным и легким, чтобы им не пришлось стрелять в людей.
В первый раз Саша увидел убитого человека в своем же депо. Шел последний час работы — перед самым гудком. Саша набивал сальники в цилиндрах, когда два машиниста внесли на руках бледного наставника, из головы которого густо выжималась и капала на мазутную землю кровь. Сашу удивило, что кровь была такая красная и молодая, а сам машинист-наставник такой седой и старый.
Потом Саша видел много смертей. Как-то под Гродно была перестрелка, в ней Дванов застрелил человека. Он помнил его. Красноармеец сидел на корточках и глядел себе в пах, откуда темным давленым вином выходила кровь; он бледнел лицом, подсаживал себя рукою, чтобы встать, и замедляющимися словами просил кровь: - Перестань, собака, ведь я же умираю! Но кровь густела до ощущения ее вкуса, а затем пошла с чернотой и совсем прекратилась. Дванов близко подошел к красноармейцу, а тот вдруг попросил его: - Закрой мне зрение! - и глядел, не моргая, засыхающими глазами, без всякой дрожи век. - А что? - спросил Саша и забеспокоился. - Режет... - объяснил красноармеец и сжал зубы, чтобы закрыть глаза. Но глаза не закрывались, а выгорали и выцветали, превращаясь в мутный минерал. В его умерших глазах явственно прошли отражения облачного неба - как будто природа возвратилась в человека после мешавшей ей встречной жизни, и красноармеец, чтобы не мучиться, приспособился к ней смертью.
В этих воспоминаниях дорога и подошла к концу.
Дванов вошел в хату, - там пахло соломой и молоком, тою хозяйственной сытой теплотой, в которой произошло зачатье всего русского сельского народа. Он поздоровался с Владимиром, и упав на скамью начал растирать опухшие от холода и усталости ноги. В тепле да с кружкой горячего крепкого чая Саша с интересом слушал разговор двух контрабандистов, и чуть не поперхнулся, когда увидел содержимое последнего свертка. - Срам какой, - вырвалось непроизвольно. Саша почувствовал как у него запылали щеки.
Готовясь ко сну, Саша пристально посмотрел на своего спящего боевого товарища. Казимир был человеком свирепого лица, когда смотреть на него издали, а вблизи, как казалось Саше, имел мирные, воображающие глаза. Его большая голова ясно показывала какую-то первородную силу молчаливого ума, тоскующего в своем черепе. Несмотря на свои военные подвиги, закрепленные лишь в списках расформированных штабов да в памяти, Казимир не казался Дванову убийцей, коих он повидал немало, будучи еще в составе Братства Зеленого дуба. И это Сашу радовало. Он тихо подошел к Казимиру, и заботливо поправил съехавшую на бок шинель, чтобы тот не мерзнул во сне.
- Наверно сниться ему что-то беспокойное, вот он и ворочается, - подумал Дванов, и забылся сном.
|
|
|
Течение времени уносит слишком быстро. Бурная река топит в себе настоящее, оставляя пережитые мгновения тяжёлыми подводными камнями. Поток уносит вдаль. Почти нет возможности зацепиться за дно, ухватиться за скрытые под водой каменистые выступы. Река меняется. Меняет своё направление. Бушующее, неуловимое течение жизни... Русло её реки высохло. Время - остановилось. Блуждая среди камней, она скрылась за тенью самых крупных. Самых тяжёлых воспоминаний, вставших на пути бурного потока. Стоит приложить усилия. Стоит задаться целью. Сдвинуть первый камешек, освобождая путь для мелкого ручья, что впоследствии разрастётся и покроет высушенное дно. Возвращая драгоценные минуты. Сможешь, Айлин? Непосильная задача. Возвышающиеся валуны образуют преграду. Никогда не думала выйти из их тени. Не догадывалась, в какой степени тебе это действительно нужно. Не смотрела вверх. Теперь... замечаешь просвет. Чёткую линию, разделяющую стену и небо. Практически достаёшь до вершины рукой. Решишься?..
...Первый шаг был неуверенным и чересчур осторожным. Невидимая граница, пересекающая порог зала, осталась позади. Остались чёрный провал коридора, ведущего вглубь подземелья, и фигура мальчика в шляпе, безмолвно застывшего у входа в помещение. Он сделал свой выбор. Растворился во тьме. Сплелись узоры каменной плитки неаккуратно и небрежно, исчерчивая общую картину трещинами. Едва удавалось ступать на неровную поверхность, обходя при этом покачивающиеся на месте тела мертвецов. Пару раз едва не подвернула ногу в опасной от них близости. Сердце выстукивало бешеный ритм. Айлин понимала, насколько было рассеянным её внимание в эти мгновения, но не могла ничего сделать. Остановиться, попытаться успокоиться - почти невозможно. Стоило застыть, прекратить смотреть под ноги, как взгляд зацеплялся за идущую впереди фигуру, гораздо ловчее и быстрее преодолевающую препятствия на своём пути. Наверняка он слышал её шаги. Но не обернулся.
Не одна. Она была не одна. Его настойчивое покровительство вселяло тревогу. Смех - порождал затаённые страхи... И в тот же миг его голос и прикосновения успокаивали. Заставляли верить. Он убеждал. Не нужно бояться. Эти порождения жизни и смерти, обличье прошлого человечества, - просто марионетки. Они не посмеют. Не коснутся. И каждый шаг становился легче. Каждая ошибка, что могла стать фатальной, - оставалась незамеченной ожившими существами. Он вёл её. Показывал путь. И фигура впереди становилась всё дальше... В какой-то момент рядом мелькнул силуэт. Чёрная тень за Константиной. Слишком маленькая, чтобы быть её собственной. Понимание пронзило разум тонкой иглой. До этого момента совершенно не задумывалась, почему именно ты и все эти люди стали жертвами обстоятельств. Почему именно на вас пал жребий Девяти. Силуэт исчез. Исчезли сомнения.
...Казалось, прошла вечность. Столь малое расстояние, но столь большая концентрация ловушек в сравнительно небольшом пространстве... Конец был уже близок. Тень улыбки застыла на губах. Она действительно преодолела этот путь. Удивление во взгляде. Подобие гордости. Уверенность, что причина равнодушия мертвецов кроется в нотках тихого смеха, раздающегося прямо за спиной. Кольнуло необъяснимое чувство. Чувство... словно марионеткой являлась она. Как бы то ни было, цель - достигнута. Две двери. За ними кроется разгадка.
Арис был уже здесь. Ни радости, ни ненависти, ни даже недоумения. Кажется, ему просто всё равно. Оставив её на пороге зала, он оставил и всё, что их связывало. Что?.. Что вообще могло вас связывать? Он же просто телохранитель, Айлин. Выполняющий распоряжение твоего брата. Возможно, мечтающий порвать когда-нибудь этот контракт. И вот представился случай, которым он не преминул воспользоваться. Так неприятно. Так колко. В очередной раз кто-то уходит из твоей жизни. Оставляя в голове образ королевы в её ледяном дворце. Так трудно признаться самой себе. Хотя бы в одном. Хотя бы в настойчиво укореняющейся привязанности, мешающей отпустить. Рука в перчатке опустилась на ручку двери. Застыл на мгновение. Слишком короткое. И - вновь струящийся янтарный свет. Смешались внутри чувства, болезненно сдавив горло. Разгорячила ярость, с которой хотелось броситься вслед, выкрикнуть очередные злые слова. Отрезвила гордыня. Парализовало отчаянье. Ну и ладно. Уходи. Чёрт с тобой. Я справлюсь сама. Ты мне не нужен. Вовсе нет. Айлин с трудом отвернулась. Какой-то миг спустя ощутила боль от впившихся в ладонь ногтей. Услышала словно сквозь непроницаемую завесу, окутавшую сознание, посторонний шум.
Шум?.. Скорее, крик. Женский голос, вспоровший хрупкую тишину. Айлин обернулась и непроизвольно отступила назад, инстинктивно догадываясь о возросшей опасности. Представшая глазам картина привела её в ужас. Напомнила о том, что призванные к жизни создания не являются столь уж безобидными. Как казалось ещё минуту назад, когда шествие сквозь их ряды не обременялось переживаниями за собственную жизнь. Она попалась. Та, кто сошла с места первой, уверенно продвигаясь вперёд. Та, что позволила пройти этот путь крестьянину... Костлявые пальцы сцепились на её шее, захлебнулся крик.
Это шанс. Шанс уйти тихо и незаметно. Шанс избавиться от очередного спутника. Остаться наедине с бестелесным олицетворением хаоса... Выбрать путь, который никто бы из них не выбрал. Отправиться своей дорогой. Продолжить падение в бесконечную пропасть. Там, за железной дверью, её ждала тьма. Тьма, разъедающая душу. Танцующая на поверхности сознания. Вплетающаяся в поступки. Её облегчение. Её наказание. Возвращение к прочно обосновавшемуся в её жизни одиночеству. Несмотря на то, что ей приходилось прятаться по тёмным углам, страх темноты никуда не делся. И, что самое пугающее, обе двери вели в одну сторону.
- Помоги. Тихий шёпот. Обращение. Впервые за длительное время его присутствия. Неуверенность в голосе. Останови их. Ты ведь можешь. Ты не дал им убить меня. Она такая же, как я. Жертва. Изгой. Избранная. Она должна жить. Она должна остаться со мной.
|
|
Айлин Одна? Нет. Ты больше никогда не будешь одна. Ни в этом мире, ни за его пеленой. Пустота давно выгорела и истлела. Тишина стала моей плотью. Тьма моим голосом. Почему ты боишься? Иди. Смелее. Иди и смотри в их мертвые глаза. Они не тронут тебя. Не посмеют. Шаг за шагом. Прямо к двери. К какой? Это же так очевидно. Так просто. Правильная дверь. Правильный выбор. Иди, иди. Еще один шаг. Не оборачивайся. Слушай только меня. Еще. Вот так… Правильная дверь. Они обе ведут в одну сторону, Айлин. Только за деревянной – свет. А за железной – тьма. Какой путь ты выберешь?
Тень Они слегка подрагивали, словно сухие листья на неуловимом ветру. Их рты открылись в немом крике. Лица исказились уродливыми гримасами, застыв. В первый день лета на ярмарках Крельнуса натягивают пестрые шатры. Туда приходят лучшие из уродов со всего мира. Они показывают шоу, от которых захватывает дух. В одном из таких шатров можно встретить восковые фигуры, сделанные столь искусно, что кажется – они смотрят. И, что еще хуже – видят. Заточенные в мертвую оболочку души, которые не в силах ничего сделать. Могут лишь наблюдать. Как и эти мертвецы.
Константина шла вперед уверенным шагом. Ее спина была гордо выпрямлена, а в глазах горело пламя веры. Пламя Каррума. И если бы кто-то пригляделся сейчас, то, возможно, различил бы едва заметный лавянисто-черный силуэт маленького мальчика, ступающего рядом с ней шаг в шаг. Это было мимолетное видение. Мираж, так быстро сворованный жадной тьмой. Может быть его успела увидеть идущая позади Айлин. И почти наверняка его увидел странный парень в шляпе, что так и остался стоять у кромки тьмы, не решившись сделать шаг. Это было величественное зрелище. Оно будто задало общую тональность звучания уверенности и решимости, отразившись в гибких и плавных движениях Ариса. Он шел грациозно, будто хищник. Зная, что ни один лишний шаг не будет им сегодня сделан. Ни одно ненужное движение не расчертит этот прелый, застоявшийся и наполненный гнилью воздух. Айлин было сложнее. Ее длинные юбки путались, сковывая. Так трудно было ступать по кривой плитке пола, не подвернув ни разу ногу. Так тяжело было проходить мимо их застывших восковых лиц, с выпадающими гнилыми стручьями языков. Со свисающими липкими слюнями, окрашенными в давно побледневшую от старости розовую кровь. Но Он был рядом. Его рука вела, его голос давал сил. Он не позволял сомневаться или ошибиться. Несколько раз зацепил подол ноги неживых и немертвых. Несколько раз резкими порывами дергались их головы, издавая протяжный и противный скрип. Отблескивали свечи в мерцающих пустых глазах. Но ничья клешня так и не ухватила за плечо. Ничьи вонючие зубы так и не впились в кожу. А Он веселился. Смеялся прямо в ухо, восторгаясь их искаженными лицами.
Они почти дошли, когда Реннарт впереди споткнулась о неприметную выбоину в полу. Неловко взмахнув руками, она полетела вперед, машинально и неосознанно ухватившись за первую попавшуюся опору, чтобы не упасть. Опорой оказался один из мертвецов, чья рука не выдержала такого захвата и с громким, протяжным треском отделилась от тела, оставшись Константине на не долгую память. Покойник взвыл, издав булькающий хрип и обдав девушку облаком смертельного зловония. После чего его последняя оставшаяся рука ухватилась за ее шею, крепко сжав. Ближайшие мертвецы с тупым мычанием направились на помощь собрату.
Гидра Журчание реки осталось за спиной, провожая заблудшие души мелодичным перезвоном. Она унесла кровь. Она смыла боль. И ярость ветра, разорвавшего человека в защиту своего хозяина. Промокшая одежда никак не собиралась высыхать. Холод проникал под кожу, вгрызаясь беспощадно в плоть. Согреться можно было только одним способом – идти. Идти вперед и не думать. Не сомневаться. Не оборачиваться.
Постепенно лаз стал шире. Многочисленные каменные наросты образовывали причудливые бочкообразные фигуры. Жилы магических кристаллов все еще проходили сквозь породу, испуская призрачное сияние. Странным образом успокаивая. Ни единого проблеска света. Ни намека на выход. Но и развилок больше не попадалось. Спустя бесконечно долгое время, когда и Джека и Райну начала охватывать усталость, наливаясь тяжестью в ногах, они приметили движение. Розовато-серая скрюченная тень мелькнула мимо и скрылась за одним из наростов. Она была размером с ребенка. Большие иссиня-черные блестящие глаза уставились на странников из укрытия. В них тлел страх.
|
Макс особо не дёргался и вперёд не лез. Терпеливо ожидая, когда Её Величество самолично ответит на поставленные вопросы по мере своего желания. Но похоже желания у неё не было, поскольку военные так грубо её прервали и попросили заткнуться, что Шепу стоило не малых усилий сдержаться и не начать бойню прямо сейчас, сразу, не дожидаясь прибытия в место, где вражеских морд будет много. Сдержался, даже представился согласно протоколу о капитуляции, поскольку скрывать то, кто ты - значит стесняться этого. А Макс Шепард не стеснялся, он гордился тем кто он есть и чего достиг. Поэтому, когда Сильвия умолкла, Макс отрапортовал:
- Макс Шепард. Капитан Её Величества, Королевы Биатрикс. Каста Воителей. Тринадцатый Штурмовой Легион. Рождён на Новом Челябинске, систем Наварро. Направлен на исследовательскую станцию "Надежда" для обеспечения безопасности научных сотрудников.
Коротко и лаконично просто, без изысков, только для того, чтобы обозначит свой статус и соответственно то, как можно обращаться с этим военнопленным, а от чего лучше воздержаться.
Возможно, в сложившихся обстоятельствах это было и не совсем правильно, учитывая действия задерживавших их бойцов, но Новариши высоко ценили воинскую честь, а по сему соблюдение протоколов было частью традиции. И если кто-то их соблюдать не собирается, это уже их проблемы, отношение к таким будет соответствующее. Главное, что сам Макс действовал правильно и упрекнуть его было не в чем.
Когда первый толчок сотряс гравикар, Голем напрягся, а с наступлением второго пришел в движение. Орбитальному Штурмовику ненужно было объяснять произошедшее и как следует поступать. Прошедший через горнило орбитальных сбросов капитан, сразу понял, что запахло жаренным в прямом и переносном смысле. К тому же, сбылись его опасения относительно хрупкости и ненадёжности конструкции. Будь у этого агрегата крылья, то даже будучи подбитым он смог бы спланировать и приземлиться, а так... "Орбитальный сброс! В наших капсулах атеистов нет!" В прочем, не было ни крепежей, ни ремней фиксации, ни самого захудалого прыжкового ранца, чтобы покинуть аппарат, который имеет стать все шансы братской могилой. Вероятнее всего, будь Макс среди бойцов, он бы просто вышел в дыру пробитого корпуса и попытался бы найти более мягкое место для падения. Водоём, деревья или некие здания, что смогут замедлить падение, ломаясь под его весом. Броня бы защитила, хотя и не обошлось бы без сильных ударов и потрясений. Но разве они могут испугать штурмовика? Нет! А вот наличие королевы, может. Причём страх за жизнь королевы превосходит все страхи вместе взятые, побуждая Новаришей не щадя собственных жизней, бросаться на защиту, игнорируя инстинкт самосохранения. Ведь ты жив, пока жив Род.
Макс поднялся со своего места с той скоростью, с которой вылетают пули из болтера. В одно мгновение он сорвал Сильвию с места и прижав к груди, упёрся в ближайщий угол, увеличивая количество точек фиксации с поверхностью в несколько раз. Плечи в потолок, ноги на ширине плеч, руками обвить королеву, образовав дополнительный амортизирующий кокон вокруг из собственного тела и брони. Сжать, достаточно плотно, чтобы не её не дергало из стороны в сторону, но и достаточно мягко, чтобы не переломать кости.
Удар, ещё удар... Часть обшивки срывает. Макс приседает, подминая королеву в своих объятиях, уменьшая площадь соприкосновения. Ломающиеся переборки и части несущих конструкций бьют со всех сторон, вгрызаясь в броню, скрежеща рваным металлом о металл, стараясь добраться до беззащитного тела. Голем бросает короткий взгляд в пробоину, видит приближающуюся землю. Отсчитывает секунды, в первые в жизни стараясь не ошибиться в расчётах, ведь на кон поставлено слишком много.
Буквально за несколько секунд до соприкосновения с землёй, Голем распрямляется, увлекает за собой Проснувшуюся Королеву, вываливается в пробитый корпус и использует его для снижения скорости падения. Отталкивается от корпуса, распрямляется всем телом, одновременно выпрямляя руки и отталкивая вверх и в сторону Сильвию, гася скорость её падения, что бы та не разбилась, не упала на остов гравикара и её сверху ничем не пришибло. Секунда, удар. Броня хрустит и мнётся, корёжится сама и ломает метел транспорта. Спасая Королеву, Макс не заботился о своей жизни, он спиной рухнул на конструкцию, прикладываясь всей поверхностью тела и не имея возможности совершить перекат и погасить импульс падения. Всё время он отдал Сильвии.
Свесившаяся на бок голова, сквозь затухающее сознание и забрызганный собственной кровью лицевой щиток, взгляд выхватывает тело женщины лежащей на земле в некотором отдалении. Она шевелится, встаёт. Губы Макса улыбаются, по щеке течёт кровавый ручеёк. Он смог, он сумел, он спас. Выполнил свой долг, защитил королеву! Эйфория и блаженство наполняет его разум и тело, после чего весь окружающий мир погружается в чернильное ничто.
-
Макс - герой. Действительно, все действия в точном соответствии с его мироощущением.
-
Прекрасно, истинно герой!
-
Прекрасно обыграна спорная ситуация. Макс отработал в полном соответствии с логикой персонажа.
|
- У тебя нет прав, - злобно бросил блондин в ответ Сильвии, уставившись на неё исподлобья не предвещающим ничего хорошего взглядом. Ироничное замечание относительно офицерской чести он и вовсе проигнорировал. Некоторое время офицер и солдаты наблюдали за наглыми выходками девушки – могло показаться, что с них станется успокоить чрезмерно разбушевавшуюся арестантку парой ударов. До этого, впрочем, пока не дошло – блондин холодно улыбнулся и дал отмашку своим подчинённым. Один из солдат без колебаний отобрал у Сильвии сигарету и бесцеремонно бросил прямо на пол. По всей видимости, беззащитность девушки никого из них особенно не смущала. Стволами винтовок указывая задержанным верное направление, конвоиры двинулись вслед за ними по направлению к выходу из торгового центра. Краем глаза Сильвия успела заметить, как немного задержавшийся офицер возвращается к оставленным посреди коридора пакетам… Но вовсе не думает их подбирать – вместо этого опрокидывает первый пинком, позволяя содержимому свободно рассыпаться по блестящему полу.
Эрик, словно не веря своим ушам, зыркнул исподлобья на Фрэнка – даже в полумраке пассажирского отсека броневика нетрудно было разглядеть искреннее изумление на лице капитана. По всей видимости, тот факт, что Полинг столь легко признался в полном отсутствии на корабле экипажа, Фрайзеру, как минимум, не слишком понравился. Проводившая допрос девушка в сером бронекостюме оказалась, напротив, крайне удовлетворена – успокоилась, перестала столь целеустремлённо буравить Фрэнка глазами. - Очень хорошо, мистер Полинг, вы поступаете абсолютно правильно, - кивнув, заявила она. Собиралась сказать что-то ещё, но была бесцеремонно прервана вторжением нового действующего лица – буквально разорвавшего своим появлением внутреннее пространство броневика громилы, в котором некоторые из присутствующих не без труда узнали Голема. Когда тот, потолкавшись и доставив немалую долю дискомфорта солдатам, всё же кое-как устроился на скамье, следом запустили и Сильвию. От Фрэнка не ускользнула та гамма эмоций, которая промелькнула на лице проводившей допрос – раздражение, недовольство, гнев… Нелепость ситуации, судя по всему, новой знакомой не особенно импонировала.
В проёме, тем временем, показался блондин-офицер. Окинув внутреннее пространство броневика крайне довольным взглядом, он как-то вальяжно и без особого уважения проговорил: - Передаю заключённых на ваше попечение, сержант Хенриксон. Та коротко кивнула в ответ. Махнув на прощание рукой, блондин наконец избавил всех от своего не слишком приятного общества. Стальная створка двери автоматически встала на место – и без того небольшой, а теперь ещё и переполненный, пассажирский отсек без труда мог бы вызвать приступ клаустрофобии у неподготовленного к таким условиям человека. Климат-контроль явно работал на полную мощность, но даже ему с трудом удавалось поддерживать в стальной коробке приемлемую температуру. Броневик завибрировал – и почти тут же взмыл в воздух. Пассажиры почувствовали едва ощутимый толчок – современные технологии легко позволяли обходиться без таких анахронизмов, как ремень безопасности. Явно подавленный Эрик не особенно обрадовался при виде большей части своего экипажа – что, в принципе, без труда объяснялось обстоятельствами, которые сопутствовали неожиданной встрече. Отсутствие остальных одновременно и радовало, и внушало тревогу. - Вам выпала уникальная честь лично встретиться с самим императором. Назовитесь, - сержант, по всей видимости, решила незамедлительно продолжить допрос. Теперь уже обращаясь к Максу и Сильвии. Девушка иногда с плохо скрываемым интересом поглядывала на чрезмерно молчаливого капитана. Зеркальные щитки надёжно прятали лица остальных солдат из группы сопровождения.
Мчавшийся по воздуху на приличной скорости броневик стремительно покинул презентабельный район небоскрёбов и теперь пролетал над жилыми кварталами. Впрочем, ввиду отсутствия окон или хотя бы экранов, заключённые были лишены даже возможности лицезреть эти крайне сомнительной красоты пейзажи. Сержант Хенриксон нетерпеливо ожидала ответа. Мерное урчание двигателя в обстановке тесной стальной коробки действовало на нервы. Почти полная тишина вокруг свидетельствовала либо о подозрительном отсутствии траффика… Либо об исключительно прекрасной звукоизоляции бронемашины. А потом крошечный мирок просто разорвало на части. Одна из металлических стен прогнулась – хоть броня и выдержала внезапный удар, но полицейский транспортник содрогнулся, завалившись на бок прямо во время полёта. Двигатель взвыл, пытаясь выдать запредельные мощности – по всей видимости, левый стабилизатор магнитной подвески уже отказал. Дальнейшие события произошли слишком быстро. Хенриксон, выругавшись, что-то прокричала в коммуникатор. Солдаты, беспомощно озираясь, крепче вцепились в свои винтовки. Очередной взрыв сотряс броневик и его пассажиров – Фрэнка и Фрайзера швырнуло на пол, там же оказалось и двое громил в бронекостюмах. Заработал с характерным гудением сдвоенный лучемёт на крыше броневика. Окончательно лишившийся стабилизации аппарат устремился вниз, окончательно потеряв управление – дальнюю стенку буквально разорвало на части, ненадолго открывая пассажирам обзор на вечернее, уже покрывшееся первыми звёздами, небо. Особо наблюдательные успели заметить окружённый стабилизирующей сферой красный аэрокар, из окна которого выглядывало дуло какой-то энергетической установки. Несколько лучей из стационарного орудия броневика насквозь пронзили гражданскую машину – а сразу после окончательно потерявший управление транспортник устремился вниз в жёстком пике...
Темнота… Застилающая взор кровавая пелена… Языки пламени, аккуратно лижущие металл в непосредственной близости. Боль, звон в голове от бесчисленных взрывов… Искорёженный остов броневика грудой металла застыл на асфальте. В его истерзанном чреве до сих пор оставались тела особенно неудачливых пассажиров – другие, к которым фортуна оказалась чуть более благосклонна, были разбросаны едва ли не на добрый десяток метров вокруг. Огонь, постепенно разгораясь, пожирал то, что осталось от транспортника. Заживо поджаривая тех парней в бронекостюмах, которым довелось оказаться внутри. Понуро уставившись обоими стволами в землю, навеки застыл сбитый с оси лучемёт. В нос ударил вполне ощутимый запах горелой плоти. Один из солдат, распластавшись, лежал на земле в непосредственной близости от подбитого броневика. Броня костюма была в нескольких местах пробита стальными осколками, серый крест на плече чудовищным образом деформировался, а лицевой щиток разлетелся на добрый десяток частей. Миловидное лицо девушки, сержанта Хенриксон, оказалось изрезано и залито кровью – её веки едва уловимо дрожали, а правая рука, всё ещё каким-то чудом прикреплённая к телу тонким лоскутком кожи и нервов, билась в конвульсиях.
|
Вирель старалась, как могла, чтобы не задерживать своих, и стойко переносила все тяготы отступления, не проронив ни единой жалобы. Лишь иногда она глухо постанывала, когда неловкое движение (а двигаться ловко после того, как тебе едва не проломили череп, было ох, как нелегко!) напоминало о полученной ране и многочисленных ушибах. Девушка переживала о будущем отряда, не имея представления о реакции вар Девернохта на итог их работы. Вроде бы они не провалили, но и не выполнили блестяще его поручение. С другой стороны, бывшие «белки» могли пролить свет на весьма интересные отношения селян с темерской армией, и тут выводы были скорее не в пользу кметов. Но не только нежелание оказаться на виселице точило младшую аэп Эймиль. Вспоминая о едва не убившем её воине, она старалась понять его мотивы. Ему ничего не стоило вместо удара ногой нанести удар мечом. Почему он, ненавидевший ей подобных, вдруг передумал использовать такой шанс заставить своих недругов страдать? Означает ли такой поступок, что даже чудовище может проявлять жалость? Невольно в памяти эльфийки всплывали картины её предыдущих сражений, и, говоря откровенно, часть из них являлась откровенной резнёй. Она не жалела ни детей, ни стариков, ни женщин; поглощённая обидой за судьбу своего народа и гневом, Вирель была глуха к мольбам и слепа в своей ярости, когда дело касалось dh'oine. Если даже такой отвратительный извращенный мерзавец, каковым, вне сомнений, являлся "полосатый", смог остановиться посреди кровопролития, то она... разве была лучше? Выходка мечника перевернула мир Seidhe. Она никак не могла осмыслить случившееся, равно и воспринимать всё, что её окружало, как воспринимала прежде. Усталость и боль давили медика, и она, чтобы хоть как-то отвлечься от них, переключила своё внимание на то, что разворачивалось вокруг. Когда нильфы не предприняли попытку сделать находящихся в бегах членов "Vrihedd" ровно на одну голову короче, девушка испытала облегчение. Она мечтала только об одном - омыть и обработать свои раны, а после оказаться в тепле. Спать, крепко спать, не вспоминая странного, страшного человека с полуторным мечом и злыми глазами. Этой мечте не суждено было сбыться, поскольку в самый неподходящий момент в игру вступила третья сила, и Вирель тот час же подумала о приятелях своего воплощённого кошмара. Вот уж кого-кого, а его сослуживцев ей не хотелось видеть ни даром, ни с доплатой. - Я выдержу, - прошелестела эльфийка приблизившейся сестре и низко пригнулась к шее своего коня. Она затруднялась себе представить, как они смогут выжить. Раньше было туго, но их было четверо, а сама Вирель не была ранена. Впереди сгущался лишь мрак безнадёги, но искра жизни в аэп Эймиль пылала слишком ярко, чтобы она так просто отказалась от борьбы. Разбитая, изувеченная, она всё ещё находила в себе силы для борьбы.
-
Не фанат рефлексии и всякого такого, но в данном случае действительно хорошо. По-настоящему, я бы сказал.
-
Сильная, мудрая, любимая сестренка^^
|
|
Маршал обнял свою взволнованную невесту, свободной рукой утирая кровь с рассечённой брови: - Всё хорошо, мой ангел... Он не успел договорить, поскольку Жюльетт поцелуем заставила его замолчать. Граф испытывал великое облегчение от того, что его драгоценная баронета жива и относительно невредима. Он мог только молиться о сходной участи для большей части своих людей. Ему пришлось отпустить Сориньян, когда Найджел начал свой скорбный рапорт. Де Рэ скрипнул зубами, ощущая бессильную злость всякий раз, как офицер называл имя пострадавшего. Они не должны были погибнуть во время какой-то пустяковой охоты, не должны были! Когда же в конце этого списка "волкодав" назвал имя инквизитора, глаза Жиля медленно полезли на лоб. Вместе со всеми он спешил к простёртой на земле женщине и трём раненым спецназовцам. Если те отделались переломами и ожогами первой-второй степени, то Изабо де ла Круа не выглядела, как человек, которому суждено надолго задержаться среди живых. Морготский владыка смотрел на обожжённую Изабель и понимал, что не чувствует в её отношении ни ненависти, ни злорадства. Де Рэ жаждал мести, но теперь, когда несчастный случай изувечил ту, что отобрала у него Жанну, в его сердце не нашлось места злобе. Он по-человечески испытывал жалость к де ла Круа... и лучше, чем кто-либо другой, понимал всю безысходную ярость и горе, захлестнувшие охотника. Было ли случившееся с сотрудницей Инквизиции случайностью? Или кто-то, затеявший эту проклятую игру, уничтожил её, поскольку она могла пролить свет на казнь д'Арк?.. Но кто? Маршал сомневался в Николасе Вантейне, но тот был мёртв. Аларик, вцепившийся в плечо Сэджи, похоже, был искренне предан своей госпоже. Жюльетт граф доверял, аки самому себе. Сопровождавшие их "Морготские Волкодавы" не стали бы расправляться с не очень-то популярным в провинции инквизитором, да ещё столь подло... Граф слишком хорошо знал каждого из них, чтобы не сомневаться в их честности. Тогда... Мог ли мальшторм быть управляемым? Увы, на этот вопрос никто в Ватиканской Империи не дал бы ответа, поскольку желающие изучить феномен жили слишком недолго для того, чтобы поделиться результатами своих изысканий. Маршал подошёл к выкрикивавшему слова клятвы помощнику Изабо. Дождавшись, пока тот умолкнет, он положил закованную в сталь руку на его плечо: - Мои люди сделают всё, чтобы де ла Круа выжила. К счастью (хотя ничего счастливого в произошедшем событии явно не было), катастрофа настигла отряд в той части леса, где проехать на автомобиле было вполне возможно. Через пятнадцать минут на месте были три санитарные машины, а также три отряда вооружённых до зубов мотоциклистов. Изабель бережно переложили на носилки и подняли на борт первого транспорта. Её сопровождали Ренвил, Сэджи, безутешный Аларик и ещё один медик, которого охотник раньше не видел. Впрочем, придраться к на совесть занявшимся инквизитором морготцам он не мог бы при всём желании. Во второй транспорт были погружены раненые, граф и его будущая супруга. Те из "Волкодавов", кто отделался легко, уходили последними на уцелевших лошадях. Увы, на этот раз традиционное морготское развлечение обратилось трагедией. Аларик стоял у большого прозрачного окна, за которым простиралась палата комбустиологического отделения. Там на стерильно-белой кровати лежала Изабо, к телу которой тянулись трубки капельниц и провода датчиков. Ожоги инквизитора были обработаны и покрыты дермальной плёнкой, обугленные конечности - ампутированы. Под действием высоких доз наркотических анальгетиков баронета больше не кричала и не металась; ставший вдруг колючим и сухим воздух больше не обжигал ей рот, поскольку теперь воздух в лёгкие нагнетался через эластичную трубку аппаратом для искусственной вентиляции. Рядом с охотником находились Жиль, несколько "Волкодавов" (среди них Рикардо) и Жюльетт. Наконец, из палаты показался один из оказывавших пострадавшей помощь врачей. В ответ на безмолвную мольбу, застывшую во взгляде Аларика, он лишь покачал головой: - Шансы на жизнь у миледи минимальны. Я не буду давать вам ложной надежды; хорошо, если она доживёт до утра. В четыре после полуночи сердце Изабель де ла Круа остановилось. Реанимационные мероприятия не принесли эффекта, и пытавшимся спасти женщину докторам не оставалось ничего, кроме как прикрыть обезображенный адским пламенем труп белой простынёй и констатировать смерть. Саунд: ссылка
|
|
Стефан внимательно послушал альве и рингиля, не вступая пока в разговор. Он всегда мечтал приобщиться к пророчеству Талвит Тег, мудрости за гранью времени и расстояний. И вот этот момент настал. Но реакцией была какая-то пустота, а не восторг или удивление.
Но не пожрут нас Дети Тьмы - все сгорит в чистоте и ярости Истинного Пламени. Лишь долг свой исполнив, обретем мы свободу и очищение. Принц покатал в уме знаки и финал. Смерть через сожжение? Да уж, предсказание не из веселеньких. Каков был их долг как группы? В чем состоял долг собственно Стефана? Отец попросил его помочь бедолагам из Лох Нелта, наверное, это было оно. Вряд ли Элиседд при этом планировал разменять своего сына на благодарность крестьян из дальней деревушки. Поворачивать обратно тоже было поздно, не королевское это дело сворачивать с дороги из-за плохих знаков и опасений.
Стефан хотел посоветоваться об этом с остальными, но потом передумал. Спрашивать совета у альве было бессмысленно, она все уже сказала. Долг, Истинное пламя, какая-то своя миссия. Цель Гвендолен была однозначна и высечена в граните, альве намеревалась идти к ней не оглядываясь на остальных. Как она перешагнула через плащ, так же при необходимости перешагнет и через любого человека, "быстрогоживущего сына младшей расы", - подумал принц. Воин Ульвар, если что-то и знал, говорил не словами, а действиями и молчанием. Похоже, он был лоялен только чародейке. Полная жизненной энергии и открытая Энна была так же потеряна в тумане, как и сам Стефан. Собрат по несчастью? Оставался Дерек, но Стефан пока не понял, можно ли ему доверять: рингиль держался особняком и не показывал, что за игру ведет. Очевидно, что он скрывал что-то или вертел какую-то задумку на уме, но еще более очевидным было то, что темноволосый колдун не раскроется, даже если спросить его напрямую. Если есть, что скрывать, значит, есть чего опасаться, - резюмировал для себя Стефан.
Гвен говорила еще об одной спутнице, погибшей от острых клинков. Но как ни крути, парень не мог ее вспомнить. В его памяти было только четверо спутников, с которыми выдвинулись в Лох Нелта.
Стефан подобрал упавший плащ и выжал его, а затем стряхнул воду и грязь в сторону резким движением, как будто вытрясал ковер. Он улыбнулся Энне и кивнул Дереку, уважительно взглянул на Гвен и Ульвара. Он был готов выдвигаться.
Парень прислушивался к падающим каплям дождя и ночным шорохам леса, ощущал, как затылок покрывается гусиной кожей от холода, а кровь уходит вглубь тела. Момент казался нереальным, еще одним сном без прошлого и будущего, дежа вю с темными коридорами и шлемоблещущими врагами. Лабиринт, потерянный в тумане бессознательного рассудка. Быть может, Стефан все еще спал и видел новую иллюзию?
|
Наблюдать, зная, что ты не в силах что-либо сделать. Наблюдать за танцем на краю лезвия. Одно неосторожное движение - риск сорваться в бесконечную пропасть. Подстерегающая смерть ждёт свой лакомый кусочек. Но... кажется, этот человек ей вовсе неинтересен. Этот неуклюжий парень, спотыкающийся на каждом шагу, практически падающий на живых мертвецов... Костлявые руки его не трогали. Пустые провалы глаз его не видели. Иссушенные временем тела не чувствовали чужого движения. Уже в конце этого пути она верила, что у него всё получиться. Верила и переживала, словно стояла в этом зале вместо него. Представляя, как её, а не его, разрывают на кусочки, превращая в бесформенное ничто... Чуть позже по этому же пути придётся пройти и ей. И, вполне возможно, удача не будет столь же благосклонна. Странно. Может, они не реагируют потому, что он сам их и породил? И по его совершенно немыслимому и невысказанному вслух приказу эти мертвецы убегали, не трогая живых?.. Может, стоит выступить кому-то из оставшихся людей - и гниющие трупы тут же бросятся к своей добыче? Очередные необоснованные страхи. Время страхов давно прошло.
Прошло... Теперь рядом есть он. Напоминая о себе очередным прикосновением и едва слышным, но отчётливым шёпотом. Вновь напоминая о собственном присутствии. Тихий смех, лёгкое щекочущее дыхание. Вновь по коже бегут мурашки, и пальцы непроизвольно сжимают ткань юбки. Он вновь говорил. И ласково касался плеча и головы, напоминая любимого отца. Но слова были пропитаны пугающим смыслом. Смерть. Боль. Айлин внутренне содрогнулась, вглядываясь в неподвижные фигуры впереди. Страх родился в душе непроизвольно. Страшно ответить. Повернуться и увидеть. Страшно впустить в свою душу, ощущая, как трещит по швам её драгоценный замок. Скоро от него останутся лишь развалины. Растает непроницаемый лёд, затапливая прошлое. И будет она. На поверхности, совсем неподвижная. Смотреть на чёрную луну. Будущее пугало её своей неизбежностью... Вопрос. Всего один вопрос. Задай его мне. Загадка. Два решения и два пути. Две двери. Лабиринт катакомб? Или бескрайние просторы?.. Ответ так близок. В бездне чёрных глаз. В шелесте прикосновений. В тихом шёпоте. Он скажет. В очередной раз подскажет выход. Всего один вопрос...
...Неудачливый маг остановился в конце зала. Айлин практически затаила дыхание, когда он коснулся деревянной двери. Из открывшегося проёма лился ослепительный свет. Ей не хотелось верить, но мысль опережала чувство. Криво улыбнувшись, крестьянин скрылся за дверью. Она испытала настоящее ошеломление. Совсем не предполагая такое развитие событий. Ощутила... практически личное оскорбление. Она сомневалась в поступке. Жалела, что позволила этому произойти. Теперь она жалела только об одном - что не приказала отсечь руку сразу же. Айлин не предполагала, что в это мгновение могли подумать её спутники. Но Константина, без лишних слов, направилась к выходу, без страха повторяя пройденный крестьянином путь. Решимость этой женщины просто поражала. Айлин практически предвкушала тот момент, когда та всё же догонит беглеца... Но сама дворянка стояла на месте, глядя в пол и не решаясь сделать шаг. Они ведь никого из них не тронули. Маг прошёл, Константина успешно продвигается вперёд... Чего бояться ей? Там, в коридоре, они её услышали. Всего один громкий звук, неосторожное движение... И толпа монстров ринулась к ней. Ассоциации вернули её во тьму. На краткое мгновение позволив пережить пугающее продвижение в кромешном мраке. Услышать биение собственного сердца, ощутить парализующий страх. Почувствовать единственную опору в наполненной кошмарами пустоте.
Сквозь воспоминание она услышала знакомый голос, но не расслышала слов. Айлин подняла голову и подняла руку, собираясь вполне уверенно повторить тот же опыт, практически снимая с себя ответственность за собственную жизнь. Только об ответственности в данное мгновение она не думала совершенно. Странное желание. Вновь взять руку. Ощутить кожу перчаток и лёгкое сдавливание пальцев. Вновь коснуться и довериться. Только вот обладателя кожаной перчатки на месте уже не было. Девушка с не меньшим ошеломлением наблюдала, как он уходит, оставляя её на пороге зала. Наверное, впервые за всё то время, что Арис присутствовал в её жизни, Айлин испытала подобный шок. Нотки эгоизма и избалованности ворвались в сознание вихрем вполне подходящих слов: ослушание, измена, своеволие. По телу распространялся жар праведной злости, отчего на бледной коже проступил горячий румянец. И в то же мгновение в голове роились вопросы с оттенками искреннего недоумения: как? что? почему?.. Айлин не видела. Не понимала, когда произошло знаковое событие, давшее начало этому странному концу. Он просто уйдёт? Не обернётся?.. До последних секунд не хотелось верить. Сквозь злость и шок проступала надежда, с которой она смотрела в спину удаляющегося мужчины. С каждым шагом всё меньше злилась и больше мысленно просила. Ну, обернись. Почему ты уходишь?.. Почему оставляешь меня здесь? Я не знаю, что мне делать. Только когда он дошёл практически до середины, догнав Констанину, она поняла очевидную правду. Он действительно её оставил. Болезненный укол. Совсем неприятный. Рука опустилась.
Должны ещё остаться силы. Должна остаться гордость. Смирись и иди. Тратить время на пустые переживания - глупо. Время уходит. Скоро ты действительно останешься здесь одна. Вопрос, Айлин. Всего один вопрос. Всего один выход.
-
Крайне интересно следить за реакцией Айлин на происходящее, ее настоящими мыслями и чувствами.
-
Как же я люблю твой слог) так приятно читать
|
Я молча ожидал логического завершения сцены. Мгновение сомневался, но всякое желание заступиться за паренька было моментально вытеснено разочарованием и почти детской обидой. Даже сквозь обуревавший меня коктейль из эмоций я всё-таки понимал, что поступаю в данный момент совершенно неправильно. Понимал, но не спешил ничего в связи с этим предпринимать. Некоторое время наблюдал за Айлин. За её реакцией на эту казнь по законам военного времени. По крайней мере, в глазах девушки не нашёл торжества и злорадства. В какой-то момент даже подумал, что она всё-таки захочет вмешаться. Быть может, всё тем же омерзительно властным тоном прикажет мне прекратить это безумие. Конечно же, ничего подобного и близко не произошло. Не в первый раз поражаясь собственной наивности, я улыбнулся. Айлин бездействовала. Бездействовал странный паренёк в шляпе. А я… А что я? Из главного действующего лица, к собственному удивлению, вдруг превратился в молчаливого наблюдателя.
С ледяным спокойствием лицезрел я шествие потенциального смертника. До крайности неуклюжее, как, впрочем, и каждое его действие в целом. Не беспокоился, не переживал. Просто смотрел. С любопытством скучающего зрителя. Не сразу почувствовал перемену. Что-то не так. Не снаружи – мертвецы, не обращая ни малейшего внимания на «мастера маскировки», по-прежнему таращились на двери пустыми глазницами. Внутри, в моей голове. Там, где обычно безоговорочно господствовал холодный голос логики. Где правило моё собственное сознание. Я не был уверен, что это слова. Я не слышал текста как такового. Но, между тем, кто-то со мной говорил. Передавал каким-то непостижимым образом смысл. Магия, боги… Ни одно из этих слов не вызывало приятных ассоциаций. Я посмотрел на Айлин исподлобья, между делом скользнул взгляд по Реннарт. Тревожат ли их сейчас демоны? Собственные голоса, нашептывающие чужие деяния и поступки?
Я тряхнул головой. Долгие годы верил в холодную сталь, всячески пытаясь держаться как можно дальше от чёртовой мистики. Окружающая обстановка демонстрировала более, чем наглядно, что в последнее время выходило не очень. Безымянный крестьянин завершил своё шествие. Ни один мертвец даже не взглянул в его сторону. Я видел, как открывает он дверь. Видел свет, мягко струящийся из помещения по ту сторону. Видел злобную ухмылку на лице человека, полную самодовольного торжества. Я постарался выбросить из головы чужие голоса. Даже не думая следовать загадочному призыву. - Помоги себе сам, - шёпотом бросил в ответ невидимому собеседнику и, отклеившись от стены, тут же двинулся следом за Константиной. Без тени страха или волнения. Я увидел, что проход существует. А общая отстранённость от происходящего прекрасно помогала поддерживать ледяное спокойствие.
Я совершенно не беспокоился. Не вздрагивал, как совсем недавно, при малейшем лязге доспехов. Не держал руку в опасной близости от рукояти меча. Просто уверенно шёл вперёд – достаточно тихо и грациозно, но, в то же время, крайне напористо. Буквально просачиваясь сквозь толпу мертвецов. Разве что, не расталкивая неугодных плечами. Я не испытывал угрызений совести по отношению к прорвавшемуся немногим ранее пареньку. Не боялся его мести или возможных последствий собственного бездействия. Лишь немногие вещи меня в этот момент действительно волновали. Я уверенно продвигался вперёд, не оглянувшись даже ни разу на замешкавшуюся Айлин. Принятое решение жгло изнутри, превозмогать себя было действительно сложно… Но я не оглядывался. На этот раз – никаких протянутых рук. Никого самопожертвования. Мне плевать, как именно она будет пробираться следом. На своих каблуках и во всех своих юбках. Совершенно всё равно, как справится со всем этим сама. Я шёл достаточно быстро – вскоре поравнявшись с выдвинувшейся чуть ранее Константиной. Та что-то говорит. Молитву или какой-то текст. Я не обращал на это никакого внимания.
Конечно, на самом деле мне было совсем не плевать. Но я по-прежнему упорно находил в себе силы не оборачиваться.
|
- Петр, а вы действительно так уверены в трусости и слабости красного ОКПС**? Из личного опыта я считаю, что к двадцатому загнанные в войска болос лапотники и жиды-комиссары, стараниями принудительно мобилизованных офицеров, все же научились неплохо воевать. — Не знаю, не воевал, — ответил Пётр. — Воевать, может, и умеют, а границу охранять пока не очень получается. 23:04, 19.12.1925 Государственная граница Финляндии и СССР, берег реки Сестры, крупный снег, -3 °С, слабый переменчивый ветерГлухая чащоба тянулась в обе стороны: не было видно ни огоньков, ни дорог, ни иных признаков жизни, только пару раз нарушители границы пересекли чужую засыпанную снегом лыжню («это финские пограничники» — коротко пояснил контрабандист). С сизо-седого, пучившегося пухлыми облаками неба, мягко падал крупный, налитый влагой снег, оседал пышной бахромой на шапках, плечах, тяжело валился с потревоженных еловых ветвей. Видно в такой снегопад было на несколько десятков шагов, и в снеговой мгле терялись очертания берегов озёр, пустынных полей, которые путешественники пересекали. После двух часов хода сделали привал, выпили тёплого кофе из термоса Петра, съели по плитке шоколада. Пошли дальше: Пётр торил лыжню, отягощённые чемоданами подпольщики поспевали следом. Пётр остановился у пологого ската, спускавшегося в узкую и неглубокую ложбину. Обеспокоенные остановкой, путешественники настигли его. — Ну вот, — сказал Пётр, указывая на ту сторону ложбины, — вот вам Россия. На российской стороне было всё так же, как и на финской: мучно белели снежные бугры, торчали облепленные снегом прутья подлеска, чересполосица чёрных стволов уходила по берегу речки в серую, мельтешащую снегом тьму. Не было даже красно-зелёного столба с нелепым новодельным гербом. 04:23, 20.12.1925 СССР, Ленинградская область близ посёлка Песочный, крупный снег, -5 °С, слабый переменчивый ветерОчень удачно уж всё складывалось, удивился и сам Пётр — единственный след советских пограничников, давно занесённую снегом лыжню, встретили только чуть после границы, да позже, когда шли лесом вдоль края снежного поля, Пётр указал на огонёк, смутно пробивавшийся сквозь снежную пелену: «Вон, застава. Раньше дача была адвоката какого-то, сейчас сидит погранохрана там». Шли лесом тихо, с остановками, потом, набравшись сил, быстрым бегом пересекли шоссе, опять углубились в лес. Далеко справа гулко прогрохотал, просвистел поезд («Международный» — прокомментировал Пётр). Обошли деревеньку, как пояснил Пётр, названием Медный Завод, населённую ингерманландскими финнами: чёрные одноэтажные избы, заборы, сараи, горбы лодок на берегу озера, ладное крылечко земской школы в конце улочки — всё как было, словом: ни запустения, ни процветания, ни кумачовых лозунгов. Совсем уже выбились из сил: смазка, видно, сходила с лыж, и всё тяжелей скользилось по мокрому снегу, набивался снег под крепления, задубели пальцы в ботинках, гудели обе оттянутых чемоданом руки, как ни меняй их, и казалось, что не будет конца этому затянувшемуся походу, и знает ли сам Пётр, куда идти? Допили кофе, доели шоколад, тяжело поднялись со снега, пошли дальше. Но вот показался просвет между елями, а за ним — телеграфные столбы и железнодорожная насыпь. «Далеко забрали, — недовольно хмыкнул Пётр, — но хоть не заблудились. Ну, уже чуть-чуть, господа». Свернули обратно в лес, шли ещё с полчаса и вот, наконец, Пётр указал вперёд, и путешественники различили между стройных, молодых сосен одинокий сарай, в окошко которого была выведена печная труба. Перед сараем крест-накрест были воткнуты в снег лыжи. — Правильно стоят, — удовлетворённо кивнул Пётр. — Всё в порядке. Вольдемар, отпирай! — бахнул он кулаком в дверь. Дверь открылась, и на пороге показался ражий курчавый, бородатый детина в шерстяной поддёвке. — А, явился. Давай, проходи, — кивнул он Петру, по-вологодски окая. — Это пассажиры твои? — Они, — подтвердил Пётр, снимая лыжи. — Давайте, — махнул он гостям, приглашая внутрь. — Меня Володей звать. В сарае было пусто и тепло: в середине помещения жарко пылала буржуйка с длинно вытянутой под потолок трубой, бросая пляшущие оранжевые отсветы на дощатые стены, подле печки и мелко нарубленных поленьев лежала пара шуб, в которые, видимо, заворачивался Володя, ожидая гостей. Здесь же лежали заплечный мешок, помятый чайник и раскрытая книжечка в сиреневом переплёте: «Анаклеты Конфуцiя». Пустые углы сарая, куда тепло от печки не добиралось, тонули в холодной темноте. Разоблачились, устроились у печки, Володя поставил чайник, заварил крепкого чёрного чаю, разлил по жестяным кружкам, пустил по кругу фляжку с водкой («это рыковка, она слабая, лей больше», — пояснил он). — Как добрались-то? — поинтересовался Володя у Петра, сидящего с жестяной кружкой. — Прекрасно добрались, — сказал Пётр, грея ладони о кружку с дымящимся чаем, щедро сдобренным рыковкой. — Ни сучка, ни задоринки. Метели они все испугались, что ли. — Да эт не метель, это так, снегопад, — сказал Володя, и контрабандисты ненадолго замолчали. — А что это ты? — спросил Пётр, указывая на книжку. — А, — смутился Володя, взял книгу, закрыл и сунул в мешок. — Да так, ну, сидеть-то скучно. — И что? Приобщился к восточной мудрости? — Да ну… — махнул рукой Володя. — Вроде, ну… так-то правильно всё. Только мудрёно так, что непонятно ни шиша. И вообще, видел я этих ходя-ходя до революции ещё, дворниками, что там за мудрость у них может быть? Слова одни. — Ну да, какая мудрость у дворников, — вздохнул Пётр. — Ты деньги-то принёс? — Я деньги принёс, а ты товар? Ну, кроме пассажиров? — Принёс, — подтвердил Пётр, устало потянулся к своему мешку и, выложив термос, достал несколько бумажных свёртков. Володя свёртки взял, раскрыл. В свёртках были связанные пучками сигары. — Хороший товар, — подтвердил Володя. — И таранить легко. — Ну да, — флегматично согласился Пётр. — Всё легче, чем духи. — Духи, кстати, тоже нужны будут скоро. А, ну, эту… ну, елду-то принёс? — А, её… — вздохнул Пётр и принялся рыться в мешке. — Знал бы ты, сколько унижений мне пришлось пережить, разыскивая её… — пробормотал он и брезгливо извлёк из мешка ещё один свёрток, продолговатый, поменьше. Володя принялся сдирать бумагу. — Ты что, открывать её собрался? — с отвращением спросил Пётр. — Ну… проверить-то надо, — простодушно сказал Володя. Под бумагой оказался большой фиолетовый резиновый член. — Тьфу, и не противно тебе её в руки брать, — скривился Пётр. — Ну, свой я каждый день беру, — сказал Володя, с интересом разглядывая штуковину. — А здоровый такой. — Я надеюсь, ты не себе купил? — Да ну, нет, конечно. Есть любители… — загадочно произнёс Володя и пару раз взмахнул членом как клинком. — Ой, убери уже, убери, — застонал Пётр, кривясь. — Доставай деньги лучше. Володя полез под поддёвку и достал несколько золотых монет с серпом и молотом на одной стороне и сеятелем — на другой. Контрабандисты принялись рассчитываться, сколько причитается за сигары, сколько за резиновое изделие и сколько из этого требуется вычесть за доставку пассажиров в Ленинград. — Вы, господа, отдыхайте пока, — обратился Володя к гостям, когда с расчётами было покончено, и Пётр спрятал монеты в карман. — Первый поезд в Ленинград — в восемь утра. Вместе и поедем.
-
Каждый пост, как окошко в живой мир)
-
С такими потребностями в товарах - в Совдепии течно Царство диаволово.
-
Ну шикарно же)
|
|
|
|
-
Сильные описания, очень реальные.
-
Ну, да. Если нильфы вздернут то вместе. А так очень чувственный пост.
|
Саша жил, ни в ком не нуждаясь: он мог часами сидеть перед дверцей паровозной топки, в которой горел огонь. Это заменяло ему великое удовольствие дружбы и беседы с людьми. Наблюдая живое пламя, Дванов сам жил — в нем думала голова, чувствовало сердце, и все тело тихо удовлетворялось. Он специально выходил ночью глядеть на звезды. Звезды увлеченно светились, но каждая — в одиночестве. Саша часто думал, на что похоже небо? И вспоминал про узловую станцию, куда его посылали за бандажами.
Слушая наставления Петра, Саша сжал руки в кулаки от прилива какой-то освирепевшей крепости внутренней жизни, похожей на молодость и на предчувствие гремящего будущего. Услышав про то что придется стрелять, лицо невольно дернулось. и застыло в кривой ухмылке. Саша не хотел стрелять в людей.
Когда Саша был молодым, он думал, что когда вырастет, то поумнеет. Но жизнь шла без всякого отчета и без остановки, как сплошное увлечение. Природу Саша любил больше людей. Но что-то тихое и грустное было в природе — какие-то силы действовали невозвратно. Саша наблюдал реки — в них почти не колебались ни скорость, ни уровень воды, и от этого постоянства была горькая тоска. Бывали, конечно, полые воды, падали душные ливни, захватывал дыхание ветер, но больше действовала тихая, равнодушная жизнь — речные потоки, рост трав, смена времен года. Саша полагал, что эти равномерные силы всю землю держат в оцепенении — они с заднего хода доказывали уму Дванова, что ничего не изменяется к лучшему — какими были деревни и люди, такими и останутся. Ради сохранения равносильности в природе, беда для человека всегда повторяется. Был четыре года назад неурожай — мужики из деревни вышли в отход, а дети легли в ранние могилы, — но эта судьба не прошла навеки, а снова теперь возвратилась ради точности хода всеобщей жизни.
Сколько ни жил Саша, он с удивлением видел, что он не меняется и не умнеет — остается ровно таким же, каким был в десять или пятнадцать лет. Лишь некоторые его прежние предчувствия теперь стали обыкновенными мыслями, но от этого ничего к лучшему не изменилось. Свою будущую жизнь он раньше представлял синим глубоким пространством — таким далеким, что почти не существующим. Он знал вперед, что чем дальше он будет жить, тем это пространство не пережитой жизни будет уменьшаться, а позади — удлиняться мертвая растоптанная дорога. И он обманулся: жизнь росла и накоплялась, а будущее впереди тоже росло и простиралось — глубже и таинственней, чем в юности, словно Саша отступал от конца своей жизни либо увеличивал свои надежды и веру в нее. Рассматривая свое лицо в стекле затхлой хаты, Саша говорил себе: «Удивительно, я скоро умру, а все тот же».
Дванов настолько погрузился в размышления,что не сразу услышал обращение Казимира. Он неспешно почесал затылок, и безразлично ответил. - Наверно так и есть. Вы, сударь, умнее меня будете. Не мне вступать с вами в дискуссию по сему поводу.
|
Пронизывающий до костей холод, мокрая от дождя земля и скрип трущихся друг о друга ветвей так напоминали о той ночи, когда прихвостни «Гнилого Нутра», пытаясь убить его, разбудили «того второго», что на ноги Ульвар вскочил уже с ножом в руке. Правда на этот раз его темный попутчик мирно спал где-то внутри и желания просыпаться и немедленно убивать окружающих не проявлял. Это всегда было хорошим знаком, но больше «Нерожденного» никто врасплох не захватит. Никогда, ифель его побери! Еще некоторое время, пока остальные приходили в себя, эттир жадно вслушивался в шум ливня, пытаясь определить, угрожает ли им что-то кроме перспективы схватить легочную хворь, и только убедившись, что немедленно атаковать лагерь никто не собирается, попытался вспомнить, кому предстояло держать ответ за сон во время сторожевой вахты.
Попытался...и не смог. Вместо памяти о последних днях его голова была наполнена тяжелым маревом неизвестности и мешаниной из обрывков воспоминаний как в те времена, когда он заливал тоску элем и бренди в портовых кабаках, но Ульвар был уверен, что не злоупотреблял уже многие недели, да и остальных признаков похмелья не ощущалось. Он, правда, помнил, что направлялись они к Лох Нелта, однако причины, заставившие их изначально отправится из великого каменного города на север, который мог считаться «севером» только среди мягкотелых южан, так и оставались чем-то из области неизвестного. Бред какой-то. Бред, а может и колдовство. Волшбы тут на юге, на его взгляд, действительно было как-то слишком много. Взять, хотя бы, сошедшую с неба колдунью, которой эттир задолжал жизнь, и которая разбудила их всех криком.
— Пусть рингиль решает, — мрачно проскрежетал Ульвар в ответ на вопрос Стефана, отряхиваясь, будто выбравшийся из реки пес. — В конце концов, он нас сюда завел. Только пусть сначала проснется до конца, а то вон о каком-то Ваэроне спрашивает.
Порывшись в своих вещах, «Нерожденный» нашел таки оставшийся относительно сухим факел и огниво, и через некоторое время разжег, наконец, хоть какой-то огонь. В дрожащем свете пожираемой пламенем пакли лица остальных членов группы казались ему расчерченными черными тенями деревянными масками, и это был не лучший из знаков. Маски означали скрытые мотивы, неопределенность и непредсказуемый итог, казалось бы, очевидных действий. Плохо. Он не любил неизвестность. Больше не любил.
— Твой сон, — хрипло прогудел эттир, подходя поближе к, кажется, пришедшей в себя Гвендолен. Он, если быть честным, боялся заглядывать в эти ее огромные синие глазища, но мужчина не должен бояться, и вот и сейчас его взгляд, поблуждав немного по лицу альвэ, встретился, наконец, с ее, таким же непроницаемым и таинственным, как и в первый день их встречи. — Сны — это послания. Послания от духов. Что сказали тебе духи, колдунья?
|
|
Тень Я слышу твои шаги. Я ощущаю твою поступь. Не поступь рока, но что-то влекущее за собой перемены. Ты на моем пороге. Ты у моих дверей. Ты привел с собой… Зло. И тьму. И голод. Боль и пыль страждущего, оставленного в небытие мира. Я не хочу вспоминать… Оставь меня. Уйди. Уйди туда, откуда ты пришел, неся на своих плечах пыль гаснущего солнца. Я ненавижу твою правду. Я ненавижу твою реальность. Я не хочу признавать тебя, как дань своей бессмертной души. Уйди. Прочь! Но ты глух и слеп в своем невежестве. Твои движения так неосторожны. Так грубы. Ты касаешься запретного с вожделением любопытного ребенка. Ты разбиваешь и ломаешь просто потому, что не умеешь иначе. Не знаешь как. Никогда не знал. Ты для меня – ничто. Ты для меня – все. Мое проклятие и мой смысл. Вехи истории, что я запрятал глубоко в долины пустоты. Я стремился сбежать, а ты пришел. Снова. Ты пришел на кончиках их ресниц. В их любопытных и тревожных взглядах. В их скомканных движениях. Без истины. Без лжи. Так, как умеешь только ты. Одним лишь гулким эхом в давно погибших стенах. В глазах распятых и проклятых душ. Ты захватил меня и пленил. Ты оборвал мои потуги. Мой вор. Мой палач. Мой враг и друг. Мой Бог. Уйди. Молю тебя… уйди… Но ты делаешь новый шаг. И эхо отражается от стен. Уходит рябью пламени неровного света янтарных свечей. Растекается по выцветшим камням моих выцветших надежд. Тебе не нравится мой новый дом? Я выбрал изгнание. Я выбрал покой. Отчего же ты преследуешь меня? Их шаги так близко. За первым и последним поворотом. Их голоса звучат ударами барабанов в моих оглохших ушах. Я слеп, я глух, я нем. Я не умею понимать. Я не умею осязать. А ты послал их снова. Очередные жертвы твоей безумной игры. Такие хрупкие. Такие смелые. Такие… Люди. Когда же ты научишься? Когда же ты поймешь? Они не смогут. У них не хватит сил. Обернись. Вглядись в их лица. Там смерть и страх. Там смрад отчаяния и боли. Там вера скрестилась с мукой. А прах стал надеждой. Отчего же ты не хочешь просто оставить их? Ты так глуп… Ты столь порочен. Мой забытый Бог. Мой отверженный миром идол. Они сломаются, вот увидишь. Они лопнут, как переспелые вишни, оросив мои стены своей горячей кровью. Я докажу тебе. Я научу тебя. Я сотру эту улыбку с твоего несуществующего лица.
Айлин «Ты слышишь их боль? Скажи мне. Ты чувствуешь?» Его шепот пробивался сквозь заслоны разума. Он входил иглой в личное пространство, разбивая его на многочисленные осколки. Он был так близок. Он был так нужен. И столь страшен в своем проявлении безумия. Его острый антрацитовый взгляд. Беспросветная смоль, поглощающая собой все существующее и не существующее. «Они никогда не обретут покой» Он знал. «Вечное гниение» Он знал все. «Вечная смерть. Нет жизни в этой пустоте. Нет страха, нет радости. Только боль. Бесконечные омуты, затопленные миазмами того, что ты еще не понимаешь, моя любимая девочка» Его рука лежала на плече. Несуществующая, но такая реальная. «Не хочешь им помочь? Или же не так… не хочешь разгадать загадку? Айлин. Какая дверь правильная? Ты знаешь? А я знаю» Он смеялся прямо в ухо, прикасаясь прелым дыханием к самой мочке. Осторожными и ласковыми движениями откидывая пряди. Поглаживая макушку. «Спроси меня, Айли. Спроси. Один вопрос. Один ответ. Все так просто»
Константина Огонь растекался в груди. Неистовал, полыхал. Будоражил. Он отогревал весь этот убогий мир, растекаясь живительной рыжиной. Вспыхивал то рубином, то янтарем. Тысячью расплавленных звезд. Входил под кожу. И замирал у сердца, свернувшись теплым клубком. Ты моя. А я твой. Так он шептал, потрескивая. И обнимая так, как не обнимет ни один любовник. Тонкие черные пальцы поглаживали оголенную кожу, оставляя пламенные следы. Поцелуи огня. Он никогда не предаст. Он никогда не оставит. Его смысл и правда всегда рядом. Его горючие, давно высохшие слезы. Все правильно. Все верно. Ты не ошибалась. Твой клинок остер так же, как и слово твое. Как твоя незыблемая правда. Ты шла вперед, падая и вновь вставая. Ты несла в себе любовь, пропитанную кровью. Ведь кому-то надо. Ведь кто-то должен. Не бойся, Константина. «Я буду рядом»
Арис Ты никогда не слушал. Ты никогда не слышал. Но только не сейчас. Открой глаза. Распахни слипшиеся веки. Ты не верил в меня, а я все еще верю в тебя. Я вижу твою усталость. Я растекаюсь вместе с ней по твоей крови. Я проникаю в самое сердце, чтобы кружиться там в хороводе недосказанного и бессмысленного. Ведь глубже ты не пустишь все равно. Не оставишь. Не спасешь. Не примешь мои слова или мои страхи. Я ведь тоже умею бояться. Помоги мне. Арис. Я ведь не просил никогда. Я никогда не знал, как это. Я не молился и не искал тех, кто верит. Я блуждал вместе с тобой по запутанным дорогам мира, чтобы рухнуть в пустоту однажды. А теперь ты нужен мне. Помоги мне найти эту веру. Покажи, что в мире есть зачем вставать с колен. И гордо поднимать голову. И видеть россыпь этих звезд на забытом всеми небосводе. Покажи мне смысл, пока мое время не ушло.
*** Крестьянин завис. Он застыл так, словно был высечен из камня. Его испуганный взгляд пронзал насквозь, олицетворяя все самое человеческое. Все самое приземленное. Это страшно очень. Вот так взять и… просто пойти. В самую гущу мертвецов. Под их мерное утробное и голодное урчание. Под их стеклянные взгляды. Осторожно лавируя меж давно сгнивших тел, распадающихся на крупицы отдельных кусочков плоти. Это чертовски страшно. Страшнее только кинжал под ребрами. Потому что он – реальнее. - Бешеная сука, - жалобно проскрипел крестьянин, глядя в толпу поднятой им же нечисти. Закусил губу и… пошел. Он пару раз споткнулся. Один раз почти упал на хрипящего мертвеца, тупо разглядывающего бездну. Всхлипнул, вцепившись пальцами в свой собственный кафтан. И кажется что-то прошептал одними губами, но его, конечно, уже никто не расслышал. Прошла вечность, прежде чем он оказался у деревянной двери, припав к ней спиной. Ему удалось. Все получилось. Он прошел и его никто не заметил. Вдох. Выдох. Рука шарит по шероховатой поверхности, чтобы коснуться ручки, неловко дернув ее. Без скрипа, без шороха – дверь отворилась. За ней успел мелькнуть теплый янтарь еще более яркого света, прежде чем крестьянин не заглянул внутрь, закрывая огонек своим резко потемневшим силуэтом. Вдох. Выдох. Он обернулся, одарив своих спутников зловещей усмешкой. И юркнул за дверь, прикрыв ее осторожно и абсолютно бесшумно.
-
Действительно красиво. Очень нравится.
-
Красотища!
-
Замечательная игра, осталось только окончательно войти в темп)
|
Беатрис словно перенеслась в другой мир. Ещё мгновениями ранее, сойдя со ступенек кареты и оглядывая представший её взору лагерь, она находилась во власти собственных проблем, неумолимо давящих и не дающих расслабиться. Но стоило ей ступить на принадлежащую актёрской труппе территорию, как все невзгоды остались позади. Неприятные мысли выветрились из головы, и на лице молодой синьоры всё чаще появлялась очаровательная улыбка. Она шла мимо шатров, мимо ярко разукрашенных людей, приветствующих её дружелюбно и открыто. Почти каждый был облачён в нарядный костюм, обличающий тот или иной образ, что некоторое время спустя актёры примут на сцене Пьяченцы. Беатрис действительно нравилось здесь. Она действительно любила театр и его творчество. Гораздо больше, чем тех же художников. Картины не дарили веселья. Не двигались, не пели, услаждая взор и слух. По её мнению, живопись должна служить исключительно для написания портретов. Скучных, висящих над камином и подчёркивающих знатность изображённых на них людей.
Красавец-Эней подвёл её к одному из шатров, предупредив при этом, что девушке не стоит удивляться. Однако Беатрис стоило усилий, чтобы сохранить на лице безмятежное выражение, потому что при виде облачённого в женский наряд Амадэо ей захотелось смеяться. Право, вовсе не насмешливым, глумливым смехом. Просто причуды эпатажного мужчины были ей забавны. Амадэо, следуя привычке, горячо и с комплиментами её приветствовал, по обычаю расцеловав румяные щёчки девушки. Беатрис кокетливо улыбнулась, наигранно засмущалась. Подумала о том, какие же красивые фразочки придумывает он для девицы Эстакадо?.. Беатрис присела на одно из кресел, обводя взглядом внутреннее убранство. Столько косметики и аксессуаров она, наверное, не увидит больше нигде. Поправила роскошную кремовую юбку, окантованную кружевами кофейного цвета. Раскрыла веер. - Рада видеть тебя, Амадэо. Прекрасно выглядишь, а наряд просто чудесен. Не сомневаюсь, что ты приложил свою изящную ручку и мудрые советы к созданию костюмов – они прелестны. Твои артисты словно сошли со страниц произведений. – Серия комплиментов была непреложным правилом светского общения. Правда, в этот раз её восторги были вполне искренни. Ей нравилось оживление, царящее в лагере, и то, как проходила подготовка к спонсированному ею спектаклю. Но комплименты – сказаны, пора переходить к делу. - Признаюсь, я очень рада нашему сотрудничеству, и до сего момента я пользовалась им бескорыстно. Как ты понимаешь, я пришла не только затем, дабы насладиться твоим очарованием и красотой артистов… Я очень обеспокоена тем, что творится сейчас в городе. Везде какие-то шпионы,слежка... Я далека от этих дел, но очень переживаю за своего мужа. Тёмные, почти чёрные глаза Беатрис действительно выражали печаль. Девушка доверительно пожала руку Амадэо. - Милый, милый друг, я искренне надеюсь, что вы сможете мне помочь. Ничего сверхординарного, ничего сложного я от вас требовать не хочу и не буду. Всего лишь небольшую услугу. Ответьте мне… в вашей труппе есть мужчина, похожий на моего мужа, знающий основы верховой езды? Я могла бы… заплатить за этот небольшой, невинный спектакль. От артиста потребуется только побыть синьором Джованни, время от времени. Соответственно, - кокетливо улыбнулась синьора, - только в дневное время суток.
***
Матиас наблюдал за своими подчинёнными, всё так же перебирая пальцами монетку. Падающие лучи отражались от золотой поверхности, бросая на лица присутствующих яркие блики. Заканчивая свою речь, он думал… стоит ли этим людям доверять? Он знал каждого из них достаточно хорошо. Многие поддержали его ещё до того, как Гаспаро был свергнут со своего воображаемого «трона». Джованни усмехнулся – какая ирония. Его отец всегда стремился к власти. Черпал её отовсюду, жаждал владеть всем и сразу. Какая ирония, если графская цепь достанется именно его сыну. Всадившему нож в его спину. Люди, сидящие здесь, слушали его внимательно, пристально. Все без исключений – сосредоточены. Пожалуй, они действительно верили в своего главаря. Один из его людей, Марко Фальконе, Зверь, в равной степени обладающий умом и силой, поднялся с места, донеся до Матиаса последнюю новость. Монетка застыла в его руке. - Скоро в городе прольётся кровь, - задумчиво проговорил глава гильдии, скорее себе, чем своим людям. После произнёс уже громче: - Свяжитесь с Кольвицци. Я слышал, этот подонок за деньги и родную мать продаст. Мне нужно знать только одно: сколько? Только не попадитесь на глаза людям Корноухого и ни в коем случае не раскрывайте, кто заинтересовался его "интересной" персоной.
|
|
|
Аларик философски висел на любимом маленьком арсенале ожидая пока графа поднимут наверх, после чего аккуратно извлек оружие и сам уцепился за лапищу Поля, был быстро втянут наверх, -Спасибо Поль, я буду называть тебя моей небесной дланью мешающей рассматривать пейзажи местных пропастей, усмехнулся он пряча по ножнам и карманам клинки, а в следующий момент в него на полном ходу влетела баронета Сориньян.
- Благодарю, Аларик, за то, что помогли графу Морготскому и моему жениху. Я - ваш должник. Сегодня вы спасли две жизни: его и мою. Спасибо вам.
Кое-как вывернувшись из обьятий баронессы охотник скромно кивнул на здоровяка Боюсь ваш оценочный взор не так меток как оружие, миледи, благодарности принадлежат ему, я сомневаюсь что можно спасти человека висящего на краю бездны, пытаясь улететь вниз с его штанами. - Охотник огляделся в поисках шляпы, но поиски прервал доклад сержанта.
У нас есть убитые и раненые, мой лорд, Слова сержанта очень неприятно резанули слух, и охотник быстро перевел на него взгляд
Лейтенант Николас ван Тейн и рядовой Энри Лебо погибли; рядовые Максвелл, Шульдингер и Райс ранены. Леди инквизитор получила особо тяжёлые увечья, ей уже занимается медик. Я взял на себя ответственность вызвать санитарную службу Веласа.
-Твою... - Охотник ринулся к полю маэлшторма расталкивая всех кто не успел отскочить, он несся на предельной скорости иногда смазываясь пока не грохнулся на колени рядом с лекарем. С ужасом глядя на ту, что несколько минут назад была его прекрасным начальником, и единственным другом в этом суровом месте. Аларик только и смог что едва слышно прохрипеть -Миледи... - Он с трудом сглотнул, инквизитор выглядела ужасно, не смотря на то что он был рядом, он не смог, снова. Сначала Альбин, теперь Изабель. Моргот действительно гиблая земля. Но как, на ее месте должен был быть он! Воронка была над ним! Длинные волосы охотника упали на лицо когда он склонился над начальницей протягивая к ней руки, и в то же время боясь к ней прикоснуться, не смотря на чудовищные повреждения миледи, его миледи была еще жива. И кажется док даже пытался что-то сделать, но Аларик не видел чтобы после таких ран выживали даже чудища на которых он охотился не то что люди.
Ему что-то говорили, но он не слышал, он раз за разом повторял вцепившись в плечо дока. -Спаси ее... Спаси ее... Спаси ее! - Сначала шепотом потом громче, потом он практически орал, кажется кто-то подхватил его и попытался оттащить от места катастрофы, но охотник выскользнул из рук вернувшись на место рядом с госпожой, попытки повторяли еще несколько раз пока его не поймало-таки несколько человек и не оттащило в сторону чтобы потерявший голову Аларик не мешал доктору.
Ему снова что-то кричали он не слышал, кулаки сжались а когда он поднял голову на искаженном гневом и шрамами лице выделялись пустые глаза, а губы повторяли слова которые он никогда в жизни не слышал. Слова клятвы, похожие на слова молитв охотника его наставника, слова в которые превращались его горе, ярость, ненависть, все что сейчас скручивалось в тугой ком и овладевало им делая одержимым местью. Кровью на своих руках - клинок сам оказался в руке заставив только только отпустивших его волкодавов ошатнуться и приготовится, все знали что с клинком охотник обращался превосходно, рассек лезвием ладонь а кулак сжался, - Яростью в своем сердце - Стук крови в ушах становился громче, а дыхание тяжелее, выпуская с глухим рычанием слова. Это был не простой мальшторм, и не простая аномалия. - И душами тех кто пал здесь - рычал охотник сжимая кулаки так что костяшки на руке с клинком побелели а ногти вошли глубоко в кожу. -Кто бы ты ни был... Где бы ты ни был, ублюдок... Я найду тебя. И тогда все демоны Абиссарии не помешают мне превратить твою жизнь в один... большой... сгусток... страданий - Тяжело дыша с трудом произносил слова охотник. Кто-бы ни сделал это с его Миледи, он подписал себе смертный приговор.
|
Слушая старика, Андре не переставал удивляться. Главным образом тому, насколько много всего знал этот не слишком значительный, на первый взгляд, человек, и, не в последнюю очередь, исключительной проницательности своего отца. К собственному стыду, юноша ни на минуту не сомневался, что окажись он сейчас во главе семьи Сальваторе, то никогда бы не додумался обратиться с подобной просьбой к Лауренсио. Лауренсио, который всё никак не хотел замолкать, продолжая без тени стеснения передавать Андре бесценную информацию. Впрочем, как выяснилось немногим позже, у всего есть цена. Свою цену назвал и чрезвычайно осведомлённый старик, а Андре в очередной раз подивился предусмотрительности Стефана, который совсем недавно позаботился о пополнении семейной казны. Один продуманный ход – всего несколько часов, потраченных на реализацию… И вот в кармане младшего Сальваторе уже имеются рычаги давления на всех мало-мальски важных политических деятелей Пьяченцы. Рычаги, которым, вне всякого сомнения, отец найдёт наилучшее применение. Внимательно выслушав цену, Андре тут же согласно кивнул – он не знал, сколько обычно берёт Лауренсио за подобную информацию, но сомневался в истинности предложенной скидки. Признаться, Сальваторе бы не сильно удивился даже узнав, что специально для этого случая хитрый старик вдвое поднял свою обычную ставку, но, так или иначе, Андре не был Стефаном. То есть, не являлся тем человеком, который прекрасно ориентировался в сфере экономических взаимоотношений и мог превратить любую сделку в чрезвычайно для себя выгодную. С некоторым неудовольствием парень отметил, что слишком часто и во многом привык полагаться на отца, что являлось не слишком впечатляющим качеством для будущего наследника. - Конечно, синьор, - сразу же и без тени сомнения откликнулся он, сопроводив свою реплику коротким кивком. – Золото доставят к вам завтра. Мой отец будет очень признателен за ваши услуги. Вы должны знать – у семьи Сальваторе никогда нет проблем с оплатой ценных услуг. Мы непременно свяжемся с вами. Дав понять, что больше ни в чём здесь на данный момент не нуждается, Андре раскланялся и поспешил ретироваться из особняка.
Эстелла на протяжении всего разговора не переставала вежливо и исключительно обворожительно улыбаться – как уже не раз отмечала для себя девушка, в последнее время улыбаться ей приходилось угнетающе часто. Однако, на этот раз она с некоторым удивлением обнаружила, что в доме неаполитанки действительно чувствует себя довольно комфортно - а по отношению к самой синьоре Дестефани она вовсе не испытывала привычной в таких случаях снисходительности. Напротив, её общество Эстелла находила довольно приятным и даже, пожалуй, несколько интригующим. Девушке даже пришлось одёрнуть себя – отец без устали продолжал повторять, что в это смутное время никому в городе нельзя доверять, что ни с кем нельзя быть даже чуть более откровенной, чем того требуется для достижения поставленной цели. Хоть Эстелла до сегодняшнего утра воспринимала происходящее как очередную игру и на самом деле не ощущала реальной опасности, но отца привыкла уважать и действительно ему во всём доверяла. Поэтому девушка продолжала вежливо улыбаться, действуя ни на каплю не менее осторожно, чем того требовало сложившееся положения. Тактично, аккуратно – не давая ни малейшей возможности на чём-либо себя подловить. По крайней мере, вплоть до тех пор, пока не станет понятна позиция собеседницы. - Признаться честно, - издалека задумчиво начала девушка. – Вы для меня настоящая загадка, синьора Дестефани. Определённо имеете в городе немалый политический вес, прекрасно ориентируетесь в политической ситуации и располагаете определёнными связями… Эстелла нарочно выдержала не слишком длинную паузу, давая собеседнице возможность осмыслить скрытый подтекст. - Я бы хотела вас напрямую спросить, - добавим в общий образ немного детской наивности. – Какой дом вы на самом деле поддерживаете в противостоянии? Кого хотели бы видеть во главе Пьяченцы после всего? Эстелле даже не приходилось изображать, что она заинтересована в получении как можно более прямого ответа. Дестефани и правда интриговала девушку – судя по всему, намерения этой особы не были полностью понятны даже самому Стефану Сальваторе.
|
|
В ответ на откровение Хельги абиссариец обнажил в улыбке ровные белые зубы: - Я уже заверял вас, драгоценнейшая Хельга, что не держу даже мысли о том, чтобы каким бы то ни было способом навредить вам, и я готов сделать это ещё раз. Однако не могу не согласиться, что убийство в подворотне - это моветон и неуважение убийцы к собственной персоне. Особенно это касается отъёма жизни женщины. В такой гибели нет поэтики, нет искусства. Принести смерть подобным образом - уподобиться серому и унылому камню, сорвавшемуся с крыши обветшалой постройки - грубому, бессмысленному, почти уродливому в своей незамысловатости. Та увлечённость, с которой мужчина произнёс эти слова, была одновременно и пугающей, и завораживающей. Он говорил безумные вещи, но явно не был безумцем. Дьявольское и ангельское сплетались в этом человеке так тесно и так сюрреалистично, что кружилась голова. Прокурор смотрела на красивые черты тёмного мага и невольно вспоминала о Люцифере - прекраснейшем из ангелов, отринувшем Бога и низверженным в глубины Ада. Хельмут повёл фон Веттин в старую часть города. Здания, построенные пятьсот, а то и более лет назад, сильно отличались от трёхвекового дома, квартиру в котором занимала Хельга, а уж от утилитарных построек казённых организаций - тем паче. Повсюду витал дух утончённой и мрачной роскоши, который не могли вытеснить даже периодически попадающиеся на первых этажах мастерские, магазины, парикмахерские и прочие подобные заведения; романтический налёт декаданса сквозил в каждой арке, каждом фасаде и каждой статуе, коих тут, к слову, было немало. Женщина могла лишь сожалеть, что не забредала сюда раньше и не подозревала, каким изящным может быть Кэндлмесс. Чернокнижник же, судя по тому, как уверенно он вёл под руку свою спутницу, отлично знал эти кварталы. Вероятно, он уже неоднократно посещал сей город. Только вот для чего? Примерно через час неторопливой прогулки впереди показался изрядно запущенный парк. Он был огорожен высокой чеканной решёткой, проржавевшей местами, но всё ещё хранившей остатки былого очарования. Хельмут повёл фон Веттин прямо к высокой створке калитки. Распахнув её, он галантно предложил молодой женщине войти, и той не оставалось ничего иного, кроме как принять приглашение. Маг тот час же последовал за ней, притворив за собой скрипнувшую решётку. - Жаль, что я привёл вас сюда глубокой осенью, дорогая Хельга. Весной или летом тут гораздо красивее: повсюду распространяется благоухание от разросшихся диких роз и мяты, ветер шепчет в кронах деревьев, солнечные блики играют на мраморе скульптуры и скамей. Впрочем, чернокнижник явно преуменьшал прелесть представшего перед взором женщины зрелища. Пусть похожий на смерть сон сковал сбросившие листву розовые кусты и высокие деревья, а вокруг не пели птицы и не порхали бабочки, покинутый парк был драматически прекрасен своими мраморными драгоценностями и атмосферой томящей необъяснимой грусти, вдруг объявшей кэндлмесского прокурора. Под серым небом они продолжали свой путь, а в воздухе носились мелкие колючие снежинки. Хельга по-прежнему не чувствовала холода, но перестала этому удивляться. Куда больше её занимали окружающие красоты и их гипнотическое притяжение. Миновав долгую аллею, безбожник и прокурор очутились перед руинами громадного особняка. Несомненно, когда-то он был произведением искусства - это подтверждали частично пощажённые временем барельефы и изваяния, колонны и кружевные каменные лестницы. Поднявшись на крыльцо, они миновали просторный холл, несколько длинных коридоров, отдалённо напомнивших женщины те, в которых она скрывалась от демона, комнаты прислуги. Местами можно было видеть ветхие обломки дорогой мебели и обрывки гобеленов, заржавленные доспехи на постаментах и поблекшие картины на стенах. Абиссариец вёл Хельгу, пока они не очутились в небольшом потайном саду. В центре его помещался фонтан - давно опустевший - воду в который должны были изливать три великолепных ангела, державших в руках чаши. Всюду вились тонкие унизанные шипами ветви; похоже, в тёплое время года здесь цвело потрясающее воображение количество розоцветных. Фон Веттин испытала смутное ощущение дежавю, но постаралась отмахнуться от подобных дум. Хельмут провёл её ровно до противоположного края крохотного садика. Там оба присели на мраморной белой скамье. - Не обманул ли я ваших ожиданий, драгоценная Хельга? - колдун мягко улыбнулся. Саунд: ссылка
|
|
|
Слова сказаны. Точки расставлены. Всё определено и закономерно. Всё так, как и должно быть. Как было до этого кошмарного дня. Так думала Айлин, удовлетворяясь своим маленьким выступлением. Думала, что теперь вновь в безопасности – воздвигнув спасительную стену, любые возможные удары по которой не принесут никакого результата. Здесь был её замок. Её маленькое королевство холода. Где под мягким белоснежным покрывалом уснули воспоминания. Ей хотелось вернуться. Под своды ледяного замка. Лелея спрятанные в нём сокровища. Драгоценности из настоящих, искренних чувств. Пряча их от чужого взора и запирая наглухо ставни. С самого начала. Любой, кто встретит её впервые. Натолкнётся на глухой барьер из равнодушия и пренебрежения. Принцесса? Нет. Эта сказка о разбитом зеркале… Сейчас… возвращение к спасительной крепости не принесло должного облегчения. Слишком острое ощущение, что всё изменилось. Раз и навсегда.
…Айлин практически не прислушивалась к разговору следующих за ней людей. Не думала и злорадно радоваться факту, что они всё-таки идут в выбранном ей направлении. Она спешила, громко цокая каблучками по каменному полу. Слышала собственное тяжёлое от волнения дыхание. Желание выбраться из подземного лабиринта в это мгновение было безгранично велико. Оранжевый свет струился, растянув тёплые лучи и слепя глаза. Позади оставалось пространство темноты. Цепью тянулись и удалялись звуки шагов, погружая коридоры в тишину, и каждый шаг, казалось, пробуждал ото сна обитающие здесь сущности. Айлин не знала, видят ли или чувствуют их её спутники. Но спешила уйти от этих существ как можно скорее. Встреч с покойниками на сегодня достаточно.
Уже так близко. Выход. Она знала. Она верила… …Девушка остановилась на пороге, оглядывая открывшееся её взору помещение. Различного рода эмоции стремительно сменялись на аристократично-бледном лице. Несомненно, она радовалась тому, что видит хоть какие-то признаки человеческого присутствия. Обыкновенные бытовые вещи, знакомую обстановку. Однако… На общем фоне явно выделялись лишние здесь фигуры. Встреченная ранее толпа мертвецов рассредоточилась по всему залу, явно не желая двигаться с места. Айлин едва не закричала от отчаяния. Ну почему снова?.. Эти твари не могут просто взять и рассыпаться в прах?! В конце концов, этим останкам уже несколько столетий. Магия. Чёртова магия этого простолюдина… Пока девушка «остывала», пытаясь осознать неизбежное, подошли остальные. Айлин поймала себя на мысли, что её каким-то образом волнует то, о чём они могут думать в этот момент. Одёрнула себя. Одёрнула руку, что ещё недавно сжимала чужую. В очередной раз она вновь выкинула странные мысли из головы, убеждая себя, что нужно сосредоточиться на другом. Она не обернётся. Нет. Айлин вновь вернулась к осмотру комнаты. В этот раз обратив внимание на следы вина на бокалах, пятнами раскрасившие хрусталь, и пустые страницы пергаментов. Неожиданная ассоциация подобралась к возникшей картине – «декорация». Однако она тут же о ней забыла, стоило увидеть ведущие из зала двери. Железная. Деревянная. Где-то должен прятаться выход. Проблема была только в одном…
Айлин наконец повернулась, уже собираясь сообщить о том, что первой, конечно же, не пойдёт, когда её новая спутница решила всех удивить. Девушка заметила кинжал, приставленный к боку крестьянина, и отчётливо видела в глазах несчастной жертвы обстоятельств страх. Слушала полную неестественной мягкости речь и всматривалась в женское лицо. Жёсткое. Решительное. Было ясно, что они многого о ней ещё не знают. Заметила неожиданно присоединившегося к ним мальчика в шляпе, никак не обнаружившего своего присутствия ранее. Она помнила его - один из тех, на кого указали Жрецы. Перевела взгляд на Ариса, что в этот миг облокотился о стену, отводя руку от меча. Устало закрыл глаза, явно обособляясь от происходящего и пуская события на самотёк. Ещё недавно он защищал отступающих беглецов в Холле, а теперь – опускает руки. В чём дело?.. Его геройство ей совсем не нравилось, но и эта перемена - тоже. Голос девушки, которую, как успела расслышать Айлин, зовут Константина, сорвался. Приказной тон, угроза. В это мгновение в душе Делагарди возникло просто ужасное, отвратительное, мерзкое чувство. Ещё пару каких-то секунд назад она была уверена, что отойдёт с дороги, с хладнокровной улыбкой наблюдая за опасной прогулкой неудачника-мага. Радуясь, в конце концов, достойному наказанию и исполнению близкого для её высокородной особы плана. Это ведь обычный крестьянин, один из многих тысяч. Однако… Она стояла на месте, колеблясь. Не решаясь отойти. Смотрела в глаза этому человеку. До тех пор, пока не отвернулась, уйдя с пути. Что-то внутри всё же победило. Безвыходность? Рациональность? Мстительность, в конце концов?.. Из-за него ожили мертвецы. Ему и пожинать плоды своих трудов. И всё же… В этот раз Айлин ничего не сказала. Лишь молча наблюдала за незнакомцем. Только радости в её взгляде не было.
-
Снежная королева как всегда восхитительна.
-
Проявление истинных человеческих качеств не всегда красиво. Но так реалистично
-
Шикарно всё-таки выдержан образ капризной аристократки. И, в то же время, не так уж всё просто.
|
|
Вирель поняла, что обречена, как только треклятый темерец рванул в атаку. Первый же выпад лишил её и оружия и возможности как следует владеть правой рукой. Пусть девушка была достаточно закалена в боях, привыкнуть к боли было невозможно. Острая пульсирующая мука растекалась от раны до самых кончиков пальцев. Эльфийка даже не сразу сообразила, что крик, который она слышала, принадлежал ей. В помутившемся рассудке застряли одна-единственная мысль - бежать, бежать как можно скорее. Нет ничего дурного в тактическом отступлении перед лицом значительно превосходящего врага, а реванш можно получить только в том случае, если спасёшься. Смелость младшей ап Эймиль никогда не отдавала безрассудством, а потому подобное решение далось ей просто. Стилет, не видя ценности в Воробье и всячески его презирая, без зазрения совести отступила, чтобы использовать человека в качестве щита и выиграть время. Эльфийка знала, что пощады не будет, а потому время сделалось в этот миг величайшей драгоценностью. Она просчиталась лишь в одном пункте затеи - Януш не продержался столько, сколько ей требовалось. Увы, сегодня соратники подводили её. - Мучает род людской? - зло огрызнулась загнанная в угол Вирель на чистейшем темерском. - А не твоя ли братия отобрала у моего народа законно принадлежащие ему земли? Неужто после такого вы думали, что мы не возьмёмся за оружие?! Такие, как ты - вот кто настоящие мучители! У неё было много на языке и гадостей, и гневных обвинений, но проклятый человек заставил её замолчать. Первый пропущенный удар стал началом конца, окончательно и бесповоротно склонив чашу весов в сторону сине-полосатого. Отшатнувшись, Стилет получила ещё несколько увесистых тычков по корпусу и голове; впечатавшийся медику в живот кулак вышиб дыхание и свалил её наземь. Хрипло застонав, аэп Эймиль всё ещё предпринимала попытки дотянуться до меча, пока на её затылок не обрушился здоровенный кулак темерца. Теперь бой окончательно превратился в избиение, и девушка лишь пыталась прикрыть голову и живот, скорчившись на полу. Всё её существо обратилось в ком раздирающей боли. Кажется, теперь всё точно кончено. Спасти Вирель могло лишь чудо, а чудес, как известно, не бывает. По крайней мере, в жизни эльфийки они никогда не происходили. С трудом осознавая, что вздёрнута за шиворот, полевой хирург замерла, ощущая холодную сталь у своего горла и не смея даже шевельнуться. Любое движение причиняло страдание, и Вирель едва не теряла сознание. Всё, что оставалось ей - бессильная ненависть перед лицом неминуемой смерти. Мерзкой смерти, в которой мерзко было всё - место гибели, рука человечишки, обхватывавшая её тело почти интимно, безвозвратно провалившийся план. Что теперь будет с её сестрой? Что сделают с оставшейся частью ганзы нильфы? До её слуха доносились знакомые голоса - смутно, точно она находилась глубоко под водой. Нельзя было разобрать, что говорили Креван и Айлэ. От этого мутило, равно как и от запаха головореза. Едва не касаясь губами шеи человека, Вирель сипло прошептала: - Тебе... только с женщинами и воевать... Прикрывайся... мной, трус. Ты всё равно... уже покойник, как и половина... кметов.
|
|
|
Шанти и Горлица.
Шанти пошел вокруг дома, надеясь найти незакрытые окна, однако, как и полагается в темное время, практически все были закрыты. Кроме тех самых, что выходили на улицу и, соответственно, на задний двор, откуда и выскочил староста. Эльф отправился к дороге - возможно, из тех окон был лучше обзор. И заодно удостоверится, что полуночные вопли никого не разбудили. Креван, выходя из-за угла дома, заметил согбенную фигуру впереди по дороге. Она явно подслеповато смотрела куда-то в его сторону, охая и держась рукой за поясницу. Бабка.
Не слишком удивительно, учитывая то, что старики обычно либо спали плохо, либо страдали бессоницей. Да и подозрительности хватило, и бесстрашия из-за пожилого возраста. Сейчас она, конечно, никакой опасности не представляла, но то был лишь вопрос времени.
Пока Шанти делал выбор между убийством старушки и наблюдением за обстановкой в доме, в окно прыгнула Айлэ. Конечно, она еще перед прыжком заметила фигуру на полу, узнав в ней Воробья. Однако охать и размышлять времени не было. Залетев в дом и перекатившись, Горлица вскочила на ноги и заняла боевую стойку, готовясь ко всему. Но сходу воевать не пришлось. Увидев то, что увидела, она поняла - размахивание железом может навредить. Не ей, но Стилет.
На другом конце домика, в небольшом углу, служившим кухней, стояли двое - её сестра и темерец. Человек удерживал Стилет рукой, под живот и ниже, к бедру. Это выглядело даже эротично, если бы не меч, приставленный к горлу эльфийки. Она была в полуобморочном состоянии, серебряные волосы всклокочены и покрыты кровью, как и лицо. Эльфийка не падала только благодаря темерцу. Но благодарить тут не за что. - Myślałam, że nikt nie będzie, - произнес человек, усмехнувшись. Языка Горлица не знала. - Jeszcze jeden krok, a ona umiera. Zadzwoń do innych znajomych, - продолжил он уже серьезным тоном, и кивнул головой в сторону улицы. Сестру Горлицы взяли в заложники - это дерьмово. Но что еще хуже, она не понимает язык похитителя. Любая ошибка или непонимание могло стоить сестре жизни.
|
Василий Алексеевич Вадиму сразу пришёлся по душе: было очевидно, что, в отличие от спутников Вадима, кто смотрел на народное ликование кто хмуро, кто кисло, кто недоуменно, Эллена чувствует сейчас то же, что и сам Вадим.
Впрочем, Вадиму в этот день приходился по душе любой с красным бантом на груди, с тем знаком свободы, который так взбесил местное начальственное кувшинное рыло. Ну ничего, думал Молоствов, пунцовея и неловко снимая свою ленту с погона вслед за асессором, недолго уж тебе командовать осталось. Откомандовали своё, откричались на безмолвствующих подчинённых, отхлестались плётками, отсиделись на протёртых бархатных подушечках в пыльных кабинетах с безыскусными портретами императора на стенах и пошлыми картинками в нижнем ящичке. Теперь-то всё будет по-другому.
В ресторане («Романовъ», какая ирония!) Вадим, не желая пиршествовать за чужой счёт, заказал лишь лёгкую закуску, но от вина, пускай час был и ранний, не отказался. Скосился на щекастого господина по соседству, который стеснять себя в угощении за чужой счёт не собирался: ещё один держиморда, помельче чином, правда. Некоторое любопытство вызвала дамочка, и своей оксюморонной фамилией, и манерами напоминавшая девиц, которых Вадим видывал на квартире у своего приятеля по Балтийскому заводу, инженера Телегина, не чуждого поэтическому миру, — те были все до одной загадочные химеры, неврастенически ходящие над пропастью (хождение предсказуемо завершалось трагическим в неё падением в виде какой-нибудь неразборчивой и нечистоплотной связи). И таких людей теперь берут в контрразведку? Впрочем, ему ли, ещё полгода назад колесившему по Лифляндии в тряском кузове автомобильного радиопеленгатора, удивляться, кого в неё берут? Возможно, у мадемуазель свои таланты. Вот у второй, местной, мадемуазель таланты, похоже, имеются, и даже весьма пикантного свойства. Боже, какой вертеп эта контрразведка.
Прочие коллеги большого интереса не вызвали, разве что в очередной раз заставили подивиться, кто и по какому принципу их сюда подобрал, каждой твари по паре: молодых, опытных, кадровых военных, офицеров военного времени и гражданских, мужчин и женщин? Разве что, может, какой чинуша, не думая, ткнул карандашом против приглянувшихся имён в списке и, как говорят казанские татары, усаживая пассажира в санки-барабус, — айда! На таком айда всю войну и тянем. Ну ничего, теперь всё изменится.
Эллена начал говорить о германских диверсантах, и Вадим, конечно, внимательно слушал, ведь дело было вправду нешуточным, но не мог уяснить, какое всё это отношение имеет к его роду занятий. О чём он и поспешил высказаться, как только в разговоре возникла пауза.
— Господин Эллена, — начал Вадим, — я первым делом считаю нужным доложить, что я по роду службы не имел отношения ни к слежке, ни к симпатическим чернилам, ни к прочим подобным штучкам. Я — инженер радиоразведки и, честно говоря, полагал, что сюда направлен для развёртывания радиопеленгационной станции. Впрочем, думаю, я могу высказаться по поводу данного дела, разумеется, в той его части, что касается мне знакомых вещей, а именно связи. Говоря прямо, я не думаю, что для группы, имеющей задачей лишь диверсию, будет предусмотрен какой-либо канал передачи сведений. Но если мы допустим, что помимо диверсии германские агенты также имеют задачей сбор сведений об Архангельске, то, конечно, связь у них должна быть. Вряд ли это радиопередатчик, — «к сожалению», мысленно добавил Вадим, — переносные устройства слишком маломощны, чтобы послать отсюда искру хотя бы в Швецию или Норвегию, не говоря уж о Берлине, но германские шпионы часто передают зашифрованные сообщения телеграммами, с виду обыкновенно коммерческого или личного характера. Как вы понимаете, легенда для передачи частых сообщений и у англичанина, и у норвежца подходящая. Моё предложение — для начала расспросить сотрудников почтамта об этих господах и их помощниках и наказать телеграфистам на будущее копировать их телеграммы и время их подачи. Впрочем, — после короткой паузы добавил он, — радиопередатчик тоже нельзя сбрасывать со счетов: им агенты вполне могут пользоваться для передачи данных на какое-нибудь нейтральное судно. А посему я должен вас, господин Эллена, просить в будущем ознакомить меня с тем, как в Архангельске поставлена служба радиотелеграфной слежки.
Последнее Вадим добавил не столько из веры, что немцы действительно могут пользоваться такой сложной и ненадёжной схемой связи, сколько из надежды, что ему всё-таки здесь дадут заниматься своим делом. А не бегать по улицам незнакомого северного города как, прости Господи, сексот, да ещё и в компании экзальтированных девиц и провинциальных держиморд, да ещё и в клокочущей суматохе — и теперь можно уже было быть уверенным в этом слове — Революции!
-
Он прекрасен! Человек и пост, всмысле)
-
Какие чувства, какой подход! Какие идеи!
-
Вертеп не то слово!)))
|
|
Ушли мертвецы, остались их тени. Бестелесные твари слепо тянулись к живым, слонялись бесцельно вокруг, ничего определённого, впрочем, предпринять не пытаясь. Бояться за этот слишком уж долгий день я откровенно устал – на смену недавнему ужасу пришло привычное опустошение, которое не раз прежде приходилось испытывать после особенно продолжительной схватки. Не обращая внимания на безобидных созданий я шагал за Айлин, изо всех сил стараясь сосредоточиться на разговоре. Некоторое время пытался постичь суть адресованного мне в ходе беседы вопроса. Мысли ворочались ужасающе медленно, а свет, что появился вскоре несколько впереди, отвлекал и манил. - Это Айлин, - наконец проговорил я в ответ, мотнув головой в сторону только что представленной девушки. – Остальные здесь не со мной. Распространяться на тему прошлого не хотелось – казалось, что лишние подробности сейчас ни к чему. Впрочем, кое-что всё же счёл нужным уточнить. Не сдержался – всегда коробило это слово. Казалось неправильным, неуместным. Несправедливым. - Уж точно не рыцарь. Просто солдат. Возможно, стоит добавить нечто вежливое? Сообщить о том, насколько приятно было с ней познакомиться? Ухмыльнувшись, решил, что всё-таки нет. Для первого контакта уже сказано даже более, чем просто достаточно. Свет завораживал. Когда он наконец затопил окружающее пространство, я некоторое время молча стоя, позволяя зрению приспособиться к перемене. Да и, откровенно говоря, этой переменой попросту наслаждался. Открывшаяся перед глазами картина, конечно, не особенно радовала – выглядело собрание мертвяков загадочно и зловеще, но после первозданного мрака чёртовых катакомб совсем уж кошмарным совсем не казалось. В голове наверняка должны были роиться сотни вопросов, но вместо них была пустота. Слишком устал. Медленно и лениво ворочались мысли в тщетных попытках выработать какой-либо план. По крайней мере, теперешняя обстановка не представляла прямой угрозы для жизни, что само по себе уже несколько обнадёживало. Две двери. Звёздная и железная. Сказать, какая импонировала мне больше, я сейчас затруднялся. Отделявшая от цели толпа трупов почему-то проблемой совсем не казалась. Пока я степенно и непростительно медленно прикидывал, каким именно образом эту проблему можно решить, новая знакомая внезапно решила проявить ошеломляющую инициативу. Я видел, как тонкое лезвие уткнулось в грудь парню, имя которого узнать до сих пор так и не удосужился. Слышал шёпот, почти физически источавший угрозу. Запоздало начинал доходить и смысл её махинаций. В первое мгновение я был уверен, что не позволю. Уже потянулись машинально пальцы к мечу, но задуманные было слова так и остались несказанными. В некоторой степени мне было жаль парня, хоть и раздражал он просто ужасно. Одного взгляда на понурую физиономию вполне хватило, чтобы вспомнить все полученные им за последние несколько минут оскорбления и упрёки. По большей части вполне заслуженные, но всё же… Я был готов возмутиться. Остановить Реннарт, завив, что такого зверства просто не допущу. Но одного взгляда на надменный профиль Айлин оказалось более чем достаточно. Устал быть хорошим. Сколько можно рисковать своей жизнью, пытаться кого-то защитить и спасти? Где благодарность? Где обещанная в сказках награда? В конце концов, я ведь даже не рыцарь. Я никогда не клялся защищать слабых. Это его проблемы, этого парня. Только он виноват в том, что не может постоять за себя. Пусть идёт. Пусть проверит агрессивность тварей на собственной шкуре. Я устал быть хорошим за всех. Закрыл глаза, обессиленно прислонившись к стене.
-
Рассуждения и мысли Ариса читать всегда крайне занимательно. И интересно наблюдать, как меняется его мироощущение.
-
Устал быть хорошим Бывает)
|
|
|
Макс, довольный тем, что аборигены хоть как-то знакомы с протоколами капитуляции, разжал свои пальцы-тиски, высвобождая комбиболтер и давая возможность начальнику патруля самостоятельно изъять оружие. Правила были соблюдены, Голем отдал оружие старшему или равному по званию, а уж что он с ним будет делать и кому передавать, это его уже не заботило. Захочет сам пупок надрывать, пусть тащит, не захочет, пусть тащат другие...
В прочем, сам процесс передачи оружия вызвал на каменном лице Шепарда весёлую ухмылочку, поскольку оказалось, что комбик для офицера был неподъёмным и тот поспешно сбагрил его подчиненному. Сервоприводы пискнули, принимая ношу, которая по размерам была как половина бойца, а весила...
Тут стоит отметить, что комбиболтер является версией стандартного штурмового болтера комбинированного с плазменной, лазерной или иной пушкой. От чего стандартный вес в двадцать пять кило увеличивался почти в двое и достигает сорока килограмм в полностью снаряженном состоянии. Для Новаришских бойцов это даже не вес. При их массе, габаритах и мышечной системе, они вполне могли таскать вес равный своему собственному и при этом не очень сильно уставать. Сказывались тренировки и особая подготовка, которую проходили все бойцы. В прочем, Максу в этом отношении повезло, он был кроскастером, требования к нему были достаточно лояльные. Всего-то уметь работать с весом равным собственному. А вот клинкастеры, составлявшие элиту и гвардейские полки, те могли поднимать и перемешать грузы в полтора-два раза превышающие собственный вес. Правда росточком и габаритами они были поболее.
С невозмутимым видом, Голем продолжал стоять на протяжении всей процедуры капитуляции. Дажt когда на его броню прикрепили неведомую хрень, и электроника отключилась, он вновь улыбнулся, поскольку аборигены, по видимому, не встречались с Новаришами в принципе. Иначе они бы знали, что электронные компоненты систем никак не связанны с боевыми возможностями. Ведь электроника слишком ненадёжная. При хорошей РЭП атаке, она делает своего обладателя уязвимым, не позволяет стрелять, воевать, перемещаться... То ли дело механика, пневматика и оружие построенное на принципе отвода пороховых газов из трубки ствола. Даже если во всей галактике не останется и вольта электричества, Новариши не потеряют своей боеготовности. А отсутствие кондиционера, вентиляции и прочей электронной начинки, не такое уж большое неудобство, которое можно и потерпеть.
Макс как-то неопределённо пожал плечами, когда посмотрел на штуку на броне и наручники, развернулся, встал за спиной Сильвии. Ну пусть так, пусть думают, что они его нейтрализовали, пусть думают что в безопасности...
Неотступно двигаясь следом, Шепард первый раз в жизни пожалел о неработающей электронике. Такой спич королевы нужно было записать, а потом транслировать для поднятия боевого духа во всех гарнизонах, а тут такое дело... Ну ладно, если Род будет благосклонен, то ещё представиться возможность записать.
Остановившись возле гравилёта, Голем с опаской взирал на чудо электроники. Нет, он не боялся этого устройства, видел подобные. Видел, как подобные электронные устройства падают только из-за повреждения электрических цепей или просто от РЭП атак... Лезть внутрь ему совершенно не хотелось. Это как добровольно залезть в гроб, накрыться крышкой и ждать когда тебя донесут до кладбища... Да и места внутри...
Шеп приблизился к входному люку, заглянул внутрь и... Не нашел там места где разместиться. Задумавшись, он прислонился плечом к борту ховера, от чего тот покачнулся и даже немного сдвинулся в сторону...
Нет, определённо, оставлять Королеву было нельзя! Макс одним прыжком запрыгнул внутрь, от чего весь гравилёт заходил ходуном, словно лодочка на волнах. В пол шага он оказался возле свободного места. Ну как свободного, сам Макс бы туда не поместился, даже одна его нога, но он честно попытался. Принялся втискиваться между двумя бойцами с краю и ещё одним, что сидел в глубине и о чём-то беседовал с...
Вот те здрасте! Все в сборе и без приглашения! Неужели вечеринка намечается? Макс улыбнулся и всё таки втиснул свою тушку на лавку, от чего двух крайних бойцов выдавило наружу. Поёрзав на сидении и устроившись поудобнее, Макс постарался не шевелиться и по возможности не дашать, поскольку машина начинала ходить ходуном. А ведь им ещё куда-то лететь... Не хватало ещё чтобы по его вине погибла королева...
|
От прикосновения к металлическому стержню посоха Стефана обожгло, словно он опустил руку в раствор "царской водки" - смеси кислот, которые алхимики и ювелиры используют для растворения металлов, однако резкая боль прошла буквально в следующее мгновение, хотя Стефан и знал, что стоит ему схватиться за посох второй рукой, как жгучий яд начнет отравлять его тело. Услышав звуки, исторгшиеся из уст темноволосого молодого человека, насекомые и пауки, заполонившие этот зал, на мгновение опешили, но довольно быстро пришли в себя и, больше не обращая на усилия Стефана привлечь внимание, напугать или заставить прекратить атаковать, чудовищные твари продолжили исполнять некую злобную волю того, кто заставлял этих монстров атаковать наших героев. Не произвел впечатления на гигантских беспозвоночных и трюк, который применил Дерек - казалось, что на птичий клекот, заполонивший, помимо иных звуков, этот просторный зал, противники наших героев не реагируют вообще никак. Возможно, они никогда не выбирались на поверхность земли и не сталкивались с птицами, или же таким крупным представителям царства шестиногих и восьминогих яростный крик хищной птицы, которую они могли бы уничтожить движением всего одной из своих многочисленных лап, не представлялся чем-то серьезным и опасным.
Ульвар исторг громкий звонкий звук из панциря паука, которого со всей силы ударил древком своей глефы после того, как не смог ранить восьмилапое чудовище ее лезвием - увертливость паука сыграла дурную шутку с ним самим, ведь отпрыгнув в сторону от лезвия, он оказался как раз в том самом месте, в котором северянин и хотел, чтобы он был. Рядом с ним Энна залечивала повреждения, полученные от разъедающей и невероятно зловонной жидкости, которое многоногое и явно не естественного происхождения насекомое изрыгнуло на нее; раны девушки на глазах начали затягиваться, а окровавленная и почти превратившаяся в бурую жидкость плоть и кожа - снова возвращать себе свои первоначальные формы и состояние. Альве тем временем обожгла очередную тварь, заставив нескольких из них в страхе застрекотать - Стефан понял их примитивную речь и перевел для себя как "Огонь! Больно! Смерть! Бежать!", и, вероятнее всего, подобное проявление мастерства Гвендолен в обращении со стихией огня, управляемой потоками безликой, но всепроницающей энергии созидания и разрушения, принесло бы некие весомые результаты, если бы не старец-друид, который, услышав призыв альве к действию, не начал действовать.
Старик, хоть и кряхтя, но довольно резво взобрался на каменный постамент с мерцающим голубоватым сиянием руническим кругом и, выхватив из поясных ножен серебристый серп, полоснул себя по раскрытой ладони. Казавшиеся черными в призрачном свете капли крови, словно капли летнего дождя, застучали по каменной поверхности этого сооружения, когда друид начал читать свою молитву. "A elfyntodd dwyer sindoyn duw. Cerrig yr fferllurig nwyn. Os syriaeth ech saffaer tu. Fewr echlyn mor necrombor llun" - голос старца был мощным и зычным, а уверенность, переполнявшая его слова, эхом отражалась от каменных стен зала, а лицо его преисполнилось некой мрачной решимости и темного гнева, а также - казалось - глубокой боли, сострадания и сожаления, хотя вся эта палитра эмоций сложно сочеталась. Первые капли упали на гладкий камень, но лишь соприкоснувшись с ним, начали двигаться весьма необычно - словно обрели душу и превратились в миниатюрных кроваво-алых змеек; каждая такая змея устремилась к ближайшей руне на постаменте, и уже спустя пару ударов сердца и добрую чашу крови, излившуюся из глубоко рассеченной - почти отсеченной - ладони старика, практически весь рунический круговой узор был заполнен кровью.
- Тебе никогда не совладать со мной и с силой Природы! - внезапно тихо сказал друид, но его голос услышали все, кто был в этом зале. - И при жизни ты был занозой, но после смерти ты стал чем-то еще худшим; ты не стал исправлять вред и зло, которое ты причинил этой земле и этим людям, ты зациклился на идее мести и возмездия. Тем самым ты доказал, что я был прав, что мое первое впечатление и те слова, что окружающие нас леса и само Озеро нашептывали мне, когда ты строит тут свое паучье гнездо, были истинными. Я ведь верил тебе, ведь ты - моя кровь. Увы. Я не сожалел ни тогда, ни сожалею ныне. ТЫ. ДОЛЖЕН. УЙТИ. ПРООООООЧЬ!!!!
То ли кровь, покрывшая руны, тому была виной, то ли чары друида, то ли причиной произошедшему было нечто другое, но голубоватый, словно от полнолуния, свет, заполонявший до сих пор зал и освещавший его, постепенно становился розоватым, потом стал насыщенно алым, и в конце концов все помещение заливал багряный, цвета засохшей крови свет. Вибрация, сначала едва ощущаемая, с каждым ударом сердца становилась все явственнее; пятеро едва удерживались на ногах. Обломки каменных плит и щебень, входивший в состав скрепляющего цемента, посыпались с потолка на каменный пол, словно спелые ягоды с вишневого дерева, на которое обрушился яростный порыв предгрозового ветра. Один из камней больно ударил альве в плечо, другой - покрупнее - обрушился на голову Стефана, заставив темноволосого юношу потерять сознание и упасть на холодные плиты. Многоножек и пауков охватила паника, и монструозные создания в спешке попытались покинуть рушащееся строение; один из пауков подмял под себя Энну, сведя на нет все ее попытки самоисцелиться - огненноволосая дева, когда Ульвар увидел ее после того, как громадное брюхо восьмилапой твари было уже почти в проходе коридора, лежала без сознания на каменном полу.
- Не забывайте - часовня!!! Часовня на горном перевале, Перевале Стонов - там сокрыты ответы!!! Не забывайте об этом!!! - прокричал, пытаясь перекрыть грохот рушащегося здания, старец. - Не забывайте ничего!!! Он - о, да, он знает толк в том, как затуманить мозги!!!
Это было последнее, что слышали Ульвар и его подопечная, Гвендолен, прежде чем весь зал внезапно заполонил свет такой яркий, что в одно мгновение высушил слизистые глаз эттира и альве, во второе мгновение - превратил их кожу в пепел, а плоть - в шипящие угли, прежде чем всех и все поглотила безграничная и беспросветная тьма.
* * *
Громкий, оглушающий крик, хрустальный голос, разбиваемый на мириады осколков тяжелым молотом боли и ужаса.
Все пятеро встрепенулись и вмиг проснулись; четверо от крика, пятая - задохнувшись им. Вокруг была тьма и вода. Когда глаза попривыкли к темноте, четверо огляделись вокруг, а пятая, которая видела во тьме так же, как четверо на свету - просто спрятала лицо в своих ладонях, не в силах совладать с дрожью. Дрожала не только альве, но и все остальные - вокруг с невидимых в темноте и сквозь густые кроны вековечных деревьев небес низвергались потоки холодного ливня, превратившие окружающую землю в топкое и грязное болото. Вот - сумки из промасленного холста и кожи, но все равно не избежавшие участи, которой подверглись все пятеро - мокрые, как утопшие щенята, а вон - черное месиво, в которое превратился костер.
Дождь не утихал, и пусть теперь, когда все проснулись и кровообращение вновь стано активным, было невероятно холодно.
|
|
По роду службы, Дмитрий Максимович был человеком скрытным и незаметным, ведь в том и заключалась задача околоточного надзирателя, что его вроде как и нет, а как где-что дурное случилось, кто худое задумал или сделал, он тут как тут. Является из из ниоткуда и всё уже знает. Странная особенность, вроде как и быть, но быть незаметным для прохожих и городжан, не нервировать своим присуствием, но появляться всегда вовремя и к месту.
Этой своей особенностью Дмитрий Максимович и пользовался, что на стоя на посту, что навещая подопечных, коих в его околотке было три с лишним тыщи душ, что сейчас, явив свой облик пред очи высшего начальства. Тихо, чинно, без лишней суеты отдал предписание, да и отошел в сторонку, заняв место чуть в сторонке и пристально наблюдая за происходящим.
Говорить он был не любитель, всё больше наблюдал да анализировал, делал выводы. Именно правильные выводы и вовремя сделанные наблюдения позволяли узнавать людей лучше, узнавать ход их мыслей и то, о чём эти самые люди думают. Внешний вид, жесты, осанка, поза, взгляды, всё то, что идёт от человека бессознательно, рассказывало о нём больше, чем сам человек хотел о себе рассказать.
Выслушав зачитанную депешу, Таврин нахмурился и едва заметно отрицательно качнул головой. Настроения среди простых людей он знал несколько лучше и хорошо понимал, что тремя днями, столь лихо заявленными Павлом Васильевичем, дело не обойдётся. Хорошо если до смертоубийства не дойдёт, а то ведь всяк может случиться.
По окончании же приветственных речей и отбытии оперативной группы для дальнейшего несения службы в ресторации Романовыхъ, Дмитрий Максимович в числе последних занял место за обеденным столом и подозвав чашника, распорядился: - А принесите ка мне, голубчик, водочки. Грамм триста. И закусочки обязательно не забудьте'с. Огурчики малосольные, грузди солёные, да'c... И обязательно капусточки, квашеной. Картофель, тушеный въ сметанѣ со свининкой, да оладьи с яблочным вареньем на десерт... За сим всё, любезнейший...
Устроившись за столом поудобнее, Таврин дождался заказанных блюд, наполнил "мерзавчик", поднял тост за здоровье всех присутствующих и одним уверенным движением отправил "депешу" в желудок, подхватил вилкой хрустящий груздь и отправил следом. Когда же в следующий раз на него обратили внимание, то графинчик уже опустел, а околоточный надзиратель чинно расправлялся с оладьями, густо смазав их яблочным вареньем.
"Ага... "диверсионная группа в составе трех егерей финского батальона - бывших русских подданных." Это уже интересно, а запевалой у них "немец, обер-лейтенант Райнерт Иви". Какая любопытная кампания подобралась. И что, в самом порту Архангельска диверсию учинить? Ай-ай-ай..."
Дмитрий Максимович отрезал кусочек оладушка. Сладкое для работы мозга ему очень помогало.
" Три корабля... Из Британии... SS "Zillah" с грузом кардиффского угля, SS "Balfour" и SS "Anne" с грузом военной амуниции. Ну допустим, с амуницией всё понятно для чего устраивать диверсию, но по разведданным саботировать будут только один корабль. А значит делать дело только на половину. А что проку с угля? Для завода? Какого? Военного? Пушки делать, сталь для кораблей? Непонятно... Нужно будет уточнить..."
Окунув оладушек в варенье, Таврин отправил его в рот и прожевал.
"Две группы иностранцев... Купец из Хельсинки. Тор Аасгаард с тремя приказчиками. Закупки леса на лесозаводах в Маймаксе. Этому в порту делать нечего, если только там представительство торговой гильдии нет. А вот американский инженер-путеец Эдвард Уильямс с переводчиком и двумя охранниками, это уже что-то инетерсное. И цель подходящая...Особенности постройки морского порта в сложных природных условиях крайнего севера. Этот и в порту обязательно появиться, и интерес повышенный к конструкциям будет проявлять, а коли за жабры прихватят, так отбрешется, что инженер, изучает особенности конструкций. Да и как инженер слабые места выявить может, со взрывчаткой умеет обращаться... Переводчик, охранники... Зачем инженеру охранники?"
Положив вилку на стол, Таврин с задумчивым видом потрогал усы и окинул взглядом присутствующих.
"И говорит американец, на чистейшем английском... Ошибочка'с, господин обер-лейтенант вышла. С вами ещё лично не общались, а уже вы себя выдали. Не говорят американцы на чистом английском, для этого нужно родиться англичанином и прожить там долго или специально английское образование получать, академическое. А Англия поближе к Германии будет, чем Америка. Хорошо учились, господин обер-лейтенант, с тщанием присущим немцам, да вот не учли мелких особенностей... Так где же вам в Америке могли поставить чистейший Английский, а господин Райнерт Иви?"
*Кхм* Дмитрий Максимович кашлянул и улыбнулся собственным мыслям. Обратился к присутствующему начальству, решив по пунктам уточнить интересующие его вопросы: - А что известно о грузе угля? Каков конечный пункт назначения и цель этой закупки?
-
Описания - душевнейшие, так и вижу эту чинную, достойную трапезу крепкого, надежного человека, туго знающего свое дело.
-
- А принесите ка мне, голубчик, водочки. Грамм триста. И закусочки обязательно не забудьте'с. Огурчики малосольные, грузди солёные, да'c... И обязательно капусточки, квашеной. Картофель, тушеный въ сметанѣ со свининкой, да оладьи с яблочным вареньем на десерт... За сим всё, любезнейший. *аж слюну сглотнул*
|
Эленна корнету, в целом, понравился. Было в его поведении что-то близкое и родное, то ли эта молодость и некоторая наглость, свойственная ей, то ли откровенное желание позлить начальство, потому как ничем иным Карпицкий объяснить бант революционного окраса на груди сверстника не мог. Данилевич на его фоне выглядела старшей сестрой — не по возрасту и внешности, но по манере держаться — , которой призвание было следить за младшим братом и не давать тому сорваться в бедокурие.
Впрочем, зачитанная телеграмма отвлекла от рассмотрения нового непосредственного начальства. Шокироваться Карпицкий не спешил — определенности в сообщении не было, а смута в Питере заваривалась уже давно, бурлила слухами и домыслами, и вот, выходит, заварилась наконец и закипела. Ничего, прав Павел Васильевич — третьего дня эту пенку всю поснимают к чертовой бабушке, да туда ей и дорога, забудут тем же вечером. В конце концов, страна в войне.
Эленна тем временем устанавливал общественные связи с новым коллективом, и способом его Василий Корнеевич был крайне доволен. Совместная трапеза объединяет, вот только повод для празднования начальник, конечно, выбрал сомнительный. А когда Эленна упомянул свои политические взгляды, корнет и вовсе задумался, а не подстроено ли все это, как какая-то проверка лояльности новых сотрудников — настолько странно это выглядело. Но виду не подал, лишь улыбаясь и расценивая это все как злободневную шутку.
В ресторане же, когда Эленна перешел от тостов к делу, корнет слушал его весьма внимательно, с аппетитом уплетая карпа под белое вино. А по окончании речи, выслушав даму (и даже восторженно кивнув ее познаниям иностранного — самому-то без акцента и запинок, что на английском, что на французском, говорить не удавалось), а затем и Александра Николаевича, изложившего свой "прожект", вежливо кашлянул: — Позволите? Так вот... Прежде всего, будь моя воля, пожелал бы удостовериться я, что кайзерфлит за три года не заподозрил утечки своего военно-морского шифра, и не предоставляет в наше распоряжение качественную и профессиональную "дезу", просто на всякий случай. Корнет отпил глоток вина, чтобы скрыть предательское першение в горле. Все же, почитай, в первый раз перед новым коллективом выступает. — Если принять информацию достоверной, то следует из нее, что ищем мы четырех человек-иностранцев. Группа группой, но я бы внимательнее отнесся и к тройкам, и даже к одиночкам. Все же, если диверсионная группа — профессионалы, то... ну, вы понимаете, разделиться в дороге и затем собраться в городе не так сложно, а в случае даже подозрения на утечку информации — внимания привлекать меньше. Что касается лиц, находящихся уже под подозрением, предложил бы я, всецело поддерживая идею Анны, при том установить за ними слежку, хотя бы на недельку, а по результатам ее — обыски мест, где подолгу эти лица задерживаются, и допрос лиц, с которыми эти господа изволят общаться. Проникновение в номер, — корнет уважительно кивнул агенту Данилевич, — это, без сомнения, самоотверженный поступок, но господин Эленна прав — мера крайняя. И вы, Александр Николаевич, неправы в своем "комильфо - не комильфо" — не пристало мужские дела женской честью разрешать. Тем не менее, Ганурскому кивнул уважительно и отсалютовал бокалом. Все же, не обидеть хотел, а лишь мнение свое высказать касательно вопроса.
|
-
Замечательно, интересно и сильно - как всегда)
-
Испытания на их пути и не думают заканчиваться) Здорово. Правда интересно. И крестьянина жалко, однако.
|
Кальдерони вышел нетвёрдой походкой из залы, в сопровождении слуги. Матиас, вытянув длинные ноги, расположился в любимом кресле, потягивая вновь наполненный бокал. Янтарь сиял в отблесках огня, и пламенная жидкость, попадая в рот, горячила ум и тело. Приятное тепло разливалось по венам, разжижая мысли и оставляя пустоту. Джованни прикрыл на миг глаза, наслаждаясь спокойствием. Ему чертовски этого не хватало за прошедшие сутки. Последние звуки в доме стихли, погружая особняк в блаженную тишину. Он слышал, как поскрипывал палац от чужих шагов. Слышал хлопок дверцы. Единственный оставшийся слуга безмолвной тенью стоял возле двери, ожидая, пока хозяин не соизволит отклониться. Несмотря на усталость, Матиас не хотел спать. Алкоголь травил его тело и душу, но не мог отравить разум до полной потери здравомыслия. Он никогда не пил до того, чтобы достать своих собственных демонов на дне бокала. Для подобного ему нужна не одна бутылка. Однако… Нечто тёмное и извилистое достигло его сердца. Щупальце страха, обвившее его настолько сильно, что участился пульс. Его мысли вновь возвращались к жене.
…Беатрис не могла уснуть. Не могла расстаться с событиями прошедшего дня, всплывающими в памяти каждый раз, когда девушка закрывала глаза. Холодность Дестефани, улыбка Сальваторе, восторг Амадэо… Отрешение и злость во взгляде собственного мужа. Он не захотел оставить её в гостиной. Она наивно полагала, что теперь он начал ей доверять. Вверять свои тайны. Но он заперся внизу наедине с Кальдерони. Что ж… Женщина слишком глупа, чтобы понять мужские разговоры, не так ли, Матиас?.. Беатрис понимала, что в ней играла обида. Понимала, что наутро, конечно, он расскажет ей всё, о чём беседовал с Леопольдо – но сейчас ей нужен был повод для того, чтобы позлиться. В ответ на его собственную необоснованную ревность. Синьора Джованни полагала, что это была именно она – иначе с чего бы ему так резко обрывать светский разговор практически на полуслове?.. Беатрис думала о тех, кого сегодня повстречала, и мысленно пыталась составить портрет каждого – со всеми качествами и недостатками, что по крупицам находила в отдельно сказанных фразах. Пыталась понять, почему Дестефани отказала ей в дружбе. Ради каких целей Сальваторе заговорил с ней. Искренние ли чувства владели братом умершего Фаррадечи и каким образом Эстакадо удалось продержаться в тени весь вечер. Но каждый раз мысли возвращались к мужу и его холодной отстранённости. Каждый раз она смотрела на дверь и представляла, как он перешагивает порог. Представляла выражение его лица – брезгливо-озлобленное, и практически ощущала волны исходящей от него ярости. Боялась признаться самой себе, что в глубине души в ней жил некоторый страх. Матиас никогда не был тираном, ни разу не поднимал на неё руку – не считая исключительных случаев ссор, когда он просто замахивался. Но было в нём что-то… звериное, нечеловечески хладнокровное.
Палитра красок за окном сменялась по мере приближения утренних часов. Рассвет залил золотистой краской верхушки деревьев и крыши домов, мазнул широкой кистью по небу, собирая звёзды и раскрашивая редкие облака в розовато-оранжевый цвет. Сон пришёл неожиданно, неосязаемо коснувшись сознания девушки и растворяя гнетущие её думы. Лёжа на боку, лицом к ведущей на террасу дверце, Беатрис засыпала, подвластная обыкновенной человеческой усталости. Она практически не обратила внимание на едва слышный щелчок замка и отзвук смазанных петель. Не услышала тихих шагов и звон пустого бокала, поставленного на тумбу рядом с кроватью. Не услышала шорох сбрасываемой одежды – части тщательно подобранного гардероба превратились на полу в смятые тряпки.
…Резкий разворот заставил её проснуться. Неожиданно для себя она оказалась лицом к лицу с объектом своих недавних волнений. Его рука, лежащая на хрупкой ключице, вдавливала её в постель, а длинные пальцы впивались в кожу шеи. Аромат бренди смежался с горячим дыханием, окутывая её облаком приторного алкогольного запаха. - Ты играешь с огнём, дорогая, - угрожающе-тихо и хрипло произнёс Матиас, нависая над девушкой. В падающей тени не было видно выражения лица, Беатрис различала лишь блеск тёмных глаз. – Ещё раз я увижу твою улыбку в его присутствии и сотру её раз и навсегда. Ладонь опустилась на приоткрытый ротик, прерывая готовые вырваться из её уст проклятья. Беатрис, как следствие, начала вырываться, но бунт был тут же подавлен, а запястья – сцеплены над её головой свободной рукой. - Ты не подойдёшь к этой троице и всем, кто с ними связан. Ты не будешь улыбаться, как ни в чём не бывало, строя из себя хорошую девочку. И играть в эти чёртовы игры. Ты меня поняла, Беатрис? – С каждым словом его тон становился громче и злее, по мере выплёскивания накопившегося раздражения. – Я прекрасно знаю, на что способны люди ради чёртовой власти. Ты просто идиотка, если этого не понимаешь. Они как псы, способны перегрызть друг другу глотки ради того, чтобы связать себя цепью… Не рыпайся, сука! Не понимаешь, о чём я говорю? Ты – инструмент в этой игре. Чертовски красивый инструмент. Не удивляюсь, что кто-то решил тобой попользоваться. Превосходная игра намечается, милая, не думаешь? Может, и мне стоит поиграться девочкой Сальваторе? Сёстрами Фаррадечи или Эстакадо – дьявол, у меня богатый выбор! – В белоснежной улыбке не было ни капли доброты. – Или мне позволить тебе выступить на этой сцене? Подтолкнуть тебя в направлении, которое ты же сама и выбрала?.. Давай, девочка моя, раздвинь ноги перед моими врагами – вдруг принесёшь пользу. Он отстранил руку от её лица и тут же заглушил крик жёстким, далеко не нежным поцелуем. Получил за это кольнувшую боль в прокушенной губе, ощущая привкус металла на языке. Притаившаяся глубоко внутри злость выплеснулась наружу, и дальнейшие события приняли совсем не приятный оборот. Беатрис, пожалуй, впервые познала на себе грубость выведенного из себя мужа.
***
Солнечный луч ласково коснулся лица, позолотив тёмные волосы и опустившись на дрогнувшие ресницы. Сон уходил постепенно, ленно уступая место возрождающемуся сознанию. Оставляя после себя туман, размывающий приходящие в голову сумбурные мысли. Первые минуты – лежишь абсолютно бездвижно, ощущая приятную мягкость частично накрывшего тебя одеяла и липкую духоту. Начинаешь приходить в себя и осознавать, что, раскинувшись в постели, не чувствуешь рядом присутствия близкого человека. Открываешь глаза и смотришь в потолок, и лишь некоторое время спустя, потягиваясь, сбрасываешь одеяло и садишься. Обращаешь внимание на отсутствие сваленной на полу одежды – как обычно, прислуга бесшумно прибралась за тобой. В памяти всплывают события прошедшего вечера и ночи. Начало разговора с Леопольдо помнишь практически дословно, но дальнейшее утопает в пелене алкогольного опьянения. Яркие картины появляются перед глазами вспышками запомнившихся мгновений. Касаешься шрама на нижней губе, ощущая покалывающую боль. Ноют оставленные на спине свежие царапины. Сожаление? Горечь? Обида?.. Трудно разобраться в собственных чувствах и признать свою вину. Уже сейчас знаешь, что не хочешь извиняться совершенно. Произошедшее – вовсе не в порядке вещей, но точно единичный случай. Медленно поднимаясь с кровати и зовя служку, думаешь, что принесёт тебе сегодняшний день помимо нового союза. Вовсе не хочется обретать врага в лице собственной жены…
***
- До свидания, Леопольдо. Надеюсь, мы ещё увидимся, - Беатрис очаровательно улыбнулась, протянула новообретённому другу семьи тонкую ручку и удалилась из прихожей. Скрывшись за дверью, девушка остановилась и прислушалась к разговору двух мужчин. Матиас говорил о плане, который они собирались осуществить, и просил Кальдерони быть поосторожнее. Пошутил про синее от похмелья лицо и капюшон, который может это скрыть, подарил новому союзнику бутылку бренди. После - послышались шаги и всё стихло. - Беатрис? Девушка вздрогнула, но не обернулась. Почти физически ощутила присутствие мужа и предпочла его проигнорировать, невозмутимо направившись в столовую. Ощущая его взгляд на своей спине.
...Завтрак прошёл в гробовой практически тишине. Обычно Беатрис интересовалась успехами сына или вела светскую беседу с мужем о вещах, совершенно не касающихся их тайных дел. Но сегодня, выпрямившись на стуле и не глядя на Матиаса, она сохраняла абсолютный нейтралитет. Фредерико, словно почувствовав настроение матери, елозил на месте и постоянно её дёргал. Старший Джовании спрятал улыбку в поднесённом ко рту кулаке. - Малыш, возьми деревянный меч и беги к Флавио. Нам с мамой нужно поговорить. Рико, радостный от того, что ему не придётся доедать свою порцию каши, соскочил со стула и бросился прочь из столовой. Нянечка едва за ним поспела.
Беатрис молча закончила завтрак, воспользовалась салфеткой и, наконец, повернулась к мужу. Внешне холодная, как лёд, - но взгляд чёрных глаз обжигал разгоревшимся внутри пламенем. - Не хочу, чтобы между нами была какая-то недосказанность. Надеюсь, ты понимаешь, что сегодняшняя ночь была исключением. - Надеюсь, ты понимаешь, что сделал мне больно? – выпалила девушка, и ответом ей послужила улыбка. - Ты мне тоже. И я говорю не только о царапинах. – Он потянулся и опустил ладонь на маленькую ручку жены. – Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Лёд, казалось, треснул. Матиас мастерски играл интонацией, и в лёгкой хрипотце его голоса слышалась столь редкая и не присущая ему мягкость. - Я понимаю, - тихо ответила Беатрис. – В подобных делах ты разбираешься больше, но… кажется, ночью ты всё же кое в чём со мной согласился. Джованни нахмурился, силясь вспомнить детали. Хитрая полуулыбка на лице жены говорила только о том, что она чего-то от него добилась, причём вполне традиционными способами. - Ты согласился, что близкое общение неплохо помогает узнать конкурентов, и был не против с ними увидеться. Пригласить на сегодняшний спектакль, например… Матиас буквально остолбенел. По его лицу было видно, что где-то внутри черепной коробки у него происходил лихорадочный мыслительный процесс. В конце концов, он произнёс: - Наверное, ночь закончилась гораздо приятнее, чем я предполагал… Впрочем, не хочу разговаривать об этом сейчас. Тебе ведь интересно о чём я договорился с Леопольдо?.. Мужчина вкратце поведал о диалоге с Кальдерони. Беатрис, казалось, была обескуражена и восхищена одновременно. - Очень неплохо, дорогой муж, но вдруг что-то пойдёт не так?.. Матиас, я не переживу, если всё это всплывёт наружу и общественность узнает… - Не беспокойся. Я постараюсь отвлечь общественность, чтобы не прояснились все детали. - Дело в том, что не только твои люди следят за происходящим в городе. - Конечно, эта стража… - Я говорю не о страже. Матиас перевёл на девушку вопросительный взгляд. - Пока ты отсыпался, я получила от твоего человека новости. Некая шайка под предводительством Корноухого нанята Сальваторе. Джованни опустил голову на кулак, в глубокой задумчивости глядя куда-то в стол. - Что ещё он сказал? - Во-первых, что Сальваторе и Эстакадо виделись с де Боно, - начала перечислять девушка, вертя перед собой салфетку и ощущая себя в это мгновение важной фигурой, в руках которой были сосредоточены необходимые мужу знания. – Во-вторых, сын Сальваторе, не помню его имя совершенно, был у сборщика податей и помогал ему с отправкой их в Милан. В-третьих, сестра Эстакадо, дрянь, тоже захотела спонсировать у Амадэо пьеску. В-третьих, Колонна посещал Альберти с визитом. И ещё. Я не знаю, обратил ли ты внимание, но я не заметила, чтобы ты близко подходил к главе стражи… Вчера на вечер Эстакадо явился в потрёпанном виде. Рукава – в крови, на лице – шрам. Он явно во что-то ввязался. Кстати, ты вчера оставил меня… ради каких дел? Джованни практически не услышал вопроса жены, углубившись в собственные раздумья. Ей пришлось переспросить, и только тогда он ответил. - Господи… ты не думаешь, что… - Вполне возможно, что именно Данте остановил моих людей. Вполне возможно, что именно он организовал покушение на де Боно. И в тот же день к нему и явился… Чертовски странно. - Мне страшно, Матиас. Эти покушения… - Надеюсь, теперь ты понимаешь мои волнения, девочка моя. - Зачем Сальваторе и Эстакадо посещали де Боно? Зачем второй Сальваторе виделся со сборщиком? Что Колонне нужно от главы совета? Матиас, я не понимаю! Джованни улыбнулся. Он был спокоен как свернувшаяся змея. - А ещё уход с раута Дестефани и её беседа с Данте. Слишком много мух. Для того, чтобы знать о каждом их действии, нужна прочная паутина. Прошло всего пару дней, дорогая, мы не можем понять всю картину. Меня это не устраивает. Я хочу знать всё. Пока я могу только предполагать, так же, как и ты. – Матиас постучал по столешнице кончиками пальцев и поднялся с места. – Касаемо семейки Сальваторе – я недооценил их сообразительность. Похоже, они решили косвенно связаться с герцогом Миланским через сборщика налогов. Или узнать о наших доходах. Другой причины я не вижу.
***
От потемневших со временем кирпичных стен, увитых густым плющом, эхом отражались звуки тренировочного боя. Небольшой внутренний двор вместил в себя несколько узорчатых скамеечек, клумбы с цветами, апельсиновые деревья и небольшой фонтан в центре. Вокруг него бегали две фигуры – ребёнок и взрослый мужчина. Последний чаще оборонялся деревянным мечом, врученным ему нянечкой, отложив собственный клинок на бортик фонтана. Фредерико, высунув язык, с усердием нападал, иногда промахиваясь по ловко отскакивающему противнику, но и частенько попадая ему по ногам. Матиас, облокотившись о дверной проём и скрестив руки на груди, наблюдал за развернувшимся сражением. Стоя в тени, какое-то время он оставался незаметен. С гордостью мужчина смотрел на маленького Джованни, узнавая в нём какие-то свои черты. В столь юном возрасте Рико демонстрировал ярко выраженные таланты, коим, несомненно, являлось и фехтование. Затем он перевёл взгляд на человека, которому доверил обучение сына.
Флавио Ферро был на полтора десятка лет старше его самого. Смуглая кожа, чёрные волосы, которые капитан личной стражи предпочитал стричь очень коротко. Под аккуратной бородкой с усами, посеребрёнными первой сединой, скрывался уродливый шрам. Пересекая левую щёку, он достигал полуприкрытого глаза, раздваивая густую бровь. Матиас увидел его впервые подростком, в составе нанятых телохранителей Гаспаро. Как он узнал после – Флавио был одной из тех ищеек городской стражи, что стремились найти главу criminale и отправить на эшафот. И упрямый в своём деле Ферро действительно его нашёл. Гаспаро слегка приукрасил его лицо и сделал предложение, от которого Флавио не смог отказаться. Некоторое время спустя капитан покинул свой пост ради частной службы, аргументировав тем, что синьоры раскошеливаются на жалование больше, чем магистрат. Но Матиас знал ещё причины, по которым Флавио поступил так. Теперь, столько лет спустя, он хорошо узнал этого человека. И видел в нём жажду, которую не могла утолить старая должность. Отец увидел это сразу, и именно потому не убил Ферро на месте. Флавио, сколь был преданным старому делу, столь же преданным оказался и на новой службе. Отцу не приходилось в нём сомневаться, и воин достаточно быстро заслужил его доверие. Иногда Ферро выступал в роли его тайного советника. Капитан личной стражи не знал, кто именно убил Гаспаро, но догадывался. И Матиас, прекрасно понимая нрав Флавио, самолично предложил ему остаться служить его семье. Как он и думал, капитан остался. В случае отказа… Ферро ждала бы участь прежнего господина.
Фредерико сделал рывок в сторону, ударив искусственным мечом по рёбрам соперника, и тот поморщился от вполне реальной боли. - Погоди минутку, Рико, мне нужно передохнуть, - произнёс Флавио, заметив в тени фигуру Джованни. И, как только мальчик отошёл к няне, приблизился к дворянину. – Синьор? - С каждым разом Рико поражает меня всё больше. - Он совсем не похож на вас характером, - улыбнулся Флавио, - но, абсолютно точно, унаследовал ваши способности. - Кто знает, что ещё он унаследовал, - криво усмехнулся Матиас и перевёл взгляд на мужчину. – Флавио, ты прекрасно понимаешь, что происходит сейчас в городе. - Да, синьор. Но пока на улицах относительно тихо. - Неудивительно. Никому не выгодны покушения, способные взволновать толпу. Пока все только наблюдают. Я к тому, капитан, что ты и твои люди должны быть осторожными. Повсюду глаза и уши, и я не хочу, чтобы кто-то из моей стражи нечаянно о чём-то проговорился или упустил из вида важные вещи… Понимаешь? - Синьор? - За мной следят. Об этом мне сообщили мои люди. Я хочу, чтобы чужие шпионы знали как можно меньше. - Вы знаете, что я слежу за всем, что говорят и делают мои люди, - несмотря на слегка досадный тон, в глазах Ферро плясали искры заинтересованности. Он любил игры в прятки. И более всего любил находить. - Да. Я верю тебе, Флавио. Но я хочу, чтобы ты следил не только за моей стражей. Мои слуги. Если углядишь хоть намёки на предательство – задерживай и веди ко мне. Ещё я хочу, чтобы ты пристальнее следил за моей женой. У меня дурное предчувствие, что с её миротворческими идеями она наживёт себе проблем. Ферро едва заметно улыбнулся, но промолчал. - Конечно, это не единственное, о чём я хотел поговорить. – Матиас провёл в задумчивости пальцем по губам и слегка поморщился от боли. – Меня не оставляет в покое мысль о том, что через главу городской стражи проходит поток информации, уловить который не в силах даже мои люди. Стража повсюду. Я хочу знать, насколько обоснованы мои догадки. - Я оставил службу в городской страже уже давно, - хмыкнул Флавио, - порядки внутри могли измениться. Однако не думаю, чтобы каждый стражник занимался подобной слежкой. Рядовые стражники вряд ли осведомлены о том, что именно нужно начальству. Для таких вещей в гарнизоне есть специальные люди. Не забывайте, что стражники тоже люди, и не все из них хотят играть в ваши игры. Матиас улыбнулся, обнажив ряд белоснежных зубов. - И именно от этого, Флавио, я и буду отталкиваться. Но немного позже. Ещё слишком рано. А пока… Я знаю, что иногда ты захаживаешь на вечер к Аньес. Как и многие стражи порядка нашей Пьяченцы. Ты передашь ей сольдо, а взамен – я хочу услышать, что говорят спьяну молодцы Эстакадо и чем они, возможно, недовольны. Хочу узнать, что говорят о моих соперниках в общем, какие ходят о них и обо мне в частности слухи.
***
Он не мог знать всё. И не мог допустить, что бы всё узнали о нём. Он ощущал нити, связавшие город. Нити из подвижных человеческих тел, из знаний, что они держали в своей голове, из слов, что текли из уст. Сеть информационных шпионов. Ими были не только нанятые люди или стража – но и твои собственные соседи, дворяне и простолюдины. За каждым твоим шагом обязательно кто-то следит, и информация об этом, порой, доходит до ненужных ушей. Он ощущал, как давят на плечи обязательства и риск. Как прочно сковала его решётка из интриг. И с каждым днём ощущение становилось острее. И всё быстрее и глубже он падал в бездну, возврата из которой не было… Оставались вопросы. Сотни вопросов, ответы на которые могли дать только интересующие его люди.
Люди… Его главные на данный момент цели. Что он, в сущности, знал о своих противниках? Домыслы, сплошные домыслы. Правда ли, что Бернардо умер от сердечного приступа, или это работа его брата? Уже – не важно. Представляет ли собой угрозу новый глава дома?.. Несомненно. Если второй Фаррадечи действует исподтишка и при этом имеет связи в учёных кругах – его стоит опасаться. Знания вообще опасная штука. В определённых руках они способны играть против человека, а не служить во благо. Эстакадо. Фигура определённо тёмная, он соблюдает осторожность и действует в тени. Если Матиас предполагает верно, то именно Эстакадо является его главной палкой в колёсах. Но последний вечер не дал о нём совершенно никакого представления. Данте вёл себя откровенно тихо. Сальваторе. Его презрительный взгляд на вечере трудно забыть. То, как он оглядывал зал. Как смотрела его дочь на де Боно. Совершенно точно, самомнение и тщеславие у этой семьи в крови. Пожалуй, в этом и есть их слабость. Были и другие люди, к которым стоило присмотреться пристальнее. Дестефани, что неожиданным образом начала симпатизировать Эстакадо и явно что-то замышляет. Де Боно, которого посетили оба его соперника. Альберти, к которому ласкаются и Фаррадечи, и Колонна. Он должен был знать всё.
…Матиас вышел из задумчивого состояния и оглядел собравшихся. В подвале одной из его тратторий было сухо и душно, и из соседних помещений раздавались аппетитные запахи хранящихся в них запасов. Слегка дрожало пламя свечей, оранжевым сиянием освещая столешницу и сосредоточенные лица воров. Все смотрели на главу гильдии, ожидая, когда он нарушит молчание. - Отличная работа, господа, - начал Матиас и поднялся со своего места. – Просто превосходная. Ваша информация оказалась полезной. Дала кое-какое представление о моих конкурентах… Но этого всё ещё слишком мало. В сущности, я не знаю о них практически ничего. И в этом, пожалуй, главная проблема. – Джованни выдержал паузу. – Мне нужны осведомители. Свои люди. В каждом из трёх домов. Вы понимаете, к чему я подвожу?.. Нет, я не отправляю вас наряжаться горничными и строить глазки домоправительницам этих господ. Пока – кто-то из вас должен заняться тем, чтобы присмотреться к вхожим в дома людям. Горничные, слуги, кухарки, те, кто приносит еду… Пока только присмотреться. Поговорить невзначай. Узнать, как сильно действуют на них деньги. Есть ли те, кто боятся, и на кого можно надавить. Или, что ещё лучше, не требуется ли в дома новая прислуга. Это первое. Матиас отошёл от стола и начал расхаживать вокруг. - Второе. Дополнительные цели для слежки: Дестефани, де Боно, Колонна, Марио, Нинни и Альберти. Они явно расшевелились в этом муравейнике, особенно республиканцы. Я хочу знать, что они затевают. И третье. – Мужчина остановился на другом конце стола, положив руку на плечо одному из своих людей. Улыбнулся несколько зловеще. – За городом намечается кое-что интересное. Мне нужно несколько людей. Сегодня вечером они спрячутся в повозках торговца Кальдерони и уедут. – Следом он назвал человека, на плечо которому опустил руку. Одного из тех, кому, как считал, мог доверять. – Ты отвечаешь за то, чтобы затея осуществилась. Не хочу даже думать о том, что она провалится. Я должен связаться с Апостолом. Не спешите поджигать абсолютно все обозы. Слишком много – и в городе тут же обратят на вас внимание. Главная цель – Апостол. И не действуйте сразу. Выждите несколько дней, иначе ваша активность может показаться подозрительной. – Матиас резко отпустил плечо, и выражение его лица приобрело оттенок кровожадности. – Это будет весело. Но не смейте кричать, как предложил мне один не шибко умный парень, явившийся вчера на раут. Чей он человек? Я с радостью отрежу ему пару явно ненужных пальцев… Я знаю, что загородом есть один человек, лесничий. Если вы найдёте его, возможно, узнаете какие-то подробности о набегах Апостола. Джованни дошёл до своего стула и сел обратно. - И последнее. У нас появилась, как вы знаете, проблема. В лице Корноухого, которому, как оказалось, платит один из моих конкурентов. Меня не устраивает это положение дел совершенно. И я знаю, что кто-то из вас с удовольствием прирезал бы его людей. Но. – Глава Гильдии воров поднял уголок рта, перекатывая в пальцах монетку. – Я приказываю их не трогать, и передайте это своим людям. Пускай следит. Пока. Так, мы будем знать о передвижении бандитов Корноухого и о том, какую именно информацию получает Сальваторе. И посему, если он уже знает о моём госте, он обязательно пошлёт кого-то следить за Леопольдо. Аккуратнее. Не выдайте себя. И Матиасу вовсе не хотелось устраивать резню. По крайней мере, резню, подключающую его людей.
***
Беатрис капнула несколько пахучих капелек на ладошку и поднесла её к шее. Нежный цветочный аромат впитался в кожу, окутывая приятным ароматом стройную фигуру синьоры Джованни. Последние штрихи перед зеркалом - и Беатрис была готова. У главного входа её ждала собственная карета, и возле - Флавио, скрестивший руки за спиной и ожидающий, пока девушка не сойдёт вниз. Она не заставила себя долго ждать, и минуту спустя Ферро подал ей руку. - Я чувствую себя ужасно глупо, - произнесла Беатрис. - Эти игры со слежкой... - Вам же нравится театр, - с едва заметной, можно сказать холодной улыбкой ответил Флавио. - Верно. Именно поэтому мы едем к Амадэо. Разыграть очередной спектакль. Синьора поднялась в карету. Дверца захлопнулась. Беатрис была недовольна тем, что Матиас отказался от приглашения соперников. Впрочем, она не теряла надежды, что они сами явятся лицезреть представление. Ей хотелось узнать о них как можно больше. Не от кого-то. Самой. Но до представления оставалось ещё какое-то время. Она надеялась повидаться с Амадэо до его начала. У Беатрис тоже созрел некоторый план, о котором утром она поведала мужу. Матиас улыбнулся и поцеловал её в лоб. "Ты умница". Умница... Ещё ночью он с жаром называл её словом гораздо более неприятным, оставляя на нежной коже синяки от грубых прикосновений. Беатрис усмехнулась. Да. Она "умница". Она не станет закатывать истерики и строить из себя обиженную. Не станет гробить их планы на почве идиотской ревности... Казалось, прошло всего несколько мгновений, когда дверца распахнулась. Один из сопровождавших её стражников опустил лестницу и подал ей руку. Пора.
|
Дни тянулись медленно, но Саше нравилось их размеренное течение. Ожидание похода для него не было тягостным, скорее наоборот, оно словно заморозило жизнь, оторвало от забот и страхов грядущего дела, позволило уединиться, поговорить с собой, подумать.
Дванов отворил дверь и обрадовался старому, припорошенному снегом дереву, росшему у сеней. Дерево было изранено, порублено, в него втыкали топор для отдыха, когда кололи дрова, но оно было еще живо и берегло страсть жизни на больных ветках.
-А мы с тобой похожи, - шепнул он дереву, и закурил.
Саша закрыл глаза, чтобы отмежеваться от всякого зрелища и бессмысленно пережить то, что он потерял или забыл на своем пути. Колкий морозный воздух прояснял голову, помогал собраться с мыслями.
Александр уже было начал забывать, зачем он живет и куда послан. Но в человеке еще живет маленький зритель - он не участвует ни в поступках, ни в страдании - он всегда хладнокровен и одинаков. Его служба - это видеть и быть свидетелем, но он без права голоса в жизни человека и неизвестно, зачем он одиноко существует. Этот угол сознания человека день и ночь освещен, как комната швейцара в большом доме. Круглые сутки сидит этот бодрствующий швейцар в подъезде человека, знает всех жителей своего дома, но ни один житель не советуется со швейцаром о своих делах. Жители входят и выходят, а зритель-швейцар провожает их глазами. От своей бессильной осведомленности он кажется иногда печальным, но всегда вежлив, уединен и имеет квартиру в другом доме. В случае пожара швейцар звонит пожарным и наблюдает снаружи дальнейшие события.
Пока Дванов в беспамятстве существовал, этот зритель в нем все видел, хотя ни разу не предупредил и не помог. Он жил параллельно Дванову, но Двановым не был. Он существовал как бы мертвым братом человека: в нем все человеческое имелось налицо, но чего-то малого и главного недоставало. Человек никогда не помнит его, но всегда ему доверяется. Это евнух души человека.
От раздумий Александра оторвала песня Казимира. Саша встал, отряхнулся от снега, и вернулся в избу. - Что-то погода портиться, Казимир Янович. Авось и наше путешествие вскоре продолжиться.
Дванов сидел у окна и мазал пальцами по стеклу, воображая что-то непохожее на свою жизнь, когда услышал знакомый оклик: к дому по лыжне приближался Пётр в своей обычной ушанке, сером полушубке, с рюкзаком за спиной.
|
|
-
Грамотный подход к делу.
P.S.: И сами персоны этих двух контрразведчиков, и их отношение к службе, и ситуация с "Магдебургом" - совершеннейшая реальность, это не мастер придумал)
|
Вирель взглянула на молчаливо вопрошающего офицера и поняла, что настало время дать ответ. Поглядывая то на него, то на ротмистра, девушка заговорила: - Я хотела бы обсудить ваше предложение, господин вар Девенхорт, - теперь Стилет могла на своей шкуре в полной мере прочувствовать то, что испытала её сестра, заключив сделку с нильфами. Вроде бы действует в интересах своих соратников, а ощущение такое, точно она продаёт саму себя вместе со всеми потрохами. Гадкое, гадкое чувство. Однако в их положении следовало помнить, что практичностью пренебрегать не стоит. Эльфийка на скверную память не жаловалась, а потому её решение касательно оказания помощи нильфгаардским раненым не изменилось. - Мне передали, что за выполнение обязанностей вашего полевого хирурга я могу получить две жизни. Я согласна лечить ваших воинов, если вы дадите мне ещё одну жизнь. Аэп Эймиль сфокусировала взор на Декехте, ожидая реакции.
В обсуждении тактики Вирель придерживалась золотой середины, полагая, что лучше всего будет сначала расправиться с солтысом, являвшим собой приоритетную цель, а уж после наводить ужас на кхметских отпрысков. Если навести много шума до убийства основной фигуры, оная, чего доброго, ещё и сбежит. Эту мысль она коротко озвучила, поддержав сестру, а затем перевела её слова Воробью. Оставалось надеяться, что dh'oine не начнёт чудить, подставив всю ганзу.
Проклиная про себя деревенских жителей аж до седьмого колена, Вирель вместе с остальными споро двигалась в направлении нужного дома. Причиной ее негодования был черенок не то от лопаты, не то от какого-то другого сельскохозяйственного инструмента, о который эльфийка ненароком споткнулась и ушибла ногу. Право, у ротмистра следовало бы потребовать плату: сам путь к солтысу можно было считать испытанием - если не наступишь в дерьмо, то наверняка расшибешь себе лоб, не заметив под ногами мусора. Впрочем, и без того мерзейшее настроение девушки многократно ухудшилось, когда в гостях у ненавистного человека оказался его сослуживец. Громадный мужчина, вооружённый до зубов, преградил путь, давая жертве шанс унести ноги. Случайно ли это? Теоретизировать было некогда. Пока Айлэ бросилась встречать беглеца у окна, остальным членам ганзы надлежало развлекать вояку. Осторожная Стилет не пылала желанием мериться силой с таким внушительным противником после многодневной голодовки. Она подалась назад и в сторону: - Шанти! Однако лучника уже и след простыл. Вместе с ним исчез и шанс выполнения простенькой задумки медика подарить северянину несколько стрел перед началом схватки. Она и Воробей оставались с треклятым мечником, не имея никакого прикрытия с тыла, и девушку такая перспектива не очень устраивала.
|
Фрэнк. Запястья охватили стальные браслеты – силовые наручники, открывавшиеся по специальному сигналу с коммуникатора проводившего задержание офицера. Несмотря на недавнюю бесцеремонность, здесь солдаты проявили чуть больше такта – в сравнении, можно было сказать, что на сей раз они оказались практически толерантны. Ту же операцию проделали и с Фрайзером – сноровисто проведённый обыск быстро выявил скрываемый под пиджаком бластер. С помощью небольшого сканирующего устройства они моментально обнаружили все средства коммуникации, которые оказались при себе у задержанных – обнаружили и тут же изъяли. Сорвали с запястья Эрика его многофункциональный браслет – один из солдат бесцеремонно швырнул дорогостоящий девайс на пол. Хрупкое устройство завершило своё существование под массивным ботинком парня в сером бронекостюме – Фрайзер недовольно поморщился, но ничего не сказал. По живому коридору, который состоял из столпившихся около стен посетителей клуба, их вывели наружу. За прошедшее время ночь успела окончательно вытеснить сумерки – весь город сиял, сверкая неоновыми вывесками, рекламными экранами и информационными табло. Позади несколько вышибал утаскивали куда-то в сторону стремительно охладевающий труп, вновь заиграла динамичная музыка. Словно так и должно быть. Словно ничего особенного не произошло. Перед входом в «Затмение» уже ожидал гостей серый броневик на магнитной подвеске. На боку аппарата гордо красовался чёрный крест, а с крыши хищно поглядывал на Фрэнка двойной лучемёт. Выглядел этот транспорт массивно и неуклюже, но тем не менее умудрялся парить над землёй и внушать страх окружающим. Створка двери своевременно отъехала в сторону, гостеприимно приглашая прибывших проследовать в открывшийся чёрный проём. Внутри оказалось не слишком просторно – по длинной скамье вдоль каждой из стен и перегородка, отделявшая этот отсек от кабины пилота. Фрэнка и Эрика усадили на дальнюю от входа скамью. Солдаты загрузились следом за ними, значительно уменьшив количество свободного пространства внутри. - Поехали, - бросил тот, кого Фрэнк условно окрестил главным. - Подожди. Обещали ещё двоих привести. Доставим их к Борману, - откликнулся его коллега. - Ладно, - несколько раздражённо проговорил первый. Его лицевой щиток со щелчком откинулся вверх. Прямой лоб, характерные скулы, большие голубые глаза. За зеркальным стеклом пряталась девушка, приятный голос которой внешний микрофон искажал до неузнаваемости. - А пока у нас есть прекрасная возможность поговорить. Мистер Фрайзер, я полагаю? – она мило улыбнулась, что в сложившейся ситуации выглядело как откровенное издевательство. Эрик злобно зыркнул на неё, но ничего не ответил. - Именно так, - ответила сама на свой же вопрос. – А вы..? Взгляд, теперь адресованный уже Фрэнку. - Нет смысла упрямиться, мы всё равно всё узнаем. Если ответите сейчас на наши вопросы, то сэкономите себе… Здоровье, а нам море времени. Буквально за секунду она словно преобразилась – исказились, став более хищными, черты лица, а голос из мягкого стал угрожающим и отрывистым. - Ваше имя? Сколько людей осталось на корабле? Какова настоящая цель вашего визита?
Макс, Сильвия. Офицер с кривой ухмылкой выслушал полную праведного возмущения речь Сильвии. - Все ваши права будут соблюдены, даже не сомневайтесь, - сквозь зубы процедил он. На Шепарда же блондин даже снизу вверх умудрялся взирать довольно презрительно. Отступил на шаг назад, почти брезгливо скомандовал стоящему справа бойцу: - Забери. Тот тут же поместил собственную винтовку обратно в крепление на спине и попытался отобрать болтер у Макса. Голем остался совершенно непоколебим - не сопротивлялся, но и пальцы разжимать не спешил. Хмыкнув, блондин всё же лично забрал у Шепарда пушку и, не без труда, передал подопечному. Усиливающие сервоприводы бронекостюма, в свою очередь, легко справились с полученной ношей, хоть и выглядел теперь солдат довольно комично. Второй, тем временем, сделал пару шагов вперёд и прикрепил на грудь Голема магнитный диск с кольцом световых индикаторов. Маленькие лампочки начали загораться одна за другой, а блондин навёл на Шепарда небольшое сканирующее устройство. Удивлённо хмыкнул: - Никогда не видел такую броню. Впрочем, магнитный дешифратор, разработанный и выпущенный в массовое производство ещё до войны, костюм опознал и со своей задачей справился просто отменно – все индикаторы загорелись зелёным, а броня Макса перестала подчиняться владельцу. Точнее она просто отключилась, безжизненной ношей повиснув на Шепарде. Вся электронная начинка, встроенное в костюм оборудование, портативные генераторы персональных щитов – всё оказалось моментально деактивировано, за исключением базовых двигательных ресурсов, оставив Голему возможность самостоятельного перемещения. Явно довольный результатом солдат сковал запястья Макса силовыми наручниками, браслеты которых автоматически подгонялись по размеру к каждому индивиду и, наконец, отошёл, напоследок вытащив и забрав с собой остававшиеся у Шепарда виброклинки. Тем временем, блондин решил заняться Сильвией лично. Надев наручники и на неё, он с ухмылкой проговорил: - Ну чтож, мисс Ван-что-то-там, прошу следовать за мной. Ты, - обратился к одному из своих подчинённых. – Оставайся, займись продавщицей. Конвой двигался за ними через все этажи торгового центра. Город снаружи уже окутала ночь. Немногочисленные посетители игнорировали процессию, старательно делая вид, что ничего необычного и вовсе не происходит. Пакеты с покупками Сильвии так и остались лежать на полу, прямо напротив витрины книжного магазина. Около входа в «Затмение» парил броневик. Блондин призывно махнул рукой, предлагая заключенным двигаться прямо туда.
Дженна. Мужчина со шрамом ничего не ответил. Вместо этого навёл на неё сканирующее устройство стандартного образца, больше всего напоминавшее по виду импульсный пистолет с экранчиком для получения информации. Результатом обыска, по всей видимости, остался доволен – пискнул, умирая, спрятанный в ухе девушки коммуникатор. На предмет оружия обыскивать всё же не стал – решил, как видно, что навряд ли под этим платьем может скрываться тяжёлый дезинтегратор. В остальном же они просто её игнорировали. Слова, вопросы, претензии. Человек с шрамом начал связался с кем-то через устройство, встроенное в костюм – ему отвечали, но слышать Дженна могла диалог только с одной стороны. - Задержана. Да. Не Фрайзер. Понял. На этом разговор с невидимым собеседником оборвался. Мужчина поднял глаза и наконец посмотрел прямо на Дженну. Каким-то непостижимым образом в этой лишённой эмоций маске, что заменяла ему лицо, Колуман разглядела неуверенность. Колебания, едва уловимую тень сомнения. - Эйзенхауэру нужны люди, - прогнусавил наставляющий тоном другой солдат, застывший чуть позади. - Эйзенхауэру всегда нужны люди, - эхом откликнулся главный, в чьих блеклых глазах Дженна теперь видела едва ли не жалость. - Ты знаешь правила, Фрэнк. - Я знаю правила. Мужчина со шрамом, оказавшийся Фрэнком, положил левую руку ей на плечо. Тяжесть закованной в броню кисти едва не лишила девушку равновесия. Он всё так же смотрел прямо на неё. Словно пытался запомнить, запечатлеть. А потом резко приставил инъектор с транквилизатором к открытому горлу и нажал на курок. Крошеный дротик тут же начал своё тёмное дело. Откуда-то из бездны сознания вновь пришёл гул, смазались лица, оказались приглушены голоса. Тяжесть образовалась в голове и конечностях. Мышцы, даже верные мышцы, начали расслабляться, переставая подчиняться одна за одной. Ещё немного – и не удастся даже устоять на ногах. Ещё немого – и даже блеклые глаза «полицейского» утонут в наступающей тьме. - Не повезло, девочка, - голос Фрэнка настигает раскатистым эхом, помогает цепляться за реальность ещё пару секунд. – Мне жаль. Правда жаль. И темнота.
-
Все страньше и страньше, как говорила Алиса)
-
Скандалы, интриги, расследования... Борман, Гимлер, Фюрер... Кто следующий? Что ждёт команду Ренесанса в Новом Рейхе и смогут ли наши герои противостоять контрразведчикам СС!? Не переключайтесь, все подробности после рекламы!
БРАВО! Жаль у Макса фамилия не Исаев! ;)
-
Плюсану тот, что побольше ^^ Офигенно. Повторюсь в который раз, но мне действительно всё очень нравится. В том числе и ситуация Дженны. Становится всё интереснее ^^
|
|
Всё пошло не так. Абсолютно всё. И совершенно не трудно вспомнить, где некая точка во времени отмеряла тот отрезок, в котором события приняли худший оборот. Ещё тогда, когда массивный Ренессанс, сверкая стальными боками, выбрался на периферию незнакомой системы. Когда на обзорных экранах наблюдались колонизированная планета и станция. И белоснежный челнок устремился навстречу «Надежде»… Происходящее в эти минуты событие лишь подтверждало факт преследующих миссию неудач. Совсем неудивительно, что, прибыв на одну из многочисленных планет, они тут же ввязались во что-то крайне неприятное. Они?.. Почему-то, Дженна не сомневалась, что в ближайшее время нечто подобное произойдёт и с её спутниками. Ведь не превышение же скорости стало причиной такого эффектного появления стражей правопорядка?.. На губах заиграла ироничная, но горькая усмешка. Девушка наблюдала за торможением крупных машин, за поворотом орудий, за людьми, что слаженно выбирались из нутра аэрокаров, держа наготове винтовки. Нет, тут дело явно не в превышении скорости…
Вихрь чувств затихал, оставляя место страху и, как ни странно, любопытству. Ей совершенно не дали времени подумать над тем, что произошло и что делать дальше, - очередной водоворот событий затягивал. Неясным оказывался выход из сложившейся ситуации. Неясными же были намерения руководства, направившего группу военных и обозначившего цели. Её собственное будущее, насильно вверяемое в чужие руки, становилось всё неопределённее. Всевозможные перспективы таяли перед фактом ограниченной свободы. Это – страшно. Оказаться отделённой от общества в замкнутом пространстве, при оказываемом постоянно давлении. Страшно представить, что последует дальше и как поведут себя заключившие над ней контроль люди. Какой суд свершится затем и какие будут предъявлены обвинения…
Стоя в окружении людей, угрожающе направивших на тебя оружие, ощущаешь себя слабой до боли. Собственное прерывистое дыхание свидетельствует об увеличивающейся с каждой секундой степени волнения. Единственное, что всё ещё связывает тебя с Ренессансом, - гарнитура, позволяющая общаться с Эшли. Но и та – всего лишь бестелесный робот, что в данное мгновение не мог сделать ровным счётом ничего. Надежда выйти из этого переплёта постепенно угасала. Слишком безлюдно. Слишком пустынно. Аэрокары проносятся мимо, совершенно не замечая происходящего внизу. Позиции бойцов всё так же неизменны. Она видела своё отражение на зеркальной поверхности шлемов. Страх, отпечатывающийся на открытом лице, и хрупкость застывшей безоружной фигуры. Всё более укреплялось осознание своей беззащитности.
Один из военных выступил вперёд, поднимая щиток. В глаза бросился шрам, перечеркнувший часть лица. Ярко выраженная деталь, она не задержала внимание девушки. Гораздо больше её волновал пронизывающий холод в его взгляде. Ни толики теплоты или какого-либо сочувствия. Лицо – практически без эмоций, словно застывшая маска, и столь же бесстрастен тон. Ужесточающий произнесённую им фразу. Вы арестованы. Болезненно сдавливают чужие пальцы запястье. Попавшая в капкан рука сжимается в кулак, аккуратные ноготки впиваются болезненно в ладонь. Она чувствует кончиками пальцев трепещущий пульс под кожей. Течёт по венам обжигающий страх. Она нарушила закон.
Вспышка. Ярость внутри обрушивается волнами, затапливая иные эмоции. Одновременно с болью, остро вспыхнувшей в районе плеча. Выгнулось тело, резко опустившись на капот арендованного аэрокара. Распущенные волосы коснулись стальной поверхности, закрывая практически обзор. - Поаккуратнее, урод!.. – шипит Дженна, топнув ногой в совершенно безуспешной попытке вырваться. Переполняющая энергия находит выход в бесполезных дёрганных движениях плечами. Ощущение потерянной свободы – наручники сковали запястья. Чужие руки так же бесцеремонно вернули её в обратное положение, поставив лицом к человеку со шрамом. Тяжело дыша, Дженна смотрела в зелёные глаза с переполняющей её злостью, не сразу обратив внимание на предмет в руке офицера. Лишь после брошенной им фразы о сопротивлении глаза опустились, заметив иньектор с дозой неизвестного раствора. Чёрт возьми, за кого он её держит?.. Обращается с ней едва ли не как с вещью, теперь ещё и напичкать веществом, подозрительно напоминающим транквилизатор, хочет. Безоружную девушку, у которой при себе явно нет ничего, чем можно обороняться – благо, под юбку ещё не начали заглядывать в поисках какого-нибудь ножа… - Послушайте, - почти уверенно начала Коулман, - я и не собираюсь сопротивляться. Эта процедура совершенно лишняя. И я хочу знать, какой закон нарушила. Надеюсь, вы потрудитесь объяснить мне, какого чёрта я арестована?
-
Дженна, как всегда, замечательна. Каждый пост достоин плюса.
-
Крайне правдоподобная и живая реакция. Надеюсь, вы потрудитесь объяснить мне, какого чёрта я арестована? Нет.)
-
Какие нехорошие дядьки, обидели девочку. Макс злой, Макс Крушить и наводить справедливость!
|
Неспешно двигаясь следом, Макс изо всех сил старался не перейти на строевой шаг, ведь итак один его шаг был равен двум шагам Сильвии и даже небольшое ускорение заставит королеву перейти на бег. А что значит бег для королевы? В мирное время это выгляди комично и вызывает смех у окружающих, а в военное время - панику населения. Вот хрен разберёшь, сейчас какое время. С одной стороны они выбрались из переделки на станции, с другой, они вроде как посещают планетку с дружественным визитом. Но! Какой то хрен в сером пальто, как оказалось даже не знакомый королевы, проявляет вольности и пытается что-то диктовать монаршей особе. Война? Если да, то нужно захватить станцию дальней связи и передать по зашифрованным каналам сообщение на Наваррию, чтобы они прислали два десятка Джаггернаутов для решения конфликта дипломатическими методами. При всём при этом, дипломатические методы могут включать как геноцид аборигенов с тотальным истреблением так сокращение численности до репродуктивного минимума и отбрасыванием в каменных век технологий...
- Вот зря, Ваше Императорское Величество, надо было всё таки разрешить "От Ахурамаздить" эту серую братию. Мне аж за Империю стало стыдно и обидно. Если каждый плебей будет ТАК общаться с королевой, это же какой конфуз и какой позор для Новаришей!
Шепард аж взорвался изнутри, хоть на лоб ставь чайник и через пару минут можно получить пол литра крутого кипятка... К счастью для окружающих, взрывные гены были под надёжной защитой опытного бойца и присутствующей Матери Рода. Макс лишь недовольно фыркнул губами, оставаясь неслышимым внутри своей брони.
- Ага, щаз! Вот только ширинку застегну... Арестованы мы, ага, вот ща из брони выскочу и брошу оружие!
Макс, остановился, развернулся на месте, закрывая широкой спиной ладную фигурку Сильвии и собираясь устроить сеанс групповой терапии под названием "Правила Церемониального этикета при общении с высокопоставленными особами Новарии."
- ЧТО? Как подчинимся? Кому подчинимся? Этим?
Макс не поверил собственным ушам, замер как вкопанный, в спешном порядке отмотал запись с внешней тактической камеры и прослушал речь Сильвии ещё раз.
- Мы? Сдаёмся? Что за чушь? Новариши никогда не сдаются! И главное кому!? Четырём субтильным аборигенам? Она что, шутит?
Шеп повернул голову и посмотрел на королеву, но вот что-то не смог разглядеть на её лице весёлого выражения. Скорее уж оно было озабоченным.
"- Нет, ну это уже перебор. Новаррийского штурмового капитана, лично выбившего на Иштване более сотни бойцов противника и сдерживавшего точку высадки малыми силами до прибытия основной ударной группировки, взять вчетвером? Да ещё и в присутствии королевы? Да никогда в жизни!"
Голем насупился. Это было слишком несерьёзно, но против воли королевы не попрёшь и он решил уточнить, обратившись к Сильвии: - Прикажете сложить оружие? Вместо ответа получил лишь усталый кивок головы и дрожащие ресницы, что медленно опустились, а затем поднялись. Да.
И тут до Макса докатилось понимание того, что задумала королева. Ну конечно! Зачем ввязываться в бессмысленную заварушку с четырьмя, а потом вылавливать по городу остальных, когда можно наказать всех сразу! А что для этого нужно? Правильно, проследовать за этими аборигенами и они обязательно приведут их в полицейский участок или иное место, где врагов много! И тогда они не запятнают себя позором и осуждением, что один Новвариец одолел всего четверых, а одолеют всех и сразу, в одном месте! Устыдившись собственной недальновидности и мысленно возблагодарив хитрый план молодой королевы, Макс расплылся в широкой улыбке.
- Так точно, есть сдать оружие! Воодушевлённым тоном заявил Шепард и направился к старшему, поскольку отдавать оружие полагалось только равному или старшему по званию.
*Бум-бум-бум-клац.* В несколько больших шагов, Голем сократил дистанцию, козырнул, отдавая честь старшему офицеру при исполнении и вытянул руки вперёд, с лежащим на них тяжеленным комбиболтэром.
|
Последний год с лишним для Степана Александровича Оксёнова был очень, очень сумбурным - нельзя сказать, что молодой учёный был создан или хотя бы хорошо подготовлен для участия в активных боевых действиях на австрийском фронте, стремительному произведению в офицеры, переброске полка с места на место... Личность новоиспечённого офицера подвергалась изменениям таким же молниеносным, сбрасывая с себя тяжкий, невыносимый груз киркегардтовского отчаяния, чуть было не увлекшего его в непроглядную тьму вечного траура, сковывающего свободный ищущий разум подобно кандалам. Нет, определённо, резкая смена образа жизни, на которую Степан пошел, пересилив себя, была единственно правильным способом спасти самого себя не столько от смерти, сколько от медленного угасания. К тому же, бесценный опыт наблюдения за психикой людей, отчаянно прорывающихся через горнило войны, послужил основой для появления бессчётного количества идей, догадок, теорий, не дающих покоя пытливому уму человека, привыкшего быть на острие науки.
Именно эти мысли и заполняли безликие тетради для записей, изливаясь на листы тонкими аккуратными строками, описывающими всё, что могло стать основой для передовых исследований, которые, безусловно, приведут к громким открытиям. Ради них гладко выбритый офицер в черкеске и покидал Татарский полк, отправляясь в дальние, холодные края - пуля и штык, щадившие его до сей поры, в будущем, возможно, не будут так благосклонны к нему, лишив человечество не столько корнета Степана Александровича Оксёнова, сколько тех мыслей, что мог ему подарить доктор философии Степан Александрович Оксёнов. Особенными талантами в области завершения человеческих жизней он, конечно, не отличался, но работа в контрразведке, конечно, требует гораздо более широкий спектр навыков, чем умение выбивать грызунам семейства беличьих зрительные органы из мелкого огнестрельного оружия.
Расположение нового места службы - древний северный порт - было очень подходящим: от фронта далеко, город большой, и, говорят, красивый. Конечно, местную фауну никак не назвать интересной для исследователя: сплошная литоральная и сублиторальная примитивщина. Беглый осмотр бесформенной людской массы, встретившей его на вокзале, показал, что жителям этой местности подойдёт примерно такое же описание. «Царь свергнут» - что за дикость, что за чушь? Возможно ли найти нацию более легковерную? Народные уличные гуляния не вызывали у Степана ничего, кроме раздражения – сколько дней пройдёт, прежде чем слухи будут развеяны, и разнузданно гуляющие низы начнут стыдливо умалчивать о том, какие песни надрывно пели, отвратительно вытанцовывая что-то чрезвычайно лихое? Конечно, дыма без огня не бывает, и то, что Государственная Дума начала мутить воду, было очевидно и даже закономерно, но почему, почему те, кто менее всего готов к пониманию глубинной сути политических процессов, активней всего радуется громким новостям?
На все эти вопросы у Оксёнова не было ответа. Не было и надежды его получить – а, значит, подумать об этом можно будет в победившей России в одной из «друкарен» (вот же странное название для книжной лавки!) столицы Червонной Руси. А сейчас – немецко-финские егеря, новые коллеги, взрывы в порту и ухоженные усы нового начальника.
|
|
14:11, суббота, 19.12.1925 Финляндия, близ Терийоки, Петров двор, Мелкий снег, -8 °С, южный ветерЗатерянный в карельских лесах домик был неплохо обжит постояльцами за неделю: жилая комната была отмыта и хорошо протоплена, заткнуты были щели и утоптана дорожка к озеру, а Пётр всё затягивал выход — слишком хорошей для декабря была погода: морозная, солнечная, безветренная. Другой бы радовался в короткие часы зимнего дня сияющему снегу с искристо-свежими срезами невысоких пока сугробов, по которым пролегала чересполосица длинных, фантасмагорически изломанных теней тёмно-золотистых сосен, радовался бы тающей в дымке глади озера с пасхальным куличиком островка посередине, гладкой, накатанной лыжне, извилисто уходящей в обход чёрного ельника; но постояльцам Петрова двора требовалась другая погода: они ждали вьюги. Пётр был финном-контрабандистом. В БРП он не состоял, но охотно выполнял для Братства и иных, надо думать, организаций свою работу. Из Финляндии он возил в Совдепию шёлковые чулки, пудру Коти, французские духи, из Петербурга вывозил картины, старинные часы, украшения. Работал он обычно с подельниками, переходя границу с санками-толкачами по льду залива, но в прошлом месяце наткнулся там на погранохрану, ушёл с перестрелкой и с тех пор ходил по суше. На вид Пётр был совершенный чухонец: редкие соломенные волосы с жидкой рыжей бородкой, широкое дебеловатое лицо, маленький вздёрнутый нос. Русским языком он, тем не менее, владел в совершенстве и говорил с чеканным питерским выговором: как он пояснил, отец его, богатый до революции купец, был женат на русской и владел домом на Казанской улице, где Пётр, ровесник веку, и вырос. Про Петра Пулавский с Двановым наслышались ещё от Юрия Тимофеевича, который инструктировал их в Гельсингфорсе. Так, Юрий Тимофеевич рассказал им, что Петра как-то раз поймала советская погранохрана, и тот притворился финским охотником, заблудившимся в лесах и не понимающим по-русски ни слова. Его продержали пару недель в советской каталажке, а потом отправили домой. Сам Пётр скупо подтвердил эту историю, добавив, что второй раз этот номер не пройдёт, и при переходе границы нужно быть осторожными. Но переход всё откладывался, и все эти дни будущие подпольщики были предоставлены самим себе. В их распоряжении был плохо обжитый, спорадически используемый хутор — здесь был старый, гниловатым тёсом крытый пятистенок с жилой комнатой с маленькими окошками, нехитрой утварью на колченогом, массивном столе и железной печью, использующейся вместо вышедшей из строя каменной в углу, да четырьмя лежаками вдоль стен. За домом в окружении сосен стоял закрытый ржавым висячим замком покосившийся сарай, а на глинистом берегу безымянного озера чернели развалины давно сгоревшей бани. От хутора через лес узкая тропинка вела к деревне, но туда постояльцам ходить запрещалось. Не забредали сюда и местные, и только пару раз Пулавский с Двановым видели в окрестностях одного и того же старика-охотника. Постояльцы кололи дрова, рыбачили на озере, стреляли тетеревов из двустволки, оставленной здесь Петром, и упражнялись в знании советской жизни: Пётр оставил им тяжёлую стопку советских журналов — «Красная новь», «Красный огонёк», «Красный перец» (всё воспалённое как в лихорадке), а в свои посещения домика и сам экзаменовал их на знание пролетарского языка и топографии: а ну-ка, кто такой «сорабкоп»? Не кто, а что: советский рабочий кооператив. А кто такой «сезонник»? Сезонный рабочий. А что такое «сезонник»? Его карточка. А как пройти в Ленинграде на угол Плеханова и Третьего июля? Никак не пройти, они не пересекаются: это Казанская и Садовая. Как обращаться к половому в чайной? Товарищ? Нет, уж точно не товарищ. Просто «Эй!» будет достаточно. Готовьтесь, готовьтесь к своему делу. А дело предстояло нешуточное. С его сутью прибывших в Финляндию путешественников познакомил встреченный в условленном месте Гельсингфорса человек в котелке, с добротным, чистым и моложавым лицом, назвавшийся Юрием Тимофеевичем, состоявшим в Братстве под № 18 (Пулавский был под № 324, а Дванов — № 731: номера распределялись по какому-то неведомому принципу и вряд ли отражали реальную численность Братства). ДЕЛОПо прибытии в Петербург подпольщикам надлежало направиться на Васильевский остров, где в квартире 16 дома 47 по 12-й линии на перекрёстке с Малым проспектом (хорошо хоть цифры и размеры были сочтены новой властью достаточно благонадёжными, и обошлось без переименований), жила подпольщица Вера Устиновна Царёва — одной фамилии достаточно, чтобы некомфортно себя чувствовать в стране победившего пролетариата. Прилагалась и карточка, дореволюционного ещё времени: В дверь квартиры Царёвой предписывалось постучаться условленным образом и назвать пароль: «Вы, вероятно, и не ждали нас увидеть?» Царёва должна была отозваться: «Боже мой, да это же вы!» У неё предписывалось остановиться на время выполнения первого задания. Первое задание заключалось в установлении контакта с подпольной группой некоего инженера Самсонова Сергея Александровича. Группа Самсонова, по сведениям Братства, действовала в Петербурге уже больше года. В прошлом июне для связи с ней в город был направлен поручик Георгий Владимирович Успенский, также остановившийся у Царёвой. Ему удалось выйти на группу и через Царёву передать за границу сведенья о том, что группа, хоть и малочисленна (восемь человек), но надёжна, её члены имеют связи на заводах и в партийных организациях и могут стать подспорьем в будущем восстании, а также актах террора. Успенский также оставил адрес самого Самсонова (Можайская 40, кв. 7), но тут пароля предусмотрено не было, и предлагалось ограничиться упоминанием самого Успенского. Квартиру Самсонова также предлагалось использовать как запасной вариант на случай проблем с явкой у Царёвой. Из поездки в Россию Успенский благополучно вернулся. Связавшимся с Самсоновым подпольщикам предписывалось собрать его группу, оценить её развитие и результаты работы за полгода, передать Царёвой полученные сведенья в зашифрованном виде (шифру был обучен Дванов), а Самсонову, в свою очередь, передать пакет, сейчас бывший у Пулавского. После завершения первого задания подпольщики должны были направиться в Москву, где им предлагалось остановиться в гостинице. В новой столице подпольщики должны были разыскать Бориса Ильича Соколова, 29 лет, женатого, беспартийного, который по состоянию на декабрь прошлого года жил в Мажоровском переулке, 8, кв. 38, и работал в Московском коммунальном хозяйстве (должность известна не была). Прилагалась и фотография: Отдельно пояснялось, что на фотографии изображён не Борис, а его брат-близнец Влас, живущий сейчас в Берлине. Это обстоятельство предлагалось использовать при контакте с Борисом Ильичом. Задание заключалось в том, чтобы добыть у Бориса Ильича дореволюционный архив его отца, в частности, и наиболее важно, — некую «синюю тетрадь». По словам Юрия Тимофеевича, Борис Ильич не мог с ней расстаться, так как он прекрасно осведомлён о важности этой тетради, хоть назначения и способа применения изложенных в ней сведений не осознаёт. Последний раз «синюю тетрадь» у Бориса Ильича видели в 1918-м году в Москве, когда он расстался со своей семьёй, которая выбрала пробираться на юг России. По получении «синей тетради» подпольщики должны были вернуться в Петербург и заново войти в контакт с Царёвой, которая должна была организовать обратный переход границы. После возвращения в Финляндию они должны были встретиться с Юрием Тимофеевичем в установленном месте в Гельсингфорсе. В случае ареста Царёвой или невозможности с ней связаться по каким-либо иным причинам предписывалось связываться непосредственно с Самсоновым, а после возвращения из Москвы самостоятельно выходить на контрабандиста, который при первом переходе границы встретит их с советской стороны. Последний раз Пётр приезжал из города позавчера: привёз продуктов, в очередной раз сообщил, что переход откладывается, но теперь уж, сказал, ненадолго. И действительно, ждать, по-видимому, оставалось уже чуть: день выдался пасмурным, мороз поубавился, с Балтики затянул хмурый ветер, и уже к серому полудню с неба посыпались первые снежинки. Весь день будущие подпольщики были заняты обычными делами: нужно было колоть дрова, топить гудящую железную печь с выведенной в окно трубой, готовить обед — и всем остальным, чем они тут занимались эту безмятежную неделю. Но нет-нет, да и поглядывали в окно: не появится ли из-за сосен знакомая высокая фигура? И вот, наконец-то, — к обеду, когда солнце, смутным шаром проглядывавшееся в низком, мышиного цвета небе, уже клонилось к чёрной гребёнке елей за озером, а колючий снег начал сыпать хлеще, они услышали знакомый оклик: к дому по лыжне приближался Пётр в своей обычной ушанке, сером полушубке, с рюкзаком за спиной.
-
Великолепный старт!
-
Редкий литературный дар.
-
отлично!
|
Будучи человеком простых нравов и происхождения, Дмитрий Максимович всего добился в этой жизни собственными силами и трудолюбием. Поднялся, так сказать, по служебной лестнице до околоточного и был бы вполне счастлив, опекая вверенный ему околоток с тремя тыщами душ.
За плечами осталось много всякого, в том числе и мало приятные моменты и грядущая спокойная служба могла стать хорошим завершением отставного вояки. Мирная старость на хорошем денежном довольствии. Но, не успел Дмитрий Максимович как следует обустроится в новой должности, как пришел приказ о новом назначении. И как бы не хотелось Таврину остаться на насиженном месте, "Служба'с" требовала его немедленного отбытия в город Архангельск.
Скрепя сердцем, служивый собрал свои нехитрые пожитки и вместе с ними погрузился в вагон поезда. Дорога предстояла дальняя и Дядя Митя, как его кликали вверенного участка, читал газеты, курил, проводил время в вагоне-ресторане. иногда на полустанках выходил на перрон, чтобы размять затекающие от безделья мышцы.
Сидя у окна, мужчина любовался красотами родной земли и пытался понять, какая нелёгкая побудила его начальство отправить его в эту ссылку. Не обнаружив за собой явных провинностей, Дмитрий поднял глаза и увидел Троицкий собор. Как и положено человеку православному, при виде церкви, осенил себя крестным знамением, после чего туго набил махоркой самокрутку и закурил, пуская в потолок клубы густого, серого, дыма. Стук колёсных пар стал реже, последовал гудок и поезд медленно пополз вдоль платформы. - Вот и приехали... Констатировал Дмитрий Максимович, снимая увесистый чемоданчик с полочки. Немного подождав, пока толчея в тамбуре прекратиться, он чинно поднялся, одёрнул шинель, поправил пояс, фуражу, посмотрелся в зеркало на предмет подобающего внешнего вида и покинул купе вагона, ставшее за время пути родным и близким.
Оказавшись на платформе и услышав скорбное известие, околоточный надзиратель перекрестился второй раз. - Свят, свят, свят, спаси и сохрани... По роду службы, Таврин уже давно перестал бояться чего-либо, но вот известие о свержении царя-самодержца, стало неприятной новостью, пробежавшей холодком по спине. И дело тут было в том, что всякая новая метла метёт по новому, и кого она посчитает "мусором", кого заметёт, вопрос открытый. - Эх, чтобы вам жить в эпоху перемен... Вспомнилась восточная, не то поговорка, не проклятие.
Стараясь не отсвечивать, Дмитрий поспешно ретировался с площади по указанному в предписании адресу. Толпа ен управляема и слабо предсказуема, неизвестно, какая вожжа попадёт под хвост, а следовательно следует не привлекать к себе излишнего внимания, вдруг кто вспомнит, что местный городовой в чём-то повинен и решит отыграться на том, на ком есть уставная форма, особо не разбираясь, что это совершенно другой человек.
Остановившись на крыльце канцелярии, мужчина выбросил окурок в урну, крякнул, пропустил всех перед собой и в числе последних вошел.
Слушал, смотрел, изучал. Когда же настала его очередь вручить предписание, Дмитрий Максимович не мешкая, по военному быстро и сухо прошествовал к подполковнику и вручил бумаги.
|
Я продолжал продвигаться вперёд всё тем же чётким и размеренным шагом. Ничего кроме усталости не отражалось теперь на лице. Эта схватка меня измотала – не столько физически, сколько морально. Слишком быстро менялся окружающий мир, слишком внезапные решения приходилось принимать на ходу снова и снова. Я просто устал беспокоиться, утомился бояться. Поэтому, когда мертвецы пронеслись мимо, никого не задев, я не ощутил никакой радости. Уже было практически всё равно. Умом я по-прежнему понимал, что запас моего везения сегодня оказался практически безграничным. Что Айлин в порядке, а ожившие трупы панически улепётывают прочь… Не иначе, как устрашившись моей исключительно сокрушительной мощи. Последняя мысль вызвала на лице подобие мрачной ухмылки. Как-то отстранённо подумал, что идиоту-крестьянину всё-таки повезло. Убивать его я пока что не стану. Неоднократно я прощался с жизнью на протяжении последних минут. Странное ощущение – осознание того, что ты каким-то чудом всё ещё жив, радости почему-то практически не приносит. Лишь какое-то внутреннее удовлетворение. И спокойствие, которого и близко, по идее, быть не должно.
Хотя нет. Не всё так просто. Я резко обернулся, позволяя недавней ярости развернуться в полную силу. - Ты, - хрипло и со злостью проговорил я, ткнув пальцем в оставшегося чуть позади идиота. – От тебя одни неприятности. Жестко, даже жестоко. Но сожаления я не испытывал. Парень вполне того заслужил. - Мне не нужна твоя помощь. Нам всем. Вычудишь ещё что-нибудь – придётся ответить. Я не повышал голоса, не орал. Почти шёпот хриплым эхом разносился по подземелью. Но постарался достаточно доходчиво передать интонацией, что не собираюсь шутить. Хотел, чтобы даже в полумраке этот человек разглядел угрозу в глубине моих глаз. Впрочем, на последнее надеяться особо не приходилось. Мне было плевать, что он чувствует. Что подумает обо мне. Благо давно уже не ребёнок. Этому парню пора прочувствовать реальную жизнь. В которой иногда приходится дорого платить за ошибки. Впрочем, пожалуй пока с него хватит.
Черноволосая незнакомка окликнула меня, обращаясь по имени. Я нахмурился, пытаясь вспомнить, откуда она может его знать. У самого меня определённо не нашлось свободной минутки представиться… События ушедших минут смазались, слились в сплошное пятно – я не мог с уверенностью сказать, окликала ли меня сегодня Айлин. Я вообще не взялся бы сейчас хоть что-нибудь гарантировать. Так или иначе предполагать обратное попросту не имело смысла – навряд ли эта женщина и прежде следила с какой-то целью за мной или моей подопечной. Решать? Я уже собирался было что-то ответить, но меня опередила Айлин. Я почти физически ощутил, как разрушаются воздвигнутые воображением воздушные замки. Ничего не изменилось, всё снова возвращается на круги своя. Впрочем, на самом деле глупо было ожидать чего-то иного. Ещё на подходе я услышал в голосе знакомые надменные нотки. Вместо благодарности – нелепый протест. Досталось ещё сильнее и бедняге-крестьянину. Мне даже стало почти его жаль. Впрочем, я всегда искренне надеялся, что никто не воспринимает всерьёз оскорбления, которые раскидывает на своём пути повсеместно Айлин. Услышав об отсечённой руке, я вновь ухмыльнулся. Пусть попробует что-то подобное мне приказать. Навряд ли окажется в восторге от результата.
Подумать только, минуту назад я был готов ради неё убивать. Шёл на всё, чтобы оградить от опасности. Не мог даже мысленно допустить возможность провала. И что я получаю тебе? Этот мимолётный взгляд? Она опять всё принимает как данность. Раздражение. Злость и разочарование. А чего собственно ты ожидал, Арис Хеллгейт? Сразил чудовище – получаешь принцессу? Полная благодарности девушка с искренней радостью бросается в твои объятия? Вообще-то звучит довольно заманчиво. От такого исхода я бы не отказался – всяко лучше, чем эта высокомерная снисходительность. Но во всех этих сказках речь, конечно же, шла совершенно не об Айлин. О, я был зол. Зол настолько, что едва поборол желание сходу ударить её по лицу. Прервать на полуслове очередную пафосную речь. Сдержался, просто остановившись. Верно усталость… В это раз спасибо. Ну надо же. Однако впредь подобного обращения она не допустит. И, видите ли, ей совершенно всё равно, пойдёт ли кто-нибудь следом. Просто прекрасно.
Было не менее сильное искушение остановиться. Стоять здесь, скрестив на груди руки. Или и вовсе усесться на землю. Проверить, как далеко она в одиночку уйдёт в этой тьме. Как быстро пожалеет о последних словах. Впрочем, эта высокомерная стерва навряд ли когда-нибудь найдёт в себе силы вернуться. Злость улеглась. Мне, конечно, хотелось слегка поэкспериментировать, но не было времени. Погоня по-прежнему шла по пятам, а снова рисковать своей жизнью из-за этой напыщенной идиотки я определённо не собирался. Ни о каком рыцарстве сейчас, конечно же, не могло быть и речи. Просто я не хотел опускаться на её уровень и играть в глупые игры. Проводив Айлин взглядом вновь обернулся. Призывно махнул крестьянину, опасаясь, как бы тот не отстал окончательно. - Не обращай внимания. Обычное дело, - тихо, обращаясь уже к новой знакомой. – В любом случае, я понятия не имею, куда нужно идти. Это направление ничем не хуже любого другого. Я улыбнулся ей и быстрым шагом двинулся вслед за Айлин. Возможно, та и правда на этот раз что-то знает. - У тебя не оказалось возможности нормально представиться, - уже через плечо бросил я, не особенно заботясь о формальностях и общепринятых нормах ведения светского диалога.
-
Очень хорошо описано состояние Ариса, очень.
-
Отношения этой парочки восхитительны)
-
Ярко, сочно, эмоционально. Даже не знаю, что ещё написать. Действительно круто)
|
Макс, Сильвия. Блондин проводил странную парочку полным удивления взглядом – на несколько секунд забыв об испуганной до смерти продавщице, он вопросительно посмотрел на одного из своих подчинённых, словно тот мог располагать какой-либо информацией. Конечно же, солдат ничего ему не ответил. - Меня подставили, пожалуйста, - лепетала тем временем несчастная женщина, сдавленно всхлипывая и беспомощно озираясь. С самодовольной ухмылкой приблизился к ней офицер в серой шинели, преисполненный осознанием собственной важности и оказавшейся в его руках мелочной власти. Стеклянная витрина магазина во всех подробностях продемонстрировала произошедшее дальше немногочисленным наблюдателям – короткий удар в солнечное сплетение заставил хозяйку лавки согнуться, беспомощно хватая ртом воздух, а после – блондин ткнул каким-то устройством прямо ей в шею, заставив тело женщины несколько раз изогнуться в жутких конвульсиях. - Закон не делает исключений, - без тени сожаления проговорил офицер, пнув арестованную нарушительницу спокойствия и порядка. – Забирайте её. Один из солдат в бронекостюмах кивнул, подтверждая, но предпринять ничего не успел. Зеркальные щитки боевых шлемов надёжно скрывали любые эмоции людей, сопровождавших офицера-садиста. Блондин что-то тихо сказал в свой наручный коммуникатор – почти моментально получил и ответ. Встрепенулся. Сквозь огромное стекло прозрачной витрины выцепил взглядом не успевших уйти далеко за несколько коротких секунд Макса и Сильвию. И, дав отмашку бойцам, широким шагом двинулся следом за ними, начисто позабыв о прежней жертве, ещё недавно его полностью занимавшей. - Эй, вы двое! – стоило стеклянной двери магазинчика приоткрыться, как пытавшихся ретироваться людей настиг властный голос уполномоченного офицера. Сопровождавшая его тройка солдат моментально высыпалась в коридор. Книжная лавка совсем опустела – в пыльном безмолвии остались лежать лишь сброшенные с полок тома и бесчувственное тело их недавней единоличной владелицы. Этот коридор торгового центра был пуст – никаких посторонних, только непосредственные участники разворачивавшегося прямо на глазах действа, да несколько безмолвных наблюдателей, что прятались за витринами в глубине собственных павильонов. - Вы арестованы! Немедленно бросить оружие, - всё тем же повелительным тоном распорядился блондин, делая ещё пару шагов вперёд. Словно желая подтвердить его несомненный авторитет более весомыми аргументами, оставшиеся чуть позади солдаты синхронно приподняли винтовки, стволы которых прежде мирно смотрели в пол. Определённо желая взять потенциальных нарушителей на прицел.
Дженна. Аэрокар Дженны опустился на поверхность дороги изящно и осторожно – броневики сопровождения же просто бухнулись по обе стороны от него, казалось, ни капли не жалея собственную подвеску. Расположенные на крышах орудия хищно вращались, едва слышно жужжали сервомоторы. Чёрные крести на боку практически синхронно сместились в сторону – то открылись прежде почти незаметные дверцы. Из тёмного нутра военных броневиков, выглядевших столь же ужасающе, сколь и неуклюже, неторопливо выгрузились местные блюстители правопорядка. Массивные серые бронекостюмы, лазерные винтовки в руках, лица скрывают зеркальные щитки боевых шлемов. Эти парни были не особенно похожи на обычный патруль – скорее на какое-то специальное военное подразделение. Наружу выбрались в количестве восьми человек, обступив полукругом маленькую фигурку не слишком уверенно улыбавшейся девушки. Наверху по-прежнему сновали изредка аэрокары, но ни один из них не остановился даже при виде столь странного зрелища. Ни одного водителя не смутила толпа вооружённых верзил, окруживших со всех сторон одинокую Дженну. Не считая этих редких проезжих, свидетелей вокруг не было совершенно – наземные улицы в этом трущобном районе оказались совершенно пусты, а возвышавшиеся со всех сторон здания-блоки окон не имели и вовсе. Необычайное ощущение абсолютного одиночества вдруг нахлынуло прямо посреди огромного, занимавшего большую часть поверхности этой планеты, мегаполиса. Одиночества, которое лишь подхлёстывалось тем, что вместо лиц других людей, девушка могла лишь видеть многократно своё, отражённое в щитках-зеркалах. Слов больше не было. Никаких предупреждений, никакой реакции. Они приблизились, всем своим видом давая понять, что в случае любой попытки сопротивления не постесняются воспользоваться своим оружием. Наконец один, по всей видимости, оказавшийся здесь старшим по званию, соизволил поднять своё «зеркало» - в лицо Дженны впилась пара изумрудных глаз совершенно незнакомого ей человека. Странного вида шрам на щеке – не жуткий на вид, но и не слишком приятный. Новый знакомый оказался коротко стрижен. Несколько секунд он просто смотрел на девушку, которая была почти на голову ниже его – и за время этого непродолжительного зрительного контакта Дженна со всей ясностью успела понять, что сочувствия или сострадания она здесь не найдёт. - Вы арестованы, - бесстрастно заявляет он. В голосе прячутся едва уловимые нотки металла. Холодные пальцы в перчатке бронекостюма сжимают тонкое запястье Дженны. Сильно. Кажется, ещё немного – и захрустят, дробясь, кости. - Вы нарушили закон, - резким движением он заламывает девушке руку – предплечье взрывается болью, а мгновением позже Дженна обнаруживает, что уже уткнулась лицом в поверхность капота собственного аэрокара. Оба запястья теперь сцеплены вместе силовыми наручниками – сцеплены жёстко, практически сводя вместе лопатки. - Рекомендую воздержаться от сопротивления, - сильные руки помогают девушке вновь обрести равновесие. Солдат разворачивает её к себе лицом вновь. Его винтовка уже зафиксирована в специальном креплении на спине. А в руке – небольшой инъектор. Такие обычно заряжены дротиками с транквилизатором.
Фрэнк. Фрэнк заметил, как моментально изменилось выражение лица Эрика – депрессия словно бы испарилась, уступая место гневу и праведному возмущению. Краем глаза Полинг отметил, как капитан сперва извлёк из внутреннего кармана пиджака, а затем тут же вогнал себе в руку небольшой шприц. По тому, как стремительно прояснился взгляд Фрайзера, СиБи безошибочно установил, каким именно средством только что тот воспользовался. Почти наверняка НТЗ-22, дорогостоящий и не слишком доступный для обычных людей препарат, моментально выводящий токсины из человеческого организма. Отлично помогающий в случаях, когда необходимо срочно разобраться с последствиями от принятого алкоголя или употреблённой только что наркоты. - Вы не имеете права конфисковать «Ренессанс», - резко проговорил Эрик, поднимаясь на ноги. Синхронно качнулись винтовки солдат, предостерегая задержанного от слишком активных действий. Осёкся, и добавил шёпотом, обращаясь уже скорее непосредственно к Фрэнку: - И какой, чёрт побери, император..? Согласно сообщённым бортовым компьютером сведениям, Элкором по-прежнему управлял президент, сохранявший относительную лояльность Солнечной Федерации. Известие об Императоре могло очень сильно усложнить дело. И, судя по лицу Эрика, тот и сам начинал понимать, что привёл свой экипаж отнюдь не в самое безопасное место. Фрэнк знал, что у Фрайзера есть с собой лазерный пистолет – небольшой, надёжной скрытый в специальной кобуре под сшитым на заказ пиджаком. Понимал Полинг и то, что есть воспользоваться этим пистолетом сейчас, то завершится эта история, скорее всего, для них обоих одновременно. Безумно длинное мгновение неопределённости. Пауза. Фрайзер, голубые глаза которого впились в переливающееся всеми цветами радуги на фоне лазер-шоу зеркало шлема. - Ладно. Мы сдаёмся, - выдохнул наконец Эрик, поднимая вверх руки. Двое солдат вступилии вперёд с явным намерением надеть наручники на задержанных. - Я требую своего адвоката, - с нотками мрачной иронии добавил Фрайзер, бросив на СиБи совершенно беспомощный взгляд. Барменша, облегчённо вздохнув, принялась смешивать кому-то новый коктейль. В суматохе почти никто не обращал внимания на мёртвую девушку, которой один из представителей местной власти сломал шею только потому, что та не успела своевременно убраться с дороги.
-
Прекрасный пост, причем неожиданный)
-
преисполненный осознанием собственной важности и оказавшейся в его руках мелочной власти хороший пост, отличные детали
-
Ох, зря я это почитала накануне госов... Сцена ареста - прямо классика. Необычно представлять персонажа в подобной ситуации. Но мне нравится. И, как обычно, вдохновляет на ответный пост)
-
Какой дедлайн, дальше давай!)
|
Сегодняшний день был самым счастливым в жизни Вадима.
Из Петрограда он выехал двадцать пятого числа, когда город уже бушевал, и серые нестройные вереницы рабочих бежали по льду Невы мимо занятых казаками мостов, и колонны под красными знамёнами бурно текли по Невскому, и там же нервные девицы кричали с тумб, и там же был и Вадим, выглядящий нелепо среди демонстрантов, — он продирался через весь Невский с чемоданом в руке, так как трамваи не ходили (слух пронёсся: выдрали все ручки управления), извозчика было не найти, а ему нужно было на Николаевский — и это в такой-то день! Правую руку он был готов себе отсечь, чтобы в этот исторический момент быть вместе с этими чудесными, светлыми людьми: курсистками, раздающими чай в подворотне, студентами с полицейскими шашками и браунингами, учителями в пенсне и расстёгнутых пальто с белыми шарфами и транспарантами в руках, среди этого злобного, возбуждённого броуновского движения; но ему нужно было ехать в Архангельск, и только тем Вадим и ограничился, что выхватил из попавшейся в людской мешанине руки неровно отхваченную ножницами кумачовую ленту и, отставив чемодан, торопливо обвязал ей погон.
Ленту пришлось снять уже по дороге: чем дальше от Петрограда, тем было тише. Провинция была так же мертва, как была мертва столица ещё несколько месяцев назад, в ту глухую, безнадёжную пору, когда не было видно конца гофмановскому кошмару, в который погрузилась Россия. Приятель, бывший сослуживец из Шестой радиотелеграфной, такой же инженер, выпускник Новороссийского университета, по-южному живой и чернявый Сашка Горячев, рассказывал о новых бесчинствах Распутина, и все только качали головами, и ничего не комментировали: sapienti sat. На Выборгской, близ того места, где Вадим обретался, бастовали рабочие, и все им сочувствовали, и качали головами: все понимали, что ничего здесь никогда не изменится, так и будет до конца, до старости: беспомощный, ненавистный царь, сибирский мужик в спальне царицы, ничтожества в министерских кабинетах, поражения и позор: двадцать лет длящаяся Цусима.
Так же тихо было и в Вологде, где Вадим делал пересадку: хмуро чистил от снега перрон бородатый дворник, уныло раскинулась под серым небом привокзальная площадь в невзрачном окружении бревенчатых домишек, местная газета говорила об успешно усмиряющем столицу генерале Хабалове, и разве что в буфете оживлённо о чём-то спорили всё доливавшие в чай из фляжки два земгусара из Москвы. Да о чём тут было спорить, всё было ясно: и теперь ничего не вышло, и прав был Горячев, когда говорил, что на новый Пятый год никакой надежды нет, что народец уже не тот, что дрянь наш народишко — его мордой в дерьмо, а он терпит, терпит.
Тогда, в Вологде, Вадим вынул из кармана питерскую красную ленту, вздохнул и сунул обратно (будет хоть какая-то память этого одинокого дня свободы) и с глухим, затаённым отчаяньем поехал в Архангельск, и совсем не ждал услышать то, что открылось ему на перроне. Не поверил ушам: как так, царь — и свергнут? Не чаялось дожить до ответственного министерства — а тут? Что же теперь, Алексей царь? Перехватывало дух, не верилось, не представлялось возможным.
Вадим шагал, не видя города, не чувствуя веса чемодана, не рассматривая как в пьяном тумане возникших перед ним спутников, забыв про назначение своей поездки, и видел только тут и там мелькавшие над толпой красные знамёна и «Свобода» на них. Из какого-то учреждения выносили портреты с ненавистной, тупой физиономией, кидали на снег, хрустко топтали валенками стёкла, и это, господа, было так чудесно, и с весёлым страхом понималась необратимость этого ликующего движения.
Переменив руку с чемоданом, Вадим сунул ладонь в карман и с радостным удивлением извлёк оттуда позабытую уже красную ленту из Питера. И — была не была, да провались все жандармы к чертям собачьим, — обвязал её вокруг погона. Так и пришёл к начальству, да-с.
-
Обновленная, демократическая Россия вместе с друзьями по Антанте разобъет германцев! Ура!
-
выносили портреты с ненавистной, тупой физиономией, кидали на снег, хрустко топтали валенками стёкла, и это, господа, было так чудесно Господа, господа, неужели вы нас будете бить?
-
Вот видишь такое, и аж совестно за свои посты делается)
|
|
"Городъ Архангельскъ, улица Полицейская, дом 9, напротив." Корнет Карпицкий перечитал приказ и бумажку с адресом в очередной — пожалуй, сотый, — раз. Архангельск, Северная губерния. Матерь Божья пресвятая дева Мария, более дремучую глушь было сложно представить даже на просторах необъятной Империи. И все же, вот он, здесь, трясется первым классом — а ведь дядька Псиол мужик суровый, мог бы и третьим-то отправить, наплевав на традиции! — а за окном проплывает, в общем-то, уже практически Сибирь. Да что там, Сибирь и есть. И хоть корнет Карпицкий в Сибири собственно ни разу-то и не бывал, в животе холодным червячком ворочалось ощущение одиночества и никчемности человека перед Природой. Он с тщательно скрываемой завистью глянул на солдат, высыпавших на перрон на очередном полустанке, и споро разделывавшим чекушку самогона на пятерых под краюху хлеба с чесноком и бородатый анекдот. Вот кому хорошо, хотя бы здесь и сейчас. В первом классе подавали коньяк и фазана, что конечно тоже по-своему было неплохо, но с какой-то совсем другой стороны, ненужной сейчас и неуместной.
Ворота Архангельска — Бакарица — встретили корнета задорным криком юного железнодорожника про свержение царя. Василий Корнеевич лишь пожал плечами, заслышав такое: глушь, что поделать-с, глушь и дикость. Придет же такое в голову кому-то. Слова лодочников не прибавили этой информации сколь-нибудь значимой весомости, зато толпа, начинавшаяся прямо на набережной и охваченная нездоровым лихорадочным весельем, вызывала настороженность. Корнет стрельнул папиросу у городового, но ничего более вразумительного, чем "Гуляют-с", не услышал. Зато примерно к этому моменту начали обрисовываться его новые коллеги, и Василий Корнеевич словил в себе уже другое ощущение: легкий мандраж перед новым коллективом. Было такое каждый раз — и по прибытии в Николаевское, и затем, следом, в полк, и даже после, в командировке в Санкт-Петербургскую жандармерию. И корнет с удовольствием отметил, как навстречу этому мандражу поднимается из далеких глубин лихость и кураж, когда хочется шапку оземь и шампанского всем, и за оный кураж влетало корнету с завидной регулярностью — как наградами, так и выговорами.
До Беломорского контрразведывательного отделения, расположившегося в здании полицейской управы, добрались быстро, и корнет, украдкой осматривая попутчиков, сдерживал усмешку, ползущую на лицо своевольно, которая только усилилась после брошенной отставным фельдфебелем фразы "к шпиёнам". Зато начальник "шпиёнов" оказался на вид хоть и невзрачным, зато крепким и чертовски внимательным, что корнету весьма понравилось. Отдав честь и щелкнув каблуками в ответ на оказанную любезность, корнет ответил на рукопожатие и польщенно кивнул. — Буду рад служить под вашим началом, Павел Васильевич, оказанное доверие обязуюсь оправдать! В душе корнет, конечно, надеялся оправдать доверие как можно скорее, чтобы вернуться в Санкт-Петербург, но не показал этого ничем.
-
В душе корнет, конечно, надеялся оправдать доверие как можно скорее, чтобы вернуться в Санкт-Петербург Честно хотя бы)))
-
Да здравствуют корнеты "Славной школы"! Хороший пост)
|
|
Анна редко выбиралась из Москвы, можно сказать, что почти и никогда. Не считать же за путешествие выезд на дачи к подругам. Поэтому в пути ей было все интересно, ново и необычно. Она до этого только умозрительно представляла себе, как велика и необъятна ее Родина, а теперь могла увидеть это своими глазами. Большую часть пути девушка простояла у окна, заворожено смотря на проплывающие мимо города, реки, леса и поля. Вечерами же за чашкой чая беседовала со случайными попутчиками. Несмотря на внешнюю энергичность, Аня была несколько неуверенна и чуть-чуть растеряно. Все-таки привычная и мирная жизнь осталась за спиной, а впереди ждала необычная и загадочная служба. Так наверное волнуется и нервничает скаковая лошадь перед первым настоящим заездом.
Девушка до сих пор не могла понять, чем руководствовались высокие чины, отправив ее служить в контрразведку. Конечно, ее знание языков могло пригодиться где угодно, но, но, но… Она же ничего об этом не знает. Читала пару книжонок издательства господина Сытина про шпионов и все, ну и про похождения сыщиков тоже читала, но вот описываемые события не показались Анне убедительными. Поэтому она курила больше чем обычно и была резка в суждениях, привычно заменяя внутреннее, внешним. Заодно отшила прилизанного господинчика, по виду и манерам напоминающего приказчика, который очень хотел с ней познакомится.
Естественно, что приближение к конечной точке путешествия девушка встретила у окна поезда. Река впечатлила ее больше собора на той стороне. С религией у Ани были сложные отношения. С детства ее учили молиться, да и уроки по закону Божьему она не прогуливала. Но ни на одну свою молитву девочка ни разу не получила ответа. Зримого, действенного, настоящего. Со временем у Анны даже возникла теория, что слова молитв истерлись, как золотые, то слишком давно были в употреблении. И теперь на них ничего не купишь. - Когда миллионы голосов тысячи лет твердят заученные фразы, они тем самым убивают их смысл, - доказывала она подругам. И, обычно, цитировала своего любимого Гумилева: - В оный день, когда над миром новым, … - ну и так далее.
По сравнению с Москвой Архангельск смотрелся простовато. «Чистенько, но бедненько», - как непременно пошутила бы ее подруга Татьяна. Но все это сразу отступило на задний план после слов о смене власти. Это было как удар мешком по голове. Анне даже не хотелось сейчас обдумывать это. Она просто чувствовала, что не только ее судьба сделала крутой поворот, но и судьба ее страны. Девушка шла среди бушующей толпы и просто купалась в этих эмоциях, в этой разлитой в воздухе энергии. Ноги сами несли ее, а на лице была широкая улыбка. Она даже не сразу поняла, что достигла точки назначения, когда перед ней выросло здание, охраняемое городовыми. То есть, она знала разумеется куда идет, но это отступило перед внутренними переживаниями. Она даже не сразу принялась рассматривать своих спутников, будущих сослуживцев, что не преминула бы сделать в другом случае.
Улыбка покинула ее лицо только неподалеку от кабинета непосредственного начальника. Анна приняла вид скромной и деловой девицы, с вопросами лезть не стала, решив, что все выяснит по ходу дела. Надо было устроиться, узнать про жилье, и познакомиться, наконец, с будущими товарищами. Слова Павла Васильевича о ловле немецко-финских егерей не добавили ей уверенности. А богатое воображение выдало картинку Ани с удочкой, на берегу Двины, из которой этих самых егерей нужно было выловить на крючок. На что интересно они клюют?...
-
Милая и красивая Аннушка)
-
Со временем у Анны даже возникла теория, что слова молитв истерлись, как золотые, то слишком давно были в употреблении. И теперь на них ничего не купишь.
Отличный образ!
|
|
- Как действовать на месте, решайте сами. Но чем больше будет криков, тем лучше. Это акция устрашения, такая, чтобы весть разнеслась по округе со всей возможной силой. Нужны качественные жертвы, а не количественные. Если вы перережете всех женщин, то кто рожать будет будущих поданных Нильфгаарда? Наши возможности по переселению людей уже почти иссякли. Опустошенные земли империи ни к чему. Поэтому я отдаю предпочтение плану лейтенанта, - ротмистр кивнул Горлице. - Думаю, мы обсудили достаточно. Твои бумаги, лейтенант, подписаны - пользуйся. Ответственность за тактическую составляющую оставляю за тобой. После выполнения задачи я подведу итог, - сурово посулил Декехт, и указал на выход, намекая, что разговор окончен. Второй, безымянный офицер, внимательно и как-то выжидающе посмотрел на Вирель, но не сказал ни слова.
Некоторое время спустя. Вечер.
До окрестностей Яворника добрались одной большой, общей группой, после чего разделились. Ротмистр и его воинство двинули в обход, дабы занять удобную позицию, а отряд "Врихедд" и несколько нильфов, облачившиеся в форму без опознавательных знаков, отправились к оврагу. Пешком, разумеется, дабы соблюсти полнейшую тишину. А оттуда уже добрались и до яблоневого сада, который начинался сразу же после подъема. Старший из нильфов, внезапно оказавшийся уже хорошо знакомым сержантом, тихо прошептал, что они привяжут коней здесь и залягут, охраняя их, а как только дело будет сделано и ротмистр отправится "в погоню", отступят. Понятное дело, новые работодатели всё еще не доверяли вынужденным наймитам, и оставлять коней просто так не желали. Оставалось надеяться, что Декехт сдержит слово, и они действительно найдут здесь коней, а не пустое место.
В самой же деревне было темно, хоть глаз выколи. Более-менее была освещена корчма, да самый центр деревеньки, но тухло и слабенько. Впрочем, сейчас это было только на руку. Прикинув маршрут, стало понятно, что если пересечь сад напрямик, то "Врихедд" выйдут аккурат к центру Яворника, к крайним домишкам по одной стороне улицы. Собственно, все поселение состояло из одной извилистой дороги, которая делила его на две части.
|
-
Лоис за живой пост. :)
-
Хороший пост)
|
Известие о Мальшторме больше удивило чем обеспокоило охотника, его природное любопытство жаждало увидеть этот феномен, а осторожность настоятельно советовала его избегать. Занятная аномалия развлекалась втягиванием всего до чего дотянется, и прожариванием вышеупомянутого до хрустящей корочки. Перспектива столь близкого знакомства с демонической аномалией охотника не прельщала, и он искренне считал что миледи Изабель загар такого оттенка так же не пойдет, потому он то и дело оглядывался назад. За графа охотник не беспокоился, тот был достаточно далеко и в центре строя. Да и вообще убрались вовремя, что могло случится... А потом эта штуковина начала прыгать!!! -Да как так то? - Ошалело прохрипел охотник глядя как аномалия за его спиной внезапно оказалась в другом месте. -"Оно же не разумное... Или..." - А и правда, ведь никто не удосужился исследовать явление, скорее всего из-за того же страха быть прожаренным который теперь подгонял и охотника заставляя его то и дело оглядываться через плече на следующую за ним Леди Инквизитора. "Странно, людей позади стало меньше, кто-же пропал?" И правда позади оставалось только три человека вместо четырех, два волкодава, и Изабо, куда же делся замыкающий? Раздумия и подозрения одолевали охотника все больше и больше, что не мешало ему понукать лошадь, а так же люто завидовать умению проклятого мальшторма телепортироваться. Само собой умей телепортироваться сам Аларик, его бы вешали определенно чаще, но с другой стороны иногда ведь и полезно бывает, особенно дьявол побери в ТАКИЕ моменты. Что-то сорвало с охотника любимую шляпу, но он даже не обеспокоился этим, хотя в другое время непременно расстроился бы, в этот же раз ему помешали...ПРОКЛЯТЫЕ СГУЩАЮЩИЕСЯ НАД ГОЛОВОЙ ТУЧИ ВНОВЬ СКАКНУВШЕГО МАЛЬШТОРМА которые непонятным чудом оказались прямо у него над головой лишив дара речи, мата, жестикуляции и конечно же бесценного дара немого восклицания а еще полного набора талантов коими он несомненно обладал. Неведомая сила подняла его и отправила в короткий полет который не закончился плачевно пожалуй только потому что он абсолютно инстинктивно ухватился за пролетающий схожим курсом предмет. Как оказалось когда ситуация прояснилась предмет оказался самим сиятельным графом Жилем де Рэ, а маршрут по которому он летел - приятнейшей пропастью, что характерно, как они с графом оказались в одном месте находясь в разных частях строя... По всем правилам взрывом их должно было раскидать в разные стороны, но как то они оказались в одном овраге... -Не поймите меня неверно граф - Усмехнулся Аларик. Освободив одну руку и повиснув на другой он достал метательный нож и вбил его в щель в скале тем самым оформив графу подставку под ногу - Я никоим образом не стараюсь стащить с вас штаны... Кстати надеюсь они на вас прочно сидят иначе меня ожидает достаточно непродолжительный полет... - Охотник помог графу нащупать ногой клинок, а сам продолжил вбивать остальные вверх по склону чтобы было легче выбраться. -Еще немного и я закончу со ступенями, конечно ковровой дорожки будет не хватать, но для того чтоб вы смогли выбраться - вполне хватит - глубокомысленно закончил он обрезая ремешки тянущей вниз брони. Хорошо хоть как все панцерную не одел, а то летели бы они оба в "непродолжительный полет" Сейчас охотника беспокоило две проблемы, первая - сделать так чтобы они с графом не навернулись вниз, для чего он уже сделал что мог, подставив графу и себе опоры в виде прочно вбитых в трещины в скале ножей, долго конечно не удержат, ну так и висеть не вечно, а во вторых, ему немедленно требовалось знать как там поживает его инквизитор... - Жи-и-иль! Люби-и-имый! -Ага... Ну значит для графа хорошие новости есть... -Держитесь, Ваша Светлость! Я иду на помощь! А вот и вторые, над головой мелькнул какой-то из волкодавов, который собирался спасать графа но энтузиазм которого резко пошел на спад глядя на два плода человеческого дерева вместо одного. -Неее браток, так дело не пойдет - Обратил на себя внимание охотник и вытащив свой верный кинжал вколотил и его поглубже вот он точно выдержит какое-то время. Прийдя к такому выводу, охотник отпустил графа тем самым давая возможность хоть как-то вытащить его наверх, а там и сам как-нибудь заберется, без брони-то...
|
Они приближались. Нарастали, словно шум приближающегося урагана, звуки десятков шагов. Двигались, не издавая ничего похожего на крики и стоны безвольной толпы - эхо человеческой массы до сих пор напоминало о себе тихим отзвуком запомнившихся мгновений. Они - совершенно другие. Эти существа, порождения тьмы. Эти костлявые тени людей, сохранившие на своих останках обрезки одежд, напоминающих о давно ушедших временах. О том, кем они были. Кусочки памяти, рассыпающиеся в песок. Сейчас, в этом коридоре, прижавшись к стене и моля всех существующих богов о собственном спасении, стояла девочка. Сжавшись, корчась внутренне от выползающих из самого нутра давно забытых страхов. Помнишь скрип дверцы шкафа и притаившуюся за ней тьму?.. Помнишь шорох плотных штор, легко касающихся пола?.. Помнишь тень, пролёгшую по углам широких коридоров?.. И шаги. Всегда были шаги. От них ты бежала. Бежала… до сих пор… Не хочу. Не хочу ощущать, как тонкие пальцы сжимаются на моём горле. Не хочу чувствовать холод. И горький привкус чужого триумфа… Но ещё несколько шагов. Совсем малое расстояние. Я слышу их. Они идут. Идут за мной. И в этот раз – я не смогу убежать.
Собственное бессилие разлилось в теле немеющей вязью. Хотелось плотнее прижаться к стене, хотелось просто исчезнуть и очутиться в другом месте. Не слышать, не видеть, не чувствовать то, что последует дальше… Дыхание смерти пахнуло ей в лицо смрадом. Где-то возле неё клацнула челюсть, лязгнула ржавая сталь, звонко шаркнула по каменному полу кость. Рядом. Они совсем близко. Айлин зажмурилась, слабо застонала и пошевелилась, пытаясь отстранится. Некуда уйти. Некуда отступать. Она ощущала себя словно окружённая охотниками добыча. Ещё несколько секунд – и прицельный удар оборвет бешеный стук в груди… …Поток звуков устремился дальше по коридору.
Прошло несколько мгновений прежде, чем Айлин решилась открыть глаза и убедиться. Не верилось. Смерть была так близко… Мягко касалась её тёплым запахом разложения. Напоминая о хрупкости её собственной жизни. И… они просто ушли. Пробежали мимо. Не обратив внимания на прижавшихся к стене девушек совершенно. Айлин шумно выдохнула. Ощутила слабость в коленях. На краткий миг закрыла глаза снова и коснулась затылком стены. Хотелось плакать. Хотелось смеяться. От накатившей расслабленности едва не потеряла сознание. Перед глазами помутнело, и девушка, опустив голову, закрыла лицо ладонями. Чужой голос вторгся в ослабевший разум. Первой опомнилась незнакомка, резко оттолкнувшая её от приближающейся толпы мертвецов. Извинялась. На миг забывшая о постоянной злости, питавшей её, Айлин никак не отреагировала. В какой-то миг внутри вспыхнула искорка света, и девушка ощутила подобие… благодарности. Она не привыкла выражать подобные чувства. Айлин услышала, как незнакомка отрывается от стены и делает шаг в сторону, и опустила руки, вглядываясь в полумрак коридора. По сравнению с плотной завесой тьмы, сейчас здесь было даже светло для непривыкшего зрения. Какой-то миг на её лице проявилось отражение истинных чувств: замешательство, усталость, радость. Она увидела стоящих поодаль крестьянина и на шаг впереди – Ариса. Встретилась взглядом с телохранителем, заметив тень переживания на лице. Колдунья снова начала говорить, обращаясь теперь к Хеллгейту. Видимо, на собственные силы в поиске выхода не слишком полагаясь. Возникла в голове мысль, что девушка думает правильно: до того момента, как Айлин не свернула, Арис вёл их вперёд вполне успешно… Но затем она вспомнила другое. Причину. А ещё…
Маска холодной отстранённости вновь появлялась на её лице. Слабость рассеивалась, страхи улетучивались. Без них становилось гораздо легче. Легче вновь стать той, кому заслужила репутацию взбалмошной девицы. Сейчас, при свете, оголяющем существующие в нём формы и позволяющем видеть истину, - она не могла допустить иного варианта развития событий. Не могла. Не хотела. - То есть как это – нельзя? – с ходу, тоном, лишённым приятных и добрых нот, начала Айлин, нахмурив тонкие брови. – Я пойду, куда захочу, вне зависимости от решения кого либо из вас. Резкий тон, гневный взгляд. Он остановился на простолюдине. Изначальной причине всего случившегося. - Ты! Больше не смей ко мне приближаться. Тронешь ещё хоть раз – я прикажу отсечь тебе руку. И никаких идиотских молний. Не умеешь – не берись, остолоп. И ты, - посмотрела на девушку. Осеклась. – В этот раз… спасибо. Но подобного обращения я не допущу. «Спасибо» - и то сквозь зубы. Перевела взгляд на Ариса. Уже знакомый взгляд. Если некоторыми мгновениями ранее в нём было что-то хорошее, то теперь – потухло. - Я знаю, куда идти, - обращалась к незнакомым спутникам. - И мне совершенно всё равно, пойдёте вы следом или нет. Если да – извольте держать расстояние. С этими словами Айлин развернулась, всколыхнув шёлковое море нижних юбок и, не дожидаясь ответа, двинулась к янтарному источнику света, следуя пульсирующим в оранжевых лучах силуэтам.
|
|
-
Умный ход, надеюсь сработает :)
-
+
-
Весьма и весьма оригинальный ход.
-
Колоритность и уникальность персонажа не умаляется, а все растет и растет :)
|
Болт, выпущенный Стефаном из арбалета, пролетел мимо многоногого чудовища; такими же безуспешными оказались и атаки воинов - Ульвара и Энны. Зато на сей раз Дева, видимо, решила улыбнуться чародеям: наконец чары Дерека заработали так, как парень того и желал, и темное облако проклятия нависло над помесью медведки, сороконожки и еще богам лишь вестимо кого, благодаря чему сгусток лилового света - так виделось то плетение энергетических потоков, которое было излюбленным оружием парня, теми, кто не способен был видеть эгни, - достиг наконец цели и разворотил в одном месте хитиновый панцирь чудовища, обнажив серовато-белесое содержимое тела этого насекомого-переростка.Пламя же, сплетенное Гвендолен из незримых потоков эгни, яркой и жгучей стрелой вонзилось в ужасную помесь насекомых, словно сотворенную неким безумным магом-ученым; раздался гневный стрекот, жвалы чудища задвигались, как лезвия в лесопилке, оснащенной водяным колесом, и тварь, встав на дыбы, внезапно изрыгнула поток темной зловонной жижи на Энну и Ульвара, которые оказались ближе всего к ней. На пути между этой субстанцией и северянином стояла Энна, и большая часть жгучей массы попала именно на огненноволосую девушку, а Ульвару стоило всего-то отклониться на пару дюймов в сторону. Тем временем пауки, обходя стороной гигантское насекомое, словно опасаясь его, решили атаковать того, кто представлялся им на данный момент самым опасным противником, и поступили они по-паучьи хитро: одна громадная тварь внезапно встала на дыбы, изогнула свое толстое покрытое черными волосками брюшко и в следующее мгновение оттуда выстрелил поток серебристых нитей; за один удар сердца он достиг не успевшего увернуться от этой неожиданной атаки Ульвара и опутали могучего воина - он ощутил, как клейкая масса намертво пригвоздила его к каменному полу, хотя двигать руками мужчина все еще мог, и воспользовался этим как нельзя кстати: второй паук, увидев, что жертва попалась в паутину, устремился к эттиру с явным намерением прокусить его кожу и впустить внутрь свой желудочный сок, ведь так поступают пауки и их сородичи. Ульвар попытался остановить черную волосатую тварь, наколов его на лезвие своего глефы-копья, и хотя коварные липкие нити паутины пытались не дать его намерению превратиться в результат, длинное древко копья и уверенность эттира в собственных силах позволили ему пронзить жирное брюхо твари. Паук дернулся, замер на мгновение, но уже в следующее, превозмогая боль от раны, нанесенной ему человеком, подскочил к воину и больно цапнул своими плотными, словно камень, хелицерами эттира в бедро - воин ощутил, как яд, впрыснутый невидимыми паучьими железами, жжет его плоть и кровь изнутри, но усилием воли и стойкостью организма, закаленного суровыми условиями жизни на Эйяррике, Ульвар в несколько ударов сердца смог нейтрализовать разрушительное воздействие паучьего яда. Тем временем Рори, увидев, что Ульвар обездвижен и им уже занялся громадный паук, чертыхнулся и, выхватив свой меч, сделал стремительный выпад в сторону восьмилапого чудища. С хрустом хитин головогруди паука проломился, и тварь отвлеклась от эттира, переключив свое внимание на того, кто сделал ей весьма ощутимо больно. Ваэрон снова выстрелил из арбалета, сделав пару шагов назад, но снова его стрела пролетела мимо; друид же тем временем пятился назад, словно ошеломленный этим нескончаемым потоком чудовищ, которые он, как человек, отдавший многие десятилетия своей жизни служению природе, воспринял как надругательство над оной. То ли усталость накатила на старика, то ли его выбило из колеи это нарушение природного баланса, свидетелем которого он стал, но седобородый старец не сделал ничего, лишь отошел чуть дальше в глубь зала. В проходе, через который наши герои попали сюда, проявились очертания еще одного насекомого-переростка - на сей раз оно напоминало помесь громадного жука, муравья и гусеницы, а за ним виднелись отражения голубоватого света, которым освещался этот зал, во множестве глаз еще одного паука.
|
Эпохи проходили над моей головой. Скажи мне, который сейчас век? Светит ли по-прежнему солнце, там, наверху? Колышет ли ветер зеленые ветви деревьев? Выросли ли они? Я помню их совсем маленькими. Такими тонкими и несмелыми. Скажи мне, по-прежнему ли пахнет там медом и травой? Или запах крови вытеснил эти такие дорогие сердцу ароматы? Я помню зло. Я помню добро. И помню насколько они близки друг другу. Скажи, остались ли звезды на черном бархате неба? Или же рассыпались все, погасли, не желая видеть глупость людскую? Я помню… я был там. Я дышал этим ветром, я подставлял солнцу лицо. Я вкушал тот мед. Скажи мне, многое ли изменилось с тех пор, как спустился я в первозданную тьму? Ты нарушил мой покой. Ты пришел без спроса. Ты упал в мою колыбель. Твои шаги так грубы и неосторожны. Так громыхает сердце. Я слышу твой страх. Я вижу твою силуэт. Ты идешь сквозь мою тьму, с моими тенями. Ты ищешь. Что ты ищешь? Выход? Или меня? Скажи мне, зачем ты пришел?
Сталь Эта чудовищная сила. Эта жажда крови, затмевающая все – иссякла. И вернулась боль. Хлынула потоком, разрывая плоть, входя кинжалами острыми в каждое прошлое и будущее движение. Расплавляя ткани, обжигая сердце. У гвардейца не было лица. У него был молот. Движение вперед оборвалось резко. Вспышка в глазах. Непонимание. Арбалетная стрела в груди. Звон доспеха при каждом шаге. Блеск стали на лезвии клинка, входящего в плечо и просекающего тело до самого основания. У гвардейца не было лица. А молот он оставил себе.
Гидра Металлический человек. Стальной снаружи, закованный в латы внутри. Было ли у него сердце? Умел ли он слышать что-либо, кроме приказов тех, кому принес клятву? Когда-то он был мальчишкой. Простой русоволосый мальчик, каких много бегало по трущобам столицы людей. Белоснежная улыбка. Веселый смех. И мечты. Такие важные для ребенка. - Я стану рыцарем! – Говорил он, а с него смеялись друзья и подруги сироты. Какой же рыцарь из того, что не имеет рода, что остался один на один с этим миром? - Я стану! – Супился он и смело размахивал палкой. Он верил в идеалы. Он жил своей мечтой. И однажды достиг ее. Палка в его руках волшебным образом превратилась в крепкий острый меч. А деревянные доски, подвязанные гнилыми веревками – в блестящий доспех с алыми гербами короля. Слава. Честь. Благородство. Об этом мечтал маленький мальчик. Только есть ли слава и благородство там, где из сердца выжигают чувства? Где на грудь ставят раскаленное клеймо принадлежности? Делают из души вещь, а из тела послушную марионетку. И что-то сломалось навсегда. В ясных глазах потух свет. Распалась вера. Остался один лишь смысл – убивать. Убивать, не зная сомнений. Не помня о страхе. Не подпуская чувства. Оставаясь ожившей стальной горой, в которой томится маленький русоволосый мальчик, пойманный в тюрьму своей мечты.
Ледяные струи воды поднимались, принимая облик. Слишком медленно. Райна чувствовала, как пела и струилась волна. Как тянулась она к той, что умела ее слушать и понимать. Но слишком медленно. Гвардеец взмахнул мечом, а девушка отчетливо увидела, как сталь острого клинка пройдет сквозь ее мягкую плоть. И станет алой вода. И взвоет горько милый сердцу поток. Растворится ее жизнь в родной стихии. Мимо прошелестел ветер, набирая силу. Ветер, что стал уже чем-то родным и привычным. Другом, помощником. Защитником. Сорванный с пальцев рыжеволосого юноши, он ласково растрепал волосы девушки и пронесся мимо, поднимая воду. Останавливая течение. Выворачивая плоть подземной реки. Огромная волна прошла сквозь гвардейца и опала серебристым веером брызг. Вот и все. Он стоял. Сквозь прорези шлема можно было увидеть светлый поблекший взгляд. Это была последняя искра жизни. Спустя лишь мгновение, что длилось бесконечно долго, гвардеец короля, лучший из лучших стражей – рассыпался. Куски плоти, разрезанные ветром, упали в воду, уносимые течением. Маленький мальчик освободился из своей стальной темницы.
Тень Изломанные, дерганные движения. Перевалы с ноги на ногу. С обрубка на обрубок. Скрип залежавшихся костей, столетиями не смазанных чистой, теплой кровью. Шорох сухожилий, натягивающихся изъеденными червями нитками. Вот-вот лопнут. Вот-вот оборвутся. Шепот сухой кожи, рассыпающейся, будто прелые листы по осени. Такие хрупкие. Шагнувшие за грань и не нашедшие покоя. Разбуженные неосторожной и неумелой рукой. Мертвые. Была ли разница между ними и той безумной толпой живых, что осталась наверху, ведомая рукой пастырей своих? Жрецов Девяти. Отличались ли они хоть чем-то, кроме прогнившей плоти и остановившихся давным-давно сердец? В их глазах таилась схожая бездна. Мрак без начала и конца. Ни целей. Ни мечт. Лишь крепкие узы, связывающие и заставляющие повиноваться. Он разбудил их. Он украл их сон. Он открыл их веки, впуская зеленый свет в иссушенные стекла зрачков. Они искали. Они тянули руки. Они пытались что-то мычать, но издавали лишь нечленораздельные звуки. Потерянные. Он сказал – бежим. И они побежали. Туда, куда он указал. К янтарному огоньку впереди. Изломанными, дерганными движениями. Спотыкающимся неровным строем. Мимо тех, кто упал и поднялся. Мимо тех, кто успел уйти с дороги, вжавшись в черные холодные и скользкие стены.
Айлин и Константина чувствовали этот запах. Он будет преследовать еще долго, не оставит так легко. Запах смерти, миазмы пустоты и мучительных столетий разложения живьем. Отнятые души, распоротая плоть. Все это было так близко. Можно было протянуть руку и коснуться их хрупких конечностей. Разверзнутых в немом крике ртов. Заглянуть в пустоту глаз, за которой таился другой совсем бог. Бог, что творит смерть.
Следы Он где-то отстал. Тот старик с лицом юноши. Тьма наплыла и отхлынула, слизнув его своим течением, оставив позади. Потерянный в лабиринтах подземных катакомб, где потолок служит опорой великому храму. Виглик остался один. Или нет? Маленькая искорка чистого белого света. Она появилась где-то сбоку, проплыла мимо. Кокетливо замерла и метнулась вверх, осыпавшись на пол впереди силуэтом ребенка. Мальчик или девочка? Свет или тьма? В этом образе все смешалось. Сплелось. Улыбка от уха до уха. Абсолютная чернота глаз. Беззвучный смех и рывок вперед. Догони меня. Я здесь. Здесь. А теперь вот здесь. Догони меня. Поиграй со мной. Оно бежит, а никто его не замечает. Оно бежит мимо двух мужчин и застывших у стены девушек. За толпой мертвецов, что тоже бегут куда-то навстречу янтарному огоньку впереди коридора. Оно бежит и смеется без звука, отдаваясь эхом в ушах. Оно зовет за собой.
-
Прекрасная вязь слов. Я очень люблю читать твои посты.
-
За историю гвардейца.
-
Потери! Потери! Потери!
-
Ввиду некоторых ИРЛ-обстоятельств не мог поддерживать должный темп, но игра по-прежнему очень нравится.
|
|
Если бы у меня был свой бог-покровитель, то сегодня его алтарь стоило бы завалить всяческими дарами. В которой раз за день я прошёл прямо по грани, продолжая сопротивляться скорее из чистого упрямства, чем действительно рассчитывая выбраться живым из полной безысходности ситуации. На этот раз всё было особенно плохо – ошибка, темнота, мертвецы… И я по-прежнему жив. Ни одни зубы до сих пор не впились мне в кожу, ни один труп не повис на плечах, не зацепился за ногу. Я был готов сражаться до последнего, превозмогать – был готов к боли и возможным потерям. Но ничего не произошло. Разве что этот остолоп умудрился сбить меня с ног, но данное недоразумение показалось сущей мелочью в свете произошедшего. Запоздало и с некоторым удивлением, но я всё же понял, что тьма куда-то ушла. Вокруг было по-прежнему жутко темно, но не господствовал уже тот первозданный мрак – а без него коридор казался относительно освещённым даже ввиду полного отсутствия света. Я различал силуэты – десятки мертвецов, крестьянин-остолоп, Айлин…
Почему-то нежить не решилась использовать даже столь очевидный шанс – ни один не набросился на практически беззащитную, растянувшуюся на земле, жертву. Все бежали куда-то. Прочь. На мгновение мелькнула даже безумная мысль, что это меня они настолько боятся. Впрочем, её тут же сменила другая – куда более тревожная и рациональная. Они со всех ног неслись в сторону немного вырвавшейся вперёд Айлин. Вновь на ногах я оказался достаточно быстро. Неправильность происходящего изрядно обескураживала – не зная толком, что предпринять, я потратил несколько драгоценный секунд, попытавшись вытереть со лба капельки пота. И тщетно стараясь восстановить окончательно сбившееся дыхание. Неудачник орёт в ухо, призывает бежать… Но бежать уже некуда. Теперь бегут мертвецы. И прямо на пути разъяренной орды встали две беззащитные девушки. Я трезво оценивал ситуацию. Прекрасно понимал, что в любом случае никак не успею опередить их. Потому не надрывался, не бежал со всех ног. Сделал несколько неторопливых и не слишком уверенных шагов по направлению к цели. До сих пор не в силах толком поверить, что всё ещё жив.
Я знал одно. Если с Айлин что-то случится по вине этого идиота, если ожившие трупы не пробегут просто мимо, то я убью его. На месте, без разбирательств. И собственная непоколебимая уверенность пугала меня самого. Я видел, как оказавшаяся рядом с Айлин черноволосая девушка оттащила её в сторону, убираясь с дороги бегущей толпы. По всей видимости, я пришёл к тем же выводам. И поступил бы на её месте так же. Оставалось только надеяться, что это сработает. Я до сих пор не понимал, что здесь именно происходит. Безумная череда событий заняла совсем небольшой промежуток времени, но, кажется, началось всё это едва ли не сутки назад. Мелькнула непрошеная мысль, что мертвецам ни за что не удалось бы взять меня так просто, имей я привычку всегда носить с собой шлем. Хотелось бы посмотреть на этих ублюдков, пытающихся прогрызть настоящую сталь. Многое зависело от ближайших секунд – от недоступной простым смертным мотивации живых мертвецов. От того, пробегут ли мимо проклятые твари или же все мои усилия окажутся совершенно напрасны. Но самое грустное, конечно же, было то, что теперь я уже не мог ничего предпринять. Лишь затаив дыхание наблюдать за развитием.
|
Андре спрыгнул на мостовую напротив небольшого особнячка, выискивая взглядом слуг, которые могли бы позаботиться об его лошади. Сам дом, откровенно говоря, вызывал некоторое недоумение – выглядел вполне обыденно, серо и ничем совершенно непримечательно. На миг парень даже засомневался – задумался, не ошибся ли адресом ненароком. Не смог свыкнуться с мыслью, что столь известный и уважаемый в городе человек мог на самом деле здесь жить… Но ошибки быть не могло. Всё верно. Сомнения Сальваторе окончательно развеял пожилой слуга, приглашая парня пройти. Тот тут же постарался взять себя в руки, согнать с лица промелькнувшую было гримасу недоумения и разочарования, отбросить в сторону эмоции и заняться делом. Поднимаясь по ступенькам на небольшое крыльцо, он не переставал размышлять – из головы не шли события последних дней, не давал покоя риск, связанный с каждым ходом игры, в которой его отец активно участвовал. Если совсем недавно это было ещё относительно безобидное политическое противостояние, просто борьба за власть, то теперь… Теперь Антонетта мертва – девушка, которую он видел живой и здоровой всего несколько дней назад. Андре пугало установившееся в городе напряжение, он откровенно опасался провала. А хуже всего было то, что Стефану – о, парень видел это в глубине его глаз, - такое положение дел даже нравилось. Интриговало, делая игру ещё более интересной. Андре всегда безоговорочно уважал отца и всегда ему верил, но сейчас… Он опасался, что Стефан может просчитаться, под влиянием эмоций допустить роковую ошибку. Ошибку, последствия которой скажутся на каждом члене семьи. Но пока… Пока отец ни разу не дал повода в себе усомниться… Андре продолжит безоговорочно выполнять все его указания. И попробует даже получать удовольствие от игры. Лауренсио выглядел совершенно не так, каким представлял его себе Сальваторе – блеклый и не слишком опрятный старик, заставивший юношу в одночасье растерять большую часть своего заочного уважения. Внешне, впрочем, Андре по-прежнему оставался безукоризненно вежливым. Несмотря на это его вновь откровенно ошеломила прямота собеседника. Впрочем, ломаться и «играть в лицемерие», как называл подобное обычно отец, теперь уже не было особого смысла. Андре тяжело вздохнул и заговорил: - Отец хочет знать всё о людях ныне покойного графа. Информацию, разглашения которой они не хотели бы допустить. Слабости, способы перетянуть эти силы на свою стороны. Если подумать, у кого, как не у вас, можно найти подобную информацию? С золотом, я уверен, проблем не возникнет. Стефан Сальваторе привык всегда платить по счетам.
Эстелла задумчиво вглядывалась в лицо сидящей напротив неаполитанки, накручивая на тонкий пальчик локон белокурых волос. В ответ на вежливые реплики Магдалены улыбалась и кивала, когда того требовал этикет, но брать в свои руки инициативу девушка не спешила. Хотя бы потому, что уже своим присутствием здесь выполняла главную задачу, которую возложил на её хрупкие плечи отец. Задачу далеко не самую важную, но, по крайней мере, с ней она отлично справлялась. Воспоминание о недавнем провале заставило Эстеллу недовольно поморщиться, а мысли о вчерашнем бале заставляли приподниматься в улыбке уголки губ. Впрочем, столь радужным было совершенно не всё – полученное с утра известие об убийстве изрядно омрачило безмятежное настроение девушки. Дочь Стефана Сальваторе согласно кивнула: - С удовольствием. Благодарю вас за роскошный приём, но, право слово, вы мне льстите – и сами, как всегда, совершенно неотразимы. Так, с минимальным комплектом необходимых любезностей, как посчитала Эстелла, было покончено. - Синьора Дестефани, я хотела бы с вами быть откровенна… Если я вдруг отнимаю ваше драгоценное время, то должна сразу предупредить – это визит исключительно вежливости. Вы должны понимать, за всеми нами следят… На этот раз Эстелла улыбнулась куда более серьёзно и даже несколько хищно. - Наша с вами беседа – отвлекающий манёвр моего отца… Но, возможно, мы могли бы провести это время более продуктивно. Перед тем как выговорить последнюю фразу, девушка удостоверилась, что никто кроме непосредственно собеседницы этих слов не сможет услышать.
|
Вся группы - друид со спутниками и альве с сотоварищами - вошли в темный коридор, кое-где скудно освещенный серебристым светом луны, пробивавшемся сквозь дыры в каменной кладке стены, разрушенной то ли природой и временем, то ли из-за какого-то взрыва - сложно было сказать теперь и здесь, хотя... Присмотревшись повнимательнее, Гвендолен увидела, что все-таки здесь много лет назад произошло что-то, в чем природные процессы не принимали участия: толстая, в два ряда стена была определенно разрушена огнем. Проходившие внутри стены трубы из того же металла, что и цистерны в том зале, из которого наши герои вышли, были оплавлены, словно восковые свечи в какой-нибудь часовне единоверцев. Разломы в стене, увы, располагались слишком высоко, чтобы через них можно было выбраться людям и альве, ищущим выхода из этого проклятого места, отобравшего у большинства из них воспоминания - чтобы добраться до самой нижней бреши одному пришлось бы стать другому на плечи, и все равно до разлома пришлось бы тянуться. Но теперь, увидев поросшие мхом и покрытые грязью остатки труб, подсознание Гвен услужливо выдало ей картинку из закромов памяти: пассаж из какой-то арканабулы, которую девушка читала еще в бытность свою ученицей Академии. В нем сложным для понимания языком, записанным тысячами иероглифов Эреха, описывался процесс получения менина: сначала в огромных цистернах, внутри которых расположены острейшие зачарованные ножи, "сырье" измельчалось, а после густая жижа подавалась по таким вот трубам в другие цистерны, где механизмы, подпитываемые горвильтрой* и эгни, в ней содержащейся, отфильтровывали и преобразовывали промежуточную массу в густое маслянистое вещество - крайне токсичную и едкую неочищенную menyn. И уже в третьем типе цистерн, опять же при помощи арканных сил, она фильтровалась и загустевала, чтобы в результате получить нечто, напоминавшее засохшую камедь - полупрозрачную, хрупкую и крошистую, которую можно было растереть в руках и впитать содержавшуюся в ней эгни через кожу, вдохнуть или проглотить. Потенциал эгни, полученной таким способом, уступал в силе горвильтре, но в отличие от последней, встречавшейся крайне редко и стоившей весьма дорого, был желанным и полезным подспорьем в магических практиках Эреха и тех людей, что следовали примеру восточных чародеев. Тех, кто был готов уничтожать живую природу - растения, животных и, как поговаривали, людей - ради такого вот средства достичь могущества и силы. Через несколько ярдов коридор закончился - группа вышла в очередной зал, тускло освещенный каким-то голубоватым сиянием, исходившим от странного сооружения у северной стены помещения. Здесь тоже были цистерны, к которым подходили металлические трубы; цистерны соединялись друг с другом более тонкими трубками. Две цистерны также подавали - или получали - нечто из каменного пьедестала, на котором виднелось овальное углубление, окруженное несколькими концентрическими кругами вырезанных в камне эрехианских иероглифов; именно они тускло мерцали холодным светом, которого было вполне достаточно для того, чтобы помещение было достаточно освещено. На противоположной стене чернел портал другого коридора, а также южная стена тоже содержала проход куда-то в сторону. Дойдя сюда, наши герои остановились осмотреться, а шум, который их преследовал, становился все громче и явственнее - теперь можно было расслышать, как множество коготков царапают камень, а конечности, к которые заканчивались этими коготками, несли тяжелые и массивные тела. Отдышавшись, друид подошел к Энне и, коснувшись бинтов, которыми Дерек перевязал раны огненноволосой девы, прошептал несколько слов; Энна ощутила, словно через пальцы старика в ее тело вливалась живительная сила, она практически чувствовала, как затягивается ее рана и стремительно уходит ноющая боль. Еще пара мгновений - и девушка снова ощущала себя, как и прежде, полной сил и решимости; ничто более не могло отвлечь ее от того, что она собиралась сделать - защищать своих сотоварищей любой ценой. Наконец во тьме коридора, из которого в это помещение вошли наши герои, стало возможным рассмотреть тех, кто издавал все эти звуки - царапание, постукивание, скрежет, стрекот. Рори тихонько охнул, а Ваэрон, бросив неодобрительный взгляд на молодого воина, грязно выругался на языке, который не знал никто из пятерых, хотя о том, что мужчина ругается - ни у кого не было ни малейших сомнений. Два огромных паука, каждый размером с теленка, цокотали коготками по старому камню коридора с явным намерением нагнать людей, волей или случаем оказавшихся в их сумрачных владениях. Рядом с ними следовало нечто, что можно было описать как безумную помесь медведки, сверчка и саранчи, вот только размером это чудовище, покрытое жестким хитиновым панцирем, тускло отблескивавшим в холодном мерцании знаков на пьедестале, было куда больше любого быка или буйвола, который доводилось видеть в своей жизни любому из пятерых и троих. Ваэрон не медлил и не раздумывал - одним гибким движением выхватив арбалет из петли на поясе, среброволосый мужчина взвел тетиву, положил болт в металлическое гнездо, и выстрелил в тварь. Звонко тренькнул спусковой механизм оружия, но болт, ударившись о хитиновое тело чудовища, жалобно, словно сожалея, что не справился с возложенной на него задачу, звякнул и упал на пол. Решительность Ваэрона, видимо, придала сил и Рори - сероглазый воин молниеносно выхватил один из своих ручных топориков, заткнутых за широкий кожаный пояс, и метнул его в того же противника, которому его сотоварищ не смог причинить вреда. Блеснуло трапециевидное лезвие топорика, и следующее, что услышали наши герои - отвратительный хруст, с которым оружие пробило панцирь твари. Из раны потекла черная жижа, а само насекомое-переросток издало слышимый лишь на грани сознания стрекот, полный угрозы и жажды крови.
-
У меня нет слов. Это просто восхитительно.
-
Интересно. Впечатляющая детализация, хорошо раскрывает характер эрехианцев.
|
Граф добил последнего вервольфа, имевшего глупость думать, что морготский владыка является лёгкой добычей. Встряхнув клинок, багряный от пролитой крови, он убрал оружие в ножны. Охота была окончена, и теперь остальную работу возьмут на себя отряды зачистки; сжигать и закапывать трупы оборотней - это их обязанность. Жиль улыбнулся приблизившейся Жюльетт. Порядки в Морготе были куда как менее строгими, а потому такое публичное выражение чувств, которому предавались маршал и его невеста, не было ни для кого чем-то экстраординарным. Ну, разве что для гостей из центра Империи. - Более чем достойно, - по завершению поцелуя ответил де Рэ. - Я испытываю гордость за тебя, свет очей моих. Пожалуй, мне действительно стоит опасаться, что моя супруга превзойдёт меня на поле брани. Лорд Моргота снова улыбнулся и подмигнул барышне Сориньян, точно был не правителем и полководцем, а влюблённым мальчишкой лет тринадцати. - Не волнуйся, мой ангел. Не всякий же раз я буду так неудачлив, как в бою у часовни. К тому же, со мной ничего не может произойти, пока ты рядом: мне стыдно будет проиграть какому-то волколаку, когда моя графиня смотрит на меня, - шепнул Жиль, обняв девушку за плечи. Этот приятный момент был прерван появлением связиста. Баронета на миг ощутила укол беспокойства; интуиция подсказывала ей, что маршалу собираются сообщить отнюдь не о наличии поблизости ещё сотни вервольфов или чего-либо ещё, не представляющего большой опасности. Она частично слышала и ответы собеседника Жиля, поскольку была к графу ближе всех. Итак, новости были неутешительны: к ним приближалась одна из самых непредсказуемых аномалий Вестерхейма. Мальшторм надвигался с севера со средней скоростью от шестидесяти до ста километров в час. Никто из людей пока не пострадал, но докладывали о том, что жертвами жуткого явления стали несколько животных и небольшая стая оборотней. Впрочем, эти сведения не претендовали на исчерпывающую точность. В последний раз мальшторм фиксировали, когда он резко переместился на несколько десятков миль на юго-запад. Если повезёт, и "Волкодавы" будут достаточно быстры, есть небольшой шанс разминуться с огненной воронкой. Как только владыка Щита Империи отдал приказ, спецназовцы забросили добивание противника и поспешили оседлать коней. Не прошло и минуты, как воины стройными рядами понеслись прочь. Не отставала Изабель де ла Круа, прикрываемая с флангов "Волкодавами", с фронта - Алариком и с тыла - Ван Тейном. - Держись рядом, любовь моя, - ответил Жиль на несколько удивлённый вопрос своей невесты. Они оказались примерно в середине строя. Граф шёл на полкорпуса вперёд, прикрывая Сориньян со стороны возможного появления мальшторма. Казалось, опасность была позади - гвардейцы де Рэ и инквизитор со своей небольшой свитой миновали овраг, углубились в лес, преодолев почти половину пути до Веласа. Внимание охотников привлёк низкий глухой гул, быстро приближавшийся из чащи леса. Вскоре показались алые и рыжие всполохи, а за ними возникла и сама воронка - метров двадцать в диаметре, стелющаяся на высоте половины человеческого роста. Она не вредила деревьям и кустарнику, но на глазах морготцев втянула в себя и перемолола двух недостаточно проворных воронов. Мальшторм обошёл их и возник не со спины, но с правого фланга, оттеснив к узкой кромке каменистой земли над глубоким ущельем. В этой безумной скачке не было слышно ничего, кроме воя аномалии: люди молча пришпоривали коней, а тем, казалось, даже этого было не нужно - животные неслись так быстро, словно их гнал сам дьявол. Даже задиристые и храбрые псы прижимали к крупным головам острые уши и едва слышно поскуливали, поспевая изо всех сил наравне с конями. "Волкодавы" оказались не в самом выгодном положении: некоторым из них после битвы приходилось ехать вдвоём на одной лошади. Вопрос отставания был вопросом времени... а заодно жизни и смерти. Им пришлось броситься врассыпную, когда мальшторм совершил ещё один скачок и замаячил над головами на расстоянии пары десятков метров. Никто не успел ничего понять, когда произошёл взрыв. Невеста графа очнулась в небольшом сугробе. Голова гудела, спина и плечи ныли, во рту ощущался привкус крови. Кажется, она прикусила язык или щёку. Испытывая смертельный ужас, девушка неуклюже встала на колени, испытывая сильное головокружение. Её волновала только судьба Жиля, но вот его-то среди потихоньку встающих "Волкодавов" не было. Саунд: ссылка
|
Смерть не имеет лица. Она забирает души, жадно поглощая и оставляя лишь пустую оболочку. Тело, что уйдёт в землю вместе с прошлым. Развеется с прахом память. Сотрутся воспоминания. О тебе забудут. Преданный земле, ты станешь ничем – забытой, истлевающей, погребённой оболочкой. Тенью того, чем был раньше. Они были людьми когда-то. Существа, кошмары, призванные в мир живых, призраки ушедших лет, не имеющие теперь желаний и высоких целей; со своей собственной судьбой при жизни, что так или иначе привела их к единому закономерному концу. Их пустыми глазницами смотрела на мир сама смерть, принимая личину бездушных теперь тварей. Заставляя двигаться иссушенные в толще земли сухожилия, повелевая мертвецами словно искусный кукловод. Готовая пополнить их ряды. Ждущая того, что кто-то из живых совершит ошибку… Что это было? Злой рок? Невезение? Судьба?.. Воодушевлённая тем, что казалось ей теперь правильным и являло собой призрачный шанс, Айлин развернулась и двинулась в новом направлении слишком резко. Пышные ткани дорогого платья заструились в тишине водопадом шелестящих звуков. Покатился тронутый туфелькой камень. До сего мгновения Арис молча двигался следом, доверивший ей, а девушка вполне уверенно вела их вперёд, с каждой секундой острее ощущая поток нематериальных сущностей. Забыла об осторожности… лишь на краткий миг. Его оказалось достаточно для того, чтобы вспоровшие тишину звуки обратили на себя внимание оживших трупов.
Айлин застыла на месте, слыша скорый грохот костей по твёрдому камню. Учащённо забилось сердце, бухая в висках громким набатом, мешая прислушиваться к надвигающей угрозе. Трудно поверить… Трудно смириться. В эти секунды щупальца страха заползли глубоко в душу и парализовали тело. Двинуться с места было невозможно. Невозможно попытаться что-то предпринять. Айлин стояла, глядя в пустот, сдавливая облачённые в перчатку пальцы. Понимая, что ещё мгновения… Я не хочу умирать! Внутри всё разрывается на части. Человеческое существо, одна жизнь… очередная отнятая смертью жизнь. Ты станешь забытым воспоминанием, подобно поднятым из земляной колыбели мёртвым. Сейчас – остро ощущаешь собственную слабость. Неспособность что-то изменить… Один лишь миг – и перед глазами проносятся лица людей, имеющих в твоей жизни какое-то значение. Любимые брат и отец, некогда оставившие тебя ради призрачных побед в партии безумных королей. Служанка, что на протяжении всего детства была лучом света в окутавший тебя тьме. Мама, заслонившая собой солнце надежд и лучшего будущего. Арис… …Девушка оборачивается. В сгустившейся тьме ничего не видно. Где-то вдали, словно прибой, текли нарастающие с каждой минутой звуки. Прошло не более пары секунд, прежде чем она ощутила, как он разжимает руку. Испуг. Затем – глухой удар, прорывающийся сквозь плотный покров теряющей свою силу тишины. - Давай! - В искажённом мраком пространстве его голос звучит словно иначе.
…Грубая сила, оттолкнувшая её куда-то в сторону. Айлин едва успела осознать, что произошло, когда буквально напоролась в темноте на что-то живое. Не смогла сдержать вскрика, оказавшись в объятиях неизвестного существа. Практически тут же оно её отпустило, вторя ей испуганным криком. Айлин отступила на несколько шагов, ощущая, как сильно бьётся о грудную клетку сердце, готовое вырваться из тесного плена. Натолкнувшись на каменную преграду, вжалась в стену, боясь куда-либо сдвинуться. Хаос сплетающихся событий достиг в эту секунду своего пика. Её луна была так близко… Чёрный силуэт рассеялся вспыхнувшим огоньком. Делагарди зажмурилась от непривычного, бьющего в глаза света. Пару мгновений, и она смогла различить фигуру знакомой уже девушки, что следовала за ними ранее. Не пришло в голову ни одного слова, что можно было бросить незнакомке, – в данный момент они не имели значения. Повернула голову в том направлении, где остался её спутник.
Страшно. Наблюдать за ожившей волной мёртвой плоти, неуклюже передвигающей конечностями. За тьмой, притаившейся в глазницах голых черепов. За клеткой оголённых рёбер, удерживающей где-то внутри слабый огонёк жизни. Они двигались к Арису и неумелому магу-простолюдину. Ещё немного… буквально несколько шагов… Айлин замерла, ощущая цепкий ужас. Последний закричал. Слишком громко для узкого коридора. Схватил Хеллгейта, потянув за собой. Девушка оторвалась от стены, машинально вцепившись в ткань юбки. Опережая тело, воображение несло её дальше по коридору, унося прочь от порождений смерти и собственных страхов… Она видела, что случилось потом. Как оступился крестьянин и дёрнул Ариса, падая вместе с ним. Громыхнула о камень сталь доспехов… Неужели всё закончится именно так?.. Смесь эмоций, вспыхнувших в душе. Так мало времени, чтобы в них разобраться… Страх. Сожаление. Отчаяние. Сомнения… Собственный эгоизм и желание выжить любой ценой тянули вперёд. Что-то заставляло остаться. Беги, Айлин. Ради этого остался он. …Толпа мертвецов пробежала мимо, совершенно не обратив внимание на двух мужчин.
Чья-то рука вновь изменила события. На этот раз – рука незнакомки, грубо толкнувшая её к стене. - Да что… Девушка едва успела сообразить и подавить волну раздражения, когда огненная волшебница, низко наклонив голову, бросила ей в лицо: - Замри и не рыпайся, коли жизнь дорога. Звучало грубо. Звучало оскорбительно для неё. В другом месте и в другое время Айлин обязательно показала бы этим двоим, включая крестьянина, собственный характер, напомнив о том, коей высокородной особой является. Странно, как всё меняется в наполненном смертельными ловушками подземелье… Незнакомка отпустила её и встала рядом. Ты – сумасшедшая. Раз решила остаться. Решила, что мертвецы не заметят нас и пробегут мимо. Посмотри в то, что осталось от их лиц, вглядись в пустоту глазниц и раскрытых ртов. Разве не видишь в них голод?.. Ты… я тоже. Чёрт побери, я сошла с ума, оставаясь здесь с тобой. Сладко. От танца творящегося вокруг хаоса упоительно сладко. …Айлин отвернулась. Не хотела смотреть на мертвецов. Не хотела наблюдать их приближение. Вместо них она увидела… свет. Янтарную искру, мерцающую вдали. Паутина теней медленно ползла к ней, указывая дорогу.
-
Завораживающие описания и великолепное взаимодействие)
-
Каждый персонаж, каждый пост - уникальны. Впрочем, моё мнение ты и так, думаю знаешь)
-
Ты так красочно раскрываешь атмосферу, что мне уже и писать не о чем)
|
По лагерю прокатилась команда на подъем, и солдаты поспешно вскакивали, звеня оружием и доспехами, стряхивали остатки зыбкого сна. Сейчас, ранним утром, было прохладней всего; земля и воздух, остыв, еще не прогрелись на солнце. И хотя маленький отряд оказался в полном окружении, отдых получился славный, потому что легли не на пустой желудок, и не было повода для тревог по поводу зверья или еще кого. Нильфы, определенно, не собирались их убивать. По крайней мере, пока что. - Вас это тоже касается, - приставленный унтер-офицер безжалостно открыл вход в палатку, нагоняя стылый и влажный воздух. - Будете на построении. В конце строя. Живее!
Всё как тогда, в армии. Только людей почти не было. "Врихедд" был полноценным воинским подразделением, но позволял себе устанавливать собственный распорядок внутренней жизни. Редкие люди, вроде Януша, казались изгоями, и занимали свой отдельный угол в лагере. Теперь отдельное место занимало то, что осталось от "Врихедд".
Командиры подразделений пересчитывали подчиненных, проверяли, не нажрался ли кто, на месте ли оружие. Уже почти привычный сержант осмотрел и вас. По какой-то причине он делал вид, будто вы тоже солдаты. Настоящие. - Лес не пошел вам на пользу, а? Форма истрепалась, и сами-то...эээх, повезло, что гости. За такую херню сгноил бы на нужниках. Ладно. У меня особый приказ командующего на ваш счет. Пока вы с нами, будете на равных с остальными. Значит, вам полагается довольствие и всё прочее. Воду и жратву возьмете на полевой кухне, - сержант махнул в сторону, туда, откуда поднимался столб дыма. - Потом к интенданту. Заберете свои вещи. Ты, - унтер-офицер вперил взгляд на Горлицу. - Составишь запрос по всей форме. Бумагу и писчие я выдам, если нет. Людей распредели по работам. Кого жратву варганить, кого воды натаскать. А ты, как тебя там, - сержант обратился к Вирель. - Со мной пойдешь. Получишь свою сумку и пополнишь запасы. У нас раненные имеются, да только вот приданному лекарю стрелу в колено засадили.* Темерские уебки стрелы говном обмазывают. Ну ничего, выловим всю сволоту, заставим собственное дерьмо жрать! - сетовал унтер-офицер. - Всё, разойдись. И никаких глупостей, понятно? Мне за вас отвечать. Если что не так - головы вон.
Унтер-офицер отвел Вирель в сторону, так, чтобы остальные из "Врихедд" их не видели, подозвал какого-то солдата-толмача, и заговорил:
Пару часов спустя.
- Ну, за дело, - Декехт пригласил вас к карте. Помимо него, в палатке присутствовал еще один офицер. - Ваша цель, вот эта деревня, Яворник, - ротмистр поставил две деревянных фигурки у края поселения. - В северо-восточной части есть удобная возвышенность, достаточно густые леса для укрытия. Оттуда мы будем наблюдать за вашими действиями. А вам я предлагаю начать с южной оконечности поселения, - Декехт передвинул одну из фигурок. - Там находится заросший овраг, вы можете подняться и зайти в деревню. Там же, на краю, у них яблоневый сад, поэтому, если действовать в сумерках или ночью, ваше появление будет полной неожиданностью. Дом старосты находится в центре деревни, это ваша первичная цель. Ворвитесь туда и вырежете всех, кого только найдете. Потом пройдитесь по остальным домам. Мужичье, скорее всего, будет сидеть в корчме на окраине. А это значит, что женщины и дети будут беззащитны. Разрешаю спалить пару домов. О! Вот как будет хорошо, - ротмистр улыбнулся. - Подоприте дверь одной из хат, и киньте факел-два на крышу. Пусть вопли горящих варваров потревожат округу. Это будет условным сигналом - как начнется пожар, мы выступим и "прогоним" вас. Часть отряда пустится за вами в "погоню", и, как только отойдете на достаточное расстояние, сможете перевести дух. Я проведу разъяснительные работы с населением и вернусь к вам, и затем отправимся в лагерь. Что скажете? Я выслушаю ваши предложения, если таковые имеются.
|
Ты никогда не увидишь небо. Твоих глаз не коснется солнце. Не обнимет чистый, свободный, напитанный летом ветер. Твои ноги не ступят на упругую зеленую траву. Не скользнут пальцы по золотистым стеблям пшеницы. Ты не услышишь песни пьяных гномов в таверне. Не встретишься с презрительным взглядом высокородных эльфов. Ты не почувствуешь вкуса вина на сухих губах. Остроты такаякских специй. Тепла чужого тела в руках. Ты не бросишь кости на игральную доску. Они уже выпали. Всмотрись. Вслушайся. Знаешь, что ты увидишь? Ты останешься здесь. Здесь. Ты останешься во тьме. Под пластами почвы, держа на голове кровавый храм безумия. Ты останешься тут, вместе с ожившими кошмарами, вместе с проснувшимися призраками воспоминаний. Эхо чужой боли станет твоим. Вязь чужих мыслей проникнет в твою голову. Сведет с ума. Ты останешься здесь. Ты никогда не увидишь небо.
Сталь Вверх. Пока есть силы. Пока не кончилась ярость. Пока еще кипит кровь. По камням, видя, как растекается по ним чернильная тьма, распадаясь. Действие чужого ослепляющего заклинания подошло к концу. И ты снова видишь. Ты видишь свою размякшую, раздробленную конечность. Ты видишь руки, на которых синюшными буграми вздулись вены. Ты видишь камни. Ты цепляешься. Подтягиваешь. У тебя хватит сил. Чтобы оказаться наверху. Здесь. Где стоят на пьедестале девять жрецов. Где замерла безликая и многоликая толпа. И гвардеец стоит так близко. Стоит с молотом в руках. Твоим молотом.
Тень Порой один лишь шаг отделяет от неминуемой смерти. Один жадный глоток воздуха спасает задыхающегося. Одна протянутая рука вытягивает из пучины кошмара, из океана зла. Одна брошенная монета спасет кого-то от голода. Или погубит. Один маленький незначительный поступок может все изменить, нарушив планы судьбы, растрепав волю рока. Жизнь взметнется вверх и разобьется не окрепшими крыльями о каменные своды огромной могилы.
Это было так страшно. Идти вперед, нащупывая руками камень, зная, что в следующий миг пальцы могут скользнуть по податливой, проваливающейся и сгнивающей плоти. Внутрь костей, путаясь в иссохших сухожилиях, в звенящих бубенцами коконах органов. Человек, что поедает человека. Это было ужасно. Ощущать прикосновение спертого дыхания, несущего терпкий и сладковатый привкус могилы. Так близко. Совсем рядом. Один лишь шаг… Все закрутилось быстро. Время, что до этого тянулось тонкой полосой – лопнуло. Оборвалось, перерубленное чьим-то неосторожным шагом. Хрустом камушка под ногой. Слишком громким шорохом платья. Неверное направление и вот уже все смешалось. Мир, съеденный тьмой, колыхнулся. Айлин почувствовала, как сильные руки вытолкнули ее прочь. Куда-то вперед. Дальше. Туда же, куда по наитию следовала Реннарт. Они столкнулись и прошло несколько мучительных секунд, прежде чем осознали, что оказались в объятиях живых, а не мертвых. А позади раздавался нарастающий шорох. Что-то двигалось, копошилось. ОНИ двигались. Услышав, почуяв, мертвецы все, как один ринулись на Ариса. Его рука скользнула по воздуху, застряла в чьих-то просохших ребрах, прежде чем вырвалась из плена костей. За его локоть кто-то схватился. Сейчас их тупые зубы вонзятся в шею и лицо. Выдавят с жадным плеском глаза костлявые пальцы. И все потеряет смысл. Станет пустым и далеким. Ни переживаний, ни страхов. Одна лишь смолянистая густая темнота. Темнота. Она кончалась. Срок действия чужого колдовства иссяк. Расползся мрак вдоль стен, растекся черными волнами. В катакомбах не было почти никакого освещения, но после этой ужасающей живой пустоты глаза вдруг начали различать силуэты. Где-то чуть впереди по коридору можно было увидеть стоящих рядом Айлин и Константину. А за ними, еще дальше – мерцал волшебный янтарный огонек. Такой теплый. Такой желанный. Выход ли? Или что-то другое? Мрак распался и Арис смог разглядеть того, кто ухватил его за руку – крестьянин. Огромные испуганные глаза. Чуть перекошенное, ничем не примечательное лицо. Но кроме его глаз, на воина смотрели и другие. Сухие, повыпадавшие из слишком больших глазниц. Повисшие на тоненьких синих ниточках, как детские погремушки. Они смотрели на него. Они стояли и смотрели. Они ВИДЕЛИ. - Бежим!!! – Закричал крестьянин и пихнул Ариса в сторону спасительного янтарного огонька. О его неуклюжести можно было бы воспеть балладу. Споткнувшись, парень уронил и себя и воина на пол, застонав от болезненного ушиба. Это был уже явный конец. Десятки гнилых ног сорвались с места. Десятки ног взрыли каменистый старый пол. Они оказались рядом. Вот чей-то прохудавший ботинок возле самого носа. Вот чей-то сапог с металлическим ободком. Разорвут. Сожрут. Не оставят ничего… Они пробежали мимо. Все мертвецы, что были в коридоре. Они просто… пробежали мимо и помчались в сторону Айлин и Константины.
Гидра Время текло в потоках подземной реки, колыхаясь в такт ее быстрому течению. Время звенело и переливалось в мерцающих кристаллах, проросших сквозь твердые породы каменистой почвы. Время, что умело быть таким разным. Стремительным, как горный водопад, обрушивающий жизни и низвергающий судьбы. Спокойным, как зеркальная гладь лесного озера. Воинственным, словно дикий ветер вольных равнин, где еще бродят племена и песни шаманов доносятся до ушей Девятерых без масок и жрецов. Успокаивающим, будто ласковый бриз, несущий соленые слезы океана. Время замерло, застыло, запечаталось, давая двум людям крохотные мгновения передышки. Их было так много. И так чудовищно мало.
Райна почувствовала первой. Он приближался. Об этом напела вода, прильнув к ногам испуганно. Сильный, неутомимый. Истинный воин короля. Ищейка, что не выпустит их следа, не прекратит погоню. У него был приказ. А все остальное – неважно. Жизни, судьбы, мечты и будущее чье-то. Все ляжет под могильную плиту рано или поздно. Будет сожжено и развеяно по ветру. По такому дикому и не спокойному ветру. Джек ощутил мгновением позже. Поток воздуха скользнул к его лицу, растрепал волосы. Прошуршал о преследователе, который был совсем близко. Гвардеец вынырнул из воды бесшумно, словно был ее продолжением. Оставалось лишь гадать, как он плыл в своих тяжелых латах. Но доспех защитил от ударов. Спас от острых камней, на которые швыряла коварная река. Он обнажил клинок, поднимаясь в полный рост, сражаясь с течением и подходя к берегу. Взвыл ветер раненым зверем, поднимая волну. Впился в воду, вздыбливая ее, пытаясь обрушить на голову убийцы. И… затих, заскулив. Опал вместе с веером брызг. Слишком тесно. Слишком узко. Здесь ветру не разгуляться. Не явить полную свою силу.
Следы Отхлынули воды тьмы, словно волны океана. Распались, растеклись. Непроглядная чернота щупальцами пробежала по стенам, устремляясь к своему создателю. К тому, кто ее породил. К Виглику. Она вошла, огнем обжигая, льдом замораживая, грея и заставляя дрожать от холода. Она просочилась сквозь поры кожи, втекла в кровь. По венам и капиллярам к самому сердцу, загнездившись, свив кокон. Она обрела покой. А мир обрел очертания. Все еще слишком темно, но после антрацитового безумия различимы силуэты, угадываются детали. Длинный коридор, в котором волею судьбы оказались плечом к плечу странный парень в шляпе и старый маг с молодым лицом. Впереди – ОНИ. Ни живые, ни мертвые. Скрюченные, распадающиеся на куски, омерзительно воняющие. Воскресшие. Их много. Десятки. Антиас успел почувствовать прикосновение чужой силы, пробудившей мертвецов. Этот человек был где-то рядом. Чуть дальше по коридору. Они просто стояли и смотрели куда-то перед собой, в одну точку. А стоило Виглику отдать свой нелепый приказ – они побежали. Не оглянувшись даже. Просто кинулись вперед, убегая прочь от людей.
-
Как всегда красивая вязь слов)
-
Интересно получилось. Неожиданный поворот)
-
Not today (c) :) Отличный пост, нравится сцена.
|
Вирель не была сильна в нильфгаардском, а потому быстро оставила попытки разобрать, что говорят друг другу эти dh'oine. Но их разговоры вряд ли очень уж важны для маленького отряда. Самое главное сейчас можно услышать от вар Девернохта; это услышанное показалось девушке настолько лицемерным, что она даже скривила губы. Вот теперь-то всё встало на свои места. Ротмистр очень хотел одним выстрелом убить двух зайцев - и избавиться от неугодных, и убедить быть верными кметов. Хотел сделаться героем в сияющих латах, освободителем и защитником страждущих. Но что делает героя героем? Меч? Пафосные прочувствованные речи? О, нет! Герой становится героем, когда ему противостоит чудовище. Таким чудовищем милейший Декехт вар Девернохт мнит бывших бойцов "Vrihedd" - вот отчего он доволен. Подлая сволочь! Он городил много чуши - о романтике и верности, о возможном сотрудничестве, но медика от него воротило. Очень хотелось взять что-нибудь потяжелее и опустить на голову проклятого нильфа несколько раз - до тех пор, пока череп не расколется, а земля не окрасится алым. Разговаривая с голодающими пленниками, он уплетал за обе щеки чудесно пахнущую свежую пищу, и это позволяло составить о нём весьма развёрнутое представление: ротмистр заботится исключительно о своём благополучии и Seidhe считает расходным материалом, мусором, не заслуживающим даже положенного военнопленным отношения. Как только их ганза станет ненужной, от неё избавятся. Может, даже после того, как они расправятся с жителями первой же деревни. Это ведь какое представление: нильфгаардцы по свежим следам ловят убийц и казнят их на глазах у натерпевшихся кметов. Всё, вар Девернохт может купаться в лучах славы. От божественного запаха копчёной грудинки рот мгновенно наполнился густой слюной, а пустой желудок заурчал вдвое громче обычного. Ощущая себя жалкой, Стилет даже прикрыла глаза, будто это могло как-то помочь. Тем не менее, самую малость действительно помогло: она больше не видела ни миску с бульоном, ни бутерброды. Не то, чтобы младшей аэп Эймиль было сильно жалко нордлингских детей и стариков, но всему был предел: воевать против такого ничтожного противника - это низко. Вирель обычно противостояли взрослые вооружённые люди, способные постоять за себя. А что ребёнок или старикашка? Ничего. Эльфийка могла оправдать себя лишь тем, что эти дети вскоре вырастут и станут способными держать в руках оружие. И будут точно такими же скотами, как те, кто лишил дома её народ. А ещё ей хотелось жить. В самом деле, разве бестолковая смерть что-то изменит? Никогда. Хочешь отомстить или бороться за мечту - выживи. Мертвым не отстоять ни свою честь, ни свою правоту. Поэтому лучше принять оставляющее минимум свободы выбора предложение ротмистра. Вдруг ещё удастся утереть нос этому самоуверенному человечишке? Когда Айлэ обернулась, Вирель посмотрела ей в глаза и молча кивнула. Её выбор она полностью одобряла. Хотя это, конечно, не избавляло от скверного чувства, будто их купили, да при том крайне дёшево. Девушка отмахнулась от этих мыслей и даже не ёрничала по поводу чрезмерной охраны для "гостей". Воробей что-то там шутил про тычки острым железом, но она его веселья не разделяла. Если уж быть до конца честной, даже нильфы вызывали у неё больше доверия, чем этот улыбчивый весельчак. Оказавшись в палатке, эльфийка перебралась поближе к сестре и ободряюще погладила её по плечу.
|
|
-
Коготки имеются, да. Держи драма-поинт.
-
Отчаянейшая девка! И сам пост хороший, красивый, хлесткий.
|
|
Януш не так сильно переживает голодовку, и постоянный, безнадёжный марш из неизвестности в бесконечность. Вся его жизнь, по факту, состоит из этих двух частей, особенно если вспомнить ту памятную зиму, когда он со своей женой завёл себе отличную, двуногую свинку по имени Окорок. Последние несколько дней мужчина старается не молчать, несмотря на взгляды эльфов. Не любят его? О, мой милый Януш, это же взаимно, правда? Просто ненависть к людям больше, жарче, правда, Януш? Воробей радостно соглашается с внутренним голосом (молча, естественно). После смерти дорогой жёнушки, и любимого сынишки, только внутренний голос поддерживает мужчину, только он понимает его, и знает, что сказать. Подогревает в нём оптимистичный взгляд даже в самые мрачные часы. В этом ему помогают обгоревшие фаланги пальцев семьи, успокаивают. Знакомые костяшки врезают в плоть, греют ладонь. В ночь нападения Воробей спит аки убитый. Иронично, учитывая, что командир отряда бодрствовал аки живой, и получил болтами в грудь, и мечом по шее. Януша же только вытаскивают из спальника, немного обстукивают сапогами, дают пару зуботычин, и ставят на ноги. Отличные ребята, право слово! Янушу в последнее время, от усталости и истощения, сложно самому вставать, а тут - заботливые люди. Хотя, конечно, их человеческие физиономии слегка портят настроения, и Копычка обращается к Голосу, ища поддержки, и ласкового слова. По-крайней мере они не северяне - отмечает вечный собеседник Воробья форму солдат - так что будь лапочкой, любимый. Выживи. Отомсти. Сколько северяни будут жить, пока мы гниём в земле? Воробей слушается советника, и не сопротивляется при обыске, прощает нильфам ту пару тычков, что ему достаются по ходу. Закончив с любезностями, захватчики ведут Януша через лагерь. Взгляды людей жгут не хуже пьяного шутника на девишнике кому за 30, но Воробей спокоен. Внешне. Внутри он хочет взрезать живот конвоира быстрым, точным движением, но сдерживается. Голос не врёт, Голос любит тебя, малыш, помни это. Голос плохого не посоветует. А что должен сделать любой разумный человек? Правильно, послушаться хорошего совета. А ты ведь разумен, Воробей, правда? Правда, мальчик, ты разумен. Лицо единственного человека в бригаде "Vrrihed" уродует кривой, как рана от ржавого ножа, улыбкой. Он идёт выпрямившись, гордо выпятив грудь, и не обращая внимания на шепотки, что змеями ползают между нильфами. Ты выше этого, запомни, мальчик. Палатка, неизвестный нильф, непонятные слова - навевает уныние. Они говорят на Старшей Речи, и Воробей даже не старается разобрать о чём там они. Говорят, что нильфгаардский, и Старшая Речь похожи, но тоже самое можно сказать про бомжа и дешёвую, портовую проститутку. Обоим можно присунуть, но проститутка всё таки женщина, пусть бомж и дешевле. Януш стоит навытяжку, делает вид, что очень заинтересован чем-то вдалеке, и слушает мягкий Голос любимой жены, что разносится в голове холодной волной, и приносит спокойствие.
|
Их история клонилась к своему закономерному и неизбежному закату. Вирель хотела бы думать иначе, но глупо было отрицать очевидное: поредевшая в бегах ганза вряд ли протянет до конца месяца. Скоя'таэлям некуда идти и неоткуда ждать помощи; они вступили в противостояние с целым миром, которому нет дела до их притязаний на призрачную свободу и гонку за давно минувшим величием. Всё это означает лишь одно - они обречены. Придёт ли смерть от рук подлых dh'oine или от банального истощения - велика ли разница? Девушка поплотнее укуталась в плащ, ёжась от полуночного холода. Она уже и не помнила, когда это было, чтоб она не мерзла и не чувствовала себя голодной. Хотелось поскорее уснуть, поскольку во сне не чувствуется противная сосущая боль в эпигастрии, но дрёма не шла сразу. Она ещё повертелась, выбирая положение поудобнее, а потом застыла, свернувшись калачиком. Эльфийка не об этом мечтала, когда покинула родительский дом. Конечно, она знала, куда и зачем шла. Война - это лишения, жестокость и смерть. Но сейчас причина уныния была отнюдь не в этих трёх составляющих. Впереди маячила только абсолютная, неотвратимая безысходность, и это было хуже всего. Ни малейшего шанса на победу, никакой надежды на обретение долгожданного дома - мечты сожжены дотла, расколоты на куски. Есть ли смысл доживать такую жизнь? Есть ли смысл продолжать борьбу за существование, если очень скоро она или её сестра не проснётся зябким промозглым утром? Под такие невесёлый думы медик забылась крепким и тяжким сном. Спавшая обычно чутко, она так была истощена, что на это раз ничего не почуяла. Когда ничегошеньки толком не понимающая Вирель аэп Эймиль очнулась, всё из градации "очень плохо" рухнуло до "хуже просто некуда": их командир был мёртв, а подлые нильфы окружили лагерь и теперь отбирали у её соратников оружие. Девушка потянулась за мечом. Если уж умирать, то умирать, сохранив хоть каплю достоинства. Впрочем, руки что-то слушались совсем плохо. Не успела эльфийка ни встать, ни в самоубийственной атаке броситься на какого-нибудь нильфгаардского солдата, как получила приличный тычок в спину. Вирель тот час же оказалась на земле и без оружия, даже не успев сообразить, что такое произошло.
Дальнейшее происходило смутно, как будто в видении. Стилет вместе со всеми куда-то вели, но сил не было даже на самую мелкую дерзкую выходку. Наступило какое-то болезненное полусознательное отупение, и к окружающей реальности эльфийка вернулась только в шатре ротмистра. Напрягая слух и стараясь удержаться на слабых ногах, Вирель пыталась понять, чего хочет этот dh'oine. Кажется, он требовал говорить с их командиром, и тогда вперёд вышла Айлэ. Девушка, забыв о голоде и усталости, слушала каждое её слово и смотрела на неё во все глаза, всерьёз опасаясь за её судьбу. Хоть чёрные не спешили убивать пленников, и у них были совсем иные планы, ни капли доверия к ним хирург не испытывала. Хорошо может быть Декехту вар Девернохту, а вот отряду, к которому принадлежали обе аэп Эймиль - сомнительно. Вирель перевела взгляд на Кревана, а потом снова на Айлэ. Она не сильна в ведении переговоров, а потому оставалось только одно - молча слушать и надеяться, что сестра справится.
|
|
|
|
В какой-то момент я даже поверил, что всё на самом деле могло получиться. Мертвецы слепо тыкались в окружающей тьме, отчасти уничтожая мой страх своей нелепой беспомощностью. Я практически бесшумно скользил среди них, обходя одну тварь за другой – не мешали тому даже доспехи, иногда издававшие предательский лязг. Айлин не сопротивлялась, проникшись, по всей видимости, в конце концов ситуацией – безмолвно шагала следом за мной, удачно повторяя большую часть проводимых манёвров. Хотел бы я знать, о чём сейчас думает девушка, как воспринимает своё новое положение. Хотел бы посмотреть ей в глаза в эти секунды – глаза обычно полные скуки и снисходительного презрения. Несмотря на критичность ситуации не мог удержаться от некоторой доли злорадства – впрочем, только пока всё получалось, а я начинал чувствовать своё несуществующее превосходство над мертвецами. В этот момент я поверил в удачу. Казалось, что мы сможем отсюда вырваться. Просто проскользнём сквозь ряды истлевших под давлением времени трупов и окажемся где-нибудь… Под бездонной синевой неба. Как бы не так. Древние катакомбы не хотели настолько просто никого отпускать.
Стоило отметить, что на всех остальных мне стало просто плевать. Если там, при свете дня, под сенью роскошного храма, я рисковал, выигрывал время, пусть и руководствуясь отчасти собственными мотивами, то теперь… Теперь я даже не думал строить из себя героя, которым никогда не являлся… Проблемы начались тогда, когда мягко, но в то же время настойчиво, потянула куда-то в другую сторону вслед за собой Айлин. Я растерялся, не зная толком, что предпринять. То ли довериться и брести вслепую, в надежде, что на этот раз её поступками руководит нечто, хотя бы отдалённо напоминающее здравый смысл или логику. То ли упорно гнуть относительно успешное направление, полагаясь на тупую физическую силу тащить девушку за собой… Что интересно, даже мысли о том, чтобы бросить её здесь, в этот момент не возникло. Сомнения такого рода проявили себя несколько позже, при немного иных обстоятельствах. Внезапное изменение направления ни к чему хорошему привести, конечно же, не могло. В опасной близости раздавался знакомый хруст – кажется, можно было услышать, как шелестят, соприкасаясь друг с другом, сухие клочки чудом сохранившейся кожи.
Почти сразу же я почувствовал, чем это кончится. Слишком громко, заведомо неправильно выбран новый маршрут в контексте расположения в коридоре противника… Свою роль сыграла и секундная заминка, вызванная моим замешательством. Так или иначе, но я понял. По глухой дроби участившихся моментально шагов. Мертвец услышал, почувствовал чужое присутствие. Быть может, не он один. Вполне возможно, все окружающие твари стекаются сюда, стремясь вцепиться в выдавшую себя ненароком Айлин. Полный провал. Выход, впрочем, имелся – очевидный и крайне простой. Нет ничего сложного в том, чтобы резким движением высвободить свою руку, оставляя в темноте девушку. Уповая на то, что сам я оставался по-прежнему незаметен, попробовать проскользнуть, безжалостно используя в качестве приманки Айлин. У меня вполне могло получиться, я смог бы прорваться… Признаться, искушение было на самом деле сильно. Разом встали перед глазами все те часы в пустынном особняке, унижения и нелепые приказы. Не последнюю роль сыграл собственный страх.
В этой полной безысходности темноте я как никогда хотел жить. Мечтал вырваться из этого жуткого места. Вспомнил недавнюю схватку с королевским гвардейцем. Маски безликих жрецов. Прояснившийся взгляд отброшенной в сторону девушки из толпы. Решение нужно было принимать моментально. Я точно знал, что будет здесь правильным. Что даст мне хотя бы призрачный шанс на возможное выживание. Но… Она просто вцепилась мне в руку, она была напугана и действительно искала защиты. Я слышал это в прерывистом дыхании девушки, почти физически ощущал в окружающей тьме. Я понимал, что могу подарить себе шанс прямо сейчас, избавившись от замедлявшей изрядно обузы… И, одновременно, со всей ясностью, осознал, что не сделал бы этого никогда. Прежде приходилось совершать и не слишком приятные вещи. Но теперь… Ведь теперь всё иначе? Сомнение отброшены прочь, решение принято окончательно и бесповоротно. К чему бы оно в итоге не привело. Оставалось только надеяться, что всё не закончиться здесь, в этой проклятой гробнице. Ориентируясь исключительно на звук, с разворота наношу удар закованным в латную перчатку кулаком туда, где, в теории, должен находиться пустой череп ближайшего мертвеца. Уже не скрываюсь, время пряток прошло. - Давай, - коротко выдыхаю, всё-таки вырываю руки и, надеясь, что Айлин всё же знала, что делает, толкаю её в том направлении, в котором она пыталась меня увести. Меч в сложившейся обстановке практически бесполезен – не помешал бы молот, которым тот псих пытался раздолбать храм. Но молот остался там же, где и его обладатель, оказавшийся в этом плане куда умнее всех нас. Неимоверный грохот наверняка уже послужил сигналом тревоги для всех тварей вокруг. Впрочем, я по-прежнему мог попытаться прорваться.
-
Когда-нибудь доблесть тебя погубит) А пост чудесный
-
Всё-таки классно у тебя получается отыгрывать рыцаря. И момент вышел красивый)
-
Прекрасное разрешение сложной моральной дилеммы. Арис поистине герой.
|
*О эти лютые видения...* ссылкаАккуратно сближая пальцы своих рук с заветной чашей, трепетно, словно прикасаясь к новорожденному ребёнку, будто боясь как-то навредить, Орландо Ди альри ощутил как вдруг померк окружающий свет, а его самого уносило в неведомые дали. Или же вернее... образы будущего или грядущего. Как помнил Орландо, грядущее неизменно, но вокруг него стоятся вихри будущих вариантов. Это он познал во времена своего путешествия по Элергорду. Первое видение раскрыло перед графом образ величественной и ещё живой Жанны. На ней красовался сверкающий доспех морготских мастеров. На её открытых кистях зияли подобия ран в форме крестов. Удивительно дополняли образ сей девы крылья, что благородно сверкали в лучах солнца позади её спины. Жанна обнимала своего суженого, друга Орландо, Жиля, графа Морготского. Друг истекал кровью... а Жанна... лила слёзы. "Как же так? Этот образ уже произойти мог или же его проявлению уже нет места в этом мире?" сам себе задавал мысленный вопрос граф, пока его взору не предстало следующее видение. Ох, как же искренне был рад Орландо, видя здорового Жиля в парадном мундире. А рядом с ней была Жюльетт. Видать это видение уже близко к настоящему. И породило его воплощение души Жанны в теле новом. Связано ли это как-то со свадьбой предстоящей, скорее всего. Омрачалось видение странной бледностью Жюльетт. Тем что её почерневшие вены странно и пугающе подёргивались, словно на неё влияло нечто абиссарийское, о чем подтверждали невнятные тени, словно морок еле видимый, стоящие позади невесты. Сердце же девушки словно переполняли противные черви. От этого зрелища, Орландо, повидавший многое на той войне с Абиссарией, всё же поёжился. Ощутив непреодолимое желание оттолкнуть от друга столь безобразную внутри невесту, столь пугающую, Феникс лишь руками ухватил воздух, да погрузился в новое видение. Подобие цветного телеэкрана, разве что сам Орландо предпочитал обходиться без Телевидения, кое имело место быть в родных ему краях, оттого и не шибко много понимал в особенности нового видения, а старался воспринять то что оно несёт в себе. Жиль, о бедный Жиль... Граф морготский безжизненно лежал в видении на каменном полу, окруженный письменами проклятой Абиссарии. Хотя нет. Жизнь ещё теплилась в старом друге. Его щиколотки и запястья обхватывала лютой хваткой ржавая проволока. Он, граф Дэ Ре стенал в агонии, лежащий в луже собственной крови, вытекающей из его рта. "Друг!" только и крикнул мысленно Орландо, которого пытался охватить ужас, но граф сопротивлялся. Он умел ему сопротивляться и не закрывать глаза. Вопреки болящему в груди сердцу, он шагнул на встречу Жилю, чтобы помочь ему, сделать хоть что-то, и утонул в новом видении...последнем из вереницы видений. Феникс стоял один посреди кровавого сумрака. Никого и ничего вокруг. Лишь огромное распятие, на котором висел его благородный друг. Послышался скрежет зубов, исходящий от Орландо, стиснувшего с силой свою челюсть, ощущая как не нравится это его зубам. И узрел сквозь исчезающее распятие Жиля, сидящего на коленях над безжизненным трупом ребёнка. Узрев лицо, черты, так схожие с четрами лица самого Жиля, Орландо тут же понял, что это был образ его сына. Убитого. "Кем? Неужели самим Жилем!?" удивлялся ужасному видению тайный последователь Эрлегордских божеств, видя что в руке Жиль держит окровавленный кинжал. Но видение, как думал граф Ди Альри, продолжалось, расплывая в кровавой дымке предыдущие образы и показывая ему еще один. Или... это было уже не видение. А реальность? Орландо с болью в глазах смотрел на окно, откуда тусклый свет изливался из последних своих сил. А затем медленно перевёл свой взгляд на Верене, молча некоторый миг смотрел ей в глаза и так же молча отдал ей чашу, когда сообразил что видениям прищёл конец. Орландо понимал, что жрица Калидуэн скорее всего ждала от него ответов, но что он мог сказать, с чего стоило бы начать. Кисть левой руки опустила пальцы свои на чело графа. Он прикрыл глаза, сделал тяжелый вздох. - Верно ты ждёшь чего-то, Верене? - задал вопрос уставшим голосом Орландо, ожидая её реакции. Видения были тяжелы. И будь на его месте кто-то другой, мог бы тот не сойти с ума, или же не ополчиться без раздумий, поддавшись страху, на того, кто это всё показал. Обычный житель его, Орландо, всё же дорогой Родины, первым же делом с силой кинул бы чашу, и наорал бы на Верене. Но ведь то они, а это он, граф Феникс. И теперь было ясно, что перед встречей с Жилем, ему и Верене предстоит ещё один тяжёлый разговор.
|
- Это место воистину проклято, - пробормотал Ваэрон, помогая друиду подняться на ноги. Старец, увидев, как Энна собирается взять в руки посох, которым сражалось одно из умертвий, громко восклинкул:
- Не стоит, дитя! Кто знает, какие темные чары создали этот предмет. Зеленоватое сияние напоминает свет, испускаемый болотными огоньками, которые коварно заманивают заблудших путников, или же собирателей торфа, ягод и грибов в самые смертельные и опасные трясины - несчастная жертва, отравленная ядовитыми испарениями торфяных болот, становится на очередную кочку, завороженная мерцанием волшебных, как ей кажется, огоньков. Жертва слаба и безвольна, и не способна сопротивляться алчущей и ненасытной пасти бездны, которая ее засасывает, когда оказывается, что кочка была ложной, и под ней нет твердой земли, а лишь ярды, десятки ярдов гнилых болот. Медленно, словно смакуя, зловонная утроба топей поглощает жертву, будто бы наслаждаясь ее криками, ее призывами о помощи, ее нелепыми и вялыми попытками спастись. Этот свет мне напомнил именно о таких огоньках, и именно о таких болотах. Не стоит касаться этого предмета без особой на то нужды, дитя, - эта эмоциональная тирада, видимо, отняла у друида много сил, поскольку закончив говорить, тот безвольно обмяк на руках у Ваэрона и Рори, подскочивших к своему спутнику сразу же после того, как битва была окончена.
Энна решила последовать совету старца и не коснулась посоха, а Стефан подошел к нему поближе, и, присев на корточки, начал творить заклятие, которое должно было позволить ему познать, что за предмет вызвал такую бурную реакцию у служителя природы.
- Мы выиграли время, когда чародеи обрушили свод другого прохода, - хриплый голос Рори гулко отразился от каменных стен и стенок бочек, сделанных из толстого металла. - Но не стоит забывать о том, что они - те, кто нас преследовал - никуда не делись. Они и там, за обвалом, и по ту сторону стены. Нам нужно срочно найти выход из этой чертовой ловушки, и вернуться в Лох Нелта, к своим... Вы заметили, какие у них были мечи?! - Рори растерянно посмотрел на свой меч, который успел уже вернуть в кожаные, покрытые деревянными резными планками, ножны. - Совсем как у наших соплеменников... Тех, которых должны были послать за нами, если мы не вернемся вовремя. Что, если... Что, если мы уже мертвы? Ведь никто из нас не помнит, что случилось в последний час или около того! Что, если мы погибли? А наши соплеменники... Они пришли и повстречали нас, и мы выглядим для них ничуть не лучше, чем они - для нас? Я не понимаю, я вообще не понимаю, что происходит, это какое-то безумие!!! Вдруг мы уже на Полях Умерших, или, что еще хуже - в Лимбе?! - Рори сорвался на крик, и его меч заплясал в его руках, словно мужчина собирался вот-вот выронить его. Ваэрон шикнул на него:
- Возьми себя в руки и не веди себя так, словно ты - барышня, впервые отправляющаяся прыгать через костры Белтайна! Мертвые ничего не чувствуют, так гласит народная мудрость, накапливаемая веками, а если я тебе сейчас пощечину выдам - думаешь, не почувствуешь ее? А если я вместо ладони гладь клинка использую, - Ваэрон приподнял свой длинный меч, - думаешь все еще не почувствуешь? Нет? Не уверен? Ну тогда и не сей панику, дружище. Стыдно для такого увальня, не единожды в боях участвовавшего, причитать, словно сторонник огнепоклонников каких...
В этот момент в том проходе, откуда в это помещение все и пришли, раздался шум. Скрипящий, неприятный звук, словно чем-то острым по стеклу проводят, а потом снова тишина. Два-три удара сердца - и снова он, этот звук, словно что-то - или кто-то - приближался, острыми когтями цепляясь за каменную кладку пола и подтягивая свое грузное и жесткое тело.
|
|
Звонкая, гробовая практически тишина. Бьют по слуху редкие звуки, вспарывая плотный её покров. Змеятся сквозь тьму потоки воздуха, всколыхнутого движениями десятков костлявых конечностей. Рвутся гнилые сухожилия, гремят кости, вращаются черепа на хрупком позвонке. Там, скрывшись за чертой мрака, выстроились рядами жнецы смерти, ожидая, пока кто-нибудь неосторожный не потревожит их покой, и резкий звук укажет им путь. На чёрном полотне, стелющемся перед взором, рисует красками воображение картины – того, как резво сойдут с места мертвецы, устремляясь к выдавшей себя жертве. Как сомкнуться их тонкие пальцы, останавливая твоё продвижение к ускользающему выходу, утаскивая в подземные глубины…
Прижав ладонь к лицу, двигаешься по краю коридора, вслед за своим спутником. Перестала дышать практически – от царящих здесь запахов кружится голова. Рука практически тут же становится мокрой от слёз – проявления острого, болезненного, колющего страха, разрывающего тебя изнутри. Боишься выдать себя. А сердце предательски стучит слишком громко. Слишком громко звучат тихие шаги в объявшей коридор тишине… Весь твой мир сосредоточился здесь, в самых простых действиях. Идти вперёд. Достичь цели, что с каждой секундой становилась слишком далёкой и призрачной… Айлин Делагарди. Дочь знатного лорда. Привилегированная леди. Ты не должна быть здесь. Твоё место – в высшем обществе, в окружении зеркальных залов, прекрасных дам и кавалеров, среди богатства и роскоши… Почему всё случилось именно так? Почему сейчас ты тихой поступью крадёшься во тьме, боясь потревожить ожившие кошмары – здесь, в царстве глухой тишины и полного мрака?..
Ответ скрывался где-то в самой глубине души. Под сердцем… Отравленная кровь. Отравленное сознание. Именно Он привёл тебя сюда, ворвавшись в твои сны и изменив твою жизнь. Вынудил искать ответы там, где их дать не могли… Он. Существо, сотканное из той же материи, что и окружающая тьма. Связавшее с собой тонкой нитью судьбы. Тянущее в тёмную непроглядную пропасть, выхода из которой не было… Твоя чёрная луна. Он здесь. Прошёлся по коже холодок от его дыхания. Не по себе стало от пронзительного взгляда. Ласково касается плеча. Спокойно от его присутствия. И безумно страшно... Разомкнулись губы в невидимой улыбке. Тихий шёпот сложился в слова… Вера, мольба. Страх, отчаяние… Ты ждёшь большего. Ты ждёшь, что он подскажет. Укажет выход. Поведёт за собой во тьму, защитит от грозящей опасности. Но его слова впиваются в разум отравленной безумием иглой. Непонимание. Ворох новых вопросов и обида. Тени?.. Здесь же и так темно! – хочется кричать, сжимая кулаки, разрывая гнетущую тишину. Хочется добиться ответа. Но вместо него – ощущение. Того, что помимо живых и мёртвых в коридорах есть иные создания… Протяни руку. И они проведут.
…Айлин идёт следом за Хеллгейтом, практически не задумываясь, что от страха едва ли не повторяет каждый его шаг. Где-то позади – чужое дыхание, чужие шаги, с трудом различаемые среди посторонних звуков. Люди, что следуют за ними тихо, опасаясь ожившей мёртвой плоти. Люди, что так же могут совершить ошибку и обнаружить себя. Совершенно не хотелось думать о том, что стало бы с ними в этом случае. Арис ведёт. Вглубь тьмы. Вдоль коридора. Как можно дальше от поднятых магией существ… До этого мгновения абсолютно не задумывалась о том, куда приведёт их дорога в бесконечном лабиринте подземелья. Стоит ли доверять Его словам? Стоит ли доверять своим же ощущениям?.. Когда всё видится в таком странном, нереальном свете… Айлин сжала руку спутника, молчаливо обращая на себя внимание. Как дать понять? Как объяснить?.. Возможно, я знаю выход. Я не уверенна, это всё слова того странного создания, из-за которого мы здесь оказались… Он дал подсказку, которой, наверное, можно следовать… Стоит попробовать довериться ему. Довериться чувствам и ощущениям, ведущим куда-то мрак. Слова так и не слетели с губ. Слишком страшно, что они достигнут иного слуха. Вместо этого – потянула за руку, заставляя остановиться, и затем - за собой, в ту сторону, куда её вели тени.
|
|
Не прошло и получаса, как всё закончилось. Овраг был усеян телами оборотней, и лишь некоторые из них подавали кое-какие признаки жизни, хрипло прерывисто дыша или едва подёргивая лапами.Некоторые в момент агонии начинали трансформироваться, но умирали до того, как процесс превращения завершался. Их странные, исковерканные фигуры, непредсказуемо совмещавшие черты зверя и человека, выглядели отталкивающе. Впрочем, привычные к такому спецназовцы не выглядели хоть сколько-нибудь удивлёнными; внимательно осматриваясь на поле брани, они методично добивали вервольфов. Да, это была удачная охота: на сей раз рискованное мероприятие обошлось в одного погибшего пса и двух лошадей. Разной степени повреждения получили ещё три коня и две собаки, но все их раны были такими, что после лечения животные вновь будут здоровы. Сами же "Морготские волкодавы" могли бы пожаловаться только на помятую броню и ушибы, но на такие мелочи тут жаловаться принято не было. Люди, сделав всё необходимое, неспешно возвращались назад под оживлённое обсуждение охоты. Кое-кто негодовал, что волколаков было как-то мало, и что неплохо было бы на обратном пути встретить ещё столько же. - Господин маршал, - на серой в яблоках лошади к графу приблизился связист, заменивший своего погибшего в часовне коллегу, - вас вызывает Велас. Жиль кивнул и принял протянутую ему рацию. Разговор был коротким, но де Рэ заметно помрачнел. - Надвигается мальшторм, - громко объявил морготский владыка, - перестроиться в колонну по двое. Отступаем! Пребывавших в блаженном неведении среди охотников не было, а потому они, быстро заняв нужный порядок, прибавили ходу. Собаки нервно поскуливали и прижимали уши к голове. Мальшторм - одна из самых опасных аномалий Вестерхейма, и желающих оказаться в эпицентре этой движущейся воронки не нашлось Мальшторм появлялся крайне редко и внезапно, но был чрезвычайно разрушителен: из ниоткуда взявшаяся в произвольном месте круговерть двигалась поначалу медленно, втягивая в себя животных и людей. Набрав определённую массу, мальшторм ускорялся, и направление его движения становилось всё более хаотичным. Достигнув определённого критического порога, пространственный дефект взрывался, а затем затягивал внутрь себя всё, что оказывалось в эпицентре взрыва. Схлопнувшись таким образом, мальшторм самоустранялся, а по его ходу обнаруживались затем обожжённые, крайне обезображенные останки его жертв. Иногда трупы были так искажены, что казались принадлежащими одержимым. Выживали после такого лишь единицы, но полученные ими травмы не позволяли прожить дольше нескольких часов. Те из этих несчастных, кто находился в сознании, шептали сожжёнными губами что-то о пламени проклятого демона Хабарила.
|
|
|
Матиас наблюдал за Кальдерони поверх хрустального бокала. Янтарная жидкость окутывала приятным ароматом и горела в отсветах каминного огня. Потрескивали поленья, на почерневших угольях игрались искорки, отплясывая причудливый древний танец. Чуть поскрипывало от расслабленных движений кожаное кресло. Хозяин особняка видел, как изменилось лицо его собеседника. Заметил тень, мелькнувшую в проявившихся морщинках. И в глазах, отражающих пламя, - выражение искренней злости. Леопольдо поднялся с места и направился к окну, продолжая говорить. Матиас, несмотря на лёгкое опьянение, ещё вполне соображал, чтобы кое-что понять.
Значит, стража Апостолу не помеха. Либо излишне ленятся, либо им кто-то приплатил - тот же Апостол. Но неужели Эстакадо настолько уж умён, чтобы организовать разбойничью шайку и терроризировать ей город, приказав своим людям не вмешиваться? Джованни предполагал этот вариант, но оставил в конце списка. Понимал, что в данный момент сильно Данте переоценивает. Вполне возможно, что Апостол - действительно простой разбойник. Только вот начало его деятельности подозрительно связано с кончиной графа. Шанс подзаработать на убийстве Апостола Матиас тут же отмёл. Совершенно не в его стиле геройствовать, тем более что подобные вещи могут погубить все его планы. А Кальдерони... видно, не настолько сообразителен, как Джованни считал. - Друг мой! - Матиас соскользнул с кресла и кошачьей походкой подошёл к Леопольдо. - Я вижу, как ты переживаешь: меня хватил бы удар, узнай я о том, что моим тратториям что-то угрожает. - В его руке был второй наполненный бокал. - Не волнуйся, выпей. Забудь на минуту о том, что грабежи обозов влияют на твоё собственное благополучие. Представь: люди в городе страдают, продовольствие приходит реже. Паника. Караванщикам приходится сильно рисковать для того, чтобы перевезти в город продукты... А что является хорошей платой за риск? Друг мой, деньги решают всё... Звонкая монета - неплохой аванс за троекратно усилившийся труд. - Матиас говорил тихо, вкрадчиво; стоял совсем близко, усиливая собственное влияние. - Горожане вовсе не ценят то, с каким риском тебе и остальным торговцам приходится действовать. Мой тебе совет: подними цену. А Апостол... этого ублюдка я возьму на себя. Я думаю, при некотором стечении обстоятельств, с этим разбойником можно договориться. Некоторая доля золота в его карман, большая доля золота из карманов горожан... Леопольдо, я только подаю идею! В это нелёгкое время просто грех не нажиться, не думаешь? - Джованни хищно улыбнулся, продемонстрировав ряд белоснежных зубов. - К сожалению, нам, некогда обедневшим дворянам, только и приходится, что заботиться о собственной шкуре.
|
|
Взяли тепленькими. Сцапали. Окружили. Пленили. Случившееся можно называть по-разному, но смысл один и тот же. Нильфы натолкнулись на крохотный отряд нечаянно, и скорее даже не наткнулись, а захлестнули сплошной черной, в белую шашку, волной. Можно было бы попытаться дать дёру, добежать до припрятанных коней и ускакать. Но сил слишком мало, причем буквально. Бывшие ветераны узнали на собственном опыте, что такое голодные обмороки, когда ты истощен так, что уже нет сил даже добыть пропитание. Всё как-то неудачно складывалось. Если обоз, то с хорошей охраной, а если село, то обязательно с расквартированными бойцами. Последнее, пожалуй, громко сказано: после такой "расквартировки" самим селянам жрать нечего, какая уж там добыча. В лесу же твари, и не мало. Мародерство? Может быть, но либо встречались иные "поисковики", либо те, кто предпочитал лакомиться подгнившим мясом. Поди и сам в падальщики запишешься. Впрочем, до этой стадии бойцы "Врихедд" не дожили.
Той ночью в лагере резко стало шумно от грохота копыт, лязга стали и отрывистых, гаркающих команд. Единственного, кто попытался оказать сопротивление - их безымянного командира - нашпиговали болтами, а потом отрубили голову. Ну, чтоб наверняка, значится. Нильфгаардская пехота, разбившись на несколько кучек, сомкнула щиты. Стрелки чувствовали себя в полной безопасности под их прикрытием. Несколько здоровяков выдвинулись вперед, чтобы вытащить "партизан" из их норок. Сложно возразить таким, особенно если у самой шеи замер выщербленный тесак. Грустно помирать так, чувствуешь себя скотиной, которую уводят на забой. Короткие и простые мысли, у кого-то смирение и принятие, у других что-то более живое. Может, хоть погибнуть свободным, чтобы не зазря, а?.. Крепкий удар в солнечное сплетение обрывает мысль. Пахнет потом, страхом, и смертью. Вы знаете: второе обычно воняет мочой, а последнее дерьмом. Но в вашем случае это скорее настроение и эмоции, а не испражнения. Ну и потом. Чем тут испражняться, когда последний сухарь заходил в гости седьмицу назад?
- Que sueecc`s? Que'ss aen anseoo?.. - эхом отозвался чужой вопрос. К будущей могиле прибыл нильфгаардец в богатом доспехе. Все прочие солдаты разом как-то подтянулись, и стали пожирать командира взглядом. - Sinn grabaar aef iad Seidhe, - выдавил один из младших командиров. - Aen Seidhe? - заинтересовался Главный. - Сaoomh firaah! Ceat! - ответил младший. Усталый мозг различает нильфгаардский диалект, слова слишком растянуты, и этот акцент, но. Фразу "так точно", в её нильфовском исполнении, все знали назубок. "Так точно! Четверо!". Смысл диалога становится понятным. - Me diceea aef siaad, - немного подумав, решил Главный. - Aedwiime!
И вот так было решено повременить с вашей казнью. Оружие и прочее, конечно, забрали. Но то, что случилось дальше, этого стоило.
Когда отряд встал лагерем, вас препроводили к командиру, в его шатер. Здесь было тепло и сухо, а еще и светло, благодаря чему удалось разглядеть Главного получше. Это был невысокий, но крепкий мужчина с темными волосами и светлыми глазами. Как и всякий нильфгаардец, уважал бритву, а напомаженную шевелюру зачесывал назад, оставляя лоб чистым и открытым. Судя по знакам различия - ротмистр.* - Декехт вар Девернохт, командир, - представился он скупо. - Не ожидал встретить вас, - мужчина указал взглядом на эмблемы бригады. - Тем более, в этих краях. Но это хорошо. Кто командир? Ard**, - судя по всему, скупость его фраз объяснялась необходимостью изъясняться просто, так, чтобы понимали все.
|
Скажи, давно ли ты заглядывал под кровать? Давно ли уснул в тебе тот малыш с огромными яркими глазами? Как звали его? У него были мечты? Чего он хотел? Стать кем-то великим? Или постичь истину этого огромного странного мира, где душа и плоть связаны тонкой границей безумия? А может быть он грезил о власти и славе? Чтобы был трон, достойный лучшего короля. И мантия алым бархатом спускающаяся со ступеней, как стекающая кровь. Чтобы головы, склоненные в почтительном поклоне, так низко – до самой земли. Чтобы смелость и доблесть. Обожание и страх. Расскажи. Где же он, этот малыш? Ты помнишь о его снах? Помнишь, как умел он видеть то, что недоступно было людям взрослым и глупым? Он знал о ТОМ, что живет под кроватью. Он знал о ТОМ, что приходит в ночи, отрывая кусок за куском полотна теплого света, вшивая ледяной уголь липких теней. Раскурочивая сердце до дна, заставляя биться и захлебываться кровью в истерике. Он знал. Помнишь? Он был умнее тебя. Он был, несомненно, лучше. Искренний, чистый, светлый малыш. С огромными яркими глазами. С улыбкой лучезарной и честным словом. С верой в мир и себя. Он знал. Расскажи же, куда ты спрятал его? Где он прячется? Где? Мой любимый малыш. Слишком глубоко зарыл ты его в почву своего лицемерия и лжи. Утопил в болоте неудовлетворенности, страхов. Испорченной веры, изъеденной слепнями надежды. Ты повесил его на самый острый крюк за шкирку. В самом дальнем углу своей черной-черной души. И мрак, что растекался под кроватью, жил за грубыми досками платяного шкафа, ютился в сундуке соломенных кукол – проник в тебя. Он выел нутро твоего малыша. Он вырвал глаза и забил в уши черные пробки. Он вгрызся в глотку, раздирая тонкие ткани, впиваясь алчной пиявкой. Паразит, каким ты теперь стал. Взрослый и смелый. Красивый и статный. Никто. Ты никто без него. Ты забыл. Ты не помнишь. О ТОМ, что приходит в ночи. Обо мне.
Тень Тьма наседала гиблым пологом и давила на нервы. Отщипывала по куску от сознания и разума. Уничтожала логику. Пробуждала звериный инстинктивный ужас, что проник корнями в самые древние седые эпохи, где не было королей, не было богов. Где в мире властвовали лишь ночь и день, неизменно сменяя друг друга. Земля под этим низким каменистым потолком никогда не знала о солнце. Никогда не видела света яркого и чистого. Не дышала полной грудью. Она спала и хранила в своем нутре одну тайну. О том, что жило в ее глубинах, проникая пристальным острым взглядом выцветших и давно ослепших глаз прямо сквозь непроглядную черноту. Наблюдая вместе с сотнями теней, плывущими по краю сознания. Плод воображения? Реальность? Все враз стало слишком зыбким и чужим. А то, на что приходилось полагаться ранее – не нужным. Наталкивались друг на друга мертвецы. Скрипели их кости. Натягивались обветшавшие сухожилия и связки. Лопались остатки кожи, с отвратительным сухим шорохом опадая на черные выемки черных камней в этом черном коридоре. Гниющие миазмы смерти. Аромат разложения и просевших кишок. Высохшие бубенчики органов, болтающиеся в реберной желтоватой клетке из костей. Все это так ярко рисовало воспалившееся, заразившееся отчаянием воображение. Показывало, как картины одного из лучших эльфийских художников. И в каждом шорохе, в каждом стуке и бряцанье ржавых доспех – слышалась поступить смерти своей. Вот-вот наткнешься на нее. Вот-вот врежешься и обхватят тебя кривые костлявые пальцы, сведенные предсмертной судорогой. И агонизирующее провалившееся горло сможет выдавить лишь невнятное мычание тогда, когда желто-серая крошка рассыпающихся зубов будет рвать мясо, выпивая кровь. Отбирая у живых то, чего они лишились давным-давно. Страх. И смерть. Так близко.
Сталь (Буга) Скрип стиснутых зубов. Ярость, что поднимается волной жгучей, распарывая плоть мышц. Отнимая боль. Теперь она – далеко. В другой жизни, где нога раздроблена и сожжена. Где тело превратилось в мешок с кровью и костями. Сейчас все не так. По венам течет сталь, втекая в сердце. Заполняя его непробиваемым щитом. Заставляя биться все сильнее. Сильнее. Громче. В ушах стучит. На горло давит. А руки сжимают воздух, заставляя его корчиться в судорогах. Руки, где сконцентрировалась мощь всего этого гнилого мира. Он здесь. Ты слышишь. Как ровно раздуваются мехи его легких. Как мерно стучит сердце. Все ближе подступают шаги. Он заносит клинок и со свистом опускает, не зная, что это последнее деяние его верной жизни. Ибо с тобой – Бог. И он – зол.
Следы (Виглик, Антиас) Удар. Падение. Подъем. Каменистые шершавые стены. Злобный рык, догоняющий сзади. Бег. Позади остался здоровяк, забирая на себя внимание оставшегося гвардейца. Впереди распластался бездонный антрацит тьмы, поглощающий любой проблеск света, приглушающий звуки. По ним лишь можно было судить о том, что кто-то бредет рядом. Его дыхание. Удары сердца. Кто-то живой. А потом к звукам присоединились и другие. Лязг старых ржавых доспех. Лопающийся скрежет. Безвольное мычание. Во мраке ничего не разглядеть, но сердце испуганно подпрыгивает к самому горлу. Там, впереди – кто-то есть. И не один. Бряцает, лязгает и мычит. Волочит сухие конечности по земле, выискивая что-то. Или кого-то.
|
|
Гвендолен выступила вперед, словно танцуя в одном из беломраморных залов в доме своего отца, где мозаика, выложенная из серебра и хрусталя, отражала мириадами ярких бликов свет, льющийся из окна, а в окне - бесконечность синевы небес и молоко перистых облаков внизу, и солнце, единовластный и неоспоримый господин этих высот. Но не легкость и радостное возбуждение управляло движениями альве, как давно в детстве, когда она разучивала основные движения традиционных танцев ее народа - "лебедь, приближающийся к сердцу пруда", или "ласточка перед весенней грозой". Гнев и отвращение были той движущей силой, что заставила Гвен сделать несколько шагов вперед и, вскинув белоснежные длани, окрасить их алым пламенем, которое, вырвавшись из рук альве, устремилось к тому, что любой из Талвит Тег считал насилием над миром и законами, установленными в Первое Мгновение Бытия самим Паргой, Отцом Пламени. К тому, что люди называли "нежитью, " а Волшебный Народ - ллáтрудд, слово, которое лишь приближенно можно перевести как "изнасилование"; его семантика ускользала от быстро-живущих, но была ясна, как летний полдень, всем альве и сидхам - "что умерло, должно быть мертво". Пламя опалило троих скелетов, хотя тот, который был ближе всего к волшебнице, и смог увернуться от основного потока, исторгнутого плетением потоков эгни, именуемого чародеями "Пламенеющие Длани". Двое других, однако, были объяты огнем, и видно было, что еще чуть-чуть - и те темные духи, которые вселились в истлевшие останки, уже скоро будут оттуда исторгнуты и изгнаны из этой части Узора Бытия. Дева, исторгнув из своих рук пламя, отступила на несколько шагов назад, изящно обогнув Ульвара - создавалось впечатление, что этим двоим не нужно зрение, чтобы чувствовать друг друга и действовать синхронно и слаженно. Взмах боевого топора - и то умертвие, которое было слишком ловким и смогло избежать большей части огненного гнева альве, взорвалось, осыпавшись на каменный пол дождем белесых костей. С жалобным звоном упал меч, так напоминавший меч Рори. Такой же умелой в мастерстве владения мечом оказалась и Энна - дева с волосами цвета осеннего заката одним мощным ударом разрубила неживую тварь пополам, и кости осыпались на камень, а нечто почти незримое, словно колебание воздуха над свечой, унеслось куда-то вверх и прочь. Достиг цели и выстрел Стефана - болт, выпущенный из его арбалета, с неприятным сухим звуком отбил нижнюю челюсть того скелета, который носил доспехи и который стоял позади всех; звук неприятный, словно разломалась старая иссохшая ветвь, наполнил зал с металлическими цистернами, и хотя умертвия не издавали никаких звуков, кроме едва слышимого постукивания костей друг о друга, когда двигались, почти все были уверены, что если бы эти умертвия могли рычать, то было бы самое время для этого. Поток темной энергии, направленный Дереком, скелет в кольчуге отмел, словно отмахнулся от назойливой мошки, и уверенным шагом направился к Ульвару - видимо, самый грозно и мощно выглядевший человек казался ему единственно достойным противником. Удивительно, как костяные руки, лишенные плоти, сухожилий, кожи могли так искусно управляться с посохом, который тварь перехватила в обе руки и завертела, словно мельничное колесо; друзы кристаллов, которыми оканчивался необычный посох по обеим концам, внезапно вспыхнули тусклым зеленоватым светом, сродни тем огонькам, которые поздним вечером можно увидать на болотах, там, где самые коварные и смертельно опасные трясины поджидают случайного путника, раскрывая свое бездонное чрево, исполненное торфом и гниющими останками растений и животных, и исторгая зловонные и ядовитые газы. Внезапный выпад, словно бросок гадюки - и на своем левом плече Ульвар ощутил жгучую боль от удара, хотя в его нынешнем состоянии это было почти незаметной раздражающей мелочью, а не тем, о чем стоило бы волноваться. Воин рефлекторно дернулся вперед, пронзая старую кольчужную рубаху, в которую было одето умертвие, и дробя ребра неживой твари. Тем временем к нашим героям подоспели Рори и Ваэрон, оставившие друида у входа в это помещение. Старец в это время бормотал в свою седую бороду какую-то молитву, или заклинание, или как там служители природы и мира всего творят свою волшбу - пятерым сие было неведомо - и внезапно на том месте, где стоял скелет в кольчужной рубахе, возник высокий, почти в сорок футов высотой, столб серебристого света. Кожа альве сразу же откликнулась на него, и узоры на ее коже снова воссияли и замерцали; столб лунного света, чудесным возрастом вырвавшийся из камня, явно пришелся не по нраву умертвию, и то брезгливо дернулось, словно пытаясь сбросить с себя то, что было ему неприятно, а возможно и болезненно. - Не вступайте в Пелидр Ллоэр*! Гнев Ночного Светила одинаково опасен всем, и живым, и мертвым! - прошелестел голос седобородого старика. Тем временем оставшиеся скелеты тоже попытались атаковать тех, кто им казался достойным противником, а, возможно, они имели зуб на тех, кто выглядит воином - не ни один из них, казалось, даже не замечал присутствие трех, кто способен переплетать потоки эгни, зато их черные пустые глазницы, казалось, источают мощные потоки густой и жгучей ненависти ко всем, кто держал оружие в руках. Одно из умертвий атаковало Ваэрона - мужчина с сединой на висках с легкостью уклонился от выпада ржавого меча; второе выбрало своей целью Рори, и воин без труда и с оглушительным звоном отбил атаку скелета своим мечом. Третий же ллатрудд сделал ложный выпад в сторону Энны, и когда девушка, на мгновение поверившая, что кость, оживленная темными силами, не способна на хитрость, отреагировала на финт, открыв свой правый бок, умертвие вонзило свой клинок в ее тело. Энна почувствовала, как горячая липкая кровь заструилась из раны и окрасила ее одежду; в глазах потемнело, но всего на мгновение. Еще удар сердца - и отважная воительница снова была готова действовать, и уже вряд ли позволит подобному совершиться снова.
|
Когда с рук “последнего из стаи”, который, кажется, звался Дереком, сорвались сгустки темного света, Ульвар инстинктивно отшатнулся и машинально сотворил рукой в воздухе какой-то знак. Смысла в этом действии, на первый взгляд, не было никакого, но ощущалось оно как “правильное”, и, более того, как “необходимое”. Не иначе, как очередной подарок из той его жизни, которую он совершенно не помнил. Посмотрев на свои пальцы со смешанным с настороженностью удивлением, “Нерожденный” буркнул себе под нос что-то невразумительно-недовольное и в очередной раз подхватил тело Эйтне с земли. Если свод коридора все же удастся обрушить, им снова придется бежать, и тело храброй девушки их неизбежно замедлит. Придется оставить его тут. До поры.
– Прости, но мы не можем тратить время на нормальное погребение, – негромко пробурчал Ульвар, унося уже начавший коченеть труп прочь от тоннельного зева. – Мы вернемся. Вернемся и всех их убьем. Вернемся и сожжем тебя, как и полагается. Полежи пока тут.
Почему тело “полагалось” сжечь эттир тоже не знал, но, раз это кажется правильным, то пусть так и будет. Пройдя десяток ярдов по высокой траве, он аккуратно положил Эйтне лицом к небу, чтобы и солнце и луна плакали по ней, сложил ее руки на груди и, чуть подумав, вложил в них кинжал, который девушка носила на поясе. Так тоже было “нужно”. Практически сразу же после этого грохот рушащейся каменной кладки возвестил о том, что Гвендолен и Дерек все же сумели купить им немного времени, а значит, надо было бежать. Все случилось в нужное время, и это был хороший знак. Духи подтверждали, что стая сделала правильный выбор.
Ульвар так и продолжал считать, что духи благоволят им, до того самого момента, когда в зале, полной каких-то бочек, наподобие пивных, но железных и наверняка с какой-нибудь мерзостью внутри, на них напали ожившие мертвецы. Восставшие были похожи на сплетенные каким-то безумным мастеровым игрушки, только вместо ивовых прутьев были иссохшие кости, а вместо щепок и палочек в пальцах их были зажаты старые, но выглядящие весьма угрожающе клинки. Теперь идея оставить труп одной-из-стаи не казалась такой удачной, как раньше, но мир редко дает тебе именно то, на что ты надеешься. В этом “Нерожденный” был почему-то уверен. Холодное “нечто” внутри него не интересовалось мертвой плотью и в драку лезть не хотело, но теперь закипал уже сам Ульвар. Это все было уже слишком. Ему надоело терпеть, надоело бежать и надоело быть разумным. Он был окружен колдунами и самоубийцами, его память украли, в него стреляли, члена его стаи убили, а ее труп уже, может быть, ковыляет следом за ними, его, в конце концов, преследуют с целью прирезать, и теперь еще какие-то пропитанные черной магией пугала стоят на его пути. Жалкие останки давно мертвых слуг какого-то ублюдочного колдуна. Прах на ботинках “Нерожденного”! Куски лошадиного навоза! Ошибка, проклятые духами и богами мертвые скотоложцы! Большая ошибка! К тому времени, когда волшебница сплела огненный цветок, лепестки которого слизнули со старых костей все остатки одежды или плоти, что могли там остаться спустя все прошедшие годы, Ульвар уже достаточно раззадорил себя и своего темного попутчика, и теперь тихо и зло рычал, будто удерживаемый привязью дикий зверь. Стоило только потухнуть оранжевой вспышке, он выскочил из-за Гвендолен, надежно закрывая ее спиной, и рубанул ближайшего противника сверху-вниз, будто лесоруб, встретивший особенно упорный чурбак.
|
*Бум-бум-бум* Голем, с легкостью и непринужденностью носорога, шагал следом за своей королевой, чеканя шаг в парадном карауле, и был чрезвычайно горд собой и выпавшей на его долю честью. Он даже в самых смелых мечтах не мог предположить, что окажется рядом с проснувшейся королевой и сможет нести не легкое, но очень почетное бремя, охраны VIP персоны. И если бы эмоции можно было бы изменять в ватах и вольтах, то Макса можно было бы сравнить в термоядерной электростанцией.
- Эээмм...Не только для Вас покупки? Голем несколько озадачился. Неужели Королева будет делать покупки для кого-то ещё? В прочем, ответ пришел следом за ступором. - Покупки? Для меня? Благодарю, госпожа ван Эллемеет, но не думаю, что в гражданском торговом центре удастся найти Ранцевый Штурмовой Навигационно-тактический Комплекс "Попрыгушка" или Тяжелый кластерный дезинтегратор материи "Немезида" в комплекте с Кваркониевым карапейсом, усиленным синтетическими волокнами внешнего экзоскелета... Макс, видя непонимание во взгляде Королевы, пояснил. - Шутка. Плоский армейский юмор. Такие вещи стоят как чугунный мост и выдаются в исключительных случаях...
Проведя рукой по локеру внешнего нагрудного контейнера, Голем извлек свою карточку и вручил Сильвии. - Можете распорядиться финансами по своему усмотрению, а по поводу компенсации затраченных средств не переживайте. Род Новаришей возместит их в полном объёме. Что же до благодарности, деньги всегда были хорошим способом сказать "Спасибо" и вовсе не обязательно поступать на службу, драить полы или мыть посуду, отрабатывая сомнительный долг. Никаких же документов и обязательств Вы не подписывали?
"Ещё бы Королева что-то подписывала. Да её подпись в разы ценнее и дороже, чем то скудное финансовое довольствие, что было выдано капитаном. В прочем, он же не виноват, что не знает её истинного положения и статуса. Одним росчерком когтя Кселла, Королева может создать из пустынной планеты оазис, а богатый обитаемый мир дезинтегрировать до атомарного уровня. Знал бы капитан, кто у него на борту, скорее всего он поступил бы иначе... Может стоит ему рассказать? Нет, пока ещё рано. Конспирация и безопасность превыше всего..."
- У богатых свои причуды... Констатировал Макс и коротко пожал плечами, когда Сильвия закончила рассуждать об увиденном на звездолете. Для самого Макса ничего удивительного и странного, пока, не происходило. Есть звездолет, есть экипаж, есть богатенький капитан, который совершает некие поступки, руководствуясь собственными целями и мотивами, и не особо утруждая себя посвящением в детали случайных пассажиров. Всё логично. Единственное, что не логично, так это оставлять Королеву там, где ей быть не хочется.
- Может быть зафрахтовать звездолёт, капитана и его команду для перелёта на Новарро? Рискнул предложить Шепард, вполне разумный вариант, который пришел ему в голову. Смутился, поскольку негоже было лезть солдату со своими предложениями к Королеве. Она и без "сопливых" разберется. Спасло положение то, что они дошли до нужного ей магазина, а назойливые промо-дроиды болтали за троих, отвлекая внимания Сильвии от сгорающего со стыда, Макса. И пока женщина занималась покупками, Голем старался лишний раз не отсвечивать и на глаза не попадаться, хотя с его габаритами это было и не просто. Обращения промо-дроидов, разбивались о его холодное и молчаливое равнодушие, из-за чего быстро теряли интерес и с удвоенной прытью устремлялись к Сильвии.
- Да хоть на край света... Отозвался гвардеец Её Королевского величества и устремился следом. Вот только оставаться снаружи ему совсем не хотелось и вовсе не по тому, что хотелось лицезреть прелести королевы, за это можно и жизнью расплатиться, а исключительно из соображений безопасности. Пришлось искать компромисс. Войдя в помещение следом, Макс удостоверился, что кроме дроида никого нет, после чего вышел, заслонил вход и решил никого не пускать. И не пустил бы.
На девятой минуте ожидания, Макс еле сдерживался, чтобы не вломиться в помещение с болтером на перевес, и только размеренно-спокойный пульс Королевы останавливал его от преждевременных действий. Если бы она испугалась хотя бы таракана, вместе с входной дверью в помещение влетел бы Макс... Но на сей раз обошлось без эксцессов.
По возвращении, Сильвия обновила гардероб, а Макс не сразу понял, что означает обращенное к нему "Мне идёт?" и "Тебе нравится?" Кто он и кто Она!? Да ей вообще, что угодно будет к лицу, и дело не во внешних данных, просто солдаты Рода почти на чисто лишены эстетического восприятия и подчиняются сугубой прагматичности. Это представитель касты Вершителей может быть стилистом, тонко разбирающимся в эфемерных течениях моды... А он... Нравиться ли ему? Конечно нравиться, конечно идёт, если Королева что-то выбрала, значит это уже хорошо само по себе. Именно об этом и поведал Голем.
- Отлично. Очень идёт. Очень нравиться... Хотя я бы и добавил плазменный разрядник и несколько сегментов ксенталовой брони... и генератор защитного поля...
Но вместо предложенных, вполне рациональных вещей, Сильвия решила обойтись цацками и побрякушками. Проверяя их на прочность, Макс случайно сломал несколько крупных бусин, тяжело вздохнул. Такие большие, а хрупкие, не защитят. Если бы защищали, можно было увешать ими Сильвию с головы до пят...
- Клещами, может, и не вытянешь... Прикажете допросить с использованием Клинганских методов дознания?.. Похоже Макс в очередной раз сморозил глупость, за что ему стало очень стыдно... По тому остальную часть монолога он предпочёл молчать и кивать, соглашаясь, в нужных местах...
Да святиться имя Ахуры Мазды, направляющей Королеву! После беготни по торговому комплексу она обратила свой взор и устремила свои стопы к оружейной лавке... Но и тут Макса ждало разочарование, даже два. Разочарование первое - лавка торговца не дотягивала по ассортименту до полок с детскими игрушками в военном лагере Новаришей. Такими пукалками даже броню не поцарапать. Разочарование второе - даже этот хлам им отказались продавать, ссылаясь на некие писюльки, которых у них не было.
"Ну ничего, это вам не Наварро. Там Королева хоть тяжелый флагман Джагернаут может со стапелей взять, никто даже не спросит зачем."
Перехватив комбиболтер поудобнее, Макс встал за спиной Сильвии, гордо демонстрируя достижения Новаррийской военной мысли и выказывая полнейшее пренебрежение к скудному ассортименту торговца.
- Есть в курилку... И Макс бодренько зашагал за Сильвией в выбранном ею направлении. Правда от перекура отказался ибо не положено при исполнении. А вот от перекуса отказаться не смог, особенно от тортика, что лежал на витрине. Шепард очень любил сладкое, но в силу своей должности и образа жизни, не мог себе позволить всяких нехороших излишеств. Да и молодому, растущему организму, требовалось всегда чуточку больше, чем сбалансированная комби-каша.
Когда тортик оказался в руках у Макса, вместо вилки он взял обычную супную ложку, которая в огромных ладонях, закованных в бронеперчатку, казалась десертной. Открыв забрало, стрельнул глазами по сторонам в поисках "Врагов и интервентов", не обнаружил таковых, попытался присесть. Хлипкий стульчик затрещал и едва не сломался. - Я пешком постою, не возражаете? Извиняющимся тоном спросил Шепард. Встав рядышком, водрузив тортик на ладошку и зачерпнув солидный кусок, отправил его в рот. Энергично прожевал, проглотил, повторил процедуру раз десять и тортик закончился. Поставив тарелку на стол, Макс поспешно закрыл забрало, встал на караул, словно и не было никакого тортика, и вообще, это не он схомячил торт, а кто-то другой... Сильвия же продолжала кушать неторопливо и размеренно, как и подобает важной персоне.
- Макс Шепард, рост 211, вес 159 кг. Волосы тёмные, глаза карие. Родился на Челябе... Прошу прощения на Новом Челябинске, система Наварро. Принадлежу Касте Воителей. Тринадцатый Штурмовой Легион. Капитан армии Её Величества, королевы Биатрикс. Участвовал в Накрийской, Валкарской и Иштарской военной компании. Орбитальный десант на Рагнароке-317, Абисе-7 и Фурии-426. Штурм крепостей Алакриса и Небула. С началом Последней войны направлен в составе Легиона для несения службы в рядах Земной Федерации. После уничтожения вверенного мне отряда, списан Земной Федерацией на "Надежду"... Дальше вы всё знаете...
Собственно Макс и не думал отказываться, просто вся его биография и "всё-всё" умещалось в сухой выжимке из досье. Сильвия его наверняка читала, не могла не читать, но всё равно спросила. И Макс повторил написанное слово в слово. Его проверяют? Оценивают? Если и так, то он уже достаточно накосячил и накосорезил, чтобы получить нагоняй и выволочку. Всё таки он не церемониальный парадно-выходной солдатик, а вполне себе боевая единица. Может, стоять и маршировать красиво он не умеет, зато у него много других талантов... Так что получать "по каске", Шепард уже был морально готов, не в первый раз, как говорится.
Дальнейшие похождения по магазинам, медленно но верно, превращали Макса в некое подобие вешалки. Всё больше и больше всевозможных пакетиков он закреплял на внешней разгрузке, освобождая руки Королевы от ноши и не давая своим рукам держать нечто помимо оружия. В конце концов он тут ради этого...
В книжном магазине, пока Сильвия общалась с продавцом и обсуждала произведения литературы, Голем вернулся к чтению текста подаренного молодой Королевой. А вот когда в двери вошли трое, Макс среагировал мгновенно, встав между гражданскими и военными, буквально запихнув Королеву за спину и опустив ствол комбиболтера с нейтральных сорока пяти градусов, положенных по караулу, до боевых, тридцати двух с половиной. Ощетинился, напрягся. Нервы на пределе, зрачки во всю радужку, отслеживают малейшие движения.
К счастью, люди в форме не проявили агрессивных намерений по отношению к охраняемой персоне, что позволяло сохранять нейтралитет. А вот когда женщина выскользнула из-за спины, смешно чеканя шаг, подошла к старшему офицеру патруля и несколько неумело отдала честь... Тут Шепарду ничего не оставалось, как последовать её примеру. Хрен кто разберёт церемониал молодой Королевы. Может это её боевой друг, товарищ или наставник? Значит нужно тоже поприветствовать адекватно, раз Королева решила так.
*Бум-бум-бум-бах-клац-клац-хрясь* С силой поставив ногу на пол, словно на плацу, Голем с лязгом щелкнул каблуками и сопроводил жест лязгом локтей по броне. Козырнул. Но мало того, что своими "строевыми" выходками он наделал немало шуму, так ещё и пол задрожал, зашатался и, кажется, подпрыгнул, причем вместе с Сильвией, продавщицей, старшим патрульным, его бойцами и полками с книгами.
Макс тихонечко ойкнул в глубинах своей брони. "- Ну "так точно", значит "так точно"... Хотя может ему по роже съездить? Легонько, для профилактики, чтобы знал, как с Королевой общаться? Полежит пару недель в коме, подумает?" Правда мыслей своих он не озвучил, а ещё раз козырнул, прощаясь с офицером при исполнении, и направился следом за женщиной. Оказавшись с наружи, Макс притормозил. - Видел... Жуть... Так это что? Не ваш знакомый? Так я это, мигом, вернусь и приобщу его к этой вашей Ахурамазде!..
Но то ли Сильвия его не расслышала, то ли сильно торопилась, то ли не хотела ввязываться в неприятности, но она схватила Макса за локоть и потянула в сторону кабака, где по её уверениям должен был находиться Капитан... Что же, слово Королевы - закон и Шепард не смея ослушаться направился следом. Будет ещё возможность, он обязательно растолкует им при помощи Друджа, где находится Аша...
-
Макс великолепен! Шикарная из них парочка получается)
-
Вкусный пост. С юмором)
-
Марширующий, закованный в броню и увешанный пакетами Макс, должно быть являл собой забавное зрелище :)
-
Я просто представил себе эту картину :)
|
Исполинская бездна поглощает, рушит на голову могущество низвергнутого потока тьмы, впиваясь в разум горячими иглами страха. Реальность перестала существовать. Отступила перед извивающимися, нематериальными фигурами оживших кошмаров, что тихо, по пятам, следовали за бредущими вперёд беглецами. Звуки шагов тонут в зыбкой тишине. Вьются коридоры паутиной, бесконечные повороты остаются позади – путаются мысли, теряя им счёт. Пустота. Абсолютный мрак. Протяни руку – и коснёшься шероховатого камня стены. Дотронься и пойми, что ничего кроме этих стен нет. Ничего больше не осталось. Только надежда. На то, что бесконечное шествие во тьме когда-нибудь прекратится. Когда-нибудь ты вновь увидишь свет. Увидишь ту жизнь, которая осталась далеко позади – за чертой времени, когда ты в первый и последний раз пересекла порог храма… «Помоги мне». Мысль, что впилась в сознание. Обращение к тому, кто всегда наблюдал, не вмешиваясь. Она ощущает прикосновение его руки к плечу – и шёпот становится невыносимо громким. Но… слов не разобрать.
…Внезапный крик заставил Айлин вздрогнуть, а в следующую секунду на неё что-то буквально навалилось. Что-то живое и крайне неуклюжее. Она ощутила его дрожь, услышала неприятный стук зубов. Содрогнулась от брезгливости и тут же попыталась сбросить его руку. Вторым чувством стало опасение, с которым она пристально вглядывалась во мрак – как следствие, разглядеть что-либо не представлялось возможным. Совершенно неожиданно, крестьянин предложил рассеять темноту. Делагарди зло усмехнулась, совершенно не представляя, каким образом он собирается это сделать. …Вспышка молнии, на краткий миг, осветила пространство длинного коридора, выхватив из густого мрака застывшие фигуры. Темноволосую девушку, совершенно неожиданно здесь оказавшуюся – её присутствие в первое мгновение напугало Айлин. Стоящего рядом Ариса, наблюдающего за очередным явлением магии. Творящего её крестьянина. Разветвилась молния, поползла по тёмному камню стен, оставляя на них извилистые червоточины. Зачарованная красотой зелёных молний, теперь Айлин застыла, ощущая, как немеет всё внутри от первородного ужаса. Неужели всё произойдёт так, как она представляла, и своды подземелья действительно рухнут?.. Но – стены выстояли. Повеяло могильным холодом. Пахнуло запахом разложения. Из глубин чёрных трещин показались скрюченные, гнилые пальцы. Они тянулись жадно к ним. Воплощения тьмы и смерти, они выбирались наружу из многочисленных открывшихся проходов. Страх окутывает. Впивается в грудную клетку, заставляя сердце биться быстрее. В душе зарождаются первые ростки истерики, ядовитая злость отравляет кровь. Айлин сжала до боли руку в кулак, глубоко вдохнула, собираясь бросить этому простолюдину самые обидные и злые слова, что приходили в голову. Но вместо них изо рта вырывается лишь шумный выдох, за которым следует частое и прерывистое дыхание. Нет сил ненавидеть. Нет сил сопротивляться. Отчаяние проникает в самые уголки души. С каждой минутой пребывания в этом подземелье всё становилось только хуже…
Застываешь на месте. Боишься пошевелиться. Кажется, что любое твоё движение всколыхнёт волну пульсирующей во тьме гниющей плоти. Взгляды пустых глазниц направятся на тебя, челюсти жадно клацнут искрошенными от времени зубами, алчно протянутся костяные руки… Толпа. Жаждущая. Голодная. Теперь – орда мёртвых тварей. Раньше – живых, обезумевших людей. Неужели всё это – реально? Неужели всё это действительно происходит с тобой?.. Ощущение, что ты попала в кошмар, выхода из которого нет. Ущипни себя – почувствуешь боль, но не проснёшься. Здесь всё по-другому. Другая жизнь. Другие люди. Воздух, которым ты дышишь, имеет запах пыли и разложения, оставляет внутри осадок впитывающейся с каждой секундой тьмы. Ничего не осталось. Надежда постепенно угасала, наполняя обречённостью. Разливалась дрожь, проступали первые слёзы. Что делать теперь? Как смирится с тем, что твоя жизнь оборвётся несколькими мгновениями позже? Как найти в себе силы противостоять подобным обстоятельствам?..
Словно прочитав твои мысли, Арис тянет тебя за руку. Поднимаешь взгляд. Всматриваешься во тьму. Не можешь разглядеть, не можешь понять мотивов, не видя отражения эмоций на лице. Его рука до боли сжимает твою, заставляя двигаться вперёд. Неужели он не сдался? Неужели верит, что они смогут выбраться?.. Первое мгновение – сопротивляешься. Боишься сделать шаг. Боишься ступить навстречу ждущей неизвестности. Заложенный инстинкт самосохранения заставляет стоять на месте. Чуть позже приходит осознание, что движение – единственно верное решение. И тьма в этот раз – союзник. Подхватывая юбки, осторожно двигаешься следом. Отбрасываешь все посторонние мысли. Доверяешь свою жизнь человеку, отношения с которым с трудом можно было назвать тёплыми. От которого убегала. К которому относилась не лучше, чем к вещи. Он мог оставить тебя здесь, отпустить руку, забыть о данных твоему брату клятвах. Мог бы... Но в вероятность подобного просто не хочется верить. Всё, что было, – теперь совершенно не важно. Осталось где-то позади, размылось во мраке, развеялось в потоке обезумевшей человеческой массы. Есть лишь цель, указывающая дорогу слабым проблеском вновь вспыхнувшей надежды.
Тьма непроницаема. Тьма объяла, утопила в себе человеческие фигуры, размыла лица. Хорошо, что никто не видит выражения её лица. Не видит слёз и страха, отпечатавшегося во взгляде карих глаз. Это была совершенно другая Айлин. Растерянная и напуганная. В ситуации, когда деньги и положение не решат ровным счётом ничего.
|
Упорядоченный хаос урбанистического мира во всём своём великолепии: шум несущихся машин, гул многочисленной толпы, громкая музыка. Тонкое стекло чуть опустилось вниз, впуская в салон посторонние звуки с улицы. Его бьющийся, пульсирующий ритм в своём многогранном и разностороннем движении... Пестрили всевозможные рекламные вывески, завлекая потенциального клиента яркостью и красотой, забивая голову совершенно лишней информацией. Сливалась человеческая масса, размывались лица - оставляя лишь красивые улыбки рекламных моделей. Аэрокары всё быстрее проносились мимо, превращаясь в однотонные линии, – словно точки чужих кораблей на обзорном экране истребителя. Мягко скользит по воздуху аэрокар. Слабо ощущается скорость – для сидящей за рулём девушки вождение и пилотирование, после стольких практик, стали подобны игре. Тело реагирует на ситуацию быстрее, чем успевает подумать мозг. За годы тренировки выработались определённые рефлексы, позволяя в некоторых случаях расслабиться и не думать о дороге совершенно. Сегодня ей не нужно было спешить. Игра на опережение на трассе крупного мегаполиса становилась просто бессмысленной. Но Дженна продолжала добавлять обороты, словно соревнуясь с невидимым соперником. Возможно, он и существовал – в уголках собственного разума – и являлся олицетворением себя самой... Той Дженны, что всегда всем улыбалась, стараясь подарить частицу собственной, бьющей через край жизнерадостности. Той Дженны, что в любой ситуации пыталась найти выход, совершенно отрицая неблагоприятный исход. Той, что просто не представляла себе жизнь без приключений...
Кто эта девушка? Управляющая аэрокаром практически бездумно, делающая резкие повороты и игнорирующая какие бы то ни было сигналы других водителей. Выражение её лица отнюдь не жизнерадостно. В серых глазах пилота переливалась тёмными оттенками боль. Ещё никогда. Никогда она не опускалась до паники и полного отчаяния. Что произошло сегодня? Что происходит с ней сейчас?.. Почему в груди - неприятный, клокочущий, разрывающий изнутри ком собравшихся воедино чувств, осознать которые она и сама была едва в состоянии? Сминаются мысли под гнётом восстающих из уголков памяти образов. Трансформируются в эмоции, что стремительно менялись на лице. Лица. Среди бесконечного потока машин, в безликой толпе, за вспышками неона - она видела знакомые лица. Они преследовали её. Смотрели с укором. В глазах застыл невысказанный вопрос... Сложно контролировать чувства. Практически невозможно не злиться. Особенно теперь, не ощутив никакой поддержки со стороны её спутников. Оглушающее, сравнимое с пугающей тишиной, одиночество. Не хватает людей. Не хватает родных. Тех, кто мог бы опустить руку на плечо и тепло улыбнуться. Простого действия ей было бы достаточно, чтобы с лёгкостью перешагнуть через жизненные препятствия и вернуться к той самой, никогда не унывающей Дженне. Впрочем. Сквозь застилающую глаза обиду она видела, что не ей одной нужна поддержка. Капитан потерял своих людей - тех, за кого нёс ответственность. На «Надежде» остались родные и близкие выживших. Она могла бы... забыть о собственных волнениях ради того, чтобы помочь кому-то, кто переживал гораздо больше. Если бы они позволили... Впустили её в свои мысли. Высказали вслух свои переживания. И ей, и им было бы легче.
...Картина за стеклом постепенно меняется. Остаются позади зеркальные многоэтажки, сменившись низкими, менее презентабельными зданиями. Повсюду мелькают трубы фабрик, исчезают неоновые вывески многочисленных заведений. Дженна не сразу приходит в себя. Не сразу понимает, что оказалась в совершенно другом районе. Лишь какое-то время спустя приходит осознание, а вместе с ним – тревога. Слишком резкий контраст и смена обстановки. Увиденное зрелище ей вовсе не нравилось. Клубы дыма, что валили из труб заводов, напоминали о тех временах, когда Земля была отравлена токсинами и погибала. Благо, Дженна не застала тех времён, но знала об этой печальной части истории своей планеты. Здесь… похожая ситуация. И близость фабрик к бизнес-центру настораживала. Или она сама не заметила, как пролетело время, пожирая километры воздушного пространства, выбрасывая её куда-то на периферию огромного города?.. Дженна не успела ничего сделать. Не успела повернуть обратно. В зеркале заднего вида появились силуэты громоздких броневиков. Белый крест на металлических боках машин ясно давал понять, что преследующие, скорее всего, являлись служителями закона. Последующая предупреждающая фраза окончательно убедила в этом девушку. Коулман усмехнулась. Забилось учащённо сердце. Вспомнилось, как когда-то ей приходилось на бешеной скорости скрываться от полиции на родной планете. Рычал двигатель, подгоняемый вкачиваемыми в него веществами. Гудели оповещающие сигналы преследователей. Бесконечные подворотни, сужения дороги, туннели и – финал. Победа. С поразительной лёгкостью Дженне удавалось обмануть копов. Вот и сейчас она сжимала руль до боли в костяшках, бурлил адреналин, требуя выхода скопившейся энергии. Ей так этого не хватает… Давай, Дженна. Дави на педаль. Ощути вновь вкус жизни. Поддайся азарту. Ведь в этом и есть вся ты.
Но Дженна не слушает потаённый голос собственных амбиций. Снижает скорость и идёт на посадку. Ей совсем не нравится, как именно они ей угрожают. И направленное на аэрокар дуло лучевого орудия не добавляло уверенности в собственной затее. Наоборот, с каждой секундой укрепляется мысль, что так быть не должно. Для «полиции» эти ребята ведут себя по-военному агрессивно. Интересно, так случается с каждым превысившим скорость аэрокаром?.. Что ж, глядя на кипящий мегаполис, трудно было сказать, что на этой планете царствует тоталитаризм. Может, это и является объяснением того, почему машину сдали в аренду без заполнения всякой документации – всё дело в постоянной слежке?..
Аэрокар плавно опустился на дорогу, отъехала дверца. Первым делом показались белоснежные неспортивные кроссовки и только после – сама девушка, облачённая в простое чёрное платье. Подняла руки, улыбнулась уголком рта. - Да ладно, ребят. Я просто чуть-чуть заигралась. Больше не буду. Волнение. Тревога. Голос разума говорит, что повода для паники нет, и Эрик, в крайнем случае, её вытащит. Но интуиция подсказывает, что что-то здесь не так.
-
Её ждёт не самый приятный сюрприз :) Просто отменно.
-
Как и всегда - великолепные описания как мыслей и чувств, так и окружающей действительности. Нравится мня с тобой играть, вот нравится, и все)
-
Пилотесса, всегда такая пилотесса. А ещё говорят, женщина за рулём... Любопытно, что бы они сказали про женщину за штурвалом звездолёта класса Джагернаут! :)))
|
Шершавая стена подземелья – единственный указатель пути. В одну руку вцепилась Айлин, другая – скользит по холодному камню, помогая не сбиться в кромешном мраке с дороги. Тьма совершенно непроницаема, затапливает сознание с каждый шагом, давит постоянно на воображение, начинающее играть со мной нехорошие шутки. Казалось, сгустилась даже сама тишина – ввиду полного отсутствия света звуки тонули, тяжёлое дыхание Айлин представлялось чем-то безумно далёким. Словно испарился окружающий мир, словно больше ничего не осталось. Кажется, если я сейчас закричу – то мой голос просто утонет во мраке. С каждой минутой становится всё сильнее не по себе – каждый новый шаг даётся с всё большим трудом. Но я не стану бояться. Не устрашусь нелепых призраков в темноте. Там ничего нет. Всего лишь магия, всего лишь детские страхи. Ужасы, которые упорно рисует воображение. Упрямо продолжаю брести - отчасти потому, что чувствую ответственность не только за себя одного. Чувствую, как холодная испарина выступает на лбу, но не могу позволить себе… Не собираюсь так просто сдаваться. Бормотание крестьянина позади ничуть не развеивает нарастающую тревогу. Когда же тот заорал и набросился на меня, я вздрогнул. Темнота надёжно скрывала мои страхи от окружающих, но от меня она не в силах была что-либо скрыть. В конце концов, я солдат… Или перепуганный до смерти мальчик? Когда крестьянин вдобавок задвинул мне по лицу, я разозлился уже не на шутку. В злости нашёл для себя выход, с помощью гнева отбросил в сторону ненадолго кошмары. Но, прежде чем успел хоть что-то сказать, этот исключительно неуклюжий парень таки исполнил обещанное – катакомбы осветила зеленоватая молния, на короткий миг выхватившая силуэты людей из кромешного мрака.
Позади я увидел ту самую девушку, с которой, как думал, распрощался у входа. Увидел лишь на мгновение, не успев толком понять, что я думаю по этому поводу. Рад? Едва ли. Увидел лицо Айлин, озарённое зловещим зеленоватым сиянием. Было в этом зрелище нечто пугающее и одновременно безумно красивое. А после молния ударила в землю, заставив поверхность покрыться сетью ветвящихся трещин того же загробного цвета. Словно завороженный я продолжал наблюдать, запоздало осознав, что наш неуклюжий знакомый – очередной маг. Просто потрясающая концентрация на единицу площади подобных способностей. Но, конечно, этим всё не закончилось. Что-то пошло не так – скрюченные пальцы высовывались повсеместно из трещин. Нечто зловещее и древнее пробуждалось там, в глубине. Нечто, внушавшее мне животный практически ужас. Это конец игры, просто финал. Я не мог найти в себе силы дальше превозмогать. Мертвецы восстают из могил, пробуждённые магией идиота. На моих губах играет ухмылка, порождённая смертельной комичностью ситуации. О, боги, во что я ввязался? Тьма вернулась, нахлынула с новой силой, затапливая познавшее тусклый свет ненадолго пространство. И своим возвращением добила меня окончательно. Я остановился, просто замер, перестав даже дышать на мгновение. Теперь тени во мраке не были игрой моего больного воображения. Вокруг восставали из праха истлевшие тела воинов давно ушедших эпох. Я всего лишь солдат. Я неплохо могу убивать, но как убить то, что и так мертво сотни лет?
Не было даже сил злиться на идиота. Бряцанье ржавой брони действовало на нервы. Они были повсюду, они были вокруг. Бродили, впиваясь в пространство пустыми глазницами. Во время краткой вспышки я не видел толком ни одного мертвеца, но воображение с лихвой восполняло пробелы. Воскрешало в памяти былые кошмары. Вырваться отсюда, прочь из чёртовых катакомб. Снова увидеть небо. Показались смешными былые проблемы. Мне хотелось оказаться отсюда как можно дальше. Ситуация выглядела совершенно безвыходной. Кошмар, абсолютная безысходность. Я не мог контролировать даже дыхание – я упёрся спиной в надёжную стену, словно хотел вжаться в камень изо всех сил, пройти сквозь него. Возможно, у меня хватило бы духа дать отпор живым трупам при дневном свете. Но только не здесь, не в катакомбах, не в этой удушливой темноте. Запоздало я понял, что всё ещё сжимаю руку Айлин. Девушка, должно быть, напугана до смерти. К несчастью, то же самое можно было сказать сейчас обо мне. Одно ясно определённо – твари видят не больше любого из нас. Вот только это не помогало – где найти силы, чтобы начать двигаться? Как преодолеть ужас и начать путь, каждый неверный шаг в котором может обернуться абсолютным провалом?
Я угнетён, я просто раздавлен… Никогда прежде… Ни в гуще схватки, ни позже, бессонными ночами, терзаемый чудовищными кошмарами… Я пил в попытках забыть, избавиться от прошлого… Но все мои прежние проблемы не шли ни в какое сравнение с тем, что встало теперь на пути. Никогда прежде я чувством себя столь вопиющим ничтожеством. Дышу хрипло, сдавлено. Необходимо как-то продвигаться вперёд. Но я не могу. Не готов. Навряд ли когда-нибудь буду. Пути назад нет, эти твари повсюду. Только вперёд, ещё глубже под землю, зарываясь с головой в проклятую тьму. Плевать. Плевать на всех них, на пиромантку, на идиота-крестьянина, на людей, оставленных позади. Я отклеиваюсь от стены и чрезвычайно медленно, тщательно выверяя каждый свой шаг, продвигаюсь вперёд, ориентируясь только на слух. Не отдаю себе отчёта, насколько крепко вцепился в руку Айлин – боюсь хоть что-то сказать, хоть как-то подбодрить. Отчасти потому, что опасаюсь показать свой страх через голос. И, главным образом, чтобы не дать ненароком мертвецам себя обнаружить. Это особая тишина, тишина значащая больше всех слов. Думаю, девушка понимает. Надеюсь, что без сопротивления будет молча двигаться следом. Каждый неверный шаг, любое движение… Страшно подумать, не хочется представлять. Я с трудом вспоминаю, насколько бесила меня Айлин там, на поверхности и при свете. Словно другая эпоха, события ушедших и забытых потомками лет. Сейчас я просто тащу её за собой и в этой темноте нет никого более для меня дорогого. Просто потому, что она ближе всего. Она придаёт уверенность, ответственность за неё помогает мне двигаться дальше. Иду почти вслепую, уповая лишь на удачу. Даже сейчас вы не заставите меня молиться богам. Отчасти потому, что у меня по-прежнему есть мои принципы. Но, главным образом, потому, что этим тварям в любом случае просто плевать.
-
Просто нет слов. Это восхитительно!
-
Мне нравится, что ты раскрываешь не только силу персонажа, но и его слабости. Это очень его оживляет. Шикарный пост.
-
Сильный пост
|
|
Общее. К некоторому удивлению вооружённого до зубов Шепарда улыбчивые сотрудники аэропорта не сказали при виде его экипировки ни единого слова, хоть открытое ношение оружия на мирных планетах и было запрещено правилами Солнечной Федерации за исключением ряда особо оговоренных случаев. Эти жизнерадостные люди в костюмах, казалось, вовсе проигнорировали и специфичную броню Шепарда, и пассивно-агрессивные намерения последнего, которые могли поставить под угрозу жизни обычных людей. Без какого бы то ни было предупреждения они выпустили всю компанию за ворота космопорта, прямо на оживлённую улицу огромного мегаполиса. Единственным признаком неудовольствия по отношению к подобному облачению стал взгляд Фрайзера, раздражённо качнувшего головой, перед тем как скрыться в элитном ночном клубе, утащив Фрэнка вслед за собой. Оставшиеся снаружи люди оказались предоставлены сами себе – почти сразу же отделилась от компании Дженна, решительно зашагала куда-то в противоположную сторону Элисон. Недавняя группа превратилась в одиноко стоящую посреди улицы Сильвию в сопровождении внушительного телохранителя. Сплошной поток людей разделялся, огибая остановившихся в задумчивости людей – казалось, никого здесь не впечатлял мягко говоря экзотичный костюм Шепарда, ровно как и не пугало оружие, которое он мог бы в любую секунду использовать. Макс, к собственному удивлению, не ловил на себе уже ставших привычными взглядов любопытных зевак – напротив, жителей Элкора, казалось, совершенно не интересовали ни его габариты, ни экипировка. Впрочем, секундное замешательство Сильвии быстро прошло – бросившаяся в глаза вывеска торгового центра, колоссального по своим размерам сооружения из стекла и металла, воскресила в памяти составленный не так давно план необходимых покупок.
Сильвия, Макс. Просторные коридоры, утопающие в ослепительном свете – бесчисленные павильоны, предоставлявшие, казалось, безграничный ассортимент всевозможных услуг и товаров. Информационные терминалы на каждом шагу, рекламирующие свою продукцию улыбчивые андроиды-консультанты. Ориентироваться во всём этом многообразии оказалось не слишком легко, даже несмотря на развешенные повсеместно карты и схемы. Чем дольше бродила Сильвия по этажам и коридорам огромного центра, тем большим недоумением проникалась. И дело было даже не в подозрительной пустынности этого места, разительно контрастировавшей с многолюдностью улиц снаружи. Скорее в том, что, несмотря на все старания Сильвии, в обилии продававшихся в этом месте товаров из своего списка она не могла раздобыть практически ничего действительно ценного. И с каждый новым пройденным павильоном этот факт приобретал всё большую странность. Продавцы либо отмалчивались, игнорируя прямые вопросы, либо старательно уводили разговор в сторону, не желая давать конкретных ответов. Если с обычными вещами вроде одежды, предметов личной гигиены или письменных принадлежностей, никаких проблем не могло возникнуть по определению, то с более экзотическими товарами всё было совсем не так просто. После нескольких непродолжительных серий расспросов явственно стало очевидно местное табу на любую религию – заказать или приобрести товары, хотя бы отдалённо имеющие связь с каким-либо культом и верованием, здесь оказалось решительно невозможно. С не меньшей проблемой столкнулась девушка и при попытке приобрести в здешнем магазине оружие – хмурый продавец наотрез отказался даже демонстрировать тестовые образцы не имеющему специального разрешения человеку. О наркотических веществах любой степени тяжести никто в этом центре не хотел даже слышать, и даже относительно безвредных сигарет разрешалось приобрести не более, чем одну пачку за раз.
Последним в списке привлёкших внимание Сильвии мест оказался небольшой книжный магазинчик, уютно притаившийся на окраине пятого этажа. Стоило переступить порог, как моментально исчезало ощущение невероятно современного торгового центра – красная ковровая дорожка на полу, старые полки, на которых в обилии стояли пыльные фолианты. Окон здесь не было – панорама огромного мегаполиса не портила царившую в этом месте атмосферу старины и уюта. На полках – настоящие книги, не их электронные копии, голограммы или планшеты. Именно бумажные тома, в подавляющем большинстве – в переплётах, потёртые корешки которых отчасти стёрлись под действием времени. Своего рода настоящее достояние, раритеты, стоившие в любой точке Федерации сейчас целое состояние. Новые копии уже давно никто не печатал – возраст сохранившихся в бумажном формате первоисточников, исчислялся, в лучшем случае, десятками лет. На месте продавца, за стилизованной под дерево стойкой, обнаружилась маленькая рыжая женщина в больших круглых очках. Женщина тихая и молчаливая, наводившая каким-то непостижимым совершенно образом на мысли о давно упразднённых библиотеках старой Земли. С опаской она посмотрела на закованного в броню с ног до головы Шепарда, впрочем, вежливо поприветствовав потенциальных клиентов. Голос у неё оказался соответствующий – тихий, мягкий, даже несколько усыпляющий.
О книгах она говорила с необычайным воодушевлением, в блеклых глазах за толстыми стёклами морально устаревших очков загорался огонёк интереса – стоило Сильвии заговорить об интересующих её произведениях, как невзрачная женщина тут же завладевала инициативой, красочно и с азартом описывая имеющийся в её распоряжении ассортимент по запросу. Рассказывала, к слову, весьма увлекательно, снабжая каждое отдельное произведение занимательным комментарием и парочкой интересных фактов – то ли рекламируя товар таким необычным образом, то ли просто радуясь, что наконец встретила заинтересованных слушателей. Замолкла на полуслове – в глубине глаз появился испуг. Смотрела она уже не на Сильвию и даже не на Голема – на что-то позади них, что-то по ту сторону отделявшей магазинчик от остального торгового центра витрины. - Вам лучше уйти, - почти шёпотом проговорила она, с фатализмом приговорённой наблюдая за процессией, которая приближалась к центральным дверям.
В небольшой магазин буквально вломилось несколько человек, разрывая уютную атмосферу этого места на части. Во главе – судя по всему, офицер. Легко узнаваемая военная выправка, серая форма, в петлицах – стальные кресты. Строгий костюм военного образца без всяких излишеств, с характерными признаками отличия – никакой брони, никакого видимого вооружения. Униформа местных солдат чем-то напоминала обмундирование нацистов из фильмов о войне, отгремевшей на Земле чертовски давно, ещё до начала Эпохи Колонизации. Короткие волосы белого цвета, внимательные голубые глаза – державшийся с некоторым высокомерием офицер, звание которого не поддавались определению даже для повидавшего многое Шепарда, заставив отступить чуть в сторону Сильвию, приблизился вплотную к прилавку. Его сопровождали трое солдат – эти, напротив, в полном боевом облачении. В современных бронекостюмах того же серого цвета, отлично сочетавших в себе параметры манёвренности и защиты. Лица их скрывались за зеркальным стеклом боевых шлемов, а в руках каждый держал импульсную винтовку последнего образца. Быстрый осмотр экипировки этих парней показал, что вооружены они вполне основательно – не считая вышеупомянутого оружия дальнего боя, на поясе по специальным креплениям был распределён целый комплект гранат, на берде – компактный бластер, а костюмы, конечно же были оборудованы встроенными генераторами энергоклинков.
Солдаты сопровождения тут же рассредоточились – один взял на прицел совершенно безобидную на вид владелицу магазина, двое других встали так, чтобы постоянно держать в поле зрения Сильвию и её молчаливого телохранителя. Открытой агрессии, впрочем, никто из них пока что не проявлял. - Элен Ритли, - хорошо поставленным голосом заговорил блондин-офицер, обращаясь к едва сдерживавшей нервную дрожь хозяйке книжного магазина. – Согласно донесению нашего информатора, в вашем магазине спрятан запрещённый предмет. Женщина дрожала, то и дело поправляя угрожавшие соскользнуть с носа очки. - Согласно пункту 4.67 истинной конституции планеты Элкор, ваш торговый объект подлежит тщательному обыску и проверке. Ещё не договорив, блондин знаком дал команду своим подчинённым незамедлительно приступать. Двое громил особенно не церемонились с бесценными фолиантами – один из них ударом ноги опрокинул ближайшую полку, скидывая книги на пол. Некоторые из них не пережили падения – бумажный массив оторвался от корешка, пожелтевшие от времени страницы разлетелись по всему помещению. Второй солдат не заставил ждать себя слишком долго – накренилась, врезавшись в стенку, другая полка. Они наугад цепляли книги за корешки, открывали их, бегло просматривая содержимое случайной страницы. В считанные секунды уютный магазинчик превратился в свалку – а ещё мгновением позже один из солдат с ликующим возгласом вырвал какой-то том из скрывавшей его истинную суть ложной обложки. В глаза Сильвии бросился православный крест, вытесненный золотыми нитями на переплёте. Библия, не иначе. Святая святых религии, переживавшей сейчас далеко не лучшие свои времена. Хозяйка магазина сдавленно всхлипнула – на женщину теперь стало совсем уж страшно смотреть. Офицер в конце концов повернулся к Максу и Сильвии и, командным, не допускающим даже мысли о возможном неповиновении, тоном, распорядился: - Посторонние, незамедлительно покинуть помещение.
Дженна. В салоне, обнаружившемся на той же улице чуть дальше, за вполне приятную сумму без труда удалось взять в аренду добротный аэрокар. По каким-то причинам местный персонал даже не стал пытаться каким-либо образом идентифицировать личность клиентки или требовать оставить что-то в залог. Нет, вместо этого – минутная процедура оформления очередного заказа. Возможно, дело в какой-нибудь навороченной системе слежения или противоугонной системе. Так или иначе, но не прошло и десяти минут с момента расставания с Эриком, как в распоряжении Дженны уже оказалось искомое. Управление, ни капли не отличавшееся от оного в идентичных моделях аэрокаров Земли, не заставило девушку тратить много времени на своё освоение – в рекордно короткие сроки аппарат перешёл в её временное имущество, стремительно взмыв в воздух и влившись в общий поток. Она просто мчалась вперёд, не думая о направлении и последствиях. Почти не обращая внимания на окружающие пейзажи. Наслаждаясь полузабытым ощущением скорости, которое отчасти терялось в сравнении с колоссальными в своих размерах пространствами бескрайнего космоса. Бурлил, поднимаясь, уровень адреналина в крови – периодически били по слуху истерические сигналы других участников движения – по всей видимости, куда более разумных, чем Дженна. Но девушку не заботили сейчас возможные нарушения правил – она была уверена в собственных силах, она не боялась потерять управление, а нуждалась сейчас только лишь в скорости. Чтобы изгнать из головы ненужные мысли, чтобы избавиться таким образом от всевозможных тревог.
Смазывались на такой скорости загоравшиеся повсюду неоновые огни и рекламные вывески. Сливались в сплошную разноцветную полосу. Полностью сосредоточиться только на управлении. Освободить голову, позволить разуму отдохнуть. Дженна сама не заметила, как изменялся постепенно город вокруг. Как на смену сверкающим небоскрёбам приходили низкие и куда менее опрятные дома и лачуги. Не замечала, насколько пустынными стали эти места. Насколько мало теперь вокруг неё осталось аэрокаров. Планета менялась, демонстрировала девушке свою обратную сторону. Она вылетела за пределы элитного сектора – вывески, призванной ублажать взор редких туристов. Вместо торговых центров и клубов – трубы заводов и фабрик. Вместо роскошных многоэтажных домов – несуразные огромные металлические кубы, выполнявшие, судя по всему, здесь функцию общежитий. И, вместе с этими изменениями нарастала непроизвольно тревога. Осознание того факта, что на этой планете что-то очень серьёзно не так. И предчувствия, что Дженна случайно оказалась там, где ей по определению находиться не полагалось. Она не успела развернуться, не успела как следует сбросить скорость – на хвосте, в пугающе пустом теперь небе, невесть откуда появились преследователи. В количестве сразу двух штук – выглядевшие необычайно неуклюже броневики серого цвета, парившие на магнитной подвеске и превосходившие, впрочем, её аэрокар в плане скоростных показателей. На стальных боках красовались огромные кресты белого цвета – под ними ютилась невзрачная и почти незаметная надпись «Полиция», а на крышах броневики несли тяжёлое вооружение. Массивное лучевое оружие, подозрительно напоминавшее двойной дугомёт – два спаянных огромных ствола обладали достаточной мощью, чтобы расщепить моментально на атомы и превысивший скорость аэрокар, и находившуюся за рулём девушку. Искажённый электроникой голос разорвал тишину – Дженна услышала бесстрастное предупреждение: - Водитель аэрокара i-3-2-8-4-2, немедленно посадите аппарат и выйдите из кабины. В противном случае мы будем вынуждены открыть огонь на поражение. Повторяю, водитель аэрокара… Откуда-то появилась уверенность, что шутить эти излишне серьёзные парни точно не станут.
Фрэнк. Барменша кивнула Фрэнку с неизменной улыбкой – заказанная пачка сигарет оказалась у Полинга почти моментально. Последнему могло бы даже показаться, что девушка откровенно заигрывает с ним и проявляет вполне определённые знаки внимания, если бы не предварительно проведённое получасовое за ней наблюдение – её фирменная вежливость распространялась на всех клиентов «Затмения», среди которых не обнаружилось ни фаворитов, ни исключений. Фрайзер залпом осушил ещё одну порцию виски – жестом приказал девушке повторить, но пить сразу следующую не стал. Задумчиво уставился куда-то вдаль, крутанувшись на стуле и скользя рассеянным взглядом по толпам танцующих, пока, наконец, вниманием капитана не завладела одна особенно впечатляющая клиентка, взрывавшая танцпол своими исключительно грациозными движениями. По нездоровому блеску в глазах этой девушки было понятно, что та определённо под кайфом и навряд ли сможет завтра вспомнить большую часть произошедших этой ночью событий. А, судя по обилию плотоядных взглядов, уже сейчас прикованных к её скромной персоне, людей, которые без тени стеснения воспользуются её положением, вокруг оказалось более, чем достаточно. И, стоит отметить, что среди этих людей без труда обнаруживались не только мужчины. Эрик наконец оторвался и вновь посмотрел на сидящего рядом Фрэнка – на мгновение тому даже показалось, что на деле капитан совсем не так пьян, насколько хочет пьяным казаться. - Тебя там не было, Фрэнк, - на удивление разборчиво проговорил капитан. – Одно дело Эйб. Он солдат, он прекрасно понимал, чем рискует и на что идёт. Но Найна… Ответственность здесь лежит только на мне. Он замолчал, прицениваясь к своевременно наполненному бокалу. - Первая миссия, спасено четверо по цене всего двух… Знаешь, к черту подобную математику. Фрайзер мрачно ухмыльнулся и залпом принял в себя новую порцию алкоголя. - Я сворачиваю экспедицию. Забросим домой остальных, потом я верну вас на Землю…
Полинг отметил, что клубная атмосфера незаметно как-то переменилась. Притихла немного музыка, давно угрожавшая разорвать на части барабанные перепонки клиентов. Страх и тревога проступили на прежде безмятежных лицах накачанных наркотиками подростков. Начались хаотичные перемещения людей по залу, попытки незаметно пробраться к ближайшему туалету. Причина обнаружилась очень скоро – отряд солдат в серых бронекостюмах вошёл в клуб через главный вход и целенаправленно прокладывал себе путь к барной стойке сквозь толпы танцующих. На правом плече каждого штурмовика был изображён небольшой белый крест. Вооружённые импульсными винтовками «крестоносцы» теряли терпение с каждой секундой – не успевшая вовремя убраться с дороги солдат девушка, та самая, что привлекла внимание Эрика какой-то минутой ранее, была бесцеремонно отброшена в сторону ударом закованного в сталь кулака по лицу. Никто из посетителей не закричал, не стал возмущаться – молча расступились, стараясь случайно не затоптать пострадавшую. На скуле девушки моментально появился огромный кровоподтёк, а неестественно вывернутая шея наводила на совсем уж нехорошие подозрения. Их было пятеро – в непосредственной близости от стойки рассредоточились, обступая полукругом Фрэнка и Фрайзера. Полинг заметил, что на лице барменши застыла теперь уже неестественная совершенно улыбка. - Эрик Фрайзер, - прогремел усиленный встроенной в шлем костюма аппаратурой голос одного из солдат. Капитан, не высказывая ни малейших признаков тревоги, небрежно крутанулся на стуле, поворачиваясь к нарушителям спокойствия лицом. – Именем Императора, вы арестованы по подозрению в создании угрозы национальной безопасности планеты Элкор. Вы будете немедленно заключены под стражу, а всё ваше имущество подлежит конфискации в пользу правительства до прояснения ситуации.
|
Когда-то давно по этой земле бродила тьма. И тьма эта имела плоть. Угольно-черная. Лишенная глаз. Видящая насквозь. В ней рождалась истина, в ней сбрасывала лживые покровы сущность всего живого. Мир обретал суть. Мир поглощал ужасом. На пустынных берегах она свивала гнезда, отдирая от себя кусок за куском. Сея семена пустоты, что прорастали корнями глубоко в землю, оплетая горячее сердце. Они и поныне растут в тишине забытых мест. Пыльных склепах и гробницах. Пронзая сумраком почившие в почве тела. Распускаясь смолянистыми бутонами на дне пропастей, умытых ржавой кровью. Эта тьма не похожа на ту, что приходит вместе с ночной прохладой. Она абсолютна. Она бесконечна. Она не знает слов, к ней невозможно привыкнуть. Алчная, голодная, она будет преследовать тебя до последнего вздоха, отравляя разум гиблым страхом. Ужасом древних легенд, оживающих под ее скользким брюхом. Здесь ее дом. Под храмом веры. Под сенью Богов. Под их защитой и покровительством спит она многие века. Чтобы проснуться однажды и вгрызться в мягкие податливые ткани. Отделяя волокна кожи, выдавливая глаза. Хрустнув костями в звенящей тишине. Сладкая от гнили. Затхлая от пыли. Хорохорится, наряжаясь в новые одежды. Встречая новых гостей. Ты болен. Ты заразен. Инфицирован. Дотронься до живота рукой и ощутишь – она там. Она уже внутри.
Тень (Арис, Айлин, Реннарт) Чернота угнетала. Давила на нервы. Втискивала в землю, заставляя неосознанно пригибаться все ниже. Чернота, в какой оживали древние страхи, вылезали старые забытые друзья. Ночные кошмары. Тайные скелеты. Все это прошло давно. Все это похоронено было. Память пройденных бед, отпечатком выламывающая душу. Отрывающая кусок за куском. А сейчас – опять. Ожило, воплотилось, хлопнуло по плечу, заглядывая в глаза и ослепляя их. Во мраке, где нет ни одной искры – тишина кажется слишком громкой. Удары неспокойного сердца. Триумфальные барабаны в ушах. Что-то скребется где-то рядом. По каменной крошке ступает чья-то нога. Острые когти оставляют борозды с дробящим сознание страхом. Застынешь – оно придет и вонзится наточенным клювом, разрывая грудину, раскрывая лепестки ребер. Побежишь – догонит, обнимая шипами, сдирая живьем кожу. Остается идти и верить, что эти звуки – лишь игра воображения. Только шорох. Мышь. Или крыса. Задетый случайно камень. Или чья-то плоть? Безумие обволакивает. Крадет мысли. Не позволяет думать и сохранять покой. Пока не вспыхнет яркий свет на краткий миг. И поймешь – лучше бы он не загорался.
- Крестьянин замолк. Он брел где-то совсем близко, прижимаясь к стене. Каким-то чудом умудряясь не отставать от Ариса и Айлин. Его дыхание вплеталось в нестройную мелодию их шагов. Неловкий, неудачливый и все еще безымянный – все время спотыкался, едва слышно что-то бормоча. Так продолжалось некоторое время. Мгновение? Год? Здесь его поток размазался и потерял значимость. Остался только липкий ужас, гуляющий по спине. Они не могли привыкнуть к мраку, но привыкли к тишине. И от того крик, вспоровший ее густой полог, показался оглушающе громким. - До меня что-то ДОТРОНУЛОСЬ!!! Крестьянин заорал и прыгнул вперед, наскакивая на рыцаря и его леди. Повис на их руках, вздрагивая от ужаса и колотясь зубами друг о друга. Его можно было понять. Чужое прикосновение в абсолютной мгле, когда нервы оголены, могло вызвать и остановку сердца. - Я-я-я мо-могу разогнать тьму, - внезапно заявил безымянный парень. – Я п-попробую… После его слов Ариса зацепила неловко воздетая рука, ударив случайно по уху. Он замахал конечностями с удвоенной силой и усердием, стремясь призвать силу своего бога и увидеть, что же коснулось его. На мгновение мрак ему разогнать даже получилось. От рук крестьянина разнеслись зеленые искры молний, разветвляясь и ударяясь в каменистую землю катакомб. Эти вспышки позволили всем троим разглядеть девушку, которая шла наощупь за ними. Ту самую, чьи руки были объяты пламени. С которой Арис сражался наверху. Они тогда не знали еще, что зовут ее сестра Константина. Судя по всему, именно она и наткнулась случайно на парня. Крестьянин испустил протяжный выдох, обмякнув и прижавшись к стене. Но выпущенные им зеленые молнии оказались не только лишь источником света. С шипением просачиваясь в пол, они вызвали мелкие трещины на нем, сквозь которые медленно потянулись к воздуху скрюченные гнилые пальцы с проступающими белыми костями. Изумрудные искры буквально вытягивали тела покойников наружу, являя глазам четырех людей их исковерканные смертью, разбухшие уродливые тела. Легкие сжались от омерзительной вони. Споткнулось в груди сердце. Нежить. Неупокоенные. Вызванные крестьянином вспышки оживили их, пробудив. А затем погасли, погружая коридор в абсолютный мрак. - Ой… - едва слышно выдавил неудачливый парень.
Сталь (Буга, Антиас, Виглик) Они рядом. Они близко. Беззвучные даже в тяжелых латах. Умелые воины, обученная элита. У них нет своей воли. У них нет своей правды. Есть слово Девяти, есть их свет, что несут они в мир тьмы очищением. И здесь, в глубинном загустевшем мраке – они не знают о страхе. Не помнят о сомнениях и человечности. Псы короля. Его верные волки. Всего двое и это – слишком много для тех троих, что остались во мгле.
- Буга попытался встать. Буга сделал это очень зря. Боль прошила тело насквозь, разрывая его пополам. Боль вгрызлась в мозг, чавкнув извилинами. Равновесие удержать не удалось и гигант с грохотом припал на колено вновь. Когда абсолют тьмы еще не коснулся глаз, от рук бескомпромиссной ведьмы отделилось несколько полыхающих искр. Они впились в то кровавое месиво из раздробленных костей, мышц и крови, запекая мясной пирог. Выжигая ткани, оставляя обугленные черные следы. Ты думал, что тебе больно, Джон? Ты был не прав. Покайся. Ибо боль – вот она. Слепит, визжит в груди, уничтожает разум. А потом пала тьма. И хорошо, возможно. Ибо сокрыла она тот горящий окорок, в который превратилась верная некогда конечность. Но кое-чего ведьма добилась – она остановила кровь. Хотел рычать, а вышел сдавленный стон. Хотел махнуть рукой, а дернулся лишь палец. Нет сил, нет правды. Мир жесток. И у берегов его найдешь ты свою смерть. Она уже алчет, надвигаясь блестящей грудой металла. Хищник, что носит доспехи гвардейца. Кто-то попытался подойти. Помочь. Поднять. Оттолкнуть прочь. Ты видел пламя, что стеной поглотило одну из фигур в латах. Второй страж успел шагнуть вперед. Сквозь меркнущий свет огненной стены блестел его клинок. Он стремительно надвигался на тебя.
- Пламя вспыхнуло стеной, разрывая пространство пополам. За ним остался один гвардеец, остановленный взбунтовавшейся стихией, призванной старым магом. Второй успел проскользнуть, уверенно двигаясь к скрюченному на земле здоровяку. Антиас пытался помочь и был откинут обезумевшим от боли громилой. Он ударился спиной в стену, наблюдая за тем, как гвардеец надвигается на безногого. А потом тьма скрала свет.
Гидра (Райна, Джек) Прохлада забытых воспоминаний. Кровь, страхи, боль – все уносит серебряный подземный поток. Обнимает вместе с живительным человеческим теплом. Сквозь пелену небытия ощущаются чужие прикосновения. Руки, бережно поддерживающие над водой. Не дающие захлебнуться. Шепчущие что-то губы. Неважно что – оно утешает. Оно позволяет расслабиться и плыть по течению. Верить миру вокруг и судьбе, что стала вдруг милосердной, улыбаясь рыжему пареньку.
Райна растворилась в воде. Здесь была ее стихия. Тут она казалась всемогущей. Безумие, устроенное в храме – осталось позади и сейчас казалось чем-то сюрреалистичным. Нереальным. Реальным был незнакомый певец в ее руках. Впрочем, такой ли уж незнакомый? Мелодия воды и ветра соединила их, связала. Скрепила души, не позволяя просто так бросить и уйти от страхов и ужасов. Она чувствовала – что-то преследует их. Что-то чужеродное есть в водах этой реки. Оно позади и вода старательно пытается вытолкнуть это из себя. Швыряет на камни, стремясь разбить. Но крепкий доспех гвардейца так легко не сломать, а решимость в его сердце не затопить даже самым быстрым потоком.
- Прошли минуты, а может быть – часы. Ласковые воды реки вынесли свою дочь и ее ношу к неизвестным берегам подземного грота. Искрящаяся пещера, сквозь стены которой прорастали магические кристаллы, мерцающие в темноте лазурно-бирюзовым свечением. Ланаэк – драгоценный камень, используемый в посохах чародеев. Легенда гласит, что это слезы самой Зари, пролитые за тех, кто не обрел покой. Месторождения ланаэка считались большой редкостью и так странно было найти их здесь – в пещере где-то недалеко от храма. Райне удалось вытащить рыжего из воды на что потребовалось немало сил. Девушка устала. Она чувствовала слабость в руках, каждый вдох отдавался болью в груди. Этот побег дорого им стоил. Им обоим. На виске у парня она заметила еще кровоточащую рану. Он медленно приходил в себя, возвращая утерянное сознание.
-
Красиво-то как! Превосходный пост!
-
Люблю эту игру, с каждым постом всё больше и больше. Она просто шикарна.
-
Очень красиво. И крестьянин в очередной раз доставляет)
|
Совершенно определённо прошедший раут нельзя было назвать таким уж плохим. Матиас видел в нём некоторые преимущества - например, общение с интересующими его людьми. Однако в остальном всё прошло... довольно странно. Конечно, он насладился балом, выступлением приезжих танцовщиц, и всё же... Основная его цель заключалась в ином. На данный момент он имел минимум информации, и это положение дел его совсем не устраивало.
...Особняк Джованни встретил своих хозяев привычной тишиной. Вышколенные слуги, если и не спали, то передвигались по дому тихо и подобно призракам. Маленький Фредерико давно спал. Матиас бросил обеспокоенный взгляд на лестницу, ведущую на второй этаж. Этот вечер напомнил ему о том, что являлось для него важным. При своей внешней хладнокровности Джованни не часто проявлял теплоту к домашним, но, безусловно, любил жену и сына. Сейчас, стоя в холле, он задался вопросом: что для него важнее? Его репутация, положение в обществе, деньги? Или семья?.. Матиас бросил взгляд на жену. Беатрис. Маленькая, хрупкая женщина. Почему-то она ассоциировалась у него с домашним животным, которое он когда-то завёл: её нужно было одевать, кормить, оберегать и любить. Она была его сокровищем и его украшением. Так было до того момента, пока он не углядел в ней острый, по-лисьему хитрый ум. Возможно, из положения собственности на данный момент она перешла на ступень выше, и её мнение он принимал в расчёт. Но главным по-прежнему считал себя и в первую очередь считался с собой, во имя собственного эгоизма. И всё же... Какая-то нить связывала его с этой женщиной. В нём всё ещё кипела холодная ярость. Он безумно злился на неё. Чувствовал, как ноет сердце от осознания того, что с ней могло произойти нечто страшное. Но он затолкнул это чувство как можно глубже в душу. Он обязательно разберётся с ней. Но немного позже.
...Слуги были уже на ногах. Разожгли камин, подвинули к нему два кресла, принесли бренди и закуску. Атмосфера как нельзя кстати соответствовала душевному разговору. - Иди в спальню. Закрой окна наглухо, ясно? И до утра не спускайся. - Его тон был сух и чёрств. Беатрис протянула руку, желая коснуться щеки мужа, но он отступил. В карих глазах - искры холода. Она вовсе не собиралась мириться. Не собиралась уступать и признавать свою вину - она её просто не видела. Но сейчас... хотелось сгладить тот негатив, что возник между ними. А он... принципиальный дурак. Девушка одёрнула руку, резко развернулась и взбежала по лестнице вверх.
Чуть позже Матиас, усадив нетрезвого спутника в одно из кресел, сменив выражение искренней злости на маску душевной радости, начнёт говорить: - Друг мой, я заметил, вы заглядывались на хозяйку раута, Дестефани. - Позволив слуге наполнить бокалы янтарной жидкостью, он взял один из них и сделал первый глоток. - Хороша чертовка, ничего не скажешь. На вечере она выбрала объектом своего внимания Эстакадо; сочувствую, что это не вы. После того, как первый бокал был опустошён, он продолжал: - ...О, остальные сегодня были тоже "хороши". Заметил, как вёл себя де Боно с дочкой Сальваторе? Старик, видать, ещё что-то может. Второй бокал: - ...Всё же этот бренди чересчур сладок. Тебе не кажется, Леопольдо? Полная дрянь! Любопытно, чем могут похвастать твои закрома?.. Третий! - ...Знаешь ли, я тоже рос в семье обедневших аристократов. Мой дед по отцовской линии - загнулся, обеднел и не смог выйти из этого замкнутого круга. Бедность - это ужасно... Отцу пришлось пробиваться, чтобы чего-то достичь. За разговорами текли минуты, часы. Светлело небо. С каждым глотком Матиас подводил Кальдерони к тому, что его действительно интересовало: - Кстати, ты что-нибудь знаешь об Апостоле? Я слышал, этот сукин сын неплохо так портит кровь караванщикам, везущим в город провизию. И тебе в частности, да? Как бы из-за него нам не пришлось голодать, - усмешка. - Впрочем, это его работа, за которую, скорее всего, кто-то платит. Не задумывался об этом? О его роли во всей этой чёртовой игре... И да, пей, мой друг. Сегодня мы пьём до дна.
|
Пустота. Покрытая слоем полумрака. Имеющая запах сухого камня и пыли. Зажатая в пространство тянущихся вперёд коридоров. Повсюду - глухие стены. Давят. Дают осознание того, что над головой – толща земли. Ощущение хрупкости нависающего над тобой потолка. Ощущение, что любое неосторожное действие повлечёт за собой самые неприятные последствия. Извиваясь, по поверхности камня пойдут трещины, руша кажущуюся хрупкой конструкцию и низвергая на беглецов гнев одной из четырёх стихий. Чем дальше – тем сильнее был страх. Тем скорее хотелось выбраться. Оковы каменных стен заставляли чувствовать себя в ловушке.
Здесь кто-то есть… Чьи-то чужие взгляды пронзают. Тихими шагами преследуют. Определённо, эти создания были совершенно отличны от её невидимого спутника. В глубине чёрных глаз – первобытный голод. Айлин не знала, каким образом она ощутила их присутствие. Может, это суеверный страх отравляет разум, заставляя видеть образы, которых в реальном мире не существует?.. Ей хотелось остановиться. Застонать. Закрыть голову руками – не слышать чужого голоса, закрыться от чужих глаз. Почему они преследуют её? Что им от неё нужно?.. Хватит. Прекратите. Я просто хочу домой. Хочу выбраться из этого кошмара, забыть всё, что здесь было. И всех этих людей.
- Эй! Подождите-подождите! Обыкновенный человеческий голос вплетается в безумный шёпот незримого существа. Мужчина говорит что-то о тех, кто остался позади. Айлин не понимает. У неё не возникало даже мысли о том, что за кем-то стоило вернуться. Арис останавливается. В полумраке подземного коридора трудно различить выражение его лица, но ей почему-то кажется, что он недоволен. Но если сейчас он согласиться с этим человеком и пойдёт обратно… Она будет очень злиться. Она не сдвинется с места. Они будут идти только вперёд и до тех пор, пока не найдут выход.
Неожиданно присоединившийся к ним спутник указывает куда-то назад. Айлин поворачивает голову, вглядываясь в проход коридора. Сразу понимает, что именно насторожило крестьянина. Волна пугающе-чёрной тьмы. Она пожирала стены, и они тонули во чреве наступающей бездны. Девушка ощутила дрожь подступающего страха. Ужас перед неизвестностью всегда существовал в человеке. Сковывая волю, он заставлял бежать вперёд. Бросив простолюдину какую-то фразу, Арис побежал, ведомый чувством опасности. Айлин последовала за ним, с трудом догоняя в пышных юбках платья и ощущая волну нарастающей паники. Воображение живо рисовало, как в следующую секунду океан тьмы поглотит их, не оставляя шанса выбраться… Кто знает, что способно обрести формы в ирреальном пространстве царства теней? Те создания, что следовали за ними?.. Мгновения отделяли их от кромешной темноты. Фигура Ариса удалялась, и в душе вспыхнул режущий страх. Она боялась не успеть. Не добежать. Остаться в одиночестве, потерянной среди чернеющей пустоты. Злилась – на себя, за промедление, и на спутника, за то, что поторопился. Она ведь не умеет бегать так же быстро… Он остановился и обернулся. Оставалось буквально несколько шагов, когда ей в голову пришла совершенно неожиданная мысль: куда они, собственно, бегут?.. Всё дальше от пролома – единственного выхода, который они знали. Вглубь лабиринта коридоров. Ей стало страшно. Но не из-за волны тьмы. И не давящего пространства подземелья. Вдруг… они не смогут найти другой выход?.. В последнюю секунду потянулась, хватая его руку. Тьма сгустилась вокруг.
…Бег сменился быстрым шагом. Бешено трепетал пульс, просачиваясь сквозь кожу в ладонь чужой руки. Частое и тяжёлое дыхание – девушка совсем не привыкла бегать. Она не видела ровным счётом ничего. Ни крестьянина рядом, ни Ариса впереди, ни даже его руку. Казалось, она просто ослепла. Это ощущение сильно дезориентировало. Закружилась голова. Чувство пространства размылось – становилось совершенно неясно, где стены, где повороты, где вообще всё. Вцепилась свободной рукой в запястье Хеллгейта, боясь, что он её отпустит. Только сейчас она задумалась о том, что явилось причиной затопившей коридоры тьмы. Чья воля дала ей свободу?.. Неужели их по-прежнему преследовали жрецы Девяти и этот феномен – лишь вершина того, что их ожидает?.. «Помоги мне». Фраза возникла в голове сама собой, вместе с неосознанным желанием. «Помоги мне, пожалуйста».
-
Красивый и интересный пост.
-
Что ни пост - шедевр)
-
Очень рад, что пошёл сюда в паре с тобой. Превосходный отыгрыш, а образы персонажей прекрасно дополняют друг друга.
|
Монолитной громадой нависает над головой каменистый свод подземелья. Оставалось загадкой, кто и с какой целью вырыл под городом и храмом эти проклятые катакомбы, для чего они использовались, подозревали ли сами жрецы о существовании этих проходов… Казалось, темнота и давящие стены приглушали посторонние звуки. Казалось, что пути назад уже нет, что бойня в храме происходила не считанные секунды, но едва ли не годы назад. Я шёл вперёд, стараясь выгнать из головы неугодные мысли. Вслушиваясь пристально в тишину, казавшуюся обманчиво неестественной. Не спешу, не позволяю себе сорваться на бег – предпочитаю шаг, лёгкий и быстрый. Меня мало волнует участь всех остальных – почти не задумываюсь о людях, оставленных позади. Они сами виноваты в своём промедлении, я и так задержался там, наверху, непростительно долго. Привычное нытьё Айлин за спиной успокаивает – чем бы не обуславливалось её недавнее странное состояние, но, судя по всему, теперь приступ прошёл. Я снова имел дело с хорошей знакомой – избалованной и капризной сверх всякой меры молодой девушкой. На её причитания не обращал никакого внимания – если прежде приходилось угождать мелким прихотям в силу исполнения добровольно взятых на себя обязанностей, то теперь всё было совершенно иначе. Отсеивая чужие голоса и посторонние раздражители, я вслушивался в тишину, сам толком не представляя, что надеялся в ней различить. По каким-то причинам, тревога не оставляла. Упорно ползла по пятам, вплетаясь в щупальца распространявшегося во все стороны мрака. Короткий взгляд, брошенный через плечо, лишь ещё более омрачил траурное и без того настроение – магия. Опять треклятая магия. Чьей бы она не была, кому бы не принадлежала, но мне внушала лишь отвращение. Все эти трюки уже изрядно действовали на нервы. Откровенно говоря, просто достали.
Из стремительно приближавшейся тёмной стены вывалился внезапно старый знакомый – неуклюжий крестьянин, заставивший своим видом меня печально вздохнуть и мысленно выругаться. Только этого типа здесь не хватало. Я ничего не имел против не слишком приятного иногда общества Айлин, хоть и предпочитал пока что причислять к риторическим адресованные от неё мне вопросы, но новый попутчик доверия не внушал совершенно. В тишину тут же ворвался новый голос – ещё одна порция бессмысленных причитаний и фраз. Почему из всех здесь оказался именно он? Впрочем, день, который начался настолько ужасно, просто не мог закончиться хоть чем-то вменяемым. Кроме всего прочего, он пока что вовсе не собирался заканчиваться. Крестьянин лопочет, бессмысленно мельтешит вокруг, выдвигает предположения, но ничего путного, впрочем, не предпринимая. Я останавливаюсь – вглядываюсь в приближающийся волнами мрак, тщетно возлагая надежды на не подводившие прежде глаза. Бесполезно. Эта шутка совершенно непроницаема. Нужно действовать быстро. Нужно что-то предпринимать. Я откровенно устал убегать. Жалею, что не оказалось под рукой никакого источника света. Темнота вокруг и без того сгущается с каждым шагом, но эта стена позади – совсем уже какой-то кошмар. Как же мне осточертела проклятая магия. С каждой секундой эта история нравилась всё меньше и меньше. - Держись рядом, - хрипло и, к собственному удивлению, с нотками плохо скрытой агрессии в голосе, говорю я нежеланному спутнику, пытаясь таким образом пресечь бесконечную болтовню.
По своей необычайной несдержанности понимаю, что нервничаю. Ускоренное сердцебиение в последние минуты уже стало нормой. Бежать вперёд вслепую мне совершенно не улыбалось. Я ничего не знаю о катакомбах, не представляю, на что можно здесь напороться, что может прятаться за следующим поворотом. Пристально вглядываюсь вперёд – запоминаю уходящий вперёд туннель настолько, насколько только представляется это возможным. Камни, выбоины, сужения или резкие повороты. Всё, что угодно – всё, что может тем или иным образом навредить в темноте. Лишь затем замедляю прежде стремительный шаг. Вздыхаю тяжело, морально готовясь к самому худшему. Даю Айлин возможность догнать себя, вновь решительно беру девушку за руку. Крепко сжимаю тонкие пальцы. А мгновением позже накатывает, окутывая, абсолютная темнота. Еще быстрее колотится сердце – кажется, мрак поглотил весь окружающий мир. Продолжаю идти, тщательно выверяя каждый свой шаг. Борюсь с пронизывающими всё тело щупальцами липкого страха. Это – всего лишь темнота. Темнота подразумевает отсутствие света. Я не боюсь темноты. Уже давно не боюсь. Самовнушение не очень-то помогает. Не могу говорить – кажется, голос увязнет в окружающей тьме, просто утонет, а слова так и не достигнут ушей адресатов. Не хочется проверять. Просто шагаю. Шагаю, крепко сжимая руку Айлин вплоть до того момента, пока не пойму, что дальше не знаю дороги. Но и тогда не остановлюсь – продолжу путь, сместившись к стене и двигаясь вдоль неё, непременно убеждаясь в наличии под ногами надёжной опоры.
-
Очень интересны рассуждения Ариса темноте и передвижении в ней. Замечательная логическая цепочка.
-
И вновь красивый и вдохновляющий пост) Замечательно.
-
Как все-таки удачно, что в партии есть не-бог
|
Старик сделал какой-то знак правой рукой, и один из его спутников - помоложе и помассивнее - отошел к арке, из которой только что вышли пятеро, заняв выжидающую стойку и выставив вперед себя длинный меч, который воин держал обеими руками; его серые глаза пристально вглядывались во тьму дверного проема, силясь разглядеть опасность прежде, чем она появится. Второй мужчина, постарше, помог подняться старцу, который довольно резво для своего возраста и дряхлого вида подошел к телу кудрявой девы, которая была так отважна там, в темном лабиринте, а теперь бездыханно лежала, взирая в затянутое залитыми серебристым лунным светом облаками небо. Друид опустился перед нею на колени и, возложив одну руку ей на чело, а вторую приложив к ее тонкой лебединой шее, сокрушенно покачал головой:
- Бедная Эйтне... Увы, други мои, я не в силах помочь ей, молодой служительнице Триединой Владычице. Дева соткала ее нить, Мать вплела ее в Гобелен Сущего, а Старуха уже щелкнула своими ножницами. Она - там, в Чертогах Триединой, со своей владычицей, и вырвать ее оттуда будет непростительно и непозволительно, как по отношению к самой Эйтне-с-Авалона, так и к мировому порядку вещей: что умерло, не может быть возвращено назад, не пройдя цикла перерождения. Но вот тебе, Нерожденный, - друид повернулся к мужчине, который вынес тело девушки из тьмы к свету, - тебе я помочь могу. Не дергайся, Ульвар, и боль уйдет.
С этими словами друид, который знал их имена, но чьего имени они сами не помнили, положил раскрытую ладонь левой руки прямо на сырую землю, правую же протянул по направлению к тому, кого он назвал "Нерожденным". Три удара сердца ничего не происходило, но после все пятеро увидели, как в сложенной лодочкой ладони забрезжил слабый свет. Мелкие серебристые искорки, словно пылинки, танцующие в лунном свете, закружились в вихре, поднялись немного над ладонью, собрались в тонкие потоки-нити; снова танец, завораживающий, чарующий, вызывающий какое-то щемящее чувство в груди, словно сердце силилось выдернуть воспоминание о чем-то настолько древнем, что и сами боги покажутся младенцами, из древней памяти, передаваемой из поколения в поколение тысячи, десятки, сотни тысяч лет. Внезапно серебристые нити света сплелись в цветок - изящный, прекрасный, какой не видывал никто, кроме альве - такие росли в Хрустальных Садах там, в каэр-сиди, откуда она была родом... Она вспомнила это, но не смогла припомнить название цветка. Хрупкое творение, сотканное из первозданных энергий самой Земли, несколько мгновений парило в воздухе над ладонью друида, а после устремилось к Нерожденному; коснувшись его кожи, оно рассыпалось на мириады серебристых искорок, которые в тот же миг впитались в кожу воина. Ульвар - если это действительно было его именем - ощутил внезапно такой прилив душевных сил, какой бывает после того, как драккар и его команда выходят из области бури, оставив высокие и смертоносные волны позади, а впереди лишь солнечное небо, темная полоска земли на горизонте и предвкушение роскошного рейда по землям слаботелых эдлингов. Мужчина внезапно вспомнил это, хотя и не мог сказать, когда и где он переживал подобное, и что вообще значит "драккар".
Старик так и остался на земле, теперь поменяв позу и сев поближе к стене, на которую он мог опираться. Старик обвел взглядом всех пятерых; его синие, необычно синие глаза были невероятно молоды, даже не верилось, что такими глазами обладал человек, которому судя по изможденному покрытому морщинами лицу было не менее пяти, а то и шести дюжин лет.
- Гвендолен, Энна, Ульвар, Дерек, Стефан. Что-то в сбивчивости ваших речей говорит мне, что там, внутри, куда вы отправились найти выход из этих руин, что-то с вами произошло. Мы пришли сюда, чтобы найти источник того зла, что терзает мою землю и обитателей Лох Нелта последние месяцы. На нас напали еще на подступах к этим руинам чародея, который обитал тут десятилетия назад... У нас не было другого выхода, как отступить внутрь. Я призвал силы Земли и завалил главные ворота, - друид указал на стену высокого забора, окантовывавшего двор. Сейчас, услышав его слова и присмотревшись в свете вновь вышедшей из-за облаков луны, пятеро увидели, что его центральная часть выглядела так, словно кусок гранитной скалы внезапно вышел из недр земли и заменил собой довольно значительную секцию ограждения. - И нам нужно было искать другой выход; не мог же этот "отступник", как именуют таковых там, в цивилизованных землях, иметь всего один вход в свое жилище. Вы пошли в правый коридор, мы остались здесь, следить за ограждением и другим проходом; чары, которые использовал я, отняли у меня много сил, и возраст мой не предрасполагает к тому, чтобы бегать по темным коридорам... - старик закашлялся и схватился за бок. Когда кашель унялся, он отнял ладонь и пристально посмотрел на нее: она вся была покрыта черной, как смола, кровью. - Так что придется побегать вам. Мы и так потратили слишком много времени; молю: не медлите и отправляйтесь в другой проход. Постарайтесь найти хоть что-либо, что поможет выбраться наружу, и возвращайтесь в Лох Нелта за подмогой. Я... мне помогут Рори и Ваэрон, - друид указал на двух своих спутников. - Вернитесь сюда с вооруженным отрядом и сожгите это место дотла!
У правого прохода раздался какой-то шум. Раздался свист, который издает стрела, разрезающая толщу воздуха, а после - громкий звон от того, что наконечник стрелы, вылетевшей из темноты арки, встретился с лезвием клинка сероглазого мужчины.
- Пора уходить! Я слышу голоса и шаги; их там не меньше десятка!!! - тихо, но слышимо для всех произнес тот.
- Уходите же, молю вас! Я затеял это все, и я не прощу себе, если из-за моих ошибок вы погибнете. Вы должны жить... Чтобы довести дело до конца, чтобы очистить мой край, чтобы Лох Нелта избавился от яда, отравляющего его уже столько десятилетий... Идите, а я, Рори и Ваэрон задержим их - кто бы они ни были - как можно дольше! В Лох Нелта вы отыщите помощь. Ответы на свои вопросы, равно как и помощь - вы отыщите в Лох Нелта. Там, где не думали искать; тогда, когда не думали искать. Уходите сейчас же, пока не поздно!!!
Что-то в сердце каждого из пятерых подсказывало, что старик сейчас был как нельзя прав, и что ослушаться его станет не просто недальновидным; если они - пятеро - останутся здесь, они не просто погибнут. Они позволят погибнуть и всему селению Лох Нелта, затерявшегося в предгориях Серебристых гор на дальнем севере Поуиса - что бы это ни значило...
|
Тяжело дыша, натыкаясь на крошащиеся от старости стены и собратьев по стае, и, ориентируясь только по слуху, Человек бежал сквозь непроглядную тьму. Боль пульсирующими волнами расходилась от его ран, мышцы и сухожилия ныли, будто бы забыв про то, что раньше им уже приходилось сталкиваться с подобными нагрузками, а тело безымянной замедляло не меньше, чем необходимость следить за каждым нетвердым шагом в неизвестность. Насытившись кровью русоволосого, холодное “Нечто” отступило, вновь свернувшись кольцами где-то в животе, но теперь, когда в любой момент в спину мог ударить выпущенный убийцами болт, Человеку, пусть и совсем чуть-чуть, но все же не хватало ощущения всемогущества, приходящего вместе с ним. В этом, должно быть, и была причина их сосуществования. Каждому из них было что-то нужно от другого, каждому было выгодно сохранять другому жизнь.
Наконец, затхлая темнота расступилась, давая дорогу мягкому лунному свету и влажной, полной запахов ночи, а вместе с ними и новому знакомству. Или знакомствам. Только сейчас Человек с немалым удивлением понял, что их снова пятеро, и что темноволосый мужчина с каким-то церемониальным жезлом в руке, которого он вознамерился, было, оглушить, тоже является членом стаи, хотя связь между ним и Человеком была куда тоньше, чем между остальными. А вот сидящий в центре двора старик и его спутники, пусть даже они определенно их всех знали, и, кажется, даже были рады встрече, в стаю не входили и поэтому никакого особого доверия не вызывали. У него, судя по всему, вообще мало кто и что вызывал доверие.
Недоуменно посмотрев на появившегося из ниоткуда нового собрата сверху-вниз, Человек молча вышел вперед, вставая между среброволосой, и встречающей их троицей, аккуратно положил тело безымянной девушки на траву, и взял рогатину двумя руками. Испачканный в крови одержимого наконечник совсем немного наклонился в сторону возможных противников, но знак, вкупе с настороженным взглядом, скачущим по лицам, рукам и окружающему их двору, получился достаточно ясный. Остальные, кажется, не разделяли его тревоги, но Человек не чувствовал, что поступает как-то неподобающе. Лучше уж оскорбить друзей неверием, чем попасть из одной западни прямиков в следующую.
|
Некоторое время лейтенант ожидал дальнейших вопросов, но, когда их не последовало, предпочел свои темы для беседы не предлагать. И, таким образом, дальнейший путь аколитов и арбитров прошел в тишине. Был он довольно долгим - пришлось сделать еще как минимум два круга по периметру участка, прежде чем они добрались до кабинета Николетти.
Обстановка кабинета полковника была довольно аскетичной – для лансельеров, разумеется. Высокие чины правоохранительных структур Малфи любили окружать себя роскошью, но полковник Николетти был исключением. Возможно, вынужденным – в Подулье даже облеченным властью сложно раздобыть вещи, являющиеся повседневными на более высоких уровнях. Среди серых стен, пола и потолка, того же оттенка стульев и шкафчиков пятнами живого цвета выделялись лишь стол из настоящего дерева и позолоченный шкаф, сквозь стеклянные дверцы которого проглядывали профили бутылок.
За столом сидел сам полковник – до прибытия гостей. Когда первый из аколитов вошел в помещение, он отложил в сторону перо, которым что-то до этого писал на листе пергамента, и встал, чуть поморщившись при движении. На столе, помимо чернильницы, пергамента и кипы разноцветных папок лежал лазпистолет.
- Чем я могу служить Инквизиции и Адептус Арбитрес, господа?
Марцеззо Николетти не относился к тем, кто производит хорошее первое впечатление. Наоборот, все в нем кричало о том, что относится он к категории кабинетных карьеристов и больше времени проводит в кресле, чем на проверке постов, тренировках солдат или, упаси Император, в поле. Полнота, переходящая в ожирение, пухлые щеки, румянец которых закрывает слой пудры, глубоко посаженные маленькие глаза, напомаженные усики и белокурый парик, сидящий достаточно низко, чтобы заподозрить как минимум залысину. О том, что он вообще когда-либо бывал на заданиях, говорил лишь поблескивающий металлом протез левой руки. Неплохого качества, но весьма и весьма потертый. Мундир выделялся лишь полковничьими эполетами и приколотым к левой стороне груди орденом, выполненным, похоже, из настоящего золота.
|
Когда пламя вырвалось из ладоней альвэ, в темноте, там, откуда прилетали стрелы и арбалетные болты, раздались испуганные возгласы и какой-то шум, а после все затихло; значило ли это, что невидимые нападавшие испугались безудержного пламени, вызванного плетением потоков волшебных энергий, и отступили, или же просто перегрупировались, поняв, что их противники - не так просты, как казалось прежде, осталось неизвестным. Пятеро решили не испытывать судьбу и поступить так, как казалось максимально правильным - отступить туда, откуда не прилетала смерть на наконечниках стрел, и откуда доносился запах свежего воздуха. Свежего по сравнению с затхло-пыльным, царившим здесь, в этих темных и опасных руинах; теперь все пятеро чувствовали запах растительного гниения, свойственный болотам и топям, а также ароматы цветущего аира, болиголова и еще чего-то неизвестного; неподалеку был выход наружу, где небо, где воля, где, как они надеялись, будет безопасность и понимание того, что происходит и где они оказались.
Альвэ единственная из пятерых довольно легко ориентировалась в темноте - пусть ей и не видны были краски и оттенки, но все силуэты, очертания и направления она видела великолепно. Она следовала по коридору прямо, туда, откуда ее нежная молочная кожа ощущала приходящий поток воздуха, насыщенный болотными запахами; остальные последовали за ней - в основном полагаясь на слух, а не на зрение, а также на осязание. Альвэ уверенно шла впереди, трое спутников следовали позади нее, придерживаясь за каменную стену, а последним шел могучий воин с телом девушки на руках. За спиной остался разлом в стене, факелы и неизвестные неприятели.
Через пару десятков ярдов коридор резко сворачивал вправо и влево; альвэ доверилась своим инстинктам и ощущениям, и повела своих спутников направо. Спустя еще пять ярдов коридор снова сворачивал, на сей раз влево, и завернув за угол, и альвэ, и остальные увидели, наконец, свет - сумрачный и неясный, вливавшийся в этот участок коридора через дверной проем в десяти ярдах впереди. За дверным проемом без дверей - видимо, они давно сгнили, поскольку от них остались лишь проржавевшие петли и огрызок доски на нижней из них, располагался просторный двор, поросший травой в пояс. Была ночь, но на востоке восходила убывающая луна, еще не достигшая последней четверти, а значит, полночь еще не наступила. Редкие облака время от времени заслоняли серебристый диск ночного светила, но все равно света было более чем достаточно, чтобы осмотреться вокруг.
Первое, что увидели четверо - это как в лучах лунного света вспыхнули мягким серебристым сиянием прихотливые узоры-вязи на коже у альвэ. Узоры мерцали, словно лунный свет пробудил некий внутренний свет под кожей у среброволосой девы, и теперь тот блуждал по ее телу, заставляя то тот, то другой рисунок светиться сильнее. Второе, что увидели пятеро, оглядевшись вокруг - то, что они оказались в огороженном высоким каменным забором дворе, пару дюжин в ширину и четыре - в длину; за спиной у них высилась каменная стена древнего сооружения, напоминавшего очертаниями амбар или хранилище, вот только те обычно строили из дерева, и не такие громадные. Внутрь здания вели два арочных портала - из одного они и вышли мгновения назад, второй, сохранивший почти всю деревянную дверь внутри себя, располагался на другой стороне стены строения. Посередине же на траве, привалившись спиной к каменной стене, сидел старик с темной бородой, испещренной нитями седых волос; стиль его одежд и серебряный трискеле - три переплетенные спирали - на груди говорили о том, что старец принадлежал к ордену друидов, служителей мира, стоящих между цивилизованным миром и дикой природой, и поставившие своей целью защищать оба этих мира, не давая им уничтожить друг друга. Рядом со стариком в настороженной позе застыли двое мужчин: один - мощного телосложения, которое не могла скрыть поношенная видавшая виды кожаная куртка, с длинными темными волосами и лицом, покрытым шрамами и сетью морщин, приходящих в нестаром еще возрасте лишь с горькими испытаниями и непростым выбором; второй - чуть старше, чуть выше и куда менее атлетического сложения - имел коротко стриженные каштановые волосы, щеголеватую бородку и добротно сделанную одежду, словно созданную для долгих и непростых странствий и способную служить зашитой не только от холода, но и от вражеского оружия - по кожаной куртке рясно-густо шли россыпи стальных заклепок, и с виду она была укреплена внутренней прокладкой. Оба мужчины держали наготове длинные мечи, но увидев альвэ и вышедших вслед за нею людей, заметно расслабились. Тот, который был старше, негромко спросил:
- Ну что, вам удалось? Вы отыскали другой выход из этого прóклятого места?
-
А я вот ничего не понимаю О_о
-
Красивые описания, картины видятся, будто наяву.
|
|
Теперь всё позади. С этими мыслями девушка плавно опустила истребитель и откинулась на спинку кресла, слыша характерные звуки закрепляющих корабль стыковочных модулей. На прозрачном экране «Шторма» транслировалось изображение ангара в реальном времени. Она наблюдала, как открываются гермодвери белоснежного шаттла и из него появляются незнакомые лица. Она ждёт, что из него выйдут ещё двое, но их нет. Конечно же, нет. Погасла панель управления. «Крышка» с тихим шипением отъехала, выпуская её в пространство ангара. Дженна немного медлит, понимая, что её ждёт встреча с людьми, пережившими нечто ужасное. Если подумать, у выживших на станции остались друзья и, возможно, семьи, которые, подобно Найне и Эйбу, теперь мертвы. Хуже этого, наверное, ничего нет. Если представить, что на Земле произойдёт нечто подобное, и её родные погибнут… Пережить такое было бы сложно.
…Девушка неторопливо выбирается, стараясь отогнать невесёлые мысли. Перед космолётом уже стоит Эрик, ожидая, пока она спуститься. Грусть во взгляде, тень различных эмоций на лице. Алые пятна крови, напоминающие о произошедшем. - Рад, что всё в порядке, - произносит капитан и, не дожидаясь её ответа, уходит. Дженна смотрит ему в спину, прекрасно понимая его состояние. Жаль, что всё повернулось именно так… Но что-то хорошее во всём этом кошмаре было – он остался жив сам и спас некоторых людей, пусть и ценой жизней своего экипажа. В конце концов, они знали, на что шли. И разве не спасение уцелевших было их основной целью?..
Она поворачивается к шаттлу и тем, кто из него вышел. Три девушки, один мужчина, выделяющийся особенно высоким ростом. У всех – различная степень переживания, отражённая на бледных лицах. Стоят, не зная, что делать теперь. Конечно, вся их жизнь разом изменилась, трудно прийти в себя за короткий промежуток времени и осознать, что весь ужас остался позади. Дженна сочувствует им. Ей хочется приободрить их. Улыбнуться весело, заставить забыть о том, что было, хотя бы на мгновение. - Привет! Я – Дженна, я тут всем рулю. Всем, что является истребителем. Добро пожаловать на наш скромный корабль, - смеётся, немного наигранно, девушка, приближаясь к выжившим. Замечает фигуру Полинга, вошедшего в ангар. Фрэнк стремительно приближается, явно задавшись целью провести краткий экскурс. – Всё, что касается функционала Ренессанса и его удобств, вам расскажет вот этот серьёзный дядя. Но если что – обращайтесь. Я не кусаюсь. С этими словами Коулман поворачивается и уходит, оставляя на мужчину все проблемы с введением новоприбывших в курс дела. Горячий душ – вот что ей сейчас было необходимо.
***
Время на корабле идёт медленно. Медленно сменяются цифры на электронном циферблате. Чем больше думаешь о тех, кто остался на станции, - становится хуже. Не верится. Словно они просто сошли и не попрощались. Наверное, это к лучшему, что она не видела их смертей… Хотелось отвлечься. Нужно было отвлечься. Она не могла сидеть в каюте и давиться собственными переживаниями. Кому-то для того, чтобы прийти в себя, требовалось одиночество, но не ей. Ей нужны были люди. Возможно, она была единственной среди всех находившихся на Ренессансе, кого угнетало отсутствие какой бы то ни было компании. Именно поэтому некоторое время она мозолила глаза всем, кто выходил из своих кают, и старалась вывести на разговор. Хоть о чём-нибудь. О всяких глупостях. Понимая, что её жизнерадостность выглядит в данном случае неуместно, а улыбка может вызвать раздражение. Короткие беседы и редкие встречи расстроили её больше, чем приободрили. - Да ну вас всех, к чёрту, - в сердцах произнесла она в пустоту, направляясь в собственную каюту. По телу стремительно распространялась дрожь от накопленного раздражения и злости. Наверняка они просто не понимают, почему она ведёт себя подобным образом. Не понимают, что так пережить произошедшее ей было проще…
…В каюте слишком тихо. Лёжа на кровати и закинув ноги на стену, она смотрела в потолок и слушала тишину. Чем дольше слушала – тем больше разрасталась в душе горечь. Вспоминала близких – смех малютки Клэр, тёплую улыбку Нелли, Луиса… Правильно ли она сделала, что оставила их? Ради чего поменяла всю свою жизнь?.. Она боялась этих вопросов. Даже больше, чем угнетающего одиночества. До этого мгновения она верила в миссию Фрайзера, но теперь совершенно растерялась. Первое же дело оказалось полнейшим провалом, и они не застрахованы от подобного в будущем. Их мало. Их было всего пятеро. Они верили, что смогут изменить чужие судьбы и на что-то повлиять… Что будет теперь? Эрик подавлен. Возможно, не верит в целесообразность продолжения этой кампании. Экипаж в растерянности. Выжившие… То, что с ними произошло, вообще не укладывалось ни в какие рамки. А ты, Дженна? Чего хочешь ты? Вернуться домой – погребая собственные амбициозные планы?.. Вернуть всё в спокойное русло жизни, череда дней в которой будет однообразно-скучной и предопределённой. Карьера. Возможно, свадьба и дети. Красивый дом и серия спортивных аэрокаров. Она знала, что будет, если она вернётся на Землю. Вероятно, какая-то часть её хотела этой стабильности и желала вернуться к тем, кто остался дома. Но… Её тянуло к неопределённости даже ближайшего будущего. К опасностям. Ей нравилось это ощущение азарта, ощущение, когда в крови играет адреналин. Нравилось принимать быстрые решения. Окунаться с головой в водоворот событий, быть в самом их центре. Это была её стихия. Как она могла оставить всё это?.. Как могла позволить Фрайзеру отменить свою миссию, пусть и подкреплённую определённой долей идеализма?.. Конечно, всё получилось совсем не так, как они того хотели, столкнувшись с реалиями, но их дело – верное. Настоящее. В основе его - помощь, и, в какой-то степени, они его осуществили, доказательством чего являются четверо уцелевших. Она всё так не оставит. Она обязательно поговорит с ним и убедит, что миссию стоит продолжать. Поговорит с Фрэнком и заставит остаться, если у него возникли мысли о том, чтобы уйти сейчас. …Думая об этом, Дженна не заметила, как провалилась в сон.
***
…Спускаясь с трапа последней – как обычно, много времени было уделено сборам, - Коулман на мгновение остановилась. Шум мегаполиса ударил по слуху – звуки шагов, тысяч чужих голосов, стремительно несущихся машин. Она неторопливо оглядывала представшую ей картину. Стеклянные многоэтажки плотно выстроились вокруг посадочной площадки, отражая в зеркалах окон алый закат. Огромные прозрачные экраны транслировали рекламу. Девушка с белоснежной улыбкой что-то демонстрировала многочисленным прохожим – как когда-то рекламировал вступление в войска Тёрнер. Ей здесь уже нравилось. Это место напоминало Землю. Именно в такой обстановке Дженна чувствовала себя комфортно. В атмосфере кипящей городской жизни. Пройдя короткую процедуру осмотра и собеседования с администрацией, они вышли на пространство многолюдной улицы. Почти тут же одна из девушек попрощалась и уехала, Эрик куда-то увёл Фрэнка и ещё двое скрылись в неизвестном направлении. Дженна не успела их остановить. Проконсультировалась с Эшли по гарнитуре о будущем месторасположении её команды и ушла в другую сторону. В голове созревал некоторый план…
…В салоне аэрокара приятно пахло чистотой. Бесшумно работал двигатель. На спортивную машину ей не хватило, но и этого было достаточно для того, чтобы прокатиться по городу «с ветерком». Практически всё, что было наличными, она спустила на аренду. Дорога призывно уводит вперёд. С каждой минутой небо становится темнее, всё чаще загорается яркий неон. Мелькают разнообразные аэрокары и проносятся мимо всё быстрее. Резкие повороты обходятся легко – она чувствует машину как собственное тело. Она подождёт. Подождёт, пока они хорошенько напьются - в том, что они направились в клуб именно за этим, Дженна не сомневалась. Развяжется язык. В конце концов, они начнут говорить – пусть о плохом, пусть о насущных проблемах. Но пора бы ей уже узнать, что представляют из себя её спутники. ...Скорость аэрокара всё увеличивается. Сердце бьётся всё чаще. Отравляет кровь злость. Наверное, она начинает нарушать правила, но ей плевать.
-
Очень хороший пост, очень интересный символизм: скорость, как шанс убежать от самой себя.
-
Жалко девушку, на эмоциях, да ещё и с нарушением скоростного режима... Разобьется же, дурёха! :(
-
Интересный характер, радует бесконечный энтузиазм. Ну и ты знаешь, что я традиционно фанатею от Дженны))
|
Стефан с некоторым сожалением наблюдал за переливами стремительно иссякавшей жидкости в прозрачном бокале, отмечая, что пагубное пристрастие пить вино ранним утром уже входит в привычку. Но так тяжело устоять перед искушением, развалившись в своём любимом кресле около письменного стола, так хочется немного расслабиться, изучая поступающие своевременно доклады и донесения. Край солнца едва показался над линией горизонта, первые робкие лучи только тронули камни главной площадь Пьяченцы, а Сальваторе уже работал. Впереди его ждал очередной трудный день, полный событий, полный лицемерия, заговоров и интриг. Воистину мы живём в интересные времена. Стефан снисходительно посмеивался, вспоминая древнюю китайскую мудрость. Он действительно наслаждался этими чудесными днями – купался в океане из чужих страхов, ощущал на коже дуновения мимолётного ветерка новых возможностей. Он улыбался, делая новый глоток. Утренние лучи развеяли вчерашнее разочарование, не оставили ни следа от терзавших накануне тревог и обид. Новый день – новые проблемы. Новые возможности. Новые препятствия, которые придётся преодолевать на пути. Солнце поднималось всё выше, а Стефан, между тем, с удивлением осознавал, что у него по-прежнему нет на сегодня определённого плана. Рассеивался утренний туман, исчезали в бездне ушедшего времени драгоценные минуты, которые он обычно использовал для размышлений. Но ничего. Лишь пустота. Это настораживало – одновременно тревожило и пугало. Тяжело вздохнув, Сальваторе углубился в чтение донесений, надеясь хотя бы в них обнаружить какие-либо зацепки…
Донесения, которые, мягко говоря, будоражили и интриговали. Миновавшая ночь оказалась вовсе не такой обыденной и спокойной. В Пьяченце пролилась первая кровь. Первые капли окропили пыльные мостовые, кто-то осмелился наконец нарушить границу условности, переступив некую невидимую черту. Черту, после перехода которой пути назад уже не было. Черту, которая переводила на новый уровень городские события. Стефан был впечатлён. Взбудоражен и даже, пожалуй, несколько возбуждён. Когда ослабло немного первое впечатление, когда миновала волна вызванного неожиданностью случившегося восторга, Сальваторе приступил к аналитике. К тому занятию, в котором весьма преуспел и которое безумно любил. Фаррадечи. Ещё одна Фаррадечи. Прочитанное всего минуту назад имя вновь выветрилось из памяти, стёрлось. Эта блеклая и невыразительная идиотка - то ли дочь, то ли сестра покойного главы дома… Стефан словил себя на мысли, что с трудом вообще может представить менее значимую персону для выбора в качестве жертвы. Неужели кто-то действительно мог увидеть в этой несчастной достойного претендента на роль властителя Пьяченцы? Смешная нелепость. Сальваторе смутно припомнил, что видел это исключительно серое лицо вчера, на балу. Даже тогда девушка показалась недостойной ни единой крупицы его драгоценного времени – даже если путём этого убийства кто-то пытался окончательно убрать с доски дом Фаррадечи, то кто-то этот основательно просчитался. Дом Фаррадечи вышел из игры уже после смерти Бернардо, клинка Пьяченцы и просто отличного парня. Вышел окончательно и бесповоротно.
Но кто же тогда? С какой именно целью? В свете происходящих в городе событий Стефан тут же отбросил возможность банальных личных разборок. Всё ещё размышляя приступил к докладу, своевременного доставленному через посыльных от Корноухого. Фаррадечи - отпели покойного Бернардо и сидели дома. Исключительно полезная информация. Стоит задуматься, не зря ли получает этот парень свои деньги. Данте Эстакадо - посетил де Боно. Это мы и так знали. Стефан, начиная терять терпение, холодно улыбнулся в ответ собственным мыслям. Челесте Эстакадо - посетила хозяина театра и ученого. Эта информация, по крайней мере в таком виде, выглядела исключительно бесполезно. Маттиас Джованни - встречался со своими людьми. После этого несколько его людей отбыли за город. Могло бы быть интересным, но только не при условии столь прискорбно малого количества фактов… Матиас Джованни – имя, которое Сальваторе слишком часто слышал в последнее время. Имя, которое уже начинал тихо в душе ненавидеть. Беатрис Джованни - посетила Дестефани, ушла раздраженной. Мусор, лишённый всякой практической пользы… Стефан начинал откровенно злиться, продолжая просматривать полученную записку. Колонна - посетил Альберти, ушел довольный. Ничего. Бессмыслица. Прибыли кондотьеры. Наниматель неизвестен. При этих словах что-то шевельнулось внутри. Стефан выдохнул, тщетно пытаясь сложить воедино все части не слишком замысловатой головоломки. Убийца Фаррадечи не известен. Ну вот. Прямиком к самому интересному. Самому важному. Демонстрирующему несостоятельность и некомпетентность. Куча разрозненных и, по большей части, бессмысленных фактов. А в итоге – сухая констатация самой главной новости дня, без пояснений или каких-либо дополнительных сведений. Но Сальваторе, как ему казалось, был в силах разрешить эту загадку разумом там, где оказались бессильны шпионы воров. Сопоставить все факты. Кондотьеры прибывают в Пьяченцу. Матиас Джованни выезжает за город. Наниматель неизвестен. Стефан соображал, пока глаза пробегали по последней строчке полученного донесения. За Вами и за прочими следят люди Джованни.
Он нехорошо улыбнулся, задумчиво уставившись в окно. День становился всё интереснее, но ситуация по-прежнему совершенно не прояснялась. Очевидно, что нужно бить по Джованни. Ослабить этого самоуверенного позёра, прятавшего истинное лицо за раздражающей окружающих маской и, судя по всему, уверовавших в собственную безнаказанность. Нужно как-то использовать тот факт, что шпионы не знают о прекрасной осведомлённости Стефана относительно их присутствия. Пустить ищеек по ложному следу. Однако, необходимо прежде как следует поразмыслить. Поддержкой церкви, вроде как, в некотором роде удалось заручиться. Ровно как и завоевать расположение Эмилио, хоть эти пункты и исключали, отчасти, друг друга. Теперь пришло время заняться главной силой в Пьяченце среди тех, кто до сих пор пытался соблюдать шаткий нейтралитет. Люди, по-прежнему сохранявшие верность призраку покойного графа. Лично Стефан решил встретиться именно с Луиджи Сориа, человеком, под командованием которого по-прежнему находились солдаты упокоившегося правителя. Солдаты, столь необходимые для реализации назревавшей задумки – грядущей квинтэссенции всех махинаций Стефана Сальваторе. Андре отправится, получив соответствующие инструкции, разумеется, на встречу со старым помощником графа – Лауренсио де Ферранти. А Эстелла… О, Эстелле сегодня предстояла особая миссия – почему бы не встретиться вновь с синьорой Дестефани? Не встретиться, чтобы просто мило поговорить… Распустить какие-то слухи. Слухи, призванные проверить некоторые теории Стефана Сальваторе. Вполне довольный составленным планом он улыбнулся, удобно откинувшись на спинку роскошного кресла. Залпом осушил до дна свой бокал. И резко поднялся.
|
|
-
Красиво. Сильно. Интересно. Очень хорошая игра, держущая постоянно в напряжении.
-
Нравится модуль, вот прям с первого поста нравится. Очень такого плана игр не хватало.
-
Насыщенно. Нравится) Роль Крестьянина особенно интригует.
|
Разукрашенный красным по белому, Голем сделал шаг из шлюзовой камеры и ступил на палубу космолёта. Шатл он покинул последним, предоставив право первого выхода капитану корабля и двум женщинам с "Надежды". Зафиксировав громоздкое оружие в ранцевом сокете, Шеп двинулся следом за спутниками, сохраняя достаточную дистанцию, чтобы ненароком не наступить на пятки и в тоже время быть достаточно близко, что бы не упускать деталей. Капитан покинул стыковочный узел достаточно быстро, его место занял другой человек, представившийся и спешно вводящий прибывших в курс дела и раздавая штатные воксы. Привычным движением, Макс сменил частоты коммуникатора и терпеливо дождался, когда и девушки сделают тоже самое. В предоставленную каюту идти он не торопился, а по сему проводил женщин и остался стоять снаружи в коридоре, размышляя о том, что ему делать дальше. Королева. Это определенно был пульс Королевы. Ни один Новарриец не сможет перепутать его ни с чем на свете. Это заложено в генах, это уклад и традиция Наварро. Служить и защищать, подчиняться и следовать пульсу Королевы. Когда-то давно, на заре колонизации, в эпоху расцвета технологии, первые поселенцы прибыли на Челябу. Планета оказалась земного типа, с пригодной для дыхания атмосферой, богатыми залежами ресурсов, разнообразной флорой и фауной. Даже соотношение суши и океанов было сопоставимо с земными. Но был один существенный недостаток- плотное ядро планеты, в следствии чего, стандартная гравитация в 2,75 была больше земной. Для людей это означало, что всё на этой планете весило в два с половиной раза больше чем на земле. Данный фактор чуть не стал фатальным для колонистов. Человеческие организмы не были приспособлены к такой гравитации и таким нагрузкам. Даже кровеносное давление не справлялось с закачкой крови в сосуды, чего уж говорить о попытках работать с оборудованием с руками, ведь порой даже вес собственного тела поднять было сложно. Люди быстро уставали, а ведь ещё нужно было вести борьбу за выживание с дикой и достаточно агрессивной природой. Выход был найден нестандартный, при помощи генной инженерии. На собрании Колонии, было принято решение включить ДНК местных живых организмов в человеческое. Наиболее интересным образцом для скрещивания показались дикие хищники Иена, живущие подобно насекомым, неким подобием роя-муравейника в скальных пещерах.
Первые попытки генетического скрещивания оказались неудачными. Рождавшиеся дети наследовали слишком много от Иена, включая высокую степень агрессивности, они не могли нормально жить и функционировать в обществе, будучи плохо обучаемыми. Второе поколение, ставшее в последствии основным, давшим жизнь Новарии, оказалось вполне удачным. Кровеносная система, мышцы и мускулатура, крепкие кости, высокий рост, человеческая обучаемость, нормы морали и мыслительные процессы, всё было великолепно, но ровно до того момента, когда в третьем поколении Новаришей не родилась Первая Королева. Именно её появление пробудило, дремавшие до этого момента, гены Иена. Общество замкнулось неким единым информационным полем, разделилось на три касты, где каждая каста чувствовала своих собратьев, что позволяло действовать слажено, направляя совместные усилия для достижения цели. Каста созидателей, являлась основой производства, промышленности и строительства. Её представителей отличал не высокий рост, крепко сбитая, кряжистая фигура и выносливость. Каста творцов, вобрала в себя ученых, деятелей искусств, политиков и управленцев всех мастей. Они отличались высоким ростом, меньшей мускулатурой, но значительно более развитым интеллектом среди других каст. Последняя каста, Каста воинов, к которой принадлежал и сам Голем, была кастой войны и защиты. Воители вобрали в себя всего понемногу, отличались высоким ростом, крупными габаритами и хорошо развитой мускулатурой. Ещё одной особенностью, Наследия Иена, стала репродуктивная система. Ведь именно королева, влияла на репродуктивную способность женщин. Если в ближайшие годы нужно было много строить, то рождались строители, если нужно было продвинуть науку, то ученые, если воевать- то воины. Нет, Королева не ограничивала своих подданных, её желание влияло только на то, кто будет рождаться чаще. Так у двух Воителей мог родиться Созидатель, а у созидателей - творец. Любопытно, но ген Иена был столь силён, что женщины Новарии могли рожать от любого, даже чистого человека и ребёнок наследовал гены Иена. А вот мужчины, нет. Они не были носителями гена, при связи с обычной женщиной у них рождался обычный ребёнок, ну разве что чуть крупнее сверстников, чуть сильнее, чуть выносливее.
Поскольку структура общества стала напоминать рой-муравейник, то и терминология в Новарии была специфической. Рой заменили на Род, города на человейники и так далее...Макс тряхнул головой, посмотрел на часы в углу визора. Чуть не присвистнул. Прошло чуть более часа, пока он стоял и вспоминал курс истории Новарро. За это время мысли оформились, стали кристально прозрачными, ясными и четкими. Сразу стал понятен смысл предназначения и то, что нужно делать дальше. Да, где то в родне по женской линии у Сильвии ван Эллемеет, были Новарийцы, и в критической ситуации этот ген пробудился, призвал Касту воителей на помощь. Макс чувствовал, как тогда на станции, в боевое поле вклинился пульс Королевы. Необычное совпадение, мало того что проснулся ген Рода Иена, так ещё и оказался королевским. Нет, ничего странного. Королевы периодически рождались и их не убивали, они оставались при дворе, им позволяли создать свой Дом. Если на одной планете становилось тесно, они могли колонизировать любую другую и родной мир Новарро всячески помогал в этом новой Королеве. Ресурсами, защитой, силой, всем, чем только можно. Ведь она часть рода. А Род, это всё! Голем на краткий миг открыл забрало, установил Вокс. Вызвал Эшли, уточнил расположение Арсенала и направился в путь по коридорам. Достигнув нужного помещения, он вновь проконсультировался с Эшли, разыскал наносборщик и запросил изготовление Штурмовой Новварийской церемониальной брони. Вся церемониальность которой, заключалась исключительно в черно-желтой раскраске и ничем более не отличалась от обычной. Дополнительно, он запросил нанести на наплечник знаки различия, регалии и символ своего легиона - Волчью голову. Когда изготовление было закончено, Макс разоружился, представ перед визорами и камерами наблюдения в первородном виде. Скинув белую, казанную броню, он облачился в привычный доспех, взял пару вибро клинков из стоек, взял штурмовой комби-болтел, закрепил его в штатное гнездо. Заполнил сокеты костюма расходниками в виде гранат и дополнительных боеприпасов, после чего вернулся к покоям Королевы и стал ждать. Куда бы она не пошла, он будет следовать за ней. Таково предназначение воителя, служить и защищать.
|
Лицо медленно надвигающегося на него русоволосого было каменной маской из десятка несовместимых чувств, которая не треснула даже после того, как прилетевшая откуда-то сзади стрела воткнулась в его грудь, глаза казались, то холодными синими льдинками, то бездонными черными дырами, и в сердце Человека закралась первый червь сомнения. Не страха или неуверенности в собственной правоте, но непонятно откуда взявшегося понимания, что тут что-то не так. Понимания, только подкрепленного тем фактом, что убийца или разбойник, не скомандовал своим скрытым тьмой сообщникам немедленно утыкать его болтами, а просто неотвратимо шел вперед, не обращая внимания на свои многочисленные раны. Человек не был даже уверен, что противник знает о том, что умирает. “Темное колдовство”, “ифели”, “одержимость”, – полузнакомые слова роились в голове Человека, складываясь в множество разных, но одинаково страшных картин, а русоволосый был уже практически на расстоянии удара.
“Оглушить”, – наконец решил Человек, чуть поворачивая древко рогатины так, чтобы ее широкое лезвие было перпендикулярно земле. Воспользоваться ранами оппонента, и, сделав резкий выпад справа, ударить его плоской частью наконечника по голове, будто веслом. Слабость? Ошибка? Да, возможно, но ошибку всегда можно исправить, а убить можно лишь раз. Жаль, только, что левая нога так и норовит подломиться, стоит только перенести на нее вес, а рука даже без тяжести щита кажется чуть более чем безвольной плетью. Видят духи, не выйдет у него хорошего дальнего выпада, не выйдет.
– Один удар, – беззвучно прошептал Человек, напряженно следя за каждым движением русоволосого, до которого уже почти было можно дотянуться кончиком наконечника. – Дайте мне сил всего на один удар.
Лучше бы он не просил. Духи, ведь, иногда прислушиваются к просьбам смертных.
Он не мог посмотреть на себя со стороны, и, конечно же, не заметил, как губы его расходятся в хищном оскале, показывая крупные желтоватые зубы. Не увидел, как зло и холодно смотрят ставшие совсем звериными глаза, и как жадно раздуваются ноздри, втягивая пахнущий кровью и смертью воздух. Не почувствовал, как изменился тембр доносящегося из глубины его горла рычания. Но вот руки свои он видел и чувствовал, хотя некоторые вещи лучше не видеть вовсе. Пальцы его, вдруг, окатило таким холодом, будто бы их опустили в прорубь, а зажатое в них древко рогатины медленно прокрутилось помимо воли Человека, разворачивая обоюдоострый наконечник в горизонтальное положение. В положение, в котором ему будет легче всегда пройти меж ребер другого человека. “Dritt”, – только и успело пронестись в его голове прежде, чем холодное “нечто”, с которым Человек делил одно тело, бросило их обоих в лицо врага.
Русоволосый был умелым воином и наверняка представлял возможности раненого в ногу и руку противника. Он видел, как нетвердо стоит Человек, опираясь на левую ногу, видел, с какой задержкой действует его левая рука. Знал, что может не беспокоиться еще полтора своих шага. Знал, что раньше у его добычи просто не хватит сил. Только вот безымянному холодному “нечто” было наплевать. Наплевать на боль, наплевать на усталость, наплевать на моральные терзания и принятые Человеком решения. Взращённое в крови и боли “оно” радовалось им, словно старым друзьям, с которым их надолго разлучила злодейка судьба. ”Оно” должно быть в крови, должно быть окружено смертью, и должно эту смерть нести. Таков закон мироздания. Перенеся всю массу на раненую ногу и так быстро, что и глазу было не уследить, Человек вытянулся вперед, будто выпущенная из лука стрела, выбрасывая острие рогатины прямо в живот оппонента. Сухожилия на его руках натянулись до предела, грозя порваться в лоскуты, мышцы левой икры сократились с такой силой, что почти переломили древко засевшего в них болта, но холодное злое “оно” было довольно результатом. Довольно настолько, что даже отступило, позволяя Человеку насладиться плодом рук своих и волной всепоглощающей боли, что пришла через долю мгновения.
Человек вынырнул из океана чистого страдания, скуля, шипя и ругаясь под нос, как целая артель сапожников, уже через какие-то секунды со страшной мигренью и четким осознанием того, что все это происходило не впервые. Онемевшая левая нога почти не держала его веса, руки и плечи горели, словно в костре, и он даже припал на колено, чтобы выдернуть наконечник рогатины из трупа русоволосого. Ему было так больно, что мысли путались в голове, не желая складывать ни во что сложнее примитивных, но все равно ускользающих от понимания команд, но одну он таки сумел выудить и осознать, благо лежала она на поверхности: “Беги!”. Действуя, скорее, по наитию, чем руководствуясь чем-то рациональным, Человек бросил последний взгляд на тело одержимого, сгреб показавшееся, вдруг, очень легким тело своей безымянной спасительницы, и попятился, хромая и негромко угрожающе рыча, к спасительной темноте, в которой уже скрылись все остальные члены его стаи. Сейчас он вряд ли смог бы отбиться даже от дворового пса, но затаившиеся в темноте убийцы то ли этого не понимали, то ли были слишком ошеломлены гибелью своего лидера, чтобы стрелять.
|
- Эйб и Найна мертвы, - в упор глядя на Фрэнка, повторил он. Медленно, с расстановкой. Осознавая собственные слова до конца. – Вся эта проклятая экспедиция – большая ошибка.Не дожидаясь, а возможно и не нуждаясь, ответной реакции, Эрик, чуть ли не бегом, отправился в свою каюту. Ни то что бы Фрэнк опешил от подобной реакции - скорее он был бы удивлён её отсутствию. Слишком велика нагрузка, слишком многое пришлось прогнать через себя и заново оценить Эрику...СиБи лишь тяжело вздохнул, приветствуя неожиданных спасёнышей: двух девушек и одного здорового парня. - Добро пожаловать на "Ренессанс". Меня зовут Фрэнк Полинг - я офицер безопасности этого корабля, а также осуществляю дистанционный контроль. В отсутствие капитана, я исполняю его обязанности. На корабле функционирует особенный ИИ - кодовое имя Эшли, ответит на все ваши вопросы - в рамках разумного, конечно. Сейчас, прошу настроить ваши передатчики на внутренние частоты корабля или получить новое оборудование, - Фрэнк открыл небольшой ящик, промаркированный тремя дугами , и подбросил на руке маленькие вокс-бусины передатчиков, запечатанные в девственный полителен, - Эшли покажет вам ваши каюты и оповестит о плановом приёме пищи... Лица людей были изнемождены, почти как и лицо Эрика. Сколько их близких, знакомых и друзей погибло там и сколько стало отвратительными носителями черной субстанции? Наверное, уже не важно: "Надежда" оказалась ловушкой, как для незваных спасателей, так и для её работников. Фрэнк гнал прочь слова капитана, находя множество причин продолжать, но всегда находя и контрдовод - так уж было устроено его сознание. Почти всегда в финале значилось "мы не успеем спасти всех" - сурово и правдиво. Фрэнк опять вздохнул, сев за консоль, и принялся просматривать личные дела "спасёнышей": стандартная процедура помогала слегка отвлечься - та самая спасительная рутина. Сильвия ван Эллемеет.Красивое имя. Маленькая фотография с красивой улыбкой и миловидным личиком. Сильвия Анна Мария де Йонге ван Эллемеет Возраст: 29 стандартных лет Место рождения: Земля, регион De Zeven Provinciën Рост: 175 см. Вес: 63 кг. Волосы: темные каштановые Глаза: карие Отличительные особенности на теле: отсутствуют Физические недостатки: близорукостьБолее подробная информация заставила Фрэнка улыбнуться: как всегда бойкие кадры не в почте у гос. СБФ-цев. "Психолог, хм. Возможно, лучшая новость за весь этот полёт - такими темпами её помощь нам всем очень скоро пригодится", - мрачная ухмылка, следующий файл. Беллис Хладовин. Красивая, чертовски красивая и эффектная - медик. Грустная улыбка и болезненная мысль: "все красивые медики - мёртвые медики? Надеюсь, что нет." Внутреннее чутьё подсказывало, что дело не ответит на все вопросы: сухие даты, названия - никаких резолюций на полях и кричащих событий. Хороший специалист. Красивая женщина. Курит. Есть тату. Характер нордический. Макс Шепард `Голем`. Сотрудник Службы Безопасности "Надежды". Коллега. Вряд ли виновник тотального коллапса на станции, но по факту - причастен, только есть ли смысл предъявлять…взыскание в официальной форме? Вряд ли. Гипертрофированное чувство справедливости и понятие чести. Высокая степень благожелательности и ответственности. Добродушен к сослуживцем. Силён. "Слабоумие и отвага, как наш почивший герой с цифровых разворотов?" - мрачно и зло подумал Полинг, памятуя об участи Эйба - "Не похоже..." --- Вернув оружие в арсенал и проверив курс корабля с помощью незаменимой Эшли, Фрэнк отправился в свою каюту. Контрастный душ, парочка снэков и...полная неопределённость. Что будет если Эрик решит завершить всё предприятие? Где искать слова для капитана, а если не получится - то денег для исков Федерации? Но нет, к чёрту: слишком многое поставлено на кон, чтобы так глупо закончится - многие умирают и, определённо, все смертны. Но, чёрт возьми, не у всех есть "Ренессанс", ресурсы и возможность решать чужие проблемы и глобальные беды. А иногда, даже нет возможности выбрать где и как сдохнуть... Остаток полёта Фрэнк провёл в подобных мрачных мыслях: возвращаться на Землю "на щите" - не хотелось. --- Антаресс и Элкор, куда прибыл "Ренессанс", принял гостей радушно - лояльность Федерации и прочая, прочая. Беллис покинула их общество сразу после прибытия - хоть кому-то повезло оказаться дома по собственной воле. Эрик, неадекватно перевозбуждённый, в приказном порядке объявил о грядущих сутках "отдыха", и не слушая возражений спустил всех на грешную землю. Всех кроме Фрэнка: должность Полинга предполагала заботу о членах экипажа на поверхности, а тут ещё и личный приказ капитана. Фрайзер отправился в "Затмение": клуб, бар, гостиница, притон и публичный дом в одном флаконе - были бы желание и кредиты. У Эрика были кредиты, но желание, к счастью, СиБи, заключалось в простом человеческом "надраться". Полинг поддержал первые два тоста: "за нас" и "за них, не чокаясь", а потом дал Эрику карт-бланш в плане пьянства. Алкоголь приятно горячил внутренности, но оставлял голову трезвой - та самая тонкая грань, которую Фрэнк всегда так ценил в качественном алкоголе. Эрик же вливал в себя одну за одной, очевидно не намереваясь придаваться гурманским изыскам, а стремясь забыть весь ужас, пережитый за прошлые сутки. Удобно облокотившись спиной на барную стойку и наблюдая за разнообразными клубящимися людьми, Фрэнк сидел рядом с капитаном, который активно заливал горечь утраты и мнимую собственную несостоятельность. - Мой отец всегда говорил мне: алкоголь и наркотики - лишь увеличительное стекло. Они не меняют твоих эмоций, Фрэнки, а всего лишь усиливают их...Хватит пить, мистер Фрайзер - это не вернёт павших и уж точно не сделает вас сильнее, - если бы не манеры Полинга, то достаточно пьяный Эрик мог бы заметить лёгкое презрение, но СиБи слишком хорошо владел собой, - какие наши дальнейшие цели, Эрик? Неужто вся мощь и ресурсная база "Ренессанса" будет потрачена на уничтожение спиртного в барах Элкора? - лёгкая саркастическая усмешка. - Пачку сигарет, пожалуйста! - это уже симпатичной барменше. Закурив СиБи упёрся своим фирменным взглядом в капитана, не забывая, впрочем об окружающем пространстве и возможных угрозах.
-
Неужто вся мощь и ресурсная база "Ренессанса" будет потрачена на уничтожение спиртного в барах Элкора? Улыбнуло) Отличный пост, да.
-
Отличный пост, хорошая реализация интересных идей.
-
Сильный пост, интересные оценки личному составу.
-
отличный пост! а это: Полинг поддержал первые два тоста: "за нас" и "за них, не чокаясь", а потом дал Эрику карт-бланш прям-таки скрутило вкусностью
|
Музыка оглушает, струится из бесчисленных динамиков беспрестанно, напрочь вытесняя из головы лишние мысли, заставляя вибрировать воздух вокруг. Мечутся хаотично по танцполу огни лазер-шоу, навязчивая и популярная композиция заполоняет собой разноцветный полумрак элитного клуба. Обворожительная барменша в белоснежном облегающем платье застыла, облокотившись на барную стойки, и, даже не пытаясь скрывать интерес, разглядывает немногочисленных посетителей, решившихся отделиться от основной массы танцующих - десятков людей, двигающихся в такт оглушительной музыке с разной степенью грациозности. В глазах многих из них без труда угадывается нездоровый блеск, замаскировать который оказались не в силах даже пляшущие огни главного зала ночного клуба «Затмение». Блеск, безошибочно выдающих тех, кому оказалось недостаточно разрешённого алкоголя. Тех, кто в погоне за яркими ощущениями перешёл границу дозволенного, добыв у местных дилеров нелегальный наркотик. Безумно легко влиться в эту особенную атмосферу, впустить в себя царящую вокруг всеобщую эйфорию, выбросив все страхи и тревоги из головы. Позволить музыке заглушить все давящие на психику мысли, просто забыться, отдаться на волю толпы. Но Эрик Фрайзер оказался в клубе совсем не за этим. Он был одним из тех клиентов, что оккупировали высокие стулья вокруг круговой барной стойки. Именно тем, кто раз за разом повторяет свой единственный короткий заказ – двойное виски со льдом. Не обращая внимания на улыбку обворожительной барменши. Не уделяя почти никакого внимания танцующим, целиком погружённый в собственные мысли. Капитан «Ренессанса» уже был действительно пьян – и, судя по всему, вовсе не собирался на том останавливаться. Большую часть пути до Элкора Фрайзер был даже более молчалив, чем обычно. Практически не выходил из каюты, с экипажем общался лишь при необходимости – главным образом, через короткие и отрывистые распоряжения. Казалось, не замечал он сейчас и Фрэнка, занимавшего соседний стул – хоть и сам приказал начальнику безопасности не отходить далеко, на случай возможных осложнений. Тех самых, которые вполне могло обеспечить виски, употреблённое количество которого неуклонно росло.
Путь к Антаресу прошёл без эксцессов. Система, выбранная исключительно из-за обещания Эрика доставить спасённых людей в безопасное место, являлось, по совместительству, родным миром Беллис. Хоть связь с этим местом и была утрачена годы назад, но, при входе «Ренессанса» в систему, на вызов моментально ответили, подтверждая факт сохранения лояльности Солнечной Федерации. Прекрасную некогда планету постигла та участь, которой чудом избежала в своё время Земля. Горы, поля, леса, озёра и реки – исчезли, погребённые под слоем стекла и стали. Крупные промышленные центры сперва превращались в огромные мегаполисы, беспрестанно разраставшиеся вплоть до тех пор, пока не образовали одну колоссальных размеров агломерацию. Если верить изрядно устаревшим данным, которые удалось Эшли раскопать в экстранете, то провизия доставлялась на Элкор с двух орбитальных спутников-ферм. Местный космопорт оказался на удивление современным для, в общем-то, не слишком продвинутой и отдалённой планеты. Экипаж, доставленный вниз всё на том же шаттле, встретила небольшая процессия, состоявшая из представителей местной администрации. В результате непродолжительной беседы выяснилось, что название «Ренессанс» никому здесь не говорит ни о чём совершенно, но Элкор всегда рад прибывающим кораблям Федерации. Не терпящим возражений тоном Эрик заявил, что им всем нужно развеяться – после краткого прощания с отправившейся на аэротакси домой Беллис, команда корабля в полном составе вышла на улицу, кольцом опоясывающую всю территорию космопорта.
Вечер плавно переходил в ночь. Загорались разноцветными огнями неоновые вывески одна за другой – район вокруг главной транспортной жилы планеты по определению должен был отличаться повышенной презентабельностью. Вокруг ангаров и взлётных площадок возвышались со всех сторон сверкающие стеклом небоскрёбы, и даже затянутое тёмными тучами небо не могло сгладить их ослепительный блеск. Бутики, рестораны, торговые центры – обилие, поражавшее воображение клиента, не подготовленного должным образом к такому повороту событий. Самые разнообразные магазины, кафе, тематические клубы – казалось, на этой улице можно было найти практически всё. Сказывался, конечно, технологический застой, обусловленный отрывом от цивилизации в последние годы, но этот незаметный практически недостаток с лихвой скрашивал богатый ассортимент. Объявив, что встречается с желающими у ворот космопорта на рассвете, Эрик направился прямиком в «Затмение», огромная вывеска которого выделялась даже на фоне окружающего великолепия, утащив за собой неизменно невозмутимого Фрэнка. Роскошный и идеально подогнанный под фигуру чёрный костюм вполне ожидаемо шёл капитану. Казалось, эта планета не спит никогда. Над землей курсировали впечатляющие в своей интенсивности потоки аэрокаров, сновали туда-обратно бесчисленные прохожие, не обращавшие на новоприбывших ровным счётом никакого внимания. Казалось, эту планету совершенно не тронула бушевавшая на просторах галактики война. Казалась всего лишь мифом полученная из экстранета информация о чрезвычайно низком общем уровне жизни. Повсюду, в торговых центрах, да и просто посреди улиц, встречались универсальные терминалы, совмещавшие в себе функционал банкоматов, инфокиосков и точек доступа к местному интернету. По вполне понятным причинам, выйти отсюда в общую сеть Федерации возможным не представлялось.
Ослепительные огни ночного мегаполиса разительно контрастировали с безжизненной космической тишиной. Под воздействием царившего здесь повсеместно ажиотажа стирались из памяти воспоминания о мёртвой научной станции, грудой металла зависшей посреди немой пустоты. Уже не столь яркими были застывшие перед глазами видения – образы омерзительных тварей, с порочной лёгкостью заживо пожиравших людей. Возможно, Эрик был прав. Возможно, подобный отдых – действительно то, что каждому из них сейчас нужно. Смена обстановки, этот хвалёный контраст. Необходимый, чтобы не сойти с ума, не свихнуться на фоне увиденного и пережитого. Кому-то это было нужно в степени большей, кому-то – чуть меньше. По всей видимости, самому капитану – больше всех остальных. Музыка, доносившаяся откуда-то издалека. Гомон сотен сливавшихся в единый гул голосов. Праздник жизни, добраться до которого удалось, к несчастью, не всем. Огни мегаполиса, изгонявшие из памяти космический мрак.
-
Хорошее начало для новой главы, интересное.
-
Дядя Фрэнк позаботится о пьяненьком капитане, ага))
-
Оу, мне определённо нравится, как повернулись события. Отличное начало новой главы ^^
|
Темно. Душно. Затхлый запах сырости и перечный – поднявшейся пыли. Окружающие стены дают ощущение защищённости. Здесь нет алчной толпы – она осталась там, наверху. Вместе с девятью фигурами в алых рясах, что наводили суеверный страх и трепет. Неужели они не остановят их? Не вмешаются в стремительно меняющиеся события, позволив им уйти?.. Ведь в их власти – раскрошить, обрушить на головы беглецов тяжёлый мрамор. Одним лишь действием они погребут их всех под завалами храма, обрекая на быструю, практически безболезненную смерть. Вырывая из оков жизни, отстраняя кажущуюся им угрозу от остального, построенного на их собственной власти мира. Но они по-прежнему бездействовали. Почему?.. Почему всё сложилось именно таким образом? Она явилась за помощью. Рассказала о своих проблемах. Позволила одному из них прикоснуться к себе и заглянуть в глубины разума и души. Они… они что-то увидели!.. Не могли не увидеть. Неужели оно позволило им так легко вынести смертный приговор?.. Но, может, вы все – и правда самозванцы? И ваши проблемы – лишь плод воображения. А ты… медленно сходишь с ума. Падая в пропасть прошлого и обитающую в нём тьму. Её цепкие когти впиваются в душу, вытравливая то хорошее, что в тебе ещё осталось. Осталось ли?..
…Рёв поверженного зверя. Громкий, утробный рык, столь оглушающий в замкнутом пространстве. Секунду спустя понимаешь всё. Видишь перед собой очерченный светом силуэт высокого мужчины, что буквально мгновением ранее размахивал молотом. Силуэт скорчился, сел. Последний удар совершил: со всей злостью и обидой, но явно уже не с целью сокрушить стены. Сморщилась, зажала нос от ударившего по обонянию металлического запаха крови. Различила мерцающую жидкость, разливающуюся по каменному полу. Стало дурно – отвернулась. Раздражение. Злость. Я же говорила. Ещё двое оказываются во власти подземного полумрака: мужчина, что помогал сдерживать толпу вместе с рыжеволосым певцом, и смеющийся парень в шляпе. Едва бросила взгляд, пытаясь не смотреть на искалеченную ногу гиганта.
Доносится сверху грохот. Дрожит пол под ногами – несколько секунд только. Страх. Что случилось? Звуки, напоминающие обвал. И после – короткие крики и тишина. В следующий миг вниз спрыгивает темноволосая женщина. Айлин помнит её: помнит, как на её руках плясал огонь, изгибаясь и касаясь тех, кто к ней приближался. Подняла взгляд, пытаясь разглядеть что-то за неровными краями обрыва. Пугающе долгие мгновения. Неужели это действительно произошло?.. Нет. Ошиблась. Некоторое время спустя его фигура появляется в проёме. Сверкает на свету доспех – и секунду спустя его блеск угасает в окружении плотного мрака. Вздох облегчения. И вместе с тем кипит злость – какого чёрта он вообще медлил?.. - Помогите ему, - бросил остальным, явно давая понять, что заниматься пострадавшим не намерен. Подошёл к ней, кивнул. Айлин всё ещё держала руку у лица и хмуро смотрела на него привычно-недовольным взглядом, скрывая истинную эмоцию. Ушёл вперёд, ничего не сказав. Она задержалась на краткий миг, оглядывая оказавшихся в тех же обстоятельствах людей. Вновь посмотрела вверх – вроде бы их было больше. Не хватало кого-то… Ах, да. Двое. Парень и девушка. Смогли ли они уйти? Или, в конце концов, допелись?.. Неважно. Главное – выбраться самой. Упал взгляд на раненного. Нахмурилась пренебрежительно, отстранилась. Уж она-то тем более помощью заниматься не станет. - Эй, постой!.. Арис! – повелительно-капризным тоном выкрикивает имя телохранителя и бросается следом. Ухватилась за плащ, стараясь поспеть за спутником и не потеряться.
…Тьма. Чернеющий провал на теле реальности. Абсолютная пустота, нематериальная, но осязаемая, словно тонкое сукно. Идёшь навстречу – и ныряешь с головой в бездну. Подводит зрение. Лишь отчётливо слышишь звуки шагов и дыхания. Мрак всегда пугает. Никогда не знаешь, что скрывается в нём. Но стоило ступить за порог тусклого света – и колкий страх перед неизведанностью притупляется. Этот голос… где-то позади. Рядом. В твоей голове. Он рассказывает о том, что тьму не нужно бояться. Из неё есть выход. Слабость. Головокружение. Миг – чувство единения мыслей, ощущение окружающих вещей в иной ипостаси. Глубже смотрит взор. Пытаясь найти в открывшейся картине суть, но вместо этого – абсолютный, неупорядоченный хаос. Миг – разъединение. Отделившееся сознание. Она вновь идёт за Арисом, и вокруг – глухие стены. Ощущение. Как тогда, с рекой. Оно ведёт вперёд – гораздо дальше, чем они успели пройти. Но его недостаточно для полной уверенности… Он шепчет, смеясь. Убеждает. Даёт ответы. Он мягок и ненастойчив. Его взгляд пугает – словно смотрит отовсюду. Его присутствие вновь ощущаемо, как и тогда, в пустых коридорах особняка и посреди оживлённой толпы… Теперь его тень не прячется за лицами обезумевших. Она тянется за ней. Паника. Учащается пульс. Они должны были помочь. Они должны были рассказать… - Я хочу домой. Я устала. Нам долго ещё идти? – ноет позади Хеллгейта девушка, пытаясь заглушить чужой голос.
-
Шикарный характер и интересный персонаж.
-
Айлин прекрасна
-
Айлин шикарна - образ живой, интересный и необычный. Классно пишешь, как всегда классно.
|
Слишком много всего одновременно происходило вокруг. Мельтешили союзники, рвались навстречу смерти враги. Под сенью священного храма пылали пожары магического происхождения, бушевали искусственные, но оттого не менее яростные, ураганы. Форменное безумие, непосредственным участником которого по воле случая я оказался. Сейчас не время разбираться, кто здесь безумен. Не тот момент, чтобы думать, кто на самом деле мне враг. Нужно сосредоточиться на единственном, что в эти секунды ещё не до конца потеряло значение. На хрупкой и пошатнувшейся изрядно основе – свете путеводного маяка среди исполинских волн разбушевавшегося океана. Защите Айлин. Когда разум рвёт на части чрезмерное обилие противоречивых эмоций и чувств, когда сомневаешься в невинности тех, ради кого убиваешь, когда не можешь понять, кто и чего здесь стоит на самом деле… Имеет смысл бросить силы на беспокойство о девушке, от которой, по крайней мере, примерно представляешь, чего ожидать. Или надеешься, что представляешь…
Мимо проносятся объятые пламенем вепри… Подумать только, но эти бестии, судя по всему, на моей стороне. Каким-то чудесным образом выяснилось, что подавляющее большинство приговорённых на деле вовсе не столь беззащитны, какими хотели изначально казаться. Я перехватываю взгляд вставшей рядом черноволосой девушки. Приподнимаю в улыбке уголки губ. Мы? Едва ли. Обрушиваются колонны, поддерживавшие своды проклятого храма. Толпа и часть гвардейцев отрезаны. Другая часть – размазана по плитам и заживо погребена. Все эти люди вокруг – лишь инструменты, исполняющие волю своих жестоких хозяев. Ступаю вперёд, навстречу одному из этих хвалёных солдат. Глаза элитного воина хищно сверкают в узких прорезях шлема. Ещё несколько минуют меня, проносятся мимо. По направлению к другой девушке. К певцу. Не обращаю внимания. Сосредоточен на схватке. При встрече с новым противником я обычно всегда осторожен. Ложными выпадами сперва проверяю защиту. Оцениваю потенциал. Но не сейчас. Сейчас гнев и ярость клокочут внутри. Глухая обида за все эти смерти, за обычных людей, чья кровь окропила сегодня плиты «священного» места.
С не уступающим фанатизму гвардейца ожесточением я наскакиваю на него. Со звоном скрещиваются клинки. На шаг отступаю. Тупая мощь противника просто ошеломляет. С тем же успехом можно было бы сражаться со сделанным из стали големом. Но я сражаюсь. Стремительный обмен ударами. Серия выпадов и контратак. Отступает на шаг назад ошеломлённый противник. Ещё могу. Ещё не сломлен. Не без раздражения выдёргиваю руку из захвата черноволосой девушки рядом. Смотрю, как она исчезает, скрывается в темноте. Вновь поворачиваюсь к гвардейцу – в глазах моих хищный блеск. Здесь мы ещё не закончили. Я был уверен, что справлюсь. Готов был броситься вперёд, обрушить стальной шторм на отчасти потерявшего былую уверенность оппонента. Проверить, какого цвета кровь течёт в его венах. Не имело значения всё то безумие, что происходило в эти секунды вокруг. Отступил назад страх. Удержали мысли иного совсем плана. Я не мог позволить себе умереть здесь. Не сейчас, не когда Айлин, возможно, действительно нуждается в моей помощи. Тяжело вздохнув, я отвернулся. Впился глазами в чёрный провал. Напоследок скользнул взглядом по молчаливым фигурам жрецов. Вглядывался в безликие маски с беспочвенной, но твёрдой, уверенностью, что с ними мы ещё встретимся. Встретимся при других обстоятельствах. Когда не окажется вокруг толпы вездесущих охранников. Когда отвернутся от своих слуг даже высокомерные боги. Запомните этот день, всеведущие и всемогущие. Вы говорите о неминуемой катастрофе, которая произойдёт, если эти «чудовища» не будут немедленно уничтожены. Вы ссылаетесь на пророчества и собственную всеобъемлющую мудрость. Вы бросаете на смерть сотни невинных людей. Тех самых, что с мольбой явились просить у вас помощи и защиты.
Вы напуганы до смерти. Вы сами боитесь. В куда большей степени, чем удалось вам испугать тех, кого обрекли вы на гибель. Но если в этом зале и есть чудовища, то лишь только одни. Те, что трусливо прячут лица за масками. Я не столь мудр. Отнюдь не всеведущ. Могу ошибаться. Мне недоступны ваши пророчества. Но сегодня, в этом храме, я видел более, чем достаточно. Лучше бы вам убить меня здесь и сейчас, вероломные твари. Другого шанса может уже не представиться. Навряд ли мне удалось в коротком взгляде передать всю ту бездну эмоций, что бушевала внутри. Едва ли жрецы вовсе соизволили обратить внимание на какого-то солдата. Это не важно. Я смело нырнул в объятья гостеприимного полумрака. Лязгнули доспехи при приземлении – опустился на колено, немного смягчая удар. Тут же снова поднялся. В первую очередь – нашёл, конечно, Айлин. Лишь затем оценил общую обстановку. Верзила, недавно пытавшийся разгромить храм молотом, корчился теперь на земле – даже при таком освещении было заметно, насколько печальное зрелище из себя представляет изувеченная нога. Странного вида парень в нелепой шляпе. Крестьянин. Проявивший во время схватки впечатляющие магические способности старик. И, конечно, девушка, сражавшаяся рядом со мной там, наверху. - Помогите ему, - хрипло бросил, кивнув в сторону поверженного громилы. Хоть и слабо представлял, как эта компания исполнит подобное указание. Времени размышлять особенно не было. Приблизился, наконец-то, к Айлин. Беглого осмотра оказалось достаточно, чтобы убедиться, что девушка совершенно не пострадала. Кивнул. Ободряюще? И быстрым шагом двинулся вглубь выбранного наугад совершенно туннеля. Оставалось только надеяться, что эта дорога не окончится в итоге глухим тупиком.
-
Красивый пост, интересные мысли.
-
Однако эффектный спуск) Красота.
-
У него очень правильные чувства и мысли
|
Если хозяин таверны и собирался содрать побольше с наивных посетителей, то ничем не выдал своего разочарования. Вскоре стол перед странниками заполнился тарелками и кружками, сытный съестной дух на время отодвинул все прочие думы и устремления. Зажав ложку в кулаке, знахарка споро выхлебала сытное варево из гороха и свиных копченых ребрышек, затем принялась за густой гуляш с большими кусками мяса. Подъев все до последней капли, она сыто похлопала себя по животу и уже неспешно принялась за эль. Сайофра окинула помещение скучающим взглядом. На ее взгляд, таверна была благопристойной до оскомины. Ни тебе пьяной драки, ни буйного кутежа, даже в карты никто не играет. А эта пресная селедка, что терзала струны арфы, чтоб она подавилась своими заунывными завываниями!
По мужской части особого выбора тоже не наблюдалось. Большая часть караванщиков и охраны были степенные женатые подкаблучники, что послушно тащили заработанные медяки своим супружницам, и не склонные к авантюрам да эскападам. Знахарка подперла щеку рукой и вперила зенки в сидящих за столом мужчин. Оба рыжие и зеленоглазые, тем не менее они различались как лед и огонь.
У Анайрина волос был темный, почти каштановый, в мягкую волну. Со своим вздернутым острым носиком и капризным изогнутым ртом он больше походил на плаксивую девочку, чем на загадочного мага, коим отчаянно хотел казаться. Всю дорогу юнец делал вид, что не имеет к окружающему сброду никакого отношения, но в минуты опасности как-то нечаянно оказывался за спиной у боевитых анварок. Для всякого червяка или бабочки у него находилось по пять заумных книжных названий на трех мертвых языках.
Второй парень, Оуэн щеголял красно-золотой кудрявой шевелюрой и нестриженой бородой. Несмотря на вечно насупленные лохматые брови и вытянутые дудкой губы, были очевидно, что парень он в общем-то добрый. Сродни сторожевой собаке, которая смиренно позволяет хозяйским детям трепать себя за уши и хвост, а то и кататься, как на пони. На крепыше, наверное, можно было бы и прокатиться, но глядя на стремительно исчезающие в луженой глотке Оуэна пинты эля, Сая усомнилась, что к концу вечера он будет в рабочем состоянии.
Тоска-а-а. Обсуждать по пятому кругу, кто откуда родом, в каких передрягах побывал и какие планы на жизнь имеет, желания не было ровно никакого. На улице медленно сгущались сумерки. Нарочито швыркнув носом, Сайофра поднялась без "спасибо, доброй ночи", бросила на стол несколько монет и побрела в приготовленную хозяином купальню. Посредине в огромной лохани, смутно пахнувшей мочеными яблоками, парила горячая вода. Сая наклонилась над темным зеркалом воды, высунула длинный розовый язык, затем некрасиво изогнулась с хрустящим противным звуком и... исчезла. На пол тихо опустилась пустым мешком одежда знахарки, а в воду упала пестрая водная гадюка и заюлила двойной восьмеркой через мертвую петлю. По воде пошли круги, потом стихли. Завивался кольцами пар, мерно капали с потолка капли воды, приглушенно гудел под котлом огонь.
|
|
|
Идея отступить и скрыться от нападающих среди руин, может, и была неплохой, но только все пошло не так почти что с самого начала. Человек, правда, даже не удивился. То ли привык к такому в той, предыдущей жизни, которую не помнил, то ли просто не успел. Он всего на мгновение кинул взгляд через плечо, дабы убедиться, что никто не замешкался, как выпущенный с пятнадцати футов болт пробил и его щит вместе с рукой. Он пошатнулся, зло зашипел от неожиданности и боли, жидким огнем растекающейся от места попадания, и начал активнее пятится в сторону спасительной трещины в стене, но в этот момент у храброй темноволосой девушки не выдержали нервы. Наплевав на опасность, она птицей выпорхнула откуда-то из-за его спины, взывая к людям и богам голосом, что был пронзителен и полон скрытой боли, словно прощальный чаячий плач. Выпорхнула, чтобы спасти его, чтобы спасти всех.
Дурочка. Добрая, храбрая и, должно быть, очень славная, но дурочка, вышедшая под арбалеты в одном лишь платье.
И пусть даже боги откликнулись на ее призыв, явив истинное чудо исцеления, пришедшие за их жизнями охотники к словам мира остались глухи. Щелкнули где-то в темноте спусковые механизмы арбалетов, взрезали воздух хищные острия болтов и вот уже девушка-без-имени валится на холодный пол, будто тряпичная кукла, небрежно отброшенная капризным ребенком. Человек почти успел закрыть ее своим телом, но только почти, а “почти” в таком деле значения не имеет. Ты либо делаешь то, что должен, либо нет, и сейчас он не смог. Опять. Он не знал, откуда пришло это понимание, не знал, кого еще он потерял в прошлой жизни, но боль от потери и ощущение беспомощности были ему явно старыми знакомыми.
Чуть покачиваясь и стараясь не нагружать ногу, в которую попал очередной болт, Человек поднял глаза на русоволосого, который, судя по всему собирался закончить все поединком один на один, как охотник, выходящий с рогатиной против загнанного собачьей сворой медведя. В глазах убийцы плещется такая ненависть, а лицо выражает одновременно так много разных чувств и эмоций и, в то же время, столь недвижно, что Человек уже не уверен, что противостоит чему-то из плоти и крови, чему-то живому. Хотя, это более и не важно. Все остальные добрались до укрытия, и видят духи, будет лучше, если они воспользуются тем временем, которое он им подарит для того, чтобы скрыться. Холодное нечто в его животе ликует, зная, что случится дальше, но он пока что держит его в узде. Еще не время, еще чуть-чуть.
– Бегите, – глухо и удивительно спокойно буркнул Человек, сбрасывая с левой руки щит.
Удивительно, какой у него жесткий и хриплый голос. Будто точильным камнем кто-то по лезвию водит. Интересно, есть ли на свете кто-то, кому он кажется приятным? Должна же у него быть, например, мать. Или отец. Или, хотя бы, братья с сестрами. Между братьями, ведь, связь зачастую даже более крепкая, чем между родителями и сыном. Жаль, что не узнать ему этого никогда. И что имени своего не узнал жаль. Многого вообще жаль. Но, такая уж у него судьба. Как бы ни закончился их с русоволосым бой, стрелки, что в темноте скрываются, его отсюда вряд ли живым выпустят.
– Хочешь мою жизнь? – негромко процедил безымянный сквозь зубы, беря копье обеими руками и чуть покачиваясь на слегка согнутых ногах – Приди и возьми.
|
... Худощавый и длинноволосый мужчина пришел в себя посреди какой-то темной комнаты; вокруг - тьма, и сырость, и запах тлена и еще чего-то... будоражащего, волнующего, словно обещание исполнения самых диких фантазий и грез. Он чувствовал, что сжимает в правой руке что-то, какой-то предмет; он попытался оглядеться вокруг, но лишь беспроглядная темнота окружала его (Кто он? Как его зовут? Где он? Почему он здесь? Он не мог вспомнить). Его слух уловил какой-то шум где-то неподалеку - звуки арбалетных выстрелов, крики, голоса - знакомые ему голоса. Глаза постепенно привыкали ко тьме, и он начал различать силуэт дверного проема перед собой; сделав несколько шагов вперед, он оказался в каком-то коридоре, по которому гулял сквозняком напитанный болотными ароматами ветер. Мужчина обернулся вправо, туда, откуда внезапно раздался возглас: "Все сюда! Тут выход! Бежим!" - и увидел в двадцати футах от себя разлом в каменной стене, за которой располагались слабые, но все же - источники света; рядом с разломом стояла дева - прекрасная, какими могут быть лишь те, кто был сотворен дыханием Луны. Альвэ звала кого-то за собой, и память начала подсказывать мужчине, что он пришел с ними, что он и Ваэрон (кто это? что значит это имя?) согласились привести их сюда (куда? зачем?) за достойную плату, которую обычно взымают представители их ремесла (какого? что, ифели всех подери, происходит?!).
Альвэ увидела растерянного высокого молодого человека с длинными волосами и с магическим жезлом в руках - такие, как ей припомнилось, использовались всеми, кто был способен плести магические потоки, в качестве точки фокусировки энергий в тех случаях, когда потоков было несколько. Откуда она знает это? Возможно, она изучала арканные науки?
Темноволосый мужчина, которому не удалось воззвать к гласу рассудка или к страхам невидимых (и одного видимого уже) противников, решил поступить так, как диктовал ему здравый смысл (насколько смысл вообще мог быть здравым в данной ситуации и положении) и инстинкт выживания, и в следующее мгновение он уже скрылся в разломе каменной стены; попытавшись оглядеться, он увидел лишь непроглядную тьму впереди, среброволосую альвэ рядом и непонятный силуэт примерно в двадцати футах впереди себя...
Тем временем по ту сторону стены
... Незнакомец, наставивший арбалет на мощного мужчину, нажал на спусковой крючок арбалета почти сразу же за тем, как темноволосый скрылся в разломе. Тренькнула тетива, арбалет издал глухой звук, болт устремился к одному из пятерых... Велика была ненависть в глазах стрелявшего, и тьма на дне его взгляда - всепоглощающа. Невероятной была сила, с которой болт вонзился в щит мощного мужчины, настолько невероятной, что пробила щит, как нож пронзает промасленный пергамент, и вонзилась в тело одного из пятерых, глубоко войдя в его левое плечо и причиняя жгучую боль. "Нет! Не смейте!!! Мы же не хотим с вами сражаться, мы можем договориться, мы же люди!!!" - пронзительно закричала большеглазая девушка, судорожно сжимавшая серебряный медальон на своей груди; стрелой она ринулась к мощному мужчине и, прошептав несколько слов, коснулась его плеча. Один из пятерых ощутил небывалый прилив сил, тепла, и жизни, а боль в ране отступила - но ненадолго. Реакцией на крик девушки стал целый дождь из арбалетных болтов и стрел, пущенных невидимыми руками из невидимых луков; одна стрела вонзилась мощному мужчине в икру, два арбалетных болта пронзили предплечье и грудь девушки с каштановыми локонами и добрым сердцем; она не издала больше ни звука, и мешком осела на каменный сырой пол, прямо у ног одного из пятерых.
Пламенноволосая дева собиралась было последовать за немногословной альвэ и красноречивым темноволосым мужчиной, но увидела, что произошло, и решила остаться; девушка отступила во тьму провала в каменной стене, но за самой стеной не скрылась, чтобы быть способной выстрелить из лука, если возникнет на то потребность.
Незнакомец, ранивший одного из пятерых, отбросил тяжелый арбалет и вытянул из-за плеча громадный топор; выражение его лица не изменилось ни на йоту - словно было вырезано из камня безумным скульптором, ибо только безумец мог вложить в его гримасу столько боли, отчаяния, мольбы о помощи, которые одновременно с этим были переплетены с ненавистью, гневом и жаждой убийства. Прежде, чем сжать его обеими руками, незнакомец поднял левую вверх, с растопыренными пальцами, и резко сжал ее в кулак. Позади него, во тьме, послышался разочарованный ропот; игнорируя его, незнакомец сделал шаг вперед...
|
|
|
|
|
|
Реальность обрушилась на Человека так резко, словно налетевший с моря неожиданный штормовой шквал, заполнила его до краев потоком звуков, запахов, визуальных образов и мыслей, и оставила среди древних руин беззвучно ловить ртом воздух, будто выброшенную на прибрежный песок рыбу. Кто он, о благие боги и вечные духи? Зачем он здесь? Что он делает вдалеке от большой воды? И почему ему вообще есть до этого дело?
Хрипло втянув влажный, прохладный, пахнущий землей и мхом воздух, Человек с некоторой нерешительностью посмотрел на свои покрытые грязью вперемешку с, кажется, кровью руки, и зажатое в них длинное широколезвенное копье, но беспокойство его быстро сошло почти что на нет. Обмотанное потертыми кожаными ремнями древко лежало в покрытых коркой старых мозолей ладонях прочно и знакомо, грязевые разводы казалась чем-то привычным, а кровь, будь она чужая или его собственная, эмоций не вызывала вовсе. Это было правильно. Только вот не был он похож на того, кто станет без повода тыкать оружием в темноту.
Человек быстро огляделся и удовлетворенно хмыкнул себе под нос что-то утвердительное. Что бы там не таилось в темноте, сегодня он был не один. Его стая была рядом с ним. Он не помнил ни их имен, ни причин, что привели их всех в эти мрачные развалины, но знал, что этой ночью они охотятся вместе. Чувствовал, что между ними есть связь. Отыскав таки островок стабильности в бушующем океане загадок и вопросов-без-ответов, Человек начал было распутывать клубок из беспрестанно лезущих в голову и ничем, на первый взгляд, не связанных между собой слов, как из темноты прилетел первый арбалетный болт.
Он не помнил, кем ему была беловолосая женщина, которая, кажется, даже человеком не была, но связь между ними была сильнее, чем его связь со всеми остальными членами стаи, и имя этой связи был «слово». Его слово. Человек не помнил, что это было за слово, но, стоило только первой оперенной смерти промелькнуть мимо лица волшебницы, ноги сами бросили его вперед, наперерез следующим болтам и тем бедолагам, что решат перейти в рукопашную. Оказавшись около рыжеволосой воительницы в три резких прыжка, Человек отбросил в сторону чадящий факел и вперил взгляд своих по-звериному желтых глаз в скрывающую от него неизвестных врагов тьму. Волосы на его затылке и спине стояли дыбом, словно на загривке готового к драке волка, из-за стиснутых намертво зубов доносилось тихое басовитое рычание, а в животе еле-заметно шевелилось что-то холодное и очень злое. Кто бы ни решил убить беловолосую, Человеку было почти что жаль их. Почти что...
|
-
Ах, какой героический юноша)
-
Хорошая реакция, правильная, верю) Мне нравится^^
|
|
-
Мастерское in media res.
-
Шикарнейший старт!
-
+
|
|
Миг падения в бездну. Миг необъятной пропасти. Бездонные озёра, проливающие безумие… Она смотрела в них – в её глаза – и видела отражение себя. Частичку того, что поселилось внутри, пульсируя в едином ритме с сердцем. Всепоглощающая тьма в глубине расширенных зрачков. Испуг. Шаг в сторону. Протянутые руки не дотянулись. Воображение живо рисует картину того, что могло бы случиться, если бы Айлин не успела. Если бы не подоспел Арис. Как впиваются пальцы в плечи, в шею, в лицо, превращая его в израненную гримасу боли… Что бы эта девушка ощутила? Сожаление и досаду? Удовольствие и триумф? Всколыхнулось бы что-то в душе, в то время, как руки исполняли чужую волю?.. «Осторожно, моя милая девочка. Мое хрупкое дитя…» Айлин развернулась и побежала. Не видела, что было после. Не заметила, что прихожанка пришла в себя на какое-то время. Но даже если бы и заметила – вряд ли придала значение. Единственная мысль с каждой секундой становилась отчётливее, отпечатываясь на воспалённом сознании. Мысль о реке, которую неожиданным образом почувствовала.
…Пол. Абсолютно ровный, не тронутый трещинами и углублениями. Холодный мрамор, что таил под собой найденный ею выход. Она чувствовала. Она знала. Бурные потоки реки там – прямо под их ногами. Но между ними была такая несущественная и в то же время слишком твёрдая преграда как слой глянцевого камня. Айлин видела смутные силуэты в отражении мрамора, что стояли рядом, последовав за ней. Видела собственную фигуру, склонившуюся вниз и дотронувшуюся до поверхности пола, словно желая убедится в очевидном. Тонкие брови нахмурились, и с губ готов был сорваться стон, соединивший в себе обречённость и неверие. - Выход! Это выход! Она поднимает голову и поднимается сама. Следует за Арисом, что уверенно ведёт её куда-то к пьедесталу. Краткий миг сопротивляется. Не может понять, о каком выходе речь. Лишь после, увидев провал в полу, осознаёт. Крестьянин, остановившись на краю, нелепо падает вниз, вызвав на её лице нервную улыбку. В то же время она замечает, что обстановка вокруг изменилась. Люди, что ещё недавно бездумно шагали вперёд ради претворения чужих желаний, остановились. Слышит, как голосу рыжеволосого певца вторит другой – высокий и явно принадлежавший женщине. Волна раздражения вновь прокатилась по телу. Она не успела увидеть её – ту, с чьей помощью удалось усмирить кровожадную толпу. Сквозь ряды безоружных пробирались гвардейцы, недвусмысленно грозя обнажёнными клинками, и девушка поспешила в единственному в данной ситуации выходу. Жрецы по-прежнему не двигались со своих мест. Не мешали покидать храм. Не вмешивались.
Чёрный зияющий провал. Раскрытая пасть тьмы, готовая поглотить любого ступившего в неё. Арис указывает вниз. Он хочет, чтобы она спустилась. «Туда?!» - мысленно капризничает Делагарди, питая явное отвращение к тёмному пространству и неизвестности, что ждёт её внизу. Но она молчит. Понимает, что это её единственное спасение. - Осторожно. Он помогает ей спуститься, пока есть время. Остаётся наверху, прикрывая остальных и вызывая в ней недовольство и страх. Недовольство – ибо кого он должен защищать, этих незнакомцев или её?.. И страх – что если с ним что-то случиться? Она останется одна. Не считая странного существа, что незримо присутствовал рядом и нашёптывал необъяснимые вещи. …Вихрь поднятой юбкой пыли. Ударивший в глаза полумрак. Ощущение чужого присутствия – здесь явно был кто-то ещё. Крестьянин, что споткнулся и упал в пропасть – интересно, он вообще в порядке после подобного? Привыкнув к темноте, замечает гиганта, в опасной близости размахивающего огромным молотом. В первую секунду осознания – отпрыгнула подальше, боясь попасть «под горячую руку». - Прекрати. Ты нас убьёшь! - раздражённо бросает девушка, с недоверием и испугом наблюдая за крушащим землю молотом.
|
- Провокации не потребуется. Они всё сделают сами, - раздался голос Эрика из динамика Голос, пропитанный странной уверенностью с нотками фатализма. Шаттл скользит, прорезая просторы бескрайнего космоса. С каждой секундой приближаясь всё ближе к гостеприимно поднявшимся воротам ангара. Едва заметно мерцает синевой плёнка силового щита – единственное, что защищает сейчас отсек от разгерметизации и сопутствующих ей неминуемых повреждений. Эрик исподлобья смотрит на Фрэнка, застыл в напряжении, не решаясь сказать больше ни слова. Лишь когда в ответ раздаётся уверенное «Да, сэр», слегка расслабляется. Выдыхает. Почти тотчас же в дискуссию вплетается голос девушки, наиграно жизнерадостный. Фрайзер не улыбается, всё столь же мрачен и сосредоточен. Только кивает, лишь в глубине глаз можно заметить радость и облегчение. - Я уже ни в чём не уверен, - тихо отзывается он, глядя прямо на Фрэнка. Из ангара навстречу шаттлу выскальзывает маленький истребитель. Зелёный звездолёт, куда более манёвренный и стремительный, грациозно летает вокруг, словно специально демонстрируя свои преимущества в сравнении с неповоротливым транспортником. Скользит, изящно прорезая безграничную пустоту. Не просто боевая машина, но нечто большее. Произведение искусства, способное вытворять невероятное в профессиональных руках. «Бесстрашный» по-прежнему скрывается за массивной громадой корпуса станции. Станции, на которой, вопреки названию, надежды давно уже не осталось. Станции, из передового некогда научного центра превратившейся теперь в исполинский металлический склеп. Шаттл прошёл беспрепятственно сквозь прозрачную стенку защитного поля, ныряя в знакомый ангар, такой светлый и успокаивающий. Хоть вокруг и возвышались всё те же белые стены, но эти почему-то тревоги совсем не внушали. Напротив, наполняли уверенностью. Вслед за транспортником вернулся на борт истребитель – зелёный аппарат легко приземлился на отведённой ему площадке, среди почти идентичных ему собратьев, единственным отличием которых были белая цифра на корпусе. Каждый «шторм», имевшийся в распоряжении «Ренессанса», был пронумерован – каждый носил на себе цифру. От одного до шести.
Приземление сопровождалось практически незаметным толчком – на смену слегка пониженной внутренней гравитации шаттла пришёл генератор линкора, настроенный в точном соответствии с земными параметрами. Эрик вернулся в пассажирский отсек – одновременно с его появлением разъехались створки дверей, а в пол ангара со стуком упёрся выдвижной трап. - Добро пожаловать на «Ренессанс», - без особого энтузиазма проговорил он, обводя тяжёлым взглядом спасённых людей. – Располагайтесь, вам, скорее всего, придётся провести здесь несколько дней. Пока мы не доберёмся до признаков настоящей цивилизации. Не говоря больше ни слова, он вышел. Со странным чувством ступил вновь Эрик на борт своего корабля. - С возвращением, капитан Фрайзер, - мелодичный голос Эшли тут же послышался из динамиков. Но на этот раз мужчина ничего не ответил. Не откликнулся, прекрасно понимая, что сейчас с ним говорит всего лишь программа. Вместо этого неторопливо приблизился к приземлившемуся неподалёку «шторму», постоял, ожидая, пока откроется кабина пилота и выберется наружу управлявшая истребителем девушка. Молча смотрел ей прямо в глаза, эмоции сменяли друг друга на усталом лице. Подобие радости, облегчения. Чего-то ещё. Казалось, он хочет что-то сказать. Озвучить то, что скрывалось в печальной глубине глаз. Но что-то мешало. Вина и ответственность. - Рад, что всё в порядке, - опустив глаза проговорил он и отвернулся. – Введи пассажиров в курс дела. Больше не оглядываясь зашагал к выходу из ангара. Направляясь, по всей видимости, прямо на мостик.
Фрайзер почти ворвался в капитанскую рубку. Коротко кивнув Фрэнку, упал в своё кресло. Он, конечно, по-прежнему был всё в том же зелёном костюме. Костюме, в цветовой гамме которого теперь определённо преобладал красный цвет. - Эшли, вытаскивай нас отсюда, - тут же линкор дрогнул, едва заметная вибрация свидетельствовала о разогреве двигателей, проработавших последние несколько часов на холостых оборотах. Эрик больше не говорил, но, между тем, бортовой ИИ послушно выполнял все команды своего капитана. По всей видимости, в дело вступил тот самый хвалёный телепатический интерфейс. И работал он, стоит отметить, мягко говоря безупречно. Перед креслом Фрайзера вспыхивали всё новые и новые голоэкраны – появлявшиеся прямо в воздухе массивы информации, казалось, с такой скоростью не смог бы обрабатывать не то что человек, но даже компьютер. Судя по всему, Эрик прекрасно с этим справлялся. На губах капитана играла отстранённая и загадочная улыбка. - Внимание. Зафиксирован разогрев орудий линкора Конфедерации, - оповещение Эшли. – Зафиксирован запуск ракет. - Перераспределить энергию силового щита на корму. Они ни за что не успеют пробить нашу защиту. Капитан «Бесстрашного», судя по всему, наконец осознал, что его противник и не думает блефовать. Десятки ракет устремились вслед уходившему «Ренессансу», шлейфом растянувшись по космосу и отобразившись на радаре сотнями стремительно приближавшихся точек. Казалось, даже отсюда можно было слышать, как гудят, разогреваясь, дезинтеграторы.
Мёртвую систему осветила на несколько коротких мгновений серия вспышек – то разбивались о поверхность силового щита «Ренессанса» беспомощные ракеты. Линкор тряхнуло, когда первый луч дезинтегратора прорезал космос в попытке распылить на атомы зелёный корабль. Но безуспешно. В открытой схватке с конфедератами Фрайзер бы проиграл, но их боевой мощи определённо было недостаточно для того, чтобы пробить защиту противника достаточно быстро. Прекрасно понимал это и полковник Хортен – его обстрел был ничем иным, кроме как демонстрацией собственного бессилия. Актом бессмысленной ярости. - Входящий вызов. - Отклонить. «Ренессанс» уверенно приближался к краю проклятой системы. Подходил к точке, в которой наконец появлялась возможность немедленного перехода в гиперпространство. Бессмысленный обстрел прекратился – Эрик отклонил очередной вызов. Конфедератам не оставалось ничего, кроме как приступить к исполнению своей главной угрозы. Фрайзер, казалось, нарочно вывел «Надежду» крупным планом на все экраны. Серый корпус безжизненной станции озарили первые вспышки – беззащитный кусок металла рвали на части взрывы ракет. Алые лучи тяжёлых дезинтеграторов прошивали зависший посреди невесомости научный центр насквозь, уничтожая всё живое внутри. Выжигая сам воздух, уничтожая все системы, которые каким-то чудом сохраняли ещё собственную работоспособность. Финальным аккордом стали модифицированные термоядерные заряды, разорвавшие и без того мёртвую станцию на куски. Выжегшие дотла буквально каждый кубический сантиметр замкнутого пространства. Остались от «Надежды» лишь оплавленные куски металла, которые безвольно парили теперь блеклыми призраками в безвоздушном пространстве. «Ренессанс» не остановился – не отступили от своего и конфедераты. Мрачная улыбка застыла на губах Эрика, когда первые лучи вонзились в атмосферу планеты. Очень скоро там не останется в живых ничего. Огневой мощи «Бесстрашного» хватит на то, чтобы уничтожить десятки подобных миров. Будет выжжен сам воздух, выкипит вся вода. Боеголовки класса «Крот» вопьются в земную кору, выбьют остатки выживших из глубинных и наиболее хорошо защищённых убежищ. За время этой войны подобное проходили не один раз. Обе стороны в совершенстве отточили свои навыки смертоубийства. Не уцелеет никто. Этот мир навсегда останется непригодным для жизни. Ещё один обезображенный радиацией труп. - Сожгите их всех, - шёпотом повторил Эрик. Едва ощутимый рывок. Мгновение невесомости и пустоты. И всё снова как прежде. Только вместо панорамы умирающей планеты на обзорных экранах – безумные всполохи и вспышки, неизменные спутники всех путешественников в гиперпространстве. Не показывавшие теперь ничего полезного экраны синхронно погасли – на чёрном фоне тут же появились красные цифры отсчёта. До пункта назначения – двадцать один час. Фрайзер резко поднялся. - Эйб и Найна мертвы, - в упор глядя на Фрэнка, повторил он. Медленно, с расстановкой. Осознавая собственные слова до конца. – Вся эта проклятая экспедиция – большая ошибка. Он резко тряхнул головой и сбежал по ступенькам в направлении лифта.
Каюта встретила капитана столь желанными в последние часы тишиной и спокойствием. Эрик даже не стал заходить в арсенал, чтобы избавиться от костюма. Просто стянул его, бросил прямо здесь, на полу. И обессиленно упал на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Перевернулся, некоторое время наблюдал за рыбками, которые всё так же мирно плавали в своём огромном аквариуме. Словно за последние часы ничего особенного и не произошло. Словно весь мир не перевернулся за это время с ног на голову. Фрайзер с сомнением посмотрел на дверь в личную душевую, ощущая, как веки уже наливаются тяжестью, причём тяжестью для него неподъёмной. Взгляд упал на чёрную коробочку диктофона, что по-прежнему безмятежно лежала на тумбочке. Собственный голос показался в тишине каюты вдруг совершенно чужим. Хриплым и неимоверно усталым. Вся чёртова экспедиция – одна большая ошибка. Эйб и Найна мертвы. Люди, ответственность за жизни которых я взял на себя. Люди, которым именно я позволил спуститься на проклятую станцию. Я даже не представлял, с чем мы могли там столкнуться. Найна… Я всегда чувствовал это. Знал, что нельзя было её нанимать. Я пытался, всего лишь хотел хоть кому-то помочь. Остановить это безумие, оказать помощь этому миру, погрязшему в бессмысленной и разрушительной войне. Космос, такой огромный и безграничный, стал слишком тесен для представителей человеческой расы. Я не могу остановить войну, я не могу никому на самом деле помочь. Четыре по цене двух – чем не отличная сделка? Меня зовут Эрик Фрайзер, и это – последняя запись. Я не могу позволить больше так рисковать. Фрэнк. Дженна… Я верну их на землю. Верну туда, откуда не должен был никого забирать. Да пошло оно всё. Всё кончено. Конец связи. Он просто швырнул диктофон в стену, со вздохом закрывая глаза.
-
Достойный конец интересной главы.
-
Точка, которую безумно хочется перерисовать в запятую и продолжить историю) Красивый и печальный финал.
|
-
Интересный взгляд на происходящее. И описания, и чувства замечательны.
-
Таки не поплаваем( Озвученные мысли жреца особенно нравятся. Красиво.
-
Люблю этот приём - описание ситуации через взгляд со стороны, от второстепенного, вроде как, персонажа. Иногда очень стильные и впечатляющие посты выходят. Например, этот :)
|
Ревнивый супруг появился, конечно же, в наиболее неподходящий момент. Именно тогда, когда затеянная Стефаном игра начинала наконец приносить плоды, когда он намеревался и дальше расставлять свои сети… К неудовольствию Сальваторе, Матиас перехватил руку с бокалом, мешая девушке сделать значимый, но, в общем-то, безобидный глоток. Стефан с готовностью встретил полный ярости взгляд, даже не пытаясь скрыть собственного разочарования. Что же там было за срочное дело, если Джованни успел справиться с ним столь ошеломительно быстро? О, Стефан совершенно его не боялся. В серых глазах плескалось презрение – с некоторым сожалением мужчина посмотрел вслед Беатрис, которую нагло и бесцеремонно вырвали прямо у него из-под носа. Сработано отнюдь не изящно, синьор Джованни. Откровенно грубо. Совершенно невежливо. С нарушением большинства негласных правил лицемерной игры, что была распространена в светском обществе. Сальваторе испытывал злость и разочарование, ощущать которые приходилось ему по этому поводу далеко не впервой. Иногда Стефану казалось, что он единственный в этом городе способен оценить красоту и величие отдельно взятых моментов. В то время как все остальные только и делают, что их попросту рушат… Он поставил на стол свой бокал, мрачно поглядывая исподлобья на дуэты танцующих. Столь перспективно начинавшийся вечер теперь определённо испорчен. Вот незадача. Кроме всего прочего, его ещё и лишили очаровательной партнёрши, которую он даже успел пригласить на следующий танец. Сожаление и досада, обусловленные тем фактом, что такие как Матиас попросту игнорируют негласные правила. Оставшаяся часть вечера для Сальваторе была окрашена в серые краски. Он не танцевал, не возвращался за столик к Эмилио – скрестив руки на груди стоял у стены, с нарастающим бешенством вслушиваясь в мелодию вальса, которую старательно наигрывали музыканты. Напрасно потраченное время, вот что отождествлял собой весь этот проклятый праздник. Не нужно было вообще идти сюда – плевать на вежливость, плевать на чувства хозяйки. Сейчас Стефан хотел только лишь одного – поскорее отсюда убраться. Сдержанно кивнул, будто бы поддерживая очередной тост синьоры Дестефани. Криво ухмыльнулся, при упоминании ожидаемой взятки. Когда же в дело вступил специальный гость из загадочного Багдада, Стефан даже соизволил уделить немного своего внимания происходящему. Впрочем, экзотичность номера вскоре приелась – Сальваторе, утвердившийся окончательно в своём подавленном настроении, вернулся к Эмилио и поспешил вежливо конфисковать у того ещё не отошедшую толком от танца Эстеллу. Едва ли не впервые в жизни Стефан ушёл молча, умышленно позабыв о вежливости и не попрощавшись с гостями. Даже не дождавшись окончания выступления танцовщиц. И дело было не только в его настроении, не только в том, что он чувствовал себя в какой-то мере действительно оскорблённым. Вот уже почти час, как Сальваторе списал раут со счетов, вот уже почти час, как обдумывал свои планы на завтрашний день. Планы, к осуществлению которых приступить ему теперь не терпелось. - О боже – Эмилио… Ты видел, как он танцует? Совершенно неподражаемый кавалер, я просто в восторге… А видел бы ты, как он заглядывал в моё декольте… Постыдился бы хоть на публике, право слово, - всю дорогу до кареты делилась впечатлениями несколько обескураженная столь внезапным уходом Эстелла. Общительный и обходительный почти всегда Стефан, напротив, почти всё время молчал, лишь изредка кивая в знак того, что вообще прислушивается к словам дочери. Лишь когда захлопнулась позади дверь кареты, девушка осторожно осведомилась: - Отец? – вопросительные интонации в её голосе не требовали для Стефана дополнительных разъяснений. Но теперь мужчина лишь отрицательно качнул головой, откинувшись устало на спинку сиденья. Давая понять, что объяснит ей всё несколько позже.
-
Отличный отыгрыш. Персонаж совсем как живой человек получается. Я верю, что Сальваторе непременно существовал в своё время.
-
Бедный Стефан^^ А комментарий Эстеллы просто восхитителен!
|
Звучная и изысканная музыка услаждает слух. Вокруг – танцующие пары кружат в едином ритме. Чужие лица то и дело мелькают перед глазами; различные выражения эмоций застыли на них. Любопытство, интерес, кокетство. Играют в уголках губ чарующие улыбки. Лёгкий гул приглушённых разговоров стоит в зале, окутывает незримым облаком танцующих людей, что, зачастую не отрывая друг от друга взгляда, ведут собственные разговоры. Дружба, флирт, политика – сегодня можно было говорить всё. Но так, чтобы тебя не услышали. Не поняли, насколько сильный яд расточают твои уста, и какой искренней ненависти полны твои речи. Ты должен был улыбаться. И делать вид, что всё в порядке. Ведь ты здесь – на балу фальши и лицемерия. Он готов был выплюнуть скопившуюся ярость. Закричать, сжать хрупкое запястье, ощущая её слабость и собственную силу. Мог бы, подобно остальным, тихо и практически неслышно прошипеть проклятия и бросить ей обвинения. Но он молчал. Цепко держал её руку, сжимал тонкую талию. Не отводил обжигающего, полного слепой ревности и злости взгляда, заставляя её ощутить подобие собственной вины. Она смотрела ему в глаза. Молчала. У неё тоже были свои мотивы злиться. У неё был собственный взгляд на ситуацию. Но в большей степени её не устраивало моральное давление, ощущаемое ей во взгляде Сальваторе, и теперь – во взгляде собственного мужа. И если поведение первого было вполне объяснимо, то природа гнева Матиаса была ей не до конца ясна. Возможно, осознание всего придёт чуть позже, но в данный момент Беатрис Джованни считала, что по вине мужа лишилась некой возможности. …Музыкальная композиция прервалась неожиданно, остановив движение танца. Воцарилась тишина на некоторое время, но лишь затем, чтобы в следующее мгновение её нарушил голос хозяйки вечера. Обращаясь ко всем своим гостям, она поднимала бокал. На лице её сияла искренняя и весёлая улыбка, способная растопить сердца находящихся в зале мужчин. Беатрис помрачнела, хмуро наблюдая за ней и вспоминая недавние события. Через несколько минут перед гостями появился невысокий незнакомец. Смуглый оттенок кожи, чернота глаз и манеры выдавали в нём человека, приезжего из далёких южных стран. Сильный акцент его речи забавлял, вызывая улыбку. Оказавшиеся рядом спутницы в пёстрых нарядах привлекали взгляд, а заигравшая музыка радовала своей явной экзотичностью. Металлические монеты звенели в такт пластичным движениям танцовщиц... Чета Джованни молча наблюдала за представлением. Особенно внимательный взгляд отметил бы родившееся между ними напряжение. Каждый из них явно был поглощён собственными мыслями. Матиас следил за развернувшимся действом отстранённо. Конечно, подвижный и игривый танец неизменно радовал мужской взгляд, но сегодня он не задержался на женских телах. Дело не в том, что он злился... хотя продолжал злиться до сих пор. Просто не понимал, как Беатрис могла быть такой дурочкой – мало того, что была слишком неосторожна, так ещё продолжала разговаривать со Стефаном, вести непринуждённую беседу, словно всей этой ситуации с графским титулом и не было. Конечно, в нём играли мужские амбиции и ревность. И примесь восточной крови, что бурлила в его жилах вполне очевидной для южного народа агрессией. Он понимал, что это плохо. Плохо для него. Беатрис была его слабым местом. И Сальваторе его нашёл. И в него же ударил. Но дело было не в этом. Слова Дестефани взволновали главу воровской гильдии. Он наблюдал за женщиной, чьи прелести так расписывал Кальдерони ещё некоторое время назад, и думал о ней. Действительно обладающая природной красотой, она явно знала об этом и этим пользовалась. Сейчас – чтобы очаровать гостей. Отвести их взгляды от чего-то более стоящего… Матиас желал проследить за ней. В частности потому, что минутами ранее она так задушевно общалась с Эстакадо. Он пожалел даже в этот миг, что пригласил к себе Леопольдо – если бы не его общество, слежку вполне можно было бы осуществить. Или если бы он не отпустил так рано Баччо… Теперь, как гостеприимный хозяин, он не должен был оставлять своего гостя. И как человек, идущий к определённой цели, обязан был ухватиться за возможность выведать некоторые тайны. Если у Кальдерони они, конечно, были. Возможно, он поставил не на ту лошадку. Возможно, выбрал не того. Но в одном он был уверен – получив в союзники этого человека, он мог связаться с Апостолом.
Беатрис придирчиво оглядывала танцующих женщин, с некоторым пренебрежением отмечая вульгарность их одеяний. Но, подобно мужу, разглядывая яркие двигающиеся фигурки, она думала о другом. Мысленно возвращалась к короткому разговору и эпизоду появления Матиаса. Она была твёрдо уверена, что если бы не появление мужа, ей хватило бы времени узнать Сальваторе получше. Матиас, вопреки своей профессии, специфика которой заключалась в частом общении, был личностью достаточно закрытой. Не любил приёмы. Не шёл на контакт специально. Для него было странно общаться на приёме со своим врагом. Беатрис его отчасти понимала, но совершенно не принимала подобную политику. Она считала, что врагов можно узнать только в близком общении. Ещё немного времени. И она собрала бы в паззл единый образ... Поняла какие-то мотивы. Разглядела жизненные принципы. И в последствии смогла бы предугадать какие-либо действия. Но Матиас... всё испортил.
-
Восхитительная разница в психологии этой парочки^^ Но, хоть они такие разные, вместе они не просто сильнее, чем один и один: они сильнее, чем двое. Очаровательная пара!
|
Шепард, кажется, хотел сказать что-то ещё. Его голова чуть дернулась вперед, а затем мотнулась из стороны в сторону. Нет. Он не стал уточнять, что из ССБ - Службы Собственной Безопасности, он скорее всего единственный выживший, а следовательно полномочия начальника станции, автоматически, переходят к нему. И именно ему предстоит подписывать штрафные бланки. Сейчас это не имело никакого значения и смысла, а в отсутствии здравого смысла Голема было нельзя упрекнуть. Складывалось впечатление, что все его действия и движения подчиняются строгому регламенту и распорядку. Чёрт, можно подумать, он даже на горшок ходит по расписанию и пребывает в гальюне строго отведанное нормативами время... Прямо как в тире, сорок пять секунд и выбить не менее двадцати мишеней.
Под непроницаемым щитком гермошлема скользнула робкая усмешка и защитник отступил на шаг, чтобы освободить путь уцелевшим. Один за другим, они погрузились в капсулу, а Шепард, как положено капитану ,покидающему тонущий корабль, покинул его последним. Перед тем, как гермодвери закрылись и произошла отстыковка, он коротко отдал честь тому, что последние годы было его домом и тем, кто на веки останется в нём.
Пассажиры разместились в противоперегрузочных креслах, а сам Макс так и остался стоять, прочно вцепившись подошвами магнитных ботинок в пол, а плечами упершись в невысокий потолок. Он по прежнему держал в руках оружие, наведённое на шлюзовой отсек, он по прежнему ждал неприятностей. Ждал, что вот вот, что-то застучит по металлу, а спустя миг он разродиться жутким скрежетом и подвергнется деформации. Да, в его программе был предусмотрен и такой контрманевр, когда абордажники догоняли корабли, что уже произвели отстыковку, банально отталкивались от обшивки, в лёт догоняли беглеца, вцеплялись в него словно клещи и начинали прогрызать плазменными резаками, извлекая всех тех, кто внутри. Чаще всего именно беспечность, ощущение свободы и безнаказанности губило людей. Они снимали скафандры, открывали забрала и первый же пропил в обшивке лишал кубрик кислорода, а его обитателей сознания и жизни. Так почему эта черная дрянь, путешествующая по космосу не может предпринять нечто подобное? Теоретически может, а значит расслабляться рано.
Около пяти минут, Голем стоял неподвижно и прислушивался к шумам издаваемым челноком, его электроникой и двигателями. Пытался различить в них что-то неправильное. К счастью, опасениям не суждено было сбыться. Чего нельзя сказать о других превратностях судьбы, ожидавших галактических беженцев...
Переговоры Фрайзера и картинка, передаваемая интеркомом, заставили вновь напрячься космодесантника. Перед внутренним взором пронеслись картины штурма планеты Иштваан-5. И если адом считалось то, что происходило на земле, то то, что происходило на дальней и ближней орбите, в околопланетном пространстве, смело можно было назвать Судным днём или Апокалипсисом. Более тысячи больших и малых военных кораблей, классов от Линкоров до Джагернаутов, схлестнулись в черной пустоте. Залпы корабельных орудий испаряли десятками эскадрильи перехватчиков и штурмовиков, выгрызали огромные бреши в корпусах... Зеленоватое свечение плазмы, голубоватые искры разрядников, брызги раскаленного металла, от попадания лазерных орудий, замерзшая кровь, части тел и миллионы тонн блестящих частиц металла, бывших некогда боевыми звездолётами... Бой шел на взаимное истребление, пощады не давала и не просила ни одна из сторон. Жатва смерти, где только на орбите погибло более миллиона человек, а сколько их погибло на планете... Об этом Макс постарался не думать и не вспоминать. Возможно он и сейчас ненавидел конфедератов, но он не мог не признавать их боевых заслуг, храбрости и отваги с которой они сражались. Они были и оставались достойными противниками, в столкновении с которыми не зазорно погибнуть.
В прочем, личные эмоции и амбиции не помешали военному сохранить здравый рассудок. Это там, среди своих братьев, он может предпринимать любые, даже самые самоубийственные атаки. Здесь же... Здесь была задача сохранить жизнь королеве человеческого улья, оказавшейся на борту. Не допустить своим действием или бездействием вреда её здоровью.
Ладони Голема с хрустом сжались в кулаки. Это было единственное внешнее проявление эмоций, которые он позволил себе показать по отношению к конфедератам. Что происходило по ту сторону брони, оставалось только догадываться...
Отвернувшись от погасшего экрана, Макс выслушал Сильвию. - Никак нет. Любой контакт с носителями неизвестной инфекции, несет потенциальную угрозу существованию всего человечества. Распространение заразы необходимо купировать на ранней стадии, пока очаг локализован. Сейчас на орбите сосредоточенно достаточно огневой мощи для запуска протокола "Пурификации". Необходима провокация, чтобы они его привели в исполнение. Прямое обращение и предупреждение об опасности, может вызвать интерес со стороны научного сообщества. Попытка завладеть образцом, приведет к необратимым последствиям.
Голем склонил голову, словно изображая сожаление, тоску и грусть. - Мне жаль человейник этой планеты и его королеву, но порой нужно пожертвовать малым, чтобы сохранить многое...
Вновь повернувшись к интеркому, Шеп нажал кнопку вызова. Когда же Фрайзер отозвался: - Я поддерживаю ваше решение о "Пурификации" опасного сектора. Но нужно подтолкнуть Конфи к активным действиям. Вы можете устроить провокацию?
Сейчас в Максе говорил военный. Холодный и циничный. Если бы у него под рукой была заветная кнопка, то он бы сам нажал её не задумываясь. Возможно кто-то и осудит подобные решения, но когда речь идёт о выживании вида... Зараза уничтожила станцию менее чем за пять часов. При плотности населения планеты, зараза будет распространяться в прогрессии. Неделя или около и люди погибнут мучительной смертью, став хостами и ходячими кадаврами. По скольким мирам разнесут эту заразу случайные корабли торговцев, мародеров и всех тех, кто будет слишком любопытным или охочим до легкой наживы? Нет, решительно Макс не мог допустить подобного развития событий.
|
Я убивал. Приходилось и прежде, неоднократно. Убивал зачастую ради крайне сомнительных целей – по воле короля во славу победы в непонятной простым смертным войне. Но сейчас всё было совершенно иначе. Нельзя сказать, чтобы в эти секунды я действительно с кем-то сражался. Люди обезумели – они сами бросались на смертоносный клинок объятые спасительным пламенем веры, позволяли, практически не сопротивляясь, себя убивать. Сперва мне удавалось отстраниться от происходящего, пробудить, как бывало прежде неоднократно, где-то глубоко внутри машину войны. Но с каждой новой жертвой сохранять хладнокровие становилось сложнее. Теряли смертоносную точность удары – уже не падали замертво люди, а лишь отступали назад, зажимая раны, которые оставлял на коже пляшущий кончик меча, едва их коснувшийся. Я понимал, что рискую. Знал, что в попытке спасти хоть кого-нибудь, подвергаю опасности собственную жизнь. Жизнь Айлин, что в эти минуты было гораздо важнее. Назойливый крестьянин мечется вокруг, ищет защиты. Здесь он её не найдёт. Я борюсь с собой, пытаюсь заставить себя вновь нанести роковой для кого-то удар. Мне нет дела до кого-то ещё кроме моей подопечной. Пусть держится позади. Быть может, ему повезёт. Едва ли мне будет потом до этого дело.
Но что-то не так. Что-то оборвалось внутри, подорвав непоколебимую совсем недавно уверенность. Воспоминание возвращается ослепительной вспышкой – заливистый смех Айлин вновь звучит в голове. Смех откровенно безумный. Ни за что не поверю, что ей было хоть чуть-чуть страшно. Что девушке нужна была хоть чья-то защита. Быстрый взгляд, брошенный через плечо, подтверждает догадку. Помогает понять, во что на самом деле я здесь ввязался. Слава богам, что мне хватало ума избегать любых проявлений религии большую часть своей жизни. То, что происходило вокруг, невозможно было как-либо охарактеризовать. Едва ли не впервые в жизни я действительно растерялся. В толпе людей, среди врагов и союзников, вдруг почувствовал себя одиноким, как никогда прежде. Внезапно всё смазалось – накатило сомнение. За кого я сражаюсь? Во славу чего убиваю невинных? Боль и обида. Почти что предательство. Мне казалось, что я хоть немного знаю Айлин. Казалось, что позади меня стоят беззащитные. Но что если жрецы были действительно правы? Безумие сквозило в заливистом смехе Айлин. Безумие горело в глазах черноволосой девушки, сжигавшей своих противников заживо. Все они колдовали, все убивали без тени сомнения. Порождая, тем самым, сомнения у меня.
Что не так с вами, люди? Остановитесь. Бессмысленно молить, тщетно взывать. Кривая улыбка, застывшая на губах, давно потеряла остатки естественности. Что-то новое поселилось в глазах. Я на самом деле не знал, что делать сейчас. Взгляд цеплялся за кровь, которой был залит теперь пьедестал. Не было времени всё это обдумать. Да и пути назад тоже теперь уже не осталось. Я отгонял эту мысль. Не хотел верить в то, что становилось практически очевидным. Вокруг меня психи. И те, что напирают безоружные, забыв напрочь о страхе. И те, что стоят позади. От этого смеха до сих пор бегут мурашки по коже. Я не хотел этого. Совсем не хотел. Психи, чёртовы психи. Сквозь стоны и крики, сквозь стальной лязг, пробиваются слова сразу нескольких песен. Если бы их распевала в боевом трансе толпа… Но нет. Песни эти поют фанатики позади. И эти фанатики убивают. Разными способами, зачастую многократно превосходящими возможности обычного человека. В эту минуту я даже пожалел, что там, наверху, действительно не сидит кто-нибудь всемогущий. Кто-нибудь, кому не будет совсем всё равно. Кто выслушает, поймёт и простит. Но нет. Я здесь один. А боги… Воплощением их мудрости, судя по всему, и был тот кошмар, что разворачивался в полную силу вокруг.
К собственному удивлению я нашёл спасение в песне. Песне невзрачного рыжеволосого мальчика, которая, несмотря на собственную неуместность в разгар битвы, задевала какие-то особые струны в душе, пробуждала надежду. Даровала спокойствие и уверенность. Пользуясь короткой заминкой в рядах нападавших, я просто застыл, вслушиваясь в проплывавшие мимо строки. Песня напоминала о чём-то хорошем. Песня внушала отвращение к кровавому океану, образовавшемуся из пролитых только что рек. Возможно, всё не так безнадёжно. Возможно, эти строки пробудят что-либо и в Айлин. Я шагнул назад, тщетно пытаясь собраться с мыслями. Ясно было одно – нужно срочно убираться из этого проклятого храма. Песня стала лучом надежды, прорвавшимся сквозь серое полотно облаков. Песня стала для меня маяком, свет которого указывает путь даже в полуночном тумане. Передо мной невесть откуда появился светловолосый мальчишка. Я замахнулся было, но замер. Окровавленная сталь не сдвинулась с места. Мальчик. Целая жизнь. Обширные горизонты возможностей. Быть может, у него даже хватит ума убраться подальше от этого проклятого храма. Похоронить для себя жестоких богов. Кем они станут, боги, без веры? Я этого не знал, но безумно хотел бы узнать. Ведь должны же они откуда-то черпать свою силу. Быть может…
Нет, не я пощадил мальчика. Вовсе нет. Попадись парень мне минуту назад, я бы не задумываясь перерубил и его. Его спасла песня. Запомни это, парень. Запомни этот момент. Ты смотришь лишь на меня, но от меня сейчас ничего не зависит. Смотри назад, на щуплого паренька. На его горящие огнём рыжие волосы. Смотри и помни. Я просто оттолкнул мальчика в сторону. И двинулся на голос Айлин. Коротко кивнул, перехватив взгляд девушки. Я не спешил, я контролировал ситуацию. Информация принята. Беги, я пойду следом. Но сперва нужно кое-что сделать. Пальцы обхватили хрупкое запястье очередной незнакомки, собиравшейся было наброситься на мою подопечную. Рывком я развернул её к себе, чуть ранее меч со щелчком вернулся обратно в ножны. Освободившейся рукой схватил незнакомку за горло. Долю мгновения вглядывался в глаза, пытаясь понять, что скрывается там, позади тёмных зеркал. Почему я не обезумел в одночасье, повинуясь воле жрецов? Что заставило прийти сюда эту молодую и привлекательную, в общем-то, девушку? Её жизнь не стоила сейчас ничего совершенно. Чего я добивался? Пытался ли пробудить в ней тень здравого смысла, создавая иллюзию неминуемой смерти? Не знаю. Оттолкнул и её. Крови на сегодня пролито определённо достаточно. - К реке! – крикнул я, обращаясь ко всем остальным. Рукой указал направление. Особенно пристально смотрел на певца. На мага, что оказался сейчас рядом с ним. На остальных. И вновь повернулся к наступавшей толпе. Вычленяя среди безоружных королевских гвардейцев. Ничего ещё не закончилось. Рановато вернулся верный меч в ножны.
-
Арис шикарен, и описания от первого лица тоже шикарны!
-
Сильно. Переломные моменты чувствуются.
За кого я сражаюсь? Во славу чего убиваю невинных? Вот тут вообще мощь. И печаль =(
-
И еще один мощный пост
|
Кричат люди. Бьются о видимые и невидимые преграды. Давят стихией действующей в едином порыве толпы. Рвутся вперёд и умирают от острого лезвия меча. Сгорают в пламени, превращаясь в пепел. Падают от ледяных клинков, вспоровших сердца. Они не видят павших, переступая через изуродованные тела. Не слышат голос разума. Бросили свою человечность на алтарь во имя далёких богов, принося себя жертву по велению чужого слова – Их слова. Таких же людей, как и они. Возомнивших себя вершителями судеб. В их глазах нет страха. Зеркала их душ отражают лишь чёрную, доведённую до исступления злобу. Скрюченные пальцы тянутся к тем немногим, кто в этой ситуации пытался защититься. Их лица – уродливые гримасы ненависти. Они сами – словно бездушные куклы. Во имя чего человек превращается в животное, полностью отдав свою волю и крупицы доброты и бросаясь бездумно на убийство?..
Но сейчас это было абсолютно неважно. Под сводами Облачного Холла творилась история. Чужие судьбы сплелись воедино. Эти существа. Ты ведь чувствуешь, что они такие же, как и ты?.. Что их окружает ореол силы, способной созидать и разрушать. Разрушать… Текут реки крови. Падают люди, захлёбываясь предсмертным криком. Уходят жизни, и их становится меньше. Гораздо меньше. Но вы всё ещё живы. Стоите на ногах и делаете всё ради собственного выживания. Подобно этим несчастным, что с последними усилиями пытаются до вас дотянуться. Но они слабы – видишь? Хрупкое тело, податливо-мягкая плоть. Как плавно и легко разрезает их сталь, и разливается по полу алое вино… Они все что-то делают. Трепещут в запертой клетке, пытаясь прорваться сквозь живую преграду. И даже он – обнажив смертоносный клинок, защищает, даёт тебе шанс. Но ты не делаешь ничего. Овладевающее толпой безумие не сеет в твою душу смуту и страх, но с каждой секундой ты чувствуешь разливающуюся внутри силу. Жадно скользит твой взгляд по чужим лицам. Ловит выражения отпечатавшегося на них помешательства, заглядывая в остекленевшие от бездумной ярости глаза.
В какой-то миг окружающее пространство перестаёт существовать в привычной форме. Всё видится словно в ином свете: люди слились в единую волну, и они, словно прибой, приносят к твоим ногам возрастающее могущество. Власть реальна и ощущаема. В это мгновение кажется, что стоит лишь чего-то захотеть – и оно исполнится… Но к чему что-то ещё – когда вокруг самый сладостный и желанный пир? Остальные тревоги и желания отходят на второй план, и сознание устилает плотная пелена, рассеивая мысли, образы прошлого… Это миг сладкого чревоугодия. Миг воцарения Хаоса. Он здесь. За спиной. Протягивает руки и опускает их на твои плечи. Нашёптывает вещи, не имеющие смысла. Смысла нет. Порядка нет. Мира нет. Есть только первозданная сущность всего. И только в ней – истина. В глубине чужих глаз. В утробном вопле перед смертью. В занесённом орудии… Хаос. Стоит только захотеть. И забыть обо всём. И забыться.
…Но вторгается в разум чужой голос. В рассеянной, концентрированной тьме, что неизбежно образовывается в стенах храма, внезапно появляется проблеск тёплого света. Отголосок порядка в затапливающем пространство хаосе. Хочется заткнуть уши. Хочется кричать и заглушить звук этого голоса. Здесь властвует совершенно иная стихия, и подобным напевам не место под сводами наполненного кровавыми разводами дворца. Она оборачивается, с яростью глядя на того, кто нарушил её идиллию. Ощущает обжигающий ком, сдавивший горло и мешающий произнести злые слова. И раздражение нарастает, скапливаясь в сжавшейся в кулак руке… Звонкая пощёчина… Её отзвук раздаётся звоном в голове. Боль, которой не чувствовала уже очень давно, вновь разливается и обжигает, оставляя горячий след на щеке… Резкое отвращение. К тому, что было. К тому, что сейчас с ней происходит. Чужеродная власть над её разумом постепенно тает, оставляя за спиной лишь ощущение призрачного присутствия. Опускается рука. Рассеивается туман. Сознание вновь возвращается, балансируя на грани полного владения собой и обволакивающего, дурманящего безумия. Так не должно было быть. Они должны были помочь. А ты – не должна была превращаться в свой собственный кошмар…
…Толпа продолжает наседать, не видя перед собой ничего, кроме обозначенных жрецами целей. В слепой вере движутся вперёд, желая собственными руками принести им смерть. Арис продолжает убивать, вновь опуская окровавленный клинок. Но их слишком много. Очередные силуэты вынырнули из человеческой массы и обрели собственные лица. Одна из них – девушка – приближалась к Айлин. Липкий страх впивается во внутренности. Когтями вгрызается в грудную клетку. Растёт паника, мелкой дрожью разливаясь по телу и заставляя отступать назад. Силы – в ней всё ещё пульсировали многократно выросшие силы. Но Айлин медлила, не находя им применения. Растерялась. Лихорадочно думала, что нужно делать. Их слишком много… Но что-то происходит. Кольнувшее чувство понимания и возрастающего осознания, что выход есть, ненастойчиво вмешиваются в происходящее, давая надежду выбраться отсюда живой. Мысленно устремляется внутренний взор по скрытым коридорам - и наталкивается на фигуры в алых рясах, преградивших путь, и затем во двор, видя за собой преследующую толпу... Хаос отступает перед порядком рождающегося в голове плана. Она могла бы развернуться и убежать. И оставить его здесь – как обычно и делала по собственной прихоти в той или иной ситуации. Но сейчас… сейчас всё по-другому. Одно дело – сбежать, оставив его в толпе равнодушно-гудящей толпы, и другое – бросить на произвол судьбы среди безумцев. Попытаться? Или не стоит?.. - Арис! – звонко кричит Айлин, заглушая остальные звуки. Ждёт, пока обернётся, и указывает куда-то влево. – Там есть река! Теперь можно попытаться им помочь.
-
Превосходное описание мыслей и чувств, просто превосходное)
-
Сложно будет её, на самом деле, не ненавидеть :) Просто отменный пост, каждый здесь особенно доставляет.
-
Она прекрасна)
|
Как ни странно, но последний десяток метров усеянного трупами и обгоревшими остовами коридора, вопреки ожиданиям, не таил в себе никаких новых опасностей. Остались закрытыми стеклянные двери, в ослепительной белизне восстановленного освещения яркими пятнами алела кровь на стенах. Каждый шаг приближал людей к столь желанному ими спасению. Каждый шаг навстречу двум стальным створкам шлюза, казалось, оставлял где-то позади пережитую совсем недавно бездну кошмара. Уцелевших людей провожала абсолютная тишина. Тишина беспрестанно давившая на измученную испытаниями психику. Тишина, поглотившая, казалось, все звуки. Тишина, столь свойственная бескрайним просторам мёртвого космоса. Произносимые хриплыми голосами слова казались неуместными. Окружающая обстановка почти физически вынуждала перейти скорее на шёпот. Пока станция не останется позади, пока не зависнет молчаливой громадой на обзорных мониторах улетавшего прочь от неё шаттла, никто не сможет чувствовать себя в безопасности. В попытке сдержать нервную дрожь, Элисон обхватила себя руками. Девушка постоянно оглядывается, старается держаться к Максу поближе. Но молчит, словно боится хоть как-то нарушить это загадочное безмолвие. Эрик не глядя проходит мимо трупа в идентичном его собственному зелёном костюме. Казалось, Фрайзера сейчас не волнует ничто совершенно. Вследствие непродолжительных манипуляций с консолью, створки шлюза медленно расползаются в разные стороны.
Небольшое помещение со стандартными белыми стенами. Несколько секунд ожидания в комнате, шипящая процедура дезинфекции. Лишь затем внутренние двери открылись, впуская людей на борт крошечного в сравнении со станцией шаттла. Белые стены, шесть кресел того же цвета – по три вдоль каждой стены. Надёжно фиксирующие пассажиров ремни безопасности. Иллюминаторов нет, только расположенный над входом в кабину пилота огромный обзорный экран, показывавший сейчас лишь темноту. - Располагайтесь, - глухо бросил Эрик, кивнув в сторону ближайшего кресла. А сам прошёл дальше, намереваясь, судя по всему, взять на себя управление шаттлом. Скрылся за белоснежной дверью, оставив выбравшихся из ада людей наедине друг с другом в пассажирском отсеке. Почти сразу же последовал вполне ощутимый толчок – небольшой транспортник вырвался на свободу, отделившись от станции. Элисон, уже занявшая одно из кресел, не сдержавшись, облегчённо вздохнула. Лишь в этот момент, казалось, смерть наконец-то окончательно разжала свои когтистые лапы. Ожил экран – на смену чёрному фону пришёл серый металл громадной научно-исследовательской станции, не ставшей едва для них всех общей могилой. Постепенно отдалялась «Надежда» - вот уже появился в кадре и чёрный клочок космоса с застывшими на нём точками звёзд. Ракурс ненадолго сменился, демонстрируя выжившим огромный корабль.
Зелёный линкор завис в некотором отдалении посреди пустой темноты – в лучах звезды Вега горели огромные золотые буквы, выгравированные на правом боку. Буквы, которые складывались в красивое и внушающее надежду название «Ренессанс». Макс опытным взглядом военного почти сразу же определил, что перед ним – не обычный линкор. Что конструкция этого корабля определённо подвергалась каким-то особым модификациям. - Что-то не так, - раздался голос Фрайзера из динамиков внутреннего коммуникатора. Картинка на экране снова сменилась, показывая остальным то, что зафиксировали немногим раньше установленные в кабине пилота радары. Хищные силуэты, прорезавшие пустоту. В огромной махине, зависшей по ту сторону недавно покинутой станции, без труда узнавался линкор. В окружении тройки сопровождавших его крейсеров. По алой окраске корпусов в незваных гостях без труда узнавались конфедераты. Ещё не разобравшись как следует в ситуации, Эрик интуитивно заставил шаттл сместиться чуть ниже, стараясь постоянно держать «Надежду» между собой и кораблями преследователей в качестве потенциального щита. - Говорит Эрик Фрайзер, капитан «Ренессанса», - голос, прорвавшийся наконец сквозь блокаду станции, бесцеремонно вклинился в пронизывавшие мёртвую систему невидимые линии связи.
Автоматика шаттла тут же вывела на обзорный экран пассажирского отсека картину проходивших в режиме реального времени переговоров. Две вертикальные волосы разделил экран на три равные части. В первой из них появился высокий мужчина в красном капитанском мундире конфедератов – стилю последних всегда была свойственна некоторая торжественность в угоду рационализму и здравому смыслу. Золотом сияют петлицы, на плечах гордо сверкают погоны. На фоне – внутренняя отделка линкора конфедератов, изобилующая позолотой и роскошью в стиле барокко, уместном скорее на судах, некогда бороздивших моря старой Земли, чем здесь, посреди безграничной пустоты холодного космоса. Почти полной противоположностью являлся капитанский мостик самого «Ренессанса» - строгий металл, минимум всяких иррациональных излишеств. В кресле – незнакомый никому человек, с сосредоточенным видом уставившийся в камеру. На последней же части экрана оказался сам Эрик, ворвавшийся, судя по всему, в длившуюся уже некоторое время беседу.
- Капитан Фрайзер, - конфедерат, судя по всему, тут же потерял по отношению к своему недавнему собеседнику большую часть своего интереса. – Джеймс Хортен, капитан ударного линкора «Бесстрашный». Мы как раз обсуждали с вашим помощником условия вашей капитуляции. - Внимательно слушаю, - на губах Эрика играет какая-то загадочная улыбка. - «Ренессанс» будет задержан в этой системе ровно на семь суток, без причинения какого-либо вреда кораблю или здоровью его экипажа. Я могу гарантировать соблюдение обоих условий. Фрайзер молчал. - Если же вы всё-таки попытаетесь сбежать, в таком случае… Я наделён достаточными полномочиями для того, чтобы пойти на крайние меры, - полковник Хортен ухмыльнулся. – «Бесстрашный» располагает достаточной боевой мощью, чтобы уничтожить станцию. Чтобы выжечь всё живое на поверхности этой планеты. Несколько десятков миллионов граждан вашей обожаемой Федерации. Мы ведь с вами не можем этого допустить, не правда ли? В голубых глазах Эрика невозможно было найти ничего, кроме презрения. - Сожгите их всех, - в голосе Фрайзера явственно слышалось мрачное торжество. Несмотря на сложившееся положение, он по достоинству оценил иронию ситуации. – Выжгите проклятую планету дотла. Казалось, полковник не верит. Пристально вглядывается в лицо собеседника, пытаясь понять, в чём здесь подвох. Тщетно выискивая несуществующий блеф. - Конец связи, - хладнокровно говорит Эрик, и Хортен исчезает с экрана. – Фрэнк. В голосе капитана теперь одна лишь усталость. - Найна и Тернер мертвы. Дженна в порядке? Маленький шаттл стремительно приближается к зелёному кораблю, скрываясь от вражеского огня за корпусом станции. Пять-десять минут – и он будет на месте. Ещё столько же – и линкор достигнет окраин системы. Выйдет на позицию, подходящую для перехода в гиперпространство. Чуть менее получаса – и эта система останется в прошлом. Можно только надеяться, что останется в нём уже навсегда.
|
Стоило только прозвучать первой полной раздражения и агрессии реплики Тодда, как все, притихшие было, инстинкты Мордекая снова были тут как тут. Снова спрессованная в твердый комок где-то в груди готовность убивать. Снова бегающий в поисках цели взгляд. Снова напряженные до ломоты пальцы правой руки. Все, вроде бы, по новому кругу, но что-то все же было иным. Сделав шаг в сторону так, чтобы между ним и аколитами, как бы невзначай, оказался керамитовый прямоугольник штурмового щита, он бросил короткий взгляд на остальных членов отряда. Выбранный экзекутором тон был лучшим маркером для всех арбитров, и, судя по их поведению и тому, что чувствовал сам “Призрак”, на этот раз все было куда серьезнее определения командной вертикали. Гораздо серьезнее.
На первый взгляд было не очевидно, чем вызван обрушившийся на псайкера гнев Тодда, но даже первые обрывочные обвинения заставили подступить к горлу Мордекая тошноту, которая на этот раз абсолютно точно не имела никакого отношения к местному воздуху. Волна за волной холодящий ужас, пробирающее до дрожи отвращение и, наконец, всепожирающая ненависть прокатились по его сознанию, смывая следы любых других эмоций и установок, и, разбиваясь о ментальные бастионы выучки и самоконтроля. Воротило даже от попытки просто представить произошедшее. Проклятое варпово отродье в твоей собственной голове. Внутри тебя. Там, где живет все то, что ты считаешь самим собой. Там, где обитает то, что церковь называет душой. “Призрак” мало чего боялся и редко пасовал перед препятствиями и опасностями, но сейчас он был почти что готов пасть на колени и возносить благодарственные молитвы за то, что испытание выпало на долю Северуса. И еще, он вдруг предельно ясно понял, что сам бы, наверное, не сдержался. Полезь эта тварь в его мозг, он, вероятно, не выдержал бы и всадил в нее заряд дроби. А потом еще один. И еще.
Сам проклятый колдун в своей выходке ничего предосудительного не видел, и, к тому же, смел огрызаться, будучи уверен в том, что надежно защищен от закона могуществом своего хозяина. Понимая, что, если так продолжится и дальше, могут не выдержать даже стальные нервы экзекутора, Мордекай сжал правую руку в кулак, дабы снять напряжение с пальцев и кинул быстрый взгляд на стоящих к нему ближе всего аколитов. Какими бы ни были приказы судьи Колбенца, если конфликт перерастет в прямое боестолкновение, и слуги инквизитора с оружием в руках вступятся за своего товарища, их всех придется “нейтрализовать”. Убить, вероятнее всего. Надо только решить, с кого начать. Стилихон, – решил “Призрак” после полусекундного размышления. Если что, первым он застрелит Стилихона из-за его огнемета. Потом священника. Потом по ситуации. Даже обдумывать потенциальное убийство каких-никаких, но все же союзников, было, откровенно говоря, неприятно, но лучше уж трибунал и расстрел, чем смерть от рук того же трижды-проклятого Декстера.
– Укрепи разум наш и выдержку нашу, Владыка, – беззвучно, одними только губами прошептал Мордекай.
И то ли Император действительно услышал его молитву, то ли судьба решила, наконец, что хватит на сегодня усложнений, но ни выстрелов, ни какого-либо проявления колдовских сил за словами не последовало. Зато последовала передача письма, распределение обязанностей, приятно удивившее арбитра своей разумностью, и жирная “точка с запятой”, поставленная в готовой разгореться дискуссии их новоявленным командиром. Произнесенная Дрейком речь оказалась четкой и лишенной лишнего пафоса или выражения превосходства, и, хотя надо было еще дождаться реакций экзекутора и псайкера, Мордекай был почти уверен в том, что конфликт, пусть и на время, но исчерпан. Что же, слава Императору. Может быть, им все же удастся сегодня сделать хоть что-то полезное.
-
Четко, логично, красиво.
-
+
-
Perfect. As always.
|
-
Да здравствует глас разума)
-
Пост хорош, но модуль это, похоже, не спасет
-
+
|
Чужой голос рядом заставил Джека поднять голову. Этот голос не был голосом безумия — одного из обречённых на следование приказу Девяти или их не менее сумасшедших жертв, оправдать которых мог разве что страх за собственные жизни. Это был голос человека, живого, настоящего и, кажется, ощущавшего почти то же, что чувствовал сам Лавелл. Неожиданный союзник выглядел по-настоящему разозлённым, и тон, с которым он обратился к жрецам, лишь подтверждал его намерения. А потом произошло нечто. Джек понял лишь то, что его сторонник, судя по уверенным движениям при создании водяной сферы, был магом. А ещё то, что и сам Лавелл на мгновение обрёл потрясающие воображение способности. И если бы неизвестно откуда взявшийся поток ветра просто обрушился на людей впереди, Джек и не подумал бы, что имеет к этому происшествию хоть какое-то отношение. Но нет: ветер осторожно оттолкнул людей назад, чуть ближе к воротам, не сам по себе. Лавелл почувствовал, как мелко-мелко задрожали ладони, как в груди забила крыльями вольная чайка, как всё сознание вдруг наполнилось совершенно невообразимой лёгкостью. Казалось, вот-вот — и взлетишь, поднимешься над землёй, перестанешь существовать здесь и появишься где-то в неизведанном там.
Сбивчиво выдохнув, юноша открыл глаза (когда они вообще успели закрыться?) и понял: получилось. Водяной щит авторства сурового союзника и ветер, материализовавшийся будто бы из одних только мыслей Джека, сплелись воедино и сумели… Вероятно, помочь? Помочь людям, обречённым на трагическую гибель от рук своих же жертв. Ведь именно это сейчас было так необходимо. Сработало! Обернувшись к незнакомому магу, Лавелл улыбнулся и невольно рассмеялся: коротко, негромко, чуть успокаивающе и совсем по-мальчишески. Он знал, он всегда знал, что заключённый в сознании ветер нужно просто выпустить на свободу. Ему нельзя было существовать взаперти, он рвался на волю, жаждал быть препятствием и помощником одновременно. Ветер хотел жить. Джек хотел было что-то сказать, но слова так и не сорвались с языка, а улыбка померкла, едва только он вспомнил об остальных семерых. В гуще сражения сложно было разобрать детали, но Лавелл видел: жертвы чужого безумия боролись, проливали чужую кровь, их голоса то и дело обращались в яростные крики ненависти, обращённые в пустоту. Они кричали даже в том случае, если хранили молчание, потому что отчаянная эмоция всегда звучит по-особенному громко. Вот совсем рядом ловко орудует мечом статный воин, и, едва только очередное тело касается земли, внимание бойца привлекает следующий несчастный. Он мог бы петь о рыцарстве, благородстве честной битвы и верности даме, но вместо этого кричит, окропляя Храм густой тёмной кровью невинных. Вот чуть дальше совсем юная девушка, столь преданно оберегаемая своим спутником-воином, заливается страшным смехом, от которого всё тело невольно сводит жуткая дрожь. Она могла бы петь о хаосе той битвы, что ведёт за неё рыцарь, о красоте этого безумия на двоих, но вместо этого кричит, забывая о чужих угасающих жизнях. Вот в стороне… Нет. Джек видел каждого из тех, кто невольно оказался в числе жертв этого кровавого представления, и был убеждён в том, что все они являлись людьми. Но в ней он не мог разглядеть ничего человеческого. Словно объятая пламенем собственной ярости, она пела. Лавелл не мог разобрать слов, потому что не слышал песни за треском пламени: она будто источала чистое разрушение, чистую смерть в самом жестоком её проявлении, в сожжении заживо всего человеческого вокруг. А на пепелище, как известно, ничего не растёт. Джек зажмурился.
— Hедопетая песня замрёт на губах, И опять долгий путь померещится сном. Что ты ищешь в пустынных и диких краях, Где вздымаются скалы над серым песком?
Лавелл стал петь всё чаще с тех самых пор, как в сознании закружился неумолимый шепчущий ветер. Иногда он сочинял сам, и в такие моменты Джеку казалось, что это именно бриз подсказывает ему слова и их созвучия, переплетая между собой образы и создавая мелодию. Но та песня, что пришла в голову юному путешественнику сейчас, была иной.
— Злобный ветер кружится в багровой дали Hад равниною этих проклятых земель. И бесплотные кости белеют в пыли, Для чего ты пришёл в этот край, менестрель?
Эту мелодию он знал с детства. Единственной таверной в родной деревне было местечко под названием «Медовый вереск», в котором ночи напролёт играл на лютне и исполнял песни собственного сочинения один человек. Человек так и не назвал своего имени маленькому Джеку Лавеллу, часто посещавшему «Вереск» лишь для того, чтобы ещё разок услышать его голос.
— Ты играешь на лютне чудесный мотив, Что крылатою птицей летит над тобой, В этой песне — шум ветра и моря прилив, И трава шелестит на поляне лесной.
Отец Джека не желал, чтобы единственный сын водил дружбу с подозрительным бардом, но однажды мальчишка всё-таки осмелел, вновь сбежал в таверну под вечер и обратился к певцу с вопросом. Убрав с глаз постоянно спадавшую на них рыжую чёлку, Лавелл спросил: «Почему у тебя такой красивый голос?».
— Ты прошёл через зной и трескучий мороз, Под бичами дождя, через град и метель, И лишь лютню в руках ты с собою принёс, Безоружным пришел ты сюда, менестрель.
Бард рассмеялся и потрепал малыша по голове, отчего непомерно длинные рыжие пряди снова закрыли Джеку обзор. «Каждый на свете имеет самый красивый голос, дружок, — отвечал певец. — Вся штука в том, что не всякий способен вовремя вспомнить об этом».
— Hо врагов показался отряд среди скал, Уходи же скорей, а не то не успеть! Разве ты, менестерель, этой смерти искал? Разве это так важно, чтоб песню допеть?
После этого Лавелл больше не робел перед талантливым музыкантом. Он приходил в таверну каждые выходные, и каждые выходные на закате бард учил его петь, неустанно напоминая усердному ученику тот урок, что дал ему в первый раз. Джек помнил чужие слова до сих пор, помнил каждую интонацию, заключённую в такой простой с виду мысли. «Каждый на свете имеет самый красивый голос». А потом юноша решил покинуть деревню. Ему было невероятно грустно расставаться с любимыми, по-настоящему родными местами, с отцом, с щебетанием птиц по утрам и, конечно, с мудрым учителем. Но бард не стал отговаривать своего воспитанника. Узнав о его намерениях, он только понимающе кивнул, а в ночь перед уходом Лавелла научил его одной песне. Простенькой песне, повествовавшей не о великом герое, не о прекрасной даме и даже не о преобразившемся бандите. То была песня о скитальце-менестреле.
— Ведь врагу наплевать, есть ли меч у тебя, И в крови захлебнулась последняя трель, Тихо выпала лютня, безмолвно скорбя... Безоружный, упал на песок менестрель.
Джек поднял обе руки вверх и окинул постепенно прорывавшихся сквозь щит людей взглядом вдруг посветлевших зелёных глаз. Потом этот взгляд обратился и к тем, кто с такой уверенностью шёл на убийство. А затем Лавелл закрыл глаза, и ладони его едва заметно дрогнули снова — абсолютно так же, как в первый раз. Нужен был инструмент. Нужна была музыка, именно сейчас, чтобы подкрепить оборвавшийся голос, певший о слабости, тяжести и страхе, мелодией надежды. Негромкая, успокаивающая, смиряющая музыка. Нужна была свобода. Нужен был ветер.
— А враги уходили, смеясь над тобой — Ты пришел в этот край, чтобы песенки петь! Hо всё так же шумел над землёю прибой - Это песня твоя продолжала звенеть.
Джек открыл глаза, расправил плечи, гордо поднял голову и запел с новой силой. Теперь взгляд певца был обращён к троим безумцам, что направлялись прямо к нему и магу, что так отважно выступил на его стороне. Теперь ветер снова поможет им, наверняка поможет, и создаст из своих потоков по-настоящему прекрасную и воодушевляющую мелодию. Потому что каждый на свете имеет самый красивый голос. Песня зазвучала чуть иначе, в мелодии появились новые образы: образы других людей, внявших зову менестреля. Лавелл протянул руку приближающейся троице, предлагая им присоединиться к пению, и вторая ладонь обратилась с тем же призывом к людям за щитом.
— И легенды старинные правду гласят, Что та песня вернула на землю апрель, И в цветущем краю позабыт тот отряд, Hо зато твоё имя здесь славят в веках, менестрель.
Каждый на свете имеет самый красивый голос. «Прошу вспомните об этом…»
-
Достойный ответ, да. Превосходно)
-
Каждый пост все больше и красивее) Отличный отыгрыш.
-
Ну очень красиво написано)
-
Вот это просто шикарно, на самом деле.
-
Один из сильнейших и лучших постов в модуле. Молодец
|
Мир раскололся. Лопнул. На одной стороне его осталась жизнь. Та, что была раньше. Сложная, а может быть простая. Легкая или же наполненная тяготами каждодневной борьбы. Пропитанная соком терзаний, волнений, переживаний. Все, что имело смысл. Тянуло цепочку правд и решений. Что значимым было, а может и нет. Там был ты. Видишь? За границей хрусталя, каким глупые люди называют глаза. Там был ты. Твои великие дела. Твои мысли и чувства. Воспоминания.
Зазмеилась трещина на полу, ускользая под ноги хлынувшей голодной массы. Треснул мрамор.
Здесь, за этой чертой - возврата нет больше. Тот мальчик или девочка остались позади. Ты входил под своды великого храма, неся бережно свои надежды. Грея у сердца веру или же неверие. Это уже не важно все. Ты изменился. И осталась кривая усмешка, отведенная уголками губ вверх. Боль непонимания в глазах. Жар, поднимающийся вдоль тела. Режущий, рвущий. Остался гнев и страх. Слово жалящее, вошедшее в душу, молвленное девятью мудрейшими. Или девятью глупцами?
Общее. Толпа тянула руки. А в глазах их - безумие переходило барьеры нерушимых постулатов. Догмы, что отравила каждый день существования. Велик закон Девяти. Нерушимо их слово. И шевелящаяся розоватая масса пойдет вперед, чтобы сломить, стоптать, проглотить и не подавиться. Она выплюнет кости былого, глодая скупую подачку тех, кто Вершит. Кто право имеет. Чей голос едино велик и бескомпромиссен. Не говори с ними. Не слушай их. Не смотри в прорези мертвых масок, ибо в глазах ты увидишь свой приговор. Толпа тянула руки. Толпа неслась вперед. И каша из кривых лиц превратилась в воздух. А воздух стал рыком утробным. И почернели облака у самых сводов. Мелькнули молнии, раскурочивая пространство, пропитанное болезнью разума. Не ищи здесь смысла. Не надейся на логику и доводы рассудка. В храме, что стал домом правящей руки - лишь вера есть. Покоится, царапая плитку пола. Оставляя борозды на ровной поверхности стен. Голодная, голодная вера. Алые рясы. Алая кровь. Алая кайма на гобеленах. Цвет расы людской, символ их торжества. Венец их сущности. Багрянцем омыты земли Нольна. Багрянец вгрызся в Западный Падец. Растекся, привкусом крови на сухих губах. Отравил берега мира, хранимого Девятью. Алые рясы. Алые глаза толпы. Безумие обрело свой оттенок.
Буга. Мошка. Маленькая черная хитиновая мошка, крылышками бессмысленно дергающая. Трепыхающаяся чего-то и куда-то. Так ты себя ощущал. Ибо что есть твой молот против того, кто бесконечные годы питался злобой всего этого мира? Собирал по крупицам ненависть. На завтрак вкушал ярость. За прорезями алой маски осыпались вспаханной землей глаза. Жажда убивать породила ответ. Жрец Отума зарычал диким вепрем. Руку вскинул могучую, обтянутую жалкой тряпкой красной рясы, которая не могла скрыть кочки мышц. И отлетел молот обратно, врезавшись в грудь до хруста костей. Откинув от пьедестала под ноги алчущей толпы. Он сделал шаг вперед, но плеча коснулась рука того, кто нес слово Каль. Качнулась голова в предупреждающем жесте. Нет. Им нельзя вмешиваться.
Состояние: сломано несколько ребер. Дышать трудно. Боль тягучая по телу ползет, в груди сворачивается. Но злоба поднявшаяся душит сильнее. Пульсирует в висках вздувшимися синими жилками. Вставай. Круши. Докажи.
Реннарт. Сначала было пламя. Оно пришло в этот мир. Породило его. Обожгло, вытачивая форму. Двигая пласты земли, скаля острые клыки скал. Поднимая, роняя, выжигая. Оно творило, принося очищение. А сейчас оно зверело, разрывая почерневшую душу. Вороша угли той хилой надежды, что когда-то была. Когда-то вела. Сюда, под своды великого храма. В ловушку, как оказалось. Глупо. Бессмысленно. Обидно. И... яростно. Гнев растекается по венам. Гнев высушивает слезы в глазах. Гнев становится пламенем, а пламя становится злостью. Ожившей волей Каррума. Ведь он ведет. Его черные крылья тенью упали за спиной. Змеится трещина по мраморным плитам. Еще одна. От рук расходится вязь паутины. Так трудно. Так тяжело. И на лбу драгоценные алмазы пота блестят, превращаясь в солоноватый поток. Слиплись волосы. От жара дымятся пальцы. Веером брызг растекается огонь, входя в толпу. Жаля, кусая. У неизвестной женщины воспламенились светлые локоны. Закричала. В отчаянии кинулась бежать, раздувая ветерком пожарище на голове. Лопается кожа, открывая чернеющие кости. Высыхают глаза. Сумасшедший вопль. Невыносимая боль. О, ты знаешь, как это больно - сгорать живьем. Но это все неважно. Важно то, что трещины на полу слишком маленькие. А толпа все ближе.
Состояние: Жарит, горит, печет. Огненный зверь рычит, вырываясь наружу вместе с язычками неконтролируемого пламени. Двоих ты сожгла. Они еще живы, но уже мертвецы. Еще трое отвлеклись перекинутым на одежду огнем - пытаются сбить.
Хеллгейт. - Они спятили! Спятили! Он кричит и мельтешит под ногами. Путается, сбивает мысли. Странный человек, что выглядит обычным крестьянином и от того резко выделяется из пестрой группки девяти у пьедестала. Так вышло, что он оказался рядом. Сонмы голосов превратились в гул. Жужжание роя. И очень легко отказаться видеть в них людей. Очень просто забыть, что за каждой лицевой маской сокрыта жизнь. С мелочными волнениями и тревогами. С запахом печек больших. С топором на дворе и связкой дров. С кузнечными мехами, а может шерстью остриженных овец. Легко было забыть, что эта жизнь ничуть не хуже твоей. Она тоже имеет право на существование. Она тоже горит каждый день, шагая вперед и слепо веря во что-то. В богов, в короля, в великих мира сего. Кто-то выбирает веру в себя, а кому-то необходимо верить в мироздание. Так всегда было. Айлин очутилась в опасной близости к толпе. Ее чуть не смяли, но ты оказался проворнее. Скользит меч. Свистит, вспарывая ставший вдруг красным воздух. Раз. Два. Три. Это так просто. Податливая плоть рвется, расходясь аккуратными разрезами. По шее. По рукам. В живот. Это так легко. Они ведь не воины. У них нет доспеха. И в глазах - пустота слепой веры. Падает женщина, пытаясь зажать фонтанирующую струю крови из шеи. Бесполезно. Рухнул на колени какой-то мужик, собирая выпадающие синевато-пурпурные внутренности из идеально-ровного разреза внизу живота. Бессмысленно. Еще один. И еще. Их руки не дотянулись до той, кого поклялся защищать. И не дотянутся уже никогда. А на затылке взгляд пристальный. Острый. Внимательный. В нем нет укора. Нет презрения или поддержки. Обернешься, а там - никого. Только крестьянин нелепый топчется и руками махает, вырываясь из объятий толпы. Кричит что-то. К тебе прыгает, пытаясь попасть под защиту меча.
Состояние: Трое не встанут никогда. Женщина, мужчина и какой-то старик. Двое ранены и корчатся на полу. Но это так мало. Крохи по сравнению с тем океаном, что прибоем человеческой массы накатывает вперед. И теперь уже к Айлин протягивает руки молодая симпатичная девушка с карими глазами. А к тебе бросается светловолосый мальчишка лет десяти.
Лавелл. Легкий ветерок прошелестел по ногам. Качнул одежды разные и пестрые. Запутался в разноцветных волосах людей. Ты видел их лица. Видел их глаза. И страх. Где-то очень глубоко за границей пустых зеркал, объятых безумием. Страх человеческий, живой, настоящий. Они двигались вперед, но разве имели выбор? Разве могли они противостоять воле девяти жрецов? Разве слово их могло быть нарушено? Нет. И люди шли. Под свистящий меч, под огненные брызги, под водяные бичи. Сгорая, падая, вопя от боли. Их крик входил в самую душу и рвал ее на ошметки. Простые люди. Такие же, каких ты встречал на дорогах этого мира. Такие же, как те, что привечали тебя хлебом и водой. Дарили кров и тепло. Просили о помощи и предлагали свою взамен. Они не идеальны, нет. На свете нет идеалов. Но разве не в этом его красота? Возможно, среди них есть предатели, лжецы и воры. Может, убийцы есть. Но разве заслуживают они смерти такой? В огне или под ударами меча. В струях режущей воды. В безумии, что охватило их, поглощая разум. А ты? Заслуживаешь смерти? Легкий ветерок превращается в поток. Воздух крепнет и сжимается, становясь осязаемым, твердым. Он загустевает и резко бросается вперед, отталкивая толпу назад. Отодвигая всю эту пластилиновую массу, лишенную собственной воли, объятую пламенем сумасшествия.
Состояние: Послушный воздух оттолкнул большинство к дверям. Кого-то сбил с ног, кого-то просто мягко отодвинул. Выиграл драгоценное время, освобождая пространство. Но долго ветер не удержит их.
Старый. Несправедливость всегда была бичом этого мира. Ее можно было увидеть в каждом тесном закоулке. В трущобах городов. Меж домиками селян. И в пышных залах дворцов. Она лилась вместе с вином в чаши знати и королей. Она топталась пылью дорог под замотанными обмотками ногами. Под колесами скрипящих телег. На ней зиждилась вера и законы людские. Она вопрошала и вершила суд. Она говорила устами тех, кто прятал за масками лица. И слова ее ядом входили под кожу. Текли с кровью в самое сердце, отравляя, заставляя задохнуться от непонимания. От тщетной попытки остановить хаос и найти порядок там, где о нем позабыли. - Вы не виноваты, - согласился сухой и спокойный голос жреца Каль, стоящего на пьедестале и безлико глядящего на разворачивающуюся перед ним драму. Он говорил тихо, но отчего-то слышно его было хорошо. Выступили капельки влаги вокруг. Подернулся воздух, словно вспотел. Пошел рябью, превращаясь в твердый полупрозрачный щит. Оттолкнул нескольких, что уже тянули руки свои в попытке схватить и затоптать. - Никто не виноват. Потянулся дальше послушно, расширяя свои границы и укрывая тонкого рыжего паренька, из протянутой руки которого пронесся поток ветра, отпихивая массу людей. Вода и ветер сплелись воедино, становясь монолитной стеной, огораживая пространство. И в груди родилась уверенность, что вместе с этим пареньком вы сможете оттеснить толпу еще дальше. Только бы хватило сил. - Посмотри сам, - продолжал безликий жрец. - Посмотри, как вы опасны. Что творите. Он говорил о тех людях, что падали друг за другом. О простых людях, которых сжигали, резали, крушили и ломали, как куклы. - Вам нельзя жить.
Состояние: Водяной щит сплелся с воздушным потоком Джека. Образовал твердокаменную прозрачную стену, оттеснившую почти всю толпу на несколько десятков метров.
Райна. Они двигались вперед сплошной стеной. Без мысли в стеклянных глазах. Без крупицы сознания. Наполненные словом великих жрецов и волею их беспричинной. Неопровержимой. Они тянулись и из глоток их вырывался гул. Монотонный и непрерывный, он вползал в мозг, вытесняя разум. Сводя с ума. Ты видела, как рядом зажглось неистовое пламя. Как загорелись руки женщины с темными волосами, что оказалась в одном кругу с тобой. Огонь сорвался с цепей и кинулся в толпу, кусаясь и поглощая. Вопли и крики сплелись в какофонию нестерпимого звука и более всего на свете захотелось, чтобы они все замолчали. Упали замертво или просто исчезли, но оставили вас в покое. Ведь вы не сделали ничего плохого. Ведь вы... Вода ожила, запела и заструилась под пальцами послушно. Вода свилась в тугие струи, заканчивающиеся острыми лезвиями. Длинные ее плети ринулись прямо на толпу, на тех, кто жаждал крови и смерти. И они получили кровь и смерть. Прозрачные потоки резали не хуже меча, кромсая людскую плоть. Захлебнулся в собственном предсмертном крике молодой паренек. Лопнула, как сухой пергамент, кожа огромного мужика. Один из водяных бичей вошел в горло вопящей женщины, раздувая до невероятных размеров, пока не лопнул живот, обрызгав кровавой взвесью стоящих рядом.
Состояние: Жизни четырех забрала вода. Быстро, жестоко, бескомпромиссно. Еще трое ранены серьезно.
Делагарди. Так тонка завеса, отделяющая мир порядка от мира хаоса. Неразличима грань, за которой восходит на престол безумие. Опасное, острое, смеющееся хрипло. В его лучах сгорает ложь и выпячивается истина. Оно открывает то, что на самом деле прячется на дне грешных душ. И вместе с ним приходит осознание собственной силы. Вместе с ним на плечи ложатся руки с длинными пальцами, а самого уха касается чье-то дыхание. Ты чувствуешь его. Не видишь, но знаешь. Он так близко. Чернотой бескрайней глаз обжигает. Улыбается широко, нашептывая неясные слова. Это и неважно, что ты не понимаешь. Смысла нет. Правды нет. Невинных - нет. Сколько лет оковы давили на грудь, не давая дышать. Сколько лет холодной испариной выступал вместе с потом долг. Сломленная, сжатая, распятая обыденностью дней и сумасшествием матушки. Потерявшая нормальную жизнь. Забывшая, как это, когда нормально все. Он подарит свободу. Он раскроет крылья вместе с тобой. Он не оставит никогда. Не предаст. Он будет рядом и выпьет все слезы. Он будет смеяться в унисон и рыдать навзрыд в подушку. Он будет лгать и говорить правду. Он станет тьмой в углах и светом ясных дней. Ты только впусти. Раскройся. Дай волю. Всем своим желаниям. Всем своим страхам. Не беги больше. И он обнимет крепко. Опустит подбородок на плечо. И больше никогда не уйдет. Тот, что носит имя - Безумие. Тот, чье лицо - Хаос. "Ло" Арис подарил тебе сегодня много драгоценностей. Рубинов, что рассыпались по полу кровавыми брызгами. Потоками жизни тех, кто падал и не вставал. Они все хотели прикоснуться к тебе. Разорвать. Оставить на память по маленькому кусочку Айлин. Каждый пытался урвать клочок, но Хеллгейт исправно играл свою роль. Он был ловок. Умел. Он бил безжалостно и насмерть. И никто не притронулся к тебе, пока душой овладевало неведомое и пугающее чувство единения с чем-то высшим. Кем-то.
Состояние: Сила подвела. Не нашла выхода, не смогла разжечь еще больше пламя безумия, что охватило людское море вокруг. А вот чувство одиночества ушло навсегда. Ты знаешь, что Он рядом. Он здесь.
Виглик. Образы. Картинки. Видения. Они легко вплывали в голову и вытекали из нее так же легко. Где-то внизу разворачивалась драма. Там кричали люди. Там гудели люди. Там умирали люди. Такие забавные и нелепые. Такие смешные и страшные. Они лопались кровавыми брызгами и это было удивительно красиво. Столько красок вдруг на холсте мраморного пола. Алый, огненный, прозрачно-сизый. Пурпурный цвет безумия и желтый оттенок лжи. Стальное благородство и охровая честь. Все здесь. Ты только возьми кисть и нарисуй свою картину. Новое видение. Новую правду. Чернота заволокла глаза. Чернота вытравила сомнения. Шелест антрацитовых крыльев и угольная смоль. Мир вокруг дрогнул. Мир внутри рассыпался. И раздался детский смех. Лицо белое, как молоко. Свет чистый, как рождение мира. Яркий, ослепительный круг, за которым загорелись звезды. Теплые, искренностью наполненные, несущие в себе силу, пришедшую из других вселенных. Из тех мест, где о добре и зле не знают. Где не существует черного и белого. Где свет и тьма - едины. Серебром белого тумана разошлось кольцо лучей маленького солнца. Солнца, которым вдруг стал ты. Слепящий, погрузивший всю залу на мгновение в сплошной белый абсолют. Вселивший в тела тех, с кем стоял в кругу одном - твердость, уверенность, силу. Забравший то же самое у тех, кто вязкой массой стремился поглотить и смять.
Состояние: Свет чистый разошелся по холлу, неся благо тем, с кем оказался рядом. Неся упадок тем, кто желал зла.
-
Прекрасны картины слов - ничуть не менее, чем прекрасны изысканные картины из под кисти величайших художников. И чувства в строках - как в душе.
-
Насыщенный и яркий эпизод. Связь с богом именно такая, какой я ее себе представляла, да)
-
Уже очень нравится модуль. Пока что каждый пост вдохновляет)
|
BREINION, или ВОЛЬНЫЕ ЗЕМЛИБескрайни просторы Брéйниона, государства, расположившегося на западной половине громадного материка Горллéвин. Залитые солнцем равнины сменяются поросшими вереском и камнеломкой холмами, а те, в свою очередь – густыми смешанными лесами, богатыми ценными породами древесины, дичью и сладкими ягодами. Закатный Берег – западное побережье Горллевина – омывается белопенными волнами Моря Древних, и в ясную погоду на горизонте можно увидеть скалистые силуэты островов архипелага Скéлтанн, родины отважных и гордых гóйделов – народа, который бережно хранит свои древние традиции. Их собратья, кимры, живут в городах, деревнях и замках, усеявших всю территорию Брейниона; обе эти народности восходят к древней расе гéльтаров – некогда кочевников и коневодов, которые тысячи лет назад перебрались на земли Брейниона откуда-то с востока, оттеснив исконных обитателей – áнваров – далеко на север, в суровый край кишащих змеями холмов, покрытых вековечными льдами скалистых гор, заполненных ядовитыми испарениями долин и кишащих древними чудовищами глубоких озер. Гельтары уже давно не единый народ, их культуры, языки и устройство общества давным-давно разошлись по разным дорогам, но все же и гойделов, и кимров иные обитатели нашего мира все еще часто именуют именем их древних предков. Анвары же по-прежнему хранят древнюю обиду и ненависть к захватчикам их родных земель; непростые условия навязанной им «родины» закалили и укрепили их народ; «что тебя не убьет – сделает тебя сильнее» – это девиз, как нельзя лучше подходящий к описанию того, как живут и как воспитывают своих детей анвары. Само название - "Вольные Земли" (что, собственно, и значит "Брейнион" на Старшей Речи) этот край обрел благодаря тому, что местные жители, сколько раз их не пытались завоевать в прошлом (с переменным успехом) своей неистребимой любовью к свободе духа, воли и жизни всегда возвращали себе независимость, посредством агрессивного сопротивления или пассивного подчинения чужеземцам, во время которого древние традиции, устои и нравы бережно передавались из уст в уста, из поколения в поколение, из столетия в столетие. Вольные Земли разделяются на пять основных регионов, именуемых «королевствами»: Гвинедд на севере и северо-западе, Дивед на юго-западе и юге, Поуис – на востоке, Гвент – на юго-востоке и Кередигион – в центральной части Брейниона. Королевство Гвинедд (Teyrnas Gwynedd)Северо-западные и северные земли Брейниона занимает Королевство Гвúнедд. Ученые мужи говорят, что его название некогда означало «лесные люди», ведь бóльшая часть территории Гвинедда занимает Койдвенский лес, где под сенью тысячелетних деревьев уже многие столетия относительно спокойно сосуществуют люди и Талвит Тег. Современные кимры, впервые попав в покрытый тенистыми лесами Гвинедд, выражают немалое удивление, ведь на Старшей Речи «гвин / гвен» означает «светлый». Западные границы Гвинедда носят название Закатный Берег – это побережье усеяно рыбацкими деревушками и небольшими сельскохозяйственными коммунами, которые обеспечивают рыбой, зерном, молоком и мясом почти все королевство. Откуда этот край получил свое название несложно понять, стоит хотя бы раз оказаться там вечером, когда заходит солнце: Море Древних, словно зеркало, отражает всю палитру алых и золотистых красок, которыми украшаются в эту пору дня небеса; это величественное зрелище может тронуть даже самую закостенелую и неромантическую душу. Хотя жизнь обитателей Закатного Берега далека от романтики и красоты; тяжелый труд и противодействие буйным силам природы – вот под какими созвездиями рождаются местные жители. Жители Гвинедда – и люди (кимры преимущественно, но нередко можно повстречать и гойделов, куда реже – эдлинги), и Талвит Тег. Те из них, кто осел на побережье, живут рыбной ловлей и торговлей с гойделами, приплывающими сюда со Скелтанн со своими товарами – ценными мехами, золотом, медью и оловом, отборным рогатым скотом. Те же, кто избрал своим местом обитания бескрайние изумрудные леса – живут охотой, сбором ягод и целебных трав, выделкой шкур и мехов, заготовкой ценных и не очень пород древесины, выращивают домашний скот. Изобилие лесов – сущий рай для охотников и следопытов, а Койдвенский лес, помимо того, что является вотчиной Талвит Тег, скрывает в себе еще и тайны нескольких друидических рощ. Те, кто мечтает познакомиться с философией и доктриной этого учения, направляются именно сюда, ведь только в Койдвенском лесу друиды на протяжении тысячелетий практикуют свои искусства, вдали от фанатиков Церкви Единого или же культистов Илтани. Официальных столиц государства две: первой из них является город Гарт-Кéлин («Сад Остролиста»), расположившийся на Закатном Берегу; живущий там король Анарáуд управляет равнинной и приморской частями государства, тогда как его лесными территориями правит королева Эльфáма, чья резиденция находится на берегу Хрустального Озера, сокрытого в самом сердце Койдвенского леса. Кáнтрев-Лин, «Озерный Город» – так именуется и сама «лесная столица». Гербов у Гвинедда тоже два – у Гарт-Келин это четверочастный щит с золотыми и червлеными полями, четыре шествующих смотрящих впрям льва с лазурью на языке и когтях, а у Кантрев-Лин – зеленое поле, в центре – три вертикальные полосы, составленные из четырех серебряных звезд, серебряного меча и снова четырех серебряных звезд. «Государство двух монархов», так иронично называют Гвинедд соседи, но самим гвинедцам все равно – главное, что короли Гарт-Келина и королевы Катрев-Лина на протяжении уже многих лет правят в унисон, не вмешиваясь в вотчину друг друга. По северной границе Гвинедда проходит Тервинская Стена, отделяющая цивилизованный мир от земель диких анваров. С востока это королевство соседствует с Поуисом, на юге же - с Кередигионом; юго-западную границу Гвинедд разделяет с Диведом, а по морю проходит раздел территорий Гвинедда и Скелтанн. Население*● люди: кимры - 55%, гойделы - 15%, прочие (эдлинги, эттиры, анвары, фтессийцы, кеттарийцы) - 5% ● сидхи: земные - 5%, подгорные - нет ● альвы: лесные - 15% (обитатели Койдвена), поднебесные - нет, потерянные - 5% ВероисповеданиеЛесные альвы, равно как и большинство людей, живущих в Койдвенском лесу, с почтением относятся к учению друидов, хотя люди и земные сидхи в повседневной жизни нередко обращаются за помощью и к богам Старой Веры. Старую Веру исповедуют и обитатели Закатного берега. Миссионеры Церкви здесь - редкие гости; есть даже один монастырь в окрестностях Гарт-Келина, служители которого не оставляют надежду на то, что рано или поздно Истинная Вера будет сиять и здесь. Койдвенский лес (Coedwen)Здесь, в самом сердце этого дремучего вековечного леса (который фактически являет собой объединение нескольких меньших по размеру лесов, разделяемых реками или небольшими холмистыми долинами), можно повстречать и древние руины некогда величественных замков, и забытые богами и людьми башни чародеев из минувших эпох, и каменные кромлехи живших здесь давным-давно анваров; тут все еще живут Тáлвит Тег – «Волшебный Народ». Древняя раса, населявшая весь мир миллионы лет до появления первого человека, ныне немногочисленна – их легенды гласят, что некогда, давным-давно их народы обитали в этом мире, который они именуют Дайарéн – «Мир Света», и в Мире Сумерек, " Мин-ар-Вир" на Старшей Речи. «Талвит Тег», как и «гельтары» - собирательное название для двух рас: áльвы и сúдхи. Сидхи обитают в подземных городах и лабиринтах коридоров, расположившихся под Серебристыми Горами – огромным горным массивом, занимающим практически всю центральную часть Горллевина (на Старшей Речи этот горный массив именуется Кáлонвид – «Сердце Мира»). Альвы же стремятся к заоблачным высям, поэтому повстречать их можно в хрустальных и белокаменных городах на белоснежных вершинах Серебристых Гор, а также на каэр-сúди, летающих островах, которые медленно и неторопливо странствуют по поднебесью Дайарена. Однако есть и другие сидхи, и другие альвы – первых можно повстречать в селениях на поверхности земли, куда обычно подгорные сидхи выбираются крайне редко, вторых же – в городах, построенных на вершинах деревьев в десятках и сотнях лиг от ближайшего человеческого селения. И те, и другие считаются подгорными сидхи и нагорными альвами «отщепенцами», «изгнанными», «потерянными», на что лесные альвы и наземные сидхи отвечают: «Все Талвит Тег – потеряны, все мы – отщепенцы, уже миллионы лет с момента, когда миры разделились». Именно их, "изгоев", можно повстречать повсюду в Брейнионе – сидхи в людских городах и селениях, лесных альвов – в тысячелетних лесах. Лесные альвы оберегают свои земли и редко позволяют чужакам заходить под сень их лесов; а чтобы стать «своим» для этого народа, нужно очень постараться. Доверие – не то, что альвы даруют с легкостью и многим. Есть еще группа альвов, которых, как и наземных сидхов, можно повстречать в городах и селениях людей - о них лесные альвы говорят, что они "истинно потеряны для нашего народа", а небесные альвы о них стараются даже не вспоминать; сами же "потерянные" альвы лишь хранят в потаенных уголках памяти легенды о былом величии и единстве своего народа, и просто пытаются жить и выжить - как бы сложно это не было, учитывая недоверие со стороны и людей, и родственных народов. Легенды гласят, что миллионы лет назад грани между мирами были тонки, как завеса тумана над утренней гладью лесного озера, и Талвит Тег переходили из Сумеречного мира в наш и обратно по Порогам – вратам, которые создавали и хранили Зодчие Туманов, редкие представители Волшебного Народа, от рождения обладавшие даром странствия меж мирами. Что-то произошло в один момент, и грани между мирами стали плотными и непреодолимыми, а Зодчих Туманов не осталось на земле, и большинство Порогов «увяли и усохли», что бы это ни значило (современные Талвит Тег, увы, не знают, о чем именно идет речь в этой легенде). Таким образом Волшебный Народ оказался разделен – большая часть их сородичей остались в Сумеречном мире, где обитают древние боги, немногие остались здесь, в нашем мире. Именно Талвит Тег научили первые человеческие народы ремеслам, наукам и волшебству, и именно они горько в том разочаровались, когда древние цивилизации людей использовали магические энергии не во благо, но ради достижения власти, богатств, для убийства сотен и тысяч себе подобных и порабощения целых народов. Волшебный Народ удалился на запад Горллевина, укрывшись в густых девственных лесах или в сверкающем великолепии снежных вершин Серебристых Гор, а также выстроив города и королевства в подгорных пещерах. Королевство Дивед (Teyrnas Dyfed)Южнее Гвинедда расположено королевство Дúвед, которое простирается до самых южных границ Горллевина, омываемых Внутренним Морем. Само название, как считают историки и летописцы, относится к древнему наименованию этого края – Деметия; так называлось первое государство гельтаров, когда они только переселились на запад Горллевина и вели ожесточенные войны с аборигенами – анварами. Земли Диведа в основном – это наполненные солнечным светом и безграничностью небес плодородные равнины, по которым текут полноводные реки. Леса и рощи здесь встречаются часто, но не простираются на десятки и сотни лиг, как в Гвинедде, а лишь точечно украшают равнины своей бисерной россыпью. В дельтах рек встречаются топи, но их здесь не так много, как в скалистом Кередигионе; нередко также в этих краях, равно как и на всей территории Брейниона, можно повстречать руины древних городов и заброшенные замки феодов, которые существовали здесь сотни и тысячи лет назад, но были разрушены или покинуты во время одного из катаклизмов или трудных времен, которые наш мир переживал множество раз в минувшие эпохи. Такие места обычный люд обходит стороной, ибо древние руины – самое вероятное место, в котором какая-либо нечисть может устроить себе логово или гнездо. Чудища и опасности, смертельные пережитки минувших времен, заставляют людей держаться друг друга и селиться либо же в больших городах, либо же в пределах видимости городских стен, либо в городках и деревнях, которые находятся на феодах доблестных феодалов, которые способны защитить своих людей и свои земли. Жители Диведа в основном - крестьяне и земледельцы, а также пастухи и скотоводы. Солнечные равнины, щедро орошаемые водами множества рек, являются одним из лучших в Брейнионе мест для выращивания злаков, льна, конопли и овощей, а также для разбивки фруктовых садов; поля, полные сочной травы, в последнее время сокращаются из-за того, что все больше и больше земли отводится под сельское хозяйство, поэтому между представителями этих двух видов сельского хозяйства в Диведе в последнее время несколько напряженные отношения. Глинистые русла рек позволяют добывать глину, благодаря чему керамику Диведа можно повстречать, вероятно, в каждом уголке мира. Море Древних у побережий Диведа очень скалисто и мало подходит для мореходства - даже рыбная ловля там сложна, ибо неподалеку от пролива, соединяющего два моря, всегда неспокойно на воде. Воды Внутреннего моря у берегов Диведа - без подводных скал, но с опасными течениями, поэтому только самые умелые, смелые или отчаянные здесь решаются заниматься рыбной ловлей или выходить в море в небольшом судне. Иронично, но несмотря на то, от чего произошло название королевства Дивед - Диметия, воинственное государство гельтаров, истреблявших аборигенов Брейниона сотнями и тысячами, и в конце концов оттеснивших их на север материка, за всю историю своего народа как "люди Диведа", эти кимры снискали славу самых миролюбивых и невоинственных гельтаров среди всех существовавших и существующих. Спокойные пасторали Диведа - та уютная гавань, в которую рано или поздно возвращаются все ученики Гламорганской Школы Менестрелей, и которую так часто воспевают в своих балладах, песнях и поэмах. Гламóрган - второй по размеру город Диведа, который славится своей школой бардов и менестрелей - ее выпускники служат при дворах почти всех монархов Горллевина. На севере Дивед граничит с лесистым Гвинеддом, на востоке – с болотистым Кередигионом, а на юго-востоке – с «царством ветров», Гвентом. Столицей Диведа является город Кармáртен, расположившийся в устье самой крупной в Брейнионе реки Эгинúн. Сейчас его правителем является король Клóтри, известный своим покладистым и мягким характером, из-за которого фактическим (хотя и негласным) правителем государства является старшая сестра Клóтри, герцогиня Мóрвин – дама с амбициями и суровым нравом. Герб Диведа – на лазури золотой восстающий лев в окружении четырех розеток. Население*● люди: кимры - 70%, гойделы - 5%, прочие (эдлинги, эттиры, анвары, фтессийцы, кеттарийцы) - 5% ● сидхи: земные - 10%, подгорные - нет ● альвы: лесные - 5%, поднебесные - нет, потерянные - 5% ВероисповеданиеПодавляющее большинство жителей Диведа до сих пор молится Старым Богам, особенно в сельской местности, хотя знать и обитатели больших городов все чаще и чаще принимают Истинную Веру (так называет свое учение Церковь Единого Пламени). Яблоневый Остров Авалон (Afalon)Посреди бескрайних равнин Диведа, ближе к юго-западной оконечности материка, находятся два места, которые не дают покоя ученым умам всего мира уже которое столетие, если не тысячелетие: древний круг камней, поставленных в виде огромных арок, через которые могут свободно пройти даже великаны, буде они существовали бы на самом деле, и находящийся рядом с этим странным местом остров, именуемый "Авáлон" - "Яблоневый". Все те, кто сведущи в сверхъестественном, в один голос утверждают, что несмотря на схожесть с кольцами менгиров, которые сооружали древние анвары (а может, сооружают и по сей день - никто не знает, что творится там, за Стеной), этот мегалит был явно возведен не позже тех времен, когда людей и в помине еще не было, а этими землями безраздельно правили древние Талвит Тег. Также все соглашаются на том, что именно в центре этого круга камней находится невероятно мощный по силе узел Линий Леи - возможно, самый сильный на всем материке. Увы, нынешние Талвит Тег не имеют ни малейшего понятия о строителях этого мегалита и его предназначении, о чем лесные альвы чистосердечно признаются, а поднебесные - делают загадочный вид и уходят от прямых ответов, напуская вуаль таинственности. Яблоневый Остров получил свое название благодаря бесконечным просторам яблоневых рощ, окружающих глубокое озеро, в сердце которого и высится Авалон. На самом острове располагается главное святилище Старой Веры - так кимры называют религию своих предков-язычников, которые поклонялись (а многие их потомки поклоняются и по сей день) Триликой Богине, предстающей в ипостасях девы, матери и Старухи, а также Воину, Кузнецу и двум Королям - Летнему и Зимнему. Народное предание гласит, что Серебряная Яблоневая Ветвь, один из тех артефактов, которые легендарные Зодчие Туманов использовали для создания и поддержания Порогов, хранится именно там; так ли это или нет - жрицы Авалона (а в главное святилище позволено служить только женщинам) не говорят, лишь загадочно улыбаясь. Флаг Гарт-КелинаФлаг Кармартена
|
Когда Матиас вернулся в зал, он всё ещё был поглощён собственными мыслями. Недавно навеянные образы стояли перед его глазами, и в голове зрели определённые выводы. Честно говоря, в эту минуту ему было далеко не до приёма. Но громкий возглас Кальдерони заставил его выйти и задумчивости. Вновь появилась знакомая всем улыбка, только теперь за ней скрывалась некая отрешённость. Возле уголков глаз и на лбу проявились слабо заметные морщинки - выражение приятного удивления застыло на его лице. Окружающие покосились на сильно опьяневшего мужчину с неодобрением, но всё же последовали его примеру и выпили, а сам Матиас подошёл к компании, которую ещё недавно оставил ради неожиданно грянувших дел. - Друг мой, вы очаровательно пьяны, - произнёс Джованни, приближаясь к Кальдерони. В этот миг в глубине его глаз зажглась искра возрастающего азарта. Он наблюдал за Леопольдо подобно хищнику, углядевшему лёгкую добычу. Сейчас Матиас высоко оценивал свои шансы сблизиться с торговцем, и на это был ряд причин: нетрезвое состояние последнего, его прошлое и возраст - по виду, мужчина скорее был ровесником Джованни. В голове вора уже наметился некоторый план действий. - Не думаете ли вы в таком состоянии ехать домой? Предлагаю к вашим услугам мою скромную обитель. Продолжим вечер в несколько иной обстановке и, возможно, за бокалом бренди, если вы того захотите. Ради вас можно и пожертвовать бутылочкой долгой выдержки. - В голосе его плавно переливались нотки лживой заботливости, с которой хозяин тратторий неизменно обращался к своим клиентам. Тем же временем он следил и за ди Ферранти и Сориа, с которыми обсуждал петушиные бои, и думал о том, что они, подобно их собеседнику, нетрезвы. Лица их начали краснеть от алкоголя, взгляд менее выразительно блуждал по залу. Джованни подошёл и к ним, возобновляя разговор и несколько более настойчиво добиваясь расположения у ди Ферранти. Но приглашать последнего в свой дом не спешил: разговор, который он планировал провести с Кальдерони, никого, кроме них, не должен был касаться. Беседуя, Матиас бросал вглубь помещения заинтересованные взгляды. Заметил экстравагантно одетую дочь Сальваторе, выслушивающую де Боно. Заметил в отдалении фигуру Эстакадо, и ощутил прилив густой ненависти. С такого расстояния он, конечно, не видел ни шрама, ни крови, но интуитивно догадывался, что Данте появился на приёме так поздно неспроста. И о чём он там шепчется с этой Дестефани?.. Тем временем на другом конце зала происходил разговор совершенно иного рода. - О, Эмилио. На самом деле, интереснейший человек... Тон собеседника становится теплее, но его взгляд был по-прежнему холоден и пронзителен – казалось, он наблюдал за каждым малейшим её действием и, если говорить прямо, изучал. Честно говоря, от подобного внимания Беатрис становилось не по себе, но она продолжала вежливо улыбаться и слушать. Ей стоило усилий, чтобы сохранить на лице эту улыбку. Его речь начала изобиловать красочными эпитетами в отношении де Боно, о котором она ненароком завела разговор. Преувеличенное восхваление недвусмысленно давало понять об истинном отношении Сальваторе, и эта двойственность девушке не понравилась. Сразу же оттолкнула, напоминая о том, в какие игры они все тут играют. Удивительно то, что этот человек так ненавязчиво продемонстрировал ей собственное лицемерие. Ещё неискушенная в подобного рода делах, Беатрис не знала, как ей быть. Продолжать улыбаться и строить из себя наивную девочку, как ни в чём не бывало?.. Возможно, в этот миг от неё повеяло холодной неприязнью, но внешне девушка старалась оставаться равнодушно-вежливой. Слушая Стефана, девушка пыталась понять, что это за человек. Её не слишком привилегированное происхождение не позволяло ей оценить поступки высокородных особ в должной мере – к их обществу за несколько лет она так и не привыкла, и принадлежность к невысокому роду накладывала некоторый отпечаток на её собственное мышление. Неожиданно появившийся в голосе собеседника французский акцент несколько уязвил её, но Беатрис никоим образом это не выказала – но что-то болезненно кольнуло внутри, словно она услышала упрёк в свой адрес. Но всё же, среди подобных ей девушек, Беатрис могла похвалиться некоторой сообразительностью. Иначе она и не присутствовала бы на этом рауте. Возможно, красивые и безупречные манеры и обманули бы другую особу, но за всем этим лоском девушка углядела подобие истинной натуры. По крайней мере, она надеялась, что поняла всё правильно. Приглашение на танец было встречено ей не без спрятанной в уголках губ иронии. Но заиграла музыка, не давая ей возможности отказаться. - …Если, конечно, я смею рассчитывать на подобную честь… Но прежде, давайте же выпьем! За ваше здоровье. Беатрис подняла бокал. …Матиас нервно оглядывал присутствующих. Пора было заканчивать беседу, тем более что, оглядывая зал, он никак не мог найти среди гостей Беатрис, и это начало его порядком беспокоить. Последний раз он видел её в группе молодых дам, но теперь не замечал среди них фигурки жены. И чем дольше он искал её, тем больше терял нить разговора и переживал. В какой-то миг впередистоящие силуэты мелькнули пышными нарядами и отошли, расходясь по углам и освобождая центр зала для танцев. Матиас увидел её тут же. Она стояла к нему спиной, но даже с такого ракурса он не мог спутать её с кем-то другим. В её руках был бокал с кроваво-алым напитком, которого доселе у неё не было, и компанию ей составлял… Сальваторе. Незримый никому, но остро ощущаемый удар молнии пронзил его, рассыпаясь на тысячи искр и разгораясь пожаром внутри. Во взгляде вспыхнула пожираемая его ярость, зеленоватые глаза потемнели до цвета древесной коры. Жгучее чувство комом поднималось вверх, готовое вырваться гневным рыком. Судорожно сокращались мышцы руки, сдавливая хрупкий бокал в пальцах. Впрочем, раздави он его – не заметил бы, не ощутил бы боль от порезов, потому что в это мгновение его снедала совсем иная. Он просто представил, как вынул бы клинок и одним ударом пронзил голову врага, сквозь глаз и дальше, и вот уже окровавленное лезвие показывается из затылка… …Знакомая рука легла на её собственную с зажатым в ней бокалом. Беатрис вскинула глаза на нависший над ней высокий силуэт мужа. Она ощущала его бешено бьющийся пульс сквозь кожу запястья, но видела лишь лёгкую улыбку, отпечатывающуюся на тонких губах, и выражение предельного дружелюбия и спокойствия на лице. - А-а, Стефан Сальваторе! – произнёс он, глядя сопернику прямо в глаза, и, не отрывая взгляда, уже забирал из рук жены бокал, демонстрируя к этому куску хрусталя крайнее недоверие. – Я смотрю, вы даром времени не теряли, и уже успели познакомиться с моей очаровательной женой. – Во взгляде его то же давление и отражение недобрых мыслей, с которыми секунды назад Стефан смотрел на Беатрис. И так же разнится тон, что был бы уместен при встрече в одной из его тратторий, когда он встречал бы очередного посетителя. – Надеюсь, вы вдоволь насладились её обществом, потому что мне придётся её у вас увести. Боюсь, она должна свой танец мне. Освободившаяся рука по-хозяйски легла на тонкую талию девушки. Прожигающий взгляд, брошенный напоследок, красноречиво говорил о взыгравших в мужчине амбициях, явном собственничестве и, конечно, потаённом страхе. Беатрис же растерянно переводила взгляд с одного мужчины на другого, и на лице ее отразилось даже некоторое недовольство, о котором девушка решила умолчать, и после послушно последовала за Матиасом. Чета Джованни растворилась среди танцующих пар.
|
|
|
|
|
-
Душевно^^ Не ожидала от япошек подобного)
-
А, так значит это иммельман? Но "вихревая мёртвая петля" всё равно круче звучит.
|
|
Шепард, методично и неторопливо, воплощал задуманное в реальность, ведь таковы жизненные установки защитников человечества - "Космодесант своих не бросает" и "Командир входит в бой первым, а выходит последним".
Шаг за шагом, Голем приблизился к оружию, служившим своеобразным рубежом. Гранаты одна за одной тонули в кадаврах, испаряли, испепеляли, дарили дополнительные секунды для дальнейших действий. Именно из этих секунд сложились минуты, позволившие бойцу добраться до тяжелого вооружения.
Прекратив метать гранаты, Макс, словно игрушку, поднял оружие одной рукой и сдёрнув аккумулятор с магнитного крепления вставил в пазы. Оружие ожило, шкала индикации заряда мигнула красным, а затем пройдя весь спектр цветов позеленела. Дальномер ожил, а фокусирующие линзы пришли в движение, подстраиваясь под оптимальную дистанцию оказавшуюся в прицеле. Взяв пулемёт двумя руками, Шепард перенёс точку опоры на отставленную назад ногу, превращаясь в некое подобие стационарной турели. Наведя ствол на вываливающихся из-за угла кадавров, он нажал тангенту. Воздух наполнился ионами, напоминая запах грозы. Яркое свечение наполнило конденсатор энергий, а в следующее мгновение последовала длинная очередь выстрелов, буквально распиливающая энергетическими всплесками тела противников.
Огненная стена продолжала терзать бренную плоть ровно столько. сколько было необходимо, чтобы Фрайзер вернулся из комцентра, завернул за угол и скрылся в кабине лифта.
- Так точно... Привычно отозвался Голем на слова незнакомца и прекратил заградительный огонь. Бросив короткий взгляд себе под ноги, он извлёк последнюю оставшуюся плазменную гранату и закрепил на поясе, а вот осколочно-фугасную он поставил на боевой взвод с таймером задержки, бросил в ящик, а сам ящик толкнул дальше по коридору. - Десять секунд... Космодесантник с грацией носорога развернулся вокруг своей оси и устремился к лифту. Всей своей массой он врезался в косяк, тормозя возле лифта и протискиваясь внутрь. - Пять секунд... Палец-сарделька ткнулся в номер этажа, а затем в кнопку аварийного закрытия дверей. Створы медленно поползли на встречу друг другу. - Три... Две... Железные переборки сомкнулись, лифт пришел в движение. - Одна... Кабину тряхнуло и чтобы не раздавить кого-то из присутствующих при падении, Шепард раскинул руки и упёрся ими в противоположные стенки.
Ящик с гранатами детонировал. Железные цилиндры, семена смерти, заботливо посеянные рукой Шепарда, взошли красными огненными цветами. Оставалось только гадать, что именно произошло на оставленном этаже, но в одном можно было быть уверенным, после такого взрыва, плоть разорвёт на клочки и черномассе уже будет некем управлять.
Когда тряска стихла, Макс отцепился от стен, повернулся к научнику Сильвии ван Эллемеет и доложил: - Задача выполнена. Огненное очищение, завершено. Сказано это было столь буднично и спокойно, словно не было, минутами ранее, неравного боя с превосходящими силами противника не знающего ни боли, ни сомнений ни усталости. Словно находятся они не на обречённой станции, а где-то в безопасности, далеко от мест событий и пришел с докладом не боец с передовой, а обычная штабная крыса получившая сухую сводку статистики по каналам радиосвязи.
Закончив доклад, Макс вновь повернулся к створкам лифта, стащил со спины оружие и принялся инспектировать его состояние, во избежание недоразумений в дальнейшем. Ему вполне хватило времени, пока лифт полз между этажами и когда створки вновь открылись, Голем стоял в боевой стойке, ожидая противников по ту сторону.
Первым вышел Фрайзер, за ним Голем, прикрывающий с высоты своего роста всё пространство вокруг. Возле лифта было чисто и спокойно, чего не скажешь о бойне за поворотом. Макс остановился на краткий миг, чтобы по следам восстановить рисунок боя.
Видя состояние людей, Макс решил, что лучшим способом привести их чувства в порядок, будет сменить объект их переживаний и набор эмоций, на что-то другое. Пусть это будет злость. ненависть или недоумение, главное чтобы не страх и отчаяние.
Повернувшись на слова научника, Шепард приблизился, поднял брошенную сигарету, затем пальцами сдавил уголёк той, что курила девушка. - Сильвия ван Эллемеет, за курение в неположенном месте вам выписан штраф в пятьдесят кредитов, ещё пятьдесят за разбрасывание мусора, а так же двадцать кредитов экологического сбора, за загрязнение окружающей атмосферы и биосферы станции... Лицевой щиток безопастника не выражал никаких эмоций, а голос, синтезированный внешними динамиками, не имел эмоционального окраса, в следствии чего было невозможно сказать, шутит он или говорит серьёзно.
Но как бы то ни было, Макс сохранял предельное внимание и концентрацию, периодически поворачивая голову и оценивая окружающую ситуацию, готовый в любое мгновение начать действовать.
|
Стартовые характеристики:
Численность семьи На старте у Вас имеется глава семьи (Босс), его помощник (Андербосс) и Капореджиме (нечто вроде капитана солдат). Данная характеристика может меняться только на старте и отвечает за приобретение новых членов Вашего главного альтер эго: Консильери (5 очков) и до 5 дополнительных Капореджиме (3 очка). Очки потраченные на приобретение членов семьи распределяются на характеристики последних.
Влиятельность семьи На старте равна нулю и докупаться не может. Будет изменяться в ходе игры за те или иные действия.
Богатство семьи При нулевом значении еженедельный доход семьи равен 5000 долларов. Каждый новый уровень принесет дополнительно 1000 долларов в Вашу казну еженедельно.
Реджиме - солдаты семьи Ваша домашняя армия. За каждое потраченное стартовое очко Вы получаете пятерку редиме, однако, на каждого Капореджиме вы можете взять только 10 бойцов. Изначально у вас имеется 10 реджиме. Вооружены они изначально только ножами, но ничто Вам не мешает снарядить их так, как Вашей душе угодно, только платите шуршащими "баксами"! Содержание армии не бесплатно, и прокорм одного солдата Вам обходиться в 100 долларов еженедельно. А если Вы платить не будете, они разбегуться или перейдут к Вашим конкурентам. Ведь не зря говорят: у кого нет сольдо, нет солдат! Солдаты - парни простые, и учатся действовать сообща. Посему снаряжать их нужно десятками, и весь десяток - одним и тем же оружием.
Стартовые очки и их распределение У Вас на старте имеется 30 очков для распределения. Стоимость каждого шага в характеристике "Богатство" и "Солдаты" равна единице. Кроме того, каждый член семьи имеет свои характеристики, которые также можно улучшать на единицу за 1 очко.
Члены семьи Только Вы и ваши поверенные могут повлиять на ситуацию в городе и приблизить Вас к желанному титулу. Игромеханически это отображается в том, что за игровые сутки каждый член семьи может совершить два действия, направленных или на повышение Вашей влиятельности, или на снижение влиятельности оппонента. Но не только от кубов зависит Ваша удача. Ваши, вне всякого сомнения, гениальные идеи и их красивое описание также поспособствуют успеху Вашего предприятия. Так что важно будет не только "кто кого перекидает", но и социальный аспект взаимодействия с другими игроками и персонажами мастера. Каждый член семьи обладает следующими характеристиками: 1. Боевое мастерство; 2. Искуство интриги; 3. Командные навыки; 4. Харизма; 5. Стойкость. Изначально все они равны нулю, но за стартовые очки или в ходе игры могут быть улучшены. Предельное значение каждой характеристики равно 5. Характеристики влияют на следующие действия: Боевое мастерство: за каждый уровень прибавляется модификатор +1 к попаданию по противнику в рукопашном бою. Мастерство интриги: за каждый уровень прибавляется модификатор +1 к успеху Ваших интриг. Командные навыки: за каждый уровень прибавляется модификатор +1 к успеху действий солдат под Вашим руководством. Харизма: за каждый уровень прибавляется модификатор +1 к убеждению НПЦ и толпы. Стойкость: за каждый уровень прибавляется модификатор +1 к количеству ран, которые Вы способны пережить.
Примечание: Если членом Вашей семьи является другой игрок, то он имеет дополнительно сверх лимита 5 очков, которые может потратить исключительно на свои характеристики.
Действия Как бы Вы не были сильны или умны, в мире всегда есть место случайностям. Эти случайности и отображают кубики. При совершении каких-либо изменяющих влияние действий, или же в бою, Вы кидаете d10 и, с учетом разнообразных модификаторов, получаете результат Ваших действий от мастера. Модификаторы мастер будет применять исходя только из своей логики, так что мастерский произвол во все поля, да.
Бой Убийство - самый простой и прямой способ устранить неугодного или же пройти туда, куда не пускают. В этой игре в бою Вы должны кинуть d10 за каждого бойца, и на значение свыше 5 Вы попали. Но врага может спасти броня, и в свой ход Ваш оппонент также кидает d10 на то, спасся ли он, и переходит в наступление в случае успеха. В зависимости от снаряжения и характеристик модификаторы к тому или иному броску будут разниться. Параметр же стойкости отвечает, сколько дополнительных ран у персонажа, т.е. сколько пробивших броню ранений он может пережить.
Лечение Не все раны смертельны, и у Вас есть только час, чтобы попытаться спасти смертельно раненного. Принесите его к медику и надейтесь, что его мастерство спасет умирающего. Но не все доктора равно хороши, и их параметр Медицина может разниться от -3 до +5. Данный модификатор действует так же, как и характеристики членов семьи. И помните, услуги лекаря, а тем более хорошего, далеко не бесплатны!
Должности, бизнес и "бизнес" Кроме того, за пять (или более) очков Вы можете приобрести главе семьи и\или консильери и\или помощнику босса одну или несколько (если не указано обратного), городских должностей или легального\нелегального бизнеса, а именно:
Должности - Бывший сенатор (у Вас остались хорошие связи с властьимущими, только для Босса) - Бывший военный офицер (у Вас остались связи в армии, Вы можете купить армейское оружие, а остальное оружие стоит в двое дешевле)
Легальный бизнес - Адвокатская практика (модификатор +5 при попытке оправдаться перед судом) - Частный банк (Ваши доходы, в том числе изначальные удваиваются, только для консильери, стоимость 7 очков) - Производитель автомобилей (Вы можете сделать три действия в день вместо двух) - Владелец сети закусочных (Вам ежедневно стекаются слухи со всего города) - Конезаводчик (Появляется возможность устраивать скачки) - Бизнес по вывозу мусора (Снижает внимание правоохранительных органов (источник легального дохода), легче избавляться от трупов.)
Нелегальный бизнес - Производитель алкоголя (средний доход, повышено внимание полиции) - Наркоторговец (высокий доход, повышено внимание FBN) - Контрабандист (Вы имеете контакты среди зарубежных воротил и иногородних мафиози, и если потребуется, они могут оказать вам помощь) - Владелец игорного дома (Здесь собираются в основном богатые и влиятельные люди, Вы заведете множество хороших знакомств) - Сутенер (Довольно полезно иметь преданную шлюху, возможно она поможет Вам подобраться к интересным людям в самый неловкий момент) - Владелец "Спик изи" (Там собираются все - простые граждане и профессиональные воры, медики и убийцы, и многие другие. Вам будет проще найти в этой толпе специалиста) - Рэкетир (Ваши реджиме привыкли к грабежу и убийствам, и вполне могут себя прокормить. Содержание армии в двое дешевле)
Если Вы придумаете и обоснуете иную должность, мастер с удовольствием Вам ее предоставит.
Изменение влияния Мастер не собирается давать Вам обширный список действий, могущих изменить влияние семьи в ту или другую сторону. Все это целиком и полностью зависит от Вашей изобретательности, благородные синьоры!
Окружающий мир Вы - не единственные влиятельные люди в городе, и прочее население тоже попытается половить рыбку в мутной воде, дабы остатся в прибыли при смене власти. Они сами могут предложить вам помощь, или наоборот - о помощи попросить. А кто-то может и побояться подойти первым, но на вашу предложение, в свою очередь, откликнется. Кроме того, ваши активные действия могут вызвать соответствующую реакцию: если вы отравите колодец рядом с домом врага и погибнет при этом много простолюдинов, да при этом о том, кто виноват, узнают - народный бунт против Вашего дома Вам обеспечен.
Статус Вы - босс мафии, и многое из того, что позволено реджиме, Вам не к лицу. Конечно, никто не мешает Вам отказаться от дуэли или пить вино на празднике, устроенном Вашим оппонентом - то в глазах всего города Вы потеряете немалую долю уважения, ибо благородные синьоры так себя не ведут!
|
Под сводами Храма кипела, бурлила в потоках чужих эмоций и амбиций жизнь. Многоголосая толпа молила, тянула руки к тем, кто безмолвно застыл на пьедестале, взирая на людей с холодным отрешением. Казалось, им совершенно не было дела до тех, кто с разгоравшейся искрой своих желаний явился к ним из далёких краёв – лишь бы вымолить призрачный шанс их исполнения. Жрецы застыли. Жрецы молчали. Вслушивались в неумолкаемый гомон, не отвечая на многочисленные вопросы и мольбы. Казалось, каждый в этом зале считал своим долгом и последней возможностью докричаться до неумолимых судей, способных повлиять на их никчёмные мелкие судьбы. Толпа наседала. Толпа давила. Каждый жаждал стать тем, кого коснётся неоспоримая воля богов. Тем, кому в дар принесут счастье и ответ на самые важные вопросы. Каждый мелочно думал о себе, обнажая собственный эгоизм и алчность, пытаясь перекричать своего соседа и протиснуться поближе к властным фигурам, стоявшим на помосте в своих алых рясах и ничего не выражающих масках, скрывающих их личности. Казалось, лишь их взгляды пламенем подаренного им могущества обжигали подвижную человеческую массу, видя то, что никто другой видеть не мог.
В эти мгновения Айлин думала о том, что они вряд ли обратят на неё внимание. Она – лишь одна из немногих, кто пытался докричаться до девяти безучастных существ; почему они должны были обратиться именно к ней? Но она продолжала стоять. Продолжала упрямо буравить взглядом того, кто всегда говорил от лица Первого, мысленно едва ли не моля посмотреть на неё. Ей нужна была помощь. Она говорила правду. Она обнажила практически душу перед безликими глашатаями богов, а они в ответ – молчали. И зрел в ней плод кипящей ярости. И давала свои первые ростки паника. Что будет, если они не увидят то, что так беспокоит и тревожит её последние дни?.. Она уйдёт. Уйдёт ни с чем, так и не получив ответы. Нет. Она не покинет эти стены. Пока не получит то, что хочет.
И фигуры в масках ожили. - Мы видим вас… - Мы слышим вас… - Мы говорим с вами… Сердце пропустило удар. Девушка напряжённо наблюдала за жрецами, что сходили со своих мест. Никогда она не была во Дворце раньше, никогда не видела, как происходит обряд выбора того, кому будет даровано божественное благословение. В то мгновение она не догадывалась, что их предпочтение падёт на неё и тех немногих, кто, растолкав толпу, пробился к пьедесталу. Не догадывалась, но желала этого так же сильно, как и все присутствующие в зале. Он подошёл к ней. Человек, чьё лицо было сокрыто под маской. Она видела лишь блеск его глаз сквозь тонкие прорези. Но не могла разобрать, с каким выражением он на неё смотрит. С интересом? Раздражением? Или, может, привычным уже равнодушием?.. И пронеслись в голове мысли о том, что он должен был ей сказать. «Я верю тебе». «Я всё понимаю». «Я вижу…» Но он не произнёс ни слова. Лишь поднял руку, с целью до неё дотронуться. Айлин дёрнулась и подалась назад, нахмурив брови и недоверчиво на него взирая. Но всё же застыла. Не сопротивлялась. Подумала о том, что несколькими мгновениями спустя она будет знать то, что так её волнует… Он коснулся её лба, и на короткий миг она закрыла глаза. …Вспышка. Что-то внутри болезненно обожгло и разгорелось до пожара, охватывающего сознание и тело. Но почти сразу же нахлынувшее чувство проходит, оставляя после себя ощущение чужого вмешательства. Словно заглянули в её душу и вывернули наизнанку всё то, что являет собой Айлин Делагарди. Чертовски неприятно.
Она отходит на шаг назад, как только жрец опускает руку и вместе с остальными возвращается к пьедесталу, смотря ему в спину вопросительно и с затухающей надеждой. И это – всё? Он ничего не скажет? Он не хочет ей помочь?.. Раздаётся знакомый голос позади, и она ощущает мягкое и ненастойчивое прикосновение к своей руке. Ей кажется, или в его тоне слышится тревога?.. Но ей всё равно. Она злится. И в раздражении одёргивает руку, не оборачиваясь, словно отмахиваясь от чужих забот и волнений. Проходит какое-то время, и жрецы, отвернувшиеся от толпы, вновь обращают на людей свои взгляды. Вновь смотрят на избранных. Вновь говорят. И говорят страшные вещи. - Мы долго думали, что вы есть… Толпа затихает, жадно ловя каждое их слово. - Вы не люди. Больше нет. Казалось, все затаили дыхание, не смея прерывать жрецов. - Вы - самозванцы. Что?.. - Вы – зло. Это правда?.. - Убейте их. И раскатившийся по залу гул стал им ответом.
...Пролетают мгновения. Время стало вязким и тягучим. Душное пространство вобрало в себя все худшие человеческие чувства: зависть, ярость, ненависть, и они выплёскивались из людей через край, плотно окутывая тех девятерых, что стояли в центре толпы. Айлин ощущала на себе сотни пар чужих глаз, уставившихся на неё голодным взглядом. Она чувствовала их жажду крови, с которой они обступали её со всех сторон, готовые разорвать её по прихоти своих идолов. Краткое мгновение девушка стояла на месте, пытаясь прийти в себя и осознавая только что услышанное. Звон вынимаемого из ножен клинка привёл её в чувство, и Айлин впервые огляделась, всматриваясь в окружающие её лица. Лица, на которых отпечаталась слепая вера. Она видела и остальных избранных, что с тем же изумлением осматривались. Она видела, что произошло с ними в следующий момент. И кольнувший её страх проходит. Уступая место странному спокойствию. Ироничная, неуместно весёлая улыбка трогает уголки губ. Ей хорошо. Ей правда хорошо. Она не чувствует ужас от наседающей толпы. Не чувствует благодарность за то, что холодная сталь вспарывает позади неё тела ослеплённых злобой людей. Не чувствует трепет перед девятью фигурами на постаменте. Она ощущала невероятный прилив сил.
Всё это – просто восхитительно. Все кричат о своём безумии, вопрошая жрецов о его природе. Все просят избавить их от него. Но всё, что они делают, - становятся ещё большими безумцами, играя в разыгранное под сводами Облачного Холла представление. Не подозревая, что зрители – вовсе не они. Девять пар глаз продолжали наблюдать. Девять пар глаз смотрят именно на них…
Айлин смеётся. Звонко и заливисто. Ей правда смешно. Прийти за помощью – и получить такой удар в спину. Может, стоило подыграть? Показать им, что такое настоящее безумие?.. Впрочем. Всё, что происходило вокруг, итак было полнейшим помешательством. Как ещё она могла доказать то, что они хотели увидеть?.. Айлин обернулась, глядя на развернувшуюся сцену насилия. Арис умело орудовал мечом, окропляя пол под ногами чужой кровью безоружных и, по сути, невинных людей. Она подумала, что ещё никогда не видела его в этом деле. Не наблюдала, как он хладнокровно, не задумываясь, убивает. Убийство – это в самом деле страшно. Представить, что одним взмахом клинка ты отнимаешь чужую жизнь… Наверное, она должна была отвернуться в отвращении?.. Но она его просто не ощущала. Всё это – часть того самого безумия, о котором все говорят. И ей это нравилось. Но постой, Арис. Не усердствуй так, выполняя свою ненавистную работу. Минутами спустя всё прекратится, вот увидишь. А пока – я немного поиграю и сброшу с доски пару ненужных фигур. Ведь того хотят Они.
|
...Третьи сутки пегая кобыла судорожно поедала корм, в количестве предназначенном на пятерых лошадей. Мальчишка-конюх позвал Маверина, не зная сколько ещё можно кормить это прожорливую утробу: бока уже раздулись. Более опытный в таких делах Мастер над Охотой сразу понял, что эта ночка будет тяжелой - сегодня конюшни дома Мидлин пополнятся малюткой-жеребенком...
Роды прошли успешно, но сонный и не выспавшийся Маверин представлял собой унылое зрелище: кое-как умывшись, он прошёл в парадный зал среди прочих верных слуг Дома и занял место напротив Эйдена, хмуро кивнув ему в знак приветствия. "Куница" был скользким парнем, но заслуженно пользовался доверием Лорда Кодимы: почти все засады и облавы на бандитов, в которых принимал участие Маверин и его псы, были подготовлены именно Эйденом. Вяло доев свою порцию каши и попивая прохладный эль, Маверин буравил взглядом присутствующих за столом, пока Лорд не огласил содержимое письма, доставленного тучным мейстером Тилли.
"Весна! Седьмое пекло, наконец-то!"
Кривая ухмылка, укоренившаяся на небритом лице, исчезла, сменившись вполне добродушной улыбкой: тёплые денечки грядущих солнечных сезонов, кажется, уже начинали греть - если не тело, то хотя бы душу... Но, помимо, тепла, празднеств и гуляний, наступление весны, а затем и лета, значит работу и для Маверина: первый выпас замковых лошадей, подготовка Охоты, да и повышенная бдительность к осмелевшим и оголодавшим бандитам...
Второе письмо, а Маверин точно его видел, вызвало у Лорда куда больше негативных эмоций: Кодима Мидлин поменялся в лице, став темнее грозовой тучи. Впрочем, быстро собравшись, он покинул зал, позвав с собой сына и кого-то из рыцарей. Маверину не было особого дела до тревожных вестей, но некий интерес он всё же питал: благополучие Лорда и Дома напрямую влияло и на него самого. Но интерес был не настолько силён, чтобы заставить покинуть зал также быстро, как и прочих. Спокойно доев свою порцию и прихватив чего-нибудь мясного для своего любимца, Мастер над Охотой отправился на псарни, проведать Клыка и других гончих, а также конюшни. Стоило навестить жеребёнка и проследить за работой коновалов: кроме Пита, взрослого, но тупого парня, там трудились мелкие и наглые засранцы, так и норовившие увильнуть от чистки стойл и перебора сена.
Маверин давно усвоил, что почти в любой ситуации, когда Лорд обеспокоен, рано или поздно становятся нужны кони: для гонца с ответным, и слишком важным для воронов, донесением или же карательного рейда против столь волнующих врагов...
|
|
Просьбы, мольбы, требования, угрозы. Вокруг меня струился поток слов, каждое из которых было адресовано молчаливым жрецам. Они внимали, они слушали. Слушал и я. В царившем вокруг оглушающем гомоне разбирал практически каждое слово. Когда заговорили жрецы, я почти сразу же понял - что-то не так. Отголоски их слов эхом разносились под сводами огромного зала – я чувствовал, как меня трясёт взявшаяся невесть откуда нервная дрожь. Я протискивался сквозь толпу в тот момент, когда жрецы разом сошли со своих пьедесталов. Я, ещё минуту назад готовый молча уйти, бросив Айлин с её выходками на произвол судьбы в этом храме, теперь рвался вперёд, расталкивая людей, на удивление неподатливая масса которых упорно пыталась замедлить моё продвижение. Я оказался позади Айлин в тот момент, когда тонкий палец служителя культа коснулся лба девушки. Сам о том ещё не подозревая, я покинул спасительные объятья толпы, присоединившись к небольшой группке людей, которая по каким-то причинам очевидно обособилась от всех остальных. Почему её выбрали? При чём здесь Айлин? Вопросов традиционно было куда больше, чем имелось ответов. Я почти физически ощущал неправильность происходящего. Зная о религии настолько мало, насколько это только было возможно, я интуитивно догадывался, что так было быть не должно. Глядя в прорези маски жреца, я колебался. Крайне короткое мгновение физического контакта показалось мне вечностью. Хотел бы я знать, что происходило между ними в эти минуты. Я был бессилен. Просто стоял в нескольких метрах и наблюдал, в ярости сжимая кулаки снова и снова. Тронуть жреца – величайшее святотатство. Потому я бездействовал. Потому продолжал молча ждать. В конце концов, «гласы богов» синхронно отступили назад, вернулись на свой пьедестал. Как видно, для того, чтобы посовещаться. А я, напротив, шагнул вперёд, прошёл мимо крайне неуклюжего парня, который врезался в меня примерно минуту назад. - Айлин, - осторожно тронул девушку за руку, желая убедиться, всё ли в порядке. Ещё недавно я не мог и помыслить о подобной фамильярности по отношению к ней… Но что и говорить, многое изменилось за последние полчаса.
Вы самозванцы. Вы зло. Убейте их. Они говорили почти синхронно. Ужасно медленно доходил до сознания смысл сказанных слов. Уголки губ недоверчиво приподнялись в улыбке. Что это, шутка? Торжественное молчание безликих масок свидетельствовало об обратном. Неужели вы думаете, что люди просто растерзают нас по первому вашему слову? Рёв озверевшей моментально толпы стал мне ответом. И сразу стало понятно, что здесь бессильны слова. Эти… Животные готовы на всё, чтобы заслужить милость своих покровителей. Они будут убивать, рвать на куски. Им плевать на что придётся пойти ради достижения цели. Это ненормально. Это чудовищно. Мой взгляд скользит по лицам тех, кому «посчастливилось» оказаться со мной в одном круге. Мрачного вида мужчина, какой-то парень… Женщина, на пальцах которой уже пляшут языки холодного пламени. Только магии здесь не хватало, чёрт побери. Я ни секунды не сомневался в том, что произойдёт, если на пути толпы окажется вдруг Айлин. Даже если она начнёт плакать, станет их умолять… Я видел огонь фанатизма в их разных глазах, я знал, что никому не удастся обнаружить здесь милосердие. Чёрт побери, во что я ввязался…
Видят боги, не для того я устраивался на эту работу. Не думал никогда, что придётся обнажить меч против безоружных паломников. Не мог даже помыслить, что умру так – под сенью наиболее крупного божьего храма, в котором обрести спасение страждущим уже было не суждено. Я не строил иллюзий. Люди вокруг совершенно не походили на готовых к бою солдат. У дверей же, напротив, толпились верные культу гвардейцы. Я неплохо владею мечом. Куда лучше многих. Но сегодня этого недостаточно. Как это часто бывало в такие моменты, время словно замедлилось. Холодная отрешённость пришла на смену панической дрожи. Не важно, что со всех сторон окружает безжалостный враг. Не важно, каковы мои шансы пережить этот день. Это моя стихия. Я знаю, что делать. Пальцы привычно обхватывают рукоять отполированного до зеркального блеска меча – с едва уловимым свистом выскакивает из ножен жаждущий крови клинок. Этические дилеммы отступают на второй план – я больше не вижу перед собой людей. Я забываю, что все они – тоже лишь жертвы. Старики, женщины, дети – у всех есть свои причины, мотивы, побудившие прийти в этот храм. У многих есть семьи. Плевать. Я больше не вижу перед собой лиц, не заглядываю в глаза, боясь обнаружить мольбу в глубине. Передо мной – лишь безликий и многочисленный враг. Противник, который должен быть уничтожен. Я всё же оглядываюсь – смотрю на Айлин. Пытаюсь понять, о чём она думает. Что испытывает в этот момент. Я не могу ничего обещать. Не могу гарантировать, что смогу защитить. Я могу только лишь попытаться. Пробный взмах – кончик клинка вычерчивает замысловатую фигуру в пространстве. Жалею ли я, что остался? Что не ушёл пока ещё мог себе это позволить? Нет. Возможно, это – единственное правильное решение за многие годы. Я буду сражаться. Буду убивать. Я сделаю всё, чтобы дать Айлин хоть малейший шанс выбраться отсюда живой. Цена не важна. Я сделал свой выбор.
-
Пойти против толпы ради защиты одного человека - вот оно, безумие. Отменный пост)
-
Достойный персонаж, достойные действия, достойные описания.
-
Видят боги, не для того я устраивался на эту работу. Влип. Определенно
|
-
Не обижай Поля. Он большой, но не глупый. Тут же не стандартная фэнтезятина, чтоб самый крупный воин обязательно был самым тупым.
-
Аларик, как всегда, шикарен^^
|
Отточенные движения. Безупречные интонации. Многозначительная улыбка. Стефан с искренним интересом наблюдает за собеседницей. Как та реагирует, как уводит разговор в сторону от любезно принятого бокала вина. На самом деле ли она настолько глупа, насколько хочет казаться? Неужели и правда не видит никакого подвоха? Едва ли. - О, Эмилио, - на этот раз в улыбка Сальваторе была куда менее наигранной и неправдоподобной. – На самом деле, интереснейший человек. Вы даже представить себе не можете, насколько увлекательным он может быть собеседником. Стефан говорит, не отводя холодного взгляда от глаз Беатрис. Давит зачем-то. Мешает расслабиться. Проверяет на прочность. - Стоит только заставить его отойти немного в сторону от излюбленных тем, как он тут же начинает демонстрировать окружающим свои, воистину достойные восхищения, социальные навыки, - продолжил он несколько более дружелюбно, ощутимо понижая градус скрытой враждебности. - Какие метафоры, какие эпитеты! – с откровенно наигранным восхищением продолжал Стефан восхвалять таланты Эмилио. При желании, он мог играть действительно хорошо – говорить много и на любую тему, совершенно непринуждённо сводя на нет саму возможность возникновения в диалоге заминок и пауз. - Сногсшибательны, как рыцарская лавина! Прекрасны, словно дамасский клинок! – всё тем же восторженным тоном продекламировал он, внимательно наблюдая за реакцией собеседницы. Поймёт ли? Оценит ли лежащий почти на самой поверхности юмор? – Право слово, общаясь с Эмилио я ежедневно пополняю свой личный запас наиболее изысканных комплиментов. Он рассмеялся, незаметно продолжая наблюдать за обстановкой, сложившейся в зале. Заметил, как всё-таки пригласили на танец Марию. Как старший де Боно продолжает надоедать Эстелле своим чрезмерно назойливым обществом. Как беседует Эстакадо с хозяйкой дома. На первый взгляд, всё это не имеет никакого значения. По отдельности, именно так дело и обстояло… Но стоило взглянуть на сцену глобально, стоило немного подумать – и складывались воедино части мозаики, недостающие элементы вставали на место, дополняя друг друга. Общая картина действительно заслуживала внимания. Только её понимание давало возможность в полной мере насладиться сложившейся ситуацией. Понимание, которого у Стефана конечно же не было. Сальваторе думал. Стоит ли идти до конца, обостряя приятную, в общем-то, ситуацию… В обществе Беатрис пока что он развлекал себя главным образом сам, но такому человеку, каким был Стефан, редко приходилось рассчитывать на что-то иное. - А вы находите этот приём скучным, миледи? – совершенно невинно осведомился он, нарочно вставив в свою речь французское обращение. Когда Сальваторе желал того, у него появлялся лёгкий акцент, наглядно свидетельствовавший о годах, проведённых, за время обучения, вне Италии. Как всегда, он не особенно нуждался в определённом ответе. Вновь глянул на алую жидкость в своём бокале. Пожалуй, нет. Он пойдёт до конца. - В таком случае, разрешите пригласить вас на танец, - словно специально помогая развитию плана Стефана Сальваторе, музыканты заиграли очередную ненавязчивую композицию. – Если, конечно, я смею рассчитывать на подобную честь… Но прежде, давайте же выпьем! Снова эта улыбка. Глядя прямо в глаза Беатрис, Стефан продолжил: - За ваше здоровье, - и, с совершенно невозмутимым видом, первым сделал глоток из собственного бокала. Эстелла кивком головы поблагодарила Эмилио, вновь откинув со лба непослушную прядь. Не переставая с интересом наблюдать за отцом, приняла вино и, ни на секунду не задумавшись, сделала пару глотков. Почти сразу же поставила бокал обратно на стол – местный напиток слишком сильно не соответствовал её собственный предпочтениям. Впрочем, истина никогда не мешала девушке следовать правилам этикета: - Благодарю вас, синьор де Боно. Мысль, родившаяся при виде танцевавшей в паре Марии, оформилась в слова практически моментально: - Быть может, вы тоже пригласите кого-нибудь на танец? Я уверена, любая здесь просто мечтает завладеть вашим вниманием хотя бы на пару коротких минут…
-
В обществе Беатрис пока что он развлекал себя главным образом сам, но такому человеку, каким был Стефан, редко приходилось рассчитывать на что-то иное. *Вздыхает*
-
Кажется, я уже говорила, что обожаю Стефана? Так вот - я все больше в этом убеждаюсь)
-
Сцена и правда классная)
|
|
То был день, который ждали многие. Фанатики, лицемеры, нищеброды. Вельможи, писари, наемники. Чины и звания стягивались завесой облаков под куполом храма. Умирали, корчась, титулы. Глаза толпы не имеют смысла. Лишены имен. Толпа уродлива в своей пестроте. Бесплотна в своей многоликости. Толпа есть страшный зверь, чья необузданная истина сметет любое слово. Задавит волю владык и королей. Неконтролируемое стадо, напоенное ядом веры. Жадная до чудес пустота. Алчная до представлений масса. И что может быть горше - смотреть на них, не видя ничего? Девятеро, как и во многие другие Дни Силы - слушали. Молчали. Внимали. За воском масок не различить было лиц и лишь глаза горели ярым пламенем тех сущностей, о которых знали все. Девять великих богов. Девять, что сотворили этот мир и берегли его покой. Девять, чьи помысли оставались завесой тайны.
- Он украл мою корову! Я точно знаю! Я видел на калитке кусок его штанины! - Прошу вас... у нее раздуло руки и эти... язвы... начали лопаться. Прошу вас... - Я плачу налоги! - О великие, да будет свет вашей веры... - Спасите. - Казните! - Верните... - Я потерял свой медальон. Он очень дорог мне. Ну правда...
Толпа говорила. Кричала, шептала, давила, выплевывая слюну своих надежд и пустотелой воли. Выла, расплачиваясь голодом за шанс урвать персональное маленькое чудо. Жрецы имели право отказать. Они не обязаны были помогать и зачастую исполняли волю лишь нескольких из всей этой копошащейся и многорукой людской патоки. Молчаливые, безучастно смотрели они на говорящих, не сделав ни единого шага навстречу. Пока голоса сплетались в гомон и отвратительную какофонию. Пока падали на колени одни и гордо вздымали головы другие. Пока не молвили слово семеро, такие разные и такие похожие. Выделяющиеся на фоне обыденных просьб безумством собственных желаний. На них смотрели косо, с сомнением. Поглядывали, чуть сторонясь. А вскоре к ним присоединился еще один. В обычной серой льняной одежде, худощавый, ничем не примечательный паренек, кроме, разве что, излишне живой мимики. Он вторгся в круг семерых, разведя руки и склонившись в неловком поклоне. Споткнулся, запутавшись в собственных ногах. Уцепился рукой за светловолосого мужчину. Извинился, отряхивая несуществующие пылинки с того, кто носил имя Арис, о чем знала лишь одна особа, присутствующая в этом зале. - О, великие, у меня на самом деле схожая проблема с этими господами! - Звонкий голос, пшеничные тонкие волосы до плеч, водянистые глаза. - Я чувствую, что меня охватывает необычное... безумство. Я чувствую... силу, да! Помогите же, слышащие, не оставайтесь глухи и безучастны к просьбам ваших смиренных слуг.
Говорят, что с тех пор, как жрецы занимают верховные должности и становятся гласом Девяти , избранными служителями совета - они одевают свои маски навсегда. Говорят, что с того самого часа, как трехглавый колокол разносит весть благую - теряют они право снимать их прилюдно. У девяти жрецов нет лиц. У них нет имен. У них есть чин и обязанности. У них есть голос, что вершит судьбы великой расы людской. - Мы видим вас, - молвил служитель Каль, подняв руку во второй раз. И вместе с этим жестом затих гомон, смолк шум. Толпа усмирилась, покорно опустив глаза. - Мы слышим вас, - к скрипучему голосу под белой маской присоединился хрипловатый женский, скрытый голубыми перламутровыми наростами. Служительница Лулы. - Мы говорим с вами, - пропел тот, что носил на лице серебристо-бурые перья сокола. Жрец Эйне. Простой обряд. Безликие слова. Начало представления.
Они сошли одновременно и толпа все поняла без слов, расступившись полукругом вокруг девятерых избранных людей. Это было не удивительно, что первыми обратили свое внимание старейшины именно на них. Напротив восьмерых остановились восемь святых. Один остался безучастен, стоя на границе пьедестала. Одновременно прикоснулись ко лбам вопрошающих тонкие пальцы. И вспыхнуло. Загорелось. Обожгло. Нарастающий сонм внутри. Боль, что безумием океана набрасывается и рвет. Рвет до последнего лоскутка кожи. Иссушивает до последней капли крови. Это длилось незначительную долю секунды. Даже сердце не успело совершить удар. И хорошо. Иначе бы уже не совершило. Отступив назад, жрецы вновь зашли на пьедестал и образовали тесный круг. Они говорили слишком тихо, чтобы хоть один обрывок слова долетел до жадно ожидающей толпы. И говорили долго. Время сыпало песок в чашу терпения. Время кривлялось, усмехаясь злорадно. Ожидать становилось все мучительнее.
Когда жрецы расступились, занимая свои былые позиции, вперед вышел служитель Каль. - Мы долго думали, что вы есть, - серые глаза смотрели на девятерых, вокруг которых до сих пор звенящей пустотой рдело свободное пространство. - Вы не люди. Шумно вздохнул за спиной ядовитый многоликий зверь. - Больше нет. Десятки глаз впились. Десятки рук сжались в кулаки. - Вы - самозванцы. Загустел воздух. Дышать стало тяжело. Сдавило легкие болезненным спазмом и распустился в животе огненный цветок. - Вы - зло. Слова хриплого приговора. Слова нерушимого закона и единого вердикта. - Убейте их.
-
Сходу я такого совершенно не ожидал. Шедевральная сцена.
-
Воистину неожиданный поворот.
-
Вах, люблю подобные повороты) Круто!
-
фигассе!
|
Неимоверно трудно было бороться с искушением здесь задержаться – залитые нормальным светом стены командного пункта резко контрастировали с кровавой гаммой, которая преобладала повсеместно вокруг. На фоне оживших мертвецов в коридоре соседство относительно спокойного самоубийцы казалось сравнительно неплохой перспективой – стоит Эрику захотеть, и укреплённые стальные двери тут же вновь окажутся запечатаны, предоставляя Фрайзеру обманчивую иллюзию безопасности. Наверняка потребуется не больше минуты, чтобы определить причину блокировки сигнала – очень скоро удастся выйти с «Ренессансом» на связь, запросить подкрепление. Потребовать помощи. Как знать, какими системами защиты ещё оборудована станция – быть может, отсюда он даже сможет оказаться полезен… Впрочем, то было лишь секундное замешательство. Малодушный порыв, оборвавшийся столь же внезапно, сколь и возник. Фрайзер внезапно словил себя на мысли, что совершенно спокоен. На смену панике и страху пришла ненормальная отрешённость. Слишком много крови, слишком много смертей. Ошибкой была вся эта чёртова экспедиция. Бегом он вернулся обратно на перекрёсток – серия ослепительных вспышек ударила по глазам, заставив Эрика пожалеть о своём опрометчивом решении избавиться по дороге от шлема. «Умное» стекло автоматически затемнялось, самостоятельно реагируя на резкое повышение уровня внешнего освещения. Между тем, увиденное как минимум впечатляло. За время непродолжительного отсутствия Фрайзера перекрёсток превратился в место чудовищной бойни – расчленённые твари валялись повсюду, кровь и слизь на полу смешивались в жуткий коктейль. Взрывы плазменных гранат выжигали всё в радиусе своего поражения, до крайности эффективно уничтожая всё никак не желавших умирать мертвецов. Эрик потянулся было к своей винтовке, но почти сразу же отбросил эту бессмысленную затею – кроме того, огромный СБшник «Надежды» вполне неплохо справлялся и сам. При виде разорванных и изувеченных тварей, плодов чудовищного «симбиоза», где-то внутри шевельнулось нечто похожее на удовлетворение. Без особых проблем Фрайзер миновал перекрёсток, до которого изрядно поредевшей толпе монстров так и не удалось дотянуться. - Давай! - зачем-то окликнул он методично истреблявшего инопланетную мерзость охранника, пробегая мимо того и врываясь в лифт вслед за остальными учёными. Здесь было даже на удивление мило – чистые стены, отсутствие трупов и любых проявлений негативно воспринимаемого ввиду последних событий красного цвета… Эрик всё так же отрешённо взглянул на Элисон – девушка забилась в дальний угол. Слёзы по-прежнему стояли в глазах, губы едва заметно подрагивали, волосы окончательно растрепались – стильная ещё совсем недавно причёска превратилась в нечто совершенно бесформенное. Взгляд Фрайзера скользнул по другим, ни на ком, впрочем, надолго не задержавшись. Возможно, стоило что-то сказать. Как-то подбодрить, прояснить ситуацию. Но Эрик не находил в себе ни сил, ни желания. Неистово хотелось лишь одного. Вырваться наконец с чёртовой станции. Покинуть навсегда это место, забытое всеми богами. Охранник оказался в лифте последним – Эрик, успевший через наручный коммуникатор определить собственное местоположение, нажал на кнопку, заставляя лифт опуститься на этаж ниже. Закрылись створки, отделяя выживших от перекрёстка, ставшего местом настоящей баталии. Ненадолго даруя пассажирам лифта обманчиво надёжную иллюзию безопасности… Знакомые места. Намертво въевшийся в память ничем не примечательный на первый взгляд поворот – напрочь забыв об осторожности, Эрик первым покинул лифт и зашагал туда, где коридор изгибался на девяносто градусов вправо. По обе стороны от него маячили стеклянные двери лабораторий и вспомогательных помещений, но ему не было сейчас до них дела. Там, за углом – финишная прямая. Ещё одна дверь в конце длинного и прямого, подобно стреле, коридора. Дверь, за которой расположился пристыкованный к станции шаттл. Там, за углом – следы ещё одного побоища. Куда менее масштабного, но гораздо более кровопролитного. Где-то там, наверное, всё ещё лежит на полу буквально разорванный на куски Эйб. Искорёженные корпуса сопровождавших группу высадки дроидов. Всё это произошло совсем недавно, но, в то же время, безумно давно… Ещё тогда, когда затея со всей этой экспедицией не казалась до такой степени безнадёжной.
-
Определённо, если Фрейзер хочет дожить до старости, ему не следует лезть поперёк Шепарда в пекло... :)))
-
Что-то я упустила эти строки, а зря) Замечательный пост) Вообще, в этой игре каждый пост достоин плюсов)
|
Седьмой день третьей луны двести восемьдесят шестого года*. Занимался рассвет. Мейстер Тилли в очередной раз встал засветло и теперь сидел за столом в предоставленной ему комнате наверху Вороньей башни замка Мидлин, вновь изучая свои записи. Каждый мейстер Цитадели обязан собирать информацию о продолжительности дня и ночи для того, что предсказывать смену сезонов. И, несмотря на то что все его наблюдения уверенно указывали на приближение весны, он не мог быть уверенным. Только недавно Вестерос разыграл жестокую шутку, прозванную в народе “годом ложной весны”, когда посреди зимы случилась оттепель, заставившая людей и природу поверить, что вскоре наступит долгое лето, а всего через два месяца даже Королевская Гавань была покрыта толстым слоем снега.
Теперь многие поговаривают, что это было предупреждение Эйерису II о грядущих шторме и хаосе. Или же преждевременное наказание тех, кто посмеет поднять руку на Таргариенов. Как знать. Но три года прошло с того дня, как пала Королевская Гавань перед войсками под знаменем Ланнистеров, а в самом замке Таргариенов произошло событие, ранее казавшееся Вестеросу невозможным: рыцарь Королевской Гвардии преступил свой обет и сразил клинком того, кого поклялся защищать до собственной смерти. Трон занял новый король, война окончилась, но лето не пришло.
Вдруг раздался хлопот крыльев, и мейстер встрепенулся: прилетела новая птица. Поднявшись со стула, он схватил лампу и по скрипучей лестнице поднялся выше, в воронятник. Неровный свет свечи, искаженный стеклом, выхватил из мрака множество клеток, в которых спали крупные черные вороны, и большой деревянный стол, покрытый царапинами, зерном и птичьим пометом. В данный момент абсолютно белая птица с привязанным к ноге свитком смотрела на Тилли, будто выжидая, пока тот заберет послание. Спохватившись, тот протер вспотевший лоб и поспешил к столу; пока мейстер возился с этим, белый ворон громко закричал, перебудив своих черных собратьев. Вскоре любые звуки были перекрыты вороньим карканьем, среди которого тренированное ухо разобрало два слова: “весна” и “зерно”. Закончив отвязывать послание, Тилли спешно насыпал белому немного зерна, после чего нетерпеливо развернул свиток, слегка порвав края. Пока человек читал, белый ворон посмотрел на предоставленную ему пищу, вновь повернул голову к Тилли и, насмешливо каркнув, улетел восвояси.
Закончив чтение, мейстер сложил послание и вновь вытер лоб: архимейстеры Цитадели сообщали, что наступила весна и скоро следует ждать лета. Наконец. Произнеся быструю молитву Семерым, Тилли занялся своими воронами, довольным тем, что вскоре сумеет обрадовать замок счастливой вестью. Ворон прибыл в очень правильное время, учитывая, что в народе начали ходить слухи о том, что только наличие на Железном Троне человека с драконьей кровью в жилах может обеспечить смену сезонов. Эта вера только подкреплялась тем, что после смерти последнего дракона зимы стали длиннее и суровее. Вполне возможно, что если бы лето не наступило вскоре, то озверевшая толпа прошла бы всем королевствам, оставляя сторонников Роберта висеть на деревьях вдоль дорог. Вздрогнув в очередной раз от такой перспективы, мейстер вновь услышал хлопот крыльев; повернувшись к окну, он ожидал увидеть белого ворона, но вместо этого там обнаружилась черная птица из Риверрана. Вчитавшись в новое послание, Тилли побледнел и поспешил закончить дела в воронятнике, надеясь перехватить лорда Кодиму по пути к парадному залу.
***
Мейстер Тилли опоздал к началу завтрака: один из недавно пойманных воронов вырвался из клетки и затеял драку с птицей из Риверрана. Пришлось отмывать кровь и убирать перья, так как замковых слуг толстяк принципиально не пускал в воронятник, утверждая, что те будут плохо влиять на птиц. Выкинув тушку ворона с проломленным черепом в компост, Тилли побежал в зал, безмерно потея и дыша как разгоряченный боров. На пути к главному помосту он отметил, что многие уже заканчивали завтрак (простой, но крайне сытный: пшённая каша с вяленой олениной, пышный свежевыпеченный черный хлеб и легкое дорнийское вино), и попробовал привести себя в порядок и отдышаться. Приветствовав Кодиму, он протянул тому сперва послание о наступлении весны. Нахмурившись, лорд взял свиток: не так часто мейстер приносил к завтраку послания. Обычно это означало, что грядет беда; слуги, сидящие за нижними столами, даже затаили дыхание в ожидании реакции их лорда… которая крайне удивила всех. Улыбнувшись, Кодима встал во весь рост, огласив новости:
- Ученые архимейстеры Цитадели объявили, что наступила настоящая весна — и за ней грядет лето! Потому, через три дня мы устроим празднество в городе: традиционные проводы зимы.
Сев обратно в свое кресло, лорд Мидлин следил за реакцией людей на объявление: Рэна, оторвавшись от яблочного пирога, уже шепталась с подружками о том, что именно будет на праздничном пиру из сластей; рыцари и командиры отрядов негромко переговаривались между собой, ожидая теперь проблем с разбойниками; слуги быстро заканчивали завтрак и спешили разбежаться по своим делам, разнося вести дальше. Кодима собирался было вернуться к завтраку, но его взгляд снова уперся в выпирающий под робой живот мейстера, а затем — в еще одно послание. Улыбка покинула лицо лорда, а шрам, оставленный топором пирата, налился кровью и теперь был ясно виден. Тилли, напротив, побледнел и начал потеть еще сильнее; правая рука, сжимавшая послание, явственно дрожала. Положив свиток на стол, он поспешил на свое место за столом, где начал жадно пить вино.
По мере прочтения нового письма, лицо Кодимы мрачнело все больше и больше. Дочитав до конца, он смял бумагу в кулаке и пробормотал под нос «черные крылья – темные вести». Подумав в тишине несколько минут и осушив свой кубок, лорд обратился негромко к Хидеусу:
— Как закончишь, жду в кабинете. Это срочно, — после этого Кодима подошел с аналогичным посланием к сиру Марку. Игнорируя направленные на него взгляды, он вышел из парадного зала и направился к себе в покои. Завтрак продолжился, но произошедшее изрядно насторожило обитателей замка. Поблагодарив Семерых за трапезу, септон поспешил в замковую часовню; рыцари покидали столы, бросая озадаченные взгляды на Джинджера. Зал стремительно пустел.
…Эйден, сидя в стороне от прочих слуг, получил перевязанное белой нитью послание от какого-то замкового мальчишки. Оторвавшись от чая, «Куница» протянул несколько медяков мальчишке, после чего вскрыл послание. Сообщение от человека из Рушмора, датировано пятым днем третьей луны. Ничего особого, на что указывала и перевязь**: к замку движется большой торговый обоз. 16 вагонов с товарами и еще 4 с людьми; охраны немного, но достаточно, чтобы отогнать шайку бандитов. Из странного — руководит обозом мужчина лет тридцати на первый взгляд, но с абсолютно белыми волосами. Прибудут к вечеру этого дня, если ничего не случится по пути.
…Леди Фелицию за дверьми зала ждали Криспин и Эрон — главный повар и стюард соответственно. Для организации праздника на весь замок требуется тщательно продумать, что именно готовить, где найти нужные вещи и как распределить слуг для подготовки. Запасы Мидлина даже сейчас обильны, но не бесконечны. Равно как и его казна. И хотя праздник этот обычно требовал всего лишь сжечь чучело страшной женщины в белых лохмотьях, традицией было ожидать от лорда замка предоставления напитков и угощения для простого люда.
|
Очередной шаг назад, вновь выбросы энергий колоссальных мощностей выгрызают куски плоти противника. Обугливают до костей, испаряют части тел и внутренностей, оставляют сквозные, зияющие раны с обугленными краями.
Действия Голема можно было бы назвать красивыми, если бы они не были столь страшными и отвратительно мерзкими. Точность и выверенность, с которой работала боевая машина человечества, могла ввести в состояние праведного экстаза любого командира, окажись он наблюдателем в учебном бою с аниматронами. Но не было ни командиров, способных оценить почти балетную грацию, ни противников аниматронов, выключающихся при получении критического урона, ни учебки, с её вечными побудками, тревогами, хроническим недосыпом, вечно ноющими мышцами и скудной пайкой, состоящей из серой витаминизированной биопасты, со строго регламентированной дозировкой минералов, витаминов, белков, углеводов и протеинов... Была лишь суровая реальность, в которой противники не выключались и даже не думали умирать, когда в головах и грудных клетках появлялись сквозные дыры.
Скорее всего, будь это обычные противники, Голем бы побил свой собственный рекорд, перескочив за отметку пяти десятков уничтоженных целей, сейчас же он не был уверен, что смог эффективно поразить и одну. Липкое и зловонное облако, состоящее из дыма и запаха палёной плоти, брызг крови и ионизированного разрядами воздуха, плотно окутывало место сражения, дрожало и частично снижало обзор. Словно в мясорубке тела перемешивались, падали оторванные конечности, фонтанчиками била темно-красная, почти черная кровь из разорванных артерий, а за спинами надвигающихся противников было не разобрать, сколько осталось лежать неподвижно. Времени на пристальное разглядывание не было. Первые ряды наступающих продолжали наступать, задние ряды напирали, затыкая образовывающиеся бреши. Они шли, надвигались, погребали под своими ступнями упавших и тех, кто пытался ползти. Казалось этот бой никогда не закончиться, ещё немного и жернова мясорубки остановятся, не справляясь с напором сухожилий, мяса и костей.
Сначала закончились заряды в плазменном пистолете, а секунду спустя, лазерник прочертил косую линию на груди ближайшей цели и обречённо моргнул красным огоньком индикатора, возвещая истощение аккумулятора. Не теряя времени, Голем обрушил ставшее ненужным оружие на голову противника, проламывая череп, раскалывая его на две части и вдавливая между ключиц. Следующим движением, он вложил весь свой вес в удар, направленный в корпус умертвия. Масса помноженная на ускорение отбросили тело назад. Оно с силой ударилось, на краткий миг притормозив наступление. Остановилось, упёрлось в плотные задние ряды и вновь пришло в движение...
Макс отступил ещё на шаг, разрывая дистанцию и в этот миг окружающая обстановка изменилась. Изменилось освещение, к чавкающим звукам шагов добавилось гудение и окрик.
Шеп инстинктивно дёрнулся в сторону, словно услышал команду "Вспышка слева". Чуть присев, он крутанулся волчком оценивая обстановку в тылу. Люди, лица, свет, двери лифта, оружие посреди прохода... Бросив короткий взгляд на противников, Голем сорвался с места из позиции "низкий старт". Словно снаряд, запущенный туго натянутой пружиной, он в несколько больших прыжков преодолел расстояние отделявшее его от дверей арсенала. буквально на доли секунд он притормозил возле оставленного оружия и скрылся за переборкой.
Конечно, оружие ему было необходимо, чтобы защитить гражданских, вот только были обстоятельства, которые опытный солдат учитывал лучше гражданских специалистов. Во первых, стрелковое оружие уже доказало свою неэффективность против текущего противника. Во вторых, в арсенале оружие храниться не заряженным, отдельно от боекомплекта. Скорее всего, научники этого не знали и не учли такого нюанса. Именно по этой причине, Шепард не стал тратить время на бесполезный предмет и сосредоточился на поиске того, что действительно могло помочь.
Среди ящиков с оборудованием он разыскал контейнер с маркировкой ПГ/ОФ 20 и одним рывком вытащил его с полки. Толкнув его ногой к выходу, он сгрёб аккумуляторную батарею повышенной мощности и закрепил её на магнитном захвате своего комбеза. Метнувшись к ящику, он сорвал пломбы и вскрыл верхнюю панель. Внутри ровными рядами лежали пузатые, яйцеподобные предметы с изогнутой фиксирующей скобой предохранителя и цветными ободками, обозначавшими тип боеприпаса. Руки Голема взяли первый цилиндр с зелёным ободком, пальцы сжали скобу и провернули регулятор объёма в положение 1,5м, установив его чуть выше середины шкалы. Чуть приподнявшись, Голем размахнулся и словно пинчер бейсбольной команды, швырнул гранату в строй противника. Граната с чавканьем пробила истерзанную грудную клетку некроморфа и застряла где-то в следующем позади.
Несколько секунд, которые Голем потратил на боевой взвод очередной гранаты, показались вечностью, но когда они закончились... Ярко зелёный плазменный пузырь вздулся изнутри эксчеловеческой биомассы, пожирая всё, до чего мог дотянуться. Кто-то, оказавшийся в самом центре, испарился под воздействием сверхвысоких температур, кто-то с краю лишился половины тела. Среди атакующих образовалась полутораметровая дыра, как те, что образовываются в швейцарском сыре. К несчастью, масса двигалась и брешь достаточно быстро затянулась.
Следом за первой, полетела вторая и третья граната. Голем каждый раз пододвигал ногой ящик всё ближе и ближе к оружию... Ему мало было проредить противников, ему нужно было ещё дать возможность проскочить опасный поворот тому, кто представился Фрейзером, а сделать это можно только задержав некроморфов, добравшись до оружия, зарядив его, и отрезав потоками огня противоположные края перекрёстка, давая возможность мужчине подойти к лифту...
|
Похоже, у громадного молотобойца с чувством юмора всё было в порядке. Он сначала раскатисто расхохотался, а потом, шутливо пригрозив кулаком подручному инквизитора, выдал: - Я-то точно не быстрее моей лошади, а вот мой молот с ней соревноваться вполне сможет! Но очень скоро такие перепалки, служившие исключительно для забавы, пришлось отложить в долгий ящик. Или хотя бы уделить им меньше внимания в угоду делам более важным. Оборотни, оказавшиеся в ловушке, явно не собирались умирать, не оказав какого-никакого сопротивления. Они не успели унести лапы и прилагавшиеся к ним части тела, когда несколько прорвавшихся в овраг волколаков сообщили про облаву, вожак считал, что не всё потеряно. В качестве прикрытия отступавшие на север звери бросили молодняк и раненых. Если щенки и получившие наиболее тяжкие повреждения особи бестолково гибли под копытами коней, то обожжённые вервольфы, сохранявшие способность передвигаться, порядочно замедлили продвижение охотников. Пусть никто из них не смог убить ни одного из людей графа, время для своих они выиграли. Когда морготцы и их соратники из срединных земель Империи достигли северной оконечности оврага, перед ними предстало интереснейшее зрелище: оборотни карабкались по крутому склону вверх, намереваясь удрать по узкой полоске земли над обрывом. Они, несомненно, смогли бы сделать это, будь у них ещё хотя бы пятнадцать минут. Но вот этой-то драгоценной четверти часа ликантропам никто не предоставил. - Если бы морготские мужчины опасались быть превзойдёнными своими жёнами, я опасаюсь, что в Морготе не сыграли бы по сей день ни единой свадьбы, - улыбнулся маршал, и Жюльетт прямо-таки расцвела. В заснеженном лесу, кишащем чудовищами, она чувствовала себя легко и радостно, как играющий в саду ребёнок. Миновав первую линию обороны – если так вообще можно было назвать ничтожное сопротивление калек и недорослей – де Рэ опустил забрало шлема, как и прочие воины, но его улыбка всё ещё была перед мысленным взором девушки. Первые выстрелы пришлись по тем волколакам, что были выше прочих на склоне оврага. Катясь по заснеженной земле, они иной раз сбивали с ног своих товарищей. Почва на дне оврага не была жёсткой. Не было тут камней и острых веток потерявших листву деревьев, но был в немалом количестве густой кустарник, а потому некоторые оборотни пережили падение - если, конечно, не были убиты до него серебряной пулей. Очутившись внизу, они тот час же становились жертвами псов. Остальные же спешили спуститься сами - кто бегом, а кто и прыжками, метя прыгнуть на кого-нибудь из охотников. Впрочем, охота на взрослых тварей ничем не напоминала бойню, показавшуюся Аларику такой скучной. Вервольфы были крупные, голодные и в высшей мере отчаявшиеся. Поль очень быстро лишился коня, но, похоже, не сильно огорчился по этому поводу. Во всяком случае, теперь он крепко стоял на земле, держа в руках свой смертоносный молот, то и дело опуская тяжёлое оружие на какого-нибудь невезучего ликантропа. Часть "Волкодавов" так же спешилась - кто по причине гибели ездового животного, а кто и по собственной инициативе из большой любви к рукопашным поединкам. В кричащей, ржущей, воющей, лающей кровавой мешанине завертелись люди, собаки, кони и легендарные монстры, сцепившись в диком и необузданном порыве ненависти. Да, ватиканским аристократам такая охота могла привидеться разве что в жутком кошмаре после через чур обильных возлияний вина. Здесь же, в холодном Морготе, такая забава находила отклик в десятках тысяч сердец. Изабо, тем не менее, сейчас оставалась в стороне. Николас и два выделенных де ла Круа для сопровождения спецназовца вместе с ней поднялись на небольшое возвышение, откуда инквизитор могла безопасно наслаждаться зрелищем схватки. Аларик курсировал неподалёку, одновременно и присматривая за своим патроном, и стараясь перегнать не то Ренвила, не то Поля, не то самого графа по количеству убитых оборотней. Жюльетт тоже оказалась в самой гуще сражения. С ней рядом постоянно находился Жиль, орудовавший клинком, подаренным ему Орландо. Во второй руке де Рэ держал крупнокалиберный пистолет «Меркуцио», для которого обычно поставлялись патроны со смещённым центром тяжести. Баронета старалась изо всех сил, доказывая, что полученные в Машекуле уроки стрельбы и фехтования не прошли даром: будущей хозяйке Щита Империи надлежало быть воином, а не как не изнеженной малахольной барышней. Опростоволоситься на виду у элитных спецназовцев без пяти минут графиня де Рэ позволить себе не могла. Правда, беспокоилась она зря: незаметно, каким-то чудесным образом она приноровилась к манере маршала, и теперь оба совершенно интуитивно действовали так, что в бою страховали и дополняли друг друга. Саунд: ссылка
|
Вокруг бушевала толпа – сотни людей, жаждущих обрести помощь и спасение в этом чёртовом храме. Некоторые тихо стоят позади, скромно опустив к полу глаза и смиренно ожидая своей очереди, другие – напротив, рвутся вперёд, расталкивая окружающих и любой ценой выбивая себе немного заветного внимания жрецов, которые лишь единожды в годы снисходят до простых смертных. Подумать только, сегодня сюда прибыли паломники со всех уголков королевства… Они действительно верят, что богам есть до людей какое-то дело, они будут требовать и молить, плакать и умолять. Для кого-то, быть может, именно высшие силы – последний рубеж отчаянья, мимолётный и призрачный шанс. Для других всё происходящее представляет лишь интерес, потенциальную возможность что-то понять или чего-то достичь. Я не относил себя ни к тем ни к другим. Казалось, абсолютно у каждого в этом зале была какая-то цель, какая-то просьба… Все чего-то хотели от тщеславных и высокомерных богов. Но только не я. С первых минут я проникся искренним отвращением к шумному столпотворению, почти сразу же возжелал оказаться как можно дальше от этого места. Каждый метр окружающего пространства был буквально пропитан молитвами – люди вокруг унижали себя, люди вокруг поголовно о чём-то просили. Пытались отдать свои жизни на попечение высших сил, таким образом избавившись от проблем, на первый взгляд, совершенно неразрешимых. Отчасти я понимал их… Но в то же время и презирал. Сложно оставаться атеистом в мире, где на каждом шагу можно встретить демонстрацию силы очередной божественной сущности. Я не был идиотом, не был глупцом. Никогда не пытался оспаривать общеизвестные факты, опровергать очевидное. Я лишь отрицал божественный статус богов – эти мелочные, жестокие и до крайности несправедливые твари попросту не заслуживали той славы, которой окружили их ничтожные смертные. За свою не слишком долгую жизнь я встречал много хороших людей, чьи судьбы и жизни были чудовищным образом искалечены. Людей, которых сломала война. Хороших парней, изувеченных навсегда – иногда вражеским топором, иногда беспощадной судьбой, отнявшей всех близких. Кто-то станет рассуждать о мучениках, о наградах, которые непременно обретут невинные на том свете… А я слишком часто смотрел смерти в глаза. Слишком много раз видел чудовищную несправедливость, которую не должны были бы допустить по-настоящему всемогущие и благородные создания. Я верю лишь в самого себя. Считаю, что каждый из нас сам волен творить собственную судьбу. И презираю каждого, кто бросается целовать ноги шарлатанам-жрецам в слепой надежде получить хоть толику безграничной божественной милости. В таком случае, зачем же я здесь? Зачем мрачной тенью застыл позади большинство вопрошавших, зачем сверлю окружающих излишне внимательным взглядом? Чертовски хороший вопрос. С какой целью мы оказались здесь? Не скажешь, Айлин?
Айлин… В очередной раз я бросаю исподлобья взгляд на чёрные волосы стоявшей чуть впереди меня девушки, которая волею обстоятельств оказалась моей подопечной. Что это, очередная игра? Новая прихоть? Хотел бы я знать. Тяжёлый вздох вырывается из груди – с каждым днём становится всё труднее сдерживать неумолимо нараставшее внутри раздражение. Не так давно я был рад этому назначению, буквально ухватился за подвернувшуюся случайно работу… Когда я впервые увидел эту красивую девушку, то всё ещё не подозревал, во что на самом деле ввязался. По каким-то причинам она меня ненавидела. Попыталась выдворить сразу же, сходу задавая тон будущим отношениям. Честно говоря, было сложно удержаться от того, чтобы не уйти сразу, хлопнув напоследок дверью. Даже не знаю, что именно остановило меня в тот момент. Быть может, попытки разглядеть в Айлин что-то хорошее. Возможно, недавний разговор с её братом. Или что-то ещё… Не знаю. Так или иначе, но ситуация вскоре не изменилась – напротив, всё становилось только хуже и хуже. Капризы, издёвки – каждое мгновение пребывания рядом с ней стало настоящим испытанием выдержки. Пальцы всё сильнее сжимались на рукояти меча, глубоко внутри постепенно пробуждались остатки былого самоуважения. Так определённо не может больше продолжаться. Я ненавидел её. Чёрт побери, я был на войне. Я убивал и до этого. Но этой проклятой девочке без труда удавалось доводить меня до настоящего бешенства, сдерживать которое становилось всё труднее день ото дня.
Слушая выступление очередного оратора, я холодно улыбался, глядя, как протискивается вперёд и Айлин. По привычке взгляд метался по залу, выискивая малейшую угрозу вокруг. Впрочем, не слишком успешно. Интересно, жрецы на самом деле говорят сегодня с богами? Я пристально всматривался в скрывающие их лица разнообразные маски. Если вдруг нет, то вся эта религия… Культ Девяти – не более чем невероятно масштабная афера, очередной инструмент для управления доверчивой паствой. Какого чёрта мы здесь забыли, Айлин? Не то чтобы я совсем не догадывался. В последние дни с девушкой происходило нечто странное – никаких конкретных доказательств у меня не было… Скорее - обрывки воспоминаний, интуиция и предчувствия. Нечто не просто странное, скорее даже зловещее. Вещи, которые я объяснить при всём желании просто не мог. Возможно, ей действительно нужна помощь. Возможно, она заинтересована. Даже напугана. Нуждается в чьей-то поддержке. Но не моей. С меня хватит. Я действительно пытался. Расспрашивал слуг, пытался выяснить кое-что о прошлом Айлин. Обрывки получаемой информации помогли пролить некоторый свет на её поведение, но… Явно в мере недостаточной, чтобы во мне проснулось сочувствие. Я понимал, что скоро начну её действительно ненавидеть. И не хочу больше терпеть подобное отношение. Айлин заговорила – звонкий голос девушки разнёсся под сводами храма, перекрывая гомон слегка притихшей тут же толпы. Жрецы немо внимали, а я улыбался в ответ собственным мыслям. С меня хватит. Определённо. Возможно, стоило уйти прямо сейчас. Иногда Айлин угрожала мне – думала, что я на самом деле боюсь её брата. Конечно это было не так. Но что-то мешало мне молча исчезнуть. Навряд ли возложенная на плечи ответственность. Скорее, желание посмотреть её прежде в глаза. И наконец бросить в лицо хоть часть из того, что о ней думаю. В конце концов, я не какой-то там раб. Я – Арис Хеллгейт. Рыцарь. Сын относительно знатного лорда. Айлин говорила, я слушал. И наблюдал за жрецами. Почти не сомневаясь, что они промолчат. Как уже делали прежде далеко не единожды. Тогда мы выйдем отсюда, и я наконец помогу Айлин Делагарди понять, что не все вокруг – её безропотные игрушки. Кое-кого вскоре ожидает крайне неприятный для её благородной персоны сюрприз. А меня мысль об этом заставляла в предвкушении улыбаться.
-
Атеист в таком мире? Оригинально! И пост хороший, да)
-
Я скучала :) Концепция персонажа шикарна, пост прекрасен. Молодец ты, как всегда.
-
Мм ненависть. Как это мило ^^ Чувствуется, что персонаж озвучивает твое же мировоззрение) Мощно. И красиво очень.
-
Шиииииикарно !
|
Ты бежала. Вперёд. Навстречу темноте и неизвестности, вглубь лесной чащи. Не глядя назад. Цепляясь за ветви, сдирающие оборки ткани на платье, оставляющие ссадины на коже, хлещущие по лицу словно жестокая пощёчина. Глаза полны слёз. Не разбираешь дороги. Лишь проносятся мимо серые силуэты деревьев, лишь утопают ноги в грязи, оставляя в ней глубокие следы – которые тут же смывает беспощадный ледяной дождь. Страх и обида горячат кровь. Сердце болезненно колотится о грудную клетку. Тёмные волосы выбились из косы, спутались и прилипли к влажному от дождя и пота лицу.
Что было и что будет – сейчас совершенно неважно. Остальной мир отошёл на второй план и перестал существовать. Люди, что были центром твоей маленькой вселенной – их лица стираются, размываясь дождём, уносятся ветром, остаются на потемневшей листве, ласково касающейся твоей головы… Вперёд. В мир, полный грёз и тишины. В лабиринт деревьев, холмов и рек. Под спасительную тень пушистых древесных кронов... Туда, где тебя никто не услышит. Где тебя не увидят. Не найдут. В самое сердце леса.
…Резкое падение. Перестала ощущать опору и чувствовать сквозь промокшие туфли вязкую землю. Всё окружающее превращается в размытое пятно, и единственное, что успеваешь заметить, - испуганный взгляд собственного отражения… Спокойные воды лесного озера приняли тебя, объяв мягкой, колюще-холодной пеленой. Секунды борьбы – и добровольно сдалась. Холод водоёма сковал ноги, затем и руки. Лишь держалось на плаву тело, разомкнулись губы, жадно глотая наполненный режущей свежестью воздух. И смотрели ввысь наполненные ужасом глаза.
Дождь прекратился. Водная гладь была умиротворённо ровна – спокойствие её нарушалось лишь звоном капели, стекающей с низко опустившихся над водой листьев. Серое небо покрыто облачной дымкой, и за ней прячется жёлтый солнечный диск, проглядывающий сквозь плотную завесу. Солнце. Заря. Что жадно тянула к ней свои руки, но не могла дотянуться. Что была бесконечно далека и взирала на неё с высока своего божественного пьедестала. Взгляд карих глаз оставался равнодушным – пока вода не сомкнулась над ней. Принимая в объятия глубинной бездны…
Всегда. Каждый раз, когда она видела этот сон. В последнее время он часто ей являлся. Именно тот случай, когда она, сбегая из дома, упала в озеро. Но сон всё больше искажался. В нём появлялось то, чего наяву никогда не было. Однажды чёрный силуэт луны закрыл собой солнце. Идеально круглый шар. Отгораживающий мир от солнечных лучей и погружающий его в серый сумрак. Окаймлённый желтоватым ореолом – словно прожжённая дыра на небесном холсте. Словно дверь в другой мир. Словно… глаз нечеловеческого существа, смотрящий свысока прямо на неё. Этот сон – он стал приходить каждую ночь. До тех пор, пока она не потянулась к луне. Ощутив, что обладает во сне волей и сохраняет невероятно ясное сознание – это было её решение. Это было её желание. До тех пор, пока не почувствовала ответное прикосновение… И чёрная луна не стала её частью.
***
...Чужое касание ощущалось сквозь сон слишком явственно. Айлин вздрогнула и открыла глаза, продолжая видеть перед собой всю ту же преследующую её картину затмения. Нет никакого осознания того, что случилось, но… внутри рождается странное, непохожее ни на что чувство. Ощущение, что всё вокруг поменялось – и в то же время осталось абсолютно таким же. В комнате царил полумрак. Сквозь плотные шторы врывался солнечный свет, и в лучах его кружились пылинки. Здесь было душно – комнату не проветривали уже давно по причине того, что последние месяцы её вообще мало кто посещал. Как правило, здесь хранилась старая мебель – и на одном из запылившихся диванов лежала она. В ночной сорочке, накрытая чем-то жёстким и колючим и отдалённо напоминающем плед. Эта комната – одно из десятков помещений её особняка, куда редко заглядывали слуги и уж тем более никогда - хозяева. Помещений, где никто не мог её потревожить. Хозяева… Уголки губ поднимаются в ироничной ухмылке. Мысли устремляются к человеку, который уже много дней назад оставил её. Формально владелец этого поместья – он. А она… Теперь её клетка открыта. Она может уехать. Куда угодно. В её распоряжении достаточно средств, чтобы прожить безбедно где-нибудь на прибрежных землях, омываемых океаном, - или в ином другом месте. Но привыкшая к заточению птица всегда остаётся там, где её вырастили.
Айлин села в своём импровизированном ложе, вслушиваясь в тишину дома. Стоило подождать лишь несколько минут, и где-то над головой послышались первые звуки шагов. Девушка была уверена, что слышит Эбигейл – старую служанку, что была с ней с самого детства. Наверное, она была единственная в этом поместье, кто искренне волновался за хозяйку. Даже несмотря на то, что все уже давно привыкли к её частым исчезновениям и знали, что через какое-то время Айлин появится сама – Эбигейл всё равно искала её каждое утро. Это… в какой-то степени забавляло девушку. Но ещё больше её забавляло то, как реагировал на её пропажи нанятый братом воин. Подумать только – человек, которого тебе приказали охранять, взял да и пропал из собственной спальни, и на утро все только и делают, что занимаются его поиском. Девушка улыбнулась, представив, как он снова злится или как Эбигейл откровенно его терроризирует, заставляя искать Айлин вместе с ней. Когда-то они её даже находили. И девушка делала вид, что всё в порядке и в доме вообще ничего не случилось. - Мой завтрак уже готов? – сладким голосом спрашивала юная Делагарди и, поднимаясь с дивана (кресла, софы или прочей части интерьера), следовала мимо нашедших её людей.
Айлин вновь вспомнила тот день, когда Хелгейт появился на пороге её дома. Она была поражена. Она была в ярости. Подумать только - Рейнольд прислал кого-то, кто бы следил за ней как за малым ребёнком. Мысль о том, что он действительно за неё волнуется, совершенно выветрилась из её головы, оставив место лишь злости и обиде. Сначала она попыталась выдворить телохранителя из дома, прямо высказав, что его присутствие для неё совсем нежелательно - и ещё множество обидных слов вдогонку. Но убедившись, что сделать это не так-то просто, начала попросту игнорировать. Если ты не хочешь чего-то видеть - сделай вид, что его нет. Откровенно говоря, вела себя Айлин не лучшим образом, но ей действительно было всё равно, что об этом думают остальные. Потом настал (и до сих пор продолжался) период, когда ей вздумалось подействовать ему на нервы. Иди туда, не знаю куда, сделай то, не знаю что - примерно так выглядел сценарий, с которым она неизменно к нему обращалась. Ещё и шантажировала, что выдумает нелицеприятных баек и поведает их брату. Собственно, она никогда даже не задумывалась, зачем этот человек вообще согласился на подобную работу, и ей было всё равно, что станет с ним, если он её лишится. Зачем ей всё это было нужно?.. Захотелось. Так было веселее. Так было проще... Сегодня она снова что-нибудь придумает.
***
В последнюю неделю стали происходить странные вещи. Они проявились не сразу. Постепенно. Словно давая ей осознать то обстоятельство, что всё действительно изменилось. Мелочи, на которые она не хотела обращать внимания, переросли в нечто большее - в явные намёки на присутствие того, кто менял её жизнь. Находясь одна в помещении, ступая по пустому коридору - она ощущала, что рядом с ней кто-то есть. Но, оборачиваясь, не обнаруживала никого. Чужие шутки?.. Чем бы ни были эти явления, они страшно её нервировали. И жизнь в особняке Делагарди становилась всё более невыносимой для его обитателей, претерпевающих раздражительные нападки юной графини. Сама Айлин вряд ли обратила внимание на то, что менялось не только окружающее пространство, но и что-то внутри неё - словно бы перерождалось. Она всё больше напоминала человека, на которого быть похожей вовсе не хотела. За одним лишь исключением - она ненавидела порядок. Тишину. Пустоту. Всё это нужно было заполнить. Вещами. Событиями. Шумом...
Всё чаще Айлин, в сопровождении Хелгейта, а иногда и исчезая от него, уходила из дому, не появляясь весьма продолжительное время. В поместье, пусть и расположенном в столице, было невыносимо тихо. Ей нужна была толпа. Ей нужны были люди. На площадях и разнообразных приёмах всегда царило оживление, которое было ей так необходимо. Каждый человек в городе делал то, что ему вздумается, не подозревая, что становится частичкой чего-то большего. В последнее время Айлин всё чаще ловила себя на мысли, что отчётливо чувствует эти совершенно несвязные потоки хаотичного движения. Порой она могла просто остановится и закрыть глаза, чтобы в полной мере ощутить вокруг себя кипящую жизнь и почувствовать её вкус. Но это далеко не единственная странность, с которой столкнулась девушка. Однажды, разозлившись на одного молодого человека, Айлин дала ему пощёчину. В другой раз с силой сжала руку соперницы. В третий - коснулась чьего-то плеча. Все эти случаи практически не были связаны друг с другом, за одним лишь исключением - люди, на которых она злилась, впадали в очень странное состояние, близкое к... безумию?.. Полуосмысленный взгляд, совершенно нерациональные и непредсказуемые действия - да, наверное, кроме слова "безумие" иное будет неуместно. Сначала это пугало. Затем стало вызывать вопросы. И луна по-прежнему являлась ей во сне.
***
В наступивший День Силы Айлин никому не сказала, что собирается в Алый Дворец. Кроме везде сопровождавшего её телохранителя, конечно, - спустя пару месяцев она вполне привыкла к его назойливому присутствию, хотя её пренебрежительное отношение к нему так и не изменилось. В какой-то степени то, как всё сложилось, ей даже нравилось - фигура вооружённого рыцаря за спиной, пожалуй, добавляла ей в глазах окружающих значимости. Она не знала, зачем идёт ко Дворцу. Не знала, какой вопрос хотела задать. И нужно ли кому-то говорить о том, что с ней происходит. Но знала наверняка, что определённо хочет быть там. Отчего-то она волновалась. Она редко переживала по какому-либо поводу, но что-то подсказывало, что сегодняшний день обещает перемены. Раздражение вылилось на служанку, что пыталась расчесать густые и непослушные волосы Айлин; и, в конце концов, капризная аристократка заставила Ариса выдворить "безрукую дрянь" из поместья без права вернуться назад. Какое ей дело до той, что не может выполнить даже самую простейшую работу?.. Наверняка, молодая служанка рыдала и проклинала взбалмошную девицу, лишившую её работы, но Айлин забыла о ней, едва покончив со сборами.
...Под сводами Облачного Холла действительно собралась многочисленная толпа. Переминаясь на месте, сосредоточенно наблюдая за фигурами в масках, - люди ждали своей очереди, чтобы обратится к жрецам Девяти. Напряжение всех собравшихся остро ощущалось. Однако ступив за порог Холла, её собственное волнение частично прошло - в подобной обстановке она чувствовала себя отлично. Стоя рядом с телохранителем, она улыбалась, обводя присутствующих заинтересованным взглядом. - Простолюдины думают, что боги решат все их проблемы. Как мило, - усмехнулась Айлин. Умолчав о том, что сама втайне надеется на то же. Он ведь до сих пор не знал истинной цели её визита в Храм - но, возможно, догадывался по тому, что происходило с ней в последнее время. Девушка не стала стоять в стороне и ждать очереди - вряд ли она вообще догадывалась, что здесь есть очередь - и направилась уверенным шагом вперёд. К человеку и посреднику того, кто - как она считала - стал частью её жизни. Совершенно абсурдное и нелепое предположение, но... чувства ведь не врут, правда? Не так уж важно, что говорили остальные и с какими просьбами они явились в этот зал. Айлин практически не обратила внимание на тех, кто подобно ей, вышел к пьедесталу, рассказывая с виду неправдоподобные истории. В этот миг её волновал только один вопрос. Ещё никому она об этом не рассказывала. Было странно говорить об этом сейчас. - Я хочу знать, что со мной происходит, - звонкий голос девушки отражается от стен гулким эхом. - В моих снах я вижу чёрную луну. Я уверена, что это не просто сон. После того, как она появилась, моя жизнь... стала другой. Что-то происходит с теми, кого я касаюсь. Что-то происходит со мной. И... я... - обращаться к кому-то с прошением, а не приказом, было непривычно и тяжело, и голос девушки звучал всё глуше, - прошу вашей помощи.
-
Чудесно же) приятно погружаться в персонажа
-
Восхитительный пост и шикарные описания!
-
Просто на высшем уровне. Зачитался, потрясающий пост.
|
Залитый аварийным заревом коридор озарили разноцветные всполохи выстрелов. Было что-то особенно жуткое в тишине, сопровождавшей кровавую сцену – бластер Шепарда оглашал каждый выстрел лишь тихим щелчком, а лазерная винтовка и вовсе исторгала смертоносные лучи в гнетущем молчании. В том же безмолвии наступали и твари, приоткрыв в беззвучном крике изуродованный в большинстве рты. Они не издавали ни звука – даже тогда, когда их тела рвали на части заряды. Им отрывало конечности, головы, их торс превращался в бесформенный фарш – монстров отбрасывало назад, пол заливала чёрная слизь… Но они поднимались. Пульсировали, постоянно перемещаясь по порабощённым телам, чёрные опухоли. Их не страшила боль, для них ничего не значила смерть. Даже те, кто вследствие полученных повреждений уже не мог подняться, даже те, кого вдавливала в пол живая волна неумолимых собратьев, даже они продолжили ползти. По-прежнему не издавая ни звука. Большинство противников Шепарда по всем мыслимым параметрам давно было мертво… Но тела двигались. Тела шли вперёд. Тела обуревала жажда убийства.
Не сказать, чтобы усилия Макса совершенно не имели никакого успеха – он сдерживал их. Его лазеры разрезали монстров на части, заряды бластера кромсали чёрные наросты, разрывали на части не нужные тварям уже черепа. Он лишал их мобильности, замедлял… Но остановить полностью оказался не в силах. Несмотря на все усилия Голема, живая волна противника медленно продвигалась. Несмотря на несовместимые с жизнью ранения, их количество совершенно не уменьшалось, в то время как неумолимо нагревалась, приближаясь к критической отметке, винтовка. Сухо клацнул бластер, бесстрастно извещая о необходимости пополнить боезапас. В зеркале шлема Шепарда отражались они. Подбирались всё ближе. Ещё несколько шагов – и будет некуда уже отступать. Он выжал максимум из имеющегося пространства, но… Выигранное время неумолимо подходило к концу. Выплюнув последний, уже куда более слабый, луч, винтовка умолкла – погасли расположенные на правой стороне её корпуса индикаторы. Всё, что осталось в распоряжении Макса – энергоклинок, генератор которого входит в базовую комплектацию стандартного боевого костюма, изобретение, напрочь вытеснившее большую часть холодного оружия из эксплуатации.
Несколько секунд Фрайзер тупо смотрел на тварей, с которыми тут же вступил в схватку Макс. Он уже видел подобное – почти сразу же, как только впервые ступил на проклятую станцию. На этот раз десятки пустых глазниц мертвецов одновременно уставились на него, вызвав приступ чего-то, до ужаса напоминающего знакомое по прежнему контакту паническое оцепенение. Слишком хорошо он помнил, чем всё закончилось в прошлый раз. Слишком хорошо знал, что этих монстров остановить практически невозможно. Он думал. Маяком впереди служила дверь арсенала – места, где, в теории, можно раздобыть оружие, способное не только задержать противника, но даже его уничтожить. Ключ-карта допуска в арсенал была у одной из его спутниц, но… Эрик, не обращая на остальных никакого внимания, резко развернулся и бросился к дверям командного пункта. Конечно же, они были закрыты. Он этого ожидал. Приложил к панели консоли наруч-коммуникатор – дорогостоящий дешифратор тут же начал работу, анализируя структуру замка и способы обхода его защиты. Фрайзер не оборачивался – позади, за исключением нескольких отрывистых фраз, странного хлюпанья и глухих ударов, вызванных падениями многочисленных тел, торжествовала гнетущая тишина. Он не оборачивался в том числе потому, что не хотел видеть, как близко подошли твари. Боялся понять, что одна из них уже стоит у него за спиной. Секунды тянулись томительно долго – каждое мгновение, казалось, превратилось в десятилетие. Наконец девайс на руке радостно щёлкнул – консоль, вспыхнув, вылетела из гнезда, безвольно повиснув на проводах. А створки дверей медленно расползлись в разные стороны.
Эрик стремительно ворвался внутрь – несмотря на почти полное отсутствие какой бы то ни было нагрузки в физическом плане, он тяжело дышал. На лбу проступили капли испарины. Аппаратура. Обзорные экраны на стенах. Труп в кресле. Голова разворочена пущенным в упор зарядом из бластера – само оружие по-прежнему сжимают сведённые судорогой пальцы самоубийцы. Несколько секунд потребовалось на то, чтобы обнаружить знакомые элементы в не слишком знакомой Эрику системе управления станцией, ещё пара – и в дело вступает невзрачный на вид, но крайне многофункциональный наруч. Передовые технологии взлома, которые беспрестанно продолжали разрабатываться на Земле, без особого труда перехватывают морально устаревшие за годы войны протоколы защиты «Надежды». Очень скоро подавляющее большинство обширного функционала командной консоли оказалось в полном распоряжении Фрайзера. Он мрачно улыбался – серия кликов по сенсорному экрану коммуникатора постепенно возвращала обречённой станции подобие жизни. Последняя вспышка аварийного освещения – и залитые кровью коридоры вновь утопают в ослепительном свете. С довольным урчанием просыпаются недавно ещё обесточенные лифты – один, остававшийся прямо на этом этаже, тут же послушно приоткрывает створки. Эрик возвращает питание заблокированным шлюзам, открывая выжившим дорогу к свободе. Быстро, почти моментально. Не теряя без лишней необходимости ни единой драгоценной секунды.
|
Смысл сказанного Илаем еще даже не успел полностью дойти до Мордекая, а живущий в подкорке каждого арбитра зверь уже скалился, рычал и пробовал на прочность удерживающие его цепи рассудка. Язык тела аколита, его тон, его движения, – все это кричало о неподчинении, о брошенном вызове, о чем-то таком, чего нельзя было допускать никогда и ни за что. Вспыхнули сверхновыми центры агрессии, в ушах застучала быстрая дробь разгоняющегося перед схваткой сердца, а пальцы правой руки даже чуть дернулись, будто бы уже смыкаясь на рукояти дробовика. Слуги Lex Imperialis были стайными хищниками, не привыкшими к тому, что им перечили, и сейчас инстинкты “Призрака” требовали разорвать флотского на части.
Но арбитр Красс был хорошим цепным псом. Он был злым. Он был бесстрашным. Но, более всего остального он был верным. Инстинкты же и чувства сейчас были, очевидно, плохими советчиками. Винтику нельзя злиться на свое положение в механизме. Собаке нельзя лаять на хозяина. Как бы ни была горька правда, слуга Инквизиции имел право приказывать и ожидать подчинения, и поделать с этим ни сам “Призрак”, ни остальные члены отряда, ни даже Северус ничего не могли. У них были четкие распоряжения судьи Колбенца, у них была спущенная сверху и не допускающая двойственной трактовки структура подчинения, и даже единственная применимая к аколитам статья, которой экзекутор не преминул им пригрозить, была, скорее, последней отчаянной попыткой сохранить лицо. К этому все и шло с самого начала. Конфликт был неизбежен, и единственное, на что могли рассчитывать арбитры, – это то, что им не придется терпеть унижение прилюдно. Что же, тут тоже не повезло, хотя поблажек от Инквизиции не следовало и ожидать.
Пошевелив пару раз почти что сведенными судорогой пальцами правой руки, Мордекай подождал, пока обескураженный лейтенант придет, наконец, в себя и расшаркается перед “синьорами и синьориной”, и направился внутрь участка вместе со всеми остальными. На тявкающего откуда-то из-за спины Баррела, который, несмотря на габариты, нашел смелость раскрыть рот только после того, как Илай победил в поединке авторитетов, внимание можно было не обращать, но настроения «Призрака» этот факт не улучшил. В горле его стоял горький привкус желчи, а непривычно тяжелая голова ныла в преддверии мигрени. Приказы, винтики в механизме, верные псы и подчинение во имя достижения общей цели – это, конечно, хорошо и правильно, но почему же тогда так противно? Почему живот жжет едкий огонь раздражения? Почему так хочется, чтобы под кирасой во внутреннем кармане была фляга амасека? Проклятая вонь. Проклятые лансельеры. Проклятая Инквизиция. Это все, должно быть, от местного воздуха, а не от того, что о них только что вытерли ноги. Да, наверняка все дело именно в воздухе.
– У меня два вопроса и одно пожелание, лейтенант Касалес, – негромко, но не скрываясь обратился к закончившему отчитываться перед аколитами лансельеру Мордекай, глядя на него поверх верхней кромки щита. Голос арбитра был неприятным, тяжелым и похожим на скрежет ржавых шестерней, но никакой явной угрозы в нем не было. Скорее вызывающее у большинства дискомфорт отсутствие эмоционального окраса. – Мне нужно знать, чьим приказом был сформирован личный состав патруля B29-13K, в который вошли шестеро проходящих по одному и тому же уголовному делу бойцов. Мне так же нужно знать, кто выбирал для них последний маршрут следования. И, наконец, после встречи с вашим командиром, мне нужно осмотреть комнату, которую занимал арбитр Карстен Мессер. Порядок ответов не важен.
|
|
|
-
Шикарный модуль и интересные обещания в конце) Мне понравилось, да.
-
Ура Мастеру! Ура нашей боевой группе! Хоть это было и долго, но было здорово, приятно и азартно! Зиги за продолжение! Больше продолжений Богу Продолжений!!! =)))))
-
Путь был долгим, но это того стоило)
|
Шаги, слишком громкие для расшатанной психики, отражались от металлических стен, окрашенных уже привычным цветом крови. И конца этому морю отчаяния не предвиделось. Будто само марево пыталось утопить несчастных заблудших в этот край смерти. Странное ощущение внутренней окаменелости сменялось тревогой. Скорее даже ее отголоском, чувства испытываемого по привычке человеческой натуры. Девушка старалась поддерживать внутреннее напряжение, хотя сосредоточиться было чертовски сложно. То и дело приходилось оглядываться вокруг. Казалось сами тени ожили и колеблясь в неверном свете следили за продвигающимися вперед. К неизвестности. Сознание стремилось отрешиться и перейти в некую равнодушную рефлексию на грани полубезумного отчаяния, граничащего с осознанием всей гиблости ситуации. Слишком много скептицизма, нездорового, давящего под тяжестью обстоятельств.
Беллис старалась держаться ближе к Элисон, прекрасно понимая состояние той. Оставалось надеяться на призрачную удачу, шагая вперед неуверенно, будто стараясь научиться простым движениям заново. Не паниковать. Ни за что на свете. Не бежать сломя голову, прижимаясь к стенам, иллюзорно безопасным. Быть может, помощь подоспела как раз вовремя, если конечно капитан Фрайзер осознавал то, с чем столкнулся. Но если судить по поступкам, тот должен был быть не хрупкого десятка. Эта мысль стоила того, чтобы ухватиться за нее. Но Беллис мало верила в человеческий фактор. А в удачу и подавно. Они продвигались будто по безжизненному склепу. Вот, чем стала ее личная Надежда. Их Надежда. Но, по сути, она больше не принадлежала людям. Странное стечение обстоятельств. Обескураживающее. Почему именно так?
Ход мыслей прервала остановка впереди следующих. Беллис ободряюще потрепала Элисон за плечо. Скорее инстинктивно желая приободрить. Ей и самой хотелось, чтобы кто-то просто вышел и сказал, что все окончено. Что это была проверка, иллюзия. Да хоть что-то, что спасло бы несчастных из этой удручающей ситуации. - Не смотри,- бросает она девушке- ученой, непонятно на что вообще надеясь, к чему взывая. Взгляд ее уходит далеко вперед. Дыхание перехватило на мгновение. Образование медика сейчас лишь усугубило внутреннее представление Беллис творившегося с группой тел впереди. Почти религиозный страх замер глубоко в груди. Чем стали все эти люди? Что могло породить подобное? Будто неизведанные темные боги глубин космоса сейчас насмехались над ними. Пожалуй, к лучшему, что сама Хладовин не верила в них. Не признавала ни одну из божественных каст.
Мне кажется, самая милосердная вещь в мире - это неспособность человеческого разума связать воедино все его составляющие. Мы живем на тихом острове невежества посреди черного моря бесконечности, и это не значит, что нам надо выходить за его пределы. Науки, продвигающиеся каждая в свою сторону, до сих пор приносили нам мало вреда; но в один прекрасный день собирание разрозненных кусочков знания в единое целое откроет нам такие страшные перспективы реальности и нашего в ней положения, что нам останется либо сойти с ума от этого откровения, либо спасаться от света знания в мире и безопасности нового средневековья.
Воспоминание. Вспышка. Отрезвляющая и жестко возвращающая к реальности. Инопланетное существо еще и паразитировало на клеточном уровне. Все это время оно становилось сильнее. Оно. Зачем оно пришло сюда, что искало?
Тела тех, кого Беллис ранее встречала среди этих коридоров, когда-то, будто в выдуманной реальности, залитых искусственным светом ламп. Она знала почти всех их так или иначе. Кого-то мельком, с кем-то даже доводилось переброситься парой фраз. Стоило поблагодарить то обстоятельство, что девушка могла рассмотреть далеко не всех. А узнать и подавно. - Что делать?- голос прозвучал неуверенно, будто и не принадлежал Беллис вовсе. Медика одолевали смешанные чувства, заставляя мешкать. Она продолжила несколько тягостных мгновений, полных раздумья, спустя.- У них должен быть центр нервных соединений, подающий команды. Что-то должно руководить ими. Ты можешь разглядеть что-нибудь, Шепард? Боже... Тяжело было смотреть на то, что стало со старыми знакомыми. Нет, девушка не скорбела по утерянным. Чувство скорби слишком глубоко, слишком лично, чтобы испытывать его к едва знакомым коллегам, практически чужим людям. Но в том, что произошло с их телами было схоже с осквернением. Неправильно это все, гнусно. Происходящее вызывало обиду от чувства несправедливости, злость от бессилия и отчаяния. Будь прокляты эти инопланетяне! Или те, кем являлись странные создания. Смотреть на дальнейшую картину становилось невозможно. Хладовин инстинктивно приобняла Элисон, заставляя отойти немного назад. Заставляя отвернуться. Ей нельзя было смотреть. Ей нельзя было этого знать. Ученая не было создана для такого тяжкого груза воспоминаний. Да и никто.
|
Несмотря на уход Матиаса, вечер продолжался. Кажется, никто и не обратил внимание на это обстоятельство, но Беатрис прекрасно знала, что всё было ровным счётом наоборот. Практически каждый на этом приёме в тайне или открыто наблюдал за всеми избранными Сфорцой домами, делая определённые выводы практически из каждого действия, совершаемого их представителями. Взгляд, улыбка, смех – всё достигало чужих глаз и ушей. При этом старательно создавая вид напускной оживлённости и дружелюбия. Эту странную, пропитанную отвратительным лицемерием атмосферу девушка почувствовала практически сразу, как только пересекла порог этого зала. Теперь она осталась одна посреди этих практически незнакомых людей. Конечно, в первую же секунду в душе её вспыхнуло негодование и злость на Матиаса, но она прекрасно понимала, что надолго он её одну не оставит. Впрочем, оказалось всё немного иначе. Практически сразу после его ухода, Дестефани собрала гостей за столом. Началась поминальная часть вечера, и один из Фаррадечи, а затем и сама хозяйка, высказали короткую, но проникновенную речь. Впрочем, было достаточно трудно обмануться их притворно-прискорбным тоном и опущенными печально глазами. Было ли на этом вечере хоть кому-то не всё равно, что стало с бедным Бернардо?.. Возможно, лишь тем, кого интересовала его смерть и благодаря ей некоторые выгоды. Казалось, даже сам новоявленный глава дома не слишком скорбит по своему родственнику. Наверное, только сейчас синьора Джованни обратила внимание на присутствие капитана стражи среди гостей. Момент его прибытия она упустила, и теперь с некоторым интересом за ним наблюдала. Не сразу, но ей бросились в глаза шрам и пятна крови на одежде. Сердце тут же учащённо забилось. Не слишком приятные мысли возникли в её голове. Удовлетворившись несколькими минутами скорбного молчания, Дестефани переместила всю процессию в другую часть зала, и вечер продолжался так же, как и начался – казалось, все уже и забыли про Фаррадечи, возобновляя разговоры на более интересующие темы. Беатрис растеряно оглядывала толпу в поисках мужа и всё больше злилась. Девушка отошла от стола, намеренная присоединиться к той группе молодых дам, с которыми беседовала ранее, решив ни в коем случае не демонстрировать досаду. - Синьора Джованни? Беатрис обернулась, возможно, даже слишком резко, не ожидая, что кто-то её остановит. - Стефан Сальваторе, - представился незнакомец, и девушка обвела его пристальным взглядом. Пожалуй, он был намного её старше. – Мне не выпадала честь встретиться с вами лично, а теперь… После всех этих событий… Я уверен, это недоразумение срочно необходимо исправить. В улыбке его было что-то отталкивающее. Холодное. Словно прячущая истинные намерения небрежно надетая маска. Если бы не эта улыбка, Беатрис сочла бы его обращение простой данью вежливости. - Позвольте предложить вам выпить… Он протягивает ей бокал с вином. Ровный круг алой жидкости мерно покачивался, выведенный из равновесия движением руки. Подобного она не ожидала. Не ожидала, что кто-то воспользуется отсутствием её мужа, ради… чего? Вглядываясь в серые глаза мужчины трудно было понять, чем он руководствовался. Решил скрасить её одиночество? Благородный, но не лишённый некоторых недочётов поступок. Беатрис сомневалась, что дело было именно в этом. Скорее, в её фамилии. Что ж. Как и любая, сколько-нибудь умная девушка, Беатрис притворилась невинной овечкой. И приняла из его рук бокал, не подозревая, что его содержимым может оказаться не только вино. - Синьор Сальваторе, - очаровательно улыбнулась девушка. – Как мило с вашей стороны, что вы решили поддержать меня и составить мне компанию. Право, не знала чем занять себя от скуки. – Оглядела зал. Задержалась на Дестефани и Эстакадо, что отошли в сторону, о чём-то беседуя. – Не сочтите за грубость, но я обратила внимание, что в компании Эмилио де Боно вы тоже скучали. – Лёгкая усмешка. – Он выглядит, пожалуй, слишком... суровым и мрачным. - И занудным, почти наверняка. Матиас вышел из особняка не в лучшем расположении духа. С его стороны было не слишком красиво оставлять Беатрис одну, но и тащить её с приёма было бы неразумно. Не маленькая девочка, в конце концов, чтобы водить её за собой. Он переживал только за одно – как бы кто-то из соперников не воспользовался его уходом... Матиас действительно волновался за жену. Пусть на приёме было многолюдно, но, как знал по опыту заядлый вор, это не играет совершенно никакой роли, когда ты хочешь достигнуть своей цели, а толпу всегда можно обмануть – она не так внимательна и прозорлива, как кажется. На пороге его встретил один из подручных, Баччо. Выглядел он не слишком презентабельно для слуги, впрочем, за это Матиас переживал меньше всего. Гораздо больше за то, что Быстрого Ножа заметили люди Дестефани. Джованни уже понял, что хозяйка была вовсе не так проста, и старался быть настороже. Матиас выслушал вора, и ощутил, как в душе закипает ярость. Словно где-то внутри него дышат паром горны, и в разгоревшемся пламени куётся горячая сталь, готовая пронзить любого, кто в этот миг способен был перейти ему дорогу. - Ничего не предпринимать, - жёстко отрезал глава гильдии, сверля своего подчинённого взглядом, не сулящим ничего хорошего. - Уезжай и передай мой приказ до завтрашнего дня никуда не соваться – без моего ведома из города ни ногой, тебе ясно? И повторю первый и последний раз, Баччо, для тебя и остальных столь же недалёких, - Матиас сделал шаг вперёд, - никогда больше не являться на подобные приёмы. Если кто-то узнает обо мне больше, чем нужно, я спущу с вас шкуру. С каждого.
После того, как Баччо скрылся, Матиас ещё какое-то время провёл на улице, пытаясь прийти в себя. Конечно, не стоило надеяться, что его планы враз осуществятся. Он что-то не учёл. Не мог понять что. Не мог вернуться на приём, не обдумав ситуацию - мысли вихрем кружились в голове, делая предположения того, что могло произойти. Всё было очень просто. Не Апостол пресёк попытку контакта, скорее всего. Матиас подумал о тех людях, что находились сейчас на приёме, и картинка вполне органично сложилась в паззл. И первым, кто пришёл ему на ум, был капитан городской стражи... Его люди - просто идиоты. Но что делать теперь, когда Джованни оказался зажат в рамки? Он был почти уверен, что у него не получиться связаться с Апостолом прямым способом - благодаря всевидящей страже. Однако был Кальдерони... Что жил где-то поблизости. Ему не нравилось, как всё получалось. Ему не нравилось думать, что Эстакадо был способен выбить с доски его фигуры. И то, что в его распоряжении был целый гарнизон вооружённых людей тоже не добавляло оптимизма. Мысли начали принимать определённый ход, и остановить бурный поток было практически невозможно. А если... Стража - преданные своему командиру солдаты. По идее. Но они такие же люди, как крестьяне, как знатные особы, вполне способные переживать за собственную шкуру в моменты кризисов и забывать о долге. Первое, что приходило на ум - смута и мятеж. Пожалуй, Эстакадо пора подрезать крылышки. Не важно теперь, он или кто-то другой убил его людей - Матиас понял одну очень нехорошую вещь.
|
Очередной номер "Вестника Малфи" был не менее интересен, чем предыдущий, но и не более. Просто потому что газета представляла из себя кривое отражение публичной стороны общественной жизни на планете. Авторы, не лишенные таланта, ради существования своей газеты вынуждены были выписывать такие аморально-политические пируэты между острыми темами, которые, вроде бы, должно было затрагивать это издание, что оставалось только удивляться. Газеты хватило как раз на всю дорогу - спустя несколько минут после того, как Аделина дочитала последнюю статью, арбитр, командовавший силами судей в этой операции, сообщил о прибытии.
Примерно к этому моменту Дрейк завершил изучение планшета и карт. Расхождения между ними были вызваны различными методиками составления, разными авторскими коллективами и промежутком в пять лет между созданием – о чем недвусмысленно свидетельствовали пояснения в верхнем правом углу.
Повинуясь духам машины, которых активировал Красс поворотом рычага, рампа опустилась, впуская в "Химеру" грязный воздух Подулья. Испарения химического болота создавали уникальный коктейль тошнотворных запахов, в котором распознать вонь какого-либо отдельного вещества не представлялось возможным. В машине раздались щелчки сдвигаемых заслонок шлемов – арбитры активировали кислородные аппараты, переводя свою броню на замкнутый цикл, перед тем, как выйти наружу. Построившись, согласно приказам Тодда, они прикрывали собой шедших к шеренге лансельеров аколитов. Выглядело это эффектно, и слаженная работа арбитров впечатляла.
Как минимум – встречающих. Хотя лица рядовых и были закрыты шлемами с единым прямоугольным оранжевым визором и интегрированными фильтрами воздуха, волнение нашло выход в чуть заметных, но выбивающихся из стандартной парадной процедуры телодвижениях. Что явно не вызвало удовольствия у лейтенанта – единственного человека, вынужденного находиться вне крепости с открытым лицом. Он, разумеется, сделал все для защиты от газов, что мог в подобной ситуации – ноздри были чуть расширены из-за вставленных фильтров, а голос звучал несколько гнусаво, но этикет требовал от него встречать почетных гостей с открытым лицом.
Которое, хотя и принадлежало выходцу из благородной семьи, и отличалось правильностью и приятностью черт, уже носило следы долгого пребывания в Катакомбах: бледность лишенной света солнца кожи, воспаленные, покрасневшие глаза, пористость кожи, с некоторым, но не идеальным успехом замаскированная макияжем… он уже приготовился скомандовать парадное приветствие, как вперед вышел Сильвестр. После его слов брови, уже начавшие подниматься при виде хеллгана в руках священника и следовавших за ним Аделины, Илая и Бонка, достигли высшей точки, выражавшей как минимум недоумение и непонимание. Не помогла и попытка Аделины чуть смягчить ситуацию.
- Синьор, синьорина, мы ожидали прибытия отряда арбитров для расследования происшествия. Я отвечу на ваши вопросы, детективы, но сперва я должен обратиться к начальнику вашего отряда.
Из двух представившихся арбитров он, видимо, так и не смог выбрать, и обратился к обоим.
- Лейтенант Лансельеров Лорено Касалес, мне пор…
И тут его глаза уперлись в направленный ему прямо в живот дробовик. Хотя Тодд и рассчитывал выдать подобное положение оружия за случайность, реальность и габариты семикилограмового "Vox Legi" внесли свои коррективы в план. Лорено осекся, и глава отряда арбитров проскрипел свои требования. Рот его чуть приоткрылся, но тут же захлопнулся – очевидно, возражать Тодду в данной ситуации было неуместно. Повернувшись на полкорпуса, лейтенант уже приготовился отдать приказ, как ситуацию взял в свои руки Илай.
И, если при виде направленного в живот офицера ствола крупнокалиберного оружия шеренга лансельеров просто вздрогнула, то слова Стилихона вызвали вполне заметную панику. Почти одновременно вся шеренга подалась назад, направленные в воздух карабины дрогнули в руках, только для того, чтобы потом намертво замереть в не позволяющей даже заподозрить намерение направить их в сторону служителей Инквизиции, некоторые оглянулись по сторонам, будто ожидая прибытия огнеметных танков "Возжигателя".
Лейтенант перевел глаза с Тодда на Илая. Затем с Илая на Бонка. Уделил немного внимания запакованному в панцирный доспех псайкеру и его внушительных размеров топору. Посмотрел вновь на Сильвестра с занявшей тактически-дипломатическую позицию за плечом священника Аделиной. После этого в голове лейтенанта с почти различимым щелком сработал какой-то переключатель, он выпрямился, отсалютовал в общем направлении Илая и с вышколено вежливым выражением лица произнес:
- Синьоры и синьорина, прошу вас проследовать за мной в участок. Я провожу вас к коменданту и постараюсь ответить на все ваши вопросы. Надеюсь, вы простите меня, но мы не ожидали прибытия Святой Инквизиции. В это время, если вы не против, будут подготовлены транспортные средства.
Отдав какую-то команду в вокс, он сделал приглашающий жест рукой по направлению к начавшим медленно открываться створкам ворот бункера.
|
|
|
|
К вящему удовольствию Данте, его появление не наделало особого шума. Он понимал, что те, кому нужно было заметить определённые вещи, их, скорее всего, заметили, но воспринимал такой поворот событий аки неизбежное зло. Капитан городской стражи слушал менестрелей (благо, деяния Чезаре Борджиа стоило того, чтобы быть воспетыми) и посматривал вокруг, ни на ком не задерживая взгляда дольше, чем требовали правила приличия, но всё замечая. Иногда мелкие, на первый взгляд ничего не значащие жесты и невзначай брошенные фразы играют ключевую роль; трудность лишь в том, чтобы в окружающем хаосе и гомоне светских разговоров не потерять эти крошечные золотые крупицы. Как-то мимолётно глава дома Эстакадо отметил, что вечер памяти Бернардо Фаррадечи может послужить точкой поворота в тяжбе четырёх аристократических семей. Вся знать города собралась здесь, но ведь не только она! Слуги, музыканты - их тоже немало. Столь великое количество людей в одном здании может послужить для замыслившего недоброе не худшим прикрытием, чем полное отсутствие свидетелей. Интересно, будут ли сегодня вечером отравленные? Если кто-то падёт жертвой коварного яда и не менее коварного отравителя, сие можно будет счесть виртуозным трюком. Убийство, совершённое у всех на виду, частично застраховано от быстрого определения виновника, но имеет шанс затащить в жернова правосудия тех, кто имел несчастье просто оказаться рядом. Завистливая дама, отвергнутый любовник, подкупленный слуга, замаскированный убийца - вот далеко неполный список тех, кто будет конкурировать за место в застенках с политическими соперниками жертвы отравления. Мужчина мысленно пожал плечами и перевёл своё внимание на говорящих свои короткие речи Дестефани и Фаррадечи. Эстакадо вслушивался в изобилующую запинками речь Бальдассаре, явно не привычного произносить публичные речи, и был несколько удивлён, имея на то свои причины. Слишком уж контрастировал утренний вид Фаррадечи с его нынешним скорбным и даже каким-то испуганным лицом. Неужто он так хорош в искусстве перевоплощения? Данте помнил, каким видел этого человека поутру, равно как и события, последовавшие за этой мимолётной встрече. Было ли случайным "пророчество" городской сумасшедшей и явление брата покойного с едва заметной улыбкой на губах до него? С одной стороны, связи быть не могло. С другой же она вполне наличествовала. Что стоило новому покровителю учёных мужей заплатить бродяжке с расчётом на короткое представление для одного зрителя? Пару золотых от силы. Смысл? Разведка боем. Он не знает про особенности конкурентов, а потому нарочно ставит их в положения, которые могут выявить их склонности. Например, подослав говорящую странные вещи безумную, он имел возможность предотвратить переговоры с де Боно, заставить капитана городской стражи выбрать ведущую к поражению линию поведения или... узнать, что Данте не из робкого десятка и к суевериям равнодушен. Но с тем же успехом вероятно подозревать и Джованни, владеющего тратториями. Тот, правда, таким способом выигрывал лишь одно - подозрения Эстакадо в сторону Фаррадечи. Со скорбящего родственника усопшего капитан перевёл взгляд на куда-то спешащего Матиаса. Любопытно, куда же он торопится, оставив в одиночестве супругу посреди пира? Оба выглядели такими растерянными, что не любопытствовать о сопернике было просто невозможно. Данте перевёл взор на де Боно и Сальваторе, которые, как могло почудиться, увлечены беседой, и с трудом удержался от улыбки. Право, слишком велика была разница в интеллектуальном развитии этих двоих, чтобы второй мог быть в полной мере доволен компанией первого. Бедняжка Мария, сменившая доспех на платье, так и вовсе смотрелась нелепо рядом с утончённой Эстеллой. Вид у юной воительницы был почти несчастный, и смотреть на эту сцену без жалости было едва ли возможно. Эстакадо исподтишка ещё посмотрел по сторонам, отметив, как Стефан поспешил утешить оставшуюся в гордом одиночестве Беатрис Джованни. Старый лис в своём репертуаре, что уж там. Данте бы ещё довольно долго задумчиво вертел в руках бокал вина и незаметно присматривался к окружающим, если бы Магдалена де Дестефани зачем-то не позвала его. Не окажись Эстакадо в центре маленькой войны, он бы, пожалуй, позволил прелестной неаполитанке озаботиться своими наспех обработанными ранами. Но Данте плохо был знаком с этой женщиной, а потому не знал, кого поддерживает сохраняющая показной нейтралитет Магдалена. Капитану сейчас было в высшей степени невыгодно нарушать хрупкий негласный договор, возникший между ним, Сальваторе и де Боно. Если принять во внимания намерения Эмилио (а он, похоже, выкладывал всё как на духу) касательно хозяйки особняка, такой интерес с её стороны мог вылиться в совсем иную расстановку сил. Данте не сомневался, что вояка будет выяснять отношения с покусившимся на понравившуюся ему женщину, даже если этот «покусившийся» ни на кого не покушался. Привлекать к себе лишнее внимание, провоцировать скандал или упускать возможность провернуть неожиданный ход Эстакадо в равной мере не собирался, хоть Магдалена и в самом деле была чертовски хороша собой. Данте взял руку очаровательной синьоры и мягко, но уверенно убрал её со своей груди. - Я – всего лишь скромный офицер, прекрасная донна. Я не могу допустить, чтобы вы волновались из-за такой ерунды, как пара нанесённых мне царапин. Я спешу заверить вас, синьора Дестефани, что раны мои – сущий пустяк. Да и как я могу претендовать на ваше внимание и взгляд ваших чудесных очей, если их жаждет другой мужчина, их достойный более, чем я?
|
-
Шикарный арт и шикарное начало! Как я правильно сделала, что подала заявку сюда^^
-
Да.
-
Шикарный старт.
-
Ух!
Пошла жара :3
-
Красиво всё начинается, да)
|
Стефан слушал заупокойные речи с подобающе траурным выражением на лице. По крайней мере, он надеялся, что оно было в достаточной степени траурным. Несмотря на в высшей степени правдоподобные эмоции хозяйки дома, Сальваторе не верил ни единому слову последней. Но виду, конечно же, не подавал. Выступление Фаррадечи и вовсе прослушал – некоторое время отстранённо изучал лицо одного из своих конкурентов, а после, когда это не слишком увлекательное занятие ему наскучило, принялся разглядывать других собравшихся. Конечно, сохраняя всё то же подобающее церемонии выражение мрачной торжественности. К концу традиционной минуты молчания Стефан преисполнился уверенности, что о покойном в этом роскошно украшенном зале никто по-настоящему не скорбит. Впрочем, официальная часть наконец-то подошла к завершению. Наступило то время, ради которого действительно собрались здесь все эти люди. Сальваторе задумчиво смотрел на красную жидкость, безмятежно плескавшуюся на дне его бокала – вино, к которому Стефан сегодня так ни разу и не притронулся. На губах мужчины играла загадочная улыбка – рассуждения Эмилио он, как обычно, слушал вполуха. Явление Эстакадо в гордом одиночестве Стефана заинтриговало. Он не подошёл к Данте ради приветствия, даже не посмотрел в его сторону – наблюдал незаметно, делая вид, что крайне заинтригован словами де Боно. От внимательного взгляда Стефана, впрочем, не укрылась царапина, которую искусно пытались прикрыть прядью волос. Не ускользнули капельки крови, что алели на рукаве. Явление это представлялось в высшей степени интересным – в первую очередь оттого, что в городе не так давно определённо произошло нечто, о чём Сальваторе пока что не был осведомлён. А быть не в курсе событий Стефану совершенно не нравилось. Решив для себя разобраться с этим чуть позже, он пока что оставил Эстакадо в покое.
Он исподлобья взглянул на Эстеллу, желая лично удостовериться, насколько сразил девушку чрезвычайно «изысканный» комплимент Эмилио, сравнившего её с «дамасским клинком». В глазах дочери Стефан прочитал то же насмешливое выражение, что за улыбкой скрывал и он сам. Великосветские потуги де Боно, судя по всему, тоже до крайности её забавляли. Стефан с трудом удержался от того, чтобы не расхохотаться при виде стоявшей чуть позади Марии, которая, по всей видимости, сгорая от стыда в компании отца, прикрыла лицо рукой. - Не знаю, Эмилио, - удивляясь, как ему удаётся выдерживать настолько серьёзный тон в сложившейся ситуации, всё же проговорил Стефан. – Не похож он на человека, способного на подобное преступление. Подавленный и запуганный Фаррадечи и правда представлял из себя крайне печальное зрелище. С какой целью Сальваторе продолжал этот спор? Он и сам толком не знал. Посеять искру сомнения, заставить Эмилио хоть немного подумать… Возможно. От Стефана не укрылось и то, с каким выражением на лице смотрела Мария на танцующие пары… Он уже, пребывая в настроении крайне благоприятном, собирался совершить воистину рыцарский поступок и пригласить «даму» на танец, но… Что-то остановило. Быть может, здравый смысл. Быть может, внезапное отбытие одного из Джованни. С холодной улыбкой Стефан взглянул на девушку, которую, насколько было ему известно, зовут Беатрис – жену Матиаса. В глазах Сальваторе сверкнули странные огоньки – пребывая в своём теперешнем настроении, потерянный вид Беатрис проигнорировать он попросту не мог. - Я вас ненадолго оставлю, - извиняющим тоном, но, в то же время, не оставляя собеседнику выбора, сказал он Эмилио, оставляя того в обществе дочери. И, подцепив со стола новый бокал, «нырнул» в хитросплетения светского общества.
Непринуждённо проскользнув мимо нескольких танцующих пар, Стефан, ощущая себя не меньше чем акулой в прибрежных водах, приблизился к оставшейся в одиночестве Беатрис с неизменно улыбкой. Вежливой и бесстрастной одновременно. - Синьора Джованни? – начиная разговор осведомился он, хоть и, конечно же, прекрасно знал, каким будет ответ. Конечно же, он не мог не оценить красоту девушки – если память Сальваторе не изменяла, то раньше им лично встречаться не приходилось. Он вообще чертовски мало знал об этих Джованни. - Стефан Сальваторе, - не дожидаясь ответа представился он. – Мне не выпадала честь встретиться с вами лично, а теперь… После всех этих событий… Я уверен, это недоразумение срочно необходимо исправить. В каждой руке Стефан держал по бокалу. Он протянул один из них девушке, пристально глядя ей прямо в глаза. Внутри плескалось кровью вино. - Позвольте предложить вам выпить… Стефан – просто воплощение вежливости и обаяния. Располагающая улыбка, превосходные манеры. И лишь излишне пристальный взгляд внушает беспокойство. Заставляет задуматься. Подозревать угрозу в безобидной, на первый взгляд, жидкости, что безмятежно плескалась в бокале.
-
Наблюдать за твоей игрой - словно любоваться сложным танцем, восхищаясь прекрасными движениями, и с замиранием следить за высоким полетом мысли.
-
Воу, это было внезапно ^^ Интересно всё складывается, да)
-
Стефана надо поместить в Палате мер и весов в качестве эталона коварного дворянина на светском рауте. :3
-
Провокация! (сработало отлично) ^_^
|
|
-
Долг головного мозга - это сильно, да)
-
+
-
Это Warhammer 40K. Тут никто не страдает от избытка адекватности.
|
-
Илай очарователен^^ И реакция, и действия его восхитительны. Я в восторге)))
-
+
-
Наконец-то, расстановка точек на i. И момент подходящий.
|
Шаг, ещё шаг. Левый коридор... - Чисто. Смещение. Правый коридор. - Есть контакт...
Шепард остановился, наведя оба ствола на скопление потенциального противника. Несколько секунд взгляд военного изучал вероятного противника и оценивал собственные возможности. Но именно этого времени хватило, чтобы экс-человеческая биомасса пришла в движение, издала нескладный не то рык, не то стон, а в голове вновь заработал генератор, вкручивающий в череп саморезы высоких частот.
Лицо Макса за лицевым щитком гермошлема скривилось словно от зубной боли. Пришлось до хруста челюсти стиснуть зубы и несколько раз энергично моргнуть.
Под правую руку просунулась маленькая фигурка гражданского и что-то тихонько пискнула. Из-за гула в голове разобрать слова не удалось. Ограждая человека от опасности, Голем, словно шлагбаум, опустил руку с лазерной винтовкой и уверенным движением оттеснил девушку себе за спину. Отклонив корпус назад он сместил её в слепую зону, за пределы видимости надвигающихся "психов".
Лицевой щиток дёрнулся, когда Макс мотнул головой, пытаясь прочистить голову от навязчивой, тупой, ноющей боли.
*- ЕСЛИ БОЕЦ БОИТСЯ, СОМНЕВАЕТСЯ ИЛИ ДУРНЫЕ МЫСЛИ ЛЕЗУТ В ГОЛОВУ, ТО ЛУЧШИЙ СПОСОБ ИЗБАВЛЕНИЯ ОТ ВСЕХ НАПАСТЕЙ ПОВТОРЯТЬ УСТАВ ИЛИ СТРОЕВЫЕ ПЕСНИ!* Голем ухмыльнулся. Кажется высокие ноты командного голоса сержанта из учебки прошли сквозь года и звучали на той-же резонирующей частоте, что и голоса ходячих трупов.
Мы к планете приближались, нас ловили на прицел. А в наушниках смеялись: "Улетай, покуда цел!" Но насмешки не спасают, есть приказ, проложен курс… А исход войны решает человеческий ресурс.
В том, что это именно трупы, Шепард не сомневался. За время проведённое в учебке и годы боевых действий он достаточно хорошо успел изучить анатомию человеческого тела. Верно ведь говорят, чтобы эффективно убивать, нужно знать уязвимости противника...
Стала логика жестокой, как на шахматной доске: От колоний нету прока, если вид "на волоске". Что вам толку от планеты, коль народ повержен в прах?! А цена любой победы измеряется в гробах.
Подбородок космодесантника приподнялся, когда слова научного специалиста достигли аналитических отделов мозга. - Так точно... Подбородок опустился утвердительным кивком. Освободив руку, Макс снял ключ-карту с собственной брони и передал научнику. - Арсенал прямо по коридору. Пройти, открыть дверь. Если не получится, уходите по лестничным маршам...
Мы врывались в атмосферу из заоблачной дали, Сквозь огонь в стальную стену развернулись корабли. А внизу горят кварталы, смотрят в небо сотни глаз… Вам колоний было мало?! Мы идём, встречайте нас!
Массивная туша космодесантника вновь вскинула оружие и твёрдым уверенным шагом направилась "встречать" гостей, занимая место посреди коридора. Шепард остановился оценивая надвигающуюся массу, прикинул дистанцию и возможные пути для тактического отступления. Пять метров до близкого контакта, пятнадцать метров до лестницы...
В кутерьме воздушной битвы - кто кого загонит в гроб: Атмосферный истребитель развернулся прямо в лоб. Я лечу навстречу смерти - управляемый снаряд… Истребители, поверьте, замечательно горят!
Волны точат камни... Шепард решил, что входить в ближний бой сейчас не самое рациональное решение и подобно волне, он будет сближаться, наносить удар и откатываться, постепенно заполоняя проход останками. Но это будет чуть позже, когда бластер и лазерник истощат энергетические ячейки. Да, на некоторое время, упавшие тела замедлят продвижение биомассы. Четыре наскока до поворота. На некоторое время задержаться у поворота. используя угол, как укрытие, не позволяющее окружить и атаковать с нескольких направлений. ещё около десятка ударов можно успеть нанести отступая к лестнице... А потом... Потом, когда не останется места для отступления, сдерживать умертвия до тех пор, пока научники не откроют арсенал или не уйдут на иные горизонты "Надежды".
В голове космодесантника не было мыслей о сожалении, как не было мыслей о безрассудной гибели. Их так учили, что их смерть никому не нужна, а нужна победа. Нужно выполнить приказ. И если сказано удерживать позицию, то боец будет её удерживать выжимая всё из сложившейся ситуации для достижения цели. Если потребуется, он закупорит трупами весь коридор от пола до потолка, но не пропустит ни одну тварь мимо. Закончатся заряды? Плевать! Верный нож превратит эти ходячие кадавры в фарш. Расчленить руки, ноги и головы на части...
Нашу "акцию возмездья" осудил десяток рас, Но проклятья бесполезны, если выполнен приказ. Говорят: "Привлечь к ответу!", а за этим - только страх… Ведь цена любой победы измеряется в гробах.
Пять метров... Четыре... Огневой контакт!
Пальцы Шепарда замкнули спусковые скобы. Оружие направленное в головы и шеи кадавров, огрызнулись энергетическими всплесками. Голем сделал первый шаг назад...
Ведь цена любой победы Ведь цена любой победы Ведь цена любой победы измеряется в гробах...
|
На облупленных, на все еще исправно показывающих время, часах длинная стрелка проползла несколько делений. Если брать за точку отсчета секунду, когда нога последнего удирающего налетчика покинула здание завода. Разрушенного и ограбленного… Хотя, по всем меркам в кассе была мелочевка, на разные непредвиденные выплаты. Компаньоны оставили после себя только мертвые тела. Но, как всегда, жизнь-сука решила продемонстрировать, что просто никогда и ничего не бывает…
Когда Артем вынырнул из омута беспамятства, то ничем этого не показал. Наоборот, замер и затаил дыхание. Неизвестно, ушли уже эти клятые тати, или еще рядом ошиваются. Козак прислушался и даже принюхался. Было тихо. А вот запахов оказалось много, и они неожиданно резко били в ноздри. К своему удивлению он различил женские духи, оттенки нескольких человек, но все перекрывал тройщися, как запутанный след в лесу, запах крови. Одна была его собственная, вторая наверняка принадлежала тому вставшему на задние копытца борову, которого Синевил успел полоснуть шашкой, а про третью пока ничего не мог сообразить. На этом странности не кончились, Артем ожидал привычной тянущий боли в груди, куда его клюнула свинцовая птаха, но ее не было. Кроме того его не беспокоила и когда-то сломанная нога, в которой «постреливало» после сильных нагрузок. И похмелья, после вчерашней горилки тоже не было. Синевил осторожно приоткрыл правый глаз. Если бы он мог видеть себя со стороны, то обнаружил, что серые его глаз стали зеленого цвета. Но не ярко зеленого, вроде весенней травы под солнышком, а как мутная болотная жижа. Мозолистая широкая ладонь Артема привычным жестом, как и тысячи раз до этого, легла на ладанку с землей, собранной около родной хаты. Ее вручил Синевилу батька со словами: «Не жалей коня убитого, много будет у тебя коней. А жену если потеряешь, другую возьмешь, по любви али по расчету, и детей она тебе нарожает. Только отца-матери других не будет и Родной Земли-Матушки. Люби ее, береги и защищай, тогда и Земля тебя не оставит». До сих пор Земля не подводила казака, и он прошел через такие бои и сражения, где другие гибли десятками тысяч. Вот только знакомый жест не принес такого необходимого сейчас покоя и уверенности. Что-то было не так. Позже, Артем и сам не смог бы сказать, когда до него дошло, что он не чувствует биение собственного сердца и не испытывает желания вдохнуть.
В голове Синевила словно взорвалась граната: - Я не ранен, я убит… Охренеть! … И панночка вмерла… Ко мне упыри, ко мне вурдалаки… Так?! Титьку мамкину помню. Да! И Глашку помню, я ее первой на сеновале валял! … Не упырь значит! Повезло! Сознание казака почти не изменилось, только еще больше усилилась подсердечная ненависть ко всем врагам Земли-Матушки. Да поселился в душе Лютый глад. Утихомирить который могло только живое мясо и теплая кровь. - Не допустила Матушка смерти глупой и нелепой. Возродила защитником! Будет кому теперь рвать красную мразь, белую дрянь и черную шваль. РРрррррррр!
И, кстати, о швали. Артем за столько лет научился лаяться не только на великом и могучем, или на мове. Ругательные слова знал немчурские, англицкие, турецкие, да и многие другие тоже. Так что когда в памяти всплыли сцены, которые он явно не мог видеть, ярость захлестнула вурдалака с головой. Этому куску мяса, который назвал сукой его матушку, Артем вырвет его поганый язык, и сожрет у него на глазах. Прежде чем порвать горло! А паскудной евреечке достанет сердце из груди, предварительно обглодав то, что мешает до него добраться. Посмотрим, как она будет при этом визжать! При мысли о мясе Синевил не смог удержаться и завыл. А потом еще раз. Над ограбленным и взорванным заводиком несся низкий вой полный голода и ненависти…
|
|
|
Вечер проходил именно в том ключе, в котором, несомненно, того желала сама Дестефани. Двигаясь между группами гостей, она одаривала каждого своим вниманием, со всей мудростью женщины, у которой всегда есть определённые цели. Подошла она и к небольшой компании, что вела обсуждение недавних петушиных боёв, и Матиас поприветствовал её улыбкой и вежливым комплиментом, после чего вернулся к беседе. Впрочем, не единственной столь оживлённой на этом приёме. Троица республиканцев, забившихся в угол, о чём-то рьяно перешёптывались. Тучная Пикколинни явно пыталась распространить свои увядающие чары на молодого эмиссара. Сальваторе предпочёл остаться в обществе де Боно, к коему присоединился ранее. Матиас лишь украдкой позволял себе бросать взгляды на присутствующих. Отметил он равнодушно-спокойное состояние Колонны, что стойко держался против болтовни вдовствующей старухи. Заметил взгляды Сальваторе, направленные в толпу приглашённых, и сквозящее в них пренебрежение. А несколькими минутами ранее прибыли и Фаррадечи, разодетые в траур и подавленные, как и полагается семье усопшего. Впрочем, была вероятность, что ставшему теперь главой дома Бальдассаре случившееся было даже на руку. Поразительная сила духа. Все действительно держатся так, словно ничего не произошло, но нечто незримое всё же витало в воздухе, отравляя искусно созданную дружественную атмосферу. Лицемерие. То, что Матиас так не любил и презирал – подлую человеческую сущность. Впрочем, судя по сложившейся ситуации в Пьяченце, по-другому быть просто не могло. Но сказать, что сам Матиас не такой – значило бы солгать. Пока Сальваторе смотрел на всех свысока, бросая презрительные взгляды, а Колонна старательно ублажал старую кошёлку, Джованни налаживал связи. В отличие от жены он обладал большей харизмой, опытом и осторожностью, что позволяли ему в должной мере играть на публику. Не просто ради интереса он подошёл именно к этой группе людей: главной целью его был, конечно, ди Ферранти, что имел несомненную репутацию знатока тайных дел Пьяченцы. Матиас задавался вопросом: что тот знает про него самого?.. Но сейчас это было не важно. Кальдерони так же представлял для него интерес, как человек, территориально располагающийся в тех окрестностях, где возникали бунты привлёкшего его внимание Апостола – кто знает, чем может помочь сам Кальдерони. К тому же он был из семьи обедневших дворян, что могло повлиять на их дружественное сближение. На счету был каждый союзник, особенно в то время, как соперники вовсю налаживают собственные связи. Но Джованни был осторожен и расчётлив. Не спешил выказывать собственную благосклонность и вёл непринуждённую беседу, по ходу анализируя все действия своих собеседников. Их манеры, их предпочтения. Стараясь завлечь их в сеть собственного очарования. Беатрис терялась. Ей было очень неуютно на этом приёме, что не скажешь о Матиасе, который, шепнув ей что-то на ушко, отошёл, оставив практически на произвол судьбы. Девушка чувствовала себя потеряно, но лишь некоторое время: до тех пор, пока не нашла компанию молодых дам и не присоединилась к ним. Практически сразу ощутив на себе их заинтересованные, оценивающие взгляды. Что ж, внимание куда уж лучше, чем пренебрежение и равнодушие, и это несколько её развеселило. Некоторое время спустя к ней буквально подлетел Амадэо и, уведя её чуть в сторону, начал что-то говорить, активно жестикулируя. Сердце девушки быстро забилось, и щёки слегка покраснели при названном Амадэо имени. Ей в голову пришла неожиданная мысль: если владелец театра рассказал ей о планах Эстакадо, то что он сказал ей о планах Беатрис?.. Чёртова девчонка! Радует одно – она заказала нечто дешёвое для простолюдинов, в то время как Беатрис учла, для кого действительно стоит ставить представление. Отговаривать Амадэо готовить спектакль для Эстакадо было бы просто глупо: он явно считает каждое сольдо, и единственных выходом для девушки было бы заплатить ему больше. Но на такие жертвы она идти не готова. - О, Амадэо! Замечательные новости. Надеюсь, в скором времени мы все увидим ваше лучшее творение. Но пока я со всем нетерпением жду нашу с вами пьесу. Кстати, как продвигается её приготовление? Через минуту в зале появился слуга, что сообщил о некоем инциденте в одной из тратторий Джованни. Матиас, что уже договаривался о своём присутствии на следующих играх, мрачно замолчал на короткое время. Он бросил взгляд на жену, что с тем же выражением смотрела на него, но на лице её читалось больше смятения, чем на его собственном. Улыбнувшись, Джованни извинился перед собеседниками и направился вслед слуге.
|
Факт прибытия экзекутор пусть предельно сухо, но все же отметил, однако ни приказов высаживаться, ни более детального плана дальнейших действий, ни даже общего обсуждения взаимодействия между группами за этим не последовало. Только приказ сопровождать агентов инквизиции, переданный по закрытому каналу связи. Посыл был понятен, – мы в одной упряжке, но каждый сам по себе. К тому же, длительная пауза позволяла проверить, кто из формально равных, но таких разных аколитов возьмет на себя обязанности лидера. Такая модель поведения определенно находила отклик в сердцах арбитров, включая самого Мордекая, но, к сожалению, холодный рассудок говорил, что их общие шансы на выживание в предстоящем деле все же снизились.
К удивлению “Призрака” первым подал голос не “несвятой отец”, а Дрейк, хотя это могло говорить лишь о врожденной нетерпеливости и свойственном большей части знати нежелании ждать чего бы то ни было. Речь аристократа была таким же витиеватым потоком грамматических диковинок, как и у большинства малфианских дворян, что только подтверждало последнее предположение. Впрочем, повисшая в “Химере” вязкая тишина и самому арбитру казалась несколько неуместной, так что он был почти благодарен аколиту. Почти. Заговоривший же вторым Сильвестр, наконец, оформил желание покинуть транспорт в простые и понятные слова, подтвердив подозрения арбитра относительно того, кто из агентов Инквизиции может считаться неформальным лидером группы. Священник-еретик, к мнению которого прислушивается пара тяжеловооруженных бывших военных, натренированное убивать ведьмино отродье и вероятно неплохой снайпер. Прекрасно. Просто прекрасно.
Дернув за отвечающую за открытие десантной рампы контрольную рукоять, Мордекай чуть заметно повел плечами, приноровляясь к привычной тяжести штурмового щита, и в последний раз провел пальцами по ребристым цилиндрам осколочных гранат на поясе и рукояти закрепленного за спиной дробовика. Не то, чтобы он ожидал нападения, но у него не было информации о том, что в участок сообщали об их прибытии, да и забывать о том, что перед воротами сейчас строятся сослуживцы той продажной гнили, в компании которой сгинул арбитр Месснер, тоже не стоило. Он еле заметно поморщился, когда тяжелый, влажный и несущий несметное количество отвратительно-химических ноток воздух проник внутрь “Химеры”, но это были все эмоции, которым было суждено посетить его лицо. Там, на площадке перед пятиугольным рокритовым бункером участка В-29 он будет воплощением власти закона. Напоминанием о том, что воздаяние неотступно следует за преступлением. Символом правосудия. Бессердечным, беспристрастным и, если придется, безжалостным.
Священник, как и ожидалось, вылез первым, за ним последовала Аделина, чья роль в группе до сих пор оставалось для “Призрака” загадкой, а затем и нетерпеливый Дрейк в этих своих полуочках полу-шлеме, которые делали его похожим на какого-нибудь эксперта из группы анализа улик, что работали на особенно важных и запутанных делах. Все трое явно устали сидеть на жестких металлических скамьях и первым же делом отправились к нарядному офицеру, выказывая арбитрам и их командиру не больше уважения, чем те выказали самим аколитам, и Мордекай, пусть и без особого желания, пошел следом. Он сколько угодно мог ненавидеть, презирать и осуждать слуг Инквизиции, но его приказом были не этическая оценка и не рефлексия, а их сопровождение, охрана и силовая поддержка. А приказы не обсуждают. Даже такие, от которых сам себе грязным кажешься.
– Мордекай Красс, – хрипло представился “Призрак”, вставая чуть позади и правее да Скальи и его подопечных, и, обводя шеренгу лансельеров холодным оценивающим взглядом скрытых за лицевым щитком глаз. Являются ли преступниками друзья преступников и их братья по оружию? Кто знает, кто знает.
|
|
|
С момента встречи с арбитрами и все то время, что занимала дорога, Сильвестру приходилось смирять естество и воздерживаться от попыток разговора с ними. Он не любил стучаться в априори закрытые двери и растрачивать свое красноречие на тех, кто его не оценит и на кого оно не подействует. "Не след предлагать мудрость тем, кто не оценит ее и плодов ее", что-то такое было в текстах, которые читал да Скалья во время подготовки к диспуту, перед тем, как пришел сигнал сбора. Кто же был автор этих слов?.. Кандидатур у Сильвестра было несколько, поэтому он, с короткой молитвой, выкинул посторонние мысли из головы. Сейчас у него, у всех их были куда более важные задачи, чем необходимость вспомнить имя давно умершего богослова. И именно на них надо было сконцентрироваться в первую очередь.
Подняв глаза на звук голоса Дрейка, — до этого Сильвестр сидел, устремив взгляд в пол десантного отсека "Химеры" — он улыбнулся. Молодой Рин изъяснялся зачастую с изрядной вычурностью, порой сказанное вообще сложно было понять, словно юноша маскировал истинный смысл за яркими словесами специально. Впрочем, если бы Сильвестр сам был родом с Малфи, он бы, вероятно, тоже воспринимал слова как клинок фехтовальщика, который всегда надо держать наготове. Сейчас же он лишь понимающе кивнул соратнику. — Не спорю, друг мой, не спорю. Служба Ему не может ждать, — быстро осмотрев свою экипировку, как на предмет каких-то проблем с ней, так и в плане того, достаточно ли подходяще для слуги Ордоса он выглядит, да Скалья повернулся к представившемуся Мордекаем арбитру. — Уважаемый Мордекай, не будете ли вы столь любезны опустить для нас рампу? — испытывать свои силы и ловкость своих, не столь уже молодых и гибких членов, вылезая через верхний десантный люк, Сильвестр не собирался. Вот если кто-то типа Джейка или Даррена решит покрасоваться, он против не будет. А самому... Зачем? Дождавшись, пока арбитр не разблокировал запорный механизм, да Скалья благодарно кивнул ему и подхватив хеллган, и машинально пересчитывая порты для лазганов в бортах, двинулся к выходу. Он не стал отдавать прямых указаний Аделине и Илаю — по сложившемуся в их группе обыкновению, они должны были сами понять, что стоит последовать за ним.
Оказавшись снаружи и оглядевшись, Сильвестр направился к воротам. Хотелось, конечно, сначала размять плечи и ноги, но задерживаться не стоило, как и демонстрировать необходимость в этом. Подойдя к лейтенанту лансельеров, да Скалья уважительно поклонился офицеру. — Приветствую вас, лейтенант. Меня зовут Сильвестр Антонио да Скалья и я и мои спутники как раз те люди, которых вам, как я понимаю, было указано встретить. Рад, что эта встреча наконец произошла. Есть ли что-то, что мы обязаны услышать прямо сейчас? Другими словами, не произошло ли в этой Императором проклятой дыре еще какого-то непотребства. Благожелательно улыбаясь, Сильвестр размышлял о том, что зря он не надел противогаз еще в бронетранспортере. Дышать здешними миазмами совсем не хотелось.
-
Прэлестно, прэлестно! И цитата хороша и к месту)
-
+
-
Не след предлагать мудрость тем, кто не оценит ее и плодов ее
*Вздыхает*
-
+
|
|
|
Белые некогда стены по-прежнему залиты действующей на нервы кровью аварийного освещения. Кроме этой безумной «светомузыки» станция утопает в удручающе тишине – каждый шаг беглецов эхом разносится по пустым коридорам. Спеша поскорее покинуть чертовски опасное место, выжившие движутся вслед за Шепардом, предусмотрительно выдерживая небольшую дистанцию. С трудом удерживаясь от того, чтобы не сорваться на бег. Вопреки ожиданиям, до слуха до сих пор не доносится скрежет раздираемого на части металла. Неведомая тварь затаилась, так и оставшись по ту сторону не слишком прочных дверей. Как знать, быть может, сейчас выбирает новую жертву – скользит где-то под потолком по вентиляционным шахтам и техническим переходам. Подобно идеальному хищнику, вышедшему на очередную охоту. Эрик замыкает колонну, добровольно назначив самого себя арьергардом. Вертит головой, водит из стороны в сторону стволом бесполезной винтовки – на лице застыли решимость и отрешённость. Девушки группой сосредоточились между ними – Фрайзер не обращает на них практически никакого внимания. Всё смазалось, смешались события – лишь обрывочные образы и фразы по-прежнему маячат перед глазами. Он почти не заметил ни странной реплики Сильвии, ни неуместного в сложившейся ситуации реверанса. Быть может, осознание придёт несколько позже. Если это позже вообще наступит для кого-то из них.
Группа миновала створки безжизненного и обесточенного, по всей видимости, лифта, теперь приближаясь к развилке. Два основных коридора этого уровня пересекались, образуя некоторое подобие перекрёстка. Всем, кто находился на станции достаточно долго было известно – если продолжить следовать прямо, то упрёшься в уже маячившие впереди двери станционного арсенала; если свернуть направо, то попадёшь прямиком к командному пункту, а если налево – то двинешься дальше, к лабораториям. Макс первым достиг развилки – короткий взгляд, брошенный в сторону стальных створок дверей командного пункта подтвердил полное отсутствие противника в том направлении. Мгновением позже глаза Шепарда уже контролируют коридор, ведущий к лаборатории. И именно ему первому «посчастливилось» узреть эту шокирующую картину. Зрелище, предстающее перед выжившими прямо за поворотом, определённо не рекомендовалось слабонервным к просмотру. Замирает ещё недавно бешено колотившееся в груди сердце – дыхание срывается, стоит лишь почувствовать на себе разом взгляд сотен глаз. Просторный, в общем-то, коридор оказался намертво перекрыт – в абсолютной тишине проход преграждал неровный строй полумёртвых фигур.
На некоторых телах ещё болтались обрывки лабораторных халатов, кое-где можно было разглядеть материал охранных костюмов, местами встречались и комбинезоны техников. Сомнений не оставалось. Эти твари – бывшие сотрудники станции, почти наверняка в прошлом друзья или знакомые многих из тех, кому каким-то образом посчастливилось выжить. Открытые переломы, несовместимые с жизнью ранения – всё это не мешало тварям стоять на ногах и буравить выживших исподлобья тяжёлыми взглядами. У одного из них было раскроен живот – красные нити кишок свисали почти до самого пола, но вид собственных внутренностей, казалось, ни капли не смущал их хозяина. Содранная кожа, явно несовместимые с жизнью ранения и, конечно же, чёрные наросты, в той или иной степени облепившие каждого среди присутствующих здесь. Они обвивали тела несчастных, выпускали мерзкие отростки, без труда прорывавшие хрупкую плоть человека. Эти твари паразитировали на телах, вступали в некий чудовищный симбиоз с трупами, вплетаясь в нервную систему и каким-то образом обретая контроль над мёртвыми тканями. Ближайшему мертвецу инопланетная мерзость вогнала щупальце прямо в глазницу – отросток исчезал где-то внутри, превращая лицо симпатичной некогда девушки в жуткую маску.
Они ничего не предпринимали – просто смотрели. Сотни мёртвых глаз моментально уставились на массивную фигуру Шепарда, стоило только Максу выглянуть из-за поворота. Просто смотрели – и возвращалась постепенно знакомая слабость. Нарастал треклятый гул в голове. Но, на этот раз – гораздо слабее. Получалось бороться, удавалось его контролировать. И противник тоже прекрасно всё понимает. Десятки ртов открываются одновременно в беззвучном крике – быть может, гнева, а возможно отчаянья. И синхронно практически ступают монстры вперёд. Движутся смешанным строем – толпой, образуя несколько неровных рядов. Но на удивление синхронно и слаженно. Пусть и до ужаса медленно, совсем неуклюже. Но не толкаются, не мешают друг другу. Некоторые вытягивают руки вперёд, топорщатся сведённые предсмертными судорогами посиневшие пальцы. В попытке вцепиться в горло тех, кто к ним ещё не присоединился. В попытке разорвать на части живые тела.
|
Боги, как же они все скучны. Почти не задумываясь, Стефан непринуждённо отвечал на вопросы Эмилио, не переставая ненавязчиво обозревать зал. Как часто бывало с ним на такого рода мероприятиях, Сальваторе начинал нещадно скучать – на нервы действовала сама обстановка, казавшаяся до ужаса предсказуемой. Бал лицемеров, хороводы лиц. Светские беседы, несущие в себе столь же мало практического смысла, сколь и коварные планы Эмилио, которыми тот беспрестанно сыпал всего пару часов назад. Почти каждый здесь, кроме особ наиболее глупых и недальновидных, прячет лицо за вежливой маской – хозяйка особняка представляет собой наиболее яркое тому подтверждение. Эта игра могла бы быть даже слегка интересной, если бы не оказалась столь беспросветно скучна. Нет, на самом деле, только посмотрите на них – этот парень, Колонна, выслушивает речь старушенции, столь же длинную, сколь и лишённую малейших намёков на смысл. Столь эффектно появившийся в зале позёр Джованни, по всей видимости, всерьёз втянулся в дискуссию относительно последних веяний в индустрии петушиных боёв, а чета Фаррадечи и вовсе выглядит так, что их хоть сейчас можно укладывать прямиком в гроб. С огромным трудом Стефан подавил готовый было вырваться из груди вздох – на фоне всех этих представителей высшего общество даже Эмилио становился остроумным и интересным в некоторой степени собеседником. Хватило мимолётного взгляда, брошенного на сидящую рядом дочь, чтобы убедиться, что Эстелла не в меньшей степени удручена происходящим – на счастье Стефана, умом дочь определённо пошла в отца: её вниманием оказались не в силах по-настоящему завладеть роскошные платья и «популярные», но лишённые малейшего смысла, беседы. В эти минуты Сальваторе испытывал нечто, подозрительно напоминающее настоящую гордость. Подумать только, и эти люди – его противники. Стефан словил себя на том, что улыбается. Слегка снисходительно. Фаррадечи выглядел слишком подавленным и убитым – именно так, конечно, и должен выглядеть на похоронах «правильный» родственник, но интуиция подсказывала Сальваторе, что дело здесь совершенно не в этом. Он всё с той же улыбкой покачал головой, про себя отмечая, что этот человек слишком запуган и слишком дорожит собственной шкурой, чтобы всерьёз втянуться в развернувшуюся в Пьяченце борьбу за власть. Ещё был Джованни. Краем глаза наблюдая за ним, Стефан снова словил себя на том, что изрядно недооценивает потенциальных противников. Несмотря на всё старание, он никак не мог заставить себя воспринимать всерьёз этого человека - вызывающе красивая внешность, развязные манеры… Нет, воспринимать его в качестве оппонента Сальваторе при всём желании оказался не в силах. Короткого взгляда хватило и для того, чтобы оценить жену Матиаса – красивая, в общем-то, девушка, казалось чем-то встревоженной. Хмыкнув, Стефан на ещё раз обвёл взглядом зал, отмечая полное отсутствие Эстакадо на горизонте. Вот этот момент его определённо насторожил – чем мог быть занять Данте в момент своего отсутствия на приёме догадаться было до крайности сложно. - Эстелла, - услышал он голос дочери, усилием воли заставляя себя втянуться в беседу. – Эстелла, синьор де Боно. Поправка дочери заставила Сальваторе вновь ухмыльнуться. Другая девушка на её месте наверняка бы из вежливости промолчала, не решившись столь откровенно поправить собеседника, допустившего незначительную оплошность, но… Эстелла не была бы собой, допусти подобное искажение своего имени. Дерзость, впрочем, изрядно компенсировалась адресованной Эмилио улыбкой, а Стефан словил себя на мысли, что общение дочери с де Боно его даже слегка развлекает. Сногсшибательны, как рыцарская лавина. О боги, в своей попытке гармонично вписаться в светское общество, Эмилио, пожалуй, выглядел и изъяснялся даже более нелепо, чем обычно. Впрочем, именно его общество Стефан без сомнений предпочитал куче окружавших со всех сторон великосветских особ. Де Боно, был, по крайней мере, забавным. Тем более теперь, когда сменил гнев на милость и изо всех сил пытался выглядеть своим в чуждой совершенно ему обстановке. - Пожалуй, - задумчиво проговорил он в ответ на реплику Эмилио. Фарадеччи и правда производил не слишком внушительное впечатление. В голове билась единственная мысль – память наконец услужливо отворила необходимую секцию. Стефан вспомнил тот единственный достойный внимания факт, что слышал некогда о хозяйке дома и её несомненно почтенном некогда муже. Алхимия, ведьма. Яды? Информация из далёкого прошлого была крайне обрывочна и ненадёжна, но Сальваторе был слишком осторожен, чтобы, пусть и вопреки всем доводам логики, притронуться теперь к пище или вину под этой чёртовой крышей.
|
Зеркало в малой гостиной отражало человека, что, стоя перед ним, в очередной раз раскуривал трубку. Слуги, закончив все приготовления, тихо вышли, притворив за собой дверь. Мягкий, густой дым окутывал фигуру, распространяясь по комнате стелющимся туманом. Человек в чёрных одеждах смотрел в глаза своему отражению, и мрачные мысли посещали его голову. Вспоминались события минувших дней, всплывали чужие лица, проносясь сквозь череду ассоциаций и мыслеобразов. Удивительно, насколько всё может перемениться в один лишь день, и люди, что не имели к тебе никакого отношения, самым поразительным образом вплетаются в твою жизнь и становятся её неотъемлемой частью. И самый чёткий образ, что резко контрастировал с остальными, рисовался в собственном зеркальном отражении. Он видел другого человека, и взгляд его обжигал и заставлял вспомнить в некотором роде неприятные вещи. На ум вновь приходят сравнения, и от этих мыслей хотелось избавиться как можно скорее. Но чем больше об этом думаешь - тем больше они тебя поглощают. - Карета подана, синьор. Голос слуги, заглянувшего в комнату, прерывает думы. Взгляд неосознанно падает на часы. Время прошло слишком быстро.
***
Беатрис ещё не могла отойти от последней встречи. Чувство злости несколько притупилось после посещения ювелирной лавки, но всё же возвращаться в особняк совершенно не хотелось. В какой-то миг девушка поняла, что хочет уехать домой. Подумала, что вовсе не готова встретиться со всеми этими людьми, особенно сейчас. Слуги проводили её в комнату, где её ждало новое платье. Чёрный атлас с рельефными узорами, пошитый по последней моде, смотрелся особенно презентабельно – не слишком вычурно, но и не чересчур кричаще. К высокому декольте добавилась подвеска с капелькой рубина и под стать ей небольшие серьги. Оставалось самое главное – уложить причёску.
Матиас должен был приехать раньше. Показываться в свете одной даме не престало. И сейчас, сидя перед зеркалом, Беатрис думала о своём. Всплывали в памяти события прошлого, и по ту сторону зеркала на неё смотрела маленькая девочка. И в глазах её горел огонёк собственных желаний и мечтаний. Удивительно, что одно из них начинало сбываться, но при совершенно необыкновенных обстоятельствах. Вряд ли то, что общие рауты удостоенных чести домов начинались с похорон, было такой уж случайностью. Во всём происходящем чувствовалась некая ирония незримых высших сил...
Вошедшая служанка доложила о приезде мужа. Беатрис поднялась, поправляя платье и ощущая мелкую дрожь в руках. Нужно было успокоиться и показаться гостям в лучшем свете.
***
- Синьора, - Матиас подал руку своей спутнице, едва она спустилась с лестницы на нижнюю площадку. Не скрыл довольной улыбки, любуясь женой. Нисколько не жалел в эту минуту о сделанном когда-то выборе и собственной настойчивости. Беатрис улыбнулась ему в ответ, но её улыбка вышла куда более натянутой, чем его собственная. – Если моя дама собирается думать весь вечер о плохом, то нам лучше сразу повернуть обратно. - Матиас! - Расслабься и получай удовольствие. В конце концов, мы приехали на званный вечер, а не казнь. Даже не смотря на смехотворный повод. Джованни и правда выглядел более чем расслабленно и спокойно. На губах играла лёгкая улыбка, присущая хозяину тратторий, привыкшего к встрече гостей в собственных заведениях, и с этой же улыбкой он зашёл в общий зал, ведя под руку молодую красавицу-жену. Учтивые кивки знакомым, пожатие рук постоянным посетителям. Внешне Матиас оставался невозмутим и привычно-дружелюбен, казалось, вся сложившаяся ситуация его вовсе не трогает, и они действительно приехали на обычный приём. Беатрис же старалась держаться подобно супругу, но её волнение всё же пробивалось сквозь маску учтивости. Она стрельнула глазами в кричаще одетую молодую особу, недовольно посмотрела на хозяйку вечера, улыбнулась Амадэо. Пожалуй, ей и правда нужно было расслабиться. Матиас быстро включился в беседу Сориа и ди Ферранти о петушиных боях – не слишком настойчиво, но поддерживая разговор и интересуясь. Лёгкость, с которой он чувствовал себя в этом обществе, могла бы поразить внимательных наблюдателей, но, соблюдая все приличия маскарада, он старался не слишком привлекать к себе внимание излишней открытостью. Впрочем, он и без того его уже привлёк. Как и две фигуры, что расположились дальше, наблюдая за происходящим, чуть ранее удостоенные его молчаливого приветствия - абсолютно не отличающегося от прочих.
|
|
|
-
Сползая по стене, Сема прошептал волшебные слова (мы не будем их приводить, в интересах нравственности) и время для него словно замедлилось А мог бы и произнести) Глядишь, и Софочка такому бы научилась)))
|
|
|
|
Салли понесли тяжёлые потери и отступали, Зеро попали в огненный мешок и один из них был подбит стрелком с Чёрта-1, а сейчас и Диана выскочит позади них и тогда огонь сможет открыть Джо. Всё словно бы шло хорошо. До тех пор, пока теряющий куски обшивки под огнём двух браунингов турели Зеро не попал в двигатель Киттихоука ДжейДжея и тот не вспыхнул факелом, куда более ярким, чем, не так давно, двигатель Хавока. Только вот на самолёте Стюарта не было системы пожаротушения, а размер пожарища не позволял надеяться на то, что набегающий поток воздуха справится с огнём. - Что?.., - огонь моментально привлёк внимание Дианы и она несколько секунд соображала, что же это так красиво вспыхнуло, - ДжейДжей? Прыгай! Прыгай же, идиот! - Что там такое?, - Джо рефлекторно развернул турель вправо, ожидая увидеть пролетающего мимо ДжейДжея, но заметил только один нейт - Стюарта подбили. Он не выпрыгивает, - хорошо знакомый с Дианой человек, ну, вроде Джо, уловил бы в её голосе нотки беспокойства и сожаления. - Прощайте, мужики! - Ч-чего?, - выкрик вогнал ДиДи в ступор. Киттихоук врезался в землю, так и не выпустив своего пилота. В целом, Диане было плевать на судьбу её коллег. Изначально. Но ДжейДжею, она, можно так сказать, симпатизировала. И падение Стюарта её задело. - Прощай, Джеймс, - тихо сказала пилотесса, хоть ДжейДжей и не мог её слышать. Хавок вырвался из облака, оказавшись на фланге у звена зеро. Прямо перед носом штурмовика появился сбивший Стюарта самолёт. - Ты не переживёшь этот день, - Диана вдавила гашетку, посылая в Зеро длинную очередь и стараясь зацепить пилота. В хвосте Хавока рокотнула пушечная турель - Джо отгонял замеченного нейта. - Мы остались без прикрытия. Отправим в ад скольких сможем, а затем уходим, - как бы ни хотелось Диане перебить всех зеро в радиусе действия её Хавока, она всё ещё оставалась звеньевой и отвечала за Чёрта-1. И за груз.
Экипаж Чёрта-1 не видел гибели товарища, так как их самолёт уже летел глубоко в облаке. Но они слышали вопли в эфире. С Йенси слетел его боевой раж и безбашенный пилот молча пытался осознать, что происходит. Он ни разу не видел, как сбивали кого-нибудь из своих.
- Прощайте, мужики! - Прощай, ас! Мы отомстим этим уродам за тебя!, - самолёт Льюисов метнулся влево. Облако будто взорвалось, выпуская из себя тушу штурмовика. Ещё не выровнявшись до конца, Йенси передвинул ручки управления газом до упора и пустил самолёт в пике, чтобы набрать большую скорость. Он хотел оказаться прямо за подлетающими зеро.
|
-
О, куртуазнейший из хитрейших юнош славной Пьяченцы, твой разум, как всегда, подобен дамаскской стали, а хитрость - гюрзе!
|
Чертовски долгий день в конце концов подходил к своему завершению, но впереди по-прежнему маячила далеко не самая приятная его часть. Стефан устало откинул назад голову, позволяя себе на несколько коротких мгновений расслабиться, отдохнуть вдали от людских глаз, утонув в уютном полумраке своего экипажа. Вообще, кареты Сальваторе откровенно и вполне заслуженно недолюбливал – но сегодня выбора у него, конечно, не оставалось. Роскошное одеяние, подобранное специально для приёма и выглядевшая безусловно великолепно спутница накладывали некоторые ограничения. Стефан с улыбкой снова взглянул на дочь – выглядела Эстелла великолепно. Конечно, девушка всегда старалась держаться на высоте, но сегодня она превзошла все границы. Облегающее платье небесного цвета – пожалуй, излишне откровенное, как, впрочем, и подавляющее большинство вещей в гардеробе Эстеллы. Искусно завитые белые волосы водопадом ниспадают на плечи. Блестящий образ довершают рубиновое ожерелье и загадочная улыбка, что почти всегда играет у девушки на губах. Сальваторе прекрасно понимал, куда они едут. Знал, что подобное одеяние на приёме в память о Фарадеччи могут посчитать вызовом или даже оскорблением. Чрезмерно глубокое декольте, неуместный совершенно цвет бездонного неба. Но не сказал дочери ни слова, впервые увидев выбранный ею наряд. Провокация. Он старался использовать все возможности, развивать сразу несколько направлений, пусть даже сам и до последнего не понимая, к какой выгоде могут в теории привести его действия. Конечно, совсем уж открыто оскорблять собравшихся лордов в планы Стефана не входило – настоял, чтобы при выходе из кареты Эстелла набросила на плечи шёлковую накидку нейтрального серого цвета. Так будет лучше. Чуть менее грубо, чуть более осторожно.
Едва ощутимый толчок ознаменовал остановку – экипаж замер прямо напротив парадного дома особняка Дестефани. Стефан первым спрыгнул на мостовую – следом помог выбраться дочери. В её голубых глазах он, как обычно, не видел даже намёка на страх или волнение – лишь задорные огоньки, которые, казалось, и вовсе оттуда не пропадают. Двигаясь по аллее ко входу, Сальваторе не мог не отдать должное архитектуре и элитному местоположению роскошного особняка. По пути пытаясь припомнить, что вообще ему известно о доме Дестефани. Ведя под руку дочь, Стефан наконец перетупил порог дома и оказался перед портретом покойного. На лицах вошедших, конечно же, преобладал вежливый траур, но глубоко внутри Сальваторе торжествовал. Вот что бывает с теми, кто слишком много играет на публику. Кто присваивает себе громкие титулы, называясь «Лучшими клинками Пьяченцы» соответствующей нумерации. Можно сколь угодно искусно размахивать мечом и блистать на дуэлях, но это не защитит от кинжала, направленного прямиком в спину. От яда в чаше, полной изысканного вина. От дюжины арбалетчиков, что могли подстеречь чемпиона за очередным поворотом. Всё относительно, человек – очень хрупкое существо. И если кто-то всерьёз задумал кого-то убить, то крайне тяжело будет избежать скорого визита к заранее зарезервированному месту на кладбище.
Стефан вежливо поприветствовал хозяйку особняка, от души восхитившись актёрским мастерством этой женщины. Ну надо же – глядя на неё, даже сам безвременно покинувший этот мир Фарадеччи мог бы поверить, что он навсегда останется хоть в чьих-то сердцах. В самой пиршественной зале преобладала другая совсем атмосфера, сразу выдававшая плохо скрываемое лицемерие подавляющего большинства. С неудовольствием Стефан отметил, что прибыл сюда практически первым – по крайней мере, среди по-настоящему значимых и достойных внимания фигур. Ни Эстакадо, ни Джованни, ни даже самого Фарадеччи на горизонте пока что не наблюдалось. Зато были Эмилио с дочерью, выглядевшие на светском приёме до нелепости неуместно. Недолго думая, Стефан пересёк зал с дежурной улыбкой, уселся на свободное место в непосредственной близости от де Боно под аккомпанемент песни местного менестреля. Складная композиция непроизвольно отпечаталась в памяти, заставляя задуматься о судьбе главного героя этого произведения. Чезаре Борджиа. Быть может, герой и освободитель. Возможно – жестокий тиран и диктатор. Стефан знал лишь, что этот человек не побоялся ради достижения собственных целей утопить в крови всю Италию. И это, в глазах Сальваторе, по меньшей мере, было достойно искреннего восхищения. - Эмилио. Леди Мария, - поприветствовал он старых знакомых. На этот раз, впрочем, решил ограничиться одним лишь приветствием – если комментарий относительно воинского искусства дочери де Боно был той безусловно приятен, то откровенно лестная ложь относительно внешности лишь испортит произведённое не так давно впечатление. - Моя дочь, Эстелла, – в ответ девушка очаровательно улыбнулась. Стефан внимательно наблюдал за выражением лица де Боно – не один год прошёл с того момента, как Эмилио в последний раз видел его дочь, которая тогда была ещё скорее милой и вежливой девочкой.
|
|
Сухо представившись, Мордекай проследовал в “Химеру” следом за агентами Инквизиции, сел так, чтобы хорошо видеть навязанных сверху то ли союзников, то ли подопечных, то ли палачей, и во время пути, ничуть не стесняясь, рассматривал их из-за непрозрачного забрала шлема, который он, к слову, так и не снял. Неподвижные руки арбитра привычно лежали на бедрах в паре дюймов от шокового молота и заряженного бронебойными штатного “Ius”, глаз видно не было, а квадратная нижняя челюсть выражала не больше эмоций, чем мраморное пресс-папье, но за этим фасадом спокойствия и собранности бушевало нешуточное, по меркам обычно скупого на чувства “Призрака”, раздражение. Раздражение, вызванное, само собой, аколитами, но объяснить причину которого ему было сложно даже самому себе. Оно грызло и грызло его изнутри, словно засевший в кишках нож пока, наконец, Мордекай не осознал, что смотрит на мнящих себя стоящими над законом преступников и еретиков, но видит просто людей. Да, на них было многовато брони и оружия (чего стоил один только тяжелый огнемет с идущим к нему в придачу груженым зажигательной смесью сервитором), а собранные в одном месте они выглядели слишком разнородно, но в целом перед арбитром сидели обычные люди.
Священник и женщина, за исключением все того же оружия, выглядели вполне буднично и даже немного скучно. Аделина, оказавшаяся в реальности весьма миловидной девушкой, большую часть пути читала свежий экземпляр “Вестника Малфи”, а да Скалья по большей части молчал, прибывая в плену каких-то своих раздумий. Наверняка еретических. Встреть он их вместе в другой ситуации, посчитал бы отцом и дочерью, наставником и подопечной или, наконец, любовниками, но никак не бывшими слугами еретика.
С бывшими военными все еще печальнее. Прошедший курс подготовки “карателя*” здоровяк Баррел был чуть ли не копией их собственного Зилгера и формально даже черную арбитрскую броню носил по праву. Брат по призванию, если не по духу, который в какой-то момент выбрал (или был вынужден выбрать) легкий путь и свернул на кривую дорожку служения тем, кто считал себя выше Lex Imperialis. Флотский же, которого, кажется, звали Илай, если не считать граничащей (а может уже и не граничащей) с безумием храбрости, которая заставляла его ходить в компании ходячей зажигательной бомбы, ничем особенно не отличался от десятков тысяч других пустотников, ступающих на Малфи каждый день. Просто еще один мундир в толпе. Просто еще одно лицо. Лицо, которое сотрется из памяти через полчаса и станет серым безликим воспоминанием навроде бритоголового и совершенно непримечательного колдуна или рожденного в дыре еще худшей, чем окружающий их Малфи снайпера. Их вообще приходилось разглядывать раз за разом, чтобы запомнить хоть какие-то их характерные черты помимо топора и винтовки.
И, наконец, худощавый и похожий на статую самому себе Дрейк, умудряющийся, как казалось, даже сидя смотреть на всех свысока, был тем, кем и казался. На службе инквизиции он мог вести себя как высокорожденный, выглядеть как высокорожденный и обладал средствами и привилегиями, к которым привык в бытность частью своего дома. То есть, фактически, он так и оставался малфианским дворянином. И только проблемы теперь решались не с помощью демонстрации родового герба, а через инсигнию своего нового патриарха. В итоге, даже сейчас он мог выйти из “Химеры”, зайти за угол и оказаться для окружающих не более чем школяром-аристократом, случайно оказавшимся не в том месте.
Все они казались обычными и даже, в некоторых случаях, приятными людьми, но Мордекай прекрасно понимал, что в действительности перед ним сидят семеро преступников, среди которых два еретика, ведьмино отродье и “вольный стрелок”, который наверняка не более чем обычный наемный убийца. Нет, он, конечно же, не ожидал, что аколиты будут рогатыми тварями, грешащими и попирающими величие закона на каждом шагу, но вид их, тем не менее, лишний раз напоминал “Призраку”, что верить нельзя никому, и что каждый мог быть еретиком и преступником, скрывающимся за маской обыденности. Понимание этого факта, а также понимание того, что эти вот семеро притворщиков, возможно, будут решать его судьбу, и жгло Мордекая подобно зажатому в кулаке раскаленному углю.
Ему, вдруг, чертовски захотелось пригубить амасека, и он даже рукой чуть дернул, чтобы привычным движением достать флягу из внутреннего кармана, но только фляги там никакой не было, да и до кармана через панцирный нагрудник не добраться. Рефлексы бывшего Мордекая Красса иногда давали о себе знать, а он как раз, судя по отчетам, любил снимать стресс, глядя на мир сквозь бутылочное донышко. Проклятая инквизиция даже до тени его прошлой жизни добралась. Но он будет сильным. Он не поддастся сомнениям и унынию. В конце концов, все в этой жизни – испытание или урок.
– Именем твоим, Владыка. Именем твоим укреплю веру свою, – беззвучно прошептал арбитр одними только губами. – С именем твоим на устах превозмогу все препятствия, что встретятся мне на дарованном тобою пути.
Слабость прошла так же быстро, как и появилась и, еле заметно поведя плечами, Мордекай продолжил наблюдение за аколитами, отвлекаясь иногда на чтение заголовков на повернутых в его сторону страницах “Вестника”. Мир не изменить. Еретики и преступники будут всегда. Глупо унывать или злиться из-за чего-то, что не можешь изменить. В конце концов, он всего лишь незначительная шестерня в великом механизме правосудия, а шестерня не должна терзаться сомнениями; она должна просто делать то, что ей предназначено.
-
+
-
Встреть он их вместе в другой ситуации, посчитал бы отцом и дочерью, наставником и подопечной или, наконец, любовниками, но никак не бывшими слугами еретика. Интересное предположение))) Ну и весь пост очень интересный и хороший, показывающий Красса с интересной стороны)))
-
Очень хорошо рефлексирует арбитр. ОЧЕНЬ. Жаль, что только один плюс поставить можно.
|
|
В сложившейся ситуации Макса волновали две вещи. Первое, какие вообще могут быть варианты по спасению гражданских, при отсутствии внешней поддержки. И второе, что делать со станцией, ставшей пристанищем неизвестного противника. Ситуация осложнялась тем, что не было ни малейшего представления о физиологии интервентов, а следовательно любое предпринятое действие будет подобно "Русской рулетке". Чуть-чуть ошибся, не угадал и всё... Второго шанса не будет.
Услышав слова мужчины, Шепард заскрипел зубами. К счастью, синтезатор речи не воспринимал подобные звуки и не воспроизводил их на внешних динамиках скафандра. Но какая к чёрту разница, слышат тебя или нет, когда за эфемерной, фолиевой стеночкой, находится противник, поглощающий останки двух сотрудников. Сколько ему потребуется времени чтобы покончить с трапезой и проголодавшись, обрушится на переборку в попытках добраться до новой порции.
- Макс Шепард, Служба Собственной Безопасности научно-исследовательского комплекса "Надежда". Отозвался глухим эхом, синтетический голос Голема.
- Думай, Шепард, думай...
Судя по голосам за спиной, научники вели светскую беседу и особо не торопились убраться в безопасное место. Хотя осталось ли такое место на станции? Скорее всего нет, а значит и идти им особенно некуда.
Некоторое время Шепард продолжал обдумывать ситуацию и в конечном итоге внутренне согласился, что все дороги ведут к центру управления. Какой никакой, но это шанс разблокировать внешние шлюзы или в случае неудачи активировать механизм самоуничтожения и превратить "Надежду" и её обитателей в звёздную пыль. В прочем, дополнительные варианты, которые рассматривал Шепард включали и несколько экзотические, к примеру вскрыть шлюзовые ворота в ручном режиме. Да, можно было поступить так, но всё равно нужно активировать самоуничтожение и открыть прямой коридор к спасательным капсулам и заблокировать все примыкающие, отсекая психов от уцелевших.
Макс тяжело вздохнул. Грудная клетка безопастника поднялась и опустилась.
- Командный мостик прямо по коридору и на лево. Вероятность блокировки шлюза и ограничения кодов доступа - высокая. Код-красный. Вероятность нахождения в зоне потенциального противника более шестидесяти процентов...
Подобно пружине, безопастник собрался, подтянув обе руки к корпусу, резко развернулся и встав в боевую стойку, взял в прицел длинный коридор. - Прямо по коридору арсенал и помещения ССБ. Доступ к летальному оборудованию повысит шансы проникновения в рубку и возможности противодействия атакующим.
Голем сдвинулся к левой стене, держа наготове оружие. - Эрик Фрейзер, окажите посильную помощь пострадавшим. Держитесь на некотором удалении, на случай огневого контакта. Работаем...
Массивная туша Шепарда, достаточно быстро и плавно, не смотря на свои габариты, начала движение в выбранном направлении. Чёткие, отточенные движения достойные механизма, словно балетные па, в них не было ничего лишнего, только холодный расчёт и эффективность. Руки с оружием поднимались и опускались по мере прохождения потенциально опасных вентиляционных отверстий и запертых дверей. Триста шестьдесят градусов. Полный контроль пространства вокруг. Чрезмерное напряжение и концентрация внимания.
|
|
|
-
Хорошие вопросы, правильные вопросы)
-
На самом деле, эта сцена просто бесценна. Ввиду целого ряда факторов.
|
Появление лишённой владений маркграфини повлияло на Йоханссон в высшей степени воодушевляюще: она тот час унеслась к себе в коморку, оставив упомянутую маркграфиню в архиве, и засела за кропание документов. Первой была, разумеется, объяснительная, в которой старая дева каялась в своём пуританстве, всеми допустимыми деловым языком оборотами уверяя фон Веттин, что непременно исправится и приведёт себя в надлежащий вид. Вторым документом была честная кляуза. Гертруда старательно пыталась вспомнить о чужих нарушениях, но столкнулась с проблемой: она в связи со спецификой своей должности контактировала с не очень большим количеством людей. Но терять своё место и казённую квартиру ей ой как не хотелось, а потому архивная мышь писала о периодически уносимых молодыми служащими (продолжающими учёбу) домой книгах, об опозданиях, об уходах домой на пять минут раньше окончания рабочего дня, о кофейных пятнах на списанных за истечением срока давности бумажонках и прочих, прочих мелочах. Когда Хельга вернулась, пуританка встречала её с щенячьей радостью и с энтузиазмом вручила свою писанину. Почерк у неё, впрочем, был на удивление разборчивым и аккуратным. Гертруда проводила прокурора с излишней вежливостью, граничившей с откровенной лестью, а потом вернулась к себе - запереть спецхранилище и перевести дух. Хельга же забыла про гадкую бабищу сразу, как только покинула здание. Она слишком устала и была слишком занята, чтобы забивать себе голову скользкими трусливым пуританками. От её сегодняшней подготовки зависело не только задержание чернокнижника, но и, вероятно, её собственная жизнь. Даже если не преувеличивать, допустив, что Хельмуту она интересна живой, то уж психическое здоровье - точно. Кошмары и приступы паранойи надоели пуще пареной репы, и избавиться от них надо было окончательно и бесповоротно. А то так можно пустить в ход табельное оружие и пристрелить ни в чём не повинного человека, зарабатывавшего себе на жизнь пением. Прокурор закончила обедать и уткнулась в свои записи, тихонечко зашуршав бумагой. Она записывала помогающие от ведьм и колдунов средства, которые можно достать за сутки, в виде тезисов, делая порой короткие пометки об их особенностях. «Способы защититься от колдовства: - нательный крест. Не даёт колдуну очаровать свою жертву и одурманить её сознание. Степень защиты сильно зависит как от веры носящего, так и от силы чернокнижника; - чётки, Библия, Евангелие, иконы – книги и предметы, имеющие отношение к Церкви. Они освящены, а потому неприятны для продавших душу дьяволу. Если предмет намоленный, эффект усиливается. Страшнее всего для нечисти вещи, принадлежавшие святым (мощи тоже), клинки героев рыцарских орденов, оружие крестоносцев, оставшееся со времён Крестовых Походов и прочее такое. Это объясняется длительной концентрацией на указанных предметах благой воли и чистых помыслов, что связывали души их владельцев с Господом; - святая вода. Оставляет на коже нечестивцев ожоги; - круг, очерченный солью или белым мелом, препятствует не очень сильному колдуну подойти к жертве; - ведьм и колдунов отпугивают церковные свечи; - можно использовать некоторые растения или их части – крапиву, осину, боярышник, чернобыльник, плакун-траву, маковые зёрна, терновник; - серебро; - молитвы». В сравнении с тем, что она успела проштудировать, список всё равно был блеклым. Хельга мало понимала в методах, которые используют профессиональные охотники или лицензированные Церковью знахари, не знала, как определить степень могущества ведьмы или колдуна. В книгах была базовая информация, но за два часа успеть прочесть и законспектировать такое количество текста было невозможно. Увы, воскресенье – нерабочий день, и надежды ещё раз пробраться в архив не было. Если, конечно, не шантажировать Йоханссон. С другой стороны, какая польза от суточного сидения в архиве? Мало изучить книжные тома – надо ещё собрать необходимые предметы. Чем скорее прокурор этим займётся, тем лучше будет. С божьей помощью она точно справится. По крайней мере, фон Веттин старалась в это верить. Она и сама не могла понять, чего больше в её ожидании – страха, любопытства, жажды победы, дерзкого вызова или предвкушения головокружительного приключения. Но ждать дольше нельзя. Девушка расплатилась и покинула ресторан, спеша начать приготовления к боевым действиям. Она хитро улыбнулась своему отражению в одной из витрин. Ну, стервец-Хельмут, погоди! Саунд: ссылка
|
|
|
Арбитры явно не были склонны к праздным разговорам – приглашение Джейка зайти в дом и побеседовать было вполне однозначно отклонено, а самим служителям Инквизиции предложено пройти в "Химеры". Причем идти приходилось под прицелом тяжелого стаббера – даже несмотря на то, что Тодд подтвердил личности аколитов. От имевших боевой опыт сотрудников Инквизиции не укрылось, что командир отряда стоял так, чтобы не мешать вести по выходящим из здания огонь. Внутренности "Химер" тоже не отличались гостеприимной атмосферой - в силу конструктивных особенностей этого варианта распространенной по всему Империуму машины, отношение посадочного места к пассажирскому или тюремному отделял один поворот рычага. Сама поездка разнообразием также не отличалась – неплохой обзор был у водителя и стрелка, но не у сидевших в заднем отсеке аколитов. Арбитры представились, но в беседы сами не вступали, а, и один из них на протяжении всего пути не сводил глаз с аколитов.
…
Разумеется, добраться до лифтов, ведущих в Нижний Город, можно было и обычным путем, но в глубинах улья даже полосы, специально выделенные для нужд Адепта Терра, оказывались переполнены. Поэтому, после относительно недолгой поездки по кварталу Иоганна Кастелло, машины свернули на одну из транспортных кольцевых автострад, вновь воспользовавшись правом приоритетного использования служебных полос. Вид с возносящейся над зданиями на пласкритовых колоннах дороги внезапно оказался гораздо менее сценическим, чем можно было ожидать. Чтобы избавиться от шума и минимизировать ущерб от вылетающих с трассы мобилей, вдоль дороги были установлены полностью закрывающие вид на город щиты, заросшие рекламой картелей, плакатами Имперской Гвардии, Карабинеров и Экклезиархии. Спустя десять минут обе машины достигли поворота, над которым сияла ярко-красным стилизованная буква "T" – символ, обозначающий точку входа на Транспортный Уровень.
Полчаса движения в освещенном лишь мертвенно-бледными техническими фонарями сорокаполосном тоннеле, несколько поворотов, спуск на один уровень – и группа прибыла к транспортному лифту. Хмурый арбитр на контрольно-пропускном пункте не задавал лишних вопросов, ограничившись сканированием номеров машины, проверкой номера Тодда и коротким зашифрованным сеансом вокс-связи с Залом Суда, и, пока лифт не поехал вниз, "Химеры" провожали "взглядом" стволы спаренных тяжелых болтеров. Когда же створки открылись в очередной раз, машины оказались под прицелом и болтеров, и автопушек. Как объяснил в ходе проверки (длившейся не особо долго, минут пять) Тодду начальник гарнизона арбитров, дислоцированных, в, за неимением лучшего слова, крепости, окружавшей лифт в Средний Город, в прошлом были случаи, когда машины захватывали на пути вниз или на пути вверх, пробравшись сквозь технические лазы и коридоры в шахту лифта.
Выехав из крепости и проехав около двухсот метров абсолютно пустого забетонированного пространства, отделяввшего ее от ближайших строений, отряд углубился в жилые районы Андерхайва. Объединенные горизонтальными тоннелями, колоннообразные дома, поднимавшиеся до пластин, на которых стоял остальной город, или же вгрызавшиеся в горную породу вокруг, формировали причудливый трехмерный лабиринт, напомнивший бы знакомому с физикой адепту кристаллическую решетку, раздутую до макроразмеров. Трасса С-А-К-812 оказалась чем-то вроде торговой улицы, где нижние уровни домов-колонн были превращены в витрины (сейчас закрытые решетками или стальными жалюзи). Людей встречалось мало, и, завидев машины Адептус Арбитрес, они старались скрыться в переулках. Откуда-то сверху пару раз в "Химеры" прилетело несколько обломков рокрита.
Еще полчаса, и показался участок лансельеров В-29 – пятиугольный бункер с выступающими ромбообразными бастионами. За бункером пространство было свободно от зданий и горной породы – гигантская пещера высотой в сотни метров, мрак которой будто бы пытались разрубить исходящие из установленных на бастионах прожекторов колонны света. Но, сколь бы мощными ни были лампы, их яркости не хватало, чтобы достать до потолка или противоположной стены – вязкий туман давал свету форму, но, одновременно, рассеивал его, истощая силу и не давай проникнуть вглубь.
Прожектор выхватил из мрака какую-то крылатую тень, и с бастионов сорвались две цепочки прерывистого красного света. Существо на секунду замерло в воздухе, а потом рухнуло вниз, пропав из вида. Только потом арбитры, как единственные из наблюдавших эту картину, поняли, что световое пятно не могло быть меньше шести метров в диаметре…
- Крыланы…
В шепоте Брохерта слышалось беспокойство. Понимая, что Тодд с данными существами (как, впрочем, и большинство арбитров даже в Среднем Городе) не знаком, пояснил.
- Подземные летучие твари, слепы, ориентируются с помощью эхолокации. Их кладки регулярно уничтожают лансельеры, наши особые команды или Механикусы, но до конца вывести их не удалось. За сто с лишним лет, насколько мне известно. Нам они не опасны, они охотятся на более мелких летучих тварей, но… я никогда не видел, чтобы они вырастали до таких размеров. И никто из тех, кого я знаю, тоже.
У ворот, к которым приближались машины, наблюдалось какое-то оживление. После того, как "Химеры" подъехали ближе, стало понятно, что лансельеры выстраиваются в шеренгу. Командовал ими одетый в парадную форму лейтенант.
-
+
-
Вот за что я люблю мастерпосты в этой игре - это за то, что сочными, яркими мазками дается шикарная картина мира, в которую верится сразу и безоговорочно, ибо мир получается живым.
-
Suddenly.
-
Это чувство, когда у Альфо комментарии больше поста
|
|
|
|
|
Дом, представший глазам Беатрис, являл собой образец роскоши. Внешне выдержанный в колониальном стиле, в окружении цветущего сада, и внутри - обставленный со всем присущим владелице вкусом и строгостью её традиций. Девушка не могла не отметить, насколько потрясающее производили впечатление архитектура и интерьер - этот дом, словно экзотическая райская птичка среди обыкновенных птиц, был единственным в своём роде в Пьяченце. Беатрис в этот миг пожалела, что так мало посещала этот райский уголок и не наведывалась с визитами. Особенно, она пожалеет об этом чуть позже. Слуги сновали по дому, разнося утварь и занимаясь украшением стола и зала. Казалось, они вовсе не замечали гостью или уже привыкли к постоянным посетителям синьоры Дестефани. Беатрис не задержалась надолго внизу и проследовала за хозяйкой наверх, на второй этаж, где обычно происходили её приёмы. Там девушка попыталась осуществить свой план. Беатрис использовала не все, но многие из известных ею уловок, чтобы задобрить строгую хозяйку и войти к ней в расположение. Это были и лучезарные улыбки, коими она одаривала неаполитанку, и дружественные беседы ни о чём, и разговоры на более умные темы. Беатрис не могла бы похвастаться актёрским мастерством, но всегда считала, что присущее ей кокетство позволяет ей в должной мере производить нужное впечатление. Каково же было её разочарование, когда она обнаружила, что все её способы не возымели никакого эффекта! Дестефани оставалась к ней холодна и учтива и явно держала дистанцию. Не сразу, но Беатрис поняла, что хитрая хозяйка разгадала её не слишком хитрые планы. И тогда улыбка на лице девушки увяла, в ней взыграло негодование и вполне объяснимые эмоции.
"Старая сука," - пронеслось в голове синьоры Джованни прежде, чем выйти за порог особняка. Настроение было самым прескверным, а ей ещё предстояло провести вечер на её ужасном рауте. Но она, в сопровождении слуги двигаясь по направлению ювелирного магазина, надеялась, что подбор украшений позволит ей отвлечься и забыть эту ситуацию. Пошив платья должен был осуществиться в кратчайшие сроки, и, по расчётам Беатрис, она успеет сделать все необходимые покупки, вернуться в особняк и переодеться к приёму.
***
Матиас вернулся домой немногим позже отъезда жены. Без неё он казался несколько пустым, словно из интерьера убрали какую-то важную деталь - как бы нелепо это ни звучало. Джованни привык к тому, что каждый раз его встречает дома жена и бросается к нему сын, требуя внимания. Сейчас в ритуале отсутствовал один из элементов, и это заставило Матиаса задуматься. Прошло всего пару дней с тех пор, как глашатай герцога объявил снискавших его расположение претендентов, а они успели сделать несколько важных дел. Самое главное - они. Ибо до этого события Матиас всё делал один, не посвящая жену в тонкости. Та, прошлая жизнь, резко контрастировала с сегодняшней. Беатрис взялась за дело с удивительным для самого Матиаса рвением. Не то чтобы его это не радовало... Но в его понимании женщина должна была заниматься совершенно иными вещами. Пожалуй, - он усмехнулся, набил трубку и закурил, сидя в любимом кресле в кабинете, - в конкуренции вся женская натура. Они впитывают её с молоком матери. Они вырастают с осознанием того, что должны каким-то образом выделиться среди своих конкуренток и привлечь внимание потенциального мужа, да и просто снискать мужское внимание. И для того прибегали к различного рода хитростям. Возможно, сам Матиас когда-то становился жертвой этих ухищрений, но никогда не обращал на это внимание. Забавно было видеть этот механизм в действии - на примере собственной жены. Прошло шесть лет с их свадьбы, и только теперь он начинает узнавать её истинный облик. Словно обнаружил под шкурой овечки лисий хвост.
Но предаваться размышлениям он мог ещё долгое время. Часы показывали, что время близится к началу раута, а значит, настала пора собираться. Недавно пошитый чёрный костюм с чёрной рубахой под низ камзола гармонировал с несколько мрачным настроением его владельца, а привезённые из Франции духи завершали образ резкими, немного агрессивными, но оттого не менее приятными древесными нотками. Матиас не слишком задумывался над тем, как лучше одеться для приёма и какое впечатление он может произвести, в отличии от его жены. Его костюмы практически всегда имели чёрный или тёмно-коричневый цвет, единственное, что отличало его сегодняшний наряд от повседневного - дороговизна ткани и некоторые алые части гардероба, что делали его более официальным и ярким.
Пока слуги занимались его гардеробом, Матиас думал вовсе не о рауте. Ему, в действительности, было наплевать, кто там умер и почему по этому поводу собирают гостей, - его заботило лишь то, что могли сделать за это время конкуренты и смогут ли его люди связаться с Апостолом. Казалось, что время безвозвратно утекает, а он не сделал ровным счётом ничего, когда как его противники успевают всё. Возможно, его начала преследовать излишняя паранойя и злость на медлительность своих доверенных лиц, и он заражается нетерпеливостью собственной жены. Но потом он вспомнил Гаспаро. Он вспомнил себя и свой план, что вынашивал долгие годы и претворил в жизнь в момент, когда его враг и отец в одном лице ожидал этого менее всего. Терпение, Матиас. Всё придёт к тебе со временем. А сейчас - расслабься и получай удовольствие, наблюдая за сценой полнейшей фальши и лицемерия.
|
|
|
Мгновения суматохи сквозь горечь и боль то и дело одолевающих воспоминаний. Кажется, что черепная коробка умещает в себе слишком многое. Воспоминания, что накатывали волной горечи. Несбывшиеся надежды мелькали где-то неотвратимо близко. И все же не касались Беллис. Пока что. Мгновения, сплетающиеся в паутину хаотичных движений, помыслов и будто нереальной собственной воли. Девушку вела воля к жизни, сила собственных амбиций и здравого эгоизма. Она не оступилась, помогая тому, кому могла помочь. Как ни странно, ей удалось помочь Сильвии. Все вместе они вытолкали охранника. И то было настоящее чудо. Настолько тот оказался огромен, хоть медик никогда и не обращала на это внимание.
Сейчас, стоя перед запертой дверью в лабораторию, где умерли еще двое из их не слаженной команды, Беллис пыталась отдышаться. Ее одолевали смутные чувства. Если бы не преследующая их смерть, она бы рассмеялась своей маленькой победе. И все же сердце девушки переполняла горечь обиды. Еще двое умерли. И пусть Джон был никчемным и слабохарактерным типом, он не заслуживал такой смерти. Любой может стать следующим. Случай не спросит, как говорится. И тут его зловещая воля подчинялась пришельцам, отчего-то игнорирующих коридоры. Какая логика ими движет? Есть ли она вообще?
Беллис взглянула на Сильвию, выслушивая ряд вопросов. Лицо ее вновь стало бесстрастным, хоть в глазах все еще затаились искорки беспокойства. Она размышляла. - Остальные? Как видишь, Сильвия,- тяжелый вздох. И не менее тяжелый взгляд на незнакомца. Изучающий.- Можем ли мы питать скромную надежду узнать имя спасителя? И есть ли у него план? Конечно, было не самое лучшее время для колкостей или фривольностей. Но боже, как же ей хотелось сейчас выпустить пар. Закричать что есть сил или даже заплакать. Ее обуревали тонны эмоций, разрывающие изнутри. И каждую из них она методично подавляла, не желая выпускать наружу. Где-то глубоко в душе у нее остался осадок от произошедшей только встречи. После каждой встречи с подобным пришельцем, как то чудовище в лаборатории, у нее будто оставался невидимый шрам. Эмоциональный ожог. Будто частичка ее воспоминаний сгорала. Подобно мотыльку неосторожно прикоснувшемуся к пламени. Возможно, будь Сильвия хоть чуточку не так религиозна, она бы даже сходила к ней на сеанс психотерапии. Если они выживут, конечно. - Беллис, кстати,- наконец удосужилась представиться девушка незнакомцу, раздумывая видела ли она его раньше. Она перевела взгляд на заговорившего верзилу. Вот это у него самообладание. Хладовин им даже восхитилась. Еще несколько секунд назад он был готов подчиниться грузу собственных воспоминаний, а теперь уже действовал так, будто все это время придумывал план. Похоже, каждый из присутствующих полон сюрпризов. - Думаю, стоит направиться к спасательным капсулам, пока есть время. И лучше бы поспешить. Металл для этих тварей почти как попкорн,- она направилась к Элисон, слава богу, та выжила. Было бы непростительно допустить смерть такой одаренной умницы. О ней нужно было позаботиться. Кажется, из всех них она нуждается в этом больше всего.- Как ты? Не смотря на напускное равнодушие, Беллис все же попыталась приободрить ученую. Она потрепала ее за плечи, что-то утешительно тихо приговаривая. Взгляд ее то и дело касался присутствующих в ожидании дальнейших решений.
-
Сильная женщина, умная и ответственная. И пост хороший)
-
Интересная персона, любопытно посмотреть, что и как она будет делать в дальнейшем.
|
Время перестало существовать, как перестала существовать окружающая реальность, передаваемая в мозг всеми органами чувств. Разум, перегруженный объёмами поступающей информации, раздираемый логическими противоречиями и импульсами посторонних флуктуаций, принял единственно верное решение - отключить боевой организм, лишая противника возможности действовать в обход заложенных в космодесантника морально-этических установок.
Воля защитника человечества была столь велика, что не позволила ему сорваться в безумие, предпочтя стать живым заслоном, обречь себя на мучительную смерть, но не допустить врага в своё тело и не стать его оружием, повёрнутым против тех, кого было призвано оберегать.
Это было воспитание, хотя правильнее сказать дрессура и программирование. Через боль, через лишения, через внушение и пропаганду, сотни и тысячи механизмов денно и ношно трудились над созданием идеальных солдат, ставящих жизнь и судьбу человечества выше собственных и не сомневающихся в приказах командования. Их готовили так, что они могли пройти лёд, огонь и мясорубки сражений. Они могли сойти с высокой планетарной орбиты на землю при помощи одного прыжкового ранца и вступить в бой, они могли терпеть боль. Казалось, их готовили ко всему, но нет. Всё же подготовка не включала в себя столкновение с противником залезающим под черепную коробку. Увы, никто из учёных, составлявших "Доктрину воспитания" не мог предположить, что человечество столкнётся с чем-то, что выходит за рамки привычной физиологии и все предусмотренные меры окажутся тщетными, что защитник человечества окажется бесполезным грузом, игрушкой, марионеткой, не способной что-то противопоставить невиданному противнику.
Да, позже, анализируя собственные воспоминания и записи с камер шлемофона, Макс будет изрядно выбит из колеи, поскольку не смог выполнить заложенную программу. Стыд и позор от собственной некомпетентности, комплекс слабости, желание "Искупить свою вину кровью", всё это будет, но потом. Возможно он даже станет пациентом и обьектом для научного исследования специалистами психиатрии. Но сейчас...
Мозг активировался и принялся рассылать команды всем органам. Тело обмякло, мышцы приобрели эластичность и руки чуть опустились. Пришли чувства, пришло зрение и мозг, убедившись, что отклики организма соответствуют нормам совместимым с жизнью, продолжил выполнение последней заданной команды. Пальцы утопили спусковые скобы оружия. Лазерный луч прочертил алую линию вдоль коридора, а пистолет плюнул сгустком плазмы в закрытую дверь. Следующим движением, Голем перевёл прицел лазера на дверь и уже два энергетических удара обрушились на железные переборки. Пластик обшивки и верхние слои вскипели, раскалённый расплав брызнул на нагрудные пластины, зашипел, зашкворчал, зачадил черным дымом. Раз за разом энергетическое оружие выбрасывало заряды, пока разум окончательно не прояснился и не дал команду отбой, поскольку противника впереди не было.
Плечи Шепарда повернулись на девяносто градусов, а лицевой щиток дёрнулся в сторону коридора, изучая местность позади и тех, кто уцелел. На незнакомце он задержался чуть дольше.
- Выводите гражданских, я прикрою...
Холодный, синтезированный голос прозвучал из внешних динамиков гермошлема, после чего, массивная туша повернулась к дери, взяв на изготовку оружие и медленно попятилась назад.
Шепард не был дураком и в воинском искусстве понимал не меньше генералов, и если незнакомец не продырявил спину, когда была такая возможность, значит сейчас они сражаются на одной стороне.
-
Шикарнейшее описание реакции и психологии идеального солдата^^
-
Очень живо все его действия представляются, крайне логично.
|
|
Положение, в котором оказались вервольфы, было совершенно невыгодным. Их ряды значительно поредели после испытания противопехотных мин: стоило одному оборотню (а одни они почти не передвигались) задеть ловушку, как она с хлопком разрывалась, выбрасывая в воздух облако нитрата серебра. И тогда мало не казалось никому. Одни волколаки вдыхали ядовитую пыль и сжигали себе лёгкие, другие - только верхние дыхательные пути и бронхи. Тут уж всё зависело от того, кто как близко был и насколько глубоко вдохнул. Другие лишались глаз и истошно выли, прикрывая лапами сожжённые глазницы. Но все оборотни - даже оказавшиеся достаточно удачливыми и проворными, чтобы не потерять зрение и возможность нормально дышать, получали ожоги. От первой до четвёртой степени - кому как посчастливится. От нитрата серебра клоками вылезала шерсть, обнажая для дальнейшего воздействия чувствительную к металлу кожу. Твари удирали, бросая умирающих и тяжелораненых. Кое-кто тащил тех, кто мог теоретически поправиться - пока не добирался до норы, не уставал или сам не натыкался на мину. Бригады зачистки добивали агонизирующих и слабых, а после отрезали от тел небольшие кусочки, чтобы поместить их в пронумерованные герметичные пакеты. Трупы сваливали в большие свежевырытые ямы (земля ещё не успела промёрзнуть, а потому копать можно было без особых трудностей), обливали соляркой и поджигали. Вонь горелой шерсти и палёного мяса разносилась далеко по округе, заставляя выживших оборотней поглубже забиваться в свои логова. Их становилось с каждым разом меньше, а чистильщиков было много, они были прилично вооружены и неплохо выучены. Оставалось надеяться, что удастся пережить страшные времена. Скоро наступит зима, а зимы в Морготе лютые. Зимой больших охот не бывает, да и люди в глубину леса почти не заходят. От патрулей можно спрятаться. Патруль можно и сожрать, если напасть большой стаей и если будет удача. Патруль - это не бригады зачистки и не безжалостная гвардия владыки Щита Империи. Так помышляла крупная - порядка сотни голов - стая вервольфов, устроившаяся в глубоком и широком овраге, окружённом вековыми деревьями и густо заросшем кустарником. За деревьями, занимавшими по северному краю оврага метров тридцать, земля резко уходила вниз каменистым обрывом, на дне которого шумно и бурливо несла свои воды узкая глубокая речушка. Овраг этот зиял на теле проклятого леса со времён неудачной попытки пробного выжигания земли. Впрочем, теперь здесь было лишь укромное место без всякого следа охочих до живой плоти растений. Часть оборотней вылизывала своих раненых и присматривала за щенками, часть – рыскала по лесу в поисках пропитания. Вторых-то и учуяли морготские овчарки. Хоть волколаки петляли и заметали следы, как только могли, везение сегодня было явно не на их стороне. Охотничьи отряды никак не хотели отставать. Первого оборотня повалил наземь пёс. Тот был ещё молод и не набрал массы, а потому был отброшен в сторону раззадоренной овчаркой, точно пустая картонная коробка. После короткой и яростной битвы боевая собака перегрызла своей жертве горло, оросив тонкий слой первого снега алой кровью. Ещё несколько погибли от пуль – стреляли шедшие в авангарде Аларик, Жиль и Рэнвил. Преследование продолжалось к вящему удовольствию псов и их хозяев. - Это, конечно, забавно, но я б лучше перешёл поскорее врукопашную, - проворчал, обращаясь к демоноборцу, ухмыляющийся здоровяк Поль, у седла которого был укреплён уже знакомый Аларику громадный молот. – Нет музыки приятнее, чем хруст проломленного волколачьего черепа! Изабо держалась на почтительном расстоянии от развернувшегося действа, сопровождаемая двумя спецназовцами и Николасом. Ей не обязательно было активно принимать участие в травле оборотней, и это несколько успокаивало абиссарийца. Он отмечал, что помощник инквизитора часто поглядывает в их сторону и периодически покидает авангард, чтобы кругом обойти свою госпожу. Он явно подозревал кого-то, и Ван Тейн склонялся, что не своих приятелей в украшенной вырванными вампирскими клыками броне. Не давая паранойе завладеть разумом, лейтенант внимательно осмотрелся вокруг, а потом, удостоверившись, что предмету его страсти ничего не угрожает, вновь приблизился к баронете. - Кажется, это занятие весьма увлекательное, - начала женщина, - я несколько раз бывала на охоте, и мои воспоминания о ней приятны. Чувствовать себя хищником, настигающим жертву – это наслаждение. Чувствовать, как владеешь чей-то жизнь и можешь в любой момент отобрать её, божественно. Здесь всё ещё интереснее: мы охотимся не просто на зверей, но на богопротивных тварей. Смотри, Николас, в каком ужасе бегут они, надеясь скрыться среди деревьев! Этих существ боятся далеко за пределами Моргота, ими пугают непослушных детей. Но взгляни на них: они напуганы, они отступают панически, беспорядочно, даже не пытаясь защищаться. Хищник обратился в жертву. В этом что-то есть, определённо что-то есть. Это и философски, и чувственно. Это заставляет меня так вдыхать воздух, будто я могу почуять страх. Но я хочу посмотреть поближе! Изабель радостно рассмеялась и пришпорила коня. И Николас, и оба «волкодава» тот час же поспешили за ней. В мыслях чернокнижника отчего-то промелькнула аналогия с мотыльком, летящим в огонь, или с героем одной древней саги, который, предчувствуя свою смерть, стремился к ней в каком-то полубезумном опьяняющем экстазе. Жюльетт вскоре привыкла к своей собаке. Стоило проявить немного больше напора и уверенности, и животное признало в ней хозяйку положения. Может, пёс слушался её не так хорошо, как бывалых охотников, но даже так лучше, чем совсем ничего. Проще стало, когда овчарка присоединилась к своим собратьям. По сути, теперь надо было не командовать ею, но следить за перемещением собачьей своры. Жиль рассказывал, что охота практически всегда превращается в маленькое побоище, поскольку за день охотники непременно набредали на крупное логово. Люди и собаки в жестокой битве сходились с оборотнями, и противостояние длилось до тех пор, пока последние не бывали уничтожены. Конечно, иногда гибли охотники и псы. Но такая опасность никогда не останавливала морготцев. Сориньян быстро прониклась всеобщим охотничьим духом, но благоразумно держалась рядом с графом. Не зря ведь она так много упражнялась в стрельбе, в конце концов, чтоб не подстрелить ни единого зверя! - Не желаете ли, моя дорогая невеста, посоревноваться? – спросил вдруг у девушки маршал.
|
|
Гертруда только хлопала подслеповатыми глазами, беззвучно открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыбина. В самом страшном сне эта женщина не могла себе представить, что окажется на месте распекаемых ею сотрудниц! Ей хотелось верить, что происходящее является глупым кошмаром или дьявольским наваждением; Йоханссен даже тайком ущипнула себя за руку, но пробуждение так и не настало. С каждой минутой испытывая всё больший ужас, архивная мышь мелко дрожала и едва удерживалась от того, чтобы не зарыдать. Она проклинала себя и свой длинный язык. Что, что теперь будет с ней? Она всю жизнь работала в архиве; если её с позором уволят, то на другую приличную работу в Кэндлмессе ей не устроиться, и даже самая плешивая собака будет знать о гадком моменте в её биографии. А что, если уволят и сделают пометку в личном деле? Да тогда же во всей стране ей не найти себе место лучше, чем место поломойки или официантки на задворках, в какой-нибудь приграничной глуши! Мысли о южной границе Ватиканской Империи (в Моргот или на Чёртову Мельницу с эдакой чёрной меткой в трудовой точно не взяли бы) и слухах, ходивших про Тёмные территории, наполнили сердце старой девы диким холодным страхом. В Кэндлмессе у неё заработок, квартира, положенная ей как государственной служащей, и тут она в безопасности. А что будет в каком-нибудь там Саваоте или вблизи Иерусалимской крепости? Йоханссен шмыгнула носом и кое-как подавила готовый вырваться из груди рыданиями испуг. Едва подняв глаза на Хельгу, она промямлила: - М-мне… Я-я н-не сомневаюсь в мудрости Его Святейшества, госпожа прокурор! Смиренно прошу простить меня, поскольку впредь я никогда не позволю себе держать в непорядке свою форму и удостоверение, а также непочтительно обращаться к коллегам и стоящим выше меня по званию… Гертруда вздрогнула, когда рука фон Веттин сдавила её плечо, будто та собиралась её ударить. Больше не издав ни звука, кроме едва слышного «Д-да» после завершения пламенной прокурорской речи, Йоханссен вытянулась по струнке и, закрыв дверь коморки, повела наследницу славных маркграфов в помещения архива. Она всё ещё была потрясена, а потому во время рапорта тихонько икала. - Сегодня в архиве, госпожа прокурор, всё тихо. Никто не появлялся и не запрашивал никакой информации. Звонков на внешний номер не поступало; по внутреннему отзвонился утром охранник, но так заведено по уставу. Он доложил только, что всё спокойно. Вы – первый посетитель, госпожа прокурор. Специальная часть архива была отделена от основной громадной металлической дверью. Нервная Гертруда возилась с многочисленными замками и затворами чуть дольше, чем обычно, но фон Веттин не на что было сетовать. Когда последний кодовый замок открылся, мужеподобная архивариус нажала на тяжёлую створку, и та со скрипом отворилась. Быстро нашарив выключатель, провинившаяся щёлкнула им, и спецчасть оказалась залита желтоватым светом казённых ламп. - Искомое вами, госпожа прокурор, находится в секции 5/94-22. Я проведу, - залебезила пуританка и на всех парах понеслась сквозь лабиринты стеллажей. Через две минуты Хельга действительно стояла у полок, пронумерованных 5/94-22 и помеченных табличкой «Дознание ведьм гражданским судом. Правила передачи дела Святой Инквизиции. Защита от колдовства». Гертруда торчала рядом и смотрела на фон Веттин глазами преданного пса.
|
Стефан криво ухмыльнулся, пересекая двор. Он тоже от всей души надеялся, что хозяин не слишком его обидит. Что снова удастся обвести Эмилио вокруг пальца и на этот раз куда более осмотрительно разыграть эту немаловажную карту. На ходу Сальваторе не переставал размышлять, пытаясь понять, каким образом допустил такой откровенный просчёт – аннулировал своими последующими действиями успех предыдущих. Честно говоря, он всегда полагал себя выше этого – в душе называл себя «рыцарем разума», который подобно тому, как «энные клинки Пьяченцы» виртуозно владеют мечом, вращается в хитросплетениях заговоров и интриг. Прежде так оно всегда и было, жаловаться Сальваторе не приходилось, но вот вчерашний день… Как-то совершенно выбил из колеи. Неужели он настолько волнуется? Неужели именно таким образом действует на Стефана осознание грандиозности возможного краха? Так или иначе, нужно взять себя в руки. По крайней мере, если он действительно хочет закончить эту авантюру окутанным властью, а не закованным в цепи. Или, возможно, даже приговорённым к унизительной казни.
Тишина коридоров особняка давила на нервы – Стефан улыбался окружающей пустоте. Он-то прекрасно представлял себе истинные причины этого запустения. День предстоял безусловно нелёгкий – длинное путешествие только начиналось, а Сальваторе уже чувствовал себя немного уставшим. Он никогда не переставал размышлять и анализировать ситуацию. Пожалуй, наиболее значимым событием среди запланированных на сегодня была грядущая встреча с ворами. Если удастся купить их услуги, организовать собственную сеть информаторов… Неспроста говорят, что миром владеет тот, кто владеет наибольшим количеством значимой информации. Наконец, остались позади коридоры и лестницы. Стефан, тяжело вздохнув, решительно толкнул дверь, входя в знакомую уже залу. Эмилио сидел там, не удосужившись даже сбросить броню. Ладно. Одного короткого взгляда хватило, чтобы понять – тот явно выпил, причём выпил немало. Едва заметив Стефана, хозяин вскочил на ноги. Правда, на этот раз отнюдь не для того, чтобы заключить друга в объятия. Молча выслушав вполне заслуженный поток оскорблений, Стефан не дожидаясь приглашения уселся на ближайший к нему стул, коротко бросив: - Доброе утро, Эмилио.
Между делом Сальваторе подумал, что вчерашнее нападение на Чени пришлось даже кстати – хоть и куда больше пользы было бы в случае его удачного завершения, но даже при текущем раскладе солдафон на некоторое время заляжет на дно, перестав, тем самым, путаться под ногами. Соблюдая всё ту же гнетущую тишину, Стефан протянул руку, пододвигая к себе одну из бутылей де Боно. Глотнул вина – приходилось пить прямо с горла, ввиду отсутствия на столе лишних бокалов. Впрочем, так даже лучше. Чего не сделаешь ради поддержания образа – приходится даже заливать в рот убойную дозу этой мерзкой кислятины. Лишь покончив с необходимой «прелюдией», Стефан приступил к разговору всерьёз. - Не нервничай, - тихо проговорил он, тщательно отыгрывая взятую на себя роль. – Я не мог тебя предупредить, видит Бог, просто не мог. Пришло время рассказать придуманную по дороге историю. И степень её правдоподобности напрямую зависела от актёрского мастерства Сальваторе. От того, насколько ему удаётся выглядеть напуганным и угнетённым. Залог любой успешной лжи – добавить в неё несколько крупиц правды. Если верить донесениям слуг, то под манифестом о запрещении дуэлей красовалась ещё и подпись Данте Эстакадо.
- Сразу после нашего разговора я немедленно направился прямо к епископу, чтобы, как мы и договаривались, проконтролировать ситуацию, - Стефан тяжело вздохнул, изображая наигранное отчаяние. – Меня уже ждали. Прямо там, в его кабинете, я застал Эстакадо. Они с епископом как раз составляли этот чёртов манифест. Проклятый Данте… Этот ублюдок повернул дело таким образом, что стоило мне отказаться дать свою подпись – и епископ тут же воспринял это как прямое оскорбление церкви. Стефан вытер со лба капли пота – наверняка, дело в этом мерзком вине, но вышло очень под стать моменту. - Ты ведь отлично знаешь, как это бывает. Как умеют эти церковники хитро играть словами… В первую очередь словами умел играть именно Стефан, но Эмилио об этом знать совершенно необязательно. Чуть больше правды. Приплетём к своей версии произошедшего вчерашнее покушение на Чени. - Всё бы ничего, но на выходе меня заловил Эстакадо. Он уже знал откуда-то о нашей задумке – прямо в лицо сказал мне, что если я хоть пошевелюсь до завтрашнего утра, то он сфабрикует улики – закуёт в кандалы меня, схватит дочь… Вот здесь Сальваторе уже рисковал – танцевал на грани, сплетая чрезвычайно искусную, но хрупкую паутину лжи.
- Из-за этой гонки за власть у всех совсем слетели катушки – он угрожал мне прямо на улице. Хоть мы и были одни и никто не слышал этого разговора, но, чёрт побери, я был уверен, что он исполнит своё обещание. Я испугался. Ты ведь знаешь, Эмилио. Данте – капитан городской стражи, а у меня не так уж много людей, и они – явно не ровня твоим непревзойдённым солдатам. Попробуем вчерашнюю карту. Немного лести. Усыпить бдительность, демонстрируя собственную малодушную некомпетентность. - Я рискнул послать своего человека вслед Эстакадо… Ему удалось кое-что выяснить, подслушать несколько важных распоряжений. Данте боялся, что всё это вскроется, что кто-то заговорит. Этой ночью шпиона должны были убрать. У тебя здесь никого не… Пришили этой ночью, случайно? Вроде как, сам Стефан совершенно не в курсе относительно подробностей проваленного покушения. Он восхищался собой в эти секунды. Как же великолепно он оперирует фактами, как грациозно искажает истину в угоду собственным интересам… Даже если в дальнейшем что-то пойдёт не так – в эти минуты Сальваторе был доволен собой абсолютно.
|
|
Данте ожидал ответа своего подчинённого с таким же спокойным и внимательным выражением лица, как и прежде, хоть ситуация несколько забавляла его. Похоже, tenente вчера преизрядно перебрал, усердствуя о памяти безвременно усопшего Фаррадечи. Но капитан городской стражи был человеком весьма терпеливым и не мешал Джустиниани собираться с мыслями. Надо отдать честь сообразительности и устойчивости лейтенанта - тот сориентировался гораздо быстрее, чем Эстакадо утомился ждать. Его ответ был по нраву мужчине, равно как и предложение поставить конкурента в крайне скверное и неудобное положение, но спешить с такими авантюрами не стоило. Данте не отказался от замысла выехать в качестве благодетеля и защитника города, а потому грязные приёмы следует приберечь в качестве резерва. Грязные приёмы - это слишком распространённая тактика. Практически классика. А к классике можно обратиться в любое время. Сделав ещё один глоток вина, capitane молвил: - Мне нравится ход твоих мыслей, Паоло. Но с претворением в жизнь этой идеи мы повременим. Бесшумно опустив на стол полупустой бокал, мужчина неспешно встал из-за стола и с достоинством прошёлся по комнате туда-сюда, точно пребывая в раздумьях о затее офицера. Стены помещения, в котором завтракали блюстители покоя и порядка Пьяченцы, были весьма специфически украшены: на них в тёмных креплениях покоились охотничьи трофеи, оставшиеся ещё от Бартоломео, а также разнообразное оружие – в основном клинковое. Отличительной чертой развешенных повсюду оружейных образцов было прекрасное качество стали и превосходной работы украшения, делавшие каждый из них в своём роде драгоценностью. Данте Эстакадо любил оружие и знал в нём толк. Остановившись напротив ближней стены, capitane вынул из креплений кинжал - хорошо сбалансированный и богато украшенный. - Я считаю, что будущему капитану городской стражи не стоит стыдиться показывать свой статус, - с этими словами Данте пересёк расстояние, отделявшее его от Паоло, и протянул ему кинжал, удерживая его на раскрытых ладонях.
Стоило утру хорошо начаться, и всё пошло, точно по маслу. Де Боно, вероломно прогнавший вчера Челесте, сам плыл Эстакадо в руки. Не исключено, что Сальваторе был принят ненамного любезнее, чем сестра Данте, а потому вполне мог поквитаться с непреклонным воякой. Не своими руками, конечно же. А может, кто-то хочет, чтобы тень пала именно на Стефана. Если помочь Эмилио в этой неприятной ситуации, есть шанс заручиться его поддержкой. - Паоло, это прекрасная возможность. Передохни, приведи себя в порядок, выбери с полдюжины толковых людей и приступай к делу. Переройте Пьяченцу, если нужно. Кто-то наверняка заметил молодчиков: трое, пытающиеся унести не только свои ноги, но и пару мёртвых товарищей, не могли исчезнуть бесследно. Сам Данте решил, что перед визитом к безутешной вдове Бернардо вполне успеет поговорить с де Боно.
|
Закончив свою речь и слушая человека, что с недавних пор считался его приближённым, Матиас обводил взглядом людей, что сидели перед ним и внимали голосам своих лидеров. Он поймал себя на мысли, что жаждет увидеть на их лицах выражение страха и уважения – того, что он видел когда-то на собраниях своего отца. Он помнил, какое Гаспаро производил впечатление на всех окружающих, помнил, с каким немым почтением и ужасом взирали на него преступники Пьяченцы. Помнил… и хотел забыть. Призрак отца преследовал его, и тщетно Матиас изгонял его образ из головы прочь. В собственных поступках и речах он искал его отражение и… ненавидел себя за это. Тиран, человек, не считающийся ни с чьим мнением, кроме себя самого – не стал ли он его неотъемлемой частью?.. Наверное, что-то от отца в нём было. Потому что в этих лицах он видел смутное сходство с тем, как смотрели на Гаспаро его люди. И разливалось внутри него чувство тщеславной радости, самоудовлетворения. Каким бы похожим на отца он ни был, теперь эта империя беззакония принадлежала ему. И уж в одном он был с отцом согласен – своих подчинённых нужно держать в узде. - Предполагаю, что это были именно они, - сказал Джованни на слова о покушении на человека де Боно. – Кому-то сильно досаждают самопалые речи этого свихнувшегося старика. Уверен, что от этого ублюдка не стоит ждать подвоха, по крайней мере пока. До тех пор, пока он не додумается заткнуться. – Тонкая улыбка освещает лицо главаря гильдии. - Что ж, в одном они подсобили – кто бы это ни был. Припугнули де Боно. - Жду вестей, господа, - произнёс он, вставая со своего места. – Не медлите с ними.
***
Беатрис не теряла времени даром. Новость о приёме взволновала её до крайности. Не слишком зажиточная горожанка в прошлом, синьора теперь – она не часто посещала приёмы, и оттого ощущала себя несколько одиноко и отстранённо. Она прекрасно понимала нежелание мужа посещать подобные мероприятия – слишком светиться среди знати ему не хотелось, да и скопление людей действовало на него несколько угнетающе. Всех, кого нужно, он встречал в тратториях – и этим был доволен. Основной род его занятий требовал большей осторожности, чем мог себе позволить любой дворянин. Но Беатрис любила общество. С раннего детства она любовалась собой в зеркало, отмечая цветущую свою красоту и представляя, как её украшают разноцветные самоцветы и жемчуга – а вокруг кружатся танцующие пары, и её саму окружают молодые кавалеры, постреливающие взглядами в её сторону. Мечтала, как зайдёт в зеркальный зал под руку с богатым, и по возможности красивым мужем, и их будут провожать заинтересованными взглядами, а потом – возле пианино – подле неё будут толпится первые леди, с восторгом вопрошая, каких тканей её платье и каких краёв её драгоценности… Мечты. С годами они увядают, оставляя место лишь будничной суете. Беатрис родила прелестного сына, и в заботах о нём забыла о приёмах, о балах, о первых леди… Те приёме, на которых ей посчастливилось бывать, не могли похвастать подобным размахом, что намечалось сегодня. Подумать только! Вся знать Пьяченцы и все четыре дома... Она должна быть великолепна. Оставив сына на нянечку и взяв с собой слугу и телохранителя (строгий наказ мужа), который, впрочем, не слишком маячил перед глазами, Беатрис поехала за покупками.
…Карета остановилась напротив салона для знати, коим владела достопочтенная неаполитанка Магдалена Дестефани. Беатрис некоторое время разглядывала дом, в котором обустроилась владелица. В её голове вихрем проносились мысли, а сердце выстукивало быстрый ритм. Она волновалась. Могло показаться, что молодая синьора переживает за выбор материала будущего платья или за то, будет ли оно пошито в сроки – но подобное предположение было бы совсем не верным. Беатрис Джованни во многих вещах видела возможности, и сейчас в её головке созрел очередной план. Пожалуй, не обладающий достаточной детальностью, но имеющий право на существование и вероятность его выполнения. План был очень простым. Снискать у синьоры Дестефани дружбу. Беатрис вышла из кареты, поддерживаемая за руку своим слугой. За краткие мгновения она обдумывала, есть ли в её соображениях недочёты. Но ничего подобного не обнаружила. Основным преимуществом этой затеи было то, что Магдалена знала многих знатных синьор Пьяченцы, а женщины, как известно, обладали весьма болтливым острым язычком.
|
|
Эрик уже не думал, что на этой станции вообще обнаружит кого-то в живых. В каждом новом коридоре, в каждой комнате – лишь другие тела, лишь новые зверски расчленённые трупы. Его почти не волновала уже эта кровь, отвращение и страх отступили, пропали вслед за остальными эмоциями. Осталось лишь безразличие, одна отстранённость. Когда он копался в консоли очередной двери, створки сами разъехались в стороны, а в грудь Фрайзеру уткнулись сразу два ствола, которые сжимал в руках здоровенный детина. Слова застряли в горле, адресованный Эрику чей-то вопрос попросту прошёл мимо. Этот тип… Был огромен. Фрайзер всегда считал, что и сам обладает довольно внушительным ростом и никогда прежде ему не приходилось столь откровенно смотреть на людей снизу вверх. В лицо, черты которого скрывало стекло защитного шлема. Сперва Эрик подумал, что перед ним какой-то андроид. Решил, что не может этот верзила состоять из плоти и крови. Наверное, свою роль сыграл и эффект внезапности – после горы трупов Фрайзер внезапно обнаружил «джек-пот». Комнату, полную вполне живых и даже, судя по всему, здравомыслящих ещё совершенно людей. Но при взгляде на эту живую махину Эрику стало попросту страшно. Воображение живо нарисовало, как выглядит этот монстр в настоящем бою. И он совершенно не завидовал тем, кому хватило ума встать на пути этого парня на поле битвы.
Нужно, наверное, что-то сказать. Как-то разрядить обстановку. Лязг и душераздирающий вопль избавили от этой необходимости. Бугай резко крутанулся и словно окаменел. Эрик осторожно шагнул в сторону, уходя с потенциальной траектории огня застывшего «монумента», пинком отшвырнул в сторону перекрывавший проход стол, наконец получая возможность полноценно заглянуть в помещение. Увиденное совершенно ему не понравилось. Чёрная мерзость появилась из вентиляции, распространяя во все стороны знакомые уже Фрайзеру ментальные волны. На этот раз он оказался готов – не позволил волне панического ужаса ударить по психике, не дал застать себя так просто врасплох. Он слишком хорошо помнил, чем в последний раз закончилась такого рода ошибка. Слишком хорошо знал, что именно он отвечает за кровь, которой покрыты сейчас зелёные пластины его костюма. В ушах по-прежнему стоял ненавистный звон, но на этот раз ему было можно сопротивляться. Эрик воочию теперь наблюдал, как действует инопланетная тварь. Видел, как застыл на месте верзила, похоже, вовсе выпадая из этой реальности. Своей монолитной непоколебимостью напоминая Тёрнера в последние секунды жизни последнего… Видел, как катились слёзы по щекам отстранённо уставившейся куда-то в пространство черноволосой девушки, которая, по всей видимости, вовсе перестала понимать, где она и что происходит. Видел, как ещё одна, в таком же белом халате, обречённо уставилась прямо на склизкое существо, которое медленно сползло с наполовину «поглощённого» тела. В этой, последней, он узнал доктора Элисон Брэндон – ту самую девушку, сообщение которой они получили на «Ренессансе». Ещё один – молодой учёный в квадратный очках, отступал назад, до тех пор, пока не наткнулся на стол и не рухнул из-за этого на пол. И блондинка, которая, судя по всему, оказалась единственной, кто не поддался воздействию. Единственной, способной предоставить ментальным щупальцам твари хоть какое-то сопротивление. Несмотря на критичность ситуации, на губах появилась грустная и полная боли улыбка. Эрик помнил другую девушку, которая оказалась способна противостоять этим тварям. Оказалось единственной среди них всех.
Рука Фрайзера метнулась было к винтовке, но почти сразу же замерла – слишком свежа была память о прискорбной неэффективности такого рода оружия. Пока блондинка тщетно пыталась растормошить и подтолкнуть к выходу «отключившегося» окончательно громилу, Эрик бросился дальше. Вглубь лаборатории, хватая хрупкую девушку в белом халате, которая оказалась к заканчивающему трапезу монстру ближе всего. Он слишком хорошо знал, с чем столкнулся, чтобы тратить драгоценное время на попытки привести Элисон в чувство. Он просто бесцеремонно взвалил её на плечо и двинулся к выходу. Судя по всему, с увеличением расстояния эта мерзость слабеет. Он бесцеремонно сбросил девушку на пол коридора, обернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как блондинка выталкивает таки из комнаты ещё одну женщину. И, как почти в то же мгновение, субстанция настигает парня в очках, который так и застыл на полу. Обволакивает его, обхватывает, подобно второй коже, каждую клеточку тела, выпускает мерзкие щупальца, которые, пробивая стекло, хищно впиваются в обе глазницы. У людей же осталась лишь одна цель. Сдвинуть голема. Хорошо лишь, что тот находится в непосредственной близости от желанного выхода. Хорошо лишь, что подверженные воздействию жертвы обычно не сопротивляются…
|
Ох, до чего права была Хельга, мнившая Цербером рано увядшую пуританку! Женщина эта называлась Гертрудой Йоханнсен и являла собой в равной мере как кошмар, так и объект насмешек для молодого персонала архива. Природа обделила её красотой, и в не так уж давно минувшей юности Йоханнсен решила компенсировать это упущение не грамотно подобранной одеждой и скромным макияжем, не открытой улыбкой и добрым нравом, но фанатизмом и аскетизмом, граничившими с умопомешательством. Начальство закрывало глаза на старую деву из-за её отличного знания архива. Она, точно мышь, безвылазно сидела в своей коморке и ведала о вверенном ей отделе куда больше, чем о состоянии своих волос или зубов. Для всех прочих Гертруда была форменной головной болью: всех молодых женщин она терроризировала своими замечаниями, обещаниями небесных кар и просто брюзжанием по поводу косметики, колготок или чулок с узором, нового колечка или серёжек и других незначительных вещей, которых устав решительно не воспрещал. Нескольких особо впечатлительных новеньких перезрелая девица даже доводила до слёз, полагая, что таким образом всенепременно наставит на путь истинный. Тоже самое она уповала проделать и с фон Веттин, введённая в заблуждение её молодостью. Решив, что перед ней новичок, только прибывший в город (газет Йоханнсен не читала, телевизор не смотрела, обитала исключительно в архиве или захламленной и оттого тесной квартире), но никак не прокурор Кэндлмесса собственной персоной, Гертруда смерила её своим фирменным взглядом и открыла было рот, чтобы напуститься на жертву. Увидев удостоверение, тётка поджала губы и с кислой миной выслушала формальную речь Хельги. Бескрайнее разочарование с лёгкостью угадывалось в её взгляде, и она была похожа на кота, только что упустившего жирную крысу. Женщина вздохнула и отворила противно скрипнувшую металлическую дверь, смирившись с тем, что не сможет повлиять на очередную грешницу. Что-что, но вот смелость не была в числе добродетелей сотрудницы архива. Каково же было её удивление, каков ужас настиг её, когда визитёрша сама напала и покусилась при этом едва ли не на самое святое! Пыльная архивная моль едва не плюхнулась на пол, когда прокурор заговорила снова. Её никогда не отчитывали за её внешний вид, и потому, столкнувшись с порицанием от той, что была куда выше чином, Гертруда запнулась. Как-то посерев и съёжившись, женщина промямлила: - Форма... она... для меня слишком откровенная. Я блюду... Видимо, Йоханнсен собралась усесться на любимого конька, но тот час сообразила, что фон Веттин плевать на её словоизлияния о борьбе с соблазнами. Умолкнув, она затравленно подняла глаза на Хельгу, а потом достала замусоленную корочку удостоверения и показала его прокурору.
|
На следующие несколько дней зарядил дождь. Шальной, заблудившийся в середине сухого сезона дождь, пригнанный каким-то больным тайфуном с Индийского океана. Тайфун налетал на побережье, рвал грязные животы низких туч о когти бирманских гор и истекал дождем. Вода была просто повсюду: она хлюпала род ногами, она стекала потом по лицу, она лилась с неба. Тем больше выматывало то, что воду пить было нельзя - дизентерия, кишечные палочки, лихорадка и прочие местные прелести, казалось записались добровольцами в японскую армию, и теперь честно отрабатывали свою миску риса, пытаясь уложить в лазарет как можно большее число летчиков. Спасали летчиков от неминуемой смерти только прямо таки королевские запасы пива.
Впрочем, внезапный дождь мешал не только европейцам, японская авиация в такую погоду тоже не летала. Рангун перевел дыхание. Из укрытий выползали колониальные чиновники и местные торговцы. Не обращая внимания на потоки воды, срочно составлялись планы, назначались ответственные, под видом обороны города готовилось бегство из него.
- Нет... Нет, ни один не готов. ... Нет, говорю! У меня два десятка экипажей и ни одного полного. ... Попробую. Может быть соберу один, не знаю.
Как раз в то время, когда начальник штаба сводного авиаполка, спорил с кем-то по телефону, в штаб вошла Диана вместе с Джо. Девушка молча указала стрелку на ящик английского пива, а сама пошла к конторке расписаться в получении.
- А хотя... Подождите минутку! - телефонная трубка стукнула о стол, - Э... Мисс... Джонсон, верно? Мисс Джонсон, сколько в вашем звене хавоков? Ага... А сколько больных?... Отлично! Алло! Да, у меня будет команда для транспортировки. Да, завтра.
Так Диану и "тысячу чертей" определили на помощь гражданской администрации Рангуна. Решение было не слишком своевременное и, откровенно не удачное. Губернатор задержал сбор необходимых документов на пол дня, потому и вылет пришлось отложить. В итоге, вместо рискованного полета в дождь, чертям пришлось лететь поясному небу. По тому самому небу, в которое поднялись десятки японских самолетов. К тому же, хавоки по большому счету, нужны были в это время в другом месте - на побережье, где могли бы нанести серьезный урон японскому десанту, но... Но история сослагательного наклонения не терпит.
Утром 28 января 1942 года, на бетонную полосу один за другим выкатывались самолеты тигров, заправлялись, запасались вооружением и отправлялись на взлет, проносились по лужам, оставшимся от вчерашнего дождя, рассыпая тучи сверкающих брызг. Задание на сегодня было простым - выдвигаться в сторону Рангуна и дежурить в воздухе с целью перехвата японских бомбардировщиков. Нелепое и бестолковое задание. Шенно еще в Китае доказал, что патрулирование над целью - самый надежный способ впустую сжечь топливо. Куда эффективнее работает сочетание сети наземных наблюдателей и самолетов, ожидающих команды на взлет. Увы, Шенно остался в Китае, а тут командовали британские штабисты, мыслящие категориями первой мировой.
Так или иначе, задание есть задание. Поднявшийся первым Джей-Джей кружил в воздухе, поджидая товарищей, когда заметил в зените темный силуэт. Японский разведчик! Если он успеет передать точные данные об аэродроме командованию, налета не избежать.
|
-
Безумству храбрых, открывших двери Безумству храбрых, поем мы песни
-
Воистину, открывать двери - мужская работа)
|
|
Вы когда нибудь задумывались о том, какие мысли могут обитать в голове космодесантника, оказавшегося в эпицентре боевых действий? Вот к примеру, взять любой кадр документалистики и поставить на паузу. Увеличить изображение и внимательно всмотреться в черты лица и попытаться ответить на этот вопрос. Что чувствует этот человек? О чём он думает? Может быть о том, как попасть в противника? Как выжить самому? Может быть он думает о доме, о родителях или о своей первой, школьной любви? Кто-то скажет что он думает о долге, о всечеловеческом благе, о родине. Возможно он молиться богам войны, выпрашивая наносекунду, чтобы успеть уйти с линии огня? Гадать можно бесконечно, устраивать дискуссии и дебаты. Но что бы вы не сказали, всё будет верным ответом. Именно сейчас, пока кадр стоит на паузе, он думает обо всём и сразу. Его сознание подобно бурлящей горной реке, где каждая капля есть мысль. В едином потоке, эта полноводная река сметает всё на своём пути. Она сметает страх, сомнения, боль. Она сглаживает человеческие недостатки, шлифует душу и разбивает вдребезги всё то, что принято считать личностью человека.
Именно в такие моменты, бойцы теряют свою самоидентификацию, становясь частью единого огромного организма имя которому армия. Словно в огромном муравейнике просыпается коллективное сознание, страх отдельных особей распределяется между всеми, уравниваются чувства, эмоции, радость, злоба. Даже чувство восторга, патриотизма и воодушевления делиться, приумножается. Обостряется чувство локтя, даже не видя бойца из своего легиона, ты буквально всей кожей ощущаешь его присутствие и нервами ловишь каждое его движение, подчиняешься общему ритму и наносишь удар, именно тогда, когда это больше всего нужно.
Вот и сейчас, находясь на грани боевого транса, сознание Шепарда расширялось, пыталось найти нащупать связь с другими бойцами, но всё тщетно. Среди присутствующих не было воинов. Даже тот, кто мог бы им стать, кто по праву рождения должен был стать воином, проявил малодушие, отказавшись отпереть дверь. И вместо него рядом с Максом встала женщина, хрупкая хранительница того, чему человечество обязана своим существованием.
Словно огромное насекомое, Макс понимал роль каждого в людском человейнике. Есть трутни, есть рабочие, есть солдаты и есть королевы. Потеря солдата или даже сотни солдат и рабочих ничто, если выживут королевы. И несколько королев были рядом...
Собственное "Я" утратило всякий смысл, полностью растворившись в боевом трансе, когда двери распахнулись. Голем физически ощутил, как на него обрушились страхи и переживания окружающих. И если обычно эта волна проходила мимо, рассеиваясь среди бойцов, то сейчас она концентрировалась в одном единственном, поскольку не находила выхода.
Лягнув каталку с лежащей на ней трупом в открывшийся проём, Макс успел разглядеть чёрные пятна и одинокую фигуру, чей зелёный цвет в красном зареве аварийных огней казался тёмно серым. За спиной громыхнуло и организм повинуясь вбитому инстинку "вспышка слева", развернулся в пол оборота, перенацеливая одну руку с оружием на новый источник неприятностей.
Доли секунд, что бы увидеть и оценить угрозу, но поздно. Эмоциональная перегрузка достигла своего пика. Нервная система не выдержала и словно у перегруженного реактора сработал предохранитель, отключая сознание Голема от поступающей информации окружающего мира.
Он застыл немым изваянием с разведёнными в стороны руками. Лазерная винтовка продолжала смотреть в грудь человека в дверном проёме, а пистолет был направлен на чёрную субстанцию, облепившую голову Дженифер. Максу не хватило буквально секунды... Всего одной секунды, чтобы нажать оба курка сразу.
Наступила темнота, сознание погасло и ушло в перезагрузку, а тело с окаменевшими мышцами продолжало стоять неподвижно и сжимать оружие, применить которое не успело. Сказать точно, как долго продлиться такое состояние и сколько потребуется времени на восстановление- невозможно, всё сугубо индивидуально. Но имело ли это значение в текущей ситуации? Ведь уже через секунду, тело может быть уничтожено.
|
Остаток пути Мордекай проделал практически не двигаясь, не снимая шлема и не произнося ни слова. Было похоже, что насчет задания ничего не было ясно не только ему, а значит, смысла в расспросах или дополнительной суете не было никакого. Шевелились только губы арбитра, беззвучно произнося обращенные к духам его оружия, брони и прочего снаряжения литании, да изредка поднесенная к голове кисть возвещала о смене канала связи, на который был настроен его радиопередатчик. Он вообще любил слушать переговоры отправленных в поле команд. Следуя от частоты к частоте, от задания к заданию, от отряда к отряду он будто бы жил теми, чужими жизнями, получая от них, зачастую, куда больше эмоций и впечатлений, чем от своей собственной.
Вот отчет о приведении в исполнение спешно вынесенного смертного приговора. Голос исполнителя сухой, уверенный и лишенный ненужного налета эмоций. Формулировки четкие. Решение взвешенное и разумное. “Призрак”, пожалуй, даже улыбнулся бы, не будь это столь неуместным в данной ситуации. Вот запрос поддержки. На фоне явно слышны многочисленные резкие хлопки чего-то крупнокалиберного, злые нечленораздельные крики и басовитое рявканье нескольких “Vox-Legi”. Вызывающий диспетчера арбитр старается казаться спокойным, но близкое к панике напряжение буквально сочится из наушника. “Кто-то из молодых”, — с досадой отмечает про себя Мордекай, хмуря скрытые шлемом брови. Вот диспетчер монотонно зачитывает следственной группе вводную по свежему убийству. Мелкий чиновник Адептус Администратум, закрытые изнутри дверь и окна, отсутствие ламп во всех светильниках, голова аккуратно отделена от тела и помещена в морозильную камеру. Так похоже на интересующие его дела, что, будь он гончей, уже скулил бы, переминаясь с ноги на ногу, и ронял слюну. Но на гончую нацепили ошейник, и затянут он ой как туго.
Вот список…а, впрочем, к варпу все это. Даже умиротворяющий гомон голосов тысяч судей сегодня только раздражал. Чертова инквизиция. Им всем, всем семерым надо было быть там, вместе со своими братьями. С “желторотиками”, что попали в засаду, с вериспексами, прочесывающими место преступления, в поисках хоть каких-нибудь улик, со штурмующими склады контрабанды и подземные нарколаборатории бригадами регуляторов. А они вместо этого готовятся быть эскортом, транспортом и пушечным мясом. Чертова инквизиция.
…
— Слушаюсь, экзекутор, — негромко пробасил Мордекай, поднимаясь на ноги. Время для раздумий, кажется, прошло, и он был этому несказанно рад. Остались только его щит, его дробовик и его долг. Достаточно для того, чтобы прожить еще один день. В любом случае, что бы их ни ждало впереди, вряд ли это будет хуже, чем лезущие в голову сомнения. Сомнения ведь нельзя пристрелить…
|
События, как это часто бывает, развиваются вопреки ожиданиям. Чтобы успокоить нервы, Беллис считала секунды. Раз. Два. Да к черту. Нервы слишком на пределе. Створки открываются слишком быстро, обнажая простую и даже глупую истину. Странным созданиям не нужно взламывать замок. Им достаточно просто расплавить металл, как мягкий податливый пластилин. Играючи, не задумываясь. Беллис как-то ошалело воззрилась на незнакомца, желая задать всего один простой вопрос. И, черт подери, она его задала. - Ты кто еще нахрен такой?- вот тебе и приветствие, и пожелания, и добрые напутствия. И все же доктор улыбнулась незнакомцу, не сдержав радости от того, что их не попыталось убить нечто, набросившись через открывшийся дверной проем. Радости, что перед ними человек, не сошедший с ума. Такая мелочь: копошится в проводах электронного замка, а надежду вселяет почти как целое войско солдат. Рука помощи им сейчас не помешает. Особенно если она может держать оружие. Мужчина выглядел бы на фоне кровавых пятен весьма контрастно, если бы и сам не был с ног до головы ею заляпан. Она бы и еще что сказала, но грохот ошарашил девушку, заставляя замолчать на полуслове. Беллис оглянулась, моля всех известных ей богов лишь об одном. Но они ее явно не услышали. Он пришел за ними. Их личный ночной кошмар.
Все произошло так быстро. Дженнифер, боже... Существо не было похоже ни на что, что доводилось раньше видеть Беллис. Тело и гибкое и сильное в то же время. Психоволны. Ужасающие, лишающие возможности здраво мыслить. Создается впечатление, что странный смоляной мышечный комок был создан для охоты на разумную расу. Каждое столкновение происходило так, словно впервые. Беллис чувствовала как вместе с проливающейся кровью коллеги внутри нее оживают не оправдавшиеся надежды. Все ее проступки всплывают яркими картинами. Лица людей, что она так старательно отталкивает от себя. Невольно в такие моменты хватаешься за голову. И дальше у тебя всего два варианта: начать истерику или взять себя в руки волевым усилием. Беллис стиснула зубы так, что аж скулы побелели от напряжения. Секунда промедления. И взгляд вновь обретает ясность, хотя создается впечатление, что девушка на грани.
- Пошел нахуй из моей головы,- прошипела доктор на манер злобной ощерившейся кошки. Ну уж нет, она не сдастся. Нужно достучаться до тех, кто рядом с ней. Нужно скрыться как можно дальше от этого существа. Беллис набрала в легкие побольше воздуха и громогласно крикнула.- На выход! Думай о хорошем. Первая любовь. Прогулки по ночному городу. Прекрасное звездное небо и луна, озаряющая своим серебристым светом. Лихая езда по полупустынному городу. Думай о радостных моментах в жизни, не поддавайся. Не бывает ничего абсолютно безнадежного. Эта боль, она не твоя. Она принадлежит кому-то другому. Ты сильная, ты сможешь.
Беллис действовала словно в полузабытье. Но действовала быстро, тормоша сначала ближайших к ней и подталкивая к двери. Первым оказался космодесантник. Шепард был к ней ближе всего. - Давай же, шевелись, ты нужен нам сейчас. Ты ведь такой умница. Давай, думай о хорошем, о родных, давай,- в ход пошло уже знакомое средство- пощечина. Потом девушка изо всех сил начала толкать мужчину на выход. Потом Сильвию. - Да, да, йенг... тьфу, язык сломаешь. Представь себе Ахуру Мазду. Он выходит из ослепительного света и берет тебя за руку, давай. Давай! Он ведет тебя прямо к этому чудесному выходу, вперед, ну же,- и все это сопровождалось толчками к двери, упорными, немного резкими. Она все тараторит и тараторит.- Вот, представь, что этот милый военный и есть Ахура, он тебе поможет. - Поможет же!- прикрикнула на незнакомца Беллис на грани истерики. Она и сама скоро перестанет понимать, что происходит. Поток мыслей начинает путаться. И только этот дурацкий Ахура из головы не выходит. Чтоб его.
Дальше самое сложное. Нужно было приблизиться к Элисон в направлении той ужасающей твари. Господь милосердный, казалось, что тело существа вибрирует, перемалывая кости, фильтруя кровь. Кровь. Кажется, она повсюду. Кровавое марево повсюду перед глазами. Она будто плывет в нем, а движения такие медленные и неловкие. Приходилось постоянно мысленно себя подталкивать, подбадривать. Лицо Хладовин стало напоминать застывшую маску от напряжения. Но она сделала еще одно усилие. Приблизилась к Элисон и потянула ту за руку. Требовательно, с силой, но так, чтобы та все-таки не упала. Стекло предательски хрустело под ногами. Еще немного и руки доктора начнут дрожать. Ей страшно. Она не военный, не спасатель и не убийца. Напади это странное существо на нее сейчас, что она сделает? Лучше не думать об этом. Надо помочь остальным. Или она не сможет потом с этим жить. - Джон, ну, хоть ты! Давай, уходим, пожалуйста!
-
Пошел нахуй из моей головы Характер, вот это характер! Э-э-эх!
-
Сильная женщина, смелая женщина. И пост прекрасный.
-
Есть мнение, что не того человека назначили космодесантником! И с половой принадлежностью что-то попутали! Слышите? Это стальные "бубенчики" звенят! :)))) Ну прямо настоящая русская женщина, и звездолёт на форсаже остановит и в горящую орбитальную станцию! Ух!
-
Я просто представил себе сцену эвакуации сопартийцев :))
|
|
Было что-то особенно приятное в том, чтобы проехать по улицам Пьяченцы ранним утром. Пока ещё не вступила в свои права традиционная удушливая жара, пока ещё не вылезли из своих мягких постелей в большинстве лорды и леди. Чувствуется, что город оживает прямо на глазах – пусть и носятся вовсю уже слуги и простые люди вокруг, но заметно, что город лишь просыпается, вступает в полную силу. Мерно цокают копыта коня – Стефан не спешит, внимательно глядя по сторонам. Минует главную городскую площадь. Сотни мыслей одновременно роятся в голове, каждая из которых изо всех сил пытается привлечь внимание Сальваторе. Где-то там, в этом безудержном вихре, среди прочей ненужной швали скрываются и искомые ответы… Вот только выйти на них не так уж и просто. Разуму нужно за что-то зацепиться. Какой-то знак, который подтолкнёт в нужном направлении бесцельно снующие вокруг мыслительные процессы. Не без интереса Стефан отметил Фараддечи, которые тоже не спал в это раннее время. А даже напротив – выглядел чрезвычайно самодовольным и спешил в городской совет в связи с неизвестными Сальваторе делами. Организатор грядущего званого ужина явно что-то задумал и вовсе не походил на безутешного родственника, но Стефан быстро выбросил Фарадеччи из головы. Среди домов, схлестнувшихся в схватке за власть, этот казался ему наименее опасным и наиболее предсказуемым. Впрочем, совсем сбрасывать кого-либо со счетов он, конечно, не стал – неизменно помнил одно чрезвычайно мудрое правило. Никогда не стоит недооценивать своего противника, каким бы беспомощным он не казался.
Стефан натянул поводья, заставляя лошадь остановиться. Девушка-оборванка бросилась зачем-то наперерез, не особенно заботясь о собственной безопасности. Не то чтобы Стефана сильно волновало её здоровье или возможные последствия, но привлекать к себе излишнее внимание в этот момент он не хотел совершенно. К удивлению Сальваторе, та вовсе не стала молить о милости и выпрашивать деньги на пропитание. Нет – презрительное выражение, которое готово было уже появиться на лице Стефана на этот раз совершенно не пригодилось. Её лицо показалось каким-то знакомым. Что-то в голосе помешало сразу пришпорить коня. Мужчина нахмурился, осознавая, что прислушивается к словам человека, который выходя на улицу не удосужился даже одеть поверх белья платье. Имя пришло немногим позднее, заставив самого Стефана удивиться, сколь незначительные воспоминания сохраняет его разум где-то внутри. Франческа. Городская сумасшедшая – тот самый тип людей, которым окружающие невежды обычно приписывают экстрасенсорные способности. Если каждый день тыкать пальцем в небо, гадать и предсказывать неминуемый апокалипсис, то рано или поздно несколько попыток обернутся успехом. Впрочем, поговаривали, что статистика Франчески куда более впечатляюща.
Он слушал. От мощного голоса по спине бежали мурашки. Девушка рассуждала о том, чего знать не могла. Что это, происки конкурентов? Попытка манипулировать им таким необычным способом? Будучи убеждённым атеистом, некоторые варианты Стефан откидывал по умолчанию. С другой стороны, становилось не по себе при мысли, что кто-то посторонний настолько хорошо осведомлён относительно его планов. Слушая Франческу, Стефан холодно улыбался. Человек, идущий по трупам. Ты желаешь вновь оплести его паутиной лжи. О да, ещё как. И, вопреки словам незваной пророчицы, Сальваторе был почему-то уверен, что ему это сделать удастся. Нужные слова уже вертелись на языке, а сам Стефан изнывал от нетерпения поскорее залить свою ложь Эмилио в уши. Но… Чёрт побери, в словах этой девушки был смысл. У Эмилио имелась дочь… Это ли имела она ввиду, рассуждая об узах крови? Что же ещё… Перед глазами мужчины промелькнуло лицо Андре. Образ дочери Эмилио, которая куда больше походила на отца, чем на леди. Франческа пропала. Не ожидая ответов. Не позволяя задать себе больше вопросов. Просто растворилась в толпе, оставив Стефана в полном недоумении.
Чем бы не оказался на проверку увиденный трюк, Сальваторе он впечатлил. Заставил задуматься. Интересно, его люди справятся хотя бы с похищением этой беспомощной идиотки? Впрочем, что даст ему этот манёвр, Стефан и сам представлял весьма слабо. Ничего кроме попытки раскрыть козни врагов и личного интереса, обусловленного стремлением развенчать экстрасенсорные способности девушки, тем самым подтвердив собственную жизненную позицию. Не стоит того, чтобы тратить ресурсы. Возможно потом, когда в его власти окажется всё золото Пьяченцы. Во дворе дома Эмилио было необычайно пустынно. Лишь одинокий латник отрабатывал свои навыки – в первую очередь поразивший Стефана не мастерством, но устаревшей сверх всякой меры экипировкой. Впрочем, стоило отдать неизвестному должное – в искусстве сражения тот и правда весьма преуспел. Когда минутой позже выяснилось, что загадочный воитель – дочь Эмилио, Стефан невесело улыбнулся. Какое совпадение, кто бы мог предсказать. Как выяснилось, могли. Вот и стоял теперь выбор между паранойей и религией. Либо Франческа действительно вещала о том, чего знать не могла, либо кто-то опутал дорогу Стефана Сальваторе шпионами, извещавшими о каждом вздохе последнего.
Стефан медленно спешился, с вежливой улыбкой кивнув Марии. Не предлагала ли психопатка жениться на ней ему самому? Сальваторе качнул головой. Ну нет, на это он точно никогда не пойдёт. При одном взгляде на лицо девушки становилось немного не по себе – если дело всё же зайдёт столь далеко, то Андре он определённо не стал бы завидовать. - Миледи, - несмотря на собственные эмоции, внешне Стефан всегда оставался безукоризненно беспристрастен. – Великолепно фехтуете. И, как всегда, правы – я здесь, чтобы поговорить с вашим отцом. Ещё раз вежливо улыбнувшись, Сальваторе пересёк дом и толкнул дверь особняка. Беседа и правда обещала быть интересной.
Золото, чёртово золото. Повсюду кругляшки из драгоценного металла. Всё утро Андре перебирал их в руках, пересчитывал. Кое-что даже припрятал. Последнее, впрочем, с неохотой – даже ради воли отца ему не вовсе не хотелось жертвовать собственными принципами. Он был скорее воином, чем махинатором и уж тем более вором. Особого выбора, впрочем, не оставалось. Отец ясно дал понять, что ему потребуются в ближайшее время деньги. Возможно, успешность всего плана напрямую зависит от того, как много удастся сегодня добыть. Андре пришлось наступить на горло собственным принципам и просто выполнять возложенную на него работу. Справедливости ради стоит отметить, что блеск презренного металла не пробудил в душе юного Сальваторе совсем ничего. Ни восхищения, ни зависти, ни обычной алчности. Будучи воспитанным в достатке и роскоши, Андре вовсе не стремился к обогащению ради оного. Пересчитывать мешки оказалось не так уж и весело. Оставалось много времени для того, чтобы подумать. В связи с полным безразличием к золоту на повестку дня встал новый вопрос – что же действительно интересует его в этой жизни? Со снисходительным недоверием парень смотрел на религию, его мало на самом деле волновали интриги отца. Несмотря на происхождение и выдающуюся, в общем-то, внешность, не сложилось и с девушками. Всю сознательную жизнь он выполнял чьи-то распоряжения, играл в чужие игры… Не особенно задумываясь, что нужно ему самому. Впрочем, неважно. Добытое золото оттягивало карманы. Отец определённо будет доволен.
|
|
ссылкаНеправдоподобно яркий красный свет мерцает, будто отбивая одному ему известный ритм. Усталый взгляд со временем начинает привыкать, и становится возможным разглядеть руины лаборатории. Кажется, что каждый из предметов начинает жить своей собственной жизнью, откидывая причудливую тень. Металлические поверхности отражают сидящих в изоляции людей искаженно, гротескно. Вглядываешься и вглядываешься в обстановку, пока не становиться совсем жутко и не по себе. Беллис и сама не заметила, как начала беспокойно расхаживать из стороны в сторону. Лишь хруст стекла под ногами возвращает из задумчивости к реальности происходящего. Боже милостивый, это действительно происходит с ней и с этими людьми. Кто они? Что прячется за всей этой внешностью? И самое главное, есть ли у них хоть малейший шанс выбраться со станции, погрязшей в крови собственных обитателей. И так вопрос за вопросом, пока их не становиться слишком много, пока голова не начинает идти кругом. Беллис не сразу осознала, что в упор уставилась в лицо Сильвии, наконец остановившись. Что она говорит? И от слов этой женщины становилось лишь еще тяжелее на душе. И ведь та действительно верила в то, что говорила. Хладовин неуверенным жестом подняла один из перевернутых стульев и присела на него. Да, так немного лучше. Сильвия звучала жутко, будто пророк среди затерянного мира, населенного неизвестными кровожадными, господь милосердный, дэвами. Демонами. А ведь эти существа, им неизвестные и, что самое страшное разумные, бродили, рыскали где-то там, снаружи. Утоляли свой голод телами тех, кого еще не так давно можно было назвать коллегами. И ведь надо же, в ее голове умещалась вся эта странная неуместная картина, в которой авестийский пророк выйдет из бесконечного света и милостью своей спасет их никчемные души. Взгляд доктора был тяжелым и задумчивым, но та молчала. Пыталась целиком осознать происходящее и понять, не сошла ли она с ума. Падающего - подтолкни. Так говорил Заратустра. Взгляд Беллис перешел на космодесантника. Это что, заразно? Он хоть понимал, что вообще сейчас сказал? В происходящем вокруг них кошмарном хаосе, они и были этими самыми падающими. По логике вещей. Девушка зажгла сигариллу, руки ее дрожали. Ароматный дым и терпкий вкус табака отрезвлял. Должно быть, волосы и одежда Беллис уже совсем пропахли куревом. Но что поделать, она сейчас не могла иначе. Забери у нее табак сейчас- что от нее останется? Сплошной комок нервов. Хотя Шепард действовал трезво, это радовало. Он что-то соображал в физиологии пришельцев, будучи свидетелем их зверства. Да и Джон наконец достал свою голову из жопы и начал рассуждать относительно трезво. Пробраться к спасательным капсулам- идея хорошая. Пусть ученый и психовал в экстремальной ситуации, голова у него оставалась на плечах. Беллис невольно проследила за его взглядом- к решетке, преграждающей путь к вентиляционной трубе. За ней начиналась полная тьма и неизвестность. Создавалось невольное ощущение того, что откуда-то из этой темноты что-то внимательно следит за ними, изучает. Ему нужно лишь время, которого у людей не было. Дотлевшая сигарилла обожгла пальцы Хладовин, заставляя бросить окурок на пол. Боже... повсюду были разлиты химикалии, больше напоминавшие в неверном свете кровь. Казалось, что это кровавое марево вот-вот станет ощутимым. Должно быть, ей просто снится страшный сон. Смотрите. Враг уже у ворот. Что-то или кто-то пытался открыть дверь. Хладовин мало что понимала в напавших на них чудовищах, порождениях чужой галактики, далекого и непонятного мира. И ведь надо же, космодесантник догадался попросить о помощи истеричного Джона. Ну уж нет, она не доверит ему ничего тяжелее ручки. Не говоря уже о какой-никакой ответственности. - Нет уж, Джон, отойди, будь добр,- девушка решительно пересекла небольшое расстояние до металлической двери. Голос ее звучал решительно и почти грубо, не претерпевая какие бы то ни было возражения.- Побудь лучше рядом с Элисон. Беллис кивнула, прости господи, Голему и, стоя чуть в стороне, нажала на кнопку. Дверь неспешно открывалась, и без того действуя на нервы. Девушка внимательно вглядывалась во тьму дверного проема, силясь разглядеть, что же скрывалось в ее глубинах.
-
Великолепный пост, поразительные описания и правильнейшие чувства! Я в восторге!
-
Немного здравого атеизма в этой ситуации определённо не помешает :)
|
Полчаса перед выходом Илай посвятил подготовке снаряжения, которого у него было много. Ему даже пришлось отказаться от абордажной брони, сочетающий элементы панцирной защиты с пустотным костюмом, из-за веса тяжелого огнемета и его бака. Человек с более хрупкой телесной формой и вовсе не смог бы нести его в одиночку. Сейчас Илай использовал обычную имперскую флак-броню, обеспечивавшую хорошее сочетание легкой и защиты. Кроме того, она неплохо защищала от взрывов и осколков, которые были смертельно опасны при попадании в закрепленный за спиной бак с прометием.
То, что он жил не в бункере, не позволяло проводить необходимые ритуалы и процедуры настолько часто, как хотелось бы. В идеале, тяжелый огнемет следовало бы разобрать и очистить с помощью освященных масел, но только это заняло бы уже почти полчаса, так что он обошелся проверкой запальника и баков. Тот, что с особым прометиумом из Решии, способным создавать по-настоящему святой огонь, он передал Бонку. Он пойдет в дело лишь если подтвердятся самые мрачные подозрения о природе этого проклятого храма.
- Мы пойдем в плохое место, Бонк - пробормотал он - плохое место. Может быть, настолько плохое, как было на "Звезде". Я говорил тебе, что давно не видел "Молчуна"? Наверное, недели две. Даже больше. Не очень хороший знак. Он не любит скверну.
...
Группа отправилась в путешествие по тоннелям под кварталом Иоганна Кастелло. Это место ему не нравилось. Его вид говорил о том, что здесь часто бывали люди, а это редко хороший знак. Встреча с незнакомцами здесь была им не нужна.
И тем не менее, она произошла. Хорошие рефлексы Джейка позволили первыми обнаружить идущую им навстречу группу. Это были странные люди, одетые в странную одежду для этого места. Илай поморщился. Они наверняка принадлежали или к какой-то криминальной организации, или странному обществу среди местной знати, которая тратит свое время на женщин, выпивку, наркотики, жестокость или более еретические забавы. Может быть даже, они принадлежали к какому-то культу.
Их присутствие представляло для аколитов определенную дилемму. С одной стороны, они могли представлять угрозу для Смитсонов, а уничтожение их дома было бы очень неприятно для деятельности Инквизиции и даже демаскировать её присутствие. С другой, если субъекты ведут дела со Смитсонами, дальнейший контакт с ними или их ликвидация бросит на владельцев ломбарда подозрение, также неудобное для работы. К сожалению, тоннель не позволял связаться по воксу с ними. Вернуться и предупредить их, или проэскортировать "Фикса" - нет времени, это займет не менее 15-20 минут, а они работают по четкому графику. Все - что оставалось, это связаться со Смитсонами на поверхности, предупредить их, и, если "Фикс" доберется к тому времени, спросить, нормально ли идут дела.
Илай отошел с дороги, пропуская группу, Бонк следовал за ним.
- Они мне тоже не нравятся - достаточно громко, чтобы его услышали, пробормотал Стилихон молчащему сервитору - но что делать, работа есть работа.
|
|
- Хорошо, да Скалья. Только много я сказать не могу, к сожалению: необходимо обратиться к архивам... нашего нанимателя, - говорил Рин по пути. - Ибо то, что я вспомнил, базируется на одной из легенд Каликсиса - а именно на легенде о Истине Третьего Дня. Вполне возможно, что значимая часть информация была признана не подходящей для широкой аудитории. Тем не менее, то что вас интересует: данная ересь являла собой восстание одного из Домов Сцинтиллы против законной власти. Конкретно Спатиан. Борьба нескольких Домов переросла в открытые восстания на нескольких мирах субсектора, причем изначально глава Дома Спатиан разыгрывал спектакль "это не наши войска" в случае с подразделениями, которыми, как выяснилось потом, случайно оказались относительно дальние его родственники, и "мы им этого не приказывали, мы не причем" в случае с работниками фабрик и шахт, принадлежавших этому Дому. Однако затем Спатиан решили выступить открыто - с помощью неких "тёмных монстров, чей вид наполнял всё существо человеческое ужасом, заставляя останавливаться сердца верных Императору".
- Дословная цитата из того источника, который я изучал. Кстати, рекомендую его вам, друг мой: "Чудеса Императора, или "Как Его невидимая рука направляет и оберегает нас". 766.М41, автор Дэнбоу Д.А... - тут внимание Дрека привлекли флуоресцентные грибы, растущие на стенах. Подойдя поближе, он принялся осматривать одну из грибниц, говоря вслух и записывая в дата-слейт данные. - Хм, интригующе: похоже, кто-то возделывает здесь эти растения. Наличествуют аккуратные срезы острым лезвием - бритвой, скальпелем или моноклинком. Судя по всему, грибница испускает свет благодаря люцеферину, веществу, активно употребляемому в лекарствах и прочих химических смесях… В малых дозах оно может спровоцировать не самые приятные галлюцинации, в больших – смерть.
- После миссии займусь этим, - пробормотал Дрейк, доставая герметичную склянку. Открыв ее, он поместил внутрь собранный ножом образец.
- А, возвращаясь к вопросу о восстании, - переключился на предыдущую задачу Дрейк, вновь обращаясь к отцу Сильвестру и убирая в один из нагрудных карманов плаща склянку. - Несмотря на склонность автора уделять особое внимание женским персонажам, пытаться излишне очеловечить всех героев или описывать... эм, "кровавый шторм одновременно с песчаной бурей", весьма неплохой труд. Однако я отклонился от сути вопроса. Открыто выступив против Империума и показав, что они мерзкие еретики, подлежащие уничтожению, Дом Спатиан был втоптан в пыль всесокрушающей мощью Астра Милитарум при поддержке Адептус Астартес. О кончине мятежников вы уже знаете: по легенде, у всех них остановились сердца после явления Чуда. Собственно, это все, что известно мне на данный момент. По возвращении я намереваюсь заняться поисками более достоверной информации об этом мятеже.
Предоставив информацию Сильвестру, Дрейк продолжил путь в тишине, как вдруг раздались шаги за поворотом. Будучи наученным горьким опытом, что все не так хорошо может быть с случайными встречами в подземных переходах многомиллионного мира-улья, вериспекс постарался сманеврировать так, чтобы между ним и поворотом оказался честанер Джейк. Надежный парень с еще более надежным хэви стаббером. Однако, как оказалось, незнакомцы не стремились нарываться на неприятности: вышедший господин вежливо представился и пояснил, что направляется он к Смитсону. В ответ спутники Дрейка направили на Фикса ствол хэви стаббера и спросили – в весьма грубой манере – о его спутниках. Судя по виду человека с цилиндром, тот был весьма… ошарашен таким поворотом событий.
- Господа, господа, не стоит так грубить, - постарался вмешаться Рин. – Напомню вам, что мистер Смитсон не любит проблем в своих делах, потому давайте разойдемся мирно, каждый своей дорогой. Не стоит сводить все к насилию.
|
Не получив ответа или хоть какого-то отклика на предложенный план, Шепард нервно поджал губы и сосредоточился на конструировании устройства.
Сложно было кого-то винить и что-то требовать в сложившейся обстановке. Среди всех присутствующих он был, пожалуй, единственным человеком, кто хоть как-то сталкивался с нестандартными ситуациями. Но тогда было проще, тогда были командиры и начальство, которое говорило, что нужно делать. Говорили "Идти на штурм" и Голем шел, занимал позиции и держал оборону. Говорили "Сражайся или умри" и вновь Голем шел, сражался и умирал. Его собирали по частям и вновь возвращали в строй...
Ковыряясь с деталями, Шепард всем своим существом прочувствовал ответственность, которую несут командиры. Ответственность не за одну, свою жизнь, а за жизни сотен и тысячи бойцов, которых вынуждены отправлять в бой.
Шепард с лёгкостью был готов пожертвовать своей жизнью, но оказался не готов принимать решение за других. Тем более, что другие были лицами гражданскими, почти не знакомыми с военным ремеслом. Будь здесь хотя бы полк, рота или взвод космодесанта, хотя бы десяток бойцов с которыми прошел горнило войны, всё было бы иначе. Чёрт побери, даже десяток новобранцев из учебки были бы лучше, чем группка научников в белых халатах. Загнанные, испуганные, отчаявшиеся, рассчитывающие на чудо, которого не будет. Ибо на войне чудес не бывает. Они смотрят на него, сверлят взглядами спину, на что-то надеются и ждут. Ждут, что безопасник, такой спокойный и невозмутимый, найдёт способ спасти всех. Ведь они привыкли, что с экранов галопроекторов пропаганда вещала "Космодесант не знает страха!". Знает, ещё как знает. Каждый раз перед высадкой трясёт и выворачивает наизнанку. Тело покрывает липкая испарина пота, мышцы костенеют, а разум вопит о грядущей опасности, пытается придумать тысячи оправданий, лишь бы только не нестись в железном гробу на штурм очередного вражеского укрепления... Так было и в первый раз, так было и в последний, так будет каждый раз, к этому невозможно привыкнуть. Единственное, что отличает простого человека от десантника космической пехоты, так это умение посмотреть страху в глаза, побороть его, обуздать, не дать поглотить и лишить воли. Космодесант очень хорошо знает свой страх и может его контролировать. Он тысячу раз будет бояться, возможно даже больше, чем ничего не понимающие научники, инженеры и тех состав, бегущие прочь от опасности. Но он всё равно будет сражаться, сражаться с врагом и собственным страхом.
Так было на Иштване, когда первая волна десанта обрушилась с орбиты на вражеские укрепления. Из десяти тысяч бойцов, до поверхности дошли только три тысячи. Остальных, размещённых в десантных капсулах, сбивали ещё в атмосфере. Две тысячи смогли расчистить плацдарм для второй волны, а когда начался второй штурм, то в живых оставалось чуть менее тысячи. И каждый сражаться за десятерых...
Шепард облизал пересохшие губы и попытался проглотить сухой комок, застрявший в горле. События штурма Иштваана пронеслись перед внутренним взором.
Нет, он не мог, не имел права подвести людей, которые рассчитывали на него. И пусть запчастей не хватало, проклятое устройство никак не хотело собираться. Но и опустить руки он не мог. Лучше хоть какое-то движение, действие дающее надежду окружающих, чем немая констатация обречённости.
От работы и размышлений, Шепарда отвлёк тихий голос одной из сотрудниц и ожидая худшего, Макс моментально развернулся всем корпусом, ощетинившись оружием.
Он быстро оценил обстановку, понял на что показывает девушка. Вернув аккумулятор в лазерную винтовку и буквально за один шаг преодолел расстояние отделявшее его от каталки с развороченным телом, схватил рукой и передвинул к двери, поставив её поперёк. Одна нога упёрлась в край каталки, а вторая упёрлась в пол, образовав небольшой редут. Эфемерный, на долю секунды способный задержать противника, но всё же способный подарить лишнюю секунду-полторы. Всё таки после увиденного, смятого железа и разодранных тел, сомнений не оставалось, этот рубеж обороны сомнут моментально.
Ощетинившись оружием, Макс замер словно стационарная артиллерийская установка. Возникла неловкая тишина. А Голем, словно завороженный, смотрел то на дверь, то на мигающую лампочку.
Понимание происходящего пришло достаточно быстро и Шепард кованным голосом произнёс: - К бою готов. Открыть переборку...
Собственно то, о чём сейчас думал Макс сводилось к одному. Субстанция сминавшая железо, словно упаковочную фольгу, не нуждалось в открытии замка электронными методами. А раз так, значит кто-то другой пытается проникнуть в помещение. Кто-то другой, мог быть только сотрудник станции и не важно нормальный он или сумасшедший. С человеком Макс готов был справиться, и даже не с одним. Тем более, два ствола и небольшое заграждение дадут достаточно времени чтобы оценить степень угрозы и то, кто находиться с той стороны и в каких количествах. - Джон, открывай. По моей команде будь готов закрыть переборку...
Макс повернул голову и осмотрелся, прикидывая, достаточно ли он занимает места в проходе, чтобы в случае стрельбы с той стороны, снаряды пришлись в его броню и не задели научников. Вроде бы достаточно.
|
Сборы не заняли много времени. Прибывшие сюда по зову Инквизитора аколиты все снаряжение привезли с собой, а жившие хранили его под рукой, зная, что оно может понадобиться в любой момент. Единственным исключением был "Бонк" – из-за размеров его пришлось поставить в грузовой секции бункера. Индивидуальные комнаты были довольно небольшими, в отличие от тех, что были предназначены для совместного времяпрепровождения, и с сервитором в комнате жизнь стала бы крайне неудобна – только чтобы выйти наружу пришлось бы протискиваться. Не то, чтобы это являлось проблемой для Илая, не проживавшего "у Смитсонов" на постоянной основе, – но очевидно было также то, что не слишком ловкий "Бонк" мог в дверях комнаты банально застрять. Сервиторы не способны чувствовать эмоции, но Стилихону на мгновение показалось, что в гудении, которым сопровождалась активация до этого одиноко стоявшего в большом пустом помещении "Бонка", присутствовали нотки радости.
Джейк и вовсе поддерживал свое оружие в идеальном состоянии. Не только свое, но и, по возможности, спутников. Все было на месте, и никаких заклиниваний или осечек не предвиделось. Примерно то же можно было сказать и про снаряжение Даррена – Волг не прощает ошибок, будь то неправильно выбранный поворот или перекос патрона из-за недостаточно хорошего ухода за пушкой. Топор Декстера лежал ровно там, где псайкер его оставил. Нетронутыми были и вещи Дрейка…
Выход, через который аколиты покинули убежище, был оборудован двойным шлюзом, причем внешний работал только в одну сторону – на выход. Попасть в бункер без из "общих" коридоров без применения взрывчатки или мельта-оружия было невозможно. К тому же, нужно было знать, какое именно из замаскированных ответвлений из великого множества (любопытному Коббу, попытавшемуся провести рекогносцировку, пришлось сдаться ввиду бесперспективности этой затеи) ведет к "комнатам у Смитсонов". Минута ходьбы, и через еще одну замаскированную дверь отряд вышел в основной тоннель.
Система подземных и полулегальных коммуникаций в квартале Иоганна Кастелло содержалась в образцовом порядке. Тусклые, но исправно работающие лампочки, дающие желтоватый свет и глубокие тени. Воздух, хоть и немного затхлый, не нес каких-либо неприятных канализационных ароматов, стены были укреплены металлическими плитами, из-под которых не сочилась вода и не выползали насекомые. Разве что присутствовало немного плесени и флуоресцентных грибов. Казалось, что тут даже подметали и выносили мусор – по дороге встретилась лишь небольшая его горка (скорее композиция из бутылок и пачек от сухпайков, расположенных с ускользнувшим от аколитов, но, несомненно, присутствовавшим смыслом).
Идти было легко, а схема тоннелей, приложенная к посланию инквизитора, была исключительно точной. Единственной проблемой являлись возможные случайные встречи – и, по воле судьбы, тоннелем, ведущим к выходу B-8, в тот день решили воспользоваться не только слуги Инквизиции. Первым шаги за поворотом услышал "Баррел", немедленно отреагировавший именно так, как можно ожидать от уродившегося в анедрхайве Волга экс-гвардейца. То есть вскинувший ствол стаббера и грозно спросивший "Кто идет?"
В ответ раздался удивленный возглас, за которым, после крайне оперативного совещания на пониженных до уровня шепота тонах, из-за угла донесся голос:
- Не стреляйте! Это neutra territorio, нейтральная территория! Я выхожу, с поднятыми руками!
И, действительно, из-за поворота медленно, стараясь не дать повода к нападению, вышел человек, довольно высокий и весьма необычно одетый для подобного места и подобных обстоятельств. Клетчатый сюртук, под которым угадывалась какая-то облегающая броня, серые твидовые штаны, начищенные ботинки. Лицо его закрывала металлическая маска, подражавшая человеческим чертам – закрытый решеткой рот, чернильно-черные стекла глаз, нос и даже усики из граненой стали. В одной (как и было сказано, поднятой) руке он держал трость, в другой – цилиндр. Волосы (если это был не парик), у него были цвета морского песка.
- Меня зовут мистер Фикс, и я следую к своему старому другу мистеру Смитсону. Я вижу, леди и джентльмены, что вы спешите по какому-то важному и срочному делу, и ни в коем случае не хочу вас задерживать.
Он склонил голову в жесте приветствия, ожидая реакции. _______________________________________
|
Станция мертва. Станция превратилась в безжизненный кусок металла, затерявшийся посреди бесконечного космоса. Она больше не является исследовательским объектом, призванным нести научное просвещение в широкие массы. Теперь – лишь стальная ловушка, зависшая посреди ледяной пустоты. Гроб для немногих людей, которым посчастливилось продержаться достаточно долго, чтобы осознать всю трагичность собственного положения. Небольшая лаборатория – помещение, замкнутое пространство которого уже начинает неотвратимо давить на психику. Именно в таких ситуациях отступают на второй план социальные нормы, выступают вперёд инстинкты, стирая напрочь обманчиво тонкий налёт цивилизации. Именно в такие моменты понимаешь, кем являешься на самом деле. Когда чувствуешь, как дрожат руки и, несмотря на все прилагаемые усилия, не удаётся сдержать эту дрожь. Когда говоришь хрипло и тихо, с огромным трудом контролируя прерывистое дыхание. Вроде всё и спокойно. Ничто не угрожает жизни в данный момент. Но всё равно почти невозможно избавиться от инстинктивного страха, заставить себя мыслить трезво и рассудительно. Почти невозможно, разве что… Если годы службы не превратили тебя в хладнокровную машину войны.
Кажется, необоснованно спокойный ответ Шепарда ещё больше вывел из себя Джона. Тот даже отступил на пару шагов назад, вдохнул полной грудью, набирая в лёгкие воздуха для новой тирады. Но сказать ничего больше он не успел. Звонкая пощёчина ошарашила парня – тот, потирая ушибленное место и непроизвольно поправляя сползшие на нос очки, отошёл ещё немного назад, натолкнувшись на один из столов. На бледной коже почти моментально проступил багровый отпечаток женской ладони. Впрочем, нельзя не отметить, что предпринятые меры подействовали крайне отрезвляюще – хоть парень и выглядел теперь обиженным и испуганным, но ничего больше говорить не решился. Лишь исподлобья с ненавистью смотрел на Беллис на протяжении всей речи последней. Элисон так и стояла опустив голову, позволяя чёрным волосам свободно рассыпаться по плечам. Когда заговорила Беллис, она подняла глаза, даже попыталась рукой вытереть слёзы. Дженнифер продолжала плакать. Уже не так как раньше – более тихо и жалобно, но раздражало это едва ли не больше. Чувствовалось, что слёз уже почти не осталось, что охрипло от стенаний давно уже горло, но женщина по инерции продолжает исторгать из себя эти звуки, словно надеясь, что если не остановиться, то ничего плохого так и не произойдёт.
- Только не начинай. Не сейчас, - почти с мольбой проговорила Элисон, стоило Сильвии вклиниться в диалог со своими религиозными репликами. Вообще, держалась девушка довольно неплохо – хоть и чувствовалось, что на пределе, что может сорваться в любую секунду… Но всё же держалась. - Молитвой она не в состоянии изгнать дэвов, да неужели? – злобно и язвительно переспросил Джон, предусмотрительно отойдя ещё на несколько шагов в сторону от Беллис. – Так пока не попробуешь, не узнаешь наверняка. А потом заговорил Шепард, непроизвольно заставляя всех остальных замолчать. Из-за чрезмерно внушительной комплекции последнего, присутствующим он внушал некоторый страх, хоть в теории и, напротив, должен был гарантировать им защищённость. Уверенность. Безопасность. Огнемёт казался действительно хорошей идеей. Достаточно было лишь представить, как волна огня катится по узкому коридору, сметая на своём пути всю инопланетную мерзость, чтобы моментально поднялось основательно настроение.
- Нужно пробиться к спасательным капсулам и убираться с этой чёртовой станции, - вклинился Джон, зачем-то с тревогой поглядывая наверх. Единственная вентиляционная шахта представляла собой узкий лаз в стене, у самого потолка. Перекрытый решёткой из специального сплава, которая, если верить проектировавшим станцию инженерам, является препятствием совершенно неприступным. Вот только верить им почему-то с каждой минутой становилось труднее, особенно после того, как своими глазами видишь сверхпрочных охранных дроидов, которые буквально разорваны чем-то на части. Неизвестно, что может скрывать в себе вентиляция. Не замер ли прямо сейчас над их головами отвратительный чёрный сгусток. И именно эта неизвестность больше всего и пугает. Куда проще бороться с опасностью, если знаешь, откуда её следует ожидать.
- Смотрите, - вроде бы тихо позвала Элисон. Почти незаметно. Но было в её интонациях что-то такое, что заставило всех присутствующих разом обратить внимание на замершую в некотором отдалении девушку. Кнопка около двери едва заметно мерцала – периодически красное свечение озаряло её изнутри. Ритмично. Это могло означать лишь одно. Автоматическое извещение о том, что кто-то пытается снаружи взломать консоль управления дверью. При нормальном энергообеспечении обычно прилагался ещё и отвратительный звуковой сигнал. Но сейчас лишь мерцают багровые огни аварийки.
|
Святой мастер или тяжело быть королем.Как вы наверняка заметили, модуль "Мир Дроу" получил широкую известность и даже двойную огласку в нашем блоге. Огласку довольно интересную, так как она представляет собой два противоположных мнения на происходящее. Казалось бы, что еще можно выжать из этой темы? Но нет, история еще не окончена, и теперь пришла моя очередь. Надо сказать, модуль я не читал. Мне дороже мое эмоциональное здоровье. Сегодня я узнал, что там в одной из веток fil211 сексуально овладел играющим кросспольной лолей Ратидаром. Этой информации мне более чем достаточно на ближайшее время. Однако, обсужд модуля является более чем достойным чтивом сам по себе. Говоря по простому, из модуля начинается бегство игроков. Но нам, разумеется, интересны причины. В центре внимания - Francesco Donna, игравшая матрону дома. Ключевой персонаж. Как оказалось, вместо того, чтобы сразу рьяно искать, с кем бы совокупиться, ударилась в дровийские интриги и политику. Чем разгневала мастера, который добродушно пообещал, что если она не проявит должную активность, её изнасилуют мастерские нпц. Обещание, сделанное вне игры, повергло игрока в определенный шок, и она отказалась играть дальше. Видимо, мастер не мог даже помыслить о такой возможности, так как мгновенно впал в истерику, активно приправленную заявлениями о том, какой он хороший и как ему тяжело, и какие игроки у него сволочи. Желающие могут пройтись по обсужду игры, я же не буду приводить тут все оскорбления от лица мастера, но их на данный момент уже достаточно. Все это с обещаниями перепилить модуль, закрыть модуль, передать модуль кому-нибудь другому... В течение всего дня, под слышимый аж из чата ДМа хруст попкорна, драма перетекала то в одну, то в другую стадию. За это время успел уйти еще один игрок, почти вернулась матрона и снова ушла, поняв, что ей тут ничего не светит, бывший помощник по модулю метафорически плюнул в мастера, мастер убрал требования обязательного секса... Собственно, поведение мастера и вызывает такое волнообразное движение, так как он впадает в истерику, как будто бы отходит, громогласно объявляет, что он идет на какие-то уступки, после чего почти сразу закатывает следующую истерику по этому самому поводу. Иными словами это, к сожалению, просто не назвать. И все это происходит даже сейчас, пока я пишу эту статью, в реальном времени. Попробуем тем не менее подвести какой-то итог дня. Ушедшие игроки уже вряд ли вернутся. Я полагаю, им хватило того, что они увидели сегодня, даже если у них были какие-то мысли о возможном возвращении ранее. При этом существует все еще достаточный контингент игроков, которым, видимо, нравится то, что там внутри происходит. Эти требуют продолжения банкета. На данный момент я не могу найти требования безудержного секса в описании игры. Но, хотя мастер и сокрушался о том, что все потеряно, и выкинутые слова не вернуть, он вполне может вернуть все те же требования. На данном этапе модуль, вероятно, все же не закроется, но перейдет в некую следующую стадию. Какой она будет, я лично предугадывать не возьмусь.
-
Доброта и достойное итоговое заключение
-
Очень удачно выбрал ключевые моменты - особенно смешно для тех, кто и так следит за событиями :)
-
Газета истину глаголет)
-
я бы лучше не написала точно)
-
Не понимал о чем речь. Почитал обсужд. Однозначно плюс 100
-
=)
-
Сегодня я узнал, что там в одной из веток fil211 сексуально овладел играющим кросспольной лолей Ратидаром.простите, оно само
-
Феерично.
-
Сегодня я узнал, что там в одной из веток fil211 сексуально овладел играющим кросспольной лолей Ратидаром
Нет, тоже не смогу пройти мимо этого знакового события. Просто сексуальная революция (ц), эпоха победившего кросспола. За что боролись, ога.
-
Краткий экскурс. Норм
-
При первом взгляде на статью хотел сказать "А не слишком ли много чести, три упоминания в газете?" Но она того стоит)
-
Сегодня я узнал, что там в одной из веток fil211 сексуально овладел играющим кросспольной лолей Ратидаром Ну, что тут еще скажешь? Занавес [...]
-
И, что самое главное, все это уже было. С меньшим размахом, с меньшим количеством действующих лиц и в другом сеттинге. Волею судьбы тогда я оказался наблюдателем, так что точно могу сказать, чем это закончится. Закрытием игры, удалением ее и решением больше не мастерить. Придерживаться которого мастер долго не сможет. Вопрос только - когда? Некоторым игрокам, как оказалось, нравится отыгрывать педозоогеронтофилию и тройное проникновение.
-
Полностью согласен. И вообще кросс пол в эро-модулях это признак Бисексуальности, что в свою очередь не комильфо. Я не толерантный, так что долой геев и бисексуальных!
|
Внимание! Мнение редакции с мнением автора может не совпадать! Журналистская полемика, только на страницах DM TRIBUNE"
А у нас здесь дроу линчуют!
Я снова приветствую наших дорогих читателей, на этот раз возложив на себя нелегкое бремя защиты интересов представителей консервативной, реакционной, отсталой и незнакомой с понятием толерантности "темной стороны ДМа". Как вы, думаю, уже догадались, я поведу речь о начавшейся у нас недавно "сексуальной революции" и прочих попытках построения порнократии на отдельно взятом интернет-ресурсе, а конкретнее о "Мире дроу" и его "эротике". После того, как мой коллега мощно вбросил на вентилятор... простите, в массы... свою статью под названием... ну... без названия, зато о толерантности (к дроу и прочим меньшинствам), меня немедленно (и в основном несколько ниже спины) охватило жгучее желание также взяться за перо и выступить адвокатом дьявола — то есть тех самых нетерпимых и асексуальных ханжей и консерваторов из числа ДМских старожилов, которые якобы накинулись, словно стервятники, на этот "оригинальный и нестандартный модуль", в своем стремлении на корню придушить свободную мысль, и вообще, за все плохое, против всего хорошего.
Прежде всего, впрочем, я хотел бы заранее развеять надежды некоторых особо консервативных бронтозавров ресурса и сразу оговориться: нет, я не собираюсь критиковать сам модуль в его текущем качестве. Если группе людей захотелось в соавторстве написать порнофанфик и сделать это на ресурсе ролевых игр – кто я такой, чтобы их осуждать? Особенно учитывая, что количество юношей, отыгрывающих прекрасных чернокожих красавиц (в том числе и во время постельных сцен), ничуть не уступает количеству девушек, что не может не свидетельствовать о торжестве толерантности и Ценностей Свободного Мира на нашем ресурсе. В конце концов я и сам с нетерпением жду того радостного момента, когда общество окончательно отбросит лицемерную и ханжескую мораль, и мне наконец удастся начать счастливую жизнь в законном браке с моим мопсом (Я зову его Бруно).
Итак, я не желаю критиковать сам модуль в том виде, в котором он существует на данный момент. Я, однако, собираюсь подвергнуть критике его защитников. Но для этого, а также для лучшего понимания обеих сторон конфликта, я предлагаю моим читателям совершить небольшое мысленное путешествие во времени, к тому моменту, когда этот модуль только вышел в набор игроков. И что же средний ДМчанин, этот нетерпимый консерватор, этот нелюдь попирающий правым сапогом свободу слова, а левым – белокурую головку темнокожей эльфийки, восседая на куче дурно пахнущих каминов, первым делом видел в свежесозданном модуле? А взору его представляется довольно печальное зрелище: Полное отсутствие системы (в игре с возможным ПвП), минимальный объем информации по сюжету и сеттингу, странное оформление модуля, малоизвестный на ресурсе мастер, со снисходительным презрением обращающийся к потенциальным игрокам (пассажи вроде: "Не порите чушь. Мы все из одного Дома, из Дома де'Ксиан. Ваши попытки создать душещипательную и внушительную биографию смехотворны" вызывают, как минимум, удивление) и общий посыл "Ребят, давайте отыграем потрахушки, а?!"
Разумеется, подобное вызывает закономерное недоумение и, разумеется, наш кровавый консерватор первым делом направляется в обсуждение игры – выяснить, что это вообще такое и почему, например, назначенный сайтом гоблин-помощник не разъяснил товарищу Райге, где он вообще находится. Однако же, несмотря на то, что мастер оказал потенциальным игрокам довольно холодный прием... Оправдания? У меня прям ощущение, что меня гопота за базар разводит.
Обилие людей, которым интересно поглазеть, а самим участвовать - ле фу, меня просто поражает, вы бы себя со стороны видели...
...ситуация в обсуждении не была и вполовину такой мрачной, как её старался представить мой коллега. "Кровавые душители свобод" в большинстве своем искренне заинтересовались в модуле, мастеру пытались дать совет, помочь адаптироваться, и это не говоря уже о количестве поданных заявок (несмотря на сомнения самого мастера в том, что игра взлетит, и крайне странную деятельность помощника (товарища Реймаса, если кому интересно), который вместо того, чтобы объяснить новичку, как на сайте принято оформлять модули, предпочел гневно набрасываться на каждого, кто посмеет "дышать на шедевр" и высказать хоть слово в сторону мастера). Даже Чииз, заподозренный мастером в троллинге и на основании этого выкинутый из игры, вел себя в обсуждении весьма корректно и вежливо. Конечно, не обошлось и без взаимных целебных обливаний грязью, но всякий искушенный в форумных сра..., простите, форумных страстях, поймет, что это был далеко не худший пример холивара, да и затянулся он ненадолго.
Так почему же наш ДМский ханжа и дровоненавистник именно так отреагировал на "необычный и оригинальный" порномодуль? А потому, что никакого "ДМского ханжи" не существует. Реакция нашего общества на любые "нестандартные" модули прямо противоположна той, которую описал мистер Неджим Рекки. Мы не вороны, готовые заклевать гордого носителя свободной мысли. Мы сороки, слетающиеся на все блестящее. И на этом основана не только популярность модулей вроде "Честь и Похоть" и "RED GOEZ FASTA!!!". Джин Казама и его камин также обрели множество поклонников, вплоть до того, что были протесты против закрытия его модулей и последующего бана, да и большинство других ДМских фриков до сих пор занимают особое место в наших сердцах. Адекватной реакцией на подобные модули было не радостное "посмотрите на фрика!" от части собравшихся, но и не попытка другой части во главе с моим коллегой водрузить модуль на знамя как символ притеснения и нетерпимости и носиться с ним просто потому, что он "оригинальный и нестандартный", а как раз та самая "злобная критика", причиной которой был взгляд на модуль Райги именно как на модуль, без всякой приставки "порно". Потому что, даже если убрать рискованную тематику, у модуля все еще оставалось более чем достаточно недостатков. Ваш покорный слуга обеими руками за оригинальные и нестандартные модули, но не в том случае, если их единственным достоинством является именно эта пресловутая оригинальность и нестандартность, а ему на этом основании пытаются заткнуть рот при попытке высказать, что он об этом думает.
С вами был D-Man, дамы и господа. И помните – Б-г любит вас всех. Читайте "Мир дроу", чтобы получше узнать, как именно.
P.S. Напоследок хотелось бы сказать, что даже сама "оригинальность", по сути, дутая. Те из вас, мои друзья, кто не приплыл в благословенную гавань нашего ДМа по ссылке с другого ресурса или рекомендации друзей, а долго болтался по воле волн во всемирной сети, загуглив "форумная ролевая", наверняка натыкался на огромное множество практически одинаковых игр по различным фэндомам, без системы и сюжета, но зато с рейтингом NC-over9000. Как правило, качество таких игр в лучшем случае можно было бы назвать посредственным.
-
Воу, отличный негр, пацаны!
-
Того, кто не будет играть порнушку - будут насиловать мастерские нпс. Так то. Автор: raiga (DungeonMaster), 19.02.15 14:47
Можете добавить в платиновые цитаты мастера :(
-
В этой статье с многа букофф не хватает одного четкого тезиса. Моя твоя не понимать что ты вообще хотел сказать.
-
В общем, если матрона не вернется в течении суток, я закрываю игру. Женщины такие женщины, меняешь под нее все, создаешь комфорт, а она выпиливается с ключевой роли и уничтожает модуль. Замечательно. Нет слов. Автор: Raiga (DungeonMaster), 19.02.15 15:34
И эту цитату добавьте в копилочку, пожалуйста.
-
Душевно и по делу, чо уж.
-
Поменьше бы луркмора в тексте, а так, конечно, плюсую.
-
Матрона одобряет)
|
|
Прежде чем нанести новый визит госпоже Миритэль, Ссинвел снова посетил свою комнату, лишний раз убедился, что его внешний вид в полном порядке после инцидента в оружейной, тщательно причесал свои шелковистые волосы и натер кожу благовониями - на тот случай, если к нему пристала часть уличных ароматов. И вот он снова стоит у двери в покои Матроны. Снова делает глубокий вздох. "Кажется, я никогда не перестану испытывать трепет, переступая этот порог". Но Ссинвел знал, что главное - начать, а там трепет... нет, не пройдет, но отступит куда-то далеко-далеко, чтобы снова появиться в тот момент, когда Матрона решит направить свой гнев или недовольство на фаворита. И Ссинвел снова постучал в дверь.
Когда бесенок впустил его, Ссинвел без заминки прошел в кабинет. -Ты по-прежнему вся в заботах о благополучии дома, госпожа? Мой доклад отвлечет тебя совсем ненадолго. Если ты позволишь...
Получив разрешение говорить, Ссинвел устроился позади Матроны и своими умелыми пальцами стал разминать ей плечи и шею, уставшие после работы с бумагами. В конце концов, умение массажиста он небезосновательно считал своим главным достоинством. -Приготовления к пиршеству идут полным ходом, госпожа. Я составил меню, которое наверняка удовлетворит и гурманов, и любителей традиционной кухни. Когда мышцы под чуткими подушечками его пальцев немного расслабились, Ссинвел продолжил: -В качестве подарка госпоже Лаэле я взял на себя смелость выбрать двух рабов с Поверхности. Боюсь, вкусы юной госпожи слишком хаотичны и непредсказуемы, я не смог решить, раб какого пола понравится ей больше - и остановился сразу на мужчине и женщине. Они станут хорошим развлечением для юной госпожи... хотя бы на несколько дней. Если вам покажется это неуместным расточительством - я немедленно все исправлю. -Кроме того, без музыки праздник будет... скучноват. Сегодня на рынке мне встретилась прекрасная бардесса, исполнявшая балладу об изгнании Темной Матери. Великолепную, на мой вкус, балладу. К сожалению, бардесса желает награды за свое выступление, но я подумал вот о чем. Барды - известные шпионы и разносчики сплетен. С одной стороны, было бы глупо приглашать шпиона в собственный дом, но только в том случае, если ты, госпожа, не пожелаешь пустить сплетню, которая достигнет ушей наших врагов. Ложная информация, провокация или иной столь же изящный ход... Ссинвел пожал плечами. -В конце концов, я всегда смогу подстроить отравление барда, если что-то пойдет не так.
А эту часть своего доклада Ссинвел оставил напоследок, заговорил о ней после паузы, будто мимолетно - чтобы ни в коем случае не создалось впечатление, что он жалуется или просит о защите. Фаворит решил, что не должен скрывать эту информацию от Миритэль. Важным решением было - как ее подать? -Сегодня утром, когда я навестил по вашему распоряжению Леа'Лита, я несколько спешил - госпожа приказала "немедленно"... так вот, боюсь, я ненароком прервал какой-то важный поединок. Госпожа понимает, как важно для воинов поиграть мускулами друг перед другом. Боюсь, Леа'Лит счел мою поспешность оскорбительной. По его приказу меня, - Ссинвел мгновение искал необходимое в данном случае слово, - поколотили. Испортили одежду, разбили губы... ничего серьезного, одним словом, тем более, ваш брат был так любезен, что истратил на меня одно из своих зелий. Только благодаря его помощи я сумел со всем управиться. Вот так. С одной стороны Ссинвел не стал слишком жаловаться на тяжесть побоев, с другой - сумел дать понять, что только снадобье Альвеира поставило его на ноги.
|
|
|
Беатрис, не ожидавшая такого эмоционального порыва, с ошеломлением и радостным предчувствием наблюдала за метаниями Амадэо. Ей льстило то, с каким чувством и воодушевлением мужчина говорил о будущем спектакле. Провались всё пропадом, если этот деятель искусства не сможет повлиять на горожан, но синьора Джованни верила в обратное. Она так же верила в то, что если любишь какое-то дело, то оно обязательно должно принести свои плоды. - Превосходно, синьор! Мы с мужем будем ждать вашей пьесы с нетерпением. До встречи, Амадэо. Я пришлю всю необходимую для представления сумму.
***
День подошёл к концу. На тёмном небосклоне сияли яркие звёзды, и свет луны окутывал уснувший город. Воцарившаяся тишина лишь изредка прерывалась отдалёнными звуками шагов и эхом чужих разговоров. Сейчас, под пологом ночи, в Пьяченце творились странные, страшные и беззаконные вещи – со смертью графа Росси в город пришла смута, обнажая самые худшие стороны человеческой натуры. Герцог Сфорца – настоящее чудовище, решившее поставить на шахматную доску четвёрку королей и, сидя в стороне, наблюдать, как выбранные им пешки будут действовать, погружая город в сплошной хаос. Матиас был согласен с ним в одном – наблюдать за междоусобными войнами было весело, но определённо опасно, если ты являлся их частью… В который раз Джованни спрашивал себя – почему он? Почему герцог выбрал для этой игры именно его? Какими соображениями он руководствовался?.. В любом случае, это было уже неважно. Матиас был одним из избранных, кто мог официально бороться за самую высшую должность города, и разве важно, каким именно образом он был выбран?..
Власть. Само слово так сладко и текуче перекатывается на языке. Осознание того, что она вот-вот попадёт в твои руки, ублажало и грело душу. Человек – существо слабое и не чуждое порокам, всегда ищущее для себя самого лучшего. Человеку всегда всего будет мало. Занимая не последнее место в обществе, владея несколькими прибыльными заведениями, он всё равно будет думать о том, чтобы отхватить из возникшей ситуации кусок побольше – больше золота, больше признания и славы, больше власти… Кто бы мог подумать, что ему откроются такие возможности? Но стоит ли игра свеч? У него была семья, которую он любил и стремился защитить. В ходе борьбы за власть может произойти что угодно, и Матиас потеряет самое дорогое, что у него есть. Но… Отступать и выходить из игры он не хотел. Сама алчность въелась в его сознание, лишая возможности рационально мыслить. Власть. Он может получить весь город. Весь! Он сплетёт паутину покрепче, окутает ей всю Пьяченцу и проглотит – всю, без остатка.
Матиас отвернулся от созерцания ночного города и вошёл с балкона в спальню. Беатрис сидела на кровати спиной к мужу, снимая последние одежды. Мужчина остановился, любуясь тонкой и хрупкой фигуркой своей жены. Прошло несколько лет с тех пор, как они встретились. Их маленький сынишка подрастал. А фигура молодой мамы и зажиточной синьоры нисколько не изменилась. Всё та же узкая талия и ни грамма лишнего веса, то же округлое по-девчачьи личико, те же манеры. Многие знатные дамы Пьяченцы могли бы позавидовать её неподвластной времени красоте. Бесшумной походкой мужчина подошёл к кровати и опустился в большое мягкое ложе, на котором супруги провели все ночи своего брака. Вопреки предрассудкам некоторых знатных особ, они не стали делать раздельные спальни, продолжая спать в одной постели. Оба надеялись, что день раздела никогда и не наступит. Рука мужчины потянулась к девушке, легла на бедро, ощущая под собой гладкость шелковистой кожи, и начала медленно подниматься вверх, стягивая ткань ночной сорочки. Беатрис, казалось, только теперь обратила внимание на присутствие мужа, и томно подняла на него глаза, обернувшись. Несколькими минутами ранее они обсуждали то, что смогли сделать за этот день и насколько продуктивным он оказался, но сейчас все мысли о делах начинали постепенно испаряться, уступая место совершенно иным думам. Пальцы уже достигли упругой груди, мягко её сдавив и ощущая в ладони приятную тяжесть. …В следующее мгновение сорочка оказалась на полу, как и нижние одежды самого Матиаса. Прохлада ночи, впускаемая в комнату через открытое окно, приятно пощипывала разгорячённую кожу. Сплелись обнажённые тела в едином чувственном порыве, сорвался с губ девушки первый стон. Волна жара охватила любовников с головой, кровь всё быстрее струилась по венам, впрыскивая сладковатый и приторный яд удовольствия. Нежные пальчики Беатрис сильнее вцепились в выгибающуюся спину мужа, оставляя красноватые следы. Нет сил ждать, нет сил тратить время на какие-то прелюдии – к чему они? В его объятиях – её хрупкое, податливое тело, и он получил, что хотел. Одной рукой вцепившись в густые волосы жены и повернув её голову в сторону, обнажая её шею для грубых поцелуев. Пальцы второй жёстко и с силой сдавливали её бедро, перемещаясь иногда к подрагивающей в ускоряющемся ритме груди. Частое, сбивчивое дыхание ласкало кожу, и от накативших чувств девушка закусила губу. Феерия ночи. Торжество любви. Самый древний, самый желанный для человека акт. Всё становится пресным и серым в сравнении с финальной вспышкой удовольствия и чувством удовлетворения после. Капельки пота выступают на коже, и ощущения становятся настолько острыми, что сдерживать себя становится невозможно… Сегодня Пьяченца со всеми её интригами подождёт.
***
Новый день принёс Матиасу порцию новых слухов. Синьор Джованни, пребывая в отличнейшем расположении духа, восседал в своём кресле в гостиной, вытянув ноги на предназначенный для этого табурет. На столике рядом покоились письма, которые он с потрясающей скоростью вскрывал и откладывал в сторону. Среди таких отложенных писем было приглашение от дома Фаррадечи – прочитав его, Матиас тут же о нём забыл. Но вошедшая в гостиную Беатрис заметила это письмо и вытянула из стопки. Внимательно прочитала и улыбнулась. - О боже! Матиас! Это же приглашение на приём! - Би, малышка, оставь эти мысли о приёме. Я их ненавижу. - Но это ведь приглашение от Фаррадечи!.. - И что ты хочешь этим сказать? - Мы обязаны пойти. Там будет весь свет Пьяченцы, ты сможешь найти союзников. К тому же, дорогой, некрасиво будет, если ты откажешься прийти. У тебя должны быть очень веские для того причины… - Дорогая моя, у меня есть веская причина – я не хочу участвовать в этом спектакле лицемерия. Беатрис тактично промолчала, зная, что именно сейчас мужа не уговоришь – он останется так же непреклонен. Стоило немного подождать, чтобы мысль, которую она посеяла в его голове, укрепилась.
Матиас, тем временем, открывал другие послания. Среди них было сообщение от Бартоломео. Во-первых, покушение на человека де Боно. Что ж, Матиас был не удивлён – этот старик слишком громко кричит о собственной исключительности и недостойности четырёх домов, выбранных герцогом. Жаль, что попытка провалилась. Во-вторых, лейтенант Джустиниани выезжал за город и сегодня вернулся. Матиас помрачнел. С какой целью, интересно?.. Явно, послал его никто иной, как Эстакадо. В-третьих, в доме Альберти состоялся прелюбопытный разговор между ним и известными республиканцами Пьяченцы, и позже к ним присоединился сам Фаррадечи, объясняя, что не хочет кровопролития. Уж не он ли послал людей к де Боно?.. Джованни по себе знал, насколько слова могут расходиться с реальными делами. Строит из себя невинную овечку, но Матиас прекрасно знает, что может за этим образом скрываться. Это были не единственные новости. На центральной площади состоялась любопытная сцена. Служитель церкви во всеуслышание продиктовал волю епископа и двух названных оппонентов. И заключалась она в том, чтобы запретить дуэли… Матиас не сдержался и рассмеялся в голос, запрокинув голову. Беатрис с любопытством за ним наблюдала. - Милый?.. - Глупцы, губят самую суть итальянской души… Ну вот, дорогая, а ты хотела, чтобы я целовал подол этому старому ублюдку-епископу. Ему уже запудрили мозги Сальваторе и Эстакадо. Не знаю, что они ему наговорили, но теперь волей церкви дуэли запрещены. В Пьяченце мир и покой. Девушка вытянула лицо в удивлении, но, подумав, ответила: - Но, с какой-то стороны, это даже хорошо. Зато в городе не будет кровопролития… - Малышка, не будь глупенькой, - Матиас нежно погладил жену по щеке. – Кровопролитие в любом случае будет, но теперь неофициально. В Италии – и без дуэли? Как по-другому честно решить спор? По-моему, лишать горожан этого удовольствия было глупо. Но, впрочем, пусть продолжают, посмотрим, что из их гениальных затей выйдет дальше. Когда, говоришь, выходит наше представление?.. - М-м-м, завтра, Матиас… - Отлично. Кто-то лишит народ развлечения, а кто-то подарит его. Меня только одно смущает, моя голубка, - что наш спектакль сильно не понравится конкурентам и обратит на нас внимание. - Но… - Не переживай, Би. Вряд ли они пойдут в открытую, тем более сейчас, когда сами от лица епископа запретили бои.
Матиас вновь углубился в чтение. Следующей новостью как раз была пьеса Амадэо. Он пропустил её и прочитал следующую. Альберти выдвигает награду за голову некоего разбойника Апостола, что с недавнего времени начал действовать на окраине Пьяченцы, мешая продвижению торговых караванов. Цены растут, народ в смятении. Матиас усмехнулся и дал прочитать эту часть Беатрис. - Что ты думаешь об этом, Би? - Хм… - девушка углубилась в чтение (читала она не так быстро, как её муж). – Я думаю о том, что это отличный шанс заслужить расположение городского совета и горожан. - Да, ты права. Но я вижу в этом другую возможность. Синьора Джованни прищурила глазки и изогнула тонкую бровь. По лицу Матиаса было видно, что он что-то придумал и был этим доволен. - Я чувствую, в твоей голове рождаются какие-то особенно хитрые планы. – Девушка пересела на колени мужа, обняв его за шею. - Возможно. Я думаю о том, что не стану убивать беднягу, решившего нажиться на бедственном положении нашего города, не имеющего в данный момент правителя. - О, неужели это противоречит каким-то твоим принципам? – между сказанными с иронией словами сквозила игривость. Под пышную юбку скользнула рука мужа, и он, не отводя глаз, смотрел на её губы. - Он сможет стать пешкой в нашей игре. Я дам ему покровительство, людей и деньги. Я дам ему возможность впиться в этот город и высушить его досуха. Я подкину конкурентам сложную задачу и отвлеку их. Если они не хотят устраивать в городе побоище, его устрою я. - Звучит крайне любопытно… - голос девушки становился всё более хрипл, и пальцы сжались в прокатившихся по телу сладких судорогах. - Этот город будет нашим, любовь моя. Нашим.
***
Чуть позже Матиас уехал на встречу со своими приближёнными из гильдии воров. Он рассказал о своих планах Беатрис, теперь стоило поделиться им с ними и выдать несколько указаний. - Во-первых, - начал он, - я хочу дать понять этому человеку, что готов содействовать ему. На какое-то время он должен стать нашей фигурой на доске и делать рискованные ходы. Чем хуже он будет себя вести, тем лучше для нас, - Матиас усмехнулся и почесал обросший щетиной подбородок. – В городе слишком спокойно, да и последние новости о дуэлях не прибавляют энтузиазма. Пусть оппоненты отвлекутся на Апостола; в особенности капитан стражи, это его обязанность. Мне не нравится то, что он затевает и куда посылает своих людей. Во-вторых, - продолжал глава гильдии, - я не хочу, чтобы Апостолу раскрывали моё имя. Сказать ему о том, что глава городских criminale предлагает ему покровительство, будет достаточно. Если его поймают – а рано или поздно его поймают, - он может раскрыть некоторых личностей, в том числе и меня. Но вы и так всё прекрасно понимаете. В-третьих, обязательно узнать, не спонсирует ли его кто-либо ещё из моих конкурентов. Мне не нужна помощь собаки, кормящейся за счёт моих врагов. И если ему уже предложили деньги – перекупить. Любым, дьявол побери, способом. И ещё, если ему, по какой-то причине, не нужно покровительство гильдии воров, я его уничтожу. В последних словах можно было не сомневаться. Некоторым избранным было хорошо известно, настолько жестоким может стать Матиас в стремлении к собственной цели.
|
Время и пространство практически бесконечны. А здесь, взаперти, время кажется бесконечно растянутым, пространство все же гнетет. Четыре металлические стены куда ни глянь. Можно сделать всего несколько шагов, но желания нет абсолютно никакого. Они сидят здесь притаившись в металлической коробке, словно лабораторные крысы. Раньше космос завораживал своей неизвестностью, узорами на таком таинственном темном покрывале неба. Есть ли во вселенной кто-то кроме нас, задавались люди вопросом. Беллис всегда было на это глубоко наплевать. Ее волновали куда более приземленные вопросы. Но судьба решила иначе- вот, держите правду во всех ее оттенках безумия. Экстравагантный подарок, не так ли?
Взгляд из под полуопущенных ресниц. Приходилось часами разглядывать собственных коллег, не зная, радоваться ли, что она не осталась одна или ненавидеть каждого из них. Они провели в этой клетке уже несколько часов, и на каждого происходящее действовало по-разному. Беллис замкнулась в себе. Она никогда не блистала чудесами социального взаимодействия. Конечно, она уважала коллег. Но к тесному общению была не готова, тем более к командной работе ради выживания. Где-то там снаружи расхаживало нечто из глубин космоса. О, сколько иронии было в происходящем. Теперь Беллис даже могла усмехнуться про себя после того, как прошла первая волна паники. Или депрессии, она путалась. Мысли и эмоции представлялись единым хаосом, будто что-то незримое обрушилось на сознание. Первая стадия. Беспокойство. Теперь наступила вторая. Отторжение. Беллис не желала знать, что за той дверью. Она не желала помнить, что то чудовищное нечто убивает и пожирает людей. Она всем своим сердцем, со всей своей ненавистью не желала находиться здесь. Если они вовремя что-то не предпримут или их чудом не спасут, наступит апатия. Как врач, она знала симптомы. Но самым странным было диагностировать себя. Наверное, так и погибает надежда. Она вновь осмотрелась по сторонам. В прямом и переносном смысле Надежда умирала.
Беллис пришла в себя почти сразу, как только они прибыли в этот отсек. Времени раздумывать или паниковать у нее не было. Она изо всех сил пыталась спасти жизнь Роджера Дэнниса. Хотя что уж там, говоря честно, хотя бы избавить от мучительной смерти. Профессиональная этика. Пациента можно было считать мертвым уже по прибытию в этот отсек. Но шквал эмоций на тот момент требовал каких-то действий, если не паники. А паниковать было не в ее стиле. Как сейчас, она помнила свое невозмутимое лицо, отражающееся в металлической поверхности, в момент смерти Роджера. Чудовищная и несправедливая смерть. Ей было искренне его жаль. Но если дать брешь эмоциям, их уже будет просто не остановить. Она или начнет рыдать, как бедняжка Элисон, или истерить как этот придурок Джон. Кто-то должен сохранять спокойствие. Паника их всех погубит.
Беллис почти ничего не помнила, как и все остальные. Не нужно быть вундеркиндом, чтобы догадаться, странные пришельцы производят какие-то эманации, порождающие галлюцинации и воздействующие на людей на психологическом уровне. Они были неготовы, были уязвимы.
В конце концов, даже Беллис не выдержала. Все это время она сидела на одном из стульев, размышляя и выкуривая сигариллу, одну за другой. Теперь докурив очередную, руки было нечем занять. Врач резко встала и подошла к Джону, отвесив тому ощутимую пощечину. - Заткнись,- не повышая голоса и все же грубо прервала его Беллис. Она терпеть не могла слабаков и слюнтяев.- Мы никуда не пойдем без четкого плана действий, понял? Если хочешь- флаг тебе в руки. Не надо из нас всех делать смертников. Черт подери, она переборщила. Но как еще унять его истерику, она не знала. И вот только сейчас до ее сознания дошло, что ее руки все еще в крови. Чужой крови. Не извинившись она направилась в сторону столов и сброшенного оборудования. Пару минут поисков, и она нашла спирт и пару тряпочек для протирания столов. Благо, в лаборатории такого добра обычно с избытком. Резкий запах ударил в ноздри, ну и пусть. Зато никакой анти санитарии. - А теперь давайте подумаем. Джон все же прав. Вполне вероятно, наш сигнал блокируется прямо со станции. С большой вероятностью за несколько часов, его кто-нибудь уже должен был бы получить. Нам нужно придумать, как это исправить. Может, здесь есть вентиляционная система или что-то похожее? В конце концов, исхода у нас всего два в худшем случае. И я искренне надеюсь, озвучивать их мне не придется,- в голосе врача все же чувствовалось напряжение. Но та старательно пыталась все скрыть ледяным спокойствием. Мысленно она поминала все, на чем свет стоит. Но в первую очередь то, что она никогда не интересовалась станцией на которой работает. Перед ее глазами всегда была лишь ее проф пригодность и спасение человеческих жизней.
-
На мой вкус немного паники бы не помешало! :) В мирное время бегущий врач вызывает недоумение, а в военное- панику! :)))
-
Даже если забыть о феерическом темпе, то это все равно очень и очень впечатляющий пост :)
-
Очаровательная и рассудительная дама!
|
Когда всё началось, Макс немым исполином нёс вахту на вверенном ему участке. Примерно раз в пол часа он переступал с ноги на ногу, а раз в час сдвигался со своего места и уходил в патрульный обход.
Вой сирен AMP*, словно машина времени, вернула сознание в прошлое, когда корабельные ревуны и красные сигнальные лампы играли тревогу и предстоящий штурм вражеских орбитальных укреплений...
Статистика была неумолимой, каждый из пяти десантных ботов сбивался на подлёте. И каждый из тысяч бойцов штурмовых бригад молился кому угодно, лишь бы не попасть в эти чёртовы цифры статистики запланированных потерь.
По началу, всё было достаточно тихо. Согласно боевому расписанию сотрудники ССБ* заняли посты боевого дежурства, согласно утверждённому плану. Но потом, что-то пошло не так. Совсем не так. Люди окрысились, изменились, стали творить совершенно неразумные вещи и этому не было логического объяснения. Они бросались друг на друга, ломали технику и оборудование. Даже те, кто был призван защищать, покидали свои посты и начинали кровавую расправу над попавшими в поле зрения сотрудниками станции.
Около часа продолжалась вакханалия криков ужаса и боли на всех частотах связи, потом последовало отключение систем AMP, перегрузка генераторов, отключение силовых контуров и сбои в работе реактора. Станция перешла на аварийный режим работы.
На протяжении всего часа, Голем находился на своём посту, охраняя почти никому ненужный перекрёсток между двумя дальними отсеками станции. Он бы простоял и дольше, ожидая распоряжений начальства, но волею судеб, как позже выясниться один из тронувшихся умом сотрудников, с техническим резаком на перевес бросился на бойца. Предупредительный окрик. Оружие на изготовку. Предупредительный выстрел под ноги. Безумец и не думал останавливаться... Последовал выстрел и разрезанное лазерным оружием тело, развалилось на две половинки.
"- ЗАПОМНИ БОЕЦ! ЛАЗЕРНОЕ ОРУЖИЕ ПРОЖИГАЕТ В ПРОТИВНИКЕ АККУРАТНУЮ ДЫРКУ И ЗАПЕЧАТЫВАЕТ ЕЁ ЗАПЁКШЕЙСЯ КРОВЬЮ. ЭТО НЕ СМЕРТЕЛЬНОЕ РАНЕНИЕ И ПРОТИВНИК СПОСОБЕН ПРОДОЛЖАТЬ БОЙ. ЧТОБЫ УБИТЬ НАВЕРНЯКА, ВО ВРЕМЯ ИМПУЛЬСА ПОВЕДИ СТВОЛОМ В СТОРОНУ, РАЗДЕЛЯЯ ТЕЛО НА ДВЕ И БОЛЕЕ ЧАСТИ..." Орал старший сержант Джим Хайли в учебке, вдалбливая в чугунные головы будущих космодесантников, армейские истины...
В прочем, сам Макс уже мог бы дослужиться до звания майора, если бы не списание на "Надежду". А так, боевого капитана штурмовой космодесантной группы "Волчья голова", словно титана отправили в Тартар. И если для кого-то станция была "Надеждой" на лучшее и светлое будущее, то для Шепарда она стала тюрьмой и свалкой на задворках космоса. Боевой механизм, не имеющий возможности применить свои навыки и умения в полной мере, медленно ржавел, дожидаясь когда его окончательно утилизируют за ненадобностью, спишут в дом ветеранов или что ещё похуже.
Но упавшее тело было лишь первой волной приближающегося цунами. Шепард собирался рапортовать об инциденте, как появился ещё один человек и ещё... Они, как и первый, игнорировали приказ остановиться, игнорировали предупредительные выстрелы... Падали, заливали кровью полы и стены. Их было много, а энергозаряда оружия было мало. С последними нападавшими пришлось вступать в рукопашную, от чего штатная белая броня ССБ покрылась алымии розовыми разводами от выплеснувшихся на неё галонов крови.
"- БОЕЦ НЕ РАССУЖДАЕТ, НЕ СОМНЕВАЕТСЯ И НЕ ДУМАЕТ. КАЖДАЯ ПОТЕРЯННАЯ СЕКУНДА МОЖЕТ СТОИТЬ ВАМ ЖИЗНИ. ВЫ ЧЁТКО ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ ЧТО ДЕЛАТЬ. ДОВЕДИТЕ СВОИ НАВЫКИ ДО АВТОМАТИЗМА, ЗАПРОГРАММИРУЙТЕ РЕФЛЕКСЫ И ИНСТИНКТ САМОСОХРАНЕНИЯ БУДЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ САМ НА ПРЯМУЮ, МИНУЯ ВАШ МЕДЛЕННЫЙ И СОМНЕВАЮЩИЙСЯ МОЗГ, ОБРЕМЕНЁННЫЙ НОРМАМИ МОРАЛИ И СОЦИАЛЬНЫМИ УСТАНОВКАМИ."
Вдолбленные годами тренировок, поведенческие рефлексы почти сразу овладели космодесантником, разум стал лишь немым сторонним наблюдателем неспособным повлиять на происходящее, поскольку осознание происходило значительно медленнее чем развивающиеся события. Бег по коридорам, выстрелы, рукопашные схватки, попытка организовать бойцов, черная масса пожирающая плоть равно эффективно, как и сталь. Потери среди сотрудников ССБ, потери среди персонала, трупы, кровь, мерцающие лампы коридоров, крики, стоны... Все слилось в единый комок ощущений и если бы не опыт пережитого ранее кошмара войны, Макс определённо свихнулся бы.
Разум вновь взял верх над инстинктами в небольшой комнатке, где кроме его самого были ещё люди. Гермодвери были закрыты, а возле них, немым и неподвижным изваянием стоял Голем. Прошло уже более трёх часов и разум успел вычленить ключевые моменты произошедшего, но понимания происходящего всё равно не было.
В очередной раз к нему подскочили, ударили по нагрудной пластине и вновь получили сухой и спокойный ответ, словно записанный на плёнку: - Вы в безопасности. Соблюдайте спокойствие, помощь уже в пути...
Со стороны могло показаться, что за бело-алой бронёй скрыт не человек, но машина, столь спокоен и невозмутим был Голем. Но это было только внешнее проявление. Сам же Макс лихорадочно искал возможные варианты дальнейших действий, поскольку сказочка "Нас скоро спасут" исчерпала свой лимит использований.
|
Этот отсек… Ничем не отличается от многих других. Но за несколько часов вынужденной изоляции он успел стать действительно ненавистным. Каждая секунда проведённая здесь превращается в пытку. Ненавистен каждый шорох, каждый стон, периодически повторяющиеся женские всхлипы. Замкнутое пространство давит, порождая желание скорее выбраться отсюда, но… При одной мысли о том, что ожидает снаружи, приступы клаустрофобии безжалостно подавляются. Раньше это помещение являлось лабораторией – дорогостоящее оборудование, длинные столы уставленные склянками и образцами, инкубаторы и лампы дневного света… Теперь всё не так. Тускло мерцает багровым светом единственная лампа аварийного освещения – углы комнаты утопают в зловещем мраке. В кровавом свете лица люди кажутся неестественно резкими, а черты – заострёнными. Этот неравномерный мерцающий свет сводит с ума, заставляя молить о наступлении темноты… Вплоть до момента, когда вспомнишь, что в этой темноте может скрываться. Характерные для станции белые стены теперь переливаются всевозможными оттенками кармина. Пол усеян осколками стекла – разбитые колбы и оборудование, которые без всякой жалости были сметены со столов, когда потребовалась ровная поверхность.
В тишине, прерываемой тихим, но раздражающим плачем, женский голос снова и снова повторяет уже въевшуюся в сознание фразу. Пожалуйста, кто-нибудь, если вы меня слышите… Пожалуйста помогите… Вытащите нас отсюда. Остановите… Этот кошмар. Научно-исследовательская станция «Надежда» просит помощи. Хоть кто-нибудь, вы меня слышите..? Самодельный передатчик упорно транслирует зацикленный сигнал в тщетной попытке пробиться сквозь абсолютную блокаду в эфире. Кто-то глушит сигнал. Отсюда, с борта «Надежды». Элисон – хрупкая девушка в лабораторном халате, чей голос раз за разом транслирует передатчик, сидит рядом, свесив со стола ноги. Дорожки слёз застыли на щеках – она ритмично раскачивается, прижав ладони к ушам. По всей видимости, силится спрятаться и спастись от происходящего. На другом столе, освобождённом от излишней аппаратуры – лежит мужчина в идентичном халате. Грудная клетка его разворочена – рёбра вскрыты, проломлены и раздроблены. Лужа уже подсохшей крови темнеет на белоснежном полу. Несмотря на все усилия, спасти его не удалось. У него изначально не было ни единого шанса.
А ведь совсем недавно всё было иначе. Никто не мог и предположить, какая волна кровавого безумия затопит станцию в течении ближайших часов. Когда радары заблаговременно оповестили весь персонал о приближающемся метеоритном дожде, никто даже не обеспокоился по этому поводу. Метеориты – вовсе не редкость, а автоматическая система защиты с ними всегда отлично справлялась. Но не на этот раз. Метеориты пришли не одни – по мере их приближения на «Надежде» начали происходить крайне странные вещи. Кошмары, массовые галлюцинации, случаи разностороннего помешательства… Сперва этому не придали особого значения. Пока не свихнулся начальник безопасности станции. Пока не захватил командный пункт и не отключил автоматическую защиту. Не позволил нескольким глыбам космических минералов пробить обшивку станции, а сотням других – обрушиться на поверхность беззащитной планеты. С тех пор всё полетело к чертям. Кровь, перегрузки, закрытие всех каналов внешней и внутренней связи. Потаённые страхи оживали, приходя к сотрудникам в виде галлюцинаций. Воспоминания о нескольких часах смазались, всё труднее даже в памяти отличить вымысел от реальности. Когда массовый психоз наконец завершился, «Надежда» была уже обречена. Коридоры, заваленные разорванными и расчленёнными на куски телами. Немногочисленные «везунчики», балансирующие на грани умственного помешательства. Повсеместное аварийное освещение ввиду отказа основных генераторов. Но хуже всего было не это. Самым ужасным было оно… С метеорита на борт станции проникла иноземная форма жизни. Чёрные сгустки пульсирующей биомассы, пожирающие заживо плоть, одним своим видом вызывающие апатию, они гнут сверхпрочные сплавы защитных дроидов словно пластмассу. Эти твари ужасны. Почти неуязвимы для обычного оружия, смертоносны и вездесущи. Чудо, что они до сих пор не нашли эту комнату. Что их остановили заблокированные искусственно двери.
- Нужно отсюда выбираться, мать вашу! – в который раз уже Джон заводит свою песню. Он тоже сходит с ума, но по-своему. Щуплый и неизменно спокойный учёный, интеллигентного вида, в очках – в экстремальной ситуации внезапно превратился в агрессивного и истеричного типа, который подрывает и без того сомнительное спокойствие всех остальных. Снова он бросается к кнопке блокировки двери, но снова его останавливает крик Дженнифер, на несколько мгновений ради этот перестающей рыдать. Тогда парень подскакивает к Шепарду. Кажется, его нисколько не смущают ни рост ни габариты последнего. - Ты! – он ткнул пальцем в грудь Макса. – Ты же из охраны, чёрт побери. Так давай, исполняй свои обязанности. Обеспечивай, мать твою, нашу безопасность, детина! На лице учёного застыли ярость и злость. - Вытащи нас отсюда. Ты-то должен, мать твою, понимать, что с этой станции нужно немедленно выбираться и валить отсюда подальше! Или эта, - он кивнул головой в сторону Сильвии. – Уже окончательно промыла тебе мозги? Думаешь, нужно тут сидеть и молиться, пока нас не вытащат высшие силы?!
Элисон перестаёт раскачиваться. Слезает со стола, стараясь не смотреть на изуродованный труп. - Успокойся, Джон… - тихо просит она, но Джон вовсе не думает успокаиваться. Похоже, этот парень нашёл способ через гнев давать выход своему страху. - Если мы отсюда не свалим, то все здесь подохнем, как вы не понимаете!
-
А что, добротный хардкор. Надеюсь дальше так же пойдёт.
-
Шикарный старт!
-
Никак не успокоюсь. Давно хотела в такое сыграть.
|
|
Почему в этом треклятом города ни на кого нельзя положиться? Почему меня окружают лишь одни идиоты? Почему все планы с самого начала летят к чертям? Именно такие мысли терзали разум Стефана Сальваторе, когда тот выбрался из постели и проследовал в свой кабинет, пребывая в крайне мрачном расположении духа. День не задался с самого утра – плохие вести прибывали со всех направлений, изо всех сил стремясь опередить друг друга. Стефан рухнул в мягкое кресло, массируя виски в тщетной попытке избавиться от головной боли. Идиоты. Сальваторе не имел привычки выпивать утром, но сложившаяся ситуация просто обязывала. Тяжело вздохнув, он налил немного вина из кувшина в бокал и углубился в чтение оставленного слугой на столе свитка. Ежедневная сводка новостей, свежие вести прямиком с городской площади. Ознакомившись с указом епископа, Стефан поморщился. Нехорошо получилось. Совсем не так, как он планировал. Глядя на свои вчерашние действия сейчас, Сальваторе видел в собственном плане вполне очевидный просчёт, который накануне почему-то казался совсем незначительным. Нужно как-то это уладить. И чем быстрее он разберётся с этим недоразумением, тем лучше. Они назвали его «Стефано». Стефан, нехорошо ухмыльнувшись, лишь плотнее сжал губы. Он действительно ненавидел это имя. И даже такая мелочь, как упоминание в официальном документе до крайности выводила его из себя. Значит, Эмилио не повёлся. До него дошли вести быстрее, чем была совершена роковая ошибка. Впрочем, глупо было рассчитывать на обратное. Стефан почесал подбородок, рассматривая строки, повествующие о наличии подписи Эстакадо на том же документе. Интересно. Действительно интересно.
Поразмыслить над этим как следует он не успел – массивные двери кабинета медленно приоткрылись. На пороге появился Агосто Лацци, капитан личной стражи собственной персоной. Тот самый, известия о ночных похождениях которого уже успели изрядно испортить настроение старшему Сальваторе. Неглупый ведь парень. Глядя, как Лацци пересекает кабинет и останавливается перед столом, Стефан невольно вновь оценил его выправку и неизменно впечатляющий стиль. Капитан неспроста занимал своё место. Доказал свои верность и преданность, показал себя не последним человеком в нелёгком искусстве фехтования. Зарекомендовал себя в качестве прирождённого лидера. Никогда не задавал лишних вопросов. Несложное поручение… И такой провал. И что, спрашивается, теперь с ним делать? Лацци молча застыл перед столом, прекрасно осознавая собственную промашку и не делая никаких попыток оправдаться. Оправдания в любом случае выглядели бы сейчас неуместно. - Ведь это было несложно, - тихо и мрачно заговорил Стефан. – Я не ограничивал тебя в ресурсах, не указывал, каких и сколько людей тебе брать. Всё, что от тебя требовалось – похитить одного наглого ублюдка. Всего одного. Который совершенно не ожидал нападения. Стефан Сальваторе редко повышал голос. Но ледяная ярость в спокойных на первый взгляд интонациях внушала едва ли не больший ужас, чем откровенное проявление гнева. - Наглый ублюдок отлично махает мечом, - глядя прямо перед собой бесстрастным голосом откликнулся Лацци. - А за что, спрашивается, я плачу своим людям? – Стефан приподнял уголки губ в грустной полуулыбке. – Какого чёрта они ежедневно размахивают железяками во дворе под наблюдением оружейников? Если они неспособны одолеть одного выродка, то может вообще не стоит тратиться на их содержание? Лацци молчал. Ему нечего было сказать в своё оправдание. - Ещё одна такая промашка – и ты пожалеешь. До сих пор ты не давал поводов в себе сомневаться, но лучше бы подобные ошибки больше не повторялись. Ты представляешь, на что я свободен. Лацци кивнул. - Удирая могли бы выкрикнуть что-нибудь о высокочтимом лорде Эстакадо. Так мне удалось хотя бы использовать ваш провал себе на пользу, - уже спокойнее прокомментировал Стефан. – Свободен. Капитан кивнул и поспешил удалиться.
Сальваторе сделал ещё глоток из бокала. Но даже превосходный напиток оказался не в силах унять его беспокойство. Единственное хорошей новостью посреди этой чёрной полосы оказался успех там, где он ожидался меньше всего. Удалось установить контакт с ворами. И даже назначить встречу. Стефан устало покачал головой – сегодня столько всего предстояло сделать. Взгляд мужчины пробежал по строкам приглашения, заставив ещё раз вздохнуть. Что угодно могло скрываться за этим приглашением. Впрочем, могло и не скрываться совсем ничего. Хуже всего было то, что дела предстояли неизменно ответственные. Стефан не видел среди перечня ничего, что мог бы поручить своим детям. Если хочешь сделать что-то хорошо – сделай это сам. Старая поговорка, очень старая. Но жизнь снова и снова убеждает в её мудрости. Ладно. Стефан залпом осушил свой кубок и поднялся. Хоть день и только начинался, но времени уже решительно не хватало. В полдень у него встреча с ворами, в шесть – званый ужин. А прямо сейчас стоит ещё раз навестить Эмилио. И надеяться, что по дороге удастся придумать правдоподобную ложь. Терять поддержку де Боно всё-таки не хотелось.
Уже в коридоре Стефан столкнулся к спешащей к кабинету Эстеллой. - Отец, - удивлённо выдохнула девушка, обеспокоенная тем, что он уже сорвался с места, даже не обсудив с детьми свои планы. - Дела, - коротко проговорил Сальваторе. И, слегка сбавив тон, тут же с улыбкой добавил: - Будешь сопровождать меня на званый ужин. Будь готова к пяти. И… Траур, Эстелла, траур. Девушка улыбнулась в ответ на неоднозначный намёк отца. В голубых глазах сверкнули весёлые огоньки. - Передай Андре, что сегодня ему выпала честь заняться моей работой. Как проснётся, пусть едет в магистрат и заканчивает пересчёт мешков золота для каравана. И да, намекни ему, что немного золота нам сейчас совершенно не помешает. Увидев в улыбке дочери понимание, Стефан улыбнулся на прощание и двинулся дальше. Вышел во двор. Естественно, он не явился на площадь, хоть и обещал Эмилио быть там. Мда уж, разговор определённо предстоит неприятный. - Идиоты, - буркнул Стефан, взбираясь в седло своего гнедого коня.- Вокруг одни идиоты. Шпоры вонзились в бока откормленной лошади.
|
Фигура в лиловой мантии, которую покрывали серебристые паучки, проскользнула в комнату без стука. Когда хозяйка не блокировала замок особым заклинанием, алхимик входил без труда. Привилегия, которой обладали единицы. Пол привычно заискрился под шагами мягких сапог, это стало обыденностью, а ведь когда-то он с живым интересом ползал по обсидиану и пытался распутать необычное заклинание под звонкий смех сестры. Давно это было, тогда они еще могли позволить себе смеяться искренне. Альвеир бросил короткий, жутковатый взгляд на беса, отчего тот мгновенно ретировался в другой конец комнаты. Дроу и демон были уже знакомы, невинная шалость беспокойного существа окончилась "случайным" опрокидыванием склянки с кислотой на его хвост. Алхимик никому не прощал кощунства со своей мантией, слишком уж многих трудов ему стоило достать столь прекрасную вещь. Дралес уже был здесь, неудивительно, ему ведь не пришлось по пути ублажать одну из дочек матроны. Однако сценка на кровати попахивала чем-то… он не дал себе ухватиться за мысль, она спала с некромантом, так что может позволить себе определенного рода вольности, сам же Альвеир собирался стоять. Не хотелось бы не сдержаться от случайного жеста коварной сестры, а потом получить по рукам, воспоминания нередко были лучшим уроком, чем любая смелость. Алхимик обозначил поклон всем корпусом и выпрямился, остановив взгляд не на полу, как прочие, а где-то на уровне груди сестры. Не в глаза, но и не в пол, словно раб, а зрелище её прелестей до сих пор не надоедало мужчине, возможно потому, что он никогда не имел к ним доступа. Альвеир усмехнулся в глубине души, вспоминая забавный год, когда по Дому усиленно циркулировали слухи, что одному из детей Миритель он приходится отцом. Если бы. - Мать Миритель, прости за опоздание, забота о благе нашего Дома задержала меня. Он не солгал, хоть и балансировал недалеко от этого. Но, в конце концов, что как не удовольствие дочерей дома, может вести к его благополучию? А сказать сестре прямо, что удовлетворял её дочь… Альвеир вовсе не был уверен в том, что Миритель воспримет подобную новость спокойно и благосклонно, в конце концов, даже если отбросить возможные слухи, у алхимика было полно куда более важных дел. Он еще не решил, ответит ли честно, если она спросит напрямик, да и спросит ли? Откуда, в конце концов, ей знать, чем занималась её дочка и брат пятнадцать минут, не следит же она за ними круглосуточно. А пока… а пока он с интересом вглядывался в ложбинку между её грудей и отстраненно размышлял о том, что могло понадобиться его эксцентричной сестре.
|
Одна лишь рожа Кольвицци, услышавшего хитрый план Доменико, стоила того, чтобы начать подобное. Если же будут и иные желаемые результаты - что ж, вполне можно будет назвать Доменико гением. Что он, впрочем, частенько и так делал. С тонкой ухмылкой превосходства швырнув Кольвицци кошель, Колонна взялся за другие дела. Письмо вдовы - радость. Сама она молода и красива, а гости ее - важны и многочисленны. Многое можно сделать на этом вечере - и обязательно будет сделано. Позже. Потому что сейчас его ждет визит к этому денежному мешку, Альберто. ... - Приветствую Вас, благородный синьор Колонна из Вечного Города. Мне доложили, что вы алкали встречи со мной. Чем могу быть полезен личному эмиссару герцога Сфорца? - Алкал, синьор. - С самого начала разговора Доменико принял на себя личину решительного, пылкого и довольно тупого юноши. - Я здесь не в качестве эмиссара Мавра, и я хочу поговорить с вами честно и напрямую, как гражданин с гражданином. Убедившись, что никто не подслушивает, Доменико засверкал глазами и порывисто заговорил: - Дворянство гниет, синьор! Не могут править те, кто веками только и делали, что вырождались и интриговали! Mamma mia, стоит только глянуть на мою семейку - не говоря уж о местных! Я много читал, синьор. Много слышал. О чем? О Республике Венеция. Разве не цветет она под правлением тех, кто избирается по способностям, а не по рождению? О, цветет. Сравните с Пьяченцой. Видите, видите? - Синьор, не посчитайте меня слишком порывистым. Но сейчас - самое время для действий, а не рассуждений и сравнений. Думаю, вы, как проницательный муж, уже все поняли. Грязный трюк Моро стал последней каплей, он, руками дворян, принесет сюда разруху и смерть. Мерзкие сплетни обо мне, угрозы Боно, слух о том, что Фаррадечи ищут ближайшую свободную кампанию кондотьеров - вот первые знаки надвигающегося ужаса. А ведь с оглашения новости прошел лишь день! - Синьор, пора достойным взять дело наведения порядка в свои руки. Народу. И его почтенным представителям. Синьор... - Внезапно выступившие слезы и севший голос помешали докончить фразу. Глоток вина, взмах платочком, и Доменико продолжает: - Синьор, надеюсь, сегодня я помог раздуть пламя в вашем сердце, жаждущем справедливости и свободы. Понизив голос пуще прежнего, добавил: - Я принес не только слова. Я богат и влиятелен, и не все из этих вещей я получил по праву рождения. А потому не постыжусь использовать их ради всеобщего блага. Синьор Альберто, если вы думали о... революции (а вы не могли не думать, я не могу поверить в то!) - я всегда буду готов помочь вам. Чтобы, наконец, перестать быть благороднорожденным - и стать свободным человеком бок о бок с вами. Все, чего я прошу для себя - лишь право заработать себе на жизнь своим трудом в новой, цветущей республике Пьяченца. Выдохнул. Покраснел, смущенно добавив: - И еще - место в ее Совете.
|
|
Оставшись наедине со своими мыслями, Бальдассаре неторопливо пошел на север, в сторону берега По, размышляя. После встречи с местными он задавался вопросом – а зачем он здесь нужен? Его не очень интересует политика, из него никудышный интриган, да и дуэлянт он посредственный. Чувствовалось – он здесь чужой. В этом городе его держит лишь долг перед кузенами, оставшимися без покровительства главы дома. Возможно было бы гораздо проще и правильнее просто напросто бросить это дело, вывезти Антонетту с младшим братом в Беллинцону к отцу и Гаспаре? Там они были бы вне досягаемости местных интриганов и уж точно в достатке и безопасности. Под опекой старших членов дома Фаррадечи маленький Данте мог бы продолжить образование, а кузина могла бы выйти замуж…
Так размышляя он оказался на берегу реки. Он присел на поваленное бревно, явно служившее кому-то из постоянных посетителей этого места скамьей. Место и впрямь выглядело идиллически: тяжелые ветви акаций нависали над водной гладью, почти касаясь ее, поросшие сочной зеленой травой берега так и манили к себе (то ли праздных гуляк, чтобы отдохнуть, то ли голодных коров, чтобы накормить), вдалеке виднелась стая диких гусей, неторопливо удалявшаяся вдоль противоположного берега, а буквально под ногами Бальдассаре мелькал, извиваясь во взмутненной воде, то ли уж, то ли угорь.
Он и сам, словно этот угорь, барахтается в мутном болотце светской жизни Пьяченцы. Прибыв сюда по срочному зову, именно на это он променял будни начинающего ученого. Можно ли следовать своим идеалам и устремлениям будучи запертым в рамки светских уловностей?....
И тут Бальдассаре осенило: ведь никаких преград нет! Он в первую очередь гуманист, а лишь затем глава дома Фаррадечи в Пьяченце, так он для себя решил. И поэтому сейчас он имеет куда как больше возможностей для воплощения своих идей, чем ранее! Окрыленный, он вскочил на ноги. Ему хотелось бежать неизвестно куда и воплощать в жизн неизвестно что. Главное действовать, творить, воплощать! В этот момент рациональная флегма возобладала в его теле, и он на миг призадумался. С чего бы начать? Что в его силах сейчас? И как найти то самое равновесие между желанным и возможным, которое его всегда учил искать отец….
Всевышний в тот день определенно присматривал за молодым дворянином, потому как Бальдассаре осенило во второй раз. Ведь имено образование – вот то, чего не хватает в Пьяченце! До сих пор, образованием детей занимались частные учителя, либо церковь. И слишком немногие из выучившихся таким образом детей выбирали путь гуманиста – путь науки, путь нравственности. Уж где как не в Италии порок свил себе гнездо, и кто как не Его преосвященство был его наседкой… Конечно, Бальдассаре никогда не озвучит подобные опасные мысли вслух, но хвала Всевышнему – церковь пока не научилась читать мысли. В любом случае – гимнасий или публичная схола, вот выход! В подобном месте можно привить детям те нравы и любовь к знаниям, которые так превозносил наш герой. Значит именно это и станет его целью. Но настолько амбициозный проект требует щедрого спонсора. Герцог Сфорца и его покойная супруга слыли щедрыми меценатами, а значит нузно просить его светлость о такой милости. Аудиенция во Флоренции – вот что нужно Бальдассаре сейчас. Также он слышал, что там же сейчас живет замечательный художник и изобретатель Леодардо да Винчи, с которым Бальдассаре давно хотел увидеться. Нужно отправить им письма! (А еще домой в Беллинцону, уведомить отца и брата о своих планах. Да и братцу Мелькиорре может быть интересна текущая обстановка в Италии, а то что-то он совсем замшел в своих походах). А еще, нужно искать единомышленников и тут, в Пьяченце. Антонетта упоминала мэтра Амброзо, местного ученого. Быть может он стает первым соратником вдохновленного гуманиста?
Возбужденный и полный идей, Бальдассаре быстрым шагом направился в центр города, едва сдерживая себя от того, чтобы перейти на бег…
|
Оказавшись в подземельях Смитсонов, Сильвестр еще раз убедился, что был прав в своем решении жить в съемных комнатах. Квартировать тут было бы слишком... тягостно — и из-за условий, и средств безопасности и маскировки, постоянно напоминающих о себе. Не говоря уже о соседстве с, мм, некоторыми из... собратьев по службе. Впрочем, у каждого свои недостатки. И это было верно как и в отношении людей, так и мест. Возможно, куда более практичным решением и было жить в охраняемом бункере, но прятаться тут было совершенно не в его интересах и привычках. Как людей, так и мест... Поймав себя на мысленном повторении этой фразы, да Скалья усмехнулся. Кстати о местах.
Судя по всему, место, которое им сейчас придется посетить, обладало поистине примечательнейшими недостатками. Если не сказать хуже. Храм Истины Третьего Дня... Сильвестр не удивился, что инквизитор верил в такие вещи — зачастую, его служба во многом из подобного и состояла. Но уверенность, с которой он говорил о своих предположениях... Да и то, что за несколько часов были проверены записи и было удостоверено, что необходимая информация уничтожена. Либо лорд Ваарак раньше интересовался чем-то подобным, либо знал и думал больше, чем говорил. Едва заметная улыбка тронула губы Сильвестра. Разумеется, инквизитор знал куда больше, несоизмеримо больше, чем говорил. Чтобы понимать это, не надо быть гением. Но в конкретной ситуации... Сцепив пальцы в замок, да Скалья оперся на них подбородком, вглядываясь в материалы дела. Любительская пиктография его заинтересовала. Объектом съемки явно была пара на переднем плане, но собор в фокусе... Сильвестр слышал всевозможные истории о призраках и духах, проявлявшихся на пиктах, даже о такой вещи, которую называли "духосъемкой", когда изображение на пикте показывало не реальность, а влияние энергии Эмпирей на нее. Вряд ли здесь было что-то подобное, но появление на пикте собора, учитывая все сказанное раньше и сопутствующие обстоятельства... Это наводило на некоторые размышления. Достаточно неприятные, надо сказать.
А тут еще и Аделина поделилась с ним своими соображениями. Слушая девушку, да Скалья выстраивал в голове примерную картину посетившей его идеи. Есть собор, который якобы повалился во время ульетрясения. Точнее, наверняка именно во время катаклизма, но остальные особенности заставили его добавить это "якобы". Есть более четырех десятков свидетельств очевидцев, видевших некий собор в местах, где раньше его не было. Никаких свидетельств о побывавших внутри него, но есть информация о том, что те, кто искал его в дальнейшем, пропадали. Причем, минимум один случай зафиксированной своеобразной одержимости этими поисками. Есть пропавшая группа лансельеров и арбитр, которые перед своей пропажей доложили об обнаружении некоего собора. И есть информация о составе этой группы, наводящая на... скажем так, некоторые размышления. Которые стали только еще интереснее, после того, как Рин огласил имеющуюся у него информацию. Спатианская ересь... "Сама она нас не интересует". А что если очень даже интересует? Конечно, тут бы поработать в библиотеке, но порой приходится довольствоваться малым. — Да, я тоже задумался о чем-то похожем, — негромко ответил он Аделине, благодарно кивая девушке. — И также о том, что, возможно, собор предстает перед каждым его увидевшим в неком уникальном облике, который зависит от самого наблюдателя... Хотя это далеко не факт, ведь он запечатлен на пикте. Впрочем, тут надо долго разбираться, друг мой.
Откашлявшись, да Скалья провел пальцами по подбородку. Глянул на Рина, еще раз благодарно кивнул, уже молодому человеку. — Архитектор убит, проект признан неудачным, но здание все же построено, несмотря на то, что чертежи и сам проект должны были неоднократно проверяться... Здание признано слишком неустойчивым к ульетрясениям и исчезло именно в одном из них. Я не склонен видеть во всех происходящих событиях какую-то связь, но учитывая остальные обстоятельства, это... наводит на размышления. Например, о том, что кому-то было надо, чтобы собор был построен. Именно этот, именно по этому проекту. А потом все концы... в Грязь. Своеобразный, конечно, получился каламбур. — И дорогой друг, если вы после сборов найдете свободную минуту, чтобы изложить мне вкратце имеющуюся у вас информацию о Спатианской ереси, это будет прекрасно. Думаю, мы сможем помочь друг другу в наших поисках, — Сильвестр вежливо, хоть и неглубоко, поклонился Рину.
|
Итак, назавтра Данте решил заняться своим tenente и синьором ди Ферранти. Кроме того, необходимо с завтрашнего дня приставить охрану к Челесте и Орфео: участники пьесы к утру придут в себя и начнут строить козни. Не нужно обладать большим умом для того, чтобы понять, как для capitane дороги его сестра и брат, а потому наиболее вероятным было ждать, что первой целью конкурентов стану именно они. А уж в чём, но в наличии хитроумного разума у каждого из претендентов на графский титул Эстакадо не сомневался. Завтра же Челесте следует отправить к синьору Кресценци, дабы внести свою лепту в театральное искусство Пьяченцы. Что же касается Орфео... Он ещё недостаточно взрослый, чтобы поручить ему опасное и серьёзное дело, но уже не ребёнок, которого нельзя допускать к проблемам семьи. Интерес юноши к науке мог оказаться полезным, если тот вовремя окажется в нужном окружении. Отчего бы не озаботиться поиском нового учителя для младшего брата. И хорошо будет, ежели его наставник окажется среди приближённых к покровителю исследовательской когорты. Орфео производит впечатление мечтателя, вечно витающего в облаках и увлечённого только учением да грёзами о приключениях, но он - смышлёный и внимательный парнишка. Да, этот вариант определённо стоило рассмотреть пристальней. Когда эти размышления были внезапно прерваны, капитан городской стражи уж было решил, что сейчас услышит дурные вести. К счастью, он ошибся и получил не плохую новость, но готовность sergante Просперо Пинотти сотрудничать. Право, проявляющим рвение подчинённым надо давать возможность продвинуться по службе. Отчего не стать сержанту лейтенантом при условии наличия вакантного места? - Я хочу, sergante Пинотти, чтобы вы сделались моими ушами и глазами там, где мои собственные глаза и уши видеть и слышать не могут. Там, где я не могу объявиться, не привлекая к себе излишнего внимания, вы можете. Когда ваши и мои усилия обернутся успехом, я не забуду вам ваших стараний. Визитёры на этом не окончились, но появлению сестры Данте был рад. - Ты правильно сделала, что подписала бумагу, Челесте. В конце концов, вызывать кого-либо из глав семейств на поединок я не собирался, а потому эта подпись нисколько не связывает мне руки. Рассказ о том, как обошлись с девушкой у дома де Боно, заставил Данте скрипеть зубами от злости. Если бы не специфическое положение вещей в городе, он бы нашёл способ припомнить обидчику совершённое. Но сейчас придётся сделать вид, что ничего не случилось. До поры до времени. - На днях я постараюсь посетить Эмилио. Может, не всё ещё для нас потеряно. Кажется, меня он ненавидит чуть меньше, чем остальных претендентов на титул. Что касается Доменико… Эмиссар герцога поддержит того, кто будет лучше пресмыкаться перед ним, как мне кажется. Он жаждет власти, а потому будет искать кого-то, кем сможет манипулировать. Впрочем, может быть и другая история. Почему бы Колонне не попытаться дискредитировать всех, чтобы на фоне неудавшихся графов выглядеть лучшим претендентом на правление Пьяченцой? С Кольвицци и Кальдероне я побеседую. Мне кажется, оба они – здравомыслящие люди, а потому должны понимать, что любой бунт будет пресечён ради спокойствия всех жителей города без исключения. Тебя же, дорогая сестра, я попрошу навестить Кресценци. Он, если я не ошибаюсь, занят постановкой нового представления. Вероятно, ему потребуется наша помощь. Кроме того, я размышлял об Орфео. Тебе не кажется, Челесте, что младшему стоит подыскать нового учителя? Очень толкового и хорошего учителя. Такого, что приближен к самим Фаррадечи. Кто же лучше может разобраться в учёных, чем покровительствующие им? Быть может, в процессе поиска ты узнаешь что-нибудь полезное и о Бальтазаре Фаррадечи. И присмотри, чтобы Орфео не появлялся в городе без охраны. Я знаю, что ты благоразумна и воспользуешься сопровождением трёх-пяти наших солдат, но Орфео всё ещё романтически настроенный сорванец, а потому вполне может попытаться найти неприятностей на свою голову. Словом, дел было невпроворот, и Эстакадо мог надеяться лишь на то, что tenente Джустиниани объявится к нему сам. Если не тратить время на поиски Паоло, есть шанс успеть сделать чуть больше. Ди Ферранте, Кольвицци, Кальдероне, де Боно – это явно не на один день.
|
|
|
Чёрт. Проклятье. Стефан начинал всерьёз беспокоиться – ситуация складывалась для него далеко не самым лучшим образом. Хорошо, конечно, что ублюдок Чени проболтался – но сам факт, о котором он оповестил Сальваторе, не мог не беспокоить. Никто не должен был узнать об этом визите – иначе слишком много лишних людей смогут связать имя дома с кровавыми событиями, которые захлестнут завтра Пьяченцу. Стефан нахмурился, вспоминая – в ответ на имя «Челесте» память услужлива выдала образ симпатичной, в общем-то, девушки, родной сестры Данте Эстакадо. Треклятые Эстакадо. Неспроста Сальваторе подозревал, что с ними справиться будет сложнее всего. Крайне маловероятно, что она действовала по собственной инициативе – скорее, выполняла поручение брата. Стефан облегчённо выдохнул, осознавая, насколько ему повезло, что он своевременно узнал об этом визите. Дом Эстакадо нужно раздавить, поскорее убрать со сцены. Холодно улыбнувшись Чени напоследок, Стефан вышел во двор и забрался на лошадь. Он никуда не спешил, каждое свободное мгновение тщательно анализируя сложившуюся ситуацию. Как это бывало всегда, очередной преисполненный запредельного коварства план уже начинал постепенно вырисовываться в голове.
Данте – не идиот, наверняка сделает какие-то выводы. Это имело бы значение, реши Эмилио обрушить удар на другой дом… Но при таких обстоятельствах Эстакадо мало что смогут выкинуть в ответ на лобовую атаку. Впрочем, рисковать всё равно не стоило – Стефан решил проявить осторожность и осмотрительность. Даже в большей степени, чем проявлял их обычно. Другой на месте Сальваторе мог бы испугаться, взбеситься – выйти из себя, сглупить и наделать ошибок. Но только не Стефан. Ему доставляла искреннее наслаждение эта игра – чем более грамотными и удачными оказывались махинации противников, тем с большим удовольствием он их обставлял. Стефан Сальваторе определённо был странным человеком. Едва ли не наиболее увлекательным для него занятием в жизни было подобное противостояние. Игра престолов – состязание коварства и разумов. Если раньше он не мог как следует разойтись, связанный нормами и порядками, то теперь получил полную свободу. И собирался ею воспользоваться, отбросив всякие страхи и предрассудки. Он собирался идти до конца, играть на грани. Сплести вокруг города паутину интриг, чтобы в финальном акте выйти из тени, снискав всеобщее уважение и восхищение. Всего лишь мечты. Как всё обернётся на самом деле, не мог предполагать сейчас даже он.
Андре едва удержался от того, чтобы не закатить глаза, когда отец Феликс начал высказывать свой степенный ответ. Ну конечно. Ударили по правой щеке – подставь левую. Смирись, позволь тебя убить – а гнев божий уж покарает виновных, не сомневайся. Как бы не так. Самое скверное заключалось в том факте, что, фактически признав свою лояльность по отношению к церкви, Сальваторе не мог что-то ответить на эти аргументы святому отцу. Не мог же он в лицо Феликсу бросить, что сомневается в силе божьего гнева, предпочитая надёжную силу оружия. Это наверняка восприняли бы как кощунственное святотатство, оскорбление религии и церкви. Извечная проблема, когда имеешь дело с фанатиками. К счастью, в конце концов епископ всё же выдал нечто, похожее на чуть более «вещественные» гарантии, хоть и снабдил это таким количеством отсылок к священному писанию, что нить его рассуждений от Андре периодически ускользала. Облегчённо вздохнув, молодой человек удовлетворённо кивнул, и, простившись с епископом, поспешил поскорее покинуть святую обитель.
Андре шагал по коридорам родового особняка, с трудом удерживаясь от того, чтобы не сорваться на бег. Парень боялся, что опоздал, что отец уже ждёт его в своём кабинете, нетерпеливо барабаня пальцами по столу. Запыхавшись, он толчком распахнул массивные створки, тщетно стараясь на ходу придать себе обычный вид и параллельно восстановить дыхание. К счастью, Стефана в кабинете не оказалось. Зато была Эстелла, лениво развалившаяся на стуле для посетителей и накручивавшая на палец локон белокурых волос. Даже не отличавшийся особой внимательность Андре заметил характерные признаки того, что девушка только что вылезла из ванны. Услышав звук открываемой двери, она встрепенулась, но опознав посетителя, тут же снова расслабилась. - Как успехи? – нарочито безразличным голосом поинтересовалась она. - Прекрасно, - осторожно откликнулся Андре, готовый защищаться при малейшем намёке на нападение. – А у тебя? - Отвратительно, - честно ответила Эстелла, изобразив на лице настолько искреннее раскаяние, насколько только была способна. – Ничего не получается. Казалось, ещё немного – и слёзы буквально брызнут из глаз. Андре, уже собиравшийся было отпустить язвительный комментарий, промолчал, искренне сопереживая сестре. В приторном горе закрыв лицо руками, Эстелла скрыла улыбку – жизнь ничему не учила наивного братца, снова и снова удавалось проводить его подобными фокусами. - Сожалею. Думаю, отец не сильно рассердиться… Главное – не засмеяться, слушая его полные сочувствия речи.
Стефан молнией пронёсся по коридорам собственного особняка – чёрный плащ развевался за спиной Сальваторе, напоминая огромные крылья. Лишь один раз он остановился, выловив капитана своей личной стражи. Этому парню можно было полностью доверять – и, к тому же, для него имелось несколько срочных распоряжений. Стефан говорил отрывисто и быстро, не оставляя места ни для вопросов, ни для сомнений: - Разошли людей в городские таверны, пусть аккуратно прощупают тамошних на предмет выходов на воров. К завтрашнему утру я должен знать, где и как можно найти их лидера. В идеале – даже иметь уже запланированную с ним встречу. Стефан остановил его до того, как парень убежал выполнять возложенное на него поручение: - Кроме того, этой ночью доставьте сюда Гастоне Чени. Бугая из охраны Эмилио. Похитьте – позаботьтесь о том, чтобы были основания подозревать в этом дом Эстакадо. Выполняй. Докажи, что на тебя можно рассчитывать. Больше не медля, Стефан двинулся дальше по коридору, приближаясь к дверям своего кабинета. Когда дубовые створки вновь распахнулись, оба отпрыска уже были на месте и смиренно ожидали отца. - Рассказывайте, - требовательно проговорил Стефан, тут же опускаясь в своё любимое кресло. Минутой позже появился слуга с бокалом того самого отменного вина, доставленного прямиком из предместий Парижа. Выслушав сбивчивый и полный лишних подробностей рассказ Андре, Сальваторе кивнул. Пожалуй, даже кивнул благосклонно. - Отличная работа. Превосходно. Не веря своим ушам, Андре поднял голову. Столь откровенной похвалы от отца ему ещё слышать не приходилось. Хоть дальнейших разъяснений и не последовало, но юноша всё равно уже был на седьмом небе от счастья - Эстелла? – с беспокойством взглянув на чрезвычайно подавленную дочь, осведомился он. - Ничего, полный провал, - дрожащим от волнения голосом откликнулась девушка. Стефан лишь улыбнулся. У него было слишком хорошее настроение, чтобы зацикливаться на таких мелочах. - Ничего страшного. В глазах девушки сверкнули весёлые огоньки, хоть и выглядела она по-прежнему морально раздавленной.
|
|
Что сказать, для Алексея прошедший день выдался довольно-таки легким, не обремененным никакими трудностями. Серьезно, не считать же трудной экскурсию по торговой части Одессы, в сопровождении столь приятной в общении барышни, какой была мадемуазель Софья? Тем более что выбирали они не какую-то мелочь вроде одежды или обуви, а очень даже наоборот - предметом их интереса было оружие. Надо сказать, что подавляющее большинство анархистов питали к своему оружию чувства не менее теплые, а чаще - куда более теплые, чем к окружавшим их людям. Что сопливые гимназисты, которых владение даже копеечным однозарядным пистолетиком наполняло пьянящим ощущением вседозволенности, что умудренные годами старики, прошедшие со своими "кольтами" и "браунингами" через горнила восстаний и революций. О тех, кто вышел из преступной среды или простого народа, можно было вообще не говорить.
Особенно Серебрякову запомнился момент, когда пожилой еврей явил на свет подлинное сокровище - газовые гранаты. Нельзя сказать, что это была любовь с первого взгляда - нет, скорее это было восхищение, которое испытываешь, мельком увидев на улице прекрасную незнакомку в великолепном платье, шествующую от раскрытых дверей "Ролс-Ройса" до распахнутых ворот дорогого ресторана. Ощущая трепет в груди, Алексей легонько провел кончиками пальцев по угловатому корпусу гранаты. "Словно бокал, до краев налитый Смертью..." - пришла на ум поэтичная метафора, хотя ничего общего с изящным бокалом у осязаемого предмета не было. Поразительно, какие чувства может испытывать человек, в отношении того, что создано для убийства ему подобных. Остальной товар его, в целом, тоже не огорчил. Глушители, пистолеты, несколько дымовых шашек - великолепные инструменты для прикрытия отступления, либо наоборот - наступления. Пара шинелей без опознавательных знаков - не идти же на дело, грозящее смертоубийством, в повседневном костюме?
Потому к праздничному ужину, Алексей явился в приподнятом настроении, что и проявил, отпуская шуточки и поддерживая застольную беседу. К уже ставшему знакомым тосту богоизбранного народа присоединился с жаром, звонко воскликнув:
- Лэхаим!
Отчет Софочки, в свою очередь, выслушал без всякого интереса - как-никак, сам принимал в закупках активное участие. Слова Жорика, однако, его зацепили. Нет, Алексей уже понял, что за тип этот уголовник - во всякой компании, что в студенческом кружке друзей химии, что анархистской группировке, находилось место таким - сварливым ворчунам, вечно чем-то недовольным. Однако недовольство тем, в чем участвовал ты сам, выглядело по меньшей мере странно. Однако вступать в спор с подобным субъектом Серебряков не испытывал ни малейшего желания.
Когда же помянутая мадемуазель вернулась к столу, преобразившись до неузнаваемости, Алексей на пару мгновений потерял дар речи. Нет, он, конечно, был в курсе нюансов ее профессии, но чтобы так переменить внешность... Бывший студент готов был поклясться, что дешевая желтобилетница, вышедшая к столу, и элегантная "мадемуазель Софи" - совершенно разные женщины. Однако самообладание покинул его всего на несколько секунд, после чего он повторил жест Жорика, отложив столовые приборы и несколько раз хлопнув в ладоши. От словесных комментариев решил благоразумно воздержаться.
-
Какая у Алечки поэтичная душа^^ Он - душенька)
-
Серебряков продолжает радовать! (хотя модуль, похоже, это не спасет)
|
|
Город утонул в мерцающих огнях, что освещали тёмные улицы из квадратных проёмов окон. Умиротворяющая тишина объяла паутину раскинувшихся узких улочек и бульваров, лишь редкий прохожий нарушал её звуками собственных шагов. Матиас был одним из тех, кто вышел этим вечером из дома. И, проезжая мимо чужих домов, он вдыхал ароматные запахи готовящегося ужина и слушал чужие голоса, что доносились из ближайших приоткрытых окон. Он знал наверняка, что именно могли обсуждать за столом эти люди: ещё недавно спокойная Пьяченца буквально взорвалась от шокирующей новости. Он усмехнулся. Эти люди могли сейчас обсуждать его семью, возможно, желать ей смерти, не ведая, что один из названных избранников проезжает сейчас мимо их домов. Джованни чувствовал себя превосходно. Возможно, от того, что любил ночь и прогулки под пологом тьмы. Его не сковывал страх от давящего отовсюду мрака; наоборот, он считал его своим союзником. Он двигался бесшумно, словно тень, чувствуя себя в своей стихии. Дом ростовщика встретил его приятным золотистым светом в океане царствующей на этой улице ночи. И сам хозяин встречал его радушно; пригласил присесть, предложил, как и любой хороший хозяин, закусить и выпить. Но, верно, вся эта суета лишь для того, чтобы посетитель проникся к банкиру симпатией, а после рот не разевал на названные после завышенные проценты. Но Матиаса цена кредита не удивила; старый еврей был прав, до него дошли слухи. Подписывая документ и получая деньги, Джованни подумал о том, кто побывал ещё сегодня у бар-Шалмона и были ли среди его посетителей его прямые конкуренты. Но - всему своё время. Всё, что нужно, он узнает.
***
Беатрис вошла в театральный городок и попала в иной мир: полный ярких красок, улыбок и комплиментов. На щеках девушки заиграл румянец. В глазах её блестел азарт, и тонкие пальцы чуть-чуть дрожали от переполнявшего её восторга. Никогда не приходилось ей бывать за кулисами, и эта обратная сторона театра показалась ей восхитительной. ...Амадэо оказался до крайности интересной личностью. И правду о нём говорили - любил он косметику и был несколько женоподобен, но, пожалуй, это придавало ему какой-то свой, особый шарм. Беатрис отметила то, что Винченцо её знает, и это не могло не польстить ей. Она выслушала все предложения Амадэо, с каждым разом всё больше понимая, насколько театр в самом деле нуждается в деньгах: он готов ей расписать самые лучшие декорации и сценарий и набить за это приличную цену. Впрочем, Беатрис его не осуждала: такие времена. То, что вчера казалось делом, не стоящим внимания, теперь становилось очень важным, а то, что стоило дёшево, резко поднималось в цене. Но стоило отдать артисту должное - расписывал он очень вдохновенно. Что ж, это сотрудничество могло принести свои плоды - если одна лишь идея способна вызвать восторг, то что станется с теми, кто будет удостоен чести лицезреть сиё творение? Беатрис поспешила выказать своё собственное восхищение по поводу услышанного: - О, синьор, это замечательно! Признаюсь, я искренний ценитель искусства и поклонница вашего творчества, мне было бы очень приятно, осчастливь вы публику, и меня в их числе, своим театральным шедевром. Семья Джованни будет очень вам признательна, и не одной лишь словесной благодарностью, - тут Беатрис тонко улыбнулась и слегка прищурилась, приступив к тому, что её больше волновало: - Я очень хотела бы увидеть воплощение вашей самой безумной и гениальной идеи, но... синьор Амадэо, каждая идея проникает в разумы тех зрителей, что готовы её воспринять. Мне бы не хотелось ставить рамки только для благородных особ: я думаю, ваш театральный триумф должны видеть люди и более низкого сословия. Время нелёгкое, всем нужно отдохнуть разумом и душой. Мой муж, Матиас, как известно, выказывает свою доброжелательность не только по отношению к богатым... Это должно быть что-то облечённое в форму, такую, чтобы простой зритель её понял, но и со смыслом, что может стать пищей для ума. Я хотела бы видеть в вашем исполнении Высокое Искусство, но, боюсь, сейчас не то время... Надеюсь, вы меня понимаете, синьор? - Беатрис пожала ему руку, очаровательно улыбаясь. - Мой муж не готов тратить двести сольдо на постановку, но и пятидесяти будет недостаточно. Синьор Амадэо, вашу неоценимую помощь семья Джованни не забудет: как только вся эта жалкая суета окончится, она станет вашим покровителем, и вы сможете воплотить в жизнь свои лучшие идеи.
|
|
С лица Жоры Краско ухмылка никуда не исчезала, а сегодня она казалась какой-то зловещей.
Рюмку водочки взял, мимо носа провел, как будто проверив, "оно?" и убедившись, что "оно" залпом вылил содержимое в глотку. На миг замер и снова та самая ухмылка.
- Лэхаим!
Поставил рюмку, это все, пока дело не сделается, не до развлечений. Хотя... Подошел к столу с покупками. Нет, все не его. Всё не то. И за всё это - почти две тысячи рублей? Ну, быть может, если на Привозе покупать, так оно то и выйдет, даже если с барыгами сторговаться. Только вот зачем?
- Вы мне поясните, я не очень расклад понял. Вот шпалер - так Тоня же давеча такой же притащил. Шинели - а какой с них прок? Пуля любая пробьет, ну разве что удар под дых самую малость легче будет. Или вы, таки, собираетесь "дружить" будущих покойников на расстоянии танца?
- Не, ну каждый ж сам идет к своей смерти, я ж не настаиваю, но только сразу хочу вам сказать - против пули шинель не поможет никак. Да и шпалер ещё один - так ли нужен? Это я ж к тому, что если лавэ наше общее, то хотелось бы и делить его по-честному. А если на общаг до Привозу бегать, так то надо же со всеми уважаемыми здесь людьми перетереть, таки вы меня слышите? Ну да прости, Софочка, можно таким подумать, что я всем недоволен, но может оно так и есть, хотя ты же меня знаешь, я тебе спасибо говорю, сама за что знаешь. Но это же не говорит за то, что я не могу высказать своё недовольство. Ну да я всё сказал, теперь к делу пока.
За стол сел, кушать начал. Водочку не пьет, только неспешно кушает. Как в ресторане. Так и дождался появления Софочки в новом обличье. Приборы столовые отложил в сторону и несколько раз в ладоши хлопнул, мол, что надо.
Появление Самуила, впрочем, было встречено менее бурными овациями. Точнее, совсем без оваций, но с утвердительным кивком головой.
- Таки мы уже что-то делаем или остаемся и кушаем здесь дальше?
|
|
|
Неудача у дома де Боно заставила Челесте сильно задуматься. Получается что здесь Сальваторе их обошли и оставалось надеяться, что ненависть Эмилио здесь возьмет верх на выгодами возможного союза. И перевесит неприязнь к дому Эстакадо в частности. Словом, де Боно сам влез в дрязги, когда посчитал, что может оспорить решение герцога Сфорца. Потому взбешенному солдату достался лишь укоризненно-холодный взгляд, словно тот был мальчишкой-прислугой, уличенным в мелком воровстве сладостей. Вести себя как ссорящиеся на рынке торговки Челесте считала ниже своего достоинства. А вот у дома Альберти почтенную сеньору поджидал небольшой сюрприз, а именно - служанка, явно желавшая подзаработать сверх того, что у неё уже было. Это был какой-никакой, но шанс. -Помогать нуждающимся - дело благородное, - кивнула Челесте, вполне готовая заплатить за такие сведенья, - если же память ваша будет особенно остра, а разговор - весьма интересным, то я согласна заплатить даже не двадцать, а тридцать сольдо. При условии, что при встрече со следующими, жаждущими вам помочь и поговорить о том, что происходит в доме, так же как и я, начальная сумма пожертвование будет никак не менее тридцати сольдо. Столь странное условие Эстакадо выдала лишь на основании искорок алчности в глазах девушки. Просить её молчать бессмысленно, так пусть же следующий жаждущий раскошелится еще больше, чем пришлось Челесте. Сейчас она вроде как подала служанке неплохую идею даже с возможностью почувствовать себя важной особой.
В церкви Челесте вела себя как обычно, да и кого интересовала дворянка в относительно скромном наряде, опустившая голову и перебирающая простенькие на вид четки? Конечно приказ Моро обсуждали все, кому не лень, но пока сеньора Эстакадо еще могла сходить в церковь как обычно. Потом придется принимать меры предосторожности и ходить с охраной, а лучше воздержаться без нужды от прогулок. Епископ, как и ожидалось, в аудиенции не отказал, потому войдя в кабинет, Челесте сперва склонила голову и попросила благословения у отца Феликса. Это был человек, достойный уважения, а не просто "свинья в рясе", как иногда называли школяры не слишком честных и порядочных священнослужителей, и сама Эстакадо его уважала. В столь смутные времена человеку достоинств отца Феликса весьма и весьма непросто оставаться епископом... - Прошу простить, если прервала ваши размышления, отче. Но теперь, когда в Пьяченце наступают столь непростые времена, я хотела бы обрести духовное утешение. Теперь мою жизнь омрачает не только за своих братьев, ведь они - единственные родные, что остались со мной после смерти отца и матери, но и за наш славный город, в котором мне посчастливилось родиться и вырасти. Увы, но если дом Эстакадо желает лишь сохранить и, по-возможности, укрепить свои позиции, то некоторые настроены не в пример решительней. Беспокойные слухи о том, что далеко не все намерены подчиниться приказу герцога Миланского, а достойные мужи города, вроде Эмилио де Боно, и вовсе начинают ненавидеть ближних лютой ненавистью. Блеск графского венца словно лишает людей разума и подобное наверняка беспокоит также и вас, отец Феликс. Потому... я хотела бы исповедаться и помолиться от всего сердца за своих братьев, ибо в такую смуту может статься так, что это окажется последней моей исповедью. - говорила все это Челесте своим приятным и печальным голосом, словно продолжала нараспев читать молитву.
-
Красивый текст и верные мысли. Умница)
-
Теперь я понимаю, почему Данте так ценит и уважает свою сестру. :3
|
Слушая Эмилио, Стефан вежливо улыбался. Определить, что же скрывала за собой эта улыбка было решительно невозможно. Сальваторе молча слушал разглагольствования собеседника, изредка кивая в ответ на особенно впечатляющие перлы – сторонний наблюдатель никогда в жизни бы не догадался, что на самом деле Стефан просто издевается над де Боно. - Совершенно верно. Всё горе от ума, - важно кивая подтвердил он, помогая Эмилио развить свою несомненно чрезвычайно глубокую мысль. – Поэтому я и пришёл к тебе. В конце концов, кто ещё в этом городе достоин того, чтобы оказаться у власти? Упоминание церкви заставило Стефана едва заметно поморщиться – он надеялся, что во время беседы удастся обойти этот скользкий вопрос. Эмилио, сам о том совершенно не подозревая, только что изрядно осложнил ситуацию – теперь нельзя будет заявить, что он был просто не в курсе относительно планов епископа. Нехорошо. Навряд ли гнев церкви окажется достаточно страшным, чтобы нанести непоправимый урон сразу обоим домам, а это значит… Значит, что рано или поздно Эмилио узнает об его обмане и тогда карта неминуемо покинет колоду. Стефан нахмурился – осложнения обещали оказаться даже более серьёзными, чем он сперва полагал. С другой стороны, если Эстакадо своевременно узнает об истинных намерениях церкви и откажется от дуэли, то это сыграет на руку Сальваторе, но… Стефана раздражало наличие слишком большого количества неизвестных в предлагаемом уравнении. Если во время всех этих махинаций всплывёт его имя… То все планы могут в одночасье рухнуть к чертям. - Слышал, епископ подумывает об наложении моратория на дуэли, - задумчиво протянул Стефан, но тут же закончил со своей обычной уверенностью: - Но, полагаю, мне без труда удастся его отговорить. До завтра. Я непременно прибуду. Сальваторе медленно и неторопливо поднялся, ещё одним волевым усилием всё-таки опустошив напоследок свой кубок, и даже решился ещё раз рискнуть здоровьем в медвежьем рукопожатии. Слушая рассказ Эмилио о своей дочке, Стефану на несколько безумно коротких секунд даже стало жаль де Боно – он вспомнил Эстеллу и в контексте этих мыслей подумал о том, насколько жестоко собирается поступить со старым знакомым. Этот человек в своём простодушии даже не допускает мысли о возможном предательстве – было что-то милое в такой детской наивности. Но душевные терзания Сальваторе длились недолго – очень скоро на смену душевному порыву пришёл обычный жестокий цинизм. Он прошествовал через зал к выходу, с чувством глубокого удовлетворения отворил массивные створки. Проходя мимо Чени, удостоил того презрительным взглядом. Всего лишь презрительным, чтобы тот случайно не догадался о планах Сальваторе относительно его скромной персоны. С этим парнем Стефан церемониться особенно не собирался – он был прирождённым стратегом. Всегда реализовывал многоходовые комбинации, пытаясь развивать несколько альтернативных планов одновременно. Он не мог игнорировать очевидную выгоду даже во время сведения личных счётов. Очень скоро Чени будет глубоко раскаиваться в своём поведении, а Сальваторе забросит в общественность Пьяченцы ещё больше причин для раздора и взаимного недоверия. Разделяй и властвуй. С холодной ухмылкой Стефан снова забрался на своего коня, вогнал в бока несчастного животного острые шпоры. Сегодня ему нужно было ещё кое-кого навестить. Наладить контакты с теневыми кардиналами этого города.
Андре молчал, разглядывая предложенный ему листок бумаги и раз за разом перечитывая текст. К несчастью, от многократного повторения одного и того же действа чудесного озарения из ниоткуда не ожидалось. Интуитивно юноша чувствовал, что сейчас он на пороге того, чтобы принять неимоверно важное для отцовских планов решение, вот только сомневался, действительно ли Стефан Сальваторе хотел именно этого. В душе он проклинал отцовскую склонность к туманным и неоднозначным формулировкам, и в то же время ненавидел самого себя за то, что не в состоянии их верно интерпретировать. Сестра в этом нелёгком искусстве преуспела гораздо сильнее. Молодой человек нерешительно взял перо, запустив свободную руку в свои длинные светлые волосы. Впрочем, это движение в нахождении ответа тоже не особенно помогло. В конце концов, Андре всё же решился и поставил в нужном месте размашистую роспись. Ещё раз взглянул на епископа, стараясь оценить реакцию старика. А затем он задал вопрос. Сам толком не понимая, что его на это сподвигло: - А если… Некоторые дома всё-таки ослушаются указа? Будет ли с нашей стороны правильным применить силу в рамках урегулирования конфликта? Видите ли, отче, наш дом не располагает особенными ресурсами – мы всегда предпочитали мир войне, и, в случае чего… Навряд ли окажемся в силах оказать ощутимое противодействие вооружённому столкновению… Если бы Стефан сейчас был здесь, то непременно оценил бы манёвр сына. Всё-таки, было в нём кое-то и от отца, не только светлые и шелковистые волосы матери.
Эстелла медленно и без прежнего куража тащилась домой. Девушка пребывала в необычайно подавленном состоянии – настолько, что желание завалить в постель первого же достаточно привлекательного солдата из охраны особняка неуклонно росло. Уныло цокали подкованные копыта по тракту. День определённо не задался. Кроме того, что Эстелла провалила всё, что только возможно и не смогла уговорить кучку пьяных мужланов впустить её внутрь – так она ещё и зря совершила это далёкое и необычайно утомительное путешествие. Отец определённо не будет в восторге, а мысль о том, что сегодня ей вместо желанного отдыха ещё предстоит с ним объясняться, угнетала девушку ещё больше… Но ведь она старалась, правда старалась. Разве она виновата, что не стала рисковать жизнью из-за весьма сомнительной выгоды? Едва ли. Отец согласится. Эстелла знала его достаточно хорошо и могла предсказать практически каждую фразу. Вот только… До полного примирения и прощения девушке предстояла ещё довольно продолжительная и не слишком приятная беседа. Несмотря на общее благополучие дома, она искренне надеялась, что Андре провалился ещё сильнее неё. В таком случае – самой Эстелле гнева почти не достанется.
|
|
|
Грязная чернь! Bastardo, выродок brutta vасса! Дерьморожденный, как ты смеешь в лицо говорить "ты" дворянину дома Колонна!? Переборов себя, улыбнулся гостю приветливо. - Проходи, присаживайся. Выпей вина. - Сказал, когда этот сын свиньи уже со скрипом вытаскивал зубами пробку из горла. Омерзительно. Ладно, пока этот хорек полезен - его стоит терпеть. И - слушать. Как ни крути, а эта челядь знает о Пьяченце куда больше него самого. Пока что. Кивая и улыбаясь, Доменико внимательнейшим образом слушал недорого гостя, не забывая подливать ему вина своей собственной рукой. Пусть, пусть говорит. Думать же будет он, Колонна. Primo. Действительно, рrimo и есть. Бешеный пес Боно может сослужить хорошую службу. Преотличную службу, можно сказать. И с чем большим количеством народа он сцепится - тем лучше. Ведь чем больше прольется крови - тем меньше доверия заслужат здешние scemo в глазах Мавра. Что ж, этому вздорному мужику стоит написать письмецо. Прощупать его, так сказать. А после можно будет навестить его и лично, если почва окажется благоприятной. Secondo. Епископ. Что ж, его можно натравить на того, кто решит использовать против силы Боно свою силу. Позже. Terzo. Бунтующие дорвавшиеся до власти простолюдины. Великолепно! "Крови могут подпортить изрядно, но шансов на успех нет" - это же именно то, что нужно! Одна проблема - Доменико в их глазах может оказаться именно что "титулованным ослом". Значит, стоит иметь с ними дело через третье лицо. Quarto. Струсил, bastardo. Оставил город на съедение этим акулам, а сам поехал трахать своих девок. Quinto. Жид есть жид. Впрочем, еврейский погром на пользу "соревнующимся за право" не пойдет. Можно заняться, если не будет других вариантов. Sesto. Фу. Хорошо, что род Колонна в деньгах не нуждается. Settimo. Надо посмотреть, чье имя и как извращенец упомянет в пьеске. Та самая Лучиана любит смотреть такое дерьмо - она и расскажет. Ottavo - интересно. Скорее всего - домыслы кухарок из-за того, что наговорил намедни. А может, и чье-то внимание к его возвышенной персоне. Пока это плохо - но должным образом этот слух обработав, из него можно сделать сокровище. - Terzo, Якопо. - Хоть какое-то возмездие над нахалом Доменико мог себе позволить. И позволял при любой возможности. - Мне нужен посредник для переговоров с городским советом. Не сомневаюсь, ты знаком со многими из них. Замолви за меня словечко, скажем, Альберти. Или пошли кого-нибудь, чтобы он сделал это за тебя. Завтра я собираюсь навестить его и иметь серьезный разговор. Будь другом, подари ему мысль, что слухи обо мне правдивы лишь наполовину. На ту половину, в которой я собираюсь избавиться от "титулованных ослов". А вот вторая половина, о письме - ложь, и письмо содержало лишь искреннее возмущение подобной инициативой достопочтимого Сфорца. Я буду так благодарен тебе. Еще на столько же. Тугой кошелек приземляется на резной стол. В нем - 20 золотых. - И, Якопо, ottavo. Если вдруг узнаешь, кто из стоящих людей распускает обо мне это дерьмо - будь добр, укажи мне имя. Конечно, я этого не забуду. Еще немного поболтав языком о том о сем, Кольвицци ушел. А Доменико, наконец, остался один. И тут же приступил к бурной деятельности. Первым делом отправил прислугу на рынок - нужно было совершить кое-какие покупки. И речь тут не о свежих фруктах или вине, нет. Речь о стали и тех, кто ее держит. В грядущих событиях эти две вещи могут пригодиться.* После чего сел писать письмо к Боно. Как закончил - так уже и вечер подкрался. А вечером уж не до дел Колонне. Вечером надо кутить, вино пьянствовать да по борделям ходить.
|
Узнав, что его чрезмерно охочий до общества прелестных женщин tenente сегодня буквально чудом избежал сетей коварной и распутной девицы, Данте испытал непередаваемое облегчение. О, синьор Эстакадо не имел ничего против распущенных красавиц, но лишь до той поры, покуда они не предпринимали попыток рушить его планы. Искала бы Паоло не Эстелла Сальваторе, а любая другая девушка, капитан и глазом бы не моргнул. Однако внезапный интерес этой особы, обладающей репутацией такой сомнительной, что сомнительнее уже некуда, к бастарду Джустиниани означал лишь одно: глава дома Сальваторе уже вступил в игру и активно копал яму одному из своих соперников. Стоит ли говорить, что перспектива оказаться в этой самой яме нисколько не улыбалась молодому Эстакадо? Раздав указания подчинённым и проверив всё, что только можно, Данте напоследок наказал Альдо Фламини передать по караульной смене следующее: как только лейтенант Джустиниани объявится, немедленно соощить ему, чтоб он явился к capitane. Замысел мужчины был весьма прост. Зачем ждать, пока конкуренты предложат Паоло то, что может предложить ему его командир? Пообещав tenente свой пост, синьор Эстакадо мог бы заручиться его поддержкой, а через него – и поддержкой его отца. Всё равно при получении графского титула дел у Данте прибавится, и ему станет не до командования стражей. Порешив на том, он вознамерился завтра любой ценой перехватить Паоло и переговорить с ним. Пока же любвеобильный Джустиниани был в безопасности, ограждённый от дочери Сальваторе стенами обители, Эстакадо не оставалось ничего иного, кроме как ждать. Но ведь не обязательно же ждать, сложа руки? В весьма и весьма приятном обществе maman Аньес Данте узнал меньше, чем хотел бы, но больше, чем рассчитывал. Вероятно, стоило навеститься обаятельную maman несколько позже, когда утрясётся удивление, а участники игры умудрятся добрести до досужего заведения и распустить языки. Выслушав внимательно владелицу борделя и отдав ей честно заработанные двадцать золотых, Данте откланялся и покинул сие замечательное заведение. Ему нужно было как следует обдумать услышанное и определиться не только с планом действий на завтрашний день, но и вообще с дальнейшей своей стратегией. Итак, стоило более основательно принять во внимание Боно. Даже упомянутое «немногим лучше» способно было сыграть на руку, но для начала стоило выслушать, что проведала Челесте. Со святым отцом тоже можно было договориться, пообещав поддержку не только церкви, но и посильную помощь в начинаниях священнослужителя касательно недопущения кровопролития. Стоило поделиться золотом и с главой театральной труппы. А вот к кузнецу достаточно пока просто присмотреться. Предпринимать в отношении Нинни активные действия не следовало хотя бы потому, что это может подпортить репутацию капитана городской стражи в глазах обитателей Пьяченцы. Хорошо бы решить этот вопрос спокойно. Если же Самсоне Нинни окажется препятствием, проще будет подставить его, сделав из него преступника. Однако ситуация была неясной, и потому Эстакадо счёл рациональным отложить её разрешение. Пока. Не стоило упускать из поля зрения и ди Ферранти. Но вот с очерёдностью станет ясно только после разговора с сестрой. В целом же Данте обрисовал для себя всю картину. Не имея особых огрехов и шлейфа скабрезных слухов за плечами, он имел шанс выехать в качестве прямого, открытого и честного человека. Почему бы не попытаться?
|
|
|
|
|
Удостоив быстро растущую гору снаряжения лишь скупым удовлетворенным кивком, Мордекай занялся распределением разномастных гранат, дополнительных магазинов и баллонов с дыхательной смесью по магнитным крепежным панелям и подсумкам. Себе “Призрак”, привыкший быть во время любой операции “острием копья”, помимо стандартного комплекта взял только некоторое количество “расходников”, но, ни более экзотические запросы коллег, ни удивительная сговорчивость клерков отдела снабжения не казались сейчас чем-то странным. В конце концов, им предстояла совместная с потенциально опасными для окружающих агентами Инквизиции операция, подразумевавшая поход в агрессивную неизвестность, в которой ранее пропали два десятка лансельеров вместе с прикрепленным арбитром. Все это выглядело достаточно плохо для того, чтобы наличие среди заказанного (и незамедлительно доставленного) оборудования пулемета, маскировочного плаща или взрывчатки удивляло не больше, чем включение в отряд специалиста по тяжелому вооружению или откровенного убийцы. То есть вообще никак.
Закрепив на спинной пластине массивный штатный дробовик, “Призрак” осенил себя знаком аквиллы, коротко поблагодарил Императора за возможность снова быть инструментом его воли, и, чуть помешкав, испросил упокоения для душ членов патруля В29-13К и отдельно для души Кастера Месснера. Не то, чтобы все лансельеры искупили свои грехи и заслужили освобождение от оков мира смертного, но все указывало, либо на гибель или пленение патруля, либо на бунт и дезертирство какой-то его части, и лучше уж им всем быть трупами, чем дезертирами или пленниками чего-то, обитающего в этом самом “соборе”. В соборе, которого, судя по картам, там вообще не было. В соборе, внезапное “появление” которого можно было бы объяснить воздействием радиации, наркотиков или каких-то особенно ядовитых промышленных химикатов, если бы не участие в операции слуг Инквизиции.
– Император защищает, – еле слышно прошептал Мордекай, последним шагая в кабину скоростного лифта.
…
В ангаре, когда бывший в отряде вторым номером Брохерт спросил про правила огневого контакта, “Призрак” молча повернул голову в сторону командира, демонстрируя готовность услышать ответ и даже легкую заинтересованность. Нет, он, как, наверное, и все остальные, не сомневался в ответе Тодда, но послушать, в какую именно форму тот его облечёт было полезно. Экзекутор, в отличие от других членов группы, о которых Мордекай хоть что-то, но слышал, был величиной неизвестной. Загадкой. Головоломкой. А загадки и головоломки арбитр Красс любил.
|
|
Новостей оказалось много; Матиас, расположившись на удобном стуле, смаковал багрово-красное вино, закусывая любимым сыром. Был он с виду чересчур спокоен, но к этой особенности его Бартоломео, казалось, привык, и продолжал расписывать в красках все слышанные им слухи. О ноги Матиаса начал тереться пушистый проходимец, что бесшумно проник в кухню и замурчал при виде хозяина. ...К тому моменту, как Бартоломео закончил, Джованни поглаживал на коленях кота и задумчиво смотрел куда-то в стол. Прошло какое-то время, прежде он очнулся и вновь посмотрел на своего работника. - Превосходно, Бартоломео! – Джованни расплылся в довольной улыбке, поднялся с места, согнав кота, и выпил залпом остатки вина. – Как всегда, ты меня радуешь, мой друг. Завтра жду новых вестей от тебя. С этими словами Джованни вышел.
***
Вечером, когда маленький Рико уже спал, супруги собрались в гостиной. Матиас читал письмо, что прислал ему Карло. Значит, Папаша готов взяться за работу и подключить уличную шпану... Превосходно. Беатрис буравила его долгим, пронзительным взглядом, ожидая, когда муж закончит и обратит на неё внимание. Её жгло невероятное любопытство. Матиас был прав, синьора Джованни, помимо прочих своих достоинств и недостатков, обладала эгоизмом, и мысли о возможной власти грели ей душу. Малышка Буджардини, будучи в нежном возрасте, лелеяла мечты о собственном особняке, красивом муже, мешках денег и влиянии на знатных особ. Впрочем, до сего дня некоторые её планы осуществились, но, как видно, не все, раз она захотела быть первой синьорой Пьяченцы. Но как? Беатрис была недовольна тем, что не так часто выбирается в свет - Матиас попросту не любил пышных приёмов и считал их излишней роскошью. Беатрис же полагала, что это важная часть светской жизни города и только на приёмах и различных встречах можно укрепить полезные связи. И вот, настало время втолковать это мужу. Но для начала... - Расскажи мне всё, - потребовала девушка, как только Матиас поднял от бумаги глаза. Джованни без утайки поведал обо всём, что услышал от своего подчинённого. - Хм, значит, синьора Пикколомини ищет мужа, - подобно всем женщинам, Беатрис заострила внимание на новости, касающейся другой женщины. - Надеюсь, в твоей голове нет никаких соображений на этот счёт? Матиас поднял бровь. - Если ты не выбьёшь эти мысли из своей чудной головки, то я за себя не ручаюсь. Самое меньшее, что меня сейчас беспокоит, это богатая распутная старуха. Меня больше беспокоит этот подонок Нинни. - Матиас набил трубку табаком и прикурил. - Распространяет своё республиканское дерьмо и собирает что-то наподобие ополчения... Как же. - А меня он нисколечко не беспокоит. - Почему же? - В городе достаточно богачей, которым этот режим невыгоден. К тому же, сейчас, когда есть возможность занять "престол". - Дорогая моя, если речи этих чёртовых республиканцев достигнут ушей народа... Народ начнёт думать, что его угнетают и ему не дают право голоса. В общем, вобьёт себе в голову всю эту чушь и ложь. - Подожди, у тебя есть ещё три конкурента, которым ополчение Нинни так же вставляет палки в колёса. Мне кажется, отец Феликс способен сделать нам большее зло. - Отец Феликс? Что может сделать этот святоша? Беатрис нахмурилась от несообразительности своего мужа. - Дорогой, если ты не религиозен, это не значит, что и остальные думают как ты. Слова наместника бога способны достичь сердец и быть приняты за собственные мысли. - И всё же, раскланиваться перед епископом я не собираюсь. - Ну хорошо... А что де Боно? - Пылит, по всей видимости, но ничего не предпринимает. Только распространяет своё мнение, которое вряд ли всем интересно. Не хочу обращать на него лишнее внимание: он напыщенный петух, не более. Если будет сильно мешать, найму убийцу, но, мне кажется, это может и не потребоваться. - Убийство! Ох... Новость о том, что Колонна хочет нанять для тебя убийцу, меня сильно тревожит. Вдруг это правда? Матиас тонко улыбнулся, но ничего не ответил. Убийца попытается устранить убийцу... Это будет даже интересно. - А вот новость о театральном представлении мне очень нравится! - продолжала Беатрис. - Будет здорово, если наши имена назовут в конце представления. К тому же, всегда мечтала познакомиться с человеком, связанным с актёрской деятельностью. Джованни с нежностью посмотрел на жену: эта тяга к искусству всегда была особенностью женского пола, но, честно говоря, его самого перспектива пересекаться с представителем труппы не привлекала. - Если ты так этого хочешь, то почему бы и нет? Мне вот больше интересно, с какой целью лейтенант стражи отправился в монастырь. Уж точно не для того, чтобы постричься в монахи. Не Эстакадо ли его послал? - Для встречи с епископом? - предположила Беатрис. - Но даже если и так: ты всё равно не хочешь иметь дел с церковью... - Ну, почему не хочу. Можно пожертвовать ей кругленькую сумму. - Не думаю, что отец Феликс после этого будет сразу тебе симпатизировать. - Золото способно растопить лёд в любом сердце, да, радость моя? - Матиас смотрел в потолок и пускал дым из трубки, он не видел лица Беатрис, но та в этот миг прищурилась и отвела глаза. - Сегодня я заеду в банк и возьму некоторую сумму. Заплачу моим людям. После этого в нашем распоряжении будет гораздо больше информации, чем на сегодняшний день. Посмотрим, может, приплатим твоей труппе, если ты всё ещё этого хочешь. - Матиас... - Да? - А как ты смотришь насчёт приёма... - О, даже не думай. Только не в этом доме.
***
Матиас вышел из дома не в лучшем расположении духа. Он прекрасно осознавал, что подобного буйства в городе ещё не творилось, и ему совсем не нравилось, как начинали себя вести некоторые личности. Но, впрочем, их он боялся меньше всего: те, кто много болтает, на поверку оказывается пустозвоном. Гораздо больше его волновали те, чьи фамилии стояли напротив его. Что ждать от них? Как поведут себя они? Матиас, обладая змеиным хладнокровием, мог ждать сколь угодно долго, пока враги не перегрызут друг другу глотки или пока не набросятся на него; тогда он предпочитал одним точным ударом устранить конкурента. Притаиться и ждать удобного момента - это было в его духе. Именно таким способом он устранил собственного отца. Но это - он. А что будут делать его соперники?.. Пойдут на него с армией солдат? Заплатят убийце? Озолотят того, кто решится подсыпать ему яду?.. Способный на коварное убийство всегда будет ждать подобных действий от своих врагов. Убийство... Это слово не вызывало у Матиаса ни страха, ни содрогания при его упоминании. Убийство было закономерным явлением и во многих случаях было самым верным выходом. Вот, например, как сейчас... Но действовать сгоряча Матиас вовсе не хотел. Пролей он кровь, и весь город начнёт кровавую резню. Не то чтобы Джованни был против - наоборот, он был бы счастлив лицезреть, как надутые денежные мешки перерезают друг другу глотки за власть... Но у него была семья. И меньше всего на свете он хотел, чтобы Беатрис и Фредерико что-то угрожало. Впрочем... с каждым днём угроза будет расти. От этого никуда не деться. И резня... возможно, это именно то, что ему нужно.
С такими мыслями Матиас Джованни направлялся в банк. Чуть позже, получив сумму в 400 золотых, он передал проверенному человеку мешок с золотом и записку. "Рассчитываю на вас," - коротко говорилось в ней.
***
Беатрис встретила дома Матиаса при полном параде: бардовое платье облегало точёную фигурку, на узкой талии вились золотистые нити. Джованни обхватил её стан и поцеловал в лоб. - И куда это моя супруга собралась в таком наряде? - Решила уделить внимание одному интересному господину. - Мне стоит беспокоится и готовить рапиру к дуэли? - Пожалуй, нет: возможно, его и женщины-то не интересуют. - О... - Я подумала, что идея с театром не так уж плоха. - Би... - Послушай. Если ты не хочешь связываться с церковью и влиять на народ через неё, повлияй напрямую. Тебе нужна не просто известность, мой дорогой, а любовь горожан. Время смутное, всем нужно расслабиться и получить удовольствие. И ты будешь тем, кто в нелёгкое время подарил горожанам небольшой праздник. Матиас усмехнулся. В самом деле, этого он не хотел. Ни любви, ни известности. Его вполне устраивала возможность затаиться и выжидать. Но мысли Беатрис были разумны. А главное: это прекрасная возможность отвести глаза конкурентам. Радушный хозяин тратторий пытается заслужить любовь народа, а на деле - паук, плетущий сеть и готовый впрыснуть яд. - Очаруй его, девочка моя. - И губы его коснулись нежной кожи руки супруги.
|
|
Илай немного поморщился при виде очередных конспиративных уловок. Интересно, тем аколитам, что выбрали жить в этом бункере, каждый раз, когда они возвращаются, приходится "помочь подвинуть ящик"? Как-то это глупо должно выглядеть. Впрочем, подобные тонкости относились к тем сферам деятельности Инквизиции, в которых он никогда не разбирался - покрывающим все тайнам, загадочным группам, щебечущим в ночи птичкам интриг и слухов. Если инквизитор решил, что такая скрытность необходима - значит, так нужно. Его удел - поле боя.
Получив дата-контейнер от Моисея, Илай отправился в комнату с когитатором, ждать прибытия остальных членов группы. Четверо из них жили здесь, поэтому они, должно быть, уже были готовы. Илай мало общался с ними за пределами миссии, поэтому знал их по их роду занятий: Джейк, гвардеец и частенер, Дрейк, вериспекс из местного благородного дома Малфи, Даррен, снайпер, как и Джейк, с Волга, и псайкер Декстер. Никто из них не был особенно общительным, но все были вполне компетентны в своей сфере. Если бы инквизитор не был бы уверен в их навыках и стойкости, он не выбрал бы их в качестве своих аколитов, поэтому в деле Илай был готов на них положиться.
Не было еще двух членов группы, которые жили вместе со Стилихоном. Если бы не его сегодняшнее его странствие по улью, вероятно, он был бы сейчас с ними. Илай знал их лучше, чем остальных, поэтому они вызывали более сложные эмоции. Отец де Скалья, не совсем типичный священник для представителей Экклезиархии, но человек, полный веры и убеждения. Общение с ним придавало Илаю спокойствие и уверенность, поэтому он с готовностью поселился вместе с ним и, время от времени, исполнял добровольно обязанность его телохранителя. Прошлое Сильвестра де Скальи, как он знал, содержало мрачные моменты, однако, как казалось Илаю, они не запятнали его скверной. Однако, характерной чертой отца де Скальи была абсолютная уверенность в себе. Подобное качество было присуще многим выдающимся людям, позднее вставшим на путь ереси. Илай доверял де Скалье и уважал его, но отдавал отчет в том что он, как и все смертные, небезгрешен.
Аделина Дестефани была странным человеком. Илай знал лишь отрывки о её прошлом, но он слышал о том, что она вела жизнь грешницы. Тем не менее, в этой нынешной Аделине, казалось, будто не было и следа от греха. Она выглядела милой, добропорядочной, даже благодетельной в своих заботах о том, как они с де Скальей устроились в новом доме. Была ли это лишь маска, или маской было её поведение в прошлом, а сейчас она могла позволить себе быть самой собой? Чтобы достичь тех навыков, которыми он обладал, Илаю пришлось научиться усмирять свою плоть, ибо священный огонь не позволил бы нести себя человеку, чьи душа и тело нечисты. Но иногда Аделина вызывала у него странное чувство, смятение, будто легкую рябь, бегущую по поверхности его души.
Так или иначе, все члены группы прибыли, и Илай вставил переданный Смитсоном дата-цилиндр в когитатор. Стилихон прослушал сообщение, после чего принялся изучать другие данные, содержащиеся в информационном хранилище. Дело было интересным, понятно почему оно привлекло Ваарака. Исчезнувший собор, появлявшийся в различных частях улья - темное чудо, чья природа требовала тщательного изучения. Он был уверен, подобное могло происходить только с помощью сил Варпа. Во время службы на корабле, от офицера до рядового матроса-пустотника, никто не боялся ничего больше прорыва поля Геллера. Даже малейшее ослабление в его работе могло привести к чудовищным последствиям. Но даже и вместе с ним, тлетворное влияние пространства, через которое путешествовал корабль со включенным варп-двигателем, могло привести к кошмарам, галлюцинациям, даже мутациям и безумию, за признаками которых тщательно следил корабельный комиссар. Как показывал опыт "Офелианской Звезды", есть способы, доступные не гнушающимся нечестивых методов людям, которые способны привнести потусторонние силы в наш мир. К сожалению, планеты полем Геллера не оснащаются, и огородить их не так легко. Нечистое влияние могло привести к феномену, свидетелем которого стали лансeльеры. Кроме того, бывший имперский собор, ведущий себя подобным образом, является моральной угрозой высокого уровня. В целом, задание было ясно, однако несколько моментов заставили Илая напрячься. Миссия по исследованию "собора" была составной из сил Ордо Еретикус, Адептус Арбитрес и сил местных энфорсеров. Судя по всему, это произошло потому, что они уже получили информацию о феномене, и привлечь их к расследованию было проще, чем попытаться остановить распространение информации. Однако список патруля лансельеров выглядел очень странно. Среди них было несколько ветеранов со множеством наград, включая командира, несколько новичков. И большая группа энфорсеров, привлекавшихся к расследованию по одному и тому же делу о коррупции. То, что их всех отправили в один патруль, выглядело странно. Илай подозревал, что этот патруль, вероятно, являлся какой-то формой наказания, или попыткой избавиться от нелояльных элементов, отправив их в опасный район под-улья. Но что там тогда делали такие награжденные офицеры, как Бьянкини, и новобранцы? Не было исключено, что манифестация феномена была как-то связана с патрулем, или кем-то из его членов. Возможно, появление собора как-то связано с людьми, его обнаруживают, и находка лансельеров не была случайной. Надо поговорить об этом с отцом де Скалья.
Вслух же Илай пока что произнес:
- У нас полчаса. Нужно собрать все необходимое снаряжение. Пойду, включу Бонка.
|
Хоть именно на такой результат Стефан всегда и рассчитывал, но в душе всё-таки удивился, что его план сработал столь безупречно. Хоть и делалась ставка на тщеславность и прямолинейность Эмилио, хоть и были идеально затронуты необходимые струны, но вдумчивому по своей натуре Сальваторе всё равно нелегко оказалось поверить, что кто-то может оказаться настолько глуп и недальновиден. Впрочем, вопреки всем сомнениям, при одном взгляде на добродушного хозяина особняка становилось понятно, насколько глубоко проникло каждое слово Стефана. На столь ошеломительный успех, он, признаться честно, как-то даже и не рассчитывал. Уже прокрутил в голове дальнейшее развитие диалога, приготовился доказывать и отстаивать свою точку зрения, заготовил дальнейшие аргументы и блестящие манёвры… Вот только, всего этого не потребовалось. Эмилио оказался даже глупее, чем предполагал Сальваторе. А уж Стефан был очень низкого мнения относительно умственных способностей этого человека. Так или иначе, но всё шло в соответствии с задуманным планом. Ещё пара удачных манёвров – и его соперники поймут, какого противника в своей глупости рискнули недооценить. Впрочем, за успехом пришла и расплата. Медвежьи объятья Эмилио в компании с его «изысканным» хохотом, который неизменно сопровождался брызгами слёз, слюней и всевозможный иных жидкостей организма. Стефан перетерпел. Старый знакомый, стражник, проявляя немалую для его лиги сообразительность, попытался было выступить в роли гласа рассудка Эмилио, но тут же был с позором вытурен из зала. Но никуда не делся он из памяти Сальваторе, который успел исподлобья метнуть в спину Чени многообещающий и до крайности выразительный взгляд. Этого ублюдка Стефан уже не забудет.
А вот следующий вопрос де Боно загнал Сальваторе в тупик. Он настолько был поглощён подготовкой к самому диалогу, что не успел как следует поразмыслить о грядущих последствиях. Чтобы избежать необходимости немедленного ответа и замаскировать неловкую паузу, Стефан пошёл на жертву и вновь приложился к бокалу. Если сам Сальваторе тратил ежемесячно бешеные деньги, чтобы доставлять себе несколько бочек любимого вина прямиком из предместий Парижа, то напиток, который ему предложили здесь… Мог бы на равных конкурировать с разбавленным пивом, которое предлагали в самых дешёвых местных трактирах. Несколько глотков отвратной кислятины, впрочем, помогли выиграть драгоценное время. Когда Стефан наконец-то оторвался от кубка, он уже в точности знал, что ответит Эмилио – что ни говоря, а манипулятором Сальваторе всегда был превосходным. Если у Андре хватит ума правильно понять суть его поручения, если удастся добиться у церкви благословения и, ещё лучше, моратория на различные схватки… То результат провокации может превзойти все возможные ожидания. Осталось только выбрать, кого из противников счесть наиболее опасным… Фарадеччи – тот ещё позёр и дуэлянт, как никак, ещё один гордый носитель звания «клинка Пьяченцы». Вызвать такого на дуэль – слишком просто, он её с радостью примет. Хоть именно это и входило в планы Сальваторе, но всё-таки, куда лучше если удастся выманить на свет кого-то другого… Того, у кого, быть может, хватит ума поступиться честью и отказаться. Таким образом в арсенале Стефана окажутся сразу два козыря – во первых, карта с Эмилио всё ещё останется не разыгранной, а во вторых – авторитет одного из домов может стремительно обвалиться в сравнении с остальными. Из всех наиболее опасным противником казался ему Эстакадо… - Знаешь, Эмилио, мне кажется, ты совершенно прав. Никаких манёвров или пушек… Настоящие споры должны решаться не так. Только честная и открытая схватка может на самом деле доказать, кто и чего в этом городе стоит… - Стефан говорил, в душе насмехаясь над собственными словами. – Я думаю, ты должен бросить вызов Данте Эстакадо. Швырнуть перчатку ему в лицо, на публике, чтобы этот трус не смог отказаться. В честной схватке, отряд на отряд, решить, кто же действительно достоин править Пьяченцей… Сальваторе замолк, оценивая эффект сказанных только что слов. Рискнув, добавил: - Конечно же, этим кем-то окажешься ты… Вне всяких сомнений.
Андре облегчённо выдохнул, как только понял, что его предложение пришлось по душе Феликсу. Больше всего парень боялся, что неверно понял просьбу отца и что-то сделает не так, но выбирать не приходилось. Он молчал, пытаясь думать подобно Стефану Сальваторе, но до этого уровня сын был ещё крайне далёк, поэтому ничего путного, конечно же, не могло получиться. Андре знал лишь то, что отец отправился навестить своего давнего знакомого, Эмилио де Боно, которого он искренне ненавидел, а вот с какой целью он это сделал и какую выгоду может принести подобный манёвр, юноша решительно отказывался понимать. В конце концов, он решил для себя лишь одно – Стефан отдал распоряжение любой ценой добиться расположения церкви, а значит, именно этим Андре и будет заниматься, не особенно углубляясь в закулисную аналитику. Он внимательно выслушал каждое слово епископа, по привычке выискивая между строк скрытый смысл… Но Феликс не был ни Эстеллой, ни его отцом, и, по всей видимости, он действительно говорил именно то, что пытался сказать. Заключение этой сделки определённо поможет заручиться благословлением церкви, а значит… Андре, больше не колеблясь, кивнул и заговорил: - Отче, для дома Сальваторе и, в частности, моего любимого отца, на первом месте стоят исключительно интересы города и простых жителей. От имени Стефана Сальваторе я буду счастлив принять ваше предложение и всеми силами содействовать мирному урегулированию всевозможных конфликтов. Говорил Андре пылко и страстно, с блеском в глазах – при взгляде на него ни у кого не могло остаться сомнений, что юноша искренен на сто процентов из ста.
Эстелла никогда по-настоящему не верила в Бога, но всё же неоднократно мысленно взывала к нему на протяжении этого немыслимо долгого дня. Конная поездка до крайности утомила девушку – настолько, что она уже даже не думала о соблазнении лейтенанта, а мечтала лишь рухнуть на перину и как следует отлежаться. Но, проявляя воистину отцовский характер, сдаваться так просто девушка вовсе не собиралась. Впрочем, у небес явно не закончились ещё издевательства на сегодня. В кои-то веки Эстелла безумно устала, спина вспотела и приклеилась к платью, слиплись и покрылись дорожной пылью белокурые волосы – впервые за долгое время девушка вовсе не чувствовала себя привлекательной и неотразимой. И тут у всевышнего нашлось для несчастной новое испытание – пьяные монахи, самоотверженно вставшие на защиту своей скромной обители. Девушка взглянула на служанку и закатила глаза – не могла же она на самом деле отступить из-за подобной нелепости? Арбалет её напугал. Не столько само оружие, сколько тот факт, что оно находилось в руках мертвецки пьяного служителя Господа. Эстелла оказалась далеко от дома, в недосягаемости для защиты отца, почти наедине с неадекватным и вооружённым монахом. Против воли сердце бешено колотилось, а дыхание, которое и так приходилось тщательно контролировать из-за чрезмерно тугого корсета, окончательно сбилось. Говорить что-либо она боялась – не была уверена, как поведёт себя голос в сложившихся обстоятельствах. Уже прокручивая в голове слова оправдания, которые она скажет отцу, девушка решила всё-таки сделать единственную попытку: - Неужели не впустите несчастную девушку? – хрипло и жалобно спросила она. – Я всего лишь хотела увидеться с лейтенантом Паоло и вовсе не собираюсь никого из вас развращать… Ни на что большее в таком состоянии она попросту была не способна. Папа поймёт, простит. Всегда прощает.
|
Путь не занял много времени – большая часть ячейки и так жила в предоставленном Инквизитором убежище. Крематорий был неподалеку, равно как и гостиница, где расположились Аделина и Сильвестр. Первым прибыл Илай – священнику с его спутницей пришлось добираться обходным путем из-за ограждения, выставленного арбитрами вокруг места проведения какой-то операции. До того, как машину завернул лансельер-регулятор, пассажиры успели увидеть, как от удара тарана влетела вглубь здания дверь, внутрь хлынули закованные в черную панцирную броню арбитры, а одно из окон треснуло после появления в нем маленькой аккуратной дырочки. Зеваки, которых столпилось немало, сопроводили все это аплодисментами. Остаток пути оказался менее интересен – из любопытного попалось лишь "живое объявление" – мальчик с табличкой "собирается дождь". На табличке были печати Магистратума, и сомневаться в ее аутентичности не приходилось. На входе стоял, прислонившись к стенке, один из охранников. Густав, кажется. Увидев Илая, он кивнул, мотнул головой, и, будто повинуясь этому движению, открылась бронированная дверь. Проходя мимо охранника, Илай заметил, что руку тот по-прежнему держит на рукояти автопистолета – неплохой выбор оружия для узкого переулка. Моисей был на месте и, как обычно, при виде одного из слуг Инквизиции, улыбался. Поклон, приглашающий жест, открытая дверь в лабиринт коридоров и комнат, составлявших основную часть ломбарда, лестница в подвал… вход был замаскирован – владелец ломбарда попросил Илая, как "молодого человека впечатляющей физической силы" отодвинуть несколько ящиков, за которыми скрывался небольшой сейф. Смитсон-старший приложил палец к устройству, поморщился, когда игла генетического замка проколола кожу, и, после того, как открылась дверца сейфа, отошел в сторону. Второй генетический замок могли открыть лишь аколиты. Укол, недовольное жужжание техномагических устройств, и гул отодвигающейся стенки шлюза. Однако, до того, как Илай шагнул внутрь, Моисей покашливанием обратил на себя внимание. - Молодой человек, наш benefactori просил передать вам это. В протянутой к Стилихону руке лежала небольшая металлическая трубка. И он точно знал, к чему она подходит – в когитаторе, установленном в "гостиной" квартиры, были соответствующие разъемы. … Все аколиты собрались в комнате перед когитатором, и один из подключил носитель информации. На экране появился вращающийся символ Инквизиции – зеленоватая (у данной модели почему-то выводимый спектр был сдвинут в сторону зеленого) буква I. Под буквой одну за другой сменяли цифры стадии дешифрации. 34%, 42%, 55%... с появлением цифры "сто" экран посветлел, и на нем появилось изображение собора. Старое, явно сделанное не самой качественной пикт-камерой. Датированное, согласно временной пометке, 731.M41. - Сегодня, несколько часов назад, была потеряна связь с отрядом лансельеров, патрулировавших Катакомбы. До того, как от них перестали поступать сообщения, они успели рассказать о соборе, расположенном прямо посреди Грязей в относительно нетронутом состоянии. Наиболее вероятно, что они обнаружили Храм Истины Третьего Дня – одну из городских легенд Малфи. Собор, который располагался возле эпицентра ульятрясения, после которого часть Сектора Восемь провалилась в Катакомбы. Данное происшествие не привлекло бы моего внимания, если бы не один интересный факт – все записи об этом здании были уничтожены. Чтобы осуществить подобное, необходимы две вещи: большие возможности и серьезная мотивация. Голос, вне всякого сомнения, принадлежавший их инквизитору (характерные хриплые звуки и изредка прерывающее слова или растягивающее паузы бульканье) замер, будто давая аколитам время подумать. - Вашей текущей задачей является исследование этого собора. Для этого в сопровождение вам выделена группа арбитров под командованием Северуса Тодда. Отличный боец, правда, с чувством юмора у него плоховато. Им известно, что они работают на Инквизицию, и вы можете им доверять. Они помогут вам здание после изучения уничтожить. Вашей глобальной задачей является установление лица, стоящего за стиранием записей о храме. Встреча с арбитрами состоится на выходе B-8 через... [ механический голос: Тридцать минут, три секунды ] ...Удачи, и да хранит вас Император. Снимок исчез, уступив место мигающей командной строке.
-
Долгожданный и прелестный пост. Как всегда - выше всяких похвал.
-
Молодой человек, не поможете мне открыть славянский сейф?
-
+
|
Челесте Эстакадо относилась к тому типу женщин, что предпочитают слушать, чем говорить, потому ответила она брату далеко не сразу. Действительно, служанки успели разболтать госпоже большую часть слухов, ходивших по городу, покуда дворянка стойко терпела процедуру золочения волос. Только вот много ли проку от слухов? А распоряжение Моро и впрямь стало сюрпризом, из чего следовало, что у герцога Миланского и своих забот хватает. Пища для размышлений была более чем богата и Челесте обдумывала возникшую ситуацию, стараясь подойти к делу с разных сторон. Пусть она и не обладала коварством нынешнего Папы Римского, но старалась быть для семьи не просто разменной монетой. - Думаю, что борьба предстоит нешуточная, брат мой. По крайней мере епископ обещал особо не вмешиваться, что уже радует. Но заручиться от него если не поддержкой, то хорошей рекомендацией следовало бы. Что касается недоброжелателей, что прочат себя в правители сего города... - Челесте отвлеклась на некоторое время от своего блюда и подняла на брата свои серо-голубые глаза, - Глава дома Сальваторе коварен, ты и без меня знаешь, что этот человек с легкостью пойдет по трупам. Во всяком случае место главы городского магистрата он занимает не просто так. Подозреваю, что его наследники суть яблоки, недалеко упавшие от яблони, но точнее сказать не могу. Не все так просто и с главой дома Фаррадечи. Это опасный человек и вовсе не дурак, как могут подумать некоторые. Привыкший побеждать, он не отступиться и теперь. Многие светлые умы сего города, а может и не только, находят у него покровительство. Лишь о главе дома Джованни толком сказать нельзя ничего и уже потому стоит ожидать разного рода неприятностей. Что я знаю - так это ему принадлежит несколько тратторий куда, между прочим, и твои подчиненные ходят, брат мой. Она снова задумалась, вернувшись на некоторое время к еде и внимательно посматривая то на Данте, то на Орфео. Хоть последний еще был слишком юн для всего этого, но потихоньку и его приобщали к семейным делам, пусть и не до конца... Ведь Орфео еще очень и очень многому предстоит научиться, не считая естественных наук. Подобные уроки может преподать лишь жизнь. - Еще меня беспокоят некоторые вещи. В частности поведение почти половины городского совета, которые неизвестно зачем заперлись в доме Альберти. Эмилио де Боно тоже из городского совета... Ума не приложу, чем ему не угодили четыре дома, включая наш, но он явно будет чинить препятствия всем, пока не успокоиться или не найдет союзников... Что же касается Колонны, - тут лицо Челесте дрогнуло, но сохранить спокойное выражение ей все же удалось, - то думаю просто он опьянен властью, данной ему герцогом. Нужно будет доказать верность Моро, но оно и понятно.
|
|
К вести о кончине графа Росси, равно как к последовавшему за ней явлению гонца от герцога Сфорца Данте Эстакадо, капитан городской стражи, отнёсся на удивление философски. Рассуждая здраво, он видел возможность получить для своего дома и власть, и более высокое положение в обществе. Что уж говорить, его нелишённое честолюбия сердце услаждалось мыслью о графском титуле. Но, государи мои, какой молодой и амбициозный мужчина из дворянского рода, окажись он на месте Данте, не испытывал бы подобного предвкушения? Разве нашёлся бы тот, кто не пожелал сделаться всенепременно владыкою Пьяченцы? Но Эстакадо был не только амбициозен, но довольно сообразителен и осторожен. Зная по пребыванию в городском совете глав семей Фаррадечи, Сальваторе и Джованни, он не смел недооценивать их. Все эти мужчины, оказавшиеся в том же положении, что и доблестный капитан стражей порядка, точно так же видели себя с графской цепью на шее. Каждый из них был сильным и умным противником, готовым для достижения если не на всё, то почти на всё. Это, в свою очередь, исключало возможность сговора противоборствующих сторон, но делало бой (именно бой - Данте предпочитал называть вещи своими именами) совершенно непредсказуемым. Мужчина не видел смысла бросаться в этот омут, очертя голову. Сначала стоило присмотреться к достопочтенным донам и попытаться понять, какие думы вертятся в их головах и какого подвоха можно ожидать от них. Впрочем, занимаясь такого рода подготовкой, не следовало забывать и о порядке в своём собственном угодье. Хоть городская стража при Данте Эстакадо вела вполне прилично и дисциплинировано, следовало быть внимательнее к молодцам, поскольку от их добросовестности будет зависеть и репутация того, кто ими командует. К примеру, совершенно уместным было бы в течение месяца изловить иного известного душегуба (но только после того, как негодяй послужит прикрытием для гамбита в игре). Словом, стоило для начала озаботиться своим добрым именем да базой для будущего противостояния, и только при случае - о том, чтобы очернить конкурентов. Но сначала - новости. Куда стекаются все вести, ежели не в траттории? Воистину, в бордель! Однако за окном был полдень, а после обеда у капитана городской стражи имелись кое-какие неотложные дела. - И что ты думаешь, сестрица, о наших конкурентах? - проговорил Данте, обращаясь к Челесте, сидевшей напротив за обеденным столом. Свою сестру мужчина считал особой неглупой, уважал и не считал зазорным интересоваться её мнением.
-
Всееее няшно!
-
Превосходно и логично!
|
|
Утреннее солнце играло в волосах, грело кожу и опускалось на пол мягкой пеленой, устилая его золотистым ковром. Молочные шёлковые занавеси развевались от лёгкого ветра, проникающего в спальню через открытое, во всю стену, окно. Он доносил с улицы различные запахи и звуки; то были звуки листвы шелестящей, и отдалённый топот десятков чужих ног, и лёгкий гул голосов - центр города оживал, пульсировал, выбивая ритм словно сердце. И щекотали нос извечные, въевшиеся в мостовую этих улиц запахи - кофе, свежеиспечённого хлеба, свежей листвы и перечный запах пыли, что залетала в комнату и кружила серебристыми вихрями, опускаясь на пол.
Его руки мягко скользили по коже, обхватывая тонкий стан жены. Она стояла перед ним, обхватив его голову руками, и целуя в макушку. Он закрыл глаза и прижался к её груди, вдыхая аромат её тела; едва уловимый, мягкий и сладковатый. Необычайная нежность. С такой нежностью относятся друг другу только любовники, но никак не муж и жена, пробывшие в браке чуть более шести лет. Если бы существовал в эту секунду сторонний наблюдатель, он бы точно решил, что перед ним молодые возлюбленные. Не разгадал бы он, что эти люди знают друг друга уже давно, и многие годы делят друг с другом постель. Ведь с течением времени влюблённость тает, уступая место пресной супружеской жизни, и долг этот становится в тягость обоим, оттого и появляется у супругов некто на стороне. Так было и с Матиасом, и с Беатрис. Их жизнь, ещё несколько месяцев назад, являла собой зрелище совершенно обыденное для итальянской пары. Они едва ли разговаривали; всё время Беатрис посвящала своему сыну, а Матиас был весь в делах и имел интрижку с девчушкой чуть помладше жены. Всё изменилось... Преграды между ними растаяли, и натянувшаяся струна напряжения лопнула. Ложь, словно ядовитое облако, окутывала их, но теперь... Всё стало ясно и прозрачно, и они видели друг друга насквозь. Ирония судьбы ли в том, что они узнали друг друга по-настоящему только через шесть лет совместной жизни?.. Теперь они всецело принадлежали друг другу. Любовь, что, казалось бы, ушла из их жизни, возникла вновь, раскрываясь свежим бутоном розы. Она цвела и благоухала, распускаясь в грудной клетке трепещущем сердцем навстречу первородному, чудесному чувству. Он вспомнил, как полюбил её в тот день, когда впервые увидел. Как решил, что, во что бы то ни стало, сделает её своей женой, и она родит ему красавца-сына. Она вспомнила, как бросила на него взгляд и застыла, и как быстро забилось сердце, и как потянулось к нему всё её существо... И сейчас, застыв в одной позе, обнимая и лаская нежные тела, они думали - как они могли забыть?.. Зачем лгали? Зачем возводили преграду? Лучшим лекарством оказалась правда.
***
В то солнечное утро Пьяченцу огласили крики гонцов, что, браво разъезжая по городу, докладывали такую весть: сюда спешит посланник герцога Сфорца. Матиас Джованни, завтракая в то утро на открытой веранде на втором этаже, слышал это, и чашка с горячим кофе застыла в его руке. Беатрис, сидя напротив, многозначительно взглянула на мужа и выпустила из рук вырывающегося Фредерико. Мальчик подбежал к кованной оградке и посмотрел вниз. - Папа, там всадник! Посмотри, как он одет, папа! - Рико, не прыгай. Это опасно, - наказала Беатрис, но не к чести её: думала она совершенно о другом. Впрочем, как и её муж, что читалось по его зеленоватым глазам. - Я вижу, малыш. Превосходный наездник. Беги одеваться к Матильде, мы идём на площадь.
***
Главная площадь города в считанные минуты оказалась переполнена. Стоял гул; люди топтались на месте, дожидаясь посланника, и переговаривались, живо обсуждая последние новости. Герцог умер, не оставил наследника, кто же будет править Пьяченцой теперь?.. У кого хватит смелости и влияния, чтобы занять почётное место? Каким образом наместник собирается выбрать преемника? Какими способами благородные особы станут добиваться выбора своей кандидатуры?.. Чета Джованни, стоя посреди толпы, казалась даже слишком спокойной и молчаливой. Только в тёмных глазах девушки проскальзывала тень беспокойства, а Матиас нервно теребил ткань собственной одежды. Рико, держа отца за руку, вырывался, норовя убежать вперёд, поближе к пьедесталу, и рука его скользила в вспотевшей ладони отца. В конце концов, Матиас взял сына на руки, чтобы тому было лучше видно, и мальчик успокоился.
...Последние слова слетели с губ посланника, а многие ещё вслушивались в тишину, затаив дыхание. Беатрис оцепенела и даже приоткрыла чудный ротик. Матиас оставался внешне невозмутим. - Папа, а он правда произнёс нашу фамилию?
***
Кабинет Матиаса Джованни, как и весь его особняк, отличался небольшим пространством и скромностью. Не любил мужчина захламлять место ненужными аксессуарами и побрякушками. Украшением кабинета по праву считался стол - большой, добротно сколоченный, из тёмного дорогого дерева. Эта часть интерьера как нельзя лучше характеризовала своего хозяина; минимум предметов на поверхности отражала его любовь к минимализму, гладкая полированная поверхность - к чистоте, а выбор древесины - любовь к практичным, но и дорогим вещам. В этом кабинете, несколько недель назад, произошёл тот самый переломный момент, когда между супругами была сказана правда, и теперь олицетворял собой логово того зверя, которому он принадлежал. Здесь, плотно притворяя дверь, обсуждали супруги своё нынешнее положение, и интриги сплетались единым клубком. Каждое ядовитое слово, каждая выдуманная для других семей Пьяченцы ложь - впитывались в эти стены, осаждаясь на поверхности стола, и являлись той же неотъемлемой частью этого кабинета, что и ковёр, что и кресла, что и шкафы. - Говорят, Альберти созвал некоторых членов совета и обсуждает ситуацию с ними. Глупец! Решил идти против воли герцога и захватить власть самому? - Беатрис стояла, прислонившись к краешку стола, и перед ней, развалившись в кресле, сидел её муж. Он смотрел куда-то вперёд, не видя жену. - Девочка моя, он купец, ему такая должность ни к чему. Скорее, он найдёт того, кого можно продвигать и спонсировать, а затем и легко им управлять. И, конечно, остальные об этом прекрасно знают... Поддержка главы городского совета дорогого стоит. - Тогда нужно ехать к нему и улаживать дело. - Не горячись, Би, зачем срываться с места и спешить? - Матиас улыбнулся, посмотрел на девушку и погладил её руку. - Я думаю, этот толстяк сейчас просчитывает варианты - на какую лошадку выгоднее поставить. - Ты собьёшь его с толку. - И не только я. Остальные думают верно сейчас как ты, дорогая; но я не вижу смысла торопиться. Звон монет оттого сладок, что звенит из твоего кармана - мой доход позволяет накинуть ему на руку, в случае чего. Но это может и не потребоваться: двери моих заведений всегда открыты для городского совета, я бываю там часто. Беатрис чуть успокоилась. - По-твоему, и вовсе ничего делать не надо - власть и сама придёт в руки. - А ты хочешь этого, Би? Хочешь получить власть, титул и весь город? Хочешь, чтобы благородные синьоры расступались и завистливо глядели вслед? А мужья их кусали локти от досады, думая, каков везучий этот сукин сын, что вместо них правит Пьяченцей? Молодая госпожа Джованни расплывалась в улыбке, а глаза её вспыхивали озорным огоньками. Матиас видел её насквозь. Он поднёс её руку к губам и поцеловал нежную кожу: - Это мне в тебе и нравится. Я восторгаюсь твоими скрытыми пороками, моя маленькая будущая правительница. - Матиас! Давай поговорим серьёзно, - девушка выдернула руку, но от удовольствия у неё проступил румянец на щеках. - Что ты собираешься делать сейчас? Весь город полнится слухами и пересудами, а твои противники уже вовсю налаживают связи. Но, знаешь, я думаю ты прав... Торопиться не нужно. Можно послушать, что говорят люди и кого они поддерживают больше, и уже тогда что-то предпринимать. Матиас тонко улыбнулся. - Умница.
***
Траттория "Cavallo fortunato", расположенная чуть дальше от центра и предназначенная для отдыха горожан менее обеспеченных, встретила своего хозяина со всей положенной оживлённостью и суетой. Матиас был владельцем грамотным, и собственность свою держал в порядке. Чистота и аккуратность были главной заслугой его заведений, но, пожалуй, не единственной; Джованни посещал свои траттории часто, улыбался посетителям и встречал их радушно, как полагается хозяину-итальянцу. Несмотря на нотку холодности в своём характере, Матиас мог спокойно болтать по душам, и, интересуясь делами посетителя, активно поддерживал беседу восклицаниями и жестами - не в той мере, что горячие итальянцы, но живо и, казалось, искренне. Сегодня он зашёл за порог траттории с улыбкой точно такой же, что и во все предыдущие дни - добродушной, чуть натянутой обязательством. Кажется, весь его облик олицетворял спокойствие, и если он и переживал насчёт возникшего положения, то тщательно это скрывал. Подозвав помощника, что неустанно следил за всеми пересудами и получал за это звонкую монету, Матиас начал свои расспросы.
***
Беатрис была девушкой отважной и самоотверженной, и потому, следуя указанному мужем пути, нисколько не боялась. Конечно, ей ещё ни разу не посчастливилось видеться с бандитами Пьяченцы, но ради Матиаса она готова была встретиться лицом к лицу с иной стороной жизни города. В какой-то степени она была рада, что её муж связан с этой гильдией и тем более её возглавляет: была в этом какая-то мрачная романтика, и незаконно добытое золото текло к ним в руки рекой. В её кулаке был зажат клочок бумаги. Заметив в переулке силуэт, облокотившийся о стену, закутанный в тёмный плащ, Беатрис прошла мимо, и клочок чудесным образом пропал. Фигура растворилась в тени. Три фамилии были написаны на бумаге. Три благородных фамилии, названных посланником герцога. И прямой приказ. Через какое-то время эта бумага будет сожжена, и запляшут в огне буквы, расплавляя вместе с собой три дома Пьяченцы.
|
Стефан задумчиво вглядывался в переливающиеся глубины карминовой жидкости на дне собственного бокала. Словно пытался найти в превосходном вине ответы на терзающие его вопросы, словно надеялся, что именно оттуда и придёт необходимый в эти минуты совет. Вот уже долгие годы он стоит во главе семейства Сальваторе и добился определённых успехов за этот период, но… Всё это слишком мелочно. Несерьёзно. Детские игры. Дуэль на деревянных мечах, схватка тряпичных кукол. Да, он заполучил определённое уважение. Занял важную должность в городском магистрате. С домом Сальваторе теперь действительно считаются на улицах Пьяченцы. Но Стефан всегда жаждал большего. Гораздо большего. Особенности его характера неизменно обуславливали высокие амбиции, Сальваторе с презрением относился ко всем окружающим, полагая, что он достаточно умён и влиятелен, чтобы стоять не только во главе этого города, но и, чем чёрт не шутит, править всей Италией… Жаль только, что остальные считали иначе.
Но теперь наступили смутные времена. Спокойные дни, когда события шли размеренно и своим чередом, канули в прошлое. В спокойные времена людям броде Стефана не хватает пространства, необходимого для изощрённых манёвров. Но стоит лишь буре замаячить на горизонте, как акулы наводняют обычно безопасные воды. Сальваторе чувствовал, что время пришло. Что приближается его шанс, чтобы продемонстрировать всем окружающим, чего он стоит на самом деле. И, в то же время, опасался последствий. Возможного поражения, провала, в результате которого дом лишится всего, что имеет теперь. Люди Стефана уже в точности доложили ему каждое слово прибывшего недавно гонца. Полученные из Рима вести обнадёживали и настораживали одновременно. По всей видимости, в городе назревает настоящая схватка. И действительно стоило позаботиться о том, чтобы не остаться в результате без головы. Для себя Стефан твёрдо решил, что сделает всё, чтобы извлечь максимальную выгоду из сложившейся ситуации. Вот только методы, которыми он должен действовать, до сих пор оставались неясными. Сальваторе откинулся на спинку роскошного кресла, сделал ещё глоток из бокала. Бархатистая жидкость ласкала горло, а опытный ценитель без труда различал превосходный букет сухого вина. Не зря каждый месяц приходится отваливать кругленькую сумму лишь только за выпивку. В этом вопросе Стефан позволял себе некоторую расточительность.
Он поставил бокал на поверхность стола, медленно поднялся. Взгляд скользнул по роскошному убранству кабинета, что находился на втором этаже родового особняка. Мужчина расправил плечи и повернулся к окну, без всякого интереса наблюдая за редкими прохожими, что сновали по мостовой Пьяченцы в этот час. Так и стоял, пока не услышал, как дверь позади приоткрылась. Не обернулся сразу, делая вид, что чрезвычайно заинтересован наружным пейзажем. По звуку шагов без труда определил личность гостей. Тихая и незаметная походка нескольких слуг. Андре, как всегда, печатает шаг, словно хочет растоптать несчастный паркет. Молод, горяч. Пытается самоутвердиться повсеместно и сразу. Куда труднее было различить мягкие шаги Эстеллы. С ранних лет девушке была свойственная какая-то смертельная грация, натура прирождённого хищника в каждом движении. Уголки губ Стефана непроизвольно приподнялись в улыбке. Свою дочь он на самом деле любил. Убедившись, что все уже на местах, Сальваторе наконец обернулся. Заложив обе руки за спину оглядел детей. Они остановились у начала ковра, в нескольких метрах от рабочего стола Стефана. Тот постарался придать лицу торжественное выражение, присущее значимости момента.
Андре замер без движения, распрямившись и глядя прямо перед собой. Его типичное поведение в этом кабинете. С некоторым неудовольствием Стефан отметил белые волосы юноши, что всё ещё водопадом ниспадали на плечи. Он не одобрял популярных сейчас повсеместно длинных волос, если дело касалось мужчин. Но никогда прямо не говорил об этом своему сыну. Выглядел Андре неизменно готовым. Роскошный камзол, чёрные сапоги. Ножны, что даже сейчас болтались на поясе. Эстелла, напротив, была довольно спокойна. Ни следа неуместного напряжения, скучающий взгляд скользит по изыскам местного интерьера. В излишне облегающем и откровенном платье небесного цвета, она была просто неотразима. Перехватив взгляд отца, приветливо улыбнулась, сверкнув ровными рядами белоснежных зубов. Исподлобья взглянула на Андре и привычно уже закатила глаза, заметив напряжённую сосредоточенность брата. В последнее время парень её чудовищно раздражал, своей излишней напыщенностью и тщеславностью. И, в особенности, тем, как стремился во всём угодить отцу, не особенно заботясь о собственном достоинстве. Стефан откашлялся и улыбнулся. - Сегодня знаменательный день, - заговорил он, скользя по лицам детей пронзительным взглядом. – Прибыл гонец из столицы, о чём вы уже наверняка наслышаны… И наш дом в числе тех, что входят в официальный список возможных правителей Пьяченцы.
Если Стефан рассчитывал произвести ошеломительный успех этим заявлением, то он явно основательно просчитался. Отпрыски и правда уже были в курсе этой сомнительной новости. Впрочем, Стефан, конечно же, ни на что не рассчитывал. - И я всерьёз намерен участвовать в гонке. И даже более того, одержать победу. Андре интенсивно кивнул, всячески выражая свою абсолютную готовность содействовать. Эстелла, не сдержавшись, раздражённо вздохнула. Стефан ухмыльнулся, прекрасно прочитав мотивы как сына, так и истинный смысл вздоха дочери. Распри этих двоих доставляли ему некоторое удовольствие. - В соответствии с этим, от каждого из вас потребуется максимальное количество усилий для достижения поставленной цели. Эстелла, я бы попросил тебя на этот период быть несколько осторожнее со своими… Кхм, ухажёрами. Девушка с готовностью кивнула, тут же откинув со лба прядь непослушных волос: - Конечно, папочка, - бесконечно мило откликнулась она, на этот раз заставив закатывать глаза уже Андре, который даже мечтать не мог о такой фамильярности.
Стефан задумался решая, какому риску он готов подвергнуть дочь. Ясное дело, что в такие моменты каждый человек на счету, но… Рисковать Эстеллой хладнокровный и бесстрастный обычно Сальваторе почему-то боялся. - В связи с этим у меня будет задание… Для вас, - продолжил Стефан после небольшой паузы. – Главное запомните. Я знаю, что делаю, и у меня есть вполне определённый план. Они кивнули. Спорить никто, понятное дело, не собирался. План и правда был. Деятельный разум Стефана успел сгенерировать его за несколько безумно коротких минут. - Проклятый Эстакадо прочно подмял под себя городскую стражу… А у нас как раз не хватает лишних мечей, - размышлял вслух Сальваторе, пытаясь решить, что же сейчас будет в наибольшем приоритете. – Эстелла… Кажется, у тебя были взаимная симпатия с неким молодым лейтенантом? Девушка некоторое время удивлённо смотрела на отца, распахнув голубые глаза, а потом, поняв его задумку, с улыбкой кивнула. В такие минуты она особенно походила на Стефана. Андре с подозрением поглядывал на сестру, явно не представляя, о чём говорят эти двое. - Андре, - продолжил Стефан. – Думаю, тебе стоит переговорить с нашим епископом. Парень кивнул. А вот Стефан сомневался, что сыну достанет такта в исполнении этого дипломатического поручения. Но у старшего Сальваторе были другие дела. Он планировал нанести визит одному своему знакомому.
|
|
|
|
|
-
Душевно, мило и забавно^^
-
Ржачно. ) Аларик как выдаст, как выдаст хохму иной раз. )
|
|
День охоты, пришедшийся на пятнадцатое ноября, неуклонно приблизился. С самого утра Николас испытывал странное, отвратительное волнение, подступавшее к горлу тошнотой и заставлявшее сердце болезненно замирать в груди. Все минувшие ночи он, засыпая с Изабо в объятиях, неуклонно видел смутные сновидения, предвещавшие только скорбь и беды. Сам не свой, он тщетно пытался понять, откуда именно исходит угроза. Вот и сейчас, завтракая с госпожой инквизитором в её покоях, он вынужден был признаться, что за минувшие недели так и не доискался причин своих опасений. Всё, что он мог сделать, так это находиться рядом с баронетой. Ван Тейн радовался хотя бы тому, что молодая женщина выбрала его своим сопровождающим. Если он будет с ней, то сможет отвратить несчастье. На этот раз отряды де Рэ будут далеко от злосчастной часовни, что позволит абиссарийцу использовать колдовство. Это внушало некоторую надежду, и чернокнижник постарался думать о таком исходе предприятия, чтобы не волновать свою белокурую красавицу озабоченным и понурым выражением лица. Она, кажется, и без того была подавлена. После завтрака де ла Круа в сопровождении офицера отправилась в оружейную, где для неё готов был морготский доспех с высоким кольчужным воротником. Николас лично проверил броню и, удостоверившись, что та в полнейшем порядке, помог Изабель облачиться, отогнав подошедшего оруженосца. Чуть позже к ним присоединились Аларик и два «Волкодава», отправленных графом для того, чтобы они обеспечили сотруднице Инквизиции дополнительную безопасность. Спецназовцы и демоноборец хохмили и перешучивались, насколько это позволяли правила приличия, но такие панибратские отношения помощника инквизитора и людей из подразделения, бывшего по сути своей личной гвардией маршала, не устраняли нервозности лейтенанта. Ободряюще улыбнувшись Изабо, Николас подал ей руку. В воздухе было морозно. Холода в Морготе нередко наступали рано, и такая погода не была ни для кого в диковинку. Ветер подхватывал срывающиеся с неба редкие белые хлопья, заставляя и причудливо крутиться в полёте, но снегопад вскоре прекратился. Снег, тонким слоем устилавший мостовые и открытые переходы, несколько оживлял особенно суровый и мрачный в это время года Машекуль, над которым простиралось холодное стальное небо. На площадке у восточных ворот крепости уже стояли готовые к отправлению бронетранспортёры. «Морготские Волкодавы» общим числом в тридцать человек как раз занимались посадкой. Аларик заметил среди них Ингу Фенрир и, не удержавшись, помахал той. Огнемётчица в ответ подмигнула и лукаво улыбнулась, после чего быстро скрылась в бронированном нутре машины. Припоминая весьма колоритный отряд сопровождения графа де Рэ, демоноборец даже попытался представить, какие кадры заменили погибших. Сам де Рэ обнаружился тут же вместе со своей невестой. Оба были закованы в доспехи и вооружены; Сориньян стояла спиной к де ла Круа и её спутникам, что-то увлечённо рассказывая Жилю. Он первым заметил приближение последних участников охоты, и Жюльетт обернулась. В тот момент, когда Изабель увидела графскую невесту в латах, ей стало не по себе, хоть и была она отнюдь не робкого десятка. Ей показалось, что эту девушку она уже видела прежде – поначалу у стен Лаваля, а затем – в пыточной и на костре. Впрочем, Изабо моргнула, и наваждение пропало. Сохранив спокойное выражение лица и продолжив свой путь как ни в чём не бывало, де ла Круа выбранила про себя привычку морготских аристократок носить доспехи и воевать. Саунд: ссылка
|
В половине двенадцатого с юго-востока, шлепая натруженными ногами по железнодорожным шпалам, в Олдтаун вошел потрепанный человек лет пятидесяти. От самой станции за ним тащился спившийся индеец.
-Мистер! – жалобно канючил тот. – Дай десять центов!
Старик вынул из кармана пару ломтиков вяленого мяса, и сунул в руки страждущего, но тот не отставал. Тогда пешеход остановился, иронически посмотрел на индейца единственным глазом, и воскликнул:
-Может быть, тебе дать еще мою ферму, и старушку Молли в придачу?
Зарвавшийся краснокожий понял всю беспочвенность своих претензий, и отстал.
Старик солгал: у него не было ни фермы, ни старушки Молли. У него не было даже шляпы. В город он вошел в драных, изгвазданных угольной пылью брюках, и не менее грязной, окровавленной рубашке. На ногах путника красовались запыленные, стоптанные сапоги. Зато за плечами незнакомца висел туго набитый мешок, а в руках он нес внушительного вида продолговатый металлический контейнер.
Человек имел вид усталый и битый, но при этом гордый и довольный. Именно так обыкновенно выглядят удачливые старатели, внезапно обнаружившие на своей заимке богатую жилу, когда возвращаются в обжитые места.
«Я в Дублине старом служил кочегаром…» - хрипло запел одноглазый, подходя к заведению с соблазнительной вывеской «Салун».
Он быстро пересек пустой по дневному времени зал, бухнул на пол возле стойки свои пожитки, и каркающим вороньим голосом лаконично затребовал:
-Виски! Лучший! Бутылку!
Скучающий хозяин окинул непрезентабельного клиента внимательным взглядом, и лениво спросил:
-Деньги-то есть, мистер?
Вместо ответа незнакомец запустил грязную пятерню в карман брюк, и небрежно бросил на стойку охапку скомканных купюр…
***
Мурха перевернулся на спину, с трудом продрал словно бы специально кем-то заклеенные, как конверт, глаза, и увидел перед собой ровную дощатую поверхность. Слишком низко для потолка, слишком высоко для крышки гроба. Опытный пропойца, он сразу сообразил, что прикорнул под столом. Кряхтя и постанывая, ирландец выкарабкался из-под своего постельного чертога, и огляделся. Его взору представилась инсталляция «Утро Геттисберга», поставленная в отдельно взятом салуне. Зал был усеян бездыханными телами людскими, валяющимися вповалку средь обломков мебели и подозрительных луж. Этих недвижимых людей, застывших в самых невероятных позах, можно было принять за мертвецов, если бы не молодецкий храп, сопение и звучное хоровое испускание ветров. Амбре соответствовало картине – воздух был наполнен ароматами поля битвы, не прибранного похоронными командами.
Мурха с трудом сфокусировал глаза на барной стойке. За ней стоял смутно знакомый человек, с видом усталым и изможденным, будто после пары-тройки бессонных ночей.
-Добрый вечер, мистер Мерфи! – сказал тот бесцветным голосом.
О’Лоркейн проковылял к стойке, тяжело навалился на нее, и жестом показал, что страдает от жажды, которую водой не утолить. Получив стакан чего-то крепкого, страдалец осушил его в два глотка, блаженно рыгнул, и попытался обратиться к воспоминаниям. Прошлое, увы, тонуло в густом тумане, из которого, словно неприкаянные души, выплывали отдельные эпизоды.
…допивает первую бутылку… жестикулируя, в красках повествует народу о своих похождениях. Народ внемлет. Он угощает всех… пляшет джигу под аккомпанемент банджо, скрипки и гитары… залихватский беззлобный мордобой… с пламенем и грохотом рвутся динамитные шашки. Водонапорная башня, как подрубленная сосна, валится поперек Мэйн-стрит. Бочка бьётся вдребезги, расплескивая десятки галлонов воды, и превращая улицу в грязное болото. Он с хохотом заявляет, что купит все водонапорные башни в Техасе, Нью-Мексико и Аризоне… нары каталажки… пьет виски с помощником шерифа по имени Коллин МакФаррел. Дурными голосами поют «Кэррикфергюс», заливаясь горькими слезами… пляшет джигу под аккомпанемент губной гармошки… мацает за жопу то ли Сару, то ли Стейси. Он зовет ее старушкой Молли… зацепился с какими-то залетными. Один хочет непременный шоудаун. С присущей ирландцам смекалкой разряжает в него обрез дуплетом, разойдясь шагов на десять… снова каталажка, МакФаррел, виски, «Кэррикфергюс»… пляшет джигу без всякого аккомпанемента…
В целом, Мурхе всё было понятно. Оставалось уточнить у хозяина салуна важные детали.
Гулял трое суток. Разнес пол-города. Споил все половозрелое мужское население. Завтра поутру возвращается из недельного отъезда в столицу графства шериф. Вечерний поезд на запад – через пол часа.
Мурха засобирался. К счастью, он успел снять комнату, пока не началось – его мешок и торба валялись там. Сграбастав пожитки, ирландец поспешил к железной дороге, раскачиваясь, словно боцман в штормливую погоду. Страдая и скрипя, присел на рассохшуюся скамейку. В неверном свете керосинового фонаря, произвел ревизию. Все тело саднило, ломило и крутило. Костяшки пальцев были совершенно разбиты и покрылись коростой. Не хватало зуба. Одежда окончательно обратилась в лохмотья, а от Мурхиной запашины поморщился бы и портовый нищий. Денег осталось долларов двадцать. Ружье Гаттлига куда-то запропостилось – смутно помнилось, что не то проиграл его в покер, не то заложил в «Дженерал Стор» за сотню…
Мерно постукивая колесами и отфыркиваясь паром, к платформе подошел поезд. Проводник смерил подковылявшего к двери старого оборванца брезгливым взглядом, и, поджав губы, процедил:
-Желаете ехать? Десятка за билет… с-э-э-р!
-
Вся эта шпана огребла сполна. Пусть болит спина, и я слегка отлуплен. Злой табак смоля, всё начну с нуля. Не напрасно я шёл кривой дорогой в Дублин!
-
Это восхитительно! Просто нет слов, чтобы описать, КАК восхитительно! Особенно начало) Остап Ибрагимович, я вас сразу и не признала в таком фасоне!)))
-
Спасибо за игру, сэ-э-эр ;)
-
От оно как )))
-
Шикарен
-
Здорово. А последнее предложение меня просто убило. Браво!
-
Шикарное завершение истории шикарного перса)
|
|
|
Морготские Волкодавы
«Не всякий вампир без задней мысли о коле в собственной жопе попрёт на спецназовца, у которого на наплечнике красуется отрубленная демоническая башка». Капитан Кевин Найдо, комендант крепости Велас.
«Морготские Волкодавы» - элитное военное формирование специального назначения, подчиняющееся маршалу Моргота. Основано оное три тысячи лет назад – в 1766-ом году графом Феликсом де Рэ (1730-1782). Существует до сих пор. Геральдическим знаком данной формации является отрубленная демоническая голова, изображённая на кровавом поле. Доспехи же «Волкодавов» выкрашены в тёмный оттенок серого, едва граничащий с чёрным. Феликс де Рэ был, несмотря на знатное происхождение, человеком простым и прямолинейным, а самой большой его страстью были сражения. Бесконечно преданный делу истребления врагов Ватикана и престола Святого Петра, этот морготский маршал превыше всего возносил такие качества, как воинская доблесть, верность, благочестие и благородство. Веря в то, что командир может требовать от своих солдат лишь то, что способен сделать и он сам, Феликс жил в спартанских условиях, регулярно участвовал в зачистках на границе и чурался праздности. Именно благодаря этому человеку сформировались многие традиции Щита Империи, ставшие знаковыми и ещё сильнее сделавшие провинцию непохожей на прочие имперские земли. Однако графу де Рэ мало было принятия всей тяжести правления и презрительного отношения к роскоши, мало было пренебрегать опасностью и всегда быть на острие атаки. Желая выделить особо отличившихся воинов, он придумал создать нечто вроде рыцарского ордена на светский манер. Так появились «Морготские Волкодавы». Вскоре самые талантливые стрелки, фехтовальщики, подрывники, тактики и стратеги почитали за честь оказаться среди «Волкодавов». Поступившие в это подразделение спецназа солдаты и офицеры приносят клятву до самой смерти служить морготскому маршалу. Отделение «Волкодавов» всегда сопровождает графа де Рэ на поле боя; если же случается так, что владыка Машекуля гибнет, составлявшие его свиту бойцы приносят обеты мести, обязуясь принести на могилу своего лорда определённое количество голов, принадлежавших высшим абиссарийским офицерам, вожакам стай оборотней, знаменитым вампирам и т.д. Этот своеобразный обряд, как и многие другие обычаи «Морготских Волкодавов», не пользуется любовью у церкви, но её иерархи вынуждены мириться с оными ввиду нрава морготцев. в среде «Волкодавов» довольно популярна татуировка «Гнев Михаила». Вкупе с фанатичной преданностью повелителю Щита Империи и истовой ненавистью к врагу эффект этого знака Закфериона иной раз усиливается настолько, что носящий его на своём теле смертный способен в одиночку противостоять сильнейшим из ведьм Круга Гнева. Ещё один пугающий обычай касается знаков отличия этих суровых спецназовцев. Они часто украшают свою броню добытыми в бою жуткими трофеями, как то: головы чернокнижников и вервольфов, вампирские клыки, скальпы ведьм и прочее в таком духе. Высокопоставленные офицеры «Волкодавов» нередко декорировали такой добычей и свои рабочие кабинеты. Все эти моменты породили множество слухов о «Морготских Волкодавах» за пределами провинции. Они стали символом ненависти к Абиссарии, непреклонного мужества, силы и верности, но одновременно жестокости и свирепости. Там, где дрогнут солдаты регулярной морготской армии или бойцы спецназа из других ватиканских провинций, «Волкодавы» выстоят.
|
Стило с едва слышным шорохом скользило по бумаге, отмечая заинтересовавшие Сильвестра строки в труде Фольрика Драуза, жившего несколько столетий назад богослова. Лежащая перед священником рукопись была старой, почти древней и в какой-то момент сервиторы-хранители покрыли ее ветхие пожелтевшие страницы ламинированным пластиком, предохранявшим их от гибельного воздействия влаги и воздуха. Именно поэтому Сильвестр не делал пометок в книге, лишь отмечая для беспрестанно трудящегося авто-пера, управляемого его второй рукой, места, которые требовалось скопировать в дневник. Его, до недавнего времени, чистые страницы покрывало уже изрядное количество записей и цитат, что было легко объяснимо. Уединившись в кабинете сразу после занятий с Аделиной, — она, кстати, упорно продолжала называть кабинет tablinum, но в этой милой привычке он ей препятствовать не собирался — Сильвестр уже несколько часов работал с записями. В мягком желтом свете электросвечей было видно, что весь его стол завален рукописями и распечатками, а несколько инфо-планшетов неустойчивой башней громоздились в опасной близости от края столешницы. Несколько дней назад да Скалья, во время дружеской беседы за бокалом вина с аббатом Ликоро, получил от того приглашение поучаствовать в публичном богословском диспуте, который должен был пройти в одном из схолумов Среднего Улья. Идея показалась ему не слишком обременяющей и в то же время привлекательной, способной послужить и его личным интересам. Именно поэтому уже второй день подряд, священник сразу после утренних упражнений и занятий покидал своих компаньонов и удалялся в общество мудрецов прошлых времен. Диспут был назначен на послезавтра и время еще оставалось, но извечный перфекционизм Сильвестра заставлял его не расслабляться и работать с максимальным приложением сил.
Почувствовав, что пришло время немного передохнуть, да Скалья со вздохом выпрямился и расправил плечи, разминая затекшие от долгого сидения за столом, мышцы. Переставшее писать автоперо задрожало будто от нетерпения и даже недовольства прерванным трудом и Сильвестр с легкой улыбкой нажал на руну отключения механизма, давая заслуженный отдых и ему, и его Духу. Сняв браслет-крепление с запястья, мужчина аккуратно растер сустав и поднялся из-за стола. Движение отдалось легким покалыванием застоявшейся крови в ногах — решение о передышке явно было верным. Подойдя к журнальному столику, Сильвестр налил себе из стоящего там термоса-кафейника хорошую дозу рекафа, благо что он, что Аделина всегда заботились о том, чтобы ему всегда хватало напитка на время работы. Вдыхая ароматный пар, он прошелся вдоль книжных полок, касаясь рукой старой кожи обложек. Поневоле зная, какие страшные секреты могут храниться в невинных с виду рукописях, находясь в окружении благочестивых текстов, Сильвестр ощущал спокойствие и испытывал даже некий душевный подъем. Его никогда не прельщала идея стать скриптором или ученым, но соприкосновение с мудростью прошлых поколений человечества всегда пробуждало в нем осознание его принадлежности к величайшему сообществу разумных существ. А уж работа на Священные Ордосы...
Которые, кстати, как раз решили напомнить о себе. Камень в кольце на среднем пальце загорелся приглушенным светом, а потом и дважды мигнул, что означало подачу сигнала на сбор. Сильвестр удивленно приподнял бровь и вздохнул. Судя по всему, на диспут он все же не попадет... А значит, что надо хотя бы написать записку с извинениями и объяснениями для Ликоро, благо да Скалья не был единственным приглашенным участником и кто-то мог занять его место без урона для действа. За этим его и застала зашедшая в кабинет Аделина, решившая уточнить, пришел ли сигнал и ему тоже. — Да, синьора Дестефани, судя по всему, долг призвал нас всех, — ставя свою подпись под запиской, отозвался на вопрос да Скалья. — Надеюсь, Илай сможет добраться до места встречи без проблем... Теперь оставалось только вызвать дрона-курьера для сообщения и разобраться с вопросом их путешествия к ломбарду Смитсонов. Оставив заявки на курьера и свободный наемный транспорт при помощи инфо-кафедры в прихожей, Сильвестр вернулся в кабинет. Оставалось еще одно дело. Вытащив из небольшого кармана на поясе крошечный ключик, священник отпер нижний ящик стола и приложил палец к гено-замку — надо сказать, что это был единственный ящик с подобным запором. Когда же, щелкнув, замок открылся, мужчина выдвинул ящик и извлек из него массивный болт-пистолет и три магазина к нему. В инструментах и оружии Сильвестр любил в первую очередь функциональность и эффективность, поэтому матово-черный корпус оружия не мог похвастаться никакими украшениями, как и коробчатые магазины. Единственным исключением являлись головки болтов, видневшиеся в одном из них. Они поблескивали серебристой филигранью священных текстов, а в центре выгравированной на каждом аквилы горела золотая песчинка, в незапамятные времена отколотая от доспеха одного из великих Астартес. По очереди вставив каждый из магазинов в горловины селектора, Сильвестр передернул затвор и поставив оружие на предохранитель, положил его в привешенную к поясу кобуру. Вот теперь он был готов.
|
++ МАЛФИ ЦЕНТРАЛЬ ++ ++ КВАРТАЛ СВЯТОГО ИОГАННА КАСТЕЛЛО ++
2006.815.M41
Империум велик. Бесчисленные мириады миров, невообразимое множество людей, объединенных не только кровью Терры, текущей в их жилах, но и Верой. Верой в Бога-Императора, хранящего их от зла и ведущего через межзвездную тьму к окутывающему Его престол свету. Эта вера требует жертв. Один из миллиона имперцев рождается псайкером, но ежегодно Черные Корабли собирают свою десятину, и тысячи наделенных даром направляются на службу в Палатах Астрономикона. У тех, кого сочли способными служить Империуму иначе, судьба может сложиться по другому. Пути ее неисповедимы, но редко когда они приводят человека, которого коснулся варп, к роли признанного Имперским Кредо святого.
Прежде всего, надо понимать, что отнюдь не все наделенные этим статусом действительно испытали на себе прикосновение Императора и творили чудеса его именем. Практика канонизации нередко учитывает дела, а не метод их исполнения. Часто и личность не играет роли из-за сиюминутной важности символа, которым является любой Святой, для происходивших в момент канонизации событий. Святыми были гениальные дипломаты, стратеги, да и просто люди, оказавшиеся в нужном месте в нужное время. Не раз признавали святыми мошенников, и, хотя Экклезиархии и Ордосами Священной Инквизиции стараются уничтожить любые упоминания о подобных событиях, возводились в этот статус и связанные с Темными Силами еретики.
Адептус Министорум не скрывает того, что Святой Иоганн Кастелло был псайкером. Его прошлое не было вычеркнуто из летописей и непосредственно жития, как "неудобное" или "смущающее умы". Просто об этом стараются не упоминать – молитвы, статуи, иконы… ничто не отражает наличия у него способностей, превышающих способности обычного человека. И лишь те, кто изучал эту фигуру более внимательно, с удивлением узнавали, что умение святого Кастелло "читать в сердцах и умах людей" не являлась ни метафорой, ни преувеличением. Именно этот дар, по свидетельствам многих, позволил Малфи пережить Блеклые Года, не скатившись ересь или сепаратизм. Разумеется, Кастелло никогда не был в первых рядах тех, кто направлял планету в те смутные годы, но судьба поставила его за трон Николаса Франчетти, главы одного из Благородных Домов. Вряд ли его заслуги были признаны, если бы не случай, послуживший непосредственной причиной его канонизации.
Во время собрания Благородных Домов главы династий подверглись нападению существа, которое было явным творением Темных Богов. Кастелло смог, ценой своей жизни, уничтожить его, предотвратив гибель людей, фактически управлявших Малфи. Когда окончились Блеклые Годы, все присутствовавшие использовали свое влияние, чтобы канонизировать его как мученика, и Экклезиархия пошла им навстречу, желая закрепить приверженность Малфи Империуму. Иоганн Кастелло был сделан святым и захоронен в Храме Тысячи Истин, в его честь выстроили несколько соборов и назвали квартал Среднего Улья.
Квартал Кастелло… нельзя сказать, что это самый престижный или богатый квартал Среднего Улья, но можно с уверенностью утверждать, что он один из самых живых. Не оживленных, а именно живых. Обычный квартал либо представляет их себя гигантский жилой комплекс, где люди проводят короткие часы отдыха, либо сконцентрирован вокруг какой-либо функции. Есть торговые кварталы, через которые проходят сотни тысяч покупателей в день, где торговцы проводят ночи в магазинах и дороги заполнены грузовыми мобилями, подвозящими смену распроданным товарам. Есть фабричные и цеховые кварталы, где днем и ночью не смолкает гул машин, а из леса труб к скрывающей солнце пелене смога тянутся щупальца дыма. Есть гарнизоны, где для окон не используют стекла, ибо со временем они не выдерживают гула машин и ритмичного марша карабинеров. Есть молитвенные комплексы, где в воздухе витает эхо песнопений, аромат ладана и запах немытых паломников. Есть административные блоки, где все подчинено расписанию и люди выглядят одинаково…
Улей подобен многоглавому существу, где кварталы – это лица, и на большинство надеты маски. Маска военного, маска чиновника, маска рабочего… Квартал Кастелло носит маску человека. Да, подняв голову, можно увидеть растущий амфитеатром Верхний Улей, его шпили и, в праздничный день, когда администрация разгоняет закрывающий солнце смог, колоссальные леса строящегося Купола Ангевина. Но в остальном жизнь людей в квартале больше похожа на будни обитателей обычного города стандартного имперского мира, а не перенаселенного улья с населением в десятки миллиардов человек.
Здесь жители одного дома знают друг друга, и а особо интересные сплетни способны облететь улицу-другую, преобразовавшись в совсем уж фантастическую историю. Здесь можно встретить не только бродячего священника, но и странствующего поэта или трубадура. По праздникам на площадях выступают циркачи и жонглеры, а улицы заполоняют маски и мокколетти. На улицах не грабят, банды не наглеют, и несколько раз в день проезжает патруль настоящих Арбитров, а не Лансельеров. Люди, уезжающие отсюда на работу, обычно руководят, а не работают руками, а те, кто работает, чаще всего являются мастерами своего дела. Люди, приезжающие сюда по делу, могут представлять из себя что угодно и искать соответствующий спектр вещей. И нередко они находят искомое.
В этом им помогает (среди прочих) небольшое заведение, расположенное на пересечении переулков 75V и 34H, более известных как "Косая Аллея" и "Холодный Тоннель". Первый – за допущенные архитектором погрешности, приведшие к тому, что в с предполагавшейся параллельной улицей переулок в итоге пересекался. Второй получил прозвище из-за крыш и балконов, практически перекрывавших вид на небо. Перекресток носил название Ломбардного, ибо единственным достойным интереса заведением на нем был "Смитсон и Сын: Ломбард и поиск вещей". Управлял им Моисей С. Смитсон, и занималась контора отнюдь не только вещами. Еще пра-пра-пра-пра-прадед Моисея, Авраам, решив, что поиск вещей – понятие растяжимое, начал принимать заказы на поиск информации и нанимать людей, способных эти заказы выполнить. Действовал он всегда осторожно, стараясь не ввязываться в серьезные игры Домов, а потому преуспел, как и его сыновья, внуки которых стали одними из основных информационных брокеров Среднего Улья. Разумеется, их репутация бы существенно пострадала, равно как и здоровье, если бы кто-то узнал, что не в первом поколении Смитсоны работают на Инквизицию.
Глобус Ваарак получил их "в наследство" от своего наставника и не стеснялся этим пользоваться. Скрытно, разумеется – далеко не все, что узнавал Моисей, можно было немедленно расследовать или передавать арбитрам. Но иногда, когда поступал заказ на особо редкий оккультный том или "занятную безделушку из Катакомб", простого наблюдения хватало, чтобы выйти на достаточно серьезные заговоры. На одном из подземных этажей даже находилась одна из "конспиративных квартир" для аколитов. Комплекс помещений общей площадью около двух с половиной тысяч квадратных метров, способный с комфортом разместить несколько ячеек на неопределенно долгий срок. Он был подсоединен как к системе секретных тоннелей, обеспечивавших конфиденциальность посетителей фирмы "Смитсон и Сын", так и к системе особо секретных тоннелей, предназначенных исключительно для нужд Инквизиции. Войти, впрочем, можно было и через парадный вход – к Моисею захаживали разные люди, и ни для кого из регулярных визитеров или жителей окрестности не было секретом, что нередко гости и "субподрядчики" выходили через задние двери.
Правда, аколиты жить в "бункере у Смитсонов" не любили. Несмотря на вполне удобные апартаменты, превосходный бар, наличие пикт- и вокс-приемников, а также маленькую, но неплохую библиотеку малфианской литературы, был у "конспиративной квартиры" существенный недостаток – расположенные в каждом помещении тубусы разных размеров с надписями "не вскрывать" на всех языках и наречиях сектора. Что в них находилось, никто не знал, но всех почему-то это беспокоило. К тому же Ваарак, хоть и не сорил деньгами (более того, при солидных тратах нередко брюзжал, как старый ростовщик), обеспечивал зарекомендовавшим себя агентам образ жизни, соответствовавший их "легенде" или альтер-эго. Без экстравагантностей, разумеется. Излишних экстравагантностей.
Служило это помещение еще и для инструктажа. Приказы Инквизиции далеко не всегда можно передавать по вокс-каналу, даже самому защищенному, а секретные языки и глоссии некоторые аколиты не учат, даже проработав в организации несколько десятков лет. У разных инквизиторов разные подходы к решению этой проблемы. Ваарак сделал просто – если сигнал на маяке (замаскированном под ручку, ожерелье, браслет или пряжку на поясе) мигает дважды, то надо ехать к Смитсонам.
-
Долгое наше ожидание вознаградилось красивым интересным постом и замечательными мастерскими персонажами. И, конечно, как всегда пост литературно красив и информативен.
-
+
-
-
Просто здорово! Хоть и с опозданием - жирный плюс!
-
Запоздалое плюсование.
|
*Долг чести, сердца и дружбы...* ссылкаВерене... о Верене... тебе станет лучше... у нас получается... Почти каждый день граф Ди Альри был в палате, где лежала Верене. Орландо сердечно благодарил понимание местных врачей за то что ему позволяли оставаться с Верене. И это время он использовал с предельной пользой. После каждого совместного действия, по возвращении Верене к ее целостному состоянию, Орландо был вынужден день отдыхать и обдумывать следующие шаги в этом трудном, но крайне важном деле. Важном уже для него самого, а не только для высших сил. Постепенно Орландо, да и врачи, видели что Верене приходит в себя. Даже Доктор Гринвуд удивлялась тому что происходило. После первых нескольких походов туда, где Орландо стал проводником для Верене, наконец-то стали двигаться ее пальцы. Тогда то даже сама Верене потеряла свои первые сомнения и стала больше помогать, уже веря что действительно сможет вернуться... Прошел трудный для них обоих, Орландо и Верене, месяц. И наконец-то, девушка впервые открыла глаза, а затем и впервые вновь заговорила. Когда она открыла глаза, рядом с ее кроватью сидел граф Ди Альри, держал ее за руку и смотрел на нее так, словно готов был расплакаться от радости, хотя и сдерживал эти капельки как умел. Он радостно поприветствовал ее возвращение и отпустил ее руку, оставляя Верене на попечение доктора Гринвуда. Порою, проводя беседы с доктором Гринвудом, допытывающейся как так получилось, Орландо утаивал правду, стараясь использовать известные ему познания о теле человека и душе в разговоре. В таких беседах, Орландо с доктором обсуждал какие лекарства применяются для лечения Верене, уточнял как они могут повлиять на девушку, а так же настоял, при одной из встреч с Дэ Ре, что питание Верене, уже после того как она пришла в себя, будет определять Орландо. А так как он понимал что поможет естественно восстановить функции тела Верене, и старался комплексно ей помочь. Да и знал что некоторая пища вредит тем процессам тела, которые как раз и могли бы поставить девушку на ноги чуть быстрее. И так и получилось. Верене питалась только плодами и водой, которые разрешал Орландо. Благо в их вариациях был выбор. Посему уже скоро, Верене смогла двигаться сама. Специалисты по реабилитации принялись за уже способную стоять Верене. Они выхаживали ее со всем своим профессионализмом и теперь Орландо уже больше проведывал девушку и рассказывал ей новости, отвечал на ее вопросы. Орландо предупредил девушку что теперь он сможет чуть реже ее навещать и вызнает у графа Дэ Ре ее дальнейшую судьбу. И именно это и обсуждал Ди Альри со своим другом, хозяином Моргота. Порою Ди Альри встречал будущую невестку Дэ Ре, леди Жюльетт Сориньян, особенно когда та приходила проведать своего суженого. Орландо лишь почтительно приветствовал ее и не задавал о ней никаких вопросов. Но девушке то и дело, казалось, что за этим пронизывающим взглядом прячется понимание того, кто же такая на самом деле Жюльетт. В один из дней, обсуждая будущее Верене, сидя в кабинете Дэ Ре, за чашечкой ароматного травяного настоя, друг хозяина Моргота, Орландо, принял просьбу Дэ Ре, обсудив тонкости, суть и возможные трудности и варианты решения... - Ты знаешь, друг мой, что с радостью помогу там, где способен помочь. Ты ведь о Верене. И возможно... о тех странных оборотнях и их скрытом от нашего взора хозяине. - высказал свои мысли Орландо, отпив из своей керамической чаши и положив ее на причитающееся блюдце. - Верене, как известно из докладов, уже почти что в норме, не считая остаточной слабости. - замолк, обдумывая что же сказать графу о узнанном за это время собственного периодического расследования, - В одном нет сомнений. Скорее лишь озвучу твои собственные наблюдения, но смерть леди Жанны, нападение оборотней, другие события о которых поступают доклады, имеют взаимосвязь и сходятся на тебе, друг мой, Жиль. Причины же пока трудно выяснить...- Да... позволь узнать, когда вы с леди Жюльетт планируете скрепить свадьбой ваши узы? - слегка улыбчиво произнес Орландо, сидя в предложенном ранее Жилем кресле, - Но извини что спросил, перейдем же к сути одолжения...
|
Завершив свой краткий спич, адресованный коварному чернокнижнику, Хельга отложила чёрную книгу и перьевую ручку. Ей словно стало легче дышать, и тонкая – на самой грани восприятия – ноющая боль наконец-то отпустила её виски. Но даже это не принесло фон Веттин ни расслабления, ни покоя. Привычная и уютная квартира больше не казалась безопасной. Старый изукрашенный скульптурой и барельефами дом не напоминал надёжную крепость. Витражные окна, чьи разноцветные блики привносили загадочного очарования струящемуся сквозь них свету светила днём и фонарей вечером, теперь выглядели зловещими. Чтобы не видеть их красных и оранжевых всполохов, Хельга плотнее задёрнула тяжёлые бархатные занавески. Переодевшись, дочь маркграфини убрала под подушку проклятый книжный том. Про себя она отметила, что перед сном лучше упрятать его понадёжнее, поскольку в пятницу обычно приходит горничная. Хоть та работала на совесть и в краже хозяйских вещей или излишнем любопытстве замечена никогда не была, рисковать понапрасну не стоит. Кто знает, что ещё умеет чёртова книга? Прокурор не считала нужным проверять её свойства таким опасным и в высшей степени сомнительным способом. Порешив на том, молодая женщина отправилась на кухню. После ужина, попивая пахнущих специями чай, она курила и вертела в пальцах подаренный треклятым подлецом Хельмутом медальон, внимательно осматривая его. Увы, украшение выглядело совершенно обычным и никаких признаков дьявольского происхождения на себе не несло. Его загадка по-прежнему оставалась неразгаданной, и Хельга могла только строить домыслы касательно предназначения вещи. Служила ли подвеска средством связи, как книга? Или кулон помогал тёмному магу следить за ней? Или всё-таки являлся тем, чем являлся – просто необычной дорогой безделицей, заставлявшей бывшую монахиню ломать голову и отвлекавшей её от чего-то действительно важного? Хельга только пожала плечами и побрела в ванную. Сегодня она хотела лечь спать пораньше, поскольку выспаться было жизненно важной потребностью. От постоянного нервного напряжения и хронического недосыпания ей уже мерещится всякая чертовщина даже там, где этой самой чертовщины и в помине быть не могло. Что доброго будет, если прокурор вдруг застрелит ни в чём неповинного капитана Аквитанских пикинеров (не вменять же ему в вину подвоз барышни на служебном «Баярде», в самом деле), оправдывая свои действия бредом о визитках с кровавыми письменами? Ничегошеньки ровным счётом. Проведя в ароматной пенной воде около часа, фон Веттин высушила и причесала волосы, облачилась в ночную рубашку и хотела было устроиться почивать, как ладонь её случайно нащупала под подушкой книгу. Она повертела том в руках, пребывая в раздумьях. Решившись, она открыла его на нужной странице, но никаких новых записей не появилось. Злодей Хельмут или ещё не изволил ответить, или готовил новую пакость, или вообще счёл необходимым проигнорировать её весьма оскорбительное и уничижительное послание. Вот только в последнюю версию молчания мерзавца верилось с превеликим трудом. Захлопнув переплёт, прокурор сунула книгу в ящик прикроватной тумбочки и заперла его маленьким ключом. Этот ключ она повесила на общую связку и сунула её в сумку. Спрятав таким образом скверный предмет, Хельга забралась под одеяло, свернулась калачиком и вскоре уснула. Новое видение не было связано ни с её вчерашним падением в бездну, ни со сладострастным предобеденным сном. Теперь фон Веттин, облачённая в монашеские одежды, бродила по большому роскошному зданию, которое могло быть исключительно фамильным гнездом герцогского или княжеского рода. Богато расшитые гобелены на стенах, скульптура и лепнина, серебряные с чернью чаши, тонкой работы драпировки на высоких стрельчатых окнах, светильники, украшенные резьбой и драгоценными гранатами – всё это говорило о процветании владельца имения. Странными казались лишь мотивы фресок, гобеленов и прочих украшений: на них не прославлялись подвиги мужчин родовитого семейства или краса его женщин, не были изображены сюжеты охоты и рыцарских поединков, но красовались портреты демонических существ и совершенно непотребные в своей откровенности и изощрённости сцены плотской страсти. Участниками сих сцен непременно были притягательной наружности человеческие девы, отдававшиеся дьяволам всех мастей в порыве безудержной разнузданной похоти. Краснея и стараясь не смотреть на эту невообразимую развязность, Хельга устремилась из главной залы в один из боковых коридоров. Не прошло и пяти минут, как она заблудилась в хитросплетениях комнат и переходов. Отчаявшись определить своё местонахождение, девушка вдруг замерла. Слуха её коснулся чужеродный звук. Так стучат копыта подкованной лошади по мостовой, но откуда в замковых помещениях взяться этому животному? Взгляд фон Веттин случайно упал на фреску, чья тематика не отличалась от тематики предыдущих. Демон, сплетавшийся в объятиях с юной прелестницей, был… козлоногим. Девушка похолодела, осознавая, что где-то поблизости бродит самое настоящее чудище, вылезшее из самого Ада. Стук копыт неуклонно приближался, и Хельга, не разбирая пути, бросилась прочь. Миновав какое-то количество помещений, она оказалась у ступеней ведущей вниз винтовой лестницы. Обернувшись, прокурор заметила рогатую тень, павшую на стену коридора, и все её сомнения разом рухнули. Не чуя под собой ног, она перепрыгивала сразу через две ступеньки, а лестнице всё не было конца… Громкий звон заставил фон Веттин подскочить на месте. Впрочем, то был не торжествующий хохот демона, настигшего свою жертву, но самый что ни на есть обычный будильник, возвещавший о необходимости просыпаться. Первым желанием прокурора было проверить книгу, но она сдержалась. Лучше посмотреть вечером. Она так рассеяна, что ненароком забудет этот своеобразный аналог телеграфа на самом видном месте. Кажется, Хельмут каким-то образом проведал о её решении, поскольку в дверной ручке торчал очередной конверт, похожий на первый как две капли воды. Прокурор вскрыла его и вынула написанную на привычной бумаге привычными алыми чернилами записку. «Моя драгоценная Хельга! Ведая, что мне не стоит ждать Вашего письма ранее, чем сегодняшним вечером, я должен сим посланием оповестить Вас о грозящей Вам опасности. Свет очей моих, ни в коем случае не покупайте в ближайшую неделю мяса с виселицы! С уважением, Ваш друг Хельмут».Саунд: ссылка
|
|
|
Сотворив очередной забег по замку, охотник наконец-то обнаружил мерцающего по своим владениям графа, то появлявшегося, то мистическим образом исчезавшего в никуда. Аларик, правда, был уверен, что виной этим фокусам никакая не мистика, а знание графом нужных путей в обход основных помещений замка, но это не было так уж и важно. Главное, он его словил. - Мое почтение, граф, - охотник учтиво приподнял шляпу и с лёгкой улыбкой продолжил: - Не найдется минутка для аудиенции скромному слуге самого странного религиозно-политического образования в известном мне доступном пространстве? - Аларик? И Вам доброго дня, - морготский маршал, похоже, помнил не только своих спецназовцев, но и длительно отсутствовавшего в замке охотника. - Если Ваше дело действительно срочное, я готов Вас выслушать. Аларик задумался. - Дело не срочное, но оно кажется мне важным. Я уверен, что Вы и так прекрасно знаете, что творится в Вашем замке. Но я хотел бы поговорить с вами о госпоже д`Арк. - О Жанне д'Арк? - уточнил Жиль. Граф выглядел безмерно удивлённым заданным вопросом. - Да, о ней. Мне удалось найти кое-что в архивах, да и услышать кое-чего. И я хотел бы узнать все подробности этого дела. По крайней мере, хотя бы Вашу версию, - тщательно подбирая слова и чувствуя себя так, словно ступает по тонкому льду, сформулировал охотник - Тогда давайте уйдём отсюда, - произнёс граф. - Этот разговор не терпит посторонних ушей, да и не должен состояться в коридоре у конюшни. Меня, правда, очень удивляет Ваш интерес, господин охотник на ведьм. Моя соратница погибла почти два года назад, и странно, что кто-то вспомнил об этом теперь. Жиль двинулся в сторону от конюшни, жестом пригласив демоноборца следовать за собой. Минут через пятнадцать блужданий по коридорам, переходам и лестницам мужчины оказались в графском кабинете. - Присаживайтесь, - де Рэ указал на свободный стул, а сам устроился на подоконнике – спиной к окну и в три четверти к Аларику. - Что именно Вы хотите узнать о смерти Жанны? Охотник вежливо поблагодарил и сел на свободный стул. - Перво-наперво я обязан Вас предупредить, что этот разговор является моей собственной инициативой, и он не имеет отношения к знакомой нам обоим баронете де ла Круа, - сразу расставил точки над «i» Аларик. - Меня беспокоят события, происходящие здесь. В том числе и нападение на леди-инквизитора неизвестного полтергейста. - Значит, Вы связываете происшествие с леди инквизитором и гибель Жанны д'Арк, - маршал пожал плечами. - Боюсь, я не понимаю хода Ваших мыслей. После того, как д'Арк была посмертно оправдана и перезахоронена, архиепископ Сен-Жуи провёл все необходимые обряды. Да и захоронена святая достаточно далеко от Машекуля. - Граф, мой опыт говорит, что порой даже самый праведный человек может вернуться ради какой-либо цели. Но я все же хотел бы услышать вашу версию событий, связанных с тем делом. И то, что вы видели. Граф хотел соскочить. Хоть тут и бегала толпа экзорцистов, но в предка Реми Аларик не верил. Не было мотива. - Я ничего не видел, - с некоторой иронией в голосе отозвался де Рэ. - Если помните, во время инцидента я не был в состоянии не то, чтобы видеть, но даже дышать. Однако поделиться своими догадками я могу. Правда, я ориентируюсь только на основании того, что мне предоставлено в докладе адептов ордена. В таком случае я хотел бы услышать ваши догадки - Пожал плечами Аларик. - Вы - одна из ключевых фигур этого дела. - Экзорцисты из «Тернового Венца» утверждают, что зафиксировали остаточное присутствие - они это называют термином "эфирный след" - характерное для колдуна или демона невыского ранга. Но след этот очень странный, в связи с чем магистр запросил несколько повторных тестов, в чём я его людей нисколько не ограничиваю. На основании этого я подозреваю, что среди моих людей скрывается предатель или тайный агент Абиссарии. К этому заключению меня склоняет и спланированное нападение в прошлом году. Противник знет о том, что несколько раз в году я обязан участвовать в зачистках. Потому появление нового вида оборотня подстроено было максимально близко к одной из них. Не угомонившись, резидент мог попытаться уничтожить инквизитора - хотя бы потому, что баронета де ла Круа для него опасна вне зависимости от того, пережил бы я ранение или нет. Служанка, я полагаю, оказалась случайной жертвой. Больше же всего меня настораживает то, что сейчас всё слишком спокойно. Это может означать следующее: наш злоумышленник был выявлен и сожжён в числе тех, о ком и Вы, и госпожа инквизитор проинформированы, или... он достаточно хитёр, чтобы продолжать водить всех нас за нос; наше спокойствие тогда - затишье перед бурей. - Это мне известно, - кивнул охотник. Но я хотел спросить о событиях, произошедших ранее. Я нашел информацию о том, что леди Изабель участвовала в деле Жанны Д`Арк. От нее объяснений я, к сожалению, не получил, потому решил расследовать это дело самолично. Я отлично понимаю, что Вам глубоко неприятна эта тема, но я обязан выяснить, что происходит. Аларик уперся пальцами о пальцы и утвердился локтями на столе. - Я думаю, Вы не будете отрицать, что Вы были знакомы с миледи инквизитором до того, как мы прибыли в Ваш замечательный замок. И, насколько я могу судить, Вы не питаете к ней теплых чувств, впрочем, как полагаю, и наоборот. Он внимательно посмотрел на графа. Его слегка куражила собственная наглость. Вот так запросто допрашивать высокопоставленное лицо, но он должен был узнать правду. - Расскажите мне то, что вы видели, слышали и догадывались тогда, когда святая была сожжена. Я слышал, вы были друзьями. - Я не был знаком с баронетой де ла Круа до того, как она прибыла с проверкой, - покачал головой маршал. Он не скрывал, что вспоминать о подробностях дела святой ему неприятно, но отвечал без недоброжелательности и вполне спокойно. - Подождите... она имеет отношение к казни д'Арк? Удивление на лице маршала было самым что ни наесть неподдельным, а вопрос прозвучал настойчиво. Теперь на месте допрашиваемого оказался сам Аларик. Аларик мысленно проклял себя. После чего сделал скорбное выражение лица. - Мне сложно поверить, что Вы даже не заглянули в свой архив... - он нахмурил брови. И опять сделал скорбное выражение. – Но, насколько можно выяснить, я полагаю, имеет. Как насчет сделки? - Архив принадлежит не мне, а морготскому отделению Инквизиции, - всё ещё потрясённый маршал совершенно круглыми глазами смотрел на демоноборца. - То, что отделение - морготское, не означает подчинения его главы. Он обязан оказывать содействие, а не выкладывать любые документы по моему требованию. Чтобы допустить меня к изучению материалов особого рода, он должен получить разрешение вышестоящего руководства. Мой запрос о деле д'Арк был дважды отклонён. - Что ж, как скажете, - удрученно пожал плечами Аларик. Человек, который спокойно мог перегрызть глотку вервольфу нового образца, а потом улыбаться солдатам, навряд ли смирился бы с отклонением запроса. Значит, нужно было либо подходить аккуратнее, либо сменить тему. Сейчас Жиль ему не признается. Следовательно... - Вам известно, какие обвинения были представлены госпоже Д`Арк? - В общих чертах я знаю, - кивнул маршал. - Солдат, доложивший мне о том, что святая в беде, упоминал, что её обвиняют в ереси и колдовстве. Но это не так, верно? - А ваш солдат не доложил Вам, что было причиной обвинений, с чего столь благородную особу внезапно объявили еретичкой? - Аларик был озадачен. - Он сказал только, что Жанну схватили, когда она бродила по полю боя среди убитых и раненых, приняв исцеление не то за поднятие мёртвых, не то за какое-то другое колдовство. - То бишь, Вы хотите сказать, что она могла исцелять раненых? - Именно это я и говорю. Святая творила чудеса в буквальном смысле этого слова. Если бы не она, наши кадровые потери были бы куда ощутимее. Да и со мной Вы не беседовали бы, Аларик. - Я бы с Вами не беседовал бы, если бы Вы не были спасены после резни в капелле, и еще в ряде случаев. Отлично, причины признания ее святой мы выяснили. Не считаю сейчас важным докапываться до того, каков источник этой способности, но она была использована на благо. Я полагаю, Вы сможете мне помочь выяснить истинную причину признания ее еретиком. - Истинную причину? Каким образом, господин Аларик? - Жиль недоумевающе воззрился на охотника. - Откуда мне знать, что творилось в голове вашего инквизитора, когда она отправила на костёр невиновную? Маршал хмурился. - Спокойнее, Ваша светлость. К сожалению, у меня нет персонального инквизитора, - Аларик успокаивающе поднял руки. - Я просто хочу слышать ваше мнение. Быть может, святую подставили? - Я не исключаю такого варианта, - скрипнул зубами маршал. - Тот, кто задумал эту интригу, был настоящим сумрачным гением. Я так и не смог разобраться в том, что случилось, исходя из известных мне данных. Я только подозреваю, что дело на том не закончилось. - Тогда я был бы рад, если бы мы с Вами вместе занялись этим вопросом, сложив силы. - Вы думаете, что баронету подставили? - прямо спросил Жиль. - Я думаю что подставили и госпожу Д`арк, и миледи Изабель. Одна была признана еретичкой буквально на короткий срок, вторая, известная своей ненавистью к еретикам, попадает в опалу. Какой вывод? - Вывод? Очевиден: третья сторона руками одной уничтожила вторую. Это уже не каприз и не ошибка, но заговор. Но почему молчит де ла Круа? Может ли Ваша начальница знать нечто, способное пролить свет на эти события? - Прошу прощения, - Аларик приложился к фляге с вином и предложил ее графу. - Желаете? Я круглыми ночами носился по коридорам пытаясь поймать хоть след духа, либо еще хоть чего-то. Жиль вежливо отказался от спиртного. - Мы не знаем наверняка, был ли это дух. - Краткое описание, которого мне удалось добиться от госпожи де ла Круа, были вполне ясны, - не согласился Аларик. - Фокус в том, что после прибытия в Машекуль она стала более скрытной, чем ранее, а работать с ней мне доводилось давно. Но казнь святой - мощнейший удар по боевому духу и престижу организации, в которой я состою. Следовательно, третья сторона все же есть. И я не исключаю что она может действовать до сих пор. - Мне придётся поверить Вам на слово, - де Рэ скрестил руки на груди. - Мои знания ограничиваются рапортами рыцарей ордена Тернового Венца. Может, Вы проясните для меня картину? Что же касается промахов, то Инквизиция имеет на своём счету не одну казнённую святую. И это - только обнародованная информация. Широкой общественности неизвестно, сколько их было на самом деле. - Тогда я предлагаю Вам встретиться в то время, когда мне не придется нарушать Ваш распорядок дня. У меня есть немного информации, как и у Вас. Если мы сложим кусочки, мы сможем собрать картину, - ответил Аларик, поднимаясь и надевая шляпу. - И поосторожней, граф. За такие слова Инквизиция может отправить Вас прямиком ко Всевышнему. Тот час рассмеявшись, охотник добавил: - Сразу после меня, конечно. В общем, когда я не буду отвлекать Вас от дел или Вашей дамы сердца, я думаю, Вам не составит труда меня найти. Учтиво кивнув, он посмотрел на часы. Требовалось еще много чего узнать. - Тогда я буду ждать Вас в три после полуночи на втором этаже в северном крыле замка. Сверните в коридор слева от лестницы и идите до тех пор, пока не увидите портрет, подписанный "Мари де Рэ", - маршал позволил себе улыбнуться. - И будем надеяться, что мы разберёмся с той интригой раньше, чем окажемся на костре, сооружённом кем-нибудь из Ваших коллег.
|
|
Пока шла речь о заводе, охране и серьезных ребятах, Харитон Дементьевич понемногу начинал нервничать. Было сложно предположить, что его воспринимают как серьезного стрелка или бойца, а если нет, то неужели его неумелого собираются пускать в первых рядах как пушечное мясо? И только когда речь зашла о снотворном, тревога резко отхлынула. В самом деле, ничего необычного. На всяком деле нужен врач, а когда делом руководит такой умный человек как Софочка (он неожиданно испытал прилив отеческой нежности), то и не только тупое штопанье понадобится, а вот прям хитрый план со снотворным может понадобиться.
Он выдохнул и собрался выдать речь, что слабительного он может произвести хоть жопой жуй (может быть, его благопристойному облику не шли такие выражения, но иногда более беспокойное детство давало о себе знать). При этом сразу же усмехнулся своим мыслям и про себя прокомментировал, что жопой несчастным дегустаторам придется производить совсем иные действия... и тут его перебили
Не по годам седой молодец, во-первых, предложил помощь, а, во-вторых, выдвинул идею, что хорошо бы, чтобы тот, кто зелье вручит, мог и сам попробовать его с бандитами. Мысль о том, что ему придется вдвойне усираться от страха и от слабительного совсем не понравилась аптекарю, правда, он довольно быстро сообразил, что от него требуется таки производство снадобья, а даже не поход на симпозиум на заводе.
Быстро крутящиеся в голове мысли в голове родили идею. Если взять гуляй-траву и соединить ее с прикрыш-травой и хорошо настоять, то так запрет, что никакое слабительное не помешает и лишь вернет желудок в норму... однако это может иметь побочные эффекты...
- Я кажется, знаю, как это сделать, - выпалил он, - спасибо за помощь, но я могу и сам. Антидот будет состоять из двух частей. Одну нужно выпить до приема слабительного, но при совместном приеме вы все равно будете себя чувствовать несколько слабо. От этого избавит второй пузырек. Можем проверить заранее.
Слова вырвались на волю. Говорить о вещах, в которых он разбирался хорошо, было легко и приятно, это придавало уверенности. Сказал и замолк. Непонятно, как эти мутные личности будут реагировать на такую неожиданную говорливость от того, кто просидел все собрание серой мышкой.
|
|
-
Хорошо и душевно же!
-
Годнота.
|
|
|
Что же до Серебрякова, то он, по примеру пожилого аптекаря, хранил сосредоточенное молчание. Впрочем, совсем не потому, что не имел ничего сказать, или не желал увеличить озвученную цену готовящегося "мероприятия". Дело в том, что Серебряков-старший, хоть и не смог, к своему глубокому сожалению, вырастить сына "истинным капиталистом", определенные знания в него все же вложил. Простые истины, которые следовало помнить любому, кто желал добиться успеха - не важно, в коммерции или анархизме. Одна из которых выражалась всего семью словами: "не стоит делать за других их работу". Особенно когда эти "другие" отдаются своей работе самозабвенно и безвозмездно. Поэтому Серебряков нисколько не возражал против того, чтобы премилая барышня из "богоизбранного народа" вкупе с франтоватым щеголем прилагали все усилия, дабы повысить гонорар всей ихней команды. Вот когда дело дойдет до дележа...
То, что им предстоит работать именно в команде, Серебряков понял сразу, едва только зашел в комнату и увидел собравшихся. Столь разношерстные компании никогда не собирают без серьезной причины. А то, что предложила им madame Лисицкая, назвать несерьезным было сложно. Потому, пока шел торг, Серебряков украдкой разглядывал остальных членов команды, прикидывая, кого из них таинственный режиссер определил на какие роли. Разумеется, первыми в глаза бросались разглагольствовавшие - разодетые в пух и прах барышня, представившаяся Софьей и молодой франт. Достаточно было послушать, как гладко они говорили, чтобы понять - именно за тем их сюда и позвали. Такие кого угодно обведут вокруг пальца, не прибегая ни к помощи насилия, ни к мощи передового знания.
Собственно, апологеты первого как раз бросались в глаза следующими. Были они до того непохожи, что казались антиподами - сухощавый, коротко стриженный живчик, с лица которого не сходила ехидная ухмылочка, и в пику ему - здоровенный детина под семь футов росту, который, даже улыбаясь, ухитрялся производить впечатление высеченной из камня статуи. От них за версту разило старым как мир промыслом, и вскоре Серебряков вообще потерял бы к ним интерес, какбы не акцент, прорезавшийся в речи здоровяка. Где-то Алексею уже доводилось слышать подобное, но вот где... память почему-то не желала открывать. Отложив наметившийся вопрос на более позднее время, Серебряков переключился на оставшихся двоих. Тем более что они-то ему были знакомы куда более других.
Сергей Сколов, в кругах анархистов более известный как "Жар". Представитель той ветви движения, для которых в последние годы сложился устойчивый термин "анархомистики". Люди, посвятившие себя овладению той силой, что пробуждалась в сердцах наиболее пламенных анархистов. С определенной натяжкой к ним можно было отнести и самого Серебрякова. Хотя конкретно в нем холодный, рациональный ум все же преобладал над бурными эмоциями, несмотря на пережитый не столь давно "кризис материализма". Что же касается "Жара", то о нем сказать такого было нельзя. О том, как он пользуется собственной силой, в среде анархистов ходили самые разные слухи. Потому и решил Серебряков не спускать с него глаз, и при случае - наладить с ним доверительные отношения, дабы в случае чего - воздействовать на собрата по идеологии в правильном направлении.
Наконец, наименьшего внимания удостоился Харитон Деменьтьевич. Возможно, именно потому, что его-то Сергей знал больше всех остальных, по роду своих занятий будучи регулярным посетителем его заведения. С тех самых пор, как в жизнь Серебрякова прочно вошел порошок, получаемый из листьев заморского растения коки. Зачем его пригласили в команду, назначение которой предполагается атакующим? Вероятнее, чтобы страховать остальных на случай внезапного ранения либо контузии. В том, что без этого не обойдется, Алексей практически не сомневался.
Иначе бы не было смысла звать его - специалиста по взрывному делу, уже успевшего оказать несколько услуг ныне покойному Королю и тем самым заработать себе определенный капитал уважения и боязни со стороны окружающих. С того самого дня, когда он впервые пересекся с криминальным миром вольной Одессы. Невольно Серебряков вспомнил события того приснопамятного дня, а точнее - вечера.
Кабачишко среднего пошиба, куда его пригласили подойти для встречи с человеком Короля. Маясь от скуки, Серебряков откликнулся на предложение поучаствовать в конкурсе метания ножей, которое ему озвучили пятеро дюжих молодцев, в которых характерный прононс выдавал уроженцев Малороссии. Как и в любом другом кабацком соревновании, не обошлось без денежных ставок, имевших целью лишь одно - заманить в ловушку доверчивого простака. И быть бы молодому человеку лишенным своих кровных, кабы "щирые украинци" не расслабились и не решили сыграть грубо. Молодецкий хлопок по плечу - как раз в тот момент, когда он отправлял в полет клинок. Закономерный промах, потеря ставки. Вспышка гнева, требование немедленного возврата денег. Четыре монолитных фигуры, в едином порыве подрывающихся из-за стола. "Якы такы жулыки? Нас тута чотыре свидкив - промазав ты, так що гроши наши. Хиба ты погаманити бажаэш?" Недобрая усмешка, озарившая лицо молодого анархиста...
Нарочито медленно рука тянет из кармана папироску. Чиркнув кольцом, другая рука извлекает огонь из зажигалки. В отличие от грошовой папироски, "поджига" выглядит дорогой - массивная, посеребренная, с красивой гравировкой на широком боку. Всего четыре буквы латинского алфавита - INRI. "Igne Natura Renovatur Integra" - "Огнем природа обновляется полностью". Почти поднеся трепещущее пламя к концу папироски, Серебряков вдруг резко откидывает последнюю в сторону. Освободившаяся рука слетает ниже, хватаясь за отворот жилетки под пиджаком. Короткий рывок - и уж предвкушавшие победу хохлы столбенеют, упираясь изумленными взглядами в ленту из динамитных шашек, опоясавшую молодого анархиста. Язычок пламени медленно сближается с огнепроводным шнуром, которым перевязаны шашки. "Может, не стоит накалять ситуацию?" - с безумным блеском в глазах воркует анархист. Бледные как смерть украинцы незамедлительно расстаются с деньгами, и, получив отмашку на ретираду, как можно скорее покидают здание. Вот стихает за стенами лихорадочный топот пяти пар ног. Безумие слетает с лица, сменяясь выражением смертельной усталости. "Человек, беленькой пятьдесят!"
- Впечатляет.
Произносит дорого, но непримечательно одетый мужчина лет 20-30, подсаживаясь к наслаждающемуся одиночеством Серебрякову. Он один, но при этом спокоен, уверен в себя, даже капельку насмешлив.
- Однако вам сильно повезло, что у них не нашлость самой завалящей волыны. А то пустили бы вам пулю в лоб с трех шагов, и что дальше?
- Справедливо.
Не моргнув глазом, соглашается Серебряков. Он вообще не мастер спорить. Однако смекалкой не обделен - легко понимает, кто к нему подсел.
- Проверить хотели?
- Почему бы нет? Кто умеет себя поставить, того и Адес не обидит.
- Разумно. Раз вы подошли, значит, проверку прошел. Как же тогда к вам обращаться?
- Бенцион Менделевич, пожалуй, слишком официально. Те, кто со мной сотрудничают, зовут меня просто Король.
-
Замечательный пост! Какой широкой души молодой человек! С таким поясочком Алексей Андреевич сразу напоминает маленький злобный брандер в забитой торговыми судами гавани)
-
Неплохо. Хотя он куда более мрачный чем мне казалось ^^
|
Иностранному человеку Энтони Клименти хорошо дышалось в вольном городе Одессе. Нравилось ему тут.
Ему нравилась свобода. Ни копов, ни федералов, ни судейских. Иди куда хочешь, делай что хочешь (конечно, в тех рамках, в каких тебе позволят другие свободолюбивые пассионарии), живи как хочешь. Ему нравилось, что Одессы много, и она вся разная. Взять хоть кухню. Любитель покушать, Тони с одинаковым удовольствием уминал и борщ с варениками, и гефилте-фиш с бульоном, и долма с сувлаки, и шашлык с лобио, охотно запивая это дело коньяком, водочкой, вином и самогоном. А уж когда он познакомился со старым Мариком, который оказался таки очень даже Марио, и отведал Melanzane alla Parmigiana в его траттории… Ему нравился бодро-залихватский дух этого тёплого города, неугасимый оптимизм его обитателей, из-за которого казалось, что и беда здесь бьёт только в пол замаха.
Хотя, конечно, все эти прелести он оценил далеко не сразу.
Первую неделю Тони просидел на съемной комнате, как таракан под тапком, ожидая неминуемой расправы, которая все не наступала и не наступала. Потом стал выползать и осматриваться, потихоньку проедая небольшой капиталец, имевшийся у иностранца при себе.
Жилье он снимал у древнего деда, к которому, загнанный и туго соображающий, во время своего бегства обратился на улице с каким-то вопросом, и неожиданно получил ответ хоть на ломанном, но английском. Потом, когда у деда Шлёмы спрашивали, где он наблатыкался по-иностранному, он гордо заявлял, что, будучи юнгой бился с англичанами под Севастополем и много беседовал с пленными. Хотя всем и было известно, что дед Шлёма всю жизнь тачал башмаки, а моря боится пуще, чем восстания из могилы своей покойной супруги.
К удивлению Тони, соседи ему как будто нисколько не удивились, и лишних вопросов не задавали. Вскоре с «Тоней» стали здороваться, справляться о здоровье, беседовать о погоде и ценах. Особенно великан полюбился детворе.
Язык, который Тони до сих пор в простоте своей почитал за русский, оказался одновременно и не таким сложным, как ему мнилось, и невероятно трудным. Слова в нем можно было ставить практически в произвольном порядке, да и вообще, при составлении предложений он допускал большие вольности. В силу этих особенностей говорить у американца скоро стало получалось хорошо – стоило лишь набить первичный словарный запас, а поднаторевший и ушлый местный люд прекрасно понимал словесные кракозябры любой сложности. Правда, кое-какие слова выговорить толком не удавалось. К примеру, вместо общеупотребимого «ше», или на худой конец пахнущего салом с чесноком «шо», у него выходило протяжное «show», бередящее в памяти воспоминания о освещенном софитами квадрате ринга… Зато слово «тухес», фонетически напоминавшее родное «ass», звучало в его устах значительно, и даже немного величаво. А вот понимал чужую речь Энтони куда хуже. Даже теперь, поднабравшись опыта, смысл сказанного он улавливал зачастую только в общих чертах.
Когда финансы стали подходить к концу, возвращаться на родину Тони раздумал окончательно, а значит, надо было браться за какую-то работу. Его, причастившегося сытной и вольной жизни бандита, конечно, тянуло к пестрому миру Одесского криминала, расправившего широкие крылья без гнета властей, но иностранец понимал – чужаков нигде не любят. А так как ничего другого, кроме выколачивания дерьма из ближнего своего, Тони не умел, оставалось одно - вернуться в мир единоборств.
Это дело в Одессе, как и везде, впрочем, любили. По кабакам на потеху публике устраивали кулачные бои, в цирке – боролись, было даже общество любителей бокса (туда, правда, Тони не пошел, справедливо полагая, что чемпиона-тяжеловеса, хоть и нескольколетней давности, там вполне могут признать). Надо сказать, все эти спортивные дисциплины отличались преимущественно названием: в «борьбе» не тушевались врезать сопернику звонкого леща или пнуть в колено, чтобы прием глаже проходил, в «кулачном бою» – прихватить за руку, ногу или причинное место. Как и во всем городе, в спорте царило безвластие и свобода. Впрочем, “dirty boxing” итальянца, после тюремной отсидки, было не удивить, и он принялся готовиться к выступлениям. Так в тихом Одесском дворике появился набитый песком кожаный мешок, подвешенный на веревке за ветку старого каштана, по которому под визги детворы молотил кулачищами «Тоня-мериканец», большущие гири и гантели и вбитый могучей рукой в стены образующих узенький проходной двор строений турник. Согнав жирок, Энтони взялся за ангажементы. Доход был хоть и не богатый, но верный. Верный потому, что местные увальни-биндюжники и разбойного вида мордовороты, которых ему ставили в пару, хоть и обладали недюжинной силищей, о боксерской технике в большинстве своем не имели и малейшего представления. «One-two» кушали на первое и второе, а отведав на десерт знаменитого апперкота как правило падали, и подняться уже не могли.
Так прошло несколько месяцев. И вот раз Тони, уложившего очередного претендента в приличном трактире на Старопортофранковской улице, пригласила к своему столу кампания очень характерного вида господ. И стала делать намеки, да такие тонкие, что Тони бы ничего и не понял, если бы примерно таким же тоном его не приглашали аккурат после отсидки немного «поработать» Джузеппе и Фабрицио из Семьи… То были фартовые. Они замыслили скачок, и им нужны были хорошие кулаки.
Так Тони познакомился с Жориком Краско – любителем лихих налетов, сопровождающихся пальбой и кипешем. Американец тоже такое любил. Сработались. Проворотили совместно несколько дел, а потом и вовсе стали сотрудничать на постоянной основе – тут и там можно было увидеть сухощавого Жорика и слоноподобного Тони вместе. Промышляли, конечно, не только разбоем – в такие времена получить хорошую жирную наколку на скачок непросто. Приходилось заниматься и чем-то более рутинным. К примеру, приглядывали за девушкой по имени Sofa, совершенно не похожей на одноименный предмет меблировки – миниатюрной и бойкой. Она с выгодой облапошивала всяких простофиль, а Жорик с Тони следили, чтобы ей не сделали нехорошо. Бывало очень весело.
Вот и сегодня они оказались у девушки в гостях, да еще и по серьёзной причине. Наклевывалось настоящее дело, как раз такое, как они с Жориком уважали. Фартовое, опасное. Денежное. Всех деталей Тони, правда, не разобрал, но ему уже нравилось, и на физиономии бывшего боксера появился широкий довольный оскал. Однако, Софочка восприняла предложение не так восторженно, и принялась за торг таким тоном, будто с нее хотели снять последнее исподнее.
Тони спорить не стал. Дело Жорика и Софочки – думать. Его дело – бить. Как правило, один раз. Поэтому он поддержал компаньонку, нахмурив лоб и веско пробасив:
-Такиэ да! Малоу!
-
Ой-лэ, какой мужчина! И какой яфэный пост, азохен вэй!
-
Отличный "иностранный человек" )
-
Чьорд... У меня развивается комплекс неполноценности в этом модуле (
-
Просто... просто нет слов. Это круто ^-^
|
-
Хороший пост - специально откладывала прочтение, чтобы больше удовольствия получить.
-
Хорошее, подробное, грамотное, и, самое главное, логичное описание. Несомненно, заслуживает плюса.
|
Шляпный магазин "Шляпки от Софочки", от которого начинается эта история, располагался на Молдаванке, на углу Запорожской и Сербской улиц. Надо сказать что Запорожскую улицу совсем недавно еще называли Глухой, но переименовали совершенно к месту, потому как глухой, эта самая знаменитая, самая "молдаванская" из всех улиц Молдаванки не была никогда. Жизнь пьяная и развратная била ключом на этой улице, известной своими многочисленными "домами терпимости", смещением народов и языков, почище вавилонского и бандами местных биндюжников, чьей "униформой" были восхищавшие всех окрестных пацанов черные поддевки с алыми кушаками, а любимым занятием - драки с их православными "коллегами" со Степовой, проходящие впрочем для Красной Земли на удивление мирно и заканчивающиеся обычно всеобщим братанием с последующей совместной попойкой в ближайшем трактире. Скандальную славу Запорожской за всю её историю удалось скрыть лишь за массивным фасадом Торгового дома "Братья Крахмальниковы", чья конфетная фабрика располагалась здесь до самого тысяча девятьсот шестого года, после чего производство перевезли в новоотстроенные цеха. Якову и Льву Крахмальниковым еще в тысяча девятисотом году удалось получить разрешение на установку "в некоторых частях города автоматических аппаратов для продажи конфект", так что неудивительно что на некоторое время даже былое яростное обаяние Запорожской подернулось ванильно-карамельной дымкой в глазах тех одесситов, которым посчастливилось бросить монетку в прорези "Железных продавцов" стоявших в Александровском парке, Горсаду и Приморском бульваре.
Впрочем для Софьи Соломоновны Шульц, старое название улицы вполне могло оказаться пророческим. Дела у её магазине шли как говорится "не так чтобы очень", а вернее будет сказать - стояли совсем. Даже у старого Нафтулы Герчика, дела шли получше - "малому оператору" и специалисту по брисам Запорожская улица не давала пропасть даже в наше тяжелое время - в общем хаосе Красной Земли еврейки исправно продолжали "печатать" маленьких Карлов-Янкелей, всем своим поведением демонстрируя, шё народ который сорок лет ходил по пустыне, таки вполне может пару лет потерпеть пустыню в свою очередь зашедшую на погостить. Казалось самое жизнь изо всех сил старается намекнуть Софочке, что в прекрасном новом мире, одесситок в последнюю очередь волнует мода на шляпки - остальную улицу занимали аж восемь бакалейных магазинчиков два мясных, столько же топливных и один фуражный - и несмотря на такую конкуренцию их владельцы вполне себе сводили дебет с кредитом. Понятное дело что на этой вытянувшейся на целую улицу еврейской лавочке "Шляпки от Софочки" выглядели, признаться честно несколько не к месту, однако, по некоторым причинам, Софья Соломоновна имела все основания не закрывать свое убыточное предприятие. Таковых причин было не одна, а даже целых две:
Во-первых не принося хозяйке никакого гешефта, шляпная лавка не приносила и связанных обычно с ним проблем, так что когда на Запорожской в честь очередного передела Одессы появились крепкие гезунтеры из артели Оси Капельпута, по прозвищу Гусь и вежливо задвинув в сторону местных бинджюников принялись ходить по лавкам на предмет поделится трудовыми доходами, Софочку они дружно обошли стороной, единогласно приняв решение что с "энтой малохольной брать нечего". Понятное дело такое положение дел могло длиться только до того момента когда среди амбалов с Мельниц найдется хоть один умнее табуретки, но всякий лично знакомый с Гусем и его командой, понял бы сколь зыбка и призрачна сама возможность подобного чуда, а потому Софочка могла чувствовать себя вполне в безопасности.
Второй же причиной было то, что за фасадом "Шляпок от Софочки" на самом деле скрывалась самая настоящая воровская "малина", в которой кстати именно сегодня собралась весьма пестрая по национальному и классовому составу компания - что впрочем было как раз совершенно неудивительно для Красной Земли и особенно для Одессы. Помимо давних подельников Софьи Соломоновны, Жоры Краско и Тони Климова, работавших с ней практически с того самого момента как она рассталась с Семой Рубином, здесь были и известный всей Одессе картежник Самуил Брайзер и заезжие гости, анархисты Серебряков и Сколов и даже пожилой аптекарь Харитон Дементьевич, человек в общем-то мирный (хотя бы в силу возраста) и оказавшийся здесь только потому что ему не посчастливилось задолжать Софочке крупную сумму денег, а знакомиться с пудовыми кулачищами того же Климова ему как-то не хотелось. Надо сказать что хотя большинство собравшихся (кроме разве что Серебрякова), было по крайней мере шапочно знакомо с владелицей магазина, той кто собрал их всех сегодня была не она.
Разношерстная компания собралась сегодня в потайной каморке магазина "Шляпки у Софочки", по просьбе Алисы Лисицкой, также известной как Песя Шляйм.
-
Таки пока Адес бурлит, наш магазинчик стоит, ше Моисей на Синае, но за такой стоять наш гешефт может дать слез и царю Семе Иудейскому. А я вам за него доложу, ше он в таком раскладе толк знал, ибо не шлёмиль.
Приятное начало)))
-
Хорошо, атмосферно.
-
Шо я могу здеся сказать за все, чего творится, так это то, что дело было таки сделано, как неплохо!
|
|
|
Никакой новой информации, проливающей свет на странные события в жизни прокурора, так и не появилось. Вечер тёк себе и тёк с неуклонностью широкой и неторопливой реки; кулон и книга мирно лежали в коробке, как и полагается самым обычным, никак не связанным с инфернальными силами предметам. Единственное, что оживило сию полусонную атмосферу, похожую на затишье перед бурей, так это визит мадам Верлен – почтенной вдовы отставного полковника, жившей через одну квартиру от Хельги. Худощавая высокая женщина тихонечко постучалась в дверь, извинилась за беспокойство и попросила у соседки немного рафинада. В просьбе той не было решительно ничего подозрительного: в это время трудно найти работающую лавку или магазин, а вдова – большая любительница чаепитий. Фон Веттин бессчётное число раз видела пожилую даму выходящей из расположенной неподалёку чайной лавки с неизменными бумажными пакетиками. Прокурор поделилась сахаром, перебросилась с мадам парой фраз, следуя правилам негласной соседской вежливости, после чего женщины разошлись по квартирам, пожелав друг другу доброй ночи. Посидев до одиннадцати за книгой, девушка зевнула, прикрыв рот рукой, и отложила томик на прикроватную тумбочку. Погасив свет и удобно устроившись на правом боку, фон Веттин провалилась в сон. Снова перед ней раскрывались невероятными красками неведомые пространства: неслись куда-то вперёд дикие всполохи цвета и шума, извивались лентами не то змеи, не то рваные изгибы электрических молний, вздрагивали гроздья пространств, висящие в воздухе, пока резвый скакун, не желавший слушаться наездницу, не впрыгнул в одну из этих сфер. После невыносимой яркости оттенков и безумной какофонии звуков навалившиеся темнота, тишина и пустота казались болезненными, поскольку были столь же неестественными и чуждыми человеческому миру, как и их предшественники. Куда принёс бывшую монахиню конь из края умопомешательства, могущего привидеться разве что одному из обитающих в стенах дома сумасшедших бедняге? Тьма рассеивалась – но не постепенно, а скоро, резко, точно навстречу наезднице неслось с чудовищной скоростью громадное солнце. Хельга зажмурилась и, выпустив поводья (совершенно бесполезные для управления своенравным животным, впрочем), в защитном жесте подняла руки к лицу. Прокурор проснулась, но так и не смогла понять, что именно разбудило её – жутковатое сновидение или громкий одиночный стук в дверь, напоминающий удар судейского молоточка. Стук… Стук! Хельга вскочила с постели, путаясь в одеяле. Она не подумала о том, чтобы накинуть халат, но зато прихватила с собой и сняла с предохранителя оружие. Когда фон Веттин рывком отворила дверь и взяла на прицел пустой коридор, вокруг царила почти такая же зловещая тишь, как в её полуночном видении. Тонкий, дребезжащий, режущий натянутые нервы скрип заставил девушку развернуться в направлении квартиры полковничьей вдовы. Разве будет серьёзная благожелательная дама развлекаться побудкой соседей посреди ночи и подбрасыванием им всевозможных вещей? Тёмная деревянная дверь медленно отворилась внутрь, и увеличивающаяся в размерах полоска тусклого света выхватила багровую цепочку капель. В нос ударил солоноватый запах, и леди прокурор ощутила, как по спине у неё прошёлся холодок воплотившегося дурного предчувствия. Вернувшись к себе, маркграфиня вызвала отделение городской стражи и позвонила домоправительнице. Уже зная, что увидит в жилище, которое она прежде посещала всего два или три раза по приглашению на чай, Хельга двинулась к мадам Верлен. Кровавая цепочка от входа вела в спальню; мебель и предметы декора стояли на своих местах, и непохоже было, чтобы тут происходила борьба. Ничего не касаясь, не ступая в лужицы крови, фон Веттин перешагнула через порог опочивальни и застыла на месте: над широкой старинной кроватью, распятая на потолке, висела мадам Верлен. Закрытая ночная рубашка из плотного шёлка, равно как и ночной чепец, кровавыми клочьями болтались на обезображенном теле; глаза трупа таращились с искажённого болью лица. Рот убитой был раскрыт, точно последнюю искру своей стремительно гаснущей жизни она вложила в страшный, пронизанный страданием вопль. На стене же, противоположной входу, алыми разводами было выведено "Хельга". Саунд: ссылка
-
Красиво, грамотно, интересно, изящно... Ммм)))) ^^ Теперь мне будет, над чем голову ломать)
|
-
Островок немецкого спокойствия посреди накала страстей.
-
Вот он, истинный немец, но не нацист! Вот он, опора и гордость войск Третьего Рейха! И просто сильный человек, нашедший в себе силы не служить преступному решиму, а уйти от него.
Жаль, плюсомет не перезарядился.
|
|
-
Пиздец какой-то там у вас.
-
Красивое разруливание опасной ситуации!!!
-
За разгон демонстрации! Воистину крут!
|
|
|
Модификации самолетов.
Все модификации выполняются на базе тигров, при условии наличия относительно спокойного времении толкового механика. Все модификации стоят денег, поскольку вас бесплатно обеспечивают только штатным вооружением. Любая модификация выполняется силами механиков тигров при деятельном участии самого пилота. Поэтому для успешной модификации самолета надо успешно кинуть к10 против сложности: [8 - Шестое чувство - 2 если есть дополнение Харизма + количество предыдущих модификаций]. Если же у Пилота есть Дополнение "Китайская грамота", то можно получить еще -2 к сложности, но цена модификаций увеличится на 100$. Примерно столько стоит найти в Куньмине толкового китайца-механика, притащить его на базу, накормить обедом и заплатить ему за работу. При успехе проверки модификация успешна, при провале наступают печальные последствия, зависящие от вида модификации.
1. Оружие Самолеты не зря выпускаются с заводов именно в такой комплектации скорость и маневренность самолета оптимизированы под имеющеюся центровку и вес. Изменение вооружения приведет к изменению этих параметров. При замене стволов, или при установке новых модификация будет тем сложнее, чем больше стволов меняется. Другими словами, количество изменяемых стволов будет приплюсовываться к сложности модификации.
Так же на сложность модификации влияет калибр устанавливаемых пушек. 7,62 пулеметы ставятся без модификатора 12,7 с +1 к сложности, 20мм с +2 к сложности, 30мм с +4 к сложности.
1.1. Замена оружия Самый простой и очевидный способ увеличения огневой мощи самолета - это поменять стволы на более крупный калибр. Стволы меняются по курсу: 1 ствол 7.62 можно поменять на 1 ствол 12.7 2 пулемета можно поменять на одну пушку 20 мм пушку можно поменять на 30мм пушку
Обратные замены выполняются по тем же правилам. Естественно новые стволы стоят денег:
7.62 - 100$ 12.7 - 150$ 20mm - 300$ 30mm - 500$
При провале проверки на модифицирование киньте к10, чтобы определить последствия:
Бросок 1-4 Уменьшение б/к. При установке новых пушек места под патроны крупного калибра не нашлось. Самолет получает особенность "малый боекомплект". Действует только при увеличении калибра пушек, при уменьшении этот результат на броске игнорируется.
Бросок 4-8 Уменьшение Прочности. Новые пушки слишком мощные для конструкции вашего самолета - бросьте к6 за каждую новую пушку и к4 за каждый новый пулемет. Прочность самолета уменьшается на сумму выпавших значений.
Бросок 9-10 Нарушение баланса Новые стволы сломали напрочь всю балансировку самолета! Маневренность падает на 1.
1.2. Подвесное оружие Подвесное оружие устанавливается только парами под левое и под правое крыло. Цены новых стволов такие же, как и при замене, сложность броска и сам бросок тоже. Разница в том, что подвесное оружие всегда имеет особенность "малый боекомплект". Т.е. при стрельбе на удовоение патроны в подвесном оружии сразу кончаются, что впрочем не мешает дальше стрелять из основного оружия.
При провале проверки на модифицирование киньте к10, чтобы определить последствия:
Бросок 1-2 Уменьшение скорости Лобовое сопротивление выросло слишком сильно. Скорость самолета уменьшается на 1.
Бросок 3-4 Нарушение баланса Новые стволы сломали напрочь всю балансировку самолета! Маневренность падает на 1.
Бросок 5-7 Зима Флаттер близко При провале броска на превышение максимальной скорости самолет получает дополнительно к6 урона общей Прочности. Так же выходят из строя подвесы.
Бросок 8-10 Неудобная посадка Подвесы слишком сильно выступают из крыльев. Сложность посадки увеличивается на 2.
2. ЛТХ В самолете можно менять не только оружие. Можно пытаться облегчить конструкцию, или навесить дополнительной брони, или даже поставить новый двигатель.
2.1. Увеличении скорости и ускорения Самые сложные из возможных модификаций. Все-таки не зря целые научные институты в ведущих странах бьются над увеличением возможностей самолета. Потому ваши возможности в модификации скорости/ускорения очень ограничены. Модификации этой группы можно делать только один раз за игру для одного самолета. Т.е. всего можно или увеличить скорость на 1, или ускорение на 1, но не то и другое сразу. Модифицировать эти параметры можно так:
+1 к скорости или ускорению можно получить если:
- Уменьшить броню самолета на 2. Уменьшения считаются относительно первоначальной бронированности, броня навешанная другими модификациями должна быть снята полностью, чтобы можно было таким образом увеличить скорость. Цена 500$
- Уменьшить Прочность самолета на 10. При этом в раме самолета где только можно сверлятся отверстия, кресло пилота выкидывается, некритичные для полета части конструкции заменяются на менее прочные и т.п. Цена 750$
- Провести модификацию двигателя. Не увеличивает скорость/ускорение перманентно. Вместо этого появляется возможность задействовать в бою экстремальный режим двигателя, что дает +1 и к скорости и к ускорению сразу. Каждый ход работы в экстремльном режиме кидайте к10, при выпадении 6 и выше двигатель получает повреждения. Повреждения наносятся по общим для двигателей правилам. Т.е. да, кустарная модификация движка может привести к взрыву при первом же пуске. Цена 1000$
При провале проверки на модифицирование киньте к10, чтобы определить последствия:
Бросок 1-3 Нарушение баланса Модификации сломали напрочь всю балансировку самолета! Маневренность падает на 1.
Бросок 4-6 Уменьшение Прочности. Конструкция вашего самолета не может справится с новыми динамическими характеристиками - бросьте к10. Прочность самолета уменьшается на выпавшее значений.
Бросок 7-10 Слишком быстрый для этой жизни Самолет не может ускоряться на 1 ед. скорости. Чтобы ускорится на 1 надо успешно кинуть к10 против сложности [10 - Пилотирование - 2 Если пилот в Шоке + 4 если двигатель поврежден]. Ускорение больше чем на 1 выполняются как раньше, без проверок.
2.2. Увеличение маневренности Маневренность самолета напрямую связанна с конструкцией планера. Потому любое увеличение маневренности достигается только уменьшением чего-то другого. маневренность, так же как и скорость, увеличивается не более одного раза за игру для одного самолета. Т.е. заставить Р-40 крутиться лучше Нейта не выйдет никакими средствами. Но ведь даже нейтовская маневренность это неплохо, верно?
Маневренность можно увеличить на 1 если:
- Уменьшить на 1 скорость самолета. Цена 300$
- Снять 4 пулемета, или две пушки. Цена 100$
- Уменьшить Прочность на 10. Цена 500$
При провале проверки на модифицирование киньте к10, чтобы определить последствия:
Бросок 1-4 Уменьшение Прочности. Конструкция вашего самолета слишком сильно изменилась, что привело к падению надежности - бросьте к10. Прочность самолета уменьшается на выпавшее значений.
Бросок 5-7 Неудобная посадка Посадочная скорость колеблется в узком диапазоне, вот ваш самолет буквально висит над полосой, а вот уже падает на нее. Сложность посадки увеличивается на 2.
Бросок 8-10 Неудобное катапультирование Да-да, ради уменьшения времени виража на десятые доли секунды, вы уменьшили свои шансы на выживание. Сложность катапультирования увеличивается на 2.
3. Увеличение живучести Живучесть ваших самолетов именно то, что делает вас асами. Ведь как можно стать асом, если твой самолет падает даже от случайного попадания? Живучесть можно увеличить двумя способами:
3.1. Увеличение Прочности Увеличивает общую надежность конструкции. Как правило, опытный механик всегда найдет где поставить еще один шпангоут, или как в каком месте пустить новую строчку заклепок, не испортив при этом характеристик самолета. Перед броском на модификацию выберите на сколько вы будете поднимать прочность. От этого зависит дополнительное увеличение сложности броска.
Сложность +2 - Прочность увеличится на к4 - Цена 300$ Сложность +4 - Прочность увеличится на к6 - Цена 600$ Сложность +6 - Прочность увеличится на к8 - Цена 1000$ Сложность +8 - Прочность увеличится на к10 - Цена 1500$
При провале проверки на модифицирование киньте к10, чтобы определить последствия:
Бросок 1-4 Уменьшение б/к. При увеличении прочности конструкции пришлось пожертвовать местом под патроны. Самолет получает особенность "малый боекомплект".
Бросок 5-7 Нарушение баланса Модификации сломали напрочь всю балансировку самолета! Маневренность падает на 1.
Бросок 8-10 Лишняя деталь. Снимите одно орудие в носовой части, или на турели. Если таких нет, то придется снять два орудия по одному с каждого крыла.
3.2 Увеличение брони Броня самолета - это по сути бронирование немногих жизненно-важных узлов. Такие мелкие и приятные штуки, как бронеспинка, бронезащита топливных баков, защищенные контейнеры со снарядами и прикрытая гидравлика. Увеличение бронированости действует аналогично увеличению Прочности - чем больше наращиваем броню, тем больше растет сложность модификации.
Сложность +3 - Броня увеличится на 1 - Цена 100$ Сложность +6 - Броня увеличится на 2 - Цена 500$ Сложность +10 - Прочность увеличится на 3 - Цена 1000$
При провале проверки на модифицирование киньте к10, чтобы определить последствия:
Бросок 1-3 Уменьшение Прочности. Парадокс, но чтобы увеличить бронезащиту, вам пришлось пожертвовать Прочностью самолета - бросьте к10. Прочность самолета уменьшается на выпавшее значений.
Бросок 4-6 Нарушение баланса Новая броня сломала напрочь всю балансировку самолета! Маневренность падает на 1.
Бросок 7-8 Уменьшение скорости Ваш самолет стал слишком тяжелым. Скорость самолета уменьшается на 1.
Бросок 9-10 Лишняя деталь. Снимите одно орудие в носовой части, или на турели. Если таких нет, то придется снять два орудия по одному с каждого крыла.
|
|
Песнь Мерцающих лесов. Столетье второе.
В рассеянном свете полуночных звезд, мерцающих загадочно и искристо, череп Номороа смотрелся особенно значительно. Столетие назад по счету гья, великая охотница отправилась в последний свой Путь: Туда, где начинаются бесконечные леса вечной охоты, в край где живут призраки и говорящие звери, где мертвые души и привидения глубин танцуют на снегу – в мире ледяных звезд, закончится дорога Номороа. Живые не могут идти в этот далекий край – туда уходят лишь мертвые, если души их, конечно, достойны такой великой чести, чтобы сразиться в поединке с самим Уралагья…
Здесь на земле, в сердце Живых вечно прохладных Лесов Гьем, по традиции, тело охотницы отдали земле и корням деревьев, чтобы природа могла съесть отслужившее мясо и жилы. Череп же сохранили – омыли смолой жгучего дерева, вырезали на кости красивые узоры, и оставили как память у главного Древа Племени. Среди черепов других достойных вождей, чтобы помнить о них и чтить Память. Здесь на земле, отважная воительница потерпела крах. Много битв, много крови – сказители до сих пор поют о ночной Летучей Мыше и ее собаке. О ее достижениях и о ее доме. О богатых трофеях и великих спорах. Но о большой победе не поют, ибо сильна была Номороа, но мудрости ей не хватило. Уралагья вздохнул и отвернулся от своей дочери с грустью, Номороа погибла как простая смертная – достойная, но, увы не великая. Другие вожди закрыли уши руками и не возжелали слушать. Сказка о гордых городах гья, осталась все-лишь сказкой у ночных костров Северных Племен.
Человечьи охоты продолжали жить своей жизнью. Гья убивал гья, родовая месть царствовала в племенах. Могучие охотники вырезали сердца друг у друга. Это не война. И не крах. Это жизнь гья, изо дня в день, из года в год. Обыденная и примитивная. Падает снег, течет красная кровь. Белое и бордовое, холод и жаркая жизнь. С тоской глядела Идолаарана на череп своей родственницы. Сказители Севера поют, ритмично раскачиваясь в круге племени, будто Номороа хотела объеденить всех людей – будто, желала запретить человечьи Охоты, будто говорила о больших городах в сердце лесов Гьем, где люди станут жить все вместе. Не станут убивать друг друга, не станут охотиться друг за другом по законам родовой мести. Будут жить как одна семья. Возможно даже, люди выйдут из своих лесов и изобретут нечто новое...
Говорила громко Номора, сражалась отважно – но ей все равно не поверили…Номороа умерла хорошей смертью, - когда женщина вождь стала слишком стара и слаба ей бросил вызов молодой мужчина-охотник. Рогатый. Горячий словно уголь из костра. Старая воительница могла отказаться, могла уйти в изгнание чтобы закончить жизнь в когтях полуночного льва алкара. Но женщина предпочла смерть в поединке «Вот в чем беда, - рассеянно думала молодая Идолаарана, поглаживая теплую голову своего верного пса. – Люди не увидели ее мечты и не поверили. Если нет вкусного мяса – разве можно поверить в это вкусное мясо? Храбра древняя Номороа, но глупа! Не было у нее городов, а Люди не увидели ее мечты. Только я вижу. Потому что не мышцами думаю, а головой…»
Идолаарана вздохнула. Она всего лишь старшая жена, - не великая охотница, всего лишь Первая из жен своего могучего мужа Ужгаама. У нее нет деревянных рогов, нет силы, нет трофеев, - Идолааране даже большого лука не натянуть. По сути. Это значит что Идолаарана мертва в мире гья, она живет ради мужа, детей и своей большой семьи. Но ее не существуют для Народа. Когда Идолаарана умрет – имя и череп маленькой жены пожрут корни.. «…Никто не вспомнит о маленькой и хрупкой Идолааране. Идолааране, которая умеет нравиться своему мужчине, которая умеет вкусно приготовить мясо, но которая не способна убить большого зверя. Идолааране Сладкоголосой, которая родила двух детей – но не приобрела трофеев. Сказители не станут петь о маленькой жене. Разве есть гья дело до слабого? Нет…И все же. Идолаарана Сладкоголосая знает как убедить своего мужа послушать ее песню. Уж в чем в чем, а в этом я сильна!»
Маленькая, хрупкая женщина гья поклонилась черепу своей бабушки. Словно в насмешку – рожденная низкорослой и тонкой, Идолаарана не могла мечтать о великих свершениях. Жизнь северных племен в руках ее могучего мужа Ужгаама. Сама Идолаарана носит татуировку Ужгаама, ее дети – дети Ужгаама. Весь ее дом принадлежит мужу –только имя Ужгаама живет в Народе, даже когда Идолаарана умрет, Ужгаам станет сражаться вместо нее на потусторонней Охоте. Ужгаама запомнят. Имя Идолаараны пожрут корни.
- Но оно все равно того стоит! – Кулачки маленькой женщины упрямо сжались. – Уралагья будет знать правду, Номороа станет знать правду. Нельзя накормить людей завтрашним мясом, нельзя пообещать завтрашний ужин своему мужу. Вот в чем ошиблась храбрая Номороа. Нужно начать с городов. Нужно начать сегодня. Сейчас!!! А не потом…
|
|
|
|
|
|
Мир был еще юн. Столько новых открытий еще предстояло сделать, столько земель освоить, столько богатств прибрать к рукам? Ну а там, где речь идет о богатстве, всегда где-то рядом найдедтся любопытный нос, жадные глаза и загребущие руки жедов. Их вождь Сезом первым оценил потенциал незанятых земель вдоль великой реки и увлек многочисленный племена за собой на северо-восток. Там они вплотную подошли к границам городов-государств солнцепоклонников и землям минотавров. Первые контакты между этими народами прошли достаточно мирно, но пока они еще только присматриваются друг к другу. Впрочем, столь бурная и быстрая колонизация привела еще и к тому, что земель у жедов стало гораздо больше, а их плотность, соответственно - гораздо меньше. Поселения у горы Босс также страдали от малолюдия, торговля шла не шибко и в результате там осталось лишь несколько временных стоянок, где останавливались и отдыхали племена, проходившие мимо и решившие отдать почести священной горе. Не слишком прижились и изобретения Йона. Дерево в степи было дефицитом, да и не торопились жеды отказываться от традиционного бураховодства в пользу рыбной ловли. Так что лодки были небольшими, плохо управляемыми и достаточно редкими. На другую сторону реки перебраться можно - и то польза, а для чего-то большего они были мало приспособлены.
А вот минотавры оказались не столь расторопны, как жеды, в результате чего, пока они еще только собирались все южные земли вдоль реки оказались занятыми хитрыми и пронырливыми чужаками. Конечно, земледельцы ворчали, мотая рогатыми головами, что жалко, когда пропадает столько хорошей пахотной земли, но все же это были только разговоры. В остальном жизнь текла неспешно и размерено, урожай был не то что бы хорошим, но и серьезных бед тоже не случалось. В деревнях рассказывали предания и пели песни о великом герое Микалосе, но после его ухода не нашлось столь же сильной фигуры, что бы поддержать наметившееся объединение племен. В результате через некоторое время все вернулось в традиционное русло, а минотавры продолжили заниматься привычными повседневными делами.
Еще более важную роль традиция играла в жизни двемеров, их быт за прошедший век не изменился вообще никак, их поселения оставались на том же месте что и раньше. Посторонний наблюдатель мог бы сказать, что подобная приверженность старине рано или поздно должна перерасти в косность, но самих двемеров, похоже, вполне устраивало их положение.
Вот где косностью и не пахло, так это на землях солнцепоклонников. По крайней мере, политическая жизнь там кипела и бурлила. Каждый из пусть небольших, но многочисленных полисов интриговал и соперничал за первенство с соседями. И лучше всего это получалось у Ромалии, ведомой амбициозным лидером Севером Альбином. Где уговорами, где подкупом, а где и силой, ему удалось сделать свой город первым среди равных, но смогут ли его преемники удержать это положение? Ведь завистливы люди в этой стране, завистливы и властолюбивы, одна-единственная ошибка может здесь низвергнуть бывшего царя горы на дно пропасти. В остальном, богиня солнца была благосклонна к своим детям. Урожаи были хороши, люди получили передышку от войн и раздоров (хотя бы на время) и даже смогли заселить часть восточных земель. В этом им помогли и свежеизобретенные телеги - большие, скрипучие и неуклюжие, трудно разворачиваемые, они все равно гораздо лучше подходили для перевозки грузов и поклажи, чем волокуши. Вскоре этим открытием Кая Вителлиана пользовались повсеместно.
В целом неплохо шли дела и у альменаров. Род Нейла Рыбака рос и крепчал и вскоре заселил немало прибрежных земель по обе стороны от Рио-Гранде. А вот Феллан Удачливый, вопреки своему прозвищу оказался не столь удачлив на деле. Жизнь в первых поселениях вверх по течению реки оказалась не столь легкой, как он расписывал. Привыкшие строить из дерева дома, выстругивать орудия и отапливать им очаг, люди столкнулись с тем что на равнине этот материал был в дефиците. Летом солнце выжгло посевы, так что дождливой и холодной зимой им пришлось страдать от сырости и недоедания, многие умерли от голода и болезней. Вскоре лишь несколько заброшенных покосившихся хибар остались стоять в память о первой попытке колонизации этих земель. Впрочем, совсем уж неудачной попытку продвинутся выше по течению реки назвать нельзя. Пусть альменарам и не удалось закрепиться на этих землях, по их стопам прошел Кевин Мудрый, обнаружив к югу так похожив на альменаров людей, что поклонялись солнечной богине. И пусть он нашел их высокомерными, тем не менее у них было множество чудес, неведомых его народу. Огромные поселения - в десять раз больше, чем на его родине!, красивая и удобная тканная одежда, неведомый блестящий материал, из которого они делали ножи, все это очаровало и покорило его. И главное, они вполне готовы были всем этим торговать, правда у альменаров нашлось не так много на обмен. Мед да орехи, единственные товары из тех что моггли предложить альменары, и что были в недостатке у огнепоклонников. Тем не менее, альменарские гости продолжали наведываться в южные земли и торговля, пусть и не шибко, но шла.
Леса гья жестоки, жесток и их бог. Те, кто хочет добиться уважения рогатых охотников, должен быть готов к трудным испытаниям. Номороа Шепот-Листвы была сильна, но недостаточна сильна для того дела, что она задумала. Множество побед было ей одержано, но одного поражения оказалось достаточно, что бы все пошло прахом. Она умерла в поединке, как и подобает вождю и осталась в легендах своего племени, но это и все, что она добилась.
Вольные луораветланы, как и раньше скакали на своих оленях по великой тундре. Впрочем нет, теперь уже не только скакали, ведь был теперь у них завет, переданный через Хыюру-банхы самим Сарлааном Сеем. И тундра была не просто тундрой - посреди нее теперь высился Круг Костей, материалом для которого стали кости самих луораветланов, зримое напоминание сурового порядка их бога.
А на востоке они встретились с народом синекожих ящеров, и встреча эта поначалу не была мирной. Но тут сила нашла на силу, а оленьи пастухи встретили грозного противника, чьи воины были плоть от плоти этой промерзшей земли. Идэры тоже оценили доблесть луораветланов, сочтя их достойными. И хотя это было непросто, но великому воины и вождю А'Ларан'Дерек удалось убедить ящеров оставить в покое стойбища луораветланов, а шаманы последних не советовали тем не заходить на землю идеров.
Благо, опасностей и угроз хватало и с юго-запада. Там плодились занимали новые земли племена некросов. Правда на территории оленеводов, привыкшие к более теплому климату, они пока не претендовали, предпочитая занимать свободные участки пепельных равнин. Но вскоре тех может и не остаться. По крайней мере, рядом с озером и вулканом недостаток свободных мест уже чувствовался. Это же помешало и созданию их первого города - Языкастому удалось собрать в свое племя немало народу, но вот чем всю эту массу кормить... Голод и нужда вскоре заставили пришедших на зов вернуться к множеству мелких поселений вместо одного большого.
Угроза от некросов ощущалась и во владениях вэн. Может быть поэтому они уделяли столько внимания искусству создания ловушек и оборудованию засад. Непросто придется противнику в их лесах, где из-за каждого куста может вылететь стрела, а любой шаг обернуться смертью. Кроме того, воины и ремесленники вэн открыли для себя черный камень обсидиан. Может он и хрупче, чем кремень, но зато гораздо острее.
Жизнь маринеров была неразрывно связанна с морем. И неудивительно, что одним из первых их изобретений стала лодка. И не просто какая-то долбленка или плетенка, а добротное изделие из досок, связанных вместе и проконопаченных паклей. Веревки и пакля из окультуренной канюбы, кстати, стали еще одним из их полезных открытий. На такой посудине уже можно было безбоязненно плавать вдоль берега, но выходить в открытое море все еще было опасно - большие волны могли ее перевернуть или залить водой. Несмотря на постоянные молитвы и обильные подношения Гидросу, маринерам все же пришлось испытать на себе гнев океана. Сильнейший ураган и вызванная им гигантская волна прямо-таки смыли все население северного острова. Хорошо хоть материковые жители вовремя укрылись в скалах, избежав подобной участи.
Гемини, как и прежде наслаждались гедонизмом на своих островах. Население росло медленно, ресурсов хватало, так к чему лишний раз напрягаться? Даже учение Трессы об искусстве соблазнения не нашло множества последователей, ведь зачем добиваться магией того, чего можно получить и без нее? А уж в любви и оргиях на островах недостатка не было. Из прочих событий можно отметить необычайно долгое солнечное затмение, длившееся почти два дня, видимое и в других землях. Гемини сочли это знаком благосклонности со стороны своей богини, а прочие народы придумали свое объяснение произошедшему.
Охота рахов была хороша и их народ успешно продвигался на юго-восток, в прерии, встретившись с племенами панийцев. Первые контакты прошли вполне мирно - рахи и панийцы пока мало что могли предложить друг другу, но и враждовать им было незачем. Кроме того, в пустыне некоторые рахи находили странные камни красного цвета. При ударе они не крошились, а лишь меняли форму, благодаря чему из них получались отличные долговечные орудия. Хотя их было еще весьма немного и в быту по-прежнему главным образом использовался камень.
Панийцам покровительствовал сам Скиатос. Их стада были обильны, дети - здоровы, а сами они не знали нужды. Благодаря этому они быстро осваивали новые земли, а искусство ритуальных песен и танцев процветало. Кроме того в дельте реки, что проходила сквозь их владения вырос густой лес. Вырос очень быстро, как будто по чье-то воле. Шептались, что это место отмечено Скиатосом и в глубине этих лесов находятся его чертоги.
Пусть в государстве теорусов дела обстояли не так прекрасно, как у их соседей, но и жаловаться им было не на что. Вот только затеянный избранником Хаоса поход на север провалился - сначала среди переселенцев вспыхнула болезнь, затем бунт. Сам Эрл погиб, пытаясь его остановить, а остатки выживших решили вернуться домой, страдая по пути от нападения диких зверей.
Неудачей окончилась попытка освоить новые земли и для народа мэмори, отряд колонистов был небольшим и просто пропал в темных джунглях, растворился без следа и вестей. А вот в ремесленных делах им удавалось многое. Деревья в джунглях могучи и нелегко срубить такое каменным топором. Зато если уж удалось, то из ствола можно выдолбить лодку в которую поместятся десяток человек, не менее! Такому искусству научила Клинкксента свой народ и ее усилия не пропали даром - вскоре воды реки, что рассекала владения мэмори бороздил целый флот подобных пирог.
А вот на народ сурвов обрушилась череда неудач. Неведомая эпидемия выкашивала целые их деревни, Жнец собирал обильную жатву. Позор, но людей не хватало даже на то, что бы достойно похоронить умерших! И лишь мрачно они косились на пророков, предсказывавших им новые несчастья. Кому охота знать, что завтра придет черед твоего брата или жены, а послезавтра - тебя самого? Может быть поэтому, учение Фуэгана не нашло столько последователей, как оно того заслуживало.
Беда соседей не привлекла особого внимания змеелюдей, они сосредоточились в своих норах на постижение тайн бытия, на той мистической связи, что соединяла их. Но большого успеха в этом так и не достигли, она все еще оставалась загадкой, равно как и пути ее использования. Но вот с вещами более обыденными и приземленными, хотя и не менее чудесными, дела обстояли лучше, они научились разжигать внутренний огонь, что мог согреть их тела в самую холодную ночь. А наиболее одаренные - даже выпускать часть этого пламени наружу, что бы разжечь костер без длительного и сложного вращения палочек.
Интересовались тайнами магии и альвы, и у них-то как раз с теорией получилось лучше, чем с практикой. Впрочем и без практики этот народ не бедствовал и даже смог заселить новые территории.
Темные ритуалы бьют не только по цели, но и, временами, по тем, кто их совершает. Култулук получил тайное знание от своего темного господина, но чересчур возгордился им. И когда он вошел в начертанную пентаграмму, он был уверен, что все сделал правильно, что у него все получится, что он избран самим Сангрелом! Он ошибался. Вместо того, что бы вытянуть остатки духовной силы из трупов животных, заклятье превратило в труп его самого. И не только его, все деревни абодуинов рядом с местом в котором он проводил ритуал опустели, души их обитателей покинули тела, превратившись в неясные тени, что скрываются в джунглях, пугая спутников.
|
|
|
|
|
Дорога возвращала к жизни. Тиберий шел из душного, тошного и темного царства страшной болезни, переставляя ноги по зловонной канализации огромного улья. Хворь словно опасалась физического напряжения и пряталась в темные уголки, когда Тиберий напрягал силы. И словно сам Император поощрял эти труды, помогая бороться с болезнью, поселившейся в клирике.
Тиберий чувствовал усталость и некоторое облегчение. Перенапряжение мышц и вялость движений лучше болезненных обмороков и беспомощной немощи. Тяжесть оружия и остальной ноши становилась все больше, "Потрошиттель" нещадно тянул к грязному полу, но клирик не сдавался и упрямо шел к цели.
Удивительно, но по пути не встретилось ни подульевых хищников, ни гангеров или каких-нибудь культистов, коими кишели уровни выше. Злобных демонических тварей также не встретилось, и это было чудом. Маленьким, почти незаметным в масштабах катастрофы, постигшей этот мир, чудом, дарованным Золотым Троном.
Тиберий устало опустился на матрасы, устраивая оружие под руку, а рюкзак по походному, под голову. Сил и, честно говоря, желания оспаривать решения группы у него не было, однако со сном он не спешил. Повинуясь минутному порыву, клирик извлек из своих вещей одну из увесистых восковых свечей. Это действительно был пчелиный воск и свечи из подобного материала были весьма редкими в многомирье Империума. Многие и многие довольствовались свечами из искусственных материалов, лепили их сами из подходящих отходов огромных производств, делали из жира или же заменяли свечи чем-то подобным, вроде ароматных палочек или же простых лучин. Но эта пятерка свечей, кои Тиберий привез на этот проклятый мир были самыми настоящими, восковыми. Выпросив у Васила зажигалку, клирик зажег толстый восковой цилиндрик, установив его в углу комнаты. Встав перед свечой на колени, Тиберий сложил на груди аквиллу, у самого сердца, начав шептать импровизированную молитву, ибо заученные тексты вымыло из памяти усталостью. - Милостивый Император, я, скромный слуга твой, прошу тебя, дай нам сил и бдительности в этом испытании. Прошу тебя, великий Император, позволь нам покинуть это узилище в целости и сохранности, дай нам сил и наполни нас праведной яростью в борьбе с врагами твоими. Молю тебя, всеблагой и всемогущий Император всея человечества, защити и убереги своих скромных слуг. Amen.
Оставив свечу гореть, Тиберий поднялся и убрел к облюбованному матрасу. Коснувшись головой импровизированной подушки, клирик почти сразу провалился в смоляную черноту сна.
|
|
|
|
|